«История русского масонства»

Борис Башилов

История русского масонства

Эти книги были изданы в 50-х годах в Аргентине.

МОСКОВСКАЯ РУСЬ ДО ПРОНИКНОВЕНИЯ МАСОНОВ

ТИШАЙШИЙ ЦАРЬ И ЕГО ВРЕМЯ

"ЗЛАТОЙ ВЕК" ЕКАТЕРИНЫ II

РОБЕСПЬЕР НА ТРОНЕ

РУССКАЯ ЕВРОПИЯ РОССИЯ ПРИ ПЕРВЫХ ПРЕЕМНИКАХ ПЕТРА I.

Почему Николай I запретил в России масонство?

МАСОНЫ И ЗАГОВОР ДЕКАБРИСТОВ

ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ МАСОНСТВА В ЭПОХУ ВОЗНИКНОВЕНИЯ ОРДЕНА РУССКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

ПАВЕЛ ПЕРВЫЙ И МАСОНЫ

МАСОНСТВО И РУССКАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ

ПУШКИН И МАСОНСТВО

РУССКАЯ ЕВРОПИЯ к началу царствования Николая I

МАСОНО - ИНТЕЛЛИГЕНТСКИЕ МИФЫ О НИКОЛАЕ I

ПУШКИН КАК ОСНОВОПОЛОЖНИК РУССКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО МИРОСОЗЕРЦАНИЯ

Масонские и интеллигентские мифы о Петербургском периоде Русской Истории

АЛЕКСАНДР ПЕРВЫЙ и его время

БОРИС БАШИЛОВ

МОСКОВСКАЯ РУСЬ ДО ПРОНИКНОВЕНИЯ МАСОНОВ

РУССКАЯ ИСТОРИЯ И ИНТЕЛЛИГЕНТСКИЙ ВЫМЫСЕЛ

Мережковский однажды со свойственным ему преувеличением, писал:

"Восемь веков от начала России до Петра, мы спали; от Петра до

Пушкина - просыпались; в полвека от Пушкина до Толстого и Достоевского,

вдруг проснувшись, мы пережили три тысячелетия западного человечества. Дух

захватывает от этой быстроты пробуждения - подобной быстроте падающего в

бездну камня".

Романы Мережковского о Юлиане Отступнике и Леонардо-да-Винчи хороши,

они могут быть названы историческими романами, отражающими эпоху. Но

русские "Исторические романы" Мережковского о Петре и Александре Первом

никакими историческими романами не являются. Историческая действительность

в них искажена, подогнана под субъективный взгляд автора, точка зрения

которого ясно выражена в словах, что Россия спала 800 лет до Пушкина.

Нет, Русь не спала восемь веков до появления солнечного гения

Пушкина. В невероятно тяжелых исторических условиях она занималась упорным

медленным накоплением физических и духовных сил. Пушкин - выражение этого

многовекового духовного процесса, смысл которого остался скрытым для

представителей русской интеллигенции, вся умственная, политическая и

социальная деятельность которой есть стремление уничтожить плоды

жертвенного служения предков идее самобытного национального государства и

самобытной русской культуры.

"...В нацию входят не только человеческие поколения, но также камни

церквей, дворцов и усадеб, могильные плиты, старые рукописи и книги и чтобы

понять волю нации, нужно услышать эти камни, прочесть истлевшие страницы, -

писал Бердяев в "Философии неравенства", одной из немногих своих книг,

которая будет полезна последующим поколениям. В ней же он писал и

действительно мудрые слова. "...В воле нации говорят не только живые, но и

умершие, говорят великое прошлое и загадочное еще будущее".

В других своих книгах Бердяев часто предстает пред нами как типичный

русский интеллигент, последнее звено в ряде наследников Радищева. Ход мысли

у Бердяева - типичный ход мысли русского интеллигента. Недаром в "Русской

идее", этой типично интеллигентской книге, по своим воззрениям на русскую

историю и народ, Бердяев заявляет: "Сам я принадлежу к поколению русского

ренессанса, участвовал в его движении, был близок с деятелями и творцами

ренессанса. Но во многом я расходился с людьми того замечательного

времени... В моем отношении к неправде окружающего мира, неправде истории и

цивилизации для меня имел значение Л. Толстой, а потом Карл Маркс".

"...Моя религиозная философия не монистическая и я не могу быть

платоником, как Г. С. Булгаков, О. Л. Флоренский, С. Франк и другие "

"...Социальная проблема у меня играет гораздо большую роль, чем у

других представителей русской религиозной философии, я близок к тому

течению, которое на западе называется религиозным социализмом, но социализм

этот решительно персоналистический. Во многом и иногда очень важном, я

оставался и остаюсь одинок. Я представляю крайнюю левую в русской

религиозной философии ренессансной эпохи, но связи с православной церковью

не теряю и не хочу терять".

Бердяев понимал какую роль играет прошлое для настоящего, но сам не

пошел как и все интеллигенты, слушать шепот истлевших русских летописей,

могильных плит, молчаливые рассказы курганов и стоящих на них каменных баб.

Русским интеллигентам со времен Радищева и до наших дней был неведом

этот сладостный, молчаливый разговор с ушедшими в небытие поколениями

русских людей.

"На друзьях, соратниках, учениках Н. Бердяева прежде всех других

лежит тягостный долг защищать истину от Платона, защитить свободу от

изменившего ей рыцаря, - писал Г. Л. Федотов в журнале эсеров "За свободу".

(1)

Мережковский, классический русский интеллигент, конечно, считает,

что до появления Пушкина Россия спала восемь веков. Мережковский, как

русский интеллигент знает, конечно, всю историю Вавилона, Египта, Индии,

народов всех стран и эпох. Мережковскому доступно все.

Недоступно Мережковскому только одно - трезвый беспристрастный

взгляд на культурное прошлое своего народа. Заметивши все в истории

Вавилона и других стран, Мережковский не соизволил ничего заметить на

протяжении восьми веков Русской Истории, вплоть до эпохи Петра.

Типично интеллигентский или типично большевистский взгляд на русское

прошлое. Разница только в сроках. Мережковский и другие интеллигенты

считают, что Россия спала до Пушкина, а большевики, что она спала до

появления интеллигента Ленина, родного внука Радищева.

Стоит ли опровергать эту антиисторическую интеллигентскую заумь.

Стоит ли доказывать, что восемь веков до Пушкина Россия прожила напряженной

религиозной и национальной мыслью и только это дало возможность накопить ей

духовные силы, необходимые для создания величайшей в мире Империи и создать

духовную почву, на которой смог появиться Пушкин, а вслед за которым даже

на искалеченной духовной почве, смогли вырасти такие гиганты, как

Достоевский.

СТРАННАЯ ПЕЧАЛЬ ОДНОГО РУССКОГО

"БОГОСЛОВА"

I

Представитель великого племени путаников - русской интеллигенции,

проф. Федотов, писал однажды, что в Киевской Руси ни государство, ни

церковь не стояли, по крайней мере - как сила чуждая, против народа и его

культуры, что духовенство, книжники, "мнихи" древней Руси не могут быть

названы в нашем смысле ее "интеллигенцией", потому что они не жили "в той

пустоте, в которой живет русская интеллигенция средины XIX века", (2) тем

не менее он делает умственное сальто мортале и утверждает, что:

"Все же именно в Киеве заложено зерно будущего трагического раскола

в русской культуре. Смысл этого факта до сих пор, кажется, ускользал от

внимания ее историков. Более того, в нем всегда видели наше великое

национальное преимущество, залог как раз органичности нашей культуры. Я

имею в виду славянскую Библию и славянский литургический язык. В этом наше

коренное отличие, в самом исходном пункте, от латинского Запада. На первый

взгляд, как будто, славянский язык церкви, облегчая задачу христианизации

народа, не дает возникнуть отчужденной от него греческой (латинской)

интеллигенции. Да, но какой ценой? Ценой отрыва от классической традиции.

Великолепный Киев ХI-ХII веков, восхищавший иноземцев своим блеском и нас

изумляющий останками былой красоты, - Киев создавался на Византийской

почве! Но за расцветом религиозной и материальной культуры нельзя

проглядеть основного ущерба: научная, философская, литературная традиция

Греции отсутствует. Переводы, наводнившие древнерусскую письменность,

конечно, произвели отбор самонужнейшего, практически ценного: проповеди,

жития святых, аскетика. Даже богословская мысль древней церкви оставалась

почти чуждой Руси. Что же говорить о Греции языческой? На Западе, в самые

темные века его (VII-VIII), монах читал Вергилия, чтобы найти ключ к

священному языку церкви, читал римских историков, чтобы на них выработать

свой стиль. Стоило лишь овладеть этим чудесным ключом - латынью - чтобы им

отворились все двери...

"...И мы могли бы читать Гомера, - печалуется Федотов, -

философствовать с Платоном, вернуться вместе с греческой христианской

мыслью к самым истокам эллинского духа и получить, как дар ("а прочее

приложится"), научную традицию древности. Провидение судило иначе. Мы

получили в дар одну книгу, величайшую из книг, без труда и заслуги,

открытую всем. Но зато эта книга должна была остаться единственной. В

грязном и бедном Париже XII века гремели битвы схоластиков, рождался

университет, - в "Золотом" Киеве сиявшем мозаиками своих храмов, - ничего,

кроме подвига Печерских иноков, слагавших летописи и Патерики.

Спрашивается, зачем Киевской Руси были битвы схоластиков. Какой прок они

принесли средневековой Европе и какой прок они могли бы принести Киевской

Руси? То, что Киевская Русь развивалась духовно, вне влияния бесплодной

средневековой схоластики, под могучим влиянием Евангелия, влиявшего на

народ с такой силой, как нигде, - это для бывшего преподавателя истории

святых в "богословском" институте ИМКА, господина Федотова неважно.

Лучшим возражением на эти ложные утверждения русского европейца

Федотова будут следующие строки самого видного идеолога славянофилов И. В.

Киреевского.

В своей работе "О характере просвещения Европы и о его отношении к

просвещению России" он писал:

"...Там схоластические и юридические университеты, - в древней

России молитвенные монастыри, сосредоточившие в себе высшее знание; там

рассудочные и школьное изучение высших истин, - здесь стремление к их

живому и полному познаванию; там взаимное прорастание образованности

языческой и христианской (чего хотел бы и для древней Руси русский европеец

Г. Федотов. Б. Б.), здесь постоянное стремление к очищению истины..."

Перечислив все отличие русской жизни от европейской, Киреевский

пишет:

"...Потому, если справедливо сказанное нами прежде, то раздвоение и

цельность, рассудочность н разумность будут последним выражением

западно-европейской и древнерусской образованности".

После произведенной Петром I революции духовная цельность, в высших

кругах созданного Петром I шляхетства сменилась европейской духовной

раздвоенностью. Ярким примером такой раздвоенности и является Г. Федотов,

ни русский, ни европеец, то нанесшее страшный вред России интеллигентское

"оно", которое Ф. Достоевский брезгливо называл "Стрюцкими".

II

"...Ничего кроме подвига Печерских иноков, слагавших летописи и

Патерики... " (?!!)

Для русского европейца г. Федотова это конечно очень мало. Он, если

бы духовная история Киевской Руси зависела от него, охотно бы променял

могучее влияние Евангелия на население Киевской Руси, все подвиги русских

иноков и их все Патерики и летописи, то есть весь духовный фундамент

русского народа на никому ненужные битвы схоластиков и такую же никому не

нужную схоластическую премудрость средневековых университетов. И сделал бы

это несмотря на то, что по его же оценке "такой летописи не знал Запад, да,

может быть, и таких патериков тоже... "

И по его же признанию:

"Если правда, что русский народ глубже принял в себя и вернее

сохранил образ Христа, чем всякий другой народ, (а от этой веры трудно

отрешиться и в наши дни), то, конечно, этим он прежде всего обязан

славянскому Евангелию. И если правда, что русский язык гениальный язык,

обладающий неисчерпаемыми художественными возможностями, то это ведь тоже

потому, что на нем, и только на нем говорил и молился русский народ, не

сбиваясь на чужую речь, и в чем самом, в языке этом (распавшемся на единый

церковно-славянский и на многие народно-русские говоры) находя огромные

лексические богатства для выражения всех оттенков стиля ("высокого",

среднего" и "подлого")... "

Но даже если считать что русский народ "глубже принял в себя и

вернее сохранил образ Христа, чем всякий другой народ", а от "этой веры, по

мнению г. Федотова, трудно отрешиться и в наши дни", то, по мнению

Федотова, это не перевешивает того факта, что "этот великий язык до XVIII

века не был орудием научной мысли. А это по мнению горе-богослова,

перевешивает все, и то, что он вплоть до победы в душах русской

интеллигенции марксизма, этого отвратительного законного дитя европейской

"научной мысли", создал самую христианскую государственность.

По мнению этого горе-богослова, за свою приверженность Евангелию, а

не схоластике за ограниченность (?!) древней Руси, русский народ заплатил

"глубоким расколом Петербургской России". А это, заявляет г. Федотов,

возвращает нас к теме об интеллигенции".

Русская интеллигенция, горюет "богослов" Федотов, - столь же мало

понимала, что все в русской жизни происходит от глубокого, не формального

увлечения Евангелием.

"...Русская интеллигенция конца XIX века столь же мало понимала это,

- пишет г. Федотов, - как книжники и просветители древней Руси. И как в

начале русской письменности, так и в наши дни русская научная мысль

питается преимущественно переводами, упрощенными компиляциями, популярной

брошюрой. Тысячелетний умственный сон не прошел даром. Отрекшись от

классической традиции, мы не могли выработать своей, и на исходе веков - в

крайней нужде и по старой лености - должны были хватать, красть

(compilare), где и что попало, обкрадывать уже нищавшую Европу, отрекаясь

от всего заветного, в отчаянии перед собственной бедностью. Не хотели

читать по-гречески, - выучились по-немецки, вместо Платона и Эсхилла

набросились на Каутских и Липпертов. От киевских предков, которые, если

верить М. Д. Приселкову, все воевали с греческим засильем, мы сохранили

ненависть к древним языкам, и, лишив себя плодов гуманизма, питаемся теперь

его "вершками", засыхающей ботвой."

Вся эта нелепая тирада есть прямой результат того, что г. Федотов и

подобные ему русские европейцы со времен праотца своего Александра Радищева

только и делали, что отрекались от духовного наследия предков и где и как

попало обкрадывали национальную Европу.

III

Г. Федотов представляет собой блестящий пример духовного скопца, ни

русского, ни европейца, "стрюцкого", как брезгливо назвал таких

интеллигентов Ф. Достоевский. И как у всех стрюцких, ложная идея у г.

Федотова родит другую ложную идею, а совокупность ложных идей, - ложный

нелепый вывод.

Как храбрый портняжка в сказке Гримма, господин Федотов единым

взмахом несколько исторических неоспоримых фактов и верных идей убивахом.

Если верить г-ну Федотову, то ни Киевская, ни Суздальская, ни Московская

Русь, а республиканский Новгород является главным творцом общерусской куль

туры.

"...Теперь мы знаем, - утверждает г. Федотов, - что главное

творческое дело было совершено Новгородом. Здесь, на севере, Русь перестает

быть робкой ученицей Византии, и, не прерывая религиозно-культурное связи с

ней, творит свое - уже не греческое, а славянское, или вернее, именно

русское - дело. Только здесь Русь откликнулась христианству своим особым

голосом, который отныне неизгладим в хоре народов-ангелов. Мы знаем с

недавних пор, где нужно слушать этот голос. В церковном зодчестве,

деревянном и каменном, в ослепительной новгородской иконе, в особом тоне

святости северных подвижников".

И опять все это, как почти всегда у г. Федотова, историческая

натяжка. Может быть и не сознательная, но все же ложь. Милый сердцу

республиканца Федотова республиканский Новгород, был только одним слагаемым

в том великолепном явлении, имя которому древне-русская культура.

* * *

Политический и культурный итог Киевской Руси был чрезвычайно

значителен:

В Киевской Руси уже сложились все основные черты русского

культурно-исторического типа.

Это было многонациональное государство имперского стиля.

Господствующая народность этого государства сумела за короткий срок создать

совершенно самобытный тип культуры. Характерная черта этой культуры -

гармонический синтез великих культур востока и запада выплавленный в

горниле тысячелетней русской культуры, унаследованной Киевской Русью от

существовавших до нее русских государств (державы Кия, Причерноморской

Руси, Державы Росоланей, Скифской Державы и т. д.) в новое культурное

целое.

Выработались методы колонизации обширных пространств, в которых

мирная колонизация всегда предшествовала завоеванию.

Господствующая народность государства - русские (русы) уже в

Киевский период в лице своих князей стремится создать государство, как

можно более христианское по своим устремлениям.

ПОЧЕМУ ПОБЕДИЛА МОСКОВСКАЯ РУСЬ

I

"До половины 14-го века, масса русского населения, сбитая врагами в

междуречье Оки и Верхней Волги, робко жалась здесь, среди леса и болот, по

полосам удобной земли. Татары и Литва запирали выход из этого треугольника

на запад, юг и юго-восток. Оставался открытым путь на север и северо-восток

- за Волгу", - писал Ключевский.

В конце пятнадцатого столетия Московская Русь имела всего 2 миллиона

людей, живших на территории в 50 тысяч квадратных километров. На территории

очень далекой от всех тогдашних культурных центров мира, лишенной морей,

расположенной в суровом климате и открытой для нападения с востока и

запада, севера и юга.

У тогдашней России было неизмеримо меньше шансов выжить, чем у

шведов, поляков и турок. А Русь не только выжила, а даже, разбив всех своих

врагов, в числе которых были величайшие завоеватели мира, создала

крупнейшее государство в мире, объединив в его границах 165 народов и

племен. За четыреста лет русский народ увеличил территорию в четыреста раз.

Рост русского государства, несмотря на беспрерывные войны, которые

он вел со всеми врагами, шел довольно быстро.

В 1480 году Европейская Россия имела только 2,1 миллиона людей.

(Почти в 5 раз меньше Австрии, в два раза меньше Англии, в четыре с

половиной раза меньше Италии, в четыре с половиной раза меньше Испании и в

9 раз меньше Франции). Спустя сто лет в 1580 году Россия имела 4,3

миллиона.

В 1648 году, когда Дежнев, обогнув мыс, носящий теперь его имя,

выплыл из Ледовитого океана в Тихий, в России было всего 12 миллионов

жителей, а во Франции 19.000.000.

В 1480 году население Московской Руси равнялось только 6% самых

крупных государств Европы того времени: Англии, Германии, Испании, Франции,

Австрии и Италии. В 1680 году - 12,6 миллиона, в 1870 году - 26,8 млн., в

1880 году - 84,5 млн., в два с половиной раза больше Австрии, Италии,

Франции, Англии, в три с лишним раза больше Италии и в четыре с половиной

раза больше Испании. А накануне Первой мировой войны Россия имела около 190

миллионов населения. (130 миллионов русских), а все шесть названных раньше

стран имели только 260 миллионов жителей.

Не будь революции, в 1950 году Россия имела бы больше трехсот

миллионов жителей.

Россия всегда была чужой среди всех народов. Ни Запад, ни Азия

никогда не признавали ее своей. Русский всюду и везде чувствует себя чужим,

инородным телом.

II

"...Россия стонала под татарским игом 250 лет. Куликовская битва

(1380) не покончила с ним. Последовали еще два века татарских походов на

Москву, сопровождавшихся резней и разгромом всего на пути. Уже в 1382 году

из Сарая (Золотая Орда) явился хан Тохтамыш с войском, сжег и опустошил

Москву. В 1395 году Тамерлан разорил Россию до самого Ельца. В 1408 году

Мурза Егидей разорил Россию, дошел де Москвы, взял выкуп и возобновил

уплату дани. В 1439 году хан Улу-Махмет явился из Казани и разгромил

Московскую область; в 1445 году он явился вновь, разгромил Московское

царство, разбил русских у Суздаля и забрал в плен Великого Князя Василия II

Темного. В 1451 году последовало нашествие Мазовши. В 1472 году сарайский

Ахмет доходил до Алексина, а в 1480 году до Воротынска. С начала 16 века

начинаются набеги крымских татар: они действовали. совместно с казанскими

татарами, как например, в 1521 году, когда Россия была опустошена двумя

братьями Махмет Гиреем крымским и Саип-Гиреем казанским. В 1537 году

казанский хан Сафа-Гирей (крымский царевич) опустошим весь восток и

северо-восток Московского царства, а именно Муромскую и Костромскую землю.

В 1552 году Казань опять была в союзе с Крымами крымское войско доходило до

Тулы. Так татары громили Московское царство с трех сторон: от Казани, от

Сарая и из Крыма. В последний раз Москва была сожжена при Иоанне Грозном в

1571 году Крымским ханом Девлет Гиреем и обложена Казы-Гиреем в 1591 году

при Федоре Иоановиче. Татары жгли, громили и грабили, убивали в сражениях

храбрейших русских воинов, заставляли платить себе дань и подарки и

развращали христианскую Россию страхом, привычкою к грабежу и погрому,

жаждой мести, свирепостью и всякими дикими обычаями. После Куликовской

битвы, например, тогдашняя Россия была так обескровлена, что в 1382 году

Дмитрий Донской не мог даже набрать войско против Тохтамыша.

Москва имела все основания считать Казань своим опаснейшим врагом,

казанские татары были ближайшими, а потому и наиболее предприимчивыми

громилами. Платонов пишет: казанские татары в союз с черемисами и мордвою

"обрушивались изгоном на русские окраины, разоряя жилища и пашни и уводя

полон; черемисская война жила без перестани в русском Заволжье, она не

только угнетала хозяйство земледельцев, но засоряла торговые и

колонизационные пути". "Сообщение с русским северо-востоком, с Вяткою и

Пермью, должно было совершаться обходом далеко на север". Князь Курбский

пишет: "и от Крыма, и от Казани - до полуземли пусто бяша". России

оставалось - или стереться и не быть, или замирить буйных соседей оружием.

Тогдашний "полон" был явлением жестоким: он вел к пожизненному

рабству с правом продажи в другие страны. По словам летописи: татары

русских "куют (в цепи) и по ямам полон хоронят". Тотчас же после завоевания

Казань выдала русских пленников сразу 2.700 человек; 60.000 пленных

вернулось из Казани только через Свияжск; и несметное число вернулось на

Вятку, Пермь, Вологду. Общее число освобожденных из одной Казани наверное

доходило 100.000 человек. Это означает, что татары искореняли Русь не

только грабежом, огнем и боевым мечом; они изводили ее и рабством плена.

Но тот кто хочет понять все значение взятия Казани, тот должен

раскрыть карту России и проследить течение русских рек. Издревле русские

реки были торговыми путями страны. Один великий торговый путь шел "из варяг

в греки": от Невы и Волхова через Днепр в Черное море; другой от великих

северо-западных озер через Шексну и Мологу, через Волгу в Каспийское море в

Персию и Индию; третий, добавочный, от Северной Двины через Вятку и Каму в

Волгу. В то время реки были артериями жизни - колонизации, торговли

(транзита, экспорта и импорта) и культуры. По самому положению своему, по

самой судьбе своей Москва находилась в речном центре страны и борьба за

речную свободу и речное замирение была для нее железной необходимостью. В

глубоком материке, в суровом климате, задержанная игом, отдаленная от

запада, осажденная со всех сторон, - шведами, ливонцами, литвой, поляками,

венграми, турками, татарами крымскими, сарайскими (Золотая Орда) и

казанскими, - Россия веками задыхалась в борьбе за национальную свободу и

за веру и боролась за свои реки и за свободные моря. В этом и состоял ее

так называемый "империализм, о котором любят болтать ее явные и тайные

враги." (3)

В значительной степени именно в силу этого история России - это

история почти непрекращающихся войн. История России это история осажденной

крепости. С 1055 по 1462 год, по подсчету историка Соловьева, Россия

перенесла 245 нашествий. При чем 200 нападений на Россию было совершено

между 1240 и 1432 годом, то есть, нападения происходили почти каждый год.

С 1365 года по 1893, за 525 лет, Россия провела 305 лет в войне.

Неудивительно, что закаленный в боях, привыкший жертвовать собой русский

чаще побеждает, чем жители страны, в истории которых войны играли меньшую

роль.

В течение долгих веков Русь несла тяжелые жертвы от нападения

врагов.

III

Как же можно объяснить, что маленький, "невежественный" народ, живший в

суровой местности, сумел побороть всех своих сильных, культурных врагов и

создать величайшее государство. Объяснить это можно только двумя причинами,

других объяснений найти нельзя:

Первое - духом народа, второе - государственной организацией сил

этого народа. Изумительной стойкостью и энергией русских и тем, что

Московское княжество, а затем царство, как справедливо указывает Солоневич

в "Народной Монархии", "всегда представляло более высокий тип государства,

чем нападавшие на них государства". Потому что "государственная организация

Великого Княжества Московского и Империи Российской всегда превышала

организацию всех своих конкурентов, противников и врагов - иначе ни Великое

Княжество, ни Царство, ни Империя не смогли бы выдержать этой борьбы не на

жизнь, а на смерть".

Дальше Солоневич не менее справедливо подчеркивает, что: "Все наши

неудачи и провалы наступили именно тогда, когда нашу организационную

систему мы подменяли чьей-либо иной. Неудачи и провалы выправлялись тогда,

когда мы снова возвращались к нашей организации".

Чем объясняется успех русского национального государства?

Тем, что Россия всегда имела более лучшую государственную

организацию, чем народы Европы. Уменьем уживаться с покоряемыми врагами.

Необычайной духовной стойкостью русского народа и его упорством в борьбе за

поставленные цели. И наконец, тем что все слои народа в течение всей

русской истории всегда дружно поддерживали национальную власть.

"Если бы организационная сторона русской государственности равнялась

бы современной ей западно-европейской, то Россия просто напросто не

существовала бы: она не смогла бы выдержать". (4)

"Россия падала в те эпохи, когда русские организационные принципы

подвергались перестройке на западно-европейский лад: удельные наследники

Ярослава Мудрого привели к разгрому Киевскую Русь, отсутствие центральной

власти привело к татарскому игу, Петровская европеизация привела к

крепостному праву, (и рождению антинациональной европейской по духу

интеллигенции. Б. Б.), Ленинское "догнать и перегнать Америку" - к

советскому.

"Сейчас мы можем сказать, что государственное строительство Европы -

несмотря на все ее технические достижения было неудачным строительством.

И мы можем сказать, что государственное строительство России,

несмотря на сегодняшнюю революцию, было удачным строительством".

Всего этого не может не заметить самый поверхностный исследователь

исторического прошлого русского народа. Но тем не менее этого упорно не

замечали ни иностранные, ни русские историки за очень редким исключением.

Почему не замечали? Да потому, что "Русскую государственную одаренность

Европе нужно отрицать во что бы то ни стало, вопреки самым очевидным фактам

истории, вопреки самым общепринятым законам логики. Ибо, если признать

успех наших методов действия, то надо будет произнести суд над самими

собой. Нужно будет вслед за нашими славянофилами, а потом и за Шпенглером и

Шубартом сказать, что Западная Европа гибнет, что ее государственные пути -

начиная от завоевания Рима и кончая Второй Мировой войной, как начались

средневековьем, так и кончаются средневековьем, и, что, следовательно,

данный психический материал ни для какой имперской стройки не пригоден по

самому его существу.

Тогда нужно будет признать, что устроение человеческого общежития,

начиная от разгрома Римской Империи и кончая Второй Мировой войной,

несмотря на всякие технические достижения, было сплошным провалом и что

попытки пятнадцати веков кончаются ныне возвратом к методам вандалов,

лангобардов и франков. И что следовательно, какого бы то ни было лучшего

устроения жизни европейских народов нужно ожидать или от России, или от

англосаксов. Но это означало бы отказ от государственной национальной

самостоятельности всех племен Западной Европы. Это означало бы признание

реакционности и бессмысленности свей политической истории Европы за

последние полторы тысячи лет: ничего, кроме непрерывной резни не

получилось. И нет решительно никакого основания предполагать, что

что-нибудь получится: те методы завоевания, включения, колонизации и

прочего, которые практиковались вандалами и лангобардами тысячу пятьсот лет

тому назад - повторяются и сейчас, с истинно завидной степенью

последовательности и постоянства". (5)

ПОЧЕМУ СРЕДНЕВЕКОВАЯ РУСЬ ЧУЖДАЛАСЬ

СРЕДНЕВЕКОВОГО ЗАПАДА?

I

В настоящее время можно слышать еженедельно передающиеся по

лондонскому радио лекции крупнейшего английского ученого проф. Арнольда

Тойнсби, автора шеститомного труда "Исследование истории", нашумевшей книги

"Цивилизация на испытании" и других трудов, получивших широкую известность

в англосаксонском мире. Тойнсби рассматривает всю историю человечества не

как конгломерат разрозненных фактов, но как единый всемирный процесс жизни

различных циклически развивающихся и сменяющих одна другую культур,

(цивилизаций, как называет их он) соответствующих историческим типам их

носителей.

Последняя декларация "Американского" Комитета явно доказывает, что

"американские вожди преследуют определенную цель - загнать большевизм в

предусмотренные для него западным миром русские границы".

Безусловно прав проф. И. А. Ильин, писавший в статье "Мировая

политика русских государей", что "Европе не нужна правда о России, ей нужна

удобная о ней неправда. Европейцам нужна дурная Россия: варварская, чтобы

"цивилизовать ее по своему", угрожающая своими размерами, чтобы ее можно

было расчленить, - реакционная, чтобы оправдать для нее революцию и

требовать для нее республики, - религиозно-разлагающаяся, чтобы вломиться в

нее с пропагандой реформации или католицизма, -

хозяйственно-несостоятельная, чтобы претендовать на ее сырье или по крайней

мере на выгодные торговые договоры и концессии".

При анализе исторических взаимоотношений Запада и Востока (России и

Европы), взгляды Тойнсби современного английского историка и русского

писателя Данилевского вполне совпадают. Оба они считают Запад агрессивной,

нападающей стороной в этой культурно-исторической борьбе. (6) Запад, но не

Восток, который лишь обороняется. Тойнсби идет даже далее Данилевского, он

говорит не только про военную агрессию Запада, но и его мирное, идейное и

экономическое наступление на Восток. Кульминационный пункт этой агрессии,

он считает, в русской истории эпоху Петра I. Тойнсби признает, что Европа

вела наступательную политику на Россию, начиная с XIII века, и продолжает

ее по наши дни.

II

Взаимоотношения между Россией и Западом до раскола христианства были

очень дружные. Русские имели хорошие политические и экономические связи со

всем миром. Русские князья имели родственные связи со всеми важнейшими

династиями Европы.

Когда же ухудшились взаимоотношения между Россией и Западной

Европой?

Арнольд Тойнсби в своей нашумевшей книге "Мир и Запад" пишет:.

"...Отчуждение началось в XIII веке после того, как Россия подпала

под татарскую власть; владычество татар над Россией было, однако,

временным, потому что татары были степные кочевники, которые никак не могли

себя чувствовать дома среди русских полей и лесов; длительные потери

России, как результат этого временного завоевания ее татарами, вызваны

отнюдь не ее татарскими завоевателями; а ее западными соседями. Потому что

это они воспользовались выгодой, когда Россия лежала распростертой в

бессилии, чтобы урезать ее владения и присоединить к Западу западные

окраины в лице Белоруссии и западной части Украины. И это лишь в 1945 году

Россия восстановила свое право на владение последним куском тех громадных

территорий, которые были отняты у нее державами Запада в XIII и XIV веке".

Как отразилась агрессивная роль Европы во время монгольского ига на

историю России в отношении русских к Западу?

Тойнсби говорит, что "эти завоевания Запада за счет России в конце

европейского средневековья оказали сильное влияние на внутреннюю жизнь

России и на ее отношения к завоевателям с Запада. Давление на Россию с

Запада не только отдалило Россию от него, а стало одним из суровых фактов

русской жизни. В течение нескольких сот лет, - пишет Тойнсби, - не русский

и восточный мир наносил удары Западу, а Запад наносил удары Миру, что и

испытало на себе ее человечество, входящее в состав этого мира в

подавляющем, по сравнению с Западом, большинстве, и в том числе входившие в

него все русские, мусульмане, индусы, китайцы, японцы и т. д. Все они

назовут Запад агрессором новейшего времени и в состоянии привести образчики

этой агрессии". "Русские напомнят нам, - пишет Тойнсби о том, что в их

землю армии Запада вторгались в годы: 1941, 1915,1812,1709 и в 1610 году".

О таких же агрессивных фактах политики Запада скажут нам африканские

и азиатские народы. И что это Запад, а не кто либо другой захватил в свои

руки пустующие земли в обеих Америках, Австралии и Новой Зеландии.

Североамериканские индейцы могут, - по Тойнсби, - напомнить Западу, что они

были буквально сметены с поверхности американского материка европейскими

колонистами завоевателями, чтобы уступить свои земли им и привезенным для

работ на плантациях их африканским рабам. Эти напоминания и обвинения

поразят Запад в нынешнее время и даже вызовут у него гневные отрицания...

Запад же сделал свободными ныне Бирму, Индонезию, Индию, Цейлон, так что у

современных британцев совесть сейчас чиста в отношении их к агрессивной

войне. С 1902 года (Война с бурами в Трансваале) Британия, а с 1898 года

(Война с Испанией) С. Штаты не вели больше никакой агрессивной воины. "Но

мы забываем, - пишет Тойнсби, - что немцы, которые напали на своих соседей,

включая Россию, в первой мировой войне и вторично во вторую мировую войну,

были также людьми Запада, и что русские, азиаты и африканцы не делают

никакого различия между разными ордами "франков" (по-русски: "европейцев"),

что является общим именем для всех народов Запада в их целом".

III

Только с пятнадцатого по восемнадцатое столетие, по подсчетам

знаменитого русского слависта В. И. Ламанского, татарами и турками было

захвачено и обращено в рабов около пяти миллионов русских. А спрашивается,

сколько погибло за эти три столетия, во время набегов и войн? Все домашние

рабы в Константинополе, как у турок, так и у христиан, по свидетельству

венецианских дипломатов, состояли из русских. Много русских находилось в

рабстве в Египте. С начала семнадцатого века, великой смуты, на большинстве

французских и венецианских военных галер гребцами были русские рабы,

пожизненно прикованные цепями к скамьям галер. Когда венецианцев, главных

торговцев рабами русскими, упрекали в бесстыдной торговле христианами, они

улыбаясь отвечали:

- Мы прежде всего венецианцы, а потом уже христиане.

Так во времена Александра Невского и позже, вплоть до нашего времени

христианский Запад не только был безучастен к страданиям русских, но

старался даже всегда, как и в наши дни, еще извлечь материальную выгоду из

страданий русского народа.

Острая непримиримость к латинскому западу воздвигает с тех пор

высокую стену недоверия между порабощенной монголами Россией и Западом.

Оскорбленная гнусным поведением христианского Запада Россия навеки

сохранила недоверие и брезгливое презрение к Западу. Это не была ни вражда,

ни ненависть. Это было именно брезгливое недоверие к людям, которые

исповедовали одну и ту же веру, от которых ждали помощи, но которые своим

предательством не оправдали возлагаемого на них доверия. Это недоверие

смягчилось только несколько в результате реформации.

"Реформация, разбившая религиозное единство Запада, невольно

смягчила в глазах русских людей эту картину и даже как бы приблизила к нам

тех, кто вместе с русскими был против "латинян". Религиозная выдержанность

и неагрессивность протестантов уже в ХII веке устраняют крупнейшее

затруднение в общении с Западом, и то, что делалось тогда в Москве, уже

имевшей у себя "Немецкую слободу" было предвестником грядущего обращения к

Западу". - указывает проф. Зеньковский в книге "Русские мыслители и

Европа"...

Александр Невский, а позже его потомки Московские князья избрали

унизительную, но единственно верную в те времена тактику. Тактику терпения

и внешней покорности монгольским ханам и собирания с помощью их "ярлыков"

разрозненной на враждующие княжества Руси в единое национально государство,

объединенное под властью Великого Князя, которому сами же татары дали ярлык

на Великое Княжение.

Это была гениальная тактика, только она могла сплотить национальные

силы и бросить их спустя несколько поколений, при Дмитрии Донском на татар.

Когда Дмитрий Донской, напрягши все силы Руси, готовился к борьбе с

татарами, в войске Мамая были целые отряды западно-европейских рыцарей. И

только благодаря искусной стратегии Дмитрия Донского полчища Мамая были

разбиты прежде, чем на Куликово поле успела прибыть польско-литовская рать

католика Ягайлы.

ПО ЗАВЕТАМ АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО

Вскоре после нападения татар на Русь, объединенные войска Римского

Епископа и Ордена Меченосцев захватили северную часть принадлежавших Пскову

и Новгороду земель.

В это же время шведский король (отвечая на призыв Папы Римского о

необходимости распространять католичество силой) послал на Новгород сильное

войско, которым командовал его зять Биргер.

Плохо пришлось бы северной Руси, если бы Александр Невский не разбил

войско, которым предводительствовал Биргер.

Западный мир во все время татарского ига пытался воспользоваться

несчастным положением Руси.

В год нападения Батыя на южную Русь, Папа Григорий проклял всех

новгородцев, и призвал к Крестовому походу против Новгорода.

А незадолго до того особыми буллами Папа римский запретил

католическим купцам продавать в русские земли корабельные снасти, лошадей,

разные изделия.

Не случайно советником Батыя был рыцарь святой Марии Альфред

фон-Штумпенхаузен.

* * *

Московские князья обладали ясным, холодным умом. Они следовали

завету своего предка Александра Невского, искуснейшего воина и дипломата

своего времени. Ход рассуждений Невского был примерно таков. Он считал

необходимым покориться временно татарам. Татары на церковь не посягают, -

говорил он. - На церковь душей первое время обопремся, а там силу начнем

копить. Против двух врагов - немцев и татар - Руси не устоять. Надо

смириться, пока Бог орду не переменит. Немцы хуже татар, они не только

тело, а и душу хотят пленить в свою веру.

Александр Невский очень верно расценил политическую обстановку.

"Третье большое событие в истории русской души, и по своим отдаленным

последствиям важнейшее - есть германское нашествие XIII столетия, - пишет

Вальтер Шубарт. - Тогда шведы, датчане и немцы устремились с Балтийского

моря на русскую землю. Основали Ригу и Ревель и достигли Пскова и

Новгорода. Таков был ответ на умоляющие просьбы, с которым русские

обращались к христианскому Западу, дабы сохранить свое существование против

натиска язычников. Это было первое знакомство русских с

западно-европейцами. Оно было достаточно горьким. Тогда и были посеяны

первые семена отталкивания от Запада". (7)

Московские князья следовали заветам Александра Невского и не

одобряли горячих тверских князей и южных князей, которые не имея

достаточных сил, мечтали о восстании против татар.

Тверские князья пытались войти в союз с Западом, стать независимыми

и управлять Русью.

Новгородская и Псковская республики, как и современные демократии, в

ту грозную эпоху думали только об экономических выгодах.

Московские же князья не рассчитывали ни на помощь Запада, ни на

помощь других князей, они верили только в силу Церкви и для этого

постарались переманить из Владимира в Москву Митрополита и в силу своих

капиталов, с помощью которых в Орде можно купить все.

Изъявляя внешнюю покорность Орде, они упорно копили деньги и,

пользуясь даваемыми им ханами ярлыками на великое княжение год за годом

собирали русские области в единое русское государство. Было, конечно, много

и других причин, почему Москва стала центром собирания Руси, но эта тема

выходит за пределы моей работы.

Церковь в эти годы настойчиво, упорно собирала духовные силы народа,

борясь против "Эллинской премудрости", в результате которой, в западной

Руси русских князей сменили литовские князья язычники, которая в других

княжествах порождала равнодушие к православию, вслед за которым начиналось

увлечение Западом в итоге которого могло расцвести мусульманство и

латинство. Это было в момент, когда только Церковь поддерживала духовное

единство народа.

Первую борьбу за национальную независимость начала Церковь, которой

татарские ханы предоставили полную свободу религиозной деятельности. Когда

Митрополит Петр избрал резиденцией митрополитов Москву, это сразу сделало

ее в глазах населения разных княжеств духовным и национальным центром. У

всех стала возникать мысль, что Москва всей Руси голова. И, как известно

теперь, ни Митрополит, ни народ не ошибся в значении, которое будет иметь

Москва.

Иван III смог создать единое русское национальное государство только

благодаря тому духовному и культурному подъему, который начался вслед за

Куликовской битвой. Начался этот подъем усилением интереса у русского

общества к национальному прошлому.

Русская культура, начиная с конца XIV столетия, вся пронизана духом

любви к русскому прошлому. (8) Русским прошлым увлечены не только русские

летописцы, но и живописцы и архитекторы. Центром этого возродившегося

интереса к временам русской независимости, является Москва.

В конце XIV века работа московских летописцев приобретает

государственный характер. Нуждаясь в идеологическом фундаменте своих

действий по собиранию Земли Русской, Московские князья стремятся возродить

древнюю идею о единстве Русской Земли, которую развивают уже первые

Киевские летописцы. Московские Митрополиты и Великие Московские Князья

свозят в Москву отовсюду областные летописи. Московская летопись

превращается в общерусскую.

Эта работа Московских летописцев по словам Лихачева "опережала

реальный политический рост Москвы".

Самый выдающийся же знаток русских летописей А. А. Шахматов

заявляет, что общерусский характер московского летописания "свидетельствует

об общерусских интересах, о единстве Земли Русской в такую эпоху, когда эти

понятия едва только возникали в политических мечтах Московских правителей".

(9)

Из Киевской летописи "Повести временных лет" московские летописцы

заимствуют идею служения князя народу и идею обороны русской земли от

врагов соединенными усилиями русских княжеств.

Первый общерусский свод летописей был составлен в Москве еще в 1408

году. Это свидетельствует о созревании мысли о необходимости политического

единства Руси.

Усиление интереса к истории сочетается с усилением интереса к

памятникам старины. При Дмитрии Донском восстанавливается древняя живопись,

бывшая до эпохи нашествия монголов в Успенском Соборе во Владимире.

Реставрируются древние церкви в других городах.

В эту же эпоху создаются различные повести о борьбе с татарами.

Генеалогия Московских князей доводится до Владимира Красное Солнышко.

Москва энергично восстанавливает связь с традициями Киевской Руси.

ОДНО ИЗ ВЕЛИКИХ РЕШЕНИЙ

I

Ход политических событий, приведший Москву возвышению был очень

сложен. Рост политического могущества Московской Руси есть результат весьма

сложных слагаемых.

Одним из таких слагаемых является попытка католичества насильственно

осуществить "соединение церквей", воспользовавшись бедственным положением

Византийской православной Империи. Москва всегда смотрела на Византию, как

на крепость православия среди латинского и басурманского моря. И вдруг в

Москву пришло известие, поразившее всех ее жителей, от Великого Князя до

последнего нищего, что Византийский Император, Патриарх и все Епископы

отступились о православия на состоявшемся в 1493 году во Флоренции

Вселенском Соборе и признали над собой главенство папы.

Профессор Карташев в следующих словах описывает то глубокое

впечатление, которое произвело это сообщение на всю Северную Русь:

"Мрачная тень от этого затмения солнца православия задела и Москву и

потрясла ее до глубины души. Грек-изменник, митрополит Исидор привез в 1441

г. акт измены веры и прочитал его с амвона Успенского сбора. На епископов

русских напал трехдневный столбняк молчания. Первым опомнился Великий Князь

Василий Васильевич, объявил Исидора еретиком и - русская церковная душа как

бы воскресла от трехдневного гроба. Все поняли, что таинство мирового

правопреемства на охрану чистого православия до скорой кончины века отныне

незримо перешло с павшего Второго Рима на Москву, и ее воистину благоверный

Великий Князь Василий Васильевич получил свыше посвящение в подлинного царя

всего мирового православия, "браздодержателя святых Божиих церквей". С 1453

г. суд Божий над Вторым Римом стал уже ясен для всех простецов". То,

что Московская Русь отказалась подчиниться Флорентийской унии, по словам

историка С. М. Соловьева, "есть одно из тех великих решений, которые на

многие века вперед определяют судьбу народов..."

"...Верность древнему благочестию, провозглашенная Великим Князем

Василием Васильевичем, поддержала самостоятельность северо-восточной Руси в

1612 г., сделала невозможным вступление на московский престол польского

королевича, повела к борьбе за веру в польских владениях, произвела

соединение Малой России с Великой, условила падение Польши, могущество

России и связь последней с единоверными народами Балканского полуострова".

Комментируя эту оценку Соловьева, проф. Карташев замечает:

"Мысль историка бежит по чисто политической линии, но параллельно и

по линии культурного интереса мы должны отметить момент отказа от унии, как

момент, ведущий за собой целую эпоху. После этого внутреннее отъединение

русского мира от Запада, под воздействием вспыхнувшей мечты о Москве -

Третьем Риме, уже твердо закрепило особый восточно-европейский характер

русской культуры, которого не стерла ни внешне, ни тем более внутренне,

великая западническая реформа Петра Великого.

Так проведена была православной церковью грань, черта, иногда

углублявшаяся как ров, иногда возвышавшаяся, как стена, вокруг русского

мира, в младенческий и отроческий период роста национальной души народа,

когда успели в ней крепко залечь и воспитаться отличительные свойства ее

"коллективной индивидуальности" и ее производного - русской культуры.

Таково, так сказать, онтологическое значение православной Церкви для

русской культуры.

Так совершилась та внутренняя кристаллизация национального сознания

души русской, после которой стало невозможно быть вполне русским, не будучи

православным. Разумеется в смысле полноты русскости, полноты русского

творчества".

II

А когда Византия пала, в Москве окончательно вызрела мысль, что

волею событий ей суждено стать Центром Православия в мире, Третьим Римом.

Далекая Москва, затерявшаяся среди лесов и снегов, сама еще не сбросившая

ярмо татарского ига, твердо решает взять на себя мировую роль защитницы и

хранительницы Православия.

"Когда агарянская мерзость запустения стала на месте святе, и св.

София превратилась в мечеть, а вселенский патриарх в раба султана, тогда

мистическим центром мира стала Москва - Третий и последний Рим. Это

страшная, дух захватывающая высота историософского созерцания и еще более

страшная ответственность. Ряд московских публицистов высокого литературного

достоинства, с вдохновением, возвышающемся до пророчества, с красноречием

подлинно художественным не пишет, а поет ослепительные гимны русскому

правоверию. Белому царю Московскому и Белой пресветлой России. Пульс

духовного волнения души русской возвышается до библейских высот. Святая

Русь оправдала свою претензию на деле. Она взяла на себя героическую

ответственность - защитницы православия во всем мире, она стала в своих

глазах мировой наций, ибо Московская держава стала вдруг последней

носительницей, броней и сосудом Царства Христова в истории - Римом Третьим,

а Четвертому уже не бывать. Так Давид, сразивший Голиафа, вырос в царя

Израиля. Так юная и смиренная душа народа - ученика в христианстве, в

трагическом испуге за судьбы церкви, выросла в исполина. Так родилось

великодержавное сознание русского народа и осмыслилась пред ним его

последняя и вечная миссия. Тот, кто дерзнул, еще не сбросив с себя

окончательно ига Орды, без школ и университетов, не сменив еще лаптей на

сапоги, уже вместить духовное бремя и всемирную перспективу Рима, тот

показал себя по природе способным на величие, тот внутренне стал великим.

Это преданность и верность русской души Православию - породили

незабываемую, исторически необратимую русскую культурную великодержавность

и ее своеобразие".

Затерявшийся в снегах Третий Рим, осознав себя преемником погибшей

Византии, очень быстро стал набирать силы. Идея Третьего Рима, привела к

очень сильному возвышению роли и значения власти Великого Князя. Ведь если

Москва оказывалась Третьим Римом, то ведь Великий Князь Московский

оказывался в роли бывшего Византийского Императора. В это же время русская

православная Церковь фактически стала независимой от Константинопольского

Патриарха.

А это привело к тому, что став независимыми от Константинопольского

Патриарха, русские первосвятители потеряли опору, которую имели раньше в

Константинопольских Патриархах, для своей церковной власти. Раньше в

случаях разногласия с Великим Князем, они всегда могли сослаться на

авторитет Константинопольского Патриарха и обратиться к нему за помощью. А

теперь эта опора исчезла.

Теперь Московский Великий Князь, практически приобретал очень

большую роль во всех церковных делах. И если хотел, мог нарушить царившую

до того симфонию между великокняжеской и церковной властью.

Для того, чтобы осуществить идею Третьего Рима, Рима Православного,

была необходима сильная национальная власть. Власть, опирающаяся на

религиозную идею. Эта власть была необходима, чтобы освободиться от

монгольского ига и освободившись приступить к выполнению своей исторической

роли Третьего Рима.

И такая власть была создана. Имя этой монархической власти,

совершенно не похожей на существовавшие на Западе виды монархической власти

- "самодержавие".

Прав был И. С. Аксаков, когда писал, что:

"...Самодержавие, учреждение вполне народное; отрешенное от

народности, оно перестает быть русским самодержавием и становится

абсолютизмом".

Правильно понимал роль и значение самодержавия и оклеветанный левыми

Победоносцев.

"...Самодержавие священно по своему внутреннему значению, будучи

великим служением перед Господом; государь - великий подвижник, несущий

бремя власти, забот о своем народе во исполнение заповеди "друг друга

тяготы носите". Самодержавие не есть самоцель, оно только орудие высших

идеалов. Русское самодержавие существует для Русского государства, а не

наоборот".

Для того, чтобы выполнить поставленные после Флорентийского Собора

цели Московским Великим Князьям и всем москвичам пришлось победить

неимоверное количество всевозможных препятствий.

"По-видимому, никогда и нигде в истории мира инстинкт жизни не

проявил себя с такой полнотой, упорством и цепкостью, как в истории Москвы.

По-видимому, никогда и нигде в мире не было проявлено такого единства

национальной воли и национальной идеи. Эта идея носила религиозный характер

или, по крайней мере, была формулирована в религиозных терминах. Защита от

Востока была защитой от "басурманства", защита от Запада была защитой от

"латынства". Москва же была хранительницей истинной веры, и московские

успехи укрепляли уверенность москвичей в их исторической роли защитников

Православия. Падение Константинополя, которое последовало сразу же после

попытки константинопольской церкви изменить Православию и заключить

Флорентийскую унию с латинством, оставляло Москву одну во всем мире. Именно

ей, Москве, нерушимо стоявшей на "Православии", на "правой вере" суждено

теперь было стать "Третьим Римом" - "а четвертому уже не быти".

"Москва, так сказать, предвосхитила философию Гегеля, по которой

весь мировой процесс имел одну цель: создание Пруссии. С тою только

разницей, что для Гегеля окончательной целью была именно Пруссия, а для

Москвы, сама она, Москва, была только оружием Господа Бога, сосудом,

избранным для хранения истинной веры до скончания веков, и для всех народов

и людей мира". (10)

НАЧАЛО ВОЗРОЖДЕНИЯ РУСИ

I

Уже следующий за нашествием татар 14-ый век не был прожит русским

народом бесплодно.

Происходит стремительный расцвет незаметного до того Московского

Княжества, князья которого упорно ведут тактику собирания Руси в условиях

татарского ига. Происходит своеобразное разделение сил. Занятым всецело

идеей национального единения Московским князьям нет времени думать о

развитии культуры.

Русское возрождение начинается не в Москве, а в Новгороде, куда

татары почти совершенно не заглядывали, и где политическая зависимость от

монгольских ханов чувствовалась меньше всего. Через богатый и более других

свободный Новгород, постоянно поддерживавший сношения с Западом и Востоком.

В средине 14-го века, в Константинополе имеется значительная колония

новгородцев, которая в свою очередь связана с русской колонией в Каффе,

нынешней Феодосии А через русские колонии в Феодосии и Константинополе,

Новгород был связан с Западом. Республика Каффе была колонией итальянской

республики Генуи. Республика Каффа была главным центром, в котором

представители Новгорода, Москвы и других русских княжеств вели сношения с

Византией и Западом.

Именно через Каффу приехал на Русь замечательный деятель русского

возрождения и учитель боговдохновенного русского иконописца Андрея Рублева

- Феофан Грек. Художественные произведения, созданные Андреем Рублевым и

его учениками в тяжелые времена татарского ига, нисколько не уступают

творениям художников Итальянского Возрождения.

В эту, считаемую русскими западниками, "темную эпоху", раздается

вдохновенный голос Сергия Радонежского. "Кто выполнял в

средневековой Руси функции современных философов, историков, публицистов,

журналистов, художников - формовщиков мысли народа, его интеллигенции?" -

спрашивает Борис Ширяев в своей книге "Светильники Земли Русской" и

отвечает:

"...В. О. Ключевский в ответ на этот вопрос называет три имени:

"присноблаженную троицу, ярким созвездием блещущую в нашем 14-м веке, делая

его зарей политического и нравственного возрождения Русской Земли" -

Митрополита Алексия, сына черниговского боярина, Сергия Радонежского, сына

ростовского переселенца, и святителя Стефана, сына бедного причетника из г.

Устюга. Все трое не были коренными москвичами, но стекались к Москве с

разных концов Русской Земли. Все они принадлежали к различным социальным

группам. Они были образованнейшими людьми своего века. Про одного летописец

сообщает: "всю грамоту добре умея". О другом - "всяко писание Ветхого и

Нового Завета пройде". Третий - "книги гречески извыче добре".

Все трое "возвеличены к святости" именем народным и канонизированы

Церковью.

Это были светочи, вожди русской национальной интеллигенции 14-го

века. В "Троицком Патерике" числится свыше ста учеников Св. Сергия, также

прославленных народом и причтенных Церковью к сонму святых. На какой же

недосягаемой для современного человека высоте стояла эта "элита" русской

национальной интеллигенции 14-го столетия, века всенародного возрождения и

подвига! По терминологии современных персоналистов, эти люди стояли на

высшей ступени "иерархии личности", приобщая свое бытие, свою

направленность к служению высшим ценностям мира, духовно раскрывая свое

"я". Это - доступный человеку предел. Выше лишь Бог, Абсолют Добра, Любви,

Красоты, Истины.

В. О. Ключевский сообщает, что за время 1240-1340 г. г. возникло

менее 30 монастырей, но в период 1340-1440 г. г. - более 150, причем

пятьдесят - треть их, основаны личными учениками Св. Сергия Радонежского.

Следовательно, не страх, не приниженность и духовная бедность первых после

разгрома поколений гнали людей в стены обителей, но нарастающее накопление

их морально-психических сил.

Он отмечает и другую характерную черту этого массового всенародного

движения. Прежние монастыри строились близ городов, феодальных центров и

центриков, словно боясь оторваться от них. Теперь иноки смело идут в глубь

неведомых земель, несут Слово Божие, русский дух, русскую культуру и

государственность, приобщая к ним новые племена. Их представление о "своей

земле", "своем народе" неизмеримо шире отживших удельных верхов. Они уже не

волынцы, не куряне или путивляне, и, тем более, не древляне, не поляне или

кривичи. Они - русские, и русская под ними земля! Они народны, национальны

и прогрессивны в своем мышлении. От Соловецкой, убогой тогда, обители до

славной Киево-Печерской Лавры! От Валаамской купели до Пермских глухих

лесов! Едины в вере, любви и мышлении. Едины в целях и действиях. Они -

духовный костяк нации. Создавая его, интеллигенты Руси 14-го века выполняли

и выполнили свою миссию, свой долг перед народом. В этом их национальность,

почвенность, истинность.

Русское иночество XIV, XV, XVI веков чрезвычайно пестро по своему

социальному и племенному признаку. Патерики и Жития повествуют нам о

принявших постриг князьях, боярах, купцах, но равно и о простых "воинах

каликах", "смердах"-крестьянах. Они рассказывают об уроженцах южной Руси,

волынцах, черниговцах, ушедших на далекий север, о западных новгородцах,

прошедших на восток за Пермь, за Волгу, и, наоборот, о северянах,

устремившихся к святыням Киева и Почаева. В этом тоже черты всенародности

этого движения. Достигая определенного уровня духовного строя, и князь, и

крестьянин стремились приобщиться к иночеству. Предсмертное пострижение

становилось тогда традицией Великих Князей. Схима иноплеменника, бойца и

полководца князя Андрея Ольгердовича не была выходящим из ряда вон

явлением. Оно соответствовало духу века, в котором подвиг служения Родине и

подвиг служения Богу гармонично сливались. Столь же созвучно духовному

строю тех поколений было и "прикомандирование" Св. Сергием иноков Пересвета

и Ослябя к войску Великого Князя Дмитрия. Можно предполагать, что таких

было не два, а много больше. Ведь кто-то же служил молебны и обедни для

этих 150.000 ополченцев? И где были эти служившие Богу, в первой стадии

битвы, при отступлении русских за линии своего обоза? Несомненно, они

влились в ряды бойцов и вдохновили их на мощный контрудар. Так монахи -

интеллигенты того времени, выполняли свои общественные и даже чисто военные

функции.

"...Они - очаги духовной и материальной культуры. Обе эти формы

прогресса плотно связаны и гармонично слиты в среде иноков-интеллигентов.

Через 80-100 лет этот Кирилла-Белозерский монастырь уже знаменит богатством

своей библиотеки. Спаса-Андрониевский монастырь рождает замечательную школу

художников-иконописцев. Из Кирилла-Белозерского источника общественной

мысли вытекает мощное течение "Заволжских старцев", возглавляемое

мыслителем Нилом Сорским, стройная система

религиозно-морально-общественного мировоззрения.

Так, по национально осознавшей себя Руси грядет могучая армия

народной, почвенной, религиозной интеллигенции. Впереди - сотни святителей

и подвижников, а во главе их - Божий Угодник и Чудотворец русский - Святой

Сергий Радонежский". Эти мысли Бориса Ширяева совершенно верны. Он только

неправильно называет творцов культуры средневековой Руси - интеллигентами.

Это были не интеллигенты, а образованные люди, такие, какие имелись и

имеются во всяком нормально развивавшемся государстве.

II

В ХIV веке, несмотря на политическую зависимость от татар Русь

переживает новый расцвет культуры, который, по мнению Л. Ковалевского,

"вполне можно назвать русским возрождением". (11)

"Как и на Западе в XIV веке, в канун Возрождения, идет интенсивная,

напряженная работа по созданию русской национальной культуры. Причем

национальное своеобразие русской культуры ХIV-ХV вв., - как справедливо

пишет Д. С. Лихачев в своей книге "Культура Руси эпохи образования русского

национального государства", - было выражено отчетливее, чем национальные

черты культуры Франции, Англии, Германии и т. д. того же времени.

Единство русского языка гораздо крепче в этот период, чем единство

национальных языков во Франции, Англии. в Германии и Италии. Русская

литература гораздо строже подчинена единой теме государственного

строительства, чем литературы других народов.

Русская культура начала XVI века ближе к чисто народному деревянному

зодчеству, а следовательно, сильнее выражает национальное своеобразие, чем

архитектуры других стран. Распространение исторических знаний и интерес к

родной истории глубже и шире в России в ХV-ХVI вв., чем где бы то ни

было... "

А в предисловии к своей книге Лихачев с не меньшим основанием пишет:

"По мере того, как историческая наука отходит от традиционного

представления о древней Руси, как о мрачной поре культурного застоя,

неподвижности, замкнутости и упадка, по мере того, как искусствоведы,

археологи, литературоведы, обнаруживают новые факты, свидетельствующие о

высоком уровне русской средневековой культуры, выясняется и своеобразие

отдельных эпох культурного развития Руси. Киевская Русь Х-ХII вв.,

Галицко-Волынская Русь XIII в., Владимиро-Суздальская Русь ХII-ХШ, Русь

ХIV-ХV вв., Россия XVI в. и русская культура ХVII в. предстает каждая в

своем неповторимом своеобразии.

Вся история русской культуры свидетельствует о необычайной

творческой силе русского народа, о ее все нарастающем движении. Развитие

русской культуры в XI - начале XIII вв. представляет собою непрерывный

поступательный процесс, который накануне татаро-монгольского ига достиг

своей наивысшей ступени: в живописи - новгородские фрески, в архитектуре -

владимиро-суздальское зодчество, в литературе - летописи и Слово о полку

Игореве. Татаро-монгольское нашествие внешней силой, искусственно

затормозило интенсивное развитие древне-русской культуры.

Только исключительно тяжелым гнетом татаро-монгольского ига может

быть объяснена та задержка в культурном развитии Руси, которая наступила в

средине XIII в. - с того самого времени, когда как раз особенно интенсивным

становится культурное развитие Западной Европы, защищенной русской кровью

от опустошительного урагана с востока.

Тем не менее и в годы тяжелого "томления и муки" татаро-монгольского

ига, культурная жизнь Руси продолжала теплиться. Русский народ сохранил

интерес к своему прошлому.

Идеи осознанного национального единства - единого русского народа в

единой русской земле, - возникшие чрезвычайно рано и засвидетельствованные

древнейшими памятниками русской письменности, а затем необычайно ярко

сказавшиеся и в летописи и в Слове о полку Игореве, бережно сохранялись на

северо-востоке, чтобы вылиться затем в твердую политическую программу

собирания "всея Руси": ее земель, ее народа и ее культуры.

В средневековой Руси, вплоть до XVII века, то есть на протяжении

более шести веков, наиболее типичным явлением русской культуры была

летопись.

Вся культура древней Руси, долгое время бывшей под чужеземным игом,

была пронизана интересом к родной истории. (12)

III

В средневековой Руси и летописание и литература играли важную роль в

развитии национального государства. В этом отношении и летописцы и писатели

древней Руси совсем не походили на историков и писателей из числа русской

интеллигенции, которые все свои силы и таланты обратили на разрушение

национального государства. Средневековая русская литература так же как и

летопись была проникнута идеей строительства национального государства и

национальной культуры. В ней нет места радищевским настроениям. Литература

ни одного из народов в средние века не была так охвачена идеями

развивающейся национальной государственности, как русская.

Одно из первых крупных произведений средневековой Руси было

посвящено организатору Куликовской битвы. Это Слово "О житии и преставлении

Великого Князя Дмитрия Ивановича, Царя Русского". В это же время крупный

писатель той эпохи, монах Епифаний Премудрый создает замечательные Жития

двух величайших национальных святых XIV века - Сергия Радонежского и

Стефана Пермского.

Куликовская битва породила большое число литературных произведений

самых различных жанров. Самое крупнейшее из них "Задонщина" - повесть о

Куликовской битве. Это жалость по убитым, похвала живым. Это не просто

литературное подражание "Слову о полку Игореве". По замыслу автора в

"Задонщине" изображен конец многовековой борьбы народа с кочевниками,

начало которой изображено с тонкой поэтической силой в "Слове о полку

Игореве".

В "Задонщине" неизвестный автор пишет:

"Князь великий стал на костях (на трупах. Ред.) и приказал считать

убитых. И отвечает боярин: "Нет, государь, у нас сорока бояр московских!

двенадцати князей белозерских! тридцати посадников новгородских! двадцати

бояр коломенских! двадцати пяти бояр костромских! тридцати пяти бояр

вологодских! восьми бояр суздальских! семидесяти бояр рязанских! тридцати

четырех бояр ростовских!"

Обращаясь к павшим воинам Дмитрий Донской говорил: "Братья...

Положили еже головы за святые церкви, за Землю Русскую, за веру

христианскую. Простите меня, братья, и благословите!"...

"Задонщина, сказание о Мамаевом побоище" начинает собой ряд сказаний

на излюбленную тему русской средневековой литературы - тему о борьбе с

чужеземным игом.

IV

Средневековая Русь, так же как и Киевская, вовсе не спала все время,

как это считает Мережковский, только повторяя традиционное воззрение

интеллигентов историков на национальное прошлое.

Средневековая Русь, помимо горячего интереса к собственному

прошлому, интересуется прошлым других народов. Русский Нестор Искандер,

находившийся в рабстве у турок был свидетелем осады турками Константинополя

в 1453 году. Повесть о падении Константинополя, написанная им

свидетельствует, что он был человеком значительным для своего времени,

культуры. Кроме хронографов, в которых изложен ход развития мировой истории

в XV веке, средневековой Руси известны описания путешествий в Иерусалим,

Царьград, в Афон, во Флоренцию, "Хождения за три моря" - описание

путешествия в Индию и другие страны тверского купца Афанасия Никитина.

Это тоже высоко патриотическое произведение. Тут тоже нет и намека

на радищевское отношение к русской действительности. Побывавший в

богатейших странах Ближнего Востока и Индии, Афанасий Никитин, следуя

древне русской традиции, очень ценит свое отечество.

"Да сохранит Бог землю русскую, - восклицает Афанасий Никитин. -

Боже сохрани! Боже сохрани! На этом свете нет страны, подобной ей!

Некоторые вельможи земли русской несправедливы и недобры! Но да устроится

русская земля... Боже! Боже! Боже! Боже!"

Когда Афанасий Никитин восклицает в своем "Хождении за три моря", -

"Да, сохрани Бог землю русскую! Боже сохрани! Боже сохрани!" - он только

следует древней русской традиции. Этой же древней традиция следует и

Пушкин, когда в письме к Чаадаеву, защищая Россию, он пишет:

"Клянусь Вам моей честью, что я ни за что не согласился бы - ни

переменить родину, ни иметь другую историю, чем история наших предков,

какую нам послал Бог".(13)

V

Ученики Сергия Радонежского разошлись по всей Руси, строя всюду

монастыри, школы, создавая библиотеки, обращая мирным путем в христианство

языческие племена, обитавшие на окраинах стихийно разраставшейся в ширь

Руси.

В начале шестнадцатого столетия возникает замечательное культурное

движение, которое П. Ковалевский, пользуясь западной терминологией, именует

почему-то "русским православным гуманизмом". Хотя вождь этого движения Нил

Сорский охотно заимствует все лучшее, что могла дать тогда современная им

культура, тем не менее по своему характеру это движение было чисто русским

и имело очень мало общего с западным гуманизмом.

Заволжских старцев, среди которых возникло это учение, звали не

гуманистами, а "нестяжателями". Учение "нестяжателей" берет начало в

православных монастырях Афона. Виднейшим основоположником этого учения,

сильно пронизанного восточным мистицизмом, является Григорий Синаит и

Григорий Палама.

Основные черты их учения были следующие.

Вместо теоретического знания они на первый план выдвигали внутреннее

созерцание, вместо механического исполнения правил - живой религиозный дух,

вместо механического исполнения обрядов - нравственное совершенствование.

Нилу Сорскому, жившему одно время на Афоне, это учение пришлось по

душе и вернувшись на Русь, он стал энергично проповедовать его в Заволжье.

Недостаточно исполнять одни обряды, - учил он, - соблюдать пост, бить

поклоны и другими способами убивать плоть. В священном писании

"нестяжатели" различали, божьи заповеди, отеческие предания и человеческие

обычаи. "Нестяжатели" учили, что Церковь и Государство должны быть

независимыми, но что священство выше светской власти.

На церковном соборе 1503 года "нестяжатели" во главе с Нилом Сорским

внесли предложение, чтобы монастыри отказались от земляных угодий....

Против этого выступил Иосиф Волоцкий. Он заявил, что если монастыри лишатся

своего имущества, они не смогут вести религиозно-просветительную работу и

вера неизбежно поколеблется. Церковный собор принял точку зрения Иосифа

Волоцкого.

Нил Сорский умер вскоре после собора, но идеи его еще долго

проповедовали его ученики. На Церковных Соборах 1525 и 1531 года

"нестяжателей" признали еретиками.

И с той поры в жизни Московской Руси утвердился союз национальной

церкви с национальным русским государством.

ГАРМОНИЧНОСТЬ ДУШИ ЧЕЛОВЕКА ДОПЕТРОВСКОЙ РУСИ

I

"Православие, с его ясностью, терпимостью, великой любовью ко всякой

Божьей твари на Божьей земле, его ставкою на духовную свободу человека - не

вызывало в русском народе решительно никакой потребности вырабатывать какое

бы то ни было иное восприятие мира. Всякая философия в конечном счете

стремится выработать "цельное миросозерцание". К чему было вырабатывать

новое, когда старое, православное нас вполне удовлетворяло.

...Поэтому в средневековой Руси мы не находим никаких попыток

заменить православное мировоззрение каким-нибудь иным мировоззрением,

религиозным или светским". (14)

В данном случае Иван Солоневич не утверждает ничего нового. Он

говорит то же самое, что до него бесчисленное количество раз говорили

другие беспристрастные исследователи прошлого русского народа. Один из

авторов "Владимирского Сборника", изданного в связи с 950-летнем Крещения

Руси в Белграде, пишет:

"...И нации, как индивидуумы, не забывают своей первой любви и

подсознательно живут ею всю жизнь. Русская душа во всех ее тончайших,

возвышенных идеальных чертах глубоко воспитана православием. В ней все

высокое и характерное от Православия: аскеза, непорабощенность

материализмом даже при скопидомстве и хозяйственности, смирение и

долготерпение, широта и щедрость всепрощения, соборность, братолюбие,

жалостливость и сострадание к меньшей братии, жажда решать все дела не по

черствой юстиции, а "по-Божьи", т. е. не по правде законной, а по любви

евангельской.

С концом русского теократического средневековья национальная душа

русская пережила много драм, потрясений и моральных травм". (15)

Нельзя не согласиться с проф. Рязановским, что "П. Н. Милюков в

своих "Очерках" недооценивает культурной роли православной церкви в

истории. Так, отмечая темные стороны в деятельности церкви, он проходит

мимо ее роли во время татарского ига и Смутного времени. Недооценивает он

также культурный и художественной сторон религиозного искусства, в

особенности живописи". (16)

* * *

Даже католические деятели признают драгоценные духовные особенности

православия. Вот что, например, говорил в своем докладе на открытии

Института русской культуры в Буэнос-Айресе, о. Филипп де Рожис.

"Мы знаем, что русский народ носит в себе драгоценный религиозный

идеал, возникший из чистейшего источника древней христианской традиции. Мы

знаем прекрасные образцы совершенной святости, которые дает нам история

России, ее подвижников, ее иноков, ее епископов, которые действительно

выковали душу и мужика, и боярина. Если такие образы, как св. Сергия

Радонежского, св. Серафима Саровского, св. Нила Сорского, св. Иосифа

Волоколамского, св. Гермогена и Филиппа Московских сияют таким блеском и

вызывают восхищение в каждой душе, любящей Христа, то это оказалось

возможным лишь потому, что таких святых был целый легион в монастырях и

скитах древней Руси, которые, идя стезею святости, искали победы над плотью

и духом мира сего и стремились к соединению со Христом распятым и

воскресшим". (17)

Русский святой характерен спокойствием своего душевного склада. В

душе русского святого гармонически сочетается одновременно духовная

трезвость, духовная просветленность, мужество и кротость, они рядом живут в

его душе не оставляя никакого места для истерии. Древние святые - эти

образованные люди древней Руси не имеют ничего общего с позднейшим типом

русского интеллигента - этого антигармоничного типа человека, неврастеника

еще в утробе матери.

Простые люди средневековой Руси, как и святые средневековой Руси

были также гармоническими личностями, крепко вросшими корнями в

национальную культуру. Их души не были преданы никакой иностранной короне.

Они выросли в лоне Православия.

"Пламя в снегу". Под таким названием в Англии несколько лет тому

назад вышла книга русской писательницы о Серафиме Соровском. Еще с большим

основанием это яркое сравнение мы можем применить к Сергию Радонежскому,

духовному столпу, на который оперлась средневековая Русь в своем

национальном строительстве.

II

Интересные мысли о гармоничности души русского человека допетровской

Руси мы находим в книге Вальтера Шубарта "Европа и душа Востока". Они

особенно ценны тем, что их высказывает не русский.

В главе "История русской души" он пишет:

"...Первоначально русская душа, также как и заодно Европейская во

времена готики, была настроена гармонически: Гармонический дух живет во

всем древнейшем русском христианстве. Православная Церковь принципиально

терпима. Она отрицает насильственное распространение своего учения и

порабощение совести. Она меняет свое поведение только со времен Петра I,

когда подпав под главенство государства, она допустила ущемление им своих

благородных принципов. Гармония лежит и в образе русского священника.

Мягкие черты его лица и волнистые волосы напоминают старые иконы. Какая

противоположность иезуитским головам Запада с их плоскими, строгими,

цезаристскими лицами! "Вообще, характерным для типа русского святого

является спокойствие и истовость всего душевного склада, просветленность и

мягкость, духовная трезвость, далекая от всякой напыщенности и истерии,

одновременно мужество и кротость..." (Арсеньев). Гармония сквозит во всем

старчестве, этом странном и возвышенном явлении русской земли. По сравнению

с "деловым, почти театральным поведением европейцев", - Киреевский

отмечает, - "смирение, спокойствие, сдержанность, достоинство и внутреннюю

гармонию людей, выросших в традициях Православной Церкви". Это чувствуется

во всем, вплоть до молитвы. Русский не выходит из себя от умиления, но,

напротив, особое внимание обращает на сохранение трезвого рассудка и

гармонического состояния духа. Русский Киреевский (1850), стоит ближе к

классическим грекам, нежели к русским нигилистам следующего поколения. Он

также ближе грекам, чем весь европейский классицизм эпохи

Просвещения. Подтверждением того же гармонического чувства является

русская иконопись и, вообще, древне-русская живопись: совершенная по формам

Святая Троица Андрея Рублева (1370-1430), творения мастера Дионисия -

древнерусская архитектура с ее благородным спокойствием. Церковь Защитницы

Марии на Нерли у Владимира (1165), или Дмитровская церковь во Владимире

(1194). Идеальное чувство формы этого искусства сразу же бросается в глаза.

Гармонически-греческое сказывается в ранней русской душе и в той

тесной связи, которую восточные Отцы Церкви пытались установить с Платоном,

в то время, когда Запад ориентировался на Аристотеля. Платон повлиял и на

позднейшее русское мышление в такой степени, что один из виднейших

философов современности мог сказать: "Для нас, русских, Платон глубоко

близок". Самым совершенным выражением русского чувства гармонии является

вера в богочеловечность Христа. Согласно русскому воззрению "это есть самое

сердце христианства" (Булгаков). Прометеевская культура стремилась к

разделению на две враждебные половины - Бога и мира, религии и культуры

(Лютер: "Князь, конечно, может быть христианином, но как таковой, он не

смет управлять. Как личность - он христианин, но княжеское звание не имеет

никакого касательства к его христианству"). И этому в противовес

богочеловечность Христа является прообразом внутренней связи между Богом и

человеком, между тем миром и этим, земным.

За эту мощную идею держалось русское Православие. (С какой любовью и

благоговением культивировал ее Соловьев). Она принадлежит русской душе, как

чистейшее и возвышеннейшее отражение врожденной гармонии, как

глубокомысленнейшее выражение ее чувства всеобщности.

Об этой России киевского периода Европа не знает почти ничего. Так

созрели суждения и предрассудки, как, например, Шпенглеровский о том, что

Россия воплощает собой Апокалипсическую ненависть против Античной Культуры.

России с XI по XV век это ни в коей мере не свойственно".

III

Первую дисгармонию в душу древнего русского человека внесли

пришедшие из Византии, чуждые ей религиозные и политические идеи.

Еще большую дисгармонию внесло в душу русского человека средних

веков татарское иго. "...Третье большое событие русской души, и по своим

отдаленным событиям важнейшее - есть германское нашествие XIII столетия, -

пишет Вальтер Шубарт. - Тогда шведы, датчане и немцы устремились с

Балтийского моря на русскую землю. Основали Ригу и Ревель и достигли Пскова

и Новгорода. Таков был ответ на умоляющие просьбы, с которыми русские

обращались к христианскому Западу, дабы сохранить свое существование против

натиска язычников. Это было первое знакомством русских с

западно-европейцами. Оно было достаточно горьким. Тогда и были посеяны

первые семена отталкивания от Запада.

Но, тем не менее, германское нашествие не оказало еще своего

воздействия на душевное развитие русских. Однако, потеря плодородных

прибрежных земель, потеря, с которой ни политически, ни экономически нельзя

было помириться, обусловила попытки обратного завоевания, а это сделало

невозможным для русских забыть Европу из-за своих восточных забот. Эта

потеря снова и снова втягивала Россию в судьбы народов западной Европы. Так

в результате, из балтийской борьбы между русскими и германцами произошло

столкновение мирового значения между прометеевской Европой и русскостью,

оставшейся верной Богу. Для России - это самая мрачная и значительнейшая

глава ее истории". (18)

Касаясь же основ гармонической души русского человека после

совершенной Петром I революции, Вальтер Шубарт пишет:

"Со времен Петра I-го русская культура развивается в чуждых формах,

которые не выросли органически из русской сущности, а были ей насильственно

навязаны. Так возникло явление псевдоморфозы культуры. Результатом был

душевный надлом, отмеченный почти во всех жизненных проявлениях последних

поколений, та русская душевная болезнь, чьей лихорадкой, по крайней мере

косвенно, через самооборону, охвачено сейчас все население земного шара.

Это - пароксизм мирового исторического размаха".

Развивая эту же, главную идею своего труда, Вальтер Шубарт, говорит

в другом месте:

"...Тремя огромными волнами разлился по России поток Прометеевского

(европейского. Б. Б.). мироощущения: в начале XVII, XIX и XX столетия он

шел через европеизаторскую политику Петра I, затем через французские

революционные идеи, которым особенно была подвержена русская оккупационная

армия во Франции после Наполеоновских войн, и, наконец, атеистический

социализм, который захватил власть в России в руки в 1917 году. Русские

особенно беспрепятственно вдыхали в себя полной грудью западный яд, когда

их армии побеждали на полях сражений и когда они в 1709 и 1815 году

попадали в европейские культурные области".

ОБРАЗОВАННОСТЬ В СРЕДНЕВЕКОВОЙ РУСИ

I

Все представители после-петровского "чужебесия" всегда изображают

допетровскую Русь, как страну культурно совершенно застывшую. Это

историческая ложь. Допетровская Русь, несмотря на чрезвычайно тяжелые

исторические условия, хотя и медленно, но все же все время двигались по

пути создания самобытной национальной культуры.

После татарского погрома шло дальнейшее культурное развитие, истоки

которого вытекали из наследства, оставленного замечательной Киевской

культурой.

Длительное татарское иго, конечно, не могло не отразиться на разных

сторонах жизни средневековой Руси. И оно отразилось самым губительным

образом на уровне духовной и материальной культуры и южной и северной Руси.

"...Монголо-татары заняли плодородные черноземные степи и лесостепь

южной половины восточноевропейской низменности. Деятельность русского

народа естественно сосредоточилась в лесной северной части той же

низменности. Здесь природа была суровее, почва менее плодородна и покрыта

большими лесами. Огромная дань, наложенная татарами на Русь, и другие

пошлины и сборы поглощали весь национальный доход. Не было возможности для

экономического прогресса. Экономическое развитие России во время татарского

ига задержалось". (19) А вслед за экономическим развитием задержалось и

культурное развитие. Русь должна была уступить то блестящее место, которое

она занимала в раннем Средневековье другим.

В домонгольской Руси были школы, где преподавалась математика. И,

действительно, для построения сказочно-прекрасного Георгиевского собора и

других зданий русские мастера (Петр, Коров, Миронег и другие) должны были

знать не только правила арифметики, но и основы геометрии. А в результате

татарского ига в XV в. счет в десять тысяч назывался по-татарски "тьма", а

в сто тысяч уже "неведием".(20)

II

При малейшей попытке нарисовать исторически верную картину культуры

Московского Царства, русская интеллигенция обвиняла всех, кто пытался это

делать в идеализации средневекового русского общества. Особенно острые

споры возникали вокруг вопроса о степени грамотности населения в Московской

Руси.

"...Кажется, ни по одному вопросу нашей внутренней истории не

существует такой резкой разницы в мнениях, как по вопросу о роли школы и

образования в древней Руси. Тогда как одни считают существование школ до

Петра редким исключением, другие, наоборот, покрывают всю допетровскую Русь

целой сетью церковно-приходских училищ", - указывает проф. В. Рязановский в

своем "Обзоре Русской Культуры". (21)

Точка зрения самого В. А. Рязановского на этот важный для понимания

уровня культуры средневековой Руси такова. Он считает, что:

"...всеобщей грамотности в Московской Руси далеко не было, но здесь

существовала довольно широкая культурная среда, главным образом городская и

монастырская, которая питала развитие религиозной и политической мысли,

прогресс литературы и блестящее развитие искусства". (22)

Свое мнение о том, что в средневековой Руси вопреки мнению историков

западнической ориентации существовала "широкая культурная среда" (широкая,

конечно, для того времени) проф. В. Л. Рязановский подкрепляет следующими

вескими доказательствами:

"...Если по вычислениям проф. Ключевского за два века татарского ига

к середине XV в. было создано до 180 новых монастырей (Очерки и речи, стр.

205), то это составляло вместе со старыми до 200 монастырей. Таким образом

во второй половине XV в. Московская Русь имела в качестве пунктов

просвещения до двухсот монастырей, да не менее того городов и духовенство

(городское и сельское). Через два века, к середине XVII в. указанное число

монастырей и городов возросло. Часть из них имела постоянно организованные

школы, некоторые - школы повышенного типа. Из этих школ вышло много

церковных деятелей эпохи, писателей и художников, еще больше просто

грамотных людей.

Мы думаем, что нет оснований быть особенно оптимистическими в

отношении просвещения древней Руси: здесь не хватало системы в организации

образования, постановка дела образования зависела главным образом от

частной инициативы, большинство школ носило элементарный характер и

обслуживало преимущественно городское население. Но вместе с тем нельзя

впадать и в крайний пессимизм. Просвещение в Московской Руси не стояло на

столь низкой ступени, как полагают сторонники вышеуказанного

пессимистического взгляда на данный вопрос". (23)

"...Мы думаем, что по крайней мере с конца XV в. началось

возрастание грамотности на Руси. Оно продолжалось с перерывами (во время

детства Ивана IV и Смутного Времени) в течение XVI и XVII вв." (24)

Еще в конце пятнадцатого и в начале шестнадцатого столетия положение

с образованием в городах было значительно лучше, чем в эпоху, наступившую

после борьбы боярских родов, которой была наполнена несчастная юность

Иоанна Грозного. Мы узнаем об этом из постановлений знаменитого Стоглавого

Собора, состоявшегося в 1551 роду.

В постановлениях Стоглавого Собора отмечается, что священникам

учиться негде.

"А прежде сего училища бывали в Российском царствовании на Москве и

в Великом Новгороде и по иным градам, многие грамоте писали и чести учили,

потому тогда и грамоте гораздо было."

Комментируя эту часть постановлений Стоглавого Собора проф.

Рязановский пишет:

"...Таким образом приведенное указание Стоглавого собора необходимо

относить к просветительной деятельности Ивана III, продолженной Василием

III (1534 г.), когда приглашались на Русь иностранные архитекторы, мастера

и иные специалисты, когда Варфоломей Готан печатал для Ивана III русские

книги, Иван III собирал библиотеку и т. п., Василий III продолжал

мероприятия отца". (25)

III

Училища в Московской Руси были не только в городах, но и в селах.

Мартиниан Белозерский учился в деревне около Кирилловского монастыря.

Святые Александр Свирский и Зосима Соловецкий учились в школе, которая была

в деревне. Святой Антоний Сийский учился тоже в селе.

По одному этому можно судить насколько ложно утверждение

Мережковского, что Россия спала восемь веков до Пушкина.

Средневековая Русь любила книгу. И книг в ней, правда, совершенно

другого характера, чем в средневековой Европе, было не малое число. Так,

когда в 1382 году при приближении рати Тохтамыша, по свидетельству

летописца, москвичи снесли книги в Соборы, то книг было столько, что груды

их лежали почти до сводов церкви. Но и соборы не спасли. Книги были все

уничтожены ворвавшимися татарами.

Татары, это не арабы, халифы которых всегда требовали, чтобы часть

дани захваченные ими города выплачивали рукописями. Катастрофическое

действие татарских нашествий мы можем понять, если вспомним, что все

древние русские рукописи, которые мы имеем - это только рукописи из Пскова

и Новгорода, до куда не доходили татары.

В результате татарский нашествий, - а не в результате того, что

средневековая Русь духовно спала, уменьшилось число грамотных, число

образованных людей.

Только в XIV веке Русь немного оправляется от смертоносного действия

на ее культуру нашествия татар. Недаром нашествие татар было воспринято на

Руси как землетрясение, как невиданная в истории катастрофа. И

действительно, города были разрушены, от великолепных церквей остались

руины, от сел кучи пепла и трупы.

Лишь с большим трудом северная Русь оправляется от нашествия.

Постепенно создаются новые центры просвещения. Самый значительный из них

Москва. В Москве создаются библиотеки, государственные архивы, в которых

работают летописцы и переводчики.

Библиотека Великого Князя Московского, в первой половине XVI

столетия имела до 800 древнейших рукописей. среди которых были в

подлинниках сочинения Цицерона, Юлия Цезаря, Своды Законов Византии и Рима.

По свидетельству Пастора Веттемана под двумя каменными сводами во дворце

Великого Князя хранились древние греческие, еврейские и латинские книги.

Когда Максим Грек, живший в Италии много лет и знавший многих

выдающихся деятелей эпохи Возрождения, увидел библиотеку Василия III, то он

воскликнул:

- Государь! вся Греция не имеет такого богатства, ни Италия, где

католический фанатизм обратил в пепел многие творения наших богословов,

спасенными моими единоверцами от варваров Магометовых".

В статье Анатолия Маркова "Книжные Сокровища" (26) мы встречаем

следующие любопытные сведения о судьбе древнего Великокняжеского

книгохранилища:

"Московская Русь также имела свою известную во всей Европе

библиотеку Царя Ивана IV. Природными и вполне испытанными веками

хранилищами в Москве тогда служили подземные палаты и тайники. Как

известно, ими особенно широко пользовался Грозный, который не нашел ничего

надежнее, как спрятать свою богатую библиотеку в подземный тайник. Место

хранения было выбрано настолько удачно, что до сих пор отыскать ее не

удалось".

История библиотеки Иоанна Грозного следующая: Византийская царевна

Софья Палеолог, будущая жена царя Ивана II, привезла в Москву на вечное

хранение собрание редчайших греческих манускриптов.

Опасаясь за сохранность этой единственной в мире по своему значению

библиотеки, Софья, став московской царицей, добилась постройки огромного

подземного тайника в Кремле. Знаменитый архитектор Аристотель Фиоравенти

создал это книгохранилище; значительно пополненное затем книгами,

собранными Иваном Грозным.

Ученые не оставляют попыток найти библиотеку Ивана Грозного. Она

представляет огромный интерес. Скрытая в подземельях Москвы, по утверждению

специалистов, библиотека может сохраниться до наших дней в хорошем

состоянии.

В 1724 году "любитель" Конон Осинов сумел придать этому вопросу

государственное значение, так как на предложение этого пресненского

пономаря царю - отыскать библиотеку Грозного, Петр ответил приказом,

смутившим Сенат, о немедленных раскопках в Кремле на государственный счет.

Такое доверие к предложению Осинова объяснялось тем, что Петр из

собственного опыта знал о существовании тайников со скрытыми сокровищами.

Часть этих тайников царь видел сам, когда после Полтавского сражения искал

средств для продолжения войны и на помощь ему пришел неожиданно князь

Прозоровский, друг его отца, знавший много того, чего не знали другие. Он

тайно провел Петра в Кремлевские подземелья и показал ему там груды

старинной серебряной и золотой посуды и монет. Эти скрытые его предками

сокровища позволили Петру вывести Россию из ее тогдашнего трудного

положения". (27)

"...Еще в бытность Патриархом Никон составил личную библиотеку, в

которую входило до 1300 томов. В нее входили и священные и светские книги.

Среди первых, кроме рукописных книг канонического содержания были сочинения

знаменитых Отцов Церкви, изданные в западных типографиях на греческом и

латинском языках (Дионисий Ареопагит, Юстин Философ, Григорий Чудотворец,

Климент Александрийский, Кирилл Иерусалимский, Афанасий Великий, Василий

Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Григорий Нисский, Кирилл

Александрийский и другие), церковно-исторические книги на греческом и

латинском языках (Акты соборов Вселенских и Поместных, История Евсевия

Кессарийского, Никифора Каллиста, История Флорентийского Собора и прочее).

Среди книг светских были Плутарх, Демосфен, Геродот, Страбон, Аристотель,

Византийские хроники; с востока привезено было 498 рукописей из разных

монастырей. (Из перечней Домовой Казны. Перечислено у Иконникова "Новые

Труды и материалы о Патриархе Никоне". Киевские Университетские Известия

1888 г. • 6). В месте с этими книгами были книги по физике, географии,

грамматике, логике, космографии, разные лексиконы, карты. Никон сознавал

важность библиотеки". (28)

III

"В эпоху допетровскую, - пишет С. Платонов в своих "Лекциях по

Русской Истории", - отношение к рукописям в грамотных слоях московского

общества было самым внимательным, потому что в то время рукопись заменяла

книгу, была источником и знаний и эстетических наслаждений, и составляла

ценные предметы обладания; рукописи постоянно переписывались с большой

тщательностью и часто жертвовались перед смертью владельцами "по душе":

жертвователь за свой дар просит монастырь или церковь о вечном поминовении

своей души."

Но вот пришла совершенная Петром I революция и рукописи перестали

ценить и беречь. "В XVII веке рукопись очень ценилась тогдашним культурным

классом, - указывает Платонов, - а теперь в XVIII веке этот класс уступил

место новым культурным слоям, которые к рукописным источникам старины

относились презрительно, как к старому негодному хламу. Духовенство также

перестало понимать историческую и духовную ценность своих богатых

рукописных собраний и относилось к ним небрежно. Обилие рукописей,

перешедших из XVII века в XVIII век, способствовало тому, что их не

ценили". (29)

Многое из древней русской старины спасли богатые старообрядцы,

скупавшие древние иконы, старинную резьбу по дереву, домашнюю утварь и

передававшие их стоявшим в глухих лесах старообрядческим скитам. Об этом

свидетельствует глубоко изучивший старообрядческие скиты и побывавший во

многих из них автор знаменитых романов "В лесах" и "В горах"

Мельников-Печерский.

В романе "В лесах" он так описывает один из старообрядческих скитов,

хоронившийся в приволжских лесах.

"...Мать Манефа была вся в свою предшественницу Екатерину. Обитель

при ней процветала. Она считалась лучшей обителью не только во всем

Комарове, но и по всем скитам Керженским, Чернораменским. Среди ее, на

широкой поляне, возвышалась почерневшая от долгих годов часовня. с темной,

поросшей белесоватым мхом кровлей. До 3.000 икон местных, средних и

штилистовых стояли в большом и в двух малых придельных иконостасах, а также

на полках по всем стенам часовни. В середине большого пятиярусного

иконостаса, поставленного у задней стены на возвышенной солее, находились

древние царские двери замечательной резьбы, по сторонам их стояли местные

иконы в серебряных ризах с подвешенными пеленами, парчовыми или бархатными,

расшитыми золотом, украшенными жемчугом, дробницами. Перед ними ставлены

были огромные серебряные подсвечники с пудовыми свечами. Древний Деисус с

ликами апостолов, пророков и праотцов возвышался на вызолоченном табло

старинной искусной резьбы. С потолка спускалось несколько паникадил с

прорезными золоченными яблоками, с серебряными перьями, с репьями и витыми

усами. Малые образа древней иконописи, расставленные по полкам, были

украшены ризами обронного, сканного и басманного дела с жемчужными цатами и

ряснами. Тут были иконы Новгородского пошиба, иконы Строгановских писем

первого и второго, иконы фряжской работы царских кормовых зоографов Симона

Ушакова, Николы Павловца и других.

Все это когда-то хранилось в старых церквах и монастырях или

составляло заветную родовую святыню знатных людей допетровского времени.

Доброхотные датели и невежественные настоятели, ревнуя не по разуму о

благолепии дома Божия, заменяли в своих церквах драгоценную старину

живописными иконами в так называемом новом вкусе.

Напудренные внуки бородатых бояр сбывали лежавшее в их кладовых

дедовское благословение, как ненужный хлам, и на вырученные деньги накупали

Севрского фарфора, парижских гобеленов, редкостных табакерок и породистых

рысаков или растранжиривали их с заморским и любовницами", - пишет

Мельников-Печерский, большой знаток истории раскола и допетровской старины.

(30)

"Старообрядцы, не жалея денег, спасали от истребления неоценимые

сокровища родной старины, собирая их в свои дома и часовни. Немало таких

сокровищ хранилось в обители матери Манефы. Были тут и комнатные иконы

старых царей и наследственные святыни знатных допетровских родов и

драгоценные рукописи и всякого рода древняя церковная и домашняя утварь".

(31)

Много чудесной русской старины спасли старообрядцы.

IV

В своем ценном обширном, не раз уже цитировавшемся мною исследовании

"Обзор русской культуры", проф. В. А. Рязановский пишет, что:

"...В ХV-ХVII вв. мы видим на Руси ряд выдающихся и просвещенных

лиц в разных областях культурной жизни страны. Таковы, например, в XV в.

Иван III, юрист В. Гусев (автор Судебника), купец А. Никитин, совершивший и

описавший путешествие за три моря, монахи Нил Сорский, Иосиф Волоцкой,

Епифаний Премудрый, художники Андрей Рублев и Дионисий, скульптор Амвросий

и другие. В XVI в. жили такие образованные люди, как Иван IV, Вассиан

Косой, митрополит Макарий, Андрей Курбский, думные дьяки Андрей и Василий

Щелкаловы, а также талантливые художники - живописец Феодосий Дионисиев,

архитекторы Барма и Посник и другие. В XVII в. мы видим таких просвещенных

деятелей, как цари Алексей и Федор, патриархи Филарет н Никон, митрополит

Дмитрий Ростовский, бояре - Ордын-Нащокин, Матвеев, Хитрово, Ртищев, дьяки

Грибоедов, Тимофеев, монахи Симеон Полоцкий, Епифаний Славинецкий,

Сильвестр Медведев, художники-живописцы П. Чирин, С. Ушаков, архитекторы -

Семен Петров (Коломенский дворец), замечательный резчик - инок Исайя и

другие.

Во второй половине XV в. были заложены основы большого русского

государства - Московского царства, которое развилось в XVI в. и достигло

громадных размеров в XVII".

Для управления этим огромным государством требовалось большое

количество всевозможных служащих во многочисленных центральных приказах,

местных воеводствах, судах и так дальше.

И такое количество грамотных людей находилось. Иначе бы Московское

государство не могло выполнять тех сложных задач, которые ему беспрерывно

ставила непрерывная напряженная борьба за национальную независимость.

В лице замечательного деятеля XVI века Максима Грека, грека родом из

Спарты, учившегося в Падуе, Флоренции и других культурных центрах Италии,

ученика знаменитого Савонароллы, средневековая Русь получает замечательно

одаренного культурного деятеля, ставшего на уровне современной западной

культуры. Вокруг Максима Грека объединяется много даровитых образованных

людей. Дело Максима Грека продолжает Митрополит Макарий под руководством

которого выходят иллюстрированная историческая энциклопедия, Великие Четьи

Минеи и Степенная Книга.

* * *

"Вообще, XVII век, - указывает в своей брошюре "Исторический Путь

России" П. Ковалевский, - недооценен в его культурном значении. Хотя в

Москве нет до 1682 года высшей школы и отсутствуют до приезда киевлян

государственные училища, частных школ много и грамотность по всей стране

развита. По подсчетам академика Соболевского, грамотны: все монахи, 70

процентов землевладельцев, 70 процентов купцов. Грамотность считается

обычным делом и хвалится ученость, а не элементарные знания. Азбука

выдерживает за четыре года (1847-51) три издания, а учебный псалтырь за тот

же срок даже 9 изданий. Симеон Полоцкий и другие ученые люди составляют

библиотеки, которые благодаря трудам святителя Феодосия Черниговского,

основываются даже в небольших городах и селах".

О значительном уровне образования свидетельствует количество

дошедших до нас рукописей, которое исключительно велико. До нас дошло до

130.000 разного рода рукописей. Некоторые рукописи XI века имеются в 30

экземплярах, XII века до сотни, а дальше сотни и даже тысячи экземпляров.

(32)

ПЛАМЯ В СНЕГАХ

I

Когда русские европейцы, а вслед за ними иностранцы изображают

русского человека ленивым, бесхребетным слюнтяем, или наоборот человеком

без стержня, характер которого соткан из сплошных крайностей, то они рисуют

только характеры людей той уродливой, ненормальной среды, к которой они

принадлежат. Характер большинства русских людей совсем иной, чем тот,

которым тешат себя русские интеллигенты.

В течении веков суровая историческая действительность выковала у

русского тот терпеливый, несгибаемый характер и то сильное национальное

чувство, которое помогло русскому народу выйти победителем из борьбы с

суровой природой и бесчисленными врагами. Даже такой заклятый враг

Московской Руси, как проф. Г. Федотов, этот русский европеец девяносто

шестой пробы, и тот в своей книге "И есть, и будет" писал, - что в

последние годы перед революцией ни в одном из русских классов "живущих в

старом московском быту, мы не видим симптомов разложения".

Один из этих классов - старое русское купечество, - по словам Г.

Федотова, - имел такие драгоценные качества, как "...строгость

аскетического закала, трудовую дисциплину, национальное чувство", то есть

все те качества, которые растерял сам Г. Федотов и взошедшая на дрожжах,

устроенной Петром I революции, западноевропейская по своим духовным

устремлениям интеллигенция, которую знаменитый английский историк А.

Тойнсби верно называет в своей книге "Мир и Запад" "агентами европеизации".

Западные мыслители обычно обвиняют славян, и в том числе русских, в

мягкотелости и недостатке мужественности. Утверждают, что русские обладают

женственным характером, в противовес европейцам, обладающим волевым.

мужским характером.

Это все выдумки. Вся русская история свидетельствует о большой

мужественности русских, о силе их характера.

Правители России, святые подвижники, "русские открыватели новых земель" -

это целая армия крепких, мужественных, волевых людей, одушевленных русским

идеалом и двигавших Россию по пути ее победного развития. "Русскую

психологию характеризуют не художественные вымыслы писателей, а реальные

факты исторической жизни. Не Обломовы, а Дежневы, не Плюшкины, а Минины, не

Колупаевы, а Строгановы, не "непротивление злу", а Суворовы, не

"анархические наклонности русского народа", а его глубочайший и широчайший

во всей истории человечества государственный инстинкт". (33)

II

Удивительный характер великороссов, их несгибаемая воля и

поразительное терпение, проявился уже на заре Московской Руси.

Эти качества ярко проявляются и в характере Московских князей и в

характере Московских святых. Вспомним яркую характеристику Сергия

Радонежского, сделанную Ключевским в речи, которую он произнес в Московской

Духовной Академии 25 сентября 1892 года в день 500-летнего юбилея

Преподобного Сергия.

"...Какой подвиг так освятил это имя? Надобно припомнить время,

когда подвизался Преподобный. Он родился, когда вымирали последние старики,

увидевшие свет около времени татарского разгрома Русской земли и когда уже

трудно было найти людей, которые бы этот разгром помнили. Но во всех

русских нервах еще до боли живо было впечатление ужаса, произведенного этим

всенародным бедствием и постоянно подновлявшегося многократными местными

нашествиями татар. Это было одно из тех народных бедствий, которые приносят

не только материальное, но и нравственное разорение, надолго повергая народ

в мертвенное оцепенение. Люди беспомощно опускали руки, умы теряли всякую

бодрость и упругость и безнадежно отдавались своему прискорбному положению,

не находя и не ища никакого выхода. Что еще хуже, ужасом отцов, переживших

бурю, заражались дети, родившиеся после нее. Мать пугала непокойного

ребенка лихим татарином: услышав это злое слово, взрослые растерянно

бросались бежать, сами не зная куда. Внешняя случайная беда грозила

превратиться во внутренний хронический недуг, панический ужас одного

поколения мог развиться в народную робость, в черту национального

характера, и в истории человечества могла бы прибавиться лишняя темная

страница, повествующая о том, как нападение азиатского монгола привело к

падению великого европейского народа.

Могла ли однако прибавиться такая страница? Одним из отличительных

признаков великого народа служит его способность подниматься на ноги после

падения. Как бы ни было тяжко его унижение, но пробьет урочный час, он

соберет свои растерянные нравственные силы и воплотит их в одном великом

человеке или в нескольких великих людях, которые и выведут его на покинутую

им временно прямую историческую дорогу.

Русские люди, сражавшиеся и уцелевшие в бою на Сити, сошли в могилу

со своими сверстниками, безнадежно оглядываясь вокруг, не займется ли где

заря освобождения. За ними последовали их дети, тревожно наблюдавшие, как

многочисленные русские князья холопствовали перед татарами и дрались друг с

другом. Но подросли внуки, сверстники Ивана Калиты, и стали присматриваться

и прислушиваться к необычным делам в Русской земле. В то время, как все

русские окраины страдали от внешних врагов, маленькое срединное Московское

княжество оставалось безопасным, и со всех краев Русской земли потянулись

туда бояре и простые люди. В то же время московские князьки, братья Юрий и

этот самый Иван Калита, смело, без оглядки и раздумья, пуская против врагов

все доступные средства, став я в игру все, что могли поставить, вступили в

борьбу со старшими и сильнейшими князьями за первенство, за старшее

Владимирское княжество, и при содействии самой орды отбили его у

соперников. Тогда же устроилось так, что и русский митрополит, живший во

Владимире, стал жить в Москве, придав этому городку значение церковной

столицы Русской земли. И как только случилось все это, все почувствовали,

что татарские опустошения прекратились и наступила давно неиспытанная

тишина в Русской земле. По смерти Калиты Русь долго вспоминала его

княжение, когда ей впервые в сто лет рабства удалось вздохнуть свободно, и

любила украшать память этого князя благодарной легендой.

Так к половине XIV века подросло поколение, выросшее под

впечатлением этой тишины, начавшее отвыкать от страха ордынского, от

нервной дрожи отцов при мысли о татарине. Недаром представителю этого

поколения, сыну великого князя Ивана Калиты, Симеону современники дали

прозвание Гордого. Это поколение и почувствовало ободрение, что скоро

забрезжит свет. В это именно время, в начале сороковых годов XIV века,

совершились три знаменательные события: из московского Богоявленского

монастыря вызван был на церковно-административное поприще скрывавшийся там

скромный 40-летний инок Алексий; тогда же один 20-летний искатель пустыни,

будущий Преподобный Сергий, в дремучем лесу - вот на этом самом месте -

поставил маленькую деревянную келию с такой же церковию, а в Устюге у

бедного соборного причетника родился сын, будущий просветитель Пермской

земли св. Стефан. Ни одного из этих имен нельзя произнести, не вспомнив

двух остальных. Эта присноблаженная троица ярким созвездием блещет в нашем

XIV веке, делая его зарей политического и нравственного возрождения Русской

земли. Тесная дружба и взаимное уважение соединяла их друг с другом.

Митрополит Алексий навещал Сергия в его обители и советовался с ним, желая

иметь его своим преемником. Припомним задушевный рассказ в житии

преподобного Сергия о проезде св. Стефана Пермского мимо Сергиева

монастыря, когда оба друга на расстоянии 10 с лишком верст обменялись

братскими поклонами.

Все три св. мужа, подвизаясь каждый на своем поприще, делали одно

общее дело, которое простиралось далеко за пределы церковной жизни и широко

захватывало политическое положение всего народа. Это дело - укрепление

Русского государства, над созиданием которого по своему трудились

московские князья XIV века. Это дело было исполнением завета, данного

русской церковной иерархии величайшим святителем древней Руси митрополитом

Петром. Еще в мрачное время татарского ига, когда ни откуда не проступал,

луч надежды, он, по преданию, пророчески благословил бедный тогда городок

Москву, как будущую церковную и государственную столицу Русской земли.

Духовными силами трех наших мужей XIV века, воспринявших этот завет

святителя, Русская земля и пришла поработать над предвозвещенной судьбой

этого города. Ни один из них не был коренным москвичом. Но в их лице

сошлись для общего дела три основные части Русской земли: Алексий, сын

черниговского боярина-переселенца, представлял старый киевский юг, Стефан -

новый финско-русский север, а Сергий, сын ростовского боярина-переселенца,

великорусскую средину. Это были образованнейшие русские люди своего века; о

них древние жизнеописатели замечают, что один "всю грамоту добре умея",

другой "всяко писание ветхого и нового завета пройде", третий даже "книги

греческие извыче добре". Потому ведь и удалось московским князьям так

успешно собрать в своих руках материальные, политические силы русского

народа, что им дружно содействовали добровольно соединившиеся духовные его

силы.

Но в общем каждый из трех деятелей делал свою особую часть. Они не

составляли общего плана действия, не распределяли между собой призваний и

подвигов и не могли этого сделать, потому что были люди разных поколений.

Они хотели работать над самими собой, делать дело собственного душевного

спасения. Деятельность каждого текла своим особым руслом, но текла в одну

сторону с двумя другими, направляемая таинственными историческими силами, в

видимой работе которых верующий ум прозревает миродержавную десницу

Провидения. Личный долг каждого своим путем вел всех троих к одной общей

цели. Происходя из родовитого боярства, искони привыкшего делить с князьями

труды обороны и управления страны, митрополит Алексий шел боевым

политическим путем, был преемственно главным советником трех великих князей

московских, руководил их боярской думой, ездил в орду ублажать ханов,

отмаливая их от злых замыслов против Руси, воинствовал с недругами Москвы

всеми средствами своего сана, карал церковным отлучением русских князей,

непослушных московскому государю, поддерживая его первенство, с неослабной

энергией отстаивая значение Москвы, как единственного церковного средоточия

всей политически разбитой Русской земли. Уроженец г. Устюга, в краю

которого новгородская и ростовская колонизация, сливаясь и вовлекая в свой

поток туземную Чудь, создавала из нее новую Русь, св. Стефан пошел с

христианской проповедью в Пермскую землю продолжать это дело обрусения и

просвещения заволжских инородцев. Так церковная иерархия благословила своим

почином две народные цели, достижение которых послужило основанием

самостоятельного политического существования нашего народа: это -

сосредоточение династически раздробленной государственной власти в

московском княжеском доме и приобщение восточно-европейских и азиатских

инородцев к Русской Церкви и народности посредством христианской проповеди.

Но, чтобы сбросить варварское иго, построить прочное независимое

государство и ввести инородцев в ограду христианской Церкви, для этого

самому русскому обществу должно было стать в уровень столь высоких задач,

приподнять и укрепить свои нравственные силы, приниженные вековым

порабощением и унынием. Этому третьему делу, нравственному воспитанию

народа и посвятил свою жизнь Преподобный Сергий. То была внутренняя миссия,

долженствовавшая служить подготовкой и обеспечением успехов миссии внешней,

начатой пермским просветителем; Преподобный Сергий и вышел на свое дело

значительно раньше св. Стефана. Разумеется, он мог применять к делу

средства нравственной дисциплины, ему доступные и понятные тому веку, а в

числе таких средств самым сильным был живой пример, наглядное осуществление

нравственного правила. Он начал с самого себя и продолжительным уединением,

исполненным трудов и лишений среди дремучего леса, приготовился быть

руководителем других пустынножителей. Жизнеописатель, сам живший в

братстве, воспитанном Сергием, живыми чертами описывает, как оно

воспитывалось, с какой постепенностью и любовью к человеку, с каким

терпением и знанием души человеческой. Мы все читали и перечитывали эти

страницы древнего жития, повествующие о том, как Сергий, начав править

собиравшейся к нему братией, был для нее поваром, пекарем, мельником,

дровоколом, портным, плотником, каким угодно трудником, служил ей, как раб

купленный, по выражению жития, ни на один час не складывал рук для отдыха;

как потом, став настоятелем обители, и продолжая ту же черную хозяйственную

работу, он принимал искавших у него пострижения, не спускал глаз с каждого

новичка, возводя его со степени на степень иноческого искусства, указывал

дело всякому по силам, ночью, дозором ходил мимо келий, легким стуком в

дверь или окно напоминал празднословившим, что у монаха есть лучшие способы

проводить досужее время, а поутру острожными намеками, не обличая прямо, не

заставляя краснеть, "тихой и кроткой речью" вызывал в них раскаяние без

досады..."

III

Характеризуя духовный облик Сергия Радонежского, Борис Зайцев пишет

в книге "Преподобный Сергий Радонежский", что его от всех "терний

пустынножительства защищало и природное спокойствие, ненадломленность,

невосторженность, в нем решительно нет ничего болезненного". А ведь в

предисловии Борис Зайцев пишет, что в духовном облике Сергия Радонежского

есть "глубокое созвучие народу, великая типичность - сочетание в одном

рассеянных черт русских". А если это так, то тогда значит мы должны

признать, что в духовном облике типичных русских интеллигентов,

духовно-разбросанных, неуравновешенных людей, есть очень мало черт типично

русского характера. Духовный облик русского интеллигента - это

искаженный, патологический облик русского человека, - полурусского,

полуевропейца.

"...Не его стихия - крайность, - справедливо характеризует Борис

Зайцев Сергия Радонежского. - Спокойно, неторопливо и без порывов восходил

Сергий Радонежский к святому".

"Прохлада, выдержка и кроткое спокойствие, гармония негромких слов и

святых дел создали единственный образ святого. Сергий глубочайший русский,

глубочайший православный. В нем есть смолистость севера России, чистый,

крепкий и здоровый ее тип. Если считать - а это очень принято - что

"русское" гримаса, история и юродство, "достоевщина", то Сергий явное

опровержение. В народе, яко бы лишь призванном к "ниспровержениям" и

разинской разнузданности, к моральному кликушеству и эпилепсии - Сергий как

раз пример - любимейшей самим народом - ясности, света прозрачного и

ровного".

"В нем не было восторга, как во Франциске Ассизском", - говорит Б.

Зайцев в другом месте. - Он осторожен, нетороплив, скромен. Если Франциск

Ассизский в духовном порыве летел над землей, то Сергий Радонежский шел по

земле, неустанно трудился на ней и звал к труду других.

"...Жизнь Сергия, - указывает Б. Зайцев, - дает образ постепенного,

ясного внутренне-здорового движения. Это непрерывное, не драматическое

восхождение. Святость растет в нем органично. Путь Савла, почувствовавшего

себя Павлом - не его путь."

Другими словами типичный русский святой, которого Русь признала

своим народным святым, образцом русской святости, духовно гораздо более

гармоничен, чем типичный святой западного мира - Франциск Ассизский.

У Сергия Радонежского "нету грусти. Но как будто бы всегда он в

сдержанном, кристально-разряженном, прохладном воздухе".

Вспоминая рассказы современников о Преподобном, Ключевский говорил,

что "читая эти рассказы, видишь пред собою практическую школу благонравия,

в которой сверх религиозно-иноческого воспитания главными житейскими

науками были уменье отдавать всего себя на общее дело, навык к усиленному

труду и привычка к строгому порядку в занятиях, помыслах и чувствах.

Наставник вел ежедневную дробную терпеливую работу над каждым отдельным

братом, над отдельными особенностями каждого брата, приспособляя их к целям

всего братства. По следующей самостоятельной деятельности учеников

Преподобного Сергия видно, что под его воспитательным руководством лица не

обезличивались, личные свойства не стирались, каждый оставался сам собой и,

становясь на свое место, входил в состав сложного и стройного целого, как в

мозаической иконе различные по величине и цвету камешки укладываются под

рукой мастера в гармоническое выразительное изображение. Наблюдение и

любовь к людям дали уменье тихо и кротко настраивать душу человека и

извлекать из нее, как из хорошего инструмента лучшие ее чувства, - то

уменье, перед которым не устоял самый упрямый русский человек XIV века, кн.

Олег Иванович рязанский, когда по просьбе великого князя московского

Димитрия Ивановича, как рассказывает летописец, "старец чудный" отговорил

"суровейшего" рязанца от войны с Москвой, умилив его тихими и кроткими

речами и благоуветливыми глаголами.

Так воспиталось дружное братство, производившее, по современным

свидетельствам, глубокое назидательное впечатление на мирян. Мир приходил к

монастырю с пытливым взглядом, каким он привык смотреть на монашество, и

если его не встречали здесь словами прийди и виждь, то потому, что такой

зазыв был противен Сергиевой дисциплине. Мир смотрел на чин жизни в

монастыре Преподобного Сергия, и то, что он видел, быт и обстановка

пустынного братства поучали его самым простым правилам, которыми крепко

людское христианское общежитие. В монастыре все было бедно и скудно, или,

как выразился разочарованно один мужичок, пришедший в обитель Преподобного

Сергия повидать прославленного величественного игумена, "все худостно, все

нищетно, все сиротинско"; в самой ограде монастыря первобытный лес шумел

над кельями и осенью обсыпал их кровли палыми листьями и иглами; вокруг

церкви торчали свежие пни и валялись неубранные стволы срубленных деревьев;

в деревянной церковке за недостатком свечей пахло лучиной; в обиходе братии

столько же недостатков, сколько заплат на сермяжной ряске игумена; чего ни

хватись, всего нет, по выражению жизнеописателя; случалось, вся братия по

целым дням сидела чуть не без куска хлеба. Но все дружны между собою и

приветливы к пришельцам, во всем следы порядка и размышления, каждый делает

свое дело, каждый работает с молитвой, и все молятся после работы; во всех

чуялся скрытый огонь, который без искр и вспышек обнаруживался живительной

теплотой, обдававшей всякого, кто вступал в эту атмосферу труда, мысли и

молитвы. Мир видел все это и уходил ободренный и освеженный, подобно тому,

как мутная волна, прибивая к прибрежной скале, отлагает от себя примесь,

захваченную в неопрятном месте, и бежит далее светлой прозрачной струей.

Надобно припомнить людей ХI века, их быт и обстановку, запас их умственных

и нравственных средств, чтобы понять впечатление этого зрелища на набожных

наблюдателей. Нам, страдающим избытком нравственных возбуждений и

недостатком нравственной восприимчивости, трудно уже воспроизвести

слагавшееся из этих наблюдений настроение нравственной сосредоточенности и

общественного братства, какое разносили по своим углам из этой пустыни

побывавшие в ней люди XIV века. Таких людей была капля в мое православного

русского населения. Но ведь и в тесто немного нужно вещества, вызывающего в

нем живительное брожение. Нравственное влияние действует не механически, а

органически. На это указал Сам Христос, сказав: "Царство Божие подобно

закваске." Украдкой западая в массы, это влияние вызывало брожение и

незаметно изменяло направление умов, перестраивало весь нравственный строй

души русского человека XIV века. От вековых бедствий этот человек так

оскудел нравственно, что уже не мог не замечать в своей жизни недостатка

этих первых основ христианского общежития, но еще не настолько очерствел от

этой скудости, чтобы не чувствовать потребности в них.

Пробуждение этой потребности и было началом нравственного, а потом и

политического возрождения Русского народа. Пятьдесят лет делал свое тихое

дело Преподобный Сергий в Радонежской пустыне; целые полвека приходившие к

нему люди вместе с водой из его источника черпали в его пустыне утешение и

ободрение и, воротясь в свой круг, по каплям делились им с другими. Никто

тогда не считал гостей пустынника и тех, кого они делали причастниками

приносимой ими благодатной росы, - никто не думал считать этого, как

человек, пробуждающийся с ощущением здоровья, не думает о своем пульсе. Но

к концу жизни Сергия едва ли вырывался из какой-либо православной груди на

Руси скорбный вздох, который бы не облегчался молитвенным призывом имени

св. старца. Этими каплями нравственного влияния и выращены были два факта,

которые легли среди других основ нашего государственного и общественного

звания и которые оба связаны с именем Преподобного Сергия. Один из этих

фактов - великое событие, совершившееся при жизни Сергия, а другой - целый

сложный и продолжительный исторический процесс, только начавшийся при его

жизни. Событие состояло в том, что народ, привыкший дрожать при

одном имени татарина, собрался наконец с духом, встал на поработителей и не

только нашел в себе мужество встать, но и пошел искать татарских полчищ в

открытой степи и там повалился на врагов несокрушимой стеной, похоронив их

под своими многотысячными костями. Как могло это случиться? Откуда взялись,

как воспитались люди, отважившиеся на такое дело, о котором боялись и

подумать деды? Глаз исторического знания уже не в состоянии разглядеть хода

этой подготовки великих борцов 1380 года; знаем только, что Преподобный

Сергий благословил на этот подвиг главного вождя русского ополчения,

сказав: "иди на безбожников смело, без колебания, и победишь" - и этот

молодой вождь был человек поколения, возмужавшего на глазах Преподобного

Сергия и вместе с князем Димитрием Донским бившегося на Куликовом

под. Чувство нравственной бодрости, духовной крепости, которое

Преподобный Сергий вдохнул в русское общество, еще живее и полнее

воспринималось русским монашеством. В жизни русских монастырей со времени

Сергия начался замечательный перелом: заметно оживилось стремление к

иночеству. В бедственный первый век ига это стремление было очень слабо: в

сто лет 1240-1340 г. г. возникло всего каких-нибудь десятка три новых

монастырей. Зато в следующее столетие 1340-1444 гг., когда Русь начала

отдыхать от внешних бедствий и приходить в себя, из куликовского поколения

и го ближайших потомков вышли основатели до 150 новых монастырей. Таким

образом древнерусское монашество было точным показателем нравственного

состояния своего мирского общества: стремление покидать мир усиливалось не

оттого, что в миру скоплялись бедствия, а по мере того, как в нем

возвышались нравственные силы. Это значит, что русское монашество было

отречением от мира во имя идеалов, ему непосильных, а не отрицанием мира во

имя начал, ему враждебных. Впрочем, исторические факты здесь говорят не

более того, что подсказывает самая идея православного иночества. Эта связь

русского монастыря с миром обнаружилась и в другом признаке перелома, в

перемене самого направления монастырской жизни со времени Преподобного

Сергия. До половины XIV века почти все монастыри на Руси возникали в

городах или под их стенами; с этого времени решительный численный перевес

получают монастыри, возникавшие вдали от городов, в лесной глухой пустыне,

ждавшей топора и сохи. Так к основной цели монашества, в борьбе с

недостатками духовной природы человека, присоединилась новая борьба с

неудобствами внешней природы; лучше сказать, эта вторая цель стала новым

средством для достижения первой.

Преподобный Сергий со своею обителью своими учениками был образцом и

начинателем в этом оживлении монастырской жизни, "начальником и учителем

всем монастырем, иже в Руси", как называет его летописец. Колония

Сергиевской обители, монастыри, основанные учениками Преподобного или

учениками его учеников, считались десятками, составляли почти четвертую

часть всего числа новых монастырей во втором веке татарского ига, и почти

все эти колонии были пустынные монастыри подобно своей митрополии. Но,

убегая от соблазнов мира, основатели этих монастырей служили его насущным

нуждам. До половины XIV века масса русского населения, сбитая врагами в

междуречье Оки и верхней Волги, робко жалась здесь по немногим расчищенным

среди леса и болот полосам удобной земли. Татары и Литва запирали выход из

этого треугольника на запад, юг и юго-восток. Оставался открытым путь на

север и северо-восток за Волгу; но то был глухой непроходимый край, кой-где

занятый дикарями финнами; русскому крестьянину с семьей и бедными пожитками

страшно было пуститься в эти бездорожные дебри. "Много было тогда

некрещеных людей за Волгой", т. е. мало крещенных, говорит старая летопись.

одного заволжского монастыря о временах до Сергия. Монах-пустынник и пошел

туда смелым разведчиком. Огромное большинство новых монастырей с половины

14 до конца 15 века возникло среди лесов костромского, ярославского и

вологодского заволжья: этот волжско-двинский водораздел стал северной

Фиваидой православного Востока. Старинные памятники истории Русской церкви

рассказывают, сколько силы духа проявлено было русским монашеством в этом

мирном завоевании финского языческого Заволжья для христианской Церкви и

русской народности. Многочисленные лесные монастыри становились здесь

опорными пунктами крестьянской колонизации: монастырь служил для

переселенца-хлебопашца и хозяйственным руководителем, и ссудной кассой, и

приходской церковью, и, наконец, приютом под старость. Вокруг монастырей

оседало бродячее население, как корнями деревьев сцепляется зыбучая

песчаная почва. Ради спасения души монах бежал из мира в заволжский лес, а

мирянин цеплялся за него и с его помощью заводил в этом лесу новый русский

мир. Так создавалась верхне-волжская Великороссия дружными усилиями монаха

и крестьянина, воспитанных духом, какой вдохнул в русское общество

Преподобный Сергий.

Напутствуемые благословением старца, шли борцы, одни на юг за Оку на

татар, другие на север за Волгу на борьбу с лесом и болотом."

СИЛЬНЫЕ ДУХОМ

I

"Говорят иногда, - пишет известный философ нашей эпохи Н. Лосский, -

что у русского народа женственная природа. Это неверно: русский народ,

особенно великорусская ветвь его, народ, создавший в суровых исторических

условиях великое государство, в высшей степени мужествен; но в нем особенно

примечательно сочетание мужественной природы с женственною мягкостью". (34)

Тяжела и трудна была жизнь русского человека всюду, и на севере, и

на юге, и в лесу, и в степи. Знаменитый исследователь древней Руси И.

Забелин пишет:

"Южный земледелец должен был жить всегда наготове для встречи врага,

для защиты своего пахотного поля и своей родной земли. Важнейшее зло для

оседлой жизни заключалось в том, что никак нельзя было прочертить

сколько-нибудь точную и безопасную границу от соседей-степняков. Эта

граница ежеминутно перекатывалась с места на место, как та степная

растительность, которую так и называют Перекати Полем. Нынче пришел

кочевник и подогнал свои стада или раскинул свои палатки под самый край

пахотной нивы; завтра люди, собравшись с силами, прогнали его или дарами и

обещаниями давать подать удовлетворили его жадность. Но кто мог ручаться,

что послезавтра он снова не придет и снова не раскинет свои палатки у самых

земледельческих хат? Поле, как и море - везде дорога, и невозможно положить

на нем границы, особенно таких, которые защищали бы, так сказать, сами

себя. Жизнь в чистом поле, подвергаясь всегдашней опасности, было похожа на

азартную игру...

Лес, по своей природе, не допускал деятельности слишком отважной или

вспыльчивой. Он требовал ежеминутного размышления, внимательного

соображения и точного взвешивания всех встретившихся обстоятельств. В

лесу, главнее всего, требовалась широкая осмотрительность. От этого у

лесного человека развивался совсем другой характер жизни и поведения, во

многом противоречащий характеру коренного полянина. Правилом лесной жизни

было: "Десять раз примерь и один раз отрежь". Правило Полевой жизни,

заключалось в словах: "либо пан, либо пропал". Полевая жизнь требовала

простора действий, она прямо вызывала на удаль, на удачу, прямо бросала

человека во все роды опасности, развивая в нем беззаветную отвагу и

прыткость жизни. Но за это самое она же делала из него игралище разных

случайностей.

Лесная жизнь воспитывала осторожного промышленного, политического

хозяина, полевая жизнь создавала удалого воина и богатыря".

Нельзя не согласиться с проф. И. А. Ильиным, что: "бремя,

исторически возложенное на русский народ, было чрезвычайно велико. Оно было

гораздо более тяжким, чем бремя западно-европейских народов; а сроки

необходимые для того, чтобы управиться с этим бременем были исторически

урезаны и сокращены. На протяжении своей истории русский народ жил в более

тяжелых условиях, чем западные народы его задачи были более велики, сложны

и трудны". (35)

В подтверждение своего вывода проф. И. А. Ильин приводит следующие

доводы:

"...Роковое значение для России имеет незащищенность ее границ. Ее

равнина открыта для нападений с северо-запада, с запада, с юго-запада, с

юга и с юго-востока. Все великое переселение народов шло через ее просторы,

и именно на нее обрушилась татарская в орда из Азии. Возникая и слагаясь,

Россия не могла опереться ни на какие естественные рубежи; она имела только

два исхода: или завоевать всю равнину и оружием защищать и замирять свои

окраины, или гибнуть под ударами восточных кочевников и западных

завоевателей. Вот почему наша история есть история непрерывного военного

напряжения, история самообороны и осады. От Дмитрия Донского до смерти

Петра Великого Россия провоевала пять шестых своей жизни: издревле русский

пахарь погибал без меча, а русский воин кормился косою и сохою. Так возник

в России и сословно-крепостной строй - из необходимости все учесть и все

использовать для обороны страны. История русского народа есть история его

самоотверженного служения; и забота наших предков была всегда не в том, как

лучше устроиться или как легче пожить, а о том, как вообще прожить,

продержаться хоть как-нибудь, справиться с очередной опасностью.

"Необходимо признать, что хозяйственная, государственная и

культурная жизнь страны тем труднее, чем больше территория страны и чем

многочисленнее ее население (конечно, при прочих равных условиях). Большое

государство должно прежде всего подчинить себе пространство, эту

разбрасывающую, разъединяющую и выходящую из повиновения силу и затем

вовлечь в свою жизнь, - взимая и давая, служа и заставляя служить, обороняя

и воспитывая, несметное множество человеческих душ. Чем обширнее территория

и население страны, тем более укорененным должно быть правосознание, тем

более сильной должна быть волевая сила центральной власти. Малое

государство легче строить, чем большое.

Здоровый рост и развитие России прерваны и искажены татарским игом и

задержаны им не менее, чем на 300 лет".

С тех пор вся история России состояла в том, что она отстаивала свою

самобытность от вторжения обогнавших нас западных народов и догоняла их в

деле цивилизации и культуры. Русский народ со всех сторон был окружен

беспощадными врагами, старавшимися его стереть с лица земли.

"Надо было или присоединить все эти земли, или погибнуть, - такой

вывод делает известный исследователь древней Руси В. Сергеевич в своей

работе "Древности русского права". Не от недостатка ума русского человека и

не от недостатка у него воли, как это обычно изображается, происходят

многие неустройства русской жизни, а от недостатка времени.

II

Времени, вот больше всего всегда не хватало России отставшей от

Запада за долгие годы татарщины. Но и в те короткие сроки, которые давала

суровая судьба великороссу, он сумел добиться многого под руководством

своих национальных вождей - Царей. Пассивны ли русские? Конечно, нет.

"...Русские люди - по тайге и тундрам - прошли десять тысяч верст от

Москвы до Камчатки и Сахалина, а динамическая японская раса не ухитрилась

переправиться через 50 верст Лаперузова пролива? Или - почему семьсот лет

германской колонизационной работы в Прибалтике дали в конечном счете один

сплошной нуль? Или, - как это самый пассивный народ в Европе - русские,

смогли обзавестись 21 миллионом кв. км., а динамические немцы так и

остались на своих 450.000? Так что: или непротивление злу насилием, или

двадцать один миллион кв. километров. Или любовь к страданию, - или

народная война против Гитлера, Наполеона, поляков, шведов и прочих. Или

Русская литературная психология абсолютно несовместима с основными фактами

русской истории.

"...Русский народ всегда проявлял исключительную политическую

активность. И в моменты серьезных угроз независимости страны подымался

более или менее, как один человек. В Польше основная масса населения -

крестьянство - всегда оставалось политически пассивной, и польские мятежи

1831 и 1863 года, направленные против чужеземных русских завоевателей,

никакого отклика и поддержки в польском крестьянстве не нашли. К разделам

Польши польское крестьянство оставалось совершенно равнодушным и польский

сейм ("немой" гродненский сейм 1793 года) единогласно голосовал за второй

раздел... при условии сохранения его шляхетских вольностей. Мининых в

Польше не нашлось - ибо для Мининых в Польше не было никакой почвы". (36)

Являются ли русские прирожденными анархистами, как их нередко

пытаются изобразить? Тоже, конечно, нет.

"...В русской психологии никакого анархизма нет. Ни одно массовое

движение, ни один "бунт", не подымались против государственности. Самые

страшные народные восстания - Разина и Пугачева - шли под знаменем монархии

- и при том легитимной монархии. Товарищ Сталин - с пренебрежением

констатировал: Разин и Пугачев были царистами". Многочисленные партии

Смутного Времени - все - выискивали самозванцев, чтобы придать легальность

своим притязаниям,- государственную легальность. Ни одна партия этих лет не

смогла обойтись без самозванца, ибо ни одна не нашла бы в массе никакой

поддержки. Даже полудикое казачество, - филибустьеры русской истории, - и

те старались обзавестись государственной программой и ее персональным

выражением - кандидатом на престол. К большевизму можно питать ненависть и

можно питать восторг. Но никак нельзя утверждать, что большевистский строй

есть анархия. Я как-то назвал его "гипертрофией этатизма" - болезненным

разращением государственной власти, монополизировавшей все: от философии до

селедки. Это каторжные работы - но это не анархия...

"Российская Империя строилась в процессе истинно нечеловеческой

борьбы за существование. Британская строилась в условиях такой же

безопасности, какою пользовался в свое время, - до изобретения паровоза,

любой средневековый барон: Англия сидела за своими проливами, как барон за

своими стенами, и при всякой внешней неудаче или угрозе имел полную

возможность "сидеть и ждать". Мы такой возможности не имели никогда - ни

при Батые, ни при Гитлере". (37)

Шестьсот лет русский народ вел упорную борьбу с ордами кочевников.

А борьба за выходы к морю?

Только в 1721 г. мы получили выход в Балтийское море, в 1774 в

Черное и только в 1861 утверждаемся на берегах Тихого Океана. 1000 лет

борьбы за то, что Европа имела в самом начале своей политической жизни! Во

что это обошлось русскому народу и не сказалось ли это на его характере?

Немудрено, что в то время, когда Данте уже написал свою Божественную

комедию (1311 г.), а в Западной Европе были университеты, мы только

собирались вокруг маленького княжества московского и Калита только начинал

"промышлять" на медные деньги государство Российское.

Тяжесть исторического задания создала две отличительные особенности

русской государственности: жертвенный характер, преобладание в ней общего

над индивидуальным. А это привело к тому, что русская государственность в

правовом отношении строилась по системе объективной законности, а не по

системе субъективных прав.

Все сословия, все чины, весь народ обречены были силою исторических

условий на крайне напряженное пожизненное, беспредельное служение

государству.

Из трех самых больших империй мира - Римской, Британской и Русская,

Русская преодолела наиболее тяжелые испытания. Историческое непосильное

бремя русский народ смог преодолеть только потому, что он всегда в высшей

степени обладал не мнимой безгранностью и безмерностью, а тем драгоценным

качеством, которое Данилевский определил как "дисциплинированный

энтузиазм".

Московская Русь выжила и победила потому, что ее святые, ее цари и

ее население в любых исторических условиях всегда с огромным упорством

гнули веками одну и ту же линию - защиту национальной независимости и

национальной культуры.

Московскую Русь создавали не Обломовы и Чацкие, а Сергий

Радонежский, Дмитрий Донской, Иван III и Иван IV, Ермак и Иван Сусанин,

миллионы безвестных тружеников и самоотверженных стойких духом воинов.

Обломовы, Чацкие и подобные им "лишние люди появились на Руси только

после совершенной Петром революции в результате неоправданного ничем

слепого копирования европейских идей, чуждых духу самобытной русской

культуры.

Русский народ, который до сих пор европейцами и русскими европейцами

изображавшийся как нация Обломовых, вся жизнь которого до сих пор прошла в

чрезвычайно тяжелых исторических условиях, создал самое огромное

государство, которое было наиболее человечным вплоть до того, как

большевики начали строить в России жизнь согласно идей европейской

философии.

III

Всяко национальное искусство выпукло отражает в себе духовные

качества создавшего его народа. Очень отчетливо выражает духовные качества

и идеалы русского народа и искусство допетровской Руси.

Как отразились, например, идеалы новгородцев и псковичей в иконописи

Новгородской и Псковской школы? "Идеал новгородца сила, - пишет известный

исследователь русского искусства академик Грабарь к статье "Андрей Рублев",

- и красота его - красота силы".

"Его святые, - пишет о новгородских иконописцах В. Н. Лазарев, -

волевые подвижники с энергичными, резкими, порою пронзительными лицами,

всегда готовые активно вмешаться в круговорот жизни. Они предполагают

внешний мир, они обращаются к зрителю. Божество новгородца - это деятельное

божество. В чем он воплотил в опоэтизированной форме свой идеал, полный

силы и душевной стойкости".

Один из исследователей Новгородской и Псковской иконописи дает очень

высокую оценку новгородским и псковским иконам "с их умными, мужественными

лицами". Исследователь фресок Снетогорского монастыря пишет, что иконописцы

изображают "мужественные, подчас даже несколько грубоватые типы, поражающие

необычайным реализмом и выражением какой-то неистовой силы". (38)

Древние храмы Псковской области В. Н. Лазарев характеризует так:

"Коренастые, приземистые, с мощными стенами, с многочисленными

приделами и притворами, они как бы вросли в землю. В них великолепно

выражены сила и твердость русского характера". (39)

МИФ О БЕЗМЕРНОСТИ РУССКОЙ ДУШИ

I

Среди русской интеллигенции широко был, распространен миф о

бескрайности, безгранности русского национального характера. Черты своего

неуравновешенного характера - результаты своей беспочвенности, русская

интеллигенция переносила на весь русский народ. В своей известной книге

"Русская идея", получившей широкое распространение среди иностранцев Н.

Бердяев вещал, например:

"...В душе русского народа есть такая же необъятность, безгранность,

устремленность в бесконечность, как и в русской равнине... Русский народ не

был народом культуры по преимуществу, как народы Западной Европы, он был

народом откровений, он не знал меры и легко впадал в крайности".

Уродливые типы, порожденные детищем Петра Первого - антирусской

западнической интеллигенцией и крепостническим шляхетством, скопированным

Петром Первым с польского шляхетства, все эти Онегины, Печорины, Обломовы,

объявлялись характерными национальными русскими типами.

Но это был только один из бесчисленных мифов, выдуманных

интеллигенцией о русском народе и России. В своей спорной, но весьма

интересной по мыслям книге "Ульмская ночь" М. Алданов совершенно

справедливо выступает против мифа о бескрайности русского характера.

"Ничего похожего на бескрайность, - пишет он, - нет в лучшем из ранней

русской прозы, - в "Фроле Скобееве", в "Повести временных лет", в

"Горе-Злосчастии". А записки старых русских путешественников, как

подлинные, так апокрифические? Все эти умные и толковые люди скорее

удивлялись безмерности западной". (40)

Русский героический эпос дает огромный материал, показывающий всю

ложность мифа о безмерности русской души и исключительной полярности

русского национального характера.

При сопоставлении русских былин с героическим эпосом народов

средневековой Европы - в смысле безмерности характеров героев, именно герои

русского эпоса оказываются людьми, лишенными необузданных, безмерных

страстей.

"О "Нибелунгах" не стоит и говорить: там все "безмерно" и свирепо.

Остановимся лишь на "Песне о Роланде", поскольку Франция "классическая

страна меры". Какие характеры, какие тяжелые страсти в этой поэме?

Безупречный, несравненный рыцарь Роланд, гнусный изменник Ганелон, святой

Тюрпен, рог Роланда, в который рыцарь дует так, что у него кровь хлынула из

горла. Карл Великий, слышащий этот рог за тридевять земель и мчащийся на

помощь своему слуге для разгрома 400-тысячной армии неверных, - все это

"безмерно". А речь Роланда перед боем, а его гибель, а его невеста - где уж

до нее по безмерности скромной и милой Ярославне! А смерть Оливье! А казнь

изменника! В "Слове о полку Игореве", напротив, все очень просто, сильных

страстей неизмеримо меньше, и за грандиозностью автор не гоняется. Ни

безупречных рыцарей, ни отвратительных злодеев. В средние века рыцари,

говорят, шли в бой и умирали под звуки "Песни о Роланде". Под звуки "Слова

о Полку Игореве" воевать было бы трудно. Обе поэмы имеют громадные

достоинства, но безмерности в русской во всяком случае неизмеримое меньше -

снова скажу, слава Богу. А былины? Какая в них бескрайность? Эти чудесные

произведения, в сущности, по духу полны меры, благоразумия, хитрецы,

добродушия, беспечности. Один из новейших историков русской литературы

пишет: "В былинах истоки русского большевизма и его прославление"! Я этого

никак не вижу. По сравнению с западно-европейскими произведениями такого же

рода, былины свидетельствуют, напротив, об очень высоком моральном уровне.

В них нет ни пыток, ни истязаний, да и казней очень мало. Нет и

"ксенофобии". Об индусском богатыре Дюке Степановиче автор былины

отзывается ласково, как и об его матери "честной вдове Мамельфе

Тимофеевне", а Владимир стольно-киевский так же ласково приглашает его: "Ты

торгуй-ка в нашем граде Киеве, - Век торгуй у нас беспошлинно". (41)

Об отсутствии безмерности русской души наглядно свидетельствует "и

русское законодательство времен Владимира Святого и Ярослава Мудрого; оно

было гораздо умереннее и гуманнее многих западно-европейских. В "Русской

Правде" штраф преобладает над казнями и даже над тюрьмой. В ту пору в

Германии отец имел право собственной властью казнить сына. Не умевший

читать и писать князь Владимир, услышав, что у Соломона сказано: "Вдаяй

нищему Богу взаим дает", велел "всякому нищему и убогому приходить на

княжий двор брать кушанье и деньги из казны". (42)

И средним людям средневековой Руси и выдающимся представителям

средневековой Руси была глубоко чужда интеллигентская безмерность и

интеллигентская истеричность. Такой выдающийся представитель средневековой

Руси, как Нил Сорский не принимал безмерность как неотъемлемое свойство

русского народного характера и осуждая ее писал:

"И самая же добрая и благолепная делания с рассуждением подобает

творити и во благо время... Бо и доброе на злобу бывает ради безвременства

и безмерия".

Не менее метко и другое замечание М. Алданова:

"...Отметить зло в ангеле, отметить добро в демоне, это идея чисто

русская и, кстати сказать, противоположная бескрайностям: умеряющая, не

слишком восторженная, - мир не делится на черное и белое. Это тоже ведь из

Нила Сорского".

Да, это из Нила Сорского! А разве Нил Сорский не является типичным

образованным человеком Московской Руси - характерной чертой которого была

гармоничность, та внутренняя цельность духа, которая по мнению И. В.

Кириевского (43) является полной противоположностью раздвоению сил разума у

людей европейской культуры.

Достоевский считает, что всякая односторонность и исключительность -

черта европеизированной русской интеллигенции, а не национального характера

русского народа. В книге известного философа Н. Лосского "Достоевский и его

христианское миропонимание", мы, например, читаем: "Всякую

односторонность и исключительность он осуждает, - пишет Лосский, - и

считает ее не соответствующей русскому характеру. В 1861 г., как и в

дальнейшей своей деятельности вплоть до пушкинской речи, он говорит, что "в

русском характере замечается резкое отличие от европейского, резкая

особенность, что в нем по преимуществу выступает способность

высоко-синтетическая, способность всеприимчивости, всечеловечности". (44)

А там, где есть резкая способность к всепримирению, к синтезу, там

нет места бескрайности, как типичной черте национального характера. Н.

Лосский правильно отмечают, что наличие известных крайностей в характере

русского человека не есть свойство только русского народного характера,

"что каждый народ, как целое, совмещает в себе пары противоположностей.

Например, русскому народу присущи и религиозный мистицизм и земной

реализм..."

"В практической жизни для русского народа в высшей степени

характерны, с одной стороны, например, странники "взыскующие града", вроде

Макара Ивановича (один из героев романа "Подросток". Б. Б.), но с другой

стороны, не менее характерны и деловые люди, создавшие, например, русскую

текстильную промышленность или волжское пароходство. Сочетание таких

противоположностей, как религиозный мистицизм и земной реализм, имеется,

конечно, не только у русских, но и у французов, немцев, англичан... ". (45)

II

"...Под "русской безмерностью", - указывает М. Алданов, - иностранцы

теперь (это не всегда так было) разумеют крайние, прямо противоположные и

взаимно исключающие мысли, ведущие, разумеется, и к крайним делам в

политике, к подлинным потокам крови".

С такой трактовкой "русской безмерности" М. Алданов решительно не

согласен.

Парируя нелепые ссылки на Разинщину, Пугачевщину и другие восстания

и бунты, как на доказательство врожденой безмерности русского народа, -

Алданов резонно указывает, что и "...на западе были точно такие же

восстания, и подавлялись они так же жестоко. Прочтите у Жан-Клода, у Эли

Бенуа, что делали во Франции "Драгуны" в 1685 году. Людей рвали щипцами,

сажали на пики, поджаривали, обваривали, душили, вешали за нос. Это было в

самой цивилизованной стране Европы, в пору grand siecle в царствование

короля, который не считался жестоким человеком. Впрочем, и Стенька и

Емелька, по случайности тоже действовали и были казнены при самых гуманных

монархах. И вы легко найдете во Франции того времени такие же образцы и

ницшеанства с кистенем и демоничности со щипцами, притом в обоих лагерях.

Между тем Франция никак не причисляется к странам "бескрайности", напротив

она считается страной меры. Да и ничего не было ни мистического, ни

иррационального, ни даже максималистского в причинах, лозунгах, требованиях

русских восстаний. Астраханские бунтари не хотели платить подать на бани и

желали раздачи хлеба голодным. Булавин обещал, своим людям, что они будут

вдоволь есть и пить. Бунтарям, сбегавшимся к Разину и Пугачеву, смертельно

надоели поборы и насилия воевод и помещиков. И над всем преобладали

ненависть, зависть, желание пожить вольной, необычной жизнью, уйти от жизни

тяжелой и осточертевшей. То же самое было в западно-европейских восстаниях.

По учению Хомякова, тоже очень любившего "бескрайности", русский народ

"вышел в отставку" после избрания царя Михаила Федоровича... " (46)

Иван Грозный, на которого русские интеллигенты любят особенно

ссылаться, как на олицетворение русской бескрайности, - М. Алданов не

считает типичным русским царем.

"...Иван Грозный, - указывает он, - нисколько не характерен ни для

русской культуры, ни для русских царей. Другие, цари обычно делали

приблизительно то же, что делало громадное большинство монархов в других

странах... "

Общеизвестно, что пытки заимствованы русским средневековым

законодательством от германских народов. В смысле своего размаха и

изощренной жестокости пытки всех европейских народов далеко оставляют за

собой пытки русского законодательства. В этом отношении "безмерные" русские

оказались неважными учениками у европейцев, которых русские европейцы

выдают за образец меры во всем.

Завороженные самогипнозом об идеальной Европе, русские историки

судят Московскую Русь не по реальной, утопавшей в крови Европе, а по

идеальной, никогда не существовавшей Европе.

"Европейские народы воспитывались не кнутом и застенками", - гордо

заявляет историк Ключевский, возмущаясь существованием пыток в Московской

Руси, заимствованных, как мы уже указывали, у запада. Это заведомая

историческая ложь.

Русские историки очень любят вспоминать об опричниках Иоанна

Грозного, но забывают о диком разгуле святейшей инквизиции по всей Европе,

о Варфоломеевской ночи, о городах, в которых были сожжены все женщины по

обвинению в связи с нечистой силой, о том, что саксонский судья Карпцоф в

одной крошечной Саксонии казнил 20.000 человек. О Иоанне Грозном и

безмерности его души вопят все, и русские и немецкие историки. Но ни одни

из русских и немецких историков не вспоминает о крайностях души немецкого

судьи Карпцофа.

По Уложению отца Петра, смертная казнь налагалась за 60 видов

преступлений. Во Франции же, которая "воспитывалась не кнутом и застенком",

казнили за 115 преступлений, то есть смертная казнь применялась без малого

в два раза больше, чем в России в царствование Алексея Михайловича. В

Англии, куда Петр также ездил учиться мере и гармонии, в его время было

казнено 90.000 человек. До поездки Петра заграницу Московские застенки были

детской игрой, по сравнению, с застенками современной Европы.

Обучившись европейской "гуманности", Петр, вернувшись на родину,

увеличил, по примеру европейских законодательств, больше чем в три раза

применение смертной казни. Если при его отце она применялась в 60 случаях,

то он стал применять ее в двухстах случаях.

III

В большой русской политике трудно обнаружить следы безмерности и

крайностей русской души. Русская большая политика, наоборот, чрезвычайно

характерна своей редкой последовательностью на протяжении ряда веков.

Определив исторические цели, русские государственные деятели с редким

упорством стремились их выполнить.

Поэтому нельзя ничего возразить М. Алданову, когда он пишет:

"...Во внешней политике (это теперь "модный" вопрос) цари были

империалистами в меру, как столь многие другие правители. Отличие в их

пользу: ни один из русских царей никогда не стремился к мировому

господству. Это выгодно отличает их от Александра Македонского, от Цезаря,

от Наполеона, от Карла Великого, в меньшей степени от Карла V. Цари

чрезвычайно редко командовали своими армиями, не считали себя великими

полководцами, следовательно и психологически не могли стремиться к военной

славе". (47)

Я лично совершенно согласен с М. Алдановым, когда он даже события

большевистской революции не считает доказательством врожденных крайностей

русской души. Русская душа в крайностях большевистской революции, по его

мнению, не повинна.

"...У самого Ленина своих личных идей было немного. Его идеи шли

частью от Маркса, частью от Бланки. Да он и изучал философию так, как в

свое время немецкие офицеры изучали русский язык: сама по себе она ему была

совершенно не нужна, но ее необходимо было изучить для борьбы с врагом. Как

же можно считать большевистскую идею русской?" (48)

И М. Алданов справедливо замечает, что очень часто русские писатели

выдавали за русские типы - типы заимствованные из иностранной литературы.

Русские писатели второго и третьего ряда в данном случае не были особенно

оригинальны. Они только рабски копировали русских "мыслителей" из числа

западнической интеллигенции, которые как сороки тянули из чужих гнезд в

свое космополитическое гнездо все, что привлекало их жадный взор.

Поэтому, что можно возразить против следующего возражения М.

Алданова сторонникам теории о бескрайности русского характера.

"...не на вершинах, а пониже вершин русской художественной

литературы особенно часто за подлинно-русское выдавалось то, что в

действительности им никак не было. В пору появления "На дне" сколько было

восторгов у бесчисленных в то время поклонников Максима Горького по поводу

"русской" философии старца Луки, с его "утешительной неправдой", благодаря

которой несчастные люди забывают о своей беде и нужде! Горький никогда

никаких своих идей не имел, - я достаточно и читал и знал его. Старец Лука

свою философию позаимствовал у Ибсеновского доктора Реллинга. Он тоже

проповедовал "ложь жизни".

- Ложь жизни"? Не ослышался ли? - спрашивает доктор Грегерс Берде.

- Нет, я сказал "ложь жизни". Потому что надо вам знать, ложь жизни

есть стимулирующий принцип. Отнимая у среднего человека ложь жизни, вы

вместе с тем отнимаете у него счастье.

Цитирую по очень плохому переводу; вероятно, в подлиннике это звучит

лучше". (49)

Звучало это, конечно, недурно, но старец Лука свою философию

позаимствовал все же не у Нила Сорского, не у Сергия Радонежского, не у

Оптинских старцев, а у ...Ибсеновского доктора Реллинга.

Русские святые, старцы и мирские мыслители руководствовались совсем

не теми идеями, которые вещали Лука и другие выразители псевдорусской

безмерности.

"...самые замечательные мыслители России (конечно, не одной России),

- пишет М. Алданов, - в своем творчестве руководились именно добром и

красотой. В русском же искусстве эти ценности часто и тесно перекрещивались

с идеями судьбы и случая. И я нахожу, что это в сто раз лучше всех

"бескрайностей" и "безмерностей", которых в русской культуре, к счастью,

почти нет и никогда не было, - или же во всяком случае было не больше, чем

на Западе. Выдумка эта почему то (мне не совсем понятно, почему именно),

польстила русскому национальному самолюбию, была на веру принята

иностранцами и стала у них общим местом". (50)

Чем скорее русские люди расстанутся с лживым мифом о русской

безмерности, тем будет для них лучше. Очень плохо, когда человек имеет

превратное понятие о своем характере. Но неизмеримо хуже, когда он имеет

совершенно превратное представление о характере народа, к которому он

принадлежит.

МИФ О РУССКОЙ ЛЕНИ

I

В 1947 году, в американском журнале "Лайф" появилась статья под

заглавием "Россия со стороны". Автор этой интересной и весьма обоснованной

статьи, выступает в защиту России и русского народа. Автор статьи считает

наивными представления англичан и других европейцев, о русских, как о

варварах, лишь недавно приобщившихся ко "всемирной европейской

цивилизации". Он справедливо указывает, что с самого начала появления

русских на исторической арене и до сих пор, вокруг имени русского народа не

рассеивается туман глупых и злостных измышлений, измышлений столь

невежественных, что, даже, стыдно их и опровергать.

Объясняются все заблуждения европейцев - поразительным невежеством и

духовной ограниченностью людей, которых национальное самомнение превращает

в слепых, не умеющих разбираться в самых очевидных фактах.

С "легкой" руки европейских историков и путешественников, за русским

народом утвердилось имя ленивого, неэнергичного народа. Это тоже один из

исторических лже-мифов.

Эта легенда опровергается, во-первых, самым фактом существования

России, одного из величайших государств мира. Как ленивый и неэнергичный

народ мог создать крупнейшее государство на нашей планете? На самом же

деле, Россия занимает 1/6 часть земной суши. Русскими же исследованы

гораздо большие пространства чем те, которые им принадлежат. Русскими

исследована пятая часть земли - 24.000.000 кв. километров.

Уже новгородцы, в XI веке, проявили себя, как выдающиеся

исследователи и колонизаторы. Они утвердились на побережье Белого моря, в,

так называемой, Югорской земле, на подступах к Уралу, на островах

Ледовитого океана: Новой Земле и Груманте (Шпицбергене).

В позднейшее время русские направили свое внимание на Ближний

Восток, Среднюю, Центральную Азию и Индию. Не Марко Поло, как считают на

Западе, а тверской купец Афанасий Никитин, был первым, кто посетил и описал

Индию. Афанасий Никитин оставил замечательные записки "Хождение за три

моря", по богатству фактических сведений не менее ценные, чем дневник

следующего за ним европейского путешественника по Индии, Марко Поло.

Через сто лет после Никитина, купец Леонтий Юдин, "был для торгу в

Бухаре и в Индии 7 лет". Погиб он при набеге яицкого атамана Нечая на

Хивинское ханство в 1608 году.

В 1696-97 гг. проник в Индию купец Семен Маленький. Он был в Агре,

Дели и был принят императором Аурензибом. Возвращаясь в Россию Семен

Маленький умер в Пемахе.

Через 80 лет Филипп Еврамов из Бухары через Кашгар, Яркенд и Тибет

прошел в Индию и оттуда через Англию вернулся в Россию. Походом Ермака в

конце XVI столетия началась великая эпопея исследования и покорения

северной Азии. При царе Борисе Годунове, на севере Сибири возникает уже

крупный торговый пункт Мангазея, центр пушной торговли русских с сибирскими

племенами. Меньше, чем в 80 лет русские прошли всю северную Азию и

утвердились на побережье Тихого океана.

В первой третьи XVIII века, отряд русских исследователей достиг уже

западного побережья Северной Америки.

Ленивые москвичи создали к моменту восшествия на трон Петра I

сильную и крепкую духом страну, которая сумела побороть многочисленных

врагов и все бесчисленные препятствия, которые ставила ей на пути суровая и

бедная природа.

II

Трудно найти такую другую страну, как Россия, которая бы в столь

неблагоприятных исторических и природных условиях создала столь великое

государство и столь великую культуру, располагая такими ничтожными

средствами.

"...Ядро русской государственности, - указывает И. Солоневич в

"Народной Монархии", - к концу пятнадцатого столетия имело около двух

миллионов населения и около пятидесяти тысяч кв. километров территории. Оно

было расположено в самом углу тогдашнего мира, было изолировано от всех

культурных центров, но открыто всем нашествиям с севера (шведы), с запада

(Польша), с востока и юга (татары и турки). Эти нашествия систематически, в

среднем приблизительно раз в пятьдесят лет, сжигали на своем пути все, в

том числе и столицу. Оно не имело никаких сырьевых ресурсов, кроме леса и

мехов, даже и хлеба своего не хватало. Оно владело истоками рек, которые

никуда не вели, не имело доступа ни к одному морю - если не считать Белого,

и по всем геополитическим предпосылкам - не имело никаких шансов сохранить

свое государственное бытие. В течение приблизительно четырехсот лет это

"ядро" расширило свою территорию приблизительно в четыреста раз - от 50.000

до 20.000.000 кв. километров".

"...Мы можем установить такой твердый факт: русский народ, живший и

живущий в неизмеримо более тяжелых условиях, чем какой бы то ни было иной

культурный народ истории человечества, создал наиболее мощную в этой

истории государственность. Во времена татарских орд Россия воевала по

существу против всей Азии - и разбила ее. Во времена Наполеона Россия

воевала по существу против всей Европы и разбила ее. Теперь - в трагически

искалеченных условиях, опирающаяся на ту же Россию коммунистическая партия

рискует бросить свой вызов по существу всему остальному человечеству,

правда уже почти без всяких шансов на успех, но все-таки рискует. Если бы

не эти трагически искалеченные условия, то есть если бы не февраль 1917

года с его логическим продолжением в октябре, то Россия имела бы больше

трехсот миллионов населения, имела бы приблизительно равную американской

промышленность, имела бы культуру и государственность, неизмеримо

превышающую американскую и была бы "гегемоном" не только Европы. И все это

было создано на базе заболоченного окско-волжского суглинка, отрезанного от

всех мировых путей".

"...Если пятьсот лет тому назад "Россия" это были пятьсот тысяч

квадратных километров, на которых жило два миллиона русских людей, а к

настоящему времени - это двадцать миллионов кв. км., на которых живут

двести миллионов людей, то дело тут не в географии и не в климате, а в том

биологическом инстинкте народа, в той его воле к жизни, которые позволили

ему стать "победителем в жизненной борьбе". Дело тут не в царях, дело в той

дарвинской реакции на среду, которая оказалась правильнее, скажем,

испанской или польской. Несмотря на все ошибки, падения и катастрофы,

идущие сквозь трагическую нашу историю, народ умел находить выход из,

казалось бы, вовсе безвыходных положений, становиться на ноги после

тягчайших ошибок и поражений, правильно ставить свои цели и находить

правильные пути их достижения. Если бы не эти свойства - никакая

"география" не помогла бы. И мы были бы даже не Испанией или Польшей, - а

не то улусом какой-нибудь монгольской орды, не то колониальным владением

Польши не то восточно-европейским "комиссариатом" берлинского министерства

восточных дел.

Если всего этого не случилось, а "случилась" Российская Империя, то

совершенно очевидно, что в характере, в инстинкте, в духе русского народа

есть свойства, которые, во-первых, отличают его от других народов мира -

англичан и немцев, испанцев и поляков, евреев и цыган и которые, во-вторых,

на протяжении тысячи лет проявили себя с достаточной определенностью".

"...В последнее столетие существования Московского Царства, Россия,

при среднем населении в пять миллионов человек, держала в среднем в мирное

время под оружием армию в двести тысяч бойцов, то есть, около 4% всего

населения страны, около 8% всего мужского населения страны и около четверти

всего взрослого мужского населения страны. Переведем этот процент на язык

современности. Для САСШ это означало бы постоянную, кадровую армию в

составе около шести миллионов. Это - в мирное время, а мирные времена были

для Москвы, да и для Петербурга, только исключениями. Армия предвоенного

времени в три миллиона кажется САСШ уже почти невыносимым бременем. Что

было бы, если бы САСШ были бы вынуждены содержать шестимиллионную армию все

время и пятнадцатимиллионную почти все время? Что осталось бы от

американских свобод и от американского богатства?"

Московская Русь, столетие перед появлением Петра, постоянно

содержала огромную армию, в которой находилось около четвертой части всех

взрослых мужчин. И так было постоянно. Четвертая часть всех мужчин не

занималась производительным трудом а только оберегала страну от нашествий

врагов.

Что бы осталось от прославленных богатств САСШ, если бы американцам

приходилось строить свое государство в таких же условиях, как русским. Надо

думать, что вообще никаких Соединенных Штатов не возникло бы.

Об этом ярко свидетельствует та недалекая, эгоистическая политика,

которую ведет правительство США по отношению к своим будущим убийцам -

большевикам.

Выдающиеся подбородки - это только на Западе и в Америке являются

необходимой принадлежностью для людей с сильной волей.

На Руси с древнейших времен неказистые и невзрачные собой, как и

Суворов, русские люди тысячи и тысячи раз проявляли огромную силу воли и

бестрепетное мужество, несмотря на то, что подбородки у них выдавались

значительно менее, чем у героев американских фильмов.

ПРИЧИНЫ БЕДНОСТИ МОСКОВСКОЙ РУСИ

I

Решающей силой в жизни всякого народа является, к счастью, не

география и климат, как это до сих пор обычно убеждали нас историки,

иностранные и русские. Историческая судьба народа определяется не климатом

и географией, а его духом.

География и климат страны могут воздвигать или не воздвигать на пути

народа различные препятствия, но определяет путь государственного

строительства и его дух - дух народа строителя.

"В результате тысячелетнего процесса расширения России и

четырехсотлетнего процесса расширения САСШ, обе нации оказались

обладательницами совершенно разных территорий.

Территория САСШ охраняется от всякого нашествия двумя океанами. Она

представляет собою опрокинутый треугольник Миссисипи - Миссури со всеми его

притоками. САСШ не имеют ни одной замерзающей гавани. Их северная граница

имеет среднюю температуру Киевской губернии. Их естественные богатства

огромны и расположены в самых старых областях страны.

Россия ни от каких нашествий не охранена ничем. Ее реки упираются

или в Ледовитый Океан, или в Каспийский тупик, или в днепровские пороги.

Россия не имеет, собственно, ни одной незамерзающей гавани - единственное

государство мира, отрезанное от морей не только географией и историей, но

даже и климатом. Замерзающие реки и моря заставляли русский торговый флот

бездействовать в течение трех - шести месяцев в году - и одно это уже

ставило наш морской и речной транспорт в чрезвычайно невыгодные условия по

сравнению со всеми остальными странами мира.

Весь ход исторического развития САСШ в модернизированной форме

повторяет нравы первых поселенцев и последних сквайеров и траперов Дальнего

Запада, где неограниченные поселенцы Северной Америки и ее последние

"пионеры" воевали только за "расширение территории". Россия воевала главным

образом, за свое физическое существование и как нации и, просто, как суммы

"физических лиц". (51)

Американским поселенцам пришлось бороться с дикими и разрозненными

племенами, нам с сильнейшими и культурнейшими народами мира, жившими, как и

Америка в несравненно лучших географических условиях.

"Климат России является для земледелия одним из самых худших на

земном шаре, - пишет проф. С. Прокопович в книге "Народное хозяйство СССР",

- природа дала ей совершенно недостаточное количество в одних частях ее

тепла, в других - осадков...

...Неблагоприятные климатические условия - холод на севере и

северо-востоке, недостаток осадков в Закаспийской области и средней Азии, -

являются причиной того, что в 1926 году посевная площадь Союза СССР

составляла только 5,3% всей его территории, а в 1938 году - 6,5%.

Незначительные размеры тех зон, на которых население может с успехом

заниматься земледелием, порождает то парадоксальное явление, что при

плотности населения в 6,6 на кв. километр в 1914 году Россия страдала в

дореволюционное время от малоземелья и аграрного перенаселения".

Центральные области России, в которых в течение веков жила основная

масса русского народа, очень бедны также ископаемыми богатствами.

"...Россия на протяжении всей своей истории, - указывает Прокопович,

- страдала от бедности ископаемыми Восточно-Европейской равнины. Население

этой равнины имело в своем распоряжении только глину, дерево, лыко, кожи,

шерсть, лен, пеньку. Дерево было его главным поделочным материалом; до

конца XIX века баржи, плававши а по русским рекам, строились из одного

дерева, без гвоздей. В доме и хозяйстве русского крестьянина количество

металлических изделий, железа и меди, было крайне ничтожным. Еще в XVII

веке из металлов в России добывалось только железо, - ремесленным способом

в мелких кузницах из болотных и озерных руд северно-западной ее части и

заводским способом под Тулою, Каширою и Липецком. Лишь при Петре Великом, в

начале XVII века были построены первые железные и медные заводы на Урале;

затем была организована добыча серебро-свинцовых руд на Алтае и

Забайкалье".

II

Сторонники демократии всегда указывают на богатство Америки и на ее

свободу, как на результат республиканского образа правления. А бедность

русского народа объясняют тем, что Россией управляла монархия.

Это совершенно ложное утверждение, которое не имеет под собой

никакой реальной исторической почвы.

Да, в мировой истории нет более крайних противоположностей, чем

история России и САСШ.

"САСШ являются наиболее республиканской страной в мире, страной,

которая основала свою национальную самобытность на революционном восстании

против английской монархии.

Действительно, под главенством монархии русский народ не разбогател.

Но В. Ключевский, не говоря уже о других историках, публицистах, философах

и писателях, не догадался поставить вопрос несколько иначе: какие шансы

были у русского народа выжить ? И - в какую географию поставила его судьба?

Факт чрезвычайной экономической отсталости России по сравнению с

остальным культурным миром не подлежит никакому сомнению. По цифрам 1912

года народный доход на душу населения составлял: в САСШ 720 рублей (в

золотом довоенном исчислении), в Англии - 500, в Германии - 300, в Италии -

230 и в России - 110. Итак, средний русский - еще до Первой Мировой войны,

был почти в семь раз беднее среднего американца. (52)

Но наша бедность тоже не имеет никакого отношения к образу

правления, который существовал в России - самодержавию. Или точнее - наша

бедность результат географической обездоленности России.

Русский народ за свою историю преодолел такие колоссальные

препятствия, стоявшие на его историческом пути, что только круглые невежды

или непримиримые враги его могут повторять нелепый миф о русской лени.

Едва ли какой из других народов мира сумел построить величайшую

империю в таких неблагоприятных географических и политических условиях, как

русский народ.

У русского народа было очень мало шансов, не только построить

величайшую империю в мире, но и даже просто выжить. Наша бедность очень

мало зависела от того, что в России была монархия. Если бы в России тысячу

лет была республика, она не была бы богаче. Бедность России зависела от

географической обездоленности России.

"...История России есть история преодоления географии России. Или -

несколько иначе: наша история есть история того, как дух покоряет материю,

и история САСШ есть история того, как материя подавляет дух... "

"Благоговейное изумление охватывало первых переселенцев в Северную

Америку при взгляде на ее природу. Джон Смис писал: "Никогда еще и небо и

земля не были так согласны в создании места для человеческого жительства".

Действительно: мягкий климат, плодородная земля, обилие леса и дичи,

незамерзающее море с обилием рыбы, возможность почти любой

сельскохозяйственной культуры умеренного климата, лесные промысла, которые

давали сырье для судостроения, гавани, которые обеспечивали этому

судостроению и материальную и транспортную базу, - и никаких нашествий:

индейцы без боя отступали вглубь страны, поставляя оттуда меха для

дальнейшего товарооборота. Это была, действительно, "Господа Бога

собственная страна".

Что было в Москве? Тощий суглинок, маленькая Москва-река, суровый

климат, ближайшие моря отрезаны от всех сторон, из-за Оки, с "Дикого поля"

непрерывная всегдашняя, вечно нависающая угроза смертоносного татарского

набега.

Если в Северной Америке "небо и земля", действительно, как будто

сговорились в "создании места для человеческого жительства", то в России,

как будто и небо и земля, и климат и география, и история и политика, как

будто сговорились, чтобы поставить народ в казалось бы совершенно

безвыходное положение: а ну-ка, попробуйте!

Исходное ядро русской государственности выросло в географических

условиях, которые не давали абсолютно никаких предпосылок для какого бы то

ни было роста. Москва не имела никаких "естественных богатств", если не

считать леса, который давал пушнину и в котором можно было кое-как

спрятаться от татарских орд. Как торговый пункт, любой пункт нашей

территории, в какой можно, закрыв глаза ткнуть пальцем - был если и не

лучше, то никак не хуже Москвы - Новгород, Киев, Вильна или Галич. Все они

были ближе к культурным центрам тогдашнего мира, все они, кроме Киева, были

вдали от татарских нашествий, Новгород и Киев. занимали узловые пункты

водного транспорта, Галич располагал богатейшими соляными копями. Москва не

имела даже и пахотной земли."

III

Свобода русского народа, уровень его богатства зависела вовсе не от

самодержавия, а от огромных расходов, которые требовались постоянно на

содержание огромной армии в течении веков постоянно, находившейся в

постоянной боевой готовности.

Бедность России объясняется другим. Трудно стать богатыми на земле,

половина которой находится в полосе вечной мерзлоты, а остальная часть в

районе вечных нашествий извне.

Россия несла бремя бедности много веков и за это время успела не

только к ней приспособиться, но и выработать целую философию бедности. В

сущности, знаменитая русская смекалка и есть ни что иное, как одна из форм

приспособления к бедности, и недаром смекалка так возвеличена в русском

фольклоре. Но дух русской смекалки исходит из бедности, просто как из

непреложного факта. Философия же бедности хочет этот факт оценить и

осмыслить.

Основная черта этой философии - идеализация бедности, восприятие ее,

как блага, в высшем, разумеется, смысле. Философия имела две ветви: барскую

и простонародную; идеализация бедности, свойственна обеим, правда,

осуществлена она у бар и у мужиков по разному.

Бедность, согласно этой русской философии, конечно, бремя, иногда

тяжкое до чрезвычайности; но это отнюдь не просто несчастье, от которого

нужно отделаться, а, при невозможности приходится терпеть.

"...Великое тягло государственной обороны из века в век падало

главным образом на великорусские и малорусские плечи, - и при Олеге и при

Сталине, - и при Кончаках и при Гитлерах. Но мы никогда не воевали наемными

армиями, никогда не зарабатывали ни на рабах, ни на опиуме, и никогда не

пытались становиться ни на какую расовую теорию. Очень нетрудно установить

очень близкое родство между английским "долгом белого человека" и немецкой

"высшей расой". В Российской Империи не было: ни белых человеков, ни высших

рас. Татарское, то есть монгольское население России никто и никогда не

рассматривал ни в качестве "низшей расы", ни в качестве "цветной расы".

Но тем не менее для западного мира САСШ с неравноправием негров были

прогрессивной страной, старая Россия с неравноправием евреев была

реакционной страной. Реакционная Российская Империя имела министрами и

армян, и греков, и поляков, и татар, и немцев; революционная Франция орала

"а ба ле меток" и лишала арабов Северной Африки не только политических, но

и гражданских прав. (53)

III

Бедность, происходящая от бедности природы, от постоянных нашествий

врагов, пробудила многие "...благодатные силы в душе русского народа;

источник смирения; источник высоких даров, несущий в себе благо и никакого

зла, кроме физического; воспитательница духовных сил русского народа, знак

его избранничества.

Эти бедные селенья,

Эта скудная природа,

Край родной долготерпенья,

Край ты русского народа!

Не поймет и не заметит

Гордый взор иноплеменный,

Что сквозит и тайно светит

В наготе твоей смиренной.

Удрученный ношей крестной,

Всю тебя, земля родная,

В рабском виде Царь Небесный,

Исходил, благословляя.

Россия будет вечно помнить эти гениальные стихи Тютчева, которые с

предельным совершенством выразили правду русской бедности. Русский народ не

только не пал под бременем бедности, но сумел в ней найти источник душевных

сил. Он отнесся к ней, не как к врагу, который должен быть уничтожен, и не

как к непреодолимому злу, перед которым нужно опустить руки в тупом

отчаянии. Он увидел в ней испытание, за которым чувствовал он благую Волю

Божию. В этом отношении сказалась великая нравственная одаренность русского

народа. Россия действительно оказалась способной быть прекрасной в рубище.

И до известной степени бедность стала его воспитательницей.

Конечно, не бедность создала положительные черты характера русского

народа. Напротив, русский народ, в силу своей нравственной одаренности,

сумел превратить бедность в оселок, на котором он оттачивал свои

добродетели. Бедность до поры до времени оказалась не в силах исказить его

духовного лика. Христианская интуиция подсказала ему правильное отношение к

бедности. В свою очередь бедность, правильно воспринятая, до известной

степени способствовала сохранению и развитию лучших и благороднейших сторон

русского характера. Русский характер нашел в себе силы вынести жесточайшую

бедность и сумел даже самую эту бедность сделать средством воспитания... "

(54)

1. Журнал "За свободу" • 176

2. Эти и другие цитаты взяты из сборника Г. Федотова "Новый град"

стр. 18, 19, 20, 21, 22.

3. "Наши Задачи"; бюллетень РОВС-а.

4. И. Солоневич. "Народная Монархия".

5. И. Солоневич. "Народная Монархия".

6. Данилевский автор знаменитой книги "Россия и Европа", в которой

выдвинув теорию о самобытных культурно-исторических типах цивилизаций он

доказал, что Россия представляет собою самобытный культурный мир.

7. В. Шубарт. Европа и душа Востока, стр. 55.

8. Вся история русской интеллигенции пронизана нескрываемой нена-

вистью к историческому прошлому до Петра I.

9. А. А. Шахматов. Общерусские летописные своды XIV и XV веков. Жур-

нал Мин. Нар. Просв. 1900 г., Т. IX, стр. 91

10. И. Солоневич. Белая Империя.

11. П. Ковалевский. Исторический путь России, стр. 25.

12. В то время как вся история русской интеллигенции пронизана инте-

ресом к чужой, европейской истории.

13. Верную оценку личности Пушкина делает Вальтер Шубарт в своем исс-

ледовании "Европа и душа Запада". Он пишет: "...со словом Россия следует

связывать не только мысль о Достоевском. Ведь и Пушкин - русский, более

гармонически настроенный, чем Гете, а в своем внутреннем спокойствии и

светлой преображенной эстетике более близкий грекам, нежели творец Фаус-

та. Русские тоже имели свою готическую эпоху, ибо они воплощали гармони-

ческий прототип еще в более чистой форме нежели запад" (В. Шубарт. "Ев-

ропа и душа Востока", 53 стр.).

14. И. Солоневич. Белая Империя.

15. Владимирский Сборник.

16. В. А. Рязановский. Обзор русской культуры. стр. 479.

17. "За Правду" •196.

18. В. Шубарт. Европа и душа Востока. Стр. 51-52.

19. Проф. Рязановский. Обзор русской культуры. стр. 308.

20. Проф. Рязановский. Обзор русской культуры. стр. 386.

21. Проф. Рязановский. Обзор русской культуры. стр. 483.

22. Проф. Рязановский. Обзор русской культуры. стр. 490.

23. Проф. Рязановский. Обзор русской культуры. стр. 490.

24. Проф. Рязановский. Обзор русской культуры. стр. 484.

25. Проф. Рязановский. Обзор русской культуры. стр. 337.

26. "Русская Мысль", • 501, 1952 год.

27. "Русская Мысль", • 501, 1952 год.

28. "Русская Мысль", • 501, 1952 год.

29. С. Платонов. Стр. 22.

30. Мельников-Печерский. "В лесах", стр. 301.

31. Мельников-Печерский. "В лесах", часть II, глава I.

32. см. Известия Академии Наук, отделение литературы и языка, том IV,

выпуск 2, стр. 62, 1945 г.

33. И. Солоневич. "Народная Монархия".

34. Н. Лосский. Достоевский и его христианское миропонимание, стр. 369.

35. Проф. И. А. Ильин. Историческое бремя России.

36. И. Солоневич. Народная Монархия.

37. И. Солоневич. Народная Монархия.

38. История русского искусства. Том 11, стр. 354.

39. История русского искусства. Том 11, стр. 11. Примечание: Там, где

это особо не оговаривается, цитаты из "Истории русского искусства" за-

имствованы из второго издания.

40. Л. Алданов. Ульмская ночь. 232 стр.

41. Л. Алданов. Ульмская ночь. стр. 257 - 258.

42. Л. Алданов. Ульмская ночь. 261 стр.

43. Кириевский. О характере просвещения Европы и о его отношении к

просвещению

России. Стр. 217-218.

44. Н. Лосский, стр. 366.

45. Н. Лосский, стр. 366.

46. М. Алданов. Ульмская ночь. Стр. 241.

47. М. Алданов. Ульмская ночь. Стр. 243.

48. М. Алданов. Ульмская ночь. Стр. 235.

49. М. Алданов. Ульмская ночь. Стр. 253 - 254.

50. М. Алданов. Ульмская ночь. Стр. 253 - 254.

51. И. Солоневич. Народная Монархия.

52. Эта цитата и цитаты заимствованы из "Народной Монархии".

53. И. Солоневич. Народная Монархия.

54. Заимствовано из переданной мне Н. И. Осиновым рукописи, в которой

он разбирает вопрос, какую роль сыграла бедность в истории русского на-

рода.

Борис Башилов

ТИШАЙШИЙ ЦАРЬ И ЕГО ВРЕМЯ

I

В 1953 году исполнилось 250-летие с того дня когда основав

Санкт-Петербург, Петр прорубил окно в Европу. То самое знаменитое окошко,

сквозь которое, благодаря действиям русской интеллигенции, провалилось все

русское государство.

В этом же году, в том же октябре, четыреста лет назад, за 150 лет до

основания Санкт-Петербурга другим русским Царем Иоанном Грозным было

прорублено другое окно, окно на восток, в древнюю Азию.

2 октября 1552 года, руководимые Иоанном Грозным войска, взяли

приступом столицу Казанского царства, Казань. После взятия Казани, Волга

стала вся русской рекой, распахнулось окно в бесконечные просторы Азии.

Это окно, открытое в просторы Азии принесло Русскому народу

неизмеримо больше пользы, чем все окна, открытые на запад.

Но одновременно Московские цари, задолго до Петра, упорно старались

прорубить в стенах своего царства и другое окошко на запад.

"...Стремление к самобытности и довольство косностью, - пишет С.

Платонов, - развивалось на Руси как-то параллельно с некоторым стремлением

к подражанию чужому. Влияние западно-европейской образованности возникло на

Руси из практических потребностей страны, которых не могли удовлетворить

своими средствами.

Нужда заставляла правительство звать иноземцев. Но, призывая их и

даже лаская, правительство, в то же время, ревниво оберегало от них чистоту

национальных верований и жизни. Однако, знакомство с иностранцами все же

было источником "новшеств". Превосходство их культуры неотразимо влияло на

наших предков, и образовательное движение проявилось на Руси еще в XVI

веке, хотя и на отдельных личностях (Вассиан Патрикеев и др.). Сам Грозный

не мог не чувствовать нужды в образовании; за образование крепко стоит и

политический его противник князь Курбский. Борис Годунов представляется нам

уже прямым другом европейской культуры".

Борис Годунов еще решительнее, чем Иоанн Грозный стал стремиться,

чтобы в Россию стала проникать западная культура. Борис Годунов ясно повел

курс на сближение России с западным миром, от которого она сторонилась от

времен Александра Невского.

"Близость к образованному Ивану развила и в Борисе вкус к

образованности, а его ясный ум определенно подсказал ему стремление к

цивилизованному западу. Борис призывал на Русь и ласкал иностранцев,

посылал русскую молодежь заграницу учиться (любопытно, что ни один из них

не вернулся назад в Россию) и своему горячо любимому сыну дал прекрасное,

по тому времени, образование" (1).

Свою дочь Ксению Борис Годунов хотел выдать за датского принца.

Борис Годунов посылал заграницу русских юношей обучаться разным ремеслам.

Борис Годунов приглашал в Россию иностранных ученых, техников, врачей и

военных. Уже при Борисе Годунове были созданы войска на западно-европейский

манер.

При Борисе Годунове в Россию приезжали из Англии и других стран,

горных дел мастера, суконщики, доктора, аптекари, архитекторы. Был создан

аптекарский приказ, создавший при Борисе Годунове особые "Аптекарские

сады", в которых разводились лекарственные травы.

Наступившая после смерти Бориса Годунова великая смута помешала

постепенному, благотворному усвоению Россией западной культуры.

Не надо забывать, что в результате смуты погибло почти около

половины населения. Когда умер Иоанн Грозный, в России было 15 миллионов, а

при вступлении на престол Михаила Романова, было всего 8 миллионов.

При Иоанне Грозном Москва, насчитывавшая 40.000 домов, была больше

Лондона, а при Михаиле Романове в ней насчитывалось всего 10 тысяч домов.

Бурные и трагические события в эпоху великой смуты вдохновили не только

русских, но и иностранных писателей на ряд произведений.

Великий испанский драматург Лопе-де-Вега написал пьесу о Дмитрии

Самозванце "Великий Князь Московский". Фридрих Шиллер перед смертью работал

над трагедией о Дмитрии Самозванце.

II

Яркой и своеобразной духовной личностью был отец Петра I - царь

Московской Руси Алексей Михайлович.

Для того, чтобы избежать упреков в намеренном искажении исторической

перспективы я буду опираться на произведения последнего крупного историка

западнического направления С. Ф. Платонова, горячего поклонника Петра I.

Царь Алексей Михайлович, по определению С. Платонова был "очень

определенным человеком, с оригинальною умственной и нравственной

физиономией.

Современники искренно любили царя Алексея Михайловича. Самая

наружность царя сразу говорила в его пользу и влекла к нему. В его живых

голубых глазах светилась редкая доброта: взгляд этих глаз, по отзыву

современников, никого не пугал, но ободрял и обнадеживал. Лицо Государя,

полное и румяное, с русой бородой, было благодушно приветливо и в то же

время серьезно и важно, а полная (потом даже чересчур полная) фигура его

сохраняла величавую и чинную осанку. Однако, царственный вид Алексея

Михайловича ни в ком не будил страха: понимали, что не личная гордость царя

создала эту осанку, а сознание важности и святости сана, который Бог на

него возложил".

Привлекательная внешность отражала в себе, по общему мнению,

прекрасную душу. Достоинства царя Алексея с немалым восторгом описывали

лица, вовсе от него независимые, - именно далекие от царя и Москвы

иностранцы. Один из них, например, сказал, что Алексей Михайлович "такой

государь, какого бы желали иметь все христианские народы, но немногие

имеют" (Рейтенфельс). Другой ставил царя "на ряду с добрейшими и мудрейшими

государями" (Коллинс). Третий отзывался, что "Царь одарен необыкновенными

талантами, имеет прекрасные качества и украшен редкими добродетелями: и он

покорил себе сердца всех своих подданных которые столько же любят его,

сколько и благоговеют перед ним" (Лизек). Четвертый отметил, что при

неограниченной власти своей "...Царь Алексей не посягнул ни на чье

имущество, ни на чью жизнь, ни на чью честь..." (Мейерберг).

"Эти отзывы, - пишет С. Платонов, - получат еще большую цену в наших

глазах, если мы вспомним, что их авторы вовсе не были друзьями и

поклонниками Москвы и москвичей". (2)

Положительный отзыв о царе Алексее дает и один из первых русских

западников-ренегатов, отказавшийся даже от своего русского имени Котошихин.

Даже он, хуливший все русское в своих записках называет царя Алексея

"Гораздо Тихим".

"...В домашней жизни цари, - пишет известный исследователь русской

старины, И. Забелин в своей книге "Домашний быт русских царей в XVI и XVII

вв." - представляли образец умеренности и простоты. По свидетельству

иностранцев к столу царя Алексея Михайловича подавались всегда самые

простые блюда, ржаной хлеб, немного вина, овсяная брага или легкое пиво, а

иногда одна только коричная вода. Но и этот стол никакого сравнения не имел

с теми, который Государь держал во время постов".

"Великим постом, - пишет иностранец Коллинс, - Царь Алексей обедал

только три раза в неделю, а именно: в четверток, субботу и воскресенье, в

остальные же дни кушал по куску черного хлеба с солью, по соленому грибу

или огурцу и пил по стакану полпива. Рыбу он кушал только два раза в

Великий пост. Кроме постов, он ничего мясного не ел по понедельникам,

средам и пятницам: одним словом, ни один монах не превзойдет его в

строгости постничества. Можно считать, что он постился восемь месяцев в

год, включая шесть недель Рождественского поста и две недели других

постов".

Натура, или как выражается С. Платонов "Природа Царя Алексея

Михайловича" была впечатлительная чуткая, живая и мягкая, общительная и

веселая. "Эти богатые свойства были в духе того времени обработаны

воспитанием. Алексея Михайловича приучили к книге и разбудили в нем

умственные запросы. Склонность к чтению и размышлению развила светлые

стороны натуры Алексея Михайловича и создала из него чрезвычайно

привлекательную личность. Он был один из самых образованных людей

московского общества того времени: следы его разносторонней начитанности,

библейской, церковной и светской разбросаны во всех его произведениях.

Видно, что он вполне овладел тогдашней литературой и усвоил себе до

тонкости книжный язык. В серьезных письмах и сочинениях он любит пускать в

ход цветистые книжные обороты, но вместе с тем, он не похож на тогдашних

книжников-риторов, для красоты формы жертвовавших ясностью и даже смыслом.

У царя Алексея продуман каждый его цветистый афоризм, из каждой книжной

фразы смотрит живая и ясная мысль. У него нет пустословия: все, что он

прочел, он продумал; он, видимо, привык размышлять свободно и легко

высказывать то, что надумал, и говорил, при том только то, что думал.

Поэтому его речь всегда искренна и полна содержания. Высказывался он

чрезвычайно охотно, и потому его умственный облик вполне ясен".

Тишайший царь много читал и много размышлял о прочитанном.

"И это размышление, - указывает С. Платонов, - состояло не в том

только, что в уме Алексея Михайловича послушно и живо припоминались им

читанные тексты и чужие мысли, подходящие внешним образом к данному времени

и случаю. Умственная работа приводила его к образованию собственных

взглядов на мир и людей, а равно и общих нравственных понятий, которые

составляли его собственное философско-нравственное достояние. Конечно, это

не была система мировоззрения в современном смысле; тем не менее в сознании

Алексея Михайловича был такой отчетливый моральный строй и порядок, что

всякий частный случай ему легко было подвести под его общие понятия и дать

ему категорическую оценку. Нет возможности восстановить, в общем содержании

и системе, этот душевный строй, прежде всего потому, что и сам его

обладатель никогда не заботился об этом. Однако, для примера укажем хотя бы

на то, что, исходя из религиозно-нравственных оснований, Алексей Михайлович

имел ясное и твердое понятие о происхождении и значении царской власти в

Московском государстве, как власти богоустановленной и назначенной для

того, чтобы "рассуждать людей вправду" и "беспомощным помогать". Вот слова

царя Алексея князю Г. Г. Ромодановскому: "Бог благословил и предал нам,

государю, править и рассуждать люди своя на востоке и на западе и на юге и

на севере вправду". Для царя Алексея это была не случайная красивая фраза,

а постоянная твердая формула его власти, которую он сознательно повторял

всегда, когда его мысль обращалась на объяснение смысла и цели его

державных полномочий.

В письме к князю Н. И. Одоевскому, например, царь однажды помянул о

том, "как жить мне, государю, и вам, боярам", и на эту тему писал: "а мя,

великий государь, ежедневно просим у Создателя, ...чтобы Господь Бог...

даровал нам, великому Государю, и вам, боярам, с нами единодушно люди Его,

Световы, разсудити вправду, всем равно".

Взятый здесь пример имеет цену в особенности потому, что для

историка в данном случае ясен источник тех фраз царя Алексея, в которых

столь категорически нашла себе определение, впервые в Московском

государстве, идея державной власти. Свои мысли о существе царского служения

Алексей Михайлович черпал, по-видимому, из чина царского венчания или же

непосредственно из главы 9-й Книги Премудрости Соломона.

Не менее знаменательным кажется и отношение царя к вопросу о внешнем

принуждении в делах веры. С заметною твердостью и смелостью мысли, хотя и в

очень сдержанных фразах, царь пишет по этому вопросу митрополиту Никону,

которого авторитет он ставил в те года необыкновенно высоко. Он просит

Никона не томить в походе монашеским послушанием сопровождавших его

светских людей: "не заставляй у правила стоять: добро, государь владыко

святый, учить премудра - премудрее будет, а безумному - мозолие ему есть!"

Он ставит Никону на вид слова одного из его спутников, что Никон "никого де

силою не заставит Богу веровать". При всем почтении к митрополиту, "не в

пример святу мужу", Алексей Михайлович видимо разделяет мысли несогласных с

Никоном и терпевших от него подневольных постников и молитвенников. Нельзя

силою заставить Богу веровать - это по всей видимости убеждение самого

Алексея Михайловича".

Отец Петра I, как это отмечают все его современники, русские и

иностранцы, был очень религиозен. Его религиозности С. Платонов дает очень

высокую оценку.

"Чтение, - пишет он, - образовало в Алексее Михайловиче очень

глубокую и сознательную религиозность. Религиозным чувством он был

проникнут весь. Он много молился, строго держал посты и прекрасно знал все

церковные уставы. Его главным духовным интересом было спасение души. С этой

точки зрения он судил и других. Всякому виновному царь, при выговоре,

непременно указывал, что он своим поступком губит свою душу и служит

сатане. По представлению, общему в то время, средство к спасению души царь

видел в строгом последовании обрядности и поэтому очень строго соблюдал все

обряды. Любопытно прочесть записки дьякона Павла Алеппского, который был в

России в 1655 году с патриархом Макарием Антиохийским и описал нам Алексея

Михайловича в церкви среди клира. Из этих записок всего лучше видно, какое

значение придавал царь обрядам и как заботливо следил за точным их

исполнением. Но обряд и аскетическое воздержание, к которому стремились

наши предки, не исчерпали религиозного сознания Алексея Михайловича.

Религия для него была не только обрядом, но и высокой нравственной

дисциплиной".

III

Будучи глубоко верующим, очень религиозным человеком, Тишайший Царь

вместе с тем не был ханжой

"Живая, впечатлительная, чуткая и добрая натура Алексея Михайловича,

- пишет С. Платонов, - делала его очень способным к добродушному веселью и

смеху".

В другом месте своих очерков С. Платонов отмечает, что "при

постоянном религиозном настроении и напряженной моральной вдумчивости,

Алексей Михайлович обладал одною симпатичною чертою, которая, казалось бы,

мало могла уживаться с его аскетизмом и наклонностью к отвлеченному

наставительному резонерству. Царь Алексей был замечательный эстетик - в том

смысле, что любил и понимал красоту. Его эстетическое чувство сказывалось

ярче всего в страсти к соколиной охоте, а позже - к сельскому хозяйству.

Кроме прямых ощущений охотника и обычных удовольствий охоты с ее азартом и

шумным движением, соколиная потеха удовлетворяла в царе Алексее и чувство

красоты."

В "Уряднике сокольничья пути" он очень тонко рассуждает о красоте

разных охотничьих птиц, о прелести: птичьего лета и удара, о внешнем

изяществе своей охоты. Для него "его государевы красные и славные птичьи

охоты" урядство или порядок "уставляет и объявляет красоту и удивление";

высокого сокола лет - "красносмотрителен и радостен"; копцова (то есть

копчика) добыча и лет - "добровиден". Он следит за красотою сокольничего

наряда и оговаривает, чтобы нашивка на кафтанах была "золотная" или

серебряная: "к какому цвету какая пристанет"; требует, чтобы сокольник

держал птицу "подъявительно к видению человеческому и ко красоте

кречатьей", то есть так, чтобы ее рассмотреть было удобно и красиво.

Элемент красоты и изящества вообще играет не последнюю роль в "урядстве"

всего охотничьего чина царя Алексея.

То же чувство красоты заставляло царя Алексея увлекаться внешним

благочестием церковного служения и строго следить за ним, иногда даже

нарушая его внутреннюю чинность для внешней красоты. В записках Павла

Алеппского можно видеть много примеров тому, как царь распоряжался в

церкви, наводя порядок и красоту в такие минуты, когда, по нашим понятиям,

ему надлежало бы хранить молчание и благоговение. Не только церковные

церемонии, но и парады придворные и военные необыкновенно занимали царя

Алексея Михайловича с точки зрения "чина" и "урядства"; то есть внешнего

порядка, красоты и великолепия. Он, например, с чрезвычайным усердием

устраивал смотры своим войскам перед первым Литовским походом, обставляя их

торжественным и красивым церемониалом. Большой эстетический вкус царя

сказывался в выборе любимых мест: кто знает положение Савина-Сторожевского

монастыря в Звенигороде, излюбленного царем Алексеем Михайловичем, тот

согласится, что это - одно из красивейших мест всей Московской губернии;

кто был в селе Коломенском, тот помнит, конечно, прекрасные виды с высокого

берега Москвы-реки в Коломенском. Мирная красота этих мест - обычный тип

великорусского пейзажа - так соответствует характеру "гораздо тихого" царя.

Соединение глубокой религиозности и аскетизма с охотничьими

наслаждениями и светлым взглядом на жизнь не было противоречием в натуре и

философии Алексея Михайловича. В нем религия и молитва не исключали

удовольствий и потех. Он сознательно позволял себе свои охотничьи и

комедийные развлечения, не считал их преступными, не каялся после них. У

него и на удовольствия был свой особый взгляд. "И зело потеха сия полевая

утешает сердца печальные", - пишет он в наставлении сокольникам: - будити

охочи, забавляйтеся, утешайтеся сею доброю потехою..., да не одолеют вас

кручины и печали всякия".

Таким образом в сознании Алексея Михайловича охотничья - потеха есть

противодействие печали, и подобный взгляд на удовольствие не случайно

соскользнул с его пера: по мнению царя, жизнь не есть печаль, и от печали

нужно лечиться, нужно гнать ее - так и Бог велел. Он просит Одоевского не

плакать о смерти сына: "Нельзя, что не поскорбеть и не прослезиться, и

прослезиться надобно - да в меру, чтоб Бога наипаче не прогневать". Но если

жизнь - не тяжелое, мрачное испытание, то она для царя Алексея и не

сплошное наслаждение. Цель жизни - спасение души, и достигается эта цель

хорошею благочестивою жизнью; а хорошая жизнь, по мнению царя, должна

проходить в строгом порядке: в ней все должно иметь свое место и время;

царь, говоря о потехе, напоминает своим сокольникам: правды же и суда

милостивыя любве и ратнаго строя николиже позабывайте: делу время и потехе

час".

Таким образом страстно любимая царем Алексеем забава для него,

все-таки, только забава и не должна мешать делу. Он убежден, что во все,

что бы ни делал человек, нужно вносить порядок, "чин". "Хотя и мала вещь, а

будет по чину честна, мерна, стройна, благочинна, - никтоже зазрит, никтоже

похулит, всякий похвалит, всякий прославит и удивится, что и малой вещи

честь и чин и образец положен по мере". Чин и благоустройство для Алексея

Михайловича - залог успеха во всем: "без чина же всякая вещь не утвердится

и не крепится; безстройство же теряет дело и возставляет безделье , -

говорит он.

Поэтому царь Алексей Михайлович очень заботился о порядке во всяком

большом и малом деле. Он только тогда бывал счастлив, когда на душе у него

было светло и ясно, и кругом все было светло и спокойно, все на месте, все

почину. Об этом-то внутреннем равновесии и внешнем порядке более всего

заботился царь Алексей, мешая дело с потехой и соединяя подвиги строгого

аскетизма с чистыми и мирными наслаждениями. Такая непрерывно владевшая

царем Алексеем забота позволяет сравнить его (хотя аналогия здесь может

быть лишь очень отдаленная) с первыми эпикурейцами, искавшими своей

"атараксии", безмятежного душевного равновесия, в разумном и сдержанном

наслаждении".

Потехи Тишайшего царя, которыми он тешится в минуты отдыха от

государственных занятий ничем не напоминают грубых дикарских забав

"просветившегося" в Европе его сына Петра. В одном из оставшихся после него

писем, Алексей Михайлович пишет Матюшкину:

"...тем утешаюся, что стольников безпрестани купаю ежеутр в пруде...

за то: кто не поспеет к моему смотру, так того и купаю!"

"Очевидно, - замечает С. Платонов, - эта утеха не была жестокою, так

как стольники на нее видимо напрашивались сами. Государь после купанья в

отличье звал их к своему столу: "у меня купальщики те ядят вдоволь" -

продолжает царь Алексей, - "а ныне говорят: мы де нароком не поспеем, так

де и нас выкупают да и за стол посадят. Многие нароком не поспевают". Так

тешился "гораздо тихий" царь, как бы преобразуя этим невинным купаньем

стольников жестокие издевательства его сына Петра над вольными и невольными

собутыльниками. Само собою приходит на ум и сравнение известной книги

глаголемой "Урядник сокольничья пути" царя Алексея с не менее известными

церемониалами "всешутейшего собора" Петра Великого. Насколько "потеха" отца

благороднее "шутовства" сына и насколько острый цинизм последнего ниже

целомудренной шутки Алексея Михайловича! Свой шутливый охотничий обряд,

"чин" производства рядового сокольника в начальные, царь Алексей обставил

нехитрыми символическими действиями и тарабарскими формулами, которые по

наивности и простоте не много стоят, но в основе которых лежит молодой и

здоровый охотничий энтузиазм и трогательная любовь к красоте птичьей

природы. Тогда как у царя Петра служение Бахусу и Ивашке Хмельницкому

приобретало характер культа, в "Уряднике" царя Алексея "пьянство"

сокольника было показано в числе вин, за которые "безо всякие пощады быть

сослану на Лену". Разработав свой "потешный" чин производства в сокольники

и отдав в нем дань своему веселью, царь Алексей своеручно написал на нем

характерную оговорку: "правды же и суда и милостивые любве ратного строя

николиже позабывайте: делу время и потехе час!"

Уменье соединять дело и потеху заметно у царя Алексея и в том

отношении, что он охотно вводил шутку в деловую сферу. В его переписке не

раз встречаем юмор там, где его не ждем. Так, сообщая в 1655 г. своему

любимцу "верному и избранному" стрелецкому голове А. С. Матвееву разного

рода деловые вести, Алексей Михайлович между прочим пишет: "посланник

приходил от шведского Карла короля, думный человек, а имя ему Уддеудла.

Таков смышлен: и купить его, то дорого дать что полтина, хотя думный

человек; мы, великий государь, в десять лет впервые видим такого глупца

посланника!" Насмешливо отозвавшись вообще о ходах шведской дипломатии,

царь продолжает: "Тако нам, великому государю, то честь, что (король)

прислал обвестить посланника, а и думного человека.. Хотя и глуп, да что же

делать? така нам честь!" В 1666 году в очень серьезном письме сестрам из

Кокенгаузена царь сообщал им подробности счастливого взятия этого крепкого

города и не удержался от шутливо-образного выражения: "а крепок безмерно:

ров глубокой - меньшей брат нашему Кремлевскому рву; а крепостью - сын

Смоленскому граду; ей, чрез меру крепок!" Частная, не деловая переписка

Алексея Михайловича изобилует такого рода шутками и замечаниями. В них нет

особого остроумия и меткости, но много веселого благодушия и наклонности

посмеяться.

VI

Алексей Михайлович, хотя и получил от своих современников прозвище

Тишайшего, был однако, весьма вспыльчив. Вспылив на кого-нибудь он давал

волю языку, награждая провинившегося нелестными эпитетами.

Но гнев у Алексея Михайловича очень быстро проходил и он снова

становился весел, приветлив и ласков с членами семьи, придворным людом и

боярами.

"Алексей Михайлович, - пишет С. Платонов, - и в своем гневе не

постоянен и отходчив, легко и искренно переходя от брани к ласке. Даже

тогда, когда раздражение государя достигало высшего, предела, оно скоро

сменялось раскаянием и желанием мира и покоя. В одном заседании боярской

думы, вспыхнув от бестактной выходки своего тестя боярина И. Д.

Милославского, царь изругал его, побил и пинками вытолкал из комнаты. Гнев

царя принял такой крутой оборот, конечно потому, что Милославского по его

свойствам и вообще нельзя было уважать. Однако добрые отношения между

тестем и зятем от того не испортились: оба они легко забыли происшедшее.

Серьезнее был случай со старым придворным человеком родственником царя по

матери Родионом Матвеевичем Стрешневым, о котором Алексей Михайлович был

высокого мнения. Старик отказался, по старости, от того, чтобы вместе с

царем "отворить" себе кровь. Алексей Михайлович вспылил, потому что отказ

представился высокоумием и гордостью, - и ударил Стрешнева. А потом он не

знал, как задобрить и утешить почитаемого им человека, просил мира и слал

ему богатые подарки.

Но не только тем, что царь легко прощал и мирился доказывается его

душевная доброта. Общий голос современников называет его очень добрым

человеком. Царь любил благотворить. В его дворце в особых палатах на полном

царском иждивении жили так называемые "верховые (то есть дворцовые)

богомольцы , "верховые нищие" и "юродивые". "Богомольцы были древние

старики, почитаемые за старость и житейский опыт, за благочестие и

мудрость. Царь в зимние вечера слушал из рассказы про старое время о том,

что было "за тридцать и за сорок лет и больши". Он покоил их старость

также, как чтил безумие, Христа ради юродивых, делавшее их неумытными и

бесстрашными обличителями и пророками в глазах всего общества того времени.

Один из таких юродивых, именно Василий Босой или "Уродивый", играл большую

роль при царе Алексее, как его советник и наставник. О "брате нашем

Василии" не раз встречаются почтительные упоминания в царской переписке.

Опекая подобный люд при жизни, царь устраивал "богомольцам" и "нищим"

торжественные похороны после их кончины и в их память учреждал "кормы" и

раздавал милостыню по церквам .и тюрьмам. Такая же милостыня шла от царя и

по большим праздникам; иногда он сам обходил тюрьмы, раздавая подаяние

"несчастным". В особенности пред "великим" или "светлым" днем Св. Пасхи, на

"страшной" неделе, посещал царь тюрьмы и богадельни, оделял милостыней и

нередко освобождал тюремных "сидельцев", выкупал неоплатных должников,

помогал неимущим и больным. В обычные дни той эпохи рутинные формы "подачи"

и "корма" нищим Алексей Михайлович сумел внести сознательную стихию любви к

добру и людям".

Отец Петра I, по словам С. Платонова "ревниво оберегал чистоту

религии и, без сомнения, был одним из православнейших москвичей; только его

ум и начитанность позволяли ему гораздо шире понимать православие, чем

понимало большинство его современников. Его религиозное сознание шло

несомненно дальше обряда: он был философ-моралист; и его философское

мировоззрение было строго-религиозным. Ко всему окружающему он относился с

высоты религиозной морали, и эта мораль, исходя из светлой, мягкой и доброй

души царя, была не сухим кодексом отвлеченных нравственных правил, суровых

и безжизненных, а звучала мягким, прочувствованным, любящим словом,

сказывалась полным ясного житейского смысла теплым отношением к людям.

Склонность к размышлению, вместе с добродушием и мягкостью природы,

выработали в Алексее Михайловиче замечательную для того времени тонкость

чувства, поэтому и его мораль высказывалась иногда поразительно хорошо,

тепло и симпатично, особенно тогда, когда ему приходилось кого-нибудь

утешать".

"...Не одна нищета и физические страдания трогали царя Алексея

Михайловича. Всякое горе, всякая беда находили в его душе отклик и

сочувствие. Он был способен и склонен к самым теплым и деликатным дружеским

утешениям, лучше всего рисующим его глубокую душевную доброту. В этом

отношении замечательны его знаменитые письма к двум огорченным отцами князю

Никите Ивановичу Одоевскому и Афанасию Лаврентьевичу Ордин-Нащокину об их

сыновьях. У кн. Одоевского умер внезапно его "первенец" взрослый сын князь

Михаил в то время, когда его отец был в Казани. Царь Алексей сам особым

письмом известил отца о горькой потере. Он начал письмо похвалами

почившему, причем выразил эти похвалы косвенно - в виде рассказа о том, как

чинно и хорошо обходились князь Михаил и его младший брат князь Федор с

ним, государем, когда государь был у них в селе Вешнякове. Затем царь

описал легкую и благочестивую кончину князя Михаила: после причастия он

"как есть уснул; отнюдь рыдания не было, ни терзания".

Светлые тоны описания здесь взяты были, разумеется, нарочно, чтобы

смягчить первую печаль отца. А потом следовали слова утешения, пространные,

порою прямо нежные слова. В основе их положена та мысль,. что светлая

кончина человека без страданий, "в добродетель и в покаянии добре", есть

милость Господня, которой следует радоваться даже и в минуты естественного

горя. "Радуйся и веселися, что Бог совсем свершил, изволил взять с милостию

своею; и ты принимай с радостию сию печаль, а не в кручину себе и не в

оскорбление". "Нельзя, что не поскорбеть и не прослезиться, - прослезиться

надобно, да в меру, чтоб Бога наипаче не прогневать!" Не довольствуясь

словесным утешением Алексей Михайлович пришел на помощь Одоевским и самым

делом: принял на себя и похороны: "на все погребальные я послал (пишет он),

сколько Бог изволил, потому что впрямь узнал и проведал про вас, что опричь

Бога на небеси, а на земли опричь меня, никого у вас нет". В конце

утешительного послания царь своеручно приписал последние ласковые слова:

"Князь Никита Иванович! не оскорбляйся, токмо уповай на Бога и на нас будь

надежен"!

Комментируя это письмо царя, С. Платонов заключает: "В этом письме

ясно виден человек чрезвычайно деликатный, умеющий любить и понимать

нравственный мир других, умеющий и говорить, и думать и чувствовать очень

тонко".

"...То же чувство деликатности, основанной на нравственной

вдумчивости, сказывается в любопытнейшем выговоре царя воеводе князю Юрию

Алексеевичу Долгорукому. Долгорукий в 1658 году удачно действовал против

Литвы и взял в плен гетмана Гонсевского. Но его успех был следствием его

личной инициативы: он действовал по соображению с обстановкой, без спроса и

ведома царского. Мало того, он почему-то не известил царя вовремя о своих

действиях и, главным образом, об отступлении от Вильны, которое в Москве не

одобрили. Выходило так, что за одно надлежало Долгорукого хвалить, а за

другое порицать. Царь Алексей находил нужным официально выказать

недовольство поведением Долгорукого, а неофициально послал ему письмо с

мягким и милостивым выговором. "Позволяем тебя без вести (то есть без

реляции Долгорукого) и жаловать обещаемся", писал государь, но тут

добавлял, что эта похвала частная и негласная; "и хотим с милостивым словом

послать и с иною нашею государевою милостию, да нельзя послать: отписки от

тебя нет, неведомо против чего писать тебе!" Объяснив что Долгорукий сам

себе устроил "безчестье", царь обращается к интимным упрекам: "Ты за мою,

просто молвить, милостивую любовь ни одной строки не писывал ни о чем!

Писал к друзьям своим, а те - ей, ей! - про тебя же переговаривают да

смеются, как ты торопишься, как и иное делаешь"..."Чаю, что князь Никита

Иванович (Одоевский) тебя подбил; и его было слушать напрасно: ведаешь сам,

какой он промышленник! послушаешь, как про него поют на Москве". Но

одновременно с горькими укоризнами царь говорит Долгорукому и ласковые

слова: "Тебе бы о сей грамоте не печалиться любя тебя пишу, а не кручинясь;

а сверх того сын твой скажет, какая немилость моя к тебе и к нему!" ...

"Жаль конечно тебя: впрямь Бог хотел тобою всякое дело в совершение не во

многие дни привести... да сам ты от себя потерял!" В заключение царь жалует

Долгорукого тем, что велит оставить свой выговор втайне: "а прочтя сию нашу

грамоту и запечатав, прислать ее к нам с тем же, кто к тебе с нею приедет".

Очень продумано, деликатно и тактично это желание царя Алексея добрым

интимным внушением смягчить и объяснить официальное взыскание с человека,

хотя и заслуженного, но формально провинившегося. Во всех посланиях царя

Алексея Михайловича, подобных приведенному, где царю приходилось обсуждать,

а иногда и осуждать проступки разных лиц, бросается в глаза одна любопытная

черта. Царь не только обнаруживает в себе большую нравственную чуткость, но

он умеет и любит анализировать: он всегда очень пространно доказывает вину,

объясняет против кого и против чего именно погрешил виновный и насколько

сильно и тяжко его прегрешение".

V

Еще более ярко выступает благородство Тишайшего Царя в его отношении

к боярину А. Н. Ордин-Нащокину, у которого сбежал заграницу сын с казенными

деньгами и государственными бумагами.

Как поступил в подобном случае с своим сыном сын Тишайшего Царя -

Петр I - мы хорошо знаем. Отец же Петра I , вскормленный религиозной

культурой Московской Руси, стал утешать Ордин-Нащокина.

"Горе А. Л. Ордин-Нащокина, - пишет С. Платонов, - по мнению Алексея

Михайловича, было горше, чем утрата кн. Н. И. Одоевского. По словам царя,

"тебе, думному дворянину, больше этой беды вперед уже не будет: больше этой

беды на свете не бывает!" На просьбу пораженного отца об отставке царь

послал ему "от нас, великого государя, милостивое слово". Это слово было не

только милостиво, но и трогательно. После многих похвальных эпитетов

"христолюбцу и миролюбцу, нищелюбцу и трудолюбцу" Афанасию Лаврентьевичу,

царь тепло говорит о своем сочувствии не только ему, Афанасию, но и его

супруге в "их великой скорби и туге". Об отставке своего "доброго ходатая и

желателя" он не хочет и слышать, потому что не считает отца виноватым в

измене сына". Царь сам доверял изменнику, как доверял ему отец: "Будет

тебе, верному рабу Христову и нашему, сына твоего дурость ставить в

ведомство и соглашение твое ему! и он, простец, и у нас, великого государя,

тайно был, и не по одно время, и о многих делах с ним к тебе приказывали

какова просто умышленного яда под языком его не видали!" Царь даже пытается

утешить отца надеждою на возвращение не изменившего, яко бы, а только

увлекшегося юноши. "А тому мы, великий государь, не подивляемся, что сын

твой сплутал: знатно то, что с малодушия то учинил. Он человек молодой,

хочет создания Владычна и творения руку Его видеть на сем свете; якоже

птица летает семо и овамо и, полетав довольно, паки ко гнезду своему

прилетает: так и сын ваш вспомянет гнездо свое телесное, наипаче же

душевное привязание от Святого Духа во святой купели, и к вам вскоре

возвратится!" Какая доброта и какой такт диктовали эти золотые слова

утешения в беде, больше которой на свете не бывает!

"И царь оказался прав, - пишет С. Платонов. - Афанасьев "сынишка

Войка" скоро вернулся из далеких стран во Псков, а оттуда в Москву, и

Алексей Михайлович имел утешение написать А. Л. Ордин-Нащокину, что за его

верную и радетельную службу он пожаловал сына его, вины отдал, велел свои

очи видеть и написать по московскому списку с отпуском на житье в отцовские

деревни".

Письмо Алексея Михайловича к будущему патриарху Никону с описанием

смерти Патриарха Иосифа, показывает, что у Тишайшего Царя в высокой степени

была развита способность давать правильную нравственную оценку своим

обязанностям и своему поведению с точки зрения нравственности:

"Вряд ли Иосиф, - замечает С. Платонов, - пользовался действительно

любовью царя и имел в его глазах большой нравственный авторитет. Но царь

считал своею обязанностью чтить святителя и относиться к нему с должным

вниманием. Потому он окружил больного патриарха заботами, посещал его,

присутствовал даже при его агонии, участвовал в чине его погребения и лично

самым старательным образом переписал "келейную казну" патриарха, "с полторы

недели еже день ходил" в патриаршие покои, как душеприказчик. Во всем этом

Алексей Михайлович и дает добровольный отчет Никону, предназначенному уже в

патриархи всея Руси. Надобно прочитать сплошь весь царский "статейный

список", чтобы в полной мере усвоить его своеобразную прелесть. Описание

последней болезни патриарха сделано чрезвычайно ярко с полною реальностью,

при чем царь сокрушается, что упустил случай по московскому обычаю

напомнить Иосифу о необходимости предсмертных распоряжений". "И ты меня,

грешного, прости (пишет он Никону), что яз ему не воспомянул о духовной и

кому душу свою прикажет". Царь пожалел пугать Иосифа, не думая, что он уже

так плох: "Мне молвить про духовную-то, и помнить: вот де меня избывает!"

Здесь личная деликатность заставила царя Алексея отступить от жестокого

обычая старины, когда и самим царям в болезни их дьяки поминали "о

духовной". Умершего патриарха вынесли в церковь, и царь пришел к его гробу

в пустую церковь в ту минуту, когда можно было глазом видеть процесс

разложения в трупе ("безмерно пухнет", "лицо розно пухнет"). Царь Алексей

испугался: "И мне прииде - пишет он -помышление такое от врага: побеги де

ты вон, тотчас де тебя, вскоча, удавит!... "И я, перекрестясь, да взял за

руку его, света, и стал целовать, а во уме держу то слово: от земли создан,

и в землю идет; чего боятися?... Тем себя и оживил, что за руку-ту его с

молитвой взял!" Во время погребения патриарха случился грех: "да такой

грех, владыка святый: погребли без звону!... а прежних патриархов со звоном

погребали". Лишь сам царь вспомнил, что надо звонить, так уж стали звонить

после срока. Похоронив патриарха, Алексей Михайлович принялся за разбор

личного имущества патриаршего с целью его благотворительного

распределения; кое-что из этого имущества царь распродал. Самому царю

нравились серебряные "суды" (посуда) патриарха, и он, разумеется мог бы их

приобрести для себя: было бы у него столько денег, "что и вчетверо цену-ту

дать", по его словам. Но государя удержало очень благородное соображение:

"Дай в том меня .владыко святый, прости (пишет царь Никону); немного и я не

покусился иным судам, да милостию Божиею воздержался и вашими молитвами

святыми. Ей-ей, владыко святый, ни маленькому ничему не точен!... Не хочу

для того: се от Бога грех, се от людей зазорно, а се какой я буду прикащик:

самому мне (суды) имать, а деньги мне платить себе же?!" Вот с какими

чертами душевной деликатности, нравственной щекотливости и совестливости

выступает перед нами самодержец XVII века, боящийся греха от Бога и зазора

от людей и подчиняющий христианскому чувству свой суеверный страх!"

VI

Традиционная точка зрения историков-западников такова: Московская

Русь к началу царствования Петра в политическом, культурном, военном и

экономическом отношении находилась на краю бездны. Если бы не Петр,

Московская Русь рухнула бы в эту бездну.

Величие Петра заключается в том, что хотя и пытками и батогами, но

он заставил жителей варварской Московии перенять от Европы начала

европейской культуры. Вместо варварского Московского царства Петр в

кратчайший срок создал по высоким образцам тогдашней Европы Российскую

Империю. В этой европеизированной России все, абсолютно все, было выше по

своей культуре, по своей морали, чем в допетровской Руси.

Вся эта схема есть стопроцентная историческая ложь, в одних случаях

бессознательная, в других случаях сознательная - но в обоих случаях

вопиющая ложь. Московская Русь на краю бездны не находилась. Трафаретное

изображение Московской Руси историками западного толка сводится к тому, что

- Петр I :

Над самой бездной

На высоте, уздой железной

Россию вздернул на дыбы.

Целая плеяда историков, зачарованная ярким поэтическим сравнением

Пушкина прошла мимо вопросов: а стояла ли Русь времен отца Петра I, Русь

Тишайшего царя Алексея "над самой бездной"? И нужно ли было эту Русь

вздергивать на дыбы, да еще уздой железной?

Поэтому очень полезно посмотреть как же изображают состояние Руси

при последнем Московском царе - Тишайшем Алексее сами историки

западнического толка. Возьмем опять обширный курс лекций по русской истории

С. Платонова, - горячего поклонника Петра I и всех его "реформ". Вот как

он расценивает состояние Московской Руси при отце Петра.

"...Царь Алексей Михайлович принимает в подданство Малороссию, ведет

необыкновенно трудную войну за нее и оканчивает блестящей победой.

Ослабевшая Польша и после царя Алексея продолжает уступать Москве: миром

1686 года отдает Москве навеки то, что временно уступила царю Алексею

Михайловичу. Отношения созданные этим миром 1686 года унаследовал Петр: при

нем ясно политическое преобладание России над Польшей".

"...На бедную, еще слабую средствами Русь при Алексее Михайловиче, -

пишет он, - обстоятельства наложили столько государственных задач,

поставили столько вопросов, требовавших немедленного ответа, что невольно

удивляешься исторической содержательности царствования царя Алексея

Михайловича.

Прежде всего внутреннее неудовлетворительное положение государства

ставило правительству много задач юридических и экономических; выражаясь в

челобитьях и волнениях (т. е. пользуясь как законными, так и незаконными

путями), - при чем волнения доходили до размеров Разинского бунта, - оно

вызвало усиленную законодательную деятельность, напряженность которой нас

положительно удивляет. Эта деятельность выразилась в Уложении, в

Новоторговом уставе, в издании Кормчей книги и, наконец, в массе частных

законоположений".

Знаменитое Уложение, или Свод всех законов по оценке С. Платонова

был "не только сводом законов, но и реформой, давшей чрезвычайно

добросовестный ответ на нужды и запросы того времени. Оно одно составило бы

славу царствования Алексея Михайловича, но законодательство того времени не

остановилось на нем".

Правительство Тишайшего царя под его непосредственным руководством

старалось идти в ногу с временем и решить целый ряд других проблем, которые

выдвигала русская жизнь.

"Рядом с крупными вопросами юридическими и экономическими, -

указывает С. Платонов, - поднялись вопросы религиозно-нравственные; вопрос

об исправлении книг и обрядов, перейдя на почву догмата, окончился, как

известно, расколом и вместе с тем сплелся с вопросом о культурных

заимствованиях. Рядом с этим встал вопрос об отношениях церкви к

государству, явно проглядывавший в деле Никона, в отношениях последнего к

царю.

Кроме внутренних вопросов назрел и внешний политический вопрос,

исторически очень важный - вопрос о Малороссии. С ее присоединением начался

процесс присоединения к Руси отпавших от нее областей, и присоединение

Малороссии был первый шаг со стороны Москвы в деле ее исторической миссии,

к тому же шаг удачный. До сих пор Литва и Польша играли в отношении Руси

наступательную роль; с этих пор она переходит к Москве.

Со всеми этими задачами Москва, еще слабая, еще не готовая к их

решению, однако, справлялась; государство на долю которого приходилось

столько труда, не падало, а росло и крепло, и в 1676 г. оно было совсем

иным, чем в 1645 г.: оно стало гораздо крепче как в отношении политического

строя, так и в отношении благосостояния.

Только признанием за Московским государством способности к

исторической жизни и развитию можно объяснить общие причины этого явления.

Это был здоровый организм, имевший свои исторические традиции и упорно

преследовавший сотнями лет свои цели".

VII

"XVII век был временем, когда Россия установила постоянное общение с

западной Европой, завязала с ней более тесные, чем ранее, торговые и

дипломатические связи, использовала ее технику и науку, воспринимала ее

культуру и просвещение. Но это было именно общение, а не влияние и ни о

какой подражательности не могло быть и речи. Учась и заимствуя, Россия

развивалась самостоятельно и брала только то, что было нужно ей, и только

тогда, когда это было необходимо для русского народа" - пишет историк

Мавродин в своей биографии Петра I ,

"Это было время накопления сил русского народа, которое дало

возможность в XVII веке осуществить подготовленные самим ходом

исторического развития России, грандиозные реформы Петра".

В основе это совершенно верная оценка положения существовавшего на

Руси перед восшествием Петра. Да, Русь была готовой к реформам, она

тянулась к ним, не будь Петра эти реформы сделал бы всякий другой царь, Но

Руси были нужны простые реформы, а не чужебесие Петра, не вытекавшая из

этого чужебесия революционная ломка всех сторон культуры Московской Руси

На всем протяжении своего исторического развития русская

государственность сохранила самоуправление крестьян (что давно уже отмечено

немцем Гакст-гаузеном и поляком В. А. Мацеевским) и последовательно

насаждала самоуправление сословное и всесословное (земское и городское).

Русская государственность никогда не знала неподвижной и косной

замкнутости сословий. В Московском государстве служилое сословие

пополнялось из самых разнообразных общественных слоев.

Тишайшему царю приходилось править Русью в очень тяжелую сложную

эпоху. Последствия великой смуты не были еще изжиты. Московское государство

только что начало оправляться от бедствий Смутного времени. Первые Романовы

не шли в борьбе за лучшее будущее напролом, как Петр I . В этом отношении

они действовали в традиционном духе великорусского племени, постепенно,

медленно, но настойчиво. Искали решений исходя из реальных возможностей.

"Своей привычкой колебаться и лавировать между случайностями жизни,

- замечает В. О. Ключевский, - великоросс часто производит впечатление

непрямоты, неискренности. Великоросс чисто думает надвое и это кажется

двоедушием, но всегда идет к прямой цели, хотя часто и недостаточно

обдуманной, но идет оглядываясь по сторонам, и потому походка его кажется

уклончивой и колеблющейся. Только вороны прямо летают, говорит русская

пословица. Природа и судьбы вели великоросса так, что приучили его выходить

на прямую дорогу окольными путями. Великоросс мыслит и действует, как

ходит. Кажется что можно придумать кривей великорусского проселка? Точно

змея проползла, а попробуйте пройти прямее: только проплутаете и выйдете на

ту же извилистую тропу".

Это удивительно точное сравнение. Те пути и тропки, по которым брели

великороссы в течение своей истории, почти всегда оказывались

единственными, по которым они могли идти. Это всегда надлежало бы помнить

историкам сурово осуждающим русский народ и русских царей, что они не шли

по тем путям, по которым двигались европейские народы.

И до Петра I Московские цари все время вели народ по пути

заимствования необходимых элементов европейской культуры.

Старый, вековой уклад жизни Московской Руси, в течение веков жившей

обособленно от Запада, начинает разрушаться. Новые веяния с каждым днем все

более и более проникают с Запада в Россию.

Но между западничеством Алексея Михайловича и Петра I существует

огромная разница. Хорошо объясняет эту разницу в своей книге "Исторический

путь России" П.Ковалевский.

"Во всем чувствуется разрушение старого уклада жизни, но все же, в

этом разница западничества Алексея Михайловича и Петра Великого, все

приспосабливается к русской жизни. Если Гурий Никитин и Сила Савин берут

иностранные образцы, они их переделывают на русский лад. Ярославские церкви

расписаны по гравюрам Пискатора, (3) но трактовка остается православной.

Это объясняется тем, что, несмотря на западничество, царь Алексей

Михайлович глубоко православен и живет в церкви".

Неправда, что только Петр начал приобщать русский народ к культуре.

Усвоение западной культуры началось задолго до Петра. Западные ученые,

архитекторы работали в России задолго до Петра, а посылку русских юношей за

границу начал еще Борис Годунов. Но усвоение западноевропейской культуры

шло естественным - нормальным путем, без крайностей. Москва и до Петра

пыталась овладеть знаниями и техникой Европы. Но Москва до Петра

действовала осторожно, как потом осторожно действовали императоры Японии,

перенимая культуру Запада.

"Москва пропиливала окно в Европу, тщательно и мудро отметая все

национально и принципиально неприемлемое, технически ненужное и морально

опасное. Петр, с его эпилептической нетерпеливостью, рубанул это "окно"

так, что расшатались все скрепы нации".(4)

Петра все считают гением, но его "гениальные реформы" только

исковеркали душу народа.

Японский император Мутсухито, живший сто пятьдесят лет спустя Петра

Великого, не был гением. Желая, чтобы японский народ усвоил технику Запада,

он стал действовать также мудро и осторожно, как раньше действовала Москва.

В результате Япония за пятьдесят лет стала страной сплошной грамотности и

догнала технически Европу. А в результате реформ "гениального" Петра Россия

до сих пор не догнала Европу в таком размере, в каком догнала ее Япония.

Абсолютно все реформы Петра своими истоками уходили в прошлое, когда

допетровская Русь еще свято верила, что она выше "Лютор и Латинян", что она

носительница чистой идеи православия.

Вывод, к которому приходит в своей книге современный западник П.

Ковалевский о культурном развитии Московской Руси таков:

"...XVIII век мог бы быть развитием и продолжением XVII и завершить

перелом, если бы Петр ограничился теми реформами, которые являлись

развитием преобразований предыдущих царствований.

Россия восприняла бы новые условия жизни и использовала бы без

ущерба для себя все, что было ценного и полезного на западе".

"Москва, - сообщает С. Платонов, - не только присматривалась к

обычаям западно-европейской жизни, но в XVII в. начала интересоваться и

западной литературой, впрочем с точки практических нужд. В посольском

приказе, самом образованном учреждении того времени, переводили вместе с

политическими известиями из западных газет для Государя, и целые книги, по

большей части руководства прикладных знаний. Любовь к чтению несомненно

росла в русском обществе в XVII веке, - об этом говорит нам обилие дошедших

до нас от того времени рукописных книг, содержащих в себе как произведения

московской письменности духовного и мирского характера, так и переводные

произведения. Подмечая подобные факты, исследователь готов думать, что

реформа начала XVIII в. и культурной своей стороной далеко не была совсем

уже неожиданной новинкой для наших предков".

"...XVII век, - признается С. Платонов, - далеко не был временем

застоя. Со времени Алексея Михайловича уже резкими чертами намечается

начало преобразовательного периода в жизни Московского государства,

является сознательное стремление к преобразованию начал нашей жизни, чего

не было еще при Михаиле Федоровиче, когда правительство строило государство

по старым до-смутным образцам".

Отец Петра, Алексей Михайлович не был человеком, который тянул

Московскую Русь в пучину политического и культурного застоя?

"...Среди западников и старозаветных людей, - пишет С. Платонов, -

не принадлежа всецело ни к тем, ни к другим, стоит личность самого царя

Алексея Михайловича".

Ответ, кажется, достаточно ясный и не дающий никакой возможности

причислить царя Алексея к слепым любителям национальной ограниченности.

Произошедшая в Англии революция и убийство Карла I оттолкнули царя

Михаила от Англии. Память о смуте была слишком свежа, русский царь и

общество не могло благосклонно относиться к заграничным смутьянам. Царь

Михаил изгоняет англичан из Холмогор и обращается с протестом ко всем

европейским королям "против злочинств английских немцев".

Культурное сношение с Западом на некоторое время сокращается. Но в

середине столетия, во время царствования отца Петра I, в силу ряда причин

происходит снова поворот к Западу.

Царь Алексей медленно, но твердо шел по пути сближения с Западом.

"...Будучи глубоко религиозным, - сообщает С. Платонов, - царь думал

вместе с тем, что не грешит, смотря комедию и лаская немцев. В глазах

Алексея Михайловича театральное представление и общение с иностранцами не

были грехом и преступлением против религии, но совершенно позволительным

новшеством, и приятным, и полезным".

"Отдавая дань удивления творческой инициативе Великого

Преобразователя, - пишет Н. Евреинов в "Истории русского театра", - не

лишне помнить, что Петр I был сыном замечательного по своеобычности царя

Алексея Михайловича и что "яблочко от яблони не далеко падает". Хоть

Алексей Михайлович и не порывал круто со старинным укладом жизни, он отошел

от многих общепринятых в его век традиций: брал с собой жену на охоту,

водил ее на "комедию", сопровождавшуюся музыкой и пляской, приставил к

своим детям, как наставника, ученого монаха-украинца, который учил их не

только премудрости "Часослова" и "Псалтыри", но еще латинскому и польскому;

при всем том Алексей Михайлович был первым царем, разрешившим и даже

"авторизировавшим" театральные спектакли в Москве и - более того -

основавшим первый придворный спектакль".

В своей книге "Исторический путь России" П. Ковалевский, такой же

западник, как и Платонов, указывает что "вторая половина семнадцатого века,

пора замечательного расцвета искусств в Ростове Великом".(5)

"Образованные люди, вроде Митрополита Ростовского Ионы, Св. Дмитрия

Ростовского, Василия Галицкого, Артамона Матвеева, Мусина-Пушкина,

Богдановичей и других, по своему образованию не ниже самых образованных

людей Запада. Кроме Ростовского края, одним из ярких центров искусства и

культуры является. также обширный Вологодский север".

Особенно культурен был север страны, Вологодский край и Беломорье,

никогда не знавшие крепостного права. Население севера давно общалось с

англичанами, плавало в Норвегию и Англию.

Появление Ломоносова из Холмогор далеко не случайно. Грамотность в

районе Белого моря была значительно большая, чем в центральных районах

России. Многочисленные раскольничьи скиты были рассадниками грамотности и

образованности. Среди старцев встречались очень культурные для того времени

люди. Среди них встречались и иностранцы, перешедшие в древнее благочестие.

История сохранила нам, например, имя старца Выговского скита Паисия,

иностранца родом, который перед тем, как стать старцем, окончил университет

в Сорбонне.

Нельзя преувеличивать, но не надо и преуменьшать степень

образованности допетровской Руси, которая без совершенной Петром революции

постепенным заимствованием европейской техники и культуры несомненно

добилась бы таких же блестящих успехов в усвоении европейской культуры, как

этого достигла Япония, не революционным путем, по которому пошел Петр, а

путем осторожных, мудрых реформ.

При Алексее Михайловиче существовал уже первый театр и первая

газета. "Соборное Уложение" было издано в невиданном и для Западной Европы

тираже - 2000 экземпляров. Была издана "Степенная Книга" - систематическая

история московского государства, "Царственная книга" - одиннадцатитомная

иллюстрированная история мира, "Азбуковник" - своего рода энциклопедический

словарь, "Правительница" старца Эразма-Ермолая, "Домострой" Сильвестра.

Издавались буквари и учебники для правительственных и для частных школ...

Появляется большое количество сочинений на разные темы.

В Московском архиве Министерства Юстиции до февральской революции

хранились сотни разного рода сочинений, написанных в 17 веке. В семнадцатом

веке в Московской Руси расцветает музыка.

У Артамона Матвеева дом был устроен на "заморский манир". У него был

даже свой домашний театр.. Матвеев не раз показывал спектакли лицедеев

царю.

В Москву приезжало все больше и больше иностранцев. Общение с

иностранцами приводило к все большему распространению европейских обычаев.

Европейское образование с каждым годом все сильнее и сильнее

проникало в разные слои русского общества.

Приближенные бояре носят западное платье, бреют бороды, жены их,

вопреки древним обычаям, выходят из теремов. Представители высших кругов,

как Нарышкин и Артамон Матвеев имеют европейское образование, оба женаты на

иностранках. Правительство само содействует курению табака, этого

дьявольского зелья, по представлению приверженцев старины. При царском

дворе живут иностранные художники, доктора и другие иностранцы.

Иностранные "рудознатцы" производили по поручению правительства

поиски железных, медных, золотых и серебряных руд.

Уже при первом Романове возникли литейные и оружейные заводы в Туле.

Приглашались и люди чистой науки, как например, астрономы и географы.

Знаменитый европейский географ Олеарий был приглашен в Москву на основании

соображения, что "в Москве и такие люди надобны". В конце царствования царя

Михаила, на Кокуе, как народ называл Немецкую слободу под Москвой - жило

около тысячи иностранцев со своими семьями из различных европейских стран.

VIII

Итак С. Платонов, очень высоко оценивает нравственные качества и

вообще всю личность отца Петра. С. Платонов упрекает только царя Алексея в

том, что: "...При всей своей живости, при всем своем уме царь Алексей

Михайлович был безвольный и временами малодушный человек. Пользуясь его

добротою и безволием, окружавшие не только своевольничали, но забирали

власть и над самим "тихим" государем".

"...Слабость характера была одним из теневых свойств царя Алексея

Михайловича. Другое его отрицательное свойство легче описать, чем назвать.

Царь Алексей не умел и не думал работать. Он не знал поэзии и радостей

труда и в этом отношении был совершенною противоположностью своему сыну

Петру. Жить и наслаждаться он мог среди "малой вещи", как он называл свою

охоту и как можно назвать все его иные потехи. Вся его энергия уходила в

отправление того "чина", который он видел в вековом церковном и дворцовом

обиходе. Вся его инициатива ограничивалась кругом приятных "новшеств",

которые в его время, но независимо от него, стали проникать в жизнь

московской знати. Управление же государством не было таким делом, которое

царь Алексей желал бы принять непосредственно на себя".

Несколькими страницами раньше С. Платонов пишет, что "Злых и мерзких

дел за царем Алексеем современники не знают; однако иногда они бывали им

недовольны. В годы его молодости, в эпоху законодательных работ над

Уложением (1649 г.) настроение народных масс было настолько неспокойно, что

многие давали волю языку. Один из озлобленных реформами уличных озорников

Савинка Корепин болтал на Москве про юного государя, что царь, "глядит изо

рта у бояр Морозова и Милославского: они всем владеют, и сам государь все

это знает да молчит".

Итак С. Платонов упрекает царя Алексея в том, что он не работал с

такой напряженностью, с какой работал его сын и, что он не вмешивался как

тот во все области управления государством.

"Добродушный и маловольный, подвижной, но не энергичный и не

рабочий, - пишет С. Платонов, - царь Алексей не мог быть бойцом и

реформатором. Между тем течение исторической жизни поставило царю Алексею

много чрезвычайно трудных и жгучих задач и внутри, и вне государства;

вопросы экономической жизни, законодательные и церковные, борьба за

Малороссию, бесконечно-трудная, - все это требовало чрезвычайных усилий

правительственной власти и народных сил".

С. Платонов упрекает Тишайшего царя в том, что он только следит за

работой своих доверенных лиц, только дает общее направление их

деятельности: "Сначала за царя Алексея правил Борис Ив. Морозов, потом

настала пора кн. Никиты Ив. Одоевского; за ним стал временщиком патриарх

Никон, правивший не только святительские дела, но и царские; за Никоном

следовали Ордин-Нащокин и Матвеев. Во всякую минуту деятельности царя

Алексея мы видим около него доверенных лиц, которые правят. Царь же, так

сказать, присутствует при их работе, хвалит их или спорит с ними, хлопочет

о внешнем "урядстве", пишет письма о событиях, - словом суетится кругом

действительных работников и делателей. Но ни работать с ними, ни увлекать

их властною волею боевого вождя он не может".

Но в тех же самых "Лекциях по русской истории" С. Платонова мы

находим совершенно противоположную оценку отца Петра I, как

государственного деятеля, которая полностью уничтожает оценку приведенную

выше. С. Платонов с завидной решительностью опровергают сам себя.

Общий вывод, который делает Платонов в начале раздела "Время царя

Алексея" таков:

"При отце Петра I на еще неокрепшую ни политически, ни экономически

Русь, события наложили огромное бремя сложных государственных задач,

требовавших немедленного ответа." И со всеми этими задачами правительство

Тишайшего царя, по словам Платонова, "однако, справлялось": "Государство,

на долю которого приходилось столько труда, не падало, а; росло и крепло и

в 1676 году (к концу царствования Алексея Михайловича, - Б. Б.): оно стало

гораздо крепче как в отношении политического строя, так и в отношении

благосостояния".

И все эти похвалы царствованию отца Петра I заканчиваются

справедливым выводом, что "только признанием за Московским государством

способности к исторической жизни и развитию, можно объяснить общие причины

этого явления". Ибо по мнению Платонова:

"Это был здоровый организм, имевший свои исторические традиции и

упорно преследовавший сотнями лет свои цели".

А если Московская Русь, по мнению С. Платонова, была здоровым

организмом, если Московская Русь росла и крепла и к концу царствования отца

Петра I стала гораздо крепче и в политическом и экономическом отношениях,

то спрашивается на краю какой бездны стояла тогда Русь? И для чего это было

нужно вздергивать этот набиравший с каждым годом силу здоровый

государственный организм, на дыбы, да еще уздой железной?

Вопиющие противоречия находятся и в оценках С. Платонова о царе

Алексее, как государственном деятеле.

Согласимся с точкой зрения С. Платонова, что маловольный и

нерешительный царь Алексей, ни боец, ни реформатор, царь только суетится

вокруг действительных работников. Но посмотрим теперь, какие же плоды

приносила работа подобранных царем государственных деятелей, по мнению С.

Платонова.

"Много критических минут пришлось тогда пережить нашим предкам и,

все-таки, бедная силами и средствами Русь успела выйти победительницей из

внешней борьбы, успевала кое-как справляться и с домашними затруднениями.

Правительство Алексея Михайловича стояло на известной высоте во всем том,

что ему приходилось делать: являлись способные люди, отыскивались средства,

неудачи не отнимали энергии у деятелей; если не удавалось одно средство, -

для достижения цели искали новых путей".

Таким образом, по оценке самого С. Платонова "правительство Алексея

Михайловича стояло на известной высоте во всем, что ему приходилось

делать". Можно ли дать лучшую оценку какому-нибудь правительству, на долю

которого выпало "много критических минут", из которых оно тем не менее

вышло победителем.

Самое же любопытное, что после этой высокой оценки качества

правительства, созданного царем Алексеем, С. Платонов дает следующую

характеристику роли, которую играет царь Алексей в правительственной

деятельности:

"Шла, словом, горячая, напряженная деятельность, и за всеми

деятелями эпохи, во всех сферах государственной жизни видна нам добродушная

и живая личность царя Алексея. Чувствуется, что ни одно дело не проходит

мимо него: он знает ход войны; он желает руководить работой дипломатии; он

в думу боярскую несет ряд вопросов и указаний по внутренним делам; он

следит за церковной реформой; он в деле Патриарха Никона принимает

деятельное участие. Он везде, постоянно с разумением дела, постоянно

добродушный, искренний и ласковый".

Эта характеристика, по которой царь Алексей является душой и

возглавителем всей "горячей и напряженной деятельности" в корне

противоречит той характеристике С. Платонова, согласно которой он только

суетится "кругом действительных работников".

Но, сделав характеристику, приведенную выше, С. Платонов снова

старается умалить организаторскую роль царя Алексея, обвиняя его в том, что

"нигде он не сделает ни одного решительного движения, ни одного резкого

шага вперед. На всякий вопрос он откликнется с полным его пониманием, не

устранится от его разрешения; но от него совершенно нельзя ждать той

страстной энергии, какою отмечена, деятельность его гениального сына, той

смелой инициативы, какой отличался Петр".

Спрашивается, почему это "резкие движения и резкие шаги" в

государственной деятельности должны считаться какой-то доблестью, а не

недостатками сильно вредящими деятельности государства.

Если историк С. Платонов прав и царь Алексей, не сделав ни одного

резкого шага, ни одного резкого движения на всякий вопрос откликался с

полным его пониманием, не устранялся от его разрешения, если ни одно дело

государственного значения "не проходило мимо царя", если он везде и всюду

"действовал с разумением дела". Если он "знает ход войны", желает

руководить работой дипломатии, а "в думу боярскую он несет ряд вопросов и

указаний", если за "всеми деятелями эпохи, во всех сферах государственной

жизни видна нам добродушная и живая личность царя Алексея", то мы должны

сказать, что он был на высоте своей высокой должности и что он был

идеальным царем, до которого далеко было его неуравновешенному сыну.

Вывод, к которому мы приходим ознакомившись с приведенными выше

оценками деятельности правительства царя Алексея - следующий: Царь Алексей

оставил очень добротные традиции правительственной деятельности.

IX

"Отец Петра, Алексей Михайлович, - пишет почитатель Петра I Н.

Добролюбов, в своей обширной рецензии на "Историю Царствования Петра

Великого" Н. Устьянова, - отличался добротою души и любовью ко благу своих

подданных". За этой верной оценкой следует обычная лживая выдумка

западников. "...Но он не имел столько энергии, чтобы совершенно избавиться

от влияния других людей, которые окружили его и обращали во зло его благие

намерения".

Познакомимся же с нравственным обликом людей, окруживших отца Петра

I. Что это были за "дурные люди" ?

Эпоха, в которую правил царь Алексей, по свидетельству С. Платонова,

поставила перед ним ряд чрезвычайно жгучих проблем и "требовало

чрезвычайных усилий правительственной власти". Как же царь Алексей

организовал работу правительственного аппарата? Каких людей подобрал вокруг

себя царь Алексей и как работали подобранные им государственные деятели?

Какие люди окружали отца Петра мы можем увидеть из следующей

характеристики друга царя Артамона Сергеевича Матвеева и дипломата Афанасия

Лаврентьевича Ордин-Нащокина, которую дает им С. Платонов в своих лекциях

по русской истории.

"...Из названных нами практических деятелей, - указывает С.

Платонов, - поборников образования, первое место принадлежит Афанасию

Лаврентьевичу Ордин-Нащокину (о нем ст. Иконникова в "Русск. Старине" за

1883 г. Х и XI). Это был чрезвычайно даровитый человек, дельный дипломат и

администратор. Его светлый государственный ум соединялся с редким в его

время образованием: он знал латинский, немецкий и польский языки и был

очень начитан. Его дипломатическая служба дала; ему возможность и

практически познакомиться с иностранной культурой, и он являлся в Москве

очень определенным западником; таким его рисуют сами иностранцы (Мейерберг,

Коллинс), дающие о нем хорошие отзывы. Но западная культура не ослепила

Нащокина он глядел далее подражания внешности, даже вооружался против тех,

кто перенимал одну внешность".

По какому пути пошло бы усвоение западной культуры без реформ Петра,

показывает жизнь Афанасия Ордин-Нащокина, начальника Посольского Приказа.

Ордин-Нащокин был прекрасно, по европейски образован. Ордин-Нащокин хотел,

чтобы на Руси многое делалось "с примера сторонних чужих земель".

По его мнению надо было переделывать на западный лад многое, но

далеко не все. В жизни Ордин-Нащокин придерживался старых обычаев.

Ордин-Нащокин стоял за заимствование у запада науки и техники.

"Доброму, - говорил он, - не стыдно навыкать со стороны у чужих". Но

он был умнее и культурнее, чем Петр, и понимал, что Русь обладает

самобытной духовной культурой, совершенно непохожей на европейскую. И он

говорил, что иноземное платье "не по нас, а наше не по них".

Ордин-Нащокин стремился установить торговые и политические сношения

с Индией, Бухарой, Хивой, Персией, с Китаем. Он понимал, что будущее

русского государства на морях и всячески стремился добиться гаваней на

Балтийском море, заботился о создании постоянной армии.

Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин был автором проекта создания

Купецкого приказа (Министерства торговли). Новоторговый устав,

разработанный им предусматривал введение единой таможенной пошлины и правил

торговли, введение покровительственной политики по отношению к бурно

развивавшейся торговле.

Торговые связи Московской Руси развивались очень быстро. Вязьма

вела, например, торговлю с 45 городами, купцы Тихвина с 35 городами.

Росла и внешняя торговля с Англией, Голландией, Данией и другими

странами Европы.

Ордин-Нащокин намечал введение широкого самоуправления в городах,

вел переговоры об аренде гаваней на Балтийском море.

То есть, правительство Алексея Михайловича делало именно то, что

делало бы всякое другое национальное правительство, разумно

придерживающееся национальных традиций.

То, что Московская Русь не застыла на своем культурном развитии, а

двигалась вперед признает даже советский историк Б. В. Кафенгауз, автор

книги "Россия при Петре I".

"Эти частичные изменения, - пишет он, - были недостаточны, но они

показывают, в каком направлении двигалась жизнь страны. В этом отношении

интересен видный деятель 80-х годов XVII века князь Василий Голицын. Он

знал польский и латинский языки, его великолепный дом в Москве был устроен

по образцу дворцов западно-европейской знати, убран картинами, зеркалами и

т.п.: у него была значительная библиотека из русских и иностранных книг. По

словам одного из иностранцев, встречавшегося с ним, В. Голицын думал о

заведении постоянного войска, о поездках дворян заграницу для учения, об

установлении новой поголовной или подушной подати взамен подворной и будто

бы подумывая о необходимости освобождения крестьян от власти, помещиков,

что, впрочем, мало вероятно. Таким образом, передовые, образованные

вельможи уже понимали необходимость некоторых реформ, которые были

осуществлены лишь позднее, в царствование Петра I ".

Ближайший друг царя Алексей Ртищев, все время печется об увеличении

на Руси справедливости: он устраивает богоугодные заведения, первый в мире

поднимает вопрос о человеческом отношении с пленными. Многие из москвичей

считали его святым человеком.

В. Головина иностранец Невиль называет "великим умом и любимым ото

всех".

В правление Софьи, под руководством Головина было возведено в Москве

больше 3 тысяч каменных домов. Размах строительства не меньший, чем

строительство Петра I в заложенном им Петербурге, за что он прославлен

Даже советский историк В. Мавродин в биографии Петра Великого, и тот,

перечислив государственных деятелей, действовавших в эпоху Тишайшего царя,

пишет:

"Все это свидетельствовало о смелости мысли, о размахе и глубине

идей передовых людей Московской Руси XVII века, той самой "Московии,

которую многие невежественные и ограниченные, самовлюбленные и тупые

иноземные послы и путешественники считали "дикой" и "Азиатской страной".

И глубоко прав был Белинский, когда говорил о делах и людях

допетровской Руси (пока он еще не перешел в лагерь социалистов): "Боже мой,

какие эпохи, какие лица! Да их стало бы нескольким Шекспирам и Вальтер

Скоттам!"

Х

В своей статье "Трагедия русской интеллигенции", виднейший

представитель западнической интеллигенции, проф. Г. Федотов, писал:

"...Со времени Грозного оборона государства во все растущей мере

зависит от иностранцев. Немецкая слобода, выросшая в Москве, стоит перед

ней живым соблазном. Как разрешить эту повелительную поставленную судьбой

задачу: усвоить немецкие хитрости, художества, науку, не отрекаясь от своих

святынь? Возможна ли простая прививка немецкой техники к православному

быту? Есть люди, которые еще в наши дни отвечают на этот вопрос

утвердительно. Но техника не падает с неба. Она вырастает, как побочный

плод, на дереве разума: а разум не может не быть связан с Логосом. Пустое

место, зиявшее в русской душе именно здесь, в "словесной", разумной ее

части, должно быть заполнено чем-то. В десятилетие и даже в столетие не

выращивается национальный разум. Значит, разум тоже будет импортироваться

вместе с немецкими пушками и глобусами. Иначе быть не может. Но это

страшно. Это означает глубокую деформацию народной души, вроде пересадки

чужого мозга, если бы эта операция, была возможна. Жестоко пробуждение от

векового сна. Тяжела расплата - люди нашего поколения ощущают это, как

никогда. Но другого пути нет. Кто не понимает этого, тот ничего не понимает

в истории России и русской интеллигенции..."

Никакого пустого места в душе человека Московской Руси не зияло.

Московская Русь просто только отстала. Национальный разум в столетие,

конечно, не выращивается. Но русский народ давно имел национальный разум.

Примером того является вся блестящая культура Киевской Руси и культура

Московской Руси, убитая Петром. То, что сделал Петр, было, действительно,

деформацией души, попыткой пересадки чужого мозга.

Чем за это заплатил русский народ (и продукт пересадки чужого мозга

- русская интеллигенция) - мы знаем.

Другой путь был - это путь Японии. Путь не пересадки чужого мозга, а

простой пересадки чужой техники. Вот благодаря этому правильному пути

Япония и совершила гораздо более блистательные успехи на фронте техники и

грамотности, чем Россия.

"Подобно России Япония заимствовала западную цивилизацию, но

император Мутсухито не сделал роковую ошибку Петра. Он бережно отнесся к

духовному лику своего народа, его самобытности, его древним обычаям и не

насиловал его души слепым и варварским поклонением всему иностранному. Взяв

от Европы цивилизацию, японцы сохранили свою культуру. Они ревниво отстояли

свое японское естество, свою духовную цельность и не уродовали их на

голландский, французский или немецкий образец. В этом отношении

преобразователя Японии следует поставить выше Полтавского Победителя". (6)

Другой путь был. Трагедия русской интеллигенции - этого

искусственного слоя, есть результат ложного пути - совершенной Петром

революции и тот, кто не понимает этого, тот ничего не понимает в истории

русской интеллигенции, да и в русской истории вообще.

Но несмотря на ложность своей основной идеи, статья Г. Федотова

содержит ряд интересных и правильных мыслей.

"Интеллигенция, - восклицает он и задает вопрос: "Знаете ли, кто

первые русские интеллигенты?" и дает следующий ответ:

"...При царе Борисе были отправлены заграницу - в Германию, во

Францию, в Англию - 18 молодых людей. Ни один из них не вернулся. Кто

сбежал неведомо куда, - спился, должно быть, - кто вошел в чужую жизнь. Нам

известна карьера одного из них - Никанора Олферьева Григорьева, который в

Англии стал священником реформированной церкви и даже пострадал в 1643 году

от пуритан за свою стойкость в новой вере".

Каков духовный облик первых русских европейцев?

Г. Федотов дает следующую характеристику своим духовным предкам:

"...Не привлекательны первые "интеллигенты", первые идейные

отщепенцы русской земли. Что характеризует их всех, так это поверхность и

нестойкость, подчас моральная дряблость. Чужая культура, неизбежно

воспринимаемая внешне и отрицательно, разлагала личность, да и оказывалась

всего соблазнительнее для людей слабых, хотя и одаренных, на их несчастье,

острым умом. От царя Дмитрия (Лжедимитрия) к кн. Ивану Андреевичу

Хворостину, отступившему от православия в Польше и уверявшему, что "в

Москве народ глуп", "в Москве не с кем жить", - к Котошихину, из Швеции

поносившему ненавистный ему московский быт, - через весь XVII век тянется

тонкая цепь еретиков и отступников, на ряду с осторожными поклонниками

Запада, Матвеевыми, Голицыными, Ордин-Нащокиными..."

Сын руководителя Посольского Приказа при царе Алексее Михайловиче,

Ордин-Нащокин, сбежавший в Польшу, тоже принадлежит к числу первых

западников.

"...до того увлекся западом, что бежал из России и сын русского

резидента в Польше Тяпкина, который получил образование в Польше и

благодарил короля польского за науку в высокопарных фразах на латинском

языке" (С. Платонов). Князю И. Хворостинину, автор обширного, недавно

изданного в САСШ, исследования "Обзор русской культуры", проф. В. А.

Рязановский дает следующую характеристику:

"...Князь И. А. Хворостинин, воевода, происходивший из старинного и

славного рода, в молодости получил латинское образование, увлекался

католическими идеями, а позднее впал в религиозное вольнодумство и развил в

себе презрение ко всем порядкам Московского государства. Его за

вольнодумство дважды ссылали в монастырь, лишили дворянства. Он раскаялся и

был прощен, умер в 1625 г. Человек умный и озлобленный, Хворостинин оставил

после себя записки ("Словеса дней и царей"), содержавшие его рассуждения о

современности". (7)

"Это был своеобразный русский вольнодумец на католической подкладке,

- характеризует Хворостинина В. Ключевский, - проникшийся глубокой

антипатией к византийско-церковной черствой обрядности и ко всей русской

жизни, ею пропитанной, - отдаленный предок Чаадаева". (8)

Не более привлекателен и моральный облик Г. Котошихина, которого

проф. Рязановский определяет так:

"...Г. Котошихин был подьячим Посольского приказа. Он потерпел

большие неприятности по службе и в 1664 году бежал заграницу. Он побывал в

Польше, Германии и обосновался в Швеции, где за убийство своего хозяина

(по-видимому на романической почве) был казнен. В Швеции Котошихин написал

сочинение о современной России (без заглавия), известное под титулом "О

России в царствование Алексея Михайловича".

"...Котошихин осуждает все порядки Московского государства, весь быт

московского общества, не находя здесь ни одного светлого явления.

"...Однотонная черная краска, - замечает проф. Рязановский, -

которой изображает всю жизнь Московской Руси Котошихин, и то

обстоятельство, что данное сочинение было написано или по прямому заказу

шведского правительства или с целью удовлетворить желание последнего,

подрывает доверие к его объективности и заставляет относиться с известной

осторожностью к его сообщениям". (9)

XI

Лживым легендам о том, что допетровская Русь стояла в политическом и

военном отношении на краю бездны и что от этой бездны она была спасена

военными реформами Петра и его полководческим гением, пора положить конец.

Реформы проведенные Петром в русской армии, которые ставятся ему в

заслугу, начаты вовсе не им, они наверно с еще большим успехом были бы

проведены всяким другим царем.

На путь реорганизации русской армии стал уже Иоанн Грозный, который

обладал военным талантом в несравненно большей степени, чем Петр. Первые

Романовы, в том числе и отец Петра I продолжали начатое Иоанном Грозным

дело.

Проф. Военной Академии А. 3. Мышлаевский в своем исследовании

"Офицерский вопрос в XVII веке", утверждает:

"...по мере того, как историческая наука начинает относиться к XVII

веку с более пристальным вниманием, значение этого века, как предтечи эпохи

реформ (Петр Великий) выясняется с полной убедительностью. Нет той крупной

меры царя, решение которой не было бы так или иначе подготовлено его

предшественниками... "

То же самое утверждает и генерал Штейфон в своей книге "Национальная

военная доктрина".

"К концу XVII столетия поместные и стрелецкие войска уже не являлись

факторами, характеризующими русское военное творчество того времени, ибо

идейно и формально принадлежали прошлому. Несравненно более полно и ярко

отражались московские военные идеи в войсках иноземного строя. Эти

последние, являясь переходной формой к окончательному установлению

регулярства, и оказали свое ценное содействие делу Петровских военных

реформ".

А в другом месте он формулирует это утверждение еще более

категорично:

"Государство, недавно пережившее глубочайшее потрясение смутного

времени, экономически подорванное этой смутой и подвергнувшееся ударам

извне, могло, конечно, избрать только путь, по которому и пошло Московское

правительство XVII века: созданием новых войск (иноземного строя),

постепенно и осторожно, но настойчиво и систематически вытесняет уже

устаревшую поместную систему.

Необходимо отметить, что в 1681 году, т.е. менее чем за год до

вступления малолетнего Петра на престол, Московское правительство уже

обсуждало вопрос о переходе всей армии на иноземный строй".

Только в 1890 году в Военной Академии была создана кафедра истории

русского военного искусства. Но эта дисциплина не играла ту роль, которую

она заслуживала.

Генерал Б. Штейфон в работе "Национальная военная доктрина" так

оценивает учебные программы военной Академии:

"Составители программы по-видимому считали, что в русском прошлом

вообще не содержится данных, представляющих научный интерес, что в России

как будто бы не имелось военного искусства, а потому изучать его эволюцию и

особенности не представляется поучительным, ни тем более необходимым.

В результате подобного понимания задач высшего военного образования,

слушатели Академии выходили из ее стен наделенные обильными разнообразными

знаниями об эволюции военных идей и форм европейского военного искусства,

от времени классической древности до Наполеона и одновременно почти не

осведомленными, а, главное, и не заинтересованными прошлым своей армии, той

армии, которую они были призваны обучать и воспитывать, которой они должны

были руководить.

Такая система воспитания и образования формировала и соответствующее

военное мировоззрение, привившее русским офицерам Генерального Штаба (того

времени) типичные черты военного космополитизма".

В 1905 году комиссии, обследовавшей Военную Академию, была подана

докладная записка, написанная проф. Мышлаевским и М. В. Алексеевым, в

которой они выступали за уничтожение кафедры истории русского военного

искусства. В ней они писали:

"Критическое отношение к курсу (История военного искусства в России)

заставляет с полной откровенностью признать все его несовершенства.

...Предмет озаглавлен "История военного искусства в России", а

потому лицам недостаточно ознакомленным с потребностями чтения, дается

основание предполагать, будто в стенах Академии насаждается сепаратный

взгляд на существование особого военного искусства в виде противоположности

и противовеса искусству западно-европейскому".

Авторы записки считали, что русского военного искусства не было и не

может быть. "Столь ужасные взгляды А. 3. Мышлаевского и М. В. Алексеева, -

пишет ген. Штейфон, - к счастью не были усвоены Академией, ибо в это время

уже появилась научная сила в лице А. К. Банова". (10)

Свое вредное воздействие записка все же сыграла. В следующей главе

своей книги "Национальная военная доктрина" ген. Штейфон указывает: "проф.

Банову надо было преодолеть ту неприязненную психологическую обстановку,

какая создалась вне стен Академии под воздействием Мышлаевского, Алексеева

и Сухомлинова".

"Тот "штурм власти", - продолжает ген. Штейфон, - какой так яростно

велся в те годы, был лишь частичным проявлением того натиска

антинациональных сил, который был направлен вообще против русской

государственности и, следовательно, против определенного цикла идей.

Настроение российско-радикальной интеллигенции неизбежно передавалось, в

той или иной степени и военной среде, образуя в ней внешне, быть может,

неясные, но по существу вполне определенные течения. Как следствие таких

настроений, в нашем Генеральном Штабе образовалась либеральная группа,

известная в военных кругах под именем "младотурок", Не касаясь политических

взглядов этой группы, по-видимому очень пестрых, важно отметить, что она

была однородна по своему военному мировоззрению. Младотурки были убеждены,

что русские военные идеалы, русское военное просвещение должны

вдохновляться по преимуществу западными образцами. Поэтому на публичных

собраниях и в печати горячо обсуждались французская и немецкие доктрины.

Одни были сторонниками французских взглядов, другие - немецких. Только

русское самобытное военное искусство не встречало сочувствия среди

младотурок, оно их не увлекало, и в нем они не чувствовали моральной мощи и

красоты".

На эту группу младотурок, работавших во время мировой войны в

главной ставке, и оперлась масонская пятерка при организации свержения

Николая II.

XII

Московская Русь при Тишайшем царе начала отвоевывать у своих

вековечных врагов захваченные ими русские земли. Были отняты Юрьев, Двинск,

присоединена Малороссия, взяты обратно Могилев, Витебск, Смоленск.

Война с Польшей (1654-1667 гг.), по оценке В. Ключевского

"окончательно определили господствующее положение русского государства в

восточной Европе и с нее начинается политический упадок Польши".

Эти войны велись теми самыми войсками нового строя, создание которых

приписывается Петру I .

Русские цари никогда не опирали своей власти на наемные войска.

"Царизм" не знал ни преторианцев, ни янычар и, когда потребовалось, смело

перешел к организации армии на демократическом начале всеобщей воинской

повинности,

На Западе при Алексее Михайловиче был разбит вековечный главный враг

Московской Руси - Польша; на востоке передовые отряды русских мореходов уже

оказались в Америке.

В 1630 году было приступлено к созданию солдатских, рейтарских и

драгунских полков. В 1632 году было уже 6 солдатских полков нового строя.

Для обучения солдат, рейтар и драгун были приглашены иностранцы. В том же

1632 году был сформирован первый конный полк нового строя (рейтарский).

Во время русско-польской войны были сформированы еще два солдатских

полка, отдельная солдатская рота и драгунский полк. Всего за три с

половиною года было сформировано 10 полков нового строя, общей численностью

в 17.000 человек.

Этим было положено в Московской Руси основание регулярной армии.

По окончании войны с Польшей, для охраны южных границ были

сформированы солдатские и драгунские части, в составе которых находилось

около 14.000 человек. В 1647-1648 году на южной степной границе были

созданы воинские части из так называемых поселенных драгун. Во время войны

за освобождение Украины принимало участие 14.000 так называемых Комарицких

драгун и 4 полка драгун, сформированных в Белгородском разрядном полку. На

северо-западной: границе вместо драгунских полков формировались солдатские

полки.

В период войны за освобождение Украины солдатская служба стала

постоянной повинностью тяглого населения.

В 1658, 59, 60 и 1661 году в три набора было собрано в солдатские

полки 51 тысяча человек.

В 1663 году в русской армии было уже 55 солдатских полков нового

строя, в которых насчитывалось 50-60.000 солдат. В конных рейтарских полках

в 1663 году состояло 18.000 человек. Кроме рейтарских полков существовали

еще полки копейщиков и гусар, в которых находилось около 3 тысяч человек. В

1631 году в полках нового строя служило 190 иностранцев. В 1662-63 году

среди капитанов полков нового строя большинство были уж русские. В 1674

году шестью рейтарскими полками из восьми уже командовали русские.

В 1678 году в документах упоминаются уже русские генералы Шепелев,

Косигов, Кровков и Змиев.

В 1681-81 году среди всех начальных людей полков нового строя,

иноземцев уже было 10-15 процентов.

Во время первого Крымского похода 1687 года из 113.000 человек, на

долю полков европейского строя приходилось 75.459 человек или 67 процентов.

Такое же примерно соотношение было и во втором Крымском походе. Все

военные реформы Петра I были уже подготовлены всем предшествующим

развитием военного искусства в Московской Руси.

Если к концу царствования Петра регулярная армия достигла 80

процентов, то это было только естественным развитием начавшегося процесса.

Иностранец Невиль сообщает, что Василий Голицын делился с ним своими

замыслами о дальнейшем преобразовании русских войск, которые начаты были

уже отцом Петра Первого, Алексеем Михайловичем.

"Уже в XVII веке в Москве, - указывает С. Платонов, - старались

устроить правильные войска, увеличивая число стрелецких полков и образуя

полки "иноземного строя" (солдатские, рейтарские, драгунские) из людей

разных общественных состоянии. С помощью иностранных офицеров достигнуты

были большие результаты; солдатские полки ко времени Петра выросли уже до

размеров внушительной военной силы".

Что же такое особенное сделал Петр, за что ему без конца кадят

фимиам и возводят в создатели современной русской армии? Он сделал только

то, что обязательно бы сделал всякий другой русский царь, то есть развивал

начатое его предшественниками дело реорганизации русской армии.

Большевики, например, ставят вопрос так, как будто бы, если бы их не

было, то в Москве бы до сих пор не было бы метро. Но метро в Москве,

конечно, было бы и без большевиков. Разница была бы только в том, что на

постройке его не были загублены сотни людей. Так и с пресловутыми

"реформами" Петра. Все действительно необходимые реформы были бы сделаны и

всяким другим царем, только с меньшей жестокостью и безалаберностью.

"Петр, - пишет С. Платонов, - воспользовался старым военным

материалом, он сделал регулярные полки господствующим, даже исключительным

типом военной организации (только малороссийские и донские казаки сохранили

старое устройство). Кроме того, изменив быт солдат, он иначе, чем прежде

стал пополнять войска. Только в этом отношении он и может считаться творцом

новой русской армии. Давая ему такое название, мы должны помнить, что

регулярная армия (совершенная или нет) создавалась уже в XVII веке".

Регулярные полки, то есть полки европейского образца были

преобладающими в русской армии уже к моменту вступления Петра I на царский

престол. Историки-западники только всегда умалчивают об этом

обстоятельстве. Вот точные данные:

В "Уставе ратных пушечных и других дел", составленном в начале XVII

века, отражены все знания эпохи. Возрождения в этих областях. Ни по

эрудиции, ни по опыту, Устав не уступал "хитрым премудростям" заморским.

При чем это не была рабская копировка европейских военных уставов, а они

были переработаны применительно к русским условиям.

За первое десятилетие второй половины XVII века количество ратных

людей западно-европейского образца увеличилось с 7% до 79%. Из 98.150

человек перечисленных в смете на 1662 год (стрельцы сюда не входят из

общего количества в 98.150 человек солдат, драгун, гусар и рейтар было

77.764 человек (79%)". (11)

Московская Русь имела в это время самую большую национальную армию в

Европе.

В конце 70 годов Московское правительство могло отправить в поход до

200.000 воинов.

К этому времени иноземцы почти полностью исчезли из русских войск.

Не малых успехов Московская Русь достигла в области вооружения своего

войска. Ударно-кремневый замок в Европе появился около 1670 года. Ружья с

ударно-кремневыми замками на вооружении русской армии появились уже в

первой половине семнадцатого столетия.

Уже в XVII столетии русские оружейные мастера изготовляли нарезное

ручное оружие, заряжающееся с казенной части. Но технические возможности

страны не позволяли широко использовать это изобретение.

Зато раньше, чем в Европе в русской артиллерии были введены нарезные

(винтовальные) пушки. Первые нарезные орудия в Московской артиллерии

появились в начале XVII столетия, в европейской лишь в конце века. В XVII

же веке вводятся на вооружение и нарезные пушки, заряжающиеся с казенной

части (с клиновыми и поршневыми затворами).

В 1678 году в 150 городах, подчиненных разрядному приказу, было 3675

орудий. (12)

Во время походов во второй половине XVII века русские войска имели

от 350 до 400 пушек. По количеству орудий русская артиллерия превышала

артиллерию любой европейской армии того времени.

В 1647 году на русском языке был издан большой том (286 страниц)

сочинения датчанина Вильгаузена "Учение и хитрость ратного строения

пехотных людей".

В комплектовании полков иноземного образца правительство пошло по

русскому образцу; не по пути набора наемников, а по пути обязательной

воинской повинности из числа коренного населения страны. Зачисленные в

полки нового строя проходили военное обучение и находились, на полном

содержании государства.

Национальная регулярная армия в Московском государстве появилась

раньше чем в Европе, где таковые возникли только в конце 18 века.

Теория, что будто бы Петр I являлся создателем русской регулярной

армии - миф. Сам Петр себя создателем регулярной армии не считал. В

манифесте о воинском уставе, изданном 30 марта 1716 года он писал: "Понеже

всем есть известно, коим образом отец наш... в 1647 году начал регулярное

войско употреблять и устав воинский издан был".

XIII

Знаток древней и европейской истории Виппер в своей книге

"Круговорот истории" так оценивает качество общественного и политического

строя Московской Руси:

"...Культура, которою жило великорусское племя в свою блестящую

московскую эпоху... Рыцарское войско, дисциплина поместного дворянства,

государственные дороги - нечто единственное в тогдашней Европе, система

податей, устройство приказов, сложная художественна символика придворной

жизни, и изумительное дипломатическое искусство московских деятелей". (13)

А политика и дипломатия Московской Руси была действительно на много

выше современной им политики и дипломатии западного мира. Приведу примеры

из хорошо знакомой мне области русской истории - истории колонизации

Сибири, поразительные успехи которой известны каждому действительно

образованному человеку. Этих удивительных успехов в чрезвычайно короткое

время добилась исключительно благодаря мудрой и гибкой политике, которая

проводилась во время колонизации огромных пространств Сибири.

В своей книге "Галеоты идут в Америку", характеризуя эту политику, я

писал:

"Первый период русской колонизации в Северной Азии заканчивается

исследованием и покорением племен живущих по берегам реки Оби. Двигаясь по

Оби, русские достигли побережья Ледовитого океана. Во время этого первого

этапа колонизации, все походы для покорения новых племен и новых земель,

совершались под руководством центральных правительственных органов,

находившихся в Москве. Начальнику каждого отряда, отправлявшегося в

неизвестные земли вручалась подробная инструкция, как он должен вести себя

и что он должен делать.

Но как только казачьи отряды переходят Обь, в Москве начинают

понимать, что в дальнейшем нет возможности руководить действиями всех

двигающихся на восток по собственной инициативе русских людей. И Москва

сразу меняет тактику. Вместо подробных наказов теперь московские воеводы

приказывают предводителям отрядов только всемерно "радеть о государевом

деле" и поступать "смотря по тамошнему делу".

Как видим, "невежественные" русские чиновники еще в 16 веке были

достаточно гибки и умели быстро менять политику колонизации в зависимости

от измеряющихся обстоятельств. Успех завоевания Сибири и великих

географических открытий в ней есть результат умелого сочетания действий

государственной инициативы и широчайших народных масс. В завоевании Сибири

государевы воеводы и народ действовали дружно, рука об руку.

Вывод, который делает историк-западник Виппер в упоминавшейся выше

книге "Круговорот истории" в результате анализа состояния Московского

государства, следующий:

"Если Московское государство выдержало смуту XVII века, и смогло

опять восстановиться, то это объясняется именно крепким строением

национального целого, тем, что национальность срослась со своей культурой,

что эта культура давала смысл и направление национальным силам. Для

национальной энергии великороссам XVI века очень характерна политика

Грозного в Ливонском крае, восточной половиной которого Москва владела в

течении 20 лет. Если принять во внимание тогдашнюю редкость населения,

неразвитость путей сообщения, техническую отсталость от Запада, - какую

удивительную энергию проявила Москва в колонизации торговой и

земледельческой, какой напор и какую цепкость в деле распространения своей

национальной культуры. И как жалки по сравнению с этим попытки русификации

того же края в конце XIX века, когда великая империя, выстроенная на

европейскую ногу обладала громадными техническими, военными и финансовыми

ресурсами".

Нельзя не согласиться с следующей правильной оценкой, которую делает

И. Солоневич в "Народной Монархии", что время царствования двух первых

царей из династии Романовых "было, можно сказать, классической эпохой нашей

монархии, повторенной в сильно измененных условиях в 19-м веке. Было "едино

стадо и един пастырь", но не в стиле "Айн фюрер, айн Рейх", не в стиле

вождизма. Ибо монархия есть единоличная власть, подчиненная традициям

страны, ее вере и ее интересам, иначе говоря, власть одного лица, но без

отсебятины. Вождь - тоже одно лицо, но с отсебятиной. Первые два Романовы -

Михаил и Алексей в невероятно тяжких условиях послереволюционной и

послевоенной разрухи и в исключительно короткий промежуток времени успели и

восстановить страну, и установить некое нормальное равновесие между слоями

и классами народа - указать каждому его место и его тягло" (т. е.

обязанности. - Б.Б.)

Что: "русская история выработала совершенно определенный тип

"Царя-Хозяина", - расчетливого и осторожного "собирателя Земли, ее

защитника и устроителя, чуждого каких бы то ни было авантюрных порывов - но

и чуждого той индивидуальной яркости, какую дает в политике авантюра.

Русские цари были очень плохими поставщиками материала для легенд."

"...Жизнь огромного народа ставила свои очередные задачи - и эти

задачи решались с той осторожной мудростью, какая дается сознанием столь же

огромной ответственности. Иногда это решение казалось слишком медленным, но

оно всегда оказывалось окончательным. Мы сейчас живем в период какой-то

судорожной решимости, и мы, может быть, больше, чем другие поколения

истории, может оценить сомнительные преимущества эпилептических движений в

политике".

Идеального царя русский народ представляет себе именно таким, каким

был царь Алексей, а не его взбалмошный сын. В представлении русского народа

царь должен быть религиозным, добрым и справедливым человеком, уметь

подбирать себе добрых советников и помощников, давать им широкую свободу

работать на благо народа, быть главой государства, а не размениваться на

мелочи, не делать то, что должны делать царевы слуги. Таким именно царем и

был царь Алексей. Он был таким царем, каким по мнению русского народа

должен быть царь, а его сын Петр был вождем, реформатором, бойцом,

революционером, палачем, плотником, шкипером, чем угодно, но только не

русским православным царем, каким он должен бы был быть.

ПРИЧИНЫ РАСКОЛА И ЕГО ТРАГИЧЕСКИЕ РЕЗУЛЬТАТЫ

I

"...Лжедимитрий и смута, - пишет С. Платонов, гораздо ближе, чем

прежде, познакомили Русь "с латынниками и лютерами", и в XVII веке в Москве

появилось и осело очень много военных, торговых и промышленных иностранцев,

пользовавшихся большими торговыми привилегиями и громадным экономическим

влиянием в стране. С ними ближе познакомились москвичи, и иностранное

влияние таким образом усиливалось. Хотя в нашей литературе и существует

мнение, что будто бы насилия иностранцев во время смуты окончательно

отвратили русских от духовного общения с иностранцами (см. Кояловича

"Историю русского народного самосознания". СПб. 1884 г.), однако никогда

прежде московские люди не сближались так с западными европейцами, не

перенимали у них так часто различных мелочей быта, не переводили столько

иностранных книг, как в XVII в. Общеизвестные факты того времени ясно

говорят нам не только о практической помощи со стороны иноземцев

московскому правительству, но и об умственном культурном влиянии западного

люда, осевшего в Москве, на московскую среду. Это влияние, уже заметное при

царе Алексее в средине XVII века, конечно, образовалось исподволь, не

сразу, и существовало ранее царя Алексея при его отце. Типичным носителем

чуждых влияний в их раннюю пору был князь Иван Андреевич Хворостинин (умер

в 1625 г.), - "еретик", подпавший влиянию сначала католичества, потом

какой-то крайней секты, а затем раскаявшийся и даже постригшийся в монахи".

С момента появления на Руси киевских ученых и греков, в России

начинает проявляться с каждым годом все сильнее борьба двух направлений:

национального и западного.

"В половине же XVII века, - указывает С. Платонов, - рядом с

культурными западно-европейцами появляются в Москве киевские схоластики и

оседают византийские ученые монахи. С той поры три чуждых московскому

складу влияния действуют на москвичей: влияние русских киевлян, более чужих

греков и совсем чужих немцев".

Когда патриархом становится властолюбивый Никон, в большом

количестве появляются в Москве киевские и греческие духовные деятели.

В царствование Алексея Михайловича в Московской Руси происходит

борьба трех направлений: защитники национальной старины, грекофилы

(сторонники греческой формы православия) и западники.

В пятидесятых годах в Москве образуется ученое братство из

прибывших из Малороссии монахов. Один из монахов, Симеон Полоцкий получает

доступ к царскому двору. Исследователи деятельности малороссийских монахов

указывают, что они внесли в православие ряд чуждых ему идей, которые они

заимствовали от католичества. Взгляды Симеона Полоцкого о преосуществлении

Даров и об исхождении Святого Духа и от Сына, развивал также и его ученик

Сильвестр Медведев.

Киевляне и греки вносят в церковную реформу чуждую русскому

национальному православию струю западной церковности.

Эта струя вызывает энергичные протесты со стороны тех, кто начал

церковные реформы и кто хотел провести их считаясь с русским традиционным

православием.

II

Московская Русь, за исключением короткой эпохи Патриарха Никона, не

знала борьбы Государства с Церковью и Церкви с Государством, которая

характерна для истории европейских государств.

Московская Русь достигла такой добровольной симфонии всех видов

власти, как никогда не знала Западная Европа. Московская Русь не знала

внутри-национальных и религиозных войн. Она знала только войны из-за

уделов, которые были борьбой за первенство в общей родине, которая всеми

соперниками - Суздалем, Новгородом, Тверью, Рязанью и Москвой, - считалась

общей родиной. Войны между Тверью и Москвой, Новгородом и Москвой, были

войнами не за уничтожение общерусского центра, а войнами за создание

общерусского центра. И Тверь и Москва не хотели быть отдельными

независимыми государствами, как Бельгия и Голландия, а хотели быть

общенациональными центрами.

Строгановы, если бы хотели, в любой момент могли отделиться от

средневековой Руси. То же могли легко сделать Сибирские воеводы, обладавшие

неограниченной властью за тридевять земель от Москвы. Провести

"демократическим" способом самоопределение вплоть до отделения могли и

создатели русской Аляски Григорий Шелихов и Александр Баранов. Но никто из

них никогда не думал отделиться от России. Когда татары потребовали

чудовищный выкуп в 200 тысяч тогдашних рублей за захваченного в плен

Великого Московского Князя Василия, вся Русь собирала деньги на его выкуп и

наибольшую сумму денег на выкуп дали Строгановы. Население средневековой

Руси приходило в ужас от одной мысли, что прекратится наследственная

династия, видя в ней династию национальных вождей, стоящих во главе

национальной борьбы за национальные цели.

Тесная связь царской власти со всей нацией в Московской Руси еще

более укреплялась формой ее отношений с Православной Церковью.

Религиозная жизнь в Московской Руси была построена более правильно

чем после Петра. Духовенство в Московской Руси не было замкнуто кастою.

Низшее духовенство пополнялось за счет наиболее нравственных и образованных

мирян.

Монашество представляло все слои народа от князей до бездомных

людей. Высшая церковная власть состояла как из представителей аристократии,

так и из одаренных людей народных низов. По своему составу священство,

монашество и высшая церковная иерархия представляли собой все слои нации.

Все же важнейшие церковные вопросы решались на церковных соборах, на

которых собирались все высшие иерархи церкви. Царь имел, конечно, большое

влияние на Церковь, но и Церковь тоже имела большое влияние на царей.

Союз Церкви с Государством и Государства с Церковью, который

существовал в Московской Руси, выражался не в одностороннем, а во взаимном

влиянии. Царь ведь являлся как бы представителем всех мирян при высших

органах церковной власти и требовал "свою, совершенно законную, долю в этой

власти".

Большинство крупных русских историков: Ключевский, Соловьев, Шмурло,

являющихся по складу своего мировоззрения, западниками, - изображали,

обычно, раскол как борьбу невежественных религиозных фанатиков против

исправления ошибок в богослужебных книгах, против крещения тремя перстами.

Эта точка зрения на раскол должна быть пересмотрена. Раскол духовно гораздо

более глубокое явление, чем его обычная традиционная оценка. Раскол это

начало той многовековой трагедии, естественным завершением которой является

большевизм. Раскол это начало глубокой болезни русского духа, в силу

исторических обстоятельств до сих пор не получившего своего полного,

национального выражения.

Церковная реформа, приведшая к расколу, началась в благодатной

духовной атмосфере Троицко-Сергиевской Лавры, в стенах которой витал дух

Сергия Радонежского. Группа духовных деятелей вырабатывает план широкой

церковной реформы.

Но проходит некоторое время и инициаторы церковной реформы резко

восстают против нее.

Обратите внимание, против церковных реформ восстают в первую очередь

те, кто являлся их зачинателями.

Вероятно тут дело вовсе не в мелочах церковного обряда, а в чем то

более серьезном.

Более правильно подходил к проблеме исправления богослужебных книг

предшественник Никона, патриарх Иосаф. Он хотел произвести исправление,

придерживаясь текста древних греческих и славянских книг. И на самом деле,

разве только одни русские переписчики искажали текст, а греческие

переписчики священных книг никаких ошибок не делали.

"Справщики", работавшие при патриархе Иосафе "не отнеслись к делу

слепо, без рассуждения. Считаясь с установившимися в Москве обрядами, не

принятыми греческой церковью, но и не отвергнутыми ею, справщики оставили

эти обряды неприкосновенными".(14)

Иоанн Грозный во время своего спора с иезуитом Поссевиным заявил:

- Греки нам не Евангелие. У нас не греческая, а русская вера, -

Иоанн Грозный выразил общенародную точку зрения на греческое православие.

Войдя в унию с католичеством в 1439 г. греки, по мнению русских,

потеряли право на первое место в православном мире. Они перестали соблюдать

православную веру в чистоте.

В том, что греки способны на любую сделку со своей совестью убеждало

русских и нечистоплотное поведение греческого духовенства в Москве, куда

оно приезжало за сбором милостыни в пользу греческой Церкви.

Живший в это время в Москве хорват Юрий Крижанич писал: "В настоящее

время греки не занимаются ни искусствами, ни науками, так что сами они -

слепые и вожди слепых, то каковы были учители таковыми же свойственно стать

и их ученикам". (15)

"Греки, - писал Юрий Крижанич, - за пенязи (деньги) посвящают

свинопасов и мужиков, за пенязи отпускают людям грехи без исповеди и

покаяния, всякие святыни они обращают в товар".

Один из образованных москвичей того времени, Арсений Суханов,

поехавший в Грецию для покупки древних священных книг, отрицательно

отзывается о благочестии греков. Он видел церкви без престолов, храмы,

содержащиеся в нечистоте, обнаружил искажение догматов, обрядов, подражание

католикам в богослужении.

Арсений Суханов в результате своей поездки пришел к выводу, что в

греческом православии высохли "ручьи Божественной Мудрости" и поэтому

"греки вовсе не источник всем нам веры".

"И папа не глава церкви и греки не источник, - писал он, - а если и

были источником, то ныне он пересох"; "вы и сами, говорил он грекам,

страдаете от жажды, как же вам напоить весь свет из своего источника?" Из

498 греческих рукописей и книг, привезенных Арсением Сухановым из Греции,

только семь-восемь рукописей могли служить образцами для исправления, а

остальные сами имели массу описок.

III

Прежде чем стать патриархом, Никон принадлежал к числу членов кружка

ревнителей благочестия, во главе которого стоял царский духовник

Вонифатьев. Члены кружка имели большое влияние даже при размещении

епископских кафедр; они же прочили в Патриархи Вонифатьева, но за его

отказом остановились на Никоне. Когда Никон приступил к реформам по

греческому образцу, то он отвернулся от них, перестал с ними советоваться

...и вызвал сетования и Аввакума, и Неронова. Первый говорил: "когда

поставили Патриархом его, так друзей не стал и в Крестовую пускать". А

Неронов: "доселе ты друг нам был".

Шаблонное утверждение противников старообрядчества, что будто бы они

впали в раскол "по скудости ума" ложно.

Противниками Никона оказались самые даровитые и умные люди эпохи,

как протопоп Аввакум, как Спиридон Потемкин, знаток "Лютерской ереси",

знавший греческий, латинский, еврейский, польский и немецкий языки, как

Федор дьякон, Неронов, Лазарь Вонифатьев. Они пошли в раскол не по скудости

ума, а потому что были убежденные последователи православия, готовые отдать

жизнь за веру предков.

Реальной причиной раскола были не "скудость ума", а слепое, рабское

преклонение Никона перед греческой обрядностью и пренебрежение традициями

русской Церкви.

Никон после отстранения старых справщиков призвал "искусных мужей"

из иностранцев. Главную роль среди них играли грек Паисий Лигарид и Арсений

Грек.

Арсений Грек трижды менял вероисповедание, одно время он был даже

мусульманином.

Уроженец острова Хиос, Лигарид получил образование в Риме в

созданной папою Григорием XIII Греческой гимназии. Лигарид написал

"Апологию Петра Аркудия", известного своей пропагандой унии с католицизмом

в юго-западной России. В католическом духе написаны и другие сочинения

Лигарида. Знавший хорошо взгляды Лигарида, Лев Алладцкий писал своему другу

Бертольду Нигузию:

"...Лигарид три года назад удалился из Рима в Константинополь для

посещения своего отечества Хиоса и для распространения в той стране римской

веры".

За расположение Паисия Лигарида к латинству Патриарх Нектарий

отлучил его от Православной Церкви.

Вот каких "искусных мужей" поставил Никон во главе исправления

священных книг.

Неудивительно, что это вызвало сильное возмущение как среди бывших

справщиков, так и среди духовенства и народа.

Не мог не возмущать и девиз, под которым Никон стал продолжать

исправления. Павел Алеппский пишет, что Никон заявлял: "Я русский, сын

русского, но моя вера греческая". Это заявление шло вразрез с народным

пониманием, сформулированным Иоанном Грозным во время его спора с иезуитом

Поссевином:

- Греки нам не Евангелие. У нас не греческая, а русская вера.

К удивлению и ужасу всех социальных слоев Московской Руси, греческие

духовные лица, зараженные латинством, становятся руководителями в

исправлении древних богослужебных обрядов и древних богослужебных книг.

"Понятно, - замечает С. Платонов, - что такая роль их не могла

понравиться московскому духовенству и вызвала в самолюбивых москвичах

раздражение. Людям, имевшим высокое представление о церковною первенстве

Москвы, казалось, что привлечение иноземцев к церковным исправлениям,

необходимо, должно было выйти из признания русского духовенства

невежественным в делах веры, а московских обрядов - еретическими. А это шло

вразрез с их высокими представлениями о чистоте православия в Москве. Этим

оскорблялись их национальная гордость и они протестовали против

исправлений, исходя именно из этого оскорбленного национального чувства".

(16)

С. Платонов совершенно неправ. Дело шло не об оскорблении

национального чувства, а об оскорблении религиозного чувства. В 1654 году

был созван Церковный Собор. В ответ на речи патриарха Никона и царя

Алексея, Собор ответил, что надо:

"Достойно и праведно исправить против старых харатейных греческих"

(то есть старинных греческих рукописей). То есть, по постановлению Собора

исправление текста священных книг необходимо производить сличая

первоначальные славянские переводы с современными им греческими книгами.

Нельзя было исправлять древние священные книги по новым греческим книгам, в

которые после флорентийской унии вкралось много исправлений. Но

постановление Собора Никоном не было исполнено.

Приглашенные Никоном греки стали делать исправления по новым

греческим книгам, часть которых была напечатана в Венеции и других

католических странах Европы. Получив новые книги священники увидели в них

не только исправление описок, но и много новых слов, которые в старых

книгах были переведены по иному. Так что дело шло уже не об исправлении

ошибок, а о совершенно новых переводах священных книг.

IV

До Никона жизнь русской православной церкви шла в духе соборности.

Все спорные и неясные вопросы решались по общему согласию на церковных

соборах. Властолюбивый Никон больше походил не на русского патриарха, а на

главу католической церкви. "Энергичная, но черствая натура Никона, - пишет

С. Платонов, - не могла отвечать царю на его идеальную симпатию таким же

чувством. Никон был практик, Алексей Михайлович - идеалист. Когда Никон

стал патриархом с условием, что царь не будет вмешиваться в церковные дела,

значение Никона было очень велико; мало-помалу, он становился в центре не

только церковного, но и государственного управления.

Благодаря ошибочным действиям Никона была нарушена симфония между

царской властью и церковью, благодаря дружному сотрудничеству которых в

течении веков Русь собрала национальные силы и сбросила татар. После смуты,

когда государством правил фактически отец юного царя Михаила, патриарх

Филарет, удельный вес церковной власти сильно вырос. При царе Алексее,

вековое равновесие между царской и церковной властью нарушается.

Одно время современники считали власть Никона фактически большей,

чем власть царя. С. Платонов справедливо заявляет, что ежели бы Никон не

был Патриархом, его можно бы считать временщиком, и действительно власть

Никона держалась не на законе, не на обычае, а только на личном

расположении царя к Никону. В Служебнике 1655 года Никоном было помещено,

например, следующее:

"...Да даст же Господь им Государям (т.е. Царю Алексею Михайловичу и

Патриарху Никону. - Б. Б.)... желание сердец их; да возрадуются все живущие

под державою их..." "Таким образом, - замечает С. Платонов, - Никон свое

правление называл державою и свою власть равнял открыто с Государевою".

Как относился в это время к властному, честолюбивому Никону Царь

Алексей, показывает следующий факт: к Царю в Саввином монастыре во время

его посещения обратился однажды дьякон Мирского Митрополита, которого Никон

запретил в священнослужении. Дьякон просил Царя позволить ему служить

литургию в предстоящее воскресенье, но Царь, конечно, отказал: "Я боюсь

Патриарха Никона, а ну как отдаст мне свой посох и скажет: возьми его и сам

паси монахов и священников. Я не вмешиваюсь и не противоречу тебе, когда ты

повелеваешь своими генералами и воеводами, зачем же ты мешаешь мне

управлять священниками и монахами?" Один из бывших друзей Никона говорил

ему: "Какая тебе честь, владыко святый, что всякому ты страшен. Государеви

цареви власти уже не слыхать, от тебя всем страх и твои посланники пуще

царских всем страшны!"

Никон слишком преувеличил размеры власти Патриарха. "По его понятию

власть Патриарха чрезвычайно высока, она даже выше верховной власти

светской: Никон требовал полного невмешательства светской власти в духовные

дела и вместе с тем оставлял за Патриархом право на широкое участие и

влияние в политических делах; в сфере же церковного управления Никон считал

себя единым и полновластным владыкой. С подчиненным ему духовенством он

обращался сурово, держался гордо и недоступно, словом, был настоящим

деспотом в управлении клиром и паствой. Он был скор на тяжелые наказания,

легко произносил проклятия на провинившихся и вообще не останавливался

перед крутыми мерами". (17) По энергии характера и по стремлении к власти

Никона Платонов сравнивает с властолюбивым папою Григорием VII

Гильдебрантом.

Когда в 1653 году была переиздана так называемая "Кормчая Книга", то

Никон между прочим прибавил подложную грамоту Константина Великого

(Donatino Konstantini), которою папы старались оправдать свою светскую

власть. "Подобная прибавка, - пишет С. Платонов, - была сделана Никоном,

конечно, в видах большего возвышения патриаршей власти". Тут не лишне

вспомнить, что Симеоном Полоцким, после смерти Царя Алексея, при его сыне

Феодоре, был составлен проект "извлечь Никона из ссылки на далеком севере и

поставить его папой над 4-мя русскими Патриархами".

Ю. Ф. Самарин пишет в книге "Феофан Прокопович и Стефан Яворский":

"Из всех дел и слов Никоновых, до нас дошедших, усматривается его

двойственное стремление: отрешить безусловно церковные владения, управление

ими и судопроизводство в них от всякой подчиненности верховной власти,

изолировать их в государстве, другими словами, гражданские права

духовенства, как сословия, вознести на степень существенных прав самой

Церкви, и в то же время в области Церкви всю власть сосредоточить в своих

руках, водворить монархическое начало: эти две цели клонились к одной

главной: возвести Церковь на степень самостоятельного государства в

государстве. Поэтому все предшествующие учреждения (которыми Цари ввели

управление церковными имениями в состав общего государственного управления,

подчинив его своему надзору, нисколько, впрочем его не стесняя,

Монастырский Приказ и пр.). Никон считал беззаконным вмешательством в

судопроизводство церковное, расписание церковных имуществ, предписанное

Царем возбуждало в нем негодование". (18)

Нельзя не отметить также, что Никон был главным виновником

прекращения работы Земских Соборов в царствование Алексея Михайловича. "Не

сомневаемся, - заявляет С. Платонов, - что главным виновником перемены

правительственного взгляда на соборы был патриарх Никон. Присутствуя на

соборе 1648 года в сане архимандрита, он сам видел знаменитый собор; много

позднее он выразил свое отрицательное к нему отношение в очень резкой

записке. Во второй половине 1652 года стал Никон патриархом. В это время

малороссийский вопрос был уже передан на суждение соборов. Когда же в 1653

году собор покончил с этим вопросом, новые дела уже соборам не

передавались. Временщик и иерарх в одно и то же время, Никон не только пас

Церковь, но ведал и все государство. При его то власти пришел конец земским

соборам".

Митрополит Макарий говорит о гордости и властолюбии Никона в период

его патриаршества. "Никон при всем уме не умел поставить себя на такой

высоте, как следовало бы по отношению к своему царственному другу, не умел

сдерживать своей необузданной гордости и властолюбия и с упорством

оставался верен тому началу, которое высказал еще при избрании его на

патриаршую кафедру, т.е. чтобы сам царь слушал его во всем, как Патриарха.

В своей дружбе с царем Никон желал быть лицом господствующим и позволял

себе такие вещи, которые не могли не оскорблять Государя и, повторяясь

нередко, неизбежно должны были вести к столкновению и размолвкам, взаимному

охлаждению друзей и наконец привести к разрыву". (19)

Даже такой пристрастный защитник Никона, как проф. Зызыкин, и тот в

своем исследовании "Патриарх Никон" пишет: "Конечно, Никон восстанавливал

против себя своей бескомпромиссностью, прямолинейностью, суровостью". А

Ключевский характеризует Никона так: "Из русских людей XVII века я не знаю

человека крупнее, своеобразнее Никона. Но его не поймешь сразу: это -

довольно сложный характер и, прежде всего, характер очень неровный. В

спокойное время, в ежедневном обиходе, он был тяжел, капризен, вспыльчив и

властолюбив, больше всего самолюбив". Все, кто объективно подойдут к той

отрицательной роли, которую, не желая, сыграл Никон в истории раскола

русской православной Церкви, не могут не согласиться с следующим

заключением Ю. Самарина:

"Вообще в этой многосложной и великой тяжбе Царя с Патриархом,

правда и неправда, действительные вины Никона и клеветы на него

возведенные, важное и ничтожное так перемешано и сбито, что, вероятно, уже

оно не предстанет никогда во всей ясности и строгости. Может быть, к

свержению Никона не было достаточных причин; может быть, он мог бы получить

разрешение от бесстрастных судей; но не менее того, стремление Никона,

мысль, которую он преследовал, но не успел осуществить, и которой

современники и обвинители его не могли узреть ясно и очистить от мелких

обстоятельств, эту мысль нельзя не осудить, как противную духу Православной

Церкви. Никон хотел для Церкви независимости от государства в самом

государстве, для Патриарха власти неограниченной, самодержавной, вообще

замысел его клонился к тому, чтобы основать в России частный национальный

папизм".

Поведение Никона после Отказа от Патриаршества, после того, как Царь

не удовлетворил одного его требования, напоминает поведение не Патриарха, а

строптивой женщины. То он отказывается от Патриаршества, хотя его к этому

никто не вынуждал и благословляет на выборы нового Патриарха, потом просит

прощения у Царя за свой образ действий, потом уходит в Воскресенский

монастырь и до Царя снова доходят слухи, что Никон не хочет "быть в

патриархах", то он является в Успенский Собор "сшел я с престола никем не

гоним, теперь пришел на престол никем незванный".

Царь долго терпел все это странное поведение Патриарха (с июля 1658

г. до осени 1659 года) и только осенью велел созвать духовный собор. И

Духовный Собор решил, что поскольку Никон самовольно оставил паству, он

должен быть лишен Патриаршества. Ибо... От начала Московского государства

ни от кого не было такого бесчестия, какое учинил бывший Патриарх "Никон;

для своей прихоти, самовольно без нашего повеления и без Соборного совета,

Соборную Церковь оставил и патриаршества отрекся..."

Никон обладал такими чертами характера, что он конечно, не мог быть

Патриархом - духовным лицом, за действиями которого следят миллионы глаз. К

Никону мы должны применить ту же мерку, что и к Петру Первому. Мало того,

что они желали блага народа. Исторических деятелей судят не за их благие

намерения, а за результаты их благих намерений. Благих же результатов не

принесли ни дело Никона, ни дело Петра I... Тут большую роль сыграло как,

какими методами пытались они провести в жизнь свои хорошие замыслы..

Радикальная ломка обрядности, которую затеял Никон всего через сорок

лет после Великой Смуты, была совсем не ко времени. Приводилась она

недопустимыми, грубыми способами, которые не могли не вызвать

противодействия со стороны духовенства и народа.

Положение русской Церкви вовсе не было таким, чтобы необходимо было

идти на такие грубые жестокие моры, на которые пошел деспотичный Никон. "Те

различия, которые образовались между греческими и русскими богослужебными

книгами и греческими и русскими: обрядами, - пишет проф. Голубинский, - не

представляли ничего существенного и важного, чтобы касалось веры или

составляло нарушение положительных установлений Вселенской Церкви.

Существование разностей в обрядах и Богослужении у частных Поместных

Церквей допускалось в соответствии с преданием, выраженным Святым Папой

Григорием Двоесловом в словах: "при единстве веры Церкви не вредит

различный обычай". (20) Нельзя не согласиться с Соловьевым, что нужное и

важное дело, как исправления богослужебных книг, благодаря особенности

тяжелого и неприятного характера Никона и неразумному поведению, привело к

весьма печальным результатам.

"Спасается мир не через мудрейших, - писал протопоп Аввакум

Плещееву, - мудрейшие отступили, говорят, что блудили Отцы наши в церковных

догматах и много времени Церковь была в погружении, а теперь они умудрились

исправлять, следовательно, не верят слову Христову о непогрешимости Церкви

и являются хулителями Бога и Церкви". И такая точка зрения Аввакума вовсе

не грозила "Полным прекращением церковного развития", как ошибочно

утверждает в своем исследовании о Никоне проф. Зызыкин. Это естественная

точка зрения нормального человека, считающего, чтобы важнейшее религиозное

дело не проводилось руками таких духовно-нечистоплотных чужеземцев, каковы

были в большинстве случаев греки.

Характерно то, что в начале своей деятельности и сам Никон очень

низко расценивал греков и малороссийских ученых. Неронов однажды сказал

Никону:

"Да ты же, святитель, иноземцев законоположения хвалишь и обычаи их

премлешь, благоверными и благочестивыми радетелями их нарицаешь, а мы

прежде всего у тебя же слыхали, много раз говаривал ты нам, гречане де и

малороссы потеряли веру и крепость, да и добрых нравов у них нет, покой де

и честь их прельстили, и своим де грехам работают, а постоянства в них не

объявилось и благочестия нимало. А ныне они у тебя и святые люди и

законоучители?"

Но после приезда патриарха Паисия и патриарха Афанасия Пателяра, он

резко изменил свое отношение к грекам. Даже такой панегирист Никона, как М.

Зызыкин и тот заявляет: "Его учителями были греки - вселенские учителя

Церкви". Ведь сам же Никон позже, после того, как он узнал насколько

лицемерны и подкупны греки, он сказал Александрийскому патриарху:

"Знаю де я без вашего поучения как жить, а что де клобук и панагию

сняли, и они б с клобука жемчуг и панагию разделили по себе, а достанетца

де жемчугу золотников по 5 и по 6 и золотых по 10".

Приводя эти слова Никона проф. Зызыкин пишет: "Это был приговор о

греках Патриархах самого Никогда, некогда увлекавшегося всем греческим".

То есть Патриарх Никон признал, наконец, что его противники были

правы, выступая против того, чтобы важнейшей церковной реформой руководили

корыстолюбивые иностранцы.

Патриарх Никон не знал "средних путей и неумел останавливаться на

середине дороги. Решив до конца согласовать русские церковные обряды с

греческими, Никоя вводит в России греческие амвоны, греческий архиерейский

посох, греческие клобуки и мантию, греческие церковные напевы, начинает

строить монастыри по греческому образцу, приближает к себе греков, слушает

их во всем, действует по их указаниям и советам. Всюду у него становятся на

первое место греки и греческое (как позже у Петра I немцы и все немецкое.

- Б. Б.), а все русское, освященное подчас вековой стариной, отходит назад

в тень.

"Покладистые восточные патриархи, - пишет С. Мельгунов в своем

исследовании "Религиозно-общественные движения в ХVII-ХVIII вв. в России",

- осудили Никона именно на основании греческих законов, и Никону пришлось

тогда признать, что "греческие правила не прямые, печатали их еретики".

V

Никон вовсе не пытался отстаивать только "известную долю церковной

самостоятельности", как пытается доказать в своем исследовании "Патриарх

Никон" проф. Зызыкин. Никон преследовал совсем иные и далеко идущие цели.

"Патриарх Никон, - пишет проф. Каптерев, - переносит к нам греческие

амвоны, архиерейские посохи, клобуки, мантии, греческие церковные напевы,

принимает греческих живописцев, мастеров серебряного дела, строит по

образцу греческих монастырей. Слушает во всем греков, отдавая предпочтение

греческому авторитету перед вековой русской стариной. Это его приводило к

столкновению с почитателями русской старины". (21) Мало считаясь с

многовековыми традициями Православной Церкви, Никон стал ломать

установившиеся в течение веков церковные обряды. Естественно, что это не

могло понравиться ни русскому духовенству, ни русскому народу. Не

понравилось бы это и ни одному народу в мире, уважавшему религию своих

предков. Старые богослужебные книги, после получения новых, Никон велел

отбирать и уничтожать. Но священники и народ не хотели отдавать древних

священных книг.

"Посланные Никоном пытались отнимать силой, и тогда происходили

драки, увечья, даже смертоубийство из-за книг. Из многих церквей мирские

люди тайком брали старые книги, и как драгоценности уносили с собой в леса,

в пустыни, в тундры отдаленного севера куда бежали, спасаясь от Никоновских

новшеств". (22) Грубые меры, применяемые сторонниками Никона при

отобрании старинных книг, потрясли души простых людей. Они стали думать:

"Как же так сотни лет по этим книгам правили службу по всей Руси, священные

тайны по ним совершали, а теперь это не священные книги, а ни весть что. По

этим книгам столько русских праведниками и Божьими Угодниками стали, а

теперь они ни во что считаются".

На Великом Соборе 1667 года, отвечая на обвинение его в ереси,

протопоп Аввакум говорил Вселенским патриархам: "Вселенские учители! Рим

давно пал и ляхи с ним же погибли, до конца остались врагами христиан (т.е.

православным христианам). Да и у вас православие пестро (т.е. не чисто), от

насилия турского Магомета, немощни есте стали и впредь приезжайте к нам

учиться; у нас благодати Божией самодержство, до Никона отступника в нашей

России у благочестивых Князей и Царей было православие чисто и непорочно, и

Церковь не мятежная и первые наши пастыри, как двумя перстами крестились,

так и другим повелели".

"Патриархи задумались, - рассказывает Аввакум, - и наши что волченки

завыли, облевать стали на отцов своих говоря: не смыслили наши святые; не

ученые де люди были, чему им верить? Они де грамоты не умели. О, Боже

Святый. Како претерпе святых Своих толикая досаждения?" Произнося эти

слова, Аввакум несомненно передавал настроения большего числа жителей

Московской Руси.

Кто же были правы - Святые отцы, угодившие Богу и прославившихся

чудесами или восставший на их авторитет Никон? Конечно, святые.

"Держу до смерти, яко же приях, - писал Аввакум, - не прелагаю

предел вечных. До нас положено, лежи оно так во веки веков".

"Чудо, как в познание не хотят прийти, - возмущается Аввакум

действиями никониан. - Огнем, да кнутом, да виселицей хотят веру утвердить!

Которые Апостолы - то научили так? - Не знаю! Мой Христос не приказал нашим

Апостолам так учить, еже бы огнем, да кнутом, да виселицей в веру

приводить".

"Оппозиция церковным исправлениям, - сообщает С. Платонов, - была во

всем государстве; она являлась, напр., во Владимире, в Нижнем Новгороде, в

Муроме; на крайнем севере, в Соловецком монастыре, еще с 1657 года

обнаруживается резкое движение против "новин" и переходит в открытый бунт,

в известное Соловецкое возмущение, подавленное только в 1676 году.

Огромное нравственное влияние Соловков на севере Руси приводит к тому, что

раскол распространяется по всему северу. И нужно заметить, что в этом

движении за церковную старину принимают участие не только образованные люди

того времени (напр., духовенство), но и народные массы. Писания

расколоучителей расходятся быстро и читаются всеми. Исследователей удивляет

изумительно быстрое распространение раскола; замечая, что он, с одной

стороны, самостоятельно возникает сразу во многих местностях без влияния

расколоучителей из Москвы, а с другой стороны, очень легко прививается их

пропагандой, где бы она ни появилась, - исследователи вместе с тем, не

могут удовлетворительно объяснить причин такого быстрого роста церковной

оппозиции". Объяснить это, мне думается, можно только всенародностью

протеста против неудачных церковных реформ.

Большинство историков обычно всегда подчеркивали дикий фанатизм

старообрядцев, их смешное пристрастие к двоеперстию и другим незначительным

обрядам. Будто бы вся правда и прогрессивность была на стороне Никона. Это,

конечно, пристрастная трактовка раскола, трактовка его с позиции людей

ориентирующихся на западную, а не на русскую самобытную культуру. Народ

защищал вовсе не буквы и разные мелкие обряды, он был возмущен тем, что

Никон нарушил древние традиции православия. Сотни лет, с времен св.

Владимира, многие поколения русских людей исполняли обряды определенным

образом, крестились двумя перстами и вдруг оказалось, что все это они

делали ошибочно неправильно, а что правильно делали только греки. Если даже

это было и так, то и то нельзя такие вещи заявлять народу в такой

категорической форме, как это делал Никон. И, уже совсем нельзя,

правильность такого заявления подтверждать суровыми пытками и казнями.

Распевая молитвы, сотни людей сжигали себя, чтоб только не исполнять указы

Никона, искажавших, по их мнению, древние, истинные формы Православия.

Древняя Русь, вплоть до церковного раскола была духовно единой. Все

одинаково верили, принадлежали к одной духовной культуре. И цари, и бояре,

и дворяне, и крестьяне - все члены средневековой Руси. Средневековая Русь

была самобытным государством. Высшие и низшие классы были звенья единого

национального целого. Церковный раскол вызвал первую трещину. Реформы Петра

вызвали много других трещин в национальном сознании.

Разница в образовании, в быте, между различными слоями русского

общества была количественная, а не качественная, каковой она стала после

петровских реформ. Раскол раздробил духовное единство русского народа в

один из самых трудных моментов его истории. В тот момент, когда Россия

вплотную столкнулась с проблемой культурной связи с Европой, в народе

возник религиозный раскол.

Раскол, по словам Л. Тихомирова, обнаружил, что мы русские "сами не

знаем во что веруем, и чтя одних и тех же святых, одну и ту же Апостольскую

церковь - считаем друг друга погибшими, отлученными, преданными анафеме или

антихристу". (23) Раскол был роковым обстоятельством в эпоху, когда

русскому народу необходимо было учиться у запада. Именно в результате

раскола петровские реформы приняли такой подражательный, обезьяний

характер. Л. Тихомиров, Владимир Соловьев и многие другие мыслители

справедливо указывают на теснейшую взаимосвязь между расколом и характером

петровских реформ.

VI

Первая основа самобытности всякого народа, вера - была разорвана на

две части. Спор во время раскола шел ведь вовсе не о мелочах обрядности,

как обычно изображали суть раскола сторонники западно-европейской культуры.

"История и будущность теократии", - дело шло не о тех частных пунктах,

которые выставлялись (впрочем совершенно искренно) спорящими сторонами, а

об одном общем вопросе весьма существенного значения. Чем определяется

религиозная истина: решениями ли власти церковной или верностью народа

древнему благочестию? Вот вопрос величайшей важности, из за которого на

самом деле произошла беспримерная и доселе непримиримая распря между

"никонианами" и "староверами".

Старообрядцы обвиняли церковную власть в том, что она отступила от

древнего православного благочестия. Таким образом сторонники древнего

благочестия считали как бы, что сила церкви не в церковной иерархии, а в

верящем народе. Церковная же власть в лице Никона, грубо заменившая

установившиеся формы обрядности, своими преследованиями старообрядцев, по

словам В. Соловьева, заявила: "что вся сила церкви сосредотачивается в ней

одной, что власти церковной принадлежат безусловно и исключительно все

права, а народу только обязанности и послушание".

Не все, конечно, могли согласиться с таким толкованием понятия, что

такое церковь. Не надо забывать, что до Никона, церковная организация

русской церкви была очень демократична. В деревнях, то есть среди

большинства народа, священники обычно выбирались самими мирянами из числа

наиболее нравственных и грамотных членов сельской общины. Раскол, конечно,

"гораздо глубже вопроса о книжном исправлении", - как это верно указывает в

своей брошюре "Исторический путь России" Ковалевский.

Протопоп Аввакум и другие вожди раскола, стоявшие прежде за

необходимость исправления богослужебных книг и изменения некоторых обрядов,

восстали против церковных реформ, когда увидели, что за образец чистоты

веры берется, почему-то греческое православие, а правильными книгами

почему-то признаются одни греческие богослужебные книги, как будто

греческие переписчики не так же ошибались при переписке, как русские.

Такая постановка вопроса была, конечно, оскорбительной для

большинства русских людей. Получалось так, что в течение многих столетий

русские люди верили, молились не так, как надо. Если бы даже это обстояло и

так, то считаясь с человеческой природой нельзя было открыто мотивировать

такую точку зрения. Нельзя было совершать и тех насилий, которые совершил

Никон и другие сторонники церковной реформы над противниками ее в том виде,

в котором она проводилась.

Вожди старины имели право выступать против крайностей церковных

реформ, которые проводились с той же грубостью, как несколько позже и

реформы Петра.

Не ко времени задуманная Патриархом Никоном "обрядовая реформа", к

тому же насильственно проведенная нетактичным патриархом толкнула

оскорбленную русскую душу на решение бежать в дебри старообрядчества с

царского пути общей православно-национальной культуры. Это было величайшим

духовным несчастьем в жизни русской церкви и народа. Тем более, что вслед

за этим, глубокий общий духовный раскол потряс душу нации. Отделение

старообрядчества проходило не только по линии церковных споров, но и по

всей линии культурной психологии.

В старообрядчество ушла Русь, верная не только религиозному, но и

культурному прошлому, не желавшая новшеств ни в церкви, ни в жизни.

Протопоп Аввакум и другие вожди раскола инстинктивно чувствовали,

что проводимая так церковная реформа добра России не принесет. Что

пренебрежение к традиционному православию вызовет затем пренебрежение к

национальным обычаям и национальным формам жизни вообще. Как известно, так

и произошло. За церковными насильственными реформами последовали

насильственные реформы Петра. Исторически все же оказались правы вожди

раскола, которые бессознательно чувствовали всю гибельность стремительного

чужебесия. Вожди раскола действительно стояли за реформы, но были против

революции, которая бы искалечила все самобытные начала русской веры,

культуры и государственности.

"Ссылка Аввакума и старообрядцев, - пишет П. Ковалевский, - трагедия

для русской жизни и для русской культуры, так как она оторвала более

половины просвещенного класса, загнала его в Сибирь или в подполье,

отстранила от государственной и церковной жизни. Пока были крепки

православные устои и цари были церковны, западное влияние исправлялось и

приспособлялось к местным условиям, но в момент петровской ломки, русские

культурные силы не оказались в состоянии оказать влияние западной волне,

которая их захлестнула, а обескровленная церковь попала в плен к

государству".(24)

Староверы были самыми яркими охранителями начал русской духовной

самобытности. Других равных им по силе мы в русской истории не знаем. В 17

веке при отсутствии печати, хороших путей сообщения, сурово преследуемые

церковными и светскими властями, они сумели создать сильнейшее народное

движение в защиту близкой их душе родной старины. Это были люди сильного,

цельного духа. Не желая быть предателями дедовской веры, они сами сжигали

себя и своих жен и детей в молельных и скитах, когда Петр I усилил гонение

на них. И они были духовно выше своих противников никониан.

Правильно писал автор статьи, напечатанной в одном из издававшихся в

Германии русских журналов, после Второй мировой войны, что:

"Старообрядчество и никонианство, - было разновидностью драматического

раскрытия русской духовной культуры. Староверы были такие же борцы за

русскую культуру, как и никониане, но они имели превосходство над своими

противниками в том, что они шли до конца, - без надежды на победу, в

надежде на правоту свою клали голову на плаху, восходили на костры, гибли

тысячами перед высшим судьей - Христом".

VII

В расколе виноват не только Никон, но и царь Алексей. Основная вина

царя Алексея находится вовсе не в области политической, и не в том, что он

не желал заимствовать нужное с Запада, а в том, что он поддержал намерение

Никона изменить традиционные русские обряды, на греческие. А в том, что

после низложения Никона, которое тот вполне заслужил, царь Алексей не внял

голосу народа и не поставил перед новым Патриархом вопрос о необходимости

пересмотра введенных Никоном реформ.

Низложение Никона не привело к возврату на древний до-никоновский

путь. На Соборе 1667 года были признаны неправильными решения знаменитого

Стоглавого Собора во времена святого Макария и Иоанна Грозного, в которых

излагались как должно понимать основы Православия. Собор, на котором

участвовали тоже греки, признал решения Стоглавого Собора незаконными и

чуть ли не еретическими. Все доводы "раскольников" о правоте решений

Стоглавого Собора были оставлены без внимания. Собор признал исправления,

сделанные в новых церковных книгах, сделанные по новым греческим книгам,

правильными и всех, кто не почитают таковых книг объявил "раскольниками" и

предал анафеме. Анафеме были преданы Аввакум, диакон Феодор, инок Епифаний

и ряд других сторонников решений Стоглавого Собора.

Это было роковое решение, которое могло только углубить религиозную

смуту. Отмена решений Стоглавого Собора и признание его решений ложными

подрывало веру в истинность религиозного авторитета и всех других Соборов.

Если в делах веры ошиблись все высшие иерархи Церкви, участвовавшие на

Стоглавом Соборе, то, следовательно, могут ошибиться и участники Собора

1667 года. Осужденные "раскольники", не подчинились этим ошибочным решениям

и писали:

"Держим православие, бывшее прежде Никона Патриарха и книги держим

письменные и печатные, изданные от пяти патриархов: Иова, Гермогена,

Филарета, Иосафа и Иосифа Московских всей России и хощем собором, бывшем

при царе Иване Васильевиче, правы быти, на нем же был и Гурий, наш

Казанский чудотворец, с сими книгами живем и умираем".

Великий Собор 1667 года поступил совершенно неправильно объявив

раскольников еретиками. Ведь их расхождение с церковью относились не к

догматам, а только к обрядам. Анафема на раскольников, провозглашенная так

называемым "Великим Собором" только испортила все дело.

"В крутой резкости перемен отчасти кроются причины если не появления

самого раскола, то быстроты и широты его распространения". (25)

Начались преследования "раскольников" еще при жизни царя Алексея.

Сначала преследования носили случайный характер. Но тем не менее, пойдя

вслед за Никоном по неправильному пути, изменив своему высокому

христианскому воззрению, что нельзя заставить веровать силою, Тишайший царь

совершил роковую ошибку. Углубленная его преемниками, эта ошибка привела к

самым трагическим последствиям. Она положила начало отхода сначала от

религиозных традиций, а затем и от национальных политических идеалов.

После смерти царя Алексея, в царствование его сына Федора и

правление царевны Софьи преследование раскольников расширилось.

В 1681 году была запрещена продажа и распространение древних книг и

сочинений, оправдывающих старое православие, начались розыски и

преследования старообрядцев. В 1682 году по повелению царя Федора был

сожжен самый видный вождь раскола Аввакум. Но это только усилило

сопротивление. Даже монахи Соловецкого монастыря отказались служить по

новым книгам и 10 лет отбивались от царских воевод, посланных взять

Соловецкий монастырь. Выступление Никиты Пустосвята в 1682 году в защиту

древних истинных обрядов было расценено уже как государственное

преступление и ему была отрублена голова. При Софье был издан закон

окончательно запрещающий раскол. Тех, кто укрывал старообрядцев, били

кнутом, "раскольников", соблазняющих сторонников реформированного на

греческий образец православия стали казнить.

Государство пошло по ложному пути вслед за церковью. Хранителям

древнего, настоящего русского православия пришлось бежать в глухие леса,

где они стали основывать свои скиты и уходить в изгнание в чужие земли: в

Лифляндию, в Польшу и в Крым.

Ложный шаг всегда вызывает следующий еще более ложный. В то самое

время, как старообрядцам рубили головы, правительством было разрешено

иезуитам проповедовать католичество. В 1685 году иезуиты открыли в Москве

школу и начали проповедовать католичество среди иностранцев и русских.

Вместе с иезуитами усилили свою деятельность и жившие в немецкой слободе

протестанты разных толков.

Единый прежде религиозно русский народ стал раскалываться на куски.

А этим самым подготавливалась благоприятная почва для разрушения всех

устоев русской национальной жизни, так что если говорить о бездне, на краю

которой, по мнению историков-западников, находилась Русь накануне

восшествия на престол Петра I , то эта бездна заключалась не в политическом

и социальном строе Московской Руси, не в отсталости от запада, а в отходе

от древнего, уставившегося со времен святого Владимира, понимания

Православия и традиционной обрядности, существовавшей семь веков.(26)

Этот отход не мог не вызвать потрясений в душе народа, не мог не

отозваться самым отрицательным образом на его дальнейшей судьбе.

"...Среди старообрядцев, наблюдающих гибель истинной церкви и

ожидающих скорого наступления кончины мира, развилось движение ускорить

уход из зараженного ересью мира и унаследовать царство небесное путем

пострадания за веру, именно самосожжения. Это течение мысли нашло поддержку

и у протопопа Аввакума, который также призывал свою паству пострадать за

веру, потерпеть здесь в огня небольшое время и затем унаследовать на вечно

царство небесное. И сам он кончил жизнь на костре по приказу правительства.

Однако при жизни Аввакума это движение не имело еще большего

распространения. Оно значительно усилилось при правительнице Софьи после

неудачной попытки вожаков старообрядчества (священники Сергий, Никита

Пустосвят и некоторые др.) поднять стрельцов против патриарха и церкви

(1682 г.).

Воинские команды посылались для разорения скитов и центров

старообрядчества и ареста главарей и упорствующих. Появление таких команд

усиливало эпидемию самосожжения. Считаю, что до 20.000 человек

старообрядцев погибло этой ужасной смертью". (27)

VIII

Роль раскола в дальнейшем развитии русской православной церкви,

правильно определяет проф. В. Рязановский в своем "Обзоре русской

культуры". "Что касается положения русской православной церкви после

раскола, то ее положения внешне не изменилось, но раскол несомненно имел

неблагоприятные последствия. Он ослабил церковь изнутри благодаря уходу

довольно значительного числа верующих и благодаря последовавшей затем розни

в церкви - борьбе с ушедшими в раскол. В этой борьбе церковь, точнее

церковная иерархия, больше прибегала к помощи государства, чем прежде,

больше сближалась с ним и подпадала под его влияние. Все это и создало

почву для церковной реформы Петра I и начала XVIII века". (28)

Раскол, подорвав народную веру, обессилил церковную организацию и

внес путаницу в народное мировоззрение. Утеряв чистоту самобытного

религиозного мировоззрения, разделившись на два лагеря, народ не смог

отстоять подчинения церкви государству, которое провел Петр, Подчинение

церкви государству, это характерная идея протестантской Европы, которой

подражал во всем Петр. Понимание церкви в результате раскола спуталось не

только у рядового человека тогдашней Руси, но и у самого Петра. Нельзя не

согласиться с Львом Тихомировым, (29) что "факт истории состоит в том, что

без церковной смуты такая ломка была бы невозможна даже и для Петра. В

данную минуту она стала возможна, во-первых, психологически - так как

понимание церкви подорвалось и у самого Петра: и у него, как у множества

других стал вопрос: где церковь?"

Идее Святой Руси, - Петр I противопоставил идею светского

государства и светской культуры. С Петром пришло на Русь совершенно другое

просвещение, идущее от иного корня. В первом случае целью было небо, здесь

- земля. В первом случае законодателям был Бог, здесь - автономный человек

с его силой научного разума. В одном случае критерием поведения было

мистическое начало греха, в другом - утилитарная мораль общежития.

В "Духовном Регламенте", изданном Петром, - Никон по своему "замаху"

сравнивается с папами, добивавшимися абсолютной власти над церковью. И

действительно идея патриаршества, в том виде, как ее понимал Никон глубоко

чужда духу православия, это есть идея церковного самодержавия, при котором

церковь должна подчинить себе государство, то есть идея папства. Если бы

Никон добился чего хотел, он бы сделался православным папой. Упреки,

которые делаются в "Духовном регламенте" справедливы, но сам "Духовный

регламент" есть свидетельство величайшего насилия Петра над русской

церковью.

Личности Никона и Петра очень похожи друг на друга. Похожи друг на

друга по своим методам и крайностям и реформы Никона и Петра, которые на

самом деле вовсе никакие не реформы, а самые настоящие революции, и очень

жестокие революции, оставившие ужасный след в русской истории и приведшие в

конце концов Россию к большевизму.

Никон действовал в церкви как Петр I, Петр I действовал в

государстве, как Никон.

Сходство основных черт характера Никона и Петра Первого очень ясно

видно из следующей характеристики Никона Ключевским: "У него была слабость,

которою страдают нередко сильные, но мало выдержанные люди: он скучал

покоем, не умел терпеливо выжидать, ему постоянно нужна была тревога,

увлечение, смелою ли мыслью, или широким предприятием, даже просто хотя бы

ссоры с противным человеком". Таким же человеком был и Петр I .

Что является величайшим счастьем в жизни народа? - спрашивает

Достоевский в "Дневнике писателя за 1876 год", и отвечает: "Всякому

обществу, чтобы держаться и жить, надо кого-нибудь и что-нибудь уважать

непременно, и, главное, всем обществом, а не то, чтобы каждому как он

хочет про себя". "Всякая высшая и единящая мысль и всякое верное единящее

всех чувство - есть величайшее счастье в жизни нации".

В результате раскола и возникшей, в значительной степени благодаря

ему, революции (так называемых "реформ" Петра), русское общество на целые

столетия, вплоть до наших дней, лишилось величайшего счастья в жизни нации

- единящих всю нацию чувств, когда царь думал и верил также как весь народ.

В очерке "Русские в Латвии" еврейский журналист А. Седой пишет, что

для современных русских старообрядцев в Латвии характерны: "...Тишина,

строгость и благолепие". Эти черты старообрядчества показывают, чем была бы

Россия, не исковеркай Никон и Петр национальные начала жизни.

Европейское умственное иго, которого опасался еще Александр Невский

и во имя спасения от которого добровольно пошел в физическую неволю к

монголам, стало возможно только благодаря расколу, который определил собой

страстный подражательный характер реформ Петра.

Автор "Истории древней русской литературы" проф. Гудзий в главе об

Аввакуме делает очень интересное признание, что "Проявившиеся в реформе

Никона элементы самокритики, разрушая существующее представление о

непогрешимости старины и подрывая ее устойчивый авторитет, тем самым

косвенно прокладывали дорогу для более решительного пересмотра всех

традиционных основ русской жизни". Этот решительный пересмотр всех

традиционных основ русской жизни и произвел Петр I .

Порвав все нити с 800-летней исторической традицией, Петр Первый,

конечно, не смог создать из России чисто европейское государство, а только

искалечил душу народа, заложив своей революцией сверху прочные основы для

неизбежной революции снизу, которая рано или поздно должна была уничтожить

все чужеродные начала, внесенные реформами Петра в русскую жизнь.

Восшествие на престол Петра знаменует собой начало развития в России

формы западного абсолютизма и конец русской национальной формы монархии. А

в ряде случаев Петр действует даже не как абсолютный монарх западного типа,

а как революционный диктатор, который источник свой неограниченной власти

видит только в своей личной воле и личных принципах, не имеющих никакой

опоры в национальных традициях страны.

1. Это и все другие высказывания С. Платонова взяты из его "Лекций по

русской истории". Издание 9-ое. Петроград. 1915 г.

2. С. Платонов. Лекции, стр. 402-403.

3. Явное преувеличение.

4. И. Солоневич. Белая Империя. 175 стр.

5. И не только в Ростове, но и в Ярославле, Вологде и в. других городах.

6. Керсновский. История Русской Армии, стр. 580-581.

7. В. А. Рязановский. Обзор русской культуры, стр. 464.

8. Ключевский. Курс русской истории, III, 312 стр.

9. Рязановский. стр. 465-466.

10. Уже в трудах Д. Ф. Масловского, Михневича, Мышлаевского мы можем

найти проблески понимания, что в своей основе военное искусство национально

и что русское военное искусство зиждется на иных принципах, чем

европейское. Но в конце своей научной деятельности, из карьеристских

соображений А. 3. Мышлаевский перешел в ряды представителей военного

космополитиз-ма, а научная деятельность Банова, сторонника взгляда о

самобытности русского военного искусства была прервана революцией.

11. Дополнение к Актам Историческим, Том. IX, •106

12. Дополнение к Актам Историческим. Том IX.

13. Виппер. Круговорот истории. Стр. 64 и др.

14. С. Князьков. "Как начался раскол в Русской Церкви".

15. Белокуров. Из духовной жизни Московского общества XVII века, стр.

123.

16. С. Платонов. Лекции по русской истории. 9 издание. Петроград. 1915 г.

Все остальные цитаты взяты тоже из Лекций.

17. С. Платонов. Лекции по русской истории. Стр. 370.

18. Ю. Самарин. Сочинения. Том V, стр. 226.

19. Митрополит Макарий, том XII.

20. Проф. Голубинский. "К нашей полемике со старообрядцами" Б. В. 1892.

21. Проф. Н. Ф. Каптерев. "Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович",

1912 г.

22. С. Князьков. Как начался раскол в русской церкви.

23. Л. Тихомиров, Монархическая Государственность.

24. П. Ковалевский. Исторический путь России.

25. С. Князьков. Как начался раскол в русской церкви.

26. А сущность до-никоновского понимания христианства заключалась в том,

что

нельзя заставить людей веровать насилием.

27. Милюков. Очерки русской культуры. Том II, V. 77

28. Рязановский. стр. 481.

29. Л. Тихомиров. "Монархическая Государственность".

БОРИС БАШИЛОВ

РОБЕСПЬЕР НА ТРОНЕ

ПЕТР I И ИСТОРИЧЕСКИЕ РЕЗУЛЬТАТЫ СОВЕРШЕННОЙ ИМ РЕВОЛЮЦИИ

ОГЛАВЛЕНИЕ

I. КАК ВОСПИТЫВАЛСЯ ПЕТР I

II. "ИДЕЙНЫЕ" РУКОВОДИТЕЛИ ПЕТРА I

III. ХАРАКТЕР ПЕТРА I И ЕГО ОТРИЦАТЕЛЬНЫЕ ЧЕРТЫ

IV. ИСТОКИ НЕНАВИСТИ ПЕТРА I КО ВСЕМУ РУССКОМУ

V. У КАКОЙ ЕВРОПЫ УЧИЛСЯ ПЕТР I

VI. НАЧАЛО РАЗГРОМА НАЦИОНАЛЬНОЙ РУСИ

VII. ОБЪЯВЛЕНИЕ ВОЙНЫ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ

VIII. ЛОЖЬ О НЕИЗБЕЖНОЙ ГИБЕЛИ МОСКОВСКОЙ РУСИ

IX. СМЯТЕНИЕ НАРОДА. НАРОД ПРИНИМАЕТ ПЕТРА I ЗА АНТИХРИСТА

X. ВСЕШУТЕЙШИЙ СОБОР И ЕГО КОЩУНСТВА

XI. ПЕТР I И МАСОНЫ

XII. ПРОТЕСТАНТСКИЙ ХАРАКТЕР ЦЕРКОВНОЙ "РЕФОРМЫ" ПЕТРА I

XIII. УНИЧТОЖЕНИЕ ПАТРИАРШЕСТВА И ПОДЧИНЕНИЕ ЦЕРКВИ ГОСУДАРСТВУ

XIV. РАЗГРОМ ПРАВОСЛАВИЯ

XV. УНИЧТОЖЕНИЕ САМОДЕРЖАВИЯ. ЗАМЕНА ПОЛИТИЧЕСКИХ ПРИНЦИПОВ

САМОДЕРЖАВИЯ ПРИНЦИПАМИ ЕВРОПЕЙСКОГО АБСОЛЮТИЗМА

XVI. АДМИНИСТРАТИВНЫЕ "РЕФОРМЫ" ПЕТРА I. СУРОВАЯ ОЦЕНКА ЭТОЙ

"РЕФОРМЫ"

КЛЮЧЕВСКИМ

XVII. ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА ПЕТРА I - НИЖЕ ПОЛИТИКИ ПРЕДШЕСТВОВАВШИХ ЕМУ

ЦАРЕЙ

XVIII. МИФ О "ВОЕННОМ ГЕНИИ" ПЕТРА I

XIX. ВЕЛИКИЙ РАСТОЧИТЕЛЬ НАРОДНЫХ СИЛ. "ПОБЕДЫ", ДОСТИГНУТЫЕ ЦЕНОЙ

РАЗОРЕНИЯ

СТРАНЫ И МАССОВОЙ ГИБЕЛИ НАСЕЛЕНИЯ

XX. ГЕНЕРАЛЬНАЯ ОБЛАВА НА КРЕСТЬЯНСТВО. ЗАМЕНА КРЕПОСТНОЙ

ЗАВИСИМОСТИ

КРЕПОСТНЫМ ПРАВОМ

XXI. ЛЖИВОСТЬ ЛЕГЕНДЫ, ЧТО "РЕФОРМЫ ПЕТРА" ДВИНУЛИ ВПЕРЕД РУССКУЮ

КУЛЬТУРУ

XXII. "ПТЕНЦЫ ГНЕЗДА ПЕТРОВА" В СВЕТЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПРАВДЫ

XXIII. "БЛАГОДЕТЕЛЬНЫЕ РЕФОРМЫ" ИЛИ АНТИНАЦИОНАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ?

НЕПОСТИЖИМАЯ ЛОГИКА РУССКИХ ИСТОРИКОВ.

XXIV. РОБЕСПЬЕР НА ТРОНЕ

XXV. ИСТОРИЧЕСКИЕ РЕЗУЛЬТАТЫ СОВЕРШЕННОЙ ПЕТРОМ АНТИНАРОДНОЙ

РЕВОЛЮЦИИ

XXVI. ВОПРОС ОТ КОТОРОГО ЗАВИСИТ - "БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ РОССИИ"

ПРЕДИСЛОВИЕ

"Петр I - одновременно Робеспьер и Наполеон на троне

(воплощение революции)".

А. С. Пушкин. О дворянстве.

Ни одно имя в русской истории не обросло таким огромным числом

легенд и мифов, в основе которых таится историческая ложь, как имя Петра.

Читаешь сочинения о Петре, и характеристики его, выдающихся русских

историков, и поражаешься противоречию между сообщаемыми ими фактами о

состоянии Московской Руси накануне восшествия Петра на престол,

деятельностью Петра и выводами, которые они делают на основе этих фактов.

Первый биограф Петра Крекшин обращался к Петру:

"Отче наш, Петр Великий! Ты нас от небытия в небытие произвел".

Денщик Петра Нартов называл Петра земным Богом.

Неплюев утверждал: "На что в России не взгляни, все его началом

имеет". Лесть придворных подхалимов Петру была почему - то положена

историками в основу характеристики его деятельности.

И. Солоневич проявляет совершенно законное удивление, что "Все

историки, приводя "частности", перечисляют вопиющие примеры безалаберности,

бесхозяйственности, беспощадности, великого разорения и весьма скромных

успехов и в результате сложения бесконечных минусов, грязи и крови

получается портрет этакого "национального гения". Думаю, что столь

странного арифметического действия во всей мировой литературе не было еще

никогда".

Да, другой столь пристрастный исторический вывод найти очень трудно.

Спрашивается - стоит ли нам, свидетелям ужаснейшего периода в

истории России - большевизма, заниматься выяснением вопроса, является или

нет Петр Первый гениальным преобразователем русского государства? Неужели

для современного мыслителя и историка нет других - более важных и

значительных тем в период, когда русские нуждаются в установлении верного

исторического взгляда на то, каким образом они докатились до большевизма.

На этот вопрос надо ответить со всей решительностью, что вопрос об

исторической роли Петра I, - самый важный вопрос. Миф о Петре как

гениальном реформаторе, "спасшем" русское государство от неизбежной гибели

связан с мифом о том, что Московская Русь находилась на краю бездны. Эти

лживые мифы историков, принадлежавших к лагерю русской интеллигенции,

совершенно искажают историческую перспективу. В свете этих мифов история

допетровской Руси, так же как и история так называемого Петербургского

периода, выглядит как нелепое сплетение нелепых событий. Придерживаясь этих

двух мифов совершенно невозможно обнаружить историческую закономерность в

развитии русской истории после Петра I. Но эта историческая законность

причины уродливого развития русской жизни после Петра I, легко

обнаруживается, стоит только понять, что Петр был не реформатором, а

революционером ("Робеспьером на троне", - по меткой оценке Пушкина). Тогда

легко устанавливается причинная связь между антинациональной деятельностью

"гениального" Петра, разрушительной деятельностью масонства и духовного

детища последнего - русской интеллигенции в течении так называемого

Петербургского периода русской истории, и появлением в конце этого периода

"гениальных" Ленина и Сталина. Это все звенья одной и той же цепи, первые

звенья которой были скованы Петром Первым.

Тот, кто не понимает, что Петр I - это "Альфа", а Ленин - "Омега"

одного и того закономерного исторического процесса - тот никогда не будет

иметь верного представления о действительных причинах появления большевизма

в стране, которая всегда мечтала стать Святой Русью.

I. КАК ВОСПИТЫВАЛСЯ ПЕТР I

Сумбурность всех начинаний Петра в значительной степени объясняется

тем, что Петр не имел систематического образования, что он до двадцати с

лишним лет, в силу сложившихся обстоятельств вращался, главным образом,

среди невежественных людей, которые не сумели привить будущему царю ни

православного миросозерцания, ни русских исторических традиций, соблюдая

которые Русь сумела выйти невредимой из всех препятствий, стоявших у нее на

пути.

Петр не имел ни традиционного русского образования, ни настоящего

европейского. Это был самоучка, не желавший считаться ни с какими

национальными традициями. Это в зрелую пору сознавал и сам Петр.

Императрица Елизавета сказала раз Петру III: "Я помню, как отец, увидев

меня с сестрой за уроками, сказал со вздохом: "Ах, если бы меня в молодости

учили, как следует". Перед тем, как попасть в чуждую среду Кокуя, Петр не

получил обычного воспитания в духе православия и национальных традиций,

которые обычно получали Московские царевичи. А это было очень неплохое для

своего времени воспитание.

Московские цари воспитывались в Кремле, который давал и "правила

одухотворяющие и оправдывающие власть", и некоторые "политические понятия",

на которых строилось Московское государство, и некоторое представление о

"физиологии народной жизни". И по степени образования, и по нравственным

качествам, и по воспитанию Петр I был несравненно ниже не только своего

отца, но и других Московских царей. Вспомним характеристику, которую давал

С. Платонов отцу Петра, последнему Московскому царю, воспитанному в духе

русских национальных традиций. (1)

"Алексея Михайловича приучили к книге и разбудили в нем умственные

запросы. Склонность к чтению и размышлению развила светлые стороны натуры

Алексея Михайловича и создала из него чрезвычайно светлую личность. Он был

одним из самых образованных людей Московского общества: следы его

разносторонней начитанности, библейской, церковной и светской, разбросаны

во всех его произведениях".

"...в сознании Алексея Михайловича был такой отчетливый моральный

строй и порядок, что всякий частный случай ему легко было подвести под

общие понятия и дать ему категорическую оценку".

"Чтение и образованность, - пишет С. Платонов, - образовали в

Алексее Михайловиче очень глубокую и сознательную религиозность.

Религиозным чувством он был проникнут весь". "Царь Алексей был

замечательный эстетик - в том смысле, что он понимал любую красоту".

Отец Петра "без сомнения был одним из православнейших москвичей, -

пишет С. Платонов, - только его ум и начитанность позволяли ему гораздо

шире понимать православие, чем понимало его большинство его современников.

Его религиозное сознание шло несомненно дальше обряда: он был

философ-моралист; и его философское мировоззрение было строго-религиозным.

Ко всему окружающему он относился с высоты своей религиозной морали и эта

мораль, исходя из светлой, мягкой и доброй души царя, была не сухим

кодексом отвлеченных нравственных правил, а звучала мягким,

прочувствованным, любящим словом, сказывалась полным ясного житейского

смысла теплым отношением к людям. Тишайший царь в духовном отношении был

вполне на уровне своего высокого звания.

Это был правитель с твердыми и ясными взглядами, одухотворяющими и

оправдывающими власть, которою он обладал, с твердыми политическими

понятиями, с высокой устойчивой моралью, с широко развитой способностью

логически рассуждать, глубоко понимавший логику исторического развития и

традиционные особенности русского быта.

Он любил размышлять, детально обдумывал задуманные государственные

мероприятия, не увязал в мелочах государственного строительства отчетливо

представлял себе, что выйдет из намеченного преобразования.

Опираясь на православие отец Петра имел ясное и твердое понятие о

происхождении и значении царской власти в Московской Руси, как о власти

богоустановленной и назначенной для того, чтобы Бог по Его словам даровал

ему и боярам "с ними единодушны люди его, световы, разсудити вправду, всем

ровно".

Таков был этот Московский царь, воспитанный в духе религиозных и

национальных традиций Московской Руси. Так эти традиции отшлифовали

богатую, глубокую натуру отца Петра.

Большинство недостатков Петра, как государственного деятеля

объясняется именно тем, что он не получил воспитания в национальном духе,

какое получил его отец.

"При полной противоположности интересов, родня царя (Милославские и

Нарышкины. - Б. Б.), - пишет С. Платонов, - расходились и взглядами и

воспитанием. Старшие дети царя (особенно Федор и четвертая дочь Софья)

получили блестящее по тому времени воспитание под руководством С.

Полоцкого". (2)

Каковы были характерные черты этого воспитания? Это было религиозное

воспитание. "В этом воспитании, - подчеркивает С. Платонов, - силен был

элемент церковный". Правда в этом религиозном воспитании было заметно

польское влияние, проникавшее через живших в Москве монахов из Малороссии.

Любимцы вступившего на престол после смерти Алексея Михайловича, царя

Федора, - по словам С. Платонова, - "постельничий Языков и стольник

Лихачев, люди образованные, способные и добросовестные. Близость их к царю

и влияние на дела были очень велики. Немногим меньше значение князя В. В.

Голицына. В наиболее важных внутренних делах времени Федора Алексеевича

непременно нужно искать почина этих именно лиц, как руководивших тогда всем

в Москве". (3)

Мать же Петра I, вторая жена Алексея Михайловича, по сообщению

Платонова, "вышла из такой среди (Матвеевы), которая, при отсутствии

богословского воспитания, впитала в себя влияние западно-европейской

культуры". Ее воспитал А. Матвеев.

Вот это то обстоятельство, надо думать, и послужило причиной сначала

равнодушия, а зачем и презрения Петра I к русской культуре, религиозной в

своей основе, а вовсе не тяжелые сцены, виденные им во время распри между

Милославскими и Нарышкиными.

Артамон Матвеев был женат на англичанке Гамильтон. У него было много

друзей среди населявших немецкую слободу иностранцев и от них он, также как

наверное и его воспитанница, усвоил если не презрение, то во всяком случае

пренебрежительное отношение к традициям родной страны.

"Нарышкины из дома Матвеева вынесли знакомство с западной культурой.

Сын А. С. Матвеева, - пишет С. Платонов, - близкий к Петру, был образован

на европейский лад. У него был немец доктор. Словом, не только не было

национальной замкнутости, но была некоторая привычка к немцам, знакомство с

ними, симпатии к западу. Эта привычка и симпатии перешли и к Петру и

облегчили ему сближение с иноземцами и их наукой".

Царица Наталья не хотела отдать сына учить монахам и призвала учить

его недалекого "своего человека" Никиту Зотова. Это тот самый пьяница

Никита Зотов, "всешутейший отец Ианникий, Пресбургский, Кокуйский и

Всеяузский патриарх, который после Нарышкина, мужа глупого, старого и

пьяного", стал патриархом созданного в Немецкой слободе Всешутейшего собора

- кощунственной пародии на православные церковные соборы.

II. "ИДЕЙНЫЕ" РУКОВОДИТЕЛИ ПЕТРА I

Пристрастие к иностранцам Петру внушил сменивший Зотова авантюрист

шотландец Менезиус. К иностранцам тянулись русские сверстники Петра:

бесшабашный пьяница князь Борис Голицын, знавший латинский язык и друживший

с иностранцами и сын воспитателя матери Петра Андрей Матвеев, знавший также

иностранные языки и тянувшийся ко всему иностранному, как и его отец,

первый западник Артамон Матвеев,

Уже в правление царевны Софьи было много недовольных, что она начала

дружить с иностранцами, вела переговоры с гугенотами и иезуитами, начала,

по мнению современников впадать в "латинские прелести".

Против такой политики Софьи, в числе других, был и Патриарх Иосаф. И

это было законное опасение.

"Немецкая слобода, - пишет в своей работе "Петр Великий"

Валишевский, - стала Европой в миниатюре, где так же как и там кипели

политические страсти, а над умами господствовали идеи английской революции.

Прибывшие эмигранты жили там интересами, которые захватывали общество у них

на родине. Немецкая слобода переживала приподнятое настроение. Шотландец

Патрик Гордон увлекался успехами лондонского королевского общества.

Английские дамы пудами выписывали романы и поэтические произведения

национальных писателей. Поддерживалась деятельная переписка с Европой".

Голландский резидент Ван Келлер каждую неделю досылал курьера в

Гаагу, который осведомлял его о всех политических событиях, происшедших в

Европе.

Национальный и политический состав Кокуя, как называли москвичи

немецкую слободу, был очень разношерстен. Кого только не было в Кокуе:

кальвинисты, католики, лютеране, сторонники убитого во время Великой

английской революции короля Карла Стюарта, приверженцы короля Вильгельма

Оранского, английских. и шотландских масонов и всякого рода авантюристы.

Вертелся в Кокуе и известный международный: авантюрист, волохский

грек Спафарий, с 1672 года работавший в Посольском Приказе, иезуиты, и

будущие "идейные руководители" Петра I, швейцарец Лефорт и упоминавшийся

уже выше шотландец Патрик Гордон.

В такой разношерстной среде оказался юный Петр, когда он стал

посещать Кокуй. Международный сброд, живший в Кокуе отнюдь не отличался

высокой нравственностью. Как всегда, в космополитической среде, нравы в

Кокуе не отличались патриархальностью, имели место распущенность, кутежи и

разгул.

Уже при жизни матери Петр не соблюдал многих из древних обычаев,

которые он должен был соблюдать, как русский царь. Петр, как утверждает С.

Платонов, "совершенно самостоятельно устраивал свою личную жизнь. В эти

годы (1689 - 1699 гг. - Б. Б.), он окончательно сблизился с иноземцами.

Прежде они являлись около него, как учителя и мастера, необходимые для

устройства потех; теперь же мы видим около Петра иностранцев - друзей,

сотрудников и наставников в деле, товарищей в пирушках и веселье". (4)

В годы "безответственных и безудержных "потех", в Немецкой слободе,

на кораблях и на маневренных полях окончательно выявились все те склонности

и особенности характера Петра, которые вызвали против него - определенный

протест в народе и которые доселе вызывают наше удивление и недоумение...".

(5)

Отмечая безобразное, недопустимое для царя поведение И. Солоневич

верно замечает:

"Первоначальной общественной школой Петра был Кокуй, с его

разноплеменными отбросами Европы, попавшими в Москву, на ловлю счастья и

чинов. Если Европа в ее высших слоях особенной чинностью не блистала, то

что уж говорить об этих отбросах. Особенно в присутствии царя,

обеспечивавшего эти отбросы от всякого полицейского вмешательства. Делали -

что хотели. Пили целыми сутками - так, что многие и помирали. И не только

пили сами - заставляли пить и других, так что варварские москвичи бежали от

царской компании, как от чумы". (6)

"Это было бы смешно, если бы не было так безобразно", - говорит по

этому поводу Ключевский.

III. ХАРАКТЕР ПЕТРА I И ЕГО ОТРИЦАТЕЛЬНЫЕ ЧЕРТЫ

"К своему совершеннолетию, - пишет академик Платонов, - Петр

представлял собою уже определенную личность: с точки зрения "истовых

москвичей" он представлялся необученным и невоспитанным человеком,

отошедшим от староотеческих преданий". (7)

Слово "истовых" С. Платонов берет совершенно напрасно. "Необученным

и невоспитанным человеком, отошедшим от староотеческих преданий", Петр

представляется всем, кто только читал ту характеристику отца Петра, которая

принадлежит перу самого С. Платонова и который, как мы видим, чрезвычайно

высоко оценивает личность Тишайшего царя, как религиозного, хорошо

образованного человека и правителя, имевшего очень возвышенное

представление о смысле царской власти. Сам Платонов пишет:

"И не только поведение Петра, но и самый характер его не всем мог

нравиться. В природе Петра, богатой и страстной, события детства развили

долю зла и жестокости. Воспитание не могло сдержать эти темные стороны

характера, потому что воспитания у Петра не было. Вот отчего Петр был скор

на слово и руку". (8)

Ключевский в своих оценках отдельных сторон личности Петра, все

время противоречит себе. Так Ключевский пишет, что "Петр по своему

духовному складу, был один из тех простых людей, на которых достаточно

взглянуть, чтобы понять их". (9) То он объявляет Петра - "одной из тех

исключительно счастливо сложенных фигур, какие по неизведанным причинам от

времени до времени появляются в человечестве". Как совместить две взаимно

исключающих друг друга оценки личности Петра?! Если Петр был одним из

простых людей, на которых достаточно взглянуть, чтобы понять их, то как он

мог быть тогда счастливой фигурой, какие только время от времени появляются

в человечестве? Если же Петр обладал гениальной натурой, то как его можно

считать простым человеком, на которого достаточно взглянуть, чтобы понять

его? "Исключительно счастливо сложенная фигура Петра I" по словам

Ключевского обладала следующими качествами. У Петра был "недостаток

суждения и нравственная неустойчивость", он "не охотник до досужих

размышлений, во всяком деле он лучше соображал средства и цели, чем

следствия".

Говоря попросту Петр не умел последовательно мыслить, видел только

цель, разбирался лучше в частностях, чем в целом и не был способен

предвидеть какие следствия даст реализация начатого им дела. Проведенная

Петром административная ломка, или как вежливо называют историки - реформы,

по словам Ключевского "не обнаружили ни медленно обдуманной мысли, ни

созидательной сметки". То есть Петр не обладал ни одним из самых основных

качеств, которые необходимы для самого заурядного правителя.

"Сам Петр сознавался в двух своих главных недостатках: отсутствии

самообладания и настоящего образования. Он сам в раскаянии говаривал,

приходя в себя от гнева: "Я могу управлять другими, но не могу управлять

собой".

Спрашиваются, как можно считать гениальным царем человека, который

сам признается, что он не может управлять своими чувствами и поступками.

Ключевский считал Петра исключительно счастливо сложенной натурой,

Платонов говорит о темных сторонах его натуры, Костомаров пишет, что Петр

никак не мог быть "нравственным образцом для своих подданных".

Исключительно счастливо сложенная натура, как о том свидетельствуют

современники и исследователи Петровской эпохи, оказывается, была в

действительности натурой исключительно неуравновешенной, исключительно

жестокой и сумасбродной.

Простым человеком, которого можно понять с первого взгляда, Петра

назвать никак уж нельзя.

"Часто Петром, - пишет хорошо изучивший его личность Мережковский, -

овладевает как бы "внезапный демон иронии"; по лицу точно из бронзы

изваянного "чудотворца-исполина" пробегает какая - то жалкая, смешная и

страшная судорога; вдруг становится он беспредельно насмешливым и даже

прямо кощунственным отрицателем, разрушителем всей вековечной народной

святыни, самым ранним из русских "нигилистов"...

"Он страшно вспыхивал, - пишет Платонов, - иногда от пустяков, и

давал волю гневу, причем иногда бывал жесток. Его современники оставили нам

свидетельства, что Петр многих пугал одним своим видом, огнем своих глаз.

Примеры его жестокости увидим на судьбе стрельцов".

"Часто на пиру чьи-нибудь неосторожные слова вызывали со стороны

Петра вспышку дикой ярости. Куда девался радушный хозяин или веселый

гость?! Лицо Петра искажалось судорогой, глаза становились бешеными, плечо

подергивалось и горе тому, кто вызвал его гнев!"

Предок знаменитого археолога Снегирева, Иван Савин рассказывал, что

в его присутствии Петр убил слугу палкой за то, что тот слишком медленно

снял шляпу. Генералиссимусу Шеину на обеде, данном имперским послом

Гвариеном, в присутствии иностранцев Петр кричал: "Я изрублю в котлеты весь

твой полк, а с тебя самого сдеру кожу, начиная с ушей". У Ромодановского и

Зотова, пытавшихся унять Петра, оказались тяжелые раны: у одного оказались

перерубленными пальцы, у другого раны на голове".

Случаев, доказывающих, что Петр совершенно не умел владеть собой,

современники приводят бесчисленное количество.

Петр охотно принимал участие в розыске, пытках, казнях. В нем

причудливо сочетались веселый нрав и мрачная жестокость.

"Петр в жестокости, - пишет проф. Зызыкин в своем исследовании о

Патриархе Никоне, - превзошел даже Иоанна Грозного. Иоанн Грозный убил

своего сына в припадке гнева, но Петр убил хладнокровно, вынуждая Церковь и

государство осудить его за вины, частью выдуманные, частью изображенные

искусственно, как самые вероломные". (10)

Он мог совершенно непостижимо соединять веселье с кровопролитием. 26

июня 1718 года в сыром, мрачном каземате, ушел в небытие его единственный

сын, а на следующий день Петр шумно праздновал годовщину Полтавской

"виктории" и в его саду все "довольно веселились до полуночи".

Мстительность Петра не знала пределов. Он приказал вырыть гроб

Милославского и везти его на свиньях. Гроб Милославского был поставлен

около плахи так, - чтобы кровь казненных стрельцов лилась на смертные

останки Милославского. Трупы казненных стрельцов по приказу Петра сваливали

в ямы, куда сваливали трупы животных. И такого человека историк Ключевский

считают возможным охарактеризовать как "исключительно счастливо сложенную

натуру".

Историк Шмурло описывает свое впечатление от бюста Петра I работы

Растрелли, следующим образом:

"Полный духовной мощи, непреклонной воли повелительный взор,

напряженная мысль роднят этот бюст с Моисеем Микель-Анджелло. Это поистине,

грозный царь, могущий вызвать трепет, но в то же время величавый,

благородный".

А академик, художник Бенуа так передает свое впечатление от гипсовой

маски, снятой с лица Петра в 1718 году, когда он вел следствие о мнимой

измене царевича Алексея.

"Лицо Петра сделалось в это время мрачным, прямо ужасающим своей

грозностью. Можно представить себе, какое впечатление должна была

производить эта страшная голова, поставленная на гигантском теле, при этом

еще бегающие глаза и страшные конвульсии, превращающие это лицо в чудовищно

фантастический образ".

Бюст Растрелли, изображающий Петра величавым и благородным есть плод

работы придворного скульптора, которые испокон веков привыкли приукрашивать

своих царственных натурщиков.

Гипсовая маска, снятая с лица Петра, надо думать, все же вернее

передает общее выражение лица Петра, чем бюст Растрелли, на котором Петр I

похож на ...Моисея!! Это только один из бесчисленных интеллигентских

вымыслов о Петре.

На самом деле Петр I, как верно отметил историк Костомаров, "Сам

Петр, своею личностью мог бы быть образцом для управляемого и

преобразуемого народа только по своему безмерному, неутомимому трудолюбию,

но никак не по нравственным качествам своего характера".

Что чрезвычайно характерно для личности Петра, это черты

беспрерывного и непомерного шутовства. Они скрывают царственную голову под

колпаком Арлекина, придают балаганные гримасы суровой маске и особенно при

всех превратностях жизни, полной крупных событий и бурных деяний,

перемешивают пустое с серьезным, фарс с драмой. И другая отрицательная

черта нравственной личности Петра, это его самодурство. Оно не знает ни в

чем предела. Иоанн Грозный - ребенок перед Петром I.

И в глумлениях над церковью, над прадедовскими традициями, над

живыми людьми, ни в чем Петр не знает удержу.

Полубояров, слуга Петра, пожаловался ему, что его жена отказывается

под предлогом зубной боли исполнять свои супружеские обязанности. Петр

немедленно позвал Полубоярову и, несмотря на ее крики и вопли, немедленно

вырвал ей зуб.

Один из птенцов гнезда Петрова, Ягужинский, заявил Петру, что он не

хочет жить с женой, а хотел бы жениться на дочери канцлера Головкина. Желая

унизить в лице Головкина старую аристократию, Петр объявил брак

расторгнутым, и велел заключить Ягужинскую в монастырь.

Увидев в Копенгагенском музее мумию, Петр выразил желание купить ее

для своей кунсткамеры. Получив отказ, Петр вернулся в музей, оторвал у

мумии нос, всячески изуродовал ее и сказал: "Теперь можете хранить".

Когда адмирал Головкин сказал, что ему не нравится уксус, Петр

схватил большой пузырек с уксусом и влил его содержимое в рот своему

любимцу.

В январе 1725 года восьмидесятилетний старик из известной фамилии,

Матвей Головнин, должен был согласно приказу участвовать в шествии, одетый

чертом. Так как он отказался, то его по приказанию Петра схватили,

совершенно раздели, надели ему на голову картонный колпак с рожками, и в

продолжении часа заставили сидеть на льду на Неве. Он схватил горячку и

умер.

Петр I в моральном отношении стоит несравненно ниже Иоанна Грозного.

Набезобразничал без всякого политического смысла он больше. Погубил людей

без всякого смысла тоже больше. Иоанн Грозный грешил, но потом каялся. Убив

в состоянии запальчивости непреднамеренно своего сына, Иоанн Грозный

несколько дней в отчаянии просидел у гроба Царевича Ивана. Петр

предательски нарушил данную Царевичу Алексею клятву, что он его не тронет.

Предательски отдал на суд окружавшей его сволочи. Присутствовал при его

пытках и преспокойно пел на панихиде по задушенному по его приказу сыне. И

том не менее для историков Иоанн Грозный "безумный изверг", а Петр I -

"беспорочный гений"?!

IV. ИСТОКИ НЕНАВИСТИ ПЕТРА I КО ВСЕМУ РУССКОМУ

I

После своего восшествия на престол, Петр сближается с шотландцем

Патриком Гордоном, ярым католиком, находившимся в постоянных сношениях с

иезуитами. Гордон ненавидел Россию, как и все католики и иезуиты. Он мечтал

вернуться в Шотландию. Жил Гордон в Москве только преследуя английские

политические цели.

Ключевский не прав, называя Патрика Гордона "нанятой саблей". Патрик

Гордон не раз вызывался английским королем Карлом II и Яковом II в Англию

для докладов о своей политической деятельности в Москве и для получения

дальнейших указаний о том, как ему надлежит действовать.

Патрик Гордон действовал по двум линиям, и как англичанин и как

масон.

"Встречи Петра, - пишет В. Ф. Иванов, автор книги "От Петра до наших

дней", - не могли не оставить известных следов и не оказать на Петра

влияния. Не без основания историки масонства указывают, что Гордон и Петр

принадлежали к одной масонской ложе, при чем Гордон был первым

надзирателем, а Петр - вторым". (11)

В 1690 году Петр сблизился с швейцарцем Лефортом, влияние которого

на Петра было исключительно огромным. Петр попал в полную духовную кабалу к

Лефорту и Патрику Гордону. Они стали для него непререкаемыми духовными

авторитетами в то время, как авторитет всех русских государственных

деятелей и Патриарха, окончательно померк в его глазах.

"Думают, что Лефорт, доказывая царю превосходство западноевропейской

культуры, развил в нем слишком пренебрежительное отношение ко всему

родному. Но и без Лефорта, по своей страстности, Петр мог воспитать в себе

это пренебрежение", - указывают С. Платонов. (12)

Тут и думать нечего, и Лефорт, и Патрик Гордон, и другие обитатели

Кокуя также презиравшие и ненавидевшие тогдашнюю Московию, как современную

Россию современные европейцы и американцы, конечно, сделали все, чтобы

внушить будущему царю презрение и ненависть не только к национальной

религии, историческим традициям, но и ненависть к самому русскому народу. И

они достигли больших успехов в поставленной себе цели. (13)

Кокуй, немецкая слобода под Москвой, в которой стал дневать и

ночевать Петр, "оказала на него большое влияние, - указывает С. Платонов, -

он увлекся новыми для него (формами и отношениями, отбросил этикет, которым

была окружена личность Государя, щеголял "немецком" платье, танцевал

"немецкие" танцы, шумно пировал в "немецких" домах. Он даже присутствовал

на католическом богослужении в слободе, что, по древнерусским понятиям,

было для него вовсе неприлично". (14)

Петр вел в Кокуе образ жизни, с точки зрения московских традиций

совершенно недостойный царя. Чинную жизнь в Московских дворцах Петр сменил

на безобразничание в обществе сомнительных иностранцев в кабаках и веселых

домах Кокуя. Поведение Петра в Кокуе и в Преображенском дворце, в который

он переехал из ненавистного Кремля, ничем не напоминает нравственную,

наполненную духовными интересами жизнь его отца.

В доме Лефорта, по словам современника Петра Куракина, - "началось

дебошство, пьянство так великое, что невозможно описать".

Подобное поведение царя шло вразрез с представлениями москвичей о

том, как должен вести себя православный царь. У москвичей был жив в памяти

благородный образ отца его, его благочестие, его величавый истинно царский

стиль жизни.

В народе, естественно, возникает недовольство поведением молодого

царя. Да и как не возмущаться странным и неприличным поведением молодого

царя. И. Солоневич метко сравнивает поведение Петра с поведением

гимназиста, сжегшего свои книги и с наглым озорством показывающего всем

взрослым кукиш: "Накося - выкусите".

Даже в изданной в 1948 году советским издательством "Молодая

Гвардия", биографии Петра, историк В. Мавродин и тот признает, что Петр

ненавидел все русское.

"Но близость Петра к "Кокую", это "фамилиарите", - пишет он, - с

пестрым населением немецкой слободы имели и отрицательную сторону.

В своем, еще незрелом уме Петр путал бородатых стрельцов и

церемониал кремлевских покоев, обычаи царского двора и его благолепие, то

есть все, что как бы олицетворяло собой порядки, породившие и страшное 15

мая 1682 года и ненавистную Софию и ее "ближних бояр", со всеми сложным и

многообразным укладом русской национальной жизни. Возненавидев стрельцов и

бояр, он возненавидел и среду, их породившую, и обстановку, их окружавшую.

Увидев язвы на теле Московского государства, обратив внимание на

бесчисленные недостатки (положим не на такие уж бесчисленные. - Б. Б.)

русской действительности, он начал отворачиваться от нее. Раздраженный

Москвой, он повернулся лицом к иноземному Кокую, подчас слишком опрометчиво

решая спор запада и Руси в пользу первого, слишком неразборчиво заимствуя у

Запада на ряду с полезным, ненужное для Руси". (15)

В Кокуе, к ужасу всех москвичей, русский царь завел себе любовницу

немку, дочь винного торговца, Анну Монс... Как стали относиться москвичи

после всего этого к молодому царю, сыну Тишайшего царя? На этот вопрос С.

Платонов дает следующий ответ:

"...Дружба Петра с иноземцами, эксцентричность его поведения и

забав, равнодушие и презрение к старым обычаям и этикету дворца, вызывали у

многих москвичей осуждение - в Петре видели большого греховодника". (16)

И надо сказать, москвичи имели право так думать.

Немецкие кафтаны, пьянство с иностранцами, дикие выходки, все это

москвичи расценивали как ребячью блажь. Надеялись, что когда юный царь

женится - то он остепенится. Но и женитьба не положила конец недостойному

поведению царя. Как мы увидим дальше, Петр заимствовал в Кокуе, а позже в

Европе, главным образом ненужное для России, а то, что он заимствовал

полезного, благодаря насильственным и жестоким мерам, он тоже превращал

только во вредное для России и русского народа.

"Ненависть к Москве, - законно утверждает И. Солоневич в "Народной

Монархии", - и ко всему тому, что связано с Москвой, которая проходит через

всю "реформаторскую" деятельность. Петра, дал, конечно, Кокуй. И Кокуй же

дал ответ на вопрос о дальнейших путях. Дальнейшие пути вели на Запад, а

Кокуй был его форпостом в варварской Москве. Нет Бога кроме Запада и Кокуй

пророк Его. Именно от Кокуя технические реформы Москвы наполнились иным

эмоциональным содержанием: Москву не стоило улучшать - Москву надо было

послать ко всем чертям со всем тем, что в ней находилось, с традициями, с

бородами, с банями, с Кремлем и с прочим."

Юность, проведенная среди иностранного сброда в Кокуе привела к

тому, что в Петре Первом, по характеристике Ключевского "вырастал правитель

без правил, одухотворяющих и оправдывающих власть, без элементарных

политических понятий и общественных сдержек".

II

Петр Первый, как мы видим из характеристики основных черт его

личности, Ключевским, - не мог иметь и не имел стройного миросозерцания. А

люди, не имеющие определенного миросозерцания, легко подпадают под влияние

других людей, которых они признают для себя авторитетами. Такими

авторитетами для Петра, как мы видим, били Патрик Гордон и Лефорт, влияние

которого на Петра, как признают все современники, было исключительно.

Петр не самостоятельно дошел до идеи послать все московское к черту

и переделать Россию в Европу. Он только слепо следовал тем планам, которые

внушили ему Патрик Гордон и Лефорт до поездки заграницу и различные

европейские политические деятели, с которыми он встречался в Европе.

Политические деятели Запада, поддерживая намерения Петра насаждать

на Руси европейскую культуру, поступали так, конечно, не из бескорыстного

желания превратить Россию в культурное государство. Они, конечно, понимали,

что культурная Россия стала бы еще более опасна для Европы. Они были

заинтересованы в том, чтобы Петр проникся ненавистью к русским традициям и

культуре. Понимали они и то, что попытки Петра насильственно превратить

Россию в Европу обречены заранее на неудачу и что кроме ослабления России

они ничего не дадут. Но это то именно и нужно было иностранцам. Поэтому то

они и старались утвердить Петра в намерении проводить реформы как можно

быстрее и самым решительным образом.

В книге В. Иванова "От Петра до наших дней" мы читаем: "Передовой ум

Петра, безудержно восхваляется в сочинении Франсиса Ли, расточаются похвалы

намерению Петра произвести реформы. В Торнской гимназии во время диспута

утверждалось, что русские до сих пор жили во мраке невежества и что Петру

суждено развить в Московии науку и искусство". "Уже в Митаве Петр раскрыл

свое инкогнито и, - как пишет историк Валишевский, - поразил гостей

"насмешками над нравами, предрассудками, варварскими законами своей

родины".

"Интересно проследить, - пишет В. Ф. Иванов, - первое заграничное

путешествие Петра: а) Идея поездки дается Лефортом, кальвинистом и

пламенным поклонником Вильгельма III, б) относительно маршрута идет

переписка с Витзеном, который поджидает посольство в Амстердаме, в) Лейбниц

принимает самое горячее участие во всех событиях поездки и старается

создать европейское общественное мнение в пользу будущего реформатора

России, г) конечная цель поездки - свидание с масонским королем Вильгельмом

Ш Оранским и вероятно посвящение Петра в масонство". (17)

Историк Православной Церкви А. Доброклонский, например, считает, что

"протестантской идее о том, что Государь есть "глава религии", научили

Петра протестанты. Как говорят, в Голландии Вильгельм Оранский советовал

ему самому сделаться "главой религии", чтобы быть полным господином в своих

владениях". (18)

Петр дважды встречался с Вильгельмом III Оранским, который по мнению

историка русского масонства В. Ф. Иванова вовлек Петра в масоны.

"Единственно реальное и ощутительное, что вынес Петр из своей

поездки в чужие края, - резюмирует Иванов, - это отрицательное отношение к

православной религии и русскому народу. Сомнение и скептицизм в истинности

своей веры, вынесенные им из общения с Немецкой слободой, окрепли во время

заграничной поездки.

Петр вернулся домой новым человеком. Старая Московская Русь стала

для Петра враждебной стихией".

"...На далеком Западе, - пишет С. Платонов в книге "Петр Великий", -

слабели последние связи Петра с традиционным московским бытом; стрелецкий

бунт порвал их совсем. Родина провожала Петра в его путешествие ропотом

неодобрения, а встретила его возвращение прямым восстанием".

Петр не понимал, что русский народ, являясь носителем особой, не

европейской культуры имеет свое собственное понимание христианства и свою

собственную государственную идею и свою собственную неповторимую

историческую судьбу.

Этого же до сих пор не понимают русские интеллигенты типа

Мельгунова, Г. Федотова. Рассуждения проф. Федотова чрезвычайно характерны

для современных последышей западничества, которые всегда питали испуг перед

мыслью о том, что русская культура таила в себе возможности самобытного

политического, социального и культурного творчества, не такого, как

западная Европа. Это все отголоски мнения Петра, что русские животные,

которых надобно сделать людьми, то есть европейцами.

Россия для Федотова это не страна органической, самобытной культуры.

Это страна, лишенная культуры мысли, бессловесная страна.

"...Понятно, - пишет Федотов, - почему ничего подобного русской

интеллигенции не могло явиться на Западе - и ни в одной из стран

органической культуры. Ее условие - отрыв. Некоторое подобие русской

интеллигенции мы встречаем в наши дни в странах пробуждающегося Востока: в

Индии, в Турции, в Китае. Однако, насколько мы можем судить, там нет ничего

и отдаленно напоминающего по остроте наше собственное отступничество: нет

презрения к своему быту, нет национального самоунижения - "мизопатрии". И

это потому, что древние страны Востока были не только родиной великих

религий и художественных культур, но и глубокой мысли. Они не

"бессловесны", как древняя Русь. Им есть что противопоставить европейскому

разуму, и они сами готовы начать его завоевание". (19)

Подобная постановка вопроса - типично интеллигентская постановка

вопроса. Ни тяжелый трагический опыт русской интеллигенции, ни еще более

трагический опыт реализации политических и социальных замыслов русской

интеллигенции ничему не смог научить русских интеллигентов. А Г. Федотов -

интеллигент чистой воды. Он, до сих пор, даже после успешного японского

опыта не в силах понять, что можно было превосходно привить немецкую

технику к русскому православному быту, как это и делали до Петра.

Техника Киевской Руси была не только не ниже, а даже выше

современной ей европейской. Привить технику к Московскому православному

быту это значит возвратить Московскую Русь на тот путь, по которому

Киевская Русь шла до татарского нашествия.

Рассуждения Федотова типичный интеллигентский абсурд. Нет, конечно,

необходимости его оспаривать, хотя нелепость его ясна для всех, кто не

построил историю Киевской и Московской Руси на интеллигентский образец и не

превращал такое яркое, самобытное явление, как средневековая Русь - в

пустое место, в котором Логос не был связан с разумом. (!?).

V. У КАКОЙ ЕВРОПЫ УЧИЛСЯ ПЕТР I

Петр очаровался западными порядками, хотя очаровываться, собственно,

было нечем. Нравственные и политические принципы современной Петру Европы

были несравненно ниже нравственных и политических принципов Московской

Руси.

"Миф о человеколюбивой, благоустроенной Европе и варварской Москве

есть сознательная ложь, - пишет И. Солоневич в "Народной Монархии. -

Бессознательной она быть не может: факты слишком элементарны, слишком

общеизвестны и слишком уж бьют в глаза". Это жестокий для большинства

русских историков, но совершенно верный вывод.

Положение Европы, в которую поехал учиться Петр, во многих отношения

было хуже, чем положение в Московской Руси. Историки интеллигентского толка

слишком уж произвольно распределяют свет и тени, слишком уж живописуют

варварство Московской Руси и процветание тогдашней Европы. В Англии только

незадолго закончилась революция. Европа еще не залечила кровавых ран,

нанесенных Тридцатилетней войной. Война прекратилась только вследствие

того, что разоренное население Франции и бесчисленных немецких

государств-карликов стало вымирать с голода. По всей Европе пылали костры

инквизиции, на которых жгли еретиков и ведьм. Бельгия и Голландия также,

как и все государства, были переполнены нищими, бродягами и разбойниками. В

одном из германских городов все женщины были сожжены по обвинению в том,

что они ведьмы.

Какова была законность в "просвещенной и культурной" Европе,

показывает деятельность саксонского судьи Карпцофа. Он в одной только

крошечной Саксонии ухитрился за, свою жизнь казнить 20.000 человек. В

Италии и Испании, где свирепствовала инквизиция, дело было еще хуже. Нельзя

забывать, что последний случай сожжения еретика произошел в 1826 году, сто

двадцать пять лет после поездки Петра в гуманную и просвещенную Европу.

Таковы были порядки в Европе, которая по словам Ключевского, воспитывалась

"без кнута и застенка" и куда Петр поехал учиться более лучшим порядкам,

чем московские.

И. Солоневич нисколько не искажает исторического прошлого, когда

заявляет в "Народной Монархии":

"Самого элементарнейшего знания европейских дел достаточно, чтобы

сделать такой вывод: благоустроенной Европы, с ее благо-попечительным

начальством Петр видеть не мог, и по той чрезвычайно простой причине, что

такой Европы вообще и в природе не существовало". (20)

"Не нужно, конечно, думать, что в Москве до-петровской эпохи был рай

земной или, по крайней мере, манеры современного великосветского салона. Не

забудем, что пытки, как метод допроса и не только обвиняемых, но даже и

свидетелей, были в Европе отменены в среднем лет сто-полтораста тому назад.

Кровь и грязь были в Москве, но в Москве их было очень намного

меньше. И Петр, с той, поистине, петровской "чуткостью", которую ему

либерально приписывает Ключевский - вот и привез в Москву стрелецкие казни,

личное и собственноручное в них участие - до чего московские цари, даже и

Грозный, никогда не опускались; привез Преображенский приказ, привез

утроенную порцию смертной казни, привез тот террористический режим, на

который так трогательно любят ссылаться большевики. А что он мог привезти

другое?

В отношении быта Москве тоже нечему было особенно учиться. На Западе

больше внимания уделяли постройке мостовых, Московская Русь больше уделяла

внимания строительству бань. На Западе больше внимания уделяли красивым

камзолам и туфлям с затейливыми пряжками, русские стремились к тому, чтобы

под простыми кафтанами у них было чистое тело..."

В царских палатах, в Боярской думе, в боярских домах, не ставили

блюдец на стол, чтобы на них желающие могли давить вшей. В Версальских

дворцах такие блюдца ставили. Пышно разодетые кавалеры и дамы отправляли

свои естественные потребности в коридорах роскошного Версальского дворца. В

палатах Московских царей такого не водилось.

Для того, чтобы не искажать исторической перспективы нельзя ни на

одно мгновение забывать о том, что западный мир, куда прибыл Петр I, был

уже в значительной части безрелигиозный мир.

"Западный мир, куда прибыл Петр I, был уже безрелигиозный мир и

объевропеевшиеся русские, прибывшие с Петром Великим, стали агентами этой

европеизации, не стремясь нисколько принимать форму западного

христианства", - пишет знаменитый английский историк Арнольд Тойнби в своей

книге "Мир и Запад".

Петр учился уже у безрелигиозного Запада, разлагавшегося под

влиянием всевозможных рационалистических и материалистических идей.

"Европеизацией, - правильно заключает И. Солоневич, - объясняются и

петровские кощунственные выходки. Описывая их, историки никак не могут

найти для них подходящей полочки. В Москве этого не бывало никогда. Откуда

же Петр мог заимствовать и всепьянейший синод, и непристойные имитации

Евангелия и креста, и все то, что с такою странной изобретательностью

практиковал он с его выдвиженцами?

Историки снова плотно зажмуривают глаза. Выходит так, как будто вся

эта хулиганская эпопея с неба свалилась, была, так сказать, личным капризом

и личным изобретением Петра, который на выдумки был вообще горазд. И только

Покровский в третьем томе своей достаточно похабной Истории России

(довоенное издание), - скупо и мельком сообщая о "протестантских симпатиях

Петра", намекает и на источники его вдохновения. Европа эпохи Петра вела

лютеранскую борьбу против католицизма. И арсенал снарядов и экспонатов

петровского антирелигиозного хулиганства был, попросту, заимствован из

лютеранской практики. Приличиями и чувством меры тогда особенно не

стеснялись, и подхватив лютеранские методы издевки над католицизмом, Петр

только переменил адрес - вместо издевательств над католицизмом, стал

издеваться над православием. Этот источник петровских забав наши историки

не заметили вовсе.

VI. НАЧАЛО РАЗГРОМА НАЦИОНАЛЬНОЙ РУСИ

Вернувшись из заграницы Петр не заезжает к жене, не останавливается

во дворце, а едет прямо в дорогой своему сердцу Кокуй. Не правда ли,

несколько странный поступок для русского царя.

На следующий день, во время торжественного приема в Преображенском,

он уже сам начал резать боярские бороды и укорачивать боярские кафтаны. И

после этого насаждения "европейской культуры" Петр возобновил следствие о

бунте стрельцов, хотя стрельцы были жестоко наказаны уже и перед его

отправкой заграницу.

Главой Преображенского розыскного приказа был Федор Ромодановский.

"Собою видом как монстра, нравом злой тиран, превеликий нежелатель добра

никому, пьян во все дни", - так характеризует один из современников этого

палача. Своей невероятной жестокостью этот палач наводил ужас на всех.

"В Преображенском приказе начались ужасающие пытки стрельцов, -

сообщает С. Платонов. (21) - Перед окнами кельи насильно постриженной

Софьи по приказу Петра было повешено несколько стрельцов. Всего же в Москве

и в Преображенском было казнено далеко за тысячу человек". Ужасы, пережитые

Москвой в осенние дни 1698 года историк С. Соловьев характеризует как время

"террора". К ужасу Москвичей они впервые увидели русского царя в роли

жестокого палача.

"Петр сам рубил головы стрельцам, - пишет С. Платонов, - и заставлял

то же делать своих приближенных и придворных".

"По свидетельству современников, в Преображенском селе ежедневно

курилось до 30 костров с угольями для поджаривания стрельцов. Сам царь с

видимым удовольствием присутствовал при этих истязаниях". (22)

"...17 сентября, в день именин царевны Софьи, в селе Преображенском,

в 14 застенках начались пытки. Пытки отличались неслыханной жестокостью", -

пишет С. Мельгунов в своей работе "Прошлое старообрядцев".

...30 сентября совершилась первая казнь в селе Преображенском. Петр

Великий собственноручно отрубил головы пятерым стрельцам.

30 сентября было повешено у Покровских ворот 196 человек. 11 октября

было казнено 144 человека, 12 октября - 205, 13 октября - 141.

"Сто девяносто пять стрельцов было повешено у ворот Новодевичьего

монастыря и перед кельей царевны Софьи; трое из них, повешены подле самых

окон, так что Софья могла легко достать до них рукой, держали в руках

челобитные. Целых пять месяцев трупы не убирались с мест казни"...

17 октября Петр устроил в Преображенском новое издевательство над

несчастными стрельцами.

"17 октября, - пишет историк Соловьев", - приближенные царя рубили

головы стрельцам: князь Ромодановский отсек четыре головы; Голицын по

неумению рубить, увеличил муки доставшегося ему несчастного; любимец Петра,

Алексаша (Меньшиков), хвалился, что обезглавил 20 человек".

Став сам к ужасу народа палачем, Петр хотел, чтобы палачами стали и

придворные. "Каждый боярин, - сообщает Соловьев, - должен был отсечь голову

одного стрельца: 27 октября для этой цели привезли сразу 330 стрельцов,

которые и были казнены неумелыми руками бояр, Петр смотрел на зрелище, сидя

в кресле, и сердился, что некоторые бояре принимались за дело трепетными

руками". Ходили слухи, что один из стрельцов, которого пытал Петр, плюнул

ему в лицо, крикнув: "Вот тебе, собачий сын, антихрист!"

"Петр самолично присутствовал при допросах и пытках стрельцов, когда

скрипела дыба и свистели батоги, когда хрустели кости, рвали жилы и шипело

мясо, прижигаемое каленым железом". (23) 30 сентября, когда был казнен 341

стрелец, Петр был, вечером на пиру, устроенном Лефортом и по свидетельству

автора одних мемуаров "оказывал себя вполне удовлетворенно и ко всем

присутствующим весьма милостивым".

Многие из стрельцов были казнены по новому, по заморскому: их

колесовали. Это была первая из "прогрессивных" реформ, примененная Петром

по возвращении на родину.

"Ужасающий стрелецкий розыск, 1689 г. - пишет С. Платонов, - в

третий раз поставил Петра пред тою враждебною ему средою, в которой на

первом, наружном плане стояли стрельцы, а за ними придворные круги с

Милославскими в центре и все вообще хулители Петра. В третий раз ликвидируя

политическую смуту, Петр проявил неимоверное озлобление против своих

антагонистов.

...Наблюдавшие личную жизнь Петра в эти дни современники отмечают,

что царь способен был приходить в чрезвычайное раздражение, даже в

бешенство. В сентябре 1698 года, на пиру в известном нам доме Лефорта, Петр

рассердился на своих ближайших сотрудников и пришел в такое неистовство,

что стал рубить своею шпагою окружающих без разбора, в кого попадал удар, и

многих серьезно поранил. Его успел унять его любимец Алексашка Меньшиков.

Но недели три спустя сам Алексашка был на балу до крови побит Петром по

пустячному делу - за то, что танцевал, не сняв сабли. А еще через несколько

дней на пиру у полковника Чамберса Петр опрокинул Лефорта на землю и топтал

ногами. Все это признаки чрезвычайного душевного возбуждения". (24)

Так вел себя в области политической деятельности Петр I, которого

историк Ключевский характеризует как "исключительно счастливо сложенную

фигуру" (?!).

"Ряд ошеломляющих событий 1698 года, - замечает Платонов, - страшно

подействовал и на московское общество и на самого Петра. В обществе

слышался ропот на жестокости, на новшества Петра, на иностранцев, сбивших

Петра с пути. На голос общественного неудовольствия Петр отвечал

репрессиями: он не уступал ни шагу на новом пути, без пощады рвал всякую

связь с прошлым, жил сам и других заставлял жить по новому". (25)

Если согласиться с Ключевским и признать Петра "исключительно

счастливо сложенной фигурой", то Ленина и Сталина надо тогда признать еще

более "счастливо сложенными натурами". Еще более великими, чем Петр,

гениями святотатства и разрушения.

"Утро стрелецкой казни, - как верно замечает в своих очерках

русского масонства, Иванов, - сменилось непроглядной ночью для русского

народа".

Петр - Антихрист - "Зверь, вышедший из бездны", - решил народ.

Писатель Галицкий за то, что он назвал Петра Антихристом, был копчен на

медленном огне, над костром.

VII. ОБЪЯВЛЕНИЕ ВОЙНЫ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ

Однажды в присутствии царицы Натальи Патриарх упрекнул Петра, сказав

ему:

- Ты русский царь, а дома ходишь в иноземной одежде.

На это Петр дерзко заявил:

- Чем заботиться о моих портных, думай лучше о делах церкви.

Еще когда была жива мать Петра, он уже сказал Патриарху, чтобы ни

он, ни другие представители церкви не являлись на совещания по

государственным делам.

"Уничтожается церемония в Неделю Ваий, в которой царь раньше

участвовал лишь как первый сын Церкви, а не как главный ее распорядитель.

Церемония эта с одной стороны возвышала перед народом сан Патриарха, а с

другой стороны имела в виду упрочить и авторитет государственной власти

Государя через участие его перед лицом всего народа в религиозной церемонии

в качестве первого сына Церкви. До смерти матери и Петр участвовал в этой

церемонии, держа за повод осла, на котором сидел Патриарх Адриан, но между

1694 и 1696 г. этот обряд был отменен, как якобы унизительный для царской

власти".

Прекратился обряд страшного суда перед великим постом, с

прекращением церковного настроения в правящих сферах. Обряд пещного

действия, иллюстрировавший ту истину, что над государственной властью стоят

высшие законы Божий, прекратился, когда восхваление принципа перестало

соответствовать действительности (IV, 514, прим, 7); была нарушена

неприкосновенность церковной собственности, перешедшей сначала в управление

государства, а потом и в его собственность. Обряд в неделю Ваий был

оставлен в 1676 году для одного Патриарха и вовсе прекратился после смерти

матери царя Наталии Кирилловны, последовавшей в 1694 году (Скворцов,

Патриарх Адриан. Православный собеседник. 1912, I); - затем Патриарх был

лишен Петром права печалования, которое существовало несколько веков.

"...Патриарх перестал быть официальным советником царя и исключен из

царской Думы; но этого мало: было еще одно право Патриарха, которое служило

проводником идеи правды в государственное строительство. Это - право

печалования перед царем за опальных и обиженных, которое было публично

посрамлено царем и в своем падении символизировало падение авторитета

Патриарха". (26) У Соловьева описана эта сцена последнего печалования в

связи с стрелецким бунтом. "Делались страшные приготовления к казням,

ставились виселицы по Белому и Земляному городам, у ворот под Новодевичьим

монастырем и у 4-х съезжих изб возмутившихся полков. Патриарх вспомнил, что

его предшественники становились между царем и жертвами его гнева,

печаловались за опальных, умаляли кровь. Адриан поднял икону Богородицы,

отправился к Петру в Преображенское. Но царь, завидев Патриарха, закричал

ему: "К чему эта икона? Разве твое дело приходить сюда? Убирайся скорее и

поставь икону на свое место. Быть может, я побольше тебя почитаю Бога и

Пресвятую Его Матерь".

Наступление на самостоятельность Церкви Петр вел день за днем.

Вскоре после смерти матери Петр перестает участвовать в религиозных

процессиях, в которых раньше обязательно принимали участие цари.

Отмена шествия в Неделю Ваий, крестных ходов на Богоявление, в

Цветную неделю было воспринято стрельцами как превышение Петром прав царя и

послужило основной причиной восстания стрельцов в 1698 году.

Начиная с 1695 года последний Патриарх Адриан уже прекратил

"обращения, послания, окружные грамоты к народу, да и не бесполезно ли было

это делать, когда властною рукой царя вводилось то, с чем боролся Патриарх:

иноземные обычаи, поругание русского платья и русского ношения бороды,

насмешка над церковным укладом жизни. Патриарх должен был молчать и стать

орудие царя в церковном управлении".

Но вынужденное бездействие и молчание Патриарха было не самое плохое

из числа тех унижений, которые Петр подготовлял Православию.

VIII. ЛОЖЬ О НЕИЗБЕЖНОЙ ГИБЕЛИ МОСКОВСКОЙ РУСИ

I

"Поведение Петра, его нелюбовь к Московской старине и "немецкий"

характер реформы, вооружили против Петра слепых ревнителей старины.

Представители "старой веры", раскольники, ненавидели Петра и почитали его

прямо Антихристом..." - так начинает проф. Платонов главу "Церковное

управление" в своем учебнике русской истории. Эта фраза является типичным

образчиком отношения дореволюционных русских историков-западников к

петровским реформам.

Разберем эту фразу в смысле ее исторической объективности и

национальной настроенности. Академик Платонов берет почему то в кавычки

слово "немецкий", желая, видимо, подчеркнуть, что реформы Петра не носили

сугубо подражательный характер. Петр, конечно, подражал немцам, как тогда

называли всех иностранцев. Церковная реформа Петра есть подражание

протестантскому западу и в этом смысле, конечно, она не русская, а

немецкая.

"Православие, с его ясностью, терпимостью, великой любовью ко всякой

Божьей твари на Божьей земле, с его ставкою на духовную свободу человека -

не вызывало в русском народе решительно никакой потребности вырабатывать

какое бы то ни было иное восприятие мира. Всякая философия в конечном счете

стремится выработать "цельное миросозерцание; к чему было вырабатывать

новое, когда старое, православное, нас вполне удовлетворяло.

...Поэтому в средневековой Руси мы не находим никаких попыток

заменить православное мировоззрение каким-нибудь иным мировоззрением,

религиозным или светским". (27)

П. Милюков совершенно неверно в своих "Очерках русской культуры"

утверждает, что будто бы Московская Русь не имела национального сознания.

На это совершенно ложное утверждение Милюкова И. Солоневич резонно

возражает, что П. Милюков совсем забывает о том, что данная эпоха

формулировала национальное сознание почти исключительно в религиозных

терминах.

"Идея Москвы - Третьего Рима - может показаться чрезмерной, может

показаться и высокомерной, но об отсутствии национального самосознания она

не говорит никак. Совершенно нелепа та теория отсутствия гражданственности

в Московской Руси, о которой говорят все историки, кажется, все без

исключения. Мысль о том, что московский царь может по своему произволу

переменить религию своих подданных показалась бы москвичам совершенно

идиотской мыслью. Но эта, идиотская для москвичей мысль, была вполне

приемлемой для тогдашнего запада. Вестфальский мир, закончивший

Тридцатилетнюю войну, установил знаменитое правило quius relio, eius

religio - чья власть, того и вера: государь властвует также и над религией

своих подданных; он католик - и они должны быть католиками. Он переходит в

протестантизм - должны перейти и они. Московский царь, по Ключевскому, имел

власть над людьми, но не имел власти над традицией, то есть над неписанной

конституцией Москвы. Так где же было больше гражданственности: в quius

relio, или в тех москвичах, которые ликвидировали Лжедимитрия за нарушение

московской традиции? "

Правда, во время раскола русская народная душа пережила сильную

драму. Ведь, как верно пишет Лев Тихомиров в главе "Противоречие принципов

Петровской эпохи", - "государственные принципы всякого народа тесно связаны

с его национальным самосознанием, с его представлениями о целях его

существования".

Карамзин пишет, что все реформы в Московской Руси делались

"постепенно, тихо, едва заметно, как естественное вырастание, без порывов

насилия. Мы заимствовали, но как бы нехотя, применяя все к нашему и новое

соединяя со старым".

"Деды наши уже в царствование Михаила и его сына присвоили себе

многие выгоды иноземных обычаев, но все еще оставались в тех мыслях, что

правоверный россиянин есть совершеннейший гражданин в мире, а святая Русь -

первое государство".

И. Солоневич очень верно отмечает в "Народной Монархии", что:

"Состояние общественной морали в Москве было не очень высоким - по

сравнению - не с сегодняшним, конечно, днем, а с началом двадцатого

столетия. Но в Европе оно было много ниже. Ключевский, и иже с ним, не

знать этого не могли. Это - слишком уж элементарно. Как слишком элементарен

и тот факт, что государственное устройство огромной Московской Империи было

неизмеримо выше государственного устройства петровской Европы,

раздиравшейся феодальными династическими внутренними войнами, разъедаемой

религиозными преследованиями, сжигавшей ведьм и рассматривавшей свое

собственное крестьянство, как двуногий скот - точка зрения, которую

петровские реформы импортировали и в нашу страну".

"План преобразования, если вообще можно говорить о плане, был

целиком взят с запада и так как если бы до Петра в России не существовало

вообще никакого общественного порядка, административного устройства и

управительного аппарата".

Произвести Московское государство из "небытия в бытие" Петр никак не

мог. "Комплексом неполноценности, - как справедливо отмечает И. Солоневич.

- Москва не страдала никак. Москва считала себя Третьим Римом, последним в

мире оплотом и хранителем истинного христианства. И Петровское

чинопроизводство "в люди" москвичу решительно не было нужно".

II

Будучи великим народом, русский народ, в виду своего большого

культурного своеобразия, не мог откуда-нибудь со стороны заимствовать

готовые государственные и культурные формы. Попытка Петра Первого

механически пересадить в Россию чуждую ей духовно форму государства и

чуждую форму культуры, закончившаяся в наши дни большевизмом, наглядно

доказывает губительность механического заимствования чужой культуры.

Разговоры о том, что без этих реформ сверху, Русь бы неизбежно

погибла, относятся к числу вымыслов западнически настроенной интеллигенции,

стремившейся оправдать безобразные насилия Петра над душой русского народа.

В наши дни самому захудалому литературному критику известно, что

Достоевский является самым выдающимся мыслителем. Так вот, Достоевский

отмечал, что всякая мысль о самобытности русской государственности и

русской культуры приводит убежденных и наемных русских европейцев в

бешенство. В "Дневнике писателе за 1876 год" Достоевский, например, писал:

"Словом вопросы хоть и радикальные, но страшно как давно

износившиеся. Тут главное - давнишний, старинный, старческий и исторический

уже испуг наш перед дерзкой мыслью о возможности русской самостоятельности.

Прежде, когда-то все это были либералы и прогрессисты и таковыми

почитались, но историческое их время прошло, и теперь трудно представить

себе что-нибудь их ретрограднее. Между тем, в блаженном застое своем на

идеях сороковых и тридцатых годов, они все еще себя считают передовыми.

Прежде они считались демократами, теперь же нельзя себе представить более

брезгливых аристократов в отношении к народу. Скажут, что они обличали в

нашем народе лишь черные стороны, но дело в том, что, обличая темные, они

осмеяли и все светлое, и даже так можно сказать, что в светлом-то они и

усмотрели темное. Не разглядели они тут, что светло, что темно! И

действительно, если разобрать все воззрения нашей европействующей

интеллигенции, то ничего более враждебного здоровому, правильному и

самостоятельному развитию русского наряда нельзя м придумать". (28)

Генеалогию славянофилов Ф. Достоевский выводил от тех слоев

Московской Руси, которые клали голову на плаху, которые жгли сами себя и

детей своих, но не желали переделываться в европейцев.

"Я полагаю, что для многих славянофилы наши - как с неба упали, а не

ведут свой род еще с реформы Петра, как протест всему, что в ней было

неверного и фанатически исключительного".

Федор Достоевский так же как и Пушкин, являющийся не только

величайшим русским писателем, но и глубоким, чисто русским мыслителем,

дает, например, такую оценку достижений Московской Руси до восшествия Петра

на престол:

"Царь Иван Васильевич употреблял все усилия, чтобы завоевать

Балтийское побережье, лет сто тридцать раньше Петра. Если б завоевал его и

завладел его гаванями и портами, то неминуемо стал бы строить свои корабли,

как и Петр, а так как без науки их нельзя строить, то явилась бы неминуемо

наука из Европы, как и при Петре. Наши Потугины бесчестят народ наш

насмешками, что русские изобрели самовар, но вряд ли европейцы примкнут к

хору Потугиных. Слишком ясно и понято, что все делается по известным

законам природы и истории, и что не скудоумие, не низость способностей

русского народа и не позорная лень причиною того, что мы так мало произвели

в науке и промышленности. Такое-то дерево вырастает в столько-то лет, а

другое вдвое позже его. Тут все зависит от того, как был поставлен народ

природой, обстоятельствами, и что ему прежде всего надо было сделать. Тут

причины географические, этнографические, политические, тысячи причин и все

ясных и точных. Никто из здравых умов не станет укорять и стыдить

тринадцатилетнего за то, что ему не двадцать пять лет. "Европа, дескать,

деятельнее и остроумнее пассивных русских, оттого и изобрела науку, а они

нет". Но пассивные русские в то время, как там изобретали науку, проявляли

не менее удивляющую деятельность: они создавали царство и сознательно

создали его единство. Они отбивались всю тысячу лет от жестоких врагов,

которые без них низринулись бы и на Европу. Русские колонизировали

дальнейшие края своей бесконечной родины, русские отстаивали и укрепляли за

собою свои окраины, да так укрепляли, как теперь мы, культурные люди, и не

укрепим, а, напротив, пожалуй, еще их расшатаем".

...Все эти полтора века после Петра, мы только и делали, что

выживали общение со всеми цивилизациями человеческими, роднение с их

историей, с их идеалами. Мы учились и приучали себя любить французов и

немцев и всех, как будто те были нашими братьями, и несмотря на то, что те

никогда не любили нас, да и решили нас не любить никогда. Но в этом

состояла наша реформа, Петрово дело, что мы вынесли из нее, в полтора века,

расширение взгляда, еще не повторявшееся, может быть, ни у одного народа ни

в древнем, ни в новом мире. До-петровская Россия была деятельна и крепка,

хотя и медленно слагалась политически; она выработала себе единство и

готовилась закрепить свои окраины; про себя же понимала, что несет внутри

себя драгоценность, которой нет нигде больше - православие, что она -

хранительница Христовой истины, но уже истинной истины, настоящего Христова

образа, затемнившегося во всех других верах и во всех других народах. Эта

драгоценность, эта вечная, присущая России и доставшаяся ей на хранение

истина, по взгляду лучших тогда русских людей, как бы избавляла их совесть

от обязанности всякого иного просвещения. Мало того, в Москве дошли до

понятия, что всякое более близкое общение с Европой даже может вредно и

развратительно повлиять на русский ум и на русскую идею, извратить самое

православие и совлечь Россию на путь гибели, "по примеру всех других

народов".

IX. СМЯТЕНИЕ НАРОДА. НАРОД ПРИНИМАЕТ ПЕТРА I ЗА АНТИХРИСТА

I

Неуместно берет Платонов в кавычки и слово "старой веры". Старая

вера существовала, в этой старой вере Русь жила столетия и иронизировать

над ней не следует.

Вся фраза вообще построена так, что в ней совершенно отсутствует

историческая объективность. Сторонники старой веры и приверженцы старых

национальных порядков академиком Платоновым называются почему то, слепыми

ревнителями старины. Петр так презирал все национальные обычаи, так дерзко

и нагло попирал все, чем века держалась Русь, так оскорблял национальное

чувство народа, был таким слепым ревнителем чужих западных порядков, что

вооружил своими действиями не только слепых, но и сознательных сторонников

национальной старины и врагов скороспелой революции, устроенной Петром.

Петр так не любил и так издевался над всем, чем народ жил столетия, что

народные массы имели законное основание ненавидеть его и считать его

насильником и даже Антихристом. Так же бы поступил всякий другой народ,

любящий и уважающий свою религию и свое прошлое. Это понимают сейчас не

только русские национально-мыслящие историки, но и иностранные

исследователи русской истории и культуры.

Немецкий ученый Вальтер Шубарт в своей известной книге "Запад и душа

Востока" заявляет, например: "Однако, как только прометеевская волна залила

Россию, народ тотчас же инстинктивно понял в чем дело, он назвал

Антихристом Петра I. Антихристом, якобинцем и сыном революции он назвал и

Наполеона, царством Антихриста зовут и Советский Союз русские, оставшиеся

верными церкви".

Все русские историки-интеллигенты всегда очень произвольно объясняют

движения русских народных масс, идейные стремления, которыми руководились

народные массы не принимаются в расчет. В выгодных для проповедуемой ими

политической концепции случаях историки считают, что "Глас народа - глас

божий", а в невыгодных - законные идейные устремления народа объявляют

"бессмысленными бунтами", реакционными по своей сущности. Так именно все

историки оценивают не только стрелецкий бунт 1698 года, но и все другие

восстания народных масс против Петра I.

На самом же деле ничего реакционного в народных восстаниях против

антинациональной революционной деятельности Петра I не было. Это была

законная и естественная реакция народа против беспощадного разрушения всех

основ национальной религии и национального уклада жизни. Уже само поведение

царя было вызовом народу. Петр открыто презирал все народные обычаи. Он

сбросил парчовые царские одежды, нарядился в иноземные камзолы. Законную

царицу заточил в монастырь, а сам стал сожительствовать с "Монсовой

девкой". Пьянствовал с иностранцами, создал в Кокуе "всешутейший собор",

кощунственную пародию на православную церковь, церковные соборы и

патриарха.

Бунт стрельцов 1698 года вовсе не был бессмысленным бунтом слепых

защитников московского варварства. Это был естественный бунт против

презирающего свой народ и национальные традиции, нечестивого отступника. И

верхи и низы народа поняли, что Петр решил не продолжать усвоение отдельных

сторон западной цивилизации, как это делали предшествующие ему цари,

улучшить и еще более укрепить милое их уму и сердцу здание самобытной

русской культуры и цивилизации, а что Петр решил разрушить все основы

Московской Руси.

Законное возмущение народа привело к восстаниям против "царя

кутилки" и "мироеда".

"В населении укоренялась мысль, что наступает конец мира, говорили о

пришествии Антихриста, чтобы не отдаться в руки правительства тысячи

предпочитали покончить сами собой.

Сотни людей, собравшись вместе, погибали голодной смертью или

подвергали себя самосожжению. Такое самоубийство считалось делом

богоугодным. По всей стране, в глухих лесах, пылали костры, где

старообрядцы со своими женами и детьми добровольно погибали в огне.

Обыкновенно эти самосожжения происходили на глазах воинских команд,

открывших убежища беглецов. Нередко бывали случаи, когда во время таких

самосожжений с пением молитв погибало 800-1000 человек одновременно". (29)

2700 человек сожгло себя в Палеостровском скиту, 1920 человек в

Пудожском погосте.

Брадобритие по понятию русских было грехом. Сам Христос носил

бороду, носили бороды и апостолы, бороду должны носить и все православные.

Только еретики бреют бороду. Петр, вернувшись из Европы приказал насильно

брить бороды и носить иноземное платье. У городских застав находились

специальные соглядатаи, которые отрезали у прохожих и проезжих бороды и

обрезывали полы у длинной национального покроя одежды. У сопротивлявшихся

бороды просто вырывались с корнем.

4 января 1700 года всем жителям Москвы было приказано одеться в

иноземные платья. На исполнение приказа было дано два дня. На седлах

русского образца было запрещено ездить. Купцам за продажу русского платья

был милостиво обещан кнут, конфискация имущества и каторга.

"Не понимая происходящего, - констатирует С. Платонов, - все

недовольные с недоумением ставили себе вопрос о Петре: "какой он царь?" и

не находили ответа. Поведение Петра, для массы загадочное, ничем не похоже

на старый традиционный чин жизни московских государей, приводило к другому

вопросу: "никакого в нашем царстве государя нет?" И многие решались

утверждать о Петре, что "это не государь, что ныне владеет". Дойдя до этой

страшной догадки, народная фантазия принялась усиленно работать, чтобы

ответить себе, кто же такой Петр или тот, "кто ныне владеет?"

Уже в первые годы XVIII в. появилось несколько ответов. Заграничная

поездка Петра дала предлог к одному ответу; "немецкие" привычки Петра

создали другой. На почве религиозного консерватизма вырос третий ответ,

столь же легендарный, как и первые два. Во-первых, стали рассказывать, что

Петр во время поездки заграницу был пленен в Швеции и там "закладен в

столб", а на Русь выпущен вместо него царствовать немчин, который и владеет

царством. Вариантами к этой легенде служили рассказы о том, что Петр в

Швеции не закладен в столб, а посажен в бочку и пущен в море. Существовал

рассказ и такой, что в бочке погиб за Петра верный старец, а Петр жив,

скоро вернется на Русь и прогонит самозванца-немчина. Во-вторых, ходила в

народе легенда о том, будто Петр родился от "немки беззаконной", он

замененный. "И как царица Наталья Кирилловна стала отходить с сего света и

в то число говорила: ты, де, не сын мой, замененный". На чем основалось

такое объяснение происхождения Петра, высказывали наивно сами рассказчики

легенды: "велит носить немецкое платье знатно, что родился от немки".

В-третьих, наконец, в среде, кажется, раскольничьей, выросло убеждение, что

Петр антихрист, потому что гонит православие, "разрушает веру

христианскую". Получив широкое распространение в темной массе народа, все

эти легенды спутывались, варьировались без конца и соединялись в одно

определение Петра: "он не государь - латыш: поста никакого не имеет; он

льстец, антихрист, рожден от нечистой девицы". (30)

"...Мироед! - говорили в народе, - весь мир переел: на него,

кутилку, перевода нет, только переводит добрые головы". "С тех пор, как он

на царство сел, красных дней но видно, все рубли да полтины".

В 1705 году вспыхнуло восстание в Астрахани. Бунт начался из-за

того, что Петровский губернатор поставил у дверей церквей солдат и приказал

у всех, кто приходит с бородами, вырывать их с корнем.

"Стали мы в Астрахани, - писали в своих грамотах астраханцы, - за

веру христианскую и за брадобритие, и за немецкое платье, и за табак, и что

к церкви нас и жен наших и детей в русском старом платье не пущали, а

которые в церковь Божью ходили и у тех платье обрезывали и от церквей

Божьих отлучали, выбивали вон и всякое ругательство нам и женам нашим и

детям чинили воеводы и начальные люди".

В своей челобитной царю астраханские люди жаловались на притеснения

со стороны поставленных Петром иностранцев. "А полковники и начальные люди

немцы, - указывалось в челобитной, - ругаючись христианству многие тягости

им чинили и безвинно били в службах, по постным дням мясо есть заставляли и

всякое ругательство женам и детям чинили". Иностранцы служилых людей и жен

их "по щекам и палками били". Полковник Девин тех, "кто придет бить челом и

челобитчиков бил и увечил на смерть, и велел им и женам, и детям их делать

немецкое платье безвременно, и они домы свои продавали и образа святые

закладывали; и усы и бороды брил и щипками рвал насильственно".

Один из вождей восстания говорил: "Здесь стали за правду и

христианскую веру... Ныне нареченный царь, который называется царем, а

христианскую веру нарушил: он уже умер душою и телом, не всякому так

умереть". Восстание в Астрахани продолжалось восемь месяцев.

В 1707 году по тем же религиозным и национальным мотивам поднимает

восстание на Дону казак Булавин. К Булавину собирались все, кто хотел

постоять "за истинную веру христианскую" против "худых людей и князей и

бояр, и прибыльщиков и немцев и Петровых судей". Во время восстания тысячи

и тысячи отдали свои жизни в борьбе за "старую веру и дом Пресвятой

Богородицы" и за всю чернь. Восстание было ликвидировано только к осени

1708 года. Часть восставших, не желая подчиниться царю-отступнику, вместе с

атаманом Некрасовым (около 2.000 чел.) ушла в Турцию. Как и следовало

ожидать, особенно сильное сопротивление предпринятой Петром революционной

ломке основ русской национальной жизни, оказали старообрядцы.

Возникает небывалое до тех пор еще в мировой истории событие, народ

начинает бороться с царем как с Антихристом. В то время когда широкие массы

народа начинают считать Петра Антихристом, Платонов считает "что роль Петра

в проведении реформ была сознательна и влиятельна, разумна и компетентна".

II

В раскольническом сочинении "Собрание святого писания об Антихристе"

давалась следующая оценка антинациональной деятельности Петра I:

"И той лжехристос нача превозноситися паче всех глаголемых богов,

сиречь помазанников и нача величатися и славитися пред всеми, гоня и муча

православных христиан, истребляя от земли память их, распространяя свою

новую жидовскую веру и Церковь во всей России; в 1700 г. обнови по

совершенноем своея злобы совершении, новолетие Янусовское и узаконив от

оного вести исчисление, а в 1721 г. приях на себя титлу патриаршую,

именовася Отцом Отечества и главой Церкви Российской и бысть самовластен,

не имея никого в равенстве себе, восхитив на себя неточию царскую власть,

но и святительскую и Божию, бысть самовластный пастырь, едина безглавная

глава над всеми, противник Христов, Антихрист...

Якоже папа в Риме, тако и сей лжехристос нача гонити и льстити и

искоренити остаток в России православные веры, и свои новые умыслы уставляя

и новые законоположения полагая, по духовному и по гражданскому

расположению, состави многие регламенты и разосла многие указы во всю

Россию с великим угрешением о непременном исполнении онях, и устави Сенат и

Синод и сам бысть над ними главою, судьей главнейшим; и тако нача той

глаголемый Бог паче меры возвышатися. Той же Лжехристос сие содела от

гордости живущего в нем духа, учини народное описание, исчисляя вся мужска

пола и женска, старых и младенцев, и живых и мертвых, возвышался над ними и

изыскуя всех дабы ни един мог сокрытися рук его и обладая их даньми

великими не точию на живых, но и на мертвых таково тиранство учини - и с

мертвых дани востребовав: сего и в давние времена бывшие мучители не

творили. И тако той Лжехристос восхитив на себя царскую и святительскую

власть и вступи на высочайшую степень патриаршескую, яко свидетельствует о

том изданная им книга "Духовный Регламент" лист 3 в 9 пунктах: како для

чего уничтожи патриаршество, дабы ему единому властвовать, не имея равна

себе, но, вместо того устави Синод".

"Означенное суждение, - пишет проф. Зызыкин, - исходившее из толщ

народных, показывает, что превращение православного царя в главу Церкви не

прошло без народного протеста, и чуткой народной совести претил царепапизм,

как явление порожденное не православием, а языческой культурой

до-христианского Рима, и усугубленный протестантским пониманием объема

светской власти в церковных делах. Сочинения Феофана, наталкивавшие на

сомнения в мощах, в святых, в иконах, и вызванные этим духом мероприятия по

свидетельствованию мощей, житий святых, чудес, акафистов, запрещение

строить Церкви без разрешения Синода, закрытие часовен, запрещение ходить

по домам с иконами - тяжело действовало на религиозные чувства народа.

Главными виновниками народ почитал Феофана и Феодосия, этого "апостола

лютеранства", по выражению Царевича Алексея Петровича". (31)

В проповеди своей 12 марта 1713 г. в день имении Царевича Алексея

Петровича, Стефан Яворский резко осуждал реформу церковного управления на

протестантский манер:

"Того ради не удивляйся, что многомятежная Россия наша доселе в

кровных бурях волнуется; не удивляйся, что по толикам смятениям доселе не

имамы превожделенного мира. Мир есть сокровище неоцененное, но тии только

сим сокровищем богатятся, которые любят Господний закон; а кто закон Божий

разоряет, оттого мир далече отстоит. Где правда, там и мир. Море, свирепое

море - человече законопреступный, почто ломаеши, сокрушаеши раззоряеши

берега? Берег есть закон Божий, берег есть во еже - не прелюбы сотвори, не

вожделети жены ближнего, не оставити жены своея; берег есть воеже хранити

благочестие, посты, а наипаче четыре-десятницу; берег есть почитание иконы.

Христос гласит в Евангелии: "Аще кто Церковь прослушает, буди тебе яко

язычник и мытарь".

А в проповеди, произнесенной в 1710 году, Яворский говорил: "Сияла

Россия, мати наша, прежними времены благочестиям, светла аки столб

непоколебимый в вере православной утверждена. Ныне же что? усомневаюся о

твердости твоей, столпе непреклонный, егда тя вижду ветрами противными

отовюда обуреваема".

"В результате раскола, "в атмосфере поднятой им

гражданско-религиозной войны ("стрелецких бунтов"), - по словам русского

западника Федотова, - воспитывался великий Отступник, сорвавший Россию с ее

круговой орбиты, чтобы кометой швырнуть в пространство". (32)

Г. Федотов ведет родословную интеллигенции от Петра, он пишет, что:

"По-настоящему, как широкое общественное течение, интеллигенция

рождается с Петром..." И признав это, он имеет мужество признать то, что

обычно не признают русские западники, что "Сейчас мы с ужасом и отвращением

думаем о том сплошном; кощунстве и надругательстве, каким преломилась в

жизни Петровская реформа. Церковь ограблена, поругана, лишена своего главы

и независимости. Епископские кафедры раздаются протестанствующим

царедворцам, веселым эпикурейцам и блюдолизам. К надругательству над

церковью и бытом прибавьте надругательство над русским языком, который на

полстолетия превращается в безобразный жаргон. Опозорена святая Москва, ее

церкви и дворцы могут разрушаться, пока чухонская деревушка обстраивается

немецкими палатами и церквами никому неизвестных угодников, политическими

аллегориями новой Империи..."

И дальше Г. Федотов заявляет то, о чем в наши дни хранят уже

совершенно гробовое молчание русские европейцы - поклонники Петра и

ненавистники большевиков. "...Не будет преувеличением сказать, что весь

духовный опыт денационализации России, предпринятый Лениным, бледнеет перед

делом Петра. Далеко щенкам до льва. И провалившаяся у них "живая" церковь

блестяща удалась у их предшественника, который сумел на два столетия

обезвредить национальные силы православия".

X. ВСЕШУТЕЙШИЙ СОБОР И ЕГО КОЩУНСТВА

На Церковном Соборе 1667 года было сформулировано следующее

понимание духовной и царской власти: "Да будет признано заключение, что

Царь имеет преимущество в делах гражданских, а Патриарх в делах Церковных,

дабы таким образом сохранилась целою и непоколебимою стройность церковного

учреждения". Этот взгляд находился в силе до 1700 года, до начала церковной

реформы, проведенной Петром I, когда он осуществил идею европейского

протестантизма.

Прежде чем провести эту реформу, сын Тишайшего царя прошел

длительный путь отталкивания от православия. "На Кокуе началось, - как

вспоминает князь Куракин: - "дебошство, пьянство так велико, что невозможно

описать". В этой обстановке зародился и вырос "Всешутейший Собор", - пишет

Иванов с "неусыпной обителью шутов и дураков. Друзья протестанты во главе с

Лефортом настраивают Петра против православия. Петр охладевает к своей

религии, "все симпатии переносит к протестантам".

"Всешутейший Собор имел весьма сложную организацию и, конечно, был

создан не русской головой". (33)

"На этой почве безудержного разгула, - указывает С. Платонов, -

вырос и знаменитый "всешутейший собор" с "неусыпаемой обителью" шутов и

дураков. Если последняя "обитель" отражала в себе старый туземный обычай

держать шутов и ими забавляться, то "собор мог сложиться в форме грубой

пародии сначала на "католицкую" иерархию, а потом, по мере увеличения затеи

и на православное архиерейство, - только в обстановке, разноверного, в

большинстве протестантского и вольномысленного общества немецкой слободы.

"Всешутейший собор" был попыткой организовать ритуал пьяных оргий в виде

мистерий Бахуса. Пьяницы составляли правильную коллегию служившую Бахусу

под главенством "Патриарха" и состоявшую из разных священных чинов до

"дьяконов... включительно". "Имея резиденцию в Пресбурге (почему патриарх и

назывался Пресбургским), собор действовал там и в слободе, а иногда

выскакивал и на московские улицы, к великому соблазну православного

народа". (34)

"...Борясь с Патриаршеством, - указывает М Зызыкин, - которое по

своему государственному положению было олицетворением тех церковных

идеалов, которые призвано было иметь и само государство по теории симфонии,

Петр принужден был озаботиться в этой борьбе с церковными идеалами жизни

житейским и теоретическим дискредитированием того, кто своим саном и

положением в государстве был носителем их для членов Церкви и для членов

государства, то - есть с Патриархом".

С целью дискредитирования Патриарха и вообще церковных властей, по

свидетельству Скворцова, автора исследования "Патриарх Андриан", - Петром

был создан "всешутейший", сумасброднейший и всепьянейший собор" князя

Иоаникиты, Патриарха Пресбургского, Яузского и всего Кокуя.

При патриархе Пресбургском находилось 12 кардиналов, епископов и

архимандритов, составленных из числа самых больших пьянчуг и безобразников

Москвы и Кокуя - Московской иностранной слободы". Все эти лица носили с

одобрения Петра прозвища, которые, по словам историка Ключевского, никогда

не смогут появиться в печати".

Ларец для хранения бокалов являлся копией переплета Евангелия.

"Одним словом, - .пишет Ключевский, - это была неприличнейшая пародия

церковной иерархии и церковного богослужения, казавшаяся набожным людям

пагубой души, как бы вероотступлением, противление коему - путь к венцу

мученическому". (35)

По свидетельству современников Петра Первого: - эта "игра" пьяных

самодуров в боярских дворах была такая "трудная, что многие к тем дням

приготовлялись как к смерти"; "сие славление (праздники) многим было

бесчестное и к наказанию от шуток не малому; многие от дураков были биваны,

облиты и обруганы". (36)

Вот как описывает в своем "Дневнике" Корб, секретарь посольства

австрийского императора Леопольда, знаменитый "Всешутейший Собор" Петра

Первого. Дело было в Москве, в 1699 году, во время страшного розыска и

казни стрельцов, когда Петр, по словам Пушкина, был "по колена в крови".

"Февраль 21. - Особа, играющая роль Патриарха, со всей труппой

своего шутовского духовенства праздновала торжественное посвящение богу

Вакху дворца, построенного царем и обыкновенно называемого дворцом Лефорта.

Шествие, назначенное по случаю этого обряда, выступило из дома полковника

Лимы. Патриарха весьма приличное облачение возводило в сан Первосвященника:

митра его была украшена Вакхом, возбуждавшим своей наготой любовные

желания; Амур и Венерой украшали посох, чтобы показать какой паствы был сей

пастырь. За ним следовала толпа прочих лиц, изображавших вакханалию: одни

несли большие кружки, наполненные вином, другие - сосуды с медом, иные -

фляги с пивом, с водкой, последним даром в честь Сына Земли. И как, по

причине зимнего времени, они не могли обвить свои головы лаврами, то несли

жертвенные сосуды, наполненные табаком, высушенным в воздухе, и, закурив

его, ходили по всем закоулкам дворца, выпуская из дымящегося рта самые

приятные для Вакха благоухания и приличнейший фимиам... "

Чем этот антирелигиозный маскарад, проводимый царем Петром лучше

таких же дурацких религиозных карнавалов, устраиваемых в религиозные

праздники комсомольцами, наряжавшихся как и Петр патриархами и

священниками. Не есть ли эти комсомольские карнавалы простое подражание

всешутейшему собору Петра, почитаемого большевиками ревнителем западной

культуры. То, что Петр попирал народные традиция во имя будущего блага

народа - не есть оправдание. Тогда надо оправдывать и большевиков, которые

уверяют, что они тоже надругались над всем, что дорого сердцу народа во имя

прекрасного будущего.

"Сам Петр был протодьяконом в этом соборе. У собора были свои

молитвы и песнопения, свои облачения и т.д.". Бывало, что на первой неделе

поста, когда богобоязненные москвичи посвящали все время постам и молитвам,

"всепьянейший собор" Петра в назидание верующих устраивал шуточную

покаянную процессию" "Его всешутейшество" выезжал окруженный своими

сподручниками в вывороченных полушубках на ослах, волах или в санях,

запряженных свиньями, козлами и медведями. Такое подражание церковному

богослужению в глазах народа было богохульством и поруганием веры". (37)

Об уставе этого всешутейшего собора даже составитель биографии Петра

Первого В. Мавродин, изданной советским издательством "Молодая Гвардия",

отзывается так: "Придет время, когда Петр, как мы увидим, старательно

выработает другой устав, устав "Всешутейшего и сверхпьянейшего собора",

который даже с точки зрения самых отъявленных вольнодумцев XVIII века

явится олицетворением богохульства".

Во время свадьбы учителя Петра 84-летнего Зотова, наряженные в маски

собутыльники Петра сопровождали Зотова с женой "в главную церковь, где

венчал их столетний священник. Перед этим последним, потерявшим уже зрение

и память и еле стоявшим с очками на носу, держали две свечи, и в уши

кричали ему, какие он должен читать молитвы перед брачною парою". (38)

Выборы нового патриарха всешутейшего собора в 1718 году были

кощунственной пародией на церковный чин избрания патриарха всея Руси.

"Бахус, - пишет историк Шмурло, - несомый монахами, напоминал образ,

предшествуемый патриарху на выходе; речь князя-кесаря напоминала речь,

которую Московские цари обыкновенно произносили при избрании Патриархов".

(39)

"Наконец, - утверждает Иванов, - это не было временным явлением,

вызванным к жизни каким-нибудь обстоятельством, нет это было постоянным

убеждением Петра и признанием его необходимости. Яростные нападки на

Церковь и глумление над обрядами Православной Церкви, доходившие до

открытого кощунства, Петр сохранил до самой смерти". (40)

В самые кровавые дни своей жизни, во время казней стрельцов, во

время казней по делу о мнимом заговоре царевича Алексея, Петр всегда

устраивал кощунственные игрища Всешутейшего Собора. Только кончились

изуверские казни мнимых соучастников царевича Алексея, как в Преображенском

селе было устроено торжество по случаю облачения нового Папы Всешутейшего

Собора Петра Бутурлина в ризы и митру по образу патриарших. На этом

кощунственном сборище присутствовал и местоблюститель Патриаршего Престола

Феофан Прокопович. Присутствовал он часто и на других сборищах Всешутейшего

Собора. И в этой непристойной, кощунственной обстановке обсуждал с Петром

проекты замены патриаршества Синодом.

Петр любил уродовать все. Когда умер карлик Петра I "Нарочитая

Монстра", за гробом шли самые ужасные уроды, которых удалось собрать.

Похороны карлика Петр, как и все, что делал, превратил в кощунство и

издевательство. Издевался над живыми, издевался над прахом Милославского,

издевался над трупом своего "Нарочитого Монстры".

Великана-Гренадера, в детской распашонке вели на помочах два

карлика. Шесть ручных медведей везли в тележке спеленатого как младенца

крошечного карлика. В конце процессии шел Петр и бил в барабан. Ни жизнь,

ни смерть, ничто не было свято для Петра, который сам в нравственном смысле

был ничем иным, как "нарочитым монстрой".

Даже советский историк В. Мавродин в своей биографии Петра Первого

признается, что "Собор, имевший своим центром Пресбург, "потешную фортецию"

(крепость) на Яузе, кутил и гулял и по слободе, и по Москве, вызывая подчас

не столько смех, сколько страх и негодование богомольной столицы.

Во время этих шествий из дома в дом, маскарадов, святок, в которых

нередко принимало участие несколько сот пьяных людей, "игра" была такая

"трудная, что многие к тем дням подготовлялись как бы к смерти", а многим

она стоила здоровья и даже жизни.

И вполне естественно, что боярская Москва с замиранием сердца

следила за своим царем: вернет ли ему Бог рассудок, пойдет ли он по пути

отца и деда или навсегда собьется с дороги. И куда повернет этот "пьянчужка

- царь", "царь Кокуйский" святорусскую землю и матушку Москву, кто знает".

(41)

В "Истории русского театра" Н. Евреинова, изданной недавно Чеховским

издательством, мы читаем: "Не только в самом театре - понимая "театр" в

популярном смысле этого слова, - но и во всевозможных обрядах-пародиях на

театрализацию, для которой, Петр не жалел ни времени, ни денег, легко

заметить ту же политико-преобразовательную тенденцию, неуклонно проводимую

этим царем почти во всех областях государственного правления.

Насаждая всюду европейское просвещение, Петр I боролся, путем этих

театральных пародий, как со старинными обрядами языческого происхождения,

так и с обрядами чисто церковными, получившими верховное благословение

Патриарха" (подчеркнуто мною. - Б. Б.).

Плохо это или хорошо, когда царь борется с помощью кощунственных

пародий с церковными обрядами, одобренными Патриархом, - это господина

Евреинова мало интересует, он отмечает только, что эта борьба была

"особенно интенсивна" "и потому на редкость красочно-театральна" (в

"аттракционных целях"). "Видя в консервативной церковной власти очаг

сопротивления. его реформам, - равнодушно повествует Н. Евреинов, Петр "был

принужден к "субординации" непослушной ему церкви всякими мерами, кончая

провозглашением самого себя главою православной Церкви и упразднением

патриаршества. Отсюда становится понятным, "Всешутейший всепьянейший

Собор", периодическому ритуалу которого Петр придал столь

соблазнительно-сатирическую форму и для которого не пожалел времени на

подробную театральную разработку деталей".

Несмотря на свое восхищение "на редкость красочно-театральной

постановкой сборищ членов "всешутейшего собора" Н. Евреинов все-таки

признает, что "если бы при театральных пародиях подобного рода

присутствовали только члены "всешутейшего собора", можно было бы не

придавать им большого значения; мало ли как коротают время великие мира

сего! Но на эти безжалостно-сатирические пародии были допускаемы и

посторонние зрители и притом в таком количестве, какое позволяет говорить о

"народе", как о массовом свидетеле всех этих издевательств - театральных

потех". "Это-то и требовалось зачинателю подобного рода театральных

пародий. Смех убивает - знал этот большой юморист, смех изничтожает, в

глазах других, то чему они поклоняются. А предметом этих театральных

пародий служило как раз то, что, по мнению Петра, подлежало изничтожению".

В революционной деятельности Петра было много надуманного, лишнего.

Лишней и абсолютно вредной была та сторона его деятельности, которую

известный театральный деятель Н. Евреинов в своей "Истории русского театра"

называет "театрализацией жизни". Будучи западником Н. Евреинов, конечно,

восхищается и этой стороной деятельности царя-революционера. "Эта задача

великой театрализации жизни, - пишет он, - была разрешена Петром с успехом

неслыханным в истории венценосных реформаций. Но на этой задаче,

по-видимому, слишком истощился сценический гений Петра!"

Какую же задачу поставил Петр в области "театрализации жизни?" На

этот вопрос Н. Евреинов отвечает так: "Монарх, самолично испытавший

заграницей соблазн театрального ряжения, восхотел этого ряжения для всей

Руси православной". Эта дикая затея не вызывает у Н. Евреинова никакого

возмущения, а наоборот, даже сожаление. "На переряжение и передекорирование

Азиатской Руси, - пишет он, - ушло так много энергии, затрачено было так

много средств, обращено, наконец, столько внимания, что на театр в узком

смысле слова, гениальному режиссеру жизни, выражаясь вульгарно, просто "не

хватало пороху". О том, что на создание русского театра у Петра не хватало

пороху, об этом Н. Евреинов сожалеет, а о том, что он всю Россию заставил

играть трагический фарс, за это Н. Евреинов называет Петра "Гениальным

режиссером жизни".

Русские европейцы всегда извиняются за вульгарные обороты речи, и

никогда за вульгарный стиль мышления.

XI. ПЕТР I И МАСОНЫ

Первые масонские ложи возникли в России после возвращения Петра из

Европы. С масонами встречался и сам Петр и Б. П. Шереметьев.

"На Мальте, - сообщает Иванов, - Шереметеву была сделана самая

торжественная встреча. Он участвовал на большом празднике Мальтийского

ордена в память Иоанна Предтечи. Ему там давали торжественный банкет.

Гранд-магистр возложил на него драгоценный золотой с алмазами крест"

(Иванов. От Петра I до наших дней).

По возвращении в Москву 10 февраля 1699 года Шереметев представился

царю, на банкете у Лефорта, убравшись в немецкое платье и имея на себе

мальтийский крест. От царя он получил "милость превысокую". Царь поздравил

его с Мальтийской Кавалерией, позволил ему всегда носить на себе этот

крест, и затем состоялся указ, чтобы Шереметев писался в своих титулах

"Мальтийским Свидетельствованным Кавалером". (42)

"В России свет масонства, - пишет Т. Соколовская, - проник по

преданию при Петре Великом: документальные же данные относятся к 1731

году". (43)

Известный Пыпин в своем исследовании "Русское масонство" пишет, что

"масонство в Россию по преданию ввел сам Петр, он будто был привлечен в

масонство самим Кристофором Вреном (или Реном), знаменитым основателем

английского масонства; первая ложа существовала в России еще в конце XVII

ст. Мастером стула был в ней Лефорт, первым надзирателем Гордон, а вторым

сам Петр. По другому рассказу Петр вывез из своего путешествия (второго

1717 г.) масонский статут и на его основании приказал открыть или даже сам

открыл ложу в Кронштадте".

Вот почему, может быть, имя Петра пользовалось таким почитанием в

русских масонских ложах, существовавших в 18 веке. Вот почему они распевали

на своих сборищах "Песнь Петру Великому", написанную Державиным.

В одной рукописи Публичной Библиотеки, - сообщает Вернадский в своей

книге "Масонство в царствование Екатерины II", - рассказывается, что Петр

принят в Шотландскую степень св. Андрея". "Его письменное обязательство

существовало в прошлом веке в той же ложе, где он принят и многие оное

читали".

По указанию того же Вернадского "среди рукописей масона Ленского

есть обрывок серой бумаги, на котором записано такое известие: "Император

Петр I и Лефорт были в Голландии приняты в Тамплиеры".

В.В. Назаревский в своей книге "Из истории Москвы" сообщает, - "в

находящейся в Москве Сухаревой Башне, по сохранившемуся преданию происходят

тайные заседания какого-то "Нептуновского общества". Председательствовал на

этих тайных заседаниях друг Петра Первого масон Лефорт. Петр был первым

надзирателем Нептуновского общества, а архиепископ Феофан Прокопович

оратором этого общества. Первый адмирал флота Апраксин, а также Брюс,

Фергюссон (фармазон), князь Черкасский, Голицын, Меньшиков, Шереметев и

другие высокопоставленные лица были членами этого общества, похожего на

масонское.

История и предания скрыли от нас происхождение и цель этого тайного

общества, но среди москвичей еще долгое время спустя ходили слухи, что в

Сухаревой Башне хранилась в тайне черная книга, которая была замурована в

стену, заколочена алтынными гвоздями и которую охраняли двенадцать нечистых

духов.

Доказать сейчас документально, что Нептуново общество было масонским

и сам Петр был масоном, конечно, трудно. Но то, что он стал в значительной

степени жертвой деятельности масонов, которые внушили ему мысль о

необходимости превращения России в Европу, это несомненно. С масонами Петр

общался в немецкой слободе, встречался со многими масонами он и во время

своих заграничных путешествий.

Крайний космополитизм Петра - вероятно плоды внушений со стороны

масонов, встречавшихся в разно время с Петром.

"Петр I, - пишет Иванов, - стал жертвой и орудием страшной

разрушительной силы, потому что не знал истинной сущности братства вольных

каменщиков. Он встретился с масонством, когда оно еще только начало

проявлять себя в общественном движении и не обнаружило своего подлинного

лица.

Масонство - двуликий Янус: с одной стороны братство, любовь,

благотворительность и благо народа; с другой атеизм и космополитизм,

деспотизм и насилие".

Вся программа, сначала масонской по своему духу, а затем

западнической "прогрессивной", либеральной и революционной интеллигенции во

всех своих чертах была сконструирована уже Петром и его идейными

вдохновителями иностранцами, протестантами и масонами. "Эта программа -

указывает Иванов, - сводилась к следующему: "забвение или открытая

ненависть к прошлому. Взгляд на православие и борьба с ним, как силой

реакционной и враждебной прогрессу.

Борьба за отделение Церкви от государства, с церковным авторитетом,

духовенством и монашеством, гонение православной Церкви. Национальное

безразличие, рабское преклонение перед всем иностранным и инославным и

сатанинская ненависть к националистам и патриотам, как "бородачам" и

"черносотенцам".

Поход против самодержавия, за его ограничение или свержение. Взгляд

на народ, как на средство для достижения своих целей. Любовь не к

отечеству, а к человечеству и стремление стать гражданами вселенной. С

Петра не остается никаких связей с прошлым. Правящий класс и интеллигенция

перестают быть хранителями быта. Бытовое исповедничество заменяется

западно-европейским мировоззрением. Русские образованные классы очутились

как бы в положении "не помнящих родства", а интеллигенция сделалась

"наростом" на русской нации".

В главе "Эпоха Петра явилась колыбелью масонства и передовой

интеллигенции", Иванов указывает:

"Властители дум" русского общества получили свои познания от

масонской премудрости. . .

Под знаменами пятиконечной звезды прошли: Артамон Матвеев, князь В.

В. Голицын, "Птенцы гнезда Петрова", Прокопович, Посошков, Татищев,

Кантемир, кн. Щербатов, Сумароков, Новиков, Радищев, Грибоедов, декабристы,

Герцен, Бакунин, Нечаев, либералы, радикалы, социалисты, Ленин.

...В течение двух столетий передовая интеллигенция шла под знаменем

мятежа против божеских и человеческих установлений. Они шли от рационализма

к пантеизму и закончили атеизмом и построением Вавилонской башни.

Коллегии, Верховный тайный совет, Конституция кн. Димитрия Голицына,

проекты кн. Никиты Панина, наконец Екатерины П, конституция гр. Строганова,

план гр. Сперанского, "Правда" Пестеля, планы декабристов, утопические

мечты Петрашевцев, анархизм Бакунина, - гимны мировому социальному

перевороту Герцена, поножовщина Нечаева и "Грабь награбленное" Ильича - все

это этапы борьбы за представительную монархию, демократию, социализм и

коммунизм, уничтожение православного русского царства, и, говоря словами В.

А. Жуковского "возвышение в достоинство совершенно свободного скотства".

...Россию и народ привела к гибели воспитанная масонством

либерально-радикально-социалистическая интеллигенция.

История русской революции - есть история передовой,

либерально-радикально-социалистической интеллигенции.

История либерально-радикально-социалистической интеллигенции есть по

существу история масонства.

В результате, вместо единого прежде народа, одинаково верившего,

одинаково думавшего, имевшего одинаковые обычаи, возникло как бы два

отдельных народа. Верхи стали европейцами, весь народ остался русским по

своим верованиям, миросозерцанию и обычаям. В результате Петровской

революции высшие европеизированные круги русского общества стали каким-то

особым народиком внутри русского общества.

"Это, - писал Ф. Достоевский, - теперь какой-то уж совсем чужой

народик, очень маленький, очень ничтожненький, но имеющий, однако, уже свои

привычки и свои предрассудки, которые и принимаются за своеобразность. И

вот, оказывается теперь даже и с желанием своей собственной веры". (44)

Таков был трагический результат попытки Петра сделать Россию

Европой.

Безудержное чужебесие высших кругов, как и предсказывал Юрий

Крижанич, не прошло для России даром. Спустя два столетия оно привело к

новому разгрому русской государственности.

Реформы Петра, как и церковные реформы, которые проводил Никон,

были, конечно, нужны. Но проводить их надо было не так, как проводили их

Петр Великий и Никон. В том же виде, как они были проведены, реформы

приняли характер насильственных революций и несомненно принесли больше

вреда, чем пользы.

XII. ПРОТЕСТАНТСКИЙ ХАРАКТЕР ЦЕРКОВНОЙ "РЕФОРМЫ" ПЕТРА I

Ключевский признавался, что он в своих исторических исследованиях не

задавался вопросом о том, "какие перемены произвели реформы Петра в

понятиях и нравах и вообще в духовной жизни народа". Попытаемся заняться

этим вопросом мы, опираясь на исторические факты и выводы, сделанные как

Ключевским так и другими русскими историками.

"Духовный регламент", исковеркавший судьбу Православной Церкви,

составил Феофан Прокопович, - беглый униат, бывший одно время учеником

иезуитов и протестантов, почитатель философов-атеистов. Многие из

современников подозревали, что Феофан вообще был безбожник.

В произнесенной в Успенском соборе проповеди Феофан не постеснялся

заявить, что главой Православной Церкви является не Христос, а царь.

"...Феофан, - пишет проф. Зызыкин, - пропитанный протестантским

рационализмом относился к народному пониманию религии с величайшим

презрением и пристрастие к обряду почитал грубым ханжеством и преследовал.

Он в корне подрывал все то, что считалось основой русского благочестия.

Народ видел, что преследуются самые дорогие предметы его религиозного

почитания, что обычай и верования дедов провозглашаются "бабьими баснями",

"душепагубными дуростями"; недовольство народа выражалось в разных формах,

то в подметных письмах, то в появлении разных людей, критикующих церковную

реформу Петра. Так Соловьев (XV, 137) сообщает о появлении в Москве

Нижегородского посадского Андрея Иванова, пришедшего за 400 верст сообщить

царю, что он - еретик, разрушает христианскую веру.

Все внешние формы религии были дороги каждому человеку, как видимое

выражение православия; обряд тесно соединялся в уме с представлением о вере

и нарушение его почиталось грехом. А Петр хотел репрессиями устранить,

веками выработанный религиозный склад жизни и естественно нажил врагов.

Представление же его о путях спасения уже исходило в действительности из

иного неправославного учения, результатом чего было его отношение и к

монашеству; иные были у него и канонические понятия о правительственной

власти в Церкви, полученные из протестантского учения; отсюда его понятие о

возможности отмены патриаршества светской властью. Народ инстинктивно

чувствовал, что все это не может делать царь православный".

"Не получая удовлетворения в православной богословской науке, тогда

плохо и мало разработанной, Феофан от католических доктрин (он изучал

богословие в Киевской Академии и католических коллегиях Львова, Кракова и

Рима. - Б. Б.), обратился к изучению протестантского богословия и,

увлекаясь им, усвоил некоторые протестантские воззрения, хотя был

православным монахом. Эта наклонность к протестантскому мировоззрению, с

одной стороны, отразилась на богословских трактатах Феофана, а с другой

стороны - помогла ему сблизиться с Петром в воззрениях на реформу. Царь,

воспитавшийся на протестантской культуре, и монах, закончивший свое

образование на протестантском богословии, прекрасно поняли друг друга".

(45)

В ряде своих сочинений Феофан Прокопович доказывает, что государство

имеет право управлять церковью, как оно хочет. Это ли не типичный

протестантский взгляд на Церковь. Феофан Прокопович и не пытался скрывать

протестантский характер своих идей. Его душа была предана "короне

немецкой". Он считал, что цитадель протестантства - Германия, это духовная

мать всех стран. Протестантским богословам Феофан заявлял:

"Если желаете знать обо мне, что я за человек, знайте, что я всецело

предан всем любящим истину... Так и теперь я расположен к вам. . . "

Когда вышел составленный Ф. Прокоповичем "Духовный регламент",

протестанты расценили как свою победу над православием. В одной изданной в

те времена брошюре автор с радостью писал:

"Вместо Папы русские имели своего Патриарха, значение которого в их

стране так же велико, как и значение Папы в Италии и в Римско-Католической

церкви".

"...Но в правление Петра эта религия изменилась во многом, ибо он

понял, что без истинной религии никакие науки не могут приносить пользы. В

Голландии и Германии он узнал, какая вера наилучшая истинная и спасающая, и

крепко запечатлел в своем уме. Общение с протестантами еще более утвердило

его в этом образе мыслей; мы не ошибемся, если скажем, что Его Величество

представлял себе истинную религию в виде лютеранской. Ибо, хотя в России до

сих пор еще не все устроено по правилам нашей истинной религии, однако тому

уже положено начало, и мы тем менее можем сомневаться в счастливом успехе,

что мы знаем, что только грубые и упорные умы, воспитанные в своей

суеверной греческой религии, не могут быть изменены сразу и уступают только

постепенно; их, как детей, следует приводить шаг за шагом к познанию

истины". Автор с восторгом пишет о Петре I: "что касается до призывания

святых, то Его Величество указал, чтобы изображение Святого Николая нигде

не стояло в комнатах, чтобы не было обычая приходя в дом сначала кланяться

иконам, а потом хозяину. Система обучения в школах совершенно лютеранская и

юношество воспитывается в правилах нашей истинной евангельской религии.

Чудеса и мощи также уже не пользуются прежним уважением".

Еще в больший восторг автора приводит отмена патриаршества. "Царь

отменил патриаршество и по примеру протестантских князей объявил себя

самого верховным епископом всей страны".

"Морозов сообщает, - указывает Зызыкин, - что сначала в Синод хотели

ввести и протестантских пасторов и сделать его высшим административным

учреждением и для других христианских Церквей (первое время ему и подлежали

лютеранские Церкви). Это было окончательным уничтожением особности Церкви,

высший орган которой получал бытие от государства и становился одним из

государственных учреждений. В соответствии с этим исповедь и проповедь

поставлены на службу государству. Преступления государственные духовник

открывал полиции, а проповедь признана была стать одним из политических

средств для государства". О сильном влиянии протестантства указывает и С.

Платонов. Он пишет: "С реформой Петра протестантская культура стала широко

влиять на Русь". (46)

А Павлов в своем "Курсе русского церковного права" говорит прямо:

"Взгляд Петра Великого на Церковь ...образовался под давлением

протестантской системы. ...Была же введена и инквизиция из которой впрочем

ничего не вышло".

XIII. УНИЧТОЖЕНИЕ ПАТРИАРШЕСТВА И ПОДЧИНЕНИЕ ЦЕРКВИ ГОСУДАРСТВУ.

Подписав 25 января 1721 года "Духовный регламент" Петр подчиняет

православную церковь государству. Одним ударом он уничтожил патриаршество,

обезглавил русскую церковь, "обмирщил" русское государство, носившее до той

поры религиозный облик, одним росчерком пера уничтожил все результаты

национального строительства в течении веков. "Только чрезвычайное

непонимание идеи своей власти, - указывает Л. Тихомиров, - могло двинуть

Петра на путь такого отношения к вере и поставить церковь, как неоднократно

выражались в "Вавилонское пленение". (47) "Духовный регламент" Петра

Великого есть, - как справедливо заявляет Л. Тихомиров, - величайший акт

абсолютистского произвола".

Подчинять церковь государству и нарушать этим многовековую традицию

Петр не имел никакого права. А Петр нарушил, следуя примеру протестантства.

Петр не имел никакого права узурпировать церковную власть и стать

самовольно главой православной церкви. В результате церковной реформы

интересы религиозные были удалены на второй план, а на первое место

выдвинуты интересы политические.

"И это естественно, - пишет проф. Зызыкин, - ибо церковная реформа

Петра была уничтожением прежних церковных основ русской жизни. После Петра

православие перестало быть определяющей стихией государственного

строительства в России; оно, продолжая существовать, определило жизнь масс

народа, процветало в монастырях, скитах, давало святых подвижников, но оно

уже не было той связывающей само государство стихией, которое отметало бы

влияние любых философских систем, постепенно друг друга сменяющих".

Петр I отбросил высшие идеалы и понизил их "до уровня утилитаризма

во всех сферах жизни, утилитаризма и языческого патриотизма, забывшего тот

идеал святости и красоты, который потенциально живет в народе, как некий

неистребимый идеал, осуществляемый в отдельных личностях, но уже не

составлявший со времен Петра души государственного строительства. Выражаясь

на государственном языке на смену теории симфонии пришла теория

просвещенного абсолютизма с его культом государства ради государства".

"Петру I, - справедливо замечает проф. Зызыкин в другом месте, - был

противен сам институт патриаршества, как символ других основ жизни, не тех,

которые он проводил с Феофаном Прокоповичем. Ему нужно было не оцерковление

государства, а полное его омирщение, ибо для него руководящим началом было

уже не создание Святой Руси, а принцип государственной пользы,

истолкованной самостоятельно самой светской властью в зависимости от

господствующих философских учений".

Петр, борясь с патриаршеством, созданным Церковью, игнорируя

церковные постановления и церковную собственность, вторгаясь властно в

церковные отношения, обнаружил полное игнорирование Церкви, как особого

учреждения, имеющего свои цели, средства и свои особые полномочия. И в этом

игнорировании ее заключался самый тяжкий разрыв с московским порядком

церковно-государственных отношений, основанных на идее симфонии властей.

"Все Петровское церковное законодательство есть разрушение основ

церковной и царской власти, связанной не только догматами веры, но и

вселенскими канонами Церкви. Таким образом пример нарушения границ должного

и допустимого для государства дан и в России впервые не в XX столетии, а в

XVII и особенно в начале XVIII-го и также не снизу, а сверху, опередив

Францию во времени". (48)

У Петра Великого, по заключению Л. Тихомирова, - не было понимания

церкви, "а с этим невозможно было понимание и собственной власти, как

русского монарха, В своем отношении к церкви он подрывал самую существенную

основу своей власти - ее нравственно-религиозный характер.

До Петра русское государство почти всегда, если не считать поры

Никона, опиралось на добровольное единение двух сил - государственной и

церковной власти. Петр Великий уничтожает эту национальную традицию,

которая насчитывала за собой 700 лет. Петр уничтожает важнейшую часть опоры

русского государства - свободную, независимую церковь".

Церковная "реформа" Петра была сознательным всесторонним переходом с

русской религиозной точки зрения, на западную, протестантскую точку зрения.

В результате создания Синода церковь стала одним из государственных

учреждений. И к несчастью, православная церковь не выступила решительно

против ложного решения Петром вопроса о взаимоотношении государства и

Церкви вплоть до революции 1917 года. Неестественные, двусмысленные

отношения между государством и церковью в равной степени отравляли и

сознание носителей государственной власти и сознание православной Церкви.

Подчиняясь Синоду православная Церковь в глубине своего сознания все же не

примирялась с антиправославным решением Петра.

То, что русские императоры в течение двух столетий после Петра вели

свое церковное управление в духе чистейшего протестантизма дало право

видному английскому богослову Пальмеру сказать следующую фразу: "Россия

теперь - империя, в которой немецкий элемент с его благородным религиозным

индифферентизмом есть голова, а греческая религия привязана к этой чужой

голове". Поэтому нельзя не согласиться с следующим выводом проф. Зызыкина:

"Духовный регламент" лишал духовенство первенствующего положения в

государстве и делал церковь уже не указательницей идеалов, которые признано

воспринимать и осуществлять государство, а просто одним из учреждений,

департаментом полиции нравов".

Синод не был учреждением, соответствующим канонам. Синод состоял не

из одних Епископов, как подобало бы высшему церковному органу по преданию

апостольскому, а и из архимандритов и даже лиц белого духовенства, мало

того, его члены носили названия, подобающие лицам гражданского ведомства:

президент, вице-президент, асессоры и пр. Они приносили присягу Государю,

как своему крайнему судье - все как в протестантских странах.

...Раньше Церковь, как самостоятельное от государственной власти

учреждение, могла и развиваться самостоятельно в самой себе, параллельно

государству и независимо от него; теперь она должна была действовать как

одно из государственных учреждений, наряду с другими государственными

учреждениями по предписаниям верховной власти "под наблюдением и

руководством из офицеров, человека доброго и смелого", как говорит Указ о

назначении обер-прокурора 11 мая 1722 года. Теперь и Церковь обращается уже

не только с увещанием, исходя из нравственного убеждения, а как

правительственное учреждение, издающее юридически обязательные акты,

неисполнение которых карается силой государственных законов. Церковь уже -

не сила нравственно-воспитательная, а учреждение, в котором физическое

принуждение возводится в систему. Сама проповедь церковная из живого слова

превращается в сухую мораль, регламентированную правительством до мелочей,

до позы проповедника, и Церковь лишается положения свободной

воспитательницы народа, свободно отзывающейся на все явления жизни".

XIV. РАЗГРОМ ПРАВОСЛАВИЯ

В материалах по истории Петра, в записях, посвященных событиям 1721

года, Пушкин помещает следующую запись: "По учреждении Синода, духовенство

поднесло Петру просьбу о назначении патриарха. Тогда - то (по свидетельству

современников, графа Бестужева и барона Черкасова) Петр, ударив себя в

грудь и обнажив кортик, сказал: "Вот вам патриарх". Так по-хулигански

ответил Петр на законное требование духовенства.

Только преследование русского духовенства при большевиках может быть

сравнимо с преследованием русского духовенства при Петре Первом. Трудно

перечислить все насилия, которые осуществил Петр против православной

церкви. Известный историк Православной Церкви Голубинский называл церковную

реформу Петра "государственным еретичеством". В "Истории греко-восточной

церкви под властью турок", написанной А. П. Лебедевым, читаем, что в

истории Константинопольской Церкви, после турецкого завоевания, мы не

находим ни одного периода такого разгрома епископата и такой

бесцеремонности в отношении церковного имущества, как это было проявлено

Петром Первым. "Русская церковь в параличе с Петра Великого. Страшное

время". Такую оценку сделал результатам церковной реформы Петра величайший

русский философ Ф. Достоевский в своей записной книжке. Это событие

принесло очень серьезные последствия, за результаты которых расплачивается

наше поколение.

Петр все старался переделать на свой лад. Заставлял строить церкви

не с куполами, а с острыми шпилями по европейскому образцу. Заставлял

звонить по новому, писать иконы не на досках, а на холсте. Велел разрушать

часовни. Приказал "Мощей не являть и чудес не выдумыват". Запрещал жечь

свечи перед иконами, находящимися вне церкви. Нищих велел ловить, бить

батожьем и отправлять на каторгу. С тех, кто подаст милостыню, приказал

взыскивать штраф в пять рублей. Петр нарушил тайну исповеди и приказал

священникам сообщать в Преображенский приказ (этот прообраз НКВД) о всех,

кто признается на исповеди о недоброжелательном отношении к его замыслам.

Петр издал, например, указ, согласно которого мужские монастыри

должны были быть превращены в военные госпитали, а монахи в санитаров, а

женские монастыри в швейные, ткацкие мастерские и мастерские кружев.

Поэтому необходимо отметить, что именно в результате сужения Петром

деятельности духовенства, после-петровская эпоха характерна сильным

огрубением народных нравов. Монастыри, в течение всей истории бывшие

рассадниками веры и образования, для Петра только "гангрена государства".

Петр так же, как и большевики, считает, что духовенство должно оказывать

только то влияние на народ, которое ему разрешает государство.

Этот вопрос особенно волновал Петра.

"Ибо в монашестве сказывался старый аскетический идеал светивший

Московскому государству, который подлежал теперь искоренению, и он

неоднократно к нему возвращался. О монашестве говорил и Указ 1701 года, и

Особое Прибавление к Духовному Регламенту, и Указ о звании монашеском 1724

г. Все они были борьбой, и литературной, и законодательной со старым

взглядом на монашество. Монастырь представлялся древне-русскому человеку

осуществлением высшего идеала на земле. "Свет инокам ангелы, свет мирянам

иноки" - вот тезис Московской Руси. Монашество почиталось чуть ли не выше

царской державы, и сами цари стремились до смерти успеть принять монашеский

чин. В лице своих подвижников, аскетов, иерархов, оно было душой

теократического строя, умственного движения и нравственного воспитания до

Петра. Хотя монашество в конце XVII века имело много отрицательных сторон,

упоминаемых его исследователями (проф. Знаменский), однако идея его

продолжала быть регулятором житейского строительства, пока властной рукой

Петр не подточил критикой самую эту идею, и через литературные труды

Феофана, и через свои законы". (49)

Прибавление к "Духовному Регламенту" относит к предрассудкам

старины, мнение будто монашество есть лучший путь ко спасению, и что хоть

перед смертью надо принять пострижение. Государство таким образом

навязывает церкви свою точку зрения на чисто церковное установление и

властно проводит ее через посредство церковных учреждений. Большого

отвержения Церкви, как самостоятельного учреждения с самостоятельными

целями и средствами трудно, кажется, себе представить. Вся вообще

монашеская жизнь была регулирована государственным законом.

"А что говорят молятся, то и все молятся... Какая прибыль обществу

от сего? Воистину токмо старая пословица: ни Богу, ни людям; понеже большая

часть бегут от податей и от лености, дабы даром хлеб есть", - говорил Петр.

Увидев, что протестантство обходится без черного духовенства, Петр

решил покончить с монашеством. 26 января 1723 г. Он издал Указ в котором

велит "отныне впредь никого не постригать, а на убылые места определять

отставных солдат".

В Прибавлении к "Духовному Регламенту" от мая 1722 года определено

кого и как принимать в монахи, до мелочей регламентируется внутренняя жизнь

в монастырях. "Весьма монахам праздным быти да не попускают настоятели,

избирая всегда дело некое, а добре бы в монастырях бы завести художества.

Волочащихся монахов ловить и никому не укрывать. Монахам никаких по кельям

писем, как выписок из книг, так и грамоток советных без собственного

ведения настоятеля никому не писать, чернил и бумаги не держать. Монахиням

в мирских домах не жить, ниже по миру скитатися ни для какой потребы.

Скитков пустынных монахам строити не попускати, ибо сие многи делают

свободного ради жития, чтобы от всякой власти и надсмотрения удален жити

возмогл по своей воле и дабы на новоустрояемом ските собирать деньги и теми

корыстовался... "

Монахам разрешено выходить из монастыря только четыре раза в год.

Запрещено переходить из монастыря в монастырь. Пострижение в монахи

разрешается исключительно с разрешения царя. В случае смерти монахов

монастырский приказ посылал в монастыри нищих, неизлечимых больных,

сумасшедших и непригодных к работе каторжан.

Монастыри не должны быть больше центрами просвещения. Петр хотел

превратить монастыри в места благотворительности и общественного призрения.

В монастыри посылались подкидыши, сироты, преступники, сумасшедшие, увечные

солдаты, и монастыри постепенно превращались в богадельни, лазареты и

воспитательные дома. Несколько женских монастырей были превращены в детские

приюты, в которых воспитывались подкидыши и сироты. (50)

У Петра был такой же взгляд на монашество, как и у его почитателей

большевиков.

"Он занят был сам преобразованием материальных сил народа, -

указывает Зызыкин, - смотрел на подданных исключительно с государственной

точки зрения, требовал чтобы решительно никто от такой именно службы не

уклонялся, и монашеское отрешение от мира для него казалось тунеядством.

Такая узко материалистическая точка зрения Петра простиралась и на

духовенство. Монастыри перестают быть центром молитвы, подвига и связью с

миром, прибежищем для обездоленных, а превращаются в монастырские

богадельни, лазареты, теряют свой собственный смысл. Вся крайность

петровского утилитарно материалистического воззрения сказалась в этой

реформе монастырей, потребовавшей от монахов материального служения

обществу, при убеждении в беспомощности их духовного служения, и уронившей

значение монастыря. Толчок, данный Петром законодательству о Церкви,

продолжался до половины XVIII в и результат его виден из доклада Синода в

1740 г.: "много монастырей без монахов, церкви монастырские без служб;

некого определять к монастырским службам ни в настоятели, ни в школы для

детей".

Монашество уменьшалось и Синод опасался, чтобы оно совсем не исчезло

в России.

XV. УНИЧТОЖЕНИЕ САМОДЕРЖАВИЯ. ЗАМЕНА ПОЛИТИЧЕСКИХ ПРИНЦИПОВ САМОДЕРЖАВИЯ

ПРИНЦИПАМИ ЕВРОПЕЙСКОГО АБСОЛЮТИЗМА

Основной принцип симфонии власти царской и духовной власти

Православной Церкви, ярко изложен в VI новелле Юстиниана. В ней говорится

следующее:

"Божественное человеколюбие дало людям, кроме иных, два высших дара

- священство и царскую власть. Первое служит божественному, второе же

блюдет человеческое благоустройство; оба происходя из божественного

источника украшают человеческое житие, ибо ничто так не возвышает царской

власти, как почитание священства. Об них обоих все всегда Богу молятся.

Если между ними будет во всем согласие, то это послужит во благо

человеческой жизни. "

Так же понималась симфония властей и в Московской Руси. Недаром

приведенный выше отрывок из сочинения Юстиниана был включен в "Кормчую

Книгу". Петр Великий решительно порывает с национальными традициями

русского самодержавия и превращается в типичного представителя западного

абсолютизма. Петр Первый с полным правом мог бы повторить слова

Людовика-Солнца: "Государство - это я". Как и Сталин, Петр считал, что он

может поступать всегда, как он считает нужным.

Петр I выводит идею своей власти не из религиозных начал, не из

православия, а из европейских политических идей. Это сказывается даже в его

внешнем виде. Он сбрасывает парчовые одежды Московских царей и появляется

всегда или в европейском камзоле, или в военном мундире.

"Строй Московского государства был воплощением христианского идеала

в его именно русском понимании христианства. В характере русского народа не

было стремления к отвлеченному знанию предметов веры, он просто искал

знания того, как надо жить. Народ стремится понять христианство, как

нравственную животворную силу, а христианскую жизнь, как жизнедеятельность

человеческого духа, нравственно возрожденного христианством. Иллюстрацией

тому является та центральная власть, в которой отражается как в фокусе

народное религиозное мировоззрение; это царская власть. Наряду с подвигом

власти, царь несет подвиг христианской церковной жизни, направленной к

непрерывному самоограничению и самоотречению". (51)

Свою идею безграничности власти царя - идею совсем чуждую

самодержавию, Петр заимствовал у английского философа Гоббса, одного из

видных представителей так называемой школы естественного права. Влияние

идей Гоббса на Петра мы можем проследить во многих случаях. В "Правде воли

монаршей", сочиненной Феофаном Прокоповичем по воле Петра, теоретические

основы монархии выводятся из взглядов Гоббса и Гуто Гроция и теории о

договорном происхождении государства. Царь, - по мнению Ф. Прокоповича, -

имеет право пользоваться всей силой власти, как ему угодно, так как он

пользуется ею во имя общих интересов.

"Понимание власти русского царя в таком неограниченном смысле было

чуждо Московскому периоду, ибо самодержавие царя считало себя ограниченным,

и безграничным почиталось условно в пределах той ограниченности, которая

вытекает из ясно сознанных начал веры и Церкви. В основе самой царской

власти лежит не договор, а вера; православный царь неотделим от

православного народа и есть выразитель его духа". (52)

Петр I, как, и Гоббс, как и все другие философы их школы, ищет

основы царской власти уже не в вере, не в религиозном предании, а в

народной воле, передавшей власть его предкам. Такое совершенно ложное

понимание идейных основ самодержавия и послужило началом той сокрушительной

революции, которую Петр I провел во всех областях жизни.

Как совершенно правильно указывает М. Зызыкин, - "обосновав

неограниченность своей власти по Гоббсовской теории в "Правде воли

монаршей" и устранив рамки, поставленные этой власти Церковью, он изменил

основу власти, поставив ее на человеческую основу договора и тем подверг ее

всем тем колебаниям, которым может подвергаться всякое человеческое

установление; согласно Гоббсу, он произвольно присвоил церковную власть

себе; через расцерковление же института царской власти, последняя теряла

свою незыблемость, неприкосновенность свойственную церковно установлению.

...В "Правде воли монаршей" подводил под царскую власть в стиле

английского философа Гоббса совершенно иное основание - передачу всей

власти народом, а идея царя - священного чина совершенно стушевывалась,

хотя и оставалась в обрядах при короновании; царь не связан уже

обязательными идеалами Церкви, как то было в теории симфонии, а сам их

дает; сегодня один царь может руководствоваться идеями утилитарной

философии, завтра - другой идеями вольтерианства, потом третий идеями

мистического общехристианства в стиле XIX века, и может в зависимости от

духа времени и моды определять и свое отношение к Церкви".

XVI. АДМИНИСТРАТИВНЫЕ "РЕФОРМЫ" ПЕТРА I. СУРОВАЯ ОЦЕНКА ЭТОЙ "РЕФОРМЫ"

КЛЮЧЕВСКИМ.

I

Административным реформам Петра Ключевский дает следующую

характеристику.

"До Петра начертана была довольно цельная преобразовательная

программа, во многом совпадавшая с реформой Петра, в ином даже шедшая

дальше ее".

"Петр, - констатирует Ключевский, - был не охотник до досужих

соображений, во всяком деле ему легче давались подробности работы, чем ее

общий план, он лучше соображал средства и цели, чем следствия".

Какой, спрашивается, можно ждать толк от реформ, если проводящий их

государственный деятель лучше соображает средства и цели, чем следствия.

Если ему лучше даются мелочи, подробности, чем общий план? Разгромив

старый, сложившийся веками правительственный аппарат Петр взамен создал еще

более громоздкую бюрократическую машину. В области административных

"реформ" Петр действовал, так, как будто до него в России не существовало

никакого правительственного аппарата.

"В губернской реформе, - сообщает Ключевский, - законодательство

Петра не обнаружило ни медленно обдуманной мысли, ни быстрой созидательной

сметки. Всего меньше думали о благосостоянии населения. Губернских

комиссаров, служивших лишь передатчиками в сношениях сената с губернаторами

неделю".

Суровый вывод Ключевского подтверждает и Лев. Тихомиров:

"Петр стремился организовать самоуправление на шведский лад и с

полнейшим презрением к своему родному, не воспользовался общинным бытом,

представлявшим все данные к самоуправлению. Исключительный бюрократизм

разных видов и полное отстранение нации от всякого присутствия в

государственных делах, делают из якобы "совершенных" петровских учреждений

нечто в высшей степени регрессивное, стоящее по идее и вредным последствиям

бесконечно ниже московских управительных учреждений". (53)

Реформированный на европейский лад государственный аппарат работал

еще хуже старого. Единственно в чем он достиг успехов, это страшное

казнокрадство.

Петровские администраторы вели себя, как в завоеванной стране. Ценил

своих губернаторов Петр не больше, чем Сталин своих председателей

облисполкомов. При каждом губернаторе были политкомиссары из гвардейцев. Ни

один из губернаторов не был уверен, что завтрашний день пройдет

благополучно. Лейб-гвардии поручику Карабанову Петр однажды дал поручение

все губернские власти "сковать за ноги и на шею положить цепь". В Москве

один уполномоченный Петром унтер-офицер Посоткин, по словам дипломата

Матвеева "жестокую передрягу учинил... всем здешним правителям, кроме

военной коллегии и юстиции не только ноги, но и шеи смирил цепями". В

Вятку, как и в другие города, был послан уже простой Гвардейский солдат

Нетесов. Беспробудно пьянствовавший в Вятке Нетесов, "забрав всех как

посадских, так и уездных лучших людей, держит их под земской конторой под

караулом и скованных, где прежде сего держаны были разбойники, и берет

взятки".

Разрушив старый аппарат, Петр по существу не создал ничего

толкового. "Губернская реформа, - пишет Ключевский, - опустошила или

расстроила центральное приказное управление... Создалось редкое по

конструкции государство, состоявшее из восьми обширных сатрапий, ничем не

объединявшихся в столице, да и самой столицы не существовало; Москва

перестала быть ею, Петербург еще не успел стать. Объединял области центр не

географический, а личный и передвижной: блуждавший по радиусам и периферии

сам государь". Начатая реформа не доводится до конца, как ее сменяла новая.

Точная копия большевистского администрирования.

"Механическое перенесение на русскую почву иноземных учреждений, -

пишет В. Мавродин, - без учета русской действительности, приводило к тому,

что неудовлетворенный деятельностью этих учреждений Петр их

совершенствовал, вводил новые, нагромождал одну канцелярию на другую,

удорожая и без того дорого стоивший государственный аппарат, создавал

сложную бюрократическую машину, носился с разнообразными "прожектами". (54)

Никаких законов в эпоху Петра фактически не существовало. Указ

следовал за указом. Разобраться в них не было никакой возможности. Где

много временных законов, там не может существовать никакой твердой

законности. "Созданные из другого склада понятия и нравов, новые учреждения

не находили себе родной почвы в атмосфере произвола и насилия. Разбоями низ

отвечал на произвол верха: это была молчаливая круговая порука беззакония и

неспособности здесь и безрасчетного отчаяния там. Внушительным

законодательным фасадом прикрывалось общее безнародье". (55) По

определению Ключевского, - "под высоким покровительством сената

казнокрадство и взяточничество достигли размеров никогда небывалых прежде -

разве только после". Ну чем, скажите, не эпоха ленинско-сталинского

административного кабака. Замените всюду Петр - Сталиным и вы будете иметь

точную картину большевистских "реформ" в области управления.

II

Петр, исполненный презрения ко всему национальному, игнорировал весь

опыт русского самоуправления, широко развитого до него и стал перестраивать

всю русскую систему правительственных учреждений и систему русского

самоуправления на европейский лад. Петр учинил полный разгром всего, что

было до него. Петра в этом отношении перещеголяли только одни большевики.

Он не оставил камня на камне от выработанной в течение веков русской

системы управления.

Можете себе представить, какая сумятица бы получилась, если в Швеции

или Германии вся местная система управления была бы в корне уничтожена, а

вместо нее была создана выросшая в совершенно других исторических условиях

русская система. А Петр сделал именно это. Петр придерживался того же

принципа, что и большевики, что государство выше личности, идеи "пользы

государства как высшего блага". Это совершенно противоречило исконному

русскому принципу. До Петра Русь жила по "Правде Божией", после Петра

Россия стала жить по принципу западного абсолютизма - "Правде воли

монаршей". По взгляду Петра человек принадлежит государству, которое во имя

блага государства может поступать с человеком, как оно хочет.

Временную историческую меру Петр Великий постоянно превращал в

постоянный принцип, наносивший большой вред России.

"...Петр был прав только для себя, для своего момента и для своего

дела, - указывает Л. Тихомиров. - Когда же эта система закабаления народа

государству возводится в принцип, она становится убийственной для нации.

Уничтожает все родники самостоятельной жизни народа. Петр же не обозначал

никаких пределов установленному им всеобщему закрепощению государству, не

принял никаких мер к тому, чтобы закрепощенная Россия не попала в руки к

иностранцам, как это и вышло тотчас после его смерти". (56)

Подводя итоги практическим результатам "реформ" Петра, Л. Тихомиров

выносит суровый приговор Петру, утверждая, что исключительный бюрократизм

разных видов и полное отстранение нации от всякого присутствия в

государственных делах, делают из яко бы "совершенных" учреждений Петра,

нечто в высшей степени регрессивное, стоящее и по идее и по вредным

последствиям бесконечно ниже Московских управительных учреждений.

Ключевский доказал, что русские самостоятельно, раньше иностранцев,

дошли до понимания выгодности единоличной власти в деле управления высшими

органами государства. Петр разрушил этот принцип. Единоличное управление

приказами было заменено коллегиями. При приказном строе все обязанности

выполняли русские, для коллегиального управления, конечно, нужны были

иностранцы. В 1717 году было учреждено 9 коллегий. Хотя президентами их

считались русские, фактически все управление центральными органами перешло

в руки вице-президентов - иностранцев. Камер-коллегией управлял барон

Нирод, военной - генерал Вейде, юстиц-коллегией - Бревер, иностранной

коллегией - еврей Шафиров, адмиралтейскою - Крейс, коммерц-коллегией -

Шмидт, Берг и мануфактур-коллегией - Брюс.

Со времен Петра земские старинные учреждения были упразднены.

Земские соборы исчезли. Непосредственное обращение народных учреждений и

отдельных лиц к верховной власти сокращено или упразднено. Московские люди

могли просить, например, об удалении от них воеводы и назначении на его

место их возлюбленного человека. Для нынешней "губернии" это невозможно,

незаконно и было бы сочтено чуть не бунтом. Да губерния не имеет для этого

и органов, ибо даже то общественное" управление, какое имеется повсюду -

вовсе не народное, а отдано вездесущему "образованному человеку, природному

кандидату в политиканы, члену будущего, как ему мечтается, парламента".

(57)

Была искажена и идея сотрудника Алексея Михайловича боярина

Ордин-Нащокина создать городские управления. Из магистратов тоже ничего не

получилось.

Учреждения организуются не для одних гениальных государей, а

применительно к средним человеческим силам. И в этом смысле учреждения

Петра были трагичны для России и были бы еще вреднее, если бы оказались

технически хороши. К счастью, они в том виде, как создал Петр, были еще

неспособны к сильному действию. Нельзя не согласиться со Львом Тихомировым,

что "управительные органы суть только орудие этого союза верховной власти и

нации. Петр же ничем не обеспечил самого союза верховной власти и нации,

следовательно отнял у них возможность контролировать действие управительных

учреждений, так сказать, подчинил всю нацию не себе, а чиновникам".

"Учреждения Петра были фатальны для России, - пишет Лев Тихомиров, -

и были бы еще вреднее, если бы оказались способными к действиям".

Петр устраивал истинно какую-то чиновничью республику, которая

должна была властвовать над Россией".

Во главе этой чиновнической республики, в итоге нелепого принципа

престолонаследия, введенного Петром I, в течения столетия стояли случайно

оказавшиеся русскими монархами люди. Эти случайные люди были окружены стаей

хищных иностранцев, которым не было никакого дела до России и страданий

русского народа.

Из Петровских коллегий ничего, конечно, хорошего не вышло, хотя они

просуществовали долго. Общий вывод Ключевского об административной

деятельности Петра следующий:

"Преобразовательные неудачи станут после Петра хроническим недугом

нашей жизни. Правительственные ошибки, повторяясь, превратятся в

технические навыки, в дурные привычки последующих правителей, - те и другие

будут потом признаны священными заветами преобразователя".

"От государственной деятельности Петра не осталось и следа или

ненужный балласт, от которого долго не знали, как отделаться. Возьмем хотя

бы наш центральный правительственный механизм. Ключевский блестяще доказал

образцовое с точки зрения целесообразности устройство наших центральных

допетровских приказов. В них было много несообразностей, не было строго

выдержанной системы в смысле распределения дел, главным образом благодаря

постепенным историческим наслоениям, которыми народы, несомненно,

культурные, например, англичане, у себя из приверженности к родной старине,

дорожат, как зеницей ока. Но в наших приказах была самобытность и, что

важнее, в них культурно-отсталые русские собственным умом и опытом дошли до

принципа, до которого даже некоторые более культурные, чем мы, народы

додумались позже нас - принципа единоличной власти в постановке и

организации центральных исполнительных правительственных органов, принципа

единоличной министерской власти, ныне ставшего незыблемой политической и

правительственной аксиомой во всем цивилизованном мире. И вот это начало

самобытно нами выработанное и искусно проведенное в жизнь в приказной

системе центральных правительственных учреждений, близорукий недоучка Петр,

ничтоже сумняшеся, рушит и заменяет заимствованным из Швеции коллегиальным

устройством. Это устройство вплоть до Александра I-го или не клеится или не

соблюдается, с тем, чтобы при Благословенном быть замененным

министерствами, по существу ничем не отличавшимися от сто лет перед этим

охаянных и разрушенных допетровских приказов. Зато как при Петре, так и

поневоле при Александре I-м, русский народ оказывается в незаслуженном

положении все заимствующего извне, не способного ни к какой самобытной

творческой деятельности как в области своей общественности, так и

государственности". (58)

В начале XIX века Петровские учреждения окончательно рухнули. Уже

печальная практика XVIII века свела постепенно к нулю "коллегиальный

принцип". Стройная французская бюрократическая централизация, созданная

Наполеоном на основе революционных идей, пленила подражательный дух

Александра I. При Александре I коллегии были заменены министерствами, то

есть правительство принуждено было вернуться назад к принципу единоначалия

в области управления, который был проведен в Московской Руси раньше чем в

Европе.

Рассмотрим и вопрос о целесообразности создания Петром новой

столицы. Очень важно помнить, что создание Северного Парадиза вдали от

центра страны не есть оригинальный замысел самого Петра. И в этом случае,

как во всех своих замыслах, он только реализовал иностранный замысел. Это

реализация старого польского замысла, который созрел в головах поляков,

которые уже в Смутное время видя, - по словам одного исследователя, -

"плотность боярской и духовной среды, замыкавшейся около государя, считали

необходимым для проведения своих планов вырвать царя из этой среды и

перенести царскую резиденцию из Москвы куда-нибудь в другое место". Дело в

том, - замечает исследователь, - что в Московской Руси "власть не

господствовала над крепким, исторически сложившимся государственным слоем,

а он сам держал ее в известном гармоническом подчинении себе". Польские

политики правильно рассчитали, что для того, чтобы уничтожить влияние

сложившегося веками государственного строя на верховную власть, столицу

нужно создать где-то на новом мосте, где бы власть не зависела от

политических традиций страны. Петр и выполнил этот польский план, как до

этого он выполнял замыслы немцев, голландцев, протестантов по разгрому

русского государства и русской культуры.

"Петровский Парадиз основан в северном крае, - писал Карамзин, -

среди зыбей болотных, в местах вынужденных на бесплодье и недостаток",

построенный на тысячах русских трупов, стал только могилой национальной

России. Петербургским генерал-губернатором был еврей Девьер - беглый юнга с

португальского корабля.

"Быть сему городу пусту", - пророчил Ф. Достоевский и его

пророчество исполнилось. Февральский бунт вспыхнул именно в этом чуждом

русскому сердцу городе, населенном космополитической по крови аристократией

и космополитической по своему духу, европействующей интеллигенцией.

XVII. ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА ПЕТРА I - НИЖЕ ПОЛИТИКИ ПРЕДШЕСТВОВАВШИХ ЕМУ ЦАРЕЙ

Ключевский так оценивает внешнюю политику Петра: "Петр следовал

указаниям своих предшественников, однако, не только не расширил, но еще

сузил их программу внешней политики.

Внешняя политика Петра была нисколько не лучше внутренней: она была

такая же непоследовательная и нелепая, как и внутренняя.

"У Петра зародился спорт, - пишет Ключевский, - охота вмешиваться в

дела Германии. Разбрасывая своих племянниц по разным глухим углам немецкого

мира, Петр втягивается в придворные дрязги и мелкие династические интересы

огромной феодальной паутины. Ни с того, ни с сего Петр впутался в раздор

своего мекленбургского племянника с его дворянством, а оно через братьев

своих... поссорило Петра с его союзниками, которые начали прямо оскорблять

его. Германские отношения перевернули всю внешнюю политику Петра, сделали

его друзей врагами, не сделав врагов друзьями, и он опять начал бросаться

из стороны в сторону, едва не был запутан в замысел свержения ганноверского

курфюрста с английского престола и восстановления Стюартов. Когда эта

фантастическая затея вскрылась, Петр поехал во Францию предлагать свою дочь

Елизавету в невесты малолетнему королю Людовику XV...

Так главная задача, стоявшая перед Петром после Полтавы решительным

ударом вынудить мир у Швеции, разменялась на саксонские, мекленбургские и

датские пустяки, продлившие томительную девятилетнюю войну еще на 12 лет.

Кончилось это тем, что Петру... пришлось согласиться на мир с Карлом

XII..." "Петр обязался помогать Карлу XII вернуть ему шведские владения в

Германии, отнятию которых он сам больше всех содействовал и согнать с

польского престола своего друга Августа, которого он так долго и

платонически поддерживал".

Управлять Россией Петру было некогда, он большую часть своего

времени то метался из одного конца страны в другой, то путешествовал по

Европе. Для того, чтобы править по настоящему Россией, у него просто не

хватало времени.

"Когда бросишь взгляд только на стол его корреспонденции с

Екатериной, - пишет Валишевский, - всего 223 письма, опубликованные

министерством иностранных дел в 1861 году, где видишь их помеченными и

Лембергом в Галиции, Мариенвердером в Пруссии, Царицыном на Волге, на юге

империи, Вологдой на севере, Берлином, Парижем, Копенгагеном, - то прямо

голова кружится.

...И таким образом всегда, от начала года до конца, с одного конца

жизни до другого. Он всегда спешил. В карете он ехал галопом; пешком он не

ходил, а бегал".

"Во все, что Петр делал, он вносил, - по словам Валишевского, -

слишком много стремительности, слишком много личной грубости, и в

особенности, слишком много пристрастия. Он бил направо и налево. И поэтому,

исправляя, все он портил..." (59)

XVIII. МИФ О "ВОЕННОМ ГЕНИИ" ПЕТРА I

Война Петра I с Швецией была самой бездарной войной в русской

истории. Петр совершенно не обладал талантом полководца. Если в Смутное

время, не имея правительства, Русь выгнала поляков за 6 лет, то Петр I,

имея огромное превосходство в силах, воевал с Швецией 21 год. Войны Петра -

это образец его бездарности как полководца. О начале Северной войны историк

Ключевский пишет следующее: "Редкая война даже Россию заставала так

врасплох и была так плохо обдумана и подготовлена".

Начало Северной войны действительно одна из наиболее бездарных

страниц в истории русских войн. Но и дальнейший ход Северной войны был

также бездарен, как и ее начало. Во время Нарвской баталии Петру было 28

лет, его противнику Карлу XII - 18 лет. у Петра было 35 тысяч солдат, у

Карла всего 8 тысяч. И все же накануне битвы струсивший Петр покинул свою

армию, доверив ее авантюристу графу де-Круа, который в разгар битвы сдался

шведам вместе с остальными иностранными проходимцами, командовавшими

войсками Петра. В "Истории Северной войны" этот малодушный поступок Петра

Первого объясняется весьма неубедительно: Петр Первый покинул Нарву

накануне решительного боя, видите ли, "для того, чтобы другие достальные

полки побудить к скорейшему приходу под Нарву, а особливо, чтобы иметь

свидание с королем Польским".

Сколько же необходимо было войск для победы над 8-тысячным отрядом

Карла XII. Ведь Петр и так имел воинов больше, чем Карл, в пять раз. Под

Нарвой ведь были хваленые петровские войска. Северная война ведь началась

через 11 лет после восшествия Петра на престол. Этот срок совершенно

достаточный, чтобы улучшить армию, при отце Петра добившую окончательно

Польшу. И где, наконец, хваленый военный и организационный гений Петра?

Против 15 тысяч шведов Петр сосредоточил в Прибалтике 60.000 своих

солдат. В начале кампании воевода Шереметев, командовавший отрядом

дворянской конницы, разбил 8-тысячный отряд шведов. То есть старый

Московский воевода с помощью старой Московской кавалерии разбил такой же

отряд шведов, который не могли под Нарвой разбить 35 тысяч

"реорганизованных" Петром войск, и от которого в страхе бежал Петр.

Летом 1702 года не гениальный Шереметев вторично разбил

шеститысячный отряд шведов. От 6 тысяч шведов в живых осталось только 560

человек. Итак первые победы над шведами были одержаны не Петром, не его

реорганизованными войсками, а дворянской конницей, которой командовал

пятидесятилетний Московский воевода. Шереметев участвовал и во взятии

Нотебурга. Шестидесятитысячным русским войском во время похода в Польшу

командовал Шереметев. Был захвачен Полоцк, занята вся Курляндия. В сентябре

1708 года Шереметев разбил 16.000 отряд генерала Левенгаупта, шедшего на

соединение с Карлом XII.

Около Гродно Карл XII окружает русский отряд; что же делает

гениальный полководец? Вместо того, чтобы наступать, как действовал

Шереметев, он, по свидетельству Ключевского, снова впадает в малодушие:

"Петр, в адской горести обретясь... располагая силами втрое больше

Карла, думал только о спасении своей армии и сам составил превосходно

обдуманный во всех подробностях план отступления, приказав взять с собой

"зело мало, а по нужде хотя и все бросить". В марте, в самый ледоход, когда

шведы не могли перейти Неман в погоню за отступавшими, русское войско,

спустив в реку до ста пушек с зарядами... "с великою нуждою", но

благополучно отошло к Киеву".

Остается Полтавская "виктория", "перл" полководческого гения Петра.

Полтавская виктория это вовсе не переломный момент Северной войны, а

добивание остатков шведской армии, измотанной многократными разгромами

Шереметева и других полководцев. Полководческий гений Петра во всех этих

разгромах не виден ни через какое увеличительное стекло. К Полтаве, - как

пишет В. Ключевский, - пришло "30 тысяч отощавших, обносившихся,

деморализованных шведов. Этот сброд два месяца осаждал Полтаву, Карл XII

три раза штурмовал Полтаву и ничего у него не получалось".

Полтаву отстоял 4-тысячный гарнизон, которому помогали 4 тысячи

вооруженных чем попало обывателей. Потом началось Полтавское сражение с

голодными, деморализованными шведами. Успех Полтавской виктории решил не

Петр, а опять-таки Шереметев, командовавший всеми войсками во время

Полтавского сражения.

Выходит, что у "гениального организатора" и полководца на 20 году

его царствования не было лучшего полководца, чем воевода Московской школы и

самой боеспособной частью армии была дворянская конница, которую Петр не

успел разгромить.

Совершенно необъясним Прутский поход Петра, если придерживаться

теории о его гениальности как полководца. Ключевский пишет: "Излишним

запасом надежд на турецких христиан, пустых обещаний со стороны господарей

молдавского и валахского и с значительным запасом собственной полтавской

самоуверенности, но без достаточного обоза и изучения обстоятельств,

пустился Петр в знойную степь, не с целью защитить Малороссию, а разгромить

Турецкую Империю". Что из этого получилось? То же самое, что и под Нарвой.

Петр, как и под Нарвой, как и под Гродно опять замалодушествовал: то он

требовал у Султана, чтобы он немедленно выдал ему Карла XII, то лил слезы,

составляя завещание и обещал, если окружившие его армию турецкие войска

пропустят его обратно в Малороссию, он отдаст Карлу XII всю завоеванную

Прибалтику. Своему любимцу, еврею Шафирову перед тем как тот отправился для

переговоров в турецкий лагерь, впавший в отчаяние Петр предложил добиваться

перемирия любой ценой. Потребует великий визирь Азова - отдать Азов,

потребует разрушить Таганрог и другие крепости - согласиться и на это... А

Карлу отдать все завоеванное в Прибалтике - кроме Петербурга. И только

благодаря Шафирову, который сумел подкупить турецких пашей, удалось

сохранить за Россией Прибалтику.

Политический же итог войн Петра I следующий: война с турками

кончилась поражением. Туркам пришлось отдать Азов, завоевания которого

стоило таких колоссальных жертв, выдать туркам половину имевшегося на

Азовском море флота, для построения которого были вырублены все воронежские

леса и загублены во время дикой спешки с постройкой кораблей тысячи

человеческих жизней. О конце Северной войны Ключевский делает следующий

вывод:

"Упадок платежных и нравственных сил народа едва ли окупился бы,

если бы Петр завоевал не только Ингрию с Ливонией, но и всю Швецию и даже

пять Швеции". Извлечь политические выгоды из победы над шведами под

Полтавой Петр не сумел, война после Полтавы длилась еще 12 лет. Кончилась

она по оценке Ключевского "тем, что Петру пришлось согласиться на мир с

Карлом XII".

Какую роль сыграл морской флот в войнах, которые вел Петр?

Оправдались ли огромные траты людских жизней и средств, которые Петр

потратил на создание его. Нет, не оправдались. Бесславный конец флота на

Азовском море известен. Пристани на Азовском море и половина флота перешли

в турецкие руки. Порт в Ревеле не был достроен. Прибалтика была завоевана

пехотой и конницей. Шведский флот в шхерах был разбит гребными галерами и

пехотой, а не парусным флотом.

Какую же, спрашивается, роль сыграл тогда созданный Петром, путем

неимоверных жертв, флот? Ни к чему не привели и все прочие затеи и реформы

Петра. И, вот, несмотря на все это, Петр I ходит в "военных гениях". Очень

символичным было и то, что Петропавловская крепость, которая по замыслу

Петра должна была бы "грозить шведу", стала не крепостью, а тюрьмой. И

первым заключ°нным этой тюрьмы был родной сын Петра, несчастный Царевич

Алексей, принесенный Петром в жертву своим революционным замыслам.

XIX. ВЕЛИКИЙ РАСТОЧИТЕЛЬ НАРОДНЫХ СИЛ. "ПОБЕДЫ", ДОСТИГНУТЫЕ ЦЕНОЙ

РАЗОРЕНИЯ СТРАНЫ И МАССОВОЙ ГИБЕЛИ НАСЕЛЕНИЯ

I

Воображаемый парадиз Петру был дороже живых людей. Царь-революционер

ничем в этом отношении не отличался от своих почитателей большевиков.

Восхваляют Петра большевики, конечно, не зря. Смысл этих восхвалений таков.

Смотрите какие зверства проделывал над Русью Петр, когда он захотел завести

европейские порядки. И все историки за это называют его раболепно великим.

Почему же нас осуждают за жестокость. Мы ведь тоже делаем жестокости во имя

блага будущих поколений. Разница только в том, что Петр строил европейский

парадиз, а мы для вас, дураков, строим парадиз социалистический на основе

европейских же идей.

Трудовой режим на Петровских фабриках и заводах мало чем отличался

от режима большевистских концлагерей. Работные люди надрывались над работой

от зари до зари, иногда по восемнадцать часов в сутки. В рудниках работали

по пояс в воде, жили впроголодь. Люди гибли сотнями от недоедания, от

непосильной работы, от заразных болезней. Тех, кто протестовал против этого

каторжного режима, ждало каленое железо, батоги, кандалы. Для того, чтобы

превратить ненавистную ему Московию в "европейский парадиз", Петр не жалел

людей. Кормили впроголодь. Один из иностранцев - современников Петра писал,

что содержание русского рабочего "почти не превышало того, во что обходится

содержание арестанта". Интересно, что бы запели почитатели Петра, если бы

им пришлось побыть в шкуре строителей немецко-голландского парадиза,

возводимого Петром.

В оценке преобразовательной деятельности в области экономики

Ключевский, как и во всех своих оценках Петра опять противоречит себе. То

он заявляет, что "Петр был крайне бережливый хозяин, зорким глазом

вникавший в каждую мелочь", то заявляет, что Петр был "правителем, который

раз что задумает, не пожалеет ни денег, ни жизни", то есть вторая оценка

начисто опровергает первую. Верна вторая оценка. Петр был "бережливым

хозяином" большевистского типа, который раз что задумают, то "не пожалеет

ни денег, ни жизней". Только почему то большевиков за подобный тип

хозяйствования зачисляют в губителей народного хозяйства, а Петра I в

гении.

Петр же прин°с вред русской экономике не меньший, чем большевики

нынче. Именно благодаря его варварской расточительности народных сил Россия

в течении 200 лет не могла догнать Европу. П. Милюков совершенно верно

считает Петра великим растратчиком народных сил и народного благосостояния.

Только Ленин и Сталин перещеголяли в этом отношении Петра. Вековые дубовые

леса в Воронежской губернии были вырублены во имя постройки каких-то двух

десятков кораблей. Миллионы бревен валялись еще десятки лет спустя,

свидетельствуя о хищнической бессистемной вырубке лесов. Целая лесная

область была превращена в степь, и в результате верховья Дона перестали

быть судоходными. 35 же построенных кораблей сгнило в водах Дона.

С такой же безумной расточительностью материальных ресурсов строился

позже порт в Ревеле. Как сообщает Ключевский "ценное дубье для Балтийского

флота - иное бревно ценилось в тогдашних рублей в сто, целыми горами

валялось по берегам и островам Ладожского озера, потому что Петр блуждал в

это время по Германии, Дании, Франции, устрояя Мекленбургские дела".

Переведя бессмысленно дубовые и сосновые леса, Петр как всегда

бросился в крайность и издал драконовские законы против "губителей леса".

На окраинах лесов были поставлены виселицы, на которых вешали крестьян,

срубивших не то дерево, которое разрешалось рубить. В этом весь Петр. Сам

он может бессмысленно уничтожать сотни тысяч людей и миллионы деревьев,

другие же за порубку дерева платят жизнью.

Вспомним с какой безумной затратой средств и человеческих жизней

строился излюбленная нелепая затея Петра - "Северный парадиз" - Петербург:

"Петербург, - сообщает П. Милюков, - раньше строили на Петербургской

стороне, но вдруг выходит решение перенести торговлю и главное поселение в

Кронштадт. Снова там по приказу царя, каждая провинция строит огромный

корпус, в котором никто жить не будет и который развалится от времени. В то

же время настоящий город строится между Адмиралтейством и Летним садом, где

берег выше и наводнения не так опасны. Петр снова недоволен. У него новая

затея. Петербург должен походить на Амстердам: улицы надо заменить

каналами. Для этого приказано перенести город на самое низкое место - на

Васильевский остров".

Во время наводнений Васильевский остров заливало. Тогда стали

возводить плотины по образцу голландских. Но плотины, защищающие от

наводнений, были не под силу тогдашней русской технике. Тогда стали

продолжать застраивать Васильевский остров несмотря на то, что он

затапливался водой при каждом наводнении. Что это не яркий пример

патологической страсти к голландщине?

Большинство начатых грандиозных строительств Петр обычно не доводил

до конца. Постройка порта в Ревеле после того, как уже была затрачена масса

материалов и труда, была потом приостановлена. Незакончено было

строительство каналов, на строительство которых согнано было кольем и

дубьем тысячи крестьян со всех концов страны. Почему кончали строить было

так же непонятно, как было непонятно, для чего начинали пороть такую

горячку в начале строительства.

Эпоха Петра, как и время Ленина и Сталина была эпохой бесконечных

нелепых экспериментов во всех областях жизни. Петр, как и большевики, снял

колокола с большинства церквей. В результате одна пушка приходилась на

каждые десять солдат. Спрашивается, зачем было переливать колокола в

ненужные пушки? На этот вопрос не отвечает ни один из историков почитателей

Петра. Большинство из "грандиозных" затей Петра были так же не нужны, как и

большинство всех других затей Петра.

II

Финансист Петр I был не лучше, чем создатель промышленности.

Ключевский сообщает, что Петр I "понимал народную экономику по своему: чем

больше колотить овец, тем больше они дают шерсти". То есть, и тут мы опять

встречаемся с типично большевистским методом. Петр I совершенно расстроил

финансовое положение страны. "Можно только недоумевать, - пишет Ключевский,

- откуда только брались у крестьян деньги для таких платежей". Населению не

оставалось денег даже на соль. Даже в Москве и в той, - сообщает

Ключевский, - "многие ели без соли, цынжали и умирали". В числе прочих

"гениальных финансовых мероприятий" был также налог на бани. Бани

приходилось забывать, ибо, как пишет Ключевский, - "в среднем составе было

много людей, которые не могли оплатить своих бань даже с правежа батогами".

Собирались всевозможные сборы: корабельный, драгунский, уздечный,

седельный, брали за погреба, бани, дубовые гробы, топоры.

Не лучше и финансовая мера Петра о выколачивании денег с помощью

воинских отрядов. Ключевский характеризует ее так:

"Шесть месяцев в году деревни и села жили в паническом ужасе от

вооруженных сборщиков... среди взысканий и экзекуций.

Не ручаюсь, хуже ли вели себя в завоеванной России татарские баскаки

времен Батыя... Создать победоносную полтавскую армию и под конец

превратить ее во 126 разнузданных полицейских команд, разбросанных по

десяти губерниям среди запуганного населения, - во всем этом не узнаешь

преобразователя". Комментируя этот отзыв Ключевского, И. Солоневич резонно

задает вопрос: "Не знаю, почему именно не узнать? В этой спешке,

жестокости, бездарности и бестолковщине - весь Петр, как вылитый, не в

придворной лести расстреллевский бюст, конечно, а в фотографическую копию

гипсового слепка. Чем военное законодательство с его железами и батыевым

разгромом сельской Руси лучше Нарвы и Прута? Или "всепьянейшего собора" ?

Или, наконец, его внешней политики?"

Но не помогали и самые жестокие способы выколачивания налогов И

петровские финансисты должны были доносить "гениальному реформатору", что

"тех подушных денег по окладам собрать сполна никоим образом невозможно, а

именно за всеконечной крестьянской скудостью и за сущею пустотой". "Это

был, - добавляет Ключевский - как бы посмертный аттестат, выданный Петру за

его подушную подать главным финансовым управлением". Что же можно добавить

к этой уничтожающей характеристике историка, считающего Петра I "гениальным

преобразователем".

Все страшные страдания рабочего люда в конечном итоге, как все, что

делается путем насилия, не дали никаких результатов. П. Милюков считает,

что из созданных Петром путем страшного насилия фабрик и заводов, только

немногие пережили Петра. "До Екатерины, - сообщает Милюков, - дожило только

два десятка".

Разгром, учиненный Петром, как более правильно называть его

"реформы", привел к гибели огромного количества людей.

Последней общей переписью перед Петровской эпохой была перепись

дворов в 1678 году. Петр в поисках новых плательщиков податей провел в 1710

г. новую перепись. В результате переписи обнаружилось катастрофическое

уменьшение населения, - сообщает М. Клочков в книге "Население Руси при

Петре Великом по переписям того времени". Убыль населения "если вполне

полагаться на переписные книги новой переписи, отписки, доношения и

челобитные, в 1710 году достигала одной пятой числа дворов старой переписи;

в ближайшие годы она возросла до одной четверти, а к 1715 - 1716 году

поднималась выше, приближаясь к одной трети (то есть к 33%)". (60)

П. Милюков в "Истории государственного хозяйства" сообщает, что:

"средняя убыль населения в 1710 году сравнительно с последней Московской

переписью, равняется 40%".

"Хотя исторические исследования проф. Милюкова зачастую

тенденциозны, - замечает генерал Штейфон в книге "Национальная военная

доктрина", - ибо его политическая доктрина нередко заглушает историческую

объективность, все же надо признать близким к истине его утверждения, что

петровские достижения были приобретены "ценою разорения государства".

Отбросим данные Милюкова и остановимся на данных М. Клочкова,

согласно которым в результате совершенной Петром революции население России

уменьшилось на одну треть. Подумайте хорошенько, почитатели Петра, об этой

ужасной цифре. Можно ли считать благодетельными реформы, купленные гибелью

третьей части населения государства.

После смерти Петра государство оказалось в крайне тяжелом положении.

Самодержавие, созданное потом и кровью многих поколений,

историческая святыня народа - стало орудием его угнетения. У народа

отнимали его веру, глумились над его национальным достоинством, презирали

его нравы и обычаи. Народ страдал невыносимо.

Привлеченный по делу царицы Евдокии (Лопухиной), Досифей, епископ

Ростовский, обращаясь к собранию архиереев, которым предстояло лишить его

сана, произнес многозначительные слова: "Загляните в глубину ваших

собственных сердец, прислушайтесь, что говорит народ, и повторите, что

услышите". Его колесовали с одним из священников.

"В 1718 г., проезжая по дороге в Петербург через какое-то село, один

иностранец увидал толпу, человек в триста. Поп, которого он спросил, что

здесь происходит, ответил ему: "Наши отцы и братья лишены бород; алтари

наши - служителей; самые святые законы нарушены, мы стонем под игом

иноземцев".

Саксонский резидент, писал в 1723 году: "Девятитысячная толпа воров,

предводительствуемая отставным русским полковником, вознамерилась поджечь

Адмиралтейство и другие присутственные места Петербурга и перерезать

иностранцев. Поймано тридцать шесть человек, которых посадили на кол и

повесили за ребра... Мы накануне крайне затруднительного положения. Нищета

увеличивается со дня на день. Улицы полны бедняков, желающих продать своих

детей. Опубликован приказ, ничего не продавать нищим. Чем же остается им

заниматься, кроме грабежа на большой дороге?"

XX. ГЕНЕРАЛЬНАЯ ОБЛАВА НА КРЕСТЬЯНСТВО. ЗАМЕНА КРЕПОСТНОЙ ЗАВИСИМОСТИ

КРЕПОСТНЫМ ПРАВОМ

I

Генеральная облава на крестьянство, - так историк Ключевский

определяет политику Петра к основному классу тогдашней Руси - крестьянству.

До Петра и его преемников крестьяне в интересах борьбы за

национальную независимость были прикреплены только к земле, Петр прикрепил

их к помещикам, то есть создал крепостное право европейского типа. Слой

воинов, получавших от государства землю во временное владение, Петр и его

преемники заменяют кастой потомственных рабовладельцев.

Генеральная облава на крестьянство закончилась, по оценке

Ключевского тем, что: "В результате область крепостного права значительно

расширилась, и здесь совершился целый переворот только отрицательного

свойства. В следствии указов Петра, колоссальный фонд государственных

поместных земель сделался частной собственностью дворян. До Петра I дворяне

пользовались поместными землями за свою службу государству. Пользование

поместьями было видом натуральной платы за несение государственной службы.

После упомянутого выше указа Петра они стали собственниками государственных

земель и владельцами "крещенной собственности".

Уступая суровой исторической необходимости, Москва, конечно, тоже

закрепощает, но закрепощает не во имя привилегированных классов торговой

или земской знати, а во имя жизненных интересов всей нации.

"Я не собираюсь утверждать, - пишет Солоневич в "Белой Империи", -

что крепостное право в России в каких бы то ни было отношениях было хуже

крепостного права на западе. Оно было лучше, и оно было мягче. Но оно имело

дело с народом, у которого чувство справедливости и государственности

обострено до предела. И, как это ни покажется странным, с народом, у

которого чувство собственного достоинства очень значительно повышено по

сравнению с неким "средне-мировым" и даже средне-европейским уровнем, - это

положение я буду доказывать в другом месте". (61)

"Русское миросозерцание, - указывает Лев Тихомиров, - начало

путаться тогда, когда в него влилось слишком много чужеземного элемента,

так много, что даже способность русского народа ассимилировать все, что

стоит на пути, - уже не смогла справиться с этим наводнением. Именно этот

период нерусского влияния внес к нам западно-европейское крепостное право.

То есть заменил чисто русский принцип общего служения государству -

западно-европейским "юридическим принципом частной собственности на тех

людей, которые строили и защищали национальное государство". (62)

Начало рабству русского крестьянства на европейский манер положил

Петр, его преемники и в частности "Великая Екатерина", развили его и

придали ему классические европейские формы.

По Уложению 1649 года крестьянин был лишен права сходить с земли, но

во всем остальном он был совершенно свободным. Закон признавал за ним право

на собственность, право заниматься торговлей, заключать договоры,

распоряжаться своим имуществом по завещанию". (63) Комментируя эту оценку

Шмурло, И. Солоневич очень метко вскрывает ложные суждения большинства

русских историков о происхождении и природе крепостного строя. "Наши

историки, - пишет он, - сознательно или бессознательно допускают очень

существенную терминологическую передержку, ибо "крепостной человек",

"крепостное право" и "дворянин" в Московской Руси были совсем не тем, чем

они стали в Петровской. Московский мужик не был ничьей личной

собственностью. Он не был рабом. Она находился примерно, в таком же

положении, как в конце прошлого века находился рядовой казак. Мужик в такой

же степени был подчинен своему помещику, как казак своему атаману. Казак не

мог бросить свой полк, не мог сойти со своей земли, атаман мог его

выпороть, - как и помещик крестьянина, - и это был порядок

военно-государственной субординации, а не порядок рабства. Начало рабству

положил Петр".

Когда Герцен и другие западники вопили во всю глотку о "крещеной

собственности", они молчали о том, что она создалась на базе принципов

западно-европейского крепостного права. До Петра, вынужденные суровыми

историческими условиями русские цари сокращали возможность передвижения

крестьян, но никогда не лишали крестьян личной независимости. Ими была

установлена крепостная зависимость, но это не было крепостное право. При

Петре Первом крестьянин Посошков выражал это народное мнение, заявляя в

написанном им сочинении: "Крестьянам помещики не вековые владельцы... а

прямой их владелец Всероссийский Самодержец". Западник же Петр вместе с

другими заимствованиями с запада, вроде Синода, идеи абсолютизма,

позаимствовал и чуждую древней Руси идею крепостного права. Петр Первый

установил в России крепостное право по его западному образцу, которое

вскоре после его смерти перешло в настоящее рабство, хотя и более мягкое по

форме, чем на своей родине - западе, но все же рабство.

II

Кроме крестьянства Петр разгромил и второй важный общественный класс

тогдашней Руси - русское купечество. До Петра I оно играло большую роль в

жизни Московской Руси. В тяжелую годину богатые гости всегда приходили на

помощь государству. Купцы играли огромную роль как организаторы торговли,

промышленности, как колонизаторы. Вспомним хотя бы Строгановых, которые

имели даже свою армию и артиллерию. Купцы строили заводы корабли, городки в

пустынных местностях, воздвигали чудесные церкви, организовывали новые виды

ремесел, покровительствовали религиозному искусству. Московское купечество

было одним из основных социальных слоев Московской Руси, носителем русской

культуры.

Иностранцы поражались коммерческой предприимчивости русских в 16 и

17 вв. Вспомним одних Строгановых, Минина, создавшего народное ополчение во

время великой смуты. Земская Русь это прежде всего торговая и посадская

(ремесленная) Русь.

Петр разгромил купечество. Купеческие древние семейные торговые дома

были уничтожены. Из созданных на европейский образец "кумпанств" ничего не

вышло. Хотя субсидии и льготы этим кумпанствам давались за счет того, что

отнималось в виде непомерных налогов со старинных купеческих домов, которые

не хотели купать в кумпанства.

В результате обнищания купечества пришли в упадок многие древние

города, древние отрасли русского искусства, которые любило и поддерживало

купечество, исчезло много древних ремесел. Понизилась архитектура русских

церквей; стенная роспись в церквах, шитье шелками и т.д.

XXI. ЛЖИВОСТЬ ЛЕГЕНДЫ, ЧТО "РЕФОРМЫ ПЕТРА" ДВИНУЛИ ВПЕРЕД РУССКУЮ КУЛЬТУРУ

Достижения в области культуры в эпоху Петра очень незначительны,

хотя по его приказу и было переведено с иностранных языков около 1000 книг.

Петровские "реформы", как теперь известно, не только не способствовали

культурному развитию России, но, по мнению историков, даже задержали на

полстолетия поступательный ход развития русской культуры.

Постоянные набеги, пожары и время истребили большинство памятников

русской деревянной архитектуры. Но по сохранившимся древним каменным

церквам мы можем судить, что русская архитектура развилась с стремительной

быстротой, исключительно скоро освободившись от подражания византийской

архитектуре. Свидетель этому чудеснейший образец церкви на Нерчи,

построенной уже в 1165 году. Петр нанес страшный урон русскому

национальному искусству:

"Эпоха Петра Великого разделяет историю русского искусства на два

периода, резко отличающихся друг от друга, второй не является продолжением

первого. Путь, по которому шло развитие в первом периоде, вдруг

пресекается, и работа, приведшая уже к известным результатам, как бы

начинается сначала, в новой обстановке и при новых условиях: нет той

непрерывности, которая характеризует развитие искусства в других странах, -

пишет Г. К. Лукомский в своей книге "Русская старина". (64)

И, действительно, Петр Первый изменил все, что имело внешнюю форму.

Только русская музыка не имела внешней формы и только поэтому она сохранила

после Петра свою исконную русскую сущность.

До возникновения СССР ни одна из эпох русской истории не оставляет

такого тяжелого, давящего впечатления, как эпоха, последовавшая вслед за

смертью Петра. Никакой Европы из России, конечно, не получилось, но Россия

очень мало стала походить на бывшую до Петра страну. Крестьяне превратились

в рабов, высший слой общества перестал напоминать русских. Созданное Петром

шляхетство разучилось даже говорить по-русски и говорило на каком-то

странном жаргоне.

Представитель образованного класса Московской Руси, глава "темных

раскольников", по выражению академика Платонова, "слепых ревнителей

старины", протопоп Аввакум, писал на языке уже близком языку Пушкина. Вот

образец его стиля.

"С Нерчи реки, - пишет Аввакум, - назад возвратился на Русь. Пять

недель по льду голому ехали на нартах. Мне под робят и под рухлишко дали

две клячи, а сам и протопопица брели пеши, убивающеся о лед. Страна

варварская, иноземцы не мирные".

А представители созданного Петром шляхетства писали свои мемуары

следующим языком.

"Наталия Кирилловна была править некапабель. Лев Нарышкин делал все

без резона, по бизарии своего гумора. Бояре остались без повоира и в

консильи были только спекуляторами".

Эти строки, в которых современный русский человек не может ничего

понять, заимствованы историком Ключевским из мемуаров одного из наиболее

образованных людей Петровской эпохи. Сопоставьте язык протопопа Аввакума и

Петровского шляхтича и вы легко сделаете вывод, кто ближе к сегодняшним

людям, и за кем мы идем и хотим идти.

Из усилий Петра повысить культурный и экономический уровень

современного ему русского общества, ничего не получилось. Тысячи

переведенных с иностранных языков книг, переведенных варварским,

малопонятным слогом, продолжали лежать на складах. Их никто не хотел

покупать, как никто не хочет сейчас покупать сочинений Ленина и Сталина.

Позже большинство этих книг были использовано на переплеты позднее изданных

книг.

Карамзин писал про Петра Великого, что при нем русские,

принадлежавшие к верхам общества, "стали гражданами вселенной и перестали

быть гражданами России". В эпоху Петра зарождается обличительная

литература, ставящая своей целью борьбу с национальной верой, национальной

формой власти и национальной культурой. Таковы все писатели Петровской

поры, Татищев, Феофан Прокопович и Посошков. Взгляды Феофана Прокоповича и

Татищева складываются под влиянием европейских рационалистов, Фонтеля,

Бейля, Гоббса и Пуффендорфа.

Переводная литература самым разлагающим образом действует на головы

русского юношества. Интересное свидетельство мы находим в "Истории России"

Соловьева. Серб Божич с удивлением говорит суздальскому Митрополиту Ефрему

(Янковичу):

"Мы думали, что в Москве лучше нашего благочестие, а вместо того

худшее иконоборство, чем у лютеран и кальвинов: начинается какая-то новая

ересь, что не только икон не почитают, но и идолами называют, а

поклоняющихся заблудшими и ослепленными. Человек, у которого отведена мне

квартира, какой-то лекарь и, кажется, в политике не глуп, а на церковь

православную страшный хулитель, иконы святые и священнический чин сильно

унижает: всякий вечер приходят к нему русские молодые люди, сказываются

учениками немецкой школы, которых он поучает своей ереси, про

священнический чин, про исповедь и причастие так ругательно говорит, что и

сказать невозможно". (65)

"Как давно сын твой стал отвратен от святой церкви и от икон", -

спросил у Евдокии Тверитиной в 1708 году священник Иванов.

Евдокия Тверитинова ответила:

"Как от меня отошел прочь и стал искать науку у докторов и лекарей

немецкой слободы".

То есть, когда пошел по проложенному Петром I гибельному пути.

XXII. "ПТЕНЦЫ ГНЕЗДА ПЕТРОВА" В СВЕТЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПРАВДЫ

Долгорукий, человек эпохи Тишайшего Царя, сравнивая Петра с его

отцом, сказал:

"Умные государи умеют и умных советников выбирать и их верность

наблюдать".

Умел ли выбирать себе умных и честных советников Петр? Нет, никогда

не умел. Его правительство по-своему нравственному и деловому признаку

несравненно ниже правительства его отца, про которое историк С. Платонов

писал:

"Правительство Алексея Михайловича стояло на известной высоте во

всем том, что ему приходилось делать: являлись способные люди, отыскивались

средства, неудачи не отнимали энергии У делателей, если не удавалось одно

средство, - для достижения цели искали новых путей. Шла, словом, горячая,

напряженная деятельность, и за всеми этими деятелями эпохи, во всех сферах

государственной жизни видна нам добродушная и живая личность царя".

Петра постигла судьба всех революционеров: его соратники почти все

нравственно очень неразборчивые люди: для того, чтобы угодить своему

владыке они готовы на все. Своего главного помощника Александра Меньшикова

он аттестует так в написанном Екатерине письме: "Меньшиков в беззаконии

зачат, в грехах родила мать его и в плутовстве скончает живот свой".

Птенцы "Гнезда Петрова", по характеристике историка Ключевского,

почитателя "гения" Петра, выглядят так:

"Князь Меньшиков, отважный мастер брать, красть и подчас лгать. Граф

Апраксин, самый сухопутный генерал-адмирал, ничего не смысливший в делах и

не знакомый с первыми зачатками мореходства ... затаенный противник

преобразований и смертельный ненавистник иностранцев. Граф Остерман...

великий дипломат с лакейскими ухватками, который в подвернувшемся случае

никогда не находил сразу, что сказать, и потому прослыл непроницаемо

скрытным, а вынужденный высказаться - либо мгновенно заболевал послушной

томотой, либо начинал говорить так загадочно, что переставал понимать сам

себя, робкая и предательски каверзная душа...

Неистовый Ягужинский... годившийся в первые трагики странствующей

драматической труппы и угодивший в первые генерал-прокуроры сената".

Назначенный Петром местоблюстителем патриаршего престола Стефан

Яворский на глазах молящихся содрал венец, с чудотворной иконы Казанской

Божьей Матери. Говорил, что иконы - простые доски. Неоднократно издевался

над Таинством Евхаристии.

"Под высоким покровительством, шедшим с высоты Сената, - пишет

Ключевский, - казнокрадство и взяточничество достигли размеров небывалых

раньше, разве только после".

При жизни Петра "птенцы гнезда Петрова" кощунствовали, пьянствовали,

крали где, что могли. Один Меньшиков перевел в заграничные банки сумму,

равную почти полутора годовому бюджету всей тогдашней России.

В "Народной Монархии" И. Солоневич ставит любопытный вопрос, что бы

стали делать в окружении Петра люди, подобные ближайшим помощникам царя

Алексея, как Ордин-Нащокин, Ртищев, В. Головнин и другие. И приходит к

выводу, что этим даровитым и образованным людям не нашлось бы места около

Петра, так как не находится места порядочным и образованным людям

современной России в большевистском Центральном Комитете.

Всякая революция есть ставка на сволочь и призыв сволочи к власти.

Всякая революция неизбежно имеет своих выдвиженцев. Эти выдвиженцы состоят

обычно из людей без совести. Увлеченный Западом, "Петр, - по справедливому

выражению И. Солоневича, - шарахался от всего порядочного в России и все

порядочное в России шарахалось от него". Поставим вопрос так, как ни один

из наших просвещенных историков поставить не догадался, - пишет И.

Солоневич, - что, спрашивается, стал бы делать порядочный человек в

петровском окружении? Делая всяческие поправки на грубость нравов и на все

такое в этом роде, не забудем, однако, что средний москвич и Бога своего

боялся, и церковь свою уважал, и креста, сложенного из неприличных подобий,

целовать во всяком случае не стал бы.

В Москве приличные люди были. Вспомните, что тот же Ключевский писал

о Ртищеве, Ордин-Нащокине, В. Головнине - об этих людях высокой

религиозности и высокого патриотизма, и в то же время о людях очень

культурных и образованных. Ртищев, ближайший друг царя Алексея, почти

святой человек, паче всего заботившийся о мире и справедливости в Москве.

Головнин, который за время правления царицы Софьи построил в Москве больше

трех тысяч каменных домов и которого Невиль называет великим умом "любимым

ото всех". Блестящий дипломат Ордин-Нащокин, корректность которого дошла до

отказа нарушить им подписанный Андрусовский договор. Что стали бы делать

эти люди в "Петровском гнезде"? Они были бы там невозможны совершенно. Как

невозможен оказался фактический победитель шведов - Шереметев.

Шлиппенбах (по Пушкину - "пылкий Шлиппенбах"), переходит в русское

подданство, получает генеральский чин и баронский титул и исполняет

ответственные поручения Петра, а Шереметев умирает в забвении и немилости и

время от времени тщетно молит Петра об исполнении его незамысловатых

бытовых просьб".

Петр совершил революцию. А судьба всякой революции строить "новую

прекрасную жизнь" руками самой отъявленной сволочи. Этот закон действовал и

в "Великой" французской революции, в февральской, действует в

большевистской. Действовал он и в Петровской. И выдвиженцы, выдвинутые

Петром, были немногим лучше выдвиженцев Сталина. При жизни Петра они

хищничали напропалую. Что стали делать после смерти Петра "птенцы гнезда

Петрова"? На этот важный вопрос Ключевский дает весьма четкий и

выразительный ответ: "Они начали дурачиться над Россией тотчас после смерти

преобразователя, возненавидели друг друга и принялись торговать Россией как

своей добычей".

XXIII. "БЛАГОДЕТЕЛЬНЫЕ РЕФОРМЫ" ИЛИ АНТИНАЦИОНАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ?

НЕПОСТИЖИМАЯ ЛОГИКА РУССКИХ ИСТОРИКОВ

I

Петра Первого уважали все западники, все кто ненавидел основы

русской культуры и государственности, от первых западников, до их

последышей в виде большевиков. Кого только нет в числе почитателей Петра, и

Радищев, и декабристы, и ненавистники всего русского - Карл Маркс и

Энгельс, и Чернышевский, и Добролюбов, и Сталин. Даже такой крупный

монархический идеолог, как Лев Тихомиров, заявляет, что он глубоко почитает

творческий гений Петра и считает, что Петр "не в частностях, а по существу

делал именно то, что было надо".

В своей работе "Петр Великий" академик Платонов всячески старается

реабилитировать Петра и его дело в глазах нынешнего поколения.

Академик Платонов, пытаясь защитить Петра I от методов Алексея

Толстого (позже очень идиллически изобразившего Петра I в своем романе) и

Бориса Пильняка, совершенно напрасно, в духе традиционной историографии

пытался изобразить Петра, как спасителя России от будто бы ждавшей ее

национальной гибели. Позиция Платонова - это косная традиция историка,

рассматривающего русскую историю с политических позиций русского европейца.

Защиту Петра Платонов начинает с очень любопытного утверждения,

которое кажется ему очень веским. "Люди всех поколений, - пишет он, - до

самого исхода XIX века в оценках личности и деятельности Петра Великого

сходились в одном: его считали силой". То, что Петра I все считали силой

академику Платонову кажутся очень веским и убедительным доводом. Мне этот

аргумент кажется совершенно несостоятельным.

Сталин несомненно всем своим почитателям и всем его умным врагам

тоже казался силой. И силой несомненно по размаху несравненно более

грандиозной, чем сила Петра. Такой силой Сталин будет казаться и будущим

поколениям. Но Сталин будет казаться огромной, чудовищной силой, но силой

не национальной. Не является национальной силой и Петр, если оценивать не

его благие намерения, а порочные результаты совершенной им революции. Если,

конечно, не смотреть на реформы Петра глазами русского европейца, как

смотрит С. Платонов.

С. Платонов очень напирает на то, что многие соратники Петра очень

восторженно относились к нему и считали его творцом новой России, и

серьезные критики Петровской реформы (не реформы, а революции. - Б. Б.)

"обсуждая вредные следствия торопливых Петровских заимствований, к самому

Петру относились, однако, с неизменными похвалами и почтением, как к

признанному всеми гению - благодетелю своей страны". Этот аргумент опять

таки не является бесспорным. Сталин тоже афишировался как гений и

благодетель страны, но народ Сталина, также как и Петра считал Антихристом

и относился к нему точно также, как и к Петру, как к мироеду, который весь

мир переел. Европейская оценка Петровских "реформ" и партийная оценка

Сталинских "заслуг" резко расходятся с оценкой, которую делает народ и

которая и в первом, и во втором случае несомненно более близка к истине.

Петр "был свиреп и кровожаден", но тем не менее Костомаров считает,

что:

"Петр, как исторический государственный деятель, сохранил для нас в

своей личности такую высоконравственную черту, которая невольно привлекает

к нему сердце - преданность той идее, которой он всецело посвятил свою душу

в течении своей жизни..." С этой формулировкой Костомарова тоже нельзя

никак согласиться. Это ложная и антиисторическая формулировка. Она могла

казаться верной и нравственной во времена Костомарова, но не сейчас, не во

времена большевизма.

Преданность идее - не может быть предметом восторга историка. Надо

всегда иметь в виду, а какой идее посвятил свою жизнь человек. Способна ли

эта идея дать добрые плоды. Тысячи русских революционеров проявили не

меньшую преданность полюбившейся им идее, чем Петр.

Завершитель Петербургского периода русской истории, Сталин проявил

преданность полюбившейся ему европейской идее еще большую, чем Петр. Так

что же, прикажете и его уважать за эту преданность идее?

Идея - идее рознь. Есть идеи, ведущие к увеличению добра и счастья в

мире. Есть идеи, которые ведут к увеличению зла и несчастья в мире, хотя и

кажутся исповедующим их людям, что они должны принести добро и счастье

народу. К числу таких идей принадлежала, та, которой предан был всю жизнь

Петр I. Идея превращения национального русского государства в европейское

государство. Это была ложная и порочная в свой основе идея. Она не могла

принести счастья русскому народу и она не принесла ему счастья. Если

появление советской республики и советской демократии на считать, конечно,

счастьем.

"Он, - пишет Костомаров про Петра, - любил Россию, любил русский

народ, любил его не в смысле массы современных и подвластных ему русских

людей, а в смысле того идеала, до какого желал довести этот народ; вот эта

то любовь составляет в нем то высокое качество, которое побуждает нас

помимо нашей собственной воли, любить его личность, оставляя в стороне и

его кровавые расправы и весь его деморализующий деспотизм".

Такие чудовищные дифирамбы Петру можно было провозглашать только во

времена Костомарова. В наши дни их провозглашать нельзя. То, что Петр любил

Россию и русский народ, как некие символы - этого мало, чтобы прощать его

кровавые расправы и деморализующий деспотизм. Характер любви Петра I к

России и русскому народу напоминает любовь русских революционеров к народу.

И первый, и вторые любят не живых, современных им людей, а некий

отвлеч°нный символ. Если встать на точку зрения Костомарова, то надо

простить и Ленина и Сталина. Они ведь тоже проявили чудовищную преданность

свой идее и они тоже были убеждены, что их деятельность принесет со

временем счастье русскому народу и всему человечеству.

Пора наконец понять, что преданность идее порочной в своей сущности

не может быть предметом восхищения. И совсем уж нельзя этой преданностью

оправдывать деспотизм и насилия, совершенные во имя осуществления этой

идеи.

II

В предисловии к своему исследованию о творчестве Толстого и

Достоевского Д. Мережковский писал:

"Отношение к Петру служит как бы водораздельною чертою двух великих

течений русского исторического понимания за последние два века, хотя в

действительности раньше Петра и глубже в истории начинается. борьба этих

двух течений, столь поверхностно и несовершенно обозначаемых словами

"западничество" и "славянофильство". Отрицание западниками самобытной идеи

в русской культуре, желание видеть в ней только продолжение или даже

подражание европейской, утверждение славянофилами этой самобытной идеи и

противоположение русской культуры западной".

Петр считал себя хорошим хирургом. В Петербургской кунсткамере

долгое время хранился целый мешок вырванных им зубов. На самом деле Петр I

был такой же плохой хирург, как и плохой правитель.

"Он выпустил однажды 20 фунтов жидкости у женщины с водянкой,

которая умерла несколько дней спустя. Несчастная защищалась, как только

могла, если не от самой операции, то от операции. Он шел за ее гробом".

(66) Судьба этой несчастной пациентки Петра напоминает судьбу несчастной

Московской Руси.

Говорить о Петре как о гениальном преобразователе совершенно

невозможно. Гениальным преобразователем жизни великого народа может быть

человек, который поднимает народ на высший уровень, не разрушая основ его

самобытной культуры. Это под силу только человеку, обладающему национальным

мировоззрением, выработавшему стройный план преобразований и ясно

представляющему какие следствия могут дать в конкретной исторической среде

задуманные им преобразования.

Петр не имел ни стройного миросозерцания, ни определенного плана

действий, совершенно не отдавал себе отчета в том, а что должно получиться

из задуманного им того или иного мероприятия и всех мероприятий в целом. С.

Платонов пишет, что будто бы никто не считал Петра I человеком

"бессознательно и неумело употреблявшим свою власть или же слепо шедшим по

случайному пути". Так уж будто бы и никто!

П. Милюков, один из учеников Ключевского, в своих "Очерках по

истории русской культуры" видит в реформах Петра только результат

"случайности, произвольности, индивидуальности, насильственности".

Грандиозность затраченных средств всегда соединялась у Петра со скудостью

результатов.

Не соглашаясь с такой оценкой реформы Петра Милюковым, Платонов

считал, что роль Петра в проведении реформ "была сознательна и влиятельна,

разумна и компетентна".

Но сам же Платонов в книге "Петр Великий" пишет:

"Но отпраздновав с большим шумом Азовское взятие, Петр вступает на

новый путь - небывалых и неожиданных мер. Он задумывает экстренную

постройку флота для Азовского моря, образование кадра русских моряков,

создание европейской коалиции против "врагов креста Господня - салтана

Турского, хана Крымского и всех бусурманских орд". Во всем этом порыве

энергии было много утопического. Молодой царь считал возможным в два года

создать большой флот; считал возможным в полтора раза для этой специальной

цели увеличить податные платежи, лежавшие на народе; считал осуществимым

одним своим посольством склонить к союзу против турок цезаря и папу,

Англию, Данию и Пруссию, Голландию и Венецию. Немудрено, что трезвые

московские умы смутились, понимая несбыточность подобных мечтаний и тягость

предположенных мероприятий. В Москве появились первые признаки оппозиции

против Петра, и зрел даже заговор на его жизнь. Царь сумасброд и "кутилка",

который "жил не по церкви и знался с немцами", бросался в необычные

завоевательные предприятия и нещадно увеличивал тягло - такой царь не

внушал никому никакого к себе доверия и будил много опасений. Петру

приходилось принимать серьезные репрессивные меры перед своим отъездом

заграницу, ибо созрел даже заговор на его жизнь. За недоумевавшими и

роптавшими современниками Петра и позднейший наблюдатель его действий в

этот период готов признать в Петре не зрелого политика и государственного

деятеля, а молодого утописта и фантазера, в котором своеобразно сочетались

сильный темперамент и острый ум с политической наивностью и распущенным

мальчишеством". (67)

С. Платонов считает, что только в первый период царствования Петра I

серьезный историк может видеть в Петре I утописта и фантазера, а в

дальнейшем Петр 1 стал и зрелым политиком и глубоким государственным

деятелем. На самом же деле Петр на всю жизнь остался фантазером и

удивительно непоследовательным деятелем, который создал невероятный сумбур

и неразбериху во всех отраслях государственной жизни. Революционная ломка

русской культуры, русской государственности и русского быта шли, как все у

Петра, случайно, без определенного плана и программы, от случая к случаю. И

в этом нет ничего удивительного, вспомним только оценки, которые давал

основным чертам личности Петра Ключевский:

"В Петре вырастал правитель без правил, одухотворяющих и

оправдывающих власть, без элементарных политических понятий и сдержек".

"Недостаток суждения и нравственная неустойчивость".

Петр "не был охотник до досужих размышлений, во всяком деле ему

легко давались подробности работы, чем ее общий план".

"Он лучше соображал средства и цели, чем следствия".

"До конца своей жизни он не мог понять ни исторической логики, ни

физиологии народной жизни".

"В губернской реформе законодательство Петра не обнаружило ни

медленно обдуманной мысли, ни быстрой созидательной сметки".

"Казалось сама природа готовила в нем скорее хорошего плотника, чем

великого государя".

Как может правитель страны, обладающий такими душевными и

нравственными недостатками, по мнению Ключевского, Соловьева, Платонова и

других историков, стать все же "гениальным преобразователем"? Это уже

непостижимая тайна их непостижимой логики. Объяснить странность этой логики

можно только преднамеренным желанием изобразить Петра, вопреки собственным

уничтожающим оценкам личности Петра и историческим фактам, гениальнейшим

преобразователем. По этой же самой "ученой методе" изображают "гениальными"

государственными деятелями и Ленина и Сталина. Для нормально логически

рассуждающего человека или оценки личности Петра неверны, или неверен

вывод, который делают историки, называя государственного деятеля "без

элементарных политических понятий", не умеющего понимать ни исторической

логики, ни физиологии народной жизни гениальным человеком и великим

реформатором.

Петр вытаскивал больные зубы и разбивал здоровые, выпиливал

табакерки, строил корабли, вместо палача сам рубил головы стрельцам,

метался по заграницам и по России. Всегда вел себя не так, как должен вести

себя царь. Он был кем угодно, но только не русским православным царем,

каким был его отец.

То малое, чего Петр добился, он добился ценой обнищания всей страны

и гибели огромного количества людей. В этом он тоже очень похож на своих

нынешних поклонников большевиков, которые всегда подчеркивают, что Петр

Великий во имя процветания государства никогда не считался со страданиями

отдельной человеческой личности.

Ключевский называет Петра великим ремесленником на троне. Проф.

Зызыкин по этому поводу справедливо замечает:

"Он научил работать русских людей, но для этого не было надобности

подрывать их религиозный путь и разбивать основы многовекового строя,

созданного кровью и подвигом христианской жизни".

III

Русские ученые, - указывает С. Платонов в своих "Лекциях по русской

истории", - "усвоили себе все выводы и воззрения немецкой исторической

школы. Некоторые из них увлекались и философией Гегеля".

"Все последователи Гегеля, между прочими философскими положениями,

выносили из его учения две мысли, которые в простом изложении выразятся

так: первая мысль: все народы делятся на исторические и не исторические,

первые участвуют в общем мировом прогрессе, вторые стоят вне его и осуждены

на вечное духовное рабство; другая мысль: высшим выразителем мирового

прогресса, его верхней (последней) ступенью, является германская нация с ее

протестантской церковью. Германско-протестантская цивилизация есть, таким

образом, последнее слово мирового прогресса. Одни из русских исследователей

Гегеля вполне разделяли эти воззрения; для них поэтому древняя Русь, не

знавшая западной германской цивилизации и не имевшая своей, была страною

неисторической, лишенной прогресса, осужденной на вечный застой. Эту

"Азиатскую страну" (так называл ее Белинский) Петр Великий своей реформой

приобщил к гуманной цивилизации, создал ей возможность прогресса. До Петра

у нас не было истории, не было разумной жизни. Петр дал нам эту жизнь и

потому его значение бесконечно важно и высоко. Он не мог иметь никакой

связи с предыдущей русской жизнью, ибо действовал совсем противоположно ее

основным началам. Люди, думавшие так, получили название "западников". Они,

как легко заметить, сошлись с теми современниками Петра, которые считали

его земным богом, произведшим Россию из небытия в бытие",

В последней фразе С. Платонов вспоминает подхалимское выражение,

которое употребил канцлер граф Головкин во время поднесения в 1721 г. Петру

титула Императора. Головкин произнес во время своей речи: "Русь только

гением Петра из небытия в бытие произведена". И вот эта примитивная грубая

лесть неумного придворного стала воззрением русских западников вплоть до

наших дней. Потом к ней были пристегнуты нелепейшие воззрения почитателей

Гегеля на германскую цивилизацию, как последнего слова исторического

прогресса.

Петр производит свои необдуманные мероприятия всегда грубо и жестоко

и, что самое важное, он производит их не для улучшения и усиления основ

древней самобытной культуры и цивилизации, а для уничтожения этих основ.

Вот это то, наши историки-западники всегда и стараются завуалировать, а так

как исторические факты учиненного Петром разгрома скрыть невозможно, то им

и приходится прибегать на каждом шагу ко всякого рода натяжкам.

Разбирая в своей работе "Петр Великий" оценки личности Петра и

оценки его реформы со стороны русской исторической науки, С. Платонов

выступает даже против осторожного критического отношения Карамзина к Петру

I. С. Платонову не нравится, что Карамзин ставит Ивана Ш выше Петра Первого

за то, что Иван Ш действовал в народном духе, а "Петр не хотел вникнуть в

истину, что дух народный составляет нравственное могущество государства

(эту глубокую мысль Карамзина И. Солоневич и положил в основу своей

интересной работы "Народная Монархия". - Б. Б.).

Карамзин ставил Петру I упрек, что "страсть к новым для нас обычаям

преступила в нем границы благоразумия". Карамзин справедливо указывал, что

нравы и обычаи народа можно изменять очень постепенно, "в сем отношении

Государь, по справедливости, может действовать только примером, а не

указом", у Петра же "пытки и казни служили средством нашего славного

преобразования государственного".

"Вольные общества немецкой слободы, - пишет Карамзин, - приятные для

необузданной молодости, довершили Лефортово дело и пылкий монарх с

разгоряченным воображением, увидев Европу, захотел сделать Россию

Голландией.

Его реформа положила резкую грань между старой и новой Россией;

приемы, с которыми Петр производил реформу, были насильственны и не во всем

соответствовали "народному духу"; европеизация русской жизни иногда шла

дальше, чем бы следовало".

"Петр, - писал Карамзин, - не хотел вникнуть в истину, что дух

народный составляет нравственное могущество государства подобно

физическому, нужное для их твердости".

"Искореняя древние навыки, представляя их смешными, глупыми, хваля и

вводя иностранные, Государь России унижал россиян в их собственном сердце".

"Мы, - пишет Карамзин, в своей записке о древней и новой России,

поданной им Александру I, - стали гражданами мира, но перестали быть, в

некоторых случаях гражданами России. Виною Петр".

Но Карамзин же дает яркий пример нелогичности в оценке "реформ"

Петра. Если Петр не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет

нравственное могущество государств, если пытки и казни служили основным

методом государственных преобразований Петра I, если "страсть к новым для

нас обычаям преступила в нем границы благоразумия", то как можно сделать

такой вывод, какой сделал Карамзин, что Петр I "гениальный человек и

великий преобразователь".

В своей книге "Исторический путь России", такой убежденный западник,

как П. Ковалевский, в главе, посвященной семнадцатому столетию, пишет:

"Подводя итоги сказанному, можно назвать XVII век - веком

переломным, когда Россия, оправившись от потрясений Смутного Времени,

становится Восточно-Европейской державой (не европейской, а русской

культурной страной. - Б. Б.), когда русское просвещение идет быстрыми

шагами вперед, зарождается промышленность. Многие петровские реформы уже

налицо, но они проводятся более мягко и без ломки государственной жизни".

Петр пренебрег предостережениями Ордин-Нащокина, говорившего, что

русским нужно перенимать из Европы с толком, помня, что иностранное платье

"не по нас", и ученого хорвата Юрия Крижанича, писавшего, что все горести

славян происходят от "чужебесия": всяким чужим вещам мы дивимся, хвалим их,

а свое домашнее житье презираем". Петр I не понимал, что нельзя

безнаказанно насильственно рушить внешние формы древних обычаев и народного

быта. Об этом хорошо сказал известный государствовед Брайс, говоря о

деятельности софистов в древней Греции:

"Напомним по этому случаю известный пример греческих республик

времен Сократа, когда некоторые известные софисты, уничтожая наивное и

активное верование, вверявшее богам заботу наказывать клятвопреступника и

лжеца, учили, что справедливость ничто иное, как закон сильнейшего. Там

традиции, подвергшиеся нападению, были сначала религиозные и моральные, но

в системе старых верований и обычаев предков все связано, и, когда

религиозная часть подорвана, то от этого колеблется и много других

элементов здания".

Да, в системе старых верований и обычаев предков все связано и когда

религиозные основы жизни народа подорваны, то колеблются и все остальные

части национального государства. Так это и случилось после произведенной

Петром жестокой разрушительной революции.

IV

Соловьев доказывал, что Петр всколыхнул Московскую Русь и заставил

ее пережить всесторонний переворот.

Соловьев и Кавелин, как и их ученики воображали что Россия XVII века

дожила до государственного кризиса и ежели не Петр, она бы рухнула. Но

потом Соловьев смягчает этот приговор, заявляя, что цари уже до Петра

начали ряд преобразований.

"В течении XVII века, - пишет он, - явно обозначились новые

потребности государства и призваны были те же средства для их которые были

употреблены в XVIII в. в так называемую эпоху преобразований". (68)

В позднейшей своей работе "Чтениях о Петре Великом" Соловьев

называет Петра "сыном своего народа" и даже "выразителем народных

стремлений".

"Народ собрался в дорогу и - ждал вождя".

С. Платонов вполне согласен с такой трактовкой роли Петра и пишет:

"Не одни Соловьев в 60-х и 70-х годах думал так об историческом

значении реформы (вспомним Погодина), но одному Соловьеву удалось так

убедительно и сильно формулировать свой взгляд. Петр - подражатель старого

движения, знакомого древней Руси. В его реформе и направлении и средства не

новы, - они даны предшествовавшей эпохой. Нова в его реформе только

страшная энергия Петра, быстрота и резкость преобразовательного движения,

беззаветная преданность идее, бескорыстное служение делу до самозабвения.

Ново только то, что внес в реформу личный гений, личный характер Петра".

(69)

"Исторические монографии о XVII в. и времени Петра констатируют

теперь связь преобразований с предыдущими эпохами и в отдельных сферах

древне-русской жизни. В результате таких монографий является всегда

одинаковый вывод, что Петр непосредственно продолжал начинания XVII века и

оставался всегда верен началам нашего государственного быта, как он

сложился в XVII веке. Понимание этого века стало иным. Недалеко то время,

когда эпоха первых царей Романовых представлялась временем общего кризиса и

разложения, последними минутами тупого застоя. Теперь представления

изменились, - XVII век представляется веком сильного общественного

брожения, когда сознавали потребность перемен, пробовали вводить перемены,

спорили за них, искали нового пути, угадывали, что этот путь в сближении с

Западом и уже тянулись к Западу.

Теперь ясно, что XVII век подготовил почву для реформы и самого

Петра воспитал в идее реформы".

К. Д. Кавелин, также, заявляет, что "царствование Петра было

продолжение царствования Иоанна. Недоконченные, остановившиеся на полдороге

реформы последнего продолжал Петр. Сходство заметно даже в частностях".

(70)

Историки Соловьев и Кавелин понимали Петра, как выразителя народных

стремлений. По их мнению "Петр но только получил от старого порядка

сознание необходимости реформ, но действовал ранее намеченными путями и

имел предшественников: он решал старую, не им поставленную задачу и решал

не новым способом".

Это глубоко ошибочный взгляд. Иоанн Грозный заимствованием

частностей европейской культуры и цивилизации старался утвердить русскую

духовную культуру и русскую цивилизацию. Петр же презирал и то и другое,

вместо русской культуры, которую он презирал и ненавидел (это С. Платонов

подч°ркивает верно.) старался утвердить любезную его уму и сердцу

европейскую культуру. Хорошенькое продолжение дела Иоанна Грозного.

Хорошенько "сходство" не только в частностях, но и в основных

принципиальных установках.

Все "реформы" Петра имеют своими истоками не любовь к родной

культуре и цивилизации, а в лучшем случае равнодушие, а чаще же всего

презрение. Из презрения ко всем сторонам Московской жизни и выросла

губительная революция совершенная Петром. Революция, а вовсе на частичные

благодетельные реформы, как доказывает это С. Платонов. С. Платонову

свойственен тот же самый порок, что и другим историкам-западникам: они не

искажают фактов, причины и ход событий они рисуют обычно верно, но к верным

фактам они обычно пристегивают совершенно неверные выводы.

V

Ученики Соловьева и особенно Ключевский в своих взглядах на

деятельность Петра исходили из взгляда, что Россия при Петре пережила не

переворот, а только потрясение.

С. Платонов в сочинении "Петр Великий" заявляет, что Ключевский дал

исключительно объективную характеристику личности великого преобразователя.

На самом деле, как я уже несколько раз отмечал это, характеристика личности

Петра, сделанная Ключевским, изобилуют поразительными противоречиями.

Причину этих противоречий в оценке личности и деятельности Петра I

понять не трудно, если не забывать, что народную психологию начала

восемнадцатого века и событий того времени, Ключевский оценивает, исходя из

идеалов русской радикальной интеллигенции конца девятнадцатого столетия.

По мнению Ключевского Петр вообще не хотел производить никаких

реформ, он только "хотел вооружить русское государство умственными и

материальными средствами Европы". Только постепенно "скромная и

ограниченная по своему первоначальному замыслу "реформа" превратилась в

упорную внутреннюю борьбу". Ключевский дает еще более эластичную трактовку

"реформаторской" деятельности Петра, чем Соловьев. И еще более

противоречивую чем Соловьев, то утверждавший, что "Петр - продолжатель

старого движения" и он "решал старую, не им поставленную задачу и решал не

новым способом", то доказывавший, что Петр заставил Русь пережить

всесторонний переворот. Ключевский заявляет, что Петр не хотел производить

никаких реформ, только постепенно реформа превратилась в борьбу, но Русь

пережила не переворот, а только потрясение, но что реформа "усвоила

характер и приемы насильственного переворота, своего рода революции".

Этот довод, неудачная попытка замутить воду. Революцию можно при

желании называть, конечно, "своего рода революцией" или иначе, чтобы

создать желаемое впечатление. Ведь сам же Ключевский утверждает, что

петровская реформа "была революцией и по своим приемам и по впечатлению,

каковую от нее получили современники". Итак, согласно взгляду Ключевского

то, что осуществил Петр, было революцией "и по своим приемам и по

впечатлению, каковое от нее получили современники". Кажется, есть все

необходимые признаки революции. Но тут Ключевский спохватывается и

заявляет, что все-таки это была не революция, а "это было скорее

потрясение, чем переворот. Это потрясение было непредвиденным следствием

реформы, но не было ее обдуманной целью".

Опять дешевая софистика: раз, два, и революция превратилась в

потрясение. Но и в этом потрясении Петр не виновен потому, что он замышлял

реформы, а не революцию. Но получилась-то ведь революция!

В этих рассуждениях Ключевского мало внутренней логики. Совершенно

не важно, что хотел добиться Петр своей реформой; историк обязан оценивать

не замыслы государственных деятелей, а практические результаты их замыслов.

Так, и только так можно оценивать результаты революции, произведенной

Петром.

VI

С. Платонов в общей оценке всей реформаторской деятельности Петра

также противоречит своим же собственным оценкам.

"На русское общество реформы Петра, решительные и широкие, произвели

страшное впечатление после осторожной и медлительной политики московского

правительства. В обществе не было того сознания исторической традиции,

какое жило в гениальном Петре. Вот почему современникам Петра,

присутствовавшим при бесчисленных нововведениях, и крупных и мелких,

казалось, что Петр перевернул вверх дном всю старую жизнь, не оставил камня

на камне от старого порядка. Видоизменения старого порядка они считали за

полное его уничтожение

Такому впечатлению современников содействовал и сам Петр. Его

поведение, вся его манера действовать показывали, что Петр не просто

видоизменяет старые порядки, но питает к ним страстную вражду и борется с

ними ожесточенно. Он не улучшал старину, а гнал ее и принудительно заменял

новыми порядками".

"В этом - объяснение тех особенностей в реформационной деятельности

Петра, которые сообщили реформе черты резкого, насильственного переворота.

Однако по существу своему реформа эта не была переворотом". (71)

Эти рассуждения чрезвычайно не логичны и совершенно несерьезны для

такого знатока Петровской эпохи, каким был С. Платонов. Если в обществе не

было сознания исторической традиции, а сознанием этой исторической традиции

обладал, по мнению С. Платонова только Петр, то как же это может быть

согласовано с выводом, который тогда делает С. Платонов, что "Его

поведение, вся его манера действовать показывает, что Петр не просто

видоизменяет старые порядки, но питает к ним страстную вражду и борется с

ними ожесточенно. Он не улучшал старину, а гнал ее и принудительно заменял

ее новыми порядками".

Тогда возникает законный вопрос, если правитель страны питает к

старым порядкам страстную вражду, борется с ними ожесточенно, не улучшает

старину, а гонит ее и принудительно заменяет новыми порядками, то где же

тут видно, что он обладает сознанием исторической традиции. Если отсталым

современникам Петра казалось, что он перевернул вверх дном старую жизнь, не

оставил камня на камне, то и передовой академик С. Платонов пишет, что "он

не улучшал старину, а гнал ее принудительно заменяя новыми порядками". Эта

оценка целиком совпадает с оценкой большой части общества Петровской эпохи,

в котором жило сознание исторической традиции.

Деятель, который не считается с традициями во всех областях жизни,

который не улучшает старину, а питает к ней страстную вражду и

принудительно заменяет ее новыми порядками, такой деятель, конечно, не

великий реформатор, а типичный ограниченный революционер, "Робеспьер на

троне", как правильно назвал Петра I Пушкин. Ведь Платонов не пишет, что

вся манера проведения реформ находилась в противоречии с внутренними

убеждениями Петра. Что Петр ценил исторические традиции, не все считал

плохим в старых порядках, но считал нужным их улучшить и видоизменить. Ведь

сам же Платонов указывает, что Петр питал страстную вражду к родной

старине, следовательно его манеры вытекали из его внутренних убеждений. А

раз так, то как же в учиненной Петром жесточайшей революции можно видеть

реформы, то есть частичное видоизменение старых порядков.

"Если таким образом, деятельность Петра не вносила, по сравнению с

прошлым, ничего радикально-нового, - умозаключает С. Платонов, - то почему

же реформы Петра приобрели у потомства и даже современников Петра репутацию

коренного государственного переворота? Почему Петр, действовавший

традиционно, в глазах русского общества стал монархом-революционером?"

Постараемся ответить на это странное недоумение маститого историка.

"Екатерина II, - пишет С. Платонов, - впадала в большую неточность

...за начала обще-европейской жизни они приняла принципы европейской

философии, которые не переходили в жизнь нигде в Европе и не были началами

действительного быта". (72)

Упрекая Екатерину II в нелогичности С. Платонов почему-то не

упрекает в том же самого Петра. А ведь Петр Первый делал не менее грубую

ошибку. Он принимал начала жизни европейских народов за обязательные для

всех народов, в том числе и для такого самобытного народа, как русский.

Почему С. Платонов упрекает Екатерину II в том, что она считает Россию

европейской страной? Возникает вопрос, почему переделывать Россию в Европу

на основании идей европейского абсолютизма, протестантизма, шведского

государственного строя можно, а уродовать ее на принципах европейской

философии нельзя? Разве европейские философские идеи не вырастали из тех же

чужеродных идей, что и европейский абсолютизм, протестантизм и шведский

государственный строй?

Но уличив Екатерину II в неправильности взглядов на Россию, как на

европейское государство, возникшее в результате совершенных Петром перемен,

в другом случае С. Платонов опять противоречит сам себе. Ссылаясь на речь

графа Головнина осенью 1721 года Платонов заявляет, что Головниным

"искренне и правдиво была высказана мысль, что политические успехи Петра из

старой Московии создали новое европейское государство и дали русскому

народу новую политическую, экономическую и культурную обстановку". Если

Платонов согласен, что Головнин высказал правдивую мысль, утверждая, что

Петр создал из старой Московии новое европейское государство, то почему же

тогда он выступает против точно такой же мысли Екатерины Второй,

утверждавшей в "Наказе", что: "Россия есть европейская страна.

Доказательство сему следующее: перемены, которые в России предпринял Петр".

Разве это не то же самое, что говорил Головнин. Головнин же, по

мнению С. Платонова, правдиво высказал мысль, что Петр из старой Московии

создал новое европейское государство. Таким образом в одном случае С.

Платонов считает, что Петр совершил не революцию, а только реформы, что вся

"деятельность Петра не вносила по сравнению с прошлым, ничего

радикально-нового" и удивляется "почему Петр, действовавший традиционно, в

глазах русского общества стал монархом - революционером", а в другом случае

признает правильной мысль Головнина, что Петр из Московии создал новое

европейское государство.

Каким же образом в результате реформы могло возникнуть из Руси новое

европейское государство? Новое европейское государство могло возникнуть

только в результате все разрушающей революции. И если Головнин с точкой

зрения которого соглашается С. Платонов, прав, то как можно считать реформы

Петра благодетельными, а его "гениальным реформатором". Если бы Петр I из

старой Московии создал на проверенных веками национальных политических и

социальных принципах новое русское национальное государство, тогда бы можно

было воздавать хвалу Петру. А за что же воздавать ему хвалу, когда он из

национального государства создал новое европейское государство? А народу

дал такую новую "политическую, экономическую и культурную обстановку", что

страна около 80 лет не имела фактически монархии, народ оказался в рабстве

европейского типа и в идейном отношении Россия оказалась в крепостной

зависимости у Европы. Нечего сказать, есть за что хвалить!

Петр хотел Россию превратить в часть Европы. Петр усвоивший от своих

друзей и наставников презрение и ненависть не только к основам православной

русской культуры и возникшего на основе ее быта, но и к самому русскому

народу, не мог быть сознательным реформатором, то есть человеком желавшим

видоизменить и улучшить какие-то частные стороны русского государства,

русской культуры и быта.

Если Петр считал всех русских животными, то о каких реформах можно

говорить при таком взгляде на родной народ. Правитель придерживающийся

таких взглядов не может быть реформатором. И каких результатов можно ждать

от его "реформаторской деятельности", как его почитатели историки называют

учин°нный Петром I всесторонний, революционный разгром России.

Один из соратников Петра I, Салтыков, впервые высказал лейтмотив

всех западников, реакционных, либеральных и радикальных: "Русские во всем

сходны с западными народами, но они от них отстали. Сейчас нужно вывести их

на правильную дорогу". С Петра начинается реакционное западничество,

ориентирующееся на германские народы. По выражению Герцена - Петр является

первым "русским немцем"; пруссаки - для него образец, особенно для армии.

Английские свободы ему кажутся неуместными. Он высказывается за немецкий и

голландский языки и против французского. Отталкиваясь от тонкого

французского вкуса, он занят "опрусением" России". Петр хотел, чтобы Россия

стала доходить во всем на Европу, а русские во всем на иностранцев.

Историк Костомаров жизнеописание Петра составил в ту пору своей

жизни, когда, по выражению Платонова, "остыл его обличительный жар" и когда

он сам сводил свою задачу, как историка, к одной лишь передаче найденных в

источниках и проверенных фактов".

Какие факты нашел и проверил в исторических источниках о Петре

Костомаров? Петр хотел, по словам Костомарова, превратить Россию в "сильное

европейское государство" (подчеркнуто мною. - Б. Б.). То есть, говоря

другими словами, из России сделать не Россию, а европейское государство, а

русских превратить в европейцев. Иными словами Петр поставил перед собой

совершенно утопическую задачу превратить народ глубокой своеобразной

культуры в один из европейских народов.

XXIV. РОБЕСПЬЕР НА ТРОНЕ

I

Петр I является первым русским революционером, первым нигилистом и

первым большевиком (как духовный тип). (73) И это точка зрения высказана

вовсе не Солоневичем, он только развил эту точку зрения в 5 книге "Народной

Монархии". Уже Пушкин написал: Петр - Робеспьер и Наполеон вместе

(воплощение революции). (74) Так же понимал Петра и Герцен. Герцен разделял

точку зрения Пушкина.

"К концу XVI века на престоле царей, - писал он, - появился смелый

революционер, одаренный обширным гением и непреклонной волей - это деспот

по образцу "Комитета Общественного спасения". (который осуществлял террор

во время французской революции. - Б. Б.).

Один из самых виднейших представителей славянофильства И. В.

Киреевский, так же как и другой виднейший представитель славянофильства К.

С. Аксаков, считали, что в лице Петра I государство разрушило основы

самобытной русской культуры и национальные традиции религиозной и

государственной жизни.

Произошел трагический разрыв между царем и народом, оставшимся в

массе своей верным родным традициям. Русь оказалась как бы завоеванной.

Русский монарх, в результате совершенного Петром насильственного

переворота, "приобрел черты деспота, а свободно подданный народ - значение

раба-невольника на родной земле".

И. С. Тургенев в "Воспоминаниях о Белинском" пишет:

"Дело Петра Великого было, точно, насилием, было тем, что в новейшее

время получило название: coup d¦etat, т.е., Государственного переворота".

О духовном большевизме Петра Мережковский писал еще до революции.

"Еще Пушкин заметил сходство Петра с Робеспьером. И в самом деле, так

называемые "Петровских преобразования" - настоящий переворот, революция,

бунт сверху, "белый террор". Петр - тиран и бунтовщик вместе, бунтовщик

относительно прошлого, тиран относительно будущего. Наполеон и Робеспьер

вместе, и этот бунт не только политический, общественный, но еще в гораздо

большой мере нравственный - беспощадная, хотя и бессознательная ломка всех

категорических императивов народной совести, необузданная переоценка верх

нравственных цен".

Большевики заканчивают то, что начал Петр I - ломку русской души,

русского быта и русской культуры. И идейным антикоммунистам не к лицу

восхищаться Петром I, который духовно является первым большевиком.

Проф. М. Зызыкин, посвященную 250-летию Санкт-Петербурга, статью

"Государство и церковь при Петре I", начинает словами: "Перемене столицы

сопутствовало полное изменение государственных идей, а вернее полная

революция "сверху". (75) Проф. А. Карташев в статье "Православие в России"

тоже называет Петра революционером. (76)

Реформа есть видоизменение чего-то существующего. Всякая реформа

только видоизменяет традиции. Революция есть отрицание существовавшего

прежде, уничтожение его. Основная цель всякой революции есть уничтожение

существовавших до нее традиций.

После большевистской революции многие из ученых стали смотреть на

Петра I, как на духовного предка современного большевизма.

В статье "О сущности православия" в Сборнике "Проблемы русского

религиозного сознания" проф. Карсавин писал: "...И редко большевизм

сочетается с плодотворной практической деятельностью... таит яд под

покровом необходимости... Таков большевизм Петра Великого, большевизм,

губительность которого прикрыта грандиозным делом преобразователя, (это

тоже очень спорный вопрос. - Б. Б.), но тем не менее ясна для внимательного

взгляда в рационалистической ломке исторического уклада жизни, в разрушении

основы ее - русской церкви". И дальше: "...Необходимо понять новую историю

России не только, как продолжение и развитие того, что начато великим

преобразователем, но как борьбу с ним, последний фазис которой мы, кажется

переживаем в изживании творчески бесплодного большевизма".

Философ Франк с своей статье "Религиозно-исторический смысл русской

революции" пишет: "Исторические истоки русского нигилизма восходят к

вольнодумному кружку вельмож Екатерины II, т.е. к французскому

просветительству 18 века".

"Но, - продолжает С. Франк, - в известном смысле этот нигилизм имеет

еще более отдаленного предшественника в России, этот предшественник - Петр

I". Петр I, как указывает С. Франк, в каком-то смысле был бесспорно первым

русским нигилистом: недаром большевики еще при последнем ограблении церквей

с удовольствием ссылались на его пример.

"Сочетание бесшабашной удали, непостижимого для европейца

дерзновения святотатства и кощунства, смелого радикализма в ломке

традиционных устоев с глубокой и наивной верой в цивилизацию и в

рационально-государственное устроение жизни, бесспорно роднит, несмотря на

все различия, - достаточно очевидные, чтобы стоило об них упоминать, -

Петра Великого с современным русским большевизмом". (77)

Очень плохую услугу Петру I оказывает генерал Штейфон следующей

похвалой, высказанной в книге "Национальная военная доктрина". Приведя

высказывания С. Платонова, что Петр всю жизнь исповедовал "идею

государства, как силы, которая в целях общего блага берет на себя

руководство всеми видами человеческой деятельности и всецело подчиняет себе

личность (подчеркнуто мною. - Б. Б.), генерал Штейфон пишет:

"Иными словами, за 2 с лишним столетия до нашего времени, русский

Царь Петр I уже осуществил идею современного фашизма, подчинив личность

государству".

Большевизм, как совершенно правильно определяет проф. Карсавин,

реакционная сила, которая стремится во что бы то ни стало "продолжить дело

Петра, т.е. отрицательные тенденции, конкретно, - ограниченный европеизм

Петрова идеала". (78)

Реформы Петра - не реформы, а революция классической формы.

Известный ученый де Мун верно указывал, что:

"Революция не есть ни акт, ни факт, она есть политическая доктрина,

претендующая основать общество на воле человека вместо того, чтобы основать

его на воле Божией, которая ставит суверенитет человеческого разума на

место Божественного закона. Вот где революция, остальное вытекает из этого,

из этого гордого восстания из которого вышло современное государство,

государство захватившее место всего, государство, сделавшееся вашим Богом,

которое мы отказываемся обожать с вами вместе. Контрреволюция -

противоположный принцип. Это - доктрина, основывающая общество на

христианском законе".

Революционным действиям всегда предшествует революция, совершаемая в

области религиозных и политических идей. "Все Петровское церковное

законодательство есть разрушение основ и церковной, и царской власти,

связанной не только догматами веры, но и вселенскими канонами церкви. Таким

образом пример нарушения границ должного и допустимого для государства дан

в России впервые не в XX столетии, а в XVII и XVIII и особенно в начале

ХVIII-го и также не снизу, а сверху, опередив Францию во времени" (79).

Петр совершил всеобъемлющую революцию на целое столетие раньше, чем она

произошла во Франции.

О том, что Петр I был не реформатором, а революционером

свидетельствует широко применявшаяся им смертная казнь. При отце Петра

смертная казнь применялась за 60 преступлений (во Франции в это время

смертью каралось 115 преступлений). Петр же применял смертную казнь за 200

разного рода преступлений (даже за выработку седел русского образца).

Такое резкое увеличение применения смертной казни есть бесспорное

доказательство, что Петр применял террор. А террор есть неизбежный спутник

не реформ (мирного преобразования жизни), а революционного видоизменения

жизни.

По своим историческим результатам, совершенная Петром революция

превосходит французскую революцию. Связь между революцией Петра и

большевизмом теперь понимают даже иностранные историки и мыслители (А.

Тойнсби, В. Шубарт и др.).

"Со времени Петра I, - пишет, например, В. Шубарт, - русская

культура развивалась в чуждых формах, которые не выросли органически из

русской сущности, а были ей насильственно навязаны. Так возникло явление

псевдоморфозы культуры. Результатом был душевный надлом, отмеченный почти

во всех жизненных проявлениях последних поколений, та русская болезнь, чьей

лихорадкой, по крайней мере, косвенно, через самооборону, охвачено сейчас

все население земного шара. Это - пароксизм мирового исторического

размаха".

Правильно заключает И. Солоневич: "Эпоха Петра, как бы ее ни

оценивать, является крутым и почти беспримерным в своей резкости переломом

в русской истории. Со значением этого перелома можно сравнивать только

битву при Калке и Октябрьскую революцию. Он определил собою конец

Московской Руси, то есть целого исторического периода, со всем тем хорошим

и плохим, что в ней было, и начал собою европейский, петровский,

петербургский или имперский период, кончившийся Октябрьской резолюцией. И в

центре этого перелома стоит личность Петра". Все реформы Петра вырыли

глубокую пропасть между допетровской и петровской Россией. Гибельные

последствия реформ Петра неисчислимы. В результате их в России вместо

единого народа возникли, как бы два особых народа: совершенно различных по

вере, миросозерцанию, языку и одежде и быту.

II

Петр своими реформами почти совершенно разгромил национальную,

единственно возможную в тяжелых русских условиях, форму монархической

демократии.

Жертвы понесенные в эпоху революции, оправдываются только в том

случае, если революция приносит какое-то благо народу в будущем.

Совершенная Петром антинародная, по своему духу революция, никакого блага

народу принести не могла и не принесла. Совершенная Петром революция не

смогла ни уничтожить духовное своеобразие Руси, ни превратить ее в

европейскую страну.

Подчинив церковь государству, превратив крепостную зависимость в

крепостное право европейского типа, внеся чужеродное европейское начало в

русское мировоззрение, Петр внес смертельную заразу в душу народа, расколов

его на два враждебных духовных типа: русских и полуевропейцев-полурусских

(интеллигентов).

По своим увлечениям культурной Европы и по фантастичности своих

замыслов, Петр был прообразом будущей русской интеллигенции, появление

которой он вызвал. Солоневич правильно писал в "Белой Империи":

"...Он, по существу, был своего рода анахронизмом наоборот -

типичным русским интеллигентом шестидесятых годов - так сказать,

писаревской эпохи: рационалист, слегка атеист, вольнодумец, сеятель

разумного и прочего. Но он любил Россию - правда, не такой какой она была,

а такой, какою он хотел ее видеть: мы все этим слегка грешны". (80)

Ни на каком краю бездны Московская Русь не стояла. На край бездны

привел Русское государство Петр, разгромивший обессиленную расколом

Православную церковь, основы национальной государственности и национальной

культуры.

Исключительной популярностью в народе с конца XVII века и до начала

девятнадцатого пользовалась "Комедия о царе Максимилиане и непокорном сыне

его Адольфе". Царь Максимилиан влюбившись в волшебницу, стал верить

"кумигическим" (то есть языческим богам), призвав своего сына Адольфа, царь

потребовал, чтобы он принял новую веру и, получив отказ, велел рыцарю

Бармуилу казнить Адольфа.

Писатель Алексей Ремизов в своем исследовании "Царь Максимилиан"

утверждает:

"...Основа царя Максимилиана - страсти непокорного царевича,

замученного за веру собственным отцом... Царь Максимилиан - да ведь это

царь Иван и царь Петр. Непокорный и непослушный Адольф - да ведь это

царевич Алексей, весь русский народ".

Есть свидетельства современников, что приказной Докукин, обличавший

Петра в измене, перед казнью будто бы сказал Петру:

"Ежели, Государь, казнишь сына, то падет сия кровь на весь род

твой; от главы на главу, до последних царей. Помилуй царевича, помилуй

Россию".

Петр не помиловал ни Царевича, ни Россию.

"В России когда-нибудь кончится все ужасным бунтом и самодержавие

падет, ибо миллионы вопиют к Богу против Царя, извещая об убийстве Царевича

Алексея, - писал из Петровского парадиза Ганноверский резидент Вебер". Так

именно и случилось.

XXV. ИСТОРИЧЕСКИЕ РЕЗУЛЬТАТЫ СОВЕРШЕННОЙ ПЕТРОМ АНТИНАРОДНОЙ РЕВОЛЮЦИИ.

I

"Умер великий преобразователь, - пишет советский историк В. Мавродин

в написанной им биографии Петра I, - но Россия стояла в зените своей славы

и могущества". Подобная оценка В. Мавродина совпадает с оценками всех

крупных русских историков. Посмотрим, в чем же закончилось это нахождение

России "в зените славы и могущества".

Историк Соловьев сравнивал великую, по его мнению, деятельность

Петра с "бурей, очищающей воздух". И. Солоневич в своей книге о Петре

иронически замечает:

"Освежение? Это Остерман и Бирон, Миних и Пален - освежение?

Цареубийства, сменяющиеся узурпацией, и узурпации, сменяющиеся

цареубийствами, - это тоже "освежение"? Освежением является полное

порабощение крестьянской массы и обращение ее в двуногий скот? Освежением

является превращение служивого слоя воинов в паразитарную касту

рабовладельцев?"

Действительно нечего сказать, хорошенькое "освежение"! Русский народ

до сих пор расплачивается за это освежение.

Соловьев утверждал, что "Петр оставил судьбу России в русских

руках". А. Ключевский заявляет, что после смерти Петра "немцы посыпались в

Россию, точно сор из дырявого мешка, облепили двор, забирались во все

доходные места в управлении. Вся эта стая кормилась досыта и веселилась до

упаду на доимочные деньги, выколачиваемые из народа".

Великими людьми русской истории Ключевский признавал только трех

деятелей: святого Митрополита Филиппа, обличавшего Иоанна Грозного, Петра I

и графа Сперанского. И он же пишет:

"Немцы, после десятилетнего своего господства при Анне Иоанновне,

усевшись около русского престола, точно голодные кошки вокруг горшка с

кашей и достаточно напитавшись, стали на сытом досуге грызть друг друга"...

Возникают вопросы: каким образом Курляндско-Брауншвейгский табор,

смог собраться на берегах Невы вокруг русского престола? Раз это было так,

то можно, не боясь ошибки, утверждать, что кровавая петровская революция

кончилась ничем. Все реформы производились, по объяснению

историков-западников, с целью спасти Россию от участи быть покоренной

немцами. А на самом деле, сразу после смерти Петра, Россия стала добычей

немцев, а русские верхи пошли в духовную кабалу к Западу. То есть,

свершилось то, чего больше всего боялся Александр Невский. Русь попала в

духовное рабство к Западу.

II

Глубочайший овраг начинается с маленькой трещины в земле. Ошибка,

совершенная государственным деятелем очень часто вырастает впоследствии в

гигантскую катастрофу. В своем жизнеописании отца Петра I, историк

Костомаров делает правильный вывод. "В истории, как в жизни, раз сделанный

промах влечет за собою ряд других, и испорченное в нисколько месяцев и

годов, исправляется целыми веками".

Как на пример поразительного антиисторического подхода, можно

указать на следующее заключение Ключевского:

"С поворота на этот притязательный путь (то есть путь Петра

Первого), государство стало обходиться народу в несколько раз дороже

прежнего и без могучего подъема производительных сил России, совершенного

Петром, народ не оплатил бы роли, какую ему пришлось играть в Европе".

Возникает вопрос, а для чего это русскому народу нужно было во что

бы то ни стало играть какую-то роль в Европе? Разве немцы развивали свое

государство для того, чтобы играть роль во Франции, а французы в Германии.

Неужели для этой роли необходимо было, чтобы русский народ изнывал в

непосильных тяготах на содержание непомерно разросшегося бюрократического

аппарата и безумных трат на фабрики и заводы, большинство которых

прекратило свое существование вскоре после Петра I. Ведь сам же Ключевский

двумя страницами ранее, подводя итог "достижениям" новой, европеизированной

Петром I, России, пишет:

"Все эти неправильности имели один общий источник -

несоответственное отношение высшей политики государства к внутреннему росту

народа: народные силы в своем развитии отставали от задач, становившихся

перед государством, вследствие его ускоренного внешнего роста, духовная

работа народа не поспевала за материальной деятельностью государства.

Государство пухло, а народ хирел".

Таков был итог Петровской революции - "государство пухло, а народ

хирел". Вот к чему привело стремление играть роль в Европе, вместо того,

чтобы планомерно развивать политические и экономические силы страны. Но

признавшись, что итогом деятельности Петра и созданного им направления, при

котором правители больше старались играть роль в Европе, чем заниматься

улучшением жизни народа, было подчинение внутренних интересов вопросам

внешней политики государства, Ключевский, как и все видные русские

историки, отнюдь не применяет того критерия к революционной деятельности

Петра I, который применяет Костомаров к Московской Руси, замечая, что "в

истории, как и в жизни, раз сделанный промах ведет за собой ряд других и

испорченное в несколько месяцев и годов, исправляется целыми веками".

Ключевский, как и все другие русские историки, принадлежал к лагерю

русской интеллигенции, исторически порожденной революцией Петра и потому не

желал осуждать своего духовного отца. В результате в русской историографии

восторжествовал принцип двух критериев: один критерий применялся при оценке

Московской Руси и другой для Петровского периода. За что осуждали

Московскую Русь, за то хвалили Петербургский период. Короче говоря, вместо

того, чтобы руководиться исторической истиной, историки стали

руководствоваться своими политическими симпатиями и антипатиями. История

была заменена политическими соображениями.

У большевиков тоже "государство пухнет, а народ хиреет". Возникает

естественный вопрос, как же разобраться, когда же бывает хорошо и когда

плохо, "когда государство пухнет, а народ хиреет". И можно ли вообще

государственных деятелей, доводящих государство и народ до такого состояния

называть "Великими" или "гениальными". Ни дореволюционные, ни советские, ни

эмигрантские историки на эти вопросы ответить не могут, потому что они

обычно прибегают к двум, а не к единому нравственному критерию. Одни и те

же действия они расценивают двояко, в зависимости от того, что их сердцу

люб и кто ненавистен.

Но там, где действует чувство или политическое пристрастие, там нет

места исторической истине. Историческую истину о прошлом русского народа

смогут восстановить только историки, которые будут во всех случаях

руководиться только одним и тем же нравственным принципом. Только тогда

русская история освободится от огромного числа исторических и политических

мифов, созданных "русской" историографией, развивавшейся под влиянием

занесенных русским масонством чужеродных европейских политических идей.

Сейчас же, и в России, и в эмиграции, большинство русских людей находится в

плену у исторических и политических мифов. В таком положении находятся не

только левые круги эмиграции, но и правые круги, люди так называемого

национального лагеря, в большинстве своем, как девочка из рассказа

Салтыкова-Щедрина, не знающие, "где правая и где левая сторона".

Поэтому они равно верят мифу о Петре как спасителе России. Вот

почему в правых кругах царит такая потрясающая путаница в мировоззрении и

вот почему у правых очень часто оказываются одни и те же кумиры, что и у

левых.

III

Даже такой убежденный западник, как профессор Г. Федотов, и тот

признает, что:

"Петру удалось на века расколоть Россию: на два общества, два

народа, переставших понимать друг друга. Разверзлась пропасть между

дворянством (сначала одним дворянством) и народом (всеми остальными

классами общества) - та пропасть, которую пытается завалить своими трупами

интеллигенция XIX века. Отныне рост одной культуры, импортной, совершается

за счет другой - национальной. Школа и книга делаются орудием обезличения,

опустошения народной души. Я здесь не касаюсь социальной опасности раскола:

над крестьянством, по безграмотности своей оставшимся верным христианству и

национальной культуре, стоит класс господ, получивших над ними право жизни

и смерти, презиравших его веру, его быт, одежду и язык и, в свою очередь

презираемых им. Результат приблизительно получился тот же, как если бы

Россия подверглась польскому или немецкому завоеванию, которое обратив в

рабство туземное население, поставило бы над, ним класс иноземцев-феодалов,

лишь постепенно, с каждым поколением поддающихся обрусению". (81)

В книге Г. Федотова "И есть и будет" ("Размышления о России и

революции") мы встречаем такие признания:

"Россия с Петра перестала быть понятной русскому народу. Он не

представлял себе ни ее границ, ни ее задач, ни ее внешних врагов, которые

были ясны и конкретны для него в Московском Царстве. Выветривание

государственного сознания продолжалось беспрерывно в народных массах

Империи".

"Петровская реформа, как мокрой губкой, стерла родовые воспоминания.

Кажется, что вместе с европейской одеждой русский дворянин впервые родился

на свет. Забыты века, в течение которых этот класс складывался и

воспитывался в старой Москве на деле государевом".

"Со времени европеизации высших слоев русского общества, дворянство

видело в народе дикаря, хотя бы и невинного, как дикарь Руссо; народ

смотрел на господ как на вероотступников и полунемцев. Было бы

преувеличением говорить о взаимной ненависти, но можно говорить о

презрении, рождающемся из непонимания".

"Разумеется, за всеми частными поводами для недоброжелательства

зияла все та же пропасть, разверзшаяся с Петра. Интеллигенция, как

дворянское детище осталась на той стороне, немецкой безбожной, едва ли не

поганой"...

Такие признания делает Г. Федотов, убежденный западник, интеллигент

96 пробы.

Яростный противник самодержавия А. Герцен и тот признался, что

"Крестьяне не приняли преобразований Петра Великого. Они остались верными

хранителями народности". (82)

В статье "Новая фаза русской литературы" А. Герцен, вождь русских

западников, дал следующую оценку результатов совершенной Петром революции:

"Петр I хотел создать сильное государство с пассивным народом. Он презирал

русский народ, в котором любил одну численность и силу, и доводил

денационализацию гораздо дальше, чем делает это современное правительство в

Польше.

Борода считалась за преступление; кафтан - за возмущение; портным

угрожала смерть за шитье русского платья для русских, - это, конечно, nec

plus ultra.

Правительство, помещик, офицер, столоначальник, управитель

(интендант), иноземец только то и делали, что повторяли - и это в течении,

по меньшей мере шести поколений - повеление Петра I: перестань быть русским

и ты окажешь великую услугу отечеству". (83)

IV

Петр в наши дни имеет горячих защитников не только в лице

большевиков. Имеет он поклонников и в лице разношерстной интеллигентской

камарильи, обретающейся заграницей (эсеров, либералов, меньшевиков, кадетов

и т.д.). Уважают Петра Великого, конечно, и жалкие эпигоны русского

западничества, поклонники западных дирижизмов и солидаризмов - бывшие

русские националисты-солидаристы.

Большевики давно и серьезно признали Петра своим предшественником и

все время проводят, и надо сказать не без основания, параллели между

жестокой, антинациональной эпохой Петра и такой же жестокой и

антинациональной эпохой Ленина и Сталина. Даже памятник Петру собираются

ставить в Воронеже.

В главе "Самосознание Петербургского периода" Л. Тихомиров, подводя

итоги начатого Петром периода просвещения, говорит, что "сильный рост

Империи, вхождение в ее состав множества разных племен сильно затруднял

работу по выработке национального самосознания.

В период ученического просвещения, когда приходилось вырабатывать

свое самосознание, Россия вливала в себя массу новых, нерусских элементов,

каждый из которых должен был изменять самую природу ее национальности.

Работа самосознания происходила так сказать, в субъекте беспрерывно

меняющемся".

Поставив вопрос не является ли нынешний русский народ психологически

новым народом, Тихомиров на этот вопрос отвечает отрицательно. "Общий тип

современной русской национальности, в психологическом типе, несомненно,

остался тот же, как был в Московской Руси. Сравнение исторически известных

личностей и деятелей, сравнение песен, пословиц и т.д. несомненно убеждает,

что в общем русский народ XX века в высшей степени сходен с народом ХVII

века".

Объясняется это по мнению Л. Тихомирова тем, что "русская

национальность и раньше сложилась, как тип смешанный. Новые примеси, -

особенно столь разнообразные - не мешали, поэтому, сохранению прежнего типа

и, быть может, даже способствовали его более яркому выражению".

"Если тип русского, - пишет Л. Тихомиров, - остался тот же, то его

характеристическая "универсальность" проявилась еще больше и сознательная

разгадка его всеми наблюдателями признавалась очень нелегкою. Русским,

ввиду указанных выше причин, в период его ученического просвещения выпали

очень тяжелые задачи в области самопознания. Усложнило эту работу еще

больше заимствование Петром западных форм государственного строительства.

Рабское усвоение образованными русскими духа и форм западной

культуры, которую они восприняли как "общечеловеческую" привело к

сильнейшей форме космополитизма и презрению ко всему русскому, в том числе

и к национальному государству и национальной власти".

"Несмотря на то, что проблески национального самосознания у русского

народа проявились очень рано, сильное подражание образованных слоев

европейской культуре сильно затруднили выработку национального

политического сознания".

"Развитие монархического принципа, его самосознание, - замечает Л.

Тихомиров в главе "Инстинкт и сознание", - после Петра у нас понизилось и

он держался у нас по-прежнему голосом инстинкта, но разумом не объяснялся".

"Монархический принцип развивался у нас до тех пор, пока народный

нравственно-религиозный идеал, не достигая сознательности, был фактически

жив и крепок в душе народа. Когда же европейское просвещение поставило у

нас всю нашу жизнь на суд и оценку сознания, то ни православие, ни

народность не могли дать ясного ответа на то, что мы такое, и выше мы или

ниже других, должны ли, стало быть, развивать свою правду, или брать ее у

людей ввиду того, что настоящая правда находится не у нас, а у них?"

"Чувство инстинкта, - пишет он в другом месте, - проявлялось в

России постоянно, достаточно, но сознательности теории царской власти и

взаимоотношения царя с народом - очень мало. Все, что касалось теории

государства и права в Петербургский период ограничивалось простым

списыванием европейских идей. Усвоивши западные политические идеи часть

русского образованного общества начало борьбу против национальной власти".

"Как бы то ни было, в отношении политического творчества, Россия за

этот период сделала меньше всего.

Первые зачатки самоопределения у нас начались очень скоро после

Петровской реформы. Чувствуя в себе какое-то несходство с европейским

миром, стали задавать себе вопрос: что такое Россия? Началось собирание

русского народного творчества, уже при Екатерине II очень заметное, а Кирша

Данилов явился даже при Петре I. Внимание, любопытство к народности было

первым признаком начавшегося самоопределения...

...Россия опознала себя и со стороны искусства - музыки, живописи. В

значительной степени она в этом отношении стала обеспечена от простой

подражательности.

Но в области самосознания умственного - вся эта работа доселе

остается на первых начатках. И вот почему мы не можем доселе развить

самостоятельного политического творчества. Наша сознательность сделала

сравнительно больше успехов в области религиозной. Требование сознательной

веры отразилось в области богословской мысли, сначала самым сильным

подражанием и "сознательность" черпалась в источниках римско-католических и

особенно протестантских. При этом у нас оказалось гораздо более тяготения к

протестантству. Наша богословская мысль развивалась долго в очень опасном

направлении, так что существует мысль, что лишь великая учительная мысль

Филарета Московского спасла у нас православие. Если это и преувеличено, то

все же точное ограничение православия от римского католицизма и

протестантизма у нас совершилось только в средине XIX века в результате

великих трудов главным образом митрополита Филарета и А. С. Хомякова.

Однако же и в этой области мы не достигли полного сознания, способного к

твердой формулировке и ясному плану действия. Ибо православное сознание

наше стало незыблемо лишь в области догмата, но никак не в области

церковной жизни, содержание которой доселе у нас не общепризнанно".

О том, что Петербургский период подходит к концу, ясно понимал уже

Достоевский.

"Петровская реформа, - указывает Достоевский, - продолжавшаяся

вплоть до нашего времени, дошла, наконец, до последних своих пределов.

Дальше нельзя идти, да и некуда: нет дороги ,она вся пройдена".

"Вся Россия, - писал он в одном из писем незадолго перед смертью, -

стоит на какой-то окончательной точке, колеблясь над бездною".

Петр Первый уничтожил массу народа во имя приведения Руси в

культурный вид. Но лишив Россию основ самобытной культуры он превратил ее

высшие социальные слои в вечных подражателей европейской культуре.

Трагический результат общеизвестен: ни Европы из России не получилось, ни

России не стало.

Английский ученый Пальмер, изучавший в 60-х годах XVIII столетия в

Москве религиозную новаторскую деятельность Патриарха Никона, которая

вызвала величайшее несчастье в истории русского народа - религиозный

раскол, предвидел скорую гибель Петербургского периода.

"Что ждет Россию в будущем? Завладеет ли ею немецкий материализм и в

конце концов наступит апостасия от самого имени: христианского, или же

наступит православная реакция".

XXVI. ВОПРОС ОТ КОТОРОГО ЗАВИСИТ - "БЫТЬ ИЛИ

НЕ БЫТЬ РОССИИ"

История сыграла с Петром I, как и со всеми революционерами жестокую

шутку. Из его утопических замыслов почти ничего полезного не получилось.

Как верно определял их Тихомиров:

"Политическая сущность бытия русского народа состоит в том, что он

создал свою особую концепцию государственности, которая ставит выше всего,

выше юридических отношений, начало этическое.

Этим создана русская монархия, как верховенство

национального-нравственного идеала, и она много веков вела народ к развитию

и преуспеянию, ко всемирной роли, к первой роли среди народов земных -

именно на основе такого характера государства.

Но вот, в конце первого периода строения, в XVII веке, явился

кризис, явилась неспособность нации определить себе, в чем суть той правды,

которую государственная идея требует прилагать к строению социальному и

политическому. Если бы это осталось неясным для русской нации, если бы

работа по уяснению этого, оказалась для нее непреодолимою, то это угрожало

бы существованию монархии. Действительно, если государственная идея

русского народа есть вообще фантазия и ошибка ,и ему должно усвоить обычную

(Римскую) идею государства, как построения чисто юридического, или же если

идея русская хотя и высока, но не по силам самому русскому народу, то в

обоих случаях - эта идея для России сама собою упраздняется.

Вместе с тем, упраздняется и мировая миссия России, ибо в сфере

построения государства на основе юридической решительно все народы доказали

свое превосходство перед русскими.

Стало быть, если, за банкротством русской идеи, кто-нибудь должен

устраивать государство на пространстве Русской Империи - то уж во всяком

случае не русские, а поляки, немцы, татары, или даже евреи, и кто бы то ни

было, только не русские, которые во имя справедливости, во имя правды,

должны отказаться от господства, и перейти честно на роль народности

подчиненной, не устраивающей других, а принимающей устройство от тех, кто

по умнее...

Что есть правда? Какую правду несет Россия народам и государствам

земли, во имя чего русский народ господствует, а следовательно какой смысл

существования созданной им верховной власти?"

...Все сложности, борьба социальных элементов, племен, идей,

появившаяся в современной России, не только не упраздняют самодержавия, а

напротив - требуют его.

Чем сложнее внутренние отношения и споры в Империи, среди ее 70

племен, множества вер и неверия, борьбы экономических, классовых и всяких

прочих интересов - тем необходимее выдвигается единоличная власть, которая

подходит к решению этих споров с точки зрения этической. По самой природе

социального мира, лишь этическое начало может быть признано одинаково

всеми, как высшее. Люди не уступают своего интереса чужому, но принуждены

умолкать перед требованием этического начала". (84)

Всякое отступление от традиционных форм национальной власти,

обеспечившей возможность существования русскому национальному государству,

всегда приводила к национальным катастрофам: так было при Петре, так было и

при февральской революции. Возвращение к принципам февраля, это возвращение

к поискам новой ямы, только иной, чем большевизм формы.

"По дороге от палача к братству, - как это красочно заявляет И.

Солоневич в "Народной Монархии", - мы все таки прошли, несмотря на

губительные последствия совершенной Петром революции, все же гораздо

большее расстояние, чем западная Европа, на духовных дрожжах которой взошел

большевизм".

Наше двухсотлетнее духовное рабство перед Западом будет оправдано

только в том случае, если ценой этого духовного рабства, после большевизма

мы достигнем, наконец, сознания своей политической и культурной

самобытности, как ценой татарского ига мы достигли сначала национального

единения, а затем национальной независимости.

"В широко распахнутое Петром "окно в Европу" пахнул не только ветер

европейского просвещения, но и тлетворный смрад "чужебесия". (85)

Всероссийскую кашу, заваренную Петром из заморских круп, которая

оказалась и "солона и крутенька", пришлось расхлебывать детушкам

замордованных Петром людей. Прошло уже два с половиной столетия, а детушки

все еще не могут расхлебать эту кашу.

Если со времени Петра Европа была проклятием России, то единственное

спасение после падения большевизма, заключается в том, чтобы вернуться к

национальным традициям государственности и культуры.

Вернуться к национальным принципам Москвы, это значит вернуться к

политическим принципам Москвы, это значит вернуться к политическим

принципам, проверенным народом в течении 800 лет. Вернуться к принципам

февраля или принципам солидаризма, это значит снова пытаться тащиться по

европейской дорожке, которая уже привела нас к большевизму.

Не все дано человеку переделывать по собственному вкусу.

"Попробуйте, - писал незадолго перед смертью известный писатель М. Пришвин,

- записать песню соловья и посадите ее на иглу граммофона, как это сделал

один немец. Получается глупый щебет и ничего от самого соловья, потому что

сам соловей не только один со своей песней: соловью помогает весь лес или

весь. сад. И даже если рукою человека насажен сад или парк, где поет

соловой - все равно: человеком не все сделано, и человек не может сделать

того, о чем поет сам соловей".

1. С. Платонов. Лекции по русской истории. Изд. 9-ое, Петроград. 1915

год.

2. С. Платонов. Лекции

3. С. Платонов. Лекции

4. С. Платонов. Лекции. стр. 481

5. С. Платонов. Петр Великий. Стр. 62.

6. И. Солоневич. Народная Монархия. часть V

7. С. Платонов. Петр Великий. Личность и деятельность. Издательство

"Время", Стр. 54

8. С. Платонов. Лекции по русской истории. Стр. 483.

9. Ключевский. Курс русской истории.

10. Зызыкин. Патриарх Никон.

11. В. Ф. Иванов. От Петра I до наших дней. (Масонство и русская

нтеллигенция). Харбин, стр. 106.

12. С. Платонов. Лекции. Стр. 401.

13. Лефорт, как позже Меньшиков, стали друзьями Петра из-за своего умения

сводничать, - указывает историк К. Валишевский.

14. С. Платонов. Лекции. стр. 401.

15. В. Мавродин. Петр I. стр. 78.

16. С. Платонов. Лекции, Стр. 483.

17. В. Ф. Иванов. От Петра I до наших дней. Стр. 115.

18. Доброклонский. Руководство по истории русской православной церкви.

IV, стр. 188.

19. Г. Федотов. Новый град. Трагедия интеллигенции. стр. 28.

20. Гендрик Ван Лин пишет в "Истории человечества": "30 - летняя война,

которая возникла в 1618 году и закончилась знамени-тым мирным договором в

Вестфалии в 1648 году, была вполне естественным результатом того столетия,

во время которого рели-гиозная ненависть все увеличивалась и увеличивалась.

Это была, как я уже сказал, ужасная война. Каждый воевал против каждого и

борьба закончилась только тогда, когда все партии в конец бы-ли истощены и

не могли воевать больше. Во время меньшее, чем жизнь поколения она обратила

многие части страны в пустыню, в то время, как голодные крестьяне бились

из-за трупа мертвой лошади с еще более голодными, чем они, волками. Пять

шестых всех германских городов и деревень были раз-рушены. Палатинат в

Западной Германии был разграблен 28 раз. "И население 18-тимиллионного

народа было низведено к "4-м".

21. С. Платонов. Лекции. стр. 491.

22. Костомаров. Из русской истории в жизнеописаниях ее главнейших

деятелей.

23. Мавродин. Петр I. стр. 131.

24. С. Платонов. Петр Великий. Стр. 75.

25. С. Платонов. Лекции. Стр. 491.

26. Зызыкин. Патриарх Никон. стр. 219.

27. И. Солоневич. Белая империя.

28. Ф. Достоевский. "Дневник Писателя за 1876 год"

29. С. Мельгунов. Старообрядцы.

30. С. Платонов. Лекции. Стр. 531.

31. Зызыкин. Патриарх Никон.

32. Г. Федотов. "Новый град". Трагедия интеллигенции. стр. 27.

33. Иванов. От Петра до наших дней. Стр. 108.

34. С. Платонов. Петр Великий. стр. 65 - 66.

35. К. Ключевский. Курс русской истории. IV, стр. 45 - 50.

36. С. Платонов. Петр Великий. стр. 66.

37. С. Мельгунов, Прошлое старообрядцев.

38. Записки Вебера.

39. Е. Шмурло. История России. стр. 318.

40. В. Ф. Иванов. От Петра I до наших дней. стр. 108.

41. Мавродин. Петр I. Стр. 75.

42. Когда Б. П. Шереметев шел за гробом Лефорта в одеянии мальтийского

рыцаря, русские по свидетельству иностранца Корбе спрашивали: "Не посол ли

это от Мальтийского ордена".

43. Т. Соколовская. Русское масонство и его значение в истории

общественного развития.

44. Достоевский. Дневник Писателя за 1876 год.

45. Зызыкин. Патриарх Никон. Стр. 526.

46. С. Платонов. Лекции. Стр. 475.

47. Зызыкин. Патриарх Никон.

48. Л. Тихомиров. "Монархическая государственность"

49. Зызыкин. Патриарх Никон.

50. "Особенный следственный судья, посланный Петром в Суздаль, Скорняков

- Писарев, высек там пятьдесят монахинь, из которых несколько умерло от

экзекуции".

51. Зызыкин. Государство и церковь при Петре. "Наша Страна". • 185.

52. Зызыкин. Патриарх Никон.

53. Л. Тихомиров. Монархическая государственность.

54. Мавродин. Петр I. стр. 295.

55. Ключевский. Курс истории.

56. Лев Тихомиров. Монархическая государственность.

57. Лев Тихомиров. Монархическая государственность.

58. Князь Святополк-Мирский. "Чем объяснить наше прошлое и чего ждать от

нашего будущего". Париж. 1926 г.

59. Валишевский. Петр Великий. стр. 94.

60. М. Клочков. Население Руси при Петре великом по переписям того

времени. Том 1. С.-Петербург. 1911 г.

61. Л. Тихомиров. Монархическая государственность.

62. Л. Тихомиров. Монархическая государственность.

63. Шмурло. История России.

64. Г. К. Лукомский. Русская старина. Мюнхен. Из-во Орхис. стр. 86.

65. Соловьев. История России. Т. XXVI, стр. 259.

66. Валишевский. Петр Великий.

67. С. Платонов. Петр Великий.

68. Соловьев. "Взгляд на историю установления государственного порядка в

России".

69. С. Платонов. Лекции, стр. 447.

70. К. Кавелин. Взгляд на юридический быт Древней Руси.

71. С. Платонов. Лекции. Стр. 542.

72. С. Платонов. Лекции. Стр. 620.

73. Большевиками могут быть не только люди, исповедующие марксизм, а и

люди исповедующие и правые политические доктрины, верящие в Бога и

считающие себя националистами. Большевиками являются все те, основной

чертой характера которых является политический и социальный максимализм,

для которых "все позволено", для которых нет "заказанных путей";

характерной чертой которых является упрямое политическое однодумство,

маниакальное долбление в точку, все кто готовы уничтожать всех

инакомыслящих, не считаясь с жертвами. Есть левые большевики, есть правые

большевики, разница между ними только в их политическом направлении, а не в

их душевном складе.

74. См. заметки Пушкина "О дворянстве".

75. "Наша Страна", • 185.

76. "Православие в жизни". Сборник. Чех. Из-во.

77. Сборник "Проблемы русского религиозного сознания".

78. Сборник "Проблемы русского религиозного сознания".

79. М. Зызыкин. Патриарх Никон. III, стр. 241.

80. И. Солоневич ошибается. Петр I не любил ни России, ни русского

народа. Любить свое отечество и народ не такими, какие они есть, а такими,

какими их хотелось бы видеть, это значит любить то, что еще не существует.

81. Г. Федотов. Новый град. стр. 29.

82. Г. Федотов. Новый град.

83. А. Герцен. Старый мир и Россия.

84. Л. Тихомиров. Монархическая государственность.

85. В. Мавродин. Петр I.

Борис Башилов

РУССКАЯ ЕВРОПИЯ

РОССИЯ ПРИ ПЕРВЫХ ПРЕЕМНИКАХ ПЕТРА I.

НАЧАЛО МАСОНСТВА В РОССИИ

СОДЕРЖАНИЕ

I. КАША ИЗ ЗАМОРСКИХ КРУП И РЕЗУЛЬТАТЫ ПИТАНИЯ ЕЮ

II. МИФ О ТОМ, ЧТО РОССИЯ ПОСЛЕ ПЕТРА I ОСТАЛАСЬ В РУССКИХ РУКАХ

И

ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЕ ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ СОЗДАННОЙ ИМ "РУССКОЙ

ЕВРОПИИ"

III. ЗАКОН ПЕТРА I О ПОРЯДКЕ ПРЕСТОЛОНАСЛЕДИЯ И ЕГО РОКОВАЯ РОЛЬ

В РАЗРУШЕНИИ РУССКОЙ МОНАРХИИ

IV. "ЦАРСТВОВАНИЕ" ЕКАТЕРИНЫ I

V. "ЦАРСТВОВАНИЕ" ПЕТРА II

VI. ПОПЫТКИ "ВЕРХНИХ ГОСПОД" УСТАНОВИТЬ КОНСТИТУЦИОННУЮ МОНАРХИЮ

VII. "САМОДЕРЖИЦА" АННА ИОАННОВНА И НЕКОРОНОВАННЫЙ ЦАРЬ БИРОН

VIII. ПРОДОЛЖЕНИЕ РАЗГРОМА ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ

IX. ПРОДОЛЖЕНИЕ РОКОВОЙ ПОЛИТИКИ НИКОНА И ПЕТРА I ПО ОТНОШЕНИЮ К

СТАРООБРЯДЦАМ

X. "ПЕРЕСТАНЬ БЫТЬ РУССКИМ, И ТЫ ОКАЖЕШЬ ВЕЛИКУЮ УСЛУГУ

ОТЕЧЕСТВУ"

XI. ПЕРЕРОЖДЕНИЕ ДВОРЯНСТВА - СЛУЖИВОГО СЛОЯ ВОИНОВ - В

РАБОВЛАДЕЛЬЧЕСКОЕ "ШЛЯХЕТСТВО". ПОЯВЛЕНИЕ "КРЕЩЕННОЙ

СОБСТВЕННОСТИ"

XII. ИСТОРИЧЕСКИЕ ДАННЫЕ ОБ УТВЕРЖДЕНИИ МАСОНСТВА В РОССИИ

XIII. ПЕРВЫЕ "УМОНЕИСТОВЦЫ" И ПЛОДЫ ИХ "ХУДОЖЕСТВЕННОГО"

ТВОРЧЕСТВА

XIV. ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС ПРИ ПРЕЕМНИКАХ ПЕТРА I И ЕГО РЕШЕНИЕ

XV. ПОЛИТИЧЕСКИЕ "УСПЕХИ" "РУССКОЙ ЕВРОПИИ" К КОНЦУ БИРОНОВЩИНЫ

XVI. ЗАХВАТ ТРОНА ДОЧЕРЬЮ ПЕТРА I

XVII. СМЕНА НЕМЕЦКОГО ЧУЖЕБЕСИЯ - ЧУЖЕБЕСИЕМ ФРАНЦУЗСКИМ

XVIII. ХАРАКТЕР РУССКОГО МАСОНСТВА В ПЕРВЫЙ ПЕРИОД ЕГО РАЗВИТИЯ

XIX. УМОНЕИСТОВЦЫ ЕЛИЗАВЕТИНСКОЙ ЭПОХИ

XX. БОРЬБА С "ФАРМАЗОНАМИ" И ПРИЧИНЫ СЛАБОСТИ ЕЕ

XXI. ПОЛИТИЧЕСКИЕ И КУЛЬТУРНЫЕ УСПЕХИ РУССКОЙ ЕВРОПИИ В

ЦАРСТВОВАНИЕ

ЕЛИЗАВЕТЫ

Граф А. К Толстой

ГОСУДАРЬ ТЫ НАШ, БАТЮШКА

- Государь ты наш, батюшка,

Государь Петр Алексеевич,

Что ты изволишь в котле варить?

- Кашицу, матушка, кашицу.

- Государь ты наш, батюшка,

А где ты изволил крупы доставать?

- За морем, матушка, за морем!

- Государь ты наш, батюшка,

Государь Петр Алексеевич,

Нешто своей крупы не было?

- Сорная, матушка, сорная!

- Государь ты наш, батюшка,

Государь Петр Алексеевич,

А чем ты изволил мешать ее?

- Палкою, сударыня, палкою!

- Государь ты наш, батюшка,

Государь Петр Алексеевич,

А ведь каша-то выйдет крутенька?

- Крутенька, сударыня, крутенька!

- Государь ты наш, батюшка,

Государь Петр Алексеевич,

А ведь каша-то выйдет солона?

- Солона сударыня, солона!

- Государь ты наш батюшка,

Государь Петр Алексеевич,

А кто же будет ее расхлебывать?

- Детушки, матушка, детушки,

Детушки, сударыня, детушки!

I. КАША ИЗ ЗАМОРСКИХ КРУП И РЕЗУЛЬТАТЫ ПИТАНИЯ ЕЮ

I

"Гений в политике - это человек, насильственно разрушающий

органический ход развития страны во имя своих идеалов, своих теорий, или

своих вожделений - не идеалов власти - иначе масса реализовала бы эти

идеалы и без гениев, время для этого у массы есть. Несколько гиперболически

можно сказать, что "гений" врывается в жизнь, как слон в посудную лавку.

Потом - слона сажают на цепь, а владелец лавочки подбирает черепки. Если

вообще остается что подбирать... Потом приходят средние люди, "масса", ...и

чинят дыры, оставшиеся после слоновьей организации" жизни. (1)

Таким "гением" был в частности Петр I. Отступничество Петра было

всесторонним разрывом с религиозным подходом к смыслу самодержавия,

всесторонний и сознательный переход на сторону западных политических и

религиозных идей.

Даже самые заядлые представители современного русского

западничества, как например, проф. Вейдле, и те уже принуждены

признаваться, что "дело Петра" было не реформами, а первой в Европе

революцией. В изданной недавно Чеховским издательством книге "Задачи

России", несмотря на все свои ухищрения доказать, что Петр был прав в своих

стремлениях приобщить Россию к европейской культуре, он все же признается:

"Две особенности, однако, отличают реформу Петра от переворота,

пережитого Германией (2) : низкое качество того, что она хотела России

навязать, и само это навязывание, т. е. революционный характер. Германия

столкнулась лицом к лицу с Флоренцией и Римом, Леонардо и Маккиавелли, а

России приказано было заменить Царьград Саардамом, икону - "Парсуной", а

веру и быт шестипалым младенцем из царской кунсткамеры.

В Германии никто не заставлял Дюрера подражать итальянцам или позже

Опитца писать стихи на французский лад, а в России Петр резал бороды и

рукава и перекраивал мозги. в меру своего знания о том, как это делать. То,

что он совершил, было первой революцией, какая вообще произошла в Европе,

ибо Английская революцией, в собственном смысле, не была, а до французской

никто не думал, что можно в несколько лет создать нечто дотоле неизвестное:

...если бы дело сводилось к изменению русской жизни путем прививки ей

западных культурных форм, можно было бы говорить о реформе, притом о

реформе вполне назревшей и своевременной, но путь шел к снесению старого и

к постройке на образовавшемся пустыре чего-то разумного, полезного и

вытянутого по линейке, а такой замысел иначе, как революционным назвать

нельзя.

Петр был первым технократом новых времен, первообразом того, что

один историк (английский историк Тойнби) предложил назвать Homo Occientalis

Mechanicus Neobarbarus (3). Вольтер ценил в нем революционера, Дефо -

Державного Робинзона, плотничающего среди русской пустыни; современный

"прогрессист" мог бы ценить в нем своего предшественника, для которого

культура уже сводилась целиком к технической цивилизации".

Ни одна из эпох русской истории не оставляет такого тяжелого.

давящего впечатления, как эпоха, начавшаяся вслед за смертью Петра. Никакой

Европы из России, конечно, не получилось, но Россия очень мало стала

походить на бывшую до Петра страну. В своей книге "Исторический путь

России", такой убежденный западник, как П. Ковалевский, в главе,

посвященной семнадцатому столетию, пишет:

"...подводя итоги сказанному, можно назвать XVII век - веком

переломным, когда Россия, оправившись от потрясений Смутного Времени,

становится Восточно-европейской державой (не европейской, а русской

культурной страной. - Б. Б.), когда русское просвещение идет быстрыми

шагами вперед, зарождается промышленность. Многие петровские реформы уже

налицо, но они проводятся более мягко и без ломки государственной жизни".

Петр пренебрег предостережениями Ордин-Нащокина, говорившего, что

русским нужно перенимать у Европы с толком, помня, что иностранное платье

"не по нас", и ученого хорвата Юрия Крижанича, писавшего, что все горести

славян происходят от "чужебесия": всяким чужим вещам мы дивимся, хвалим их,

а свое домашнее житье презираем".

Петр I не понимал, что нельзя безнаказанно насильственно рушить

внешние формы древних обычаев и народного быта. Не понимал он и то, что

русский народ, являясь носителем особой, не европейской культуры, имеет

свое собственное понимание христианства и свою собственную государственную

идею, и свою собственную неповторимую историческую судьбу.

"Вольные общества немецкой слободы, - пишет Карамзин, - приятные для

необузданной молодости, довершили Лефортово дело и пылкий монарх с

разгоряченным воображением, увидев Европу, захотел сделать Россию

Голландией.

Его реформа положила резкую грань между старой и новой Россией;

приемы, с которыми Петр производил реформы были насильственны и не во всем

соответствовали "народному духу"; европеизация русской жизни иногда шла

дальше чем бы следовало".

"Петр, - писал Карамзин, - не хотел вникнуть в истину, что дух

народный составляет нравственное могущество государства, подобно

физическому, нужное для их твердости".

"Искореняя древние навыки, представляя их смешными, глупыми, хваля и

вводя иностранные, Государь России унижал россиян в их собственном сердце".

"Мы, - пишет Карамзин, в своей записке о древней и новой России,

поданной им Александру I, - стали гражданами мира, но перестали быть, в

некоторых случаях, гражданами России. Виною Петр".

История сыграла с Петром I, как и со всеми утопистами, жестокую

шутку: из его утопических замыслов ничего полезного не вышло. Никакой

Европы из России не получилось, получилась только Россия с искалеченным,

духовно чуждым русскому народному духу, высшим слоем русского общества.

Как выразился известный немецкий философ Вальтер Шубарт, со времени

Петра "Европа была проклятием России".

Общий вывод Ключевского об административной деятельности Петра

такой:

"Преобразовательные неудачи станут после Петра хроническим недугом

нашей жизни. Правительственные ошибки, повторяясь, превратятся в

технические навыки, в дурные привычки последующих правителей, - те и другие

будут потом признаны священными заветами преобразователя".

По своим историческим результатам, совершенная Петром революция

намного превосходит французскую революцию. Связь между революцией Петра и

большевизмом теперь понимают даже иностранные историки и мыслители (А.

Тойнби, В. Шубарт и др.).

"Со времени Петра I, - пишет, например, В. Шубарт, - русская

культура развивалась в чуждых формах, которые не выросли органически из

русской сущности, а были ей насильственно навязаны. Так возникло явление

псевдоморфозы культуры. Результатом был душевный надлом, отмеченный почти

во всех жизненных проявлениях последних поколений, та русская болезнь, чьей

лихорадкой, по крайней мере, косвенно, через самооборону, охвачено сейчас

все население земного шара. Это - пароксизм мирового исторического

размаха." (4)

II

"Основные признаки русской народной психологии, - правильно

указывает И. Солоневич в "Диктатуре слоя", - это политический консерватизм

и волевое упорство. Чем выше мы будем подниматься по ступенькам культурной

лестницы, тем разница между интеллигенцией и народом будет яснее".

Волевое упорство, политический консерватизм русского народа и

духовную оторванность интеллигенции от русского народа признает и

характерный представитель русской интеллигенции наших дней Н. Бердяев в

своих книгах.

В книге "Истоки и смысл русского коммунизма" он утверждает тоже

самое, что и И. Солоневич, несмотря на то, что он является политическим

антиподом его.

Бердяев указывает, что процесс усвоения идей, выработанных Западной

Европой, происходил только "в верхних слоях русского общества, в дворянстве

и чиновничестве, в то время, как народ продолжал жить старыми религиозными

верованиями и чувствами. Самодержавная власть царя, фактически принявшая

форму западного просвещенного абсолютизма в народе имела старую религиозную

санкцию, как власть теократическая". "Западное просвещение XVIII века в

верхних слоях русского общества было чуждо русскому народу. Русское барство

XVIII века поверхностно увлекалось вольтерьянством в одной части,

мистическим масонством с другой. Народ же продолжал жить старыми

религиозными верованиями и смотрел на барина, как на чуждую расу".

"Нигде, кажется, не было такой пропасти между верхним и низшим

слоем, как в Петровской, императорской России и ни одна страна не жила

одновременно в разных столетиях от XIV до XIX века и даже до века

грядущего, до XXI. Россия XVIII и XIX столетий жила совсем не органической

жизнью".

И эта верность русским самобытным идеалам продолжалась целых два

столетия, после совершенной Петром революции.

В другой своей книге "Русская религиозная психология и

коммунистический атеизм", Н. Бердяев пишет:

"К XIX веку сложился своеобразный русский духовный тип, отличный от

духовного типа русского средневековья, Руси Московской, и из этого типа

нужно понять воинствующий атеизм русской революции". Эти признания Н.

Бердяева уничтожают все его лжемудрствования в указанных двух книгах, цель

которых доказать западному миру "национальные корни русского коммунизма".

Русский тип государственности и культуры, как справедливо указывает

Л. Тихомиров, был высшим типом по сравнению с государственностью и

культурой Запада, он только находился на более низшей ступени развития. Но

понять это ни Петр, ни его современники, ни первые русские интеллигенты,

видевшие свет только на Западе, - не смогли.

Очаровавшись Западом, первые западники сделали роковой вывод, что

все русское ниже западного. Этот ученический, примитивный взгляд

распространился и на основы национального бытия: православие и формы

исторической национальной власти. С той поры все религиозные,

государственные и социальные принципы русская интеллигенция стала искать на

Западе и только на Западе.

В "Обзоре русской культуры" проф. Рязановский нисколько не

идеализирует Московскую Русь, когда утверждает что:

"культура удельной Руси представляла дальнейшее развитие

национальных начал и переработку иностранных влияний, каковой процесс нашел

высшее выражение в культуре Московского царства. Таким образом в Московской

Руси в великокняжескую и царскую эпоху развилась своеобразная и интересная

русская культура..." (5)

"культура Московской Руси представляет своеобразный и интересный

образец национальной культуры, почти замкнутой в себе, поскольку это вообще

возможно для культуры большого народа, живущего в окружении других

народов." (6)

"Самая сильная опасность при переходе русского народа из древней

истории в новую, - пишет С. Соловьев в своей "Истории России", - из

возраста чувств в область мысли и знания, из жизни домашней, замкнутой, в

жизнь общественную народов - главная опасность при этом заключалась в

отношении к чужим народам, опередившим нас в деле знания, у которых поэтому

надобно было учиться. В этом то ученическом, относительно чужих народов,

положении и заключалась опасность для силы и самостоятельности русского

народа."

"...Ибо", - пишет С. Соловьев, - "как соединить положение ученика со

свободою и самостоятельностью в отношении к учителю, как избежать при этом

подчинения, подражания".

Считать своего учителя, у которого ты добровольно учишься, ниже себя

очень трудно. А положение у России создалось именно такое, хотя ее вера, ее

самодержавие, по глубине принципов было выше веры Запада и форм западного

абсолютизма.

III

Крушение русской национальной государственности в 1917 году есть

результат острого идеологического кризиса. Кризис русского национального

сознания продолжался очень долго, больше двухсот лет. Сначала затемнилось

русское религиозное сознание, в результате чего возник раскол. Раскол

вызвал ожесточенную религиозную борьбу, в результате которой еще более

затемнилось религиозное сознание. А затемнение религиозного сознания

создало благоприятную почву для развития политического кризиса.

Выражением этого кризиса является вся деятельность Петра I,

прославленного русскими интеллигентами-историками - "великим реформатором".

На самом деле. Петр I осуществил не великие реформы, а великую революцию во

всех областях жизни.

Петр I уничтожает патриаршество и сам становится главой Православной

Церкви, которой управляет через созданную им особую канцелярию.

Самодержавие - самобытную русскую форму монархической власти он заменяет

европейским абсолютизмом. Он безжалостно выкорчевывает все основы

самобытной русской культуры и русского быта.

В результате революционной деятельности Петра, в России возникает

обширный слой людей, оторвавшихся от русской самобытной культуры и так же,

как Петр Первый считающих, что русский народ не является носителем

самобытной культуры, а что его удел подражать во всем европейской культуре.

"Для нас важно, - пишет В. Ключевский, - в какое отношение к

действительности ставили русского человека заграничные идеи. Между первой и

последней не было ничего общего! Русская действительность создавалась без

всякой связи с действительностью Западной Европы. Русские народные понятия

текли не из тех источников, из которых вытекли идеи французской

просветительной литературы. Русский образованный человек вращался в русской

действительности, на его плечах тяготели факты русского прошлого, от

которого он никуда уйти не мог, ибо эти факты находились в нем самом, а ум

его наполнен был содержанием совсем другого происхождения, совсем другого

мира.

Это очень неестественное положение. Обыкновенно общество и отдельные

лица, вращаясь среди внешних явлений и отношений, для оценки их имеют и

свои понятия и чувства. Но эти понятия и чувства родственны по

происхождению с окружающими явлениями и отношениями. Это просто осадок

житейских наблюдений. Значит, в каждом правильно сложившемся миросозерцании

факты и идеи должны иметь одно происхождение, и только при таком родстве

могут помогать друг другу, - ибо факты умеряют идеи, а идеи регулируют

факты. Русский образованный ум в XVIII в. стал в трагикомическое положение:

он знал факты одной действительности, а питался идеями другой. Начала у

него не сходились и не могли сойтись с концами. Вот когда зародилась

умственная болезнь, которая потом тяготела над всеми нисходящими

поколениями, если мы только не признаемся, что она тяготеет над нами и по

сие время. Наши общие идеи не имеют ничего общего с нашими наблюдениями - и

мы плохо знаем русские факты и очень хорошо не русские идеи".

Вот именно потому, что общие идеи русских историков не имели ничего

общего с фактами русской истории, мы до сих пор очень "плохо знаем русские

факты и очень хорошо не русские идеи".

А противоречили фактам наши историки западнического толка потому,

что они все время выполняли политический заказ русской революционной и

"прогрессивной" интеллигенции и доказывали во что бы то ни стало, что

Московская Русь во всех отношениях на краю бездны и что ее спас своими

"гениальными. реформами " сын Тишайшего царя - Петр I.

Все наши крупные историки были принуждены писать свои "очерки" и

"курсы" в угодном для нашей западнической интеллигенции духе. А

интеллигенции этой они боялись больше чем казенной цензуры.

Быть или не быть историку почитаемым и уважаемым профессором - это

всецело зависело от того, какую оценку его курс истории получит в кругах

западнической интеллигенции, желавшей завершить начатое Петром I.

Разгромленная Петром и его преемниками русская православная церковь

не смогла вернуть свою роль духовной водительницы нации. Национально

мыслящие люди были надолго устранены Петром I и его преемниками, так же,

как и духовенство, от активного участия в разработке русского национального

миросозерцания. Разгул западнических идей среди высших классов России,

после совершенной Петром I революции, не мог не оказать своего влияния и на

носителей монархической власти. Удивляться этому не приходится. Ведь

идеологическая концепция самодержавия, выкованная Московской Русью, Петром

I была заменена европейской идеологией абсолютизма.

Только в лице Павла I, вместо дворянских царей, на троне впервые,

после Петра I, появляется снова общенародный царь. Ключевский указывал, что

если собрать все анекдоты о Павле I, выдуманные его врагами, то "подумаешь,

что все это какая-то пестрая и довольно бессвязная сказка: между тем, в

основе правительственной политики (Имп. Павла), внешней и внутренней,

лежали серьезные помыслы и начала, заслуживающие наше полное сочувствие".

В. О. Ключевский так оценивал короткую государственную деятельность

Павла I:

"Павел был первый противодворянский царь этой эпохи (...), а

господство дворянства и господство, основанное на несправедливости, было

больным местом русского общежития во вторую половину века. Чувство порядка,

дисциплины, равенства было руководящим побуждением деятельности Императора,

борьба с сословными привилегиями - его главной целью".

Дворянам и масонам такой царь не нужен и они убивают Павла I.

Возведенный на престол ими сын Павла - Александр I - опять принужден быть

только дворянским царем. Воспитанный республиканцем Лагарпом, Александр I,

по своим взглядам наполовину монарх - наполовину республиканец. Очень

искажено у него и религиозное сознание. Православие у него смешано с

различными европейскими формами мистицизма.

После победы над Наполеоном Александр I не хотел восстановления

законной монархической власти в лице Бурбонов. Он был не прочь, чтобы

французскую монархию возглавили сподвижники Наполеона - Бернадотт или

Евгений Богарне. Об этом мы имеем точное историческое свидетельство от

представителя династии Бурбонов, барона де Витроль.

В своих мемуарах он передает следующие слова Александра I:

"...А, может быть, благоразумно организованная республика больше

подошла бы к духу французов? Ведь не бесследно же идеи свободы долго зрели

в такой стране, как ваша. Эти идеи делают очень трудным установление более

концентрированной власти." (7)

Так, воспитанный республиканцем Лагарпом, русский царь выступает в

роли защитника республиканского образа правления.

IV

Можно ли найти более ясный пример затемнения монархического сознания

у представителя монархической власти, чем этот?

Только младшему сыну Павла I, императору Николаю I, подавившему

масонский заговор декабристов и обуздавшему дворянство, удается стать снова

народным царем.

В его царствование, сначала в лице Пушкина, а затем в лице

славянофилов начинается возрождение русских идеалов. Герцен писал, что на

великое явление Петра I Россия ответила явлением Пушкина. Это обычная ложь

выучеников русских масонов. В духовном смысле Пушкин есть победа русского

национального сознания над европейскими идеями, выросшими в результата

совершенной Петром I революции. Пушкин, первый русский образованный

человек, сумевший до конца духовно преодолеть засилье европейских идей.

Большая часть русского образованного общества, вплоть до появления Пушкина,

загипнотизирована идеями европейского масонства, она свыкается с мыслью,

что Европа является носительницей общемировой культуры и Россия должна идти

духовно в поводу у Европы. Впервые законченно формулировал эту точку зрения

западников духовный наставник юного Пушкина Чаадаев в своих "Философических

письмах":

"Глядя на нас, можно было бы сказать, что общий закон человечества

отменен по отношению к нам. Одинокие в мире, мы ничего не дали миру, ничему

не научили его. Мы не внесли ни одной идеи в массу идей человеческих, ничем

не содействовали прогрессу человеческого разума и все, что нам досталось от

этого прогресса, исказили. С первой минуты нашего общественного

существования мы ничего не сделали для общего блага людей...

Ни одна полезная мысль не родилась на бесплодной ниве нашей родины,

ни одна великая истина не вышла из нашей среды".

Таков был логически честный идейный вывод сторонников духовной

европеизации России, начатой Петром I. Пушкин, в лице которого русская

духовная стихия получила могучего выразителя, дает знаменитую отповедь

своему бывшему духовному наставнику. Спор Пушкина с Чаадаевым, это спор

русского человека, переборовшего духовные соблазны европейских политических

идей, принесенных в Россию масонством, с русским европейцем, оказавшимся

пленником этих идей. К концу своей жизни и религиозно, и политически Пушкин

был чисто русским человеком.

С течением времени, под влиянием политических идей масонства и

порожденных этими идеями политических и социальных учений, в сороковых

годах девятнадцатого столетия в России окончательно оформляется

космополитически настроенный слой людей, который позже получает

наименование интеллигенции. Это духовные отпрыски западной культуры, детище

русского масонства, шедшего на поводу у европейского масонства. Это почти

совершенно денационализированные люди, русские только по происхождению.

То, что русская интеллигенция является духовным детищем русского

масонства признают даже виднейшие представители русской интеллигенции. Н.

Бердяев в "Русской Идее", например, заявляет:

"Масоны и декабристы подготовляют появление русской интеллигенции,

которую на западе плохо понимают, смешивая с тем, что там называют

"intellectuels".

Судьба предназначала Пушкину роль духовного вождя, восстановителя

духовных начал самобытной русской культуры. Но ранняя смерть уносит его.

Гоголя, идущего духовно вслед за Пушкиным, русские европейцы высмеивают и

прославляют мракобесом.

Попытка славянофилов утвердить русское национальное миросозерцание

не удастся и духовным руководителем высших кругов народа в 40 годы прошлого

века окончательно становится интеллигенция.

Слабое идейное сопротивление интеллигенции оказывает и власть и

русский образованный класс. Причина этого слабого идейного сопротивления

коренится в не разработанности русского политического миросозерцания.

В лице Достоевского и Н. Данилевского, автора "Россия и Европа",

русский национальный дух делает снова яростную попытку вырваться из

кандалов губительных европейских идей. Гениальный русский мыслитель

предупреждает русское образованное общество, в какую бездну заведет Россию

русская интеллигенция, Острым взором пророка он ясно видит, что проложенная

Петром гибельная дорога скоро достигнет края пропасти.

"Достоевский, первый из русских почувствовал и понял, что здесь то

именно, в Петербурге, Петровская Россия, "вздернутая на дыбы железной

уздой", как "загнанный конь" дошла до какой-то "окончательной точки" и

теперь "вся колеблется над бездной", - пишет Д. Мережковский в своей книге

"Толстой и Достоевский".

"Петровская реформа, - писал Достоевский, - продолжавшаяся вплоть до

нашего времени, дошла, наконец, до последних своих пределов. Дальше нельзя

идти, да и некуда: нет дороги, она вся пройдена".

А незадолго до смерти, в одном из своих предсмертных писем, он

высказался еще определеннее:

"...вся Россия стоит на какой-то окончательной точке, колеблясь над

бездной".

Но то, что видел величайший русский мыслитель, не видели уже многие.

Русская интеллигенция делала все, чтобы Россия провалилась в бездну.

"Всем телом, всем сердцем, всем сознанием - слушайте революцию", -

вопил А. Блок.

Это был призыв, на который отзывались сердца почти всей

интеллигенции и многих представителей русского образованного класса.

Правда, начиная с Николая I, вплоть до последнего русского царя, в

душе русских царей идет идейный возврат к религиозным и политическим

идеалам Московской Руси, которые зовет вперед по дороге творчества

самобытной великой культуры. Николай II снова приходит к пониманию того,

что возглавителем православной церкви должен быть не царь, а Патриарх.

Просыпается национальное сознание и в русском образованном обществе,

долгие годы пассивно созерцавшем разрушительную работу интеллигенции. Но

время было уже потеряно. Началась война, вслед за ней пришла революция,

возглавленная масонской пятеркой и Россия рухнула в бездну.

II. МИФ О ТОМ, ЧТО РОССИЯ ПОСЛЕ ПЕТРА I ОСТАЛАСЬ В РУССКИХ РУКАХ И

ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЕ ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ СОЗДАННОЙ ИМ "РУССКОЙ ЕВРОПИИ"

Свернув Россию с исторического пути, Петр I толкнул ее на ложный

путь, который в конце Петербургского периода завершился грандиозной

катастрофой. Оценки деятельности Петра, вроде того, что после его смерти

"Россия оказалась в зените славы и могущества", что это была "буря,

очищающая воздух", что "Петр оставил судьбу России в русских руках", - все

это пышные, безответственные фразы, не имеющие никакого отношения к

объективным историческим данным.

После смерти Петра I Россия оказалась не в русских, а в немецких

руках. После смерти Петра "немцы посыпались в Россию, точно сор из дырявого

мешка, облепили двор, забирались во все доходные места в управлении. Вся

эта стая кормилась досыта и веселилась до упаду на доимочные деньги,

выколачиваемые из народа." (8)

По меткому выражению Герцена "на берега Невы обрушилась целая туча"

уроженцев всех "тридцати герцогств", составлявших тогдашнюю Германию.

"Вместе с нужным, Петр привез в Россию немало бесполезного и

чужеродного. Камзолы и "комплименты разные", чужеземные обычаи в

деятельности учреждений и в домашнем быту, иностранные слова - все это

насильственно вводимое Петром "с манера немецкого" - нисколько не было

лучше своего русского и вызывало естественное раздражение и ропот. Среди

иноземцев, которым Петр открыл широкий доступ в Россию, были люди различных

дарований и нравственных качеств. Для одних Россия стала второй родиной и,

обрусев, они служили верой и правдой. Такими были, например, Брюс и Вейде.

Но были и такие авантюристы, как Миних, которые при жизни грозного Петра не

помышляли о том, чтобы править страной, но в царствование преемников Петра

выплыли на поверхность, стали у руля правления, оттерли русских людей и

запустили руки в государственные сундуки." (9)

Петр оставил совершенно разоренную экономически, униженную

национально и разгромленную духовно, страну. В результате совершенной

Петром революции погибло около трети населения страны.

После смерти Петра, в итоге убийства законного наследника Царевича

Алексея, - по словам историка К. Валишевского, - "в продолжении полувека

Россия будет предоставлена приключениям и их героям. Вот ради какого

результата великий человек работал с своим палачами." (10)

"Монархия после Петра, - по словам Льва Тихомирова, - уцелела только

благодаря народу, продолжавшему считать законом не то, что приказал Петр, а

то, что было в умах и совести монархического сознания народа".

После смерти Петра, государственная власть, попавшая на долгое время

в руки временщиков и иностранных проходимцев, стала орудием его угнетения.

III. ЗАКОН ПЕТРА I О ПОРЯДКЕ ПРЕСТОЛОНАСЛЕДИЯ И ЕГО РОКОВАЯ РОЛЬ В

РАЗРУШЕНИИ РУССКОЙ МОНАРХИИ

После смерти Петра началась самая нелепая страница истории русского

народа. Те, кто стали вершить его судьбу, попирали его веру, презирали его

обычаи, на каждом шагу издевались над его национальным, достоинством.

Все это стало возможным только благодаря тому, что Петр убил

законного наследника трона, своего родного сына Алексея, а затем издал

закон, согласно которому царь может избирать себе наследника по своему

желанию. И в вопросе наследования Петр I отступил от твердого принципа,

установленного многовековым опытом русской истории.

"Закон Петра о новом порядке передачи царской власти, - пишет

Чистович в сочинении "Феофан Прокопович и его время", - не только не

обеспечил спокойствия в государстве, напротив, был причиной тех страшных

неурядиц в престолонаследии, а вместе с тем и в правлении государства,

которые волновали наше отечество в продолжении почти всего XVIII столетия,

отвлекая его от полезных преобразований и строения своей внутренней

жизни..."

Корона Московских царей сделалась игрушкой в руках временщиков, а

народ лишился справедливой защиты.

"Лишив верховную власть, - пишет Ключевский, - правомерной

постановки и бросив на ветер все свои учреждения, Петр этим законом погасил

и свою династию, как династию, как учреждение; остались отдельные лица

царской крови без определенного династического положения. Так престол был

отдан на волю случая и стал его игрушкой. С тех пор, в продолжении

нескольких десятилетий, ни одна смена на престоле не обходилась без

замешательства, кроме разве одной: каждому воцарению предшествовала смута,

негласная интрига или открытый государственный удар".

Еще при жизни (царевича Алексея) "по всей России были разосланы

присяжные листы для приведения к присяге новому наследнику. Не везде,

однако, приведение к присяге проходило гладко. Сторонники старых порядков

не хотели признать лишенным наследства царевича Алексея. Так 2 марта в

сборное воскресенье к царю в церкви подошел человек, оказавшийся подьячим

Докукиным и подал бумагу. Это был присяжный лист на верность новому

наследнику с следующей надписью: "За неповинное отлучение и изгнание от

Всероссийского Престола Царского Богом хранимого Государя царевича Алексея

Петровича христианскою совестью и судом Божиим и пресвятым евангелием не

клянусь, и на том животворящего креста Христова не целую и собственною

рукою не подписуюсь... хотя за то и царский гнев нами произмется, буди в

том воля Господа Бога моего Иисуса Христа, по воле Его святой, за истину аз

раб Христов Илларион Докукин страдати готов. Аминь, Аминь, Аминь." (11)

Петр приказал повесить Докукина вниз головой над медленно дымившим

костром.

- Государь, помилуй Царевича Алексея, пожалей Русь, - молил Докукин.

Петр не помиловал ни Царевича Алексея, ни Русь. Своим нелепым

законом о престолонаследии, он отдал ее на растерзание временщикам и

иностранцам.

После убийства Царевича Алексея

"...все стали смотреть, как на законного наследника, на сына

покойного царевича Алексея - великого князя Петра Алексеевича. Однако царь

Петр опасался, что внук его будет характером похож на отца или, что из

преданности памяти своего несчастного родителя по воцарении своем отменит

преобразования своего деда. Петр Великий решил предотвратить возможность

этого. Права его внука, царевича Петра Алексеевича, на Российский престол

основывались на неписаном законе - ведущем от основания Московского

Великого Княжества свое начало обычае, по которому престол переходил в

порядке первородства. Этот обычай был не только освящен преданием старины,

но сделался основным принципом государственного правовоззрения всех чинов и

людей Московского Государства. Царь Петр лучше, чем кто другой помнил,

какими беспорядками и потрясениями сопровождалось его собственное

вступление на престол, ввиду попытки обойти этот принцип, лишив царского

венца не могшего по болезни управлять страной его старшего брата Иоанна.

Однако царь Петр не останавливался ни перед чем, что казалось ему

необходимым... ...К сожалению ему, проведшему детство в бурную эпоху и не

получившему правильного образования и воспитания, не дороги были предания и

устои его отечества. В 1722 году он объявил новый порядок престолонаследия.

"Понеже всем ведомо есть, какою авессаломскою злостью надмен был сын наш

Алексей, и что не раскаянием его оное намерение, но милостию Божиею всему

нашему отечеству пресеклось, а сие не для чего иного взросло, токмо от

обычая старого, что большему сыну наследство давали, к тому же один он

тогда мужеского пола нашей фамилии был, и для того ни на какое отеческое

наказание смотреть не хотел. ...для чего благорассудили сей устав учинить,

дабы сие было всегда в воле правительствующего государя, кому оный хочет,

тому и определить наследство, и определенному, видя какое непотребство,

паки отменить, дабы дети и потомки не впали в такую злость, как писано,

имея сию узду на себе. Того ради повелеваем, дабы все наши верные

подданные, духовные и мирские без изъятия, сей наш устав пред Богом и Его

Евангелием утвердили на таком основании, что всяк, что сему будет противен,

или инако како толковать станет, то за изменника почтен, смертной казни и

церковной клятве подлежать будет. Петр." (12)

Указ вызвал волнения среди народа. В этом указе народ увидел новое

покушение на вековые обычаи русской монархии. В разных местах возникли

беспорядки, не все присягали новому закону. В Сибирском городке Туре

несколько человек, не желая приносить присяги, взорвали себя. Тогда Петр

поручил написать особое сочинение, оправдывающее новый закон Феофану

Прокоповичу, составителю "Духовного регламента", (в котором объяснялось,

почему главой церкви является не Патриарх, а Царь). Феофан Прокопович

написал книгу "Правду воли монаршей", в которой развивал не идеи русского

самодержавия. а опираясь на сочинения Пуффендорфа, Гуго Гроция и других,

развивал идею западного абсолютизма, что если предки подданных некогда

отреклись от своей воли в пользу монарха, то последний всегда имеет право

поступать, как он желает, а подданные всегда обязаны слепо повиноваться.

Подобная идея не имела ничего общего с русским пониманием

самодержавия, согласно которого в идеале царь является всегда проводником

воли Божией и олицетворением Божьей Правды.

Издав закон о престолонаследии, Петр не удосужился назначить себе

преемника, даже исходя из этого неправильного закона.

IV. "ЦАРСТВОВАНИЕ" ЕКАТЕРИНЫ I

I

После смерти Петра I, законным преемником был сын убитого царевича

Алексея, Петр Алексеевич. Он был единственный мужской представитель

царского рода.

"Однако многие вельможи, возвысившиеся в оканчивавшееся

царствование, боялись воцарения этого царевича, на которого, как на

законного наследника, смотрели все до издания Указа 1722 г. Боялись по той

же причине, по которой и царь Петр опасался сразу провозгласить его своим

наследником. Они опасались, что малолетний царевич Петр, выросши, окажется

более приверженцем взглядов своего отца, чем своего деда; к тому же у них

не было уверенности, что при нем они сохранят то положение и влияние, каким

пользовались у умершего царя. Поэтому них явилась мысль провозгласить

преемницей императора Петра Великого его супругу Екатерину Алексеевну, во

всем разделявшую взгляды своего мужа. Желание царя видеть свою супругу

своей преемницей они усматривали в том, что в 1724 г. император

торжественно короновал ее, что явилось по их мнению актом волеизъявления

царя передать свою власть императрице." (13)

Если бы сотрудники Петра, - указывает С. Платонов, - "составляли

дружную и одинаково благонамеренную среду, они поддержали бы своих

государей так, как в далекой древности Московское боярство поддержало

Московских князей. Но вельможи Петра на беду не были дружны и солидарны.

Они враждовали друг с другом и были своекорыстны. Поэтому те из них,

которые получали власть, обыкновенно употребляли ее в свою личную пользу и

против своих личных недругов. Государство терпело от этого страшный вред,

потому, что никто не думал о народном благе и государственных интересах.

Общество страдало от произвола и злоупотреблений, а придворная жизнь

превращалась в ряд интриг, насилий и переворотов." (14)

Феофан Прокопович заявил, что Петр I будто бы оставил словесное

завещание, что Престол должен быть передан Екатерине, а не сыну Царевича

Алексея.

За восшествие Екатерины на русский престол стоял и португальский

еврей Дивьер. Петр, старавшийся подальше оттеснить от царского трона

старинные родовые русские семьи, приблизил к себе Дивьера, как и его

соотечественника еврея Шафирова и назначил его... губернатором

Санкт-Петербурга.

Хитрый, пронырливый португальский еврей сделался своим человеком в

семье Петра. Петр принудил Меньшикова выдать за Дивьера его сестру. Уезжая

из Петербурга, Екатерина поручала свою дочь Наталью и детей казненного

Царевича Алексея, Петра и Наталью, никому другому, как... Дивьеру.

Взойдя на престол Московских царей, Екатерина произвела Дивьера в

генерал-лейтенанты и сделала его графом Российской Империи.

"Таким образом вопрос о престолонаследии перешел в руки тех, кто

никем не был уполномочен на его разрешение. Сторонники воцарения Екатерины,

большею частью представители "новой знати", привели к окнам дворца, где

обсуждался вопрос о преемнике царю, гвардейские войска и этим без труда

добились желаемого ими решения. Это явилось прецедентом к тому, что царский

престол сделался игрушкой в руках вельмож и гвардейских частей. Они

распоряжались им по своему усмотрению, не считаясь Lи с волей умершего и

даже царствовавшего монарха, ни с историческими преданиями. Благодаря этому

они и при царствовании поставленного ими монарха пользовались громадною

властью и влиянием и даже заслоняли собою личность монарха, принужденного

опираться на отдельные поддерживающие его партии или лица. Эта эпоха

является одною из самых мрачных страниц истории русского престола и носит

название "эпохи временщиков" или "эпохи дворцовых переворотов." (15)

"Народное большинство стояло за единственного мужского представителя

династии, великого князя Петра Алексеевича, сына погибшего от руки отца

царевича Алексея Петровича. В этом желании объединились все русские люди от

вельмож до простого обывателя. Но "компания птенцов" не дремала.

Приходилось думать о спасении своего собственного положения, а то и

сохранения головы. Темная компания в лице Меньшикова, Ягужинского, Макарова

и Феофана Прокоповича сознавала ту страшную опасность, которая им всем

угрожала, а потому быстро сплотилась в одну группу в достижении одной идеи.

В первую голову склонили на свою сторону гвардию. Гарнизон и другие войска,

не получавшие жалованья 16 месяцев, были удовлетворены. Враждебная вдове

Петра - Екатерине - партия не имела единства. Конечно, положение, как и

всегда, разрешено было вооруженной силой.

Престол князей и государей московских в качестве Всероссийской

Императрицы заняла бывшая ливонская прачка под именем Екатерины I.

Фактическое управление Державой Российской переходит к неоднократно

зарегистрированному мошеннику и плуту Меньшикову." (16)

Таким образом трон Московских царей достался не законному

наследнику, а невежественной иностранке, которую Петр незаконно сделал

царицей, заточив свою законную жену в монастырь. С этого момента судьба

русского народа на долгие годы оказывается в руках русских и иностранных

авантюристов.

"Птенцы Гнезда Петрова", боясь, что "избрание" на престол иностранки

вызовет волнения среди народа, не сразу объявили о том, что они обошли

законного наследника и передали русский трон иностранке, не имевшей на него

никаких прав. Екатерина I была совершенно пустой, бесцветной личностью.

Ключевский дает ей следующую, уничтожающую характеристику:

"Екатерина процарствовала слишком два года благополучно и даже

весело, мало занимаясь делами, которые плохо понимала, вела беспорядочную

жизнь, привыкнув, несмотря на свою болезненную полноту, засиживаться до

пяти часов утра на пирушках среди близких людей, распустила управление, в

котором, по словам одного посла, все думают лишь о том, как бы украсть и в

последний год жизни истратила на свои прихоти до шести с половиной

миллионов рублей на наши деньги".

Править государством Екатерина не была способной и она не правила.

За нее правила хищная шайка "Петровых Птенцов".

Одновременно с наступлением на царскую власть продолжается

наступление и на православную церковь. В 1726 году Синод подчиняется

Верховному Тайному Совету. Фактическим руководителем Синода становится

известный поклонник протестантства, автор "Духовного регламента" и "Правды

воли монаршей" - правая рука Петра I в деле разрушения Патриаршества и

самодержавия - Ф. Прокопович.

Попытка Ростовского архиепископа Георгия, Тверского архимандрита

Феофилакта, Горицкого архимандрита Льва Горлова добиться восстановления

Патриаршества, кончается ничем. Значение Синода все более и более падает и

постепенно из правительственного учреждения он становится простым придатком

Верховного Тайного Совета.

Ростовский архиепископ Георгий так характеризует состояние

православной церкви в докладной записке, поданной Екатерине I:

"...происходит относительно духовенства такой беспорядок, какого

искони не бывало. У архиереев и монастырей с церквей сборы и деревни

отнимают, и определяют на вновь учрежденных правителей, на приказных да

иностранцев, на гошпитали, на богадельни, на нищих, и то правда, что

церковное имение нищих для государственной славы; но как видно судей и

приказных не накормить, иностранцев не наградить, а богадельни нищих не

обогатить, домы же архиерейские и монастыри в иных местах ли не

богадельными стали; архиереи и прочие духовные бродят, как бывало,

иностранцы, или еще хуже, ибо потребного к церковной службе в достаточном

количестве не имеют, и приходят в нищенское состояние, а деревенские

священники и хуже нищих, потому что многих из податных денег на правежах

бьют, а оплатиться не могут." (17)

В еще более ужасном положении находились старообрядцы, на которых

обрушивалось одно преследование за другим.

II

Когда верховная власть оказалась в руках Меньшикова, которого Петр

Первый именовал "мин херц" (то есть "мое сердце"), но про которого писал

"Меньшиков в беззаконии зачат, во грехе родила его мать и в плутовстве

скончает живот свой", то против Меньшикова создалась оппозиция. Во главе

оппозиции стоял князь Д. М. Голицын, считавший, что Петр совершил ошибку

уничтожив Боярскую думу, которая препятствовала возвышению отдельных

знатных лиц. По мнению Голицына необходимо было создать "вышнее

правительство", то есть, чтобы правило правительственное учреждение, а не

одна "сильная персона". Возник проект организации Верховного Тайного

Совета. Но Верховный Тайный Совет был создан не по образцу Боярской Думы, а

по образцу шведского сената. В результате совершенной Петром I революции,

самобытные принципы русского самодержавия потеряли свой ореол в глазах

европеизировавшихся верхов. Идеи, положенные Голициным в основу Верховного

Тайного Совета взяты им из политических сочинений Маккиавелли, Локка,

Пуффендорфа и Гроция. Ближайшим советником князя Голицына был швед Фик,

которого некоторые исследователи считают масоном. Фик познакомил Голицына с

идеями шведских конституционалистов, усилиями которых в 1720 году было

покончено в Швеции с неограниченной королевской властью.

В Верхний Тайный Совет были "избраны": Меньшиков, гр. Апраксин, гр.

Головкин, кн. Голицын и барон Остерман. Они подали Екатерине I проект,

который она одобрила. Согласно этому проекту, "чтобы безопаснее высоким ее

именем указы выходили, надобно писать в них так: в начале: "Мы, Божьей

милостью" и проч., в середине: "повелеваем" и проч. и наконец: "дан в

Тайном Совете". Никаким указам прежде не выходить, пока они в Тайном Совете

не состоялись. Ведению Тайного Совета подлежат: а) дела чужестранные, и б)

все те, которые до Ее Императорского Величества собственного решения

касаются. Сенат утрачивает свою самостоятельность, по делам особой важности

требуется мнение Верховного Тайного Совета. Коллегия иностранная, военная и

морская выходит из-под Сената и надзор за ними, как и прочими учреждениями,

принадлежит Верховному Тайному Совету. Синод пишет в Сенат указы о старых

обыкновенных делах, а новых не доносится Верховному Тайному Совету".

В. Иванов в книге "От Петра I до наших дней" утверждает, что: "Идея

Верховного Тайного Совета - идея масонская, а автор этого учреждения Фик,

свободный мыслитель в религиозных вопросах, рационалист". Фик, как

утверждает В. Иванов, советовал Петру ввести в России конституционную

монархию. По мнению В. Иванова Фик был главным инициатором ограничения

царской власти с помощью Верховного Тайного Совета. Точных данных о том,

что Фик был масоном, нет, но то, что он находился под влиянием масонских

идей, получивших в его время широкое развитие в Швеции - это вполне

возможно. Совершенно ясно только одно, что создание Верховного Тайного

Совета - есть идея не русская и, что это есть новое отступление от идей,

положенных в основу русского самодержавия.

"Зачатому в беззаконии" А. Меньшикову было мало того, что он

награбил миллионы, что фактически он стал русским царем. Неограниченное

честолюбие и жадность заставляли его желать все новых и новых почестей и

богатств.

Летом 1726 года Курляндский сейм избрал герцогом Курляндским

незаконного сына польского Короля Августа II, Морица Саксонского. Сейм

хотел, чтобы вдовствующая герцогиня Курляндская, Анна Иоанновна, дочь брата

Петра I, вышла замуж за Морица Саксонского. Анна Иоанновна согласилась на

брак, но против него восстал Меньшиков, решивший сам стать герцогом

Курляндским. Меньшиков отправился в Митаву и заявил Анне Иоанновне, что

если она не откажется от брака с Морицом Саксонским, то он введет в

Курляндию русские войска.

Наглое требование Меньшикова вызвало большое негодование в Курляндии

и Польше. Боясь возникновения войны с Польшей, Екатерина I упросила, чтобы

Меньшиков покинул Курляндию.

Когда Екатерина I тяжело заболела, снова встал вопрос о том, кто же

наследует русский престол. Тут опять со всей силой проявилась вся

губительность нелепого закона Петра I о престолонаследии. Как и после

смерти Петра I, снова царский трон сделался игрушкой в руках пригретых

Петром морально нечистоплотных личностей и иностранных послов.

Как и после смерти Петра I, старинные знатные роды и духовенство,

купечество и крестьянство, стояло за то, чтобы в случае смерти Екатерины

наследником сделался Петр, сын убитого царевича Алексея. Но с мнением

широких слоев народа Меньшиков и другие "птенцы Петровы" считались так же

мало, как и их кумир. Пережившая разгром духовных и политических старинных

традиций во время тиранического правления Петра I, страна не имела сильной,

сплоченной церковной власти. Старинные рода были унижены и оттеснены на

задворки. Купечество и народные низы, сыгравшие большую роль в спасении

государства во время Великой Смуты, были угнетены и не имели необходимых

нравственных сил для сопротивления новым замыслам "Петровых птенцов".

Толстой, Меньшиков, темный проходимец Макаров и другие, хотели,

чтобы трон достался одной из дочерей Петра I и Екатерины. Вся эта темная

компания была замешана в вынесении незаконного смертного приговора Царевичу

Алексею. Они опасались, как бы Петр II не отомстил бы им за убийство отца.

Наконец, после всякого рода интриг и планов, было принято

предложение датского посла Вестфалена. Австрийский посол граф Рабутин

передал Меньшикову мнение Вестфалена, что Меньшикову не будет грозить

никакой опасности от возведения на престол Петра II, если он выдаст за него

свою дочь. Чтобы склонить Меньшикова в пользу этого плана, граф Рабутин

пообещал Меньшикову, что он станет герцогом Австрийской Империи. Меньшикову

этот план понравился и он уговорил Екатерину согласиться на него. Дочери

Екатерины упрашивали мать отказаться от принятого ею решения.

Дивьер, Толстой, князь Долгорукий начали интригу против Меньшикова.

Боясь его усиления, они намеревались склонить Екатерину на передачу власти

ее дочерям Елизавете и Анне, но им помешала внезапная смерть Екатерины.

Меньшиков, неотлучно находившийся при больной Императрице, успел

подсунуть ей завещание, согласно которого наследником престола назначался

Петр Алексеевич, а Цесаревнам и государственным чинам предлагалось всячески

стараться склонить наследника престола к бракосочетанию с дочерью князя

Меньшикова.

За несколько часов до смерти, Меньшиков подсунул умирающей также

указ о ссылке своих противников: Дивьера, Толстого, Бутурлина, Нарышкина и

князя Долгорукова.

V. "ЦАРСТВОВАНИЕ" ПЕТРА II

После вступления на престол Петра II власть Верховного Тайного

Совета возрастает. Главную роль в нем по-прежнему играет Меньшиков,

второстепенную князь Голицын, Апраксин и Головкин. Занятые борьбой за

первенство и личные интересы, члены Совета очень мало внимания уделяют

задаче вывести государство из того катастрофического положения. в котором

оно оказалось. Армия и флот пришли в полный упадок. В стране расцвело такое

хищение государственных средств, какого никогда не знала допетровская Русь.

Православная церковь находится в унижении. В таком положении находилось

русское государство, по словам историков-западников оказавшееся после

смерти Петра в "зените могущества и славы".

С воцарением Петра II часть духовенства, считавшая введенные Петром

I новые порядки в церкви не отвечавшими духу православия, стремилась

восстановить снова Патриаршество. Во главе духовных лиц, желавших

восстановить Патриаршество, стоял Ростовский Архиерей Георгий Дашков,

подавший Екатерине I сообщение о бедствиях русского духовенства. Видную

роль в этом движении играл член Синода Игнатий Смола, бывший при Петре

Митрополитом Крутицким. Патриархом, сторонники возвращения к традиционной

форме управления церковью, предполагали поставить Архиерея Георгия Дашкова.

Сторонники восстановления Патриаршества начали борьбу за отстранение

от управления церковью главного помощника Петра I в деле уничтожения

Патриаршества, Феофана Прокоповича.

Против Феофана Прокоповича было возбуждено обвинение в отступлении

от православия. Но "Птенцы гнезда Петрова", с которыми Феофан Прокопович

пьянствовал на кощунственных сборищах "Всешутейшего Собора", постарались

оправдать Прокоповича. Обвинявший же его М. Робышевский был отправлен в

Петропавловскую крепость. Его было приказано держать "от других колодников

особо, под крепким караулом".

Хозяйничанья Меньшикова не нравились многим. Многим хотелось бы быть

на его месте. Князья Долгорукие сумели войти в доверие к юному Императору и

добились ссылки обнаглевшего негодяя в Сибирь.

Но и новые "знатные персоны" оказались такими же аморальными людьми,

как и Меньшиков. Как и Меньшиков, князья Долгорукие думали не об интересах

Государства, не о народе, а о личных выгодах. Вместо дочери Меньшикова

невестой Петра II была объявлена княжна Долгорукая.

Замыслы Долгоруких занять место Меньшикова не были выполнены только

из-за внезапной смерти, простудившегося и заболевшего потом оспой Петра II.

Во время предсмертной агонии Петра II Долгорукие составили от его имени

подложное завещание, что он будто бы передает русский престол своей невесте

княжне Екатерине Долгорукой, но потом испугались и уничтожили его.

VI. ПОПЫТКИ "ВЕРХНИХ ГОСПОД" УСТАНОВИТЬ

КОНСТИТУЦИОННУЮ МОНАРХИЮ

По составленному Екатериной I завещанию, после смерти Петра II,

власть должна была перейти ее дочери Елизавете. Но члены Тайного Верховного

Совета поступили по своему. Они решили, что им будет выгоднее, если власть

перейдет не в руки дочери Петра I, а в руки дочери царевича Иоанна (брата

Петра), Анны Иоанновны, вдове Курляндского герцога. Так "Птенцы гнезда

Петрова" отблагодарили своего покойного покровителя.

Для того, чтобы, по словам князя Голицына, "Себе воли прибавить"

Тайный Верховный Совет составил условия, которые ограничивали власть новой

Императрицы. Эти условия состояли из следующих пунктов:

1. Анна Иоанновна должна дать обещание замуж не выходить.

2. Наследников, без согласия Верховного Тайного Совета, не назначать.

3. Править страной во всем в согласии с Верховным Тайным Советом, который

имеет право сам избирать своих членов и сам назначать чиновников на

самые

важные государственные должности.

4. Власть над гвардией и войсками должна принадлежать Верховному Тайному

Совету.

Императрица не имела также права без согласия Верховного Совета:

1. никому даровать чин выше полковника,

2. никого не определять "к знатным" делам,

3. никого не назначать самовольно на придворные должности,

4. не начинать ни с кем войны,

5. не заключать ни с кем мира и т.д.

"Кондиции, - говорит Милюков, - имеют несомненное сходство с

государственным строем Швеции, как он установился в так называемое "время

свободы", т. е. после переустройства 1720 г., покончившего с самодержавными

реформами Карла XI (1680 г.)." (18)

Проект этих "кондиций" был послан в Митаву и Анна Иоанновна поняла,

что если она не подпишет их, то ей не придется стать Императрицей.

Члены Верховного Тайного Совета пытались провести операцию с

ограничением царской власти тайно, но все же слух о "кондициях" проник в

дворянские круги и взволновал их.

Дворянству перспектива установления власти "Петровых птенцов" не

улыбалась. Рядовые дворяне и при Петре, и после его смерти достаточно

хорошо поняли с какого рода "птенцами" они имеют дело.

Они поняли, что ограничение царской власти приведет к тому, что

будет "вместо одного самодержавного Государя, десять самодержавных и

сильных фамилий". Дворянство беспокоилось, конечно, о своих интересах, а не

о судьбах народа. Дворяне говорили: "Так мы шляхетство, совсем пропадем".

После получения известия из Митавы, что замысел "верховников" удался

и Анна Иоанновна будто бы сама, по собственному желанию "наикрепчайше

обещается" отменить самодержавие и править только в согласии с Верховным

Тайным Советом, дворянство добилось разрешение от Верховного Тайного Совета

обсудить новый порядок управления.

В результате обсуждения выяснилось, что дворянство было против

ограничения верховной власти в пользу Тайного Совета. Часть дворянства была

за то, чтобы было сохранено самодержавие, а другие хотели, чтобы

самодержавие было ограничено, но не в пользу Верховного Тайного Совета, а в

пользу всего шляхетства.

Недовольством дворянства воспользовалась группа опытных интриганов в

лице Остермана, Феофана Прокоповича, Левенвольде и других. Не желая из

личных соображений укрепления власти Верховного Тайного Совета, среди

членов которого были у них враги, эта группа прикинулась сторонниками

самодержавия и возглавила движение дворянства за установление будто бы

самодержавия. На самом же деле Остерман, действовавший в интересах

Прусского короля Фридриха Великого и Левенвольде использовали личные

интересы Феофана Прокоповича, Ягужинского и других вельмож в целях

утверждения в России власти иностранцев.

Конституционная монархия просуществовала всего несколько дней. Когда

Анна Иоанновна приехала в Москву, дворянство стало просить ее отменить

"кондиции", Анна согласилась и разорвала "кондицию", то есть составленную

членами Верховного Тайного Совета грамоту, которая ограничивала ее права.

Анна не доверяла ни "верховникам", ни шляхетству, среди которого

продолжали идти толки о необходимости ограничений власти императрицы в

пользу дворянства.

В виду этого Анна Иоанновна решила опереться на вывезенных ею из

Курляндии немцев. По выражению Ключевского "немцы посыпались в Россию, как

сор из дырявого мешка".

Все эти издевательства над русским народом, когда фактическим

правителем России стал Бирон, начались через пять лет после смерти Петра I.

Когда было положение хуже, при восшествии Петра на престол, или пять лет

после его смерти, ясно любому юноше. Но историк С. Платонов, тем не менее,

как и все остальные историки-западники до него, не хотят прямо и открыто

признаться, что именно после Петра Россия оказалась на краю бездны. И что

до этой бездны довел Россию своей революционной деятельностью Петр.

VII. "САМОДЕРЖИЦА" АННА ИОАННОВНА И

НЕКОРОНОВАННЫЙ ЦАРЬ БИРОН

В лекциях по русской истории С. Платонов так оценивает десятилетний

период царствования Анны Иоанновны

"Правление Анны (Анны Леопольдовны. - Б. Б.) - печальная эпоха

русской жизни XVIII века, время временщиков, чуждых России." (19)

"При Анне в придворной сфере первое место занимали немцы; во главе

текущего управления стоял немец (Остерман); в коллегиях президентами были

немцы; во главе армии стояли немцы (Миних и Лассо). Из них главная сила

принадлежала Бирону. Это был человек совершенно ничтожный и безнравственный

по натуре. Будучи фаворитом Анны и пользуясь ее доверием, Бирон вмешивался

во все дела управления, но не имел никаких государственных взглядов,

никакой программы деятельности и ни малейшего знакомства с русским бытом и

народом. Это не мешало ему презирать русских и сознательно гнать все

русское".

"Когда же поднялся ропот, Бирон для сохранения собственной

безопасности, прибегнул к системе доносов, которые развились в ужасающей

степени. Тайная канцелярия Преображенского приказа Петровской эпохи, была

завалена политическими доносами и делами. Никто не мог считать себя в

безопасности от "слова и дела" (восклицание, начинавшее, обыкновенно,

процедуру доноса и следствия). Мелкая житейская вражда, чувство мести,

низкое корыстолюбие, могло привести всякого человека к следствию, тюрьме и

пытке. Над обществом висел террор".

"Бирон буквально грабил, - пишет Чистович в своем исследовании

"Феофан Прокопович и его время".

"Его доверенный, еврей Липпман, которого Бирон сделал придворным

банкиром, открыто продавал должности, места и монаршие милости в пользу

фаворита и занимался ростовщичеством на половинных началах с герцогом

Курляндским. Госпожа Бирон тратила бешеные деньги на туалеты. Унес было на

два миллиона бриллиантов (это по тогдашним-то ценам. - Б. Б.); платья ее

были оценены в 400 тысяч рублей; когда ее муж сделался регентом, она

заказала себе туалет, зашитый жемчугами, стоивший сто тысяч рублей" (Князь

Долгорукий, записки). Неудивительно, что многие русские говорили, как это

показывали допросы, "пропащее наше государство".

"Даже издали, на расстоянии 1.5 веков страшно представить то

ужасное, мрачное и тяжелое время с его допросами и очными ставками, с

железами и пытками. Человек не сделал никакого преступления, вдруг его

схватывают, заковывают в кандалы и везут в С.-Петербург, Москву, неизвестно

куда, за что. Когда-то год-два назад он разговаривал с каким-то

подозрительным человеком. О чем они разговаривали - вот из-за чего все

тревоги, ужасы, пытки. Без малейшей натяжки можно сказать про то время,

что, ложась спать вечером, нельзя было поручиться за себя, что не будешь к

утру в цепях и с утра до ночи не попадешь в крепость, хотя бы не знал за

собой никакой вины".

В царствовании Анны Иоанновны русские говорили: "Ныне у нас в России

честным людям никак жить невозможно; паче кои получше других разумеют, те

весьма в кратком времени пропадают." (20)

После царствования обеих Анн, по свидетельству Чистовича: "наступило

точно воскресение из мертвых. Сотни, тысячи людей без вести пропавших и

считавшихся умершими, ожили снова. Со всех отдаленных мест Сибири, после

смерти Императрицы Анны потянулись освобожденные страдальцы на свою родину,

или в места прежней службы, - кто с вырванными ноздрями, кто с отрезанным

языком, кто с перетертыми от цепей ногами, кто с изувеченными от пыток

руками и изломанной спиной".

Вот каковы были естественные результаты учиненного Петром разгрома,

до сих пор признаваемого "гениальным реформатором". Многие до сих пор верят

этой лживой легенде, упорно закрывая глаза на катастрофическое положение, в

котором оказалось русское государство в результате учиненной им

"европеизации".

Право сановников избирать государя отчасти было подтверждено Анной

Иоанновной. "В ее завещании говорилось, что в случае смерти Иоанна

Антоновича и его братьев без законных наследников или, если наследство

будет ненадежно, то регент Бирон с кабинет-министрами, Сенатом,

генерал-фельдмаршалами и прочим генералитетом должны заблаговременно

избрать и утвердить преемника, и постановление это должно иметь такую же

силу, как бы исходило от самой государыни. Но несмотря на это, все таки в

народе жило чувство, что царь должен иметь право на престол." (21)

VIII. ПРОДОЛЖЕНИЕ РАЗГРОМА ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ

Права православной церкви, основы духовной самобытности русского

народа, в эпоху правления Бирона и окружавших его немцев, попирались на

каждом шагу. Окружавшие Анну Иоанновну и Бирона протестанты-немцы снова

поставили во главе Синода Феофана Прокоповича. Сторонники восстановления

Патриаршества, Коломенский архиерей Игнатий, Воронежский архиерей Лев,

Ростовский Георгий, оказываются в опале.

"С воцарением Анны Иоанновны для него (Ф. Прокоповича) засияла заря

новой будущности, но эта заря была вместе с тем зарей Бироновщины. Крепкую

для себя опору он нашел в господствовавшей при дворе Анны Иоанновны

немецкой партии, с интересами которой множеством нитей связывались его

собственные интересы.

...Полемика против протестантства, обвинение кого-нибудь в ереси

среди таких обстоятельств становилось признаком нерасположения к

правительству, политическим преступлением, за которым следовали страшные

допросы в Тайной Канцелярии." (22)

Сторонники восстановления Патриаршества продолжают, однако, вести

борьбу против полу протестанта Прокоповича.

Архиерей Маркелл Родышевский, отправленный в заточение за то, что он

при Петре II обвинил Феофана Прокоповича в протестантстве, выпускает книгу

"Житие Новгородского Архиепископа еретика Феофана Прокоповича". Тверской

Архиерей Феофилакт Лопатинский выпускает написанную Стефаном Яворским

против протестантов книгу "Камень веры". В Киеве издает "Камень веры"

митрополит Варлаам.

Феофан Прокопович и его друзья-протестанты представили дело так, что

всякое выступление против протестантства есть выступление против

правительства. Этот нелепый довод пришелся по вкусу правившим Россией

немцам, большинство которых были протестанты.

Архиерея Маркелла за "развратное толкование" "Духовного регламента"

и Михаила Аврамова, подавшего Анне Иоанновне проект восстановления

Патриаршества, отправили в заточение в разные монастыри.

Феофилакта Лопатинского и митрополита Варлаама арестовывают и лишают

сана. По требованию Бирона запрещается распространение "Камня веры".

Против своих врагов Феофан Прокопович употреблял все средства: писал

доносы в Тайную Канцелярию, употреблял подлоги, обвинял в политической

недоброжелательности. По доносам Прокоповича Тайная Канцелярия арестовывала

очень многих людей.

В последнее время Прокопович, по оценке П. Знаменского, автора

"Руководства к русской церковной истории", "достиг такой высоты, до какой

не достигал ни один из архиереев после патриархов. Бирон и Остерман были

его друзьями. Он лично имел 16000 крестьян, получал громадные доходы с

своих кафедральных имений, имел 4 дома в столицах, мызу около Стрельцы и

окружал себя роскошной обстановкой вельмож XVIII в."

В то время, как всякая попытка представителей православного

духовенства возразить против насилия над православной церковью и против

искажения ее догматов на протестантский образец расценивалась как

политическое выступление против правительства, протестанты безнаказанно

могли сеять еретические взгляды. Тяжелое состояние православной церкви в

это время очень ярко охарактеризовал митрополит Димитрий Сеченов после

смерти Анны Иоанновны:

"...Было то неблагополучное время, когда враги наши до того вознесли

свою главу, что дерзнули порочить догмат св. веры, догматы христианские, от

которых вечное спасение зависит. Ходатайницу спасения нашего на помощь не

призывали и заступления ее не требовали; святых угодников Божьих не

почитали; иконам святым не кланялись; знаменем креста святого гнушались;

предания апостолов и святых отцов отвергали; добрые дела, которыми кивается

вечная мзда отметали; в святые посты пожирали мясо, а об умерщвлении плоти

и слышать не хотели; над поминовением усопших смеялись; существованию геены

не верили".

А Архиепископ Санкт-Петербургский Амвросий (Юшкевич) в своем слове в

день рождения Императрицы Елизаветы, произнесенном им в 1741 году, дает

следующую оценку страшной эпохе, наступившей после смерти Петра I:

"Но такие то все были враги наши, - говорит он, - которые под видом

будто верности, отечество наше разоряли. И смотри какую диавол дал им

придумать хитрость! Во-первых, на благочестие и веру нашу православную

наступили: но каким образом и претекстом будто они не веру, но непотребное

и весьма вредительское христианству суеверие искореняют. О коль многие

множество под таким притворам людей духовных, а наипаче ученых, истребили,

монахов поразстригли и перемучили. Спроси-ж: за что - больше ответа не

услышишь, кроме сего: суевер, ханжа, лицемер, ни к чему не годный. Сие же

все делали такою хитростью и умыслом, чтобы во вся в России истребить

священство православное и завесть свою нововымышленную безпоповщину".

"Под образом будто хранения чести, здравия интереса государства,

коль бесчисленное множество, коль многие тысячи людей благочестивых,

верных, добросовестных, невинных. Бога и государство весьма любящих в

тайную (Преображенский приказ) похищали, в смрадных узилищах, в темницах

заключали, гладом морили, пытали, мучили, кровь невинную потоками

проливали".

"Сего их обмана народ не знающий помышлял что они делают сие от

крайние верности, а они таким-то безбожным образом и такою-то завесою

покровенные люди верных истребляли. Кратко сказать: всех людей добрых,

простосердечных государству доброжелательных и отечеству весьма нужных и

потребных под равными претекстами избили, разоряли и во вся искореняли, а

разных себе безбожников, бессовестных грабителей, казны государственный

похитителей весьма любили, ублажали, почитали, в ранги великие производили,

отчинами и денег многими тысячами жаловали награждали".

И это не было преувеличением: местные власти издевались над

православным духовенством как хотели. Архиереи, священники и монахи

арестовывались, их пытали, как уголовных преступников, совершенно не

считаясь с их саном. У монастырей отнимали земли, на монастыри

накладывались огромные налоги. Монахов, заподозренных в недовольстве

существующим порядком вещей ссылали в рудники или отдавали в солдаты.

Каждому монастырю было установлено определенное число монахов и

монахинь. В 1734 году был издан указ, согласно которому в монахи можно было

принимать только отставных солдат и овдовевших священнослужителей. Если

обнаруживалось, что в монахи принят кто-нибудь сверх утвержденного числа

монахов, то Архиерей должен был уплачивать штраф в 500 рублей, постриженный

расстригался и жестоко наказывался, а игумен монастыря расстригался и

ссылался на вечную каторгу.

В результате беспрерывного преследования, к концу правления Бирона

православная церковь оказалась в страшном упадке. Синод жаловался, что:

"везде в церковном причте находится крайний недостаток, а определить на

место некого", только в Московских соборах не хватало 60

священнослужителей, в Новгородской древней епархии не хватало 638

священнослужителей, в Архангельской епархии - 135 и так далее. В

Архангельской, Вологодской, Новгородской, Псковской и Тверской епархиях за

отсутствием священников было закрыто 182 церкви.

Монашество уменьшилось почти на половину. Констатируя создавшееся

положение вещей, Синод выражал опасение, что монашество может вскоре

совершенно исчезнуть в России.

Осенью 1736 года злейший враг православия Феофан Прокопович умер. Но

преследование православного духовенства продолжалось облепившими русский

трон немцами с еще большей силой. Авраамова, подавшего Анне Иоанновне

проект восстановления Патриаршества, переводят в Охотск, Харьковского

архимандрита Платона Малиновского тоже ссылают в Сибирь, в Тайной

Канцелярии томятся непреклонные защитники православия. Архиерей Маркелл

(Родышевский), Ретилов, Маський, Чудовский архимандрит Ефимий, Черниговский

архиерей Илларион, Псковский - Варлаам, Новгородский - Досифей.

Если в первой четверти 18 века в России, после предпринятых Петром I

мер к ограничению числа монашества, в России оставалось всего только 14.593

монаха и 10.673 монахини, то в конце правления Бирона число их сократилось

еще почти наполовину. В монастырях, как сообщает А. Доброклонский в

"Руководстве по истории Русской Церкви", - осталось лишь 7829 монахов и

6453 монахини. Большинство монахов и монахинь были настолько преклонного

возраста, что не могли исполнять необходимых работ, ни производить

богослужений.

Раньше большинство доходов с архиерейских домов шло на поддержку

духовных семинарий и приходских школ. Бирон присвоил эти доходы себе и

завел на них конские заводы.

В конце правления Бирона во всех духовных училищах России было всего

только 2589 учащихся.

IX. ПРОДОЛЖЕНИЕ РОКОВОЙ ПОЛИТИКИ НИКОНА И ПЕТРА I ПО ОТНОШЕНИЮ К

СТАРООБРЯДЦАМ

Уже царевна Софья и Петр I стали расценивать раскол, как

государственное преступление. Такой же взгляд на раскол продолжал

существовать и при его преемниках.

К великому несчастью русского народа, борьба с расколом путем

насилий со стороны государства и церкви продолжалась и после смерти Петра.

Преемники Петра продолжали роковую политику и Никона и Петра - этих двух

чрезвычайно близких по духовному складу деятелей.

Раскольники правильно тревожились за судьбы Руси: Если Московская

Русь - этот третий Рим - последний оплот православия, если вся православная

и национальная старина оказывается "ересью", как утверждали Никон и его

сторонники - то на что же тогда может опереться русский народ в будущем.

Продолжение борьбы с расколом путем насилия при Петре и после Петра,

принесло очень серьезные исторические последствия, так как отталкивало

значительные и лучшие слои народа от государства, содействуя созданию сект,

начавших отрицать государственную власть - признавших государство "делом

рук Антихриста". Это искажало и ослабляло сильно развитый у русского народа

государственный инстинкт. Идея создания истинного православного царства

была основной религиозно-политической идеей русского народа. Свое выражение

она получила в идее создания "Третьего Рима" - идее стремления к Святой

Руси. Измена древним религиозным традициям воспринималась раскольниками,

как измена, совершаемая государственной властью и церковными верхами идее

создания "Святой Руси ".

X. "ПЕРЕСТАНЬ БЫТЬ РУССКИМ, И ТЫ ОКАЖЕШЬ ВЕЛИКУЮ

УСЛУГУ ОТЕЧЕСТВУ"

Совершенная Петром революция не смогла ни уничтожить духовное

своеобразие Руси, ни превратить ее в европейскую страну.

В результате совершенной Петром I революции, Московское православное

царство, по выражению автора одной из повестей начала 18 столетия,

превратилось в "русскую Европию", в странную и нелепую пародию Европы.

Интересные признания об этой "русской Европии" мы встречаем в книге

Д. Д. Благого "История русской литературы XVIII века" (Москва 1955 г.).

"В первой трети XVIII в. церковь утрачивает не только свое

политическое влияние, но и преимущественное влияние в области идеологии.

Заботы о просвещении, созидании культуры, переходит в руки светской

власти."

"...Такие меры, как уничтожение Патриаршества, создание Синода и т.

п., привели к тому, что над авторитетом церкви непререкаемо стал авторитет

государства. Именно государство, по понятиям большинства людей XVIII века,

являлось высшей не только политической, но и моральной ценностью... "

"...Самое представление о государстве приобретает теперь новый, не

церковный, а вполне светский характер: в основе государственного устройства

и законов, по воззрениям передовых мыслителей и деятелей того времени,

лежит не Божественное предначертание, а "общественный договор" - принципы

"естественного права", т. е. свойства и качества, присущие человеческой

природе".

Подчинив церковь государству, превратив крепостную зависимость в

крепостное право европейского типа, внеся чужеродное европейское начало в

русское мировоззрение, Петр внес смертельную заразу в душу народа, расколов

его на два враждебных духовных типа: русских и полуевропейцев-полурусских.

По своим увлечениям культурой Европы и по фантастичности своих

замыслов, Петр был прообразом будущей русской интеллигенции, появление

которой он вызвал. С Петра начинается реакционное западничество,

ориентирующееся на германские народы. По выражению Герцена - Петр является

первым "русским немцем", пруссаки - для него образец, особенно для армии.

Английские свободы ему кажутся неуместными. Он высказывается за немецкий и

голландский языки и против французского. Отталкиваясь от тонкого

французского вкуса, он занят "опруссением" России. Петр хотел, чтобы Россия

стала походить во всем на Европу, а русские во всем на иностранцев.

В статье "Новая фаза русской литературы" А. Герцен, вождь русских

западников, дал следующую оценку результатов совершенной Петром революции:

"Петр I хотел создать сильное государство с пассивным народом. Он презирал

русский народ, в котором любил одну численность и силу, и доводил

денационализацию гораздо дальше, чем делает это современное правительство в

Польше.

Борода считалась за преступление; кафтан - за возмущение; портным

угрожала смерть за шитье русского платья для русских, - это, конечно nes

plus ultra.

Правительство, помещик, офицер, столоначальник, управитель

(intendant), иноземец только то и делали, что повторяли - и это в течении,

по меньшей мере, шести поколений, - повеление Петра I: перестань быть

русским и ты окажешь великую услугу отечеству".

Даже такой убежденный западник, как профессор Г. Федотов, и тот

признает, что:

"Петру удалось на века расколоть Россию: на два общества, два

народа, переставших понимать друг друга. Разверзлась пропасть между

дворянством (сначала одним дворянством) и народом (всеми остальными

классами общества) - та пропасть, которую пытается заваливать своими

трупами интеллигенция XIX века. Отныне рост одной культуры, импортной,

совершается за счет другой, - национальной. Школа и книга делаются орудием

обезличения, опустошения народной души. Я здесь не касаюсь социальной

опасности раскола: над крестьянством, по безграмотности своей оставшимся

верным христианству и национальной культуре, стоит класс господ, получивших

над ними право жизни и смерти, презиравших его веру, его быт, одежду и язык

и, в свою очередь, презираемый им. Результат приблизительно получился тот

же, как если бы Россия подверглась польскому или немецкому завоеванию,

которое обратив в рабство туземное население, поставило бы над ним класс

иноземцев-феодалов, лишь постепенно, с каждым поколением поддающихся

обрусению." (23)

"Петровская реформа, как морской губкой, стерла родовые

воспоминания. Кажется, что вместе с европейской одеждой русский дворянин

впервые родился на свет. Забыты века в течение которых этот класс

складывался и воспитывался в старой Москве на деле Государевом." (24)

"Со времени европеизации высших слоев русского общества, дворянство

видело в народе дикаря, хотя бы и невинного, как дикарь Руссо; народ

смотрел на господ как на вероотступников и полунемцев. Было бы

преувеличением говорить о взаимной ненависти, но можно говорить о

презрении, рождающемся из непонимания. "Разумеется, за всеми частными

поводами для недоброжелательства зияла все та же пропасть, разверзшаяся с

Петра. Интеллигенция, как дворянское детище, осталось на той стороне,

немецкой, безбожной, едва ли не поганой".

Такие признания делает Г. Федотов, убежденный западник, интеллигент

96 пробы.

"Сейчас едва ли кто станет отрицать, - резонно заключает князь Д. Н.

Святополк-Мирский в книге "Чем объяснить наше прошлое и чего ждать от

нашего будущего", что:

"Главным недостатком общественной и государственной жизни новейшей

России всегда являлась та духовная пропасть, которая существовала у нас

между высшими и низшими классами населения. Начало этой пропасти положено

неуклюжими реформами Петра. Теперь доказано, что Петровские неосмысленные,

насильственные, оскорблявшие национальную гордость и самолюбие реформы не

дали России ничего положительного. Они, понятно, не сделали и высших

русских общественных классов западно-европейцев, так же точно как

насильственно надетое на русского французское платье, вдобавок. еще плохо

скроенное, не может сделать из него француза, но зато эти реформы вверх

дном и притом, если, может быть, не навсегда, то надолго перевернули

психику наших высших общественных классов. Не вступая в неуместные

пространные историко-философские рассуждения, скажу по этому поводу

следующее.

Чем самобытнее протекает жизнь народа, тем прочнее и обеспеченнее от

всяких пагубных потрясений его национальный и государственный организм. В

психике народов, как и отдельных личностей, есть свои ярко-определенные

особенности, которые важно знать и понимать и с которыми необходимо

считаться. Особенно резко проявляются и упорно держатся эти особенности в

жизни простонародных масс, духовная близость к которым руководящих

общественных классов есть conditio sine qua non (залог) успешности их

руководительской деятельности. Всякий народ эволюционирует и должен

эволюционировать в своих чувствах и понятиях, но чтобы быть приноровленной

к его жизненным требованиям и запросам и, следовательно, целесообразной и

плодотворной, это эволюция должна быть последовательной и постепенной и,

что еще важнее, она должна быть согласованной и одновременной как в высших,

так и в низших общественных классах данного народа (понятно, с соблюдением

той второстепенной разницы в подробностях, которая вызывается несходством

имущественного положения, умственного развития и т. под.). Там, где нет

этой последовательности, а главное согласованности, теряется точка

духовного соприкосновения между высшими и низшими общественными классами,

утрачивается взаимное ими друг друга понимание, исчезает всякая духовная

между ними общность и сродство, а следовательно, весьма естественно,

чрезвычайно затрудняется, вплоть до полной ее утраты, возможность

культурного влияния и воздействия высших классов на низшие.

Старые, или вернее, родные порядки, старые навыки и обычаи, даже

старые предрассудки в том отношении ценны, что они показывают, что присуще

именно данному народу, что именно ему свойственно, а, следовательно, именно

для него и пригодно, и потому и нужно уметь относиться к ним бережно.

Огульное подражание чужеземному по большей части ведет к усвоению данным

народом значительной доли не только для него "чужеземного", но и "чуждого",

ему несвойственного, а если так, то не только для него бесполезно, но даже

и вредно. Если это чужеземное в чем-нибудь лучше. блестящей, показней

своего родного (что не всегда значит, что для народа заимствующего оно

будет уместно), государственному деятелю особенно легко поддаться соблазну

и увлечениям, и, вот в этом отношении консерватизм, традиционность,

привязанность к старому - великая страховка и гарантия от пагубных

непоправимых в связи с новшествами ошибок, ошибок; часто потрясающих и

колеблющих самые основы, ценные и характерные особенности народного духа.

Взгляните на образованных современных англичан, немцев, даже на

разрушителей-французов! Какая тесная связь у них с своим прошлым. Русские

образованные классы, после и благодаря реформам Петра, в культурном

отношении оказались в своеобразном положении как бы "непомнящими родства" и

то после того, как дотоле не было класса, более привязанного к своим

национальным привычкам, прошлому и особенностям, чем высший класс

допетровской Руси. Все это тем более для нас, русских, печально, что ныне

беспристрастная История рисует нам совсем иную, правдивую картину нашего

очень долго неоцененного по заслугам допетровского прошлого. Как некое

ископаемое, восстанавливаемый историками социальный и государственный строй

Допетровской Руси, поражает исследователя своей целесообразностью и

относительным совершенством. Но для поколений, следовавших за Петром,

русское прошлое оказалось своего рода tabula rasa. Со времени Петра русский

образованный человек похерил и потерял свое прошлое. Оказалось, что он

может жить только заимствованиями. С тех пор русские высшие общественные

классы очутились в роли то попугая внешних выражений французской жизни, то

обезьяны наружных форм немецкой. Как это отразилось на их духовном облике,

на их житейских и бытовых привычках, на их привязанности и отношении к

русской захолустной деревне, понять не трудно.

Каждый из нас в достаточной степени исторически начитан, чтобы

рельефно представить себе образ француза или немца, сперва 17-го, а затем

18-го столетия. Тут может идти речь о разнице в оттенках. Зато попробуйте

сравнить духовный и внешний облик русского высшего общественного класса

17-го и 18-го столетия. В них нет и тени сходства. Можно думать, что эти

люди с двух разных планет. Никакого следа какой бы то ни было связи освоим

прошлым, никакой преемственности, а следовательно, и полное отсутствие

какого бы то ни было устойчивого умственного и нравственного фундамента,

каких-либо прочных умственных и нравственных устоев. Не значит ли это,

говоря иносказательным языком, что как сказано в Евангелии, "дом построен

на песке", а последствия этого, как сказано в том же Евангелии - "и подули

ветры и разлились реки и дом тот не устоял, потому что был построен на

песке".

Всякому, я думаю, ясна моя мысль, хотя она выражена несколько

схематически - резко. Благодаря непродуманным грубым насильническим, чисто

большевистским преобразованиям Петра, русский высший общественный класс,

дворянство, утратил тот необходимый духовный балласт, который для всякого

народа представляет в его жизни его национальное культурное прошлое.

Употребляя фигуральное выражение, называемое в риторике парономасией, можно

сказать, что преобразования Петра не "преобразили", а "обезобразили"

духовный "образ" русского человека".

Нелепый замысел Петра скоропалительной европеизации России и глупая

игра появившихся скороспелых "европейцев" в "конституции" на "европейский

манер" надолго лишили Россию политической и духовной самостоятельности и

отдали русский народ в рабство немцев и созданного Петром на "западный

манер" шляхетства.

XI. ПЕРЕРОЖДЕНИЕ ДВОРЯНСТВА - СЛУЖИВОГО СЛОЯ ВОИНОВ

- В РАБОВЛАДЕЛЬЧЕСКОЕ "ШЛЯХЕТСТВО".

ПОЯВЛЕНИЕ "КРЕЩЕННОЙ СОБСТВЕННОСТИ"

"Русское миросозерцание, - указывает Лев Тихомиров, - начало

путаться тогда, когда в нее влилось. слишком много чужеземного элемента,

так много, что даже способность русского народа ассимилировать все что

стоит по пути, - уже не смогла справиться с этим наводнением. Именно этот

период нерусского влияния внес к нам западно-европейское крепостное право.

То есть заменил чисто русский принцип общего служения государству -

западно-европейским "юридическим принципом частной собственности на тех

людей, которые строили и защищали национальное государство." (25)

Начало рабству русского крестьянства на европейский манер положил

Петр, его преемники, в частности "Великая Екатерина", развили его и придали

ему классические европейские формы. "По уложению 1649 года крестьянин был

лишен права сходить с земли, но во всем остальном он был совершенно

свободным. Закон признавал за ним право на собственность, право заниматься

торговлей, заключать договоры, распоряжаться своим имуществом по

завещаниям." (26) Комментируя эту оценку Шмурло, И. Солоневич очень

метко вскрывает ложные суждения большинства русских историков о

происхождении и природе крепостного строя. "Наши историки, - пишет он, -

сознательно или бессознательно допускают очень существенную

терминологическую передержку, ибо "крепостной человек", "крепостное право"

и "дворянин" в Московской Руси были совсем не тем, чем они стали в

Петровской. Московский мужик не был ничьей личной собственностью. Он не был

рабом. Он находился примерно, в таком же положении, как в конце прошлого

века находился рядовой казак. Мужик в такой же степени был подчинен своему

помещику, как казак своему атаману. Казак не мог бросить свой полк, не мог

сойти со своей земли, атаман мог его выпороть, - как и помещик крестьянина,

- но это был порядок военно-государственной субординации, а не порядок

рабства. Начало рабству положил Петр".

Когда Герцен и другие западники вопили во всю глотку о "крещеной

собственности", они молчали о том, что она создалась на базе принципов

западно-европейского крепостного права. До Петра, вынуждаемые суровыми

историческими условиями, русские цари сокращали возможность передвижения

крестьян, но никогда не лишали крестьян личной независимости. Ими была

установлена крепостная зависимость, но это не было крепостное право. При

Петре Первом крестьянин Посошков выражал это народное мнение, заявляя в

написанном им сочинении: "Крестьянам помещики не вековые владельцы... а

прямой их владелец Всероссийский Самодержец". Западник же Петр вместе с

другими заимствованиями с запада, вроде Синода, идеи абсолютизма,

позаимствовал и чуждую древней Руси идею крепостного права. Петр Первый

установил в России крепостное право, по его западному образцу, которое

вскоре после его смерти перешло в настоящее рабство, хотя и более мягкое по

форме, чем на своей родине - западе, но все же рабство.

"Петр I, - писал А. Герцен, - совершенно отделил дворянство от

народа и, наделив его страшной властью по отношению к крестьянам, заложил в

недра народной жизни антагонизм".

При ближайших преемниках Петра I положение крестьянства, то есть

основной массы русского народа, ухудшилось. Для дворянства, или как тогда

его называли по-польски - шляхетства, по оценке С. Платонова, "служба стала

легче, землевладение свободнее, сверх того, часть дворян могла жить по

закону, вне службы и хозяйничать, тогда как ранее все дворяне поголовно и

бессрочно были привязаны к службе. Таким образам шляхетству стало лучше

жить.

Напротив, крестьянам, владельческим в особенности, жить стало

труднее. При немецком правительстве Имп. Анны на крестьянские нужды

обращали внимание только на словах, на деле же с крестьян нещадно

взыскивали тяжелые подати, так как с владельческих крестьян подати и

недоимки должен был доставить казне владелец-помещик, то правительство

давало помещикам все большую и большую власть над крестьянами. В законе не

было еще общего определения крепостного права на крестьян: но в жизни это

право уже выросло и для помещика его крестьяне были такие же "поданные",

как в старину холопы. Крестьянин без разрешения помещика не мог

предпринимать ничего; казна не вступала с ним ни в какие отношения помимо

его владельца..." (27)

Таким образом в глазах помещика, и фактически, все крепостные

крестьяне превратились в холопов, как в средневековой Руси, в отличие от

крепостных крестьян называли слой людей не имевших личной свободы.

Перерождение крепостной зависимости в крепостное право вызвало

большое сопротивление со стороны крестьянства. Чрезвычайно усилились случаи

побегов крестьян от помещиков. Убегать стали уже не отдельные крестьяне и

семьи, а целые деревни уходили "в бега". Только с 1719 года бежало по

официальным данным около 200.000 человек.

XII. ИСТОРИЧЕСКИЕ ДАННЫЕ ОБ УТВЕРЖДЕНИИ

МАСОНСТВА В РОССИИ

Эпоха правления Анны Иоанновны, точнее эпоха правления немца Бирона

- это время утверждения европейского масонства в России. Воспользовавшись

разгромом церкви и самобытных политических традиций страны, оно широко

пускает свои хищные щупальца.

В 1731 году русское масонство имеет уже своего Великого

Провинциального мастера - Джона Филиппса.

В это же время в России появляется брат Джона Кейта, великого

мастера английского масонства - Джемс Кейт.

Вернадский в своей книге "Русское масонство в царствование Екатерины

II" сообщает следующее о Джемсе Кейте:

"Кейт, - пишет Вернадский, - был представителем семьи, объединявшей

в своей деятельности три страны - Россию, Шотландию и Пруссию. Сам Джеме

Кейт бежал из Англии и после неудачного исхода якобинского восстания (в

котором Кейт принимал участие на стороне претендента - Стюарта), в 1728 г.

сделался русским генералом; около 1747 г. перешел на службу Пруссии; он

участвовал затем на стороне Пруссии в Семилетней войне и в 1758 г. был убит

в битве при Гохкирхене".

"Брат его, Джон Кейт (лорд Кинтор) был гроссмейстером английского

масонства; Джордж Кейт - известный генерал Фридриха II (приговоренный в

Англии к смертной казни за содействие тому же Стюарту), наконец, тоже Кейт

(Роберт) был английским послом в Петербурге (несколько позже, в 1758-1762

годах).

В 1740 году Джон Кейт, граф Кинтор назначает Джемса Кейта великим

мастером России. Будучи великим мастером России Джеме Кейт в то же время

был шпионом прусского короля Фридриха Великого.

К моменту приезда Джемса Кейта в Россию, в ней уже существовали,

среди наводнивших Россию немцев, немецкие масонские ложи.

"...Есть основание думать, - указывает А. П. Пыпин в своем

исследовании "Русское масонство в XVIII и первой четверти XIX в.", что во

время Анны и Бирона у немцев в Петербурге были масонские ложи; о самом

Кейте есть сведения, что он имел какие-то связи с немецкими ложами еще до

своего гросмейстерства в России.

Масонское семейство Кейтов прочно утвердилось в России. В книге В.

А. Бильбасова "История Екатерины II", изданной в 1900 году в Берлине, мы

встречаем опять имя Кейта (Роберт Кейт). Бильбасов сообщает, что английский

посланник Кейт вошел в доверие к Петру III и все, что узнавал от него,

сообщал Фридриху, а Екатерина II, организуя заговор против Петра III,

сблизилась с Кейтом настолько, что вскоре же заняла у него деньги. Имя

Джемса (Якова) Кейта пользовалось большим уважением у русских масонов. В

царствование Елизаветы, русские масоны пели на масонских собраниях

следующую песнь в честь Джемса Кейта:

"По нем (по Петре Великом) светом озаренный

Кейт к россиянам прибег;

И усердием воспаленный

Храм премудрости поставил (основал ложу),

Огонь священный здесь воздвиг.

Мысли и сердца исправил

И нас в братство утвердил.

Кейт был образ той денницы,

Светлый коея восход

Светлозарные царицы

Возвещает в мир приход..."

XIII. ПЕРВЫЕ "УМОНЕИСТОВЦЫ" И ПЛОДЫ ИХ

"ХУДОЖЕСТВЕННОГО" ТВОРЧЕСТВА

Петровские реформы, как теперь известно, не только не способствовали

культурному развитию России, но, по мнению историков, даже задержали ход

развития русской культуры.

Страшный урон нанес Петр русскому национальному искусству:

"Эпоха Петра Великого разделяет историю русского искусства на два

периода, резко отличающихся друг от друга, второй не является продолжением

первого. Путь, по которому шло развитие в первом периоде, вдруг

пересекается, и работа, приведшая уже к известным результатам, как бы

начинается сначала, в новой обстановке и при новых условиях: нет той

непрерывности, которая характеризует развитие искусства в других странах",

- пишет Г. К. Лукомский в своей книге "Русская старина." (28)

И действительно, Петр Первый изменил все, что имело внешнюю форму.

Только русская музыка не имела форму и только она сохранила после Петра

свою исконную русскую сущность.

В результате обнищания купечества пришли в упадок древние города,

древние отрасли русского искусства, которые любило и поддерживало

купечество, исчезло много древних ремесел. Понизилась архитектура русских

церквей; стенная роспись в церквах, шитье шелками и т.д.

Крестьяне превратились в рабов, высший слой общества перестал

напоминать русских. Созданное Петром шляхетство разучилось даже говорить

по-русски и говорило на каком-то странном жаргоне.

Глава темных раскольников, по выражению академика Платонова "слепых

ревнителей старины", писал на языке уже близком языку Пушкина. Вот образец

его стиля.

"С Нерчи реки, - пишет Аввакум, - назад возвратился на Русь. Пять

недель по льду голому ехали на нартах. Мне под робят и под рухлишко дали

две клячи, а сам и протопопица брели пеши, убивающеся о лед. Страна

варварская, иноземцы не мирные".

А представители созданного Петром шляхетства писали свои мемуары

следующим языком:

"Наталия Кирилловна была править некапабель. Лев Нарышкин делал все

без резона, по бизарии своего гумора. Бояре остались без повоира и в

консильи были только спекуляторами".

Приведенные выше строки, в которых современный русский человек не

может ничего понять, заимствованы историком Ключевским из мемуаров одного

из наиболее образованных людей Петровской эпохи. Сопоставьте язык протопопа

Аввакума и Петровского шляхтича и вы легко сделаете вывод, кто ближе к

сегодняшним людям, и за кем мы идем и хотим идти.

В правление Бирона возникает так называемая "новая" русская

литература. Эта новая литература не имеет ничего общего по своим идеям с

существовавшей до того русской литературой. Идеи, под знаком которых

развивается творчество, так называемого, отца новой русской литературы

Кантемира - это чисто европейские идеи. Идеи же развивавшейся в то время на

западе "просветительной философии", целью которой было подготовка великой

французской революции - были в основе своей рационалистические и

атеистические, философы "просветители" с позиции "чистого разума" вели

атаку на монархию и религию.

Д. Благой, автор "Истории русской литературы XVIII века", изданной в

1955 году в Москве, большое внимание уделяет творчеству Феофана

Прокоповича. Он восхваляет его за то, что "попав в самый центр

католического мира, он вынес оттуда идеи Возрождения и Реформации и кровную

на всю жизнь ненависть ко всякого рода мракобесию и изуверству вообще... и

за то, что "этот богослов и учитель церкви" ценит творческую мощь

человеческого ума, "великий свет", зажженный эпохой Возрождения". "Это, -

пишет Благой, - делает его первым в многочисленном и славном ряду наших

писателей-просветителей XVIII века".

Уже одно это обстоятельство возведения "православного" архиепископа

в ранг духовного предка русской космополитической интеллигенции заставляет

нас с подозрением относиться к духовному и моральному облику Феофана

Прокоповича, главного помощника Петра I в деле уничтожения Патриаршества и

идейных основ самодержавия.

Взгляды Феофана Прокоповича и Татищева складываются под влиянием

европейских рационалистов, Фонтеля, Бейля, Гоббса и Пуффендорфа.

Под знаком рационализма проходит и все творчество Антиоха Кантемира.

И сам он не русский и литературное творчество его не русское по своим

идейным устремлениям.

"Сам Кантемир также принадлежал к типу передовых людей и идейно был

связан с Прокоповичем и Татищевым. По окончании Академии Наук, где он

учился у Бернулли Вайера (история) и особенно Гросса (нравственная

философия), Кантемир окончательную шлифовку получает в Париже. В Париже

Кантемир сближается с представителями учено-литературного мира, особенно с

прославленным масоном Монтескье. Здесь, под влиянием "просветителей",

сложились религиозные, политические и общественные понятия Кантемира.

Русская литература, в лице первого ее представителя, начинает свою жизнь

всецело под влиянием просветительной литературы Запада, т. е. литературы

масонской, направленной против религии и всех божественных установлений.

Если Феофан знал прекрасно Бэкона и Декарта, и протестантского писателя

Буддея, то Кантемир удостоился чести знать видных масонов, Вольтера и

Монтескье, книгу которого "Персидские письма" он перевел на русский язык."

(29)

Ода Кантемира "На хулящих учение. К уму своему" направлена против

духовенства. Эта сатира вызвала одобрение у Феофана Прокоповича, и он даже

написав Кантемиру послание в стихах "К сочинителю сатир". Такой интерес Ф.

Прокоповича к сатирам Кантемира понятен, если вспомним, что в одной из них

Кантемир резко выступает против Архиерея Георгия Дашкова, выдвигавшегося

сторонниками восстановления Патриаршества, в Патриархи, резко выступает

Кантемир и против "безмозглых церковников вообще".

В сатирах Кантемира мы встречаем, например, такие "перлы":

"Попы обычайно всю неделю жадно для своей корысти по всем дворам

воскресшего из мертвых Христа прославляют".

Или:

Но вдруг вижу, что свечи и книги летают;

На попе борода и кудри пылают.

И туша кричит, бежит в ризах из палаты.

Хозяин на мой совет мне, вместо уплаты,

Налоем в спину стрельнул; я с лестницы скатился

Не знаю как только цел внизу очутился.

По поводу постоянных враждебных выпадов Кантемира против

духовенства, Д. Благой с восторгом отмечает в упоминавшейся нами "Истории

русской литературы XVIII века":

"Таких резких и настойчивых антицерковных выпадов мы не встречаем во

всей последующей нашей дореволюционной литературе".

Антиох Кантемир "просвещает" Россию в духе французских

просветителей. Он делает то же грязное дело разрушения православия, что и

Феофан Прокопович. Ф. Прокоповича по заказу Петра I, идеологически

обосновавшего необходимость уничтожения Московского самодержавия и

Патриаршества, Кантемир величает: "дивным первосвященником, которому сила

высшей мудрости открыла все свои тайны; пастырем недремно радующим о своем

стаде, часто сеющем семя спасения, растящим его словами примером,

защитником церковной славы".

А этот "дивный первосвященник", по совету которого Петр I отменил

Патриаршество и объявил себя главой православной церкви, в борьбе со

сторонниками восстановления Патриаршества

"...Пуская в ход свои излюбленные средства: ложь, обман, подлог и

насилие, он клялся в своем православии, отказывался всеми средствами от

протестантского направления. Приписывал своим врагам такие мысли и слова,

которых у них никогда не было; искажал и неправильно истолковывал отдельные

выражения, наконец, прибегал к излюбленному своему приему, возводя против

своих противников обвинение в политической неблагонадежности. В своей

болезненной подозрительности Феофан не щадил никого. К допросу привлекалась

масса лиц разных классов и положений. Самые благонамеренные люди не могли

быть уверены, что их не привлекут к ответственности в Тайную Канцелярию."

(30)

Многие из духовных лиц и мирян по вине Ф. Прокоповича закончили свою

жизнь в Тайной Канцелярии и в казематах.

Восхваляя Ф. Прокоповича, Кантемир нападает на его противников,

сторонников восстановления Патриаршества.

Троицкого инока Варлаама, одного из предполагаемых кандидатов в

Патриархи, Кантемир изображает следующим образом:

Варлаам смирен, молчалив, как в палату войдет -

Всем низко поклонится, к всякому подойдет,

В угол свернувшись потом, глаза в землю втупит;

Чуть слыхать, что говорит, чуть, как ходит, ступит.

Безперечь четки в руках, на всякое слово

Страшное имя Христа в устах тех готово.

Молебны петь и свечи класть склонен без меру,

Умильно десятью в час восхваляет веру

И великолепен храм Божий учинили;

Тех, кои церковную славу расширили

Души де их подлинно будут наслаждаться

Вечных благ. Слово к чему можешь догадаться;

-О доходах говорит, церковных склоняет

Кто дал, чем жиреет он, того похваляет,

Другое всяко не столь дело годно Богу,

Тем одним легко сыскать может в рай дорогу

Когда в гостях за столом - и мясо противно

И вина не хочет пить, да то и не дивно:

-Дома съел целый каплун, и на жире и сало

Бутылку венгерского с нуждой запить стало.

Жалко ему в похотях погибшие люди,

Но жадно пялит с под себя глаз на круглые груди,

И жене бы я своей заказал с ним знаться.

Безперечь советует гнева удаляться

И досады забывать; но ищет в прах смерти

Тайно недруга, не дает покой и по смерти.

Кантемир нагло высмеивает вообще всех православных священников и

монахов. Все они глупы, невежественны, суеверны, все пьяницы и

корыстолюбцы.

Образец правителя для Кантемира - конечно, Петр Первый. В одной из

своих виршей Кантемир восхваляет Петра за то, что благодаря

-"Мудрых указов Петровых

Русские люди стали новым народом".

Петр "корень нашей славы", ибо в результате его мудрой деятельности

"русские люди стали новым народом".

И утверждая это, Кантемир в то же время самыми мрачными красками

изображает современное ему общество.

Кантемир является родоначальником обличительного направления в

русской литературе. Он задал тон этому направлению. Вместо того, чтобы

разить сатиров отдельные темные стороны русской жизни, отдельных лиц, он,

как и пошедшие по его стопам бесчисленные обличители позднейшего времени,

высмеивали и хулили все русское.

Идеал Кантемира - Запад, в России все дрянь, вс° негодно.

Кантемиру так же, как и современным поклонникам Петра I, не приходит

в голову мысль, что до такого падения современное ему общество докатилось

именно в результате безумных действий Петра.

Как будто кошмарные условия жизни при преемниках Петра возникли сами

собой, без всяких причин.

Литература, возникшая в "русской Европии", напоминает ту

"ассамблейную боярыню", которую по словам Лескова Петр I на ассамблее с

образовательной целью напоил вполпьяна и пустил срамословить.

Уже при Екатерине II поэт Петров назвал русских сатириков

"Умонеистовцами", которые и в стихах и в прозе "мешают желчь и яд".

Бороться со злом и общественной неправдой можно двумя способами:

сатирой и ставя в пример добрых, порядочных людей, привлекая к их образам

внимание общества и возвышая их. Русская литература к несчастью со времен

Кантемира и Фонвизина пошла исключительно по пути сатиры. И сатиры, все

обобщающей, видящей только одно черное в русской жизни. Дело изображалось

так, что все попы, все чиновники, все политики сплошные беспросветные

мерзавцы. Сатира всегда есть окаррикатуривание, одностороннее изображение

жизни. Эти черты приобрела и вся русская классическая литература, свое

главное внимание уделившая изображению не порядочных людей, а отрицательных

типов.

Это одностороннее изображение народной жизни нанесло огромный вред,

внушив многим читателям неверное представление о русской действительности,

как о царстве сплошной тьмы и постоянного насилия.

XIV. ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС ПРИ ПРЕЕМНИКАХ ПЕТРА I И ЕГО РЕШЕНИЕ

Каждому русскому человеку известна роковая роль, которую сыграли

русские масоны и евреи в крушении Русского национального государства.

Поэтому является необходимым дать краткую справку появления евреев в России

и отношения к ним правительства и народа.

Впервые национальные интересы русских и евреев сталкиваются еще в

эпоху развития Киевской Руси. В южнорусских степях возникает сильное

хазарское государство. Хазарские каганы и господствующий класс Хазарии

принимает иудейство. И это вселяет веру в рассеянных по всему свету евреев,

что хазарский каганат станет второй Палестиной. Евреи начинают стекаться в

Хазарию. Видные евреи находятся в переписке с хазарским каганом Иосифом,

как это свидетельствует хранящееся в Британском музее письмо испанского

еврея, казначея одного из мавританских халифов в Испании.

Одно время хазары подчиняют себе многие славянские племена, из

которых позже сложилась Киевская Русь. Вместе с хазарами к славянам,

конечно, проникают из Хазарии и евреи. В Киеве существует уже

многочисленная еврейская колония, занимающаяся торговлей и ростовщичеством.

Со временем отношения между киевлянами и евреями настолько обостряются, что

уже в 12 веке, по смерти князя Святополка, возник в Киеве погром евреев.

вызванный привилегированным положением евреев в правлении этого князя.

Знаменитый проповедник Киевской Руси Илларион обличал в своих

проповедях поведение живших в Киеве евреев. Недоброжелательное отношение к

евреям возникло не только потому, что они занимались ростовщичеством, а и

потому, что они в Корсуни и в других городах на побережье Черного моря

занимались скупкой плененных кочевниками русских, которых продавали в

рабство. Этот факт засвидетельствован, например, в житии Преподобного

мученика Евстрата (память его 28 марта).

В житии повествуется, что однажды, половцы напали на Киев, ворвались

в Печорский монастырь, сожгли церкви, многих иноков умертвили, а некоторых

увели в плен, - в их числе был и Евстратий. Всех пленных христиан, в числе

пятидесяти, половцы продали в рабство в город Корсунь одному еврею. Еврей

принуждал их отречься от Христа, угрожая иначе уморить их голодом.

Ободряемые Евстратием, христиане отказались и один за другим, все умерли от

голода и жажды. Великий Постник, святой Евстратий пережил всех. Тогда на

двенадцатый день евреи схватили его и распяли на кресте.

Острые и напряженные взаимоотношения. возникнувшие с евреями,

вызывают в Киевской Руси желание узнать прошлое евреев. И в Киеве

появляется первый в Средневековой Европе перевод одной истории еврейского

народа.

Московская Русь сторонилась евреев и в ней евреев почти не было.

Неохотно она пускала к себе на время и еврейских купцов, приезжавших из

Европы, Крыма и Золотой Орды и Казанского ханства.

Больше всего евреев жило в Новгороде, имевшем обширные торговые

связи с Западом. И эта связь с евреями позже дорого обошлась не только

Новгороду, но и всей Московской Руси.

При Иване III, создателе Московского национального государства, в

Новгороде возникает ересь стригольников или жидовствующих, которая затем

получает широкое развитие во всей Московской Руси.

Одно время в Москве жидовствующих было столько, что некоторым

современникам Ивана III казалось, что православию на Руси пришел конец.

Ересь жидовствующих продолжалась и при сыне Ивана III, Василии. В

книге Г. Федотова "Святой Филипп, митрополит Московский", мы читаем:

"В сущности, все внутренние события, вся борьба партий и идей,

заполняющих собой Васильево княжение, выражалось в борьбе вокруг церковных

вопросов. Доживала еще ересь жидовствующих, недобитых казнями и

преследованиями времен Ивана III. Это странное движение, отголосок западных

реформационных брожений, в обеих своих формах - чистого иудаизма и

религиозного рационализма и вольнодумства - заразило, главным образом верхи

Московского общества и церкви. Оно имело своих приверженцев при дворе, в

семейство великокняжеском (Елена, невестка Ивана III) и даже на

митрополичьей кафедре".

"Когда жидовство, - пишет Г. Федотов - оправившись от гонений,

начало снова поднимать голову, известный деятель той эпохи Иосиф

Волоколамский писал Василию III:

"...Если ты, Государь, не позаботишься и не подвигнешься, чтобы

подавить их темное еретическое учение, то придется погибнуть от него всему

православному христианству".

В Московской Руси хорошо были осведомлены о том, что в Польше евреям

сдали на откуп православные церкви, и что они пускают в церковь только тех,

кто внес им установленный сбор. Поэтому евреям, несмотря на поступавшие от

них просьбы, не разрешали приезжать на жительство в Московскую Русь, а тех,

кто уже жил, изгоняли из Москвы.

Царь Алексей, по просьбе жителей Могилева и Вильно, выселил их из

этих городов.

Массовое проникновение евреев в Россию началось только при Петре,

хотя он и писал бургомистру Амстердама Витсену, ходатайствовавшему о

допуске евреев в Россию, что он считает, что им будет невыгодно селиться в

России, так как у "русаков они не много выторгуют", все же предоставил

отдельным евреям высшие должности. Еврей Шафиров был вице-канцлером,

португальского еврея Дивьера он назначил губернатором Санкт-Петербурга и

разрешал евреям селиться в России. В учебнике еврейской истории известного

еврейского историка С. М. Дубнова (4-ое издание, Харбин, Часть III, стр.

1.4), мы читаем:

"Только при Петре Великом и его преемниках евреи начали проникать

массами в пограничный с Польшей русские владения, особенно в Малороссию.

Пока жил Петр их не трогали".

Екатерина I указом от 26 апреля 1727 года изгоняет евреев из Украины

и других местностей России и запрещает впредь приезжать в Россию.

"Жидов, как мужеска, так и женска полу, которые обретаются на

Украине и в других Российских городах, всех выслать из России за рубеж

немедленно и предь их никакими образы в Россию не впускать и того

предостерегать во всех местах накрепко, а при отпуске их смотреть накрепко

ж, чтобы они из России за рубеж червонных золотых и никаких Российских

серебряных монет и ефимков отнюдь не вывозили; а буде у них червонные и

ефимки, или какая Российская монета явится, и за оны дать им медными

деньгами".

Поведение еврея Липпмана, сделанного Бироном придворным банкиром,

открыто продававшим государственные должности и разорившим многих своими

ростовщическими операциями, отозвалось на отношении к другим евреям,

пробравшимся при Бироне снова в Россию.

2 декабря 1740 года Императрица Елизавета снова издает указ о том,

чтобы все евреи покинули Россию.

"Как это уже неоднократным предков наших указам по всей нашей

Империи жидам жить запрещено. Но ныне нам известно учинилось, что оные жиды

еще в нашей Империи под разными видами жительство свое продолжают, от чего

ни иного какого плода, но токмо нашим верноподданным крайнего вреда,

ожидать должно. А понеже наше матернее намерение есть от всех чаемых нашими

верноподданными и всей нашей Империи случиться могущих произойти худых

последствий крайне охранять и отвращать, того да всемилостивейше

повелеваем: из всей нашей Империи, как то великороссийских, так и то

малороссийских городов, сел и деревень всех мужеска и женска пола жидов

какого бы кто звания и достоинства ни были, со всем их имением немедленно

выслать за границу и впредь оных ни под каким видом в нашу Империю ни для

чего не впускать".

Так же отрицательно к евреям относился и русский народ. Это

отрицательное отношение выражено им в сотнях пословиц и поговорок:

Где хата жида, там всей деревне беда;

жид да беда - родные братья;

назови жида братом, он в отцы полезет, и т. д.

XV. ПОЛИТИЧЕСКИЕ "УСПЕХИ" "РУССКОЙ ЕВРОПИИ"

К КОНЦУ БИРОНОВЩИНЫ

Как отозвалась совершенная Петром сверху революция на состояние

монархической власти России, культурном и нравственном положении высших

слоев общества, духовенства и простого народа, а также развитии культуры, -

мы уже показали. Что касается политической роли России в Европе и на

Востоке в этот период, то она сошла на нет. Никогда политический престиж

России в Европе и граничащих с нею восточных стран. не стоял так низко, как

в эту эпоху.

Возьмем учебник Русской Истории академика С. Платонова.

Внешние политические успехи России за указанный период он

характеризует так. "Из внешних дел периода временщиков следует отметить,

во-первых, что в царствование Императрицы Анны (1732) Персии были

возвращены взятые у нее при Петре Великом города на Каспийском море".

"В результате длительной войны Россия получила значительные

пространства Черноморской степи, но не получила морских берегов и права

держать флот на Черном море. Азов условлено было срыть..."

"Мало того, заметив слабость и непопулярность немецкого

правительства Анны Леопольдовны, французский посланник Шетарди повел

интригу в самой России и содействовал всячески падению Императора и

воцарению Елизаветы".

Ключевский пишет: "Немцы, после десятилетнего своего господства при

Анне Иоанновне, усевшись около русского престола, точно голодные кошки

вокруг горшка с кашей и достаточно напитавшись, стали на сытом досуге

грызть друг друга..."

"Удачной ночной феерией воцарения Елизаветы разогнан был

гвардейскими полками Курляндско-Брауншвейгекий табор, собравшийся на берегу

Невы дотрепывать верховную власть, завещанную Петром".

Что можно добавить к этой поразительной характеристике "политических

успехов" России при ближайших преемниках Петра.

Возникают вопросы: каким образом Курляндско-Брауншвейгский табор

смог собраться на берегах Невы вокруг русского престола?

А если это случилось, то можно не боясь ошибки, утверждать что

кровавая Петровская революция кончилась ничем. Все реформы производились,

по объяснению историков-западников, с целью спасти Россию от участи быть

покоренной немцами. А на самом деле, сразу после смерти Петра, Россия стала

добычей немцев, а русские верхи пошли в духовную кабалу к западу. То есть

свершилось то, чего больше всего боялся Александр Невский. Русь попала в

духовное рабство к Западу.

Даже такой заядлый западник, как Г. Федотов, и тот признается в

книге "И есть, и будет", что:

"Россия с Петра перестала быть понятной русскому народу. Он не

представлял себе ни ее границ, ни ее задач, ни ее внешних врагов. которые

были ясны и конкретны для него в Московском Царстве. Выветривание

государственного сознания продолжалось беспрерывно в народных массах

Империи".

В результате совершенной Петром I революции, русское национальное

Государство не только не стало более сильным, как это обычно ложно

утверждают историки западнического лагеря, а настолько ослабело, что стало

игрушкой в руках утвердившихся в России иностранцев и Европейских держав.

Как низко упала политическая роль России к моменту захвата власти

дочерью Петра ярко показывает письмо французского агента Лалли кардиналу

Флери, в котором он пишет:

"Россия подвержена столь быстрым и столь чрезвычайным переворотам,

что выгоды Франции требуют необходимо иметь лицо, которое бы готово было

извлечь из того выгоды для своего государя".

Человеком, который сумел извлечь выгоду для Франции из наступившего

в России хаоса, после совершения Петром I революции, оказался Маркиз

Шетарди. Путем сложных интриг он сумел воспользоваться царившей в России

сумятицей и с помощью французского золота он организовал заговор в пользу

Елизаветы среди Гвардейских полков.

Историк Соловьев утверждает, что после Петра I судьба "России

осталась в русских руках". Это утверждение не отвечает печальной

исторической истине. Европа имела в после-петровской России своих

представителей, которые хозяйничали в ней как в завоеванной провинции.

Вспомним, например, колоритную фигуру прусского посланника барона А.

Мардефельда. Он пробыл в России двадцать два года. Приехал он в Россию еще

при Петре I в 1724 году. Сменились Императрицы и Императоры, а Мардефельд

не сменялся. Он был послом при Петре I, при Екатерине I, при Петре II, при

Анне Иоанновне. При его помощи Анна Леопольдовна стала правительницей,

когда ее несчастный сын Иоанн VI стал Русским Императором.

Друзья Мардефельда французский маркиз Шетарди, французский врач

Лесток, умный, человек ловкий, но "злого нрава и черного дурного сердца", с

помощью интриг и подкупов возвели на престол и Елизавету. "В течение многих

лет", - характеризует его роль В. Бильбасов, -"Мардефельд был "персона

гратиссима" в Петербурге".

После подрыва Петром I политических и религиозных основ

традиционного русского монархического миросозерцания, царская власть

повисла в воздухе и стала орудием политической игры европейских послов в

России. Как европейские послы низко расценивали тогдашнее положение

монархической власти в России, показывает следующий отзыв саксонского

дипломата Пецольца о перевороте, совершенном Елизаветой: "при помощи

нескольких гренадеров. нескольких бочек вина и нескольких мешков золота в

России можно сделать все, что угодно".

Таковы были политические результаты совершенной Петром революции.

Так выглядело дело с верховной властью в России после того, как он ее по

словам его почитателей "из небытия в бытие произвел" и оставил после себя в

"зените славы и могущества".

"Вмешательство представителей иностранных держав и вообще

иностранцев в русские дела достигло в это время крайних пределов. В XVIII

столетии подобное вмешательство было в порядке вещей и практиковалось во

всей Европе; в России же, со смерти Петра I, оно приняло довольно опасные

размеры, отчасти благодаря ряду женщин, занимавших престол. Елизавета

Петровна, многим обязанная благодаря Шетарди, Лестоку и другим чужеземцам,

естественно подчинялась их указаниям. Дерзость чужеземцев дошла в это время

до того, что какой-нибудь Брюммер дает слово за Елизавету, что она "к

Австрии не приступает, и этому слову верят." (31)

XVI. ЗАХВАТ ТРОНА ДОЧЕРЬЮ ПЕТРА I

В ночь с 24-го на 25-ое января 1741 г., Цесаревна Елизавета

Петровна, забыв присягу, данную малолетнему императору Иоанну VI,

арестовала младенца-императора, его мать Правительницу, всю Брауншвейгскую

семью и сама взошла на престол. Елизавета Петровна решила, если "Paris vaut

la messe", то за Россию можно, конечно, отречься от клятвенного обещания.

Нарушив присягу, Елизавета Петровна "секретнейшим" указом от 7

декабря 1742 года потребовала такую же присягу от Анны Леопольдовны: "чтоб

она в верности присягу учинила и в том за себя и за сына своего, принца

Иоанна, и дочь свою, принцессу Екатерину подписалась".

В результате нелепого закона Петра I о престолонаследии, русский

трон сделался игрушкой в руках его преемников и присяга на верность тому,

кто занимал русский трон, обесценивалась все более и более с каждым новым

дворцовым переворотом. Возникает прискорбное явление, когда пример

нарушения присяги на верность носителю государственной власти показывают

сами носители верховной власти или претенденты на эту власть и

представители высших кругов народа. Частые дворцовые перевороты лишали

присягу всякого нравственного значения и заставляли смотреть на нее как на

пустую формальность, которую можно нарушить Всякий раз, если это сулит в

будущем выгоду.

К клятвенному обещанию, к присяге, в после-петровскую эпоху

относятся не как к нравственному обязательству, которое ненарушимо и должно

быть исполнено любой ценой. Вспомним поступок Василия Шибанова, давшего

клятву князю Курбскому, что он доставит письмо Иоанну Грозному, поступок

знаменитого дипломата отца Петра I - Ордин-Нащокина, постригшегося в

монахи, но не пожелавшего нарушить условия заключенного им с поляками

Андрусовского мирного договора, вспомните поступок простого крестьянина

допетровской эпохи Ивана Сусанина.

В после-петровскую эпоху такого отношения к выполнению клятвенного

обещания и присяги мы почти не видим, особенно в высших слоях общества.

Петровский закон о престолонаследии создает основу для длинной цепи

придворных интриг, предательств. дворцовых переворотов и цареубийств.

Елизавета взошла на трон, а свергнутый ею малолетний ребенок

император Иоанн VI всю свою жизнь провел в ссылке и в одиночной камере

крепости, пока не был убит крепостной стражей во время попытки Мировича

освободить его и возвести на трон вместо Екатерины II.

Елизавета Петровна старалась, чтобы не только Петербург, но и вся

Россия забыла и об Иоанне, и об его правлении. Особыми указами было

приказано уничтожить все медали и монеты с изображением Иоанна VI, сжечь

все бумаги подписанные от его имени.

"Елизавета Петровна желала уничтожить всякий след Ивана VI, хотела

чтоб самое имя его было забыто. Императрица хотела невозможного.

Революционные меры не проходят бесследно. Вскоре же по воцарении Елизаветы

Петровны, недовольные начали вспоминать низверженного Императора, сожалели

о нем." (32)

Через семь месяцев после совершенного Елизаветой переворота, была

раскрыта подготовка к новому перевороту. Заговорщики хотели убить Елизавету

и наследника престола (Петра III), и снова возвести на престол Иоанна VI.

Спустя год созревает новый заговор. Организаторы его не питают

никакого уважения к Елизавете Петровне, как к носительнице царской власти,

какое питали люди Московской Руси к царям. Для заговорщиков она не законная

царица, а только удачливая захватчица не принадлежавшего ей трона. Вот

показательные в этом отношении слова организатора заговора подполковника

Лопухина, говорившего участникам заговора:

"Будет через несколько месяцев перемена. Рижский караул, который у

Императора Иоанна и у матери его, очень к Императору склонен, а нынешней

Государыне с тремястами канальями ее Лейб-гвардии что сделать? Прежний

караул был и крепче, да сделали, а теперь перемене легко сделаться".

В этом заявлении все очень характерно. Важно, чтобы к новому

дворцовому перевороту склонялся Рижский караул (т.е. не русский), а как к

перевороту отнесся русский народ - неважно. Интересна вера в нравственное

право сделать новый переворот. Совершили же переворот с своей

"Лейб-компанией" Елизавета, почему не сделать новый новым заговорщикам,

ведь "теперь перемене легко сделаться".

Частые переходы царской власти из рук в руки, необоснованные с

традиционной русской монархической точки зрения, оказали свое развращающее

действие. Утвердилась вульгарная точка зрения "кто палку взял - тот и

капрал!"

Если в заговоре Елизаветы играл роль французский дипломат Шетарди,

то в заговоре Лопухина - австрийский посланник маркиз Ботта д¦Адорно.

Народные массы, замордованные окружавшими

русский престол немцами и русскими "европейцами" встретили переворот

Елизаветы надеждами, что все иностранцы будут изгнаны из России и вернутся

старые, допетровские порядки.

А возврата на старый национальный путь - восстановления политических

принципов самодержавия, восстановления патриаршества, прекращение

"чужебесия", ждало подавляющее число народа; и духовенство, часть

дворянства, оставшаяся верным национальным традициям и купечество и

крестьянство.

Английский посланник Фанг доносил, например, своему правительству:

"Часть дворян - закоренелые русские: только принуждение и насилие могут

воспрепятствовать им возвратиться к старинным обычаям.

...Они вовсе не хотят иметь дело с Европою и ненавидят иноземцев".

(Депеша от 21 июня 1741 г.)

Странно бы было если русские после всего того, что им пришлось

перенести от иностранцев при преемниках Петра, обожали бы иностранцев и

мечтали бы иметь дело с Европой, которая всегда, в самые тяжелые периоды

русской истории, начиная с нашествия татар, всегда пыталась использовать

обрушившиеся на русский народ бедствия в своих корыстных целях.

После захвата власти Елизаветой, прусский посланник барон Мардефельд

попытался продолжать свое постоянное вмешательство во внутренние и внешние

дела России.

"Представитель прусских интересов, - замечает В. Бильбасов, -

привыкший в течении двадцати лет видеть русскую политику в руках немцев,

Мардефельд не мог допустить, чтобы русский канцлер (речь идет о гр.

Бестужеве-Рюмине. - Б. Б.) в равной же степени мог преследовать чисто

русские интересы".

Пытались выполнять роль политкомиссаров и французские резиденты

Маркиз Шетарди и Лесток.

Выгоды возведения Елизаветы на престол, Шетарди видел в том, что

"можно было быть нравственно убежденным, что перетерпенное ею прежде, также

как и любовь ее к своему народу, побудят ее к удалению иноземцев и к

излишней доверчивости к русским... " Это он писал в апреле 1741 года, а 16

июня он писал, что "Если Елизавета будет на троне, то старинные принципы,

любезные России, одержат, вероятно, верх. Быть может - и весьма было бы

желательно не обмануться в этом - в царствование Елизаветы, при ее летах,

старина настолько успеет укорениться, что Голштинский принц, ее племянник,

всосет ее и привыкнет к ней в такой степени, что когда наследует корону, то

будет в совершенно других началах".

Будучи, как и все иностранцы, чрезвычайно низкого мнения о русском

самодержавии и умственных способностях русского народа, как и все

иностранцы Шетарди думал, что разгромленная Петром I Россия не сможет

развиваться опираясь на начала своей культуры и неминуемо потеряет

побережье Балтийского моря.

При известии об успешности произведенного Елизаветой переворота,

французский статс-секретарь Амело писал в Вену, Кастеллани:

"Совершившийся в России переворот знаменует последний предел величия

России. Так как новая Императрица намерена не назначать иностранцев на

высшие должности, то Россия, предоставленная самой себе, неминуемо

обратится в свое прежнее ничтожество".

Только после долгой, упорной борьбы канцлеру Бестужеву-Рюмину

удалось добиться отозвания барона Мардефельда, Шетарди и Лестока и

постепенно добиться такого положения, что иностранные послы признали за

русским канцлером право преследовать во внешней и внутренней политике чисто

русские интересы.

XVII. СМЕНА НЕМЕЦКОГО ЧУЖЕБЕСИЯ - ЧУЖЕБЕСИЕМ ФРАНЦУЗСКИМ

Елизавета по своим привычкам была русской женщиной, любила ходить в

церковь, щедро жертвовала на разоренные ее отцом церкви и монастыри.

Нажим на православную церковь при ней начинает понемногу слабеть. В

произнесенной проповеди ректор Московской Духовной Академии, Архимандрит

Кирилл Флоринский, например, так характеризовал наступившее после смерти

Петра I "освежение":

"...Мы отягчены всеми надругательствами, страждуще гонимы, гонимы и

мучимы, мучимы и вяжемы, вяжемы и уязвлены, отечества и правоверия лишаемы,

дремлюще, благовоннолиственного сего видехом древа. Древо сие человекоядцы,

птицы Остерман и Миних со своим стадищем начали было сеющи и терзати: обаче

мы дремлюще не видехом, ниже чувствовахом доколе же сие сольное семя нас

непригласи спящих; доколе дремлюще? - доколе страдати имате?"

Елизавета приказала вернуть из тюрем и ссылки и других пострадавших

духовных лиц. Первую роль в Синоде начинает играть Архиерей Амвросий.

Некоторым монастырям возвращаются отобранные у них угодья.

В отношении раскольников Елизавета идет по ошибочному пути своих

предшественников... При Елизавете был подтвержден указ Петра I о том, чтобы

раскольники ходили в особых платьях, о взимании штрафа за ношение бороды,

увеличенном налоге и т. д.

Местные власти, как и раньше сжигают скиты, сопротивляющихся

разгрому скитов старообрядцев расстреливают, путем грубых насилий, светские

и духовные власти заставляют старообрядцев насильно отказываться от веры

предков.

Пошла по ложному пути своего отца Елизавета и в вопросе управления

церковью. Архиереи Амвросий Юшкевич и Арсений Мацкевич подали ей просьбу о

восстановлении патриаршества. Елизавета отказала. Взгляд на церковь, как на

послушное орудие в руках государства остается в силе. В монастыри, как и

при Петре I, продолжают посылаться сумасшедшие, малолетние преступники и

отставные солдаты. То есть монастыри продолжают оставаться домами

сумасшедших, домами инвалидов и колониями для малолетних преступников.

Елизавета мало интересовалась государственными делами. "Когда она, с

великим трудом решившись на переворот, получила престол, в ней развилось

властолюбие, но не выросло желание трудиться над делами, узнать положение

государства и самой деятельно руководить правлением." (33)

При Елизавете террор против русских и всего русского ослабел, но

обожавшая своего отца, она не думала вернуться на путь строительства жизни

в духе исконных русских традиций. Елизавету, по словам Платонова окружали

люди, "которые не совсем умели, хотя и хотели, точно восстановить порядок

Петра Великого".

"Елизаветинский Сенат не стремился в управлений государством ни к

каким крупным преобразованиям и не задавался никакими широкими проектами,

ограничивались частными мерами по различным управления." (34)

Поэтому и в государственном строительстве и в церкви, и в культурном

развитии, продолжали действовать чуждые идеи, заложенные Петром I. Надежды

народа на прекращение чужебесия высших кругов общества не оправдались.

Изменилось только направление чужебесия.

После восшествия на престол Елизаветы, немецкое влияние сменяется

французским.

Приобретя французский характер, чужебесие приобрело только больший

размах и большую заразительность. Ведь центром европейского атеизма и

рационализма была именно Франция, в которой темные силы масонства

лихорадочно подготавливали так называемую "Великую" французскую революцию.

"Раз пробужденная любознательность требовала себе удовлетворения

быть может даже с большей настойчивостью, чем в наше время, и жадно

бросалась на всякую умственную пишу. Бесчисленное множество сочинений

разного рода переводилось, печаталось и переписывалось людьми всякого

звания. Все, что было тогда сколько-нибудь замечательного в числе

произведений современной французской или немецкой литературы можно смело

искать в русском переводе. Болотов, переводивший какое-то немецкое

произведение в лагере, накануне битвы, и притом без всякой мысли об

издании, может служить лучшим образчиком этих любопытных людей прошлого

(XVIII) столетия." (35)

В. В. Зеньковский в своей любопытной книге "Русские мыслители и

Европа", пишет - XVIII век дает нам картину такого увлечения Западом, что с

полным правом можно говорить, что русская душа попала в "плен" к Западу.

Еще первое поколение молодых людей, отправляемых заграницу оставалось чуждо

Западу, но уже второе, вкусив его жизни, почти не захотело возвращаться на

родину: уже тогда в сущности могла быть пущена в ход фраза, принадлежавшая

Иванушке (в "Бригадире" Фонвизина):

LТело мое родилось в России, но дух мой принадлежит короне

французской". По мере расширения знаний в Европе, по мере роста

просвещения, культ запада не только не ослабевал, а становился все глубже и

влиятельнее".

В подтверждение правильности высказанного им выше мнения,

Зеньковский ссылается на книгу А. Веселовского "Западное влияние в новой

русской литературе", которым с свойственной им поразительной эрудицией,

приведены многочисленные примеры духовной зависимости от Европы многих

видных деятелей новой русской литературы.

"В царствование Елизаветы воспиталось целое поколение этих

поклонников философии, которые выступили на историческое поприще во второй

половине XVIII века, известной под именем философского века. Средоточием

этих новых людей был тогда, так называемый Молодой двор наследника престола

Петра Федоровича." (36)

"Душой образованного кружка при этом дворе была супруга Наследника

Екатерина Алексеевна, с другом своим княгиней Дашковой: та и другая были

воспитаны во французском духе и с самых молодых лет пропитались идеями

Беля, Монтескье, Вольтера и других французских знаменитостей." (37)

"За исключением немногих лиц, получивших более или менее солидное

образование, на самом деле понимать философские идеи, русское дворянство

отличалось очень недальним образованием: но большей части оно училось у

разных французских проходимцев гувернеров, бывших в своем отечестве

кучерами, поварами, парикмахерами, круглых невежд, которые ничего не могли

сообщить своим питомцам, кроме презрения ко всему русскому и своего

собственного и умственного и нравственного развращения." (38)

Побывав за границей владелец "Крещенной Собственности" заканчивал

порчу своей души и по выражению Сумарокова, превращался "из напудренного

человека в напудренную скотину".

Философские идеи большинству были известны только понаслышке, только

с чужих слов. Все свое хулилось, все иноземное было предметом преклонения.

Все невежды старались прослыть философами и атеистами, как позже, после

появления интеллигенции, старались заслужить самый высший чин - чин

"критически-мыслящей личности", передачей души какой-нибудь новомодной

европейской философии.

"Вольнодумство широко распространилось в русском елизаветинском

обществе, начиная с обеих столиц и кончая глухими провинциями. Больше всего

им было заражено дворянство и особенно высший свет Петербурга. Отсюда оно

проникло в низшие классы чиновников, даже купцов, мещан и прислуги. Кто не

"вольтерьянствовал" (вольнодумствовал), тот считался отсталым и

необразованным.

Молодежь - ученики гимназий и университета - принялись искать

свежего материала для переводов в популярных произведениях заграничной

литературы. Переводились книги не только по заказу и для денег, но и просто

из интереса к литературной работе. Больше всего, конечно, переводилось

романов, но переводились и книги иного, более серьезного содержания." (39)

Н. Иванов правильно подчеркивает в своей книга "От Петра до наших

дней", что чужеродные начала, внесенные Петром I в русскую стихию,

продолжали развиваться в высших слоях русского общества и при его дочери,

захватывая все новые слои и спускаясь в средние слои общества.

Масонские идеи, вбитые Петром в русские головы, не умерли. Они были

подхвачены Феофаном Прокоповичем, Татищевым и Кантемиром, развиты и

углублены высшими слоями общества Елизаветинской эпохи".

Автор "Руководства по истории русской Церкви" А. Доброклонский, дает

масонствующей французской философии следующую характеристику:

"То была философия рационализма, натурализма и материализма,

пагубная для религии так же, как для нравственности и общественного строя.

В лице своих представителей оно или совсем отвергало христианство,

проповедуя деизм (Вольтер), или признавало за ним только политическое

(Монтескье) и нравственное (Руссо) значение, не признавая вполне его

догматического учения. отрицая веру в чудеса, откровение, божественность

Христа и т. д.; в лице многих представителей не хотели ничего знать, кроме

материи и ее движения (Гольбах и др.); вместо христианской морали,

основанной на любви и самоотвержении, проповедовали или одно себялюбие

(Гельвециус) с чувственными наслаждениями (Ла-Метри) или деятельность

согласную с природой человека (Руссо); зло осмеивала духовенство, как

невежественное сословие, препятствующее успехам цивилизации, ненавидела

монашество с его подвигами воздержания; требовала полной терпимости для

всякого рода религии".

В России также, как и в Западной Европе, явилась мода на эту

философию. В царствование Елизаветы Петровны уже воспиталось целое

поколение ее почитателей. К ним принадлежали такие высокопоставленные лица.

как граф М. Воронцов и Шувалов, кн. Дашкова и супруга наследника престола

Екатерина Алексеевна.

Эта философия имела успех, как среди русских масонов, так и среди

европеизировавшихся слоев высшего русского общества.

В конце царствования Елизаветы, под влиянием этой философии

воспиталось уже целое поколение русских европейцев.

Русский либеральный критик, значит западник, Овсяник-Куликовский был

вынужден признать, что "всякая денационализация ослабляет умственную силу

личности" и что "в XVIII столетии в великосветской среде, где усвоение

французской духовной культуры было зачастую слишком поверхностным, а своей

русской совсем не было, в результате выходили какие-то национальные

выродки, лишенные моральной и интеллектуальной устойчивости". А потом

прогрессивно настроенные писатели выдавали этих национальных выродков,

результат проделанной Петром антинациональной революции, за результаты

уродливой русской культуры.

XVIII. ХАРАКТЕР РУССКОГО МАСОНСТВА В ПЕРВЫЙ ПЕРИОД ЕГО РАЗВИТИЯ

"...При императрице Елизавете, - сообщает в своей записке о русском

масонстве известный впоследствии масонский деятель Бобер, - масонство

начало было распространяться в России, но члены его так опасались за себя и

за свое хорошее дело, что собирались только изредка и совершенно

втихомолку, и не в обыкновенном помещении, а иногда на чердаке отдаленного

большого дома".

Но это были необоснованные опасения. Дочь Петра Первого и не думала

их преследовать. Масоном был фаворит самой Императрицы Ив. Ив. Шувалов.

Духовным наставником И. И. Шувалова был работавший у него секретарем Генрих

Чуди, член масонской ложи Шотландской системы. Имея такого покровителя

русские масоны могли действовать совершенно спокойно. Так же, как и

вольтерьянцы. А вольтерьянцы, это переходное звено к масонам, также имели

высоких покровителей. Центр русского вольтерьянства находился в Малом

дворе. Идейным руководителем этого центра являлась супруга наследника

русского престола Екатерина, будущая императрица-"философ", известная в

русской историографии под именем "Екатерины Великой".

Духовная обстановка для распространения масонства складывалась самая

благоприятная и оно в царствование дочери Петра I начинает быстро

развиваться.

В 1747 г. Н. Головни, находившийся на дипломатической службе в

Пруссии и заподозренный в шпионаже в пользу Прусского короля, признался

допрашивавшему его А. И. Шувалову, что он масон.

"...Я признаюсь, жил в этом ордене и знаю, что графы Захар да Иван

Чернышевы в оном же ордене находятся, а более тайностей иных не знаю, как в

печатной книге о франкмасонах показано".

В 1750 году в Петербурге работает масонская ложа "Скромность".

В 1756 году существует уже несколько масонских лож. Но деятельность

их не вызывает подозрений у правительства.

Сохранилось донесение Олсуфьева начальнику Тайной Канцелярии А. И.

Шувалову, в которой он перечисляет имена тридцати пяти лиц, состоящих в

масонских ложах..

Членами масонских лож состояли: Р. И. Воронцов, князь Семен

Мещерский, трое князей Голициных, князь Щербатов, князь Дашков, князь С.

Трубецкой, писатель А. Сумароков, офицеры гвардейских полков

Преображенского и Семеновского, работавшие в Кадетском Корпусе: Мелиссино,

Перфильев, Свистунов, Остервальд, Петр Бутурлин, Н. Апраксин, Иван Болтин и

другие.

Сообщая имена масонов М. Олсуфьев дает положительную оценку

масонским ложам. По мнению Олсуфьева масонство ничто иное, "как ключ

дружелюбия и братства, которое бессмертно во веки пребывать имеет и тако

наметшихся их общества называемые просвещением оных удостаивает".

Этот благоприятный отзыв Олсуфьева о масонах объясняется, может быть

тем, что брат начальника Тайной Канцелярии А. И. Шувалов, Иван Шувалов, -

фаворит Елизаветы, сам, как мы сообщали, был масонам. При таком стечении

обстоятельств, давать отрицательный отзыв о масонах было не безопасно. А

может быть и сам Олсуфьев был масоном.

В России, - указывает Иванов, - масонство на первых порах получило

характер забавы от нечего делать, стало простым "модным" развлечением,

которым увлекалось общество.

В масонских собраниях люди высшего круга, в котором прежде других

распространилось масонство, видели лишь занимательные сборища с

оригинальными обрядами, - сборища, в которых можно было время провести и

людей повстречать. Людей иных, не-аристократических кругов привлекала к

масонству, с одной стороны, возможность попасть в одно общество с

аристократами и с сильными и влиятельными вельможами, с другой, надежда

получить через масонские ложи повышение по службе так или иначе устроить

свои дела и делишки, как писал Елагин. Словом, одних масонство привлекало

потому, что оно было модным учением и интересной забавой, а других толкали

в масонские ложи расчет и тщеславие.

В пятидесятых годах XVIII века собрания масонов в России носили

совершенно характер клубов с обычными клубными занятиями: бильярдом,

карточной игрой и веселыми ужинами в "столовых ложах". Только торжественные

приемы новичков и посвящения из степени в степень напоминали о масонстве.

Да, на первых порах поверхностно европеизированное русское общество

играло с масонством, как с новой игрушкой. Но это была очень опасная игра.

Так дети часто играют с огнем, с огнестрельным оружием, с гранатой и

бомбой, не подозревая, что эти игрушки могут искалечить их и принести в

скором времени смерть.

Действительность в России, искалеченной духовно Революцией Петра I,

была слишком неприглядна, чтобы с ней могли примириться люди, желавшие

благоденствия своей родине. Утвердившиеся в стране европейские формы

крепостного права превратили большинство населения страны в полурабов.

Дворцовые интриги и заговоры давали власть не законным наследникам,

а случайным людям, что подрывало былое обаяние незыблемости основ

монархической власти. Все это, конечно, не могло нравиться мыслящим людям.

А так как эти мыслящие люди были воспитаны уже не в русском, а в

европейском духе, то они и стали искать более "высоких истин" на западе.

Искатели "истинной формы религии", "истинных путей к лучшему познанию

Бога", масоны даже вели одно время идейную борьбу с представителями

французского материализма. Этот факт всегда отмечается всеми

исследователями русского масонства и историками православной церкви - Л.

Знаменский в своем "Руководстве к русской церковной истории" пишет:

"Весьма сильное противодействие среди русского общества

вольнодумство встретило себе еще в масонстве, которое развивалось

совершенно у нас параллельно вольтерьянству".

Выступления против французского вольтерьянства (в которое вместе с

материализмом органически входил атеизм), создало почву для сближения

масонов с некоторыми представителями православного духовенства. "Масоны, -

замечает П. Знаменский, - были в дружбе с духовенством, Платон (митрополит

Платон в эпоху Екатерины II. - Б. Б.) был даже сделан покровителем

Дружеского общества, но церковь все-таки не могла считать их своими, хотя

против них и не высказывалась". П. Знаменский даже утверждает, что

"религиозное направление лекций Шварца благотворно действовало на публику,

предохраняя ее от модного неверия и возбуждая серьезные думы о священных

предметах". Но если первая формулировка П. Знаменского верна для самого

раннего периода развития русского масонства, то вторая и третья уже не

верны.

Лекции Шварца, главы русских Розенкрейцеров при Екатерине II, были

пропитаны масонской мистикой. И поэтому они никак не могли предохранять

общество от модного неверия, а наоборот, заменяя религиозную мистику

масонской мистикой, подготовляли к усвоению "истин масонства". Неверно и

утверждение Л. Знаменского, что масоны были дружны с духовенством и что

церковь не выступала против них. С масонами были в дружбе только отдельные

представители высшей церковной иерархии и отдельные представители рядового

духовенства, а не православная церковь в целом. Несмотря на свое

приниженное положение и неразработанность православного богословия,

православная церковь в целом сторонилась масонов. Не высказывалась против

масонов церковь не потому, что была с масонами в дружбе, а потому, что

выступления против масонов были рискованны и грозили преследованиями со

стороны сильных мира сего, увлекавшихся вольтерьянством и масонством.

Православная церковь находилась между двух огней, обессиленной и униженной

многолетними преследованиями со стороны государства, ей приходилось быть

очень осторожной, чтобы не навлечь на себя новые преследования со стороны

могущественных покровителей вольтерьянцев и их "противников" масонов.

Великий провинциальный мастер для России, известный масон эпохи

Елизаветы и Екатерины II Иван Елагин сообщает в своих воспоминаниях, что он

вступил в Общество Вольных Каменщиков в ранней юности, когда масонские ложи

имели в своем составе много лиц "из числа высших государственных

сановников".

В таких условиях вести борьбу с масонством было трудно. Масонами

были многие из высших сановников, офицеры гвардейских полков, учителя и

воспитатели Шляхетского Кадетского Корпуса, большинство профессоров

созданных при Елизавете высших учебных заведений - Московского Университета

и Академии Художеств. Молодежь, воспитывавшаяся в этих учебных заведениях,

вводится воспитателями в круг идей вольтерьянства и масонства. Шляхетский

кадетский корпус, в котором получали воспитание дети русской аристократии и

русского дворянства, становится очагом масонского просвещения. В корпусе

получили воспитание многие из видных русских масонов Елизаветинской и

Екатерининской эпохи. В нем учились Болтин, Сумароков, будущий

обер-прокурор Святейшего Синода П. И. Мелиссино, историки Болтин и М. М.

Щербатов и другие.

Воспитание, которое получала русская молодежь в Шляхетском корпусе и

в Московском Университете - носило космополитический характер. Ничего

русского в этом воспитании не было. Русские образованные люди с каждым

поколением все дальше удалялись от русского миросозерцания.

Сначала русскую молодежь масонство притягивало к себе своей

таинственностью и возможностью сблизиться в масонских ложах с вершителями

судеб государства и таким образом обеспечить себе хорошую карьеру.

Иван Елагин признается в своих записках, что к масонам его влекло:

"Любопытство и тщеславие, да узнаю таинство, находящееся, равенство

с такими людьми, кои в общежитии знамениты, и чинами, и достоинствами, и

знаками от меня удалены суть, ибо нескромность братьев предварительно все

сие мне благовестили... Содействовали тому и лестная надежда, не могу ли

через братство достать в вельможах покровителей и друзей, могущих

споспешествовать счастью моему".

Наивный характер зарождавшегося русского масонства не удовлетворил

сначала Ивана Елагина. Он не обнаружил в русских ложах, по его словам, "ни

тени какого-либо учения, ниже преподаний нравственных". Он видел только

"предметы неудобоносимые, обряды странные, действия почти безрассудные; и

слышал символы нерассудительные, катехизисы уму не соответствующие; повести

общему в мире повествованию прекословные, объяснения темные и здравому

рассудку противные".

"С таким предубеждением проводил я многие годы в искании в ложах и

света обетованного и равенства мнимого: но ни того, ни другого, ниже

никакие пользы не нашел, колико не старался".

Но позже Иван Елагин "узнал" в масонских идеях "истинный свет" и в

царствование Екатерины II создал даже свою особую "Елагинскую" систему

масонства, за что отличен был руководителями европейского масонства званием

Великого Провинциального Мастера для России.

При всей своей наивности масонство Елизаветинской поры достигает

своей цели.

Масонство объединяет в своих ложах всех идущих по пути "Великого

Петра", всех преклонявшихся перед западной культурой и отвернувшихся от

русской культуры, всех зараженные европейскими "прогрессивными идеями "и

атеизмом. Масонство дает скороспелым русским "вольтерам" и безбожникам то,

чего им не хватало до сих пор, чтобы активно влиять на духовную жизнь

русского общества - организацию. Русское масонство объединяет всех, кто

презирает искалеченную Петром I Россию и принадлежит душой западному миру.

"Чем успешнее русский ум XVIII и XIX столетий усваивал себе плоды

чужих идей, тем скучнее и непригляднее казалась ему своя родная

действительность. Она была так непохожа на мир, в котором выросли его идеи.

Он никак не мог примириться с родной обстановкой, и ему ни разу не пришло в

голову, что эту обстановку может улучшить упорным трудом, чтобы приблизить

ее к любимым идеям, что и на Западе эти идеи не вычитаны в уютном кабинете,

а выработаны потом к политы кровью.

Так как его умственное содержание давалось ему легко, так как да

брал его за деньги, как бы брал все из магазина, то он не мог подумать, что

идея есть результат упорного и тяжелого труда поколений. Почувствовав

отвращение к родной действительности, русский образованный ум должен был

почувствовать себя одиноким. В мире у него не было почвы. Та почва, на

которой он срывал философские цветки, была ему чужда, а та, на которой он

стоял, совсем не давала цветов. Тогда им овладела та космополитическая

беспредельная скорбь, которая так пышно развилась в образованных людях

нашего века." (40)

Увлечение французской философией и французскими политическими

учениями приводят к сильному росту безбожия в высших кругах общества. Яркие

свидетельства об этом мы находим в автобиографических воспоминаниях Д.

Фонвизина.

"В то же самое время, - пишет Фонвизин, - вступил я в тесную дружбу

с одним князем, молодым писателем (1763 г.) и вошел в общество, о коем я

доныне без ужаса вспомнить не могу. (41) Ибо лучшее препровождение времени

состояло в богохулии и кощунстве. В первом не принимал я никакого участия и

содрогался, слыша ругательства безбожников: а в кощунстве играл я и сам не

последнюю роль, ибо всего легче шутить над святыней и, обращать в смех то,

что должно быть почтено. В сие время сочинил я послание к Шумилову, в коем

некоторые стихи являют тогдашнее мое заблуждение, так что от сего сочинения

у многих прослыл я безбожником. Но Господи! Тебе известно сердце мое; Ты

знаешь, что оно всегда благоговейно Тебя почитало и что сие сочинение было

действие не безверия, но безрассудной остроты моей".

В другом месте своих воспоминаний Фонвизин показывает, как глубоко

безбожие проникло в высшие слои европеизировавшегося высшего общества,

обитавшего в "Северном Парадизе": "Приехал ко мне тот князь с коим я имел

неприятное общество". Этот князь позвал Фонвизина к графу, имя которого

Фонвизин не называет.

"Сей граф, - сообщает Фонвизин, - был человек знатный по чинам,

почитаемый умным человеком, но погрязший в сладострастие. Он был уже старых

лет (следовательно, его юность прошла в царствование Петра I. - Б. Б.) и

все дозволял себе потому, что ничему не верил. Сей старый грешник отвергал

даже бытие высшего Существа."

"...Ему вздумалось за обедом открыть свой образ мыслей, или, лучше

сказать, свое безбожие при молодых людях, за столом бывших и при слугах.

Рассуждения его были софистические и безумие явное..."

Описанное выше относится к 1763 году, то есть происходило всего

через два года после смерти Елизаветы. Такое "духовное" наследство оставила

она Императрице-философу - Екатерине II.

Подобная зараженность французской атеистической и рационалистической

философии создало чрезвычайно удобную почву для распространения масонства

разных направлений.

XIX. УМОНЕИСТОВЦЫ ЕЛИЗАВЕТИНСКОЙ ЭПОХИ

Сумароков, Болтин, Щербатов и многие другие подвизавшиеся в эпоху

Елизаветы в области литературы, истории, философии и театра - в большинстве

своем не имеют ничего общего ни с православием, ни с духовными традициями

русской культуры. Все они вольтерьянцы, масоны или мистики европейского

толка. Князь Щербатов определяет православие как суеверие, только как

"народное умоначертание". Православие, по его мнению, есть источник

народного малодушия, пугая народ гневом Божиим, оно препятствовало

политической деятельности народных масс.

Для историка Болтина допетровская Русь - царство религиозного обмана

и религиозного суеверия, духовенство - источник народного невежества.

Поклонение иконам, посты, вера в чудеса, молитва перед принятием пищи и

другие религиозные обряды - все это для Болтина грубое суеверие, результат

религиозного обмана народа духовенством.

Сумароков в своих лже-классических пьесах пропагандирует

атеистические идеи Вольтера и идеи Монтескье о "совершенном управлении

государством": в своих напыщенных одах изображает русскую жизнь как

"кладезь суеверия, ханжества, предрассудков и пороков". Его "поэзия" знает

только одну краску - деготь". Так же, как позже Чаадаев, он не видит ни в

прошлом России, ни в настоящем ни одного светлого пятна. Искалеченные

европеизацией русские верхи он принимает за всю Россию и не находит для нее

ни одного теплого слова.

В последние годы жизни в творчестве Сумарокова проскальзывают мысли

о законности и необходимости борьбы с самодержавием. Особенно выпукло эта

тема развернута в его предпоследней трагедии "Димитрий Самозванец". Да и в

большинстве других трагедий Сумароков всегда есть эпизоды, показывающие

бунт против царей.

Очагом пропаганды идей "просветительной французской философии"

становится и возникший при Елизавете, русский театр. Он также, как история

в руках князя Щербатова и Болтина, как поэзия в руках Сумарокова,

становится орудием пропаганды идей французской просветительной философии,

штурмовавшей веру в Бога и принципы монархической власти.

XX. БОРЬБА С "ФАРМАЗОНАМИ" И ПРИЧИНЫ СЛАБОСТИ ЕЕ

I

В национально настроенных кругах русского общества деятельность

масонов, или как их тогда называли "фармазонов", вызывала естественное

подозрение.

Оставшиеся верными русской православной культуре люди раскусили

истинные цели масонства. В стихах "Изъяснение несколько известного

проклятого сборища франк-масонских дел", масонам давалась такая оценка:

"Проявились недавно в России франк-масоны

И творят почти явно демонские законы,

Нудятся коварно плесть различны манеры

Чтоб к антихристу привесть от Христа веры".

Масонов звали не только "фармазонами", но и "Антихристовыми рабами".

В тех же виршах, отрывок из которых приведен выше, им давалась следующая

характеристика:

"Что же значит такое масон по-французски?

Не что другое, "вольный каменщик "по-русски

Каменщиком зваться, Вам, масоны, прилично,

Вы беззакония храм мазали отлично.

Любодейства Вавилон, град всякие скверны,

В коем Антихристу трон, яко рабы верны

Устроение, и в нем берете надежду

Всякие утехи в нем получить одежду".

Вернадский в своем исследовании "Масонство в царствование Екатерины

II" приводит отрывок из других стихов против масонов:

"Полны лжи ваши законы

Оказались, франк-масоны,

И в том тайность ваша есть,

Счет шестьсот шестьдесят шесть."

Против масонов выступают в своих проповедях Арсений Мацкевич, Гедеон

Криновский, Кирилл Флоровский и другие представители духовенства. Они

предупреждают против людей "нрава и ума эпикурейского", "против

скотоподобных и безбожных атеистов".

Особенно активно говорил в своих проповедях и писал против масонов

Архимандрит Троицко-Сергиевой Лавры Гедеон Криновский.

В одной из рукописей XVIII века дается следующая оценка его борьбе с

масонами:

"...писал о франк-масонах бывший проповедник слова Божия, Троицы

Сергиевой Лавры архимандрит Гедеон: и сие напечатано в неделю третью поста

в поучение, а после него не слышится более обличения от пастырей, а секта

оных масонов умножается, и философы Вольтер и Руссо величаются".

II

"Масонство, - заявляет В. В. Зеньковский в книге "Русские мыслители

и Европа," - было лишь внешней формой, под которой зрело религиозное

отношение к жизни и проявлялось духовное творчество".

То есть, согласно взгляду проф. Зеньковского, православие не могло

быть даже внешней формой, под которой могло бы зреть религиозное отношение

к жизни и проявляться духовное творчество!?

Можно ли с большим презрением смотреть на православие. Заявлять так,

как заявляет Зеньковский, это значит считать, что к моменту появления

масонства в России, православие окончательно уже изжило себя и не могло

служить ни источником религиозного отношения к жизни, ни источником

духовного творчества. несомненно, что в эпоху усиленного развития масонства

в России во время правления Елизаветы и Екатерины II, Православная Церковь,

была унижена и обессилена. Разгромы учиненные Петром I, его ближайшими

преемниками сильно отразилась на ней.

Но несмотря на всю униженность и забитость, православная Церковь все

же залечивала страшные раны, нанесенные ей, и в лице своих лучших

представите и духовно шла вперед. И не ее вина, что представители русского

европеизированного общества просмотрели этот процесс и в духовные учителя

избрали себе масонов и европейских мистиков.

При Елизавете и Екатерине II живет и творит замечательный

религиозный мыслитель св. Тихон Задонский (1723-1783). Св. Тихон Задонский

написал "Сокровище духовное от мира собираемое". Писания св. Тихона

Задонского, - заявляет Архиепископ Филарет Черниговский в "Истории русской

Церкви" есть первый опыт живого богословия", все его творения "оригинальны

от начала до конца". Св. Тихон учит служителей церкви и всех христиан

глубоко всматриваться в смысл явлений жизни, уметь прозревать в основе

внешних явлений жизни вечные духовные истины.

"Есть ведь пианство и не от вина, - пишет он, - но когда человек

упивается любовью мира сего, суетными мыслями".

Надо искать сокровенный, символический смысл во всех явлениях жизни.

Вот основная цель "Евангельской и христианской философии". Только она может

найти истинное духовное сокровище, а не "внешнее любомудрие".

"Сокровище духовное, от мира собираемое" есть ответ православного

сознания на увлечения высших кругов общества "вольтерьянством", масонством

и другими ложными формами "внешнего любомудрия".

"Разум без просвещения Божия слеп" - таков вывод св. Тихона

Задонского, - разум приобретает духовное зрение только когда он освещается

светом учения Христа.

Но русское общество эпохи Елизаветы и Екатерины II осталось глухим к

этому мудрому предостережению. Увлекаясь низкопробными мистическими

учениями, исходившими из Европы, анонс заметило высокий православный

мистицизм св. Тихона Задонского, идею преображения видимой жизни, через

мистическое осмысливание ее, через проникновение в духовный смысл, внешних

явлений жизни.

Прошло образованное общество Елизаветинской и Екатерининской эпохи

также и мимо глубоких религиозных идей другого выдающегося деятеля

православия, старца Паисия Величковского (1722-1794 г.), приобщившегося на

Афоне к древней православной мистической традиции. Уехав с Афона, старец

Паисий создал в Молдавии выдающийся центр православного просвещения.

Многочисленные ученики Паисия расходились по всей России, проповедуя его

взгляд, что важнейшей целью каждого православного является правильное

устроение его внутренней духовной жизни. Ученики Паисия создают в Оптиной

Пустыни - духовный центр русского старчества, этого возвышенного явления

русской религиозной жизни.

Проф. Зеньковский, утверждавший в книге "Русские мыслители и

Европа", что в русском масонстве "зрело религиозное отношение к жизни и

проявлялось духовное творчество", то есть, что православие в XVIII веке не

могло быть основой религиозного отношения к жизни и духовного творчества, и

тот заявляет в своей "Истории русской философии", что "русская философская

мысль XIX века будет еще не раз, часто с трагическим надрывом, вымучивать

то, что уже оформилось в церковном сознании XVIII-го века." (42)

В эту же эпоху жил и первый русский философ Григорий Сковорода

(1722-1794 г.). Выходец из народных низов, Григорий Сковорода, получивший

прозвище "Русского Сократа", не пошел по пути "чужебесия" высших слоев

русского общества своей эпохи.

Сковорода был высокообразованным человеком. Уровень его знаний

намного превосходил культурный уровень самых выдающихся вольтерьянцев и

масонов Елизаветинской и Екатерининской эпохи. Знавший хорошо немецкий,

латинский, греческий и еврейский языки, Григорий Сковорода глубоко знал

произведения выдающихся древних и многих европейских философов и творения

отцов Церкви.

Зеньковский, видящий в русском масонстве лабораторию, в которой

вырабатывалось религиозное отношение к жизни, опровергает сам себя, когда

замечает, что:

"...в оригинальной и самостоятельной системе Сковороды надо видеть

первые всходы того, что развивалось в русской религиозной душе, когда

умственная энергия направлялась на вопросы философии."

Или: "Сковорода не знает никаких стеснений в движении его мысли, дух

свободы имеет в нем характер религиозного императива, а не буйство

недоверчивого ума. Это сознание свободы и есть свидетельство того, как

далеко пошла внутрицерковная секуляризация, вдохновлявшая разум к смелой и

творческой деятельности - без вражды и подозрительности к церкви".

Ведь если Зеньковский (так же как Н. Бердяев, как и другие идеологи

русской интеллигенции) утверждает, что русское масонство было той духовной

силой, которая оформила русскую культурную душу, если оно, а не православие

"давало аскетическую культуру душе, оно вырабатывало нравственный идеал

личности (Бердяев. "Русская идея"), то как с этим взглядом примирить

заявление Зеньковского с тем, что "в оригинальной и самостоятельной системе

Сковороды надо видеть первые всходы того, что развивалось в русской

религиозной душе, когда умственная энергия направлялась на вопросы

философии"?!

Выходит, что первая оригинальная русская философская система

возникла не в душе русского масона, а в душе православного мистика

Сковороды, а в русском Церковном сознании уже в 18 веке оформились идеи,

которые не раз будет вымучивать с трагическим надрывом русская философская

мысль в 19 веке. А если эти утверждения Зеньковского верны (а они верны),

то как тогда можно утверждать, что русское масонство было той духовной

средой. в которой "зрело религиозное отношение к жизни и проявлялось

духовное творчество!?"

III

А ведь другие авторы издаваемые масонским издательством "Имка", как

например, Н. Бердяев, в своих утверждениях еще более категоричны, чем

Зеньковский и считают, что русскую душу в после-петровской России могло

духовно оформить только масонство и оно и оформило ее.

Н. Бердяев, в книге "Русская идея" (основные проблемы русской мысли

XIX и начала XX века) откровенно признается, что "масонство было у нас в

XVIII веке единственным духовным общественным движением, значение его было

огромно... лучшие русские люди были масонами. Первоначальная русская

литература имела связь с масонством. Масонство было первой свободной

самоорганизацией общества в России, только оно не было навязано сверху

властью".

"В масонстве произошла формация русской культурной души, оно давало

аскетическую культуре душе, оно вырабатывало нравственный идеал личности.

Православие было, конечно, более глубоким влиянием на души русских людей,

но в масонстве образовывались культурные души петровской эпохи и

противопоставлялись деспотизму и обскурантизму".

Все это типичный "белибердизм", как назвал умствования Н. Бердяева

И. Солоневич.

Это только Бердяев и Ко. способны утверждать, что все "лучшие

русские люди были масонами", что в "масонстве произошла формация русской

культурной души "и т. д.

Масонством оформлялась душа не всего образованного русского

общества, а только "культурные души петровской эпохи", как верно

формулирует Бердяев, то есть только части образованного общества после

петровской эпохи. Ни св. Тихон Задонский, ни Паисий Величковский и его

ученики, ни первый русский философ Григорий Сковорода, к "культурным душам

петровской эпохи" не принадлежали и никакого отношения к масонству и

масонскому мистицизму не имели. Сознавали ни это или нет, но они являлись

представителями русского духовного возрождения. Аскетическую закалку душе

они давали опираясь на традиции не масонского "аскетизма" (!?), а на

древнюю традицию православного аскетизма, нравственный идеал личности они

искали тоже не у масонства, а у христианства, дух свободы у них исходит не

из буйства недоверчивого ума, как у масонов, а из религиозных импульсов,

истинное христианство они ищут не в нелепых антихристианских измышлениях

масонского мистицизма, а стараясь глубже проникнуть в мистическую основу

христианства.

"Мудрствование мертвых сердец, - пишет Сковорода, - препятствует

философствовать во Христе".

"Истина Господня, а не бесовская" - указывает он. Не хочу я наук

новых, кроме здравого ума. Кроме умностей Христовых, в которых сладостна

душа, - пишет Сковорода в одном из своих стихотворений.

Идеи века просвещения, вытекающие из масонских идей, чужды и далеки

первому русскому философу.

"...весь XVIII век с его всецелой обращенностью к исторической

эмпирии представлялся Сковороде мелким и ничтожным, - указывает

восхвалитель масонства Зеньковский. - Идея внешнего прогресса, идея

внешнего равенства чужда ему, он часто иронизирует по этому поводу." (43)

"Что ни день, то новые опыты и дивные приобретения. Чего только мы

не умеем, чего не можем! Но горе, что при всем том чего-то великого

недостает".

Сковорода христианский мистик. Этого не может отрицать даже

Зеньковский. "Сковорода от христианства идет к философии", - пишет он, - но

не уходя от христианства, а лишь вступая на путь свободной мысли".

"Сковорода был тверд в свободном своем творчестве, но решительно чужд

всякому бунту". "В истории русской философии Сковороде принадлежит таким

образом очень значительное место первого представителя религиозной

философии."

Св. Тихон Задонский, Паисий Величковский, первый русский философ

старец Григорий Сковорода поднимают православное миросозерцание на высокую

ступень, не выходя из пределов православия.

Их системы православного умозрения и мистицизма несравненно более

высоки, чем масонство и все разветвления масонского мистицизма. Но

"культурные души петровской эпохи", отталкиваясь от всего русского,

предпочитают формировать свои души, опираясь на европейское масонство и

европейские мистические учения.

"Умности Христовы" недоступны их опустошенной душе, потерявшей связь

с русской духовной культурой, мудрование их мертвых сердец препятствовало

им "философствовать во Христе" и они стали философствовать в

антихристианских учениях масонства. По свидетельству Фонвизина "культурные

души петровской эпохи" занимались в своих философских кружках богохульством

и кощунством.

"Потеряв своего Бога, - отмечает Ключевский, - заурядный русский

вольтерьянец не просто уходил из Его Храма, как человек, ставший в нем

лишний, но, подобно взбунтовавшемуся дворовому, норовил перед уходом

побуянить, все перебить. исковеркать, перепачкать ".

Новые идеи вольтерьянства привились как скандал, подобно рисункам

соблазнительного романа, философский смех освободил нашего вольтерьянца от

законов божеских и человеческих, эмансипировал его дух и плоть, делая его

недоступным ни для каких страхов, кроме полицейского." (44)

Масон И. В. Лопухин признавался, что он "охотно читывал Вольтеровы

насмешки над религией, опровержения Руссо и подобные сочинения". Князь

Щербатов договаривается до того, что попы и вообще церковники "суть

наивреднейшие люди в государстве".

Для масона И. Лопухина церковь только - "отживающее учреждение".

Масонство действительно отвлекало многих от атеистического вольтерьянства,

но вместе с тем масонство ориентируя своих приверженцев на поиски "истинной

религии" уводило этих же самых людей и от православной церкви.

XXI. ПОЛИТИЧЕСКИЕ И КУЛЬТУРНЫЕ УСПЕХИ РУССКОЙ ЕВРОПИИ В ЦАРСТВОВАНИЕ

ЕЛИЗАВЕТЫ

При Елизавете политика русского правительства становится более

национальной, но надежды народа на возврат к родной старине, не

оправдались. Дочь Петра повела Россию по проложенному ее отцом пути - по

пути подражания Европе.

В эпоху царствования Елизаветы, неплохой по своим духовным задаткам,

женщины, но находившейся под обаянием идеи своего отца о необходимости

духовного подражания Западу, европейские философские и политические идеи

окончательно утверждаются среди высших слоев общества. А это создает

благоприятную духовную почву для расцвета в России масонства.

Роль шляхетства, как тогда называли дворянство, при Елизавете еще

более сильно выросла. Сенат разъяснил, что "в дворянстве надлежит считать

только потомственных дворян, которые докажут свое дворянское происхождение

установленным порядком... Этими распоряжениями дворянство было превращено в

замкнутое сословие".

В Московской Руси дворянство было создано как военный слой,

получивший землю и крестьян во временное владение за несение военной

службы. В дворяне верстались люди разных сословий. Указы Елизаветинского

Сената окончательно рвали с этой традицией Московской Руси, первые удары

которой нанес отец Елизаветы. Из сословия потомственных воинов, оберегавших

национальную независимость страны, дворянство превращалось в потомственное

благородное сословие, которое владело землей и крестьянами благодаря своему

благородному происхождению. Из слоя, необходимого стране, дворянство

превращается в касту, которая желает владеть данной их предкам землей и

крестьянами, но не желает служить Государству.

"При Елизавете, - пишет С. Платонов, - дворяне начинают уже мечтать

о полной отмене этой повинности, облегченной для них указом Императрицы

Анны." (45)

Ничего замечательного в области развития самобытных начал русской

культуры в эпоху Елизаветы не произошло. Московский университет и

Шляхетский корпус становятся рассадниками европейской культуры и масонства.

Единственным крупным культурным деятелем этой эпохи был только М.

Ломоносов, ярко блиставший среди посредственных немецких профессоров,

наводнивших университет. По оценке Пушкина "между Петром I и Екатериной II

он один является самобытным сподвижником просвещения. Он создал первый

университет. Он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом".

Чрезвычайно характерно, что Ломоносов был уроженцем северного края,

который не знал крепостного права и был хранителем русской традиционной

культуры. В центре страны, где развившееся крепостное право закрывало

крестьянам дорогу к овладению культурой, Ломоносов появиться не мог.

Крепостное право погубило много даровитых людей среди крестьянства, которые

могли бы внести большой вклад в русскую культуру. К вершинам знания

пробился в числе единиц один Ломоносов. А сколько Ломоносовых не смогло

развернуть свои большие дарования.

Ибо после революции, совершенной Петром во всех сферах жизни "как и

при всех революциях в мире - мы видим только то, что осталось, то, что все

таки выросло, и не видим того, что погибло. Мы видим Ломоносовых, которым

удалось проскочить, видим Шевченко или Кольцова, которые проскочили

изуродованными, и мы не видим и не можем видеть тех, кто так и не смог

проскочить. Мы видим Растрелевские дворцы, но тот русский стиль зодчества,

который в Московской Руси дал такие поразительные образцы, заглох и до сего

времени заглохла русская иконопись.

Заглох русский бытовой роман - даже русский язык стал глохнуть, ибо

тот образованный слой, который должен был создавать русскую литературную

речь, лет полтораста не только говорил, но и думал по-французски. Заглохло

великолепное ремесло Московской Руси..." (46)

Общий вывод об итогах правления Елизаветы, который может сделать

беспристрастный историк, таков: надежды народа, что Елизавета свернет с

губительного пути, на который встал ее отец и по которому вели Россию

предшественники Елизаветы, - не оправдались.

Верховная власть не вернулась к политическим принципам самодержавия,

а осталась на идейных позициях западного абсолютизма, обоснованного злым

гением православия - Феофаном Прокоповичем в "Правде Воли Монаршей".

Патриаршество не было восстановлено. Православной церковью по-прежнему

управлял Синод, во главе которого стояли назначенные властью чиновники.

Государство и церковь по-прежнему применяли грубые насилия против

старообрядцев.

Главой православной Церкви, благодаря нелепому протестантскому

принципу, введенному Петром, после смерти Елизаветы оказался презиравший

православие и все русское, немец по духу, Петр III. Никакого решительно

возврата к традициям самобытной русской культуры не произошло. Влияние

иностранцев на внутренние дела России правда ослабло, но зато сильно

выросло влияние европейской философии, европейских политических идей и

европейского масонства на европеизировавшиеся круги аристократии и

дворянства. Эпоха Елизаветы - эпоха окончательного отхода высших слоев

русского общества от традиций русской православной культуры и

окончательного утверждения в России масонства - породившего и воспитавшего

космополитическую русскую интеллигенцию - убийцу русского национального

государства.

1. И. Солоневич. Диктатура слоя", стр. 87.

2. Речь идет о духовном перевороте очень болезненно пережитом в Германии,

когда в нее нахлынул поток идей Итальянского Возрождения.

3. Западный механизированный новый варвар.

4. В. Шубарт. Запад и душа Востока.

5. Проф. Рязановский. Обзор русской культуры, стр. 459 и стр. 460.

6. Проф. Рязановский. Обзор русской культуры, стр. 459 и стр. 460.

7. Memoirs et relations Politiques du baron de Vitrolles T.J., Paris,

1884, р. 119.

8. В. О. Ключевский. Курс русской истории.

9. В. О. Ключевский. Курс русской истории.

10. Валишевский. Петр Великий.

11. Епископ Иоанн. "Происхождение закона о престолонаследии в России",

Шанхай, 1936 г.

12. Епископ Иоанн. "Происхождение закона о престолонаследии в России",

Шанхай, 1936 г.

13. Епископ Иоанн. "Происхождение закона о престолонаследии в России",

Шанхай, 1936 г.

14. С. Платонов. Учебник Русской Истории. Стр. 227.

15. Епископ Иоанн. "Происхождение закона о престолонаследии в России",

Шанхай, 1936 г.

16. В. Иванов. "От Петра I до наших дней". Стр. 142-143.

17. За неуплаченные подати били на правеже, то есть в публичных местах

били по ногам палками до тех пор, пока недоимщик или кто-нибудь из его

родных не соглашался уплатить недоимку.

18. П. Н. Милюков. "Верховники и шляхетство".

19. С. Платонов. Лекции по русской истории. Петроград. 1915 год, стр.

553- 555.

20. Михайлов. Сборник истории. Материалов и документов. СПб. 1873 г.

21. Епископ Иоанн. "Происхождение закона о престолонаследии в России",

Шанхай, г., стр. 62-63.

22. П. Знаменский. Руководство к Русской Церковной Истории, Казань. 1887

г.

23. Г. Федотов. Новый град, стр. 29.

24. Г. Федотов. И есть, и будет.

25. Л. Тихомиров. Монархическая государственность.

26. Шмурло. История России.

27. С. Платонов. Учебник Русской Истории. Стр. 234.

28. Г. К. Лукомский. Русская старина. Мюнхен. Из-во Орхис. Стр. 86

29. В. Иванов. От Петра I до наших дней.

30. Г. Знаменский. Руководство к Русской Церковной Истории, Казань. 1887

г.

31. В. А. Бильбасов. История Екатерины II, том I, стр. 101-102.

32. В. А. Бильбасов. История Екатерины II. Том I. стр. 206.

33. С. Платонов. Учебник Русской Истории. Стр. 237.

34. С. Платонов. Учебник Русской Истории.

35. С. В. Ешевский. Масонство в России. "Русская старина". 1882 г.

36. П. Знаменский. Руководство к Русской Церковной Истории, Казань.

1887 г.

37. П. Знаменский. Руководство к Русской Церковной Истории, Казань.

1887 г.

38. П. Знаменский. Руководство к Русской Церковной Истории, Казань.

1887 г.

39. П. Знаменский. Руководство к Русской Церковной Истории, Казань.

1887 г.

40. В. О. Ключевский. Курс русской истории.

41. Речь идет о кружке князя Козловского.

42. В. Зеньковский. История русской философии. Т. I, стр. 64.

43. Зеньковский. История русской философии. Т. I.

44. В. О. Ключевский. Очерки и речи. Том II, стр. 255-256.

45. С. Платонов. Учебник русской истории.

46. И. Солоневич. Петр I.

БОРИС БАШИЛОВ

"ЗЛАТОЙ ВЕК" ЕКАТЕРИНЫ II

МАСОНСТВО В ЦАРСТВОВАНИЕ ЕКАТЕРИНЫ II

ОГЛАВЛЕНИЕ

I. ПЕТР III И ПРИЧИНЫ НЕДОВОЛЬСТВА ЕГО ПОЛИТИКОЙ

II. СВЕРЖЕНИЕ ПЕТРА III

III. ДВОРЦОВЫЕ ПЕРЕВОРОТЫ И МАСОНЫ

IV. НАЧАЛО "ФИЛОСОФСКОГО" ВЕКА В РОССИИ

V. "ИМПЕРАТРИЦА-ФИЛОСОФ" ВЕЛИКАЯ ГОНИТЕЛЬНИЦА И РАЗОРИТЕЛЬНИЦА

ПРАВОСЛАВИЯ

VI. ЧЕМ ЗАНИМАЛИСЬ РУССКИЕ МАСОНЫ В "ЗОЛОТОЙ ВЕК ВЕЛИКОЙ

ЕКАТЕРИНЫ"?

VII. РАСЦВЕТ МАСОНСТВА В ПРАВЛЕНИЕ "ИМПЕРАТРИЦЫ-ФИЛОСОФА"

VIII. "НАКАЗ" ЕКАТЕРИНЫ II И СТРЕМЛЕНИЕ МАСОНОВ ИСПОЛЬЗОВАТЬ ЕГО

ДЛЯ СВОИХ

ЦЕЛЕЙ

IX. СВЯЩЕННЫМ СИНОДОМ УПРАВЛЯЮТ МАСОНЫ-АТЕИСТЫ

X. ПУГАЧЕВЩИНА И ЕЕ ИДЕЙНЫЙ СМЫСЛ

XI. ПОИСКИ "ИСТИННОГО МАСОНСТВА"

XII. МАСОН НОВИКОВ В РОЛИ "ПРОСВЕТИТЕЛЯ" РУССКОГО НАРОДА

XIII. СОЗДАНИЕ МАСОНАМИ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ

XIV. КАК ФАНАТИКИ ДОСТИГАЮТ ВЛАСТИ

XV. ПОДГОТОВКА МАСОНАМИ "ВЕЛИКОЙ" ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

XVI. ПОКА БУДУТ ВОЛЬТЕРЫ БУДУТ И МАРАТЫ

XVII. ПРИЗНАНИЯ МАСОНОВ О ТОМ, ЧТО ФРАНЦУЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ - ДЕЛО ИХ

РУК

XVIII. КАК ОНИ ЛГАЛИ О ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

XIX. ФРАНЦУЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И РУССКИЕ ВОЛЬТЕРЬЯНЦЫ И МАСОНЫ

XX. ДУХОВНЫЙ ОТЕЦ РУССКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ МАСОН А. РАДИЩЕВ

XXI. ЗАПРЕЩЕНИЕ МАСОНСТВА

XXII. МИФ О "ЗЛАТОМ ВЕКЕ ЕКАТЕРИНЫ II" И ИСТОРИЧЕСКАЯ ПРАВДА

XXIII. ПЕРВЫЕ ПРОБЛЕСКИ РУССКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО МИРОСОЗЕРЦАНИЯ

---------------------------------------------------------------------------

I. ПЕТР III И ПРИЧИНЫ НЕДОВОЛЬСТВА ЕГО ПОЛИТИКОЙ

В 1762 году Елизавета умирает. На русский трон вступает совершенно

чуждый России человек, Петр III, ненавидящий все русское. Как наследника и

шведского и русского престола, его учили одновременно и русскому и

шведскому языку. Закон Божий ему одновременно преподавали и пастор, и

русский священник. В результате Петр III не знал хорошо ни шведского, ни

русского языка. Что касается веры, то по свидетельству знавших его

"промыслом касательно веры он был более протестант, чем русский." (1)

"Православие в нем было смешано с протестантством, - замечает С.

Платонов, - и он сам не в состоянии разобрать во что он верует".

Петр III, как мы это знаем из свидетельств современников, интересы

Гольштинии ставил выше интересов России, модель города Киля, по его словам,

ему понравилась больше, чем "все русское государство".

Во время Семилетней войны будущий русский император посылал

секретные сведения Фридриху II. Об этом пишет сам Фридрих в своих мемуарах.

Английский посланник Кейт, член известной английской масонской семьи

и сам масон, вошел в доверие к Петру III и сообщал Фридриху II все, что

узнавал от него. Дело дошло до того, что весной 1758 года датское

правительство, а позже французское правительство поручило довести до

сведения канцлера Воронцова о предосудительных сношениях Кейта с Великим

Князем и Фридрихом II.

Карл-Ульрих так и остался Карлом-Ульрихом, хотя его, при обращении в

православие и переименовали в Петра III. Его сумасбродное поведение после

того, когда он стал русским императором, доказывает это.

Нет никакого смысла перечислять все сумасбродные поступки Петра,

которыми он восстановил против себя разные слои тогдашнего общества,

вспомним только "позицию", занятую им по отношению к Православной Церкви.

(2) Петр III высказал пожелание, чтобы священники обрили бороды и ходили

как протестантские пасторы в сюртуках, хотел устроить во дворце

протестантскую церковь.

Петр III отдал указ окончательно взять все церковные владения в

казну, а духовным лицам платить жалование, как государственным служащим.

Эти намерения нового императора вызвали сильное волнение среди

духовенства.

Пользовавшийся большой популярностью среди народа Митрополит

Ростовский Арсений, написал Петру III протест:

"В первую неделю святого и великого поста, - пишет очевидец, -

митрополит Ростовский Арсений, по окончании богослужения в соборе, пришел в

келью, уединясь писал к Его Императорскому Величеству прошение, которое

состояло из книг пророческих и священного писания, весьма жалостно и

плачевно, острого и высокого рассуждения, и отправлено оное с

иеросхимонахом Лукой в Санкт-Петербург, которое и вручено было Его

Величеству в собрании генералитетов и прочтено с остановкою оберсекретарем.

И Государь был в великом азарте, а той схимник от страха лишась ума, был

послан в Невский монастырь, где шесть недель и находился под караулом, и

возвращен с указом, чтоб быть безысходному из келий, за присмотром

настоятеля, и никакого решения на мое прошение не учинено тогда".

"Духовенство в отчаянии от указа, который был издан в первые же дни

царствования, - писал Прусский посланник Гольц Фридриху II, - и которым оно

лишается всех своих владений и будет получать деньги на свое содержание,

предоставило ко двору свое послание на русском и латинском языках, в

котором жалуется на насилие, причиненное ему этим указом, на странный

относительно его образ действий, которого нельзя было бы ожидать даже от

басурманского правительства, тогда как такое насилие учинено православным.

Духовенство тем более опечалено таким поступком, что, по его словам, не

подлежит сомнению, что оно подверглось такому насилию потому только, что

духовные являются служителями Божьими". "Донесения полученные вчера и

позавчера от начальников отдаленных провинций, - пишет Гольц Фридриху II, -

доказывают насколько духовенство старается восстановить народ против

монарха. Донесения свидетельствуют, что дух возмущения и недовольства

становится настолько всеобщим, до, что они, губернаторы, не знают, какие

принять меры для успокоения умов и требуют наставлений у двора. Они должны

бы прибегнуть к мерам жестоким, чтобы укротить народ. Все это страшно

встревожило двор."

Указ Петра III о вольности дворянству вызвал сильнейшее возбуждение

в крестьянстве. Крестьяне ожидали, что освободив от "крепости" помещиков,

высшая власть дарует также вольность и крепостному крестьянству. Но Петр

III не понимал, что освобождение дворянства от службы государству делает

бессмысленным существование крепостного права. Об указах Петра III о

вольности дворянству, Пушкин пишет в своих "Заметках по русской истории

XVIII века" : "Указы, коими предки наши столько гордились и коих

справедливее должны были бы стыдиться".

II. СВЕРЖЕНИЕ ПЕТРА III

Неправда, что свержение Петра III было произведено Екатериной будто

бы потому, что она стала совершенно русской и православной, и что она не

могла переносить, как ее муж попирает русские обычаи. Дело обстояло гораздо

прозаичнее. Екатерина II просто хотела освободиться от ненавистного мужа и

править самой.

"Великая Екатерина - верное чадо Православной Церкви" - это легенда,

не имеющая под собой никаких реальных исторических оснований. Екатерина II

гонительница и разорительница Православной церкви, едва ли была вообще

религиозной.

С свойственным ей лицемерием, она только изображала из себя

православную, так как это способствовало ее далеко идущим политическим

замыслам.

Подготовку к захвату власти Екатерина начала еще при жизни

Елизаветы. "В то время многим казалось совершенно естественным и

справедливым, как низложение Ивана VI, так и заточение всей Брауншвейгской

семьи; для Екатерины же то и другое представлялось, сверх того,

единственною причиною занимаемого ею положения русской великой княгини. Она

знакомилась, из рассказов Лейб-Кампанцев, с подробностями революции,

возведшей Елизавету Петровну на престол, и воочию убеждалась, что подобные

перевороты возможны, что они не сопряжены с непреодолимыми трудностями и не

вызывают противодействия среди общества, преклоняющегося перед успехом."

(3)

"Еще при жизни Елизаветы на придворных выходах и куртагах, при всех

представившихся случаях, Великая Княгиня охотно высказывала свои взгляды,

как бы желая, чтобы ее узнали, чтоб ее мнения стали общеизвестны. Екатерина

верно рассчитала - она могла от этого только выиграть, тем более, что

Императрица, часто недомогавшая, редко присутствовала на публичных куртагах

и ее подозрительность не сдерживала больше Великую Княгиню." (4) При жизни

Елизаветы за замыслы против мужа Екатерина боялась ареста и высылки

заграницу.

Прошло много лет прежде чем Екатерина исполнила свой замысел,

который у ней зародился еще при жизни Елизаветы. Совершив переворот

Екатерина не стала регентшей до совершеннолетия своего сына Павла, как это

должно было быть. Она совершила двойной захват власти и у мужа и у сына.

Она прославилась, как "Императрица-философ". А у философов, как мы знаем,

мораль всегда зависит от исповедуемых ими взглядов, которые имеют мало

отношения к нормальной человеческой морали. Эластичность "нравственных"

взглядов "Императрицы-философа", принесла много бед русскому народу. Только

потускнением монархического сознания можно объяснить то, что ее до сих пор

считают царицей, а не узурпаторшой.

III. ДВОРЦОВЫЕ ПЕРЕВОРОТЫ И МАСОНЫ

Организуя заговор против своего мужа, как мы знаем, Екатерина заняла

деньги у английского посла масона Кейта, шпиона Прусского Короля Фридриха.

Принадлежала ли сама Екатерина к масонству, мы не знаем, но известно, что в

первое время после захвата русского трона, она очень терпимо относилась к

русским масонам.

"...Возможно, - указывает Вернадский, - что Екатерина, сама не

участвуя в масонстве, относилась к нему терпимо из политических видов,

считая, что ей выгодно так относиться. Также точно, не будучи вовсе

религиозной, она официально ладила с религией, ища себе опоры в

православном духовенстве." (5)

Русские масоны широко воспользовались терпимостью Екатерины к

масонству в первый период ее правления. Сразу после захвата власти

Екатериной, масон Н. Панин выдвигает снова проект об ограничении ее власти.

Панин предлагает учредить особый Имперский Совет. Имперский Совет должен

состоять из шести имперских советников.

"Все дела, принадлежащие по уставам государственным и по существу

монаршей власти, нашему собственному попечению и решению, - указывается в

проекте, - яко то: возносимые нам не в присутствии в сенате доклады,

мнения, проекты, всякие к нам принадлежащие просьбы, точное сведение всех

разных частей, составляющих государство и его пользу, словом, все то, что

служить может к собственному самодержавного государя попечению о приращении

и исправлении государственном, имеет быть в нашем Императорском Совете яко

у нас совместно".

"Я не знаю, кто составитель проекта, - говорит

генерал-фельдцейхмейстер Вильбоа, - но мне кажется, как будто, он под видом

защиты монархии тонким образом склоняется более к аристократическому

правлению. Обязательный и государственным законом установлений

Императорский Совет и влиятельные его члены могут с течением времени

подняться до значения соправителей".

28 декабря 1762 года Екатерина подписала уже указ о создании

Имперского Совета. Поняв, что власти ее ничто не грозит, Екатерина вскоре

же отменила указ.

Тогда в феврале 1763 года возникает заговор против Екатерины.

Заговором руководит Никита Панин. Когда заговор был раскрыт, через

некоторое время масоны подговорили честолюбивого поручика Мировича

освободить свергнутого Елизаветой Императора Иоанна Антоновича и возвести

его на трон вместо Екатерины Второй. "Мирович, как видно, попал в масонскую

ложу", - указывает историк С. М. Соловьев.

Переворот не удался, Мирович был казнен. Но переворот мог и удастся,

ведь уже не один раз после Петра I порядок наследования царской власти

сводился к принципу, не имеющему ничего общего с монархическим принципом

наследования власти: "Кто палку взял, тот и капрал". Так "наследовала

власть" Елизавета, так ее "наследовала" и Екатерина.

Масонам же всякий новый дворцовый переворот был выгоден, ибо он еще

больше выветривал древние принципы русского самодержавия и все более

расшатывал видимость монархической власти, которая существовала в России

после смерти Петра I. Крупнейший идеолог русского монархизма Лев Тихомиров

высказывал очень верную мысль, утверждая, что "Монархия после Петра уцелела

только благодаря народу, продолжавшему считать законом не то, что приказал

Петр, а то, что было в умах и совести монархического сознания народа".

Монархическое же сознание у представителей высших кругов, усвоивших себе

европейские идеи, и даже у самих носителей монархической власти, все время

снижается.

Никто из преемников Петра, в том числе и Екатерина Вторая не имеет

такого высокого представления о царской власти, какое имел отец Петра I

Алексей Михайлович. Стройная система взглядов о происхождении я назначении

самодержавия сменяется жалкой смесью идей, заимствованных из западного

абсолютизма.

Денис Фонвизин совершенно правильно отмечал в своем "Рассуждении о

истребившейся в России совсем всякой форме государства, и от того зыблемом

состоянии как империи, так и самих государей", что Россию его времени

нельзя назвать государством чисто монархическим.

Характернейший признак монархической власти - ее преемственность,

строгий определенный порядок ее наследования. О какой же преемственности

власти мы можем говорить в период от смерти Петра до восстановления Павлом

I отмененного Петром порядка наследования царской власти? Царей и цариц

ставили или временщики, или они получали власть в результате переворотов,

как Елизавета, как Екатерина II, как Александр I, дворцовые перевороты

лишили присягу всякого значения.

Масоны учли это роковое обстоятельство и не раз пытались

пользоваться им в своих интересах. Вот почему Мирович не видел ничего

безнравственного в том, что он освободит свергнутого Елизаветой императора

Иоанна и возведет его на престол. Разве Елизавета, свергнувшая его, не

присяга ему и разве она не взяла в свою очередь присяги с его отца и

матери. Разве Екатерина II не дала присягу свергнутому ею мужу. То, что

масоны с помощью Мировича хотели устроить снова дворцовый переворот и этим

еще более подорвать русскую монархию - на это есть явные доказательства.

Когда был произведен обыск у соучастника Мировича - поручика А. Ушакова -

то у него нашли отрывок из масонского катехизиса и листок с изображением

разных афонских символов.

Так продолжалось почти сто лет, со времени смерти Петра I до

восшествия на престол Николая I, разгромившего первую попытку русских

масонов-декабристов уничтожить монархию в России. После этого монархия

России просуществовала еще 92 года, пока она не была уничтожена

руководимыми масонской пятеркой (Керенский, кн. Львов и другие)

заговорщиками с помощью изменивших присяге генералов. Такой страшный плод

принес закон Петра I о престолонаследии.

IV. НАЧАЛО "ФИЛОСОФСКОГО" ВЕКА В РОССИИ

"...В конце июня 1762 г. началось царствование Екатерины II,

Императрицы-философа XVIII века. Мудрецы Европы заметили восходящую звезду

нового просвещения еще тогда, когда Екатерина была Великой Княгиней, и с

радостью приветствовали ее восшествие на престол, обещавшее богатые плоды

для господствовавшего настроения века. Надежда их не обманула; в России

тоже начался философский век." (6)

Философ С. Франк в своей статье "Религиозно-исторический смысл

русской революции" пишет: "Исторические истоки нигилизма восходят к

вольнодумному кружку вельмож Екатерины II, т. е. к французскому

просветительству 18 века." (7) Вольтерьянство в первый период своего

развития не было плодом убежденного отрицания религии, это был род

бессмысленного поветрия, но как все умственные эпидемии, оно было

чрезвычайно заразительным, захватывая постепенно широкие слои образованного

общества, а затем начало проникать и в низшие слои народа.

Екатерина переписывалась со многими французскими философами, которые

идейно подготавливали так называемую "великую" французскую революцию.

"Императрица-философ" предлагала им издавать в России запрещенные

французским правительством книги, в том числе и знаменитую Энциклопедию, в

которой сотрудничало большинство духовных развратителей французского

народа.

И действительно, в эпоху царствования Екатерины Второй увлечение

французской просветительной философией дошло до апогея. Масоном Вольтером

увлекалась Екатерина II, увлекались им и многие образованные русские люди

того времени, дух которых был "предан короне французской" и которые все

меньше и меньше походили на русских. Вольтер был сделан членом Российской

Академии Наук. Вольтеру было поручено написать историю Петра Великого.

Библиотеки помещичьих усадеб были переполнены сочинениями Вольтера и других

энциклопедистов. Сидя в вольтеровских креслах помещики почитывали

произведения Вольтера. Почитывали Вольтера и мелкие чиновники, которые не

имели вольтеровских кресел. Мелкие дворяне и семинаристы наравне с крупными

барами становились якобинцами и деистами. Интерес к личности Вольтера был

настолько велик, что в газете "Московские Ведомости", рядом с важнейшими

политическими и правительственными сообщениями публиковались, какие

распоряжения отдавал Вольтер своей племяннице.

Вольтер славил в своих сочинениях и Петра I и Екатерину. Дидро

противодействовал печатать во Франции сочинения, разоблачающие лицемерную

игру "Императрицы-философа".

Фаворит Екатерины Григорий Орлов и Кирилл Разумовский приглашали

приехать в Россию Руссо, гарантируя ему "тихую и приятную жизнь".

Вскоре после захвата власти Екатерина звала Дидро в Петербург и

обещала ему помочь закончить издание "Энциклопедии", запрещенной во

Франции. Д¦Аламбера она приглашала быть воспитателем Павла.

Запрещенное во Франции сочинение Мармонтеля "Велизарий" было

переведено на русский язык придворной знатью и Екатериной. Друг Екатерины

княгиня Дашкова печатала в своем журнале "Невинное упражнение" отрывки из

сочинения материалиста Гельвеция. Племянник Потемкина издавал свои переводы

произведений Руссо. Сын церковнослужителя Н. Данилевский перевел

"Социальную Систему" материалиста Гольбаха.

Дело дошло до того, что короли Европы стали смотреть на Екатерину и

ее окружение "как на гнездо самых революционных идей, во Франции наряду с

опасными сочинениями либералов, запрещен был наказ Екатерины, как книга,

подрывающая основы Государства".

Подражая Екатерине, переписывались с французскими философами и

многие вельможи, как Разумовский, Бецкий, Шувалов, Голицын, Дашков, Орлов и

многие другие, доморощенные вольтерьянцы. Каждый в это время хотел прослыть

"вольтерьянцем" и философом". Тот, кто не был "философом", расценивался как

отсталый суевер, невежественный фанатик, почти сумасшедший.

"Первое поколение, при котором началось царствование Екатерины, было

еще не совсем твердо в своем вольнодумстве, помнило религиозные предания

своего детства и, как легко переходило к вольтерьянству, так же легко могло

снова возвращаться к покинутым верованиям... Но следующие поколения,

воспитавшиеся уже среди самого философского движения, почти вовсе не имели

органа религиозности, так и умирали с хулами на религию. После Екатерины по

барским усадьбам во всех концах России можно было во множестве встречать

подобного рода бар, наводивших своим безбожием истинный ужас на всех

жителей своего околотка." (8) Л. В. Нащокин писал о своем отце:

"...Вообще он никого не почитал не только высшим себе. Кн. Потемкин

заметил, что он и о Боге отзывался хотя с уважением, но все как о низшем по

чину, так что, когда он был генерал-майором, то на Бога смотрел, как на

бригадира, и сказал, когда отец, мой был пожалован в ганерал-поручики: "Ну,

теперь и Бог попал у Нащокина в 4-й класс, в порядочные люди." (9)

Произведения французских философов в России с разрешения Екатерины

печатались открыто. Издавалось много русских переводов, чтение которых

поощрялось императрицей-философом. Имелось только 60 переводов произведений

Вольтера.

Большинство этих переводных произведений преследовало цель подорвать

веру в Бога. "Толковали о веротерпимости в известном смысле

индифферентизма, все догматические учения и споры осуждались и осмеивались,

при чем вся религия сводилась или на чистый деизм, или даже на одну

мораль...

Встречаем выходки против веры в будущую жизнь, намеки на то, что

человек есть против веры в будущую жизнь, намеки на то, что человек есть

такой же продукт природы, как все живое на земле и т.п." (10)

Те же самые мысли развивали в своих сочинениях и русские

"вольтерьянцы". Христианство в них именовалось "законом", а православие

"народным умоначертание". Поклонник Вольтера и Беля, Болтин, проявлениями

суеверия считал, например, молитву при входе в дом, перед приятном пищи,

посты и т. д. Допетровскую Русь Болтин изображал как время религиозного

обмана и диких суеверий. Духовенство он определяет как злую силу истории,

причину невежества народа и что, чем духовенство образованнее и

влиятельнее, тем это хуже для народа и государства. Такие идеи Болтин мог

проповедовать безбоязненно, так как такие же мысли высказывала в своих

сочинениях и сама Екатерина. Умственное вольнодумство приводило к

нравственной распущенности...

"Век Екатерины оставил на себе память, как век непрерывных

праздников, пышных балов, дорогих обедов, изумительной роскоши, на которую

проматывались громадные состояния и перед которой совершенно бледнела

роскошь времен Елизаветы. Жизнь образованного общества представляла из себя

что-то вроде пира Вальтасара, где оно прокучивало все свои и материальные и

нравственные силы." (11)

Запрещенные для перевода книги распространялись в рукописях.

Митрополит Евгений свидетельствует, что "Письменный Вольтер становится у

нас известен столько же, как и печатной" и что "сокровенными путями повсюду

разливается вся его зараза". В 70 годах у нескольких лиц были обнаружены

рукописи антирелигиозных сочинений: "Разоблаченное христианство" Гольбаха,

"Разговор между монахом и добрым человеком" и другие произведения Вольтера.

Переводчик Винский пишет, что не только дворяне, но и в "состояниях

низших сочинения Вольтера" читаются с крайней жадностью. (12) Сын писаря А.

В. Никитенко сообщает, что его отец "высоко ценил Вольтера и ни мало не

смущался его скептическими воззрениями." (13) Секретарь Екатерины Теплов

сообщает, что мещане тоже "вменяют себе в стыд не быть с Вольтером одного

мнения." (14) В. А. Левшин свидетельствует, что "разнасаждение французского

православия пустило свои корни еще далее: начали французить купцы и

холопы." (15)

V. "ИМПЕРАТРИЦА-ФИЛОСОФ" ВЕЛИКАЯ ГОНИТЕЛЬНИЦА И РАЗОРИТЕЛЬНИЦА ПРАВОСЛАВИЯ

I

Став "главой православной церкви", Екатерина II, также, как Петр I и

его ближайшие преемники, как Петр Третий, перестала считаться с мнением

иерархов православной церкви и поступает с православной церковью так, как

это ей кажется выгодным в целях укрепления своей власти.

Екатерина издает закон о взятии в казну оставшейся еще у церкви

земли. Не желая, чтобы монашество, почти уничтоженное ее предшественниками

увеличивалось, она устанавливает для каждого монастыря точно число

монашествующих, которое он может иметь.

Связать эти законы с выводом, что Екатерина II была "чисто русской и

православной по духу" могут только духовные потомки русского масонства

историки из лагеря русской интеллигенции.

Екатерина II, также как и Петр, безжалостно давит на православную

церковь и православное духовенство. Закрывается масса монастырей повсюду,

особенно много на окраинах и в Сибири. Из-за уничтожения на Мурмане опоры

русской колонизации, монастыря Трифона Печенежского, часть Мурмана

захватывается Норвегией.

"Екатериной II, - констатирует Поселянин в своем исследовании

"Русская Церковь и русские подвижники 18-го века", - "нарушается право

собственности и воля тех отдельных лиц, из пожертвований которых сложились

церковные имущества. Все эти имения были оставляемы большею частью по

духовным на помин души, в излюбленном жертвователями монастыре, и эта

последняя воля умирающих не подлежала никакому изменению. Между тем, не

только эти усердные жертвы церкви были отобраны для целей мира, но и самый

помин души не мог дольше продолжаться за упразднением обителей".

Против этих законов смело восстает Ростовский, Митрополит Арсений

(Мацкевич), который в свое время протестовал против точно такого же

намерения Петра Третьего.

Уничтожение Патриаршества Петром I и преследование православного

духовенства, монашества и старообрядцев им и его преемниками сильно

ослабили православную церковь. В результате этих преследований,

православная церковь теряет роль духовной руководительницы народа.

Приниженное положение преследуемой правительством церкви очень облегчало

русским масонам их работу по ниспровержению духовного авторитета церкви.

Захватив власть и став, по введенному Петром I протестантскому обычаю

"главой православной церкви", Екатерина II видела в православной церкви

орудие утверждения незаконно захваченной ею власти.

Русские историки говорят неправду будто бы Екатерина из немки

превратилась в чисто русскую и стала по духу православной. Поклонница

Вольтера и других французских философов-просветителей, Екатерина по

тактическим соображениям исполняла православные обряды, ходила в церковь,

но она также, как и философы-просветители была не православной, а деисткой.

Вслед за своим кумиром Вольтером, она исповедала убеждение, что "если бы не

было Бога, Его надо было выдумать", так как церковь помогает правителям

держать в повиновении народные массы. Этот взгляд, конечно, не имеет

никакого отношения к православному взгляду на роль церкви в государстве.

Но стоило только Екатерине почувствовать, что она прочно укрепилась

на захваченном ею русском троне, как она начинает преследования русской

церкви.

Протестуя против этих преследований, уважаемый народом митрополит

Арсений писал Синоду:

"От времен апостольских, церковные имущества не подчинялись никому,

кроме апостолов, а после них архиереям, оставались в их единственной воле и

распоряжении. Первый начал отнимать церковные имения Царь Юлиан Отступник,

у нас же от времени князя Владимира, не только во время царствования

благочестивых князей, но и во времена татарской державы, церковные имения

оставались свободными. При Петре Великом Мусин-Пушкин сделал постановление

относительно доходов с церковных имений и управления ими. Это постановление

Мусина-Пушкина превосходило не только турецкие постановления, но и уставы

нечестивых царей римских, идолослужителей.

Св. Киприан Карфагенский, привезенный на место казни, велел домашним

своим выдать налогу 25 золотых: но если бы тогда имело силу определение

Мусина-Пушкина, то такого благодеяния оказать было бы не из чего. Но хоть

определение Мусина-Пушкина превосходило и поганские обычаи, однако церковь

и бедные архиереи поневоле привыкли терпеть такую нужду, потому что не

допрашивали у них по крайней мере о том, что было дано. А теперь, когда

началось такое истязание, то узники и богадельные стали счастливее бедных

архиереев, и такое мучительство терпим не от поганых, но от своих, которые

выставляют себя православными: в манифесте о восшествии на престол

Императрицы сказано, что она вступила на престол для поддержки православия,

которому в прежнее правление представляло опасность".

В другом заявлении, поданном в Синод, митрополит Арсений писал:

"Горе нам, бедным архиереям! яко не от поганых, но от своих мнящихся быти

овец правоверных толикое мучительство претерпеваем".

Делавшая вид, что она православная, Екатерина II приказала судить

Ростовского Митрополита, как злейшего преступника. На допросе во дворце

Митрополит Арсений высказал Екатерине II в глаза такую суровую правду о ее

отношении к православной церкви, что она не вытерпев, зажала уши.

Митрополиту же Арсению услужливые подхалимы "заклепали рот".

Митрополит Арсений был сослан в Николо-Карельский монастырь. Древняя

Ростовская митрополия, существовавшая 800 лет, по приказу Екатерины,

закрывается. После поступившего на Митрополита Арсения нового доноса,

Екатерина приказывает "лишить его монашеского чина и, переименовав Андреем

Вралем, послать к неисходному житью в Ревель".

Коменданту Ревеля, своему соотечественнику немцу Тизенгаузену "Глава

православной Церкви" писала о мужественном православном пастыре в следующем

игривом тоне:

"У нас в крепкой клетке есть важная птичка. Береги, чтоб не улетела.

Надеюсь, что не подведешь себя под большой ответ. Народ очень почитает его

исстари и привык считать своим. А он больше ничего, как превеликий плут и

лицемер".

А на самом деле превеликим плутом и лицемером была сама Екатерина,

организовавшая заговор против своего мужа, обласкавшая его убийц,

изображавшая из себя ревностную православную, а митрополита, по ее

собственному признанию, всегда уважаемого народом, именующая "Андреем

Вралем", "Птичкой", "Плутом и великим лицемером".

Митрополит Арсений, по приказу Великой лицемерки, болтавшей в своих

письмах к Вольтеру и Дидро о своей "любви к свободе" и раздавшей в

крепостную кабалу миллионы свободных крестьян на Украине и в России, был

заключен в сырую камеру под водяными воротами, шириной в 3 аршина. В этом

каменном гробе, заживо погребенный Митрополит Арсений просидел 7 лет вплоть

до смерти в 1772 году.

Вольтеру же Екатерина хвасталась, что Митрополит Арсений был осужден

духовным начальством, но она, де, смягчила вынесенный ему суровый приговор.

II

"Императрица Екатерина II, прославившаяся внешними законами и

внешним государственным строительством, по отношению к церкви православной,

и особенно монастырям, была великой разорительницей и гонительницей, -

пишет Епископ Серафим в книге "Одигитрия русского Зарубежья". - В этом

отношении она продолжала такую же политику Петра I, только в значительно

большей степени. Если Петр уничтожил треть бывших до него монастырей, то

Екатерина постаралась уничтожить большую половину оставшихся после Петра.

От всех монастырей были отобраны их владения и строения за

исключением находившихся в оградах монастырей. Оставленные в городах

монастыри, и наиболее известные из пустынных, были переведены на так

называемые штаты, т. е. правительством было определено точно, сколько может

быть в данном монастыре иеромонахов, иеродиаконов и монахов, которым было

положено от государства жалованье, очень мизерное." (16)

Вот, например, в каком бедственном состоянии оказалась Коренная

Пустынь, в которой пребывала древняя, чтимая народом чудотворная Икона

Знамения Божией Матери.

"Некоторые, очень немногие монастыри, которые закрыть все же не

решались, были переведены за штат, в том числе и Коренная Пустынь Этим

монастырям жалованья не полагалось, и они должны были существовать

исключительно на церковные доходы и на милостыню христолюбцев. Остальные

монастыри были просто закрыты, а их имущество полностью было забрано в

казну. В городе Курске, например, из четырех существовавших до Екатерины

монастырей, был оставлен только один единственный Знаменский монастырь.

Коренная Пустынь, от этих мероприятий Екатерины, весьма на

поминающих нам нынешние мероприятия безбожной большевистской власти, с

одной стороны, очень сильно пострадала, с другой стороны, кое в чем и

выиграла. Выиграла она в том отношении, что переведя ее за штат, ее сделали

самостоятельной независимой от Курского городского монастыря. Пострадала же

Пустынь ужасно. Лишенная всех угодий, отобранных правительством, она

вынуждена была существовать продажей своего движимого имущества. За

отсутствием корма, ибо луга были отчуждены, ей пришлось продать весь свой

скот, почти всех лошадей (оставили только три) и т. д.

Даже дрова рубить не позволяли Екатерининские чиновники из "Коллегии

Экономии" монахам в их бывшем собственном, окружающем Пустынь лесу.

Пришлось начать разбирать деревянные постройки в монастырской ограде (все

постройки вне ограды были, отняты) и ими отапливать остальные помещения.

Вот до какого безобразия дошли Екатерининские чиновники.

Крестный ход в Пустынь с Чудотворной Иконой с 1767 года был

запрещен, а доходы от него составляли главный источник существования

пустынной обители. Оттого она стала приходить в запустение. Братия начала

расходиться по другим монастырям. Каменные строения не на что было

ремонтировать и они ветшали. К началу царствования Императора Павла I,

облегчившего положение монастырей и вернувшего им часть их угодий, в

Коренной Пустыни оставалось всего несколько человек братии, ведших

полуголодный образ жизни и вынужденных иногда даже ходить просить

милостыню. Общежительный иноческий строй пришлось оставить, некому было

совершать ежедневные богослужения, обитель была в полном упадке." (17)

"В Синод шли из епархий одна жалоба за другой на обиды духовенству

от разных начальств; от какого-нибудь исправника иди городничего страдала

подчас не одна спина или борода священника, но иногда и дароносица, которую

он носил с собою".

"В селах над духовенством величались дворяне, которые теперь, после

дарования грамоты о вольности дворянства, стали чаще проживать в своих

имениях, и кроме того, часто оказывались философами, смотрели на попа, как

на представителя суеверия, и унизить его считали признаком образованности.

Не мудрено, что духовенство браталось больше с "подлым", чем с благородным

людом и участвовало в крестьянских восстаниях против дворян." (18)

Священники в штатных соборах и церквах получили по 20 рублей в год.

Плата за исполнение треб была нищенская, 10 копеек за свадьбу, 10 копеек за

панихиду, 3 копейки за крестины и т.д.

Когда пошли слухи, что правительство будет выдавать жалованье всем

священникам и членам церковного причта из монастырских доходов, то

Екатерина отозвалась об этих слухах, шедших из среды нищего, униженного

духовенства, что они вероятно идут от "лукавых ханжей и святош". Это было

тогда, когда Потемкину по простой записке из Казначейства выдавалась сотня

тысяч рублей на разные прихоти.

Лишенная своих имений церковь испытывала большую нужду в средствах.

Строительство новых церквей, церковных школ и семинарий прекратилось так

как и существующие не на что было содержать. Церкви, соборы, школы,

семинарии, архиерейские дома приходили во все большее и большее разрушение.

Воспитанники духовных семинарий жили в впроголодь, преподавание в них было

поставлено плохо, так как не было средств на оплату учителей и покупку

учебных пособий.

Разбрасывая миллионы рублей своим любимцами, представителям знати,

Екатерина скупилась отпускать деньги на духовные учебные заведения. На

содержание семинариста отпускалось в год от 8 до 16 рублей.

Так как богословский факультет при Московском Университете не был

создан, то семинаристов посылали слушать лекции профессоров-масонов в

Московский университет или в филологическую семинарию "Дружеского

Общества", созданного... московскими масонами.

Деятельность св. Тихона Задонского, Паисия Величковского, Гр.

Сковороды Синод игнорировал.

Заявление Екатерины II, что она вступила на престол для поддержки

православия, которому прежнее правление представляло опасность - оказалось

лицемерной фразой.

Церковная политика Екатерины II, в которой она следовала по следам

Петра I, привела к тому, что "запустели места, освященные подвигами и

благодатью святых, ознаменованные стремлением к ним усердия народного. А,

если немногие из этих обителей и были восстановлены, то большая их часть

запустела навсегда. И много, например, есть в Вологодском крае, этой

"русской Фиваиде", мест, где в бедной приходской церкви, даже иногда

бесприходной, покоятся мощи великого угодника, создавшего обитель, которая

на просвещение и утешение народа стояла века и упразднена в злосчастный

1764 год." (19)

Захват церковных имений, как верно определил Пушкин, "нанесло

сильный удар просвещению народа". Еще в более тяжелом положении оказались

старообрядцы. Старообрядческие церкви и скиты разрушались, древние святые

книги рвались или сжигались, солдаты рубили древние иконы. Старообрядцев

отдавали в солдаты, посылали на каторгу, отправляли в ссылку. Время

Екатерины - время массовых самосожжений, бегства старообрядцев в Сибирь, в

Литву, в Австрию, куда глаза глядят.

"До учреждения Екатериной так называемых "штатов монастырей" в

России считалось до 1072 монастыря. По штатам 1764 года, простиравшимся на

одни великорусские епархии, из имевшихся здесь 964 монастырей оставлено

224, да 161 за штатом, на собственном содержании, остальные 569 велено было

закрыть или обратить в приходские церкви. В Малороссии и Белоруссии, при

введении штатов оставлено только 29 обителей в штате и 55 за штатом. К

началу настоящего столетия (к началу 19 столетия), по всей империи было уже

всего 452 монастыря. Здания закрывавшихся монастырей обращались в казармы,

госпитали, дома для сумасшедших и т. п. Строение новых монастырей

допускалось лишь с разрешения высшей власти; до конца XVIII века новых

обителей возникло всего пять." (20)

III

На религиозное воспитание учащихся в казенных школах, нужного

внимания не только не обращалось, а, наоборот, ему власти, по указке

сверху, препятствовали. Принимались меры к тому также, чтобы духовные лица

не обучали детей на дому и при церквах.

В казенных же школах преподавание "Закона Божьего было значительно

стеснено из опасения как бы не заразить учеников суеверием: законоучителю

между прочим не рекомендовалось читать ученикам странных рассказов из

Ветхого Завета, говорить о чудесах, о страшном суде и вечных муках. В

современных проектах и уставах учебных заведений предписывалось

преимущественно внушать воспитанникам правила естественной религии и

гуманной морали, а не положительное православие, и слишком настойчиво

толковалось о развитии в них духа веротерпимости, который ничем от полного

религиозного индифферентизма не отличался. В многочисленных частных

пансионах, заводившихся большей частью иностранцами, на изучение Закона

Божьего вовсе не обращалось внимания. (21) Не лучше было поставлено и

домашнее воспитание в семьях образованных слоев общества.

Французы-гувернеры из числа парикмахеров, кучеров и лакеев, зараженные

осколками идей французских философов, внушали своим воспитанникам, что вера

в Бога и Христа есть признак невежества.

Вести атеистическую пропаганду "гувернерам" было легко потому, что

многие из отцов и сами были тоже "вольтерьянцами". Начатки атеистического

образования, полученного от французских "гувернеров", юноша обычно завершал

заграницей. Путешествия заграницу для личного знакомства с философами при

Екатерине приняли характер массового паломничества. Меккой и Мединой для

русских юношей был Ферней, где жил Вольтер. Человек встречавшийся с

Вольтером, Дидро и другими знаменитостями, пользовался таким же почетом,

как в Московской Руси паломник, побывавший у Гроба Господня.

VI. ЧЕМ ЗАНИМАЛИСЬ РУССКИЕ МАСОНЫ В "ЗОЛОТОЙ ВЕК ВЕЛИКОЙ ЕКАТЕРИНЫ"?

По свидетельству историка русского масонства Пыпина "разноцветные

ленты, ордена, символы (регалии), торжественные обряды с рыцарским

характером, громкие титулы, переименованные в латинские псевдонимы, - все

это принималось за чистую монету, было любопытно, льстило самолюбию и

аристократическим притязаниям".

Других же в масонстве привлекала мистическая сторона учения, надежда

приблизиться ближе к познанию тайн мира. Третьих привлекала возможность,

ставши членом масонской ложи, войти в ряды "сильных мира сего" и тем

открыть дорогу к хорошей карьере.

Большинство рядовых масонов, конечно, не понимали истинных целей

масонства - уничтожения религии и монархии. Члены лож, входивших в систему

английского (Иоанновского) масонства притягивали к себе людей склонных к

мечтательству. Лозунг английского масонства - "Сейте смена царского света".

Масоны английской системы верили и проповедовали сами, что стоит каждому

заняться совершенствованием своей личности, как на земле возникнет земной

рай. Но голубая (разные системы масонства) - английская система, по

признанию масона Альберта Пайк являются "только внешним двором или прихожей

храма".

За английским масонством следует шотландская система масонства - это

тоже только прихожая в масонский храм. Цель этих систем внушить своим

членам скептическое отношение к религии и монархическому образу правления,

оттолкнуть от религии и подготовить к пропаганде религии разума. Члены этих

систем занимались изучением теософии и герметической философии.

Шотландское масонство имеет своим девизом "Победить или умереть".

Красные шотландские масоны воспитывали своих членов, что в борьбе за свет

нечего жалеть свою и чужую кровь, что победа высоких идеалов достигается

только силою, слава - мученикам за идею, беспощадность к врагам и

предателям.

Рыцарские масонские ордена тамплиеров и розенкрейцеров ставят своей

целью уже практическую задачу борьбы с монархией и религией. Для ордена

розенкрейцеров характерно изучение древнего еврейского мистического учения,

так называемой Кабалы.

Русские масоны были слепым, послушным орудием в руках европейских

масонов высоких ступеней.

Даже советские исследователи культуры 18 века указывают, что "в 60 и

70 годы почти все члены масонских лож, находившихся под общим началом

Елагина, были в то же время и приверженцами просветительной философии,

равным образом большинство последних были масонами" (Д. Благой. История

русской литературы XVIII века. Москва. 1955 г., стр. 218).

Таким образом идейная близость масонского мистицизма и французской

просветительной философии неоспорима. Французской же "просветительной

философии" Ф. Энгельс приписывает следующие цели. "Великие мужи,

подготовившие во Франции умы для восприятия грядущей могучей революции,

сами выступали в высшей степени революционно: они не признавали никакого

авторитета. Религия, взгляд на природу, государственный строй, общество,

все было подвергнуто беспощадной критике".

В исследовании Соколовской "Русское масонство и его значение в

истории общественного движения", мы читаем следующее:

"...Масонское сообщество было внеисповедным, а потому и члены его не

могли, конечно, быть добрыми сынами какой-либо церкви с ее раз

установленными ритуалами и точно указанной догматикой".

"Поставляя идеалом для себя деятельных христиан, - пишет

Соколовская, - масоны отказывали в уважении священнослужителям - "по имени

лишь таковым" и не считали грехом исполнение христианских таинств любви из

своей среды братом; если из числа братьев и был священник, ему в этом

случае отдавалось предпочтение. В ритуале торжества Иоаннова дня сказано:

"все братья всех степеней собираются во всех украшениях их степеней и в

запонах (фартуках) в такую церковь, где и священник есть масон".

"Существует предание, что Новиков оставлял у себя, в селе Авдотьине

Святые Дары для совершения причащения самолично. Вероятно, это предание

породилось от рассказов о том, что в этом селе совершалось масонами

причащение. Это тем более вероятно, что масоны высших степеней совершали т.

н. трапезы любви, в воспоминание Тайной Вечери; братья 4-ой степени,

которые приглашались к торжеству в ложу, не "шествовали в пределы совершать

с высшими братьями воспоминание".

"Акт посвящения в первосвященники невидимого капитула у масонов

заканчивался вручением новопосвященному хлеба и вина со словами: "Сие есть

пища и питие нашего священного ордена, мир да будет с тобою!" В обряде

посвящения в первосвященники, которых по правилам могло быть всего семь на

земле, совершалось помазание елеем на челе и руках со словами: "Помазую

тебя елеем премудрости и святости во имя Отца, и Сына, и Святого Духа,

аминь". При крестообразном возложении рук на голову кандидата говорилось:

"Дух Святый да снидет на тя и да пребудет над тобою, да восприимиши духа

разума, духа совета, духа ведения, духа крепости, духа благочестия и духа

страха Господня; гряди с миром". Далее делался горящим углем, взятым из

кадильницы, троекратный крест над языком с возгласом: "Мы касаемся языка

твоего огнем Святого Духа и прилагаем к оному печать скромности во имя

Отца, Сына и Святого Духа". Посвящение в первосвященники должно было

производиться в церкви или часовне (греческой или латинской)."

"Масоны совершали еще обряд воспоминания о погибшем брате, так

называемые траурные ложи. В сороковой день по смерти достойного брата,

братья собирались в ложи, чтобы почтить его память и воздать ему должное. В

траурной ложе произносились ритуальные слова, воспевались гимны, возжигался

спирт и гроб осыпался цветами, а вития говорил слово, где раскрывалась

перед братьями вся жизнь покойного брата и совершалась оценка исполненного

им на земле труда".

"Есть намеки и на желание русских братьев, по примеру

западно-европейских масонов, ввести масонское крещение детей.

Ответственность за такого ребенка всецело падала на братство, которое

принимало на себя попечение об удовлетворении его духовных и материальных

нужд, об его воспитании и образовании. Такой ребенок, получивший в патронат

весь орден, почитался как принятым в масонство и при достижении им

известного числа лет все его принятие ограничивалось принесением света

верности братству: обычные испытания отсутствовали".

Н. Писканов в статье, посвященной масонской деятельности Лопухина,

пишет: "Когда читаешь известный трактат Лопухина "Духовный Рыцарь" (1791),

живо ощущаешь, что автор и его друзья стремились высвободиться из-под

дисциплины и регламентации господствующей церкви и создать свое церковное

общение, независимое и с большим простором для религиозного действования".

"Масонов, - резюмирует Писканов, - отдаляли от Православия не догматические

разногласия, не мистика и не герметические науки, а прежде и больше всего

именно стремление к созданию своей собственной "малой церкви". "Духовный

Рыцарь" Лопухина - это род церковного устава. Масонские облачения,

описываемые Лопухиным, живо напоминают церковные ризы, например, "эта

мантия настоятельская белая, златом или золотыми розами испещренная",

устройство капитула с "равносторонним столом, с и ковром перед ним,

"вызолоченным семисвечником", напоминаем устройство алтаря; принятие

кандидата в масоны совпадает с отдельными моментами священнического

рукоположения (например, тайная исповедь перед братом вводителем); при этом

речи настоятеля и других участников посвящения полны парафраз и буквальных

заимствований из Св. Писания и богослужебных книг; по обряду столового

собрания на столе перед "Председающим" стоят: семисвечник, белый хлеб и

красное вино." (22)

VII. РАСЦВЕТ МАСОНСТВА В ПРАВЛЕНИЕ

"ИМПЕРАТРИЦЫ-ФИЛОСОФА"

В Петербурге и Москве были ложи французских и немецких масонов.

Русские ложи сначала существовали разрозненно, не были связаны между собой.

Кроме Петербурга и Москвы, русские ложи в большом числе были в Прибалтике:

в Ревеле, Риге, Дерпте. Были ложи во Владимире, Орле, Пензе, Рязани, Нижнем

Новгороде, Симбирске, Ярославле, Харькове, Казани, в Киеве, Кременчуге,

Могилеве, даже в таких отдаленных городах, как Вологде, Архангельске и

Перми.

Видный масон екатерининской эпохи Новиков свидетельствует, что среди

масонов имелось "не малое число знатнейших особ в государстве". Масонами

было много офицеров, разного рода чиновников, среди окружавших Екатерину

придворных.

Исследователь истории русского масонства Пыпин сообщает, что "одно

время дело дошло до такой крайности, что Императрица не один раз видела

себя покинутой и когда она спрашивала, где тот или другой, даже из

обязанных присутствовать лиц, она получала в ответ: "в ложе!"

Масоном был, например, статс-секретарь Екатерины Храповицкий. Когда

Екатерина стала с подозрением относиться к деятельности масонов, то

Храповицкий записал в своем дневнике (может быть для отвода глаз, на случай

ареста):

"Читал в Московской почте донесение князя Прозоровского, касательно

окончания дела о книгопродавцах, торговавших запрещенными книгами. При

вопросе: "Почему запрещена Киропедия?", нашел я случай изъясниться о старом

масонстве, что был в ложе Александра Ильича Бибикова и что я же перевел

"Sosiete Antiabsurde", сочинение ее величества (книгу Екатерины Второй

против масонов), кажется, что выслушан хорошо и некоторыми отзывами отделен

от нынешних мартинистов".

Действительно ли Храповицкий ушел из масонов или он только хитрил,

боясь лишиться своего высокого поста, это, конечно, нельзя установить.

В. Иванов приводит следующий список русских аристократов, бывших

масонами: "В петербургских ложах Елагина и Мелиссино состояли членами,

например, кн. И. В. Несвицкий, гр. Р. Л. Воронцов, А. Л. Щербачев, С. В.

Перфильев, С. Р. Воронцов, бар. К. Унгерн-Штернберг, А. Воейков, кн. Андрей

Вяземский, гр. В. Фермер, кн. А. Одоевский, А. Хвостов, гр. Л. Толстой, Н.

Бекетов, С. Зиновьев, Г. Жедринский и др. В рейхелевых ложах участвовало

несколько кн. Трубецких; одну из лож Рейхеля прямо называли "княжеской". По

шведской системе "работали" графы Апраксины, князья Гагарины, Долгорукие,

Куракины, кн. Н. В. Репнин, графы А. И. Строганов, А. И. Мусин-Пушкин,

Шуваловы; розенкрейцерами были кн. Трубецкие, кн. Репнины, кн. Черкасский,

Лодыженские, Лопухины, Тургеневы и др.".

В Московской ложе "Гармония" состояли: кн. Л. И. Трубецкой, князь К.

И. Трубецкой, Лопухин, Гамалея, А. М. Кутузов, Тургенев, Новиков, Херасков

и другие. Мастерами лож состояли чаше всего знатные люди, как граф Панин,

князь Трубецкой, генерал-лейтенант Мелиссино, Елагин. Редкий из

представителей знати не был масоном. Увлечение масонством имело массовый

характер.

Как уже раньше указывалось, масоны раскинули свои щупальца даже

среди духовенства.

"В 1776 г. в московскую ложу "Равенства" был принят священник церкви

Рождества Христова, что в Столешниках; в 1780-х г. г. "теоретическим братом

был М. М. Десницкий, в 1785 г. священник, впоследствии митрополит Михаил;

по мнению кн. Прозоровского, был масоном и Ф. А. Малиновский; сочувственно

относился к новиковскому кружку архиепископ Платон, в Риге 1791 года в ложу

"Малого Совета" был принят священник Григорий Ефимов." (23)

В начале семидесятых годов начинается объединение масонских лож.

Видную роль в создании масонских организаций играет масон И. П. Елагин,

ставший позже Великим провинциальным мастером для России. В это время

русские масоны принадлежали в большинстве своем к так называемому

"Иоанновскому" или Символическому масонству, иначе называемого

Шведско-берлинской или Циннендорфской системой. Елагин же завязал связи с

Великой Лондонской ложей и стал насаждать Ново-Английскую систему.

Между Елагиным и сторонниками символического масонства, фон Рейхелем

завязывается борьба, но вскоре "враги" примиряются. Осенью 1776 года Елагин

отказался от Ново-Английской системы и перешел на работу по системе

Иоанновского масонства. В результате состоявшегося примирения возникает

Петербургская Великая ложа, в состав которой вошли 18 лож.

При значительной распространенности масонства и при участии в

русских ложах преимущественно лиц дворянского круга не будет неожиданным

встретить среди масонов многих офицеров армии и флота или гражданских

чиновников, вплоть до самых высших.

"Всего чиновников первых восьми классов (помещенных в месяцеслове)

было в 1777 г. не более 6 тысяч, а в 1787 г. до 12 тысяч. Так как состав

чиновников почти совпадал с составом масонства и так как в конце 1770-х

годов масонов было свыше 2 тысяч, то можно с полным вероятием предположить,

что в ложах участвовало от трети до одной шестой части русского

чиновничества. Уменьшим вдвое эти дроби и возьмем вторую из них: все же

получится очень высокий процент, если сопоставить организацию даже половины

чиновничества и нестройную массу остальных лиц. Кроме того, за прямыми

участниками лож стояли, конечно, знакомые я близкие им лица." (24)

Масонство проявляло себя особенно деятельным в столицах - Петербурге

и Москве.

Князь Долгоруков, масон, уговаривал вступать в "масонию" своих

крепостных крестьян. Масонские убеждения не мешали князю Долгорукову

жестоко относиться к своим крепостным. В песне, написанной крепостным

художником Долгорукова, В. В. Подзоровым, говорится:

У того князя строгого,

Князя Николая Сергеевича Долгорукова,

Не видал я дней веселых,

А всегда я был в кручинушке.

Без вины он нас наказывал,

Он наказывал нас все палочьем,

А посля того под караул сажал,

Под караул сажал, на хлеб, на воду".

"К концу 1770-х годов, - пишет Вернадский, - оставалось, вероятно,

немного дворянских фамилий, у которых бы не было в масонской ложе близкого

родственника".

"Известное до сего времени число лож, может быть для разных моментов

екатерининского царствования определено следующими цифрами:

I. средина 1770-х годов, примерно 1775 год: 13 лож первого Елагина

союза и 8

рейхелевых лож.

II. 1777 год: 18 лож елагина-рейхелева союза.

III. 1780 год: 14 лож шведской системы.

IV. 1783-1786 года: 14 явных лож берлинской розенкрейцерской системы.

V. 1787-1790 года: до 22 лож второго Елагина союза и не менее 8 тайных

розенкрейцерских лож (теоретических собраний).

Число членов каждой ложи сильно колебалось. Меньше всего их было в

розенкрейцерских тайных ложах не более девяти человек в каждом "собрании".

Все же Прозоровский в 1792 г. считал, что в одном московском масонстве было

до 800 человек.

Принимая, в среднем, по 25 человек на ложу, получаем для сотни лож,

какую цифру, вероятно, можно было насчитать в годы масонского расцвета

(конец 1770-х начало 1780-х годов, не менее 2.500 человек".

VIII. "НАКАЗ" ЕКАТЕРИНЫ II И СТРЕМЛЕНИЕ МАСОНОВ

ИСПОЛЬЗОВАТЬ ЕГО ДЛЯ СВОИХ ЦЕЛЕЙ

В декабре 1766 года, воспламенившись идеями французских философов,

Екатерина решила построить государство по их рецептам. Она пишет свой

"Наказ" и издает указ о созыве законодательного собрания. "Наказ" носит

такой "прогрессивный" характер, что в ряде европейских государств его

запрещают печатать. Зато Вольтер и Дидро восхваляют Екатерину, как самую

просвещенную государыню, именуют ее "Северной Минервой".

Для обсуждения "Наказа" были приглашены представители дворянства и

купечества. Не были приглашены только депутаты двух групп населения:

крестьянства и... духовенства.

Начатая Петром I политика отстранения духовенства от участия в

политической жизни страны продолжалась. Духовенство имело только одного

представителя, который представлял не духовенство, как сословие, а Синод,

как государственное учреждение.

Для представителя Синода тогдашний обер-прокурор Синода Мелиссино

составил "Наказ" в самоновейшем вкусе, с разными либеральными

предложениями: о сокращении постов, об ослаблении почитания св. мощей и

икон, о сокращении богослужения, об уничтожении содержания монахам, о

пристойнейшей одежде для духовенства, об уничтожении поминовения умерших,

об облегчении развода, дозволении браков свыше трех и пр.

Но Синод отклонил проект своего обер-прокурора и составил другой

проект наказа.

Вернадский в своей работе "Русское масонство в царствование

Екатерины II", утверждает, что бросающееся в глаза удивительное сходство

многих наказов - есть результат деятельности масонов.

"Московский наказ, - указывает он, например, - оказал влияние на

Кашинский, Калужско-Медынский, Коломенский, Алексинский, Нижегородский,

Новоторжский, Дорогобужский, Тверской и наказ Шелонской пятины. Любимский

наказ сходен с Костромским и отчасти с Ярославским, и т. д. Едва ли не

масонское "братство" было виною такого сходства отдельных наказов.

Московский наказ дан был П. И. Панину, Костромской А. И. Бибикову,

Ярославский кн. М. М. Щербатову.

В числе избранных дворянских депутатов очень многие были масонами.

Почти половина дворянских депутатов принадлежала по своему составу к высшим

гражданским или военным чинам; но как раз среди них особенно заметны

масоны. В депутаты попали П. И. Панин, А. П. Мельгунов, гр. Р. Л. Воронцов

(избранный по двум уездам), В. А. Всеволожский, Д. В. Волков, гр. Г. Г.

Орлов, гр. 3. Г. и И. Г. Чернышевы, И. Л. Голенищев-Кутузов, И. Л. Благим,

А. И. Бибиков, кн. М. М. Щербатов, гр. А. С. Строганов".

Начавшаяся турецкая война сорвала эту попытку масонов оказать

влияние на работу законодательной комиссии.

В "Заметках по русской истории XVIII века" Пушкин дает такой отзыв о

"Наказе" Екатерины и о комедии с его обсуждением:

"Фарса наших депутатов, столь непристойно разыгранная, имела в

Европе свое действие: "Наказ" ее читали везде и на всех языках. Довольно

было, чтобы поставить ее наряду с Титами, Траянами; но перечитывая сей

лицемерный "наказ" нельзя воздержаться от праведного негодования.

Простительно было фернейскому философу превозносить добродетели Тартюфа в

юбке и в короне, он не знал, он не мог знать истины, но подлость русских

писателей для меня непонятна".

IX. СВЯЩЕННЫМ СИНОДОМ УПРАВЛЯЮТ МАСОНЫ-АТЕИСТЫ

Дело дошло до того, что с 1763 по 1774 год обер-прокурорами Синода

были масоны Чебышев и Мелиссино. И тот и другой, конечно, постарались

воспользоваться редкой возможностью.

"По примеру западных политиков, сторонников Вольтера и других

французских философов, русские политические деятели, окружавшие

"Императрицу-философа" страшно боялись усиления духовной власти и

воображали Синод каким-то, по выражению кн. Щербатова, "корпусом

непрестанно борющимся для приобретения себе большей силы", который поэтому

надобно крепко держать в должных границах, для чего в нем и посажен

обер-прокурор. Замечательно, что в обер-прокуроры выбирались люди самых

новых понятий о религии и церкви, каковы были упомянутый выше Мелиссино и

Чебышев (1768-1774), открыто щеголявший атеизмом." (25)

"Назначенный на пост обер-прокурора, бывший директор Московского

университета, деятельный масон, Иван Иванович Мелиссино предложил Синоду

выдвинуть реформу церковной жизни и составить доклад об ослаблении и

сокращении постов, которые, за тяжестью их, "редко кто прямо содержит", об

уничтожении суеверий, "касательно икон и мощей", о запрещении носить образа

по домам, о сокращении церковных служб, для "избежания в молитве языческого

многоглаголания", об отмене составленных в позднейшие времена стихир,

канонов, тропарей, о назначении вместе вечерей и всенощных кратких молений

с поучением народу, о прекращении содержания монахам, о дозволении выбирать

епископов из священников без пострижения в монашество и о разрешении

епископам проводить брачную жизнь, о разрешении духовенству носить и

"простейшее" платье, об отмене поминовения умерших, будто бы дающего

простым людям лишний повод к вере в мытарства, а попам к вымогательству, о

дозволении браков свыше трех, о запрещении причащать младенцев до 10 лет,

пока не научится вере." (26)

Сменивший масона Мелиссино на посту обер-прокурора святейшего Синода

масон Л. Л. Чебышев открыто проповедовал безбожие.

В мемуарах Д. Фонвизина "Чистосердечное призвание в делах моих и

помышлениях" мы встречаем следующий разговор Фонвизина с Н. Тепловым. Н.

Теплов сказал Фонвизину:

"На сих днях случилось мне быть у одного приятеля, где видел гвардии

двух унтер-офицеров. Они имели между собой большое прение: один утверждал,

другой отрицал бытие Божие. Отрицающий кричал: "Нечего пустяки молоть; а

Бога нет". Я вступил и спросил его: "Да кто тебе сказал, что Бога нет?"

"Петр Петрович Чебышев вчера на Гостином дворе", - отвечал он.

"Нашел место!", - сказал я.

Фонвизин с удивлением заметил:

"Странно мне кажется, что Чебышев на старости лет вздумал на

Гостином дворе проповедовать безбожие".

На это Теплов возразил: "О, так я вижу, вы его не знаете".

Когда прочитавши, по совету Теплова книгу С. Кларка "Доказательства

бытия Божия и истины христианской веры" Фонвизин решил ее перевести, Н.

Теплов сказал ему:

"Намерение Ваше похвально, но вы не знаете с какими неприятностями

сопряжено исполнение оного".

Теплов объяснил Фонвизину, что безбожник Чебышев, служивший

обер-прокурором святейшего Синода будет чинить ему всяческие препятствия.

"Не подражайте Чебышеву, - сказал бывшему после него обер-прокурором

Яковлеву епископ Ярославский Павел, - мы проклинаем его." (27)

X. ПУГАЧЕВЩИНА И ЕЕ ИДЕЙНЫЙ СМЫСЛ

Лев Тихомиров писал в "Монархической Государственности", что полное

бесправие крестьян, с первого момента и до последнего, сознавалось народом,

как явление временное, обусловленное потребностями государства.

Власть дворянства была создана царем и могла держаться только царем.

Это был явный и очевидный факт. Мужик, погруженный в бесправие, говорил о

себе: "Душа Божья, тело царское, а спина барская". Мужик служил барину

потому, что барин служил царю. Правда, манифест о вольности дворянства,

уничтожив обязательную службу дворян, тем самым логически требовал

уничтожения также и крепостного права. Эта логика вещей не осталась чужда

Пугачевщине, которая была заявлением нравственной незаконности крепостного

права после манифеста 1762 г.

Никогда крестьяне не теряли уверенности, что царь есть также и их

царь, общий, всенародный, а не дворянский.

Уродливая страница русской истории, начавшаяся после смерти Петра I,

частые дворцовые перевороты, замена понятной народу крепостной зависимости

крепостным правом, принявшем при "Великой Екатерине" чрезвычайно грубый

характер, была расценена народными массами как проявление произвола со

стороны дворянства. Крестьяне никак не могли поверить, что порабощение их

одобрено носителями царской власти. Крестьянство свое порабощение объясняло

тем, что дворяне обманули царей и цариц, правивших после и обманным путем

завладели ими.

"Расцвет дворянских привилегий, - указывает Платонов, - в XVIII веке

необходимо соединяется с расцветом крепостного права. Поэтому время

Екатерины II было тем историческим моментом, когда крепостное право

достигло полного и наибольшего своего развития".

Прославленная Вольтером и Дидро, как свободолюбивейшая из монархов

своего времени, Екатерина распространила крепостное право на весь, ранее

свободный юг России - Малороссию и Свободную Украину. Свыше миллиона

свободных крестьян были розданы "Северной Минервой" любовникам и

представителям высших кругов. Сын казака Разумовский получил в награду...

100000 крестьян. Потемкин в конце жизни имел 200000 крестьян. Потомок

известного авантюриста и казнокрада Меньшикова - 100000 крестьян.

При Екатерине II крепостные крестьяне потеряли последние остатки

своей личной свободы и превратились в "крещенную собственность". Последняя

точка была поставлена, когда "Северная Минерва" запретила крестьянам

жаловаться представителям государства на противозаконные действия своих

помещиков.

Разглагольствуя о просвещении, Екатерина II на практике всячески

старалась задержать просвещение крепостного крестьянства. Екатерина,

например, писала губернатору Москвы: "Я не устраиваю школ, но для Европы

надо сохранять в общественном мнении наше отношение (к народному

просвещению. - Б. Б.). В тот день, когда наши крестьяне пожелают учиться,

ни Вы, ни я не останемся на своем посту". Это написано той же рукой,

которая писала про мужественного борца за права Православной Церкви,

Ростовского Митрополита Арсения, что она приказывает именовать его Андреем

Вралем, что он "ничего как превеликий плут и лицемер".

Созывала комиссию по обсуждению ее "Наказа", наполненного самой

либеральной фразеологией и в тот же год издала указ о запрещении крестьянам

жаловаться на противозаконные действия своих помещиков. Если Елизавета дала

помещикам право ссылать крестьян в Сибирь без суда, то Екатерина разрешила

помещикам отправлять крестьян за "предерзостные поступки, прямо на

каторгу".

Отношение крестьянства к усилению крепостного, права в эпоху

Екатерины ярко показывает написанный каким-то из крепостных "Плач холопов".

О, горе нам, холопам, за господами жить!

И не знаем, как их свирепству служить!

Пройди всю подселенную, нет такого житья

мерзкова!

Разве нам просить на помощь Александра Невскова.

В "Плаче холопов "отмечается бессмысленность существования

крепостного права после освобождения дворян от обязательной службы

государству.

Царю послужити ни один не хочет,

В свою ныне пользу законы переменяют:

Холопей в депутаты затем не выбирают.

Народ считает, что если освободили помещиков, то должны быть

освобождены и крестьяне. Во многих местах начинаются восстания крепостных

крестьян. С 1762 по 1772 г. в России было до сорока крупных восстаний

крестьян.

Пугачев поднял крестьян на восстание, распространяя ходивший в

народе слух, что Петр III был убит своей женой немкой и дворянами за то,

что он хотел дать также вольность и крепостным.

Главный лозунг Пугачева: "свобода православной веры". Пугачев в

своих манифестах обещал, что в его царстве все будут "держать старую веру,

будет запрещено брить бороду и носить немецкое платье".

"Нынешние церкви", гласила молва, "будут сломаны, будут построены

семиглавые, будут креститься не трехперстным, а двуперстным сложением".

Иргизский старец Филарет благословил Пугачева на царство и взял

слово, что он сделает его Патриархом. В манифестах Пугачев жаловал всех

двуперстным крестом.

Пугачевщина это ответ народа на чуждую ему форму западноевропейского

рабства, сменившую прежнюю мягкую форму крепостной зависимости. Пугачевщина

это ответ народа на манифест вольности дворянству, освобождавшего

дворянство от всяких обязанностей Государству, но оставлявшего крестьян в

полной зависимости от дворян.

"Свобода веры и легитимный монархический принцип - главные мотивы

этого подлинного народного движения. Половина империи была объята духом

мятежа и восстания и широкие народные массы не давали другого имени

Пугачеву, как Петр III. Замученный Петр Феодорович как бы вышел из могилы

своим мстителем и заставил трепетать дворянство, которое даже в Москве

ждало Пугачева и считало себя обреченным.

Пугачевщина - стихийное антимасонское движение за веру и закон, за

элементарную человеческую справедливость, которую цинично попирали

вельможные "братья вольные каменщики." (28)

Устрашенное убийствами священников, оставшихся верными присяге

данной Екатерине, и в то же время, частично сочувствуя идеям,

провозглашенным Пугачевым (слухами о восстановлении патриаршества и

возврата к допетровским порядкам), духовенство стало переходить на сторону

восставшего крестьянства.

"В то же время, - пишет автор "Руководства по русской церковной

истории" П. Знаменский, - особенно часты стали и примеры отступничества

духовенства от верности престолу. Св. Синод издал указ, объявлявший

всякого, поползнувшего верности, священнослужителя, лишенным сана с самого

момента измены; но когда открылось все множество поползнувших, когда стало

известно, что в Саранске, Нижнем Ломове, Пензе самозванца торжественно

встречало все городское духовенство, что в селениях подобные встречи были

повсюду, св. Синод сам должен был смягчить строгость своей меры, ограничив

ее действие только такими священнослужителями, которые приставали к

мятежникам по убеждению и, дозволив служение всем, которые сделались

изменниками единственно из страха. Все таки и после этого из духовного

звания пришлось исключить 129 человек, в том числе двух архимандритов".

Мощный размах восстания Пугачева объясняется тем, что народ поверил

ему, что он спасшийся православный царь, который вернет Русь на путь

предков.

XI. ПОИСКИ "ИСТИННОГО МАСОНСТВА"

"Отрицательное отношение значительной части масонов к Екатерине и

симпатии к Павлу Петровичу, - указывает Вернадский, - выясняются вполне

определенно в конце 1770-х годов. 3 сентября 1776 г., при соединении

Елагина с Рейхелем, великим поместным мастером сделан был гр. Н. И. Панин.

Не прошло двух месяцев после того, как и внучатый племянник Панина и

близкий друг Павла кн. А. В. Куракин был отправлен в любимую Паниным Швецию

составлять истинную масонскую партию".

"Елагин целый год думал примкнуть ему к новой системе или нет,

составил даже примерный список своих масонов применительно к новой системе,

но в конце концов отказался. Тогда шведскую систему окончательно захватили

в свои руки приверженцы и друзья цесаревича: кн. Г. П. Гагарин, кн. А. В.

Куракин, кн. Н. В. Репнин, О. А. Поздеев (перед тем служивший при гр. П. И.

Панине); сам Н. И. Панин не выступал на первый план".

В Швеции находился центр Иоанновского или Символического масонства.

Поэтому масонам приходилось поддерживать связи с главой шведских масонов

герцогом Зюдерманландским. Екатерина II со временем стала относиться к этим

связям с большим неодобрением. В 1779 году полицмейстер С.-Петербурга

Лопухин получил приказание посетить ложи Иоанновского масонства с целью

"узнания и донесения" Ее Величеству о переписке с герцогом

Зюдерманландским". В конце 1779 года герцог Зюдерманландский объявил Швецию

девятою масонскою провинцией "Строгого наблюдения". В состав этой провинции

он включил и русские ложи Иоанновского масонства.

"Шведское масонство вызвало острые опасения Екатерины. Об этом

свидетельствует и комедия Императрицы, первая из целой серии, направленной

против масонства "Тайна противонелепого общества", появившаяся в 1780 г.

Одновременно с литературными мерами Екатерина приняла и административные. В

Национальной Ложе два раза был петербургский полицмейстер П. В. Лопухин."

(29)

Узнав о включении русских лож Иоанновского масонства в девятую

Шведскую провинцию, Екатерина распорядилась Елагину закрыть ложи братьев

Гагариных, работавших по этой системе.

Братья Гагарины тогда уезжают в Москву, учреждают там новые ложи,

которые тайно опять ведут свою работу по шведско-прусской системе.

Ввиду усиления надзора за деятельностью масонских лож в Петербурге,

центром русского масонства становится Москва.

Период с 1781 года по 1792 год характерен стремлением русских

масонов добиться права работать в более высоких степенях. Отсюда возникает

стремление к Розенкрейцерству.

А. В. Семека в своем исследовании "Русское масонство в XVIII веке"

так определяет этот период развития русского масонства:

"Самые шатания братьев из стороны в сторону, неожиданные переходы от

одной системы к другой от "Строгого Наблюдения" к английскому масонству, от

Елагина к Циннендорфу, далее от шведско-берлинской системы к

розенкрейцерству - все это свидетельствует о том, что в русском масонстве

стали проявляться какие-то новые требования и жадно искать в нем ответов на

пробудившиеся вопросы." (30)

Фон Рейхель дает указание, что масоны желающие "упражняться в

истинном масонстве" должны "иметь ложу весьма скрытую, состоящую из весьма

малого числа членов скромных и постоянных, и упражняться в тишине".

На основе этих указаний в Москве возникает ложа "Гармония". В

составе Ложи, кроме других, входят такие видные масоны Новиков и Шварц,

ставший позже главой новой масонской системы Розенкрейцерства. Члены ложи

поручают Шварцу поехать в Прибалтику и в Берлин и узнать следы "истинного

масонства". Ни английская, ни шведско-прусская системы не удовлетворяют уже

членов ложи "Гармония". В Берлине Шварц познакомился с членами масонского

ордена Розенкрейцеров и увидел в этом Московском ордене "истинное

масонство".

1 октября 1781 года Шварц был в Берлине принят в орден

Розенкрейцеров и посвящен в тайны "истинного масонства". Шварц получил от

ордена Розенкрейцеров полномочия быть "Единственным Верховным

представителем "ордена во "всем Императорско-русском государстве и его

землях". "Главным надзирателем" был назначен Новиков.

Масоны проникают во все главные учебные заведения: Московский

университет, Шляхетский корпус, Академию наук, в правление Екатерины II

превращаются в центры пропаганды идей просветительной философии и

специфических идей масонства.

"При Екатерине русское общество к приятию масонского учения было

подготовлено в предшествующие царствования, начиная с Петра I, и с тех пор

все делается по трафарету. Профессора открывают борьбу за свободу научного

исследования с духовным и светским деспотизмом, т. е. с церковью и

государством, несут проповедь новой религии и морали по образцам

западно-европейского мистицизма и, наконец, увлекают своих питомцев в

царство грез и мечтаний о переустройстве всей жизни на земле и превращения

ее в цветущий сад, в царство всеобщей любви, в царство Астреи." (31)

Вернадский в исследовании "Русское масонство в век Екатерины II"

указывает, что в 1777 году в Московском университете было три

профессора-масона, а в 1787 году в Московском университете из числа

профессоров и кураторов было уже 7 масонов. Из 60 членов Академии Наук в

1787 году десять были масоны и есть подозрения о том, что они масоны, в

отношении четырех членов Академии. Директором Академии Художеств в 1787

году был масон барон П. Мальтиц.

Особенно большую энергию и деятельность проявили масоны,

принадлежащие к ордену Розенкрейцеров. Верховным представителем русского

Розенкрейцерства после умершего в 1784 году Шварца, стал барон Шредер. Еще

при жизни Шварца, на состоявшемся в 1782 году в Вильгельмсбаде

общемасонском съезде, успехи русских масонов были признаны, наконец,

руководителями европейского масонства. Русское масонство было признано

самостоятельной восьмой провинцией "Строгого наблюдения".

По свидетельству самого Новикова, московские масоны управляли в

1782-86 году тринадцатью, ложами в Москве и шестью ложами, находившимися в

Могилеве, Харькове, Кременчуге, Казани, Вологде и Орле.

XII. МАСОН НОВИКОВ В РОЛИ "ПРОСВЕТИТЕЛЯ" РУССКОГО НАРОДА

Екатерина II не понимала истинных политических замыслов масонства.

Рядовые русские масоны увлекались показной, мистической стороной масонства,

его таинственными обрядами. Екатерине II все это казалось смешной и нелепой

игрой.

Сообщая Гримму о пребывании известного "мага" Калиостро в России,

Екатерина II пишет:

"...Калиостро приехал однако в благоприятную для него минуту, когда

многие масонские ложи, напитанные учением Сведенборга, во что бы то ни

стало желали видеть духов. Они бросились к Калиостро, который похвалялся,

что обладает всеми тайнами доктора Фалька, задушевного друга герцога

Ришелье, заставившего его некогда заколоть среди всех, в жертву Черного

Козленка".

"Франк-масонство, - пишет она Гримму, - одно из величайших

сумасбродств, когда-либо бывших в ходу среди человеческого рода. Я имела

терпение прочесть все их печатные и рукописные нелепости, которыми они

занимаются, и с отвращением увидела, что сколько не смейся над людьми, они

не становятся от этого ни умнее, ни просвещеннее, ни осторожнее. Все

масонство - сущий вздор, и возможно ли, что после всестороннего осмеяния,

разумное существо не разуверилось бы. Так и хочется послать к черту все эти

глупости! Ну, возможны ли подобные нелепости, и неужели масоны не смеются

встречаясь друг с другом?.."

Как и сами многие рядовые масоны, Екатерина II не понимала какую

страшную заразу несут с собой, выросшие от одного корня, масонство и

французская просветительная философия, ведя наступление на Бога и на основы

нормальной нравственности.

Выдающимся масонским деятелем эпохи Екатерины II был И. Новиков.

Будучи членом ордена Розенкрейцеров, Новиков одновременно был членом

французского ордена Мартинистов.

Реформатор Мартинизма Клод де Сент-Мартен "по-видимому никогда не

приезжал в Россию: его прозелиты рекрутировались заграницей среди русских

путешественников, которых ему удавалось встретить. В Монбельяре он имел

случай встретить тещу Великого Князя Павла и она затем сделала из него

оракула. В Лондоне он подчинил своему влиянию князя Алексея Голицына и на

некоторое время даже Семена Воронцова. Польский дворянин Грабянка, русский

адмирал Плещеев и баварец Шварц были главными распространителями его учения

в России." (32)

Активным распространителем мартинизма в России был русский дипломат

Куракин, ставший одно время послом во Франции. Куракин подружился с

Сент-Мартеном, был посвящен в тайны ордена и стал его представителем в

России. Вернувшись в Россию князь Куракин завербовал в члены ордена

Новикова.

В 1773 году Новиков вместе с другими масонами создает в Петербурге

"общество, старающееся о напечатании книг", а в следующем году

"типографскую компанию". Когда центр масонства из Петербурга переносится в

Москву, там создается "Дружеское общество", цель которого издание в широких

масштабах масонской литературы и сочинений французских энциклопедистов.

Куратор московского университета, масон Херасков, сдал Новикову в аренду

университетскую типографию. Позже на денежные пожертвования богатых масонов

Новиков создает "типографское товарищество", которое покупает несколько

типографий и организует книжные лавки во многих городах.

Пользуясь масонскими связями и формой масонской организации. Новиков

организует издание масонской и мистической литературы. Масонский характер

носят и издававшиеся им журналы "Утренний свет", "Покающийся трудолюбце" и

другие. "Типографское общество" наряду с произведениями Якова Бема, Арндта

и Шпенера печатало оригинальные и передовые сочинения, излагавшие моральную

религию секты. Скоро вся литература была пропитана этим учением, а русское

общество оказалось очень восприимчивым к нему. Книга Сан-Мартена "Ошибки

добродетели", переведенная Страховым и "Небесные тайны" Свендберга нашли в

Петербурге и Москве ревностных читателей. Новиков был душой этого

движения... " (33)

Вместе с масонской литературой издавались также антирелигиозные и

антимонархические произведения французских "просветителей" Вольтера,

Монтескье и других, а для отвода глаз и различные обычные книги, учебники,

романы и т. д.

Широко развить издание книг Новиков смог благодаря щедрым

пожертвованиям масонов кн. Трубецких, кн. Черкасского и других масонов. Вся

работа по изданию и распространению книг проводилась, конечно, под видом

того, что масоны являются сеятелями "разумного, вечного, доброго". И многих

масонам удалось обмануть. Представители русских верхов, долгое время, как и

Екатерина II, смотрели на увлечение масонскими учениями, как на безобидное

увлечение мистическими учениями, не преследующими политических целей.

Екатерина II к деятельности Новикова долгие годы относилась

благосклонно, видя в нем доморощенного "философа-просветителя", и потому,

что он был участником переворота, доставившего ей русскую корону. Да и

какое особое преступление могло быть вменено Новикову, раз он издавал

"вольтерьянских" книги. Разве не сама Екатерина дала толчок развитию

Вольтерьянства? Разве не сочиненный ею "Наказ" был расценен монархами

Европы, как явно революционное произведение и на распространение его был

наложен запрет.

И разве только один Новиков развивал в своих статьях мысль, что

"быть около царя - быть около смерти". Разве он один в своих произведениях

и издаваемых книгах явно или иносказательно выступал против религии и

монархии, против духовенства. Этим в "златой век Екатерины" занимались все

русские "мыслители" и писатели, и масоны, и не масоны.

В таком же духе писал масон Херасков, куратор Московского

университета, пригревший Новикова и Шварца. Херасков сочинил известный

масонский гимн, "Коль славен наш Господь в Сионе", который пели масоны на

своих собраниях, и который позже, одно время считался... русским

национальным гимном.

Мой бог - вселенной бог; закон - моя свобода.

Иных законов я не буду знать во век, -

восклицает Н. Л. Николаев, автор трагедии "Сорена и Замир".

А в журнале "Вечерняя заря" (1782 г. IX) было помещено следующее

поэтическое произведение:

Все знания и все науки отметай.

...Все делай тленным!

То телом иногда ты душу называй,

...Скажи, что Бога нет,

...Что вера есть обман.

При всяком удобном случае "мыслители", писатели и поэты

Екатерининской эпохи, выступают против самодержавия.

В трагедии "Троян и Лида" некий В. Л. пишет: "Надеется на власть,

что он над ними царь? Но не такая ли, как мы, и сам он тварь".

Вот что пишет Николаев в трагедии "Сорена и Замир":

Исчезни навсегда сей пагубный устав,

Который заключен в одной монаршей воле.

Льзя ль ждать блаженства там где гордость

на престоле,

Где властью одного все скованы сердца.

Он прямо призывает к цареубийству:

Тирана истребить есть долг не злодеянье,

И если б оному внимали завсегда

Тиранов не было б на свете никогда.

В таком же духе "просвещали" читателей все, и Княжнин, и Херасков,

Сумароков, Чулков, Попов, Львов и другие.

Нет, тронуть Новикова Екатерине было не так то просто. Ведь она сама

посеяла ядовитые цветы французской философии на русской почве.

В 1769 году была напечатана диссертация магистра Московского

университета Дмитрия Аничкова, посвященная происхождению религии, в которой

он доказывал "натуральное" происхождение религии. Я. П. Козельский издал

работу "Философические предложения", в которой выступал против

монархической власти, духовного ига церкви, социального неравенства и т. д.

Один из героев трагедии "Вадим Новгородский" Княжнина, заявляет:

"Какой герой в венце с пути не совратился

Величья своего отравой упоен -

Кто не был из царей в порфире развращен?

Самодержавие повсюду бед содетель,

Вредит и самую чистейщу добродетель

И невозбранные пути открыв страстям,

Дает свободу быть тиранами царям".

Н. П. Николаев, родственник подруги Екатерины II Дашковой, в одной

из сатир писал:

При жизни статую народ царю поставил, -

А царь народу что оставил?...

Веселье, под нее тирана положить

И без тирана жить...

И. В. Майков с восторгом пишет в стихах:

В свободе, равенстве и братстве

Счастливо жизнь свою вели.

Херасков - сын Молдавского боярина, переселившегося в Россию при

Петре I. Херасков - один из видных масонских деятелей эпохи Екатерины. Он

помогает Новикову развить массовое издание масонских книг. Херасков пишет

масонскую поэму "Владимир возрожденный", масонский роман "Полидор" и другие

произведения.

"Екатерина, - указывает К. Валишевский, - вначале благосклонно

смотрела на развитие этого движения, от которого ждала воды для своей

мельницы: классическое франкмасонство, с которого начали Новиков и его

друзья, держалось вполне благонамеренных взглядов в области государственных

вопросов, и Екатерина в свою очередь была еще под влиянием гуманитарных

идей и под впечатлением своих собственных либеральных выступлений.

Поддерживались добрые отношения как с национальными сектантами, (34) так и

с западными философами. Ложа, основанная в 1784 году в Петербурге на

средства Государыни присвоила себе название Императорской. В то же время

польские масоны организовались в Варшаве и дали национальной группе

название "Екатерина под Северной Звездой".

В Москве масоны долгое время могли беспрепятственно работать по

распространению масонских идей. Главнокомандующий Москвы, князь 3.

Чернышев, вступил в масоны еще при Елизавете. В масонских ложах состояли

главнокомандующий Москвы, начальник его канцелярии, многие представители

знати. Масонам покровительствовал московский митрополит Платон, считавший

проповедовавших "истинную религию", менее вредными, чем

атеисты-вольтерьянцы.

Условия для работы масонов в Москве ухудшились только когда

Главнокомандующим Москвы был назначен граф Брюс, который подозревал, что

"просветительная деятельность" есть только маскировка тайных политических

целей масонов.

К этому убеждению гр. Брюс пришел на основании сведений, полученных

о революционных замыслах европейского масонства. В 1785 году, по приказу

Курфюрста Баденского, был арестован глава нового масонского ордена

Иллюминатов Адам Вейсгаупт. Обнаруженные при аресте у Вейсгаупта бумаги

обнаружили, что орден Иллюминатов воспитывал членов ордена в идеях борьбы

за уничтожение всех монархий в Европе.

В секретной программе ордена А. Вейсгаупт писал:

"Все члены нашего общества, заветную цель коего составляет

революция, должны незаметно, и без видимой настойчивости, распространять

свое влияние на людей всех классов, всех национальностей и всех религий,

должны воспитывать умы в одном направлении, но делать это надлежит в самой

глубокой тишине и со всевозможной энергией. Работающий таким образом над

разрушением общества и государства, должен иметь вид человека, удалившегося

от дел и ищущего только покоя: необходимо также, чтобы привести

приверженность горячих голов, горячо проповедовать всеобщие интересы

человечества. Эта работа не может быть бесплодной; тайные общества, если бы

они не достигли нашей цели, охлаждают интерес к государственной пользе, они

отвлекают от церкви и государства лучшие и прилежнейшие умы.

...Все усилия монархов и монархистов помешать нашим планам будут

бесплодны. Искра долго может тлеть под пеплом, но настанет день, когда

вспыхнет пожар.

...Когда влияние наших многочисленных последователей будет

господствовать, пусть лишь тогда сила явится на смену невидимой власти.

Тогда вяжите руки всем сопротивляющимся, душите зло в корне, давите все",

кого вы не сумели убедить".

Только в 1785 году, возможно, узнав о замыслах Иллюминатов,

Екатерина решилась дать указ графу Брюсу и Московскому Митрополиту Платону

о проверке всех книг, изданных Новиковым.

Но первая проверка окончилась для Новикова благополучно. Митрополит

Платон, которого некоторые историки русского масонства самого считают

масоном, дал благожелательный отзыв о большинстве изданий Новикова. В итоге

была запрещена продажа только 6 книг.

Новиков и другие масоны продолжали выпускать развращающие книги.

XIII. СОЗДАНИЕ МАСОНАМИ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ

После организации революции в Англии, в середине XVII столетия,

незадолго до французской революции, масоны поднимают борьбу против

английской монархии в английских колониях в Северной Америке и создают в

Америке первое масонское государство - Соединенные Штаты. Вот, что сообщает

о роли масонов в создании Соединенных Штатов известный американский журнал

"Лайф" в февральском номере за 1957 год:

"В 1717 году 4 ложи Лондонских, составившихся из этих большей

частью, масонов (каменщиков), образовали Большую Ложу Англии. После

религиозных неурядиц того времени, много англичан нашли себе утешение под

эмблемой циркуля, треугольника, нивелира, под управлением самого Бога, как

Великого Архитектора. И куда не приходили бы англичане, всюду основывали

масонские ложи, в которые входили уже тогда в Европе Фридрих Великий,

Вольтер, Моцарт.

Экзотические одеяния и некоторый аристократизм франкмасонства однако

вызывал недоверие в низших классах и нередко поэтому в Лондоне масонские

процессии бывали избиваемы камнями.

Антиклерикальность масонов возбуждала противодействие со стороны

Папы Римского Климента XII, который в 1739 году предал масонство АНАФЕМЕ,

сказав: "Если бы они не хотели делать зло, не боялись бы света".

Во многих странах католических много лож были закрыты, часто самим

народом. Теперь мало масонов католиков, а каждый католик, который

подвергается ритуалу масонскому, или дает присягу хранить в секрете все то,

что идет вразрез с религией католической, автоматически исключается из нее.

В Америку масонство пришло с колонизаторами английскими.

Преследование их в Европе дало им в Америке взаимную спайку, принципы

свободы и равенства. Тут масонство обратилось в движение патриотическое,

повлекшее затем войну за независимость. Вашингтон утвердил создание

лагерной ложи в Долине Форж при сотрудничестве французского генерала

Лафайетта. "После объявления масонами английских колоний независимым

государством английский король обратился к Екатерине II с просьбой прислать

солдат, чтобы подавить восстание. Но не знавшая истинных замыслов

английских масонов, Екатерина ответила: "...Недостойно двум великим

державам соединиться своими силами, чтобы раздавить народ, лишенный

каких-либо союзников, в его справедливой борьбе за независимость".

Создание первого масонского государства в Америке (позже, в эпоху

французской революции несколько масонских государств было создано и в Южной

Америке) вызвало восторг среди русских масонов. Новиков в своем журнале

"Прибавление к московским ведомостям" напечатал ряд статей о событиях в

Америке. О масоне Вашингтоне он писал: "Почти все нации имели своих

патриотических освободителей... однако ж сии славные герои не равняются

Вашингтону: он основал республику, которая вероятно будет прибежищем

свободы, изгнанной из Европы роскошью и развратом." Масон Радищев в оде

"Вольность" писал:

Ликуешь ты, а мы здесь страждем!

Того ж, того ж и мы все жаждем;

Пример твой мету обнажил.

"Единственный кризис политический в ордене, - пишет "Лайф", -

случился в 1826 году, когда экс-масон Уильям Морган исчез, распубликовав

секреты Ложи. Масонство в то время обвинялось в похищении Моргана, и в

результате тогда родилась партия антимасонская, не имевшая большого

значения".

"Это древнее братство процветает в Соединенных Штатах. В Соединенных

Штатах франкмасонство занимает исключительное положение. На каждые 12

человек взрослых мужчин ОДИН обязательно масон (всего около 4 миллионов).

Количество это увеличилось за последние 10 лет на 1 миллион, поэтому

здесь число их вдвое большее, чем во всем остальном свете. Масонство

расширяется еще и с включением в него целых семейств и организаций.

Франкмасоны (франк - свободный, масон - каменщик) имеют своей

основой действительно каменщиков, строивших соборы в средние века в Европе.

Принимают в свою среду каждого, верующего в - ВЫСШЕЕ СУЩЕСТВО, поэтому есть

масоны магометане, буддисты, но католиков - нет! Эта церковь противится

масонству и даже боролась и борется против него: например, в Испании быть

масоном считается быть преступником, карается несколькими годами тюрьмы.

В Северную Америку масонство пришло в 1730 году. Было 13 масонов

президентов Соединенных Штатов, начиная в Вашингтона и кончая (пока)

Труманом".

XIV. КАК ФАНАТИКИ ДОСТИГАЮТ ВЛАСТИ

I

Чувства, а не логика, управляют судьбою отдельного человека и целых

народов. Движущей силой всех крупнейших социальных революций и войн,

изменивших лицо мира, были идеи. Политические, социальные и экономические

причины не всегда являются главной и решающей причиной наиболее важных в

истории человечества революций и войн.

История народа определяет мировоззрение, а следовательно и судьбу

народа. Это верно. Но на судьбу народа, то есть на его историю, огромное

значение оказывают религиозные и политические идеи.

Очень часто совершенно фантастические и отвлеченные идеи оказывают

решающее значение на судьбы не только отдельного народа, среди которого они

возникли, но и на судьбы всего человечества. Примеры этого даст нам история

религий, а в наши дни история большевизма, национал-социализма, фашизма и

сионизма. Отвлеченные идеи, а не реальные факты руководят историческими

событиями и определяют в конечном итоге судьбу народа и ход развития всего

человечества. Епископ Кентерберийский (не советофильствующий декан

Кентерберийский) верно определял истинное соотношение вещей в мире, когда

утверждал:

"Я отрицаю различие, которое существует между разговором и

действием. Разговаривая мы постепенно создаем общественное мнение, а

общественное мнение достаточно сильно, чтобы вызвать войну".

"Существует незримая, но очень тесная связь между идеями и

выражающими эти идеи философскими системами и военным искусством. Тактику,

стратегию всякой войны и революции фактически определяют философы. Между

историей народа и господствующими в народе философскими идеями существует

теснейшая взаимосвязь. Истинными разрушителями государственных и

национальных организмов фактически являются не военные и политики, а

философы, социал-политические идеи которых вызвали социальный переворот или

вооруженную борьбу между народами".

* * *

История движется идеями, идеями же движет вера.

* * *

Сильное убеждение в правоте какой-либо религиозной или политической

идеи настолько непреодолимо, что оно само является важнейшим фактором

победы над самыми многочисленными противниками.

* * *

Сторонники идеи, которая владеет их чувствами уверены в победе,

тогда как материальная сила, которую им противопоставляет их противник,

находится в руках людей с слабой верой, слабыми чувствами.

* * *

Падение божества, догматов и политических учреждений начинается в

тот день, когда они подвергаются оспариванию.

* * *

Очень полезно напомнить следующий анализ Лебона о том, как в

человеческом обществе всегда распространялись и приобретали над ним власть,

различные идеи.

* * *

"...Необходимо, чтобы идея была сначала воспринята небольшим числом

апостолов, которым сила их убеждения или авторитет их имени придают много

обаяния. Тогда они действуют больше внушением, чем путем доказательств, или

демонстративно. Но в значении демонстрации (доказательств) нужно искать

существенные элементы механизма убеждения. Идеи доказываются или путем

обаяния, каким обладают, или обращаясь к страстям, но нельзя в этом

отношении оказать никакого влияния, обращаясь исключительно к разуму. Массы

никогда не допустят убедить себя доказательствами, а только утверждениями,

и авторитет этих утверждений зависит исключительно от того обаяния, каким

обладает проповедник.

Когда апостолам удалось убедить небольшой кружок своих приверженцев

и создать таким образом новых апостолов, то новая идея перешла в область

обсуждений. Она сначала вызывает всеобщее противодействие, потому что

невольно наталкивается на многие старые установившиеся истины. Апостолы,

защищающие ее, естественно возбуждаются этим противоречием, которое лишь

убеждает их в их превосходстве над другими людьми, и они с энергией

защищают новую идею не потому, что она верна - часто даже они и не знают

того сами, - а просто потому, что они ее приняли. Новая идея тогда

оспаривается и обсуждается все больше и больше, т. е. в сущности признается

сплошь одними и сплошь отвергается другими. Обмениваются при этом

утверждениями и отрицаниями и очень мало аргументами. Единственными

поводами к принятию или отрицанию идеи могут являться для большинства

мозгов лишь поводы со стороны чувства, причем рассуждение не играет никакой

роли." (35)

Но вот... "Идея восторжествовала и перешла в область чувства, что

отныне надолго избавляет ее от всяких на нее враждебных покушений".

"Сильное убеждение настолько непреодолимо, что оно само по себе

уравнивает шансы победоносной борьбы с ним. Для веры серьезным противником

является только вера." (36)

* * *

В религии, как и в политике успех всегда на стороне верующих, а

никогда не скептиков.

"...И если теперь нам кажется, - писал Лебон, - что будущее

принадлежит социалистам, несмотря на беспокойную нелепость их догматов, то

потому, что теперь только они одни являются людьми убежденными. Современные

правящие классы потеряли веру во все. Они больше ничему не верят, даже

возможности защищаться против угрожающей волны варваров, окружающих их со

всех сторон".

II

Все основные идеи, идеи - "атомы" существовали всегда, с ранней зари

человечества. Каждая эпоха дает только различные вариации основных идей,

разнообразит их дополнительными рассуждениями. Так в античном мире мы

находим в зародыше почти все философские, политические и социальные идеи

современности. Не изобрел их и античный мир, существовали они и до него.

Всегда, во все века у разных народов одновременно с политическим и

социальным реализмом существовал и политический и социальный утопизм.

Творцами различных политических и социальных утопий в древности так

же, как в и в наши дни, в большинстве случаев, были представители

отвлеченного мышления - философы.

Вся ненависть наших современников, пострадавших от той или иной

формы тоталитарной диктатуры, обычно обращается на палачей этих режимов.

Гнев народов минует обычно истинных виновников. А этими виновниками

являются обыкновенно философы, разрушающие своими теориями естественные

формы государств, и утописты и фанатики, осуществляющие в жизни

фантастические измышления философов.

* * *

Никто больше не приносил бедствий своим народам, как философы и

социальные утописты, верящие в возможность коренной перестройки жизни по их

социальным рецептам.

* * *

Лев Шестов свою книгу "Власть Ключей" начинает так:

"Признавал ли хоть один философ Бога? Кроме Платона, который

признавал Бога лишь на половину, все остальные искали только мудрости. И

это так странно! Расцвет эллинской философии совпадает с эпохой упадка

Афин".

Пройдут века и какой-нибудь новый философ, подводя итоги падения

современной цивилизации, снова воскликнет, что расцвет современной науки и

техники совпадал с эпохой упадка современного Вавилона.

На самом деле странного тут ничего нет. Философы и ученые всегда

искали только мудрости. И всегда забывали Бога. И всегда расцвет философии

за счет религиозной веры приводил к неизбежной гибели те или иные Афины.

Лев Шестов прав, "логика" религиозного человека совсем иная, чем

логика ученого. Это так же бесспорно, как бесспорно, что мораль

политического строя, утвержденного на вере в Бога, выше морали строя,

фундаментом которого является вера в человеческую мудрость.

Основная разница между монархией и республикой в том, что в одном

случае фундаментом всего является вера в Бога, в другом случае вера в

могущество человеческого разума и затем уже вера в Бога.

Монархия, конечно, тоже не идеальная форма политического устройства,

но это несомненно лучшая форма человеческого общества на земле.

III

Широко распространено всеобщее заблуждение о том, что монархии

падали и погибали из-за того, что монархи не прислушивались к голосу

просвещенных философов и социальных фантастов, живших в их время. На самом

деле как раз наоборот. Монархи, как раз очень часто потому погибали, что

следовали советам философов. Несколько китайских династий погибло только

из-за того, что богдыханы поставили во главе управления философов.

При первом китайском императоре династии Цин, жившем в третьем веке

до Рождества Христова, по плану философа Шанг-Янга был создан тоталитарный

строй только в частностях отличающийся от большевистского и

национал-социалистического.

Люди были превращены в рабов всесильного государства. Вся духовная и

экономическая жизнь страны была регламентирована самым строжайшим образом.

Это был первый "большевизм" известный в многовековой истории Китая.

Второй раз попытка построить тоталитарное государство возникает во

втором веке до Р. X. при императоре Ву (династия Ган). Премьер Юанг-Манг

делает новую попытку осуществить проект Шанг-Янга. Третья попытка также,

как и первая и вторая оканчивается неудачей. Народ снова восстает и

уничтожает опять социалистическое государство и диктатора.

Творцом четвертого китайского большевизма был опять ученый-теоретик

Юан-Нан-Дзы.

В 1069 году взошедший на престол двадцатилетний Император Индзун

уверовал в социалистические идеи Юана и назначил его премьером. В феврале

1069 года было создано учреждение, в задачу которого входило планировать

всю хозяйственную жизнь страны. Все жители Китая должны работать только по

плану, указанному им. Государство взяло в свои руки управление всем

сельским хозяйством, всеми мастерскими, всей внутренней и внешней

торговлей.

Чтобы подавить сопротивление населения была создана могущественная

секретная полиция.

Кроме того была создана народная милиция. Каждые десять человек

должны были выбрать милиционера и полностью содержать его.

Затем был организован контроль над мыслями. Все должны были верить,

мыслить и говорить так, как это предписывал диктатор Юан-Нан-Дзы.

Юан-Нан-Дзы по своему характеру типичный социальный фантаст. Он парил в

мире отвлеченных идей. Мало обращая на себя внимания, забывал умываться, по

несколько дней не причесывался. Современники передают, что однажды

Юан-Нан-Дзы по рассеянности съел во время обеда наживку, приготовленную для

ловли рыбы. (37)

Полный крах задуманных им реформ, всеобщий голод, расстройство

хозяйства страны, ни в чем не убедило закоренелого фанатика. Умирая он

продолжал верить в то, что его идеи верны, а просто люди по собственной

глупости отказываются от счастья, которого им желают люди с возвышенной

душой.

Так что современная попытка установить в Китае государственный

социализм является уже пятой по счету. Кончится она, конечно, также, как и

все предыдущие гибелью миллионов людей, экономическим расстройством страны

и в конце концов гибелью стоящих во главе пятого большевизма диктаторов.

Под луной действительно нет ничего нового. Государственный социализм

существовал не только в древнем Китае. Существовал он и в других

государствах древнего мира. В очерке всемирной истории Рена Садио вы

можете, например, прочесть что:

"Социализм древнего Египта - это государственный социализм, подобный

тому, какой мы находим у инков, а в наше время в СССР. Частная

собственность в древнем Египте не существует, все египтяне - чиновники;

промышленность и торговля - государственная монополия. К услугам

государства дешевый рабским труд".

IV

Выдающиеся философы античного мира Платон, Аристотель и другие

сочиняли свои проекты усовершенствования человеческого общества.

У евреев до появления Христа существовали различные секты, верившие

в утопии своих фанатичных главарей.

Коммунистический характер носили утопические учения различных

христианских сект в первые века христианства. Но обычно, до средних веков

вожди политических и социальных утопий не прибегали к методам

насильственной реализации своих учений.

Но в средние века, вожди религиозного утопизма начинают прибегать к

насилию. Христианские ереси всегда неизбежно превращались в восстание

человека против Бога. Желая создать вместо Божеского несовершенного мира,

свой совершенный человеческий, представители ересей неизбежно вступали в

борьбу с Богом.

Для того, чтобы создать свой совершенные мир, надо ведь разрушить

существующий, созданный Богом. Но плохой Божеский мир и люди живущие в нем

оказывали сопротивление непрошеным спасителям. Сопротивление раздражало

фанатиков. Им казалось, что стоит уничтожить немногих людей, возбуждающих

против них массы, и все пойдет хорошо. Но когда уничтожались десятки,

обнаруживалось, что необходимо уничтожить тысячи. Потом тысячи превращались

в десятки и сотни тысяч, и чем дальше, тем дело шло хуже. Спасаемые

превращались в жертвы, а спасители - в палачей.

Генеалогия утопизма в Западной Европе такова. Замыслы

насильственного создания рая на земле и водворения в созданный рай всех

людей дубинкой имели Чешские табориты, вождь анабаптистов Томас Мюнцер в

эпоху немецкой реформации.

Глава анабаптистов Мюнцер в течение долгого времени (около тридцати

лет) насильственно проводил идеи всеобщего равенства. То же самое делали и

Жан Лейденский и Матиссон.

В Англии то же самое с помощью грубейшего насилия старался

осуществить фанатичный Виклеф, который опирался почти на сто тысяч не менее

фанатичных приверженцев.

Обуреваемые уже не любовью, а ненавистью к упрямым людям, утописты

чем дальше идут, тем больше забывают, что человек живет в мире, который они

в силах разрушить, но не в силах пересоздать его.

Никто в истории не натворил столько зла, сколько спасители

человечества. Анабаптисты в средневековом Мюнстере запретили закрывать

двери домов и днем и ночью. Каждый мог зайти в любой дом когда хотел и

взять, что хотел. Прекрасная идея, не правда ли, приучать людей делиться

своим добром. Но не забудьте, что те, кто все же закрывал двери,

наказывались смертью.

Ошибка всех религиозных утопистов заключается в следующем. По

христианской идее человек есть часть космоса и в силу этого он подчинен его

законам. Стремиться к улучшению человека и человеческого общества, конечно,

нужно, но улучшение это возможно только до известных пределов.

Мир политический и социальный может меняться в своих формах, но лишь

в пределах ограниченных законами космоса. Человек есть составная частица

космоса и в силу этого он подчинен его законам.

Всякая попытка в корне изменить условия человеческой жизни есть

попытка изменить космические основы бытия человечества. Одним же из

основных законов Космоса является закон неравенства людей. Неравенство

между мужчиной и женщиной. Неравенство людей в физическом и умственном

отношении.

Радикальная борьба против неравенства людей, - то есть основного

закона жизни, - неминуемо превращается в революцию против существующего в

мире неизбежного неравенства, то есть против основного закона мира.

Средневековое богоборчество при своем дальнейшем развитии

превратилось в рационалистические идеи социализма. В основе же всех

социалистических теорий коренится всегда одна, основная, что как только

нынешний грешный мир будет переделан социалистами в иной, - человек

обязательно освободится от власти законов Космоса.

Эта идейная основа восстания против законов Космоса и подвластных им

законов человеческого общества есть величайшее заблуждение. Самой известной

и самой кровавой попыткой насильственно внедрить равенство, братство и

свободу была "Великая французская революция". Великая по количеству своих

жертв.

XV. ПОДГОТОВКА МАСОНАМИ "ВЕЛИКОЙ" ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

I

Долгое время считалось, что "Великая" французская революция

произошла в результате возмущения народа против устаревших форм

монархического правления.

Но в результате исследований французских историков, твердо

установлено, что французская революция была организована французскими

масонами.

"Революция 1789 года, - пишет Л. де Понсен в своем исследовании

"Тайные силы революции", - не была ни самопроизвольным движением против

"тирании" старого порядка, ни искренним порывом к новым идеям свободы,

равенства и братства, как это хотят нас заставить верить. Масонство было

тайным вдохновителем и в известной степени руководителем движения. Оно

выработало принципы 1789 года, распространило их в массах и активно

содействовало их осуществлению".

Самую большую роль в подготовке французской революции сыграл

масонский орден Иллюминатов, созданный в Германии Адамом Вейсгауптом. Еще

до создания ордена Иллюминатов, - писал масон Вольтер маркизу де Певален:

"Все, что я теперь вижу, разбрасывает семена будущей революции,

которая неминуемо должна случиться, но которой я не буду уже иметь

удовольствие быть свидетелем. Свет до такой степени распространился, что от

малейшего случая может произойти взрыв... И вот будет славное крошево. Как

счастливы молодые люди, каких штук они не насмотрятся".

В 1784 году, за пять лет до революции, в Вильгельмсбаде состоялся

конгресс всех существующих в Европе масонских обществ.

Главную роль на конгрессе играл орден Иллюминатов, наиболее

революционно настроенный из всех масонских орденов.

Кроме Мирабо в орден Иллюминатов вступили Робеспьер и ряд других

виднейших деятелей французской революции.

...В дрезденском государственном архиве находятся документы

прусского посольства с 1780 по 1789 г. г. (том 9) и между ними под • 2975

собственноручное письмо короля Фридриха-Вильгельма II курфюрсту Саксонскому

Фридриху-Августу III, написанное по-французски. Приводим его целиком в

русском переводе:

"Я сейчас узнал из достоверного источника, что одна из масонских

сект, называющая себя Иллюминатами или Минервалами, после того, как ее

изгнали из Баварии, с неимоверной быстротой распространилась по всей

Германии и по соседним с нею государствам. Основные правила этой секты

крайне опасны, т. к, они желают, ни более, ни менее, как:

1. Уничтожить не только христианство, но и всякую религию.

2. Освободить подданных от принесенной ими присяги на верность монарху.

3. Внушить под названием "прав человека" своим последователям сумасбродные

учения, идущие наперекор тому законному порядку, который существует в

каждом государстве для охранения общественного спокойствия и

благополучия;

этим воспалить их воображение, рисуя им соблазнительную картину

повсеместной

анархии, для того, чтобы они под предлогом свержения ига тирана,

отказывались

исполнить законные требования власти.

4. Позволяют себе для достижения своей цели употреблять самые

возмутительные

средства, причем они особенно рекомендуют "акву тофану", самый сильный

яд,

который умеют отлично приготовлять и учат этому приготовлению и

других".

"Поэтому, я считаю своей обязанностью, тайно оповестить об этом

Саксонский Двор, чтобы уговорить его учредить строгий надзор над масонскими

ложами, тем более, что это "отродье" не преминет раздуть повсюду пламя

восстания, опустошающего ныне Францию, т. к, есть масонские ложи, в которые

вкрались иллюминаты, чтобы заразить и их, несмотря на бдительность хороших

лож, которые всегда ненавидели этих чудовищ".

"Я, быть может, колебался бы дать такой совет, если бы не почерпнул

свои сведения из очень хорошего источника и, если бы сделанные мною

открытия не были так ужасны, что, положительно, ни одно правительство не

может относиться равнодушно к иллюминатам.

N. В. На Лейпцигской ярмарке предполагается съезд всех главарей

иллюминатов для их тайных переговоров. Быть может тут могли бы их

переловить. Берлин, 3 октября 1789 г." (38)

Фридрих-Вильгельм".

Вскоре после смерти главы русских розенкрейцеров Шварца в Москве, по

распоряжению Тедена, одного из руководителей ордена Розенкрейцеров,

создается особая директория в составе Новикова, князя Трубецкого и братьев

Татищевых.

Задача директории состоит в том, чтобы объединить в нужном

направлении действия всех масонов и действия всех недовольных существующим

режимом лиц.

Когда после ареста главы ордена Иллюминатов Адама Вейсгаупта

становятся известны замыслы этого масонского ордена об уничтожений всех

монархий, за деятельностью русских масонов было установлено полицией

наблюдение... Тогда глава ордена Розенкрейцеров, барон Шредер, сообщил

"русским братьям", что он получил от главы ордена приказ:

"прервать с наступлением 1787 г. все орденские собрания и переписки

и сношения и отнюдь не иметь до того времени, пока дано будет знать".

Готовясь к революции во Франции, европейские масоны, не желая

ставить раньше времени "русских братьев" под удар, рекомендуют им

притаиться до той поры, пока им не будет... "дано знать".

II

3 августа 1775 года масон Вольтер писал прусскому королю масону

Фридриху Великому о лицах окруживших Людовика ХVI:

"Я не знаю, пойдет ли наш юный король по их следам. Но я знаю то,

что он избрал в министры одних только философов".

Фридрих Великий, хотя и сам был "философом" и масоном, очень

недоверчиво смотрел на философское окружение французского короля: Фридрих

Великий писал масону Вольтеру: "Я представляю себе Людовика XVI, как

молодую овцу, окруженную старыми волками: он будет очень счастлив, если от

них ускользнет".

Людовик XVI не смог спастись из ловушек, расставленных ему волками

от "философии" и заплатил за свои ошибки смертью на эшафоте.

"Я убежден, - сказал Людовик своим адвокатам, - что они меня

погубят: но все равно, будем заниматься моим процессом, как будто я должен

выиграть его: и я его в самом деле выиграю, потому что память, которую я по

себе оставлю будет безупречна".

Великая французская революция и свержение восставшим народом

монархии было вызвано социально-экономическими причинами, убеждают обычно

историки, восхваляющие французскую революцию 1789 года. Циничная и

бесстыжая ложь!!! Когда король Людовик XVI вступил на престол, он был

встречен как "освободитель". Франция по сравнению с царствованием Людовика

XV стала улучшать свое экономическое положение. Король увлекался гуманными

идеями. Король отдавал предпочтение среднему сословию перед аристократией.

Людовик был свергнут не за то, что он был плохой монарх, а за то, что он

был монархом.

Защитник Людовика XVI, Десез, сказал "судьям":

"..Людовик, вступив на престол двадцати лет, показал на нем пример

нравственности, правосудия и бережливости; никакой слабости, никакой

порочной страсти он не принес с собою: он был постоянным другом народа.

Народ пожелал, чтобы разорительный налог был отменен - Людовик отменил его;

народ пожелал уничтожения рабства - Людовик уничтожил его; народ просил

реформ - Людовик дал их; народ хотел изменить законы - он согласился на

это; народ хотел, чтобы миллионы французов снова получили свои права - он

им возвратил их; народ хотел свободы - он дал ему ее. Он предупреждал

своими пожертвованиями желание народа; этой славы нельзя отнять у него".

Личное мужество монархов, честный, прямой и патриотический образ их

мыслей и действий, их стремление осчастливить свои народы, никогда не

гарантируют от революционных переворотов. Людовик XVI и Николай II своей

смертью доказали это.

К началу "революции" во Франции было уже 282 масонских ложи. Члены

всех лож приняли деятельное участие в раздувании "революционных" событий.

Народ подстрекали к беспорядкам с помощью всяческих лживых слухов,

фальшивых объявлений.

Взятием Бастилии, как доказал Л. де Понсен в своем исследовании

"Тайные силы революции", руководили масоны.

Во время французской революции масоны прибегали к такой же бесстыжей

лжи, к какой позже прибегали масоны-декабристы, члены русских революционных

партий, и широкие круги интеллигенции в борьбе против царской власти.

В Бургундии масонами, например, было расклеено следующее

"королевское" приказание: "По распоряжению короля с I августа по I ноября

разрешается поджигать все замки и вешать всякого, кто против этого

что-нибудь скажет".

В Законодательном Собрании главную роль играли масоны Кондорсэ,

Бриссо и Мирабо.

Идеологией и террором во время революции руководил масон Дантон.

"Беспристрастные" историки "великой" французской революции, как

французские, так и других национальностей, путем сознательных подлогов,

замалчивания и умолчаний, скрыли действительные причины этой страшной

катастрофы и поставили эту черную страницу истории Франции на пьедестал

"величия".

XVI. ПОКА БУДУТ ВОЛЬТЕРЫ БУДУТ И МАРАТЫ

I

Во время голосования смертного приговора Людовику в зале Конвента,

как установлено, находилось 14 подставных лиц, не являвшихся членами

Конвента, и то вопрос о смертной казни короля был решен большинством всего

одного голоса.

Историк Г. Ленотр приводит следующее важное показание члена

"инсурекционной комиссии" Горэ: "По чьему распоряжению были приняты все эти

предосторожности, касающиеся голосования, мне неизвестно. В Совете об этом

никогда не было речи и я всегда думал что какая-то тайная и могущественная

партия действовала в этом случае, без ведома мэра, который на этом, совете,

однако, председательствовал". Этой тайной и могущественной партией были

масоны.

В течении тридцати лет до начала масонской революции, в масонских

ложах свершалась символическая казнь французского короля Филиппа Красивого.

Перед казнью Людовик XVI сказал: "Я умираю невинным, я прощаю своим врагам,

а ты, несчастный французский народ..." Людовику не дали договорить, три

палача схватили его...

"Таким образом, - пишет Минье, - погиб тридцати девяти лет от роду,

после шестнадцати с половиною лет царствования, проведенного в искании

добра, лучший но слабейший из монархов.

...Он, может быть, единственный государь, который, не имея никаких

страстей, не имел и страсти к власти, и который соединял оба качества,

характеризующие хороших королей: страх Божий и любовь к народу".

Всякая революция, преследующая цели установления на земле

совершеннейшего общества, есть восстание в первую очередь против Бога.

Это хорошо понимают все политически реально мыслящие люди.

Бальзак, например, считал, что идейным фундаментом монархии является

Бог и религия, а республики - народ и его эгоистические интересы.

"Принципы монархии также абсолютны, как принципы республики. Я не

знаю ни одного жизнеспособного государственного устройства, кроме двух этих

образов правления. Они совершенны, а вне этих форм, без этой беспредельной

дилеммы: или народ, или Бог, - все неопределенно, неполно, заурядно. Власть

может исходить или сверху, или снизу. Желание извлечь ее из середины

подобно желанию заставить людей ползать на животе, вести их с помощью

грубейшего из интересов, с помощью индивидуализма. Христианство это

совершенная система противодействия извращенным стремлениям человека, а

абсолютизм - совершенная система подавления разнородных интересов

общества".

Дальше Бальзак заявляет:

"Заявляю во всеуслышание: Бога я предпочитаю народу." (39)

II

Низменный смысл большинства революций хорошо вскрывается фразой,

сказанной будто бы одним якобинцем:

"Будь равен со мной или я убью тебя."

А ведь хотят быть равными не в достоинствах, а в пороках, зовут не

вверх, а вниз.

"Революционное правление есть деспотизм свободы против тирании", -

говорил Робеспьер. То есть революция есть замена мнимой тирании реальным

ужасающим деспотизмом революции.

"Смерть сделалась единственным средством правления республики, -

свидетельствует Минье, - свидетельницей ежедневных и систематических

убийств".

"Не следует забывать, что в революции двигателями людей являются две

склонности: преданность идеям и жажда господства. Сначала члены Комитета

стремились дружно к торжеству своих демократических идей, затем они

вступили в борьбу за обладание властью".

Конвент, - как верно определяет В. Гюго в "93 годе", - был

"Эпическое скопище антагонизмов".

Гильотэн ненавидел Давида, Базир - Шабо, Гиде - Сен-Жюста, Вернье -

Дантона, Лубо - Робеспьера, и все ненавидели Марата.

"Водворив республику, первым делом партий было напасть друг на

друга".

"Нет такой безумной мысли, которая не могла бы зарониться в

человеческую голову и, что еще хуже, не могла бы хоть на минуту

осуществиться. У Марата таких мыслей было несколько. Революция имела

врагов, а по мнению Марата, для того, чтобы она могла продолжаться, врагов

у нее не должно быть вовсе. Усвоив себе эту мысль, он считал вполне

естественным уничтожение врагов и назначение диктатора, все обязанности

которого ограничивались бы произнесением смертных приговоров; он с циничной

жестокостью громко проповедовал эти меры, столько же пренебрегая

приличиями, сколько и жизнью людей, и презирая, как слабоумных, всех тех,

которые находили его планы ужасными, а не глубокомысленными, как бы ему

хотелось. У революции были деятели такие же кровожадные, как и он, но ни

один из них не пользовался таким пагубным влиянием на современников. Он

развратил уже и без того шаткую нравственность партий: его идеи истребления

целых масс и диктатура - были осуществлены впоследствии Комитетом

общественного спасения и комиссарами его." (40)

"Когда общество бывает потрясено революцией, - как верно отмечает

Минье, - торжество остается на стороне тех, кто смелее: мудрые и

непреклонные реформаторы уступают место реформаторам крайним и

непреклонным. Дети борьбы, они хотят держаться его: одной рукой они борются

для того, чтобы отстоять свое господство, другою они основывают систему,

чтобы его упрочить: они убивают во имя самосохранения, во имя своей

доктрины; добродетель, человечество, народное благо, все, что есть святого

на земле, становится для них предлогом, которым они оправдывают свои

злодейства, защищают свою диктатуру. До тех пор пока они не истощатся и не

падут, все гибнут без разбора и противники и приверженцы реформ: ураган

уносит и разбивает целую нацию".

Робеспьер говорил: "Граждане, предадимся сегодня восторгам чистой

радости. Завтра мы опять будем бороться с пороками и тиранами".

Чернь, всплывающая всегда со дна нации в дни всякой революции,

отвечала на требования новых жертв Робеспьеру униженной и раболепной

лестью.

"Всякая медлительность, - говорил Кутан, - есть тоже преступление,

всякая снисходительность - опасность для общества: отсрочкою для казни

врагов отечества должно быть только время, необходимое для удостоверения

личности их".

И вот, всех, кого зачисляли в разряд "врагов народа" уничтожали в

тюрьмах, рубили головы гильотиной в Париже расстреливали картечью в Лионе и

Тулоне, топили массами в реках в Аррасе и Оранже.

Для Робеспьера идея республики сливалась с идеей его личного

господства, господства его личных взглядов; и республику, и личную власть

он намеревался основать на развалинах всех других партий и на костях своих

противников, зачисляемых в разряд "врагов народа и отечества".

Сен-Жюст понимал это. Он говорил: "Будьте смелы - вот вся тайна

революции".

Дзержинский, как известно, в юности готовился стать ксендзом, но -

стал палачом миллионов людей.

Французская революция имела своего Дзержинского в лице бывшего

католического священника Симурдэна, одного из главных героев исторического

романа В. Гюго "93 год".

"Симурдэн, - пишет В. Гюго, - бросился в это огромное дело

обновления человечества, вооружившись логикой непреклонного человека.

Логику не разжалобишь".

Про Симурдэна можно было сказать, что он все знает и не знает

ничего. "Он знал все то, чему учит наука и был круглой невеждой в живых

делах. Этим объясняется его прямолинейность". Разум у Симурдэна, как у всех

революционеров-фанатиков, заменялся логикой. А политические идеи,

построенные на логике, не знают милосердия.

"Симурдэн верил, что служение истине оправдывает все. Помощником

ужасного Симурдэна был другой бывший ксендз Донжу... Донжу также, как и

Симурдэн считал себя непогрешимым." Он, по словам Гюго, был ужасен в своей

справедливости.

Революционная законность не знает справедливости. Вспомним разговор

между революционным аббатом Симурдэном и его бывшим воспитанником Говэном.

На заявление Симурдэна, что он признает только право, Говэн отвечает:

- А я нечто высшее.

- Что же может быть выше права?

- Справедливость.

И сколько русских людей, испытавшие ужасы февральско-октябрьской

революции, могут повторить вслед за Говэном: ё

-Лучше человеческий ад, чем скотоподобный революционный рай!

III

Другие деятели французской революции были не менее отвратительны

своей безнравственностью, чем Марат или Робеспьер.

В книге Эдгара Кипе "Революция", мы находим следующую характеристику

Мирабо:

"Первый апостол революции есть в то же время ее Иуда, бесчестие его

так же громадно, как и его слава".

"Спастись можно только посредством такого плана, - утверждал Мирабо,

- который соединяет в себе соображения государственного человека и происки

интриг, мужество великих граждан, и дерзость злодеев".

Про Робеспьера и Сен-Жюста говорили, что если им дать полную волю,

то от Франции скоро останется только двадцать человек их сторонников.

"Говорят, - пишет Эдгар Кипе в книге "Революция", - что террористы

ждали благоприятного случая для того, чтобы покинуть систему террора.

Мечта! Эта благоприятная минута никогда бы не наступила. Отказаться от

своего оружия, значило бы для них идти на верную погибель. Как могли

террористы обезоружиться и снова появиться на площадях в качестве простых

граждан? Их непременно в тот же день задушили бы те, которым они оставили

жизнь".

Марат во время речи против Роланда признался, что революционеры не

могут быть уверены в судьбе революции, прежде чем не отрубят головы еще

270.000 человек. Историк Таи сообщает, что только в одиннадцати восточных

провинциях Франции от террора погибло 500.000 человек.

Среди бумаг, найденных в доме Робеспьера после его казни, был найден

план уничтожения 15.000.000 французов. План этот был составлен Маратом и

подписан Робеспьером и Карри.

Во Франции было создано 178 революционных трибуналов. Из этого числа

40 революционных трибуналов были разъездные, которые все время переезжали

из одного населенного пункта в другой.

Суд над подозреваемыми в контрреволюции производился не более 5

минут и осужденные немедленно убивались. 63 женщины были казнены только за

то, что присутствовали на тайном богослужении. 400 детей от 6 до 11 лет

казнены за то, что они были детьми богатых или зажиточных.

Собор Парижской Богоматери во время революции был посвящен

философии. И в нем, по этому случаю, три дня продолжалось пиршество

революционной черни, на котором во множестве участвовали проститутки

Парижа.

В эти дни в собор было приведено 200 священников, которые все были

убиты.

"Система, вследствие которой в последние месяцы отрублено было

найти себе поддержки. Она шла совершенно наперекор принципам

террористических правительств, которые обыкновенно стараются поразить своих

врагов одним сильным ударом и поразить в самом начале. Тут же, напротив,

варварство увеличивалось с каждым днем, и государственная мудрость была

оскорблена точно так же, как и человеколюбие." (41)

"По крайней мере одна мысль никогда не приходила в голову

современникам Робеспьера - мысль, что он был чужд террору. Что сделал бы

этот человек без террора." (42)

"Хотя память Робеспьера и Сен-Жюста была стерта в течении многих

поколений, но она оставила по себе пагубное наследство, которым

воспользовались многие, не зная его источника. Наследство - это идея о

необходимости диктатуры для основания свободного государства." (43)

Разбирая утопические политические системы Эдгар Кине замечает:

"Употреблять в дело высшую философию там, где ей нечего делать - не

всегда признак ума. Есть вещи на которые следует смотреть просто,

невооруженным взглядом: если вы посмотрите на них в телескоп, то

произведете только туман, который не имеет даже достоинства реального

существования". "Все утопии, - продолжает он, - имеют две общие черты:

диктатора и папу, которые чаще всего соединены в одном лице. Они не могли

освободиться от влияния средних веков: они возвращаются к ним путем химеры.

После нескольких поворотов, они (утопии) все примыкают к папству, к святому

престолу, в который они возводят сами себя. Они приковывают себя к этому

новому трону, чтобы приковать к нему и других. Построив свою религию, они

требуют, чтобы ум склонился перед нею и оспаривают у него право анализа.

Чему учат нас люди всех партий во время революции? Умирать. В этом

искусстве они дошли до совершенства. Но кто желает жить свободным, тот

должен смотреть в другую сторону".

Ламартин был прав, когда писал:

"В этом мире все рабы -

Богов, самих себя и судьбы.

От Сены и до Тибра,

При Консуле и Короле,

Будь добродетелен и будешь ты свободен,

И независимость твоя - в тебе самом".

Полной свободы никогда не было в прошедшем. Не будем же искать ее

позади себя имея кровавый опыт английской и французской революции и ужасный

опыт февральско-октябрьской революции в России.

* * *

За все ужасы французской революции прямую ответственность несут так

называемые философы-просветители. Гюго правильно указывает в "93 годе", что

"книги родят преступления" и что "пока будут Вольтеры будут и Мараты".

XVII. ПРИЗНАНИЯ МАСОНОВ О ТОМ, ЧТО ФРАНЦУЗСКАЯ

РЕВОЛЮЦИЯ - ДЕЛО ИХ РУК

О том, что масоны являются основными инициаторами Великой

французской революции, имеются откровенные признания самих масонов.

На первом международном конгрессе масонов, состоявшемся в 1889 году

в Париже и посвященном 100-летию французской революции, масон Амиал открыто

заявил, что:

"Космополитизм - это главное в их союзе", и что "Всемирная

демократическая республика - вот идеал франкмасонства, рожденный и

высказанный за полвека до революции 1789 года".

На этом же конгрессе масон Франклин, член ордена Великого Востока,

так сформулировал конечные цели масонства:

"..Наступит день, когда народы, не имевшие ни XVIII века, ни 1789

года, сбросят узы монархии и церкви. Этот день теперь уже недалек, этот

день, которого мы ожидаем, этот день принесет всеобщее масонское братство

народов и стран...

Это идеал будущего. Наше дело ускорить рассвет этого всеобщего

мирового братства".

В 1904 году, перед революцией в России, Турции, Персии и Китае, в

декларации ордена Великого Востока Франции было заявлено:

"Франкмасоны подготовили великую революцию... На их долю выпала

честь дать этому незабвенному событию формулу, в которой воплотились ее

принципы: свобода, равенство и братство..."

В книге, посвященной международному съезду масонов в 1910 году в

Брюсселе, мы читаем:

"Остается навсегда незабвенным, что именно французская революция

осуществила масонские начала, изготовленные в наших масонских храмах." (44)

Масон Паницци заявил на конгрессе:

"Масонство и демократия, это одно и то же, или даже больше -

масонство должно быть рассматриваемо, как армия демократии".

Характерны следующие заявления:

"С того дня, когда союз пролетариата и масонства, под руководством

масонства скреплены мы стали армией непобедимой." (45)

"Масонство, которому история обязана национальными революциями,

сумеет провести и самую крупную, так называемую интернациональную

революцию." (46)

А в книге "Le Symbolisme Mars", 1933, стр. 161, мы встречаем

следующее утверждение:

"Масонство сосредотачивает усилия всех революционных умов". Так что

сами масоны признают, что о+ являются творцами всех политических и

социальных революций, начиная с Великой французской революции".

XVIII. КАК ОНИ ЛГАЛИ О ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Когда вышла в свет "История французской революции" Ипполита Тэна,

она обрадовала врагов революции и взбесила ее почитателей. Книга выдержала

24 издания во Франции в короткий срок.

Одностороннее миросозерцание поклонников "великой" французской

революции и практические цели которые они преследовали, заставляла их

всячески восхвалять деятелей революции и героизировать их личности. До Тэна

французскую революцию описывали в романтических тонах, доказывали, что она

благодеяние, а Робеспьер, Марат и другие ее деятели - герои. Делалось то же

самое, что делают сейчас большевики в отношении "великой" октябрьской

революции.

Тэн подошел к исследованию истории французской революции с приемами

чистого натуралиста. Источником своей истории он сделал не написанные до

него книги, а подлинные документы; он изучил море документов эпохи

французского октября.

Вывод, к которому пришел Ипполит Тэн был следующий:

Революция была диктатурой городской черни в Париже и других городах,

так же как Жакерия - диктатура черни в деревнях.

Поклонники революции подняли неистовый вой против подобного

толкования своего кумира. Но с Тэном трудно спорить: всегда и всюду он

указывает факты и документы, из которых он заимствовал эти факты.

Сочинение Тэна состояло из трех частей. В первой он описал Францию

при королях, во второй ход революции и в третьей части - эпоху Наполеона.

Русские поклонники великой французской революции перевели на русский

язык и выпустили только первую часть, в которой описывалось состояние

Франции при последнем короле. Второй и третий том сочинения Тэна русские

революционеры ни переводить, ни издавать не стали.

Почему? Да потому, что не хотели доводить до сведения русского

читателя о всех ужасах и мерзостях "великой" французской революции,

повторить которую они хотели в России. О слишком уже ужасных зверствах

революционеров повествовал, ссылаясь на документы, Ипполит Тэн.

События же, о которых рассказывал И. Тэн в первом томе, рисовали

жизнь во Франции не в очень идиллических красках, и это русских

революционеров устраивало. Но неблаговидные действия королевской

администрации выглядели невинными шалостями по сравнению с теми чудовищными

преступлениями, которые проделывала под руководством Робеспьеров и Маратов

революционная чернь. А вот об этом то господа эсеры, меньшевики и

большевики, подготавливая русский вариант "великой французской революции",

старались умолчать. Поэтому то второй том "Истории французской революции"

Тэна в России и не выходил. Только долгое время спустя, в журнале "Мирный

Труд", выходившем, кажется, в Харькове, был напечатан второй том работы И.

Тэна.

Описывая свои впечатления от чтения этого тома, рецензент журнала

"Исторический Вестник" (рецензия была напечатана в 1907 или 1908 году),

писал:

"...Читая эту книгу и сравнивая с тем, что не так давно пришлось

пережить нам самим, убеждаешься, что история повторяется, что должно быть,

революция имеет свою природу и где бы она ни проявлялась, природа эта будет

одинакова".

И рецензент был глубоко прав. Когда мечты русских революционеров

сбылись и они, наконец, произвели свою "великую русскую революцию", все

увидели, что она развивалась по тем же самым законам, что и великая

французская революция.

Это был, как и во время французской революции, чудовищный шквал

человеческого фанатизма, человеческой низости и невероятных преступлений,

делавшихся опять во "имя всеобщего блага".

И где кончался идейный фанатизм, и где начинались потрясающие по

своей низости преступления, разобрать было опять нельзя.

Ибо природа всех революций всегда одинакова, - зачинаемые

фанатиками, они всегда совершаются руками самых преступных слоев каждого

народа.

XIX. ФРАНЦУЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И РУССКИЕ ВОЛЬТЕРЬЯНЦЫ И МАСОНЫ

Только когда началась "Великая французская революция" Екатерина II

начала понимать, какие ядовитые семена она посеяла в России, всячески

потакая распространению французской "Просветительной философии". Ей не

понравилось, ее испугало, что во французской революции приняли участие

русские аристократы -"вольтерьянцы". При штурме Бастилии присутствовал

известный масон А. М. Кутузов, друг Радищева. В штурме Бастилии участвовали

два сына князя Голицына.

Один из них, Дмитрий Голицын, позже прославился в созданных

английским масонами Соединенных Штатах как "Апостол Аллеганских гор".

Юность князя Д. Д. Голицына прошла в разных странах Европы. В

Германии, вслед за матерью, он перешел в католичество и из Дмитрия, стал

Августином. Перед тем, как поступать в русскую гвардию, родители отправили

бывшего Дмитрия попутешествовать, "людей посмотреть и себя показать".

Но из этого путешествия Августин Голицын больше не вернулся. Юный

русский князь решил остаться в Америке и стал католическим священником.

"В 1795 г. Дмитрий Голицын был рукоположен в священники, став

"первенцем американской католической церкви" - первым католическим

священником, получившим в Америке свое духовное образование..."

"Через некоторое время Голицын был назначен священником в

Мэк-Гвайрский поселок и в его ведение также перешла и вся лесная паства.

Мягкие линии Аллеганских гор, самая девственность природы,

окружавшей поселок, произвели на Голицына неотразимое впечатление: и тут

его осенила идея, воплощению которой он посвятил всю свою жизнь а именно:

создать вокруг Мак-Гвайрского поселка идеальную христианскую общину. По

идее Голицына, такая община, самим примером своей соборной жизни, должна

была в будущем преобразить всю страну".

Преображать Америку Августин Голицын решил за счет русских

крепостных крестьян.

Автор статьи "Апостол Аллеганских гор" Татиана Ненисберг, из которой

заимствованы приведенные выше цитаты, повествует об этом "благородном

намерении" князя Голицына следующее:

"Семья Голицыных была очень богата и пока жива была его мать,

Голицыну из Европы регулярно приходили деньги. От церковных властей он

никогда ничего не брал. Все свои деньги он начал обращать на покупку земли,

которую разбивал на участки".

"...В 1817 году сестра его продала свои имения в России и известила

его, что в скором времени вышлет ему половину вырученных денег. Рассчитывая

на быстрое получение своей доли наследства, Голицын начал строить в Лоретто

новую большую церковь, так как старая уже не вмещала всех молящихся".

Так жил и подвизался во славу американской католической церкви за

счет своих русских крепостных "Апостол Аллеганских гор". Все шло хорошо и

мило. Крепостные крестьяне трудились в далекой России, а Августин Смит - на

такое имя Д. Голицын взял документы, принимая американское подданство -

старался создать в Америке идеальную христианскую общину.

А теперь в Америке поговаривают о возможной канонизации "Апостола

Аллеганских гор", русского князя-эмигранта, Дмитрия Дмитриевича Голицына

отказавшегося во имя католицизма от всего - от веры, предков, родины,

родового имения всего, кроме денег, нужных на его утопические затеи в

Америке. Мораль у "Апостола Аллеганских гор", как видно, была не выше, чем

у "борцов" против крепостного права декабриста А. Тургенева и Герцена. На

словах они яростно воевали против крепостного права, а сами десятки лет

вели барскую жизнь за границей на получаемые от своих крепостных деньги.

Карамзин расхаживал по революционному Парижу с революционной

кокардой. В январе им года якобинцами был основан клуб "Друзей Закона".

Членом этого клуба состоял граф Павел Строганов. Граф Строганов по случаю

своего принятия в члены Якобинского клуба, воскликнул:

"Лучшим днем моей жизни будет тот, когда я увижу Россию возрожденной

в такой же революции".

Любовница гр. Строганова, член этого клуба, участница взятия

Бастилии, Тируан-де-Медикур, являлась на заседания "Друзей Закона "с саблей

и двумя пистолетами. Граф Строганов разгуливал по Парижу в красном

фригийском колпачке. По приказу Екатерины II граф Строганов был вызван в

Россию и послан на жительство в одно из своих имений. Так вели себя потомки

знаменитых Строгановых в после-петровской России, предки которых в

Московской Руси были в течении веков опорой национальной власти.

Революционные приключения не помешали гр. Строганову сделать блестящую

карьеру при Александре I, другом детства которого он был. Участник

французской революции стал... Товарищем Министра внутренних дел.

Не понравилось Екатерине и отношение выпестованных ею русских

вольтерьянцев к известию о взятии Бастилии.

"...Хотя Бастилия не угрожала ни одному из жителей Петербурга, -

вспоминает в своих мемуарах французский посол Сегюр, - трудно выразить тот

энтузиазм, который вызвало падение этой государственной тюрьмы и эта первая

победа бурной свободы среди торговцев, купцов, мещан и некоторых молодых

людей более высокого социального уровня".

Активное участие во французской революции приняли и жившие в России

иностранцы. Ромм, один из сотрудников скульптора Фальконета, автора

памятника Петру I, уехав из России принял активное участие во французской

революции. Ромм был членом Конвента, подписал смертный приговор Людовику

XVI. Деятельное участие принял в революции воспитатель Александра I,

швейцарец Лагарп. Все это испугало Екатерину и она поняла, что зашла

слишком далеко в своей игре в "Императрицу-философа".

В первые годы французской революции Россия была наводнена

французскими революционными газетами, памфлетами и книгами. В книжных

лавках в Петербурге, Москве и др. городах можно было получить и ••

"Парижской революции" и все другие издания. В. Н. Каразин пишет, что

"прелести французского переворота" доходили не только до Украины, но и "до

глубины самой Сибири простирали свое влияние молодые умы" (В. Н. Каразин.

Сочинения, Письма и Бумаги. Харьков, 1910 г., стр. 62-63). Ход французской

революции, как свидетельствуют мемуары, обсуждался и в Тобольске, и в

Семипалатинске, в Пензе и т. д. Вспоминая это время Ф. Ф. Вигель пишет, что

"цитаты из Священного Писания, коими прежние подьячие любили приправлять

свои разговоры, заменились в устах их изречениями философов XVIII века и

революционных ораторов (Воспоминания Ф. Ф. Вигеля, Том II, 1864, стр. 26).

В 1790 году масон Радищев издает свое сочинение "Путешествие из

Петербурга в Москву", полное нападок на монархию, и посылает его своему

приятелю масону А. Кутузову, присутствовавшему при взятии Бастилии, члену

Ордена Розенкрейцеров.

XX. ДУХОВНЫЙ ОТЕЦ РУССКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

МАСОН А. РАДИЩЕВ

После получения образования в Германии, где он подпал под влияние

французских энциклопедистов и философов-материалистов, А. Радищев близко

сошелся с масонами. По мнению известного русского философа Н. Бердяева, А.

Радищев является первым русским интеллигентом. Так вот этот первый русский

интеллигент около пяти лет после возвращения в Россию был членом масонской

ложи. Этот факт не отрицается теперь даже советскими исследователями 18

века.

В "Истории русской литературы XVIII века" Д. Благого (Москва 1955

г.) мы, например, читаем:

"Большинство его Лейпцигских товарищей ушло в масонство: в числе их

оказался и самый большой его друг А. М. Кутузов. Некоторое время (до 1775

года) и сам Радищев посещал собрания одной из масонских лож."

Радищев вернулся в Россию в 1771 году и если он посещал масонские

ложи до 1775 года, он в течении пяти лет открыто был масоном. Радищев

перевел для масонского издательства видного масона Новикова "Размышления о

греческой истории", одного из самых радикальных представителей французской

просветительной философии Мабли.

"Употребляемый Мабли термин "деспотизм" Радищев переводит как

"самодержавство", то есть сознательно искажает значение самодержавия.

"Самодержавство, - пишет А. Радищев в примечании, - есть наипротивнейшее

человеческому естеству состояние.

...Если мы уделяем закону часть наших прав и нашея природные власти,

то дабы оная употребляема была в нашу пользу; о сем делаем с обществом

безмолвный договор. Если он нарушен, то и мы освобождаемся от наших

обязанностей. Неправосудие Государя дает народу, его судии, то же и более

над ним право, какое ему дает закон над преступниками. Государь есть первым

гражданин народного общества".

Ушел ли в 1775 году Радищев от масонов, или только сделал вид, что

ушел, мы не, знаем. Но известно, что и позже он состоял в "просветительных"

обществах, созданных масонами. В середине 80 годов он вступает в

организованное масоном Антоновским в Петербурге "Общество друзей словесных

наук" и сотрудничал в издаваемом Обществом журнале "Беседующий Гражданин".

Когда он издает "Путешествие из Петербурга в Москву", то посвящает его

своему близкому другу А. М. Кутузову, ставшему видным деятелем ордена

Розенкрейцеров. Так что масонские связи первого русского интеллигента

несомненны.

Во всех книгах, посвященных Радищеву представителями русской

интеллигенции, всегда превозносили великий ум и великую образованность

Радищева. Пушкин живо интересовавшийся А. Радищевым дает совершенно иную

оценку уму и образованию Радищева. В статьях "Александр Радищев" и "Мысли

на дороге", написанных Пушкиным в зрелую пору жизни, когда окончательно

сложилось его мудрое политическое мировоззрение, он характеризует его как

"представителя полупросвещения":

"Беспокойное любопытство, более нежели жажда познания, была

отличительная черта ума его". Об учении Радищева в Лейпцигском университете

Пушкин замечает, что оно не пошло ему "впрок". Радищев и его друг Ушаков не

учились, а "проказничали и вольнодумствовали". "Им попался в руки

Гельвеций. Они жадно изучили начала его пошлой и бесплодной метафизики".

"Теперь было бы для нас непонятно, - пишет Пушкин, - каким образом

холодный и сухой Гельвеций мог сделаться любимцем молодых людей, пылких и

чувствительных, если бы мы по несчастью не знали, как соблазнительны для

развивающихся умов мысли и правила новые "отвергаемые законом и преданием".

"В Радищеве отразилась вся французская философия его века:

скептицизм Вольтера, филантропия Руссо, политически цинизм Дидрота и

Рейналя; но все в нескладном, искаженном виде, как все предметы криво

отражаются в кривом зеркале. Он есть истинный представитель

полупросвещения. Невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное

изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные

поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему - вот что мы видим в

Радищеве".

Общение с масонами только усугубило недостатки свойственного

Радищеву мировоззрения. "Таинственность их бесед, - сообщает Пушкин, -

воспламенила его воображение. Он написал свое "Путешествие из Петербурга в

Москву" - сатирическое воззвание к возмущению, напечатал в домашней

типографии и спокойно пустил в продажу".

Ясный ум Пушкина не мог оправдать дикую затею Радищева выпустить его

книгу "Путешествие из Петербурга в Москву" в 1790 году, во время, когда во

Франции свирепствовал революционный террор. Пушкин дает следующую оценку

поступку А. Радищева:

"...Если мысленно перенесемся мы к 1791 году, если вспомним

тогдашние политические обстоятельства, если представим себе силу нашего

правительства, наши законы, не изменившиеся со времени Петра I, их

строгость, в то время еще не смягченную двадцатипятилетним царствованием

Александра, самодержца, умевшего уважать человечество; если подумаем: какие

суровые люди окружали престол Екатерины, то преступление Радищева покажется

нам действием сумасшедшего..."

И Пушкин дальше развивает свою мысль, почему он считает поступок

Радищева "действием сумасшедшего". "...Мелкий чиновник, человек без всякой

власти, без всякой опоры, дерзает вооружиться противу общего порядка,

противу самодержавия, противу Екатерины! И заметьте: заговорщик надеется на

соединенные силы своих товарищей; член тайного общества, в случае неудачи,

или готовится изветом заслужить себе помилование, или, смотря на

многочисленность своих соумышленников, полагается на безнаказанность. Но

Радищев один. У него нет ни товарищей, ни соумышленников. В случае неуспеха

- а какого успеха может он ожидать? - он один отвечает за все, он один

представляется жертвой закону."

Пушкин решительно осуждает Радищева, не находя для него никакого

извинения: "...Мы никогда не почитали Радищева великим человеком, - пишет

он. - Поступок его всегда казался нам преступлением, ничем не извиняемым, а

"Путешествие в Москву" весьма посредственною книгою, но со всем тем не

можем не признать преступника с духом необыкновенным; политического

фанатика, заблудшегося, конечно, но действующего с удивительным

самоотвержением и с какою-то рыцарскою совестливостью."

Положение русского крестьянства при Екатерине было конечно, весьма

тяжелым, но Радищев, по мнению Пушкина, все же слишком сгущает краски.

"Путешествие в Москву" причина его несчастья и славы, - пишет Пушкин, -

есть как мы уже сказали очень посредственное произведение, не говоря уже о

варварском слоге. Сетование на несчастное состояние народа, на насилие

вельмож и прочее, преувеличены и пошлы. Порывы чувствительности, жеманной и

надутой, иногда чрезвычайно смешны".

Пушкин отмечает, что даже самые бедные из крестьян имеют жилище.

Пушкин и считает, что несмотря на все свое бесправие, русский крестьянин

имеет больше фактических прав, чем имели их в то время крестьяне Западной

Европы. Ссылаясь на Фонвизина Пушкин пишет:

"Фонвизин, лет 15 перед тем путешествовавший по Франции, говорит,

что по чистой совести, судьба русского крестьянина показалась ему

счастливее судьбы французского крестьянина".

Как относится Пушкин к "духовному" наследству Александра Радищева.

Он очень невысокого мнения о их художественно и идейной ценности.

"Самое пространное из его сочинений есть философское рассуждение "О

человеке и его смертности и бессмертии". Умствования оного пошлы и не

оживлены слогом. Радищев хотя и вооружается противу материализма, но в нем

все же виден ученик Гельвеция. Он охотнее; излагает, нежели опровергает

доводы чистого афеизма! (т. е. атеизма)."

Радищев занял более крайнюю революционную позицию, чем большинство

русских масонов того времени. Радищев выступает открыто как убежденный

противник монархии и веры в Бога. И в приведенном нами примечании к

переводу сочинения Мабли и в "Путешествии из Петербурга в Москву", и в оде

"Вольность", он всюду резко нападает на монархию и открыто призывает к

свержению монархии, убийству коронованных тиранов.

Радищев, которого все представители интеллигенции признают своим

родоначальником, провозглашает необходимость борьбы с самодержавием.

Идеалом для Радищева является ни царь, а Кромвель, который возвел на

плаху английского короля.

"Возникает рать повсюду бранна", - восклицает Радищев в оде

"Вольность":

Надежда всех вооружит

В крови мучителя венчанна

Омыть свой стыд уж всяк спешит.

Меч остр, я зрю, везде сверкает

В различных видах смерть летает

Над гордою главой царя.

Ликуйте склепанны народы

Се право мщения природы

На плаху возвело царя.

Призывы Радищева в эпоху кровавых безумств революционеров во

Франции, конечно, не могли остаться безнаказанными.

Разговаривая однажды с своим секретарем Храповицким, Екатерина

сказала ему о книге Радищева "Путешествие из Петербурга в Москву":

"Тут рассеивание французской заразы: отвращение от начальства: автор

мартинист" (см. Памятные записки А. В. Храповицкого, статс-секретаря

Екатерины Второй. Москва. 1862 г.).

Е. Р. Дашкова писала, что "Путешествие" Радищева было расценено

Екатериной II, как "набат, призывающий к революционному взрыву" (Архив

князя Воронцова. Т. XXI).

По приказу Екатерины А. Радищев был арестован, осужден к смертной

казни. Но Екатерина смягчила этот суровый приговор, ссылкой на поселение в

Сибирь.

В оде Радищева "Вольность" в сжатом виде заключена вся идейная

программа будущей интеллигенции.

Русская интеллигенция приняла эти заветы к неуклонному исполнению.

Выступая в 1906 году в Гельсингфорсе, Леонид Андреев говорил:

"Падают, как капли, секунды. И с каждой секундой голова в короне все

ближе и ближе к плахе. Через день, через три дня, через неделю капнет

последняя, и, громыхая, покатится по ступеням корона и за ней голова." (47)

Ведь это же буквальное повторение призыва Радищева.

XXI. ЗАПРЕЩЕНИЕ МАСОНСТВА

I

В 1790 году Екатерина II начинает серьезно опасаться, как бы

французская мода не превратилась в "эпидемию", как она выражается в письме

к принцу Лигне, и не вызвала революцию в России. По ее приказу русский

посол во Франции И. М. Симолин стал подготавливать бегство Людовика XVI.

Королю и членам сто семьи были выданы русские паспорта.

С этими паспортами королевская семья бежала, но была схвачена в

Варение. Екатерина предпринимает дипломатические шаги для организации

дипломатического давления на революционную Францию со стороны всех

европейских держав. Екатерина настаивала на скорейшем военном вмешательстве

европейских держав в французскую революцию.

К сожалению Людовик XVI поверил, в добрые намерения революционного

правительства и в сентябре 1791 года подписал присягу на верность

конституции, устанавливавшей во Франции конституционную монархию. Екатерина

считает, что "короля заставили подписать не христианскую конституцию, но

антихристову".

После подписания Людовиком XVI конституции, по свидетельству

французского посла в Петербурге Жене, "большое число молодежи из

гвардейских офицеров приходило расписываться в книге посетителей". Из

записок С. Н. Глинки мы узнаем, что кадеты шляхетского кадетского корпуса с

увлечением читали французские революционные журналы, переводили на русский

язык революционные песни и пели их. Масонское воспитание, центром коего

издавна был шляхетский корпус, давало свои плоды.

После ссылки А. Радищева, несмотря на все большее усиление

революционных безумств во Франции, Екатерина не предпринимает никаких

активных мер к прекращению деятельности масонов. Решительные меры против

масонского центра Розенкрейцеров и мартинистов предпринимаются только в

1792 году.

Когда все было подготовлено к вторжению во Францию, было получено

сообщение о скоропостижной смерти в марте, одного из главных вдохновителей

военной монархической коалиции австрийского императора Леопольда II. Через

15 дней на балу в Стокгольме был убит и другой инициатор похода на

французских якобинцев - шведский король Густав III.

"В правящих кругах тогдашней Европы, - замечает М. М. Штранге, автор

книги "Русское общество и французская революция 1789-1794 гг.", многие

думали, что виновниками этих двух убийств (тогда считали, что австрийский

император был отравлен) были якобинцы". Нет никакого сомнения, что эти

убийства были организованы якобинцами-масонами. "Распространился слух, -

пишет А. М. Грабовский в "Записках о Императрице Екатерине II", - что

французские демагоги рассылали подобных злодеев для покушения на жизни

государей". В апреле было получено секретное сообщение из Берлина о том,

что в Россию выехал француз Бассевиль "с злым умыслом на здоровье ее

величества". Обнаружить Бассевиля полиции не удалось.

"Не только в высших кругах общества, но и даже в народе, - как

свидетельствует А. М. Тургенев, - была тогда молва, что якобинцы и

франкмасоны соединясь, умыслили отравить государыню ядом" ("Русская

старина", 1887, Т. 53, стр. 88). Говорили о существовании заговора,

"управляемого якобинцами из Парижа" (смотри "Рукописный фонд Московской

публичной библиотеки. Фонд 178, Дело М. 5691, Лист 25).

"В Москве, - как сообщает в письме Н. Н. Бантыш-Каменский, - ходила

молва, обвинявшая Новикова в "Переписке с якобинцами" (Русский Архив,

1.876, кн. III, стр. 273).

Даже в это время по сообщению московского генерал-губернатора А. А.

Прозоровского, "в Москве все, какие только во Франции печатаются книги,

здесь скрытно купить можно". Московские масоны, как мы видим, работали

очень не плохо.

К этому же времени стала известна тайная переписка московских

розенкрейцеров с главой берлинских масонов, прусским министром духовных дел

Вельнером.

Это был тот самый Вельнер, который с помощью Шварца вовлек Новикова

и других масонов в члены ордена Розенкрейцеров. Таким образом московские

масоны подчинялись Вельнеру, а Вельнер выполнял указания враждебно

настроенного к России короля-масона Фридриха-Вильгельма.

Только после установления секретных связей московских масонов с

Вельнером, Фридрихом-Вильгельмом и другими немецкими принцами, через четыре

дня после распоряжения о розыске Бассевиля, Екатерина II отдала приказ об

аресте Новикова и других московских масонов.

II

Арест Новикова вызвал негодование среди масонов и вольтерьянцев.

Когда Московский генерал-губернатор князь Прозоровский рассказал

Разумовскому об аресте Новикова, тот ответил ему:

- Вот расхвастался словно город взял: стариченка скорченного

гемороидами схватил под караул.

На самом деле Новиков, изображенный русскими масонами, а позже

русской интеллигенцией, как "безвинный страдалец" и "великий русский

"просветитель", не был неповинным агнцем.

"...В деле Новикова, - пишет проф. Сиповский, - не все шло так

гладко и невинно, как это иногда представляют исследователи. Нельзя не

обратить, например, внимания на то, что даже в своих показаниях Новиков

далеко выходит за пределы той деятельности, которая была бы свойственна

чистому масонству. Он, по собственному признанию, выпускает в свет

"мерзкие" книги, принимает деятельное участие в сношениях с Павлом, имеет в

руках бумаги, от которых сам приходит в "ужас", однако, переписывает и

сохраняет их. В своих ответах Шешковскому, Новиков несколько раз хитрит,

запирается, говорит неправду; два раза он давал подписку в том, что не

будет продавать запрещенных книг, и все же продавал. В руках правительства

были еще какие-то бумаги, уличающие Новикова." (48)

Граф Ф. В. Ростопчин сообщил Великой Княгине Екатерине Павловне

(дочери Павла I), что однажды у Новикова "30 человек бросало жребий, кому

зарезать Императрицу и жребий пал на Лопухина".

...Свое суждение об этом деле Екатерина высказала в указе на имя кн.

Прозоровского от I августа 1792 года. В этом указе приведены следующие

обвинительные, пункты.

I. Они делали тайные сборища, имели в оных храмы, престолы, жертвенники;

ужасные совершались там клятвы с целованием креста и Евангелия, которыми

обязывались и обманщики и обманутые вечной верностью и повиновением ордену

Златорозового креста с тем, чтобы никому не открывать тайны ордена, и если

бы правительство стало сего требовать, то, храня оную, претерпевать мучения

и казни.

II. Мимо законной Богом учрежденной власти, дерзнули они подчинить себя

герцогу Брауншвейгскому, отдав себя в его покровительство и зависимость,

потом к нему же относились с жалобами в принятом от правительства

подозрении на сборища их и чинимых будто притеснениях.

III. Имели они тайную переписку с принцем Гессен-Кассельским и с прусским

министром Вельнером изобретенными ими шрифтами и в такое еще время, когда

Берлинский двор оказывал нам в полной мере свое недоброходство. Из

посланных от них туда трех членов двое и поныне там пребывают, подвергая

свое общество заграничному управлению и нарушая через то долг законной

присяги и верности подданства.

IV. Они употребляют разные способы, хотя вообще, к уловлению в свою секту

известной по их бумагам особы. В сем уловлении, так и в упомянутой

переписке. Новиков сам признал себя преступником.

V. Издавали печатные у себя непозволенные, развращенные и противные

закону православному книги и после двух сделанных запрещений осмелились еще

продавать оные, для чего и завели тайную типографию. Новиков сам тут

признал свое и сообщников своих преступление.

VI. В уставе сборищ их, писанном рукою Новикова, значатся у них храмы,

епархии, епископы, миропомазание и прочие установления и обряды вне святой

нашей церкви непозволительные. Новиков утверждает, что в сборищах их оные в

самом деле не существовали, а упоминаются только одною аллегорией для

приобретения ордену их вящего уважения и повиновения, но сим доказываются

коварство и обман, употребленные им с сообщниками для удобнейшего слабых

умов поколебания и развращения. Впрочем, хотя Новиков и не открыл еще

сокровенных своих замыслов, но вышеупомянутые, обнаруженные и собственно им

признанные преступления столь важны, что по силе законов тягчайшей и

нещадной подвергает его казни. Мы, однако ж, и в сем случае, следуя

сродному нам человеколюбию и оставляя еще время на принесение в своих

злодействах покаяния, освободили его от оной и повелели запереть его на

пятнадцать лет в Шлиссельбургскую крепость".

"Дружеское ученное общество" было закрыто и все изданные им

масонские книги сожжены. Но даже заключение в Крепости не поколебало

убежденного масона Новикова.

Выпущенный на свободу Павлом I, Новиков, по характеристике К.

Валишевского, "вернувшись к франкмасонству, увлекается самыми грубыми и

эксцентричными формами его." (49)

Но и после осуждения Новикова и других масонов Екатерина все еще не

может понять, кто является истинным виновником французской революции.

Виновниками ее она считает не масонов, не французских философов, а то, что

французские философы ошиблись только в одной вещи, а именно они думали, что

проповедуют людям у которых "они предполагали доброе сердце, а вместо того

прокуроры, адвокаты и все злодеи прикрылись их принципами, чтобы под этим

покрывалом, которое они скоро сбросили, сделать все то, что совершало самое

ужасное злодейство".

Только постепенно Екатерина убеждается, что масоны не столь

безобидны, как они кажутся. Если даже многие из них искренне увлекаются

масонской мистикой и стараясь обрести "Истинную религию", часть их искренне

выступает против атеистического вольтерьянства, то в целом русское

масонство является спелым орудием в руках враждебных монархии европейских

масонских орденов. Постепенно изменяется и взгляд Екатерины на само

"вольтерьянство".

Но проходило еще много кровавых событий во Франции прежде, чем она в

1794 году в письме к Гримму отрицательно высказывается о своих прежних

кумирах.

"Я вчера вспомнила, - пишет она, - что вы мне говорили не раз: этот

век есть век приготовлений. Я прибавлю, что приготовления эти состояли в

том, чтобы приготовить грязь и грязных людей разного рода, которые

производят, производили и будут производить бесконечные несчастья и

бесчисленное множество несчастных".

В следующем 1795 году Екатерина пишет, что философы-просветители

имели только две основных цели - уничтожение христианства и монархии во

Франции.

"Я бестрепетно буду ждать благоприятной минуты, когда вам будет

угодно оправдать в моем мнении философов и их прислужников в том, что они

участвовали в революции, особливо же в энциклопедии, ибо Гельвеций и

д¦Аламбер оба сознались покойному прусскому королю, что эта книга имела

только две цели: первую уничтожить христианскую религию, вторую уничтожить

королевскую власть. Об этом говорили уже в 1777 г.".

"Я ошиблась, - признается Екатерина, - ...закроем наши высокоумные

книги и примемся за букварь".

III

10 августа 1792 года якобинцы свергли конституционную монархию,

которой они добивались и которой они клялись в верности. 12 августа

королевская семья была арестована. 17 августа был утвержден чрезвычайный

трибунал. В сентябре начался революционный террор. 20 сентября войска

монархической коалиции были разбиты. 21 сентября была провозглашена

республика. Войска якобинцев вторглись в Сардинское королевство и Бельгию.

Людовик XVI погибает на эшафоте.

"С получением известия о злодейском умерщвлении короля французского,

- записывает в дневнике секретарь Екатерины II Храповицкий, - ее величество

слегла в постель, и больна и печальна".

Брату Людовика XVI графу Д¦Артуа Екатерина передает на организацию

борьбы с якобинцами миллион рублей и вручает шпагу с надписью на лезвии: "С

Богом за Короля".

Свободная борьба простив вольтерьянства и масонства стала возможной

только после осуждения Новикова и закрытия "Дружеского общества". До этого

идеологическая борьба с вольтерьянцами и масонами "была делом опасным, как

для светских лиц, так и для духовенства".

Л. Знаменский в своем "Руководстве к русской церковной истории"

отмечает, что положение белого духовенства при Екатерине было не лучше, чем

положение монашества.

"Белое духовенство, - пишет он, - пострадало едва ли не более. В эту

эпоху крупных и мелких временщиков, угнетение слабых сильными, оно было

совсем забито. Губернаторы и другие светские начальники забирали

священнослужителей в свои канцелярии, держали под арестом, подвергали

телесным наказаниям".

"Смиренному проповеднику слова Божьего даже некого было вразумлять с

своей кафедры, потому что в той среде, которая нуждалась в его вразумлена,

не принято было ни ходить в церковь, ни тем более слушать какие-нибудь

проповеди".

Обличать же вольтерьянцев и масонов вне храма, принимая их

распространенность среди сильных мира сего, было опасно.

Однажды, когда Тихон Задонский вступил в спор с

помещиком-вольтерьянцем и стал опровергать его рассуждения, то помещик дал

ему пощечину.

Только высшее духовенство осмеливалось выступать против французских

философов. Были изданы сочинения: "Вольтер обнаженный", "Вольтер

изобличенный", "Посрамленный безбожник и натуралист" и многие другие. Но

писать против материалистов и атеистов надо было с опаской, оглядываясь на

императрицу-философа.

Тогдашний либерализм, как и современный, так горячо ратовавший за

свободу убеждения, оказывался очень фанатичен, когда эта свобода задевала

его самого.

Только испугавшись размаха революционных событий во Франции

Екатерина II, княгиня Дашкова и другие вольтерьянцы (далеко не все)

начинают бить отбой.

Французская революционная литература конфискуется. Уничтожаются

первые четыре тома полного собрания сочинений Вольтера, изданные тамбовским

помещиком Рахманиновым. Разрешают печатать книги против Вольтера и других

философов -"просветителей". Но дело уже сделано. Граф П. С. Потемкин с

тревогой пишет в 1794 году, что последователи французов, "обояющие слепые

умы народные мнимою вольностью, умножаются".

Майор Пассек в написанной оде призывает брать пример с французов "и

истратить царский род". Полиция даже у крестьян, работавших в Петербурге,

находила рукописи революционного содержания, "Естественно было поколебаться

всем нам, - пишет В. Н. Каразин, - воспитанным в конце осьмнадцатого века".

XXII. МИФ О "ЗЛАТОМ ВЕКЕ ЕКАТЕРИНЫ II" И

ИСТОРИЧЕСКАЯ ПРАВДА

I

"Златой век" Екатерины Великой это только один из многих

исторических мифов, созданных историками-интеллигентами. За внешне

блестящим фасадом скрывалось далеко не блестящее, состояние государства и

народа.

Бесконечные любовные увлечения Екатерины II очень дорого стоили

русскому народу. Фавориты не довольствовались теми щедрыми наградами,

которыми вознаграждала их Екатерина, а еще сами расхищали народные

средства. Во время второй турецкой войны Потемкин, например, представил

весьма поверхностный и неточный отчет вместо 55 миллионов только на 41

миллион.

Много вреда принесла привычка Екатерины превращать своих любовников

в государственных деятелей. Толковым из всех ее фаворитов оказался один

Потемкин. Все же остальные принесли только вред государству. Фаворит Зубов,

которого Екатерина считала выдающимся государственным деятелем,

ознаменовал, по оценке историка Валишевского, свою "государственную

деятельность" следующими результатами:

"Подорванная дисциплина в армии, развитие роскоши и сибаритства в

офицерских кругах, опустошенная казна и переполненные тюрьмы таковы по

словам компетентных авторитетов, памятники административной деятельности

фаворита в области внутренней политики." (50)

Только один фаворит Ланской не лез в государственные деятели, так

как, по остроумному выражению историка Валишевского, "не обнаруживал

претензий, чуждых его специальному назначению".

Вот, что пишет например, Валишевский в своем исследовании о эпохе

Екатерины "Вокруг Трона".

"Ее империя также обнаруживает для внимательных наблюдателей

признаки истощения и нужды. В письме, к графу Воронцову от 3 апреля 1755

года Безбородко подводит итог общему положению и картина получается крайне

мрачная: чтобы встретить турецкую флотилию из 35 кораблей, выставленных

Портой на Черном море, имеется только десять судов, наполовину сгнивших:

они были построены из плохого материала, флот из весельных галер, на

который рассчитывали, вовсе не существует"

...Сухопутная армия выглядит лучше, но она дорого стоит, потому что

ею страшно плохо управляют и не на что удовлетворять ее нужды...

"Безбородко принадлежит к числу недовольных, но его свидетельство не

единичное. Современники почти единодушны в своем мнении о приближающемся

страшном кризисе: политика Екатерины довела все пружины правительственной

машины до такого напряжения, которое далеко превышает силу их

сопротивления: во всех областях средства не могут удовлетворить

предъявляемых к ним требованиям, и Россия не может выдержать той роли,

которую ей навязали".

Екатерина же пытается убедить других и себя, что все прекрасно, что

политика "мудрой северной Минервы" приносит роскошные плоды.

"Я весела и резва, как зяблик", - пишет она Гримму. Но русскому

народу в этот момент, как и раньше, жилось не весело под управлением

веселой, как зяблик Императрицы-философа.

Общие выводы, которые делает последний видный предреволюционный

историк С. Платонов, подводя итоги царствования Екатерины II, так же

противоречивы, как и сделанные им оценки итогов государственной

деятельности отца Петра и самого Петра. В "Учебнике русской истории" эти

выводы представляют лукавую систему недоговоренностей и легко разоблачаемых

натяжек.

Изложение царствования Екатерины II он начинает фразой:

"Царствование Императрицы Екатерины II было одним из самых замечательных в

русской истории". Появление ряда талантливых деятелей в эпоху Екатерины

Платонов объясняет не тем, что это есть результат того, что русская нация

духовно начала выздоравливать после сокрушительной революции, совершенной

Петром и последствий "правления" его преемников, а только тем, что

Екатерина умела выбирать себе сотрудников.

С. Платонов чрезвычайно высоко расценивает нелепый "Наказ"

Екатерины, составленный на основании утопических воззрений французских

философов об "идеальном государстве", но потом сам пишет, что "за полтора

года законодательных работ она убедилась, что дело стоит на неверном пути".

Больше депутаты для выработки "идеальных законов" не созывались. То есть

дело кончилось пшиком.

Преобразования же в административном устройстве, по оценке

Платонова, "представляли собой последнюю ступень в общем ходе возвышения

дворянского сословия". "Блестящие результаты" для Императрицы-философа,

заявлявшей в "Наказе" о своем горячем стремлении утвердить основы

государства на началах справедливости и "вольности". Положение основной

массы народа крестьянства при Екатерине не, улучшилось, а ухудшалось.

"Екатерина, - указывает С. Платонов, - достигла лишь того, что дала

"вольность" дворянству и доставила ему влиятельное положение в местной

администрации". Вольности же крестьянам дать ей не удалось, даже и в малой

доле. Взойдя незаконно на престол с помощью заговора, Екатерина все свое

царствование зависела от дворянской среды, которая дала ей участников

заговора, убийц ее мужа и пополняла ряды ее "орлов". Поэтому Екатерина II

была Императрицей-философом, дворянской царицей, но не царицей, стоящей на

страже интересов всей нации.

Это признает и Платонов, "когда личные взгляды Екатерины совпадали с

взглядами дворянства, - сообщает он, - они осуществлялись, когда же

совпадения не было, императрица встречала непонимание, несочувствие, даже

противодействие, и обыкновенно уступала косности господствующей среды".

Следовательно фактически правила не Екатерина, а господствующая Среда - т.

е. дворянство.

"В других областях своей деятельности, - указывает Платонов, -

просвещенная Императрица не была так связана и не встречала вообще

препятствий, кроме того, что собственные ее философские и политические

правила оказывались вообще неприложимыми к практике по своей отвлеченности

и полному несоответствию условиями русской жизни."

На зависимость Екатерины от возведших ее на престол указывает и граф

А. Р. Воронцов в статье "Примечания на некоторые статьи, касающиеся

России". "О революции, коей возведена была Императрица Вторая на престол

российский, нет нужды распространяться, понеже; все сие обстоятельства еще

свежи в памяти: но того умолчать нельзя, что самый образ ее вступления на

престол заключал в себе многие неудобности, кои имели влияние на все ее

царствование" (Первая книжка "Чтения Моск. общ. истории и древностей").

"Коротко сказать, - пишет Державин в своих воспоминаниях, - сия

мудрая и сильная Государыня, ежели в суждении строгого потомства не удержит

по вечность имя великой, то потому только, что не всегда держалась

священной справедливости, но угождала своим окружающим, а паче своим

любимцам, как бы боясь раздражать их; и потому добродетель не могла, так

сказать, сквозь сей закоулок пробиться и вознестись до надлежащего величия;

но если рассуждать, что она была человеком, что первый шаг ее восшествия на

престол был не непорочен, то и должно было окружить себя людьми

несправедливыми и угодниками ее страстей; против которых явно восставать,

может быть, и опасалась, ибо они ее поддерживали" ("Рус. Беседа" 1859 г.,

кн. IV, стр. 387).

К чему привели философские и политические взгляды Екатерины в

области управления церковью и духовного развития общества в духе

вольтерьянства, нам известно. "Екатерина II считала себя слугой Вольтера, и

должно краснеть православному человеку при чтении ее корреспонденции с

Вольтером. Если протестанты могут рассматривать Петра, как одного из своих,

то неверующие - Екатерину, ибо она высмеивает церемонии и таинства своей

церкви в этой корреспонденции: ее дух нечестия вокруг нее и костюмы -

зеркало ее неверующей души." (51)

Земледелие в результате неправильной политики Правительства пришло в

упадок. Это привело к сильному росту цен. В 1760 году при Елизавете

четверть ржи на Гжатской пристани стоила, например, 86 копеек, в 1763 году,

в начале правления Екатерины II, поднялась до 96 копеек. А в 1783 году

стоила 7 рублей или в 8 раз дороже. "По всем сим вышесказанным

обстоятельствам, - пишет Щербатов "В размышлениях о нынешнем в 1787 году

почти повсеместном голоде в России", - удивительно ли, что цены хлеба час

от часу возвышались, и при бывших в двух прошедших 1785 и 1786 годах

неурожая не токмо до чрезвычайности дошла, но даже и сыскать хлеба на

пропитании негде, и люди едят лист, сено и мох и с голоду помирают, а

вызябший весь ржаной хлеб, в нынешнюю с 1786 на 1787 год зиму в

Плодоноснейших губерниях не оставляет и надежды, чем бы обсеменить в

будущем году землю, и вящим голодом народу угрожает".

По свидетельству того же Щербатова ("О состоянии России в

рассуждении денег и хлеба"):

"Московская, Калужская, Тульская, Рязанская, Белгородская,

Тамбовская губернии, вся Малороссия претерпевает непомерный голод, едят

солому, мякину, листья, сено, лебеду, но и сего уже недостает, ибо к

несчастью и лебеда не родилась и оной четверть по четыре рубля покупают.

Когда мне из Алексинской волости привезли хлеб, испеченный из толченого

сена, два из мякины и три из лебеды, он в ужас меня привел, ибо едва на

четверть тут четвертка овсяной муки положена. Но как я некоторым сей

показал, мне сказали, что еще сей хорош, а есть гораздо хуже. А однако

никакого распоряжения дальше, то есть до исхода февраля месяца, не сделано

о прокормлении бедного народа для прокормления того народа, который

составляет силу империи..."

Именно в это самое время, зимою и весною 1787 года Екатерина

совершила свое знаменитое путешествие по России. В то время когда народ по

всей России голодал, придворные старались инсценировать, что народ всюду

благоденствует под мудрым управлением императрицы-философа. В сочинении

Павла Сумарокова "Черты Екатерины Великой" мы читаем: "Ее появления

походили на радостные, посменные торжества; толпы народа окружали карету,

воины в строю встречали, дворяне, прочие сословия наперерыв учреждали

угощения: везде арки, лавровые венки, обелиски, освещения; везде пиршества,

прославления, милость и удовольствия..."

Принц де Линь сообщает, что каждый день знаменовался раздачею

брильянтов, балами, фейерверками и иллюминациями верст на десять в

окружности...

Задуманный Екатериной (мы знаем, как она боялась широкого развития

народного образования), широкий план развития сети народных училищ, ей, -

по словам Платонова, -"завершить не удалось: при ней было открыто несколько

губернских училищ ("гимназий"), не везде были открыты уездные; и не было

учреждено ни одного университета".

"В отношении финансов, - пишет Платонов, - время императрицы

замечательно водворением у нас бумажного денежного обращения".

Результаты этого "замечательного водворения" по оценке Платонова,

таковы: "В конце царствования Екатерины ассигнаций обращалось уже на 150

миллионов", а разменного металлического фонда для них почти не было.

Явились обычные последствия такого порядка: цена ассигнаций поколебалась и

упала в полтора раза против звонкой монеты (ассигнационный рубль стоил не

дороже 68 копеек), а цена всех товаров поднялась. Таким образом денежное

обращение пришло в беспорядок и дурно отразилось на всем хозяйственном

обиходе страны".

Все утверждения С. Платонова, полностью уничтожаются следующим

утверждением, которое он делает в "Лекциях по русской истории". В "Лекциях"

он заявляет, что эпоха Екатерины "была завершением уклонений от

старо-русского быта" которые развивались в XVIII веке и что "внутренняя

деятельность Екатерины узаконила ненормальные последствия темных эпох XVIII

века". А если дело обстояло так, то как возможно утверждать, что

царствованием Екатерины было одним из самых замечательных в русской

истории?

Признания со стороны потомства Екатерина может заслужить только тем,

что при ней границы русского государства снова как и во времена Киевской

Руси были доведены до берегов Черного моря и окончательно подорвали военную

мощь старинных врагов России - Турции и Польши.

Но присоединение Польши, древнего самобытного государства к России

надо уже признать ошибкой, которая принесла в дальнейшем России тяжелые

политические последствия, надолго, если не навсегда зародив ненависть у

поляков к русскому народу. Большим несчастием для России было и то, что

вместе с поляками в составе русского государства оказалось большое число

евреев.

II

Объективно верную историческую оценку политических итогов

царствования Екатерины II дал только Пушкин в своих "заметках по русской

истории XVIII века".

"Возведенная на престол заговором нескольких мятежников, пишет

Пушкин, - она обогатила их на счет народа и унизила беспокойное наше

дворянство. Если царствовать значит знать слабость души человеческой и ею

пользоваться, то в сем отношении Екатерина заслуживает удивление

потомства".

"Екатерина знала плутни и грабежи своих любовников, на молчала.

Ободренные таковою слабостью, они не знали меры своему корыстолюбию, и

самые отдаленные родственники временщика с жадностью пользовались кратким

его царствованием. Отселе произошли огромные имения вовсе неизвестных

фамилий и совершенное отсутствие чести и честности в высшем классе народа:

от канцлера до последнего протоколиста все крало и все было продажно. Таким

образом развратная государыня развратила и свое государство

Екатерина уничтожила звание (справедливее - название) рабства и

раздарила около миллиона государственных крестьян (т. е. свободных

хлебопашцев) и закрепостила вольную Малороссию и польские провинции.

Екатерина уничтожила пытку, а тайная канцелярия процветала под ее

патриархальным правлением..."

"Современные иностранные писатели, - указывает Пушкин, - осыпали

Екатерину чрезмерными похвалами; очень естественно: они знали ее только по

переписке с Вольтером и по рассказам тех именно, коим она позволяла

путешествовать".

Пушкин отмечает, что "...Греческое вероисповедание, отдельное от

всех прочих, дает нам особенный национальный характер".

Петр I понимал это и желая подорвать источник духовного своеобразия

русского народа, со всей силой своего деспотизма обрушился на православие и

всячески старался подорвать силу русского монашества.

"Петр, - отмечает Пушкин, - презирал человечество, может быть,

более, чем Наполеон" и делает следующие примечания: "История представляет

около него всеобщее рабство... все состояния, окованные без разбора, были

равны перед его дубинкой. Все дрожало, все безмолвно повиновалось".

Екатерина, II заняла по отношению к православию позицию Петра I и

всех его преемников.

"Екатерина, - пишет Пушкин, - явно гнала духовенство, жертвуя тем

своему неограниченному властолюбию и угождая духу времени. Но, лишив его

независимого состояния и ограничив монастырские доходы, она нанесла сильный

удар просвещению народному. Семинарии пришли в совершенный упадок. Многие

деревни нуждаются в священниках. Бедность и невежество этих людей,

необходимых в государстве, их унижает и отнимает у них самую возможность

заниматься важной своей должностью. От сего происходит в нашем народе

презрение к попам и равнодушие к отечественной религии".

"В России, - заключает дальше Пушкин, - влияние духовенства столь же

было благотворно, сколь пагубно в землях римско-католических. Там оно,

признавая главою своею папу, составляло особое общество, независимое от

гражданских законов, и вечно налагало суеверные законы просвещению. У нас,

напротив того, завися, как и все состояния, от единой власти, но

огражденное святыней религии, оно всегда было посредником между народом и

государем, как между человеком и божеством. Мы обязаны монахам нашей

историей, следственно и просвещением. Екатерина знала все это и имела свои

виды".

Заслугу царствования Екатерины II Пушкин видит только в том, что она

окончательно подорвала мощь извечных врагов России - Польши и Швеции. "Но,

- пишет Пушкин, - со временем история оценит влияние ее царствования на

нравы, откроет жестокую деятельность ее деспотизма под личиной кротости и

терпимости, народ угнетенный наместниками (и помещиками. Б. Б.), казну

расхищенную любовниками, покажет важные ошибки ее в политической экономии,

ничтожность в законодательстве, отвратительное фиглярство в сношениях с

философами ее столетия, - и тогда голос обольщенного Вольтера не избавит ее

славной памяти от проклятия России".

Несмотря на свою краткость, эта оценка Пушкина является самой

верной, исторически совершенно точной оценкой, той роковой роли, которую

сыграла Императрица-философ" в истории России.

"Непомерная роскошь, - пишет граф Воронцов, - послабление всем

злоупотреблениям, жадность к обогащению и награждение участвующих во всех

сих злоупотреблениях довели до того, что и самое учреждение о губерниях

считалось почти в тягость, да и люди едва ли уж не, желали в 1796 году

скорой перемены, которая, по естественной кончине сей государыни и

воспоследствовала" ("Чтения Моск. Общ. Истории", Кн. I, стр. 95-96).

XXIII. ПЕРВЫЕ ПРОБЛЕСКИ РУССКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО МИРОСОЗЕРЦАНИЯ

Французить нам престать пора

На Русь пора!

Д е р ж а в и н

I

Несмотря на совершенно ненормальные условия развития духовной жизни

в России в итоге совершенной Петром I революции, во второй половине

восемнадцатого столетия в России все же появляется ряд крупных даровитых

деятелей.

Св. Тихон Задонский и Паисий Величковский противопоставляют

преподаваемому в духовных семинариях богословию (опирающемуся на

православно-протестантские взгляды Ф. Прокоповича) свое глубокое понимание

духовной сущности Православия. Григорий Сковорода создает оригинальную

систему философии.

Ломоносов в ряде своих научных теорий опережает современную научную

мысль Европы. Появляются даровитые художники, скульпторы, писатели и поэты:

архитекторы Баженов, Казаков, живописцы Рокотов, Левицкий, Боровиковский,

скульпторы Шубин, Козловский, композиторы и музыканты Фомин, Бортнянский,

писатели Крылов, Карамзин, Державин и ряд других.

Появление всех этих людей обычно приписывается реформаторской

деятельности Петра I. Дескать не произведи он свои благодетельные реформы и

не спаси он русское государство от неизбежной гибели, то русская культура

застыла бы на одном месте. Это сознательное искажение истории. Так могут

рассуждать только историки, не верящие в возможность развития самобытной

русской культуры, и игнорирующие такой важный фактор исторического развития

всякого народа, как время. Не соверши Петр I революцию, русский народ,

спустя 75 лет после смерти Петра I, все равно вошел бы в более близкое

соприкосновение с Европой и представители высших слоев общества

познакомились бы и с европейской философией, наукой и искусствами. Но не

искалеченные духовно, питая уважение к вере, предков, к трагической истории

родного народа, к национальной форме власти под руководством которой народ

победил всех своих бесчисленных врагов, они совсем бы иначе подошли бы к

культурному наследству Европы и взяли бы оттуда конечно уже не масонство и

идеи французских просветителей.

Одно перерождение крепостной зависимости в крепостное право

европейского типа лишило русскую культуру большого числа выдающихся

деятелей русской культуры. Только очень немногим даровитым представителям

народных низов, как Ломоносову, скульптору Шубину, земляку Ломоносова,

Баженову удалось выбиться. А сколько даровитых людей не смогли преодолеть

препятствий, которых выдвигало на их пути крепостное право.

А какое огромное количество сил потребовалось русскому народу,

русской монархической власти и православию, чтобы преодолеть тяжелые

последствия, вызванные сокрушительной революцией Петра, чтобы превозмочь

губительные последствия духовного подражания Западу. Какие тяжелые

потрясения вызвала в жизни государства одна передача высшей власти,

согласно личной воле Правителя государства! Каких огромных духовных усилий

потребовалось Карамзину, Фонвизину, Державину, чтобы преодолеть масонство и

вольтерьянство и снова ощутить себя духовно русскими людьми. И сколько их

современников сыграли роковую роль в истории русского народа, так и не

сумев преодолеть "европейскую премудрость".

Время - великое дело. И получи Россия возможность свободного

духовного развития на основе своих самобытных принципов при Петре, и после

Петра, к концу 18 века она наверняка имели бы больше достижений в области

культуры, чем те, которые она имела в "златой век" Екатерины.

Для того, чтобы Пушкин смог духовно преодолеть европейский соблазн и

стать духовно чисто русским писателем, нескольким поколениям русских людей

пришлось прожить в атмосфере безудержного чужебесия.

Всякая революция прерывает и замедляет развитие духовной и

материальной культуры и требуются десятки лет, а иногда и столетие, чтоб

народ смог снова обрести душевное равновесие и получить возможность идти

духовно вперед по предначертанному ему духовному пути. Потребовалось 75 лет

прежде, чем Павел I смог восстановить законный порядок престолонаследия и в

его лице появился снова не дворянский, а общенародный царь и почти два

столетия, чтобы Николай II осознал необходимость восстановления

патриаршества и тем вернуть духовную независимость Православной Церкви.

С большим трудом сквозь увлечение всем западным, начиная с

царствования Елизаветы, начинают пробиваться мысли о том, что

представителям русского образованного общества пора стать снова русскими,

пора сойти с пути подражания европейской культуре и, опираясь на русские

духовные устои, творить самобытную русскую культуру.

В царствование Елизаветы это сознание русской самобытности

выражалось очень редко и туманно. При Екатерине II это сознание стало

проявляться отчетливее и сильнее.

В зрелых годах Фонвизин, начавший свой идейный путь с атеизма и

поклонения Западу, пришел к вере и трезвому национализму. (52) Он понял,

что зло и неправда существует не только в России, но и во всем свете. И,

что подражание Западу не есть всеисцеляюший киндер-бальзам.

"Как истребить, - писал он, - два сопротивные и оба вреднейшие

предрассудка: первый, будто у нас все дурно, а в чужих краях все хорошо;

второй, будто, в чужих краях все дурно, а у нас все хорошо". Этот взгляд у

Фонвизина выработался в результате его путешествий по Европе.

Положение ж в Европе вовсе не было столь блистательным, как это

пытаются изображать русские западники. Наверху блистали Вольтеры, Дидро,

Руссо и их подголоски, а в массе европейского дворянства, не говоря уже о

низших слоях народа, царило невежество. Материальное положение простого

европейского люда было едва ли завиднее, чем в России, несмотря на

усилившийся при Екатерине гнет крепостного права, реформированного

Императрицей на более бесчеловечный европейский образец.

Фонвизин, давший в своих пьесах, согласно моде, карикатурное

изображение нравственной дикости русских дворян, пишет, например, в своих

путевых записках:

"Могу сказать, что, кроме Руссо, который в своей комнате зарылся как

медведь в берлоге, видел я всех здешних лучших авторов. Я в них столько же

обманулся, как и во всей Франции. Все они, выключая малое число, не то, что

заслужили почтения, но достойны презрения, Высокомерие, зависть и коварство

составляют их главный характер".

"Человеческое воображение постигнуть не может, как при таком

множестве способов к просвещению, здешняя земля полнехонька невеждами. Со

мною вседневно случаются такие сцены, что мы катаемся со смеху. Можно

сказать, что в России дворяне по провинциям несказанно лучше здешних, кроме

того, что здешние пустомели имеют наружность лучше".

"Нищих в Саксонии пропасть и самые безотвязные. Коли привяжется, то

целый день бродит за тобой. Одним словом, страждущих от веяния скорби,

гнева и нужды в такой землишке, какова Саксония, я думаю, больше нежели во

всей России".

"Я увидел, - признается Фонвизин, - что во всякой земле худого

гораздо больше, нежели доброго; что люди везде люди; что умные люди везде

редки; что дураков везде изобильно и, словом, что наша нация не хуже ни

которой, и что мы дома можем наслаждаться истинным счастьем, за которым нет

нужды шататься в чужих краях".

В письме Фонвизина П. И. Панину мы читаем следующее:

"Рассматривая состояние французской нации, научился я различать

вольность по праву от действительной вольности. Наш народ не имеет первой,

но последнею в многом наслаждается. Напротив того французы, имея право

вольности, живут в сущем рабстве".

Державин призывал в одном из своих стихов:

"Французить на престать пора,

На Русь пора!"

Державин ценил в человеке не разум, как вольтерьянцы и масоны, а

божественное начало в человеке.

"Великость в человеке Бог", - писал он уже в одном из ранних своих

произведений ("Ода на великость"). Державин понимает народность воинского

искусства Суворова. Оплакивая его смерть он пишет:

Кто пред ратью будет, пылая,

Ездить на кляче, есть сухари,

В стуже и в зное меч закаляя

Спать на соломе, бдеть до зари,

Тысячи воинств, стен и затворов,

С горстью Россиян все побеждать?

Для Державина русский народ не стадо дикарей, которых надо дыбой и

кнутом приобщать к европейской культуре, а народ, в котором православная

вера и мученическая история выковала драгоценные качества национального

характера.

На склоне жизни, славя победу русского народа над Наполеоном,

Державин писал:

О Росс! О доблестный народ,

Единственный, великодушный,

Великий, сильный, славой звучный,

Изящностью своих доброт!

По мышцам ты неутомимый,

По духу ты непобедимый,

По сердцу прост, по чувству добр,

Ты в счастьи тих, в несчастьи бодр...

Державин был один из немногих выдающихся людей "Златого века"

Екатерины, которого не коснулась зараза вольтерьянства и масонства. Это

дало возможность стать первым подлинно русским поэтом. Его ода "Бог"

драгоценный перл русской религиозной поэзии.

Совершенно русским человеком по своему мировоззрению был Суворов. Он

был, пожалуй, по своему миросозерцанию самым русским из всех людей

Екатерининской эпохи. Суворов говорил: "Горжусь тем, что я русский". Желая

упрекнуть офицеров и солдат он говорил: "Ты не русский", "Пойми, что ты

русский", "Это не по-русски!"

Суворов был прекрасно образованным человеком, но прочитанные им

книги французских философов и мистиков не смогли поколебать его чисто

русского мировоззрения.

Резко отрицательно относился Суворов к осуществлению царства

"равенства, братства и свободы" с помощью насилий.

С французом Ланжероном в 1790 году у Суворова происходит следующий

разговор:

"- Где вы получили этот крест?

- В Финляндии, у принца Нассауского!

- Нассауского? Нассауского? Это мой друг! Он бросается на шею

Ланжерона и тотчас же:

- Говорите по-русски?

- Нет, Генерал.

- Тем хуже! Это прекрасный язык.

Он начал декламировать стихи Державина, но остановился и сказал:

- Господа французы, вы из вольтерьянизма ударились в жан-жакизм,

потом в райнализм, затем и миработизм, и это конец всего".

Проблема Европы и отношения к европейской культуре остро встала

перед русским сознанием благодаря французской революции и не только

Карамзин осудил ее цели и кровавые методы.

"Слово республика, - как писал Герцен, - имело у нас нравственный

смысл. Увлечение идеей республики далеко выходило за пределы чисто

политической сферы и было тесно связано с общей верой в торжество разума в

историческом движении, с верой в возможность построить жизнь на началах

рациональных. Этот то исторический оптимизм, эта вера в просвещение и

прогресс и были потрясены у русских людей французской революцией: первые

сомнения в ценности самых основ европейской жизни выросли именно отсюда."

(53)

Многие поняли, что "высокая мораль" французской философии была

основной причиной пролития рек человеческой крови во всем мире в течении

двадцати пяти лет. Державин писал:

От философов просвещения

От лишней царской доброты

Ты пала в хаос развращения

И в бездну вечной срамоты.

II

Ярким представителем пробивающегося русского национального сознания

является и Карамзин. Карамзин, как и Фонвизин, прошел сложный духовный путь

прежде чем стать представителем русского национального сознания. В юности

Карамзин был масоном. Карамзин жил в Москве в доме, принадлежавшем

масонскому "Дружескому обществу". Он дружил с масонами А. А. Петровым и

другом Радищева масоном Кутузовым.

Карамзин жил в одной комнате с Петровым. Свое тогдашнее жилище

Карамзин описывает так: "Оно разделено было тремя перегородками: в одной

стоял на столике, покрытом красным сукном, гипсовый бюст мистика Шварца...

другая освящена была Иисусом на кресте под покрывалом черного крепа".

Одно время Карамзин редактирует издаваемый "Дружеским обществом"

первый русский детский журнал "Детское чтение". Но после путешествия за

границу Карамзин расходится с масонами.

Карамзин путешествовал по Европе в начале французской революции в

1789-1790 г. В марте 1790 года Карамзин расхаживал по революционному Парижу

с трехцветной кокардой на шляпе и воспринимал революцию, как положительное

явление.

Но его трезвый ум быстро разобрался в происходящем и он, как позже

Пушкин, становится врагом улучшения жизни с помощью революций. Уже в письме

от 11 апреля 1790 года он отзывается о французской революции.

"Не думайте однако ж, - пишет он в "Письмах русского

путешественника", - чтобы вся нация участвовала в трагедии, которая

играется ныне во Франции. Едва ли сотая часть действует; все другие

смотрят, судят, спорят, плачут или смеются; бьют в ладоши или освистывают,

как в театре, те которым потерять нечего дерзки, как хищные волки; те,

которые могут всего лишиться, робки, как зайцы; одни хотят все отнять,

другие хотят спасти что-нибудь".

Отмечая наглость французских революционеров и нерешительность их

противников, Карамзин замечает: "оборонительная война с наглым неприятелем

редко бывает счастлива. История не кончилась: но по сие время французское

дворянство и духовенство кажутся худыми защитниками трона".

"Народ есть острое жало, - писал Карамзин, - которым играть опасно,

а революция отверстый гроб для добродетели и самого злодейства.

Всякое гражданское общество, веками утвержденное, есть святыня для

добрых граждан; и в самом несовершеннейшем надобно удивляться чудесной

гармонии, благоустройству, порядку, утопия всегда будет мечтою доброго

сердца или может исполниться неприметным действием времени, посредством

медленных, но верных, безопасных успехов разума, просвещения, воспитания,

добрых нравов. Когда люди уверятся, что для собственного их счастья

добродетель необходима, тогда настанет век златой, и во всяком правлении

человек насладится мирным благополучие жизни. Всякие же насильственные

потрясения гибельны и каждый бунтовщик готовит себе эшафот..."

Французская революция, свидетелем которой он был, превратила

Карамзина из республиканца в убежденного монархиста. "Гром грянул во

Франции... Мы видели издали ужасы пожара, и всякий из нас, - писал

Карамзин, - возвратился домой благодарить небо за целость крова нашего и

быть рассудительным".

"Революция объяснила идеи, - писал Карамзин, - мы увидели, что

гражданский порядок священен даже в самых местных или случайных своих

недостатках... что все смелые теории ума... должны остаться в книгах".

В 1795 году Карамзин в "Переписке Мелиадора к Филарету" первый в

русской литературе осудил события, происшедшие во Франции: "Кто более

нашего, славил преимущества XVIII века, свет философии, смягчение нравов,

всеместное распространение духа вещественности, теснейшую и дружелюбнейшую

связь народов... Конец нашего века почитали мы концом главнейших бедствий

человечества и думали, что в нем последует соединение теории с практикой,

умозрения с деятельностью... Где же теперь эта утешительная система. Она

разрушилась в самом основании... Кто мог думать, ожидать, предвидеть? Где

люди, которых мы любили? Где плод наук и мудрости? Век просвещения, я не

узнаю тебя; в крови и пламени, среди убийства, разрушений я не узнаю

тебя... Сердца ожесточаются ужасными происшествиями, и привыкая к феноменам

злодеяний, теряют чувствительность. Я закрываю лицо свое..."

1. Св. Воспоминания Штелина, Болотова и др. материалы.

2. Необходимо считаться с тем, что Екатерина II и другие современники

часто преувеличивали сумасбродность Петра III и ряд поступков, которые

приписываются ему заговорщиками, он не совершал.

3. В. Бильбасов. История Екатерины II, Том I, стр. 213.

4. В. Бильбасов. История Екатерины II, Том I, стр. 447.

5. Г. В. Вернадский. Русское масонство в царствование Екатерины II.

6. Л. Знаменский. Руководство к русской церковной истории. Казань. 1886г.

7. "Проблемы русского религиозного сознания". Прага.

8. Л. Знаменский. Руководство к русской церковной истории.

9. Записки Нащокина им диктованные в Москве. 1830 г.

10. Л. Знаменский. Руководство к русской церковной истории.

11. П. Знаменский. Руководство к русской церковной истории.

12. Винский. Мое время. СПб. 1916 г., стр. 45.

13. А. В. Никитенко. Моя повесть о себе самом. Т. I. СПб. 1904, стр. 6.

14. Д. И. Фонвизин. Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях.

15. В. А. Левшин. Русские сказки, ч. I, м. 1780, стр. 2.

16. Епископ Серафим. Одигитрия русского Зарубежья. Новая Коренная

Пустынь. США. 1955 г

17. Епископ Серафим. Одигитрия русского Зарубежья. Новая Коренная

Пустынь. США. 1955 г.

18. П. Знаменский. Руководство к русской церковной истории.

19. Поселянин. Русская церковь и русские подвижники 18 века.

20. Л. Знаменский. Руководство к русской церковной истории.

21. Л. Знаменский. Руководство к русской церковной истории.

22. "Масонство в прошлом и настоящем". Т. I. Статья Н. К. Писканова "И.

В. Лопухин", стр. 246-247.

23. Вернадский. Русское масонство в царствование Екатерины II.

24. Вернадский. Русское масонство в царствование Екатерины II.

25. П. Знаменский. Руководство к русской церковной истории.

26. В. Иванов. От Петра I до наших дней.

27. Благовидов. Обер-Прокуроры Св. Синода в XVIII в. и в первой половине

XIX столетия, стр. 263.

28. В. Иванов. От Петра I до наших дней.

29. Вернадский. Русское масонство в царствование Екатерины II.

30. М. В. Довнар-Запольский. "Правительственные гонения масонов.

Масонство в прошлом и настоящем. Т. II, стр. 131.

31. В. Иванов. От Петра I до наших дней.

32. Валишевский. Вокруг Трона.

33. Валишевский. Вокруг Трона.

34. Валишевский ошибается. Екатерина II преследовала старообрядцев и

сектантов еще более жестоко, чем представителей Православной Церкви.

35. Лебон. Психологический фактор эволюции народов.

36. Лебон. Психологический фактор эволюции народов.

37. В богатых китайских домах гости сами ловили в прудах рыбу, которая им

нравилась.

38. Гр. С. Д. Толь. "Ночные братья", стр. 55-57.

39. Бальзак. "Письма о литературе, театре и искусстве к графине Э..."

40. Минье. История французской революции. СПб. 1901 г.

41. Эдгар Кине. Революция.

42. Эдгар Кине. Революция.

43. Эдгар Кине. Революция.

44. Congress Inter. de Bruxeilles, 1910, стр. 2.

45. Congress Inter. de Bruxeilles, 1910.

46. Congress Inter. de Bruxeilles, 1910, стр. 235.

47. См. книгу Е. Занятина "Лица". Чеховское издательство.

48. М. Н. Логинов. "Новиков и московские мартинисты".

49. К. Валишевский. "Вокруг трона".

50. К. Валишевский. "Вокруг трона".

51. М. Зызыкин. Патриарх Никон. Т. III.

52. Фонвизин одно время работал чиновником у одного видного масона И.

Елагина.

53. Проф. Зеньковский. Русские мыслители и Европа.

БОРИС БАШИЛОВ

РЫЦАРЬ ВРЕМЕН ПРОТЕКШИХ...

ПАВЕЛ ПЕРВЫЙ И МАСОНЫ

СОДЕРЖАНИЕ

I. Нравственный облик Павла

II. В сетях масонов

III. Восшествие Павла на престол. Восстановление русского

принципа

престолонаследия

IV. Нравственный урок цареубийцам

V. Павел хочет быть не дворянским, а народным царем

VI. Внутренняя политика Павла I. Главные цели ее - борьба с

сословными

привилегиями

VII. Разумность внешней политики Павла I

VIII. Рыцарь времен протекших...

IX. Борьба за повышение боеспособности русской армии

X. Павел I и Суворов или история одной провокации

XI. Надежды масонов на Павла I не оправдываются. Разрыв

Павла с масонством

XII. Масонский миф о "сумасшествии" Павла I в свете

исторической истины

XIII. Масоны организуют заговор против оклеветанного ими Павла

I

XIV. Вильям Питт не жалеет английского золота

XV. Убийство Императора Павла I

XVI. "Для нас он был не тиран, а отец"

---------------------------------------------------------------------------

I. НРАВСТВЕННЫЙ ОБЛИК ПАВЛА I

"Я

желаю лучше быть ненавидимым за правое дело,

чем любимым за дело неправое".

* * *

"Я надеюсь, что потомство отнесется ко мне

беспристрастнее".

Император Павел.

I

Разоблачив миф о мудрости Екатерины II, как Правительницы,

царствование которой будто бы составило золотой век" в русской истории, и

переходя к изложению событий, происшедших в царствование ее сына Павла,

вступаем в область новой системы мифов. И разоблачить эту сложную,

хитросплетенную систему мифов о Павле I несравненно труднее, чем

разоблачить мифы о мудрой "Императрице-философе" и о "Златом веке

Екатерины".

Только в свободной России, когда станет возможно использовать

архивные данные, историки, не загипнотизированные масонскими и

интеллигентскими мифами, смогут сказать, наконец, правду о личности Павла

I.

До той же поры в массах будет по-прежнему бытовать миф о Павле I,

как о безумном деспоте. Постараемся все же подойти к исторической истине

объективно, проанализировав те исторические данные, которые нам известны

сейчас о Павле I.

Было бы неверно утверждать, что Павел всегда и во всем поступал

последовательно и что все его мероприятия приносили пользу. А много ли,

спрашивается, в истории правителей, которые могут похвалиться этим? Разве

могут похвалиться этими качествами и два самых излюбленных русскими

прогрессивными историками правителя, как Петр I и Екатерина II?

Но Павел I вовсе не всегда, и не во всем, был непоследовательным,

как это стараются изобразить его враги. По поводу всех измышлений врагов

Павла I, изображавших его царствование как сочетание нелепого самодурства и

дикого произвола ненормального деспота, Ключевский писал: "Собрав все

анекдоты, подумаешь, что все это какая-то пестрая и довольно бессвязная

сказка; между тем, в основе правительственной политики (Имп. Павла) внешней

и внутренней, лежали серьезные помыслы и начала, заслуживающие наше полное

сочувствие".

И дальше, Ключевский дает следующую, совершенно верную историческую

оценку замыслов Павла I.

"Павел был первый противодворянский царь этой эпохи (...), а

господство дворянства и господство, основанное на несправедливости, было

больным местом русского общежития во вторую половину века. Чувство порядка,

дисциплины, равенства было руководящим побуждением деятельности Императора,

борьба с сословными привилегиями - его главной целью".

Павел первый из царей пытался сойти с ложного пути, проложенного

Петром I, и вернуться к политическим идеям Московской Руси.

Личная жизнь Императора Павла сложилась весьма несчастливо. После

своего рождения он был взят у Екатерины и воспитывался Елизаветой.

Воспитателем Павла был известный масон Н. И. Панин.

После смерти Имп. Елизаветы и убийства Петра III, мало что

изменилось в положении впечатлительного, даровитого ребенка. Он по-прежнему

жил отдельно от матери. Екатерина не любила сына от ненавистного мужа.

Павел это чувствовал и сторонился матери, когда его изредка приводили к

ней. Ребенок замкнулся в себя и с годами все больше и больше стал чуждаться

матери. Когда же Павел узнал, что желание матери стать императрицей,

послужило причиной гибели его отца, а потом понял, что мать не только

свергла с престола его отца, но намерена лишить законных прав на русский

престол и его, отчужденность переросла в неприязнь. Виновата в этом

Екатерина, никогда не любившая сына. Когда Павел достиг совершеннолетия,

Екатерина не передала ему власть, на которую он имел законные права. Она

всегда подозревала Павла, окружала его своими соглядатаями, всегда

подозревала, что он хочет поступить также, как и она, организует заговор

против нее и отнимет у нее принадлежащую ему власть.

От сознания непрочности своего положения, Екатерина не любила

путешествовать, так как опасалась, чтобы в столице в ее отсутствие не

произошел переворот. Законный наследник власти - Павел - постоянная угроза

для нее. Известны ее распоряжения, которые она оставляла, покидая столицу,

в отношении Павла. Согласно этих распоряжений, в случае начала волнений в

столице, ее доверенные лица должны были немедленно арестовать Павла и

привезти его к ней.

Отношения еще ухудшились, когда у Павла родился сын Александр.

Екатерина отняла у Павла сына и начала воспитывать его сама. Екатерина

хотела передать власть не сыну, а внуку.

Когда Александр вырос, он стал противиться желанию бабки объявить

его наследником престола.

Он не хотел, чтобы законные права отца были нарушены. Александр

говорил, что предпочитает лучше уехать из России, чем надеть корону,

принадлежащую отцу.

Екатерина требовала от Лагарпа, воспитателя Александра, чтобы он

внушал последнему мысль о том, что он должен согласиться на объявление его

наследником престола. Но Лагарп отказался заняться "воспитанием" Александра

I в этом направлении, что и послужило, кажется, одной из основных причин

его удаления из России.

"Положение Павла, - указывает Платонов, - становилось хуже год от

года. Удаленный от всяких дел, видя постоянную неприязнь и обиды от матери,

Павел уединился с своей семьей в Гатчине и Павловске - имениях, подаренных

ему Екатериной. Он жил там тихой семейной жизнью..."

До 42 лет Павел I прожил на двусмысленном положении законного

наследника престола, без надежды получить когда-нибудь этот престол на

законном основании. Сначала на его пути стояла мать, потом стал сын,

которого она хотела сделать императором.

Ложное, двусмысленное положение, если оно продолжается слишком

долго, любого человека может лишить душевного равновесия. А ведь Павел I в

таком положении находился с дней своей юности, когда он осознал

двусмысленность своего положения. И это положение продолжалось бесконечно

долго. Его оборвала только внезапная смерть Екатерины, когда Павлу шел

уже... 42 год.

II

Необходимо подойти с очень большой осторожностью к мнению тех

современников Павла, которые стремятся изобразить его сумасбродным

деспотом, почти сумасшедшим человеком, унаследовавшим эти черты своей

натуры от своего отца. Мы знаем, как произвольно русские историки

обращались с нравственным обликом русских царей. Основным мерилом личности

русских царей им служат не объективны свидетельства современников и факты

их государственной деятельности, а политическая позиция историка.

Цари, деятельность которых приносила благо русскому народу,

клеймятся обычно "деспотами", "сумасшедшими", "Николаями Палкиными", или

"Николаями Кровавыми". Положительную оценку от русской интеллигенции

получают только правители, которые как Петр I и Екатерина II, вели Россию

по чуждому ей историческому пути, разрушая устои самобытной русской

государственности. Поэтому надо с большой осторожностью разобраться в

правильности установившегося взгляда, что Павел с детства обладал

деспотическим характером и признаками душевной неуравновешенности.

Каковы были основные черты характера Павла, прежде чем тяжелая,

ненормальная жизнь, которая досталась на его долю, подорвала его душевные

силы?

Многие из знавших близко Павла I лиц, единодушно отмечают рыцарские

черты его характера. Княгиня Ливен утверждает, что:

"В основе его характера лежало величие и благородство - великодушный

враг, чудный друг, он умел прощать с величием, а свою вину или

несправедливость исправлял с большой искренностью".

В мемуарах А. Н. Вельяминова-Зернова, мы встречаем такую

характеристику нравственного облика Павла Первого:

"Павел был по природе великодушен, открыт и благороден; он помнил

прежние связи, желал иметь друзей и хотел любить правду, но не умел

выдерживать этой роли. Должно признаться, что эта роль чрезвычайно трудна.

Почти всегда под видом правды говорят царям резкую ложь, потому что она

каким-нибудь косвенным образом выгодна тому, кто ее сказал".

Де Санглен в своих мемуарах пишет, что: "Павел был рыцарем времен

протекших".

"Павел, - как свидетельствует в своих воспоминаниях Саблуков, - знал

в совершенстве языки: славянский, русский, французский, немецкий, имел

некоторые сведения в латинском, был хорошо знаком с историей и математикой;

говорил и писал весьма свободно и правильно на упомянутых языках".

Княгиня Ливен в своих воспоминаниях характеризует Павла следующим

образом:

"Хотя фигура его была обделена грациею, он далеко не был лишен

достоинства, обладал прекрасными манерами и был очень вежлив с женщинами.

...Он обладал литературной начитанностью и умом бойким и открытым,

склонным был к шутке и веселию, любил искусство; французский язык знал в

совершенстве, любил Францию, а нравы и вкусы этой страны воспринимал в свои

привычки. Разговор он вел скачками, но всегда с непрестанным оживлением. Он

знал толк в изощренных и деликатных оборотах речи. Его шутка никогда не

носила дурного вкуса и трудно представить себе что-либо более изящное, чем

короткие милостивые слова, с которыми он обращался к окружающим в минуты

благодушия. Я говорю это по опыту, потому что мне не раз, до и после

замужества, приходилось соприкасаться с Императором".

Деспоты по натуре, как известно, не любят детей и не умеют искренне

веселиться. Княгиня же Ливен указывает, что Павел охотно играл с маленькими

воспитанницами Смольного института и, играя с ними, веселился от всей души.

Это были немногие веселые часы тяжелой, полной мучительных переживаний,

жизни.

"Он, - вспоминает кн. Ливен, - нередко наезжал в Смольный монастырь,

где я воспитывалась: его забавляли игры маленьких девочек и он охотно сам

даже принимал в них участие. Я прекрасно помню, как однажды вечером в 1798

году, я играла в жмурки с ним, последним королем польским, принцем Конде и

фельдмаршалом Суворовым. Император тут проделал тысячу сумасбродств, но и в

припадках веселости он ничем не нарушил приличий".

Саблуков утверждает тоже самое:

"В своем рассказе я изобразил Павла человеком глубоко-религиозным,

исполненным истинного благочестия и страха Божия. И, действительно, это был

человек в душе вполне доброжелательный, великодушный, готовый прощать обиды

и сознаваться в своих ошибках. Он высоко ценил правду, ненавидел ложь и

обман, заботился о правосудии и беспощадно преследовал всякие

злоупотребления, в особенности же лихоимство и взяточничество".

Нет сомнения, что в основе характера Императора Павла лежало

истинное великодушие и благородство и, несмотря на то, что он был ревнив к

власти, он презирал тех, кто раболепно подчинялся его воле, в ущерб правде

и справедливости и, наоборот, уважал людей, которые бесстрашно противились

вспышкам его гнева, чтобы защитить невинного".

"Павел I всегда рад был слышать истину, для которой слух его всегда

был открыт, а вместе с нею он готов был уважать и выслушивать то лицо, от

которого он ее слышал".

Л. В. Нащокин говорил А. Пушкину:

"По восшествии на престол Государя Павла I, отец мой вышел в

отставку, объяснив царю на то причину:

"Вы горячи и я горяч, нам вместе не ужиться".

Государь с ним согласился и подарил ему Воронежскую деревню".

Несмотря на свою требовательность, несмотря на строгие меры,

применяемые к нарушителям порядка и дисциплины, Павел был очень

снисходителен и легко прощал тех, кто раскаивался в совершенных дурных

поступках.

Прусский посланник Сольс, знавший Павла, когда он был молодым,

писал, что у него душа "превосходнейшая, самая честная и возвышенная, и

вместе с тем самая чистая и невинная, которая знает зло только с

отталкивающей его стороны, и вообще сведуща о дурном лишь насколько это

нужно, чтобы вооружиться решимостью самому избегать его и не одобрять его в

других. Одним словом, невозможно довольно сказать в похвалу Великому

Князю".

Встретившийся с Павлом в Петербурге Австрийский Император Иосиф II

так отзывается о нем в письме к своей матери:

"Великий Князь и Великая Княгиня, которых, при полном согласии и при

дружбе, господствующими между ними, нужно считать как бы за одно лицо,

чрезвычайно интересные личности. Они остроумны, богаты познаниями и

обнаруживают самые честные, правдивые и справедливые чувства, предпочитая

всему мир и ставя выше всего благоденствие человечества. Великий Князь

одарен многими качествами, которые дают ему полное право на уважение".

Великий Герцог Леопольд, сопровождавший Павла из Австрии в

Флоренцию, писал своему брату Императору Австрии Иосифу II:

"Граф Северный, кроме большого ума, дарований и рассудительности,

обладает талантом верно постигать идеи и предметы, и быстро обнимать все их

стороны и обстоятельства. Из всех его речей видно, что он исполнен желанием

добра. Мне кажется, что с ним следует поступать откровенно, прямо и честно,

чтобы не сделать его недоверчивым и подозрительным. Я думаю, что он будет

очень деятелен; в его образе мыслей видна энергия. Мне он кажется очень

твердым и решительным, когда становится на чем-нибудь, и, конечно, он не

принадлежит к числу тех людей, которые позволили бы кому бы то ни было

управлять собою. Вообще, он кажется, не особенно жалует иностранцев и будет

строг, склонен к порядку, безусловной дисциплине, соблюдению установленных

правил и точности. В разговоре своем он ни разу и ни в чем не касался

своего положения и Императрицы, но не скрыл от меня, что не одобряет всех

обширных проектов и нововведений в России, которые в действительности

впоследствии оказываются имеющими более пышности и названия, чем истинной

прочности. Только упоминая о планах Императрицы относительно увеличения

русских владений на счет Турции и основания империи в Константинополе, он

не скрыл своего неодобрения этому проекту и вообще всякому плану увеличения

монархии, уже и без того очень обширной и требующей заботы о внутренних

делах. По его мнению следует оставить в стороне все эти бесполезные мечты о

завоеваниях, которые служат лишь к приобретению славы, не доставляя

действительных выгод, а напротив, ослабляя еще более Государство. Я

убежден, что в этом отношении он говорил со мной искренно.

"Душа его, - пишет в своих "Записках" графиня В. Я. Головина, - была

прекрасна и исполнена добродетелей, и, когда они брали верх, дела его были

достойны почтения и восхищения. Надо отдать ему справедливость: Павел был

единственный Государь, искренно желавший восстановить престолы, потрясенные

революцией; он один также полагал, что законность должна быть основанием

порядка".

III

С. Платонов, как впрочем и другие историки, тоже признает, что Павел

Первый имел характер "благородный и благодушный от природы". И что только

"постоянное недовольство своим угнетенным положением, боязнь лишиться

престола, частые унижения и оскорбления, каким подвергался Павел от самой

Екатерины и ее приближенных, - могли, конечно, испортить его характер,

благородный и благодушный от природы". (1) То, что есть тяжелого в

характере Павла - есть опять одно из многих тяжелых наследств, которые

оставила Екатерина России после своего "Златого века". Павлу долгие годы

пришлось жить под страхом лишения свободы и насильственной смерти.

Трагическая судьба его отца и несчастного императора Иоанна VI, всю жизнь

проведшего в заключении - могла стать и его судьбой.

С. Платонов указывает, что еще когда Павел был Великим Князем

"нервная раздражительность приводила его к болезненным припадкам тяжелого

гнева". Когда же появились эти припадки и что было причиной их? Панин все

время настраивал Павла против матери. Павла старались вовлечь в заговор

против матери, гарантируя сохранение жизни Екатерины. Павла соблазняли тем,

что он имеет все законные права на корону, отнятую у него матерью.

Благородный Павел отказался получить принадлежащий ему трон таким путем.

Опасаясь, чтобы Павел не сообщил матери их предложение заговорщики

попытались отравить его.

"Раздражительность Павла происходила не от природы, - сообщил Павел

Лопухин князю Лобанову-Ростовскому, - а была последствием одной попытки

отравить его". "Князь Лопухин уверял меня, - пишет кн. Лобанов-Ростовский,

что этот факт известен ему из самого достоверного источника. Из последующих

же моих разговоров с ним я понял, что это сообщено было самим Императором

княгине Гагариной". (2)

По мнению историка Шильдера, большого знатока всех событий "Златого

века", это покушение можно отнести к 1778 году. Инициаторами отравления

были Орловы, мечтавшие разделить власть с Екатериной.

"Когда Павел был еще великим князем, - сообщает Шильдер, - он

однажды внезапно заболел; по некоторым признакам доктор, который состоял

при нем, угадал, что великому князю дали какого-то яда, не теряя времени,

тотчас принялся лечить его против отравы. (Шильдер указывает имя, это был

лейб-медик Фрейганг). Больной выздоровел, но никогда не оправился

совершенно; с этого времени на всю жизнь нервная его система осталась

крайне расстроенною: его неукротимые порывы гнева были ничто иное, как

болезненные припадки, которые могли быть возбуждаемы самым ничтожным

обстоятельством". (3)

Описывая эти припадки, кн. Лопухин говорил: "Император бледнел,

черты лица его до того изменялись, что трудно было его узнать, ему давило

грудь, он выпрямлялся, закидывал голову назад, задыхался и пыхтел.

Продолжительность этих припадков не всегда одинакова". Но как только

припадок проходил, верх брало прирожденное благородство Павла.

"Когда он приходил в себя, - свидетельствует кн. Лопухин, - и

вспоминал, что говорил и делал в эти минуты, или когда из его приближенных

какое-нибудь благонамеренное лицо напоминало ему об этом, то не было

примера, чтобы он не отменял своего приказания и не старался всячески

загладить последствия своего гнева".

* * *

В. Н. Головина в своих воспоминаниях сообщает следующие подробности

о попытке вовлечь Павла в заговор против матери:

"Граф Панин, сын графа Петра Панина, ни в чем нее похож на своего

отца, у него нет ни силы характера, ни благородства в поступках; ум его

способен только возбуждать смуты и интриги. Император Павел, будучи еще

Великим Князем, высказал ему участие, как племяннику гр. Никиты Панина,

своего воспитателя. Граф Панин воспользовался добрым расположением Великого

Князя, удвоил усердие и угодливость и достиг того, что заслужил его

доверие. Заметив дурные отношения между Императрицей и ее сыном, он захотел

нанести им последний удар, чтобы быть в состоянии удовлетворить потом своим

честолюбивым и даже преступным замыслам. Поужинав однажды в городе, он

вернулся в Гатчину и испросил у Великого Князя частную аудиенцию для

сообщения ему самых важных новостей. Великий Князь назначил, в каком часу

он может прийти к нему в кабинет. Граф вошел со смущенным видом, очень

ловко прикрыл свое коварство маской прямодушия и сказал, наконец, Великому

Князю с притворной нерешительностью, будто пришел сообщить ему известие

самое ужасное для его сердца: дело шло о заговоре, составленном против него

Императрицей-Матерью, думали даже посягнуть на его жизнь. Великий Князь

спросил у него, знает ли он заговорщиков и, получив утвердительный ответ,

велел ему написать их имена. Граф Панин составил длинный список, который

был плодом его воображения. "Подпишитесь", - сказал затем Великий Князь.

Панин подписался. Тогда Великий Князь схватил бумагу и сказал: "Ступайте

отсюда, предатель, и никогда не попадайтесь мне на глаза". Великий Князь

потом сообщил своей матери об этой низкой клевете. Императрица была также

возмущена ею, как и он".

II. В СЕТЯХ МАСОНОВ

I

Отданный матерью в полное распоряжение главного воспитателя графа

Никиты Панина, Павел с раннего детства оказался среди видных русских

масонов. Люди, с которыми чаще всего встречался Павел в дни своего детства,

в дни юности и позже, которым он доверял, с которыми дружил, которые

высказывали ему свое сочувствие, были все масоны высоких степеней. Это был

Никита Панин, вовлекший Павла в члены масонского братства. Брат Никиты

Панина Петр Панин. Родственники графов Паниных, князья А. Б. Куракин и Н.

В. Репнин. Князь Куракин был одно время русским послом во Франции. В Париже

его завербовал в ряды ордена Мартинистов сам Сент-Мартен. Вернувшись в

Россию, Куракин завербовал в члены ордена Новикова. После И. П. Елагина

Куракин стал главой русских масонов. Князь Н. В. Репнин, по свидетельству

современников, был предан идеям масонства "до глупости".

Никите Панину в воспитании Павла помогал масон Т. И. Остервальд.

Капитан флота Сергей Иванович Плещеев, с которым подружился Павел и

которого очень любил, был тоже масон, вступивший в масонскую ложу во время

пребывания в Италии. С Плещеевым Павла свел князь Репнин, надо думать, не

без тайного умысла.

Русские масоны решили сделать Павла масоном и всячески старались,

чтобы он стал членом ордена.

Начиная с 1769 года между Павлом и Паниным возникает оживленная

переписка по поводу написанного масоном князем Щербатовым сочинения

"Путешествие в землю Офирскую".

"Путешествие в землю Офирскую" - это первый, составленный в России

план организации социалистического, тоталитарного государства. В жизни

офирян все находится под тщательной мелочной опекой государственной власти,

в лице санкреев - офицеров полиции. "Санкреи" заботятся о "спокойствии", о

"безопасности, о "здоровье" и т. д.

Кн. Щербатов с восторгом живописует, что в государстве офирян (так

же, как в СССР) "все так рассчитано, что каждому положены правила, как ему

жить, какое носить платье, сколько иметь пространный дом, сколько иметь

служителей, по скольку блюд на столе, какие напитки, даже содержание скота,

дров и освещения положено в цену; дается посуда из казны по чинам; единым

жестяная, другим глиняная, а первоклассным серебряная, и определенное число

денег на поправку и посему каждый должен жить, как ему предписано".

Правители Офирии накладывают свою лапу на всю жизнь страны, все в

стране делается по заранее разработанному плану и только по разрешению

правительства вплоть до того, что на каждый год устанавливаются твердые

цены на все товары и продукты.

Интересно, что в "Путешествии в страну Офирскую мы находим план

организации военных поселений, созданных позже Александром I. Армия в

Офирии состоит из солдат, которые живут в специальных селениях. В каждом

селении живет рота солдат.

"Каждому солдату дана меньше обыкновенного хлебопахаря - однако

довольная - земля, которую они обязаны стали обделывать; треть же из каждой

роты, переменяясь погодно, производит солдатскую службу; а и все должны

каждый год собираться на три недели и обучаться военным обращениям, а во

все время, в каждый месяц два раза... Каждый отставленный солдат, по

выслужении урочных лет не токмо должен в селение его полка возвратиться, но

и в самую ту роту... Не токмо позволено, но и поведено в полках иметь

приличные мастерства, но больше грубые, яко плотничье, столярное, шляпное и

подобные".

"Путешествие в страну Офирскую" князя Щербатова это предшественник

"Русской Правды" декабриста Пестеля. Строй тоталитарного государства,

который намечается в этих сочинениях, удивительно напоминает

социалистическое государство, созданное в наши дни большевиками.

Идея военных поселений, созданных позже Александром I - несомненно

навеяна ему масонским сочинением князя Щербатова. Александр I не мог не

быть знакомым с "Путешествием в страну Офирскую" и наверняка читал ее.

Творцом идеи военных поселений, оставивших по себе такую недобрую память,

был не граф Аракчеев, как это внушено русскими масонами и русской

интеллигенцией, а масон князь Щербатов.

II

Чтобы привлечь на свою сторону Павла, масоны дают ему понять, что

они хотят видеть на престоле его, а не узурпирующую его права Екатерину. В

исследовании Вернадского "Русское масонство в царствование Екатерины II",

читаем следующее: "Отрицательное отношение значительной части масонов к

Екатерине и симпатии к Павлу Петровичу, выясняются вполне определенно в

конце 1770 годов.

3 сентября 1776 г., при соединении Елагина с Рейхелем, великим

поместным мастером был сделан граф Н. И. Панин. Не прошло двух месяцев

после того, как и внучатый племянник Панина и близкий друг Павла, кн. А. В.

Куракин был отправлен в любимую Паниным Швецию, составлять истинную

масонскую партию".

"Елагин целый год думал примкнуть ему к новой системе или нет, но в

конце концов отказался. Тогда шведскую систему окончательно захватили в

свои руки приверженцы и друзья Цесаревича: кн. Г. П. Гагарин, князь А. В.

Куракин, кн. Н. В. Репнин, О. А. Поздеев (перед тем служивший при гр. П. И.

Панине); сам Н. И. Панин не выступал на первый план".

Связи Павла с масонами, расположение масонов к Павлу и связи русских

масонов с шведскими масонами, конечно, стали известны Екатерине и вызвали у

нее большое беспокойство. Она ошибочно решила, что Павел опираясь на

масонов хочет силой взять то, что принадлежит ему по праву.

Стремление группы масонов, окружавших Павла, связаться с шведскими

масонами, было вызвано тем, что русские масоны хотели приобщиться к высшим

ступеням масонства. "Возникновение новой шведской системы масонства, - по

свидетельству Вернадского, - вызвало острые опасения Императрицы. Об этом

свидетельствует и комедия Императрицы, - первая из целой серии,

направленных против масонов "Тайна против нелепого общества", появившаяся в

1780 году. Одновременно с литературными мерами, Екатерина приняла и

административные. В Национальной ложе два раза был Петербургский

полицмейстер П. В. Лопухин".

Желая, вероятно, прервать связи Павла с масонами, Екатерина II

настаивает, чтобы Павел предпринял путешествие по Европе. Осенью 1781 года

Павел с женой, под именем графа Северного, уезжает в Европу. Заграницей

связи Павла с масонами продолжаются. В числе его спутников находятся его

близкие друзья С. И. Плещеев и А. В. Куракин, будущий глава русских

масонов.

В семье своей жены Павел оказывается в атмосфере увлечения идеями

мартинистов. Мать жены Павла встречалась с Сент-Мартеном, главой ордена

Мартинистов, каждое слово Сент-Мартена было для нее высшей заповедью.

Весной 1782 года Павел участвовал на собрании членов масонской ложи Вене.

Известно, что глава русских розенкрейцеров Шварц писал члену ордена

Розенкрейцеров принцу Карлу Гессен-Кассельскому о своих соображениях и

возможной роли Павла в ордене.

"Письмо герцога Гессен-Кассельского в оригинале писанное к Шварцу в

1782 г. доказывает их братскую переписку - из него видеть можно, что князь

Куракин употреблен был инструментом к приведению Великого Князя в

братство". (4) Когда в 1783 году было решено о создании в России VIII

Провинции ордена, то для Павла было резервировано звание Провинциального

великого мастера ордена Розенкрейцеров.

Когда Павел вернулся из Европы, к нему из Москвы приезжал его друг,

знаменитый архитектор Баженов, член ордена Розенкрейцеров, который старался

вероятно склонить Павла к вступлению в Франкмасонство.

Многолетняя обработка дала наконец свои плоды и в 1784 году Павел

вступил в одну из масонских лож, подчинявшихся И. Елагину. Павла

торжественно принимал в члены братства вольных каменщиков сенатор И.

Елагин. При приеме присутствовал и главный воспитатель Павла, гр. Н. И.

Панин, которому масоны воздавали хвалу за то, что он:

"В храм дружбы сердце царское ввел".

В 1784 году, за пять лет до французской революции, глава русских

масонов И. В. Лопухин в 1784 г. написал торжественную похвальную песнь в

честь Павла.

Залог любви небесной

В тебе мы, Павел, зрим:

В чете твоей прелестной

Зрак ангела мы чтим.

Украшенный венцом,

Ты будешь нам отцом!

Судьба благоволила

Петров возвысить дои

И нас всех одарила,

Даря тебя плодом.

Украшенный венцом,

Ты будешь нам отцом!

С тобой да воцарятся

Блаженство, правда, мир:

Без страха да явятся

Пред троном ниш и сир.

Украшенный венцом,

Ты будешь нам отцом! (5)

III

Вступление Павла в масонскую ложу возбудило у Екатерины подозрение,

что за просветительной деятельностью масонов скрываются какие-то тайные

цели и что масоны, вовлекая Павла I в свои сети, хотят организовать заговор

против нее.

В 1785 году она отдает приказ Московскому полицмейстеру и

Московскому Митрополиту произвести проверку содержания книг и журналов,

издаваемых в Москве "Дружеским ученым обществом", во главе которого стоял

розенкрейцер и мартинист Новиков.

Но благодаря Митрополиту Платону, покровительствовавшему "Дружескому

обществу" и давшему отзыв о Новикове, как о примерном христианине, и

благожелательный отзыв о большинстве просмотренных книг, проверка не

принесла никакого вреда деятельности московских розенкрейцеров. Екатерина

успокоилась. И еще несколько лет московские розенкрейцеры и масоны,

принадлежавшие к другим орденам, беспрепятственно продолжали свою

деятельность в Москве, Петербурге и других городах.

Как же относился к масонам сам Павел? По благородству своего

характера. Павел с детства окруженный масонами, не догадывался об истинных

тайнах целях мирового масонства, считал, что масоны - добродетельные люди,

желающие добра людям. Но потом у Павла, видимо, зародились какие-то

подозрения. Известно, что когда к нему однажды опять приехал Баженов, он

расспрашивал его, а не имеют ли масоны каких-нибудь тайных целей.

Баженову удалось убедить Павла, что масоны не имеют никаких дурных

замыслов, что их цель высока и благородна - братство всех живущих на земле

людей.

"Бог с вами, - сказал тогда Павел, - только живите смирно".

Но когда разразилась Великая французская революция и Павлу стало

известно об участии в ней масонов, он резко изменил свое отношение к

масонам. Зимой 1791-1792 года, когда Баженов снова приехал к нему и

заговорил снова о масонстве, Павел резко заявил ему:

"Я тебя люблю и принимаю, как художника, а не как мартиниста: о них

я слышать не хочу, и ты рта не разевай о них".

В обвинительном приговоре по делу Новикова, московским

розенкрейцерам вменялось в вину, "что они употребляют разные способы, хотя

вообще, к уловлению в свою секту известной по их бумагам Особы. В сем

уловлении, так и упомянутой переписке, Новиков сам признал себя

преступником."

Имел ли Павел с Новиковым в ту эпоху связь - установить сейчас

трудно. Может быть подобная мотивировка приговора была только приемом,

применяя который Екатерина II желала оттолкнуть Павла от масонов. Историк

Валишевский в своей книге "Вокруг трона" утверждает, например, что "все

сношения Новикова с Павлом ограничивались только тем, что он посылал ему

какие-то книги". В данном случае важны не догадки, а миросозерцание Павла и

его дальнейшее отношение к масонам.

Арест Новикова был первым решительным мероприятием Екатерины против

масонов. Новиков и наиболее активные члены "Ученого дружеского общества"

были арестованы, кто посажен в тюрьму, кто выслан. Все масонские ложи в

России были закрыты. Все масоны, находившиеся в близких отношениях с

Павлом, по приказанию Екатерины, были удалены от него. При дворе Павла

остался только один Плещеев. Графу Панину и кн. Гагарину было запрещено

общение с Павлом. Князя Куракина выслали в его имение.

III. ВОСШЕСТВИЕ ПАВЛА НА ПРЕСТОЛ. ВОССТАНОВЛЕНИЕ РУССКОГО ПРИНЦИПА

ПРЕСТОЛОНАСЛЕДИЯ

В 1796 году, уже сорока двух лет, после внезапное смерти Екатерины,

Павел вступил, наконец, на отнятый у него матерью трон. Все лучшие годы

жизни уже позади. Они прожиты им в тяжелой, ненормальной атмосфере,

созданной Екатериной II.

Вступая на престол, Павел получил, кажется, еще последний тяжелый

удар от той, которая дала ему жизнь

"По общему мнению, - сообщает К. Валишевский - существовало

завещание, отрекавшее наследника от престола; при нем же был, говорят,

объяснительные манифест, подписанный двумя популярными героями Румянцевым и

Суворовым. И Правда Воли Монаршее Петра Великого остается в силе, объявляя

самодержавную власть монарха единственным регулятором престолонаследия.

Если верить легенде, то Павел открыл этот старый документ. Он берет в руки

конверт, завернутый в черную ленту с надписью: "Вскрыть после моей смерти в

совете". Не говоря ни слова, он посмотрел на Безбородко. Тот в свою очередь

молча переводит свои глаза на камин, где горит огонь, может быть

разведенный самой Екатериной накануне утром". (6)

Согласно легенде Павел бросает пакет в огонь. На этом кончает свое

существование нелепый закон, введенный Петром I, согласно которого монарх

может назначить своим наследником кого хочет.

Сам всю жизнь страдавший от последствий антимонархического принципа

передачи монархической власти "согласно воле Государя", Павел немедленно

восстанавливает древний порядок наследования царской власти.

"В сущности Имп. Павел ничего нового не ввел, он только в

законченной, строгой системе вернул этот вопрос к тому, что существовало до

Имп. Петра I-го. Никогда в Московской Руси старший наследник не мог быть

обойден престолом. Только Петровский закон 1721 года создавал право

государя выбирать, по своему усмотрению, наследника из числа лиц,

принадлежащих к царствующему дому. Преемственность этого петровского

рукоположения обрывается уже на первом этапе, - императрица Екатерина I-я

умирает, не назвав преемника, и в дальнейшем на помощь закону приходят

головоломные трюки вельмож или лихой марш гвардии. Имп. Екатерина II-ая

имела в виду передать престол внуку, а не сыну, и только внезапная ее

кончина помешала ей осуществить это. Сановники растерялись, не успели

организовать "голос народа" в виде воплей подвыпившей гвардии, и престол, в

естественном порядке, достается старшему в роде. Воцарение Павла Петровича

происходит не по закону 1721 года, а по легитимному, древнерусскому праву,

которое он немедленно облекает в ясную и стройную систему.

О природе Основных законов следует сказать несколько слов. Каждый

закон есть следствие каких-то моральных норм и, в этом смысле, закон Павла

I-го целиком вытекает из той клятвы Земского Собора 1613 года, когда наши

предки связали судьбу России, на вечные времена, с династией Романовых.

Непреложный смысл этой клятвы тот, что предки наши, умудренные и смутами, и

выборными царями, и просто самозванцами, оставили нам завет: хотите жить

хорошо, по-божески, - без непрерывной поножовщины, - держитесь линии своих

царей и никаких прыжков в сторону не допускайте. Царь, хотя бы и со

средними способностями, всегда ведет страну ко благу, а разные гениальные

фокусники непременно исказят жизнь многих и многих поколений.

Принцип Основных законов и, особенно, моральная природа, их

питающая, подвергались жесточайшей критике разных разумопоклонников,

полагавших, что демократии с их республиками могут обходиться без этих

"пережитков старины". И тут чрезвычайно полезно заглянуть в последнюю книгу

Алданова "Ульмская ночь". Автор, сам демократ, распланировал свое

произведение в виде беседы двух демократов, весьма ученых и учитывающих

весь наличный исторический опыт. И вот один из собеседников делает такое

признание, которое неизбежно надо принять, как признании самого Алданова:

"В некоторых монархических странах были неотменимые основные законы. Мы

должны ввести такие же... Свободу нельзя оставлять на капризе голосований".

"Если бы демократы сказали, что вовсе не только "свободу", а жизнь

государства, жизнь народа в его целом, "нельзя оставлять на капризе

голосований" то формула приобрела бы вполне ценный характер. Но в отношении

к основным законам сказано решительно: они нужны". (7)

IV. НРАВСТВЕННЫЙ УРОК ЦАРЕУБИЙЦАМ

Как известно, после восшествия на престол, Павел Первый

распорядился, чтобы прах убитого заговорщиками отца его, Петра III, был

похоронен рядом с прахом Екатерины II. Этот поступок всегда выдавался

историками за яркое доказательство ненормальности Павла Первого, что он

будто бы желал таким способом отомстить своей матери. Это - ложь!

Вводя основные законы, Павел I хорошо понимал, что нужно оздоровить

моральную и политическую атмосферу в России, загрязненную после смерти

Петра I постоянными дворцовыми переворотами. Ведь дошло до того, что убийцы

Петра III кичились своим участием в цареубийстве и считали себя героями.

Император Павел I, - как совершенно верно указывает Н. Былов, - "с

первого дня царствования старается вернуть разболтавшимся россиянам

духовное зрение. И меры, им принимаемые, таковы, что каждому могут задать

сильнейшую моральную встряску, - каждого заставить кое о чем

поразмыслить". (8)

А. К. Загряжская, современница Екатерины II, разговаривая с

Пушкиным, дала следующую характеристику убийце Петра III А. Орлову:

"Orloff еtait rеgicide dans l¦аме, c¦еtait comme uns mauvaise habitidi",

то есть: "Орлов был в душе цареубийцей, это было у него как бы дурной

привычкой".

Павел I приказал главному убийца Петра III, Алексею Орлову во время

торжественного переноса праха Петра III идти впереди гроба своей жертвы и

нести царскую корону.

"И вот на глазах всего петербургского общества, матерый цареубийца,

мужчина исполинского роста со страшным, иссеченным саблей, по пьяному делу,

лицом, который мог ударом кулака раздавить череп, как фисташковый орех,

которого все боялись, - этот Орлов несет в дрожащих руках корону и

испуганно озирается на нового императора.

Сразу после похорон. Орлов бежит за границу, но государь и не думает

его преследовать. Казни предавался здесь вовсе не физический цареубийца, а

само цареубийство. Петербургским вельможным кругам, соскользнувшим со

своего прямого пути безоговорочного служения государям, предлагалось

опомниться; предлагалось понять, что убийство царя есть не только уголовное

преступление, но и хула на Господа Бога и всю Россию, в ее историческом

целом, - на всех бесчисленных россиян, которые со времен Владимира Святого

кровь свою проливали за веру, независимость, единство и процветание своей

родины первыми слугами которой были цари.

Поняла ли это столичная знать? Целиком, конечно, не поняла. Остались

те "екатерининские змеи", как их называет Старый Кирибей, которые и самому

Павлу I-му уготовили участь его отца". (9)

Оказался неспособным понять данный ему моральный урок и Алексей

Орлов.

"Я встретилась с ним в Дрездене, - рассказывала Загряжская А. С.

Пушкину, - в загородном саду. Он сел рядом со мною на лавочке. Мы

разговорились о Павле I.

- Что за урод! Как это его терпят?

- Ах, батюшка, да что же ты прикажешь делать? Ведь не задушить же

его?

- А почему же нет, матушка?

- Как, и ты согласился бы, чтобы дочь твоя Анна Алексеевна вмешалась

в это дело?

- Не только согласился бы, а был бы очень тому рад.

Вот каков был человек".

Дрянь, как мы видим, Алексей Орлов был изрядная. Вот такие люди, как

он, и постарались всемерно очернить Императора Павла I в глазах

современников и в глазах потомства.

II

Стараясь развенчать цареубийц, как политических героев, Павел вместе

с тем стремился возвысить нравственное значение присяги на верность царю.

Павел постарался найти и вознаградить тех лиц, которые остались верны Петру

III и не захотели давать присягу Екатерине II.

Узнав от Аракчеева, что в деревне Липках Тверской губернии живет

отставной премьер-майор Абрамов, отказавшийся присягать Екатерине II после

убийства Петра III, и преследовавшийся за это Екатериной, приказал вызвать

его в Петербург и доставить в Зимний дворец.

"Старомодный, поношенный костюм Степана Михайловича, его неловкая,

сгорбленная фигура и усталое, озабоченное лицо, обратили на себя внимание

придворных, теснившихся в обширной дворцовой приемной, и вызвали у многих

насмешливые улыбки, но дедушка, подавленный мрачными думами, ничего не

заметил и, пробравшись в угол, с замиранием сердца ожидал решения своей

участи, хотя и не сознавал за собой никакой вины. Через полчаса из двери,

соединявшей приемную с внутренними покоями, вышел царский адъютант.

- Кто здесь премьер-майор Абрамов? - спросил он звучным голосом.

Дедушка отозвался.

- Государь Император всемилостивейше жалует вас подполковником, -

сказал адъютант, отчеканивая каждое слово.

Не успел еще дедушка опомниться, как прибежал другой адъютант и

прокричал:

- Господин подполковник Абрамов. Государь Император всемилостивейше

жалует вас полковником.

Вслед за тем явился третий и возвестил:

- Господин майор Абрамов! Государь Император всемилостивейше жалует

вас генерал-майором.

Наконец, четвертый объявил:

- Генерал-майор Абрамов, Государь Император всемилостивейше жалует

вам Аннинскую ленту".

Затем появился Император Павел. Из разговора с ним и подошедшим к

нему Аракчеевым Абрамов узнал, что Император Павел таким необычайным

образом захотел отметить верность присяге и привязанность к своему

несчастному отцу.

"Восторгам и радостям по возвращению Степана Михайловича в родные

Липки, не было конца, - описывает потомок Абрамова С. Н. Шубинский в очерке

"Семейное предание". - Не только весь уезд, но и вся губерния перебывала у

него и дедушке приходилось по несколько раз в день повторять один и тот же

рассказ в его мельчайших подробностях". (10)

Павел добился цели. О награждении Абрамова за верность присяге

заговорили все.

V. ПАВЕЛ ХОЧЕТ БЫТЬ НЕ ДВОРЯНСКИМ, А НАРОДНЫМ ЦАРЕМ.

Огромное значение царствования Павла состоит в том, что после

Тишайшего Царя он первый решил быть снова не дворянским, а народным царем.

Павел имел высокое понятие о власти русского царя. Еще до вступления

на престол в 1776 году он писал:

"...Если бы мне надобно было образовать себе политическую партию, я

мог бы молчать о беспорядках, чтобы пощадить известных лиц, но, будучи тем,

что я есмь, - для меня не существует ни партий, ни интересов, кроме

интересов государства, а при моем характере мне тяжело видеть, что дела

идут вкривь и вкось и что причиною тому небрежность и личные виды. Я желаю

лучше быть ненавидимым за правое дело, чем любимым за дело неправое".

Отрицательное отношение Павла к матери основывалось не только на

том, что он считал ее виновницей смерти своего отца, но он вообще не

одобрял ее образа деятельности, ее политических взглядов, а также того, что

завися от дворянства, она стала фактически только дворянской царицей.

"Строго осуждая порядок екатерининского управления, - указывает С.

Платонов ("Учебник русской истории"), - Павел думал, что Екатерина своим

потворством дворянству и либеральностью умалила царский авторитет и

расшатала устои истинного порядка".

"Павел думал" - этой формулировкой Платонов хочет внушить мысль, что

хотя Павел так и думал, но в действительности это было не так. Но так думал

не только один Павел, но и многие его современники и многие русские

историки, в том числе и сам Платонов. Приведенная выше цитата из Платонова

заимствована с 275 страницы его учебника, а раньше, на странице 256, С.

Платонов утверждает:

"Вступив на престол по желанию дворянской Гвардии и правя

государством с помощью дворянской администрации, Екатерина не могла порвать

союз с главенствующим в стране дворянским сословием и поневоле вела

дворянскую политику в вопросе о крепостном праве".

А на странице 258 С. Платонов делает еще более откровенное признание

о полной зависимости Екатерины от дворянства, которому она не могла не

потворствовать. "Когда личные взгляды Екатерины, - пишет С. Платонов, -

совпадали со взглядами дворянства, они осуществлялись; когда же совпадения

не было, императрица встречала непонимание, несочувствие, даже

противодействие, и обыкновенно уступала косности господствующей среды".

Можно ли более отчетливо сформулировать полную зависимость Екатерины от

интересов дворянства?

То, что Павел не разделял "просвещенных" политических взглядов его

матери, обычно выдается за свидетельство его политической реакционности, но

на самом деле это является только свидетельством его политической

трезвости. Ведь сам же С. Платонов признает полную отвлеченность

политических взглядов Екатерины II и их полное несоответствие с русской

действительностью.

Дав приведенную выше оценку политической зависимости Екатерины от

интересов дворянства, С. Платонов старается реабилитировать ее в глазах

читателя его учебника.

"Но так бывало, - указывает он, - в тех делах, которые касались,

главным образом, сословной жизни и затрагивали существенные интересы

дворянства. В других областях своей деятельности просвещенная Императрица

не была так связана и не встречала вообще препятствий, кроме разве того,

что собственные ее философские и политические взгляды и правила оказывались

вообще неприложимыми к практике, по своей отвлеченности и полному

несоответствию условиям русской жизни".

Такой оценкой философских и политических взглядов Екатерины, С.

Платонов опять подтверждает трезвость политического мышления Павла,

имевшего возможность бесчисленное количество раз убедиться, что философские

и политические взгляды его матери, в виду их отвлеченности, совершенно не

соответствуют русской действительности и применение их ничего кроме вреда

не приносило.

Вступив на престол, Павел первый решил положить в основу своей

государственной деятельности, не отвлеченные европейские философские и

политические взгляды философов, а стремление улучшить политическое и

материальное положению большинства своих подданных. Он решил стать не

дворянским царем, а царем всего русского народа,

В своей книге "Тайны Императора Александра I" проф. М. Зызыкин

повторяет все клеветнические измышления его врагов о Павле I, не делая

никакого критического анализа их, но и он указывает:

"Нельзя не упомянуть о том, что в правлении Павла были стороны,

заслуживающие одобрения с точки принятии принципа равенства всех перед

законом. Так он сделал кое-что в пользу уравнения сословий: уничтожил

Жалованную Грамоту Дворянству 1784 года, создавшую привилегированное

положение дворян не только в личных правах, но ив предоставлении им

корпоративного права в местном управлении".

"Оказывается, что можно найти руководящую мысль за кратковременное

царствование Павла: она заключается в уничтожению сословных привилегий и

водворении правды и законности в государстве. Именно подлинное стремление

Павла к уравнению сословий побудило его повелеть, чтобы крепостные

присягали ему наравне с прочими сословиями Империи".

"Он же проломил в своем, почти не реализованном законодательстве,

глухую стену, разделявшую свободных от несвободных, построенную Екатериной

Второй, за что народная память воздала ему вечное почитание в виде свечей у

его гробницы, не прекращавшихся до революции 1917 года".

VI. ВНУТРЕННЯЯ ПОЛИТИКА ПАВЛА I. ГЛАВНЫЕ ЦЕЛИ ЕЕ - БОРЬБА С СОСЛОВНЫМИ

ПРИВИЛЕГИЯМИ

Павел стал Императором в тяжелое время. Во Франции бушевала

французская революция, русское государство досталось ему в чрезвычайно

расстроенном состоянии.

Церковь была унижена и разорена. В высших кругах процветало

вольтерьянство, масонство и неприкрытый атеизм. Финансы страны совершенно

разорены. Государство имело громадные долги. Рекрут и солдат военное

начальство брало себе в услужение и превращало фактически в своих

крепостных. Так в 1795 году из 400 тысяч солдат, 50 000 солдат находилось в

"частной службе". Положение крепостных крестьян, которым Екатерина

запретила даже жаловаться на своих помещиков, было крайне тяжелым.

В задачу настоящей работы не входит задача подробного анализа,

государственной деятельности Павла I. Цель данной работы заключается в том,

чтобы показать какую роль сыграли масоны, обманувшиеся в своих расчетах на

Павла, как "своего Императора", в убийстве Павла и в исторической клевете

на него, как на человека и царя. Поэтому ограничимся кратким изложением

положительных государственных мероприятий Павла, которые он провел за свое

короткое царствование.

"Император Павел имел искреннее и твердое желание делать добро. Все,

что было несправедливо или казалось ему таковым, возмущало его душу, а

сознание власти часто побуждало его пренебрегать всякими замедляющими

расследованиями, но цель его была постоянно чистая; намеренно от творил

только одно добро. Собственную свою несправедливость сознавал он охотно.

Его гордость тогда смирялась и, чтобы загладить свою вину, он расточал и

золото и ласки".

"Пред ним, как пред добрейшим Государем, бедняк и богач, вельможа и

крестьянин, все были равны. Горе сильному, который с высокомерием притеснял

убогого. Дорога к Императору была открыта каждому; звание его любимца

никого пред ним не защищало". (11)

Если Екатерина запрещала крестьянам даже жаловаться на своих

владельцев, то Павел приказал привести крестьян к присяге, показав этим,

что они для него такие же подданные, как и помещики. Губернаторам было

приказано следить за тем, как помещики обращаются с крестьянами и о всех

злоупотреблениях помещиков сообщать царю.

Желая "открыть все пути и способы, чтобы глас слабого, угнетенного

был услышан, Павел приказал поставить в одном из окон Зимнего Дворца

железный ящик, в который каждый мог бросить свои прошения".

Видный масон и вольтерьянец А. И. Тургенев, позже, как и все масоны,

клеветавший на Павла I, и тот признает в своих воспоминаниях:

"Первый любимец, первый сановник, - пишет он, - знаменитый вельможа

и последний ничтожный раб, житель отдаленной страны от столицы - равно

страшились ящика.

...Правосудие и бескорыстие в первый раз после Петра I ступили через

порог храмины, где творили суд и расправу верноподданных".

Как относился Павел к крестьянству, видно из следующих выдержек,

взятых из написанного им для своих детей Наставления.

"Крестьянство, - пишет он, - содержит собою все прочие части своими

трудами, следственно, особого уважения достойно и утверждения состояния, не

подверженного нынешним переменам его", - (другими словами, превратностям

крепостного права). "Надлежит уважать состояние приписных к заводам

крестьян, их судьбу переменить и разрешить. Не меньше уважения заслуживают

государственные крестьяне, однодворцы, черносошные и пахотные, которых

свято, по их назначениям, оставлять, облегчая их судьбу".

10 февраля 1797 года Павел запретил продажу дворовых людей и

крестьян без земли. В день коронации в 1797 году запретил заставлять

работать крестьян по праздникам.. Казенным крестьянам было дано

самоуправление, по 15 десятин земли, сложено 7 миллионов недоимок, хлебная

повинность, разорительная для крестьян была заменена денежной из расчета 15

копеек за четверик хлеба.

"...Нельзя изобразить, - пишет Болотов, - какое приятное действие

произвел сей благодетельный указ во всем государстве и сколько слез и

вздохов благодарности выпущено из очей и сердец миллионов обитателей

России. Все государство и все концы и пределы оного были им обрадованы, и

повсюду слышны были единые только пожелания всех благ новому государю".

Чтобы удешевить цену хлеба. Император распорядился продавать хлеб по

дешевым ценам из казенных хлебных магазинов. И цена на хлеб понизилась.

Скажут, это слишком мало: необходимо было уничтожить основную язву,

разрывающую социальное единство народа - крепостное право западного типа.

Но выполнить эту радикальную реформу социальной структуры государства, в то

время, при полном расстройстве государства, Павел I, конечно, не мог. Но и

то, что он сделал для облегчения участи крестьянства, вызвало огромную

волну благодарности со стороны крестьянства. Спустя столетие после убийства

Павла, крестьяне приходили поклоняться гробнице Павла I и ставили ему

свечи.

Крестьянство за несколько месяцев царствования Павла получило больше

льгот, чем за все долгое царствование его матери, прославленной историками

- "мудрой и просвещенной правительницей".

Павел кладет конец преследованиям Православной Церкви и

раскольников. Возвращает Церкви отобранные у нее имения. "Кратковременное

царствование Императора Павла I, - пишет Епископ Серафим, настоятель Новой

Коренной пустыни, созданной в Северной Америке, в своей книге "Одигитрия

русского Зарубежья", - принесло большое облегчение и, по сравнению с

царствованием Екатерины, было поистине благословенным. Церковь, ставшая

было захудалым придатком к государственным учреждениям, получила известное

признание и некоторую самостоятельность. Ей были возвращены частично ее

права и привилегии. Особенно это сказалось на монастырях". Павел прекратил

преследования старообрядцев. В начале 1798 года, в центре старообрядчества,

в Нижегородской губернии, старообрядцам было разрешено открыть свои церкви.

Когда сгорел один из раскольничьих скитов на Керженце, старообрядцы

обратились к Императору Павлу с просьбой об отпуске средств на

строительство нового скита. И Павел выдал старообрядцам пособие из своих

личных средств.

Мы знаем, как безрассудно расходовала Екатерина государственные

средства на свои прихоти и для вознаграждения своих фаворитов. Павел

считает, что Царь не имеет права так своевольно обращаться с

государственными деньгами.

"Доходы государственные, - пишет он, - государства, а не государя и,

составляя богатства его, составляют целость, знак и способ благополучия

земли. Поэтому расходы должно соразмерять по приходам и согласовать с

надобностями государственными и для того верно однажды расписать так, чтобы

никак не отягчать земли".

Император Павел решил принять меры к улучшению расстроенных финансов

и "перевесть всякого рода бумажную монету и совсем ее не иметь". С целью

повышения стоимости денег много придворных серебряных сервизов и вещей было

переплавлено в монету. На площади перед Зимним Дворцом было сожжено

бумажных денег на сумму свыше 5.000.000 рублей. Стоимость денег поднялась.

Желая ликвидировать хаос в законодательстве, доставшийся ему в

наследство от "Златого века", Павел приказал собрать все действующие до тех

пор законы в три особых книги: уголовную, гражданскую и "казенных дел".

Цель реформы преследовала показать "прямую черту закона, на которой судья

утвердиться может". Еще ранее Павел дал "людям, ищущим вольности", право

апеллировать на решение судов.

Как мы видим, внутренняя политика Павла заключалась в стремлении

исправить основные недостатки, доставшиеся ему в наследство от "Златого

века" Екатерины II. Даже из краткого перечисления осуществленных по приказу

Павла мероприятий, видно, что они все разумны и вызваны жизненной

необходимостью. Они не дают абсолютно никакого материала для заключения о

том, что Павел был сумасбродным деспотом и сумасшедшим.

Еще будучи наследником, он высказывал мысль что Россия отныне не

должна больше заботиться об увеличении своей территории, что победив всех

своих основных врагов, отныне она должна вести только оборонительные войны.

Он хотел уменьшить армию и найти "способ" к приведению армии в надлежащую

пропорцию в рассуждении земли".

Разве это была не разумная мера? Разве это не облегчило бы положение

государства, страдавшего от огромных расходов на содержание большой армии?

Весной 1800 года Павел запретил ввоз в Россию иностранных книг,

запретил отправку заграницу юношей для обучения в иностранных учебных

заведениях.

Это дало некоторые результаты. Увлечение всем иностранным

уменьшилось. С французского языка высшие круги общества стали переходить на

русский.

"Однажды, обедая у графа Остермана, - пишет в своих воспоминаниях С.

Н. Глинка, - я был поражен тем, что за обедом не слыхал ни слова" (т. е.

никто не произнес ни одного французского слова).

Если связать воедино все задуманные Павлом I видоизменения в

политической и социальной областях, то по верному замечанию Н. Былова,

"получится необыкновенно стройная, законченная и внутренне цельная система.

Одно вытекает из другого, одно дополняется другим, и все вместе поражает

глубиной и размахом. Если все это признаки сумасшествия, то единственно что

можно сказать: "Дай Бог каждому из нас быть таким сумасшедшим!"

Изучение идейного наследия Имп. Павла I представляет собою насущный,

чисто современный интерес".

VII. РАЗУМНОСТЬ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ ПАВЛА I

Павла I обвиняют в том, что его внешняя политика была также

противоречива и непоследовательна, как и внутренняя. Причину

"непоследовательности" и противоречивости внешней политики Павла объясняют

той же причиной, что и его поведение - неуравновешенностью его характера.

Это ошибочное заключение.

Продолжительное путешествие по Европе хорошо познакомило Павла с

политическим положением в Европе, с политическими интересами различных

государств Европы. Он был в курсе всех основных направлений своей эпохи.

Реальная трезвая политика, считающаяся с изменяющимися

обстоятельствами, всегда, на первый взгляд, производит впечатление

противоречивой и непоследовательной. Политика Павла I в отношении

европейских государств и революционной Франции была вполне разумной.

Убежденный враг французской революции, Павел сначала становится союзником

Австрии и Англии. Но вскоре он понимает, что и Австрия и Англия заботятся

не столько о борьбе с революционной Францией, сколько об использовании

побед русских войск в своих интересах. Павел стремился к борьбе с

революционной армией. Австрия же за счет побед Суворова хотела захватить

часть Италии, а Англия укрепить свою мощь на морях.

Павел был недоволен союзниками, в особенности, австрийцами, за их

интриги против русской армии, вследствие которых последняя едва не была

уничтожена под Цюрихом.

Поэтому Павел решил выйти из коалиции и отозвать свои войска из

Европы. Не только вероломство союзников было причиной решения Павла. Были и

другие важные причины "внезапной перемены" внешней политики Павла I.

Во-первых, раздумывая о способах идейной борьбы с носителями революционных

и атеистических идей, Павел I внимательное присматривался к происходящим во

Франции событиям. А ход этих событий был таков, что Павел понял, что Первый

Консул Бонапарт стремится к подавлению революции, уничтожению республики,

стремится к восстановлению монархии..

Когда Наполеон разогнал Директорию, а затем - Совет Пятисот, Павел

сразу понял, что это начало конца французской революции. Дальнейшие события

подтвердили правильность этого вывода. Вскоре Наполеон быстро и энергично

расправился с якобинцами и разрешил вернуться во Францию 141 тысяче

эмигрантов.

Наполеон сообщил Павлу I, что он желает отпустить на родину всех

русских пленных, попавших в руки французов после разгрома осенью 1789 года

корпуса Корсакова.

Приехавшему в декабре 1800 года в Париж для приемки пленных,

генералу Спренгпортену "Бонапарт сразу же выразил самое горячее чувство

симпатии и уважения к Павлу Петровичу, подчеркивая благородство и величие

души, которые, по его мнению, отличают русского царя. Одновременно

оказалось, что Первый Консул не только приказал вернуть русских пленных

(около 6 тыс. человек), но и распорядился, чтобы им всем были сшиты за счет

французской казны новые мундиры по форме их частей и выдано обмундирование,

новая обувь, возвращено оружие. Эта никогда никем при войне не

практиковавшаяся любезность сопровождалась личным письмом Бонапарта

Императору Павлу, в котором Первый Консул в дружественных тонах говорил,

что мир между Францией и Россией может быть заключен в 24 часа, если Павел

пришлет в Париж доверенное лицо".

"Ваш Государь и я, - сказал Бонапарт генералу Спренгпортену, - мы

призваны изменить лицо земли". (12)

Павел I вовсе "не внезапно из ярого врага Франции обратился в ее

доброжелателя", как это любят утверждать историки, желая подчеркнуть этим

"ненормальность" Павла.

Павел ответил Бонапарту сообщением, что он согласен на мир, так как

он хотел бы вернуть Европе "тишину и покой".

"Наполеон после этого первого успеха, - сообщает Тарле, - решил

заключить с Россией не только мир, но и военный союз. Идея союза

диктовалась двумя соображениями: во-первых, отсутствием сколько-нибудь

сталкивающихся интересов между обеими державами и, во-вторых, возможностью

грозить (через южную Россию в Среднюю Азию) английскому владычеству в

Индии".

А Англия была опасна не только Франции. Павел понял, что она

является также и врагом России. Правильность этого взгляда Павла на Англию

подтвердил весь дальнейший ход истории, вплоть до настоящего времени.

Превращение революционной Франции в монархию не устраивало ни европейских,

ни русских масонов, ни Англию, под шумок свирепствовавших на континенте

политических и революционных бурь, действовавшую, как всегда, в своих

эгоистических интересах.

"Во внешней политике государь прозревает теперь другое: не Франция

является историческим врагом России, а Англия. Он делает из этого

соответствующие выводы и начинает готовиться к война с ней. Сейчас, с

уверенностью можно утверждать, что все распоряжения Имп. Павла I, особенно

конца его царствования, всемерно искажались Паленом и другими сановниками,

чтобы вызвать у всех недовольство царем. Приготовления к походу на Индию, с

особым старанием обращали в карикатуру, потому что Пален и другие

заговорщики работали в интересах Англии, - это сейчас сомнению не подлежит.

Все приготовления были прерваны убийством царя, в котором роль английского

золота тоже сомнению не подлежит.

Поход на Индию рассматривается в нашей литературе, как несомненное

доказательство ненормальности Павла I-го. Но, вероятно, в этом деле

полезнее посчитаться с авторитетом Наполеона, а не очкастых мудрецов из-под

зеленой лампы". (13)

Автором похода на Индию был не столько Павел, скользко именно

Наполеон. В книге известного историка Е. В. Тарле "Наполеон" читаем,

например: "мысли об Индии никогда не оставляли Наполеона, начиная от

Египетского похода и до последних лет царствования". "После заключения мира

с Россией, - как сообщает Тарле, - Наполеон обдумывал - пока в общих чертах

- комбинацию, основанную на походе французских войск под его начальством в

южную Россию, где они соединились бы с русской армией, и он повел бы обе

армии через среднюю Азию в Индию".

Ничего фантастического в идее похода в Индию не было. Не надо

забывать, что поход в Индию начался 27 февраля 1801 года, а через

одиннадцать дней после его начала Павел I был убит заговорщиками,

находившимися в тесной связи с английским правительством.

В исторической литературе усиленно доказывается, что поход не

удался. На самом же деле поход был прекращен. Александр I, взойдя на

престол, немедленно послал приказ начальнику отряда, чтобы он вернулся

обратно в Россию.

VIII. "РЫЦАРЬ ВРЕМЕН ПРОТЕКШИХ..."

I

"Краткое царствование Павла I, - пишет в своих воспоминаниях

современник Павла I де Санглен, - замечательное тем, что он сорвал маску со

всего прежнего фантасмагорического мира, произвел на свет новые идеи и

новые представления. С величайшими познаниями, строгою справедливостью,

Павел был рыцарем времен протекших. Он научил нас и народ, что различие

сословий ничтожно".

"Все сознавали, однако, - пишет Шумигорский в своем исследовании

"Император Павел I", - что государственный корабль идет по новому руслу, и

все напряженно старались угадать его направление".

"Крестьянство и низшие сословия, то есть большинство народа,

смотрели на этот новый курс с надеждой и радостью, дворянство с тревогой и

недоброжелательством". "Люди знатные, - пишет полковник Саблуков, - конечно

тщательно скрывали свое неудовольствие, но чувство это иногда прорывалось

наружу и во все время коронации в Москве Император не мог этого не

заметить. Зато низшие сословия с таким восторгом приветствовали Императора

при всяком представлявшемся случае, что он приписывал холодность и видимое

отсутствие привязанности к себе дворянства, лишь нравственной

испорченностью его и якобинскими наклонностями".

И, в данном случае, оценка Павла была очень трезвой политической

оценкой. Высшие круги дворянства духовно и нравственно действительно были

сильно испорчены и заражены, кто духом вольтерьянства, кто масонством, а

кто и прямым якобинством.

Привязанность Александра I к Екатерина II не помешала ему трезво

расценивать моральный уровень "Екатерининских орлов".

"Нет ни одного честного человека среди них, - жаловался Александр

Кочубею в письме от 21 февраля 1796 года. - Я чувствую себя несчастным в

обществе таких людей, которых не желал бы иметь у себя лакеями, между тем,

они занимают высшие места, как, например, князья Зубовы, Пассек, князья

Барятинские, оба Салтыковых, Мятлевы и множество других, которых не стоило

даже называть и которые, будучи надменны с низшими, пресмыкаются перед

теми, кого боятся".

Если восшествие на престол Павла I было встречено дворянством с

тревогой и опасением, то позже они быстро переросло в ненависть. Ведь

"Золотой век" Екатерины был вместе с тем и золотым веком дворянства.. Все

самые смелые мечты созданного Петром шляхетства исполнились. Желание Павла

быть народным, а не дворянским царем означало конец этого золотого века.

Дарование дворянам права не служить в армии и на государственной

службе лишало крепостное право всякого политического основания. Крепостная

зависимость была создана в интересах усиления обороны национального

государства. Крестьяне были прикреплены к земле, а не к помещикам.

Крестьяне служили помещику, а помещик служил государству. Эта обоюдная

крепостная зависимость в интересах национальной независимости была понятна

крестьянину.

Освобождение дворян от обязательной службы государству отцом Павла

Петром III, но оставление крестьян в роли крепостных было воспринято

русским крестьянством как величайшая несправедливость. Нравственное

возмущение крестьян нашло свое выражение в стихийном бунте. возглавленном

Пугачевым. Именем Петра III Пугачев повел крестьян на борьбу - за

уничтожение крепостного права, из государственной необходимости

превратившегося в социальную несправедливость.

Павел понял, что возмущение крестьян имело законное нравственное

основание и он решил исправить ошибку своего отца. Если ему, при тогдашних

исторических условиях и было не под силу сразу положить конец крепостному

праву, то он хотел хоть вернуть ему былое политическое основание. Павел I

решил заставить дворян снова служить государству и этим оправдать

существование крепостного права. Поэтому, вместе с облегчением положения

крепостных и казенных крестьян, Павел издает ряд указов, постепенно

сводящих на нет право дворян не служить в армии и государственных

учреждениях, если они не желают.

Не пришелся по душе дворянству и указ Павла, устанавливающий твердый

порядок наследования царской власти. Он уничтожал значение Гвардии, как

орудия совершения государственных переворотов. Не по душе пришлись дворянам

и многие другие указы Павла I.

Употребляемый Ключевским термин "противодворянский царь", - как

правильно указывает Н. Былов, - нуждается в уточнении. Павел вовсе не был

противником дворянства, как благородного, высшего слоя общества. Борьба,

которую вел Павел против дворянства велась им в двух направлениях:

во-первых, он хотел положить конец своевольству дворянства, старавшегося

ограничить власть царя, привыкшему проявлять свою волю с помощью дворцовых

переворотов; во-вторых, Павел хотел, чтобы дворянство не только считалось

высшим и благородным сословием, а и действительно стало таковым.

"Чтобы ответить на этот вопрос серьезно, - правильно отмечает Н.

Былов, - надо коснуться Мальтийского рыцарства, введенного Павлом I.

"Русский государь взял на себя возглавление этого старинного ордена, целью

которого в прежние времена была защита Гроба Господня от неверных. Обычно в

русской истории и литературе эта "мальтийская затея" императора Павла, как

раз и приводится в доказательство его ненормальности. Посмотрим на "затею"

глазами россиянина, умудренного и революциями, и войнами, и скитаниями по

чужим странам". (14)

Орден Мальтийских рыцарей или как он именовал сам себя "Державный

орден св. Иоанна Иерусалимского" существовал сначала на острове Родос, а

позже на острове Мальта. Несколько столетий орден пользовался правами

независимого государства: ведет дипломатические сношения с разными

государствами, содержит флот для борьбы с пиратами, ведет войны с врагами

христианства. "Рыцарство везде уже отжило свое время, и только мальтийские

рыцари, озаренные блеском военной доблести и героических подвигов,

совершенных их предками, остались могущественным средством в борьбе

консервативных и религиозных сил против тех, кто получил свою власть от

революции.

В течение ряда лет русский император лелеял мысль сгруппировать

вокруг Мальтийского ордена все духовные и военные силы Европы, без различия

национальности и вероисповедания, чтобы подавить движение, которое угрожало

не только "престолам и алтарям", но также всему существующему порядку в

мире. Кто знает, размышлял российский монарх, не суждено ли и сейчас этому

Ордену, так долго и успешно боровшемуся против врагов христианской Европы,

объединить все лучшие элементы и послужить могучим оплотом против

революционного движения? Помимо того Имп. Павла прельщали в Мальтийском

ордене его традиции, рыцарский уклад и его мистически религиозное

направление, так отвечающее его собственному религиозному мировоззрению.

Перед воображением императора рисовался образ идеального рыцарского

союза, в котором, в противовес новым идеям, исходившим из революционной

Франции, процветали принципы, положенные в основу Ордена: строгое

христианское благочестие и безусловное послушание младших старшим". (15)

II

"Ненормальный Павел" понял то, чего до сих пор не понимают,

например, все политические деятели современного западного мира. Павел

понял, что с вредными идеями надо бороться тоже идеями, что одна физическая

борьба против носителей растлевающих идей победы не принесет.

Россия и Европа того времени не знали, как защитить себя от

растлевающих идей французской революции. В момент восшествия Павла I на

престол Робеспьер был уже убит, революция как будто бы шла на убыль. У

власти стоял Консул Бонапарт. Вначале трудно было понять, хочет ли он

продолжать революцию или ее потушить. Во время первых своих походов он

выглядел скорее якобинцем, чем противником революции. И Павел, не

раздумывая, посылает в Европу для борьбы с ним Суворова. Но действия

Суворова и предательское поведение союзников убедили Павла, что оружием их

победить нельзя. Что даже несколько Суворовых не смогут в данном случае

ничего сделать.

Павел понял, что революционным идеям надо противопоставить

распространение религиозных и политических идей, а революционным партиям -

силу религиозно-светских орденов.

"...Когда постановление конвента лишило Орден его владений во

Франции, мальтийские кавалеры в числе французских дворян стали прибывать в

Россию.

В 1797 году Имп. Павел I принял на себя обязанности протектора

Мальтийского ордена. Это звание налагало на него известные обязанности по

отношению Ордена, особенно когда в июне следующего года молодой французский

генерал Бонапарт захватил Мальту. В это тяжелое для державного Ордена время

только Имп. Павел оказал действенную помощь ему. Русский император не

только дал ему убежище в своей столице и обеспечил пребывание Ордена в

России материально, но и распространил деятельность его на русской

территории восстановлением польского католического и учреждением русского

православного Великого Приорства.

Захватив Мальту, французы выслали русского посланника и объявили

жителям острова, что всякий русский корабль, появившийся у их берегов,

будет немедленно потоплен. Имп. Павел был глубоко возмущен подобным

поступком французов. Не прошло и двух месяцев после захвата Мальты

генералом Бонапартом, как русская эскадра адмирала Ушакова совместно с

турецким флотом приняла участие в действиях против Франции в Средиземном

море. Захватив Ионические острова, русские готовились уже овладеть Мальтой,

но англичане предупредили их. Нежелание Великобритании вернуть остров

Ордену, не дало возможности дальнейшим событиям завершиться в благоприятном

для него направлении.

Осенью этого же года совершилось важное событие, окончательно

привязавшее ими. Павла к Ордену: сановники и кавалеры Российского

Приорства, собравшись в С.-Петербурге, торжественным актом от 15 августа

1798 года признали великого магистра Ордена фон-Гомпеша виновным в сдаче

острова Мальты французам, объявили его низложенным и просили

Царя-Протектора принять Мальтийский орден в свое державство. 29 ноября того

же года, в торжественной обстановке, император Павел возложил на себя знаки

нового сана: белый мальтийский крест, рыцарскую мантию, корону и меч,

осуществив таким образом, личную унию ордена с Российской империей. К

императорскому титулу поведено было прибавишь слова: -"Великого Магистра

Ордена св. Иоанна Иерусалимского", а в государственном гербе на грудь орла

возложен был мальтийский крест, существовавший здесь в течение двух с

половиной лет". (16)

Павел I издал манифест об "Установлении в пользу российского

дворянства ордена св. Иоанна Иерусалимского". Новый российский мальтийский

орден состоял из двух отделов: православного и католического.

"Разрешено было также учреждать с Высочайшего соизволения родовые

командорства по примеру других стран. Подобные наследственные командорства

сохранялись в роду графов Салтыковых, князей Белосельских-Белозерских,

князей Долгоруких, графов Шереметевых, Кологривовых, графов Мордвиновых,

Валуевых и других. Однако, Имп. Павел смотрел на Орден с его дворянскими

установлениями не как на сословие или класс, а как на некоторое духовное

начало, которое должно было приобщить к царству благородства и чести

широкие народные массы и создать новую аристократию духа. С этою целью он

всячески стремился облегчить доступ в Орден лиц недворянского

происхождения, установив для них звание почетных кавалеров и награждая их

мальтийскими крестами. С этой же целью он повелел выдавать всем нижним

чинам за двадцатипятилетнюю беспорочную службу медные мальтийские кресты,

так называемые "донаты ордена св. Иоанна Иерусалимского". Российский

император понимал, что равнение по низшим есть разгром человеческой

культуры, видел внутреннее духовное оправдание не в демократизации

общества, но его аристократизации.

Так возглавление Мальтийского Ордена Российским Императором перешло

в историю Ордена, как славная страница первой великой борьбы с

разрушительными идеями французской революции 1789 года, ныне нашедшими свое

развитие и завершение в большевизме". (17)

"Павел I, - пишет Н. Былов, - берет на себя возглавление

католическим орденом с титулом великого магистра. И это в нем вовсе не

компромисс с своей совестью или безразличие к той и другой религии. В

Гатчинском дворце долгое время показывали коврик, протертый посередине от

коленопреклоненных ночных молитв Павла Петровича, тогда еще наследника. Кто

читал записки Порошина, воспитателя наследника или отзывы митрополита

Платона Левшина, его законоучителя, для того приверженность государя к

православию не подлежит сомнению. Оставаясь самим собою, Павел I подает нам

пример такой широты и смелости в понимании христианства, которые стоят

совсем особняком в истории России и Европы. Припомним, что и в староверах

он умел, прежде всего, видеть христиан, достойных всякого уважения.

Орден мальтийских рыцарей, который привлек его внимание, был

исключительно подходящим, как для индивидуально-духовной закалки, так и для

просветления Европы. Мальтийцы, ведущие свой род от иоаннитов, -

рыцарей-монахов, ставили своей целью дела помощи ближним, но вместе с тем и

с оружием в руках защищали христианский, мир от неверных. И в этом

глубочайший смысл такого светского религиозного ордена: он может выступать

как действенная вооруженная сила, тогда как Церкви, по сути своей, лишены

этой возможности.

Имп. Павел, с универсальной стороны мальтийства, оказался также

непонятен Европе, как не поняли и русские смысла введения в России

орденства. И католические и лютеранские государи мечтали только о том,

чтобы спрятаться в свои норки и там отсидеться".

"Мальтийское орденство, введенное Имп. Павлом, надо рассматривать

под двумя углами зрения: под внутренним, чисто русским, и вторым -

универсальным. Первую, русскую идею, вложенную в рыцарство, правильнее

всего назвать перерукоположением дворянства. Император Павел Петрович, с

его обостренными понятиями чести и долга, веры и верности, никак не мог

согласиться, что голый факт принадлежности к высшему сословию ставит

человека, действительно, выше всех, Екатерининскому дворянству, шляхетного,

польского типа, в особенности нужна была орденская, духовная прививка. Да и

в дальнейшем Собакевич и Коробочка, Чичиков и Милюков, Ленин - были по

паспорту дворянами, но какой прок России от их дворянства?..

Ключевский смотрит очень поверхностно. Никакие идеи "уравниловок" не

были свойственны Павлу I-му. Он стремился, наоборот, придать дворянству

духовный смысл и вводит для этого орденскую структуру. Прием в Мальтийские

рыцари был открыт и для духовенства; в орден вступили даже некоторые

епископы.

Что современники абсолютно не поняли идей своего императора и свели

все к карьеризму и переодеваниям в мальтийские мантии, - это безусловный

факт. Но это не обязывает нас тоже ничего не понимать. Скажем, например,

так: если бы рядом с Государственной Думой, выкликавшей революцию,

существовал твердый духовный орден, на который государь мог бы еле по

положиться, то битым было бы не Государство Российское, а эта пресловутая

Дума". (18)

Исходя из мысли о необходимости усиления идейной борьбы с

революционными и атеистическими идеями с помощью особых религиозных и

светских организаций Павел I обратился к Римскому Папе с просьбой

восстановить распущенный орден иезуитов. Павел считал, что восстановленный

орден иезуитов поставит своей главной целью борьбу против развивающегося

атеизма, а не борьбу с представителями других христианских вероисповеданий,

как это было раньше. Поэтому Павел I разрешил иезуитам пребывание в России.

Но расчеты Павла не оправдались. Восстановленный орден иезуитов, как и

прежде, все свое внимание стал уделять не борьбе с атеизмом, а борьбе за

усиление католицизма. Допущенные в Россию иезуиты занялись только

вовлечением в католичество учившихся в открытых школах воспитанников и

представителей русской аристократии.

Умер Павел I - умерла вместе с ним и идея создания в России

духовного рыцарства, - религиозного ордена, возглавляющего борьбу против

масонских орденов, активно боровшихся с религией и монархиями.

"Преемник Павла I, Имп. Александр I, лично отклонил от себя

управление Орденом, тем не менее не отказал ему в дальнейшей защите. Он

принял на себя обязанности протектора Ордена и указом от 6 марта 1801 года

поручил своему заместителю по Ордену фельдмаршалу графу Салтыкову,

управление делами Ордена впредь до избрания нового великого магистра. Тем

не менее, связь России с Мальтийским орденом не прекратилась. Русские

Императоры и члены Императорского Дома продолжали быть кавалерами большого

креста Ордена. Связь эта утверждалась также тем, что в России остались

величайшие святыни Ордена, на сохранении которых, при сдаче о. Мальты

единственно настаивал великий магистр фон-Гомпеш. Святыни эти: частица

Животворящего Креста Господня, десница св. Иоанна Крестителя и чудотворный

образ Божьей Матери Филермской.

Эти реликвии были затем перевезены в Россию, где первоначально

хранились в церкви мальтийского капитула в здании, превращенном

впоследствии в Пажеский корпус, а затем в церкви Зимнего дворца, в

С.-Петербурге. В дни памяти св. Иоанна Крестителя эти святыни выносились в

торжественной церковной процессии на поклонение верующим. Наконец, в дни

великой смуты, когда пало Русское Государство, реликвии Мальтийского

Ордена, данные Имп. Павлу I на хранение не погибли, а русскими руками были

вывезены за границу и сохранены." (19)

* * *

"Война 1799 года, - писал видный русский мыслитель национального

направления Н. Данилевский в своей замечательной книге "Россия и Европа", -

в чисто военном отношении едва ли не славнейшая из всех, веденных Россией,

была актом возвышеннейшего политического великодушия, бескорыстия,

рыцарства в истинно мальтийском духе" (то есть в духе ордена Мальтийских

рыцарей, сотни лет сражавшихся с врагами христианства. - Б. Б.).

IX. БОРЬБА ЗА ПОВЫШЕНИЕ БОЕСПОСОБНОСТИ РУССКОЙ АРМИИ

Павел не сумел оценить самобытность военных взглядов Румянцева,

Потемкина и Суворова, которые понимали самобытность России и "все различия

между русской и западно-европейскими системами - различия вытекающее из

этой самобытности" (А. А. Керсновский. История русской армии ч. I, стр.

102)

"При Потемкине и Суворове, - указывает Керсновский, - и солдат учат

лишь тому, что им может пригодиться в походе и бою. При стойке обращается

внимание на простоту и естественность. Движения были свободны - "без

окостенения, как прежде было в обычае". Телесные наказания, а так очень

редко применявшиеся Румянцевым, были при Потемкине совершенно выведены из

обихода Армии. Этим отсутствием заплечных дел мастеров, отсутствием тем

более знаменательным, что телесные наказания официально отменены не были,

русская армия будет всегда гордиться".

Чрезвычайно характерно, что и Румянцев, и Суворов совершенно не

разделяли увлечения Екатерины европейскими политическими идеями. Если

Екатерина в своей государственной деятельности опиралась на идеи

европейских философов, то Румянцев, Потемкин и Суворов старались

совершенствовать русскую армию на основе возобновления традиций русского

военного искусства.

Враждебность Суворова к французской "просветительной" философии

общеизвестна (см. Историю русского масонства. Том III, ч. II). Был свободен

от увлечения вольтерьянством и учитель Суворова - Румянцев. "Историки

левого толка, - пишет А. Керсновский, - в том числе и Ключевский, стремятся

изобразить Румянцева "крепостником", намеренно искажая правду. Победитель

при Кагуле, точно, не жаловал утопий Руссо, входивших тогда в моду у

современных снобов и сознавал всю их антигосударственность, что делает

честь его уму" (История русской армии, ч. I, стр. 102).

Русская армия была единственной отраслью государственной жизни,

которая при Екатерине II развивалась в Духе Русских исторических традиций.

"Русская армия тех времен мало походила на другие европейские армии.

Она глубоко от них разнилась и внешним видом - простой удобной

"потемкинской" формой, и устройством - будучи единственной национальной

армией в Европе, и обучением - моральным воспитанием, а не европейской

бездушной дисциплиной, и самой стройной тактикой (А. Керсновский. История

русской армии, ч. I, стр. 144).

Но нездоровая политическая и моральная атмосфера, возникшая в России

благодаря "идеологической" деятельности императрицы -"философа" отразились

отрицательным образом на нравах офицерства. И в эпоху фаворита Зубова в

армии расцветают многие нездоровые явления.

В царствование Екатерины II только в воинских частях, подчиненных

Румянцеву и Суворову царил настоящий воинский дух и строгая дисциплина. Но

в большинстве остальных воинских частей, царили порядки, далекие от

заведенных Суворовым. Применить свой гений для реорганизации всей русской

армии Суворов не мог.

При Екатерина II Суворова "к решению кардинальных вопросов

организации военного дела не подпускали, - пишет полковник Генерального

Штаба П. Н. Богданович в своем историческом исследовании "Аракчеев". -

Суворовым пользовались тогда, когда что-либо и где-нибудь серьезно не

ладилось: он и с турками воевал, и поляков усмирял, и пугачевский бунт

тушил.

Мозг же государственного военного организма - генеральный штаб, был

дезорганизован и был бессилен что-либо делать в смысле своей специальной

работы, потому что с ним совершенно не считались главнокомандующие (местные

старшие военные начальники) в силу своих связей при дворе. Они, минуя

начальника Генерального Штаба (тогда называвшегося

Генерал-квартирмейстером), в своих округах самолично производили и

назначали офицеров Генерального Штаба, т. е. в самой верхушке военного

организма воцарилась анархия."

По свидетельству Безбородко в 1795 году, "накануне вступления Павла

на престол, из 400 тысяч солдат и рекрут, 50.000 было растащено из полков

для домашних услуг и фактически обращены в крепостных. В последние годы

царствования Екатерины, офицеры ходили в дорогих шубах с муфтами в руках, в

сопровождении егерей или "гусар", в расшитых золотом и серебром

фантастических мундирах".

А в это время на западе бушевала французская революция и

революционные войска одерживали победу за победой с помощью совершенно

новых, невиданных до того военных приемов. Считаясь с тем, что

монархической России придется наверное бороться с войсками революционной

Франции, вступив на престол, Павел в первый же день царствования

расформировывает Генеральный Штаб и на четвертый день формирует его из

совершенно новых лиц.

Затем начинается пересмотр начальствующего состава всей армии. В

течении своего царствования Павлом было уволено в отставку 7 фельдмаршалов,

более 300 генералов и свыше 2000 штаб-офицеров и обер-офицеров. Что это,

бессмысленный разгром армии сумасбродного деспота, у которого правая рука

не знает, что творит левая?

Массовое увольнение офицеров из армии нельзя объяснить самодурством

Павла, как это обычно изображается, а необходимо объяснять борьбой Павла с

нарушениями воинской дисциплины, казнокрадством, "растаскиванием" солдат из

полков и другими должностными преступлениями начальствующего состава.

Нельзя, конечно, отрицать, что отставка всем и всегда давалась правильно,

наверняка было не мало случаев неправильного увольнения. Но в массе из

армии были все же устранены лица, которые мешали ей совершенствоваться.

Пора сибаритства и манкирования военным долгом прошла, всех офицеров

Павел заставил много и упорно работать в целях поднятия армии на высокую

ступень. "Павловская муштра, - признает А. Керсновский, - имела до

некоторой степени положительное значение. Она сильно подтянула блестящую,

но распущенную армию, особенно же, гвардию конца царствования Екатерины.

Щеголям и сибаритам, манкировавшим своими обязанностями, смотревшими на

службу, как на приятную синекуру и считавшими, что "дело не медведь - в лес

не убежит" - дано понять (и почувствовать) что служба есть прежде всего -

служба... Порядок, отчетливость в "единообразии всюду были наведены

образцовые" (История русской армии, ч. I, стр. 156). В конце 1797 года,

через год после восшествия Павла I, Ростопчин пишет С. Воронцову: "Нельзя

себе представить, не видевши, чем сделалась наша пехота в течение одного

года. Я видел ту, которая стоила стольких трудов покойному прусскому королю

(т. е. Фридриха Великому), и я уверяю Вас, что она уступила бы нашей".

Допустим, что Ростопчин, бывший сторонником Павла I, преувеличивает,

но мы имеем оценку происшедших в армии перемен, принадлежащую перу историка

Шильдера, написавшего обширное исследование о Павле I. Шильдер, изучивший

большое число документов царствования Павла I, пишет то же самое, что и

Ростопчин.

"Образ жизни гвардейских офицеров совершенно изменился. По словам

очевидца, "при Императрице мы думали только о том, чтобы ездить в театры, в

общество, ходили во фраках, а теперь с утра до вечера на полковом дворе, и

учили нас всех, как рекрут".

Несправедливо оклеветанный, также как и Павел, Аракчеев, в короткий

срок превратил отсталую артиллерию в грозный вид оружия. Достаточно

напомнить, что принципы организации артиллерии, положенные в основу

Аракчеевым, просуществовали вплоть до начала... Первой мировой войны.

"Императором Павлом I, - как свидетельствует А. Керсновский в своей

"Истории русской Армии", - было обращено серьезное внимание на улучшение

быта солдат. Постройка казарм стала избавлять войска от вредного влияния

постоя. Увеличены оклады, жалования, упорядочены пенсионны, вольные работы,

широко до тех пор практиковавшиеся, были строго запрещены, дабы не

отвлекать войска от прямого назначения. Вместе с тем награды орденами, при

Екатерине - удел старших начальников и привилегированной части офицерства,

распространены и на солдат: за 20 лет беспорочной службы им стали выдавать

знаки Св. Анны".

Не мало сделал положительного за свое короткое царствование Павел I

для поднятия мощи военного и коммерческого флота.

"Его царствование в отношении соблюдения морских интересов отечества

было положительным. Ему Россия обязана покровительством торговому

мореплаванию, оказанием поддержки Сибирскому промышленнику Шелихову и

основанием Российско-Американской Компании. Для русского оружия эпоха Павла

Петровича была исключительно блестящей и, как армия под водительством

Суворова, своим итальянским походом, так и флот под начальством адмирала

Ушакова своими действиями в Средиземном море, вплели неувядаемые лавры в

венок русской военной славы". (20)

Строгая дисциплина, введенная в армии и преследование лиц,

нарушающих ее, преследование начальников, превращающих солдат своих

крепостных, привело к тому, что дворяне стали уходить в отставку и

поступать в гражданские учреждения. Тогда Павел издал ряд указов,

затрудняющих дворянам поступление на гражданскую службу. В 1798 году было

воспрещено уходить в отставку до получения первого офицерского чина.

Дворян, не служивших в армии и уклоняющихся от службы в выборных

должностях, Павел повелел предавать суду. 12 апреля 1800 года был издан

указ, по которому вышедшие в отставку из армии дворяне были лишены права

поступать на штатскую службу.

Мероприятия, предпринятые Павлом I против дворянства, его борьба за

повышение дисциплины в армии, увольнение бездеятельных и виновных в

должностных преступлениях офицеров, создали ему массу врагов в дворянстве.

Ведь почти все офицеры в армии в те времена были дворянами.

X. ПАВЕЛ I И СУВОРОВ ИЛИ ИСТОРИЯ ОДНОЙ ПРОВОКАЦИИ

I

Безусловной ошибкой Павла было только то, что реорганизуя русскую

армию, он взял в основу ее реорганизации не гениальные принципы Суворова, а

воинскую систему Прусского короля Фридриха Великого. Но надо помнить, как

воспитывали Павла, кто его воспитывал и какие политические идеи ему

внушали. Хотя Екатерина и не любила сына, но она старалась воспитать его в

духе близких ей европейских политических идей. В этом духе влияли на него и

главный воспитатель масон и вольтерьянец гр. Никита Панин и все его другие

воспитатели. Известно, например, что один из его воспитателей С. А. Порошин

заставлял Павла читать сочинения Монтескье, Гельвеция, Д¦Аламбера и других

французских "просветителей". Хотя воспитатели и не достигли цели и Павел не

стал вольтерьянцем и атеистом, но они все же внушили ему мысль о

превосходстве европейского над русским.

Павлу хорошо было известно неустройство русской армии в царствование

его матери, а Фридриха II, как гениального полководца восхваляли в то время

на все лады во всех странах Европы. Совершенно несомненно, что воинские

принципы Суворова были на много выше принципов Фридриха II. Но, как

известно, "несть пророка в своем отечестве". Если обвинять в отсутствии

прозорливости Павла, не сумевшего должно оценить всю силу военного гения

Суворова, то тогда за это же самое надо обвинять и Екатерину, при которой

Суворов всегда играл только роль затычки в критических случаях, а его

самобытные военные принципы не были применяемы во всей армии. Была еще и

другая причина, почему Павел решил улучшать русскую армию на основе военной

доктрины Фридриха Великого, а не Суворова: это недружелюбные отношения

возникшие между ним и Суворовым.

Но в ненормальности отношений, которые сложились между Павлом и

Суворовым, виноват не только один Павел; виноват в них также и сам Суворов.

Но больше всего виноваты враги Павла и Суворова. Это они постарались вырыть

пропасть между острым на словцо Суворовым и самолюбивым, с издерганными

нервами Императором.

Какая была необходимость Суворову, выходя от Цесаревича Павла, и так

уже оплеванного всеми вельможами Екатерины II, пропеть:

Prince aborable

Despote imperable

то есть - "Государь восхитительный

Деспот сокрушительный".

Что это было: желание подделаться под господствующий тон сплетен,

распускаемых окружением Екатерины или желание сострить, во что бы то ни

стало, по адресу травимого всеми человека?

В зависимости от вкуса, эту шутку можно признать] остроумной, но ее

трудно признать умной и благородной. В ней трудно узнать умного и

благородного Суворова.

Такая характеристика едва ли понравилась какому нибудь правителю.

Больно ранила она, наверное, и Павла, всю жизнь третируемого матерью, ее

фаворитами и вельможами. Но Суворов имел полное право сказать по поводу

стремления Павла подражать военной системе Фридриха Великого: ". ..Я лучше

прусского покойного великого Короля, я, милостию Божией, батальи и

проигрывал. Русские прусских всегда бивали, что ж ту перенять... это де

невозможно... "

Но Суворов уволен Павлом в отставку вовсе не за отрицательные отзывы

о военных реформах Павла, как это обычно изображается.

Были и другие причины постигнувшей Суворов опалы. Графиня В. Н.

Головина в своих воспоминаниях сообщает, что одной из основных причин

ссылки А. Е Суворова в его имение Кончанское была пущенная графом Михаилом

Румянцевым клевета, что Суворов будто бы волнует умы и готовит бунт.

"Во время коронации, - пишет графиня Головина - князь Репнин получил

письмо от графа Михаила Румянцева (сына фельдмаршала), который служил тогда

в чине генерал-лейтенанта, под командой Суворова. Граф Михаил был самый

ограниченный человек, но очень гордый человек и, сверх того, сплетник не

хуже старой бабы. Суворов обращался с ним по заслугам: граф оскорбился и

решил отомстить. Он написал князю Репину, ёбудто Суворов волнует умы, и дал

ему понять, что готовится бунт. Князь Репнин чувствовал всю лживость этого

известия, но не мог отказать себе в удовольствии подслужиться и навредить

Суворову, заслугам которого он завидовал. Поэтому он сообщил письмо графа

Румянцева графу Ростопчину. Этот последний представил ему, насколько было

опасно возбуждать резкий характер Императора. Доводы его не произвели,

однако, никакого впечатления на кн. Репнина: он сам доложил письмо

Румянцева Его Величеству и Суворов подвергся ссылке".

Увольнение Суворова состоялось 7 декабря 1796 года. 20 сентября 1797

года Суворов написал Императору просьбу о прощении.

12 февраля 1798 года князь Горчаков получил приказание ехать к

Суворову и сообщить от имени Павла, "что если было что от него мне, я сего

не помню; что он может ехать сюда, где надеюсь не будет повода подавать

своим поведением к наималейшему недоразумению".

Но Суворов, приехав в Петербург, начал вести себя так что вызвал

законное недовольство у Павла. В ответ на намеки Павла, что он готов его

снова принять в армию, Суворов, как сообщает его биограф Петрушевский, "не

переставал Lблажитьv, не упуская случая подшутить и осмеять новые правила

службы, обмундирование, снаряжение - не только в отсутствии, но и в

присутствии Государя". Павел I "...переламывал себя и оказывал Суворову

необыкновенную снисходительность и сдержанность, но вместе с тем недоумевал

о причинах упорства старого военачальника" (Петрушевский. "Генералиссимус

князь Суворов". Т. I, стр. 390-391). Наконец, Павлу это надоело и он не

стал удерживать Суворова, когда тот заявил, что хочет вернуться обратно в

имение.

В данных случаях виноваты, конечно, оба, - несдержанный на язык

Суворов и несдержанный в проявлениях своих чувств Павел. Фельдмаршал не

пожелал считаться с самолюбием Царя, а Царь не пожелал считаться с

самолюбием фельдмаршала. Если осуждается за несдержанность Павел, то почему

за то же самое не осуждается Суворов? Своим резким ответом Суворов дал

Павлу серьезный повод зачислить его в число фрондирующих военачальников

Екатерининской эпохи.

II

Когда же наступила необходимость в Суворове, как в опытном

полководце, Павел I немедленно вызвал его и поставил во главе русского

экспедиционного корпуса в Европе. Решив назначить Суворова командующим

русскими войсками, отправляемых в Европу, Павел I написал ему следующий

рескрипт, из которого видно все благородство его характера:

"Граф Александр Васильевич! Теперь нам не время рассчитываться.

Виноватого Бог простит! Римский Император требует Вас в начальники своей

армии и вручает вам судьбу Австрии и Италии. Мое дело на то согласиться, а

Ваше - спасать их. Поспешите приездом и не отнимайте у славы Вашей время, у

меня удовольствие Вас видеть.

Пребываю к Вам благожелательный Павел".

Павел знал характер такого же, как он, горячего, но не злопамятного

Суворова. Суворов поцеловал рескрипт Павла, отслужил молебен и немедленно

тронулся в Петербург.

При встрече с Павлом I, Суворов, благодаря Императора за назначение,

поклонился ему в ноги. А, как известно, Суворов не принадлежал к числу

придворных льстецов.

Павел поднял престарелого фельдмаршала и возложил на него большой

крест Иоанна Иерусалимского.

- Господи, спаси Царя, - воскликнул Суворов.

- Тебе спасать царей, - ответил Павел.

- С тобою, Государь, возможно, - сказал Суворов.

За победы в Европе, как известно, Павел щедро наградил Суворова.

Если Павел и не любил, может быть, Суворова, как человека, то он высоко

оценил его как полководца. Суворов получил титул князя Италийского, звание

Генералиссимуса, Павел приказал войскам отдавать ему такие же почести, как

Императору. Решил при жизни воздвигнуть ему памятник. В рескрипте,

написанном Павлом Суворову говорится, что все эти почести оказываются ему

"за великие дела верноподданного, которым прославляется царствование наше".

Павел хотел устроить Суворову небывалую триумфальную встречу в Петербурге.

Но тут снова начинают свои козни враги Павла - его будущие убийцы.

Главный организатор убийства Павла I "Пален разрушил в глазах Императора

репутацию прибывшего в столицу одного из величайших русских героев". (21)

Боясь, что возвращающийся из Европы Суворов может помешать цареубийству,

Пален постарался представить поведение Суворова так, как будто он все время

систематически нарушает распоряжения Императора. Пален докладывал Павлу I,

что во время походов в Европе, солдаты и офицеры неоднократно нарушали

военные уставы: рубили на дрова алебарды, не носили ботинок, офицеры

побросали понтоны и так далее.

Пален клеветал, что став кузеном Сицилийского короля, Суворов

зазнался и ни во что не ставит награды, которыми отличил его Император, и

что при этом он намеренно не торопится в Петербург, где Павел хотел оказать

ему триумфальную встречу и отвести покои в Зимнем Дворце. При каждом

удобном случае Пален продолжал наговаривать Павлу о "вызывающем поведении"

Суворова. Так 19 марта, сделав скорбную физиономию, он доложил, что Суворов

будто бы просит разрешения носить в Петербурге австрийский мундир.

Поведение австрийских генералов во время Итальянского похода

Суворова, глубоко возмутило Павла и он пошел на разрыв с Австрией. И вдруг,

Суворов, по донесениям которого Павел принял столь решительные меры, хочет

ходить в Петербурге в австрийском мундире. Это мнимое желание Суворова

вызвало вспышку гнева у Павла. Пален подогрел ее, сообщив Павлу о других

дерзких "нарушениях" Царской воли со стороны Суворова.

Когда мы анализируем причины перемены отношения Павла к высоко

вознесенному им Суворову, то нельзя забывать также, что дочь Суворова была

замужем за Зубовым, одним из участников заговора против Павла. Павел мог

подозревать, что муж дочери Суворова участвует в заговоре против него.

Вполне возможно, что и Зубовы старались настроить Суворова на разные

выходки против Павла, которые подтверждали бы вымыслы Палена о "вызывающем

поведении" старого фельдмаршала.

Павел, чувствовавший, что дни его близятся к концу, может быть

подозревал, что и Суворов состоит в числе тех, кто желает его лишить

престола. 20 марта по совету Палена Павел издал приказ об отмене

триумфальной встречи и потребовал от Суворова объяснений, почему он и его

подчиненные нарушают военные уставы и приказы Царя.

Негодяй Пален и другие заговорщики торжествовали. Великому

полководцу, недоумевавшему, чем он не угодил так обласкавшему недавно его

Императору не было устроено никакой встречи.

По приезде в Петербург Суворову было заявлено от имени Императора,

что тот не желает встретиться с ним.

Но имеются свидетельства современников, что во время похорон

Суворова, Император поклонился его гробу, весь день был мрачен, а ночью

плохо спал, часто повторяя: "Жаль, жаль".

Такова истинная историческая подоплека "нелепого" отношения Павла I

по отношению к Суворову. Все было подстроено заговорщиками так, что ни

Суворов не мог понять "странного" поведения Императора, ни Император не

менее "странного" поведения знаменитого полководца.

Если внутренняя политика Императора Павла характерна стремлением

повернуть Россию на исторический путь, то армию он, наоборот, старается

перестроить на европейский лад. Русская военная доктрина сменяется прусской

муштровкой: стали вводиться пукли, косы, парики, пудра, неудобные мундиры и

штиблеты, начинается беспрестанная бездушная муштровка солдат.

"В общем же царствование Императора Павла I, - как правильно считает

А. Керсновский, - не принесло счастья русской армии".

"Русская военная доктрина - цельная и гениальная в своей простоте -

была оставлена. Мы покинули добровольно наше место - первое место в ряду

европейских военных учений, чтобы стать на последнее мало почетное место

прусских подголосков, каких-то под-пруссаков".

XI. НАДЕЖДЫ МАСОНОВ НА ПАВЛА I НЕ ОПРАВДЫВАЮТСЯ. РАЗРЫВ ПАВЛА I С

МАСОНСТВОМ

Став Императором, Павел вернул из ссылки и тюрем Новикова и других

масонов, наказанных Екатериной. Но это был акт скорее дружеского

расположения к ним, как людям, чем как к масонам.

"...первое время по восшествии на престол, Павел оказал

покровительство масонам, особенно тем, которые по его мнению, пострадали за

него. На другой день после смерти Екатерины он освободил Новикова и всех

замешанных в деле мартинистов. Кн. Куракин, кн. Репнин, Баженов, Лопухин

были вызваны ко двору и щедро вознаграждены.

Затем был освобожден от надзора И. В. Лопухин, кн. И. И. Трубецкой и

И. П. Тургеневу разрешено выехать из деревень, куда они были сосланы и

жить, где пожелают. Вышел указ о возвращении из Сибири сосланного туда в

1790 г. Радищева. Повышены и отличены орловские масоны 3. Я. Карнеев и А.

А. Ленивцев. Отличены М. М. Херасков, И. П. Тургенев, кн. Н. В. Репнин

произведен в фельдмаршалы на третий день по воцарении Павла. Масоны

торжествовали, но не надолго". (22)

Надежды масонов, что Павел будет послушным орудием масонства, не

оправдались. Это то и послужило впоследствии главной причиной его

трагической гибели и клевете на него при жизни и после его смерти.

"Павел подражал, - пишет в своих воспоминаниях Саблуков, - Фридриху

Прусскому и введенной им военной системе, кто этим не увлекался, но он

сохранил полную самостоятельность своих взглядов и религиозных убеждений."

"К счастью для Павла, - он не заразился бездушной философией этого монарха

и его упорным безбожием. Этого Павел не мог переварить и, хотя враг насеял

много плевел, доброе семя все-таки удержалось".

Будучи всегда глубоко религиозным человеком Павел несмотря на свое

вступление в масонскую ложу, остался православным христианином. События во

Франции еще более усилили его религиозность. Молясь Богу, он часами

простаивал на коленях перед иконами в домашней церкви в Гатчинском дворце.

Большую роль в перемене взглядов Павла на масонство сыграли

убежденные противники масонства Аракчеев и граф Ростопчин.

"...Я воспользовался случаем, - рассказывает гр. Ростопчин, -

который мне представила поездка наедине с ним, в карете, в Таврический

дворец. Возразивши на одно его замечание, что Лопухин был только глупцом, а

не обманщиком, как товарищи его по верованиям, я затем распространился о

многих обстоятельствах, сообщил о письме из Мюнхена, об ужине, на котором

бросали жребий (убить Императрицу), об их таинствах проч., и с

удовольствием заметил, что этот разговор нанес смертельный удар мартинистам

и произвел сильное брожение в уме Павла, крайне дорожившего своей

самодержавной властью и склонностью видеть во всяких мелочах зародыши

революции. Лопухин, успевший написать всего один указ о пенсии какой то

камер-юнгфере отправлен в Москву сенатором; Новиков, которого, по

освобождении его из тюрьмы, Император полюбопытствовал видеть, был затем

выслан из Петербурга и отдан под надзор; священник Матвей Десницкий,

впоследствии митрополит Петербургский, остался при своем церковном

служении; но многие лишились прежнего влияния, потеряли всякое значение и

стали жертвами весьма язвительных насмешек Государя".

Поняв, что Павел I не намерен делить свою власть с масонством и

играть предназначенную ему роль Царя-масона, русские масоны стали во главе

враждебно настроенных к Павлу кругов дворянства. Сделать это было русским

масонам не трудно. Ведь 95% русских масонов того времени были представители

аристократии и дворянства. Если не каждый дворянин был масоном, то почти

каждый масон был дворянином. Своекорыстные интересы дворянства и

политические вожделения масонства сошлись. И русское дворянство и русские

масоны приступили к организации очередного дворцового переворота.

XII. МАСОНСКИЙ МИФ О "СУМАСШЕСТВИИ" ПАВЛА I В СВЕТЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПРАВДЫ

I

"Народ был счастлив, - пишет А. Коцебу, - его никто не притеснял,

вельможи не смели обращаться с ним с обычной надменностью, они знали, что

всякому возможно было писать прямо государю, и что государь читал каждое

письмо. Им было бы плохо, если бы до него дошло о какой-либо

несправедливости, поэтому страх внушал им человеколюбие". (23)

"Из 36 миллионов людей по крайней мере 33 миллиона имели повод

благословлять Императора, хотя и не все сознавали это".

Пускай А. Коцебу несколько преувеличивает, Павел Первый не смог

сделать столько, чтобы основная масса народа могла благословлять его, но

несомненно что народу в результате предпринятых Павлом мероприятий, стало

жить все же легче, чем при Екатерине II.

"Народ был восхищен, был обрадован, приказания Его чтил

благодеянием, с неба посланным...

Дозволяю себе смело и безбоязненно сказать, что в первый год

царствования Павла народ блаженствовал, находил суд и расправу без

лихоимства, никто не осмеливался грабить, угнетать его, все власти

предержащие страшились ящика..." Так оценивал А. И. Тургенев, видный масон,

весь первый год царствования Павла I.

А вот, в каком тоне он изображал позже, когда появилась

необходимость оклеветать Павла I - второй день его царствования.

"Первым геройским подвигом нового царствования, - пишет он, - была

непримиримая, беспощадная борьба с самыми страшными врагами русского

государства: круглыми шляпами, фраками и жилетами. На другой же день двести

полицейских бегали по улицам и по особому распоряжению срывали со всех

прохожих круглые шляпы, которые тут же уничтожались: у всех фраков

обрезывались торчащие воротники, а жилеты разрывались на куски. В 12 часов

по улицам уже ни видно было круглых шляп, фраки и жилеты были уничтожены и

тысячи жителей Петербурга спешили в свои жилища полунагими".

Разница в характере и тоне описания, как видим, разительная. Во

втором отрывке бросается в глаза сильная утрировка и преувеличенность в

описании поведения полицейских.

Полицейские, наверное, предлагали сдать шляпы, а не срывали их с

головы, пострадали от этого мероприятия сотни, а не тысячи жителей и т. д.

А. И. Тургенев постарался создать полное впечатление о

бессмысленности этой борьбы с круглыми шляпами и фраками. Но никакой

бессмысленности в данном случае не было. Это было гораздо более осмысленное

мероприятие, чем приказ Петра жителям Москвы, в течение нескольких дней

переодеться из русского платья в немецкое. Петр I решил переодеть жителей

Москвы в иноземное платье только потому, что ему так захотелось. Павел I

приказал отнимать круглые шляпы, жилеты и отрезать воротники с фраков,

потому что все это было как бы мундиром французских якобинцев. Павел

приказал снимать у русских якобинцев только якобинские шляпы, а французские

якобинцы снимали головы у всех заподозренных в пристрастии к монархии. Если

бы во Франции тех дней приверженцы короля осмелились появиться в костюмах,

принятых при дворе Людовика XVI, демонстрируя этим свою приверженность

убитому королю, то за таковую демонстрацию они немедленно лишились бы

головы. А тут, подумайте, какой "дикий приказ" отдал сумасшедший русский

Император - приказал снимать якобинское одеяние с потерявших всякое чувство

меры, русских якобинцев.

Противоречивость свидетельств масона А. Тургенева о "сумасшедшей

выходке" Павла I во второй день царствования, и оценка сделанного им в

первый год царствования, бросается в глаза каждому беспристрастно мыслящему

человеку. Попытка же А. Тургенева, как и других, подобных ему "очевидцев,

доказать, что Павел I был нормален только в первый год царствования, а

затем он почти лишился рассудка - является обычной политической клеветой.

II

Как на яркое доказательство "ненормальности Павла Первого приводят,

например, "факт", что однажды на параде он скомандовал неугодившему ему

плохой выправкой полку:

- Шагом марш... в Сибирь.

На самом деле это не исторический факт, а историческая ложь врагов

Павла I. Ни один из историков не смог установить название полка, которому

Павел I отдал, будто бы, такой приказ.

Врагами Павла распускаются слухи о том, что Павел сошел с ума.

Всякий поступок Павла дополняется такими подробностями, ретушируется так,

чтобы представить его полусумасшедшим. Кто из слушателей за пределами

дворца может знать, как происходило дело в действительности. А как

известно, добрая слава на печи лежит, а худая на тараканьих ножках по свету

бежит.

Побежала дурная слава на тараканьих ножках и про "ненормальные

выходки" Императора Павла. А истина всегда отстает от клеветы и легенды.

Даже сейчас, спустя сто пятьдесят лет после подлого убийства Павла, не

только рядовые обыватели, но и историки плохо различают клевету от истины и

неверно судят о духовном облике несчастного Императора Павла I.

Я не хочу и не могу утверждать, что Павел отличался постоянством

характера и совершенно не неповинен во верх тех поступках, которые ему

приписываются. Издерганный жизнью, обманываемый и провоцируемый окружавшими

его придворными - его тайными врагами, Павел, конечно, не один раз мог

потерять душевное равновесие и, в состоянии возбуждения, отдавать

приказания, которые могли казаться странными для нормального человека. Но я

сомневаюсь, чтобы Павел, совершил все те поступки, которые ему

приписываются, и уверен, что на совершение ряда их он был сознательно

спровоцирован окружавшими его заговорщиками.

Мы видели, какие провокационные действия употреблял Пален, чтобы

восстановить Павла против вернувшегося из Европы Суворова и вызвать

всеобщей недоумение "внезапной" опалой прославленного полководца. Для людей

не знавших о провокационных действиях Палена, отмена триумфальной встречи,

запрещение Суворову появляться во дворце, представляются явным

доказательством сумасшествия Павла. Но если знать, как изображал поведение

Суворова Пален, все дело представляется совершенно в другом свете.

А сколько раз Павел I был спровоцирован приближенными на другие,

кажущиеся столь же странными поступки? Сколько раз?!

Павла I его враги неоднократно намеренно старались вывести из

душевного равновесия и толкнуть на совершение поступков, которые они могли

бы использовать для создания легенды о его ненормальности. Это совершенно

несомненно.

Провокаторское поведение Палена в случае, когда он добился отмены

триумфальной встречи Суворова, не единичный случай. Таких случаев было

много и очень много. На этот счет мы имеем твердые свидетельства

современников.

Князь П. П. Лопухин утверждал, что Павел "вовсе не был сумрачным и

подозрительным тираном, каким его умышленно представляют. Напротив того,

природные его качества были откровенность, благородство чувств,

необыкновенная доброта, любезность и весьма острый и меткий ум. Когда он

был в хорошем расположении духа, нельзя было найти более приятного и

блестящего собеседника, никто в этом отношении не мог сравниться с ним, не

исключая Императора Александра Павловича, об уме и любезности которого так

сильно говорят". (24)

Но спрашивается, часто ли жизнь давала Павлу I возможность иметь

хорошее расположение духа до восшествия на отнятый у него матерью Престол и

во время царствования? Нет, очень и очень мало.

Князь Лопухин утверждает, что "были около Императора люди

злонамеренные, которые пользовались его раздражительностью, а в последнее

время даже возбуждали ее, чтобы для своих целей сделать Государя

ненавистным".

И Лопухин утверждал правду. Павла систематически и намеренно толкали

на поступки, которые служили поводом для систематической и намеренной

клеветы против него.

Коварные царедворцы, по свидетельству И. И. Дмитриева, продолжали

"строить ковы друг против друга, выслуживаться тайными доносами и

возбуждать недоверчивость в государе, по природе добром, щедром, но

вспыльчивом. От того происходили скоропостижные падения чиновных особ... "

(И. И. Дмитриев. Взгляд на мою жизнь, стр. 143).

Не могли же заговорщики мотивировать свое намерение убить Павла тем,

что он хочет быть народным царем, а не дворянским, что дворяне хотят

восстановить жалованную грамоту дворянству и отнять льготы, данные Павлом I

крестьянству. У заговорщиков, как всегда в таких случаях оставался только

путь клеветы, провокации и самых безнравственных интриг. Другого пути

устранить Павла не было и враги Павла пошли по этому единственному

преступному пути.

Понимая это честный историк должен очень осторожно относиться к

"доказательствам сумасшествия Павла".

III

Заговорщики не только провоцировали Павла на невыгодные для него

действия, в результате которых он отталкивал от себя верных людей, но часто

сами самовольно проводили нелепые мероприятия, ссылаясь на то, что будто он

отдал такие распоряжения.

Пален знал, что стоит Павлу успокоиться, как он одумается и отменит

отданное в пылу гнева приказание, на которое натолкнул его своими

наговорами он же Пален. Поэтому Пален поступал обычно так: как только Павел

разгорячившись отдавал какое-нибудь приказание, Пален старался немедленно

привести его в исполнение. Овладев собой, Павел говорил Палену, чтобы он не

вздумал исполнять то, что он говорил в состоянии раздражения, но тут

выяснялось, что приказание было уже отдано. Павел все же отменял отданное в

припадке раздражения приказание, чем еще больше портил себе, так как

создавалось впечатление, что он сам ни знает чего хочет. А это то и было

нужно заговорщикам.

Однажды, стоя у одного из окон дворца, Павел заметил пьяного мужика

и сказал:

- Вот ведь идет мимо Царского дворца и шапки не снимет.

Спустя долгое время, Павел заметил, что на площади перед

Михайловским дворцом, в сильный мороз, стоит толпа просителей без шапок.

- Почему это люди стоят без шапок? Сегодня же сильный мороз, -

спросил Павел.

- По высочайшему повелению Вашего Императорского Величества.

- Никогда я этого не приказывал, - возразил Павел.

Известен случай, что Павел сильно негодовал, когда узнал о приказе,

отданном от его имени об обязательной замене в Петербурге русской упряжи на

немецкую.

В качестве несомненного доказательства сумасшествия Павла I приводят

будто бы его приказ перекрасить все дома и заборы Петербурга полосами, в те

цвета, в которые красились шлагбаумы. На самом деле этот приказ отдал

Петербургский губернатор Архаров, правая рука организатора убийства Павла I

- Палена.

"Все это падает на нашего доброго Императора, - писала Императрица

Мария Федоровна про этот случай Нелидовой, - который несомненно и не думал

отдавать подобного приказания, существующего, как я знаю, по отношению к

заборам, мостам и солдатским будкам, но отнюдь не для частных домов.

Архаров - негодяй."

Не будем опровергать всех других клеветнических измышлений по адресу

Павла I. На опровержение их потребуется несколько огромных томов. И

приведенных фактов достаточно, чтобы доказать, что совсем не всегда Павел

виноват в тех приказах, которые ему приписывают. Любой самый здравый приказ

при желании можно извратить так, что автор его покажется ненормальным

человеком.

А такое желание у врагов Павла I было. Они проявили большую

активность, чтобы доказать дворянам и иностранным послам, что Павел I

постепенно сходит с ума и что для "пользы отечества" необходимо лишить его

власти. И им удалось доказать это тем, кому было выгодно поверить в эту

клевету.

Делалось все, чтобы дискредитировать Павла и представить его в

глазах высших кругов общества ненормальным и деспотом. Клевета на верных

Павлу лиц, саботаж, тайные интриги - все применялось его врагами.

По мнению масонов, Павел был невменяем и своим деспотическим

характером вел государство к гибели.

"Панин, Пален, Бенигсен, непосредственные убийцы Павла, и идейно с

ними связанные Воронцовы, Кочубей, Новосильцевы, вот от кого шла мысль, что

Павел ненормален и что на благо для государства и народа необходимо

устранить его от престола. Масонская камарилья пустила эту чудовищную

клевету у себя дома и заграницей, чтобы оправдать свое гнусное злодейство.

Это масоны Пален и Панин убедили Александра, что его государь отец ведет

государство и народ к гибели.

Безусловно Павел имел вспыльчивый и раздражительный характер,

допускал резкости в припадке гнева и раздражения, но он никогда не был ни

деспотом, ни тираном, как его изображали масоны". (25)

IV

В воспоминаниях современников Павла I и в хранящихся в архивах

документах есть много материалов, опровергающих тенденциозную трактовку

личности Павла I и его царствования. Но историки не желали пользоваться

этими документами и свидетельствами очевидцев. Покажем это только на одном

примере. Во многих историях и воспоминаниях, изданных как в России, так и

заграницей, описывается о сильном восстании крестьян в Новгородской и

Тверской губерниях в 1797 году. Сообщается, что на подавление восстания во

главе нескольких полков был послан фельдмаршал Репнин, о кровавых расправах

его с бунтовщиками и т. д.

Все эти сведения высосаны из пальца. С. Н. Шубинский, изучивший

подлинное дело о мнимом организаторе этого мнимого восстания поручике

Федосееве, хранившееся в Правительственном Сенате, пишет, что:

"Во всех этих показаниях, а также и в донесениях Маслова нигде не

упоминается о том, чтобы слова Федосеева произвели не только "возмущение",

но даже какое-либо волнение между крестьянами". (26)

Одна из обширнейших монографий, посвященных Павлу I - монография Н.

Шильдера "Император Павел Первый" является вместе с тем образцом

сознательной клеветы по адресу Павла I. Злой насмешкой является посвящение

сего исторического труда памяти кн. Лобанова-Ростовского, того самого,

который записал воспоминания П. П. Лопухина, который по словам Лобанова "не

может говорить об Императоре Павле без самого трогательного чувства

признательности. При имени Павла нередко слезы навертываются на его глазах.

Государь, по его словам, вовсе не был тем сумрачным и подозрительным

тираном, каким его умышленно представляют".

Монография К. Шильдера ставит своей целью умышленно представить

Павла I именно сумрачным и подозрительным тираном, лишившимся вдобавок

рассудка. Н. Шильдер любовно собрал все образцы тех, по словам Лопухина

злонамеренных вымыслов, коими так щедры насчет Императора Павла.

Приходится только удивляться как только подобная клеветническая

книга могла появиться в монархическом государстве.

Положительных отзывов современников об императоре Павле Н. Шильдер

обычно не приводит. А. А. Башилов, флигель-адъютант Павла I, в своих

воспоминаниях, например, также как и Лопухин отвергает вымысел о

ненормальности Имп. Павла, но Шильдер из воспоминаний А. А. Башилова

приводит только то место, в котором он говорит, что приезд его к матери

внушал почтение и страх.

А вот еще более разительный случай извращения исторических фактов.

О казни преданного Имп. Павлу полковника лейб-гвардии казачьего

полка Е. Грузинова, оклеветанного заговорщиками и казненного на Дону

несмотря на помилование Павла Шильдер пишет:

"Правосудие страдало не менее литературы, а приговоры стали

напоминать по жестокости самые темные страницы русской истории.

26 апреля 1800 года, гвардии поручик Петр Осипович Грузинов был

наказан кнутом в Старочеркаске на Дону, а 5 сентября того же года брат его

полковник засечен кнутом до смерти".

Н. Шильдер не мог не знать кто был истинным виновником казни

преданного Павлу человека, но все же считает возможным это гнусное дело

заговорщиков возлагать на Императора Павла.

Книга Шильдера о Павле I является гнуснейшим образцом русской

лже-истории.

Только однажды Н. Шильдер сказал правду о Павле написав, что "измена

не отходила от него и должна была сопутствовать ему до гробовой доски -

таков был приговор судьбы."

А в "Истории Лейб-гвардии казачьего Его Величества полка"

(С.-Петербург, 1876 г.) читаем, например, следующее:

"Нельзя, однако не сказать и того, что между подобными Высочайшими

приказами, были и приказы, выражавшие гнев Императора. Так в приказе 17

сентября 1798 года изображено:

"свиты Его Императорского Величества Полковник, Грузинов 1-ый, за

ложное себя рапортование больным через 9 недель, исключается из полка, и

посылается на Дон, с фельдъегерем ".

Приказ этот наводит на размышления - каким образом человек, всегда

бывший у Государя на лучшем счету, пользовавшийся Монаршими милостями, еще

недавно повышенный чином и принятый в свиту Его Величества, всегда

исполнительный по службе - что было не раз засвидетельствовано в приказах,

изъявлявших ему высочайшую благодарность - каким образом этот человек мог

так неожиданно навлечь на себя Монарший гнев и, притом, непонятною виною -

уклонением от служебных обязанностей?.. С другой стороны - чем может быть

объяснена быстрая высылка его на родину, с фельдъегерем? (стр. 36-37)".

Затем был уволен и брат Грузинова - Грузинов 2-й и подполковник

Греков.

"Два брата, оба пользовавшиеся хорошею репутациею и постоянно

получавшие повышения, вдруг, в течении одного полугодия, навлекают на себя

неудовольствие Монарха и удаляются от службы вместе с сотоварищем своим,

тоже удостоенным Царскими милостями... Чем разъяснить причину такого

резкого переворота?

Очевидно, что в настоящем случае осталось что-то недоговоренным...

Это недоговоренное начинает выясняться только теперь, хотя и не вполне...

Верно одно: находясь на Дону, после высылки из столицы, полковник

Евграф Осипович Грузинов 1-ый, а также и брат его, Грузинов 2-ой, да Войска

Донского есаул Котламин, хорунжий Чеботарев и сотник Афанасьев, были

оговорены в государственной измене и умерли в Черкаске на эшафоте. Это

печальное дело братьев Грузиновых имеет слишком важное значение для Истории

лейб-гвардии Казачьего полка Его Величества и заслуживает полного внимания,

особенно в настоящее время, когда, благодаря новейшим разъяснениям

представляется уже возможным снять с памяти братьев Грузиновых и с памяти

других, пострадавших с ними донцов, бесчестье государственного

преступления, и тем доказать, что на страницах истории Лейб-гвардии

Казачьего Его Величества полка не может быть места какому бы то ни было

повествованию об измене верных государевых слуг".

Вот вкратце содержание напечатанной в журнале "Русская Старина", за

1873 год, заметки о деле братьев Грузиновых (кн. II, 1873 г. "Казнь братьев

Грузиновых", статья А. А. Карасева):

"Многим из лиц, приближенных к Императору Павлу, не нравилась

особенная привязанность Его к полковнику Грузинову, исполнявшему все

царские секретные поручения и находящемуся неотлучно, даже ночью, при

государе. Они употребляли все усилия, чтобы очернить Его любимца, стараясь

даже оклеветать его в измене... Но, долго, все старания не могли возбудить

в Императоре искру подозрения. Тогда враги Грузинова прибегли к следующему

способу удалить его: они убедили Государя отпустить его на Дон, для

свидания с родными, объясняя, что, почувствовав себя на свободе, он

обнаружит дерзкие замыслы против своего Благодетеля. Император склонился на

эту хитрость. Грузинов отказывался от спутника, но потом согласился. Этого

только и нужно было злоумышленникам: они отыскали какие то улики, успели

истолковать в превратном виде действия Грузинова и довели до того, что

Император поверил им и дал приказание - произвести строжайшее исследование.

Среди нахождения в отпуску, в Черкаске, Грузинов был схвачен,

посажен в тюрьму и закован в кандалы. Его обвинили в самых невероятных и

неправдоподобных преступлениях, как например: будто он похвалялся, что

возьмет Константинополь и населит его разных вер людьми, учредит там свой

сенат и управление; что и Москва затрясется и, при этом, будто бы дерзко

отозвался об особе Государя Императора. На всех допросах и священнических

увещеваниях Грузинов отвечал одно: "что в кандалах он говорить не может, да

и не знает, что ему говорить", и прибавлял, "что если бы Сам Государь видел

его, то поверил бы в его невинность".

"Но враги не переставали действовать: следствие и суд окончены самым

поспешным образом и, вскоре, последовала смертная казнь всех участников,

признанных виновными. Неизвестно - была ли на то конфирмация Государя;

известно только, что черкасский прокурор протестовал, и что Император

Павел, столь же быстрый в милости, как и в гневе, послал указ о

помиловании; но, благодаря людям, стремившимся погубить верных слуг

Царских, этот указ объявили уже после казни, и когда Император о том узнал,

то немедленно отдал под суд генералов Репнина и Кожина, посланных из

Петербурга для наблюдения над производством на Дону следствия по делу

Казнь Евграфа Грузинова, несомненно, дело масонских рук. Им нужно

было обязательно удалить преданного Императору Павлу человека, который

находился при нем не только днем, но и ночью. А ведь убить Павла было

решено заговорщиками именно ночью. Методы действия - чисто Паленовские:

сначала возбуждается подозрение в верности Грузинова и его несчастных

товарищей в государственной измене и, с помощью своих людей, спешно казнят

всех, несмотря на помилование Императора Павла.

Клеветали на Императора Павла I при жизни, клевещут и до сих пор,

сто пятьдесят лет спустя после его убийства. Крупный "вклад" в

клеветнические измышления о Павле I сделал Д. Мережковский. Ключевскому

приписывают следующую весьма меткую характеристику Д. Мережковского, как

"исторического романиста":

"О Димитрие же Мережковском ведайте, что правда ему не дорога, жива

бы была лишь тенденция".

"Мастерски оперируя светом и тенью, замалчивая направленные ко благу

народа мероприятия Павла Первого, его глубокую, искреннюю религиозность и

благородную рыцарственность, он ярко освещает дефекты его вполне понятной в

той обстановке нервозности. В результате - трагический паяц, при взгляде на

которого волосы встают дыбом". (27)

Одним из ярких примеров недобросовестного стремления оклеветать во

что бы то ни стало Павла I, является книга проф. Зызыкина "Тайны Императора

Александра I". Е. Шильдкнехт, в опубликованной в журнале "Владимирский

вестник" (• 29) статье, совершенно резонно указывает, что:

"Вся первая часть книги, говорящая о последних днях царствования

Императора Павла I, чрезвычайно тенденциозна и с исторической точки зрения

не выдерживает никакой критики. Чтобы как-нибудь объяснить, если не

оправдать преступное согласие Цесаревича Александра на устранение своего

отца, проф. Зызыкину приходится прибегнуть к легенде о безумии Павла I. На

чем же он базируется? На дворцовых сплетнях, на письмах каких-то

иностранных резидентов, на книге Мориса Палеолога, все сочинения которого

отдают по глубине мысли плохонькими бульварными романами. Это не серьезно,

но есть хуже: поводы для заговора на жизнь Императора Павла I он находит в

"свидетельских" показаниях его убийц. Автор игнорирует, а может быть и не

знаком с книгой Леона де ля Бриера "Оклеветанный русский", написанной

честным и беспристрастным иностранцем - бельгийским монахом, жившим в

России при Павле I. Ссылаясь на иностранцев он мог бы упомянуть и о записке

шведского посланника Стединга.

Совершенно фантастична выдумка о желании Павла, вопреки им же

созданному закону о престолонаследии, сделать наследником престола принца

Вюртембергского, который на стр. 15-ой назван принцем, а на стр. 20-ой

герцогом.

Все эти фантазии исходят из предпосылки будто Павел был сумасшедшим.

Где доказательства? А вот они: Палеолог пишет: "Глас Европы и всего ее

народа (!!) слились в одном мнении, что не может долее царствовать

сумасшедший". О мнении Наполеона (тоже ведь глас Европы), сказавшего по

поводу убийства Павла: "какая непоправимая потеря", - Зызыкин умалчивает.

Все его свидетельства носят характер сплетни. Один "слышал" от окружающих

царя лиц, что царь сошел сума, другой "передает со слов... " и т. д. Но

есть еще одно свидетельство очевидца: "он видел, как после концерта Павел

остановился перед Императрицей, уставился на нее скрестив руки с

язвительной усмешкой". Почему это доказывает ненормальность? Павел

несомненно был несдержан и его жест показывает только, что он был чем-то

возмущен и нашел нужным это показать. И еще "у Императора Павла была

кухарка, готовившая в особой кухне, так как он боялся отравления". А так

как один раз он был отравлен и только чудом спасся, чего как будто бы

Зызыкин не знает, то эта предосторожность доказывает не сумасшествие, а

благоразумие".

"...Явная клевета по старинному масонскому правилу: "клевещите,

клевещите, что-нибудь да останется". Но и этого мало: Зызыкин ничтоже

сумняшеся "ссылается на свидетельства" сутенера и убийцы Зубова и наконец

на главного, хотя и закулисного организатора преступления, английского

посла Уинтворта. Само собою разумеется, не упущен и анекдот о ссылке с

плацдарма в Сибирь какого-то полка".

XIII. МАСОНЫ ОРГАНИЗУЮТ ЗАГОВОР ПРОТИВ ОКЛЕВЕТАННОГО ИМИ ПАВЛА I

I

В 1800 году князь Чарторыйский писал, что высшие классы были более

или менее убеждены, что Павел становится ненормальным. Первая половина

задачи была выполнена. Версия о сумасшествии Павла получила широкое

распространение. Теперь можно было приступить к выполнению второй части

задачи - свержению Павла.

Кто организовал заговор и убийство Павла? На этот вопрос можно

ответить определенно - масоны и аристократия. Если не каждый дворянин был

масоном, то 90-95 процентов масонов были дворянами, то есть почти каждый

масон был аристократом или дворянином. Русским масонам и иностранным

масонам, в первую очередь, английским, принадлежит руководящая роль в

убийстве Павла, жестоко обманувшего надежды масонов, что он будет

царем-масоном.

Раньше всего план свержения Павла возник не у кого-либо другого, а у

племянника его воспитателя Н. И. Панина - у Никиты Петровича Панина. Панин

проектировал ввести регентство над "сумасшедшим" Павлом, причем регентом

над "помешавшимся" отцом должен был быть воспитанный швейцарским масоном

Лагарпом в республиканском духе, Александр. То есть дворянство и масоны не

желали считаться с введенным Павлом I законом о престолонаследии и

возвращались к утвердившейся после Петра практике возведения на Престол

Государей устраивающих дворянство.

План регентства обсуждался Паниным в глубокой тайне и имел все черты

заговора. Проф. Зызыкин в своей книге "Тайны Императора Александра I",

оправдывает организацию заговора Никитой Паниным.

"Действовать открыто и благородно было невозможно и никто из друзей

Панина не осудил его за этот план"(?!).

Заговор Панина не удался, так как в 1800 году Н. П. Панин был удален

Павлом из столицы. Но Панин только сделал вид, что отстранился от участия в

заговоре, но на самом деле принимал в нем участие и пользовался большим

влиянием среди заговорщиков. Это доказывает его присутствие во дворце в

ночь убийства Павла.

В дневнике Пушкина за 1834 год имеется следующая запись о том, как к

Трощинскому, находившемуся в опале, в 2 часа ночи приехал фельдъегерь.

Трощинский думал, что его вызывает Павел.

"Трощинский не может понять, что с ним делается, пишет Пушкин.

Наконец видит он, что ведут его на половину Великого Князя Александра. Тут

только догадался он о перемене, происшедшей в государстве. У дверей

кабинета встретил его Панин, обнял и поздравил с новым Императором".

Каким образом Н. П. Панин мог оказаться в Зимнем Дворце через два

часа после убийства, если он не был активным участником заговора?

О том, что Панин играл видную роль в заговоре и убийстве Павла

свидетельствует и отношение к нему Александра I и Николая I. Александр I

вскоре удалил Панина и запретил жить ему в Петербурге так же как и Палену.

Николай I оставил это распоряжение в силе.

II

После удаления Павлом Никиты Панина из Петербурга во главе заговора

становится прибалтийский немец Пален, втершийся в доверие к Павлу. Пален

стремится уже не к установлению регентства и даже не к свержению Павла, а

ставит целью заговора убийство Павла I.

Пален, по характеристике Ростопчина, был настоящий демон интриги и

истинный сын Маккиавелли. И, действительно, читая циничные признания Палена

о том, как он обманывал Павла, Императрицу, сыновей Павла, видишь, что этот

человек совершенно лишен совести. Не лучше были в нравственном отношении и

другие участники заговора. Каждый из них по справедливой оценке Ростопчина

"заслуживал быть колесованным без суда".

1 октября 1797 года Пален так распинался в своей преданности Павлу

I: "...уведомился он о всемилостивейшем помещении его на высочайшей службе,

просил удостоить принять подобострастное приношение живейшей благодарности

и купно всепреданнейшего уверения, что он жизнь свою по гроб посвящает с

радостью высочайшей службе и для того перед лицом его, Государя, повергает

себя к освященным стопам Его Величества".

А после убийства Павла, получивший от Павла I графское достоинство.

Пален цинично заявлял, что "за что другое, а за это сумею дать отчет Богу".

Как все благородные люди, Павел был доверчив. На использовании этой

черты характера Павла и построил свой план действия Пален. Он бесстыдно

пользовался доверчивостью Павла, изображая действительно преданных ему лиц,

как Аракчеева и Ростопчина и других преданных Павлу людей - как его тайных

врагов, а тайных врагов Павла, участников заговора, изображала как самых

преданных ему лиц.

Пален достиг высоких постов и заслужил доверие Павла в результате

сложной интриги, проведенной заговорщиками против Аракчеева. Заговорщикам

удалось оклеветать Аракчеева и добиться удаления его из Петербурга. На

место Аракчеева заговорщиками единодушно был рекомендован Пален. Пален стал

начальником полиции и тайной канцелярии. Пален рекомендовал Павлу уволить

"ненадежных" лиц и заменить их участниками заговора.

"...Масоны постепенно осуществляют план полного окружения

Императора. Гр. Пален, оставаясь петербургским военным

генерал-губернатором, сосредоточил в своих руках все нити государственного

управления. Генерал-прокурором был назначен масон П. В. Лопухин. Были

приближены ко двору масоны Голенищев-Кутузов, обер-гофмаршал Нарышкин и

обер-камергер гр. Строганов.

Масон Кочубей, друг детства наследника Александра Павловича, в 1798

г. был назначен вице-канцлером и возведен в графское достоинство. В 1801 г,

по удалении гр. Ростопчина по-прежнему вице-канцлером стал кн. А. В.

Куракин. Генерал-прокурор Обольянинов, член масонской шайки, в 1800 г. был

назначен заведующим Тайной Экспедицией. Это назначение было громадным

завоеванием масонов. Рожерсон в письме к гр. Воронцову писал: "...теперь,

слава Богу, у нас есть свой". (28)

Павлу Пален давал понять, что он не может надеяться на верность

своей жены и своих сыновей. Сыновьям же Павла и Императрице Пален сообщал,

что Император считает их участниками заговора против него и что он

намеревается заключить Императрицу в монастырь, а сыновей в крепость.

Великого Князя Александра Пален долго и искусно провоцировал,

прежде, чем он получил от него согласие на свержение отца. Тут необходимо

опять отметить, что первый, кто начал настраивать Александра против отца,

был Гр. Н. П. Панин.

"Паниным, - как пишет друг Александра Чарторыйский, - были пущены в

ход все доводы, чтобы подействовать на душу молодого князя, чтобы вынудить

у него решение принять участие в деле, столь сильно идущим вразрез с его

чувствами". Вполне возможно, что сам Пален настоял, чтобы Павел выслал

Панина, дав ему понять о том, какие разговоры тот ведет с князем, так как

Пален стоял не за регентство, а за убийство Павла. Палену нелегко удалось

уговорить Александра дать свое согласие на участие в заговоре".

"Я, - говорил Пален, - старался разбудить самолюбие Александра и

запугать альтернативой - возможностью получения трона, с одной стороны, и

грозящей тюрьмой или даже смертью, с другой. Таким образом мне удалось

подорвать у сына благочестивое чувство к отцу и убедить его принять участие

в обсуждении вместе со мной и Паниным способов, как ввести эту перемену,

необходимость которой он и сам не мог не признавать".

"Сперва Александр был видимо возмущен моим замыслом. Он сказал мне,

что вполне сознает опасности, которым подвергается Империя. а также

опасности, угрожающие ему лично, но что он готов все выстрадать и решился

ничего не предпринимать против отца".

"Я не унывал, однако, и так часто повторял мои настояния, так

старался дать ему почувствовать настоятельную необходимость переворота,

возраставшую с каждым новым безумством, так льстил ему или пугал его насчет

его собственной будущности, предоставляя ему на выбор или престол или же

темницу и даже смерть, что мне, наконец, удалось пошатнуть его сыновнюю

привязанность и даже убедить его установить вместе с Паниным и со мною

средство для достижения развязки, настоятельности которой он сам не мог не

сознавать. Но я обязан в интересах правды сказать, что великий князь

Александр не соглашался ни на что, не потребовав от меня клятвенного

обещания, что не станут покушаться на жизнь его отца. Я дал ему слово".

Провоцируя Павла на невыгодные для него действия, восстанавливая его

против семьи, а членов Императорской семьи против Императора, Пален

продолжал стягивать заговорщиков в Петербург, используя отходчивое сердце

Павла.

Видные заговорщики Зубовы и Беннингсен были по приказу Павла удалены

из Петербурга. А Палену было необходимо, чтобы они могли жить в Петербурге.

"Тогда, - цинично повествует Пален, - я придумал следующее. Я решил

возбудить сострадание Павла к печальной судьбе офицеров, исключенных со

службы... Я бросился к его ногам. Он был не прочь от романтизма и через два

часа двадцать курьеров были разосланы во все стороны, чтобы вернуть всех,

кто был уволен или исключен со службы. Так были возвращены среди сотен

других, Беннингсен и Зубовы".

Разве этот случай не свидетельствует о рыцарском характере Павла,

его незлопамятности и добросердечии?

"Тогда, - рассказывал впоследствии Пален, - я обеспечил себе два

важных пункта: 1) заполучить Беннингсена и Зубовых, необходимых мне и 2)

еще более усилить общее ожесточение против Императора". (29)

А ведь именно "острый угол зубовской табакерки, - как цинично пишет

еврей М. Цейтлин в своей книге "Декабристы", - казалось, был гранью новой,

счастливой эпохи".

XIV. ВИЛЬЯМ ПИТТ НЕ ЖАЛЕЕТ АНГЛИЙСКОГО ЗОЛОТА

"В Европе с растущим беспокойством следили за укреплением дружбы

между французским властелином и русским императором. В случае укрепления

союза между этими двумя державами, они вдвоем будут повелевать на всем

континенте Европы - это было мнение не только Наполеона и Павла, но и всех

европейских дипломатов того времени. Совершенно определенное беспокойство

царило и, в Англии. Правда, французский флот был гораздо слабее

английского, а русский флот был и вовсе ничтожен, но замыслы Бонапарта

относительно Индии и внезапная посылка каких-то русских войск по

направлению к Индии тревожили и раздражали Вильяма Питта, первого министра

Великобритании. С большим беспокойством ждали во всех европейских

дипломатических канцеляриях и королевских дворцах наступления весны 1801

г., когда оба будущих могущественных союзника могли бы предпринять нечто

решительное, Но первый весенний день, 11 марта, принес совсем другое".

(30)

Начавшееся сближение с Бонапартом и Павлом I, возможность

превращения французской республики в монархию - никак не устраивало ни

масонов, ни Англию. Английский посол в Петербурге Уинтворт установил связи

с масонами и предоставил им большие средства на организацию заговора против

Павла.

Пален, уговаривая генерала Свечина вступить в число заговорщиков,

говорил ему:

"Группа наиболее уважаемых людей страны, поддерживаемая Англией,

поставила себе целью свергнуть жестокое и позорное правительство и возвести

на престол наследника Великого Князя Александра, который по своему возрасту

и чувствам подает надежды. План выработан, средства для исполнения

обеспечены и заговорщиков много".

В монографии Е. С. Шумигорского "Император Павел I" мы читаем:

"Лопухин, сестра которого была замужем за сыном Ольги Александровны

Жеребцовой, утвердительно говорил, что Жеребцова (любовница высланного

Павлом I английского посла Уинтворта), получила из Англии уже после кончины

Павла 2 миллиона рублей для раздачи заговорщикам, но присвоила их себе.

Спрашивается, какие же суммы были переданы в Россию раньше? Питт, стоявший

тогда во главе английского министерства, никогда не отказывал в субсидиях,

на выгодные для Англии цели на континенте, а Наполеон, имевший бесспорно

хорошие сведения, успех заговора на жизнь Императора Павла прямо объяснял

действием английского золота".

Павел чувствует, что вокруг него творится что-то неладное. Он

подозревает, что существует заговор против него, но не знает, кто враги.

"Было до тридцати людей, - пишет А. Коцебу в своих мемуарах, - коим

поочередно предлагали пресечь жизнь Государя ядом или кинжалом. Большая

часть из них содрогались перед мыслью совершить такое преступление, однако,

они обещали молчать. Другие же, в небольшом числе, принимали на себя

выполнение этого замысла, но в решительную минуту теряли мужество".

"Но отравление не было единственной опасностью, которая ему

угрожала. На каждом вахт-параде, на каждом пожаре (например, в доме

Кутузова), на каждом маскараде, за ним следили убийцы. Однажды на маскараде

в Эрмитаже, один из них, вооруженный кинжалом, стоял у дверей, которые

через несколько ступенек вели в залу и ждал Государя с твердой решимостью,

чтобы его убить".

До Павла дошли, видимо, какие-то слухи о деятельности против него

английского посла Уинтворта, который играл в совершении государственного

переворота точно такую же предательскую роль, каковую в революции 1917 года

играл английский посол Бьюкенен. В конце мая 1800 года Павел приказал

Уинтворту выехать из Петербурга. Но было поздно. Император Павел был уже со

всех сторон окружен заговорщиками.

XV. УБИЙСТВО ИМПЕРАТОРА ПАВЛА I

I

Когда утром 7 марта, за несколько дней до убийства. Пален вошел в

кабинет Императора Павла, он, по его словом, "застал его в размышлении и

серьезным". "Вдруг он спрашивает меня:

- Господин фон Пален, вы были здесь в 1762 году?

- Был, Государь!

- Так вы были здесь?

- Да, Государь! Но что Ваше Величество хочет сказать?

- При вас ли произошел переворот, лишивший отца престола и жизни?

- Я был свидетелем этого, но не участвовал в этом, я был очень

молодым унтер-офицером Кавалергардского полка, но почему Ваше Величество

ставит мне этот вопрос?

- Почему, да потому, что хотят возобновить 1762 год.

Я затрепетал при этих словах, но тотчас овладел собой и сказал:

- Да, Государь, это хотят сделать: я это знаю, ибо сам принадлежу к

заговору.

- Что вы говорите?

- Да, Государь, я принадлежу к этому заговору и должен делать вид,

что принадлежу к нему: мог ли бы я иначе знать, что замышляется, если бы не

делал вид, что принадлежу к заговору. Но будьте покойны. Вам нечего

опасаться: я держу все нити заговора".

Павел сделал вид, что поверил Палену, но известно, что им тайно были

посланы верные лица к Аракчееву и Бринкеру.

Сообщив, с какой целью он состоит в заговоре, Пален посоветовал

Павлу наложить домашний арест на сыновей и привести их к присяге. Павел

поверил или сделал вид, что поверил Палену, чтобы не дать ему понять, что

он подозревает его, и отдал приказ наложить домашний арест на Великих

Князей.

Посоветовав эти меры Павлу, Пален немедленно же обратил их против

него. Встретившись с Александром, Пален показал ему приказ об аресте и дал

понять, что это еще не все худшее, что его ждет и этим вынудил у него дать

согласие на участие в заговоре. Александр снова потребовал у Палена, чтобы

он дал честное слово, что никто не посягнет на жизнь его отца.

Пален, конечно, дал честное слово, что с Павлом ничего не случится,

что его только арестуют. Но это была очередная ложь.

"Я должен признаться, - говорил Пален Ланжерону, - что Великий Князь

Александр сначала не соглашался ни на что. пока я не предложил дать ему

честное слово, что никто не посягнет на жизнь его отца". - И цинично

продолжает, - "Я не был так безрассуден, чтобы ручаться за то, что

невозможно. Но нужно было успокоить угрызения его совести: я наружно

согласился с его намерением, хотя был убежден в его невыполнимости".

Характеристика Ростопчина была абсолютно верна: Пален был настоящий

сын Маккиавелли и настоящий демон интриги. Это был провокатор, равный по

размерам Азефу.

Узнав, что Павел отправил курьера к Аракчееву, Пален задержал его на

некоторое время. А когда Аракчеев прибыл в Петербург, его задержали на

заставе, сообщив, что Император запретил кому-либо въезд в столицу.

II

За несколько дней до убийства Императора гр. Ф. Ростопчин получил от

него депешу, в которой находились торопливо написанные слова:

"Вы мне нужны. Приезжайте немедленно. Павел". Ростопчин выехал в

Петербург, но когда приехал, то увидел Императора уже мертвым.

В день убийства Павел спросил Палена, что он считает необходимым

предпринять для его безопасности. Пален ответил, указывая на комнату, где

находились часовые преданного Павлу полковника Саблукова: "Я не ручаюсь за

то, что может случиться, если Вы, Ваше Величество, не отошлете этих

якобинцев и если Вы не прикажете заколотить дверь в спальню Императрицы".

Павел приказал Саблукову увести своих солдат из дворца и заколотить

единственную дверь сквозь которую он мог скрыться от убийц.

Граф Ланжерон, в своих записках, передает следующий рассказ масона

Кутузова (командовавшего русской армией во время Отечественной войны):

"Мы сидели 11 марта вечером за ужином у Императора. Нас было

двадцать человек за столом. Он был очень весел и много шутил с моей старший

дочерью, придворной фрейлиной, сидевшей напротив Императора. После ужина он

беседовал со мной. Посмотрев в зеркало, которое неверно показывало, он,

смеясь, сказал:

"Удивительное зеркало, когда я смотрюсь в него, мне кажется, что у

меня шея свернута".

Кутузов, также, как и Павел, как и граф Строганов, знал, что через

полтора часа у Императора будет действительно свернута шея, но не счел

нужным предупредить Павла о готовящемся преступлении.

В эту же ночь 60 офицеров ворвались в спальню и зверски убили Павла,

спрашивавшего: "Что я вам сделал? Что я вам сделал?"

Пален явился с караулом только тогда, когда все было кончено. Он и

тут остался верен себе. Если бы убийство не удалось, он бы выступил в роли

спасителя Павла.

"Действительно, - сообщает, например, Бернгардт, - среди тех,

которые хорошо знали Палена, было распространено мнение, что он замышлял в

случае неудачи переворота арестовать Великого Князя Александра вместе со

всеми заговорщиками и предстать перед Павлом в роли его спасителя".

XVI. "ДЛЯ НАС ОН БЫЛ НЕ ТИРАН, А ОТЕЦ"

Император Павел уже два дня лежал в гробу с лицом, закрытым кисеей,

когда прибывший из Парижа курьер привез министру Иностранных Дел следующее

письмо Министра Иностранных Дел Франции князя Талейрана.

"Господин граф.

Курьер Нейман, который везет Его Императорскому Высочеству ответ

Первого Консула, был бы отправлен раньше, если бы (мы) не ждали известия о

прибытии во Францию господина графа Колычева через несколько дней. Теперь у

нас есть уверенность, что он будет в Париже через несколько дней, и я

должен выразить удовлетворение, что пришел момент, когда путем откровенных

и углубленных переговоров обо всех предметах общего интереса будет возможно

укрепить мир на континенте и подготовить свободу морей.

Примите, господин граф, выражение моего высокого уважения.

Шарль-Морис Талейран".

Комментируя это письмо французского Министра Иностранных Дел,

академик Е. В. Тарле пишет в книге "Талейран", каков внутренний скрытый

смысл "в этих вылощенных французских фразах Талейрановского письма,

фатально и непоправимо опоздавшего на двое суток? Речь идет об оформлении

франко-русского соглашения, которое установит прочный мир на континенте, то

есть в понимании Наполеона, с одной стороны, и Ростопчина - с другой,

обеспечит владычество франко-русского союза на европейском континенте".

Когда в Париж пришла весть, что Павел задушен в Михайловском дворце,

Бонапарта охватил яростный гнев:

"Англичане промахнулись по мне в Париже 3 нивоза, (31) но они не

промахнулись по мне в Петербурге", - гневно кричал он.

"Для него, - пишет Тарле, - никакого сомнения не было, что убийство

Павла организовали англичане. Союз с Россией рухнул в ту мартовскую ночь,

когда заговорщики вошли в спальню Павла".

С помощью английского золота, русские дворяне в союзе с масонами

убили того, что впервые после Тишайшего Царя - отца Петра I - снова хотел

стать Царем всего русского народа.

Вельяминов-Зернов так описывает поведение русского шляхетства, когда

утром 12 марта оно узнало, что ненавистный "тиран" убит:

"...В 9 часов утра на улицах была такая суматоха, какой никогда не

запомнят. К вечеру во всем городе не стало шампанского. Один не самый

богатый погребщик продал его в этот день на 66.000 р. Пировали во всех

трактирах. Приятели приглашали в свои кружки людей вовсе незнакомых и

напивались допьяна, повторяя беспрестанно радостные клики в комнатах, на

улицах, на площадях. В то же утро появились на многих круглые шляпы и

другие запрещенные при Павле наряды; встречавшиеся, размахивая платками и

шляпами, кричали им "браво"!"

Войска же, бывшие на стороне Павла, встретили появление нового

императора угрюмым молчанием.

- Да здравствует император Александр! - крикнул сопровождавший

Александра один из заговорщиков, генерал Талызин.

Солдаты хранили молчание.

Зубовы, участвовавшие в убийстве, пытались разъяснить солдатам,

почему они должны радоваться смерти Павла.

Но солдаты продолжали молчать. Нового Императора приветствовал

криками "Ура!" только подшефный ему Семеновский полк. Когда офицеры

говорили солдатам:

- Радуйтесь, братцы, тиран умер.

Солдаты отвечали:

- Для нас он был не тиран, а отец. (32)

"Император Павел, несмотря на всю свою строгость и вспыльчивость,

любил солдата - и тот чувствовал это и платил царю тем же. Безмолвные

шеренги плачущих гренадер, молча колеблющиеся линии штыков в роковое утро

11 марта 1801 года являются одной из самых сильных по своему трагизму

картин в истории русской армии" (А. Керсновский. История русской армии. ч.

I, стр. 157).

"Раньше гвардию очень легко было привести в состояние крика и марша.

Это свидетельствует об инертности солдатских масс, - им было,

приблизительно все равно, что происходит на верхах. Водка и вера в

непогрешимость своих офицеров выводили их из инертности. В убийстве Павла I

- совсем другое. Заговорщики знали, что солдаты любят императора и больше

всего боялись, как бы они не пришли ему на помощь. При самом злодеянии, мы

видим, что двое камер-гусар, стоявшие у входа в спальню государя,

отказываются пропустить сиятельных убийц, за что един из гусар платит

жизнью. Семеновцы, заслышавшие шум, спешат на выручку и подняли бы на штыки

всех, кто посягнул на государя, если бы Палену, лживыми заверениями не

удалось остановить их". (33)

"...Публика, особенно же низшие классы, - пишет в своих

воспоминаниях полковник Саблуков, - и в числе их старообрядцы и

раскольники, пользовались всяким случаем, чтобы выразить свое сочувствие

удрученной горем вдовствующей Императрице. Раскольники были особенно

признательны Императору Павлу, как своему благодетелю, даровавшему им право

публично отправлять свое богослужение и разрешавшему им иметь свои церкви и

общины".

"Достойно особо отметить, что староверы тоже любили его и считали

истинно русским царем. Идеи, всеединства, царя для всех, как раз и навлекли

на него. особую ненависть "екатерининских змей", воспитанных на своей

исключительности и презрении к другим сословиям". (34)

Во многих старообрядческих семьях вплоть до революции, в красном

углу, над иконами, часто можно было увидеть портрет Павла I.

III

Кто был заинтересован в убийстве Павла I, кроме масонов и Англии,

ясно показывает поведение Александра I после восшествия его на престол.

"Александр I, - пишет проф. Зызыкин, - актом 2 апреля 1801 года, т.

е. через четыре недели по восшествии на престол, до установления Негласного

комитета, восстановил жалованную грамоту дворянству, показав этим, кому

нужна была более всех перемена царствования в пользу молодого неопытного

Великого Князя, обязанного тем, которые возвели его на престол, совершенно

так, как было при дворцовых переворотах в 18 веке. Не в этих ли мерах в

пользу крестьянства крылась причина муссированного сумасшествия Павла".

И дальше: "Получилось повторение того, что было при Екатерине

Второй, когда она дала эту грамоту дворянству, будучи обязанной ему

престолом, а позже Александр Первый утвердил ее, не обсудив даже в

Негласном Комитете, будучи обязан престолом заговору". (35)

Известный историк Великий Князь Николай Михайлович пишет, что

"дворянство было всегда ненавистно Александру, а корень ненависти к нему

связывался не с крепостным правом, а с ролью дворянства в событии 11 марта,

не забытых Государем в течении всей его жизни." (36)

"Павел I погибает в борьбе. Но в гибели его уже ясно различимы новые

элементы. Никто из участников злодеяния 11 марта 1801 года не делает

карьеры на этом, как это полагалось по канонам 18-го столетия. Злодеи,

действительно не понесли заслуженной кары. Им удалось спровоцировать

наследника, будущего Имп. Александра I, на косвенное прикосновение к

заговору. Он выслушивал речи Палена о "возможных больших событиях", с

намеками на отречение императора Павла, и не доложил об этом своему отцу,

как это следовало бы. Взойдя на престол, молодой, впечатлительный государь,

остро переживавший свою ошибку, не нашел в себе сил покарать злодеев. Пален

был сослан в его родовое имение, остальные заговорщики продолжали службу,

но в обществе они отнюдь не были на положении героев. Пушкин, по свойствам

своей байронической натуры, не любивший Павла I-го, все же, об убийцах его,

отзывается презрительно, как о людях полупочтенных. Все они остались на

положении Орлова, выставленного впереди гроба своей жертвы, на

всероссийское позорище." (37)

В "Истории цареубийства 11 марта 1801 года" совершенно верно

определено, что: "судьба Павла есть следствие семидесятилетнего женского

правления через любовников и шутников, следствие возвышения всевозможных

авантюристов и проходимцев, следствие убийства царевича Алексея".

1. С. Платонов. Учебник русской истории.

2. Записки кн. Лобанова-Ростовского.

3. Шильдер. Император Павел Первый.

4. Вернадский. Русское масонство в царствование Екатерины II.

5. Е. С. Шумигорский. "Император Павел I и масонство. Масонство в

прошлом и настоящем", т. II, стр. 144.

6. К. Валишевский. Вокруг Трона.

7. Н. Былов. По поводу "Павловского гобелена". "Знамя России" • 128.

8. Н. Былов. По поводу "Павловского гобелена". "Знамя России" • 128.

9. Н. Былов. По поводу "Павловского гобелена". "Знамя России" • 128.

10. С. Н. Шубинский. Исторические очерки и рассказы. С.-Петербург,

1893 год. Семейное предание, стр. 342-347

11. Записки августа Коцебу.

12. Академик Тарле. Наполеон.

13. Н. Былов. По поводу "Павловского гобелена".

14. Н. Былов. По поводу "Павловского гобелена".

15. В. Абданк-Коссовский. Под знаменем Мальтийского креста. "Россия"

(Нью-Йорк). • 4136.

16. В. Абданк-Коссовский. Под знаменем Мальтийского креста. "Россия"

(Нью-Йорк). • 4136.

17. В. Абданк-Коссовский. Под знаменем Мальтийского креста. "Россия"

(Нью-Йорк). • 4136.

18. Н. Былов. По поводу "Павловского гобелена".

19. В. Абданк-Коссовский. Под знаменем Мальтийского креста. "Россия"

(Нью-Йорк). • 4136.

20. см. Морской Сборник. Колыбель русского флота. Париж. 1951 г.

21. Г. Н. Богданович. Аракчеев. стр. 21.

22. В. Иванов. От Петра I до наших дней, стр. 239.

23. Записки Августа Коцебу.

24. Воспоминания князя Л. Л. Лопухина.

25. В. Ф. Иванов. От Петра I до наших дней, стр. 263.

26. С. Н. Шубинский. Исторические очерки и рассказы. Третье издание.

С.-Петербург. 1893 г., стр. 333.

27. Б. Ширяев. Пророк своего поколения. "Наша Страна". • 100.

28. В. Иванов. От Петра I до наших дней.

29. Шильдер. Император Павел I.

30. Академик А. Е. Гарде. Наполеон.

31. Намек Наполеона на взрыв адской машины на ул. Сен-Никез.

32. Записки Августа Коцебу.

33. Записки Августа Коцебу.

34. Н. Былов. По поводу "Павловского гобелена".

35. М. Зызыкин. Тайны Императора Александра I.

36. Вел. Кн. Николай Михайлович. "Император Александр I".

37. Н. Былов. По поводу "Павловского гобелена".

БОРИС БАШИЛОВ

АЛЕКСАНДР ПЕРВЫЙ

и его время

МАСОНСТВО В ЦАРСТВОВАНИЕ АЛЕКСАНДРА I

СОДЕРЖАНИЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I. ХАРАКТЕР АЛЕКСАНДРА I И ЕГО ВОСПИТАНИЕ

II. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ АЛЕКСАНДРА I

III. РАЗВИТИЕ НАЦИОНАЛЬНОГО СОЗНАНИЯ В НАЧАЛЕ ЦАРСТВОВАНИЯ

АЛЕКСАНДРА I

IV. КАКИЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ЗАДАЧИ ПРЕДСТОЯЛО РАЗРЕШИТЬ АЛЕКСАНДРУ I

И ПОЧЕМУ ОН НЕ СМОГ ИХ РАЗРЕШИТЬ?

V. НЕГЛАСНЫЙ КОМИТЕТ ИЛИ ..."ЯКОБИНСКАЯ ШАЙКА"

VI. ОБЩЕСТВО АЛЕКСАНДРОВСКОЙ ЭПОХИ

VII. ЗОЛОТОЙ ВЕК РУССКОГО МАСОНСТВА 14

VIII. РАЗВИТИЕ МАСОНСКОГО МИСТИЦИЗМА СОДЕЙСТВУЕТ РОСТУ СЕКТАНТСТВА

IX. МАСОН СПЕРАНСКИЙ И РЕЗУЛЬТАТЫ ПРОИЗВЕДЕННЫХ ИМ РЕФОРМ

X. ПОЯВЛЕНИЕ НА СВЕТ ФАЛЬШИВОГО ЗАВЕЩАНИЯ ПЕТРА I

XI. ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОИНА 1812 ГОДА И МАСОНЫ

XII. СОЗДАНИЕ СВЯЩЕННОГО СОЮЗА И ЕГО ИСТОРИЧЕСКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ

ДЛЯ РОССИИ

XIII. ВНУТРЕННЯЯ ПОЛИТИКА АЛЕКСАНДРА I ПОСЛЕ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

XIV. УСИЛЕНИЕ ЕВРОПЕИЗАЦИИ РУССКОГО ОБЩЕСТВА ПОСЛЕ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ

ВОЙНЫ

XV. МАСОНЫ ИСПОЛЬЗУЮТ МИСТИЧЕСКИЕ НАСТРОЕНИЯ АЛЕКСАНДРА I ДЛЯ

НОВОГО НАПАДЕНИЯ НА ПРАВОСЛАВНУЮ ЦЕРКОВЬ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

БОРЬБА "РУССКОЙ ПАРТИИ" ПРОТИВ МАСОНСТВА В ЦАРСТВОВАНИЕ

АЛЕКСАНДРА I

---------------------------------------------------------------------------

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I. ХАРАКТЕР АЛЕКСАНДРА I И ЕГО ВОСПИТАНИЕ

"О движении против отца Александр знал; но он и мысли не допускал о

возможности кровавой развязки. Поэтому, когда Пален сообщил ему, придя из

покоев Павла о происшедшем, Александр впал в обморок и потом обнаружил

сильнейшее отчаяние". (1)

"Трудно описать все отчаяние Александра, - пишет близкий друг

Александра I Чарторыйский, - когда он узнал о смерти своего отца. Отчаяние

это продолжалось несколько лет и заставляло опасаться, чтобы от него не

пострадало здоровье Александра. Угрызения совести преследовали его,

сделались исходным пунктом его позднейшей склонности к мистицизму.

Император Александр никогда не мог простить Панину и Палену, что они

увлекли его совершить поступок, который он считал несчастьем всей своей

жизни. Оба эти лица были навсегда удалены от двора. Александр удалил по

очереди всех главарей заговора, которые совсем не были опасны, но вид

которых, по крайней мере неприятен, тягостен и ненавистен".

"Совесть его заговорила скоро, - замечает известный историк

Александровой эпохи Великий Князь Николай Михайлович, - и не умолкла до

гроба".

С. Платонов называет Александра I руководителем "совсем нового и

необычного типа, уразуметь который было очень трудно. Не понимая

Александра, современники звали его "Очаровательным сфинксом" и

догадывались, что его разгадку надобно искать в его воспитании". (2)

Лицемерие, в котором всегда обвиняли Александра I, было результатом того,

что он должен был казаться "своим" и в большом дворе благоволившей к нему

Екатерины II и в малом Гатчинском дворе отца.

Александр I не был прирожденным лицемером и та двойственная роль,

которую ему пришлось играть, ему совсем не нравилась.

При дворе Екатерины II Александр должен был играть роль

очаровательного "Принца-философа", идущего по стопам своей бабушки

"императрицы-философа", в Гатчине он принужден был скрывать свое увлечение

либеральными идеями, к которым отрицательно относился его отец.

К несчастью и умственное воспитание Александра I тоже было

двойственным. Екатерина, незаконно занимавшая престол взрослого сына и

подумывавшая передать его любимому внуку старалась, чтобы Александр шел "в

уровень с умственным движением века". И вот воспитанием будущего русского

самодержца занялся швейцарский республиканец и революционер Лагарп. Можно

ли было придумать что-нибудь более нелепое?!

Целых тринадцать лет, с 1783 по 1796 год, Лагарп прививал Александру

"свой дух, свои идеи и планы". Какой это был дух, какие идеи и планы можно

видеть из того, что когда началась французская революция, "Лагарп с великим

интересом следил за ее развитием, но, мало того, он начал принимать в ней

активное участие, какое только можно было из далекого Петербурга: он писал

во французской печати статьи, дискутировал и полемизировал..."

"В драматических событиях следующего двадцатилетия он сперва ярый

сторонник французской революции, а потом - столь же ярый враг

наполеоновской империи. В интригах, конспирациях, революциях, в

ниспровержении старого порядка в Швейцарии и возникновении "единой и

неделимой республики Гельвеция", в борьбе против Наполеона и на Венском

Конгрессе - всюду принимал Лагарп самое активное участие. Но нигде он не

выдвигался на первый план - всегда намеренно оставался в тени, добровольно

стушевывался. Только однажды сам он стоял у власти в 1798-1800 г. он был в

составе пятичленной Директории Гельветской Республики, поставленной

французами". (3)

А Екатерина II читала своему любимому внуку вслух французскую

конституцию 1791 года, объясняя ему ее по параграфам.

Результаты этого республиканского воспитания отразились самым

трагическим образом, как на мировоззрении Александра I, так и на судьбе

России.

"Юный Александр, - пишет С. Платонов, - вместе с Лагарпом мечтал о

возможности водворения в России республиканских форм правления и об

уничтожении рабства". "...В умственной обстановке, созданной Лагарпом, -

пишет С. Платонов, - Александр действительно шел в уровень с веком и стал

как бы жертвою того великого перелома (?! - Б. Б.), который произошел в

духовной жизни человечества на рубеже XVIII и XIX столетий. Переход от

рационализма к ранним формам романтизма сказался в Александре сменою

настроений, очень характерною. В его молодых письмах находим следы

политических мечтаний крайнего оттенка: он желает свободных учреждений для

страны (Constitution Libre) и даже отмены династического преемства власти;

свою задачу он видит в том, чтобы привести государство к идеальному порядку

силой законной власти и затем от этой власти отказаться добровольно. Мечтая

о таком "лучшем образце революции, Александр обличает в себе последователя

рационалистических учений XVIII столетия. Когда же он предполагает, по

отказе от власти уйти в сентиментальное счастье частной жизни "на берегах

Рейна" или меланхолически говорит о том, что он не создан для придворной

жизни, - перед нами человек новых веяний, идущий от рассудочности к жизни

чувства, от политики к исканию личного счастья. Влияние двух мировоззрений

чувствуется уже в раннюю пору на личности Александра и лишает ее

определенности и внутренней цельности". (4)

II. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ АЛЕКСАНДРА I

Верную оценку личности Александра I, сделанную С. Платоновым, мне

думается необходимо дополнить тем, что по своему воспитанию и по своему

мировоззрению и по своим симпатиям, это был не русский Царь, а

республиканец только волею судеб оказавшийся на русском троне.

Видный идеолог русской интеллигенции Н. Бердяев в книге "Русская

идея", считает, что Александр I, так же как и Радищев, принадлежали к

начавшему формироваться в Александровскую эпоху ордену русской

интеллигенции: если Пушкин для Бердяева духовно чужой, то Александр для

него - свой брат интеллигент. Александр I - русский европеец, оказавшийся

на русском троне.

После "Императрицы-философа" на русском престоле в лице Александра I

появилась странная фигура Государя-полуреспубликанца.

В первые шесть лет правления, Александр I, - как своеобразно

выражается С. Платонов, - ...успел показать, что он способен к быстрым

переменам. Его внутренняя политика не удовлетворила ни людей "бабушкиного

века, ни членов интимного комитета; и те и другие увидели, что не владеют

волею и настроением Александра и не могут положиться на его постоянство".

(5)

Причиной этого непостоянства политики было вовсе не непостоянство

его характера, как это обычно утверждают, а двойственность его

мировоззрения, смешение в его мировоззрении двух враждебных политических

доктрин - монархической и республиканской.

Александр I несомненно желал принести пользу русскому народу. Но все

его самые лучшие намерения почти всегда роковым образом оборачивались и

против него и против исторических национальных интересов русского народа.

Причиной всех его неудач было его мировоззрение - странная

противоестественная смесь монархических идей с республиканскими,

православия с европейским мистицизмом, либерализма с консерватизмом.

Европейские идеи, которыми он руководствовался, не были тем

средством, которые были способны вернуть Россию на ее национальный

исторический путь. Болезнь русского государства Александр I старался лечить

теми же самыми европейскими идеями, с помощью которых Петр I нарушил

органическое развитие русской государственности и русского общества.

Если Александр I был для России "очаровательным сфинксом" - то

Россия для него тоже вероятно была сфинксом, которого он считал едва ли

очаровательным. В общем это был несомненный мезальянс, как для

Царя-республиканца, так и для монархически настроенного русского народа.

Действия правителей и государственных деятелей на основе ложных идей

создают почву для изменения психологии руководящего слоя. Усвоив чуждые

национальному духу, или, что еще хуже, ложные вообще в своей основе,

политические и социальные идеи, государственные деятели сходят с

единственно правильной для данного народа исторической дороги, проверенной

веками.

Измена народным идеалам, нарушая гармонию между народным духом и

конкретными историческими условиями, взрастившими этот дух, со временем

обычно всегда приводит к катастрофе. Так именно случилось и с русским

народом после совершенной Петром I революции.

Текла река времен и каждый день уносил русское государство прочь от

свойственных русскому народу идей. День за днем, неделя за неделей, год за

годом. И с каждым годом ширился мутный поток чуждых религиозных,

политических идей, пока не накопился достаточный запас взрывчатых сил,

которые уничтожили русское государство.

"...Монархический принцип развивался у нас до тех пор, - указывает

Л. Тихомиров в "Монархической Государственности", - пока народный

нравственно-религиозный идеал, не достигая сознательности, был фактически

жив и крепок в душе народа. Когда же европейское просвещение поставило у

нас всю нашу жизнь на суд и оценку сознания, то ни православие, ни

народность не могли дать ясного ответа на то, что мы такое, и выше мы или

ниже других, должны ли, стало быть, развивать свою правду, или брать ее у

людей в виду того, что настоящая правда находится не у нас, а у них?

Пока перед Россией стоял и пока стоит этот вопрос, монархическое

начало не могло развиваться, ибо оно есть вывод из вопросов о правде и

идеале",

"Развитие монархического принципа, его самосознание, - замечает Л.

Тихомиров в главе "Инстинкт и сознание", - после Петра у нас понизилось и

он держался у нас по-прежнему голосом инстинкта, но разумом не объяснялся".

"Чувство инстинкта, - пишет он в другом месте, - проявлялось в

России постоянно достаточно, но сознательности теории царской власти н

взаимоотношения царя с народом - очень мало. Все, что касалось теории

государства и права в Петербургский период ограничивалось простым

списыванием европейских идей. Усвоивши западные политические идеи часть

русского общества начало борьбу против национальной власти".

Самое же печальное - то, что в роли разрушителей традиционного

монархического миросозерцания выступают и сами носители высшей власти.

Таков был Петр I, такова была Екатерина II, таков же был и Александр I. 27

сентября 1797 года Александр писал Лагарпу: "Но когда же придет и мой

черед, тогда нужно будет стараться, само собою разумеется, постепенно

образовать народное представительство, которое, должным образом

руководимое, составило бы свободную конституцию, после чего моя власть

совершенно прекратилась бы, и я, если бы Провидение благословило нашу

работу, удалился бы в какой-нибудь уголок и жил бы там счастливый и

довольный..."

То есть, политическим идеалом Александра когда он был Великим Князем

- было уничтожение монархии в России и создание республики. В этом

направлении он и начал работать, когда вступил на престол.

Можно ли ожидать политической пользы для республики от президента,

чувствующего склонность к монархической идеологии? Можно ли надеяться, что

принесет хорошие политические плоды деятельность монарха, чувствующего

пристрастие к республиканскому устройству? Но именно таким монархом и был

Александр I, воспитанный швейцарцем Лагарпом в

республиканско-демократическом духе. Александр I, колебался в своих

политических симпатиях между либерализмом, республиканским строем и

стремлением укрепить независимость царской власти, освободив ее от опеки

дворянства и масонства.

Из всех русских царей русская интеллигенция с симпатией относилась

только к трем: к Петру I - разгромившему самобытные духовные и политические

традиции русского народа и насильственно насаждавшему чуждые его духу

европейские традиции, к Екатерине II - посеявшей на русской почве ядовитые

семена французского атеизма и рационализма, и к Александру I - царю не раз

высказывавшему явные симпатии республиканскому строю.

Царь-республиканец, частью добровольно, частью против своей воли,

снял отравленный урожай с ядовитых европейских идей легкомысленно посеянных

"Императрицей-философом" - Екатериной II. Вот почему русские историки и

идеологи из лагеря русской интеллигенции относятся к Александру I

несравненно снисходительнее, чем ко всем остальным русским царям. Вот что

можно прочесть, например, в книге еврея М. Цейтлина "Декабристы":

"Царь - влюбленный в свободу, воспитанный республиканцем Лагарпом,

Царь-республиканец, это было редкое, единственное в истории зрелище. Юная

дружба его и его прелестной почти девочки жены с такими же молодыми,

чувствительными, благородными, полными энтузиазма и стремления к добру -

как это было очаровательно. Они не только мечтали, но и пытались воплотить

в жизнь свои мечты, эти очень молодые люди, и тогда то и хлынула на Россию

волна конституционных проектов. Александр был первым в России учеником

французских просветителей, старшим братом тех людей, которые так страстно

его ненавидели и так долго с ним боролись. В сущности он был первым

декабристом. Даже впоследствии, когда он заблудился в дремучем лесу

мистических исканий, Александр остался им братом по духу."

Александр I долгое время питал склонность к республиканской форме

правления.

Так, готовясь войти в третью коалицию против Наполеона, Александр

выражал в своих письмах разочарование, что Наполеон ликвидировал республику

и стремится восстановить во Франции монархию.

Однажды, "...когда Император Александр I, воспитанный в

республиканских идеях, - пишет Лев Тихомиров (Монархическая

Государственность, Ч. III, стр. 122), - и считавший республику выше

монархии, думал об ограничении своей самодержавной власти - он услышал

красноречивый протест Карамзина.

"Если бы Александр, - писал Карамзин, - вдохновленный великодушной

ненавистью к злоупотреблениям самодержавия, взял перо для подписания себе

иных законов, кроме Божиих и совести - то истинный гражданин Российской

державы дерзнул бы остановить Его руку и сказать: Государь, ты преступаешь

границы своей власти. Наученная долговременными бедствиями, Россия, пред

святым алтарем, вручила Самодержавие Твоему предку и требовала, да

управляет ею верховно, нераздельно. Сей завет есть основной твоей власти:

иной не имеешь. Можешь все, но не можешь законно ограничить ее."

III. РАЗВИТИЕ НАЦИОНАЛЬНОГО СОЗНАНИЯ В НАЧАЛЕ

ЦАРСТВОВАНИЯ АЛЕКСАНДРА I

Начавшаяся еще в прежнее царствование реакция против увлечения

Западом и подражания ему, в царствование Александра I принимает более

широкие размеры. Положение "Русской Европии" перестает устраивать все

большее количество образованных людей Александровской эпохи, сумевших

преодолеть духовную заразу вольтерьянства и масонства. Возникает понимание,

что насильственный перерыв этих традиций Петром I и духовное подражание

Европе, счастья России не принесло и принести не может. Лозунг Державина:

Французить нам престать пора,

На Русь пора,

с каждым годом находил все больше и больше поклонников. Но их было,

конечно, все же значительно меньше, чем почитателей Европы и всего

европейского.

Что на "Русь пора" начали сознавать кроме Державина и Карамзина и

другие выдающиеся русские люди эпохи Александра I: Жуковский, граф

Ростопчин, любомудры и в конце Александровской эпохи - Пушкин, Грибоедов и

др.

В 1802 году Карамзин написал "Рассуждение о любви к отечеству и

народной гордости". Карамзин призывал русское общество покончить с рабским

подражанием ко всему иноземному, призывает вернуться к национальному

самосознанию и национальной самобытности.

"Хорошо и должно учиться, - пишет Карамзин, - но горе человеку и

народу, который будет всегдашним учеником. Мы никогда не будем умны чужим

умом и славны чужой славою."

Карамзин призывает бороться с разлагающим влиянием европейских идей,

начать борьбу с "теми развратными нравами, которым новейшие философы

обучили род человеческий и которых пагубные плоды, после толикого пролития

крови, поныне еще во Франции гнездятся".

На борьбу с подражанием Западу выступает Крылов (в баснях и комедиях

"Урок дочкам" и "Модная лавка").

Против "Русской Европии" выступает убежденный враг масонов, русских

вольтерьянцев и якобинцев граф Ростопчин, в свое время убедивший Павла I в

опасности тайных политических замыслов масонства и разрушивший надежды

русских масонов, что Павел I станет масонским царем.

В 1807 году граф Ростопчин написал "Мысли вслух на Красном Крыльце

Ефремовского помещика Силы Андреевича Богатырева", в которых выступил резко

против продолжавшейся галломании.

Представитель национального направления Ф. Глинка создает в 1808

году "Русский Вестник" и "Сын Отечества". Журнал ведет резкую

идеологическую борьбу против увлечения всем иностранным. В "Русском

Вестнике" продолжается резкая критика французской просветительной

философии, начатая Карамзиным в 1795 году в "Переписке Мелиадора к

Филарету", в которой он писал:

"Кто больше нашего славил преимущества 18-го века, свет философии,

смягчение нравов, всеместное распространение духа общественности, теснейшую

и дружелюбнейшую связь народов?.. Где теперь эта утешительная система? Она

разрушилась в самом основании. Кто мог думать, предвидеть? Где люди,

которых мы любили? Где плод наук и мудрости? Век просвещения, я не узнаю

тебя: в крови и пламени, среди убийств и разрушений я не узнаю тебя..."

Русский Вестник" настойчиво призывает русское образованное общество

отказаться от дальнейшего строительства "Русской Европии" и вернуться на

путь предков.

Французская революция послужила толчком к переоценке взглядов на

русское прошлое и в частности на благодетельность реформ Петра I.

В 1803 году Карамзин по его выражению "постригается в историки" и

начинает писать грандиозную "Историю Государства Российского".

В 1811 году Карамзин написал записку "О древней и новой России". Эта

записка, возникнувшая в результате углубленного изучения духовных и

политических традиций допетровской Руси, представляет из себя уже систему

русской национальной политической философии. Восхвалявший раньше Петра I в

своих "Письмах русского путешественника", духовно созревший Карамзин теперь

резко осуждает совершенную Петром революцию и ее гибельные исторические

последствия. Он говорит о Петре как о "беззаконном" исказителе народного

духа, "захотевшем сделать Россию Голландией".

"Вольные общества немецкой слободы, - пишет Карамзин, - приятные для

необузданной молодости, довершили Лефортово дело и пылкий монарх с

разгоряченным воображением, увидев Европу, захотел сделать Россию

Голландией".

Ивана III, создателя Московской Руси, Карамзин считает выше Петра I,

потому что Иван III действовал в народном духе, а "Петр не хотел вникать в

истину, что дух народный составляет нравственное могущество Государства".

"Искореняя древние навыки, представляя их смешными, глупыми, хваля и вводя

иностранное, Государь России унижал россияне их собственном сердце".

"Страсть к новым для нас обычаям преступила в нем границы

благоразумия". "Мы, - пишет Карамзин, - стали гражданами мира, но перестали

быть в некотором смысле, гражданами России. Виною Петр". Но Карамзин не

сумел довести оценку революционной деятельности Петра до логического конца.

Совершенно правильно расценивая деятельность Петра, как антинациональную,

он тем не менее считает, что Петр I "гениальный человек и великий

преобразователь".

Но даже при наличии этой нелогичности, записка Карамзина "О древней

и новой России", представляла из себя ценнейший идеологический труд, ясно

доказывающий всю ошибочность избранного Петром I пути.

Идеология консервативно-национальных кругов, вообще была

половинчатой по своему характеру.

Консерваторы хотели быть русскими, но опираясь идеологически на

посеянные Петром идеи, которые за давностью времени приобрели уже характер

русской старины, они фактически перестали быть охранителями русской

старины. Чисто русскими по своему мышлению и духовному складу остались

только низшие слои народа. Мировоззрение так называемых консервативных

кругов Александровского общества не было действительно консервативным.

Настоящего консервативного лагеря, сознательно, "честно и грозно"

охранявшего национальные традиции после Петровской революции, никогда не

существовало. Были только отдельные выдающиеся консерваторы, но

национально-консервативного лагеря не существовало. Это одна из главных

причин гибели русской монархии. Русские консерваторы и в эпоху Александра I

и при Николае I, и позже, охраняли не столько русские религиозные,

политические и социальные традиции, зачеркнутые Петром, сколько охраняли

традиции, заложенные Петром. Это не парадокс, это трагический исторический

факт. Считая себя сторонниками русской старины, они фактически охраняли ту

причудливую смесь "нижегородского с французским", которая выросла в

результате Петровской революции. То, что охраняется - не традиционные

основы русской исторической жизни, а охранение идейного наследия известного

этапа разрушения этих основ.

"В консервативный догмат возводится выдохшийся мумифицированный

остов Петровской революции. В этом вечная слабость русского консерватизма -

его беспочвенность". (Г. Федотов. "И есть и будет". Размышления о России и

революции). Это совершенно верный вывод. Русские консерваторы, по крайней

мере большинство их, всегда были рьяными защитниками политических,

религиозных и социальных идей, возникших в результате Петровской революции.

"Шишков и его последователи горячо восставали против нововведений

тогдашнего времени, а все введенное прежде, от реформы Петра I до появления

Карамзина, признавали русским и самих себя считали русскими людьми,

нисколько не чувствуя и не понимая, это они сами были иностранцы, чуждые

народу, ничего непонимающие в его русской жизни. Даже не было мысли

оглянуться на самих себя. Век Екатерины, перед которым они благоговели,

считался у них не только русским, но даже русскою стариною. Они вопили

против иностранного направления - и не подозревали, что охвачены им с ног

до головы, что они не умеют даже думать по-русски". (С. Т. Аксаков.

Воспоминания об Александре Семеновиче Шишкове.) В силу столь парадоксальной

двусмысленной политической позиции, русские консерваторы, вернее считающие

себя таковыми, очень часто принимают за политических врагов выдающихся

представителей подлинного русского консерватизма, а русские "прогрессисты",

не брезгающие ничем для усиления своих политических позиций, зачисляют их в

свой лагерь.

Такая история произошла, например, с Чацким. "Горе от ума" было

написано Грибоедовым накануне восстания декабристов. Это был момент, когда

складывался мудрый подлинный консерватизм Пушкина, когда зрели идеи

будущего славянофильства. Это была эпоха, когда назревал благоприятный

момент для поворота на исторический путь.

Знаменитый прусский реформатор Штейн, после занятия Пруссии

Наполеоном, приехавший по приглашению Императора Александра I в Россию,

считал, например, что:

"Россия могла бы сохранить свои первоначальные нравы, образ жизни,

одежду и т. д., а не подкапывать и не портить своей самобытности, изменяя

все это. Ей не нужно было ни французской одежды, ни французской кухни, ни

иностранного общественного типа она могла из своего собственного исключить

все грубое, не отказываясь от всех его особенностей... Быть может, еще не

поздно умерить вторжение иностранных обычаев и придать (русскому

формированию) направление, более целесообразное... Можно было бы ввести

снова столь целесообразную и удобную национальную одежду - кафтан..."

Необходимость сохранения самобытности понимали не только иностранцы,

понимали и наиболее проницательные русские. Но сколько ушатов насмешек и

издевательств было вылито по адресу людей, старавшихся толкать общество на

путь самобытной русской культуры. Образ Чацкого не был понят. Чацкий вовсе

не революционер и не прогрессист, он вовсе не ненавистник России, каковым

его считают до сих пор. Чацкий такой же либеральный консерватор, как и

Пушкин. Чацкому противна позиция мнимого консерватора Фамусова, фактически

охраняющего антинациональные тенденции Петровской революции, которые

являются для Фамусова и "консерваторов" его типа, уже "русской стариной".

Чацкий восстает против слепого угодничества, против низкопоклонства,

против слепого пресмыкания перед всем иностранным. Вернувшись из Европы

Чацкий говорит лже-консерваторам вроде Фамусова:

Ах! Франция! Нет в мире края! -

Решили две княжны, сестрицы, повторяя

Урок, который им из детства натвержден.

Я одаль воссылал желанья

Смиренные, однако вслух,

Чтоб истребил Господь нечистый этот дух

Пустого, рабского, слепого подражанья;

Чтоб искру заронил Он в ком-нибудь с душой,

Кто мог бы словом и примером

Нас удержать как крепкою возжой,

От жалкой тошноты по стороне чужой.

Пускай меня объявят старовером,

Но хуже для меня наш север во сто крат

С тех пор, как отдал все в обмен на новый лад -

И нравы, и язык, и старину святую,

И величавую одежду на другую

По шутовскому образцу:

Хвост сзади, спереди какой-то чудный выем,

Рассудку вопреки, наперекор стихиям,

Движенья связаны, и не краса лицу;

Смешные, бритые, седые подбородки!

Как платья, волосы, так и умы коротки!..

Ах! Если рождены мы все перенимать,

Хоть у китайцев бы нам несколько занять

Премудрого у них незнанья иноземцев.

Воскреснем ли когда от чужевластья мод?

Чтоб умный, бодрый наш народ

Хотя по языку нас не считал за немцев".

И вот, Чацкого, настоящего консерватора, охранителя древних русских

традиций, Фамусовы - охранители "устоев" возникших в результате революции

Петра I, объявляют сумасшедшим и карбонарием, ниспровергателем основ.

Подобные явления в "национально-консервативном лагере" эмиграции происходят

и в наши дни. Стоит только кому-нибудь из монархистов, подобно Чацкому

сказать правду о трагических последствиях деятельности Петра I и Екатерины

II, как современные Фамусовы начинают вопить:

"...Ах! Боже мой он карбонари.

...Он вольность хочет проповедать!.

...Да он властей не признает."

Эти седовласые дети до сих пор не задумываются над вопросом, почему

это большевики разрушили памятники всем русским царям, а вот памятники

Петру I и Екатерине оставили.

Также, как эти горе-консерваторы, до сих пор серьезно воображающие

себя "хранителями истинного русского духа" никак не могут понять, что

задача спасения духовного авторитета русского православия и самодержавия

значительно важнее спасения авторитета отдельных русских монархов, которые

разрушая православие и дело русского самодержавия своими действиями,

положили начало разрушению русской монархии, чем воспользовались масоны и

все остальные враги русской монархии.

Не только один Александр I дает пример распада традиционного

монархического сознания. Мы находим его даже у одного из наиболее ярких

представителей русского духовного возрождения, как у Карамзина. Карамзин

писал И. И. Димитриеву "по чувству я остаюсь республиканцем, - но при том

верным подданным русского царя".

Воскрешая, как историк, убитую при Петре I идею священного характера

царской власти, Карамзин тем не менее писал кн. Вяземскому: "Я в душе -

республиканец и таким и умру".

IV. КАКИЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ЗАДАЧИ ПРЕДСТОЯЛО РАЗРЕШИТЬ АЛЕКСАНДРУ I И ПОЧЕМУ ОН

НЕ СМОГ ИХ РАЗРЕШИТЬ?

I

Какая историческая задача стояла перед Александром I? Та же самая,

какая стояла и перед отцом его Павлом I, убитым масонами и "знатным

шляхетством". Необходимо было как можно скорее ликвидировать трагические

последствия, совершенной Петром I во всех областях духовной, политической,

социальной и экономической жизни, революции.

Путь, который мог только принести счастье русскому народу, указал

отец Александра I - Император Павел. Этот путь состоял в организации

национальной контрреволюции против осуществленной Петром I революции. В

зависимости от исторический обстоятельств, национальная контрреволюция

могла иметь или характер быстрого перелома, или иметь характер постепенного

перехода на путь традиционной русской государственности.

Вернуться на путь предков было конечно не легко. Для этого

необходимо было бы произвести новую целую революцию во взглядах и привычках

высших слоев русского общества, сильно денационализировавшегося со времени

революции Петра I. Превратить "русскую Европию" снова в Русь, в Россию,

было не так просто. Для этого было необходимо чтобы православие приобрело

былую роль духовного руководителя народа. Главой православной церкви должен

был стать Патриарх, а не царь. Независимая, свободная от опеки государства

церковь должна была найти путь объединения с старообрядчеством и начать

решительную борьбу с масонством и "вольтерьянством" и другими формами

увлечения европейской философии.

Идеи западного абсолютизма, на которые уже почти в течении ста лет

опиралась царская власть, необходимо было заменить политическими идеями

самодержавия. В лице возрожденной сильной церкви, восстановленное

самодержавие нашло бы мощного союзника для борьбы с растлевающим действием

европейских идей и смогло бы вместе с ней начать борьбу против основного

зла тогдашней России - крепостного права. Отмена крепостного права

европейского типа вырвало бы опору из под ног дворянства, стремившегося

превратить царскую власть в орудие своих сословных интересов. В лице

свободного крестьянства, жившего все еще идеями православия и самодержавия,

царская власть получила бы такую же могучую опору, как и в свободной

церкви, независимой от воли государственных надсмотрщиков.

"Возврат на Русь" не обошелся бы, конечно, без тяжелой, ожесточенной

борьбы с масонством, аристократией и дворянством, которые едва ли бы

пожелали добровольно отказаться от выгодного права владения "крещенной

собственностью". Но объединенные общим миросозерцанием, Царь, Православная

церковь и народ, в конечном итоге вышли бы наверно победителями в борьбе с

теми, кто желал идти по пути строительства "русской Европии". Но этого не

произошло и не могло произойти потому, что Александр I не обладал ясным

монархическим миросозерцанием отца, считавшего, что пора уже возвратиться

на Русь.

Двойственность мировоззрения Александра I не могла не отразиться на

его политической деятельности. Он часто колебался, не зная какую занять

политическую линию. И поэтому политически он все время сидел между двумя

стульями - колеблясь между долгом монарха и своими пристрастиями к

республиканском строю. Отсутствием цельного политического миросозерцания

Александр I очень напоминал Петра I. Как Петр I, он не имел цельного

монархического миросозерцания, ни определенного плана государственной

деятельности. Как и Петр I, не отдавал себе ясного отчета, а каков будет

результат задуманного им мероприятия. Александру I, как государственному

деятелю, можно дать такую же оценку, какую дал Петру I Ключевский: "До

конца своей жизни он не мог понять ни исторической логики, ни физиологии

народной жизни".

В силу полученного им неправильного воспитания Александр I вместо

того, чтобы стать возглавителем национальной контрреволюции, стал

завершителем первого периода европеизации России.

Политические идеалы самодержавия были чужды душе Александра I, не

сознавал он и необходимости восстановления Патриаршества. Из всех

исторических задач, которые необходимо было решать, Александр I ясно

понимал только одну - это необходимость скорейшей отмены крепостного права.

II

Крепостное право европейского типа, окончательно сложившееся в

правление Екатерины II, было основным препятствием, которое мешало

нормальному социальному и политическому развитию России.

"Если в первый период прикрепление к земле трудящегося населения

является государственной необходимостью, а уход и бегство населения

государственным бедствием (в допетровской Руси. - Б. Б.), то во второй

период прикрепление становится, наоборот, государственным бедствием

останавливающим всякое экономическое развитие страны, а уход населения

государственной необходимостью, которую надо всячески поощрять."

"Но, если крестьянско-земельный вопрос в своем целом был жизненным

для государства во все периоды его существования, то вопрос о крепостном

праве, как оно оформилось с средины XVIII века, был явлением не

историческим и чуждым России. Рабство, просуществовавшее ровно сто лет,

было западного происхождения". (6)

"Крепостное право, - как справедливо замечает Н. Багров в своем

исследовании "Правовые и социальные источники русской смуты" (Ревель 1931

г.), - несмотря на короткий срок своего существования, оказалось по своим

историческим результатам неоспоримо более вредным для русского народа, чем

татарское иго. Оно содействовало разложению духовных сил страны, развитию в

народе пассивных черт характера, неудовлетворенности, восприимчивости к

бунту, отсутствию правильного развития воли, слепому подчинению вожакам,

обещающим землю и свободу, даже если эти обещания потеряли всякий смысл".

Конечно, крепостное право в России, даже в самую сильную пору

развития его было все же мягче, чем в странах Европы, чем в соседней

Польше, чем в Прибалтике. Но благодаря сильно развитому у русского человека

чувству социальной справедливости, оно воспринималось русским крестьянином

острее, болезненнее, чем европейскими крестьянами, несмотря на то, что с

ним помещики обращались мягче, чем европейские помещики с своими

крепостными.

Крепостное право в после-петровской России было неизмеримо суровее,

чем крепостная зависимость в Московской Руси; но дореволюционные историки и

писатели, преследуя политические цели, изображали правовое и политическое

положение крепостного крестьянства всегда в нарочито мрачных красках.

Во-первых, всегда замалчивается, что 45 процентов крестьянства никогда не

знали крепостного права. Затем, - как правильно замечает С. Г. Пушкарев в

своей работе "Россия в XIX веке", изданной Чеховским издательством, - "в

дореволюционной России принято изображать положение всего крепостного

крестьянства самыми мрачными красками, а всех помещиков полагается

изображать в виде диких зверей, которые находят главное и чуть ли не

единственное удовольствие своей жизни в постоянном истязании крестьян всеми

всевозможными орудиями пытки" - розгами, палками, кнутами, плетьми,

железными цепями, рогатками, "щекобитками" и т. д. Бесспорно, случаи

жестоких истязаний бывали, мы находим сведения о них в судебных протоколах

и в воспоминаниях современников, но они именно потому и попали на страницы

мемуаров и в акты судов, что рассматривались как преступления, а не как

повсеместно действующий нормальный обычай, (на который, поэтому, никто не

обратил бы внимания). Отвергая слащаво-фальшивую теорию "патриархальной

власти", по которой помещики относились к своим крестьянам, как заботливые

родители к любимым детям, мы не можем, однако, принять и противоположной,

весьма распространенной теории сплошного зверства "класса помещиков". Если

мы даже согласимся с утверждением, что помещики видели в своих крепостных

не людей, а только рабочий скот, то все же позволительно усомниться в том,

что большинство сельских хозяев находило особое удовольствие в постоянном

истязании принадлежавшего им рабочего скота. Салтыков-Щедрин, которого

никто не заподозрит в сочувствии крепостному праву, говорит (в "Пошехонской

старине") о характере отношений помещиков к крепостным: "Вообще мужика

берегли, потому что видели в нем тягло, которое производит полезную и для

всех наглядную работу. Изнурять эту рабочую силу не представлялось расчета,

потому что подобный образ действия сократил бы барщину и внес бы неурядицу

в хозяйственные распоряжения. Поэтому главный секрет доброго помещичьего

управления заключался в том, чтобы не изнурять мужика, но в то же время не

давать ему гулять".

Самый тяжелый период крепостного права падает на эпоху правления

Екатерины II. При Александре I и Николае I характер крепостного права стал

уже более мягким.

III

Русская народная мудрость говорит: "Клин - клином вышибают". Петр

обрубил все ветки у дерева русской исторической жизни, спилил ствол,

расколол его и вогнал в расщелину клин чуждых русскому историческому духу

религиозных, политических и социальных идей. Могло ли, находясь в таком

положении, русское дерево быстро отрасти и дать новые могучие ветви.

Конечно нет!

Чтобы помочь ему снова отрасти необходимо было выбить загнанный в

его сердцевину Петром I клин, а только тогда расщепленный ствол мог

соединиться и переболев еще некоторое время, искалеченное дерево, пользуясь

силой неповрежденных корней, могло пустить новые ветви и расти дальше.

Но это не было сделано и клин, загнанный Петром, продолжал разделять

русскую историю, русский дух, русский народ на две половины, не позволяя им

снова срастись.

Александр I не пошел, по пути своего отца, который предпринял первые

попытки вытащить загнанный Петром I клин. В силу полученного им

политического воспитания, Александр I не мог быть возглавителем

национальной духовной контрреволюции. Вся его государственная деятельность

напоминала деятельность человека, который хотел вернуть искалеченное дерево

к жизни, но не понимал, что единственный способ вернуть его к жизни -

выбить клин из его расщепленного ствола. Все государственные действия

Александра I - были только полумерами. Полумеры же эти не могли вдохнуть

жизнь в искалеченный организм русской жизни.

Идеологически и Александр I, и современное ему образованное общество

опирались на клин, которым Петр расколол русскую жизнь надвое. Поэтому

идеология, на которую опиралась царская власть, все политические течения в

эпоху правления Александра I были противоестественной смесью чужеродных,

противоречащих друг другу идей.

То, что по привычке именовалось "самодержавием", - на самом деле

было противоестественной смесью политических идей западного абсолютизма с

обрывками политических идей уничтоженного Петром I самодержавия.

Православное богословие - было причудливой смесью религиозных догматов

православия, протестантства и даже, хотя в меньшей степени, католичества.

V. НЕГЛАСНЫЙ КОМИТЕТ ИЛИ ..."ЯКОБИНСКАЯ ШАЙКА"

Вскоре после вступления на трон, Александр I по совету своих

ближайших друзей, создает так называемый Негласный или тайный комитет. Кто

же является членами этого тайного комитета кроме Александра I? Выдающуюся

роль в нем играл граф Строганов, участник "Великой" французской революции,

член якобинского клуба "Друзей Закона". Во время принятия Строганова в

члены клуба, он воскликнул:

"Лучшим днем в моей жизни будет тот, когда я увижу Россию

возрожденной в такой же революции".

В состав Негласного комитета входили масоны граф В. Кочубей, Николай

Новосильцев и поляк Адам Чарторыйский. Все эти лица были членами различных

масонских лож.

На заседаниях этого комитета снова, обсуждался вопрос о введении в

России конституции, правах гражданина и других мероприятиях в духе идей

"Великой" французской революции. Гр. Строганов составил проект конституции,

которая по его характеристике "есть законное признание прав народа и тех

форм, в которых он может осуществлять эти свои права".

Активное участие в работах Негласного Комитета принимал вернувшийся

в Россию воспитатель Александра I масон Лагарп, бывший до этого президентом

Гельветической республики, возникнувшей в Швейцарии в результате

французской революции.

Некоторые историки утверждают, что бывший президент Гельветической

республики будто бы убеждал Александра, стремившегося к введению

конституционной монархии, не спешить с введением конституции и говорил, что

для такого большого государствам как Россия необходима твердая,

непоколебимая власть. Но едва ли эта версия отвечает истине. Едва ли бы

такой убежденный республиканец, как Лагарп, ратовал бы за сохранение в

России неограниченной монархической власти.

В работе Негласного Комитета принимали участие также видные масоны

граф А. Р. Варенцов, Трощинский, Завадовский, впоследствии ставшие

министрами.

В июле 1801 года в Негласном Комитете обсуждался проект Грамоты

российскому народу. В составлении этой грамоты, кроме членов Негласного

Комитета, принимал участие также заядлый враг монархии, духовный отец

русской интеллигенции А. Радищев, его покровитель граф А. Р. Воронцов и

масон Сперанский.

Таков был характерный состав Негласного Комитета, который Александр

I называл по имени существовавшего во время французской революции подобного

комитета, - Комитетом общественного спасения, а противники масонов и

русских якобинцев именовали его "Якобинской шайкой".

Негласный Комитет занимался обсуждением различных реформ в течение

всего 1801 года, вплоть до мая 1802 года. Потом он не собирался полтора

года. Затем члены его собрались несколько раз в 1803 году, а потом

Негласный Комитет перестал существовать. Да и необходимость в нем по

существу отпала. Соединенными усилиями масонов на роль реформатора русской

государственности был рекомендован масон М. М. Сперанский и необходимость в

Негласном Комитете отпала.

25 февраля 1803 года Александр I дал указ "О свободных землепашцах".

По этому указу помещики, желавшие освободить крестьян, могли освобождать

крестьян целыми селениями, на основании договоренности с крестьянами.

Министр Внутренних дел получил право утверждать соглашения помещиков с

крестьянами.

Из этого дело ничего не вышло. Те, кто больше всех выступал против

крепостного права, помещики-якобинцы, вроде графа Строганова, заявлявшего

на собраниях Негласного Комитета, что опасность заключается не в

освобождении крестьян, а в удержании их в крепостном состоянии, и не

подумали освободить крестьян. Только граф С. П. Румянцев освободил 5.000

крепостных. В течение царствования Александра было освобождено добровольно

всего лишь 50.000 крестьян. Граф же Строганов, говоривший в Париже во время

французской революции, что он мечтает дожить до такой же революции в России

и больше всех настаивавший на освобождении крестьян, и не подумал отпустить

на волю всех своих крестьян.

Крики о необходимости срочной отмены крепостного права были только

одним из способов расшатывания царской власти со стороны масонов и

якобинцев. Вот, дескать, смотрите, как сидящий на троне тиран не желает

дать свободу миллионам своих подданных. Это только распаляло страсти

масонов, вольтерьянцев и сторонников французской революции против "тирана".

С другой стороны, эти крики вызывали вражду к царю среди той части

дворянства, которая вовсе не желала расставаться с теми выгодами, которые

им давало пользование бесплатным трудом "крещенной собственности". А таких

дворян было много между средних и низших слоев дворянства, которые являлись

приверженцами православия и сторонниками монархии. Затрагивать интересы

этих слоев дворянства и освобождать крестьян против их желания было опасно.

Желание Александра I освободить крестьян наталкивалось на сложную

политическую игру слоев враждебных монархической власти и на материальные

интересы ее убежденных сторонников.

Одного желания Александра I как можно скорее освободить крестьян

было мало. Он должен был считаться с реальной политической обстановкой в

стране. А она, благодаря расцвету масонства, падению влияния православного

и монархического сознания в высших слоях дворянства, в России была очень и

очень напряженной.

VI. ОБЩЕСТВО АЛЕКСАНДРОВСКОЙ ЭПОХИ

Александр I, - как верно отмечает С. Платонов в "Лекциях по русской

истории", - в сущности "мало ценил то общество, которым управлял, только во

время Отечественной войны, патриотизм всех слоев населения вызвал у него

временное уважение к русским".

И надо сказать, что у Александра I было мало оснований уважать

высшие слои денационализированного русского общества, на которое ему

приходилось опираться при управлении обширным государством. Он рано, еще

юношей хорошо узнал нравственную нечистоплотность русских "вольтерьянцев" и

масонов, составлявших двор Екатерины II.

Вспомним его характеристику "Екатерининских орлов", в письме,

написанном своему другу Кочубею 21 февраля 1796 года. "Нет ни одного

честного человека среди них", - писал он. - "Я всякий раз страдаю, когда

должен явиться на придворную сцену. Кровь портится во мне, при виде погони

на каждом шагу за получением высших отличий, нестоящих в моих глазах

медного гроша. Я чувствую себя несчастным в обществе таких людей, которых

не желал бы иметь у себя и лакеями, между тем, они занимают высшие места.

Как, например, Зубовы, Пассек, князья Барятинские, оба Салтыкова, Мятлевы и

множество других, которых не стоит даже называть и которые, будучи надменны

с низшими, пресмыкаются перед теми, кого они боятся".

Еще меньше стал уважать Александр I это "высшее" общество после

того, как представители его вовлекли Александра I, с помощью ряда

провокаций, против его желания, в заговор против отца, клятвенно уверяли,

что к отцу не будет применено никаких насилий, а затем зверски убили его.

Можно ли было уважать таких людей и верить им?

Во все царствование Александра I политическая обстановка была очень

напряженной. В начале царствования Александр был орудием в руках двух

крупных сил - русского масонства и европеизированной аристократии,

зараженной масонскими идеями и идеями французской революции, проистекавшими

из масонства. Ведущей политической силой было, конечно, русское масонство и

политические течения, возникшие под его влиянием в аристократическом

обществе и среди офицеров гвардии.

Общество Александровской эпохи напоминало телегу, которую тащат в

разные стороны лебедь, рак и щука. Яркую характеристику духовной смуты,

царившей в душах дворянства и русского образованного общества в эпоху

Александра I дал проф. И. Ильин в речи, произнесенной в 1937 году в Риге по

случаю 100-летней годовщины со дня смерти Пушкина:

"Россия заканчивает собирание своих территориальных и

многонациональных сил, но еще не расцвела духовно: еще не освободила себя

социально и хозяйственно, еще не развернула целиком своего

культурно-творческого акта, еще не раскрыла красоты и мощи своего языка,

еще не увидела ни своего национального лика, ни своего

безгранично-свободного духовного горизонта. Русская интеллигенция еще не

родилась на свет, а уже литературно западничает и учится у французов

революционным заговорам. Русское дворянство еще не успело приступить к

своей самостоятельной, культурно-государственной миссии; оно еще не имеет

ни зрелой идеи, ни опыта, а от 18 века оно уже унаследовало преступную

привычку терроризировать своих государей дворцовыми переворотами. Оно еще

не образовало своего разума, а уже начинает утрачивать свою веру и с

радостью готово брать "уроки чистого атеизма" у доморощенных или заезжих

вольтерьянцев..."

"...Русское либерально-революционное дворянство того времени

принимало себя за "соль земли" и потому мечтало об ограничении прав

монарха... Оно не понимало, что России необходимо мудрое, государственное

строительство и подготовка к нему, а не сеяние революционного ветра, не

разложение основ национального бытия; оно не разумело, что воспитание

народа требует доверчивого изучения его духовных сил, а не сословных

заговоров против государя..."

"Пользуясь замешательством и всеобщей растерянностью правительства в

первые дни после катастрофы, - пишет друг детства Александра I, князь Адам

Чарторыйский, - генерал-от-кавалерии граф Пален возымел мысль захватить в

свои руки ослабленные бразды правления".

Пален решил принять на себя роль опекуна юного Государя,

возведенного на престол его вероломством и предательством.

Убив Павла I, русское масонство, единственная организованная в то

время политическая сила, крепко держало в своих руках его сына. После

убийства Павла I масоны пытались снова ограничить власть царя. Известно,

что Пален и Зубовы напомнили Александру о его обещании ввести конституцию.

Декабрист Лунин сообщил следственной комиссии, что Н. П. Панин и Пален

хотели ввести конституцию. Это намерение заговорщиков не удалось только

благодаря противодействию командира Преображенского полка генерал-майора

Талызина, генерала Уварова и полковника князя П. Волконского.

Но все заговорщики масоны-дворяне и дворяне, не бывшие масонами,

были единодушны в своем желании восстановить уничтоженные Павлом I

сословные привилегии дворянства. И Александру I пришлось удовлетворить их

желание, хотя сам он был против этой меры.

2 апреля 1801 года, через месяц после убийства отца, Александр I

восстановил Жалованную грамоту дворянства, хотя известны его слова, что он

"восстановил дворянскую грамоту, уничтоженную Павлом, против своей воли, и

эта исключительность дарованных ею прав, всегда ему была противна".

Как указывает известный исследователь эпохи Александра I, Великий

Князь Николай Михайлович, - "дворянство было всегда ненавистно Александру,

и корень ненависти к нему связывался не с крепостным правом, а с ролью

дворянства в событии 11 марта, не забытым в течении всей его жизни".

Александр I относился к участникам заговора против его отца со

смешанным чувством антипатии и боязни. Он ненавидел их и в то же время

опасался, что они могут организовать заговор и против него, убить и его.

Масонам и якобинцам дворянам не удалось добиться введения

конституции. И формально Александр I был полновластным властителем, но

фактически он не был таковым. Всю жизнь ему приходилось считаться с

желаниями тех, которые с помощью подлых интриг и провокаций вовлекли его в

заговор против отца. Проживи он немного больше и ему пришлось бы подавлять

масонско-дворянский заговор декабристов, созревший еще при его жизни.

В дневнике за 1834 год Пушкин записывает: "...Третьего дня обед у

Австрийского посланника... Сидя втроем с посланником и его женой,

разговорился я об 11 марта. Недавно на бале у него был цареубийца Скарятин;

Финкельман не знал за ним этого греха. Он удивляется странностям нашего

общества. Но покойный Государь был окружен убийцами его отца...

...Государь, ныне царствующий, первый у нас имел право казнить

цареубийц или помышления о цареубийстве; его предшественники принуждены

были терпеть или прощать".

Правильность взгляда Пушкина, что Александр I до конца жизни не мог

наказать убийц своего отца и принужден был терпеть их, подтверждает и

заместитель французского посла граф Буальконт в августе 1822 года:

"...Где можно видеть людей прекрасно воспитанных и принадлежащих к

сливкам общества, но восхваляющих убийц Павла I, и где лучшим тоном людей

высшего света были их намеки на то, что и они имели отношение к ужасному

преступлению".

Это было написано всего за 28 месяцев до смерти Александра I. Как

мог Александр I уважать подобное общество, которым ему пришлось управлять,

но которое упрямо стремилось управлять им.

VII. ЗОЛОТОЙ ВЕК РУССКОГО МАСОНСТВА

I

Масонство всегда и всюду отличается пестротой своих идейных и

политических стремлений, стремясь угодить на всякий вкус. Таковым оно было

и в эпоху Александра I. Это подчеркивается всеми исследователями духовных

течений Александровской эпохи.

"В царствование Александра I в России, преимущественно в столицах,

образовалось много масонских "лож", разных школ и сект; личный состав лож

был многочисленным и чрезвычайно пестрым, включая и высших чиновников

Империи и будущих декабристов; столь же различны были и их направления; в

отношении религиозном среди масонов были мистики и пиетисты, и люди

индифферентные ко всякой религии; в одних ложах господствовала

"обыкновенная масонская мораль" братолюбия и благотворительности (Пыпин), в

других проявились политические тенденции либерализма и даже радикализма".

(7)

"Круг вольных каменщиков, - пишет Соколовская, - работавший втайне

со времени заключения Николая Ивановича Новикова в 1792 году в

Шлиссельбургскую крепость, - был невелик. Недовольство правительства

Екатерины II было великим осколком стойкости: большинство братьев

поколебалось в верности орденским заветам и прекратило собрания в ложах.

Однако, как показало будущее, эти слабые духом братья не вовсе порвали

связь с орденом, а лишь благоразумно выжидали для каменщических работ

благоприятных времен". (8)

"Круг мужей испытанной верности, не прерывая тайных собраний,

сохранил для масонов XIX века духовные масонские заветы, важнейшие

рыцарские законы, обрядники и символические предметы: эти верные братья,

"солдаты ордена", как именовали их вольные каменщики, сберегли искру

масонства под пеплом запрещения". (9)

"...Несмотря на правительственные преследования, и мистические

христиане (?!), и масоны, - свидетельствует П. Кропоткин в своей книге

"Идеалы и действительность в русской литературе", - (некоторые ложи которых

следовали учению Розенкрейцеров), оказали глубокое влияние на умственную

жизнь России. С восшествием на престол Александра I, масоны получили

возможность более свободной проповеди своих идей..."

Князь-анархист говорит правду. Царствование Александра I - это

золотой век русского масонства.

15 января 1800 года А. Ф. Лабзин открыл в Санкт-Петербурге ложу

"Умирающий сфинкс". Вступающие в эту ложу давали клятву посвятить всю свою

жизнь, все свое достояние работе во имя процветания ордена. Вся работа

проводилась в глубокой тайне. Вступавшие в ложу давали обещание никогда и

никому ничего о ложе "не открывать, как бы вовсе оной не существовало".

Лабзин обладал неограниченной властью. Высшие руководители ордена

членам ложи были неизвестны. Выполнителем их воли считался А. Ф. Лабзин.

Флигель-адъютант Александра I полковник Барзин сообщает, что в 1803

году к Императору явился масон И. В. Вебер, избранный русскими масонами,

входившими в состав "Великой национальной ложи" шведского масонства,

гроссмейстером русских масонов этого течения.

Барзин указывает, что Вебер сумел убедить Александра, что масоны во

всех государствах Европы пользуются покровительством монархов и что он

может вполне рассчитывать на русских масонов, как на самых преданных своих

верноподданных.

А может быть дело обстояло иначе. Может быть Вебер дал понять

Императору Александру I, что ему нет смысла вступать на путь борьбы с

русским масонством, показавшем свою силу три года назад во время

организованного им заговора против отца Александра.

Точно известно только одно, что после аудиенции, данной Веберу,

Александр I разрешил масонам снова открыто собираться в масонских ложах.

В 1802 году камергер А. А. Жеребцов, сын О. А. Жеребцовой, через

которую английские масоны передавали деньги на организацию убийства Павла

I, открыл в Петербурге ложу "Соединенные друзья".

В 1803 году розенкрейцерами открывается в Москве тайная ложа

"Нептун". Во главе ложи стоял сенатор П. И. Голенищев-Кутузов.

А. Ф. Лабзин объединил особо увлекавшихся масонской мистикой членов

ложи для изучения "теоретической степени Соломоновых наук". Лабзин и старый

московский мартинист М. И. Невзоров начинают снова издавать масонские

журналы. В 1804 году начал издаваться масонский журнал "Сионский вестник",

к счастью запрещенный после первого номера. В Москве "Соломоновы науки" и

прочие масонские "премудрости" изучались в ложе "К мертвой голове". В этой

работе активное участие принимал А. X. Чеботарев, И. А. Поздеев, И. В.

Лопухин, Ф. П. Лубяновский, Р. С. Степанов, Ф. Л. Ключарев, адмирал И. С.

Мордвинов и князья Трубецкие. Изучением тайных знаний занималась также

основанная графом Грабянко в Петербурге ложа "Народ Божий".

"Как в розенкрейцеровских ложах, - сообщает Т. О. Соколовская, - в

ложе графа Грабянки занимались, кроме теософии еще и алхимией, магией, но

утверждая, что братья "Златорозового Креста" имеют предметом изучения

"магию белую, божественную" розенкрейцеры обвиняли последователей гр.

Грабянки в чернокнижии, занятии черно-магиею, сношениях со злыми духами.

Сокрушаясь о нетвердости таких братьев, увлекшихся новым учением,

начальники пишут: "знакомые нам в своем пути колеблются и не ведают, куда

пристать и, Боже их помилуй, попадут на како-магов или на иллюминатов".

Деятельностью ложи "Народ Божий" заинтересовалось правительство и в

1807 году граф Грабянко был заключен в крепость".

В 1805 году "Осмотрительный, благоразумный и великомудрый" масон И.

В. Вебер создал ложу "Александра Благотворительность к коронованному

Великану". Масон А. А. Сергеев в июне 1809 года создал ложу "Елизаветы к

добродетели".

В 1809 году "по инициативе Сперанского состоялся вызов в

Петербургскую Академию (духовную. - Б. Б.) известного Фесслера, имевшего

большое влияние в русских масонских кружках и сразу получившего большое

значение между приверженцами мистических идей. Приезд его противниками

отмечен был, как событие весьма важное, как начало господства мистицизма в

России", - указывает П. Знаменский в "Руководстве к русской церковной

истории" (Казань. 1886 год).

22 мая 1810 года в Петербурге возникла ложа "Петра к правде". В

состав ее входили главным образом жившие в Петербурге немцы - евангелисты и

лютеране.

Все эти три масонские ложи вскоре объединились и получили название

"Соединенных лож". Все эти ложи принадлежали к шведскому масонству. В 1810

году для управления "Соединенными ложами" была организована "Великая

директориальная ложа Владимира к порядку", во главе которой встал И. В.

Вебер.

Развивали свою деятельность и масоны других направлений. Масонами

французского направления в марте 1809 года была открыта ложа "Палестина".

Во главе "Палестины" стоял граф М. Ю. Виельгорский.

Развивали свою деятельность и представители наиболее революционного

масонского ордена иллюминатов. С 1807 до 1810 года в Петербурге

существовала ложа иллюминатов, по некоторым сведениям называвшаяся

"Полярная звезда". Во главе ложи стоял выписанный Сперанским из Германии

немец И. А. Фесслер. Членами ложи были: М. М. Сперанский, проф. Ф. А.

Гауэншильд, Злобин, Дерябин, Магницкий, проф. Лодий, барон Розенкампф,

Пезаровиус и Ренненкампф.

II

Перед Отечественной войной масонство достигло значительных успехов.

Масоны Лопухин, Невзоров, Лабзин, Поздеев, Вебер и Фесслер вели деятельную

работу по вербовке новых членов и распространению масонского учения разных

толков.

Успехи масонства не могли не остаться незамеченными Александром I,

тем более, что масоны подавали ему доклады, в которых старались его

убедить, что он может использовать масонство в интересах царской власти.

Вот один из подобных докладов:

"Я счел долгом представить Вашему Величеству некоторые мысли

относительно тех мудрых мер, которые Ваше Величество предполагаете

употребить для устройства масонства. Они кажутся мне способными обеспечить

успех Ваших намерений.

Хорошее устройство масонства в Империи должно принести две

существенные выгоды:

1) Оно должно остановить увеличение испорченности нравов, установляя

добрую нравственность, утвержденную на прочном основании религии.

2) Оно должно воспрепятствовать введению всякого другого общества,

основанного на вредных началах, таким способом образовать род постоянного,

но незаметного надзора, который по своим тайным сношениям с министерством

полиции, доставил бы ему, так сказать, залог против всякой попытки,

противной предлагаемой цели.

Чтобы установить это устройство способом верным, необходимо

следовать двум началам, которые неизбежно приведут к желаемому результату:

1) Сколько возможно, скрывать действия полиции в ее присмотре так,

чтобы не только публика вообще, или те, кто пытался бы вводить эти вредные

начала, не подозревали этого надзора, но чтобы самые члены лож оставались в

неведении, что они находятся под присмотром или покровительством

правительства, и чтобы только начальники ордена участвовали в этой тайне.

2) Установить масонство в первоначальной его чистоте. Все то, что

могли прибавить к нему в некоторых странах отдаленные обстоятельства,

чуждые цели Вашего Величества, должно быть рассматриваемо как подробности

чуждые для нас и которые легко отделить от существенной части. Когда

устройство этого ордена будет раз очищено и утверждено таким образом, было

бы необходимо образовать центр соединения, к которому примыкали и где

сходились бы все учреждения этого рода, какие могли бы образовываться

внутри Империи, в каком бы то ни было месте.

Эти учреждения сделались бы и единственным предохранением против

зла, которое могло бы проникнуть в страну путями, удаленными от присмотра,

установленного в столице; и сделались бы удобством надзора для общей

полиции, которое трудно было бы заменить каким-нибудь другим средством.

Этим центром соединения была бы ложа-мать, основанная в столице.

Всякая другая ложа в Империи, не учрежденная этой ложей, не должна

бы быть терпима.

Эти меры, Государь, проводимы благоразумно и в тайне обеспечили бы

успех предположенного плана, так что намерение Вашего Величества было бы

совершено исполнено". (10)

III

Александр I, желая выяснить истинные политические намерения русского

масонства, повелел министру полиции запросить уставы существующих масонских

лож, собрать информацию о применяющихся ими обрядах, о числе членов и т. д.

Масонов это повеление не застало врасплох. Масоны учитывали, что их

деятельность не останется незамеченной и вызовет интерес у правительства и

своевременно подготовились, добившись через братьев-масонов, окружавших

Императора, назначения на пост министра полиции генерал-лейтенанта А. Д.

Балашова. А. Д. Балашов был член масонской ложи "Соединенных друзей", масон

высоких степеней.

Масон-министр обратился к руководителям лож со следующим приказом:

"...Начальникам существующих здесь масонских обществ известно, что

правительство, зная о их существование, не полагало никаких препятствий их

собраниям. С своей стороны и общества заслуживают ту справедливость, что

доселе не подавали они ни малейшего повода к какому-либо на них притязанию.

Но неосторожностью некоторых членов, взаимными лож состязаниями и

некоторою поспешностью к пополнению их новыми и непрестанными принятиями,

бытие сих обществ слишком огласилось. Из тайных они стали почти явными и

тем подали повод невежеству или злонамеренности к разным на них нареканиям.

В сем положении вещей дабы положить преграду сим толкованиям, правительство

признало нужным войти подробнее в правила сих обществ и удостовериться в

тех основаниях, на коих они могут быть терпимы или покровительствуемы.

Цель истинного масонства не может быть никому предосудительна.

Правительство надеется, что начальники обществ откровенностью своею

докажут, что они знают сию цель и искренне желают ее достигнуть.

На сей конец, с начальниками сих обществ учредятся доверенные и от

обыкновенных полицейских мер совершенно чуждые отношения. Правительство

изберет от себя двух особ, знанием и степенями своими в масонском деле

известных. С сими двумя лицами, под непосредственным наблюдением министра

просвещения, каждый начальник ложи войдет в сношение и изложит им в духе

доверенности и братства правила, основания и систему своей ложи.

Между тем именем коронного закона, всем масонским ложам общего,

назначается: 1) чтоб с сего времени до последнего окончания всех выше

означенных сношений приостановлены были во всех ложах новые членов

принятия; 2) чтоб сношения с начальниками лож, от правительства

установляемых, были сохранены каждый из них лично в совершенной тайне не

только для публики, но и для членов самых лож. Всякое о сем разглашение

обратится в сущий вред самим сим обществам. В. С.-Петербурге, августа 9 дня

1810". (11)

IV

В "Уставе вольных каменщиков", употребляемого русскими масонами в

эпоху Александра I, например, требуется полная покорность масонов высшим

руководителям ордена.

В уставе говорится:

"Воля твоя покорна воле законов и высших (т. е. руководителей

ордена). Паче всего есть один закон, коего наблюдение ты обещал перед лицом

небес, т. е. закон ненарушимой тайны в рассуждении наших обрядов,

церемоний, знаков и образа принятия. Страшись думать, что сия клятва менее

священна даваемых тобой в гражданском обществе. Ты был свободен, когда оную

произносил, но уже не свободен нарушить клятву, тебя связующую".

Масонская присяга для масонов всегда была выше военной присяги.

Историей засвидетельствован ряд случаев измены масонов своему отечеству и

нарушения ими военной присяги. В царствование Екатерины военной присяге

изменил, например, масон адмирал Грейг во время сражения с Шведским флотом

у острова Готланда.

Шведским флотом командовал Гроссмейстер шведского масонского ордена

Герцог Карл Зюдерманландский. Как масон шведского обряда, адм. Грейг был у

него а подчинении. Бездействие адмирала Грейга во время морского сражения

были осуждено русским правительством. В письме к Герцогу Зюдерманландскому

Грейг объяснял свое поведение во время битвы тем, что он хотел "умягчить

свирепость войны, насколько того род службы помогает". Текст письма

адмирала Грейга приводит Т. Соколовская в своей работе "Русское масонство и

его значение в истории общественного развития XVIII и первой четверти XIX

столетия".

Во время войны с шведами масонская ложа находилась на корабле

"Ростислав". После "сражения" у Готланда Самуил Грейг отправил в Петербург

с донесением о "победе", морского офицера П. И. Голенищева-Кутузова,

возможно родственника фельдмаршала Кутузова. Опасаясь ответственности за

проявленную в сражении бездеятельность, Самуил Грейг отдал П. И.

Голенищеву-Кутузову "сокровища" масонской ложи. После смерти Грейга эти

"сокровища" остались у П. И. Голенищева-Кутузова, который после восшествия

на престол Александра I открыл в 1803 году в Москве тайную ложу

Розенкрейцеров, которую назвал в честь бывшей на корабле "Ростислав" ложи -

ложей "Нептун".

VIII. РАЗВИТИЕ МАСОНСКОГО МИСТИЦИЗМА СОДЕЙСТВУЕТ РОСТУ СЕКТАНТСТВА

Развитие под влиянием масонства европейской мистики содействовало

развитию различных сект. Павел I, после того, как организатор секты

скопцов, Кондратия Селиванов, называвший себя Петром III, заявил ему, что

он признает его своим сыном, ежели он оскопит себя, приказал отправить

Селиванова в дом сумасшедших.

После убийства Павла I К. Селиванов был переведен из дома

сумасшедших в богадельню, откуда его взял на поруки полусумасшедший мистик

скопец Елянский. Дом скопцов Нанастьевых, у которых поселился К. Селиванов,

стал центром всего русского скопчества.

Елянский в 1804 году подал Александру I проект превращения всей

России в скопческий корабль. Елянский предлагал Императору Александру I

сделать своим главным советником Кондратия Селиванова на том основании, что

"в нем полный Дух Небесный Отцом и Сыном присутствует". Вторым советником

должен быть автор проекта Елянский, которому "должны быть подвластны все

войска".

Александр I приказал Елянского, как явно ненормального человека,

отправить в Суздальский монастырь, а с Селиванова приказал взять подписку

не производить больше оскоплений. К. Селиванов дал такую подписку, но

оскопления, конечно, продолжали производиться. "На торжествах и радениях в

его жилище участвовало иногда до 300 человек обоего пола. При помощи

сильных покровителей он достиг даже того, что вход к нему полиции был

запрещен по высочайшему повелению. Значение его все возрастало и не только

между скопцами, но даже среди православного общества Петербурга, привлекая

к нему множество суеверных посетителей, особенно посетительниц из купчих и

знатных барынь. В 1805 году его посетил даже сам Государь. Такая свобода

скопчества продолжалась до 1819 года. (12) Годы 1802-1820 скопцы считают

самым счастливыми в истории русского скопчества.

Царствование Александра I - эпоха также усиленного развития секты

хлыстов. "Замечательно, - пишет Л. Знаменский, - что в то время, как

мистики (т. е. мистики европейского толка, примыкавшие к масонству. - Б.

Б.), заимствовали у них радения, хлысты в свою очередь сближаются с

мистиками, выбирая для своего книжного чтения мистические сочинения...

Хлыстовство распространилось теперь по всему Поволжью, по Оке и на Дону, то

оставаясь в своем чистом виде, то смешиваясь с скопчеством. В Калужской

губернии в 1809 году в хлыстовстве были уличены некоторые духовные лица".

Еще большей благосклонностью властей, - сообщает П. Знаменский, -

пользовалась секта духоборов. "Духоборцы с самого начала царствования

успели разжалобить правительство на свои страдания и разорения от духовных

и светских властей. Казна выдавала духоборам пособие на переселение в

Новороссию. Духоборам отводилось по 15 десятин на каждого члена семьи, они

освобождались от податей на 5 лет, им предоставлялась полная свобода

вероисповедания и освобождение от набора в армию. То есть духоборы

оказывались в привилегированном положении по сравнению с крестьянами,

остававшимися верными православию. Такое отношение только содействовало

увеличению членов этой секты.

Масоны и мистики с своей стороны тоже взяли духоборов под свою

защиту. Когда в 1805 году Евгений Болховитинов написал "Исследование

исповедания духоборческой секты", то одним из мистиков, опираясь на мысли

масона Лопухина, была написана и подана правительству записка, в которой он

защищал духоборов и которая, как утверждает П. Знаменский, "послужила к

утверждению правительства в мнении о них, как о людях невинно гонимых".

"Не меньшими милостями, - сообщает Л. Знаменский, - пользовалась и

другая духовная секта - молоканская. Узнав о предоставлении свободы веры

духоборцам, тамбовские молокане поспешили сбросить свою постоянную личину

православия, под которой доселе таились от преследований, и открыто заявить

свое сектантство". "Их колонисты массами шли с мест прежнего тревожного

житья среди православных на отдаленные от церковной и полицейской власти и

пустынные места по Волге, Ахтубе и на Узенях, где они могли устроиться и

спокойно, и богато, и даже без помехи распространять свою ересь среди

православных, живших там почти совершенно без церковного надзора. Для

большего успеха своей пропаганды они постоянно указывали православным на

свободу своей веры, как на ясное доказательство признания ее истинности со

стороны самого правительства".

Молокане отдали должную часть и мистическим изданиям

Александровского времени; особенно понравилась им "Победная повесть" Ю.

Штиллинга, в которой они "применяли к православной церкви то, что

Штиллингом было сказано о церкви латинской, а к себе - его восторженные

речи о духовных христианах Фиатирской церкви".

IX. МАСОН СПЕРАНСКИЙ И РЕЗУЛЬТАТЫ ПРОИЗВЕДЕННЫХ ИМ РЕФОРМ

I

Вспомним характеристику Сперанского, сделанную Л. Толстым во II томе

"Войны и Мира".

"Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к

людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в

доказательствах, которые, он приводил в подтверждение своих мнений. Он

употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело,

как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился

на почву практического деятеля - осуждал мечтателей, то на почву сатирика -

и иронически подсмеивался над противником, то становился строго логичным,

то вдруг поднимался в область метафизики (это последнее орудие

доказательств он особенно часто употреблял). Он переносил вопрос на

метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли

и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора. Вообще

главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная,

непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда

Сперанскому не могла прийти в голову та обыкновенная для князя Андрея

мысль, что нельзя все-таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не

приходило сомнение в том, что не вздор ли все то, что я думаю, и все то, во

что я верю".

А многое из того, во что верил Сперанский и то, что он делал, веря в

этот вздор, было совершенно неприменимо в России, то есть в конечном смысле

оказывалось утопическим вздором.

"Сперанский, - пишет профессор Шиман в своем исследовании "Александр

Первый", - был франкмасон и возымел странную мысль воспользоваться

организацией ложи для близкой его сердцу реформы русского духовенства. Его

план состоял в том, чтобы основать масонскую ложу, которая имела бы

филиальные ложи по всему русскому государству и принимала бы в братья

наиболее способных духовных лиц".

Выходец из духовной семьи, учившийся в духовной семинарии,

Сперанский был врагом православного духовенства. В одном из своих

революционных стихотворений декабрист Рылеев с восторгом писал:

"Сперанский попов обдает,

Как клопов, варом."

М. М. Сперанский имел связь с руководителем Петербургской ложи

Иллюминатов немецким профессором Фесслером, которого он выписал из

Германии. Австрийский дипломат Сен-Жюльен в письме от 1 апреля 1812 года

писал австрийскому правительству, что высшие представители русского

духовенства возмущены покровительством, оказываемым Сперанским выписанному

из Германии члену ордена Иллюминатов проф. Фесслеру, открыто

высказывавшемуся против христианства.

Это самый Фесслер и посвятил Сперанского в масоны. В близких

отношениях был Сперанский и с видными русскими масонами. Известный масон

Лопухин просвещал его в духе ордена Розенкрейцеров. Прежде, чем стать

"гениальным" русским государственным деятелем, Сперанский был домашним

секретарем у главы русских масонов князя А. Б. Куракина, занимавшем после

вступления Александра I на престол, пост генерал-прокурора. Когда

Сперанский прошел достаточную тренировку в масонском духе, Куракин

постарался обратить на Сперанского внимание Александра I. Так что связи

Сперанского с масонами и то, что он сам был масоном - это неоспоримые

исторические факты.

Сперанский был мистиком в масонском духе, поклонником теософии.

Наиболее даровитых представителей православного духовенства он хотел

сделать слугами масонства, этой задаче и был посвящен план создания широко

разветвленных масонских лож, в которые принимались бы только представители

русского духовенства. Благодаря стараниям Сперанского Фесслер был назначен

в Петербургскую духовную академию профессором философии и еврейского

языка." (13)

II

В брошюре Т. Сократовой "Наполеон в России", изданной в 1912 году в

связи с 100-летием Отечественной войны, указывается, что М. М. Сперанский

старался во время бесед с Александром I "пополнить образование своего

царственного собеседника и прямо таки давал ему уроки по государственному

праву". В каком же духе масон Сперанский вел эти "уроки"? "Хотя Сперанский,

- указывает С. Платонов, - и отрицал свою приверженность к Франции и

Наполеону, однако в глазах всего общество его близость к французским

влияниям была неоспорима".

Столь прославленные русской "прогрессивной" печатью "гениальные

государственные реформы" М. Сперанского покоятся на идеях французской

революции. Идеи эти следующие:

1. Источником власти является не наследственная власть монарха, а

источником

власти является народ.

2. Основой законов должна быть не воля монарха, а воля народа.

3. Верховная власть должна быть ограничена конституцией.

4. Если верховная власть перестает выполнять условия, на которых народ

предоставил ей власть - то действия ее становятся незаконными и т. д.

Власть царей должна быть ограничена конституцией - таков был смысл

задуманных Сперанским реформ. А это, как мы знаем, была затаенная мечта

русского масонства с первых дней его существования. Замена принципов

самодержавия принципами европейского абсолютизма, что было уже большим

отступлением от принципов классической формы монархии, уже не устраивает

русских масонов и они хотят еще больше подорвать монархическую власть в

России, введением в ней конституционной монархии. Они ясно понимают, что

конституционная монархия это самый верный путь к республике.

Сперанский также, как и другие масоны, прекрасно сознавал это. Ведь

далеко не случайно, именно его, Сперанского, декабристы прочили в первые

президенты русской республики, после свержения Николая I.

Настоящим автором государственных реформ, приписываемых М. М.

Сперанскому, был Наполеон. В монографии "Александр I" профессор Шиман

указывает, что во время свидания с Александром в Эрфурте Наполеон "не

преминул обсудить с ним в подробных беседах различные вопросы управления".

Результатом этих разговоров явился целый ряд выдающихся проектов реформ, из

которых важнейшим был проект конституции в России.

Петр I в своей революционной деятельности, при разрушении

исторически сложившейся в Москве системы управления, исходил из

революционного совета философа Лейбница, советовавшего ему одним ударом

сломать существовавшие органы управления.

"Такой совет Лейбница, - пишет известный знаток русского

государственного права Казанский в своей работе "Русское государственное

право", - который своей верой во всесилие учреждений и своими воззрениями

на политический строй, как на механизм, имел несомненно большое влияние на

направление реформ Петра, был прямым отрицанием исторических и национальных

основ государственной жизни".

Верную оценку деятельности "гениального" Сперанского дает известный

монархический идеолог Л. Тихомиров в своем исследовании "Монархическая

государственность":

"...исключительный бюрократизм разных видов и полное отстранение

нации от всякого присутствия в государственном управлении, делают из якобы

"совершенных" петровских учреждений, нечто в высшей степени регрессивное,

стоящее по идее и вредным последствиям бесконечно ниже московских

управительных учреждений". (14)

"При Александре I стройная французская бюрократическая

централизация, созданная Наполеоном на основе революционных идей, пленила

русский подражательный дух. Для России это явилось "последним словом"

совершенства и Сперанский, поклонник Наполеона, вместе с Императором,

поклонником республики, создали новый строй управления, который в существе

своем прожил до Императора Александра II.

Учреждения Александра I завершали абсолютистское построение

правительственного механизма. До тех пор, самое несовершенство

управительных учреждений не дозволяло им освободиться от контроля.

Верховная власть сохраняла характер направляющий и контролирующий. При

Александре I бюрократия была организована со всеми усовершенствованиями.

...Способность бюрократического механизма к действию была доведена

до конца строжайшей системой централизации. Но где при этих учреждениях

оказывалась нация и верховная власть?

Нация была подчинена правящему механизму. Верховная власть, по

наружности, была поставлена в сосредоточии всех управительных властей. В

действительности она была окружена высшими управительными властями и

отрезана ими не только от нации, но и от остального управительного

механизма. С превращением Сената в высший судебный орган, верховная власть

теряла в нем орган контроля".

Цель "гениального" реформатора масона Сперанского заключалась в том,

чтобы построить такую систему государственных учреждений, при которой

бюрократия сможет освободиться от контроля верховной власти в лице Царя и с

течением времени незаметно подчинит царскую власть власти бюрократии.

Создался опасный для независимости царской власти характер

министерств, находящихся почти вне контроля со стороны верховной власти.

Это понимали уже современники Сперанского. В 1803 году до начала

деятельности Сперанского, гр. Воронцов писал Кочубею:

"Вам очень хочется уверить Государя, что невозможен министерский

деспотизм, опасения которого Вы называете химерой, потому что де министры

суть лица, избранные верховной волей. Но ведь все великие визири в Турции и

все министры в Персии и Марокко суть равным образом, лица избранные. Хорошо

обеспечение министерского деспотизма".

III

Опасения Воронцова полностью оправдались.

"Отстранение верховной власти от надзора за управительными властями,

- верно констатирует Л. Тихомиров, - особенно быстро проявилось при

Александре в отношении суда. Повторилась история Петра Великого. Жалобы на

решение Сената (как высшего судебного учреждения) были воспрещены. Государь

их допустил только виде монаршего милосердия, то есть в сущности на правах

помилования, а не правосудия. К счастью, как это бывало уже в нашей

истории. Государь из получаемых жалоб скоро имел случай убедиться в

существовании неправильных решений даже и при "усовершенствованных"

учреждениях. В виду этого, в 1810 году была учреждена Комиссия Прошений на

Высочайшее Имя приносимых, которая принимала жалобы и на решения Сената.

Это было третье воскресение челобитной избы, и замечательно, что оно

совершилось силою вещей, в полную противоположность теории, нахлынувшей к

нам из Европы". То есть жизнь опять доказывала правильность принципа

организации многих государственных учреждений, созданных в результате

многовекового опыта в Московской Руси.

"...Поправкой этому новому порядку, - замечает Л. Тихомиров, - могло

бы явиться только возвращение к Московскому типу, при котором самодержавие

имело со стороны самой нации помощь в контроле над учреждениями. Смешение

русской монархии с абсолютизмом - не допускало этого. Было и другое

средство: конституционное ограничение царской, власти. Но до этого не

допускало монархическое сознание народа и самих царей.

Не имея, таким образом, никаких сдержек, развитие бюрократической

централизации с тех пор пошло неуклонно вперед, все более и более

распространяя действие центральных учреждений в самые глубины национальной

жизни. Шаг за шагом "чиновник" овладевал страной, в столицах, в губерниях,

в уездах".

Таковы были реальные результаты тех реформ, которые удалось

проделать масону Сперанскому, и за которые он наравне с Петром I получил от

русских историков звание гениального государственного деятеля.

Превознося на разные лады "гениальность" и "прогрессивность"

политических реформ, задуманных М. М. Сперанским, большинство историков

обычно приписывают отстранение Сперанского и ссылку его в Сибирь,

непостоянству характера и политических взглядов Александра I. Это

сознательно ложная трактовка. Дело с ссылкой Сперанского обстоит вовсе не

так просто. Тут дело вовсе не в всегда преувеличиваемом двоедушии

Александра I. Сперанский ведь был более двоедушен, чем Александр I.

Ярким свидетельством двоедушия Сперанского является поведение

Сперанского после возвращения его из ссылки. Он изображает из себя

верноподданного служаку и в то же время не протестует против выдвижения его

кандидатуры на пост президента русской республики, в случае удачи восстания

декабристов. Чем можно назвать подобную позицию, как из двоедушием и не

изменой присяге.

Александр I вовсе не принес Сперанского в жертву консервативным

кругам дворянства. В книге "Тайны Императора Александра I" проф. М. Зызыкин

заявляет:

"Александр решил выдать Сперанского его врагам, с грустью, с болью в

сердце, со слезами на глазах, но выдал, зная, однако, что он не виновен и

не предатель". Это типичный образец шаблонной трактовки причин падения

Сперанского, обязательно входящий в исторический реквизит отсекай

интеллигенции.

Прославленный русской интеллигенцией как гениальный русский деятель,

М. М. Сперанский не был ни православным, ни монархистом. Это был опасный

тайный враг русской монархической власти, вот поэтому то его так и

стараются возвеличить историки из лагеря русской интеллигенции. Имеется

целый ряд свидетельств современников, что Сперанский был членом самого

революционного из масонских орденов - ордена Иллюминатов. Полковник Полев в

докладной записке, поданной Императору Александру I утверждает, что

Фесслер, посвятивший Сперанского в масоны, Злобин, Розенкампф, Сперанский и

ряд других лиц являются иллюминатами. То же утверждает бывший масон

Магницкий. Магницкий сообщал Императору Александру I, что он, Магницкий,

присутствовал на собрании масонов в саду Комиссии Законов, на котором член

ордена иллюминатов немец Фесслер учредил ложу "Полярной звезды" и что на

этом собрании присутствовал и Сперанский.

Граф Ростопчин, в представленной в 1811 году Великой Княгине

Екатерине Павловне "Записке о мартинистах", утверждает, что "они

(мартинисты) все более или менее преданы Сперанскому, который не

придерживаясь в душе никакой секты, а может быть и никакой религии,

пользуется их услугами для направления дел и держит их в зависимости от

себя".

Александр отстранил Сперанского не только потому, что он острил на

его счет, называя его нашим воданом (Белым быком) и давая другие нелестные

отзывы о нем. Сперанский со своими друзьями масонами вел какие-то тайные

интриги против Александра I, желая подорвать его авторитет и отстранить от

активного участия в руководстве государством. Сперанский хотел превратить

Александра I в Конституционного монарха без объявления конституции.

Саглен передает, например, следующий разговор с Александром I,

произошедший 11 марта 1812 года.

Сперанский, как сообщил Александр I "имел дерзость, описав все

воинственные таланты Наполеона, советовал собрать ему Государственную думу,

предоставить ей вести войну, а себя отстранить".

"Что же я такое? Нуль, - продолжал Государь. - Из этого я вижу, что

он подкапывается под самодержавие, которое я обязан вполне предать

наследникам моим".

А то, что Сперанский действительно всеми доступными ему способами

подкапывался под самодержавие подтверждает тот общеизвестный факт, что не

кого-нибудь другого, а именно Сперанского декабристы намечали быть главой

временного правительства. Через пять дней после разговора с Сагленом

Александр I разговаривал о действиях Сперанского против него с проф.

Парротом. В письме, написанном позже Императору Николаю I Паррот так

описывает свой разговор с Александром I:

"Император описал мне неблагодарность Сперанского с гневом, которого

я у него никогда не видел, и с чувством, которое у него вызывало слезы.

Изложив представленные ему доказательства измены, он сказал мне: "Я решился

завтра же расстрелять его и желая знать ваше мнение по поводу этого,

пригласил вас к себе".

Сопоставьте эту цитату из письма Паррота к Императору Николаю I с

цитатой из книги проф. М. Зызыкина и вам станет ясно, как цинично русская

интеллигенция искажает в своих исторических сочинениях подлинные

исторические факты.

Проф. Зызыкин патетически описывает, что двоедушный Александр "не

сумел создать себе опору даже в Сперанском, от которого дворянство сумело

его оттолкнуть своим клеветничеством", и что "Александр решил выдать

Сперанского его врагам, с грустью, с болью в сердце, со слезами на глазах,

но выдал, зная, однако, что он не виноват и не предатель".

А лица, с которыми Александр I разговаривал об интригах Сперанского

свидетельствуют о том, что Александр I обвинял Сперанского в подкопе под

власть не на основании донесений посторонних лиц, а на основании заявлений

Сперанского, сделанных им лично самому Александру. Проф. Зызыкин

утверждает, что Александр Первый решил выдать бедного масонского агнца его

врагам, "с грустью, с болью в сердце, со слезами на глазах", а профессор

Паррот сообщает, что Александр I описал ему действия Сперанского "с гневом,

которого я у него никогда не видел". Слезы же, о которых упоминает Паррот

были следствием не грусти от сознания того, что Александру I приходится

играть роль Понтия Пилата, а следствием возмущения предательскими

действиями Сперанского. Проф. Зызыкин повторяет масонскую выдумку, что

Александр I расставался со Сперанским "с болью в сердце" от сознания того,

что он предает Сперанского, а проф. Паррот, беседовавший с Александром I

сообщает, что Император спрашивал его мнение о Сперанском, которого "он

решился завтра расстрелять" за измену. Так либеральные профессора сотни лет

искажают и фальсифицируют точные показания современников, переделывая факты

русской истории в угодном им духе.

Проф. Зызыкин вслед за другими профессорами обвиняет Александра I в

том, что он не смог найти опору даже в лице такого гениального

государственного деятеля, как М. Сперанский. Но какой опорой мог быть царю

масон Сперанский, мечтавший весь русский государственный строй переделать в

духе идей французской революции и которого декабристы, старавшиеся

реализовать политические идеалы масонства, прочили в главу революционного

правительства.

"Интересна судьба Сперанского и Новикова: несомненно, оба были

иллюминатам и готовили насильственный государственный переворот в России,

но все следы преступления скрыты, никто не разоблачил их измены и

преступлений и они вошли в историю, окруженные светлым ореолом: Новиков,

как величайший гуманист и просветитель русского народа, Сперанский, как

великий государственный реформатор". (15)

Карамзин верно указывал Александру I, что государственные

преобразования совершаемые Сперанским есть ничто иное, как произвольное

подражание революционной Франции, которая является очагом революционной

заразы и безбожия.

"Одна из главнейших причин неудовольствия россиян на нынешнее

правление, - указывал Карамзин, - есть излишняя любовь его к

преобразованиям, потрясающим Империю, благотворность коих остается

сомнительной".

Но Александр I, находившийся в это время всецело под влиянием

европейских идей привитых ему Лагарпом, продолжал дальнейшее строительство

"русской Европии".

X. ПОЯВЛЕНИЕ НА СВЕТ ФАЛЬШИВОГО ЗАВЕЩАНИЯ ПЕТРА I

Намеченная Павлом I политика сближения с Францией, в которой

Наполеон начал подавление революции, вполне отвечала национальным интересам

России. Павел I не хотел таскать каштаны из огня для Англии, главного

политического конкурента Франции и России.

В первые годы царствования Александр I шел по пути сближения с

Наполеоном, но основа сближения тут была иная, чем та, которой руководился

Павел I, правильно угадывавший стремление консула Бонапарта превратиться в

французского Императора. Бонапарт вполне устраивал Александра I и в роли

консула французской республики, это вполне импонировало республиканским

настроениям Александра,

На войну с Наполеоном Александра I толкнули круги дворянства,

заинтересованные в торговле с Англией. Были, конечно, и другие поводы к

войне, но эта причина была решающей. Материальным интересам дворянства

наносился сильный удар блокадой Англии установленной Наполеоном.

Александр всегда помнил об участии Англии, истратившей миллион

рублей на организацию заговора против его отца.

Во время встречи с Наполеоном в Тильзите, Александр сказал

Наполеону:

"Я ненавижу Англию не меньше Вас и готов Вас поддержать во всем, что

Вы предпримете против нее".

"Если так, - ответил Наполеон, - то все может быть улажено и мир

упрочен".

Но, вернувшись в Россию, Александр I встретил ожесточенное

сопротивление во стороны широких кругов дворянства. Произошло объединение

масонов английской ориентации и англофильствующей аристократии с

консервативными кругами дворянства, которые были настроены против

Наполеона, потому что в их глазах он продолжал быть французским якобинцам и

потому, что прекращение торговли с Англией больно било их по карману.

Русским вольтерьянцам и якобинцам при создавшемся положении пришлось

уйти до поры до времени в тень, до более благоприятного времени. Вершителем

"общественного мнения" стала "английская партия".

Русское масонство распадалось на масонские ордена английского,

немецкого, шведского и французского обряда. На такие же точно группировки

распадалась и русская аристократия по своей политической ориентации. В

России существовали "партии" английская, французская и австро-немецкая.

Больше всего русские аристократы - масоны и не масоны - тянулись к Англии,

давшей большие средства на организацию заговора против Павла I. Английская

партия или вернее, английская ориентация русской аристократии была наиболее

сильной. Затем, по степени значительности шли австрийская партия, немецкая

и затем французская.

Все эти партии, пользуясь своими связями старались влиять на

политику Александра I.

Назначенному в Петербург новому французскому послу Сельвари Наполеон

сказал:

"Я дам Вам письмо к Императору Александру, которое заменит Вам

верительную грамоту. Вы исполните там мои поручения: помните только одно -

я не хочу войны с Россией и пусть это послужит основанием ваших действий.

Если возможно сохранить этот союз мой с этой страной и создать что либо

прочное, ничем не пренебрегайте для достижения этой цели. Я доверился

русскому Императору и между обоими народами нет ничего, что могло бы

помешать полному их сближению: поработайте же для этого".

После заключения Тильзитского мира с Наполеоном, возникла реальная

опасность свержения Александра.

Оценивая политическое настроение высших слоев русского общества

после Тильзитского мира, шведский посланник Стединг пишет:

"...Неудовольствие против Императора увеличивается... и Императору

со всех сторон угрожает опасность. Друзья Государя в отчаянии. Государь

упрямится, но не знает настоящего положения дела. В обществе говорят

открыто о перемене правления и необходимости возвести на трон Великую

Княжну Екатерину".

Когда посланник Наполеона Сельвари сообщил Александру о возможности

свержения его с престола, он со спокойствием, никогда не оставлявшим его в

самые тяжелые мгновения, с улыбкой ответил:

"Если эти Господа имеют намерение отправить меня на тот свет, то

пусть торопятся, но только они напрасно воображают, что могут меня

принудить к уступчивости или обесславить. Я буду толкать Россию к Франции,

насколько это в состоянии сделать".

Сельвари отмечает враждебность аристократии к царю и отчужденность

от него. Он установил существование среди аристократии "английской партии"

и ее враждебность к Александру I. Английский посол Вильсон открыто вел

пропаганду в аристократических салонах против Александра, раздавал всем

желающим брошюру "Размышления о Тильзитском мире", в которой очень резко

осуждалась внешняя политика Александра. Александр I за пропаганду против

него выслал Вильсона.

Друг детства Александра, Чарторыйский, в поданной Александру

записке, предупреждал его:

"Я думаю, что Ваши теперешние отношения с французским правительством

окончатся самым печальным образом для Вашего Величества".

Можно предполагать, что Наполеон, страшась козней английского

масонства действительно не хотел воевать с Россией.

Еще весною 1812 года Наполеон сообщил королю Вюртембергскому:

"Война разыграется вопреки мне, вопреки Императору Александру,

вопреки интересам Франции и России... Все это уподобляется оперной сцене, и

англичане стоят за машинами".

Но когда интриги Англии все же увенчались успехом и война с Россией

стала неизбежна. Наполеон проявил свою обычную "широту взглядов" в борьбе

со своими врагами.

"Мы знаем, - пишет С. Н. Шубинский в очерке "Мнимое завещание Петра

Великого", - что Император Наполеон I в борьбе с своими политическими и

личными врагами, не был разборчив в средствах и считал каждое из них

хорошим, лишь бы оно достигало, или содействовало цели. Задумав в 1812 году

вступить в решительную борьбу с таким опасным противником, как Россия, он,

естественно, желал привлечь на свою сторону общественное мнение Европы,

напугать ее грозным призраком возрастающего могущества русской Империи и

представить себя оплотом цивилизации против завоевательных замыслов

северных варваров". С этой целью Наполеон приказал историку Лезюру написать

книгу о том, что существует будто бы тайное завещание Петра I в котором он

завещает русским царям завоевание всей Европы. (16)

XI. ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОИНА 1812 ГОДА И МАСОНЫ

I

Вполне возможно, что русские масоны, находившиеся в зависимости от

французских масонских орденов и видевшие в Наполеоне возможного

"избавителя" от "ига" монархии, постарались оказать влияние на ход войны в

благожелательном для Наполеона смысле. Но все историки обычно обходят этот

вопрос молчанием. Характерно, что автор первого "Описания Отечественной

войны 1812 года" Михайловский-Данилевский сам был масоном. А труд

Михайловского-Данилевского долгое время был ведь основным исследованием

Отечественной войны.

Как встретило русское масонство нашествие Наполеона на Россию и

какое влияние оно старалось оказать на исход войны? Как мы знаем, русские

масоны, ориентировавшиеся на Англию всячески старались толкнуть Александра

I на войну с Наполеоном. Англия, родина европейского масонства, сначала

была заинтересована в поражении Наполеона, превратившего революционную

республику, созданную трудами французского масонства, снова в монархическую

страну. Сильная монархическая Франция во главе с Наполеоном не устраивала

английское масонство. План английского масонства заключался в следующем:

сначала столкнуть Наполеона с Россией и добиться поражения или ослабления

Наполеона. Когда Наполеон будет свергнут, обратить усилия масонства на

уничтожение монархии в России. (17)

Таскать горячие каштаны из огня чужими руками давно стало

традиционным методом английского масонства.

Но не все русские масоны разделяли позицию, занятую английскими

масонами. Для части русских масонов и революционно настроенной части

русского дворянства. Наполеон оставался носителем "прогрессивных идей"

французской революции и они хотели, чтобы Наполеон освободил Россию от "ига

монархической власти".

"Московские и петербургские масоны, - писал Ростопчин, - поставили

себе целью произвести революцию, чтобы играть в ней видную роль, подобно

негодяям, которые погубили Францию и поплатились собственной жизнью за

возбуждение им смуты".

"Я не знаю, - пишет Ростопчин, - какие сношения они могут иметь с

другими странами, но я уверен, что Наполеон, который все направляет к

достижению своих целей, покровительствует им и как-нибудь найдет сильную

опору в этом обществе, столь же достойном презрения, сколько опасным. Тогда

увидят, но слишком поздно, что замысел их не химера, а действительность,

что они намерены быть не посмешищем дня, а памятными в истории, и что эта

секта, ничто иное, как потаенный враг правительства и государей". (18)

Ростопчин предупреждал Александра I, что русские масоны и русские

якобинцы распускают о нем ложные слухи о том, что Александр будто бы

разрешил проникнуть в Россию Наполеону с тем, чтобы опираясь на

наполеоновскую армию дать всем свободу.

"Все злые слухи, - писал Ростопчин Александру I в средине августа, -

распускаемых с целью обвинить Вас, все это идет от мартинистов, и всех

неистовее университет, состоящий из якобинцев-профессоров и воспитанников".

Уже в 1812 году среди профессоров имелись предатели типа Милюкова,

во время войны сеявшие смуту в умах "передовых людей" того времени.

Недаром бывший масон Жозеф-де-Местр, семнадцать лет проведший в

Петербурге и хорошо знавший представителей русского высшего слоя, заявил,

что "Россию погубит Пугачев, который выйдет из университета". Это

предсказание, как мы знаем, в точности исполнилось.

Русские якобинцы ждали Наполеона, как силу, которая сломит остатки

самодержавной власти Александра I и утвердит конституционный образ

правления, о котором русская аристократия не переставала мечтать со времени

смерти Петра I. Русские масоны и "прогрессивно" мыслящие военные еще во

время нашествия Наполеона готовы были изменить русскому царю, как это они

сделали спустя сто лет в 1917 году во время войны с Германией.

Сын откупщика Верещагин, убитый по приказу Ростопчина, да, наверное,

и другие распространяли листовки с речью Наполеона Государям Рейнского

союза, в которой были такие слова:

"Не пройдет и шести месяцев, как две северные столицы, Москва и

Петербург, узрят в своих стенах победителей всего мира".

В. И. Бакунина в письме, написанном ей во время Отечественной войны

своей подруге, пишет, что есть немало лиц, ждущих победы Наполеона.

"Наполеон, пишет она, слишком хорошо обо всем осведомлен. Вот еще несчастие

для России - иметь столько предателей. Их подозревают, но боятся еще

называть".

В. И. Бакунина пишет следующее о поведении графа Ростопчина в

Москве: "Не могу не сказать вам несколько слов о гр. Ростопчине, который

замечательно ведет себя в Москве. Все обожают его за его популярность, он

так умело и так умно себя ведет, что не оставляет ничего желать. Однажды

ему доложили, что одна известная владелица модного магазина держала весьма

вольные речи и не говорила ни о чем ином, как о предстоящем приходе

Бонапарта, о свободе, которую он дарует всем, и пр., и пр. Эти слова были

доложены гр. Ростопчину, который с трудом поверил им, так как эта женщина,

всем известная и очень богатая, рисковала все потерять. Тем не менее он ее

вызвал, спросил ее, неужели она держала подобные речи. Она, ничуть не

смущаясь, подтвердила. Он тогда спросил ее, раз она так уверена в его

приходе в Москву, какой дорогой придет он. "Можайской, граф". - "Можайской?

Хорошо же - чтобы достойно принять его, сударыня, вы будете так добры

поддерживать ее в порядке и чистоте". Она попробовала было сопротивляться,

но он присудил ее к неделе работы. Она попросила у него позволения

переодеться. Он сказал: "Нет, сударыня, я слишком вежлив, чтобы заставить

вас снять ваше нарядное платье и причинить вам это затруднение. Именно в

этом наряде, в сопровождении двух драгун, вы отправитесь на шоссе". Когда

какая-то кн. Голицына явилась к нему просить за эту женщину, он сказал ей,

что это невозможно, но что, раз княгиня так уж за нее заступается, он

разрешит ей присоединиться к ней". (19)

Наполеон хотел разбить по одиночке русские армии и остановиться на

зимовку в Москве. В Москве из числа русских масонов и якобинцев Наполеон

всегда бы нашел нужное ему количество предателей, из которых он смог бы

создать правительство для захваченной им территории.

Граф Ростопчин, губернатор Москвы, - также несправедливо

оклеветанный историками, как и граф Аракчеев, совершенно верно

охарактеризовал создавшуюся политическую ситуацию, когда писал:

"Трудно найти в России половину Пожарского, но целые сотни есть

готовых идти по стопам Робеспьера и Сантера".

II

Известный историк Отечественной войны генерал Харкевич пишет, что

выдающиеся военные умы эпохи Александра I пришли "к одному выводу

относительно наиболее целесообразного способа борьбы с Наполеоном. Наполеон

стремится к быстрому решению участи войны, ищет боя - нужно затягивать

войну, уклоняться от решительных действий. Французская армия совершает

быстрые марши, живет реквизициями - нужно лишать ее средств продовольствия,

действуя на нее пространством и неблагоприятным временем года, и, только

когда противник будет ослаблен, переходить к энергическим действиям всеми

силами".

Еще в 1807 году Барклай-де-Толли говорил известному историку Нибуру,

что если бы ему пришлось быть во время войны главнокомандующим, он бы

завлек французскую армию к Волге и только там дал генеральное сражение.

Когда Барклай-де-Толли оказался главнокомандующим, он так и поступил.

Дождавшись соединения русских армий, он решил их вести к Москве.

Доброжелатели Наполеона из кругов "французской партии" поняли, чем

грозит Наполеону этот верный замысел Барклая-де-Толли и начали против него

клеветническую кампанию. Его начали обвинять в измене.

Масонам французской ориентации необходимо было во что бы то ни стало

удалить Барклая. Дело было в том, что "немец" Барклай, принадлежавший к

давно уже обрусевшей немецкой семье, примыкал к..."русской партии",

возглавляемой Аракчеевым. Барклая необходимо было оклеветать и во что бы то

ни стало добиться его удаления с поста главнокомандующего и поставить

"своего". Этого удалось добиться. Барклай был смещен и на его место

назначен Кутузов (масон высоких степеней, участник заговора против Павла

I).

Единственного целесообразного плана ведения войны с Наполеоном, то

есть, заманивания армии Наполеона вглубь России, сохранение боевой силы

русской армии и энергичного преследования разложившейся армии Наполеона

сохраненной русской армией, Кутузов не выполнил. Ни первую часть плана -

(отступление с целью сохранения боевой силы); ни вторую часть - (активное

преследование Наполеона).

Сражение, данное Кутузовым под Бородино разрушало первую часть

плана: дав сражение Наполеону, Кутузов потерял почти половину бывшей в его

распоряжении армии. Потеря половины боевой силы не дала возможности

выполнить и вторую часть плана - активное преследование Наполеона после

отступления из Москвы. Оправдываясь в слабом преследовании отступающих

французов, Кутузов всегда ссылался на то, что ему нужно время, чтобы

привести в порядок войска, сильно пострадавшие во время битвы под Бородино.

"Бородинское сражение, - утверждает Керсновский в "Истории русской

армии", - оказалось преждевременным. С ним поторопились на два месяца. Его

следовало дать ни в конце августа, а в конце октября, когда французская

армия была в достаточной степени подточена изнутри. Имей Кутузов тогда в

строю те десятки тысяч, что погибли бесцельно в бородинском бою, будь жив

Багратион - генеральное сражение было дано где-нибудь под Вязьмой - и тогда

не ушел бы ни один француз, а Наполеон отдал бы свою шпагу Платову..." (ч.

I, стр. 233).

III

Масоны Александровской эпохи в своих воспоминаниях всячески

стараются очернить действия Ростопчина. Издеваются над издаваемыми им

листовками для народа, которыми он старался поднять патриотический дух,

подчеркивают непоследовательность его действий, то, дескать, он не дает

выезжать населению и увлекается утопической идеей создать ополчение из

жителей Москвы, то спешно выгоняет всех и решает сжечь Москву. Но никто из

современников не желает установить связь между "непоследовательностью"

Ростопчина и непоследовательностью Кутузова. Что должен был делать

Ростопчин если Кутузов сообщил ему что он будет защищать Москву? Как

главнокомандующий Москвы он должен был помочь Кутузову в этом намерении

даже в том случае, если бы считал это решение и ошибочным. Так Ростопчин и

поступил.

Он довел до сведения населения намерение Кутузова защищать Москву и

призывал его создать народное ополчение. Попытка Ростопчина создать

ополчение из жителей Москвы всегда высмеивается.

"Он увлекался с одной стороны неисполнимой мыслью в критическую

минуту раздать московскому простонародью оружие, хранившееся в Московском

арсенале и подкрепить этим импровизированным ополчением русские армии", -

пишет Власенко в книге "1812 год" изданной к столетию отечественной войны.

Почему мысль создать народно ополчение в Москве была неисполнимой,

когда тогда подобного рода ополчение создавалось по указу Александра I во

всей стране? И в намерении Ростопчина раздать оружие жителям Москвы вовсе

не было ничего фантастического. Если крестьянские партизанские отряды вели

успешную борьбу, располагая только вилами и топорами, то почему жители

Москвы не могли вести борьбу в Москве с помощью настоящего оружия? Где тут

логика? Ведь попытка защищать Москву все же была сделана. Эта попытка П. Г.

Власенко презрительно названа "попытка черни защищать Москву".

"Впрочем, оставалось много простонародья, веровавшего воззваниям

Ростопчина и ожидавшего, что граф поведет москвичей навстречу врагу".

"Во всяком случае несколько сот москвичей под влиянием горькой обиды

за Москву, воззваний Ростопчина и винных паров, решились защищать город,

забрали оружие из арсенала и встретили французские войска, вступавшие в

Кремль беспорядочным ружейным огнем. Однако, залп из 2-х орудий и атаки

улан оказалось достаточным чтобы напугать "храбрецов" и заставить их

просить пощады".

В любой стране, люди павшие смертью у стен исторической святыни были

бы прославлены, как славные патриоты. Но г. Власенко, творение которого

одобрено в предисловии С. Платоновым, именует простых москвичей павших

смертью храбрых в воротах Кремля "чернью", дискредитируя их патриотические

побуждения, заявляя, что они действовали под влиянием "винных паров" и

иронически называет их "храбрецами".

В начале книги Власенко приложена цветная репродукция с картины

Репина "Защитники Кремля". Репин, известный своими "прогрессивными

взглядами", тоже употребил свою кисть для дискредитации героического

подвига погибших в воротах Кремля москвичей. У освещенного пламенем пожаров

Кремля вы видите дикие, зверские, бессмысленные рожи оборванцев,

каторжников. В картине нет ничего героического, от нее веет дикостью и

бессмысленностью.

После подобного изображения защитников Кремля, можно ли верить

господину Власенко, когда он по обычаю своих предшественников всячески

старается дискредитировать Ростопчина.

IV

"Если вы Москву оставите, она запылает за вами, - сказал Ростопчин

Ермолову незадолго до оставления Москвы русскими войсками".

И Ростопчин сдержал свое слово. Поняв, что Кутузов решил оставить

Москву без боя, Ростопчин приказал населению Москвы покинуть ее.

Наполеон во время завоевательных походов, как известно, снабжал свою

армию всегда за счет продовольствия, отбираемого у местного населения.

Поэтому, уничтожение продовольствия и всего, что было нужно для Наполеона

было важным стратегическим приемом борьбы против Наполеона. Если нельзя

было уничтожить Наполеона до вступления в Москву, - то Москву необходимо

было сдать ему в таком состоянии, чтобы он не смог в ней найти ни

необходимого ему продовольствия, ни жилищ, ни населения, среди которых он

мог бы найти "бояр" для создания угодливого ему "русского правительства".

Должна быть сдана не Москва, а развалины Москвы. Это понимали

многие. Должен бы, казалось, понимать это и Кутузов, но благодаря его

странному поведению, Москва чуть не досталась Наполеону целой и невредимой.

Принудив жителей Москвы покинуть ее, Ростопчин устранил опасность

превращения ее в очаг измены и предательства. Оставленная жителями Москва

должна стать могилой для Наполеоновской армии, - к такому решению приходит

Ростопчин. Если бы не решительность Ростопчина, заставившего покинуть

большинство населения Москвы и поджегшего Москву, то Наполеон получил бы в

свое распоряжение нетронутую Москву, с большим количеством запасов.

"Ростопчин, - пишет недоброжелательно относившийся к Ростопчину

Рунич, - действуя страхом, выгнал из Москвы дворянство, купцов и

разночинцев для того, чтобы они не поддавались соблазнам и влиянию

Наполеоновской тактики. Он разжег народную ненависть теми ужасами, которые

он приписывал иностранцам, которых он в то же время осмеивал. Он спас

Россию от ига Наполеона".

"Москва, - писал гр. Ростопчин в письме к Волковой, - действовала на

всю страну, и будь уверена, что при малейшем беспорядке между жителями ее

все бы всполошились. Нам всем известно с какими вероломными намерениями

явился Наполеон. Надо было их уничтожить, восстановить умы против негодяя,

и тем охранить чернь, которая везде легкомысленна."

"Я весьма заботился, - указывает Ростопчин, - чтобы ни одного

сенатора не оставалось в Москве и тем лишить Наполеона средств действовать

в губернии посредством предписаний или воззваний, выходивших от Сената.

Таким образом я вырвал у Наполеона страшное оружие, которое в его руках

могло бы произвести смуты в провинциях, поставив их в такое положение, что

не знали бы кому повиноваться".

Уже после сдачи Смоленска он пишет, что в случае если древняя

русская столица станет добычей Наполеона "народ русский, следуя правилу не

доставаться злодею, обратит город в пепел и Наполеон вместо добычи получит

место, где была столица."

Кутузов сначала сообщил Ростопчину, что он будет защищать Москву, а

потом решил ее сдать без боя. Приняв это решение он не счел нужным

своевременно известить об этом Ростопчина.

"Кутузов уверял Ростопчина, что Москва не будет отдана врагу". (20)

"Граф Ростопчин получил уведомление о намерении Кутузова отдать

Москву без боя за несколько часов до появления французов в виду города".

(21)

"Моя мысль поджечь город до вступления в него злодея, - пишет 11

сентября 1812 года Ростопчин жене, - была полезна, но Кутузов обманул меня!

Было уже поздно".

Через два дня в письме к Императору Александру I, Ростопчин снова

обвиняет Кутузова в том, что он не предупредил его своевременно о сроке

оставления Москвы.

"Скажи мне два дня раньше, что он (Кутузов) оставит я бы выпроводил

жителей и сжег ее".

V

Г-н Власенко, как и большинство писавших до и после него, старается

доказать, что Москва подожжена была не по приказанию Ростопчина, а что она

сгорела сама в результате неосторожности французских солдат. Доказывается

это вопреки свидетельству французов, что когда они входили в Москву, Москва

уже горела.

Когда Кутузов отступил из Москвы, замыслы Наполеона, русских масонов

и якобинцев казалось были на грани осуществления.

Вот Наполеон входит в Москву, к нему являются русские масоны и

якобинцы и он создает из них покорное "побежденное русское правительство",

но благодаря героическим мерам, предпринятым графом Ростопчиным,

разгадавшим политический замысел Наполеона и русских масонов, Наполеону не

удалось выполнить свой план.

Оставление Москвы жителями произвело сильное впечатление на

вступившую в нее армию Наполеона.

Французы были не только изумлены, но и почувствовали страх перед

решительностью своего противника.

"Наполеон призвал Дарю, - пишет граф де Сегюр, - и воскликнул:

"Москва пуста! Какое невероятное событие. Надо туда проникнуть.

Идите и приведите мне бояр"! Он думал, что эти люди, охваченные гордостью

или парализованные ужасом, неподвижно сидят у своих очагов, и он, который

повсюду встречал покорность со стороны побежденных, хотел возбудить их

доверие тем, что сам явился выслушать их мольбы. Да и как можно было

подумать. что столько пышных дворцов, столько великолепных храмов, столько

богатых складов было покинуто их владельцами, подобно тому, как были

брошены те бедные хижины, мимо которых проходила французская армия.

Между тем Дарю вернулся ни с чем. Ни один москвич не показывался; ни

одной струйки дыма не поднималось из труб домов; ни малейшего шума не

доносилось из этого обширного и многолюдного города. Казалось, будто триста

тысяч жителей точно по волшебству были поражены немой неподвижностью; это

было молчание пустыни. Но Наполеон был так настойчив, что заупрямился и все

еще продолжал дожидаться".

Но вместо депутации из якобински настроенных "бояр", на измену

которых рассчитывал Наполеон, какой-то офицер пригнал к Наполеону несколько

оставшихся случайно в Москве жителей.

"Тут только он, - пишет Сегюр, - окончательно убедился и все его

надежды на этот счет рушились. Он пожал плечами и с тем презрением, с

которым он встречал все, что противоречило его желанию, он воскликнул:

"А! Русские еще не знают, какие последствия повлечет взятие их

столицы". Но еще меньше знал какие роковые последствия принесет оставление

Москвы и поджег ее, для его планов завоевания России, сам Наполеон.

"С зарею 3-го сентября, - пишет другой француз Ложье, - мы покинули

Хорошево и в парадной форме двинулись к Москве.

...В то же время мы не замечаем ни одного дыма над домами, - это

плохой знак. Дорога наша идет прямо в город: мы нигде не видим ни одного

русского и ни одного французского солдата. Страх наш возрастает с каждым

шагом, он доходит до высшей точки, когда мы видим вдали над центром города

густой клуб дыма... Вице-Король во главе Королевской армии въезжает в

Москву по прекрасной дороге, ведущей от предместья Петровско-Разумовское.

Этот квартал один из наиболее богатых в городе назначен для квартирования

Итальянской армии. Дома, хотя большей частью и деревянным, поражают нас

своей величиной и необычайной пышностью. Но все двери и окна закрыты, улицы

пусты, везде молчание! - Молчание, нагоняющее страх.

Молча, в порядке, проходим мы по длинным, пустынным улицам: глухим

эхо отдается барабанный бой от стен пустых домов. Мы тщетно стараемся

казаться спокойными, тогда как на душе у нас неспокойно: нам кажется, что

должно случиться что-то необыкновенное...

...Мы выходим на красивую и широкую площадь и выстраиваемся в боевом

порядке в ожидании новых приказов. Они скоро приходят и мы одновременно

узнаем о вступлении Императора в Москву и о пожарах начавшихся со всех

сторон".

VI

Во всех учебниках русской истории и во всех историях Отечественной

войны 1812 года Императору Александру I ставится в вину, что он не хотел

назначить Кутузова главнокомандующим и назначил его только уступая желаниям

общества. Назначая Кутузова главнокомандующим Александр I сказал:

"Публика желала назначения его, я назначил его: что касается меня

лично, то я умываю руки".

В письме к своей сестре Екатерине, Александр I писал, что он никогда

бы не назначил Кутузова главнокомандующим, если бы это не желало общество.

Нежелание Императора Александра I назначить Кутузова

главнокомандующим объясняется обычно "прогрессивными" историками, как

результат недальновидности Александра I, не умевшего де разглядеть крупный

полководческий талант Кутузова. О действительных же причинах нежелания

Александра I видеть Кутузова во главе русской армии обычно умалчивается. А

какие-то причины были и причины весьма серьезные.

Александр I не имел ни какого основания доверять масонам принимавшим

участие в убийстве его отца, в том числе и Кутузову.

В. Ф. Иванов в своей книге "От Петра до наших дней" (Масонство и

русская интеллигенция) утверждает, что М. И. Голенищев-Кутузов "как

злостный масон, играл видную роль в убийстве Павла, знал об этом убийстве и

помогал убийцам, как лично сам, так и его жена и дочь, которая была

фрейлиной при дворе императора Павла и благодаря постоянной и ежедневной

близости оказывали большие услуги заговорщикам".

В своем исследовании Михайловский-Данилевский несколько раз обвиняет

Александра I в недоброжелательном отношении к Кутузову и подчеркивает, что

Александр вообще не любил вспоминать об Отечественной войне.

"Когда соорудив памятник Кутузову в Бунцлау, месте его смерти,

Прусский король просил Александра I, чтобы Александр I посетил Бунцлау,

когда он будет возвращаться в Россию. Александр I в Бунцлау не заехал".

Возможно, что Александр I подозревал Кутузова в измене, но по

политическим соображениям принужден был молчать о ней и еще награждать его.

Оставим этот вопрос открытым до появления специальных исследований. Но

можно твердо сказать, что холодное отношение к Кутузову и к Отечественной

войне не является результатом зависти Александра I к славе Кутузова, как

это примитивно объясняет Керсновский в "Истории царской армии". Александр I

по наивному мнению Керсновского "питал неприязнь к самой памяти Кутузова.

Это странное обстоятельство объясняется "эгоцентрической" натурой Государя,

требовавшего считать одного лишь себя центром всеобщего поклонения и

завистливо относившегося к чужой славе".

Встретившись с Чичиговым в Вильно Кутузов, по свидетельству

Храповицкого, сказал упустившему Наполеона Чичигову:

"Поздравляю Вас, Ваше Высокопревосходительство, с одержанными

победами над врагом и вместе с сим благодарю Вас за все Ваши распоряжения".

Мне самому показалось, что при сем последнем слове он возвысил голос.

Адмирал не останавливаясь ни мало, голосом твердым и громким

отвечал:

"Честь и слава принадлежит Вам одному, Ваше Сиятельство, все, что

ни, исполнялось, - исполнялось буквально во всей силе слова повелений

Ваших, следовательно, победы и все распоряжения есть Ваше достояние".

"Нельзя изобразить, - пишет Вигель, - общего на него (Чичигова)

негодования, все состояния подозревали его в измене, снисходительнейшие

кляли его неискусство, и Крылов написал басню о пирожнике, который берется

шить сапоги, то есть о моряке, начальствующем над сухопутными войсками".

После Отечественной войны адмирал Чичигов уехал в Англию и жил в ней

до смерти. Кутузов всегда старался оправдать Чичигова и, со слов

восхвалявшего все действия Кутузова князя А. Б. Голицына, винил в том, что

Наполеону удалось бежать то Чаплицу, которого называл "коровой" и

"дураком", то Витгенштейна, назначенного Александром после смерти Кутузова

главнокомандующим русской армией.

Кутузов же был масон. На этот счет имеются неопровержимые

исторические данные.

"Первое посвящение кн. М. И. Голенищева-Кутузова-Смоленского в

таинства вольнокаменщического ордена совершилось в Регенсбурге (Бавария), в

ложе "К трем ключам", - указывает Т. Соколовская.

"Кн. Кутузов, - по словам ее, - пришел искать в ложе ордена сил для

борьбы со страстями и ключа от тайн бытия.

С течением времени он был принят в ложах Франкфурта, Берлина,

Петербурга и Москвы и проник в тайны высоких степеней. При посвящении в

7-ую ступень Шведского масонства он получил орденское имя "Зеленеющий лавр"

и девиз: "Победами себя прославит". (22)

"В масонском ордене Кутузов занимал высокое место у кормила ордена и

постоянно был опорой вольнокаменщического братства. Не подлежит сомнению,

что сила сплоченного масонского братства в свой черед способствовала

назначению кн. Кутузова предводителем наших вооруженных сил в борьбе с

великим предводителем великой армии". (23)

Чрезвычайно подозрительна масонская панихида устроенная масонами

после смерти Кутузова. Подобные панихиды устраиваются только после смерти

масонов оказавших большие услуги ордену. Какие то такие услуги Кутузов

видимо оказал.

"Посмертная оценка жизнедеятельности князя Кутузова, была

произнесена великими витиями масонами в великолепной траурной ложе,

совершенной в июле месяце 1813 г. Торжество печального обряда поминовения

масоны совершили в залах Петербургского музыкального общества, под

председательством И. В. Вебера (Гроссмейстера масонства Шведского обряда) и

в присутствии сотни братьев".

Доказать или опровергнуть, что Кутузов, Чичигов н другие русские

масоны действовали в интересах масонства, смогут только историки, которые

после падения большевизма специально займутся изучением роли русского

масонства во время Отечественной войны 1812 года.

XII. СОЗДАНИЕ СВЯЩЕННОГО СОЮЗА И ЕГО ИСТОРИЧЕСКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ ДЛЯ РОССИИ

Какие важнейшие политические задачи стояли перед Александром I в

области внутренней политики после Отечественной войны? Те же самые какие

были в момент его вступления на престол. В области политической -

возвращение от идей западного абсолютизма - к идеям самодержавия, борьба с

дальнейшей европеизацией русского общества. В области религиозной -

ликвидация Синода и восстановление патриаршества.

В области социальной - уничтожение крепостного права.

Развитие миросозерцания у Императора Александра I после

Отечественной войны пошло по иному пути, чем развитие европеизировавшихся

слоев русского общества.

Пожар Москвы пробудил у Александра религиозной чувство. "Деист, -

замечает С. Платонов, - превратился в мистика". Но углубление религиозных

чувств в Александре не принесло счастья русскому народу.

Александр I стал смотреть на себя как на орудие Божьего Промысла,

карающего Наполеона.

"Не только в душе царя, но во многих думающих чутких людях

либеральный энтузиазм сменился мистическим страхом перед силой Зла. Вера в

Декларацию прав человека и гражданина сменилась смиренной верой в заповеди

Христа. На них жаждал победитель Наполеона, Император Всероссийский

построить свою власть, опираясь на эти заповедные мечты перестроить не

только свою огромную Державу, но и всю Европу".

В рождественском манифесте на 1815 год, вывешенном по всей России в

церквах, Царь давал торжественное обещание "Принять единственным ведущим к

благоденствию народов средством правило почерпнутое из словес и учения

Спасителя нашего Иисуса Христа, благовествующего людям жить, аки братиям,

не во вражде и злобе, но в мире и любви".

Это было не мертвое официальное красноречие, это была действенная

идеология, владевшая Александром, побудившая его создать Священный Союз. Но

положить Евангельское учение в основу, как Российского Государства, так и в

взаимоотношения между другими государствами было задачей, превышающей силы

человеческие. Александр был уже надломлен. В нем не было цельности первых

лет царствования, когда он провел ряд государственных реформ и начал борьбу

с Наполеоном. При этом его собственная, искренняя, мучительно покаянная

религиозность, в его ближайших сотрудниках и сановниках, претворилась в

темное, принудительное ханжество..." (24)

По окончании заграничного похода у Александра I мистицизм (всегда

бывший у него сильно развитым) окончательно завладел им, "он пришел к

заключению, что Промысел Божий предначертал ему осуществить на земле

братство народов посредством братства их монархов - некую всемирную

теократическую монархию, "монархический интернационал". В это время

Александр I перестал быть православным царем, "религиозность Государя

носила в те времена характер интерконфессиональный, - он мечтал о "Едином

народе христианском", думал реформировать христианство, переделывать

Библию". (25)

В 1815 году, после окончательного разгрома Наполеона, Александр I

составил в Париже план так называемого Священного Союза, к которому кроме

турецкого султана и Папы Римского постепенно примкнули правители всех

государств Европы.

В акте Священного Союза (14 сентября 1815 года) заявлялось, что

объединившийся монархи свою деятельность готовы "подчинить высоким истинам,

внушаемым законом Бога Спасителя" и в своей политике "руководствоваться не

иными какими-либо правилами, как заповедями сея святые веры, заповедями

любви, правды и мира". Все члены Священного Союза обязались никогда не

воевать друг с другом, а подданными управлять "как отцы семейств".

"Императором Александром I, - указывает С. Платонов, - при совершении этого

акта, руководил высокий религиозный порыв и искреннее желание внести в

политическую жизнь умиротворенной Европы начала христианской любви и

правды. Но союзники Александра, I особенности австрийские дипломаты (с

Меттернихом во главе), воспользовались новым союзом в политических целях.

Обязанность Государей всегда и везде помогать друг другу была истолкована

так, что союзные Государи должны вмешиваться во внутренние дела от дельных

государств и поддерживать в них законные порядок". (26)

Австрийский крещеный еврей Нессельроде был назначен Александром I

министром иностранных дел. Бывший послушным орудием знаменитого

"По своим интересам и по своим привязанностям, - Нессельроде, -

писал 1 октября 1823 года французский посол граф Лаферроне, - остается

целиком преданным Австрии". "Русский министр" иностранных дел был послушной

игрушкой в руках Меттерниха, использовавшего его для защиты эгоистических

интересов Австрии и других государств во вред национальным интересам

России".

Химеры всегда останутся химерами и прекраснодушные идеологи всегда

будут обыграны дальновидными политическими деятелями, использующими их в

своих целях и проповедуемый ими интернационал - в своих национальных

интересах.

Весь трагизм этой идеи "заключался в том, что одна лишь Россия в

лице двух венценосных сыновей Императора Павла искренне уверовали в эту

метафизику, сделали Священный Союз целью своей политики, тогда как для всех

других стран он был лишь средством для достижения их частных целей.

Мистицизм Императора Александра I был таким образом умело

использован, заинтересованными лицами и заинтересованными правительствами в

своих собственных целях. В период с 1815 года по 1853 год, примерно в

продолжении сорока лет, Россия не имела своей собственной политики,

добровольно отказавшись во имя чуждых ей мистических тезисов и отвлеченной

идеологии от своих национальных интересов, своих великодержавных традиций:

более того, подчинив эти свои жизненные интересы, принося их в жертву этой

странной метафизике, самому неосуществимому и самому бессмысленному из всех

интернационалов - интернационалу монархическому". (27)

"С удивительной прозорливостью, - с горечью пишет Керсновский, -

Россия спасала всех своих будущих смертельных врагов. Русская кровь

проливалась за всевозможные интересы, кроме русских".

XIII. ВНУТРЕННЯЯ ПОЛИТИКА АЛЕКСАНДРА I ПОСЛЕ

ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

I

Александр I, - как свидетельствует его современник князь П. А.

Вяземский, - "в последнее десятилетие уже не был и не мог быть Александром

прежних годов. Он прошел школу событий и тяжелых испытаний. Либеральные

помыслы его и молодые сочувствия болезненно были затронуты грубой

действительностью.

Революционное движение заграницей, домашний бунт, неурядицы,

строптивые замашки Варшавского Сейма, отвергшего все правительственные

законопроекты, на которые он возлагал еще так недавно лучшие свои упования,

догадки, и более чем догадки, что и в России замышлялось что-то недоброе -

все эти признаки, болезненные симптомы, совокупившиеся в одно целое, не

могли не отразиться сильно на впечатлительном уме Александра. В Александре

уже не могло быть прежней бодрости и самонадеянности, он вынужден был

сознаться, что доброе не легко совершатся, что в самих людях часто

встречается какое-то необдуманное, тупое противодействие, парализующее

лучшие помыслы, лучшие заботы о пользе и благоденствии их. Тяжки должны

были быть эти разочарования и суровы отрезвления. Александр их испытал: он

испытал всю их язвительность и горечь".

Увлечение Александром I Священным Союзом привело к тому, что на

известный период он стал больше интересоваться делами Европы, чем

внутренними делами России.

"В последний период своего царствования, Император Александр всею

душою отдавался заботе об устройстве и умиротворении Европы. Сам руководил

дипломатическими делами и посещал европейские конгрессы. Благодаря тому,

что со времени освободительной войны за Германию он вошел в теснейшие

отношения с западноевропейскими политическими сферами, около него

образовался целый круг помощников не русского происхождения (корсиканец

Поццо ди Борго, грек Коподистрия, немцы Штейн, Нессельроде). Принимая их на

русскую службу. Император Александр поручал им ответственные дела и высокие

должности, причем они естественно пользовались большим влиянием на русскую

политику. Такое расположение Александра к инородцам доходило до того, что

вызывало недоумение и ропот в русской придворной и военной среде,

находившей, что Государь явно предпочитает чужих людей своим подданным".

(28)

"...Космополитизм Императора Александра I, - указывает Керсновский,

- высказался в запрещении "русского национализма". Циркуляры губернаторам

тех времен предписывали неустанно следить за лицами, уличенными в этом

преступлении и отдавать таковых под гласный надзор полиции".

Приняв польскую корону, Александр I всячески доказывал свое

благоволение полякам. Польским генералам, служившим в Наполеоновской армии

оказывалось больше уважения, чем находившимся в Варшаве русским. Польские

полки, служившие в армии Наполеона и дравшиеся против русских, вернулись в

Польшу с развернутыми знаменами и открыто похвалялись, что москали победили

Наполеона, но не их.

Русским офицерам и русским дворянам не могло нравиться, что

Александр I, как Польский король, дал полякам больше свободы, чем как

русский царь - русским.

II

Пристрастие Александра I к европейской культуре нашло свое выражение

и в его отношении к армии. Принципы русского самобытного военного

искусства, гениально изложенные Суворовым в его "Науке побеждать", не были

положены Александром I ни до Отечественной войны, ни после нее, в основу

воспитания армии. У Александра I, еще более, чем у его отца, выявляется

привязанность к прусской муштровке.

То, что Павел I не оценил должным образом гениальную военную систему

Суворова - понять можно. Суворов был современником Павла I, а современники

всегда плохо понимают гениальных представителей своего поколения. Идеи

гениальных людей всегда обычно становятся доступными для понимания после их

смерти: когда исчезают личные мотивы недоброжелательного отношения, когда

появляется необходимая историческая перспектива. В глазах Павла I Суворов

был выдающимся военным деятелем чуждой ему Екатерининской эпохи, личные

взаимоотношения у Павла I с Суворовым, как мы знаем, сложились, отчасти по

вине самого Суворова, не такие, чтобы он мог беспристрастно оценить

гениальность взглядов и методов Суворова

Но в эпоху Александра I необходимая историческая перспектива уже

была, недружелюбного отношения к Суворову, вытекающего из личных отношений

с ним у Александра уже не могло быть. Но тем не менее Александр I не смог

оценить Суворова, как выдающегося представителя самобытного русского

военного искусства. Александр I пошел не по пути Суворова, а по пути

прусской военной школы. Александру I, европейцу по своим взглядам, прусская

муштра оказалась ближе, чем Суворовская система воспитания солдат.

Вот, что пишет об этом Керсновский в своей "Истории русской армии":

"Доктрины, уклад жизни, система обучения, "шагистика "и увлечение

мелочами остаются те же". (29)

"Плацпарадная выучка войск в его царствование была доведена до

неслыханного в Потсдаме совершенства. В кампанию 1805 года весь поход - от

Петербурга до Аустерлица - Гвардия прошла в ногу.

Копирование пруссачины сказывалось в области не только строевой, но

и в научной (особенно яркий пример - Пфулевщина). В этом отношении

царствование Императора Александра I - после некоторых начальных колебаний

- явилось продолжением Павловской эпохи". (30)

В 1815 году в Париже совершилось, незначительное на первый взгляд,

событие, которое однако по справедливому мнению А. Керсновского имело "для

русской армии самые печальные последствия и определившее на сорок лет весь

уклад ее жизни, как-то, проезжая Елисейскими полями Александр увидел

фельдмаршала Веллингтона, лично производившего учение двенадцати

новобранцев. Это явилось как бы откровением для Государя: "Веллингтон

открыл мне глаза, - сказал он, - в мирное время необходимо заниматься

мелочами службы", и с этого дня началось сорокалетнее увлечение "мелочами

службы", доведшее Россию до Севастополя".

"Наполеоновские уроки заставили вспомнить Суворовскую науку. Весь

этот ценный, так дорого доставшийся опыт надо было бережно сохранить, с

благоговением разработать и передать грядущим поколениям. К сожалению это

сделано не было. Император Александр не чувствовал мощи священного огня,

обуревавшего его славную армию - он видел лишь плохое равнение взводов.

"Итак, вязкая тина "мелочи службы" стала с 1815 года засасывать наши

бесподобные войска и их командиров". (31)

"Ныне завелась такая во фронте танцевальная наука, - писал Цесаревич

Константин Павлович, - что и толку не дашь. Я более 20 лет служу и могу

правду сказать, даже во времена покойного Государя был из первых офицеров

во фронте, а ныне так перемудрили, что не найдешься".

"В год времени, - писал Паскевич, - войну забыли, как будто ее

никогда не было и военные качества заменили экзерцмейстерским искусством".

"Увлечение муштровкой имело очень тяжелые последствия: в русской

армии начинаются массовые самоубийства и массовое дезертирство". (32)

Солдаты бежали в Галицию, в Буковину, в Молдавию, в Турцию, в

Персию. Из победителей Наполеона Персидский Шах сформировал целый

гвардейский батальон.

Офицеры стали уходить в отставку. Вводимая Александром I европейская

танцевальная наука вызвала сильное недовольство среди офицеров. Восхищение

Александром сменяется враждой к нему. Среди офицеров возникают тайные

политические общества, ставящие целью изменение политического строя в

России. В роли застрельщиков, сначала оппозиционных, а затем революционного

движения, среди офицеров выступают опять масоны.

XIV. УСИЛЕНИЕ ЕВРОПЕИЗАЦИИ РУССКОГО ОБЩЕСТВА ПОСЛЕ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

I

"Тремя огромными волнами разлился по России поток прометеевского

мироощущения: в начале ХVIII-го, ХIХ-го и ХХ-го столетий. Он шел через

европеизаторскую политику Петра I-го, затем через французские революционные

идеи, которым особенно была подвержена русская оккупационная армия во

Франции после наполеоновских войн, и, наконец атеистический социализм,

который захватил власть в России в свои руки в 1917 году. Русские особенно

беспрепятственно вдыхали в себя полной грудью западный яд, когда их армии

побеждали на полях сражений, и когда они в 1709, 1815 гг. попадали в

европейские культурные области. Таким образом, победы повредили им больше,

нежели их поражения".

Такой совершенно верный вывод делает немецкий философ В. Шубарт в

своей известной книге "Запад и душа востока".

Во время Отечественной войны, - как правильно отмечает Мережковский

"произошло нечто, с нашей внутренней точки зрения, почти невероятное,

подобное чуду: бездна, вырытая преобразованиями Петра, как будто на

мгновение исчезла, и весь русский народ встал, как один человек".

Князь П. Вяземский, мало склонный к романтическим преувеличениям,

писал: "От Царя до подданного, от полководца до последнего ратника, от

помещика до смиренного поселянина, все без изъятия, вынесли на плечах своих

и на духовном могуществе своем Россию из беды и подняли ее на высшую

ступень славы и народной доблести".

Но кончилась война и русское общество снова разделилось на два

враждебных лагеря. "Еще до войны 1812 года в русском обществе началась

политическая дифференциация - она первоначально заявляла себя лишь в сфере

литературы, но основной смысл литературных споров в первое десятилетие

определился как раз политической дифференциацией.

...В этом споре уже тогда намечалась основная дифференциация в

русской жизни; после же войны 1812-14 гг. эта дифференциация пошла очень

быстро и получила полное и ясное выражение. Уже в эти годы формируется два

лагеря, расходившиеся друг с другом не только в конкретных вопросах русской

жизни, но и в сфере идеологии. Огромное значение в этом вопросе надо

отвести, между прочим, самому Александру I, который произносил не раз яркие

речи, дышавшие такой горячей проповедью радикальных реформ, в том числе и

уничтожения крепостного права, что это чрезвычайно питало и укрепляло рост

либерализма в русском обществе". (33)

"Общее критическое отношение к западу, как бы открывавшееся всем тем

отзвуком, какой остался в русском обществе от французской революции,

получило для себя богатый материал в том широком знакомстве с западом,

которое приняло особенно крупные размеры в войне с Наполеоном,

перенесенной на поля запада. Правда, это же знакомство дало и другие

результаты - оно сказалось в росте интереса к западной жизни, в усилившемся

влиянии литературных, социальных, политических идей, - собственно лишь

теперь стала складываться настоящая психология и идеология западничества".

(34)

В своих воспоминаниях Вигель пишет про Московское общество 1814

года: "В городе, который нашествие французов недавно обратило в пепел, все

говорили языком их".

Даже десять лет спустя после Отечественной войны, в газете

"Московские Ведомости" (• 72 за 1822 г.), можно было прочесть такое

объявление:

"Егерь из Германии желает определиться егерем или в гувернеры.

Спросить на Маросейке".

Масонство после Отечественной войны, как всегда старалось

удовлетворить религиозные и политические интересы всех недовольных

существующим положением вещей. Оно напоминало мелочную еврейскую лавочку, в

которой все есть. Самые различные товары: кусок мыла для лица и для стирки,

флакон одеколона и деготь, фунт пряников и иголки.

Но при всем разнообразии политических оттенков мысли и своих

религиозных взглядов, масонов Александровской эпохи необходимо признать

крайне отрицательным явлением. Преобладающее большинство масонов

представляли из себя людей отошедших от традиционного русского

мировоззрения. Именно через них вливались в образованное общество чуждые

европейские политические и религиозные идеи. Ведь именно в масонских ложах,

- по признанию Н. Бердяева ("Русские идеи"), воспитались декабристы. И ведь

именно масоны и декабристы, воспитавшиеся в масонских ложах, - по

утверждению Н. Бердяева, - подготовили русскую интеллигенцию, этот

уродливый духовный орден - продолживший растление русской души европейскими

идеями, после окончательного запрещения масонства Николаем I. Во время

заграничных походов офицеры, владевшие французским языком познакомились с

европейскими масонами, стали членами европейских масонских лож.

Во время войн с Наполеоном возникает несколько лож, членами которых

были главным образом офицеры: "Военная ложа к святому Георгию", "Избранного

Михаила", "К трем добродетелям" и другие. После возвращения русских войск

из Европы, в офицерской среде "появился скрытый протест, приведший к

учреждению тайных обществ. Офицерские кружки, где постоянно велись

разговоры о язвах России, о тягостном положении солдат, о равнодушии

общества к отечественным делам, превратились в организованные тайные

общества". (35)

Особенно сильно расцветает масонство в Петербурге.

В записке "О крамолах врагов России" сообщается, что до 1822 года

французские, русские, немецкие масонские ложи вырастали, как грибы после

дождя. В высшем обществе в это время возникает даже поговорка:

"Да кто ж ныне не масон"?

II

В 1823 году возникает общество Любомудрия, то есть общество

любителей философии. Члены этого общества, вернее кружка, были поклонниками

немецкого философа Шеллинга. С возникновением общества Любомудрия

французское чужебесие снова сменяется чужебесием немецким. Вместо увлечения

французской философией, начинается увлечение начавшейся развиваться в это

время философией немецкой. Увлечение это опять принимает не здоровый

характер.

Любомудры, как и их предшественники, представители французского

чужебесия, не просто изучают сочинения немецких философов, а подходят к

ним, как к новой вере, которая способна заменить христианство. К немецким

философам они подходят как к религиозным пророкам, вещающим глубокие,

всеобъемлющие истины.

Для Любомудров философия была выше религии, - признается Н. Бердяев

в "Русской идее". Любомудры, также, как раньше вольтерьянцы и масоны, не

замечают великого духовного сокровища русского народа - Православия,

которое несмотря на все невзгоды, обрушившиеся на него со времен Петра I,

продолжает накапливать духовные сокровища. Любомудры не замечают ни

Серафима Саровского, ни старцев Оптиной Пустыни, как "любомудры"

Елизаветинской и Екатерининской эпохи не заметили Св. Тихона Задонского,

отца русского старчества Паисия Величковского и религиозную философию

Григория Сковороды.

"Православие, - как верно определяет Розанов, - в высшей степени

отвечает гармоническому духу, но в высшей степени не отвечает

потревоженному духу". Любомудры же, предтечи русской интеллигенции, - есть

люди потревоженного духа". Оторвавшись от русского духа, они пытаются

восстановить утерянную духовную гармонию в немецких философских системах,

воспринимают их как целостные, всеобъемлющие системы мировоззрения.

Немецкая философия должна была заменить православие и вообще отвергнутое

религиозное мировоззрение. Кружок Любомудров отдал свои души немецкому

философу Шеллингу, Фихте, Окену, Герессу и другим.

В кружке любомудров, как и в других философских кружках конца

правления Александра I, продолжается традиция французского чужебесия, когда

по свидетельству Вигеля "неверие почиталось непременным условием

просвещения". "Христианское учение, - пишет А. И. Кошелев, - казалось нам

пригодным только для народных масс, а не для нас философов. Мы особенно

высоко ценили Спинозу и считали его творения много выше Евангелия и других

священных писаний". (36)

Легко можно установить и идейное влияние русского масонства. Один из

виднейших любомудров князь В. Ф. Одоевский учился в университетском

пансионе, директором которого был Прокопович-Антонский, ученик известного

масона Розенкрейцера Шварца. "Хотя Прокопович-Антонский сам и не был

масоном, но по справедливому замечанию Саккулина, через него, конечно,

переходили к воспитанникам идейные традиции масонства. Отрицать

историческую преемственность здесь никак не приходится". (37)

В 1825 году Бестужев писал в Альманахе "Полярная звезда":

"Мы воспитаны иноземцами, мы всосали с молоком безнародности и

удивление только чужому...

Мы выросли на одной французской литературе, вовсе не сходной с

нравом русского народа, ни с духом русского языка...

Нас одолела страсть к подражанию: было время, что мы невпопад

вздыхали по-стерновски, потом любезничали по-французски, теперь залетели в

тридевятую даль по-немецки. Когда же попадем мы в свою колею?"

Так писал Бестужев в "Полярной звезде" в 1825 году.

XV. МАСОНЫ ИСПОЛЬЗУЮТ МИСТИЧЕСКИЕ НАСТРОЕНИЯ АЛЕКСАНДРА I ДЛЯ НОВОГО

НАПАДЕНИЯ НА ПРАВОСЛАВНУЮ ЦЕРКОВЬ

I

Русское масонство немедленно использовало мистические настроения

Александра для дальнейшего наступления на Православие.

Н. Бердяев указывает в "Русской идее", что "Александр I был связан с

масонством и так же, как масоны, искал истинного и универсального

христианства. Он был под влиянием баронессы Крюденер, молился с квакерами,

сочувствовал мистицизму интерконфессионального типа. Глубокой православной

основы у него не было".

Проф. М. Зызыкин в своей работе "Тайны Императора Александра I"

говорит уже не о том, что Александр был только связан с масонами, а

утверждает уже, что и сам он был масоном. "Какой религиозный хаос стоял в

голове у Александра, - пишет он, - видно из того, что он не только

поддерживал сам масонов, но и был некоторое время в их числе, о чем

свидетельствует его поступок со взятым в плен под Дрезденом генералом

Вандамом, который, будучи подведен к Александру, сделал ему масонский знак

и получил милостивый приказ быть отправленным для улучшения своей участи в

Москву. А в Париже в 1814 году Александр председательствовал в военной

масонской ложе при принятии туда членом Прусского короля

Фридриха-Вильгельма III". Откуда он заимствовал эти сведения, М. Зызыкин не

указывает, а поэтому оставим эти утверждения на его ответственности.

Проверить правильность его утверждений в эмиграции, за отсутствием

соответствующей литературы, не представляется возможным. Был ли Александр I

масоном - этот вопрос требует специального исследования, но то, что русские

масоны широко использовали мистические настроения Александра в нужном для

них направлении - это несомненно.

Если политическое миросозерцание Александра I все время колебалось

между приверженностью к просвещенному абсолютизму и тягой то к

конституционной монархии, то к республике, то таким же неустойчивым было и

его религиозное миросозерцание.

Александр I формально был главой православной церкви, но самого его

едва ли можно считать чисто православным. Религиозное миросозерцание

Александра I характерно своими бесконечными колебаниями.

В эпоху Александра I жил выдающийся деятель Православной Церкви -

Серафим Саровский, в царствование Николая II причисленный к лику святых.

При жизни же Серафима Саровского его деятельностью не интересовался ни

Александр I, ни Синод, ни представители образованного общества. В 1815 году

по подсчету Зябловского в России оставалось уже всего только 478

монастырей, в которых было всего лишь 6598 монашествующих, или в среднем по

13 монахов в монастыре.

Ярким свидетельством падения религиозности в высших слоях общества

является появление в Александровскую эпоху тарелок, табакерок и других

вещей, на которых имелись изображения Спасителя и Божией Матери. В

допетровской Руси все русское государство считалось Домом Божией Матери, а

в созданной Петром I Русской Европии лик Божией Матери стали изображать на

табакерках.

В 1815 году Симоновский Архимандрит Герасим явился во дворец и

показывал Александру I изображения Спасителя и Божией Матери на табакерках,

тарелках и других вещах и на коленях умолял защитить Церковь от поругания.

Православная церковь в царствование Александра I продолжала быть

объектом атак на нее со стороны ее врагов. Атаку на православие, пользуясь

неопределенностью религиозного миросозерцания Александра I, вели и масоны,

и католики, и протестанты. Вести наступление на православие врагам

православия было нетрудно. Православная церковь, управляемая то масонами,

то открытыми атеистами, то мистиками, враждебно настроенными к православию,

не в силах была дать нужный отпор своим врагам.

П. Знаменский в своем "Руководстве к русской церковной истории" так

характеризует обер-прокуроров Александровской эпохи: "Обер-прокурором

Синода в первый год царствования был человек уже совершенно неспособный к

этой должности - известный своей несчастной страстью к стихоплетству граф

Хвостов". Яковлев, заменивший Хвостова, "не мог стоять на надлежащей высоте

своего призвания". Назначенный после Яковлева обер-прокурором

тридцатилетний А. Н. Голицын "...религиозного образования не имел,

отличался даже резко отрицательным отношением к церкви: тем не менее на

первых же порах он успел крепко захватить церковные дела в свои руки.

Сделавшись обер-прокурором, он впрочем, значительно остепенился, бросил

дурную привычку кощунствовать, занялся чтением религиозных книг, сблизился

с людьми религиозного направления и стал подавать большие надежды за свое

обращение к вере. К сожалению, все почти такие люди высшего общества,

питомцы XVIII века, при обращении своем к вере, имели обыкновение примыкать

не к своему народному православию, на которое смотрели свысока, а к

аристократическому католичеству, или еще чаще, к модному тогда в Европе

мистицизму, который позволял им верить во все или ни во что. Как человек

живой, увлекающийся, и в то же время, совершенный младенец относительно

всего, что касалось религии и церкви, Голицын по своем обращении тоже

сделался на некоторое время игрушкой иезуитов, а потом адептом и

покровителем всякого рода мистических сект". (38)

Князь Голицын "...окружил себя мистиками всяких цветов и оттенков,

стал покровительствовать всевозможным сектам и... причинил церкви гораздо

более тревог, чем даже те, кто не обращали на религию никакого внимания и

вовсе не мнили себя приносящими пользу Богу. Специальными органами подобных

ревнителей нового христианства и принципов священного Союза сделалось

российское Библейское Общество и новое министерство Духовных дел и

Народного просвещения".

Князь А. Н. Голицын и масон Р. А. Кошелев, пользуясь мистическим

настроением, появившимся у Александра I во время Отечественной войны,

уговорили его разрешить английским протестантам в России "Библейское

Общество".

Русские масоны немедленно включились в эту новую форму наступления

на православие. В комитет, возглавлявший "Библейское Общество" немедленно

вошли масоны. Председателем стал масон князь Голицын, его заместителем граф

Кочубей, в члены правления: граф Разумовский, Кошелев, А. И. Тургенев. В

местных отделах "Библейского Общества" также было много масонов. Масонам

удалось вовлечь в ряды членов "Библейского Общества" даже несколько

представителей высшего духовенства, осуждавших масонство, но

доброжелательно относившихся к увлекавшимся мистицизмом.

Но большинство православного духовенства отрицательно относилось к

деятельности "Библейского Общества", справедливо усматривая в нем опасность

для православия и царской власти. К числу таких духовных лиц принадлежал и

знаменитый борец против масонства и масонского мистицизма, непримиримый

враг орудовавших в России английских методистов, архимандрит Юрьевского

монастыря Фотий.

Английские протестанты, организуя "Библейское Общество" в России,

стремились заменить в нем православие протестантством. Масоны, которым на

руку было уничтожение православия, преследовали политические цели своего

ордена. Своей цели английские не считали нужным скрывать. На праздновании

13-летней годовщины английского "Библейского Общества" 7 мая 1819 года,

например, говорилось:

"Отныне мы можем быть уверены, что в России восстановится религия во

всей чистоте единственно через распространения Священного Писания,

переведенного на различные наречия, на которых говорят в этой обширной

стране. Единственное чтение Библии может восстановить греческую церковь и

поднять ее из настоящего упадка".

В конце 1823 года в России имелось около 300 отделений "Библейского

Общества", ведших активную работу по разложению православия. Всюду начинают

возникать различные секты еще более обессиливая ослабленную православную

церковь.

Иностранный дипломат Лаферронеероннэ, аккредитованный при дворе

Александра I, в своем письме от 1 апреля 1820 года пишет:

"Это "Библейское Общество", которое не стремится к иному, как

универсализировать протестантство, должно быстро породить идеи свободы у

людей, привыкших до сих пор видеть в их Государе высшего главу религии,

которая их учит подчинению и уважению к нему. Однако, этот могущественный

рычаг, этот целебный престиж хотят разрушить".

"Против православия, - пишет об этом времени выдающийся защитник

православия в Александровскую эпоху, архимандрит Фотий, - явно была брань

словом, делом, писанием и всякими образами и готовили новую какую-то

библейскую религию ввести, смесь веры сделать, а православную веру Христову

искоренить".

Министром созданного осенью 1817 года Министерства Духовных дел и

Народного просвещения был назначен кн. Голицын. Департаментом Духовных дел

министерства ведал секретарь Библейского комитета мистик и масон А.

Тургенев, департаментом Народного просвещения член секты хлыстов - В.

Попов.

"Новое Министерство, - пишет П. Знаменский, - очевидно должно было

действовать в том же направлении, как и "Библейское Общество", и потому

ничего не обещало вперед доброго ни для просвещения, ни для церкви".

"Ближайшим советником князя Голицына по духовным делам сделался

старый масон Кошелев, покровитель всех мистиков, магнетизеров и других

темных личностей, постоянно толпившихся в его доме. Св. Синод в ведомстве

духовного департамента поставлен был на совершенно таком же положении, как

евангелическая консистория, римско-католическая коллегия, духовные

управления армян, евреев и т. д. В довершение всего сделавшись мистиком,

кн. Голицын передал свою прежнюю обер-прокурорскую должность при св. Синоде

другому лицу, князю Мещерскому, и поставил его в подчинение себе. Св. Синод

был явно унижен, так как обер-прокурор представлял в нем лицо уже не

Государя, как установлено в самом начале Синодального управления русской

церкви, а только министра. Тургенев на каждом шагу давал синодам

чувствовать превосходство над ними своего департамента" (П. Знаменский.

Руководство к русской церковной истории).

II

В Петербург начали приезжать различного рода иностранные

проповедники и мистики. Слушать их проповеди в угоду Голицыну собирались

представители высшего общества и чиновничества. Вместе с Голицыным стояли

на коленях, вздыхали и плакали.

"За методистами, - сообщает Л. Знаменский, - стали являться в Россию

другие проповедники мистических учений и все получали от правительства

самую широкую свободу для своей проповеди. Влияние их не ограничивалось уже

одним только верхним слоем русского общества, как влияние иезуитов, но

стремилось спуститься и до более глубоких его слоев, где на первых порах

думало привиться к инородцам, а потом к разным духовным сектам в самом

русском народе". Среди инородцев деятельно работали религиозные миссии

разных европейских мистических сект. В калмыцких степях работали миссии

гернугутеров, среди киргизов миссии шотландских сект, в Сибири - английские

мистики. В 1821 году Петербургский Митрополит Михаил написал по этому

поводу протест Императору Александру I в котором просил спасти Православную

церковь "от слепотствующего министра". Министерство Духовных дел и

Народного просвещения большое внимание уделяло распространению

многочисленных мистических сочинений и издававшихся мистических журналов.

"Все эти книги и журналы, - сообщает Л. Знаменский, - выходили в

значительном числе экземпляров и рассылались от министра по всем учебным

заведениям, епархиям и губерниям; некоторые издавались в короткое время по

2-3 раза". "Сионский вестник", который начал снова издавать в 1817 году

известный масон и мистик Лабзин, по свидетельству Л. Знаменского

"...выписывали все архиереи, архимандриты, все семинарии и академии (одна

Петербургская выписала 11 экз.) и множество священников".

А между тем склонность общества Александровской эпохи к мистицизму

прекрасно могла бы быть удовлетворена изданным еще в 1793 году Сборником

"Добротолюбие", в котором были напечатаны многочисленные мистические

сочинения св. отцов Православной Церкви и давно существовавшие переводы

мистических сочинений Исаака Сирина, Макария Египетского, Григория Синаита,

Нила Сорского, возвышенные мистические творения Тихона Задонского,

являющиеся образцами православной мистики.

Но европеизированные круги образованного общества обратились за

образцами мистики "за границу, откуда явилось и самое вольнодумство и где

мистика эта казалась им более высокой пробы и впали в учения странные и

чуждые православию" (П. Знаменский). Европейские мистические учения

создавали благоприятную почву для развития масонской теософии и стремления

к изучению всякого рода тайного знания, привлекая к изучению теософии

даже... математику, чем занимался один из профессоров математики Казанского

университета.

Все эти проявления европейского мистицизма, изредка уносившие дух в

сферы религиозного созерцания, чаще были только "наивными бреднями больной

фантазии" и еще чаще решительным отступлением от христианства, по словам Л.

Знаменского, "распространялись без всяких препятствий во всю вторую

половину царствования Александра I, приобретая себе все более и более

последователей. Противники его не могли высказываться против него ни с

религиозной, ни даже с научной точки зрения во все время пока был в силе

кн. Голицын".

После этого не приходится удивляться, что влияние мистицизма видно в

целом ряде напечатанных в царствования Александра I сборниках проповедей и

что некоторые из духовных лиц Александровской эпохи стали ревностными

сторонниками европейского мистицизма. Ведь образцами для церковных

проповедей были статьи "Сионского вестника".

Сильное развитие европейского мистицизма во второй половине

царствования Александра I вызвало дальнейший рост разного рода русских

мистических сект.

В Петербурге возникает Духовный Союз Татариновой - помесь

европейского мистицизма с учением хлыстов. На Дону появляется общество

духоносцев и т. д.

Молокане, например, доказывали, что правительство разрешило им

свободно исповедовать свое учение, только потому, что поняло его

истинность, ссылались на Библию, изданную "Библейским Обществом", из

которой были исключены все прибавления, относившиеся к чину православного

богослужения. Все члены "Библейского Общества" и состоящие в нем

православные Архиереи по утверждению молокан были все молоканами, а в

"язычестве" (т. е. православии) оставались только деревенские попы да

невежды мужики".

В 1820 году ссыльные скопцы завели "скопческий корабль" даже в

Соловецком монастыре, куда они были посланы на духовное исправление.

Активную деятельность развивал орден иезуитов. При Александре число

живших в России иезуитов с увеличилось почти вдвое. Члены знатных фамилий -

Голицыны, Разумовские, Завадовские, Гагарины, Толстые, и другие -

переходили в католичество, как раньше отдавали детей в пансионы, содержимые

французами, так при Александре I в моду вошло отдавать детей в пансион

аббата Николя, и в иезуитский благородный пансион. Даже Закон Божий в этих

пансионах первое время преподавали иезуиты. В Новороссии действовало 15

иезуитов. Они под руководством аббата Николя развили энергичную

деятельность на всей территории Новороссии.

Вот к каким губительным результатам привела неустойчивость

религиозного мировоззрения Александра I, который согласно введенному Петром

I антиправославному принципу, был одновременно и Императором и считался

главой православной церкви.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

БОРЬБА "РУССКОЙ ПАРТИИ" ПРОТИВ МАСОНСТВА В ЦАРСТВОВАНИЕ АЛЕКСАНДРА I

I

Кроме "английской", "французской", "австрийской" партий, в эпоху

Александра I существовала еще одна "партия", о которой большинство

историков или ничего не говорят, или которую стараются всячески оклеветать.

Это была так называемая "русская партия".

А о том, что "русская партия" в эпоху Александра I все-таки была, мы

узнаем из депеши французского посла гр. Лаферроне от 1 октября 1823 года, в

которой он пишет:

"То, что здесь называют "русская партия", во главе которой стоит

граф Аракчеев, старается в данный момент свалить графа Нессельроде".

"О "русской партии" не было слышно, а о том, что ее возглавлял

Аракчеев - еще меньше; похоже, что все это крепко замалчивалось.

Несомненно, что о "русской партии" были какие-то документы, несомненно

также, что она не только боролась с русским министром иностранных дел из-за

его безграничной преданности Австрии: надо полагать были и другие случаи

защиты русских интересов". (39)

"Русские историки к вопросу о "русской партии" в эпоху Александра I

еще не подходили серьезно, а самое главное беспристрастно: в России защита

русских интересов почти всегда была занятиям проигрышным, вплоть до лишения

жизни (Император Павел I и Александр II". (40)

Душой русской партии был выдающийся государственный деятель

Александровской эпохи граф Аракчеев. Мы знаем какого низкого мнения был

Александр о придворных кругах Екатерининской эпохи. Не лучше было и

придворное общество эпохи Александра I. Александр I также мало верил

окружавшим его людям, как и его отец. Полностью он доверял одному только

Аракчееву. Он знал, что тот не предаст его в трудную минуту. Неограниченное

доверие, которым пользовался гр. Аракчеев у трех Императоров: Павла I,

Александра I и Николая I, было причиной зависти к Аракчееву со стороны

многих высокопоставленных лиц. Преданность Аракчеева и его несокрушимая

воля - спутывали политические расчеты русских вольтерьянцев, якобинцев и

масонов. А зависть - мать клеветы. В своем стремлении оклеветать Аракчеева,

его враги потеряли всякое чувство меры и создали совершенно

неправдоподобный образ человека, лишенного всех достоинств.

Но этого человека тем не менее уважали и любили три русских царя.

Русские историки много поработали над тем, чтобы исказить и опорочить образ

этого человека. Все его миросозерцание, все черты его характера, все было

чуждо представителям русской интеллигенции. Они никогда не жалели черных

красок для опорочивания Аракчеева в глазах последующих поколений! Из всех

сил, выдающегося русского патриота, старались представить тупым, ничтожным

бюрократом, диким, невежественным реакционером, раболепным царедворцем,

жестоким зверем, любимым занятием которого было вырывание усов у солдат и

т.д.

Преданность Аракчеева Александру I вызывало бешенство в

"прогрессивно" настроенных кругах дворянства. Аракчеев мешал и масонам и

дворянам в их работе по развалу монархического строя.

Вигель с ненавистью называл Аракчеева "бульдогом, всегда готовым

загрызть царских недругов". Преданность Царю в глазах привыкших к заговорам

и предательствам "аристократов" была "гнусной низостью". Аракчеева всячески

старались очернить в глазах "передового общества": составляли против него

эпиграммы, клеветнические стихи и анекдоты. Преданность Аракчеева Павлу I и

Александру I называли "собачьей преданностью".

В 1820 году будущий декабрист К. Рылеев опубликовал следующие

стихотворение против Аракчеева:

Надменный временщик и подлый и коварный,

Монарха хитрый льстец и друг неблагодарный

Неистовый тиран родной страны своей

Внесенный в важный сан пронырствами людей.

Обладавший большой властью Аракчеев, если бы он обладал теми

качествами, которые приписывал ему Рылеев, мог бы сурово расправиться с

Рылеевым. Но "неистовый тиран", "подлый и коварный" не обратил никакого

внимания на подлую клевету Рылеева.

Павел I, узнав преданность к нему Аракчеева, дал последнему

следующий девиз для его родового герба: "Без лести предан". Над этим

девизом почему-то всегда иронизируют. А почему - неизвестно. Ведь Аракчеев

всегда верно служил и Павлу I и его сыновьям - Александру и Николаю.

И Аракчеев был одним из немногих людей, который не предал Павла I.

Его срочно вызывал в Петербург Павел накануне своего убийства. И если бы не

Пален, запретивший Аракчееву за день до убийства въезд в Петербург,

Аракчеев сделал бы все, погиб бы, но не дал бы убить Павла. Также верно

служил он всю свою жизнь и сыну Павла. Аракчеев был единственным человеком,

которому до конца верил Александр.

Аракчеев - выскочка, лишенный ума и способностей. Но вот что пишет

об Аракчееве выдающийся историк Александровской эпохи Великий Князь Николай

Михайлович. "После уроков под Аустерлицем и Фридландом, пишет в своем

исследовании "Александр I" Великий Князь Николай Михайлович, - предстояла

нелегкая работа организовать армию, привлечь способных генералов и

офицеров, привести в порядок часть интендантскую, обозы и всякого рода

запасы. К работе вскоре было приступлено, и на этой почве Аракчеев сделал

много..." По заключению Вел. Князя Николая Михайловича Аракчеев "был

необходимым тормозом для всякого рода увлечений Александра I". Если для

руководства такой сложной работой, как возрождение всей армии, Александр I

привлек не кого-нибудь другого, а именно Аракчеева, то надо думать его

нельзя назвать человеком "без ума".

Но может быть Аракчеев не справился с порученной ему работой

военного министра, а затем председателя военного департамента

Государственного совета? Но не любящий, - как и все другие историки,

Аракчеева, Великий Князь Николай Михайлович, тем не менее дает следующую

оценку проделанной Аракчеевым работы: "Всю Отечественную войну и

последующие заграницей военные действия против Наполеона, а также и всю

подготовку в этой грандиозной работе вынес на своих плечах гр. Аракчеев.

"Приготовления уже начались с 1810 года. В области военной два

человека сделали очень много. То были Барклай и Аракчеев. Они неустанно

работали для приведения в порядок всех отраслей русской армии. Работа была

не из легких, многие открыто выражали недовольство, но железная воля

Алексея Андреевича и методичный, спокойный Барклай сделали, что могли, не

обращая внимания на критику и интриги".

"Думается, что в тяжелые годы войны с Наполеоном он был,

действительно, тем неотлучным лицом, на работу которого монарх мог

положиться при самых сложных и разносторонних занятиях и обязанностях. Был

выбор Государя удачен или нет, - другой вопрос: но нам кажется, что за

эпоху войн вряд ли Александр Павлович нашел бы другого человека для такой

сложной и кропотливой работы, который все исполнял бы быстро и точно".

Если по мнению такого знатока Александровской эпохи, как Великий

Князь Николай Михайлович, вряд ли Александр I мог найти другого более

подходящего человека "для такой сложной и кропотливой работы, который все

исполнял бы быстро и точно", как Аракчеев, следовательно Аракчеев обладал

умом более сильным, чем те, кого Александр I не счел подходящим для такого

высокого поста.

Аракчеев - человек "без чувств"? Верно ли это? "Русские писатели" в

своих писаниях доходили до того, что он у одного солдата даже ухо откусил.

Можно ли верить всем низким клеветническим сплетням подобного сорта?

В написанной недавно книге об Аракчееве, автор ее П. Н. Богданович

приводит целый ряд писем Аракчеева к Александру I, из которых видно, что у

него чувство жалости к обездоленным было больше, чем у тех, кто распускал о

нем слухи, как о диком изверге.

11 июля 1804 года Аракчеев сообщает Александру I о неисполнении

законных претензий рабочих Шостенского порохового завода.

"Сообщая о принятых им по этому вопросу мерах, Аракчеев заканчивает

письмо следующей просьбой: "Осмелился бы просить у Вашего Императорского

Величества сим бедным по рублю (тогда это была большая сумма), ежели бы не

боялся оным наскучить. Число же их 520 человек".

Когда перед Отечественной войной правительство решило предоставить

право откупаться от военной повинности за известную сумму денег, лишенный

"чувств" Аракчеев немедленно запротестовал:

"Сия продажа, - писал он, - есть благодеяние правительства для

богатых, не должна ли возродить сия мера большое уныние для бедных, когда

они из оного ясно увидят, что и само правительство печется ныне

неуравнительно о всех сословиях, а открывает свои благодеяния за деньги, не

заботясь о том, что состояние бедного перед богатым уже есть и без оного

тягостное".

В 1813 году казенным крестьянам Смоленской губернии, разоренным во

время нашествия Наполеона, правительство выдало хлеб, а через три года

потребовало, чтобы они заплатили деньгами, в то время, как цены на зерно

значительно возросли. Аракчеев решительно возражает против этого:

"Прилично ли правительству, - писал Аракчеев Александру I, - брать

с подданных своих низшего класса, именно с крестьян, столь неблаговидный и

закону христианскому противный прибыток".

Осенью 1818 года "лишенный чувств" Аракчеев старается облегчить

положение крестьян, участвовавших в каких-то непорядках. Он обращает

внимание Императора, что Сенат не предоставил решение суда на его

утверждение: "Считаю за нужное, - пишет Аракчеев, - ныне же довести до

сведения Вашего Величества о касающемся происшедшего ослушания крестьян в

войске Донском, за которое наказано большое число людей, хотя и по суду, но

и без Высочайшего утверждения, чрез ошибку Сената, что изволите увидеть в

приложенной записке".

Весной 1821 года Аракчеев обращает внимание Императора на

неправильное мнение Черниговского губернатора, "которое, кажется, во время

голода может сделать упущения и от оного будет более вреда бедному народу".

В письме от 20 апреля, касаясь снова вопроса о снабжении

продовольствием крестьян Черниговской губернии, Аракчеев сообщает

Александру: "Закупкой хлеба жители довольно обеспечены и оное не должно Вас

беспокоить; письмо графа Разумовского единственно доказывает его алчность в

доходах, ибо с его состоянием и не только бы прокормлял своих крестьян, но

и всех прочих нуждающихся в оной губернии".

Только эти письма доказывают, что Аракчееву, прославленному

"извергом", "зверем из зверей" были близки бедствия простого люда и что он

не раз защищал их интересы. Только благодаря этим письмам было облегчено

положение тысяч людей. А сколько таких ходатайств возбудил он за всю свою

долгую службу. Кто как не Аракчеев советовал Александру I выкупить всех

крепостных в казну с наделом в две десятины? А люди не "лишенные чести"

всячески тормозили осуществление этого гуманного проекта.

Александр I так же, как и его отец, ценил не только преданность, но

и отсутствие у Аракчеева честолюбия и корыстолюбия, чем страдало

большинство высокопоставленных лиц. Летом 1814 года, желая отблагодарить

Аракчеева за его выдающиеся успехи в организации русской армии, он захотел

наградить его званием фельдмаршала. Но Аракчеев отказался принять звание

фельдмаршала. Тогда Александр наградил его своим портретом, усыпанным

бриллиантами. Аракчеев снял бриллианты и отослал их в Императорский

кабинет. Александр, многократно предлагал Аракчееву вознаградить его, как

других выдающихся деятелей Отечественной войны, деньгами. Но Аракчеев

всегда отказывался.

Но когда осенью 1824 года многие жители Петербурга пострадали от

необычайно сильного наводнения, Аракчеев написал Александру I следующее

письмо:

"Вашим, батюшка, благоразумным распоряжением с моими малыми трудами

составлен довольно знатный капитал военного поселения, я, по званию своему,

не требовал из оного даже столовых к себе денег. Ныне испрашиваю в награду

себе отделить из оного один миллион на пособие беднейшим людям...

...Учредите, батюшка, комитет из сострадательных людей, дабы они

немедленно занялись помощью беднейшим людям. Они будут прославлять Ваше

имя, а я, слыша оное, буду иметь лучшее на свете утешение".

Александр I в тот же день ответил Аракчееву:

"Мы совершенно сошлись мыслями, любезный Алексей Андреевич! А твое

письмо несказанно меня утешило, ибо нельзя мне не сокрушаться о вчерашнем

несчастья, особливо же о погибших и оплакивающих их родных. Завтра побывай

у меня, дабы все устроить. На век искренне тебя любящий Александр".

И это не единственный случай редкого бескорыстия Аракчеева.

28 января 1812 года Аракчеев, например, писал Императору: "Я опять

прибегаю к Вам с просьбами: адъютант мой Названов вышел в отставку и нечем

доехать домой, даже здесь заплатить; он беден, но очень хороший был слуга;

другой, Перрен, женится. Пожалуйте им обоим по тысяче рублей, оно будет

служить вознаграждением мне".

А в 1804 году, писал из Брянска о прапорщике Путвинском,

пострадавшем во время несчастного случая: "Молодой жалкой человек начал

ныне выздоравливать, но в кавалерии служить уже не способен, то и просит о

переводе в пехотный полк, не имея чем содержаться, я осмелился из

находящихся у меня Ваших дорожных денег оставить ему именем Вашего

Величества..."

Граф Аракчеев пожертвовал 300.000 рубли на воспитание в Новгородском

корпусе детей бедных дворян Новгородской и Тверской губерний. В завещании

Аракчеева было написано, что "ежели бы дни его прекратились прежде избрания

им достойного наследника, то сие избрание предоставляет он Государю

Императору". Исполняя волю Аракчеева и желая подчеркнуть всегдашнее его

стремление к пользе отечества, Император Николай I отдал все имущество

покойного Новгородскому кадетскому корпусу, который стал называться

Аракчеевским. Не много людей среди Александровской эпохи было таких русских

патриотов, каким был железный граф Аракчеев, непримиримый враг русских

масонов и якобинцев.

Все люди не без греха, может быть кое в чем из числа приписываемого

ему Аракчеев и виноват, но большинство приписываемых ему поступков являются

грубой клеветой со стороны масонов и якобинствующих дворян Александровской

эпохи.

Полковник Богданович сделал благородное дело, написав книгу об

Аракчееве. После падения большевизма несомненно будут изданы и другие

книги, разоблачающие масонские вымыслы об Аракчееве.

II

После смерти Митрополита Михаила в 1821 году, Петербургским

Митрополитом был назначен митрополит московский Серафим, известный строго

православным направлением, хотя также в юности был воспитанником созданного

масонами "Дружеского ученого общества". С этого момента начинается борьба

против князя Голицына и "Библейского общества". Энергичным и бесстрашным

помощником Митрополита Серафима в этой борьбе оказался Архимандрит Фотий

Спасский. Митрополита Серафима и Архимандрита Фотия энергично поддержал

граф Аракчеев.

Поэтому естественно, что Архимандрита Фотия, осмелившегося выступить

против масонов, "Библейского общества", против князя Голицына, против всех,

кто хотел окончательно и навсегда подорвать силы православия, постигла

судьба всех членов "русской партии", старавшихся объяснить Императору

Александру I какой вред приносит национальным интересам России занятая им

позиция по отношению к религии.

Архимандрит Фотий был оклеветан русскими историками и духовным

потомком русского масонства - русской интеллигенцией, точно также, как и

другие выдающиеся русские патриоты Александровской эпохи. Архимандрита

Фотия постарались изобразить как невежественного православного

фанатика-монаха, "безжалостного ханжу", продувного лицемера, слепого орудия

другого "жестокого изверга и ханжи" графа Аракчеева. Нет той грязной

инсинуации, которая не приводилась против него во всех сочинениях,

посвященных эпохе Александра I. По его адресу нагорожены целые пирамиды

гнусной беззастенчивой клеветы.

Ярким примером этой гнусной клеветы на Фотия является образ Фотия в

мнимых исторических романах Мережковского "Александр I и декабристы" и "14

декабря 1826 года".

Мережковский любовно извлек все клеветнические измышления масонов и

атеистов Александровской поры по адресу Фотия и из них сплел свой

"художественный образ" архимандрита Фотия. Когда прочтешь, что писал

Мережковский по адресу Фотия, Александра I и Николая I, всех членов

Императорской фамилии, то проникаешься глубоким отвращением к омерзительной

душонке этого искателя "истинного христианства". Мережковский является

духовным потомком тех, кто цинично клеветал на архимандрита Фотия при

жизни.

Беспристрастное исследование действий архимандрита Фотия создает

перед нами совсем иной образ, чем тот, который рисует нам в своих

"исторических" романах Мережковский. Познакомившись с Фотием, князь А. И.

Голицын в письме к княгине Орловой называет Фотия "человеком необычайным",

но когда попытка Голицына приручить Фотия не удалась, он "изменяет" о нем

свое мнение.

Архимандрит Фотий - честный православный монах, понимавший гибельные

последствия работы масонов, "Библейского общества", всевозможных тайных

обществ и плодившихся новых религиозных сект.

Какие признаки религиозного ханжества и лицемерия можно найти в

следующих сказанных архимандритом Фотием Александру I словах:

"Враги церкви святой и царства весьма усиливаются, зловерие,

соблазны явно и с дерзостью себя открывают, хотят сотворить тайные злые

общества, вред велик святой церкви и царству, но они не успеют, бояться их

нечего, надобно дерзость врагов тайных и явных внутри самой столицы в

успехах немедленно остановить".

Разве эта характеристика религиозного и политического положения в

Империи не была трезвой и точной характеристикой создавшегося в это время

положения? Александр I понял это, еще несколько раз призывал Фотия для

бесед.

Архимандрит Фотий всячески старался заставить князя Голицына,

бывшего министром духовных дел, отказаться от его губительной политики по

отношению к православию.

23 апреля 1824 года, за год до восстания декабристов, он говорил,

например, Голицыну:

"Умоляю тебя, Господа ради, останови ты книги, кои в течении твоего

министерства изданы против церкви, власти царской и всякой святыни, в коих

ясно возвещается революция, или доложи ты помазаннику Божию". Во время

следующей встречи с кн. Голицыным, на просьбу Голицына благословить его,

Фотий ответил:

"В книге "Таинство Креста" под надзором твоим, напечатано:

духовенство есть зверь, т.е. Антихристов помощник, а, я, Фотий, из числа

духовенства, иерей Божий, то благословлять тебя не хочу, да и тебе не нужно

то".

"Неужели за сие одно?"

"И за покровительство сект, лжепророков, и за участие в возмущении

против церкви с Госпером",

Спрашивается, кто ведет себя более принципиально и последовательно,

кн. Голицын или Фотий? И в чем тут можно усмотреть лицемерие со стороны

Фотия?

В отправленном Императору Александру I письме архимандрит Фотий

предупреждает его о готовящейся революции:

"В наше время о многих книгах сказуется и многими обществами и

частными людьми возвещается о какой-то новой религии, якобы

предустановленной до последних времен. Сия новая религия, проповедуемая в

разных видах, то под видом нового света (нового стола), то нового учения,

то пришествия Христа в Духе, то соединения церквей (намек на идею

Александра I о желательности соединения церквей и сект), то под видом

какого-то обновления и якобы Христова тысячелетнего царствования, то под

видом так называемой новой истины, есть отступление от веры Божией,

Апостольской, отеческой, вера в грядущего Антихриста, двигающая революцией,

жаждущая кровопролития, исполненная духа сатанина. Ложные пророки ее и

апостолы Юнг-Штиллинг, Эккартсгаузен, Тион, Бем, Лабзин, Фесслер,

методисты, иригутеры".

Послание Фотий заканчивает призывом к Александру встать на защиту

православия и действовать так, чтобы рассеялись "враги Бога отцов наших и

да исчезнут со всеми ложными учениями от лица земли нашея".

III

Вечером 17 апреля 1824 года Александр I долго беседовал с

митрополитом Серафимом. Через три дня, по совету митрополита Серафима

Александр встретился с архимандритом Фотием в присутствии митрополита

Серафима. Митрополит Серафим говорил о сильном размахе деятельности тайных

обществ и о подготовке ими государственного переворота. Александр попросил

архимандрита Фотия представить свои соображения, как по его мнению надо

действовать, чтобы предотвратить готовящийся переворот.

Вскоре в доме графини Орловой Фотий предал князя Голицына анафеме.

Узнав об этом, митрополит Серафим сказал Фотию:

"Вот ему должная плата. Что сделано, того уже переделать нельзя.

Потерпи, чадо, если оскорбится царь на тебя, а добро будет от всего,

ежедневно..."

29 апреля Фотий подал Александру I письменный ответ на заданные ему

во время последнего свидания вопросы:

"На вопрос твой, как бы остановить революцию, молимся Господу Богу и

вот что открыто, только делать немедленно. Способ исполнить весь план тихо

и счастливо таков:

1. Министерство духовных дел уничтожить, а другие два отнять у известной

тебе

особы;

2. "Библейское общество" уничтожить, под предлогом, что уж много напечатали

библий и они теперь не нужны;

3. Синоду быть по-прежнему и надзирать при случаях за просвещением, не

бывает

чего противного власти и вере;

4. Кошелева отдалить, Госпера выгнать, Фесслера выгнать и методистов

выгнать

хотя главных".

7 мая Фотий отправил Императору новое послание, в котором призывал

решительно бороться с врагами православия и трона. Александр I послушался и

исполнил советы Фотия - 15 мая 1824 года министерство духовных дел было

закрыто.

15 мая 1824 года князь Голицын был уволен от должности министра

духовных дел и народного просвещения и председателя "Библейского общества".

Председателем "Библейского общества" временно был назначен Митрополит

Серафим. Фесслер, духовный наставник масона Сперанского и Госпер, автор

книги "Geist des Lebens" были высланы из России.

Некоторые историки масонства указывают, что закрытие всех масонских

тайных обществ и закрытие "Библейского общества" связано с указанными выше

выступлениями архимандрита Фотия.

* * *

"Порадуйся, старче преподобный, - писал Фотий своему знакомому

архимандриту в Москву, - нечестие пресеклось, армия богохульная диавола

паде, ересей и расколов язык онемел. Министр нам Един Господь наш Иисус

Христос во славу Бога. Аминь! Молюсь об Аракчееве. Он явился раб Божий со

Св. Церковь и веру, яко Георгий Победоносец".

Чтоб парализовать идейное влияние Фотия, надо было его оклеветать в

глазах общества. С Фотием поступили так же, как поступили и с его

единомышленниками гр. Аракчеевым и гр. Ростопчиным. Он тоже был оклеветан.

1. С. Платонов. Лекции по русской истории. Петроград 1915 г., стр. 652.

2. С. Платонов. Лекции по русской истории. Петроград 1915 г.

3. Ю. Офросимов. "Лагарп". "Новое русское слово".

4. С. Платонов. Лекции по русской истории. Петроград 1915 г., стр. 655.

5. С. Платонов. Лекции по русской истории. Петроград 1915 г., стр. 659.

6. Л. Е. Ковалевский. Исторический путь России. Стр. 63, Париж. Изд.

пятое.

7. С. Г. Пушкарев. Россия в XIX веке. Из-во им. Чехова.

8. Т. О. Соколовская. Масонство в его прошлом и настоящем. Том II, стр.

154.

9. Т. О. Соколовская. Масонство в его прошлом и настоящем. Том II, стр.

154.

10. А. Н. Пыпин. Русское масонство XVIII и первой четверти XIX в.". стр.

381-383.

11. А. Н. Пыпин. Русское масонство XVIII и первой четверти XIX в.". стр.

383-384.

12. П. Знаменский. Руководство к Церковной Истории. Казань. 1886 г.

13. А. Н. Пыпин. Общественное движение в России при Александре I, стр.

309.

14. Л. Тихомиров. Монархическая государственность. Том III, стр. 163.

15. В. Иванов. От Петра I до наших дней.

16. Миф о мнимом завещании Петра I разоблачается в книге Б. Башилова "Миф

о

русском сверх-империализме".

17. Когда Наполеон был побежден, этот замысел мирового масонства и нашел

свое

осуществление в заговоре декабристов.

18. Отечественная война и русское общество. Том П, стр. 11.

19. см. Г. Струве. Письмо современницы о Бородинском сражении и сдаче

Москвы.

(Новое русское слово).

20. Т. Сократова. Наполеон в России.

21. Отечественная война и русское общество, Том IV, стр. 169.

22. Масонство в его прошлом и настоящем. Том II, стр. 194-195.

23. Масонство в его прошлом и настоящем. Том II, стр. 194-195.

24. Тыркова-Вильямс. Жизнь Пушкина. Т. I, стр. 181

25. Керсновский. История русской армии, стр. 258.

26. С. Платонов. Учебник русской истории.

27. Керсновский. История русской армии, стр. 280-281.

28. С. Платонов. Учебник русской истории.

29. Керсновский. История русской армии.

30. Керсновский. История русской армии.

31. Керсновский. История русской армии.

32. Керсновский. История русской армии.

33. В. В. Зеньковский. История русской философии. Том I, стр. 141.

Правильность

утверждений В. Зеньковского может проверить всякий, прочитав

следующие

книги: 1) С. Мельгунов. Дела и люди Александровского времени. 2)

Пыпин.

Общественное движение.

34. Г. Федотов. "И есть и будет", стр. 11.

35. Проф. Зызыкин. Тайны Императора Александра I. стр. 139. 75

36. А. И. Кошелев. Записки. 1889 г. стр. 7.

37. В. Зеньковский. История русской философии. Том I. стр. 146.

Примечание:

Другие исследователи утверждают, что Прокопович-Антонский был

масоном.

38. Л. Знаменский. Руководство к русской церковной истории. Казань. 1886

г.

39. П. Н. Богданович. Аракчеев.

40. П. Н. Богданович. Аракчеев.

Б. БАШИЛОВ

НЕПОНЯТЫЙ ПРЕДВОЗВЕСТИТЕЛЬ

ПУШКИН КАК ОСНОВОПОЛОЖНИК РУССКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО

МИРОСОЗЕРЦАНИЯ

ОГЛАВЛЕНИЕ

I. РОССИЯ МОЖЕТ СВЕТИТЬ СОБСТВЕННЫМ СВЕТОМ

II. НЕПОНЯТЫЙ ПРЕДВОЗВЕСТИТЕЛЬ

III. ПУШКИН, КАК ВОССТАНОВИТЕЛЬ ГАРМОНИЧЕСКОГО ОБЛИКА РУССКОГО

ЧЕЛОВЕКА ДОПЕТРОВСКОЙ РУСИ

IV. ДУХОВНЫЙ ПУТЬ ПУШКИНА

V. ВЕЛИЧАЙШИЙ РУССКИЙ ПОЛИТИЧЕСКИЙ МЫСЛИТЕЛЬ XIX СТОЛЕТИЯ

VI. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИТОГИ ЦАРСТВОВАНИЯ АЛЕКСАНДРА I

I. РОССИЯ МОЖЕТ СВЕТИТЬ СОБСТВЕННЫМ СВЕТОМ

Вместе с новой мощной волной европейских идей, проникнувших в Россию

после Отечественной войны, увеличивается и отрицание их.

В "Пантеоне славных российских мужей" подчеркивалась идея, что

"высокая мораль французской философии была первой причиной

двадцатипятилетнего во всем мире кровопролития".

И это не единичные высказывания подобного рода против духовного

подражания Европе, которые можно встретить в русской печати, издававшейся

после Отечественной войны. И если еще в 1823 году П. Вяземский пишет

Жуковскому, что в своих трудах он намеревается "разливать по России свет

европейский", то в эти же годы крепнет и противоположное настроение, что

Россия может светить собственным светом.

Несмотря на идейную зависимость от масонства и вольтерьянства, даже

во взглядах и в творчестве членов кружка Любомудрия, проявляются и новые

черты. Увлекаясь немецкой философией любомудры не увлекаются уже столь

слепо Европой. В творчество одного из виднейших любомудров кн. Одоевского,

мы находим уже резкую критику европейской культуры. А всесторонняя критика

русской культуры со временем приводит отдельных любомудров и других

представителей образованного общества к пониманию, что европейская культура

не является готовым образцом культуры для всех других народов. Среди членов

кружка любомудров и других выдающихся людей Александровской эпохи,

зарождается сомнение в качестве европейского света. Все чаще и чаще

задумываются они над вопросом, а нельзя ли России освещаться собственным

светом.

Появившаяся в эти годы раздумий и сомнений "История Государства

Российского" Карамзина укрепляет и усиливает сомнения в пригодности

принципов европейской культуры для всех народов. "История Государства

Российского "вернула русскому народу его тяжелое, но славное прошлое,

которое игнорировалось с времен Петра". "Все, даже светские женщины, -

писал Пушкин, - бросились читать историю своего отечества, дотоле им

неизвестную. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка

Колумбом".

Пушкин сообщает, что "Молодым якобинцам" очень пришлась не по душе

История Карамзина. И "молодые якобинцы" весьма негодовали на Карамзина за

его "размышления в пользу самодержавия".

Развивавшееся в Александровскую эпоху национальное направление

вовлекало в свою орбиту даже некоторых масонов. И в Александровскую эпоху

не все масоны были идейными врагами русской монархии и православия. Как и в

эпоху Елизаветы, Екатерины и Павла, состав масонов очень различен по

характеру своих политических убеждений и по своему отношению к православию.

"Масонские ложи, - пишет Иванов, - отражали самые различные

направления. В числе масонов были темные мистики и суровые пиетисты, как

школа старых масонов и их учеников, озлобленные обскуранты, образчиком

которых может служить Голенищев-Кутузов, и люди молодого либерального

направления, склонные к филантропии, но не к пиетизму, смеявшиеся над

обскурантами и искавшие интереса политического". (1)

О генерале Инзове, под начальством которого находился Пушкин в

Кишиневе, Митрополит Анастасий в книге "Пушкин и его отношение к религии и

православной церкви", замечает: "Будучи старым масоном, последний в то же

время был и преданным сыном православной церкви: в Александровскую эпоху то

и другое иногда легко уживалось вместе".

Таким формальным масоном был в частности министр Народного

просвещения граф Разумовский, который обратил внимание на то, что во всех

тогда существовавших средних учебных заведениях Закон Божий вовсе не

преподавался и ученики оставались без всякого внушения им правил и основ

религии. Обратил граф Разумовский внимание и на то, что домашнее

образование находилось с руках учителей-иностранцев.

"В отечестве нашем, - писал граф Разумовский в своем докладе

Александру I, - далеко простерло корни свои воспитание иноземцами

сообщаемое. Дворянство, подпора государства, возрастает нередко под

надзором людей, одною рукою собственной корыстью занятых, презирающих все

не иностранное, не имеющих ни чистых правил нравственности, ни познаний".

Граф Разумовский указывал, что "следуя дворянству и другие сословия готовят

медленную пагубу обществу воспитанием детей своих в руках у иностранцев".

Александр I передал доклад министра Народного просвещения в Комитет

министров на рассмотрение, но последний нашел взгляды гр. Разумовского

ошибочными. Но Александр I все же одобрил предложенные гр. Разумовским

меры.

...Политическое вольнодумство раздражало и тревожило Карамзина. 18

апреля 1819 года он писал Дмитриеву по поводу политических убийств и общего

революционного брожения в Европе: "Хотят уронить троны, чтобы на их места

навалить журналов, думая, что журналисты могут править светом". В этой

иронии звучала горькая мудрость историка, которому довелось быть свидетелем

революционного буйства парижской черни.

...В письме к Вяземскому 12 августа 1818 года Карамзин определенно

высказывается против конституции: "Россия не Англия, даже и не Царство

Польское: имеет свою государственную судьбу великую, удивительную и скорее

может упасть, нежели еще более возвыситься. Самодержавие есть душа, жизнь

ее, как республиканское правительство было жизнью Рима. Эксперименты не

годятся в таком случае. Впрочем не мешаю другим мыслить иначе... Для меня,

старика, приятнее идти в комедию, нежели в залу Национального Собрания, или

в камеру депутатов, хотя я в душе республиканец и таким умру".

* * *

В эти же годы, в конце наполнения бурными событиями царствования

Александра I, оформляются основы мудрого миросозерцания Пушкина, уже вполне

национального по своему духу.

II. НЕПОНЯТЫЙ ПРЕДВОЗВЕСТИТЕЛЬ

В 1937 году, в столетие со дня смерти Пушкина, русские масоны

утверждали, что Пушкин был пророком масонских идей и стремлений. Это ничто

иное, как очередной миф, один из бесчисленных мифов, созданных русскими

масонами и духовными их потомками русскими интеллигентами.

Уже в 1825 году, во время жизни в селе Михайловском, накануне

восстания декабристов у Пушкина складываются основные черты его мудрого

политического миросозерцания, которое заставляет причислить Пушкина к самым

выдающимся русским политическим мыслителям того времени.

"Гениальные люди, - пишет Митрополит Анастасий в "Беседах с

собственным сердцем", - являются обыкновенно фокусом, в котором

сосредотачивается творческая энергия за целую эпоху: не удивительно

поэтому, что они сами обозначают эпоху в жизни человечества". Это суждение

вполне применимо к Пушкину с той только разницей, что Пушкин явился

фокусом, в котором выразилось национальное мировоззрение предшествующих

эпох русской истории.

В Пушкине впервые после совершенной Петром I революции раскрылась

душа России, все духовное своеобразие русского народа. Пушкин - это

свидетельство, каким бы должен быть русский человек, если бы он прожил

больше, и силой своего светлого гения оформил бы душу образованных русских

людей на русский образец, если бы Россия пошла пушкинским путем, а не путем

Радищева, гибельным путем русской интеллигенции, этих духовных ублюдков ни

европейцев, ни русских, "стрюцких", как их презрительно называл

Достоевский.

"Пушкин, - пишет Достоевский, - как раз приходит в самом начале

правильного самосознания нашего, едва лишь начавшегося и зародившегося в

обществе нашем после целого столетия с Петровской реформы, и появление его

сильно способствует освещению темной дороги нашей новым направляющим

светом. В этом то смысле Пушкин есть пророчество и указание". (2)

"...В Пушкине родились все течения русской мысли и жизни, он

поставил проблему России, и уже самой постановкой вопроса предопределил

способы его разрешения". (3)

Аполлон Григорьев - критик значительно более глубокий, чем В.

Белинский, утверждает, что "Пушкин - это наше все". Он "...представитель

всего нашего душевного, особенного, такого, что остается нашим душевным,

особенным, после всех столкновений с чужим, с другими мирами".

Но раскройте любую из так называемых "Историй русской общественной

мысли". Напрасно вы будете искать там имя Пушкина. Это вполне понятно

потому что, то что до сих пор выдавалось за историю русской мысли, являются

на самом деле историей не русских идей, или, если хотите еще точные,

историей политических заблуждений и политического обезьянничества

радикальной части русского общества. В этих историях под микроскопом

любовно и тщательно исследуются все мысли "таких гигантов политической

мысли", как Добролюбова, Ткачева, Лаврова, но Пушкина в оных историях нет.

История русской общественной мысли в синодик своих святых зачисляла

только тех, кто честно выполнял задачу разрушения России, кто судил об

исторических судьбах России, о внутренней и внешней политике ее

правительства с "безответственной позиции угнетенного раба", в уме которого

никогда не ночевала мысль о том, что всякий член нации несет

ответственность за судьбы своей родины.

Писаревы, Ткачевы - все, кто зачислен в "русские мыслители" -

никогда не обладали государственным сознанием, никогда не умели занять

патриотическую позицию, при которой, находясь в оппозиции правительству,

они не переходили бы ту черту, за которой начиналась оппозиция к России или

отбывание натуральной повинности по разрушению своей страны.

Негласная цензура революционных кругов, всегда по своей суровости на

много превосходившая цензуру официальную, так запугала пушкиноведов, что

они, боясь обвинения в реакционности и черносотенстве, боялись коснуться

запретной темы о Пушкине, как о политическом мыслителе.

До Октябрьской революции первую и единственную попытку коснуться

этой темы сделал редактор первого посмертного издания сочинений Пушкина П.

В. Анненков, являющийся и первым пушкиноведом по времени, в своей статье

"Общественные идеалы Пушкина". (4)

После Октябрьской революции С. Л. Франком написана небольшая, но

чрезвычайно ценная работа "Пушкин как политический мыслитель". К работе

приложены заметки князя Вяземского о политическом мировоззрении Пушкина.

Работа С. Франка небольшая по объему, но ценная по содержанию, пробивает

громадную брешь в названной теме. Вот по существу и все, чем мы располагаем

в области изучения политического мировоззрения гениальнейшего русского

поэта.

Что же касается пушкиноведов в СССР, то никто из них, конечно, и не

смеет и помыслить о том, чтобы показать политическое мировоззрение

национального поэта таким, каково оно есть на самом дела, т. е.

национальным.

Написать правду о политическом воззрении Пушкина - значит вбить

осиновый кол в утопическое бунтарство русской интеллигенции, в результате

которого погибло национальное государство, за судьбу которого всегда так

боялся гениальный поэт. Написать правду, - значит вскрыть истину, кто и как

постарался украсть у русского народа замечательного политического

мыслителя.

III. ПУШКИН, КАК ВОССТАНОВИТЕЛЬ ГАРМОНИЧЕСКОГО ОБЛИКА РУССКОГО ЧЕЛОВЕКА

ДОПЕТРОВСКОЙ РУСИ

Как некий Херувим,

Он несколько занес нам песен райских,

Чтоб, возмутив бескрылое желанье

В нас, чадах праха, после улететь...

А. Пушкин. Моцарт и Сальери.

I

Бердяев, Мережковский и ряд других представителей "западнической

линии" в наши дни усиленно подчеркивали, что Пушкин лишен русских

национальных черт: стихийности, безграничности, дионистического начала.

"Не был еще интеллигентом Пушкин, - пишет Н. Бердяев в "Русской

идее", - величайшее явление русской творческой гениальности первой трети

века, создатель русского языка и русской литературы... Но в нем было что-то

ренессансное и в этом на него не походит вся великая русская литература XIX

века, совсем не ренессансная по духу. Элемент ренессансный у нас только и

был в эпоху Александра I и в начале XX века. Великие русские писатели XIX

века будут творить не от радостного творческого избытка, а от жажды

спасения народа, человечества и всего мира, от печалования и страдания о

неправде и рабстве человека. Темы русской литературы будут христианские и

тогда, когда в сознании своем русские писатели отступят от христианства.

Пушкин единственный русский писатель ренессансного типа свидетельствует о

том, как всякий народ значительной судьбы есть целый космос и потенциально

заключает в себе все. Так Гете свидетельствует об этом для германского

народа".

Все это бесстыдная интеллигентская ложь. В. Шубарт правильно

подчеркивал, что "русские тоже имели свою готическую эпоху, ибо они

воплощали гармонический прототип еще в более чистой форме, нежели Запад".

В главе "История русской души" Шубарт пишет: "Первоначально русская

душа, так же, как заодно европейская во времена готики, была настроена

гармонически. Гармонический дух живет во всем древнем русском

христианстве. Православная церковь принципиально терпима. Она отрицает

насильственное распространение своего учения и порабощение совести. Она

меняет свое поведение только со времен Петра I, когда подпав под главенство

Государства, она допустила ущемление им своих благородных принципов.

Гармония лежит и в образе русского священника. Мягкие черты его лица и

волнистые волосы напоминают старые иконы. Какая противоположность

иезуитским головам Запада с их плоскими, цезаристскими головами". (5)

Когда Тверской купец Никитин в написанном в 16 в. "Хождении за три

моря "восклицает: "Да сохрани Бог землю русскую! Боже сохрани! Боже

сохрани!" он только следует древней русской традиции. Это Древнее отношение

к Родине воскрешается Пушкиным в письме к Чаадаеву, когда он пишет своему

былому ментору:

"Клянусь Вам моей честью, что я ни за что не согласился бы ни

переменить родину, ни иметь другую историю, чем история наших предков,

какую нам послал Бог".

Афанасий Никитин, посетивший много стран, пишет: "...На этом свете

нет страны, подобной нашей. Некоторые вельможи земли русской несправедливы

и недобры. Но да устроится русская земля! Боже! Боже! Боже!"

А. Пушкин пишет Чаадаеву: "...Я вовсе не склонен восхищаться всем,

что вижу кругом...", но тем не менее заявляет, что он ни за что бы не

променял ни родины, ни родной истории. Что в этих взглядах на русское

прошлое и на Россию есть общего с взглядами русской интеллигенции на

русское прошлое и Россию?

Утверждение Герцена, что на великое явление Петра Россия ответила

великим явлением Пушкина, которым так любит спекулировать русская

интеллигенция, абсолютно ложно. Революция, совершенная Петром, вызвала к

жизни появление Радищева - "отца русской интеллигенции". Это Радищев

является законным и идейным наследником дела Петра. А Пушкин - духовный

антипод "отца русской интеллигенции" - является восстановителем духовных

традиций, существовавших в допетровской Руси.

Потребовалось около столетия, чтобы русский народ изжил следы

духовного и социального потрясения и на революционный переворот, устроенный

Петром, ответил появлением Пушкина.

Гармонический духовный облик духовно созревшего Пушкина, вопреки

утверждениям Бердяева и других представителей русской интеллигенции, близок

к духовному облику величайшего человека Московской Руси - св. Сергия

Радонежского. В предисловии своей книге "Преподобный Сергий Радонежский" Б.

Зайцев отмечает в духовном облике Сергия Радонежского "глубокое созвучие

народу, великая типичность, сочетание в одном рассеянных черт русских".

Сергия Радонежского от всех "терний пустынножительства защищало и природное

спокойствие, ненадломленность, невосторженность, в нем решительно нет

ничего болезненного". "Не его стихия крайность". "В нем есть смолистость

севера России, чистый, крепкий и здоровый ее тип... Если считать - а это

очень принято - что "русское" - гримаса, истерия и юродство, "достоевщина",

то Сергий Радонежский явное опровержение. В народе, якобы призванном к

ниспровержениям и разинской разнузданности, к моральному кликушеству и

эпилепсии - Сергий как раз пример - любимейшей самим народом - ясности,

света прозрачного и ровного".

Явным опровержением теорий русской интеллигенции, духовных

наследников Петра I, что русский народ - "народ потревоженного,

дисгармоничного духа", является и духовный облик величайшего поэта земли

Русской. Это только сами творцы этой ложной теории являются людьми

потревоженного духа. Чувствуя свою духовную неполноценность, они пытаются

наделить своими типичными чертами и весь русский народ.

II

Появление Пушкина знаменовало, что Русский гений снова

восстанавливал связи с национальными традициями. "Призвание Пушкина

состояло в том, чтобы принять душу русского человека во всей ее глубине, во

всем объеме и оформить, прекрасно оформить ее, а вместе с нею - и Россию.

Таково было великое задание Пушкина: принять русскую душу во всех ее

исторически и национально сложившихся трудностях, узлах и страстях; и

найти, выносить, выстрадать, осуществить и показать всей России - достойный

ее творческий путь, преодолевающий эти трудности, развязывающий эти узлы,

вдохновенно облагораживающий эти страсти..." (6)

Митрополит Анастасий в книге "Пушкин и его отношение к религии и

Православной Церкви" пишет: "Все, что отличает и украшает Пушкинский гений

- его необыкновенная простота, ясность и трезвость, "свободный ум", чуждый

всяких предрассудков и преклонения пред народными кумирами, правдивость,

доброта, искренность, умиление пред всем высоким и прекрасным, смирение на

вершине славы, победная жизнерадостная гармония, в какую разрешаются у него

все противоречия жизни - все это несомненно имеет религиозные корни, но они

уходят так глубоко, что их не мог рассмотреть сам Пушкин. Мережковский

прав, когда говорит, что "Христианство Пушкина естественно и

бессознательно".

...Повсюду у Пушкина слышится вера в русский характер, вера в его

духовную мощь, а коль вера, - стало быть, и надежда, великая надежда за

русского человека.

В надежде славы и добра, - пишет он, -

Гляжу вперед я без боязни.

У духовно созревшего Пушкина нет и намека на радищевское отношение к

русской действительности. В лице Пушкина русский народный дух излечивается,

наконец, от искажений, которых нанесла ему совершенная Петром I революция.

В Пушкине русская душа обретает снова утерянное душевное здоровье,

жизнерадостность и гармонию, которыми она обладала до Петра I,

восстанавливает порванные нити с древними русскими традициями.

В Пушкине возрождается гармоничная душа человека допетровской Руси.

Шубарт справедливо замечает, что "со словом Россия следует связывать не

только мысль о Достоевском. Ведь и Пушкин русский, более гармонически

настроенный, чем Гете, а в своем внутреннем спокойствии и светлой

преображенной эстетике, более близкий грекам, нежели творец Фауста".

Да, Пушкин более гармоничен по душевному складу, чем Гете, так же,

как величайший святой русского народа Сергий Радонежский, более гармоничен,

чем любимый святой католичества - Франциск Асизский. Русские святые, так же

как и простые русские люди допетровской Руси не имеют ничего общего с типом

русского интеллигента - этого антигармоничного типа человека.

Все попытки русской интеллигенции доказать, что духовный склад

Пушкина - не является национальным, обречены на неудачу. Пушкин - это образ

русского человека, такого, каким он был до Петра, и такого, каким он должен

был стать, если бы он пошел за Пушкиным, а не Белинским.

В этом смысле и надо понимать замечания Гоголя, что "Пушкин -

чрезвычайное и, может быть, единственное явление Русского духа. Но это -

русский человек в конечном его развитии". По мнению Гоголя, таким как

Пушкин "явится миру русский человек через двести лет".

"Пушкин знал, что всякая земная сила, всякая человеческая мощь

сильна мерой и в меру собственного самоограничения и самообуздания. Ему в

земных делах и оценках была чужда расслабленность, нездоровая

чувствительность, и вместе с тем ему прямо претила пьяная чрезмерность, тот

прославленный в настоящее время "максимализм", который родится в угаре и

иссякает в похмелье..." (7) Пушкин совершил самую трудную победу, доступную

для всякого человека, - дал своей душе - меру и гармоничную форму.

Совершив этот тяжелый подвиг, Пушкин открыл дорогу к новым

блистательным победам. Он понял, что социальные страсти и революционные

безумства плохой путь для тех, кто хочет реального счастья для своей

родины. Пушкин понял, что Россия может завоевать свое счастье не бунтами, а

упорным трудом поколений, стремящихся парализовать последствия тяжелой,

мучительной Русской истории. Пушкин шел тем же путем, каким шел оформитель

души русского народа после постигшей его катастрофы в виде нашествия

монголов - св. Сергий Радонежский.

III

Утверждение Герцена, что на великое явление Петра I Россия через сто

лет ответила явлением Пушкина - является неверным. Историческая роль

Пушкина состояла в том, что он должен был силой своего гения положить конец

подражательному европейскому периоду русской культуры, дать снова гармонию

русской душе, утерянную ею со времен Никона и Петра, снова сделать ее чисто

русской, свободной от механического подражания европейской культуре.

Первые годы жизни Пушкина протекли, когда еще жил родоначальник

ордена русской интеллигенции Радищев. В последние годы жизни Пушкина на

общественную арену выступил Белинский, который окончательно оформил орден

русской интеллигенции, как космополитически настроенный слой русских

европейцев, принципиально отвергающих возможность построения самобытной

русской культуры и отрицающих всякую политическую ценность самодержавия.

Эпоха, в которую жил Пушкин, была переломная во всех отношениях:

политическом, социальном, культурном. Только что отгремела Великая

французская революция. Пушкину было только пятнадцать лет, когда Европа и

Россия начали залечивать раны, нанесенные Французской революцией и

наполеоновскими войнами. Все еще было в брожении и в движении. Отзвуки

революции вспыхивали во всех странах, даже в Англии.

Короткая жизнь Пушкина, охватившая собой первую треть XIX века,

соответствовала по времени бурному и богатому событиями периоду Русской и

мировой истории.

Когда Пушкину исполнилось 17 лет, возникает масонский союз Спасения,

поставивший себе целью ту же задачу что поставили французские масоны -

разрушение монархии в России. Когда Пушкину минуло двадцать шесть лет,

масоны-декабристы попытались в декабре 1826 года устроить в России великую

всенародную резню по образцу французской революции.

Пушкин жил в эпоху, когда победив Наполеона и охранив свою

государственную и политическую независимость Россия собирала силы, чтобы

снова пойти по своему историческому пути, с которого ее свернул Петр I.

Пушкин жил в переломную эпоху, когда две духовных тенденции ратоборствовали

друг с другом: тенденция насаждения в России европейской культуры,

завершение дела, начатого Петром, и тенденция возвращения к исконно русским

политическим и социальным идеям.

Первую тенденцию выражал Александр Радищев, первый русский

интеллигент, человек полностью находившийся в духовном плену у Запада и его

последователи, а вторую - Александр Пушкин, русский образованный человек, в

котором широко и всестороння раскрылась русская духовная культура и

особенности русского национального духа.

Эпоха Пушкина - эпоха великого исторического перевала.. Закончился

многовековой период, невероятно тяжелый, требовавший огромного напряжения

физических и духовных сил. Собирание территории и племен для созидания

одной из самых крупных в истории мира империи был закончен. В результате

многовековой упорной борьбы с соседями на западе и востоке, русский народ

отстоял свое право на национальную и духовную независимость.

Победа над Наполеоном была апогеем этой напряженной, не стихавшей

века борьбы. Россия еще только стояла на пороге того, чтобы начать

разрубать многочисленные Гордиевы узлы, завязанных ее трагической историей

в области духовной, социальной и хозяйственной. В годы жизни Пушкина Россия

только приступала к решению этих Гордиевых узлов. В лице Пушкина она снова,

как до Петра I, становилась на дорогу, которая вела ее к созиданию

самобытной великой русской культуры.

После татарщины, великой смуты, после раскола, Пушкин был первым

русским человеком, который переборол в своей душе все тяжелое духовное

наследие этих эпох. Это был первый русский человек, в душе которого снова

господствовала гармония и мера... На Пушкине, проживи он дольше и окажи он

на современный ему образованный слой то влияние, которое ему было

предназначено, закончила бы свое существование русская интеллигенция

начавшаяся Радищевым. Закончился бы период подражания европейской культуре

и начался бы Пушкинский период - период цветения самобытной русской

культуры, эпоха создания русского национального образованного слоя. И все

пропасти, которые возникли в эпоху великой смуты, раскола и совершенной

Петром революции, были бы своевременно засыпаны.

IV. ДУХОВНЫЙ ПУТЬ ПУШКИНА

I

У зрелого Пушкина было ясное, трезвое, чисто русское политическое

мировоззрение. Своими политическими взглядами, трезвостью своего

политического мировоззрения, опирающегося не на идеи европейской философии,

а на русские идейные традиции он на много опередил свое время. Достоевский,

являющийся тоже выдающимся русским мыслителем, понял это. И назвал Пушкина

"великим и непонятым еще предвозвестителем".

Пушкин, как политический мыслитель, - эта огромная и чрезвычайно

современная тема еще ждет своих исследователей. До настоящей поры все

историки русской общественной мысли прошли мимо этой темы, от правильной

трактовки которой во многом зависит политическое будущее нашего народа.

Пусть многих удивит столь необычное сочетание слов. Пушкин и политический

мыслитель! Как это мало вяжется с банальным взглядом на Пушкина, как

счастливого баловня своего гения, блестящего поэта, живущего вдохновением,

минутой, творческим порывом, человека, чей образ так мало похож на

традиционное представление о политическом мыслителе. Но это тем не менее

так. Пушкин является одним из наиболее оригинальных и зрелых политических

мыслителей своего времени. И если для многих это неожиданное открытие, то

надо сказать, что проблема изучения Пушкина не с левых, а с национальных

объективных позиций принесет еще не мало неожиданных и любопытных открытий.

Как и многие люди Александровской эпохи, прежде чем стать русским

национальным мыслителем, Пушкин отдал дань политическим увлечениям своего

века, в том числе и масонству.

В юности Пушкин, так же как и многие его сверстники переболел

обычными умственными болезнями его эпохи - нигилизмом Вольтера и

люциферизмом Байрона, брал уроки атеизма у англичанина в Кишиневе, уроки

политического радикализма у Чаадаева, был масоном.

Воспитание Пушкина было типичным для его времени. "Вообще воспитание

его, - сообщает брат Пушкина Лев, - мало заключало в себе русского. Он

слышал один французский язык; гувернер его был француз, впрочем человек

неглупый и образованный; библиотека его отца состояла из одних французских

сочинений. Ребенок проводил бессонные ночи в кабинете отца, пожирая книги

одну за другой. Пушкин был одарен памятью неимоверною и на одиннадцатом

году уже знал наизусть всю французскую литературу".

1816 году, шестнадцатилетний Пушкин подпадает под политическое

влияние Чаадаева. Вызванные этим влияниям политические умонастроения есть

сочетание юношеского патриотизма, вызванного Отечественной войной с

неопределенными "вольнолюбивыми мечтами".

Как на пример политического радикализма юного Пушкина всегда

ссылаются на его оду "Вольность" (1819 г.). Нельзя забывать, что оду

"Вольность" Пушкин написал, когда ему было только 18 лет, то есть в пору

характерную непостоянством взглядов и поступков.

Об этой поре сам Пушкин в "Онегине" писал, что он бывал:

Порой лукав, порою прям,

Порой смирен, порой мятежен.

Горячность, неровность юного Пушкина общеизвестны. Этой горячности

Пушкина мы обязаны многими "революционным" и "антипатриотическим

произведениям" Пушкина. Зная эту черту характера Пушкина противники

правительства, надо думать, не раз сознательно провоцировали Пушкина на

резкие выходки против правительства. Использовали его талант в своих

политических целях. Пущенная, например, кем то сплетня о том, что Пушкин

высечен в Тайной Канцелярии, по признанию самого Пушкина, послужила

причиной написания ряда вызывающих стихотворений против правительства.

"Я видел себя уничтоженным в глазах общества, - писал Пушкин, - я

упал духом, терзался... Ведь мне было тогда всего 20 лет!"

"...Я решился высказать в своих речах и сочинениях столько наглости

и буйства, чтобы правительство, наконец, вынуждено было отнестись ко мне,

как к преступнику: я жаждал Сибири или крепости, как восстановления чести".

Именно в эту пору Пушкин написал одну из эпиграмм на Аракчеева. Одобрял

Занда, убившего агента русского правительства Коцебу, восторгался убийством

герцога Шарля Беррийского, сидя в театре показывал портрет убийцы герцога

Пьера Лувеля с надписью "Урок царям". Эти намеренно сочиненные произведения

и намеренно вызывающие поступки и выдаются обычно за доказательства

революционности Пушкина.

Тот, кто внимательно прочтет статьи Пушкина о Радищеве, тот конечно

только улыбнется, читая в статьях современных потомков Радищева, что

"Пушкин высоко чтил Радищева и его знаменитую оду "Вольность" в которой

воспевалось убийство царей, нарушающих интересы народа". Только в ранней

юности Пушкин написал оду "Вольность", в которой можно усмотреть подражание

Радищевской оде "Вольность"... Но в Пушкинской оде звучат уже настроения

совершенно чуждые Радищевским. Уже в ней Пушкин пишет:

Но вечный выше вас закон

И горе, горе племенам

Где дремлет он неосторожно,

Где иль народу иль царям

Законом властвовать возможно.

Радищев призывает к убийству царя, Пушкин предупреждает царей, что

если они будут нарушать закон, им грозит гибель. Радищев принципиальный

противник монархии вообще. Юный Пушкин противник не монархии вообще, а

только монархов, изменивших духовной сущности монархии и превратившихся в

тиранов. А это совсем не одно и то же. Поверив в клевету,

распространявшуюся в его время о Павле юный Пушкин считает его тираном,

называет "Калигулой" и "венчанным злодеем", но все же осуждает убийство

его.

О стыд, о ужас наших дней! - пишет он.

Как звери вторглись янычары -

Падут бесславные удары -

Погиб увенчанный злодей.

Радищев так бы не написал. Убийцы Павла для него были бы не

"янычары", а "святые мстители".

Известный знаток права Гольденвейзер обращает внимание на то, что в

этом "революционном" произведении Пушкин высказывает убеждение, что

законность, свобода и равенство могут отлично существовать и при

самодержавии". А в возрасте 22 лет в "Послании к цензуре" он высказывает

уже точку зрения, которая в зрелые годы становится основой его

политического мировоззрения:

"Что нужно Лондону, то рано для Москвы", - пишет он. И высказывает

совсем уже не революционную мысль, что рабство в России падет по мании

Царя. Политические идеалы у Пушкина уже в это время были весьма умеренные:

он жаждал освобождения крестьян, склонялся к конституционной монархии и

хотел чтобы выше царей стоял высший закон.

II

Пушкин признавался, что он в минуту раздражения написал только одну

эпиграмму на Карамзина. Возможно, что он написал следующую эпиграмму:

Послушайте я вам скажу про старину,

"Про Игоря и про его жену,

"Про Новгород, про время золотое"

И наконец про Грозного Царя.

- Эх, бабушка, затеяла пустое:

"Окончи лучше нам Илью-Богатыря".

О других эпиграммах на Карамзина Пушкин писал, что "они глупы и

бешены". Такой глупой и бешенной является и приписываемая Пушкину

эпиграмма:

В его "Истории" изящность, простота

Доказывают нам без всякого пристрастья

Необходимость самовластья

И прельсти кнута.

Но и в отношении первой эпиграммы твердо не установлено, что ее

написал Пушкин. П. Вяземский считает, что ее написал Пушкин, а другие

приписывают ее Грибоедову.

Пушкину, например, приписываются две таких эпиграммы на Аракчеева.

Всей России притеснитель

Губернаторов мучитель

И Совета он учитель,

А Царю - он друг и брат.

Полон злобы, полон мести,

Кто ж он "преданный без лести"?

Просто фрунтовой солдат.

И вторая:

Холоп венчанного солдата

Благодари свою судьбу:

Ты стоишь лавров Геростата

Иль смерти немца Коцебу.

В примечании к этим стихотворениям (Собрание сочинений Пушкина. Том

II, Из-во Брокгауз-Эфрон, стр. 548), мы читаем, например, такие

"доказательства":

"...Автографов, конечно, нет, но подлинность обеих эпиграмм никем не

оспаривалась, хотя первая из них - "Всей России притеснитель" - как будто

не совсем подходит к Пушкинскому складу стиха и выражения".

Подлинность второй, оспаривал близкий друг Пушкина князь Вяземский,

написавший на полях берлинского издания: "Вовсе не на Аракчеева, а на

Струдзу, написавшего современно смерти Коцебу политическую записку о

немецких университетах".

Итак, одна эпиграмма написана Пушкиным, но не на Аракчеева, а на

Струдзу, а в другой деревянный стих совсем не Пушкинского склада. И тем не

менее, написавший эти примечания П. Морозов, с апломбом заявляет "но

подлинность обоих эпиграмм никем не оспаривается". Типичный пример

интеллигентской логики.

Подозрительно так же то, что эти эпиграммы впервые были опубликованы

Н. Огаревым в сборнике "Русская потаенная литература XIX века".

Политическая тенденциозность этого сборника ясна всякому.

Долгое время считалось, что Пушкин написал следующие две эпиграммы,

связанные с именем Фотия.

Эпиграмма на графиню Орлову.

Благочестивая жена

Душою Богу предана,

А грешной плотию

Архимандриту Фотию.

Разговор Фотия с Орловой.

Внимай, что я тебе вещаю:

- Я телом евнух, муж душой,

- Но что-ж ты делаешь со мной?

- Я тело в душу превращаю.

В собрании сочинений Пушкина, изданных в 1908 году Из-вом

Брокгауз-Эфрон, указано, что эпиграммы только приписываются Пушкину.

Обе эти эпиграммы впервые были напечатаны в заграничном издании

"Стихотворений А. С. Пушкина" не вошедших в последние собрания его

сочинений. В Пушкинских оригиналах этих эпиграмм нет и принадлежность их

Пушкину ничем не доказана, кроме желания русских интеллигентов во что бы то

ни стало доказать, что эти пакостные эпиграммы написал именно Пушкин.

III

К более определенному политическому радикализму Пушкин склонялся

только во время жизни в Кишиневе, куда он был выслан за ряд дерзких

политических выходок. В Кишиневе Пушкин вступил в масонскую ложу, ту самую,

за которую были запрещены все ложи в России, стал брать уроки

теоретического атеизма у "глухого философа" англичанина Итчинсона. Об этих

уроках Пушкин пишет письмо какому то другу, в котором заявляет, что этот

англичанин единственный умный атеист, которого он встречал, но что "система

его мировоззрения не столь утешительна, как обыкновенно думают".

"На этом роковом письме, пишет митрополит Анастасий, и базируется

главным образом и доныне обвинение Пушкина в безбожии. Надо однако

внимательно читать его собственные слова, чтобы сделать из них ясный и

точный вывод". Проф. Франк справедливо отмечает, что Пушкин считает своего

учителя англичанина "единственным умным "афеем", которого он встречал"

(другие очевидно не заслуживали такого наименования), 2) что "система его

мировоззрения не столь утешительна, как обыкновенно думают", "хотя к

несчастию более всего правдоподобная". Надо подчеркнуть и это последнее

слово, как свидетельствующее о том, что эта безотрадная система казалась

поэту только правдоподобной, но отнюдь не несомненной. Следовательно, она

не разрешала всех его сомнений, хотя и могла временно повлиять на

направление его мыслей". (8)

В записках А. О. Смирновой читаем замечательные строки о том, как

Пушкин определял свою веру в Бога: "Я очень хорошо сделал, что брал уроки

атеизма: я увидел, какие вероятности представляет атеизм, взвесил их,

продумал, и пришел к результату, что сумма этих вероятностей сводится к

нулю. А нуль только тогда имеет реальное значение, когда перед ним стоит

цифра. Этой-то цифры и недоставало моему профессору атеизма. Я, в конце

концов, пришел к тому убеждению, что нашел Бога именно потому, что Он

существует. Я убежден, что народ более склонен к религии потому, что

инстинкт веры присущ каждому человеку. Народ чувствует, что Бог существует,

что Он есть Высшее Существо вселенной, - одним словом, что Бог есть".

"Увлекшись на короткое время чисто теоретически отрицательными

уроками англичанина-философа, - указывает митрополит Анастасий, - Пушкин

потом отрекся от своего "легкомысленного суждения относительно афеизма"

(Прошение на имя Имп. Николая I в 1826 году), которое он раньше, в своем

"Воображаемом разговоре" с Императором Александром I назвал прямо

"школьнической шуткой" и удивлялся как можно было "две пустые фразы"

дружеского письма рассматривать как "всенародную проповедь". Это признание

несомненно было искренним, потому что оно повторяется и в некоторых его

письмах к друзьям. В одном случае он прямо называет сказанное им об атеизме

"глупостью", а в письме к Жуковскому "суждением легкомысленным и достойным

всяческого порицания".

Впрочем и с англичанином атеистом произошло позже то же, что и с

Пушкиным. Он сам стал верующим и через пять лет пастором в Лондоне.

"Рассматривая с точки зрения того времени, - заключает митрополит

Анастасий, - его "кощунства не выходили из уровня обычного для той эпохи

неглубокого вольнодумства, бывшего бытовым явлением в русском образованном

обществе конца XVIII и начала XIX века, воспитанном в идеях Вольтера и

энциклопедистов".

Пушкин заплатил в этом отношении дань духу своего века не больше,

чем другие его современники, но если его вольные стихотворения обращали на

себя большее внимание, то именно потому, что они отвечали общему настроению

умов и что он сам был слишком заметен среди других рядовых людей,

вследствие чего каждое его слово разносилось эхом по всей России.

"Нельзя преувеличивать значение вызывающих антирелигиозных и

безнравственных литературных выступлений Пушкина также потому, что он

нарочито надевал на себя личину показного цинизма, чтобы скрыть свои

подлинные глубокие душевные переживания, которыми он по какому-то

стыдливому целомудренному чувству не хотел делиться с другими. Неверующим

его могут считать только люди тенденциозно настроенные, которым выгодно

представить нашего великого национального поэта религиозным отрицателям,

или те, кто не дал себе труда серьезнее вдуматься в историю его жизни и

творчества". (9)

"Следует признать, - замечает Митрополит Анастасий, - что все

политические и религиозные выпады Пушкина были скорее случайной вспышкой

озлобленного ума или просто легкомысленной игрой воображения юного поэта,

чем его внутренним сознательным убеждением: они скользили по поверхности

его души и никогда не имели характера ожесточенного богоборчества".

"Православное мировоззрение Пушкина создало и его определенное

практическое отношение к Церкви. Если о нем нельзя сказать, что он жил в

Церкви (как выразился Самарин о Хомякове), то во всяком случае он свято

исполнял все, что предписывал русскому человеку наш старый, благочестивый

домашний и общественный быт".

Ни убежденным масоном, ни революционером, ни атеистом Пушкин не

становится. Очень скоро, уже во время пребывания в Кишиневе, у него

наступает отрезвление. Начавшийся было развиваться политический радикализм

быстро гаснет после встречи с греческими революционерами. Увидев рыцарей

греческой свободы, Пушкин пишет А. Раевскому: "Меня возмущает вид этих

подлецов, облеченных священным званием защитников свободы.

Он увидел в "новых Леонидах" сброд трусливых, невежественных,

бесчестных людей.

"...Я не варвар и не апостол Корана, дело Греции меня живо

интересует, но именно поэтому меня возмущает вид подлецов, облеченных

священным званием защитников свободы".

От уроков атеизма Пушкин переходит к изучению Библии. Он ее не

читает, а изучает, и она покоряет его навсегда. "Пушкин, - пишет Митрополит

Анастасий, - по своему внутреннему духовному существу был глубоко

нравственный человек, что отразилось и на его творчестве. Быть может он был

даже самым нравственным из наших писателей, как выразился о нем один

исследователь. Он ясно сознавал и чувствовал грани, отделяющие добро от

зла, противопоставляя их одно другому. Почти все его герои носят ярко

выраженный нравственный характер: в лице их он возвышает добродетель и

клеймит порок и страсть".

Жуковский заговорил однажды о психологии атеистов, заметив, что

между ними "много фанатиков". Пушкин, по словам Смирновой прибавил

насмешливым тоном: "Я часто задаюсь вопросом, чего они кипятятся, говоря о

Боге? Они яростно воюют против Него и в то же время не верят в Него. Мне

кажется, что они даром теряют силы, направляя удары против того, что по их

же мнению не существует".

Доказательства о религиозности Пушкина как будто бы опровергаются

"написанной им "Гаврилиадой". На самом деле авторство Пушкина в данном

случае сомнительно. Пушкин трижды отказывался во время следствия о том, что

автор "Гаврилиады" он. Во время третьего допроса, как сообщается в

протоколе Комиссии от 7 октября 1828 года:

"...Пушкин по довольном молчании спрашивает: позволено ли будет ему

написать прямо Государю Императору, и получив на сие удовлетворительный

ответ тут же написал к Его Величеству письмо и запечатав оное вручил графу

Толстому..."

После этого Пушкина к допросам больше не привлекали. Во время

следствия 1 сентября Пушкин писал П. Вяземскому: "Мне навязали на шею

преглупую шутку. До правительства дошла, наконец, "Гаврилиада": приписывают

ее мне; донесли на меня и я, вероятно, отвечу за чужие проказы, если кн.

Дм. Горчаков не явится с того света отстаивать права на свою собственность.

Это да будет между нами".

Кажется ясно, кто написал "Гаврилиаду"?!

Но русским интеллигентам смертельно хочется доказать, что Пушкин,

был не только декабристом, но и циничным атеистом. Автор "Примечаний к

стихотворениям 1822 года" во II томе соч. Пушкина Из-во Брокгауз-Эфрон.

Некий Г. Н. Корасик пишет: "Итак, Пушкин, несколько раз определенно отрекся

от "Гаврилиады" и даже указал, как на автора, на другое лицо. Можем ли

поверить этому отречению? - Решительно нет"(?!).

Хотя Корасик ссылается на несколько, как он сам пишет, "бессвязных,

недоконченных строф в "Кишиневской тетради", которые "нельзя истолковать

иначе, как намеками на "Гаврилиаду".

Князь А. И. Голицын, член Комиссии по разбору дела "Гаврилиады"

вероятно знал от Императора, что написал ему Пушкин. В программе записок

Голицына имеется следующая конспективная запись.

"Гаврилиада" Пушкина. Отпирательство Пушкина. Признание. Обращение с

ним Государя. Важный отзыв самого князя, что не надобно осуждать умерших".

Эта запись внесена в программу записок 30 декабря 1837 года. то есть после

смерти Пушкина. Корасик пытается доказать, что фраза "Важный отзыв самого

князя, что не надобно осуждать умерших" относится будто бы к недавно

умершему Пушкину. На самом же деле эта фраза относится к автору Гаврилиады

князю Горчакову, которого Пушкин назвал в своем письмо к Николаю I и

который умер за несколько лет до следствия.

* * *

Французский поэт Бирант, посетивший после дуэли смертельно раненного

Пушкина, заметил: "Я и не подозревал, что у Пушкина такой религиозный ум".

А хорошо знавший Пушкина польский поэт Мицкевич пишет: "Пушкин любил

разбирать важные религиозные вопросы, о которых его землякам и не снилось".

V. ВЕЛИЧАЙШИЙ РУССКИЙ ПОЛИТИЧЕСКИЙ МЫСЛИТЕЛЬ XIX СТОЛЕТИЯ

I

Окончательно, как политический мыслитель, Пушкин созревает в селе

Михайловском: работая над "Борисом Годуновым", изучая историю русской

смуты, а позже, первый из современников, архивы в местах Пугачевского

восстания. Познакомившись с архивными материалами, Пушкин пришел к мысли,

которой никогда больше не изменял. Мысль эта состоит в том, что фундаментом

русского политического бытия может явиться только монархия, как

единственная форма государственности, отвечающая русской истории и русскому

национальному характеру.

"Моя душа расширилась: я чувствую, что могу творить", - писал в 1825

году Пушкин из села Михайловского Н. Раевскому.

Чем более духовно созревал Пушкин, тем более он проникался русским

народным взглядом, что люди только временные странники на земле. Подобная

духовная эволюция никак не устраивала поклонников Радищева и они всячески

пытались доказать, что у Пушкина не было никакого мировоззрения и что

отсюда идет "его недоверие к философии, к германскому глубокомыслию

"архивных юношей" из кружка Веневитинова".

Или, что "Пушкин постиг только форму русской народности, но не мог

еще войти в ее дух", что у него недостаток прочного, глубокого образования

и что он имел натуру "чуждую упорной деятельности мысли". (10)

"Отчасти в связи с переменой общественного положения Пушкина с

начала нового царствования и с отношением к личности Николая, но по

существу и независимо от этих случайных условий, просто в силу наступления

окончательной духовной - и тем самым и политической - зрелости поэта,

политическое миросозерцание Пушкина, начиная с 1826 года, окончательно

освобождается и от юношеского бунтарства, и от романтически-либеральной

мечтательности и является как глубоко государственное, изумительно мудрое и

трезвое сознание, сочетающее принципиальный консерватизм с принципами

уважения к свободе личности и к культурному совершенствованию". (11)

Одно время и Пушкин сближается с любомудрами. Но это сближение

происходит не на основе идейной близости, а на основе присущей Пушкину

духовной широты, терпимости и благожелательности.

Шеллингианцы-любомудры, поклонники ненавистной Пушкину немецкой

метафизики, в идейном отношении остаются чужды Пушкину:

"Бог видит, как я ненавижу и презираю ее (т.е., немецкую метафизику.

- Б. Б.), - писал он Дельвигу, - да что делать! Собрались ребята теплые,

упрямые: поп свое, а черт свое. Я говорю: господа, охота вам из пустого в

порожнее переливать - все это хорошо для немцев, пресыщенных уже

положительными знаниями".

Осенью 1824 года Пушкин пишет своему приятелю Кривцову:

"Правда ли, что ты стал аристократом? - Это дело, но не забывай

демократических друзей 1818 года... Все мы переменились".

II

"...По-моему, Пушкина мы еще и не начинали узнавать, - с грустью

писал Достоевский в "Дневнике писателя. - Это гений, опередивший русское

сознание еще слишком надолго. Это был уже русский, настоящий русский, сам,

силою своего гения, переделавшийся в русского, а мы и теперь все еще у

хромого бочара учимся. Это был один из первых русских, ощутивший в себе

русского человека всецело, вырастивший его в себе и показавший на себе, как

должен глядеть русский человек, - и на народ свой, и на семью русскую, и на

Европу, и на хромого бочара, и на братьев славян. Гуманнее, выше и трезвее

взгляда нет и не было еще у нас ни у кого из русских".

Эту мысль Достоевского и положил С. Франк в основу своей работы:

"Пушкин как политический мыслитель". "Теперь нам совершенно очевидно, -

пишет С. Франк, - что Пушкин, с первых же шагов своего творчества

приобретший славу первого, несравненного, величайшего русского поэта

(приговор Жуковского, представившего ему в 1824 году "первое место на

Русском Парнасе", никем не был оспорен и остается в силе до появления

нового Пушкина), оставался в течение всего XIX века недооцененным в русском

общественном сознании. Он оказал, правда, огромное влияние на русскую

литературу, но не оказал почти никакого влияния на историю русской мысли,

русской духовной культуры. В XIX веке и, в общем, до наших дней русская

мысль, русская духовная культура шли по иным, не-пушкинским путям.

Писаревское отрицание Пушкина - не как поэта, а вместе со всякой истинной

поэзией, следовательно, отрицание пушкинского духовного типа - было лишь

самым ярким, непосредственно бросавшимся в глаза, эпизодом гораздо более

распространенного, типичного для всего русского умонастроения второй

половины XIX века отрицательного, пренебрежительного или равнодушного

отношения к духовному облику Пушкинского гения. В других, недавно

опубликованных нами работах о Пушкине, нам приходилось уже настойчиво

возобновлять призывы Мережковского ("Вечные спутники", 1897), вникнуть в

доселе непонятое и недооцененное духовное содержание пушкинского

творчества. Задача заключается в том, чтобы перестать, наконец, смотреть на

Пушкина, как на "чистого" поэта в банальном смысле этого слова, т.е. как на

поэта, чарующего нас "сладкими звуками" и прекрасными образами, но не

говорящего нам ничего духовно особенно значительного и ценного, и научиться

усматривать и в самой поэзии Пушкина, и за ее пределами (в прозаических

работах и набросках Пушкина, в его письмах и достоверно дошедших до нас

устных высказываниях) таящееся в них огромное, оригинальное и неоцененное,

духовное содержание".

"...Пиетет к Пушкину во всяком случае требует от нас

беспристрастного внимания и к его политическим идеям, хотя бы в порядке

чисто исторического познания. И для всякого, кто в таком умонастроении

приступит к изучению политических идей Пушкина, станет бесспорным то, что

для остальных может показаться нелепым парадоксом: величайший русский поэт

был также совершенно оригинальным и, можно смело сказать, величайшим

русским политическим мыслителем XIX-го века..."

III

"Нужно помнить, - пишет Н. Бердяев в "Русской Идее", что пробуждение

русского сознания и русской мысли было восстанием против Императорской

России..."

Эта формулировка Бердяева неверна, как и большинство его других

формулировок о путях исторического развития России. Представители русской

национальной мысли, как Карамзин, как Пушкин выступали против политических

принципов, навязанных Петром I русской Империи, а не против Императорской

России. Против Императорской России выступали только предтечи русской

интеллигенции и русская интеллигенция.

"Общим фундаментом политического мировоззрения Пушкина, - указывает

С. Франк, - было национально-патриотическое умонастроение, оформленное как

государственное сознание. Этим был обусловлен прежде всего его страстный

постоянный интерес к внешне-политической судьбе России. В этом отношении

Пушкин представляет в истории русской политической мысли совершенный уникум

(12) среди независимых и оппозиционно настроенных русских писателей XIX

века. Пушкин был одним из немногих людей, который остался в этом смысле

верен идеалам своей первой юности - идеалам поколения, в начале жизни

пережившего патриотическое возбуждение 1812-15 годов. Большинство

сверстников Пушкина к концу 20-х и в конце 30-х годов утратило это

государственно-патриотическое сознание - отчасти в силу властвовавшего над

русскими умами в течение всего XIX века инстинктивного ощущения

непоколебимой государственной прочности России, отчасти по свойственному

уже тогда русской интеллигенции сентиментальному космополитизму и

государственному безмыслию". (13)

Духовная эволюция Пушкина, это путь преодоления европейских

политических идей и масонства, которые являются одним из главных источников

наших исторических бед.

"От разочарованного безверия к вере и молитве; от революционного

бунтарства - к свободной лояльности и мудрой государственности; от

мечтательного поклонения свободе - к органическому консерватизму; от

юношеского многолюбия - к культу семейного очага. История его личного

развития раскрывается перед нами, как постановка и разрешение основных

проблем всероссийского духовного бытия и русской судьбы". (14)

Своеобразное политическое мировоззрение Пушкина в котором

оригинально сочеталась любовь к национальной традиции, к непрерывности

общественного развития, отвращения к бунтарству, революции и власти толпы

органически связывалось с любовью к свободе личности. Все это результат

углубленного изучения русской истории и истории запада.

Расставаясь в зрелом возрасте с наивным бунтарством и романтическим

социальным фантазированием, от которых многие русские политические деятели

не сумели освободиться до настоящей поры, Пушкин стал политическим

мыслителем в мировоззрении которого сочетается то, чего никогда не могли

сочетать в себе представители русской революционной мысли и революционных

кругов: любовь к свободе личности, любовь к национальной традиции и трезвое

государственное сознание.

Политическое мировоззрение Пушкина слагается из трех основных

моментов:

* из убеждения, что историю творят и потому государством должны править

не "все", не средние люди или масса, а избранные, вожди, великие люди;

* из тонкого чувства исторической традиции, как основы политической

жизни;

* и, наконец, из забот о мирной непрерывности политического развития и

из отвращения к насильственным переворотам".

Пушкин создал первую реалистическую историческую повесть

(Капитанская дочка), историческую драму (Борис Годунов), реалистической

очерк (Путешествие в Азрум), реалистический роман в стихах (Евгений

Онегин), он же первый после Петра I заложил основы русского национального

мировоззрения.

VI. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИТОГИ ЦАРСТВОВАНИЯ АЛЕКСАНДРА I

Эпоха Александра I - заключительный этап исторического периода,

который начался европеизацией России при Петре и кончился после смерти

Александра I заговором декабристов - целью которого было уничтожение

монархической власти в России.

Царь-"республиканец" заканчивает то, что начинает царь-революционер

Петр I. Александр I снимает богатый урожай с философских идей

вольтерьянства и масонства, посеянных Императрицей-философом - Екатериной

II.

В лице Александра I монархическая власть в России еще дальше уходит

от понимания политических принципов самодержавия. Большую часть своего

царствования Александр I стремился к созданию конституционной монархии

европейского типа. Когда же, в конце царствования он понял, что введение в

России конституционной монархии грозит политической катастрофой, то было

уже поздно.

Государственные реформы, проведенные в царствование Александра I

масоном Сперанским, самым отрицательным образом отразились на дальнейшем

развитии русского государства: сильный рост бюрократизма воздвиг стену

между Царской властью и народом. Вместо Царя Россией фактически стали

управлять чиновники, которых Царь почти не имел возможности контролировать.

Патриаршество не было восстановлено. Управляемая Синодом, во главе

которого долгое время стоял атеист, ставший позже мистиком масонского

толка, князь Голицын, Церковь подверглась дальнейшему разгрому. Крепостное

право Александру I не удалось уничтожить, несмотря на его горячие желание

освободить крестьян.

Не отвечала национальным интересам России и внешняя политика

Александра I. В итоге реализации утопических идей Священного Союза, внешняя

политика России оказалась в полном подчинении у национальных интересов

иностранных государств, всегда враждебных России. Россия не использовала

всех выгод положения, в котором она оказалась после победы над Наполеоном,

для дальнейшего укрепления своего международного положения.

С. Платонов в своих "Лекциях по русской истории" по этому поводу

замечает: "...Благородная мысль Александра на практике выродилась в

несоответственные ей формы потому, что Александр допустил во всем акте

"Священного Союза" смешение идей совершенно различных порядков. Он надеялся

подчинить право и политику велениям морали и религии, а на деле политика в

ловких руках Меттерниха (циничного политика. - Б. Б.) обратила мораль и

религию в практическое средство к достижению реакционных целей". (15)

Царствование Александра I - это трагическая эпоха в истории русской

монархии, когда монархическое сознание гаснет не только у широкого слоя

дворянства, но и у самого носителя монархической власти.

Логическим концом этого процесса был созревший в царствование

Александра I заговор декабристов.

Расцветшие в царствование Александра I масонство и мистицизм и

находящиеся под их идейным влиянием тайные политические общества, вовсе не

были намерены отказаться от реализации тех политических замыслов, от

которых решил отказаться Александр I. Часть заговорщиков стремилась

осуществить мечты Александра I о введении в России конституционной монархии

европейского типа. Левое течение заговорщиков стремилось реализовать

юношеские мечты Александра I, произвести переворот и создать в России

республику.

* * *

Таков был печальный итог царствования Царя-"республиканца".

"Как бы то ни было, - заключает историк Александровской эпохи Вел.

Кн. Николай Михайлович, - царствование его нельзя причислить к числу

счастливых для русского народа, хотя оно имело большие последствия для

нашей родины".

1. В. Ф. Иванов. От Петра I до наших дней, стр. 307.

2. Ф. М. Достоевский. Дневник Писателя.

3. Андрей Ющенко. Пророческий дар русской литературы. Париж.

4. "Вестник Европы". 1888 г. Т. III.

5. В. Шубарт. Запад и душа Востока.

6. Проф. И. Ильин. Пророческое призвание Пушкина.

7. Проф. И. Ильин. Пророческое призвание Пушкина.

8. С. Франк. Религиозность Пушкина. Журнал "Путь" •40, стр. 28. Париж.

9. Митрополит Анастасий. Пушкин и его отношение к религии и Правосла-

вной Церкви.

10. Добролюбов. "О степени участия народности в развитии русской

литературы".

11. С. Франк. Пушкин как политический мыслитель.

12. Это утверждение С. Франка неверно. Государственным сознанием кроме

Пушкина обладал и Гоголь, Достоевский, Н. Данилевский и ряд других

выдающихся людей XIX столетия.

13. С. Франк. Пушкин, как политический мыслитель.

14. И. Ильин. Пророческое призвание Пушкина.

15. С. Платонов. Лекции по русской истории, стр. 673.

БОРИС БАШИЛОВ

МАСОНЫ И ЗАГОВОР ДЕКАБРИСТОВ

ОГЛАВЛЕНИЕ

I. У КОГО ЗАИМСТВОВАЛ АЛЕКСАНДР I ИДЕЮ ВОЕННЫХ ПОСЕЛЕНИЙ И ТАЙНАЯ

ЦЕЛЬ ИХ

II. КАК ОТНЕССЯ ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР I К ЗАГОВОРУ ДЕКАБРИСТОВ КОГДА

УЗНАЛ О СУЩЕСТВОВАНИИ ЕГО?

III. МАСОНЫ И ДЕКАБРИСТЫ

IV. ПЕСТЕЛЬ

V. ЧЛЕН МАСОНСКОЙ ЛОЖИ "ПЛАМЕНЕЮЩАЯ ЗВЕЗДА", "РОЖДЕННЫЙ ДЛЯ ЗАВАРКИ

КАШ, НО НЕ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ИХ РАСХЛЕБЫВАТЬ"

VI. ТИРАНОУБИЙЦА • 1

VII. ТИРАНОУБИЙЦА • 2

VIII. "ОТЧАЯННЫЕ МЕЧТАТЕЛИ", "ОБИЖЕННЫЕ КЕМ-ТО ИЗ НАЧАЛЬСТВА" И Т. Д.

IX. ПОДОЗРИТЕЛЬНАЯ ИСТОРИЯ С ЗАВЕЩАНИЕМ АЛЕКСАНДРА I

Х. КАК "РЫЦАРИ СВОБОДЫ" ПОДГОТАВЛИВАЛИ БУНТ НА СЕНАТСКОЙ ПЛОЩАДИ

XI. КАК "РЫЦАРИ СВОБОДЫ" ВЕЛИ СЕБЯ ВО ВРЕМЯ ВОССТАНИЯ

XII. КАК "РЫЦАРИ СВОБОДЫ" ВЕЛИ СЕБЯ ВО ВРЕМЯ СЛЕДСТВИЯ

XIII. КАЗНЬ ГЛАВНЫХ ОРГАНИЗАТОРОВ ВОССТАНИЯ

XIV. ИСТИННЫХ РУКОВОДИТЕЛЕЙ ЗАГОВОРА ОБНАРУЖИТЬ НЕ УДАЛОСЬ

XV. КАК МУЧИЛИ СОСЛАННЫХ ДЕКАБРИСТОВ В СИБИРИ

XVI. ОЦЕНКА "ИСТОРИЧЕСКОГО ПОДВИГА" ДЕКАБРИСТОВ ВЫДАЮЩИМИСЯ

СОВРЕМЕННИКАМИ И НАРОДОМ

XVII. МИФ О ТОМ, ЧТО ПУШКИН И ГРИБОЕДОВ БЫЛИ ДЕКАБРИСТАМИ

XVIII. ЧТО СЛУЧИЛОСЬ БЫ С РОССИЕЙ, ЕСЛИ БЫ ПОБЕДИЛ НЕ НИКОЛАЙ I,

А ДЕКАБРИСТЫ?

XIX. ДЕКАБРИСТЫ И "ПСИХОЗ КРОВИ" У РУССКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

XX. НАПРАСНО ПОГУБЛЕННЫЕ ЖИЗНИ

XXI. ИСТОРИЧЕСКИЙ ДОЛГ НАШЕГО ПОКОЛЕНИЯ

---------------------------------------------------------------------------

I. У КОГО ЗАИМСТВОВАЛ АЛЕКСАНДР I ИДЕЮ ВОЕННЫХ ПОСЕЛЕНИЙ И ТАЙНАЯ ЦЕЛЬ ИХ

I

Уже несколько поколений русских людей выросло в убеждении, что

инициатором военных поселений является никто иной, как Аракчеев. На самом

деле Аракчеев был противником создания военных поселений.

Историк "прогрессивного" направления Кизельветер оспаривая

общепринятую точку зрения историков своего политического лагеря, что

инициатором военных поселений был Аракчеев, пишет: "И вопреки

распространенному мнению о том, что Александр по слабости характера уступил

мнению Аракчеева, отказываясь от собственных планов, на самом деле Аракчеев

с его военными поселениями сам входил целиком в эти планы царственного

мечтателя, умевшего как никто, связывать в своих фантазиях самые

противоположные элементы. Известно, что мысль о военных поселениях

принадлежала самому Александру и Аракчеев, не одобрявший этой мысли и

возражавший против нее, стал во главе военных поселений только из угождения

Государю". То же пишет и знаток Александровской эпохи Великий Князь Николай

Михайлович: "Всем было известно, что многие лица, стоявшие во главе

администрации, в том числе и граф Аракчеев были против устройства военных

поселений; что Аракчеев предлагал сократить срок службы нижним чинам,

назначив его, вместо 25-летнего восьмилетним и тем усилить контингент

армии".

Кто объективно подходит к изучению истории создания военных

поселений, тот знает, что Кизельветер и Великий Князь Николай Михайлович

восстанавливают историческую правду. Инициатором создания военных поселений

является Александр I, но форма военных поселений принадлежит не ему. Эту

форму Александр заимствовал из сочинения масона князя Щербатова

"Путешествие в землю Офирскую".

В этом сочинении, представляющем план организации и государства

согласно масонским идеям, система организации войск излагается следующим

образом: каждому солдату дана меньше обыкновенного хлебопахаря - однако

довольная земля, которую они обязаны стали обделывать: треть же из каждой

роты, переменяясь погодно, производит солдатскую службу; а и все должны

каждый год собираться на три недели и обучаться военным обращениям, а во

все время, в каждый месяц по два раза...

Солдаты набираются в "стране офирской" только из раз навсегда

определенных для этой цели селений. В жизни офирян "все так рассчитано, что

каждому положено правило, как ему жить, какое носить платье, сколько иметь

пространный дом, сколько иметь служителей, по сколько иметь блюд на столе,

какие напитки, даже содержание скота, дров и освещения положено в цену".

"Путешествие в землю Офирскую" - это первый русский проект попытки

построить государство по идеям масонского социализма. Так же, как во всем

государстве, строго регламентируется жизнь и в военных поселениях земли

Офирской. Это готовый законченный проект военных поселений которые решил

устроить Александр I. Идею военных поселений и строжайшую регламентацию

жизни в них Александр I заимствовал не у прусского ландвера, как указывает

Керсновский в "Истории царской армии", а скорее всего у масона Щербатова.

Керсновский следующим образом описывает порядки жизни в созданных по

приказу Александра I военных поселениях:

"День военного поселенца был расписан до последней минуты,

повседневная жизнь его семьи регламентирована до мельчайших подробностей -

вплоть до обязательных правил при кормлении грудных детей, мытья полов в

определенные часы и приготовления тех же кушаний во всех домах. За малейшие

проявления частной инициативы в хозяйстве, за пустячное отступление от

предписанного казенного шаблона назначались несоразмерно суровые

наказания". Разве все это не есть точное воспроизведение жизни в земле

Офирской, в которой "все так рассчитано, что каждому положены правила, как

ему жить".

Александр I не мог не знать о "Путешествии в землю Офирскую". Павел

I переписывался по поводу его с своим воспитателем Н. И. Паниным.

Воспитанный Лагарпом в республиканском духе, живя среди масонов, окружавших

тесным кольцом Павла, Александр еще в юности наверняка прочел сочинение

князя Щербатова. Но возникает вопрос почему Александр I, решив создать

военные поселения, создал их не по образцу казачества, а по идее масона

Щербатова? Да потому же самому, почему Петр I решил не улучшать

существовавшие русские учреждения, а заменить их европейскими. Идеи князя

Щербатова были европейские, масонские идеи и они были близки душе

Александра I, воспитанного Лагарпом в духе европейских идей. Ведь во всей

своей государственной деятельности Александр I продолжал европейские начала

посеянные Петром I по совету немецкого философа Лейбница.

II

Какую цель преследовал Александр I создавая военные поселения?

Страсть Александра I к прусской муштровке нельзя признать основной

причиной. Не является главной целью и желание с помощью создания военных

поселений сократить расходы государства на армию. О главной причине желания

Александра I создать военные поселения как можно быстрее, историки обычно

умалчивают.

А эта главная причина заключается в желании Александра I получить

опору в создании преданной царскому трону воинской силы, которую в случае

необходимости он мог бы противопоставить гвардии, после заграничных походов

ставшей цитаделью русского масонства и якобинства.

Вот некоторые исторические данные: русское масонство и после

Отечественной войны продолжает находиться в полном подчинении у

руководителей иностранных масонских орденов, частью которых являлись

русские ложи.

27 января 1815 года великий мастер Петербургской ложи "Сфинкс" А.

Жеребцов отправил товарищу великого мастера ложи "Сфинкс" уездному

предводителю дворянства П. И. Левенгагену письмо, в котором сообщал, что он

за нарушение устава, по постановлению Верховного Совета ордена в Лондоне,

предан масонскому суду. Текст этого документа, фотокопия которого была

опубликована в 1912 году в газете "Земщина" (• 896 от 5 февраля 1912 г.)

таков:

"Высокопреосвященный брат Левенгаген! Перед получением мною Вашего

письма, в котором Вы делаете честь сообщить мне, что, по домашним

обстоятельствам, вы не можете оставаться вице-президентом уважаемой ложи

"Сфинкс" и слагаете с себя обязанности, я получил извещение от верховного

Лондонского Совета, объявляющего, что его решение о Вашем поведении по

отношению к братьям, не пожелавшим принять извинения, которое Вы поручили

мне им передать послав в великий капитул "Феникса" долженствующий Вас

судить по своей мудрости". "В ожидании сего Совет временно отрешил Вас от

должности вице-председателя Шотландской ложи". "Мне ведено сообщить это с

чувством великой скорби". "Счастливейшим днем моей жизни будет тот, когда я

увижу Вас оправданным в глазах масонства". "Примите, высокопреосвященный

брат, уверения в моих чувствах к Вам.

А. Жеребцов, великий мастер ложи "Сфинкс".

Французский посол граф Буальконт в депеше написанной 29 августа 1822

года пишет:

"...Император, знавший о стремлении польского масонства в 1821 году,

приказал закрыть несколько лож в Варшаве, и готовил общее запрещение; в это

время была перехвачена переписка между масонами Варшавы и английскими. Эта

переписка, которая шла через Ригу, была такого сорта, что правительству не

могла нравиться. Великий князь Константин (живший постоянно в Варшаве)

приказал закрыть все ложи. Из Риги Его Величество также получил

отрицательные отзывы о духе масонских собраний; Генерал-Губернатор приказал

закрыть все ложи и донес об этом в С.-Петербург".

"В России имеются все признаки духа разрушения, - сообщает в том же

письме граф Буальконт, - который распространен в государстве, где мнения

выражаются только катастрофами; где можно видеть людей, прекрасно

воспитанных и принадлежащих к сливкам общества, но восхваляющих убийц Павла

I, и где лучшим тоном людей высшего света были их намеки на то, что и они

имели отношение к этому ужасному преступлению".

1 августа 1822 года Александр I дал следующий указ: "Все тайные

общества, под каким бы наименованием они не существовали, как то масонских

лож и другими, закрыть и учреждения их впредь не дозволять, а всех членов

сих обществ обязать подписками, что они впредь ни под каким видом ни

масонских, ни других тайных обществ, ни внутри империи, ни вне ее

составлять не будут".

"...Эксцессы в гвардии и революционная работа в армии, - указывает

полковник Генерального Штаба П. Н. Богданович в книге "Аракчеев", - без

существования военных поселений поставила бы Государя в зависимость от

любого заговора, т.е. в трагическое и безвыходное положение. Военные же

поселения в корне меняли эту кошмарную обстановку: и мысль о них вышла

исключительно из головы Александра I, много думавшего об отце и деде, а с

ними и о судьбе русской монархии. Аракчеев же эту мысль Императора

осуществил со свойственной ему точностью, исполнительностью и

законченностью".

"Что делал бы Император Александр I в создавшейся атмосфере, если бы

в ближайшем к С.-Петербургу районе не было бы мощного кулака поселенных

войск (надо считать около 100.000 человек), а на юге 240 эскадронов - войск

беспрекословно преданных Императору, войск, которые были крепко в руках

графа Аракчеева, на которого, к тому же равнялась масса артиллерии.

И в этом также кроется разгадка той травли, которая велась и ведется

против Алексея Андреевича, бывшего, как и при Павле I, грозным препятствием

для дворцовых переворотов - организатора, воспитателя и руководителя

поселенных войск".

Создание военных поселений очень беспокоило Англию и русскую

аристократию.

"...С претворением в жизнь замысла Императора, кончалось ее

своеволие, кончалась роль гвардии, как янычар или преторианцев, и

безболезненно проходило бы уничтожение крепостного права.

Для русской боярщины все это было бы смертельным ударом".

Это объяснение П. Н. Богдановича вполне возможно является самым

верным объяснением.

III

Очень характерно, что декабристы особое внимание сосредоточили на

проведении революционной работы именно в районе военных поселений. Масоны и

русское якобинцы видимо отдавали себе отчет в том, что военные поселения

являются орудием, направленным против них. С другой стороны они старались

использовать недовольство имевшееся среди военных поселений и направить

его, с помощью намеренных строгостей, против правительства.

Раскрытие заговора декабристов было обнаружено не где-нибудь, а в

военных поселениях на юге России. Штаб южного района поселений напал на

след революционной работы масона полковника Пестеля.

В переписке Александра I с гр. Аракчеевым "проскальзывает

исключительное, доходящее до удивления, постоянное внимание, забота,

опасение, почти навязчивая идея во всем, что касается военных поселений,

желание никого даже близко к ним не подпускать". Такой вывод делает

Богданович. По поводу беспорядков в Гвардейском Семеновской полку Аракчеев

писал Императору весной 1820 года:

"Я могу ошибаться, но думаю так, что сия их работа есть пробная, и

должно быть осторожным, дабы еще не случилось чего подобного".

Аракчеев не ошибся в том, что в гвардии велась работа против

Александра I. В мае 1821 года князь Васильчиков подал Александру рапорт об

обнаружении в гвардии политического заговора. Тогда Александр I решил

удалить гвардию из Петербурга в Вильно под предлогом скорого похода ее в

Европу.

4 марта 1824 года Александр пишет Аракчееву: "Обращая бдительное

внимание на все, что относится до наших поселений, глаза мои ныне прилежно

просматривают записки о проезжающих. Все выезжающие в Старую Руссу делаются

мне замечательны" (дальше перечисляются фамилии лиц).

"...Может быть они поехали по своим делам, но в нынешнем веке

осторожность не бесполезна... Вообще прикажи Морковникову и военному

начальству обратить бдительное и обдуманное внимание на приезжающих из

Петербурга в Ваш Край". 8 марта Император сообщает Аракчееву: "Я полагаю,

что необходимо петербургская работа кроется около наших поселений. И что на

настоящий след мы еще не напали".

23 мая 1826 года находившийся в Варшаве Александр I предлагает

Аракчееву так разместить 13-ю дивизию, "чтобы она не мешала поселенным

войскам, и дабы не было между ними сообщений".

"Есть слухи, - записывает в 1824 году Александр I, - что пагубный

дух свободомыслия или либерализма растет, или по крайней мере, сильно

развивается уже между войсками. Что в обеих армиях, равно как и в отдельных

корпусах, есть по разным местам тайные общества или клубы, которые имеют

притом своих секретных миссионеров для распространения своей партии".

* * *

В истории создания военных поселений надо различать две вещи -

основной политический замысел Александра и масонскую форму его выполнения,

ту излишнюю систему регламентации жизни, которая была создана в военных

поселениях - то есть реализацию идеи масонского социализма, развитую князем

Щербатовым.

Нельзя целиком доверять клеветническим измышлениям об невероятных

ужасах, существовавших в военных поселениях, исходивших из рядов участников

масонско-дворянского заговора. Значительная часть этих ужасов, при

беспристрастном исследовании документов военных поселений, наверняка

перейдет в разряд басен вроде вырванных Аракчеевым усов и откушенных им

ушей.

"Правда, крестьяне относились в большинстве с недоверием к

новшеству, подавали прошения вдовствующей Императрице, Великому Князю

Николаю Павловичу, но в начале не замечалось особого ропота.

Впоследствии часто отношения обострялись, больше ради мелочей, как

приказание брить бороды, носить казенные мундиры, а иногда, вследствие

излишней строгости или бестактности местного, подчас слишком ретивого

начальства.

Но, в общем, крестьянство не обнаружило того негодования, которое

старались изобразить впоследствии в литературе". К такому выводу приходит

изучавший историю военных поселений Вел. Князь Николай Михайлович в своей

монографии "Александр I". А как известно, этот историк в общем относился к

Аракчееву очень недоброжелательно.

Французский посланник граф Ноаль, как и все иностранные послы,

подробно сообщает о росте революционных настроений среди офицерства и

работе по созданию военных поселений, но не сообщает никаких сведений о

творящихся в военных поселениях "ужасах", а ограничивается замечанием, что

"военная колонизация беспокоит крестьян некоторых губерний". Такой

внимательный наблюдатель современной ему жизни, как Пушкин, никогда не

упоминал о зверствах в военных поселениях. А ведь поселения были

расположены поблизости от Псковского имения Пушкина, в котором он прожил

долгое время.

II. КАК ОТНЕССЯ ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР I К ЗАГОВОРУ ДЕКАБРИСТОВ КОГДА УЗНАЛ О

СУЩЕСТВОВАНИИ ЕГО?

I

"...Когда Император Александр получил первые доклады о заговоре

декабристов, он отнесся к ним так, что смутил докладчиков.

"Вы знаете, - сказал он одному докладчику, - что я сам разделял и

поддерживал эти иллюзии; не мне их карать!" Другому докладчику он ответил

невниманием. Однако последующие известия уже не о предосудительных

иллюзиях, а об определенном заговоре, заставили Александра в последний год

его жизни начать дознание. Во время этого дознания он и скончался.

Подобное изображение историком С. Платоновым отношения Александра I

к заговору декабристов - неверно. Александр I все время готовился к

разгрому тайных политических обществ. Именно с этой целью он стремился

создать верные себе войска в военных поселениях.

В письме к кн. С. С. Мещерской Император упоминает о "средствах

против власти зла, растущего с быстротой и о скрытых средствах, которыми

пользуется сатанинский гений".

О том, что под "сатанинским гением" Александр I понимал

международное масонство ясно видно из письма его из Лайбаха князю Голицыну

в феврале 1821 года.

"Из писем ваших и кошелевских поручений, я усматриваю критику той

политической системы, коей я ныне придерживаюсь. Не могу я допустить, что

это порицание могло у вас появиться после того, как в 6 месяцев принцип

разрушения привел к революции в трех странах и грозит распространиться по

всей Европе. Ведь нельзя, право, спокойно сего допускать. Едва ли ваше

суждение может разойтись с моей точкой зрения, потому что эти принципы

разрушения, как враги престолов, направлены еще более против христианской

веры, и что главная цель, ими преследуемая, идет к достижению сего, на что

у меня имеются тысячи и тысячи неопровержимых доказательств, которые я могу

вам представить. Словом, это результат, на практике примененный, доктрин,

проповеданных Вольтером, Мирабо, Кондорсе и всеми так называемыми

энциклопедистами".

"Прошу не сомневаться, продолжает Император Александр, что все эти

люди соединились в один общий заговор, разбившись на отдельные группы и

общества, о действиях которых у меня все документы налицо, и мне известно,

что все они действуют солидарно. С тех пор, как они убедились что новый

курс политики кабинетов более не тот, чем прежде, что нет надежды нас

разъединить и ловить в мутной воде, или что нет возможности рассорить

правительства между собою, а главное, что принципом для руководства стали

основы христианского учения, с этого момента все общества и секты,

основанные на антихристианстве и на философии Вольтера и ему подобных,

поклялись отмстить правительствам. Такого рода попытки были сделаны во

Франции, Англии и Пруссии, но неудачно, а удались только в Испании, Неаполе

и Португалии, где правительства были низвергнуты. Но все революционеры еще

более ожесточены против учения Христа, которое они особенно преследуют. Их

девизом служит: убить... Я даже не решаюсь воспроизвести богохульство,

слишком известное из сочинений Вольтера, Мирабо, Кондорсе и им подобным".

Съезд членов Священного Союза в Лайбахе был вызван новой вспышкой

революционных действий в Европе. В Германии был убит агент русского

правительства Коцебу, во Франции Герцог Беррийский, в Италии и Испании

началось революционное движение. В России произошел бунт в Семеновском

полку, самом любимом полку Александра I.

Из приведенного выше письма Александра I видно, он ясно понимает,

что источником революционного движения повсюду являются масоны. Но

Александр I, несмотря на богатый политический опыт, по прежнему еще хочет

видеть в своих друзьях - честных, желающих добра людей. И по-прежнему часто

ошибается.

Князь Голицын, к которому Александр писал это письмо, однако сам был

одним из тех людей, которыми пользовался "сатанинский гений".

Пользуясь личной привязанностью к нему Императора, князь Голицын,

бывший одно время обер-прокурором Святейшего Синода, а затем министром

Народного Просвещения и Духовных Дел, нанес сильный вред Православию.

Только после упорных попыток Митрополиту Серафиму и Архимандриту Фотию

удалось доказать Императору Александру какой вред нанес православной церкви

Голицын, и добиться его увольнения.

II

Мы видим что Александр I знал о существовании масонско-дворянского

заговора и готовился к борьбе, а не сидел сложа руки, считая себя основным

виновником расцвета революционно-либеральных идей, как это обычно

изображают историки.

Император первое время не говорил о главной цели организации военных

поселений даже Аракчееву.

Желая создать верную ему воинскую силу, Александр I после подавления

с помощью ее масонско-дворянского заговора, возможно предполагал

использовать ее и для осуществления своей заветной мечты - уничтожения

крепостного права. Мысль о необходимости освободить крестьян Александр I не

оставлял в течении всего царствования, ожидая улучшения политической

ситуации.

"Совершив капитальную ошибку своего царствования - разрыв с

Наполеоном, - указывает А. Керсновский в "Истории русской армии", -

Император Александр в дальнейшем действовал безупречно. Он отстоял честь и

достоинство России - и в тот великий Двенадцатый Год оказался воистину

Благословенным.

Это свое имя Благословенного Александр I мог бы сохранить и в

сердцах грядущих поколений, если бы возвысился душой до награждения своего

верного народа за совершенный им необыкновенный подвиг. Он этого не сделал

и имя Благословенного за ним не удержалось...

Реформа 1861 года опоздала на пол столетия - промежуток между нею и

нашествием 1914 года, нашествием породившим катастрофу 1917-го - оказался

слишком невеликим для воспитания сыновей рабов. И если бы тот

рождественский манифест, провозгласив освобождение России от двунадесяти

язык, возвестил освобождение от рабства двадцати пяти миллионов верных

сынов России, то Вифлеемская звезда воссияла бы над ликующей страной ".

(1)

А. Керсновский ставит вопрос так, как будто бы освобождение крестьян

зависело исключительно от воли и желания одного Императора. Это совершенно

не исторический подход. Освобождение крестьян было заветной мечтой

Александра I, но осуществление этой мечты наталкивалось на ожесточенное

сопротивление помещиков.

У Наполеона было намерение поднять крепостных крестьян против

помещиков. Но этот замысел осуществить не удалось. Крепостное крестьянство

принесло свою ненависть к помещикам в жертву своей любви к родине.

Император Александр I оценил патриотическое поведение крепостного

крестьянства во время Отечественной войны и по окончании войны снова

предпринял меры к освобождению крестьян. Еще в 1804 году по утвержденному

им "Положению для поселян Лифляндской губернии", а в 1805 году для крестьян

Эстляндской губернии, крестьяне объявлялись собственниками своих участков,

крестьянам предоставлялись гражданские права, вводилось самоуправление и

крестьянский суд.

Но Прибалтийское дворянство согласилось только предоставить

крестьянам личную свободу, отдать же им землю отказалось. Заставить же

Эстляндское и Лифляндское "рыцарство" подчиниться его воле силой, Александр

I не мог. Русское дворянство разделяло взгляды Прибалтийского дворянства.

Освобождение крестьян без земли Александру Первому удалось провести

в Прибалтике только в 1817-1819 году. В 1818 году Александр Первый поручил

Аракчееву составить проект освобождения крестьян в остальной части России.

Гр. Аракчеев разработал проект постепенного выкупа крепостных крестьян у

помещиков казной. Другого пути освобождения крепостных, трезво мыслящий

Аракчеев не видел. Рассчитывать на то, что офицеры поддержат намерение Царя

освободить крестьян с землей, не приходилось. Денег же у казны на выкуп

крестьян не было и проект Аракчеева пришлось отложить.

Но Александр I все же продолжал надеяться, что ему удастся убедить

дворянство дать свободу крестьянам. В 1814 году в Париже он сказал

французской писательнице Сталь:

"За главою страны, в которой существует крепостничество не признают

права являться посредником в деле освобождения невольников: но каждый день

получаю хорошие вести о внутреннем состоянии моей Империи и с Божьей

помощью крепостное право будет уничтожено еще в мое царствование".

Во время своих постоянных путешествий по России Александр I не раз

говорил дворянам о своем желании ликвидировать крепостное право.

6 марта 1818 года французский дипломат граф Ноаль доносил своему

правительству: "Если военная колонизация беспокоит крестьян некоторых

губерний, то не меньше волнует дворянство возможность отмены крепостного

права: в каждом путешествии Императора по его громадной стране дворяне

видят опасность освобождения крестьян в той или другой местности"...

Во время своих разговоров с представителями дворянства Александр I

увидел, что добровольно дворянство не пойдет на освобождение крестьян.

Политическая же обстановка в стране благодаря деятельности масонства и

тайных политических обществ была не такова чтобы рассчитывать на то, чтобы

Александр мог принудить помещиков освободить крестьян против желания

помещиков. На армию, в виду политического разложения офицерства, как мы

знаем, он не мог полагаться.

Мы можем предполагать, как уже указывали раньше, что для подавления

сопротивления крепостников Александр I предполагал использовать

военно-поселенные войска. Хотя с другой стороны со слов Императора Николая

I известно, что он в конце своего царствования отказался от намерения

освободить крестьян.

III. МАСОНЫ И ДЕКАБРИСТЫ

Вся идейная основа как первых русских тайных политических союзов,

возникших после Отечественной войны так и более поздних, - не русская,

чужая. Все они списаны с иностранных образцов. Некоторые исследователи

истории восстания декабристов утверждают, что устав "Союза Благоденствия"

списан с устава немецкого "Тугендбунда". Но вернее всего истоки

политических идей декабристов надо искать в политических идеях европейского

масонства и в идеях "Великой" французской революции, которые снова нас

приводят к масонским идеям о "всеобщем братстве, равенстве и свободе",

утверждаемых с помощью насилия.

"Масоны и декабристы, - пишет Н. Бердяев, - подготовляют появление

русской интеллигенции XIX в., которую на западе плохо понимают, смешивая с

тем, что там называют intelectuels. Но сами масоны и декабристы, родовитые

русский дворяне, не были еще типичными интеллигентами и имели лишь

некоторые черты, предваряющие явление интеллигенции". (2)

Французский посол Ланжероне в депеше от 11 апреля 1820 года пишет:

"...вся молодежь, и главным образом офицерская, насыщена и пропитана

либеральными доктринами. Больше всего ее пленяют самые крайние теории: в

Гвардии нет офицера, который бы не читал и не перечитывал бы труды

Бенжамена Костана и не верил бы, что он их понимает".

Спустя семь месяцев заместитель французского посла граф Габриак

сообщает своему правительству:

"Несомненно, что у многих гвардейских офицеров головы набиты

либеральными идеями настолько крайними, насколько эти офицеры мало

образованы. Они живут вдали от всех осложнений либерализма: они ценят тон и

форму военного командования заграничных армий, но они находят их

невыносимыми у них самих".

"В гвардии, - сообщает 29 августа 1822 года заместитель французского

посла граф Буальконт, - сумасбродство и злословие дошли до того, что один

генерал недавно нам сказал - иногда думается, что только не хватает главаря

чтобы начался мятеж. В прошлом месяце в гвардии открыто распевалась пародия

на известный мотив "Я долго скитался по свету", которая содержала в себе

самые преступные выпады по адресу Его Величества лично, и на Его поездки и

конгрессы: эта пародия распевалась многими офицерами. Затем, то, что

произошло в собрании молодых гвардейских офицеров, показывает так ярко дух,

царящий среди них, что нельзя об этом не донести".

"Возбужденные предшествовавшими горячими и невоздержанными спорами

относительно политических событий, присутствовавшие на этом собрании 50

офицеров, закончили его тем, что вставши из-за стола, проходили по очереди

мимо портрета Императора и отпускали по его адресу ругательства".

Из этого же письма графа Буальконта мы узнаем, кто был

подстрекателями этих мятежных настроений. Это были масоны.

"Я имел случай, - пишет граф Буальконт, - видеть список русских

масонов, составленный пять лет назад: в нем было около 10.000 имен,

принадлежащих к 10-12 ложам С. Петербурга. ...в громадном большинстве это

были офицеры".

Многие из декабристов прошли через масонские ложи. В уставе Союза

Спасения, - справедливо указывает Цейтлин, - "явственно видны масонские

черты, и в последствии можно проследить в политическом движении тех лет

тайные подземные струи масонства". Цейтлин - еврей и он знал, что писал.

Признает, что заговор декабристов идейно вырос на масонских идеях и

Н. Бердяев.

"Декабристы, - утверждает он в "Русской идее", - прошли через

масонские ложи. Пестель был масоном. Н. Тургенев был масоном и даже

сочувствовал иллюминатству Вейсгаупта, т.е. самой левой форме масонства".

Нет никакой возможности перечислить имена всех, кто после окончания

Отечественной войны был членами масонских лож всевозможных направлений.

Масонство преследовало как и раньше две цели: подорвать православие,

основу духовной самобытности русского народа и источник его духовной силы и

подорвать окончательно самодержавие - источник физической силы русского

народа.

С целью свержения самодержавия, офицеры, состоявшие в масонских

ложах начали подготовку к уничтожению самодержавия. Декабристское восстание

было реализацией замыслов масонов, к которым оно готовилось десятки лет.

Декабристское восстание - это по существу восстание масонов.

"Их боевое отрицание, - пишет граф Толь в книге "Масонское действо"

- было направлено одновременно против церкви и против самодержавия. В

кружках декабристов всюду настольными книгами были французские классики по

политике и философии и все иностранные политические сочинения, которые были

усвоены французами. Так же как французской политической литературой,

декабристы интересовались французской философией. Под давлением этой

философии из них немногие сохранили религиозность, большинство отрицательно

относилось к христианству и особенно к его обрядам, а некоторые доходили до

атеизма в духе этого времени".

"На 100 с лишком декабристов, живших в Чите, только 13 оставались

христианами, большинство относилось к увлечению христианством или

индифферентно, или скептически, или же прямо враждебно, во имя своего

убежденного деизма или атеизма. Они часто насмехались над верой и особенно

над соблюдением праздников, постов и молитв".

Существует глубочайшее заблуждение, что в рядах революционных

партий, замышляющих революционные и социальные перевороты, состоят будто бы

сплошь ангелы. История всех бывших революционных заговоров показывает, что

в рядах революционных организаций обычно сосредотачивается огромное

количество людей чрезвычайно низкого морального уровня.

Комплектование всех организаций и партий, пытающихся

облагодетельствовать человечество обычно идет следующим порядком.

Зачинатели - идеалисты-фанатики. Поддерживают фанатиков - все обиженные

существующим строем, люди с непомерно развитым честолюбием, все, кто за

пределами революционной корпорации представляет из себя человеческий нуль.

Участники революционных и противоправительственных тайных

организаций во все века распадались на пять основных групп: фанатиков,

мечтателей, честолюбцев, авантюристов, неудачников, надеющихся при новом

строе добиться лучшего положения, чем то, которое они имеют. Деление это,

конечно, очень условно, так некоторые члены революционных организаций могут

быть зачислены сразу в две-три группы. Политический фанатик может быть

одновременно и авантюристом и т.д.

Но история всех революционных движений неопровержимо доказывает, что

средних, нормальных людей, людей с нормальным характером, нормальным

складом ума и воли среди революционеров всегда очень мало. В большинстве

случаев сторонники резких политических и социальных переворотов, люди

неуравновешенные, неудачники, не нашедшие себе места при существующим

строе.

Историк "Великой французской революции" Ипполит Тэн изучив биографию

большинства ее "выдающихся деятелей" пришел к выводу, что это были:

"...люди, выбитые из жизненной колеи, сумасброды и негодяи всякого

рода и всякого слоя, особенно низшего, завистливые и озлобленные

подчиненные, запутавшиеся в делах торговцы, пьянствующие и слоняющиеся без

дел служащие, завсегдатаи кафе и кабаков, городские и деревенские бродяги,

уличные женщины - одним словом, всякие паразиты общества...

Среди всего этого сброда - несколько фанатиков, в поврежденных

мозгах которых легко укоренились модные теории; все остальные, по большей

части, просто хищники, эксплуатирующие водворившиеся порядки и усвоившие

себе революционную догму только потому, что она обещает удовлетворить всех

их похотям. Из этих подонков невежества и порока якобинское правительство

набирает лучший состав своего штаба и своих кадров."

Эти люди обычно живут в мире воображаемого, мире социальных и

политических иллюзий, нежели в области реальной жизни. Они живут вне

времени и пространства. Как дети они не умеют и не хотят ждать, желают

немедленного осуществления своих намерений.

Когда переворот совершается, со дна поднимаются стаи

деморализованных личностей, которым глубоко наплевать на идеи господ

фанатиков, а которые хотят только любой ценой присосаться к власти.

Этот непреложный закон, провидец русского будущего Ф. М.

Достоевский формулировал так:

"В смутное время колебаний или переходов, всегда и везде поднимается

всякая сволочь, которая есть в каждом обществе".

В итоге, между тремя основными группами завязывается борьба не на

жизнь, а на смерть, в результате которой господа честолюбцы, человеческие

нули и выплывшее на поверхность дно, довольно быстро делает господ

фанатиков и идеалистов на голову короче.

IV. ПЕСТЕЛЬ

I

Революционными фанатиками сочинено огромное количество книг,

возвеличивающих декабристов. Создано огромное количество мифов о

поразительной нравственной красоте вождей декабристского заговора.

На самом же деле все это почти сплошной вымысел. Это становится

совершенно ясно, если взглянешь на декабристов без предубеждения, если не

поддашься гипнозу революционной пропаганды.

Д. С. Мережковский, написавший роман "Александр I и декабристы",

изучил огромное количество книг и документов. В предисловии ко второму

заграничному изданию своего романа Д. С. Мережковский, сочувственно

относившийся к декабристам, пишет:

"Идеи Декабристов, несмотря на постигшую их неудачу, оставили

неизгладимый доныне след в русском общественном сознании, и были для ряда

последующих поколений "священным заветом".

Простят ли чистые герои?

Мы - их завет не сберегли...

После нашего Великого Крушения, для нас особенно важно и поучительно

оглянуться на эту недавне-давнюю, живую страницу русской истории.

Быть может, кто-нибудь прочитает мою книгу и не как "художественное

произведение". Новым, страшным светом озарено для нас теперь то, что было

тогда. Новые вопросы встают в душе...

Кто они, эти "первенцы русской свободы"? Чьи они? С кем они? С

"ними", поработителями, убийцами души, тела и самого имени Родины, или с

нами, чающими ее воскресения, ее свободы? Имеющие уши, чтобы слышать, и

глаза, чтобы видеть, найдут в моей книге ответ: не сними а с нами!"

Вышеприведенное предисловие с неоспоримой ясностью показывает, что

Мережковский относился к декабристам положительно. Следовательно едва ли

его можно заподозрить в желании исказить нравственные облики декабристов.

Как же выглядят в изображении Д. С. Мережковского любезные иго сердцу

Пестель, Каховский, Якубович?

Возьмем для начала хотя бы Пестеля.

"...Ему лет за тридцать. Как у людей, ведущих сидячую жизнь,

нездоровая, бледно-желтая одутловатость в лице; черные, жидкие с начинающей

лысиной, волосы; виски по военному наперед зачесаны: тщательно выбрит;

крутой, гладкий, точно из слоновой кости точеный лоб; взгляд черных, без

блеска, широко расставленных и глубоко сидящих глаз такой тяжелый,

пристальный, что, кажется, чуть-чуть косит; и во всем облике что то

тяжелое, застывшее, недвижное, как будто окаменелое".

"В ожидании Пестеля, говорили о нем. Рассказывали об отце его,

бывшем сибирском генерал-губернаторе, - самодуре и взяточнике, отрешенном

от должности и попавшем под суд; рассказывали о самом Пестеле - яблочко от

яблони недалеко падает, - как угнетал он в полку офицеров и приказывал бить

палками солдат за малейшие оплошности по фронту".

"...Умен, как бес, а сердца мало, - заметил Кюхля.

- Просто хитрый властолюбец: хочет нас скрутить со всех сторон... Я

понял эту птицу, - решил Бестужев.

- Ничего не сделает, а только погубит нас всех ни за денежку, -

предостерегал Одоевский.

- Он меня в ужас привел, - сознался Рылеев, - надобно ослабить его,

иначе все заберет в руки и будет распоряжаться как диктатор.

- Знаем мы этих армейских Наполеонов,- презрительно усмехался

Якубович, который успел в общей ненависти к Пестелю примириться с Рылеевым,

после отъезда Глафиры в Чухломскую усадьбу.

- Наполеон и Робеспьер вместе. Погодите-ка ужо, доберется до власти

- покажет нам Кузькину мать! - заключил Батенков".

"...- Он! Он! - пронесся шепот, и все взоры обратились на вошедшего.

Однажды, на Лейпцигской ярмарке, в музее восковых фигур, Голицын

увидел куклу Наполеона, которая могла вставать и поворачивать голову.

Угловатою резкостью движений Пестель напомнил ему эту куклу, а тяжелым,

слишком пристальным, как будто косящим, взглядом - одного школьного

товарища, который впоследствии заболел падучею.

Уселись на кожаных креслах с высокими спинками, за длинный стол,

крытый зеленым сукном, с малахитовой чернильницей, бронзовым

председательским колокольчиком и бронзовыми канделябрами - все взято на

прокат из Русско-Американской Компании; зажгли свечи, без надобности, -

было еще светло, - а только для пышности. Хозяин оглянул все и остался

доволен: настоящий парламент.

- Господа, объявляю заседание открытым, - произнес председатель

князь Трубецкой и позвонил в колокольчик, тоже без надобности, было тихо и

так.

- Соединение Северного Общества с Южным на условиях таковых

предлагается нашею Управою, - начал Пестель. - Первое: признать одного

верховного правителя и диктатора обеих управ; второе: обязать совершенным и

безусловным повиновением оному; третье: оставя дальний путь просвещения и

медленного на общее мнение действия, сделать постановления более

самовластные, чем ничтожные правила, в наших уставах изложенные (понеже

сделаны были сии только для робких душ, на первый раз), и, приняв

конституцию Южного Общества, подтвердить клятвою, что иной в России не

будет...

- Извините, господин полковник, - остановил председатель изысканно

вежливо и мягко, как говорил всегда, - во избежание недоумений позвольте

узнать, конституция ваша - республика?

- Да.

- А кто же диктатор? - тихонько как будто про себя, но так, что все

услышали, произнес Никита Муравьев, не глядя на Пестеля. В этом вопросе

таился другой: "уж не вы ли?"

- От господ членов Общества оного лица избрание зависеть должно, -

ответил Пестель Муравьеву, чуть-чуть нахмурившись, видимо почувствовав жало

вопроса.

- Не пожелает ли, господа, кто-либо высказаться? - обвел

председатель собрание.

Все молчали.

- Прежде чем говорить о возможном соединении, нужно бы знать

намерения Южного Общества, - продолжал Трубецкой.

- Единообразие и порядок в действии... - начал Пестель.

- Извините, Павел Иванович, - опять остановил его Трубецкой также

мягко и вежливо, - нам хотелось бы знать точно и определенно намерения ваши

ближайшие, первые шаги для приступления к действию.

- Главное и первоначальное действие - открытие революции посредством

возмущения в войсках и упразднения престола, - ответил Пестель, начиная,

как всегда, в раздражении, выговаривать слова слишком отчетливо: раздражало

его то, что перебивают и не дают говорить. - Должно заставить Синод и Сенат

объявить временное правление с властью неограниченною...

- Неограниченною, самодержавною? - опять вставил тихонько Муравьев.

- Да, если угодно, самодержавною...

- А самодержец кто?

Пестель не ответил как будто не услышал.

- Предварительно же надо, чтобы царствующая фамилия не существовала,

- кончил он.

- Вот именно, об этом мы и спрашиваем, - подхватил Трубецкой, -

каковы по сему намерения Южного Общества?

- Ответ ясен, - проговорил Пестель и еще больше нахмурился.

- Вы разумеете?

- Разумею, если непременно нужно выговорить, - цареубийство.

- Государя императора?

- Не одного государя..."

"Говорил так спокойно, как будто доказывал, что сумма углов в

треугольнике равна двум прямым; но в этом спокойствии, в бескровных словах

о крови было что-то противоестественное.

Когда Пестель умолк, все невольно потупились и затаили дыхание.

Наступила такая тишина, что слышно было как нагоревшие свечи потрескивают и

сверчок за печкой поет уютную песенку. Тихая, душная тяжесть навалилась на

всех.

- Не говоря об ужасе, каковой убийства сии произвести должны и сколь

будут убийцы гнусны народу, - начал Трубецкой, как будто с усилием

преодолевая молчание, - позволительно спросить, готова ли Россия к новому

вещей порядку?

- Чем более продолжится порядок старый, тем менее готовы будем к

новому. Между злом и добром, рабством и вольностью не может быть середины.

А если мы не решили и этого, то о чем же говорить? - возразил Пестель,

пожимая плечами.

Трубецкой хотел еще что-то сказать.

- Позвольте, господин председатель, изложить мысли мои по порядку, -

перебил его Пестель.

- Просим вас о том, господин полковник.

Так же как в разговоре с Рылеевым, начал он "с Немврода". В речах

его, всегда заранее обдуманных, была геометрия - ход мыслей от общего к

частному.

- Происшествия 1812, 13, 14, и 15 годов, равно как предшествовавших

и последовавших времен, показали столько престолов низверженных, столько

царств уничтоженных, столько переворотов совершенных, что все сии

происшествия ознакомили умы с революциями, с возможностями и удобностями

совершать оные. К тому же имеет каждый век свой признак отличительный.

Нынешний - ознаменован мыслями революционными: от одного конца Европы до

другого видно везде одно и то же, от Португалии до России, не исключая

Англии и Турции, сих двух противоположностей, дух преобразования заставляет

всюду умы клокотать...

Говорил книжно, иногда тяжелым канцелярским слогом, с неуклюжею

заменою иностранных слов русскими, собственного изобретения: революция -

превращение, тиранство - зловластье, республика - народоправление. "Я не

люблю слов чужестранных", - признавался он.

"Планщиком" назвал Пушкин стихотворца Рылеева; Пестель в политике

был тоже планщик. Но в отвлеченных планах горела воля, как в ледяных

кристаллах - лунный огонь".

"...Муравьев хотел произнести свою речь, когда Пестель выскажет все

до конца, но сидел, как на иголках, и, наконец, не выдержал.

- Какая же аристократия, помилуйте? Ни в одном государстве

европейском не бывало, ни в Англии, ни даже в Америке, такой демокрации,

каковая через выборы в Нижнюю Палату Русского Веча, по нашей конституции,

имеет быть достигнута...

- У меня сударь, имя не русское, - заговорил вдруг Пестель с едва

заметною дрожью в голосе, - но в предназначение России я верю больше

вашего. Русскою правдою назвал я мою конституцию, понеже уповаю, что правда

русская некогда будет всесветною, и что примут ее все народы европейские,

доселе пребывающие в рабстве, хотя не столь явном, как наше, но, быть

может, злейшем, ибо неравенство имуществ есть рабство злейшее. Россия

освободится первая. От совершенного рабства к совершенной свободе - таков

наш путь. Ничего не имея, мы должны приобрести все, а иначе игра не стоит

свеч...

- Браво, браво, Пестель! Хорошо сказано! Или все, или ничего! Да

здравствует Русская Правда! Да здравствует революция всесветная! -

послышались рукоплескания и возгласы.

Если бы он остановился вовремя, то увлек бы всех и победа была бы за

ним. Но его самого влекла беспощадная логика, посылка за посылкой, вывод за

выводом, - и остановиться он уже не мог. В ледяных кристаллах разгорался

лунный огонь, - совершенное равенство, тождество, единообразие в живых

громадах человеческих.

- Равенство всех и каждого, наибольшее благоденствие наибольшего

числа людей, - такова цель устройства гражданского. Истина сия столь же

ясна, как всякая истина математическая, никакого доказательства не

требующая и в самой теореме всю ясность свою сохраняющая. А поелику из

оного явствует, что есть нетерпимое зловластье, уничтожению подлежащее. Да

не содержит в себе новый порядок ниже тени старого...

Математическое равенство как бритвой, брило до крови; как острый

серп - колосья, - срезывало, скашивало головы, чтоб подвести всех под общий

уровень.

- Всякое различие состояний и званий прекращается; все титулы и

самое имя дворянина истребляется; купеческое и мещанское сословия

упраздняются; все народности от права отдельных племен отрекаются, и даже

имена оных, кроме единого, всероссийского, уничтожаются...

Все резче и резче режущие взмахи бритвы. "Уничтожается",

"упраздняется" - в словах этих слышался стук топора в гильотине. Но

очарование логики, исполинских ледяных кристаллов с лунным огнем, подобно

было очарованию музыки. Жутко и сладко, как в волшебном сне - в видении

мира нездешнего, Града грядущего, из драгоценных камней построенного

Великим Планщиком вечности.

- Когда же все различия состояний, имуществ и племен уничтожатся, то

граждане по волостям распределятся, дабы существование, образование и

управление дать всему единообразное - и все во всем равны да будут

совершенным равенством, - заключил он общий план и перешел к подробностям.

Цензура печати строжайшая; тайная полиция со шпионами из людей

непорочной добродетели; свобода совести сомнительная: православная церковь

объявлялась господствующей, а два миллиона русских и польских евреев

изгоняются из России, дабы основать иудейское царство на берегах Малой

Азии.

Слушатели как будто просыпались от очарованного сна; сначала

переглядывались молча; затем послышались насмешливые шепоты, и, наконец,

негодующие возгласы:

- Да это хуже Аракчеева!

- Военные поселения, а не республика!

- Мундир бы завести для всех россиян одинаковый, с двумя

параллельными шнурами в знак равенства!

- Не русская правда, а немецкая!

- Самодержавие злейшее!

А Пестель, ничего не видя и не слыша, продолжал говорить, как будто

наедине с собою."

"...- С одним не могу никак согласиться, - заключил Рылеев, - в

республике вашей смертная казнь уничтожается, а вам без нее не обойтись,

гильотина понадобится, да еще как: нам же первым головы срубите...

- Не гильотина, а пестелина! - крикнул Бестужев.

Одоевский закорчился и закашлялся от смеха так, что должен был выйти

в другую комнату".

II

Одно время Пестель был членом масонской ложи "Соединенных друзей".

Пестель уже на первом заседании во время чтения устава Союза Спасения питал

введение к нему, в котором описывалось "блаженство" республиканской Франции

во время управления Кровавого Комитета. Неудивительно, что очень скоро

члены Союза Спасения "поколение духовно близкое к тому, которое сделало

французским революцию" пришли к мысли о необходимости цареубийства.

Юный Пауль Пестель, саксонец по происхождению, учился в Пажеском

корпусе. Отец Пестеля был Сибирским Генерал-Губернатором, он прославился

как бесчеловечный тиран. Существует рассказ, будто Пушкин, за столом в

присутствии Пестеля наивно спросил его, "не родственник ли он Сибирского

злодея".

Сын пошел в своего отца. Отец прославился как Сибирский злодей, сын

как злодей революционный. И из такого человека русская интеллигенция

сотворила себе кумира. А вот как характеризует Пестеля еврей М. Цейтлин:

"Павел Иванович Пестель был полной противоположностью Муравьева.

Казалось, что у него нет сердца, что им владеет только разум и логика".

Пестель был карьерист, любил ордена. Многие декабристы подозревали,

что Пестель хочет стать после переворота диктатором. И эти подозрения были

верны.

"У Пестеля не было любви к свободе, - пишет Цейтлин, -он неохотно

допускал свободу печати и совсем не допускал никаких, даже открытых

обществ. Им владела идея равенства, осуществляемого всемогущим и

деспотическим государством. Государству отдавал он в руки все воспитание

детей, его наделял огромной властью. Разумеется такую власть оно могло

осуществить с помощью сильной тайной полиции. Если считать такое

всемогущество государства - социализмом - Пестель был социалист".

"Пестель думал, что рисовать карту звездного неба достаточно, чтобы

не налететь на мель". (3)

"Свою "Правду", свое детище он осмелился назвать "Верховной

Российской грамотой, определяющей все перемены в государстве, последовать

имеющие". Она должна была стать наказом для Временного Правления, вышедшего

из революции. Это была попытка, по выражению Матвея Муравьева, навязать

России свои "писанных гипотезы", попытка одного человека предписать весь

ход истории своей стране. Простой и бесхитростный захват власти кажутся

безобидным по сравнению с этой жаждой неслыханной и полной духовной

тирании". (4)

"Русская Правда" должна была быть практической программой

революционной партии.

"Как программа, она мечтательное умствование, близкое к безумию".

"Как это никто из знавших его или писавших о нем не заметил в

Пестеле безумия. На всех окружающих действовала сила его логики и

диалектики. Но и сумасшедшие иногда удивляют своей логичностью. Может быть

один Пушкин намекнул на его одержимость. Некоторые исследователи Пушкина

считают, что под именем Германа, у которого "профиль Наполеона и душа

Мефистофеля", он вывел Пестеля" (М. Цейтлин).

Говоря о необходимости цареубийства Пестель говорил декабристу

Поджио, что дело не кончится убийством тринадцати наиболее видных

представителей Царской Семьи!

Пестель был способен на предательство. Пушкин, вспоминая о встрече с

Пестелем, писал, что Пестель предал Этерию (тайную организацию,

руководившую восстанием греков). Передавая этот факт в своей книге

"Декабристы", Цейтлин пишет: "Пестель никогда не стеснялся в средствах к

достижению цели". Так вздумав однажды убрать из своего полка какого-то

неугодного ему офицера, он не постеснялся донести Киселеву, что этот офицер

"карбонарий".

"Макиавелли!" - назвал его в своем ответном письме Киселев".

"Безумие Пестеля, - как правильно замечает Цейтлин, - не

индивидуально, а оно "сродно" безумию целого века. Одержимость его - это

рационалистическая мистика, владевшая умами революционной Франции".

"Он опоздал на тридцать лет для Франции и слишком рано родился в

России (когда палками, как Вятский полк, думал загнать ее в царство своей

"Правды"). Цейтлин совершенно правильно замечает, что пример Пестеля

доказывает, что "большой ум может уживаться с логическим безумием".

Пастор Рейнбот, говоривший с Пестелем перед казнью, писал:

"Ужасный человек. Мне казалось, что я говорю с самим диаволом".

III

Вот характеристика содержания "Русской Правды" написанной Пестелем,

изложенная в брошюре "Первые борцы за русскую революцию", изданной в 1917

году в Нью-Йорке "Первым русским издательством в Америке". "Первое русское

издательство" - издательство революционное, сочувственно настроенное к

Февральской революции и поэтому нет возможности подозревать автора книги в

пристрастном отношении к декабристам. Указанная брошюра кончаются

следующими словами: "Декабристы были светлою страницею нашего прошлого" и

дальше: "темницы рухнули в наши дни, но вышли из них не декабристы, а их

внуки и правнуки".

Таким образом автор, как это обычно делается, устанавливает прямую

преемственность между декабристским восстанием и февралем. Когда

меньшевики, эсеры и солидаристы утверждают, что революция 1917 года могла

закончиться только Февралем, а Октябрь это дьявольское наваждение, они или

хотят заблуждаться, являясь жертвой партийных догм, или сознательно

искажают ход революционных событий 1917 года.

Что же пишет автор брошюры "Первые борцы русской революции" о

"Русской Правды" Пестеля?

* * *

"...Он, как сказали бы теперь, обращал большое внимание на

социальный вопрос, то есть на вопрос о не справедливом неравномерном

распределении богатства. По своим взглядам в этом вопросе Пестель был

близок к социалистам, то есть к тем, которые стараются, чтобы не было

несправедливой разницы между богатыми и бедными".

* * *

"...Он хотел, чтобы все думали так, как он сам, и готов был

принудить и других признавать его взгляды правильными."

* * *

"...Пестель хотел, чтобы все были равны, но он не считал возможным

предоставить всем думать и поступать так, как каждый считает лучше: он был

за равенство, но не за свободу и считал нужным, чтобы и при таком

демократическом устройстве в государстве была единая сильная власть."

* * *

"...Лет за сорок до Пестеля, во Франции, когда там было свергнуто

самодержавие и установлена республика, также существовала партия, которая

хотела добиться демократического устройства средствами принуждения и

крайней строгости. Эта партия называлась якобинцы. Вот таким якобинцем в

своих взглядах был и Пестель."

* * *

"...Когда весь народ, или те, кто произвел переворот, сами по своей

воле и своему решению предоставляют правительству неограниченную власть, то

это называется диктатурою. Вот такую то военную диктатуру Постель и хотел

учредить на первое время".

* * *

"...Неограниченное в своей власти временное правительство должно

было мерами беспощадной строгости подавлять все контрреволюционные попытки,

то есть попытки восстановить старый строй, существовавший до переворота, до

революции, а также все самовольные волнения и мятежи".

* * *

"...Но составлять частные общества гражданам воспрещалось, "как

открытые, так и тайные, потому что первые бесполезны, а последние вредны".

* * *

"...Пестель готов был хотя бы силою принудить народ принять все

задуманные им преобразования".

IV

Н. Былов в книге "Черное Евангелие" метко замечает, что Пестель в

своей "Русской Правде" дает уже всю гамму, из которой составились мелодии

1917 года. Его рассуждения о беспощадном "Временном правительстве" которое

должно выкорчевать все старые, государственные и церковные учреждения,

должно прикончить род царей, должно воспретить имевшиеся свободы, - если

зачеркнуть под ними его подпись, то можно отнести их к Ленину и Сталину".

Николай Былов нисколько не преувеличивает: "Русская Правда" Пестеля,

"Катехизис революционера" Нечаева, статьи Писарева, Чернышевского,

Добролюбова, статьи Ленина - все это звенья Единой Идеологической Линии, на

дрожжах которых взошел Ленинизм и Сталинизм. Тот кто не видит этой связи,

хотя большевики и открыто признают ее, тот ничего не понимает в природе

русского национального кризиса. Он подобен тем доктринерам, которые

признают благодетельность и народность февраля, не понимая, что это только

интермедия перед Пестелевско-Нечаевско-Ленинским октябрем. Сталин действует

по программе Пестеля. Сталин вслед за Лениным выполняет то, что было

намечено уже Пестелем.

Нечаев в своем "Катехизисе революционера" пишет, что революционер

обязан отрекаться от тупости толпы. Такие явления как: ложь, перехватывание

чужих писем, подслушивание, слежка друг за другом, вымогательство, кража,

грабительство, убийства не должны смущать революционера. Кто этого не

понимает, того нельзя допускать к служению революции".

Декабристское восстание, февральская революция, октябрьская

революция и большевизм - это различные фазы одного и того же

идеологического процесса.

V. ЧЛЕН МАСОНСКОЙ ЛОЖИ "ПЛАМЕНЕЮЩАЯ ЗВЕЗДА", "РОЖДЕННЫЙ ДЛЯ ЗАВАРКИ КАШ, НО

НЕ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ИХ РАСХЛЕБЫВАТЬ"

Рылеев был членом масонской ложи "Пламенеющая звезда". По словам

декабриста Булатова, однокашника Рылеева по корпусу, "он рожден для заварки

каш, но сам всегда оставался в стороне".

То есть К. Рылеев принадлежал к тому сорту людей, которые хотят "и

капитал приобрести и невинность соблюсти".

Кондратий Рылеев рано умел соединять "искренний пафос с

благоразумным предусмотрительным копированием своих писем".

Рылеев ведет подлую игру с Каховским и Якубовичем, утверждает

Цейтлин: "Рылеев, хотел чтобы покушение на царя осталось единоличным актом,

а не делом общества, тогда, в случае неудачи, обществу не грозила бы

гибель, а в случае удачи, оно пожало бы плоды, не неся тяжести морального

осуждения и народного негодования. Для идеалиста-поэта, это был не лишенный

макиавеллизма план".

Между Рылеевым, Каховским и Якубовичем, - по определению Цейтлина,

создалась "кошмарная атмосфера". "Рылеев все время подкармливал денежными

подачками будущего цареубийцу. Каховский временами начал подозревать, что

Рылеев предназначает его на роль наемного убийцы и догадки были близки к

омерзительной истине".

VI. ТИРАНОУБИЙЦА • 1

"...В укромном уголку за трельяжем беседовала парочка: капитан

Якубович и девица Теляшева, Глафира Никитична, чухломская барышня,

приехавшая в Петербург погостить, поискать женихов, двоюродная сестра

Наташина.

Якубович, "храбрый кавказец", ранен был в голову; рана давно зажила,

но он продолжал носить на лбу черную повязку, щеголяя ею, как орденскою

лентою. Славился сердечными победами и поединками; за один из них сослан на

Кавказ. Лицо бледное, роковое, уже с печатью байронства, хотя никогда не

читал Байрона и едва слышал о нем.

Перелистывал Глашенькин альбом с обычными стишками и рисунками. Два

голубка на могильной насыпи:

Две горлицы укажут

Тебе мой хладный прах.

Амур над букетом порхающий:

Пчела живет цветами,

Амур живет слезами.

И рядом - блеклыми чернилами, старинным почерком: "О, природа! О,

чувствительность!..."

"...- Ну, полно! Расскажите-ка лучше, капитан, как вы на Кавказе

сражались...

Якубович не заставил себя просить: любил порассказать о своих

подвигах. Слушая можно было подумать, что он один завоевал Кавказ.

- Да, поела-таки сабля моя живого мяса, благородный пар крови

курился на ее лезвие! Когда от пули моей падал в прах какой нибудь лихой

наездник, я с восхищением вонзал шашку мою в сердце его и вытирал кровавую

полосу о гриву коня...

- Ах, какой безжалостный! - млела Глашенька.

- Почему же безжалостный? Вот если бы такое беззащитное создание как

вы...

- И неужели не страшно? - перебила она стыдливо потупившись.

- Страх, сударыня есть чувство русским незнакомое. Что будет - то

будет, вот наша вера. Свист пуль стал для нас наконец, менее чем ветра

свист. Шинель моя прострелена в двух местах, ружье - сквозь обе стенки,

пуля изломала шомпол...

- И все такие храбрые?

- Сказать о русском: он храбр, - все равно что сказать: он ходит на

двух ногах.

- Не родился тот на свете.

Кто бы русских победил! -

патриотическим стишком подтвердила красавица.

Одоевский подойдя незаметно к трельяжу, подслушивал и, едва

удерживаясь от смеха, подмигивал Голицыну. Они познакомились и сошлись

очень быстро.

- И этот - член Общества? - спросил Голицын Одоевского, отходя в

сторону.

- Да еще какой! Вся надежда Рылеева. Брут и Марат вместе, наш

главный тираноубийца. А что, хорош?

- Да, знаете, ежели много таких...

- Ну, таких, пожалуй немного, а такого много во всех нас.

Чухломское байронство... И каким только ветром надуло, черт его

знает! За то, что чином обошли, крестика не дали, -

Готов царей низвергнуть с тронов

И Бога в небе сокрушить, -

как говорит Рылеев".

Что можно сказать по поводу этого портрета Якубовича, нарисованного

Д. Мережковским.

Во-первых, что это позер и фразер. Во-вторых это типичный мелкий

честолюбец, из числа которых обычно комплектуются ряды революционных

организаций. Это люди лишенные данных чтобы играть какую-нибудь

значительную роль в существующем обществе. Снедаемые завистью к более

одаренным людям, они готовы на какое угодно преступление, готовы состоять в

какой угодно организации, лишь бы "играть роль".

"От Якубовича на расстоянии несло фальшью, он слишком театрален", -

пишет Цейтлин.

VII. ТИРАНОУБИЙЦА • 2

"...Там, в углу у печки, стоял молодой человек с невзрачным,

голодным и тощим лицом, обыкновенным, серым, точно пыльным лицом

захолустного армейского поручика, с надменно оттопыренной нижней губой и

жалобными глазами, как у больного ребенка или собаки, потерявшей хозяина.

Поношенный черный штатский фрак, ветхая шейная косынка, грязная холстинная

сорочка, штаны обтрепанные, башмаки стоптанные. Не то театральный

разбойник, не то фортепьянный настройщик. "Пролетар", - словечко это только

что узнали в России.

В начале спора он вошел незаметно, почти ни с кем не здороваясь; с

жадностью набросился на водку и кулебяку, съел три куска, запил пятью

рюмками; отошел от стола и, как стал в углу у печки, скрестив руки

по-наполеоновски, так и простоял, не проронив ни слова, только свысока

поглядывал на спорщиков и ухмыляясь презрительно.

- Кто это? - спросил Голицын Одоевского.

Отставной поручик Петр Григорьевич Каховский. Тоже тираноубийца.

Якубович - номер первый, а этот - второй..."

"- Берегись, Рылеев: твой Каховский хуже Якубовича. Намедни опять в

Царское ездил.., - говорит Бестужев Рылееву.

- Врешь!

- Спроси самого... Государь, нынче, говорят, все один, без караула в

парке гуляет. Вот он его и выслеживает, охотится. Ну, долго ли до греха?

Ведь, ни за что пропадем... Образумил бы его хоть ты, что ли?

- Образумишь, как же! - проговорил Рылеев, пожимая плечами с

досадой. - Намедни влетел ко мне как полоумный, едва поздоровался, да с

первого же слова - бац: "послушай, говорит, Рылеев, я пришел тебе сказать,

что решил убить царя. Объяви Думе, пусть назначит срок..." Лежал я на софе,

вскочил, как ошпаренный: "что ты, что ты, говорю, сумасшедший! Верно хочешь

погубить Общество..." И так, и сяк. Куда тебе! Уперся, ничего не слушает.

Вынь, да положь. Только уж под конец, стал я перед ним на колени,

взмолился: "пожалей, говорю, хоть Наташу да Настеньку!" Ну, тут как будто

задумался, притих, а потом заплакал, обнял меня: "ну, говорит, ладно,

подожду еще немного..." С тем и ушел, да надолго ли?

- Вот навязали себе черта на шею! - проворчал Бестужев. - И кто он

такой? Откуда взялся? Упал как снег наголову. Уж не шпион ли право?..

- Ну, с чего ты взял? какой шпион! Малый пречестный. Старой польской

шляхты дворянин. И образованный: к немцам ездил учиться, в гвардии служил,

французский поход сделал, да за какую-то дерзость переведен в армию и подал

в отставку. Именьице в Смоленской губернии. В картишки продул, в пух

разорился. На греческое восстание собрался, в Петербург приехал, да тут и

застрял. Все до нитки спустил, едва не умер с голода. Я ему кое-что одолжил

и в Общество принял..."

* * *

Так пишет Д. Мережковский. И продолжает:

"...Комната Каховского на самом верху на антресолях, напоминала

чердак. Должно быть где-то внизу была кузница, потому, что оклеенные

голубенькой бумажкой, с пятнами сырости, досчатые стенки содрогались иногда

от оглушительных ударов молота. На столе, между Плутархом и Титом Ливием во

французском переводе XVIII века, - стояла тарелка с обглоданной костью и

недоеденным соленым огурцом. Вместо кровати - походная койка, офицерская

шинель - вместо одеяла, красная подушка без наволочки. На стене - маленькое

медное распятие и портрет юного Занда, убийцы русского шпиона Коцебу; под

стеклом портрета - засохший, верно, могильный, цветок, лоскуток, омоченный

в крови казненного, и надпись рукою Каховского, четыре стиха из Пушкинского

Кинжала:

О, юный праведник, избранник роковой

О Занд! твой век угас на плахе;

Но добродетели святой

Остался след в казненном прахе."

"...Достал из-под койки ящик, вынул из него пару пистолетов,

дорогих, английских, новейшей системы - единственную роскошь нищенского

хозяйства - осмотрел их, вытер замшевой тряпочкой. Зарядил, взвел курок и

приложил дуло к виску: чистый холод стали был отраден, как холод воды,

смывающей с тела знойную пыль.

Опять уложил пистолеты, надел плащ-альмавиву, взял ящик, спустился

по лестнице, вышел на двор; проходя мимо ребятишек, игравших у дворницкой в

свайку, кликнул одного из них, своего тезку, Петьку. Тот побежал за ним

охотно, будто знал, куда и зачем. Двор кончался дровяным складом; за ним

огороды, пустыри и заброшенный кирпичный сарай.

Вошли в него и заперли дверь на ключ. На полу стояли корзины с

пустыми бутылками. Каховский положил доску двумя концами на две сложенные

из кирпичей горки, поставил на доску тринадцать бутылок в ряд, вынул

пистолеты, прицелился, выстрелил и попал так метко, что разбил вдребезги

одну бутылку крайнюю, не задев соседней в ряду; потом вторую, третью,

четвертую - и так все тринадцать, по очереди. Пока он стрелял, Петька

заряжал, и выстрелы следовали один за другим, почти без перерыва.

Прошептал после первой бутылки:

- Александр Павлович.

После второй:

- Константин Павлович.

После третьей:

- Михаил Павлович.

И так - все имена по порядку...

Дойдя до императрицы Елизаветы Алексеевны, прицелился, но не

выстрелил, опустил пистолет - задумался".

"...Не тронув "Елизаветы Алексеевны", он выстрелил в следующую, по

очереди бутылку.

Когда расстрелял все тринадцать, кроме одной, поставил новые. И

опять:

- Александр Павлович.

- Константин Павлович.

- Михаил Павлович...

Стекла сыпались на пол с певучими звонами, веселыми, как детский

смех. В белом дыму, освящаемом красными огнями выстрелов, черный, длинный,

тощий, он был похож на привидение.

И маленькому Петьке весело было смотреть, как Петька большой метко

попадает в цель - ни разу не промахнется. На лицах обоих - одна и та же

улыбка. И долго еще длилась эта невинная забава - бутылочный расстрел".

"Малый пречестный", оказывается, таким образом, человеком без

стрежня. Романтик. Честолюбец. Игрушка страстей. Имение продул в картишки.

Продувши имение в карты, собирался на греческое восстание. Тоже, вероятно,

как и Якубович, примером Байрона заразился. Но вместо греческого восстания,

попал в Петербург. Один из участников заговора одолжает ему денжишек и вот

"пречестный малый" оказывается в рядах участников заговора в чине

тираноубийцы •2. Он с мрачной злобой тренируется на бутылках убивать людей.

Чем не достойный предтеча Феликса Дзержинского! Каховский не дрогнув

убивает, заслонившего собой Императора Николая I, доблестного сподвижника

Суворова, героя Бородина - графа Милорадовича.

VIII. "ОТЧАЯННЫЕ МЕЧТАТЕЛИ", "ОБИЖЕННЫЕ КЕМ-ТО ИЗ НАЧАЛЬСТВА" И Т. Д.

Потомок декабриста князя Сергея Волконского пишет, что "...Сергей

Григорьевич остался в памяти семейной как человек не от мира сего.

Странности его отца, Григория Семеновича, принявшие такой резкий характер в

Софье Григорьевне, в нем как бы утаили свою материальность,

одухотворились".

А вот характеристика других декабристов, принадлежащая перу их

почитателя М. Цейтлина:

"Сергей Муравьев был прежде всего человеком порыва и чувства".

Выдающийся декабрист Лунин по характеристике Цейтлина имел "редкое

сочетание дерзости и ума, духовной высоты и позы". "Он как большинство

людей его времени, получил французское образование под руководством

учителей иностранцев. Прежде чем стать сторонником убийства царя он

предлагал русскому командованию убить кинжалом Наполеона".

М. Бестужев-Рюмин получил французское образование, ему было легче

писать по-французски, чем по-русски. Восторженный, он многим казался

придурковатым, хотя и нельзя было сказать, что он "решительно глуп".

Организаторы общества "Соединенных Славян" Петр и Андрей Борисовы,

как и многие члены общества "Соединенных Славян", по характеристике

Цейтлина были "отчаянными мечтателями".

Барон Штейнгель вступил в декабристы потому, что был "обижен кем-то

из начальства" .

"...- Так, в революцию, - верно замечает Цейтлин, - в ее водовороты,

легко влекутся неудачники - Сергей Каховский, обиженный Штейнгель, не

вполне уравновешенный Батюшков, и мечтатели и фантазеры всех сортов".

Евреи в движении декабристов участия не принимают. Единственным

евреем среди декабристов был крещенный еврей - титулярный советник Перец.

Кто были по социальному положению главари декабристов. Это были все

бунтующие баре, увлеченные европейскими идеями.

Отец Пестеля был генерал-губернатором Сибири; отец обоих Муравьевых

- помощник министра и воспитатель царя Александра; отец Коновницына -

министр военный, шурин князя Волконского - министр Двора; отец

Муравьева-Апостола - посланник в Мадриде, дед Чернышева - фельдмаршал и

один из виднейших советников Екатерины II. Молодой граф Бобринский, который

соприкоснулся с заговором, был внуком Екатерины.

Декабристы стремились к республике, но были против отмены

крепостного права, в том духе, в каком хотел отменить его Александр I.

Александр I хотел освободить крестьян с землей; декабристы хотели

освободить крестьян на английский манер - без земли.

Декабрист Н. И. Тургенев в книге "Россия и русские" пишет:

"Прибавлю, что в данном случае, как и во многих других, я был очень

опечален и поражен полным отсутствием среди добрых предначертаний,

предложенных в статьях устава общества, главного на мой взгляд вопроса:

освобождения крестьян". Никто из декабристов своих крестьян не освободил.

Они только болтали об освобождении.

Якушкин хотел освободить крестьян, ...но без земли. Когда он сообщил

об этом крестьянам, те ответили прекраснодушному крепостнику:

- Нет уж, батюшко, пусть мы будем Ваши, а земля наша.

Лунин тоже "мечтал" освободишь крестьян, но как и Якушкин только

болтал. Как и Якушкин он освободил только нескольких крепостных. В

завещании он передавал своих рабов двоюродному брату Николаю Лунину. И

предлагал освободить их в течение 5 лет. Но тоже по европейскому образцу,

то есть без земли. Земля же должна была остаться в роду Луниных.

А между тем все декабристы, если бы хотели освободить крестьян,

могли бы дать им свободу на основании изданного Александром I закона "О

свободных хлебопашцах".

Декабрист Н. И. Тургенев, болтавший, как и многие декабристы о любви

к свободе и необходимости "отмены рабства", преспокойно поступил так же,

как и поклонник декабристов Герцен, продал своих крепостных крестьян и

прожил всю жизнь в Париже, клевеща на царскую власть и Россию вообще.

IX. ПОДОЗРИТЕЛЬНАЯ ИСТОРИЯ С ЗАВЕЩАНИЕМ АЛЕКСАНДРА I

Скоропостижная смерть Императора Александра в Таганроге вызвала

разные подозрения у современников: одни подозревали, что Император

Александр I покончил с собой, другие - что его отравили участники заговора

декабристов, третьи считали, что Александр I не умер, а уехал на английском

корабле в Палестину, вернувшись из которой поселился в Сибири под именем

старца Феодора Кузмича.

Какая из этих версий отвечает истине - утверждать трудно.

Александр I, зная, что Константин не имеет прав на престол из-за

своего неравного брака с польской графиней, да и сам не хочет быть царем,

дал 16 августа 1823 г. манифест об отречении Константина и назначении

Наследником престола Николая. Но и это дело Александр не провел нормально.

Он почему-то не пожелал огласить; манифест и повелел Московскому

Архиепископу Филарету хранить манифест секретно в Московском Успенском

Соборе. Копии манифеста также отданы были на секретное хранение в

Государственном Совете, в Сенате и в Синоде. Для чего было необходимо

делать тайну из такого совершенно не секретного дела - непонятно. Самое же

странное было то, что о содержании манифеста ничего не знал сам Наследник

русского престола - Великий Князь Николай Павлович. Николай Павлович мог

только догадываться о том, что ему возможно придется царствовать. Однажды,

обедая у него, Александр Первый сказал, что он думает отречься от престола

и что царствовать придется Николаю, так как Константин не может быть царем

из за женитьбы на графине Грудзинской. На этом разговоре все закончилось.

После скоропостижной смерти Александра I в Таганроге, адъютант

Александра I Дибич сообщение о смерти Императора отправил Императрице Марии

Федоровне и в Варшаву Великому Князю Константину, которого он считал

будущим Императором. Константин принял присягу Николаю и в Варшаве стали

считать Императором Николая, а в Петербурге настоящий наследник престола

присягнул Константину и в Петербурге был объявлен Императором Константин.

Весьма показательно, что первым присягу Константину принес корпус

военных поселений. Он оправдал возлагавшиеся на него Императором

Александром надежды. 3 декабря Великий Князь Николай Павлович писал

Императору Константину:

"Донесение о выполнении присяги поступило сначала от Корпуса военных

поселений..."

И в следующем письме:

"Граф Аракчеев, - писал 3 декабря своему брату Константину, -

вступил в исправление своих обязанностей: он и его Корпус также выполнили

свой долг.

Ваш покорный Николай".

"Таким образом, в те тревожные дни, наполненные растерянностью,

сомнениями, ложными слухами и паникой, в дни предшествовавшие бунту

декабристов, поселенные войска во главе с Аракчеевым, первыми в России

принесли присягу, подведя этим под колеблющееся здание монархии, прочную

базу, находившейся в крепких руках, спокойной, надежной и прекрасно

дисциплинированной воинской силы. И уже только этим, кроме всего

остального, поселенные войска блестяще оправдали свое существование и

вызвавший их к жизни замысел Императора Александра I.

В тревожный и опасный для Императора день 14 декабря 1825 года -

день военного бунта декабристов - граф Аракчеев находился безотлучно в

Зимнем Дворце, в непосредственной близости к Государю.

Факт нахождения Алексея Андреевича в этот день в Зимнем Дворце

"историографы" объяснили его боязливостью! Не будь графа в этот день в

Зимнем Дворце - "историографы" выдали бы ему аттестат в трусости за то, что

его не было в такой момент около Императора. Такова природа клеветы и

зависти". (5)

Вся эта сумятица в значительной степени создалась благодаря

странному поведению Государственного Совета, члены которого после вскрытия

конверта с манифестом Александра I о назначении Наследником престола

Николая I, сделали вид, что они не поняли, "как поступить" "в данном случае

и в полном составе отправились к Николаю I", "желая узнать его мнение", то

есть переложить всю ответственность за принятое решение на него.

История с завещанием Александра I носит настолько странный характер,

что можно предполагать, что к ней приложили руку масоны из числа высших

придворных, заинтересованные в успехе заговора декабристов.

"Цесаревич Константин, - указывает В. Иванов, - бросает упрек членам

Совета (Государственного Совета) в их глупости, но к сожалению здесь была

не глупость, а измена, темная масонская измена, определенное намерение

создать сумятицу и замешательство и совершить кровавый Государственный

переворот". (6)

Х. КАК "РЫЦАРИ СВОБОДЫ" ПОДГОТАВЛИВАЛИ БУНТ НА СЕНАТСКОЙ ПЛОЩАДИ

Император Николай вступил на престол с тревогой в душе. Только

накануне им было получено из Таганрога донесение о существовании заговора в

войсках. Военный генерал-губернатор граф Милорадович уверял правда его, что

в столице все пройдет спокойно, но Николай плохо верил в это.

"В ночь с 13 на 14 декабря Николай I предстал перед собранными

командирами военных частей и сказал им: "Господа, не думайте, что утро

пройдет без шума: возможно, что и Дворец будет под угрозой и я не могу

заранее принять нужные меры; я знаю, что есть волнения в некоторых полках,

но лишь в решающий момент я смогу решить на какие части я могу

рассчитывать: до того времени я не смогу измерить размер зла. Но я спокоен,

потому что моя совесть чиста. Вы знаете, господа, что не я искал короны; я

не нашел в себе ни нужных талантов, ни опыта, чтобы нести этот тяжелый

груз; но если Господь его на меня возложил, также как воля моих братьев и

законы Государства, я сумею ее защитить и никто во всем свете не сможет ее

у меня вырвать. Я знаю свои обязанности и знаю как их защитить; Император

Всероссийский в случае нужды доложен умереть с мечем в руке. Во всяком

случае, не зная как мы переживем этот кризис, я поручаю вам моего сына. Что

же касается меня, будь я императором лишь на час, я сумею доказать, что я

достоин этого звания". (7)

И Николай Первый оправдал звание Императора в первые трагические

минуты своего царствования. Когда ганноверский посланник Дернберг попросил

Императора разрешения присоединиться к его свите, Царь ответил: "Это

событие, дело семейное в котором Европе нечего вмешиваться".

В 1825 году было невозможно двинуть русского солдата иначе, как

взывая к его преданности царю: лишь подлогом удалось поднять войска утром

14 декабря. Капитан А. Бестужев сказал Гренадерам гвардии:

"Нас обманывают, Константин меня к вам прислал. Если вы верите в

Бога, вы откажетесь присягать другому царю, нежели тому, которому вы

поклялись в верности двадцать дней тому назад".

Лейтенант Арбузов объявляет гвардейским морякам:

"Целая армия стоит в окрестностях столицы и нас уничтожит, если мы

присягнем Николаю".

Почему декабристы для того чтобы привлечь в свои ряды солдат

прибегли к постыдному обману? М. Цейтлин дает в своей книге "Декабристы"

такое же объяснение, как и Грюнвальд:

"Отечественная война, несомненно, развила солдата, сделала его

сознательнее и умнее. Но чем сознательнее он был, тем крепче он держался за

свои убеждения, тем честнее служил Империи и Государю Императору. Поэтому

заранее была обречена на неуспех революционная пропаганда и необходим был

обман, чтобы повести его на мятеж. Если сказать солдату, что от него

требуют второй, незаконной присяги, что истинный Государь томится где-то в

цепях, а захватчик собирается отнять у него престол и если скажут все это

люди, которым он доверяет, добрые и любимые офицеры, то он поверит и будет

сражаться за правое дело. И горький обман этот во имя и для блага народа

придумал чистый душой(!) поэт! Такова трагедия идеалистов: беспомощные в

жизни, они хотят перехитрить ее, берут на себя во имя своих идей тягчайшие

грехи, как взял Рылеев грех обмана почти что детей - солдат".

Эта оценка тем ценнее, что ее сделал не русский, а еврей,

доброжелательно относящийся к "героям" 25 декабря.

Якубович советовал разбить кабаки, подстрекнуть чернь на грабежи.

Александр Бестужев в день восстания бесстыдно лгал солдатам Московского

полка: "Ребята! Вас обманывают: Государь не отказался от престола, он в

цепях. Его Высочество шеф полка Михаил Павлович задержан за четыре станции

и тоже в цепях" и т.д., в таком же духе.

Врали безбожно и члены Союза Соединенных Славян. Один из Борисовых

организаторов общества "говорил о несуществующих членах среди всех

славянских народов, о каком то мифическом члене - сербском графе

Макгавли". (8)

Сергей Муравьев в Василькове тоже врал о том, что Константина лишили

трона.

Декабристы не могли обойтись без революционной хлестаковщины. М.

Бестужев-Рюмин говорил членам общества Соединенных Славян о том, что в

Москве обществу предано 300 чиновников.

XI. КАК "РЫЦАРИ СВОБОДЫ" ВЕЛИ СЕБЯ ВО ВРЕМЯ ВОССТАНИЯ

"Толпа кричала: "Ура, Константин!", "Ура, Конституция!", но ничего

не предпринимали, потому что ждали вожаков".

К великому счастью, вожаков у масонско-дворянского бунта не

оказалось.

В решительный момент главари заговора не проявили той твердости

духа, которую проявил Николай I. Некому было взять на себя инициативу. Ни

Рылеева, ни Якубовича на площади, среди восставших не оказалось.

М. Цейтлин дает "диктатору" князю Трубецкому следующую

характеристику: "...в один и тот же день изменил он и Николаю, и своим

товарищам по обществу"

Побродив вокруг площади князь Трубецкой пошел присягать Николаю I.

Помощник диктатора Булатов "тоже не пришел на площадь и бродил по близости

в бесплодных сомнениях, подходя иногда на расстоянии нескольких шагов к

Николаю, и мучительно, и бессильно порывался убить его".

Якубович в день восстания ведет себя так: встретив Николая I он

попросил его нагнуться и не выстрелил, а прошептал на ухо:

"- Я был с ними и явился к Вам, - но порывался убить его".

Якубович вызывался уговорить мятежников, но подойдя к восставшим, он

сказал:

"- Держитесь, вас сильно боятся".

И сказав это трусливо исчез в толпе.

Николай I не хотел применять силу. Его с трудом уговорили вызвать

артиллерию. Когда его убеждали открыть огонь по восставшим, он отвечал:

"Что же вы хотите, чтобы я в первый день моего царствования обагрил кровью

моих подданных". - "Да, отвечали ему, чтобы спасти Империю".

Эти слова Николая I подтверждают Толь, Васильчиков и Сухозанет.

"План Императора был: выиграть время, локализировать восстание

Сенатской площадью и постараться обойтись без кровопролития. Он все время

посылает кого-нибудь, чтобы уговорить восставших, но Милорадович и Штюрлер

убиты Каховским. Наконец он посылает митрополита С.-Петербургского

Серафима, но его встретили насмешками и бранью. "Довольно лжи, - кричит

Каховский, - возвращайся на свое место в церковь". Обращаясь к последнему,

владыка, поднимая крест, спрашивает:

"Это не внушает тебе доверия?"

В ответ Каховский, трижды убийца, целует крест. "Достоевский не

выдумал бы ничего лучшего", - восклицает Грюнвальд.

Николай I переживал в это время ужасную драму. Он говорит Дернбергу:

"Можно ли быть более несчастным? Я делаю все возможное, чтобы убедить их, а

они не хотят ничего слушать".

Только один Каховский глупо и зверски мясничал. Предоставим опять

слово М. Цейтлину.

"Пуля, пущенная "шалуном", пуля Каховского, отлитая им накануне,

убила героя Отечественной войны Милорадовича. Командир Лейб-Гренадеров

Штюрлер пытался уговорить гренадер, "но Каховский одним выстрелом прекратил

его мольбы и речи".

Кюхельбекер выстрелил в Великого Князя Михаила. Стрелял в генерала

Воинова, сопровождавшего Милорадовича.

Жизнь Великого Князя Михаила Павловича была спасена лишь благодаря

трем матросам, успевшим выбить пистолет из рук Кюхельбекера.

Милорадович и Каховский! Даже неудобно сравнивать эти два имени.

Один прославленный патриот и мужественный воин, второй - фантазер и

государственный преступник, кончивший жизнь на виселице. Но упорная клевета

фанатических врагов русской государственности, приверженцев социального

утопизма разных мастей, сделала свое черное и несправедливое дело.

Имя национального героя Милорадовича забыто, а имя его убийцы

пользуется почетом среди широких кругов русского народа. Разве это не

страшно?

Принц Евгений Вюртембергский, передавший умиравшему Милорадовичу

письмо императора Николая I, пишет в своем письме:

"На высказанное мною сердечное сожаление по поводу его положения, с

выражением надежды на сохранение его дней, он возразил: "Здесь не место

предаваться обольщениям. У меня антонов огонь в кишках. Смерть не есть

приятная необходимость, но Вы видите, я умираю, как и жил, прежде всего с

чистой совестью".

По прочтении письма он сказал:

"Я охотно пожертвовал собою для императора Николая. Меня умиляет,

что в меня выстрелил не старый солдат". Тут он прервал разговор. "Прощайте

Ваша Светлость. На мне лежат еще важные обязанности. До свидания в лучшем

мире". Это были его последние слова, когда я уходил, его меркнувшие глаза

бросили на меня последний дружеский взгляд".

Так умер герой Отечественной войны, граф Милорадович, первая жертва

российского политического фанатизма.

Ганноверский посланник Дернберг пишет о Имп. Николае I: "В эти

ужасные минуты, он показал хладнокровие и присутствие духа, которые

приводили в восхищение зрителей".

Принц Евгений вспоминает: "Император проявил в этом тяжелом

положении много храбрости и присутствия духа".

Андрей Болотов, стоявший в толпе любопытных и находящийся в

непосредственной близости к Императору, также вспоминает о мужестве Николая

I.

Даже ненавидевший императора Николая I, потомок французских

якобинцев, Кюстин пишет: "Очевидцы видели, как Николай духовно рос перед

ними... Он был настолько спокоен, что ни разу не поднял своего коня в

галоп". "Он был очень бледен, но ни один мускул не дрогнул в его лице. А

смерть ходила около него. Заговорщики ведь указали его как свою первую

жертву. Драгунский офицер, странного вида, с обвязанной головой, уже

подходил к Царю и говорил с ним по дороге от Зимнего Дворца к Сенату. Это

был Якубович, раненый в голову который хвастался тем, что он был готов

убить всех тиранов. Другой заговорщик, Булатов, держался около Императора,

вооруженный пистолетом и кинжалом..."

Каховский на допросе сказал Николаю I: "Слава Богу, что вы не

приблизились к каре: в моей экзальтации я первый бы выстрелил в вас".

С. Волконский, потомок одного из декабристов, сообщает в книге "О

декабристах": "Произошел бой, кончившийся подавлением мятежа. Неудачная

попытка раскрыла еще одну слабую сторону заговора: у них не было никаких

корней. Народ не знал о них. Солдаты повиновались офицерам либо из

побуждений слепой дисциплины, либо даже под туманом недоразумения: они

кричали "Да здравствует Конституция", но многие думали, что "Конституция"

есть женский род от слова "Константин" и что этим обозначается жена

Великого князя Константина Павловича..."

И не любившие Николая I, - по словам Зайцева, - "не могли отрицать,

что 14 декабря показал он себя властелином. Личным мужеством и таинственным

ореолом власти действовал на толпу. Он - Власть... "Это Царь". Вожди

мятежников могли быть и образованней его и много было правильного в том,

что они требовали, но у них не было ни одного "рокового человека", Вождя.

Николай Вождем оказался и победил". (9)

* * *

Декабристы хотели, сознавали они это или не сознавали, довести

начатое Петром I разрушение русской монархии до своего естественного конца.

Д. С. Мережковский правильно отмечает в статье, посвященной 100-летию со

дня восстания декабристов: "...Между Пушкиным и Петром - вот их место.

Недаром, именно здесь, на Петровской площади, у подножия Медного Всадника,

начинают они восстание, как будто против него.

Добро Строитель чудотворный!

Ужо тебя...

Как будто уничтожают его, а на самом деле, продолжают..." (10)

XI. КАК "РЫЦАРИ СВОБОДЫ" ВЕЛИ СЕБЯ ВО ВРЕМЯ СЛЕДСТВИЯ

I

Николай Первый взял в свои руки следствие о заговоре декабристов,

чтобы узнать самому лично цели и размах его. После первых же показаний ему

стало ясно, что здесь не имеет место простой акт непослушания. Заговор не

был измышлением каких-то доносчиков, - это была реальность. Цель заговора

было уничтожение России такой, какой он себе ее представлял.

"Революция у ворот Империи, сказал он в эту трагическую ночь

Великому Кн. Михаилу, но я клянусь, что она в нее не проникнет, пока я жив

и пока я Государь милостию Божьей". И далее: "Это не военный бунт, но

широкий заговор, который хотел подлыми действиями достигнуть бессмысленные

цели... Мне кажется, что у нас в руках все нити и мы сможем вырвать все

корни". И еще: "Могут меня убить, каждый день получаю угрозы анонимными

письмами, но никто меня не запугает".

"С самого же начала я решил не искать виновного, но дать каждому

возможность себя оправдать. Это исполнилось в точности. Каждый, против

которого было лишь одно свидетельство и не был застигнут на месте

преступления, подвергался допросу; его отрицание, или недостаток

доказательств имели следствием немедленное освобождение."

"Это утверждение Николая I правильно, - пишет Грюнвальд. - Николай

испытывал удовольствие быть человеколюбивым, в особенности в начале

следствия. Он отказался признать вину, даже признанную, молодого князя

Суворова, юнкера Лейб-Гвардейского Конного полка. "Суворов не в состоянии

изменить своему Государю". Он отправляет к матери поручика Коновницына,

"чтобы она его высекла".

Николай I был убежден в необходимости применить суровые меры

наказания, но пытался исключить из числа наказуемых всех достойных

снисхождения. "Это ужасно, - пишет он Вел. Кн. Константину, - но надо,

чтобы их пример был бы другим наука, и так как они убийцы, их участь должна

быть темна". И дальше:

"Надо было все это видеть, все это слышать из уст этих чудовищ,

чтобы поверить во все эти гадости... Мне кажется надо поскорее кончать с

этими мерзавцами, которые, правда, не могут больше иметь никакого влияния

ни на кого, после сделанных ими признаний, но не могут быть прощены, как

поднявшие первыми руку на своих начальников."

В начале февраля Николай I сказал Фердинанду Австрийскому:

"Эти изуверы, которые были всем обязаны Императору Александру и

которые заплатили ему самой черной неблагодарностью".

Пестеля Николай I характеризует как "преступника в полном смысле

слова: зверское выражение лица, наглое отрицание своей вины, ни тени

раскаяния". Артамон Муравьев: "пошлый убийца при отсутствии других

качеств".

Императрица мать писала: она надеется на то, что "они не избегнуть

своей участи, как ее избегли убийцы Павла I". Николай I пишет далее своему

брату Константину: "Отцы приводят ко мне своих сыновей; все хотят показать

пример и омыть свои семьи от позора".

В письме к Цесаревичу Константину Император Николай писал:

"Показания Рылеева, здешнего писателя и Трубецкого, раскрывают все

их планы, имеющие широкое разветвление в Империи, всего любопытнее то, что

перемена Государя послужила лишь предлогом для этого взрыва,

подготовленного с давних пор, с целью умертвить нас всех, чтобы установить

республиканское конституционное правление: у меня имеется даже сделанный

Трубецким черновой набросок конституции, предъявление которого его

ошеломило и побудило его признаться во всем".

II

Цейтлин старается изобразить что декабристов пытали:

"Пыток не было. Но непокорных сажали на хлеб и на воду, кормили

соленой пищей, не давая воды. Вблизи казематов шумела тюремная солдатня и

изнервничавшимся узникам казалось, что это делается нарочно, чтобы помешать

им спать. На них надевали кандалы и эта мера производила потрясающее

впечатление". Вот воистину - пишется "трамвай", а выговаривается - "конка"

Выдали всех без пыток, испугавшихся только перевода на хлеб и воду,

кандалов надетых на руки.

"Только немногие из декабристов, - пишет Цейтлин, - продолжали

мужественно защищать те убеждения, за которые вчера были готовы отдать свою

жизнь. Не позабудем их имена: Пущин, Якушкин, Борисов, казалось бы склонный

к экспансивности, но сдержанный в своих показаниях Муравьев".

"Пречестные русские малые", которым все равно ехать ли на греческое

восстание или стрелять в главу собственного государства во имя

осуществления сумбурных революционных планов, за редким исключением обычно

очень жидки, когда приходит час расплаты. Таким именно оказался Каховский,

в своих письмах из крепости к Императору Николаю I, свою вину

перекладывавший на общество заговорщиков.

"...Намерения мои были чисты, но в способах я вижу заблуждался. Не

смею Вас просить простить мое заблуждение, я и так растерзан Вашим ко мне

милосердием: я не изменял и обществу, но общество (общество декабристов -

Б. Б.) само своим безумием изменило себе".

И дальше Каховский делает следующее признание:

"Очень понимаю, что крутой переворот к самому добру может произвести

вред". Таков нравственный портрет человека без стержня, тираноубийцы • 2,

Каховского.

Трубецкой, как вспоминает Николай I, сначала все отрицал, но когда

увидел проект манифеста, написанный его рукой, упал к ногам Царя и молил

его о пощаде.

Николай I был прав, когда сказал арестованному кавалергарду

Виненкову:

- Судьбами народов хотели править. Взводом командовать не умеете.

"Трубецкой, - пишет М. Цейтлин, - не явился на площадь и оставил

войска без вождя, преступление караемое на войне смертью. Этим ли, иди

полной откровенностью на допросах он купил себе помилование, о котором

молил на коленях". (11)

Что касается самого главного вожака декабристов - Пестеля, то он

заранее отрекся от всего того героизма, который приписывается и ему, и всем

заговорщикам, ибо он зачеркнул всю свою прошлую деятельность покаянным

словом в письме генералу Левашеву:

"Все узы и планы, которые меня связывали с Тайным Обществом,

разорваны навсегда. Буду ли я жив или мертв, я от них отделен навсегда... Я

не могу оправдаться перед Его Величеством. Я прошу лишь пощады... Пусть он

соблаговолит проявить в мою пользу самое прекрасное право его царственного

венца и - Бог мне свидетель, что мое существование будет посвящено

возрождению и безграничной привязанности к Его священной персоне и Его

Августейшей семье."

Каховский стал "обожать" Царя. Николай напомнил ему:

- А нас всех зарезать хотели.

У Каховского не нашлось мужества признаться, что он больше всех

хотел перебить всех Романовых.

Каховский воспылал лютой ненавистью к Рылееву, когда узнал, какую

циничную игру он вел с ним и Якубовичем.

Одоевским, восклицавшим:

- Умрем! Ах, как славно умрем.., - по словам Цейтлина, - овладел

панический страх. "Его письма - это животный, кликушечий вопль", - пишет

Цейтлин.

Одоевский написал на всех декабристов донос.

Но в этом был повинен не один Одоевский. "Самый тяжелый грех

декабристов: они выдавали солдат. Даже Сергей Муравьев, даже Славяне

рассказали все о простых людях, слепо доверившихся им, которым грозили

шпицрутены" (М. Цейтлин).

О том, как мучают сейчас только заподозренных в заговоре против

правительства современные почитатели декабристов, мы знаем все хорошо. А

как расправлялся Николай Первый со всеми только заподозренными в участии в

заговоре мы узнаем из воспоминаний И. П. Липранди.

"Невозможно описать впечатления той неожиданности, которою я был

поражен: открывается дверь, в передней два молодых солдата учебного

карабинерского полка без боевой амуниции; из прихожей стеклянная дверь,

через нее я вижу несколько человек около стола за самоваром; и все это во

втором часу пополуночи меня поражало".

Еще более любопытно, чем описание Липранди, признание, которое

вынуждена сделать в своей книге "Декабристы и Грибоедов" советский

литературовед Нечина. Несмотря на все старания Нечиной изобразить следствие

над декабристами в угодном для большевиков виде, Нечкина заявляет на 499

странице своей книги:

"Но нарисованная Липранди картина, очевидно, в основном, верна, как

общая характеристика быта заключенных.

Быт этот далеко не походил на типичное тюремное заключение.

Арестанты содержались на свой счет, обеды брали из ресторана и могли при

желании выходить вечером с унтер-офицером для прогулок. Начальник оказывал

им самые неожиданные льготы. По рассказам стражи Жуковский принимал взятки

от арестованных и Завалишина, он водил его и Грибоедова в кондитерскую

Лоредо на углу Адмиралтейской площади и Невского проспекта. Там, в

маленькой комнате, примыкавшей к кондитерской, необычные посетители

заказывали угощение, читали газеты, тут же Грибоедов - страстный музыкант -

играл на фортепиано. С разрешения того же Жуковского Грибоедов бывал у

Жандра и возвращался от него поздно ночью. Удавалось ему, находясь под

арестом, переписываться с Булгариным, от которого он получал ответные

письма, книги, газеты, журналы и через которого он сносился с хлопотавшими

за него лицами, например, с Ивановским."

"...Декабрист князь Оболенский написал в 1864 году: "никто из

сотоварищей по сибирской жизни ни разу не говорил о сознательном искажении

истины, ни о предвзятой передаче его слов Следственной Комиссией".

XIII. КАЗНЬ ГЛАВНЫХ ОРГАНИЗАТОРОВ ВОССТАНИЯ

Декабристы, участники вооруженного восстания в столице государства,

понесли мягкое наказание. Приговор суда был сильно смягчен Николаем Первым.

Только пять главарей присужденных на основании существовавшего закона, к

четвертованию, были повешены. Всем остальным присужденным к смертной казни,

казнь была заменена каторгою и пожизненным поселением.

Наказание понесли, конечно, только декабристы. Никто из членов семей

декабристов не был наказан. Родственники декабристов были оставлены в тех

же должностях, что и до восстания. Дети декабристов, находившихся на

каторге и поселении, занимали высокие посты в государстве, некоторые из них

находились при дворе.

"Нельзя сказать, - пишет М. Цейтлин, - что Царь проявил в мерах

наказания своих врагов, оставшихся его кошмаром на всю жизнь. (Ему всюду

мерещились "ses Amis du quatorze") очень большую жестокость. Законы

требовали наказаний более строгих". (12)

Декабристы во всякие времена были бы признаны государственными

преступниками, каковыми они конечно и являются. Уважать и любить людей,

желающих свергнуть существующий строй во имя своих утопий могут только

фанатические приверженцы политической доктрины, которая неизбежно со

временем должна стать на скользкую дорожку уничтожения собственного

государства.

Легенда приписывает казнимым много эффектных слов: "Бедная Россия! И

повесить-то порядочно не умеют", - будто бы сказал Рылеев. Это ничто иное,

как один из бесстыдных революционных мифов.

Князь С. Волконский, написавший книгу о своем предке декабристе С.

Г. Волконском, приводит следующие любопытные данные на этот счет:

"Известен случай с Рылеевым, - у него оборвалась веревка; его

вздернули вторично. Между двух повешений к нему вернулся дар речи. И вот

тут разногласие, что он сказал? По одним источникам он сказал: "Подлецы,

даже повесить не умеют". По другим он сказал: "И веревки порядочной в

России нет". По свидетельству Марии Николаевны он сказал: "Я счастлив, что

дважды умираю за отечество". Кому верить? Скажу, что это, пожалуй, не

важно, что он сказал. Он, может быть, ни одной из трех фраз не сказал; но

важно, что и кому можно приписать..."

Князь Волконский совершенно неправ. Когда государственному

преступнику приписывают фразу, которая осуждает весь государственный строй,

и когда эту фразу, возведя в степень непогрешимого политического догмата,

на протяжении ста лет повторяют на разные лады, то это очень важно - была

или нет сказана эта фраза.

Фраза была сказана, или она не была сказана, это не одно и то же.

По существу, конечно, это ничего не меняет, какую очередную гадость

по адресу своей страны сказал тот или иной политический фанатик, но важно

вырвать жало у живущей уже свыше столетия революционной лжи. Поскольку три

приводимых С. Волконским фразы, будто бы сказанной Рылеевым, совершенно

различны, надо думать, что все это плод позднейших выдумок. Что все это

различные варианты одного и того же революционного мифа.

Поколения русских революционеров с тех пор неустанно пользовались

предсмертными словами Рылеева, как одним из своих любимых аргументов о

бездарности Царского правительства. И народники, и эсеры, и большевики, и

меньшевики, и их нынешние последователи всегда были большими мастерами в

деле клеветы на правительство своей Родины. Они всегда умели умолчать о

светлых сторонах русского прошлого и всегда с неподражаемым искусством

умели выпячивать и преувеличивать недостатки этого прошлого. Так было и с

предсмертными словами Рылеева.

Но если Рылеев был фанатиком, то революционные агитаторы и

либеральные болтуны уже больше столетия повторяющие слова Рылеева просто

бесчестные люди. Ведь Рылеева повесили не потому, что кому-то его смерть

доставила удовольствие. В любой стране за преступление, которое совершили

декабристы, людей всегда казнили и, наверное, всегда будут казнить. Любое

государство имеет право защищаться от безумцев, которые не жалеют

человеческой крови во имя выполнения своих сумасбродных фантазий.

* * *

Казнь декабристов всегда выставлялась революционной пропагандой, как

незаконная и жестокая расправа Императора Николая Первого над милыми

образованными людьми, желавших блага Родине, угнетаемой суровым тираном.

Все это, конечно, такая нелепая чушь, которую стыдно даже повторять.

Декабристы, в большинстве военные, совершили тягчайшее преступление,

которое может только совершить военный. Они подняли вооруженное восстание

против законного правительства своей страны. Они нарушили гражданскую и

воинскую присягу. При всем своем фантазерстве декабристы знали, на что они

идут и изображать их невинными агнцами нет никакого основания. Во времена

декабристов во всех без исключения странах Европы еще хорошо помнивших

безумства революционной черни, во время французской революции и в эпоху

наполеоновских войн, сурово расправлялись с бунтовщиками. Декабристы,

конечно, были государственными преступниками и с ними поступили так, как и

должны были поступить согласно существующих законов. Тем не менее, в

сознании целого ряда поколений, казнь декабристов воспринималась, как

жесточайшая расправа, которая будто бы могла произойти только в

драконовское царствование Николая Первого.

Грубая ложь, такая же бесчестная, как и все , что выходило из уст

или из-под пера революционных демагогов и утопистов, губивших Россию.

Возьмем и проделаем следующий любопытный эксперимент. Представим себе, что

Пестель и его друзья жили не в России, а в Англии и устроили восстание не в

Петербурге, а в Лондоне. Как бы поступили с Пестелем и другими декабристами

в Англии, которую революционная пропаганда, наравне с Соединенными Штатами,

всегда выставляла, как образец просвещенного и демократического

государства. Если бы декабристское восстание случилось в Англии, Рылееву не

пришлось бы жаловаться, что Англия страна, в которой не умеют даже

повесить.

Вот что сказал бы судья Рылееву, Пестелю и другим декабристам, если

бы их судили в свободной, демократической Англии:

"Мне остается только тяжелая обязанность назначить каждому из вас

ужасное наказание, которое закон предназначает за подобные преступления.

Каждый из вас будет взят из тюрьмы и оттуда на тачках доставлен на

место казни, где вас повесят за шею, но не до смерти. Вас живыми вынут из

петли, вам вырвут внутренности и сожгут перед вашими глазами. Затем вам

отрубят головы, а тела будут четвертованы. С обрубками поступлено будет по

воле короля. Да помилует Господь ваши души".

Но Пестель жил в России и его просто повесили. А так, как написано

выше, был казнен в Лондоне в 1807 году полковник Эдуард Маркус Деспарди и

его друзья. Причем небольшая разница. Пестель и декабристы - всего

несколько человек из сотен заговорщиков - были казнены за участие в

вооруженном восстании, а полковник Деспарди и его друзья только за

либеральные разговоры о желательности изменения строя доброй

демократической Англии. Разница, основная, заключается в том, что Пестель

жил в России, а полковник Деспарди в Англии. А это совсем не одно и то же,

хотя одна страна считается варварской и деспотической, а вторая

просвещенной и демократической. А Фомы неверующие из числа тех, которые

читают Писарева и Чернышевского величайшими мыслителями земли русской, но

не считают таковым Пушкина, действительно одного из интереснейших

политических мыслителей России, могут более подробно прочитать об

английских декабристах Эдуарде Деспарди и других в английской книге: J.

Ashton. The dawn of the XIX century in England. 1906. (стр. 145-452).

XIV. ИСТИННЫХ РУКОВОДИТЕЛЕЙ ЗАГОВОРА ОБНАРУЖИТЬ НЕ УДАЛОСЬ

Цесаревич Константин в письме, написанном Николаю, писал:

"Я с живейшим интересом и серьезнейшим вниманием прочел сообщение о

петербургских событиях, которое Вам угодно было прислать мне; после того

как я трижды прочел его, мое внимание сосредоточилось на одном

замечательнейшем обстоятельстве, поразившим мой ум, а именно на том, что

список арестованных заключает в себе лишь фамилии лиц до того неизвестных,

до того незначительных самих по себе и по тому влиянию, которое они могли

оказывать, что я смотрю на них, только как на передовых охотников или

застрельщиков, дельцы которых остались скрытыми на время, чтобы по этому

событию судить о своей силе и о том на что они могут рассчитывать.

Они виновны в качестве добровольных охотников или застрельщиков и в

отношении их не может быть пощады, потому что в подобных делах нельзя

допустить увлечений, но равным образом нужно разыскивать подстрекателей и

руководителей и безусловно найти их путем признания со стороны

арестованных. Никаких остановок до тех пор, пока не будет найдена исходящая

точка всех этих происков - вот мое мнение, такое, какое оно представляется

моему уму".

О том, что главные инициаторы заговора остались нераскрытыми, думал

не только один Цесаревич Константин, так думали и иностранные послы и

политические деятели. Французский посол Лаферроне "продолжал с трепетом

взирать на будущее, в глубоком убеждении, что, несмотря на многочисленные

аресты, истинные руководители заговора не обнаружены, что самое движение 14

декабря было лишь частною вспышкою, и что участники, обреченные на смерть,

только орудия в руках лиц, более искусных, которые и после их казни

останутся продолжать свою преступную деятельность". (13)

Узнав о событиях 14 декабря, Меттерних пишет австрийскому послу в

С.-Петербурге: "Дело 14 декабря - не изолированный факт. Оно находится в

прямой связи с тем духом заблуждения, который обольщает теперь массы наших

современников. Вся Европа больна этой болезнью. Мы не сомневаемся, что

следствие установит сходство тенденций преступного покушения 25 декабря с

теми, от которых в других частях света погибали правительства слабые и в

одинаковой мере непредусмотрительные и плохо организованные. Выяснится, что

нити замысла ведут в тайные общества и что они прикрывались масонскими

формами".

Некоторые из декабристов показали во время следствия, что они

рассчитывали на поддержку заговора членами Государственного Совета

Сперанского, адмирала Мордвинова, сенаторов Баранова, Столыпина,

Муравьева-Апостола, начальника штаба Второй армии генерала Киселева и

генерала Ермолова. Но секретное расследование о причастности этих лиц к

заговору не дало никаких результатов, так как его вел масон Боровиков, член

ложи "Избранного Михаила". Он постарался дать, конечно, благоприятное

заключение о всех подозреваемых.

"Своим духовным отцом сами декабристы считали Сперанского,

секретарем которого (по Сибирскому комитету) был незадолго до этого

декабрист Батенков, автор одного из многочисленных проектов конституции,

составляемых членами тайных обществ".

В состав верховного уголовного суда, кроме других масонов, входил и

масон Сперанский, принимавший активное участие в следствии.

Гр. Толь в книге "Масонское действо" высказывает догадку, похожую на

истину, что масоны - участники суда старались так вести следствие, чтобы не

дать обнаружить главных вождей заговора, и подвергнуть наказанию

руководителей восстания, не сумевших выполнить порученное им задание.

"Павел Пестель, - указывает гр. Толь, - ставленник высшей масонской

иерархии, на сумел или не захотел, - мечтая для себя самого о венце и

бармах Мономаха, - исполнить в точности данные ему приказания. Много

наобещал, но ничего не сделал. Благодаря этому он подлежал высшей каре, не

следует забывать, что он был "Шотландским мастером", что при посвящении в

эту высокую тайную степень у посвященного отнималось всякое оружие и

объяснение гласило, что в случае виновности от масона отнимаются все

способы защиты".

М. Алданов в статье "Сперанский и декабристы" (14) пишет:

"Преемственная связь между воззрениями декабристов (по крайней мере

Северного общества) и идеями Сперанского (его первого блестящего периода)

достаточно очевидна".

"В том, что Сперанский намечался декабристами в состав Временного

Правительства вообще сомневаться не приходится".

Правителем канцелярии у Сперанского был декабрист Батенков.

"Трудно допустить, - пишет Алданов, - что декабрист Батенков,

человек экспансивный и неврастенический по природе, в разговорах с

Сперанским ни разу, даже намеком не коснулся заговора".

Для выяснения роли Сперанского в заговоре была создана особая тайная

комиссия. Комиссией, которая должна была выяснить роль в заговоре масона

Сперанского, руководил правитель дел следственного Комитета масон А. Д.

Боровков. Ворон ворону и масон масону, как известно, глаз не выклюют.

Комиссия, руководимая Боровковым, конечно, ничего преступного в действиях

Сперанского не нашла. В "Автобиографических Записках" А. Д. Боровков

сообщает, что тайное расследование не установило данных, свидетельствующих

об участии Сперанского в заговоре. "По точнейшем изыскании, - пишет

Боровков, - обнаружилось, что надежда эта была только выдуманною и

болтовнею для увлечения легковерных".

М. Алданов пишет, что "Слова Боровкова "по точнейшем изыскании

обнаружилось" вызывают в настоящем случае и некоторое недоумение: это ли

"точнейшее изыскание"? Боровков, который собственно руководил всем

следственным делом, был человек неглупый и прекрасно понимал, что

декабристы могли не губить Сперанского даже в том случае, если он принимал

участие в их деле".

"Следственная комиссия, - пишет дальше М. Алданов, - вопроса по

настоящему не разрешила. Не разрешила его и история. Многое здесь остается

неясным.

Через 30 лет после декабристского дела в 1854 году престарелый

Батенков, бывший ближайшим человеком к Сперанскому, отвечая на вопросы

проф. Пахмана, писал ему: "Биография Сперанского соединяется со множеством

других биографий... об иных вовсе говорить нельзя, а есть и такого много,

что правда не может быть обнаружена".

Сперанский был назначен Николаем I в верховный суд, судивший

декабристов. Как вел себя в нем Сперанский? "Сперанский испугался - и имел

для этого основания, - пишет М. Алданов. - Однако дело не только в испуге.

Отказаться от участия в Верховном суде значило подтвердить подозрения - это

действительно было страшно. Но от места в комиссиях, от составления

всеподданнейшего доклада Сперанский, конечно, мог уклониться без шума.

Всякий знает, что в комиссии выбирают только тех, кто в них желает быть

избранным. Если Сперанский принял избрание, если он вызвал его своим

поведением в заседаниях общего состава суда, если он взялся писать доклад о

казнях, - этого одним страхом не объяснить... Сперанскому, очевидно, было

нужно сыграть первую роль в этом деле".

Доклад суда Николаю I, написанный Сперанским, по оценке М. Алданова

"представляет собой высокий образец гнусности. Достаточно сказать, что в

нем есть такая фраза: "Хотя милосердию, от самодержащей власти исходящему,

закон не может положить никаких пределов; но верховный уголовный суд

приемлет дерзновение представить, что есть степени преступления столь

высокие и с общей безопасностью Государства столь смежные, что самому

милосердию они, кажется, должны быть недоступны". То есть, Сперанский

старался, чтобы большее количество людей, желавших видеть его главой

правительства, было казнено. "Во время вынесения приговора, - пишет М.

Алданов, - М. М. Сперанский мог увидеть людей, осужденных им на смерть за

революцию, которую они устроили для того, чтобы посадить его в Правители

Государства."

"Сперанский хорошо знал многих деятелей декабрьского восстания.

Вдобавок из 121 осужденных 24, в том числе трое приговоренных им к

четвертованию (Пестель, Рылеев и С. Муравьев-Апостол) были братья (т. е.

масоны. - Б. Б.). Сперанский в 1810 г. вступил в масонский орден".

XV. КАК МУЧИЛИ СОСЛАННЫХ ДЕКАБРИСТОВ В СИБИРИ

Сколько бесстыдной лжи и бесстыдного вранья написано по поводу

"невыносимых мук", пережитых декабристами на каторге. Для разоблачения этой

лжи мы сошлемся опять на свидетельства почитателей декабристов, еврея

Цейтлина и книгу проф. Гернета "История царской тюрьмы", изданную

большевиками.

"...Начальником Читинской тюрьмы и Петровского завода, - пишет М.

Цейтлин, - где сосредоточили всех декабристов, был назначен Лепарский,

человек исключительно добрый, который им создал жизнь сносную. Вероятно,

это было сделано Царем сознательно, т.к. он лично знал Лепарского, как

преданного ему, но мягкого и тактичного человека". (15)

"За неимением казенных работ, - писал начальник каторжной тюрьмы в

Чите, - занимаю их летом земляными работами, 3 часа утром и 2 часа

пополудни, а зимою будут они для себя и для заводских магазинов молоть

казенную рожь".

"На самом деле ни для каких "магазинов" в труде декабристов не были

нужны. Лепарский разрешал эту задачу тем, что превратил работу в прогулку

или пикник с полезной гимнастикой".

Материально декабристы ни в чем не нуждались. За 10 лет пребывания

на каторге заключенные получили от родственников, не считая бесчисленных

посылок вещей и продовольствия, 354.758 рублей, а жены их 778.135 рублей и

это только официальным путем; несомненно, им удавалось получать деньги и

тайно от администрации". (16)

"Новый Читинский острог разделялся на четыре комнаты, теплые и

светлые". (17)

"В 1828 году с декабристов сняли кандалы. В том же году Лепарский

"разрешил выстроить во дворе два небольших домика: в одном поставили

столярный, токарный и переплетный станки для желающих заниматься ремеслами,

а в другом фортепьяно". (18)

"Каторжная работа скоро стала чем то вроде гимнастики для желающих.

Летом засыпали они ров, носивший название "Чертовой могилы", суетились

сторожа и прислуга дам, несли к месту работы складные стулья и шахматы.

Караульный офицер и унтер-офицеры кричали: "Господа, пора на работу! Кто

сегодня идет?" Если желающих, т.е. не сказавшихся больными набиралось

недостаточно, офицер умоляюще говорил: "Господа, да прибавьтесь же еще

кто-нибудь! А то комендант заметит, что очень мало!" Кто-нибудь из тех,

кому надо было повидаться с товарищем, живущем в другом каземате, давал

себя упросить: "Ну, пожалуй я пойду".

Сторожа несли лопаты. Под предводительством офицера и под охраной

солдат с ружьями, заключенные отправлялись в путь. Под звон кандалов пели

они свою любимую итальянскую арию, революционную "Отечество наше страдает

под игом твоим", или даже французскую Марсельезу. Офицеры и солдаты мерно

шагали под такт революционных песен. Придя на место, завтракали, пили чай,

играли в шахматы. Солдаты, сложив ружья в козлы, располагались на отдых,

засыпали; унтера и надзиратели доедали завтрак заключенных". (19)

Привилегии женатых были велики.

"Жены постепенно выстроили себе дома на единственной улице и после

их отъезда сохранившей в их память название "Дамской". Мужья сначала имели

с ними ожидания в тюрьме, но постепенно получили разрешение уходить домой,

к женам на целый день. Сначала ходили в сопровождении часового, который

мирно дожидался их на кухне, где его угощала кухарка, а впоследствии они

переехали в домики жен". (20)

Так же хорошо жили декабристы и в Петровском заводе. "Переезд носил

характер пикника. Двигались медленно, летом. Через каждые два дня один день

отдыхали. Декабристы собирали коллекции растений и минералов. Вечерами у

костров пели песни. Переезд оставил у всех приятное воспоминание". (21)

Лунин во время переезда хвастался бурятам, что он хотел сделать царю

"угей" (смерть).

В Петровской их ждало новое помещение на 64 комнаты. Холостякам - по

одной, женатым - по две.

"Номера были большие, - пишет Цейтлин, - у женатых они скоро приняли

вид комнат обыкновенной квартиры, с коврами и мягкой мебелью".

"Получались русские и иностранные газеты и журналы. Декабрист

Завалишин исчисляет общий книжный фонд Петровской тюрьмы в 500.000

названий. Проф. Гернет считает это число возможным, принимая во внимание

огромную библиотеку Муравьева-Апостола". (22)

Кн. Трубецкая и кн. Волконская жили вне тюрьмы, на отдельных

квартирах, имея по 25 человек прислуги каждая". (23)

"Элементов принудительности на Петровском заводе не было" -

принужден констатировать сам проф. Гернет. (24)

"Работали понемногу на дороге и на огородах. Случалось, что дежурный

офицер упрашивал выйти на работу, когда в группе было слишком мало людей.

Завалишин так описывает возвращение с этих работ: "возвращаясь, несли

книги, цветы, ноты, лакомства от дам, а сзади казенные рабочие тащили

кирки, носилки, лопаты... пели революционные песни". (25)

"Декабристы фактически не несли каторжного труда, за исключением

нескольких человек, короткое время работавших в руднике", - признает сам

проф. Гернет. (26)

Высланные на поселение получали по 16 десятин пахотной земли,

солдатский паек и одежду два раза в год. Неимущим выдавались пособия. Так,

Батенков, при выходе на поселение получил от Императора 500 рублей серебром

"на первое обзаведение". Но на землю селились мало. Предпочитали служить,

как Кюхельбекер и др., или работать самостоятельно, как Якушкин, имевший в

Ялуторовске школу, которую окончило 1600 мальчиков. Ни то, ни другое не

запрещалось. (27)

XVI. ОЦЕНКА "ИСТОРИЧЕСКОГО ПОДВИГА" ДЕКАБРИСТОВ ВЫДАЮЩИМИСЯ СОВРЕМЕННИКАМИ

И НАРОДОМ

Восстание декабристов, это дело кучки фанатически настроенных

дворян. Восстание декабристов не имело никаких корней в народе, да по

характеру своему и не могло иметь. Декабристам сочувствовала только

незначительная часть дворянской интеллигенции, из числа "передовых людей,

заразившихся любовью к отвлеченной свободе и ненавистью к реальной России.

Эта категория людей, как во времена декабристов, так и позже, всегда

страдала одной и той же неизлечимой болезнью - отсутствием государственного

смысла. Русской действительности и русской власти эти фантазеры предъявляли

всегда такие претензии, каких не в состоянии выдержать никакая власть на

свете. Действительность и политические утопии, как известно, со времен

Платона, всегда живут как кошка с собакой.

Как отнеслось большинство выдающихся национально-настроенных людей к

"бессмертному историческому подвигу декабристов"?

Выдающийся русский лирический поэт Ф. Тютчев пишет:

...Полна грозы и мрака,

Стремглав на нас рванулась глубина,

Но твоего не помутила зрака...

Ветр свирепел: но. .. "да не будет тако",

Ты рек, и вспять отхлынула волна"...

...Народ, чуждаясь вероломства,

Забудет ваши имена...

Перу отца русской историографии Карамзина принадлежит следующая

характеристика восстания декабристов: "Вот нелепая трагедия наших безумных

либералистов! Дай Бог, чтобы истинных злодеев нашлось между ними не так

много. Солдаты были только жертвой обмана". Обладая глубоким объективным

умом историка, Карамзин отдавал себе ясный отчет в том, от какой опасности

была спасена 14 декабря 1825 года Россия. "Бог спас нас 14 декабря, - пишет

он, - от великой беды. Это стоило нашествия французов".

"В обоих случаях вижу блеск луча, как бы неземного".

Благородный Жуковский, воспитатель сына Николая I, будущего Царя

Александра II Освободителя, - как бы предчувствуя его трагическую смерть от

рук духовных потомков декабристов, не побоялся прямо назвать декабристов

"сволочью".

Осуждали восстание декабристов и многие другие выдающиеся люди,

свидетели восстания декабристов.

Секретный агент Висковатов в своем рапорте сообщал, что он слышал

следующие разговоры среди простолюдинов:

"Начали бар вешать да ссылать! Жаль, что всех не перевешали, да хоть

бы одного отодрали да и спасли..."

Любопытна оценка декабристов Юрием Самариным, одним из тех дворян,

которые поддержали Александра Второго в его проекте освобождения крестьян с

землей. В написанном Самариным проекте неопубликованного манифеста,

являющимся ответом на требование дворянами конституции, Юрий Самарин пишет:

"Народной конституции у нас пока еще быть не может, а конституция не

народная, т.е. господство меньшинства, действующего без доверенности от

имени большинства, есть обман и ложь".

Чрезвычайно интересна оценка декабристов, сделанная Достоевским.

Называя декабристов бунтующими барами, Достоевский пишет о "бунте 14

декабря" как о бессмысленном деле, которое "не устояло бы и двух часов". В

уста героя "Бесы", Шатова, Достоевский вкладывает следующее высказывание:

"...Бьюсь об заклад, что декабристы непременно освободили бы тотчас народ,

но непременно без земли, за что им тотчас русский народ непременно свернул

бы голову".

Политическая зрелость 26-летнего Пушкина сказывается в суждениях

Пушкина о декабристском восстании и его подавлении, и в связи с этим - об

революции вообще. Хотя он волнуется и страдает за участь своих друзей, но

он не разделяет их взглядов, не одобряет их образа действий. Два месяца

после восстания он писал Дельвигу, что он "никогда не проповедовал ни

возмущения, ни революции" и желал бы "искренне и честно помириться с

правительством".

Сожалел об участи, грозящей декабристам, Пушкин заявляет: "Не будем

ни суеверными, ни односторонними, как французские трагики, но взглянем на

трагедию взглядом Шекспира".

"Уже тогда в Пушкине, - указывает С. Франк, - очевидно выработалась

какая-то совершенно исключительная нравственная и государственная зрелость,

беспартийно-человеческий, исторический, "шекспировский" взгляд на

политическую бурю декабря 1825 года".

В июле 1826 года Пушкин пишет князю Вяземскому: "Бунт и революция

мне никогда не нравились".

В 10 главе "Онегина" Пушкин дал следующую уничтожающую

характеристику декабристов:

Все это были разговоры,

И не входила глубоко

В сердца мятежные наука,

Все это была только скука,

Безделье молодых умов,

Забавы взрослых шалунов.

Широкие же массы народа восприняли восстание декабристов как желание

уничтожить Царя за то, что он не дает помещикам окончательно поработить

крестьян.

Крестьяне думали о восстании в Петербурге, - пишет Цейтлин, - "что

это дворяне помещики бунтовали против батюшки Царя, потому что он хочет

дать им свободу". И это было действительно так.

Даже такой страстный поклонник декабристов, как Герцен, в своей

статье "Русский заговор", пишет:

"Их либерализм был слишком иноземен, чтобы быть популярными".

А в статье "О развитии революционных идей" Герцен дает еще более

суровую оценку политического значения заговора декабристов. Герцен пишет о

том, что "невозможны более никакие иллюзии; народ остался равнодушным

XVII. МИФ О ТОМ, ЧТО ПУШКИН И ГРИБОЕДОВ БЫЛИ ДЕКАБРИСТАМИ

I

Был ли Пушкин декабристом? Хотел ли он быть декабристом? И мог ли

Пушкин быть декабристом? Вокруг этих трех вопросов уже свыше ста двадцати

пяти лет идут ожесточенные споры. Левые усиленно поддерживают легенду о

том, что если Пушкин и не был декабристом, то он хотел им быть и мог им

быть.

Князь С. Вяземский в своей книге "О декабристах" утверждает, что его

прадеду Сергею Волконскому было поручено завербовать Пушкина в декабристы.

"...Здесь уместно упомянуть подробность, - пункт с Волконским -

которая, кажется, в литературу не проникла; она сохранилась в нашем

семействе, как драгоценное предание. Деду моему Сергею Григорьевичу было

поручено завербовать Пушкина в члены Тайного Общества; но он, предвидя

славное его будущее и не желая подвергать его случайностям политической

кары, воздержался от исполнения возложенного на него поручения".

Передавая это семейное предание С. Волконский далее заявляет:

"В отношениях, сближавших Пушкина с декабристами, есть некоторая

недоговоренность, своего рода драматическое молчание с обеих сторон. Пущин

остановился на краю признания. С другой стороны, Якушкин рассказывает, как

однажды в Каменке, в присутствии Пушкина, говорили откровенно, настолько,

что сочли нужным тут же замазать и превратить в шутку, а Пушкин воскликнул:

"Я никогда не был так несчастлив, как теперь; я уже видел жизнь мою

облагороженною и высокую цель перед собой, а это была только злая шутка".

Слова его остались без отклика. Может быть, боялись пылкости,

неуравновешенности поэта. Драматическое молчание этой недоговоренности,

длившейся столько лет, освещается горькими словами поэта при прощании с

Александрой Григорьевной Муравьевой: "Я очень понимаю, почему они не хотели

принять меня в свое общество, я не стоил этой чести". Как согласовать эту

недоговоренность и опасливое отношение декабристов к Пушкину с преданием о

возложенном на моего деда поручении, не берусь судить, но счел долгом

упомянуть о нем".

Семейное предание Волконских с "опасливым отношением декабристов к

Пушкину" согласовать, конечно, трудно. Едва ли С. Г. Волконский воздержался

от вербовки Пушкина в ряды декабристов только потому, что предвидя славное

будущее Пушкина, не желал "подвергать его случайностям политической кары".

Ни политические настроения декабристов, ни их действия, как известно, не

отличались слишком большой осторожностью. Если бы они были уверены в том,

что Пушкин будет преданным активным участником заговора, что он пойдет на

все, то Волконский, конечно, завербовал бы Пушкина.

"От верховной думы, - говорит декабрист Горбачевский, - нам было

запрещено знакомиться с Пушкиным; а почему? Прямо было указано на его

характер." (Русская Старина. 1880 г. стр. 13).

"Уже этот факт - непосвящения Пушкина в заговор - необъясним одной

ссылкой на недоверие к Пушкину за его легкомыслие, - правильно подчеркивает

С. Франк, - мало ли легкомысленных и даже прямо морально недостойных людей

было в составе заговорщиков. Он свидетельствует, что друзья Пушкина с

чуткостью, за которую им должна быть благодарна Россия, улавливали уже

тогда, что по существу своего духа он не мог быть заговорщиком".

То, что Пушкин по складу своего мировоззрения совершенно не способен

быть участником революционного заговора, доказывает его записка "О народном

воспитании", написанная Пушкиным в ноябре 1826 года.

"Последние происшествия, пишет Пушкин, обнаружили много печальных

истин. Недостаток просвещения и нравственности вовлек многих молодых людей

в преступные заблуждения. Политические изменения, вынужденные у других

народов силою обстоятельств и долговременным приготовлением, вдруг

сделались у нас предметом замыслов и злонамеренных усилий.

Лет 15 тому назад, молодые люди занимались только военной службою,

старались отличиться одною светской образованностью или шалостями.

Литература (в то время столь свободная) не имела никакого направления;

воспитание ни в чем не отклонялось от первоначальных начертаний; десять лет

спустя, мы увидели либеральные идеи необходимой вывеской хорошего

воспитания, разговор исключительно политический, литературу (подавленную

самою своенравною цензурою) превратившуюся в рукописные пасквили на

правительство и в возмутительные песни; наконец и тайные общества,

заговоры, замыслы более или менее кровавые и безумные...

Ясно, что походам 13 и 14 года, пребыванию наших войск во Франции и

Германии, должно приписать сие влияние на дух и нравы того поколения, коего

несчастные представители погибли в наших глазах; должно надеяться, что

люди, разделявшие образ мыслей заговорщиков, образумились; что, с одной

стороны, они увидели ничтожность своих замыслов и средств, с другой -

необъятную силу правительства, основанную на силе вещей. Вероятно братья,

друзья, товарищи погибших успокоятся временем и размышлением, поймут

необходимость и простят оной в душе своей. Но надлежит защитить новое,

возрастающее поколение, еще не наученное никаким опытом и которое скоро

явится на поприще жизни со всею пылкостью первой молодости, со всем ее

восторгом и готовностью принимать всякие впечатления".

Свой вывод Пушкин подтверждает следующим заключением:

"...Мы видим, что Н. Тургенев, воспитывавшийся в Гетингенском

университете, не смотря на свой политический фанатизм, отличался посреди

буйных своих сообщников нравственностью и умеренностью правил, следствием

просвещения истинного и положительных познаний".

Русская история, по мнению Пушкина должна преподаваться по

Карамзину.

"История Государства Российского, пишет он, есть не только

произведение великого писателя, но и подвиг честного человека. Россия

слишком мало известна русским; сверх ее истории, ее статистика, ее

законодательство требуют особенных кафедр. Изучение России должно будет

преимущественно занять, в окончательные годы, умы молодых дворян,

готовящихся служить отечеству верою и правдою, имея целью искренно, усердно

соединиться с правительством в великом подвиге улучшения государственных

постановлений, а не препятствовать ему, безумно упорствуя в тайном

недоброжелательстве".

Отметив, что "Не одно влияние чужеземного идеологизма пагубно для

нашего отечества, воспитание или лучше сказать, отсутствие воспитания, есть

корень всякого зла."

Пушкин цитирует манифест Николая Первого от 13 июля 1826 года, в

котором своевольство мыслей декабристов объясняются недостатком твердых

познаний.

"Не просвещению (сказано в высочайшем манифесте от 13 июля 1826

года), но праздности ума, более вредной чем праздность телесных сил,

недостатку твердых познаний, должно приписать сие своевольство мыслей,

источник буйных страстей, сию пагубную роскошь полупознаний, сей порыв в

мечтательные крайности, коих начало есть порча нравов, а конец - погибель".

Скажем более: пишет Пушкин, одно просвещение в состоянии удержать новые

безумства, новые общественные бедствия."

II

В "Истории русского театра", написанной Н. Евреиновым и недавно

изданной Чеховским Издательством, Н. Евреинов утверждает, что и Грибоедов

был декабристом. В Москве несколько лет назад вышла огромная книга Нечкиной

"Грибоедов и декабристы. На протяжении шестисот с лишним страниц Нечкина

пытается изобразить Грибоедова декабристом, но из ее попыток ничего не

выходит. Приводя противоречивые показания декабристов, насчет того был ли

Грибоедов членом заговора, Нечкина в конце концов принуждена выдвинуть

против оправданного следствием Грибоедова ту же самую версию, которую

выдвигает С. Волконский в отношении Пушкина. Нечкина заявляет, что

Грибоедов хотел быть декабристом, но его как и Пушкина не приняли

декабристы, щадя его поэтический талант.

"Грибоедов, - уверяет Нечкина, - знал очень многое о тайных планах

декабристов, сочувствовал им, но, - как утверждает Нечкина, - несмотря на

тюрьму и допросы, - он не выдал просто ничего, ни разу не поколебавшись, ни

разу не изменив принятой линии. Он оказался замечательным товарищем и

доверие, оказанное ему первыми русскими революционерами оправдал вполне."

А дело то было проще. При всем желании А. Грибоедов ничего не мог

рассказать Следственной Комиссии о тайных планах декабристов. Он был таким

же "декабристом", как и Пушкин, которого совсем не привлекали к допросам,

так как правительству было ясно, что Пушкин не имеет никакого отношения ни

к заговору, ни к восстанию.

Против Грибоедова подозрения возникли и он был арестован. Но

следствие доказало полную непричастность Грибоедова и он был освобожден.

Грибоедов был выпущен "с очистительным аттестатом" 2 июня 1826 года, через

четыре дня, был принят Николаем Первым вместе с другими оправданными

чиновниками. Грибоедову, как и другим оправданным было выдано двойное

жалованье. В письме к Одоевскому Грибоедов пишет:

"Государь наградил меня щедро за мою службу". Грибоедов так же как и

Пушкин с тревогой смотрел на все расширяющуюся пропасть между образованным

обществом, усваивавшим все больше и больше европейскую идеологию и массами

народа.. Грибоедов писал в "Загородной прогулке" (в 1826 г.):

"...Родные песни! Куда занесены вы с священных берегов Днепра и

Волги?... Прислоняясь к дереву, я с голосистых певцов невольно свел глаза

на самих слушателей - наблюдателей, тот поврежденный класс полуевропейцев,

к которому я принадлежу. Им казалось дико все, что слышали, что видели: их

сердцам эти звуки невнятны, эти наряды для них странны. Каким черным

волшебством сделались мы чужие между своими?.. народ, единокровный, наш

народ разрознен с нами и навеки!.."

В. Розанов верно отмечает в "Уединенном", что "Вообще семья, жизнь,

не социал-женихи, а вот социал-трудовики - никак не вошли в русскую

литературу. На самом деле труда-то она и не описывает, а только "молодых

людей", рассуждающих "о труде". Именно женихи и студенты; но ведь

работают-то в действительности - отцы. Но те все - "презираемые",

"отсталые" и для студентов они то же, что куропатки для охотника".

Исторического романа "Декабристы" Л. Толстой, по тонкому замечанию

В. Розанова, не кончил "по великой пустоте сюжета. Все декабристы суть те

же "социал-женихи", предшественники проститутки и студента, рассуждающих о

небе и земле. Хоть и с аксельбантами и графы. Это не трудовая Русь: и

Толстой бросил сюжет..."

XVIII. ЧТО СЛУЧИЛОСЬ БЫ С РОССИЕЙ, ЕСЛИ БЫ ПОБЕДИЛ НЕ НИКОЛАЙ I, А

ДЕКАБРИСТЫ?

I

Перспектива русской истории невероятно искажена рядом поколений не

критически мыслящих личностей Базаровского толка, которые только и делали,

что, объятые слепой любовью к неведомому "прекрасному социалистическому

будущему", разрушали реальное настоящее.

Русская история слишком превратно аранжирована на свой вкус

почитателями декабристов, Герцена, Белинского, Чернышевского и других

"пророков" русской интеллигенции. Одним из примеров такого сознательного

искажения исторических событий является трактовка масонско-дворянского

заговора декабристов. Декабристы также непомерно героизированы, как и все

их последователи. Декабристы, Желябов, Софья Петровская, эсеровские

террористы. Все это "святые", занесенные в синодик русской революции.

"Святые" и "мученики" с пистолетами, кинжалами и бомбами в руках.

Святые от... ненависти! Убийцы-мученики! Революционным кругам

потребовалось около столетия упорной работы, чтобы внедрить в сознание

широких слоев русского населения современное представление о декабристах,

как безгрешных ангелах, зачинателях борьбы с кровавым русским

самодержавием.

Кто же все-таки декабристы? Святые в военных мундирах и фраках или

честолюбцы из того сорта людей, которые всегда пополняют собой ряды

антигосударственных заговоров. Мнения о декабристах разделяются и до сих

пор. Одни, а этих одних много (это и большевики, и меньшевики, и эсеры, и

солидаристы, и все беспартийные, твердящие большевистские, меньшевистские и

прочие зады), находятся под гипнозом левой пропаганды. Широкие круги по сей

день считают декабристов святыми, мучениками борьбы за свободу. Другие

считают декабристов черными злодеями, не имеющими ни одного светлого пятна.

Как и всегда, крайние мнения содержат только часть истины. Декабристы не

святые, но и не злодеи. Правильный взгляд на декабристов, отвечающий

объективной истине, будет следующий. Декабристы - это фанатики. А каждый

русский фанатик - это эмбрион невольного политического злодея. Во имя

осуществления своей политической идеи русский политик готов сжечь и других

и себя. Политический фанатизм делает из русского революционера, человека

очень часто готового отдать жизнь во имя всеобщего блага, но готового

шагать по горло в горячей человеческой крови к светлому будущему

фантастической России, построенной по рецепту его партии. Только по рецепту

его партии и ни по какому другому!

Если бы декабристское восстание не было подавлено, декабристы,

руководимые желанием как можно быстрее достичь осуществления своих

политических фантазий, тоже как и большевики пролили бы реки русской крови.

Для фанатика, как и для ребенка, труден только первый шаг. Все, кто

становится поперек фанатизму (а фанатизму становится поперек всегда вся

жизнь, все люди), безжалостно сметается со все возрастающей свирепостью. В

результате разгрома декабристского восстания мы имели только пять трупов и

несколько десятков сосланных. А если бы победили декабристы, а затем

бар-декабристов смела бы разбушевавшаяся народная стихия, то мы в 1825 году

имели бы не пять трупов, а может быть и пять миллионов, В Смутное Время

17-го столетия погибла ведь половина населения России.

Хватило же у Каховского фанатизма убить любимого сподвижника

Суворова, национального героя Отечественной войны, "Русского баярда" графа

Милорадовича! Холодный разум подсказывает, что нет никакого основания

думать, что в случае победы декабристов дело ограничилось бы убийством

одного Милорадовича и членов императорской фамилии. Всякий фанатик, как

маньчжурский тигр, безопасен для людей только до той поры, пока он не

отведал человеческой крови. А когда отведал, - он становится опасным для

всех людей.

Нет, за Милорадовичем, императором и великими князьями, последовали

бы в страну праотцев и Пушкин, и Жуковский, и Карамзин, и Тютчев, и Гоголь,

весь цвет тогдашней России. Пламя, вырывающееся из зерна политического

фанатизма, никогда не знает удержа, оно пылает до тех пор, пока не сожжет

все вокруг себя. Фанатик не любит никого и ничего, кроме полюбившейся ему

политической идеи. Политические же идеи, как известно, не имеют гуманного

сердца. Всякий фанатизм вообще неизбежно поступает, как Сатурн со своими

детьми, т. е. пожирает их. Русский же фанатик в силу своей безграничной

необузданности поступает еще более свирепо, чем Сатурн, он пожирает не

только своих детей, но и всех породивших его.

* * *

Не подави Николай I декабристского восстания, мы несомненно имели бы

такую кровавую репетицию русского кровавого и безжалостного бунта, во время

которой, конечно, не уцелел бы и творец "Бориса Годунова" и "Мертвых душ" и

"Войны и Мира", все те, кто в эпоху, последовавшую за подавленным

восстанием декабристов, создали неисчислимые духовные ценности. Все те, кто

приклоняется пред именами декабристов, не имеют права забывать об этом.

Если бы декабристы победили, Пестель так же неизбежно победил бы

Муравьева-Апостола, как в октябре 1917 года Ленин победил Керенского.

II

Один из иностранных дипломатов Сен-Приест писал, что подавив

восстание декабристов, Николай спас не только Россию, но и Европу, еще не

изжившую страшные последствия французской революции.

"Революция здесь была бы ужасна. Вопрос не в замене одного

Императора другим, но переворот всего социального строя, от которого вся

Европа покрылась бы развалинами". И это совершенно верный вывод. Пестель,

Каховский, Якубович, были не единственные из декабристов, готовые пойти на

убийство Царской Семьи. К. Грюнвальд, в своем, вышедшем на французском

языке, исследовании "Николай I", пишет:

"Мысль о цареубийстве владела некоторыми экзальтированными умами.

Якушкин, пораженный любовной неудачей, восклицал: "Судьба сделала из меня

жертву, я нанесу удар и потом убью себя"; князь Шаховской заявлял о своей

готовности убить Государя; Лунин предлагал послать маскированных людей на

Царскосельскую дорогу"...

Большевики, расстреляв в Екатеринбурге всю Царскую Семью привели в

исполнение только "наиболее гуманный способ цареубийства", который

замышляли декабристы. Некоторые из декабристов замышляли способы похуже.

Декабрист Н. Оржицкий "выражал желание особым способом расправиться с

царствующим домом - во избежании излишних затрат на многие виселицы

возвести одну "экономическую виселицу", достаточно высокую, на которой

повесить царя и великих князей "одного к ногам другого" (вариантом этого

предложения было - повысить царя и всех великих князей указанным способом

на высокой корабельней мачте)".

Заговорщики Второй армии с ноября 1825 года вели пропаганду среди

солдат о необходимости похода на Москву, убийства всей Царской Семьи и воли

всему народу.

Солдаты полка, который вел Муравьев, за сутки в Василькове выпили

184 ведра вина (на 1.000 человек). Начались безобразия. Начали срывать с

офицеров эполеты. начали грабить мещан и евреев.

Подняли из гроба столетнего старика, плясали с трупом посреди толпы

галдящих, перепившихся солдат.

Зверски был избит старик полковник Гебель, арестовавший Муравьева.

Предоставим тут слово М. Цейтлину.

"...Щепилло ударил его штыком в живот. Соловьев схватил обеими

руками за волосы и повалил на землю. Оба они набросились на лежащего и

безоружного Гебеля, Щепилло сломал ему руку прикладом. Весь израненный,

исколотый, он нашел еще силы встать, буквально приподняв своих противников

и вырвал ружье у Щепилло. В это время тоже с ружьем прибежал Сергей

Муравьев". Гебелю все же удалось убежать. "Так избиением старого и

безоружного человека,- замечает М. Цейтлин, - началось светлое дело

свободы".

III

В 125-летнюю годовщину восстания декабристов в одной из выходящих в

Северной Америке газет Г. Месняев писал в статье "Легенда о декабристах":

"Нельзя не обратить внимания на чрезвычайно любопытное

психологическое явление, каковым является отношение русского общества к

декабристам. В глазах людей совершенно различных духовных и политических

оттенков декабристы до сих пор овеяны романтическим ореолом героев,

привлекательных мечтателей с типичной русской готовностью - жертвовать

собою ради идеи.

Однако, помимо объективной оценки и личного нашего отношения к

прекраснодушию первых русских революционеров, - заявлял Г. Месняев, -

должна быть оценка объективная, оценка уже не побуждений, которыми

руководились они, а результатов, к которым привела их революционная

деятельность..."

Приведя известное стихотворение о декабристах знаменитого русского

лирика Тютчева:

"О, жертвы мысли безрассудной!

Вы уповали, может быть,

Что станут вашей крови скудной,

Чтоб вечный полюс растопить", -

Г. Месняев пишет, что "хотя в приведенных выше словах поэта Тютчева

и говорится о том, что от идей этих "не осталось и следов", на самом деле

они оставили очень глубокий и неистребимый след в жизни народа и имели

совершенно непредвиденные и в конечном счете весьма страшные последствия".

"...Обращаясь к объективной оценке роли декабристов в нашей истории,

необходимо вопрос поставить так: кто 125 лет назад был исторически прав -

Император Николай I-й или же его противники - декабристы? Или иначе, было

ли для России подавление декабрьского мятежа исторической удачей или же

историческим несчастьем. Ответ на эти вопросы может быть, на мой взгляд,

только один...

Мы должны считать, что для России было бесспорной удачей то, что

14-го декабря 1825 г. на Сенатской площади победили не декабристы, а

Император Николай I-й, который сохранил тем самым почти на сто лет для

России: Московский университет, Третьяковскую галерею, Пушкина, Толстого,

Чайковского, Репина и все то, что составляет сущность и гордость русской

национальной культуры".

Итоги деятельности декабристов и их политических потомков с

исключительной ясностью подведены историей на наших глазах. За них уплачено

гибелью Николая II, всей Царской Семьи, и кровью, муками, духовным и

материальным разорением нас самих и миллионов наших современников. Поэтому

то мы не только вправе, но и обязаны вынести свой приговор над

декабристами, разрушив ту легенду, которая так долго владела умами

поколений русских людей и которая являются ярким свидетельством и рокового

недостатка в русском обществе здорового государственного инстинкта и

подлинного национального сознания.

Даже известная "Легальная марксистска Е. Кускова" и та в своей

статье "До и после" (Нов. Русск. Слово • от 7/11 1949 г.), анализируя

увлечение российской интеллигенции революцией, делает следующее любопытное

признание о том, что могло бы быть, если бы удалось восстание декабристов.

Приводя следующее стихотворение:

"Ночная стая свищет, рыщет,

Лед на Неве кровав и пьян.

О, петля Николая чище,

Чем пальцы серых обезьян,

Рылеев, Трубецкой, Голицын,

Вы далеко, в стране иной...

Как вспыхнули бы ваши лица

Перед оплеванной Невой!"

А затем делает совершенно поразительное для "легальной марксистки"

признание:

"...Нужно ли так взывать к могилам революционеров из высокого стана

дворян? Никто не знает, чем кончилась бы их история, если бы 14 декабря

1825 года они победили. Ведь тогда бы так же был бы неизбежен выход на

арену истории "рыл", тлей, русских Пугачевых и Стенек Разиных. Что бы было

тогда на Неве, на всех реках и землях Крепостной Руси?"

XIX. ДЕКАБРИСТЫ И "ПСИХОЗ КРОВИ" У РУССКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

От декабристов в русскую политическую жизнь вошло страшное наследие

- "психоз крови".

"Откуда, когда и как психоз крови внедрился в русскую жизнь? Психоз,

который вырос на почве идей всеобщего блага и интегральной справедливости?"

- задает вопрос Н. Былов в напечатанной несколько лет назад в "Нашей

Стране" статье и дает на этот вопрос следующий верный ответ:

"Историческая тропа приводит нас к декабристам. Они были под

гипнозом французской гильотины; они сговаривались убить всю царскую семью

без остатка; они сурово осуждали революции неаполитанскую и испанскую за

то, что там венценосцы не были истреблены. В своей "Русской Правде" Постель

развивал планы вырубки "под корень" всего мыслящего слоя России. Церковь

шла целиком на слом. Все это - во имя создания чего-то всеблагого,

идеального..."

Декабристы заложили и новое: кровь во имя не ведомого, туманного

будущего. Вот эта-то традиция нас и интересует. Она очень быстро дает себя

знать после декабристов. Кружок "петрашевцев" принято понимать как нечто

весьма безобидное, где молодые люди обсуждали теории Фурье, обсуждали

головоломные вопросы к какой "трудовой фаланстере" отнести почтенных

граждан, на долю которых выпадет повинность чистить уборные. Разумеется,

если поставить им в вину только то, что они восхищались психопатом Фурье,

то приговор над ними (повешение, в последний момент, когда они стояли под

виселицей, замененное каторгой) выглядит неслыханно жестоким. Умалчивается

одно обстоятельство: петрашевцы на своих собраниях обсуждали еще и убийство

царя. А этот факт переиначивает все дело. Достоевский, бывший в числе

петрашевцев и приговоренный к повешению, показал нам своей жизнью и

творчеством, что этот суд он принял, как заслуженный и через этот суд

отделался от бесов, разъедавших его в молодости.

Достоевский победил бесов в себе, но в русской жизни они никак

побежденными не оказались. Каждый новый "вклад в революционную мысль", был

вместе с тем и вкладом в психоз крови. Исключение можно сделать только для

одного Герцена - он был настолько духовно одарен, что догматическая гнусь

не могла его целиком заесть. Все другие пророки подполья шли навстречу

гнуси бодро и безоговорочно.

Чернышевский (в 1853 г.) пишет: "меня не испугает ни грязь, ни

пьяные мужики, ни резня". В окончательном виде "Катехизис революционера",

как он был назван, составил в 80-х годах Нечаев и никто дальше, - ни Ленин,

ни Дзержинский, ни Сталин - ничего нового уже не сказали. Нечаев писал, что

все средства - ложь, вымогательство, провокация, воровство и убийство не

только не должны смущать революционера, но абсолютно необходимы и всячески

его украшают. Это и есть революционная доблесть. Всем известно, что фабулой

для "Бесов" Достоевского послужил именно процесс Нечаева, который убил

своего приятеля, когда тот возымел дерзость в чем-то не согласиться с

"вождем" - Нечаевым".

Но оставим пророков и перейдем к "малым". Как там обстояло дело?

Увы, черные пророки всегда находили послушное и восторженное стадо".

"Я дошла до того, что бредила эшафотом", оставляет письменный след

Л. Г. Шелгунова ("Любовь людей шестидесятых годов" Т. А. Богданович, изд.

"Академия"). Шелгунова со своими двумя мужьями принадлежала к окружению

Чернышевского, но на ней явственно чувствуется гипноз, т.н. великой

французской революции. "Этот месяц, проведенный в Париже, совершенно

одурманил меня", - сообщает Шелгунова, в 1856 году. "Я дошла до того, что

бредила эшафотом". По-видимому, посещение мест казней и осмотр "священных

гильотин" производили на молодую барыньку приятное опьяняющее действие".

(28)

XX. НАПРАСНО ПОГУБЛЕННЫЕ ЖИЗНИ

Восстание декабристов, чрезвычайно накалив политическую атмосферу в

России, только отодвинуло еще дальше возможность разрешения важнейшей

исторической задачи, во имя разрешения которой они поднимали восстание -

освобождение крестьян. Не будь восстание, крестьян освободил бы наверное

уже не сын Николая I, а сам Николай I.

Чрезвычайно показательно то, что помилованные Николаем I Киселев, А.

Муравьев и Ростовцев были привлечены Императором к подготовительным работам

по освобождению крестьян и проделали большую работу в этом направлении.

Ряд осужденных декабристов со временем тоже поняли, что восстание

было ошибочным шагом.

Участник восстания декабристов А. П. Беляев в своих "Воспоминаниях о

пережитом и перечувствованном" оценивают восстание декабристов, как

событие, принесшее страшный вред России ("Русская Старина").

Когда на престол, после смерти Николая I вступил Александр Второй,

то он простил декабристов.

"...Летом 1856 года все тянулись в Москву, - ожидали коронации.

Вернулся Михаил Сергеевич из заграничной поездки. Муравьев разрешил ему

остаться в Москве посмотреть на торжества. Царило восторженное настроение.

Севастопольские раны, наскоро залеченные Парижским трактатом, уже не

болели. Очи всех с упованием взирали на Кремль, а практические заботы

вращались вокруг приготовлений к праздникам. Настал и ожидаемый день, когда

должно было раздаться царское слово о судьбе сибирских изгнанников.

Утром в день коронации, еще никто ничего не знал: по крайний мере

дети Сергея Григорьевича ничего не знали. В ответ на все расспросы видели

лишь поднятые плечи и развед°нные руки. Елена Сергеевна с Михаилом

Сергеевичем сидели в местах для публики на Кремлевской площади: они видели

счастливые лица людей, друг друга поздравлявших, между прочим, молодого

Александра Егоровича Тимашева, впоследствии министра внутренних дел,

который с крыльца издали показывал дамам, сидящим на трибунах, свои только

что полученные флигель-адъютантские аксельбанты, но об отце своем они

ничего не знали. Так прошел весь день.

Когда в своей квартире на Спиридоновке они сидели за обедом,

раздается звонок. Курьер из Кремля. На имя Михаила Сергеевича Волконского

повестка явиться к шефу жандармов, князю Долгорукому. Кратковременная

всеобщая суматоха. Отец спешит в Кремль. Он вошел в приемную, пошли

доложить. Выходит князь Долгорукий с пакетом в руке: "Государь Император

узнав, что вы находитесь в Москве, повелел мне передать вам манифест о

помиловании декабристов, с тем, чтобы вы его везли вашему отцу и его

товарищам". Можете себе представить, что это известие произвело дома, на

Спиридоновке. В тот же вечер, отец выехал... Москва горела огнями, гремела

кликами, когда по той самой дороге, по которой двадцать девять лет тому

назад Мария Николаевна в кибитке ехала, держа путь на Нерчинск - в

тарантасе выезжал Михаил Сергеевич, увозя с собой манифест о

помиловании..."

"...На придворном балу в Кремлевских залах новый Император обходил

гостей, когда вдруг остановился. Он нагнулся к сопровождавшему его, спросил

что-то и направился в толпу. Толпа по пути его расступалась. Государь

проходил как бы коридором, который удлинялся по мере его продвижения.

Наконец он остановился: перед ним стояла красавица в белом кисейном платье

с бархатными анютиными глазками на белом платье и в черных волосах.

"Я счастлив, сказал Александр Второй, что могу возвратить вашего

отца из ссылки и рад был послать за ним вашего брата". Вся в слезах Елена

Сергеевна погрузилась в глубокий реверанс..." (29)

Декабристы-идеалисты, типа князя Волконского, получив амнистию и не

подумали примкнуть к революционной молодежи, которая этого ожидала. Это не

мой вымысел, вымысел человека, который избрал своим духовным учителем не

декабристов, а Пушкина, который является блестящим представителем русского

либерального консерватизма. К такому же точно выводу пришла и лучшая часть

декабристов, которые дожили до эпохи Великих реформ.

Князь С. Волконский сообщает на этот счет следующие любопытные

данные:

"...Отец ваш, - пишет княгиня Мария Николаевна в последних строках

своих "Записок", - как вы знаете, по возвращении на родину был принят

радушно, а некоторыми - даже восторженно". Чтобы оценить характер этого

радушия и этой восторженности надо припомнить внутренне политический

момент, в который вернулись декабристы. Будущие реформы Александра II уже

носились в воздухе; еще не было ничего официального, но падение крепостного

права и гласное судопроизводство обсуждались везде. Вернувшись из ссылки,

декабристы попали в тот же круг мыслей и чувств, за который поплатились и в

котором прожили там в Сибири в течение тридцати лет; но то, что в их время

было тайно, то теперь стало явно. Просидев в подполье и выйдя на свет, они

оказались на уровне лучшего, что было в тогдашней общественной мысли не

только широких кругов, но и кругов официальных. Был, конечно, и в них

известный, как теперь выражаются, сдвиг. За тридцать лет произошел осадок,

уравновесились в характерах отношения между увлечением и рассудком. Не хочу

этим сказать, что они от чего бы то ни было отказались. В своих "Записках",

писаниях на семьдесят восьмом году жизни, Сергей Григорьевич говорит: "Мои

убеждения привели меня в Верховный Уголовный Суд, на каторгу, к

тридцатилетнему изгнанию, и те мне менее ни от одного слова своего и сейчас

не откажусь". Эти слова, из цензурных соображений должны были быть выпущены

при издании "Записок", но один экземпляр был напечатан без пропуска; этот

редчайший экземпляр отец мой подарил мне; он остался в моем уездном городе

среди вещей, объявленных народной собственностью... Нет, они не

отказывались, но они увидели, что, в то время как их насилие потерпело

неудачу, стремления их осуществляются естественным путем. Не мудрено

радушие, понятна восторженность, с которыми они были встречены; они были

страдальцами за то самое, чем сейчас горели все. Прогрессивное движение в

представителях власти с одной стороны и утешение бури и натиска в них самих

с другой, сблизили два когда-то враждебных полюса, заставили их сойтись на

середине".

Декабристы не пришли ни к левому революционному крылу западников, ни

даже к умеренному правому крылу своих почитателей, которые по-прежнему

видели в декабристах непримиримых врагов самодержавия.

"...Больше всего оказался им сродни, как это ни странно, - пишет С.

Волконский, - может показаться на первый взгляд, - кружок славянофилов. В

домах Самариных, Хомяковых и Аксаковых, вот где Сергей Григорьевич

чувствовал себя духовно дома. Для этого сближения, кроме тех причин,

которые ясны из предшествующего, т.е. причин политически-исторического

характера, были и причины психологического свойства, роднившие декабристов

с славянофилами. Прежде всего, те и другие горели любовью к родине,

любовью, равной которой в наши дни уже не найти, - любовью такой сильной,

что в ней перегорали различия убеждений. Декабристы и по воспитанию, и по

стремлениям, и по вкусам своим, были, конечно, западники, и если они

сошлись с людьми, пустившими в оборот выражение "гнилой запад", то потому,

что встретились с ними в любви к родине, в ней слились".

* * *

Немало декабристов дожило до того мгновения, когда крепостное право

пало по мановению Царя.

Дожил до этого радостного дня и декабрист князь Сергей Волконский.

"...В Париже застал Сергея Григорьевича день 19-го февраля. Это,

можно сказать, был завершающий день его жизни. Он был в русской церкви на

молебне, когда читался манифест об освобождении крестьян. можно ли

представить себе, что он чувствовал, когда с высоты амвона читались царские

слова, возвещавшие то самое, ради чего он выстрадал каторгу и изгнание? Да,

он мог сказать: "Ныне отпущаеши раба твоего с миром".

Надо думать, что князь Сергей Волконский в этот торжественный для

всей России день понял, какую глубочайшую, непоправимую ошибку сделал он и

другие декабристы, идя на восстание в 1825 году.

Сколько даровитых людей, которые могли бы принести большую пользу

России на разных поприщах государственной деятельности, растратили

бесполезно свою жизнь, в ссылке и тюрьмах.

Ход истории имеет свои суровые законы. Не всегда и Царь, несмотря на

всю силу власти, которой он располагает, может выполнить то, чего

немедленно желают необузданные политические мечтатели. Много наверно

грустных мыслей пронеслось в голове декабриста Сергея Волконского, когда он

находился на молебне в русской церкви в Париже, по случаю освобождения

крестьян.

Что может быть грустнее и тяжелее сознания, бесполезно прожитой, по

собственной вине, жизни?

Между прочим, как сообщает потомок С. Волконского, автор книги "О

декабристах": "...бумаги, отобранные в бывшем доме Волконского, были

израсходованы в уборной уездной Чрезвычайной Комиссии".

XXI. ИСТОРИЧЕСКИЙ ДОЛГ НАШЕГО ПОКОЛЕНИЯ

Прошло уже больше столетия. В Англии о полковнике Деспарди и его

казненных друзьях никто не вспоминает. У нас же за это время исторические

кликуши из числа профессиональных разрушителей России нагородили кучу

вздора о декабристах. Написаны кипы книг, в которых декабристы обрисованы

небывалыми героями. А декабристское восстание, как светлое пятно на

грязно-кровавом прошлом России.

Декабристское восстание нанесло неисчислимый вред России! Оно

посеяло разрыв между правительством и частью общества. Монархия, не имея

опоры в обществе, принуждена была опереться на бюрократию. Все старания

царей привлечь общество к государственному строительству не увенчались

успехом. Чем дальше, тем правительство и общество, состоявшее в те времена

почти исключительно из дворянства, расходились все дальше и дальше. Не веря

дворянству, Император Николай Первый оперся на бюрократию. Это было началом

многих бед. Никакому обществу никакая бюрократия, конечно, понравиться не

может. Бюрократия все дальше и дальше отдаляла Царя от народа. Русское же

"передовое общество" стало жить по уродливой формуле, по которой долго жить

не может ни одно государство: "Чем хуже, тем лучше".

Радовались каждой неудаче правительства. Ругали за глупость

чиновников, а сами вместо того, чтобы стать умными чиновниками, окончив

университеты шли в бомбометальщики. Посылали поздравительные телеграммы

Микадо по случаю поражения русских войск в Маньчжурии. Ездили во Францию

уговаривать французских банкиров не давать денег русскому правительству на

вооружение, а когда армии на фронт посылали иконы вместо патронов, орали в

русской и заграничной печати о глупости или измене царского правительства.

Позорный Февраль и кровавый Октябрь - это все одна прямая линия

русского утопизма.

Декабристы - это роковой водораздел русской истории, приведший нас

всех в зарубежье. Кто признает декабрь, тот всегда, с большими или меньшими

оговорками, всегда признает и февраль (а октябрь уже каждый хочет

разыгрывать на свой манер). И этой прямой генеалогической связи с

декабристами не отрицают ни товарищи большевики, ни господа меньшевики, ни

эсеры, ни солидаристы.

Для всех них декабристы - государственных изменники - являются

славными предтечами, а они сами не менее славными продолжателями дела

декабристов.

В передовой статье "Посева" (• 52/135) А. Зернов пишет совершенно в

стиле демагогического мракобесия предбольшевистской "прогрессивной"

интеллигенции:

"...Не вдаваясь в анализ, насколько зрелы и реальны были, для того

времени, идеи декабристов, отметим одно, в свете взятой темы, главное:

выступление декабристов должно быть отнесено к примерам бескорыстного

служения российской интеллигенции своей родине и своему народу".

Нечего сказать довод! Кроме восстания декабристов мы знаем и Другие

исторические факты, которые также, если следовать логике А. Зернова, должны

быть отнесены "к примерам бескорыстного служения российской интеллигенции".

И убийство Александра II, и все другие бесчисленные террористические акты

революционного безумия. Убивая Царей и государственных деятелей,

революционные безумцы в большинстве случаев так же действовали бескорыстно.

Вполне бескорыстно отправлял на тот свет своих политических врагов и

большевистский аскет Феликс Дзержинский.

Что же, и ему по мнению А. Зернова, необходимо воздавать почести и

хвалу за бескорыстие?

* * *

Важной исторической задачей нашего поколения является уничтожение

революционных мифов и революционной лжи об историческом прошлом России.

Если не будут уничтожены духовные причины, круг ложных идей на дрожжах

которых постепенно взошел большевизм, то падение большевизма мало что

изменит. На смену нынешней форме большевизма, то есть тоталитарной форме

государства придет новая форма тоталитарного государства под новым

названием.. Те, кто наследуют от большевиков систему русских исторических и

революционных мифов, неизбежно наследуют и новую форму государственного и

партийного тоталитаризма. А кандидатов в наследники тоталитаризма мы уже

имеем. Вспомним только то глубочайшее уважение к системе революционной лжи,

которая с каждым годом всем чаще и откровеннее высказывается на страницах

партийных газет солидаристов и сбонровцев.

Разоблачить ложь о прошлом России, разоблачить ложь революционных

мифов - вот в чем заключается историческая задача нашего поколения.

1. А. Керсновский. История русской армии. Ч. II., стр. 231-32.

2. Н. Бердяев. Русская идея.

3. М. Цейтлин. Декабристы.

4. М. Цейтлин. Декабристы.

5. П. Н. Богданович. Аракчеев, стр. 106.

6. В. Иванов. От Петра I до наших дней.

7. К. Грюнвальд. Жизнь Николая I. 1946, на франц. яз.

8. М. Цейтлин. Декабристы.

9. Б. Зайцев. Жуковский.

10. Д. Мережковский. "1825-1925". Современные записки. XXVI.

11. М. Цейтлин. 14 декабря. Современные записки. XXVI Париж. 1925 г.

12. М. Цейтлин. 14 декабря. Современные Записки. XXVI. Париж. 1925г.

13. Шильдер. Император Николай I.

14. Современные Записки. XXVI

15. М. Цейтлин. 14 декабря. Современные Записки XXVI.

16. М. Цейтлин. Декабристы.

17. М. Цейтлин. Декабристы.

18. М. Цейтлин. Декабристы.

19. М. Цейтлин. Декабристы.

20. М. Цейтлин. Декабристы.

21. М. Цейтлин. Декабристы.

22. Проф. Гернет. История царской тюрьмы. Том II. Послереволюционное

издание.

23. Проф. Гернет. История царской тюрьмы. Том II. Послереволюционное

издание.

24. Проф. Гернет. История царской тюрьмы. Том II. Послереволюционное

издание.

25. Проф. Гернет. История царской тюрьмы. Том II. Послереволюционное

издание.

26. Проф. Гернет. История царской тюрьмы. Том II. Послереволюционное

издание.

27. Проф. Гернет. История царской тюрьмы. Том II. Послереволюционное

издание.

28. Н. Былов. Психоз крови. Наша страна. •154

29. С. Волконский. О декабристах.

БОРИС БАШИЛОВ

Почему Николай I запретил в России масонство?

Расспрашивать, сеньоры, толку мало -

Откуда, как...Враг место отыскал,

Где караул был слаб, и вторгся там.

И нам теперь одно лишь остается -

Скорей собрать рассеянное войско

И план измыслить, как им повредить

В. Шекспир. Генрих IV.

Безвольный Государь желанен вам,

Который слушался бы вас, как школьник.

В. Шекспир. Генрих IV.

I

Разгромом декабристов кончается первый период европеизации России

продолжавшийся целых 125 лет. Лютая ненависть, которую до сих пор питают к

Имп. Николаю I представители Ордена Русской Интеллигенции, имеет своим

основанием не реальные недостатки его характера и не недостатки его как

правителя государства, а совсем иные причины. Император Николай I не

ограничился только тем, что победил декабристов, являвшихся представителями

денационализировавшихся слоев высшего общества, которые в умственном

отношении шли на поводу у русского и мирового масонства, но сделал еще

важные выводы из намерения декабристов захватить власть и ликвидировать в

России монархию. Выводы эти были таковы:

Заговор декабристов свидетельствует, что денационализировавшееся

дворянство, разделяющее политические и социальные учения, возникшие под

идейным влиянием мирового масонства, никогда не откажется от своего

намерения разрушить монархический образ правления.

Никакие политические уступки не заставят масонских выучеников

отказаться от их намерения захватить верховную власть в свои руки и создать

в России республику на основании политических рецептов вольтерьянства и

масонства.

Декабристы следовали порочной идее утвердившейся в высших кругах

дворянства, в результате успешных дворцовых переворотов XVIII века, что

дворяне имеют право нарушать данную присягу царю, если он ведет политику не

соответствующую политическим или сословным интересам дворянства.

С. Платонов дает следующую оценку восстанию 14 декабря 1825 года:

"...Попытки переворота исходили из той же дворянской среды, которая

в XVIII веке не раз делала подобные попытки, а орудием переворота избрана

была та же гвардия, которая в XVIII столетии не раз служила подобным

орудием. В XVIII веке перевороты иногда удавались и создаваемая ими власть

получала тот или иной характер от условий минуты. Теперь, в 1825 году,

попытки переворота (тоже дворянского. - Б. Б.) не удались, но тем не

менее было оказано влияние на новую власть" (С. Платонов. Лекции по русской

истории, стр. 679. Петроград. 1915 г.).

Император Николай не мог, конечно, не понимать, что "...заговор

декабристов был новым проявлением старой шляхетской привычки мешаться в

политику. Изменились с XVIII века общественные условия и строй понятий; в

зависимости от этого получила новый вид организация и внутренний характер

движения декабристов. Вместо сплошной дворянской массы XVIII века,

гвардейское солдатство стало в XIX веке разночинным; но офицерство,

втянутое в движение было по-прежнему сплошь дворянским и оно думало в своих

видах руководить гвардейской казармой. Вместо прежних династических и

случайных целей того или другого движения, декабристы под видом вопроса о

престолонаследии, преследовали цели общего переворота. Но от этого не

менялся общий смысл факта: представители сословия достигшего исключительных

сословных льгот, теперь проявили стремление к достижению политических прав.

Если раньше Император Павел и Александр высказывались против дворянского

преобладания, созданного в русском обществе законами Екатерины, то теперь,

в 1825 году, власть должна была чувствовать прямую необходимость

эмансипироваться от этого преобладания. Шляхетство, превратившееся в

дворянство, переставало быть надежною и удобною опорою власти потому, что в

значительной части ушло в оппозицию". (С. Платонов. Лекции по русской

истории).

Николай I - первый из всех царей и цариц, правивших Россией после

смерти Петра I, освобождается от политической опеки высших слоев

дворянства, в большинстве своем совершенно денационализировавшегося, и

начинает править самодержавно. Николай I единственный из царей

послепетровской эпохи отважившийся наказать заговорщиков, замышлявших

цареубийство по примеру своих удачливых предшественников. "Государь ныне

царствующий, - записывает в 1834 году Пушкин в свой дневник, - первый у нас

(т.е. после Петра I. - Б. Б.) имел право казнить цареубийц или помышления

о цареубийстве: его предшественники принуждены были терпеть или прощать".

После Петровской революции Николай I был первым не дворянским, а

общенародным царем. Он освободился от политической опеки

европеизировавшегося дворянства и стал править не во имя удовлетворения тех

или иных интересов дворянства, а во имя национальных интересов всего

русского народа. Из всех возможных путей Николай I выбрал самый трудный

путь: он решил идти не с денационализировавшимися слоями дворянства, ни с

русским, ни с мировым масонством против русского народа, а идти в

национальных интересах порабощенного 125 летней европеизацией русского

народа против европеизировавшихся слоев высшего общества, против русских

вольтерьянцев, против русского и мирового масонства.

Имп. Николаю удалось выполнить политические замыслы своего отца Имп.

Павла I, убитого русскими вольтерьянцами и масонами, с помощью английских

масонов, за попытки стать самодержавным, общенародным царем и править в

интересах всех слоев народа, а не одного только дворянства.

II

Подавление Французской революции Наполеоном и создание им монархии

спутало планы мирового масонства, отдалило сроки окончательного торжества

масонства, но не заставило его отказаться от достижения своих целей.

Несмотря на внешнее поражение - подавление организованной масонством

Великой французской революции, мировое масонство добилось двух новых

крупных побед. Во-первых, масоны добились сначала во Франции, а затем и в

других странах Европы политического равноправия для евреев, и во-вторых,

добилось создания нескольких масонских государств в Южной Америке. В

Северной Америке еще до этого было создано несколько масонских государств

объединившихся под названием Соединенные Штаты Америки.

Наполеон, намереваясь использовать французских масонов в своих

политических целях, послал в Южную Америку одного видного французского

масона для организации восстания в принадлежащих Испании колониях. Тот

выполнил поручение Наполеона и поднял восстание в нескольких испанских

колониях. А в итоге в отпавших от Испании колониях масонами были

организованы республики в духе масонских идей. Южная Америка, также как

раньше Северная, становится ареной активных политических действий масонства

и еврейства.

В конечном итоге выиграли все же масоны. Может быть правы некоторые

исследователи французского масонства считающие, что масонство постаралось

возвысить Наполеона в целях подавления разбушевавшихся крайних

революционеров-фанатиков. Франции была нужна передышка. Революционные идеи

из-за буйного разгула революционного террора становились ненавистными

большинству населения Франции и это могло привести к восстановлению

симпатий к монархическому образу правления. А подобное явление для

масонства было бы крайне нежелательным. Временный отдых от революции был

нужен, но такой отдых во время которого не прекращалась бы под сурдинку

дальнейшая пропаганда масонских идей.

Л. де Понсен утверждает, например, что мировое масонство "поддержало

Наполеона, который в конце концов оказывал услугу масонству, распространяя

революционный дух во всей Европе. Он с достаточным основанием заявил: "Я

освятил революцию и ввел ее законы, повсюду, где вводил мой гражданский

кодекс, я щедро сеял свободу." Одним словом Наполеон для Европы был тем,

чем была революция для Франции". "Но тайные общества резко повернулись

против него, когда он обнаружил желание восстановить в своих интересах

стойкое, консервативное самодержавие". (Л. де Понсен. Тайные силы

революции.)

Меттерних тоже подозревал, что Наполеон был орудием в руках мирового

масонства. "...бонапартизм, - заявил он однажды, представляет площадь

большого объема, идущую от военного деспотизма до общества "Друзья народа",

каковое общество или политический клуб или ни что иное, как масонская

ложа". "Наполеон который быть может, в бытность свою молодым офицером, был

сам масоном, был допущен и даже поддержан этой тайной силой для того, чтобы

уберечь от большого зла, а именно возвращения Бурбонов" (Cahiers de L¦Orde

•2, 1927).

"Орден считал Императора орудием для уничтожения европейских наций,

после такой гигантской чистки он надеялся легче осуществить свой план

мировой республики" (Janssen. Zeit und Lebenbilder). Чилийский епископ Хозе

Мариа Каро в книге "Тайны масонства" пишет: "Когда Наполеон достиг того,

что сделался идолом революции, масонство преклонило перед ним колени и

низкопоклонничало, одновременно работало против, чтобы свергнуть его. На

собрании Ордена, главный оратор Великого Востока превозносил Наполеона: "И

мы, братья мои, находящиеся в Великом Востоке, воздвигнем наши руки к

Вечному, как находившийся на горе один из еврейских вождей, в то время как

еврейские воины сражались, чтобы пришла победа орлам его Избранника".

"И несмотря на это, те же самые военные ложи, во всяком случае

большинство из них, сделались противниками Наполеона, до такой степени, что

во время вторжения союзников, некоторые дошли до того, что принимали в ложи

офицеров союзных армий.

Когда взошел на престол Людовик XVIII масоны сделали с ним тоже, что

и с Наполеоном. Заместитель Великого Мастера генерал Бурменвиль положил

французское масонство к его ногам, заявил, что он отвечает за него, как за

самого себя. Но, как только после возвращения с Эльбы Наполеон снова пришел

к власти, масонство снова приветствовало его, как "Избранника Вечного". И,

когда через сто дней, Наполеон снова исчез, масонство снова склонилось к

ногам Людовика Желанного, вознося молитвы о нем и воспевая гимны в его

честь".

III

Проклятые дни смут, междоусобий,

Уж сколько вас глаза мои видали.

В. Шекспир. Ричард III.

После окончательного падения Наполеона, после завоевания твердого

положения для развития масонства в Северной и Южной Америке основное

внимание мирового масонства направляется на Россию. Мировое масонство было

очень хорошо осведомлено в каком катастрофическом положении была Россия в

результате подражания Европе со стороны представителей верховной власти и

высших слоев общества, многие из членов которого превратились в настоящих

европейцев русского происхождения. Известны были мировому масонству и

крупные успехи достигнутые русскими масонами и вольтерьянцами умело

использовавшими мистицизм Александра I.

А мистицизм Александра I, так же как и его религиозность не были

православными, а носили инконфессиональный характер. Он увлекался мыслями о

переделке Библии, реформации христианства, создании "Единого народа

христианского" и т.д. В манифесте Александра I по случаю создания

Священного Союза, читавшемся во всех храмах России русскому народу было

приказано "почитать себя, пруссаков и австрийцев людьми одной веры и

подданными одного Царя - Христа. Отрицалась и национальность русская, и

вероисповедание православие взирающее на последователей тех вер, как на

еретиков" (Антоний, митрополит Киевский и Галицкий. Т. IV Полное Собрание

Сочинений.)

Но масонству было мало тех колоссальных успехов достигнутых

вольтерьянством и масонством и европейским мистицизмом в России к моменту

создания Священного Союза. Несмотря на денационализацию высших классов,

напряженнейшее внутриполитическое положение России, ослабление Православной

Церкви, продолжающийся рост недовольства, крестьянства крепостным правом,

мировое масонство правильно расценивало Россию, как самого опасного

потенциального духовного врага. Несмотря на бесконечные гонения вынесенные

Православной Церковью и старообрядцами с момента Петровской революции,

широкие массы среднего дворянства и крестьянства продолжали быть верными

православию и в случае прекращения дальнейшей европеизации со стороны

верховной власти, могли стать могучим орудием борьбы против политических

притязаний мирового масонства.

Поэтому с того момента когда Александр I стал инициатором создания

Священного Союза и фактическим главой его, и он сам, и Россия,

автоматически стали главными врагами масонства, хотя главари масонства

будучи реальными политиками, хорошо информированными о нравах европейской

дипломатии, отдавал себе ясный отчет в хрупкости нравственного фундамента

Священного Союза.

Дело в том, что в первой половине XIX века, только одна Россия в

своей внешней политике исходила из нравственных норм индивидуальной морали.

И Александр I во внешней политике, так же как и его отец Павел исходил из

норм индивидуальной политики. Дипломаты же европейских монархий, особенно

Англия, в международной политике не считалась с обычной моралью. То, что

они считали недопустимым в отношении отдельного человека своего

государства, они считали совершенно допустимым в отношении другого

государства. Христианская мораль кончалась за пределами государства.

Ради национальной выгоды, по убеждению европейских дипломатов, были

хороши все средства. В отношении других христианских государств было "Все

позволено". Этот принцип применяемый ныне с таким успехом большевиками и

столь не нравящийся европейским дипломатам изобретен вовсе не большевиками,

а европейскими дипломатами. Священный Союз не дал никаких плодотворных

результатов именно из-за того, что дипломаты европейских монархий

вступивших в Священный Союз в своей политике по отношению друг к другу, а в

особенности к России, часто исходили из порочного принципа что в

международной политике "Все позволено".

Как только Александр I, приступил к созданию Священного Союза для

борьбы против врагов христианства и монархического строя, его союзники по

борьбе с Наполеоном уже действовали по русской пословице: "На языке мед, а

под языком лед". Уже 3 января 1815 года между Англией, Австрией и

посаженным на французский престол Людовиком XVIII был заключен секретный

договор против России. Этот договор нашел в кабинете бежавшего Людовика

XVIII, вернувшийся с Эльбы Наполеон и прислал копию его Александру I в

Вену.

И в дальнейшем европейские монархи, члены Священного Союза, по

совету своих дипломатов всегда поступали не в интересах совместной борьбы

против революционных замыслов масонства, а в частных, временных интересах

своих государств. Европейские дипломаты старались использовать замысел

Александра I только в эгоистических интересах своих стран. "Императором

Александром, - указывает С. Платонов, - при совершении этого акта

(организации Св. Союза - Б. Б.), руководил высокий религиозный порыв и

искреннее желание внести в политическую жизнь умиротворенной Европы начала

христианской любви и правды. Но союзники Александра, в особенности

австрийские дипломаты (с Меттернихом во главе), воспользовались новым

союзом в практических целях. Австрийский Император подписал, например,

"трактат братского христианского союза" только после того как Меттерних

успокоил его, что не надо "звучный пустой документ" принимать за серьезное

политическое обязательство, что трактат не может принести Австрии какого

нибудь вреда. А именно Меттерних задавал тон политике Священного Союза.

Направление же внешней политике Меттерниху указывал проживавший в Вене один

из владельцев международного еврейского банкирского дома Ротшильдов.

Эгоизм входивших в Священный Союз европейских монархов был умело

использован мировым масонством и мировым еврейством. "Гарденберг и

Меттерних, - сообщает Г. Чамберлен, - попадают на Венском конгрессе в сети

банкирского дома Ротшильдов и являются, вопреки голосам всех остальных

союзных представителей, защитниками выгод евреев против интересов Германии;

в конце концов они добиваются своего, и оба наиконсервативнейших

государства, представителями которых они были, оказались первыми,

пожаловавшими потомственное дворянство тем членам "чуждого азиатского

народа", которые в годы всеобщей нужды и народного бедствия приобрели

нечистыми путями несметные богатства..." (Г. С. Чамберлен. Евреи, их

происхождение и причины влияния в Европе. С. Петербург. 1907, 30 стр.)

IV

"Наполеон, заживо погребенный на острове св. Елены, уже угасал.

Кончились поднятые им войны. Но какие-то иные огни перебегали от народа к

народу, - пишет Тыркова-Вильямс в "Жизни Пушкина" (Т. I, стр. 306), - как

вулканическая пыль после извержения реяли над Европой идеи, выброшенные

французской революцией на поверхность человеческого сознания. В Испании, в

Неаполе, в Пьемонте - всюду шли революционные волненья, и значительная

часть русского общества была на стороне революционеров, которых тогда еще

называли патриотами".

Огни перебегавшие от народа к народу и идеи реявшие над Европой были

явно масонского происхождения.

Известный масон Луи Блан, видный участник французской революции 1848

года в написанной им книге "История революции", в главе "Мистические

революционеры" описывает выдающуюся роль, которую играли масоны различных

французских лож в революции 1848 года. "В начале, - пишет он, - важно

познакомить читателя с подрывной работой при помощи которой расшатывают

троны и алтари, революционеры значительно более глубокие и активные, чем

энциклопедисты". Затем он описывает масонство, его три первых степени,

деятельность вне лож, предназначенной для горящих душ, ложу Великого

Востока, как центрального управления лож, и добавляет: "Начиная с этого

момента масонство открывалось изо дня в день, большинству людей, с которыми

мы будем встречаться среди революционной борьбы". "Следует ввести читателя

в ту яму, которую рыла под алтарями и престолами группа революционеров,

гораздо более глубоких и деятельных, чем энциклопедисты, - пишет он. -

Представьте себе сообщество людей всех стран, разных верований, разных

сословий; они связаны между собой символическими совместными ритуалами,

обязаны под присягою нерушимо хранить тайну внутренней их организации; они

подвергаются испытаниям, занимаются в таинственных Собраниях мистическими

церемониями, а в тоже время благотворительностью и держат себя равными друг

другу, хотя и разделены на три разряда: учеников, подмастерьев и мастеров.

Это и есть масонство - то таинственное учреждение, которое некоторые

связывают с древними египетскими мистериями, а другие относят к братству

строителей образованному в III веке". "И так уже по самым основам своего

существования, масонство является учреждением, отрицающим идеи и формы

внешнего окружающего мира. Правда, масоны подчинялись законами обычаям

государственности, а также якобы питали уважение к монархам. В

монархических странах за трапезой они пили за здоровье монарха, а в

республиках - за здоровье президента, но делать подобные изъятия

предписывала им осторожность, и, конечно, это не изменяло природное

революционное направление масонства". "Однако в среде трех степеней низшего

масонства находилось много людей, которые по своему положению и убеждению

относились враждебно ко всякому плану общественного переворота; тогда были

основаны тайные ложи (аррьер-ложи), предназначенные только для избранных

"пылких душ"; были также установлены высшие степени, в которые адепт

попадал после долгих испытаний, рассчитанных таким образом, что можно было

убедиться в прочности его революционного воспитания, проверить постоянство

его убеждений и открыть тайники его сердца", "...благодаря ловкому ведению

дела, масонство нашло среди государей и вельмож больше покровителей, чем

противников. Монархи, даже сам Великий Фридрих, не гнушались брать в руки

лопату и надевать передник. Существование высших степеней было тщательно от

них (монархов) скрываемо, и они знали о масонстве лишь то, что можно было

им без опасности сообщить. Им ничто не могло внушить опасений, пока они

находились на низших ступенях, куда суть масонских вожделений проникала

смутно и была затемнена аллегориями; большинство видело здесь лишь

развлечения магией да веселые банкеты, тешились неприменимыми к жизни

формулами и игрою в равенство. Но игра обратилась в глубокожизненную драму.

Случилось так, что самые гордые и все презирающие люди покрыли своим именем

тайные замыслы, направленные против них же самих и влиянием своих слепо

служили тем, кто желал их гибели" (том 3, глава "Революционеры-мистики").

"Масонство, - пишет исследователь истории масонства Фара, - после

1789 года, основало целый ряд, так сказать открытых филиальных отделений, в

виде политических клубов и партий, а так же тайных обществ, которые,

исполняя волю руководителей масонства, подготовляли революционные вспышки.

Главнейшим тайным отделением масонства является общество Карбонариев,

главных устроителей масонства в Италии. Это общество основанное в начале

XIX века, является ответвлением не только масонства, но и секты

Иллюминатов, созданной Веестгауптом и Книгге и работавшей в тесном контакте

с ложами". Дешен, исследователь тайный обществ пришел к заключению, что

"ложи были колыбелью и рассадником знаменитого общества карбонариев".

"Степени их иерархии соответствуют степеням франк-масонства... они

пользуются масонскими символами, но маскируют их чтобы внушить доверие".

Спрашивается зачем масонам понадобилось создавать новую организацию,

почему оно не воспользовалось существующими масонскими ложами? "Ответ очень

прост, - отвечает Фара. - Уже в конце XVIII века масонство стало настолько

распространенным, его пагубная деятельность настолько известной, что ордену

трудно было, особенно в Италии, продолжать свою борьбу с христианством и с

государственностью в лице Папы, не окутав себя еще новой, не раскрытой

тайной. Вот почему от масонства отделилось, не переставая быть однако с ним

в тесной связи новое общество Карбонариев, конечная цель коего была та же,

что у Вольтера и французской революции, то есть уничтожение навсегда

католичества и даже христианской идеи вообще". То, что общества карбонариев

были простым орудием в руках мирового масонства, доказывают написанные

итальянским евреем Пикколо в 1822 году секретные письма, которые были

перехвачены властями. В первом письме, основатель общества карбонариев в

Турине Пикколо, прозванный Тигром, например, пишет: "Верховной Венте

угодно, чтобы вы, под тем или иным предлогом, вводили бы в масонские ложи

возможно больше принцев и богатых людей. Всякий принц, не имеющий законной

надежды получить престол с помощью Божьей, стремиться получить его с

помощью революции. Некоторые из них даже лишены престола и сосланы. Льстите

этим искателям популярности, готовьте их для масонства. Верховная Вента

впоследствии увидит, что можно будет делать с ними во имя идей прогресса.

Всякий принц без царства - хорошая для нас находка. Ложа поведет его к

карбонаризму. Пускай он служит приманкой для глупцов, интриганов, пошлых

обывателей и всякого рода дельцов. Они будут совершать наше дело, думая,

что совершают свое".

В другом письме Пикколо-Тигр еще более откровенен: "В виду того, что

мы еще не в состоянии сказать свое последнее слово, найдено полезным и

уместным распространять повсюду свет и встряхивать все, что стремится к

движению. Для достижения всего мы рекомендуем вам, стараться присоединять

возможно большее число лиц ко всякого рода конгрегациям, но при условии,

чтобы в них господствовала полная таинственность. Италия покрыта

религиозными братствами и кающимися грешниками всех оттенков; старайтесь

подпускать наших в эти стада, управляемые глупым благочестием; пускай они

тщательно изучат лиц, входящих в эти братства; и тогда они убедятся, что в

жатве нет недостатка. Под простым предлогом (но отнюдь не под политическим

или религиозным), создавайте, или лучше заставьте других создавать, разные

союзы, сообщества, имеющие целью торговлю, промышленность, музыку,

искусства. Собирайте свои невежественные стада в определенных местах (можно

даже в храмах и часовнях) поставьте во главе их какого-нибудь

благочестивого, но доверчивого священника, который был бы на хорошем счету,

но которого было бы легко обмануть; затем маленькими дозами впускайте яд в

избранные сердца, делайте это как бы невзначай, и вы вскоре сами удивитесь

полученным результатам". "Главное, это отделить человека от семьи и

заставить его потерять семейные привычки. По самому складу своего характера

всякий человек предрасположен бежать от домашних забот и искать развлечений

и запрещенных удовольствий. Исподволь приучайте его тяготиться своими

ежедневными трудами; когда же вы окончательно разлучите его с женой и

детьми и докажете ему всю трудность всех семейных обстоятельств, внушите

ему желание изменить образ жизни. Человек рожден непокорным; разжигайте в

нем это чувство непокорности до пожара, но, однако, следите, чтобы пожар

этот не разросся. Это должно служить только подготовкой к великому делу".

"Внушив некоторым душам отвращение к семье и религии (одно неизбежно

следует за другим), вызывайте в них желание вступить в ближайшую ложу.

Принадлежность к тайному обществу до того обыкновенно льстит тщеславию

простого обывателя, что я каждый раз прихожу в восторг от человеческой

глупости. Я удивляюсь, как это еще не все люди вступили в число избранных

работников по постройке Соломонова храма". "Таинственность всегда имеет

большое обаяние для людей, и быть членом ложи, чувствовать себя вне опеки

жены и детей, быть призванным хранить какую-то страшную тайну, (которой

ему, кстати, никогда не доверяют) все это доставляет наслаждение и гордость

некоторым натурам. Правда, ложи по своей деятельности мало приносят пользы

- там больше веселятся и пьют - но зато они служат как бы складочным

пунктом, горнилом, через которое необходимо пройти, чтобы попасть к нам"

(А. Селянинов. Тайная сила масонства. Стр. 5). Вполне возможно, что Пестель

и другие вожаки заговора декабристов были связаны с Пикколо-Тигром. Во

всяком случае установлено, что декабристы сосланные на поселение в Сибирь

переписывались с Пикколо-Тигром. О существовании подобной переписки

упоминает в своей книге "Решение еврейского вопроса" (стр. 117) Шарль.

"Еккерт во втором томе своего исследования "Франкмасонство в своем

настоящем значении" показывает поразительную активность с которой работало

масонство в первой половине прошлого века. Особенно, когда распространилась

по всей Европе организация "Молодая Европа": интернациональное общество,

объединявшее все национальные организации; "Молодую Италию", "Молодую

Францию", "Молодую Германию", "Молодую Польшу" и т.д.". (Cardenal Jose

Maria Caro, Arzobispo de Santiago de Chile. "El Misterio de la Masoneria").

Восстание декабристов не было изолированным чисто русским движением.

В идейном, да и отчасти и в организационном отношении движение декабристов

было связано с европейскими организациями тайно или явно руководимыми

европейскими масонами. Восстание декабристов было реализацией политических

замыслов мирового масонства в отношении России. Являясь идейными

наследниками Петровской революции, цель которой была духовное подражание

Европейской культуре, декабристы являются также духовными потомками

русского вольтерьянства и масонства широко расцветших в России в результате

длительной европеизации России.

"Мы уже знакомы с характером екатерининских вольтерьянцев: они имели

значение передаточных пунктов, посредников умственного влияния между двумя

эпохами; они передали детям политические идеи, которыми сами не умели

воспользоваться. С этими идеями они передали детям и свое воспитание:

декабристы воспитаны были, как их отцы. Достаточно посмотреть в списках

лиц, привлеченных к следствию, графу с отметками об их воспитании.

Большинство из них училось в Морском кадетском корпусе, который был

рассадником либерального образования; многие воспитывались дома под

руководством иностранных гувернеров. Так, братья Муравьевы, дети

посланника, учились в Париже, в пансионе Гикса, другие получили образование

в многочисленных французских пансионах Москвы и Петербурга; немногие, как

Пестель, учились в Лейпциге; еще меньше было окончивших курс в Московском

университете. Это воспитание так же отдаляло их от русского народа. (Курс

русской истории, ч. V. Стр. 212-13. 1922 г.).

Декабристы имели не только идейные связи с европейским масонством,

но и деловые связи с организованными им тайными революционными

организациями. Фара в "Масонство и его деятельность" сообщает что Нубиус,

руководитель тайного итальянского общества карбонариев вел тайную переписку

не только с карбонариями, но и с "видными масонами и иллюминатами, не

вошедшими в общество карбонариев, среди коих были декабристы Пестель и

Муравьев".

Слова из песни ведь не выкинешь. Все главные деятели заговора

декабристов как: П. Пестель, Трубецкой, Волконский, Николай Тургенев,

Никита Муравьев, Рылеев, Бестужев, Бестужев-Рюмин и многие другие были

масонами. Среди наиболее известных декабристов 51 были членами разных

масонских лож: ложи "Соединенных Друзей", "Избранного Михаила", "Трех

Венчанных Мечей", "Сфинкс", "Трех добродетелей", "Пламенеющей Звезды" и др.

А большинство этих лож входили в состав французской Великой Диктаторской

Ложи. А все ложи входившие в состав Великой Диктаторской Ложи, как

указывает французский профессор Бернард Фея в своем исследовании

"Франкмасонство и интеллектуальная революция XVIII века" "...порвали с

христианством и заменили последнее верой в темную мистику, науку и

социальный прогресс. Местные ложи Великой Диктаторской Ложи и были главными

организаторами революций в разных странах".

V

Если перед Отечественной войной, находившийся еще под властью

внушенных ему Лагарпом масонских идей Александр I склонялся к мысли, что

управляемое верховной властью масонство может стать полезным орудием

политического и нравственного воспитания, о чем свидетельствует

распоряжение министра полиции генерал-лейтенанта А. Д. Балашова (члена

масонской ложи "Соединенных Друзей" изданное в 1810 году см. Ист. Русск.

Масонства, т. IV, стр. 33), то в последние годы своего царствования

Александр I приходит к заключению, что масонство в любой его форме является

вредной и опасной организацией.

Александр I был хорошо информирован о деятельности различных тайных

обществ. Многие должностные лица неоднократно подавали ему докладные

записки о работе масонских лож и связанных с ними тайных обществ. Вот,

например, что писал в своем докладе Александру I управлявший Остзейскими

губерниями генерал-адъютант маркиз Паулуччи: "Сильно ошиблись бы те люди,

которые в иных ассоциациях усматривали бы только стремление к добру (как,

например, в библейских обществах), между тем как в других видели бы только

яд, их проникающий. По моему мнению, все они (масонство всякого рода,

взаимное обучение, библейские общества, мистика, чрезмерное благочестие,

умеренный католицизм, принадлежат к числу средств, которыми пользуются для

уничтожения всего существующего), все они стремятся к одной цели - к

переменам в существующем порядке, как политическом, так и религиозном; все

они работают над подготовкой революций, а следовательно и все, без

исключения, не могут быть терпимы правительством мудрым, не желающим

ставить на карту свое спокойствие и существование".

Указав на необычайное развитие тайных обществ в Европе, Маркиз

Паулуччи смело нападает на Библейское общество, которому в это время еще

покровительствовал Александр I: "Из сказанного мною, - пишет Паулуччи, -

видно что я подозреваю, что библейские общества обратились в деятельные

орудия для иллюминатов, которым, посредством сих обществ, удается

незаметным образом ввести изменения во всех вероисповеданиях и посеять

между народами зародыши непокорности и независимости". И дальше Паулуччи

предлагает воспретить во всей Империи все тайные общества и сборища, потому

что они представляют орудие, которым плуты так же легко могут

воспользоваться, как и честные люди...

"...Если в тайных обществах я усматриваю более зла, чем есть на

самом деле, то Вы простите меня, во уважение к важности предмета и тех

опасений, которые внушает мне дух века. Впрочем, я чистосердечно выразил

мое мнение, почерпнутое из истории, которая показывает, что все революции

производимы были тайными обществами". Указав фамилии лиц замешанных в

тайных обществах, подчеркнув, что "Масонские ложи составлены,

приблизительно, из всех военнослужащих, особенно из вышедших в отставку, а

также из многих чиновников всех министерств", - Паулуччи кончает докладную

записку следующим заявлением: "Государь, я представляю Вам не

легкомысленное обвинение. Нет! Это - опасение всего общества, это - общее

дело Государя и государства". "Французская революция ни в чем не сходствует

с тем, что видели в предшествовавшие века, и наступило наконец время

правительствам убедиться в том, что принципы, развившие эту революцию,

никогда нельзя будет угасить иначе, как принципами совершенно

противоположными" ("Русская старина" За 1891 г. "Маркиз Паулуччи в погоне

за тайными обществами в Остзейских губерниях".) Писал об опасности

масонства не один маркиз Паулуччи, писали и говорили многие. Бывший масон

Жозеф де Мэстр, в представленных Александру записках писал: "Несомненно

существуют общества, организованные для уничтожения всех тронов и всех

алтарей в Европе. Секта, стремящаяся к этому, в настоящее время,

по-видимому, сильно пользуется идеями, которых надо остерегаться (Г. Бутми.

Иудеи в масонстве. стр. 30). Хорошо был осведомлен, видимо, Имп. Александр

I и о деятельности европейского масонства. Об этом говорят его письма из

Лайбаха (1820 год). В письме к "генерал-адъютанту Васильчикову Имп.

Александр пишет: "Мы собрались, чтобы принять серьезные и действительные

меры против пожара, охватившего весь юг Европы и от которого огонь уже

разбросан в разных землях". А в письме отправленном из Лайбаха кн. А.

Голицыну Имп. Александр пишет: "Прошу не сомневаться, что все эти люди

соединились в один общий заговор, разбившись на отдельные группы и

общества, о действиях которых у меня все документы налицо, и мне известно,

что все они действуют солидарно". На состоявшемся в 1822 году в Вероне

конгрессе членов Священного Союза Меттерних зачитал перехваченные тайные

документы из которых явствовало "что тайные общества всех стран были в

сношениях друг с другом, составляли один всемирный заговор, повиновались

одним и тем же руководителям и только для вида принимали в каждой стране

различную программу, в зависимости от окружающих условий. Там же прусский

министр Гаугвиц (бывший масон) в докладе изложил следующее: все эти тайные

общества суть различные отрасли масонства, которое разделило весь мир на

известное количество округов: масонство состоит из двух элементов: элемента

псевдонаучного и элемента активного; со стороны кажется, что будто оба эти

элемента находятся в открытой вражде между собою, в действительности же они

идут рука об руку к единой цели - покорению мира. Они стремятся поработить

престолы и превратить монархов в своих наемников." (См. Дорров: "Записки и

письма", 1840 г., стр. 211-221). Доклады Меттерниха и Гаугвица произвели

"такое впечатление на императоров Франца Австрийского и Александра

Российского, что они поспешили уничтожить масонство в своих владениях (См.

Думик. "Тайны франк-масонства", стр. 228).

Первого августа 1822 года Император Александр I написал министру

внутренних дел Кочубею (масону) повеление об издании указа о запрещении в

России всех масонских лож:

"Граф Виктор Павлович! Беспорядки и соблазны, возникшие в других

государствах от существования разных тайных обществ, из коих иные под

наименованием лож масонских, первоначально цель благотворения имевших,

другие, занимаясь сокровенно предметами политическими, впоследствии

обратились ко вреду спокойствия государств, и принудили в некоторых сии

тайные общества запретить. Обращая всегда бдительное внимание, дабы твердая

преграда была положена всему, что ко вреду государства послужить может, и в

особенности в такое время, когда к несчастью от умствований, ныне

существующих, проистекают столь плачевные в других краях последствия, я

признал за благо, в отношении помянутых тайных обществ, предписать

следующее:

1. Все тайные общества, под каким бы наименованием они не существовали,

как-то масонских лож, или другими, закрыть и учреждение их впредь не

позволять.

2. Объявя о том всем членам сих обществ, обязать их подписками, что они

впредь ни под каким видом, ни масонских, ни других тайных обществ, под

каким бы благовидным названием они ни были предлагаемы, ни внутри

Империи, ни вне ее составлять не будут.

3. Как несвойственно чиновникам, в службе находящимся, обязывать себя

какою-либо присягою кроме той, которая законами определена; то

поставить в обязанность всем министерствам и другим начальствам, в

обеих столицах находящимся, потребовать от чиновников, в ведомстве их

служащих, чтобы откровенно объявили, не принадлежат ли они к каким

либо масонским ложам, или другим каким тайным обществам вне оной, и к

каким именно?

4. От принадлежащих к оным взять особую подписку, что они впредь уже

принадлежать к ним не будут: если же кто такового обязательства дать

не пожелает, тот не должен оставаться впредь на службе.

5. Поставить в обязанность главноуправляющим в губерниях и гражданским

губернаторам строго наблюдать: Во-первых, чтобы нигде ни под каким

предлогом не учреждалось никаких лож, или тайных обществ; и во-вторых,

чтобы все чиновники, как к должностям будут определяемы, обязываемы

были, на основании статей 3-й и 4-й, подписками, что они ни к каким

ложам или тайным обществам не принадлежат и принадлежать не будут; без

каковых подписок они к местам, или в службу определяемы быть не могут

никуда.

Вы не оставите сделать все нужные к исполнению сего распоряжения,

сообща об оном другим министерствам, для единообразного по сему предмету

руководства.

На подлинном собственною Его Императорского Величества рукою

написано тако:

Александр. Каменный остров. 1 августа 1822 года.

"Последовавший 1 августа 1822 года Высочайший указ о закрытии

масонских лож и о запрещении масонам всяческого сношения и переписки со

своими заграничными "братьями" ударил, конечно, только по явным, т.е.

низшим ложам так называемого Иоанновского масонства. Тайные капитулы

остались вне удара, но все же Указ сильно потряс масонство, ибо

деятельность явных низших лож была необходима темной силе для широкой

пропаганды и вербовки новых масонов. Явные ложи служили удобным прикрытием

тайных капитулов и ареопагов. Так, например, за военно-морской ложей

"Нептун" скрывалась тайная ложа Гарпократа. За военными ложами скрывался и

масонский "Союз Благоденствия" в который входили почти все будущие

декабристы" (Н. Е. Марков. Войны темных сил. Кн. вторая. Стр. 102).

Целый ряд иностранных исследователей истории мирового масонства

считают, что Александр I не умер своей смертью в Таганроге, а так же как и

его отец Павел был убит (отравлен) за то что он снова запретил масонство в

России. Это, между прочим, было уже третье запрещение масонства. Первый раз

его после французской революции запретила Екатерина II, второй раз

-покинувший масонство Павел I, и в третий раз - Александр I. Так кардинал

Хозе Мариа Каро Родригец, архиепископ столицы Чили Сантьяго в своей книге

"Тайна Масонства" ссылаясь на известное на западе исследование "Los grandes

crimenes de la Masoneria" (Великие преступления Масонства) утверждает: "В

России был убит Павел I, масон, который, зная опасность со стороны братства

(масонов), запретил его строжайшим образом. Ту же судьбу и по той же

причине имел его сын Александр I, убитый в Таганроге в 1825 году. Убийцы, в

своей совокупности были масоны".

VI

Ясно понимал - чьих рук дело заговор декабристов и Имп. Николай I.

Беседуя через несколько дней после подавления восстания декабристов с

французским послом Лаферонэ, Имп. Николай I сказал ему:

"Страшно было подумать о потрясающих ужасах, которые совершились бы

в этом злополучном городе, если бы Провидение не позволило нам, дав к тому

средства, расстроить этот адский замысел. С первым появлением на

революционном поприще русские превзошли бы ваших Робеспьеров и Маратов и,

когда этим злодеям сказали, что они, несомненно пали бы первыми жертвами

своего ужасного безумия, они дерзко отвечали, что знают это, что свобода

может быть основана только на трупах и, что они гордились бы, запечатлевая

своею кровью то здание, которое хотели воздвигнуть".

Николай I твердо заявил. Лаферонэ: "Я буду непреклонен - этот

пример нужен для России и для Европы".

Первого января 1826 года Император Николай заявил иностранным

дипломатам: "...заговор существовал уже давно. Император - брат мой -

имевший ко мне полное доверие, часто говорил об этом со мною. Мы давно

могли предполагать существование иноземных влияний".

Прочитав посланное Имп. Николаем I донесение о допросах декабристов

Цесаревич Константин писал: "Я с живейшим интересом и серьезнейшим

вниманием прочел. сообщение о петербургских событиях, которое Вам угодно

было прислать мне; после того как я трижды прочел его, мое внимание

сосредоточилось на одном замечательнейшем обстоятельстве, поразившем мой

ум, а именно на том, что список арестованных заключает в себе лишь фамилии

лиц до того неизвестных, до того незначительных самих по себе и по тому

влиянию, которое они могли оказывать, что я смотрю на них, только как на

передовых охотников или застрельщиков, дельцы которых остались скрытыми на

время, чтобы по этому событию судить о своей силе и о том на что они могут

рассчитывать.

Они виновны в качестве добровольных охотников или застрельщиков и в

отношении их не может быть пощады, потому что в подобных делах нельзя

допустить увлечений, но равным образом нужно разыскивать подстрекателей и

руководителей и безусловно найти их путем признания со стороны

арестованных. Никаких остановок до тех пор, пока не будет найдена исходящая

точка всех этих происков - вот мое мнение, такое какое оно представляется

моему уму".

О том, что главные инициаторы заговора остались нераскрытыми думал

не только один Цесаревич Константин, так думали и иностранные послы и

политические деятели.

Французский посол граф Лаферонэ в письме к Караману заявляет:

"Помни, в Лондоне, знали лучше, чем в СПБ., то, что затевается в России".

Австрийский посол в России граф Лебецтерн сообщал министру

иностранных дел Меттерниху:

"Если бы переворот 14 декабря удался, то пертурбация была бы

всеобщей и анархия ужасная. Представьте себе миллион людей под ружьем,

переходящих от строгой дисциплины к полной распущенности. Полудикое

население, не имеющее что терять, а лишь все выиграть от уничтожения

дворянства, единственного собственника в этой стране. Вот к чему привело бы

ослепление заговорщиков (все они принадлежат к знати), возбуждавших

население, когда они стали бы первыми жертвами". "...Каковы бы ни были

результаты этого переворота, сами делатели его чувствовали бы необходимость

освободить страну от вооруженной милиции, желая только беспорядка, бросая

его заграницу, куда бы они несли революционные принципы на своих штыках и

эта фатальная эмиграция заразила бы соседние государства".

Отвечая графу Лебецтерну министр иностранных дел Австрии Меттерних,

один из наиболее осведомленных в европейских политических делах дипломатов,

писал:

"Дело 14 декабря не изолированный факт. Оно находится в прямой связи

с тем духом заблуждения, который обольщает теперь массы наших

современников. Вся Европа больна этой болезнью. Мы не сомневаемся что

следствие установило сходство тенденций преступного покушения 14 декабря с

теми, от которых в других частях света погибали правительства слабые и в

одинаковой степени непредусмотрительные и плохо организованные. Выяснится,

что нити замысла ведут в тайные общества и что они прикрываются масонскими

формами".

Французский дипломат Сен-Приест сообщал министру иностранных дел

Франции:

"Революция здесь была бы ужасной: дело бы шло не о свержении трона

Императоров, для замены его другим, но весь социальный порядок был бы

поколеблен в своих основах и вся Европа была бы занесена его обломками".

Граф Лаферонэ был обеспокоен еще более, чем Сен-Приест. По его

признанию "...он продолжал с трепетом взирать на будущее, в глубоком

убеждении, что несмотря на многочисленные аресты, истинные руководители

заговора не обнаружены, что само движение 14 декабря было лишь частною

вспышкою, и что участники, обреченные на смерть, только орудия в руках лиц,

более искусных, которые и после их казни останутся продолжать свою

преступную деятельность".

Свидетельством того, что Имп. Николай I ясно сознавал от какой

большой опасности спаслась Россия в 1825 году являются следующие слова

сказанные им за несколько часов до смерти Наследнику: "Я благодарю Гвардию,

которая спасла Россию 14 декабря". А вместе с Россией 14 декабря была

спасена на некоторое время и Европа.

VII

Заместитель французского посла граф Буальконт ошибался когда

утверждал, что он "имел случай видеть список русских масонов, составленный

лет пять назад: в нем было около 10.000 имен, принадлежащих к 10-12 ложам

С. Петербурга... в громадном большинстве это были офицеры." Десяти тысяч

масонов в России не было даже и в самый расцвет масонства - после окончания

Отечественной войны. Кто-то из русских масонов, видимо, ввел сознательно в

заблуждение французского дипломата показав ему фальшивый список русских

масонов. Цель этой мистификации ясна, русские масоны хотели внушить послам

иностранных государств представление об исключительном размахе масонства в

России.

10.000 масонов в России никогда не было, но к моменту организации

заговора декабристов количество масонов было все же очень велико. В 1820

году в 32 масонских ложах состояло 1.600 членов. Если даже допустить, что

учет масонов в 1820 году был произведен неточно и часть масонов осталась

неучтенной, то и тогда надо думать что число масонов не превышало 2.000

человек. Но и это число не является незначительным если вспомнить что

большинство масонов по своему социальному положению являлись

представителями высших слоев общества и правительственной администрации.

У некоторых старинных русских родов, бывших до Петра I опорой

национальной власти, выработалась традиция обязательно состоять членом

масонских лож. Такая порочная традиция существовала, например, у Князей

Долгоруких, Нарышкиных, Гагариных, Голицыных, графов Толстых и других.

Среди масонов было много высших сановников государства, представителей

умственной элиты страны, представителей высшего военного командования,

высших придворных чинов. Масонство направило свои щупальца во всех наиболее

важных направлениях: в придворные круги, высший слой государственной

администрации, армию, в круги ученых, писателей, артистов и художников, в

Православную Церковь.

После запрещения масонства Александром I, со всех масонов были взяты

подписки, что они больше не будут состоять ни в масонских ложах, ни в каких

других тайных обществах. Подобные же подписки были даны и всеми масонами -

будущими декабристами: Пестелем, Рылеевым и другими. Но все они нарушили

данную правительству клятву и продолжали состоять в тайных политических

обществах ставивших себе целью насильственный государственный переворот.

Убедившись во время следствия над декабристами, что во главе

заговора стояли масоны нарушившие данное правительству обещание, Николай I

в 1826 году снова издал указ об категорическом запрещении масонства в

России. Но братья масоны и после этого запрещения ( четвертого по счету),

продолжали свою деятельность в России. Это доказывает следующая директива

Великой Провинциальной Ложи, написанная в сентябре 1827 года. (Опубликована

известным исследователем А. Н. Папиным в монографии "Русское масонство

XVIII и первой четверти XIX века" (стр. 472-480).)

"При рассматривании настоящего положения нашего относительно к

братству, естественно вознестись мыслью к источнику, из коего оно в России

начало свое получило. Открывается, по дошедшим преданиям, что масонство в

отечестве нашем не имело ни надлежащего устройства, никаких либо знаний, до

самой той благополучной эпохи, когда немногие, но внутренним голодом

возбужденные и ревностно идущие братья решились просить покойного Шварца, а

он решился принять их предложение отправиться за границу для искания Света.

Видно, что искание сие было с обеих сторон чистосердечно, бескорыстно и

Богу угодно, ибо увенчалось успехом, который превзошел всякое ожидание. И.

Е. Шварц возвратился в Россию со светильником, озарил их жаждущих света

братьев, озарил столь живо, что отражение лучей разлилось даже на всю

Россию и столь прочно, что еще и ныне, спустя 40 лет после сего счастливого

события, находятся еще такие братья, кои желают у света сего согреваться,

им питаться и возрастать.

С возвращением И. Е. Шварца устроился в братстве порядок, учредилось

начальство, принесено новое и в России до того времени неслыханное учение.

В порядке сем образовались новые ложи, прежде существовавшие пристали к

нему. Но недолго сие продолжалось. Жизнь И. Е. Шварца была кратковременна.

Однако, не смотря на сии, при самом начале постигшие братство несчастия,

несмотря на преследования правительства, обращаемые на наружные собрания,

несмотря на последовавшее от сего разсеяние многих братьев, внутренняя сила

осталась непобежденною и начальство постоянно сохранялось даже видимым

образом до тех пор, пока Богу угодно было вырвать из сего мира тех

благодетельных мужей, коим оно было вверено.

Число братьев увеличилось в течение сорокалетнего неусыпного

упражнения сил начальников; но с умножением членов открывались в братстве

многие неустройства. Сколько начальники не внушали своим братьям строгое и

бдительное исполнение всех предписанных правил, а особливо скромности, но

наставления их часто оставались бесплодными. Некоторые из прикосновенных к

ним братьев, в противность установленному порядку, стали принимать других

без надлежащей осторожности. Сии, новопринятые, нередко побуждаемые к

вступлению в братство частными видами, и более всего любопытством, скоро

соскучили повторением нравственного учения, практикование коего есть

неизбежное приготовление к достижению высших познаний вечных божественных

истин. Они начали искать удовлетворения своему любознанию неправильными

путями возымели дерзкое намерение уловить тайну вместо того, чтобы получать

ее в награду за практическое исполнение самою премудростию предначертанных

должностей. От одного руководителя переходили к другому, а часто и в одно

время ходили слушать многих, подобно, как в университетах слушают лекции

разных профессоров. Некоторые, постранствовавши таким образом, оставили

совсем братство, стали искать спасения или в наружных обрядах, или в

наружной безобрядности, или у русских раскольников, либо у чужестранных

фанатиков и новых проповедников. Иные же, набравшись несвязными отрывками

из разнохарактерных разговоров, слепили себе ложные системы, передавали

другим, прикрывая их наружностью братского учения, т.е. степенями и

одобряемыми книгами; но всему оному дали одно толкование и раздачу

производили не во время и без разбора.

Сие явно продолжалось до того времени, когда правительство положило

оному предел запрещением всех тайных обществ, а ныне может быть также

продолжается, но только скрытнее. Между тем число истинных братьев со дня

на день уменьшалось. Смерть похищала одного за другим, так что теперь едва

ли найдется современник братского в отечестве нашем благоустройства.

Из вышесказанного можно извлечь заключение, что неустройство

масонства в России прежде озарения оного Светом Премудрости, происходило от

недостатка в руководстве и материалах к просвещению. И ныне происходит оно

от недостатка в руководстве, но и от преизбытка материалов.

Скажем чистосердечно: мы теперь лишены видимых начальников,

изустного от них поучения, но мы не лишены однако руководства: мы находим

его в истинных степенях, в правильных материалах на отечественном и на

иностранных языках, завещанных нам от св. отцов наших. Сверх того имеем в

памяти чистое учение сих начальников, многими из нас из уст самих их

слышанное, или от тех, кои имели счастье пользоваться оным от сих

благодетельных мужей.

Итак, будем в совокупности употреблять сии материалы. Будем общими

силами продолжать сооружение стен того здания, коего основание столь

превосходно и твердо положено было предками нашими. Каждому из нас

предлежит обтесывание собственного своего дикого камня, а вместе с сим всем

нам вообще приготовление и других камней к строению сему годных.

Итак, для собственного нашего руководства и для тех, кои после нас

призваны будут к сим занятиям, сообразив все вышеописанное с правилами

о-кого учения, в чистоте и святости коего мы уверены, начертали мы для

вышесказанных степеней следующее постановление, от коего никто да не

уклонится:

1. Работы производить по актам, исправленным и сверенным с подлинниками,

утвержденными приложением к ним особой печати.

2. Вкралось в обычай давать всякому брату акты его степени, от чего число

списков весьма увеличилось и немудрено, если они попадут в руки

непосвященных. То для прекращения такого скромности противного

действия, отныне впредь акты списывать давать только иным братьям,

коим будет руководство других с условием, чтобы они отнюдь никому не

давали оных списывать, а желающим заниматься ими чаще сами бы им

читали, или при себе давали читать им. Но и сим братьям давать

списывать акты неполные, а самое из них нужное, как то: по Иоанновским

степеням приготовление к 3 степеням, устав Св. К., общие учреждения

законы. Шотландским мастерам, как братьям, оказавшим уже более опытов

в верности и скромности, можно будет присовокупить катехизис 3-х

степеней, объяснения ковров.

3. При принятии или присоединении в четырех первых степенях клятвенного

обещания не брать, а вместо оного довольствоваться честным словом

принимаемого или присоединяемого, что будет умалчивать все то, что

увидит и услышит. В теоретической степени вводимый должен дать

присягу. Присоединяемому же напомнить оную и взять с него слово об

умолчании всего того, что услышит, и всех тех лиц, коих увидит в

собраниях.

4. Принятие, присоединение и повышение по всем сим степеням должны

производиться не иначе, как с дозволения со старшего над теоретической

степенью начальства.

5. Главный предстоятель теоретической степени назначается высшим

начальством, которое имеет полную власть в случае смерти предстоятеля

заменить его, или даже сменить оного, если почтет за благо для пользы

общей.

6. Одному из теоретических братьев поручается управление 3-мя

Иоанновскими и Шотландскою степенями, которому руководствоваться

предписанными правилами и законами.

7. Принадлежащему ныне к союзу нашему братьями признаются все те, кои

прикосновенны были к Николаю Ивановичу (Новикову).

8. Братьев других связей, которые пожелают с кем-либо из наших братьев

сблизиться по предмету учения нашего, таковых весьма испрашивать

позволение, как в 4-м пункте сказано о присоединении их в ту степень,

о которой они доказать могут, что правильно ее получили в ложе или от

брата, имевшего право отдать оную.

9. С братьями других систем обходиться на счет масонского учения как с

посторонними и в случае оказываемого ими к просвещению вожделения,

начинать с ними с приготовления ученического.

10. Вообще должно приступать с крайнею осторожностью к умножению числа

братьев и увеличению прикосновенных к нам, как по причине

существующего подозрения со стороны правительства, так и потому, что,

разводя приготовительную школу нам должно рачительно печись о

сохранении ее в чистоте, чтобы она не походила на скопище наружного

масонства, самому себе преданного, орденского руководства лишенного и

цели ордена совершенно противного.

11. Есть у братьев привычка, которая не менее вредна, как и списывание

актов, о коем было упомянуто в 2-м пункте. Привычка сия состоит в том,

чтоб брать и давать списывать пьесы и книги орденские кому бы то из

братьев ни случилось. Ссуда пьесами и книгами питает только

любопытство суетное и хвастливое. А потому и должно от сей привычки,

как себя, так и других братьев, остерегать.

12. Наконец, если бы по неисповедимым судьбам Божиим последовало снятие

наложенного на масонские ложи запрещения, то и тогда для братьев, к

Союзу нашему принадлежащих, должны все сии правила служить основанием

к открытию Иоанновских и Шотландских лож по истинным актам.

Если же, по каким бы то ни было причинам не позволено было бы по

актам сим работать, или потребовано было бы подчинение какому либо

масонскому начальству, порядку нашему не принадлежащему, тогда в действиях

таковых никому из участия не принимать, а оставаться всем нам в настоящем

положении и в тишине спокойно продолжать занятия наши, имея всегда в

предмете сказанное у Матфея VI. 33 "Ищите во первых царствия Божия и правды

Его, и все сие приложится вам".

10 сентября 1827 года"

VIII

Как неопровержимо свидетельствует приведенная выше масонская

директива русское масонство продолжало нелегально существовать и после

запрещения его Николаем I. Да и масоны, не принимавшие больше участия в

работе масонских лож, продолжали представлять из себя источники

распространения масонских и порожденных масонством идей.

Русское масонство надолго, вплоть до начала двадцатого столетия

уходит в глубокое подполье. Существующие масонские ложи ведут свою работу в

глубокой тайне, не выходя на поверхность русской жизни в течение нескольких

десятков лет. Но подобное положение не является доказательством того, что

русское масонство потерпело окончательное поражение в России и не оказывало

в дальнейшем никакого влияния на дальнейшую политическую судьбу России.

Русским масонством до его запрещения была проделана такая успешная работа

по разложению миросозерцания высших слоев русского общества, что оно могло

спокойно отстраниться на некоторое время от открытой политической

деятельности против царской власти и Православной Церкви. Но это отнюдь не

является доказательством того, что русское масонство, являвшееся послушным

орудием мирового масонства, отказалось от выполнения своих замыслов в

отношении России, Это доказывает только, что русское масонство изменило

тактику своей работы в России. Раньше оно работало непосредственно, с

помощью членов масонских лож и находившихся под идейным влиянием масонских

лож лиц и полумасонских организаций. После запрещения же уйдя само в тень,

оно уступило дорогу молодому поколению, воспринявшему политические и

социальные идеи вольтерьянства и масонства.

Поколение это сделало своими кумирами заговорщиков декабристов и

проявляло самый крайний фанатизм и нетерпимость в исповедании своих

политических убеждений. Спрашивается, чтобы выгадало запрещенное масонство

и масоны, многие из которых, как мы знаем, занимали очень высокое положение

в обществе от связи с юными фанатиками, готовыми на самые крайние действия?

Ничего кроме обвинений в связи с этими фанатиками и неприятностей связанных

с этими обвинениями. В сложившейся после осуждения декабристов политической

атмосфере, масонам, продолжавшим свою деятельность было неизмеримо выгоднее

сохранять внешне лояльность, а тайно разжигать политический фанатизм у

молодежи и всех недовольных.

В год убийства Пушкина, через десять лет после запрещения масонства,

на политическую арену выходит Орден Русской Интеллигенции, являющийся, как

мы это в дальнейшем докажем, прямым духовным потомком русского

вольтерьянства и русского масонства. Эта духовная преемственность не только

не отрицается многими видными представителями Ордена Русской Интеллигенции,

как в прошлом, так и в наши дни, но, наоборот, всячески подчеркивается.

"Русская интеллигенция служа кругу масонских идей, добилась того,

что история русской интеллигенции, - указывает В. Иванов в своей работе "От

Петра до наших дней" ("Русская интеллигенция и масонство"), - что история

русской интеллигенции является почти историей русского масонства." Что это

злостное преувеличение противника масонства? Нет. То, что Орден Русской

Интеллигенции является потомком русского вольтерьянства и масонства

признают и многие выдающиеся представители Ордена.

Подобные свидетельства об этом будут приведены в специальном

исследовании об Истории Ордена Русской Интеллигенции, а сейчас мы

ограничимся ссылкой на мнения высказанные по этому поводу таких видных

членов Ордена, как Бердяева и проф. В. Зеньковского.

В книге "Русская идея" Н. Бердяев, например, утверждает: "Масоны и

декабристы подготовляют появление русской интеллигенции XIX в., которую на

западе плохо понимают, смешивая с тем, что там называют intelectueles. Но

сами масоны и декабристы, родовитые русские дворяне, не были еще типичными

интеллигентами и имели лишь некоторые черты, предваряющие явление

интеллигенции".

Проф. В. Зеньковский в своей "Истории русской философии"

высказывается еще более категорично: "Масонство, также как и вся

секуляризованная культура, верила в "Золотой век впереди", в прогресс,

призывала к творчеству, к "филантропии". В русском масонстве формировались

все основные черты будущей "передовой" интеллигенции." (В. Зеньковский.

История Русской философии. Т. I, стр. 105).

То есть и Н. Бердяев и В. Зеньковский говорят тоже самое, что и

противник масонства В. Ф. Иванов. А ведь Н. Бердяев и проф. Зеньковский

являются послушными лакеями современного мирового масонства. Оба они

работали профессорами в созданном на деньги масонства в Париже

"Православном" Богословском Институте и все написанные ими книги всегда

издавались масонским издательством "УМКА".

В заключение еще приведем утверждение по затронутому вопросу и

третьего профессора "Православного" Института в Париже Г. Федотова. В

статье "Певец империи и свободы" он пишет: "Свободолюбивая но

безгосударственная Россия рождается в те же тридцатые годы с кружком

Герцена, с письмами Чаадаева. С весьма малой погрешностью можно утверждать,

что русская интеллигенция рождается в год смерти Пушкина" (сб. "Новый

Град"). А в статье "Судьба Империй", помещенном в том же сборнике "Новый

Град" заявляет: "После Пушкина, рассорившись с царями, русская

интеллигенция потеряла вкус к имперским, к национальным и международным

проблемам вообще. Темы политического освобождения и социальной

справедливости завладели ею всецело до умоисступления".

БОРИС БАШИЛОВ

Масонские и интеллигентские мифы о Петербургском периоде Русской Истории

I

Русские западники порочат Московскую Русь, не считаясь совершенно с

исторической правдой.

В •9-10 журнала "Русский Путь", органе Российского Отечественного

Союза, в статье Владимира Ильина "Русь Петербургская и Киевская в связи с

расцветом общерусской культуры" (к 250-летию со дня основания

Санкт-Петербурга), мы встречаем редкий бесстыдный исторический поклеп на

Киевскую и Московскую Русь.

Во всей русской истории, по мнению лже-мудрствующего автора, есть

только одно светлое пятно - это петербургский период ее истории.

"Относительная удача этого дивного, поистине Афинского Периклова

века Петербургской России была невероятна и Петербургскому "чуду" надо

дивиться не менее - если не более - чем "чуду греческому".

Это чудо "потому чудесней, если можно так выразиться, что оно есть

все же чудо глубоко христианской и даже первоначальной христианской

культуры, каким является православие Киевское, к которому вернулась

Петербургская Россия".

"Петербургская Российская Империя, - заявляет, лишенный чувства

стыда автор, - есть такая краткая интермедия в этой ужасающей непрерывной

цепи национально-культурных убийств и самоубийств, какой является Русская

История"...

Итак вся русская история для сего лже-мудреца есть только ужасающая

непрерывная цепь национально-культурных убийств.

"И не удивительно, - утверждает В. Ильин, - что в Петербургской

России было христианства гораздо более, чем его было в Московской Руси -

тоже вопреки народнически-славянофильским трафаретам - одному из

пагубнейших заблуждений все той же Петербургской России - ибо

славянофильство есть типичный продукт петербургского духа в стадии

самоотрицания."

Из этой статьи вы узнаете, что Преподобный Серафим Саровский резко

противостоит Московскому духу, якобы выразившемуся только "в конце концов в

старообрядческом снобизме, и эстетизме, а потом и вовсе в беспоповщине, то

есть в протестантизме, в анти-церковности и в либрпансерском безбожии -

последнем продукте старообрядчества, давшем такого мерзкого урода, как

Крымов"... "во-вторых в Петербургском периоде в Петербургской России было

несравненно более христианства чем в Московской Руси по той причине, что ее

культура сосредоточила в себе лучшие плоды светского, секулярного

гуманизма, гражданской гуманности, что ведь есть тоже анонимный или

псевдонимный плод христианства".

Каждая фраза статьи Владимира Ильина - ужасна по безвкусию своего

стиля и по беспардонной клевете на Киевский и Московский период Русской

истории.

Такой видный член Ордена Русской Интеллигенции, как Г. Федотов и тот

в своей работе "Трагедия русской интеллигенции" признает необходимость

коренного пересмотра существовавших до сих пор взглядов на русское

историческое прошлое: "Мы, современники революции, - пишет он в предисловии

у упомянутой выше работе, - имеем огромное, иногда печальное преимущество

видеть дальше и зорче отцов, которые жили под кровлей старого, слишком

уютного дома. Мы, - пусть пигмеи - вознесены на высоту, от которой дух

захватывает. Может быть, высота креста на который поднята Россия... Наивным

будет отныне все, что писал о России XIX век, и наша история лежит перед

нами, как целина, ждущая плуга. Что ни тема, то непочатые золотые россыпи."

Необходимость и законность пересмотра признает и другой выдающийся

представитель Ордена Русской Интеллигенции наших дней - критик Г. Адамович.

Он так же считает, что взгляды на русское прошлое оказались

несостоятельными, неспособными объяснить трагическую судьбу постигшую

Россию. "Да, действительно, - пишет он в статье "Нео-нигилизм" (Рус. Мысль

•1137), - после всего, что в России - и с Россией - произошло, пересмотр, а

может быть и "переоценка" прошлого неизбежны и естественны. Кто же станет

это отрицать? Русский человек должен искать ответа, добиваться объяснения:

как, почему, отчего случилось то, что случилось? Кто в конечном счете

виноват? Кому обязаны мы тем, что уже почти сорок лет сидим здесь, на новых

"реках вавилонских?" Если бы такого вопроса в русских сознаниях не

возникало, это был бы плохой признак, свидетельствующий об окончательной

спячке." Подобные взгляды членов Ордена Русской Интеллигенции, который

несет главную историческую ответственность за крушение русского

национального государства, есть ничто иное как стыдливое признание лживости

исторических концепций созданных историками в предреволюционную эпоху, в

большей или меньшей степени, выполнявших идеологические заказы Ордена

Русской Интеллигенции.

Взгляда о необходимости переоценки ценностей придерживался и

выдающийся представитель правого лагеря, недавно умерший проф. И. А. Ильин,

"...мы не ищем обвинения, - писал он в журнале "Колокол" (•2 за 1927 г.), -

но мы не можем замалчивать правду, ибо правда необходима сейчас России, как

свет и воздух. Зоркий и честный диагноз есть первая основа лечения".

Некоторые мои читатели считают что я слишком строго сужу Петра I,

другие считают непоследовательным мое отношение к русским историкам

признанным до революции классиками русской историографии. Один из моих

оппонентов, весьма уважаемый мною человек, пишет, например: "Все они были

умными - скажу больше очень умными людьми. Так за что же Вы их подозреваете

в недомыслии?" Умными людьми были не только Соловьев, Карамзин, Ключевский,

С. Платонов, но и многие рьяные разрушители России, как Белинский и Герцен,

Салтыков-Щедрин и многие, и многие другие. И никого из них я в недомыслии

не упрекаю, я недостаточно глуп чтобы делать им упреки такого рода. Я

указывал на совершенно иную причину несостоятельности существующих

исторических систем - на то, что в одних случаях историки приходили к

неверным выводам непреднамеренно, потому, что придерживались созданного

русскими вольтерьянцами и масонами мифов о варварстве Московской Руси и ее

"гениальном спасителе" Петре I, или, в ряде случаев, преднамеренно искажали

историческую перспективу боясь кары со стороны Ордена Русской Интеллигенции

от милости или гнева которого зависела ученая карьера всех русских

историков.

"Для нормально логически рассуждающего человека, - писал я, в

"Робеспьере на троне", - или оценки личности Петра неверны, или неверен

вывод, который делают историки, называя государственного деятеля "без

элементарных политических понятий, не умеющего понимать ни исторической

логики, ни физиологии народной жизни" "гениальным человеком и великим

реформатором". Большинство представителей эмиграции совершенно ошибочно

воображают что изобретателями идеологического, или как принято говорить

"социального заказа" являются большевики. На самом деле изобретателями

идеологического заказа являются масоны. Эту масонскую традицию всегда

широко применял и Орден Русской Интеллигенции. Прославлялись только те

историки, которые придерживались основных масоно-интеллигентских мифов: о

варварстве Московской Руси и ее неизбежной гибели, гениальности Петра,

благодетельности осуществленной им революции, мифа о "Екатерине Великой", о

благодетельности будто бы царствования Александра I и реформ масона

Сперанского, мифа о "сумасшествии Павла I", мифа о "диком деспотизме

Николая I" и т.д.

Историки могли варьировать несколько свои оценки исторического

прошлого России, чтобы создавать видимость свободной трактовки, но не имели

права разоблачать лживость основных масоно-интеллигентских мифов. Историки

это превосходно знали и принуждены были мириться с явной нелогичностью

своих рассуждений в целом ряде случаев. В таком же точно положении сейчас

находятся историки современной России, среди которых тоже находится не мало

весьма образованных и культурных людей. Но они тоже, как и дореволюционные

историки, принуждены выполнять идеологические заказы прямых духовных

потомков Ордена Русской Интеллигенции - большевиков.

Вот как, например, оценивал поведение историка Ключевского

митрополит Киевский и Галицкий Антоний слушавший лекции В. Ключевского в

Московской Духовной Академии: "В это время в Московской Академии преподавал

знаменитый историк Василий Осипович Ключевский, вышедший из духовного

звания. Вопреки общему перед ним преклонению о. Антоний относится к нему

сдержанно, он считал его ученым не вполне искренним и ставил ему в укор то,

что он, заботясь о своей популярности, обнаруживает себя то как патриот и

друг Церкви, то наоборот, как сторонник материалистических начал жизни, в

зависимости от среды для которой ему приходилось действовать". (Епископ

Никон. Жизнеоп. Блаженнейшего Антония, митр. Киевского и Галицкого. Том I,

стр. 119)

Лекции в Московской Духовной Академии Ключевский читал в одном духе,

а лекции в Московском университете уже совершенно в другом. То есть в целях

снискания популярности Ключевский преднамеренно искажал истину страшась

бойкота и преследований со стороны Ордена Русской Интеллигенции. А духовная

цензура Ордена Русской Интеллигенции была на много нетерпимее и страшнее

цензуры царского правительства. Ключевский, как и все другие крупные

историки никогда не забывал как расправился Орден Русской Интеллигенции с

Гоголем, Н. Лесковым, славянофилами и многими другими осмелившимися не

выполнять идейных заказов Ордена.

Ключевскому как и другим русским историкам приходилось идти на

сделки со своей ученой совестью и делать искусственно натяжки в толковании

бесспорных исторических фактов. Нельзя же такие противоречия в оценке

последнего периода Московской Руси и революционной деятельности Петра,

которые мы находим в сочинениях Соловьева, Ключевского и Платонова,

объяснять незнанием ими исторических фактов (факты эти они приводят сами)

или в неумении логически мыслить. Тогда остается только одно объяснение -

они принуждены были трактовать эти факты ложно, не имея мужества выступить

на борьбу с ложными историческими взглядами идеологов западнической

интеллигенции.

II

"Для всякого, кто внимательно и беспристрастно изучал историю

социальных революций, антигосударственная деятельность масонства во время

этих революций совершенно очевидна; правда, многие историки в своих весьма

обстоятельных трудах ни словом не обмолвились об этом факторе

первостепенной важности, по ведь именно благодаря этому некоторые моменты

революций в их исследованиях оказались весьма непонятными. Умолчание, а

иногда искажение исторических фактов входит иногда в программу масонской

тактики и такого рода умалчивание роли ордена вполне понятно со стороны

историков, так или иначе симпатизирующим ложам, но кроме них и большинство

историков не масонов (как например, Тэн) почему-то боится одного имени

ордена, а ведь только его подпольной работой можно объяснить множество

фактов". Так пишет исследователь деятельности европейского масонства Фара,

в изданной в 1930 году книге "Масонство и его деятельность".

Большинство русских историков идут по ложному пути своих европейских

собратий. В "серьезных трудах" по русской истории не принято освещать

разрушительную деятельность русского и иностранного масонства против

России. Всякая попытка правдиво осветить эту тему признается проявлением

махрового черносотенства. О деятельности масонства или говорят вскользь,

как о незначительном факторе, не заслуживающем внимания, или отмечают

только "положительную роль" его в деле формирования русского образованного

общества и Ордена Русской Интеллигенции. А, между тем, русское и мировое

масонство сыграло чрезвычайно значительную роль в разрушении русского

национального государства. Вредно переоценивать эту роль, как склонны

делать некоторые из сторонников теории, что в постигнувшей Россию трагедии

виноваты "одни жиды и масоны": подобная постановка далека от исторической

объективности и с помощью этой теории невозможно понять действительные

исторические причины русской национальной катастрофы. Но вредно и

недооценивать роль масонства и еврейства. Историки недооценивающие роль

масонства и еврейства в так называемый "Петербургский период" Русской

истории не в силах правдиво изобразить сложный ход русской истории, между

революцией совершенной Петром I и февральско-октябрьской революцией

совершенной "масонской пятеркой" (см. С. Мельгунов. На путях к дворцовому

перевороту) с помощью всех политических группировок входивших в Орден

Русской Интеллигенции: В. Ключевский, например, обходит вопрос о том какую

роль сыграло масонство в петербургском периоде русской истории. А если

касается этого вопроса, то говорит о масонах как о безобидных, мистически

настроенных чудаках. В работе "Воспоминание о Н. И. Новикове и его времени"

он дает, например, масонам следующую идиллическую оценку: "Опять скажут:

люди новиковского кружка нашли такой выход, потому что были масоны,

мартинисты, и их христианские добродетели сильно омрачены этою сектантскою

тенью. Можно сказать и так, можно и наоборот: они потому и стали масонами,

что нашли такой выход из своего затруднения, больше масонствовали, чем были

масонами; они - воспользуемся их же фигурным языком - вступили в состав

"малого избранного народа" вольных каменщиков только для того, чтобы самих

себя переработать в пригодные камни для мысленного храма Соломонова, т.е.

для будущего идеального русского общества. Что же касается их добродетелей,

те я не берусь судить, насколько нравственная добродетель Гамалея тускнела

от того, что он прикрывал ее от недоброжелательных людских глаз театральным

рубищем какого-то масонства". Масонство для Ключевского - только жалкая

"сектантская тень" и "театральное рубище". (?!?)

III

Некоторые из моих читателей ставят мне в упрек то, что в ряде

случаев я провожу сопоставление Петра I с большевистскими вождями. По

мнению одного из оппонентов сопоставление Петра I с большевистскими вождями

является искусственным так как: "Логика требует сравнивать только

однородные величины, тогда как Вы сравниваете разнородные. Петр был русским

национальным государем с русским национальным мышлением". Петр I никогда не

был "русским национальным государем с русским национальным мышлением." В

"Робеспьере на троне" мной приведено очень большое число самых

разнообразных фактов доказывающих это. Если мой оппонент не пожелал

объективно разобраться в них, а пожелал верить в масонско-интеллигентский

миф о "гениальности Петра", то ни моя, ни его логика, тут не при чем. Он не

пожелал проверить правильность моих доказательств с помощью логики, а

отверг их на основании своего эмоционального отношения к Петру I. Но там,

где действуют эмоции, там обычно нет места логике.

Многие убежденные националисты смотрят на Петра I точно так же, как

я. Выступая, например, на Соборе Всероссийской Православной Церкви Антоний,

митрополит Киевский и Галицкий утверждал: "Без патриарха Русская Церковь

осталась со времен Петра Великого. Пусть он велик, как государственный

деятель, хотя и то под сомнением, но по отношению к Церкви он может быть

назван только великим разорителем. Все то дурное, что приписывают церковной

бюрократии, пошло от Петра Великого. С его времени наш церковный строй

получил уклон к протестантству." (См. Епископ Никон. Жизнеописание Блажен.

Антония митрополита Киевского и Галицкого. Т. IV) На основании каких же это

законов логики разорителя Православной Церкви можно возводить в ранг

государя с "русским национальным мышлением"? А вот выдержка из статьи

архимандрита Константина "Роковая двуликость Императорской России"

опубликованной в философско-православном сборнике "Православная Русь" за

1957 год. Архимандрит Константин пишет: "Сопоставление просится с

петровской реформой, КАК НАЧАЛЬНЫМ ЭТАПОМ того процесса, который завершен

большевиками. Элементы насильственности были и в реформе Петра, как были в

ней элементы бесчинства: СЕМЯЧКО БОЛЬШЕВИЗМА ТУТ БЫЛО."

Моим оппонентам не понятно, как это я полемизируя с дореволюционными

историками, опровергая в ряде случаев их, в других случаях ссылаюсь на них.

Никакой непоследовательности с моей стороны тут нет. Только большевики

левые и большевики правые считают, что они правы всегда и во всех случаях и

поэтому считают, что только люди их идеологического лагеря всегда и во всем

абсолютно правы. Действуя по сей примитивной системе левые большевики

начисто отметают все, что утверждают люди не их лагеря. Большевики же

правого лагеря, а таковых в эмиграции имеется очень большое число, столь же

начисто отметают все что им кажется несогласным их взглядам. По их мнению

их идеологический противник тоже всегда и во всем абсолютно неправ. На

самом деле обстоит совершенно не так. Идеологические противники русского

национального миросозерцания, хотя они неправы в основном, в отдельных

своих утверждениях могут быть более правы, чем недалекие люди из

национального лагеря.

"Платон, мне друг, но истина выше Платона". К глубокому сожалению

многие из представителей правого лагеря в своих идеологических построениях

исходят из чисто масонско-интеллигентско-большевистского взгляда, что их

идеологические противники всегда и во всем неправы. В жизни так не бывает.

В "Робеспьере на троне" (стр.109) я указывал, что "Есть левые большевики,

есть правые большевики, разница между ними только в их политическом

направлении, а не в их душевном складе" и что характерной чертой их

является "политическое однодумство, маниакальное долбление в точку."

В правом лагере, например, принято считать что Белинский, Милюков и

иже с ними всегда говорят неправду, а историки Соловьев, Ключевский, С.

Платонов всегда пишут одну голую правду. Этого уже не может быть по одному

тому, что все эти историки, так же как и Ключевский, под страхом лишения их

популярности со стороны интеллигентской цензуры принуждены были в самых

основных вопросах русского прошлого идти на сделку со своей ученой

совестью. А кроме того не надо забывать, что в духовном смысле они

наполовину тоже являются выучениками Ордена Русской Интеллигенции, который

по неоднократному признанию виднейших представителей ордена является прямым

духовным потомком русского вольтерьянства и масонства. Поэтому в тех

случаях когда утверждения предреволюционных или послереволюционных

историков по моему мнению соответствуют объективной исторической истине я

пользуюсь ими, как утверждениями истинными, когда же они не соответствуют

исторической истине я указываю на это. В чем же мои уважаемые оппоненты

видят мою непоследовательность? Моя кажущаяся непоследовательность есть

результат непоследовательности их "национальной идеологии", которая на

самом деле является противоестественной помесью масоно-интеллигентских

мифов с обрывками идей претендующих на национальную ортодоксальность, а на

самом деле являющихся сусальной идеализацией прошлого.

Последователи подобной идеологии считают, что ни Петр I, ни

Екатерина II, ни Александр I, ни прочие русские исторические деятели в

появлении большевизма не повинны, а что во всем виноваты жиды и масоны и

только они одни. Эта идеологическая гурьевская каша, несмотря на свою

внешнюю патриотичность, на самом деле является глубоко оскорбительной для

русского народа и всех его исторических деятелей. Согласно моей точки

зрения отрицательными деятелями истории являются только отдельные деятели

Русской истории, по теории же "во всем виноваты только одни жиды и масоны"

никудышними являются все цари и все русские исторические деятели, Россия

превращается в торричелеву пустоту, в которой действуют как хотят евреи и

масоны, не встречая никакого сопротивления ни со стороны царей, ни со

стороны Церкви, ни со стороны дворянства, ни со стороны остальных слоев

русского народа. И русские цари, и государство и народ все оказываются

сплошными нулями, жалкими объектами злокозненной деятельности евреев и

масонов. Нечего сказать теория весьма лестная для великого русского

народа?!?

VI

Как верно указывал Д. С. Пасманик в статье "Что же мы добиваемся"

(Сборник "Россия и евреи"): "Те русские люди, которые отрицают

ответственность русского народа за последние шесть лет (сборник был издан в

1924 году - Б. Б.), отказываются от своей собственной истории и культуры

они превращают русский народ из творца жизни в ее раба, из субъекта истории

в ее объекта. Но точно также поступают и те евреи, которые превращают все

еврейство в стадо баранов, страдающее от садизма взбесившегося пастуха.

Ответственность господское качество, и лишь рабы от нее увиливают.

Плохо или хорошо, но последние пол-столетия русское еврейство

принимало деятельное участие в жизни России, и поэтому оно ответственно -

вместе со всем русским народом и со всеми инородцами, населяющими великую

Россию - за все ее радости, но и за все печали." Такая постановка вопроса

русского еврея Пасманика, участника белого движения, многократно

призывавшего русское и мировое еврейство осознать свою долю вины в разгроме

России и принять активное участие в борьбе против большевизма, гораздо

ближе к исторической объективной истине, чем гипотеза потребителей

масонско-интеллигентских мифов о прошлом России и исповедников

оскорбительной для национального достоинства русского народа теории, что в

развале России виноваты только одни жиды и масоны.

Нет, в развале России виноваты многие русские выдающиеся и не

выдающиеся люди, которые двести лет шли на поводу у масонства,

Когда неприятель берет крепость, то виноват не неприятель взявший

ее, а защитники крепости, плохо защищавшие крепость и сдавшие ее врагу.

Таково именно обвинение и будет предъявлено настоящими русскими историками

поколению сдавшему Россию ее историческим врагам. И как бы это поколение не

уверяло, что в разгроме исторической России виноваты главным образом

жидомасоны - этим уверениям будущие поколения не поверят.

Как правильно заявил. В. Иванов в предисловии к своей работе "От

Петра I до наших дней" необходимо производить следствие по делу о

разразившейся в России катастрофе. "Виновные в этой катастрофе, - писал он,

- должны быть найдены. Пусть не для мести, а для того, чтобы нам сойти с

неверных путей, примирившись с народом, к которому мы "должны вернуться

после двухсотлетнего отсутствия" (Достоевский). С идеологической гурьевской

кашей, процветающий в широких кругах эмиграции жить больше нельзя.

"Культура не живет ни в холодильниках, ни в бездейственных воспоминаниях -

она в них умирает. Хранят культуру не те, которые вздыхают о прошлом, а те,

кто работают для настоящего и будущего". (Ходасевич)

V

Кроме Петра I, Екатерины II, Александра I - все русские цари имели

плохую оценку на Западе. Возникает вопрос - почему именно так? Верный ответ

на этот вопрос дает А. Гулевич в статье "Царская власть и революция" (Рус.

Воскресенье •15): "В 18 веке (то есть в эпоху расцвета европейской

идеологии в России, проводниками которой были указанные выше цари. - Б.

Б.) российское государство пользовалось громадным престижем. Петр Великий,

Екатерина Великая. Одни эти наименования много говорят о взглядах запада на

повелителей России. У них были восторженные апологеты: Вольтер, д¦Аламбер,

Гримм и многие другие масоны и их выученики... Почему же царская власть в

последующем веке приобретает все худшую и худшую славу? Легко ответить на

этот вопрос: национальная история пишется обыкновенно друзьями, история же

России писалась преимущественно ее врагами"

Как возможно, например, нарисовать верную картину исторических

процессов происходивших в царствование Императора Николая I-го, если не

принять во внимание, что члены возникнувшего в его царствование Ордена

Русской Интеллигенции являются прямыми духовными потомками запрещенного

Имп. Николаем I русского масонства, а мировое масонство в течение всего

этого царствования вело против Имп. Николая I и против России непрерывную и

весьма напряженную борьбу закончившуюся Крымской войной. "Исследования,

произведенные в эти последние годы в Москве, Париже и других местах

показывают, что эта ассоциация играла в духовной интеллектуальной эволюции

России роль гораздо более широкую, чем можно было когда-нибудь

предположить". Русское масонство "насчитывало в своих рядах членов

царствующих домов, представителей самых блестящих русских фамилий (13

Голицыных, 12 Нарышкиных, 9 князей Долгоруких, столько же князей Гагариных,

гр. Толстых), министров, военачальников (Кутузов и Бенингсен), несколько

архиепископов (Филарет, митрополит Московский) и очень много ученых,

писателей и артистов. Одним словом, вся светская и интеллектуальная элита

страны". (М. Зызыкин. Император Николай I и военный заговор 14 декабря 1825

года.)

Оценка русского исторического прошлого не с точки зрения западной

исторической мысли усвоенной большинством русских историков, а с русской

исторической точки зрения неизбежно приводит к иной схеме периодизации

русской истории и к переоценке отдельных эпох русской истории и отдельных

исторических деятелей. Уже взгляд на "реформы Петра" как на революцию

взрывает все существовавшие до сих пор схемы Петербургского периода Русской

истории. При этом рушится вся хитросплетенная система исторических и

политических мифов, созданная русскими и иностранными вольтерьянцами и

масонами и русскими и иностранными историками, духовными потомками

вольтерьянцев и масонов - членами Ордена Русской Интеллигенции. Но понять

всю антиисторичность и ложность этих мифов сможет только тот, кто духовно

независимо и свободно подойдет к оценке того, что совершил Петр I и к

оценке исторических последствий его так называемых "благодетельных реформ".

А он, как это указывалось уже неоднократно, совершил совсем не реформы, а

кардинальнейшую антинациональную революцию. Ни английская, ни так

называемая "Великая" французская революция не дали таких грандиозных

исторических последствий, так широко не отразились в конечном итоге на всем

человечестве, как революция совершенная Петром I.

Этого не скрывают больше в наше время даже наиболее объективные

западники, как например известный искусствовед проф. В. Вайдле в книге

"Задачи России". Приведем это очень интересное признание: "То, что он

совершил было первой революцией, какая вообще произошла в Европе, ибо

английская революцией собственно не была, а до французской никто не думал,

что можно в несколько лет создать нечто дотоле неизвестное... Если бы дело

сводилось к изменению русской жизни путем прививки ей западных, культурных

форм, можно было бы говорить о реформе, и при том о реформе вполне

назревшей и своевременной, но путь шел к снесению старого и постройке на

образовавшемся пустыре чего-то разумного, полезного и вытянутого по

линейке, а такой замысел иначе, как революционным, назвать нельзя". (Стр.

86)

VI

Суровую, но совершенно объективную и беспристрастную оценку

Петербургскому периоду русской истории дал известный русский зарубежный

публицист М. Спасовский в статье "Нет другого пути", напечатанной в "Нашей

Стране" (•201).

"...Под давлением "преобразовательных реформ" Петра I народ русский

в толще своей оторвался от свойственного ему бытия, он оказался

оттесненным, оттолкнутым от всего того, чем издревле дышала, росла, крепла

и самобытно цвела русская жизнь во всем объеме ее духовных озарений,

государственных инстинктов и вершений, - народ оказался отодвинутым и от

Царя и от Церкви. Слиянность Царя-Народа-Церкви была нарушена, попрана и

потеряна. Внешняя связь была, но не было внутренней спайки, - единого

дыхания одной мыслью, одной волей одной жизнью. Внутренне монолит распался

и каждая его часть стала жить сама по себе, пока не свалились все вместе в

дыру 17-го года.

Медленно шел весь этот глубоко печальный и горестный процесс,

незаметно для обывательского глаза, но неуклонно. Именно этим и характерен

Петербургский период Русской истории. Оторвавшись от Московской Руси, от

всех форм ее государственной, общественной и церковно-бытовой жизни, от

всех наших традиций и навыков, долгими столетиями слагавшихся, и из наших

русских духовных и душевных наклонностей и стремлений выросших, мы в

Петербургский период ничего не нашли из того, что научило бы нас и помогло

бы нам дальше идти по дороге расширения нашего обще-народного и

обще-государственного благополучия..."

"...Говоря кратко и прямо, мы должны признать, что Петербургский

период дал русскому народу его рабство и систематическое убийство его Царей

и увенчал себя позором социалистического блуда, - позором нашего увлечения

Западом и полным провалом на русской почве всех либеральных, радикальных,

прогрессивных революционных восхищений.

Эти восхищения были нам подсунуты и даже навязаны, а российские

растяпушки этого не замечали. Остатки их даже теперь не понимают, что эти

восхищения наши были нужны кому-то и с вполне определенной целью -

раскачать Державу Российскую, стоявшую поперек их горла. Эти восхищения и

теперь нужны, чтобы не дать России подняться из праха и не мешать "править

правящими".

Петербургский период Русской Истории отжил раз и навсегда. Этот

период не был нашим, не был русским, - это была мучительная борьба убиенных

Государей наших, начиная с Цесаревича Алексея Петровича, через Павла I,

Александра II, за выпрямление нашей русской государственной жизни,

искалеченной Петром I, - борьба с теми Петровскими "преобразовательными

реформами", в глубоком омуте которых, под черным вихрем "просвещения" с

Запада, без остатка утонуло все на чем покоился наш исконный русский

государственный дух и государственный быт, наши национально-государственные

цели, наша русская и православная идея.

Петербургский период вошел в Русскую Историю, как период угасания

нашего национального самосохранения, - как период извращения, мельчания и

оскудения нашего государственного инстинкта, - как период утраты нами

священного смысла нашей родины и религиозного задания нашего

государственного строительства."

Первый период начавшейся в России безудержной и ничем не оправданной

европеизации начинается революцией Петра I и кончается восстанием

декабристов, пытавшихся довершить начатую Петром европеизацию России и

запрещением масонства в России в 1826 году. Революция Петра I, и расцветшее

благодаря ей в России вольтерьянство и масонство, заговор декабристов,

связанных идейно и организационно с русским и мировым масонством - все это

звенья одного и того же исторического процесса.

После подавления восстания декабристов и запрещения масонства

русские цари начиная с Имп. Николая I, которому, а не Петру I должно бы

быть присвоено наименование Великого, перестают быть источниками

европеизации России и стремятся вернуться к русским традициям беспощадно

выкорчеванным Петром I.

Но в 40-х годах XIX столетия, в царствование Николая I, возникает

духовный заместитель запрещенного масонства - Орден Русской Интеллигенции.

Виднейшие члены этого Ордена, как мы увидим это в дальнейшем, сами

признаются, что они являются кто прямыми, а кто кривыми потомками русского

вольтерьянства и масонства. С возникновением русской интеллигенции, которая

вовсе не является синонимом русского образованного слоя, как это обычно

утверждают члены Ордена Русской Интеллигенции, начинается второй период

Дальнейшей европеизации источником которой является теперь уже не верховная

власть, а члены многочисленного Ордена Русской Интеллигенции ведущего

ожесточенную борьбу с царской властью, Православной Церковью и русским

образованным обществом.

В сороковых годах происходит окончательное идейное оформление того

противоестественного слоя русского образованного общества, который позднее

получил наименование русской интеллигенции, но который правильнее называть

Орденом Русской Интеллигенции. Идеологи Ордена Русской Интеллигенции

постарались внушить что понятие русская интеллигенция и русское

образованное общество совпадают, но они не могут совпадать. Цель русского

образованного общества, как и образованного общества всякой другой страны -

создание культурных ценностей в национальном духе. Цель же Ордена Русской

Интеллигенции - разрушение Православной Церкви, Русского национального

государства и борьба со всеми проявлениями самобытной русской культуры.

Русская интеллигенция находится за пределами русского образованного

класса. Это политическое образование, по своему характеру напоминающее

тайные масонские ордена. Впервые русскую интеллигенцию Орденом назвал

биограф Пушкина П. В. Анненков. Характеризуя западников он писал, что все

они составляют как бы "воюющий орден, который не имея никакого устава, но

знал всех своих членов, рассеянных по лицу пространной земли нашей, и

который все-таки стоит по какому-то соглашению, никем в сущности не

возбужденному, поперек всего течения современной ему жизни, мешая ей вполне

разгуляться, ненавидимый одними и страстно любимый другими". О том что

русская интеллигенция тактически ничто иное, как политический орден, много

раз подчеркивали выдающиеся представители русской интеллигенции. Все эти

признания будут приведены нами в специальной работе "Масонство и Орден

Русской Интеллигенции". Второй период европеизации заканчивается устроенной

русскими масонами и членами Ордена Русской Интеллигенции

Февральско-Октябрьской революцией и гибелью Царской семьи и России.

Третий период европеизации России начинается господством самых левых

слоев Ордена Русской Интеллигенции - большевиков.

VII

Трагическое положение современной России вытекает из исторических

процессов развивавшихся в течение так называемого Петербургского периода. И

тот, кто хочет понять причины возникновения и победы большевизма в России

обязан рассмотреть Петербургский период не с масонской и интеллигентской

точки зрения, как он рассматривался до сих пор, а с русской национальной

точки зрения. "Грех наш, пишет М. М. Спасовский в рецензии на третий том

"Жизнеописания Блаженнейшего Антония, митрополита Киевского и Галицкого"

("К познанию России". "Россия". Нью-Йорк • от 4 марта 1958 года), -

общерусский грех перед Россией заключается в том, что мы, русские люди, во

всей своей громаде, за последнее столетие до революции или плохо, или вовсе

перестали замечать те церковно-религиозные и государственно-исторические

основы и ценности, на которых держалось, росло и цвело наше Государство

Российского Царствия. Мы как-то отходили от своей истории, от своих

исконных путей, - мы отходили от самих себя, теряя духовный облик свой,

глубоко своеобразный и самоцветный, и свою душу русскую, неповторимую по

своим психологическим особенностям.

Процесс этого нашего национального опустошения шел сверху, из тех

наших общественно-политических кругов, из недр той "просвещенной элиты",

которая ближе всего стояла к "окну в Европу" и которая первая оторвалась от

всего того, что составляло нутро, чем дышала сущность нашего русского

национально-исторического бытия и крепли корни нашей православной

государственности.

Начавшийся с этих верхов отрыв от своего шел вниз и ширился, и

тысяча девятьсот проклятый год с трагической наглядностью показал, что

выветривание русского из русского человека шло успешно, - настолько

успешно, что к моменту революции, сил сопротивления черному вихрю и

сохранения своего религиозно-церковного и национально-исторического

достояния не оказалось налицо, ни в верхних слоях русского общества, ни в

его низовых массах. История Белой борьбы лишь подтвердила это своим

поражением, а героизм отдельных лиц и групп лишь подчеркнул, как одиноки и

как численно малы были эти смельчаки - патриоты на фоне 170-миллионного

российского населения, - населения морально ослабевшего, политически

затуманенного, государственно обезволенного. Все скрепы нашего

национально-исторического бытия оказались расшатанными, а наша русская

национально-волевая мысль - обескровлена, надрезана и обездушена.

Мы очень любим обвинять в крушении Российской Империи всех и

каждого, но только не себя. И этим затемняем понимание нашей трагедии, ее

основ и причин, - и этим пресекаем возможность и необходимость разглядеть и

осознать те пути, по которым могла бы и должна бы идти наша всеобщая борьба

за Россию против СССР.

На этот путь особенно наглядно указывает труд Епископа Никона

"Жизнеописание Блаженнейшего Антония, митрополита Киевского и Галицкого",

третий том которого недавно вышел в свет.

С глубоким вниманием и интересом читаешь этот увлекательный труд, в

котором раскрывается наша история за последние сто лет, раскрываются и наши

русские язвы, приведшие нас к позору и к государственному уничтожению.

Личность митрополита Антония (Храповицкого) для нас ценна, глубоко

интересна и глубоко поучительна тем, что своею борьбою за Россию она

рассказывает нам, как глубоко и широко развертывается процесс отхода

русских людей от идеалов Русской Государственности и от Церкви нашей. В

этом отношении все три тома труда Епископа Никона равноценны своей

значительностью и своей документальностью.

Каюсь, при всей своей наблюдательности и при всем своем вдумчивом

отношении к трагическим дням нашего государственного крушения я не имел

полной, именно, полной картины российской катастрофы, в которой, как вижу и

убеждаюсь, главными действующими лицами были мы, русские, поощряемые к

бунту против Земли Родной влиянием и помощью извне...

Третий том труда Епископа Никона знакомит нас с героическими

усилиями митрополита Антония восстановить в Императорской России

упраздненное Патриаршество, как единственно верный и единственно крепкий

оплот Верховной Власти. Невозможно без глубокого волнения читать первые

двести страниц этого тома, посвященные истории русского Патриаршества и тем

государственным событиям и сдвигам, которые были связаны с упразднением у

нас этого института и с роковыми последствиями его устранения из нашей

церковной и государственной жизни.

Тщетны были все усилия митрополита Антония восстановить в России

Патриаршество, тщетными оказались все его настойчивые старания

документально доказать спасительность этого акта, его срочную необходимость

перед лицом очевидно надвигающейся нашей государственной катастрофы.

Петербургские правящие круги были решительно против укрепления Церковной

Власти, против поднятия ее авторитета и силы.

С таким же чувством смущения и недоумения читаешь вторую часть

третьего тома, посвященную описанию Всероссийского Миссионерского съезда в

Киеве, с большими усилиями, без живого содействия петербургских сфер,

организованного митрополитом Антонием для "укрепления основ Православной

веры в самом православном народе; который в годы первой, революции

подвергся в духовном отношении разложению". Короче говоря, Владыка Антоний

наглядно указывал, что Россия вступила в полосу "религиозно-нравственного

одичания", - "общественного отступления от веры и народности"...

Именно такие труды как данный труд Епископа Никона, помогают нам не

только документально разобраться в нашем русском прошлом, но и уяснить пути

к нашему настоящему и будущему. Пути к нашему настоящему - это пути к нашей

Соборной и Апостольской Церкви, к тому естественному нашему русскому и

единственно верному духовному центру, укрепляя который и опираясь на

который, мы открываем перед собою реальную возможность русской победы над

красным злом. Так было в прошлом, - это путь испытанный, - так, только так

будет и в настоящем.

Мы мечтаем о восстановлении Державной России, России свободы закона

и порядка. Пусты и бесплодны будут эти мечтания, если мы их не освятим

верой и правдой Христовой. Это - не теоретическое поучение, это наша

русская история. И познать ее нам, изгнанникам, духовно и бытом своим

объединившись вокруг нашей Русской Православной Церкви Заграницей, - значит

стать на правильный путь нашей общерусской борьбы за вызволение Земли

Родной из сатанинских лап мирового зла.

---------------------------------------------------------------------------

ИСТОРИЯ РУССКОГО МАСОНСТВА

Русская дореволюционная литература была богата всевозможными трудами

по масонству вообще и русскому, в частности. Правда, она не поражала своей

обширностью и тяжеловесностью, как литература на английском языке, но зато

она не была так скучна, казуистична и змиемудра, как английская.

Русская литература по масонскому вопросу отличалась прежде всего

своим общим характером и почти полным отсутствуем философской трактовки

масонства, хитрых, лукавых и путаных толкований его "мистического смысла" и

поисков "тайных знаний", "оккультных доктрин и достижений", "магических

действий и воздействия"... Трудов, подобно Пайку и Папусу, у нас не было.

Наряду с такими книгами, как, например, А. Н. Пыпина - "История

русского масонства", или М. В. Давнар-Запольского - "Правительственные

гонения масонов", или Т. Соколовской - "Русское масонство в истории

общественного развития", или С. В. Ешевского - "Масонство в России (Изд.

1882 г.), или, наконец, "Записки Нащокина, им диктованные в Москве в 1830",

мы имеем блестящие романы Всеволода Соловьева "Великий Розенкрейцер",

"Волхвы", гр. Салиаса - "Два мага" и длинный ряд интереснейших повестей и

рассказов различных авторов, печатавшихся в таких популярных прежде

журналах, как "Нива", "Огонек", "Природа и люди"...

Во всей этой литературе, простой по мысли и красивой, более или

менее обстоятельной по изложению, обрисовываются пути проникновения

масонства в Россию, причины его развития у нас и последствия для России

увлечения им. Что же именно привлекло в масонство русских людей и кого,

главным образом?

Привлекало в масонство русских людей прежде всего новшество и

связанная с этим новшеством таинственность, расцвеченная какими-то заумными

доктринами, то пышными, то страшными ритуалами, обрядами, нарядами,

клятвами и заклинаниями, иерархией и градусами посвящения, широкой

филантропией и ...чертовщиной. Сильную роль играло обыкновенное любопытство

и самое обыкновенное легкомыслие, сдобренное жаждой мистики и познания

"тайн природы". В это же течение вплетался карьеризм, надежда "пролезть

повыше", завязать и укрепить нужные связи и вообще "выйти в люди". В этом

хороводе настроений и мечтаний вертелось и корыстолюбие, и жажда

приключений, и просто жульничество. И все это - на почве круглого

политического невежества.

Пресыщенную знать и изнеженное барство масонство тянуло к себе

новизною ощущений при обрядах "посвящения" - гробы, виселицы с открытой

петлей, черные мессы перед лежащей обнаженной женщиной, испытания неофита

при прохождении им темных лабиринтов среди то огня, то воды, то провалов,

то грохота "рушающихся стен", и прочая театральщина. Все это щекотало нервы

и вносило "занятное" разнообразие и развлечение в жизнь избалованных людей,

не думающих о "завтра".

Рядовое чиновничество и мещан масонство соблазняло возможностью

протиснуться "в ряды господ" и "сильных мира сего" - в балахоне с маской на

лице сидеть рядом с тем или иным "сиятельством", называть его "братом" и

даже жать ему руку, как равный, и через все это получить повышение в чинах

- из писаря в помощники письмоводителя, а, может быть, и выше!

Пройдох, жуликов и охотников до чужого кошелька масонство привлекало

к себе широкими перспективами и не менее широким полем успешного действия

ка ниве собирания обильной жатвы среди доверчивых, скучающих и близоруких

людей.

В эпоху императриц и несколько позже, Москва и Петербург были

удивительно богаты представителями всех этих категорий тогдашнего русского

общества. И не случайно, конечно, генерал-лейтенант и сенатор Кушелев в

своей докладной записке Императору Александру I писал, что "масонские ложи

в России наполнены людьми низкого происхождения или, можно сказать,

совершеннейшей сволочью" (см. обстоятельную статью Анатолия Маркова в

"Русской мысли" •786 от 5 августа 1955 года). Ген. Кушелев сам был масоном

и одно время даже председателем одной из петербургских лож, но,

разочаровавшись в масонских "прелестях", покинул масонство, и ему, конечно,

хорошо был известен состав "братии". Но, по мере роста "общественной" акции

масонства в России, - росла и его политическая роль. Это особенно наглядно

выявилось в убийстве Императора Павла I и в организации заговора

декабристов. Яркое освещение возникновения и роста русского масонства мы

находим в пятитомном труде Бор. Башилова - "История русского масонства",

недавно вышедшего в издательстве "Русь". Этот труд охватывает период в

полтораста лет, о середины XVII века до первых десятилетий XIX века

включительно.

Мы не можем в нашей беглой заметке даже кратко перечислить

наименования глав этих пяти томов, но должны оттенить добросовестность

терпеливой работы Бор. Башилова. По мере своих (эмигрантских) возможностей,

он настолько внимательно изучал все, что так или иначе относится к истории

проникновения масонства в Россию, его развития у нас в различнейших формах

и укрепления его политического влияния на ход русской, не только

общественной, но и государственной жизни, - что страницы этого его труда

буквально пестрят многими десятками имен, так или иначе освещающих поднятый

им вопрос и сущность его.

Мы видим ссылки на историков - Ключевского,. Платонова, Зызыкина,

Валишевского, Соловьева, Костомарова, Шмурло, Виппера, Милюкова,

Керсновского, Рязановского. И на таких писателей, как Достоевский, Алданов,

Ив. Солоневич, Ив. Кириевский, проф. И. А. Ильин, Лосский,

Мельников-Печерский, Шубарт, проф. Павел Ковалевский, Герцен, Г. Лукомский,

Мельгунов и многих, очень многих других.

Но тут же нужно подчеркнуть, что пятитомный труд Бор. Башилова не

есть компиляция - собрание отрывков из сочинений разных авторов. Этого

никак нельзя сказать, но можно с некоторой долей уверенности сказать, что

этот труд представляет в какой-то мере энциклопедию по русскому масонству,

освещающую русское масонство с середины XVII до первых десятилетий XIX

века. Пусть эта энциклопедия далека от своей полноты, но в ней ценно усилие

ее автора представить историю русского масонства не с .лично своей точки

зрения, а в плане ее спокойного изложения, - так, как эта история сама

собою слагается по литературно-историческим источникам. Но здесь, сейчас же

у некоторых читателей может возникнуть замечание: - "Ведь все это - дела

давно минувших дней! Национально-Историческая Россия разрушена и вся ее

государственная жизнь раздавлена со всем ее общественно-политическим бытом.

Какое значение может иметь сегодня игра в масонство пресыщенной русской

знати и изнеженных от безделья русских бар, от которых и следа не

осталось?!" Вопрос этот интересный, но он не серьезен для тех, кто его

задает, ибо обнаруживает легкомыслие. Надо всегда твердо помнить, что

поскольку в процессе своего роста и развития русское масонство сбрасывало

показную мишуру своего наигранного мистицизма, фальшивой филантропии и

показной нарядной обрядности и круто сворачивало на путь политических

интриг и посягательств, постольку оно превращалось и превратилось в силу

живучую и действенную...

Наивно искать рождение российских "февралистов" в XX веке, - они

появились у нас по меньшей мере лет на полтораста раньше в своих поисках

"невыразимо прекрасного будущего". В какие формы может отлиться и уже

отливается это "прекрасное будущее", мы можем судить по "Октябрю". Ближе

познакомиться со всей этой "кухней" и ее поварами не только разумно, но и

спасительно...

М. М. Спасовский

"Наша Страна" •451

---------------------------------------------------------------------------

"НЕЗАСЛУЖЕННАЯ СЛАВА"

Если еще есть мнения, что "народно-монархические" издания

проповедуют "политическую халтуру", и что Иван Солоневич был ее творцом, то

достаточно честно прочесть книгу Б. Башилова "Незаслуженная слава", чтобы

убедиться, что это неправда. Неправда уже потому, что покойный И. Солоневич

никак не является первым в этой области, а что были до него еще, например

Лев Тихомиров, Розанов и другие, кто говорил то же самое, только иными

словами. Это не меняет основной мысли. Высказанное иначе все равно

высказано, и перед тяжестью его аргументов противники "народной монархии"

запросто "скисают" и не могут возразить чего бы то ни было дельного.

Дельное - это то, против чего нельзя возражать. Этого дельного критики И.

Солоневича, как и Б. Башилова сказать не могут. Значит, раз нет дельного в

их основе, то и все остальное, что они говорят, относится к категории

"мнения", но не Истины! Еще древние греки, Платон, Аристотель и другие

настаивали на разнице между "мнением" и Истиной. Истина это то, что не

меняется, не делится, что всегда остается одним и тем же. "Мнение" же - и

делится, и меняется, и никогда не бывает самим собой! Например, совершенно

явная и неопровержимая Истина, что русский народ многократно переживал

революции сверху, против которых боролся, потом сживался с ними, и наконец

подвергался новым революциям. Первая из них в Истории, о которой ничего не

говорят наши "историки-норманисты", это, когда русский народ жил родовым

началом, подвергся Аварскому игу, объединился в Волынский или Антский союз,

и опрокинул Аварское иго.

Для пользы Русов же, Волыняне стали их организовывать. Через

некоторое время Родовое Начало снова взяло верх, а тем временем Южная Русь

подпала под власть греков и хазар. Снова долгий период протек. Наконец,

организовалась сначала Русколанская держава, а затем Причерноморская Русь.

Обе они пали под ударами гунов и греков. Возникла Киевская Русь. Здесь

вскорости явились греки и Владимир ввел православие. Эта революция шла

сверху. Наступил Удельно-вечевой период, потянувший Русь в разные стороны и

раздробивший ее единство. Вечевое начало тянуло к родовому, а князья

стремились к дроблению единовластия. Пришли монголо-татары и подвергли Русь

истреблению и бедствиям. Началось Московское государство, которое

организовывало сверху. Народ уже переживал многократное влияние сверху, а

снизу шла все та же тенденция Рода. Наконец все устоялось под покровом

князей и Церкви. Московская Русь стала крепкой. Ни монголы, ни другие враги

не смогли нарушить ее единства. Тем временем Киевская Русь, прожив под

Литвой двести лет, оказалась в руках Польши, желавшей обратить ее в

католичество. Возникло казачество. Вся Русь-Украйна восстала. Борьба

длилась тоже почти двести лет и закончилась присоединением Украйны-Руси к

Руси Московской. Сверху шла непрерывная работа Царей Московских, ковавших

Русь. Петр Первый стал проводить совершенно новое начало на Руси, стал

вводить западную цивилизацию в ущерб православной русской культуре. Он

окончательно закрепостил крестьянство, превратив его в "быдло", какое было

в Польше, и через самый факт существования которого Польша погибла в конце

концов! Закрепощенное крестьянство России перешло на положение "низшей

касты". Наверху оказалось Петровское боярство и вообще всякие авантюристы

Петровского времени. Из них сразу же выделилась "интеллигенция", каковая

уже к периоду царствования Николая Первого вылилась в революционную

организацию (декабристы). Между тем, Петр Первый сделал и еще одну роковую

для России вещь: он обезглавил Церковь, лишив ее Патриарха и присвоив себе

звание Главы Православия. Этим он лишил русский народ духовного стержня, на

котором тот был с времен Владимира Святого. Между тем "европейская

прослойка" аристократия в расширенном смысле и "интеллигенция" стали совсем

нерусскими по их духу. Дальше все вылилось в революцию семнадцатого года!

Не помогли ни реформы Суда, ни Освобождение крестьян, ничто, ибо в народе

уже не было национального единства. Здесь "интеллигенция", ненавидевшая все

русское, показала полностью, что она хотела только разрушения родной Земли!

По правде, "интеллигенция", Россию разрушавшая, идет от самого

Петра, только она заменила разрушение Старой Руси Московской разрушением

России вообще! Ее "учителя", работавшие на иностранные деньги, подменили

"петровские цели" целями иностранными, чтобы добиться "ухода русского

народа со сцены" любой ценой!

Большевики полностью применили все меры для этого, но ...народ

Русский, оставшийся в традиции Московской, на смерть не пошел и упорно себя

отстаивал, а теперь можно сказать, что и отстоял!

"Интеллигенция", сделав свое каиново дело, оказалась не у дел! Ей

нечего делать ни там, ни здесь. Спор "славянофилов с западниками" кончен!

Победил народ, оказавшийся славянофильским".

Б. Башилов сказал в своей книге предельно ясно, что это так. Ни в

логике, ни в обоснованности его доводов ему отказать нельзя, а впечатление

от чтения такое, что кажется, что "сам так думал"! Это лучшее, что можно

сказать о его книге.

Никакого сомнения не может быть: Петр Первый "ломал старую Русь", а

"интеллигенция", сломав его творение, Империю, стала "доламывать эту Русь"

с еще большим ожесточением. Однако, уже видно, что из сорокалетних ее

усилий ничего не вышло!

Наоборот, образовавшийся новый образованный класс людей русского

корня уже поднимается и поднимется, ломая на этот раз "радикальную

интеллигенцию", как последнее охвостье Петровской эпохи. Русь-Россия выйдет

на Московскую дорогу, ибо другой дороги у нее нет и не может быть.

Православие же вновь станет ее стержнем. Техника уже освоена и будет не

хуже техники других земель. Ради этого ломать русскую этнию не стоит. Б.

Башилов ведя по совпадению идей, ту же работу, что и покойный И. Солоневич,

раскрыл нам глаза на неведомую нам сущность как будто "интернациональной

революции", на самом деле имеющей в своих тайниках народную цель

освобождения от европейского засилья".

В эту цель не верят адепты "Февраля", в нее не верят и "радикальные

большевики-интеллигенты". Ее не хотят видеть многие русские монархисты,

мечтающие о восстановлении Империи, которой больше нет и не будет, ибо нет

Петровского правящего слоя. В эту народную "цель революции" не верят также

и враги России. Но это ничуть не значит, что она не осуществится!

Что касается нашего мнения, то мы можем сказать, что она уже начала

осуществляться, и что хрущевский период революции безвозвратно осужден! К

Царю Московскому всегда будет тяготение Русского народа. Скоро будет и

Воскресение Руси!

А Б. Башилову - спасибо за его умную и логически правильную книгу!

Юрий Миролюбов

"Жар-Птица" (США). Номер за май 1958 года

---------------------------------------------------------------------------

"АЛЕКСАНДР I И НАШЕ ВРЕМЯ"

Один из выдающихся исследователей эпохи Императора Александра I,

Великий Князь Николай Михайлович писал: "Царствование Александра I, нельзя

причислить к числу счастливых для русского народа, хотя оно имело большие

последствия для нашей родины".

Если вдуматься в эту короткую фразу и внимательнее оглянуться назад,

то довольно легко увидеть, что эта фраза полна глубокого смысла и

исторического значения - в этом смысле, что конец больших последствий

царствования Александра I упирается в 1917 год.

Действительно, эпоха Императора Александра I в Петербургском периоде

Русской Истории занимает в своем роде единственное и по своим последствиям

исключительное положение. До сих пор эта эпоха остается как бы

неразгаданной, горячо спорной и неясной. В ней переплетаются много

противоречивых моментов, дисгармонирующих, расслаивающих эту эпоху такими

событиями, которые внешне никак не укладываются в связь между собою и как

бы опрокидывают друг друга.

В Александре I мы имеем личность, в которой борются противоречивые

влияния и настроения трагического порядка. Именно на этой канве вышиваются

узоры самого разнообразного характера. И нет прямой возможности установить

твердо, - где же и в чем истина? Одно только можно установить твердо, -

эпоха Александра I утвердила в русском обществе, главным образом

Петербурга, начала тех течений общественной и политической мысли, которые в

конечном итоге привели Россию к 1917 году.

Вольтерьянство, осмеявшее национальные и государственные святыни,

получило в России, в ее высших кругах, широкую популярность. Именно оно

подготовило почву для развития масонства, а вслед за ним либерального и

радикального мечтательства.

Эти мысли навеяны недавно вышедшей в Аргентине новой книгой Бор.

Башилова - "Александр I и его время". Но, читая эту книгу, видишь, что ее

заглавие как-то невольно перелицовывается в другое - "Александр I и наше

время", ибо автор этой книги так широко и наглядно обрисовывает эту эпоху,

что буквально осязательно видишь, откуда и из каких именно корней выросло

наше настоящее, - выросло крушение Исторической России.

Книги Бор. Башилова интересны и значительны тем, что в них

приводится обширный богатый, наглядный и, главное, документальный материал,

с которым нельзя не считаться и которым нельзя пренебречь при объективном

анализе последних двух столетий, но который обычно замалчивается так

называемыми "прогрессивными" обозревателями.

В реферируемой книге мы видим длинный ряд ссылок на самые

разнообразные источники - литературные и исторические. Эти ссылки и цитаты

дают читателю возможность познакомиться с теми областями нашей исторической

жизни, о которых в учебниках не говорят, но которые под прикрытием внешних

событий очень часто играли, как и теперь играют, решающую роль.

Мы позволили себе остановиться на эпохе Александра I главным образом

потому, чтобы побудить русского читателя поближе познакомиться с историей

Родной Земли. Ибо никак нельзя ни делать выводы из настоящего, ни строить

планы на будущее, не зная прошлого, - все связано в жизни и неизбежно одно

вытекает из другого. Часто приходится читать мечтательные проекты о

Грядущей России - в отрыве от ее прошлого. И получается постройка на песке,

заведомо негодная.

М. М. Спасовский

"Россия" (Нью-Йорк).

---------------------------------------------------------------------------

ЦАРЬ ПРАВДЫ И МИЛОСТИ

(Из рецензии М. Спасовского на книги Б. Башилова "Рыцарь Времен

Протекших" и Н. Потоцкого "Император Павел I")

Обе эти книги интересны, но их сравнивать нельзя, - они написаны в

разных плоскостях. Н. Потоцкий повествует, Бор. Башилов анализирует. Н.

Потоцкого интересует внешняя сторона жизни, хроника событий и он эту

хронику преподносит читателю мастерски, очень аккуратно, добросовестно и

обстоятельно. Бор. Башилов касается этой хроники лишь попутно, поскольку

она помогает ему раскрывать главную поставленную им задачу: - кто и почему

именно чернили память Павла I-го, - кто и за что именно убили Его?

Как видит читатель, авторы подходят к личности Императора с разных

сторон, но оба они исходят из одной мысли - опровергнуть клевету,

возведенную я до сих пор возводимую на Государя Павла Петровича, смыть с

Его личности всю погань злостных измышлений и документально доказать и

подтвердить, что Павел I не был ни тираном, ни сумасшедшим, а

глубоко-верующим, вдумчивым и, главное, народным Царем, для которого

утверждение блага всего народа было неизмеримо выше узких интересов

привилегированных аристократических кругов Петербурга и Москвы.

Но к решению поставленной задачи Н. Потоцкий подходит в своем

раскрытии закулисных придворных интриг, главными мастерами которых были

некоторые английские круги, масонство и высшее русское дворянство.

Об Императоре Павле Петровиче написано очень много книг. Все их

оценивать можно только с точки зрения их исторической обоснованности и с

точки зрения государственного значения реформ Павла. В этом отношении труд

Бор. Башилова глубже и шире по содержанию, но суше по изложению чем

повествовательно написанная книга Н. Потоцкого. И если спросить, какая из

книг этих авторов лучше, ответить можно одно: - лишь обе взятые, эти книги

дадут более или менее законченную картину жизни, деятельности и судьбы

трагически погибшего Императора, - дадут картину обоснованную, без тени

отсебятины. И настолько обоснованную, что ее или нужно принять полностью

или тупо отвергнуть в целом, ибо опровергнуть что-либо написанное в этих

книгах невозможно.

В этом смысле обе книги представляют собою несомненно важный вклад в

дело освещения личности Императора Павла Петровича. Единственно, что можно

было бы поставить в некоторый упрек обоим авторам это то, что ни один из

них не охватил жизнь и работу Императора в исчерпывающем объеме, но

требовать это в условиях пребывания в эмиграции нельзя. То, что сделано

авторами в этих условиях, сделано хорошо.

"Русское Воскресенье" •97 (Париж).

БОРИС БАШИЛОВ

РУССКАЯ ЕВРОПИЯ

к началу царствования Николая I

РЕЛИГИОЗНЫЕ, ПОЛИТИЧЕСКИЕ И СОЦИАЛЬНЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ 125-ЛЕТНЕЙ ЕВРОПЕИЗАЦИИ

РОССИИ

I

Историки, выполнявшие идейные заказы Ордена Русской Интеллигенции,

изображали и до сих пор изображают дело так, что будто бы Император Николай

I, коронованный деспот и тиран, привел Россию на край гибели. Подобное

утверждение, является бесстыдной масоно-интеллигентской ложью. Россию на

край гибели привел не Николай I, один из наиболее оклеветанных русских

царей. Уже в начале царствования Николая I, Россия, вернее былые остатки

национальной Руси, находилась в чрезвычайно катастрофическом положении в

результате европеизации ее в течение 125 лет.

Неизмеримо тяжелое наследство принял на свои плечи после подавления

восстания декабристов и запрещения масонства, не стремившийся никогда к

власти Император Николай I. Ему пришлось расплачиваться за вс° политические

грехи Петра I и всех его преемников. Стоит только вспомнить какое

политическое наследство получил он от своего старшего брата Имп. Александра

I.

М. С. Спасовский очень верно подчеркивает в своей рецензии на мою

книгу "Александр I и его время", что "Эпоха Императора Александра I в

Петербургском периоде Русской истории занимает в своем роде единственное и

по своим последствиям исключительное положение. До сих пор эта эпоха

остается как бы неразгаданной, горячо спорной и не ясной. В ней

переплетается много противоречивых моментов, дисгармонирующих,

расслаивающих эту эпоху такими событиями, которые внешне никак не

укладываются в связь между собою и как бы опрокидывают друг друга.

В Александре I мы имеем личность, в которой борются противоречивые

влияния и настроения трагического порядка. И именно на этой канве

вышиваются узоры самого разнообразного характера. И нет прямой возможности

установить твердо - где же и в чем истина? Одно только можно установить

твердо, - эпоха Александра I утвердила в русском обществе, главным образом

Петербурга, начала тех течений общественной, и политической мысли, которые

в конечном итоге привели Россию к 1917 году".

Император Николай I, все свое царствование активно боролся с

трагическим наследием прошлого, вел непрерывно борьбу с пришедшим на смену

запрещенному масонству Орденом Русской Интеллигенции, непрестанно вел

подготовку к отмене крепостного права. И не он, один, виноват в том, что

ему не удалось осуществить задуманный в начале царствования "проект новой

организации контрреволюции революции Петра" (А. С. Пушкин. Письмо кн. П.

Вяземскому в марте 1830 года). В первую очередь в этом виновато высшее

русское общество отказавшееся поддержать Николая I и члены Ордена Русской

Интеллигенции с яростным фанатизмом мешавшие ему духовно и политически

оздоровить Россию.

Нападение враждебных сил желавших довести европеизацию России до ее

логического конца - то есть превратить ее в республику европейского типа,

было отбито Николаем I, но Россия в результате 125-летнего чужебесия

находилась в катастрофическом положении. Подавив восстание декабристов

Николай I спас Россию от грозившей ей тогда катастрофы. Но подавление

дворяно-масонского заговора и запрещение масонства не означало, что

болезнетворные микробы в течение 125 лет подтачивавшие Православие,

духовные, политические и социальные силы России, уничтожены окончательно.

Духовно, политически и социально Россия продолжала оставаться

больной. Для того чтобы она могла совершенно духовно и социально

выздороветь, ей необходимо было снова вернуться к творческим принципам

самодержавия, а это было невозможно без решительного разрыва с губительным

идейным наследством Петровской революции. Это национальное возрождение, в

зависимости от того, как бы его удалось совершить, могло иметь форму ряда

радикальных реформ или иметь характер настоящей революции (точнее

контрреволюции).

Но "легко слово молвится, да не скоро дело делается", - говорит

народная мудрость. Встать на путь восстановления политических принципов

самодержавия было нелегко. Этот путь был бы путем решительного разрыва

почти со всеми идеями, вошедшими в русскую жизнь после совершенной Петром I

революции. А ведь идеи за 125 лет приобрели уже характер "русских

традиций", которые заслоняли собой подлинные русские религиозные,

политические и социальные традиции. Уже несколько поколений свыклось с

мыслью, что Петр I является величайшим преобразователем России, спасшем

национальное государство от неизбежной гибели.

Правда традиции Петровской революции стали "русскими традициями"

главным образом только для верхних и средних слоев дворянства. Низшие слои

дворянства и крепостное крестьянство чуждалось этих традиций и жило еще

традициями Московской Руси. Россия, вплоть до восшествия на престол Николая

I, в его царствование и позже, жила одновременно в разных эпохах. Власть и

высшие слои жили идеями революции Петра, основная масса народа - духовными

традициями Московской Руси. Если власть царей приняла форму западного

абсолютизма и опиралась идеологически на "Правду воли монаршей",

составленную Ф. Прокоповичем на основе идей европейского абсолютизма, то

народ по-прежнему смотрел на царя как на носителя Божественной Силы и

Правды, а на европеизировавшихся бар, как на чуждую расу, так как смотрели

галлы на завоевавших их франков.

Знаменитый швейцарский историк Яков Бурхгарт в своих "Исторических

Фрагментах" под рубрикой "17 и 18 век" отмечает, что "...рядом с навязанной

ей культурой, она (Россия) с невероятной твердостью сумела сохранить свои

древние, врожденные обычаи, так что там - вопиющее несоответствие между

"образованием" и народной субстанцией".

II

Все, как русские, так и иностранные историки отмечают религиозный

склад русской души. А в результате совершенной Петром революции, больше

всего пострадала именно Православная Церковь.

"Начатая в Х веке святыми княгинею Ольгою и мучениками Феодором и

Иоанном, Златая Цепь Святости на Руси непрерывно протягивается через всю

русскую историю, органически сплетаясь со всеми светлыми и темными

событиями, эту историю образующими.

Если мы подсчитаем число дат кончин наших святых по столетиям, то в

результате получим следующую таблицу:

Век Число кончин святых

Х 3

XI 30

XII 61

XIII 39

XIV 51

XV 94

XVI 85

XVII 45

XVIII 8

XIX 1

"Приведенная таблица охватывающая всю тысячелетнюю историю России,

позволяет взглянуть на эту историю именно с точки зрения понимания

исторических процессов и установить в этой истории наличие колебаний

духовного уровня Русского общества.

Число 3 в Х веке вполне понятно: только в самом конце этого века

христианство начало разливаться могучим потоком по Руси, занимавшей в то

время крохотную часть пространства, охваченного к началу XX века Российскою

Империей. По мере усвоения русскими Евангелия разрастается наш "Луг

Духовный": в XI веке в Бозе почили 30 подвижников, причисленных к лику

святых".

Рост числа святых подвижников шел неуклонно вплоть до XVI столетия.

Но во второй половине XVII столетия Иоанном Грозным в силу ряда причин, в

целом ряде которых повинен не он, а своевольное, жаждущее ослабления

царской власти боярство, нарушается установившаяся симфония Церкви и

Государства." (Прот. Н. Смирнов. Златая Цепь Святости на Руси).

К этому времени под руководством митрополита Макария было закончено

уже грандиозное дело оформления русской национальной идеологии. Мы говорим

о составлении "Великих Четьи-Минеи", "Степенной Книги" и "Лицевого

Летописного Свода". Великие Четьи-Минеи - собрание всех религиозных книг

имевших хождение в Московской Руси. В наиболее полном списке Четьи-Миней

имеется 27000 листов большого формата.

Степенная Книга - истолкование исторических судеб Руси. Лицевой

Летописный Свод, в котором были объединены все известные русские летописи -

это история Руси с древнейших времен. О грандиозности проделанной работы

можно судить потому, что в Лицевом Летописном Своде имеется 9000 страниц

текста и 16.000 рисунков.

Все эти грандиозные труды проникнуты сознанием, что Московская Русь

является единственным оплотом православия, что она "Третий Рим, а

четвертому не быть. "Великие Четьи-Минеи", "Степенная Книга", "Лицевой

Летописный Свод", как верно характеризует в статье "Роковая двуликость

Императорской России" архимандрит Константин. (Религиозный философский

сборник "Православная Русь". 1957 г.) являются "гигантского охвата

исповеданием веры московского человека".

И вот этот, важнейший идеологический завет прошлого намеренно забыт

русскими историками. "Возьмем в руки курсы и учебники, - пишет архимандрит

Константин, - найдем мы там обстоятельное изложение всего на чем есть

печать личности. С особой внимательностью будет изображено то, на чем есть

печать личности в ее противостоянии общему укладу или хотя бы в обособлении

от него. Исследователь любезно лобызает то, на чем он находит печать духа,

ему родственного, и под этим углом зрения воспринимает все прошлое - не в

его целостности, ему уже чуждой. Только так можно объяснить, что за

пределами его интереса осталось дело жизни митрополита Макария, как нечто

официальное, безличное, казенное".

"Идеологический стержень нашего прошлого оказался вынут и отброшен в

сторону. Все внимание сосредоточено на частных явлениях, а московское

"все", воплотившееся в творении митр. Макария, осталось вовсе без внимания.

Это - пример не исключительный. Вся наша историческая наука проникнута

стремлением уложить события в рамки западной историософии. Будем ли мы

говорить о пионерах: Татищеве, Щербатове, Болтине, Карамзине, или корифеях

последнего времени: Соловьеве, Ключевском, Платонове и их школах, найдем

неизменное расхождение, если не полный разрыв, между сознанием историка и

сознанием церковно-православным. Русское прошлое воспринимается не как

самоценность, а как пройденный этап, поглощенный временем. Вечное

содержание промыслительно заложенное в нашем прошлом, упраздняется. Не

хранение этого вечного сокровища, задача вновь возникающих поколений, а

создание новых ценностей, под углом зрения которых получает оценку и

прошлое".

III

В Московской Руси Православная Церковь через приход, в управлении

которого активное участие принимали прихожане, была тесно связана с

народом, а через патриарха с Царем. Получалось неразрывное единство Церкви,

народа и Царя. В результате уничтожения патриаршества и преследований со

стороны власти, духовные силы православия были сильно подорваны.

Православная Церковь перестала быть могущественным средством единения

народа с Царем и Царя с народом. Вот что говорил по этому поводу в 1906

году на Предсоборном Присутствии епископ Антоний Волынский, позже

митрополит Киевский и Галицкий: "...насильственная противоканоническая

реформа Петра обезличила и затмила религиозное сознание русского народа,

оторвала духовенство от народа, превратила духовенство в касту. Реформа

эта, приведя русскую Церковь под господство государственного чиновника,

лишила Церковь приличествующего ей одушевления и дерзновения и положила

начало отступления от благочестия во исполнения Божьего глагола: "Поражу

пастыря и разойдутся овцы стада".

"Коллегия не может заменить Божьего пастыря и без главы не бывает

Церковь в очах Божьих, но Церковь наша пребывала в духовном пленении, ее

глава был связан в своих высших полномочиях, был вовсе лишен права их

проявлять, так что и узнать его трудно было христианам; Церковь Поместная

оказалась обезглавленной, а потому не имела приличествующего ей

одушевления; лучшие ее силы удалялись в леса и пустыни, светильники

оказывались под спудом и люди, лишенные света в храмине, отыскивая свет,

бежали ночью из ограды Церкви". "С кончиной последнего патриарха (Андрона)

наш быт развил себялюбивые и чувственные начала быта языческого, выработал

тип русского нигилиста, из размножения которого возник теперешний,

ужасающий на всю вселенную безобразный мятеж против родины и против

христианской веры".

"С конца XVII столетия, - пишет протоиерей Смирнов в книге "Златая

Цепь Святости на Руси", - ...началось сближение русских с Западною Европою

сначала через Киев, а затем, в царствование Петра I через Петербург с

отрывом высшего общества от преданий, созданных и хранившихся Святой Русью.

Происходит резкое снижение нашей духовной культуры. За все сто лет

восемнадцатый век воспитал только восемь праведников из которых святой

Иоанн Исповедник провел свой подвиг в Малой Азии и прославлен Греческой

Церковью; в России об этом святом тогда не слышали. Остальные семь святых

этого времени - епископы, т.е. представители высшего духовенства. Ни

аристократия, ни воинство, ни трудовые классы городов и деревень не

пополнили в XVIII "Русского Луга Духовного".

В статье "Где всего сильнее сказалось у нас заморское засилие",

митрополит Антоний объясняет, каким образом создался такой порядок русской

церковной жизни. Он говорит, что здесь всего сильнее сказалось иностранное

влияние. Засилие это было лютеранским, так как основатели Синода

скопировали это учреждение с лютеранских образцов, как и большинство своих

реформ. "По лютеранской системе, - пишет митрополит Антоний, - Церковь

признается, как невидимое единение неведомых друг другу истинных рабов

Христовых, развеянных в разных вероисповеданиях, Церкви же видимые,

объединенные единством вероисповедания и церковной власти, не имеют

никакого благодатного значения, но являются простым департаментом той или

иной народной или государственной жизни, почему и глава последней должен

быть главой поместной Церкви. Эту точку зрения и усвоил Император Петр и

основатель синодального регламента безнравственный и безрелигиозный иерарх

Феофан Прокопович, четыре раза менявший свою религию и отдавший

преимущество религии лютеранской. Дальнейшие Петербургские царствования

18-го века еще глубже проникались влиянием лютеранства и порабощали сим

церковную жизнь еще крепче. Как известно, особенно тяжелая участь постигла

нашу Церковь и нашу иерархию в царствование Анны Иоанновны так что, когда

воцарилась Елизавета, допустившая этот маленький проблеск национальных

начал в русской жизни и объявившая амнистию архиереям, священникам и

монахам, томившимся в тюрьмах и ссылке, то по словам одного придворного

проповедника, началось как бы воскресение из мертвых, которое предсказано в

последние дни мира. Из подземелий, из лесов, с далеких острогов, - так

приблизительно говорил проповедник - выступили и потянулись к свету

полумертвые от принятых пыток и полуживые от продолжительного голода и

других страданий, изувеченные и скорченные епископы, архимандриты, иереи и

иноки, давно потерявшие надежду увидеть свет Божий." "Просвещенное

царствование Екатерины II, исполненное милостей для прочих просвещенных

сословий, в отношении к Церкви и духовенству мало отличалось от

царствования Анны Иоанновны." (Епископ Никон. Жизнеописание Блаженнейшего

Антония, Митрополита Киевского и Галицкого. Том II, стр. 53. В дальнейшем

при ссылке на этот труд будем указывать только "Епископ Никон.

Жизнеописание Блаж. Антония".)

"Под влиянием Вольтера и французских вольнодумцев, - отмечает П. В.

Ковалевский в книге "Исторический путь России", - Екатерина решается на

отобрание у Церкви всех ее ценностей. Гибнет масса церковных сокровищ. В

церквах все старинное заменяется новым. Монастыри закрываются. 1764 год

может считаться для России Черным Годом. Повсюду, на окраинах, русское

влияние, поддерживавшееся монастырями, ослабевает. Уничтожение обители

Трифона Печенгского лишает весь Мурманский край опоры и часть русских

исконных земель переходит вскоре к Норвегии. Для Сибири наступает темное

время. Последние островки просвещения уничтожены и ока становится проклятой

страной. Миссия святого Иннокентия Иркутского - единственная светлая

страница в истории Сибири XVIII века.

...Лучшие церковные силы идут в затвор и уединение. Епископ

Воронежский Тихон поселяется в Задонске, где пишет свои выдающиеся

аскетические произведения, а Паисий Величковский обосновывается в Молдавии,

где восстанавливает древние традиции монашества и старчества и переводит

отцов церкви на русский язык". "Кому неизвестны, - пишет митрополит

Антоний, - жестокие расправы этого царствования с наиболее ревностными

святителями того времени Арсением Мацеевичем и Павлом Тобольским. А

ограбление церковных имуществ и закрытие огромного числа монастырей с

раздачей в достояние придворным фаворитам, явилось вторым, после

уничтожения Патриаршества, этапом порабощения Церкви государством, из рук

которого с этих пор Церковь должна была ожидать поддержки всем своим

учреждениям просветительным, административным, миссионерским. Не говорим

уже о том, что с закрытием монастырей народ лишался своих главнейших

религиозных светочей, из которых он почерпал и почерпает главный источник

нравственного одушевления и церковного образования. Но ведь лютеране не

только не признают монашества, а фанатически его ненавидят, мужицкие же

слезы о попиравшейся святыне не принимались во внимание Петербургским

правительством. Мне и прежде всегда было досадно читать укоры оппозиционной

печати по адресу Церкви за поддержку ее монархическим правительством; в

настоящее же время, когда не скрывается и обратная сторона медали нашего

прошлого, читать такую неправду прямо возмутительно. Объяснимся. Мы хотим

сказать, что отношение правительства к Церкви с 18-го и 19-го веков было не

столько покровительственное, сколько подозрительное, враждебное.

Покровительствовался только известный минимум религиозности, необходимой

для сохранения воинами и гражданами присяги и нравственного благоприличия в

общественной жизни." (Епископ Никон. Жизнеоп. Блажен. Антония... Т. I, стр.

53)

IV

"Но не только на устах бар, - пишет в статье "Роковая двуликость

Императорской России" архимадрид Константин, - было имя Вольтера. Глубже

проникало его влияние. Культ его нашел яркое воплощение в образе Великой

Екатерины, лично привлекательные черты которой, так убедительно оттененные

Пушкиным, только подчеркивают духовную пустоту ее "внутреннего человека".

Развязное поучение, с которым обратилась Екатерина к Синоду в связи с делом

Арсения Мацеевича, лучше всего показывает, что являла собою Православная

Церковь в глазах Екатерины. То уверенный голос "Просвещения", обращенный с

высоты Престола к отсталым архипастырям и научающий их, как надо

осуществлять дело спасения людей в соответствии с духом века. И то

обстоятельство, что не с Царицей - ненависть которой, вообще незлобивой, к

Арсению могла иметь корни только мистические - был конфликт Ростовского

митрополита, а с Синодом, рисует всю значительность духовной порчи века.

Тлетворный был. сам воздух эпохи - более тлетворным, чем то было во время

грубых преследований Церкви при первых преемниках Петра, Ибо внешним было

тогда, по преимуществу, насилие над Церковью, исходя от людей не только

Церкви, но и России чуждых. Ныне отравлен был, русский воздух, которым

дышало высшее общество, пусть и отсутствовал внешний террор. Не случайно

эмигрантом стал обновитель старчества и умно-сердечной молитвы Паисий

Величковский, с которым вели переписку лучшие наши иерархи - но не звали в

Россию". "К этому времени относится внедрение западного искусства в

богослужение. Подчиняется тлетворному воздействию самый вкус, утрачивается

способность ценить духовную красоту былого благочестия. Преемственность

гибнет в области церковного искусства".

А одно время как отмечает митрополит Антоний: "...самое

вероисповедание русского народа, т.е. Православие, было лишено даже права

именоваться таковым с начала 19-го века, а сохранило официальное название

греко-российского вероисповедания, - хотя оно по существу не связано ни с

Россией, ни с греками. Но это еще не все. Лет шесть тому назад мне случайно

пришлось познакомиться с манифестом Императора Александра I-го об

учреждении Тройственного Священного Союза, читавшегося в свое время во всех

храмах Империи. В тексте манифеста приказано русскому православному народу

почитать себя, пруссаков и австрийцев людьми одной веры - христианской и

подданными одного Царя - Христа. Отрицались и национальность русская и

вероисповедание православное, взирающие на последователей тех вер, как на

еретиков."

"Вообще оценить прогресс отступления в России, останавливая свое

внимание преимущественно на явлениях свидетельствующих об отпадениях

русского общества от Православия и даже от христианства было бы

неправильно, - замечает архимадрид Константин. - Гораздо более показательны

явления, свидетельствующие о проникновении чуждых элементов, носящих печать

"греха ума", в самое православие, будь то бытовое православие, будь то

православная мысль мирская, будь то и церковная среда, вплоть до высшей

иерархии. Под этим углом зрения нет вообще более страшного времени периода

Империи, как эпоха т.н. реакции и мистики падающей на вторую половину

царствования Императора Александра I - время, в частности, расцвета

деятельности Карамзина и Шишкова".

"...Шок исторической катастрофы, нависшей, разразившейся, в конечном

итоге обернувшейся беспримерным национальным торжеством, заставил

опамятоваться многих. Но поскольку возвращение в Церковь оказывалось не

покаянно-всецелым, а условным, с большим или меньшим уклоном в сторону тех

или иных явлений религиозности европейской, не приближался ли тем самым

соблазн Отступления непосредственно к самой Церкви? Перед самой Церковью

как бы ставился вопрос ее собственными чадами: не следует ли ей

пересмотреть основы своего бытия в согласии с веком?"

"Во всей силе присущего ему личного обаяния и во всей искренности

его духовных устремлений - с чем шел Александр I к Церкви? Им овладело

мечтательство, родственное современному экуменизму, которое не только во

внешней политике должно было подменить задачи Третьего Рима, но тщилось

определить по новому и внутреннее положение Православной Церкви. С

известным основанием может говорить современный нам исследователь русского

духа в его отношении к протестантизму Рудольф Мюллер об этой эпохе:

"Русская государственная Церковь, по имени находившаяся у власти, могла,

однако, с известным правом, смотреть на себя, как на гонимую, воинствующую

и страждущую". (Архимадрид Константин. Роковая двуликость Императорской

России)

Отрыв от русских духовных истоков привел к измене Православию,

породил вольтерьянство, масонство, масонский мистицизм, атеизм. А те, кто

не отступился от православия, утеряли связь с духовными ценностями

православия, начали удовлетворяться исполнением одних внешних обрядов. В

результате этих процессов культурное творчество оторвалось от религиозных

истоков и в большинстве случаев стало служить делу дальнейшего отрыва

высших и низших слоев народа от коренных русских духовных традиций.

После уничтожения патриаршества совершенно прекратилось некогда

весьма тесное духовное общение с Вселенской Церковью. А между тем, как

пишет митрополит Антоний, - "Церковная жизнь не ограничивается пределами

Церкви Поместной, а должна, согласно символу нашей веры, соприкасаться с

жизнью Церкви Вселенской. Между тем, такое общение было совершенно

приостановлено со времен Петра I и его Регламента и сношение с восточными

Патриархами допускалось в. очень редких случаях и то через обер-прокуроров

и министерство иностранных дел. А иностранные православные иерархи получали

разрешение переехать русскую-границу с гораздо большим трудом, чем иерархи

католические, англиканские, армянские и др. Во времена первых царей

Романовых в России по часту и подолгу пребывали восточные патриархи, а со

времен Петра их не пускали на русскую территорию вплоть до 1915 года, когда

Русская Церковь и Русский народ удостоились с понятным восторгом встречать

в своих столицах и других городах Святейшего Григория IV Патриарха

Антиохийского." (Епископ Никон. Жизнеописание митр. Антония. Том I, стр.

55).

V

Последствия бюрократизации управления Церковью по своим

последствиям, утверждает Л. Тихомиров "оказались едва ли не более вредны,

чем бюрократизм гражданских управительных властей, потому что лишить

церковь живого духа - это значит подорвать в народе самую основу, на

которой держится монархическая власть" ("Монархическая государственность").

Эволюция управления церковью после Петра I состояла в том, что последующие

монархи еще больше ухудшали содеянное Петром, ставя во главе ее то масонов,

то вольтерьянцев атеистов, то европейского типа мистиков, то бездушных

бюрократов.

Дух бюрократизма развившегося в России благодаря Петру отразился и

на Церкви. Управление Церковью неуклонно развивалось в сторону все большего

развития бюрократизма. Епископы, только временно вызываемые Синодом,

никакой роли в управлении Церковью фактически не имели, вся власть

принадлежала обер-прокурору и чиновникам Синодской канцелярии.

Вместо патриарха православной Церковью стал управлять чиновник. В

докладе митр. Антония "О свободе" на Предсоборном Присутствии, находим

следующие справедливые упреки:

"...Наше правительство, точнее - государство, увлекшись во времена

Петра и после целями чисто внешней культуры и государственной

централизации, сузило, обезличило и даже наполовину затмило религиозное

сознание и религиозную жизнь православного народа. В XVII веке последнему

нечего было бояться какой угодно пропаганды "кроме старообрядческой,

конечно "потому, что если не каждая крестьянская семья, то каждая деревня

имела своих начетчиков, живших тою же мужицкою жизнью, что и все

деревенские жители да и церковно-бытовая дисциплина была так сильна как у

евреев хасидов или, возьмем ближе, как у современных единоверцев, которым

то же, благодаря указанным условиям, вовсе не опасна никакая пропаганда. Но

правительство XVIII века оторвало духовенство от народа, загнало первых в

рамки отдельной касты, воспитывало ее не в понятиях и бытовой дисциплине

народного православия, а в традициях латинской школы и теоретической

богословской схоластики; народ отстранялся все далее и далее от церковной

книги и от церковного клироса, и, что еще печальнее, остался одиноким в

своем религиозном быту, в своих постах, богомолениях, паломничестве.

Духовенство делалось все ученее, все культурнее, а народ все невежественнее

и менее освоенным с православной дисциплиной. Так было с народом исконно

православным, великороссийским, а что сказать о забитых порабощенных

западных малороссах, белорусах, или потомках старокрещенных инородцев

Заволжья и Сибири". А в статье "Восстановление Патриаршества" митрополит

Антоний писал: "Совершенно справедливо говаривал покойный архиепископ

Савва, что историю Русской Церкви за 16 век приходится писать по

митрополитам, за 17 век - по Патриархам, за 18-й - по государыням, а за

19-й - по обер-прокурорам"

VI

Исторически сложившийся уклад каждого народа, - по меткому

определению Победоносцева. - драгоценен тем, что он не придуман, а создан

самой жизнью и поэтому замена его чужим или выдуманным укладом жизни,

неминуемо приводит к сильнейшим катастрофам. Ложные идеи и действия

правителей и государственных деятелей на основе ложных идей создают почву

для изменения психологии руководящего слоя. Усвоив чуждые национальному

духу или, что еще хуже, ложные вообще в своей основе, политические и

социальные идеи, государственные деятели сходят с единственно правильной

для данного народа исторической дороги, обычно уже проверенной веками.

Измена народным идеалам, нарушая гармонию между народным духом и

конкретными историческими условиями взрастившими этот дух, со временем

обычно всегда приводят к катастрофе.

Так именно случилось и с русским народом. Текла река времен и каждый

день уносил русское государство прочь от свойственных русскому народу идей.

Проследить с начала ход развития русского национального государства,

и показать затем, как оно было разрушено в результате того, что оно со

времен Петра I стало строиться на чуждых русской народной стихии,

религиозных, политических и социальных принципах - такова цель, которую

поставило перед нами нынешняя страница Русской Истории.

Петр I принес величайшее несчастье русскому народу, когда стал

насильственно заменять народные верования и сложившиеся на основе векового

опыта учреждения. Ни верования, ни учреждения не переходят механически от

одного народа к другому.

"...Правительственные ярлыки имеют крайне маловажное значение, -

указывает Лебон. - Никогда не предоставлялось народу выбирать те

учреждения, какие он считал лучшими. если бы по какому-нибудь крайнему

случаю ему предоставилась возможность избрать такие учреждения, то он не

сумел бы их сохранить. Многочисленные революции, последовательные смены

конституций, которым мы поддаемся в течение целого столетия, являются для

нас тем опытом, который давно должен был бы направить внимание

государственных деятелей на этот пункт. Я думаю, впрочем, что разве только

в тупом мозгу масс или в узком мировоззрении некоторых фанатиков может еще

сохраниться нелепая идея, что перемены общественного строя производятся

одним почерком указов. Единственная полезная роль учреждений заключается в

том, что они дают законную санкцию тем переменам, которые допускаются

установившимися нравами и взглядами. Они, так сказать, следуют за этими

переменами, но не; предшествуют им. Характер и мысль людей изменяется не

путем учреждений". (Лебон. Психический фактор эволюции народов.)

Точку зрения Лебона разделял под конец жизни и знаменитый английский

социолог Герберт Спенсер. Вначале Герберт Спенсер, как и все люди

радикального, то есть почти всегда утопического мировоззрения, совершенно

игнорировал какое влияние оказывает характер народа на его судьбу.

Но когда, под старость, он, наконец, понял что характер народа

играет основную роль, он перестал верить, что можно произвольно создавать

какие угодно "прогрессивные" учреждения.

Политические и социальные учреждения всякого народа являются

выражением основных свойств его души. Форму учреждений изменить легко, но

изменить основу их, коренящуюся на мировоззрении народа и его характере

очень трудно.

Ни Петр I, ни его преемники вплоть до Павла I, не понимали этого.

Разгром масонско-дворянского заговора декабристов и запрещение масонства

значительно оздоровляли политическую атмосферу в России, но и этим были

устранены только важнейшие препятствия, мешавшие нормальному историческому

развитию, но не все.

VII

Живший во время "Великой" французской революции знаменитый

французский историк Франсуа Гизо писал, что: "Народы, как они ни хотели, не

могут порвать со своим прошлым, имея за собою долгую и славную жизнь; они

под влиянием прошлого и когда стараются его отменить, сущность их характера

и судьбы, созданные историей, лежат в основании их крупнейших

преобразований. Никакая революция, самая решительная и глубокая, не в силах

упразднить национальные традиции. Вот почему так важно знать и понять эти

традиции не только с тем, чтобы удовлетворить пытливость ума, но и для

того, чтобы улучшить международные отношения".

Возникшее чрезвычайно рано, еще в Киевской Руси сознание

национального единства - единого русского народа и единой русской земли, в

Московской Руси окончательно оформляется и дает ей возможность стать

национальным государством значительно раньше, чем сложились национальные

государства в Европе. Как национальное государство Московская Русь старше

современных государств Европы. В то время, как Московская Русь имела уже

отчетливое сознание национального единства, Германия, Англия, Франция и

другие нынешние государства представляли из себя механическое случайное

сцепление большего или меньшего числа феодальных владений, удерживаемых

воедино только военной силой, находившейся в руках самого крупного феодала.

К моменту, когда Петр I приступил к революционной ломке русских

религиозных, политических и социальных устоев - Московская Русь была уже

давно сложившимся национальным государством. Ломка этих традиций сулила в

будущем неизбежные потрясения и катастрофы.

"Москва не просто двухвековой эпизод русской истории - окончившийся

с Петром, - с горечью констатирует убежденный западник наших дней Г.

Федотов. - Для народных масс, оставшимися чуждыми европейской культуре,

московский быт затянулся до самого освобождения (1861). Не нужно забывать,

что и купечество и духовенство жили и в XIX веке этим московским бытом. С

другой стороны, в эпоху своего весьма бурного существования московское

царство выработало необычайное единство культуры, отсутствовавшее и в

Киеве, и в Петербурге. От царского дворца до последней курной избы

Московская Русь жила одним и тем же культурным содержанием, одними

идеалами. Различия были только количественными. Та же вера и те же

предрассудки, тот же Домострой, те же апокрифы, те же нравы, обычаи, речь и

жесты". (Новый Град. стр. 153-154). "Два или три века мяли суровые руки

славянское тесто, били, ломали, обламывали непокорную стихию и выковывали

форму необычайно стойкую. Петровская империя прикрыла сверху европейской

культурой московское царство, но держаться она могла все таки лишь на

Московском человеке. К этому типу принадлежат все классы, мало затронутые

петербургской культурой. Все духовенство и купечество, все хозяйственное

крестьянство ("Хорь" у Тургенева), поскольку оно не подтачивается снизу

духом бродяжничества или странничества". (Г. Федотов. Сб. "Новый Град" стр.

75-76).

"...В татарской школе, на московской службе выковался особый тип

русского человека, исторически самый крепкий и устойчивый из всех

сменяющихся образов русского национального лица... Что поражает в нем

прежде всего, особенно по сравнению с русскими людьми 19 века, это его

крепость, выносливость, необычайная сила сопротивляемости".

"Есть основания думать, что народ в XVI-XVII вв. лучше понимал нужды

и общее положение государства, чем в XVIII-XIX", - пишет Г. Фетодов в

статье "Россия и свобода" (Сборник "Новый Град").

VIII

Политические принципы Московской Руси настолько своеобразны, что у

других народов мы не найдем ничего похожего на них. Самодержавие очень

резко отличается, как от европейских, так и от азиатских монархий. Очень

ярко охарактеризовал, политические идеалы русского народа Лев Тихомиров:

"Политическая сущность бытия русского народа, - написал он, - состоит в

том, что он создал свою особую концепцию государственности, которая ставит

выше всего, выше юридических отношений, начало этическое.

Этим создана русская монархия, как верховенство национального

нравственного идеала, и она много веков вела народ к развитию и

преуспеянию, ко всемирной роли, к первой роли среди народов земных - именно

на основании такого характера государства". "Русский народ, - указывает он

в другом месте, - выработал тип монархической власти, который является

наиболее близким во всей человеческой истории, приближением к идеальному

типу монархии. Это самая классическая форма монархии из всех существовавших

до сих пор типов монархий. Все остальные типы монархии, бывшие до сих пор

по отношению к русскому самодержавию являются неполноценными, менее

развитыми типами". (Л. Тихомиров. "Монархическая государственность")

Западный абсолютизм, как западная республика - это диктатура закона.

Русское же самодержавие, по определению В. Соловьева, есть "диктатура

совести", точнее диктатура православной совести. Русское самодержавие есть

выработанное русским народом в течение веков своеобразное сочетание начал

авторитета и демократии, принуждения и свободы, централизации и

самоуправления.

Русский народ издавна выражает свое убеждение, что закон не способен

быть высшим выражением правды, которую он ищет и которую он хочет

установить в жизни. На основании законов, по глубокому убеждению русского

народа, праведная жизнь невозможна. Верховная власть не может опираться на

безличный закон или, как выражался Иван Грозный, на "многомятежное

человеческое хотение". Источники верховной власти, по убеждению русского

народа, должны вырастать из совести нравственной личности, подчиняющейся

Богу. Не из параграфа "хорошего" отвлеченного закона, а из живого

милосердного сердца. Никогда русский человек не верил и не будет верить в

возможность устроения жизни на юридических началах.

Очень ясно и верно сформулировал основные политические идеалы

русского народа И. Солоневич в "Народной Монархии": "В России всегда

содержание предпочиталось форме, совесть - букве закона, мораль - силе, а

сила - интриге". "Сквозь все достоинства и недостатки русского народа -

сплошною, непрерывною красной нитью проходит тяга к справедливости. Не к

какой-то абстрактной, потусторонней справедливости, а к простой, земной,

человеческой, ГОСУДАРСТВЕННОЙ справедливости".

"...Не общественная польза, - пишет Лев Тихомиров, - не интересы

Отечества, не приличие и удобство жизни диктуют русскому его правила

поведения, а абсолютно этический элемент, который верующие прямо связывают

с Богом, а неверующие, ни с чем не связывая - чтут бессознательно"

Самобытные политические идеалы русского народа, как мы видим,

несравненно выше политических идеалов западно-европейских и азиатских

народов. В высоте русского политического идеала, как правильно отмечает Лев

Тихомиров "лежит трудность его реализации, а трудность реализации грозит

разочарованием, унынием и смертью нации, оказавшейся бессильной провести в

мир слишком высоко взятый идеал".

Но этого-то, нравственной высоты самобытного русского политического

идеала и трудности его реализации, русские интеллигенты никогда не

понимали. Весь трагизм русского политического развития они объяснили не

трудностью реализации высоких политических принципов проистекающих из идеи

"Третьего Рима - идеи создания на земле наиболее христианского типа

государства, а тем, что Россия будто бы отстала от опередившей ее в

государственном строительстве Европы.

Только после разразившейся национальной катастрофы отдельные,

немногие члены Ордена Русской Интеллигенции имеют мужество признаться в

ошибочности своей оценки русских политических традиций. Так, например, на

собрании социалистов-революционеров в 1929 году в Париже эсер еврей

Бунаков-Фундаминский делая доклад о революции 1917 года заявил например:

"Московская государственность покоилась не на силе и не на покорении

властью народа, а на преданности и любви народа к носителю власти. Западные

республики покоятся на народном призвании. Но ни одна республика в мире не

была так безоговорочно признана своим народом, как Самодержавная Московская

Монархия... Левые партии изображали царскую власть, как теперь изображают

большевиков. Уверяли, что "деспотизм" привел Россию к упадку. Я, старый

боевой террорист, говорю теперь, по прошествии времени - это была ложь.

Никакая власть не может держаться столетиями, основываясь только на страхе.

Самодержавие - не насилие, основа его - любовь к царю" ("Двуглавый Орел", •

25,1929 г.).

И стремление к конституции, проявившееся при первых преемниках Петра

I, свидетельствует вовсе не о развитии политического сознания по сравнению

с Московской Русью, а, наоборот, об упадке политического сознания, ибо

свидетельствует, что в высших слоях русского общества все больше

увеличивается число людей не способных уже считать основой политических

отношений нравственное начало, и считающих что основой политических

отношений может быть только бездушный закон.

IX

"Идея монархической верховной власти состоит не в том, чтобы

выражать собственную волю монарха, основанную на мнении нации, а в том,

чтобы выражать народный дух, народный идеал, выражать то, что думала и

хотела бы нация, если бы она стояла на высоте собственной идеи" (Л.

Тихомиров. "Монархическая Государственность" ).

К моменту вступления на престол Николая I, в идейном отношении от

политических принципов самодержавия оставалось по существу только одно

название. Верховная власть называлась по привычке самодержавием, но

политические принципы самодержавия почти забыли уже сами цари, как это мы

видим на примере действий Императора Александра I, бывшего по своим

политическим симпатиям республиканцем.

Монархия в Московской Руси была по своему характеру народной

монархией. Царь Московской Руси был представителем "надклассовой власти",

боровшейся за национальные интересы всего народа. После Петра Первого, до

Николая I, исключая его отца Павла I, большинство тех, кого по привычке

назвали царями, фактически перестали быть выразителями народных идеалов и

народной воли. Разве можно, например, Петра III, Екатерину II и Александра

I считать выразителями русских, религиозных и политических идеалов?

Конечно, нет. В большей или меньшей степени они были продолжателями идей,

заложенных Петром I, то есть разрушителями самобытных традиций русской

культуры.

Идея "Государевой службы", то есть служения всех общественных слоев

Государству и Государю, основа жизненной силы русского государства, после

Петра I вырождается в крепостное право. Крепостная зависимость введенная в

Московской Руси вытекает из идей государева служения, из интересов борьбы

за национальную независимость. Крестьяне должны жить в тех местах, где это

необходимо государству и часть добываемых продуктов отдавать служилым

государевым людям - помещикам. Помещики - потомственная каста воинов -

должны поставлять в национальную армию известное количество воинов.

Положение крестьянина в Московской Руси напоминало положение казака

в позднейшую эпоху. Поместье было как бы первичная ступень организации

национальной армии, ведущей борьбу за национальную независимость. Крестьяне

служили помещику - Государеву служилому человеку. Помещик - член сословия

служилых людей, всю жизнь был обязан в той или иной форме нести государеву

службу Царю. Царь всю жизнь нес свою "государскую службу" народу. Все

должны служить государству, крестьянин, помещик, духовенство бояре, Царь.

Служить "честно и грозно", не щадя Lживота своего".

Крепостная зависимость - это порядок подчинения установленный в

интересах борьбы за национальную независимость. Крепостное право - это

порядок рабства. Помещики после Петра I из сословия воинов превращаются

постепенно в сословие рабовладельцев, пользующихся трудом крестьян главным

образом в своих личных интересах. От идеи Государева Служения положенной в

основу организации крепостной зависимости не остается ничего. Если

крепостная зависимость усиливала социальную организацию Московской Руси, то

крепостное право в послепетровской России разлагает былое национальное

единство, подрывает духовные силы народа.

"Старый московский порядок был тяжел, но справедлив, - пишет В.

Ключевский в "Курсе Русской истории" (Том V), - оставалось устранить его

тяжесть, но сохранить его справедливые основания". "Припомним общество

Московской Руси. Во главе его стоял привилегированный класс - служилое

сословие. Оно пользовалось важными экономическими и политическими

преимуществами; но за них платило и тяжелыми обязанностями: оно обороняло

страну и служило орудием администрации; с начала XVIII века оно стало еще

проводником народного образования. Припоминая, что делало дворянство для

общества, мы готовы забыть преимущества, которыми оно пользовалось. С

половины XVIII века равновесие между правами и обязанностями общественных

классов, на котором держался древнерусский политический строй, было

нарушено: с одного класса постепенно спадали государственные обязанности, в

то время, как росли выгоды и преимущества, которыми он пользовался.

Это нарушение равновесия между правами и обязанностями

почувствовалось и в народной массе: сюда проникли мысли, что политический

порядок на Руси покоится на несправедливости. Это чувство выразилось в

очень любопытной форме. Тяглая масса бунтовала часто в XVII веке, так и в

XVIII веке, но различны были побуждения, вызывавшие эти мятежи. В XVII

столетии они направлялись преимущественно против орудий администрации,

против воевод и приказных людей: такой характер имело и Разинское

восстание. Очень трудно уловить в этих мятежах социальную струю: то были

восстания управляемых против управителей, а не восстания низших классов

против высших. Все царствование Екатерины, особенно первая его половина,

обильна крестьянскими мятежами; но народное негодование получило социальный

характер, направляясь не против органов казенной администрации,

губернаторов и приказных людей, а против привилегированного класса. В этом

изменении характера народных мятежей сказались последствия крепостного

права, которое ввело важную перемену в государственный строй, поставив его

на политической несправедливости".

X

Руководящей творческой идеей Московской Руси была идея Государевой

службы: жертвенного служения народа Царю и Царя народу. Народ и Царь имели

одно и то же религиозное и политическое миросозерцание. Царь верил и мыслил

как народ, народ верил и мыслил как Царь. От подданного до Царя, по крайней

мере в идеале, все должны были быть слугами национального Государства,

жертвенно нести все тяготы служения национальному государству "честно и

грозно" служить Царю. Подданные были слуги Царю, а Царь был слуга Бога и

Народа. Верховная власть, Церковь, все слои народа объединялись идеей

жертвенного служения нации, составляли одно неразрывное религиозное,

политическое и национальное целое.

Православное духовенство обеспечивало духовное единство, служилое

дворянство до Петра I было военной организацией, обеспечивавшей

национальную независимость, купечество жертвовало деньги на нужды

национальной обороны, народные низы работали на служилых людей, несших

ратную службу, давали воинов, мужественно защищавших Русь.

Победоносцов правильно определил идейную сущность самодержавия:

"Самодержавие священно по своему внутреннему значению, будучи великим

служением перед Господом; Государь - великий подвижник, несущий бремя

власти, забот о своем народе во исполнение заповеди "друг друга тяготы

носите". Самодержавие не есть самоцель, оно только орудие высших идеалов.

Русское самодержавие существует для русского государства, а не наоборот".

Идея Государева Служения воспитала у русского народа драгоценное качество -

"дисциплинированный энтузиазм". (Н. Данилевский. "Россия и Европа").

"Общее благо - выше личного". Эта идея живет в сознании русского

народа уже со времен глубокой древности. Это выражается в терминах

"Государево Служение" (служба Государя Земле) и "Государева Служба"

(служение всего населения страны Государю в интересах общенационального

блага).

Орден Русской Интеллигенции постарался внушить ложный взгляд, что

Россия в течение всей своей истории строилась только приказами сверху, что

вечно порабощенные массы никогда не принимали сознательного, добровольного

участия в строительстве государства. Это один из многочисленных мифов

созданных Орденом Русской Интеллигенции. На самом деле Русское национальное

государство есть продукт совместного творчества царской власти и широкой

народной самодеятельности. В очень многих случаях цари только создавали

организационные формы на завоеванной или мирно освоенной народными массами

территории.

В идею самодержавия органически входит идея участия народа в

устроении государства. Русская история до Петра I, и начиная с Александра

II, свидетельствует о том, что цари охотно предоставляли широким слоям

народа право активно участвовать в строительстве и управлении государства.

Формы и размеры этого участия, конечно, менялись в зависимости от

исторических условий. Были периоды, когда самоуправление принимало очень

широкие формы, бывали периоды когда оно сужалось, за исключением периода от

смерти Петра I до смерти Александра I, оно было постоянным фактором в жизни

русского народа.

Россия всегда была сильна народным почином: Россию строили две силы

- народ, богатый инициативой и национальная власть. Территория русского

государства в первую очередь разрасталась благодаря инициативе крестьян,

строивших починки за пределами действия государственной власти, монахов -

строивших монастыри в необжитых людьми местах, купцов -отправлявшихся в

неизвестные страны, прилегавшие к границам русского государства, вольными

ватагами землепроходцев и мореходов, уходивших "на от веку неведомые реки и

моря". Кто первый начал с турками борьбу за побережье Черного моря, во

времена Киевской Руси называвшегося Русским морем? Кто уже в X-XI веке

заселил берега впадающих в Белое море рек и побережье Белого моря. Разве не

купцы Строгановы колонизировали громадную территорию на Каме? Не они разве

отправили казаков "проведывать" Сибирь? И разве не вольные дружины

землепроходцев, основали русские остроги на огромных просторах между Уралом

и Тихим океаном в продолжение всего 80 лет?

Царская власть почти всегда отставала от могучего разлива народной

инициативы, только присоединяя к государству заселенные и завоеванные самим

народом земли. Центральная власть, изнемогавшая всегда под падавшими на ее

плечи задачами, всегда берегла свои силы для выполнения важнейшей задачи -

борьбы с историческими врагами русского народа и всегда охотно

организовывала на местах различные формы самоуправления. Свою политическую

мощь самодержавие черпало в широких формах самоуправления, на которое оно

опиралось. С утверждением самодержавия, как верховной власти, она всегда

пользовалась как силой национальной аристократии, так и силой

демократических слоев страны, умеряя чрезмерные притязания каждого слоя во

имя национальных идеалов.

Ключевский в своем "Курсе Русской истории", отдавая неизбежную дань

идейным заказам Ордена Русской Интеллигенции, весьма произвольно ретуширует

характер земского самоуправления в Московской Руси, которую он, как и

многие историки недолюбливает и относится к истории ее весьма пристрастно.

Но и он признает, что Земская Реформа проведенная Иоанном Грозным "состояла

в попытке совсем отменить кормления, заменив наместников и волостелей

выборными общественными властями, поручив самим земским мирам не только

уголовную полицию, но и все местное земское управление вместе с гражданским

судом". (Курс Русской истории. Лекция XXXIX)

Замена государственных чиновников выборными властями была проведена

не путем приказа сверху, а самым демократическим путем. Новый порядок

управления народился постепенно, только там, откуда поступали просьбы

заменить наместников и волостелей выборными лицами. Только после завоевания

Казани, когда опыт введения самоуправления везде оказался удачным, земское

самоуправление, как сообщает Ключевский "решено было сделать повсеместным

учреждением предоставив земским мирам ходатайствовать об освобождении их

если они того пожелают от кормленщиков". "Отсюда видно, - пишет Ключевский,

- основания или условия реформы. Переход к самоуправлению предоставлялся

земским мирам, как ПРАВО и потому не был для них обязателен, отдавался на

волю каждого мира".

После же Петровской революции "Непосредственное обращение народных

учреждений и отдельных лиц к верховной власти сокращено или упразднено.

Московские люди могли просить, например, об удалении от них воеводы и

назначению на его место их излюбленного человека. Для нынешней "губернии"

это невозможно, незаконно и было бы сочтено чуть не бунтом. Да губерния не

имеет для этого и органов, ибо даже то "общественное" управление, какое

имеется повсюду - вовсе не народное, а отдано вездесущему "образованному"

человеку, природному кандидату в политиканы, члены будущего, как ему

мечтается, парламента" (Л. Тихомиров. Монархическая Государственность).

Помещики из Государевых Служилых людей, постепенно превратились в

преследующих главным образом свои эгоистические цели рабовладельцев. При

чем самые крупные из них только числились русскими, а духовно часто это

были люди совершенно оторвавшиеся от русского народа. Их духовной родиной

был Запад. Большинство из русских аристократов все были духовно преданы

какой нибудь "иностранной короне". Для одних были кумиром французы, для

других немцы, для третьих англичане.

Получилось очень странное и опасное положение: Россия оказалась без

русской аристократии. В усадьбах и имениях, в аристократических особняках

жили люди говорившие на иностранных языках, одевавшие одежду иноземного

покроя, увлекавшиеся Вольтерами и Гегелями. Меньше чем через сто лет после

сделанной Петром I революции в России создалось почти такое же положение,

которое описывает Вальтер Скотт в своем романе "Айвенго". Повсюду в замках

сидят чуждые народу норманы и пользуются трудом побежденных шотландцев.

Основное отличие средневековой допетровской России от большинства стран

средневековой Европы заключалось в том, что ее высший слой произошел не из

числа завоевателей чужой по духу расы. Средневековая Русь не знала

благородных чужеземцев. При Николае Первом такие чужеземцы были. Это было

дворянство, после жалованной грамоты дворянству, из служилого класса, каким

оно было в Московской Руси, превратившееся стараниями Екатерины П в класс

рабовладельцев, чуждый русскому крестьянину, которым они владели по всем

правилам европейского крепостного права.

Положение в России создалось очень странное, очень ненормальное и

очень опасное. К началу царствования Николая I русский народ напоминал

связанного богатыря. Крепостное право, всякого рода препятствия,

воздвигаемые бюрократией лишали его возможности проявлять какую-либо

инициативу.

К моменту восшествия Николая I на престол, от широко развитых форм

самоуправления, существовавших в Московской Руси, остались только жалкие

ростки. Самоуправление было вытеснено чиновником. Россией в эпоху Николая I

управляли "двадцать тысяч столоначальников". "Общество в 30-х годах, около

времени 8-ой ревизии 1836 года, имело такой вид: из всего населения

Европейской России, без Царства Польского и без Финляндии, но с Сибирью в

50 миллионами душ обоего пола, сельское население решительно преобладало

численностью над остальными классами и составляло массу в 45 миллионов, из

них около 25.000.000 было крепостных крестьян и около 20.000.000

государственных или казенных крестьян, считая в том числе и крестьян

удельных, по закону 5 апреля 1797 г. отписанных на содержание императорской

фамилии. Остальное население в 5.000.000 состояло из дворянства,

духовенства, чиновничества, гильдейских граждан, мещан и прочих низших

классов городского населения. Гражданским правами пользовались в полноте

только высшие классы; все количество: этих последних составляло ничтожный

процент общего количества населения империи в Европейской России в первой

четверти XIX века, около времени 6-ой ревизии считалось дворян без Царства

Польского и без Финляндии тысяч 350 обоего пола, духовенства около 272.000,

граждан трех гильдий - около 128.000. Следовательно, полноправное

население, не считая чиновничества, составляло всего 750 тысяч" (В.

Ключевский. Курс Русской истории. ч. V).

XII

Государственные реформы проведенные в царствование Александра I

масоном Сперанским самым отрицательным образом отразились на дальнейшем

развитии русского государства: сильный рост бюрократизма воздвигнул стену

между Царской властью и народом. Вместо Царя Россией, фактически, стали

управлять чиновники, которых Царь почти не имел возможности контролировать.

Уже Петр по мнению Л. Тихомирова ("Монархическая государственность"

ч. III, стр. 161) "устраивал истинно какую-то чиновничью республику,

которая должна была властвовать над Россией". "Ничем не обеспечил самого

союза верховной власти и нации, следовательно отнял у них возможность

контролировать действия управительных учреждений, и, так сказать, подчинил

всю нацию не себе, а чиновникам".

Свое завершение этот губительный процесс нашел в реформах масона

Сперанского, провозглашенного историками, вместе с Петром I, величайшим

государственным деятелем России.

Один из главных упреков, которые предъявляются интеллигенцией

Николаю I - это страшная бюрократизация управления. Но критики забывают или

делают вид, что забывают о том, что творцом расцветшего при Николае I

бюрократизма, был, Сперанский.

Получается любопытное положение: Николая I порицают за то, за что

Сперанского провозглашают "гениальным русским государственным деятелем".

Ведь Николай I только пожал плоды "гениальных реформ" М. Сперанского.

"Учреждения Александра I (созданные Сперанским. - Б. Б.) завершали

абсолютистское построение правительственного механизма", - таков вывод Л.

Тихомирова. "Нация была подчинена правящему механизму. Верховная власть, по

наружности, была поставлена в сосредоточии всех управительных властей. В

действительности, она была окружена высшими управительными властями и

отрезана ими не только от нации, но и от остального управительного

управления".

Масон Сперанский знал что он делал. И русская интеллигенция тоже

знает что делает, когда возводит славных творцов бюрократизации

государственного управления Петра I и масона Сперанского в ранг самых

гениальных русских государственных деятелей, а вину за результаты их

деятельности возлагает на Николая I.

Бюрократизация управления была могучим средством отделения Царя от

народа и народа от Царя. После осуществленных М. Сперанским реформ,

развитие бюрократической централизации "пошло неуклонно вперед, все более и

более распространяя действие центральных учреждений в самые глубины

национальной жизни. Шаг за шагом "чиновник" овладевал страной, в столицах,

губерниях, в уездах" (Л. Тихомиров. Монархическая Государственность).

Народ оказался во власти бездушного закона и чиновников толковавших

его как это было им выгодно. "Закон - дерево", - говорил Пушкин, - он не

может быть высшим выражением правды, то есть истины и справедливости,

поэтому "нужно, чтобы один человек был выше всего, выше закона".

Формально Царь был таким человеком, но в действительности он уже не

стоял над законом, а был такой же жертвой бюрократического аппарата, как и

каждый из его подданных. Создавалось положение, когда "жаловал Царь, да не

миловал псарь", что "законы святы, да законники супостаты..." и где "закон

там и обида".

Расцвел страшнейший бюрократизм, самоуправство чиновников. То есть

создалась такая система управления, которая противоречила основному взгляду

русского народа на царскую власть, как на власть стоящую над бездушным

законом. Русский никогда не верил в возможность справедливого устроения

жизни посредством механического исполнения закона. Совесть всегда для

русского человека была и остается большей ценностью, чем закон. Жить по

"правде" это значит следовать требованиям совести, а не только формальной,

"законной справедливости". Закон в Европе часто заменяет совесть, в России

совесть всегда ценилась выше закона.

Подчинение нравственного начала закону. всегда ощущалось русским

сознанием, как ложное решение.

Мораль основанная на юридических нормах, как инстинктивно чувствовал

русский человек, приводит только к системе запрещений, к пониманию добра,

как простого воздержания от зла. У европейцев и американцев хорошо то, что

предписано законом. Человек живущий в Европе и Америке по закону пользуется

всеобщим уважением. В России пользуются уважением только люди живущие не по

закону, а по совести, то есть, во имя Правды отступающие в необходимых

случаях, как подсказывает им совесть, - от буквального исполнения закона.

Развитие бюрократизма в результате реформ Сперанского превратили

русскую монархию в чиновничью республику, в которой Царь правил только

формально, а фактически ею управляли чиновники.

* * *

Единственным выходом из создавшегося, глубоко трагического,

положения могло быть только возвращение к системе управления существовавшей

в Московской Руси. Должна была быть восстановлена система управления,

построенная на политических принципах русского самодержавия: то есть

сочетания широкого самоуправления внизу, с независимой самодержавной

властью Царя сверху, присущей только русской государственной идее власти

"своеобразного сочетания начал авторитета и демократии, принуждения и

свободы, централизации и самоуправления".

То есть перед Императором Николаем I, так же, как ранее перед его

отцом и его старшим братом, опять во всей остроте встал вопрос о

необходимости организации национальной контрреволюции против идейного

наследства Петровской революции. И в начале своего царствования, как это

свидетельствует письмо Пушкина кн. П. Вяземскому, Николай I и решил встать

на этот единственно правильный исторический путь.

И не его вина, если внутренние и внешние враги России сделали все,

чтобы не дать ему возможности встать на путь возрождения русских

исторических традиций разрушенных 125 лет назад Петром I.

БОРИС БАШИЛОВ

ВРАГ МАСОНОВ • 1

МАСОНО - ИНТЕЛЛИГЕНТСКИЕ МИФЫ О НИКОЛАЕ I

I

Николай I, вместе со своим отцом Императором Павлом I, является

одним из наиболее оклеветанных русских царей. Царем, наиболее ненавидимым

Орденом Русской Интеллигенции. В чем причина столь неукротимой ненависти и

столь яростной клеветы, не стихающей до нашего времени? Дело в том, что

после смерти Александра I, Император Николай I становится возглавителем

Священного Союза, задуманного Александром I для политической борьбы с

врагами христианства и монархического строя. Уже одно это обстоятельство

делало Николая I - врагом масонства • I.

Но были у Николая и личные вины перед мировым масонством, которые

масоны никогда не простят ему. Первое из таких "преступлений" - подавление

заговора декабристов, заговора входившего в систему задуманного масонами

мирового заговора против христианских монархий Европы.

Второе "преступление" - запрещение масонства в России. Третье -

политическое мировоззрение Николая I в котором не было места масонским и

полумасонским идеям. Четвертое "преступление" - желание Николая I покончить

с политической фрондой европеизировавшихся слоев дворянства. Пятое -

прекращение дальнейшей европеизации России. Шестое - намерение встать во

главе, как выражается Пушкин, "организации контрреволюции революции Петра".

Седьмое "преступление" - намерение вернуться к политическим и

социальным заветам Московской Руси, что нашло свое выражение в формуле

"Православие, Самодержавие и Народность". Восьмое "преступление" -борьба с

Орденом Русской Интеллигенции, духовным заместителем запрещенного Николаем

I масонства. Девятое "преступление" - борьба Николая I против революционных

движений, организованных масонами в монархических государствах Европы.

Мифы о необычайном деспотизме и необычайной жестокости Николая I

появились потому, что он мешал русским и иностранным масонам и Ордену

Русской Интеллигенции захватить власть в России и Европе. "Он считал себя

призванным подавить революцию, - ее он преследовал всегда и во всех видах.

И, действительно, в этом есть историческое призвание православного царя", -

пишет в своем дневнике фрейлина Тютчева.

Уже одного перечисления главных "преступлений" Николая I против

русского и мирового масонства и связанных с ним организаций достаточно,

чтобы понять что Император Николай I никаким образом не мог устраивать

масонство, ни как глава России, ни как глава Священного Союза. Именно это

является основной причиной патологической ненависти к Николаю I, а не его

"дурные" личные качества, как это до сих пор уверяют члены Ордена Русской

Интеллигенции.

Николай I заклеймен "деспотом и тираном", "Николаем Палкиным", за

то, что с первого дня своего царствования, с момента подавления восстания

декабристов, и до последнего дня (организованная европейскими масонами

Крымская война), он провел в непрерывной борьбе с русскими и европейскими

масонами и созданными последними революционными обществами.

II

За то, что Николай I преследовал революцию "всегда и во всех видах"

на него и клеветали при жизни, клевещут и до сих пор. Только за последнее

время заграницей на русском языке вышли четыре книги наполненных

сознательной клеветой по адресу Николая I. Чеховским издательством

перепечатана книга Мережковского "Александр I и декабристы", в Берлине

вышла объемистая книга Лясковского "Мартиролог русских писателей", в США -

книга Р. Гуля "Скиф в Европе" (Бакунин и Николай I) и в Аргентине книга

проф. М. Зызыкина "Император Николай I и военный заговор 14 декабря 1825

года". Все эти книги являются шедеврами клеветы и трудно из них выделить

какую-либо в этом отношении. Будущим историкам национального направления

придется много и упорно поработать, чтобы разоблачить огромное количество

клеветнических мифов связанных с именем Николая I. О Николае I и о многих

выдающихся людей Николаевской эпохи, начиная с Пушкина, членами Ордена

Русской Интеллигенции сложено большое число политических мифов. Только

разоблачив эти мифы можно создать верное представление об историческом

значении Николаевской эпохи в последующем историческом развитии России.

"Никто не чувствует больше, чем я, потребность быть судимым со

снисходительностью, - писал 11 декабря 1827 года Император Николай I

Цесаревичу, - но пусть же те, которые меня судят, имеют справедливость

принять в соображение необычайный способ, каким я оказался перенесенным с

недавно полученного поста дивизионного генерала, на тот пост, который я

теперь занимаю" (Письмо Имп. Николая I Цесаревичу от 11 дек. 1827 г. Гос.

Публ. Библ. Архив Шильдера. Том 4. •12).

Но никто из политических врагов Императора Николая I, а их у него

было великое множество, и внутри России, и за ее пределами, никогда не

судили его снисходительно и справедливо. Они всегда клеветали на него и

старались внушить отвращение не только к его духовному облику, но и к его

внешности. Один из основателей Ордена Русской Интеллигенции А. Герцен

внешность Николая I всегда описывает так, чтобы создать впечатление о его

дегенеративности и исключительной жестокости. Вот одно из таких

клеветнических описаний Герцена: "Лоб, быстро бегущий назад, нижняя

челюсть, развитая за счет черепа, выражали непреклонную волю и слабую

мысль, больше жестокости чем чувственности, но главное - глаза без теплоты,

без всякого милосердия, зимние глаза". Так, не имевший зимних глаз, Герцен

без всякого милосердия клеветал всю свою безнравственную жизнь на Николая

I. По порочной дороге проложенной Герценом пошли и все остальные члены

Ордена Русской Интеллигенции, Бакунины, Мережковские и гаденыши рангом

поменьше. Ненависть к Имп. Николаю входила ведь в число обязательных

чувств, которые должен был иметь каждый член Ордена.

Раскрываем учебник "Истории СССР" для 9 класса средней школы,

изданный в 1947 году. В главе "Наука, литература, искусство в первой

половине XIX века" находим следующий клеветнический, перл: "...Рылеев

повешен Николаем. Пушкин убит на дуэли 38 лет. Грибоедов зарезан в

Тегеране. Лермонтов убит на дуэли на Кавказе. Веневитинов убит обществом 22

лет. Кольцов убит своей семьей 38 лет. Белинский убит 35 лет голодом и

нищетой. Баратынский умер после 12-летней ссылки..." Не правда ли - какой

яркий пример большевистской пропаганды? Нет, извините! Большевистская

пропаганда приводит только песчинки клеветы из оставленного ей Орденом

Русской Интеллигенции богатейшего наследства в области политической

клеветы. Приведенные выше строчки - принадлежат одному из основоположников

Ордена А. Герцену. На этом примере ясно видно до какой степени

политического цинизма может довести политический фанатизм человека.

Клеветническая палитра А. Герцена, надо отдать ему в этом должное,

богата на редкость. Когда бы, и чтобы не писал Герцен о Николае I или о

Николаевской эпохе, он всегда находит все новые и новые краски для клеветы.

У него выработался даже, свойственный только ему, особый клеветнический

стиль. Вот характерный образчик этого стиля, в котором лжет и клевещет

каждое слово, каждая буква. "Разумеется, - пишет Герцен в предисловии к

изданному заграницей тому воспоминаний кн. Дашковой, - встречая при выходе

с парохода вычищенную и выбеленную лейб-гвардию, безмолвную бюрократию,

несущихся курьеров, неподвижных часовых, казаков с нагайками, полицейских с

кулаками, полгорода в мундирах, полгорода делающий фрунт и целый город

торопливо снимающий шляпу, и подумав, что все это лишено всякой

самобытности и служит пальцами, хвостами, ногтями и когтями одного

человека, совмещающего в себе все виды власти: помещика, папы, палача,

родной матери и сержанта - может закружиться в голове, сделаться страшно,

может придти желание самому снять шляпу и поклониться, пока голова цела и

вдвое того может захотеться сесть опять на пароход и плыть куда-нибудь".

Трудно с помощью такого небольшого числа слов дать столь сильно

искаженное и столь клеветническое изображение Николаевской эпохи. Со всей

силой присущего ему таланта клеветника Герцен старался изобразить всегда

Николая жесточайшим деспотом и тираном. И многие из его современников, а

вслед за ними и последующие поколения, поверили клеветническим измышлениям

Герцена.

III

Разберем предъявленные Герценом обвинения по порядку. Поэт Рылеев,

повешен не потому что этого захотел Николай I, а за участие в вооруженном

восстании. За такое преступление всегда казнили во всех странах и

превращать участника вооруженного восстания в акт личной расправы

Императора - нечестно. И Герцен совершает этот нечестный поступок. Николай

I был строгим правителем, требовавшим чтобы все честно исполняли свой долг,

но он не был ни жестоким человеком, ни тем более тираном.

Когда встал вопрос о необходимости открыть огонь по восставшим,

Император Николай никак не мог решиться отдать приказ стрелять.

Генерал-адъютант Васильчиков сказал тогда ему:

"Нельзя тратить ни минуты; теперь ничего нельзя делать; необходимо

стрелять картечью".

"Я предчувствовал эту необходимость, - пишет в своих воспоминаниях

Николай, - но, признаюсь, когда настало время, не мог решиться на подобную

меру, и меня ужас объял." "Вы хотите, чтобы я в первый день моего

царствования проливал кровь моих подданных? - отвечал я. "Для спасения

вашей империи" - сказал он мне. Эти слова привели меня в себя: опомнившись,

я видел, что или должно мне взять на себя пролить кровь некоторых и спасти

почти наверное все, или, пощадив себя, жертвовать решительно государством".

И молодой Император решил пожертвовать своим душевным спокойствием, но

спасти Россию от ужасов революционного безумия. "Сквозь тучи, затемнившие

на мгновение небосклон, - сказал 20 декабря 1825 года Николай I

французскому посланнику графу Лафероне, - я имел утешение получить тысячу

выражений высокой преданности и распознать любовь к отечеству, отмщающую за

стыд и позор, которые горсть злодеев пытались взвесть на русский народ. Вот

почему воспоминание об этом презренном заговоре не только не внушает мне ни

малейшего недоверия, но еще усиливает мою доверчивость и отсутствие

опасений. Прямодушие и доверие вернее обезоружает ненависть, чем недоверие

и подозрительность, составляющие принадлежность слабости..." "Я проявлю

милосердие, - сказал Николай дальше, - много милосердия, некоторые скажут,

слишком много; но с вожаками и зачинщиками заговора будет поступлено без

жалости и без пощады. Закон изречет им кару, и не для них я воспользуюсь

принадлежащим мне правом помилования. Я буду непреклонен: я обязан дать

этот урок России и Европе". "Нельзя сказать, - пишет еврей М. Цейтлин, -

что Царь проявил в мерах наказания своих врагов, оставшихся его кошмаром на

всю жизнь, (ему всюду мерещилось "ses amis du quatorze") очень большую

жестокость. Законы требовали наказаний более строгих" (М. Цейтлин. 14

декабря. Современные Записки. XXVI. 1925. Париж).

В изданном 13 июля 1826 года манифесте, после разъяснения истинного

смысла восстания декабристов, указывалось, что родственники осужденных

заговорщиков не должны бояться никаких преследований со стороны

правительства: "Наконец, среди наших общих надежд и желаний, склоняем Мы

особенное внимание на положение семейств, от которых преступлением отпали

родственные их члены. Во все продолжение сего дела, сострадая искренно

прискорбным их чувствам, Мы вменяем Себе долгом удостоверить их, что в

глазах Наших, союз родства передает потомкам славу деяний, предками

стяжанную, но не омрачает бесчестием за личные пороки или преступления. Да

не дерзнет никто вменить их по родству кому либо в укоризну; сие запрещает

закон гражданский и более претит закон христианский".

"Начальником Читинской тюрьмы и Петровского завода, где

сосредоточили всех декабристов, - пишет автор "Декабристы" М. Цейтлин, -

был назначен Лепарский, человек исключительно добрый, который им создал

жизнь сносную. Вероятно, это было сделано Царем сознательно, т. к. он лично

знал Лепарского, как преданного ему, но мягкого и тактичного человека" (М.

Цейтлин. 14 декабря. Современные Записки. XXVI). "Каторжная работа вскоре

стала чем-то вроде гимнастики для желающих. Летом засыпали они ров,

носивший название "Чертовой могилы", суетились сторожа и прислуга дам,

несли к месту работы складные стулья и шахматы. Караульный офицер и

унтер-офицеры кричали: "Господа, пора на работу! Кто сегодня идет? Если

желающих, т. е. не сказавшихся больными набиралось недостаточно, офицер

умоляюще говорил: "Господа, да прибавьтесь же еще кто-нибудь! А то

комендант заметит, что очень мало!" Кто-нибудь из тех, кому надо было

повидаться с товарищем, живущим в другом каземате, давал себя упросить:

"Ну, пожалуй, я пойду" (М. Цейтлин. Декабристы.). Да, Николай I выбрал,

генерала Лепарского начальником мест заключения в которых находились

.осужденные декабристы сознательно. Вызвав однажды Лепарского он сказал

ему: "Степан Романович! Я знаю, что ты меня любишь и потому хочу

потребовать от тебя большой жертвы. У меня нет никого другого, кем я мог бы

заменить тебя. Мне нужен человек, к которому я бы имел такое полное

доверие, как к тебе; и у которого было бы такое, как у тебя сердце. Поезжай

комендантом в Нерчинск и облегчай там участь несчастных. Я тебя

уполномочиваю к этому. Я знаю, что ты сумеешь согласить долг службы с

христианским состраданием".

Грибоедов, русский посланник в Персии, был убит фанатиками персами,

враждебно настроенными к России. Грибоедов погиб на служебном посту. Каким

образом в его гибели может быть виноват Николай I? Ведь если бы Грибоедов

умер естественной смертью в Петербурге, Герцен, с свойственной ему

безответственностью обвинял бы Николая I в том, что он убил Грибоедова

петербургскими туманами, не желая отправить его на дипломатический пост в

страну обладающую сухим, здоровым климатом. Когда человек намерен клеветать

он всегда найдет сколько угодно причин для клеветы.

Лермонтов, обладавший очень неровным характером, погиб на Кавказе,

на дуэли. Почему Николай должен нести ответственность за то, что Лермонтов

погиб на дуэли? Совершенно непонятно. К. Грюнвальд, в изданной на

французском языке в 1946 г. книге "Жизнь Николая I", человек в общем

недружелюбно настроенный к Николаю, оправдывает поведение Николая по

отношению к Лермонтову. Лермонтов, вопреки существовавшего запрещения

дрался на дуэли с сыном французского посла Баранта. Властям был известен

циничный отзыв Лермонтова о великой княжне Марии. "Перевод этого человека в

приграничный гарнизон, - пишет Грюнвальд, - где был он убит в новой дуэли,

был, собственно говоря, мягкой мерой, которая была бы принята в отношении

офицера при любом режиме и в любой стране".

Узнав о смерти Лермонтова Николай I сказал не: "Собаке - собачья

смерть", а как свидетельствует Вельяминов: "Жаль, что тот, который мог нам

заменить Пушкина убит".

"Веневитинов убит обществом! А Кольцов убит своей семьей"! Это какие

то уже совсем необычайные обвинения!

Про "жестокую расправу" с Шевченко К. Грюнвальд пишет следующее:

"...надо признать, что поэт принял участие в тайном обществе, цель которого

угрожала целости Империи, что он посвятил, без всякого к тому повода,

бранные стихи Императрице, и это после того, как он был выкуплен из

крепостных на средства царской семьи".

VI

Далеко от правды и утверждение Герцена, что Белинский был "убит

голодом и нищетой".

Большинство воспоминаний о Белинском так же тенденциозны, как был

тенденциозен сам Белинский. Авторы воспоминаний усиленно подчеркивают что

Белинский сильно бедствовал еще в юности. Так, например, Н. Иванисов 2-ой в

своей статье "Воспоминание о Белинском утверждает:

"В Пензе Белинский жил в большой бедности: зимой ходил в нагольном

тулупе; на квартире жил в самой дурной части города вместе с семинаристами;

мебель им заменяли квасные бочонки. Но бедность и лишения не всегда убивают

дарования".

Но учившийся вместе с Белинским Д. П. Иванов в статье "Несколько

мелочных данных для биографии В. Г. Белинского", уличает Иванисова Второго

во лжи: "Внешнее благосостояние семейства, - пишет он. - было, по-видимому,

удовлетворительное: у него был на базарной площади небольшой дом о семи

комнатах, довольно обширный двор с хозяйственным строением, амбарами,

погребом, каретным сараем, конюшнею и особою кухнею, примыкавшей к заднему

входу в дом и отделенною от него большими сенями. Позади двора тянулся

довольно обширный огород засевающийся на лето овощами; на огороде была

выстроена особая баня с двумя предбанниками, настолько поместительная и

чистая, что могла служить жильем и временным лазаретом для привозимых из

деревни больных. Прислуга Белинских состояла из семьи дворовых крепостных

людей, в числе которых был средних лет кучер с женой и две рослые

горничные".

Разоблачая ложь Иванисова о необычайной бедности, в которой жил В.

Белинский в Пензе, Иванов в другой статье пишет: "Мы квартировали и очень

долго в Верхней Пешей улице, довольно видной и чистой, застроенной

порядочными домами и выходившей на Соборную площадь, самую лучшую часть

города..." "Еще резче бросилась в глаза Иванисову встреча Белинского в

нагольном тулупе. Это обстоятельство требует также разъяснения. Не помню в

каком году, Белинскому не успели приготовить дома теплой шинели, или

пожелали сшить ее в Пензе, находя это удобнее и дешевле; запоздали

присылкою на это денег, и портной замедлил исполнением заказанной работы, и

Белинский принужден был в глубокую осень ходить некоторое время в дорожном,

некрытом калмыцком тулупе..." "Банковая или фризовая зеленого цвета шинель

была готова и тулуп сброшен с плеч."

"Появляться на свет Божий в некрытых шубах и калмыцких тулупах тогда

не считалось неприличным, многие зажиточные помещики постоянно разъезжали

по городу в некрытых медвежьих шубах, находя, что суконная покрышка

увеличит вес и без того сильной ноши".

Белинский несмотря на то, что отец иногда задерживал присылку денег

в Пензу, по свидетельству Иванова "несмотря на то, был вполне обеспечен в

главных своих нуждах". У него был большой запас белья, как носильного, так

и постельного, будничное и праздничное платье, обувь, все учебные пособия:

книги, бумага, перья, карандаши; а что всего важнее: у него была сухая,

теплая квартира, сытный стол с утренним и вечерним чаем. Хозяин наш,

Петров, сам любивший вкусно и плотно покушать, кормил нас хорошо..."

Белинский нуждался только в первое время занятия журналистикой. Потом он

зарабатывал вполне достаточно и о том, что он голодал не может быть и речи.

Ложь Герцена разоблачается очень легко. Взгляните на известную

картину, в которой изображен Некрасов у постели умирающего Белинского. Вы

видите огромную, прекрасную, красиво обставленную комнату, из которой видна

другая, обставленная не хуже. Перед смертью Виссарион Белинский занимал

квартиру из нескольких комнат.

Белинский умер не от нищеты и голода, а от чахотки. Но если человек

умирает от чахотки, то почему в смерти виновато русское правительство.

Сколько в разных странах мира умерло преждевременно знаменитых людей от

дуэлей, чахотки, от неладов в семье, но никто за всю историю человечества,

кроме русских интеллигентов, не додумался возводить за это на правительство

своей страны обвинения в преднамеренных убийствах. Даже если бы Белинский

умер действительно от голода и нищеты, то в этом был бы виноват не Николай,

а современное общество, которое, как известно, всегда с равнодушием

относится к выдающимся людям. Это всегда происходило и всегда будет

происходить. Пушкин писал, например, Нащокину в марте 1834 года: "Я ему

ставлю в пример немецких гениев, преодолевших столько горя, дабы добиться

славы и куска хлеба". Юный Достоевский пишет брату: "В "Инвалиде", в

фельетоне, только что прочел о немецких поэтах, умерших от голода, холода и

в сумасшедших домах. Их было штук двадцать, а какие имена! Мне до сих пор

страшно". А вспомним судьбу Сервантеса?

В очерке посвященном Золя, Мопассан пишет, что "...одну зиму

некоторое время он питался только хлебом, макая его в прованское масло...

Иногда он ставил на крыше силки для воробьев и жарил свою добычу, нанизав

ее на стальной прут. Иногда, заложив последнее платье, он целые недели

просиживал дома, завернувшись в одеяло, что он стоически называл

"превращаться в араба". Историки, клевещущие на Николая I, должны бы как

будто знать, что выдающиеся люди бедствовали не только в царствование

Николая I. И конечно, знают это, но продолжают лгать до сих пор.

V

Раз и навсегда необходимо положить конец масонской клевете о том,

что в убийстве Пушкина Дантесом был заинтересован Николай I и что он будто

бы жил с женой Пушкина. Клевета эта до сих пор усиленно распространяется

находящимися в эмиграции членами Ордена. 13 ноября 1955 года в издающейся в

Нью-Йорке еврейской газете "Новое Русское Слово" была помещена статья,

автор которой снова утверждал клеветнические вымыслы о том, что Николай I

будто бы жил с Пушкиной, и что узнав о смерти Лермонтова он сказал будто

бы: "Собаке - собачья смерть".

Николай I не только не был заинтересован в убийстве Пушкина, а

старался, наоборот, предотвратить дуэль. Если, действительно, кто-нибудь

был заинтересован в смерти Пушкина, то этим "кто-нибудь" уж скорее всего

могут быть масоны, которых никак не устраивало все возраставшее духовное

влияние Пушкина на русское общество.

В книге В. Ф. Иванова "А. С. Пушкин и масонство" мы, например,

находим следующие интересные данные: "Вопрос о дуэли Дантес решил не сразу.

Несмотря на легкомыслие, распутство, и нравственную пустоту, звериный

инстинкт этого красивого животного подсказывал ему, что дуэль, независимо

от исхода, повлечет неприятные последствия и для самого Дантеса. Но эти

сомнения рассеивают масоны, которые дают уверенность и напутствуют

Дантеса."

"Дантес, который после письма Пушкина должен был защищать себя и

своего усыновителя, отправился к графу Строганову (масону); этот Строганов

был старик, пользовавшийся между аристократами отличным знанием правил

аристократической чести. Этот старик объявил Дантесу решительно, что за

оскорбительное письмо непременно должен драться и дело было решено"

(Вересаев. Пушкин в жизни. Вып. IV, стр. 106).

Жаль, что за отсутствием за границей биографических словарей

невозможно точно установить о каком именно Строганове идет речь. Может быть

Дантес получил благословение на дуэль с Пушкиным от Павла Строганова,

который в юности участвовал во Французской революции, был членом

якобинского клуба "Друзья Закона" и который, когда его принимали в члены

якобинского клуба воскликнул:

"Лучшим днем моей жизни будет тот, когда я увижу Россию возрожденной

в такой же революции".

"Слухи о возможности дуэли получили широкое распространение, - пишет

Иванов, - дошли до императора Николая I, который повелел Бенкендорфу не

допустить дуэли. Это повеление Государя масонами выполнено не было". В

Дневнике А. С. Суворина (стр. 205), читаем: "Николай I велел Бенкендорфу

предупредить. Геккерн был у Бенкендорфа.

- Что делать мне теперь? - сказал он (то есть Бенкендорф. - Б. Б.)

княгине Белосельской.

- А пошлите жандармов в другую сторону.

Убийцы Пушкина Бенкендорф, кн. Белосельская и Уваров. Ефремов и

выставил их портреты на одной из прежних пушкинских выставок. Гаевский

залепил их."

Бенкендорф сделал так, как ему посоветовала Белосельская. "Одним

только этим нерасположением гр. Бенкендорфа к Пушкину, - пишет в своих

известных мемуарах А. О. Смирнова, - говорит Данзас, можно объяснить, что

не была приостановлена дуэль полицией. Жандармы были посланы, как он,

слышал, в Екатерингоф, будто бы по ошибке, думая, что дуэль должна

происходить там, а она была за Черной речкой, около Комендантской дачи".

"Государь, - пишет Иванов, - не скрывал своего гнева и негодования

против Бенкендорфа, который не исполнил его воли, не предотвратил дуэли и

допустил убийство поэта. В ту минуту, когда Данзас привез Пушкина, Григорий

Волконский, занимавший первый этаж дома, выходил из подъезда. Он побежал в

Зимний Дворец, где обедал и должен был проводить вечер его отец, и князь

Петр Волконский сообщил печальную весть Государю (а не Бенкендорф узнавший

об этом позднее).

Когда Бенкендорф явился во дворец, Государь его очень плохо принял и

сказал: "Я все знаю - полиция не исполнила своего долга". Бенкендорф

ответил: "Я посылал в Екатерингоф, мне сказали, что дуэль будет там".

Государь пожал плечами: "Дуэль состоялась на островах, вы должны были это

знать и послать всюду". Бенкендорф был поражен его гневом, когда Государь

прибавил: "Для чего тогда существует тайная полиция, если она занимается

только бессмысленными глупостями". Князь Петр Волконский присутствовал при

этой сцене, что еще более конфузило Бенкендорфа." (А. О. Смирнова.

"Записки").

VI

Последователями Герцена в отношении клеветы на русское прошлое

являются не одни большевики, а и живущие в эмиграции члены Ордена Русской

Интеллигенции. В издающейся в Париже на деньги масонов газете "Русская

Мысль" в рецензии на вышедшую в Западном Берлине книгу А. Лясковского,

рецензент с восторгом приветствует этот очередной поклеп на прошлое России.

Лясковский, начинает предисловие к своему "исследованию" следующим

клеветническим утверждением: "Мартиролог русских писателей это, в сущности,

мартиролог русской литературы, ибо если перечислить подвергшихся на

протяжении двух веков преследованиям, то не сразу придет на мысль имя

писателя, который преследованиям не подвергался". "Автор прав, - угодливо

соглашается Слизкой, - благополучного писателя сразу вспомнить трудно, а

это означает, что преследования не имели случайного характера".

Про книгу Мережковского "Александр I и декабристы" можно сказать

тоже самое, что и про все его "исторические" романы из русской жизни - это

принципиальное искажение русской истории, изображение согласно

установленных Орденом Русской Интеллигенции клеветнических трафаретов.

Чтобы читатель, не знакомый с русскими историческими романами Д.

Мережковского, имел представление о клеветническом стиле этих романов

приведем выдержку из его романа "14 декабря":

"Лейб-гвардии дворянской роты штабс-капитан Романов Третий, - чмок",

- так шутя подписывался под дружескими записками и военными приказами

великий князь Николай Павлович в юности и так же иногда приговаривал, глядя

в зеркало, когда оставался один в комнате.

В темное утро 13 декабря, сидя за бритвенным столиком, между двумя

восковыми свечами, перед зеркалом, взглянул на себя и проговорил обычное

приветствие. - Штабс-капитан Романов Третий, всенижайшее почтение вашему

здоровью - чмок." Внешность Николая изображается Мережковским согласно

тенденциозному, окарикатуренному описанию злейшего врага Николая - А.

Герцена. Но и так уже карикатурное описание Герцена еще более

окарикатуривается и получается уже двойная карикатура-карикатура в

квадрате:

"Черты необыкновенно-правильные, как из мрамора, высеченные, но

неподвижные застывшие." "Когда он входит в комнату, в градуснике ртуть

опускается", - сказал о нем кто-то. Жидкие, слабовьющиеся волосы; такие же

бачки на впалых щеках; впалые темные, большие глаза; загнутый с горбинкой

нос; быстро бегущий назад, точно срезанный лоб; выдающаяся вперед нижняя

челюсть. Такое выражение лица, как будто вечно не в духе: на что-то

сердится или болят зубы. "Апполон, страдающий зубною болью", - вспомнил

шуточку императрицы Елизаветы Алексеевны, глядя на свое угрюмое лицо в

зеркале; вспомнил также, что всю ночь болел зуб, мешал спать. Вот и теперь

- потрогал пальцем - ноет; как бы флюс не сделался. Неужели взойдет на

престол с флюсом. Еще больше огорчился, разозлился. - Дурак, сколько раз

тебе говорил, чтобы взбивать мыло, как следует. - закричал на

генерал-адъютанта Владимира Федоровича Адлерберга или попросту "Федоровича,

который служил ему камердинером".

И в таком лживом и пошлом тоне написан весь "исторический роман".

Сцены допроса Николаем I декабристов изображены Мережковским в родственном

его душе стиле густой психопатологии. И Николай, и большинство декабристов

изображены, как жалкие неврастеники разыгрывающие нелепый и страшный фарс.

Д. Мережковский забывает, что Николай I очень мало походил на

интеллигентов, духовно развинченных интеллигентных хлюпиков, выдающимся

представителем которых был сам Мережковский.

Ордену Русской Интеллигенции пришлись по душе романы Мережковского о

декабристах. Если в описании внешности Николая Мережковский шел от

карикатурного описания внешности сделанного Герценом, то в описании

поведения Николая во время первых допросов декабристов некоторые из

"историков" пошли вслед за Дм. Мережковским - придворным лакеем Ордена

Русской Интеллигенции.

В восторженной рецензии на книгу проф. М. Зызыкина "Император

Николай I и военный заговор 14 декабря 1825 года", помещенной в "Нашей

Стране" и в "России", Н. Николаев находит нужным оправдывать "истерическое

поведение" Николая, пишет: "Не трудно представить себе в каком душевном

состоянии и нервном напряжении оказался Император. Николай I, в ночь, после

подавления восстания. Этим объясняется его истерическое поведение, радость

смешанная с ужасами прошедшего дня".

На самом же деле "истерическое поведение" Николая I основано не на

его нервных переживаниях, а на сознательном историческом подлоге сделанном

М. Зызыкиным. Глава III книги Зызыкина "Допросы декабристов" составлена

так, что читатель может подумать, что Зызыкин пользовался подлинными

историческими материалами. На самом же деле "Допрос Князя Трубецкого,

Допрос К. Ф. Рылеева, Допрос кн. В. М. Голицына - ничто иное как

беллетристические измышления Д. Мережковского. Выдавая клеветнические

измышления Мережковского за подлинные материалы допросов - проф. Зызыкин

совершает подлог, приводя же книги Мережковского целые страницы, и не

оговаривая, что они написаны Мережковским, проф. Зызыкин совершает

литературное воровство - уголовное преступление. Вот с помощью каких

аморальных средств проф. Зызыкин создает впечатление об "истерическом

поведении" Николая I во время первых допросов декабристов. Материал,

напечатанный на стр. 87-107, то есть двадцать страниц, за исключением

нескольких десятков строк, полностью, без всякий изменений, списаны проф.

Зызыкиным из романа Мережковского "14 декабря".

VII

Известный эластичностью своей совести Роман Гуль недавно издал

романизированный пасквиль "Скиф в "Европе", в котором злодею Николаю I

противопоставляется благородная личность одного из основателей Ордена

Русской Интеллигенции - Михаила Бакунина. Роман начинается фразой:

"Император выругался извощичьим ругательством" и продолжается в обычном для

русской интеллигенции духе площадной, цинично-бесстыдной клеветы по адресу

Николая I.

Начинается обычная интеллигентская хлестаковщина. На каждом шагу

Николай I демонстрирует свою реакционность и свою "неинтеллигентность".

"Если явилась необходимость, - говорит он, - арестовать половину России

только ради того, чтоб другая половина осталась незараженной, я бы

арестовал".

Метод "романиста, Гуля" также прост как и методы Герцена,

Мережковского и Зызыкина. Сущность его "заключается в следующем: "на

политических врагов "Ордена необходимо клеветать, не считаясь с

исторической правдой". Изображая ненавистного ему русского "исторического

деятеля, он заставляет его на протяжении двух страниц совершить, или

произнести, все придуманные на его счет, членами Ордена, в течение десятков

лет, пошлости. Поступки у героев пошлейшие, мысли еще пошлее. Вот как,

например, думает Николай I в написанном Гулем пасквиле: "И идиотический

пиджак графа Татищева? Лейб-гвардии поручик, семеновец, приехал из Европы -

в пиджаке! Хотел оказать милость, обласкав невесту Стюарта, спросил с

всегдашней веселостью в отношении к девицам. И вдруг: - "Дозвольте моему

жениху носить усы. - Усы в инженерном ведомстве, в любимом детище царя! В

невероятную свирепость приходил император. К тому ж замучили чирьи: ни

сесть, ни встать..." В таком стиле написано все это унылое и бездарное

подражание талантливому историческому вранью Мережковского о Николае I.

Пасквиль Гуля был, конечно, немедленно одобрен на страницах еврейской

газеты "Новое Русское Слово" еврейкой-меньшевичкой, в конспиративных целях

пишущей под псевдонимом Веры Александровой. Пасквилю Гуля посвящена большая

рецензия, всячески прославляющая Бакунина. "Насколько читатели в общем

знакомы со взглядами Николая Первого, - пишет мадам Шварц, - и со зловещей

ролью сыгранной им в русской истории первой половины прошлого века,

настолько они мало знают о Бакунине в обоих ипостасях - русской и

европейской". Хулиганский метод, к которому прибегает Р. Гуль для создания

"образа" Николая I, мадам Шварц вполне устраивает, и она не считает

необходимым возразить против него в своей рецензии, восхваляющей

действительно зловещую фигуру Бакунина, высказавшего коммунисту Вейтлингу

свою заветную мысль, что "Страсть к разрушению, есть в тоже время

творческая страсть".

Но отдельных членов Ордена Русской Интеллигенции "роман" Гуля все же

покоробил бесстыжим искажением духовного облика Николая I и, один из них,

известный критик Адамович нашел нужным даже робко возразить против

"творческих" методов Романа Гуля.

"Николаю I в нашей литературе не повезло, - пишет известный критик

Г. Адамович в помещенной в "Русской Мысли" рецензии на "Скиф в Европе". -

Два гиганта, Лев Толстой и Герцен, обрушились на него с такой ненавистью,

(у Герцена почти что патологической), и притом с такой силой, что образ его

врезался в память, как образ всероссийского жандарма, тупого,

самоуверенного и безгранично жестокого. Вряд ли это верно. Я задаю себе

этот вопрос, зная как в наши дни легко и легкомысленно оправдывается, даже

возвеличивается в русском прошлом все реакционное, и не имею ни малейшего

желания по этому пути следовать. Но с Николаем Первым дело не так просто,

как иногда кажется, и по всем данным, частично оставшимся недоступными для

современников, человек этот был незаурядный, а главное - воодушевленный

истинным стремлением к служению России на царском посту..." Повторив затем

ряд выдуманных главарями Ордена русской Интеллигенции обвинений против

Николая I, о том, что "Несомненно был в нем и солдат, "прапорщик" по

Пушкину, и страной он не столько управлял, сколько командовал. Была в нем

заносчивость, непомерная гордость, сказывалась и узость кругозора ,

недостаток общего образования, недостаток "культуры", как выразились бы мы

теперь", Георгий Адамович все же делает весьма необычный для русского

"прогрессивного" интеллигента вывод: "Но все-таки это был человек, если не

великий, то понимавший, чувствовавший сущность и природу государственного

величия, человек игравший свою роль не как обреченный, а как судьбой к ней

предназначенный, - особенно в конце жизни..." "Беспристрастия, - пишет Г.

Адамович, - должен бы дождаться, наконец, и Николай Первый. Не случайно же

он оставил по себе у большинства лично его знавших, память как о

"настоящем" царе, не случайно произвел он на современников такое

впечатление".

Маклаков рассказывает в своих воспоминаниях, как он был поражен,

когда студентом впервые прочел Герцена: вырос он в окружении вовсе не

исключительно консервативном, но и в этой среде привык слышать о Николае

отзывы, не похожие на суждения герценовские. Маклаков не знал кому верить,

отцу ли, другим ли знакомым людям прошлого поколения, - или Герцену.

К сожалению большинство современников Маклакова поверило не тем, кто

говорил правду о настоящем царе, а поверило Герцену и Льву Толстому

заклеймившего Николая I несправедливым прозвищем "Николая Палкина."

VIII

Ославленный своими политическими врагами бессердечным деспотом

Николай I очень часто поступал с ними наоборот слишком мягко, не так

сурово, как следовало поступать. О, как много выиграла бы Россия, если

Николай поступил с основателями Ордена Русской Интеллигенции А. Герценом,

М. Бакуниным и В. Белинским и другими политическими бесами его времени с

той непримиримостью с какой Герцен и другие интеллигенты всегда относились

к Николаю I и всем другим врагам революционного движения. "Малейшая

поблажка, малейшая пощада, малейшее сострадание, - писал Герцен в книге "С

того берега", - приводят к прошлому и составляют невидимые цепи. Больше нет

выбора: надо казнить, или миловать и поколебаться в пути. Другого выхода

нет".

Герцен так же как и Бакунин, как и В. Белинский призывает к

беспощадной расправе со всеми, кто против разрушения существующих форм

жизни. Герцен пишет, что необходимо "разрушить все верования, разрушить все

предрассудки, поднять руку на прежние идолы, без снисхождения и жалости"

"Страсть к разрушению есть в тоже время - творческая страсть" - вопил

революционный бесноватый Михаил Бакунин. Если бы Николай I попал бы в руки

декабристов или руки Герцена, Бакунина и Белинского они поступили бы с ним

"без всякого снисхождения и жалости" так же, как поступили потомки этих

"гуманистов" с последним русским царем и его семьей - Николаем II. И

считали бы еще в своем бесовском ослеплении, себя не деспотами и тиранами,

а возвышенными идеалистами и гуманистами.

А вспомним, как поступил "деспот" Николай с люто ненавидевшим его

Герценом. Группа студентов Московского университета, близких друзей

Герцена, распевала на одной студенческой вечеринке, следующую "милую "

песенку:

Русский император Но Царю вселенной,

В вечность отошел, Богу высших сил,

Ему оператор Царь

Благословенный

Брюхо пропорол. Грамотку вручил.

Плачет государство, Манифест

читая,

Плачет весь народ, Сжалился

Творец,

Едет к нам на царство Дал нам Николая,

Константин урод. Сукин сын,

подлец.

В роли певца Герцен не выступал, на вечеринке, где пелась песня, не

участвовал, но был единомышленником участников пирушки и полиция давно

знала это, В записке Следственной Комиссии говорится о Герцене: "Молодой

человек пылкого ума, и хотя в пении песен не обнаруживается, но из

переписки его с Огаревым видно, что он смелый вольнодумец, весьма опасный

для общества". Если бы Николай I решил поступить с участниками этой грязной

истории согласно законов, существовавших еще до восшествия его на престол,

то главные зачинщики согласно законов о кощунстве и оскорблении царя должны

были быть казнены, а остальные отправлены на вечную каторгу.

"Тиран" же ознакомившись с делом, как пишет Герцен в "Былое и Думы"

издал следующее "жестокое" повеление:"...Государь, рассмотрев доклад

Комиссии и взяв в особенное внимание молодые годы преступников, постановил

нас под суд не отдавать, а объявил нам, что, по закону, следовало бы нас,

как людей уличенных в оскорблении Его Величества пением возмутительных

песен, лишить живота, а в силу других законов сослать на вечную каторжную

работу, вместо чего Государь, в беспредельном милосердии своем, большую

часть виновных прощает, оставляя их на месте жительства под надзором

полиции, более же виноватых повелевает подвергнуть исправительным мерам,

состоящим в отправлении их на бессрочное время в дальние губернии на

гражданскую службу и под надзор местного начальства".

На долю Герцена выпала "ужасающая кара" - он был назначен чиновником

в Пермь: служил в Вятке и затем во Владимире. Из Владимира Герцен едет без

разрешения в Москву и увозит из нее свою невесту. В начале 1840 года Герцен

получает прощение и возвращается в Москву, из которой по требованию отца

уезжает в Петербург для поступления на службу. Министр внутренних дел граф

Строганов принимает только что окончившего ссылку преступника на службу в

канцелярию министерства. Герцен продолжает клеветать на правительство.

Николай приказывает выслать его обратно в Вятку. Строганов, на рассмотрение

к которому поступило дело, назначает Герцена советником губернского

правления в Новгород, пообещав назначить его через год вице-губернатором. В

июле 1842 года Герцену разрешают вернуться в Москву.

Дождавшись снятия полицейского надзора, Герцен выхлопатывает

заграничный паспорт и немедленно уезжает заграницу. В Европе Герцен входит

в сношения с масоном Луи Бланом, вождями карбонариев, Карлом Марксом и

прочими выучениками масонства. Самым излюбленным занятием Герцена

становится клевета по адресу главного врага революции - Николая I.

IX

Такую же излишнюю снисходительность проявляет Николай I и ко второму

основателю Ордена Русской Интеллигенции - Михаилу Бакунину,

проповедовавшему, что "Страсть к разрушению есть в то же время творческая

страсть", принимавшему активное участие в организованных масонами в разных

странах Европы революциях, мечтавшему о том райском времени, когда "Высоко

и прекрасно взойдет в Москве созвездие революции из моря крови и огня, и

станет путеводной звездой для блага всего освобожденного человечества."

Косидьер, бывший парижским префектом во время революции 1848 года, сказал

про Бакунина: "В первый день революции это - клад, а на другой день его

надо расстрелять".

За участие в революциях Бакунин дважды (в Саксонии и в Австрии)

приговаривается к смерти. От смертной казни Бакунин спасается только

благодаря тому, что австрийское правительство решило, поскольку он является

русским подданным, выслать его в Россию.

Как же поступил Николай с Бакуниным, который призывал поляков к

восстанию против России и всячески клеветал на него на революционных

митингах и в европейской прессе? За одни только призывы к восстанию поляков

против России, на основании существовавших законов Николай I мог предать

Бакунина полевому суду, который так же как и европейские суды приговорил,

бы Бакунина к смертной казни. Дадим сначала слово Г. Адамовичу уличающего

Г. Гуля в беспардонном вранье по адресу Николая I. "В "Скифе в Европе", -

пишет Г. Адамович, - Николай - человек взбалмошный, гневливый,

ограниченный, словом самодур и "прапорщик" до мозга костей. Но под конец

повествования, там, где факты говорят сами за себя, возникает некоторое

психологическое противоречие: в соответствии с тем представлении о царе,

которое складывается при чтении первых трех четвертей книги, Николай должен

бы доставленного в Россию Бакунина немедленно повесить. Но царь, - правда,

заключив "мерзавца" в крепость, - предложил ему написать свою "исповедь", а

прочтя написанное, сказал: "он умный и хороший малый". Об этом рассказано в

"Былое и Думы" у Герцена так же, как теперь у Гуля. Получается явная

неувязка. Кое в чем Гуль с Герценом расходятся."

Расхождение же заключается в том, что Гуль врет дольше даже, чем

Герцен. "Никогда специально Бакуниным не занимавшись, - пишет Адамович, - я

не берусь судить на чьей стороне историческая правда. По Гулю, разъяренный

царь потребовал сначала от саксонского, а затем от австрийского

правительства выдачи государственного преступника. На докладах о Бакунине

Николай будто бы кричал: "Достану и заграницей, не допуская и мысли, чтобы

кто-нибудь осмелился его ослушаться. А Герцен пишет: "Австрия предложила

России выдать Бакунина. Николаю вовсе не нужно было его, но отказаться он

не имел сил".

Адамович цитирует Герцена не точно. На самом деле Герцен пишет: "В

Ольмюце Бакунина приковали к стене и в этом положении он пробыл полгода.

Австрии, наконец, наскучило даром кормить чужого преступника; она

предложила России его выдать; Николаю вовсе не нужно было Бакунина, но

отказаться он не имел сил". "Бакунин написал журнальный leading article.

(Передовую статью (англ.). - Б. Б.) Николай и этим был доволен. "Он - умный

и хороший малый, но опасный человек, его надобно держать взаперти". И три

целых года после этого высочайшего одобрения Бакунин был схоронен в

Алексеевском равелине".

Оказавшись в Петропавловской крепости Бакунин стал действовать по

"Катехизису революционера" - то есть постарался обмануть царя видимостью

раскаяния. Писал Николаю заискивающие, подхалимские письма, которые

подписывал: "молящий преступник Михаил Бакунин" или "Потеряв право назвать

себя верноподданным Вашего Императорского Величества, подписываюсь от

искреннего сердца кающийся грешник Михаил Бакунин".

Письма к Николаю и написанная им "Исповедь" написаны в таком

униженно-пресмыкательском тоне, что их противно читать. Ни в чем Бакунин,

конечно не раскаивался и не собирался раскаиваться: он просто старался

добиться разных поблажек. Александр II выпустил Бакунина из крепости взяв с

него честное слово, что он не будет заниматься больше революционной

деятельностью. Бакунин, конечно, обманул его. Бакунин бежал из Сибири в

Америку, откуда снова приехал в Европу. Пытался принять участие в польском

восстании 1863 года, принял участие в организации Первого Интернационала,

принимал участие в восстаниях в Болонье и Лионе.

X

Третий основоположник Ордена Русской Интеллигенции В. Белинский,

который по оценке Герцена был "самая революционная натура николаевской

России" и самым бешеным фанатиком, вообще ни разу даже не был арестован. "Я

начинаю любить человечество по-маратовски, - признался однажды Белинский, -

чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я, кажется, огнем и мечем

истребил бы остальную". "Уж у Белинского, - писал Н. Бердяев в статье

"Кошмар злого добра", - в последний его период можно найти оправдание

"чекизма". "Он уже утверждал большевистскую мораль, - пишет Бердяев в

"Русской идее".

И вот такие озверелые фанатики как Герцен, Бакунин, Белинский имели

наглость изображать Николая I жесточайшим тираном. Если в чем и приходится

обвинять Николая I то не в жестокости, а в излишней мягкости к своим

политическим врагам, которые были в тоже время злейшими врагами России.

Приходится жалеть, что Николай не запер Герцена, Бакунина и Белинского в

самом же начале их преступной деятельности по созданию Ордена Русской

Интеллигенции, в пустовавшие казематы Петропавловской крепости.

В январе 1830 года, как указывает в "Истории царской тюрьмы" проф.

Гернет в казематах крепости, кроме Алексеевского равелина, находилось всего

11 заключенных (т. I. стр. 280). А в Алексеевском равелине в 1830 году по

его же сообщению было всего 3 арестанта. Приводимые Гернетом данные о числе

поступавших в Петропавловскую крепость арестантов полностью разоблачают миф

о том, что время царствования Николая - было эпохой жесточайшей тирании. В

1826 году в Алексеевском равелине было 6 арестантов, в 1827 - 5, в 1828,

1830, 1831, 1834, 1836, 1839, 1842, 1844, 1848 и 1854-56 по одному

человеку. "Количество одновременно находившихся в равелине заключенных

колебалось в пределах от одного человека до полного комплекта, но чаще

всего их было от пяти до восьми. Для изучаемого нами периода, - пишет

Гернет, - продолжительность пребывания в равелине, за редкими исключениями,

была невелика. Заключенные находились здесь большей частью лишь во время

расследования дела и до решения его по суду или без суда" (Т. I, стр. 308).

В Шлисельбургской крепости, - по сообщению Гернета с 1825 года по 1870 год

находилось...95 заключенных. Как страдали декабристы в Сибири мы уже знаем.

Во всей России в 1844 году по сообщению Гернета в тюрьмах содержалось 56014

арестантов. Населения в это время в России было свыше 60 миллионов. Если

правящие сейчас Россией члены Ордена Русской Интеллигенции проявляли столь

же "ужасную жестокость как и Николай I, то при населении в 200 миллионов в

России должно бы быть сейчас заключенных всего 160-200 тысяч. А такое

количество имеется лишь в одном-двух советских концлагерях, а таких

концлагерей ведь имеется несколько десятков.

XI

В юности Имп. Николай I имел веселый и жизнерадостный характер.

"Выдающаяся черта характера великого князя Николая, - пишет в воспоминаниях

П. М. Дороган, - была любовь к правде и неодобрение всего поддельного,

напускного... Осанка и манеры великого князя были свободны, но без малейшей

кокетливости или желания нравиться; даже натуральная веселость его, смех

как-то не гармонировал со строго классическими чертами лица, так что многие

находили великого князя Михаила красивее. А веселость эта была

увлекательна, это было проявление того счастья, которое, наполняя душу

юноши, просится наружу..." (П. М. Дороган. Воспоминания Первого Пажа

великой княгини Александры Федоровны).

Император Николай с ранней юности был трудолюбив, не выносил

небрежного, несерьезного отношения к исполнению служебных обязанностей. У

него всегда было сильно развито чувство долга: он был требователен не

только к другим, но и к себе.

"Изумительная деятельность, крайняя строгость и выдающаяся память,

которыми отличался император Николай Павлович, проявились в нем уже в

ранней молодости, одновременно со вступлением в должность

генерал-инспектора. по инженерной части и началом сопряженной с нею службы.

Некто Кулибанов, служивший в то время в гвардейском саперном батальоне,

передавал мне, что великий князь Николай Павлович, часто навещая этот

батальон, знал поименно не только офицеров, но и всех нижних чинов; а что

касалось его неутомимости в занятиях, то она просто всех поражала. Летом,

во время лагерного сбора, он уже рано утром являлся на линейное и ружейное

учение своих сапер; уезжал в 12 часов в Петергоф, предоставляя жаркое время

дня на отдых офицерам и солдатам, а затем, в 4 часа, скакал вновь 12 верст

до лагеря и оставался там до вечерней зари, лично руководя работами по

сооружению полевых укреплений, проложению траншей, заложению мин и фугасов

и прочими саперными занятиями военного времени." (Из записок и воспоминаний

современника. Рус. Арх. 1902 г. март)

"К самому себе Император Николай I, - сообщает в своих воспоминаниях

бар. Фредерике, - был в высшей степени строг, вел жизнь самую воздержанную,

кушал он замечательно мало, большею частью овощи, ничего не пил, кроме

воды, разве иногда рюмку вина и то, право, не знаю, когда это случалось; за

ужином кушал всякий вечер тарелку одного и того же супа из протертого

картофеля, никогда не курил и не любил, чтобы и другие курили. Прохаживался

два раза в день пешком обязательно, рано утром перед завтраком и занятиями

и после обеда, днем никогда не отдыхал. Был всегда одет, халата у него и не

существовало никогда, но если ему нездоровилось, что, впрочем, очень редко

случалось, то он надевал старенькую шинель. Спал он на тоненьком тюфячке,

набитом сеном. Его походная кровать стояла постоянно в опочивальне

Августейшей супруги, покрытая шалью. Вообще вся обстановка, окружавшая его

личную жизнь, носила отпечаток скромности и строгой воздержанности".

Николай I никогда не стремился занять русский престол, он любил

военно-инженерное дело, был большим знатоком его и вполне был удовлетворен

занимаемой им должностью в русской армии. Он никогда не считал себя

способным управлять величайшей империей мира, очень скромно расценивая свои

личные качества. Первый, кто правильно оценил выдающиеся личные качества

великого князя Николая, как это ни странно, был знаменитый английский

утопист Роберт Оуэн. В 1816 году, по приказу Александра I великий князь

посетил Оуэна и познакомился с его социальной деятельностью. Великий князь

произвел большое впечатление на Роберта Оуэна и после того как великий

князь уехал он сказал: "Этот юноша рожден повелевать".

XII

И точно: мало радостей узнали б,

Милорд, когда б вы стали королем.

В. Шекспир. Ричард III.

Только летом 1819 года великий князь Николай узнал, что вероятно

ему придется быть царем России. "Нике, - пишет в своих мемуарах Императрица

Александра Федоровна, - сидел неподвижно, словно статуя; безмолвствовал,

широко открыв глаза". "Александр говорил еще долго в том же роде. Я увидела

слезы на глазах Никса, и, когда Александр задал мне вопрос, то я

разразилась рыданиями. Нике тоже". "Кончился этот разговор, - записал сам

Николай I, - но мы с женой остались в положении которое уподобить могу

только тому ощущению, которое полагаю, поразит человека, идущего спокойно

по приятной дороге, усеянной цветами и с которой всюду открываются

приятнейшие виды, как вдруг разверзается под ногами пропасть, в которую

неодолимая сила ввергает его, не давая отступить или возвратиться".

Утром 14 декабря, в день восстания Николай сказал командирам верных

ему частей:

"Вы знаете, господа, что я не искал короны. Я не находил у себя ни

опыта, ни необходимых талантов, чтоб нести столь тяжелое бремя. Но раз

Господь мне ее вручил также как воля братьев моих и основные законы, то

сумею ее защитить и ничто на свете не сможет у меня вырвать. Я знаю свои

обязанности и сумею их выполнить. Русский Император в случае несчастья

должен умереть с шпагою в руке. Но во всяком случае, не предвидя каким

способом мы выйдем из этого кризиса - я вам, господа, поручаю моего сына.

Что же касается меня, то доведется ли мне быть Императором хотя бы один

день, в течение одного часа, я докажу, что достоин быть Императором". "Вы

видели, - заявил Николай I 20 декабря 1825 года французскому посланнику

Лафероне, - что произошло. Сообразите же, что я чувствовал, когда вынужден

был пролить кровь, прежде чем окончился первый день моего царствования...

Впрочем душа моя глубоко опечалена, но не удручена: в особенности она, не

должна казаться такою нации, повелевать которою составляет мою радость.

Сквозь тучи, затемнившие на мгновение небосклон, я имел утешение получить

тысячу выражений высокой преданности и распознать любовь к отечеству,

отмщающую за стыд и позор, которые горсть злодеев пыталась взвесть на

русский народ".

После беседы с Императором, которая продолжалась целый час,

Лафероне, французский посол прямо из дворца поехал к гр. Рибопьеру.

- "Ну, - воскликнул он, - у вас есть властелин. Какая речь, какое

благородство, какое величие, и где до сих пор он скрывал это"!

По мнению английского дипломата: "Во всей личности Императора

Николая было что-то отменно внушительное и величественное, и, несмотря на

суровое и строгое выражение лица, в его улыбке и обращении было что-то

чарующее. Это был выдающийся характер, благородный, великодушный и любимый

всеми, кто его близко знал. Строгость его была скорее вызвана

необходимостью, нежели собственным желанием; она возникла из убеждения, что

Россией необходимо управлять твердой и сильной рукой, а не от врожденного

чувства жестокосердия или желания угнетать своих подданных. Трагическая

смерть его отца, Императора Павла, таинственная смерть старшего брата

Императора Александра, в отдаленном городе и смуты, которые грозили

возникнуть при его вступлении на престол. вследствие отречения Цесаревича

Константина Павловича, - все эти обстоятельства не могли не ожесточить

сильный и деятельный ум и расположить его править своим народом железной

рукой, не употребляя бархатной перчатки".

Современники Николая I в своих воспоминаниях пишут, что он был

строг, взыскателен, не терпел разгильдяйств и расхлябанности, сурово

наказывал за нарушение служебного долга. Но никто из мемуаристов не

упоминает о его исключительной жестокости, ни его "зимних" и "оловянных

глазах", "лишенных теплоты и всякого милосердия". "Оловянные глаза",

жестокость, невероятный деспотизм - это все выдумано Герценом, Мережковским

и другими членами Ордена Русской Интеллигенции, чтобы внушить как можно

больше вражды к царю решившему положить конец европеизации России. Много

раз описывали внешность Имп. Николая и его глаза, но никогда не отмечали,

что они были "лишены теплоты и всякого милосердия". Вот, например, описание

внешности Императора Николая сделанное Дубецким вскоре после восшествия его

на престол: "Император Николай Павлович, - пишет Дубецкий, - был тогда

(1828 г.) 32 лет; высокого роста и сухощав, грудь имел широкую, руки

несколько длинные, лицо продолговатое, чистое, лоб открытый, - нос римский,

рот умеренный, взгляд быстрый, голос звонкий, подходящий к тенору, но

говорил несколько скороговоркою. Вообще он был очень строен и ловок. В

движениях не было заметно ни надменной важности, ни ветреной торопливости,

но видна была какая-то неподдельная строгость. Свежесть лица и все в нем

выказывало железное здоровье и служило доказательством, что юность не была

изнежена и жизнь сопровождалась трезвостью и умеренностью. В физическом

отношении он был превосходнее всех мужчин из генералитета офицеров, каких

только я видел в армии; и могу сказать по истине, что в нашу просвещенную

эпоху величайшая редкость видеть подобного человека в кругу аристократии"

(Из записок Н. Дубецкого.) Даже французский маркиз де Кюстин, такой же

заклятый враг Имп. Николая I, как русский маркиз де Кюстин - Герцен, и тот

в своей известной клеветнической книге о России "Россия в 1838 году" так

отзывается о внешности Николая I: "Император в яркой красной форме -

прекрасен. Казачья форма идет лишь молодым людям. А эта подходит как раз

людям возраста Его Величества; она подчеркивает благородство его лица и его

фигуры... Император казался мне достойным повелевать людьми, - настолько

внушителен весь его вид, настолько благородны и величественны его черты".

XIII

В лице Императора Николая I, на русском престоле, после долгого

перерыва (после 125 лет ), снова появляется не дворянский, а Народный Царь,

по своему мировоззрению приближающийся к Царям-Самодержцам Московской Руси.

О том, что по своим взглядам Николай I, прославленный жестоким

самодуром и деспотом, в понимании характера и природы самодержавной власти

приближался к Царям Московского периода Русской истории свидетельствует

текст завещания, написанный Николаем I своему Наследнику, десять лет спустя

после подавления восстания декабристов. Подтвердим этот вывод, который

многим может показаться парадоксальным, сравнением взглядов Николая I на

природу царской власти с взглядами на царскую власть выдающегося царя

Московской Руси - отца Петра I. Как пишет С. Платонов в "Лекциях по русской

истории" (Издание 9-е. Петроград. 1915 г.). "...исходя из

религиозно-нравственных оснований, Алексей Михайлович имел ясное и твердое

понятие о происхождении и значении царской власти в Московском государстве,

как власти богоустановленной и назначенной для того, чтобы "рассуждать

людей вправду" и "беспомощным помогать".

Вот слова, царя Алексея князю Гр. Ромодановскому: "Бог благословил и

предал нам, государю, править и рассуждать люди своя на востоке, и на

западе и на юге и на севере вправду". Для царя Алексея это не была

случайная красивая фраза, а постоянная твердая формула его власти, которую

он сознательно повторял всегда, когда его мысль обращалась на объяснение

смысла и цели его державных полномочий.

В письме к князю Н. И. Одоевскому, например, царь однажды помянул о

том, "как жить мне, государю, и вам, болярам", и на эту тему писал: "а мя

великий Государь ежедневно просим у Создателя... чтобы Господь Бог...

даровал нам великому Государю, и вам, болярам, с нами единодушно люди Его,

Световы, рассудити вправду, всем равно".

А Николай I пишет в завещании: "Соблюдай строго все, что нашей

Церковью предписывается. Ты молод, неопытен, и в тех летах, в которых

страсти развиваются, но помни всегда, что ты должен быть примером

благочестия и веди себя так, чтобы мог служить живым образом.

Будь милостив и доступен ко всем несчастным, но не расточая казны,

свыше ее способов. Пренебрегай ругательствами и пасквилями, но бойся своей

совести.

Да благословит тебя Бог Всемилосердный, на Него Одного возлагай всю

свою надежду".

Разве эти наставления по своему основному настроению и по совету

"Будь милостив и доступен ко всем несчастным..." не напоминает приведенных

выше взглядов Тишайшего царя, что нужно всех подданных "рассудити вправду,

всем ровно". Конечно, Николай I не имел столь стройного монархического

сознания, какое имел самый выдающийся по своим духовным и нравственным

качествам царь Московского периода, но он уже значительно приблизился к

политическому миросозерцанию царей Московской Руси. В его душе начался

возврат к политическим идеалам Московской Руси. И вслед за ним по этому

пути пойдут отныне и все остальные его преемники, и его сын, Александр II,

и внук Александр III и последний русский царь - Николай II.

После 125 лет политического и культурного подражания Европе царская

власть, как метко выразился один религиозный писатель, в лице Николая I

"остепенилась" и покончив с политическим и культурным подражанием Европе

решила пойти по пути восстановления русских традиций.

XIV

Монархическое миросозерцание у Николая I несравненно глубже и чище,

чем у Александра I. Ни республиканский образ правления, ни тем более

конституционная монархия, не прельщали Николая I. Он, никогда бы не мог

сказать представителю династии Бурбонов барону Витролю, то, что сказал

барону Витролю в марте 1814 года Александр I: "А может быть, благоразумно

организованная республика больше подошла бы к духу французов? Ведь не

бесследно же идеи свободы долго зрели в такой стране, как ваша. Эти идеи

делают очень трудным установление более концентрированной власти".

Услышав подобные предложения из уст русского царя барон Витроль

пришел в ужас. "Боже мой, Боже мой, - писал он в дневнике, - до чего мы

дожили. И это говорит царь царей." После восстановления династии Бурбонов

Александр I, несмотря на сопротивление Людовика XVIII, настоял все же,

чтобы во Франции была установлена конституционная монархия. Миросозерцание

Александра I - царя-республиканца предел падения монархического сознания у

представителя монархической власти сидевших на престоле русских царей,

после Петра I.

"Бог, король, отец семейства - таково было общество Боссюэ, Людовика

XIV, Карла Великого, Людовика Святого, Наполеона. Свобода, выборы, личность

- таково общество реформации. К несчастью Франция во власти этой ужасной

формулы". "В настоящее время могущество России покоится главным образом на

объединении религиозного и монархического принципа. Царь, человек стоящий

на высоте своей Империи..."

Так писал Бальзак, создатель "Человеческой комедии" один из

величайших знатоков людей своей эпохи.

Николай I в царствование Александра I неоднократно путешествовал по

разным странам Европы и имел хорошее представление как выглядят на практике

демократические принципы. "Если бы к нашему несчастью, - сказал он однажды

Голенищеву-Кутузову, - злой гений перенес к нам все эти клубы и митинги, то

я просил бы Бога повторить чудо смешения языков, или еще лучше, лишить дара

слова всех тех, которые делают из него такое употребление".

"Я представляю себе республику, - сказал Николай I французскому

маркизу де Кюстин, - как правительство определенное и искреннее, или

которое по крайней мере может быть таковым; я допускаю самодержавную

монархию, ибо я возглавляю такую форму правления, но я не принимаю

конституционную монархию. Эта форма правления лжи, обмана и развращения: я

предпочел бы отступить до самого Китая, чем ужиться с ней".

И тем не менее, верный данному им слову, Николай I в течение четырех

лет был конституционным монархом-королем Польши. Несмотря на все свое

отрицательное отношение к конституционной форме правления, он стал

конституционным королем Польши и лояльно относился ко всем пунктам

конституции. Возбужденное против польских тайных обществ судебное дело было

передано Николаем I согласно 152 статьи Польской конституции не в русский

суд, а на рассмотрение польского Сената. Для своего наследника, будущего

конституционного короля Польши, Николай I взял Поляка который обучал

Цесаревича Александра польскому языку: "Я был, - сказал Николай I маркизу

де Кюстин, - конституционным государем и все знают, чего мне стоило, чтобы

не подчиняться требованиям этого гнусного правительства. Покупать голоса,

подкупать совесть, соблазнять одних, чтобы обманывать других; все эти

средства я презирал, как унизительные, одинаково для тех, кто повинуется и

кто приказывает, и я дорого заплатил за мою откровенность; но слава Богу я

навсегда покончил с этой позорной политической машиной. Я никогда не буду

конституционным монархом. Я слишком чувствую необходимость говорить то, что

думаю, чтобы согласиться царствовать над каким-нибудь народом при помощи

хитрости и интриги".

XV

Властителям для славы титул дан

И внешний блеск за внутреннюю тяжесть;

И целым миром тягостных забот

Они за призрак славы часто платят.

В. Шекспир. Ричард III.

"В отношении религии, - писал в 1847 году Николай I бар. М. А.

Корфу, - моим детям лучше было, чем нам, которых учили только креститься в

известное время обедни, да говорить наизусть некоторые молитвы, не заботясь

о том, что делалось в нашей душе". Несмотря на отсутствие настоящего

религиозного воспитания Николай I был очень религиозным человеком.

Религиозность Николая ничем не напоминала внеисповедной религиозности

Александра I по меткому выражению Меттерниха, маршировавшего "от одной

религии к другой". Своей любимой сестре Екатерине Павловне Александр одно

время писал, что книги католических богословов он предпочитает всем другим

религиозным и мистическим книгам: "...это чистое, беспримесное золото", -

писал он.

"Его склонность к католицизму, - писал граф де Лоскерен королю Карлу

Альберту, - подозревалась в его семье: Императрица мать боялась, чтобы

беседа со святым отцом не содействовала вхождению ее сына в недра

католической церкви и она настойчиво просила его не ездить в Рим. Император

Александр, всегда прислушивавшийся к своей матери, обещал это и сдержал

свое слово". Потом, как известно, Александр I питал большое расположение к

протестантству и интересовался европейским мистицизмом.

Николай I никогда не был подвержен религиозным шатаниям. Он был

верным сыном православной церкви. Религиозность Николая I отмечали многие

его современники. "Знаете ли, что всего более поразило меня в первый раз за

обедней в дворцовой церкви, - разукрашенной позолотой, более подходящей для

убранства бальной залы, чем церкви,- говорил Пушкин А. О. Смирновой, - это,

что Государь молился за этой официальной обедней, как и она (Императрица.

- Б. Б.), и всякий раз, что я видел его за обедней, он молился; он тогда

забывает все, что его окружает. Он также несет свое иго и тяжкое бремя,

свою страшную ответственность и чувствует ее более, чем думают. Я много раз

наблюдал за Царской семьей, присутствуя на службе; мне казалось, что только

они и молились..." Часто встречавшаяся с Царской семьей Е. Н. Львова в

своих мемуарах вспоминает: "Он говаривал, что, когда он у обедни, то он

решительно стоит перед Богом и ни о чем земном не думает. Надо было его

видеть у обедни, чтобы убедиться в этих словах: закон был твердо запечатлен

в его душе и в действиях его - это было и видно - без всякого ханжества и

фанатизма; какое почтение он имел к Святыне, как требовал, чтобы дети и

внуки, без всякого развлечения, слушали обедню". Император Николай I и всю

жизнь глубоко верил, что все что случается с человеком целиком зависит от

воли Бога. Узнав о военном заговоре 12 декабря 1825 года он писал кн. П. Н.

Волконскому в Таганрог: "14 числа я буду государь или мертв. Что во мне

происходит, описать нельзя. Вы наверное надо мною сжалитесь, да, мы все

несчастные, но нет несчастнее меня. Да будет воля Божия". "Я была одна в

моем маленьком кабинете и плакала, - вспоминает Императрица Александра

Федоровна ночь накануне восстания декабристов, - когда я увидела вошедшего

мужа. Он встал на колени и долго молился. "Мы не знаем, что нас ждет", -

сказал он мне потом. "Обещай быть мужественной и умереть с честью, если

придется умирать". Во время восстания "Оставшись один, - вспоминает Николай

I, - я спросил себя, что мне делать? и перекрестясь, отдался в руки Божии и

решил идти, где опасность угрожала". Все свое царствование Николай I,

чувствовал себя, как цари Московской Руси только слугой Бога. В день, когда

исполнилось 25 лет царствования Николая I, министрами были поднесены ему

отчеты, в которых были подведены итоги деятельности отдельных министерств.

Николай I был растроган этим знаком внимания. "Видя его умиление, - писала

графиня А. Д. Блудова, - дочь его подошла тихонько к нему из-за спины,

обняла его шею руками. "Ты счастлив теперь? - спросила она, - ты доволен

собою?" - "Собою? - ответил, он и, показывая рукою на небо, прибавил: - "Я

былинка".

Христианскую настроенность души Имп. Николая I, хорошо показывает

резолюция положенная им на всеподданнейшем отчете составленном к

двадцатипятилетию со дня восшествия на престол министерством иностранных

дел. Перед тем, как передать доклад министерства иностранных дел.

Наследнику, Николай I написал на нем: "Дай Бог, чтоб удалось мне тебе сдать

Россию такою, какою я стремился ее оставить сильной, самостоятельной и

добродеющей: нам - добро, никому - зло". В разгар Крымской войны Тютчева

записала в своем дневнике: "При виде того с каким страдальческим и

сосредоточенным видом он молится, нельзя не испытывать почтительного и

скорбного сочувствия к этой высоте величия и могущества, униженной и

поверженной ниц перед Богом".

Глубокая религиозность Имп. Николая I в духе чистого, ничем не

замутненного православия несомненна. И приходится весьма сожалеть, что

Николай I не смог осознать, что основной, решающей проблемой национального

возрождения является проблема восстановления духовной независимости

Православной Церкви, то есть проблема восстановления патриаршества. Это

была центральная проблема, от правильного решения которой зависело положит

ли Россия в основу своего исторического бытия идею Третьего Рима - идею

создания на земле наиболее христианского государства, или после некоторой

передышки снова пойдет по дороге дальнейшей европеизации навстречу

неизбежной катастрофе.

К несчастью для России Николай I не смог осознать всей важности

восстановления патриаршества. Виноват ли он был в этом? Нет, не виноват.

Идея восстановления патриаршества выветрилась ведь не только у

представителей верховной власти, но и у высших иерархов Православной

Церкви. Высшие иерархи Церкви не ставили перед Николаем I решительно вопрос

о скорейшем восстановлении патриаршества. Виднейшие из славянофилов

занимали в этом вопросе совершенно неправильную позицию. Православная

Церковь по мнению славянофилов необходимо освободить от опеки государства.

Синод должен быть уничтожен, но патриаршество восстанавливать не следует.

"Никакого главы церкви, ни духовного ни светского, мы не признаем, - писал

Хомяков в статье "По поводу брошюры г. Лорана".

XVI

С Николая I начинается возрождение монархического мировоззрения у

русских царей. Как и цари Московской Руси, Николай I понимает доставшуюся

ему царскую власть, которую он не искал и не добивался, как Царево Служение

Богу и русскому народу. "Николай I, - пишет член Ордена Русской

Интеллигенции П. Струве в предисловии к работе С. Франка "Пушкин, как

политический мыслитель", - превосходил Пушкина в других отношениях: ему

присуща была необычайная самодисциплина и глубочайшее чувство долга. Свои

обязанности и задачи Монарха он не только понимал, но и переживал как

подлинное СЛУЖЕНИЕ." "Поэт хорошо знал, что Николай I был - со своей точки

зрения самодержавного, т. е. неограниченного монарха - до мозга костей

проникнут сознанием не только права и силы монархической власти, но и ее

ОБЯЗАННОСТЕЙ". Фрейлина А. Ф. Тютчева пишет, что Имп. Николай "Был глубоко

и религиозно убежден в том, что всю жизнь свою он посвящает благу родины,

который проводил за работой восемнадцать часов в сутки из двадцати четырех,

трудился до поздней ночи, вставал на заре, спал на твердом ложе, ел с

величайшим воздержанием, ничем не жертвовал ради удовольствия, и всем ради

долга, и принимал на себя более труда и забот, чем последний поденщик из

его подданных". (А. Ф. Тютчева. При дворе двух императоров.)

Недавно умерший известный писатель М. Пришвин писал в своем дневнике

"Глаза земли": "В детстве после чтения "Песни о купце Калашникове" стал

вопрос: почему Грозный, сочувствуя вместе с автором Калашникову, неожиданно

для читателя награждает его виселицей?" И только теперь появляется ответ:

"Грозный сочувствовал Калашникову, как человеку и хотел бы по человечески

отнестись к нему, но, как царь, должен был повесить". "Я понял это только

теперь, пишет М. Пришвин, - потому что только теперь пришло время

очевидного для всех разделения жизни на человеческое начало, "как самому

хочется", и на должное "как надо". Когда Пришвин писал это

многозначительное признание ему шел восьмидесятый год. Потребовалось сорок

лет большевистских ужасов, чтобы представитель Ордена Русской

Интеллигенции, революционер в прошлом, М. Пришвин понял, наконец, то что

понимали все цари Московской Руси, что понимал двадцатидевятилетний Николай

I приняв на себя великое бремя царской власти. Он также, как и цари

Московской Руси хорошо знал, что основная тяжесть жизни для того, кто носит

шапку Мономаха состоит в том, что он очень часто должен подавлять в себе

свои личные чувства и поступать не так "как самому хочется", а так "как

надо", так как этого требует долг Царского Служения.

Иоанн Грозный повесил Калашникова вовсе не потому, что ему так

хотелось поступить. И Николай I повесил декабристов не потому, что хотел

отомстить им как человек. Как человеку ему, как мы это знаем, совершенно не

хотелось ни отдавать приказа стрелять в восставших, ни вешать главарей

восстания, он поступил не так, "как ему хотелось", а так "как надо", как

повелевал ему царский долг. "Король Людовик XVI, - говорил он, - не понял

своей обязанности и был за это наказан. Быть милосердным не значит быть

слабым; государь не имеет права прощать врагам государства". "Я могу

признаться, - сказал он гр. Лафероне, - в тяжести бремени, возложенного на

меня Провидением. В 29 лет позволительно, в обстоятельствах, в которых мы

находимся, страшиться задачи, которая, казалось, никогда не должна была

выпасть мне на долю, и которой, следовательно, я не готовился. Я никогда не

молил Бога ни о чем так усердно, как о том, чтобы Он не подвергал меня

этому испытанию. Его воля решила иначе: я постараюсь стать на высоте долга,

который он на меня возлагает. Я начинаю царствование, под грустным

предзнаменованием и страшными обязанностями. Я сумею их исполнить." В

написанном 4 мая 1844 года завещании Николай I писал: "Я умираю с сердцем

полным благодарности за все то доброе, которое Он предоставил мне в этой

временной жизни, полной пламенной любви к нашей славной России, которой я

служил верно и искренно, по мере сил моих".

XVII

Императору Николаю I предстояло разрешить те исторические задачи,

которые, в силу разных причин, не удалось разрешить его отцу Императору

Павлу I и его старшему брату - Императору Александру I. Исторический путь,

который мог оздоровить Россию - указал Имп. Павел. Этот путь состоял в

организации национальной контрреволюции против идейного наследства

оставленного революцией Петра I. В зависимости от существующей политической

обстановки, национальная контрреволюция могла иметь характер стремительный,

чисто революционный, или же иметь характер постепенных реформ, преследующих

цель восстановления русских религиозных, политических и социальных

традиций.

Основные цели национальной контрреволюции должны были быть таковы:

Замена политических идей европейского абсолютизма, на которые со

времен Петра I опиралась царская власть, политическими идеями Самодержавия.

Для того, чтобы Православная Церковь снова могла стать духовным

руководителем народа, необходимо было освободить ее от опеки государства,

ликвидировать Синод и восстановить патриаршество. Освободить крепостное

крестьянство. Во всех случаях, когда это предоставляется возможно,

управление с помощью чиновников заменить самоуправлением.

Превращение Русской Европии снова в Русь не обошлось бы, конечно,

без тяжелой борьбы с масонством, европейцами русского происхождения и

крепостниками не желавшими отказаться от владения "крещенной

собственностью".

И в свободной Православной Церкви и в свободном крестьянстве, жившем

все еще идеями православия и самодержавия, царская власть получила бы

сильную опору для борьбы с противниками, восстановления русских

исторических традиций, приверженцами крепостного права, и сторонниками

дальнейшей европеизации.

Взамен масоно-интеллигентского мифа о Николае I "- как "Николае

Палкине", бездушном и жестоком деспоте, не нужно создавать в угоду

"политическим сладкоежкам" миф о Николае I, как царе достигшем чистоты и

глубины монархического миросозерцания царей Московской Руси, ясно

понимавшем какие исторические задачи предстояло ему разрешить, и

поступавшего всегда в соответствии с историческими задачами своей эпохи.

Таким царем Николай I не был. Но обвинять его за это не приходится.

Настоящего национального мировоззрения в эпоху царствования Николая I не

было, такое мировоззрение только развивалось в умах выдающихся людей

Николаевской эпохи: Пушкина, Гоголя, Кириевского, Хомякова, Аксакова,

Достоевского и других. И они тоже - только приближались к национальному

мировоззрению, только начали восстанавливать традиции входившие в состав

этого мировоззрения. Слишком длителен был отрыв русского высшего общества

от религиозных, политических и культурных традиций русского прошлого. В

этом же направлении развивалось и мировоззрение Николая I. Доказательством

этого является появление взгляда, что основой дальнейшего развития России в

будущем должны стать "Православие, Самодержавие и Народность". Появление

этой формулы знаменует отказ от идейного наследства Петровской революции,

идей просвещенного абсолютизма и духовного подражания Европе. Формулу

"Православие, Самодержавие, Народность" провозглашает министр народного

просвещения гр. Уваров. Но провозглашение этой формулы могло состояться,

конечно, только в том случае если Николай I считал ее верной и она отвечала

его взглядам.

Формула - еще не стройная политическая идеология. Появление формулы

"Православие, Самодержавие, Народность" - было лишь зарницей, предвещавшей

зарю Русского Национального Возрождения, свидетельством желания у Николая I

вернуться к политическим принципам русского самодержавия. Но от

провозглашения гр. Уваровым указанной выше формулы до понимания конкретных

задач национальной революции было еще далеко. Лев Тихомиров неоднократно

подчеркивал в "Монархической государственности", что "в отношении

политической сознательности Россия всегда была и остается до крайности

слаба. От этого в русской государственности чрезвычайно много смутного,

спутанного, противоречивого и слабого.... Без сомнения сила инстинкта в

русском народе очень велика, и это само по себе ценно, ибо инстинкт есть

голос внутреннего чувства. Прочность чувства, создающего идеалы

нравственной жизни, как основы политического существования - качество

драгоценное. Но им одним нельзя устраивать государственные отношения. Для

сильного, прочного и систематического действия, политическая идея должны

осознать себя как политическая. Она должна иметь свою политическую

философию.

"Этого у нас никогда не было, - с грустью замечает Тихомиров, -

...при множестве крупнейших, даже гениальнейших работников мысли, Россия

все-таки не обнаружила достаточной степени познания самой себя и своих

основ, для выработки сознательной системы их осуществления. В этом,

конечно, никто не виноват. Это просто исторический факт. Но знать его -

необходимо. Если мы можем получить надежду пойти вперед,

совершенствоваться, то лишь при том условии, если будем знать, что у нас,

оказывается слабо, чем обусловлены неудачи проявления и того, что само по

себе сильно..." "Монархический принцип, - пишет Тихомиров, - развивался у

нас до тех пор, пока народный нравственно религиозный идеал, не достигая

сознательности, был фактически жив и крепок в душе народа. Когда же

европейское просвещение поставило у нас всю нашу жизнь на суд и оценку

сознания, то ни православие, ни народность не могли дать ясного ответа на

то, что мы такое, и выше ли мы или ниже других, должны ли, стало быть,

развивать свою правду или брать ее у людей ввиду того, что настоящая правда

находится не у нас, а у них".

"Пока перед Россией стоял и пока стоит этот вопрос, монархическое

начало не могло развиваться, ибо оно есть вывод из вопроса о правде и

идеале. Чувства, инстинкта - проявлялось в России постоянно достаточно, но

сознательности, теории царской власти и взаимоотношений царя с народом -

очень мало.

Между тем сознательность становилась тем необходимее, что

бюрократическая практика неудержимо вводила к нам идею абсолютизма, а

Европейское влияние, подтверждая, что царская власть есть нечто иное, как

абсолютизм, отрицало ее. В XIX веке русская мысль резко раскололась на

"западников" и "славянофилов", и вся "западническая" часть вела пропаганду

против самодержавия. В XVIII веке уже сказано было устами "Вадима":

Самодержавие всех зол содетель:

Вредит и самую чистейшу добродетель,

Свободу дав Царю тираном быть...

За XIX век, все течение образованной западнической мысли, создавшей

так называемую "интеллигенцию", - вело пропаганду против самодержавия - по

мере цензурной возможности в России, и со всей откровенностью в заграничной

своей печати. Национальная часть образованного общества не могла не

пытаться отстоять свое историческое русское учреждение монархии... В этом

долгом историческом споре, идея монархическая до некоторой степени все-таки

уяснялась. У наших великих художников слова - Пушкина, Гоголя, А. Майкова и

др. - попадаются превосходные отклики монархического сознания. (В этом

отношении много материала собрано у г. Чернаева в его сочинениях о

Самодержавии). Но все это отзвуки чувства, проявления инстинкта, который

столь силен вообще в русской личности, что неожиданно сказывается даже в

самых крайних отрицателях, как напр. М. Бакунин." "В смысле же

сознательности, монархическая идея уяснилась по преимуществу

публицистическим путем, в споре с противниками, но не строго научным

анализом. Труды научные, оставаясь более всего подражательными, вообще

почти ничего не дали для уяснения самодержавия и чаще всего служили лишь

для его безнадежного смешения с абсолютизмом" (Лев Тихомиров III. стр.

124).

И Пушкин, и Гоголь и славянофилы не имели ясного представления что и

как было необходимо делать, чтобы быстро излечить исковерканную Россию. Все

они хорошо понимали только то, что со времен Петра I Россия целых 125 лет

шла по ложной дороге, не свойственной русским традициям. У Пушкина и у

Гоголя и у славянофилов уже высокого уровня достигло понимание самобытности

русского народа, но не было еще правильного понимания происхождения

Самодержавия, недооценивалось значение восстановления патриаршества и т.д.

Николая I, например, часто упрекают, что в славянофилах он не увидел

своих политических единомышленников. Эти упреки несправедливы.

Настороженность Николая I к идеологии славянофилов имела реальные

основания. Он, которого так часто упрекают в недуховности и в нелюбви к

"умственности" был умственно достаточно чуток, чтобы понять ложность

взглядов славянофилов о происхождении Самодержавия. К. Аксаков, например,

развивал совершенно ложную теорию об отношении русского народа к

государственной власти и государству. Русский народ, доказывал он, не любит

власти и передал всю полноту власти царю с целью отстраниться от грехов

связанных с властвованием. Отстранившись от власти народ имеет возможность

вести более христианскую жизнь так как все грехи связанные с владением

властью падают на душу царя, исполняющего функции главного военачальника,

главного полицейского и главного судьи.

Теория К. Аксакова не имеет ничего общего с действительными

взглядами русского народа на государство и роль царя в государстве.

Народный взгляд на царя выражен в многочисленных пословицах и поговорках:

"Царь от Бога Пристав", "Сердце царево - в руке Божьей", "Где царь там и

правда", "На все святая воля царская" и т.д. Русский народ вплоть до Петра

I принимал весьма активное участие в строительстве национального

государства и никогда не гнушался этим участием. Русский народ понимал

ценность национального государства, и царской власти защищавшей

независимость национального государства.

То, что К. Аксаков считал народным взглядом, на самом деле было

взглядом одних только раскольников, которые после учиненного Петром I

разгрома стали отрицательно относиться к государственной власти, а

некоторые секты стали вообще отрицать государство. Да и сам К. Аксаков одно

время договаривался до отрицания государства вообще. "Государство как

принцип - зло", "Государство в своей идее - ложь", - писал одно время он.

Славянофильство идеологически было двойственно: славянофилы не имели такого

цельного мировоззрения, какое имели Пушкин и Гоголь. Славянофилы сделали,

конечно, очень много в области развития православного богословия и в

области возрождения древнерусских идей, забытых после Петровской революции.

Заслуги их в этом деле несомненны и велики. Но в их мировоззрении было еще

много родимых пятен европейского миросозерцания, оставшихся от юношеской

поры увлечения европейской философией. Нельзя забывать, что идейными

наследниками славянофилов является не только Достоевский, но и "народники",

из рядов которых позднее вышли террористы-цареубийцы и социалисты

революционеры. В историко-политических размышлениях славянофилов было много

романтизма и утопизма.

Самарин считал., например, что царскую власть необходимо

поддерживать не потому, что это национальная форма власти, а потому что

"далеко еще не наступило для России время думать об изменениях формы

власти". Хомяков видел основу царской власти в воле народа. Подобного рода

взгляды, конечно, не могли привлечь к славянофилам симпатии Николая I,

обладавшего более развитым монархическим миросозерцанием чем многие из

славянофилов. Были и другие причины мешавшие сблизиться Николаю I с

славянофилами и славянофилам с Николаем I: Николай I и славянофилы

действовали в разных мирах.

Николай I действовал в трагическом мире человеческой

действительности, натыкаясь на каждом шагу на разного рода препятствия,

преодолеть которые у него не было средств, а славянофилы действовали в мире

идей, в котором можно строить какие угодно воздушные замки.

XVIII

После запрещения масонства в 1826 году русские цари перестают быть

источником европеизации России. Николай I и все следующие за ним цари

стремятся восстановить русские исторические традиции. Дальнейшее развитие

России по убеждению Николая I должно было двигаться по дороге

восстановления традиций Православия, Самодержавия и самобытной русской

культуры. Николай I имел совершенно правильный взгляд на цели народного

просвещения. Народное просвещение по его убеждению должно не только

развивать ум, а развивая ум, одновременно развивать религиозное чувство и

нравственность человека. "Я чту учение и науки, - заявил он однажды, - и я

их высоко ценю, но я ставлю выше их нравственность. Вера есть основание

морали: надо поэтому, одновременно с наукой, будить религиозное чувство".

"Да будет мне позволено, - пишет министр Народного Просвещения гр.

С. С. Уваров, - во Всеподданнейшем отчете о работе министерства Народного

Просвещения за период с 1833 по 1844 год, - начать это изложение тем днем,

в который, осмотрев все части, мне вверенные, и обдумав все средства, мне

открытые, я удостоился получить от В. В. в главных началах наставление,

которому беспрерывно следовало министерство с тех пор и до ныне. Этот день

незабвенный для министерства и для меня, - есть 19 ноября 1833 года".

О том, какие были главные наставления полученные от Имп. Николая I

мы узнаем в дальнейшей части Всеподданнейшего доклада. "Углубляясь в

рассмотрение задачи которую предлежало разрешить без отлагательства,

задачи, тесно связанной с самою судьбою отечества, - независимо от

внутренних и местных трудностей этого дела, разум невольно почти предавался

унынию и колебался в своих заключениях при виде общественной бури, в то

время потрясающей Европу, и которой отголосок, слабее или сильнее, достигал

и до нас, угрожая опасностью. Посреди быстрого падения религиозных и

гражданских учреждений в Европе, при повсеместном распространении

разрушительных понятий, в виду печальных явлений, окружающих нас со всех

сторон, надлежало укрепить отечество на твердых основаниях, на коих

зиждется благоденствие, сила и жизнь народная; найти начала, составляющие

отличительный характер России и ей исключительно принадлежащие; собрать в

одно целое священные останки ее народности и на них укрепить якорь нашего

спасения. К счастью, Россия сохранила теплую веру в спасительные начала,

без коих она не может благоденствовать. усиливаться, жить. Искренно и

глубоко привязанный к церкви отцов своих, русский исконни взирал на нее,

как на залог счастья общественного и семейственного. Без любви к вере

предков, народ, как и частный человек, должен погибнуть. Русский, преданный

отечеству, столь же мало согласится на утрату одного из догматов нашего

православия, сколь и на похищение одного перла из венца Мономахова.

Самодержавие составляет главное условие политического существования России.

Русский колосс упирается на нем, как на краеугольном камне своего величия.

Эту истину чувствует неисчислимое большинство подданных В. В.: они

чувствуют ее в полной мере, хотя и поставлены на разных степенях

гражданской жизни и различествуют в просвещении и в отношениях к

правительству. Спасительное убеждение, если Россия живет и охраняется духом

самодержавия сильного, человеколюбивого, просвещенного, должно проникать

народное воспитание и с ним развиваться. Наряду с сими двумя национальными

началами, находится и третье, не менее важное, не менее сильное:

народность." "Вот те главные начала, которые надлежало включить в систему

общественного образования, чтобы она соединяла все выгоды нашего времени с

преданиями прошедшего и надеждами будущего: чтобы народное воспитание

соответствовало нашему порядку вещей и было бы не чуждо европейского духа."

"Изгладить противоборство так называемого европейского образования с

потребностями нашими; исцелить новейшее поколение от слепого, необдуманного

пристрастия к поверхностному и иноземному, распространяя в юных душах

радушное уважение к отечественному и полное убеждение, что только

приноровление общего, всемирного просвещения к нашему народному быту, к

нашему народному духу, может принести истинные плоды всем и каждому; потом

обнять верным взглядом огромное поприще, открытое пред любезным отечеством,

оценить с точностью все противоположные элементы нашего гражданского

образования, все исторические данные, которые стекаются в обширный состав

империи, обратить сии развивающиеся элементы и пробужденные силы, по мере

возможности, к одному знаменателю; наконец, искать этого знаменателя в

тройственном понятии православия, самодержавия и народности - такова была

цель к коей Мин. Нар. Пр. приближалось десять лет; таков план, коему я

следовал во всех моих распоряжениях."

"Естественно, что направление, данное В. В. министерству, и его

тройственная формула - должны были восстановить некоторым образом против

него все, что носило еще отпечаток либеральных и мистических идей;

либеральных - ибо министерство, провозглашая самодержавие, заявило твердое

намерение возвращаться прямым путем к русскому началу, во всем его объеме;

мистических потому, что выражение - православие - довольно ясно обнаружило

стремление министерства ко всему положительному в отношении к предметам

христианского верования и удаление от всех мечтательных призраков, слишком

часто помрачавших чистоту священных преданий церкви. Наконец и слово

народность возбуждало в недоброжелателях чувство неприязненное за смелое

утверждение, что министерство считало Россию возмужалою и достойною идти не

позади, а, по крайней мере, рядом с прочими европейскими национальностями".

XIX

Многое из того, что хотел осуществить Николай I, ему не удалось

осуществить, многое из того, что ему удалось осуществить, осуществлено не

так как ему хотелось. Как и все правители Николай I иногда делал не то, что

надо, и, как все они, нередко ошибался и шел по неправильному пути. Но цели

к которым он стремился были правильные и несмотря на все допущенные им

ошибки его деятельность, заслуживает уважения последующих поколений.

Характеризуя в книге "Декабристы" Александра I М. Цейтлин, как и

многие историки из лагеря русской интеллигенции, находит для него не мало

теплых слов, на какие обычно не щедры по отношению к русским царям члены

Ордена Русской Интеллигенции. Характеристику Александра I Цейтлин

заканчивает словами: "Таков был царь-романтик, несчастный и обаятельный

человек, которого прозвали Благословенным". Но тон сразу резко меняется

когда М. Цейтлин переходит к характеристике Николая I, хотя к нему он

относится все же справедливее, чем другие исследователи Николаевской эпохи.

"...Тот, - пишет Цейтлин, - кто готовился заместить его на престоле России,

был непохож на него. Он не выносил никакой "умственности", не любил

искусства, только терпел литературу, почти как неизбежное зло. Все, что

было неподвижного, косного, устойчивого в русской жизни, обретало в нем

символ и вождя. В Николае было много достоинств: воля, выдержка,

преданность долгу "beaucoup de прапорщик", но и "un peu de Pierre le Grand"

по слову Пушкина."

В этой пристрастной характеристике все неверно, начиная с

приписывания Пушкину фразы, что в Николае I было "много от прапорщика и

немного от Петра Великого". На самом деле в дневнике Пушкина написано так:

"В Александре много детского. Он писал однажды Лагарпу, что дав свободу и

конституцию земле своей, он отречется от трона и удалится в Америку.

Полетика сказал: "L¦emp (ereur) Nicolas est plus positif, Il a des idees

fausses comme son frere, mais il est moins visionnaire. Кто-то сказал о

Гос(ударе): "Je y a beaucoup du "praporchique" en lui, et un peu du Pierre

le Grand"

"Николая Павловича, - говорит митрополит Киевский Платон

(Городецкий), - называли врагом науки и просвещения. Это извет,

заслуживающий только одно отвращение. Не любил он шарлатанства науки; но

глубоко и искренне уважал истинных жрецов ее, помогал и давал ход, и не

жалел для науки государственной казны".

По утверждению немецкого историка Шимана, Николай I не читал ничего

кроме романов Поль де Кока. Это обычная ложь по адресу Николая I. Николай I

интересовался современной русской литературой. Пушкин, Гоголь и другие

литераторы читали ему свои новые произведения или он читал их сам. "Вы

говорите мне об успехе "Бориса Годунова, - пишет Пушкин Е. Хитрово в

феврале 1831 года; по правде сказать я не могу этому верить. Успех

совершенно не входил в мои расчеты, когда я писал его. Это было в 1825 году

и потребовалась смерть Александра и неожиданное благоволение ко мне

нынешнего Императора, его широкий и свободный взгляд на вещи, чтобы моя

трагедия могла выйти в свет". Это не единственное свидетельство Пушкина,

говорящее о внимании Николая I к его произведениям. В том же 1831 году он

пишет своему близкому другу Нащокину: "Царь со мной очень милостив и

любезен. Того и гляди, попаду во временщики, и Зубов с Павловым явятся ко

мне с распростертыми объятиями". Некоторое время спустя снова пишет

Нащокину:

"Царь (между нами) взял меня на службу, т.е. дал мне жалование и

позволил рыться в архивах для составления истории Петра I. Дай Бог здоровья

царю".

28 февраля 1834 года Пушкин записывает в дневник: "Государь позволил

мне печатать Пугачева; мне возвращена рукопись с его замечаниями (очень

дельными)". А 6 марта Пушкин пишет в дневнике: "Царь дал мне взаймы 20.000

на печатание Пугачева. Спасибо".

По распоряжению Николая I Пушкину и Гоголю были установлены пенсии.

Оказывал Николай I помощь Пушкину и Гоголю и помимо пенсий. Вопреки

решениям цензуры Николай I разрешил печатать "Мертвые Души".

У Николая I был верный взгляд на художественную литературу, которая

по его мнению должна была отмечать не только одни дурные черты

современности и рисовать только одних отрицательных людей, но и изображать

положительных людей своей эпохи. Прочитав, например, только что вышедшего

"Героя нашего времени" Лермонтова Николай I пишет жене: "Такие романы

созданы, чтобы коверкать нравы и характеры. Читая их приучаешься верить,

что мир состоит из людей, у которых все действия, даже самые лучшие,

объясняются отвратительными мотивами. Постепенно начинаешь ненавидеть все

человечество. Разве это цель нашего существования". В данном случае мы

видим, что Николай I выступает как идеалист, которому не хочется научиться

с помощью литературы ненавидеть все человечество. И это писал, человек во

много раз лучше Лермонтова, знавший все темные стороны русской жизни, про

которого М. Цейтлин по установившемуся шаблону пишет: "Не было никого столь

враждебного романтике, как он..."

Николай I один из первых отметил выдающийся талант Льва Толстого, за

что последний отблагодарил его кличкой Николая Палкина. Не одному

выдающемуся человеку своей эпохи Николай I помог найти свое истинное

призвание. Молодому офицеру Дм. Брянчанинову, почувствовавшему стремление к

монашеской жизни, разрешил выйти в отставку. Дм. Брянчанинов стал

выдающимся представителем монашества той эпохи, написал замечательные

сочинения на религиозные темы. Сам занимавшийся живописью Николай I всегда

интересовался различными видами искусства. Просмотрев принесенные ему

мичманом Федотовым картины, Николай I оценил его талант и разрешил ему, как

и Брянчанинову, покинуть военную службу. Федотов стал основателем русской

реалистической живописи. Чтобы поддержать русское искусство Николай I дал

скульпторам Клодту и Логановскому, художнику Бруни и другим художникам

крупные заказы.

Шаляпин в своих воспоминаниях "Маска и Душа" пишет: "Из российских

императоров ближе всех к театру стоял Николай I. Он относился к нему уже не

как помещик-крепостник, а как магнат и владыка, причем снисходил к актерам

величественно и в то же время фамильярно. Он часто проникал через маленькую

дверцу на сцену и любил болтать с актерами (преимущественно

драматическими)".

Это Николай I разрешил поставить на сцене запрещенного цензурой

"Ревизора".

Вольф в "Хронике петербургских театров" пишет, что Николай I

прочитал "Ревизора" еще в рукописи и разрешил поставить его несмотря на

запрещение цензуры. 5 июня 1836 года Гоголь писал матери: "Если бы сам

Государь не оказал своего высокого покровительства и заступничества, то,

вероятно, она не была бы никогда играна или напечатана". Смирнова пишет:

"Николай I велел принять "Ревизора" вопреки мнению его окружающих" (Русский

Архив, 1895, т. II, стр. 539).

Первое представление "Ревизора" проходило в тягостной тишине, не

раздалось ни одного хлопка. Бледный Гоголь не мог найти себе места в

директорской ложе. Первым, по окончании последнего акта, зааплодировал...

Николай I. Тогда стали аплодировать и другие зрители.

"Всем досталось, - сказал Царь Гоголю, - а мне больше всего".

Гоголь был награжден за "Ревизора" - 1000 червонцев и бриллиантовым

перстнем.

Известный музыкальный деятель Николаевской эпохи Виельгорский

расценил русские оперы Глинки "как музыку для кучеров" . Несмотря на это

Николай I велел поставить оперы Глинки на сцене Императорских театров.

Боявшийся по словам М. Цейтлина всякой умственности Николай живо

интересовался историей России. Именно ему Россия обязана спасением

огромного количества ценнейших древних исторических документов извлеченных

созданной в его царствование Археологической Экспедицией из архивов

монастырей, архивов старинных городов, где они до той поры безжалостно

уничтожались временем. И Император Николай I, по утверждению Шлимана,

читавший только бульварные романы Поль де Кока, по свидетельству историка

С. Платонова прочитывал "от доски до доски" большие тома переписанных

набело актов собранных Экспедицией" (См. С. Платонов. Очерки по русской

истории. Изд. 9-е).

XX

Качественно Россия своим Золотым веком не может не считать время

Николая I, в которое если не всецело раскрылись, то уже обозначились,

духовно сложились и свой закал получили все, в духовном плане

первенствующие столпы русской культуры.

Как верно подчеркивает Г. Адамович (в статье "Нео-нигилизм (Рус.

Мысль. • 1137), - ".. все царствование Николая I, с длившимися тридцать

лет откликами гибели декабристов, целый кусок русской истории, в котором

все сказано, где ничего не прошло бесследно".

Чтобы ни писали и ни говорили про Николая I его враги никто не

сможет зачеркнуть того факта, что его царствование было Золотым Веком

русской литературы и русского искусства. В Николаевскую эпоху жили и

творили, или духовно сформировались, такие выдающиеся представители Русской

Культуры, как: Пушкин, Жуковский, Тютчев, Достоевский, Лев Толстой,

Грибоедов, Крылов, Н. Я. Языков, М. Загоскин, Лермонтов, И. Кириевский,

С.Т.Аксаков, К. К. Аксаков, Ив. Аксаков, А.С.Хомяков, Самарин, Гончаров,

И.С.Тургенев, А.Ф.Писемский, Фет, А. Григорьев, Мельников-Печерский,

Григорович, Н. Лесков, А. К. Толстой, А. Островский, гениальный математик

Лобачевский, гениальный химик Менделеев, художники Иванов. Брюллов,

Федотов, Бруни, скульптор Клодт; композиторы Глинка, Турчанинов, Львов,

Даргомыжский; историки Соловьев, Кавелин; биолог К. Бер, химик Зинин,

открывший анилин; знаменитые языковеды Буслаев, Востоков; замечательные

мыслители Н. Я. Данилевский и К. Леонтьев и многие другие выдающиеся

деятели русской культуры. Царствование Николая I - самый расцвет русской

культуры, никогда одновременно не жило такого большого количества

выдающихся деятелей русской культуры, ни до Николая I, ни после него.

В 1827 году было основано Общество Естественных наук. В 1839 году

закончено строительство Пулковской обсерватории. В 1846 году возникло

Археологическое общество, учреждена Археологическая Экспедиция, членами

которой было спасено много древнейших документов, хранившихся до того

кое-как.

Русская национальная литература, русская национальная музыка,

русский балет, русская живопись и русская наука, развиваются именно во

всячески опорочиваемую Николаевскую эпоху. Николаевская эпоха действительно

имела много темных и отрицательных сторон. Но честный историк не может

приписывать все эти темные стороны эпохи Имп. Николаю I. Очень многие из

этих темных сторон унаследованы Николаем I и именно с ними то он и вел

борьбу в течение всего царствования. А то, что ему не удалось до конца

уничтожить отрицательные явления унаследованные им - это другой вопрос.

Необходимо принимать во внимание также то, что Имп. Николаю I

пришлось царствовать в одну из наиболее сложных эпох Русской истории. "Те

двадцать пять лет, - пишет в предисловии к сборнику воспоминаний и

документов об эпохе Николая I известный исследователь М. О. Гершензон, -

которые протекли за 14 декабря, труднее поддаются характеристике, чем вся

эпоха следовавшая за Петром I" (Сб. "Эпоха Николая I"). Царствование

Императора Николая I - время напряженной политической и идеологической

борьбы его с врагами Православия, царской власти и русской самобытной

культуры внутри России и за ее пределами. Это эпоха борьбы Николая I с

масонами и их духовными учениками внутри России и в Европе.

Николаевская эпоха время беспрерывной, упорной идеологической борьбы

между сторонниками восстановления исконных русских традиций и членами

возникшего Ордена Русской Интеллигенции.

Это эпоха ТРЕТЬЕГО И ОКОНЧАТЕЛЬНОГО ДУХОВНОГО РАСКОЛА русского

общества. И тот, кто примет во внимание какое политическое наследство

получил при восшествии на престол Николай I и какая была политическая

обстановка в России и в Европе, когда он царствовал, едва ли строго осудит

его, а наоборот преисполнится чувством уважения к этому одному из наиболее

выдающихся русских царей.

XXI

Трафаретную оценку Николая I, как государственного деятеля, можно

свести к следующим оценкам сделанным А. Герценом в "Движение общественной

мысли в России":

"Среди военных парадов, балтийских немцев и диких охранителей видели

недоверяющего себе самому холодного, упрямого и безжалостного Николая,

такую же посредственность, как и его окружающие". "Какая нищета

правительственной мысли, какая проза абсолютизма".

Приведенная выше оценка Герцена пристрастна и неверна. Подобного

рода пристрастными оценками Имп. Николая I, как государственного деятеля,

можно наполнить несколько больших томов. Но все эти оценки характеризуют

совсем не личность Николая I, а политический фанатизм и нравственную

нечистоплотность Герценов, Мережковских и их последователей.

Русские историки очень любят упрекать Николая I также в политическом

доктринерстве. В предисловии к составленному им сборнику "Эпоха Николая I"

М. Гершензон, например, утверждает: "Николай не был тем тупым и бездушным

деспотом, каким его обыкновенно изображают. Отличительной чертой его

характера, от природы не дурного, была непоколебимая верность раз усвоенным

им принципам, крайнее доктринерство, мешавшее ему видеть вещи в их

подлинном виде. По-видимому, еще в юности, лишенный всякого житейского

опыта, он выработал себе наибольшее число совершенно абстрактных идей - о

назначении и ответственности монарха, о целях государственной жизни и про."

Сняв с Николая I обвинение о том, что он был тупым и бездушным деспотом,

Гершензон пытается изобразить его крайним доктринером, не имеющим никакого

представления о русской жизни в его эпоху. "Он, не злой человек, -

утверждает Гершензон, - он только доктринер; он любит Россию и служит ее

благу с удивительным самоотвержением, но он не знает России, потому что

смотрит на нее сквозь призму своей доктрины. Едва ли на протяжении XIX века

найдется в Европе еще один государственный деятель, так детски-неопытный в

делах правления, и в оценке явлений и людей, как Николай. За тридцать лет

царствования он ни на один шаг не подвинулся в знании жизни".

Подобной характеристикой Гершензон преследует ту же самую цель, что

и Герцен. Он идет к той же самой цели, но только другим путем. Перед

революцией было опубликовано уже значительное число воспоминаний, авторы

которых правдиво обрисовали Николая I. Изображать его в стиле Герцена -

тупым бездушным деспотом было уже нельзя. Значит нужно было подыскать

какое-то иное обвинение. И такое обвинение было найдено: политическое

доктринерство Николая I.

Гершензон утверждает, что Николай "еще в юности, лишенный всякого

житейского опыта" выработал себе небольшое число совершенно абстрактных

идей". Ключевский же, наоборот, утверждает, что в противовес Александру I,

хорошо знавшему различные абстрактные идеи и очень плохо русскую

действительность, Николай I уже с юности очень хорошо знал не только

парадную сторону, но и изнанку русской жизни.

Николай I был государственным деятелем-реалистом. В то время, когда

его старшие братья Александр и Константин изучали европейские политические

и социальные идеи, Николай изучал русскую жизнь. "Он имел случай

познакомиться с ходом дел, просто и прямо присмотреться к людям, делавшим

государственные дела, и получил обильный запас житейских наблюдений и

сведений. До 18 лет он не имел определенной службы, но каждое утро проводил

по часу и более во дворцовой приемной, теряясь в толпе военных и

гражданских сановников, ждавших очереди аудиенции или доклада. Сановники

эти не стеснялись присутствием младшего великого князя, никогда не

предназначавшегося к престолу; среди откровенных бесед, шуток и интриг,

какие здесь велись и завязывались, Николай, при своей наблюдательности,

получал характеристические сведения о людях и хорошо видел, как дела

разделывались. Все эти сведения сводились к одному общему впечатлению, что

надо не только иметь программу действий, но и следить за всеми

подробностями исполнения. Таким образом Николай смотрел на ход дел с иной

точки зрения, какая недоступна была его старшему брату: последний

рассматривал все сверху, Николай имел возможность взглянуть на

государственный механизм в России снизу" (В.Ключевский. Курс Рус. истории.

1922. часть V, стр. 217).

Миф о том, что узкое доктринерство Имп. Николая I является

следствием его полной неподготовленности к роли государственного деятеля,

является тоже чистейшим образцом политического мифотворчества русской

интеллигенции. Из исследования проф. М. Полиектова "Николай I" (Биография и

обзор царствования), являющегося наиболее объективным исследованием эпохи

Николая I, узнаем, что Имп. Николай I не только был хорошо подготовлен к

управлению Государством, но с 1814 года, то есть за 11 лет до восшествия на

престол, принимал активное участие в проведении внешней политики,

присутствовал на многих европейских конгрессах, на которых обсуждались

важнейшие международные проблемы того времени. Начиная же с 1822 г.,

Александр I, часто оставляет его своим заместителем и он принимает

деятельное участие в управлении Государством.

К управлению Государством Николай I был подготовлен несравненно

лучше, чем любой из современных ему и нынешних президентов, вроде Трумана и

ему подобных политиков.

XXII

Кто мудр, не плачет о потерях, лорды,

Но бодро ищет, как исправить вред.

Пусть, бурей сломлена, упала мачта,

Канат оборван и потерян якорь,

И половина моряков погибла, -

Все же кормчий жив...

В. Шекспир. Генрих IV.

М. Цейтлин, как и все представители Ордена Русской Интеллигенции

искажает историческую правду утверждая, что Николай I пугался "всякого

новшества" и что "Все, что было неподвижного, косного, устойчивого в

русской жизни, обретало в нем символ вождя". (Декабристы, стр. 178).

Стремления к изменению основ государственной жизни, и даже к решительному

изменению, у Николая I были. "Имп. Николай I, - пишет С. Платонов в

"Лекциях по русской истории", - вступив на престол был бодрым человеком,

серьезно смотревшим на выпавший жребий быть русским царем". "Подавив

оппозицию, - пишет Платонов, - желавшую реформ (точнее желавшую произвести

в России решительную политическую революцию. - Б. Б.), - правительство

само стремилось к реформам и порвало с внутреннею реакцией последних лет

Императора Александра" (Стр. 680). С. Платонов повторяет по существу только

следующую оценку В.Ключевского:

"Царствование Николая, - пишет В.Ключевский, - обыкновенно считают

реакцией, направленной не только против стремлений, которые были заявлены

людьми 14 декабря, но и против всего предшествовавшего царствования. Такое

суждение едва ли вполне справедливо: предшествовавшее царствование в разное

время преследовало неодинаковые стремления, ставило себе неодинаковые

задачи. Как мы видели, в первую половину его господствовало стремление дать

империи политический порядок, построенный на новых основаниях, а потом уже

подготовить частные отношения, согласуя их с новым политическим порядком;

говоря проще, в первой половине господствовала надежда, что можно дать

стране политическую свободу, сохранив на время рабство, потом, когда

обнаружилась нелогичность этой задачи, надо было перейти от первой ее

половины ко второй, т.е. предварительной перестройке частных общественных

отношений. Но тогда уже не хватило энергии, и вторая задача разрешалась без

надежды и без желания разрешить ее. Эту вторую задачу усвоил себе преемник

Александра. Отказавшись от перестройки государственного порядка на новых

основаниях, он хотел так устроить частные общественные отношения, чтобы на

них можно было потом выстроить новый государственный порядок". (Курс рус.

Ист. 1937 г. стр. 334).

Николай I имел более трезвый реалистический взгляд, чем Александр I

и его главный помощник по переустройству государственного управления масон

Сперанский. Прежде, чем видоизменять вид государственных учреждений

необходимо было покончить с крепостным правом и видоизменить

взаимоотношения между различными общественными классами. Утверждение С. Г.

Пушкарева, автора книги "Россия в XIX веке" (Чеховское Из-во), что

"напуганный декабристским восстанием и революционным движением в Европе, он

свои главные заботы и внимание посвящал сохранению того социального порядка

и того административного устройства, которые уже давно обнаружили свою

несостоятельность и которые требовали не мелких починок и подкрасок, но

полного и коренного переустройства", - нельзя признать верным (стр. 42).

Уже во время следствия над участниками заговора декабристов Николай

I понял, что внутреннее положение России весьма ненормально. Он внимательно

прислушивался к критическим замечаниям, которые делали допрашиваемые

декабристы по поводу существовавших в России порядков. Как внимательно

относился Николай I к критике своих политических врагов доказывает тот

факт, что он поручил секретарю Следственной Комиссии Боровкову (между

прочим, масону) составить на основе допросов декабристов, их писем и

записок, свод их мнений о внутреннем положении России. Когда сводка была

Боровковым составлена, Николай I прочитал ее и велел прочесть ее и всем

высшим государственным чиновникам.

Если бы Николай I хотел сохранить существующее административное

устройство и социальный порядок, то зачем ему было тогда интересоваться

критикой декабристов. Тот, кто считает что-нибудь существующее хорошим и не

подлежащим изменению, обыкновенно не считает нужным считаться с мнением

осуждающих это хорошее. А Николай Первый считал необходимым принять во

внимание даже мнение своих заклятых врагов, которые намеревались убить его

и всех членов Императорской Семьи.

Даже советский исследователь М. Гус в книге "Гоголь и Николаевская

Россия" и тот сообщает, что "На столе Николая лежал составленный по его

указанию свод высказываний декабристов о положении России и о ее нуждах"

(стр. 17).

XXIII

После восстановления патриаршества, важнейшим вопросом определявшим

успех национального возрождения был вопрос об освобождении крепостного

крестьянства. Освобождение крестьянства привело бы к восстановлению

самоуправления в селах и городах. Восстановление же самоуправления

подорвало бы основы бюрократической системы, созданной Сперанским,

обессилило бы бюрократизм. В результате воссоздалась бы, с поправками на

современность, политическая структура Московской Руси. Но общество не

желало ни освобождать крестьян, ни поддерживать Имп. Николая в

преобразовании системы управления государством. "...Вступая на престол, -

пишет С. Платонов, - Император Николай знал, что перед ним стоит задача

разрешить крестьянский вопрос и что крепостное право в принципе осуждено,

как его державными предшественниками, так и его противниками -

декабристами. Настоятельность мер для улучшения быта крестьян не отрицалось

никем. Но по-прежнему существовал страх перед опасностью внезапного

освобождения миллионов рабов. Поэтому опасаясь общественных потрясений и

взрыва страстей освобождаемой массы, Николай твердо стоял на мысли

освободить постепенно и подготовить освобождение секретно, скрывая от

общества подготовку реформы".

И это было единственно возможное решение при сложившейся внутри

России обстановке. Если бы Имп. Николай I принял решение освободить

крестьян силой, то это почти наверняка привело бы к ожесточенной

гражданской войне или к новому дворцовому перевороту.

"Император Николай знал, - пишет Платонов, - что его брат и

предместник мечтал о реформах и был сознательным противником крепостного

права на крестьян, а отец своею мерою о барщине положил начало новому

направлению правительственных мероприятий в крестьянском вопросе. Поэтому

реформы вообще, и крестьянская в частности, становилась в глазах Императора

Николая, правительственною традицией. Настоятельная их необходимость

делалась для него очевидною потребностью самой власти, а не только уступкою

оппозиционному течению различных кружков. Именно мысль о необходимости

реформ была первым (как мы его назвали, политическим) выводом, какой был

сделан Императором Николаем из тревожных обстоятельств воцарения" ("Очерки

по Русск. Ист. стр. 681).

Восстание декабристов, чрезвычайно накалив политическую атмосферу в

России, только отодвинуло еще дальше сроки уничтожения крепостного права.

Вполне вероятно, что если не было бы восстания декабристов, то крестьян

освободил бы уже Николай I. "Декабристов, конечно, жалели, - пишет потомок

одного из видных декабристов кн. Д. Д. Оболенский, - в петербургском высшем

обществе у них оставалось множество родни. Но декабристы не были людьми

государственными. В большинстве они не думали об освобождении крестьян, а

те, которые думали, собирались по освобождении крестьян всю землю оставить

за помещиками. Император же Николай Павлович введением инвентарей

подготовлял освобождение крестьян и завещал это освобождение своему Сыну,

который и освободил крестьян с наделением их землей, что явилось первым

примером в истории Европы". "По родству с материнской стороны, я посещал

Дмитрия Гавриловича Бибикова, бывшего ранее киевским Генерал-Губернатором,

а впоследствии министром внутренних дел Императора Николая I. Д. Г.

Бибиковым были введены знаменитые инвентари, которые впоследствии ограждали

права крепостного крестьянства. По свидетельству Д. Г. Бибикова, все мысли

Императора были направлены к освобождению крестьян" (Кн. Д. Д. Оболенский.

Заметки о прошлом. Двуглавый Орел. •15. Париж).

В книге В. И. Семевского "Крестьянский вопрос в России", написанной

в обычном интеллигентском духе, указывается тем не менее, что "Мысль о

необходимости уничтожения рано или поздно крепостного права была не чужда

Николаю Павловичу еще до вступления его на престол, как потому, что ее

проводил в своих лекциях академик Шторх, преподававший великому князю

политическую экономию, так и потому, что она занимала его брата, императора

Александра I, постоянно собиравшего проекты по этому предмету".

"Из первых допросов арестованных декабристов присутствовавший на них

государь узнал, что одною из главных причин недовольства была инертность

правительства в деле освобождения крестьян - молодые люди смело и

откровенно высказывали свои мысли по этому предмету. Через год после

вступления на престол император Николай учредил 6 декабря 1826 года

Секретный комитет, которому было поручено рассмотреть предположения

относительно отраслей государственного устройства и управления". Комитету

было указано пересмотреть все действовавшие узаконения "об устройстве всех

состояния людей". Комитет работал с 1826 года по 1830 год вплоть до начала

организованной масонами революции во Франции и восстания в Польше, в

организации которого деятельное участие принимали польские масонские ложи.

Были и другие причины, помешавшие Николаю I освободить крестьян. Против

него единым фронтом выступали крепостники и бывшие масоны, занимавшие

крупные посты в государственном аппарате. Крепостники не хотели лишаться

"крещенной собственности", масонам было не выгодно, чтобы Николай I

выступил в роли освободителя порабощенных. И тем и другим весьма

пригодилась, созданная в царствование Александра I по проекту масона

Сперанского такая система государственного управления, при которой царь

почти не имел возможности контролировать правильность исполнений

бюрократией его указаний. Не менее крепостников и масонов задерживали

освобождение крестьян и идейные последователи декабристов, основатели

Ордена Русской Интеллигенции: Герцен, Белинский, Бакунин и рядовые члены

Ордена. Они радовались восстаниям в Польше, масонской революции во Франции,

осуждали и дискредитировали в глазах учащегося юношества все, что делало

правительство, всеми мерами старались вызвать среди молодежи революционные

настроения. А чем больше росли революционные настроения в стране, тем более

осторожно приходилось действовать правительству, тем дальше отодвигался

срок освобождения крестьян.

XXIV

"Лучше зажечь одну маленькую свечу,

чем проклинать темноту".

Конфуций.

Из-за крайне напряженной политической обстановки внутри России и в

Европе, в течение всего царствования, Императору Николаю I не удалось

освободить крестьян, но он провел всю черновую работу по подготовке

великого дела освобождения. Благодаря изданным Николаем I законам,

ограничивавшим права помещиков и расширявших права крестьян, его сын смог

дать свободу миллионам русских крестьян.

Историки, выполнявшие идейные заказы Ордена Русской Интеллигенции

изображают обычно Николая I чуть ли не сторонником крепостного права, или

стараются изобразить дело так, что падение крепостного права задержалось

из-за проводимой им реакционной политики. Семевский в своем исследовании

"Крестьянский вопрос в России" пишет, например, что "Его мечты о подготовке

падения крепостного права" благодаря противодействию окружающих его лиц "не

привели ни к каким строгим мерам" ограничения крепостного права, а только

вызвали "целый ряд отдельных, хотя и не особенно важных, но зато довольно

многочисленных узаконений, кое в чем ограничивавших помещичью власть и

распространение крепостного права" (Семевский. Том II).

Вскрыть ложность этих утверждений не так трудно. Возьмем, например,

пятую часть "Курса Русской истории" В. Ключевского в котором он дает оценку

отношения Николая I к вопросу освобождения крестьян. Оценка эта, как это

часто у Ключевского, носит крайне противоречивый характер. Противоречивость

проистекает из ложного положения в которое ставило Ключевского требование

цензуры Ордена Русской Интеллигенции препарировать русское прошлое таким

образом, чтобы не вступая в явное противоречие с историческими фактами все

же дать им толкование в духе желательном для Ордена. Главу "Центральные и

областные учреждения" В. Ключевский заканчивает следующим категорическим

выводом: "Ничего в это царствование не было сделано, ни для уравнения

сословий, ни для усиления их совместной деятельности". А следующую главу

"Крестьянский вопрос" начинает с утверждения, полностью опровергающего

приведенное выше. "С самого начала, своей деятельности, - пишет он, - новое

правительство возбудило вопрос об устройстве положения и отношений

общественных классов. Сущность этого вопроса сводилась к положению

многочисленного крестьянского населения". Противоречивость этих утверждений

очевидна всякому. Тем более, что далее В. Ключевский пишет: "Громадный

перевес сельского населения, не пользовавшегося полными гражданскими

правами, обращал невольно внимание правительства на его устройство. Николай

I и начал свое царствование с мыслью об устройстве положения сельских

классов, прежде всего - крепостного населения. В первые годы царствования

Николая I его занимала мысль об освобождении крепостных крестьян, хотя,

правда, новый император указом 12 мая 1826 года гласно заявил еще в начале

царствования, что никаких изменений в судьбе крепостных людей не будет

сделано. В 1834 году, беседуя с одним из видных государственных дельцов,

Киселевым, Император указал на множество картонов, помещавшихся в его

кабинете, и прибавил, что здесь, с начала царствования он собрал все

бумаги, касающиеся процесса, который он хочет вести против рабства, когда

наступит время, чтобы освободить крепостных во всей Империи" (Курс Рус.

Ист., V. 1922 г.).

"В 1826 году одна обладательница 28 душ заложила почти всю землю из

под своих крестьян, так что у крестьян осталось всего 10 десятин. Этот

случай и вызвал закон 1827 г., который гласил, что если в имении за

крестьянами меньше 4,5 десятины на душу, то такое имение брать в казенное

управление или же предоставлять таким крепостным крестьянам перечисляться в

свободные городские состояния. Это был первый важный закон, которым

правительство наложило руку на дворянское право душевладения. В сороковых

годах издано было, частью по наущению Киселева, еще несколько узаконений, и

некоторые из них столь же важны, как и закон 1827 г. Так, например, в 1841

г., запрещено было продавать крестьян в розницу, т. е. крестьянская семья

признана неразрываемым юридическим составом; в 1843 г. запрещено было

приобретать крестьян дворянам безземельным, таким образом, безземельные

дворяне лишались права покупать и продавать крестьян без земли; в 1847 г.

было предоставлено право министру государственных имуществ приобретать за

счет казны население дворянских имений. Киселев еще раньше составил проект

выкупа в продолжение десяти лет всех однодворческих крестьян, т.е.

крепостных, принадлежащих однодворцам, известному классу в южных губерниях,

которые соединяли в себе некоторые права дворян с обязанностями крестьян.

Платя подушную подать, однодворцы, как потомки бывших служилых людей,

сохраняли право владеть крестьянами. Этих однодворческих крестьян Киселев и

выкупил по 1/10 доли в год. В том же 1847 году издано было еще более важное

постановление, предоставляющее крестьянам имений, продававшихся в долг,

выкупаться с землей на волю. Наконец, 3 марта 1848 года издан был закон

предоставлявший крестьянам право с согласия помещика приобретать недвижимую

собственность.

Легко заметить, какое значение могли получить все эти законы. До сих

пор в дворянской среде господствовал взгляд на крепостных крестьян как на

простую частную собственность владельца наравне с землей, рабочим

инвентарем и т.д. Мысль, что такой собственностью не может быть крестьянин,

который платит государственную подать, несет государственную повинность,

например, рекрутскую, мысль эта забывалась в ежедневных сделках, предметом

которых служили крепостные крестьяне. Совокупность законов, изданных в

царствование Николая, должна была коренным образом изменить этот взгляд;

все эти законы были направлены к тому чтобы охранять, государственный

интерес, связанный с положением крепостных крестьян. Право владеть

крепостными душами, эти законы переносили с почвы гражданского права на

почву государственного; во всех них заявлена мысль, что крепостной человек

не простая собственность частного лица, а прежде всего подданный

государства. Это важный результат, который сам по себе мог бы оправдать все

усилия затраченные Николаем на разрешение крестьянского вопроса"

(цитируется по курсу лекций прочитанных В. Ключевским в 1887-88 гг.).

Но сделав это признание, важности полученных Николаем результатов,

Ключевский вспоминает о беспощадности цензуры Ордена Русской Интеллигенции

и начинает доказывать, что Николай собственно почти не имеет никакого

отношения к достигнутому важному результату. "На почве закона 1842 года, -

пишет он дальше, - только и стало возможно положение 19 февраля, первая

статья которого гласит, что крестьяне получают личную свободу без выкупа.

Повторю, что этот закон надо отнести весь за счет графа Киселева".

Император Николай, без согласия которого ни один закон не мог бы появиться,

оказывается не при чем, вся слава приписывается одному графу Киселеву.

Плохое же применение изданных Николаем законов по крестьянским делам

Ключевский приписывает не масонам и не крепостникам, а опять Николаю.

Общий вывод В. Ключевского об итогах "процесса против рабства",

который вел Имп. Николай таков: "Крепостной вопрос не был разрешен, но

благодаря законам Николая разрешить его стало необходимым политически и

возможным юридически. Во-первых, из вопроса о частной собственности

землевладельца он превратился в вопрос о выкупе земли для вольных крестьян;

с почвы гражданского права вопрос перешел на почву права государственного;

благодаря законодательству Николая следующее царствование могло дать

крепостным личную свободу без выкупа. В этом законодательстве явлена мысль,

что крепостной человек не простая собственность частного лица, а прежде

всего - подданный государства. Законодательство Николая сделало разрешение

крепостного вопроса необходимым по нетерпеливому ожиданию крестьян.

Царствование Николая не достигло своих целей, но подготовило

законодательством почву для их достижений" (Курс лекций прочитанных в

1883-84 гг.).

XXV

"...казенных крестьян, - пишет Ключевский, - было решено устроить

так, чтобы они имели своих защитников и блюстителей их интересов. Удача

устройства казенных крестьян должна подготовить успех освобождения и

крепостных крестьян. Для такого важного дела призван был администратор,

которого я не боюсь назвать лучшим администратором того времени, вообще

принадлежавшим к числу лучших государственных людей XIX века... Киселев,

делец с идеями, с большим практическим знанием дела, отличался еще большой

доброжелательностью, той благонамеренностью, которая выше всего ставит

общую пользу, государственный интерес, чего нельзя сказать о большей части

администраторов того времени. Он в короткое время создал отличное

управление государственными крестьянами и поднял их благосостояние. В

несколько лет государственные крестьяне не только перестали быть бременем

государственного казначейства, но стали возбуждать зависть крепостных

крестьян... С тех пор крепостные крестьяне стали самым тяжелым бременем на

плечах правительства. Киселеву принадлежало то устройство сельских и

городских обществ, основные черты которых были потом перенесены в положение

19 февраля для вышедших на волю крепостных крестьян" (Курс лекций. 1887-8

гг. стр. 348).

Реформами было охвачено около 9.000.000 казенных крестьян, то есть

население равное по числу населению тогдашней Бельгии, Голландии и Дании

вместе взятым. Было создано 6.000 сельских общин. Всем созданным общинам

было предоставлено право самоуправления и право избрания мировых судей.

Согласно изданного в 1843 году указа ни окружной начальник, ни чиновники

Губернской Палаты Государственных Имуществ не должны вмешиваться в дело

управления крестьянскими общинами, а должны только "содействовать развитию

между крестьянами собственного мирского управления, наблюдать за

исполнением преподанных им правил, но не вмешиваться в суждения по делам,

принадлежащим сельскому управлению и расправе, ни в постановления мирских

сходов, если в собственных своих делах они действуют по праву,

предоставленному законом".

Из свободных государственных земель малоземельным крестьянам было

дано 2.244.790 десятин. 500.000 десятин было дано не имевшим земли. 169.000

человек было переселено в районы обладающие излишками земли, где им было

выделено 2.500.000 десятин. Кроме того образованным сельским общинам было

передано 2.991.339 десятин леса.

Для того, чтобы крестьяне могли иметь дешевый кредит было создано

свыше тысячи сельских кредитных товариществ и сберегательных касс. Введено

страхование от огня. Создано 600 кирпичных заводов. Построено 97.500

кирпичных домов и домов на кирпичном фундаменте. Много было сделано для

развития народного образования и здравоохранения. В 1838 году в общинах

казенных крестьян было только 60 школ с 1.800 учащимися, а через 16 лет в

них имелось уже 2.550 школ в которых училось уже 110.000 детей, в том числе

18.500 девочек. На казенных землях, для девяти миллионов крестьян, то есть

для четвертой части всего русского крестьянства, было восстановлено широкое

самоуправление существовавшее некогда в Московской Руси.

Если бы русская история писалась не по заказам Ордена Русской

Интеллигенции, а честно, то за одно то, что Николай I сделал для казенных

крестьян, он заслужил бы похвалы историков. Историки из лагеря русской

интеллигенции восхищались куцыми "либеральными" и "радикальными" реформами

проводимыми в карликовых германских княжествах, но не соблаговолили

заметить грандиозных реформ совершенных по повелению Николая I для 9

миллионов казенных крестьян. Значительность сделанного становится особенно

ясна если мы вспомним, что всего за двадцать лет до начала реформ, в 1814

году, в политическом кумире русских вольтерьянцев и масонов -

"демократической" и конституционной Англии герцог Сетерлендский велел сжечь

коттеджи всех своих фермеров. 15 тысяч фермеров, живших на его землях были

принуждены покинуть родину и эмигрировать в Канаду.

XXVI

"Николай Палкин" дал самоуправление 9 миллионам казенных крестьян.

А, что сделали для крепостного крестьянства помещики, среди которых было

много вольтерьянцев, масонов и тех кто считал себя православными

христианами? Согласно изданных Александром I и Николаем I законов они могли

бы отпустить миллионы крепостных на волю. Согласно "Закона об обязанных

крестьянах" изданного в дополнение к "Закону о вольных хлебопашцах"

изданном Александром I помещики могли беспрепятственно отпускать на волю

своих крепостных. Но с 1804 года по 1855 год согласно этих законов было

освобождено всего 116 тысяч крепостных. Бывшие масоны, вольтерьянцы и их

духовные "прогрессивные" последыши, все время кричали о необходимости

скорейшей ликвидации крепостного права, но на деле они были заинтересованы

в существовании его и материально, и по тактическим соображениям:

крепостное право давало им возможность обвинять царскую власть в том, что

это именно она не хочет отмены крепостного права.

В 1847 году Имп. Николай пригласил депутатов Смоленских и Витебских

дворян и посоветовал им задуматься посерьезней о переводе крепостных на

положение свободных арендаторов согласно указа 1842 года о существовании

которого дворяне совершенно забыли. "...время требует изменений, - сказал

Николай, - ...надо избегать насильственных переворотов благоразумным

1889. Т. II, стр. 123).

30 мая 1848 года Николай I сказал на заседании Государственного

Совета: "Но если нынешнее положение таково, что оно не может продолжаться и

если, вместе с тем, и решительные к прекращению его способы также

невозможны без общего потрясения, то необходимо, по крайней мере,

приготовить пути для постепенного перехода к другому порядку вещей и, не

устрашаясь перед всякою переменою, хладнокровною". А. Г. Тимашев сообщает:

"Всем известно, что император Александр II, до своего воцарения, был

противником освобождения крестьян. Перемена воззрения на этот предмет

находит свое объяснение лишь в том, что произошло в последние минуты жизни

императора Николая." "...По рассказу, слышанному мною от одного из самых

приближенных к императору Николаю лиц, а именно от графа П. Д. Киселева,

Государь Николай Павлович незадолго до кончины сказал наследнику престола:

"Гораздо лучше, чтобы это произошло сверху, нежели снизу". ("Русск. Арх."

1887 г. •6, стр.260).

"Трудное крестьянское дело, сдвинутое впервые с мертвой точки Имп.

Павлом I, составило предмет особых забот почитавшего его сына. Осторожно

подходя к вопросу освобождения крестьян от крепостной зависимости, государь

завещал, выполнение этого своему Наследнику, передав ему большой

подготовительный материал, им собранный. Крупные перемены проведенные его

ближайшим сотрудником, П. Д. Киселевым, в отношении государственных

крестьян, получивших широкие права самоуправления, послужили образцом для

реформы Царя-Освободителя." (Н. Тальберг. Незабвенный Государь Николай I в

его жизни и смерти. Альманах "День русского ребенка" за 1955 г.).

XXVII

Все предвещает пагубный исход.

Беда, когда в руках ребенка скипетр,

Но хуже, коль разлад родится лютый:

Приходят вслед за ним разгром и смуты.

В. Шекспир. Генрих IV.

Известный революционер еврей Лев Дейч в книге "Роль евреев в русском

революционном движении" оправдывает "закономерность" борьбы "прогрессивных"

и революционных кругов с царской властью следующим доводом:

"Антиправительственные действия ни в какой стране и никогда не

возникали без достаточных, точнее без сильнейших к тому оснований, потому

уже, что насильственные приемы, какие только что указал, связаны для лиц,

прибегающим к ним, со всевозможными страданиями, чего, естественно каждый

человек старается избегнуть. Поэтому, лица, желавшие так или иначе

содействовать прогрессу, всегда начинали с мирных приемов и, только

убедившись в невозможности достигнуть ими чего-нибудь, наталкиваясь на

запрещения и преследования со стороны предержащих властей, переходили на

насильственный путь борьбы. То же произошло и у нас." (т. I, стр. 48).

Нет, в России происходило совсем не так, как утверждает Лев Дейч.

Начиная с Павла I и кончая Николаем II у нас происходило совершенно

обратное явление. В России само общество (мы говорим о высших

европеизировавшихся слоях его), когда цари начинали осуществление различных

реформ, облегчающих положение широких слоев народа всегда развивало такую

вызывающую антиправительственную деятельность, что правительство принуждено

было всякий раз прибегать к разного рода запретам и ограничениям. В

рецензии на недавно вышедшую книгу В. В. Леонтовича "История либерализма в

России" помещенной на страницах газеты "Русская мысль" М. Торнаков упрекает

автора за то, что он "старается снять с ее внука (то есть внука Екатерины

II. - Б. Б.) упрек в измене либеральным убеждениям, окрасившим

"прекрасное начало" его царствования. По его мнению, Александр до конца

остался верен своим идеалам, но вынужден был взять реакционный курс в виду

революционных замыслов тайных обществ - замыслов, которые не мирились с

идеей либеральных реформ" (Р. М. •1212).

М. Торнаков неправ, а прав В. В. Леонтович. Александр I, как

известно, по своим убеждениям был более республиканцем, чем монархом и если

последний период его деятельности считать, согласно взгляда членов Ордена

Русской Интеллигенции реакцией, то в возникновении этой реакции виноваты

предки русской интеллигенции - вольтерьянцы и масоны, которых не устраивал

даже весьма широкий либерализм царя-республиканца.

И в том, что Николай I был принужден опереться на бюрократию, а не

на общество, виновато современное ему общество. Пока преемники Петра I

выкорчевывали остатки русских исторических традиций, европеизировавшееся

общество поддерживало их. Но стоило только Павлу I, а затем Николаю I

выявить свое желание возобновить русские политические и социальные

традиции, как это общество первого убило, а от второго отвернулось,

заклеймило его именем деспота, реакционера, а те, кто хотел окончательно

убить эти традиции - декабристов, объявило мучениками свободы и

национальными героями.

В таком парадоксальном и трагическом положении оказался Имп. Николай

Первый, когда он, как и его отец, решил вернуться на исторический путь. Все

живые силы народа, были скованы крепостным правом или бюрократической

системой управления, созданной Сперанским. Всю вину за то, что Имп. Николай

I решил опереться на бюрократию С. Платонов, как и большинство других

историков, взваливает на одного Имп. Николая. На самом деле на это решение

(единственно возможное в тогдашних условиях) Николая I толкнуло само

общество, отказавшееся помогать ему вытаскивать Россию из той ямы в которую

она попала в результате революции Петра I.

В том "замораживании" общественной жизни, которое наступило после

восстания декабристов, после убийства сына Николая I - Имп. Александра II

виноваты не цари, а общество, толкавшее царей на этот путь своим

политическим фанатизмом, своим слепым сопротивлением всем начинаниям

правительства.

Задачи всякой контрреволюции стремящейся восстановить уничтоженные

исторические традиции, всегда несравненно труднее задач всякой революции.

Природа революции и природа контрреволюции совершенно различны. Основной и

решающей силой всякой революции является насилие во всех его формах.

Возможности же применения насилия во время контрреволюции неизмеримо

меньше) чем во время революции. Задачи же восстановления уничтоженного

революцией в духе национальных традиций, на руинах оставшихся после

революции, неизмеримо труднее, чем задачи революционного разрушения жизни,

с помощью насилия.

Для успешного развития революции часто достаточно твердой воли

одного человека и незначительной группы готовых на все фанатиков и

беспринципных личностей. Для успешного осуществления контрреволюции этого

не достаточно. Для успешного развития контрреволюции всегда необходима

готовность значительных слоев населения добровольно участвовать в борьбе

против идейного и политического наследства революции и добровольно

отказываться от идейных заблуждений и политических и материальных

привилегий унаследованных от революции. А последнее, как известно, люди

всегда делают крайне неохотно.

"Событие 14 декабря имело великое значение в истории русского

дворянства: это было последнее военно-дворянское движение. До тех пор

дворянство было правящим классом, значение которого создали гвардейские

перевороты XVIII века; теперь оно становится простым орудием правительства,

каким было в XVII веке; 14 декабря кончилась политическая роль дворянства"

(Ключевский. Курс Русской истории. 1922 г. ч. V. Стр. 215)

"...14 декабря 1825 года, - пишет А. А. Керсновский в "Истории

Русской Армии" - печальная дата в русской истории - явилось днем открытого

разрыва российского правительства с русским обществом - первым днем их

жестокой столетней войны, где дальнейшими траурными вехами служат 1-е марта

1881 года, 17 октября 1905, 2-е марта 1917 года, а всеобщим эпилогом - 25

октября. Война эта, ведшаяся с обеих сторон с невероятной озлобленностью и

с еще более невероятным непониманием, нежеланием понять друг друга,

окончилась так, как никто из них не ожидал - гибелью обоих противников,

погубивших своей распрей величайшую Империю и великую страну..."

Какая же из сторон виновата больше? Керсновский неправильно считает,

что виновато больше правительство. Его точка зрения - типично

интеллигентская точка зрения, согласно которой в происшедшей распре

виновато правительство. "Мы не собираемся здесь оправдывать декабристов, -

пишет Керсновский, - ни тем более русское общество XIX и начала XX

столетия, воспитанное на их культе. Вина русского общества - точнее

"передовой" его части - перед Россией огромна и неискупима, но виновато и

правительство. Пусть на стороне общества и львиная доля - три четверти

вины, а на стороне правительства только одна четверть - но эта четверть

явилась первой - без нее не было бы тех "общественных" трех четвертей". "С

этой поры произошел трагический разнобой между правительством и обществом.

При Александре I и Николае I правительство космополитично, общество

национально. Затем при Александре II и особенно при Александре III и

Николае II правительство решительно сворачивает на национальную дорогу, но

слишком поздно: общество уже космополитично и антинационально" (Часть I,

стр. 284).

Эта цитата очень яркое свидетельство того идеологического ералаша,

который царит в голове у так называемых представителей "Национального

лагеря". Керсновский в этом случае, так же как и во многих других, только

повторяет зады интеллигентской историографии. Правительство Николая I

никогда не было космополитичным. Именно благодаря Николаю I правительство

сворачивает на национальную дорогу. Александр II и все остальные цари идут

по дороге проложенной Николаем I. Общество проявило свою

антинациональность, не при Александре III и Николае II, а уже задолго до

восшествия на престол Николая I. Убийство Павла I, заговор декабристов -

доказательства этой антинациональности.

Керсновский, как все люди не имеющие цельного политического

мировоззрения, вскоре же опровергает сам себя. Заявив на 284-85 страницах,

что правительство виновато больше, чем "передовое общество", на следующей,

286 странице он утверждает, что все царствование Николая I "было расплатой

за ошибки предыдущего. Тяжелое наследство принял молодой Император от

своего брата. Гвардия была охвачена брожением, не замедлившим вылиться в

открытый бунт. Поселенная армия глухо роптала. Общество резко осуждало

существовавшие порядки. Крестьянство волновалось. Бумажный рубль стоил 25

копеек серебром... При таких условиях разразилось восстание декабристов.

Оно имело печальные для России последствия и оказало на политику Николая I

то же влияние, что оказала пугачевщина на политику Екатерины и что окажет

впоследствии выстрел Каракозова на политику Александра II. Трудно сказать,

что произошло бы с Россией в случае удачи этого восстания. Обезглавленная,

она погрузилась бы в хаос, перед которым побледнели бы и ужасы пугачевщины.

Вызвав бурю заговорщики, конечно, уже не смогли бы совладать с нею. Волна

двадцати пяти миллионов взбунтовавшихся крепостных рабов и миллиона

вышедших из повиновения солдат смела бы всех и все, и декабристов в 1825 г.

очень скоро постигла бы участь, уготованная "февралистам" 1917 года.

Картечь на Сенатской площади отдалила от России эти ужасы почти на целое

столетие".

Если восстание декабристов оказало на последующую внутреннюю

политику Николая I такое же отрицательное влияние, то есть заставило быть

крайне осторожным в деле проведения различных реформ, как позже выстрел

Каракозова на Александра II, и убийство Александра II на Александра III,

тогда значит в "реакционности" направления Николая I, после июльской

революции во Франции и восстания в Польше, виновато не правительство, а

продолжавшее фрондировать и после восстания декабристов дворянское

общество.

Главная причина враждебного отношения членов Ордена Русской

Интеллигенции к царской власти заключается вовсе не в том, что цари не

давали им работать на благо народа, а в том, что члены Ордена решившие идти

по пути революции, вслед за декабристами, сами хотели встать во главе

России и калечить ее согласно своих масонско-социалистических рецептов. Эту

цель ясно и недвусмысленно высказывал один из создателей Ордена А. Герцен.

Приписывая русскому народу политические замыслы Ордена он писал, что Россия

никогда "не восстанет только для того, чтоб отделаться от Царя Николая и

получить в награду представителей-царей, судей-императоров,

полицию-деспотов." (А. И. Герцен. Полн. собр. соч. под ред. М. К. Лемке,

том VIII, стр. 26).

Имп. Николай I хотел освободиться от посягательства

европеизировавшихся слоев общества на независимость царской власти, от его

желания продолжать европеизаторскую политику Петра, но он хотел работать

вместе с теми слоями общества, которое осталось верно русским историческим

традициям. В начале царствования такое желание Имп. Николая I определенно

было.

XXVIII

"Знакомясь с правительственной деятельностью Николая Первого, -

пишет С. Платонов, - ...мы приходим к заключению, что первые десятилетия

царствования Императора Николая I были временем доброй работы,

поступательный характер которой, по сравнению с концом предшествующего

царствования, очевиден. Однако позднейший наблюдатель с удивлением

убеждается что эта добрая деятельность не привлекала к себе ни участия ни

сочувствия лучших интеллигентных сил тогдашнего общества и не создала

Императору Николаю I той популярности, которою пользовался в свои, лучшие

годы его предшественник Александр".

Намеченные реформы, которые Пушкин характеризует как контрреволюцию

против революции Петра, Николай I не смог провести из-за целого ряда

возникших внутри государства и вне государства явлений. С. Платонов пишет,

что "...настроения различных кругов дворянства было различным... и далеко

не вся интеллигенция сочувствовала бурным планам декабристов... но разгром

декабристов болезненно отразился не на одном их круге, а на всей той среде,

которая образовала свои взгляды и симпатии под влиянием западно-европейских

идей. Единство культурного корня живо чувствовалось не только всеми ветвями

данного умственного направления, но даже самим правительством, подозрение

последнего направлялось далее пределов уличенной среды; а страх перед этим

подозрением и отчуждением от карающей силы охватывали не только причастных

к 14 декабря, но и не причастных к нему сторонников западной культуры и

последователей европейской философии." (стр.691).

Ловим тут С. Платонова на слове. Да, суть конфликта между

правительством Императора Николая I и просвещенным дворянством состояла в

столкновении царя, который так же, как и его отец, хотел быть русским

царем, со сторонниками западной культуры и последователями европейской

философии. Опять, как во времена Петра I, сошлись две непримиримые, взаимно

исключающие друг друга силы, две культуры, породившие совершенно различное

понимание христианства, государственности и т.д.

И поэтому положение, в смысле примирения было совершенно

безнадежным. Кто-то из противников должен был или уступить или начать

борьбу за окончательную победу. Или царская власть должна была окончательно

из национальной власти выродиться в дворянскую, или дворянство должно из

псевдо-европейского слоя стать снова русским слоем - носителем русской

православной культуры.

Но этого не случилось, ибо верхние европеизировавшиеся слои

дворянства не захотели, или не смогли, стать русскими. И вот именно потому

создалось такое безвыходное положение, что "как бы хорошо не

зарекомендовала себя новая власть, как бы ни была она далека от

уничтоженной ею "Аракчеевщины", она все таки оставалась для людей данного

направления (т. е. европейского. - Б. Б.) карающей силою. А между тем

именно эти люди и стояли во главе умственного движения той эпохи". (С.

Платонов. Стр. 691)

Декабристы ведь были плоть от плоти дворянства и образованного слоя

Александровской эпохи, которыми приходилось теперь управлять Николаю I.

Декабристы имели много родственников и друзей и политических

единомышленников среди этого общества, они не были членами тайных

политических обществ, не участвовали в заговоре и восстании, но идейно они

находились в одном политическом мире с декабристами. Поражение декабристов

было поражением и их политических чаяний и надежд. Дворянам-масонам и

дворянам не бывшим масонами, но усвоившим европейские политические идеи,

внедренные русскими масонами я вольтерьянцами, приходилось поставить крест

на своем намерении переделать политический строй России окончательно на

европейский лад. Император Николай не раз призывал высшие слои общества

помочь ему вести борьбу за оздоровление России. Выступая 21 марта 1848 года

он говорил, например: "...в теперешних трудных обстоятельствах я вас прошу,

господа, действовать единодушно. Подайте между собою руку дружбы, как

братья, как дети родного края, так чтобы последняя рука дошла до меня и

тогда, под моею главою, будьте уверены, что никакая сила не земная нас не

потревожит". Но и этот призыв, как и все сделанные до него, не был услышан

теми к кому был обращен.

Пушкин в распре возникшей между Николаем I и образованным обществом

из-за подавления заговора декабристов, встал на сторону Николая I а не

общества. Разговаривая с гр. Струтынским Пушкин утверждал, что быстрые

революционные перемены русской жизни, в виду слабого культурного развития

крестьянства "замороженного" крепостным правом, приведут только к

губительным потрясениям.

"И дворянство наше, - сказал он гр. Струтынскому, - не лучше. За его

внешним лоском кроется глубокая тьма. У народа по крайности можно

доискаться сердца, а у дворянства и сердца нет! Ибо кто есть истинный

угнетатель народа? Оно! Кто задерживает развитие его понятий, культуры,

ума? Оно! Кто сводит на нет все усилия правительства к улучшению народной

жизни? Оно! У нас каждый помещик - деспотический властелин своих подданных.

Он питается их потом, пьет их кровь! Ценой их труда он оплачивает ненужные

поездки за границу, откуда возвращается с пустым карманом и с головой,

полной философических, филантропических и передовых идей, которые у себя

дома он насаждает, деря с несчастного мужика две шкуры и зверски над ним

измываясь.

- А что же правительство? - спросил я.

- Высшее правительство об этом не знает, потому что низшее

подкуплено! - отвечал Пушкин, вскакивая с места.

- Но ведь есть губернаторы, предводители дворянства, начальники

жандармских управлений, через которых правда должна дойти до высших сфер

правительства, до самого императора?

- А разве сами эти губернаторы не помещики? - перебил Пушкин.

- Разве у этих предводителей нет своих подданных? Ворон ворону глаз

не выклюет, друг мой! С волками жить - по волчьи выть! Это - вечная истина,

неопровержимая.

- И тем более печальная! - воскликнул я.

- Верно, - продолжал Пушкин, невесело, друг мой, смотреть, что у нас

творится, но было бы несправедливо сваливать всю тяжесть вины на Императора

Николая" (см. Ходасевич. Пушкин и Николай I. "Возрождение" •4119).

Император Николай I делал все что мог с помощью чиновников. А

западники и славянофилы только порицали правительство и мечтали о земном

рае, который бы возник в России если бы были осуществлены их идеалы. Но

положение от этого не улучшалось. Пропасть между правительством и

дворянским обществом ширилась и углублялась с каждым днем.

Как отнеслось образованное общество к призывам Императора Николая в

борьбе за лучшую Россию ясно видно из упреков, которые делает своим

современникам Гоголь. Гоголь резко отличался от большинства своих

современников - горячим желанием служить России. Он считал, что долг

каждого настоящего русского не критиковать, при всяком удобном случае,

правительство и царя, не злорадствовать над ошибками допускаемыми

правительством из-за недостатка культурных, добросовестных деятелей, а

всемерно помогать правительству вытаскивать Россию из той ямы, в которой

она оказалась в результате 125-летнего подражания Европе.

Историки русской политической мысли и истории русской литературы

очень любят вспоминать об "Аннибаловой клятве" которую дали на Воробьевых

горах в Москве юные Герцен и Огарев: "Садилось солнце, купола блестели,

город слался на необозримом пространстве под горой, свежий ветерок подувал

на нас, постояли мы, постояли, оперлись друг на друга и, вдруг обнявшись,

присягнули, в виду всей Москвы, пожертвовать нашей жизнью на избранную нами

борьбу."

"Аннибалова клятва" Герцена и Огарева была Анибаловой клятвой тех,

кто решил всю свою жизнь посвятить разрушению России. Но никто из историков

политической жизни России не вспоминает об "Аннибаловой клятве" 18 летнего

Гоголя, который решил идти по примеру предков и отдать свою жизнь на

служение родине.

Вот эта клятва: "Еще с самых времен прошлых, с самых лет почти

непонимания, я пламенел неугасимою ревностью сделать жизнь свою нужною для

блага государства, я кипел принести хотя малейшую пользу. Тревожные мысли,

что я не буду мочь, что мне преградят дорогу, что не дадут возможности

принесть ему малейшую пользу, бросали меня в глубокое уныние. Холодный пот

проскакивал на лице моем при мысли, что, может быть, мне доведется

погибнуть в пыли, не означив своего имени ни одним прекрасным делом, - быть

в мире и не означить своего существования - это было для меня ужасно. Я

перебирал в уме все состояния, все должности в государстве и остановился на

одном - на юстиции". "Я видел, что здесь работы будет более всего, что

здесь только я могу быть благодеянием, здесь только буду истинно полезен

для человечества. Неправосудие, величайшее в свете несчастье, более всего

разрывало мое сердце. Я поклялся ни одной минуты короткой жизни своей не

утерять, не сделав блага. Два года занимался я постоянным изучением прав

других народов и естественных, как основных для всех законов; теперь

занимаюсь отечественными. Исполнятся ли высокие мои начертания? или

неизвестность зароет их в мрачной туче своей?"

Вопрос патриотического служения России, честного, добросовестного

исполнения каждым русским своих служебных обязанностей, всю жизнь волновал

Гоголя. "Мысль о службе, - признается Гоголь в "Авторской Исповеди", - у

меня никогда не пропадали." "Я не знал еще тогда, что тому, кто пожелает

истинно - честно служить России, нужно иметь очень много любви к ней,

которая бы поглотила уже все другие чувства, - нужно иметь много любви к

человеку вообще и сделаться истинным христианином, во всем смысле этого

слова. А потому и не мудрено, что, не имея этого в себе, я не мог служить

так, как хотел, несмотря на то, что сгорал действительно желанием служить

честно..."

XXIX

Как моряка - скала перед крушеньем,

мне душу это зрелище гнетет.

В. Шекспир. Генрих IV.

По мнению Гоголя все беды России происходят от того, что многие из

образованных русских не понимают, "что пути и дороги к светлому будущему

скрыты именно в этом темном и запутанном настоящем." Один царь, без помощи

образованного общества и чиновничества, не сможет хорошо исполнять свой

царский долг. Гоголь никогда не призывал мириться с темными сторонами

современной ему русской жизни, как это утверждает в письме к Гоголю

Белинский. Белинский искажает истину.

Смысл жизни христианина Гоголь видит в том, что "...человеку на

всяком поприще предстоит много бед, что нужно с ними бороться, - для того и

жизнь дана человеку, - что ни в коем случае не следует унывать. (Выбранные

места из переписки с друзьями. Письмо III.) Гоголь понимал, что

несовершенно общество состоящее из несовершенных людей и что несовершенны

люди во всех слоях общества, как в высшем, так и в низшем.

Гоголь разделял точку зрения своего духовного учителя Пушкина, что

"лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые приходят от одного

улучшения нравов, без насильственных потрясений человеческих страшных для

человечества". Гоголь не верил, что одна быстрая отмена крепостного права

сразу улучшит нравы. Он считал, что нравы необходимо улучшать и во время

крепостного строя, готовясь к тому времени, когда Царь, выбрав подходящий

исторический момент сможет отменить крепостное право. Отдавая себе ясно

отчет, что крепостное право никогда не просуществует в России тысячу лет,

как это было на Западе, что сроки его сочтены, Гоголь призывал помещиков

проявлять больше любви и заботы о крестьянах.

Гоголь требовал, чтобы всякий помещик был справедлив, чтобы он

"позаботился о них (крестьянах. - Б. Б.) истинно как о своих кровных и

родных, а не как о чужих людях, а так бы взглянул на них, как отцы на детей

своих". Белинский изображал Гоголя, как "Апостола кнута", а этот "Апостол

кнута" писал в письме о "русском помещике": "мужика не бей", с помещика

"взыщет Бог за последнего негодяя в селе".

Гоголь упрекает помещиков, что они забыли обязанности, которые

возложили на них, когда-то, в силу исторической необходимости цари. Очень

любопытен по мыслям и небольшой отрывок под названием "Помещики",

напечатанный уже после смерти Гоголя. Вот он целиком:

"Помещики... они позабыли свою обязанность?! Зачем ты вместо того,

чтобы им напоминать весь долг и приводить в знание и себя самого в..., стал

ограничивать их мелочными чиновник (ами) и ограничениями, завел новую

сложность дел, так что у них самих закружилось и все перепуталось, и они

уже сами позабыли свои выг(оды). Или нельзя было на них подействова(ть),

или они не лучше других воспитали (понятье о чести)? Или не восприимчивее

(была) их душа, чем необразованного человека? Или на голос отчизны (не

откликнутся дела) их? Или не из среды их (мелькнули) Сувор(овы),

Мордвиновы, Чичаговы, Орловы, Румянцевы и ряды героев самоотвержения,

которых не уместит на страницах своих подробнейшая летопись".

Мы не можем знать, как выглядел бы этот отрывок в окончательном

виде, но мы можем уловить основную идею Гоголя. Идея эта состоит в том, что

помещики, всегда откликавшиеся на зов отчизны, давшие ряд замечательных

государственных деятелей и национальных героев, в последнее время забыли

свои обязанности.

Гоголь, как видим, тоже не удовлетворялся современной ему

действительностью. Но его недовольство имело совершенно иной характер, чем

недовольство Белинского. Белинский готов был немедленно уничтожить все

существовавшие порядки во имя лучшего будущего. Гоголь, как и Пушкин,

считал, что лучшего будущего Россия добьется только тогда, когда все будут

добросовестно исполнять свой долг во имя блага отечества. "...Итак, - пишет

Гоголь, - дворянству нашему досталась прекрасная участь заботиться о

благосостоянии низших... (Монарх поделился с ними своим попечением). Вот

первое, что должно чувствовать это сословие с самого начала. Из-за эти

самой... они должны составить между собою одно целое; совещанье они должны

иметь между собою об управлении крестьянами. Они не должны попустить между

собою присутствие такого помещика, который жесток или несправедлив: он

делает им всем пятно. Они должны заставить его переменить образ обращения;

они должны поступить также, как в полку общество благородных офицеров

поступает с тем, который обесчестил подлым поступком их общество: они

приказывают ему выйти из круга...

Дворянство должно быть сосудом и хранит(елем) высокого нравственного

чувства всей нации, рыцарями чести и добра, которые должны сторожить сами

за собою".

Гоголь развивая мысль, что здоровое национальное государство должно

покоиться на твердом фундаменте социальной гармонии и социальной

справедливости. Как Царь должен заботиться о всех сословиях. о всех людях,

являясь отцом Отечества, так и все сословия должны стремиться к

справедливости.

Справедливость, справедливость и еще раз справедливость.

Справедливость ко всем, справедливость во всем, справедливость немедленно,

сегодня, а не когда то в далеком будущем, когда люди станут бескрылыми

ангелами. Вот к чему призывал Гоголь на всех страницах книги "Выбранные

места из переписки с друзьями", опороченной социальным фантазером

Белинским.

По мнению Гоголя, только в России возможно создание наиболее

справедливого суда. "...Правосудие у нас, - пишет Гоголь, - могло бы

исполняться лучше, нежели во всех других государствах, потому что из всех

народов только в одном русском зародилась эта верная мысль, что нет

человека правого и что прав один только Бог". (Письмо XXV).

Как мы знаем, ближайший ход исторических событий оправдал веру

Пушкина и Гоголя в Царей и русский народ. И Пушкин и Гоголь, прожили бы они

еще немного, увидели бы "рабство павшее по мановению Царя" и работу самого

справедливого в мире русского суда. Но увидя это, они увидели бы также, что

их идейные противники, последователи Белинского убьют Царя, давшего народу

свободу и самые справедливые в мире суды.

Здоровый государственный организм, выросший не на подражании чужим

народам, а на основе самобытных национальных идей, по мнению Гоголя должен

утверждаться на вечных принципах христианской морали.

"...Это строгое почитание обычаев, это - благоговейное уважение

власти, несмотря на ограниченные пределы власти, это - девственная

стыдливость юношей, это - благость и благодушное безгневие старцев, это -

радушное гостеприимство, это уважение и почти благоговение к человеку, как

представителю образа Божия." (Письмо VII).

Как Пушкин, Гоголь тоже становится не на сторону общества, а на

сторону Имп. Николая I и призывает общество одуматься и помогать Императору

Николаю в его борьбе за оздоровление жизни в России.

В одном из писем по поводу "Мертвых душ" Гоголь обращается к

какому-то читателю со следующими замечательными словами: "Кому, при взгляде

на эти пустынные, доселе незаселенные и бесприютные пространства, не

чувствуется тоска, кому в заунывных звуках нашей песни не слышатся

болезненные упреки ему самому, именно ему самому, тот или уже весь исполнил

свой долг, как следует, или же он не русский в душе."

"Отчего это? кто виноват?" Мы или правительство? Но правительство во

все время действовало без устали. Свидетелем тому целые томы постановлений,

узаконений и учреждений, множество настроенных домов, множество изданных

книг, множество заведенных заведений всякого рода: учебных,

человеколюбивых, богоугодных и словом, даже таких, каких нигде в других

государствах не заводят правительства. Сверху раздаются вопросы, ответы

снизу. Сверху раздавались иногда такие вопросы, которые свидетельствуют о

рыцарски-великодушном движении многих государей, действовавших даже в ущерб

собственным выгодам. А как было на это все ответствовано снизу? Дело ведь в

применении, в уменьи приложить данную мысль таким образом, чтобы она

принялась и поселилась в нас.

Указ, как бы он обдуман и определителен не был, есть не более, как

бланковый лист, если не будет снизу такого же чистого желания применить его

к делу тою именно стороною, какой можно, какой следует и какую может

прозреть только тот, кто просветлен понятием о справедливости Божеской, а

не человеческой. Без того все обратится во зло. Доказательство тому все

наши тонкие плуты и взяточники, которые умеют обойти всякий указ, для

которых новый указ, есть только новая пожива, новое средство загромоздить

большею сложностью всякое отправление дел, бросить новое бревно под ноги

человеку.

Словом - везде, куда ни обращусь, вижу, что виноват применитель,

стало быть, наш же брат: или виноват тем, что поторопился, желая слишком

скоро прославиться (и хватить орденишку); или виноват тем, что слишком

сгоряча рванулся, желая, по русскому обычаю, показать свое

самопожертвование; не спросясь разума, не рассмотрев в жару самого дела,

стал им ворочать, как знаток, и потом вдруг, также по русскому обычаю,

простыл увидевши неудачу; или же виноват, наконец, тем, что, из-за какого

нибудь оскорбленного мелкого честолюбия, все бросил и то место, на котором

было начал так благородно подвизаться, сдал первому плуту - (пусть пограбит

людей). Словом - у редкого из нас доставалось столько любви к добру, чтобы

он решился пожертвовать из-за него и честолюбием, и самолюбием, и всеми

мелочами легко раздражающегося своего эгоизма и положил самому себе в

непременный закон - служить земле своей, а не себе,. помня ежеминутно, что

взял он место для счастия других, а не своего. Напротив, в последнее время,

как бы еще нарочно, старался русский человек выставить всем на вид свою

щекотливость во всех родах и мелочь раздражительного самолюбия своего на

всех путях. Не знаю, много ли из нас таких, которые сделали все, что им

следовало сделать, и которые могут сказать открыто перед целым светом, что

их не может попрекнуть ни в чем Россия, что не глядит на них укоризненно

всякий бездушный предмет ее пустынных пространств, что все им довольно и

ничего от них не ждет".

В статье "Нужно проездиться по России" Гоголь, с грустью пишет:

"...Велико незнание России посреди России. Все живет в иностранных

журналах и газетах, а не в земле своей. Город не знает города, человек -

человека, люди, живущие за одной стеной, кажется, как бы живут за морями".

В статье "Что такое губернаторша" пишет жене какого то губернатора:

"...Вот однако же кое-что вперед и то не для вас, а для вашего

супруга: попросите его прежде всего обратить внимание на то, чтобы

советники, губернского правления были честные люди. Это главное. Как только

будут честные советники, тот же час будут честные капитан-исправники,

заседатели, словом - все станет честно".

"...Храни вас Бог даже и преследовать. Старайтесь только чтобы

сверху было все честно: снизу будет все честно само собою."

XXX

Нельзя унывать при виде неустройства современной жизни, ибо

"человеку везде, на всяком поприще, предстоит много бед, что нужно с ними

бороться - для того и жизнь дана человеку - что ни в каком случае не нужно

унывать" (Выбр. места. Письмо VII). В Письме XXX Гоголь пишет: "Но вспомни:

призваны в мир мы вовсе не для праздников и пирований - на битву мы сюда

призваны; праздновать же победу будем там. А потому мы ни на миг не должны

позабыть, что вышли на битву, и нечего туг выбирать, где поменьше

опасностей: как добрый воин, должен бросаться из нас всяк туда, где пожарче

битва".

"...Проступков нет неисправимых, и те же пустынные пространства,

нанесшие тоску мне на душу, меня восторгнули великим простором своего

пространства, широким поприщем для дел. От души было произнесено это

обращение к России: "В тебе ли не быть Богатырю, когда есть место где

развернуться ему?" Оно было сказано не для картины или похвальбы: я это

чувствовал; я это чувствую и теперь. В России теперь на всяком шагу можно

сделаться богатырем. Всякое и звание и место требует богатырства. Каждый из

нас опозорил до того святыню своего звания и места (все места святы), что

нужно богатырских сил на то, чтобы вознести их на законную высоту". (Второе

Письмо по поводу "Мертвых душ".)

Ту же тему о необходимости вглядеться в печальное положение России и

дружно помочь Царю и правительству бороться с темными сторонами ее жизни,

Гоголь развивает и в Письме XXVI "Страхи и ужасы России". "В России еще

брезжит свет, есть еще пути и дороги к спасению, и слава Богу, что эти

страхи наступили теперь, а не позже". "Но я теперь должен, как в

решительную священную минуту, когда приходится спасать свое отечество,

когда всякий гражданин несет все и жертвует всем, я должен сделать клич..."

"Дело в том, что пришло нам спасать свою землю, что гибнет земля наша не от

нашествия двунадесяти языков, а от нас самих, что мимо законного управления

образовалось другое правление, гораздо сильнейшее всякого законного. И

никакой правитель, хотя бы он был мудрее всех законодателей и правителей,

не в силах поправить зла, как ни ограничивай он в действиях дурных

чиновников, приставлением надзирателем других чиновников. Все будет

безуспешно, покуда не почувствует из нас всякий, что он также, как в эпоху

восстания народов... должен восстать против неправды. Как русский, как

связанный с вами единокровным родством, одной и той же кровью, я обращаюсь

к вам. И приглашаю рассмотреть ближе все дело и обязанность земной своей

должности и потому что все это нам темно представляется."

"...Не бежать на корабле из земли своей, спасая свое презренное

земное имущество; но спасая свою душу, не выходя вон из государства, должен

всяк из нас спасать себя самого в самом сердце государства. На корабле

своей должности, службы, должен теперь всяк из нас выноситься из омута,

глядя на Кормщика Небесного. Кто даже не в службе, тот должен теперь

вступить на службу и ухватиться за свою должность, как утопающий хватается

за доску, без чего не спастись никому."

Гоголь указывает, что наступило время битвы "не за временную нашу

свободу, права и привилегии, но за нашу душу..." (Письмо XXXI).

Только любовь и преданность и исполнение каждым своего долга

указывает Гоголь, - "вызовет нам нашу Россию - нашу русскую Россию, не ту,

которую показывают нам грубо какие-нибудь квасные патриоты, и не ту,

которую вызывают к ним из-за моря очужеземившиеся русские, но ту, которую

она извлечет из нее же". (Письмо XXI").

XXXI

...невзирая на запрет, при виде

Змеи ползущей к вам с разъятым жалом.

Необходимо было б разбудить вас,

Чтоб ядовитый гад не превратил

Той роковой дремоты в вечный сон.

В. Шекспир. Генрих IV.

Великий патриот и печальник России, Гоголь призывал не к красивым

мечтам и словам, а к красивым делам, к неустанной сознательной борьбе за

улучшение жизни в России. Он звал любить не будущих людей воображаемого

прекрасного будущего, а существующих, бороться не за счастье грядущих

поколений, а за счастье уже существующего. "Кто с Богом, тот глядит светло

вперед и есть уже в настоящем творец блистающего будущего" (Выбр. места.

Письмо XXVII).

"Мы еще растопленный метал, - предостерегает Гоголь, - не отлившийся

в свою национальную форму". Свою "Авторскую исповедь" Гоголь заканчивает

следующим выводом: "...Итак, после долгих лет и трудов, и опытов, и

размышлений, идя видимо вперед, я пришел к тому, о чем уже помышлял во

время моего детства: что назначенье человека - служба и вся жизнь наша есть

служба. Не забывать только нужно того, что взято место в земном государстве

затем, чтобы служить на нем Государю Небесному, и потому иметь в виду Его

закон. Только так служа, можно угодить всем: Государю, и народу, и земле

своей".

Без любви к России, к духовным основам национальной жизни, по мнению

Гоголя невозможно истинное служение народу. "Каждый русский должен

возлюбить Россию. Полюбит он Россию и тогда полюбит он "все, что ни есть в

России". "Ибо не полюбивши России, не полюбить вам своих братьев, а не

полюбивши братьев, не возгореться вам любовью к Богу... не спастись Вам"

(Выбр. места. Письмо XX).

Идея, что вся жизнь человека - служба Богу и своему народу, эта

древняя русская идея - является излюбленной идеей Гоголя. "Россия - это

монастырь и все живущие в ней монахи, которые обязаны ежедневно пещись о

помощи ближним и украшении и укреплении своего монастыря."

В Письме XIX "Нужно любить Россию", Гоголь пишет гр. А. П. Т..му,

что у многих из русских мало настоящей, действительной любви к России.

"Но прямой любви еще не слышно ни в ком - ее нет таки и у Вас. Вы

еще не любите Россию: вы умеете только печалиться да раздражаться слухами о

всем дурном, что в ней ни делается; в вас все это производит только одну

черствую досаду и уныние. Нет, это еще не любовь, далеко вам до любви, это

разве только одно слишком отдаленное ее предвестие. Нет, если вы

действительно полюбите Россию, у вас пропадет тогда сама собою та

близорукая мысль, которая зародилась теперь у многих честных и даже умных

людей, то есть будто в теперешнее время они уже ничего не могут сделать для

России, и будто они ей не нужны совсем; напротив, тогда только во всей силе

вы почувствуете, что любовь всемогуща и что с нею можно все сделать. Нет,

если вы действительно полюбите Россию, вы будете рваться служить ей; не в

губернаторы, не в капитан-исправники пойдете, последнее место, какое ни

отыщется в ней, возьмете, предпочитая одну крупицу действительности на нем

всей вашей бездейственной и праздной жизни. Нет, вы еще не любите России. А

не полюбивши России, не полюбить вам своих братьев, а не полюбивши братьев,

не возгореться вам любовью к Богу, а не возгоревшись любовью к Богу, не

спастись вам".

Мысли о том, что все русские должны не на словах, а на деле бороться

за лучшую Россию Гоголь развивает и в следующем Письме к гр. А. П. Т...му:

"Нет, для Вас также, как и для меня, заперты двери желанной обители.

Монастырь Ваш - Россия! Облеките же себя умственно рясой чернеца и, всего

себя умертвивши для себя, но не для нее, ступайте подвизаться в ней. Она

теперь зовет своих сынов крепче, нежели когда либо прежде. Уже душа в ней

болит, и раздается крик ее душевной болезни. Друг мой! Или у Вас

бесчувственное сердце, или Вы не знаете, что такое для русского Россия.

Вспомните, что когда приходила беда ей, тогда из монастырей выходили монахи

и становились в ряды с другими спасать ее. Чернецы Ослябя и Пересвет с

благословения самого настоятеля, взяли в руки меч, противный христианину, и

легли на кровавом поле битвы, а вы не хотите взять поприще мирного

гражданина, и где же? в самом сердце России." "Что ж? Разве мало мест и

поприщ в России? Оглянитесь и осмотритесь хорошенько, и вы его отыщите".

В Письме XXVIII "Занимающему важное место" Гоголь пишет: "Во имя

Бога берите всякую должность, какая бы ни была вам предложена, и не

смущайтесь ничем. Придется вам ехать к черкесам на Кавказ, или по-прежнему

занять место генерал-губернатора - вы теперь нужны повсюду. Что же до

затруднительностей, о которых вы говорите, то теперь все затруднительно;

все стало сложно; везде много работы." "...Теперь в глазах моих все

должности равны, все места равно значительны, от малого до великого, если

только на них взглянешь значительно, и мне кажется, что если только хотя

сколько-нибудь умеешь ценить человека и понимать его достоинство, которое в

нем бывает даже и среди множества недостатков, и если только при этом хоть

сколько-нибудь имеет истинно-христианской любви к человеку и, в заключение,

проникнут точно любовью к России, - то, мне кажется, на всяком месте можно

сделать много добра". (Авторская исповедь.)

В Письме XIII Гоголь пишет: "Я вас, между прочим, еще побраню за

следующие ваши строки, которые здесь выставлю вам перед глаза: "Грустно и

даже горестно видеть вблизи состояние России, но впрочем не следует об этом

говорить". "Мы должны с надеждой и светлым взором смотреть в будущее,

которое в руках Милосердного Бога". "В руках милосердного Бога все: и

настоящее, и прошедшее и будущее. От того и вся беда наша, что мы не глядим

в настоящее, а глядим в будущее. От того и беда вся, что иное в нем

горестно и грустно, другое просто гадко; если же делается не так, как нам

хотелось, мы махнем на все рукой и давай пялить глаза в будущее. От того

Бог и ума нам не дает; от того и будущее висит у нас у всех точно на

воздухе: слышат некоторые, что оно хорошо, благодаря некоторым передовым

людям, которые тоже услышали его чутьем и еще не проверили законным

арифметическим выводом; но как достигнуть до этого будущего никто не

знает..."

"Безделицу позабыли: позабыли, что пути и дороги к этому светлому

будущему сокрыты именно в этом темном и запутанном настоящем, которого

никто не хочет узнавать; всяк считает его низким и недостойным своего

внимания и даже сердится если его выставляют на вид всем".

XXXII

Вместе с Павлом I умерла и идея создания в России

духовно-политического Ордена, который возглавил бы духовно-политическую

борьбу с масонами, вольтерьянцами, со всеми врагами Православия и

Самодержавия. Орден Мальтийских Рыцарей, с разрешения Павла I, после

захвата Мальты Наполеоном, а затем англичанами, обосновавшийся в России,

после убийства Павла I масонами постепенно захирел.

Из важного и нужного замысла Павла I ничего не вышло. А нужда в

создании религиозно-политической организации которая объединяла бы всех кто

стремился бы положить в основу исторического развития России чисто русские

политические традиции была велика. Только организация, ведущая непрерывную

борьбу за возрождение самобытных русских традиций, то есть за возрождение

идей Третьего Рима - могла создать почву для возникновения вновь настоящего

национально-консервативного слоя. Но такой организации, после того, как в

силу разнообразных причин. Орден Мальтийских Рыцарей не выполнил

возлагавшихся на него Павлом надежд, создано не было ни Александром I, ни

Николаем I.

Запрещение масонства Николаем I значительно оздоровляло духовную

атмосферу в России, но не означало конца идейной борьбы. На запрещение

масонства европеизировавшиеся окончательно слои дворянства ответили

созданием Ордена Русской Интеллигенции. А Ордену Русской Интеллигенции не

было противопоставлено никакой политической национально-консервативной

организации.

В результате царская власть, имела опору только в лице бюрократии,

которой она тоже не могла, как мы это увидим дальше, всецело доверять. В

силу указанных выше причин, ни в царствование Николая I, ни в следующие

царствования, не было настоящего национально-консервативного лагеря. Были

только отдельные консерваторы, более или менее приближавшиеся к подлинному

национальному мировоззрению и, в большей или меньшей степени, понимавшие

какие проблемы необходимо разрешить, чтобы вернуться на национальный путь

развития. И таких было мало.

В сложнейшей политической обстановке, возникнувшей после петровской

революции, не всякий кто стоял за "старину", мог считаться представителем

национально-консервативного лагеря. Возникал вопрос - "за какую старину он

ратует? За русскую старину? или за "старину петровскую?". Европейские

новшества, насильно навязанные России Петром, давно уже для многих стали

"русской стариной". И тот, кто охранял возникнувшие после Петра I не

русские традиции мог искренне причислять себя к стану бойцов

национально-консервативного лагеря. Но это были лже-консерваторы охранявшие

не русские традиции, а состарившиеся европейские принципы вколоченные

Петровской дубинкой в русскую жизнь. В консервативные догматы были

зачислены догматы полученные в наследство после Петровской революции, цель

которой была - уничтожение самобытных идейных основ русской культуры.

Мы знаем какого низкого мнения был Александр I о русском высшем

обществе, развращенном политически и нравственно. Не лучше, а еще хуже

стало это общество в царствование самого Александра (см. Башилов. Александр

I и его время.) в результате дальнейшего развития масонства, европейского

мистицизма, усвоения европейской философии.

А вот как расценивает Пушкин высшее общество Николаевской эпохи. В

1832 году Пушкин упрекал князя П. Вяземского, одного из далеко не худших

людей Николаевской эпохи, в том, что он принадлежит к все растущему слою

людей не любящих Россию и "стоящих в оппозиции не к правительству, а к

России". В данном случае, Пушкин первый из современников подметил самую

характерную черту зарождавшейся в сороковые годы интеллигенции. Прошло три

года после того, как Пушкин отметил что характерной чертой членов

формировавшегося Ордена Русской Интеллигенции является оппозиция не к

русскому правительству, а к самой России, как жизнь дала яркое

подтверждение правильности жуткого диагноза Пушкина.

В 1835 году добровольно покинул Россию доцент Московского

университета Печорин. Принадлежавший к страшной категории русских

идеалистов, Печорин написал заграницей следующее стихотворение:

Как сладостно отчизну ненавидеть,

И жадно ждать ее уничтоженья,

И в разрушении отчизны видеть

Всемирного денницы пробужденья.

Печориным начинается та страшная плеяда русских европейцев, которые

во имя будущей, построенной по их политическим рецептам России, учили

ненавидеть существующую Россию и русских иностранцев.

Знаменитое письмо Пушкина Чаадаеву кончается следующей оценкой

образованного русского общества: "Надо было сказать, - и у вас это сказано,

- что наше нынешнее общество настолько же презренно, как и глупо, что у

него нет собственного мнения, что оно равнодушно к долгу, к справедливости,

к правде, ко всему, что не есть простая потребность, что в нем циническое

презрение к мыслям, к человеческому достоинству".

Какими выдающимися личными качествами ни обладал бы царь трудно в

короткое время было достичь положительных результатов, черпая себе

помощников из подобного общества. А ведь это общество не только не желало

помогать Николаю I, но в лице членов возникнувшего Ордена Русской

Интеллигенции всячески старалось помешать ему. При чем на путь борьбы члены

Ордена встали совсем не потому, что увидели невозможность содействовать

прогрессу России мирным путем. С самого начала возникновения Орден решил

пойти не за Николаем I, а за масонскими заговорщиками, Утверждение членов

Ордена, что основоположники его вступили на путь революционной борьбы

только после того как убедились что Николай I не хочет идти по пути

прогресса - лживое утверждение. Каких идейных уступок ни сделал бы Николай

I Герцену, Белинскому или Бакунину - они никогда бы не стали на путь

сотрудничества с ним. Все они, как позже все члены Ордена, всегда

находились в оппозиции не к правительству, а к... России. Орден Русской

Интеллигенции, так же как и русские масоны, был не обычной политической

оппозицией, а идейным союзом непримиримых врагов национального русского

государства, Православной Церкви и русской культуры. Им были нужны не

прогрессивные реформы, а уничтожение русского национального государства и

постройка на его развалинах атеистической республики по масонским рецептам.

XXXIII

До Николая I монархическое миросозерцание гасло не только у

представителей европеизировавшегося общества, но и у самих носителей

монархической власти. Начиная с Николая I распад монархического

миросозерцания у царей прекращается, но у высших кругов дворянства

монархическое миросозерцание продолжает все гаснуть и гаснуть. После

петровской революции народ перестал быть активной политической силой,

активным действующим элементом русской истории: стал только пассивным

элементом ее. За то, намного выросла политическая роль дворянства,

превратившегося из служилого класса в господствующий класс. Политическая

история России, начиная с Петра I вплоть до восшествия на престол Николая

I, есть главным образом история дворянства и история того, как

заимствованные европейские политические идеи отражались на политическом

развитии послепетровской России.

Почитатель Петра I Г. Федотов в книге "И есть и будет" (Размышления

о России и революции), принужден все же отметить, что после петровской

революции широкие массы народа, перестали понимать Россию: "Что касается

государственного смысла Империи, то он едва ли доходил до народного

сознания. Россия с Петра перестала быть понятной русскому народу. Он не

представлял себе ни ее границ, ни ее задач, ни ее внешних врагов, которые

были ясны и конкретны для него в московском царстве. Выветривание

государственного сознания продолжалось беспрерывно за два века Империи."

После петровской революции, из всех слоев русского общества, одно

только дворянство было носителем государственного сознания. После Петра I

носители высшей власти имели политическую опору исключительно в

государственном инстинкте и государственном сознании дворянства, с каждым

царствованием все более и более европеизировавшегося. Все остальные слои

народа были оттеснены от управления государством и постепенно совершенно

перестали интересоваться его судьбой.

После подавления восстания декабристов перестает интересоваться

судьбой России и дворянство. Образованное общество не ограничивается только

равнодушием, а, наоборот, постоянно оказывает сопротивление

преобразовательным замыслам Николая I. На смену масонам и декабристам

приходят новые идейные противники самодержавия, православия и вообще

русской культуры.

Николая I ненавидели родственники, свойственники и политические

единомышленники декабристов. Многие из дворян видели в нем узурпатора

политических прав дворянства и никак не могли простить ему, что он сумел

вырваться из политической опеки дворянства и стал править не считаясь с

сословными интересами дворянства. Князь Д. Д. Оболенский, - потомок

декабриста, выросший в либеральной дворянской среде пишет в своих "Заметках

о прошлом", что "В этой среде привычны были осуждения действий

правительства и, прежде всего поступков Императора Николая Павловича.

Родной внук декабриста, я рос в семье, по традиции предубежденной против

Императора. И только на возрасте, переехав в Петербург, я разобрался в

исторической правде и изменил свои отрицательные взгляды на Императора

Николая I". (Кн. Д. Д. Оболенский. Заметки о прошлом. Двуглавый Орел. • 15.

Париж)

Все большее число дворян стремится покинуть военную и

государственную службу и засесть в родовых усадьбах. "Дворянин остается

государем над своими рабами, перестав нести на своих плечах - тяжесть

Империи. Начинается процесс обезгосударствления, "дезэтизации" дворянства,

по своим роковым последствиям для государства аналогичный процессу

секуляризации культуры для Церкви". "...Конечно, дворянство еще служит, еще

воюет, но из чтения Пушкина, как и Вигеля, выносишь впечатление, что оно

больше всего наслаждается жизнью. Эта утонченная праздная среда оказалась

великолепным питомником для экзотических плодов культуры. Но самая их

экзотичность внушает тревогу. Именно отрыв части дворянства - как наиболее

культурной - от государственного дела усиливает заложенную в духе

Петровской реформы (не реформы, а революции. - Б. Б.) беспочвенность его

культуры" "Дворянство начинает становиться поставщиком лишних людей... Лишь

небольшая часть их поглощается впоследствии революционным движением.

Основной слой оседает в усадьбах, определяя своим упадочным бытом упадочные

настроения русского 19-го века."

...Бытописатели дворянской России - Григорович, Тургенев, Гончаров,

Писемский - оставили нам недвусмысленную картину вырождавшегося быта. Она

скрашивается еще не изжитой жизнерадостностью, буйством физических сил.

Охота, любовь, лукулловские пиры и неистощимые выдумки на развлечения -

заслоняют иппократово лицо недуга. Но что за этим? Дворянин, который,

дослужившись до первого, корнетского чина, выходит в отставку, чтобы

гоняться за зайцами и дурить всю жизнь, становится типичным явлением. Если

бы он, по крайней мере, переменил службу на хозяйство. Но хозяйство всегда

было слабым местом русского дворянства. Хозяйство, т.е. неумелые затеи,

окончательно разоряют помещика, который может существовать лишь за счет

дарового труда рабов. Исключения были. Но все экономическое развитие XIX

века - быстрая ликвидация дворянского землевладения после освобождения, -

говорит о малой жизненности помещичьего хозяйства. Дворянин, переставший

быть политической силой, не делается и силой хозяйственной. Он до конца, до

дней революции, не перестает давать русской культуре людей, имена которых

служат ее украшением. Но он же отравляет эту культуру своим смертельным

недугом, имя которому "атония". (Атония - жизненная вялость,

расслабленность. - Б. Б.)

Самое поразительное, что эта "атония" принимается многими за

выражение русского духа. Обломов - за национального героя. Наши классики -

бытописатели дворянства - искали положительных, сильных героев среди

иностранцев, не находя их вокруг себя. Только Мельников и Лесков

запечатлели подлинно русские и героические образы, найдя их в нетронутых

дворянской культурой слоях народа. Лесков - этот кроткий и склонный к

идиллии писатель - становится жестоким, когда подходит к дворянскому быту.

Самый могучий отпрыск дворянского ствола в русской литературе, Толстой,

произнес самый беспощадный суд над породившей его культурой и подрубил под

корень вековое дерево" (Г. Федотов. "И есть и будет". Стр. 17-18.)

И чем дальше разрастается отчуждение между царской властью и

дворянством, тем все более и более тухнет у дворянства патриотическое

сознание. Дворянство все менее и менее интересуется политической судьбой

России. Каково внутреннее и внешнее политическое положение России, в тот

или иной момент, может ли правительство учитывая это положение провести те

или иные реформы - это мало интересует образованное общество. Правительство

осуждают не считаясь с реальной политической обстановкой внутри России и за

ее рубежами. Тревога за политические судьбы России становится все более и

более делом только царей и узких правящих кругов.

Самоустранение, значительной части, дворянства от участия в

строительстве Империи неизбежно должно привести к усилению бюрократии. "До

тех пор чрезмерный рост и вредное значение бюрократического управления было

несколько ослаблено влиянием дворянства, которое находилось в тесной и

непосредственной связи с верховной властью. Но дворянство потеряло

возможность (точнее - отказалось пользоваться этой возможностью. - Б. Б.)

исполнять прежнюю роль связи между верховной властью и нацией. А на месте

этой связи ничего не было создано. С упразднением социально-исторической

роли дворянства, около верховной власти остались только ее бюрократические

служебные органы.

Это было роковое обстоятельство, которое разъединило Царя и народ в

тот момент, когда их единение было наиболее необходимо" (Л. Тихомиров.

Монархическая Государственность III, стр. 225).

XXXIV

Николай I стал управлять с помощью бюрократии вовсе не потому, что

он был сторонником бюрократических методов управления. Он стал управлять

Россией с помощью чиновников только после того, как убедился что русское

образованное общество не хочет помогать ему. Что же оставалось после этого

делать Николаю I как не опереться на созданный Сперанским бюрократический

аппарат? Да, но этот аппарат был очень плох, - говорят противники Николая

I! Да, он был очень плох! Но разве в этом виноват один Николай Первый? 125

лет до него, коверкали и ломали существовавшие формы управления и объявляли

гениями тех кто их коверкал, но стоило только появиться царю, который

признал вредными те идеи, на основании которых коверкался правительственный

аппарат, как почему то он и оказался виновным в негодности

правительственного аппарата.

Бюрократия в царствование Имп. Николая сильно развилась не потому,

что этого желал Николай I, а потому, что проведенная в царствование

Александра масоном Сперанским реформа государственного аппарата была

проведена так, что благоприятствовала сильному развитию бюрократии. По

мнению В. Ключевского "Сперанский справедливо считается основателем нового

русского бюрократизма" (Курс Рус. ист. ч. V, стр. 191). В своих планах

перестройки государственного управления Сперанский преследовал определенную

цель. Меньшевичка по убеждениям, еврейка родом, Шварц, (литературный

псевдоним В. Александрова) в рецензии на вышедшую в США книгу М. Раева

"Михаил Сперанский" с восторгом отмечает, что "Сущность преобразования,

Сперанский видел в том, чтобы ограничить дотоле самодержавное правление.

Чтобы провести это в жизнь, надо было разделить власть на три категории -

законодательную, исполнительную и судебную".

Карамзин правильно угадал истинный смысл преобразования Сперанского

когда сказал: "Он шьет нам кафтан по чужой мерке, новая форма его законов

чужда русским". Как верно отмечает С. Середонин в Русском Биографическом

Словаре, вышедшем в 1909 году, Сперанский был "своего рода Пушкиным для

бюрократии: как великий поэт, точно чародей, владел думами и чувствами

поколений, так что над развивавшимся бюрократизмом долго парил образ

Сперанского".

Многие же выдающиеся русские историки, в том числе и Ключевский,

считают Сперанского таким же великим государственным деятелем, как и Петра.

При чем сделанная Ключевским характеристика Сперанского столь

противоречива, что кажется - Ключевский издевается над почитателями

Сперанского и мстит кому-то, приказавшему ему именовать Сперанского одним

из самых выдающихся русских государственных деятелей. Похвалы Ключевского -

хуже обвинений, которые делают по адресу Сперанского его враги. "Ум его, -

пишет Ключевский, - вырос в работе над отвлеченными понятиями и привык с

пренебрежением относиться к простым житейским явлениям или, говоря

философским жаргоном, к конкретным эпирическим фактам бытия".

"Картина, кажется ясна - человек ум которого "привык с

пренебрежением относиться к простым житейским явлениям" не может быть

выдающимся государственным деятелем, поскольку государственному деятелю все

время приходится иметь дело именно с "конкретными эмпирическими фактами

быта". Ключевский это, конечно, отлично понимает и поэтому в следующей

фразе, желая смягчить свой приговор уму Сперанского заявляет: "Философия

XVIII века немало народила таких умов; старая русская духовная академия

всегда производила их довольно. Но у Сперанского был не только философский,

но и здоровый, крепкий ум, каких всегда бывает мало, а в тот философский

век бывало меньше, чем когда-либо". Итак, философский ум привыкший с

пренебрежением относиться к жизни, ум которых философия XVIII века народила

немало оказывается в то же время и... умом здоровым и крепким "каких всегда

бывает мало, а в тот, философский век бывало меньше, чем когда-либо".(?!)

"Продолжительным и упорным трудом Сперанский заготовил себе обширный

запас разнообразных знаний и идей". Как же применил этот обширный запас

знаний и идей "здоровый и крепкий ум" Сперанский? Оказывается в этом запасе

"было много роскоши, удовлетворявшей изысканным требованиям умственного

комфорта; было, может быть, даже много лишнего и слишком мало того, что

было нужно для низменных нужд человека, для понимания действительности; в

этом он походил на Александра, и на этом они сошлись друг с другом". "Это

был один из тех сильных, но заработавшихся умов, которые, без устали все

абстрагируя и анализируя, кончают тем, что перестают понимать конкретное".

Итак "не только философский, но и здоровый, крепкий ум, каких всегда бывает

мало" до того все анализировал, и абстрагировал, что кончил тем, что

перестал "понимать конкретное".

К реорганизации государственного аппарата России Сперанский подошел

так же как и Петр I. "Когда он приступил к перестройке русского

государственного порядка, - пишет Ключевский, - он взглянул на наше

отечество, как на грифельную доску, на которой можно чертить какие угодно

математически правильные политические построения. Вот почему выработанный

им план отличается необыкновенной стройностью, точностью, последовательным

проведением принятых начал. Но этот план оказался таким высоким, что ни

государь, ни автор никак не могли приблизить его к уровню действительных

потребностей и средств русской жизни".

Изложив план Сперанского, Ключевский утверждает: "Можно сказать, что

все наши публицисты XVIII и XIX вв. не сказали столько умных и глубоких

мыслей о существующем порядке, сколько сказано в одном этом документе". Но

сделав очередной комплимент по адресу Сперанского, дальше заявляет:

"Государственный порядок слагается из двух элементов: из учреждений и

отношений, ими регулируемых и направляемых. Законодательство создает

учреждения цель которых известным образом установить и направить

общественные отношения". Александр же и Сперанский "хотели создать

государственный порядок прежде отношений: в этом их ошибка, точнее сказать,

в этом выразилось направление, какое получила русская мысль во второй

половине XVII века, на задаваемые текущей жизнью вопросы давались готовые

ответы, взятые со стороны. Изложенный план Сперанского построен из

элементов политического порядка, складывавшегося на Западе. Таким образом,

поставив себе вторую цель раньше первой, составитель проекта не дошел ни до

той, ни до другой: если бы он выработал план общественных отношений, из них

вырос бы сам собой новый политический порядок; так как он хотел установить

новый политический порядок прежде отношений, то мы не имеем ни этого

порядка, ни соответствующих отношений". Конечный приговор Ключевского о

плане государственных преобразований Сперанского на основании которого

Сперанского объявляют одним из величайших государственных деятелей России

таков: "Как схема политического порядка, он годится для всех времен и

народов; как практически разработанный порядок он не применим нигде". То

есть практическая ценность плана равна нулю.

Сперанского провозглашают величайшим государственным деятелем вовсе

не за то, что он был, действительно, таким деятелем, а за то, что

масоны-декабристы были духовными детьми масона Сперанского. Меньшевичка

Шварц не согласна с оценкой проф. Раева, считающего, что Сперанский был не

настоящим либералом. "Обширный материал, привлеченный Раевым, - пишет она,

- опровергает эту оценку. Можно обмануть людей, но нельзя обмануть классы".

Ненависть к Сперанскому со стороны национальной части русского общества

"убедительно говорит о том, кем был и кем мог бы в иных исторических

условиях стать Сперанский". А по замыслу декабристов масон Сперанский, как

известно, должен был быть первым президентом Русской республики.

XXXV

Ужели человек прямой не может

Спокойно жить чтоб простотой его

Не пользовались плуты и пройдохи.

В. Шекспир. Ричард III.

"Учреждения Александра I завершали абсолютистское построение

правительственного механизма. До тех пор, самое несовершенство

управительных учреждений не дозволяло им освободиться от контроля.

Верховная власть сохраняла характер, направляющий и контролирующий. При

Александре I бюрократия была организована со всеми усовершенствованиями.

Создано строгое разделение властей. Учреждены независимый суд, особый орган

законодательства - Государственный Совет, в исполнительной власти созданы

министерства, стройным механизмом передаточных органов действующие по всей

стране. Способность бюрократического механизма к действию была доведена до

конца строжайшей системой централизации. Но где при этих учреждениях

оказывалась нация и верховная власть? Нация была подчинена правящему

механизму. Верховная власть, по наружности, была поставлена в сосредоточии

всех управительных властей. В действительности она была окружена высшими

управительными властями и отрезана ими не только от нации, но и от

остального управительного механизма". "Не имея, таким образом, никаких

сдержек, развитие бюрократической централизации с тех пор пошло неуклонно

вперед, все более и более распространяя действие центральных учреждений в

самые глубины провинциальной жизни. Шаг за шагом "чиновник" овладевал

страной, в столицах, в губерниях, в уездах." "С такой управительной

системой прошло царствование Александра I и Николая I. Во время Крымской

кампании она страшно скомпрометировала себя и вызвала всеобщий

реформаторский порыв. Достойно внимания, что при этом величайшее дело

царствования Александра II - освобождение крестьян _ совершено было именно

"вне ведомственным" порядком, на началах истинно самодержавно-национальных.

Но эта реформа, в способах вершения своего, была единственная при которой

Россия вырвалась из бюрократического порядка" (Л. Тихомиров. Монархическая

государственность).

Бюрократия, как постоянная опора правительственной деятельности, да

еще деятельности стремящейся к широким реформам - вещь весьма неважная.

Император Николай узнал эту горькую истину весьма скоро. "Государь, - писал

Фок 17 июля 1826 года, Бенкендорфу, - в особенности заявил себя против

всяких двусмысленных извилистых действий; это факт, хорошо известный, между

тем встречаются люди, пытающиеся противиться развитию полезных мер, которые

должны содействовать к улучшению порядка управления и к устройству его на

прочных основаниях. Самое большое зло, представляющееся правительству, -

это - эгоизм должностных лиц и жажда всюду первенствовать. Они не могли бы,

конечно, достигнуть этой цели, если бы не имели своих приверженцев, которые

стараются составить себе карьеру, в ущерб общественному делу. Начальники не

смеют задевать их, не желая ослабить свою партию, и потому, замечая зло,

все-таки терпят его из личных видов".

"Нам довольно трудно понять это отношение исполнительных органов к

высочайшей воле в государстве, управляемом самодержавно, - отмечает В.

Ключевский. - Отношение это состояло в том, что исполнительные органы

отменяли высочайшие повеления. Например, закон 1827 г., обеспечивавший

крестьян обязательными поземельными наделами вошел в первое издание Свода

законов 1833 г.; когда в 1842 г. вышло второе издание Свода, этого закона в

нем не Оказалось, хотя он не был отменен высочайшей волей". Таких примеров

можно найти не мало. "Таким образом, - резюмирует В. Ключевский, -

высочайшая воля издавала законы, а исполнительные учреждения втихомолку

прибирали эти правила к рукам, крали их. Благодаря этому все изданные

узаконения оставались без прямого практического приложения; но они

оказывали могущественное косвенное действие. Они усиливали в крепостном

населении раздражение, нетерпеливое ожидание свободы" (Курс Рус. ист. ч.

V). В. Ключевский, конечно, отлично понимал кто был заинтересован в

усилении "в крепостном населении раздражения", недовольного выполнением

царских указов, но прямо на виновников политического саботажа не указывал,

а ограничивался одной констатацией саботажа.

XXXVI

Когда необходимо дать оценку важнейшим, узловым проблемам Русской

истории, поставленный перед необходимостью выполнять идейные заказы Ордена

Русской Интеллигенции В. Ключевский как и другие историки всегда прибегал к

методу "нельзя не сознаться, но нельзя и не признаться", к разного рода

недомолвкам, высказыванию полуправды и т.д. Оценивая общее политическое

направление государственной деятельности Николая I, Ключевский пишет, что

целью политической программы Николая I было "ничего не вводить нового, ни в

основаниях, ни в формах государственного порядка, но разрабатывать

подробности, согласуя меры с людьми, их исполняющими, и все это делать без

всякого участия общества, даже с подавлением общественной самодеятельности;

вот главные приемы нового царствования. Итак в основание деятельности

полагался пересмотр, вместо законодательства - кодификация". Подобная

трактовка - ничто иное, как исполнение идейного заказа Ордена Русской

Интеллигенции, идейные директивы которого В. Ключевский, как и другие

историки выполнял весьма часто.

А в другом месте он сам же пишет, что первому Секретному Комитету,

созданному для изучения вопроса о характере необходимых реформ и ликвидации

крепостного права "указано было пересмотреть все действующие узаконения об

устройстве всех состояния людей". "...Положение об устройстве всех

состояний было напечатано и одобрено Государственным Советом. Но возражения

сделанные на этот проект наместником Царства Польского Константином и

разразившаяся на западе Июльская Революция, а потом польский мятеж

остановили Императора на полдороге" (Курс Рус. Ист. Часть V). Упоминание о

возражениях Константина - обычное лукавство Ключевского. Главная причина

того, что Николай I остановился на полдороге - не возражения Константина, а

масонская революция во Франции и мятеж в Польше. В марте 1830 года, за

несколько месяцев до революции во Франции и восстания в Польше, Пушкин

писал кн. Вяземскому: "Государь, уезжая, оставил в Москве проект новой

организации контрреволюции революции Петра. Вот тебе случай написать

политический памфлет и даже его напечатать, ибо правительство действует или

намерено действовать в смысле европейского просвещения. Ограждение

дворянства, подавление чиновничества, новые права мещан и крепостных - вот

великие предметы. Как ты? Я думаю пуститься в политическую прозу". (Письма

Пушкина. Библиотека Иллюстрированной России. Париж. Письмо •269).

Мероприятия намеченные к осуществлению в оставленном Николаем в

Москве проекте носили видимо весьма решительный характер, если Пушкин

называет проект не реформами, а организацией контрреволюции против

революции Петра I. Контрреволюций, как известно против реформ не бывает.

Контрреволюции бывают не против реформ, а против осуществленных ранее

революций. И Пушкин, прямо, вопреки принятому правилу, называет сделанное

Петром I не реформами, а революцией.

Что, может быть, это сказано случайно, ради красного словца? Едва ли

это так! Пушкин написал Вяземскому именно то, что он хотел написать. Пушкин

хорошо разбирался в разнице между реформами и революцией. Когда он писал

это письмо Вяземскому ему шел уже тридцать первый год, он давно уже духовно

возмужал. Вот как характеризует его духовный облик встречавшийся с Пушкиным

в эту пору знаменитый польский поэт Адам Мицкевич: "Ему было 30 лет когда я

его встретил. Те, кто его знали в то время, замечали в нем значительную

перемену. Он любил вслушиваться в народные песни и былины, углубляться в

изучение отечественной истории. Казалось, что он окончательно покидал чужие

области и пускал корни в родную почву. Его разговор, в котором прорывались

зачатки будущих творений, становился обдуманнее и серьезнее. Он любил

обращать рассуждение на высокие вопросы, религиозные и общественные".

"Пушкин соединял в себе различные, как будто друг друга исключающие

качества. Его талант поэтический удивлял читателя и в то же время он

увлекал, изумляя слушателей живостью, тонкостью и ясностью ума, был одарен

памятью необыкновенной, верным суждением, вкусом утонченным и превосходным.

Когда он говорил о политике внешней или отечественной, можно было думать,

что это человек заматерелый в государственных делах и пропитанный

ежедневным чтением парламентских дебатов". Нет, Пушкин расценил задуманные

Николаем I мероприятия именно так, как он их воспринимал: как

контрреволюцию против революции Петра I. И Пушкин, не только не осуждает

намерения организовать контрреволюцию против политического и социального

наследства устроенной Петром I революции, но как это видно из письма к

Вяземскому, находится всецело на стороне Имп. Николая I.

Естественно возникает вопрос - почему русские историки, при

характеристике Николая I, как государственного деятеля всегда обходят это

важное свидетельство Пушкина молчанием? Почему обвиняя Николая I во

всевозможных грехах, никто из членов Ордена Русской Интеллигенции никогда

не обвинял Николая I в таком страшном с их точки зрения грехе - как

организация контрреволюции против революции Петра?

Да потому что им это было политически невыгодно. Подобное обвинение

разрушило бы созданные ими мифы о Петре I, как авторе благодетельных

"реформ" и о Николае I, как о тупом, ограниченном деспоте. И они молчали об

этом письме Пушкина, как они всячески замалчивали то, что Пушкин был

выдающимся мыслителем национального направления своей эпохи, который был

намного выше Герцена, Бакунина, Станкевича и др.

Замалчивание неугодных фактов - это излюбленный прием масонов и их

духовных последышей. Еврей И. Бунаков, до революции видный деятель партии

социалистов-революционеров, оказавшись в эмиграции понял какую огромную,

непоправимую беду нанесли русскому народу созданные Орденом Русской

Интеллигенции различные революционные партии. В написанной им книге "Пути

России" И. Бунаков пишет: "Была в царственном делании Николая одна область

в которой он искренне хотел не старого, а нового - крепостное право. Ведя

борьбу на смерть с революциями, Николай одновременно, все дни своего

царствования, вел неуклонно "процесс против рабства".

"Иностранные дипломаты, - пишет И. Бунаков, - доносили что Николай

питает в уме своем обширный проект освобождения крепостных; что подобная

мера направлена к социальной революции; а может привести и к политической;

что главная цель Государя - стремление разрушить феодализм и обосновать на

преданности народу силу и прочность монархии; что он предпринимает дело,

похожее на совершенное во Франции Людовиком XI, а затем Ришелье, и что,

если не рискует подвергнуться участи Павла I, то все же дерзает на многое".

Проведением реформ среди казенных крестьян Николай I, как верно

отмечает И. Бунаков, хотел показать сторонникам крепостного права, что

"самодержавная власть вовсе не нуждается для своего сохранения во власти

помещичьей. Самодержавная власть держится не на рабстве. Она держится на

любви и преданности подданных, на усердии и доблести начальников, на

порядке и дисциплине администрации. Освобожденные от крепостной зависимости

крестьяне не впадут в своевольную анархию. Они вольются в лоно

государственного управления и соединятся со своими братьями

-государственными крестьянами, крепкими казне и покорными власти. Таков

ответ Николая защитникам рабства. Только этот ответ был не высказан, а

показан". "Киселев, в своей земельной политике, только продолжил вековую

традицию российских Императоров и московских Царей. В борьбе за землю между

беднотой и богатыми, и те, и другие, всегда стояли за бедноту. Московские

Цари и российские Императоры-уравнители". Так отвечает бывший враг

Самодержавия историку Ключевскому, старавшемуся доказать, что грандиозные

реформы проведенные среди казенных крестьян гр. Киселевым - заслуга одного

Киселева, а что Император Николай I тут не при чем.

XXXVII

За горем горе! Выше меры скорбь.

О смерть моя, им положи конец.

В. Шекспир. Генрих IV.

Фрейлина А. Ф. Тютчева, не любившая Имп. Николая I, в своих мемуарах

"При дворе двух императоров", - все же пишет, что несмотря на упреки

которые противники Николая I делали по его адресу "...нельзя отказать этому

человеку в истинном величии души. Восстание 14 декабря, бунт на Сенной, его

величавая смерть показали, что это была натура, стоявшая выше толпы"

Чрезвычайно характерна непосредственная причина смерти Николая

Первого. 10 февраля 1855 года, будучи уже сильно простуженным, он решил

пойти проститься с уходившими на войну батальонами Семеновского и

Преображенского полков.

Придворный доктор Мандт сказал:

- Ваше Императорское Величество, Вы так сильно простужены, что я

советовал бы Вам не выходить.

- Дорогой Мандт, - ответил Николай, - вы исполнили ваш долг,

предупредив меня, а я исполню свой, прощаясь с этими доблестными солдатами,

которые отбывают, чтобы защищать нас. - И простудился еще сильнее.

Умер Император Николай также мужественно, как и жил. Даже такой

явный недоброжелатель его, как еврей М. Цейтлин, и тот пишет в

"Декабристах": "Умер он изумительно. Приобщился Святых тайн. Простился со

всеми, для каждого нашел слово утешения, у всех попросил прощения. Все это

сделал просто, неторопливо, проникновенно".

Членам своей семьи присутствовавшим при кончине сказал:

"Прощайте мои дорогие, благодарю вас за все радости, за все счастье,

вами мне доставленное. Помните, что я вас очень любил".

Попросил наследника проститься за него с армией и гвардией. Просил

передать его последний привет доблестным защитникам Севастополя: "Скажите

им, что в другом мире я буду продолжать молиться за них. В последнем

приказе изданном от имени Николая I говорилось: "Я благодарю гвардию,

которая спасла Россию 14 декабря. Я вас любил от всего сердца. Я всегда

старался улучшить ваше положение. Если мне это не удалось, то потому что не

хватало времени и средств".

"Мне хотелось, - сказал Николай Наследнику, - принять на себя все

трудное, все тяжкое, оставить тебе царство мирное, устроенное и счастливое.

Провидение судило иначе. Теперь иду молиться за Россию и за Вас. После

России я люблю вас больше всего на свете." Незадолго до смерти Императрица

спросила Николая I, хочет он или нет, чтобы были прочитаны полученные из

Крыма письма от сыновей Николая и Михаила. - "Нет, я теперь далек от всего

этого", - ответил он. Поступавшие донесения из армии приказал передавать

Наследнику. Потом попросил всех выйти из комнаты, сказав: "Теперь мне надо

остаться одному, чтобы подготовиться к последней минуте. Я вас позову,

когда наступит время. После того, как священник о. В. Бажанов прочитал

отходную, император сказал Наследнику: "Держи все, держи все"!

"Предсмертное хрипение, - пишет Тютчева, - становилось все сильнее,

дыхание с минуты на минуту делалось все труднее и прерывистее. Наконец, по

лицу пробежала судорога, голова откинулась назад. Думали, что это конец, и

крик отчаяния вырвался у присутствующих. Но Император открыл глаза, поднял

их к небу, улыбнулся, и все было кончено. При виде этой смерти, стойкой,

благоговейной, нужно было думать, что император давно предвидел ее и

готовился к ней". "Никогда за все время моей врачебной практики, - пишет в

своих воспоминаниях придворный доктор Мандт, присутствовавший при смерти

Николая I, - я не видел, чтобы кто-нибудь умирал так. Я считал просто

невозможным, что кто-либо способен владеть собой так, когда дух оставляет

смертные останки. Что-то сверхчеловеческое было в этом исполнении своих

обязанностей до последнего издыхания". "Государь лежал поперек комнаты на

очень простой железной кровати, - пишет Тютчева. - Голова покоилась на

зеленой кожаной подушке, а вместо одеяла на нем лежала солдатская шинель.

Казалось, что смерть настигла его среди лишений военного лагеря, а не в

роскоши пышного дворца. Все, что окружало его, дышало самой строгой

простотой начиная с обстановки и кончая дырявымv туфлями у подножия

кровати.

Руки были скрещены на груди, лицо было обвязано белой повязкой. В

эту минуту когда смерть возвратила мягкость прекрасным чертам его лица,

которые так сильно изменились благодаря страданиям, подточившим императора

и преждевременно сокрушившим его, в эту минуту его лицо было красоты

поистине сверхъестественной. Черты казались высеченными из белого мрамора,

тем не менее, сохранился еще остаток жизни в очертаниях рта, глаз и лба, в

том неземном выражении покоя и завершенности, которое, казалось, говорило:

"я знаю, я вижу, я обладаю", в том выражении которое бывает у покойников и

которое дает понять, что они уже далеко от нас и что им открылась полнота

истины".

XXXVIII

Известие о смерти Императора Николая I было встречено мировым

масонством и идейными последышами масонства - членами Ордена Русской

Интеллигенции с сатанинской радостью. Не имевший как Николай I "зимних глаз

без теплоты, без всякого милосердия" А. Герцен в таких "сердечных" тонах

описывает свои переживания в "Былое и Думы": "Не помня себя, бросился я с

"Таймсом" в руке в столовую; я искал детей, домашних, чтоб сообщить им

великую новость, и со слезами истинной радости на глазах подал им газету...

Несколько лет свалилось у меня с плеч долой, я это чувствовал. Оставаться в

доме было невозможно. Тогда в Ричмонде жил Энгельсон; я наскоро оделся и

хотел идти к нему, но он предупредил меня и был уже в передней. Мы

бросились друг другу на шею и не могли ничего сказать, кроме слов: "Ну,

наконец-то он умер". Энгельсон, по своему обыкновению, прыгал, перецеловал

всех в доме, пел, плясал, и мы еще не успели прийти в себя, как вдруг

карета остановилась у моего подъезда и кто-то неистово дернул колокольчик:

трое поляков прискакали из Лондона в Твикнэм, не дожидаясь поезда железной

дороги, меня поздравить.

Я велел подать шампанского - никто не думал о том, что все это было

часов в одиннадцать или ранее.

Потом без всякой нужды мы поехали все в Лондон. На улицах, на бирже,

в трактирах только и речи было о смерти Николая, я не видел ни одного

человека который бы не легче дышал узнавши, что это бельмо снято с глаз

человечества и не радовался бы, что этот тяжелый тиран в ботфортах,

наконец, зачислен по химии.

В воскресенье дом мой был полон с утра: французские, польские

рефюжье, немцы, итальянцы, даже английские знакомые приходили, уходили с

сияющими лицами; день был ясный, теплый; после обеда мы вышли в сад.

На берегу Темзы, - играли мальчишки, я подо. звал их к решетке и

сказал им, что мы празднуем смерть их и нашего врага, бросил им на пиво и

конфекты целую горсть мелкого серебра. "Ура! Ура! - кричали мальчишки". -

Impernikel is dead! Impernikel is dead! Гости стали им тоже бросать

сикспенсы и трипенсы; мальчишки принесли элю, пирогов, кексов, привели

шарманку и принялись плясать... После этого, пока я жил в Твикнэме,

мальчишки всякий раз, когда встречали меня на улице, снимали шапку и

кричали: "Impernikel is dead! Yre!"

Имевший "зимние глаза" Николай I, если бы Герцен умер раньше его,

никогда бы не сказал и не написал по поводу его смерти такие

непристойности, какие написал по случаю его смерти кумир "сердобольной"

русской интеллигенции Александр Герцен. Никогда, конечно, не стал бы он

бросать уличным мальчишкам копейки, чтобы они услаждали его слух криками:

- Александр Герцен умер! Александр Герцен умер! Ура! Ура!

В России враги Николая I не осмелились обнаруживать свою радость

столь открыто, и скрывали ее. Вот как было встречено известие о смерти в

самом аристократическом клубе Петербурга - Английском клубе.

"В Английском клубе, - записал в свой дневник Погодин, - холодное

удивление. После обеда все принялись играть в карты."

Постепенно и медленно историческая наука все же приближается к

распознаванию в Императоре Николае I "государственного человека огромных

масштабов, которому, может быть, и равного не найдешь среди русских

монархов, как ни высок общий уровень их достоинств и как ни велики лучшие

из них", - пишет архимандрит Константин в статье "Император Николай I и его

эпоха" (Альманах "День Русского Ребенка" Сан Франциско. 1955 г.). Ибо, как

совершенно верно говорил известный церковный деятель второй половины XIX в.

митрополит Киевский Платон (Городецкий) про Николая I: "У этого царя

воистину была царская душа, во всем ее царственном величии, свете, силе и

красоте... Это был величайший из царей всех царств и народов. Я Николая I

ставлю выше Петра. Для него неизмеримо дороже были православная вера и

священные заветы нашей истории, чем для Петра. Император Николай Павлович

всем сердцем был предан всему чистокровному русскому и в особенности тому,

что стоит во главе и в основе Русского народа и царства - православной

вере. То был истинно православный, глубоко верующий Русский Царь..."

"Французский журналист Жан Жак Готье, только что побывавший в

Москве, пишет в одном из опубликованных в "Фигаро" очерков, что во время

оперы "Декабристы", когда на сцену вышел артист, загримированный Имп.

Николаем Первым, зал разразился бурными аплодисментами. Жан Жак Готье

спросил:

- Неужели советские зрители каждый вечер так бурно приветствуют

появление Царя?

- Да, - ответила переводчица.

Жан Жак Готье был поражен. Тогда переводчица объяснила, что публика

аплодирует не царю, а Народному артисту, играющему его роль, который очень

знаменит. Французы успокоились". (Н. Р. С. 17 мая 1954).

Надо думать, что французы, поверив топорному объяснению переводчицы,

успокоились напрасно. Кто-то аплодировал артисту, но многие, наверное,

аплодировали изображенному артистом Имп. Николаю Первому, на сто лет

задержавшему появление большевизма в России.

---------------------------------------------------------------------------

БОРИС БАШИЛОВ - "ТИШАЙШИЙ ЦАРЬ" и "РОБЕСПЬЕР НА ТРОНЕ"

К недавно вышедшим двум книгам Бор. Башилова - "Тишайший Царь и его

время" и "Робеспьер на троне" (Петр I и исторические результаты совершенной

им революции) можно по разному относиться, но нельзя отрицать самого

главного: - эти две книги дают богатый материал по изучению русской истории

конца XVII и начала XVIII веков.

Ценность этих двух книг заключается главным образом в том, что свои

положения Бор. Башилов обосновывает, подкрепляет и развивает солидными

цитатами и ссылками на такие авторитетные первоисточники, как труды проф.

Платонова, проф. Ключевского, историков - Соловьева, Валишевского, Шмурло,

Костомарова, Зызыкина, Льва Тихомирова и многих других, и даже на "Дневник

писателя" Достоевского.

Перед читателем развертывается страница за страницей настолько яркая

и хорошо аргументированная картина позапрошлого века русской исторической

мысли, что, раз начав читать эти книги, уже не оставляешь их. Они не только

обогащают историческими знаниями, но и расширяют горизонт знакомства с

государственной и общественно-политической жизнью России вообще и, в

частности, выясняют те далекие причины, которые в конечном итоге привели

Россию к катастрофе 1917-го года.

В этих двух книгах Бор. Башилова много документальных данных,

которые, как это видно, собраны с большой тщательностью и преподнесены

читателю с надлежащей выдержкой.

Далеко не все имеют возможность познакомиться с трудами таких

авторитетов по Русской истории, как Платонов, Ключевский, Валишевский,

Соловьев, Костомаров. - Бор. Башилов дает эту возможность, знакомя читателя

с подходом этих авторов к тем или иным событиям в истории России и с

характером освещения ими этих событий.

Будем откровенны, - плохо мы, русские, знаем историю Родной Земли,

потому и "прозевали" Россию, потому и сейчас не можем до конца понять как

случилось то, что случилось, и почему каторжное ярмо красной рвани до сих

пор висит над русским народом и душит его.

В "тяжкую вину" могут поставить Бор. Башилову только одно - он

разрушает некоторые красивые легенды о прошлом и из прошлого России. Но

выхода нет - либо сохранить красивые легенды и продолжать сидеть в дыре,

либо разрушить легенды и открыть ясный путь борьбы за Россию, за вызволение

ее из цепких лап сатанинских сил...

Ждем третьей книги Бор. Башилова, освещающей эпоху Императриц

Елизаветы Петровны и Екатерины II-й.

М. М. Спасовский

("Наша Страна" •389, 1957 г.).

---------------------------------------------------------------------------

РУССКАЯ ЕВРОПИЯ

Почти пятьдесят лет тому назад - 1 октября 1909 года - в Москве, в

Богородицкой церкви, митрополит Антоний (Храповицкий) произнес слово о

храме Василия Блаженного. В этом своем слове Владыка подчеркнул:

"Ясен замысел этой гениальной постройки: Святая Русь должна

объединить все восточные народы и быть их водителем к небу. Замысел этот

есть осознанная нашими предками задача, данная Богом нашему народу... Но

вот, настал печальный перелом, плачевное отклонение русской жизни от своего

призвания. Столица перешла к пределам пакостных чухонцев, удалилась от

древних святынь и чудотворных ликов, от хранимого здесь Христова хитона и

"земного неба", под сводами которого помазываются Цари на царство. Да и

вместо того, чтобы просвещать истинным христианством бусурманов, правящая

Россия сама пошла на выучку к еретикам, стала чужда своей истории и своей

Церкви и своему народу, которого надолго обратила в раба онемеченным

барам"...

Эти строки взяты из замечательного труда еп. Никона (Рклицкого) -

"Жизнеописание Блаженнейшего Антония, митрополита Киевского и Галицкого",

из тома I-го. В этом томе сугубое внимание обращает на себя чрезвычайно

характерная, показательная и многозначительная глава - "Духовная жизнь в

России", где Владыка Никон приводит статью митрополита Антония "Где всего

сильнее сказалось у нас заморское засилье". В этой статье дается наглядное

описание эпохи Императриц Анны Иоанновны, Екатерины II и последующих дней,

когда "Православие было лишено даже права именоваться таковым", когда

"церковная иерархия и церковная жизнь были явлениями не

покровительствуемыми государством, а разве только терпимыми с

неудовольствием (подчеркнуто Владыкой Анастасием), когда "открыть новый

монастырь было труднее, чем какой-нибудь игорный притон"...

Ту же свою скорбную мысль о принижении Православия в Петербургский

период митрополит Антоний ярко раскрывает в своей статье "Нравственность

черного и белого духовенства", напечатанной в журнале "Мирный Труд" •10 за

1908 год:

"Петр I указом воспрещал монахам держать у себя книги и чернила, а

экспроприация архиерейских домов и монастырей при Екатерине II обратила

большую часть обителей в нищенские приюты"... (см. "Жизнеописание", том

II-й, стр. 182-183).

К этой первопричине наших государственных бед митрополит Антоний

часто возвращался и особенно резко оттенил ее в Предсоборном Присутствии в

1906 году в С. Петербурге, в своем докладе "О свободе вероисповедания", где

указал:

"Правительство XVIII века оторвало духовенство от народа, зажало

первых в рамки отдельной касты, воспитало ее не в понятиях и бытовой

дисциплине народного Православия, а в традициях латинской школы и

теоретической богословской схоластики. Народ отстранялся все далее и далее

от церковной книги и от церковного клироса и, что еще печальнее, остался

одиноким в своем религиозном быту"... (см. "Жизнеописание", том III-й, стр.

279).

Все эти положения и разъяснения митрополита Антония, выдающегося

авторитета в русской церковно-общественной деятельности, глубокого

мыслителя, философа и ученого и яркого патриота Земли Русской приходят на

память при чтении двух недавно вышедших книг Бор. Башилова - "Русская

Европия" (Россия при первых преемниках Петра I. Начало масонства в России)

и "Златой век Екатерины II" (Масонство в царствование Екатерины II).

То, чего митрополит Антоний касается в общих положениях и

утверждениях, что Ив. Солоневич освещал с политической и государственной

точек зрения, то Бор. Башилов в этих двух вышеупомянутых книгах раскрывает

документальным историческим исследованием.

Как нельзя спорить с полк. П. Н. Богдановичем, давшим в своей

ценнейшей книге "Аракчеев" блестящую документально обоснованную, и вполне

истинную характеристику этого замечательного государственного деятеля

четырех царствований, зло оклеветанного профессиональными врагами

Национально-Исторической России, как нельзя ничего "опрокинуть" в "Правде о

Столыпине" проф. А. В. Зеньковского, так и эти две книги Бор. Башилова надо

или принять, как историческое свидетельство, неопровержимое по своей

документальной убедительности или отмахнуться от них торопливо и пугливо:

"Не вижу и не слышу, отрицаю и порицаю"! И, спрятав свою голову под мышку,

долбить о важности сохранения красивых легенд застилающих историческую

правду и толкающих нас в заблуждения и к новым ошибкам.

Коммунизм в России гниет на корню. Красные пауки в Кремлевской банке

продолжают пожирать друг друга. Россия вступила в полосу реального

изживания своей государственной катастрофы. Правда, не ясны еще формы

крушения звериной деспотии коммунизма, но совершенно ясны симптомы

расслабления красного колосса на его глиняных ногах. На наших глазах

перевертываются страницы кошмарных дней порабощенной России и да не

застанет нас врасплох ее освобождение!...

Наступили дни, когда мы вплотную должны подойти к познанию того, что

губило и погубило нашу родную Землю, и внимательнейше разглядеть все наши

преступления перед ней, чтобы грядущую Россию мыслить и строить не

как-нибудь, по услужливым подсказкам со стороны, а в полном осознании наших

русских заветов, наших религиозно-исторических заданий и свершений. Но

чтобы не быть глупой пешкой в руках партийных спекулянтов, а стать кузнецом

своего русского счастья, надо знать. И знать надо прежде всего правдивую

историю своей земли.

Именно в этом отношении книги Бор. Башилова ценны. Эти книги не

только ценны, но и глубоко интересны и поучительны, как глубоко интересны и

поучительны труды еп. Никона "Жизнеописание митрополита Антония", полк. П.

Н. Богдановича "Аракчеев", проф. А. В. Зеньковского "Правда о Столыпине",

Ив. Солоневича "Народная Монархия"... Эти книги вскрывают те стороны в

Русской Истории, которые обычно либо утаивались от широких русских масс,

либо искажались, что вводило нас в заблуждение и увлекало на ложные и

предательские пути, приведшие Россию к тысяче девятьсот проклятому году.

Если кто из русских не боится правды о России и имеет мужество

помогать своей родной Земле в грядущем строительстве Государства

Российского Царствия, свободного и православного, тот должен (именно,

должен!) такие книги, как вышеперечисленные всегда иметь под своей рукой,

как ценнейшее пособие в государственно-политической ориентировке.

"Русская Европия" и "Златой век Екатерины II" в этом отношении

незаменимы. И не случайно подобные труды замалчиваются врагами

Национально-Исторической России, ибо не в их интересах вооружить русского

человека таким страшным оружием, как правда о его великой Земле. Но в наших

интересах, - в интересах верных и честных сынов Святой Руси, - иметь это

оружие, дабы бой за грядущую Россию, за ее государственный рост и державное

цветение встретить твердо, сознательно и смело.

Ибо недостаточно сокрушить коммунистический режим, нужно еще знать

как воссоздать родную Землю в ее историческом и православном величии.

М. М. Спасовский

("Наша Страна" •410, 1957 г.)

БОРИС БАШИЛОВ

ПУШКИН И МАСОНСТВО

ОГЛАВЛЕНИЕ

I. ИСТОРИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ НИКОЛАЕВСКОЙ ЭПОХИ

II. ДУХОВНАЯ ПОБЕДА ПУШКИНА НАД ВОЛЬТЕРЬЯНСТВОМ И МАСОНСТВОМ

III. ПОЭТ И ЦАРЬ

IV. В УБИЙСТВЕ ПУШКИНА БЫЛ ЗАИНТЕРЕСОВАН НЕ НИКОЛАЙ I, А ВОЛЬТЕРЬЯНЦЫ И

МАСОНЫ

V. ПУШКИН, КАК ВОССТАНОВИТЕЛЬ ТРАДИЦИОННОГО РУССКОГО МИРОВОЗЗРЕНИЯ

VI. ВЗГЛЯД ПУШКИНА НА ИСТОРИЧЕСКОЕ ПРОШЛОЕ РОССИИ

VII. ОТНОШЕНИЕ ПУШКИНА К САМОДЕРЖАВИЮ

VIII.ГОСУДАРСТВЕННОСТЬ МИРОВОЗЗРЕНИЯ ПУШКИНА

IX. ОТНОШЕНИЕ ПУШКИНА К ДЕМОКРАТИИ

X. ОТНОШЕНИЕ ПУШКИНА К "ВЕКУ ПРОСВЕЩЕНИЯ" И К РЕВОЛЮЦИИ, КАК СПОСОБУ

УЛУЧШЕНИЯ ЖИЗНИ

XI. ОТНОШЕНИЕ ПУШКИНА К СОВЕРШЕННОЙ ПЕТРОМ I РЕВОЛЮЦИИ

XII. КАК ПУШКИН ОТНОСИЛСЯ К ПРЕДКУ РУССКИХ ИНТЕЛЛИГЕНТОВ А. РАДИЩЕВУ

XIII.ОТНОШЕНИЕ ПУШКИНА К РУССКОЙ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ

XIV. ПОЧЕМУ МАСОНЫ БЫЛИ ЗАИНТЕРЕСОВАНЫ В УБИЙСТВЕ ПУШКИНА?

---------------------------------------------------------------------------

I. ИСТОРИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ НИКОЛАЕВСКОЙ ЭПОХИ

Время правления Имп. Николая I - время напряженной идейной борьбы

между сторонниками восстановления русских традиций и сторонниками

дальнейшего духовного подражания Европе. М. Гершензон справедливо

подчеркивает в .предисловии к составленному им сборнику "Эпоха Николая I",

что 30 лет протекшие после восстания декабристов, до смерти Николая I,

"труднее поддаются характеристике, чем вся эпоха следовавшая за Петром I".

Это эпоха ТРЕТЬЕГО и окончательного духовного раскола русского общества.

"Девятнадцатый век, - отмечает П. Е. Ковалевский в работе

"Исторический путь России" (Синтез русской истории по новейшим данным

науки), - представляет из себя удивительный пример раздвоения желаний и

действительности, теорий и осуществления их в жизни. Огромная

идеологическая работа, проведенная русскими мыслителями, прошла почти

целиком вне жизни и является "сокровищем для будущего".

Таким удивительным примером духовного раздвоения была сама личность

Императора Александра I, вся его государственная деятельность, вся духовная

жизнь русского общества в царствование Александра I, то есть первую

четверть XIX столетия. В царствование преемника Александра I, Николая I,

духовная раздвоенность русского общества достигает еще большей силы. Если

царствование Александра I, закончившееся восстанием декабристов, подавлять

которое пришлось уже Николаю I, было логическим завершением начатой Петром

I европеизации России, то эпоха Императора Николая I - эпоха ожесточенной

идеологической борьбы между представителями национального мировоззрения и

русскими европейцами - сторонниками дальнейшей европеизации России. При

Николае I окончательно оформляются два идейных лагеря, которые ведут с тех

пор ожесточенную идейную борьбу между собой до настоящего времени: русский

и западнический.

К несчастью для России побеждает второе направление - западническое,

на основе идейных основ которого возникает своеобразное духовное

образование, не известное в других странах, так называемая русская

интеллигенция - уродливый придаток к русскому образованному слою и его

непримиримый духовный враг. Орден Русской Интеллигенции (в дальнейшем Орден

Русской Интеллигенции будет называться Орден Р. И. - Б. Б.) являющийся в

духовном отношении потомком русского масонства, становится преемником

декабристов и с удивительным фанатизмом в течение всего XIX века ведет

борьбу за то. что не удалось осуществить декабристам - за разрушение

русской монархии.

Возникновение духовного Ордена Русской Интеллигенции, это самое

значительное по своим историческим последствиям явление, происшедшее в

царствование Николая I. Восстание декабристов подавлено, масонство

запрещено, но их дело продолжает их духовный заместитель - Орден Русской

Интеллигенции. История борьбы русской интеллигенции - это история того, как

духовные дети вольтерьянства и масонства продолжают дело своих духовных

отцов. И добиваются того, что не удалось осуществить вольтерьянцам и

масонам - разрушения русского государства.

Царствование Николая I - такая же роковая эпоха в истории России,

как и эпоха Петра I, в нее окончательно созревает та сила, которая

завершает дело Петра I, обеспечивает окончательную победу делу европеизации

России. Невозможно знать высшую математику, не зная арифметики. И

совершенно невозможно иметь правильное понимание причин того, как небольшая

масонская организация в 1917 году смогла уничтожить русскую монархию, если

не иметь правильное представление о ходе идейной борьбы в царствование

Николая I. Поэтому изложение основ духовного мировоззрения выдающихся

представителей Николаевской эпохи: Пушкина, Гоголя, славянофилов и

создателей Ордена Р. И. Белинского, Герцена, является главной задачей для

пишущего правдивую Историю Русского Масонства. Ибо трагическая судьба

Исторической России была решена идейно именно в эпоху Николая I.

История русского масонства формально кончается в 1826 году, после

запрещения его Николаем I. После этого вплоть до февральско-октябрьской

революции, масонство в России официально никогда не было разрешено. Но

неофициально оно все время в России, конечно, существовало.

До начала девятисотых годов оно ограничивалось существованием в

глубоком подполье, вполне удовлетворяясь тем, что возникнувший в

царствование Николая I Орден Р. И., целиком воспринявший основные масонские

идеи и, возникнувшие на их базе, политические и социальные идеи, с успехом

справляется с ролью духовного заместителя русского масонства. Только в

начале девятисотых годов, когда политическая почва была достаточно

подготовлена для разрушения русского национального государства, русские

масоны явочным порядком, не считаясь с существующим запретом, вновь

появляются на поверхности русской политической жизни - создают ложи, и

активно вмешивается в политическую жизнь страны, опираясь на энергичную

поддержку мирового масонства.

Февральский дворцовый переворот, как это верно определяет историк С,

Мельгунов в своем исследовании "На путях к дворцовому перевороту" (Заговоры

перед революцией 1917 года) - в смысле организационности - всецело дело

масонской пятерки, в состав которой входил и масон Керенский.

Настоящим исследованием начинается новый этап исследования истории

масонства, когда оно действовало не непосредственно, а через прослойку

русских европейцев сделавших своими духовными заветами духовные заветы

русского и мирового масонства.

II. ДУХОВНАЯ ПОБЕДА ПУШКИНА НАД ВОЛЬТЕРЬЯНСТВОМ И МАСОНСТВОМ

"Я не

знаю более свободного ума в России, нежели Пушкин".

Б. Вышеславцев. Вечное в русской философии.

I

Тот кто пишет историю русского масонства не может пройти мимо

Пушкина. И не потому, что поддавшись увлечениям своей эпохи, Пушкин, как и

многие выдающиеся его современники был масоном, а, по совершенно иной

причине: потому что Пушкин являющийся духовной вершиной своей эпохи -

одновременно является символом победы русского духа над вольтерьянством и

масонством. Если подавив заговор декабристов Имп. Николай I, тем самым

одержал победу над силами стремившимися довести до логического конца

начатое Петром I дело европеизации России, то к этому же самому времени

самый выдающийся человек России - Пушкин одержал духовную победу над циклом

масонских идей, во власти которых он одно время был.

Если в лице Имп. Николая I русская верховная власть перестает быть

источником европеизации России, и стремится выкорчевать губительные

последствия Петровской революции, то в лице Пушкина русская культура

преодолевает губительные духовные последствия Петровской революции и

восстанавливает связь с древними традициями самобытной русской культуры.

Пушкин - самый русский человек своего времени. Он раньше всех, первый изжил

трагические духовные последствия Петровской революции и восстановил

гармонический духовный облик русского человека.

К моменту подавления масонского заговора декабристов национальное

миросозерцание в лице Пушкина побеждает духовно масонство. Пушкин к этому

времени отвергает весь цикл политических идей. взлелеянных масонством и

порывает с самим масонством. Пушкин осуждает революционную попытку

связанных с масонством декабристов, и вообще осуждает революцию, как способ

улучшения жизни. Пушкин радостно приветствует возникшее в 1830 году у

Николая I намерение "организовать контрреволюцию - революции Петра I" (См.

письмо Пушкина П. Вяземскому в марте 1830 года. - Б. Б.) . Из рядов

масонства Пушкин переходит в лагерь сторонников национальной контрреволюции

то есть оказывается в одном лагере с Николаем I.

Имя Пушкина самым теснейшим образом связано с духовной борьбой

которая велась против вольтерьянства и масонских идей в царствование

Николая I. Но духовные отпрыски русского масонства - члены Ордена Русской

Интеллигенции постарались излагать духовную историю русского общества

Николаевской эпохи таким образом, чтобы не говорить ни о роли масонства в

развитии русского общества, ни о Пушкине, как о духовном победителе

вольтерьянства и масонства. В предисловии к своему исследованию "А. С.

Пушкин и масонство" В. Ф. Иванов справедливо подчеркивает, что за сто лет

прошедших со дня смерти Пушкина в многочисленных исследованиях самым

детальнейшим образом освещены все стороны жизни и творчества гениального

поэта, все, кроме того какую роль сыграло в жизни и смерти поэта масонство.

История духовного развития Пушкина не является побочной темой для

Истории Русского Национального Сознания темой, которую можно опустить, или

которой можно коснуться вскользь, мимоходом. Наоборот, это самая главная

тема, ибо история духовного развития Пушкина содержит в себе ответ на

важнейший вопрос - были ли возможности духовного выздоровления

образованного русского общества после подавления восстания декабристов, или

правы историки-интеллигенты утверждающие, что победа Николая I над

масонскими заговорщиками уже ничего не могла изменить в судьбе России, так

как Россия к этому времени по их мнению была уже настолько больна духовно,

политически и социально, что вопрос сокрушительной политической и

социальной революции в ней был только вопрос времени.

Декабристы по мнению этих лже-историков были лучшие представители

Александровской эпохи. Вместе с декабристами де ушли с политической и

культурной арены лучшие люди эпохи, а их место заняла, как выражается

Герцен - "дрянь Александровского времени". Подобная трактовка совершенно не

соответствует исторической действительности. Среди декабристов были,

конечно, отдельные выдающиеся и высококультурные люди, но декабристы не

были отнюдь лучшими и самыми культурными людьми эпохи. Оставшиеся на

свободе и не бывшие никогда декабристами Пушкин, Лермонтов, Крылов,

Хомяков, Кириевский и многие другие выдающиеся представители Николаевской

эпохи, Золотого века русской литературы были намного умнее, даровитее и

образованнее самых умных и образованных декабристов. Потери русской

культуры в результате осуждения декабристов вовсе не так велики как это

стараются изобразить, ни одного действительно выдающегося деятеля русской

культуры, ни одного выдающегося государственного деятеля среди декабристов

все же не было. Как государственный деятель Николай I настолько же выше

утописта Пестеля, насколько в области поэзии Пушкин выше Рылеева.

Нет, возможности Национального Возрождения у России после подавления

декабристов были: несмотря на то, что Россия в результате 125 летней

европеизации была, конечно, очень больна. После подавления заговора

декабристов и запрещения масонства в России наступает кратковременный

период, который мог бы быть использован для возрождения русских

политических, культурных и социальных традиций. Счастливое стечение

обстоятельств, после долгого времени, давало русскому народу редкую

возможность вернуться снова на путь предков. Враги исторической России были

разбиты Николаем I и повержены в прах. Уродливая эпоха европеизации России,

продолжавшаяся 125 лет, кончилась. Николай I запрещает масонство и

стремится стать народным царем, политические притязания дворянства

подавлены, в душах наиболее одаренных людей эпохи, во главе которых идет

Пушкин, с каждым годом усиливается стремление к восстановлению русского

национального мировоззрения. В стране возникает духовная атмосфера

благоприятствующая возрождению самобытных русских традиций во всех областях

жизни. Мировое масонство и хотело бы помешать этому процессу, но потеряв в

лице декабристов своих главных агентов, не в силах помешать России

вернуться на путь предков. И во главе, двух потоков Национального

Возрождения стоят два выдающихся человека эпохи - во главе политического -

Николай I, во главе умственного умнейший и культурнейший человек эпохи А.

С. Пушкин.

II

"Самый кардинальный вопрос о той роли, которую сыграло в жизни и

смерти поэта масонство, - пишет В. Иванов, - даже не был поставлен. А ведь

между тем с раннего возраста и вплоть до самой смерти Пушкин, в той или

иной форме, все время сталкивался с масонами и идеями исходившими от

масонских или околомасонских кругов. В. Ф. Иванов в своем исследовании дает

следующую характеристику отцу Пушкина: "Отец поэта, Сергей Львович Пушкин,

типичный вольтерьянец XVIII века, в 1814 году вступает в Варшаве в

масонскую ложу "Северного Щита", в 1817 году мы видим его в шотландской

ложе "Александра", затем он перешел из нее в ложу "Сфинкса", в 1818 г.

исполнял должность второго стуарта в ложе "Северных друзей". Не менее

деятельным масоном был и дядя поэта - Василий Львович Пушкин. В масонство

он вступает в 1810 году. Начиная с этого времени имя его встречается в

списках ложи "Соединенные друзья". Затем он именуется членом Петербургской

ложи "Елисаветы к Добродетели", а в 1819-20 году состоял секретарем и

первым стуартом в ложе "Ищущих Манны" (В. Ф. Иванов. "А. С. Пушкин и

масонство", стр. 16).

Приверженность отца Пушкина к вольтерьянству и масонству отразилась

на соответствующем подборе книг в его библиотеке. А именно эти книги и

читал юный Пушкин до поступления в лицей и во время летних каникул, когда

учился в лицее. В Царскосельском лицее Пушкин тогда все время находился под

идейным воздействием вольтерьянцев и масонов. Царскосельский лицей, так же

как и Московский университет, как многие другие учебные заведения в

Александровскую эпоху был центром распространения масонских идей. Проект

Царскосельского лицея по преданию написан никем иным как воспитателем

Александра I швейцарским масоном Лагарпом и русским иллюминатом М.

Сперанским. Лицей был задуман как школа для "юношества особо

предназначенного к важным частям службы государственной". А в

действительности, как и другие высшие учебные заведения, он превратился в

рассадник масонских и вольтерьянских идей. "Царскосельский лицей, - как

утверждает с восторгом Б. Мейлах - автор вступительной статьи к первому

тому стихотворений Пушкина вышедших в серии "Библиотека Поэта" (советское

издание), - превратился на деле в один из центров воспитания молодежи в

духе политического вольномыслия. Директор лицея В. Ф. Малиновский и

профессор нравственных наук А. П. Куницын внушали воспитанникам критическое

отношение к самодержавно-крепостническому строю. Под влиянием Малиновского

и Куницына в близком им духе строили свои лекции и другие профессора, В

лицейских лекциях осуждался деспотизм и пропагандировались идеи

политической свободы как необходимого условия расцвета культуры, науки и

искусства. Одной из основ лицейского быта являлось равенство воспитанников

независимо от происхождения и от чинов их родителей. Большое

распространение среди лицеистов имела потайная политическая литература. Все

это придавало особый характер лицею: не случайно воспитанники именовали это

заведение в письмах и рукописных журналах "Лицейской республикой".

(Библиотека поэта. Избранные произведения в трех томах. Издание третье).

Несколько преподавателей лицея были масонами и вольтерьянцами.

Преподаватель Гауеншильд состоял в той же самой ложе иллюминантов "Полярная

Звезда" в которой одно время состоял и М. Сперанский. Проф. Кошанский был

членом ложи "Избранный Михаил" членами которой также были Дельвиг,

Батенков, Бестужев, Кюхельбекер, Измайлов. Нравственную философию и логику

Куницын излагал в духе французской просветительной философии. Написанная в

1821 году Куницыным книга была охарактеризована как принадлежащая к

политическому направлению "противоречащему истинам христианства, и

клонящаяся к ниспровержению всех связей семейственных и государственных".

"Марат, - писал далее в том же отзыве Рунич, - был не кто иной, как

искренний и практический последователь науки, которую преподает Куницын". А

французский язык в лицее преподавал... родной брат знаменитого тирана

французской революции... Марата. А принадлежавшая лицею библиотека была

приобретена в свое время Екатериной II ни у кого иного как у самого...

Вольтера. Можно себе представить какой состав книг был в этой библиотеке?!.

Царскосельский лицей подготавливал лицеистов не столько к

государственной службе, сколько подготавливал их к вступлению в тайные

противоправительственные общества. Автор записки "Нечто о Царскосельском

лицее и духе его" сообщает, что лицейским духом называется такое

направление взглядов когда "Молодой вертопрах должен при сем порицать

насмешливо все поступки особ, занимающих значительные места, все меры

правительства, знать наизусть или самому быть сочинителем эпиграмм,

пасквилей и песен предосудительных на русском языке, а на французском знать

все дерзкие и возмутительные стихи и места из революционных сочинений.

Сверх того он должен толковать о конституциях, палатах, выборах,

парламентах, казаться неверующим христианским догматам, а больше всего

представляться филантропом и русским филантропом" (Н. К. Шильдер. Николай

I. Том I, стр. 427). Приходится ли после этого удивляться, что Пущин,

Кюхельбекер и другие воспитанники лицея стали декабристами?!

Не лучше, как известно, был и "дух" Петербургского образованного

общества среди которого приходилось бывать Пушкину-лицеисту. Пушкин

познакомился с офицерами стоявшего в Царском селе Лейб-Гусарского полка

Чаадаевым, Н. Н. Раевским, Кавелиным и все они оказались поклонниками

французского вольномыслия. В литературном кружке "Зеленая лампа" юный

Пушкин познакомился со многими декабристами (так как "Зеленая лампа" был

только тайным филиалом тайного "Союза Благоденствия"). Вступив позже в

члены литературного общества "Арзамас", Пушкин вступил в общение с будущими

декабристами М. Орловым, Н. Тургеневым, и Никитой Муравьевым. С какими бы

слоями образованного общества не сталкивался юный Пушкин всюду он

сталкивался с масонами или вольтерьянцами или людьми воспитавшимися под

влиянием масонских идей.

III

Высланный в Бессарабию Пушкин попадает уже в чисто масонскую среду.

От политического, вольнодумства его должен был исправлять по поручению

властей никто иной как... старый масон И. Н. Инзов, член Ки-шеневской ложи

"Овидий". Инзов, мастер ложи "Овидий" генерал Пущин, и другие кишиневские

масоны начинают усиленно просвещать Пушкина в масонском духе и уже в начале

мая 1821 года им удается завербовать Пушкина в число членов ложи "Овидий".

В сохранившемся отрывке Кишиневского дневника Пушкина имеется

запись:

"4 мая был принят в масоны". "Я был масоном, - пишет позже Пушкин в

письме к Жуковскому, - в кишиневской ложе, т.е. той за которую уничтожены в

России все ложи" (Пушкин в данном случае говорит о запрещении масонских лож

Имп. Александром I).

Начальник Главного Штаба князь П. М. Волконский запрашивая

попечителя колонистов Новороссийского края и Бессарабии генерала Инзова о

деятельности масонских лож писал: "...касательно деятельности г-на Пушкина

донести Его Императорскому Величеству в чем состоит его занятие со времени

определения к вам, как он вел себя, и почему не обратили Вы внимания на

занятие его по масонским ложам". Последний вопрос был весьма каверзным для

генерала Инзова. Инзов, воспитанник мартиниста князя Ю. Н. Трубецкого в

своем ответе кн. Волконскому о участии Пушкина в работе масонской ложи

написал явную неправду, когда утверждал: "...относительно же занятия его

(то есть Пушкина) по масонской ложе, то по неоткрытию таковой не может быть

оным, хотя бы и желание его к тому было".

На самом деле, как мы указывали выше в Кишиневе была масонская ложа

"Овидий", и Пушкин был ее членом. И в тот момент когда Инзов писал свой

ответ Волконскому, ложа "Овидий" еще существовала и прекратила она свое

существование только некоторое время спустя после запроса кн. Волконского.

Мартинист и масон Инзов лгал Волконскому сообщая, что если бы Пушкин и

захотел быть масоном он не мог бы быть таковым по отсутствии в Кишиневе

масонской ложи. Только надеясь на то, что петербургские масоны сумеют

прикрыть его явную ложь, Инзов мог столь смело лгать Волконскому. О

существовании в Кишиневе масонской ложи знали все жители Кишинева.

"Кишиневские масоны, - сообщает Тыркова-Вильямс в своей книге "Жизнь

Пушкина" (Том I, стр. 258), - действовали довольно открыто. Посвящая в

братья болгарского архимандрита Ефрема, его с завязанными глазами повели

через двор в подвал. Ложа "Овидий" помещалась в доме Кацака, на главной

площади, всегда полной народу. Болгары увидев, что их архимандрита,

связанного куда то ведут и бросились спасать его от "судилища

дьявольского". Едва удалось их успокоить. При такой откровенности, вряд ли

можно было в небольшом Кишиневе скрыть масонскую ложу "Овидий" от внимания

властей. Инзов, как большинство мартинистов, вероятно, и сам был масоном и

может быть просто не хотел выдавать своих "братьев-каменщиков". "Пушкин, -

пишет Тыркова-Вильямс, - ...пережил в Кишиневе своего рода падение,..

прошел через темные ущелья, где недобрые силы кружились, нападали,

одолевали. Не вполне, не надолго, не без борьбы, но все таки одолевали.

Великий художник, он не мог впасть в узкий скептицизм, но что-то томило,

застилало прирожденную ясную силу его духа." (Том I, стр. 294).

Живя на юге Пушкин встречался со многими масонами и видными

участниками масоно-дворянского заговора декабристов: Раевским, Пестелем, С.

Волконским и другими, с англичанином-атеистом Гетчинсоном. Живя на юге он

переписывается с масонами Рылеевым и Бестужевым. Направленный на юг

исправляться от привитого ему в лицее политического вольномыслия Пушкин,

наоборот, благодаря стараниям масонов и декабристов, оказывается

захваченным политическим и религиозным вольнодумством даже еще больше чем в

Петербурге. Только в эту короткую пору его жизни мировоззрение Пушкина и

носит определенные черты политического радикализма. Но эта пора

продолжается недолго. Масоны и декабристы скоро убеждаются в неглубокости

пушкинского радикализма и атеизма и понимают, что он никогда не станет их

верным и убежденным сторонником.

Пушкин, несмотря на свою молодость раньше масонов и декабристов

понял, что с этими людьми у него нет и не может быть ничего общего. Именно

в этот период, вскоре после вступления в масонское братство он по

собственным его признаниям начинает изучать Библию, Коран, а рассуждения

англичанина-атеиста называет в одном из писем "пошлой болтовней".

Разочаровывается Пушкин и в радикальных политических идеях. Встретившись с

самым выдающимся членом Союза Благоденствия Иллюминатом Пестелем, о

выдающемся уме которого Пушкину прожужжали все уши декабристы, Пушкин

увидел в нем только жестокого, слепого фанатика. По свидетельству Липранди:

"Когда Пушкин в первый раз увидел Пестеля, то, рассказывая о нем, говорил,

что он ему не нравится, и, несмотря на его ум, который он искал высказывать

философскими тенденциями, никогда бы с ним не смог сблизиться. Пушкин

отнесся отрицательно к Пестелю, находя, что властность Пестеля граничит с

жестокостью". Не сошелся близко Пушкин и с виднейшим деятелем масонского

заговора на севере - поэтом Рылеевым. Политические стихи Рылеева "Думы"

Пушкин называл дрянью и шутливо говорил, что их название происходит от

немецкого слова думм (дурак). Подшучивал Пушкин и над политическим

радикализмом Рылеева, о чем свидетельствует Плетнев.

Ведя на юге внешне несерьезный образ жизни, в действительности,

Пушкин много и упорно читал и так же много и серьезно мыслил, мужая духовно

с каждым днем. Тыркова-Вильямс верно отмечает особенность характера

Пушкина: "В Пушкине была гибкость и сила стали. Согнется под влиянием

внешнего удара, или собственных "мятежных" заблуждений. И опять стряхнет с

себя груз. Изольется в стихах и выпрямится". В Кишиневе Пушкин написал

следующее многозначительное признание:

Вздохнув оставил я другие заблужденья.

Врагов моих предал проклятию забвенья

И сети разорвал, где бился я в плену,

Для сердца новую вкушая тишину.

В уединении мой своенравный гений

Познал и тихий труд, и жажду размышлений.

Владею днем моим; с порядком дружен ум;

Учусь удерживать вниманья долгих дум;

Ищу вознаградить в объятиях свободы

Мятежной младостью утраченные годы,

И в просвещении стать с веком наравне.

Чрезвычайно характерно и другое поэтическое признание написанное в

том же 1821 году:

Всегда так будет и бывало,

Такой издревле белый свет:

Ученых много, умных мало,

Знакомых тьма, а друга нет.

Ни среди масонов, ни среди живших на юге декабристов, Пушкин не

нашел ни единомышленников ни друга. Как и все гении он остается одиноким и

идет своим особенным, неповторимым путем. Уже в следующем 1822 году, в

Кишиневе, Пушкин пишет свои замечательные "Исторические заметки" в которых

он развивает взгляды являющиеся опровержением политических взглядов

декабристов. В то время, как одни декабристы считают необходимым заменить

самодержавие конституционной монархией, а более левые вообще уничтожить

монархию и установить в России республику, Пушкин утверждает в этих

заметках, что Россия чрезвычайно выиграла, что все попытки аристократии в

18 веке ограничить самодержавие потерпели крах.

IV

Вспоминая в 1835 году свою жизнь в Михайловском Пушкин писал:

Но здесь меня таинственным щитом

Святое провидение осенило,

Поэзия, как ангел утешитель,

Спасла меня и я воскрес душой...

На полях не включенного в первый том стихотворения "Платонизм"

Пушкин написал: "Не надо, ибо я хочу быть моральным человеком". "Богатый

Михайловский период был периодом окончательного обрусения Пушкина. Его

освобождение от иностранщины началось еще в Лицее, отчасти сказалось в

Руслане, потом стало выявляться все сильнее и сильнее, преодолевая экзотику

южных впечатлений. От первых, писанных в полу-русской Одессе, строф Онегина

уже веет русской деревней. В древнем Псковском крае, где поэт пополнял

книжные знания непосредственным наблюдением над народной жизнью, углублялся

его интерес к русской старине, к русской действительности. Теперь Пушкин

слышал вокруг себя чистую русскую речь, жил среди людей, которые были одеты

по-русски, пели старинные русские песни, соблюдали старинные обряды,

.молились по православному, блюли духовный склад доставшийся от предков.

Точно кто-то повернул колесо истории на два века назад и Пушкин, вместо

барских гостиных, где подражали Европе в манерах и мыслях, очутился в

допетровской, Московской Руси. К ней душой и телом принадлежал спрятавшийся

от него в рожь мужик, крепостные девушки, с которыми Пушкин, в праздники

плясал и пел, слепые и певцы на ярмарке, игумен Иона приставленный обучать

поэта уму-разуму. Все они, сами того не зная, помогли Пушкину стать русским

национальным поэтом" (А. Тыркова-Вильямс. Жизнь Пушкина, т, II, стр. 72),

Меткое замечание В. Розанова, что "Вовсе не университеты вырастили

доброго русского человека, а добрые, безграмотные няни", вполне могут быть

отнесены к Пушкину. Именно через няню Арину Родионовну, и в раннем детстве

и в годы жизни в Михайловском в его гениальную душу ворвался могучий поток

русского национального мировоззрения. "В псковской глуши, слушая няню и

певцов, приглядываясь к жизни мужиков, читая летописи, воссоздавая один из

труднейших, переломных моментов русской истории, Пушкин снова ощутил живую

силу русской державы и нашел для нее выражение в "Годунове". С тех пор и до

конца жизни, он в мыслях не отделял себя от Империи". "...Не только

правительство, но даже друзья не понимали, что 26-летний поэт не колебал

основ, а был могучим источником русской творческой великодержавной силы.

Анненков объяснял это непонимание отчасти тем, что порывистая, страстная

натура поэта сбивала многих с толку. За внешними вспышками окружающие

просмотрели его внутреннюю ясность и мудрость". "...Еще в Одессе он

полушутливо звал Александра Раевского к заутрене, "чтоб услыхать голос

русского народа в ответ на христосование священника". "...В Михайловском он

внятно услышал этот голос. Среди подлинной, старинной русской жизни сбросил

он с себя иноземное вольтерьянство, стал русским народным поэтом. Няня с ее

незыблемой верой, Святые Горы, богомольцы, слепые, калеки перехожие,

игумен, в котором мужицкая любовь к водочке уживалась с мужицкой

набожностью, чтение Библии и святых отцов, - все просветляло душу поэта,

там произошла с ним таинственная перемена, там его таинственным щитом

святое Провидение осенило. После Михайловского не написал он ни одной

богохульственной строчки, которые раньше, на потеху минутных друзей

минутной юности, так легко слетали с его пера. Не случайно его поэтический

календарь в Михайловском открывается с "Подражания Корану" и замыкается

"Пророком". В письмах из деревни Пушкин несколько раз говорит про Библию и

Четьи-Минеи. Он внимательно их читает, делает выписки, многим восхищается

как писатель. Это не простой интерес книжника, а более глубокие запросы и

чувства. Пушкин пристально вглядывается в святых, старается понять источник

их силы. С годами этот интерес ширится." (Тыркова-Вильямс. Т. II, стр.

393).

Пушкин часто читает книги на религиозные темы. Он сотрудничает

анонимно в составлении "Словаря святых". В 1832 году Пушкин пишет, что он

"с умилением и невольной завистью читал "Путешествия по Святым местам А. Н.

Муравьева". В четырех книгах "Современника" Пушкин напечатал три рецензии

на религиозные книги.

После переезда Пушкина с юга в Михайловское от следов его

кратковременного политического и масонского умонастроения не остается и

следа. Это, скрепя сердце, принуждены признать даже такие крайние западники

как Г. Федотов: "...христианские влияния, умеряющие его гуманизм, - пишет

Г. Федотов в сборнике "Новый Град", - Пушкин почерпнул не из опустошенного

родительского дома, не из окружающей его вольтерьянской среды, но из

глубины того русского народа (начиная с няни), общения с которым он жаждал,

и путь к которому сумел проложить еще в Михайловском".

От настроений "политического радикализма", "атеизма" и от увлечения

антихристианской мистикой масонства в Михайловском скоро не остается

ничего. Для духовно созревающего Пушкина все это уже - прошлое, увлечения

прошедшей безвозвратно юности. Вечно работающий гениальный ум Пушкина

раньше многих его современников понял лживость масонства и вольтерьянства и

решительно отошел от идей связанных с вольтерьянством и масонством.

"Вечером слушаю сказки, - пишет Пушкин брату в октябре 1824 года, - и

вознаграждаю тем недостатки ПРОКЛЯТОГО своего воспитания. Что за прелесть

эти сказки. Каждая есть поэма".

Как величайший русский национальный поэт и как политический

мыслитель Пушкин созрел в Михайловском. "Моя душа расширилась, - пишет он в

1825 году Н. Раевскому, - я чувствую что могу творить". В Михайловском

Пушкин много читает, много думает, изучает Русскую историю, записывает

народные сказки и песни, много и плодотворно работает: в Михайловском

написаны им "Борис Годунов", "Евгений Онегин", "Цыгане", "Граф Нулин",

"Подражание Корану", "Вакхическая песня" и другие произведения. В

Михайловском окончательно выкристаллизовывается и убеждение, что каждый

образованный человек должен вдуматься в государственное и гражданское

устройство общества, членом которого он является и должен по мере

возможностей неустанно способствовать его улучшению.

V

Масоны и их духовные выученики-декабристы пытаются привлечь

ссыльного поэта на свою сторону. Декабристы Рылеев и Волконский напоминают

ему что Михайловское находится "около Пскова: там задушены последние

вспышки русской свободы - настоящий край вдохновения - и неужели Пушкин

оставит эту землю без поэмы (Рылеев), а Волконский выражает надежду, что

"соседство воспоминаний о Великом Новгороде, о вечевом колоколе будут для

Вас предметом пиитических занятий". Но призывы отдать свое вдохновение на

службу подготавливаемой революции не встречают ответа. Пушкин с насмешкой

пишет о политических "Думах" Рылеева Жуковскому: "Цель поэзии - поэзия -

как говорит Дельвиг (если не украл). Думы Рылеева целят, и все невпопад".

"Что сказать тебе о "Думах"?, - пишет он Рылееву - во всех встречаются

стихи живые, окончательные строфы "Петра в Острогожске" чрезвычайно

оригинальны. Но вообще все они слабы изобретением и изложением. Все они на

один покрой: составлены из общих мест: описание места, речь героя и

нравоучение. Национального, русского нет в них ничего, кроме имен". В одном

из писем Пушкин пишет, что по его мнению название "Думы" происходит от

немецкого слова Думм (дурак, глупец).

В январе 1825 года в Михайловское приезжает самый близкий друг

Пушкина - декабрист Пущин и старается окончательно выяснить могут, или нет,

заговорщики рассчитывать на участие Пушкина в заговоре. После долгих споров

и разговоров Пущин приходит к выводу, что Пушкин враждебно относится к идее

революционного переворота и что рассчитывать на него как на члена тайного

общества совершенно не приходится. Именно в это время Пушкин пишет "Анри

Шенье".

Величайший русский национальный поэт, бывший по общему признанию

умнейшим человеком своего времени, покидает тот ложный путь по которому в

течение 125 лет шло русское образованное общество со времени произведенной

Петром I революции. Незадолго до восстания декабристов Пушкин был по своему

мировоззрению уже самым русским человеком из всех образованных людей своего

времени. В лице Пушкина образованный слой русского общества излечивается,

наконец, от тех глубоких травм, которые нанесла ему революция Петра I. По

определению И. С. Тургенева: "Несмотря на свое французское воспитание,

Пушкин был не только самым талантливым, но и самым русским человеком того

времени" (Вестник Европы. 1878 г.). В Пушкине во всей широте раскрылись

снова все богатства русского духа воспитанного в продолжение веков

Православием. Гоголь еще при жизни Пушкина писал: "Пушкин есть явление

чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: ЭТО РУССКИЙ

ЧЕЛОВЕК В КОНЕЧНОМ ЕГО РАЗВИТИИ, в каком он, может быть явится через двести

лет. В нем русская природа, русская душа, русский язык, русский характер

отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой

отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла".

Умственное превосходство Пушкина понимали многие выдающиеся

современники и в том числе Император Николай I, первый назвавший Пушкина

"самым умным человеком России". "Когда Пушкину было 18 лет, он думал как

30-летний человек", - заметил Жуковский. По выражению мудрого Тютчева,

Пушкин:

"...был богов орган живой".

Баратынский называл Пушкина Пророком. Разбирая после смерти Пушкина

его бумаги Баратынский понял, что Пушкин был не только выдающимся поэтом,

но и выдающимся мыслителем своей эпохи. "Можешь себе представить, - писал

Баратынский одному из своих друзей, - что меня больше всего изумляет во

всех этих письмах. Обилие мыслей. Пушкин - мыслитель. Можно ли было

ожидать. Это Пушкин предчувствовал".

Гений Пушкина мужал с каждым днем. Близкие друзья поэта это видели.

Князь Вяземский, умный и тонкий человек, писал Пушкину, что пройдя через

соблазны и греховные помыслы юности, он сберег в своей душе:

Пламень чистый и верховный...

...Все ясней, все безмятежней

Разливался свет в тебе, - писал Вяземский Пушкину.

"Если сам Пушкин думал так, то уж верно, это сущая истина" - заявил

однажды Гоголь. "Пушкин, - пишет митрополит Анастасий, - не был ни

философом, ни богословом и не любил дидактической поэзии. Однако он был

мудрецом, постигшим тайны жизни путем интуиции и воплощавшим свои

откровения в образной поэтической форме". Друг Пушкина Нащокин называл

Пушкина "человеком с необыкновенным умозрением" и одно из писем к Пушкину

закончил словами: "...Прощай, воскресение нравственного бытия моего". И

Пушкин мог бы стать воскресителем нравственного бытия не одного Нащокина, а

всего русского народа.

Силой своей гениальной интуиции и своего выдающегося ума Пушкин

проникал в тайны прошлого и грядущего и находил верное решение в самых

сложных вопросах. Эта способность его росла с каждым днем, с каждым годом.

Если бы судьба подарила ему еще 15-20 лет жизни, то вся последующая судьба

России могла бы стать иной, ибо гений Пушкина безошибочно различал верный

путь там, где остальные только беспомощно топтались или шли по неверному

пути.

"Когда он говорил о вопросах иностранной и отечественной политики, -

писал в некрологе о Пушкине знаменитый польский поэт Мицкевич, - можно было

думать, что слышите заматерелого в государственных делах человека".

Духовное развитие Пушкина - свидетель победы русского духа над теми

соблазнами, которые овладели душой образованного на европейский манер

русского человека когда он столкнулся с чуждой стихией европейской

культуры. "Он весь русский с головы до ног, - указывал Гоголь в "Переписке

с друзьями", - все черты нашей природы в нем отразились, и все окинуть

иногда одним словом, одним чутко найденным прилагательным именем, свойство

это в нем разрасталось постепенно, и он ОТКЛИКНУЛСЯ БЫ ПОТОМ ЦЕЛИКОМ НА ВСЮ

РУССКУЮ ЖИЗНЬ, также как он откликался на всякую отдельную ее черту".

Достоевский называл Пушкина "Великим и непонятым еще

предвозвестителем". "Пушкин, - пишет Достоевский, - как раз приходит в

самом начале правильного самосознания нашего, едва лишь начавшегося и

зародившегося в обществе нашем после целого столетия с Петровской реформы,

и появление его способствует освещению темной дороги нашей НОВЫМ,

НАПРАВЛЯЮЩИМ СВЕТОМ. В этом то смысле Пушкин есть пророчество и указание

(Достоевский. Дневник Писателя). "В Пушкине, - как правильно подчеркивает

А. Ющенко в своей работе "Пророческий дар русской литературы", - родились

все течения русской мысли и жизни, он поставил проблему России, и уже самой

постановкой вопроса предопределил способы его разрешения".

"...По моему, Пушкина мы еще и не начинали узнавать: это гений,

опередивший русское сознание еще слишком надолго. - Это был уж русский,

настоящий русский, сам, силою своего гения, переделавшийся в русского, а мы

и теперь все еще у хромого бочара учимся. Это был один из первых русских,

ощутивший в себе русского человека всецело, вырвавший его в себе и

показавший на себе, как должен глядеть русский человек, - и на народ свой,

и на семью русскую, и на Европу, и на хромого бочара, и на братьев славян.

Гуманнее, выше и трезвее взгляда нет и не было еще у нас ни у кого из

русских." (Достоевский. Дневник Писателя).

"...Впрочем, судя по ходу дел, вряд ли сербы скоро узнают этого

неизвестнейшего из всех великих русских людей, - так , я думаю, можно

определить нашего великого Пушкина, про которого у нас тысячи и десятки

тысяч из нашей интеллигенции до сих пор не знают, что это был таких великих

размеров поэт и русский человек." "Не было бы Пушкина, - замечает

Достоевский в другом месте "Дневника Писателя", - не определились бы, может

быть, с такою непоколебимой силой (в какой это явилось потом, хотя все еще

не у всех, а у очень лишь немногих) наша вера в нашу русскую

самостоятельность, наша сознательная уже теперь надежда на наши народные

силы, а затем и вера в грядущее самостоятельное назначение в семье

европейских народов". Современник Достоевского выдающийся критик А.

Григорьев, критик несравненно более глубокий, чем превознесенный Орденом

Русской Интеллигенции В. Белинский, справедливо утверждал, что: "Пушкин -

это наше все". "Он... представитель всего нашего душевного, особенного,

такого, что остается нашим душевным, особенным, после всех столкновений с

чужим, с другими мирами"

III. ПОЭТ И ЦАРЬ

I

Вскоре после восстания декабристов (20 января 1826 года) Пушкин

пишет Жуковскому: "Вероятно правительство удовлетворилось, что я к заговору

не принадлежу и с возмутителями 14 декабря связей политических не имел... Я

был масон в Кишиневской ложе, т.е. в той, за которую уничтожены в России

все ложи. Я, наконец, был в связи с большею частью нынешний заговорщиков.

Покойный Император, сослав меня, мог только упрекнуть меня в безверии..."

"Кажется можно сказать царю: Ваше Величество, если Пушкин не замешан, то

нельзя ли наконец позволить ему возвратиться?"

"Конечно, - пишет Пушкин Дельвигу в феврале того же года, - я ни в

чем не замешан, и, если правительству досуг подумать обо мне, то оно легко

в этом удостоверится. Но просить мне как-то совестно, особенно ныне, образ

мыслей моих известен. Гонимый шесть лет сряду, замаранный по службе

выключкою, сосланный в деревню за две строчки перехваченного письма, я,

конечно, не мог доброжелательствовать покойному царю, хотя и отдавал полную

справедливость его достоинствам. Но никогда я не проповедовал ни

возмущения; ни революции, - напротив..."

В письме к Жуковскому, написанному 7 марта, Пушкин опять

подчеркивает, что "Бунт и революция мне никогда не нравились, но я был в

связи почти со всеми, и в переписке со многими заговорщиками. Все

возмутительные рукописи ходили под моим именем, как все похабные ходят под

именем Баркова. Если бы я был потребован Комиссией, то я бы, конечно,

оправдался". "Вступление на престол Государя Николая Павловича подает мне

радостную надежду. Может быть Его Величеству угодно будет переменить мою

судьбу. Каков бы ни был мой образ мыслей, политический и религиозный, я

храню его про самого себя и не намерен безумно противоречить общепринятому

порядку и необходимости".

К написанному в июне прошению на имя Государя Николая I Пушкин

прилагает следующее заявление:

"Я нижеподписавшийся, обязуюсь впредь к никаким тайным обществам,

под каким бы они именем ни существовали, не принадлежать; свидетельствую

при сем, что я ни к какому тайному обществу таковому не принадлежал и не

принадлежу и никогда не знал о них".

11 мая 1826 г.

10-го класса Александр Пушкин.

Описывая встречу Николая I с Пушкиным в Москве, в Чудовом монастыре,

историки и литературоведы из числа Ордена всегда старались выпятить, что

Пушкин на вопрос Николая I: "Принял бы он участие в восстании декабристов,

если бы был в Петербурге?" Пушкин будто бы ответил : "Да, принял бы". Но

всегда игнорируется самая подробная запись о разговоре Николая I с

Пушкиным, которая имеется, в воспоминаниях польского графа Струтынского.

Запись содержания разговора сделана Струтынским со слов самого Пушкина, с

которым он дружил. Запись графа Струтынского, однако, всегда

игнорировалась, так как она показывала политическое мировоззрение Пушкина

совсем не таким, каким его всегда изображали члены Ордена Р. И.

Воспоминания гр. Струтынского были изданы в Кракове в 1873 году (под

псевдонимом Юлий Сас). В столетнюю годовщину убийства Пушкина в польском

журнале "Литературные Ведомости" был опубликован отрывок из мемуаров,

посвященный беседе Имп. Николая I с Пушкиным в Чудовом монастыре 18

сентября 1826 года. Вот часть этого отрывка:

"...Молодость, - сказал Пушкин, - это горячка, безумие, напасть. Ее

побуждения обычно бывают благородны, в нравственном смысле даже возвышенны,

но чаще всего ведут к великой глупости, а то и к большой вине. Вы,

вероятно, знаете, потому что об этом много писано и говорено, что я

считался либералом, революционером, конспиратором, - словом, одним из самых

упорных врагов монархизма и в особенности самодержавия. Таков я и был в

действительности. История Греции и Рима создала в моем сознании

величественный образ республиканской формы правления, украшенной ореолом

великих мудрецов, философов, законодателей, героев; я был убежден, что эта

форма правления - наилучшая. Философия XVIII века, ставившая себе

единственной целью свободу человеческой личности и к этой цели стремившаяся

всею силою отрицания прежних социальных и политических законов, всею силою

издевательства над тем, что одобрялось из века в век и почиталось из

поколения в поколение, - эта философия энциклопедистов, принесшая миру так

много хорошего, но несравненно больше дурного, немало повредила и мне.

Крайние теории абсолютной свободы, не признающей над собою ничего ни на

земле, ни на небе; индивидуализм, не считавшийся с устоями, традициями,

обычаями, с семьей, народом и государством; отрицание всякой веры в

загробную жизнь души, всяких религиозных обрядов и догматов, - все это

наполнило мою голову каким-то сияющим и соблазнительным хаосом снов,

миражей, идеалов, среди которых мой разум терялся и порождал во мне глупые

намерения".

То есть в дни юности Пушкин шел по шаблонному пути многих. Кто в 18

лет - не ниспровергатель всех основ!?

"Мне казалось, что подчинение закону есть унижение, всякая власть -

насилие, каждый монарх - угнетатель, тиран своей страны, и что не только

можно, но и похвально покушаться на него словом и делом. Не удивительно,

что под влиянием такого заблуждения я поступил неразумно и писал вызывающе,

с юношеской бравадой, навлекающей опасность и кару. Я не помнил себя от

радости, когда мне запретили въезд в обе столицы и окружили меня строгим

полицейским надзором. Я воображал, что вырос до размеров великого человека

и до чертиков напугал правительство. Я воображал, что сравнялся с мужами

Плутарха и заслужил посмертного прославления в Пантеоне!"

"Но всему своя пора и свой срок, - сказал Пушкин во время

дальнейшего разговора с графом Струтынским. - Время изменило лихорадочный

бред молодости. Все ребяческое слетело прочь. Все порочное исчезло. Сердце

заговорило с умом словами небесного откровения, и послушный спасительному

призыву ум вдруг опомнился, успокоился, усмирился; и когда я осмотрелся

кругом, когда внимательнее, глубже вникнул в видимое, - я понял, что

казавшееся доныне правдой было ложью, чтимое - заблуждением, а цели,

которые я себе ставил, грозили преступлением, падением, позором! Я понял,

что абсолютная свобода, не ограниченная никаким божеским законом, никакими

общественными устоями, та свобода, о которой мечтают и краснобайствуют

молокососы или сумасшедшие, невозможна, а если бы была возможна, то была бы

гибельна как для личности, так и для общества; что без законной власти,

блюдущей общую жизнь народа, не было бы ни родины, ни государства, ни его

политической мощи, ни исторической славы, ни развития; что в такой стране,

как Россия, где разнородность государственных элементов, огромность

пространства и темнота народной (да и дворянской!) массы требуют мощного

направляющего воздействия, - в такой стране власть должна быть

объединяющей, гармонизирующей, воспитывающей и долго еще должна оставаться

диктатуриальной или самодержавной, потому что иначе она не будет чтимой и

устрашающей, между тем, как у нас до сих пор непременное условие

существования всякой власти - чтобы перед ней смирялись, чтобы в ней видели

всемогущество, полученное от Бога, чтобы в ней слышали глас самого Бога.

Конечно, этот абсолютизм, это самодержавное правление одного человека,

стоящего выше закона, потому что он сам устанавливает закон, не может быть

неизменной нормой, предопределяющей будущее; самодержавию суждено

подвергнуться постепенному изменению и некогда поделиться половиною своей

власти с народом. Но это наступит еще не скоро, потому что скоро наступить

не может и не должно".

- Почему не должно? - переспросил Пушкина граф.

- Все внезапное вредно, - ответил Пушкин, - Глаз, привыкший к

темноте, надо постепенно приучать к свету. Природного раба надо постепенно

обучать разумному пользованию свободой. Понимаете? Наш народ еще темен,

почти дик; дай ему послабление - он взбесится".

II

Пушкин рассказал следующее графу Струтынскому о своей беседе с

императором Николаем I в Чудовом монастыре:

"Я знаю его лучше, чем другие, - сказал Пушкин графу Струтынскому, -

потому что у меня к тому был случай. Не купил он меня золотом, ни лестными

обещаниями, потому что знал, что я непродажен и придворных милостей не ищу;

не ослепил он меня блеском царского ореола, потому что в высоких сферах

вдохновения, куда достигает мой дух, я привык созерцать сияния гораздо

более яркие; не мог он и угрозами заставить меня отречься от моих

убеждений, ибо кроме совести и Бога я не боюсь никого, не дрожу ни перед

кем. Я таков, каким был, каким в глубине естества моего останусь до конца

дней: я люблю свою землю, люблю свободу и славу отечества, чту правду и

стремлюсь к ней в меру душевных и сердечных сил; однако я должен признать,

(ибо отчего же не признать), что Императору Николаю я обязан обращением

моих мыслей на путь более правильный и разумный, которого я искал бы еще

долго и может быть тщетно, ибо смотрел на мир не непосредственно, а сквозь

кристалл, придающий ложную окраску простейшим истинам, смотрел не как

человек, умеющий разбираться в реальных потребностях общества, а как

мальчик, студент, поэт, которому кажется хорошо все, что его манит, что ему

льстит, что его увлекает!

Помню, что, когда мне объявили приказание Государя явиться к нему,

душа моя вдруг омрачилась - не тревогою, нет! Но чем-то похожим на

ненависть, злобу, отвращение. Мозг ощетинился эпиграммой, на губах играла

насмешка, сердце вздрогнуло от чего-то похожего на голос свыше, который

казалось призывал меня к роли исторического республиканца Катона, а то и

Брута. Я бы никогда не кончил, если бы вздумал в точности передать все

оттенки чувств, которые испытал на вынужденном пути в царский дворец, и что

же? Они разлетелись, как мыльные пузыри, исчезли в небытие, как сонные

видения, когда он мне явился и со мной заговорил. Вместо надменного

деспота, кнутодержавного тирана, я увидел человека рыцарски-прекрасного,

величественно-спокойного, благородного лицом. Вместо грубых и язвительных

слов угрозы и обиды, я слышал снисходительный упрек, выраженный участливо и

благосклонно.

"Как, - сказал мне Император, - и ты враг твоего Государя, ты,

которого Россия вырастила и покрыла славой, Пушкин, Пушкин, это не хорошо!

Так быть не должно".

Я онемел от удивления и волнения, слово замерло на губах. Государь

молчал, а мне казалось, что его звучный голос еще звучал у меня в ушах,

располагая к доверию, призывая о помощи. Мгновения бежали, а я не отвечал.

"Что же ты не говоришь, ведь я жду", - сказал Государь и взглянул на

меня пронзительно.

Отрезвленный этими словами, а еще больше его взглядом, я наконец

опомнился, перевел дыхание и сказал спокойно: "Виноват и жду наказания".

"Я не привык спешить с наказанием, - сурово ответил Император, -

если могу избежать этой крайности, бываю рад, но я требую сердечного

полного подчинения моей воле, я требую от тебя, чтоб ты не принуждал меня

быть строгим, чтоб ты помог мне быть снисходительным и милостивым, ты не

возразил на упрек во вражде к твоему Государю, скажи же почему ты враг

ему?"

"Простите, Ваше Величество, что не ответив сразу на Ваш вопрос я дал

Вам повод неверно обо мне думать. Я никогда не был врагом моего Государя,

но был врагом абсолютной монархии".

Государь усмехнулся на это смелое признание и воскликнул хлопая меня

по плечу:

"Мечтания итальянского карбонарства и немецких тугендбундов!

Республиканские химеры всех гимназистов, лицеистов, недоваренных мыслителей

из университетской аудитории. С виду они величавы и красивы, в существе

своем жалки и вредны! Республика есть утопия, потому что она есть состояние

переходное, ненормальное, в конечном счете всегда ведущая к диктатуре, а

через нее к абсолютной монархии. Не было в истории такой республики,

которая в трудную минуту обошлась бы без самоуправства одного человека и

которая избежала бы разгрома и гибели, когда в ней не оказалось дельного

руководителя. Силы страны в сосредоточенной власти, ибо где все правят -

никто не правит; где всякий законодатель, - там нет ни твердого закона, ни

единства политических целей, ни внутреннего лада. Каково следствие всего

этого? Анархия!"

Государь умолк, раза два прошелся по кабинету, вдруг остановился

предо мной и спросил: "Что ж ты на это скажешь, поэт?"

"Ваше Величество, - отвечал я, кроме республиканской формы

правления, которой препятствует огромность России и разнородность

населения, существует еще одна политическая форма - конституционная

монархия".

"Она годится для государств, окончательно установившихся, - перебил

Государь тоном глубокого убеждения, - а не для таких, которые находятся на

пути развития и роста. Россия еще не вышла из периода борьбы за

существование, она еще не добилась тех условий, при которых возможно

развитие внутренней жизни и культуры. Она еще не достигла своего

предназначения, она еще не оперлась на границы необходимые для ее величия.

Она еще не есть вполне установившаяся, монолитная, ибо элементы, из которых

она состоит до сих пор, друг с другом не согласованы. Их сближает и

спаивает только самодержавие, неограниченная, всемогущая воля монарха. Без

этой воли не было бы ни развития, ни спайки и малейшее сотрясение разрушило

бы все строение государства. Неужели ты думаешь, что будучи конституционным

монархом я мог бы сокрушить главу революционной гидры, которую вы сами,

сыны России вскормили на гибель ей? Неужели ты думаешь, что обаяние

самодержавной власти, врученное мне Богом, мало содействовало удержанию в

повиновении остатков Гвардии и обузданию уличной черни, всегда готовой к

бесчинству, грабежу и насилию? Она не посмела подняться против меня! Не

посмела! Потому что самодержавный царь был для нее представителем Божеского

могущества и наместником Бога на земле, потому что она знала, что я понимаю

всю великую ответственность своего призвания и что я не человек без закала

и воли, которого гнут бури и устрашают громы".

Когда он говорил это, ощущение собственного величия и могущества

казалось делало его гигантом. Лицо его было строго, глаза сверкали, но это

не были признаки гнева, нет, он в эту минуту не гневался, но испытывал свою

силу, измерял силу сопротивления, мысленно с ним боролся и побеждал. Он был

горд и в то же время доволен. Но вскоре выражение его лица смягчилось,

глаза погасли, он снова прошелся по кабинету, снова остановился предо мною

и сказал:

"Ты еще не все высказал, ты еще не вполне очистил свою мысль от

предрассудков и заблуждений, может быть, у тебя на сердце лежит что-нибудь

такое, что его тревожит и мучит? Признайся смело, я хочу тебя выслушать и

выслушаю".

"Ваше Величество, - отвечал я с чувством, - Вы сокрушили главу

революционной гидре. Вы совершили великое дело, кто станет спорить?

Однако... есть и другая гидра, чудовище страшное и губительное, с которым

Вы должны бороться, которое должны уничтожить, потому что иначе оно Вас

уничтожит!"

"Выражайся яснее,- перебил Государь, готовясь ловить каждое мое

слово".

"Эта гидра, это чудовище, - продолжал я, - самоуправство

административных властей, развращенность чиновничества и подкупность судов.

Россия стонет в тисках этой гидры, поборов, насилия и грабежа, которая до

сих пор издевается даже над высшей властью. На всем пространстве

государства нет такого места, куда бы это чудовище не досягнуло, нет

сословия, которого оно не коснулось бы. Общественная безопасность ничем у

нас не обеспечена, справедливость в руках самоуправств! Над честью и

спокойствием семейств издеваются негодяи, никто не уверен ни в своем

достатке, ни в свободе, ни в жизни. Судьба каждого висит на волоске, ибо

судьбою каждого управляет не закон, а фантазия любого чиновника, любого

доносчика, любого шпиона. Что ж удивительного, Ваше Величество, если

нашлись люди, чтоб свергнуть такое положение вещей? Что ж удивительного,

если они, возмущенные зрелищем униженного и страдающего отечества подняли

знамя сопротивления, разожгли огонь мятежа, чтоб уничтожить то, что есть и

построить то, что должно быть: вместо притеснения - свободу, вместо насилия

- безопасность, вместо продажности - нравственность, вместо произвола -

покровительство законов, стоящих надо всеми и равного для всех! Вы, Ваше

Величество, можете осудить развитие этой мысли, незаконность средств к ее

осуществлению, излишнюю дерзость предпринятого, но не можете не признать в

ней порыва благородного. Вы могли и имели право покарать виновных, в

патриотическом безумии хотевших повалить трон Романовых, но я уверен, что

даже карая их, в глубине души, Вы не отказали им ни в сочувствии, ни в

уважении. Я уверен, что если Государь карал, то человек прощал!"

"Смелы твои слова, - сказал Государь сурово, но без гнева, - значит

ты одобряешь мятеж, оправдываешь заговорщиков против государства? Покушение

на жизнь монарха?"

"О нет. Ваше Величество, - вскричал я с волнением, - я оправдываю

только цель замысла, а не средства. Ваше Величество умеете проникать в

души, соблаговолите проникнуть в мою и Вы убедитесь, что все в ней чисто и

ясно. В такой душе злой порыв не гнездится, а преступление не скрывается!"

"Хочу верить, что так, и верю, - сказал Государь, более мягко, - у

тебя нет недостатка ни в благородных побуждениях, ни в чувствах, но тебе не

достает рассудительности, опытности, основательности. Видя зло, ты

возмущаешься, содрогаешься и легкомысленно обвиняешь власть за то, что она

сразу не уничтожила это зло и на его развалинах не поспешила воздвигнуть

здание всеобщего блага. Знай, что критика легка и что искусство трудно: для

глубокой реформы, которую Россия требует, мало одной воли монарха, как бы

он не был тверд и силен. Ему нужно содействие людей и времени. Нужно

соединение всех высших духовных сил государства в одной великой передовой

идее; нужно соединение всех усилий и рвений в одном похвальном стремлении к

поднятию самоуправления в народе и чувства чести в обществе. Пусть все

благонамеренные, способные люди объединяться вокруг меня, пусть в меня

уверуют, пусть самоотверженно и мирно идут туда, куда я поведу их и гидра

будет побеждена! Гангрена, разъедающая Россию, исчезнет! Ибо только в общих

усилиях - победа, в согласии благородных сердец - спасение. Что же до тебя,

Пушкин, ты свободен. Я забываю прошлое, даже уже забыл. Не вижу пред собой

государственного преступника, вижу лишь человека с сердцем и талантом, вижу

певца народной славы, на котором лежит высокое призвание - воспламенять

души вечными добродетелями и ради великих подвигов! Теперь... можешь идти!

Где бы ты ни поселился, - ибо выбор зависит от тебя, - помни, что я сказал,

и как с тобой поступил, служи родине мыслью, словом и пером. Пиши для

современников и для потомства, пиши со всей полнотой вдохновения и

совершенной свободой, ибо цензором твоим - буду я".

Такова была сущность Пушкинского рассказа. Наиболее значительные

места, запечатлевшиеся в моей памяти я привел почти дословно".

Комментируя приведенный выше отрывок из воспоминаний гр.

Струтынского В. Ходасевич пишет: "Было бы рискованно вполне полагаться на

дословный текст Струтынского, но из этого не следует, что мы имеем дело с

вымыслом и что общий смысл и общий ход беседы передан неверно. Отметим, что

на буквальную точность записи не претендует и сам автор, подчеркивающий,

что наиболее значительные места приведены им почти буквально. Вполне

возможно, что они даже были записаны Струтынским вскоре после беседы с

Пушкиным: биограф и друг Струтынского, в свое время небезызвестный славист

А. Киркор, рассказывает, что у Струтынского была необычайная память и что

кроме того незадолго до смерти он сжег несколько томов своих дневников и

заметок. Может быть, среди них находились и более точно воспроизведенные,

сделанные по свежим воспоминаниям отрывки из беседы с Пушкиным,

впоследствии послужившие материалом для данной записи, в которой излишняя

стройность и законченность составляют, конечно; не достоинство, а

недостаток. "...Повторяю еще раз,-заканчивает Б. Ходасевич свои

комментарии, - запись нуждается в детальном изучении, которое одно позволит

установить истинную степень ее достоверности. Но во всяком случае просто

отбросить ее, как апокриф, нет никаких оснований. В заключение отметим еще

одно обстоятельство, говорящее в пользу автора. Пушкин умер в 1837 г.

Смерть его произвела много шуму не только Е России, но и заграницей.

Казалось бы, если бы Струтынский был только хвастуном и выдумщиком, пишущим

на основании слухов и чужих слов - он поспешил бы при первой возможности

выступить со своим рассказом, если не к русской печати, то заграничной. Он

этого не сделал и своему повествованию о знакомстве с Пушкиным отвел место

лишь в общих своих мемуарах, публикация которых состоялась лишь много лет

спустя".

III

"Москва, - свидетельствует современник Пушкина С. Шевырев, - приняла

его с восторгом: везде его носили на руках. Приезд поэта оставил событие в

жизни нашего общества". Но всеобщий восторг сменился скоро потоками гнусной

клеветы, как только в масонских кругах общества стал известен

консервативный характер мировоззрения возмужавшего Пушкина. Вольтерьянцы и

масоны не простили Пушкину, что он повернулся спиной к масонским идеям о

усовершенствовании России революционным путем, ни того что он с симпатией

высказался о духовном облике подавителя восстания декабристов - Николае I.

Поняв, что в лице Пушкина они приобретают опасного врага,

вольтерьянцы и масоны прибегают к своему излюбленному приему политической

борьбы - к клевете. В ход пускаются сплетни о том, что Пушкин купил

расположение Николая I ценой пресмыкательства, подхалимства и шпионажа.

Когда Пушкин написал "Стансы" А. Ф. Воейков сочинил на него

следующую эпиграмму:

Я прежде вольность проповедал,

Царей с народом звал на суд,

Но только царских щей отведал,

И стал придворный лизоблюд.

В одном из своих писем П. Вяземскому Пушкин сообщает: "Алексей

Полторацкий сболтнул в Твери, что я шпион, получаю за то 2500 в месяц,

(которые были бы очень мне пригодились благодаря крепсу) и ко мне уже

являются троюродные братцы за местами и милостями царскими".

На распущенные клеветнические слухи Пушкин ответил замечательным

стихотворением "Друзьям". Вот оно:

Нет, я не льстец, когда царю

Хвалу свободную слагаю:

Я смело чувства выражаю,

Языком сердца говорю.

Его я просто полюбил:

Он бодро, честно правит нами;

Россию вдруг он оживил

Войной, НАДЕЖДАМИ, трудами.

О нет, хоть юность в нем кипит,

Но не жесток в нем дух державный:

Тому, кого карает явно,

Он втайне милости творит,

Текла в изгнаньи жизнь моя,

Влачил я с милыми разлуку,

Но он мне царственную руку

Подал - и с вами я друзья.

Во мне почтил он вдохновенье.

Освободил он мысль мою,

И я ль, в сердечном умиленьи,

Ему хвалу не воспою?

Я льстец? Нет, братья, льстец лукав:

Он горе на царя накличет,

Он из его державных прав

Одну лишь милость ограничит.

Он скажет: "Презирай народ,

Гнети природы голос нежный!"

Он скажет: "Просвещенья плод -

Страстей и воли дух мятежный!"

Беда стране, где раб и льстец

Одни приближены к престолу,

А небом избранный певец

Молчит, потупя очи долу.

Начинаются преследования со стороны полиции, продолжавшиеся до

самого убийства Пушкина. Историки и пушкинисты из числа членов Ордена Р. И.

всегда изображают дело так, что преследования исходили будто бьют Николая

I.

Эту масонскую версию надо отвергнуть, как противоречащую фактам.

Отношения между Николаем I и Пушкиным, не дают нам никаких оснований

заподозрить Николая Первого в том, чтобы у него было желание преследовать

гениального поэта и желать его гибели. В предисловии к работе С. Франка

"Пушкин, как политический мыслитель". П. Струве верно пишет, что: "Между

великим поэтом и царем было огромное расстояние в смысле образованности

культуры вообще: Пушкин именно в эту эпоху был уже человеком большой,

самостоятельно приобретенной культуры, чем Николай I никогда не был. С

другой стороны, как человек огромной действенной воли, Николай I

превосходил Пушкина в других отношениях: ему присуща была необычайная

самодисциплина и глубочайшее чувство долга. Свои обязанности и задачи

Монарха он не только понимал, но и переживал. КАК ПОДЛИННОЕ СЛУЖЕНИЕ. Во

многом Николай I и Пушкин, как конкретные и эмпирические индивидуальности,

друг друга не могли понять и не понимали. Но в то же время они друг друга,

как люди, по всем ДОСТОВЕРНЫМ ПРИЗНАКАМ И СВИДЕТЕЛЬСТВАМ, любили и еще

более ценили. Для этого было много оснований. Николай I непосредственно

ощущал величие пушкинского гения. Не надо забывать, что Николай I по

собственному, СОЗНАТЕЛЬНОМУ РЕШЕНИЮ, приобщил на равных правах с другими

образованными русскими людьми политически подозрительного, поднадзорного и

в силу этого поставленного его предшественником в исключительно

неблагоприятные условия Пушкина к русской культурной жизни и даже, как

казалось самому Государю, поставил в ней поэта в исключительно

привилегированное положение. Тягостные стороны этой привилегированности

были весьма ощутимы для Пушкина, но для Государя прямо непонятны. Что поэта

бесили нравы и приемы полиции, считавшей своим правом и своей обязанностью

во все вторгаться, было более чем естественно - этими вещами не меньше

страстного и подчас несдержанного в личных и общественных отношениях

Пушкина, возмущался кроткий и тихий Жуковский. Но от этого возмущения до

отрицательной оценки фигуры самого Николая I было весьма далеко. Поэт

хорошо знал, что Николай I был - со своей точки зрения самодержавного, т.е.

неограниченного, монарха, - до мозга костей проникнут сознанием не только

ПРАВА и силы патриархальной монархической власти, но и ее ОБЯЗАННОСТЕЙ".

"Для Пушкина Николай I был настоящий властелин, каким он себя показал в

1831 году на Сенной площади, заставив силой своего слова взбунтовавшийся по

случаю холеры народ пасть перед собой на колени. (См. письмо Пушкина к

Осиповой от 29 июня 1831 г.). Для автора знаменитых "Стансов" Николай I был

Царь "суровый и могучий". (19 октября 1836 г.). И свое отношение к Пушкину

Николай I также рассматривал под этим углом зрения".

IV

Хорошее отношение к Николаю I Пушкин сохранил на протяжении всей

своей жизни. Вернувшемуся после коронации в Петербурге Николаю I Бенкендорф

писал: "Пушкин, автор, в Москве и всюду говорит о Вашем Величестве с

благодарностью и величайшей преданностью". Через несколько месяцев

Бенкендорф снова пишет: "После свидания со мною Пушкин в Английском клубе с

восторгом говорил о В. В. и побудил лиц обедавших с ним, пить за В. В." В

октябре 1827 года, фон Кок, чиновник III отделения сообщает: "Поэт Пушкин

ведет себя отменно хорошо в политическом отношении. Он непритворно любит

Государя".

"Вы говорите мне об успехе "Бориса Годунова", - пишет Пушкин Е. М.

Хитрово в феврале 1831 г. - по правде я не могу этому верить. Успех

совершенно не входил в мои расчеты, когда я писал его. Это было в 1825 году

- и потребовалась смерть Александра, и неожиданное благоволение ко мне

нынешнего Императора, ЕГО ШИРОКИЙ И СВОБОДНЫЙ ВЗГЛЯД НА ВЕЩИ, чтобы моя

трагедия могла выйти в свет".

"Из газет я узнал новое назначение Гнедича, - пишет Пушкин в феврале

1831 г. - Оно делает честь Государю, которого ИСКРЕННЕ ЛЮБЛЮ и за которого

всегда радуюсь, когда он поступает прямо по-царски". В том же году он

сообщает П. В. Нащокину: "Нынче осенью займусь литературой, а зимой зароюсь

в архивы, куда вход дозволен мне царем. Царь со мною очень милостив и

любезен. Того и гляди, попаду во временщики, и Зубков с Павловым явятся ко

мне с распростертыми объятиями" И, некоторое время спустя, пишет снова ему:

"Царь (между нами) взял меня на службу, т.е. дал жалование и позволил

рыться в архивах для составления истории Петра I. Дай Бог здравия Царю". В

1832 г. поэт получил, как личный подарок Николая I "Полное Собрание Законов

Российской Империи".

28 февраля 1834 году Пушкин записывает в дневник: "Государь позволил

мне печатать Пугачева; мне возвращена рукопись с Его замечаниями (очень

дельными)... 6 марта имеется запись ..."Царь дал мне взаймы 20.000, на

напечатание Пугачева. Спасибо".

Пушкин, не любивший Александра I, не только уважал, но и любил Имп.

Николая I. Рассердившись раз на Царя (из-за прошения об отставке) Пушкин

пишет жене "долго на него сердиться не умею". 24 апреля 1834 г. он пишет ей

же: "Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз, и пожурил за

меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в

камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю: добра

от добра не ищут". И ей же 16 июня 1834 года: "на ТОГО я перестал

сердиться, потому, что не Он виноват в свинстве, его окружающих..."

Струве совершенно верно пишет, что "можно было бы привести еще

длинный ряд случаев не только покровительственного, но и прямо любовного

внимания Николая I к Пушкину". "Словом все факты говорят о том

взаимоотношении этих двух больших людей, наложивших каждый свою печать на

целую эпоху, которое я изобразил выше. Вокруг этого взаимоотношения - под

диктовку политической тенденции и неискоренимой страсти к злоречивым

измышлениям - сплелось целое кружево глупых вымыслов, низких

заподозреваний, мерзких домыслов и гнусных клевет. Строй политических идей

даже зрелого Пушкина был во многом не похож на политическое мировоззрение

Николая I, но тем значительнее выступает непререкаемая взаимная личная

связь между ними, основанная одинаково и на их человеческих чувствах, и на

их государственном смысле. Они оба любили Россию и ценили ее исторический

образ".

Николай Первый ценил ум и талант Пушкина, доброжелательно относился

к нему как к крупному, своеобразному человеку, снисходительно смотрел на

противоречащие придворному этикету выходки Пушкина, не раз защищал его от

разного рода неприятностей, материально помогал ему. Вот несколько фактов

подтверждающих это. После разговора с Пушкиным в Чудовом монастыре Николай

I, - как сообщает П. И. Бартенев, - "подозвал к себе Блудова и сказал ему:

"Знаешь, что нынче говорил с умнейшим человеком в России?"

На вопросительное недоумение Блудова, Николай Павлович назвал

Пушкина". (П. И. Бартенев. Русский Архив. 1865 г.).

Когда против Пушкина масонскими кругами, злыми за измену Пушкина

масонским "идеалам", было поднято обвинение в том, что он является автором

порнографической "Гаврилиады" Николай I приказал передать Пушкину

следующее:

"...Зная лично Пушкина, я его слову верю. Но желаю, чтобы он помог

правительству открыть, кто мог сочинить подобную мерзость и обидеть Пушкина

выпуская оную под его именем". После отправления Пушкиным Николаю I письма,

содержание которого осталось тайной даже для членов Следственной Комиссии,

Пушкин, по распоряжению Николая I к допросам по делу об авторе "Гаврилиады"

больше не привлекался.

На полях письма Пушкина Николаю I о подлых намеках редактора

"Северной Пчелы" Булгарина о его негритянском происхождении Николай I

написал, что намеки Булгарина не что иное, как "низкие подлые оскорбления",

которые "обесчещивают не того, к кому относятся, а того, кто их написал".

Эта резолюция была сообщена Пушкину и доставила ему большое моральное

удовлетворение. Прочитав в "Северной Пчеле" клеветническую статью по адресу

Пушкина Николай I в тот же день написал Бенкендорфу: "Я забыл Вам сказать,

любезный Друг, что в сегодняшнем нумере "Пчелы" находится опять

несправедливейшая и пошлейшая статья направленная против Пушкина; поэтому

предлагаю Вам призвать Булгарина и запретить ему отныне печатать какие бы

то ни было критики на литературные произведения и ЕСЛИ ВОЗМОЖНО, ЗАПРЕТИТЬ

ЖУРНАЛ".

Сравните это письмо Самодержца к начальнику; тайной полиции и

подумайте о том, как поступили бы в подобном случае большевистские

властители - законные наследники Ордена Р. И. и вам станет ясно насколько

демократичен был образ мыслей Николая I. Он не приказывает запретить не

нравящийся ему орган печати, а просит только начальника тайной полиции

запретить его выход, если это возможно сделать согласно существующих

законов о печати.

Бенкендорф, как и всегда встал, конечно, не на сторону Пушкина и

Николая I, а на сторону Булгарина. Он убедил Николая I, что нельзя

запретить издавать "Северную Пчелу" и что ему нельзя запретить писать в ней

клеветнические статьи. За то Бенкендорф быстро нашел повод закрыть

"Литературную Газету" Дельвига, в которой сотрудничал Пушкин, после

закрытия которой русская словесность по характеристике Пушкина была "с

головою выдана Булгарину и Гречу".

После закрытия "Литературной Газеты" Пушкин неоднократно возбуждал

ходатайство о разрешении издавать ему газету литературно-политического

характера. Но восстановление равновесия, при котором писатели национального

направления могли бы вести борьбу с литературными и политическими

прощелыгами типа Булгарина и Греча было совершенно не в интересах ушедших в

подполье масонов. Бенкендорф, используемый видимо масонами из числа лиц

принадлежащих к придворному кругу, давал всегда отрицательные заключения по

поводу ходатайств Пушкина и издание газеты последнему не разрешалось.

IV. В УБИЙСТВЕ ПУШКИНА БЫЛ ЗАИНТЕРЕСОВАН НЕ НИКОЛАЙ I, А ВОЛЬТЕРЬЯНЦЫ И

МАСОНЫ

I

Даже самое поверхностное знакомство с отношениями существовавшими

между Пушкиным и Николаем I убеждают, что Николай I не мог быть инициатором

преследований, которым все время подвергался Пушкин. Но тем не менее факт

систематических преследований Пушкина налицо. Гениальный поэт, после того

как он искренне примирился с правительством, по оценке П. Вяземского

оказался в "гнусной западне". Возникает вопрос кто же был виновником

создания этой "гнусной западни"? Ответ может быть только один - в травле и

гибели великого русского поэта и выдающегося политического мыслителя могли

быть заинтересованы только масоны и вольтерьянцы, большинство которых по

своему социальному положению были члены высших слоев общества. Поэтому

врагов Пушкина надо искать именно в этих слоях.

В Петербурге, при жизни Пушкина, было три главных "политических"

великосветских салона: салон графа Кочубея, гр. Нессельроде и салон

Хитрово-Фикельмон. Салоны Нессельроде и Кочубея были враждебно настроены к

Пушкину, и Пушкин был открыто враждебен обществу группировавшемуся вокруг

этих салонов. Сама Хитрово и ряд посетителей ее салона были настроены к

Пушкину дружелюбно (во всяком случае внешне), но салон Хитрово-Фикельмон

посещали и враги Пушкина, явные и скрытые. Именно в этом салоне Пушкин

встретился с Дантесом и вся дальнейшая драма Пушкина протекла именно в этом

салоне. Член Ордена Р. И. Е. Грот пишет в статье "Дуэль и смерть Пушкина"

(Н. Р. С. • 16157), что "Злые силы сделали Наталью Николаевну игрушкой и

орудием своих черных планов. Если бы им не удалось использовать Натали, они

нашли бы другой способ, но Пушкина они все равно бы погубили. (НРС -

сокращенное наименование газеты "Новое Русское Слово". - Б. Б.)

Описание графиней Фикельмон поведения Натали и Дантеса дает нам

полную уверенность в невиновности Натали и в виновности Дантеса. Описание

действий Дантеса всякого заставит думать, что с его стороны было обдуманное

злое намерение, что он сознательно вел игру свою с целью у всех на глазах

скомпрометировать Н Н. Пушкину и, растравив горячий темперамент поэта,

довести его до гибели".

"Убит был не ревнивый муж. Орудием гнусных интриг был убит

общественный деятель, неугодный темным умам".

Кто же это были "темные умы", которые избрали жену поэта "игрушкой и

орудием своих черных планов?" Для члена Ордена Р. И. - Е. Грот несомненно

одним из таких "темных умов" был Имп. Николай I. В указанной статье Е. Грот

об этом говорит намеками, но в другой его статье "Первая дуэль Лермонтова"

(Н. Р. С. • 16817) уже открыто утверждает: "Правительству нужна была смерть

Пушкина, потому что его боялись, как воображаемого главаря

антиправительственной партии".

В свете реальных взаимоотношений между Пушкиным и Николаем I,

подобное утверждение является обычной масоно-интеллигентской ложью. В

убийстве Пушкина, осудившего вольтерьянство и масонство во всех его

разновидностях, виноват не Николай I и не правительство, которое он

возглавлял, а масоны входившие в правительство.

II

С первого дня своего царствования и до последнего, Николай I провел

в непрерывной борьбе с русскими и европейскими масонами; начал свое

царствование подавлением заговора - масонов-декабристов и закончил Крымской

войной, организованной французскими и английскими масонами. Положение

Николая I в этой борьбе было крайне тяжелым, так как он должен был править

при помощи бывших русских масонов, конечно симпатизировавших своим

европейским "братьям". Для замещения различных государственных постов ему

приходилось пользоваться тем человеческим материалом, который могли дать

ему европеизировавшиеся: высшие слои общества. А именно в этих слоях

имелось больше всего больших масонов, вольтерьянцев, членов запрещенных

тайных политических обществ, поклонников разных течений европейского

мистицизма, католичества, протестантства, и разных течений европейской

философии. Это был наиболее денационализировавшийся слой русского народа, а

ведь именно с помощью его Николаю I приходилось решать сложнейшую задачу

организации русского национального возрождения.

Царевна Софья однажды сказала своему другу кн. Голицыну,

жаловавшемуся что окружающие не принимают задуманных им планов по

преобразованию:

- Ну, что ж делать, Вася, других людей нам Богом не дадено!

Не было других, лучших людей "дадено" и Николаю I. "При грустных

предзнаменованиях сел я на престол русский, - писал Николай I в 1850 году

фельдмаршалу графу Паскевичу Эриванскому, князю Варшавскому, - и должен был

начать мое царствование - казнями, ссылкой. Я не нашел вокруг престола

людей, могших руководить царем - я должен был сам создавать людей и

царствовать". А из какого отрицательного человеческого материала имел

возможность Николай I выбирать людей и создавать себе помощников - мы

знаем. В другой раз Николай I с горечью сказал:

"Если честный человек честно ведет дело с мошенником, он всегда

останется в дураках".

Вскоре после своей свадьбы Императрица писала своей подруге, гр.

Рантцнау: "Я чувствую, что, все, кто окружает моего мужа, неискренни, и

никто не исполняет своего долга ради долга и ради России. Все служат ему

из-за карьеры и личной выгоды, и я мучаюсь и плачу целыми днями, так как

чувствую, что мой муж очень молод и неопытен, чем все пользуются".

Николаю I и внутри России и вне ее часто приходилось иметь дело с

простыми и с политическими мошенниками и он часто оказывался обманутым.

Осуждая деятельность Николая I, никогда не надо упускать из вида, что в

первые годы среди его ближайших помощников было много бывших масонов.

В. Ф. Иванов в исследовании "От Петра Первого до наших дней"

(Русская интеллигенция и масонство) утверждает, что из числа ближайших

помощников Николая I, следующие лица в прошлом были масонами: "...князь

Волконский, министр. Имп. Двора, впоследствии светлейший князь и

генерал-фельдмаршал, гр, Чернышев - военный министр, позднее светлейший

князь, Бенкендорф - шеф жандармов, Перовский - министр внутренних дел,

статс-секретарь Панин - министр юстиции, генерал-адъютант Киселев - министр

государственных имуществ, Адлерберг - глав. нач. над почтовым

департаментом, позднее министр Императорского Двора, светлейший князь

Меньшиков - управляющий морским министерством".

Проверить правильность утверждения В. Ф. Иванова, что все

перечисленные выше лица были масонами, в эмиграции весьма затруднительно и

эту проверку я произвести не мог. Но если даже не все из указанных Ивановым

лиц были масонами, то значительная часть их несомненно ранее была масонами.

Для разработки необходимых реформ 6 декабря 1826 года был создан

особый комитет. Главой комитета был назначен старый масон, гр. Кочубей,

друг детства Александра I, член созданного последним Негласного Комитета,

который современники называли "Якобинской шайкой". Возникает вопрос,

неужели Николай I не мог найти среди образованных людей более подходящего

человека, чем гр. Кочубей? Видимо, более подходящего человека не было, хотя

и гр. Кочубей не блистал ни умом, ни деловыми качествами. В дневнике

Пушкина от 1 июня 1834 года читаем: "Тому недели две получено здесь

известие о смерти гр. Кочубея. Оно произвело сильное действие: Государь был

неутешен. Новые министры повесили головы. Казалось, смерть такого

ничтожного человека не должна была сделать никакого переворота в течении

дел. Но такова бедность России в государственных людях, что и Кочубея некем

заменить".

Недостаток людей заставил Николая I использовать и бывшего масона

Сперанского, которого декабристы прочили в президенты русской республики

после убийства всех Романовых. Сперанскому было поручено такое важное дело,

как составление Кодекса действовавших в России законов. Сперанскому Николай

I не доверял. Главой II Отделения Собственной Его Величества Канцелярии был

назначен Балугьянский, которому однажды Николай I заявил, чтобы он не

спускал глаз с Сперанского:

"- Смотри же, чтобы он не наделал таких проказ, как в 1810 году, ты

у меня будешь за него в ответе".

Назначение бывших масонов на высшие государственные посты не было

результатом непредусмотрительности Николая I. Во-первых, как мы указывали,

ему не из кого было выбирать, приходилось пользоваться теми людьми, которые

имели опыт управления государством, а во-вторых, во времена Николая I

считалось достаточным, если люди дадут клятву не состоять больше в

обществах признанных правительством вредными для государства. В

"просвещенные, демократические времена" Ленина и Сталина всем масонам,

конечно, сразу бы оторвали головы. Но во времена "деспота" Николая I,

подобные "политические меры" не было принято осуществлять.

Не все масоны, конечно, честно исполняли данную клятву и перестали

вести работу в интересах масонства. Часть масонов дав подписку, что они

выходят из масонских лож и впредь не будет состоять ни в каких тайных

обществах, продолжали состоять членами существовавших нелегально масонских

лож, как это доказывает секретная директива Великой Провинциальной Ложи,

разосланная тайным масонским ложам в сентябре 1827 года, спустя год после

запрещения масонства в России.

Те же из масонов, которые на самом деле порвали связь с масонством

не были, конечно, в силах мгновенно изменить свое мировоззрение. Перестав

быть масонами формально, они еще долго, а другие навсегда, оставались

приверженцами идей пущенных в обращение масонством. Дать подписку о выходе

из масонской ложи - это одно, а перестать так мыслить, как привык мыслить

долгие годы - совсем другое. Встречаясь друг с другом, члены запрещенных

масонских лож, как и раньше видели друг в друге политических

единомышленников и при случае всегда были готовы оказать поддержку друг

другу.

На первый взгляд русское масонство производило впечатление потухшего

костра, но это было обманчивое впечатление. Духовная зараза усиленно

внедрявшаяся а течение 85-ти лет не могла исчезнуть легко и бесследно.

III

Имели ли политические салоны Кочубея, Хитрово-Фикельмон и

Нессельроде какое-нибудь отношение к недавно запрещенному масонству? Не

могли не иметь, поскольку большинство знатных фамилий Петербурга уже

несколько поколений были масонами. Кочубей, начиная с дней юности, был

масоном. Хитрово - дочь Кутузова, масона высоких степеней, с детства

вращалась в масонской среде и была знакома с многими масонами. Политический

салон жены министра иностранных дел Нессельроде тоже был местом встреч

бывших масонов аристократов. Вел. Кн. Михаил Павлович называл графиню

Нессельроде "Господин Робеспьер".

У графини Нессельроде в дом по-русски говорить не полагалось. "Дом

русского министра иностранных дел был центром, так называемой, немецкой

придворной партии, к которой причисляли и Бенкендорфа, тоже приятеля обоих

Нессельроде. Для этих людей иностранец Геккерн был свой человек, а Пушкин

был чужой" (Тыркова-Вильямс. Жизнь Пушкина, II, страница 407).

Дадим общую оценку указанных трех важнейших политических салонов

Петербурга устами современников, принадлежавших к высшему свету Петербурга.

Кн. Лобанов-Ростовский в своих записках называет, что высший свет

"ханжеское общество людей мнивших себя русской аристократией". Внучка

Кутузова Д. М. Фикельмон писала Вяземскому: "...я ненавижу это суетное,

легкомысленное, несправедливое, равнодушное создание, которое называют

обществом ... Оно так тяготеет над нами, его глухое влияние так могуче,

"что оно немедля перерабатывает нас в общую форму... мы пляшем мазурку на

все революционные арии последнего времени". Дореволюционная историография и

дореволюционное литературоведение старалось представить дело так, что

русское масонство не оказало на политические судьбы России никакого

внимания. Но это, конечно, не так.

Перед историком, заинтересовавшимся этими вопросами откроются многие

неожиданные тайны, так долго и тщательно скрываемые. Очень скоро у него,

например, возникнет подозрение, а не являются ли великосветские салоны,

после запрещения масонства в 1826 году, тайными масонскими ложами.

Политическая направленность этих салонов, по своему характеру была явно

масонской. По свидетельству Фикельмон члены этих салонов плясали "мазурку

на все революционные арии последнего времени". Гр. Нессельроде была

прозвана характерным именем "Господин Робеспьер".

Существование тайных масонских лож - самое обычное дело для

масонской тактики. По признанию самих масонов, известно, что после

запрещения масонства в России, масоны создали тайные ложи. "Но ревностные

братья, - писала незадолго до первой мировой войны, масонка Соколовская в

своей книге "Русское масонство" (стр. 21), - не переставали собираться

тайно. Сохранился документ от 10 сентября 1827 года, свидетельствующий, что

после запрещения масонских лож, братья сплотились ЕЩЕ ТЕСНЕЕ, сделав

предусмотрительное постановление о приеме впредь новых братьев с большею

осторожностью. Документ сохранил нам решение масонов, ввести строгое

подчинение масонской иерархии и обязать членов присягою о невыдаче не

только цели собрания, но и их участников. Уголовные дела, возникавшие после

запрещения масонства, СВИДЕТЕЛЬСТВУЮТ О ПРОДОЛЖАВШЕЙСЯ МАСОНСКОЙ

ПРОПАГАНДЕ". "Даже будучи в ссылке, - пишет в "Тайной силе масонства" А.

Селянинов, - декабристские масоны не прекращали своих революционных связей.

Они находились в переписке с известным уже нам масоном - евреем Пиколо

Тигром".

Вспомним исторический роман Писемского "Масоны", в котором он

изображает подпольную деятельность масонов в 1835-36 годах. "Масоны" - плод

серьезного изучения Писемским тайной деятельности масонства в сороковых

годах, т.е. десять лет спустя после запрещения.

Многое из описанного в романе Писемский не только слышал от своих

родственников масонов, и их друзей масонов, но кое-что мог наблюдать сам. В

1835-36 г. г. - во время описываемое в романе, ему было уже 13-14 лет.

Кроме того, Писемский специально изучал материалы описывающие деятельность

масонства в средине сороковых годов. "В настоящее время, - писал Писемский

в декабре 1878 года переводчику своих произведений на французский язык, их

нет в России ни одного, - но в моем еще детстве и даже отрочестве я лично

знал их многих, из которых некоторые были весьма близкими нам

родственниками: но этого знакомства, конечно, было недостаточно, чтобы

приняться за роман... В настоящее время в разных наших книгохранилищах

стеклось множество материалов о русских масонах, бывших по преимуществу

мартинистами; их ритуалы, речи, работы, сочинения... всем этим я теперь

напитываюсь и насасываюсь, а вместе, хоть и медленно, подвигаю и самый

роман мой".

"Масоны" написаны Писемским в результате детального изучения

подпольной деятельности масонства и он в основных чертах верно показывает,

что масоны пользуясь поддержкой высших сановников - бывших масонов -

продолжали свою преступную деятельность. Главный герой романа масон Егор

Егорович Марфин, находится в активных сношениях со Сперанским, с кн. А. Н.

Голицыным, с гроссмейстером одной из закрытых лож. Видные государственные

чиновники внимательно выслушивают Марфина и исполняют его указания, как им

поступить в том или ином случае, все рекомендуемые Марфиным лица немедленно

получают службу. С высшими государственными садовниками Марфин ведет себя

дерзко и заносчиво, как власть имеющий. Губернский предводитель дворянства

Крапчик - тоже масон. На балу данном Крапчиком в честь ревизующего губернию

графа Эдлерса Марфин обменивается с Крапчиком особым масонским рукопожатием

и масонскими сигналами. "...И при этом они пожали друг другу руки и не так,

как обыкновенно пожимаются руки между мужчинами, а как-то очень уж отделив

большой палец от других пальцев, причем хозяин чуть-чуть произнес: "А. Е.",

на что Марфин слегка как бы шикнул: "Ши!" На указательных пальцах у того и

другого тоже были довольно оригинальные и совершенно одинаковые чугунные

перстни, на печатках которых была вырезана Адамова голова с лежащими под

ней берцовыми костями надписью наверху: "Sic Eris". Сенатору, гр. Эдлерсу,

в ответ на его слава:

"Мне об вас много говорил министр внутренних дел и министр юстиции",

- Марфин небрежно отвечает:

"Да, они меня знают..."

Крапчик уводит Марфина во время бала в спальню увешанную масонскими

знаками. "Передний угол комнаты занимала большая божница, завершавшаяся

вверху полукуполом, в котором был нарисован благословляющий Бог с тремя

лицами, но с единым лбом и с еврейской надписью: "Иегова". В числе прочих

масонских атрибутов висел и портрет великого мастера всех Соединенных лож,

герцога Брауншвейг-Люнебургского". В этом масонском капище между Крапчиком

и Марфиным происходит следующий разговор:

- Значит нет никакой надежды на наше возрождение, - заговорил он.

- Никакой, ни малейшей, - отвечал Марфин, постукивая своей маленькой

ножкой. - Я говорю это утвердительно, потому что по сему поводу мне были

переданы слова самого Государя.

- Государя?.. - переспросил предводитель с удивлением и недоверием.

Марфин в ответ утвердительно кивнул головой. Сомнение все еще не

сходило с лица предводителя.

- Мне поведено было объяснить, - продолжал Марфин, кладя свою

миниатюрную руку на могучую ногу Крапчика, - кто, к какой принадлежу ложе,

какую занимаю степень и должность в ней и какая разница между масонами и

энциклопедистами, или, как там выражено, вольтерьянцами, и почему в

обществе между ими и нами существует такая вражда. Я на это написал все, не

утаив ничего. Предводитель был озадачен.

- Но, почтенный брат, не нарушили ли вы тем наш обет молчания? -

глухо проговорил он.

Марфин отвечает, что он написал, что он "христианин и масон,

принадлежу к такой-то ложе... Более двадцати лет исполняю в ней обязанности

гроссмейстера". Марфин заявляет, что ему было передано пожелание Николая I,

"чтоб в России не было, ни масонов, ни энциклопедистов, а были бы только

истинно-русские люди, истинно православные, любили бы свое отечество и

оставались бы верноподданными".

Чрезвычайно характерен происшедший затем разговор.

"- Мы и православные и верноподданные! - подхватывает губернский

предводитель.

- Нет, это еще не все, мы еще и другое! - перебил его снова с

несколько ядовитой усмешкой Марфин. - Мы - вы, видно забываете, что я вам

говорю: мы - люди, для которых душа человеческая и ее спасение дороже всего

в мире, и для нас не суть важны ни правительства, ни границы стран, ни даже

религия".

Крапчик спрашивает Марфина: "А с вас, скажите, взята подписка о

непринадлежности к масонству?" На этот вопрос следующий характерный ответ:

"- Никакой!.. Да я бы и не дал ее: я как был, есмь и останусь

масоном! - отвечал Марфин.

Губернский предводитель грустно усмехнулся и качал было:

- Опять-таки в наших правилах сказано, что если монаршая воля

запретит наши собрания, то мы должны повиноваться тому безропотно и без

малейшего нарушения.

- Опять-таки вы слышали звон, да не уразумели, где он, - перебил его

с обычною своею резкостью Марфин. - Сказано: "запретить собрания наши", -

тому мы должны повиноваться, а уж никак это не касается нашего внутреннего

устройства: на религию и на совесть узды класть нельзя!"

Имение Марфина Кузьмищево - масонское логово. Марфин собирает в нее

своих друзей масонов, священник сельской церкви в Кузьмищеве и тот масон,

пишущий историю запрещенного масонства.

Писемский рисует, как во время пребывания Марфина в Москве, он

посещает церковь, в которой собираются московские масоны. "Помещавшийся у

свечного ящика староста церковный и вместе с тем, должно быть, казначей

почтамта, толстый, важный, с Анною на шее, увидав подходящего к нему Егора

Егоровича, тотчас утратил свою внушительность и почтительно поклонился ему,

причем торопливо приложив правую руку к своей жирной шее, держа почти

перпендикулярно большой палец к остальной кисти руки, каковое движение

прямо обозначало шейный масонский знак ученика".

Марфин вовлекает в масонство отставного капитана и свою будущую жену

Сусанну. Причем принятие Сусанны в масоны было совершено о. Василием в

сельской церкви. "Она вошла и увидала отца Василия не в епитрахили, как

обыкновенно священники бывают на исповеди, но в белом запоне и с орденом на

груди. Несмотря на свою осторожность, отец Василий не выдержал и облекся в

масонские доспехи, чем чрезвычайно осталась довольна Сусанна Николаевна, и

когда он благословил ее, то она с горячим чувством поцеловала его руку".

Затем состоялось принятие Сусанны в ложу и с нее была взята расписка.

Марфин пытался издать написанную о. Василием "Историю масонства в России",

но несмотря на влиятельные знакомства ему это не удалось. Чтобы

вознаградить начавшего пить о. Василия Марфин посылает "Историю масонства в

России" местному архиерею Евгению, который встретив Марфина сказал ему:

"Как я вам благодарен, что вы познакомили меня с прекрасным произведением

отца Василия, тем более, что он, как узнаю его по фамилии, товарищ мне по

академии". В результате священник-масон оказывается в должности профессора

церковной истории в местной семинарии.

Ничего невероятного в описанном Писемским нет, если вспомнить, что

и самый влиятельный в Николаевскую эпоху митрополит Филарет был

воспитанником в. юности масонского Дружеского общества.

Высшие слои общества, оказывающие влияние на политическое положение

страны - самые излюбленные масонами слои общества, которые они на

протяжении всей истории избирают ареной своей тайной деятельности. Поэтому

вполне возможно, что будущие историки подтвердят правильность нашего

предположения, что политические салоны Нессельроде, Кочубея и

Хитрово-Фикельмон, были ареной масонских интриг, против лиц враждебных

ушедшему в подполье масонству. "Вдохновители гнусной кампании против

Пушкина были граф и графиня Нессельроде, которые были связаны с главным

палачом поэта Бенкендорфом. Граф Карл Васильевич Нессельроде, ближайший и

интимнейший друг Геккерна, был немцем, ненавистником русских, человеком

ограниченного ума, но ловким интриганом, которого в России называли

"австрийским министром иностранных дел"...Графиня Нессельроде играла

виднейшую роль в свете и при дворе. Она была представительницей

космополитического, олихаргического ареопага, который свои заседания имел в

Сен-Жерменском предместье Парижа, в салоне княгини Меттерних в Вене и

салоне графини Нессельроде в доме Министерства Иностранных Дел в

Петербурге. Она ненавидела Пушкина, и он платил ей тем же. Пушкин не

пропускал случая клеймить эпиграмматическими выходками и анекдотами свою

надменную антагонистку, едва умевшую говорить по-русски. Женщина эта паче

всего не могла простить Пушкину его эпиграммы на отца ее, гр. Гурьева,

масона, бывшего министра финансов в царствование императора Александра I,

зарекомендовавшего себя корыстолюбием и служебными преступлениями:

...Встарь Голицын мудрость весил,

Гурьев грабил весь народ.

Графиня Нессельроде подталкивала Геккерна, злобно шипела,

сплетничала и подогревала скандал. Из салона Нессельроде, чтобы очернить и

тем скорее погубить поэта, шла гнуснейшая клевета о жестоком обращении

Пушкина с женой, рассказывали о том, как он бьет Наталью Николаевну

(преждевременные роды жены поэта объяснились ими тем, что Пушкин бил ее

ногами по животу). Она же распускала слухи, что Пушкин тратит большие

средства на светские удовольствия и балы, а в это же время родные поэта

бедствуют и обращаются за помощью, что будто бы у Пушкина связь с сестрой

Наталии Николаевны - Александриной, у Наталии Николаевны - с Царем и

Дантесом и так далее. Эта же масонская мафия доносила Государю о

политической неблагонадежности Пушкина. Гонителем и убийцей Пушкина был

целый преступный коллектив. Фактические и физические исполнители примыкали

к патологическому кружку, группировавшемуся вокруг Геккерна. Сюда нужно

отнести Дантеса, кн. Долгорукова, Гагарина, Уварова и т.д. Кн. Долгоруков

был порождением фронды родовитого русского дворянства против самодержавия

"и узурпации династии Романовых". Он совершенно серьезно считал себя

претендентом на русский престол. В последние годы жизни в России кн.

Долгоруков без всяких стеснений среди дворян Чернского уезда Тульской

губернии говорил: "Романовы - узурпаторы, а если кому царствовать в России,

так, конечно, мне, Долгорукову, прямому Рюриковичу".

Связанные общими вкусами, общими эротическими забавами, связанные

"нежными узами" взаимной мужской влюбленности, молодые люди - все высокой

аристократической марки - под руководством старого развратного канальи -

Геккерна, легко и беспечно составили злобный умысел на честь и жизнь

Пушкина. Выше этого кружка "астов" находились подстрекатели,

интеллектуальные убийцы - "надменные потомки известной подлостью

прославленных отцов" вроде Нессельроде, Строгановых,

Белосельских-Белозерских и т.д.". "Между высшим светом, который поэт

называл "притоном мелких интриганов, завистников и негодяев", и Пушкиным

шла постоянная и ожесточенная борьба, но борьба неравномерная: Пушкин

боролся в одиночку, ему морально сочувствовали и поддерживали близкие,

искренне к нему расположенные друзья; - против поэта орудовал комплот -

масонская мафия - которая имела власть и влияние, которая плотной стеной

окружила Самодержца и создавала между ним и поэтом непроницаемую стену".

(В. Иванов. Пушкин и масонство).

IV

Всякого, кто изучает работу организаторов Ордена Р. И. - Герцена,

Белинского, Бакунина и их последователей, - фанатичных врагов всего

русского поражает одно странное обстоятельство - поразительная

бездеятельность III Отделения, созданного по совету Бенкендорфа, как орган

для охранения государственной безопасности и борьбы с антихристианскими

политическими идеями. С тех пор, как во главе III Отделения стал

Бенкендорф, как правильно отмечает В. Иванов, никакой действительно борьбы

против притаившего масонства и членов возникнувшего Ордена Р. И. не велось.

"Дело политического розыска, - утверждает В. Иванов, - попало в масонские

руки, братья каменщики могли работать совершенно спокойно. Движение

декабристов, направленное против монархии, не умерло. Масоны не смирились

от неудачи 14 декабря. Они ушли в подполье и повели строго конспиративную

работу".

Фигура Бенкендорфа, действительно, весьма подозрительна. Пушкина,

самого выдающегося представителя развивавшегося национального направления,

он упорно травил, изображая его в глазах Николая I, как закоренелого

революционера, а против деятельности действительных революционеров Герцена,

Белинского, Бакунина и других не предпринимал решительных мер. Все

перечисленные организаторы Ордена отделывались самыми незначительными

взысканиями и творили, что хотели.

В. Иванов считает, что Бенкендорф был масоном и выдвинул проект

создания III Отделения для того, чтобы во главе его иметь возможность

покрывать деятельность запрещенного масонства и тех, кто был последователем

пущенных масонством в обиход политических учений. Возвышение Бенкендорфа

произошло, действительно при странных обстоятельствах. Возвышение его и

доверие к нему Николая I началось после того, как он нашел будто бы в

бумагах Александра I, которые он разбирал по поручению Николая I свою

записку о заговоре декабристов, поданную им покойному Императору якобы еще

в 1821 году. Эту свою докладную записку о декабристах Бенкендорф показал

Николаю I. Николай I поверил Бенкендорфу, что он является противником

тайных обществ, принял его проект организации III Отделения и назначил

Бенкендорфа его главой. Никаких отметок Александра I на поданной, якобы,

Бенкендорфом докладной записке НЕ БЫЛО. Была ли записка подана Александру I

или ее Бенкендорф написал уже после восстания декабристов, чтобы втереться

в доверие к Николаю I - это не известно. Выяснением этого важного вопроса

русские историки до революции, конечно, не интересовались. Но этим вопросом

историки должны обязательно поинтересоваться. Изучение подлинных

исторических документов может быть вскроет причины странной бездеятельности

Бенкендорфа по отношению к заклятым врагам русского государства в эпоху

создания Ордена Р. И. Бенкендорф сам мог и не быть масоном, но он мог

также, как и Пален, быть только подлым, беспринципным карьеристом, а в силу

аморальности слепым орудием русского и мирового масонства. А то, что

Бенкендорф был личностью беспринципной, способной на все, показывает, как

он отнесся к приказу Николая I не допустить дуэль между Пушкиным и

Дантесом. Выполнив не приказ Николая I, а предательский совет кн.

Белосельской (см. об этом далее) Бенкендорф этим самым содействовал

убийству Пушкина.

Человек способный на подобное нарушение служебного долга - способен

на все. Поэтому нет ничего удивительного в предположении Иванова о

предательской роли Бенкендорфа, каковую он играл, занимая пост начальника

III Отделения. Предательство, прикрываемое внешней лояльностью и сочетаемое

с клеветой - это ведь самый излюбленный метод работы масонов. У масонов,

ведь всегда "все позволено" ради достижения масонских целей. Николай I

верно говорил, что "Если честный человек честно ведет дело с мошенником, он

всегда останется в дураках". Николай I вел себя по отношению к Бенкендорфу,

которого считал честным человеком, - честно. Но вел ли себя честно по

отношению к Николаю I Бенкендорф?

V

В. Иванов считает, что Бенкендорф принадлежал к числу тех же

масонов, которые работали в интересах масонства и после запрещения

масонства. "Бенкендорф, - пишет В. Иванов, - покровительствовал радикальным

и социалистическим кружкам. Борьба с вредными идеями идет на словах. Эту

борьбу ведут, главным образом, с Пушкиным, который ушел из масонства,

отвернулся от декабристов и стал пламенным защитником Николая Павловича".

Эта версия, несмотря на всю неожиданность, однако, весьма похожа на истину.

Бездеятельность Бенкендорфа в отношении лиц ведших в царствование Имп.

Николая I подрывную работу против царской власти несомненна. Необходимо

только выяснить, каковы причины этой бездеятельности. Бенкендорф быстро и

легко мог пресечь деятельность Белинского, Герцена, Бакунина и других лиц,

положивших начало Ордену Русской Интеллигенции. Но этого не было сделано.

Пушкину приходилось чаще получать приглашение посетить Бенкендорфа, чем

Белинскому.

Пушкину был запрещен выезд в Европу. Но организаторы Ордена, злейшие

враги России и Николая I, Герцен, Бакунин и Белинский - все получили

разрешение выехать в Европу. К главарю Ордена Белинскому Третье Отделение

относилось столь снисходительно, что членам Ордена пришлось даже выдумать

миф о том, что де если бы Белинский не умер, его начало бы преследовать

Третье Отделение. Может быть и начало бы. Но это кабы да кабы. А при жизни

Белинского преследовали все-таки не его, а Пушкина.

"После возвращения Пушкина из Михайловского, - пишет Иванов, - у

масонов не оставалось никаких иллюзий относительно того, что они могут

использовать Пушкина для достижения своих целей. Расчеты, что Пушкин будет

союзником масонства и отдаст свой талант на службу последнему, что он будет

не врагом, а другом и попутчиком масонства, рушились: между Пушкиным и

масонами произошел окончательный разрыв, и завязалась упорная, непримиримая

борьба.

В роли гонителя и палача Пушкина от Ордена Вольных Каменщиков

выступает Бенкендорф, фактический цензор и тайный опекун поэта. Бенкендорф

систематически начинает свою атаку против поэта. Он и братья масоны

начинает жечь Пушкина на медленном огне. Бенкендорф гнал и терзал Пушкина,

как своего врага, как человека вредного и опасного масонам. Со стороны

Бенкендорфа это была не личная месть, а месть партийная. Никаких личных

отношений у Пушкина с Бенкендорфом не было. Не было и не могло быть никаких

столкновений по службе. Бенкендорф знал, что Пушкин лоялен правительству и

никакой опасности для него не представляет. Не Пушкин, а Бенкендорф был

тягчайшим преступником против Государя II родины. Бенкендорф не только не

боролся с действительными и опасными врагами государства и общества -

масонами, а напротив, покровительствовал им, покрывал их преступную работу

и сам принимал активное участие в их преступлениях".

"Пушкина стали гнать потому, что он не пожелал и не мог стать на

путь предательства, лжи и преступлений против правительства. Начинается

работа Бенкендорфа и III Отделения. В письме от 30 сентября 1826 года.

"...Бенкендорф, надзору которого Пушкин был поручен, сообщил ему, что

Государь не только не запрещает приезда в столицу, "но предоставляет

совершенно на Вашу волю" и дальше следовала оговорка "с тем только, чтобы

предварительно испрашивали разрешения через письма". При этом Бенкендорф

подтвердил Пушкину, что сочинений Его НИКТО, КРОМЕ ГОСУДАРЯ рассматривать

не будет и передал ему царское поручение - заняться "предметом о воспитании

юношества". В действительности Бенкендорф сам становится цензором Пушкина и

всемерно стесняет его свободу. За Пушкиным начинают следить, вскрывать его

корреспонденцию, стеснять свободу передвижений, выдумывать и расследовать

несуществующие преступления и именем Государя осыпать выговорами и обидными

замечаниями".

Пушкин составляет докладную записку "О народном образовании" весьма

консервативную по своему характеру. Он считает, например, необходимым "во

что бы то ни стало подавить воспитание частное" и "увлечь все юношество в

учебные заведения, подчиненные надзору правительства". Реформы предлагаемые

Пушкиным в области народного образования по своему существу направлены

против масонства. Пушкин имел ясное представление, как коверкали души

русских подростков в частных учебных заведениях, содержимых иностранными

проходимцами, среди которых в роли преподавателей часто выступали

иностранные масоны. Закрыть частные учебные заведения на некоторое время

было необходимо. Это сразу бы сократило возможности русских и иностранных

масонов нравственно и политически разлагать русское юношество. Пушкин

против того, чтобы в учебных заведениях существовали порядки похожие на те,

которые существовали в Царскосельском Лицее в котором он обучался. Пушкин

осуждает, что во "всех училищах дети занимаются литературою, составляют

общества, даже печатают свои сочинения в светских журналах. Должно обратить

серьезное внимание, - пишет он, - на рукописи, ходящие между

воспитанниками. За найденную похабную рукопись положить тягчайшее

наказание, за возмутительную - исключение из училища, но без дальнейшего

гонения по службе".

И, вот, подобная записка, Бенкендорфом, или кем-то другим из

высокопоставленных лиц, была истолкована, как увлечение Пушкина

"безнравственным и беспокойным" просвещением. Необходимо было обладать

исключительным цинизмом, чтобы оценить подобным образом высказанные

Пушкиным трезвые и умные взгляды на народное образование. Передав Пушкину

благодарность Николая I за составление записки о народном образовании

Бенкендорф сообщает ему затем, что будто бы "Его Величество при сем

заметить соизволил, что принятое вами правило, будто бы просвещение и гений

служат исключительным основанием совершенству, есть правило опасное для

общего спокойствия, ЗАВЛЕКШЕЕ ВАС САМИХ НА КРАЙ ПРОПАСТИ и повергшее в оную

толикое количество людей". Если бы Николай I даже бы и высказал подобное

несправедливое мнение о записке Пушкина, то он, конечно, никогда бы не счел

нужным после состоявшегося примирения, так бесцеремонно указывать Пушкину

на его прошлые юношеские прегрешения. Николай I не был способен на столь

мелочные и подлые уколы.

Оценка, которую сделал Николай I Пушкину после беседы: "Это самый

умный человек в России". Бенкендорф же отчитывает самого умного человека

России как мальчишку, издевается над ним, приписывая ему мнения каковых он

вовсе в записке не высказывает. Тайный смысл письма Бенкендорфа следующий:

"Если тебя простил царь, если он назвал тебя умнейшим человеком России, -

не надейся, что тебя простят другие, которым ты бросил дерзкий вызов. Царь

простил тебя, но другие не простят тебе твоей измены. Ты забыл, что

народная мудрость говорит: "Жалует Царь, да не жалует псарь".

"Унизительная и придирчиво враждебная опека Бенкендорфа, - пишет В.

Иванов, - в силу которой не только литературная, но и личная жизнь поэта

оставалась до самой его смерти под полицейским надзором, - с каждым годом

усиливалась". Бенкендорф принимает на себя роль гувернера 30-летнего

Пушкина и покровительственно поучает его, как мальчишку, как ему жить и

какой держаться и в дальнейшем линии поведения. Создалось невыносимое

положение. Бенкендорф стал стеной между поэтом и Государем. Пушкин не мог

пробить этой стены. Все делалось от имени и именем Государя, который не

знал, что Бенкендорф, искажает его волю и принимает в отношении поэта меры,

которые Царь-Рыцарь, по благородству своего характера, никогда не мог бы

одобрить. Государь уважал и любил поэта, он желал ему добра, а не зла, он,

не допускал низости людской, был уверен, что его представитель выполнит

свято его волю и будет охранять и оберегать великого человека. Пушкин знал,

что Государь не при чем в той бесчестной роли, которую по заданиям темных

сил, выполнял Бенкендорф, подвергая поэта стеснениям, унижениям и

оскорблениям. "Не Он (Имп. Николай!) виноват в свинстве его окружающих", -

писал Пушкин своей жене.

Масонство создало настолько запутанную обстановку, которую без

трагического финала изжить было невозможно. По мере созревания таланта

Пушкина и роста его славы, возрастала и ненависть масонства в отношении

Пушкина, которые гнали "его свободный чудный дар" до тех пор, пока рука

подосланного с "пустым сердцем" убийцы не погасила исторической славы

России". (В. Иванов. Пушкин и масонство, стр. 51-52).

VI

В начале 1827 года, Комиссия Военного Суда созданная по делу

Алексеева и других, обнаружив у обвиняемых отрывок из стихотворения Пушкина

"Анри Шенье" попросила Московского Обер-полицмейстера допросить Пушкина с

какой целью им написано настоящее стихотворение. Запрос был вызван тем, что

на копии стихотворения имелась надпись: "На 14 декабря". Пушкин ответил:

"Сии стихи действительно сочинены мною. Они были написаны гораздо прежде

последующих мятежей и помещены в элегии "Анри Шенье", напечатанной с

пропусками в собрании моих сочинений. Они явно относятся к французской

революции, коей А. Шенье пал жертвой. Все стихи никак, без ясной

бессмыслицы, не могут относиться к 14 декабря. Не знаю, кто над ними

поставил сие ошибочное название. Не помню, кому мог передать мою элегию "А.

Шенье."

Александр Пушкин. 27 января 1827 года.

И, действительно, понять идейный смысл Элегии было очень нетрудно:

Анри Шенье был казнен по обвинению в монархическом заговоре. Стихотворение

Пушкина никак не может быть отнесено к восстанию декабристов. Но тем не

менее кому-то, вероятно масонам и вольтерьянцам, очень хотелось отомстить

вставшему на сторону Николая I Пушкину, изобразив его идейным соратником

декабристов, нераскаявшимся заговорщиком.

Следствие по делу "Анри Шенье" вел бывший масон Кочубей и хотя

монархическая направленность "Анри Шенье" была ясна для каждого, гр.

Кочубей, бывший Председателем Государственного Совета настоял на том, чтобы

Пушкин был отдан под секретный надзор и предложил взять с него расписку,

чтобы он (вопреки обещанию Николая I "быть его цензором") сдавал свои

произведения в обычную цензуру. Кочубей, конечно, не блистал умом, но

понять, что "Анри Шенье" не имеет никакого отношения к заговору

декабристов, - это-то он, конечно, понять мог. Следовательно, ему и еще

кому-то было выгодно восстановить Пушкина против нового Императора, а

нового Императора против Пушкина.

В подписанном Кочубеем отношении к Главнокомандующему Петербурга гр.

П. А. Толстому (б. масон) отношении по поводу расследования о "Анри Шенье",

написано что "...вместе с сим Государственный Совет признал нужным к

означенному решению Сената присовокупить: чтобы по неприличному выражению

Пушкина (!?) в ответах насчет происшествия 14 декабря 1825 г. и по духу

самого сочинения его в октябре того года напечатанного, поручено было иметь

за ним в месте его жительства секретный надзор". Спустя две недели

Петербургский военный губернатор П. В. Голенищев-Кутузов (б. масон) сообщил

гр. П. А. Толстому: "...известный стихотворец Пушкин обязан подписью в том,

что впредь никаких сочинений без рассмотрения и пропуска оных цензурою не

выпускал в публику. Между тем учрежден за ним секретный надзор".

В июне следующего года Пушкина привлекают к расследованию о том, кто

является автором кощунственной поэмы "Гаврилиада". Расследование не имело

никаких последствий для Пушкина только благодаря тому, что Пушкин обратился

с письмом к самому Императору (См. стр. 37). После получения письма Николай

I приказал Пушкина больше не допрашивать.

И так было почти всегда когда Пушкин мог лично или письменно

объяснить Царю, как было дело в действительности. Но ведь Пушкин не всегда

имел возможность давать объяснения самому Николаю I. У Николая I,

правившего Россией в необычайно сложную политическую эпоху, не было времени

чтобы всегда лично разбирать обвинения против Пушкина, выдвигаемые против

поэта его врагами. Чаще всего пределы свободы Пушкина определялись не

царем, а Бенкендорфом. который только изредка действовал по прямому

поручению царя, а чаще сам подсказывал царю, что можно и что нельзя

позволять делать Пушкину.

Прекратилось после вмешательства Николая I дело о "Гаврилиаде", зато

началась травля Пушкина на страницах "Северной Пчелы". Николай I, как мы

уже знаем, выразил желание, чтобы "Северная Пчела" была закрыта, но

Бенкендорф доказал, что этого сделать нельзя. То есть во всех известных нам

случаях Бенкендорф занимает по отношению к Пушкину всегда явно враждебную

позицию.

"У гр. Бенкендорфа не было никаких оснований лично ненавидеть

Пушкина. Но тем не менее гр. Бенкендорф, который если бы хотел, мог всегда

своевременно прекратить и деле по поводу из "Анри Шенье", и травлю

"Северной Пчелы", и предотвратить дуэль с Дантесом, никогда этого не делал,

а всегда оказывался в одном лагере с преследователями Пушкина. Иногда шеф

жандармов старался довести его до взрыва", - пишет известный пушкинист

М.Гофман. "...Пушкин все же продолжал обожать своего Государя, с каждым

днем все больше начинает ненавидеть "льстеца" Бенкендорфа и все окружение

монарха: "дело об Анри Шенье" ему открыло глаза" (М. Гофман. Драма Пушкина.

"Возрождение". Тетрадь 62).

4 марта 1830 года Пушкин писал, например, Бенкендорфу: "...несмотря

на четыре года поведения безупречного, я не смог приобрести доверия

властей. С огорчением вижу я, что всякий шаг мой возбуждает подозрение и

недоброжелательство". Чиновник III отделения, М. М. Попов, говорит в своих

записках, что Бенкендорф и фон Бок всегда смотрели на Пушкина, "как на

опасного вольнодумца, постоянно следили за ним и тревожились каждым его

движением".

V. ПУШКИН, КАК ВОССТАНОВИТЕЛЬ ТРАДИЦИОННОГО РУССКОГО МИРОВОЗЗРЕНИЯ

I

Ко времени восстания декабристов Пушкин духовно окончательно порвал

с масонами и с их духовными отпрысками. Уход Пушкина от масонов, и отказ

его от участия в работе тайных обществ - является важнейшим этапом в

духовном развитии русского образованного общества после революции Петра I.

Повернувшись спиной к масонам и вольтерьянцам, Пушкин повернулся лицом к

духовным истокам русской национальной культуры. Дадим по этому вопросу

слово представителю Ордена Г. Федотову. "Выражаясь очень грубо, - пишет он,

- Пушкин из революционера (?) становится консерватором: 14 декабря 1825

года, столь же грубо можно считать главной политической вехой на его пути"

("Новый Град", стр. 245).

"Я как то изъявил свое удивление Пушкину, - пишет Соболевский, - что

он устранился от масонства, в которое он был принят и что он же не

принадлежал ни к какому другому тайному обществу".

Пушкин на это ответил Соболевскому следующее: "Разве ты не знаешь,

что филантропическое и гуманитарное общество, даже и самое масонство,

получило от Адама Вейсгаупта направление подозрительное и враждебное,

существующим государственным порядкам. Как же мне было приставать к ним"

("Русский архив". 1870 г. Стр. 1315-16).

Этот характерный ответ Пушкина разоблачает ложь декабристов о том,

что Пушкин будто бы добивался вступить в тайные общества декабристов, но

они дескать не доверяли ему, и его не приняли. Вот то, что, Пушкин, из

вольтерьянца и масона, стал национальным мыслителем и консерватором и не

могли никогда простить Пушкину историки и критики выполнявшие идейные

заказы Ордена.

"Пушкин, - указывает В. Иванов в своем исследовании "А. С. Пушкин и

масонство", - не с революцией, а против революции, он не с масонами, а

против масонов - врагов Православия и Церкви, Монархии и Русской

Народности. Пушкин в своих произведениях православный христианин, и верный

сын Церкви, монархист и националист. Его произведения - открытое и

сокрушающее обличение масонства. Пушкин отчетливо понял, что значит

революция. Он чутким сердцем почувствовал и живым умом осознал, что путь

революции самый ужасный и наименее надежный путь для усовершенствования

жизни".

Князь П. Вяземский, один из ближайших друзей Пушкина, лучше других

знавший политическое мировоззрение Пушкина и декабристов, писал в

критической статье о поэме Пушкина "Цыгане":

"Натура Пушкина была более открыта к сочувствиям, нежели к

отвращениям. В нем было более любви, нежели негодования; более

благоразумной терпимости и здравой оценки действительности и необходимости,

нежели своевольного враждебного увлечения. На политическом поприще, если

оно открылось бы пред ним, он без сомнения был бы либеральным

консерватором, а не разрушающим либералом. Так называемая либеральная.

молодая пора поэзии его не может служить опровержением слов моих.

Во-первых, эта пора сливается с порою либерализма, который, как поветрие,

охватил многих из тогдашней молодежи. Нервное впечатлительное создание,

каким обыкновенно родится поэт, еще более, еще скорее, чем другие, бывает

подвержено действию поветрия. Многие из тогдашних так называемых

либеральных стихов его были более отголоском того времени, нежели

отголоском, исповедью внутренних чувств и убеждений его. Он часто был

Эолова арфа либерализма на пиршествах молодежи, и отзывался теми веяниями,

теми голосами, которые налетали на него. Не менее того, он был искренен, но

не был сектатором в убеждениях или предубеждениях своих, а тем более не был

сектатором чужих предубеждений. Он любил чистую свободу, как любить ее

должно, как не может не любить ее каждое молодое сердце, каждая

благо-рожденная душа. Но из этого не следует, чтобы каждый свободолюбивый,

человек был непременно и готовым революционером".

"Политические сектаторы двадцатых годов (так Вяземский называет

декабристов. - Б. Б.) очень это чувствовали и применили такое чувство и

понятие к Пушкину. Многие из них были приятелями его, но они не находили в

нем готового соумышленника и, к счастью его самого и России, они оставили

его в покое, оставили в стороне. Этому соображению и расчету их можно

скорее приписать спасение Пушкина от крушения 25-го года, нежели желанию,

как многие думают, сберечь дарование его и будущую литературную славу

России. Рылеев и Александр Бестужев, вероятно, признавали себя такими же

вкладчиками в сокровищницу будущей русской литературы, как и Пушкина, но

это не помешало им самонадеянно поставить всю эту литературу на одну карту,

на карту политическую: быть или не быть".

Все своеобразие политического мировоззрения Пушкина очень верно

характеризует С. Франк в своей работе "Пушкин, как политический мыслитель".

"По общему своему характеру, политическое мировоззрение Пушкина есть

консерватизм, сочетавшийся, однако, с напряженным требованием свободного

культурного развития, обеспеченного правопорядка и независимости, - т.е. в

этом смысле проникнутый либеральными началами.

Консерватизм Пушкина слагается из трех основных моментов: из

убеждения, что историю творят и потому государством должны править не

"все", не средние люди или масса, а избранные, вожди, великие люди, из

тонкого чувства исторической традиции, как основы политической жизни, и

наконец из забот о мирной непрерывности политического развития и из

отвращения к насильственным переворотам.... Пушкин непосредственно любил и

ценил начало свободы. И в этом смысле он был либералом.

Но Пушкин также непосредственно ощущал, любил и ценил начала власти

и его национально-русское воплощение, принципиально основанное на законе,

принципиально стоящее над сословиями, классами и, национальностями,

укорененное в вековых преданиях, или традициях народа Государство

Российское, в его исторической форме - свободно принятой народом

наследственной монархии. И в этом смысле Пушкин был консерватором".

"Главным мотивом Пушкинского "консерватизма" является борьба с

уравнительным демократическим радикализмом, с "якобинством". С

поразительной проницательностью и независимостью суждения он усматривает -

вопреки всем партийным шаблонам и ходячим политическим воззрениям, сродство

демократического радикализма с цезаристским абсолютизмом. Если в

политической мысли XIX века (и, в общем, вплоть до нашего времени)

господствовали два комплекса признаков: "монархия - сословное государство -

деспотизм" и "демократия" - равенство - свобода", которые противостояли (и

противостоят) друг другу, как "правое" и "левое" миросозерцание, то Пушкин

отвергает эту господствующую схему - по крайней мере, в отношении России -

и заменяет ее совсем иной группировкой признаков. "Монархия - сословное

государство - свобода - консерватизм" выступают у него, как единство,

стоящее в резкой противоположности к комплексу "демократия - радикализм

("якобинство") - цезаристский деспотизм".

II

Про Пушкина можно сказать то же, что сказал Гейрих Гейне про Мишеля

Шевалье, французского экономиста; что он "консерватор и в то же время

прогрессист. Одною рукою он поддерживает старое здание для того, чтобы оно

не рухнуло людям на голову, другою чертит план для нового, более обширного

здания будущего". Пушкин, хорошо знавший всемирную и русскую историю, был

сторонником мысли хорошо выраженной одним английским государственным

деятелем, что "народы управляются только - двумя способами - либо

традицией, либо насилием". Закон гарантирующий человеку реально возможную в

его время свободу черпает свою силу в традиции. Законы любого государства

опираются на национальные традиции.

Пушкин всегда невысоко ценил политическую свободу. В 1836 году он

писал, например:

Не дорого ценю я громкие права,

От коих не одна кружится голова.

Я не ропщу о том, что отказали боги

Мне в сладкой участи оспаривать налоги

Или мешать царям друг с другом воевать,

И мало горя мне - свободна ли печать

Морочить олухов, иль чуткая цензура

В журнальных замыслах стесняет балагура:

Все это, видите ль, слова, слова, слова...

Иные, лучшие мне дороги права.

Иная, лучшая потребна мне свобода ...

Зависеть от властей, зависеть от народа -

Не все ли нам равно? Бог с ними!..

Никому Отчета не давать; себе лишь самому

Служить и угождать: для власти, для ливреи

Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи.

По прихоти своей скитаться здесь и там,

Дивясь божественным природы красотам

И пред созданьями искусств и вдохновенья

Трепеща радостно в восторгах умиленья -

Вот счастье, вот права!

Уже "...18-летний Пушкин учит нас, что закон выше государства, и что

правители не должны пользоваться законодательной властью по своему

произволу". "Пушкин в юности был сторонником постепенного политического

развития, - пишет известный юрист А. А. Гольденвейзер, - уже в первом

"Послании к цензору" мы находим резкое в устах 23-летнего юноши признание:

"Что нужно Лондону, то рано для Москвы". Впоследствии он был убежден в

необходимости для России монархического строя и даже оправдывал

самодержавие русских царей, - не только потому, что он видел во власти

русского царя гарантию того, что в России над всеми сословиями будет

"простерт твердый щит" законности. Он был убежден, что в

дворянско-крепостнической России только "самодержавной рукой" можно "смело

сеять просвещение" и что только "по мании царя" может "пасть рабство". А в

освобождении крестьян и в просвещении народа Пушкин правильно видел две

главные предпосылки для устроения правового строя". (А. А. Гольденвейзер. В

защиту права. Стр. 101).

Пушкин, как правильно замечает А. Гольденвейзер, "был в своем

политическом мировоззрении величайшим реалистом". "Именно за этот реализм,

столь несвойственный русскому интеллигентскому мышлению С. Франк и называет

Пушкина "Совершенно оригинальным и, можно сказать, величайшим русским

политическим мыслителем XIX века".

Пушкин был далек от морального максимализма Достоевского и Толстого.

Он знал, что мы живем на грешной земле, среди грешных людей. Пушкин учил

любить свободу, право, не революцию, а постепенное, но упорное стремление к

лучшему социальному строю.

VI. ВЗГЛЯД ПУШКИНА НА ИСТОРИЧЕСКОЕ ПРОШЛОЕ РОССИИ

Пушкин был не только умнейшим, но и образованнейшим человеком своего

времени. Кроме Карамзина только Пушкин так глубоко и всесторонне знал

прошлое русского народа. Работая над "Борисом Годуновым", он глубоко изучил

Смутное время, историю совершенного Петром I губительного переворота, эпоху

Пугачевщины, То есть, Пушкин изучил три важнейших исторических эпохи

определивших дальнейшие, судьбы Русского народа. Пушкин обладал неизмеримо

более широким историческим кругозором, чем большинство его современников и

поэтому он любил русское историческое прошлое гораздо сильнее большинства

его современников. "Дикость, подлость и невежество, - писал он, - не

уважать прошедшего, пресмыкаясь пред одним настоящим, а у нас иной потомок

Рюрика более дорожит звездою двоюродного дядюшки, чем историей своего дома,

т.е. историей отечества".

...Да ведают потомки православных,

Земли родной минувшую судьбу,

Своих царей великих поминают,

За их труды, за славу, за добро,

А за грехи, за темные деянья,

Спасителя смиренно умоляют...

Как правильно указывает И. С. Аксаков, во время открытия памятника

Пушкину в Москве: "Любовь Пушкина к предкам давала и питала живое, здоровое

историческое чувство. Ему было приятно иметь через них, так сказать,

реальную связь с родною историей, состоять как бы в историческом свойстве и

с Александром Невским, и с Иоаннами, и с Годуновым. Русская летопись уже не

представлялась ему тем чем-то отрешенным, мертвою хартией, но как бы

семейною хроникой."

Один из образованнейших людей николаевской эпохи кн. П. Вяземский

так оценивает Пушкина, как историка: "В Пушкине было верное понимание

истории, свойство, которым одарены не все историки. Принадлежностями его

ума были ясность, проницательность и трезвость.... Пушкин был одарен, так

сказать, самоотвержением личности своей настолько, что мог отрешить себя от

присущего и воссоздать минувшее, ужиться с ним, породниться с лицами,

событиями нравами, порядками - давным давно замененными новыми поколениями,

новыми порядками, новым обществом и гражданским строем. Все это необходимые

для историка качества, и Пушкин ими обладал в высшей мере". Пушкин писал:

...Два чувства дивно близки нам,

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

На них основано от века

По воле Бога самого

Самостоянье человека,

Залог величия его.

Животворящие святыни.

Земля была б без них мертва,

Без них наш тесный мир - пустыня,

Душа - алтарь без Божества.

"Уважение к минувшему, - утверждает Пушкин, - вот черта, отличающая

образованность от дикости; кочующие племена не имеют ни истории, ни

дворянства" ("Наброски статьи о русской истории").

Во время Пушкина изучение русской истории и памятников древней

русской письменности, только что начиналось и много Пушкин не мог знать. Но

благодаря своему огромному уму, он тем не менее, ясно и верно понимал, что

ход исторического развития России был совершенно иной, чем историческое

развитие Европы. Будучи еще совершенно юным в своих "Исторических

замечаниях" написанных в 1822 г., он тем не менее верно указывает, что:

"Греческое вероисповедание, отдельное от прочих, дает нам ОСОБЕННЫЙ

НАЦИОНАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР. В России влияние духовенства столь же было

благотворно, сколько пагубно в землях римско-католических: "...Мы были

В статье "Отчуждение России от Европы" Пушкин высказывает следующее

о результатах отделения Киевской Руси от Европы, с которой до нашествия

татар она находилась в теснейших политических и культурных сношениях:

"Долго Россия была совершенно отделена от судеб Европы. (Зачеркнуто: "Она

совершила свое предназначение. С XI века, приняв христианстве из Византии,

она не участвовала в умственной деятельности католического мира в эпоху

Возрождения латинской Европы"). Ее широкие равнины поглотили силу монголов

и остановили их разрушительное нашествие. Варвары, не осмелясь оставить у

себя в тылу порабощенную Русь, возвратились в степи своего Востока.

Христианское просвещение было спасено истерзанной и издыхающей Россией, а

не Польшей, как еще недавно утверждали европейские журналы: но Европа, в

отношении России, всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна".

"Гизо объясняет одно из событий христианской истории, - европейское

просвещение. Он обретает его зародыш, описывает постепенное развитие и,

отклоняя все отдаленное, случайное и постороннее, доводит до нас сквозь ряд

темных и кровавых, тяжелых и расцветающих веков.

Вы поняли все достоинство французского историка, поймите ж и то, что

Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою, что история ее

требует другой мысли, другой формулы, чем мысли и формулы, выведенные

Гизотом из истории христианского Запада".

VII. ОТНОШЕНИЕ ПУШКИНА К САМОДЕРЖАВИЮ

"Изучение истории Смуты приводит его к одному убеждению, которое

является позднее основным для его политического мировоззрения, - к

убеждению, что монархия есть в народном сознании фундамент русской

политической жизни". (С. Франк).

Утверждая о том, что Пушкин в зрелом возрасте был монархистом можно

сослаться на следующее свидетельство Гоголя:

Вот что писал Гоголь в своем письме к В. А. Жуковскому, помещенном

под названием "О лиризме наших поэтов" в "Выбранных местах из переписки с

друзьями":

"...Как умно определял Пушкин значение полномощного монарха! И как

он вообще был умен во всем, что ни говорил в последнее время своей жизни!

"Зачем нужно, - говорил он, - чтобы один из нас стал выше всех и даже выше

самого закона? Затем, что закон - дерево; в законе слышит человек что-то

жестокое и небратское. С одним буквально исполнением закона не далеко

уйдешь; нарушить же, или исполнить его никто из нас не должен: для этого-то

и нужна высшая милость, умягчающая закон, которая может явиться людям

только в одной полномощной власти. Государство без полномощного монарха -

автомат: много-много, если оно достигнет того, чего достигли Соединенные

Штаты. А что такое Соединенные Штаты? Мертвечина. Человек в них выветрился

до того, что и выеденного яйца не стоит. Государство без полномощного

монарха то же, что оркестр без капельмейстера: как ни хороши будь все

музыканты, но, если нет среди них ни одного такого, который бы движением

палочки всему подавал знак, никуда не пойдет концерт. (А, кажется, он сам

ничего не делает, не играет ни на каком инструменте, только слегка

помахивает палочкой, да поглядывает на всех, и уже один взгляд его

достаточен на то, чтобы умягчить, в том и другом месте, какой-нибудь

шершавый звук, который испустил бы иной дурак-барабанщик или неуклюжий

тулумбас). При нем и мастерская скрипка не смеет слишком разгуляться на

счет других: блюдет он общий строй, всего оживитель, верховодец верховного

согласия!" Как метко выражался Пушкин! Как понимал он значение великих

истин!"

"Можно сказать, - замечает С. Франк, - что этот взгляд Пушкина на

прогрессивную роль монархии в России есть некоторый уникум в истории

русской политической мысли XIX века. Он не имеет ничего общего ни с

официальным монархизмом самих правительственных кругов, ни с романтическим,

априорно-философским монархизмом славянофилов, ни с монархизмом

реакционного типа. Вера Пушкина в монархию основана на историческом

размышлении и государственной мудрости и связана с любовью к свободе и

культуре".

"Его символ веры, - указывает известный пушкинист М. Л. Гофман, -

заключался для него в трех словах - Бог, Родина, Царь. Последний должен

быть самодержавным монархом, наделенным безграничной властью, больше отцом

Родины, чем ее слугой (с Иоанна Грозного не существовало более убежденного

воспевателя самодержавия, чем Николай I). (М. А. Гофман. Драма Пушкина.

"Возрождение". Тетрадь 62).

"...Прежде всего Пушкин в отношении русской политической жизни -

убежденный монархист, как уже было указано выше. Этот монархизм Пушкина не

есть просто преклонение перед незыблемым в тогдашнюю эпоху фактом, перед

несокрушимой в то время мощью монархического начала (не говоря уже о том,

что благородство, независимость и абсолютная правдивость Пушкина совершенно

исключают подозрение о каких-либо лично-корыстолюбивых мотивах этого

взгляда у Пушкина). Монархизм Пушкина есть глубокое внутреннее убеждение,

основанное на историческом и политическом сознании необходимости и

полезности монархии в России - свидетельство необычайной объективности

поэта, сперва гонимого царским правительством, а потом всегда раздражаемого

мелочной подозрительностью и враждебностью".

"В отношении же России, Пушкин в зрелую эпоху никогда не был

конституционалистом, а - хотя с существенными оговорками, о которых ниже -

был, в общем скорее сторонником самодержавной монархии. В политическом

мировоззрении Пушкина можно наметить лишь немногие общие принципы - в

высшей степени оригинальные, не укладывающие в программу какой-либо партии

XIX века". (С. Франк, Пушкин, как политический мыслитель).

Пушкин прекрасно понимал то, что до сих пор не могут понять многие

левые, что недостатки русской жизни объясняются отнюдь не наличием

самодержавия. Что одна смена самодержавия ничего не даст, что чернь всегда

будет худшим тираном, чем царь.

Зависеть от царей, - зависеть от народа -

Не все ли мне равно?..

VIII. ГОСУДАРСТВЕННОСТЬ МИРОВОЗЗРЕНИЯ ПУШКИНА

Великий поэт понимал, что многие из его современников предъявляют

русской действительности часто такие требования, какие не выдержит ни одно

государство на свете. Коснувшись в 1832 году характера зарождавшегося

русского либерализма Пушкин пророчески заметил, что в России очень много

людей "стоящих в оппозиции не к правительству, а к России".

Пушкин, как позднее Гоголь, ясно сознавал, что добиваться улучшения

жизни в России должно и нужно, но нельзя в жертву иллюзорным политическим

мечтам и политическому фанатизму приносить Россию, созданную жертвенным

трудом многих поколений русских людей. Пушкин чувствовал свою кровную связь

с национальным государством и самодержавием, создавшим это государство. Эта

основная черта политического мировоззрения зрелого Пушкина всегда

раздражала членов Ордена. В силу именно этой причины русская интеллигенция

несколько раз переживала многолетние периоды отрицания Пушкина.

..."Борис Годунов" с его Пименом, это не что иное, как яркое

отображение древней Святой Руси; от нее, от ее древних летописцев, от их

мудрой простоты, "от их усердия, можно сказать, набожности, к власти Царя,

данной от Бога", он сам почерпнул эту инстинктивную народную любовь к

русской Монархии и русским Государям. Его светлый, трезвый государственный

смысл вместе с благородною правдивостью и честностью сердца, заставлявшими

его добросовестно углубляться в изучение родной истории и современной ему

иноземной политической жизни, постепенно превратили в нем это

полусознательное чувство в сознательное твердое убеждение". (Митрополит

Анастасий. Пушкин в его отношении к религии и Православной Церкви).

"...Общим фундаментом политического мировоззрения Пушкина было

национально-патриотическое умонастроение, оформленное как государственное

сознание. Этим был обусловлен его прежде всего страстный постоянный интерес

к внешне-политической судьбе России. В этом отношении Пушкин представляет в

истории русской политической мысли совершенный уникум, среди независимых и

оппозиционно настроенных русских писателей XIX века. Пушкин был одним из

немногих людей, который оставался в этом смысле верен идеалам своей первой

юности - идеалам поколения, в начале жизни пережившего патриотическое

возбуждение 1812-15 годов. Большинство сверстников Пушкина к концу 20-х и в

30-х годах утратило это государственно-патриотическое сознание - отчасти в

силу властвовавшего над русскими умами в течение всего XIX века

инстинктивного ощущения непоколебимой государственной прочности России,

отчасти по свойственному уже тогда русской интеллигенции сентиментальному

космополитизму и государственному бессмыслию", (С. Франк. Пушкин, как

политический мыслитель).

В сороковых годах Печорин уже писал:

Как сладостно отчизну ненавидеть

И жадно ждать ее уничтоженья!

И в разрушении отчизны видеть

Всемирную денницу возрожденья.

IX. ОТНОШЕНИЕ ПУШКИНА К ДЕМОКРАТИИ

За два года до смерти (в 1835 году), в заметке "Об истории поэзии

Шевырева", то есть имея уже совершенно сложившееся законченное

мировоззрение, Пушкин писал: "...Франция, средоточие Европы,

представительница жизни общественной, жизни - все вместе - эгоистической и

народной. В ней науки и поэзии не цели, а средства. Народ властвует в ней

отвратительною властию демократии".

Так высказывался умнейший человек России о самой "блистательной"

демократии в современной ему Европе. Это не случайное мимолетное мнение.

Это обычная позиция, которую занимает зрелый Пушкин к демократическому

образу правления.

Если Пушкин очень невысокого мнения о французской демократии, то не

лучшего мнения он и о демократическом образе правления, которое существует

в Новом Свете, в Соединенных Штатах. В большой критической статье о

мемуарах Джона Тренера, Пушкин пишет:

"...С некоторого времени Северо-Американские Штаты обращают на себя

в Европе внимание людей наиболее мыслящих. Не политическое происшествие

тому виною: Америка спокойно совершает свое поприще, доныне безопасная и

цветущая, сильная миром, упроченным ей географическим ее положением, гордая

своими учреждениями. Но несколько глубоких умов в недавнее время занялись

исследованием нравов и постановлений американских, и их наблюдения

возбудили снова вопросы, которые полагали давно уже решенными. Уважение к

сему новому народу и к его уложению, плоду новейшего просвещения, сильно

поколебалось".

Дальше Пушкин, о котором Гоголь сказал, что "раз это Пушкин сказал,

значит это уж верно", дает следующую резкую характеристику порядкам,

существовавшим в современных ему Соединенных Штатах:

"С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее

жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве. Все благородное,

бескорыстное, все возвышающее душу человеческую, подавленное неумолимым

эгоизмом и страстию к довольству (комфорт); большинство, нагло притесняющие

общество; рабство негров посреди образованности и свободы; родословные

гонения в народе, не имеющем дворянства; со стороны избирателей алчность и

зависть; со стороны управляющих робость и подобострастие; талант, из

уважения к равенству, принужденный к добровольному остракизму; богач,

надевающий оборванный кафтан, дабы на улице не оскорбить надменной нищеты,

им втайне презираемой: такова картина Американских Штатов, недавно

выставленная перед нами".

Пушкин разоблачает лицемерие жизни в Соединенных Штатах с большой

силой. Пушкин ясно предвидел во что выльется в дальнейшем лицемерие

примитивной американской демократии, о которой в дальнейшем с негодованием

выступали Виктор Гюго, Чарльз Диккенс, Кнут Гамсун и многие другие

европейские и американские писатели.

Пушкин ясно отдает себе отчет в том, что демократический образ

правления это хороший выход из легких затруднений: в творческие силы

демократии созревший духовно Пушкин не верит: "Во все времена, - говорил

Пушкин А. О. Смирновой, - были избранные, предводители; это восходит от Ноя

и Авраама. Разумная воля единиц или меньшинства управляла человечеством. В

массе воли разъединены, и тот кто владеет ею, - сольет их воедино! Роковым

образом, при всех видах правления, люди подчинялись меньшинству или

единицам, так что слово демократия в известном смысле, представляется мне

бессодержательным и лишенным почвы. В сущности неравенство есть закон

природы. В виду разнообразия талантов, даже физических способностей, в

человеческой массе нет единообразия; следовательно, нет и равенства. Все

перемены к добру или худу затевало меньшинство; толпа шла по стопам его,

как панургово стадо. Чтобы убить Цезаря, нужны были только Брут и Кассий;

чтоб убить Тарквиния достаточно одного Брута. Единицы совершали все великие

дела истории. Воля создавала, разрушала, преобразовывала. Ничто не может

быть интереснее святых - этих людей с чрезвычайно сильной волей. За этими

людьми шли, их поддерживали, но первое слово всегда было сказано ими.

Все это является прямой противоположностью демократической системе,

недопускающей единиц - этой естественной аристократии. Не думаю, чтоб мир

мог увидеть конец того, что исходит из глубины человеческой природы, что,

кроме того, существует и в природе - неравенства".

Из этого взгляда и вытекает презрение и ненависть Пушкина к

демократии, то есть к господству слепой массы в государственной жизни. А

какие отвратительные формы, приобретает власть массы, знает каждый из нас,

имеющий несчастье жить в эпоху, когда во всех государствах большую роль

играют в политике человек массы. Вспомните, что пишет об этом человеке

массы знаменитый испанский философ Ортега в книге "Восстание массы".

X. ОТНОШЕНИЕ ПУШКИНА К "ВЕКУ ПРОСВЕЩЕНИЯ" И К РЕВОЛЮЦИИ, КАК СПОСОБУ

УЛУЧШЕНИЯ ЖИЗНИ

"Что нужно Лондону - то рано для Москвы"

А. С. Пушкин

В пору духовной зрелости Пушкин был противником переустройства жизни

с помощью революции. Пушкин никогда не был революционером. Месяц спустя

после восстания декабристов, он писал Дельвигу: "...Никогда я не

проповедовал ни возмущения, ни революций - напротив". "Уже во время жизни в

Михайловском у Пушкина выработалась "какая-то совершенно исключительная

нравственная и государственная зрелость, беспартийно-человеческий,

исторический, "шекспировский" взгляд на политическую бурю декабря 1825 г."

(С. Франк. Пушкин, как пол. мыс. стр. 24). Отношение Пушкина к "веку

просвещения" и идейной основе французской революции, - учению философов -

просветителей мы можем узнать из статьи "О русской литературе с очерком

французской" и из других его статей, заметок и художественных произведений.

Умственно созрев Пушкин осуждает философов-"просветителей" за их

политический и нравственный цинизм. Своего прежнего кумира Вольтера он

называет "фернейским шутом". "Гуманизм сделал французов язычниками",-

сказал Пушкин Смирновой. У него не было двойной морали, применяющей разные

мерки к деятелям и героям революции и к их несчастным жертвам. Даже в таком

раннем, незрелом произведении, как ода "Вольность", написанная по словам

Тырковой в 1817 году, и имевшем целью воспеть свободу и дать урок царям, он

выносит одинаково суровый приговор и монархам, если они, пренебрегая

законом, обращают - свою власть в жестокую тиранию, и тем, кто поднимает на

них предательскую кровавую руку мести: последних он сравнивает с

"янычарами", считая их "стыдом и ужасом" наших дней. Устами А. Шенье,

казненного во время французской революции, он разоблачает ложь и обман

последней, которая, подняв восстание во имя свободы, утопила ее в крови.

Какою огненною силою дышат обличительные, подлинно контрреволюционные

слова, которые Пушкин влагает в уста обреченного на смерть Шенье, выражая в

них, прежде всего собственное негодующее чувство:

З а к о н,

На вольность опершись, провозгласил равенство!

И мы воскликнули: Б Л А Ж Е Н С Т В О!

О горе! О безумный сон!

Где вольность и закон? Над нами

Единый властвует топор.

Мы свергнули царей. Убийцу с палачами

Избрали мы в цари; о ужас, о позор!.."

(Митрополит Анастасий. Нравственный облик Пушкина. стр.

22).

Изучив Смутное время и Пугачевщину, Пушкин приходит к выводу: "Те,

которые замышляют у нас невозможные перевороты, или методы не знают нашего

народа, или уж люди жестокосердные, коим и своя шейка - копейка, а чужая

голова - полушка". Из мудрого понимания спасительности твердых исторических

традиций вырастает постоянная тревога Пушкина о будущем, предчувствия о

возможности новых противоправительственных заговоров. "Лучшие и прочнейшие

изменения, - пишет он в "Мыслях на дороге", - суть те, которые происходят

от одного улучшения нравов без насильственных потрясений политических,

страшных для человечества". В "Капитанской дочке", стоя уже на краю могилы,

Пушкин оставлял через героя повести следующий завет молодому поколению

своей эпохи: "Молодой человек, если записи мои попадут в твои руки,

вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от

улучшения общественных нравов без всяких насильственных потрясений".

Но молодое поколение, после смерти Пушкина не сделало этот завет

Пушкина основным принципом своих политических взглядов, оно пошло за

"Пугачевым из университета", за основателями Ордена - Герценом, Бакуниным,

Белинским. И потребовались ужасы большевизма, чтобы члены Ордена признали

мудрость политического мировоззрения Пушкина. Так С. Франк в упоминаемой

уже работе "Пушкин, как политический мыслитель" признает, что:

"Историческим фактом остается также утверждаемая Пушкиным солидарность

судьбы монархии и образованных классов и зависимость свободы от этих двух

факторов".

Чрезвычайно интересно, что взгляды Пушкина по вопросу о методах

улучшения жизни в России полностью совпадают со взглядами Николая I. 15

февраля 1835 года Николай I писал Паскевичу, что он благодарит Бога за то,

что Россия имеет возможность идти "смело, тихо, по христианским правилам к

постепенному усовершенствованию, которое должно из нее на долгое время

сделать сильнейшую, счастливейшую страну в мире". (А. Щербатов.

Генерал-фельдмаршал кн. Паскевич-Эриванский. СПБ. т. V, стр. 229).

XI. ОТНОШЕНИЕ ПУШКИНА К СОВЕРШЕННОЙ ПЕТРОМ I РЕВОЛЮЦИИ

Относясь отрицательно к революции, как способу улучшения жизни,

Пушкин отрицательно относился и к революции совершенной Петром I. Первый

раз оценку Петру I Пушкин делает в "Исторических замечаниях" написанных в

1882 году. "Впервые, - пишет С. Франк, - в творчестве Пушкина здесь

раздается нота восхищения Петром, пока еще, однако, довольно сдержанного,

Пушкин резко противопоставляет "Северного Исполина" его "ничтожным

наследникам". В чем увидел в заметках С. Франк ноты восхищения - усмотреть

трудно! Разве что в фразе "ничтожные наследники северного исполина,

изумленные блеском его величия, подражая ему во всем, что только не

потребовало нового вдохновения". Но дальше ведь Пушкин пишет: "Петр не

страшился народной свободы, неминуемого следствия просвещения, ибо доверяя

своему могуществу, и презирал человечество, может быть, более чем

Наполеон".

К этой оценке Пушкин делает следующее характерное примечание:

"История представляет около него всеобщее рабство. Указ разорванный кн.

Долгоруким, и письмо с берегов Прута приносят великую честь необыкновенной

душе самовластного Государя: впрочем, все состояния, окованные без разбора,

были равны перед его дубинкой. Все дрожало, все безмолвно повиновалось".

Такими способами властвования, как известно, Пушкин никогда не восхищался.

В разные эпохи своей жизни, по мере развития мировоззрения, Пушкин

по-разному понимает Петра. В раннюю, юношескую пору - он для него полубог,

позже он видит в нем черты демона разрушения. В статье "Просвещение России"

Пушкин указывает на то, что в результате совершенного Петром, Россия

подпала под влияние европейской культуры: "...Крутой переворот,

произведенный мощным самодержавием Петра НИСПРОВЕРГНУЛ ВСЕ СТАРОЕ, и

европейское влияние разлилось по всей России. Голландия и Англия образовали

наши флоты, Пруссия - наши войска. Лейбниц начертал план гражданских

учреждений".

Пушкин всегда остается трезв в своих рассуждениях о Петре, всегда

видит крайности многих его мероприятий. Гениальным своим чутьем он

угадывает в нем не обычного русского царя, А РЕВОЛЮЦИОНЕРА НА ТРОНЕ.

Как бы ни старались члены Ордена доказать, что Петр будто бы являлся

для Пушкина образцом государственного деятеля, все их уверения все равно

будут ничем иным как сознательной ложью. Именно никому другому, а Пушкину

принадлежат утверждения, что Петр I был не реформатором, а революционером,

и что он провел совершенно не реформы, а революцию. Он первый назвал мнимые

реформы Петра I революцией. В заметке "Об истории народа Русского Полевого"

Пушкин пишет: "С Федора и Петра начинается революция в России", которая

продолжается, до сего дня". В статье "О дворянстве" Пушкин называет Петра I

"одновременно Робеспьером и Наполеоном - воплощенной революцией".

В черновике письма к Чаадаеву по поводу его "Философического письма"

Пушкин неоднократно называет совершенное Петром революцией. "Но одно дело

произвести революцию, другое дело закрепить ее результаты. До Екатерины II

продолжали у нас революцию Петра, вместо того, чтобы ее упрочить. Екатерина

еще боялась аристократии. Александр сам был якобинцем. Вот уже 140 лет как

(...) сметает дворянство; и нынешний император первый воздвиг плотину

(очень слабую еще) против наводнения демократией, худшей, чем в Америке

(читали ли Вы Торквиля?) Я еще под горячим впечатлением от его книги и

совсем напуган ею".

Чрезвычайно характерно, что написанную в свое время Карамзиным

записку "О древней и новой России", в которой Карамзин осуждает крайности

преобразовательных методов Петра I и реформы Сперанского, напечатал первый

Пушкин в своем "Современнике". Проживи Пушкин больше и доведи он до конца

"Историю Петра Великого", он наверное сумел бы окончательно разобраться в

антинациональности совершенного Петром.

Весной 1830 года он, например, приветствует возникшее в то время у

Имп. Николая I намерение положить конец некоторым политическим традициям

введенным Петром I. 16 марта 1830 года он с радостью пишет П. Вяземскому:

"Государь уезжая оставил в Москве проект новой организации контрреволюции

революции Петра". Пушкин отзывается об намерении Николая I совершить

контрреволюцию - революции Петра I с явным одобрением. "Ограждение

дворянства, подавление чиновничества, новые права мещан и крепостных - вот

великие предметы".

Двойственное отношение Пушкина встречаем мы и в "Медном всаднике",

который всегда выставляют в качестве примера, что Пушкин восхищается Петром

I без всяких оговорок. Верный своему методу исследования, приведу по этому

поводу не свою, личную оценку, а признания члена Ордена критика Г.

Адамовича. В напечатанном в "Нов. Рус. Слово" • от 10 ноября 1957 года)

статье "Размышления у камина" он пишет: "Медный Всадник", например: великое

создание, по распространенному мнению даже самое значительное из всего

написанного Пушкиным. До сих пор в его истолковании нет полного согласия, и

действительно, не легко решить, оправдано ли в нем дело Петрове или

раздавленный железной волей "державца полумира" несчастный Евгений имел

основание с угрозой и злобой шепнуть ему "Ужо тебе" от имени бесчисленных

жертв всяких государственных строительств, прежних и настоящих". А в

рецензии на книгу члена Ордена проф. В. Вейдле "Задачи России" Г. Адамович

отмечает, что касаясь вопроса об отношении Пушкина к Петру I, В. Вейдле по

примеру своих многочисленных предшественников "...нередко сглаживает углы -

или умышленно, молчит". "Даже в "Медном Всаднике", особенно ему (Пушкину)

дорогом и близком, он отмечает только "восторг перед Петром, благословение

его делу" и не видит другого, скрытого облика поэмы - темного, двоящегося,

отразившего тот ужас перед "державцем полумира", который охватил Пушкина в

тридцатых годах, когда он ближе познакомился с его действиями и личностью"

("Русская Мысль" • 903).

Не случайно первый биограф Пушкина П. В. Анненков заметил, что

Пушкин мог бы написать "Историю Петра Великого, материалов он имел для

этого достаточно, он не захотел писать ее" "Рука Пушкина дрогнула", - пишет

Анненков.

Связанный цензурными требованиями своего времени Пушкин не мог

открыто высказать в "Медном Всаднике" свое истинное мнение о Петре. Но свое

отношение к Петру он все же выразил. "Медный Всадник" - олицетворение

государственной тирании, Евгений олицетворяет русскую личность подавленную

Петром I. И Пушкин пишет про "Медного Всадника": "Ужасен он в окрестной

мгле". Эта фраза по моему мнению и вскрывает истинное отношение Пушкина к

Петру после того, как он понял его роковую роль в Русской истории.

XII. КАК ПУШКИН ОТНОСИЛСЯ К ПРЕДКУ РУССКИХ ИНТЕЛЛИГЕНТОВ А. РАДИЩЕВУ

"...Мы никогда не почитали Радищева великим человеком".

А. Пушкин. "Александр Радищев"

I

Н. Бердяев так же, как и другие видные представители Ордена,

совершенно верно утверждает, что духовным отцом русской интеллигенции

является не Пушкин, а Радищев. Пушкин - политический антипод Радищева.

Только в пору юношества он идет по дороге проложенной Радищевым, а затем

резко порывает с политическим традициями заложенными Радищевым. В письме к

А. А. Бестужеву из Кишинева, в 1823 году юный Пушкин пишет фразу, цепляясь

к которой Пушкина всегда стараются выдать за почитателя Радищева: "Как

можно в статье о русской словесности забыть Радищева? Кого же тогда

поминать?"

Зрелый, умственно созревший Пушкин смотрел на Радищева совершенно

иначе и никакого выдающегося места ему в истории русской словесности не

отводил. Пушкин написал о Радищеве две больших статьи: "Александр Радищев"

и "Мысли на дороге". Статьи эти написанные Пушкиным незадолго до его

смерти. Таким образом мы имеем возможность узнать как смотрел Пушкин на

родоначальника русской интеллигенции, когда окончательно сложилось его

мудрое политическое миросозерцание. "Беспокойное любопытство, более нежели

жажда познаний, была отличительная черта ума его, - пишет Пушкин". Радищев

и его товарищи, по мнению Пушкина, очень плохо использовали свое пребывание

в Лейпцигском университете. "Ученье пошло им не впрок. Молодые люди

проказничали и вольнодумствовали". "Им попался в руки Гельвеций. Они жадно

изучили начала его ПОШЛОЙ И БЕСПЛОДНОЙ МЕТАФИЗИКИ, для нас непонятно каким

образом холодный и сухой Гельвеций мог сделаться любимцем молодых людей,

пылких и чувствительных, если бы мы, по несчастий), не знали, как

СОБЛАЗНИТЕЛЬНЫ ДЛЯ РАЗВИВАЮЩИХСЯ УМОВ МЫСЛИ И ПРАВИЛА, ОТВЕРГАЕМЫЕ ЗАКОНОМ

И ПРЕДАНИЯМИ". И Пушкин делает такой вывод: "...Другие мысли, СТОЛЬ ЖЕ

ДЕТСКИЕ, другие мечты, столь же несбыточные, заменили мысли и мечты

учеников Дидрота и Руссо, и легкомысленный поклонник молвы видит в них

опять и цель человечества, и разрешение вечной загадки, не воображая, что в

свою очередь они заменяются другими". То есть по мнению Пушкина

родоначальник русской интеллигенции, как он метко подметил, отличается теми

же самыми отрицательными качествами, что и его духовные потомки члены

Ордена: тоже беспокойное любопытство ума, нежели жажда познаний, та же

экзальтация, переходящая и безудержный, мрачный политический фанатизм.

"...Возвратясь в Петербург, - продолжает Пушкин, - Радищев вступил в

гражданскую службу, не переставая между тем заниматься и словесностью. Он

женился, состояние его было для него достаточно. В обществе он был уважаем,

как сочинитель. Граф Воронцов ему покровительствовал. Государыня знала его

лично и определила в собственную свою канцелярию. Следуя обыкновенному ходу

вещей, Радищев должен был достигнуть одной из первых степеней

государственных. Но судьба готовила ему иное".

А. Радищев попадает в среду русских масонов, так называемых,

Мартинистов.

"Таинственность их бесед, - сообщает Пушкин, - воспламенила его

воображение. Он написал свое "Путешествие из Петербурга в Москву" -

сатирическое воззвание к возмущению, напечатал в домашней типографии

спокойно пустил его в продажу ..."

Ясный и объективный ум Пушкина не может оправдать безумный поступок

Радищева в эпоху, когда во Франции происходила революция, когда в России

только недавно отгремела Пугачевщина. Пушкин всегда бережно относился к

национальному государству, созданному в невероятно трудных исторических

условиях длинным рядом поколений. "...Если мысленно перенесемся мы к 1791

году, - пишет Пушкин, - если вспомним тогдашние политические

обстоятельства, если представим себе силу нашего правительства, наши законы

не изменившиеся со времени Петра I, их строгость, в то время еще не

смягченную двадцатипятилетним царствованием Александра, самодержца,

умевшего уважать человечество; если думаем: какие суровые люди окружали

престол Екатерины, то преступление Радищева покажется нам действием

сумасшедшего..."

Пушкин решительно осуждает Радищева, не находя для него никакого

извинения: "...Мы никогда не почитали Радищева великим человеком, - пишет

он - поступок его всегда казался нам преступлением ничем не извиняемым, а

"Путешествие в Москву" весьма посредственною книгою, но со всем тем не

можем в нем не признать преступника с духом необыкновенным; политического

фанатика, заблуждающегося, конечно, но действующего с удивительным

самоотвержением и с какою то рыцарскою совестливостью,

"...Радищев, - сообщает Пушкин, - предан был суду. Сенат осудил его

на смерть (см. полное собрание законов). Государыня смягчила приговор.

Преступника лишили чинов и дворянства и в оковах сослали в Сибирь..."

Но сразу после смерти Екатерины II Император Павел Первый, - пишет

Пушкин, - "...вызвал Радищева из ссылки, возвратил ему чины и дворянство,

обошелся с ним милостиво и взял с него обещание не писать ничего противного

духу правительства. Радищев сдержал свое слово. Он во все время

царствования императора Павла I не писал ни одной строчки. Он жил в

Петербурге, удаленный от дел, и занимаясь воспитанием своих детей.

Смиренный опытностью и годами, он даже переменил образ мыслей,

ознаменовавший его бурную и кичливую молодость".

Дальше следуют замечательные по глубине рассуждения Пушкина. Он

пишет: "...Не станем укорять Радищева в слабости и непостоянстве характера.

Время изменяет человека, как в физическом, так и в духовном отношении. Муж

со вздохом иль с улыбкою отвергает мечты, волновавшие юношу. Моложавые

мысли, как и моложавое лицо, всегда имеют что то странное и смешное. Глупец

один не изменяется, ибо время не приносит ему развития, а опыты для него не

существуют".

Пушкин ставит вопрос о том, должны были ужасы французской революции

оказать влияние на миросозерцание Радищева, или нет? И отвечает: "...Мог ли

чувствительный и пылкий Радищев не содрогнуться при виде того, что

происходило во Франции во время ужаса? Мог ли он без омерзения глубокого

слышать некогда любимые свои мысли, проповедуемые с высоты гильотины, при

гнусных рукоплесканиях черни? Увлеченный однажды львиным ревом Мирабо, он

уже не хотел сделаться поклонником Робеспьера, этого сентиментального

тигра". Эта фраза чрезвычайно ярко характеризует отношение самого зрелого

Пушкина к кровавой французской революции и ее рыцарям гильотины.

II

Император Александр Первый в отношении милостей к А. Радищеву пошел

еще дальше, чем его отец. Вступив на престол, - пишет Пушкин, - он

"...вспомнил о Радищеве и извиняя в нем то, что можно было приписать

пылкости молодых лет и заблуждениям века, увидел в сочинителе Путешествия

отвращение от многих злоупотреблений и некоторые благонамеренные виды. Он

определил Радищева в Комиссию составления законов и приказал ему изложить

свои мысли касательно некоторых гражданских постановлений". .

Но политический фанатизм вещь изживаемая с очень большим трудом.

Несмотря на кровавый опыт французской революции, Радищев не смог полностью

преодолеть следы юношеского фанатизма. "...Бедный Радищев, увлеченный

предметом, некогда близким к его умозрительным занятиям, вспомнил старину и

в проекте, представленном начальству, предался своим прежним мечтаниям.

Граф Завадовский удивился молодости его седин и сказал ему с дружеским

упреком: "Эх, Александр Николаевич, охота тебе пустословить по-прежнему!

или мало тебе было Сибири?" В этих словах Радищев увидел угрозу. Огорченный

и испуганный, он возвратился домой, вспомнил о друге своей молодости, об

лейпцигском студенте, подавшем ему некогда мысль о самоубийстве... и

отравился. Конец, им давно предвиденный и который он сам себе напророчил!"

Трагический конец первого русского интеллигента является прообразом

самоубийства, которое подготовила себе в виде большевизма вся русская

интеллигенция - это общество политических фанатиков и утопистов, целое

столетие в фанатическом ослеплении рывшее могилу национальному государству

и погибшее вместе с ним.

Пушкин понимал то, что никогда не понимал Радищев и его

последователи, что: "...Нет убедительности в поношениях и нет истины, где

нет любви". Радищев и вся русская революционная интеллигенция вслед за ним,

много и старательно поносили современную им Россию и ее историческое

прошлое, но настоящей любви к России ни у кого из них не было, а поэтому в

их поношениях не было и нет истины. А. Радищев был первым у нас из числа

тех несчастных русских идеалистов, которые исповедуя утопические социальные

и политические теории, были в силу этого пророками злого добра.

Их любовь к будущему, к будущим людям становилась источником

ненависти к настоящим, к живущим ныне, и источниками зла и страданий

будущих поколений русских людей. "...В Радищеве, - пишет Пушкин, -

отразилась вся французская философия его века: скептицизм Вольтера,

филантропия Руссо, политический цинизм Дидрота и Реналя; но все в

нескладном и искаженном виде, как все предметы криво отражаются в кривом

зеркале. Он есть истинный представитель полупросвещения. Невежественное

презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком,

слепое пристрастие к новизне, частные, поверхностные сведения, наобум

приноровленные ко всему, вот что мы видим в Радищеве. Он как будто

старается раздражить верховную власть своим горьким злоречием: не лучше ли

было бы указать на благо, которое она в состоянии сотворить? Он поносит

власть господ, как явное беззаконие: не лучше ли было представить

правительству и умным помещикам способы к постепенному улучшению состояния

крестьян?

"...Самое пространное из его сочинений есть философское рассуждение

"О человеке и его смертности и бессмертии". Умствования оного пошлы и не

оживлены слогом. Радищев хотя и вооружается против материализма, но в нем

все еще виден ученик Гельвеция. Он охотнее излагает, нежели опровергает

доводы чистого афеизма!" (атеизма). Низко расценивает Пушкин и основное

произведение Радищева "Путешествие из Петербурга в Москву". "Путешествие в

Москву", причина его несчастия и славы, - пишет Пушкин, - есть, как уже мы

сказали, очень посредственное произведение, не говоря уже о варварском

слоге. Сетования на несчастное состояние народа, на насилие вельмож и

прочие преувеличены и пошлы. Порывы чувствительности, жеманной и надутой,

иногда чрезвычайно смешны. Мы бы могли подтвердить суждение наше множеством

выписок. Но читателю стоит открыть его книгу наудачу, чтоб удостовериться в

истине нами сказанного".

XIII. ОТНОШЕНИЕ ПУШКИНА К РУССКОЙ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ

I

Пушкин понимал, что идеи, выразителем которых являлся родоначальник

русской интеллигенции Радищев, в случае дальнейшего увлечения политическими

и социальными идеями Запада, могут иметь при известных обстоятельствах

успех. И, вероятно, в силу этих соображений, Пушкин за три года до своей

смерти начал писать большую статью о книге "Путешествие из Петербурга в

Москву". Статья написана, как и книга Радищева в форме путевого дневника.

Весьма характерно, что Пушкин описывает не Путешествие из Петербурга

в Москву, а путешествие из Москвы в Петербург, т.е. совершает путешествие в

обратном направлении. Путешествуя в обратном направлении чем Радищев,

Пушкин и в идейном плане так же совершает обратное путешествие, разоблачая

во всех случаях вымысел и преувеличения Радищева в описании им современной

ему действительности.

В главе одиннадцатой, под названием "Русская Изба", Пушкин

разоблачает недобросовестную попытку Радищева изобразить жизнь русского

крестьянина в значительно более мрачном виде, чем она была на самом деле.

"...В Пешках (на станции, ныне уничтоженной) Радищев съел кусок

говядины и выпил чашку кофе. Он пользуется сим случаем, дабы упомянуть о

несчастных африканских невольниках, и тужит о судьбе русского крестьянина,

не употребляющего сахара. Все это было тогдашним модным красноречием".

Пушкин одной фразой уничтожает все карикатурное описание Радищева в

упомянутой выше главе, все эти старания изобразить плоды своего вымысла в

наиболее мрачном виде. Пушкин иронически указывает: "...Замечательно и то,

что Радищев, заставив свою хозяйку жаловаться на голод и неурожай,

оканчивает картину нужды и бедствия сею чертою: "и начала сажать хлебы в

печь".

Трезвый политический мыслитель, Пушкин шаг за шагом разоблачает все

дикие претензии, которые предъявляет Радищев к современной ему России. Это

столкновение двух политических стилей, стиля политического и социального

реализма и социального утопизма. Пушкин в лице которого возмужала, наконец,

национальная политическая мысль, защищает русское национальное государство

от нападок на него Радищева. Пушкин вскрывает всю опасность истерической

чувствительности Радищева. Нарисовав картину тяжелой жизни крестьян у

одного помещика, который желая улучшить жизнь крестьян, завел. порядки

вроде тех, которые были в заведенных Аракчеевым военных поселениях, Пушкин

иронически писал: "Как бы вы думали? Мучитель имел виды филантропические".

Это замечание бьет в самую суть Радищевского отвлеченного прекраснодушия.

Результаты отвлеченного прекраснодушия чаще всего являются источником

сильнейших мучений для тех, кого хотят облагодетельствовать.

Пушкин первый почуял огромную опасность, которую несли с собой

филантропы типа Радищева, пророки злого добра, первый понял разрушительную

роль, какую они могут сыграть в России. И Пушкин первый из современников

нанес сокрушительный удар Радищеву, родоначальнику русской интеллигенции.

Пушкин подходит к положению крестьянства не с точки зрения

отвлеченных идеалов земного рая, а сравнивая его с положением крестьянства

и рабочих в других странах, которые кажутся первому русскому интеллигенту

превосходными по своему социальному строю. Пушкин делает вывод, который

соответствует исторической истине, что положение русских крестьян

постепенно, поскольку это позволяют политические и социальные условия

государства, все время улучшается. И Пушкин, которого интеллигенция всегда

изображала революционером, пишет что: "...конечно, должны еще произойти

великие перемены, но не должно торопить времени, и без того уже довольно

деятельного. Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от

одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических,

страшных для человечества..."

Если издавая свою книгу, Радищев надеялся, что он вызовет возмущение

в стране и в стране начнется революция, подобная французской, то Пушкин

считает, что лучшие и прочнейшие изменения это те, которые происходят от

одного улучшения нравов.

Если первый русский интеллигент ждет революцию в России с таким же

восторгом, как и все последующие поколения интеллигенции, то Пушкин

считает, что насильственные политические потрясения всегда страшны для

человечества.

Трезвый ясный ум Пушкина, взявшегося за разоблачение слезливых

карикатур А. Радищева, находит сильные неопровержимые доводы, взятые из

личных наблюдений над современной ему русской действительностью, которую он

не идеализировал, видел все ее недостатки. желал постепенного улучшения ее,

которую оценивал не отвлеченно, саму по себе, как это всегда делали русские

прекраснодушные интеллигенты, а в сравнении с прошлым и настоящим других

народов. И при таком трезвом подходе, русская действительность

представлялась Пушкину, умнейшему человеку тогдашней России вовсе не в том

виде, как Радищеву.

II

Дальше Пушкин касается чрезвычайно важной темы, которую всегда

сознательно или бессознательно вслед за Александром Радищевым избегает вся

русская интеллигенция. Темы о том, как же живет в просвещенных странах так

называемый простой люд по сравнению с плохо живущим русским народом, о

горестях и страданиях которого господа интеллигенты пекутся со времен

Радищева и во имя любви к которому они в результате героических усилий в

течение столетия, соорудили большевизм.

"...Фонвизин, лет 15 перед тем, путешествовавший по Франции, - пишет

Пушкин, - говорит, что, по чистой совести, судьба русского крестьянина

показалась ему счастливее судьбы французского земледельца. Верю. Вспомним

описание Лабрюера, слова госпожи Севинье еще сильнее тем, что она говорит

без негодования и горечи, а просто рассказывает что видит и к чему

привыкла. Судьба французского крестьянина не улучшилась в царствование

Людовика XV и его преемника..."

В интереснейшем диалоге "Разговор с англичанином о русских

крестьянах" являющемся прибавлением к "Мыслям на дороге" (Я цитирую Пушкина

по изданию Суворина 1887 года), Пушкин еще раз касается волновавшей его

темы о положении русского крепостного крестьянства, так карикатурно

изображенного Радищевым в его Путешествии из Петербурга в Москву".

"...Строки Радищева навели меня на уныние, - пишет Пушкин. - Я думал

о судьбе русского крестьянина" :

К тому ж подушные, барщина, оброк!

Подле меня в карете сидел англичанин, человек лет 36. Я обратился к

нему с вопросом: что может быть несчастнее русского крестьянина?

Англичанин. - Английский крестьянин.

Я. - Как! свободный англичанин, по вашему мнению, несчастнее

русского раба?

Он. - Что такое свобода?

Я. - Свобода есть возможность поступать по своей воле.

Он. - Следовательно свободы нет нигде; ибо везде есть или законы или

естественные препятствия,

Я. - Так, но разница: покоряться законам, предписанным нами самими,

или повиноваться чужой воле.

Он. - Ваша правда. Но разве народ английский участвует в

законодательстве? Разве требования народа могут быть исполнены его

поверенными?

Я. - В чем же вы полагаете народное благополучие?

Он. - В умеренности и соразмерности податей.

Я. - Как?

Он. - Вообще повинности в России не очень тягостны для народа:

подушные платятся миром, оброк не разорителен (кроме в близости Москвы и

Петербурга, где разнообразие оборотов промышленника умножает корыстолюбие

владельцев). Во всей России помещик, наложив оброк, оставляет на произвол

своему крестьянину доставать оный, как и где хочет. Крестьянин промышляет

чем вздумает и уходит иногда за 2000 верст вырабатывать себе деньгу. И это

называете вы рабством? Я не знаю во всей Европе народа, которому было бы

дано более простора действовать.

Я. - Но злоупотребления частные...

Он. - Злоупотреблений везде много. Прочтите жалобы английских

фабричных работников, - волосы встанут дыбом; вы думаете, что дело идет о

строении фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами египтян.

Совсем нет: дело идет о сукнах г-на Шмидта иди об иголках г-на Томпсона.

Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! Какое холодное

варварство с одной стороны, с другой - какая страшная бедность! В России

нет ничего подобного.

Я. - Вы не читали наших уголовных дел.

Он. - Уголовные дела везде ужасны. Я говорю вам о том, что в Англии

происходит в строгих пределах закона, не о злоупотреблениях, не о

преступлениях: нет в мире несчастного английского работника. Но посмотрите,

что делается у нас при изобретении новой машины, вдруг избавляющей от

каторжной работы тысяч пять-десять народу, но лишающей их последнего

средства к пропитанию..."

Пушкин спрашивает англичанина, имел ли он возможность наблюдать

жизнь русского народа, жил ли он в русских деревнях,

Англичанин, существовавший в действительности или вымышленный

Пушкиным, на это отвечает Пушкину:

"...Я видел их проездом и жалею, что не успел изучить нравы

любопытного вашего народа.

Я. - Что поразило вас более всего в русском крестьянине?

Он. - Его опрятность и свобода.

Я. - Как это?

Он. - Ваш крестьянин каждую субботу ходит в баню; умывается каждое

утро, сверх того несколько раз в день моет себе руки. О его смышлености

говорить нечего: путешественники ездят из края в край по России, не зная ни

одного слова вашего языка, и везде их понимают, исполняют их требования,

заключают условия; никогда не встречал я между ними то, что соседи называют

"бадо" никогда не замечал в них ни грубого удивления, ни невежественного

презрения к чужому. Переимчивость их всем известна; проворство и ловкость

удивительны..."

Пушкин опять задает англичанину вопрос, неужели же он считает

русских крестьян более свободными, чем английских, формально давно

свободных людей.

"Я. - Неужто вы русского крестьянина почитаете свободным?

Он. - Взгляните на него: что может быть свободнее его обращения с

вами? Есть ли и тень рабского унижения в его поступи и речи? Вы не были в

Англии?

Я. - Не удалось.

Он. - То-то! Вы не видали оттенков подлости, отличающей у нас один

класс от другого; вы не видали раболепного "мастэрс" нижней палаты перед

верхней; джентльмена перед аристократиею, купечества перед джентльменством,

бедного перед богатым, повиновения перед властию. А продажные голоса, а

уловки министерства, а поведение наше с Индией, а отношения наши со всеми

другими народами!"

Побывав в Англии историк Погодин пришел к такому же выводу что и

Пушкин: социальные контрасты в "свободней" Англии еще резче, чем в

крепостной России: нет "народа, который богаче и беднее всех в мире".

"Нигде нет такого различия между ними (сословиями), как здесь, в

конституционной Англии". Во время поездки по Англии Погодину приходят

следующие мысля: "Долго-долго мечтал я, и слезы часто навертывались на

глазах моих: многие мысли, которых я позабыл даже вполовину, приходили мне

в голову. - о происхождении всего русского добра от правительства, о

русском Боге, о чудесной эпопее, которая беспрестанно встречается в русской

истории... Господи, продли дни нашего великодушного Государя, и Дух Святый

да наставляет его во всех путях его, ко благу его, то есть нашей

возлюбленной родины" (Н. Барсуков. Жизнь и труди М. П. Погодина, том V,

стр. 260).

Погодин нисколько не преувеличивает. Вот что пишет о положении

рабочих в современной Пушкину Англии английский историк Гиббинс в

исследовании "Английские социальные реформы":

"Рабочих морили голодом и часто они состязались из-за корма с

хозяйскими свиньями. Они работали в сутки 16 и 18 часов и даже больше.

Иногда они пытались бежать. Поймав, их приводили на фабрику и заковывали в

цепи. Они носили свои цепи во время работы, носили их день и ночь.

Заковывали в цепи даже девушек, подозревавшихся в намерении бежать с

фабрики. Во всех отраслях английской промышленности мы находим те же

ужасные условия. Всюду, в Ланкашире, Йоркшире, Шеффилде царили необузданное

рабство, жестокость, порок и невежество.

В 1842 году было констатировано, что большая часть рудокопов не

имеет и 13 лет. Они часто оставались в шахтах целую неделю, выходя на свет

только в воскресенье. Женщины, девушки и дети перетаскивали уголь в

вагончиках, ползая на коленях в сырых подземельях.

Выбившись из сил, эти несчастные работали совершенно голые".

XIV. ПОЧЕМУ МАСОНЫ БЫЛИ ЗАИНТЕРЕСОВАНЫ В УБИЙСТВЕ ПУШКИНА?

I

С каждым годом духовное влияние Пушкина на русское общество все

более и более возрастало. Не нужно преувеличивать размеры этого влияния как

это делает в своей работе В. Иванов, но нельзя и отрицать наличие такого

влияния и его неуклонный рост из года в год. Пушкин к моменту своей смерти

еще не стал национальным духовным вождем, как увлекаясь утверждает В.

Иванов. У него были все данные стать таковым и он наверное стал бы таковым

проживи он более, но к моменту убийства его, он не был еще общепризнанным

духовным вождем. Политическое влияние Пушкина на современное ему общество

не могло быть слишком обширным, хотя многие выдающиеся люди эпохи видели в

нем великого национального поэта и писателя. "Как писатель, - писал близкий

приятель его кн. П. Вяземский вел. кн. Михаилу Павловичу, - Пушкин не

демагогический, а национальный писатель, т.е. выражающий в лучших своих

произведениях то, что любезно сердцу русскому: Годунов, Полтава, многие

песни о Петре Великом, ода на Взятие Варшавы, Клеветникам России и многие

другие написаны им при нынешнем Государе, это его последние сочинения. И во

всех виден иной дух. Несмотря на то по старому, один раз укоренившемуся

предубеждению, говоря о Пушкине, все указывают на оду "К Свободе", на

Кинжал, написанные им (в то время, когда Занд убил Коцебу), и выставляют

20-летнего Пушкина, чтобы осуждать 36-летнего. Смею уверить, что в

последние годы он ничего возмутительного не только не писал, но и про себя

в этом роде не думал. Я знал его образ мыслей. В суждениях политических,

он, как ученик Карамзина, признавал самодержавие необходимым условием бытия

и процветания России, был почти фанатический враг польской революции и

ненавидел революцию французскую; чему последнему доказательство нашел я еще

недавно в письме его ко мне".

Несмотря на чинимые ему Бенкендорфом всевозможные препятствия

духовное влияние Пушкина распространялось все же на самые различные слои

русского общества. Когда Пушкин умер, то, как сообщает дочь Карамзина в

своем письме: "Женщины, старики, дети ученики, простолюдины в тулупах, а

иногда даже в лохмотьях приходили поклониться праху любимого народного

поэта. Нельзя без умиления смотреть на эти плебейские почести, тогда как в

наших позолоченных салонах и раздушенных будуарах едва ли, кто думал и

сожалел о краткости его блестящего поприща".

Рост духовного влияния Пушкина, несмотря на все создаваемые ему его

врагами препятствия, весьма заботил ушедшее в подполье масонство. "Для

масонства, - пишет Иванов в книге "Пушкин и масонство", - нависала вполне

реальная угроза, оно теряло свое влияние на русское общество, здоровый

национализм Пушкина вливается благодетельной струей в нездоровую,

зараженную либерализмом и космополитизмом общественную атмосферу - решение

убрать, устранить Пушкина стало первоочередной задачей масонства".

Особенное негодование вызвало по-видимому у масонов отрицательное отношение

Пушкина, к очередному "достижению масонства" - Июльской революции во

Франции и восстанию в Польше.

II

Революционная атмосфера в Европе, происходящие в ней революционные

восстания и государственные перевороты, самым неблагоприятным образом

отражаются на направлении внутренней политики Николая I. В начале

царствования он, как нам достоверно известно (см. книгу Б. Башилов. "Враг

масонов • 1" или том VI "Истории русского масонства") намеревался провести

ряд весьма значительных реформ облегчающих положение народных низов. Это

были принуждены признать даже историки выполнявшие пропагандные задания

Ордена. Так Ключевский указывал, что "Отказавшись от перестройки

государственного порядка на новых основаниях, он хотел так устроить частные

общественные основания, чтобы на них можно было потом ВЫСТРОИТЬ НОВЫЙ

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПОРЯДОК". (Курс Русской Истории. 1937 г., стр. 334), а

Платонов указывал, что "Подавив оппозицию, желавшую реформ, правительство

само стремилось к реформам и порвало с внутреннею реакцией последних лет

Императора Александра" (С. Платонов. Лекции по Русской Истории. Стр. 680).

Желание произвести широкие реформы было у Николая I, как

свидетельствует Пушкин, еще накануне масонской революции во Франции весной

1830 года. За несколько месяцев до революции во Франции, Пушкин писал

своему другу кн. П. Вяземскому: "Государь, уезжая, оставил в Москве проект

новой организации контрреволюции революции Петра. Вот тебе случай написать

политический памфлет и даже напечатать его, ибо правительство действует или

намеренно действовать в смысле европейского просвещения. Ограждение

дворянства, подавление чиновничества, новые права мещан и крепостных - вот

великие предметы". Не осуществить замысел организации контрреволюции

революции Петра Николаю I не пришлось из-за событий во Франции и

возникновения восстания в Польше.

"Король Луи XVIII занял французский престол с помощью иностранных

держав. Эта могущественная поддержка не позволяла масонству явно приступить

к свержению короля Луи XVIII. Масоны наверстали упущенное, свергнув в 1830

году его законного преемника короля Карла X". В книге Копен Альбанелли

"Тайная Сила против Франции" находим: "В тайной масонской лаборатории

готовилась новая революция, и когда она, наконец, разразилась в 1830 году,

то, носивший одну из высоких степеней ложи Тринезофов, масон Дюпен Старший

засвидетельствовал о ней так: "Не думайте, что все совершилось в несколько

дней, ибо все у нас было готово и мы были в состоянии немедленно же

заменить прежний порядок новым. Не даром во Франции утвердились карбонарии,

проникнутые идеями, которые привезли из Италии и Германии, нынешне перы и

государственные чины Франции. Это было сделано с целью свержения

безответственной и наследственной власти... В карбонарии нельзя было

попасть, не дав клятвы ненависти к Бурбонам и ко всякой королевской

власти"..."Генерал Мезон, которому была поручена охрана короля, неожиданно

показал тыл восставшим мятежникам раньше, чем даже они показались сами. Это

известно всем; но едва ли многим известно, что генерал Мезон был старшим

надзирателем "Великого Востока". Эта маленькая подробность содержит в себе

целое откровение, особенно если вспомнить, что и в 1789 году тактикою

масонства было развивать дух измены среди защитников монархии.

"Свергая законного короля Карла X, - пишет Н. Марков в "Войны тайных

сил" (книга I-ая, стр. 84), - темная сила возвела на французский престол

Луи-Филиппа - родного сына Филиппа-Равенство (герцога Орлеанского),

сына-террориста, цареубийцы и первого председателя "Великого Востока

Франции".

Николай I называл Луи-Филиппа - "Король баррикад" и это было очень

меткое прозвище. Уже родословная и политическое прошлое Луи-Филиппа ярко

свидетельствовали кем он был выдвинут на роль Короля Франции. Отцом

Луи-Филиппа был Герцог Орлеанский бывший Гроссмейстером ложи Великого

Востока. В 1792 году герцог Орлеанский и его сын Луи-Филипп отказались от

титула и в угоду революционной черни приняли фамилию Эгалите (Равенство).

"За последние 15 лет, - писал Николаю Цесаревич Константин, -

либерализм или якобизм, сделали неслыханные успехи... Разве в 1812, 1813,

1814, и 1815 гг. у нас сочли бы возможным, чтобы у нас могло вспыхнуть

возмущение, притом в Петербурге? Но поскольку такой факт случился, разве он

не может повториться, особенно если какая-нибудь отдаленная война приведет

к удалению войск из страны и мы будем нападающей стороной". "Старая

Европа,- писал в другом случае Константин, - не существует вот уже сорок

лет. Будем брать ее такою, какая она есть и постараемся сохранить ее. Если

она не станет хуже. это уже будет огромным достижением, ибо желать сделать

ее лучше - значило бы стремиться к невозможному".

III

Когда 6 ноября 1830 г. Бельгия отделилась от Нидерландского

королевства и король Вильгельм I Оранский обратился к Николаю I за помощью,

то тот отдал приказ готовиться к походу в Европу. В начале сентября 1830 г.

на докладной записке о революции в Бельгии, Николай написал: "Не Бельгию

желаю я там побороть, но всеобщую революцию, которая постепенно и скорее,

чем думают, угрожает нам самим, если увидят, что мы трепещем перед нею".

Всего только за три недели до начала восстания в Польше, Николай положил

следующую резолюцию на новом сообщении на ходе революции в Бельгии: "Нет

больше возможности идти назад. Наше достоинство предписывает нам взять на

себя инициативу; поэтому вам нужно, - указывает он Нессельроде, -

приготовить ноту к трем правительствам, в котором укажете на необходимость

положить военною силою предел революции, всем угрожающей".

Но в это же время вспыхнуло подготовленное польскими масонами

восстание. 17 ноября 1830 года участники заговора ворвались в Бельведерский

дворец в Варшаве и хотели убить Наместника Царства Польского Цесаревича

Константина. Началось первое польское восстание длившееся почти год. Люди

выдрессированные Орденом Р. И. в том убеждении, что масонство это не что

иное как безвредное увлечение мистикой, могут недоверчиво пожать плечами

прочитав утверждение, что польское восстание было подготовлено масонами.

Нельзя же все отрицательные события приписывать только масонам! Но что

делать, когда всемирная революция является их главной целью и вся

деятельность масонства посвящена осуществлению этой цели. Обывателям же

считающим себя русскими националистами, но до сих пор находящимся во власти

масонских и интеллигентских мифов о безвредности масонства, напомним еще

раз следующую депешу французского посла гр. Буальконт от 29 августа 1822

года:

"Император, знавший о стремлении польского масонства в 1821 году,

приказал закрыть несколько лож в Варшаве, и готовил общее запрещение; в это

время была перехвачена переписка между масонами Варшавы и английскими. Эта

переписка, которая шла через Ригу, была такого сорта, что правительству не

могла нравиться. Великий князь Константин (живший постоянно в Варшаве)

приказал закрыть все ложи. Из Риги Его Величество также получил

отрицательные отзывы о духе масонских собраний; Генерал-Губернатор приказал

закрыть все ложи и донес об этом в С. Петербург".

Пушкин с тревогой наблюдал за развитием событий в Европе и Польше.

Главою революционного правительства был избран видный масон Адам

Чарторыйский. "друг юности" Александра I. бывший одно время министром

иностранных дел России. Чарторыйскому вскоре пришлось, однако, уйти так как

победили масоны настроенные еще более лево, чем он. Главную роль стали

играть масоны Мохнацкий, Брониковский и Иоахим Лелевель надеявшиеся, что

Франция придет Польше на помощь.

После подавления польского восстания Николай I, несмотря на свое

отвращение к конституционной монархии, честно исполнявший до тех пор

обязанности конституционного монарха Польши, заявил о ликвидации польской

конституции. Подавление польского восстания, организованного польскими

масонами, как пять лет ранее русскими масонами с помощью иностранных было

организовано восстание декабристов, и отмена польской конституции вызвали

ярость среди мирового масонства. После взятия Варшавы в французской Палате

Депутатов начались наглые выступления против России. Палата Депутатов

демонстративно утвердила ассигнования для поддержки бежавших заграницу

повстанцев в размере 3.000.000 франков. Масоны организовали демонстрации

против России на улицах Парижа.

Запылали негодованием масоны в США - этом чисто масонском

государстве. Американские масоны, намеренно поголовно истреблявшие

индейцев, уже во время Александра I и Николая I обвиняют русских в...

"империализме". После подавления польского восстания, русским присваивается

в США наименование "варваров". В 1834 году Конгресс принимает закон о

предоставлении земель участникам подготовленного масонами в Польше

восстания. Американские послы в России клевещут на Россию и Николая I не

хуже маркиза Кюстина.

Правительства Англии и Франции заявили через послов Николаю I, что

он не имел право отменять конституцию Царства Польского. На это послам было

заявлено, что дарование конституции полякам вызвано не решениями Венского

Конгресса, а личным желанием Александра I.

На стороне побежденных повстанцев оказались, конечно, и все русские

масоны и их духовные прихвостни разных сортов. Все они воспрянули духом при

получении известий о начале революции во Франции, Бельгии и о начале

восстания в Польше. Известно, например, что декабристы надеялись, что

революция в Европе и восстание в Польше примут такие размеры что "в пламени

их до тла сгорит ненавистное самодержавие". Вся денационализированная

погань была, конечно, на стороне польских повстанцев, радовалась успехам

поляков и неудачам русских войск.

Пушкин был глубоко возмущен изменническими настроениями русских

европейцев из которых несколько лет спустя возник Орден Р. И. События

1830-31 г. г. Пушкин считает "столь же грозными, как и в 1812 году". Его

очень беспокоит, что "Ныне нет в Москве мнения народного: ныне бедствия или

слава отечества не отзываются в сердце России. Грустно было слышать толки

московского общества во время последнего польского возмущения. Гадко было

видеть бездушного читателя французских газет, улыбавшихся при вести о наших

неудачах". В письме к Хитрово от 21.8.1830 года Пушкин негодует по поводу

подлого поведения русских европейцев "этих орангутангов среди которых я

принужден жить в самое интересное время нашего века".

Революции в Европе, волнения в России заставили воспрянуть духом

всех ждавших падения самодержавия: "Вдруг блеснула молния, вспоминал в

"Замогильных записках" В. С. Печорин, - раздался громовой удар, разразилась

гроза июльской революции... Воздух освежел, все проснулось, даже и казенные

студенты. Да и как еще проснулись!.. Начали говорить новым, дотоле

неслыханным языком: о свободе, о правах человека и пр. и пр.". Именно в это

время Пушкин пишет свои знаменитые стихотворения: "Клеветникам России", и

"Бородинская годовщина" в которых - "В полных глубокой исторической правды

словах показал, что Европа ненавидит нас именно за то, что мы не приняли

масонские принципы 89 года, не приняли наглой воли Наполеона Бонапарта,

который штыками армии двунадесяти языков стремился просветить Православную

Россию светом масонского учения. Он открыто и мужественно заявил, что

Россия не боится угроз темной силы. Россия по мысли поэта патриота,

несмотря на все беды и напасти, по зову Русского Царя, встанет на защиту

своей независимости и чести. И на угрозы мутителей палат и клеветников

России Пушкин дал достойный великого сына Русской Земли ответ: "НЕ

ЗАПУГАЕТЕ" (В. Иванов. Пушкин и масонство, стр. 88).

"Более всего интересует меня, - пишет он 11 декабря 1830 г. Е. М.

Хитрово, - в настоящий момент то, что происходит в Европе. Вы говорите, что

выборы во. Франции идут в добром направлении. Что называете вы добрым

направлением? Я трепещу, как бы они не внесли во все это стремительность

победы, как бы Луи-Филипп не оказался королем-чурбаном. Новый избирательный

закон посадил на скамьи депутатов молодое необузданное поколение, горячее,

мало устрашенное эксцессами республиканской революции, которое оно знает

только по мемуарам и которую оно само не переживало". А 3 января 1831 г. в

письме к М. Н. Погодину Пушкин с тревогой заявляет: "Мы живем в дни

переворотов - или переоборотов (как лучше)... французы почти совсем

перестали меня интересовать. Революция должна быть уже окончена, а каждый

день бросают новые ее семена. Их король с зонтиком под мышкой слишком уже

мещанин. Они хотят республики - и они получат ее, но что скажет Европа, и

где они найдут Наполеона".

IV

После событий 1830 года политическая атмосфера в Европе становится

все более и более напряженной. В 1836 году, вовлеченный в масоны, принц Луи

Наполеон сделал во Франции попытку произвести новый государственный

переворот. Переворот не удался и французские масоны и вольтерьянцы

прибегают к тому же самому методу оправдания неудачливых заговорщиков, к

каковому прибегали после разгрома декабристов русские вольтерьянцы и

масоны: они стараются доказать недоказуемое, что хотя де Луи Наполеон и

поднял вооруженное восстание против правительства, но он и его сообщники не

должны понести наказание следуемое по закону за вооруженное восстание.

Ставленник тех же самых масонов, - король Луи-Филипп не проявил той

решительности, которую про явил Николай I в отношении заговорщиков.

Луи-Филипп, как выразился его посол Барант в Петербурге предпочитал

"публичный скандал оправдания возбуждению, которое было бы названо судом,

провокационным декламаторским речам защиты". Может быть, учитывая

французские условия, т.е. огромное влияние масонства, Луи Филипп был прав.

"В каком странном времени мы живем, - писал из Парижа сын историка

Карамзина, - где суд присяжных объявляет, что люди, что военные, взятые с

оружием в руках, ни в чем не виноваты..."

В политическом обзоре написанном в 1836 году русским послом во

Франции указывалось, что внешне во Франции все как будто обстоит в порядке,

но вместе с тем существующая политическая обстановка "не приводит в

результате к чувству безопасности, которое является целью и основой

политических обществ". Зимой же 1836-37 года русский посол неоднократно

подчеркивает, что Париж снова, как перед революцией 1789 года, стал центром

политической деятельности врагов монархического строя и что за последнее

время они удвоили политическую активность. Упоминавшийся нами уже сын

Карамзина писал своим родным: "Народ здесь думает, что несколько сотен

заговорщиков клялись пожертвовать жизнью, чтобы убить короля, и что все они

идут по очереди и по одиночке" (Старина и Новизна, кн. 17, 1914 г.). Как и

в годы предшествующие "великой" французской революции Париж снова стал

"вулканом революции".

V

Рост революционных настроений в Европе, восстание в Польше,

восстания крепостных в разных частях России, холерные бунты, все это

заставило Николая I отложить намеченные и одобренные уже Государственным

Советом реформы, которые Пушкин в письме к князю П. Вяземскому называет

планом контрреволюции против проведенной Петром I революции.

После 1648 года на Руси молились во всех церквах: "Боже, утверди,

Боже укрепи, чтобы мы всегда едины были".

"Всякому обществу, - писал Достоевский, - чтобы держаться и жить,

надо кого-нибудь и что-нибудь уважать непременно, и, главное, всем

обществом, а не то чтобы каждому как он хочет про себя". (Дневник Писателя

за 1876 г.).

В царствование Николая I, после подавления декабристов и запрещения

масонства, впервые после Петровской революции в России создается

политическое и духовное равновесие и при благоприятных условиях русское

образованное общество могло бы вернуться к русским историческим традициям.

"...Равновесие, - пишет архимандрит Константин в статье "Роковая двуликость

Императорской России", - создается на некоторое историческое мгновение, для

которого опять таки лучшей иллюстрацией является Пушкин". (См. Сб.

"Православный Путь" за 1957 г.). Эпоха политического распутья, когда

решался вопрос по какому пути идти дальше, - по трудному ли пути

восстановления русских традиций вместе с Николаем I, Пушкиным, Гоголем,

славянофилами или по пути дальнейшей европеизации России, закончилась еще

при жизни Пушкина.

Враги русских национальных традиций и идеалов после разгрома

декабристов не положили оружия, они только временно притаились, возбуждая

себя бессильной ненавистью, копили силы выжидая удобного момента для начала

нового наступления. Духовные воспитанники масонства, как это вскоре

выяснилось, настолько уже денационализировались и настолько были озлоблены

судьбой декабристов, что дальнейшая заражаемость их возникавшими на Западе

философскими и социалистическими учениями была обеспечена.

Характеризуя духовные процессы внутри тридцатых годов внутри

русского образованного общества один из основателей Ордена Русской

Интеллигенции А. Герцен пишет: "В самой пасти чудовища выделяются дети, НЕ

ПОХОЖИЕ НА ДРУГИХ ДЕТЕЙ; они растут, развиваются и начинают ЖИТЬ СОВСЕМ

ДРУГОЙ ЖИЗНЬЮ". "...Мало по мало из них составляются группы. Более родное

собирается около своих средоточий: группы потом отталкиваются друг от

друга. Это расчленение дает им ширь и многосторонность для развития:

развиваясь до конца, то есть до крайности, ветви опять соединяются, как бы

они ни назывались - кругом Станкевича, славянофилами или нашим кружком".

"Главная черта во всех их - глубокое чувство отчуждения от официальной

России, от среды, их окружающей, и с тем вместе стремление выйти из нее, -

а у некоторых порывистое желание вывести и ее самое". "Это не лишние, не

праздные люди, ЭТО ЛЮДИ ОЗЛОБЛЕННЫЕ, ВОЛЬНЫЕ ДУШОЙ И ТЕЛОМ, люди,

зачахнувшие от вынесенных оскорблений, глядящие исподлобья и которые не

могут отделаться от желчи и отравы, набранной ими больше, чем за пять лет

тому назад". (То есть ранее восстания декабристов - Б. Б.).

Своими святыми, эти непохожие на других люди, члены возникающего

Ордена Р. И., делают декабристов: "пять виселиц, - пишет Герцен, -

сделались для нас пятью распятиями". "Казнь на Кронверкской куртине 13 июля

1846 года не могла разом остановить или изменить поток тогдашних идей; (то

есть поток идей порожденных вольтерьянством, масонством. - Б. Б.) и

действительно, в первую половину Николаевского тридцатилетия, продолжалась,

исчезая и входя внутрь, традиция Александровского времени и декабристов". А

основной традицией Александровского времени, основной традицией декабристов

были масонские традиции (см. Борис Башилов. "Александр I и его время" и

"Масоны и заговор декабристов"). Молодое поколение, вставшие окончательно

на сторону Петра I, в первое время идейно примыкает к вольтерьянцам и

масонам, враждебно относившимся к Николаю I и принятому им направлению, за

разгром декабристов и запрещение масонства. "Признаком хорошего тона

служит, - свидетельствует Герцен, - обладание запрещенными книгами. Я не

знаю ни одного порядочного дома (т.е. дома русских европейцев. - Б. Б.),

где не было бы сочинения Кюстина о России, которое Николай особенно строго

запретил в России". Признаком "хорошего политического вкуса" в

вольтерьянских, и масонских и около масонских кругах. считалось не только

иметь запрещенные книги, но и осуждать царя и ругать его и правительство во

всех случаях. Этому правилу следовали в очень широких кругах образованного

общества. Из донесения полиции, например известно, что между "Дамами, две

самые непримиримые и всегда готовые разорвать на части правительство" -

княгиня Волконская и генеральша Коновницына. Их частные кружки служат

средоточием для всех недовольных, и нет брани злее той, какую они извергают

на правительство и его слуг". У жены министра иностранных дел гр.

Нессельроде в доме по-русски говорить не полагалось. Таких "политических"

салонов было немало в Москве, Петербурге, в других городах и в помещичьих

усадьбах. Большая часть русского общества, вплоть до появления Пушкина была

в значительной части своей загипнотизирована идеями вольтерьянства и

масонства и свыклась с мыслью, что Европа является носительницей

общемировой культуры и Россия должна идти духовно у нее на поводу.

VI

В 30-х годах сторонники национального направления и западники (из

которых в 40-х годах возникает Орден Р. И.) еще исповедовали почти одни и

те же идеи, причем руководящей идеей является возникшее на немецкой

философской почве учение о народности, как о особой культурной

индивидуальности, учение о "призвании" каждой крупной нации. Подобный

подход неизбежно поднимал вопрос о смысле исторических циклов и о месте

России в ходе всемирной истории. "В 30-х годах впервые возникает и

отчетливо формулируется проблема "Россия и Запад", и, в разработке этой

проблемы принимают участие все выдающиеся умы того времени. По

свидетельству современников, именно в эти годы начались те беседы и споры в

кружках - сначала московских, а потом петербургских, из которых

впоследствии вышло западничество и славянофильство". "Тридцатые годы еще не

знали тех острых разногласий, какие выдвинулись в следующее десятилетие, -

но именно потому, что тогда существовало духовное единство, две центральные

идеи того времени, идея народности и идея особой миссии России в мировой

истории - остались общими и для ранних славянофилов, и для ранних

западников. То, что было посеяно в 20-х годах и развивалось в духовной

атмосфере тридцатых годов, различно проявилось лишь в сороковых годах". (В.

В. Зеньковский. Русские мыслители и Европа. Стр. 37-38).

Даже будущие основатели Ордена Р. И. - этого прямого духовного

потомка запрещенного русского масонства, Бакунин и Белинский, одно время

высказывали склонность повернуться лицом к России. Бакунин, а под его

влиянием Белинский, "примиряются с русской действительностью". Идейный

разлад в русском образованном обществе как будто бы теряет свою остроту и

появляется надежда, что оно с большим или меньшим единодушием, пойдет вслед

за Пушкиным по дороге национального возрождения. Одно время Бакунин,

например, писал, что "должно сродниться с нашей прекрасной русской

действительностью и, оставив все пустые претензии, ОЩУТИТЬ В СЕБЕ, НАКОНЕЦ,

ЗАКОННУЮ ПОТРЕБНОСТЬ БЫТЬ ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫМИ ЛЮДЬМИ". А Белинский,

находившийся в это время целиком под духовным влиянием Бакунина, не только

примиряется с русской действительностью, но и горячо пишет, точно также как

и Пушкин и Гоголь о священном значении царской власти.

"Если бы составить специальную хрестоматию, - пишет в "Истории

русской философии" В. В. Зеньковский, - с цитатами о "священном" значении

царской власти у русских мыслителей, то Белинскому, по яркости и глубине

его мыслей в этом вопросе надо было бы отвести одно из первых мест", (т. I,

стр. 237). Но этому принятию русской действительности быстро приходит

конец. Это последнее затишье перед бурей. Хронологически это затишье

охватывает всего только одиннадцать лет (1826-1837 гг.).

VII

Сигналом к началу ожесточенной идейной борьбы, не стихающей с той

поры, явились опубликованные в 1836 году "Философическое письмо" П.

Чаадаева.

"Философическое письмо" П. Чаадаева, заявляет А. Герцен в "Былое и

Думах": "было своего рода последнее слово, рубеж. Это был выстрел,

раздавшийся в темную ночь, тонуло ли что и возвещало свою гибель, был ли

это сигнал, зов на помощь, весть об утре или о том, что его не будет, все

равно, надо было проснуться".

Первым на защиту России выступил бывший "воспитанник" Чаадаева -

Пушкин. Пушкин решительно отвергал основную идею первого "Философического

письма", что все прошлое России это пустое место, нуль. Перечислив

важнейшие события русского исторического прошлого, Пушкин спрашивает

Чаадаева:

"...Как, неужели это не история, а только бледный, позабытый сон?

Разве вы не находите чего-то величественного в настоящем положении России,

чего-то такое, что должно поразить будущего историка?" "...Хотя я лично

люблю Государя, я вовсе не склонен восхищаться всем, что вижу кругом. Как

писателя, оно меня раздражает; как человека сословных предрассудков

задевает мое самолюбие. Но клянусь вам честью, ни за что на свете не

променял бы я родины и родной истории моих предков, данную нам Богом".

Такими многозначительными строками Пушкин заканчивает письмо - протест

своему бывшему наставнику, европеизм которого он духовно уже перерос.

Пушкин понял основную ложь первого "Философического письма" - понял,

что это взгляд не русского на отрицательные стороны исторического прошлого

России и недостатки современной ему русской действительности, а взгляд на

Россию европейца русского происхождения. Умнейший человек своей эпохи

Пушкин совершенно иначе реагировал на "Философическое письмо", чем Герцен,

Белинский и другие западники, которые искали только удобного предлога,

чтобы начать снова борьбу против русских исторических традиций. Пушкин

решительно возражает Чаадаеву, что все беды России происходят будто бы

потому, что русский народ не воссоединился с католической Церковью, а

остался верен Православию, отделившему его от остальных народов Европы.

Пушкин вступает с Чаадаевым в настоящий богословский спор. Он решительно

отбрасывает утверждение Чаадаева, что "мы черпали христианство из нечистого

(т.е. византийского) источника", что Византия была достойна презрения и

презираема" и так далее.

"Но, мой друг, - пишет Пушкин, - разве сам Христос не родился евреем

и Иерусалим разве не был притчею во языцах? Разве Евангелие от того менее

дивно? Мы приняли от греков Евангелие и предание, но не приняли от них духа

ребяческой мелочности и прений. Русское духовенство до Феофана, было

достойно уважения: оно никогда не оскверняло себя мерзостями папства и,

конечно, не вызвало бы реформации в минуту, когда человечество нуждалось в

единстве. Я соглашаюсь, что наше нынешнее духовенство отстало. Но хотите

знать причину? Оно носит бороду, вот и все, оно не принадлежит к хорошему

обществу".

Пушкин указывает Чаадаеву, что своим культурным превосходством

западное духовенство, как и вся Европа обязана России; духовное развитие

Европы куплено ценой порабощения монголами России. "Этим, - пишет Пушкин, -

была спасена христианская культура. Для этой цели мы должны были вести

совершенно обособленное существование, которое... сделало нас чуждыми

остальному христианскому миру... Наше мученичество дало католической Европе

возможность беспрепятственного энергичного развития".

В противовес Чаадаеву, Белинскому, Герцену, Бакунину, Пушкин дает

очень высокую оценку православному духовенству эпохи существования

патриаршества. Петр I и затем Екатерина II - вот кто по мнению Пушкина

виновны в том, что православное духовенство оказалось ниже предъявляемых

ему православием задач. "Бедность и невежество этих людей, - пишет Пушкин,

- необходимых в государстве, их унижает и отнимает у них самую возможность

заниматься важною сею должностью. От сего происходит в народе нашем

презрение к попам и равнодушие к отечественной религии".

Спор Пушкина с Чаадаевым имеет колоссальное значение в истории

развития русского национального мировоззрения после совершенной Петром

революции: это спор гениального русского человека, который первый духовно

преодолел тлетворные идеи вольтерьянства и масонства - с русским,

оказавшимся в один из периодов своего умственного развития целиком во

власти европейских идей и судивший Россию с точки зрения европейца.

Письмо Пушкина Чаадаеву, написанное незадолго до смерти, является

выражением взглядов духовно созревшего Пушкина на прошлое, настоящее и

будущее России. В монографии о Чаадаеве М. Гершензон заявляет. что если бы

до нас не дошло ни одно из поэтических и прозаических произведений Пушкина,

а один только его ответ Чаадаеву, в котором он изложил свои исторические

взгляды на Россию и Европу, то и этого было бы достаточно, чтобы признать

его гениальным человеком Николаевской эпохи.

VIII

Историки и литературоведы - члены Ордена всегда умалчивают о том

важном обстоятельстве, что в то время, когда Пушкин писал в 1836 г. свои

возражения на "Философическое письмо", Чаадаев в это время думал уже так

же, как и Пушкин.

Он, например, писал гр. Строганову: "Я далек от того, чтобы

отрекаться от своих мыслей, изложенных в означенном сочинении", "но верно

также и то, что в нем много таких вещей, которых я бы не сказал теперь". И

это не было официальное отпирательство, потому что А. И, Тургеневу Чаадаев

пишет, что мысли высказанные в опубликованном по инициативе Надеждина

"Философическом письме" есть "убеждение, уже покрытое ржавчиной и только

того и ждало, чтобы оставить место другому, более современному, более

туземному" (то есть более национальному по своему характеру убеждению. - Б.

Б.). Еще более ясно, что Чаадаев в 1836 году пришел уже к совершенно

другим. противоположным взглядам из его следующего письма к брату: "Тут

естественно приходит на мысль то обстоятельство, что это мнение выраженное

автором за шесть лет тому назад, может быть, ему вовсе теперь не

принадлежит, и что нынешний его образ мыслей, может быть, совершенно

противоречит его мнениям". И это было действительно так. Еще до напечатания

писем в "Телескопе", в 1833 году Чаадаев подал Имп. Николаю I записку о

том, что образование в России должно быть организовано иначе, чем в Европе,

мотивируя это тем, "что Россия развивалась совсем по иному и что она должна

выполнить в мире особое назначение. Я считаю, что нам следует себя отделить

как мнениями науки, так и мнениями политики (то есть иметь свою русскую

политическую идею. - Б. Б.), и русская нация, великая и сильная, должна, я

считаю, во всех вещах не получать воздействия прочих народов, но оказать на

них свое собственное воздействие".

Основатели Ордена Р. И. совершенно неверно поняли смысл первого

"Философического письма" Чаадаева. Ухватившись с восторгом за суровые

упреки, которые делал в нем Чаадаев русскому народу, они не обратили

внимания на то - а из какой идеи исходит "Чаадаев, критикуя русскую

историю. Как справедливо замечает В. В. Зеньковский в "Истории русской

философии" (т. I стр. 175) все упреки сделанные Чаадаевым по адресу России

"...звучат укором именно потому, что они предполагают, что "мы - т.е.

русский народ МОГЛИ БЫ идти другим путем, НО НЕ ЗАХОТЕЛИ". Ведь Чаадаев

указывал: "мы принадлежим к числу тех наций, которые существуют лишь для

того, чтобы дать миру какой-нибудь ВАЖНЫЙ урок".

Основатели Ордена Р. И. постарались растолковать, что важный урок,

который дает миру Россия заключается, де, только в том, что "мы пробел в

нравственном миропорядке", что единственное спасение России заключается в

том, что она завершит до конца начатую Петром I европеизацию.

Сам же Чаадаев, уже до напечатания первого "Философического письма",

вкладывал совершенно иное понятие в значение "важного урока", который

Россия должна дать миру. Русская отсталость, при несомненной большой

одаренности народа, по его мнению, таит в себе какой-то высший смысл. В

1835 году он пишет Тургеневу: "Вы знаете, что я держусь взгляда, что Россия

призвана к необъятному умственному делу: ее задача - дать в СВОЕ ВРЕМЯ

разрешение всем вопросам, возбуждающим споры в Европе. Поставленная вне

стремительного движения, которое там (в Европе) уносит умы..., она получила

в удел задачу дать в свое время разгадку человеческой загадки." (Сочинения

Т. I. стр. 181). В том же 1835 году, он пишет Тургеневу: "Россия, если

только она УРАЗУМЕЕТ СВОЕ ПРИЗВАНИЕ, должна взять на себя инициативу

проведения всех великодушных мыслей, ибо она не имеет привязанностей,

страстей, идей и интересов Европы". "Провидение создало нас слишком

великими и поручило нам ИНТЕРЕСЫ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА".

Таковы были настоящие убеждения ЧААДАЕВА за год до опубликования

Надеждиным в "Телескопе" первого "Философического письма".

IX

Чаадаев писал известному немецкому философу Шеллингу: "Мы, русские,

искони были люди смирные и умы смиренные. Так воспитала нас наша Церковь.

Горе нам, если мы изменим ее мудрому учению; ей мы обязаны своими лучшими

свойствами народными, своим величием, своим значением в мире. Пути наши не

те, которыми идут другие народы". Когда министр Народного Просвещения граф

Уваров провозгласил, что основой русского политического миросозерцания

является триединая формула: "Православие, Самодержавие и Народность",

Чаадаев разделил его взгляд.

Как и Пушкин, Чаадаев обвинял русское общество в равнодушном

отношении к существующему в России злу, в нежелании помогать правительству,

стремящемуся улучшить жизнь в России. "Мы взваливаем на правительство все

неправды, - писал он А. И. Тургеневу. - Правительство делает свое дело:

сделаем свое дело, исправимся. Странное заблуждение считать безграничную

свободу необходимым условием развития умов. Посмотрите на восток. Не

классическая ли это страна деспотизма. А между тем оттуда пришло все

просвещение мира". "Возьмите любую эпоху и историю западных народов,

сравните с тем, что представляем мы в 1835 году по Р. X. и вы увидите, что

у нас другое начало цивилизации, чем у этих народов..."

"Мы призваны... обучить Европу бесконечному множеству вещей, которых

ей не понять без этого. Не смейтесь: вы знаете, что это мое глубокое

убеждение. Придет день, когда мы станем умственным средоточием Европы, как

мы сейчас уже являемся ее политическим средоточием, и наше грядущее

могущество, основанное на разуме, превысит наше теперешнее могущество,

опирающееся на материальную силу. Таков будет логический результат долгого

одиночества: все великое проходило по пустыни... Наша вселенская миссия

началась".

В "Апологии сумасшедшего", написанной в 1837 году П. Чаадаев дает

такую оценку своего первого "Философического письма": "...Во всяком случае,

мне давно хотелось сказать, и я счастлив, что имею теперь случай сделать

это признание: да, было преувеличение в этом обвинительном акте,

предъявленном великому народу, вся вина которого в конечном итоге сводилась

к тому, что он был заброшен на крайнюю грань всех цивилизаций мира... было

преувеличением не воздать должно этой Церкви столь смиренной, иногда столь

героической... которой принадлежит честь каждого мужественного поступка,

каждого прекрасного самоотвержения наших отцов, каждой прекрасной страницы

нашей истории..."

"...Я думаю, - пишет он в "Апологии сумасшедшего", - что мы пришли

позже других, чтобы сделать лучше их". "...мы призваны решить большую часть

проблем социального строя, завершить большую часть идей, возникших в старом

обществе, ответить на самые важные вопросы, занимающие человечество".

А в письме к неизвестному, написанному 16 ноября 1846 года Чаадаев

так объясняет причину своих неверных выводов о России:

"...Дело в том, что я, как и многие мои предшественники, думал, что

Россия, стоя лицом к лицу с громадной цивилизацией, не могла иметь другого

дела, как стараться усвоить себе эту цивилизацию, всеми возможными

способами... Быть может, это ошибка, но, согласитесь, очень естественная.

Как бы то ни было, новые работы, новые изыскания, познакомили нас со

множеством вещей, оставшихся до сих пор не известными и теперь совершенно

ясно, что мы слишком мало походим на остальной мир...

Поэтому, если мы действительно сбились с своего естественного пути,

нам прежде всего предстоит найти его..."

"...Россия развивалась иначе, чем Европа". "По моему мнению России

суждена великая духовная будущность: она должна разрешить некогда все

вопросы, о которых спорит Европа" (Письмо к Тургеневу).

"Мысли, к которым приходил, после составления им "Философического

письма", Чаадаев, - пишет В. В. Зеньковский в книге "Русские мыслители и

Европа", - были еще более напитаны верой в Россию, сознанием ее

своеобразия, провиденциальности ее путей". Вот эти-то более поздние мысли

Чаадаева, сознавшего ошибочность своего "Философического письма" члены

Ордена обычно всегда утаивают.

Ссылаясь всегда только на содержание первого "Философического

письма", члены Ордена Р. И. всегда умалчивали о содержании последующих

писем. Только после захвата власти большевиками уже в 1935 году, в сборнике

"Литературное Наследство", впервые были опубликованы все остальные

"Философические письма". Эти, скрываемые раньше письма позволяют

разоблачить политические фальшивки о Чаадаеве, как о западнике, католике и

революционере.

Чаадаев, превращенный идеологами Ордена Р. И. в отрицателя России,

западника, революционера и католика, в действительности не был ни первым,

ни вторым, ни третьим, ни четвертым. Чаадаев, как он правильно расценивал

сам себя, был "просто христианский философ" предшествуя в этом отношении

Гоголю, Хомякову, Достоевскому. Как христианский философ, он один из первых

заговорил о необходимости большей христианизации жизни, то есть

восстанавливал по существу древнюю русскую идею о Святой Руси, как образце

истинного, настоящего христианского государства. Другими словами, с помощью

других терминов, но Чаадаев тоже зовет стремиться к созиданию Третьего

Рима. Он пишет: "есть только один способ быть христианином, это - быть им

вполне", "в христианском мире все должно способствовать - и действительно

способствует - установлению совершенного строя на земле - царства Божия"

(Т. I.. стр. 86). Как религиозный мыслитель, признающий необходимость

возможно полной христианизации жизни Чаадаев является предшественником

Гоголя, который восстанавливает древнюю русскую идею о необходимости

целостной православной культуры.

Прочитав нагороженные Герценом в "Былое и Думы" измышления о его

"революционности" и т.д. Чаадаев написал с возмущением своему знакомому

Орлову: "наглый беглец, гнусным образом искажая истину, приписывает нам

собственные свои чувства и кидает на имя наше собственный свой позор".

Чаадаев писал Орлову, который был его старым знакомым по высшему обществу

Петербурга, именно как своему старому знакомому, с которым хотел поделиться

подлыми инсинуациями Герцена, целью которых было вызвать снова подозрение к

Чаадаеву и оттолкнуть Чаадаева от правительства.

Но Орлов был в это время шефом жандармов и члены Ордена Р. И. и

масоны пользуются этим обстоятельством и обвиняют Чаадаева, бывшего кумира

Герцена и всех основоположников Ордена Р. И., которого они ранее изображали

рыцарем благородства, в подлом пресмыкательстве перед Орловым, как шефом

жандармов.

М. О. Гершензон в изданной в 1908 году книге "Чаадаев" изображает

дело так, будто бы Чаадаева заставили покаяться и он пресмыкался перед

Орловым, как главой III Отделения. "Более циничного издевательства

торжествующей физической силы над мыслью, - клевещет Гершензон, - над

словом, над человеческим достоинством не видела ДАЖЕ РОССИЯ".

Подобная интерпретация нескольких фраз из письма Чаадаева, к одному

из своих многочисленных светских знакомых, представляет характернейший

пример, как члены Ордена Р. И. переворачивали наизнанку все - поступки,

устные, или письменные оценки, того или иного человека, или факты, в

желательном им направлении. Подобным же образом, как в указанном случае,

они поступали и всегда в десятках тысяч других случаев, всему придавая

нужный им смысл своими лживыми комментариями.

X

Многолетние преследования Пушкина в 1837 году кончаются его

убийством. Убийца уже давно был подыскан: это был гомосексуалист и светский

вертопрах француз Дантес. Будущий убийца Пушкина появился в Петербурге

осенью 1833 г. "Интересно отметить, - пишет В. Иванов, что рекомендации и

устройство его на службу шли от масонов и через масонов. Рекомендательное

письмо молодому Дантесу дал принц Вильгельм Прусский, позднее Вильгельм,

император Германский и король Прусский, масон, на имя гр. Адлерберга,

масона, приближенного к Николаю Павловичу и занимавшего в 1833 году пост

директора канцелярии Военного Министерства". Вполне возможно, что и Дантес

был не только орудием масонов, но и сам масоном. Во всяком случае гр,

Адлерберг мироволит к Дантесу уже чересчур сильно. Из сохранившихся писем

Адлерберга видно, что он лезет из кожи вон, чтобы только обеспечить хорошую

карьеру Дантесу, не останавливаясь даже перед обманом Николая I, если такой

обман послужит на пользу Дантесу. В письме от 5 января 1834 года сообщая

Дантесу, что им все подстроено для того, чтобы он выдержал экзамен на

русского офицера, Адлерберг делает следующую приписку: "Император меня

спросил, знаете ли вы русский язык? Я ответил на удачу удовлетворительно. Я

очень бы посоветовал вам взять учителя русского языка".

Те же самые силы, которые воздвигали препятствия все время перед

Пушкиным, наоборот все время разрушали все препятствия возникавшие перед

Дантесом. За три года службы Дантес подвергался 44 раза разного рода

взысканиям, но это не мешало ему очень быстро продвигаться по службе и еще

быстрее войти в высший свет Петербурга.

Пушкин устал от бесконечных интриг и преследований, которыми

окружили его враги в годы предшествующие убийству. Незадолго до смерти он

выразил свою усталость в следующих гениальных по искренности стихах:

Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит -

Летят за днями дни, и каждый час уносит

Частичку бытия, - а мы с тобой вдвоем

Предполагаем жить - и глядь умрем.

На свете счастья нет, а есть покой и воля.

Давно завидная мечтается мне доля, -

Давно, усталый раб, замыслил я побег

В обитель дальнюю трудов и чистых нег ...

Но ему небыла суждена и "обитель дальняя трудов и чистых нег".

Убийца уже был найден, и он доживал последние дни.

Пушкин поставил Бенкендорфа в известность о возникшем у него

конфликте с Дантесом.

"Слухи о возможности дуэли получили широкое распространение, - пишет

Иванов, - дошли до императора Николая I, который повелел Бенкендорфу не

допустить дуэли. Это повеление Государя масонами выполнено не было".

"Вопрос о дуэли Дантес решил не сразу. Несмотря на легкомыслие,

распутство, и нравственную пустоту, звериный инстинкт этого красивого

животного подсказывал ему, что дуэль, независимо от исхода, повлечет

неприятные последствия и для самого Дантеса. Но эти сомнения рассеивают

масоны, которые дают уверенность и напутствуют Дантеса.

"Дантес, который после письма Пушкина должен был защищать себя и

своего усыновителя, отправился к графу Строганову (масону); этот Строганов

был старик, пользовавшийся между аристократами отличным знанием правил

аристократической чести. Этот старик объявил Дантесу решительно, что за

оскорбительное письмо непременно должен драться и дело было решено".

(Вересаев. Пушкин в жизни. Вып. IV, стр. 106).

Жаль, что за отсутствием за границей биографических словарей

невозможно точно установить о каком именно Строганове идет речь. Может быть

Дантес получил благословение на дуэль с Пушкиным от Павла Строганова,

который в юности участвовал во Французской революции, был членом

якобинского клуба "Друзья Закона" и который, когда его принимали в члены

якобинского клуба воскликнул:

"Лучшие днем моей жизни будет тот, когда я увижу Россию возрожденной

в такой же революции".

В дневнике А.Суворина читаем (стр. 205): "Николай I ВЕЛЕЛ

Бенкендорфу предупредить (то есть предупредить дуэль). Затем А. Суворин

пишет: "Геккерн был у Бенкендорфа". После посещения приемным отцом Дантеса

Бенкендорфа, последний вместо того, чтобы выполнить точно приказ Царя

спрашивает совета у кн. Белосельской как ему поступить - послать жандармов

на место дуэли или нет. "Что делать теперь?" - сказал он княгине

Белосельской.

- А пошлите жандармов в другую сторону."

"Убийцы Пушкина, - пишет в дневнике А. Суворин, встречавшийся еще с

современниками Пушкина, и знавший из разговоров с ними больше того, что

писалось членами Ордена об убийстве Пушкина, - Бенкендорф, кн. Белосельская

и Уваров. - Ефремов и выставил их портреты на одной из прежних Пушкинских

выставок. Гаевский залепил их".

Через несколько дней после смерти Пушкина кн. Вяземский писал А. Я.

Булгакову: "Много осталось в этом деле темным и таинственным для нас

самих".

Многое остается темным в убийстве Пушкина и до сих пор. Эта темная

тайна сможет быть раскрыта только историками национального направления в

будущей свободной России, когда они постараются установить на основании

архивных данных какую роль сыграли в убийстве Пушкина, бывшего самым

выдающимся представителем крепнувшего национального мировоззрения, -

масоны, продолжавшие свою деятельность в России и после запрещения

масонства. Может быть, если большевиками, или еще до них, не уничтожены все

документы свидетельствующие о причастности масонов к убийству, национальные

историки сумеют документально доказать преступную роль масонов из высших

кругов русского общества в организации убийства Пушкина.

Бенкендорф приказ Николая I о предотвращении дуэли не выполнил, а

выполнил совет кн. Белосельской и не послал жандармов на место дуэли,

которое было ему, конечно, хорошо известно. Секундант Пушкина Данзас

говорил А. О. Смирновой, что Бенкендорф был заинтересован, чтобы дуэль

состоялась. "Одним только этим нерасположением гр. Бенкендорфа к Пушкину

говорит Данзас, - указывает в своих известных мемуарах Смирнова, - можно

объяснить, что не была приостановлена дуэль полицией. Жандармы были

посланы, как он слышал, в Екатерингоф БУДТО БЫ ПО ОШИБКЕ, думая, что дуэль,

должна происходить там, а она была за Черной речкой, около Комендантской

дачи".

"Государь, - пишет Иванов, - не скрывал своего гнева и негодования

против Бенкендорфа, который не исполнил его воли, не предотвратил дуэли и

допустил убийство поэта. В ту минуту, когда Данзас привез Пушкина, Григорий

Волконский занимавший первый этаж дома, выходил из подъезда. Он побежал в

Зимний Дворец, где обедал и должен был проводить вечер его отец, и князь

Петр Волконский сообщил печальную весть Государю (а не Бенкендорф узнавший

об этом позднее).

Когда Бенкендорф явился во дворец Государь его очень плохо принял и

сказал: "Я все знаю - полиция нс исполнила своего долга". Бенкендорф

ответил: "Я посылал в Екатерингоф, мне сказали, что дуэль будет там".

Государь пожал плечами: "Дуэль состоялась на островах, вы должны были это

знать и послать всюду".

Бенкендорф был поражен его гневом, когда Государь прибавил: "Для

чего тогда существует тайная полиция, если она занимается только

бессмысленными глупостями". Князь Петр Волконский присутствовал при этой

сцене, что еще более конфузило Бенкендорфа". (А. О. Смирнова. "Записки").

XI

Странные обстоятельства похорон Пушкина, организатор Ордена Р. И. А.

Герцен с свойственной ему патологической, ослепляющей его разум, злобой к

Николаю I, объясняет будто бы ревностью Николая I к всенародной славе

Пушкина. Николаю I не понравилось будто бы, что около дома умиравшего

Пушкина всегда стояло много народа. "Так как все это, - утверждает Герцен,

- происходило в двух шагах от Зимнего Дворца, то Император мог из своих

окон видеть толпу; он приревновал ее и конфисковал у публики похороны

поэта: в морозную ночь тело Пушкина, окруженное жандармами и полицейскими

тайком перевезли не в его приходскую, а в совершенно другую церковь; там

священник поспешно отслужил заупокойную обедню, а сани увезли тело поэта в

монастырь Псковской губернии, где находилось его имение". Ревность Николая

I - обычная клевета Герцена по адресу последнего. Данзас, секундант

Пушкина, воспоминания которого о последних днях жизни поэта и о его

похоронах являются самыми достоверными пишет; "Тело Пушкина стояло в его

квартире два дня, вход для всех был открыт, и во все это время квартира

Пушкина была набита битком".

Тайная перевозка тела Пушкина - тоже ложь. Тело перевозилось ночью

потому, что до позднего вечера приходили прощаться люди с телом любимого

поэта. "В ночь с 30 на 31 января, - сообщает Данзас, - тело Пушкина отвезли

в Придворно-Конюшенную церковь, где на другой день совершено было

отпевание, на котором присутствовали все власти, вся знать, одним словом,

весь Петербург. В церковь пускали по билетам и, несмотря на то, в ней была

давка, публика толпилась на лестнице и даже на улице. После отпевания все

бросились к гробу Пушкина, все хотели его нести".

Герцен выдумывает, что после спешно отслуженной панихиды гроб был

поставлен на сани и увезен к имение поэта.

"После отпевания, - вспоминает Данзас. - гроб был поставлен в

погребе Придворно-Конюшенной церкви. Вечером 1-го февраля была панихида и

тело Пушкина повезли в Святогорский монастырь". София Карамзина пишет

своему сыну Андрею: "В понедельник были похороны, то есть отпевание.

Собралась огромная толпа, все хотели присутствовать, целые департаменты

просили разрешения не работать в этот день, чтобы иметь возможность пойти

на панихиду, пришла вся Академия, артисты, студенты университета, все

русские актеры. Церковь на Конюшенной невелика, поэтому впускали только

тех, кто имел билеты, иными словами исключительно высшее общество и

дипломатический корпус, который явился в полном составе... "

Как мы видим Герцен лжет, как и всегда, когда изображает Россию его

дней. Дело с похоронами Пушкина обстояло совсем не так, как он описывает.

Но тем не менее похороны Пушкина не носили характера торжественных похорон

великого народного поэта павшего от руки убийцы. Но виноват в этом вовсе не

Николай I, а опять все тот же Бенкендорф. Он убедил царя, что друзья и

почитатели Пушкина составили заговор и возможно будут пытаться вызвать

возмущение против правительства во время всенародных похорон. Опираясь на

поступившие будто бы донесения секретных агентов Бенкендорф настаивал,

чтобы похороны Пушкина были проведены как можно скромнее. У своей квартиры

и у квартиры Геккерна, Бенкендорф поставил охрану. Печати было запрещено им

помещать статьи восхваляющие Пушкина. Бенкендорф всячески пытался

подчеркнуть опасность момента.

"Из толков не имевших между собою никакой связи, - пишет Жуковский

Бенкендорфу после похорон, - она (полиция. - Б. Б.) сделала заговор с

политической целью и в заговорщики произвела друзей Пушкина".

"Объявили, что мера эта была принята в видах обеспечения

общественной безопасности, - пишет П. Вяземский великому князю Михаилу

Павловичу 14-го февраля 1837 г., - так как толпа, будто бы, намеревалась

разбить оконные стекла в домах вдовы и Геккерна. Друзей покойного вперед

уже заподозрили самым оскорбительным образом; осмелились со всей подлостью,

на которую были способны, приписать им намерение учинить скандал, навязывая

им чувства, враждебные властям, утверждая, что не друга, не поэта

оплакивали они, а политического деятеля. В день, предшествовавший ночи, на

которую назначен был вынос тела, в доме, где собралось человек десять

друзей и близких Пушкина, чтобы отдать ему последний долг, в маленькой

гостиной, где все мы находились, очутился корпус жандармов. Без

преувеличения можно сказать, что у гроба собирались в большом количестве не

друзья, а жандармы..."

Бенкендорф продолжал мстить и мертвому Пушкину. Николай I предложил

Жуковскому уничтожить все оставшиеся после Пушкина бумаги, которые могли бы

повредить памяти поэта. Бенкендорф убедил Николая I, что прежде чем жечь

бумаги предосудительные для памяти Пушкина необходимо, чтобы он все же

прочел их. "Гр. Бенкендорф ложно осведомлял Государя, что у Пушкина есть

предосудительные рукописи и что друзья Пушкина постараются их

распространить среди общества. Граф Бенкендорф не остановился даже перед

обвинением Жуковского в похищении бумаг из кабинета Пушкина" (В. Иванов.

Пушкин и масонство, стр. 115).

Вот кто, виноват в создании разного рода препятствий для того, чтобы

похороны Пушкина не были проведены более достойным образом, а вовсе не

мнимая ревность Николая I к славе Пушкина.

В написанном, но не отправленном Бенкендорфу письме Жуковский пишет:

"Я перечитал все письма им (Пушкиным) от Вашего сиятельства полученные: во

всех в них, должен сказать, выражается благое намерение. Но сердце мое

сжималось при этом чтении. Во все эти двенадцать лет, прошедшие с той

минуты, в которую Государь, так великодушно его простил, ЕГО ПОЛОЖЕНИЕ НЕ

ИЗМЕНИЛОСЬ: он все был, как буйный мальчик, которому страшились дать волю,

под страшным мучительным надзором. Он написал "Годунова", "Полтаву", свои

оды "Клеветникам России", "На взятие Варшавы"...а в осуждение о нем

указывали на его оду "К свободе", "Кинжал", написанный в 1820 г. и в

36-летнем Пушкине видели 22-летнего Пушкина. Подумайте сами, каково было

Вам, когда бы Вы в зрелых летах были обременены такой сетью, видели каждый

Ваш шаг истолкованный предубеждением, не имели возможности переменить место

без навлечения на себя подозрения или укора... Вы делали свои выговоры... а

эти выговоры, для Вас столь мелкие, определяли целую жизнь его; нельзя было

тронуться свободно с места, он лишен был возможности видеть Европу, ему

нельзя было своим друзьям и избранному обществу читать свои произведения, в

каждых стихах его, напечатанных не им, а издателем альманаха с дозволения

цензуры, было видно возмущение.

Позвольте сказать искренно. Государь хотел своим особенным

покровительством остепенить Пушкина и в то же время дать его Гению полное

развитие, а Вы из сего покровительства сделали надзор, который всегда

притеснителен, сколь бы впрочем ни был кроток и благороден".

Лермонтов имел все основания писать в стихотворении "На смерть

поэта":

А вы надменные потомки

Известной подлостью прославленных отцов,

Пятою рабскою поправшие обломки

Игрою счастия обиженных родов.

Вы жадною толпой стоящие у трона,

Свободы, гения и славы палачи.

Высший свет узнав о смертельном ранении Пушкина радовался, что ранен

он, а не Дантес. "При наличии в высшем обществе малого представления о

гении Пушкина и его деятельности, - доносил своему правительству посланник

Саксонии барон Лютцероде, - не надо удивляться, что только не многие

окружали его смертный одр в то время как нидерландское посольство

атаковывалось обществом, выражавшим свою радость по поводу столь

счастливого спасения элегантного молодого человека". О том же самом

позорном явлении сообщал своему правительству и прусский посланник:

"Некоторые из коноводов нашего общества, - пишет кн. Вяземский, - в

которых ничего нет русского, которые и не читали Пушкина, кроме

произведений подобранных недоброжелателями и тайной полицией, не приняли

никакого участия во всеобщей скорби. Хуже того - они оскорбляли, чернили

его. Клевета продолжала терзать память Пушкина, как при жизни терзала его

душу. Жалели о судьбе интересного Геккерна (Дантеса), для Пушкина не

находили ничего, кроме хулы. Несколько гостиных сделали из него предмет

своих ПАРТИЙНЫХ ИНТЕРЕСОВ и споров". Не великосветские же круги, наоборот,

восприняли смерть Пушкина как национальную потерю. "Громко кричали о том,

что был безнаказанно убит человек, с которым исчезла одна из самых светлых

национальных слав, - доносил прусский посланник Либерман... - Думаю, что со

времени смерти Пушкина и до перенесения его праха в церковь, в его доме

перебывало до 50 тысяч лиц всех состояний".

Ложь о том, что будто бы истинным убийцей Пушкина является Николай I

разоблачается и письмами современников, и письмами Николая I, и его

действительным отношением к гибели великого поэта. В письме к А. О.

Смирновой Николай I писал:

"Рука, державшая пистолет, направленный на нашего великого поэта,

принадлежала человеку, совершенно неспособному оценить того, в которого он

целил. Эта рука не дрогнула от сознания величия того гения, голос которого

он заставил замолкнуть". На докладе Генерал-Аудитората по делу Дантеса

Николай I наложил резолюцию: "Быть по сему, но рядового Геккерна (Дантеса),

как не русского подданного выслать с жандармом за границу, отобрав

офицерский патент".

В беседе с графом П. Д. Киселевым, Государь сказал ему:

"Он погиб. Арендт (доктор) пишет, что Пушкин проживет еще лишь

несколько часов. Я теряю в нем самого замечательного человека в России".

Пушкин был один из немногих людей эпохи который ясно сознавал

величие Николая, как государственного деятеля, а Николай I с момента своей

первой встречи в Чудовом монастыре ясно сознавал величие пушкинского гения.

* * *

Несколько лет назад в архиве Нижне-Тагильского завода на Урале

найдены письма С. Н. Карамзиной и Е. А. Карамзиной, в которых содержится

много неизвестных ранее данных о дуэли Пушкина и его смерти. Екатерина

Андреевна Карамзина пишет: "Государь вел себя по отношению к нему и ко всей

его семье как Ангел. Пушкин после истории со своей первой дуэлью обещал

Государю не драться больше ни под каким предлогом и теперь, будучи

смертельно ранен, послал доброго Жуковского просить прощения у Государя в

том, что не сдержал слова. Государь ответил ему письмом в таких выражениях:

"Если судьба нас уже более в сем мире не сведет, то прими мое и совершенное

прощение и последний совет: умереть христианином. Что касается до жены и до

детей твоих, ты можешь быть спокоен, я беру на себя устроить их судьбу".

После смерти Пушкина царь заплатил 100.000 рублей, которые Пушкин

был должен разным лицам. Приказал выдать семье Пушкина 10.000 рублей и

назначил жене и детям большую пенсию. Приказал издать собрание сочинений

Пушкина за счет государства,

XII

Смерть Пушкина была непоправимой, трагической потерей для России.

"...в Пушкине родились все течения русской мысли и жизни, он поставил

проблему России. и уже самой постановкой вопроса предопределил и способы

его разрешения. О пророческом даре Пушкина свидетельствует сам пророк пар

экселленсе Достоевский:

"Пушкин как раз приходит в самом начале правильного самосознания

нашего, едва лишь начавшегося и зародившегося в обществе нашем после целого

столетия с Петровской реформы, и появление его сильно способствует

освещению тесной дороги нашей новым направляющим светом. В этом то смысле

Пушкин есть пророчество и указание" (А. Ющенко. Пророческий дар русской

литературы. Париж - Нью Йорк). Из-за преждевременной смерти Пушкину не

удалось утвердить в русском образованном обществе силой своего гения тот

истинно русский строй души и русского мировоззрения, к которым он пришел

сам в зрелом возрасте, и этим уничтожить только зарождавшийся Орден Р. И.

Заканчивая свою знаменитую речь на пушкинских. торжествах в Москве 8

июня 1880 года Достоевский сказал:

"Если бы он жил дольше, может быть, явил бы бессмертные и великие

образы души русской, уже понятные нашим европейским братьям, привлек бы их

к нам гораздо более и ближе, чем теперь, может быть, успел бы им разъяснить

всю правду стремлений наших. и они уже более понимали бы нас чем теперь,

стали бы нас предугадывать, перестали бы на нас смотреть столь недоверчиво

и высокомерно, как теперь еще смотрят.

Жил бы Пушкин долее, так и между нами было бы, может быть, менее

недоразумений, споров, чем видим теперь".

Место, которое законно принадлежит Пушкину, как духовному вождю

начавшей изживать трагические духовные последствия Петровской революции

России, занял один из руководителей Ордена ярый ненавистник русских

традиций - В. Белинский. "Будь жив Пушкин, верно указывает Н. О. Лернер в

своем исследовании о Белинском, - Белинский перешел бы в его "Современник"

(А не к Краевскому).

Со смертью Пушкина Россия потеряла духовного вождя, который мог бы

увести ее с навязанного Петром I ложного пути подражания европейской

культуре. Но Пушкин был намеренно убит врагами того национального

направления. которое он выражал, и после его смерти, - на смену

запрещенному масонству поднялся его духовный отпрыск - Орден Русской

Интеллигенции. Интеллигенция сделала символом своей веры - все европейские

философские и политические учения, опиравшиеся на основные масонские идеи,

и с яростным фанатизмом повела всех членов Ордена на дальнейший штурм

Православия и Самодержавия.

"После Пушкина, рассорившись с царями, русская интеллигенция

потеряла вкус к имперским проблемам, к национальным и международным

проблемам вообще. Темы политического освобождения и социальной

справедливости завладело ею всецело, до умоисступления. С точки зрения

гуманитарной и либеральной, осуждалась империя, вся империя как насилие над

народами, - пишет видный член Ордена наших дней Г. Федотов в книге "Новый

Град".

"С весьма малой погрешностью можно утверждать, - пишет Г. Федотов, -

русская интеллигенция рождается в год смерти Пушкина. Вольнодумец (?),

бунтарь(?), декабрист (?) Пушкин ни в одно мгновение своей жизни не может

быть поставлен в связь с этой замечательной исторической формацией -

русской интеллигенцией". А эта мнимо замечательная историческая формация

была ничем иным, как духовным заместителем запрещенного в России масонства,

все идеи которого она слепо восприняла. С появлением Ордена Р. И. все

русские традиции окончательно были преданы забвению. Ничто русское не

заслуживало ни любви, ни уважения.

В. Розанов совершенно правильно отметил, что "Россия, большинство

русских людей, в заурядных своих частях, которые трудятся, у которых есть

практика жизни, и теория не стала жизнью, она спокойно и до конца может

питаться и жить одним Пушкиным, то есть Пушкин может быть таким же духовным

родителем для России, как для Греции был до самого конца Гомер". "Первая

заслуга великого поэта, - сказал Островский о Пушкине , - заключается в

том, что чрез него умнеет все, что МОЖЕТ поумнеть".

Но трагедия России заключается в том, что преобладающая часть

образованного общества воспитанного на идеях масонства и вольтерьянства не

смогла поумнеть через Пушкина. Образованное общество стало учиться не у

Пушкина, а у идеологов масонствующего Ордена Р. И., которые по отношению к

Пушкину являлись людьми только второго и третьего сорта, хотя они были и

более образованы чем последующие поколения интеллигентов. Орден Р. И.

сделал все для того, чтобы исказить и скрыть подлинный идейный облик

Пушкина.

Пушкин был творцом, а не разрушителем. Эта основная черта его

личности отталкивала от себя всех членов Ордена, какого бы политического

направления они не были, потому что чертой объединявшей всех интеллигентов

в единое духовное целое была цель уничтожения исторической России. Вот чем

объясняется, что русская интеллигенция несколько раз переживала многолетние

периоды отрицания Пушкина,

"Вот, например, несколько "перлов" вышедших из-под пера одного из

"идеологов" Ордена - Писарева:

"О Пушкине до сих пор бродят в обществе разные нелепые слухи,

пущенные в ход эстетическими критиками... Говорят, например, что Пушкин

великий поэт и все этому верят. А на проверку выходит, что Пушкин просто

великий стилист и больше ничего" ("Реалисты). "Пушкин пользуется своей

художественностью, как средством посвятить всю читающую Россию в печальные

тайны своей внутренней пустоты, своей духовной нищеты и своего внутреннего

бессилия... Для тех людей, в которых произведения Пушкина не возбуждают

истерической зевоты, эти произведения оказываются вернейшим средством

притупить здоровый ум и усыпить человеческое чувство... Воспитывать молодых

людей на Пушкине - значит готовить из них трутней или... сибаритов" (Пушкин

и Белинский"),

За три года до Пушкинских празднеств, когда Достоевский заявил на

похоронах Некрасова, что он второй поэт после Пушкина, то члены Ордена

завопили в ответ:

- Он для нас выше Пушкина. Пушкин и Лермонтов - это "байронисты".

- Нет он ниже Пушкина, - твердо возразил Достоевский.

Чернышевский в своих критических статьях утверждал, что "русская

литература занялась делом лишь с появлением Гоголя.

"Мы не должны забывать, - говорил Тургенев в своей речи на открытии

памятника Пушкину, - что несколько поколений подряд прошли перед нашими

глазами, - поколений, для которых само имя Пушкина было не что иное, как

только имя в числе других обреченных забвению имен". Л. Толстой отказался

принять участие в праздновании, - заявив, что все это "одна комедия". Был

заражен отрицанием Пушкина, даже такой правый мыслитель, как К. Леонтьев,

называвший творческий гений Пушкина, "чувственно-языческим" и даже

"демонически пышным". Л. Толстой с радостью писал Страхову, что "Пушкина

период умер" и разделял точку зрения саратовского мещанина протестовавшего

против сооружения памятника Пушкина, поскольку он не был ни святым, ни

полководцем.

В "Серебряный век" русской культуры, члены Ордена, начали признавать

опять как будто Пушкина, но пороли, как всегда, по его адресу несусветную

чушь. Адвокат Спасович заболтался до того, что обнаружил у Пушкина

..."мелкий ум". Мережковский в силу неудержимого стремления всегда и во

всем быть оригинальным обнаружил в миросозерцании Пушкина борьбу между

язычником и галилеянином и победу над галилеянином... сверхчеловека.

Гершензон видел мудрость Пушкина в том, что он был "язычник и фаталист,

питающий затаенную вражду к... культуре". Мало ли чего при желании могут

напороть Члены Ордена Р. И. на любую тему. Оторвавшись от всех национальных

традиций они оказываются в мире идей, наподобие разбитого корабля, без руля

и без ветрил, влекомые ветрами всех направлений во все стороны.

БОРИС БАШИЛОВ

Когда диавол выступил без маски в мир

ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ МАСОНСТВА В ЭПОХУ ВОЗНИКНОВЕНИЯ ОРДЕНА РУССКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

I

Знаменитый немецкий философ Шеллинг писал в 1848 году автору

"Русских ночей" кн. Одоевскому:

"Странна ваша Россия. Невозможно определить ее предназначение и ее

путь, но она определена для чего-то великого". Великую будущность России

предугадывали многие: и друзья и враги. Все они, в большей или меньшей

степени, понимали, что "Россия - это неопрятная, деревенская люлька, в

которой беспокойно возится и кричит мировое будущее" (В. Ключевский). То,

что Россия последний оплот против темных сил разрушавших Европу понимал

Николай I, понимали враги революционного движения, понимали и масоны и

революционеры. "Он считал себя призванным подавить революцию, - писала о

Николае I фрейлина Тютчева, в течение продолжительного времени бывшая при

дворе Николая I. - Ее он преследовал всегда во всех видах. И действительно

в этом есть историческое призвание православного царя".

Верные сыны России и немногие друзья России за ее пределами

возлагали надежды, что Россия сможет выполнить роль спасителя разъедаемой

масонством Европы, враги делали все возможное чтобы разрушить Россию

изнутри и извне. "Давно уже, - писал в статье "Россия и революция" опытный

русский дипломат, знаменитый русский поэт Ф. Тютчев, отец упомянутой выше

фрейлины Тютчевой, - существуют только две силы - революция и Россия. Эти

две силы теперь противопоставлены одна другой и может быть завтра они

вступят в борьбу... от исхода этой борьбы, величайшей борьбы, какой когда

либо мир был свидетелем, зависит на многие века вся политическая и

религиозная будущность человечества".

В 1847 году Тьер, как сообщает Сэнт-Бев, сказал: "Осталось только

два народа: Россия там; она еще варварская, но велика и (исключая Польшу)

достойна уважения. Старая Европа рано или поздно должна будет считаться с

этой молодежью, Россия - молодежь, как говорит народ, другая молодежь - это

Америка, молодая демократия, не знающая преград. Будущее мира здесь, между

этими двумя мирами. Однажды они встретятся..." (Масис. "Запад и его

судьба").

Масоны и их духовные отпрыски всех разновидностей все время мечтали

о свержении Николая I и разрушении русской монархии. Все враги русского

народа, как и Клаузевиц понимали, что единственный способ победить Россию

заключается в разрушении царской власти. "Глава Священного Союза, -

свидетельствует советский критик М. Гус в книге "Гоголь и Николаевская

Россия" (стр. 178), - феодальных и полуфеодальных держав (России, Австрии,

Пруссии) Николай был в глазах западноевропейской буржуазии государем именно

такой складки, какая нужна была для исполнения исторической роли главаря

всеевропейской реакции в ее борьбе с надвигающейся революцией". Еще более

характерное признание находим мы в монументальном исследовании сов.

академика Тарле "Крымская Война". "Если существовал на земле властитель,

еще более ненавистный не только революционерам всех оттенков во Франции и

Европе, но и большинству буржуазных либералов, чем Наполеон III, то это,

конечно, был Николай Павлович. Тут сходились почти все: говорю "почти" так

как исключения все же были (взять хотя бы польских мессианистов, учеников

Андрея Товянского)."

Карл Маркс остро ненавидевший Россию и русских, дает следующую

оценку исторической роли России в эту эпоху в "Коммунистическом Манифесте":

"Это было время когда Россия являлась ПОСЛЕДНИМ большим резервом

европейской реакции..." Карл Маркс и его тупоумный немецкий лакей Ф.

Энгельс страстно желали уничтожения Российской монархии, во сне и наяву

мечтали увидеть развалины Российской Империи. К. Маркс и Энгельс по

утверждению академика Тарле считали "самодержавие Николая I более сильным

и, главное, более прочным оплотом реакции, чем скоропалительно созданный

только что авантюристический режим нового французского императора, то они

всей душой, прежде всего, желали поражения именно николаевской,

крепостнической России. В сокрушении николаевщины революционная

общественность того времени усматривала окончательный бесповоротный провал

всего того, что еще удержалось от обветшавших идеологических и политических

традиций Священного Союза" (Тарле. Крымская война. Том I, стр. 13).

Соплеменник Маркса немецкий еврей Г. Гейне утверждал, что русская

политика создала на Среднем Востоке ужасное положение: "Если мы попытаемся

искоренить зло, которое уже существует, - писал он, - будет война. Если мы

ничего не предпримем и допустим, чтобы зло укоренилось, рабство будет

уделом всех нас". Генрих Гейне, как мы видим умел передергивать карты и

лгать на Россию не хуже, чем его нынешние соплеменники, ведущие и поныне во

всех частях света ожесточенную кампанию "Ненавидь Россию".

Недаром К. Маркс и Ф. Энгельс, эти боги социализма, писали: "Нам

ясно, что революция имеет только одного, действительно страшного врага -

Россию". (Ф. Энгельс, соч. т. IV, стр. 9).

В одном лагере вместе с масонами и их духовными лакеями вроде К.

Маркса находились и русские европейцы-основатели и члены созданного взамен

запрещенного Николаем I масонства Ордена Русской Интеллигенции: Герцен,

Белинский, Бакунин и другие. М. Бакунин с восторгом предсказывал что когда

восторжествует демократия в России то "ее пламя пожрет державу и осветит

всю Европу своим кровавым заревом. Чудеса революции встанут из этого

пламенного океана. РОССИЯ ЕСТЬ ЦЕЛЬ РЕВОЛЮЦИИ; ее наибольшая сила

развернется там". Разрушение России при первой к тому возможности

составляло основную цель масонства и находящихся под его влиянием

международных революционных кругов. И эту цель не считали нужным скрывать.

"Остановка России, - писал К. Маркс в газете "Нью-Йорк Тайме" в 1853 году,

- должна явиться наивысшим требованием момента".

II

Бакунин сказал жуткую правду. С того момента когда после подавления

масоно-дворянского заговора декабристов Николай I решил встать во главе

борьбы с инспирируемым масонами революционным движением в Европе,

организация революционного движения и революции в России стала самой важной

целью мирового масонства. Хотя революционные движения всюду в Европе были

подавлены, но масоны и члены созданных тайных политических обществ не

отказались от намерений продолжать подрывную работу против религии и

монархии. Трехсотлетняя непрерывная борьба против христианства расшатала

все духовные устои Европы. Еще в 1820 году Меттерних писал: "Мне пришлось

жить в отвратительный период. Я пришел на свет или слишком рано или слишком

поздно. Теперь я не чувствую себя на что либо годным. Раньше я пользовался

бы временем, позже я служил бы для воссоздания разрушенного. Теперь я

посвящаю свою жизнь на поддержку прогнивших зданий".

Проведший долгие годы в Европе на дипломатической службе и хорошо ее

знавший знаменитый поэт Тютчев понимал законную историческую

преемственность продолжавших разрастаться в Европе революционных настроений

от характера духовного мира Европы. "За три последних века, - писал Ф.

Тютчев, - историческая жизнь запада необходима была непрерывной войной,

постоянным приступом, направленным против всех христианских элементов

входивших в состав старого западного общества". Причину этого явления

Тютчев видит в глубоком искажении которому христианское начало подвергалось

от навязанного ему Римом устройства... "Западная Церковь сделалась

политическим учреждением"... "Реакция этому положению вещей была неизбежна,

но она же, оторвав личность от Церкви, открыла в ней простор хаосу, бунту,

беспредельному самоутверждению". "Человеческое я, предоставленное самому

себе, противно христианству по существу". "Революция есть не что иное, как

апофеоз человеческого я, как последнее заключительное слово отрыва

человеческой личности от Бога и Церкви. "...революция,. - заключает Тютчев,

- прежде всего враг христианства: АНТИХРИСТИАНСКОЕ НАСТРОЕНИЕ ЕСТЬ ДУША

РЕВОЛЮЦИИ".

"Запад исчезает, все рушится, все гибнет в этом общем воспламенении:

Европа Карла Великого и Европа трактатов 1815 года, римское папство и все

западные королевства, католицизм и протестантизм, - вера давно уже

утраченная и разум доведенный до бессмыслия, порядок отныне немыслимый,

свобода отныне невозможная над всеми этими развалинами, ею же созданными,

цивилизация убивающая себя собственными руками". Ф. Тютчев очень остро

чувствовал всю непрочность европейской культуры. Европа успокоилась после

подавления французской революции только внешне. И это чувство непрочности

духовного успокоения Европы и сознание неизбежности новых духовных

катастроф Ф. Тютчев выразил в следующих гениальных стихах:

"О, бурь заснувших не буди:

Под ними хаос шевелится!"

Тютчев призывает бережно относиться к существующим формам жизни, ибо

сложившиеся формы жизни от хаоса отделяет только тонкая хрупкая стена. Мир

человеческой культуры, это ничто иное как:

"Ковер, накинутый над бездной

И мы плывем, пылающею бездной

Со всех сторон окружены!"

"И бездна нам обнажена

С своими страхами и мглами,

И нет преград меж ей и нами:

Вот отчего нам ночь страшна"!

"Не плоть, а дух растлился в наши дни", - к такому выводу приходит

Тютчев. "Меня удивляет одно в людях мыслящих, - писал также Тютчев, - что

они еще недовольно вообще поражены апокалипсическими признаками

приближающихся времен. Этот таинственный мир, быть может, целый мир ужаса,

в котором мы вдруг очутимся, даже и не приметив этого перехода".

Во "Всеобщей истории Церкви" Беронльт-Беркастоль и М. Барон Хенрион,

изданной в 1853 году в Мадриде, читаем такую характеристику политического

положения в Европе: "Революция уже не мчалась по Европе подняв голову и

развернув знамена: однако продолжала оставаться организованной в виде

тайных обществ: различной по своим формам в разных странах, но с одной и

той же целью. Чтобы получить точное понятие об организации тайных обществ и

понять их влияние необходимо разделить их на два класса имеющих различный

характер. Один класс тайных обществ существующих уже много времени,

заключал в себе, под покровом франк-масонства, различные общественные

группировки, которые занимались, более или менее, критикой религии, морали

и политики, атаковали общественные взгляды; другой - под именем

"карбонариев" - тайные организации уже вооруженные, готовые по первому

знаку выступить против государственной власти. Первый разряд тайных обществ

(масоны) производил революцию в области духа; второй разряд (карбонарии)

был предназначен разрушать существующий порядок вещей с помощью насилия. На

собраниях тайных обществ первого разряда сидели апостолы философии,

пророчествуя и предвещая возрождение порабощенных народов. На собраниях

второго разряда действовали заговорщики и наемные убийцы. Первые могли

взять для себя как символ - факел, который призывал следовать по освещенной

дороге, вторые - кинжал. Эти два класса тайных обществ второго вида,

система тайных обществ не была вполне закончена: общества, занимавшиеся

критикой религии и существующего политического порядка, - были революцией в

теории, но им не доставало средств для ведения революционной работы. С

другой стороны если бы существовали только общества предназначенные для

вооруженной борьбы, члены которых набирались из образованных классов, чьи

убеждения уже обработаны в объединениях философского характера, то члены

этих обществ ускользали бы от влияния революционных идей. Но благодаря

комбинированию двух типов тайных обществ было достигнуто совершенство в

искусстве составлять заговоры. Так что хотя эти общества казались

разделенными и имеющими каждое из них свое устройство, управление и свои

частные собрания, они управлялись той же самой властью, которая скрывалась

за спиной второстепенных правителей в глубокой темноте." (т. VII, стр.

318).

"Масонские ложи и руководимые ложами тайные революционные общества в

эпоху последовавшую за свержением Наполеона, так называемую эпоху

Реставрации, достигли больших успехов в ведении революционной пропаганды".

"Когда наши потомки, - пишут авторы "Всеобщей истории Церкви", - исследуя

причины разрухи в которой находилось тогдашнее общество, стали бы

определять, в какую эпоху было опубликовано большее число антирелигиозных

книг, то одни предполагали бы, что это произошло в течение тридцати лет

предшествовавших революции, другие указали бы на время республики,

Конвента, Директории, или, наконец, правления Наполеона. Каково же будет

удивление, когда после исследования событий, окажется, что время, самое

плодотворное по изданию развращающих книг, начинается от времени

Реставрации. Перед революцией (речь идет о Франции. Б. Б.) было только два

издания сочинений Вольтера. Наполеон разрешил только одно. В царствование

же Людовика XVIII сочинения Вольтера размножались безостановочно. Тоже

самое происходило и со всеми остальными классическими книгами бесчестия и

распущенности". "Торговцы совершенно открыто торговали книгами нападающими

на религию и монархию. Приготовлялись для молодежи "Исторические труды",

единственной целью которых было привить презрение к религии и престолу. Под

названием "Библиотека XIX века" выпускали всеобщее собрание всех учений

безверия и безвластия. По крайней мере, в прошлом, когда общественная жизнь

уже была испорчена, выпуск подобных произведений еще вызывал некоторый шум.

Во время же Реставрации общество с убийственным спокойствием отдалось

судьбе, которую ему приготовляли враги; все молчали, за исключением

отдельных голосов, которые едва имели надежду быть услышанными...

Увеличивающаяся смелость, характеризовавшая статьи в антирелигиозных

газетах и бесстыдство с которым распространялись вреднейшие книги

предвещало скорое торжество революции: воплощение идеалов тайных обществ в

жизни" (том VII).

III

Путешествовавший в 1839 году по Европе историк М. Погодин, писал,

что Франция - это политический Везувий, что во французской палате депутатов

он не обнаружил "величия законодательного сословия", а английская палата

общин напоминала "охоту, когда псари пускаются за зайцем". По выражению

Сальванди в сороковых годах Париж "плясал на вулкане". Париж был центром

революционной работы в Европе: итальянские карбонарии встречались здесь с

немецкими коммунистами, французские масоны с основателями Ордена Р. И.

После вторичной попытки захватить власть в 1840 году Луи-Наполеон,

родной племянник Наполеона, скрылся, конечно, в... Англию, всегда охотно

предоставлявшую убежище всем, кто боролся против европейских монархий. Кн.

П. Вяземский сказал три года спустя после восстания Луи-Наполеона, что

"Франция тонет в море слов, пока вовсе не утонет в море крови".

"Французская беспокойная струя, - пишет Анненков в воспоминаниях

"Замечательное десятилетие", - сочилась под всей почвой политического

здания Италии и разъедала его. Подземное существование его не оставляло

никакого сомнения даже в умах наименее любопытных и внимательных".

Один из главнейших организаторов объединения Италии Джузеппе Мадзини

был масоном высокого посвящения. Как сообщает автор книги "Враги вселенной"

Мюллер, Джузеппе Мадзини учредил новый масонский культ палладизма, то есть

высшего служения сатане. Для тех, которым это заявление может показаться

нелепой выдумкой цель которой опорочить масонов приводим следующую выдержку

из журнала итальянских масонов "Обозрение итальянского масонства": "Да, да,

- знамена ада двигаются впереди, и нет сознательного человека любящего свою

родину, который не встал бы под эти знамена, под эти хоругви

франк-масонства". Придите же вы, все страждущие, и поклонитесь

Гению-Обновителю, выше поднимите чело ваше, братья, мои, масоны, ибо грядет

он - Сатана Великий". (La Revista de la Masoneria Italiana. V. XIV. Pag.

856 , Vol. X. Pag. 265.)

Весной 1846 года русский посол в Италии Бутенев сообщал министерству

иностранных дел о стремительном развитии революционных настроений в

Сардинии, Ломбардии, Романье, Тоскане и о революционной деятельности масона

Мадзини. (Архив внешней политики России. 1846 г. Дело •159, л. 272-276.)

Гоголь остро чувствовал приближение новой революционной волны.

Характеризуя положение в Европе он пишет: "Тут и фаланстеры и красный, и

всякий, и все друг друга готовы съесть, и все носят такие разрушающие,

такие уничтожающие начала, что трещит в Европе всякая мыслящая голова и

спрашивает невольно где наша цивилизация? "Погодите, скоро поднимутся снизу

такие крики, именно в тех с виду благоустроенных государствах которых

наружным блеском мы восхищаемся, стремясь от них все перенимать и

приспособлять к себе, что закружится голова у самых тех знаменитых

государственных людей, которыми вы так любовались в палатах и камерах". О

том же самом писал и проф. Сорбонны Шебюлье в своей книге "Социализм - это

варварство". "Время настает сумасшедшее, - пишет Гоголь Жуковскому. -

"Человечество нынешнего века свихнуло с пути только от того, что

вообразило, будто нужно работать для себя, а не для Бога".

Видный масон Луи Блан, один из активных организаторов революции 1848

года, хорошо знавший все секреты подпольной деятельности масонов по

подготовке революции пишет в своем историческом исследовании "История

французской революции": "Весьма существенно ввести читателя в те подземные

ходы, при .помощи коих подкапывались под алтари и троны революционеры,

ЗНАЧИТЕЛЬНО БОЛЕЕ СЕРЬЕЗНЫЕ, ЧЕМ ЭНЦИКЛОПЕДИСТЫ. Союз людей всех стран,

всех верований, всех слоев общества, связанных между собою символическими

верованиями - в этом то и состоит франк-масонство, союз, распространенный

по всей Европе... сотрясал Францию и показывал картину общества,

основанного на принципах, противоположных существовавшей государственности"

Луи Блан пишет о "естественно революционном влиянии масонства и других

тайных обществ, детей ордена Храмовников". (Luis Blanc: Histoire de la

Revolution Francaise. Vol. II. Pagina 74.) "И тогда, - пишет масон Луи

Блан, - появилась эта администрация всюду невидимая и всюду присутствующая,

о которой так часто говорили современники".(Chained. Union. 1882.)

Веллингтон во время пребывания Николая I в Англии заявил ему в 1844 году:

"Не забывайте никогда, что мы постоянно продолжаем жить в революции".

IV

"Меня называли сумасшедшим за то, что я, восемнадцать лет назад,

подсказывал то, что случилось сейчас, - сказал Николай I, узнав о свержении

Луи-Филиппа в феврале 1848 года. - Комедия сыграна и окончена и мошенник

пал". Луи-Филипп все время своего "царствования" был послушным слугой

масонов и потому его только прогнали, а не убили, как его отца Филиппа

Эгалите, когда он попытался проникнуть в тайны масонского ордена, членом

которого он был. Людовик-Филипп, запретил военным вступать в ложи, зная,

что масонство подпольно работает чтобы свергнуть его. Все было напрасно. На

большом конгрессе французских, немецких и швейцарских масонов в Страсбурге

в 1847 году было решено монархию во Франции заменить республикой. Пять

директоров парижских. лож подготовили революцию и председатель совета

министров О. Баррот, масон, после того как поклялся в верности

Людовику-Филиппу, прекратил сопротивление против революционеров и

организовал временное правительство.

Февральская революция 1848 года была совершена масонами в целях

установления республиканского строя, к которому морально разложенная

Франция по мнению масонов была уже окончательно подготовлена.

В феврале 1848 года после свержения Людовика-Филиппа, масону

генералу Кавеньяк была вручена диктаторская власть. Временное правительство

было масонское, причем никто этого не знал. Из одиннадцати членов

Временного правительства десять были масоны: Араго, Луи Блан, Ледрю-Роллен,

Кремье (в будущем основатель Всемирного Еврейского Союза) Гарнье, Пажес,

Альбер, Мари, Флокон и Арман Марра. Только два члена Правительства не были

масонами: Ламартин и Дюпон де л¦Эр, но окруженные масонами, они были ничем

иным как их слепым орудием.

6 марта 1848 года сановники "Великого Востока" надели на себя

масонские знаки явились в городскую ратушу и поднесли адрес Временному

Правительству, представители которого масоны Кремье, Гарнье, Пажес, Марра и

Папьер, встретили их, также облаченные в свои масонские облачения. Приводим

выдержку из этого масонского адреса: "Хотя правила масонского братства

предписывают ему не заниматься политикой, тем не менее союз наш не может

скрыть своих горячих симпатий только что совершившемуся великому

национальному перевороту. Во все времена слова - свобода, равенство и

братство блистали на знаменах масонства, а теперь, когда эти слова перешли

на знамена французской нации, мы приветствуем в этом торжество наших

принципов и можем сказать, что все отечество наше получило масонское

посвящение"... (Нис. "Друа Интернасиональ". стр. 89).

Великая Ложа Франции послала депутацию, украшенную масонскими

отличиями, членам которой было поручено приветствовать Временное

Правительство. Временному Правительству была обещана полная поддержка

масонов, входящих в Великую Ложу: "40.000 масонов, находящихся в 500 ложах,

которые совместно имеют одно сердце и один дух, обещают вам свое

сотрудничество чтобы завершить дело восстановления так славно начатое".

10 марта явился приветствовать масонское Временное Правительство

Высший Совет Шотландского Ритуала. Принимавший масонов Шотландского Ритуала

Ламартин благодарил их в следующих характерных выражениях:

"Те чувства, которые руководили великим взрывом 1789 года и которые

народ французский недавно снова проявил,.. я знаю, исходили из ваших лож

сначала во мраке, затем в полумраке и, наконец, при полном свете".

Еврей Кремье, создатель Всемирного Еврейского Союза, будучи членом

Временного Правительства после революции 1848 года открыто заявил однажды:

"Республика сделает то же, что делает масонство". Президентом французской

республики был избран племянник Наполеона Луи-Наполеон, уже давно, когда

ему исполнилось 23 года, ставший масоном. Он был членом масонского общества

карбонариев, лично сражался против войск Папы, всегда покровительствовал

масонству.

V

Совершив революционный переворот во Франции масоны начинают

раздувать революционные движения в разных странах Европы, 24 февраля

произошло восстание в Париже. 13 марта - в Вене. 18 марта в Берлине. 20

марта вспыхивает революция и в Милане, а 22 марта в Риме, Неаполе и

Венеции. Одновременность революционных вспышек в разных странах ясно

показывает о наличии единого плана и единого тайного руководства.

Английский политический деятель Стратфорд-Каннинг так характеризовал

создавшуюся в Европе обстановку: "Жизнь в Европе становится невозможной,

надо эмигрировать в Австралию, Канаду или какую либо отдаленную страну.

Немыслимо жить с демагогами, социалистами и коммунистами".

В это время вышел уже в свет "Коммунистический манифест" К. Маркса и

под его идейным воздействием в Париже происходит первое восстание

пролетариата против буржуев. К. Маркс с восторгом пишет в редактируемой им

газете: "С победой красной республики в Париже, армии двинутся изнутри

страны через ее границы, и тогда мы воскликнем: "Горе побежденным". Вместе

с масонами К. Маркс возлагает большие надежды на начавшуюся в 1849 г.

революцию в Венгрии.

Николай I с тревогой наблюдал за происходившим в Европе. Тем более

что члены возникшего уже в это время Ордена Р. И. в лице организации

Петрашевского подготовляли восстание. Во время пребывания в Москве в апреле

1849 года он получил сообщение об открытии заговора Петрашевского (в свое

время мы докажем, что члены кружка Петрашевского были вовсе не такими

безобидными овечками утопического социализма, как их обычно изображают

историки-интеллигенты).

Положение в России было весьма напряженным. Летом 1848 года Маркс с

радостью пишет об остром политическом положении в России:

"...свирепствующая холера, мелкие восстания в разных губерниях,

подготовлявшаяся в Петербурге, НО ВО ВРЕМЯ ПРЕДОТВРАЩЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ,

заговор в Варшавской цитадели, вулканическая почва в Царстве Польском".

(Карл Маркс и Ф. Энгельс, т. IV, стр. 256).

Революционная зараза явно проникала и в Россию. Когда поляки,

русские подданные (Бем, Дембинский и др.) начали принимать активное участие

в венгерском восстании и можно было ожидать появление их на границах

Польши, а в Вильно поляки пытались захватить арсенал, Николай I решил

выступить на подавление восстания в Венгрии. "Полагаю, - писал он

фельдмаршалу Паскевичу, - что скоро настанет время действовать. Не одна

помощь Австрии для укрощения внутреннего мятежа, и по ее призыву, меня к

тому побуждает, а чувство и долг для защиты спокойствия пределов Богом

вверенной мне России меня вызывает на бой, ибо в венгерском мятеже

ЯВСТВЕННО ВИДНЫ УСИЛИЯ ОБЩЕГО ЗАГОВОРА ПРОТИВ ВСЕГО СВЯЩЕННОГО И В

ОСОБЕННОСТИ ПРОТИВ РОССИИ. Приняв сие за основание и буде австрийцы

повторят просьбу, разрешаю тебе вступать, призвав Бога на помощь".

Подавив восстание в Венгрии, на победу которого так надеялись и

масоны и К. Маркс, Николай I надолго отодвинул возможности реализации

революционных замыслов масонов и народившихся только что коммунистов.

"Австрийская империя спасена была Николаем I летом 1849 г. от распадения и

гибели: так полагали не только Николай и Нессельроде, но и Франц-Иосиф, и

австрийский канцлер Шварценберг, и вся Европа... Разгром Венгрии царской

интервенцией был, по существу, заключительным актом поражения европейского

революционного движения" (Тарле. Крымская война. Т. I. стр. II). То есть,

говоря иначе, Николай I сорвал революционные замыслы европейского

масонства.

В мемуарах "Мысли и воспоминания" кн. О. Бисмарк заявляет:

"В истории европейских государств едва ли найдется еще пример, чтобы

монарх великой державы оказал соседнему государству услугу, подобную той,

которую оказал Австрии Император Николай. Видя опасное положение в каком

она находилась в 1849 году, он пришел ей на помощь с 150.000 войском,

усмирил Венгрию, восстановил в ней королевскую власть и отозвал свое

войско, не потребовав за это от Австрии никаких уступок, никакого

вознаграждения, не затронув даже спорного Восточного или Польского вопроса.

Подобная же бескорыстная, дружеская услуга была оказана Николаем и Пруссии

во внешней политике во время Ольмюцкой конференции. Если бы даже эта услуга

была вызвана не одним дружеским расположением, но и соображениями

политического характера, все же она превосходила все то, что один монарх

сделает когда-либо для другого и может быть объяснена только властным и в

высокой степени рыцарским характером самодержавного монарха. Император

Николай смотрел в то время на Императора Франца-Иосифа как на своего

преемника в роли руководителя консервативным Тройственным союзом, который

был призван, по его мнению, бороться с революцией во всех ее проявлениях. В

Венгрии и в Ольмюце Император Николай действовал в убеждении, что он, как

представитель монархического принципа, предназначен судьбою объявить борьбу

революции, которая надвигалась с Запада. Он был идеалист, и остался верным

самому себе во все пережитые им исторические моменты".

"Но, Европа, - как это много раз, справедливо указывал Ф.

Достоевский в "Дневнике Писателя", - ... не верит ни благородству России,

ни ее бескорыстию. Вот особенно в этом "бескорыстии" и вся неизвестность,

весь соблазн, все главное, сбивающее с толку обстоятельство, всем

противное; всем ненавистное обстоятельство, а потому ему никто и не хочет

верить, всех как-то тянет ему не верить. Не будь "бескорыстия" - дело мигом

стало бы в десять раз проще и понятнее для Европы, а с бескорыстием тьма,

неизвестность, загадка, тайна!

...В самом деле, в Европе кричат о "русских захватах, о русском

коварстве", но единственно лишь, чтобы напугать свою толпу, когда надо, а

сами крикуны отнюдь тому не верят, да и никогда не верили. Напротив, их

смущает теперь и страшит, в образе России, скорее нечто правдивое, нечто

слишком уж бескорыстное, честное, гнушающееся и захватом и взяткой. Они

предчувствуют, что подкупить ее невозможно и никакой политической выгодой

не завлечь ее в корыстное или насильственное дело.

...Одну Россию ничем не прельстишь на неправый союз, никакой ценой".

В травле Николая I и России приняли самое активное участие вместе с

европейскими масонами духовные последыши русского масонства члены Ордена Р.

И. Двое из трех основателей Ордена Р. И. - Герцен и Бакунин оказываются

накануне революционных событий 1848 года в Европе, выпущенные, неизвестно

по каким соображениям Бенкендорфом. Герцен и Бакунин становятся русскими

маркизами де Кюстин: пишут в иностранной печати клеветнические статьи об

Имп. Николае I и о русском самодержавии и о русском историческом прошлом

вообще. Герцен приехавший в Европу раньше, тоже старается вооружить всех

знакомых политических деятелей, сознательных и бессознательных, латных и

бесплатных агентов европейского масонства ненавистью к Имп. Николаю. На

получаемые им от крепостных крестьян деньги Герцен имеет возможность

содержать известный в Париже политический салон. В салоне Герцена можно

встретить самых выдающихся революционных бесов всех стран: Прудона, Карла

Маркса, Гарибальди, Энгельса и др.

Бакунин мечется по всей Европе: где пахнет восстанием, там и он - в

Париже, Брюсселе, Праге, Дрездене. Его заветный план - использовать силы

европейских революционных движений против России. Он мечтает поднять против

России поляков, чехов, сербов, все славянские племена, раскольников - всех,

кого возможно. Россия, управляемая царями - главное препятствие на пути

всемирной революции, революции беспощадной и всесметающей: задача

уничтожения России - это самая главная задача европейского революционного

движения. Это Бакунин повторяет всегда, в каждой своей речи.

Услышав о том, что войска Паскевича разбили венгерских мятежников

находившихся под командованием русского поляка Дембинского. Тургенев писал

Виардо: "Но зато русские разбили Дембинского. К черту всякое национальное

чувство. Для человека с сердцем есть только одно отечество-демократия, а

если русские победят, ей будет нанесен смертельный удар" (Письмо Тургенева

Виардо 29 мая 1849 г.). Как видим письмо Тургенева сильно попахивает

масонскими идейками, крепко усвоенными большинством членов Ордена Р. И.

Поступив как идеалист, Николай I, конечно, не понравился

представителям европейского эгоизма, и против него единым фронтом начали

выступать и спасенные им европейские монархии и революционеры, стремившиеся

сбросить этих монархов. "Когда летом 1849 г. русские войска подавили

венгерское восстание, то Николай I предстал перед Европой в ореоле такого

мрачного, но огромного могущества, что с тех пор тревожные опасения уже не

покидали не только либеральную, но отчасти и умеренно-консервативную

буржуазию в германских государствах, во Франции и Англии. Будущее "русского

нашествия" представлялось напуганному воображению как нечто в виде нового

переселения народов, с пожарами, "гибелью старой цивилизации", с

уничтожением всех материальных ценностей под копытами казацких лошадей"

(Тарле. Крымская война Том 1).

Художниками, рисовавшими ужасные картины "русского нашествия" во

всех странах были, конечно масоны и связанные с ними тайные революционные

общества. Обыватель, человеческая толпа всегда глупа и она верила и

трепетала. А ведь еще многие в Европе были свидетелями русско-казацкого

нашествия на Европу во время войн с Наполеоном и знали на личном опыте, что

русско-казацкое нашествие носило гораздо более культурные формы чем

предшествовавшие ему нашествия войск революционной Франции.

"Немудрено, что и Пальмерстон в Лондоне, и Наполеон III, и

Стрэтфорд-Редклиф в Константинополе, сами вовсе не поддавшиеся этим

обывательским страхам и преувеличениям, очень хорошо учитывали, насколько

для их дипломатической игры благоприятна подобная атмосфера. В частности,

Наполеон III вполне мог ждать, что единственный его поступок, который

всегда вызовет одобрение со стороны его политических врагов слева, это

война против Николая". (Тарле. Крымская война, т. I, стр. 134).

То есть произошло то, что не раз бывало до этого, и не раз и после.

"Россия хоть и не простачок, - писал Ф. Достоевский в "Дневнике Писателя"

за 1876 г., - но честный человек, а потому всех чаще, кажется, верила в

ненарушимость истин и законов этого равновесия (политического равновесия

Европы. Б. Б.) и много раз искренно сама исполняла их, и служила им

охранительницей. В этом смысле Россию Европа чрезвычайно нагло

эксплуатировала. Зато, из остальных равновесящих, кажется, никто не думал

об этих равновесных законах серьезно, хотя до времени и исполнял

формалистику, но лишь до времени: когда, по расчетам, выдавался успех -

всякий нарушал это равновесие, ни о чем не заботясь. Комичнее всего то, что

всегда сходило с рук и всегда тотчас же наступало опять "равновесие". Когда

же случалось и России, - не нарушать что-нибудь, а лишь чуть-чуть подумать

о своем интересе, - то тотчас же все остальные равновесия соединялись в

одно и двигались на Россию: "нарушаешь, де, равновесие".

VI

"Масонское правительство (1848 года) во Франции скоро убедилось, что

гораздо легче захватить власть, нежели удержать ее на долгое время. Как ни

давило республиканское временное правительство на выборы, французский народ

послал в Национальное Собрание депутатов, которые отражали дух христианской

и монархической Франции и никак не хотели следовать за правящей масонской

шайкой. Убедившись в этом, Темная сила сразу отвернулась от республики,

которая не хотела быть масонскою и стала подготовлять масонскую диктатуру.

По истине это была изумительная гибкость тактики. Выбор иудо-масонства

остановился на масоне-карбонарии принце Луи-Наполеоне, который и был

поддержан всей силой масонства", (Марков. "Война Темной силы"). Масоны

прибегают к выгодному для них политическому обману. Решивши временно

отказаться от установления во Франции республики, они решают превратить

президента Луи-Наполеона в Императора, хорошо зная, что он будет продолжать

служить масонским целям.

"Людовик-Наполеон, - пишет Селянинов, - слыл за карбонария; поэтому

были шансы, что империя, во главе которой он станет, будет государством

чисто масонским, а тем более, если он получит власть от самих же масонов.

Масонство не колебалось, предпочитая, конечно, такую империю республике, в

которой оно не могло главенствовать. Многие влиятельные масоны немедленно

вошли в сношения с будущим императором, и переворот в пользу Бонапарта стал

не только возможным но и совершенным". 16 октября 1852 года масоны поднесли

Луи-Наполеону (тогда еще президенту республики) адрес, который заканчивался

словами: "истинный свет масонства озаряет вас, великий принц. Кто может

забыть дивные слова, произнесенные вами в Бордо. Нас они всегда будут

вдохновлять и под властью такого вождя мы будем гордиться быть солдатами

человечества. Франция обязана вам своим спасением. Не останавливайтесь на

столь блестящем пути. Обеспечьте счастье всех, возложив императорскую

корону на свою благородную главу. Примите наш почтительный привет и

разрешите нам довести до слуха вашего общий клик наш от чистого сердца: "Да

здравствует Император!" (Копен Альбанелли. "Тайная сила против Франции",

стр. 382).

Через несколько недель после этого многозначительного

приказа-поздравления Луи-Наполеон совершил государственный переворот и

объявил себя Императором Франции. Тарле в томе I "Крымской войны" дает

такую оценку морального облика Наполеона III: "...он - упорный честолюбец и

властолюбец, абсолютно лишенный каких-либо моральных сдержек в основных

целях, в конечном счете всегда эгоистических, что он без малейшего труда

пойдет на любой самый бессовестный обман, на самое обильное кровопролитие,

на самую явную и наглую демагогию, если она в данный момент полезна для

него, и что он не задумается пустить в ход все средства полицейского

террора и военный персонал, - в этом ни тогда, ни позднее ни у кого не было

сомнения" (том I, стр. 130). Моральное качество окружающих Наполеона III

лиц, в большинстве случаев масонов были не лучше. "...Его помощники, -

пишет Тарле, - сторонники, клевреты, труппа смелых, энергичных, способных,

абсолютно бессовестных политических авантюристов, окружавшая его, все эти

люди только помогшие ему внезапным нападением уничтожить республику и

захватить бесконтрольно власть над Францией, составляли так сказать,

главный политический штаб и были тогда непосредственной его опорой" (т. I,

стр. 132).

На другой день после переворота 2 декабря (1852) "Великий Восток

Франции" провозгласил своим великим мастером принца Люсьена Мюрата -

двоюродного брата Луи-Наполеона.

VII

Застрельщиком борьбы за уничтожение России была Англия, в которой в

то время находился центр мирового масонства, перешедший в наши дни в США.

Главным руководителем политического наступления на Россию был лорд

Пальмерстон, бывший в то же время одним из главных руководителей

английского масонства. Русский дипломат Поццо ди Борго, так характеризовал

деятельность Пальмерстона против России в 1832 году: "Он не останавливается

ни перед каким средством: пути кривые и извилистые, клевета, умолчание,

запирательство - все он считает пригодным. Россию он считает главным

тормозом для осуществления своих разрушительных и безрассудных проектов (Ф.

Мартене. Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россией с иностранными

державами, том XII, стр. 201).

Вскоре после того, как Луи-Наполеон стал императором Наполеоном III,

в Париж приехали английские банкиры. Возглавлявший делегацию банкиров лорд

- мер Лондона, вручил Наполеону III благодарственный адрес за

"восстановление порядка". Адрес был подписан 4000 английских банкиров,

промышленников и коммерсантов, многие из которых были или масонами или

евреями, или тем и другим вместе. Все симпатии английского капитала были на

стороне Франции, которая намечается масонами, как орудие борьбы против

России.

Дипломаты различных государств немедленно начинают плести

дипломатическую паутину, цель которых поссорить Николая I с Наполеоном III.

Прусский посол убеждает Николая не именовать Наполеона III "братом",

заверяя, что ни Пруссия, ни Австрия тоже не будут именовать его так. О том

же самом писал австрийскому послу в России и австрийский министр

иностранных дел. А немного спустя прусский король и император Австрии

назвали в своих грамотах Наполеона III "дорогим братом", поставив Николая I

в неловкое положение. "К сожалению, Пруссия, а за нею Австрия не сдержали

своего обещания, - писал с негодованием Николай I Паскевичу, - действовать

заодно с Россией по отношению к Франции. Они признали Луи-Наполеона братом,

чем вновь доказали, как мало можно полагаться на их уверения. Просто

тошно!"

Англия затевает другую провокацию. Эбердин, английский министр

иностранных дел делает вид, что Англия хотела бы выступить против Франции

вместе с Россией, и что она, де, только из страха признает Луи-Наполеона

императором, так как боится нападения французов. Но все это были только

звенья одной и той же провокации, цель которой столкнуть Россию с

европейской коалицией, боявшейся усиления России.

"Пальмерстон и руководимый им Кларендон полагали, что Николаю с

каждым шагом будет все труднее сойти с опасного пути, на который он

вступил, и что задача английской дипломатии заключается в том, чтобы

подталкивать царя все дальше и дальше, доведя, его, наконец, до тупика,

откуда выхода ему не будет" (Тарле. Крымская война. Том I, стр. 164). "Один

за другим в этот критический миг до Николая из Англии доносились, спеша,

соперничая друг с другом в откровенности, превосходя друг друга в

дружелюбии, советы, мнения, излияния английских министров, послов,

ответственных людей. И все они как бы говорили царю: "Дерзай!".

"Что означает эта ссора, - писал в Париж французский посол при

баварском дворе Тувнель, - хорошо знали в Париже, если хотят довести дело

до конца". (Тувнель. Николай I и Наполеон III. Париж. 1891 год. стр. 2).

Граф Фитцум фон Экштедт, бывший в разное время саксонским представителем в

Петербурге и в Лондоне, весьма умный наблюдатель, пишет в своих

воспоминаниях: "Чтобы понять происхождение Крымской войны, недостаточно

приписывать ее несвоевременному честолюбию императора Николая. Это

честолюбие старательно воспламеняли и искусственно поддерживали

Луи-Наполеон и его советники с самого начала рассчитывали на Восточный

вопрос так, как тореадор рассчитывает на красный платок, когда он хочет

разъярить животное до высочайшей степени".

Вождь консервативной оппозиции, лорд Дерби, выступая 31 марта 1854

года в парламенте говорил: "Какие бы вины мы ни нашли за русским

императором, а я тут выступаю не в качестве защитника его политики, - я не

думаю, чтобы мы имели какое-либо право сказать, что он обманывал Англию.

Напротив, я думаю, беспристрастно, что русский император имеет гораздо

больше причин утверждать, что он введен в заблуждение поведением

британского правительства". "Даже узурпатора Бонапарта, задувшего 2 декабря

1851 года, французскую республику, - пишет Тарле, - революционеры Франции и

всей Европы меньше боялись и не так яростно ненавидели, как Николая.

Подавление венгерской революции войсками Паскевича в 1849 г. еще стояло у

всех перед глазами и взывало к отмщению. То, что самый грозный враг

освобождения народов от абсолютизма и от феодальных пережитков находится в

Петербурге, являлось в годы, предшествовавшие взрыву Крымской войны,

повсеместно признанной аксиомой" (Тарле. Крымская война). А в "Истории

СССР", изданной Учпедгизом в Москве в 1947 году находим следующее

любопытное признание: "Разгром Венгрии означал... что русский царь стал

решающей силой в европейской политике. При его содействии после подавления

Венгерской революции победила контрреволюция в Пруссии. Австрии и Франции.

Вернувшись в Германию в период революции 1848 года, Маркс и Энгельс

неустанно призывали все революционные и демократические силы Европы к

борьбе против русского царизма, ибо победа европейской революции была

невозможна без разгрома крепостнической монархии в России". (Ч. II, стр.

185).

VIII

Русским и иностранным масонам и кругам духовно связанным с

масонством, и в первую очередь Ордену Русской интеллигенции, конечно, не

могла нравиться позиция занятая Накопаем I по отношению к масонству.

Николай I и Россия были расценены масонами, как "Враг • 1". И как только

Накопай I был занесен в черные списки мирового масонства, как враг номер

первый, против него и против России в иностранной прессе началась

ожесточенная клеветническая кампания не стихающая до наших дней. В этой

клеветнической кампании приняли активное участие самые различные круги:

масоны, государственные деятели и политические круги, так или иначе,

связанные с масонством, социалисты, только что появившиеся на свет

коммунисты, анархисты, творцы "научного коммунизма" Карл Маркс и Энгельс, и

создатели духовного заместителя русского масонства Ордена Р. И. - А.

Герцен, М. Бакунин и В. Белинский.

"Идейная борьба" началась с беззастенчивой клеветы по адресу Николая

I, России и Русского народа. Россию, и все в ней существующее, политические

враги Николая I пытаются всячески опорочить и дискредитировать в глазах

европейского общества. Для этого в Россию посылаются специальные эмиссары

вроде потомка французских якобинцев - маркиза де Кюстин. Маркиз де Кюстин

был радушно принят Николаем Первым. Ему была дана возможность увидеть в

России все, что ему хотелось и за все это он заплатил циничной,

преднамеренной клеветой по адресу России, Императора Николая, православия,

характера русского народа.

Этот наглый французский циник, сознательно писавший о России и

русских только все плохое, писал про русских, что "они обладают ловкостью

во лжи, естественностью в фальши, успех которой возмущает настолько же мою

искренность (?), насколько меня ужасает". Об искренности же самого Кюстин

можно судить по следующему случаю. При личных встречах маркиз де Кюстин

очень грубо льстит Императору. После беседы с царем в Михайловском дворце,

Кюстин пишет, что он уехал с бала в "восторженном настроении". Передавая

содержание другой беседы де Кюстин пишет: "Эффект, который он на меня

произвел, был очень большим, я чувствовал себя покоренным: благородство

чувств Императора ... искренность его слов.. Сознаюсь, я был поражен". В

третьем случае он пишет, что "Этот крик человеколюбия, вышедший из души,

которой все способствовало, чтобы возгордить ее, внезапно растрогал меня".

А после "восторженный", "пораженный" маркиз писал, что великий князь

Константин на одном приеме, не сказав ни слова приблизился к нелюбимому им

генералу и не делая ему ни малейшего замечания, совершенно спокойно

проткнул ему ступню своей шпагой". Генерал остается "смирно" и даже стона

не вырывается из его груди: его уносят. когда великий князь выдернул свою

шпагу".

Увидев храм Василия Блаженного пишет: "Очевидно, что страна, где

такого рода монументы называют местом молитв - не Европа; это Индия,

Персия, Китай, и люди, идущие поклоняться Богу в этой банке варенья не

христиане".

В одной из бесед Николай I сказал маркизу де Кюстин: "В вашей стране

на наш счет имеются такие предубеждения, которые труднее победить, чем

страсти взбунтовавшейся армии".

"Государь, - отвечал на это титулованный прохвост, - Вас видят

слишком издалека, если бы Вы, Ваше Величество, были более известны, Вы бы

были более ценны и нашли бы у нас, как и здесь, много поклонников..."

А в написанной позже книге "Россия в 1839 году", Кюстин одну

сочиненную клевету дополняет другой, еще более наглой и подлой. Жуковский

признался, что он плевал, читая книгу маркиза де Кюстин. Гениальный лирик

Ф. Тютчев назвал де Кюстина "собакой".

Но члены ордена русской интеллигенции были в восторге от

клеветнических инсинуаций французского прохвоста: один из вождей ордена А.

Герцен дал следующее пропагандное указание: "Без сомнения, это самая

увлекательная и умная книга, написанная о России иностранцем... Я не смотрю

на ее промахи, основа воззрения верна; и это страшное общество и эта страна

- Россия". А вождь "прогрессивного" крыла ордена проф. Погодин записал в

свой дневник: "...Прочел целую книгу Кюстина. Много в ней ужасающей правды

о России. За изображение действий деспотизма, для нас неприметных, я готов

поклониться ему в ноги".

В Европе выходило много книг, проповедовавших ненависть к России и

сознательно искажавших ее облик. Кроме книги маркиза де Кюстин - "Россия в

1839 году", Ф. Лакруа "Тайны России". Анонимный памфлет изданный в 1844

году в Англии "Разоблачения о России" и др.

Прочтя книгу Лакруа, Николай I сказал: "В этом роде гаже ничего еще

не читывал". (А. Щербатов. Генерал-фельдмаршал кн. Паскевич-Эриванский. том

V, стр. 521). Характерно, что памфлет "Разоблачения о России" вышел после

посещения Имп. Николаем I Англии, во время которого Он пользовался большим

успехом у англичан. Даже в 1855 году, когда Англия стояла во главе

антирусской коалиции такой серьезный английский журнал, как Quarterly

Review, давал следующую оценку Николаю I: "Его бесстрашие в момент

опасности, его смелое и величественное поведение, его НЕУТОМИМАЯ

деятельность и его понимание русского национального характера несомненно

предназначали его возглавлять великую империю" (1855, том 95, стр. 423).

Статьи печатавшиеся в английской прессе по своему политическому цинизму и

глупости напоминают современные статьи печатающиеся против России и

русского народа в современных американских "Лайфах" и других органах

американской печати. Вот как характеризует, например, писания одного

английского журналиста того времени Уркуорта в своем исследовании "Крымская

война" академик Тарле: "Статьи Уркуорта, всегда живые, часто яркие,

представляют собою смесь здравых мыслей с совершенно бредовыми фантазиями.

Он ненавидит Николая и русских вообще истинно фанатической ненавистью, а в

Абдул-Меджидовской Турции вполне искренне и убежденно усматривает

носительницу высокой, оригинальной культуры, но к несчастью недоступной

пониманию европейцев, цивилизации... С большим одобрением Уркуорт ссылается

на лекции "ученого Мицкевича в Парижском университете", в каковых лекциях

Мицкевич "пытался установить тождество русских с ассирийцами - на основе

филологии. Оказывается, согласно "открытий" Мицкевича, "что имя

Навуходоносора-Небукаднецар" - не что иное, как русская фраза, означающая:

"Нет Бога кроме царя".

"О, России много говорят; в наше время он служит предметом

пламенного, тревожного любопытства, - писал Ф. Тютчев в брошюре "Россия и

Германия" изданной в 1844 году в Германии, - очевидно, что она сделалась

одной из главнейших забот нашего века" На вопрос в чем причина подобного

интереса Тютчев отвечает: "Современное настроение, детище Запада, чувствует

в этом случае себя перед стихией если не враждебной, то вполне ему чуждой,

стихией, ему не подвластной, и оно как будто боится изменить самому себе,

подвергнуть сомнению свою собственную законность". Причину этой тревоги

Тютчев видел в неприемлемости для разъединенного рационализмом Запада

"истинно христианской, живущей своей собственной органической самобытною

жизнью России".

IX

Гоголь в статье "Занимающему важное место" ("Выбранные места")

писал: "Беглецы, выходцы заграницу и всякого рода недоброжелатели России

писали статьи наполняли ими столбцы чужестранных газет с тем именно

умыслом, чтобы заронить вражду (между) дворянством и правительством. Гоголь

имел ввиду книгу кн. П. Долгорукого написавшего под псевдонимом Адьмагро

клеветническую книгу о России "Заметки о главных дворянских фамилиях в

России" "Россия и русские дела" декабриста Н. Тургенева, "Россия в 1844

году" Ивана Головина. Хомяков писал в 1845 году в "Москвитянине" об

антирусской литературе: "И сколько во всем этом вздора, сколько невежества!

Какая путаница в понятиях и даже в словах, какая бесстыдная ложь, какая

наглая злоба!"

Творцами клеветы на Россию являются организаторы Ордена Р. И. -

Герцен и Бакунин. Н. Кремнев правильно утверждает в книге "Царские

Опричники", что:

"Отцами дезинформации о России надо считать Герцена и Бакунина. За

их долгую жизнь, проведенную заграницей, знание иностранных языков, наличие

собственной типографии, тесное общение с международными революционерами и с

"передовыми" кругами европейской интеллигенции, им блестяще удалось

оклеветать историческую Россию в мировом общественном мнении, которое,

окончательно утвердившись с помощью последующих поколений революционеров, и

дает ныне возможность, введенным в заблуждение иностранцам, ставить

трагический знак равенства между Россией и СССР, царизмом и большевизмом,

русскими и коммунизмом. Охраной и НКВД и т.д., и т.д."

В многочисленных статьях помещенных в иностранной прессе, на

митингах, в частных беседах Герцен и. Бакунин давали клеветническую

информацию о Николае I и русском историческом прошлом и настоящем.

Основатели Ордена Герцен и Бакунин являются одновременно основоположниками

того враждебного отношения к России, который наблюдается до сих пор. В

клевете на Россию и ее царей Герцен и Бакунин не знают удержу. "Россия

налегла, как вампир, на судьбы Европы", - пишет полунемец Герцен. "Это

царство (Россия), неизвестное двести лет назад, - пишет он в письме к

французскому историку Мишле, - явилось вдруг, без всяких прав, без всякого

приглашения, грубо и громко заговорило в совете европейских держав и

потребовало себе доли в добыче". Изучавший "ораторский стиль" Бакунина,

автор романа о нем Р. Гуль приписывает ему следующие клеветнические

высказывания по адресу России на польском митинге в Париже: "...Россия

сделалась поощрением и преступлению и угрозой всем святым интересам

человечества! Русский в официальном смысле слова значит раб и палач!" "Имея

опорой только две самых гнусных страсти человеческого сердца - продажность

и страх, действия вне всех национальных инстинктов, вне всех интересов,

всех полезных сил страны, правительство России ослабляет себя каждый день

своими собственными действиями и расстраивает себя" (Герцен. "Развитие

революционных идей в России", стр. 30). Наслушавшись подобных оценок

Герцена, Мишле, а вслед за ним и многие другие историки и политики, писал о

русском народе в следующем презрительно-брезгливом тоне: "У русских не

достает существенного признака человечности, нравственного чутья, чувства

добра и зла. Истина и правда не имеют для них смысла" (И. Мишле, "Правда о

Костюшко").

"Странно, - пишет А. Хомяков в статье "Мнение иностранцев о России",

написанной в 1845 году, - что Россия одна имеет как будто привилегию

возбуждать худшие чувства европейского чувства". И разъясняет. что

"Недоброжелательство к нам других народов очевидно основывается на двух

причинах: на глубоком сознании различия во всех началах духовного и

общественного развития России и Западной Европы и на невольной досаде пред

этою самостоятельною силой, которая потребовала и взяла свои права

равенства в обществе европейских народов".

Но кроме этих причин была и третья причина постоянной вражды и

ненависти к России - Россия православная и монархическая несмотря на все

свое внутреннее неустройство, как это правильно расценивало мировое

масонство, была главным препятствием мешавшим ему продолжать в Европе

работу по подрыву религии и монархий.

Поэтому борьба мирового масонства против России не ограничивалась

выражением недобрых чувств к России и русским и писанием клеветнических

книг и статей, а сопровождалась подготовкой к войне с Россией и выработками

планов по разделу ее. Англия, чтобы подорвать политическую, мощь России

начала поддерживать Германию. Эту сильную Германию английские масоны

предполагали, рано или поздно, бросить против России. В 1849 году в

европейских газетах был опубликован "План лорда Пальмерстона по

переустройству Европы". В этом плане указывалось, что он. "...направлен к

новой конфигурации Европы, основание сильной Германской Империи, которая

должна представлять из себя стену, долженствующую разъединить Францию от

России, а так же основание Польско-Венгерского государства, которое должно

завершить схему, направленную против великана севера". (N. Deshamps.

"Societes Secrets et la Societe". Vol. II. Pagina 312. 1880.)

"Аланские острова, - писал в 1854 году Пальмерстон видному политику

Англии Джону Расселю, - и Финляндия должна быть возвращена Швеции.

Некоторые из прибалтийских провинций (России) Пруссии. Королевство Польское

восстановлено полностью, как барьер между Германией и Россией. Валахия,

Молдавия и устья Дуная - отданы Австрии взамен Ломбардии и Венеции, которые

должны получить или независимость или быть присоединены к Пьемонту. Крым,

Черкесия и Грузия должны быть отторгнуты от России и отданы Турции, либо

сделаны независимыми, либо переданы под суверенитет Султана".

Встревоженный ненавистью европейских деятелей к России Тютчев писал

в одном из своих стихотворений:

Ужасный сон отяготел над нами,

Ужасный, безобразный сон:

В крови до пят, мы бьемся с мертвецами,

Воскресшими для новых похорон...

И целый мир, как опьяненный ложью,

Все виды зла, все ухищренья зла!..

Нет, никогда так дерзко правду Божью

Людская кривда к бою не звала...

И этот клич сочувствия слепого,

Всемирный клич к неистовой борьбе,

Разврат умов и искаженье слова -

Все поднялось и все грозит тебе!

О, край родной, - такого ополченья

Мир не видал с первоначальных дней!..

Велико, знать, о, Русь, твое значенье.

Мужайся, стой, крепись и одолей!

Масонские и околомасонские круги Запада не ограничивались одной

только клеветой в печати, а и предпринимали меры к убийству Имп. Николая I.

В 1926 году во французском журнале "Обзор интернациональных тайных обществ"

было напечатано сообщение, что "После смерти маркиза де Бернмен были

найдены письма, в которых говорилось о намерении карбонариев убить

Императора Николая I. Для этого под видом врачей в Россию было отправлено

18 членов общества (то есть общества итальянских карбонариев. - Б. Б.)

(Revue International Societes Secrets. N. 28. 1926.).

X

Гоголь ясно понимал, что темные силы не отказались от своих целей и

что они во всех странах Европы ведут тайную упорную борьбу против

христианства и монархий. Гоголь ясно понимал, что судьба христианства и

европейских монархий решается в современную ему эпоху.. "В наших искренних,

дружеских, тесных сношениях с Западом, - писал один из видных

представителей 40-х годов Шевырев, - мы не примечаем, что имеем дело как

будто с человеком, носящем в себе злой, заразительный недуг, окруженный

атмосферой опасного дыхания. Мы целуемся с ним, обнимаемся, делим трапезу

мысли, пьем чашу чувств... и не замечаем скрытого яда в беспечном общении

нашем, не чуем в потехе пира - будущего трупа, которым уже пахнет". С

подобным же пессимизмом смотрел на Европу и Гоголь. "Европа сама сильно,

глубоко больна и ждать от заимствования созревающих в ней идей - нельзя".

Ведь и Россия-то больна только потому сегодня, что в течение 126 лет назад

она заимствовала политические и философские идеи у тогда уже духовно

больной Европы.

В первом варианте своего ответа Белинскому, возражая Белинскому на

его заявление, что "Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в

аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещения,

гуманности", - Гоголь писал:

"Вы говорите, что спасение России в европейской цивилизации, но

какое это беспредельное и безграничное слово! Хотя бы вы определили, что

нужно подразумевать под именем европейской цивилизации. Тут и фаланстеры

красные и всякие, и все готовы друг друга съесть и все носят такие

разрушающие, такие уничтожающие начала, что трепещет в Европе всякая

мыслящая голова и спрашивает поневоле: где же цивилизация?"

"Все более или менее согласились называть нынешнее время переходным,

- пишет Гоголь в "Авторской исповеди". - Все, более чем когда-либо прежде,

ныне чувствуют, что мир в дороге, а не у пристани, даже и не на ночлеге, не

на временной станции, или отдыхе. Все чего-то ищет, ищет уже не вне, а

внутри себя". "Везде обнаруживается более или менее мысль о внутреннем

строении: все ждет какого-то более стройнейшего порядка". Но все надежды на

более стройный порядок возлагаются не на Бога, а на человеческий разум.

Человек XIX столетия, несмотря на кровавый опыт французской революции не

смирился, а еще более возгордился своим умом. А эта гордость, - по мнению

Гоголя может принести только еще более страшные плоды. "Гордость ума, - с

тревогой констатирует Гоголь в статье "Светлое Воскресенье", - никогда еще

не возрастала она до такой силы, как в девятнадцатом столетии".

Белинский, возлагавший всю надежду на европейскую культуру, на силу

разума, на социализм, не видел то, что видел Гоголь, писавший в статье

"Светлое Воскресение", что человечество влюбилось в ум свой. "...Но есть

страшное препятствие (воспраздновать нынешнему веку светлый праздник), -

имя ему - гордость. Обрадовавшись тому, что стало во много лучше своих

предков, человечество нынешнего века влюбилось в чистоту и красоту свою".

Но особенно сильна ныне гордость ума. "Ум для современного человечества -

святыня; во всем усомнится он - в сердце человека, которого несколько лет

знал, в правде, в Боге усомнится - но не усомнится в своем уме". Гоголь

сильно и остро предвидел то, о чем позже с такой силой писал Достоевский.

Страшные разрушительные действия человеческого ума, получили свое

воплощение в увлечении социализмом - то есть в социальном утопизме. Для

Гоголя, как для подлинного русского философа: "...Ум не есть высшая в нас

способность. Его должность не больше как полицейская. Он может только

привести в порядок и расставить по местам то, что у нас уже есть".

"...Разум есть несравненно высшая способность, но она приобретается не

иначе, как победой над страстями..." "Но и разум не дает полной возможности

человеку стремиться вперед, есть высшая еще способность, имя ей - мудрость,

и ее может дать нам один Христос". "Уже ссоры и брани начались не за

какие-нибудь существенные права, не из-за личных ненавистей - нет, не

чувственные страсти, но страсти ума начались: уже враждуют лично из

несходства мнений, из-за противоречия в мире мысленном. Уже образовались

целые партии, друг друга не видевшие, никаких личных сношений не имеющие -

и уже друг друга ненавидящие. Поразительно: в то время, когда уже было

начали думать люди, что образованием выгнали злобу из мира, злоба другою

дорогою, с другого конца входит в мир - дорогою ума, и на крыльях

журнальных листов, как всепогубляющая саранча, нападает на сердце людей

повсюду. Уже и самого ума почти не слышно. Уже и умные люди начинают

говорить, хоть против собственного своего убеждения, из-за того только,

чтобы не уступить противной партии, из-за того только, что гордость не

позволяет сознаться перед всеми в ошибке, уже одна чистая злоба воцарилась

на место ума".

"Что значит, что уже правят миром швеи, портные и ремесленники

всякого рода, а Божий Помазанники остались в стороне. Люди темные, никому

неизвестные, не имеющие мыслей и чистосердечных убеждений, правят мнениями

и мыслями умных людей, и газетный листок, признаваемый лживым всеми,

становится нечувствительным законодателем его неуважающего человека. Что

значат все незаконные эти законы, которые видимо, в виду всех, чертит

исходящая снизу нечистая сила - и мир видит весь, и, как очарованный не

смеет шевельнуться. Что за страшная насмешка над человечеством". "И ни

одного дня не хочет провести (в духе святого праздника) человек

девятнадцатого века". "И не понятною тоскою уже загорелась земля; черствее

и черствее становится жизнь; все мельчает и мелеет, и возрастает только в

виду у всех один, исполинский образ скуки, достигая с каждым днем

неизмеримейшего роста. Все глухо, могила повсюду. Боже. Пусто и страшно

становится в Твоем мире". "Исчезло даже и то наружное добродушное выражение

прежних простых веков, которое давало вид, как будто бы человек был ближе к

человеку. Гордый ум девятнадцатого столетия истребил его. Диавол выступил

уже без маски в мир".

"Меня удивляет одно в людях мыслящих, - пишет Ф. Тютчев, - что они

еще недовольно вообще поражены апокалипсическими признаками приближающихся

времен. Этот таинственный мир, быть может, целый мир ужаса, в котором мы

вдруг очутимся, даже и не приметив этого перехода".

---------------------------------------------------------------------------

ОТЗЫВЫ О КНИГАХ Б. БАШИЛОВА

ДОЛОЙ ПРЕДРАССУДКИ!

Новая звезда нашей монархической литературы заняла выдающееся место

на литературном небосклоне. Мимо нее нельзя пройти, не заметив. И хотя эта

звезда - Борис Башилов - задался трудно исполнимой задачей поставить точки

над многими изгнанными из азбуки "i", надо сказать, что выполняет он ее,

как подлинная звезда первой величины, - блестяще.

Его работы всегда проникнуты основной мыслью: направить читателя на

путь правды - исторической, политической, социальной. Мы слишком долго жили

под влияниям лжи сознательной, полусознательной и бессознательной. Мы к ней

привыкли настолько, что нам уже трудно порою отличить правду от лжи,

очистить истину от всяких скрывающих ее груд всяческой неправды и стать на

верный путь.

Спросите любого обывателя, желающего быть "передовым", что лучше;

монархия или республика. Он ответит - республика. А спросите его же, где

лучше жилось - в Царской России или в этой самой демократической

республике, то, не колеблясь, ответит: "ну, конечно, у нас в России жилось

лучше".

Спросите, не потому ли образовалось в эмиграции столько

сепаратизмов, вплоть до "казакизма", что "Россия была тюрьмой народов", и

увидите, что многие окажутся на стороне последнего утверждения.

Почему произошла в России революция и кто ее сделал? Вам ответят:

русский народ.

Вот борьбою с этими ложными утверждениями и занимается Борис

Башилов. В книге "Миф о русском Сверхимпериализме" он доказывает, что

такого империализма никогда не существовало. Что Россия всю свою историю

отбивались от наседавших на нее врагов. А отбиваясь - побеждала их... А

побеждая присоединяла к себе то ли отторгнутые от нее исконные русские

области, то ли расширялись до своих естественных границ. Поэтому у России

нет колоний и единственная колония, в свое время присоединенная к России

трудами Чириковых, Барановых - Аляска - была уступлена С. Штатам, как

естественно составляющая часть их территории,

Каждому русскому следует знать эти правды и благодаря талантливой

книге Башилова, это очень просто и легко.

Другая, только что появившаяся книга этого же автора развенчивает

ложно понимаемый термин "интеллигенция" Башилов совершенно справедливо

доказывает в своей книге "Незаслуженная Слава", что интеллигент вовсе не

значит умный или образованный, что это не ученая степень и не аттестат

зрелости, а наименование, относящееся к революционно настроенной части

русского общества, стремившейся ломать существующее не имея плана и не зная

для чего производить эту ломку. Был дан лозунг: ломать! Все национальное,

все историческое, все традиционно русское!

Сломали! Только, вместо постройки, на месте сломанного, нового

прекрасного обширного здания, как они мечтали, выросла вонючая куча

коммунизма. Вот почему вывод Башилова, что русские интеллигенты не творцы

русской культуры, а эти последние - слава и гордость России - не могут, не

должны именоваться позорной кличкой интеллигентов - совершенно правилен и

его книга разрушает распространенную ложь о русской интеллигенции.

Евгений Шильдкнехт.

"Знамя России". • 121.

---------------------------------------------------------------------------

"МИФ О РУССКОМ СВЕРХИМПЕРИАЛИЗМЕ"

...В "Мифе о Русском Сверхимпериализме" Башилов показывает, что

Россия ограничивалась стремлением достичь своих естественных границ. Когда

же русские люди, увлеченные успехом, (Шелехов, Баранов, Кусков и др.)

забирались дальше того, что было необходимо России, то наши Государи

останавливали их. Ярким тому примером может служить приведение Барановым

короля Гавайских островов в русское подданство и поднятие над его

владениями русского флага. Получив донесение, Император Александр I

ограничился посылкой королю золотой медали на аннинской ленте, а Баранову

приказал не вмешиваться в дела, связанные с международной политикой.

На первый взгляд может показаться, что Император Александр I

пренебрег русскими интересами, отказавшись взять то, что само шло в руки.

Однако, серьезное изучение вопроса говорит другое. Гавайи отстоят от

ближайшей русской морской базы на 4000 морских миль. База, согласно морской

стратегии, распространяет свое влияние не дальше, как на 500 миль, и что же

делала бы Россия с этими островами, не имея возможности их защищать?

Чрезвычайно интересна глава о "таинственном завещании Петра I и о

таинственном кавалере де Эон". Очевидно Башилов не имел в руках текста

"завещания", иначе он мог бы, путем анализа, доказать его явную под

ложность, но все же он пришел к такому же выводу и логическим путем.

В книге Башилова есть очень сильные и глубокие места: "Захват Китая,

большинства Европы - это только начало победоносного шествия ЗАПАДНОГО

УЧЕНИЯ КОММУНИЗМА по окончательно переставшему быть христианским ЗАПАДНОМУ

МИРУ",

"Некоторые из честных немецких мыслителей восприняли победу

большевизма над Германией, как справедливое возмездие за посылку

Людендорфом главарей большевизма в Россию".

Около половины книги уделено интереснейшему описанию открытий земель

и островов в Тихом океане, включая Аляску и форт Росс в Калифорнии. Башилов

уже доказал своими предыдущими трудами ("В моря и земли неведомые" и др.)

исключительное знакомство с этими местами и их историей.

И в этой части книги, автор не отвлекается от основной своей темы:

Россия никогда не страдала империализмом, как другие страны. Это Башилов

блестяще доказывает цифрами, которые говорят, что если Россия за 360 лет

увеличила свою территорию в 47 раз, то за это время Голландия увеличила

свою в 49 раз, Германия в 57, Бельгия в 77, а Англия в 210. Кроме России,

все государства преследовали приобретение чужих территорий ради наживы, так

как ни Ост-Индия, ни Гавайи, ни Филиппины, ни Африканские земли не являются

для них естественными границами.

Книга эта необходима каждому русскому в качестве справочника,

позволяющего опровергнуть все лживые уверения в русском империализме, а

также доказать, что советский действительный сверхимпериализм, ни в какой

мере, не является продолжением политики русских царей.

Евгений Шильдкнехт.

БОРИС БАШИЛОВ

МАСОНСТВО И РУССКАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ

"Другие (бесы, более возвышенные в мыслях),

Сидели поодаль на уединенной горе.

Громко между собой беседуя

О Промысле, о предвидении, о воле, о судьбе.

Они определяли, что есть судьба, свобода воли,

предвидение,

И не могли наговориться, путаясь в сетях своих

умственных

построений.

Много они тогда наговорились о добре и зле,

О счастии, и конечном бедствии, о страсти

И об апатии, о славе, о позоре.

Все это было суемудрие и любомудрие ложное"!

Мильтон. "Потерянный рай". (Перевод прозой).

---------------------------------------------------------------------------

ОГЛАВЛЕНИЕ

I. РОССИЯ МОЖЕТ СВЕТИТЬ СОБСТВЕННЫМ СВЕТОМ

II. РОЛЬ ГОГОЛЯ В РАЗВИТИИ РУССКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО МИРОВОЗЗРЕНИЯ

III. БОРЬБА СЛАВЯНОФИЛОВ ЗА ВОССТАНОВЛЕНИЕ РУССКИХ САМОБЫТНЫХ ТРАДИЦИЙ

IV. ПОТОМКИ БРАТЬЕВ МИСТИЧЕСКОЙ ПЕТЛИ

V. ОРДЕН РЫЦАРЕЙ ЗЛОГО ДОБРА

---------------------------------------------------------------------------

I. РОССИЯ МОЖЕТ СВЕТИТЬ СОБСТВЕННЫМ СВЕТОМ

I

"Многие думают, - пишет бывший французский масон Копен-Альбанселли,

- что страну можно покорить только силою оружия, это глубокая ошибка. Есть

раны гораздо более чувствительнее, чем те, которые проливают народную

кровь: это - раны, наносимые душе народной. Душа народа заключается в его

традициях, в его вековых преданиях; эти традиции являются истинными

источниками народной жизни". "Как ищут деревья своими корнями плодородную

почву, сплоченную из пластов давно упавших листьев, так и народ живет теми

духовными устоями, которые создались от доблести, геройства, стремлений,

страданий и надежд предшествовавших поколений. В этом заключается

живительная сила, которую исчезнувшие поколения выработали для поколений

грядущих..." "Поэтому, когда хотят убить душу народа, а, следовательно,

убить и самый народ, стоит только разомкнуть живущее поколение с прошлым,

т. е. изгладить из памяти народа его предания и заветы, внушить ему

презрение и ненависть к его старине, подобно тому, как достаточно подрубить

у дерева корни, дающие ему для питания растительный сок, чтобы умертвить

его".

Тютчев писал однажды "о страшной загадке, в силу которой, столько

способностей и энергии, вложенных в нас, обречены судьбой никогда не выйти

наружу и не быть употребленными в интересах нашего собственного и чужого

счастья". Тайна этой страшной загадки состоит в том, что органическое

развитие русской Церкви, государственности и русской культуры было

насильственно прервано революцией Петра I, которому подсказали этот путь

масоны (см. гл. "Петр I и масоны" в кн. "Робеспьер на троне").

Ибо Петр I, как злорадствует в "Социальных контрастах" Жан-Жак Руссо

"затеял сотворить из своих подданных немцев, англичан, когда надо было

начать с того, чтобы сделать русских; он навсегда воспрепятствовал своим

подданным стать тем, чем они могли быть, вбив им в головы то, чем они не

были. Так иной французский наставник ведет своего воспитанника к тому,

чтобы блистая в детстве, оставался потом навсегда ничем".

Известный английский богослов Пальмер в письме к Хомякову предрекал

России трагическую судьбу в недалеком будущем: "...Наказания за

общественные преступления и грехи бывают общественные и личные.

Общественное наказание падает на нацию, общество или класс, или чин, или на

само учреждение, иногда скоро, иногда после долгого промежутка, поражая и

будущие поколения. Это общественное наказание часто падает, по-видимому, на

правителя и потомков, которые лично невинны, возможно ДАЖЕ НЕ СОЗНАЮТ ВИНУ

СВОИХ ПРЕДШЕСТВЕННИКОВ, как бы показывая различие между личными и

общественными актами и между личным и общественными вознаграждениями и

наказанием. Так в Англии вина тех Тюдоров, которые в XVI столетии

восставали против Бога и Его Церкви и вовлекли целую нацию своим

тираническим насилием в схизму и ересь, была наказана, позже в королях

другой фамилии, против которых восстал народ, как раньше короли восстали

против Бога: они были свергнуты и изгнаны, и один из них даже обезглавлен

через последующее развитие той же ереси, которую они сначала навязали

народу... Также во Франции честолюбие и гордость, с которой Людовик XIV вел

войну и наносил обиды Церкви, и безнравственность регента и Людовика XV

были наказаны в ближайшем поколении ужасами атеистической и смертоносной

революции, в которой были обезглавлены или умерщвлены с еще большими

мучениями невинный и добродетельный Людовик XVI, его королева, его сестра и

его сын".

"...Правительства, - пишет Пальмер, - которые однажды пошли на

апостасию, не легко идут обратно; они идут к разрушению". Пойдет ли Россия

к немецкому материализму и в конце концов к утрате самого имени

христианства ... или произойдет православная реакция? - спрашивает Пальмер.

И возможна ли реакция? Хвост не может вести голову, а ГОЛОВА И ХРЕБЕТ У

РОССИИ - НЕМЕЦКИЙ. Православная Церковь привязана к немецкому принципу

светского верховенства, как хвост к хребту собаки. Хвост должен следовать

за головой. Индивиды, хотя бы они сами, или их отцы, согрешили, могут

покаяться, но история не знает примера нации, раз отступившей от более,

высокого религиозного положения к низшему, чтобы она восстановила сама себя

"СВОИМ ВНУТРЕННИМ УСИЛИЕМ ПОКАЯНИЯ" (Цитируется по тексту, приведенному в

"Патриарх Никон", М. Зызыкина, II, 327).

Путь религиозного возрождения народа, отступившего в лице своих

правителей от религиозно-национальных традиций, как правильно указывает

Пальмер, очень труден. Религиозно-национальное возрождение возможно только

в случае - если представители церковной иерархии, или представители

духовной элиты страны, сумеют понять и правильно формулировать основную

задачу, без решения которой невозможно национальное возрождение, а

правители страны положат их идеи в основу управления государством.

II

Переломная эпоха, в которую правил Николай I, наложила на него

неизмеримо тяжелое бремя. Он правил, когда мировое масонство и руководящее

им мировое еврейство, окончательно утвердили свое господство в Америке и

Европе. Это была эпоха, в которую, по меткому выражению Гоголя, "диавол

выступил уже без маски в мир". "Когда "мир был в дороге, а не у пристани,

даже и не на ночлеге, не на временной станции, или отдыхе".

В это время "на развалинах старого мира", села тревожная юность. В

России это тревожное, родившееся во время наполеоновских войн, поколение

избрало своими руководителями не Николая I, Пушкина, Гоголя, славянофилов,

а духовных отпрысков русского вольтерьянства и масонства, декабристов, и

своим путем - путь дальнейшего подражания Европе.

Николай I избрал более трудный путь: он решил восстановить

Самодержавие в России и отказаться от традиций Петровской революции.

"Вопрос еще, - сказал он однажды, - хорошо ли сделал Петр I, что отменил

некоторые русские благочестивые обычаи. Не придется ли их восстановить?"

Прежде всего необходимо было восстановить монархию. "За время от Петра I до

Николая I у нас не было монархии. Если мы под монархией будем понимать,

прежде всего, арбитраж во всяких внутринациональных трениях, - то мы

согласимся с тем, что императрицы, попадавшие на трон на гвардейских

штыках, никакими арбитрами быть не могли и основных функций монархии

выполнять были не в состоянии. С русской точки зрения Екатерина II была

чужеземной авантюристкой, пролезшей на трон путем муже и цареубийства. Ей

оставалось идти по течению этих штыков, дабы они не обратились против нее

самой. Русские цари и в особенности царицы, от Петра I до Николая I

включительно, были пленниками вооруженного шляхетства, и они не могли не

делать того, что им это шляхетство приказывало" (И. Солоневич. Сборник

статей. Шанхай 1942 год, стр. 48).

Ключевский называет этот период "дворяновластием". Известный

монархический теоретик Л. Тихомиров пишет про этот период в своем труде

"Монархическая государственность": "Нельзя обвинять монархию за то, что

было сделано во время ее небытия".

Николай I обладал ясным, трезвым умом, выдающейся энергией. Он был

глубоко религиозный, высоко благородный человек, выше всего на свете

ставивший благоденствие России. Французский дипломат, живший в Петербурге

писал, что "нельзя отрицать, что Николай обладал выдающимися чертами

характера и питает лучшие намерения. В нем чувствуется справедливое сердце,

благородная и возвышенная душа. Его пристрастие к справедливости и верность

данному слову общеизвестны". Когда маркиз де Кюстин сказал Николаю Первому:

- Государь, Вы останавливаете Россию на пути подражательства и Вы ее

возвращаете ей самой.

Николай I ответил ему:

- Я люблю мою страну и я думаю, что я ее понял; я вас уверяю, что

когда мне опостылевает вся суета наших дней, я стараюсь забыть о всей

остальной Европе, чтобы погрузиться во внутренний мир России".

- Чтобы вдохновиться из Вашего источника?

- Вот именно. Никто не более русский в сердце своем, чем я.

Николай I, действительно, вместе с Пушкиным и Гоголем, был по духу,

одним из наиболее русских людей своей эпохи.

Идеалом русского правителя для Николая I был не Петр I, не Екатерина

II, не оба эти "великие правители", а самый христианский правитель

Средневековой Руси, Владимир Мономах. Христианскую настроенность Николая I

ярко показывает резолюция, которую он наложил на отчете министерства

иностранных дел, составленном к 25-летию его царствования, перед тем, как

передать отчет Наследнику: "Дай Бог, чтобы мне удалось тебе сдать Россию

такою, какою я стремился ее оставить, сильной, самостоятельной и

добродеющей: нам - добро, НИКОМУ - ЗЛО".

Николай I не был ни тупым доктринером, ни реакционером, как

изображают его обыкновенно представители интеллигенции и исполнявшие их

политические заказы историки. Он искренне стремился к проведению широких

преобразований, которые Пушкин определял, как "организацию контрреволюции

революции Петра" (см. Б. Башилов. Враг масонов • I, стр. 100-101).

"Меня очень мало знают, - сказал Николай I маркизу де Кюстин, -

когда упрекают в моем честолюбии; не имея малейшего желания расширять нашу

территорию, я хотел бы еще больше сплотить вокруг себя народы всей России.

И лишь исключительно над нищетою и варварством я хотел бы одержать победы:

улучшать жизненные условия русских гораздо достойнее, чем расширяться".

III

Россия Петербургского периода являет собой отступление от народного

идеала христианского государства - Святой Руси. Несоответствие социальной

структуры крепостнической России идеалам Православия понимал Николай I,

понимали это несоответствие и Гоголь, славянофилы Хомяков, К. Аксаков и ряд

других выдающихся людей Николаевской эпохи.

"Христианин может быть рабом, - писал Хомяков, - но не может быть

рабовладельцем". К. Аксаков писал в записке о "Внутреннем состоянии

России": "Современное состояние России представляет внутренний разлад,

прикрываемый бессовестной ложью". Гоголь писал: "Лучше ли мы других

народов, ближе ли по жизни к Христу, чем они?" и отвечал: "Нисколько не

лучше, а в жизни еще неустроеннее и беспорядочнее всех. Хуже мы всех".

"Вот, что мы должны твердить всегда себе. Если бы я рассказал все, что я

знаю, тогда помутились бы мысли ваши и вы подумали о том, куда бежать из

России".

Крепостная действительность способна была ужаснуть всякого,

действительно нравственного человека, своим жутким несоответствием между

истинами проповедуемыми Православием и реальными отношениями

существовавшими между "христианами" помещиками и христианами же

крепостными. Большинство помещиков исповедовало христианство, по меткому

выражению Лескова, "лишь одними устами, а сердцем отстояло далече", не было

среди них того духа, "который приличествует обществу, носящему имя Христа".

Николай I считал крепостное право институтом совершенно не

христианским. Он "в разговоре с Пушкиным, по рассказу Смирновой, упрекал

Бориса Годунова за прикрепление крестьян к земле, и Лейбница за то, что

совещаясь с Петром Великим относительно "Табеля о рангах", немецкий ученый

не указал ему на несправедливость крепостного права" (Кони. На жизненном

пути).

В 1847 году он заявил смоленским помещикам: "...но я не понимаю,

каким образом человек сделался вещью. Я не могу себе представить иначе, как

хитростью и обманом с одной стороны и невежеством - с другой". "Этому нужно

положить конец".

И. Бунаков-Фондаминский, раскаявшийся после революции

эсер-террорист, принявший православие еврей, в статье опубликованной в

"Сов. Записках" (XVIII) пишет: "Как и его старший брат, Николай I не любил

дворян. Дворяне убили его отца. Дворяне подняли восстание в день его

восшествия на престол. Кроме того, не все в крепостных отношениях между

дворянами и крестьянами укладывалось в его государственное понимание...

Крестьянское рабство в государственном сознании Николая I никак не

укладывалось". "Киселев (помощник Николая I) в своей земельной политике

продолжил вековую традицию Российских Императоров" и Московских Царей. В

борьбе за землю между беднотой и богатеями и те, и другие ВСЕГДА СТОЯЛИ ЗА

БЕДНОТУ". "Все работы велись в строгой тайне, о существовании некоторых

комитетов никто не знал... По существу это был постоянный военный совет по

борьбе с крепостным правом... Вражеская крепость должна быть взятой тихой

сапой... без кровопролитий". Таковы утверждения бывшего заклятого врага

Самодержавия.

"Они знают, - сказал Николай I, объясняя причину любви к нему

широких слоев крепостного крестьянства, выражения которой он видел всякий

раз, когда путешествовал по России, - что не имеют другого защитника кроме

меня".

Николай I провел большинство черновой работы по подготовке отмены

крепостного права. Проживи он несколько лет больше - крепостное право

отменил бы он сам. Этого не надо никогда забывать. "Он провел огромную

подготовительную работу, значимость которой начинают понимать и все больше

оценивать специалисты, каждый в своей области", - пишет проф. К. Зайцев в

журнале "Согласие" (Лос-Анжелес, • 44). Через Канкрина он упорядочил

финансы. Через Сперанского создал "Свод Законов." Через Киселева он

построил систему управления государственных крестьян. Это все были леса,

для сооружения нового здания, вернее для капитального ремонта старого

здания, на началах ликвидации крепостничества". В том, что он не смог

оставить Наследнику Россию такой, какой хотел, виноват не столько он,

сколько окружавшие его и современное ему общество, про которое он имел

право сказать тоже, что сказал про современное ему общество Николай II:

"Кругом измена, трусость и обман".

Известный судебный деятель Кони, недолюбливавший Николая I, как и

многие представители русской интеллигенции и русского либерализма, тем не

менее пишет в "На жизненном пути", что "Освобождение крестьян было, как

известно, искренним желанием Николая I". Но "Бюрократическая и

законодательная рутина, опиравшаяся на УПОРНУЮ НЕПОДВИЖНОСТЬ ОБЩЕСТВА и на

страхи, создаваемые "пугливым воображением", ставили постоянные препятствия

для решительных шагов Государя".

В дневнике Государственного Секретаря Перетца приводятся слова,

сказанные однажды Александром II Милютину: "Покойный отец очень любил Павла

Дмитриевича (Киселева) и не раз был готов приступить к осуществлению

заветной мысли его - освободить крестьян; но беда в том, что большая часть

людей, окружавших батюшку, его пугала, обманывала" (стр. 20).

IV

"Он не готовился царствовать, - пишет проф. К. Зайцев, - но из него

вырос Царь, равного которому не знает русская история. Николай I был живым

воплощением русского Царя. Как его эпоха была золотым веком русской

культуры, так и он сам оказался центральной фигурой русской истории. Трудно

себе представить впечатление, которое производил Царь на всех, кто только с

ним сталкивался лицом к лицу. Толпа падала на колени перед его властным

окриком. Люди, ни в какой мере от него не зависящие, иностранцы, теряли

самообладание и испытывали вообще трудно объяснимое, а для них и вовсе

непонятное, по истине мистическое, чувство робости почтения. Мемуарная

литература сохранила бесчисленное количество свидетельств такого рода

("Согласие" •4", Лос-Анжелес).

Про Николая I можно сказать то же, что сказал Минье про Людовика

XVI: "Он, может быть, единственный из государей, который, не имея никаких

страстей не имел и страсти к власти, и который соединял оба качества,

характеризующие хороших королей: страх Божий и любовь к народу".

Настоящий духовный облик Николая I вовсе не таков, каким его

представляли, и до сих пор представляют, поверившие в созданные о нем

русской интеллигенцией лживые мифы. Только теперь, после убийства русским

масонами и интеллигентами русской монархии, они позволяют себе иногда

вскользь, глухо говорить о том, что духовный облик Николая I был намеренно

искажен. Так, масон В. Маклаков, пишет в своих воспоминаниях, что от своих

родных и знакомых, знавших лично Николая I, которых никак нельзя было

назвать почитателями самодержавия, он никогда не слышал о нем отзывов,

подобных отзывам Герцена. Маклаков признается, что прочитав впервые

клеветнические инсинуации Герцена, он не знал кому верить - Герцену, или

родным и знакомым, совершенно иначе расценивавшим личность Николая I.

И чем дальше шло время, тем правдивый образ Николая I искажался все

больше и больше. Ложь, постоянно и многократно повторяемая, со временем

приобретает обличье правды. И тогда большинство "за ослушание истине -

верят лжи и ослушанию" "Ибо тайна беззакония УЖЕ В ДЕЙСТВИИ, только не

совершится до тех пор, пока не будет взят от среды УДЕРЖИВАЮЩИЙ" (Вт. Пос.

Ап. Павла Фес. 12, 7).

Николай I и был таким УДЕРЖИВАЮЩИМ. "Император Николай I, - пишет И.

Ильин в "Наших задачах" (том II, 554), - удержал России на краю гибели и

спас ее от нового "бессмысленного и беспощадного бунта". Мало того, он дал

русской интеллигенции срок, чтобы одуматься, приобрести

национально-государственный смысл и вложиться в подготовленные им реформы

Александра II. Но она не использовала эту возможность".

Философ И. Ильин писал в "Наших Задачах" (т. II, стр. 554), что одно

из важнейших призваний Государя и Династии состоит в том, чтобы иметь

верную, творческую и устойчивую СОЦИАЛЬНУЮ, отнюдь несоциалистическую,

идею, т. е. план ведения государственных дел в неуклонном направлении

свободной духовности, справедливости и хозяйственной продуктивности.

Государь, не имеющий творческой социальной идеи будет править от случая к

случаю, от наущения к наущению, а, может быть, по отжившей и государственно

вредной традиции, а, может быть, от каприза к капризу. А, между тем, он

призван к своего рода СОЦИАЛЬНОМУ ЯСНОВИДЕНИЮ: его прозорливость и

дальнозоркость должна верно видеть, что именно (и именно у его народа)

может развязать творческие силы, подвигнуть его к хозяйственному и

культурному расцвету и пробудить в нем волю к справедливости.

Для этого Государь призван стоять над всеми сословиями, классами и

над всякими партиями: он должен быть свободен от заговорщиков, его

выдвинувших, от легионов, его провозглашающих, от банкиров, его

финансирующих и от мировой закулисы (т. е. масонов. - Б. Б.), пытающейся

связать его государственную волю".

Николай I был свободен от воли заговорщиков, потому что его

выдвинули не заговорщики, не какой-нибудь из классов, а мужество и чувство

долго перед Россией. Он стоял над всеми сословиями и классами России и был

не сословным, а Народным Царем. Он не зависел ни от гвардии, ни от

дворянства, ни от банкиров.

Но Николай I так же, как его предшественник, не понял всей важности

восстановления духовной независимости Церкви, без чего не могло быть

основного условия необходимого для возрождения идеи Третьего Рима. А только

в идее Третьего Рима цари могли приобрести отвечающую стремлениям русской

души "верную, творческую и устойчивую" религиозно-социальную идею, цель

которой создание Святой Руси - подлинно христианского государства.

В статье "Роковая двуликость Императорской России" (сб. "Прав.

Путь", за 1957 г.) архим. Константин пишет, что величайший идеологический

завет прошлого, что Россия должна стремиться стать Третьим Римом, Святой

Русью, подлинным христианским государством "...намеренно забыт русскими

историками." "...Возьмем в руки курсы и учебники... С особой

внимательностью будет изображено то, на чем есть печать личности в ее

противостоянии общему укладу или хотя бы в обособлении от него.

Исследователь любезно лобызает то, на чем находит печать духа, ему

родственного, и под этим углом зрения воспринимает все прошлое - не в его

целостности, ему уже чуждой. Только так можно объяснить, что за пределами

его интереса осталось дело жизни митрополита Макария, как нечто

официальное, безличное, казенное.

Идеологический стержень нашего прошлого оказался вынут и отброшен в

сторону. Все внимание сосредоточено на частных явлениях, а московское

"все", воплотившееся в творении митрополита Макария, осталось вовсе без

внимания. Это - пример не исключительный. Вся наша историческая наука

проникнута стремлением уложить события в рамки западной историософии. Будем

ли мы говорить о пионерах, Татищеве, Щербатове, Болтине, Карамзине, или

корифеях последнего времени, Соловьеве, Ключевском, Платонове и их школах,

найдем неизменное расхождение, если не полный разрыв, между сознанием

историка и сознанием церковно-православным. Русское прошлое воспринимается

не как самоценность, а как пройденный этап, поглощенный временем.

Вечное содержание, промыслительно заложенное в нашем прошлом,

упраздняется. Не хранение этого вечного сокровища, задача вновь возникающих

поколений, а создание новых ценностей, под углом зрения которых получает

оценку прошлое".

Архимандрит Константин верно указывает, что идейной основой русского

подлинного консерватизма может быть только идея Третьего Рима. "Что такое -

Историческая Россия? Это не просто государство. Это и не особый

исторический мир. Это - национально-государственное образование, которое

было промыслительно взращено для того, чтобы на его плечи могло быть

возложено ответственнейшее послушание: стать Третьим Римом - и которое и

стало им, в образе Московского Царства, принявшего наследие Византии. Что

может значить понятие консерватизма применительно к такому

национально-государственному образованию? Это не сохранение в

неприкосновенности тех или иных свойств и начал, особенностей и

обыкновений, которые стали традиционной принадлежностью государственной,

общественной, народной, даже церковной жизни, ни в отдельности, ни под

каким-либо собирательным знаком. ЭТО - СОБЛЮДЕНИЕ ВЕРНОСТИ СВОЕМУ ПРИЗВАНИЮ

ТРЕТЬЕГО РИМА. Пред этой задачей относительными показаться могут самые

"консервативные" установки, способные превратиться в начало революционное,

противленческое, бунтарское, если они противопоставляются, как нечто

абсолютное, основной задаче Российского Целого: быть и остаться Третьим

Римом.

Совсем, конечно, не обязательно, чтобы именно под этим лозунгом

творился этот "консерватизм". Он может оставаться и никак не

формулированным. Но именно он должен ОПРЕДЕЛИТЬ все поведение, и семьи, и

общества, и государства - каждого отдельного элемента Российского Целого.

Церковь не мыслится отдельно от государства, которое не мыслится, в свою

очередь, раздельно от Царя, находящегося в таинственно-благодатной

неотрывности от Церкви - и весь народ в целом обнимается началом служения

Вере, в этом видя и задачу каждого отдельного человека, спасающего свою

душу в этом святом общении и всего Русского Целого, милостью Божией

превращенного в Православное Царство, хранящее веру во вселенной до Второго

Пришествия Христова. Вот, что такое Историческая Россия".

Против подобного определения, что должно быть идейной основой

истинного русского консерватизма - возражать не приходится. Но приходится

возразить. против других, неточных формулировок автора. Упрек архим.

Константина, который он адресует к русским историкам, что они отбросили в

сторону "идеологический стержень нашего прошлого", в первую очередь, должен

быть обращен не к историкам Петербургского периода, а к иерархам

Православной Церкви, которые вспоминали об идее Третьего Рима во все время

этого периода не чаще, чем историки.

V

Допетровская Русь - не была, конечно, Святой Русью, Святая Русь -

это только идеал к которому стремилась допетровская Русь, которая не хотела

быть ни прекрасной, ни богатой, ни сильной, а стремилась стать Святой

Русью.

"Ни "Старая Англия", ни "Прекрасная Франция", ни "Ученая Германия",

ни "Благородная Испания" - никто из христианских наций не пленился самым

существенным призывом церкви, ни более, ни менее как именно к святости,

свойству Божественному. А вот неученая, бедная, смиренная, грустная

северная страна не обольстилась, гордыми и тщеславными эпитетами и вдруг

дерзнула претендовать, если хотите, на сверхгордый эпитет "святой",

посвятила себя сверхземному идеалу святости, отдала ему свое сердце. Психея

нации захотела стать невестой Жениха Небесного, И этим выявила свое

благородство и свое величие..." ("Владимирский сборник", Белград).

"...русский человек ничего не знает выше христианства, да и

представить не может. Он всю землю свою, всю общность, всю Россию назвал

христианством, "крестьянством". Вникните в православие: это вовсе не одна

только церковность и обрядность, это живое чувство, обратившееся у народа

нашего в одну из тех основных живых сил, без которых не живут нации."

(Достоевский). Подобная оценка Достоевского не есть неумеренное

преувеличение. Так же оценивают русский народ и европейские историки и

философы, преодолевшие высокомерие европейского шовинизма. Французский

историк Леруа Болье пишет:

"Русский народ должен быть поставлен первым среди многих истинно

христианских народов. Он христианин не только по своим обрядам, по своей

внешности, чему он придает такое большое значение: без форм нет и сущности;

он христианин по своему нутру, по своему духу. Евангельское золото в

Церкви. В русском народе кроется дух христианства, такой нежный, такой

особый, какой не встречается в других народах Европы".

Немец В. Шубарт пишет в "Европа и душа Востока": "В

противоположность прометеевскому человеку, русский обладает христианскими

добродетелями в качестве постоянных национальных свойств. Русские были

христианами еще до обращения в христианство".

"Гармонический дух живет во всем древнейшем русском христианстве.

Православная Церковь принципиально терпима. Она отрицает насильственное

распространение своего учения и порабощение совести. Она меняет свое

поведение только со времен Петра I, когда, подпав под главенство

государства, она допустила ущемление им своих благородных принципов".

Москва всегда смотрела на Константинополь, как на крепость

Православия среди латинского и басурманского моря. И взятие Византии

турками глубоко потрясло всех жителей Московской Руси. "...с самого

покорения Константинополя, - пишет Достоевский в "Дневнике Писателя" (1877

г.), весь огромный христианский Восток невольно и вдруг обратил свой

молящий взгляд на далекую Россию, только что вышедшую тогда из своего

татарского рабства, и как бы предугадал в ней будущее ее могущество, свой

будущий всеединящий центр себе во спасение. Россия же немедленно и не

колеблясь приняла знамя Востока и поставила царьградского двуглавого орла

выше своего древнего герба и тем как бы приняла обязательство перед всем

православием; хранить его и все народы, его исповедующие, от конечной

гибели. В то же время и весь русский народ совершенно подтвердил новое

назначение России и царя своего в грядущих судьбах всего Восточного мира. С

тех пор главное, излюбленное наименование царя своего народа твердо и

неуклонно поставил и до сих пор видит в слове: "православный", "Царь

православный". Назвав так царя своего, он как бы признал в наименовании

этом и назначение его, - назначение охранителя, единителя, а когда

прогремит веление Божие, - и освободителя православия и всего христианства,

его исповедующего, от мусульманского и западного еретичества".

Еще большее потрясение испытали жители Средневековой Руси, чем от

известия от взятия Константинополя басурманами, при получении известия что

Константинопольский патриарх и епископы на восьмом соборе во Флоренции в

1439 году отступились от праотеческого православия и заключили унию с

латинянами.

"С 1453 г. суд Божий над Вторым Римом стал уже ясен для всех

простецов. Когда агарянская мерзость запустения стала на месте святе, и св.

София превратилась в мечеть, а вселенский патриарх в раба султан, тогда

мистическим центром мира стала Москва - Третий и последний Рим. Это

страшная, дух захватывающая высота историософского созерцания и еще более

страшная ответственность! Ряд московских публицистов высокого литературного

достоинства, с вдохновением, возвышающемся до пророчества, с красноречием

подлинно художественным не пишет, а поет ослепительные гимны русскому

правоверию, Белому царю московскому и Белой пресветлой России. Пульс

духовного волнения души русской возвышается до библейских высот.

Святая Русь оправдала свою претензию на деле. Она взяла на себя

героическую ответственность - защитницы православия во всем мире, она стала

в своих глазах мировой нацией, ибо Московская держава стала вдруг последней

носительницей, броней и сосудом Царства Христова в истории - Римом

Третьим, а Четвертому Риму уже не бывать... Так юная и смиренная душа

народа - ученика в христианстве, в трагическом испуге за судьбы церкви,

выросла в исполина. Так родилось великодержавное сознание русского народа и

осмыслилась пред ним его последняя и вечная миссия. Тот, кто дерзнул, еще

не сбросив с себя окончательно ига Орды, без школ и университетов, не

сменив еще лаптей на сапоги, уже вместить духовное бремя и всемирную

перспективу Рима, тот показал, себя по природе способным на великие, тот

внутренне стал великим. Это преданность и верность русской души Православию

- породили незабываемую, исторически необратимую русскую культурную

великодержавность и ее своеобразие.

Отвержение Московской Русью флорентийской унии, по верной

характеристике нашего историка С. М. Соловьева, "есть одно из тех великих

решений, которые на многие века вперед определяют судьбу народов...

Верность древнему благочестию, провозглашенная вел. кн. Василием

Васильевичем, поддержала самостоятельность северо-восточной Руси в 1612 г.,

сделала невозможным вступление на московский престол польского королевича,

повела к борьбе за веру в польских владениях, произвела соединение Малой

России с Великой, условила падение Польши, могущество России и связь

последней с единоверными народами Балканского полуострова" ("Владимирский

сборник").

Вот как вера в идею Третьего Рима выражалась у отца Петра I -

Тишайшего Царя:

"Говорили, что на Св. Пасху (1656 г.) государь, христосуясь с

греческими купцами, бывшими в Москве, сказал между прочим к ним:

"Хотите вы и ждете ли, чтобы я освободил вас из плена и выкупил?". И

когда они отвечали: "Как может быть иначе?, как нам не желать этого?" - он

прибавил: "Так, - поэтому, когда вы возвратитесь в свою сторону, просите

всех монахов и епископов молить Бога и совершать литургию за меня, чтоб их

молитвами дана была мне мощь отрубить голову их врагу". И, пролив при этом

обильные слезы, он сказал потом обратившись к вельможам: "Мое сердце

сокрушается о порабощении этих бедных людей, которые стонут в руках врагов

нашей веры. Бог призовет меня к отчету в день суда, если, имея возможность

освободить их, я пренебрег этим. - Я не знаю как долго будет продолжаться

это дурное состояние государственных дел, но со времени моего отца и

предшественников его, к нам не переставали приходить с жалобой на угнетение

поработителей патриархи, епископы, монахи и простые бедняки, из которых ни

один не приходил иначе, как только преследуемый суровой печалью и убегая от

жестокости своих господ; и я боюсь вопросов, которые мне предложит Творец в

тот день: и порешил в своем уме, если Богу угодно, что потрачу все свои

войска и свою казну, пролью свою кровь до последней капли, но постараюсь

освободить их". На все это вельможи ответили ему: "Господи, даруй по

желанию сердца твоего" (Московское государство при царе Алексее Михайловиче

и патриархе Никоне, по запискам архидиакона Павла Алеппского. Соч. Ив.

Оболенского. Киев, 1876 г. Стр. 90)

VI

Взяв в виде руководящего религиозно-политического идеала - идеал

Святой Руси - русский народ выбрал один из самых трудно достижимых идеалов,

этим, во многом, объясняется трагичность хода русской истории: реализовать

этот идеал трудно, а отказаться от него, русские, по складу своей души,

оформленной Православием не могут.

"Светскости, отчужденной от Церкви не знала Москва. Обособленного от

Церкви на Москве ничего не найдешь, как ни шарь по самым потаенным

закоулкам. Если что и оказалось как бы вне Церкви, то не в смысле

действительной вне-церковности, а в плане церковно-окрашенной борьбы.

Равнодушной к Церкви самобытности нельзя представить себе на фоне

московской жизни". (Архим. Константин. "Империя Росс. и Св. Русь". Сб.

"Прав. Русь" за 1958 г.).

Западничество Петра было бунтом против московского Православия. "То

была драма - не только личная Петра: общенациональная, Европеизация с

неотвратимостью рока легла на Россию. Не внешний облик меняла она русской

жизни. Она колебала основы внутреннего мира, упраздняя сплошную целостность

церковного сознания, которую, как благодатное свойство русского народа, в

его позднем, но одновременно-всеобщем принятии христианства распознал перед

лицом соблазна европейских ересей, св. Иосиф Волоцкий. Петровская Реформа

ни от кого не требовала неверности Православию, но она отменяла всеобщую

связанность русских людей церковным сознанием". (Архим. Константин.

"Роковая двуликость Имперской России". "Прав. путь", 1957 г.). "Трагедия

Императорской России и заключалась в том, что утрачивала она, даже и

оставаясь щитом Святой Руси - видеть ее истинную природу. Не отсюда ли

разрыв традиций церковного искусства - буквально возникший с началом

Петербургского периода? СВОЕЙ жизнью начинала жить Императорская Россия -

СВОЕЙ продолжала жить Святая Русь". ("Империя Россия и Святая Русь", стр.

19).

Русская душа, в лучших своих чертах, оформлена и отшлифована

Православием. Целостный, гармонический склад русской души - дело

Православия. Православие - первое и последнее духовное увлечение русского

народа. Поэтому судьба русского народа слита с судьбами Православия и

вытекающей из него религиозно-национальной идеей о Святой Руси. Цветет

Православие и питает своими живительными соками русскую жизнь и русскую

культуру - цветет и русская культура. Никнет Православие, вскоре никнет и

вянет и русская жизнь. Н. Лосский в книге "Достоевский и его христианское

миропонимание" пишет: "Русский человек может совершать великие подвиги во

имя Абсолютного идеала, но он может и глубоко пасть, если утратит его".

Между творческой силой русского и его поступками "не стоит, как

ограничивающий и направляющий фактор, его эмпирический характер, не

помогает устраивать жизнь легко в привычных формах, но зато и не стесняет

свободы" (стр. 374). Безмерность, в которой так часто незаслуженно обвиняют

русских не есть постоянная, неизменная черта русского национального

характера. Она проявляется только тогда, когда русский, в силу каких-либо

причин, утратит веру в Абсолютный идеал к которому тянется его душа,

значительно более сложная и глубокая, чем душа европейца и американца.

Только в этом случае русский человек нарушает меру и решает раз: "Нет

ничего - тогда и не надо ничего".

VII

Как обстояло дело с борьбой за возрождение идеи Третьего Рима в

царствование Николая I?

Как, например, относился к задаче восстановления патриаршества самый

выдающийся иерарх Николаевской эпохи Московский митр. Филарет? Для

Филарета, как указывает митр. Антоний даже "не возникал вопрос о

неканоничности высшего церковного управления в России и, хотя он по своему

авторитету среди других русских иерархов, несомненно был первым из них,

являясь как бы русским Патриархом, но он никогда не поднимал вопроса о

необходимости восстановления патриаршества в России и о неканоничности

Святейшего Синода". (Еп. Никон. Жизнеоп. Блаж. Антония, т. II, стр. 114).

Не ставили перед Николаем I вопрос о необходимости восстановления

духовной независимости Церкви и другие видные иерархи. Может быть и

понимали необходимость восстановления, но вопрос этот не поднимали, не

желая вступать в конфликт с Синодом, боясь пострадать за свои убеждения.

После того, как в первое десятилетие после учреждения синода большая

часть епископов побывала в тюрьмах, были расстригаемы, биты кнутом и т.д.

воля к сопротивлению у церковной иерархии была сломлена. "В истории

Константинопольской Церкви, - свидетельствует Доброклонский в исследовании

"Синодальный период", - после турецкого завоевания, мы не находим ни одного

периода такого разгрома епископов и такой бесцеремонности в отношении

церковного имущества".

Православная Церковь не против активного участия в строительстве

мирской жизни в духе заветов Христа. Мы знаем и роль монастырей и роль

Сергия Радонежского и других выдающихся деятелей Православия в деле

строительства национального государства и русского общества в допетровское

время и в деле защиты Руси в допетровское время. В произнесенной в

Московской Духовной Академии речи в день 500-летнего юбилея Преподобного

Сергия, Ключевский говорил, что имя Сергия Радонежского неразрывно связано

с именами его современников - митрополита Алексия и св. Стефана. "Ни одно

из этих имен нельзя произнести не вспомнив двух остальных. Эта

присноблаженная троица ярким созвездием блещет в нашем XIV в., делая его

зарей политического и нравственного возрождения Русской земли". "Все три

св. мужа, подвизаясь каждый на своем поприще, делали одно общее дело,

которое простиралось далеко за пределы церковной жизни и широко захватывало

политическое положение всего народа. Это дело - укрепление Русского

государства, над созиданием которого по-своему трудились московские князья

XIV в." "Потому ведь и удалось московским князьям так успешно собрать в

своих руках материальные, политические силы всего русского народа, что им

дружно содействовали добровольно соединившиеся духовные его силы".

Лишенная духовной самостоятельности Церковь перестает активно

участвовать в развитии духовной и социальной жизни народа". "...церковная

реформа Петра была уничтожением ПРЕЖНИХ ЦЕРКОВНЫХ ОСНОВ РУССКОЙ ЖИЗНИ.

После Петра православие перестало быть ОПРЕДЕЛЯЮЩЕЙ СТИХИЕЙ

государственного строительства в России; оно продолжало существовать,

определяло жизнь, жизнь масс народа, процветало в монастырях, скитах,

давало святых, но оно уже не было той связывающей само государство стихией,

которое отметало бы влияние любых философских систем, постепенно друг друга

сменяющих." "Все Петровское церковное законодательство есть разрушение

основ церковной и царской власти, связанной не только догматами веры, но и

вселенскими канонами Церкви. Таким образом пример нарушения границ должного

и допустимого для государства ДАН В РОССИИ ВПЕРВЫЕ не в XX столетии, а в

XVII и ОСОБЕННО В НАЧАЛЕ XVIII и также не снизу, а сверху, опередив Францию

во времени" (М. Зызыкин. Патриарх Никон).

"...насильственная противоканоническая реформа Петра, - говорил на

Предсоборном Присутствии в 1906 году митр. Антоний, - обезличила и ЗАТМИЛА

РЕЛИГИОЗНОЕ СОЗНАНИЕ НАРОДА, превратила духовенство в касту. Реформа эта,

приведя русскую Церковь под господство государственного чиновника, лишила

Церковь ПРИЛИЧЕСТВУЮЩЕГО ЕЙ ОДУШЕВЛЕНИЯ И ДЕРЗНОВЕНИЯ и положила начало

отступления от благочестия во исполнение Божьего глагола: "Поражу пастыря и

разойдутся овцы".

Овцы разошлись после того, как СНАЧАЛА были поражены пастыри. Уже в

первой трети XVIII века авторитет государства совершенно заслонил авторитет

Церкви. Православная Церковь перестала быть определяющей стихией русской

жизни. Церковная иерархия почти безропотно выполняла то, что ей приказывала

светская власть. В ослабленной расколом церкви почти не было

священнослужителей, готовых пойти, как старообрядцы, на муки и смерть, но

не освящать авторитетом церкви возникшее на основе крепостной зависимости

крепостное право мало чем отличавшееся от рабства.

VIII

"Если до царствования Николая I Церковь была объектом гонений со

стороны государства, то в царствования его преследования Церкви

прекращаются, но она по-прежнему находится в пленении у светской власти:

перестает быть гонимой, но не становится духовно независимой. Количество

церквей и монастырей увеличивается, проявляется большая забота по отношению

к духовенству и его нуждам, но, основного, что только могло бы вывести

Церковь из того глубокого кризиса в котором она находилась - сделано не

было. Патриаршество не было восстановлено.

В церковно-общественной жизни Филаретовской эпохи по определению

митр. Антония "продолжалось протестантское влияние, внесенное в русскую

церковную жизнь, церковной реформой Петра I, соединенное при этом с духом

формализма. В богословско-научной и учебной области было непререкаемым

авторитетом "Исповедание Петра Могилы", находившееся под влиянием

католических идей. Такое сочетание протестантских, католических и

православных идей и создало тип Московского иерарха сановника (Митр.

Филарета. - Б. Б.), надолго подчинившего своему влиянию церковную жизнь не

только Москвы, но и всей России.

Благодаря такому направлению в деятельности высшей иерархии в России

закреплялось то положение, при котором духовенство было одним из сословий,

а Церковь одним из ведомств в государстве и притом ВЕДОМСТВОМ

ВТОРОСТЕПЕННЫМ, ПОЧТИ НЕ ИМЕВШИМ ВЛИЯНИЯ НА НАПРАВЛЕНИЕ ГОСУДАРСТВЕННОЙ И

ОБЩЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ, а священники становились ВТОРОСТЕПЕННЫМИ ЧИНОВНИКАМИ В

ГОСУДАРСТВЕ.

Конечно, громадное большинство российских епископов были людьми

безупречной жизни и высокого личного религиозного духа, но общая тенденция

этой эпохи заключалась в проникновении их казенно-формальным духом. Среди

низшего духовенства было большое число самоотверженных пастырей, но в своей

духовной жизни они питались не столько влиянием своих архипастырей, сколько

неисчерпаемым запасом церковно-народного духа" (Еп. Никон. Жизнеоп. Блаж.

Антония., I, стр. 115).

После запрещения масонства Николаем I, во главе Синода не смогли

быть уже более масоны и атеисты, как это было ранее, но поскольку Церковь

по-прежнему управлялась назначенными царем чиновниками, она по-прежнему не

обладала необходимой ей духовной свободой действий в религиозной сфере.

Преследования кончаются, но духовное порабощение остается.

Процесс управления Православной Церковью с помощью чиновников,

выбиравших членами Синода наиболее покладистых князей церкви, развивался в

николаевскую эпоху все дальше, по линии дальнейшего попирания остатков

духовной независимости Церкви.

До 1833 года, обер-прокурором был кн. П. С. Мещерский, занимавший

эту должность с 1817 года и бывший в эпоху активного наступления русского и

мирового масонства на Православие правой рукой министра Духовных дел и

Народного Просвещения кн. А. Н. Голицына, которому он, как обер-прокурор

подчинялся.

После кн. Мещерского обер-прокурором стал: С. Д. Нечаев. Автор книги

"Император Николай I - Православный Царь". Н. Тальберг пишет: "При нем

усилилось значение занимавшейся им должности". После Нечаева

обер-прокурором был назначен воспитанник иезуитов... гусарский полковник

Протасов. Протасов стал командовать Церковью, как подчиненной ему воинской

частью". "Сказалась и прежняя его служба, - отмечает Тальберг. - ...Им еще

более усилено было значение обер-прокурора и налажен административный

аппарат Синода". Протасов был рационалист, поклонник Запада.

За туманными намеками Тальберга скрывается трагедия усиливающегося

административного нажима на Православную Церковь в эпоху КОГДА ОКОНЧАТЕЛЬНО

РЕШАЛАСЬ СУДЬБА ПРАВОСЛАВИЯ И ПЛЕНИВШЕЙ ЕГО СВЕТСКОЙ ВЛАСТИ. Ведь годы

царствования Николая I, когда еще не окреп духовный отпрыск запрещенного

масонства, только что возникший Орден Р. И. - были последними годами, когда

Православная Церковь в случае восстановления патриаршества, может быть,

смогла бы еще вернуть свою былую духовную силу и свое влияние на народ.

IX

"Несмотря на провозглашение лозунга "Православие, Самодержавие,

Народность" в царствование Николая I, - как указывает митр. Антоний, -

"церковная жизнь подвергалась все большему порабощению со стороны

государства и такое направление жизни последнего подчеркивалось и во

внешних символах правительственных действий. Здание Синода было переведено

в другое помещение, рядом с совершенно одинаковым зданием Сената". "...В

синодальном зале было поставлено председательское царское кресло. Но еще

более унижающий характер имели в этом зале два больших портрета,

остававшиеся там до последних дней. Первый - портрет Петра I, указывающего

рукою на книгу Регламента со словами: "Для сего постановили мы учредить

такую коллегию", и проч. (Слова кощунственные в отношении Богоучрежденной

церковной власти). Левою рукою император грозил заседанию Синода. Наверно

во всей Империи нет учреждения, в коем был бы изображен Государь, с

угрожающим этому учреждению жестом. Впрочем, дело, конечно, не в символах,

а в том, что в это время, а также в следующее царствование, церковная

иерархия и церковная жизнь были явлением не покровительствуемым

государством, а разве только терпимым с неудовольствием".

"Мы хотим сказать, - писал в одной из статей митр. Антоний, - что

отношение правительства к Церкви с 18-го и 19-го веков было не столько

покровительственное, сколько подозрительное, враждебное".

Покровительствовался только известный минимум религиозности, необходимой

для сохранения воинами присяги и нравственного благополучия в общественной

жизни" (См. "Епископ Никон". Т. I, стр. 53). "На всякое сильное проявление

православного религиозного чувства, - пишет он в другой статье, - в народе

и в духовенстве взирали с такою же враждебной опасливостью, как в

Регламенте Петра Великого. И в этом трогательно объединились и

правительство, и школа, и общество и притом в одинаковой степени общество

КОНСЕРВАТИВНОЕ и ОППОЗИЦИОННОЕ".

Таков был трагический результат того, что в течение 150 лет

Православная Церковь жила и действовала согласно неправославного по духу

своему Духовного Регламента Петра I. Ибо этот Регламент, как пишет

современный богослов, "лишал духовенство первенствующего положения в

государстве и делал церковь уже не указательницей идеалов, которые призвано

воспринимать и осуществлять государство, а просто одним из учреждений,

департаментом полиции нравов". Церковь уже - не сила

нравственно-воспитательная, а учреждение, в котором физическое принуждение

возводится в систему. Сама проповедь церковная из живого слова превращается

в сухую мораль, регламентированную правительством до мелочей, и Церковь

лишается положения свободной воспитательницы народа, свободно отзывающейся

на все явления жизни" (М. Зызыкин. Патриарх Никон),

Пламя Православия тихо горело только в "тиши монастырей, и особенно

в лице "старцев", к которым прибегали для поучения и утешения тысячи людей

из всех слоев русского народа. Художественное изображение того, как

действует "старец" известно всему миру из романа Достоевского "Братья

Карамазовы", где дан образ старца Зосимы" (Н. О. Лосский. Характер русского

народа, стр. 19). "Православие блюлось верующим, но чуждым научной

формулировке своей веры народом, в монастырях с учениками Паисия

Величковского, в Саровской Пустыни, одним словом там, где истинам веры

научились не в богословской школе, а в творениях св.. Отцов и в

православном быте" (Прот. Граббе, "А. С. Хомяков и его богословские

взгляды", "Прав. Путь", 1954 г., стр. 3).

Упадок Православия в его целом, порождал опасные явления: если

высшее и низшее духовенство коснело, по определению митр. Антония "в

традициях латинской школы и теоретической богословской схоластики" то

"народ отстранялся все далее и далее от церковной книги и от церковного

клироса, и, что еще печальнее, остался одиноким в своем религиозном быту, в

своих постах, богомолениях, паломничестве. Духовенство делалось все ученее,

все культурнее, а народ все невежественнее и менее освоенным с православной

дисциплиной".

* * *

Преследования старообрядчества продолжаются и в царствование Николая

I. А старообрядцы являлись в это время духовно наиболее стойкой частью

русского народа. Еще в 1866 году большой знаток старообрядчества

Мельников-Печерский писал министру внутренних дел: "Главный оплот будущего

России все-таки вижу в старообрядцах. А восстановление русского духа,

старобытной нашей жизни все-таки произойдет от образованных старообрядцев,

которые тогда не раскольники будут". Преследование же старообрядцев,

разорение их скитов настраивало их враждебно к правительству. В отчете Ш

отделения за 1839 г. Николаю I есть, например, следующая фраза "и в

последние годы преследования раскольников вооружило их и против

правительства так, что их скиты сделались центром этого зла (осуждения

крепостного права. - Б. Б.). Там наиболее пророчеств и толков, основанных

на священном писании".

II. РОЛЬ ГОГОЛЯ В РАЗВИТИИ РУССКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО МИРОВОЗЗРЕНИЯ

I

Ход идейного развития образованного общества в царствование Николая

I двигался в направлении раскола общества на два идейно непримиримых

лагеря. Николаевская эпоха - эпоха упорной беспрерывной идеологической

борьбы между сторонниками восстановления исконных русских традиций и

членами возникшего Ордена Русской Интеллигенции. ЭТО ЭПОХА ТРЕТЬЕГО И

ОКОНЧАТЕЛЬНОГО РАСКОЛА РУССКОГО ОБРАЗОВАННОГО ОБЩЕСТВА. Это - эпоха

напряженной политической и идеологической борьбы, Николая I и его немногих

единомышленников с непримиримыми врагами Православия, Самодержавия и

русской самобытной культуры и ее самобытных политических, религиозных и

социальных традиций - с масонами и их духовными учениками внутри России и

вне ее.

В этой борьбе победить должны были представители того лагеря, в ряды

которого вольется большинство жертвенно настроенной молодежи, готовой во

имя исповедуемых ею идеалов на любые жертвы во имя блага России. Главных,

определявших судьбу России, решения могло быть два. Первое - если бы в

исковерканной духовным подражанием Европе России, сторонникам самобытного

развития, удалось бы создать Орден Борцов за Святую Русь и вовлечь в ряды

его большинство политически активной идеалистически настроенной молодежи.

Этот орден, конечно, не должен был бы носить столь высокопарное название,

высокопарность не в русском духе, он мог бы носить какое угодно название,

но он должен был стать подлинным национально-консервативным слоем, который

был разгромлен Петром I и без восстановления которого не могла быть

правильно решена задача национального возрождения. Второе решение -

вовлечение идеалистически настроенной, политически активной молодежи,

идейными выкормышами русского вольтерьянства, в Орден Борцов против

Православия и Самодержавия.

"Где же тот, - писал Гоголь во второй части "Мертвых душ", - кто бы

на родном языке русской души нашей умел бы нам сказать это всемогущее

слово: ВПЕРЕД? Кто, зная все силы и свойства и глубину нашей природы, одним

чародейным мановением мог бы устремить на высокую жизнь? Какими словами,

какой любовью заплатил бы ему благодарный русский человек. Но века проходят

за веками, позорной ленью и безумной деятельностью незрелого юноши

объемлется... и не дается Богом муж, умеющий произносить его..."

Нет, уже в эпоху Николая I был тот, кто в огненных словах сказал на

русском языке, что наступили последние сроки борьбы за будущее России, что

ждать больше нельзя, что все кому дорога судьба России должны вступить в

Орден Борцов за Святую Русь. Гоголь, также как и славянофилы, с которыми он

был идейно близок, сказал почти все, что было необходимо в основном знать

для желающих вступить в Орден Борцов за Святую Русь.

Смерть Пушкина затруднила борьбу за национальное возрождение, но тем

не менее борьба продолжалась. Выдающимся борцом за русское мировоззрение

был Н. В. Гоголь. Гоголь не только гениальный писатель, творческие

устремления которого совершенно лживо, в своих политических целях

истолкованы идеологами Ордена Р. И., но и выдающийся религиозный мыслитель.

Но это замалчивается до сих пор, как замалчивается, что Пушкин является

выдающимся политическим мыслителем национального направления. Вот, где

истинные причины плохо скрытой, а иногда и не скрываемой ненависти к

Пушкину и Гоголю со стороны доживающих свои последние презренные дни членов

Ордена Русской Интеллигенции.

Гоголь так же, как и зрелый Пушкин, отрицательно относился и к

заговору декабристов и к масонам. Во второй части "Мертвых душ" описывая

приезд Чичикова к Тентетникову Гоголь писал: "Андрей Иванович струсил. Он

принял его за чиновника от правительства. Надобно сказать, что в молодости

своей он было замешался в одно неразумное дело. Два философа из гусар,

начитавшиеся всяких брошюр, да не докончивший учебного курса эстетик, да

промотавшийся игрок затеяли какое-то филантропическое общество под

верховным распоряжением старого плута и масона и тоже карточного игрока, но

красноречивейшего человека. Общество было устроено с обширною целью -

доставить прочное счастие всему человечеству, от берегов Темзы до

Камчатки".

Члены Ордена Р. И., используя жульническим образом литературное

наследство Гоголя в своих политических целях, до наших дней сохранили

черную ненависть к Гоголю, как мыслителю. Член Ордена наших дней Н.

Валентинов пишет, например, в статье "Европейцы и русские поля" ("Новое

русское слово", август 1957 г.)

"Но я вступаю на Никитский бульвар и иду мимо дома с мемориальной

доской: здесь жил и скончался Гоголь. Вот уж поистине черная

противоположность светлому Пушкину. Как бы мы ни ценили его "Мертвые Души",

нельзя забыть отвратительную книгу "Выбранные места из переписки с

друзьями". В ней до конца выговариваются идеи, инспирировавшие "Мертвые

Души", все помыслы его последних лет. Эта книга дышит черносотенным,

"стрелецким" антиевропеизмом, тупым ультранационализмом и реакцией. Гоголь

желал превратить всю Россию в деспотически организованный и управляемый

монастырь. Для него церковь и духовенство - орудия для управления

крестьянством, которому нужно разными способами вбивать мысль

беспрекословно подчиняться помещикам, как власти данной Богом.

Отвратительны его советы не учить мужика грамоте, так как, одолев

ее, он начнет читать "пустые книжки европейских человеколюбцев".

Отвратительно вообще его презрение к Европе, его убеждение, что нам русским

там нечему учиться, ибо не пройдет и десяток лет и Европа придет к нам "не

за покупкой пеньки и сала, а за покупкой мудрости, которую не продают

больше на европейских рынках". Многие страницы из "Переписки с друзьями"

без краски стыда читать невозможно".

А масон М. Алданов, обеляя в книге "Загадка Толстого" Л. Толстого,

идет по следам Белинского и обвиняет Пушкина и Гоголя в рассчитанном

пресмыкательстве перед Николаем I. В душонках русских европейцев не может

зародиться мысль, что можно быть преданным царю без всяких задних мыслей.

В. Белинский писал Боткину, что "Выбранные места", - это

"артистически рассчитанная подлость", что Гоголь "Это Тайлеран, кардинал

Фош, который всю жизнь обманывал Бога, а при смерти надул сатану". А еще

раньше, писал насчет "Рима" в 1842 году тому же Боткину: "Страшно подумать

о Гоголе: ведь во всем, что ни писал - одна натура, как в животном.

Невежество абсолютное. Что наблевал о Париже-то".

После появления "Выбранных мест из переписки с друзьями", Белинский

упрекал Гоголя, что он написал эту книгу с единственной целью подслужиться

к Царской семье.

Отказывая Гоголю в уме, Белинский не постеснялся написать, что

"некоторые остановились было на мысли, что ваша книга есть плод умственного

расстройства, близкого к положительному сумасшествию (хорош стиль, неправда

ли!? - Б. Б.), но они скоро отступились от такого заключения - ясно, книга

писана не день, не неделю, не месяц, а может быть год, два или три; в ней

есть связь, сквозь небрежное изложение проглядывает обдуманность, и гимн

властям предержащим хорошо устраивает земное положение набожного автора.

Вот почему в Петербурге разошелся слух, будто вы написали эту книгу с целью

попасть в наставники к сыну Наследника".

Прием клеветы, - это типичный прием революционных кругов. Не

брезгует им и Белинский. Революционная пропаганда в России всегда была

связана не только с определенным кругом идей, но и с определенным кругом

методов пропаганды этих идей.

А главный из этих методов - клевета, во всем, и во всех возможных

видах. По этому масонско-интеллигентскому методу действует и масон Алданов,

пишет книгу о Толстом, а лягает своими масонскими копытами Пушкина и

Гоголя. "Пушкин, - пишет Алданов, - мог написать "Стансы", когда кости

повешенных декабристов еще не истлели в могиле; одобряя закрытие

"Московского Телеграфа", ибо "мудрено с большой наглостью проповедовать

якобинизм перед носом правительства"; после пяти лет "славы и добра"

написал "Клеветникам России" и в то же время корил Мицкевича

политиканством. Он брал денежные подарки от правительства Николая I, просил

об увеличении этих "ссуд", прекрасно зная, какой ценой они достаются".

Нужно быть очень подлым человеком, чтобы приписать Пушкину то, что

приписывает ему Алданов. А про Гоголя эта иудейско-масонская "гордость"

русской эмиграции клевещет уже совсем без стеснений. "Гоголь, - пишет он, -

жил в настоящем смысле слова подачками правительства, ходатайствуя о них

через Третье отделение" (стр. 107-108).

II

"Замечательно, - пишет проф. Андреев в статье "Религиозное лицо

Гоголя", - что при виде общественно-политических недостатков, Гоголь ни на

минуту не склоняется к революционным настроениям, а намеревается личным

участием в общественной и государственной жизни страны - содействовать

искоренению этих недостатков".

Один из умнейших людей Николаевской эпохи, после Пушкина - Ф. Тютчев

подчеркивал, что "РЕВОЛЮЦИЯ ПРЕЖДЕ ВСЕГО - ВРАГ ХРИСТИАНСТВА.

АНТИХРИСТИАНСКОЕ НАСТРОЕНИЕ ЕСТЬ ДУША РЕВОЛЮЦИИ". Прекрасно понимал

антихристианскую настроенность души революции и Гоголь. "Время настанет

сумасшедшее, - пишет Гоголь Жуковскому. - Человечество нынешнего века

свихнуло с пути только от того, что вообразило, будто нужно работать для

себя, а не для Бога". Гоголь ясно понимал, что темные силы не отказались от

своих целей и, что, они во всех странах Европы ведут тайную упорную борьбу

против христианства и монархий. Гоголь ясно понимал, что судьба

христианства и европейских монархий решается в современную ему эпоху.

Человек XIX столетия, несмотря на кровавый опыт Французской

революции, не смирился, а еще более возгордился своим умом. А эта гордость,

- по мнению Гоголя, - может принести только еще более страшные плоды.

"Гордость ума, с тревогой констатирует Гоголь в статье "Светлое

Воскресенье", - никогда еще не возрастала она до такой силы, как в

девятнадцатом столетии".

Белинский, возлагавший все надежды на европейскую культуру, на силу

разума, на социализм, не видел то, что видел Гоголь, писавший в статье

"Светлое Воскресение", что человечество влюбилось в ум свой. "...Но есть

страшное препятствие (воспраздновать нынешнему веку светлый праздник), -

имя ему - гордость. Обрадовавшись тому, что стало во много лучше своих

предков, человечество нынешнего века влюбилось в чистоту и красоту свою".

Но особенно сильна ныне гордость ума. "Ум для современного человечества -

святыня: во всем усомнится он - в сердце человека, которого несколько лет

знал, в правде, в Боге усомнится - но не усомнится в своем уме".

Гоголь сильно и остро предвидел то, о чем позже с такой силой писал

Достоевский: "Страшны разрушительные действия страстей человеческого ума,

получивших свое воплощение в увлечении социализмом - то есть в социальном

утопизме". Для Гоголя, как для подлинного русского философа: "...Ум не есть

высшая в нас способность. Его должность не больше как полицейская. Он может

только привести в порядок и расставить по местам то, что у нас уже есть".

"...Разум есть несравненно высшая способность, но она приобретается не

иначе, как победа над страстями..." "Но и разум не дает полной возможности

человеку стремиться вперед, есть высшая еще способность, имя ей - мудрость,

и ее может дать нам один Христос".

"Уже ссоры и брани начались не за какие-нибудь существенные права,

не из-за личных ненавистей - нет, не чувственные страсти, но страсти ума

начались: уже враждуют лично из несходства мнений, из-за противоречия в

мире мысленном. Уже образовались целые партии, друг друга не видевшие,

никаких личных сношений не имеющие - и уже друг друга ненавидящие.

Поразительно: в то время, когда уже было начали думать люди, что

образованием выгнали злобу из мира, злоба другою дорогою, с другого конца

входит в мир - дорогою ума, и на крыльях журнальных листов, как

всепогубляющая саранча, нападает на сердца людей повсюду. Уже и самого ума

почти не слышно. Уже и умные люди начинают говорить, хоть против

собственного своего убеждения, из-за того только, чтобы не уступить

противной партии, за того только, что гордость не позволяет сознаться перед

всеми в ошибке, уже одна чистая злоба воцарилась на место ума".

"Что значит, что уже правят миром швеи, портные и ремесленники

всякого рода, а Божий Помазанники остались в стороне. Люди темные, никому

неизвестные, не имеющие мыслей и чистосердечных убеждений, правят мнениями

и мыслями умных людей, и газетный листок, признаваемый лживым всеми,

становится нечувствительным законодателем его неуважающего человека, Что

значат все незаконные эти законы, которые видимо, в виду всех, чертит

исходящая снизу нечистая сила - и мир видит весь, и, как очарованный не

смеет шевельнуться. Что за страшная насмешка над человечеством". "И не

одного дня не хочет привести (в духе святого праздника) человек

девятнадцатого века". "И не понятной тоскою уже загорелась земля; черствее

и черствее становится жизнь; все мельчает и мелеет, и возрастает только в

виду у всех один исполинский образ скуки, достигая с каждым днем

неизмеримейшего роста. Все глухо, могила повсюду. Боже. Пусто и страшно

становится в Твоем мире".

"Исчезло даже и то наружное добродушное выражение простых веков,

которое давало вид, как будто бы человек был ближе к человеку. Гордый ум

девятнадцатого столетия истребил его. Диавол выступил уже без маски в мир".

Ощущение "холода в пустыне" - таково было основное впечатление

Гоголя от родившей социализм и марксизм Европы.

III

"Всякому обществу, чтобы держаться и жить, - писал Достоевский, -

надо кого-нибудь и что-нибудь уважать непременно, и, главное, всем

обществом, а не то, чтобы каждому, как он хочет про себя". (Дневник

Писателя за 1876 г.)

"И в Московской Руси во всех церквах молились: "Боже, утверди Боже,

чтобы мы всегда едины были".

В послепетровской России, все начали молиться разным богам, кто

Христу, кто Вольтеру, кто Руссо, кто Гегелю, кто Марксу. Все члены Ордена

Р. И. молились своим идолам-идеям: "Мы отдадим свои жизни, но сделайте так,

чтобы все русские были не едины, ибо только всеобщая рознь дарует победу

нам".

Распад религиозного сознания в высших и образованных слоях общества

в Николаевскую эпоху выражался в усиленном дроблении его на

взаимооталкивающиеся группировки. Гоголь заметил начало того процесса,

завершение которого мы видим в эмиграции". "Среди России, - пишет Гоголь в

"Авторской исповеди", - я почти не увидел России. Все люди, с которыми я

встречался, большею частью любили поговорить о том, что делается в Европе,

а не в России. Я узнавал только то, что делается в английском клубе, да

кое-что из того, что я и сам уже знал... Я заметил, что почти у всякого

образовалась в голове СВОЯ СОБСТВЕННАЯ РОССИЯ, и оттого бесконечные споры".

В обществе сорванном насильственно с свойственных его духу

органических путей политического, религиозного и социального развития,

возможны парадоксы любого рода. Всякого рода парадоксами была богата и

умственная жизнь оторвавшегося от народных традиций высшего русского

общества. Одним из таких парадоксов является отношение представителей

европеизировавшихся слоев крепостников к Православию. Принудив с помощью

насилий, и высшее и низшее духовенство убеждать закрепощенные слои народа,

что крепостнические порядки не противоречат духу учения Христа,

денационализировавшиеся слои крепостников сами же стали презирать униженную

официальную Церковь и ее лишенное свободы действий духовенство, пришли к

"убеждению", что нет возможности соединения прогрессивных убеждений с

Православием. И придя к этому дикому убеждению стали искать более

"прогрессивных" форм религии в разных формах масонства, разных видах

сектантства или католичества. Где угодно, и как угодно, - только не в

Православии.

"Хотя я еще не стар, - писал Хомяков английскому богослову Пальмеру,

- но помню время, когда в обществе оно (Православие. - Б. Б.) было

предметом глумления и явного презрения. Я был воспитан в благочестивой

семье и никогда не стыдился строгого соблюдения обрядов: это навлекало на

меня название лицемера, то подозрение в тайной приверженности к латинской

церкви: в то время НИКТО НЕ ДОПУСКАЛ ВОЗМОЖНОСТИ СОЕДИНЕНИЯ ПРОГРЕССИВНЫХ

УБЕЖДЕНИЙ С ПРАВОСЛАВИЕМ" (Хомяков Соч. II, 353).

Возникновение взгляда о невозможности соединения Православия с

прогрессивностью убеждений - является роковым моментом в истории развития

русского образованного общества, а так же и в истории Православия. Одной из

основных причин обвала русской государственности было именно то, что во

времена юности Хомякова и позже, значительные круги русского образованного

общества были убеждены в невозможности сочетать прогрессивные убеждения с

верностью Православию. Подобный взгляд вызвал падение религиозности в

высших слоях крепостников. Когда А. Хомякова с братом "привезли в

Петербург, то мальчикам показалось, что их привезли в языческий город, что

здесь их заставят переменить веру, и они твердо решили скорее перетерпеть

мучения, но не подчиниться чужой вере".

Многие из владельцев "крещенной собственности" не шли дальше

равнодушного исполнения обрядов, а некоторые просто презирали религию своих

"рабов". Вера их мало чем отличалась от "веры" матери И. С. Тургенева. Б.

Зайцев пишет в "Жизни Тургенева", что мать его "считала себя верующей, но к

религии относилась странно. Православие для нее какая-то мужицкая вера, на

нее и, особенно, на ее служителей она смотрела свысока, вроде как на

русскую литературу. Молитвы в Спасском произносились по-французски.

Воспитанница читала ежедневно по главе "Imitation de Jesus Christ... (стр.

14)" ...в Светлое Воскресенье 1846 года Варвара Петровна проснулась крайне

раздраженная. В церкви звонили - она отлично знала, что на Пасху всегда

бывает радостный звон. Но велела позвать "министра".

- Это что за звон?

- Святая Неделя! Праздник!

- Какой? У меня бы спросили, какая у меня на душе святая неделя. Я

больна, огорчена, эти колокола меня беспокоят. Сейчас велеть перестать...

И колокола умолкли - весь пасхальный парад в доме, праздничный стол,

куличи, пасхи - все отменено, вместо праздника приказано быть будням, и

сама Варвара Петровна три дня провела в комнате с закрытыми ставнями. Их

открыли только в четверг. Пасхи в том году просто не было. Зато еще в

другой раз она отменила церковный устав об исповеди: приказала оробевшему

священнику исповедовать себя публично, при народе".

И сколько таких Варвар Петровен обоего пола обитало и раньше, и в

царствование Николая I на крепостной Руси? Русские архивы и русская

мемуарная литература изобилуют фактами возмутительного отношения

крепостников к Православию, православным обрядам и православному

духовенству.

Уже в царствование Николая I, всего за восемь лет, до отмены

крепостного права, отдельные помещики не боялись травить, собаками

осмелившегося противоречить им дьякона (См. очерк "Псовая охота" С.

Терпигорева опубликованном в томе VIII "Русское Богатство" за 1883 год).

IV

Гоголь зачислен Белинским в основатели русского реализма. Белинский

признавался, что, когда он прочел в первый раз юношеские произведения

Гоголя "Арабески", то не понял их. "Они были тогда для меня слишком просты,

а, потому, и недоступно высоки". "Слишком просты", а, потому, и "недоступно

высоки" оказались для Белинского, и для критиков его школы, и все остальные

произведения Гоголя. Истинный философско-мистический смысл их остался

непонятным. Гоголь был не реалистом, не сатириком, а мистиком, все

литературные образы которого - глубокие символы.

Идейное содержание творчества Гоголя неизмеримо глубже, чем то,

каковое приписал ему, не понявший его истинный мистически-философский смысл

Белинский, и, следовавшие за ним, критики из лагеря интеллигенции.

Философские рассказы Гоголя предваряют появление философских романов

Достоевского. "...в русской литературе, - указывает Л. Шестов в

"Преодоление самоочевидностей", - Достоевский не стоит одиноко. Впереди его

и даже над ним должен быть поставлен Гоголь". "Не в одной России, а во всем

мире увидел Гоголь бесчисленное множество "мертвых душ". "Но Гоголь не о

России говорил, - пишет Л. Шестов, - ему весь мир представлялся

завороженным царством. Достоевский понимал это: "изображая Гоголя, - писал

он, - давят ум непосильными вопросами". Там, где для Белинского и белинских

был "реализм" и "сатира" там, для Достоевского, понимавшего истинный смысл

гоголевских образов - была глубокая мистика и философия, которая давила ум,

даже Достоевского, - "непосильными вопросами".

Русская интеллигенция истолковала творчество Гоголя самым

примитивным образом, в духе выгодном для политических целей Ордена Р. И.:

"Мертвые души", "Ревизор" и другие произведения - это, де, точное

изображение Николаевской России - и ничего больше. Но Л. Шестов правильно

отмечает, что "Скучно жить на свете, господа!" - этот страшный вопль,

который как бы против воли вырвался из души Гоголя, не к России относится.

Не потому "скучно", что на свете больше, чем хотелось Чичиковых, Ноздревых

и Собакевичей. Для Гоголя Чичиковы и Ноздревы были не "они", не другие,

которых нужно было "поднять" до себя. Он сам сказал нам - и это не

лицемерное смирение, а ужасающая правда - что не других, а себя самого

описывал и осмеивал он в героях "Ревизора" и "Мертвых душ". Книги Гоголя до

тех пор останутся для людей запечатанными семью печатями, пока они не

согласятся принять это гоголевское признание... Некоторые, очень немногие,

чувствуют, что их жизнь есть не жизнь, а смерть. Но и их хватает только на

то, чтоб, подобно гоголевским мертвецам, изредка в глухие ночные часы,

вырываться из своих могил и тревожить своих оцепеневших соседей страшными,

душу раздирающими криками: душно нам, душно!.. Его сверкающие остроумием и

несравненным юмором произведения самая потрясающая из мировых трагедий, как

и его личная жизненная судьба".

В одном письме Гоголь указывает, что первый том "Мертвых душ" -

"лишь крыльцу ко дворцу". Современник Гоголя П. Анненков в книге

"Замечательное десятилетие" пишет, что "Гоголь ужаснулся успеха романа

МЕЖДУ ЗАПАДНИКАМИ и людьми непосредственного чувства, весь погружен был в

замысел разоблачить СВОИ НАСТОЯЩИЕ исторические, патриотические, моральные

и религиозные воззрения, что, по его мнению, было уже необходимо для

понимания готовившейся второй части поэмы. Вместе с тем все более и более

созревали в уме его надежда и план наделить, наконец, беспутную русскую

жизнь кодексом великих правил и незыблемых аксиом, которые помогли бы ей

устроить свой внутренний мир на образец всем другим народы".

"Друг мой, - пишет Гоголь А. О. Смирновой в 1895 году из Карлсбада,

- я не люблю моих сочинений, доселе бывших и напечатанных, и особенно

"Мертвые души". Но вы будете несправедливы, когда будете осуждать за них

автора, принимая за карикатуру, насмешку над губерниями, так же, как прежде

несправедливо хваливши. Вовсе не губерния и не несколько уродливых

помещиков, и не то, что им приписывают, есть предмет "Мертвых душ". Это

пока еще тайна, которая должна была вдруг к изумлению всех (ибо ни одна

душа из читателей не догадалась), раскрыться в последующих томах, если бы

Богу угодно было продлить жизнь мою и благословить будущий труд. Повторяю

вам вновь, что это тайна и КЛЮЧ ОТ НЕЕ ПОКАМЕСТ В ДУШЕ У ОДНОГО ТОЛЬКО

АВТОРА".

Но Белинский истолковывал все литературные произведения как

реалистические и сатирические, превращая творчество Гоголя в орудие борьбы

против царской власти. Появление "Выбранных мест из переписки", в которой

Гоголь заявил о своем истинном мировоззрении, было встречено создателями

Ордена непристойной руганью и непристойной клеветой. "Еще бы, - писал Б.

Ширяев в одной из своих статей. - "Перепиской" Гоголь выбил из-под них

почву - самого себя, которого они паразитарно облепили".

V

"Выбранные места из переписки с друзьями", несмотря на идейную

разбросанность книги - являются тем не менее цельной системой русского

религиозного миросозерцания. Основная, пронизывающая ее всю идея, та что

прежде, чем браться за улучшение общественный условий необходимо

нравственно исправить самого себя - то есть, традиционная мысль

Православия. В книге этой исключительной силой и любовью говорится о

женщине и ее роли, как сердца семьи (письма III и XXI), о величии и

самобытности русской национальной культуры (письма VII, X, XIV), о высоком

назначении писателя и о святости слова (письма IV, X, XIV XV, XVIII), о

нравственном самоусовершенствовании каждого человека в духе христианского

учения (письма II, VI, XII, XVI, XXII), о подлинном и чистом патриотизме

(письма X, XIX, XXVI).

Книга эта, грандиозный кодекс нравственных законов русского народа,

должна стать предметом самого внимательного изучения и одним из ценнейших

руководств по воспитанию молодежи, ибо мысли Гоголя являются поразительно

современными, подлинным откровением для строителей будущей, свободной

России" (Г. Сидамон. "Осмеянный Пророк").

"В переписке с друзьями", - отмечает Б. Ширяев в статье "Скорбящий

Гоголь" ("Знамя России" • 57), - Гоголь призывает своих современников

ОСОЗНАТЬ САМИХ СЕБЯ, свою национальную душу, свою русскую сущность, свое

православное миропонимание, сделать то, к чему в томительных исканиях и

томлениях он шел извилистым путем всю свою жизнь. "Выбранные места" -

страшный нечеловеческий вопль русской совести, прозревшей и очистившейся от

наваждений рационалистического соблазна".

В "Выбранных местах из переписки с друзьями", Гоголь, в

гениально-простой, понятной всякому среднему человеку форме, развивает

глубокое национальное мировоззрение. Мировоззрение это утверждается не на

идеях западной, чуждой русском духу, философии, а утверждается на идеях

Православия, то есть древней, наиболее чистой форме Христианства.

Гоголь придерживался православного взгляда, что земное относительное

счастье можно обрести только глядя на небо, только вырастив духовные

крылья, необходимые для полета над стремлениями к греху, живущими в каждой

человеческой душе, обуреваемой страстями и соблазнами. Духовные же крылья

могут вырасти только из неустанного подвига совершенствования своей души.

"Примите к сведению, - сказал однажды Гоголь А. П. Стороженко, - и на

будущее время глядите на небо, чтоб сноснее было жить на земле".

Без нравственного совершенствования души каждого члена общества

никакое общество, по мнению Гоголя, не сможет создать более совершенный

строй. В записной книжке Гоголя за 1842 год имеется следующая запись: "А

чем же, скажи, хороша религия?" "А тем именно, что подчиняет всех одному

закону, что всех соединяет хотя в одном. Без нее общество не может

существовать, потому что всякий человек имеет свои идеи, и что ни человек,

то и думает инако, и хочет строить по своему плану все общество".

Гоголь, так же как и Пушкин, как и славянофилы, считал, что Россия

может спастись только повышением нравственного уровня всех слоев русского

общества, путем большой христианизации русской жизни. В этом отношении

Гоголь и славянофилы кардинально расходились во взглядах с идеологами

западников придерживавшихся масонских взглядов, что главными препятствиями

мешающими создать более современный строй в России являются - Православие и

Самодержавие и что нравственный уровень русского общества сразу повысится,

после уничтожения монархического строя и Православия.

Гоголь не верит, что люди могут спастись без веры в Бога, заменяя

веру в Бога - верой в разум человека, как проповедовали это (то есть чисто

масонские взгляды) Белинский и другие организаторы Ордена Р. И. "Без любви

к Богу, - пишет Гоголь, - никому не спастись". (Письмо XIX). Прежде чем

получить право спасать других, - необходимо по мнению Гоголя, - сначала

стать почище душой потом уже стараться, чтобы другие почище стали". (Письмо

XXVI).

Гоголь уверен, что духовно односторонние партийные фанатики типа

Герцена и Белинского не смогут быть апостолами любви по отношению к

реальному, несовершенному, полному страстей и заблуждений современному им

человеку. В письме XIV к гр. А. П. Толстому Гоголь пишет: "Друг мой, храни

вас Бог от односторонности: с нее всюду человек произведет зло: в

литературе, на службе, в семье, в свете, словом везде! Односторонний

человек самоуверен; односторонний человек дерзок, односторонний человек

всех вооружает против себя. Односторонний человек ни в чем не МОЖЕТ НАЙТИ

СЕРЕДИНЫ. Односторонний человек не может быть истинным христианином: он

может быть только ФАНАТИКОМ. Односторонность в мыслях показывает только то,

что человек еще на дороге к христианству, но не достигнул его, потому что

христианство дает уже многосторонность уму".

Цель жизни Гоголь видит в служении ближнему, в любви к ближнему, но

не в той отвлеченной любви к человеку будущего, который вместе с другими

членами Ордена Р. И. пылал В. Белинский. Гоголь призывал любить

несовершенных людей своей эпохи. Надо полюбить несовершенных людей,

греховных людей живущих сейчас, а не воображаемых, прекрасных людей

будущего.

"Но как полюбить братьев? - восклицает Гоголь, - как полюбить людей?

Душа хочет полюбить прекрасное, а бедные люди так несовершенны так мало в

них прекрасного... (Письмо XIX). Человек девятнадцатого века отталкивает от

себя брата". "Все человечество он готов обнять, а брата не обнимет".

"...На колени перед Богом, - призывает Гоголь, - и проси у Него

гнева и любви. Гнева против того, что губит человека, любви - к бедной душе

человека, которую губят со всех сторон и которую губит он сам". (Письмо

XV).

VI

Гоголь первый, после Петра I, поставил снова вопрос о том, что

русская жизнь и русская культура должна строиться на идеалах Православия,

потому что в идеях Православия "заключена возможность разрешения вопросов,

которые ныне в такой остроте встали перед всем человечеством".

"...равновесие создается на некоторое историческое мгновение, -

отмечает архимандрит Константин в статье "Роковая двуликость Императорской

России", - для которого опять-таки лучшей иллюстрацией является Пушкин". С

окончанием этого краткого равновесия раскрылась трагедия Императорской

России, основы которой были заложены революцией Петра. "Мистическая

пропасть разверзлась между живым еще, многовековые корни имеющим прошлым, и

тем, в чем жило имперское будущее. Эту пропасть ощутил мистическими

сторонами своего существа Гоголь, дав своим ощущениям выход, со

выспренностью своего публицистического пера, в "Переписке с друзьями". Со

всей силой жизненной правды явлена была эта безвыходность предсмертным

сожжением второй части "мертвых. душ". Многозначительность этого движения

души подучила свой подлинный смысл только в свете позднейших событий, нами

переживаемых. То не личная была только драма, а переживание чуткой душой

Гоголя - того разрыва между господствующими идеалами жизни и Церковной

Истиной, который присущ Российской "имперской" действительности".

Гоголь - первый пророк возврата к целостной религиозной культуре.

Гоголя глубоко волновал наметившийся в сороковых годах глубокий идейный

разлад русского общества, значительная часть которого, как Белинский,

занялись ниспровержением всех основ русского национального государства и

национальной культуры. Гоголь первый, раньше Достоевского, поднимает вопрос

об оцерковлении жизни.

Основной мыслью Гоголя была мысль, что Церковь до сих пор не вошла в

русскую жизнь в нужном масштабе. В "Выбранных местах" Гоголь выступил как

защитник основных духовных начал русской жизни, как защитник моральных

устоев, без которых невозможна жизнь нормального национального государства.

В начале похода возникшей русской интеллигенции на Православие, русскую

государственность, духовные начала самобытной русской культуры, Гоголь имел

мужество, выступить против тех, кто начал уже рыть могилу русскому народу.

Гоголь видел ту бездну, в которую хотел вести Россию Белинский и его

единомышленники. "Выбранные места" подготовлены Гоголем в 1847 году и

напечатаны в начале года накануне подготовляемой масонами серии революций в

Европе. Эта книга является как бы последним предупреждением складывавшейся

именно в эти годы русской интеллигенции. Гоголь писал А. О. Россети в

апреле 1847 года, что "Выбранные места из переписки с друзьями" были изданы

им с целью выяснить духовное состояние современного русского общества.

"Книга моя, - пишет он, - в некотором отношении пробный оселок, и поверьте,

что ни на какой другой книге вы не прощупали бы в нынешнее время так

удовлетворительно, что такое нынешний русский человек, как на этой".

Проф. И. В. Андреев правильно отмечает, что эта книга Гоголя -

"самая искренняя книга в русской литературе. В основном эта книга о Боге и

Церкви, в которой Гоголь так же, как и Ив. Киреевский и Хомяков призывал

своих современников к жизни в Церкви". "Религиозно-политическое значение

"Переписки" было огромное. Эта книга появилась в то время, когда в незримых

глубинах исторической жизни решалась судьба России и русской православной

культуры. Устоит ли Россия в Православии, или соблазнится атеизмом и

материализмом? Удержится ли в России православное самодержавие, или

восторжествует социализм и коммунизм? Эти вопросы были связаны и с другими,

еще более глубокими, касающимися уже судеб всего мира. Что впереди? Расцвет

и прогресс безрелигиозной гуманистической культуры, или начало

пред-апокалипсического периода мировой истории? Гоголь громко и убежденно

заявил, что истина в Православии и в православном русском самодержавии, и

что решается историческое "быть или не быть" православной русской культуре,

от сохранения которой зависит и ближайшая судьба всего мира. Мир же - при

смерти, и мы вступили в пред-апокалипсический период мировой истории".

("Религиозное лицо Гоголя").

Вместе с Достоевским Гоголь является одним из самых христианских по

духу русских писателей. Как и Достоевский, Гоголь, глубинными истоками

своего творчества исходит из Остромирова Евангелия, как правильно указывает

Вогюэ.

Гоголь "внес в русскую жизнь ту тему, которая доныне является одной

из центральных тем русских исканий, - о возврате культуры к Церкви, о

построении нового церковного мировоззрения - о "православной культуре". По

мнению Гоголя вопрос о добре, о необходимости делания добра, неотвратимо

стоит перед каждым человеком, но этот вопрос не получает надлежащего ответа

благодаря антихристианской настроенности многих людей, ошибочно считающих

себя христианами. "Страшно то, - пишет Гоголь в одном месте, - что мы уже в

"добре не видим добра", то есть не в силах воспринимать подлинное,

настоящее добро, как добро".

Взгляд, что прогрессивные воззрения не могут быть органически

соединены с Православием, мешал; русским европейцам проникнуть умственным

взором в духовную сокровищницу Православия. Люди придерживавшиеся подобного

взгляда видели только факты внешней деятельности официальной Церкви,

которая их не воодушевляла, так как они считали, что вся деятельность

современной Православной Церкви направлена только на поддержание

крепостного строя и Царской власти. Но за внешней деятельностью официальной

Церкви не видели духовных сокровищ Православия хранимых и развиваемых в

Оптиной Пустыне и других очагах подлинного Православия.

Вместе с Хомяковым Гоголь был одним из первых образованных людей

своей эпохи, который понял, что приверженность Православию может сочетаться

с прогрессивностью убеждений. И больше того - правильно и верно понимаемое

Православие может быть источником истинного политического и социального

прогресса. И в этом плане Гоголь является, вместе с Хомяковым и Киреевским

выдающимся борцом против усвоенного образованными слоями крепостнического

общества идейного наследства русского вольтерьянства и масонства.

Православная Церковь, утверждал Гоголь, "одна в силах разрешить все

узлы недоумения и вопросы наши, которая может неслыханное чудо в виду всей

Европы, заставив у нас всякое сословие, звание и должность войти в их

законные границы и пределы и, не изменив ничего в государстве, дать силу

России, изумить весь мир согласною стройностью того же самого организма,

которым она доселе пугала, - и эта Церковь нами незнаема! И эту Церковь,

созданную для. жизни, мы до сих пор не ввели в нашу жизнь!

- Нет, храни нас Бог защищать теперь нашу Церковь. Это значит

уронить ее. Жизнью нашей должны мы защищать нашу Церковь, которая вся есть

жизнь; благоуханием душ наших должны мы возвестить ее истину" (Письмо VIII.

"Несколько слов о нашей Церкви и духовенстве").

Ясно понимая, какую грозную опасность несет идейная неустроенность

русского образованного общества и зарождавшегося масонствующего ордена Р.

И., Гоголь считал, что Россия может спастись только большой христианизацией

русской жизни. "Мне ставят в вину, - пишет Гоголь, - что я заговорил о

Боге... Что же делать, если наступает такое время, что поневоле говорится о

Боге. Как молчать, когда даже камни готовы завопить о Боге?" "Иконы вынесли

из храма - и храм уже не храм: летучие мыши и злые духи обитают в нем".

"Мир уже не в силах прямо встретиться с Христом и в этом его болезнь и

ужас".

Все неустройство русской жизни, по мнению Гоголя, происходит от

того, что русский образованный класс перестал ценить великое духовное

сокровище, которое всегда ценил раньше русский народ - Православие.

VII

Причины ненависти Алданова к Гоголю, как и причины ненависти к его

религиозному и политическому мировоззрению основателей Ордена, вскрывает

автор книги изданной в 1957 году в Москве "Гоголь в Николаевской России" М.

Гус: "Одновременно с этим погружением в православие, в его сознании

углублялась мысль о Самодержавии, как самом Богом созданной для России

форме устройства, обеспечивающей русский народ от "страхов и ужасов"

Западной Европы. Идея преданности русскому царю соединяется у Гоголя с

идеей верности православию. К двум этим "китам" прибавляется и идея

"народности" в духе того славянско-российского национализма, который

появился уже во второй редакции "Тараса Бульбы" и во вставке в главу XI

"Мертвых душ", сделанной Гоголем в Москве. Наконец, Гоголем овладевает и

мысль, что свое будущее Россия "Православия, Самодержавия и Народности"

должна искать в своем прошлом". "Идеи Православия, самодержавия,

российско-славянского национализма и поворота вспять, к средневековому

прошлому, и составили содержание той проповеди, с которой Гоголь обратился

к России в "Выбранных местах из переписки с друзьями". Эти идеи не были

достоянием одного только Гоголя. Конечно, он пришел к таким выводам из

своих мучительных раздумий и колебаний самостоятельно, но это вовсе не

значит, что взгляды его друзей-славянофилов не оказали на него никакого

влияния. Он пристально следил за тем, что делают его московские друзья, и

солидаризировался с ними, когда они взяли в свои руки погодинский

"Москвитянин".

Гоголь придерживался взгляда Пушкина, что замена монархического

строя республиканским не сможет сразу улучшить жизнь в России. "Прошло то

время, - писал Гоголь в наброске статьи "О сословиях в государстве", -

когда идеализировали и мечтали о разного рода правлениях, и умные люди,

обольщенные формами, бывшими у других народов, горячо проповедовали: одни -

совершенную демократию, другие - монархию, третьи - аристократию, четвертые

- смесь всего вместе, пятые - потребность двух борющихся сил в

государстве". "Наступило время, когда всякий более или менее чувствует, что

правление не есть вещь, которая сочиняется в голове некоторых, что она

образуется нечувствительно, само собой, из духа и свойств самого народа, из

местности - земли, на которой живет народ, из истории самого народа".

На царскую власть Гоголь смотрел так же, как и Пушкин, как на

народную власть отвечающую русскому народному миросозерцанию и характеру,

как на основную творческую силу русской истории, которая, несмотря на все

свои недостатки и ошибки, сумела провести русский народ сквозь все

бесчисленные опасности стоявшие на его пути.

На царя Гоголь смотрел глазами человека из народных низов - как на

слугу Бога и слугу народа. Уничтожение царской власти по его мнению не

принесет ничего, кроме новых страданий. Так же, как и Пушкин, Гоголь ясно

видит недостатки современной ему России, но так же, как и Пушкин считает,

что заговоры и революции не смогут дать счастья народу.

Гоголь, развивая мысль, что здоровое национальное государство должно

покоиться на твердом фундаменте социальной гармонии и социальной

справедливости. Как Царь должен заботиться о всех сословиях, о всех людях,

являясь отцом Отечества, так и все сословия должны стремиться к

справедливости.

Справедливость, справедливость и еще раз справедливость.

Справедливость ко всем, справедливость во всем, справедливость немедленно,

сегодня, а не когда-то в далеком будущем, когда люди станут бескрылыми

ангелами.

Борьбу за превращение крепостнической России в подлинно христианское

государство, по мнению Гоголя, ни в коем случае нельзя откладывать до того

времени, когда будет ликвидировано крепостное право. Борьба за Святую Русь

должна начаться немедленно, сейчас же, ибо ждать более нельзя, еще внутри

крепостнического общества.

Белинский, Герцен, Чернышевский учили ненавидеть настоящее и любить

только ВООБРАЖАЕМОЕ прекрасное будущее: "...будущее светло и прекрасно,

любите его, - призывал Чернышевский, - стремитесь к нему, работайте ДЛЯ

НЕГО, приближайте его, ПЕРЕНОСИТЕ ИЗ НЕГО в настоящее, сколько можете

переносите: настолько будет светла и добра, богата радостью и наслаждением

ваша жизнь, насколько вы умеете перенести в нее из будущего".

Гоголь категорически восставал против этой внешне привлекательной и

соблазнительной для молодежи установки, но антихристианской и

антиисторической. "Мы должны с надеждой и светлым взором смотреть в

будущее, которое в руках Милосердного Бога". "В руках у Милосердного Бога

все: и настоящее, и прошедшее, и будущее. От того вся и беда наша что мы не

глядим в настоящее, а глядим в будущее. От того и беда вся, что иное в нем

горестно и грустно, другое просто гадко; если же делается не так, как нам

хотелось, мы махнем на все рукой и давай пялить глаза в будущее. От того

Бог и ума нам не дает; от того и будущее висит у нас у всех точно на

воздухе: слышат некоторые, что оно хорошо, благодаря некоторым передовым

людям, которые тоже услышали его чутьем и еще не проверили законным

арифметическим выводом; но как достигнуть до этого будущего никто не

знает..."

"Безделицу позабыли: позабыли, что пути и дороги к этому светлому

будущему сокрыты именно в этом темном и запутанном настоящем, которого

никто не хочет узнавать; всяк считает его низким и недостойным своего

внимания и даже сердится, если его выставляют на вид всем".

VIII

Если Пушкин; является восстановителем гармонического духовного

склада человека допетровской Руси, то Гоголь стремится восстановить две

важнейших традиции Московской Руси - идею Святой Руси и идею Государевой

Службы - жертвенного служения всех правящему Государю и национальному

государству. Разделяя взгляд своего духовного учителя Пушкина, что "лучшие

и прочнейшие изменения суть те, которые приходят от одного улучшения

нравов, без насильственных потрясений человеческих, страшных для

человечества". Гоголь пламенно призывал современников сплотиться вокруг

Николая I и немедленно начать борьбу за Святую Русь.

Гоголь не верит, что одна только отмена крепостного права

молниеносно изменит нравственный уровень общества. Он считал, что нравы

необходимо улучшать и во время крепостного строя, всемерно готовясь к тому

благословенному времени, когда Цари, выбрав подходящий исторический момент,

смогут отменить крепостное право. Чем выше будет нравственный уровень

крепостнического общества, тем скорее падет крепостное право, такова

излюбленная мысль Гоголя.

Второй излюбленной идеей Гоголя является идея, что жизнь каждого

человека, независимо от его положения в обществе - должна быть службой Богу

и Государю, а через служение им и всему народу. Эта идея - не что иное как

древняя русская идея жертвенной Государевой Службы. Эту идею Гоголь

развивает с поразительной силой, с истинным пророческим вдохновением.

Гоголь сказал своим современникам все, что было им необходимо знать о

значении того времени, в котором они живут, для дальнейшего будущего

России, об той ответственности, которая лежит на них перед грядущими

поколениями. И если современники, особенно молодежь, не поняли грозный

смысл грядущего, разъясненный им Гоголем, в этом вина не Гоголя. Гоголь

исполнил свой долг христианина и гражданина.

Нельзя без волнения читать пламенные призывы Гоголя к построению

настоящего христианского государства и его истинно пророческие предсказания

о грозной судьбе ждущей Россию, если современное Гоголю поколение не найдет

в себе духовной силы выступить немедленно на борьбу с антихристианской

крепостнической действительностью.

"Остались считанные дни, - предупреждал Гоголь, - еще немного и

грехами своих предков и своими, мы отрежем путь России к спасению".

"...Призваны в мир мы вовсе не для праздников и пирований, - пишет

он, - на битву мы сюда призваны; праздновать же победу будем ТАМ. А потому

мы ни на миг не должны позабыть, что вышли на битву, и нечего тут выбирать,

где поменьше опасностей: как добрый воин, должен бросаться из нас всяк

туда, где пожарче битва".

"...Она теперь зовет своих сынов крепче, нежели когда-либо прежде.

Уже душа в ней болит, и раздается крик ее душевной болезни. Друг мой. Или у

вас бесчувственное сердце, или вы не знаете, что такое для русского Россия?

Вспомните, что когда приходила беда ей, тогда из монастырей выходили монахи

и становились в ряды с другими спасать ее".

"Но я теперь должен, как в решительную священную минуту, когда

приходится спасать свое отечество, когда всякий гражданин несет все и

жертвует всем, - я должен сделать клич хотя бы к тем, у которых еще есть в

груди русское сердце и понятно сколько-нибудь благородства. Что тут

говорить о том, кто из нас более виноват. Я, может быть, более всех

виноват: я, может быть, слишком сурово вас принял вначале... но оставим в

стороне вопрос, кто более виноват". "Дело в том что пришло нам спасать свою

землю, что гибнет земля наша не от нашествия двунадесяти языков, а ОТ НАС

САМИХ, что мимо законного управления образовалось другое правление, гораздо

сильнейшее всякого законного....Все будет безуспешно, покуда не почувствует

из нас всякий, что он также, как в эпоху восстания народов.... должен

восстать против неправды".

"...Не бежать на корабле из земли своей, спасая свое презренное

земное имущество; но спасая душу свою, не выходя вон из государства, должен

всяк из нас спасать себя в самом сердце государства. На корабле своей

должности, службы, должен теперь всяк выноситься из омута, глядя на

Кормщика Небесного. Кто даже не на службе, тот должен теперь, вступить на

службу и ухватиться за свою должность, как утопающий хватается за доску,

БЕЗ ЧЕГО НЕ СПАСТИСЬ НИКОМУ. "Ибо наступило время битвы" не за временную

нашу свободу, права и привилегии, но за нашу душу".

"...назначенье человека - служба, жизнь наша ЕСТЬ СЛУЖБА. Не

забывать только нужно того, что взято место в земном царстве затем, чтобы

служить на нем Государю Небесному, и потому иметь в виду ЕГО Закон. Только

так служа, можно угодить всем: Государю, и народу, и земле своей".

Без любви к России, к духовным основам национальной культуры,

невозможно истинное служение народу. "Каждый русский должен возлюбить

Россию. Полюбит он Россию, и тогда полюбит он "все, что ни есть в России".

"Ибо не полюбивши России, не полюбить вам своих братьев, а не полюбивши

братьев, не возгореться вам любовью к Богу... не спастись вам".

Идея, что вся жизнь каждого человека - служба Богу и своему народу,

эта древняя русская идея является излюбленной идеей Гоголя. "Россия - это

монастырь, - пишет он, - и все живущие в ней монахи, которые обязаны

ежедневно пещись о помощи ближним и украшении и укреплении своего

монастыря". Такое понимание России - есть не что иное, как восстановление

национальной религиозной идеи - идеи о Третьем Риме, призыв к созданию

Ордена Борцов за Святую Русь.

Гоголь считал, что все, кто желает счастья России, должны

объединиться вокруг царя и помочь последнему покончить с крепостным правом

и повести Россию по пути устроения более христианского общественного строя.

Он понимал, что Православная Церковь находится в упадке, но в высоте

духовного содержания Православия видел залог возможного расцвета

Православной Церкви.

IX

Гоголь с ужасом видел, что русские европейцы - поклонники внушаемых

вольтерьянством и масонством идей, отказываясь от Православия, влекут

Россию в бездну. Он предостерегал, что нельзя любя все чужое и презирая

духовные русские традиции - ожидать спасения России от внедрения в нее не

свойственных русскому духу европейских идей. "Мне казалось всегда, - пишет

он в "Авторской исповеди", - что прежде, чем вводить что-либо новое, нужно

не как-нибудь, но в КОРНЕ узнать старое; иначе применение самого

благодетельнейшего в науке открытия не будет успешно... С этой целью я

заговорил преимущественно о старом".

"Вы говорите, - писал еще Гоголь Белинскому, - что спасение России в

европейской цивилизации, но какое это беспредельное и безграничное слово.

Хотя бы определили, что нужно подразумевать под именем европейской

цивилизации. Тут и фаланстеры и красные и всякие, и все готовы друг друга

съесть и все носят такие разрушающие, такие уничтожающие начала, что

трепещет в Европе всякая мыслящая голова и спрашивает поневоле: где же

цивилизация?"

В герое "Мертвых душ" генерале Бетрищеве, считающем, что стоит

только одеть половину русских мужиков в немецкие штаны, как "науки

возвысятся, торговля подымется, и золотой век настанет в России", Гоголь

высмеивал утопические воззрения основателей Ордена Р. И. - западников.

Западники, по мнению Гоголя, принадлежат к числу тех русских умников, про

которых Констанжогло метко сказал, что это те умники, "которые, не узнавши

прежде своего, набираются дури вчуже".

Возражая на обвинения Белинского, что он будто бы отвергает вообще

необходимость учиться у Европы, Гоголь пишет: "Не менее странно также, - из

того, что я выставил ярко на вид наши русские элементы, делать вывод, будто

я отвергаю потребность просвещения европейского и считаю ненужным для

русского знать весь трудный путь совершенствования человечества. И прежде,

и теперь мне казалось, что русский гражданин должен знать дела Европы. Но

я, я был убежден, что если при этой похвальной жадности знать чужеземное,

упустишь из виду русские начала, то знания эти не принесут добра, собьют,

спутают и разбросают мысли, наместо того, чтобы сосредоточить и собрать их.

И прежде, и теперь я был уверен в том, что нужно очень хорошо и очень

глубоко узнать свою русскую природу, и что только с помощью этого знания

можно почувствовать, что именно следует нам брать и заимствовать из Европы,

которая сама этого не говорит".

Гоголь писал в "Авторской исповеди": "Сколько я себя помню, я всегда

стоял за просвещение народное; но мне казалось, что еще прежде, чем

просвещение самого народа, полезней просвещение тех, которые имеют

ближайшее столкновение с народом, от которых часто терпит народ".

"Россия не Франция; элементы французские - не русские. - пишет

Гоголь в письме XXVII. - Ты позабыл даже своеобразность каждого народа и

думаешь, что одни и те же события могут действовать одинаковым образом на

каждый народ".

В заметке "Рассмотренные хода просвещения России" Гоголь пишет, что

русский человек после сделанного Петром переворота "позабыл, что Европа

развилась от того так, что развилась из своих начал". В результате

стремления подражать Европе: "в науках, искусствах, в образе жизни, а пуще

всего в голове русского человека произошло хаотическое смешение. Все пробы

заведения, чем долее, тем более становились неудачны. От того русский, чем

более входил в европейскую жизнь, тем более позабывал свою землю, и тем

менее мог знать, что ей более прилично. От этого все прививки были неудачны

и не принимались".

"Если дом уже состроен по одному плану, нельзя ломать его: можно

украсить, убрать отлично, отделать всякий уголок, но ломать капитальные

стены строения - это нелепость, почти то же, что поправлять дело рук

Божиих. От этого произошло то, что собственно русское в России мало

подтянулось, несмотря на 100 лет беспрерывных поправок, переделок, хлопот и

возни".

"Стремление к обезьянству стало так велико, что мы готовы завести

железные дороги прежде, чем подумали, откуда взять топливо.

Науки не сделали своего дела уже потому, что множеством своим

отвлекли от жизни; набили головы множеством терминов; увлекли их в

философию...; стали решать на бумаге то, что совершенно иначе разрешалось в

жизни; приучили к строению воздушных замков и сделали людей неспособными к

практическому делу, и внешним громоздом своим умертвили ум и способности".

X

Гоголь выступил как защитник исконных русских традиций, как поборник

идеи Святой Руси, как пророк целостной православной культуры. В своей книге

Гоголь ничего не говорил о необходимости поставить во главу будущего

государственного строительства идею Третьего Рима. Но вся книга - страстный

призыв к соблюдению верности идее Третьего Рима.

Гоголь утверждает, что Православие должно "определять все поведение

и семьи, и общества, и государства - каждого отдельного элемента. Церковь

не мыслится отдельно от государства, которое не мыслится, в свою очередь,

раздельно от Царя, находящегося в таинственно-благодатной неотрывности от

Церкви - и весь народ в целом обнимается началом служения Веры, в этом видя

и задачу каждого отдельного человека, спасающего свою душу в этом святом

общении..." Гоголь восстанавливает основные черты идейного завета русского

прошлого - "московское все воплотившееся в творении митр. Макария" - Русь

должна стремиться стать подлинно христианским государством.

"В эпоху всесокрушающего похода радикализма на Церковь, государство,

семью и национальную самобытную культуру - великий писатель имел мужество

выступить в защиту ниспровергаемых нравственных и политических традиций

русского народа. Он отлично сознавал, что за спиной "передовой"

интеллигенции стояли темные силы, с сатанинской злобой рывшие могилу

русскому народу" (Г. Сидамон. "Осмеянный пророк).

Такая книга, как "Переписка с друзьями" не могла, конечно, не

привести в ярость и негодование всех: врагов Православия и всех

псевдохристиан, ханжей и лицемеров, которых антихристианская

крепостническая. действительность породила в великом изобилии. Лицемерам,

ханжам, и мнимым христианам книга была страшным укором, скрытым и открытым

врагам Православия - грозным предупреждением.

То что пути и дороги к лучшему будущему России сокрыты именно в ее

темном и запутанном настоящем то, что понимал Николай I, Пушкин, Гоголь и

другие немногие люди совершенно не понимали и в силу своей идеологии не

были способны понять мнимые "спасители России" в виде основоположников

Ордена Р. И. и их последователей.

У врагов всего русского "Выбранные места" вызвали взрыв ярости, бурю

клеветы.

Белинский, увлекшийся в это время идеями масонского социализма,

отказавшись к этому времени от Бога, нашел бога - в социализме. А для

Гоголя "Бог" Белинского был новым обличьем диавола, вышедшем в мир для

борьбы с Христом. Атака социального утописта и атеиста Белинского на

социального реалиста Гоголя, весь ее бешенный, совершенно неприличный

характер, - понятны. Ведь Гоголь, выступил в роли борца за религиозное

возрождение, призывающего к созданию целостной православной культуры. Ведь,

если бы образованное общество восприняло идеи высказываемые Гоголем, и

встало на путь религиозно-национального возрождения, то Ордену Р. И.

грозила бы смерть.

Нужно было во что бы то ни стало оклеветать книгу Гоголя и его

самого. И это было сделано. 16 июля 1847 года Белинский написал Гоголю свое

знаменитое письмо, в котором на столетие опорочил Гоголя, принеся его в

жертву возникнувшему Ордену Р. И. "Проповедник кнута, апостол невежества,

поборник обскурантизма и мракобесия, что Вы делаете, - писал в бешенной

ярости Белинский. Презрев все приличия, он, обрушивается с клеветническими

обвинениями и на Гоголя, и на Православную Церковь. "Что Вы делаете, -

писал Белинский. - Взгляните себе под ноги - ведь Вы стоите над бездною"

От каждой "прогрессивно-мыслящей личности" во все стороны полетели

письма с порочащими Гоголя сведениями. А. Станкевич, например, писал:

"Получили мы письма Гоголя к друзьям, - пишет он к Щепкину. Вот, брат,

штука. Я даже такого не ожидал. Книжка довольно толстая и ни строки путной.

Читать ее тяжело, жалко и досадно, черт знает как. Гоголь сделался Осипом,

только резонерствующим в духе отвратительного ханжества. Есть поразительные

вещи: в одном месте Гоголь говорил, что в нем такое сцепление мерзостей,

какое он не встречал ни в ком. Эти, мерзости, говорит он, отделил только от

себя в лицах, им воспроизведенных. Я думаю, что он врет тут на самого

себя... Вряд ли после такой книжицы дождемся чего-нибудь путного от

Гоголя".

В ответе, который Гоголь хотел послать сначала Белинскому такое

начало: "С чего начать мой ответ на ваше письмо, если не с ваших же слов:

"Опомнитесь, вы стоите на краю бездны". Как далеко вы сбились с прямого

пути, в каком вывороченном виде стали перед вами вещи. В каком грубом,

невежественном смысле приняли вы мою книгу. Как вы ее истолковали?"

В письме к Н. Я. Прокоповичу Гоголь писал: "Напротив, я, в этом

случае обманулся: я считал Белинского возвышенней, менее способным к такому

близорукому взгляду и мелким заключениям". А. П. Толстому Гоголь писал:

"Письмо, действительно, чистосердечное и с тем вместе изумительное

уверенностью и непреложностью своих убеждений. Он видит совершенно одну

сторону дела и не может даже подумать равнодушно о том, что может

существовать другая".

Со времен Белинского интеллигентская критика изображала Гоголя к

моменту выхода "Выбранные места из переписки", как сумасшедшего или

религиозного маньяка.

Письмо Белинского произвело потрясающее впечатление на Гоголя, остро

переживавшего идейный разброд образованного общества. Впечатление от письма

Белинского усиливалось тем, что многие из знакомых Гоголя, после письма

Белинского отшатнулись от него: одни из них поверили Белинскому, что Гоголь

обыкновенный мракобес и ханжа, а другие более "благородные" решили, что

он... сошел с ума.

"Помнится, - вспоминал позже Тургенев, - мы с Михаилом Семеновичем

(Щепкиным) поехали к нему, как к необыкновенному гениальному человеку, у

которого что-то тронулось в голове... Вся Москва была о нем такого мнения"

(И. С. Тургенев. Литературные и житейские воспоминания). Даже такой близкий

знакомый Гоголя, как С. Т. Аксаков, писал: "Увы, она превзошла все

радостные надежды врагов Гоголя и все горестные опасения его друзей. Самое

лучшее, что можно сказать о ней - назвать Гоголя сумасшедшим".

Эти отзывы доказывают насколько Гоголь своим христианским сознанием

опередил даже выдающихся людей современного ему общества и насколько это

общество было ниже Гоголя по религиозному сознанию. Пророческие

предсказания Гоголя и его пламенные призывы к большей христианизации жизни

России, современники восприняли, как плоды душевного помешательства. Гоголя

постигла судьба всех пророков, всех выдающихся людей намного опередившим в

своем умственном, религиозном и нравственном отношениях свое время. Только

очень немногие поняли истинную причину травли Гоголя и не покинули его. И.

С. Аксаков писал отцу, что по его мнению Гоголь в "выбранных местах"

"является, как идеал художника-христианина". Кн. П. Вяземский писал в

С.-Петербургских "Ведомостях", что "Выбранные места" - книга полезная и

нужная: "многое в ней, если не все, обращает читателя на самого себя,

заставляет его невольно заглянуть в душу, осмотреться, допросить, ощупать

себя". Да А. Григорьев позднее (в 1858 г.) отмечал, что историческая задача

Гоголя "заключалась в том, чтобы привести современников к полному

христианскому сознанию".

Среди иерархов Православной Церкви "Переписка с друзьями" не

встретила надлежащего понимания. Пророческий, проповеднический, страстный

характер книги Гоголя шел вразрез с застывшим духом официальной Церкви.

Книга Гоголя не подходила к духу казенного благополучия царившему в Синоде,

к которому принуждены были приноравливаться все иерархи. Современные Гоголю

церковные мыслители и иерархи прошли мимо книги Гоголя, не смогли понять,

что в его лице они имеют выдающегося пророка целостной православной

культуры, выдающегося проповедника идеи третьего Рима. Только немногие

церковные мыслители и писатели Николаевской эпохи сумели понять кого Россия

имеет в лице Гоголя. Но поняв, не стали добиваться, чтобы официальная

Церковь правильно расценила Гоголя.

* * *

Образ русской тройки, несущейся неведомо куда, не просто поэтический

образ, а символический образ:

"Не так ли ты, Русь, - писал Гоголь, - что бойкая необгонимая тройка

несешься? Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, все отстает и

остается позади. Остановится пораженный Божьим чудом созерцатель: не молния

ли это, сброшенная с неба? Что значит это НАВОДЯЩЕЕ УЖАС ДВИЖЕНИЕ и что за

неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях?.. Русь, КУДА

несешься ты? Дай ответ! НЕ ДАЕТ ОТВЕТА. Чудным звоном заливается

колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит

мимо все, что есть на земле, и косясь постараниваются и дают ей дорогу

народы и государства".

Русская тройка, направлена рукой Петра I на запад и уже много

поколений она несется туда, вон из родных просторов. Пушкин, Николай I,

славянофилы пытались задержать ее наводящее ужас движение, но им удалось

только немного задержать ее роковой бег, но они не смогли повернуть ее

обратно в родные просторы...

III. БОРЬБА СЛАВЯНОФИЛОВ ЗА ВОССТАНОВЛЕНИЕ РУССКИХ САМОБЫТНЫХ ТРАДИЦИЙ

I

"Странный вы народ, русские, - сказал однажды одному из западников

образованный француз, выслушав его умственные расшаркивания перед Европой,

- вы потомки великого исторического рода, а разыгрываете добровольно род

безродных найденышей".

Заслугой славянофилов является то, что они не захотели больше

разыгрывать унизительной роли безродных найденышей, которую навязал России

Петр. Они много и плодотворно поработали, чтобы понять идейные основы

государственного и культурного творчества русского народа до Петра.

Славянофилы поняли, что принципы на которых опирается европейская культура

далеки от идеальных, что Петр I ошибся когда вообразил что подражание

Европе - гарантия здорового государственного и культурного строительства.

Славянофилы поставили вопрос: "Кто такие русские? Младшие дети

европейской культуры, или носители иной, другой великой самобытной

культуры? На эти вопросы в своих исторических, богословских и философских

сочинениях славянофилы отвечали:

"Русские - не европейцы, они носители великой самобытной

православной культуры, не менее великой, чем европейская, но в силу

неблагоприятных условий исторического развития, не достигшей еще такой

стадии развития какую достигла европейская культура.

Заслуги славянофилов, несмотря на романтизм и некоторую утопичность

их воззрений на русское прошлое - велики.

Так, Киреевский философски обосновывает идею о самобытности

исторического пути русского народа и самобытности русской культуры. А.

Хомяков в своих богословских сочинениях поднимает православное богословие

на высшую ступень, философски обосновывает идею соборности православной

церкви и соборности русского народа. Эти идеи, так же как и многие другие,

развиваемые славянофилами, не что иное как древние русские идеи, забытые

после Петровской революции.

"Я полагаю, - писал Достоевский в "Дневнике Писателя" за 1876 год, -

что для многих славянофилы наши - как бы с неба упали, но ведут свой род

еще с реформы Петра, как протест всему, что в ней было неверного и

фанатически исключительного". "Нужно было Пушкина, Хомяковых, Самариных,

Аксаковых, - пишет он в другом месте, - чтобы начать толковать об настоящей

сути народной (до них хоть и толковали о ней, но как-то классически и

театрально). И когда они начали толковать об "народной правде", все

смотрели на них как на эпилептиков и идиотов, имеющих в идеале - есть

редьку и писать донесения". Да, донесения. Они до того всех удивили на

первых порах своим появлением и своими мнениями, что либералы начали даже

сомневаться: не хотят ли де они писать на них донесения? Решите сами:

далеко или нет от этого глупенького взгляда на славянофильство ушли многие

современные либералы".

"Я во многом убеждений чисто славянофильских, - писал Достоевский, -

хотя, может быть и не вполне славянофил. Славянофилы до сих пор понимаются

различно. Для иных, даже и теперь, славянофильство, как в старину,

например, для Белинского, означало лишь квас и редьку. Белинский,

действительно, дальше не заходил в понимании славянофильства".

"Тут главное, - писал Достоевский в "Дневнике Писателя", -

давнишний, старинный, старческий и исторический уже испуг наш перед дерзкой

мыслью о возможности русской самостоятельности. Прежде, когда-то, все это

были либералы и прогрессисты и таковыми почитались; но историческое их

время прошло, и теперь трудно представить себе что-нибудь их ретрограднее.

Между тем, в блаженном застое своем на идеях сороковых и тридцатых годов,

они все еще себя считают передовыми. Прежде они считались демократами,

теперь же нельзя себе представить более брезгливых аристократов в отношении

к народу. Скажут, что они обличали в нашем народе лишь темные стороны, но

дело в том, что обличая темное, они осмеяли и все светлое, и даже так можно

сказать, что в светлом-то и усмотрели темное, Не разглядели они тут, что

светло, а что темно! И действительно, если разобрать все воззрения нашей

европействующей интеллигенции, то ничего более враждебного здоровому,

правильному и самостоятельному развитию русского народа нельзя и

придумать".

"Идею мы несем вовсе не ту, чем они, в человечество - вот причина. -

пишет Достоевский. - И это несмотря на то, что наши "русские европейцы" изо

всех сил уверяют Европу, что у нас нет никакой идеи, да и впредь быть не

может, что Россия и не способна иметь идею, а способна лишь подражать, и

что мы вовсе не азиаты, не варвары, а совсем, совсем как они, европейцы. Но

Европа нашим русским европейцам на этот раз, по крайней мере, не поверила.

Напротив, в этом случае она, так сказать, совпала в заключениях своих с

славянофилами нашими, хотя их не знает вовсе, и только разве слышала об них

кое-что. Совпадение же именно в том, что и Европа верит, как и славянофилы,

что у нас есть "идея", своя, особенная и не европейская что Россия может и

способна иметь идею".

II

Славянофилы - плеяда высокоодаренных, высококультурных людей много

поработавших над восстановлением русских религиозных и социальных традиций,

полузабытых после Петровской революции. Касаясь разделения образованного

общества на два непримиримых лагеря - Западников и Славянофилов академик

Платонов пишет, что основной идейный водораздел проходил по линии оценок

Петровской революции:

"Славянофилы считали этот перелом несчастным, извратившим

естественное развитие народной жизни. Древняя Русь последовательно

раскрывала в своих учреждениях и в своем быту свои исконные начала

народного духа: оставаясь самобытною, она "желала просвещения", готова была

"взять плоды его, откуда бы то ни было", но хотела усвоить себе просвещение

самостоятельно, свободно". Петр нарушил естественный ход вещей, захотев

"все западное пересадить на русскую почву", и потому вместо свободного и

прочного восприятия получилось принудительное и внешнее, а потому и вредное

подражание как в жизни культурной, так и в деятельности государственной.

Так как стремление к просвещению на Руси существовало до Петра, то "выходит

такое заключение, что все, что было истинного в делах и реформах Петра, -

принадлежит не ему, а все остальное принадлежит ему" (К. С. Аксаков).

Академик Платонов, как и все ученые его поколения, выполнявший

идейные заказы Ордена Р. И., конечно заявляет себя идейным противником

славянофилов и не разделяет основных идейных положений славянофилов,

которые, как это кажется академику Платонову, неверно "мыслили историю

человечества, как цепь сменявших одна другую национальных цивилизаций, и

стремились определить самобытное содержание и "дух" цивилизации русской,

которую будто бы извратил своей реформой Петр".

"Дух" же западников Платонов формулирует так: "Западники верили в

единство мировой цивилизации, на вершинах которой ставили культуру

современной им Германии ("Иерусалима новейшего человечества", - как

выражался Белинский). Для западников древняя Русь, не знавшая этой

германской (или вообще западной) культуры, была страной неисторической,

лишенной прогресса, осужденной на вечный застой. Эту "азиатскую" страну из

вековой косности вывел Петр. Силою своего гения он сразу приобщил ее к

последним достижениям общечеловеческой цивилизации и создал ей возможность

дальнейшего прогресса. Роль Петра в русской истории поэтому громадна и

благодетельна".

Идеологи славянофилов считали подобные взгляды западников

исторически неверными и оскорбительными для русского народа, носителя

самобытной русской культуры по своим духовным устремлениям нисколько не

низшей, чем германо-романская цивилизация.

К революционному перевороту совершенному Петром I славянофилы

отнеслись отрицательно. Одни из них, как Хомяков осуждали Петра

снисходительно, другие как К. Аксаков, более сурово. Но все славянофилы

одинаково считали, что государственный строй созданный Петром угашает

русский народный дух. Яснее всего понимал роковую роль Петра К. Аксаков

(см. его критические отзывы на I и IV тома Истории России Соловьева).

III

К 1840 году взгляды славянофилов приобрели уже характер законченной

и цельной системы. Это ясно видно из писем Хомякова, И. Киреевского и

Самарина летом 1840 года посланцу министра иностранных дел Франции Тьера

(см. Н. Барсуков. Жизнь и труды М. Погодина. т. V, стр. 478).

Главной заслугой славянофилов является пресечение тенденций слепого

подражания Европейской культуре. Они показали что Европа, которой хотели

подражать, сама переживает духовный кризис, что цивилизация Запада

неудовлетворительна, если расценивать ее с точки зрения высших запросов

христианства. Славянофилы обратили свой взгляд на самобытные корни русской

культуры и доказали, что Россия в целом ряде случаев стоит выше Европы.

Прочное здание просвещения России, - по мнению Киреевского, может

быть воздвигнуто только тогда, когда образованный слой народа "наконец

полнее убедится в односторонности европейского просвещения; когда он живее

почувствует потребность новых умственных начал; когда с разумною жаждою

правды, он обратится к чистым источникам древней православной веры своего

народа и с чутким сердцем будет прислушиваться к ясным еще отголоскам этой

святой веры отечества в прежней, родимой жизни России. Тогда, вырвавшись

из-под гнета рассудочных систем европейского любомудрия, русский

образованный человек... найдет самые полные ответы на те вопросы ума и

сердца, которые больше всего тревожат душу, обманутую последними результами

западного самосознания".

Блестящий анализ противоречивости русских и европейских принципов

дан И. В. Киреевским в статье "О характере просвещения Европы и его

отношения к просвещению России":

"Христианство проникало в умы западных народов через учение одной

Римской Церкви, - в России оно зажигалось на светильниках всей Церкви

Православной: богословие на западе приняло характер рассудочной

отвлеченности, - в православном мире оно сохранило внутреннию цельность

духа; там раздвоение сил разума - здесь стремление к их живой совокупности;

там движение ума к истине посредством логического сцепления понятий - здесь

стремление к ней посредством внутреннего возвышения самосознания к

сердечной цельности и средоточия разума; там искание наружного, мертвого

единства - здесь стремление к внутренне живому; там Церковь смешалась с

государством, соединив духовную власть с светской и сливая церковное и

мирское значение, в одно устройство смешанного характера, - в России она

оставалась не смешанною с мирскими целями и устройством; там схоластические

и юридические университеты, - в древней России молитвенные монастыри,

сосредоточившие в себе высшее знание; там рассудочное и школьное изучение

всех высших истин, - здесь стремление к их живому и цельному познанию; там

взаимное прорастание образованности языческой и христианской, - здесь

постоянное стремление к очищению истины; там государственность из наличия

завоевания, - здесь из естественного развития народного быта, проникнутого

единством основного убеждения; там враждебная разграниченность сословий, -

в древней России их естественная совокупность, при естественной

разновидности; там искусственная связь рыцарских замков с их

принадлежностями составляет отдельные государства, - здесь совокупное

согласие земли выражает неразделимое единство; там поземельная

собственность - первое основание гражданских отношений, - здесь

собственность только случайное выражение отношений личных; там законности

формально-логическая, - здесь - выходящая из быта; там наклонность права к

справедливости внешней, - здесь предпочтение внутренней..."

"Там законы исходят искусственно из господствующего убеждения, -

здесь они рождались естественно из быта; там улучшение всегда совершалось

насильственными переменами, - здесь стройным естественным возрастанием; там

волнение духа партий, - здесь твердость быта; там шаткость личной

самозаконности, - здесь крепость семейных и общественных связей; там

щеголеватость роскоши и искусственность жизни, - здесь простота жизненных

потребностей и бодрость нравственного мужества; там изнеженность

мечтательности, - здесь здоровая цельность разумных сил; там внутренняя

тревожность духа, при рассудочной уверенности в своем нравственном

совершенстве, - у русского - глубокая тишина и спокойствие внутреннего

самосознания, при постоянной недоверчивости к себе и при неограниченной

требовательности нравственного совершения; одним словом, там раздвоение

духа, разделение мыслей, раздвоение наук, раздвоение государства,

раздвоение сословий, раздвоение общества, раздвоение семейных прав и

обязанностей; раздвоение и сердечного состояния, раздвоение всей

совокупности и всех отдельных видов бытия человеческого, общественного и

частного, - в России, напротив того, преимущественное стремление к

цельности бытия внутреннего и внешнего, общественного и частного,

умозрительного и житейского, искусственного и частного. Потому, если

справедливо сказанное нами прежде, то раздвоение и цельность, рассудочность

и разумность будут последним выражением западно-европейской и

древне-русской образованности".

IV

"Борьба между жизнью и иноземной образованностью, - пишет А. Хомяков

в статье "Мнение русских об иностранцах" (Московский Сборник. 1846 г.), -

началась с самого того времени, в которое встретились в России эти два

противоположных начала. Она была скрытою причиною и скрытым содержанием

многих явлений нашего исторического и бытового движения и нашей литературы;

везде она выражалась в двух противоположных стремлениях: к самобытности с

одной стороны, к подражательности с другой. Вообще можно заметить, что все

лучшие и сильнейшие умы, все те, которые ощущали в себе живые источники

мысли и чувства, принадлежали к первому стремлению; вся бездарность и

бессилие - ко второму".

"...Это не система, а факт исторический. Правда многие, даже

даровитые, даже великие деятели нашей умственной жизни, были, слабостью

мысли, соблазном жизни общественной и особенно, так называемого, высшего

просвещения, увлечены в худшее стремление; но все от него отставали,

обращаясь к высшему, к более плодотворному началу. Таково было развитие

Карамзина и Пушкина".

Таково же было развитие и многих других выдающихся деятелей русской

культуры; в том числе самих славянофилов. И они, как и Пушкин и Карамзин, в

юности прошли через увлечение европейской философией, атеизмом и т.д.

Анализируя неудачи европейского просвещения в России А. Хомяков

пишет: "Прежнее стремление нашей образованности, кончило свой срок. Оно

было заблуждением невольным, может быть, неизбежным, наших школьных годов.

Я не говорю, чтобы не только все, но дальше большинство получило уже новые

убеждения и сознало бы внутреннюю духовную жизнь русского народа - как

единственное и плодотворное начало для будущего просвещения; но можно

утвердительно сказать, что из даровитых и просвещенных людей не осталось ни

одного, кто бы не сомневался в разумности наших прежних путей". "Ибо, -

указывал А. Хомяков, - закон развития умственного - в вере народной, то

есть в высшей норме его духовных понятий". ("Мнение русских об

иностранцах").

В "Разговоре в Подмосковной" (1856 г.) А. Хомякова, один из героев

Тульнев, говорит:

"Подите-ка скажите французу или англичанину, или немцу, что он

должен принадлежать своему народу: уговаривайте его на это, и вы увидите,

что он потихоньку будет протягивать руку к вашему пульсу с безмолвным

вопросом: "в своем ли уме этот барин?"

Он в этом отношении здоров и не понимает вас, а мы признаем

законность толков об этом вопросе. Почему? Потому что больны".

"Людей безнародных, - говорит Тульнев, - хотелось бы нам

предостеречь от гибельного подражания. Несколько поколений блуждали в

пустыне: зачем другим также бесплодно томиться".

"Все настоящее имеет свои корни в старине, - утверждал А. Хомяков. -

Из-под вольного неба, от жизни в Божьем мире, среди волнений братьев-людей

книжники гордо ушли в душное одиночество своих библиотек, окружая себя

видениями собственного самолюбия и заграждая доступ великим урокам

существенности правды". "Самый ход истории обличил ложь Западного мира, ибо

логика истории произносит свой приговор не над формами, а над духовной

жизнью Запада".

"Не жалеть о лучшем прошлом, не скорбеть о некогда бывшей вере

должны мы, как Западный человек; но, помня с отрадою о живой вере наших

предков, надеяться, что она озарит и проникнет еще полнее наших потомков;

помня о прекрасных плодах просвещения нашего в древней Руси ожидать и

надеяться, что с помощью Божией та цельность, которая выражалась только в

отдельных проявлениях, беспрестанно исчезавших в смуте и мятеже

многострадальной истории, выразится во всей своей многосторонней

полноте..."

"Русская земля предлагает своим чадам, чтобы пребывать в истине,

средство простое и легкое неиспорченному сердцу: полюбить ее, ее прошлую

жизнь и ее истинную сущность" (А. Хомяков, том I, 258).

V

Славянофилы так же как и Гоголь придерживались взгляда об

отрицательности революций для общественного развития. Алексей Хомяков

утверждал почти то же самое, что и Пушкин: "Только медленно и едва заметно

творящееся полезно и жизненно: все быстрое ведет к болезни".

Декабристы не являются для славянофилов национальными героями.

Славянофилы не верили в революцию, как самый быстрый и верный способ

улучшения жизни. Хомяков осуждал декабристов за их намерение поднять

вооруженное восстание и считал, что введение европейской формы правления,

ничего кроме вреда не принесет. Аксаков писал: "на Западе революционный

нигилизм явление не случайное, мимопроходящее... его корни в самой истории,

в самой цивилизации Запада... он есть плод от древа культуры, взращенного

Западом". "Проповедники, вожди, вдохновители, даже большая часть

практических деятелей анархии и революционного социализма - если не самый

цвет европейского просвещения, то все люди обширных знаний... они бесспорно

передовые мыслители Западной Европы..."

"Главным двигателем всего этого является идея - и идея вдобавок

несомненно возвышенная. Да это идея - свободы, гуманности, справедливости,

равномерного распределения всех материальных благ и вообще равенства". "Как

же могло случиться, что высокая и нравственная идея творит дела чудовищно

безнравственные, - что... все, чем гордится XIX век, послужило и служит

истреблению, разрушению, торжеству грубой силы и одичания? В самом деле,

что же такое все эти современные анархисты и революционеры? Это новая

порода диких - во всеоружии науки и культуры, это мошенники - во имя

честности и правды, это звери ради гуманности, это разбойники прогресса,

это демоны проповедующие о рае... Какое зрелище представляет нам

современность? Свобода обращается в тиранию, равенство в попрание святейших

прав человеческой личности, справедливость в злую неправду, знание - в

невежество, ум - в глупость..."

"Во всех речах ораторов прошлого революционного эпоса и во всех

новейших революционных, социалистических и иных разглагольствованиях, как

бы страстны они ни были, не слыхать ни души, ни сердца - ни одной ноты

любви: они продукт головной, сухой, отвлеченной рассудочности. Это...

органический недостаток, присущий, во-первых, самим учениям, полагающим в

основу... глубокое насилие . Во-вторых, он органически присущ и самой

культуре, самому просвещению Запада, по крайней мере в его настоящем

фазисе. Ибо в основании, в глубине современных учений Запада, не только

революционных, но и философских вообще его "последнего слова" ЛЕЖИТ

ОТВЕРЖЕНИЕ БОГА, следовательно отвержение всего, что святит человека и с

ним всю природу... обездушение человека и порабощение его плоти, поклонение

обездушенной материи, обезбоженному, обездушенному человеку, как Богу".

Аксаков давал следующую оценку приверженцам социализма вроде В.

Белинского, надеявшимся создать на земле рай земной с помощью насилия: "не

в науке, конечно, зло и не в цивилизации, а в той их вере в себя, которая

отметает веру в Бога и в Божественный нравственный закон... ибо...

цивилизация и знание сами по себе не застраховывают человечество от

одичания и зверства". Беда в том, что "духовно зависимого, служебного

отношения цивилизации к высшему, нравственному, религиозному христианскому

идеалу не хотят признавать теперь многие, едва ли не большинство "передовых

мыслителей". А "цивилизация без христианского религиозного просвещения, а

тем более отрицая таковое - неспособна сама по себе создать для

человечества высший, лучший, нравственный строй бытия, а логически

венчается анархизмом и динамитом". Основная мысль Аксакова такова:

"цивилизация, сама по себе, вне нравственного идеала, не ею порожденного и

от нее независимого, бессильна дать общественному бытию ту основу, без

которой немыслимо самое ее существование".

А. Ю. Самарин в сборнике "Революционный консерватизм" дает следующее

глубокое определение революции, исходит ли она сверху, как революция Петра

I, или снизу, "из подземелий": "По моим понятиям, революция есть не что

иное, как рационализм в действии, иначе: формально правильный силлогизм,

служит всегда АБСОЛЮТНАЯ ДОГМА, выведенная априорным путем из общих начал,

или полученная обратным путем - обобщением исторических явлений известного

рода. Вторая посылка заключает в себе подведение под эту догму данной.

действительности и приговор над последнею, изрекаемый исключительно с точки

зрения первой - действительность не сходится с догмой и осуждается на

смерть.

Заключение облекается в форму повеления, высочайшего или нижайшего,

исходящего из бель-этажных. покоев или из подземелий общества и, в случае

сопротивления, приводится в исполнение посредством винтовок и пушек, или

вил и топоров - это не изменяет сущности операции, предпринимаемой над

обществом".

VI

Вместе с Гоголем Хомяков был одним из первых представителей

образованного общества Николаевской эпохи, который вернулся к православному

мировоззрению. И в творениях св. Отцов Православной Церкви он нашел

глубокие ответы на все вопросы, которые другие представители образованного

общества искали обычно только у масонов, масонских мистиков. и учениях

европейских философов, выросших зачастую под прямым воздействием

вольтерьянства и масонства..

Изучая творения св. Отцов Хомяков пришел к мысли, что поскольку

Православие содержит особое понимание христианства, оно может стать основой

для нового похода к культурному и социальному творчеству. Так же как и

Гоголь и другие славянофилы Хомяков видел всю глубину русского своеобразия,

и основу этого своеобразия видел в Православии.

Большим знатоком св. Отцов был другой выдающийся представитель

славянофильства Иван Киреевский. Путь Киреевского к Православию напоминает

путь Пушкина. Отец Киреевского, как и отец Пушкина, был близок к масонам

Екатерининской эпохи. Крестным отцом его был никто иной, как виднейший

масон И. В. Лопухин. В юности Киреевский был деятельным членом кружка

любомудров, а один из любомудров А. И. Кошелев писал в своих "Записках"

(стр. 7); "Христианское учение казалось нам пригодным только для народных

масс, а не для философов. Мы особенно ценили Спинозу (средневекового

еврейского философа. - Б. Б.) и считали его творения много выше Евангелия

и других священных писаний".

Признанный вождь славянофильства И. Киреевский, как и другие

славянофилы прошел через увлечение немецкой идеалистической философией и

еще в 1829 году издавал журнал "Европеец" В юности и молодости Киреевский

был мало религиозен. Усадьба Киреевских находилась всего в семи верстах от

Оптиной пустыни - центра русского старчества. Но молодой Киреевский, как и

большинство образованных людей его эпохи, мало интересовался оптинскими

старцами. Что могли ему поведать интересного эти старцы по сравнению с

Шеллингом, Фихте и другими немецкими философами? Что?

Случилось так, что Киреевский женился на духовной дочери Серафима

Саровского, умной хорошо образованной девушке. Глубокая религиозность жены

не нравилась Киреевскому и он позволял себе не раз даже кощунствовать в ее

присутствии.

Перелом совершился во время совместного чтения сочинений Шеллинга,

когда выяснилось, что многое из того, что писал Шеллинг, жене известно из

творений св. Отцов Церкви. Это поразило Киреевского, он сам стал читать

творения св. Отцов и завязал, сношения со старцами Оптиной Пустыни.

Основная идея славянофилов - только истинное не искаженное

христианство - Православие может дать человеку духовную цельность. Только

возвращение к Православию устранит ту духовную раздвоенность, которой

страдает русское образованное общество со времен Петровской революции. "Для

цельной истины, - пишет И. Киреевский, - нужна цельность разума. Главный

характер верующего мышления заключается в стремлении собрать все отдельные

части души в одну силу, отыскать то внутреннее средоточие бытия, где разум

и воля, и чувство и совесть, и прекрасное, и истинное, и удивительное, и

справедливое, и милосердное, и весь объем ума сливается В ОДНО ЖИВОЕ

ЕДИНСТВО, и таким образом восстанавливается существенная личность человека

в ее первоначальной неделимости".

Спасение России, по мнению И. Киреевского, заключается в

освобождении ее умственной жизни "от искажающих влияний постороннего

просвещения". "Глубокое, живое и чистое любомудрие св. Отцов представляет

зародыш высшего философского начала: простое развитие его, соответственно

современному состоянию науки и, сообразное требованиям и вопросам

современного разума, составило бы само собой новую науку мышления".

Киреевский и Хомяков понимали, что русская мысль более глубоко укорененная

в христианстве, чем западная, способна выдвинуть новые начала в философии и

других областях умственной деятельности. Спасение России - в развитии

православного просвещения и православной культуры, а не в подражании

культуре европейской. России необходимо, чтобы "православное просвещение

овладело всем умственным движением современного мира, чтобы, обогатившись

мирской мудростью, истина христианская тем полнее и торжественнее явила

свое господство над относительными истинами человеческого разума".

Хомяков многократно развивает взгляд, что история требует, чтобы

Россия "выразила те всесторонние начала, из которых она выросла".

Православие дало русскому духу то, что давно уже утратила Европа -

целостность. Основная идея А. Хомякова та же, что и Гоголя: ЦЕЛЬНОЕ

МИРОВОЗЗРЕНИЕ МОЖЕТ БЫТЬ ПОСТРОЕНО ТОЛЬКО НА ОСНОВЕ ПРАВОСЛАВИЯ.

Борясь за восстановление цельности души образованного русского

человека, славянофилы только следовали по следам проложенным выдающимся

церковным деятелем Московской Руси, Нилом Сорским, за много веков до нас

писавшим: "И самая же добрая и благолепная деланна с разсуждением подобает

творити и во благое время... Бо и доброе на злобу бывает ради безвременства

и безмерия".

Учение славянофилов, как и сами славянофилы не имеют ничего общего с

учением их идейных противников - западников - "людей потревоженного духа".

Учение славянофилов исходит из основной духовной традиции Православия -

борьбы с умственным "безмерием". Славянофилы не только на словах боролись с

душевной раздвоенностью русского образованного человека со времен

Петровской революции, но личным примером доказали, что Православие способно

вернуть душе образованного человека былую целостность.

Виднейшие из славянофилов достигли той же духовной гармонии и

целостности, как и "Непонятый Предвозвеститель - Пушкин". Эту целостность

души они приобрели изучая "духовную философию Восточных Отцов Церкви",

которая осталась почти неизвестной философам XIX столетия, и у которых

духовные воспитатели русского народа Сергий Радонежский и другие русские

святые приобрели целостность духа, которую они и передали русскому народу.

И. Киреевский достиг редчайшей целостности духа. По словам одного из

старцев, он был "весь душа и любовь". По оценке Н. Арсеньева, автора

биографического очерка о Хомякове, жизнь Хомякова - "есть редко

встречающееся проявление необычайного и последовательного посвящения себя и

своих сил единой высшей цели - проповеди И СЛОВОМ, И ДЕЛАМИ, той высшей

Правде, которой он служил всем своим существом".

Хомяков был убежденным противником крепостного права. "Христианин, -

писал он гр. Я. И. Ростовцеву, - может быть рабом, но не должен быть

рабовладельцем". Он был горячим проповедником освобождения крестьян и

является идейным вдохновителем виднейших деятелей эпохи Великих Реформ (Ю.

Самарина, кн. Черкасского, Кошелева и других).

Вся жизнь К. Аксакова "была безусловным протестом против петровской

Руси, против петербургского периода во имя непризнанной, подавленной жизни

русского народа".

VII

Иван Киреевский, Хомяков и другие славянофилы мечтали создать

систему новой русской философии, как и система Григория Сковороды,

построенной на религиозных идеях Православия. Если это им и не удалось, то

тем не менее "они оказались зачинателями, всего оригинального, что дала

потом русская философская мысль. Основная их заслуга остается в том, что

они круто и убежденно повернулись к Православной Церкви, как к

единственному источнику Истины и окончательному судье всех человеческих

помыслов и домыслов" (См. К. Зайцев. К познанию Православия. ч. I, 50.

Шанхай. 1948 г.).

"Гоголь, Киреевский, Хомяков, Константин Леонтьев (и конечно,

Достоевский. - Б. Б.) - вот крупнейшие русские строго

церковно-православные мыслители и в то же время яркие религиозные личности,

которые глубоко поняли первенствующее значение Русской Православной Церкви

в истории русской духовной культуры и которые отдали все свои, полученные

от Бога, высокие таланты на служение этой Церкви, - пишет проф. Ив. Андреев

в статье "Религиозное лицо Гоголя" (Прав. Путь за 1952 г.).

Некоторые историки Православия считают, что Хомяков является самым

выдающимся русским православным богословом, что он лучше выразил дух

Православия, чем его современник московский митрополит Филарет, что именно

Хомяков является создателем системы подлинного православного богословия в

России.

В статье "Историческое место А. С. Хомякова" архим. Константин

утверждает, что: "Устами ПЕТРОВСКОЙ России, достигшей зенита культурного

развития и политического успеха и, одновременно, ЦЕРКОВНО-ПРАВОСЛАВНО себя

осознавшей, воспринимает себя Хомяков" ("Прав. Путь" 1954 г. стр. 32). "Это

ошибочное утверждение. Никакими "устами Петровской России" Хомяков не был,

он был устами искалеченной Петром Московской Руси. Устами Петровской России

является митр. Филарет, богословие которого выросло из "Духовного

Регламента" и каковое и опровергает богословие Хомякова. Вот почему

богословские произведения Хомякова были запрещены духовной цензурой,

считавшей истинным богословием не чисто православное богословие Хомякова, а

полуправославное богословие митр. Филарета.

Митр. Антоний указывает, что в направлении Филаретовской эпохи не

было твердой уверенности в ПРАВОТЕ ЦЕРКОВНОЙ ИСТИНЫ, вопреки Символа Веры:

"Верую во единую Святую, Соборную и Апостольскую Церковь" (Еп. Никон.

Жизнеоп. Блажен. Антония, т. I, 116). Митр. Антоний считал, что на

мировоззрении Филарета, бывшего как известно воспитанником семинарии

"Дружеского общества", созданного московскими масонами, "как и на всей

эпохе, начиная с Петра Первого, отразилось схоластическое влияние,

образовавшееся из католических и протестантских идей, возникших на почве

римской философии", что митр. Филарет "не был самостоятельным мыслителем я

не проникал в существо философских идей и богословских проблем. Его

преподавание сводилось к тщательному обзору состояния богословской и

философской науки, имевшей тогда рассудочный, оторванный от жизни характер,

схоластического направления. Это направление и положило свой отпечаток и

многолетнее влияние на русскую иерархию". "Митр. Филарет отличался огромным

трудолюбием, строгой церковной дисциплиной и своей личной безупречною

жизнью, но был типичным церковным сановником, в созвучии с его эпохою. В

церковно-административной деятельности для него был непререкаемым

авторитетом Духовный Регламент Петра I и в тех случаях, когда положения

регламента были в противоречии с апостольскими правилами, ПРЕДПОЧТЕНИЕ

ОТДАВАЛОСЬ ИМ РЕГЛАМЕНТУ. Так, например, было при разрешении им вопроса о

возможности совершения таинства брака в Православной Церкви лютеран с

раскольниками, при определении возраста для принятия монашества и в других

случаях".

Митр. Филарет был типичным представителем того лже-православного

направления, которое берет свое начало в Духовном Регламенте Петра I. И в

силу этого он никак не может быть ни представителем НОВОГО Направляющего

Света, ни святоотечески выдержанным иерархом. В статье "Минувший век"

("Прав. Путь") архим. Константин сам же утверждал, что "Период

Императорской нашей истории являет картину ширящегося и углубляющегося

процесса отчуждения от Церкви, как образованного общества, так и народа, к

светскому образованию привлекаемого". А в статье "Профессор-Крестоносец"

("Прав. Путь" за 1951 г.) он не менее справедливо утверждает, что

Петербургский период "наложил свой отпечаток на всю Церковь сделав из нее

высоко официальное учреждение, пышное и холодное". Митрополит Филарет и был

как раз типичным представителем пышной, но холодной официальной Церкви, не

святоотеческим выдержанным представителем Православия, а наследником

западнических соблазнов, как это свидетельствует его богословие.

VIII

Когда Киреевский вместо того, чтобы спасать мир и человечество спас

сам себя, и из русского европейца, поклонника философии Баруха Спинозы,

стал по примеру предков, снова православным русским, Герцен так

характеризовал его: "И этого человека, твердого и чистого, как сталь,

разъела ржа страшного времени. Через десять лет он возвратился из своего

отшельничества мистиком и православным". И дальше Герцен с цинизмом

признается, что разделяет его и его последователей от Киреевского и других

славянофилов: "...Между ним и нами была церковная стена".

Царский путь русской мысли, духовным подвигом Гоголя и славянофилов,

от духовного подражательства шел к сознанию всей огромной ценности

Православия и "если он оказался узкой заросшей тропинкой, виной был

политический вывих русской жизни", как это признает духовный потомок

Герцена Г. Федотов в статье "Трагедия интеллигенции" (сб. "Новый Град").

"Огромная идеологическая работа, проведенная русским мыслителями XIX

века, - отмечает проф. П. Ковалевский в книге "Исторический путь России",

прошла почти целиком вне жизни и является "сокровищем для будущего". Но тем

не менее славянофилы, частично, все же достигли поставленной перед собою

цели. Это признает даже один из самых непримиримых врагов славянофилов

Герцен. "Киреевские, Хомяков и Аксаков, - пишет он в "Былое и Думы",-

СДЕЛАЛИ СВОЕ ДЕЛО;. долго ли, коротко ли они жили, но, закрывши глаза, они

могли сказать себе с полным сознанием, что они. сделали то, что хотели

сделать, и если они не могли остановить фельдъегерской тройки, посланной

Петром и в которой сидят Бирон и колотит ямщика, чтоб тот скакал по нивам и

давил, то ОНИ ОСТАНОВИЛИ УВЛЕЧЕННОЕ ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ И ЗАСТАВИЛИ

ЗАДУМАТЬСЯ ВСЕХ СЕРЬЕЗНЫХ ЛЮДЕЙ. С них начинается ПЕРЕЛОМ РУССКОЙ МЫСЛИ".

Западники старались всячески исказить духовный облик и идейную

направленность славянофилов. Герцен однажды писал: "Когда бы люди захотели,

вместо того, чтобы спасти мир, спасти себя, вместо того, чтобы освобождать

человечество, себя освободили - как много бы они сделали для спасения мира

и для освобождения человека". Герцен, как видим на этот раз, разделяет

основную идею Православия, которой придерживался Пушкин, Гоголь и

славянофилы. Но понимая важность пропаганды этой жизнеутверждающей идеи

среди молодого поколения, решившего добиваться улучшения жизни России по

примеру декабристов с помощью революции, Герцен тем не менее не примкнул к

Гоголю и славянофилам, а стал их ожесточенным противником.

Герцен называл славянофилов - "славянобесами, славяноблудни-ками".

Белинский именовал Хомякова - Хлестаковым. "Хомяков, - писал он Боткину, -

это изящный, умный И. А. Хлестаков, человек без убеждений, человек без царя

в голове; если он к этому же еще проповедует - он шут, паяц, кощунствующий

над священнодействием религиозного обряда. Плюю в лицо всем Хомяковым, и

будь проклят, кто осудит меня за это".

Кн. Одоевский, один из виднейших любомудров, предвосхищая идеи

славянофилов, писал: "в святом триединстве веры, науки и искусства, ты

найдешь то спокойствие, о котором молились твои отцы". Выдающиеся

славянофилы сумели достичь духовной цельности людей Московской Руси,

гармоничности их духовного склада,

Роль славянофилов, несмотря на отдельные идейные срывы в их

взглядах, в истории развития русского национального мировоззрения велика.

Это не могут не признать даже последние могикане интеллигенции. Так В.

Зеньковский пишет и статье "Православие и культура", что "Славянофильская

доктрина о глубочайшей связи русского духа с Православием дает им

возможность понять все разрастающуюся драму интеллигенции, и они оформляют

давно уже намечавшейся в ней раскол. Он был неизбежен, он был исторически

продуктивен, ибо, наконец, было осознано то, что до этого раздвоения не

могло быть вполне ясно" (сб. "Проблемы русского религиозного сознания").

В. Зеньковский не точен: раскол намечался не в интеллигенции,

которая только что оформлялась, а раскол намечался между русским

образованным обществом и зарождавшейся внутри его интеллигенцией.

IX

В Николаевскую эпоху шли параллельно два процесса - процесс роста

национального самосознания нации, представителями которого являются Николай

I, Пушкин, Гоголь, славянофилы, и процесс упадка его, нашедший свое

выражение в возникновении ордена Русской Интеллигенции.

Идеи Гоголя и славянофилов имели слабый успех среди представителей

русского образованного общества и среди духовенства. Журнал славянофилов

"Москвитянин" и другие издания имели меньше подписчиков, чем основанный

Пушкиным "Современник", по иронии судьбы ставший органом ордена Р. И., на

страницах которого Белинский предавал анафеме все, что было дорого Пушкину,

"выжигая, - по определению Герцена, - кругом все, что попадало". ("Былое и

Думы").

Современники Пушкина, Гоголя, славянофилов, - занимали ли они

государственные посты, или не занимали, вели себя так, как всегда ведет

себя большинство современников выдающихся людей: они отставали от них в

своем идейном развитии. Ни Пушкина, ни Гоголя, ни Хомякова и Киреевского -

большинство современников, особенно молодежь не считали выдающимися

мыслителями, не интересовались их богатейшим духовным наследством.

Так было всегда, так и будет всегда. Мысли выдающихся людей обычно

доступны тоже только выдающимся людям их эпохи. Возвышенные идеи всегда

находят мало ценителей. Высокий ум, возвышенная душа тянется к высоким умам

и возвышенным душам и их не пугают трудности лежащего на пути реализации

возвышенных идей.

Рожденные ползать - летать не могут: таков трагический закон жизни.

Стремление все свести к низшим мотивам - характерная черта духовного склада

большинства людей. Спуск - всегда легче подъема. Стремление к понижению в

идеях и нравственных нормах всегда будет популярнее стремлений зовущих к

высокому, но трудному.

Призыв к немедленной революционной ломке существующего всегда

встретит больший отзвук в сердцах молодежи, чем призыв добиться улучшения

существующего нравственным совершенствованием всех членов общества,

опираясь в эволюционной переделке общества на древние национальные традиции

страны.

Все эти законы общественного развития действовали и в Николаевскую

эпоху, и в силу их действия, молодежь Николаевской эпохи увлеклась

второсортными, ложными идеями, родоначальником которых было вольтерьянство

и масонство, а не стала идейным наследником сокровищ оставленных Пушкиным,

Гоголем и славянофилами.

Пушкин, Гоголь, славянофилы в своих сочинениях дали современному им

образованному обществу богатейший материал для восстановления чисто

русского православного мировоззрения. Но это был не просто призыв к

"новому", всегда кажущемуся прогрессивным, а к старым, но вечно новым путям

Православия..

А призыв к "новизне", которая слышится в старине, никогда не в

почете у молодежи. Хомяков с горечью констатировал пристрастность

нарождавшейся интеллигенции ко всякого рода "новизне". "Мы все новенькие с

иголочки, - писал он про образованный слой своей эпохи, - старина у

народа". "Эта старина живет. Нет нужды, чтобы найти ее углубиться в

изыскании прошлого, быльем поросшего. Старина - жизненное начало Руси"...

"Жизнь наша цела и крепка. Она сохранена, как неприкосновенный залог, тою

многострадальной Русью, которая не приняла еще в себя нашего скудного

полупросвещения".

Уровень религиозного сознания высших слоев общества, Николаевской

эпохи, не соответствовал тем историческим задачам, которые предстояло ему

решить. По путям намеченным Пушкиным, Гоголем и славянофилами пошли только

немногие представители дворянства. Помещик Мотовилов стал служкой Серафима

Саровского. Помещик М. В. Мантуров по совету Серафима Саровского роздал все

свое имущество и ушел из мира. Представитель старинного дворянского рода

Брянчанинов с разрешения Николая I ушел из корпуса и стал выдающимся

деятелем Церкви. Им написаны "Аскетические опыты", в которых он на

основании опыта св. Отцов изображает путь "внутреннего делания" и другие

сочинения. Можно назвать и еще несколько имен.

Но молодежь, в подавляющем большинстве своем пошла, за Герценом и

Белинским. Причин тут было несколько. Во-первых, многие из молодежи усвоили

взгляд своих отцов, воспитанных масонами и вольтерьянцами, что Самодержавие

является властью крепостнического дворянства, всегда поддерживало и всегда

будет поддерживать крепостной строй. Если это определение было верно для

того периода после Петровской революции, когда Самодержавие фактически не

существовало, то это определение совершенно не было верным для Николаевской

эпохи, как мы это знаем. Николай I, как теперь мы знаем, а вовсе не

основатели Ордена Р. И., был главным борцом против крепостного права.

Пошедшие вслед за Белинским и Герценом верили так же, что

Православие, как и все остальные христианские религии, не хочет бороться за

создание действительно христианского общества. Веруя, в эти унаследованные

от отцов вольтерьянцев и масонов "аксиомы", молодежь, жаждавшая скорейшей

отмены крепостного права и устройства земного рая, видела в Гоголе и

славянофилах только защитников крепостничества и призывы их вернуться к

исконным русским традициям и на основании их создать истинно христианское

государство, расценивала, как призывы апостолов "кнута и религиозного

мракобесия".

И как могла пойти вслед за Гоголем и славянофилами молодежь, когда

вслед за ними, не шли отцы - поклонники Вольтера, масонов и масонских

мистиков, мнимые консерваторы, мало думавшие о трагическом положении

современной им России.

X

Вместе с образованным обществом Николаевской эпохи отставали в

понимании идейного наследства Пушкина, Гоголя и славянофилов и

правительственные круги. Пушкин и Гоголь и славянофилы были оценены только

как писатели, но не как выдающиеся национальные, религиозные и политические

мыслители, представители национального возрождения. Но можно ли упрекнуть

за это Николая I и его правительство, когда и сейчас, сто лет спустя,

только немногие ценят Пушкина, Гоголя и славянофилов, как выдающихся

мыслителей? Конечно, - нельзя.

Императора Николая I, историки часто упрекают, что он не узнал в

славянофилах своих политических единомышленников. Но дело в данном случае

обстоит вовсе не так просто, как это обычно изображают. Дело в том, что в

идейных конструкциях славянофилов еще очень явственно проступали пятна

немецкой идеалистической философии, которой ряд идеологов славянофилов

увлекались в юности.

Пушкин, Гоголь, славянофилы восстанавливают многие черты

традиционного русского мировоззрения разрушенного Петровской революцией.

Для создания целостного национального мировоззрения им всем не достает

только завершающего идейного звена - понимания, что борьба за воплощение

идеи Третьего Рима должна начаться с восстановления патриаршества. Пушкин и

Гоголь вообще не касались этого вопроса. Славянофилы считали, что Церковь

должна быть независимой, Синод должен быть ликвидирован, но в то же время

были против восстановления патриаршества. В статье "По поводу брошюры г.

Лорана" Хомяков писал, например: "Никакого главы Церкви, ни духовного, ни

светского мы не признаем".

Леонтьев признавал за славянофилами относительную правоту в вопросе

о Церкви, в их желании более сильной и свободной Церкви. Но в вопросе о

государстве, о национальной политике был по его мнению прав более Николай.

Вот как характеризует свое отношение к славянофилам К. Леонтьев: "Оно

(славянофильское учение) казалось мне слишком эгалитарно-либеральным, чтобы

отделить нас от новейшего Запада" (См. Н. Бердяев. К. Н. Леонтьев).

Повторю то, что я писал в книге "Враг масонов •I" (стр. 42):

"Настороженность Николая I к идеологии славянофилов имела реальные

основания. Он, которого так часто обвиняют в недуховности и в нелюбви к

"умственности" был умственно достаточно чуток, чтобы понять ложность

взглядов славянофилов о происхождении Самодержавия. К. Аксаков, например,

развивал совершенно ложную теорию об отношении русского народа к

государственной власти и государству. Русский народ, доказывал он, не любит

власти и передал всю полноту власти царю с целью отстраниться от грехов

связанных с властвованием. Отстранившись от власти народ имеет возможность

вести более христианскую жизнь так как все грехи связанные с владением

властью падают на душу царя, исполняющего функции главного военачальника,

главного полицейского и главного судьи. Теория Аксакова не имеет ничего

общего с действительными взглядами русского народа на государство и роль

царя в государстве. Народный взгляд на царя важен в многочисленных

пословицах и поговорках: Царь от Бога пристав. Сердце царево в руке Божьей.

Где царь, там и Правда. На все святая воля царская и т.д.

Русский народ, вплоть до Петра I, принимал весьма активное участие в

строительстве национального государства и никогда не гнушался этим

участием. Русский народ понимал ценность национального государства, и

царской власти, защищавшей независимость национального государства. То, что

К. Аксаков считал народным взглядом, на самом деле было взглядом одних

только старообрядцев, которые после учиненного Петром I разгрома стали

отрицательно относиться к государственной власти, а некоторые секты стали

вообще отрицать государство. Да и сам К. Аксаков одно время договаривался

до отрицания государства вообще: "Государство как принцип - зло",

"Государство в своей идее - ложь", - писал, однажды он".

Как это обычно бывает, в возникавшем непонимании и недоразумениях,

виноваты были обе стороны -- и славянофилы и Николай I. Одни - высказывали

недостаточно продуманные политические и социальные идеи, не считаясь с

ненормальной политической обстановкой, создавшейся в России после

подавления заговора декабристов, другие - проявляли в ряде случаев,

излишнюю осторожность. Так безусловной ошибкой со стороны правительства

необходимо признать запрещение диссертации К. Аксакова, за содержавшиеся в

ней оценки отрицательных результатов "реформ" Петра I, запрещение ряда

произведений И. Киреевского, а самой большой ошибкой - запрещение печатания

в России выдающихся богословских произведений А. Хомякова.

Настороженность Николая I к неразработанной до конца идеологии

славянофильства, была оправдана. Славянофильство идейно было двойственным:

славянофилы не имели такого цельного мировоззрения, какое имели Пушкин и

Гоголь. Славянофилы сделали много в области развития православного

богословия и в области возрождения древнерусских идей, забытых после

Петровской революции. Заслуги их в этом деле несомненны. Но в их

мировоззрении было еще много следов европейского миросозерцания, оставшихся

от юношеской поры увлечения европейской философией.

XI

Православная реакция, о которой писал Пальмер Хомякову, не произошла

ни в царствование Николая I, ни при его преемниках и это было основной

причиной разразившейся в 1917 году катастрофы. Духовенство Николаевской

эпохи поступало также, как после поступало духовенство в следующие

царствования, вплоть до революции. "Русское духовенство, - писал митр.

Антоний, - настолько отвыкло от прямой защиты священных канонов и так

освоилось со своим рабским положением за 200 лет существования Синода, что

стало относиться довольно безучастно к этому главнейшему и настоятельному

своему общецерковному долгу (восстановление патриаршества) как будто бы это

дело его, т. е. русского духовенства, мало касалось..."

Все преобразовательные стремления Николая I, и его преемников,

иссякали у порога центральной задачи национального возрождения -

необходимости возрождения идеи Третьего Рима, каковая не могла быть

осуществлена без восстановления патриаршества. Только восстановление

патриаршества привело бы к восстановлению одной из важнейших традиций

подлинного Самодержавия - "симфонии двух властей".

Только решение центральной задачи религиозно-национального

возрождения создало бы необходимые предпосылки для правильного решения всех

остальных задач цель которых была бы та же самая - реставрация православной

сущности души русского человека. Тогда все реформы не носили бы характер

временных заплат, а носили бы единый целеустремленный характер

проистекавший из идеи, которую Достоевский называет нашим "русским

социализмом".

Тогда бы стало ясным, что после восстановления независимости Церкви

важнейшей задачей является уничтожение власти бюрократии, созданной масоном

Сперанским, которая уже в царствование Александра II подменила самодержавие

царское, самодержавием бюрократии (см. что пишет по этому поводу в "Монарх.

государственности" Л. Тихомиров, когда анализирует результаты произведенных

Александром II реформ), каковое обстоятельство умело было использовано

Орденом Р. И. для подрыва нравственного авторитета царской власти и ведения

пропаганды и революционной работы. Представители интеллигенции, работавшие

в большом числе во всех слоях бюрократии, в городских органах

самоуправления и земствах широко использовали самодержавие бюрократии в

целях свержения царской власти.

"Всякий великий народ, - пишет Достоевский в "Дневнике Писателя", -

верит и ДОЛЖЕН ВЕРИТЬ, если он только хочет быть долго жив, что в нем-то, и

только в нем одном, и заключается спасение мира, что он живет на то, чтобы

стоять во главе народов, приобщить их всех к себе воедино и вести их, в

согласном хоре, к окончательной цели, всем им предназначенной". "Я

утверждаю, что так было со всеми великими нациями мира, древнейшими и

новейшими, что только эта лишь вера и возвышала их до возможности, каждую,

иметь свои сроки огромное влияние на судьбы человечества".

Русский народ до Петра I верил в то, что ему суждено быть колыбелью

и хранителем истинной христовой веры - Православия. Выражением этой веры и

была идея Третьего Рима - идея создания наиболее христианской

государственности. "Идея справедливости - Божьей Правды на грешной земле,

пронизывает всю нашу историю, которая выдвинула русскую монархию, как

носительницу Божьей Правды - по народному выражению, и "этического начала"

- по выражению Тихомирова" (И. Солоневич).

В летописях, в сборнике древне русского права - Русской Правды, в

духовной литературе, задолго до послания инока Филофея, уже звучат ноты

православного мессианизма. Идея Третьего Рима - есть идея "русского

социализма", разрешения социальной справедливости на основе создания

целостной православной культуры. При такой религиозной настроенности. нет

места западному социализму, стремящемуся к построению земного рая без Бога

и христианства.

Основная ошибка русской интеллигенции, указывал Достоевский,

заключается в том, что увлекаясь идеями западного масонского социализма она

не желала. следовать идеям русского "социализма". "Вся глубокая ошибка их в

том, - писал он в "Дневнике писателя", - что они не признают в русском

народе церкви. Я не про здания церковные теперь говорю и не про причты, я

про наш русский "социализм" теперь говорю (и это обратно-противоположное

церкви слово беру именно для разъяснения моей мысли, как ни показалось бы

это странным) - цель и исход которого всенародная и вселенская церковь,

осуществленная на земле, поскольку земля может вместить ее. Я говорю про

неустанную жажду в народе русском, всегда в нем присущую, великого,

всеобщего, всенародного, всебратского единения во имя Христово. И если нет

еще этого единения, если не созиждилась еще церковь вполне, уже не в

молитве одной, а на деле, то все-таки инстинкт этой церкви и неустанная

жажда ее, иной раз даже почти бессознательная, в сердце многомиллионного

народа нашего несомненно присутствует. Не в коммунизме, не в механических

формах заключается социализм народа русского: он верит, что спасется лишь в

конце концов всесветным единением во имя Христово. Вот наш русский

социализм".

И поскольку вариант русского "социализма" во Христе не был

осуществлен, то на смену ему неизбежно должен был придти вариант западного

социализма во Антихристе, которым была так страстно увлечена русская

интеллигенция.

XII

Могут возразить, что идея Третьего Рима могла быть творческой идеей

только в русское средневековье, а что, де, для "прогрессивного 19 века" она

не годилась, что если бы Николай I и его преемники и восстановили духовную

независимость Церкви, и положили в основу государственного строительства

вновь идею Третьего Рима, то это не могло бы послужить основой

национального возрождения. Это не серьезное возражение. Мы не знаем,

погибла ли бы Московская Русь, как это обычно уверяют, если бы ее не "спас"

Петр I, но мы знаем трагические результаты этого "спасения". Точно также -

мы не знаем, какие бы результаты дало восстановление патриаршества в

царствование Николая I и возвращение к идее построения Третьего Рима, но мы

знаем каким трагическим путем пошло развитие России, когда патриаршество

восстановлено не было.

Отказ от идеи Третьего Рима есть отказ от русской концепции

государственности, которая, как верно утверждает Тихомиров "ставит выше

всего, выше юридических отношений, начало этическое. ЭТИМ создана русская

монархия, как верховенство национального нравственного идеала, и она много

веков вела народ к развитию и преуспеянию, ко всемирной роли, к первой роли

среди народов земных, именно на основе такого характера государства.

Действительно, если государственная идея русского народа есть вообще

фантазия и ошибка, и ему должно усвоить обычную (Римскую) идею государства,

как построения чисто юридического, или же если идея русская хотя и высока,

но не по силам самому русскому народу, то в обоих случаях - эта идея для

России сама собою упраздняется". "ВМЕСТЕ С ТЕМ, УПРАЗДНЯЕТСЯ И МИРОВАЯ

МИССИЯ РОССИИ, ибо в сфере построения государства на основе юридической

решительно все народы доказали свое превосходство перед русским". Это

доказывает вся история Петербургского периода, после того как Петр I

отказался от русской концепции государственности заменив самодержавие

западным абсолютизмом, одним из разновидностей римской идеи государства. В

итоге ничего не могло возникнуть кроме государственного материализма,

который раньше или позже должен был привести русскую государственность к

гибели.

Семнадцать лет спустя после смерти Николая I, характеризуя значение

процесса Нечаева, мудрый Тютчев писал: "Зло еще не распространилось, но где

против него средства? Что может противопоставить этим заблуждающимся, но

пылким убеждениям, власть, лишенная всяких убеждений? Одним словом, что

может противопоставить революционному материализму весь этот пошлый

ПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫЙ МАТЕРИАЛИЗМ?"

Представители монархической власти не опирающиеся на творческую идею

соответствующую древним религиозным, политическим и социальным традициям

народа, которым они управляют, как правильно подчеркнул И. Ильин в "Наши

задачи" будут править "от случая к случаю, от наущения к наущению, а может

быть по отжившей и государственно вредной традиции, а может быть от каприза

к капризу". В таком именно направлении "случая к случаю" на основе

усвоенной от Петра I вредной государственной традиции и шло управление при

преемниках Николая I. Все они несомненно желали блага России и искренно

желали восстановить отдельные политические и социальные традиции

допетровской Руси, но они до конца Империи, не восстановили основную из

этих традиций - патриаршество.

Идея Третьего Рима не стала творческой идеей независимой

Православной Церкви и вернувшегося к идее "симфонии двух властей"

Самодержавия, уделом которого до конца остался правительственный

материализм, с помощью которого правительство безуспешно пыталось бороться

силами разлагающейся бюрократии против наступающего революционного

материализма, ясно сознававшего свои цели, свою стратегию и свою тактику.

Было еще множество других причин, обусловивших падение Самодержавия,

но эта причина - забвение основной идейной сущности Самодержавия, была

главной и определяющей гибель, первопричиной.

"У нас не верят себе, - писал Достоевский, - да и нельзя, потому что

не во что верить. ШАТКОСТЬ ВО ВСЕМ ДВУХСОТЛЕТНЯЯ. Вся реформа наша, с Петра

начиная, состояла лишь в том, что он взял камень, плотно лежавший, и

ухитрился его поставить на кончик угла, мы на этой точке стоим и

балансируем. Ветер дунет и полетим".

IV. ПОТОМКИ БРАТЬЕВ МИСТИЧЕСКОЙ ПЕТЛИ

I

В странах органически развивающихся на основе исторических традиций,

революционный динамизм молодежи обуздывается влиянием консервативно

настроенных отцов, организованным противодействием консервативных слоев

общества, блюдущих религиозные и политические традиции страны. В России, в

момент возникновения Ордена, решившего пойти по пути масонов-декабристов,

не было подлинно консервативного слоя, который бы вел борьбу за

восстановление исторических традиций разрушенных Петровской революцией.

Идейный консерватизм только начал развиваться в лице Пушкина, Гоголя,

славянофилов. Псевдоконсерватизм же, довольствовавшийся обрядовой

религиозностью, охранением сословных привилегий, крепостного строя и

бытового монархизма - не только не мог обуздать политический и социальный

радикализм, молодежи, но и был одной из главных причин этого радикализма.

В русском обществе 40-х годов в конце крепостнического периода, было

мало явлений, которые могли бы стать путеводными звездами для юных сердец,

желавших служить Правде и Добру. Отцы, христианство которых ограничивалось

исполнением обрядов, отлично мирившиеся с существовавшей в России

нехристианской действительностью, не могли служить примером. Достоевский,

сам принадлежавший к поколению 40-х годов, сам бывший одно время членом

Ордена Р. И., хорошо знавший характер идейных исканий своего поколения, не

однажды заявлял, что молодежь его поколения была столь же беззащитна против

влияния чужеземных идей, как и молодежь последующих поколений, потому, что

она не видела родной идейной почвы на которой она могла бы укрепиться,

"Если будете писать о нигилистах, - пишет он В. Пунцыковичу в 1879 году, -

то ради Бога, не столько браните их, сколько отцов их. Эту мысль проводите,

ибо корень нигилизма не только в отцах, но отцы-то ЕЩЕ ПУЩЕ НИГИЛИСТЫ, ЧЕМ

ДЕТИ. У злодеев наших подпольных есть хоть какой-то гнусный жар, а в отцах

- те же чувства, но цинизм и индифферентизм, что еще подлее".

Революционность Николаевской эпохи, также как и революционность

предшествовавшей эпохи, вырастала на почве равнодушия к идее Третьего Рима

церковной иерархии и мнимо-консервативного слоя. Равнодушие церковной

иерархии и общества к призывам Николая I сплотиться вокруг него, в целях

скорейшей ликвидации крепостного строя и скорейшего проведения политических

и социальных реформ, равнодушие к идейным проблемам поставленным Гоголем и

славянофилами - не могли не вызвать отрицательной реакции среди наиболее

активной части молодежи.

Отсутствие надлежащей реакции общества Николаевской эпохи на призывы

Гоголя и славянофилов к созданию целостной православной культуры -

свидетельствует о трагическом разрыве, между историческими задачами,

стоявшими перед эпохой, и низким уровнем религиозного сознания общества,

которое даже в лице князей Церкви оказалось неспособным подняться. до

взглядов Гоголя и славянофилов, что иных путей к Третьему Риму кроме

указанных ими нет, КАК НЕТ И ИНЫХ СРОКОВ. И, поскольку, Орден Борцов за

Святую Русь не был создан, вместо него духовными детьми русского

вольтерьянства и масонства, не желавшими: мириться, как их отцы, с

крепостной действительностью, был создан Орден Русской Интеллигенции -

"Орден Борцов против Самодержавия и Православия", так как по ложному

убеждению духовных потомков русского масонства - Православие и Самодержание

были главными препятствиями преграждавшими дорогу к более справедливому

социальному строю.

II

Как верно подчеркивает В. С. Варшавский в своей книге "Незамеченное

поколение", - "Настоящая, искренне принятая идея всегда таинственно проста.

Тем не менее, вследствие ее трансцендентности интеллектуальному плану, ее

трудно высказать. Это несоизмеримость между сущностью идеи и понятиями, при

помощи которых ее пытаются определить, часто ведет к трагической путанице.

Особенно молодежь в том возрасте, когда душа человека наиболее раскрыта

призыву героизма, легко принимает за выражение вдохновляющей ее идеи правды

и добра учения, подчас несовместимые с этой идеей. Нет такой, даже самой

чудовищной и человеконенавистнической доктрины, которая не могла бы увлечь

самых чистых и лучших молодых людей, из породы героев Достоевского,

"требующих скорого подвига, с непременным желанием хотя бы всем

пожертвовать для этого подвига, даже жизнью". "Впрочем, - пишет митрополит

Анастасий в книге "Беседы с собственным сердцем", - в появлении и

утверждении безбожного материалистического коммунизма на Русской почве есть

своя диалектика. Наша радикальная интеллигенция, отойдя от Церкви, унесла с

собой из христианства высокие начала любви и сострадания к меньшой братии и

тесно связанную с ними идею жертвенности, свободы, равенства и братства.

Из этого нравственного материала они хотели создать новый

общественный порядок на земле, но уже без религиозного основания. Однако

чисто гуманистическое мировоззрение, как доказал это исторический опыт, не

может служить твердой базой для человеческой жизни, ибо оно само всегда

кажется как бы висящим в воздухе - между небом и землей" (стр. 119).

Создатели Ордена Р. И., подлинные идеалисты, не сразу отказываются

от возвещенных Христом истин. Учитель Белинского Станкевич писал:

"самоотвержение по внутреннему голосу души... вот жизнь религиозная... Все

наше достоинство в приближении к этой жизни". Белинский, перед тем, как

увлечься идеями социализма писал: "Отрешись от себя, подави свой эгоизм,

попри ногами твое своекорыстное "я", жертвуя всем для блага ближнего,

родины, для пользы человечества, люби истину и благо не для награды, но для

истины и блага и тяжким крестом выстрадай твое соединение с Богом, твое

бессмертие, которое должно состоять в уничтожении твоего "я", в чувстве

любви". Герцен писал: "Не Христа ли любит тот, кто любит Правду? Не Его ли

ученик, сам того не ведая, тот, чье сердце отверсто для сострадания и

любви. Не единственному ли Учителю, явившему в Себе совершенства любви и

самоотвержения, подражает тот, кто готов жертвовать счастьем и жизнью за

братьев?".

Сын нижегородского священника Добролюбов в юности - "чистенький и

аккуратный семинарист, верующий в Бога". Его юношеский дневник

свидетельствует о его склонности к аскетизму. Писарев одно время был членом

христианско-аскетического "Общества мыслящих людей".

Желябов заявил на суде: "Крещен в Православии, но православие

отрицаю, хотя сущность учения Иисуса Христа признаю. Эта сущность учения

среди моих нравственных побуждений занимает почетное место. Я верю в

истинность и справедливость этого учения и торжественно признаю, ЧТО ВЕРА

БЕЗ ДЕЛ МЕРТВА ЕСТЬ и что всякий истинный христианин должен бороться за

правду, за право угнетенных и слабых и, если нужно, то за них пострадать,

такова моя вера" (Воронский. Желябов).

На начальном этапе своего идейного развития, эти слова Желябова мог

повторить почти каждый из юношей-идеалистов - членов Ордена Р. И. Описывая

увлечения утопическим социализмом в конце сороковых годов Достоевский

вспоминает: "Тогда понималось дело еще в самом РОЗОВОМ и

РАЙСКИ-НРАВСТВЕННОМ СВЕТЕ. Действительно правда, что зарождавшийся

социализм сравнивался тогда, даже некоторыми из коноводов его, с

христианством и принимался лишь за ПОПРАВКУ И УЛУЧШЕНИЕ ПОСЛЕДНЕГО,

сообразно веку и цивилизации. Все тогдашние новые идеи нам в Петербурге

ужасно нравились, казались в высшей степени святыми и нравственными и,

главное, общечеловеческими, будущим законом всего без исключения".

III

"Исторические истоки русского нигилизма восходят к вольнодумному

кружку вельмож Екатерины II, т. е. к французскому просветительству 18-го

века, - пишет С. Франк в статье "Исторический смысл русской революции". -

Ведь именно это вольнодумное "вольтерьянство" дворянства посеяло первые

семена нигилизма в России, и корни от них постепенно проходили во все более

глубокие слои русской почвы, захватив во второй половине 19-го века

"разночинцев" - единственный в России промежуточный слой между дворянством

и народом, - породив в нем нигилизм 60-х годов и революционный радикализм

70-х годов и к началу 20-го века достигнув последних глубин народных масс.

Но в известном смысле этот нигилизм имеет еще более отдаленного

предшественника в России.

Век Екатерины невозможен был без духа Петра Великого и его реформ.

Гениальный (?) государственный реформатор России в каком-то смысле был

бесспорно первым русским нигилистом: недаром большевики еще при последнем

ограблении церквей с удовольствием ссылались на его пример". "Сочетание

бесшабашной удали, непостижимого для европейца дерзновения святотатства и

кощунства, смелого радикализма в ломке традиционных устоев с глубокой и

наивной верой в цивилизацию и в рационально-государственное устроение жизни

бесспорно роднит, несмотря на все различия, - достаточно очевидные, чтобы о

них стоило упоминать, - Петра Великого с современных русским большевизмом.

Но Петр Великий есть русское отражение западного рационализма 17

века, века Декарта и Гуго Греция, восстания Нидерландов и английской

пуританской революции. И снова мы чувствуем: в нынешней русской революции

подведен какой-то итог общеевропейского духовного развития последних веков.

Мне кажется, что если вдуматься достаточно глубоко и окинуть широким

взором общеевропейское (в том числе и русское) историческое прошлое, то мы

увидим, что русская революция есть последнее завершение и заключительный

итог того грандиозного восстания человечества, которое началось в эпоху

ренессанса и заполняет собою всю так называемую "новую историю"... "в

русской революции подведен итог более чем четырехвековому

духовно-историческому развитию западного человека" (Сб. "Проблемы русского

религиозного сознания", стр. 301 и 317).

Одновременно, скажем мы, это идейный итог многовековой работы

европейского масонства по разложению католичества и европейских монархий.

Причины умственного помешательства вольтерьянством, Ключевский

объясняет так:

"Дворянство спокойно и беззаботно пользовалось чужим трудом с тех

пор, как исправник и предводитель вместе с губернатором обеспечили его сон

от призраков пугачевщины. Таким образом дворянство почувствовало себя без

серьезного дела: вот важный факт, признаки которого становятся заметны с

половины XVIII века. Это дворянское безделье, политическое и хозяйственное,

и стало основанием, на котором во второй половине века складывалось

любопытное общежитие и своеобразными нравами, отношениями и вкусами. Когда

люди отрываются от действительности, от жизни какой живет окружающая их

масса, они создают себе искусственное общежитие, которое заполняют

призрачными интересами, привыкая игнорировать действительные явления, как

чужие сны, а собственные грезы принимая за действительность. ТАКОЕ

ОБЩЕЖИТИЕ ЗАВЯЗЫВАЕТСЯ СРЕДИ РУССКОГО ДВОРЯНСТВА С ТЕХ ПОР, КАК СОСЛОВИЕ

ПОЧУВСТВОВАЛО СЕБЯ НА ДОСУГЕ". (Курс Русской Истории. ч. V, стр. 117. Изд.

1922 г.)

В сочинениях французских философов-просветителей (часть которых были

масоны. - Б. Б.) "удары направленные против живых и могущественных еще

остатков феодальной и католической старины, сопровождались обильным потоком

общих идей, общих мест. Эти общие идеи или общие места имели там, на своей

родине понятный условный смысл: там никто не забывал настоящего

практического значения свободы, равенства и других отвлеченных терминов,

которые противопоставляли существующим отношениям. Этими общими местами,

возвышенными отвлеченными терминами прикрывались очень реальные и часто

довольно низменные интересы обиженных классов общества.

Образованное русское дворянское общество было чуждо этих интересов.

Здесь нечего было разрушать, нужно было, напротив, все созидать, чтобы

устранить слишком новые, вчерашние злоупотребления, вкравшиеся в русскую

жизнь, и эти злоупотребления шли всего более от того самого сословия, верхи

которого так опрометчиво увлеклись модными либеральными произведениями

французской литературы. В таком положении из всего содержания этой

литературы ТОЛЬКО ОБЩИЕ МЕСТА, ОТВЛЕЧЕННЫЕ ТЕРМИНЫ и могли быть усвоены

русскими дворянскими умами. Но понятные в связи с живыми местными

интересами, эти условные общие места и отвлеченные термины, оторванные от

своей почвы, превращались в безусловные политические и моральные догматы,

которые заучивались без размышления и еще более отдаляли пропитавшиеся ими

умы от окружающей жизни, с которой они не имели ничего общего. Вот почему

наплыв этих идей из-за границы сопровождался у нас чрезвычайно важными

последствиями, УПАДКОМ ОХОТЫ К РАЗМЫШЛЕНИЮ И УТРАТОЙ ПОНИМАНИЯ ЖИВОЙ

РУССКОЙ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ.

...Чужие слова и идеи избавляли образованное русское общество от

необходимости размышлять, как даровой крепостной труд избавлял его от

необходимости работать". (Там же, стр. 117).

"...Осадком этого влияния в русском обществе остался политический и

нравственный либерализм, не продуманный и не применимый ни в какой почве.

Этот либерализм выражался часто в самых детских формах. Во французской

биографии русской дамы, пользовавшейся потом известностью в парижском

образованном свете, генеральши Свечиной, биограф, член французской академии

гр. де Фаллу, передает такой любопытный случай. Свечина, урожденная

Соймонова, была дочь влиятельного частного секретаря Екатерины, имевшего по

должности квартиру во дворце. Раз летом, в 1789 году, воротившись вечером,

Соймонов застал в своей квартире иллюминацию и спросил семилетнюю дочь, что

это значит. "Как же, папа, не признавать падение Бастилии и освобождение

бедных французских узников", - был ответ. Можно понять, о чем толковали

взрослые, среди которых вращалась девочка. Но господство этого либерализма

ни к чему не обязывало и ничему не научало: под новыми словами, новыми

вкусами и понятиями скрывалась прежняя черствость и грубость гражданского и

нравственного чувства, и эта черствость иногда обнаруживалась в самых

отталкивающих формах. Кн. Дашкова, в молодости так увлекавшаяся французской

литературой, блиставшая на директорском кресле Академии Наук, под старость,

поселившись в Москве, очерствела до того, что все свои чувства

сосредоточила на крысах, которых сумела приручить: она почти никого не

принимала, равнодушно относилась к судьбе своих детей, дралась с прислугой,

но несчастье с крысой трогало ее до глубины души. Начать Вольтером и

кончить ручной крысой умели только люди Екатерининского времени".

"Словом, у нас никогда не было такого цивилизованного варварства,

какое царило во второй половине XVIII в. Равнодушие к окружающему и утрата

чутья родной действительности были последним результатом умственного и

нравственного движения в дворянском обществе".

IV

"Непонимание действительности, - указывает О. Ключевский, -

постепенно развилось в более горькое чувство, и чем успешнее русский ум

XVIII и XIX столетий усваивал себе плоды чужих идей, тем скучнее и

непригляднее казалась ему своя родная действительность. Она была так

непохожа на мир, в котором выросли его идеи. Он никак не мог примириться с

родной обстановкой, и ему ни разу не пришло в голову, что эту обстановку он

может улучшить упорным трудом, чтобы приблизить ее к любимым идеям, что и

на Западе эти идеи не вычитаны в уютном кабинете, а выработаны потом и

политы кровью.

Так как его умственное содержание давалось ему легко, так как он

брал его за деньги, как брал все из магазина, то он не мог подумать, что

идея есть результат упорного и тяжелого труда поколений. Почувствовав

отвращение к родной действительности, русский образованный ум должен был

почувствовать себя одиноким. В мире у него не было почвы. Та почва, на

которой он срывал философские цветки, была ему чужда, а та, на которой он

стоял, совсем не давала цветов. Тогда им овладела та космополитическая

беспредельная скорбь, которая так пышно развивалась в образованных людях

нашего века".

Вот откуда идут декабристы, а раньше их течения, возглавляемые

Радищевым и Новиковым, а за ними Обломовы, Онегины, Печорины, Тентениковы,

Бельтовы и пр. Оценка русской истории из хода европейской истории и

европейских идей поставила русского интеллигента в нелепое отношение к

русской действительности. "Для нас важно, - пишет В. Ключевский, - в какое

отношение к действительности ставили русского человека заграничные идеи.

Между первой и последней не было ничего общего! Русская действительность

создавалась без всякой связи с действительностью Западной Европы. Русские

народные понятия текли не из тех источников, из которых вытекали идеи

французской просветительной литературы. Русский образованный человек

вращался в русской действительности, на его плечах тяготели факты русского

прошлого, от которого он никуда уйти не мог, ибо эти факты находились в нем

самом, а ум его наполнен был содержанием совсем другого происхождения,

совсем другого мира.

Это очень неестественное положение. Обыкновенно общество и отдельные

лица, вращались среди внешних явлений и отношений, для оценки их имеют и

свои понятия и чувства. Но эти понятия и чувства родственны по

происхождению с окружающими явлениями и отношениями. Это просто осадок

житейских наблюдений. Значит, в каждом правильно сложившемся миросозерцании

факты и идеи должны иметь одно происхождение, и только при таком родстве

могут помогать друг другу, - ибо факты умеряют идеи, а идеи регулируют

факты. Русский образованный ум в XVIII в. стал в трагикомическое положение:

он знал факты одной действительности, а питался идеями другой. Начала у

него не сходились и не могли сойтись с концами. Вот когда зародилась

умственная болезнь, которая потом тяготела над всеми нисходящими

поколениями, если мы только не признаемся, что она тяготеет над нами и по

сие время. Наши общие идеи не имеют ничего общего с нашими наблюдениями -

мы плохо знаем русские факты и очень хорошо нерусские идеи".

V

"Я, как ваятель, как золотых дел мастер, старательно леплю и

вырезываю к всячески украшаю тот кубок, в котором сам же подношу себе

отраву". Приведя это признание Тургенева, митр. Анастасий замечает в своей

книге "Беседы с собственным сердцем": "Вот исповедь русского интеллигента,

типичным воплощением которого был сам автор этих слов - Тургенев.

Утонченная отрава - это роковой удел нашей интеллигенции. Ей не дано

ощутить цветение и аромата жизни, которыми наслаждаются люди цельного духа.

Так паук извлекает яд из цветка, дающего пчеле нектар".

Отец Павел Флоренский в книге "Столп и утверждение истины"

противопоставляет православное жизнепонимание "брезгливому интеллигентскому

мирочувствию или, скорее, интеллигентскому миробесчувствию". Масонство

преследует цель превратить людей в духовных роботов. Добиться этого оно

может только создав тип человека духовно оторванного от мира

сверхъестественного и мира естественного, вполне удовлетворяющего

пребывание в искусственном мире созданном человеческим разумом.

Внушая неверие в мир сверхъестественный, масоны, и их духовные

помощники, выдают себя за поклонников мира естественного. Но это только

очередная ложь. Человек, находящийся во власти иллюзий, созданных в

масонских идейных лабораториях, не любит ни сверхъестественный, ни

естественный мир, а любит неестественный, искусственный мир, созданный

разумом.

Таково жестокое наказание гордыни всех, поставивших человеческий

разум выше Бога. Отказавшись от сверхъестественного, они лишаются

возможности быть и органической частью естественного мира, обрекаются на

веру в неестественное, и на прозябание в неестественном мире, созданном

религиозными, политическими и социальными фантастами.

Характеризуя духовный облик русского интеллигента, О. П. Флоренский

пишет: "Рассудочник интеллигент на словах "любит" весь мир и все считает

"естественным", но на деле он ненавидит весь мир в его конкретной жизни и

хотел бы уничтожить его, - с тем, чтобы вместо мира поставить понятие

своего рассудка, т.е., в сущности, свое самоутверждающееся Я; и гнушается

он всем "естественным", ибо естественное - живое и потому конкретно и

невместимо в понятия, а интеллигент хочет всюду видеть лишь искусственное,

лишь формулы и понятия, а не жизнь, и притом свои. Восемнадцатый век,

бывший веком интеллигентщины по преимуществу и не без основания называемый

"веком просвещения", конечно, "просвещения" интеллигентского, сознательно

ставил себе целью: "Все искусственное, ничего естественного".

"Искусственная природа в виде подстриженных садов, искусственный язык,

искусственные нравы, искусственная революционная государственность,

искусственная религия. Точку на этом устремлении к искусственности и

механичности поставил величайший представитель интеллигентщины - Кант, в

котором, начиная от привычек жизни и кончая высшими принципами философии,

не было -да и не должно было быть по его же замыслу - ничего естественного.

Если угодно, в этой механизации всей жизни есть своя - страшная -

грандиозность, веяние Падшего Денницы; но все эти затеи, конечно, все же

держаться лишь тем творчеством, которое они воруют у данной Богом жизни".

А падший Денница - ведь ангел Зла. Вольтерьянцы, масоны и их

духовные чада и были всегда во власти веяний исходивших от Падшего Денницы.

В духовных тенетах духа Зла оказываются и духовные потомки русского

вольтерьянства и масонства - члены Ордена Р. И.

VI

"Масонство есть антицерковь, церковь ереси", - такое утверждение

можно прочесть во французском масонском журнале "Акация", в номере за

октябрь 1902 года.

"Торжество Галилеянина продолжалось двадцать веков, - говорил масон

Дельпеш на масонском конвенте в 1902 году, - ныне и Ему настала очередь

сгинуть". "Он уходит в предания веков вслед за божествами Индии, Египта,

Греции и Рима. Франкмасоны! Мне приятно здесь отметить, что мы не

беспричастны к этой гибели лжепророков. С того дня, как образовалось

масонское общество, римская церковь, основанная на галилейском мифе, стала

быстро приходить в упадок".

В декларации Совета Ордена Великий Восток Франции написано:

"Масонство не признает никаких истин кроме тех, которые основаны на разуме

и науке".

В книге масона Клавеля "Красочная история франкмасонства"

указывается: "Рыцарь Солнца (28 степень) имеет задачей установление

натуральной религии на развалинах существующих ныне христианских религий".

В масонском журнале "Символизм", в номере за январь 1922 года (стр.

13) указывается, что основная цель масонства - "Трехугольник - взамен

креста: Ложа - взамен Церкви".

На состоявшемся в 1900 году в Париже международном конгрессе

масонов, одним из выступавших ораторов было заявлено: "...Недостаточно

победить влияние духовенства и лишить Церковь авторитета... необходимо

разрушить самую религию" (см. стр. 102 Отчета конгресса).

В бюллетене Великого Востока Франции (за ноябрь 1893 года, стр. 372)

можно прочесть следующее заявление: "Ни один масон не может быть членом

Совета Ордена, если он предварительно письменно не обязуется за себя и за

своих несовершеннолетних детей не исполнять христианских обрядов".

"Борьба между Церковью и масонством, - заявил на конгрессе Великого

Востока в 1900 г. в Брюсселе гроссмейстер бельгийских масонов Коега, - есть

борьба не на жизнь, а на смерть".

Тактика масонства в насаждении атеизма такова. Сначала вступившим

говорят, что масонство не есть Церковь, ни религия. Имя Христа масоны не

упоминают только в силу своей веротерпимости. Но впоследствии вступившим в

ложу осторожно внушается мысль, что "Масонство шире любой церкви, так как

оно включает в себя все религии и является единой, всеобщей религией". "Для

тех, которые не могут отрешиться от веры в Христа, - писал иллюминат Книгге

иллюминату Цваку, - мы установим, что Христос также проповедовал религию

природы и разума, мы прибавим, что эта простая религия была извращена, но

что мы являемся ее преемниками через франк-масонство и единственными

последователями истинного христианства, тогда останется добавить несколько

слов против духовенства и монархов".

В 1912 году, масон Лебе так объяснял цель, которую преследует

масонство по отношению к религии: "Вы чувствуете необходимость раз и

навсегда покончить с церковью, со всеми Церквами. Пока мы этого не

добьемся, мы не сможем ни продуктивно работать, не построить чего бы то ни

было прочного" (Конвент Великого Востока Франции, стр. 270).

В следующем году масон Сикар де Плозель заявил: "Есть один мир,

который мы не можем заключить, одно разоружение на которое мы не можем

согласиться, есть одна война, которую мы неустанно должны продолжать, до

победы или смерти, это - война против сегодняшних врагов масонства и

республики, свободы совести, врагов разума, науки и человеческой

справедливости, и эти враги суть все догматы, все Церкви" (Конвент Великого

Востока Франции в 1913 году, стр. 393).

"Я глубоко убежден, - писал немецкий масон К. фон Гагерн в

"Фреймауэр Цейтунг" (• от 15 дек. 1866 года), - что время наступит и должно

наступить, когда атеизм станет общечеловеческим принципом". Редактор этой

газеты масон - пастор Цилле однажды написал, что "Одни лишь идиоты и

слабоумные мечтают еще о Боге и бессмертии души".

В отчете конвента Великого Востока Франции, состоявшегося в 1902

году имеется следующий призыв одного из масонов: "Разрушим этот символ

ужаса и мерзости, этот очаг мирового злодеяния и возобновим ВСЕГДАШНЮЮ

БОРЬБУ... будем же вести войну со всеми религиями, так как они настоящие

враги человечества".

Признаниями масонов о том, что главная цель масонства уничтожение

христианства и других религий можно заполнить обширный том. Масоны хотят

уничтожить все религии, кроме одной, которую исповедуют творцы и настоящие

организаторы масонства - иудаизма.

В книге "Взгляд на историю еврейского народа" написанной евреем Д.

Дарместером указывается, что "Национальное тайное общество евреев является

источником всех религиозных споров, которые веками создают рознь в

христианстве".

Эти характерные признания вносят ясность в вопрос, кто и для какой

цели создал масонство и кто управляет в действительности им.

VII

Ко времени запрещения масонства Николаем I, часть русского

образованного общества окончательно оторвалась от русской духовной почвы и

привыкла мыслить категориями европейской философии, совершенно не считаясь

с русскими духовными традициями. Поэтому запрещение масонства мало что

могло изменить. После; запрещения масонства денационализировавшаяся часть

дворянства продолжала развиваться духовно в направлении подсказанном ему

вольтерьянством и масонством, следуя тенденции перевращать все новые

западные философские и политические учения, в "религиозные догмы". Оно было

настолько умственно порабощено вольтерьянством и масонством, что могло

развиваться в русле масонских идей уже самостоятельно, могло обойтись и без

руководства со стороны открыто существующих масонских лож.

Идейное влияние масонства на деятельность членов Ордена Р. И.

продолжало осуществляться, но иными, скрытыми путями. Оно шло через

нелегальные ложи, продолжавшие существовать все время в России, через

русских масонов вступивших в иностранные ложи, через общение идеологов

Ордена и руководителей тайных революционных организаций с иностранными

масонами и руководителями иностранных революционных организаций Запада,

усвоивших политические и социальные доктрины масонства и руководимые тайно

масонством, усваивая, часто того и не сознавая, масонскую тактику и

стратегию борьбы против религии и монархий.

Основную массу членов Ордена первого призыва составили духовные

отпрыски русских вольтерьянцев и масонов. Воспитанные на масонских идеях,

сделавшие своими святыми масонов-декабристов, они шли дальше по проложенной

русскими вольтерьянцами и масонами дороге. Отвернувшись от Православия они

придали усвоенными ими западным учениям характер религиозных догматов.

"Оставьте стариков и взрослых, - говорится в масонских директивах, -

идите к молодым". Масоны хорошо знали специфические черты, свойственные

молодежи. Еще Пушкин указывал на то, "как соблазнительны для развивающихся

умов, мысли и правила, отвергаемые законом и преданиями". Молодежь никогда

не довольна существующим, ибо по природе революционна. Она всегда ищет

самых последних политических и социальных идей, ей, не имеющей жизненного

опыта, скажется, что единственного, чего ей не хватает, чтобы немедленно

изменить мир к лучшему - это свободы.

Ф. Степун верно отмечает в своих мемуарах "Бывшее и несбывшееся",

что "молодежь особо утопична потому, что она живет с закрытыми на смерть

глазами. В, так называемые, "лучшие" годы нашей жизни, смерть

представляется нам бледной, безликой тенью на дальнем горизонте жизни, к

тому же еще тенью поджидающей наших отцов и дедов, но не нас самих. Этим

чувством здешней бессмертности и объясняется прежде всего революционный

титанизм молодежи, ее жажда власти и славы, ее твердая уверенность в

возможность словом и делом, огнем и мечем изменить мир к лучшему - одним

словом все то, что характерно для вождей, диктаторов,

героев-революционеров, чувствующих себя не смертными человеками, а

бессмертными полубогами".

Таковы характерные черты всякой молодежи во все времена. Но русская

молодежь, кроме того обладала еще особыми специфическими чертами, которые

еще более усиливали ее революционный динамизм. Эти черты - религиозный

склад души, чуткость ко всякого рода социальной дисгармонии, искренность в

увлечениях, готовность жертвовать всем, в том числе и собой, во имя истины,

показавшейся подлинной правдой. Отталкиваясь от Православия, молодежь из

числа бескорыстных идеалистов, сохраняла религиозный строй души, полученный

в наследство от предыдущих поколений предков, воспитанных Православием. В

этом то и таилась та взрывчатая сила, тот революционный динамизм, та

страстность, которой ознаменовалась деятельность членов Ордена Р. И.

Свойственный русской душе религиозный максимализм, воспитанный в ней

Православием, отрываясь от православной религиозности придает характер

религиозных верований политическим и социальным доктринам, которыми

заменяется вера в Бога.

Возникает вопрос, а почему члены Ордена Р. И., сохранившие

сформированный Православием религиозный строй души и воспринимавшие всякую

нерелигиозную идеологию догматически, то есть религиозно, не удовлетворясь

слабым религиозным горением современного им Православия и крепостной

действительностью, не встали на тот путь, к которому звал всех, Император

Николай I, призывавших всех сплотиться вокруг него во имя скорейшей

ликвидации крепостного права, Гоголь, звавший своих современников к

самоотверженной борьбе за восстановление былой духовной мощи Православия,

указывавший, что наступило время решающей битвы за будущее России, что все

"пути и дороги к светлому будущему скрыты именно в этом темном и запутанном

настоящем".

Ответ таков: путь, на который звали Николай I, Пушкин, Гоголь,

славянофилы, а позже Достоевский, Данилевский, К. Леонтьев и другие

выдающиеся представители русского образованного общества, требовал больших

усилий для нравственного самоусовершенствования, чем путь фальшивых, но

внешне ослепительных истин, на который звали идеалистически настроенную

молодежь идейные выученики масонства: Белинский, Герцен и Бакунин.

Путь, на который звали молодежь выдающиеся умы русского

образованного общества, казался молодежи уже окончательно

дискредитировавшим себя, неспособным дать быстрых пышных всходов и ценных

результатов. Кроме того, он требовал длительных сроков, обещал медленные

результаты, а молодежь нетерпелива и не склонна ждать, ее прельщает не путь

эволюции, а путь поспешной революционной ломки

VIII

"Русские масоны, - утверждает В. Зеньковский в "Истории русской

философии", - были, конечно, западниками, они ждали ОТКРОВЕНИЙ И

НАСТАВЛЕНИЙ ОТ ЗАПАДНЫХ "БРАТЬЕВ", вот отчего очень много трудов положили

русские масоны на то, чтобы приобщить русских людей к огромной

религиозно-философской литературе Запада" (т. I, 106).

Родимые пятна масонских идей весьма явственно проступают в

миросозерцании основателей Ордена Р. И. и их последователей. В

законодательстве всех стран, самым верным признанием считается добровольное

признание самого подозреваемого в каком-либо преступлении. Есть такие

добровольные признания членов Ордена о наличии духовной зависимости русской

интеллигенции от русского масонства? Да, такие добровольные признания,

есть. Н. Бердяев, Кропоткин, В. Зеньковский и другие выдающиеся члены

Ордена неоднократно утверждали, что русская интеллигенция духовно оформлена

русским вольтерьянством и масонством. Вольтерьянство же своими истоками

тоже уходит к масонству. По свидетельству венерабля ложи "Лаланд", Вольтер

был членом ложи "Девять Сестер", в которую вступил в 1726 году. Секретарь

ложи Великого Востока Франции Базе, в одной из своих речей заявил: "Не было

и не могло быть борьбы между масонством и великими философами (Гельвеций,

Вольтер, Руссо, Кондорсе), так как их цель - цель тех и других". И русское

вольтерьянство было, по существу, тоже разновидностью масонства, цель

которого было разлагать души тех, которых нельзя было уловить на приманку в

виде "всеобщей и естественной религии".

"В общем, - пишет В. Зеньковский, - можно отметить следующие

основные течения в философском движении в России в XVIII веке: 1) То, что

можно назвать "русским вольтерьянством" и в чем надо различать скептицизм и

"вольнодумство" от более серьезного "вольтерьянства". Термин этот,

утвердившийся в русской литературе (в жизни), очень недостаточно и

односторонне выражает сущность этого течения, из которого впоследствии

оформились, как идейный радикализм, так и существенно отличный от него

"нигилизм". 2) Второе течение определялось потребностью создать новую

идеологию национализма, в виду крушения церковной идеологии. Одни искали

нового обоснования национализма в "естественном праве", другие - в линиях

"просветительства" (русский гуманизм XVIII века). 3) Третье течение, тоже

идущее по линии секуляризации (отделение от Церкви, от религиозной

культуры. - Б. Б.) , ищет удовлетворения религиозно-философских запросов

вне Церкви сюда относится русское масонства".

"Обратимся прежде всего к тому, что принято называть "русским

вольтерьянством". Уже одно то, что именем Вольтера сами русские люди

обозначали целое течение мысли и настроений, является очень характерным.

Действительно, имя Вольтера было знаменем, под которым объединялись все те,

кто с беспощадной критикой и часто даже с презрением отвергали "старину" -

бытовую, идейную, религиозную, кто высмеивал все, что покрывалось

традицией, кто стоял за самые смелые нововведения и преобразования. На

почве этого огульного отвержения прошлого, развивается постепенно вкус к

утопиям" (Т. I, стр. 85).

Русское вольтерьянство, со одной стороны стремилось к крайнему

политическому радикализму, а с другой, по свидетельству Фонвизина "идейные"

занятия в кружках вольтерьянцев заключались главным образом в "богохульстве

и кощунстве". Верную характеристику русскому вольтерьянству дает

Ключевский: "Потеряв своего Бога, - замечает он, - заурядный русский

вольтерьянец не просто уходил из ЕГО храма, как человек, ставший в нем

лишним, но подобно взбунтовавшемуся дворовому, норовил перед уходом

набуянить, все перебить, исковеркать, перепачкать".

В этой характеристике вольтерьянства не трудно увидеть первые ростки

того нигилизма, который, прочно, со времен вольтерьянства вошел в русский

духовный быт. "...новые идеи, - констатирует Ключевский, - нравились, как

скандал, подобно рисункам соблазнительного романа. Философский смех

освобождал нашего вольтерьянца от законов божеских и человеческих,

эмансипировал его дух и плоть, делал его недоступным ни для каких страхов,

кроме полицейского" (Ключевский, Очерки и речи. т. II, стр. 256).

"Этот отрыв от всего родного кажется сразу мало понятным и как-то

дурно характеризует русских людей XVIII века (явление такого отрыва

встречается еще задолго до середины XIX века.) Это, конечно, верно, но факт

этот по себе более сложен чем кажется. Весь этот нигилистический склад ума

слагался в связи с утерей былой духовной почвы, отсутствием, в новых

культурных условиях, дорогой для души родной среды, от которой душа могла

бы питаться. С Церковью, которая еще недавно целиком заполняла душу, уже не

было никакой связи, - жизнь резко "секуляризировалась", отделяясь от

Церкви, - и тут образовалась целая пропасть. И если одни русские люди,

по-прежнему пламенно жаждавшие "исповедовать" какую-либо новую веру,

уходили целиком в жизнь Запада, то другие уходили в дешевый скептицизм, в

нигилистическое вольнодумство". "Русское вольтерьянство в своем

нигилистическом аспекте оставило все же надолго следы в русском обществе,

но оно принадлежит больше русскому быту, чем русской культуре. Гораздо

существеннее то крыло вольтерьянства, которое было серьезно и которое

положило начало русскому радикализму как политическому, так и идейному. Тут

же, конечно, значение Вольтера не было исключительным, русские люди

увлекались и Руссо, и Дидро, энциклопедистами, позднейшими материалистами".

"Из рассказа одного из виднейших масонов XVIII века И. В. Лопухина,

мы знаем, что он "охотно читывал Вольтеровы насмешки над религией,

опровержения Руссо и подобные сочинения". "Русский радикализм, не знающий

никаких авторитетов, склонный к крайностям и острой постановке проблем,

начинается именно в эту эпоху. Но как раз в силу этого экстремизма, в

русских умах начинает расцветать склонность к: мечтательности, то есть к

утопиям".

"Так, петровский дворянин, артиллерист и навигатор, превратился в

елизаветинского петиметра, а этот петиметр при Екатерине переродился в

homme de Lettres¦a, из которого к концу века выработался дворянин-философ,

масон и вольтерьянец. Этот дворянин-философ и был типическим представителем

того общественного слоя, которому предстояло вести русское общество по пути

прогресса. Поэтому необходимо обозначить его главные черты. Его

общественное положение покоилось на политической несправедливости и

венчалось житейским бездельем. С рук сельского дьячка учителя он переходил

на руки француза-гувернера, довершал образование в итальянском театре или

французском ресторане, применял приобретенные познания в петербургской

гостиной и доканчивал дни свои в московском или деревенском кабинете с

книжкой Вольтера в руках. С этой книжкой Вольтера где-нибудь на Поварской

или в Тульской деревне он представлял странное явление. Все усвоенные им

манеры, привычки, вкусы, симпатии, самый язык - все было чужое, привозное,

а дома у него не было никаких живых органических связей с окружающим,

никакого серьезного житейского дела. Чужой между своими, он старался стать

своим между чужими, был в европейском обществе каким-то приемышем. В Европе

на него смотрели, как на переодетого татарина, а дома видели в нем

родившегося в России француза" (В. Ключевский).

IX

Радищев, которого интеллигенты признают родоначальником Ордена был

масоном. "Таинственность их бесед, - пишет Пушкин в статье о Радищеве, -

воспламенила его воображение". Результатом этого "воспламенения" было

"Путешествие из Петербурга в Москву" по определению Пушкина "сатирическое

воззвание к возмущению".

Ближайшие предшественники интеллигенции, наиболее выдающиеся

идеологи и вожди декабристов, также были масонами. Когда русские войска,

после изгнания Наполеона пошли в Европу, многие из декабристов вступили во

французские и немецкие ложи. Масонка Соколовская в книге "Русское

масонство" сообщает, что "в 1813 году берлинской ложей "Трех Глобусов" была

основана военная ложа "Железного Креста" для прусских и русских офицеров

при главной армии союзников". Также известно, что 4 мая 1814 года в честь

возвращения короля "Людовика Желанного" в ложе La Pafaite Union в Париже

присутствовали масоны английские, русские и всех наций. В 1817 году в

Мобеусе била основана ложа "Георгия Победоносца", в которой участвовало 35

русских офицеров и три француза, которые очевидно являлись руководителями,

ибо занимали первенствующие должности. (Haumant, Culture Fraincaise en

Russies, 322)

"Когда пробил последний час пребывания во Франции, - читаем в

"Записке декабриста" изданной в Лейпциге в 1870 году, - цвет офицеров

гвардейского корпуса вернулся домой с намерением пересадить Францию в

Россию. Так образовались в большей части лучших полков масонские ложи с

чисто политическим оттенком". После запрещения масонства, декабристы,

используя конспиративный опыт масонства и связи по масонской линии, создают

тайные революционные общества. Цель этих обществ та же самая, которая была

и у масонских военных лож, существовавший в полках - "пересадить Францию в

Россию", то есть совершить в России революционный переворот.

В книге "Идеалы и действительность в русской литературе" анархист

кн. Кропоткин утверждает, что "несмотря на правительственные преследования

и мистические христиане и масоны (некоторые ложи следовали учению

Розенкрейцеров) оказали глубокое влияние на умственную жизнь России".

В. Зеньковский в первом томе "Истории Русской Философии", что

"русское масонство XVIII и начала XIX веков сыграло громадную роль в

духовной мобилизации творческих сил России. С одной стороны, оно привлекало

к себе людей, искавших противовеса атеистическим течениям XVIII века, и

было в этом смысле выражением религиозных запросов русских людей этого

времени. (Вернее: сказать оно ловило своей мнимой религиозностью в свои

сети отошедших от Православия русских европейцев. - Б. Б.). С другой

стороны, масонство, увлекая своим идеализмом и благородными мечтами о

служении человечеству, само было явлением внецерковной религиозности,

свободной от всякого церковного авторитета. С одной стороны, масонство

уводило от "вольтерьянства" (мнимо - Б. Б.), а с другой стороны - от

Церкви: (это основная цель. - Б. Б.) именно поэтому масонство на Руси

служило основному процессу секуляризации, происходившему в XVIII веке в

России".( Т. I, стр. 105).

В "Русской идее" Н. Бердяев утверждает, что духовное значение

масонства на европеизировавшиеся слои общества "было огромно. Первые

масонские ложи возникли еще в 1731-32 гг. Лучшие русские люди были

масонами. Первоначальная русская литература имела связь с масонством.

Масонство было первой свободной самоорганизацией общества в России, только

оно и не было навязано сверху властью". "В масонстве произошла формация

русской культурной души, оно вырабатывало нравственный идеал личности.

Православие было, конечно, более глубоким влиянием на души русских людей,

но в масонстве образовались культурные души петровской эпохи и

противопоставлялись деспотизму власти и обскурантизму... В масонской

атмосфере происходило духовное пробуждение...

Наиболее философским масоном был Шварц, он был, может быть, первым в

России философствующим человеком. Шварц имел философское образование. Он в

отличие от Новикова интересовался оккультными науками и считал себя

розенкрейцером".

"Масон Новиков был главным деятелем русского просвещения XVIII

века". "Первым культурным свободолюбивым человеком был масон и декабрист,

но он не был еще самостоятельно мыслящим... Декабристы прошли через

масонские ложи. Пестель был масон. Н. Тургенев был. масоном и даже

сочувствовал иллюминатству Вейсгаупта, то есть самой левой форме

масонства... Кроме масонских лож, Россия была покрыта тайными обществами,

подготовлявшими политический переворот... Пестеля можно считать первым

русским социалистом; социализм его был, конечно, аграрным. Он -

предшественник революционных движений и русской интеллигенции... Масоны и

декабристы подготовляют появление русской интеллигенции XIX века, которую

на Западе плохо понимают, смешивая ее с тем, что там называют

intellectuels. Но сами масоны и декабристы, родовитые русские дворяне, не

были еще типичными интеллигентами и имели лишь некоторые черты,

предваряющие явление интеллигенции".

X

Лучшие, наиболее патриотически настроенные декабристы, как С.

Волконский, как М. И. Муравьев-Апостол, после разгрома заговора

декабристов, поняли какой опасностью он грозил России в случае

осуществления и осуждали его. Муравьев-Апостол признавался, что "всегда

благодарит Бога за неудачу 14 декабря" и говорил, что по идеям это было не

русское движение. Когда однажды в годовщину восстания декабристов, члены

Ордена Р. И. преподнесли ему, как одному из последних декабристов, лавровый

венок, он страшно рассердился и заявил:

"В этот день надо плакать и молиться, а не праздновать".

Но организаторы Ордена Р. И. и их последователи сделали из

масонов-декабристов политических Кумиров. "Мы мечтали о том, - пишет А.

Герцен, - как начать новый союз по образцу декабристов". Декабристы создали

свои тайные политические союзы по масонским идейным и организационным

образцам. Поэтому и все, кто создавал новые политические союзы по образцам

декабристов, фактически создавали их по образцам масонства.

Русские университеты, как и многие другие высшие учебные заведения

России, давно уже были превращены русскими масонами в центры масонской

революционной пропаганды. Бывший масон Жозеф де Местр еще при жизни

Александра I предсказал, что Россию погубит "Пугачев, который выйдет из

Университета". Вспоминая ученье в университете Герцен пишет: "Мы были

уверены, что из этой аудитории выйдет та фаланга, которая пойдет вслед за

Пестелем и Рылеевым, и что мы будем в ней".

А друг Герцена Огарев пишет в "Исповеди лишнего человека":

Я помню комнату аршинов пять,

Кровать да стул, да стол с свечею

сальной...

И тут втроем мы, дети декабристов

И мира нового ученики, ученики Фурье и

Сен-Симона..

Мы поклялись, что посвятим всю жизнь

Народу и его освобожденью,

Основою положим социализм.

И, чтоб достичь священной нашей цели,

Мы общество должны составить втайне...

Предсказание Жозефа де Местр к несчастью для России исполнилось.

Герцен, Бакунин, Белинский создатели масонствующего Ордена Р. И. и были

"Пугачевыми из университета". Основатели Ордена в идейном отношении шли за

масонами. Это проглядывает во всем и в симпатии масонским идеям, масонским

символам, в следовании масонской тактике и стратегии. Масон-декабрист

Рылеев называет свой журнал именем ложи масонов-иллюминатов - "Полярной

Звездой". Когда Герцен начинает издавать в Лондоне журнал он, тоже называет

его... "Полярная Звезда". Еще более откровенно выражает свою симпатию к

масонству Герцен, вместе с Огаревым, в приветственном письме к декабристу

Н. Тургеневу, члену самого революционного масонского ордена Иллюминатов

(см. стр. 199). Может быть, Герцен, Огарев, Бакунин и Белинский и не

состояли членами тайной русской или какой-нибудь иностранной ложи, но

исповедуя масонские идеалы, они были духовными учениками русского и

иностранного Братства Мистической Петли, как именуют свою организацию

масоны. Они добровольно захлестнули вокруг своей шеи идейную петлю

масонства и, с яростным фанатизмом, стремились набросить подобную же

идейную петлю на весь русский народ, что, в конце концов, и удалось сделать

их последователям.

XI

"Западная жизнь, - завидует член Ордена Андреевич в "Опыте философии

русской литературы", - переходила от одного "безумия" к другому: от

крестовых походов к грандиозной борьбе с чертом, с колдунами и ведьмами, к

религиозно-социальным революциям XIV-XVI веков. Безумие религиозного

фанатизма, упрямая и настойчивая борьба городов и сословий за свои права,

рыцарство, империя и папство в их сложных взаимных отношениях, наполняют

своим шумом историю Запада, обращая ее в процесс постоянного брожения".

Все эти безумия, фанатизм, религиозные перевороты и социальные

революции, процесс постоянного умственного брожения (подогреваемый все

время масонством. - Б. Б.), страшно нравится Андреевичу, и он с

негодованием пишет: "Наша история знает мало безумий, мало массовых

увлечений. Она не пережила ни одной умственной эпидемии, ни одного периода

окрашенного фанатизмом, ни одной идеи, которая заставила бы двигаться

массы. Даже в расколе и беспорядках Смутного времени русскому человеку не

удалось проснуться" (Андреевич. Опыт философии русской литературы. С. П.

1905 г. Стр. 127).

Умственные безумия и фанатизм появились на Руси только после того,

как Петр I постарался превратить Россию в нечто среднее между Голландией и

Германией, а русских превратить с помощью указов в европейцев. Эти идеи

приняли у Петра навязчивую форму и носили явный характер умственного

поветрия.

А увлечение масонством и вольтерьянством носили уже совсем

отчетливый характер умственной эпидемии.

Когда умственно нормальный человек знакомится с "идейными исканиями"

членов Ордена Р. И., он сразу по горло погружается в трясину философской и

политической патологии. От философских и политических теорий и политической

практики членов Ордена несет патологической атмосферой сумасшедшего дома, в

который навек заключены неизлечимые безумцы. "Вспоминая прошлое, - пишет в

"Бывшее и несбывшееся" Ф. Степун (т. I, стр. 62), - иной раз трудно

удержаться от мысли, что все наше революционное движение было каким-то

поветрием, сплошным бредом, не объяснимыми ни социально-политической

отсталостью русской жизни, ни особой чуткостью русской души к несчастьям

ближнего, а скорее всего поветрием, некоторой эпидемической болезнью

сознания, которая заражала и подкашивала всех, кто попадался ей на пути".

Порвав с Православием, члены Ордена Р. И., только недавно ушедшие

из-под власти религиозного просвещения, продолжали воспринимать всякую

идеологию религиозно, то есть догматически. Расставшись с церковной верой,

они создали себе суррогат ее в виде верований философских и политических. В

статье "Наша университетская наука" Писарев утверждал, что "Сильно развитая

любовь ведет к фанатизму, а сильный фанатизм есть безумие, мономания, идея

фикс". Такого рода фанатизмом, доходившего часто до настоящего

умопомешательства и обладали многие из Ордена. Бакунин признавался в своей

"Исповеди", что в его "природе была всегда любовь к фантастическому, к

необыкновенному, неслыханным приключениям, к предприятиям, открывающим

горизонт безграничный".

История русского западничества и история "идейных исканий" Ордена Р.

И. - беспрерывная цепь, сменяющих друг друга идейных эпидемий. После

запрещения масонства, увлечение масонством сменяется увлечением германской

идеалистической философией, которая усвоила многие идеи европейского

масонства. В тридцатых годах представители нарождающейся русской

интеллигенции увлекаются пантеистической философией Шеллинга. Затем

пантеистической же философией Гегеля, который смотрел на христианство, как

на временную форму раскрытия в человеческом сознании Абсолютной Идеи. В

сороковых годах начинается преклонение перед позитивной философией

Спенсера, Канта и Маркса, рассматривавших религиозное мировоззрение как уже

устаревшую форму умственного развития, которая сменится почитанием высшего

положительного познания.

Чтобы понять почему Гоголь так тревожился за судьбы России,

необходимо вспомнить духовную атмосферу первой половины девятнадцатого

века.

XII

Увлечение Гегелем в девятнадцатом веке было равно по силе увлечению

Вольтером в восемнадцатом. Духовная и душевная атмосфера русских

философских кружков сороковых годов - странная смесь: философских идей,

энтузиазма, романтизма и фантастики. Эпоху увлечения немецкой

идеалистической философией, по словам Д. И. Чижевского, автора исследования

"Гегель в России", изданного на немецком и русском языках, характеризует:

беспокойство, философская тоска, "анархия духа" и философская страсть, но

прежде всего - стремление к осмыслению мира, истории и человека, к

осмыслению всего конкретного. Но еще больше эпоху сороковых годов

характеризует духовная неуравновешенность - духовная истеричность,

увлечение философией, философский энтузиазм незаметно вырождавшийся в

философскую истерию".

"...Философские понятия распространялись у нас весьма сильно, -

писал Киреевский, - нет почти человека, который не говорил бы философскими

терминами, нет юноши, который не рассуждал бы о Гегеле, нет почти книги,

нет журнальной статьи, где незаметно было бы влияние немецкого мышления;

десятилетние мальчики говорят о конкретной объективности..."

"...Имя Гегеля, - вспоминает Фет, - до того стало популярным на

нашем верху, что сопровождавший временами нас в театр слуга Иван, выпивший

в этот вечер не в меру, крикнул при разъезде вместо: "коляску Григорьева" -

"коляску Гегеля!" С той поры в доме говорилось о том, как о Иване

Гегеле..." Этот комический эпизод очень верно передает атмосферу увлечения

Гегелем в России в сороковых годах. Можно было себе представить, сколько

было крику о Гегеле, если даже пьяный слуга кричит, чтобы подавали коляску

Гегелю.

"...Люди, любившие друг друга, расходились на целые недели, -

сообщает Герцен, - не согласившись в определении "перехватывающего духа",

принимали за обиду мнения об "Абсолютной личности и ее по себе бывшие". Все

ничтожнейшие брошюры, выходившие в Берлине и других губернских и уездных

городах немецкой философии, где только упоминалось о Гегеле, выписывались,

зачитывались до дыр, до пятен, до падения листов в несколько дней... как...

заплакали бы все эти забытые Вердеры, Маргейнеке, Михелете, Отто, Башке,

Шиллеры, Розенкранцы и сам Арнольд Руге, если бы они знали, какие побоища и

ратования возбудили они в Москве, между Маросейкой и Моховой, как их читали

и как их покупали"...

Увлечение Гегелем приняло форму общественной истерии, форму,

напоминавшую своей силой общественные истерии в Европе, в Средние века. "Я

гегелист, как он, как все", - высмеивал это увлечение немецким идеализмом,

Григорьев в своей пьесе "Два эгоизма".

Прав Чижевский, когда говорит, что душевную атмосферу русских

философских кружков можно назвать: энтузиастической, "эксхатологической",

"романтической" и "фантастической". Это была, действительно, фантастическая

эпоха. Новоявленные философы желали немедленно воплощать свои философские

идеалы в жизнь. И. С. Тургенев однажды несколько часов яростно спорил с

Белинским о бытии Божьем. Улучив минуту, он предложил прекратить временно

спор и идти поесть.

- Как, - закричал в возмущении Белинский, - мы еще не решили вопроса

о бытии Божьем, а вы хотите есть.

В. И. Оболенский после издания "Платоновых разговоров", целую неделю

играл на флейте без .. сапог. Друг Герцена Огарев, решивший жить "под

знаком Гегеля", решил подавлять все чувства любви: "я не должен поддаваться

любви, - пишет он, - моя любовь посвящена высшей универсальной любви... я

принесу свою настоящую любовь в жертву на алтарь всемирного чувства".

Неистовый Бакунин проповедовал философию Гегеля всем знакомым дамам.

На одном благотворительном балу провозглашались тосты за категории

гегелевской логики.

Московские салоны стали "философскими салонами".

Гегельянские кружки существовали не только в обоих столицах, но даже

и в провинциальных городах.. Был гегельянский кружок даже в Нежине.

Увлечение немецким идеализмом шло широко, чисто по-русски:. "от соленых

нежинских огурчиков прямо... к Гегелю".

В "Былом и Думах", характеризуя книжное отношение к жизни, царившее

в московском гегельянском кружке 1840-х годов, Герцен писал: "Все в самом

деле живое, непосредственное, всякое простое чувство было возведено в

отвлеченные категории и возвращалось оттуда без капли живой крови, бледной

алгебраической тенью".

Философия Гегеля подобного восторженного поклонения совершенно не

заслуживала. Выдающийся русский мыслитель К. Ф. Федоров дает следующую,

верную оценку Гегелю: "Гегель, можно сказать, родился в мундире. Его предки

были чиновниками в мундирах, чиновники в рясах, чиновники без мундиров -

учителя, а отчасти, хотя и ремесленники, но, тоже, цеховые. Все это

отразилось на его философии, особенно же на бездушнейшей "Философии Духа",

раньше же всего на его учении о праве. Называть конституционное государство

"Богом" мог только тот, кто был чиновником от утробы матери".

XIII

"Франкмасонство является организацией космополитической", -

указывается в уставах всех масонских ритуалов. Организацией

космополитической был по своему духу и Орден Р. И. Члены его любили все

общечеловеческое и отворачивались от всего русского. Так же как и масоны,

члены Ордена Р. И. являются космополитами.

Белинский в короткий период своей идейной трезвости (в эпоху

"примирения с действительностью") утверждал, что "Космополит - есть

какое-то ложное, бессмысленное, странное и непонятное явление, какой-то

бледный, туманный призрак, существо безнравственное, бездушное, недостойное

называться священным именем человека". "...без национальностей человечество

было бы логическим абстрактом... В отношении к этому вопросу я скорее готов

перейти на сторону славянофилов нежели оставаться на стороне

гуманистических космополитов". Но стоило Белинскому увлечься политическими

и социальными идеями масонства, как он со свойственным ему спокойствием

совести стал всюду пропагандировать мысль, что он "гражданин Вселенной".

"Чтобы покорить умы, - говорится в "Наставлении для получения

степени Руководителя Иллюминатов", - надо проповедовать с великим жаром

интересы всего человечества и внушать равнодушие к интересам отдельных

групп его". Вот этой масонской идеи и придерживались основатели Ордена и

всегда ее с жаром проповедовали. По пути космополитизма шли и духовные

потомки Герцена, Белинского и Бакунина: национальные интересы России их не

интересовали.

"Уменьшайте, уничтожайте в сердцах людей чувство патриотизма,

наставляют иллюминаты членов своего ордена. - Посредством работы тайных

философских школ монархи и национальности исчезнут с лица земли. Тогда

разум будет единственным законодателем".

И вот уже Печорин приветствует грядущий космополитизм жуткими

стихами:

Как сладостно отчизну ненавидеть

И жадно ждать ее уничтоженья...

Вот несколько примеров деятельности организаторов Ордена Р. И. во

славу масонского космополитизма: участник многих революций в Европе

Бакунин, на всех митингах призывает к борьбе с "главным оплотом тирании -

Россией". Тем же самым занимается во все время своей жизни заграницей и

Герцен. Во время Севастопольской войны он, например, печатает подложные

письма от имени Пугачева и св. Кондратия и с помощью этих агентов

распространяет среди стоящих в Польше русских войск. В этих прокламациях он

призывает воспользоваться тем, что идет война и восстать против царской

власти. Во время восстания в Польше в 1861 году призывает создать в

польской повстанческой армии русский революционный батальон.

Гнусная пропаганда организаторов Ордена, дала уже в царствование

Николая I обильные гнусные плоды. А. И. Кошелев, бывший ранее масоном,

пишет, что многие обрадовались, услышав о высадке иностранных войск в

Крыму: "Казалось, что из томительной мрачной темницы мы как будто выходим,

если не на свет Божий, то, по крайней мере, в преддверие к нему, где уже

чувствуется освежающий воздух. Высадка союзников в Крыму в 1854 г.,

последовавшие затем сражения при Альме и Инкермане и обложение Севастополя

нас не слишком огорчили; ибо мы были убеждены, что даже поражение России

сноснее и полезнее того положения, в котором она находилась в последнее

время".

В воспоминаниях Н. В. Шелгунова находим следующее признание: "Когда

в Петербурге сделалось известным, что нас разбили под Черной, я встретил

Пекарского, тогда он еще не был академиком. Пекарский шел, опустив голову,

выглядывая исподлобья и с подавленным и худо скрытым довольством; вообще он

имел вид заговорщика, уверенного в успехе, но в глазах его светилась худо

скрытая радость. Заметив меня Пекарский зашагал крупнее, пожал мне руку и

шепнул таинственно в самое ухо: "Нас разбили".

А Герцен писал 19 июня 1854 года итальянскому революционеру А.

Саффи: "Для меня, как для русского, дела идут хорошо, и я уже (предвижу)

падение этого зверя Николая. Если бы взять Крым, ему пришел бы конец, а я

со своей типографией переехал бы в английский город Одессу... Превосходно".

(Литературное Наследие т. 64, стр. 330).

Русская действительность, конечно, не могла удовлетворить Герцена.

Как только Герцен получше познакомился с Европой, его перестала

удовлетворять и европейская действительность. Да и вообще Герцена, как и

всех других основоположников Ордена Русской Интеллигенции, не удовлетворила

бы никакая действительность. "Герцен, - пишет С. Н. Булгаков в книге

"Душевная драма Герцена", - не удовлетворился бы никакой Европой и вообще

никакой действительностью, ибо никакая действительность не способна

вместить идеал, которого искал Герцен". Никакая действительность не

удовлетворила бы и Бакунина и Белинского.

XIV

Изумительна оценка Герцена и Белинского сделанная Достоевским в

"Дневнике Писателя": "Герцен не эмигрировал, не полагал начала русской

эмиграции; - нет, он так уж и родился эмигрантом. Они все, ему подобные,

так прямо и рождались у нас эмигрантами, хотя большинство их и не выезжало

из России. В полтораста лет предыдущей жизни русского барства, за весьма

малыми исключениями, истлели последние корни, расшатались последние связи

его с русской почвой и русской правдой. Герцену, как будто сама история

предназначила выразить собою в самом ярком типе этот разрыв с народом

огромного большинства образованного нашего сословия. В этом смысле это тип

исторический. Отделяясь от народа они естественно потеряли и Бога.

Беспокойные из них стали атеистами; вялые и спокойные - индифферентными. К

русскому народу они питали лишь одно презрение, воображая и веруя в то же

время, что любят и желают ему всего лучшего. Но они любили его

отрицательно, воображая вместо него какой-то идеальный народ, каким бы

должен быть, по их понятиям, русский народ. Этот идеальный народ невольно

воплощался тогда у иных передовых представителей большинства в парижскую

чернь девяносто третьего года. (Год начала Французской революции. - Б.

Б.). Тогда это был самый пленительный идеал народа. Разумеется, Герцен

должен был стать социалистом и именно как русский барин, то есть безо

всякой нужды и цели, а из одного только "логического течения идей" и от

сердечной пустоты на родине. Он отрекся от основ прежнего общества;.

отрицал семейство и был, кажется, хорошим отцом и мужем. Отрицал

собственность, а в ожидании успел устроить дела свои и с удовольствием

ощущал за границей свою обеспеченность. Он заводил революции, и подстрекал

к ним других, и в то же время любил комфорт и семейный покой. Это был

художник, мыслитель, блестящий писатель, чрезвычайно начитанный человек,

остроумец, удивительный собеседник (говорил он даже лучше, чем писал) и

великий рефлектор. Рефлекция, способность сделать из самого глубокого

своего чувства объект, поставить его перед собою, поклониться ему, и сейчас

же, пожалуй, и надсмеяться над ним, была в нем развита в высшей степени.

Без сомнения это был человек необыкновенный, но чем бы он ни был - писал ли

свои записки, издавал ли журнал с Прудоном, выходил ли в Париже на

баррикады (что так комически описал); страдал ли, радовался ли, сомневался

ли, посылал ли в Россию, в шестьдесят третьем году, в угоду полякам свое

воззвание к русским революционерам, в то же время не веря полякам и зная,

что они его обманули, зная, что своим воззванием он губит сотни этих

несчастных молодых людей; с наивностью ли неслыханною признавался в этом

сам в одной из позднейших статей своих, даже и не подозревая, в каком свете

сам себя выставляет таким признанием - всегда, везде и во всю свою жизнь,

он, прежде всего был gentil homme Russe et Citoyen du Monde (русский барин

и гражданин мира), был попросту продукт прежнего крепостничества, которое

он ненавидел и из которого произошел, не по отцу только, а именно через

разрыв с родной землей и с ее идеалами".

"Никакой трагедии в душе, - дополняет Достоевского В. Розанов, -

...Утонули мать и сын. Можно было бы с ума сойти и забыть, где чернильница.

Он только написал "трагическое письмо" к Прудону". "Самодовольный Герцен

мне в той же мере противен, как полковник Скалозуб..." "Скалозуб нам

неприятен не тем, что он был военный (им был Рылеев), а тем, что "счастлив

в себе". "Герцен напустил целую реку фраз в Россию, воображая, что это

"политика" и "история"... Именно, он есть основатель политического

пустозвонства в России. Оно состоит из двух вещей: I) "я страдаю", и 2)

когда это доказано - мели, какой угодно, вздор, это будет "политика".

В юношеский период, когда Герцен еще не отвернулся от христианства,

в религиозные идеи его, как утверждает В. Зеньковский, уже "врезаются в

чистую мелодию христианства двусмысленные тона оккультизма" (т. I, стр.

288). "Вслед за романтиками Франции и Германии Герцен прикасается не к

одному чистому христианству, но и к мутным потокам оккультизма. Существенно

здесь именно то, что христианство, религиозный путь, открывается Герцену не

в чистоте церковного учения, а в обрамлении мистических течений идущих от

XVIII века" (т. I, стр. 289).

Оккультному "христианству" Герцена скоро приходит конец и он

превращается в открытого атеиста. Философию Гегеля Герцен, по его

признанию, любит за то, что она разрушает до конца христианское

мировоззрение. "Философия Гегеля, - пишет он в "Былое и Думы", - алгебра

революции, она необыкновенно освобождает человека и не оставляет камня на

камне от мира христианского, от мира преданий, переживших себя". Когда

читаешь высказывания Герцена о христианстве и Православии, сразу

вспоминаются высказывания о христианстве масонов.

XV

В статье, помещенной в "Новом Русском Слове", Ю. Иваск, считающий

себя интеллигентом, утверждает: "Белинский не только критик. Он еще

интеллигент. Первый беспримесный тип этой "классовой прослойки" или этого

ордена, как говорил Бунаков-Фондаминский... Можно даже сказать, что он

отчасти создал интеллигенцию. Если Герцен был первым ее умом, то Белинский

- ее сердце, ее душа и именно потому он так дорог каждому интеллигенту".

"Самый ужасный урод, - говорит герой повести "Вечный муж"

Достоевского Ельчанинов, - это урод с благородными чувствами: я это по

собственному опыту знаю". Таким именно ужасным уродом с благородными

чувствами и был Белинский - "всеблажной человек, обладавший удивительным

спокойствием совести". "Если бы с независимостью мнений, - писал Пушкин, -

и остроумием своим соединял он более учености, более начитанности, более

уважению преданию, более осмотрительности, - словом более зрелости, то мы

имели бы в нем критика весьма замечательного". Но Белинский до конца своей

жизни никогда не обладал ни осмотрительностью, ни уважением к традициям, ни

тем более независимостью мнений.

"Голова недюжинная, - писал о нем Гоголь, - но у него всегда, чем

вернее первая мысль, тем нелепее вторая". Подпав под идейное влияние

представителей денационализировавшегося дворянства (Станкевича, Бакунина,

Герцена), которое, по определению Ключевского, давно привыкло "игнорировать

действительные явления, как чужие сны, а собственные грезы принимая за

действительность", Белинский тоже стал русским европейцем, утратил

способность понимать русскую действительность. Так с русской

действительностью он "мирится" под влиянием идеи Гегеля, "все существующее

разумно", отрицает ее - увлекшись идеями западного социализма. Так всегда и

во всем, на всем протяжении своего скачкообразного, носившего истерический

характер, умственного развития.

Сущность беспримесного интеллигента, которым восхищается Ю. Иваск,

заключается в фанатизме его истерического идеализма. "Белинский решительный

идеалист, - пишет Н. Бердяев в "Русской Идее", - для него выше всего идея,

идея выше живого человека". Выше живого человека была идея и для всех

потомков Белинского. Во имя полюбившейся им идеи они всегда готовы были

принести любое количество жертв.

Белинского Достоевский характеризует так: "Семейство, собственность,

нравственную ответственность личности он отрицал радикально. (Замечу, что

он был тоже хорошим мужем и отцом, как и Герцен). Без сомнения, он понимал,

что, отрицая нравственную ответственность личности, он тем самым отрицает и

свободу ее; но он верил всем существом своим (гораздо слепее Герцена,

который, кажется, под конец усомнился), что социализм не только не

разрушает свободу личности, а напротив - восстанавляет ее в неслыханном

величии, но на новых и уже адамантовых основаниях".

"При такой теплой вере в свою идею, это был, разумеется, самый

счастливейший из людей. О, напрасно - писали потом, что Белинский, если бы

прожил дольше, примкнул бы к славянофильству. Никогда бы не кончил он

славянофильством. Белинский, может быть, кончил бы эмиграцией, если бы

прожил дольше и если бы удалось ему эмигрировать, и скитался бы теперь

маленьким и восторженным старичком с прежнею теплою верой, не допускающей

ни малейших сомнений, где-нибудь по конгрессам Германии и Швейцарии, или

примкнул бы адъютантом к какому-нибудь женскому вопросу.

Это был всеблаженный человек, обладавший таким удивительным

спокойствием совести, иногда впрочем, очень грустил; но грусть эта была

особого рода, - не от сомнений, не от разочарований, о, нет, - а вот почему

не сегодня, почему не завтра? Это был самый торопившийся человек в целой

России".

Отойдя от Православия, в русло масонского атеизма плывут вслед за

Герценом Бакунин и Белинский. Бакунин уже в 1836 году заявляет: "Цель жизни

Бог, но не тот Бог, которому молятся в церквах..., но тот, который живет в

человечестве, который возвышается с возвышением человека". Бакунин уже

договаривается до того, что "Человечество есть Бог, вложенный в материю", и

"назначение человека - перенести небо, перенести Бога, которого он в себе

заключает... на землю... поднять землю до неба". А в 1845 году Бакунин уже

заявляет: "Долой все религиозные и философские теории". В программой статье

журнала "Народное Дело", издаваемого Бакуниным читаем: "Мы хотим полного

умственного, социально-экономического и политического освобождения народа":

умственное освобождение состоит в освобождении от "веры в Бога, веры в

бессмертие души и всякого рода идеализма вообще"; "из этого следует, что мы

сторонники атеизма и материализма".

"Белинский, - пишет Достоевский, - был по преимуществу не

рефлективная личность, а именно беззаветно восторженная, всегда и во всю

свою жизнь... Я застал его страстным социалистом, и он начал со мной с

атеизма. В этом много для знаменательного, - именно удивительное чутье его

и необыкновенная способность проникаться идеей. Интернационалка, в одном из

своих воззваний, года два тому назад, начала прямо с знаменательного

заявления: "мы прежде всего общество атеистическое", то есть, начала с

самой сути дела; тем же начал и Белинский. Выше всего ценя разум, науку и

реализм, он в то же понимал глубже всех, что один разум, наука и реализм

могут создать лишь муравейник, а не социальную "гармонию", в которой бы

можно ужиться человеку. Он знал, что основа всему - начала нравственные. В

новые нравственные основы социализма (который, однако, не указал до сих пор

ни единой кроме гнусных извращений природы из здравого смысла) он верил до

безумия и без всякой рефлексии; тут был лишь один восторг. Но как

социалисту ему прежде всего, следовало низложить христианство; он знал, что

революция непременно должна начинать с атеизма. Ему надо было низложить ту

религию, из которой вышли нравственные основания отрицаемого им общества".

"...нужны не проповеди, - пишет Белинский Гоголю, - (довольно она

слышала их), не молитвы (довольно она твердила их), а пробуждение в народе

чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и

навозе, - права и законы) сообразные не с учением церкви, а с здравым

смыслом и справедливостью..."

"Метафизику к черту", - восклицает Белинский в другом случае, - это

слово означает сверхнатуральное, следовательно нелепость. Освободить науку

от признаков трансцендентализма и теологии: показать границы ума, в которых

его деятельность плодотворна, оторвать его навсегда от всего

фантастического и мистического, - вот что сделает основатель новой

философии". Установка, как видим чисто масонская.

Ознакомившись с статьями Маркса и Энгельса, помещенными в изданном в

1844 году в Париже сборнике "Немецко-французская Летопись", Белинский пишет

Герцену: "Истину я взял себе - и в словах Бог и религия вижу тьму, мрак,

цепи и кнут, и люблю теперь эти два слова, как последующие за ними четыре".

XVI

Живший в царствование Екатерины II масон Щербатов написал сочинение

"Путешествие в землю Офирскую". Это первый, составленный в России план

социалистического, тоталитарного государства. Вся жизнь офирян находится

под тщательной мелочной опекой государственной власти, в лице санкреев -

офицеров полиции. "Санкреи" заботятся о "спокойствии", о "безопасности", о

"здоровье" и т.д. Князь Щербатов с восторгом живописует, что в государстве

офирян (так же, как в СССР) "все так рассчитано, что каждому положены

правила, как кому жить, какое носить платье, сколько иметь пространный дом,

сколько иметь служителей, по скольку блюд на столе, какие напитки, даже

содержание скота, дров и освещение положено в цену; дается посуда из казны

по чинам; единым жестяная, другим глиняная, а первоклассным серебряная, и

определенное число денег на поправку и посему каждый должен жить, как ему

предписано".

Второй проект тоталитарного государства составлен

масоном-иллюминатом Пестелем. В "Русской Правде" Пестеля начертаны уже все

основные черты устройства социалистического государства. После захвата

власти и истребления всех членов династии, Пестель считал необходимым,

чтобы все люди, как и в Офирии, жили не так, как хотят, а так, как им

предписано властью. Не только жить, но и думать так, как предписано. В 40-х

годах на смену увлечению Гегелем приходит столь же фанатическое увлечение

идеями утопического социализма, который некоторые коноводы Ордена, как это

свидетельствует Достоевский (см. стр. 94) одно время, может быть, искренне

"сравнивали с христианством" и который "и принимался лишь за поправку и

улучшение последнего". А, может быть, они только делали вид, что верят, что

социализм лишь "поправка и улучшение" христианства, на каковую версию

успешно ловились идеалисты вроде Достоевского, Н. Данилевского и им

подобные. Может быть, это было циничное следование масонской тактике. (См.

письмо Книгге на стр. 131).

В "Дневнике Писателя" за 1873 год, Достоевский. вспоминал:

"Все эти тогдашние новые идеи нам в Петербурге ужасно нравились,

казались в высшей степени святыми и нравственными и, главное,

общечеловеческими, будущим законом всего человечества. Мы еще задолго до

Парижской революции 48-го года были охвачены обаятельным влиянием этих

идей. Я уже в 1846 году был посвящен во всю ПРАВДУ этого грядущего

"обновленного мира" и во всю СВЯТОСТЬ будущего коммунистического общества

еще Белинским. Все эти убеждения о безнравственности самых оснований

(христианских) современного общества, о безнравственности права

собственности, все эти идеи об уничтожении национальностей во имя всеобщего

братства людей, о презрении к отечеству, как тормозу во всеобщем развитии,

и проч., и проч., - это все были такие влияния, которых мы преодолеть не

могли, и которые захватывали, напротив, наши сердца и умы во имя какого-то

великодушия. Во всяком случае, тема казалась величавою и стоявшею далеко

выше уровня тогдашних господствующих понятий, - а это-то и соблазняло. Те

из нас, то есть не то что из одних петрашевцев, а вообще из всех тогда

зараженных, но которые отвергли впоследствии весь этот мечтательный бред

радикально, весь этот мрак и ужас, готовимый человечеству, в виде

обновления и воскресения его, - те из нас, тогда еще не знали причин

болезни своей, а потому и не могли еще с нею бороться. Итак, почему же вы

думаете, что даже убийство а ла Нечаев остановило бы, если бы не всех,

конечно, то, по крайней мере, некоторых из нас, в то горячее время, среди

захватывающих душу учений и потрясающих тогда европейских событий, за

которыми мы, совершенно забыв отечество, следили с лихорадочным

напряжением".

"Социализм, - как правильно замечает И. Голенищев-Кутузов в "Мировом

моральном пастыре", - даже полукорректный, полуеврейский, претендует, как и

религия, на руководство всей жизнью, и, следовательно, всякий записывающий

в ряды социалистов, отвергает другое руководство". "Надо, наконец, понять,

что религия и социализм не могут сосуществовать, оvи исключают друг друга,

и потому не может быть христианских социалистов, так же как не бывает

ангелов с рогами".

"Один коготок увяз - всей птичке пропасть". Переживание социализма,

как улучшение христианства, вскоре сменяется отвержением христианства.

Увлечение пантеизмом Шеллинга и Гегеля сменяется позитивной философией О.

Конта и Спенсера, рассматривавших религиозное мировоззрение, как устаревшую

форму, которая должна замениться научным мировоззрением. В короткий срок

члены Ордена проходят всю программу обучения атеизму: от отвержения

божественности Христа, к уничтожению личности Бога (пантеизм) и, наконец, к

чистому атеизму, отрицающему Божие бытие.

Увлечение социализмом развивается в направлении поклонения самым

радикальным формам атеистического социализма, в котором нет места ни

историческому христианству, ни Христу.

Итог этот заранее определен испытанной тактикой масонства в деле

борьбы против христианства. Тактика эта намечена еще иллюминатом Книгге, в

его письме к Цваку: "Для тех, которые не могут отрешиться от веры в Христа,

мы установим, что Христос также проповедовал религию природы и разума. Мы

прибавим, что это простая религия была извращена, но что мы являемся ее

преемниками через франк-масонство и единственными последователями истинного

христианства. Тогда останется добавить несколько слов против духовенства и

монархов". Следы подобных масонских внушений явственно проглядывают и в

воспоминании Достоевского о том, что молодежь 40-х годов переживала

утопический социализм, сначала только как поправку и улучшение

христианства, и в письме Белинского к Гоголю.

XVII

Китами масонской идеологии, как известно, являются идеи "прогресса",

"равенства", "демократии", "свободы", "революционного переустройства мира",

"республиканской формы правления, как наиболее соответствующей идее

демократии", как формы общественного строя наиболее отвечающей идее

политического равенства и "социализма", наиболее соответствующего идее

экономического равенства. Все эти масонские идеи являются одновременно и

идейными китами, на которых держится идеология интеллигенции.

"Для задержания народов на пути антихристианского прогресса, для

удаления срока пришествия Антихриста, т. е. того могущественного человека,

который возьмет в свои руки все противохристианское, противоцерковное

движение, - предупреждал К. Леонтьев, - необходима сильная царская власть".

Это же прекрасно понимали и руководители мирового масонства. Поэтому они

предпринимали все меры к тому, чтобы все политические течения Ордена Р. И.

непрестанно вели борьбу, направленную к полному уничтожению Самодержавия.

После христианства масонство сильнее всего ненавидит монархическую

форму правления, так как она органически связана с религиозным

мировоззрением.. Президент республики может быть верующим - может быть и

атеистом. В настоящей же монархии монарх не может быть атеистом. Ненавидя

монархию за ее религиозную основу, евреи и масоны ненавидят ее также за то,

что в монархиях ограничены возможности развития партий, - этого главного

инструмента с помощью которого масонство и еврейство овладевает властью над

демократическим стадом.

В демократических республиках, основанных на искусном сочетании

политической и социальной лжи, а эта ложь покоится на идеях-химерах

созданных масонством - истинными владыками в конечном смысле всегда

оказываются масоны и управляющие масонами главари мирового масонства. Вот

почему всегда и всюду, масоны, независимо от того к какому ритуалу они

принадлежат, всегда проповедуют республику, как лучшую форму

государственного устройства.

"Каждая ложа, - читаем мы в Бюллетене Великого Востока Франции за

1885 год, - является центром республиканского мировоззрения и пропаганды".

Брат Гадан заявлял на Собраниях Конвента, начиная с 1894 г., что:

"Франкмасонство не что иное как республика в скрытом виде, так же как

Республика не что иное, как масонство в открытом виде". Еще раньше, в 1848

году, член возникнувшего во Франции Временного правительства масон еврей

Кремье открыто заявил: "Республика сделает то же, что делает масонство".

Выдающиеся представители европейской культуры, уже насладившиеся

прелестями республиканского образа правления, не считали, что республика

есть высший образ правления. "Мысль, что республика вне всяких споров, -

писала Ж. Занд, - стоит веры в "непогрешимость Папы". "Республиканцы всех

оттенков, - писал в 1846 году Флобер Луизе Коле, - кажутся мне самыми

свирепыми педагогами в мире". Один из главных организаторов Союза

Благоденствия М. Н. Муравьев, говорил, про составленный иллюминатом

Пестелем проект Русской Республики - "Русскую Правду", - что "он составлен

для муромских разбойников".

Но никакие доводы, никакие доказательства не могли убедить членов

Ордена в том, что республика, основанная на не русских политических

принципах, может оказаться худшей формой власти, чем Самодержавие.

Русское самодержавие было избрано самым демократическим путем,

теперь это признают даже раскаявшиеся в своих революционных "подвигах"

члены Ордена. "Западные республики, - утверждает эсер-террорист

Бунаков-Фондаминский, - покоятся на народном признании. Но ни одна

республика в мире не была так безоговорочно признана своим народом, как

самодержавная Московская монархия..." "Левые партии изображали царскую

власть, как теперь изображают большевиков. Уверяли, что "деспотизм" привел

Россию к упадку. Я, старый боевой террорист, говорю теперь, по прошествии

времен - это была ложь. Никакая власть не может держаться столетиями,

основываясь только на страхе. Самодержавие - не насилие, основа его -

любовь к царям". А английский профессор Г. Саролеа, утверждает: "Совершенно

неверно, что русский строй был антидемократичен. Наоборот, Русская Монархия

была по существу демократической. Она была народного происхождения. Сама

династия Романовых была установлена волей народа. Если мы заглянем глубже,

то увидим, что Русское Государство было огромной федерацией сотен тысяч

маленьких крестьянских республик, вершивших собственные дела, подчиняясь

собственным законам, имевшим даже собственные суды".

Но демократия русского типа, не переходящая в абсурд, в

издевательство над здравым смыслом, была не нужна членам Ордена. Они

признавали только демократию западного типа. А это тип демократии, как

признаются сами масоны - есть политическое изобретение масонства и

политическим орудием масонства. "Масонство и демократия - это одно и тоже,

- заявляет масон Панница, - или же больше - масонство должно быть

рассматриваемо, как армия демократии" (см. Обозрение масонства, 1892 г.,

стр. 221).

Демократия в теории является народовластием, но это только

гениальная политическая химера, созданная и усиленно поддерживаемая всеми

разветвлениями и духовными отпрысками масонства. Убеждая человека массы,

что он выбирает правителей и правит через них, масонство нагло обманывает

толпу. Как правильно писал Муссолини: "Демократия есть режим без короля, но

с весьма многими королями, которые иногда более недоступны, более тираничны

и более расточительны, чем единственный король, когда он становится

тираном".

Каждый может выбирать, каждый может вступить в партию, непременную

принадлежность всякой демократии, каждый может быть выбран в парламент, но

и выборщики, и члены партий, и члены парламента, - все будут тайно

направляться так, чтобы служить интересам масонства, и истинными

властителями являются только масоны и управляющие ими евреи.

О том, что Россия будет существовать только до тех пор, пока в ней

будет существовать самодержавие, предупреждали многие выдающиеся

представители русского образованного слоя. Но масонский миф о республике,

как лучшей форме правления, навсегда засел в сектантских головах русских

интеллигентов. Уже Герцен признавался, "что слово "республика" имела для

него "нравственный смысл", точнее, это был идеал, заключающий в себе

"магические" силы. Здесь лежит корень той безоглядной веры в магию

всяческого прогресса, в магию революционного "деяния"... (В. Зеньковский.

История русской философии. т. I, стр. 294).

Республику Герцен ценит за то же, за что ее ценят и масоны, за то,

что в ней нет "ни духовенства, ни мирян, ни высших, ни низших, ВЫШЕ ЕЕ НЕТ

НИЧЕГО, ее религия - человек, ее Бог - человек. Без человека нет Бога".

Трудно более сжато выразить масонские корни идеологии Герцена, что сделал

это он сам в приведенной выше фразе.

Начиная с момента возникновения Ордена, все члены его, всегда,

непоколебимо верили в масонский миф о превосходстве республиканского

правления перед монархическим. Им всегда казалось, что все беды и трудности

русской жизни являются не результатом революции Петра I и тех реальных

возможностей, которые имело правительство в сложнейшей политической

обстановке, вызванной антиправительственной деятельностью членов Ордена, а

только результатом монархической формы правления. Они всегда верили, что

стоит только сбросить Самодержавие, как сразу, всюду, у всех заборов,

вместо крапивы, расцветут алые розы.

XVIII

Возьмем идею бесконечного прогресса, так полюбившуюся членам Ордена

Р. И. В первой статье Конституции Великого Востока Франции говорится:

"Франкмасонство является организацией, главным образом, филантропической и

ПРОГРЕССИВНОЙ, имеет целью изыскание правды и изучение мировой морали,

науки и искусства и выполнение благотворительности. Имеет собственными

принципами свободу совести и международную солидарность. Никого не

исключает по причинам его верования; его девиз: СВОБОДА, РАВЕНСТВО,

БРАТСТВО".

В одной из деклараций Совета Великого Востока Франции указывается,

что: "...масоном не может быть также человек или апатичный, или несклонный

видеть смысл в прогрессе человечества". "Если вникнуть в смысл принципов

исповедуемых масонством, - говорится в той же декларации, - то следует

признать, что оно является исповеданием культуры, т. е. верою в прогресс

человеческой цивилизации, проявляющейся в мыслях, делах и словах каждого

масона, сообразно его индивидуальности - свободно и нестесненно".

Идея о бесконечности прогресса человеческого Разума и человеческой

культуры, и отождествление прогресса с добром - чисто масонские идеи. Эти

обе идеи, являются самой характерной чертой идеологии всех группировок

интеллигенции. "Масонство, - указывает В. Зеньковский в "Истории Русской

Философии" (т. I, стр. 106) также, как и вся секуляризированная культура

(т. е. культура не связанная с религиозным миросозерцанием. - Б. Б.)

верила в "золотой век впереди", прогресс, призывала к творчеству, к

"филантропии". В русском масонстве формировались все основные черты будущей

"передовой" интеллигенции".

Можно ли высказаться более определенно и категорично о зависимости

идеологии интеллигенции от масонской идеологии. И говорит это, не противник

масонства и русской интеллигенции, а автор книг, написанных в духе угодном

мировому масонству, которые печатаются масонским издательством.

Члены Ордена Р. И. признавали только одну мистику на свете - мистику

бесконечного, "всеисцеляющего" прогресса. Всех, кто не разделял их наивной

веры в прогресс, зачисляли автоматически в лагерь "мракобесов" и

"реакционеров". Члены Ордена независимо от разницы политических взглядов

все попались на заброшенный масонством крючок, к которому была прикреплена

идеологическая наживка: "Прогресс - это добро". Понятие добра было

подменено масонством понятием прогресса, зло - понятием регресса и реакции.

Какова цель подобных идейных подмен? Цель одна - запутать, сбить с

толку всех, кто не способен самостоятельно мыслить, а таких людей, как

известно, большинство. Добро назвать злом, зло добром, истинный прогресс

назвать регрессом, так смешать добро со злом, чтобы рядовой человек не был

способен отличить одно от другого. Добро подменяется фальшивыми идеями

всеобщего равенства, демократии, прогресса и т.д. Масоны в борьбе со злом

прибегают к дьявольской игре полуистинами, всегда прикрывая "величайшие

преступления благородными, но откладываемое на отдаленное будущее целями".

Прогресс же, сам по себе, не может быть добром уже только потому,

что и добро, и зло, тоже прогрессируют: и добро и зло могут

совершенствоваться и развиваться, переходя от низших ступеней к высшим. На

известных стадиях развития прогресс может превратиться в регресс и перейти

в категорию зла.

"Интеллигенцией было названо "прогрессом" то, что на практике было

совершеннейшей реакцией, - например, реформы Петра, и было названо

"реакцией" то, что гарантировало нам реальный прогресс - например,

монархия. Была "научно" установлена полная несовместимость "монархии" с

"самоуправлением", "абсолютизма" с "политической активностью масс",

"самодержавия" со "свободою" религии, с демократией и прочее и прочее - до

бесконечности полных собраний сочинений. Говоря несколько схематично,

русскую научно почитывающую публику науськивали на "врагов народа", -

которые на практике были ее единственными друзьями...." (И, Солоневич).

XIX

Одним из основных идейных обманов, на который масонство уловило

множество душ, была идея всеобщего равенства. Всеобщее равенство также

выдавалось за полноценное добро. На этот примитивный обман, кроме масонов

всевозможных ритуалов и политических течений направляемых масонством,

попался и Орден Р. И. Сколько ни пытались убедить выдающиеся русские

образованные люди идеологов Ордена Р. И. о нелепости идеи всеобщего

равенства, все их идеи не дали никакого практического результата, и члены

Ордена остались яростными приверженцами этой фантастической масонской идеи.

Взгляни на звезды! Ни одна звезда

С другой звездою равенства не знает.

Одна сияет, как осколок льда,

Другая углем огненным пылает.

И каждая свой излучает свет,

Таинственный, зловещий или ясный.

Имеет каждая свой смысл и цвет

И каждая по-своему прекрасна.

Но человек в безумии рожден,

Он редко взоры к небу поднимает,

О равенстве людей хлопочет он,

И равенство убийством утверждает.

Да, равенство всегда утверждалось насилием. На заседании якобинских

"мудрецов" всерьез обсуждался однажды вопрос о том, что необходимо

уничтожить все башни на соборе Парижской Божией Матери, и всех остальных

церквей во Франции, так как "бесстыдное стремление их вверх - явная

насмешка над принципом равенства" (Шер). Всякая гора, - это вечный протест

против равенства. Таким же протестом против равенства является море по

отношению к луже, слон по отношению к бацилле, пальма по отношению к

лишайнику.

"Равенства нет, - писал Ибсен, - оно противно природе, а потому

непостижимо". "Конечно, - замечает О. Уайльд, - очень жаль, что часть

нашего общества фактически находится в рабстве, но разрешать этот вопрос

обращением в рабство всего общества в целом, было бы, по меньшей мере,

наивностью".

Философ Вышеславцев указывает, что "Самой нефилософской формулой,

как известно, является формула "утилитаризма": "Наибольшее счастье

наибольшего количества людей". Ведь совершенно неизвестно, а что такое

счастье".

"Жизнь происходит, - писал В. Розанов, - от "неустойчивых

равновесий. Если бы равновесия везде были устойчивы, не было бы и жизни...

Какая же чепуха эти "Солнечный город" и "Утопия": суть коих ВЕЧНОЕ СЧАСТЬЕ.

Т. е. окончательное "устойчивое равновесие". Это не "будущее", а смерть".

("Опавшие листья").

"Современное равенство, развившееся сверх меры в наши дни, - пишет

Бальзак в романе "Беатриса", - вызвало в частной жизни, в соответствии с

жизнью политической, гордыню, самолюбие, тщеславие - три великие и

составные части нынешнего социального "я". Глупец жаждет прослыть человеком

умным, человек умный хочет быть талантом, талант тщится быть гением; а что

касается самих гениев, то последние не так уж требовательны: они согласны

считаться полубогами. Благодаря этому направлению нынешнего социального

духа, палата пополняется коммерсантами, завидующими государственным мужам,

и правителями, завидующими славе поэтов, глупец хулит умного, умный поносит

таланты, таланты поносят всякого, кто хоть на вершок выше их самих, а

полубоги - те просто грозятся потрясти основы нашего государства, свергнуть

трон и вообще уничтожить всякого, кто не согласен поклоняться им,

полубогам, безоговорочно. Как только нация весьма неполитично упраздняет

признанные социальные привилегии, она открывает шлюзы, куда устремляется

целый легион мелких честолюбцев, из коих каждый хочет быть первым;

аристократия, если верить демократам, являлась злом для нации, но, так

сказать, злом определенным, строго очерченным. Эту аристократию нация

сменила на десяток аристократий, соперничающих и воинственных - худшее из

возможных положений.

Провозглашая равенство всех, тем самым, как бы провозгласили

"декларацию прав зависти". Ныне мы наблюдаем разгул честолюбия,

порожденного революцией, но перенесенного в область внешне вполне мирную -

в область умственных интересов, промышленности, политики, и поэтому

известность, основанная на труде, на заслугах, на таланте, рассматривается,

как привилегия, полученная в ущерб остальным. Вскоре аграрный закон

распространится и на поле славы. Итак, еще никогда, ни в какие времена, не

было стремления отвеять на социальной веялке свою репутацию, от репутации

соседа, и притом самыми ребяческими приемами. Лишь бы выделиться любой

ценой: чудачества, притворной заботой о польских делах, о карательной

системе, о судьбе освобожденных каторжников, о малолетних преступниках -

младше и старше двенадцати лет, словом, о всех социальных нуждах. Эти

разнообразные мании порождают поддельную знать - всяких президентов,

вице-президентов и секретарей обществ, количество которых превосходит ныне

в Париже количество социальных вопросов подлежащих разрешению. Разрушили

одно большое общество и теперь создают на его трупе и по его же образцу

тысячи мелких обществ. Но разве эти паразитические организации не

свидетельствуют о распаде? Разве это не есть кишение червей в трупе? Все

эти общества суть детища единой матери - тщеславия".

Когда наступает срок реализации всеобщего равенства, то, немедленно,

возникает чудовищный, небывалый деспотизм. Во имя равенства убивают

свободу, убивают людей, ибо, "да погибнет мир, да возникнет равенство".

"Без деспотизма, - пишет Достоевский, - еще не было ни свободы, ни

равенства, но в стаде должно быть равенство". Герой "Бесов", Шигалев,

"гениальный человек", он выдумал равенство"... У него каждый член общества

смотрит один за другим и обязан доносом. Каждый принадлежит всем и все

каждому. ВСЕ РАБЫ И В РАБСТВЕ РАВНЫ. "Мы пустим неслыханный разврат, мы

всякого гения потушим в младенчестве. Все К ОДНОМУ ЗНАМЕНАТЕЛЮ: полное

равенство" (Достоевский).

Достижим только один вид равенства в человеческом обществе -

равенство в рабстве, как это показывает многолетний опыт большевизма.

Реализация масонской идеи всеобщего равенства, пошла по пути указанному

Достоевским, по пути насильственного уравнения всех до низших форм, а не по

пути прекраснодушных, масонских мечтаний основателей Ордена Русской

Интеллигенции.

XX

Еврей Ю. Гессен, в статье "франкмасонство" (Энциклопедический

словарь Брокгауза и Эфрона, полутом 72) утверждает, что основная цель

масонства - нравственное усовершенствование и филантропия и что оно не

имеет ничего общего с "крамолой".

Но вот, что пишет мартинист высоких степеней посвящения Папюс в

своей книге "Генезис и развитие масонских символов", напечатанной в 1911

году в Петербурге в типографии... Петербургской одиночной тюрьмы (?).

Главная цель масонства, по его утверждению, - "месть всем виновникам

разрушения Храма Соломона". Про Орден Тамплиеров Папюс говорит, что он не

что иное, как Орден Храма, "который продолжает собою Храм Соломона. Об

истинных целях масонства узнают только посвященные высших степеней. "Только

на степени Рыцаря Храма (перешедшей отчасти в Кадош), - пишет Папюс, -

вступающий в общество был НАСТОЯЩИМ ОБРАЗОМ посвящаем в Мстители Ордена.

Таким образом, посвящение преобразовывали в политическую войну, в которой

мартинисты всегда отказывались участвовать". "Подробности посвящения в

степень Кадош... указывают, что эта степень является синтезом всех мщений и

осуществлением на земле той ужасной кровавой книги, которая очень часто

невидимо раскрывается, когда Бог разрешает заявить о Себе адским силам"

(стр. 27).

"Франк-масонство, - признается Папюс, всегда было великим

инициатором политических и социальных реформ. Для своих членов оно

разрушает границы и предрассудки относительно рас и цветов кожи, оно

уничтожает привилегии личные и корпоративные, которые душат несостоятельную

интеллигенцию, оно поддерживает вековую борьбу с обскурантизмом во

ВСЕВОЗМОЖНЫХ ВИДАХ" (стр. 14).

Признания Папюса, как мы видим, полностью опровергают лживое

утверждение Ю. Гессена о том, что масонство будто бы не имеет никакого

отношения к революционным движениям и революциям. Всемирная революция, и

создание в результате ее всемирного государства, власть в котором

принадлежала бы внешне масонам, а на деле тем, кто мстят за разрушение

Храма Соломона - вот истинная цель мирового масонства. Ибо, как говорил 26

дек. 1864 г. масон Ван Гумбек: "Революция... вырыла могилу, чтобы столкнуть

туда труп прошлого. И так как революция только мировая формула масонства,

то все, что справедливо относительно революции, то справедливо и

относительно масонства".

Идея Свободы и идея Революции - неразрывны в сознании масонов.

Неразрывны идеи Свободы и Революции и в сознании членов Ордена Р. И,

независимо от характера их политического миросозерцания.

Порочность веры в то, что революция может быть источником истинной

свободы понимал уже ясно Пушкин, писавший в "Анри Шенье":

Закон,

На вольность опершись, провозгласил равенство!

И мы воскликнули: Блаженство!

О горе! О безумный сон!

Где вольность и закон? Над нами

Единый властвует топор!

Мы свергнули царей. Убийцу с палачами

Избрали мы в цари; о ужас, о позор!

В стихотворении Лермонтова "Пир Асмодея" бес говорит Сатане:

На стол твой я принес вино свободы,

Никто не мог им жажды утолить,

Его земные опились народы

И начали в куски короны бить.

Выдающиеся представители национального направления много раз

указывали, что "пока свобода смешивается с революцией ничего путного не

выйдет". "...прав мой старый вопрос Соловьеву ("О свободе и вере"), - пишет

В. Розанов в "Опавших листьях", - "Да зачем ВАМ свобода? Свобода нужна

СОДЕРЖАНИЮ (чтобы ему РАЗВИВАТЬСЯ), но какая же и зачем свобода

БЕССОДЕРЖАТЕЛЬНОМУ? А русское общество бессодержательно. Русский человек не

бессодержателен, - но русское общество бессодержательно" ("Опавшие

листья").

Русское общество стало бессодержательным в национальном смысле после

Петра, когда вся идеология, и правящей бюрократии, и революционной

бюрократии, как, и все идеологические схемы русских историков, были сшиты

из лоскутков европейских, в основе своей масонских идей.

"Достоевский, - пишет Н. Бердяев, - сделался врагом революции и

революционеров из любви к свободе, он увидел в духе революционного

социализма отрицание свободы и личности. Что в революции свобода

перерождается в рабство. Его ужаснула перспектива превращения общества в

муравейник". Достоевский понимает, что вне человеческого общества, в

природе - нет свободы, а есть только необходимость. Что ни наукой, ни

разумом, ни естественными законами, действующими в мире обосновать свободы

нельзя, ибо свобода "укоренена в Боге, раскрывается в Христе. Свобода есть

акт веры".

Орден Р. И. был одержим идеей революции для завоевания свободы. Эту

навязчивую идею мы встречаем уже у основоположников Ордена - Герцена,

Бакунина и Белинского. "Так же, как мистики XVIII века от теоретического

вживания в "тайны природы" и истории, - пишет Б. Зеньковский, - переходили

к "магическим" упражнениям, к "действиям", - так у Герцена от того же

оккультизма, который вообще является псевдоморфозой (подражанием. - Б. Б.)

религиозной жизни, легла потребность "действия", "деяния", невозможность

остановиться на одном теоретизировании. Мы потому подчеркиваем зависимость

темы "деяния" у Герцена от оккультизма, что мы много еще раз будем

встречать рецидивы темы "деяния" на почве оккультизма..." (История Русской

Философии. т. I, 289).

"Тема "деяния", как мы видели выше, стояла перед Герценом уже в

ранний период его творчества, - но тогда она была связана с религиозными

идеями и притом в их оккультическом обрамлении. В этом обрамлении "деяние"

в сущности равносильно магии, - и под этой формой развивалось в

"теургическое" беспокойство! - тот, уже секуляризованный, оторвавшийся от

былой (XVI век) идеи "священного царства" мотив, который ставил вопрос об

ответственном участии в историческом процессе. У Герцена больше, чем у

кого-либо другого, это преобразуется в утопию, насыщенную историософическим

магизмом. Мы слышали уже его собственное свидетельство, что слово

"республика" имела для него "нравственный смысл", точнее, это был идеал,

заключающий в себе "магические" силы. Здесь лежит корень той безоглядной

веры в магию всяческого прогресса, в магию революционного "деяния", которая

от Бакунина и Герцена (в раннюю пору) продолжает зажигать русские сердца"

(История Русской Философии. том I, 294).

Благодаря материальной помощи Герцена, Бакунин уезжает в Германию.

Сблизившись с левыми гегельянцами Бакунин все более и более левеет. В 1842

году им была напечатана в журнале левых гегельянцев статья "Реакция в

Германии", в которой он уже утверждал, что "радость разрушения есть

творческая радость", "...у Бакунина, - замечает В. Зеньковский, - впервые

выступает утопизм с чертами революционного динамизма. У некоторых

декабристов, правда, уже прорывался революционный утопизм, но по-настоящему

он впервые проявляется именно у Бакунина, - и с тех пор он не исчезает у

русских мыслителей и время ют времени вспыхивает и пылает своим жутким

пламенем". (стр. 258-9). "В Бакунине и бакунизме, - как правильно

подчеркивает В. Зеньковский, - мы находим уже много "семян" того, что в

последствии развернулось с чрезвычайной силой, например, в философии Ленина

и его последователей".

Герцен, на средства получаемые от своих многочисленных крепостных,

создал в Париже политический салон, в котором встречались самые блестящие

представители европейской революционной швали, как Бакунин, Карл Маркс,

Энгельс, итальянский масон Гарибальди, один из главных организаторов

Французской революции в 1848 году масон Луи Блан. "Парижский салон Герцена,

- с восторгом пишет Роман Гуль в посвященной Герцену книге "Скиф в Европе",

- в эту "революцию (революцию 1848 г.) был самым блестящим. Сборище

всесветных богемьенов, бродяг, вагабундов, революционеров, весельчаков,

страдальцев съехавшихся со всего света в Париж. Это было - "дионисиево ухо"

Парижа, где отражался весь его шум, малейшие движения и волнения,

пробегавшие по поверхности его уличной и интеллектуальной жизни. Приходили

сюда друзья и незнакомые, завсегдатаи и случайные гости, богатые и нищие,

никаких приглашений, даже рекомендаций не требовалось; приходили кто попало

и две венки-эмигрантки, за неимением собственной квартиры разрешились здесь

от бремени. По-московски хлебосолен хозяин; завтракали тут, обедали,

ужинали - беспрерывно; шампанское лилось в ночь до рассвета; за стол меньше

20 человек не садилось - немцы, поляки, итальянцы, румыны, французы,

венгры, сербы, русские кто ни перебывал в доме Герцена. Мишле и Тургенев,

Прудон и Гервег с женой Эммой, Ламартин и Маркс, Луи Бланк, Энгельс,

Гарибальди, Маццини, Флекон, Мюллер-Трюбинг, Зольгер, фон Борнштадт, фон

Левенфельс, Ворцель, Сазонов, Бернацкий, Жорж Занд, Толстой, Головин. (Луи

Бланк, Маццини, Гарибальди - масоны. - Б. Б.)

В книге "С того берега", Герцен, так же, как и его друг М. Бакунин,

призывает к беспощадной расправе со всеми, кто против разрушения

существующих форм правления. Герцен пишет, что необходимо "разрушить все

верования, разрушить все надежды на прошлое, разбить все предрассудки,

поднять руки на прежние идеалы, без снисхождения и без жалости". В число

революции Герцен зачисляет также и Петра I. "Петр I, конвент, - пишет он

Бакунину, - научили нас шагать семимильными сапогами, шагать из первого

месяца беременности в девятый и ломать без разбора все, что попадется на

дороге".

XXI

"Я жид по натуре, - писал Белинский Герцену, - и с филистимлянами за

одним столом есть не могу". "Самая революционная натура Николаевского

времени, - подчеркивает Герцен в "Былое и Думы", - Белинский".

"Отрицание - мой Бог, - пишет Белинский Боткину. - В истории мои

герои - разрушители старого - Лютер, Вольтер, энциклопедисты, террористы,

Байрон ("Каин") и т.п. Рассудок для меня теперь выше разумности (разумеется

- непосредственной), и потому мне отраднее кощунства Вольтера, чем

признание авторитета религии, общества, кого бы то ни было. Знаю, что

Средние века - великая эпоха, понимаю святость, поэзию, грандиозность

религиозности Средних веков; но мне приятнее XVIII век - эпоха падения

религии: в Средние века жгли на кострах еретиков, вольнодумцев, колдунов; в

XVIII - рубили на гильотине головы аристократам, попам и другим врагам

Бога, разума и человечности".

Вот еще несколько жутких признаний Белинского, заимствованных из его

писем: "Люди так глупы, что их насильно надо вести к счастью. Да и что

кровь тысячей в сравнении с унижением и страданиями миллионов". "Но смешно

и подумать, что это может сделаться само собою, временем, без

насильственных переворотов, без крови". "Я все думал, что понимаю революцию

- вздор - только начинаю понимать".

Когда большевики зачисляют в число своих духовных предков

Белинского, они говорят правду. Они имеют все основания считать Белинского

родоначальником большевизма. В "Русской Идее" Бердяев дает следующую верную

оценку идейного облика Белинского: "Белинский, как типичный русский

интеллигент, во все: периоды стремился к тоталитарному миросозерцанию".

"Белинский говорит про себя, что он страшный человек, когда ему в голову

заберется мистический абсурд". "Белинский решительный идеалист, для него

выше всего идея, идея выше живого человека". "У Белинского, когда он

обратился к социальности, мы уже видим то сужение сознания и вытеснение

многих ценностей, которое мучительно поражает в революционной интеллигенции

60-х и 70-х годов". (Н. Бердяев. Русская Идея)

Дух ненависти столь характерный для масонов и всех апостолов

масонского социализма горел неугасимым пламенем в душе Белинского с того

мгновения, как он слепо уверовал в магическую силу социализма.

"Я считаю Белинского, - пишет Герцен, - одним: из самых

замечательных лиц николаевского периода..." Герцен хвалит Белинского за то,

что "В ряде критических статей он кстати и некстати касается всего, везде

верный своей ненависти к авторитетам". Сокрушая все авторитеты Белинский

следовал традиционной тактике масонства и его духовных спутников. Давая

оценку одного из современников Белинского (Н. Полевого) Герцен писал: "Он

был совершенно прав, думая, что всякое уничтожение авторитета есть

революционный акт и что человек, сумевший освободиться от гнета великих

имен и схоластических авторитетов, уже не может быть ни рабом в религии, ни

рабом в обществе" ("О развитии революционных идей в России").

Этим, выгодным для масонства, сокрушением всех авторитетов и

занимался с фанатической яростью Белинский. Разлагательская деятельность

Белинского встречала большой отклик в душах молодежи завороженной

масонскими идеями о всеобщем братстве, равенстве и социалистическом рае.

"Тяжелый номер "Отечественных Записок" переходил из рук в руки вспоминает

Герцен: "Есть Белинского статья? Есть, и она поглощалась с лихорадочным

сочувствием, со смехом, со спорами... и трех-четырех верований, уважений,

как не бывало". "Нигилизм, как понимает его реакция, - свидетельствует

Герцен, - появился не со вчерашнего дня, - Белинский был нигилист в 1838

году - он имел все права на этот титул" ("Новая фаза русской литературы").

С такой же силой, с какой Бакунин, уверовал в спасительность магии

анархизма, Белинский уверовал в спасительность магии социализма. "Увы, друг

мой, - пишет Белинский в июне 1841 года Боткину, - я теперь забился в одну

идею, которая поглотила и пожрала меня всего". "Во мне развилась какая-то

дикая, бешенная фанатическая любовь к свободе и независимости человеческой

личности, которые возможны только при обществе, основанном на правде и

доблести". "Я понял и Французскую революцию и ее римскую помпу, над которой

прежде смеялся. Понял и кровавую любовь Марата к свободе, его кровавую

ненависть ко всему, что хотело отделяться от братства с человечеством хоть

коляскою с гербом". "Итак, - пишет он в другом письме Боткину, - я теперь в

новой крайности, - это идея социализма, которая стала для меня идеей,

бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания. Все из нее,

для нее и в ней. Она вопрос и решение вопроса. Она (для меня) поглотила и

историю, и религию, и философию".

Н. И. Сатин писал Белинскому в 1837 году из Ставрополя: "Не я ли

говорил тебе, что польза, сделанная без любви, не есть добро положительное.

Жалки те люди, которые сомневаются в этом". Белинский и был одним из таких

людей.

В другом письме, написанном в том же году, Сатин пишет ответившему

на его первое письмо Белинскому: "Во многих твоих истинах проглядывают

давно знакомые, родные истины, но ты воображаешь их гиперболически, с

фанатизмом дервиша, а не со смирением философа. Я убежден, мы верим в одну

истину, мы стремимся к одной цели, но ты, Белинский, извини, ты - Марат

философии...

...У тебя все (да, все, и немецкие философы включительно) -

призраки; у меня есть - избранные. Ты не подозреваешь, может быть, что ты

со своей маратовской фразою уравнял всех, всех выслал на гильотину падения.

...Мудрено ли после этого, что тебе всюду мечтаются призраки,

говорят это случалось иногда и с Маратом...

...Я уже сказал тебе: будет Един Бог, Един Дух, но не будет человек

- Бог, человек - Дух. Я мог бы умножить примеры твоей необычайной

гиперболичности, которую не оправдает никакая философия. Да, Белинский,

фанатизм всегда дурен, а ты немножко фанатик, покайся!

....Нет, нет! Не делайте для человека всего; оставьте жизнь

развиваться, оставьте Бога действовать, оставьте человека свободным...

Человек сам заслужит благодать Божию".

Эта заслуженная отповедь Белинскому была вызвана тем, что Белинский

в тогдашнем периоде своего идейного развития напомнил Сатину непримиримость

и фанатическую страстность Марата. Сатин очень тонко почувствовал в

Белинском Марата философии. Через три года после того, как Сатин так назвал

Белинского, Белинский писал Боткину: "...дело ясно, что Робеспьер был не

ограниченный человек, не интриган, не злодей, не ритор и что тысячелетнее

царство Божие утвердится на земле не сладенькими и восторженными фразами

идеальной и простодушной Жиронды, а террористами - обоюдоострым мечом слова

и дела Робеспьера и Сен-Жюстов" "Я начинаю любить человечество

по-маратовски: чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я кажется,

огнем и мечом истребил: бы остальную". "Социальность, социальность или

смерть". "Знаешь ли, - пишет он в другом письме, - что я теперешний

болезненно ненавижу себя прошедшего. И если бы имел силу и власть, - то

горе было бы тем, которые теперь то, чем я был год назад".

Эта фраза, вместе с фразой о готовности отправить на гильотину

тысячи, во имя блаженства всех, и дала повод философу С. Франку сравнить

Белинского с Дзержинским, сказать, что Белинский - это Дзержинский, не

имевший силы и власти карать тех, которые сегодня верят так, как вчера

верил сам Белинский. А Дзержинский - это тот же самый духовный тип русского

фанатика-утописта, имеющего силу и власть карать всех, кто думает не так

как он.

Гончаров, в статье "Заметки о личности Белинского" свидетельствует,

что Белинский "всматриваясь и вслушиваясь в неясный еще тогда и новый у нас

слух и говор о коммунизме, он наивно, искренне, почти про себя, мечтательно

произнес однажды: "Кончено, будь у меня тысяч сто, их не стоило бы

жертвовать, - но будь у меня миллионы, я отдал бы их". Кому, куда отдал бы?

В коммуну, для коммуны, на коммуну? Любопытно было бы спорить, в какую

кружку положил бы он эти миллионы, когда одно какое-то смутное понятие

носилось в воздухе, кое-как перескочившее к нам через границу, и когда

самое название "коммуны" было еще для многих ново. А он готов был класть в

кружку миллионы - и положил бы, если бы они были у него и если бы была

кружка".

Насильственное приведение глупых людей к социалистическому счастью,

которое развивал в своих письмах Белинский - это готовая программа героя

"Бесов" Шигалева, и будущая программа члена Ордена Р. И. - Ленина,

Дзержинского и всех остальных членов Ордена, принявших активное участие в

строительстве социализма на руинах Российской Империи.

Комментируя заявление Белинского, что он готов любить человечество

"по-маратовски; чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я, кажется,

огнем и мечем истребил бы остальную", Бердяев пишет: "Белинский

предшественник большевистской морали". "В Белинском был уже потенциальный

марксист". "Белинский - центральная фигура в истории русской мысли XIX

века. И он более других должен быть поставлен в идейную генеалогию русского

коммунизма, как один из его предшественников, гораздо более чем Герцен и

др. люди 40-х и даже 60-х годов. Он близок к коммунизму не только по своему

моральному сознанию, но и по социальным взглядам". "По Белинскому можно

изучать внутренние мотивы, породившие миросозерцание русской революционной

интеллигенции, которое долго будет господствовать и в конце концов породит

русский коммунизм". "Он прямой предшественник Чернышевского и, в конце

концов, даже марксизма". А в статье "Кошмар Злого добра" Бердяев заявляет:

"Уже у Белинского в последний его период можно найти оправдание "чекизма".

От Белинского до Дзержинского лежит прямая столбовая дорога маратовской

любви к человечеству.

XXII

Согласно интеллигентского мифа, петрашевцы - такие же невинные

овечки, как и декабристы. Но это лживый миф. Салтыков-Щедрин, бывший

петрашевец, признается в "За рубежом", что кружок Петрашевского прилепился

идейно "к Франции Сен-Симона, Кабе, Фурье, Луи Блана (масона - Б. Б.) и в

особенности Жорж Занда". "Мы не могли без сладостного трепета помыслить о

"великих принципах 1789 года", "и с упоением зачитывались "Историей

десятилетия" Луи Блана". По получении сообщения о начале революции 1848

года "молодежь едва сдерживала восторги", - свидетельствует Щедрин.

Наиболее радикально настроенные из членов Ордена, от увлечения

утопическим социализмом, перешли к увлечению Фейербахом и Марксом. В 40-х

годах, гегелевский идеализм переживал у себя на родине глубокий кризис.

Левые гегельянцы, во главе с Фейербахом и Марксом, порвали с метафизикой

гегельянства и заложили основы материалистического социализма, истолковывая

идеи Гегеля, как призыв к социальной революции.

Герцен и Бакунин, были знакомы с Марксом. Начинается пропаганда идей

Фейербаха и Маркса в России. "Это ирония судьбы, - писал позже Маркс, - что

русские, против которых я НЕПРЕРЫВНО, В ПРОДОЛЖЕНИЕ 25 ЛЕТ БОРОЛСЯ, не

только по-немецки, но и по-французски, и по-английски, всегда были моими

"благожелателями". От 1843 до 1844 г. в Париже тамошние русские аристократы

носили меня на руках. Моя работа против Прудона (1847), она же у Дункера

(1859), нигде не нашла большего сбыта, чем в России". Уже в 1847 г., в XI

томе "Энциклопедического Словаря", члены Ордена Р. И. знакомят русского

читателя с идеями Маркса и Энгельса.

В 1848 году юный Чернышевский пишет в своем дневнике: "Мне кажется,

что я стал по убеждениям и конечной цели человечества решительно партизаном

социалистов и коммунистов и крайних республиканцев, монтаньяр решительно".

Производивший следствие по делу петрашевцев чиновник Министерства

Внутренних Дел Липранди, так характеризует настроение петрашевцев: "В

большинстве молодых людей, очевидно какое-то радикальное ожесточение против

существующего порядка вещей без всяких личных причин, единственно по

увлечению "мечтательными утопиями", которые господствуют в Западной Европе

и до сих пор беспрепятственно проникали к нам путем литературы и даже

училищного преподавания. Слепо предаваясь этим утопиям, они воображают себя

призванными переродить всю общественную жизнь, переделать все человечество

и готовы быть апостолами и мучениками этого несчастного самообольщения".

"Достоевский во время допросов говорил неправду, когда заявлял

следственной Комиссии, что он не знает "доселе в чем меня обвиняют". Мне

объявили только, что я брал участие в общих разговорах у Петрашевского,

говорил "вольнодумно" и, наконец, прочел вслух литературную статью

"Переписка Белинского с Гоголем". Достоевский скрывал свое участие в кружке

Дурова. А Дуров и дуровцы были настроены не так, как Петрашевский и

петрашевцы. Это была явная революционная организация. Эта организация

возникла из петрашевцев, недовольных умеренными политическими взглядами

большинства членов Кружка."

Следователь Липранди, производивший следствие по делу петрашевцев, в

своем заключении пишет, что часть петрашевцев можно назвать заговорщиками.

"У них видны намерения действовать решительно, - пишет он, - не страшась

никакого злодеяния, лишь бы только оно могло привести к желанной цели". Эту

характеристику можно без оговорок отнести к членам кружка Дурова. А

Достоевский был членом этого кружка.

Цель организации Дурова - готовить народ к восстанию. Следственная

Комиссия охарактеризовала Дурова "революционером". Кружок Дурова решил

создать тайную типографию. Проект устава кружка напоминал отдаленно

знаменитый "Катехизис революционера" Нечаева. В одном из параграфов кружка

предусматривалось "угроза наказания смертью за измену". Член кружка

Григорьев в составленной им брошюре "Солдатская беседа" призывал солдат к

расправе с Царем.

Достоевский был одним из наиболее революционно настроенных членов

кружка. Член кружка Пальм указывает, что когда однажды зашел спор,

допустимо ли освободить крестьян с помощью восстания, Достоевский с пылом

воскликнул:

- Так хотя бы через восстание!

Аполлон Майков, в письме к Висковатому, рассказывает, что к нему

приходил Достоевский, который говорил, что Петрашевский "дурак, актер и

болтун и что у него не выйдет ничего путного, и что люди подельнее из его

посетителей задумали дело, которое ему неизвестно и его туда не примут".

Достоевский сообщил Майкову, что участники "дела" будут печатать

революционные материалы. "И помню я, - пишет Майков, - Достоевский, сидя,

как умирающий Сократ перед друзьями, в ночной рубашке с незастегнутым

воротом, напрягал все свое красноречие о святости этого дела, о нашем долге

спасти отечество и т.д."

"Впоследствии я узнал, что типографский ручной станок был заказан в

разных частях города и за день за два до ареста был снесен и собран на

квартире одного из участников, М-ва, которого я кажется и не знал. Когда

его арестовали и делали у него обыск, на этот станок не обратили внимания,

у него стояли в кабинете разные физические и другие инструменты и аппараты,

но двери опечатали.

По уходе Комиссии, домашние его сумели, не повредив печатей снять

дверь с петель и выкрали станок. Таким образом улика была уничтожена".

XXIII

Кроме утопических социалистов среди петрашевцев были уже и

коммунисты, последователи Маркса. Вот почему Маркс, находившийся возможно в

связи с Спешневым, писал в 1848 году: "....подготовлявшаяся в Петербурге,

но вовремя предотвращенная революция..." (К. Маркс и Ф. Энгельс, т. IV,

стр. 256).

Наиболее значительными личностями Кружка Дурова были: Достоевский и

Николай Спешнев. Николай Спешнев, богатый красавец, человек с дурным

романтическим прошлым. Не закончив лицея Спешнев уехал в Европу и жил в ней

многие годы. Располагая хорошими средствами, Спешнев все свое время

посвящал разработке лучшего типа революционной организации, писал сочинение

о тайных обществах. Спешнев одним из первых русских познакомился с

коммунистическим манифестом Карла Маркса.

Николай Спешнев был. всегда холоден, молчалив, замкнут. Литературные

критики считают, что Достоевский вывел Спешнева в образе Николая Ставрогина

в "Бесах". Монбелли, член Кружка Дурова показывал на следствии: "Спешнев

объявил себя коммунистом, но вообще мнений своих не любил высказывать,

держал себя как-то таинственно, что в особенности не нравилось

Петрашевскому". На одном из собраний петрашевцев Спешнев прочитал лекцию, в

которой проповедовал "социализм, атеизм, терроризм, все, все доброе на

свете".

При аресте Спешнева у него найден был текст обязательной подписки.

Первый пункт этой подписки гласил: "Когда распорядительный Комитет

общества, сообразив силы общества, обстоятельства, и представляющийся

случай, решит, что настало время бунта, то я обязуюсь, не щадя себя,

принять полное открытое участие в восстании и драке". По сообщению К.

Мочульского, автора монографии "Достоевский", под одной такой подпиской

стояла подпись Федора Достоевского.

К. Мочульский высказывает догадку, что именно до инициативе Н.

Спешнева, наиболее революционно настроенные члены Кружка Петрашевского,

составили особую тайную группу. К. Мочульский называет Спешнева вторым злым

гением Достоевского. Первым, как известно, был Виссарион Белинский.

"Спешнев толкает его на грех и преступление, он его темный двойник".

Правильность вывода подтверждается высказываниями доктора С.

Яновского, близко знавшего Ф. Достоевского. В своих воспоминаниях он пишет:

"Незадолго до ареста, Достоевский сделался каким-то скучным, более

раздражительным, более обидчивым и готовым придраться к самым ничтожным

мелочам, стал особенно часто жаловаться на дурноты. Причиной этого, по

собственному сознанию Достоевского, было сближение с Спешневым, или точнее

сказать, сделанный у него заем".

Однажды Яновский стал утешать Достоевского, что со временем его

дурное настроение исчезнет. На это Достоевский ответил:

"Нет, не пройдет, а долго и долго будет меня мучить, так как я взял

у Спешнева деньги (при этом он назвал сумму около 500 рублей). Теперь я с

ним и его. Отдать же этой суммы я никогда не буду в состоянии, да он и не

возьмет деньгами назад, такой уж он человек. Понимаете ли Вы, что у меня с

этого времени свой Мефистофель".

Комментируя это место воспоминаний доктора Яновского, К. Мочульский

пишет: "Достоевский мучится, потому, что он продал душу "дьяволу". "Теперь

я с ним и его". С этого времени у него есть свой Мефистофель, как у Ивана

Карамазова свой черт".

Достоевский тяготится тем, что он стал слугой .дьявола - атеиста и

коммуниста Николая Спешнева, но, во время следствия по делу кружка, не

говорит все же всю правду. Когда власти узнали о существовании среди

петрашевцев особого кружка заговорщиков и о его составе, Достоевскому было

предложено дать соответствующие объяснения. Он не сказал всей правды, а

изобразил дело так, что "Кружок знакомых Дурова есть чисто артистический и

литературный".

Это была ложь. На собраниях Дуровского кружка, по данным

следственной Комиссии, "происходили рассуждения о том, как возбуждать во

всех классах народа негодование против правительства, крестьян против

помещиков, против начальников, как пользоваться фанатизмом раскольников, а

в прочих сословиях подрывать и разрушать всякие религиозные чувства,

которые они сами из себя уже совершенно изгнали".

Не раскаиваясь всходит Достоевский и на эшафот. "Мы, петрашевцы,

стояли на эшафоте, и выслушивали наш приговор без малейшего раскаяния, -

писал Достоевский в "Дневнике Писателя" за 1873 год. Если не все мы, то, по

крайней мере, чрезвычайное большинство из нас почло бы за бесчестие

отречься от своих убеждений, за которые нас осудили, те мысли, те понятия,

которые владели нашим духом представлялись. нам не требующими раскаяния, но

даже чем-то очищающим, мученичеством, за которое многое простится... И так

продолжалось долго. Не годы ссылки, не страдания сломили нас. Напротив,

ничто не сломило нас и наши убеждения лишь поддерживали наш дух сознанием

исполненного долга".

На каторгу Достоевский ушел человеком находившимся под идейным

влиянием коммуниста Спешнева - одного из первых почитателей

"коммунистического манифеста" Карла Маркса. Перед лицом смерти Достоевский

был еще "дитя неверия и сомнения".

После возвращения с каторги, вспоминая настроения петрашевцев,

Достоевский писал: "Почему же вы думаете, что петрашевцы не могли стать

нечаевцами, то есть стать на нечаевскую же дорогу, в случае, если бы так

обернулось дело. Конечно, тогда и представить нельзя было, как бы это могло

обернуться. Но позвольте мне про одного себя сказать. Нечаевым, вероятно, я

бы не мог сделаться никогда, но нечаевцем, не ручаюсь, может быть и мог

бы".

В дневнике жены Достоевского записано следующее признание

Достоевского: "Социалисты произошли от петрашевцев, петрашевцы посеяли

много семян. Тут были задатки, из которых могли выработаться и практические

социалисты-нечаевцы". Достоевский признался однажды Д. Аверчиеву, что он

"петрашевцев, и себя в том числе полагает начинателями и распространителями

революционных учений". Свой революционный этап жизни Достоевский считал

грехом против русского народа, и когда, однажды, кто-то сказал

Достоевскому:

- Какое, однако, несправедливое дело ваша ссылка.

Достоевский с раздражением заявил:

- Нет, справедливое: нас бы осудил народ.

* * *

Славянофил Ю. Самарин, встретившись в 1864 году заграницей с

Герценом упрекал его в том, что его "революционная пропаганда подействовала

на целое поколение, как гибельная противоестественная привычка, привитая к

молодому организму не успевшему сложиться и окрепнуть. Вы иссушили в нем

мозг, ослабили нервную систему и сделали его неспособным к сосредоточению и

энергичной деятельности... Причина всему этому - отсутствие почвы,

заставляющее вас продолжать без веры какую-то революционную чесотку по

старой памяти".

"Чтобы ни случилось, - пишет со злорадством Герцен в первой книге

"Полярной Звезды", - разломится ли Россия на части, или Европа впадет в.

византийское ребячество - одна вещь сделана и искоренить ее невозможно, -

это сознание, более и более приобретаемое юным поколением России, что

социализм - смутный и неопределенный идеал русского народа, разумное и

свободное развитие его быта".

"Семена, которые достались в наследство небольшому числу наших

друзей, и нам от наших великих предшественников (вольтерьянцев, масонов и

масонов-декабристов. - Б. Б.), мы бросили в новые борозды к ничто не

погибло".

"Россия, - писал В. Розанов в "Опавшие листья", - представляется

огромным буйволом, съевшим на лугу траву-зелье, съевшим какую-то

"гадину-козюлю" с травою: и отравленный ею он завертелся в безумном

верченье". Таких гадин-козюль Россия проглотила много со времени Тишайшего

Царя. (Козюля - змея. - Б. Б.) Одной из таких гадин-козюль была масонская

революционная чесотка которою заразили русскую молодежь Герцен, Белинский и

Ко.

V. ОРДЕН РЫЦАРЕЙ ЗЛОГО ДОБРА

I

"Орден Русской Интеллигенции" - не моя выдумка, я ставлю только

точки над "i". Этот термин уже давно вошел в обиход и широко применялся

авторами различных книг до Февральского переворота и после него. Орден

Русской Интеллигенции - более точный термин, чем термин "интеллигенция",

под которым многие в настоящее время ошибочно подразумевают весь русский

образованный слой.

В изданной несколько лет назад книге "Незаслуженная слава" я

доказывал, что "Творцы русской культуры - не интеллигенты, а интеллигенты -

не творцы русской культуры". На одной из страниц этой книги возражая автору

статьи "Беспредметная дискуссия", помещенной в "Нашей Стране", считавшему,

что если "о вкусах не спорят, то о терминологии тем более не стоит", я

писал: "Неужели Александр Невельский действительно не понимает, какую

громадную роль играют термины во всех областях человеческого знания.

Неужели он не отдает себе отчета, что неточная терминология несет за собой

в конечном итоге комплекс ложных идей, вытекающих из ложного понимания

термина". "Без ясного представления о том, каким образом русская

интеллигенция довела русский народ до большевизма - невозможно выйти из

того идеологического кризиса, в котором находится сейчас русский

образованный слой и здесь и там".

"А о каком выходе из идеологического кризиса можно говорить, когда

верхушка националистов не готова даже к правильному пониманию термина

интеллигенция (оставлять ли его для толпы, это совсем особый вопрос) и

вместо того, чтобы серьезно спорить по существу, отделывается отговорками,

вроде того, что спор, де, беспредметен или что о терминах не спорят (?)".

То, что не в силах понять Невельский, и, подобные ему

"националисты", понимал Николай II. В своих воспоминаниях граф Витте пишет:

"Когда за столом кто-то произнес слово "интеллигент", - Государь заметил:

"как мне противно это слово" и добавил, - что следует приказать Академии

Наук вычеркнуть это слово из русского словаря" (т. I, 295). Витте пишет,

что в этом пожелании явно звучала саркастическая нотка.

Выяснение вопроса о том, "что такое русское масонство",

автоматически приводит к вопросу о том, какую роль сыграло масонство в

формировании в России того уродливого противоестественного слоя в недрах

русского образованного слоя, которого не существует в остальных странах и

которых стал известен под именем русской интеллигенции. Русская

интеллигенция, космополитическая по своим идейным устремлениям, враждебно

настроенная ко всем основам русской культуры - духовно есть дитя

европейского масонства. В каждом номере эмигрантских газет и журналов даже

национального направления, встречаешь неправильное. употребление понятий

"интеллигенция" и интеллигент", когда интеллигенцией называют русский

образованный слой, творивший русскую культуру, а выдающихся деятелей

русской культуры и всякого образованного русского человека именуют

"интеллигентом".

На самом же деле русский образованный класс ни в коем случае не

является интеллигенцией и никто из. творцов русской культуры, за редчайшим

исключением. не был интеллигентом. Не был и не мог быть!

Из всей суммы вопросов идеологического порядка, есть два самых

важных. Первый, это вопрос о распространении правильных представлений о

русском историческом прошлом, создание подлинно русской концепции русской

истории. И второй, не менее важный, - это вопрос о том, почему только в

России появился слой, известный под именем "интеллигенция" и каким образом

он разрушил плоды творчества русских образованных людей, создавших

величественное здание русской государственности и русской культуры.

Без ясных представлений о действительном (а не выдуманном

историками-норманистами и русскими интеллигентами) ходе русской истории и

без того, каким образом русская интеллигенция довела русский народ до

большевизма - невозможно выйти из того идеологического кризиса, в котором

находится сейчас весь русский образованный слой.

Творцы русской культуры не являются интеллигентами. Интеллигенты же

не являются основными торцами великой русской культуры. Подтасовка понятия

"русское образованное общество" понятием "интеллигенция", нанесло

неисчислимый вред русскому национальному сознанию и продолжает ему наносить

до сих пор.

То, что русская интеллигенция не совпадает с русским образованным

слоем, истинным творцом самобытной русской культуры, легко понять, обратив

внимание на три момента.

1. Если для обозначения интеллигенции потребовалось особое обозначение -

значит, интеллигенция это вовсе не образованный слой, который

существовал с момента зарождения Руси, а какая-то особая группа,

имеющая свои специфические особенности.

2. Образованный слой существует во всех странах мира, специфическое

понятие интеллигенция появилось только в России, когда после

совершенной Петром I революции, в России появилась особая

космополитическая прослойка, которую пришлось обозначить позднее

особым именем.

3. Образованный слой всякой страны в своем культурном творчестве

опирается на духовные основы своей национальной культуры. Русская же

интеллигенция с момента появления с яростной ненавистью отрицает все

основы русской самобытной культуры и принципиально отрицает

возможность существования русской самобытной культуры.

Спрашивается, как же люди, отрицающие возможность создания русской

самобытной культуры, то есть интеллигенция, могут составлять русское

образованное общество, создавшее русскую культуру?

Ведь сколько бы ни твердили русские интеллигенты, что никакой

русской самобытной культуры нет, ведь великая самобытная русская культура

тем не менее существует. Наличие совершенно своеобразной русской культуры,

резко отличающейся от европейской культуры - неоспоримый факт, это давным

давно признано величайшими русскими и иностранными мыслителями. Духовную

непохожесть русского ярко чувствуют все другие народы. Даже русских

интеллигентов, как они ни корчат из себя европейцев - европейцы никогда не

признают за своих. Это ли не есть неоспоримое признание того, что даже

европеизированные русские по своему духовному складу принадлежат к иному,

не европейскому миру.

Некоторое время назад на страницах "Нашей Страны" развернулась

оживленная полемика по вопросу о том "Что такое интеллигенция?" Дискуссия,

к сожалению, кончилась ничем. Как Аму-Дарья без следа уходит в пески, так и

в результате дискуссии идеологические работники народно-монархического

движения не пришли к выводу, к которому давно бы уже надлежало прийти

сторонникам национального мировоззрения: что интеллигенция - это одно, а

русское образованное общество, против которого всегда вело яростную войну

интеллигенция - это совсем другое.

В вышедшем в 1960 году в Нью Йорке сборнике "Воздушные пути" новый

эмигрант Н. Ульянов известный публицист и исторический романист (автор

романа "Атосса") в своей статье о русской интеллигенции

"Ignorantia est" дал Ордену Русской Интеллигенции столь же

беспощадную оценку, какую дал я в своей книге "Незаслуженная слава".

Живущие заграницей члены Ордена немедленно набросились на Н. Ульянова с

целью всячески дискредитировать его утверждения и его самого лично, и

всячески затемнить сущность спора. Подобная тактика членов Ордена вполне

понятна.

"Такая подмена, - писал Н. Ульянов в статье "Интеллигенция",

опубликованной в "Новом Русском Слове" (от 7 февраля. 1960 г.), -

наблюдается в отношении термина "интеллигенция". Его стараются употреблять

не в традиционно русском, а в европейском смысле. Нет нужды объяснять,

зачем понадобилось такое растворение революционной элиты во всей массе

образованного люда и всех деятелей культуры. Мимикрия - явление не одного

только животного мира. По той истеричности, с которой публицисты типа М. В.

Вишняка кричат о "суде" над интеллигенцией, можно заключить, что суда этого

боятся и заранее готовят почву, чтобы предстать. на нем в обществе Пушкина

и Лермонтова".

"Невозможно спастись, - пишет Н. Ульянов, - в статье "Интеллигенция"

("НРС", от 7 февраля 1960 г.) и от плоской болтовни, вызванной путаницей в

употреблении и понимании самого слова "интеллигенция".. В одних случаях это

делают по недоразумению, в других - сознательно. Не могу, например,

допустить, чтобы М. В. Вишняк заблуждался и не понимал, почему имена

Пушкина, Лермонтова, Лобачевского нельзя объединить, в одну группу с

именами Желябова, Чернышевского и Ленина. Если у него, тем не менее, такая

тенденция есть, то тут - определенный умысел. Ни сам он в прошлом, ни люди

дореволюционного поколения, не употребляли слово "интеллигенция" в таком

всеобъемлющем духе. Оно имело довольно узкое значение, и лет пятьдесят тому

назад, когда веховцы выступили с развенчанием интеллигенции -

терминологических споров почти не было. Обе стороны знали, о ком идет речь.

Путаница началась после революции, когда пробил час исторического

существования той общественной группы, что именовала себя интеллигенцией. С

этих пор и в Советском Союзе и в эмиграции слово это стало произноситься,

чаще, в общеевропейском понимании".

"Совершенно очевидно, что оценка исторической роли интеллигенции

возможна только в свете событий, служившего конечной целью ее борьбы. Это

сознавали ее враги и друзья. До революции они, несмотря на жаркие споры,

воздерживались от пророчеств и окончательных приговоров; чувствовали, что

совершение ее судеб еще не наступило. Вдруг да и в самом деле, русскому

Прометею удастся принести огонь на землю! Вдруг да "справедливейший"

политический строй восторжествует! Эти сомнения и относительность тогдашних

суждений выразил Д. С. Мережковский: - "Когда свершится "великое дело

любви", когда закончится освободительное движение, которое они начали и

продолжают, только тогда Россия поймет, что эти люди сделали и чего они

стоили". Все, как известно "свершилось" сорок три года назад. По всей

логике, России давно бы пора понять что-нибудь в "великом деле любви". Но

как это, оказывается, трудно! В СССР всем генералам идейного штаба русской

революции поставлены памятники, низшее офицерство занесено в святцы, и горе

тому, кто усомнится в непорочности этих подпольных страстотерпцев,

террористических угодников, социалистических заступников земли русской!

Соловки! Колыма! Расстрел! Оно и понятно: сомнение в их святости равно

сомнению в святости революции. Вот миф, стоящий на пути к нашему духовному

освобождению. На Западе он давно разоблачен. Там, во всех этих прометеевых

огнях и аннибаловых клятвах видят зарницы тоталитарных режимов".

Хотя Ульянов свое понимание интеллигенции уточнил лишь в ответе

Вишняку, все построение его статьи в "Воздушных путях" не оставляет

сомнения в том, что он уже и раньше понимал под интеллигенцией "орден"

Анненкова или, согласно Иванову-Разумнику, "штаб русского революционного

движения". А сторонник Н. Ульянова в своем письме в редакцию "НРС" З.

Аспальф (.• 17154) пишет: "Критики Н. Ульянова не опровергли, нового не

указали, а постарались главным образом по причинам пристрастия, замутить

вопрос о существовании "закрытого ордена русской интеллигенции"

своеобразной природы, с душком особого НАПРАВЛЕНИЯ".

Скажем открыто то, на что З. Аспальф только туманно намекает -

"своеобразная природа" ордена и его "особое направление" - определяются

масонским происхождением Ордена. Сознавали или не сознавали рядовые члены

Ордена, но с момента возникновения Ордена они были никем иным, как

духовными и политическими лакеями мирового масонства.

II

Русская интеллигенция, как это много раз подчеркивали выдающиеся ее

представители, несмотря на разнородность входящих в нее политических

образований представляет из себя все же нечто в политическом отношении

целое, напоминая собой подобие некоего ордена, имеющего одни и те же

основные верования. Впервые орденом интеллигенцию назвал Анненков, который

характеризуя западников писал, что все они составляли "как бы воюющий

орден, который не имел никакого письменного устава, но знал всех своих

членов, рассеянных по лицу пространной земли нашей, и, который все-таки

стоит по какому-то соглашению, никем в сущности не возбужденному, поперек

всего течения современной ему жизни, мешая ей вполне разгуляться,

ненавидимый одними и страстно любимый другими".

"Когда во вторую половину XIX века, - пишет в "Русской Идее" Н.

Бердяев, - у нас окончательно сформировалась левая интеллигенция, то она

приобрела характер сходный с монашеским (вернее сказать, с масонским

орденом, - Б. Б.) орденом".

В книге "Истоки и смысл русского коммунизма" он опять утверждает:

"Интеллигенция скорее напоминала монашеский орден или религиозную секту со

своей особой моралью, очень нетерпимой, со своим обязательным

миросозерцанием, со своими особыми нравами, и даже со своеобразным

физическим обликом, по которому всегда можно было узнать интеллигента и

отличить его от других социальных групп".

Да, члены Ордена имели даже особый, своеобразный физический облик. В

"Истории моего современника", в главе "В розовом Тумане", Короленко,

например, пишет, что его внимание поразила интеллигентное выражение лицо

одного из пассажиров, разговаривавшего с другим пассажиром: "Я

насторожился, ожидая дальнейшего разговора этих двух симпатичных людей,

которые сразу нашли друг друга в безличной толпе". "Точно члены одного

ордена, - опять нашел я литературную формулу". "Сам человеческий облик

известной категории людей, идейных, изъеденных интеллигентской идеологией,

носил печать этого удушливого, безотрадного "антиэстетизма". Нечесаные

волосы, перхоть на потертом воротнике, черные ногти, неряшливая одежда,

вместо платья (со словом туалет был сопряжен некоторый одиум),

неопределенного цвета блузы, вместо прически - либо по-студенчески

остриженные волосы, либо забранные на затылке неряшливо в чуб - подобного

вида публика в фойе театров, где шли "идейные" пьесы, залы с лекциями и

определенного типа клубы" (Кн. С. Щербатов. Художник в ушедшей России",

стр. 236).

Утверждения Н. Бердяева, что русская интеллигенция представляет

собою особый Орден разделяют и многие другие видные представители этого

Ордена. Г. Федотов утверждает в "Новом граде": "Сознание интеллигенции

ощущает себя почти, как некий орден, хотя и не знающий внешних форм, но

имеющий свой неписанный кодекс - чести, нравственности, - свое призвание,

свои обеты. Нечто вроде средневекового рыцарства, тоже не сводимого к

классовой, феодально-военной группе и связанного с ней, как интеллигенция с

классом работников умственного труда".

Особым духовным Орденом, а отнюдь не русским образованным слоем

считал интеллигенцию и бывший эсер-террорист И. Бунаков-Фондаминский.

Однажды он сделал в Париже даже доклад "Русская интеллигенция, как духовный

орден". Считал, что интеллигенция является своеобразным духовным орденом и

Д. Мережковский.

Русский марксист Валентинов (Е. Юрьевский) писал в статье

"Воспоминания В. А. Маклакова", напечатанной в июне 1954 года в "НРС":

"Русская интеллигенция, неповторимое историческое явление, появление

которой всего правильнее датировать началом 40-х годов - была неким

орденом. Нечто вроде средневекового рыцарства, имевшая, как полагал

Федотов, но к этому следует сделать важные поправки, - свой неписанный

кодекс чести, "свои обеты". К Ордену в какие-то годы несомненно

принадлежала значительная часть и руководящая часть партии к. д. - Милюков,

Винавер, Д. Шаховской и другие".

В возникшей в 1960 году полемике между Н. Ульяновым давшем суровую,

но справедливую оценку Ордену Р. И. и члены Ордена, и сторонники взглядов

Н. Ульянова одинаково прибегают к термину - "Орден Русской Интеллигенции".

Несомненный член Ордена проф. Ф. Степун, например, пишет в своей статье

"Суд или расправа?" ("НРС" • 17174); "Ссылаясь на Иванова-Разумника, на

Федотова и на английского профессора Хербера Баумена он (Ульянов. - Б. Б.)

приходит к пониманию интеллигенции весьма близкому к тому, которое я

защищал уже в 20-х годах и которое подробнее обосновал в моей последней

статье "Пролетарская революция и революционный орден русской революции"

("Мосты", 3). В основе этого понимания, лежит формула Анненкова, по мнению

которого, интеллигенция есть как бы "воюющий орден, который не имея

никакого письменного устава, но зная всех своих членов, рассеянных по лицу

пространной земли нашей, стоял по какому-то соглашению поперек всего

течения современной ему жизни, мешая ей вполне разгуляться, ненавидимый

одними и страстно любимый другими".

III

По своей организационной структуре Орден Русской Интеллигенции

(будем называть его сокращенно - Орден Р. И.) является точной копией

организационной структуры масонства: это тоже самое "единство в

разнообразии". Почему масонство разделено на множество ритуалов? Да только

потому, что масоны стремятся вовлечь в орбиту своего духовного влияния

всех, кто отходит от религии своих предков и национальных традиций.

Масонство - это идейный универмаг рассчитанный на удовлетворение вкусов

отходящих от веры в Бога и национальных традиций. Масонство предлагает

"идейные" товары на всякий вкус. "В масонстве, - как правильно указывает

Селянинов в "Тайная сила масонства", - не брезгуют ничем, стараясь

использовать даже отвратительные человеческие наклонности".

Масон Маклей пишет: "...ясно, что нет единства в ритуалах, но это

различие не мешает всеобщности масонства. Ритуал является только внешней

формой. Доктрина масонства всюду одна и та же. Это неизменное тело,

остающееся повсюду одинаковым... по меньшей мере нас утешает тем, что в то

время, как церемония или ритуал в разные периоды менялись и все еще

изменяются в разных странах, наука, философия, символизм и религия

франкмасонства продолжает оставаться той же повсюду, где исповедуется

настоящее масонство". Масонство, утверждает он, "объединяет людей самых

противоположных мнений в одно братское общество (братский оркестр), которое

дает один и тот же язык людям всех наций и один алтарь людям всех религий",

поэтому с правом эта связь называется "Мистический Аркан" и масоны будучи

объединены под его влиянием, или пользующиеся его выгодами, называются

"Братьями Мистической Петли". (A. Reyss. A study in American Free Masonery,

I, 385.)

А вот, что пишет про состав русского масонства меньшевик Г. Аронсон

в статье "Масоны в русской политике", опубликованной 8 октября 1959 года в

еврейской газете "Новое Русское Слово": "Вот несколько имен из списка

масонской элиты, которые на первый взгляд кажутся совершенно

неукладывающимися в одну организацию, на деле, однако, тесно связанных

между собой: на политическом поприще: князь Г. Е. Львов и А. Ф. Керенский,

Н. В. Некрасов и Н. С. Чхеидзе, В. А. Маклаков и Е. Д. Кускова, великий

князь Николай Михайлович и Н. Д. Соколов, А. И. Коновалов и А. Я. Браудо,

М. И. Терещенко и С. Н. Прокопович.

Что поражает в этом списке, ЭТО БУКВАЛЬНО ЛЮДСКАЯ СМЕСЬ, в которой

так неожиданно сочетаются социалисты РАЗНЫХ МАСТЕЙ с миллионерами,

представителями радикальной и либеральной оппозиции с лицами, занимающими

видные посты на бюрократической лестнице, - вплоть до ... бывшего Директора

Департамента Полиции. Что за странное явление, особенно непривычное в

русской общественной жизни, для которой всегда были характерны полярность

воззрений, сектантское начало во взаимоотношениях, взаимные отталкивания".

"Братьями Мистической Петли" являются и все интеллигенты, связанные

духовно с русским и мировым масонством через исповедание политических и

социальных доктрин пущенных в обиход масонством. Орден Р. И.- по существу

не что иное, как замаскированное масонство, выполнявшее после

окончательного запрещения русского масонства Николаем I ту же самую роль,

которую выполняло бы масонство, если бы оно не было запрещено.

Орден Р. И., как и масонство, разветвлялся на множество различных

ритуалов, политических сект и партий, часто враждовавших между собой, но

преследовавших все одну и ту же цель - уничтожение Самодержавия. Несмотря

на очень страстную борьбу между собой, все, составлявшие в совокупности

Орден Р. И, политические группировки всегда ощущали свое духовное родство и

видели друг в друге братьев по конечным стремлениям.

Нормальные сообщества объединяют всегда чувство патриотизма, любви к

чему-нибудь, стремление к творческой деятельности. Братство же Мистической

Петли, мировое масонство, во всех ритуалах объединяется не любовью к

существующему, а ненавистью. Ненавистью к существующим религиям, к

монархиям и так далее.

Ненависть объединяла и сплачивала воедино в особый политический

орден и русскую интеллигенцию. Ненависть к Самодержавию, к Православию, к

русскому историческому прошлому, ненависть к самобытным традициям русской

культуры - таков идейный цемент скреплявший различные интеллигентские секты

в одно духовное целое.

Как и масонство, Орден Р. И. объединял две группы деятелей -

работавших в области подготовки революции духа, критиковавших религию,

политическую власть, общественное устройство и подготавливавших

насильственное свержение Самодержавия. И про первых и про вторых можно

сказать то же самое, что писали про деятельность современного им масонства

авторы "Всеобщей истории Церкви", изданной в 1853 году в Мадриде: "Однако

увлеченные внутренними разногласиями эти общества не оставались меньше

объединенными против предмета своей ненависти. Если не были согласны в

средствах разрушения, то все были согласны разрушить. Основным правилом их

политики было пользоваться всеми убеждениями, всеми интересами хотя бы и

противоположными между собой, только бы они были под каким-нибудь видом

враждебны религии и обществу" (т. VII, 318, 319).

Если политические взгляды эсеров, октябристов, большевиков,

меньшевиков, кадетов и разнились друг от друга, но все они были согласны,

что царскую власть надо разрушить. "В самой пасти чудовища, - пишет Герцен,

- выделяются дети, не похожие на других детей; они растут, развиваются и

начинают жить.. совсем другой жизнью". Главная черта во всех их - глубокое

отчуждение от официальной России, от среды их окружающей, и с тем вместе

стремление выйти из нее, - а у некоторых и порывистое желание вывести и ее

самое". Героиня романа Лескова "Некуда" нигилистка Лиза, говорит своим

родным: "...с теми у меня хоть общая ненависть, а с вами - ничего".

В характере интеллигенции с первых дней ее зарождения была ужасная

черта. Ее девизом был девиз Екатерины Медичи: "НЕНАВИДЬТЕ И ЖДИТЕ!"

IV

В "Лекциях по русской истории" академик Платонов пишет: "Знакомясь с

правительственной деятельность Николая I, ...мы приходим к заключению, что

первые десятилетия царствования Императора Николая I были временем доброй

работы, поступательный характер которой, по сравнению с концом

предшествующего царствования очевиден. Однако, позднейший наблюдатель с

удивлением убеждается, что добрая деятельность не привлекла к себе ни

участия, ни сочувствия лучших интеллигентных сил тогдашнего общества, и не

создала Императору I той популярности, которою пользовался в свои лучшие

годы его предшественник Александр".

Эта оценка Платонова является опровержением интеллигентского мифа

поддерживаемого членом Ордена евреем Л. Дейчем в книге "Роль евреев в

русском революционном движении", что "лица, желавшие так или иначе

содействовать прогрессу, всегда начинали с мирных приемов и, только

убедившись в невозможности достигнуть ими чего-нибудь, наталкиваясь на

запрещения и преследования со стороны предержащих властей, переходили на

насильственный путь. То же произошло и у нас" (т. I, 48).

Нет, у нас, как указывает Платонов, произошло совсем - "не то же".

Конфликт между Николаем и членами возникнувшего Ордена Р. И. состоял не в

том, что члены Ордена стремились к прогрессу, а Николай был противником

его. Сущность конфликта совершенно иная: в вольтерьянствующем,

масонствующем и европействующем дворянстве, вошедшем в Орден, Николай имел

не представителей нормальной политической оппозиции, а врагов ВСЯКОЙ

ЦАРСКОЙ РОССИИ, СТремившихся уничтожить всякую царскую Россию и

консервативную, и либеральную, и прогрессивную. ВСЯКУЮ! Как отмечал бывший

член ЦК "Земли и Воли" Л. Тихомиров в своем труде "Монархическая

государственность": "Эта интеллигенция - не только в своих крайних

проявлениях, - но и в умеренных, так называемых либеральных, отрицала не

частности строения, а самую строящую силу, требовала от нее не тех или иных

мер, а того, чтобы она устранила самую себя, отдала Россию им".

Уже Пушкин, еще на заре зарождения Ордена отметил, что в России

очень много людей "стоящих в оппозиции не к правительству, а к России".

Духовное равновесие, создавшееся в начале царствования Николая I, впервые

после Петровской революции, после подавления заговора масонов-декабристов и

запрещения масонства, совершенно не устраивало западнически настроенные

круги дворянства, находившиеся во власти идей вольтерьянства и масонства:

этим кругам, поставившим организаторов Ордена, нужна была не социально и

политически прогрессирующая Царская Россия, а Россия без царской власти,

которую они могли бы калечить по полюбившимся им масонским рецептам. Члены

Ордена Р. И. - были не представителями нормальной политической оппозиции,

которых можно было умилостивить какими-либо уступками и привлечь их к

сотрудничеству с властью, как ошибочно думали все цари начиная с Николая I.

Вместо того, чтобы выжечь дотла возникнувший Орден принципиальных убийц

Самодержавия, Православия и всех русских традиций, они расценивали членов

Ордена, как заблудившихся русских, которых мягкостью наказаний (вспомним,

как отнесся Николай I к Герцену, Бакунину) и рядом уступок (как на это

надеялись Александр II и Николай II) можно привлечь к работе по

преобразованию России. Но это была роковая ошибка, приведшая Россию к

гибели.

Указывая, что интеллигенция требовала от царей не частных уступок,

не радикальных реформ в духе своей идеологии, а того, чтобы цари отдали

Россию ей. Л. Тихомиров замечает: "Но на такой почве возможна только

борьба, полное торжество победителя, полное уничтожение побежденного.

Тяжкий смысл этого положения едва ли у нас сознавался властью, которая

будучи, основана на нравственном единении с нацией, с трудом представляла

себе, чтобы среди "своих" могли перед ней стать принципиальные враги. Но за

то сама революционная интеллигенция, как "мирная", так и "боевая", вполне

понимала положение и систематически направляла все свои усилия к тому,

чтобы все устроительные меры власти, всякий шаг развития страны, обратить в

орудие борьбы против данного строя".

Всякая уступка со стороны власти, всякое снисхождение к политическим

преступникам расценивалась только как слабость власти и основание для

нового наступления и требования новых уступок. Трагизм положения состоял в

том, что царская власть видела в своих будущих убийцах лишь непокорных, но

все же "своих", с которыми надеялась рано или поздно, но все же придти к

соглашению о совместном сотрудничестве. Немецкий историк Миллер, в книге

"Россия" (Лейпциг. 1940 г.) пишет, что "Ни в одной европейской стране

никогда не бывало "интеллигенции", образованного слоя, все устремления

которого были бы посвящены социальной революции; в России же социальная

революция была целью жизни образованных людей... Ни нигилисты, ни

большевики, не удовлетворялись конституционными реформами: они хотели

революции и только революции". Как голодного тигра не удовлетворишь тем,

что позволишь откусить ему кусок своего тела, так не было способов

удовлетворить политическими уступками политическое бешенство членов Ордена.

С момента возникновения Ордена в России возникла атмосфера непрерывной

гражданской войны. "Эти люди, - по оценке Достоевского, - ничего не

понимали в России, не видели ее своеобразия и ее национальных задач. Они

решили политически изнасиловать ее по схемам Западной Европы "идеями",

которыми они, как голодные дети, объелись и подавились".

"Русские революционеры не понимали величайших государственных

трудностей, создаваемых русским пространством, русским климатом и ничтожной

плотностью русского населения. Они совершенно не разумели того, что русский

народ является носителем порядка, христианства, культуры и

государственности среди своих многонациональных и многоязычных сограждан.

Они не желали считаться с суровостью русского исторического бремени (на три

года жизни - два года оборонительной войны) и хотели только использовать

для своих целей накопившиеся в народе утомление, горечь и протест. Они не

понимали того, что государственность строится и держится живым народным

правосознанием, и что русское национальное правосознание держится на двух

основах - на Православии и на вере в Царя. Как "просвещенные" неверы, они

совершенно не видели драгоценного своеобразия русского Православия, не

понимали его мирового смысла и его творческого значения для всей русской

культуры". "На этой политической близорукости, на этом доктринерстве, на

этой безответственности - была построена вся программа и тактика русских

революционных партий. Они наивно и глупо верили в политический произвол и

не видели иррациональной органичности русской истории и жизни" (И. Ильин.

"Наши Задачи").

Герой "Бесов" Петр Верховской так определяет задачи поставленные

себе: "... я знаю, что прежде всего надо уметь разрушать и в этом моя

задача: ни о каких будущих благах я не думаю".

V

Многие видные идеологи Ордена подчеркивают, что интеллигенция, это

вовсе не синоним понятия образованное общество. И они правы. Образованный

слой существовал и существует во всех странах. Существовал образованный

слой и в России, начиная со времени Киевской Руси, почти за тысячу лет до

появления интеллигенции, он-то и является творцом русской культуры. Этот же

образованный слой продолжает существовать и после появления в России

интеллигенции или, как мы уже указывали, - точнее - Ордена Русской

Интеллигенции.

Орден Р. И. - прямой результат Петровской Революции, результат

ненормального духовного развития части русского образованного общества,

трагические итоги отрыва европеизировавшихся слоев образованного общества

от русских духовных традиций. В помещенной в сборнике "Вехи" статье П. В.

Струве, например, пишет: "Интеллигенция есть результат таких особенностей,

которых не знали остальные страны, органически развивавшиеся на основе

своей культуры". Орден Р. И. - результат той части Петровской революции,

"которая угасила русский дух во имя голландского кафтана, которая поставила

русскую национальную идею в учебное и подчиненное положение по отношению к

национально и государственно отсталым идеям тогдашнего Запада". Только в

результате Петровской революции, подорвавшей основы самобытной русской

культуры, смог появиться противоестественный слой образованных и

полуобразованных людей, который поставил целью своего существования

окончательное разрушение русской государственности и русской культуры.

Интеллигенция - это "народ в народе" - европейцы русского

происхождения. "Реформа Петра Великого, - пишет Достоевский в программной

статье журнала "Время", - нам слишком дорого стоила, она разъединила нас с

народом". "Наша оторванность именно и началась с простоты взглядов одной

России на другую. Началась она ужасно давно, как известно еще в Петровское

время, когда выработалось впервые необычайное упрощение взглядов высшей

России на Россию народную, и с тех пор, от поколения к поколению, взгляд

этот только и делал у нас, что упрощался". "А простота - враг анализа.

Очень часто кончается ведь тем, что в простоте своей вы начинаете не

понимать предмета, даже не видите его вовсе, так что происходит уже

обратное, то есть ваш же взгляд из простого сам собою и невольно переходит

в фантастический".

"С другой стороны, - пишет Достоевский Победоносцеву, касаясь

упрощенного взгляда на европействующих интеллигентов, - мы говорим прямо:

это сумасшедшие, и между тем, у этих сумасшедших своя логика, свое учение,

свой кодекс, свой Бог даже, и так крепко засело, как крепче нельзя. На это

не обращают внимания: пустяки, дескать, не похоже ни на что, значит

пустяки. Культуры нет у нас (что есть везде), дорогой Константин Петрович,

а нет через нигилиста, Петра Великого. Вырвана с корнем. А как не единым

хлебом живет человек, то и выдумывает наш безкультурный поневоле что-нибудь

по-фантастичнее, да по-нелепее, да чтоб ни на что не похоже было, потому

что хоть все целиком у европейского социализма взял, а ведь и тут переделал

так, что ни на что не похоже".. "...оказывается, - пишет Достоевский, в

"Дневнике Писателя", - что мы, то есть интеллигентные слои нашего общества,

- теперь какой-то уж совсем чужой народик, очень маленький, очень

ничтожненький, но имеющий, однако, уже свои привычки и свои предрассудки,

которые и принимаются за своеобразность, и вот, оказывается даже и желанием

собственной веры"..

С течением времени русская интеллигенция, соединившись в особый

идейный орден сумела внедрить много лживых исторических, политических и

социальных предрассудков и мифов.

Одним из наиболее распространенных и наиболее вредных мифов является

миф о том, что понятие интеллигенция обозначает лучшую, самую культурную

часть русского образованного общества и что русская интеллигенция была той

частью русского образованного общества, которая творила русскую культуру.

Одним словом, что интеллигент значит образованных человек, принадлежащий к

слою творцов русской культуры. На самом же деле русский интеллигент,

выросший в результате совершенной Петром революции, есть уродливое,

противоестественное смешение двух противоположных в своих духовных истоках,

культур: европейской и русской. Он - олицетворение дисгармонии, всякого

рода крайностей. Один из "творцов Февраля", проф. Ф. Степун, пишет в наши

дни в альманахе "Мосты": "Кто же осуществил русскую революцию? Правилен

только один ответ: революционная интеллигенция, рожденная духом петровских

преобразований".

VI

Бердяев утверждает в "Русской Идее": "Русская интеллигенция есть

совсем особое, лишь в России существующее, духовно-социальное образование".

Бердяеву вторит Г. Федотов: "...Говоря о русской интеллигенции, мы имеем

дело с единственным, неповторимым явлением истории. Неповторима не только

"русская", но и вообще "интеллигенция". Как известно, это слово, т. е.

понятие, обозначающее им, существует лишь в нашем языке. Разумеется, если

не говорить об inteligentia философов, которая для Данте, например, значила

приблизительно то же, что "бесплотных умов естество". В наши дни

европейские языки заимствуют у нас это слово в русском его понимании, но не

удачно: у них нет вещи, которая могла бы быть названа этим именем" (стр.

10). "Западные люди впали бы в ошибку, - пишет Н. Бердяев в "Истоки и смысл

русского коммунизма", - если бы они отождествили русскую интеллигенцию с

тем, что на Западе называют Intellectuels - это люди интеллектуального

труда и творчества, прежде всего ученые, писатели, художники, профессора и

педагоги и пр. Совершенно другое образование представляет собою русская

интеллигенция, к которой принадлежат люди не занимающиеся интеллектуальным

трудом и вообще не особенно интеллектуальные. И многие русские ученые и

писатели совсем не могли быть причислены к интеллигенции в точном смысле

этого слова".

"Термин "интеллигенция" изобретен и пущен в ход в 1876 году

Боборыкиным. Слово это было выдумано Боборыкиным, потому что назрела

необходимость обозначить как-то тот особый слой людей, духовно отличавшихся

от всех остальных людей, который возник в России и похожего которому не

было ни в одной из стран, культура которых развивалась органическим путем,

не знала такого катастрофического разрыва с национальными духовными

традициями, который возник в России после Петровской революции. Если бы

слой похожий на "интеллигенцию" существовал в какой-нибудь из стран, то он

имел бы уже соответствующее наименование. Но такого слоя нигде до того не

существовало и для того, чтобы отличить интеллигенцию от существовавшего в

России нормального образованного слоя, пришлось выдумать специальное

название.

Интеллигент, - по мнению Боборыкина, - не образованный,

высокоразвитый человек, а "передовой" и "прогрессивный" человек. А в

понятие прогрессивности в то время вкладывались определенные понятия,

совершенно определенные точки зрения на "прогресс", эволюционное и

революционное развитие человечества. "Интеллигент" - человек

"прогрессивного мировоззрения", преданный революционно-якобинским идеям в

той или иной степени - верноподданный идеи революционного развития

общества. "Мы должны исходить из бесспорного, - указывает Г. Федотов, -

существует (существовала) группа, именующая себя русской интеллигенцией, и

признаваемая за таковую и ее врагами. Существует и самосознание этой

группы, исконни задумывавшейся над своеобразием своего положения в мире над

своим призванием, над своим прошлым. Она сама писала свою историю. Под

именем "истории русской литературы", "русской общественной мысли",

"русского самосознания" много десятилетий разрабатывалась история русской

интеллигенции, в одном стиле, в духе одной традиции. И так эта традиция

аутентическая ("сама в себе"), то в известном смысле она для историка

обязательна. Мы ничего не сможем понять в природе буддийской церкви,

например, если будем игнорировать церковную литературу буддистов".

VII

Самой характерной чертой оделяющей членов Ордена от представителей

русского образованного слоя является тоталитарность их миросозерцания.

Отмечая характерные признаки миросозерцания основателя Ордена Н. Бердяев

писал: "Белинский, как типичный русский интеллигент, во все периоды

стремился к тоталитарному миросозерцанию". "Он был нетерпим и исключителен,

как все увлеченные идеей русские интеллигенты и делил мир на два лагеря"

("Русская Идея", страница 60-61).

Белинский однажды заявил: "Мы люди без отечества - нет хуже, чем без

отечества; мы люди, которых отечество - призрак, - и диво ли, что сами мы

призраки, что наша дружба, наша любовь, наши стремления, наша деятельность

- призрак". Беспочвенность, как самую характерную черту интеллигенции,

отмечает и Бердяев во многих своих книгах. Вот несколько его таких

высказываний: "Раскол, отщепенство, скитальчество, невозможность примирения

с настоящим, устремленность к грядущему, к лучшей, более справедливой жизни

- характерные черты интеллигенции". "Интеллигенция не могла у нас жить в

настоящем, она жила в будущем, а иногда в прошедшем". "Интеллигенция была

идеалистическим классом, классом людей целиком увлеченных идеями и готовыми

во имя своих идей на тюрьму, каторгу и на казнь".

Интеллигенты в своих наиболее радикальных слоях не имели почти точек

соприкосновения ни с русским прошлым ни с настоящим. "Для интеллигенции, -

указывает Бердяев, - характерна беспочвенность, разрыв со всяким сословным

бытом и традициями". "Интеллигенция жила в расколе с окружающей

действительностью, которую считала злой, и в ней выработалась раскольничья

мораль. Крайняя идейная нетерпимость русской интеллигенции, была

самозащитой: только благодаря своему идейному фанатизму она смогла

выдержать преследования и удержать свои черты".

Точно такую же характеристику дает интеллигенции и Г. Федотов в

статье "Трагедия интеллигенции" ("Новый Град"): У интеллигенции "Идеал

коренится в "идее", в теоретическом мировоззрении, построенном рассудочно и

властно прилагаемые к жизни, как ее норма и канон. Эта "идея" не вырастает

из самой жизни, из ее иррациональных глубин, как высшее ее рациональное

выражение. Она как бы спускается с неба, рождаясь матерью землей". "Говоря

простым языком русская интеллигенция "идейна" и "беспочвенна". Это ее

исчерпывающие определения. Они не вымышлены, а взяты из языка жизни:

первое, положительное, подслушано у друзей, второе, отрицательное, у врагов

(Страхов). Постараемся раскрыть их смысл. Идейность есть особый вид

рационализма, этически окрашенный".

"К чистому познанию он предъявляет, по истине, минимальные

требования. Чаще всего он берет готовую систему "истин", и на ней строит

идеал личного и общественного (политического) поведения. Если идейность

замещает религию, то она берет от нее лишь догмат и святость: догмат,

понимаемый рационалистически, святость - этически, с изгнанием всех

иррациональных, мистических или жизненных основ религии. Догмат определяет

характер поведения (святость), но сама святость сообщает системе "истин"

характер догмата, освящая ее, придавая ей неприкосновенность и

неподвижность. Такая система не способна развиваться. Она гибнет

насильственно, вытесняемая новой системой догм, и этой гибели идей

обыкновенно соответствует не метафорическая, а буквально гибель целого

поколения".

"Русское слово "интеллигенция", - пишет известный меньшевик Дан в

"Прохождении большевизма", - обозначает не профессиональную группу

населения, а особую социальную, объединенную известной политической

солидарностью" (стр. 32).

"Интеллигент, - пишет проф. В. Вейдле в "Три России", - одинаково не

признавал своим человеком, не разделявшего его политических идей и человека

безразличного к политическим идеям. У Врубеля, Анненского или Скрябина

могли быть (как впрочем, и, у любого бюрократа) интеллигентские черты, но

классический интеллигент не счел бы этих людей своими и окончательно

отшатнулся бы от них, если бы мог поставить им на вид малейшую политическую

ересь - подобно тому, как достаточно было профессору не высказать одобрения

студенческой забастовке, чтобы его отчислили от интеллигенции... К духовной

свободе относилась враждебно, как большая часть бюрократии, так и большая

часть интеллигенции". Инакомыслие со времен Герцена, Бакунина и Белинского

всегда считалось интеллигенцией самым злейшим преступлением из всех

существующих на свете".

VIII

Что является самой характерной чертой членов Ордена, которая

отделяет его от русского образованного слоя, и на основании которой сами

члены Ордена отделяют себя от русского образованного общества? Вот что

пишут на этот счет идеологи Ордена:

"Попробуем сузиться. - пишет Г. Федотов. - Может быть, епископ

Феофан, Катков, не принадлежат к интеллигенции, как писатели "реакционные",

а интеллигенцию следует определять, как идейный штаб русской революции?

Враги, по крайней мере, единодушно это утверждают, за это ее и ненавидят,

потому и считают возможным ее уничтожение - не мысли же русской вообще, в

самом деле? Да и сама интеллигенция в массе своей готова смотреть на себя

именно таким образом".

Г. Федотов то же самое говорит, что утверждал в своей двухтомной

"Истории русской общественной мысли" Иванов-Разумник, писавший, что все

разветвления Ордена, несмотря на ожесточенную борьбу зачастую между собой,

роднила их и объединяла между собой "борьба за освобождение". То есть

борьба за освобождение от Православия, Самодержавия и традиций русской

самобытной культуры.

Интеллигенция была не профессиональной группой работников

умственного труда, не особой экономической группой общества, а особой

идеологической группой, образовавшейся из самых различных социальных слоев

русского общества. Бердяев в книге "Истоки и смысл русского коммунизма"

считает что самой характерной чертой интеллигенции была ее революционность:

"Для русской интеллигенции, в которой преобладали социальные мотивы и

революционные настроения, которая породила тип человека, единственной

специальностью которого была революция, характерен крайний догматизм...

Интеллигенция всегда была увлечена какими-либо идеями". "После подавления

восстания декабристов русская интеллигенция окончательно сформировалась в

раскольничий тип. Она всегда будет говорить про себя "мы", про государство,

про власть - "они". По мнению Г. Федотова "в истории русской интеллигенции

основное русло - от Белинского, через народников к революционерам наших

дней".

Члены Ордена Р. И. всегда страдали манией известной у немецких

психиатров под названием "вельт-фербессер", то есть страстью изменять мир.

Признаки этой мании: недовольство всем существующим, осуждением всех, кроме

себя и раздражительная многоречивость не считающаяся с реакцией слушателей.

Характеризуя идейную настроенность перед революцией, С. Франк пишет в

"Падении кумиров": "Преобладающее большинство русских людей из состава, так

называемой, "интеллигенции" жило одной верой, имело один "смысл жизни": эту

веру лучше всего можно определить, как веру в революцию".

"Весь XIX век, - пишет Н. Бердяев, - интеллигенция борется с

Империей, - исповедует безгосударственный, безвластный идеал, создает

крайние формы анархической идеологии. Даже революционно-социалистическое

направление, которое не было анархическим, не представляло себе, после

торжества революции, взятия власти в свои руки и организации нового

государства".

Как видим и Н. Бердяев, и Г. Фетодов, и Дан, и С. Франк - разными

словами все подтверждают определение Г. Федотова, что интеллигенция считала

себя штабом революции и действительно таким штабом была. Члены Ордена

независимо от своих политических и социальных взглядов все сходились в

убеждении, что жизнь в России может быть улучшена не путем эволюционного,

постепенного развития, а только путем революционной перестройки. Масштабы и

размеры этой революционной перестройки каждая интеллигентская секта

определяла уже по-своему.

"В. А. Маклаков, - писал как-то в "НРС" член Ордена Юрьевский, -

представитель высокой интеллигентности, член интеллигентской профессии, всю

жизнь вращавшийся главным образом среди интеллигенции, не принадлежал к

"русской интеллигенции". С первого взгляда это кажется абсурдом или просто

надуманным парадоксом. Русский интеллигент вне "русской интеллигенции".

Однако, это факт..." Разъясняя свою точку зрения, Юрьевский пишет: "...Слой

образованных людей и русская интеллигенция - понятия не совпадающие.

Образованный человек, ученый, профессор, мог быть в рядах русской

интеллигенции. Мог и не быть. Л. Толстого, с его отрицанием государства,

цивилизации, вероятно, нужно к ней причислить, но в нее уж никак нельзя

вставить Ключевского или Чичерина. Определить физиономию, характер ордена

"русской интеллигенции" - проблема далеко не простая, хотя о ней, и в связи

с нею, написано множество страниц и среди них материалы Охраны и

жандармских допросов. Она сама о себе постоянно вопрошала - кто она, зачем

она, и правильно замечено, что иной раз под видом русской литературы,

русской общественной мысли, русской философии (отчасти это относится к

недавно опубликованной солиднейшей "История русской философии" В. В.

Зеньковского) писались история русской интеллигенции.

Природа русской интеллигенции крайне сложна и разнородна. На одном

полюсе ее подвижники, мечтавшие о царстве любви и принуждаемые ненавидеть,

на другом - все повально ненавидевшие без малейшего стремления что-либо. На

одной стороне - Герцен, Лавров, Михайловский, Перовская, Александр Ульянов

(брат Ленина), Каляев, Сазонов, на другом - Чернышевский, Бакунин (за его

спиной Нечаев!), Ткачев, Ленин. В ордене различные психологические типы".

Что же сближает различных людей, членов Ордена интеллигенции? На

этот вопрос Е. Юрьевский дает следующий верный ответ:

"...Авторы, судившие русскую интеллигенцию, призывавшие ее к

самопознанию, самокритике, не делали никакого различия между группами и

направлениями, входившими в орден. Для них это единый блок. Различия в нем

стерты общим, что по их мнению, объединяло всею интеллигенцию. Но в этом

общем они с минимумом внимания остановились на том, что действительно

является общим знаменателем у самых разнородных групп "ордена". Имею ввиду

их отношение к сложному понятию, сложному явлению, особому течению жизни,

определяемому словом эволюция. Умственное и чувственное ее приятие было

абсолютно чуждо всей русской интеллигенции. Это самая характерная основная

черта ее физиономии, в тот или иной момент, в акте или рассуждении, у всех

видов интеллигенции проявлявшаяся. Нельзя, например, в народоправцах,

народных социалистах, близких к ним интеллигентах-трудовиках - видеть

максималистов. Все же они - бесспорно члены ордена, и как все оттенки с

максималистическими программами, психологически, нутром, не принимали путь

эволюции. В ней все всегда видели нечто, "применительно к подлости",

скверно ползучее. Представление об эволюции, "медленным шагом, робким

зигзагом" (слова из стихотворения, кажется, Мартова) вызывало чувство

омерзения, тошноты.

Никакая "дарвинистическая" теория эволюции, входившая у большинства

интеллигенции необходимой частью в "цельное мировоззрение", не могла

побороть эту тошноту. Самое слово эволюция было изгнано из политического

словаря интеллигенции, а когда о ней говорилось, она появлялась с

неизбежной эсхатологической начинкой, с революционным "скачком" чрез

исторический барьер, с той диалектической "алгеброй революции, которая, по

убеждению Герцена, "необыкновенно освобождала человека и не оставляла камня

на камне от мира христианского". Эволюция требует известных компромиссов,

соглашений, уступок. "Принцип" интеллигенции их отвергал.

Хотели не ремонта здания, даже не капитального ремонта, а сноса

всего общественного здания и постройки на его месте совершенно нового, без

единого кирпичика от прежнего.

Приходится сказать, что именно это крайнее антиэволюционное

умонаправление и умонастроение и нашло себе выражение и осуществление в

действительности: ни на что непохожий тоталитарный строй в России,

построенный "с преобразованием природы" коммунистами..."

IX

Если употреблять термин "интеллигент" в точном значении с его

истинным смыслом, то есть тем смыслом, который в него вкладывала сама

интеллигенция, то слово "интеллигент" означает образованного человека из

среды интеллигенции. Интеллигенты и полуинтеллигенты считались внутри

Ордена интеллигенции людьми политически равноценными, разница была только в

степени образования, их уравнивало принципиально одинаковое отношение к

революции, к самодержавию, к русской истории, к отрицанию возможности

улучшения русской жизни эволюционным путем, весь тот сложный комплекс

идеалов, который китайской стеной ограничивал русского образованного и

русского необразованного человека от русского интеллигента и

полуинтеллигента.

Полуинтеллигент увеличив запас своих знаний мог превратиться в

интеллигента, то есть в образованного человека особого духовного типа. Но

человек обычного, нормального духовного типа, получив образование не

становился интеллигентом, и интеллигенты его своим не считали. И, в силу

того, что критерием для определения интеллигента или не интеллигента

является не степень его образованности, а тип его миросозерцания, один и

тот же человек мог быть одно время интеллигентом, а мог и перестать быть

им. Самые яркие примеры тому - духовный путь знаменитого Льва Тихомирова,

из члена "Народной Воли" ставшего автором "Монархической

Государственности", или духовная эволюция Ф. Достоевского, из интеллигента,

увлеченного взглядами Фурье и Сен-Симона, ставшего гениальным противником

идеи революционного изменения русской жизни (излюбленной идеи русской

интеллигенции, которая резко расчленяла верхи русского общества на два

непримиримые лагеря - образованное общество и русскую интеллигенцию).

Существует и такая точка зрения, что интеллигенция - левая,

революционно настроенная часть духовной элиты страны. Поэтому когда хотят

подчеркнуть разрушительную, революционную роль русской интеллигенции, то

говорят о левом, революционном крыле интеллигенции. Тут происходит путаница

- с терминологией - проистекающая из неясности мышления.

Да, русская интеллигенция имела свое левое крыло, но она имела и

свое правое крыло. Но деление на правую и левую интеллигенцию происходит

внутри Ордена интеллигенции (или духовно социального образования, как

указывает Н. Бердяев). Левая интеллигенция является левой частью

интеллигенции, а не левой частью русского образованного класса.

Правильнее будет вкладывать в термин "интеллигенция" такое же

содержание, какое в него вкладывают общепризнанные идеологи русской

интеллигенции. Если понимать интеллигенцию так, как понимают ее крупнейшие

идеологи интеллигенции, то не нужно будет проделывать ту совершенно

ненужную работу, которую зовет проделывать Б. Ширяев, когда он пишет:

"Мы должны установить также и ступенчатость, иерархию интеллигенции

в самой себе".

И "ступенчатость" и "иерархия" интеллигенции самой в себе давным

давно уже установлена самими интеллигентскими кругами. Е. Юрьевский,

который считает себя членом Ордена интеллигенции совершенно прав, когда

пишет в своей рецензии о мемуарах В. Маклакова:

"Природа русской интеллигенции крайне сложна и разнообразна. На

одном полюсе ее подвижники, мечтавшие о царстве любви и принуждаемые

ненавидеть, на другом - все повально ненавидевшие без малейшего стремления

что-либо любить".

Да Орден объединял в своих рядах различные психологические типы, но

превалировали в нем - "все повально ненавидевшие без малейшего стремления

что-либо любить". Целый ряд идеологов Ордена детально расшифровывал

ступенчатость строения Ордена. Основным критерием для зачисления в Орден

они брали не степень образования и интеллектуальный уровень, а отношение

лица к идее эволюционного изменения русской жизни и тоталитарность его

мировоззрения. Поэтому деление интеллигенции на "правую" и "левую",

"либеральную", "радикальную" и "революционную" должно производиться не в

пределах русского образованного слоя, в который механически включается

интеллигенция, как органическая составная часть его, а только в пределах

Ордена.

"В свои пределы группа эта, - пишет видный меньшевик Дан в "Истории

большевизма", - вмещает .довольно широкую гамму миросозерцаний, философий,

взглядов и партий. Но общим для зачисляемых в нее образованных (и

необразованных. - Б. Б.) людей является их политический и социальный

радикализм".

Русских образованных людей от интеллигентов отличает не только

разница политических идеалов, но главным образом - разница мировоззрений и

вер. Уже в 1850 году Герцен писал про Орден Р. И.: "У них учреждена своя

радикальная инквизиция, свой ценз идей. Идеи и мысли, удовлетворяющие их

требования, имеют права гражданства и гласности, другие объявляются

еретическими и лишены голоса. У них образовалось свое обязывающее предание,

идущее с 1789 года (т. е. Французской революции, организованной мировым

масонством. - Б. Б.), своя религия, религия исключительная и

притеснительная" ("С другого берега"). В своем ответе эсеру Вишняку Н.

Ульянов писал: "Взять, хотя бы, известную "Историю русской общественной

мысли" Иванова-Разумника, написанную типичным "интеллигентом". Там, на

протяжении обоих томов, упорно проводится мысль об интеллигенции, как

особой группе, отнюдь не совпадающей с всей массой образованных людей, тем

более людей науки, литературы, музыки, техники. Напротив, старательно

подчеркивается, что ни талант, ни знание, не делают еще человека двигателем

прогресса. Интеллигенция, по его словам, "есть этически - антимещанская,

социологически - внесословная, внеклассовая, преемственная группа,

характеризуемая творчеством новых форм и идеалов и активным проведением их

в жизнь в направлении к физическому и умственному, общественному и личному

освобождению личности".

Можно соглашаться или не соглашаться с таким определением, но нельзя

не вывести из него заключения об особом назначении и особой направленности

"интеллигенции" каковые не имеют ничего общего с природой науки и

искусства. "Активное проведение в жизнь" идеалов может соблазнить, но может

и не соблазнить художника и ученого (чаще всего оно их не соблазняет, а

отталкивает, особенно, если "идеал" рождается не из их собственного

творчества, а навязывается им извне). В зависимости от этого ученый,

художник могут либо быть, либо не быть "интеллигентами".

Категория эта, во всяком случае, лежит за пределами их творчества, о

чем сам Иванов-Разумник твердит неустанно. Чтоб не оставить в этом

сомнений, он с особой силой подчеркивает: "Для интеллигенции характерен не

акт творчества самого по себе, но главным образом направление этого

творчества и активность в достижении; сами же по себе ни наука, ни

искусство не составляют прогрессивного процесса". Трудно выразиться яснее,

пишет Н. Ульянов.

Анненков был прав, отмечая, что Орден Р. И. стоит - "поперек всего

течения современной ему жизни, мешая ей вполне разгуляться". Орден своей

фанатичной антинациональной деятельностью замораживал нормальное

политическое и социальное развитие России беспрерывно провоцируя Царскую

власть на всевозможные ограничения.

В 1924 году проф. Степун писал: "В России революционная идеология

была не только отсталою, но тою революционною силою, которая десятилетиями

расстреливала из приземистых крепостей толстых журналов и газетных траншей

все самые талантливые явления русской духовной жизни: русскую религиозную

философию, русский символизм, все передовое анти-передвижнеческое

искусство, Розанова и даже... Достоевского".

X

Миросозерцанию и творчеству представителей русского образованного

слоя не характерны ни тоталитарность. мировоззрения, ни фанатизм и

утопичность политических взглядов, ни тенденциозность и предвзятость

творчества: русский образованный человек и русский интеллигент - это

антиподы во всем: в психологии, миросозерцании, мироощущении и т.д. Да это

и вполне понятно, если вспомнить, какие цели преследует русский

образованный слой и члены Ордена Р. И.: цель первых - творить русскую

самобытную культуру, цель вторых - любой ценой добиться уничтожения

русского национального государства, на почве которого только и может

развиваться и цвести русская культура.

Все наиболее ценное во всех областях русской культуры создано отнюдь

не интеллигентами, а теми образованными русскими людьми, которых ни

Бердяев, ни Федотов, ни другие идеологи русской интеллигенции никогда не

причисляли к Ордену Р. И. Творчество членов Ордена - Белинского,

Чернышевского, Писарева, Герцена, Михайловского, Салтыкова-Щедрина,

Успенского, Горького - в литературе, Перова и ему подобных тенденциозных

"белинских от живописи" - это, как ни преувеличивай, все же задворки

русской культуры. То, что внесла русская интеллигенция со времени своего

возникновения в русскую культуру, все отмечено печатью второсортности: она

не столько является творцом, сколько фактором, задерживавшим и затруднявшим

развитие русской культуры, и в конечном итоге своего развития - в

большевизме - явилась беспощадным разрушителем русской культуры.

С момента своего возникновения Орден Р. И. находился в беспрерывной

гражданской войне с верховной русской властью и со всем русским

образованным классом, со всеми творцами русской культуры, со всеми русскими

образованными людьми, отказывавшимися от сомнительной чести принадлежать к

Ордену политических фанатиков и изуверов.

Плоский уровень мышления, унаследованный членами Ордена от

Белинского, отталкивал от себя всех подлинных носителей русского духа и

подлинных создателей русской культуры. Видный деятель Ордена в царствование

Николая II П. Струве признается, что "чем подлинее был талант, тем

ненавистнее ему были шоры интеллигентской общественной утилитарной морали,

так что силу художественного гения у нас почти безошибочно можно было

измерить степенью его ненависти к интеллигенции: достаточно назвать

гениальнейших - Достоевского, Тютчева и Фета".

По мнению Бердяева, которое разделяют и многие другие идеологи

интеллигенции, тоталитарность миросозерцания является главным признаком, по

которому "можно даже определить принадлежность к интеллигенции. Многие

замечательные ученые специалисты, как например, Лобачевский или Менделеев,

не могут быть в точном смысле причислены к интеллигенции, как и наоборот,

многие, ничем не ознаменовавшие себя в интеллектуальном труде, к

интеллигенции принадлежат".

"Беспочвенность, - пишет Г. Федотов в "Трагедия интеллигенции", -

есть отрыв от быта, от национальной культуры, от национальной религии, от

государства, от класса, от всех органических выросших социальных и духовных

образований". "Только беспочвенность, как идеал (отрицательный) объясняет,

почему из истории русской интеллигенции справедливо исключены такие, по

своему тоже "идейные" (но не в рационалистическом смысле) и, во всяком

случае прогрессивные люди (либералы), как Самарин, Островский, Писемский,

Лесков, Забелин, Ключевский, и множество других. Все они почвенники -

слишком коренятся в русском национальном быте и в исторической традиции.

Поэтому гораздо легче византисту-изуверу Леонтьеву войти в Пантеон русской

интеллигенции, хотя бы одиночкой - демоном, а не святым, - чем этим

гуманнейшим русским людям: здесь скорее примут Мережковского, чем Розанова,

Соловьева, чем Федорова. Толстой и Достоевский, конечно, не вмещаются в

русской интеллигенции. Но характерно, что интеллигенция с гораздо большей

легкостью восприняла рационалистическое учение Толстого, чем православие

Достоевского. Отрицание Толстым всех культурных ценностей, которым служила

интеллигенция, не помешало толстовству принять чисто интеллигентский

характер. Для этого потребовалось лишний раз сжечь старые кумиры, а в этих

богосожжениях интеллигенция приобрела большой опыт. В толстовстве

интеллигенция чувствовала себя на достаточно "беспочвенной почве": вместе с

англо-американцами, китайцами и индусами. Век Достоевского пришел гораздо

позднее и был связан с процессом отмирания самого типа интеллигентской

идейности".

Александр Блок писал в статье "Судьба Апполона Григорьева":

"Грибоедов и Пушкин заложили твердое основание зданию истинного

просвещения. Они погибли. На смену явилось шумное поколение сороковых годов

во главе с В. Белинским, "белым генералом" русской интеллигенции. Наследие

Грибоедова, Пушкина, Державина и Гоголя было опечатано: Россия "Петровская"

и "допетровская" помечены известным штемпелем. Белинский служака исправный,

торопливо клеймил своим штемпелем все, что являлось на свет Божий".

На докладе в Париже И. Бунакова-Фондаминского, бывшего террориста,

после революции раскаявшегося и перешедшего из иудаизма в православие,

Мережковский утверждал:

"Вспомните, как началась интеллигенция. Типичный интеллигент, -

Белинский, встретился с Гоголем. Как Белинский отнесся к великой

религиозной трагедии русского духа? Ему просто показалось, что Гоголь

крепостник. Он даже не понял, о чем идет речь. Я считаю Белинского крупным

и значительным человеком, но с большим легкомыслием к трагедии Гоголя

нельзя было отнестись.

Или Писарев и Пушкин. Пушкин был понят, принят вопреки

интеллигенции. То же самое было с Достоевским, да и с Толстым. Толстой,

Достоевский, В. Соловьев - это все представители русского духа, русской

культуры. И с ними у интеллигенции была сильная непрерывная борьба. Не было

цензуры жестче цензуры интеллигентской. Я знал лично Михайловского и я знал

его цензуру. А ведь он при этом, еще все время говорил о свободе".

Еще Лавров в "Исторических письмах" утверждал: "...Профессора и

академики, сами по себе, как таковые, не имели и не имеют ни малейшего

права причислять себя к интеллигенции". "Что же, быть может, интеллигенция

избранный цвет работников умственного труда? - задает вопрос Федотов. -

Людей мысли по преимуществу? И история русской интеллигенции есть история

русской мысли без различия направлений? Но где же в ней имена еп. Феофана

Затворника, Победоносцева, Козлова, Федорова, Каткова, - беру наудачу

несколько имен в разных областях мысли".

Конечно, никого из пересчисленных в состав разношерстного по идейным

взглядам Ордена зачислить нельзя. Не зачисляли еп. Феофана Затворника и

Победоносцева в состав Ордена до Г. Федотова, не зачисляет их и он. "Идея

включить Феофана Затворника в историю русской интеллигенции, - пишет

Федотов, - никому не приходила в голову по своей чудовищности. А между тем

влияние этого писателя на народную же жизнь было несомненно более сильным и

глубоким, чем любого из кумиров русской интеллигенции".

А вот утверждение из книги известного меньшевика Дана "Происхождение

большевизма": "...самые ученые и образованные люди, всецело поглощенные

умственным трудом, стоят вне этой группы, если они настроены консервативно

или реакционно. На иностранных языках нет выражения адэквантного русскому

слову "интеллигенция" потому, что в иностранной жизни не было и нет

обозначаемого этим словом понятия". (Страница 32).

XI

Н. Ульянов в статье "Интеллигенция" пишет: "Писателей и поэтов,

вполне преданных своему искусству, к интеллигенции не причисляли. В

шестидесятых, семидесятых, восьмидесятых годах, когда это слово возникло и

пользовалось наибольшей популярностью, они служили примером того, чем не

должен быть интеллигент. Имена Пушкина и Лермонтова, как раз считались

самыми одиозными. Отметали и "кабинетных ученых". За ничтожным исключением,

вся русская литература, наука, весь артистический мир были отлучены от

"интеллигенции" ее учителями и вождями. С своей стороны и деятели русской

культуры платили ей столь же неприязненными, брезгливыми чувствами.

Особенно не терпел ее Чехов: "- Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную,

фальшивую, истеричную, ленивую, не верю даже, когда она страдает и

жалуется".

Недавно умерший масон М. Алданов утверждает в "Ульмской Ночи", что

все самые выдающиеся представители русского образованного общества, которые

творили русскую культуру, не обладали политическим максимализмом

свойственным русской интеллигенции. "Заметьте, - пишет он, - все большие

русские писатели могли знать западно-европейские крайние революционные

учения. Начиная от Гоголя, они могли бы и даже собственно должны были бы

знать и о марксизме. Между тем ни одного из них (не причислять же к большим

писателям Горького) марксизм ни малейшего влияния не оказал. Один

"невежественный" Лев Толстой читал "Капитал" и даже делал на полях пометки.

Но он причислял Маркса к тем ученым, которые ставят себе целью "удержать

большинство людей в рабстве меньшинства..." "Да еще Владимир Соловьев, на

этот раз проявил весьма неуместную "бескрайность", косвенно сравнивая

марксизм (как впрочем и некоторые другие экономические учения) с

порнографией. "Я разочаровался в социализме, - пишет он, - и бросил

заниматься им, когда он сказал свое последнее слово, который есть

экономический материализм, но в ортодоксальной политической экономии ничего

принципиального и не было, кроме этого материализма".

"А все другие наши писатели, художники, композиторы? Они и в

политике, и в своем понимании мира, были умеренные люди, без малейших

признаков максимализма.

Ломоносов, Крылов, Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Грибоедов, Гоголь,

Тургенев, Гончаров, Лесков, Фет, Чайковский, Мусоргский, Бородин,

Рубинштейн, Брюллов, Суриков, Репин, Левитан, Лобачевский, Чебышев,

Менделеев, Павлов, Мечников, Ключевский, Соловьев были в политике самые

умеренные люди, либо консерваторы, либо либералы, без малейших признаков

бескрайности. Такими все они были и в своем творчестве".

Достоевский был в юности интеллигентом, учеником Белинского, но

потом понял ложность идей исповедуемых Орденом Р. И. и стал непримиримым

врагом Ордена. "В политике он был умеренный консерватор, - пишет Алданов, -

в "Дневнике Писателя" вы, пожалуй, не найдете ни одной политической мысли,

которую не мог бы высказать рядовой консервативный публицист" ("Ульмская

Ночь").

Подобную же точку зрения развивает Алданов и в предисловии,

написанном к книге М. Осоргина "Письма о незначительном": "Почти все

классические русские писатели, композиторы, художники, за одним (или может

быть двумя) исключениями ни в политике, ни в своем общем понимании мира, ни

в личной жизни "марксизма" не проявляли... Достоевского должно считать

исключением в жизни, можно - с оговорками - считать исключением в философии

и уже никак нельзя в политике: автор "Дневника Писателя" был все-таки

"умеренный консерватор". Толстой поздних лет, Толстой "Воскресения" и

философских работ конечно, был исключением".

"...народные сказители представляются нам забавной диковиной, -

писал А. Блок, - начала славянофильства, имеющие глубокую опору в народе,

всегда были роковым образом "помехой интеллигентским" началам; прав был

Самарин, когда писал Аксакову о "недоступной черте существующей между

"славянофилами" и "западниками". На наших глазах интеллигенция, давшая

Достоевскому умереть в нищете, относилась с явной и тайной ненавистью к

Менделееву. По-своему она была права; между ними и была та самая

"недоступная черта" (Пушкинское слово), которая определяет трагедию России.

Эта трагедия за последнее время выразилась всего резче в непримиримости

двух начал - менделеевского и толстовского: эта противоположность даже

гораздо острее и тревожнее, чем противоположность между Толстым и

Достоевским".

Между тоталитарной по своему мировоззрению интеллигенцией и

мировоззрением выдающихся представителей русского образованного общества,

между мировосприятием одних и других, лежит непроходимая пропасть: это были

два мира, обреченные на вечную борьбу, до уничтожения одного из них.

М. Цейтлин в статье "Восьмидесятые годы" ("Нов. Журнал", XIV)

вспоминал про редактора прогрессивного "Северного Вестника" А. Волынского

"яркого и очень необычного человека, критика, философа, эстета и немного

пророка", который "мог говорить часами, как одержимый, вдохновенно и

самозабвенно. Говорят, что случались с ним при этом ляпсусы: "Небо вверху",

- возглашал он, предваряя антитезу Мережковского, и при этом указывал на

пол, и "небо внизу", - и он возводил руки к потолку".

Философ, эстет и "немножко пророк" Волынский напоминает всю русскую

интеллигенцию, которая во все периоды своего существования, от Белинского и

до Ленина, тоже всегда ошибочно указывала, где находится земля, а где небо.

Лесков писал, однажды художнице Бем: "Лев Николаевич очень весел.

Рассказывает, как его дочери "пошили порток ребятам" и потом спрашивает:

"хороши ли портки?" А ребята отвечают: "Портки-то хороши, только в них

никуда бечь нельзя".

Так и члены Ордена Р. И. Пошили они для России "портки" по самым

наилучшим масонским выкройкам. И "портки" получились лучше некуда. Одна

беда - в них, как, и в штанах, пошитых дочерями Л. Толстого, России "никуда

бечь нельзя".

* * *

"Я думаю, - пишет Н. Бердяев в статье "О смене поколений и о вечном

возвращении" ("Новый Град" • 5), - что коллективность мышления,

коллективность суждений, коллективность, совести - характерный признак той

русской интеллигенции, которая под старость и после потрясений революции

готова признать себя борцом за индивидуума против уничтожающего индивидуума

коммунизма. Индивидуальное, личное мышление свойственно только одним

одиночкам, как К. Леонтьеву или В. Розанову. Сейчас не любят философии, но

это совсем не ново, философию никогда не любили в широких кругах

интеллигенции. Коллективное общественное мнение русской интеллигенции было

очень деспотическим. Черт общих с коммунизмом было очень много.

Интеллигенция очень походила на секту, довольно нетерпимую, со своими

коллективными. моральными и социальными догматами. От этого интеллигентного

коллектива легко отлучали за индивидуальные, личные суждения и мысли.

Коммунисты совсем не так оригинальны, как это кажется. Откуда они взяли

свой материализм, свою вражду к религии, к метафизике, к эстетике и

красоте, исключительно социальный характер своего миросозерцания, свое

исключительное поклонение наукам естественным и экономическим за счет наук

гуманитарных и философских, свою идеализацию трудящихся классов, рабочих и

крестьян, как единственных, настоящих людей, свою сектантскую нетерпимость?

Все это взято от Чернышевского, от старой интеллигенции. Но дети и внуки

этой старой интеллигенции, превратившиеся в отцов и дедов, враждующие с

коммунизмом, сами забыли свое прошлое, свои истоки. Если бы русский

нигилизм и русские крайние народнические направления в свое время могли

осуществить свою программу, реализовали бы ее в жизни, то, вероятно,

получился бы строй и быт, мало отличный от советского".

XII

Всякая попытка установить и вскрыть несомненно существовавшие тайные

связи между главарями политических и революционных движений, членами

которых были интеллигенты, и масонством, до революции всячески

дискредитировалась и объявлялась злостным вымыслом антисемитов и

черносотенцев. Глухие признания о существовании таких связей появились

только после того, как черная мечта членов Ордена была выполнена, - когда в

1917 году Царская Россия была убита участниками масонско-интеллигентского

заговора.

Русским историкам, решившим расшифровать связи между руководителями

Ордена Р. И. и русским и мировым масонством, придется проделать большие,

кропотливые исследования. Масонство умеет хранить и скрывать свои тайны. В

первой, из четырех опубликованных в еврейской газете "Новое Русское Слово"

статей "Масоны в русской политике" (см. • от 9 октября 1959 г.) видный

меньшевик, еврей Г. Арансон, подчеркивает особое уменье масонов хранить

свои секреты: "Существовала, - пишет он, - в России, может быть и

немногочисленная, но политически влиятельная организация, представители

которой играли весьма видную роль в переломные годы русской истории, - в

1915-1917 годах, в эпоху Первой мировой войны, и Февральско-Мартовской

революции. Особенностью этой организации была, прежде всего, ее

засекреченность, доходящая до того, что спустя много десятилетий ни один из

ее участников не разгласил ни тайны ее состава, ни тайны ее деятельности".

Точно так же была засекречена и деятельность русских масонов и в

царствование Николая I, Александра II и Александра III, после запрещения

масонства Николаем I. Масоны в России, как и тайные масонские ложи были все

время. Вспомним, что писала в книге "Русское масонство" незадолго до Первой

мировой войны масонка Т. Соколовская: "Уголовные дела, возникавшие после

запрещения масонства, свидетельствуют о продолжавшейся масонской

пропаганде" (стр. 20).

Е. А. Масальская, сестра гениального русского филолога Шахматова, в

своих воспоминаниях "Повесть о моем брате А. А. Шахматове" пишет о событиях

происходивших в 1873 году: "...дядя был масон; дядя был вольтерьянец; дядя

был поклонник Запада XVIII века и французских классиков" (стр. 39).

Масонка Т. А. Бакунина в своей книге "Русские вольные каменщики"

(Париж. 1934 г.) пишет: "Сведений о русских вольных каменщиках позднейшего

времени в печатной литературе почти не встречается. И о масонстве вообще

можно найти только упоминания: даже в записках лиц, заведомо принадлежавших

к ложам, встречаются лишь иносказания или отрицательные оценки масонства.

Тем не менее оно продолжало существовать, хотя и не как самостоятельная

организация, а в лице отдельных членов иностранных лож, главным образом

французских; но, по условиям внутренней жизни масонства не могло проявить

настоящую жизненность..." (стр. 8).

Тайну, о которой умалчивает Бакунина, о том, что отдельные масонские

ложи существовали в России и после запрещения, раскрывают русские масоны,

приютившиеся после Февральского переворота в Англии. В "Заметках о

масонстве", изданных в Лондоне кружком русских масонов (стр. 40),

указывается: "Известно, однако, что отдельные группы масонов, особенно

розенкрейцеры, продолжали свою работу и даже посвящали новых членов в

течении всей остальной части XIX века, причем в отдельных русских

губерниях, особенно на Украине, существовали и секретные ложи".

Записки масона И. В. Лопухина были изданы в 1860 г. в Лондоне и

ввозились, конечно, тайно в Россию, как все время ввозились и сочинения

иностранных масонов.

XIII

Герцен, Бакунин, Огарев, Нечаев, Лавров, Ткачев и другие

руководители революционного движения, жившие заграницей находились в

идейной связи с европейским масонством. И не могли не находиться, потому

что все революционные учения и революционные движения в разных странах

Европы, в той или иной степени, развивались по инициативе мирового

масонства.

До государственного переворота в ноябре 1852 г., превратившего

ставленника масонов племянника Наполеона - принца Луи Наполеона в

Императора Наполеона III, масоны обращаются к нему с заявлением, в котором

обещают ему свою помощь, советуют объявить себя Императором. Но, как только

он стал, с помощью масонов, Императором, масоны начинают подготавливать

провозглашение во Франции республики. "В течение этого времени, - пишет

бывший видный французский масон Копен-Альбанселли в книге "Тайная сила

против Франции", - Германия, не переставая, увеличивала мощь своей военной

машины. Тайные силы проповедовали пацифизм и гуманизм во Франции

посредством французского масонства, в то время, как немецкими масонами

проповедовался в Германии патриотизм".

5 ноября 1862 года, в парижской газете "Ле Монд" была напечатана

следующая информация: "В Гамбурге существует тайное общество с масонскими

формами, подчиненное неизвестным руководителям. Члены его большей частью

евреи. В Лондоне, где, как говорят, находится очаг революции, под

руководством Великого Мастера Пальмерстона, существуют две еврейские ложи,

через порог которых никогда не переступал христианин. Там-то соединены все

нити революционных элементов, действующих в христианских ложах...В Риме,

ложа, составленная из одних евреев является высшим трибуналом революции".

Герцен, Огарев, Кропоткин и другие - не случайно жили подолгу в

Лондоне, - центре мирового масонства. "Дабы лучше уяснить размеры и природу

русских революционных влияний, - пишет в брошюре "Правда о царизме"

английский проф. Ч. Саролеа, - надо припомнить поразительный парадокс, что

в течение XIX века консервативная Англия делила с законопослушной

Швейцарией сомнительную честь быть главной квартирой международной

революции. Ведь из Лондона, как центра, Маццини и Гарибальди, Кошут и

Орсини, Маркс и Энгельс, Бакунин и Кропоткин плели свои разрушительные

интриги и цареубийственные заговоры. Ни в одной другой стране не смотрели

так благожелательно на русских революционеров. В то время, как князя

Кропоткина, главаря анархистов, посадили в тюрьму в республиканской

Франции, в монархической Англии из него сделали героя. Причины этого

политического парадокса никогда не были должным образом изучены, хотя

изучение привело бы ко многим неожиданным разоблачениям". Эти неожиданные

разоблачения выяснили бы, что русских революционеров поддерживало не только

английское, но и все мировое масонство. Если не принадлежность Герцена и

Огарева к Ордену Иллюминатов, самому революционному из масонских орденов,

то идейную зависимость их мировоззрения от иллюминатства показывает письмо

их в марте 181 года декабристу Н. Тургеневу, который, как и Пестель, был

иллюминатом. Письмо это, опубликованное в книге гр. С. Д. Толь. имеет такое

содержание:

"Милостивый Государь Николай Иванович. Вы были одним из первых,

начавших говорить об освобождении Русского народа; вы, недавно

растроганные, со слезами на глазах - праздновали первый день этого

освобождения. Позвольте же нам, питомцам Вашего Союза, сказать Вам наше

поздравление и с чувством братской, или лучше сыновьей любви - пожать Вам

руку и обнять Вас горячо от полноты сердца. Тот же наш привет просим

передать князю Волконскому. С живым умилением мы писали эти строки и

подписываем наши имена с той глубокой, религиозною преданностью, которую мы

на всю жизнь сохранили к старшим деятелям русской свободы.

Александр Герцен, Николай Огарев".

XIV

"Масонство не занимается... гражданскими конституциями государств...

должно уважать и уважает политические симпатии своих членов...

следовательно, всякие дискуссии по этому поводу, остаются ясно и формально

запрещенными". Подобные параграфы в масонских уставах - обычная масонская

ложь. "В течение 150 лет, - пишет Копен-Альбанселли, - франкмасонство

утверждало, объявляло в своих статутах, как мы уже сказали, что не

занимается политикой и что даже запрещает в ложах всякую дискуссию, которая

могла бы относиться к этому предмету. Ну что же, действительно

экстраординарное явление со стороны общества, которое не занимается

политикой. Оно проявилось теперь во владении этим обществом всех

государственных постов в течении революции, и в наши дни мы его видим

повторяющим это чудо. Добавим, что понадобились бы тома, чтобы цитировать

все документы, которые доказывают, что собрания этих лож полны политических

дискуссий, несмотря на утверждения существующие в статутах".

Когда положение масонства в Европе снова укрепилось, масоны отменили

те пункты своих уставов, в которых говорилось, что масоны не занимаются

вопросами политики и религии. Так, на заседании 21 октября 1854 года ложа

Великого Востока Бельгии было решено отменить 135-й пункт устава, в котором

говорилось: "Ложи ни в коем случае не могут заниматься вопросами

политическими и религиозными" (Revue Internationale des Societes Secrets

No. 2, 1912.). Тридцать лет спустя Великая Ложа Франции постановила

отменить "за ненадобностью пункт конституции, по которому Великая Ложа

отказывается от обсуждения политических вопросов". А в постановлении Ложи

Великого Востока Франции сказано: "Одно время существовало не столько

правило, сколько формальность заявлять, что масонство не занимается ни

вопросами религии, ни политики... Под давлением полицейских предписаний мы

принуждены были скрывать то, что является нашей единственной задачей"

(Revue Internationale des Societes Secrets No. 2, 1912.).

Создать "марксизм" Карлу Марксу было не трудно. Все основные

положения, так называемого, "научного социализма" были давно уже

разработаны масонами "...теоретики коллективизма, - пишет исследователь

французского масонства Бидегайн, - имели предшественников во французском

масонстве. Социализм наших дней был сформулирован между 1753 и: 1760 г. г.

масоном Морелли в его "Плавающих островах" и "Кодексе природы" (J.

Bidegain. "Masques et visages maconniques". Paris, 1906.).

Первый Интернационал - детище мирового масонства. Это ясно

доказывают работы европейских исследователей, изучавших взаимоотношения

международных пролетарских организаций и масонства. Простых пролетариев в

"буржуазные" масонские ложи не пускают, их вовлекают в специально созданные

для них политические и "профессиональные" организации руководимые масонами

и идейными подголосками масонства в виде Герцена, Кропоткина, Бакунина и

т.д.

Марксовский интернационал и международное объединение анархистов,

созданное Бакуниным, - суть организации "простейшего", пролетарского

масонства. Идейная зависимость этих организаций очень явственно проступает

и в идеологии, и в тактике, и в морали. И для бакунинцев и для марксистов

во имя сокрушения религии и монархий так же "все позволено", как и масонам.

Первый Интернационал, основанный Карлом Марксом, как свидетельствует

один из основателей его, Фрибург (см. его книгу "Ассоасиацион

Интернационале", стр. 31) всегда опирался на масонство. "Существует один

проект организации мира, о котором много говорят за последние годы, - пишет

бывший французский масон Копен-Альбанселли, - в пользу которого ведется

горячая пропаганда среди народных масс и к которому современное французское

правительство толкает страну. Мы говорим о социально-коллективной

организации, которая наиболее подходит к характеру, способностям и

средствам евреев и благодаря которой они смогут подчинить себе все

христианские нации". "Пропаганда социал-коллективизма (при надобности его

заменяют другим наименованием, дабы труднее было разобраться в вопросе),

имеет те выгоды для еврейской тайной силы, что отлично ее маскирует и в то

же время пресекает всякую возможность сопротивления; естественным

последствием этого режима будет - приведение человечества в состояние пыли,

путем рассеивания тех компактных масс, из которых человечество ныне

состоит. Социально-коллективная пропаганда так же прикрывает собой тайную

силу, как слова "свобода, равенство, братство" прикрывали собою масонство в

глазах непосвященного мира, который, думая, что отдается возвышенному

идеалу, в действительности отдавался этому коварному, лицемерному

сообществу."

"Весь коллективизм сводится в сущности к следующей формуле: "все

должны принадлежать народу". Рабочий люд воображает, что тогда все земное

достояние будет равномерно распределено между всеми людьми и идет к этому

идеалу, не подозревая, что скоро "народ" очутится в руках у евреев и

лозунгом его станет: "все должны принадлежать евреям" (Copin-Albancelli.

"Conjuration Juive contre Le monde chretien".).

1-й, 2-й и 3-й интернационалы - это все различные виды "простейшего

масонства", рассчитанного на вовлечение в революционные движения широких

масс рабочих всего мира. "Пролетарии всех стран", возмущаемые тайными

революционными обществами, подстрекаемые на демонстрации, восстания,

разного вида стачки, как указывает Элло "проливать кровь свою за масонскую

шайку, о существовании которой даже не подозревают" (стр. 20).

"Вопросы масонский и рабочий, - указывает Элло в своем исследовании

"Франк-масонство и рабочий", - ныне настолько тесно связаны, что нельзя

выяснить одного, не зная другого. Корень и сила социализма во всех его

формах лежит в масонстве" (стр. 3). ""Масонские ложи, - утверждает Клодио

Жанне в книге "Франк-масонство", - суть лишь кадры регулярной армии

революции и антихристианской масонской секты. Ниже лож стоят многочисленные

народные сообщества, кружки, союзы с различными названиями, но все они

представляют лишь упрощенные формы масонства".

Во французском масонском журнале "Акация" в одном из номеров за 1910

год напечатано: "Масонство, подготовившее политическую революцию в 1789

году должно теперь подготовить социалистическую. Масоны обязаны идти рука

об руку с пролетариями. На стороне первых - интеллектуальные силы и

творческие способности, у вторых - численное превосходство и разрушительные

средства. Единение их осуществит социалистическую революцию". Еще более

откровенно высказывание о том, что именно масонство руководит

интернациональными организациями пролетариата встречаем в отчете

международного конгресса масонов, состоявшегося в 1910 году в Брюсселе. "С

того дня, когда союз пролетариата и масонства, под руководством масонства

скреплен, - мы стали армией непобедимой". Выступая в масонской ложе

"Свободная Мысль", существовавшей в Орильяке (4 марта 1882 года), масон П.

Рок, напомнив, что революция 1789 года - дело рук масонства, сказал: "Это

прошлое является залогом тому, чем вы будете в будущем. Роль масонства

далеко еще не закончена: закончив революцию политическую, оно должно

работать над революцией социальной".

Как уже указывалось, члены Ордена ухватились за марксизм сразу после

его появления, и уже в 1843 году, по свидетельству Карла Маркса, жившие в

Париже русские аристократы-революционеры "носили его на руках". К. Маркса

почитают все основатели Ордена (Бакунин, стал врагом его только

впоследствии).

XV

Тайные политические общества и партии, создаваемые интеллигенцией,

копировали организационную структуру масонства. В момент возникновения

Ордена Р. И. в США и в Англии масонство одержало уже окончательную победу

и необходимость в тайных масонских революционных обществах в этих странах

отпала.

"Время тайных обществ, - пишет Герцен в "Былое и Думы", - миновало

только в Англии и Америке. Везде, где есть меньшинство, предварившее

понимание масс и желающие осуществить ими понятую идею, если нет свободы

речи, ни права собрания, будут составляться тайные общества".

Этой масонской тактике Орден Р. И. и следовал всегда. Тайна и

конспирация составляют самую сущность масонства. В манифесте Великой Ложи

Германии, от 1794 года, говорится: "Цель Ордена должна быть его первой

тайной: мир не достаточно силен, чтобы перенести открытие цели". В

параграфе 5, Манифеста Ордена Тамплиеров говорится: "Власть в Ордене

Тамплиеров Востока сосредоточена у Верховного Главы Ордена. Имя особы,

которая занимает этот пост никогда не открывается никому, кроме его

непосредственных представителей".

"Можно было бы воображать, - пишет в своих разоблачениях французский

масон Копен-Альбанселли, - что я должен был бы прекрасно знать сущность

масонства, так как я в течение шести лет был в "мастерских вдовы" (так

называется масонство). Несмотря на это, я знал мало", "...я был.

последовательно учеником, товарищем, учителем и розенкрейцером. Я занимал

должность секретаря, оратора, и первого охранителя в моей ложе... Я также

был назначен секретарем капитула Ла Климента Амистад с момента вступления в

этот капитул. Я был, таким образом, капитулярньш лучом (светом). Одно

обстоятельство, о котором я скажу позже, мне позволило подозревать, что за

масонским миром существует еще один мир, еще более тайный, чем этот, не

подозреваемый ни миром масонским, ни миром профанов..."

В низших и средних ступенях масонства проповедуется демократизм: на

вершинах же главенствует личная диктатура, окруженная непроницаемой тайной.

Истинные цели и настоящую деятельность русских тайных революционных

обществ, и явных революционных партий, входивших в Орден Р. И., тоже знали

только одни главари. Рядовой член тайных обществ и революционных партий

действовавших явно, тоже, на каждом шагу, был отгорожен тайнами и

секретами, то есть происходило то же самое, что и в любой масонской ложе.

"Масонство, - говорил один из масонов на масонском Конвенте 1893

года, - не имеет намерения применять в собственной среде полностью учение

об индивидуальной свободе и независимости, необходимость которых оно

проповедует в мире непосвященных. Масонство есть организм борьбы, и, как

таковой, оно принуждено подчинить своих членов правилам дисциплины

необходимой для борьбы" (Copin-Albancelli. "Conjuration Juive contre Le

monde chretien". 176.).

Борясь против монархий идеей народовластия, сами масоны управляют

масонскими организациями при помощи единоличной диктатуры. Политические

партии, и особенно тайные революционные организации, создаваемые отдельными

политическими направлениями Ордена Р. И., в преобладающем большинстве

случаев, преследуя - на словах - борьбу за установление демократии, на

деле, в большинстве случаев, управлялись или единолично "вождями" и

"идеологами", или небольшой группой главарей, навязывавших свою волю

большинству членов организации. Никаким демократизмом среди революционных

организаций никогда и не пахло.

Рядовые члены интеллигентских тайных обществ, легальных и

полулегальных партий, знали только то, что считали им нужным сообщить

Чернышевские, Нечаевы, Милюковы и Ленины. И никогда не знали истинных

целей, которые на самом деле преследуют главари организации. В "Общих

правилах" "Катехизиса революционера", составленного, по мнению одних

исследователей, Бакуниным, а, по мнению других, - Нечаевым, говорится, что

исполнители революционных заданий "отнюдь не должны знать сущность, а

только те части дела, которые выполнять пало на их долю". А в пункте 5

указывается: "У каждого товарища должно быть несколько революционеров 2-го

и 3-го разрядов, то есть не совсем посвященных".

Рядовые члены никогда ничего не знали, что именно делает партия в

данный момент и что она предполагает делать в дальнейшем. Руководители

партийных организаций обычно всегда исполняли завет из "Катехизиса

революционера": "Для возбуждения же энергии необходимо объяснить сущность

дела в превратном виде".

Все эти указания почти буквальное повторение масонских указаний,

которые мы встречаем в масонских уставах. Пике, один из знатоков масонского

тайнознания, пишет: "Часть символов объясняется новичку, но он является

намеренно обманутым ложными объяснениями. Не стремятся, чтобы он их понял,

но только чтобы он вообразил, что их понимает. Их настоящая интерпретация

предназначена для адептов, для принцев масонства". Пике считается одним из

самых выдающихся знатоков масонского тайнознания. "Масонство, - пишет он

же, - как все религии, все мистерии, герметизмы и алхимии, скрывают свои

секреты от всех, кроме адептов, ученых или избранных и употребляют ложные

объяснения и интерпретации своих символов, чтобы обмануть тех, кто

заслуживает быть обманутым; чтобы скрывать от них истину и отдалить их от

нее" (A. Prens. A Study En American Free Masonery, I, 385).

Даже практика употребления в тайных и партийных организациях

псевдонимов и кличек, к чему всегда широко прибегали

интеллигенты-революционеры, - метод чисто масонского происхождения. "Будет

замечено, что существует неизменяемая тенденция в этой мировой конспирации,

употреблять псевдонимы, частично, без сомнения, по причинам безопасности, а

также чтобы увеличить тайну, что всегда имеет эффект на общественное

воображение, а также чтобы скрыть слишком заметные следы расового

происхождения. Так как мы уже показали, тайные директора французской

революции скрывали свои имена, и это - редкость найти русского большевика,

который не был бы известен под вымышленным именем, чтобы скрывать свою

семью и свое расовое происхождение "обычно-еврейское" (The Cause of the

World Unref, p. 217.).

XVI

Тактика действий Ордена Р. И., на всем протяжении его существования,

вплоть до осуществления в 1917 году военного переворота, была заимствована

у масонства. Характеристика действий европейского масонства, сделанная

авторами "Всеобщей истории Церкви", вышедшей в 1853 году в Мадриде, целиком

может быть отнесена и к действиям Ордена Р. И. Орден действовал точно так

же, как действовало всегда европейское масонство в своей работе против

религии и монархий. "Чтобы получить точное понятие об организации тайных

обществ и понять их влияние, - пишут Беркастоль и М. Барон Хенрион, - их

необходимо разделить на два класса имеющих различный характер. Один класс

тайных обществ существующих уже много времени, заключал в себе, под

покровом франк-масонства, различные общественные группировки, которые

занимались, более или менее, критикой религии, морали и политики, атаковали

общественные взгляды; другой - под именем "карбонариев" - тайные

организации уже вооруженные, готовые по первому знаку выступить против

государственной власти. Первый разряд тайных обществ (масоны) производил

революцию в области духа; второй разряд (карбонарии) был предназначен

разрушать существующий порядок вещей с помощью насилия. На собраниях тайных

обществ первого разряда сидели апостолы философии, пророчествуя и предвещая

возрождение порабощенных народов. На собраниях второго разряда действовали

заговорщики и наемные убийцы... Эти два класса тайных обществ, система

тайных обществ не была вполне закончена: общества, занимавшиеся критикой

религии и существующего порядка, - были революцией в теории, но им

недоставало средств для ведения революционной работы. С другой стороны,

если бы существовали только общества предназначенные для революционной

борьбы, члены которых набирались из образованных классов, чьи убеждения уже

обработаны в объединениях философского характера, то члены этих обществ

ускользали бы от влияния революционных идей. Но благодаря комбинированию

двух типов тайных обществ, было достигнуто совершенство в искусстве

составлять заговоры. Так что, хотя эти общества казались разделенными и

имеющими каждое из них свое устройство, управление и свои частные собрания,

они управлялись той же самой властью, которая скрывалась за спиной

второстепенных правителей в глубокой темноте" (т. VII, стр. 318).

Орден Р. И., как и масонство, занимался одновременно с "легальной",

открытой борьбой против религии и самодержавия также и тайной революционной

деятельностью.

Принцип: "цель оправдывает средства", столь ярко нашедший свое

воплощение в революционной деятельности интеллигенции, а позже в

деятельности большевизма - есть чисто масонский принцип. Во имя победы

масонства, каждый масон имеет право поступать как ему угодно, совершенно не

считаясь с обычной моралью.

В приведенном масоном Рагон тексте клятвы "Рыцаря Кадоша", например,

говорится: "Вы клянетесь и обещаете делать, говорить и писать во всякое

время и на всяком месте, во всякий раз то, что вам будет предписано

приказами законной власти, каковой власти вы клянетесь повиноваться хотя

она вам до сей поры и неизвестна и может оставаться неизвестною еще долгое

время". (См. Рагон. Ортодоксальное масонство).

Философ, масон Дидро, утверждал: "Ложь так мало достойна порицаниям,

как таковая, и по существу она стала бы добродетелью, если бы она могла

быть полезна" (Дидро. "Социальная система", ч. I, гл. 2).

Масон Лермит в докладе, прочитанном на масонском конвенте 1912 года,

заявляет: "Двуличность есть необходимый моральный элемент. Без нее

социальная жизнь невозможна" (см. журнал французских масонов "Акация",

сентябрь 1912 г., стр. 589). Масон Рейналь говорит: "быть добродетельным,

это значит быть полезным; быть порочным, это значит быть вредным - вот вся

мораль" (Raynal, Histoire Phicosaphique et Politique, V. 7.).

Моральные установки большинства политических течений интеллигенции

всегда, с начала возникновения Ордена и вплоть до возникновения

большевизма, исходили из приведенных выше масонских принципов. Для членов

Ордена политические цели их секты - всегда выше велений совести.

Принципа, что в борьбе с Самодержавием - "Позволено все",

придерживалось большинство главарей Ордена, задолго до Ленина.

Добролюбов, так же, как Герцен, Белинский, Бакунин считает, что во

имя уничтожения царской власти "Все позволено". Он также следует завету

иллюмината Вейсгаупта: "Издевайтесь, издевайтесь, Вам ничего не остается

делать". Вот что он пишет накануне освобождения крестьян в 1860 году члену

Ордена Славутинскому: "Вы напрасно думаете, что я не понял вашей мысли, я

ее именно понял так, как вы объясняете, и именно с этой точки смотрел на

все обозрение. А в обозрении вышло вот что: везде говорится о реформах и

улучшениях, заводимых или производимых правительством, нигде не

говорится... о мерзостях по этой части. А во вступлении говорится о

пробуждении и пр. общества: значит правительство идет в уровень с

общественным сознанием. Выходит к читателям воззвание в таком виде: "Вы

хотите нового, лучшего. Вы серьезно вникаете в неудобства старого порядка;

Ваши стремления удовлетворяются. Правительство заботится об улучшении и

переменах по всем частям. А затем, если остаются еще мерзости, то нельзя же

все переделать вдруг, нельзя, чтобы все было хорошо в переходное время.

Значит "спите" - совсем противное тому, что бы хотели. Вот почему я не

только вступление выкинул, но даже из середины выбросил три-четыре фразы о

светлых надеждах и преобразовательной деятельности правительства".

Добролюбов, как и многие до него и после него, во сне и наяву мечтал

о скорейшей гибели России и писал:

Ликуй же смерть страны унылой

Все в ней отжившее рази

И знамя жизни над могилой

Над грудой трупов водрузи!

Памятуя наказ Вейсгаупта, Добролюбов дает следующую аморальную

установку Славутинскому: "Нам следует группировать факты русской жизни...

Надо колоть глаза всякими мерзостями, преследовать, мучить, не давать

отдыху, - для того, чтобы противно стало читателю все царство грязи, чтобы

он, задетый за живое, вскочил и с азартом вымолвил: "Да что же, дескать,

это за каторга: лучше пропадай моя душонка, а жить в этом омуте я не хочу

больше".

Завет Добролюбова был принят к исполнению большинством членов

Ордена. С сладострастной любовью Щедрины в литературе, Добролюбовы в

критике, Перовы в живописи, Стасовы в области музыкальной критики,

Соловьевы, Ключевские в истории, так группировали факты, все отрицательные

черты русского прошлого и настоящего, - чтобы изобразить их в самом

отрицательном свете.

XVII

Про революционное движение в 60-х годах Достоевский писал в

"Дневнике Писателя" за 1873 год: "Что до движения, то это было тяжелое,

болезненное, но роковое своею историческою последовательностью движение,

которое будет иметь свою серьезную страницу в петербургском периоде нашей

истории".

Руководителем этого рокового движения был Н. Г. Чернышевский,

ставший в 50-х годах руководителем Ордена Р. И. вместо А. Герцена, умершего

Белинского и находившегося в заключении Бакунина. Интеллигентские круги

всегда распространяли слухи, что прекраснодушный идеалист Чернышевский был

осужден правительством совершенно безвинно, как ранее безвинно были

осуждены петрашевцы. На самом деле Чернышевский был такой же

фанатик-революционер, как и Белинский, как и Бакунин, считавший, что во имя

сокрушения царской власти "Все позволено". "Вы сделали, что могли, - писал

он А. Герцену в письме, опубликованном последним в • 64 "Колокола", - чтобы

содействовать мирному разрешению дела, перемените же тон, и пусть ваш

"Колокол" благовестит не к молебну, а звонит набат. К топору зовите Русь".

В своей революционной деятельности Чернышевский исходил из того, что

в борьбе с царями "Все позволено". Вот штрих хорошо характеризующий

моральный уровень этого "святого" от топора. Найдя однажды утром у дверей

своей квартиры прокламацию "К молодому поколению", Достоевский решил

поехать к Чернышевскому. На квартире у последнего произошел следующий

разговор:

"- Николай Гаврилович, что это такое? - вынул я прокламацию.

Он взял ее, как совсем незнакомую ему вещь, и прочел. Было всего

строк десять.

- Ну, что же? - спросил он с легкой улыбкой.

- Неужели они так глупы и смешны? Неужели нельзя остановить их и

прекратить эту мерзость? Он чрезвычайно веско и внушительно отвечал: -

Неужели вы предполагаете, что я солидарен с ними и думаете, что я мог

участвовать в составлении этой бумажки?

Достоевский просит Чернышевского осудить прокламацию и этим

воздействовать на революционные круги. "Ваше слово для них веско, - сказал

Достоевский, - и уж, конечно, они боятся вашего мнения".

- Я никого из них не знаю, - сказал Чернышевский".

Чернышевский лгал Достоевскому. Прокламация была написана его другом

Шелгуновым и напечатана Герценом. "Если для осуществления наших стремлений,

писал Шелгунов, - для раздела земли между народом - пришлось бы вырезать

сто тысяч помещиков, мы не испугались бы и этого. И это вовсе не так

ужасно". "Нам нужен не император, помазанный маслом в Успенском соборе, а

выборный старшина, получающий за свою службу жалованье".

В 1905 году, когда невыгодно было расшифровывать связи руководителей

обращенный в стенобитное орудие против свободы живого быта. Первою посылкою

общества "Земля и Воля" (1864-68 г. г.) А. Ф. Пантелеев, писал в своих

воспоминаниях: "В конце беседы господин в пенсне (А. Слепцов) вошел в

некоторые конспиративные детали и между прочим сообщил рецепт химических

чернил для переписки: "Его дал Маццини". Если ссылкой на знаменитого

заговорщика, он хотел в финале усугубить эффект, то сильно ошибся".

Читатели дореволюционного издания воспоминаний Пантелеева оставались

в убеждении, что Слепцов говорил о своих связях с знаменитым масоном своего

времени без всяких оснований. Но в новом издании воспоминаний Пантелеева,

выпущенных в 1958 году Гослитиздатом, указанное выше место в воспоминаниях

Пантелеева сопровождается следующими примечаниями: "Ссылка на Маццини

отнюдь не была пропагандистским ходом Слепцова. Связь с ним действительно

поддерживалась как непосредственно Слепцовым, так и через Огарева. Маццини

же принадлежит идея "пятерок". (Герцен, т, XVI, 77; "Звенья", вып. 1933,

534 и "Литературное Наследство", • 62, 552). "Формы и степень связи Лондона

и Петербургского Центра "Земли и Воли" до сих пор окончательно не

определены, но несомненно были очень значительны" (см. стр. 748).

Чернышевский, изображаемый невинным агнцем, стоял во главе

центрального комитета "Земли и Воли". "В настоящее время, - пишет в

комментариях к воспоминаниям А. Пантелеева С. А. Рейснер, - можно считать

установленным, что Чернышевский принимал руководящее, хотя и строго

законспирированное, участие в оформлении петербургского подполья в

революционной организации". Герцен в письме к Н. И. Утину 13 дек. 1864 г.,

писал про арест Чернышевского:

"На одной сильной личности держалось движение, а сослали - где

продолжение" ("Литературное наследство", • 61,275).

"Земля и Воля" подготавливало восстание. В Общество было вовлечено

около I.000 человек. Особенно интенсивно шла вербовка военных. Н. А.

Энгельгарт пишет в "Давние эпизоды", что Н. Утин и Пантелеев предлагали его

отцу портфель военного министра. Премьером правительства назывался

Чернышевский. ("Исторический вестник", 1910, • 2, 550).

В разгар студенческих волнений сотрудник "Современника",

руководителем которого был Чернышевский, Елисеев и Антонович пытались

вовлечь студентов в дело похищения Цесаревича. В заметке "К биографическим

материалам о М. А. Антоновиче" Пантелеев пишет: "что сущность

террористического замысла сотрудников "Современника" состояла в том, что

они хотели с помощью студентов-революционеров осуществить "захват в Царском

Селе наследника (Николая) и требование по телеграфу от царя, находившегося

в Ливадии, немедленного обнародования конституции, иначе он должен

проститься с сыном". (Воспоминания, стр. 536).

Польское восстание 1863 года, как и первое восстание 1830 года, в

значительной степени было подготовлено польскими масонскими ложами при

активном участии мирового масонства. Центральный комитет по подготовке

восстания находился в Лондоне, живущие заграницей поляки-эмигранты

сосредоточиваются в трех центрах европейского масонства - Лондоне, Париже и

Швейцарии. Лондонским Революционным Комитетом, во главе с гр. Замойским,

руководят масоны Маццини, Саффи, де-Тур и Кошут. Общее руководство

восстанием осуществлял тайный комитет в Польше "Ржонда Народова", в состав

которого входило много польских масонов. В состав. Лондонского Комитета

входили и принимали активное участие в его работе и Герцен и Огарев.

Герцен, Огарев, Бакунин и польские масоны, чтобы затруднить русскому

правительству борьбу с польскими восстаниями, решают вызвать смуту и

беспорядки в России. С этой целью в Россию направляются специальные

агитаторы. В программе восстания, составленной Л. Мерославским, найденной

во время обыска у Гр. Замойского, говорится: "Пусть там распространяют

казацкую гайдаматчину против попов, чиновников и бояр, уверяя мужиков, что

они стараются удержать их в крепостной зависимости (крестьяне в момент

польского восстания еще не были окончательно освобождены, а находились еще

на положении временно-обязанных. Б, Б.). Должно иметь в полной готовности

запас смут и излить его на пожар, зажженный уже во внутренности Москвы. Вся

агитация малороссианизма пусть перенесется за Днепр; там обширное

пугачевское поле нашей запоздавшей числом хмельничевщины. Вот в чем состоит

вся наша панславистическая и коммунистическая школа. Вот весь польский

герценизм. Пусть он издали помогает польскому освобождению, терзая

современные внутренности царизма. Пусть себе заменяют вдоль и поперек

анархией русский царизм".

23 ноября 1862 года было заключено соглашение "Земли и Воли" с

Падлевским, что пропагандисты последней усилят пропаганду среди

расквартированных в Польше войск, будут агитировать за соединение русских

войск с частями повстанцев. Пропаганда эта имела значительный успех.

Руководителю комитета русских офицеров А. А. Потебне удалось вовлечь в

члены "Земля и Воля" около 200 офицеров. Разговоры о том, что польские

патриоты будут бороться не только за свободу Польши, но и за свободу

русских были рассчитаны только на легковерных русских идеалистов,

взвинченных масонской демагогией Герцена и польских эмиссаров. "Пусть

обольщают себя девизом, - цинично пишет в плане восстания Мерославский, что

этот радикализм послужит "для вашей и нашей свободы (слова из статьи

Герцена). Перенесение его в пределы Польши будет считаться изменой отчизне

и будет наказываться смертью, как государственная измена".

Когда правительство разгромило и "польский" и "русский" герценизм, в

основе которого было одно и тоже масонское начало, то масон Наполеон III и

британский премьер-министр Биконсфильд (урожденный еврей Дизраэли)

потребовали созыва европейской конференции для обсуждения польского

вопроса. Но Александр II приказал министру иностранных дел сообщить Англии

и Франции, что они не имеют права вмешиваться во внутренние дела России.

XVIII

Если когда-то все пути вели в Рим, то в XIX столетии все пути ведут

в Лондон - тогдашний центр мирового масонства. Сбежавший в 1861 году из

Сибири в Америку Бакунин при первой возможности переезжает в Лондон.

Бакунин вступает в организованный К. Марксом Интернационал. В прокламации

"Начало революции", Бакунин пишет: "Не признавая другой какой-либо

деятельности, кроме дела истребления, мы соглашаемся, что формы, в которых

должна проявляться эта деятельность могут быть чрезвычайно разнообразны.

Яд, кинжал и т.п. Революция все равно освящает в этой борьбе". Масонский

дух бакунинских деклараций ясно виден в каждой фразе.

9 сентября 1867 года в Женеве состоялся Конгресс "Лиги мира и

свободы". Это было время, когда прогрессивные недоросли всего мира

возлагали преувеличенные надежды на Первый Интернационал. На Конгрессе

"Лиги мира и свободы" присутствовали две революционные знаменитости:

Гарибальди и Бакунин, объявившие войну всему буржуазному миру. Посетил

заседания Конгресса и бывший в то время в Женеве Достоевский.

Ф. М. Достоевский написал о полученных на Конгрессе впечатлениях два

письма: одно Майкову, а другое Ивановой. Майкову Ф. Достоевский писал:

"Писал ли я Вам о здешнем мирном конгрессе? Я в жизнь мою не видывал и не

слыхивал подобной бестолковщины, но я не предполагал, чтоб люди были

способны на такие глупости. Все было глупо - и то, как собрались, и то, как

дело повели и то, как разрешили. Начали с предложения вотировать, что не

нужно больших монархий и все поделать маленькие, потом, что не нужно веры.

Это было четыре дня крику и ругательств. Подлинно мы у себя, читая и слушая

рассказы, видим все превратно. Нет, посмотрели бы своими глазами, послушали

бы своими ушами".

Письмо Ивановой еще более яркое: "Я сюда попал прямо на конгресс

мира, на который приезжал Гарибальди, - пишет Достоевский 29 сентября 1867

года. - Гарибальди скоро уехал, но что эти господа, которых я в первый раз

видел не в книгах, а на яву, социалисты и революционеры, врали с трибуны,

перед 5.000 слушателей, то невыразимо. Никакое описание не передаст этого.

Комичность, слабость, бестолковщина, несогласие, противоречие себе - это

вообразить нельзя. И эта-то дрянь волнует несчастный люд работников. Это

грустно. Начали с того, что для достижения мира на земле нужно истребить

христианскую веру, большие государства уничтожить и поделать маленькие, все

капиталы прочь, чтобы все было по приказу и т.д. Все это без малейшего

доказательства, все это заучено еще двадцать лет тому назад наизусть, да

так и осталось. И главное - огонь и меч и после того как все истребится,

тогда, по их мнению, и будет мир".

Конгресс "Лиги мира и свободы" был смотром европейского

революционного подполья перед подготовленным масонством разрушением

монархии во Франции.

Выслушав произнесенную на конгрессе Бакуниным речь, Достоевский

написал свою знаменитую характеристику "великого анархиста": "Бакунин

старый, гнилой мешок бредней, ему легко детей хоть в нужник нести".

Бакунин звал молодежь проповедовать разрушение существующего

политического" и социального строя. Анархическое учение Бакунина еще более

заостряет Нечаев, открыто провозгласивший, что во имя всесокрушающей

революции - "Все позволено". Нечаев основал тайное общество "Народная

расправа" и призывал убивать всех, кто в той или иной форме поддерживает

существующий строй. Императору Александру Второму Нечаев обещал в своих

прокламациях "казнь мучительную, торжественную, перед лицом всего

освобожденного люда, на развалинах государства".

В "Катехизисе революционера" (составленном, по мнению одних

исследователей, Бакуниным для Нечаева, а, по мнению других, - самим

Нечаевым) даются следующие советы:

"Необходимо, чтобы он (кандидат в революционеры. - Б. Б.) был

атеистом... и был бы... врагом принципа всякой власти и чтобы он ненавидел

все ее применения и последствия как в области интеллектуальной и моральной,

так и в политической, экономической и социальной... Он должен,

следовательно, ждать уничтожения церкви, постоянных армий, нейтрализованной

власти, бюрократии, правительств, парламентов, университетов и

государственных банков... Необходимо уничтожить, так называемый, принцип

национальности, принцип двусмысленный, полный лицемерия... необходимо

ненавидеть идеи величия и славы нации, годных лишь для монархии и

олигархии, а в наше время и для крупной буржуазии, потому что эти идеи

применяются ими для обманывания народов и для натравливания их один на

другой для наилучшего их порабощения. Патриотизм должен отойти на задний

план, ибо необходимо, чтобы революционеру были ближе к сердцу

справедливость и свобода и, в случае, если его собственное отечество будет

иметь несчастие от них отойти, он должен без колебаний выступить против

него... Надо, чтобы он был социалистом и во всем следовал нашему катехизису

революционера...

Согласно параграфу 3-му революционер "...презирает общественное

мнение, он презирает и ненавидит во всех побуждениях и проявлениях

общественную нравственность; нравственно для него все то, что способствует

торжеству революции; безнравственно и преступно все, что мешает ей".

"...товарищество, - читаем мы в "Катехизисе", - всеми силами и средствами

будет способствовать развитию тех бед и зол, которые должны вывести,

наконец, народ из терпения и понудить его к поголовному восстанию".

Таковы "моральные" и тактические приемы, рекомендуемые русским

карбонариям. Таковых же аморальных приемов придерживались и интеллигенты,

работающие в области теории революции, и легального расшатывания русской

монархии, при помощи критики русской действительности, при каждом удобном

случае (в каждой статье, каждой книге, каждой рецензии на книгу

национального содержания, на каждом уроке в школе, на каждой лекции в

университете, в каждом разговоре).

Нечаев был одним из главных виновников студенческих волнений в

Петербурге в 1869 году. Когда один из членов созданного Нечаевым кружка

заговорщиков стал возражать против практикуемых Нечаевым аморальных методов

работы, то Нечаев, желая связать всех заговорщиков "кровью", настоял на его

убийстве. Процесс нечаевцев послужил темой для "Бесов" Достоевского.

О том, что волнения студенческой молодежи и усиление роста

революционного движения в 60-70-х годах имеют в основе своей не русское

происхождение, ясно понимал Достоевский, писавший в письме к обратившимся к

нему за разъяснением московским студентам, что русская молодежь "теперь

несомненно попала в руки какой-то совершенно внешней политической

руководящей партии, которой до молодежи уж ровно никакого нет дела и

которая употребляет ее как материал и Панургово стадо, для своих внешних и

особенных целей".

XIX

"Не будем делать никаких иллюзий, - говорил Наполеон III, сначала

возведенный братьями-масонами в императоры Франции, а по миновании

надобности низложенный ими, - мир управляется тайными обществами".

"Государственные мужи нашего времени, - сказал премьер-министр королевы

Виктории лорд Биконсфильд (Дизраэли) 20 сентября 1876 г., - имеют дело не

только с правителями, императорами, королями и министрами, но также и с

тайными обществами: с этим элементом приходится считаться. Эти общества

могут свести на нет всякое политическое соглашение. У них везде есть

агенты, беззастенчивые подстрекатели убийств; там, где нужно, всегда могут

они устроить кровавую баню".

Парижская коммуна - дело рук масонов и связанных с ними

революционных организаций. "Но нигде, - пишет Фара в своем исследовании

"Масонство и его деятельность",- оно не выступает так ярко в своей обычной

антихристианской и революционной работе, как во время Парижской Коммуны

1871 года. Я не буду останавливаться на работе масонства по подготовке

свержения Второй Империи, на его первенствующей роли во Франко-Прусской

войне, на деятельности маршала Базена, этой игрушки в руках Великого

Востока, на неудачных маршах Мак-Магона, в коих такую значительную роль

сыграл племянник бывшего гроссмейстера ордена лейтенант-полковника Маньян,

и укажу лишь на открытые выступления масонства после крушения Второй

Империи и провозглашения коммуны". "Ни один государственный строй никогда

не был таким таинственным, как Третья республика, - пишет Жак Бидеген, одно

время бывший секретарем ордена Великий Восток Франции. - Учреждения,

служащие ей фасадом, суть лишь лживые декорации, за которыми происходят

вещи, неизвестные толпе" (J. Bidegam. Une conspiration sous la III

Republique 87; La Lutte Airtimasonmque, p. 66.). В 1872 году в одном салоне

в Стокгольме зашла однажды речь о причинах поражения французов. "Я не хотел

первый подымать этого щекотливого вопроса, - сказал присутствовавший здесь

русский посланник Николай Карлович Гире, - но раз об этом заговорили, то я

не могу не отметить ту роль, которую играло в этой войне масонство". "Я в

то время был посланником в Берне (в Швейцарии); в этом городе находилось

превосходно организованное агентство, собиравшее все сведения относительно

французских войск, их расположения, передвижений, боевых запасов, провианта

и проч. Эти сведения исходили из французских масонских лож, которые в свою

очередь получали их от французских офицеров-масонов и передавались с

необычайной быстротою шифрованными депешами прусско-масонскому агентству в

Берне. Я тогда основательно изучил эту колоссальную организацию и

представил подробный отчет о ней своему правительству..." "Как оказывается,

Франция была заранее осуждена верховным международным масонством, и никакая

военная организация, никакая стратегия, никакая храбрость ее войска не

могла спасти ее от поражения. Это была война слепых против зрячих..." Вот

что сорок лет назад говорил русский дипломат и о чем предупреждал он свое

правительство. (А. Селянинов. Тайная сила масонства, 257).

В первой же прокламации Коммуны говорится: "Мы атеисты потому, что

человек не станет свободным, доколе он не изгонит Бога из своего разума...

В коммуне нет места священнику, всякая религиозная организация или

религиозное проявление должны быть запрещены. Расстреливаются и

арестовываются как заложники главным образом лица духовного звания, среди

которых парижский епископ Дарбуа, за ним следуют видные священники Сеньере,

Микель, Ольмер, Оливье и др., смело можно сказать, что в течение 73 дней

Коммуны не было ни одного, прошедшего без ареста или убийства священников.

Одновременно с этим закрываются храмы, срываются кресты - например 31 марта

крест на Пантеоне заменяется красным флагом, при неистовых криках толпы и

при пушечной стрельбе - и грабеж церковных ценностей становится "вполне

узаконенным действием".

В официальном журнале Коммуны 27 мая сообщается о торжественном

приеме в городской ратуше депутации масонов. "Все сердца бьются в унисон",

- сказано в отчете о приеме масонов. Член Коммуны масон Тирифок утверждал,

что "масонство понимает Коммуну, как базу всех социальных реформ". Член

Коммуны и член масонской ложи • 133 Лефрансе заявил, что он "давно увидел,

что цели Коммуны те же, что и цели масонства". Член Коммуны Алике, сказал:

"Парижская Коммуна на практике и в новой форме проводит то, что масонство

издавна провозглашало". Торжество закончилось заявлением одного из масонов,

что "Коммуна есть новый храм Соломона" и что цели Коммуны и масонства

одинаковы".

В газете, издававшей Коммуной, 24 мая было помещено следующее

воззвание: "К масонам всех ритуалов и всех степеней! Коммуна - защитник

наших священных принципов, призывает вас к себе. Вы ее услышали и наши

почтенные знамена были разорваны пулями и сломаны снарядами наших врагов.

Вы геройски ответили на наш призыв, так продолжайте же при поддержке всех

лож.

Воспитание, которое мы получили в наших почтенных ложах продиктует,

всем и каждому, тот священный долг, который мы обязаны выполнить. Счастливы

те, которые восторжествуют, слава тем, кто погиб в этой священной борьбе. К

оружию! Все для республики! Все для Коммуны!"

Интеллигенты отлично знали о кровавых буйствах революционной черни

во время Парижской Коммуны, но тем не менее курили ей фимиам на каждом

шагу. Так, "народолюбец" Некрасов не постеснялся написать. в честь погибших

"героев" Коммуны стихотворение: "Смолкли честные, доблестно павшие..."

XX

После уничтожения монархии во Франции следующей своей целью

масонство ставит - свержение монархии в России. После поражения Парижской

Коммуны К. Маркс уверенно утверждал, что следующая крупная революция

произойдет в России. "Россия, писал он в 1877 году Энгельсу... давно уже

стоит на пороге больших переворотов". Приветствуя митинг славянских

революционеров в 1881 году Маркс уверял: "...в конце концов должно будет

неизбежно привести, хотя бы и после длительной и жестокой борьбы, к

созданию Российской Коммуны".

После разгрома Парижской Коммуны, масоны, и их идейная агентура,

продолжают работать во всех странах по пропаганде масонских идей:

атеистической культуры, социализма, всеобщего равенства и бесконечного

прогресса. В России, роль идейных агентов масонства выполняют различные

группировки членов. Ордена и члены Ордена живущие в эмиграции.

Парижская Коммуна - идейное и революционное детище масонства -

оказало огромное влияние на направление революционной деятельности членов

Ордена Р. И. Интеллигенты-революционеры начинают мечтать об организации

Русской Коммуны. "С Парижской Коммуной, - свидетельствует в "Подпольной

России" Степняк-Кравчинский, - грозный взрыв потряс цивилизованный мир,

русский социализм вступил в воинственный фазис своего развития, перейдя из

кабинетом и частных собраний в деревни и мастерские".

В книге Л. Дейча "Роль евреев в русском революционном движении"

читаем: "Пребывание Гольденберга с товарищами в петрозаводской тюрьме

совпало с Парижской Коммуной 1871 г., которая, как известно, на ряду с

первым Интернационалом, имела огромное влияние на развитие нашего

революционного движения. В Петербурге и в других университетских городах

стали возникать более или менее значительные тайные организации,

задававшиеся целью распространять социалистические взгляды среди учащейся

молодежи, а также между трудящимися слоями населения" (82).

Возникает тип "русского коммунара" изображенный Достоевским в лице

Версилова в романе "Подросток". "Это дворянин древнейшего рода, - пишет

Достоевский, -и в то же время парижский коммунар. Он истинный поэт и любит

Россию, но зато и отрицает ее вполне. Он без всякой религии, но готов почти

умереть за что-то неопределенное, чего и назвать не умеет, но во что-то

страстно верует, по примеру множества русских европейских цивилизаторов

петербургского периода русской истории".

Семидесятники, как и шестидесятники, поддерживают связи с

Интернационалами Маркса и Бакунина Эмигрировавший Лавров вступает в члены

Интернационала К. Маркса. Видные члены "Народной Воли", убившей Александра

II, расценивают К. Маркса, как выдающегося представителя революционной

идеологии. В пропагандной брошюре "Мудрица Наумовна" народоволец

Степняк-Кравчинский писал: "Но которая же из книжек была мой Мудрицей

Наумовной?" И отвечает: "Имя этому человеку - Карл Маркс, а называется эта.

книжка "Капитал". Степняк-Кравчинский, Н. Морозов, Л. Гартман лично

встречались с Марксом. Один из выпусков революционной библиотечки "Народной

Воли" был посвящен "Коммунистическому манифесту".

"Увлекались" учением Маркса и члены Ордена непринимавшие участия в

революционной работе, а работавшие в области легального расшатывания

идейных основ самодержавия. В статье "Встречи с Марксом" проф. Московского

университета М. Ковалевский признается, что он в течение двух лет

еженедельно посещал Маркса. Маркс специально изучил русский язык и следил

за русской революционной литературой. Он наградил Чернышевского званием

"великого ученого", писал поощрительные письма в редакции русских

прогрессивных журналов травивших все русское. Прочитав письмо Маркса,

написанное им редакции "Отечественных записок" в ноябре 1877 г., Г.

Успенский пришел в телячий восторг. "Как это письмо меня тронуло, - пишет

он. - Ведь это Маркс. Не Лев Толстой, не Вышеградский, не Катков".

Элло, французский исследователь взаимоотношений масонства с первым

Интернационалом, пишет, что после раскола Интернационала в 1873 году, когда

он разделился на "социал-коллективистов" и "социал-анархистов", руководимых

Марксом и Бакуниным, оба эти сообщества, подобно первому Интернационалу, от

которого они ведут свое происхождение и свой дух, получали (и продолжают

получать) внушения от масонских лож. Тайные общества управляли анархистским

движением, как и всеми прочими отраслями коллективизма". (43). "Сильно

ошибаются те, - пишет Клодио Жанне в "Франк-масонстве" (стр. 641), - кто

думает, что разделения тайных обществ или социалистов ослабляет их: они

всегда соединяются, когда нужно будет совместное выступление (как это было,

например, в 1917 году. - Б. Б.). Таким образом, какая бы ни существовала

рознь между последователями Маркса и Бакунина, или между различными

революционными группами, - все они одинаково горячо сочувствуют убийству

Императора Александра II, как сочувствовали покушению Гартмана". Обоими

видами социализма: "социализма коллективного" и "социализма

социалистического" управляют масоны.

Вождь мирового анархизма Кропоткин считал, что революционному

движению выгодно иметь связь с масонством. Кропоткин сказал однажды

большевику Бонч-Бруевичу: "...революционное движение много потеряет от

того, если так или иначе не будет связано с масонством, имеющим свои нити в

России в самых разнообразных сферах". Кропоткин, как и Герцен, многие годы

жил в Лондоне. Есть веские основания предполагать, что Кропоткин и Бакунин,

так же как Герцен и Огарев, в той или иной форме были связаны с мировым

масонством и с русскими масонами и тайными ложами продолжавшими

существовать в России.

"Статуты анархистского сообщества, - сообщает Элло, - были захвачены

у одного из членов и опубликованы в марте 1880 года в берлинском

"Рейхсботе", в венском "Фатерланд" и парижском "Универс".

Сообщество это имело три степени: I) "Международные братья", 2)

"Национальные братья" и 3) "Братья полутайной организации международной

демократии". Поступление в тайные группы сопровождалось различными

церемониями схожими с масонскими" (стр. 53, 60). "Вот та огромная

организация, которая со второй половины XIX века стала обслуживать

масонские интересы, так как само масонство стало уже подозрительным для

многих правительств. Ей было предписано волновать христианские страны,

начиная с Франции и России" (стр. 61).

Все бежавшие за границу русские революционеры и террористы находят

мощных защитников в лице масонства. Самое безопасное место для русских

революционеров - центр мирового масонства - Лондон.

Когда Гартман, после неудачного покушения на Александра II, скрылся

заграницу, то выяснилось, что он находится под покровительством какой-то

могущественной тайной международной организации. "Обнаружилось это, -

указывает автор книги "Франк-масонство и рабочий" Элло, - когда русское

правительство обратилось к французскому с требованием выдачи Гартмана,

скрывавшегося в Париже под именем Мейера. Едва Гартман, по просьбе русского

посла, был арестован, как французские радикалы подняли невообразимый шум.

Депутат-масон Энгельгарт взял на себя его защиту, доказывая, что Мейер и

Гартман суть разные лица. Русский посол, князь Орлов, стал получать

угрожающие письма. Наконец, левые депутаты готовились внести запрос и

устроить падение министерства. Последнее испугалось и, не дожидаясь

прибытия обещанных Орловым документов, могущих установить личность

Гартмана-Мейера, поспешно согласилось с заключениями брата Энгельгарта и

помогло Гартману бежать в Англию... В Лондоне Гартман торжественно "был

принят в масонскую ложу "филадельфов" (Элло. "Франк-масонство и рабочий",

стр. 6).

Масоны Пиа (француз) и Гарибальди (итальянец) обменялись, по случаю

требования выдачи Гартмана, следующими многозначительными письмами: "Мой

старый друг, - писал Пиа из Лондона 1-го марта 1880 года, - последнее

покушение на всероссийского деспота подтверждает Вашу легендарную фразу:

"Интернационал есть солнце будущего". Все от первого монарха, до последнего

президента республики, должны исчезнуть волей или неволей. Теперь Вам нужно

присоединить Ваш голос против выдачи НАШЕГО храброго Гартмана. Французская

территория должна быть неприкосновенна для изгнанников, которые, подобно

Вам, стремятся силою оружия установить мировую демократическую и

социалистическую республику.

Жму Вашу руку.

Ваш искренний друг Феликс Пиа".

Гарибальди ответил Пиа еще более многозначительным письмом:

"Дорогой друг, - писал он, - благодарю Вас, популярного героя

парижских баррикад, за ласковое письмо... Гартман, храбрый молодой человек,

и все честные люди должны относиться к нему с уважением и благодарностью. Я

твердо убежден, что министр Фрейсине и президент Греви не замарают своего

имени честных республиканцев выдачей политического беглеца; такой бы

поступок был бы достоин версальских гиен. Политическое убийство есть секрет

благополучного осуществления революции. Монархи называют друзей народа

убийцами... Отеро и Гартман суть провозвестники правительства будущего -

социалистической республики. Истинные убийцы это - прелаты, которые с

помощью лжи убивают совесть людей. Не товарищам Гартмана место в Сибири, а

христианскому духовенству.

Жму Вашу руку, преданный Вам Гарибальди".

Когда в августе 1881 года Гартман прибыл в Нью Йорк, на

международной конференции анархистов его приветствовали восторженной

овацией.

XXI

Семидесятники тоже исповедуют, что во имя революции "Все позволено".

В "Нашей программе" (1878 г.) Лавров отрицает, что ложь может быть

средством распространения истины. "Люди, утверждающие, что цель оправдывает

средства, должны бы всегда сознавать: кроме тех средств, которые подрывают

самую цель" (Соч.. т. II, 26). Это "официальная" установка. Установки же,

даваемые устно участникам революционных обществ, не совпадали с

"официальной". "Но припоминаю, - пишет в своих воспоминаниях один из

основателей первого тайного общества "Земля и Воля" Л. Пантелеев, что раз в

прямой связи с разговорами о наших внутренних делах я высказал Петру

Лавровичу (Лаврову. - Б. Б.) свое недоумение и сожаление, что сами по себе

пустые университетские истории со стороны намерению разжигаются, и в

результате получаются десятки и даже больше выброшенных недоучек, ни к

какой серьезной работе не подготовленных". "Что делать, - отвечал Петр

Лаврович, - революционная партия так численно слаба, что для увеличения

своих рядов она должна пользоваться всяким подходящим случаем, который ей

представляется". Скажите, чем это отличается от масонской установки

формулированной масоном-философом Дидро: "Ложь так мало достойна порицания,

как таковая, и по существу, она стала бы добродетелью, если бы могла быть

полезна".

В "Истории моего современника" Короленко описывает следующий, весьма

характерный для революционных кругов 70-х гг., эпизод. На большой сходке в

частной беседе обсуждались нравственные вопросы в связи с растущим

революционным настроением. Поставили вопрос: может ли цель оправдывать

средства?.. Между прочим, в тот же раз кто-то поставил вопрос конкретно:

предстоит, скажем, украсть "для дела". Можно это или нельзя?" После

обсуждения вопроса "Один за другим, одни легко, другие с некоторым усилием

отвечали:

- Взял бы...

- Взял бы...

- Взял бы...

Когда очередь дошла до Гортынского, румянец на его щеках загорелся

сильнее. Он подумал еще и сказал:

- Да, вижу: надо бы взять... Но лично про себя скажу: не мог бы.

Рука бы не поднялась".

К несчастью России и в семидесятые годы, и раньше и позже, в силу

аморальной деятельности Ордена Р. И. Гортынских было мало.

Клевета и провокация всегда были излюбленным методом членов Ордена.

Майор Павленков, в изданной им книге ученого астрофизика аббата Секки

"Единство физических сил" выбросил все места, в которых аббат говорил о

непосредственном влиянии Бога на основные свойства материи. Когда Короленко

спросил о причине искажения книги, Павленко, усмехнувшись, ответил:

- Еще бы! Стану я распространять иезуитскую софистику!

А вот масонскую софистику Павленков, как и все члены Ордена,

распространял, не считаясь ни с чем.

Примеров подобного безнравственного поведения членов Ордена можно

привести тысячи.

Орден Р. И. победил русское правительство с помощью своей

аморальности. Белинский писал, что "мошенники тем сильны, что они с

честными людьми поступают, как с мошенниками, а честные люди с мошенниками,

как с честными людьми". Русские интеллигенты и были такими мошенниками.

Русское правительство поступало с ними, как с заблудившимися морально, но с

еще могущими исправиться нравственно людьми, а члены Ордена поступали с

правительством, как мошенники. Вот почему сам бывший революционер Ф.

Достоевский, хорошо знавший психологию революционеров, сказал в "Бесах":

"Русская революция сделана мошенниками".

"Моральные директивы" Ленина: "С нашей точки зрения нравственно и

морально все то, что помогает победе нашего дела и, наоборот, все, что

мешает этой победе, - все это мы расцениваем, как противное нашей

коммунистической морали", ничем не противоречат подобным же "моральным

директивам" Чернышевского, Нечаева, Добролюбова, Ткачева, главарей партии

эсеров Гоца, Савинкова, Зензинова, Керенского, вождя кадетов П. Милюкова и

вождя "октябристов" А. Гучкова. Точно так же, как Ленин, Сталин и Лавров,

задолго до большевизма действовали и народовольцы и эсеры, и кадеты, и

октябристы, черпавшие свою революционную мораль и тактику из "Катехизиса

революционера", в основу которого положена масонская мораль.

Утилитарная, масонская по существу, мораль членов Ордена, напоминала

циничную поговорку: "А хоть бы и пес, лишь бы яйца нам нес".

Подобная "моральная установка" пронизывает всю историю Ордена, от

Нечаевцев до большевиков. Цель этой "морали" было освобождение членов

революционных группировок от всякой морали создание нового типа человека -

вернее "нечеловека" - для которого было бы все позволено. И такую породу

Ордену удалось создать в лице Нечаевых, Каракозовых, Савинковых, Керенских,

Лениных и Сталиных, для которых "преступления нет, потому что они ни через

что не преступают. Они свободны от той инфернальной свободы, которая есть

свобода во зле. Страшная свобода. Это даже не сатанинская свобода, это

внечеловеческая свобода, это - "нет человека". Нет человека, а есть кто-то

другой, во всем отличный от того, кого мы до сих пор называли "человек",

есть какое-то особое существо, иначе воспринимающее жизнь и иначе

понимающее смерть".

XXII

Не исчезают после официального масонства и различные мистические

учения, насаждавшиеся русскими масонами в пору легального существования

масонства. "Княжны Шаховские, - пишет Тютчева в своем дневнике "При дворе

двух Императоров", - все принадлежат к учению Свенденберга и горячие

приверженцы той фантастической религии, которую сами себе создали".

Княжны Шаховские не были отнюдь единственными поклонницами учения

Свенденберга. Были и другие поклонники и поклонницы учения Свенденберга и

других мистиков. Широкое развитие в царствование Александра II в высших

кругах общества получил спиритизм. Придворные круги, связанные в прошлом с

масонством и учениями европейских мистиков, организовали устройство сеансов

известного спирита Юма в царском дворце.

"Между тем Юм, - сообщает Тютчева, - и его духи имели такой огромный

успех, что сеанс был повторяем на другой день у великого князя Константина

в Стрельне; кроме того, состоялось еще много сеансов, которыми страстно

увлекся Государь". Увлечение спиритизмом у Александра II прошло быстро у

"высших же кругов" увлечение спиритизмом осталось вплоть до Февральского

переворота, то стихая, то усиливаясь. "С точки зрения Православия, - пишет

Тютчева, - я считаю, что черт при этом ничего не теряет по существу, делая

все-таки вид, что интересуется религиозными вопросами. Факты слишком

очевидны, чтобы можно было их оспаривать, и так как я верю в дьявола, я

говорю, что этот дьявол хочет овладеть доверчивыми людьми, устраивая для

них по своему образцу мир невидимый и мистический, грубо материализованный,

в который можно проникнуть не очищенными душами, а посредством разного рода

манипуляций, магнетических флюидов и лжи..."

Тютчева верно характеризует сущность спиритизма, указывая, что "черт

при этом ничего не теряет по существу, делая все-таки вид, что интересуется

религиозными вопросами". Видный масон Освальд Вирт в своем докладе

"Посвящение в спиритуализм" говорил, что связь "масонства с Люцифером,

главой восставших ангелов вполне приемлема". По мнению Вирта, Люцифер

восстал против Бога из-за "вопиющих несправедливостей божественной

администрации. В сущности ангел Света (Люцифер) представляет собой дух

свободы. В этом смысле масонство вполне приемлет люциферианство" (Alliance

Spiritualiste, 1912).

Спиритизм, как социализм и марксизм, все, разными методами делают

одно и то же дело - разрушают религию и религиозную мораль. В своем докладе

о масонской морали масон Лермент говорил: "Таким образом я попытался

разрушить или расшатать ваши моральные принципы. Это роль сатанинская и

христиане не так ошибаются, обвиняя философов и особенно нас (т. е.

масонов) в сатанизме" (Revue Internationale des Societes Secretes, Nо. 2,

1913. р. 438.).

Достоевский в "Дневнике Писателя" неоднократно пишет о

распространении спиритизма. Менделеев, участвовавший в комиссии по

расследованию действий медиумов, написал книгу против спиритизма.

Достоевский выступает против лиц, считавших необходимым бороться против

распространения спиритизма одними административными мерами, доказывая, что

одни административные меры не смогут искоренить спиритизм. Бюрократическими

методами и административными взысканиями спиритизм не побороть, как не

удалось искоренить ими революционное движение. "Обособление" ли спириты? -

спрашивает Достоевский и отвечает: - Я, думаю, что да. Наш возникающий

спиритизм, по-моему, грозит в будущем чрезвычайно опасным и скверным

"обособлением". "Обособление" есть ведь разъединение; я в этом смысле и

говорю, что в нашем молодом спиритизме заметны сильные элементы к

восполнению и без того уже все сильнее и прогрессивнее идущего разъединения

русских людей. Ужасно мне нелепо и досадно читать иногда, у некоторых

мыслителей наших, о том, что наше общество спит, дремлет, лениво и

равнодушно; напротив, никогда не замечалось столько беспокойства, столько

метания в разные стороны и столько искания чего-нибудь такого, на что бы

можно было нравственно опереться, как теперь. Каждая самая беспутная даже

идейка, если только в ней предчувствуется хоть малейшая надежда что-нибудь

разрешить, может надеяться на несомненный успех. Успех же всегда

ограничивается "обособлением" какой-нибудь новой кучки. Вот так и с

спиритизмом".

В царствование Александра II масонство пускает в обиход новое орудие

по разложению существующих религий - теософию. Теософия "уравнивает" все

религии, то есть снижает все высшие религии до низших. Основной девиз

теософов - "Нет религии выше Истины". Иисуса Христа теософы считают

учеником "великих посвященных", научившегося "мудрости" у оккультистов

Востока.

Создателями Теософии были английский масон Генри С. Олкотт и русская

Е. П. Блаватская, основавшие в 1875 году Теософское общество. Теософия

имела большой успех среди отходивших от религии людей. Отделения

Теософского общества с 1883 года до 1892 года были созданы во множестве

стран Европы, Америки, Азии, Австралии и Африки. Работой всех теософских

обществ руководила Е. П. Блаватская. бывшая покорным, слепым орудием

масонства. Между 1887 и 1892 г. г. последовательницей Блаватской - А.

Каменской были созданы отделения Теософического общества в России: в

Петербурге, Киеве, Москве и других городах. Отделения Теософского общества

в России были источниками распространения масонских идей о равенстве всех

религий, восхвалении Кабалы, как источника высшей мудрости и т.д.

Цель теософии та же что и у масонства, - оторвать всех колеблющихся

и потерявших веру в традиционные религии, заставить их уверовать в нового

Мессию индуса Кришнамурти, который будто бы является воплощением Христа в

наши дни. Кришнамурти, глава Ордена Звезды Востока, является, по

утверждению теософов, "Христом от теософии", "грядущим спасителем мира".

Истинная, тайная цель теософии ясно видна из следующего ответа Е.

Блаватской г. Генненфельду, написанному ею 25 марта 1884 года: "Вы

спрашиваете, верим ли мы, теософы, в Христа. В Христа безличного - да.

Кришна или Айа - тот же Христос.... но не в Иисуса Назаретского".

Переселившись в Лондон Е. Блаватская стала издавать теософический

журнал под характерным названием... "Люцифер".

XXIII

Исповедуя доктрины масонского происхождения, находясь в деятельном

общении с созданным масонством политическими организациями, пользуясь

различными видами помощи со стороны масонства, исполняя фактически подлую

роль идейного лакея мирового масонства, интеллигенция всегда замалчивала

подлинную роль масонства по организации революций, всегда отрицала, что

масонство является таким же идейным лакеем еврейства, каковым Орден Р. И.

является и по отношению к масонству и по отношению к еврейству. Все попытки

разоблачить истинную роль масонства расценивались интеллигенцией как лживые

вымыслы взбесившихся реакционеров. И в конце концов в широких кругах

бюрократии и образованного общества утвердилось недоверчивое отношение к

обвинению масонства в том, что оно ведет планомерную работу по разрушению

христианских государств в интересах еврейства, которое является создателем

и руководителем масонства.

Попытки немногих дальновидных людей, понимавших какою опасностью

грозит России деятельность духовного потомка русского вольтерьянства и

масонства. - Ордена Р. И., главари которого работали в тесном контакте с

мировым масонством и еврейством, обратить внимание царей на эту опасность -

не достигали цели. Подаваемые ими докладные записки о использовании

масонством интеллигенции обычно застревали в. недрах министерств и до царей

не доходили. Министры самовольно решали, что подобные записки показывать

царю не стоит из-за их "тенденциозности" и "пессимизма". Так, после

организованного в феврале 1917 года масонской пятеркой военного переворота

в архиве Департамента полиции была обнаружена докладная записка, автор

которой охарактеризовав цели, которые преследует масонство и еврейство

писал:

"В России, где монарх одновременно и носитель неограниченной

политической власти и мистический: глава Церкви, разрушительные усилия

всемирного тайного общества естественно централизуются против престола.

Поэтому первая непосредственная задача тайного общества в России - это

поднять революционную волну. Политическая революция признана масонством

единственным верным ключем, открывающим путь к дальнейшей и главной цели:

расхристианизированию Православной Восточной Церкви.

Революционные веяния, присущие русской интеллигенции несомненно

представляют отправную точку опоры всей масонской тлетворной деятельности в

России. Каков бы ни был оттенок возникающего вновь

противоправительственного течения - каждое из них охотно поддерживается,

как отвечающее иудо-масонским целям. Испытанным боевым оружием масонства

уже послужил на Западе новейший экономический фактор - капитализм, искусно

захваченный в руки еврейством. Решено применить его и в России, так как

детище капитала - буржуазия всегда тяготеет к революционному либерализму".

"Проводником пропаганды теперь служит мятущаяся русская

интеллигенция, искусно двинутая в народ иудо-масонством. Возможность, что

такая грозная волна захлестнет и смоет целиком и эту самую либеральную

интеллигенцию, которая ныне неразумно бросилась ее вздымать - не остановит

масонство на полпути.

Русское духовенство, мало авторитетное, некультурное и пассивное -

иудо-масонством, в противоположность католическому клиру, - ни как не

помеха, ни как пособник, серьезно не расценивается.

Надо заметить, что в основной революционной политике иудо-масонства

в России кроется любопытная двойственность, а именно: - солидарность

одновременно с обоими идейно непримиримыми между собой антиподами

противоправительственного движения: а) умеренным либерально-буржуазным; б)

крайними социалистическими - и только с ними одними. Незримая масонская

рука одинаково рачительно (старательно) верховодит обеими названными

группами, несмотря на полное, казалось бы, противоречие конечных целей

таковых: тогда как помыслы первой клонятся всего лишь к скромной

конституции, вторая бредит кошмарной катастрофой полной ломки всего

существующего социального строя.

Революционные организации покровительствуются только до той поры,

пока стихийная народная волна не хлынула. В критическую минуту еврейское

тайное общество не постесняется бросить их на произвол судьбы. (Что и

произошло в 1917 году. - Б. Б.). Чем всеобъятнее и катастрофичнее будет

протекать русская революция, тем труднее будет еврейскому масонству

безошибочно разрешить вопрос: - кто из двух, - умеренный еврействующий

либерал или крайний социалист окажется пригоднее и полезнее для масонской

деятельности на развалинах Российской Империи.

Сегодня разрушительный натиск еврейского масонства в самом зародыше.

Революционный тлен пока что коснулся народной массы лишь весьма

поверхностно. Интеллигенция правда бродит, но это брожение не выходит за

пределы теоретических исканий. Поэтому Российское Правительство, чувствуя

себя не в пример прочнее любого западно-европейского, склонно, к сожалению,

взирать с беспечной пренебрежительностью великана не теперешние

бесформенные и робкие революционные потуги. Между тем: пройдет каких-нибудь

десять-двадцать лет - спохватятся, да будет поздно; революционный тлен уже

всего коснется. Самые корни векового государственного уклада окажутся

подточенными.

Правительству поневоле придется стать тогда на скользкий путь

компромиссов, повторив этим непоправимую ошибку западно-европейской

государственности которая вовлекла страны христианской Европы одну за

другой, в роковые сети всемирного иудо-масонского заговора. Каков бы ни был

общий курс внутренней политики нового Царствования, Правительству во всяком

случае было бы небесполезно:

1. Отныне же сосредоточить бдительность соответствующих государственных

органов, главным образом на обоих полюсах революционного движения

памятуя, что именно эти группы предназначены иудо-масонством для

нанесения государственному организму решающих ударов.

2. Неотложно раскрыть глаза благомыслящим элементами русского общества

как на зловредную тайную силу, так и на первенствующую роль последнего

в русском революционном движении.

Осуществить это было легче всего, осветив печатно в популярном

изложении - тайные еврейские замыслы против всего христианского мира и

России в частности". 10 февраля 1895 года.

Как видно из отметок на докладной записке, автор послал ее какому-то

сановнику, а сановник направил ген. П. А. Черевину, одному из самых близких

к Александру III людей. На записке имеется резолюция, видимо Министерства

внутренних дел того времени: "Докладывать Его Величеству не усматриваю

необходимым ввиду излишнего неосновательного пессимизма". Видимо, Черевин

не захотел сам читать записки, передал ее в Министерство внутренних дел, а

там ее сочли "неосновательно пессимистичной" и похоронили в архивах.

Подобные результаты могли быть результатом бюрократического отношения, а

могли быть и актом сознательного предательства агентов еврейства и

масонства, проникнувших в Департамент полиции. Если десять лет спустя во

главе Департамента полиции стоял масон Лопухин, как это выяснилось после

революции, то почему агенты масонства не могли находиться внутри

Департамента полиции за несколько лет до Лопухина?

XXIV

Г. Аронсон был отнюдь не первым социалистом признавшим, что масоны

сыграли значительную роль в подготовке военного переворота в Феврале 1917

года. То же самое раньше его утверждали и другие русские

интеллигенты-социалисты.

Комментируя, приведенное нами ранее признание Кропоткина, что

революционные движения много теряют, если они не связаны в той или иной

форме с масонством, большевик Бонч-Бруевич писал: "Он был прав,

оппозиционная деятельность русских либералов имела непосредственную связь с

масонством, через них проникала всюду и везде, в самые потаенные места

самодержавного организма".

Эта выдержка из воспоминаний Бонч-Бруевича (брат его генерал работал

в штабе... Рузского) заимствована из книги ...народного социалиста - С.

Мельгунова "На путях к дворцовому перевороту" (Заговоры перед революцией

1917 года). В этой книге автор исследует роль русских масонов, "масонской

пятерки", во главе с Керенским в организации заговора. Факты, приводимые С.

Мельгуновым о том, что организацией Февральского переворота руководили две

группы русских масонов (во главе одной стоял Гучков, а во главе другой -

Керенский) - не могут быть опровергнуты. Ценно то, что наличие этих фактов

признает именно С. Мельгунов, потомок старой масонской семьи, которого

самого, как он пишет, пытались вовлечь в масоны, знаток русского масонства

и истории переворота, опубликовавший до революции серьезное исследование по

истории русского масонства, а после Февральского переворота несколько

наиболее объективных исследований по истории этого переворота.

С. Мельгунов признается, что он раньше не верил, что "под

"черносотенной романтикой", под всем этим "вздором" может оказаться

реальная подкладка. Прочитав еще воспоминания Бонч-Бруевича в "Звезде" о

Кропоткине, автор нашел новое подтверждение тому, чему раньше верилось с

трудом. Значит, интерес Департамента полиции к масонским делам был не

праздный и не случайный. То, что раньше встречалось с насмешкой, получило

ныне серьезный смысл" (стр. 181).

С. Мельгунов доказывает в своей книге, как русские масоны Керенский

и Гучков примирили непримиримое, сплотили в единый "прогрессивный блок"

самые разнообразные русские политические группировки от левых до

монархистов типа Шульгина. Так, на старости лет народный социалист С.

Мельгунов стал сторонником "черносотенных вымыслов" об активной роли

масонов в деле разрушения России.

А в 1959 году достоверность "черносотенных вымыслов" свидетельствует

и еврей - меньшевик Г. Аронсон. В октябре 1959 года он опубликовал в

еврейской газете "Новое Русское Слово" четыре статьи под заглавием "Масоны

в русской политике". В одной из этих статей имеется следующее признание: "О

деятельности масонов по общественно-политической линии до сих пор ничего

неизвестно. Вполне возможно, что они сами и их деятельность растворилась в

бурном море политической активности, которую в эти годы представляла собой

Россия особенно в ее интеллигентской части, и очень трудно будет будущему

историку установить, что именно специфически-масонского было внесено в

оживленную работу Земского и Городского Союзов, Военно-Промышленного

Комитета, в Государственную Думу и в Особые совещания при Думе, которые

привлекали к себе общественное внимание. В конце концов, цели масонов

совпадали с целями политических деятелей не-масонов, да и методы работы

были те же, если не считать конспиративности организации, созданной

масонами".

Это утверждение Г. Аронсона целиком совпадает с основным тезисом,

который я доказываю в настоящей книге, что Орден Р. И. - является идейным

потомком русского и мирового масонства и его политическим заместителем, в

течение всего периода между запрещением масонства Николаем I и самовольным

появлением его на политической арене в царствование Николая II.

Политические обстоятельства в настоящее время складываются так, что

еврейским политическим деятелям выгодно откреститься от русского масонства

и взвалить на него всю вину за организацию предательского Февральского

переворота. Сначала эти деятели отрицали активную роль русского и мирового

еврейства в создании большевизма, активное участие русских и иностранных

евреев в большевистском геноциде против населяющих Россию народов, а,

теперь считают тактически полезным, откреститься и от участия в

предательских действиях русского масонства, и, свалить всю вину за

февральский переворот только на головы масонов - русских по происхождению.

Но все, знающие, какую роль сыграл в нелегальном возрождении русского

масонства в царствование Николая II, масон высокого посвящения Маргулис -

член Ордена Великого Востока Франции, одновременно с Гучковым ездивший в

Константинополь изучать технику военного переворота турецких масонов

("младотурков"), едва ли уверуют в наивный трюк Г. Аронсона.

А Бонч-Бруевич заявляет: "Роль масонов в февральском движении

подлежит всестороннему исследованию. Так, мне доподлинно теперь известно,

что... целый ряд трудовиков, и лиц, принадлежащих к

конституционно-демократической и народно-демократической партиям, а также к

так называемой народно-социалистической - действительно принадлежат к

масонским разветвлениям". Этого вопроса мы и коснемся, когда будем

описывать участие масонов в организации февральского переворота.

Я привожу только крайне незначительную часть. фактов

свидетельствующих, что идеологи различных политических "ритуалов" Ордена Р.

И. и руководители интеллигентских тайных революционных организаций, как в

идейном отношении, а так же и в отношении тактики и методов революционной

борьбы, зависели от масонства и что они примыкали к международным

организациям созданным масонством. Историки, которые займутся после падения

большевизма более детальным изучением идейных и организационных связей

Ордена Р. И. с мировым масонством, после изучения русских и иностранных

материалов, несомненно установят более широкие связи руководителей Ордена

Р. И, и отдельных тайных революционных организаций с масонством и более

сильную зависимость их от политических и социальных теорий инспирированных

масонством.



X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?