«История Русской Церкви в период постепенного перехода ее к самостоятельности (1240-1589). Отдел первый: 1240-1448»

Макарий, Митрополит Московский и Коломенский История Русской Церкви Том 3. История Русской Церкви в период постепенного перехода ее к самостоятельности (1240–1589) Отдел первый Состояние Русской Церкви от митрополита Кирилла II до митрополита Святого Ионы, или Период монгольский (1240–1448)

Вступление

Прошло уже два с половиною века, как Россия, просвещенная светом Евангелия из Византии, находилась в церковной зависимости от Константинопольского патриарха, и со стороны патриаршего престола незаметно было ни малейшей уступки к ослаблению этой зависимости. Две попытки самостоятельного избрания и поставления митрополитов, бывшие при великих князьях Ярославе и Изяславе, ясно выражали желание русских, но совершены были самими русскими без соизволения патриарха. Даже более скромное желание и требование киевского князя Ростислава (1164), чтобы, по крайней мере, избрание митрополитов в Россию происходило в Царьграде не без ведома и согласия русских великих князей, хотя и было принято императорским послом, приходившим в Киев, не было, однако ж, уважено в самой Византии. Митрополиты, почти исключительно греки, избираемые и поставляемые в Греции, присылались в Россию и управляли Русскою Церковию как Греческою митрополиею.

С нашествия на Россию монголов, когда при разгроме ими Киева (1240) погиб без вести и Киевский митрополит Иосиф, начала заниматься заря нового порядка вещей для Церкви Русской. Вследствие ли тяжких бедствий, постигших Россию и препятствовавших сношению ее с патриархом, жившим тогда в Никее, или по другим причинам русские сами избрали для управления осиротелою Церковию одного из своих соотечественников – Кирилла, который сначала носил только титул митрополита, а через несколько времени утвержден в этом сане патриархом. То был первый, хотя едва заметный, шаг к ослаблению зависимости нашей Церкви от Византийской кафедры. С этого времени мысль, чтобы митрополит Русский, по крайней мере, избирался в России и из русских пастырей, уже не могла казаться несбыточною не только у нас, но даже в Греции. И действительно, через 28 лет по смерти Кирилла, подобный случай повторился в избрании и поставлении святого Петра митрополита; еще чрез столько же лет снова повторился в избрании и поставлении святителя Алексия и потом повторялся несколько раз до 1448 г.: патриархи допускали делать избрание на Русскую митрополию в самой России или Литве, и из числа митрополитов, святительствовавших у нас в тот период, большая часть были избраны в России и великом княжестве Литовском. С 1448 г., после которого вскоре последовало окончательное разделение Русской митрополии на две. Западную и Восточную, совершен был второй и важнейший шаг к самостоятельности Русской Церкви. В Западной митрополии патриарх разрешал уже постоянно избирать первосвятителей местным епископам из круга их самих и иногда даже поставлять, впрочем с его благословения; а в Восточной митрополии предоставил раз навсегда, без всякого предварительного сношения с ним не только избирать, но и поставлять митрополитов Собору русских иерархов из среды русского духовенства, так что эта митрополия была уже независимою на деле, и ей оставалось сделать последний шаг, чтобы взойти на степень самостоятельного православного патриарха. Ныне мы займемся одною первою половиною этого переходного периода отечественной Церкви.

В гражданском отношении тогда было время владычества монголов над Россиею, владычества, которое хотя не произвело при всей своей тяжести и продолжительности никакого существенного переворота во внутреннем устройстве государства и Церкви, имело, однако ж, ощутительное и, большею частию, пагубное влияние на все отрасли как государственной, так и церковной жизни. Вследствие нашествия монголов Русские митрополиты переселились из Киева на север России, что подало повод к попыткам разделить нашу митрополию и к разным беспорядкам в иерархии. Некоторые епархии были закрыты, другие явились вновь. Множество обителей, совершенно разоренных, лежало в развалинах, другие вновь основаны или наполнились более прежнего жильцами. Духовное просвещение, за истреблением бесчисленного множества книг и при бедственных обстоятельствах, немало пострадало, по крайней мере, как бы остановилось и не подвигалось вперед. Храмы в несметном количестве были разрушены, и в чин богослужения вкрались разные беспорядки, для исправления которых потребовалось много усилий. Церковная дисциплина и поведение духовенства упали. Нравы всего народа посреди тяжких испытаний огрубели. Для самих пап и ревнителей папства иго монгольское над Россиею послужило благоприятным случаем к новым проискам, чтобы склонять русских к принятию латинства.

Другие важнейшие события того времени, происходившие в нашем отечестве, не остались также без последствий для Церкви. Разделение Руси на Восточную и Западную и потом образование Литовского государства, отдельного от Московского, еще более способствовали к разделению нашей митрополии, многим церковным смутам и к проискам пап в западных областях русских. В княжестве Галицком, которое не вошло в состав Литовского государства, а подпало под власть Польши, православие подверглось самым тяжким гонениям и едва не было подавлено латинством. Постепенное уничтожение уделов и возвышение Московского княжества над прочими весьма много благоприятствововали сооружению в нем богатых церквей, благоустроению обителей и улучшению быта всего духовенства.

Обыкновенно этот период нашей церковной истории, обнимающий времена монгольского ига над Россиею, называют монгольским, и мы для краткости и общепонятности охотно удерживаем такое название, хотя оно и не выражает вполне самого характера периода.

Глава I Иерархия

Время от митрополита Кирилла II до митрополита святого Ионы можно назвать по преимуществу переходным временем в истории собственно нашей митрополии. Прежде общим правилом было избирать и поставлять для России митрополитов в Греции и из греков. Теперь допущено было избирать для России митрополитов то в Греции, то в России или Литве, из греков и русских или других славян, по этому поводу появились в России и Литве искательства митрополитского сана и случалось, что, когда в России избирался один митрополит и отправлялся в Грецию для поставления, там уже был избран и поставлен другой. Со времени митрополита Ионы все Русские митрополиты избирались только в России и Литве и из русских, а иногда литовцев. Прежде вся Русская Церковь составляла одну митрополию. Теперь начался ряд попыток к разделению Русской митрополии на две и даже на три – попыток, которые по временам увенчивались успехом, хотя ненадолго, и послужили новым поводом к искательствам митрополитской кафедры и к разным другим беспорядкам. С митрополита Ионы Русская митрополия окончательно разделилась на две. Прежде кафедра Русского первосвятителя постоянно находилась в Киеве, и все первосвятители жили там. Теперь митрополиты переселились лично сперва во Владимир на Клязьме, потом в Москву, не перенося, однако ж, туда своей кафедры, и потому, живя во Владимире и Москве, продолжали называться Киевскими и всея России; а митрополиты, управлявшие западнорусскими епархиями, по временам отделявшимися от Московской митрополии, жили то в Киеве, то в Галиче, то в Вильно, и носили титул Киевских и всея России, или Галицких, или Литовских. С митрополита Ионы, по окончательном разделении митрополии, митрополиты, жившие в Москве, начали называться Московскими и всея России, а митрополиты западнорусские – Киевскими и всея России.

I. Первые четыре митрополита (1243–1354)

В то время, когда Киев был разорен монголами и не стало Киевского митрополита Иосифа, этот город находился во власти галицкого князя Даниила, самого сильного из князей южнорусских. Поэтому неудивительно, если Даниил счел себя вправе и даже обязанным посреди всеобщих смут и бедствий, постигших Церковь и отечество, позаботиться об избрании нового митрополита для Киевской кафедры, не имея, может быть, возможности снестись о том с патриархом. Но каким образом Даниил избрал Кирилла на митрополию – один ли с братом своим Васильком или с согласия русских епископов, в каком году произошло это избрание и кто был Кирилл до избрания, имел ли сан епископа или еще не имел, – сведений не сохранилось. Известно только, что в 1243 г. Кирилл носил уже имя митрополита и что еще прежде избрания его епископ Угровский Иоасаф покушался самовольно занять кафедру митрополии, но за то лишился и собственной Нельзя также определительно сказать, всею ли Русскою Церковию управлял Кирилл со времени своего избрания или только южными ее епархиями и в чем состояло это управление. Но сомнительно, чтобы русские иерархи, особенно северных епархий, не находившихся во владениях князя Даниила, согласились подчиниться избранному им митрополиту, пока последний не был утвержден патриархом.

В 1246 г. Даниил, пришедши из Орды, утвержденный в своей княжеской власти татарским ханом, решился наконец вместе с братом своим Васильком послать и Кирилла в Грецию для утверждения его в митрополитской власти Кирилл отправился чрез владения короля венгерского Белы, но по неотступным просьбам последнего, который обещался притом проводить его к грекам с великою честию, если только святитель примирит и породнит его с князем Даниилом, должен был воротиться назад, успел склонить Даниила на предложения короля, пошел вместе с князем в Венгрию и, совершив там бракосочетание сына Даниилова Льва с дочерью Белы, продолжал свой путь в Никею, где жил тогда Константинопольский патриарх Мануил II. Скоро ли согласился патриарх на поставление нашего митрополита, долго ли совершалось его путешествие и в чем состояли первые его действия по возвращении в отечество, неизвестно. Только в 1250 г. о нем упоминают летописи, что он отправился из Киева в Чернигов, потом в Рязань и в землю Суздальскую.

Другою, важнейшею, заботою митрополита Кирилла была забота о благоустроении духовенства и всей паствы. С этою-то целию он предпринимал частые путешествия по России и, проходя грады и веси, «по обычаю своему учаше, наказуяше, исправляше» Он всюду встречал не только развалины жилищ, храмов и обителей, не только бедствия и слезы соотечественников, но, к сугубому прискорбию, и разные беспорядки, церковные и нравственные, вкравшиеся или утвердившиеся посреди всеобщего расстройства, произведенного нашествием монголов. Епископы редко обозревали свои епархии; на священнические степени возводились лица без надлежащего внимания к их достоинствам и часто по святокупству; в совершении Божественной литургии и других служб допускаемы были произвольные отступления от древнего чина; народ предавался играм и обычаям, противным духу веры. Желая искоренить все это, митрополит воспользовался собранием епископов, бывших во Владимире в 1274 г. по случаю рукоположения Серапиона, и вместе с Собором постановил правила, которые доселе остаются памятником его пастырской мудрости и ревности к своему долгу.

Нужно еще было митрополиту Кириллу отстоять и защитить права духовенства и вообще Русской Церкви пред монгольскими ханами. Не знаем, путешествовал ли сам Кирилл в Орду, как путешествовали его преемники, чтобы испросить ярлык ханский в охранение от татар святой веры и привилегии своих и всего клира; но древнейший из ярлыков, до нас дошедших, дан был в митрополитствование Кирилла ханом Менгу-Темиром, вероятно, по случаю вступления его на престол в 1267 г., и в этом ярлыке говорится, что такие же ярлыки были даны и прежними ханами Русскому митрополиту и церковным людям. Впрочем, Кирилл мог получать ярлыки, которые обыкновенно испрашивались у каждого вновь воцарившегося хана, чрез епископов Ростовских: сперва чрез Кирилла, два раза бывшего в Орде у предшественника Менгу-Темирова Берге, и потом чрез Игнатия, который также двукратно ходил в Орду, в последний раз в 1280 г., по выражению летописца, вообще «за причет церковный». Простирая свой попечительный взор и на тех несчастных, которые целыми тысячами отводимы были из России в Орду как пленники или должны были путешествовать в Орду и иногда проживать там долгое время, митрополит Кирилл исходатайствовал у хана позволение основать в самом Сарае православную епархию и в 1261 г. поставил туда первого епископа Митрофана, подчинив ему и древнюю епархию Переяславскую.

Преемником митрополита Кирилла, правившего с такою высокою ревностию целые тридцать лет отечественною Церковию в самое тяжкое время владычества монгольского, был митрополит Максим, родом грек, избранный и рукоположенный в Царьграде в 1283 г. Прибыв в Россию, он немедленно отправился в Орду: тогда, верно, уже начался обычай, по которому все наши митрополиты и епископы, подобно князьям, должны были ездить в Орду, чтобы получить от хана утверждение в своей власти и ярлык или, по крайней мере, отправляли туда своих послов для этой цели. По возвращении в Киев Максим созвал (1284) к себе всех русских епископов: являться к новому митрополиту было в обыкновении у наших святителей и прежде; но теперь побуждением к Собору могли послужить еще потребности бедствующей Церкви. В следующем (1285) году первосвятитель обходил всю землю Русскую, повсюду уча и исправляя дела церковные, и, между прочим, посетил землю Суздальскую, Новгород и Псков. В 1288 г. он рукоположил в киевском Софийском соборе епископа Владимирского и Суздальского Иакова; в 1289 г. там же рукоположил епископов Ростовского Тарасия и Тверского Андрея. В 1295 г. снова приезжал в землю Суздальскую и здесь рукоположил во Владимир и Суздаль епископа Симеона. Наконец, не вынося более насилия от татар, вследствие которого разбежался весь Киев, митрополит в 1299 г. принужден был совершенно оставить свою митрополию и переселиться в землю Суздальскую со всем своим клиросом: здесь он, подобно предшественнику своему, сам сел на стол во Владимире, а Владимирского епископа Симеона посадил в Ростове. Это было, однако ж, только личное переселение митрополита Максима во Владимир, совершенно похожее на бывшее переселение митрополита Кирилла II, а не перенесение самой митрополитской кафедры, которая по-прежнему оставалась и считалась в Киеве. Вскоре за тем (1300) Максим ходил в Новгород вместе с двумя епископами – Ростовским и Тверским для рукоположения Новгородского владыки Феоктиста, а в следующем году был в Царьграде и присутствовал на тамошнем Соборе. Во время последнего путешествия он обозревал Волынскую землю, и здесь, в числе прочих, ему представлялся игумен Ратского монастыря Петр со своею братиею и поднес ему икону Пресвятой Богородицы, собственного письма, впоследствии богато украшенную святителем, – тот самый Петр, который чрез несколько лет сделался его преемником. В 1305 г. митрополит Максим скончался и погребен был не в Киеве при митрополитской кафедре, а во Владимире, в соборной церкви Пресвятой Богородицы.

По смерти Максима один из игуменов (судя по месту действия, владимирский), именем Геронтий, взял его святительскую ризницу, утварь, самую икону, подаренную ему некогда игуменом Петром, а также церковных сановников и отправился в Константинополь искать себе поставления на Русскую митрополию. Это, конечно, он сделал не без согласия светских властей города Владимира и некоторых из духовенства: иначе трудно объяснить, как никто ему не возбранил распоряжаться митрополитскою ризницею и утварью и как решились сопутствовать ему церковные сановники, т. е., вероятно, митрополичьи бояре. Поступок Геронтия, когда огласился в России, не понравился очень многим, особенно же волынскому князю Георгию Львовичу. Не желая видеть первосвятителя в лице властолюбивого Геронтия и, может быть, недовольный переселением Киевских митрополитов на север России, Георгий «восхоте Галичскую епископию в митрополию претворити» и убедил ратского игумена Петра ехать к Цареградскому патриарху с письмом от князя и с его послом.

Надобно заметить, что Петр родился на Волыни от благочестивых родителей. Семи лет он отдан был обучаться грамоте и сначала учился очень медленно и без усердия, а потом с таким успехом, что превзошел всех сверстников. Двенадцати лет поступил он в монастырь, где служил при пекарне, носил на себе дрова и воду для всей братии, мыл их власяницы, отличался кротостию, смирением и высокими подвигами поста и молитвы. Здесь он сильно пожелал научиться иконному письму «и бысть иконник чуден». Иконы свои он раздавал чрез своего наставника братии и некоторым христолюбцам, посещавшим обитель, а иногда и продавал, чтобы творить милостыню нищим. Чрез несколько лет после своего пострижения он удостоился за свое благочестие сана диаконского, а потом и пресвитерского, не переставая по-прежнему служить братии. Еще спустя несколько времени, по благословению своего наставника, удалился из обители и, обходя окрестные пустыни, нашел уединенное место на реке Рате, где построил церковь и основал монастырь. Новая обитель вскоре наполнилась иноками, и Петр, сделавшись ее игуменом, до того прославился своими подвигами, что сделался известным и князю, и вельможам, и всей Волынской стране. Потому-то, без сомнения, и пал на него выбор князя. Петр отправился в Константинополь после Геронтия, но прибыл туда прежде его. Случилось так, что, когда Геронтий сел на корабль и поплыл к Царьграду, поднялась сильная буря и долго носила корабль по морю; между тем как Петр взошел на другой корабль и благополучно достиг греческой столицы. Патриарх Афанасий, прочитав письмо от князя галицкого и выслушав его посла, с любовию принял Петра, немедленно созвал Собор для избрания его в митрополита Русского и рукоположил его. Чрез несколько дней прибыл наконец и Геронтий, истомленный бурею; но патриарх, испытав его, не согласился его посвятить и сказал ему между прочим: «Не достоит миряном избрания святительския творити» – новое доказательство, что Геронтий отправлялся в Грецию не без согласия светских властей страны Суздальской. Затем патриарх взял у него святительские одежды, пастырский жезл, икону, писанную некогда Петром, и церковных сановников, и все передал Петру как действительному первосвятителю Киевскому и всея России, и вскоре отпустил его в отечество – это было в 1308 г. Таким образом, мысль волынского князя осуществилась только вполовину: игумен Петр сделан митрополитом, но епископия Галицкая не возведена на степень особой митрополии.

Святитель, скажем словами его современного жизнеописателя, «начал учить заблудших христиан, ослабевших по причине нашествия поганых иноверцев, толковал и излагал евангельские и апостольские писания, подобно Василию Великому, Иоанну Златоусту и Григорию, всюду являл свое смирение и тем утверждал истинную веру в христианах, обходя землю Волынскую, Киевскую и Суздальскую». Здесь в городе Владимире 5 июня 1309 г. он рукоположил Новгородского епископа Давида. Очень естественно, если некоторые, особенно в Суздальской земле, недовольные избранием Петра по воле одного князя галицкого, а может быть, и неуспехом своего избранника Геронтия и не зная личных достоинств нового архипастыря, не хотели принимать его; но вскоре они раскаялись и со смирением покорились ему. Остался, однако ж, один завистник – Тверской епископ Андрей, сын литовского князя Герденя, человек легкого ума и честолюбивый: он мог завидовать Петру, бывшему игумену галицкому, потому что, епископствуя в городе и области, где княжил тогда великий князь всея России (Михаил Тверской), сам, может быть, тайно желал и рассчитывал занять престол Русской митрополии. Как бы то ни было, только Андрей не устыдился сделать ложный донос на святителя Петра Константинопольскому патриарху Афанасию. Патриарх послал в Россию одного из своих клириков, мужа сановитого, мудрого и рассудительного, и повелел рассмотреть дело на Соборе. Собор составился (не позже 1311 г.) в Переяславле Залесском, и на Соборе присутствовали, кроме митрополита и епископа Андрея, Ростовский епископ Симеон, два сына великого князя тверского Димитрий и Александр, многие другие князья, вельможи и воеводы, множество игуменов и священников. Когда патриарший клирик объявил о доносе на святителя и самый донос был прочитан, тогда восстало на Соборе сильное волнение, так что для укрощения его святой Петр сказал присутствующим: «Братие и чада! Я не лучше пророка Ионы; если ради меня великое смятение, изгоните меня, да утихнет молва». Все желали знать, кто это взвел на человека Божия такие клеветы, и виновник скоро сделался известным, посрамленный и уничиженный. Но святой Петр не сделал ему никакого зла, а только сказал: «Мир тебе, чадо, не ты сотворил это, а дьявол». По окончании Собора святитель еще с большею ревностию начал учить не только грады, но и веси, проходя все места и забывая труды и болезни свои в попечении о духовном стаде.

В 1313 г. святой Петр должен был идти в Орду вместе с великим князем Михаилом Ярославичем по случаю восшествия на престол царя Узбека, чтобы испросить у него подтверждение прежних льгот, дарованных ханами Русской Церкви; был принят новым царем с великою честию и скоро отпущен, а чрез два года получил от него и ярлык, вероятно привезенный возвратившимся тогда из Орды великим князем. По пришествии в отечество первосвятитель, уже дряхлый летами, продолжал вести свою прежнюю странническую жизнь, передвигаясь с места на место, везде наставлял иереев, иноков, мирян и, между прочим, обличил какого-то еретика Сеита, мудрствовавшего противно православной вере и Церкви, и, как не покорившегося истине, предал его проклятию. Во время этих своих путешествий Петр узнал скромный городок Москву и сильно полюбил княжившего в ней Иоанна Даниловича Калиту, милостивого к церквам и нищим, очень сведущего в святых книгах и послушного Божественному учению. Почему и начал проживать в ней более, чем в других местах: в 1325 г. он уже в Москве рукоположил Новгородского архиепископа Моисея и вместе с другими святителями похоронил тело князя Юрия Даниловича, убитого в Орде. Приближаясь к могиле, угодник Божий дал совет любимому князю соорудить в Москве каменную церковь Пресвятой Богородицы и для убеждения его сказал пророчески: «Если ты послушаешь меня, сын мой, то и сам прославишься более иных князей с родом твоим, и град твой будет славен между всеми городами русскими, и святители поживут в нем, и кости мои здесь положены будут». Церковь была заложена и быстро воздвигалась; святитель успел устроить в ней для себя гроб собственными руками близ жертвенника, но не дожил до окончания ее и предал дух свой Богу 20 декабря 1326 г. Пред смертию он завещал для совершения этой церкви, где и был погребен, значительную сумму, раздав все прочее свое имение нищим, черноризцам, священникам и вообще церковникам и своим домочадцам. Нельзя не остановить внимания на том обстоятельстве, что погребение святителя совершал епископ Луцкий Феодосии, прибывший к нему, без сомнения, прежде по делам епархиальным – доказательство, что и галицкие епископии находились еще в подчинении Киевскому митрополиту. На переселение святителя Петра в Москву должно смотреть так же, как на переселение двух его предместников во Владимир: это было их личное переселение, а отнюдь не перенесение самой кафедры митрополитской в тот или другой город, которое, как увидим, только в некотором смысле совершилось уже впоследствии. Святой Петр был также митрополитом Киевским и всея России и хотя мало жил во Владимире, но, подобно предшественнику, управлял епархиею Владимирскою, а не Московскою, еще не существовавшею.

Замечательное известие сообщает древнейший жизнеописатель святого Петра, не сохранившееся в других о нем сказаниях, именно то, что он сам при жизни своей избрал себе преемника – какого-то архимандрита Феодора, «егоже воименова на митрополию», пользовавшегося близостию к нему и удостоившегося быть единственным свидетелем его блаженной кончины. Но одно из двух: или этот архимандрит не ходил в Царьград, чтобы просить себе митрополитского сана, или ему отказали. В 1328 г. прислан в Россию от патриарха новый митрополит – грек по имени Феогност. Сначала он посетил Киев, где находилась его первосвятительская кафедра, потом прибыл во Владимир Суздальский, где была кафедра его как епархиального иерарха, наконец – в Москву, где и поселился в доме своего предместника святого Петра. Не должно казаться странным, что наши митрополиты избирали для своего жительства город, не заключавший в себе их кафедры: тогда и великие князья наши поступали подобным образом. Все они, хотя восходили на главный престол русский в великокняжеской столице Владимире, но некоторые жили в своих удельных городах (Димитрий Александрович – в Переяславле Залесском, Михаил Ярославич – в Твери). Сам Иоанн Данилович Калита, возведенный на великокняжеский престол всей России в том же году, когда Феогност возведен на стол митрополии Русской, оставался жить в Москве. Среди трудных обстоятельств суждено было святительствовать Феогносту в Русской земле. В северной части ее с восшествием на великокняжеский престол Иоанна Даниловича начиналась заря лучшего порядка вещей для отечества и для Церкви; зато юго-западные области России образовали особое великое княжество – Литовское и подпали под власть язычника Гедимина (с 1320 г.); в частности, княжество Галицкое покорилось сперва (1336) мазовецкому князю и вскоре (1340) польскому королю, исповедовавшему римскую веру. Святой Феогност, как пастырь мудрый и ревностный, употреблял все меры, чтобы, с одной стороны, содействовать московскому князю, стремившемуся к благу России и православной Церкви, а с другой, – чтобы во всех русских епархиях, находившихся теперь в трех различных царствах, сохранить единство веры и древний церковный порядок.

В 1329 г. митрополит прибыл в Новгород, где находился тогда великий князь Иоанн со многими другими князьями по очень важному делу. Хан, отпуская из Орды Иоанна и новгородских послов, обязал их, чтобы они представили ему тверского князя Александра Михайловича. Александр бежал в Псков и псковичи не хотели выдать его, несмотря на все убеждения Новгородского владыки Моисея и послов великокняжеских и новгородских. Великий князь, чтобы предотвратить гнев ханский от себя и от России, двинулся на непокорных с войском, но, не желая проливать крови, упросил митрополита подействовать на них силою церковной анафемы, если они не прекратят своего упорства. Псковичи смирились. Александр уехал в Литву, и митрополит, разрешив их от клятвы, преподал им свое благословление. Вскоре, однако ж, жители Пскова снова приняли к себе Александра и даже признали его своим князем, отделившись от Новгорода. А чтобы отделиться от него и в церковном отношении, избрали себе особого епископа Арсения, которого и послали для поставления к митрополиту. Просьбу их поддерживал, кроме Александра, сам великий князь литовский Гедимин. Но митрополит не согласился исполнить волю псковитян, действовавших вопреки московскому князю, и изменить древний распорядок епархий, хотя нельзя не сознаться, что учреждение во Пскове особой епископской кафедры могло бы иметь весьма благодетельные последствия как для лучшего устроения церковных дел в самой Псковской области, так и для распространения православия в соседственной Литве. В это время (1329–1331) мы видим Феогноста в Киеве и потом в земле Волынской, где оставался он довольно долго, оттуда он присылал послов своих к новгородцам звать к себе на поставление новоизбранного ими владыку Василия и по прибытии последнего рукоположил его во Владимире Волынском. В рукоположении участвовали епископы почти всех юго-западных епархий, т. е. не только Владимирский и соседние Холмский и Перемышльский, которые могли быть приглашены собственно для этого священнодействия, но и Галицкий, и даже Полоцкий – собрание всех их митрополитом, без сомнения, имело целию устроение церковных дел их собственного края. Там же поставил Феогност и епископа Тверского Феодора.

Отношения к Орде и к Греции были предметом новых попечений и трудов святого Феогноста. В Орду ходил он два раза: в первый раз, спустя пять лет по вступлении своем на митрополитскую кафедру (1333), может быть, для того, чтобы получить от хана Узбека утверждение в своем звании; в другой раз в 1342 г. по случаю воцарения нового хана, сына Узбекова Чанибека. В этот последний раз пребывание в Орде было для митрополита крайне неприятно. Какие-то злые люди из русских оклеветали его пред ханом, будто он, митрополит, получает большие доходы с духовенства и имеет много золота и серебра. Чанибек начал требовать от него, чтобы он ежегодно платил дань за себя и за все духовенство, Феогност не соглашался. Тогда царь передал его татарам, которые долго понуждали его к тому, даже истязали и мучили, но первосвятитель перенес все и, раздав главнейшим из своих мучителей до шестисот рублей, возвратился в отечество с двумя новыми ярлыками от хана Чанибека и от жены его Тайдулы, которыми подтверждались все прежние льготы Русской Церкви и духовенства. За этот подвиг Феогноста на пользу Церкви особенно прославляли его благочестивые соотечественники.

В Грецию он путешествовал только однажды – в 1333 г., но не это тяготило первосвятителя. В самой Греции происходили тогда церковные смуты, которые были очень неблагоприятны для Церкви Русской. Все духовенство греческое занято было спорами о свете фаворском, возбужденными, с одной стороны, Варлаамом и Акиндином, а с другой – преподобным Григорием Паламою. В Константинополе составляемы были Соборы (1341–1345) в защиту то одной, то другой стороны, в которых принимали участие и императоры. Сам патриарх Иоанн XIV держался мнений Варлаама и Акиндина и предавал анафеме последователей Паламы. Волнение обнимало всю столицу. Во время этих-то смут открыта была особая митрополия в Галиче с подчинением ей всех епархий Волыни, или, по-тогдашнему. Малой России: Владимирской, Холмской, Перемышльской, Луцкой и Туровской. Главным действователем при этом был епископ Галицкий (вероятно, Феодор), который употребил все меры, чтобы достигнуть своей цели. Слухи об открытии Галицкой митрополии, естественно, огорчили митрополита Феогноста и великого князя московского Симеона, и они, посовещавшись между собою, отправили в 1346 г. послов к патриарху «о благословении». Митрополит писал еще о каких-то преступлениях Галицкого епископа, о которых он уже извещал патриарха и прежде. Обстоятельства оказались благоприятными. В январе 1347 г. взошел на константинопольский престол новый император – Иоанн Кантакузен и тогда же патриарх Иоанн XIV Собором низведен с своей кафедры за последование Варлааму и Акиндину. В следующем месяце кафедру эту занял Исидор Бухир, которого Иоанн XIV предавал анафеме за приверженность к Паламе и который, как только сделался патриархом, немедленно начал отменять все, сделанное его предшественником. В августе того же года император издал золотую буллу, в которой извещал, что открытие в Галиции особой митрополии есть нововведение, совершившееся незадолго пред тем во время смутных обстоятельств в Византии; что отныне «святейшие епископии, находящиеся в стране Малой России, называемой Волынью, именно: Галицкая, Владимирская, Холмская, Перемышльская, Луцкая и Туровская», должны подчиняться святейшей митрополии Киевской и всея России, и что это делается по просьбе великого князя русского Симеона и других князей как в силу с давнего времени укоренившегося церковного обычая, так и ради «добродетельной и богоугодной жизни святейшего митрополита Киевского, препочтенного и экзарха всей России Феогноста». Соответственно царской булле и патриарх с своим Собором постановил подчинить вновь и навсегда означенные волынские епископии Киевскому митрополиту, отменить прежнее соборное определение относительно Галицкой митрополии и утвердить, чтобы это новое постановление было соблюдаемо и всеми будущими Цареградскими патриархами и Русскими митрополитами. Вслед за тем император известил нашего великого князя и митрополита особыми посланиями об изданной им булле и состоявшемся по ней соборном определении и, называя открытие Галицкой митрополии нововведением, приписывал это преимущественно злонамеренности прежде бывшего Цареградского патриарха, а митрополиту Феогносту писал еще, чтобы он или сам, если может, приехал в Константинополь, или прислал доверенных людей, которые бы могли присутствовать при производстве суда над Галицким епископом и свидельствовать о его преступлениях. Еще яснее и подробнее император тогда же объяснил все дело относительно Галицкой митрополии волынскому князю Владимиру Любарту в следующем письме: «Ты знаешь, что с самого того времени, как народ русский познал Бога и просветился святым Крещением, утвердилось обычаем и узаконено, чтобы на всю Россию, Великую и Малую, был один митрополит Киевский и чтобы он рукополагал епископов во все святейшие епископии. И ежели некоторые решались иногда нарушить этот порядок, то не могли довести до конца своего намерения, ибо едва только совершалось нарушение, тотчас же следовало и восстановление прежнего порядка и прежнего обычая, как это знаете и вы. Между тем незадолго пред сим архиерей Галицкий, несмотря на то что на него возводимы были обвинения, в которых он должен был дать ответ пред святейшим митрополитом Киевским, препочтенным и экзархом всея России, кир Феогностом, пришедши сюда, воспользовался бывшим тогда временем нестроения. Обратившись к бывшему патриарху Константинопольскому, который по злонамеренности сделал много и другого, противного Божественным и священным канонам, заискавши вместе и у разных лиц, худо и нерадиво управлявших государством, которые и были виновниками упомянутого нестроения, потому что искали не общественной пользы, а только удовлетворения собственным желаниям, тот Галицкий архиерей возведен был из епископа в митрополита и получил под власть свою и другие, находящиеся в Малой России, святейшие епископии. Но как ныне по благословлению Божию дела опять приведены в надлежащее состояние и сам бывший патриарх Константинопольский низвержен с кафедры за свои проступки и за управление, противное Божественным и священным канонам, а избран и поставлен по определению Собора Вселенский патриарх, признанный достойным того и способным за его добродетель и богоугодную жизнь, равно отвергнуто и то, что сделал прежний патриарх Константинопольский вопреки Божественным и священным канонам; то постановлено моим царским определение и соборным решением, чтобы святейшие епископии – Галицкая и другие – подчинялись власти святейшей митрополии Киевской, как прежде, чтобы архиерей Галицкий явился сюда и чтобы с ним после расследования его дела поступлено было так, как окажется справедливым и сообразным с канонами. Посему извещает тебя мое царское величество, чтобы ты позаботился выслать и препроводить сюда архиерея Галицкого. А святейшего митрополита Киевского, препочтенного и экзарха всей России, примите отныне как истинного и законного митрополита – пусть он делает в отношении сих святейших епископий и поставленных над ними боголюбезнейших епископов что следует и что сообразно с канонами и как делалось прежде. И если вы по христианству, которое содержите, по чувству благочестия и, будучи покорны и послушны святой Божией Церкви, охотно приняли церковные грамоты, извещавшие, что архиерей Галицкий сделан митрополитом, то и ныне, когда объявляет та же святая Божия Церковь и определяет и мое царское величие, чтобы восстановился прежний порядок, примите и это с радостию, как должное и относящееся к вашей душевной пользе. Да будет все, как извещает вас мое царское величие». Одновременно с императорским письмом к галицкому князю Любарту патриарх отправил и свое послание к Галицкому митрополиту и обязывал его без отлагательства немедленно явиться на суд в Константинополь. Чем кончился этот суд и какова была последующая судьба этого митрополита – неизвестно. Но митрополит Феогност, получив вновь под свое ведение волынские епархии, вскоре предпринял дальнее путешествие для обозрения их и возвратился из Волыни уже в следующем году.

Святой Феогност успокоился, но не надолго. В 1352 г. какой-то инок по имени Феодорит прибыл, может быть из России, в Константинополь и начал искать себе поставления на кафедру Русской митрополии, уверяя, что Феогност скончался. Патриарх, после тщательного исследования убедившись в противном, предложил искателю повременить, пока он пошлет на место и узнает истину о Феогносте. Но Феодорит, чувствуя свой обман, бежал из Царьграда в Тернов, где был тогда особый патриарх Болгарский, и нашел для себя здесь то, чего не надеялся более найти в Византии. Возведенный в сан митрополита Русского, честолюбец пришел в Россию и поселился в Киеве, у митрополитской кафедры. Этот поступок, равно противузаконный и со стороны Терновского патриарха, и со стороны Феодорита и никогда доселе не случавшийся в Русской Церкви, произвел крайнее огорчение как в Константинополе, так и в Москве. Цареградский патриарх с другими иерархами немедленно осудил Феодорита и разослал в разные места России послания, убеждая «не принимать его, как низложенного Божественными канонами и Божественным и священным Собором». А митрополит Феогност и великий князь русский Симеон поспешили отправить своих послов к патриарху и греческому императору с просьбою, чтобы на Русскую митрополию, когда она сделается праздною, был поставлен не кто другой, как избранный уже в России епископ Владимирский Алексий.

Между тем святому Феогносту суждено было испытать еще скорбь со стороны Новгорода. Любя свободу и независимость, не желая подчиняться ни московскому князю, ни литовскому и никакому другому, новгородцы могли тяготиться и церковною зависимостию от митрополита, особенно когда замечали, что он держит сторону какого-либо князя против них. Так и случилось в 1341 г. Великий князь московский Симеон, вступив с войском своим в Торжок, принудил новгородцев заплатить ему значительную дань, которая казалась для них несправедливою и позорною. При великом князе в Торжке они видели и Феогноста, разумеется, как его единомышленника. Неудивительно, если вскоре за тем, удостоившись посещения митрополита, они приняли его очень неохотно, и местный летописец, прислушиваясь к мнению народа, внес в свою летопись следующие слова: «Приеха митрополит Феогност гречин в Новгород с многими людьми, тяжко же бысть владыце и монастырем кормом и дары». Но это только начало. В 1353 г. неудовольствие новгородцев против митрополита обнаружилось гораздо яснее: владыка их Моисей отправил послов в Царьград к царю и патриарху, прося от них «исправления о непотребных вещех, приходящих с насилием от митрополита». В чем состояли эти насилия со стороны митрополита и точно ли они были, летописи не говорят. И святой Феогност не дождался последствий как своего посольства в Царьград относительно своего преемника, так и посольства Новгородского владыки: после продолжительной болезни доблестный первосвятитель скончался 11 марта 1353 г. от свирепствовавшей тогда язвы, известной под именем черной смерти, и через три дня погребен в московском Успенском соборе неподалеку от своего предшественника – святого Петра.

II. Время святительства митрополита Алексия (1354–1378)

Здесь мы должны возвратиться несколько назад, чтобы сообщить предварительные сведения о том, кому выпал высокий жребий управлять Русскою Церковию после святого Феогноста. Алексий родился к концу XIII или в начале XIV в. в Москве, куда родители его, боярин Феодор и Мария, переселились из Чернигова по случаю разорения этого города татарами, и назван по рождении Симеоном-Елевферием. Отец его Феодор и в Москве занял место в числе знатнейших бояр, был даже правителем Москвы и пользовался такою благосклонностию князя Даниила Александровича, что восприемником своего первенца от святой купели удостоился иметь самого сына княжеского, тогда еще малолетнего, Иоанна Даниловича Калиту. При счастливых способностях Елевферий еще в детстве «изучися всей грамоте» и в ранней юности «всем книгам извыче». На двенадцатом году родители заметили в нем необыкновенную перемену: он сделался молчалив, оставил детские игры, непрестанно упражнялся в чтении книг, любил пост и молитву. С пятнадцати лет о том только и помышлял, как бы поступить в монастырь. Двадцати лет действительно вступил в московский Богоявленский монастырь и при пострижении получил новое имя Алексия. В обители молодой инок со всем жаром предался иноческим подвигам и вместе своим любимым занятиям книгами, так что «всяко писание Ветхаго и Новаго Завета пройде». Так провел Алексий более двадцати лет – слава о его добродетелях распространялась более и более и достигла великого князя московского Симеона и митрополита Феогноста, которые оба сильно полюбили его. Святитель Феогност повелел ему, несмотря на его нежелание, переселиться из обители в митрополичий дом, сделал его своим наместником и поручил ему управление всеми церковными делами и судами. Двенадцать лет и три месяца трудился Алексий в этом почетном звании и приобрел еще более расположенность и князя и митрополита. Первосвятитель, уже дряхлый и слабый, желая приготовить себе преемника в лице Алексия, уступил ему свою собственную епархию Владимирскую и 6 декабря 1352 г., не более как за три месяца до своей смерти, возвел его на степень епископа. А вслед за тем вместе с великим князем и с согласия всех русских святителей, и бояр, и народа отправил посольство в Константинополь просить, чтобы в случае кончины его, Феогноста, на кафедру митрополии Русской возведен был именно епископ Владимирский Алексий.

Такое единодушное ходатайство за Алексия как бы всей Русской Церкви, равно как добрые известия о нем, доходившие до Константинополя и другими путями, расположили императора и патриарха согласиться на возведение смиренного епископа Владимирского в сан митрополита. Летом 1353 г. они чрез тех же русских послов прислали ему свои грамоты, призывавшие его в Константинополь. Святой Алексий немедленно отправился и благополучно достиг греческой столицы, где пробыл около года. Здесь патриарх имел возможность еще лично убедиться в его высоких достоинствах и, как сам говорит, «за его добродетельное житие и прочие духовные доблести» возвел его в сан митрополита. От 30 июня 1354 г. выдано было святому Алексию соборное деяние и известие о поставлении его, подписанное патриархом Филофеем, а осенью того же года Русский митрополит выехал из Царьграда. В этой грамоте патриарх, между прочим, обращаясь к русским, говорил: «Извещаем о том (т. е. о поставлении Алексия) и Собор той Церкви, боголюбезнейших епископов, и самого благороднейшего великого князя России кир Иоанна, и прочих благородных князей, возлюбленных о Господе сынов нашей мерности, а также и тамошний клир, начальствующих и весь живущий там христоименитый народ Божий. И пишем, и увещеваем отечески, чтобы все приняли его (святого Алексия) с радостию и все возвеселились о его пришествии, оказывали ему всякую честь и благопокорность в том, что он будет говорить или к чему будет убеждать их для пользы их душ и утверждения благочестивых и православных догматов Божией Церкви. Ибо оказываемые ему уважение, честь и благоговение относятся к Богу, переходят на нашу мерность и находящийся при нас Божественный и священный Собор. Он (Алексий) должен воссесть на священный престол как совершенный митрополит Киевский и всея России и пользоваться всеми, относящимися к той святейшей митрополии, правами и преимуществами; должен, по Божественным и священным канонам, иметь власть во всех делах той Церкви, определять в ней чтецов, поставлять иподиаконов и диаконов, рукополагать священников и вообще совершать все, предоставленное преосвященному архиерею Киевскому и всея России. А все, находящиеся в той Церкви, клирики и прочие освященные лица, монахи и мирские, должны подчиняться и повиноваться ему как своему пастырю, отцу, учителю, посреднику и примирителю в делах Божественных и с усердием принимать и исполнять то, чему он будет их учить для пользы и спасения их душ». Согласившись возвести на престол митрополии Русской святого Алексия только в виде исключения, так как он был родом не из Греции, патриарх, однако ж, дал ему помощника из числа греков, ризничего великой церкви и сосудохранителя царского клира, диакона кир Георгия Пердику, посвятив его в экзарха, «с тем чтобы он, по данному ему праву и церковным законам, содержал наместничество святейшего архиерея Киевского и всея России Алексия». Впрочем, Георгий оставался в России недолго или непостоянно: в 1361 г. мы снова увидим его при патриархе.

В ответе на жалобу Новгородского архиепископа Моисея патриарх Филофей писал ему еще прежде, чтобы он «не только не дерзал противиться своему митрополиту, не искал к тому никакого предлога и никогда не делал в отношении к нему ничего предосудительнаго, напротив, горячо и неизменно был ему предан» – свидетельство, что жалоба эта на какие-то насилия от святого Феогноста была несправедлива, по крайней мере, признана несправедливою патриархом. Теперь, с возведением на кафедру Русской митрополии Алексия патриарх счел нужным опять обратиться к Новгородскому владыке с посланием, в котором, изъяснив причины возведения Алексиева, убеждал владыку покоряться и новому первосвятителю. В послании, между прочим, сказано: «Святейший митрополит Киевский и всей России кир Алексий, возлюбленный о Господе брат и сослужитель нашей мерности, отправляется с Богом в предоставленную ему святейшую митрополию. Потому мы пишем к твоему боголюбию, чтобы и ты возрадовался пришествию его и оказывал ему подобающую честь и послушание в том, что он будет говорить душеполезного и спасительного как пастырь и учитель согласно с Божественными и священными догматами Церкви Божией. Это и Богу благоприятно, и пред нашею мерностию и Божественным и священным Собором похвально. Это повелевают и Божественные и священные каноны, когда явственно так говорят: „Епископам каждого народа надобно знать первого между ними и оказывать ему всякое почтение и покорность“. Но так как по духовной любви и расположенности, какую имел святейший архиерей кир Феогност к сему епископу Владимирскому, он дал ему право носить на фелони четыре креста, то мы, соответственно твоему Собственному желанию и молению, сделали это и для тебя. Посему ты должен быть благодарным и более не позволять себе, но оказывать святейшему митрополиту своему покорность к какой ты обязан». Нельзя здесь не остановиться и не спросить: не это ли преимущество, данное Феогностом епископу Владимирскому Алексию пред Новгородским владыкою, и огорчало последнего и было одною из причин, если не единственною, доноса его на митрополита? Чрез несколько строк патриарх продолжает: «Если же, паче чаяния, возникнет какая-нибудь распря из-за того, что мы сделали в отношении к тебе, т. е., как выше означено, из-за крестов, то об этом и об одном только этом деле ты доноси нашей мерности, чтобы она распорядилась по своему усмотрению: в отношении к этому одному предмету даем тебе такое право. Во всяком же другом деле, например если позовет тебя митрополит твой к себе, или в другом каком-либо случае ты подлежишь его власти и суду. И если в исследовании и суде случится недоумение, ты от него, т. е. святейшего митрополита Киевского и всей России, принимай суд и исследование, ни в чем не противореча и не противясь по сохраняющемуся издревле в таких делах благочинию и по преданию тех же Божественных канонов. Но так как священные каноны и то заповедуют, чтобы, когда у тебя случится необходимая надобность писать донесение к нашей мерности, ты прежде дал знать об этом своему митрополиту и с его ведома и воли писал свое донесение, уважая установленный для таких случаев порядок, то и мерность наша, соответственно предписаниям канонов, повелевает, чтобы ничто в этом случае не делалось у тебя без совета митрополита, но чтобы все совершалось таким именно образом. А если ты не будешь оказывать в отношении к своему митрополиту, соответственно тем же Божественным канонам, подобающей покорности по своей обязанности, то знай, что он уполномочен от нашей мерности делать с тобою все, на что имеет право по канонам, и то, что в таком роде будет им сделано, непременно будет утверждено согласием и нашей мерности. И ты не найдешь от нас совершенно никакой помощи, если, паче чаяния, явишься непослушным и непокорным к утвержденному митрополиту твоему. Итак, соблюдай себя в мире, как должно, и поступай непреложно и неизменно так, как мы пишем и внушаем твоему боголюбию в настоящей грамоте, посланной для руководства тебе. Благодать Божия да будет с твоим боголюбием». Если для Новгородских владык нужны были такие внушения со стороны патриарха, можно судить, как неохотно покорялись эти владыки своему митрополиту.

Что касается до митрополита Феодорита, который, несмотря на свое низложение патриаршим Собором, все еще «разбойнически и тирански присвоивал себе Киев и находился в нем», то патриарх Филофей вновь писал (в июле 1354 г.) о самозванце в Россию и убеждал Новгородского владыку не принимать его, напротив, покоряться своему законному первосвятителю Алексию. «Впрочем, – сказано в послании, – если он, Феодорит, отложит совершенно права священноначальственные, то пусть остается только простым христианином. Если же будет упорно стараться удерживать их и пребывать в своем звании, то, кроме того что он низложен, пусть еще будет отлучен и чужд христианского звания, равно как и тот, кто будет принимать его в общение или уже теперь принимает».

Пред отъездом своим из Константинополя святитель Алексий, изъявив патриарху обстоятельства, заставившие митрополитов Русских переселиться из Киева во Владимир, и указав на упорное пребывание Феодорита в Киеве, дал повод к следующему определению: «Мерность наша, рассудив вместе с находящимися при ней святейшими архиереями, возлюбленными о Господе братиями нашей мерности и сослужителями, вполне убедилась, что нет другого (кроме Владимира) местопребывания, и успокоения, и пристанища для святейшей митрополии Русской и что архиерей совершенно не имеет там (в Киеве) средств к удовлетворению самых необходимых потребностей и к верному исполнению своих обязанностей, между тем как здесь (во Владимире) он может находить себе достаточное продовольствие и свободу управления. А потому настоящим соборным деянием повелеваем в Духе Святом чрез нашу соборную грамоту, чтобы как этот святейший митрополит России, так и все преемники его пребывали во Владимире и имели Владимир своею кафедрою неотъемлемо и неизменно навсегда. Но пусть и Киев числится собственным их престолом и первою кафедрою архиерея, если останется целым. А после Киева и с ним пусть будет второю кафедрою и местом убывания и успокоения для Русского митрополита святейшая епископия Владимирская, в которой он беспрепятственно, пока потребует нужда, да совершает поставления чтецов и иподиаконов, рукоположение диаконов и иереев и все прочее, что подобает по церковным канонам местному архипастырю. Если же Божиею помощию и возвратится Киев древнее благополучное состояние и будет из него изгнан низложенный Феодорит, так что окажется возможность иметь в Киеве архиерею какое-нибудь успокоение, и тогда пусть останется Владимир за митрополитами Русскими в виде собственной их кафедры, только да будет, как выше сказано, Киев первым их престолом и первою кафедрою». Вот когда и в каком смысле законно признано и совершилось перенесение митрополитской кафедры Русской из Киева во Владимир или, точнее, не перенесение кафедры митрополитской, а только переселение самого митрополита и предоставление ему епархии Владимирской вместе с Киевскою. О последующей судьбе Феодорита сведений не сохранилось, но нельзя сомневаться, что, низложенный и отлученный патриаршею властию, он всеми был отвергнут в России.

Не освободившись еще вполне от одного совместника, святой Алексий нашел другого, гораздо более опасного. В то самое время, как вследствие ходатайства московского великого князя и митрополита, уже умерших, Алексий вызван был в Царьград для поставления в сан митрополита всей России, литовский князь Ольгерд, давно уже враждовавший против Москвы и употреблявший все средства, чтобы возвыситься над нею, избрал своего кандидата из среды своих подданных по имени Романа (кто был он, неизвестно) и спешил отправить его в Царьград для той же цели. Ольгерд выставлял одно – что он не желает признавать Алексия, как избранного Москвою и ему совершенно неугодного, митрополитом над своими подданными, т. е. над православными, живущими в пределах Литовского княжества. А на самом деле имел в виду чрез Романа, вполне ему преданного, когда он сделается митрополитом, простирать свое влияние на всю Россию и на управление ею. Роман прибыл в Константинополь, когда Алексий был уже поставлен митрополитом, но еще не отправлялся в отечество. Литовский князь не пощадил даров, и присланный им немедленно возведен был в сан митрополита Литовского, без всякого сомнения, тем же патриархом Филофеем. Вследствие этого между обоими нашими митрополитами еще в самом Царьграде открылось великое несогласие, и оба они прислали оттуда своих послов к Тверскому епископу с требованием церковной дани. Скоро, впрочем, оба они, может быть по убеждению патриарха, отправились в отечество, сперва Алексий, потом Роман. Алексий был принят в Москве с радостию и любовию и ревностно начал заниматься архипастырскими делами: посвятил епископов в Ростов, Смоленск, Рязань и Сарай. Роман прибыл в Литву, но желал и искал большего: он постоянно вторгался в пределы митрополии собственно Русской, приезжал в самый Киев, где, однако ж, не был принят, и причинял Алексию открытые оскорбления. Не довольствуясь этим, он вновь поехал в Царьград и обратился к самому императору, патриарху и Собору, чтобы достигнуть цели своих желаний. Вызвали туда (в 1356 г.) и святителя Алексия и, выслушав того и другого, соборне с согласия императора постановили, чтобы Алексию, по утвердившемуся издревле обычаю, быть и считаться митрополитом Киева и всей России, куда он был и хиротонисан, а Роману, как хиротонисованному в митрополита Литовского, иметь под своею духовною властию для умиротворения и спокойствия того края вместе с находящимися в Литве двумя епархиями города Полоцк, Туров и Новгородок, где должна находиться кафедра митрополита, и еще епархии Малой России, т. е. волынские, и чтобы оба митрополита отнюдь не вторгались в пределы друг друга под опасением тяжкой ответственности пред канонами Церкви. Алексий совершенно покорился соборному решению и зимою того же года возвратился в отечество. Но Роман, оставшись недовольным, не захотел взять патриарших грамот для удостоверения в соборном решении, не оказал самому патриарху должного повиновения и поспешно ушел в назначенную ему область. Оттуда начал новые вторжения в область митрополита Алексия: приезжал в Киев, литургисал в нем, совершал хиротонии, величая себя митрополитом Киевским и всей России, проникал в Брянскую епархию и делал то же, возбудил литовского князя Ольгерда восстать против тамошних христиан, разорять их жилища и произвесть даже кровопролитие, особенно в городе Алексине, и всюду разглашал чрез своих приближенных, что он имеет великую силу у своего князя и может иметь во власти своей всякую епархию Русской митрополии. Патриарх, слыша о всем этом, несколько раз писал к Роману, убеждал его прекратить такие действия, противные канонам, и, чтобы сколько-нибудь удовлетворить его, уступил ему Брянскую епархию. Но Роман нимало не смирялся и в 1360 г., без ведома митрополита Алексия, приезжал в Тверь, где хотя не удостоился чести от местного епископа, но принят был с большим почетом князьями, которые находились в родстве и дружбе с Ольгердом и враждовали против Москвы. Наконец, патриарх признал необходимым (в 1361 г.) послать в Россию двух избранных мужей – митрополита Кельчинского и диакона Георгия Пердику, чтобы они произвели расследование о действиях Романа в присутствии его самого или его уполномоченного, а также в присутствии русских князей и епископов и собранные сведения, за подписом всех этих лиц, представили в Царьград императору и патриарху. Смерть Романа, вскоре последовавшая, прекратила это неприятное дело. А патриарх Филофей, вновь вступивши на кафедру по отречении Каллиста в 1362 г., постановил, чтобы во избежание подобных смут и нестроений земля Литовская на все последующее время ни по каким причинам не отделялась от области и духовного управления митрополита Киевского, хотя есть основание думать, что постановление едва ли было обнародовано.

Все эти многолетние смуты и нестроения в митрополии не отклоняли святителя Алексия от его пастырских обязанностей. Он объезжал епархии и в 1358 г., при жизни еще Романа, посетил, между прочим, Киев, где пробыл около двух лет. Без сомнения, во время этого-то путешествия в юго-западные области святой Алексий подвергся нападению литовского князя Ольгерда, который обманом пленил всех его спутников, расхитил находившееся при нем многоценное имущество, и самого заключил под стражу, и умертвил бы, если бы святитель при содействии некоторых не ушел тайно, как беглец. Не здесь ли надобно искать объяснения, почему святой Алексий до конца своей жизни не посещал более ни Киева, ни вообще владений литовского князя, на что, как увидим, столько жаловался Ольгерд? Кроме того, святитель строил церкви и монастыри, особенно в Москве, и рукополагал архиереев в Новгород, Чернигов и многие другие города. Епископа Тверского Феодора, который вследствие непрестанных споров княжеских хотел (1357) оставить епархию, как весьма ревностного и опытного иерарха, убедил еще остаться на своей кафедре и только чрез три года уволил на покой. А на владыку Новгородского Алексия, как непокорного и своевольного, донес патриарху Филофею, который потому в 1370 г. писал этому владыке, чтобы он подчинялся своему митрополиту и не смел носить риз с крестами, данных только его предшественнику Моисею.

Не миновала святителя Алексия и тяжелая участь путешествовать в Орду. Первое путешествие, может быть, он предпринимал при самом вступлении своем на митрополию по общему закону, чтобы получить себе утверждение от хана; по крайней мере, сохранился ярлык, данный, по догадкам, в 1355 г. ханшею Тайдулою на имя святого Алексия для свободного проезда его чрез ханские владения в столицу Греческой империи, куда он действительно вскоре за тем отправлялся. Спустя недолго (1357) Алексий путешествовал в Орду уже не по собственной нужде, а по приглашению самого хана Чанибека. Жена ханова, Тайдула, три года была крайне больна и лишилась зрения, никакие лекарства не пособляли. Между тем слухи о святой жизни Русского первосвятителя и о силе его молитв пред Богом достигли улусов татарских, царь и царица решились испытать это последнее средство. И Чанибек написал к князю московскому Иоанну Иоанновичу, прося его выслать в Орду архиерея Божия, и в то же время просил самого Алексия посетить болящую царицу. Просьба сопровождалась угрозами за неисполнение ее. Отказать было невозможно. Возложив всю надежду на Бога, святитель отслужил молебен в соборной церкви и по вере своей еще во время молебна удостоился видеть ободрительное для себя знамение: свеча у раки святого чудотворца Петра зажглась сама собою. Приняв это за «некое извещение», митрополит раздробил свечу на части, раздал народу на благословение, часть взял с собою и отправился в путь. А Тайдула в то время видела сон, в котором представился ей святой Алексий в полном своем облачении вместе с сопутствовавшими ему священниками, и она приготовила по виденному образцу как для святителя, так и для спутников его священные одежды. В Орде его встретил сам хан с своими сыновьями, князьями и вельможами с великою честию. При совершении молебствия о больной царице святитель зажег свечу, сделанную из воска той, которая сама зажглась над ракою святого Петра, освятил воду, и, когда покропил водою царицу, она немедленно прозрела. Чудо поразило всех, и царь, щедро одарив чудотворца, равно как всю его свиту, отпустил их с миром. Но едва святой Алексий возвратился из Орды, как опять должен был идти туда же. Чанибек был умерщвлен сыном своим Бердибеком. Новый хан потребовал от всех русских князей новой дани и собирался на них войною. Великий князь Иоанн Иоаннович молил угодника Божия отправиться к грозному властелину в качестве ходатая за всю землю Русскую, и святой Алексий охотно согласился. Много он встретил препятствий со стороны татар, но достиг своей цели, укротил гнев царя, может быть, при содействии матери его, Тайдулы, которая была еще жива, и даже получил от него (к концу 1357 г.) новый ярлык, подтверждавший права и преимущества Русской Церкви и духовенства. Очень естественно, если после такого путешествия и великий князь со всеми вельможами и боярами, и Собор духовенства при бесчисленном стечении народа встретили своего архипастыря-отца с величайшею торжественностию, со слезами радости и благодарности и если слава его как защитника веры и отечества и вместе как чудотворца еще более огласилась во всех пределах России.

Послужил святитель благу отечества своим участием и в других гражданских делах. Еще великий князь Симеон Иоаннович, умирая (1353), завещал братьям своим, в числе которых находился и преемник его Иоанн: «Слушали бы есте отца нашего владыки Алексия», – и этот владыка, вскоре сделавшийся митрополитом, был главным руководителем нового великого князя во все время его княжения. С восшествием на великокняжеский престол отрока Димитрия Иоанновича (1363) владыка Алексий направлял с советом бояр и благословлял все распоряжения, клонившиеся к возвышению Москвы. В 1364 г. он был посредником при заключении договора между великим князем Димитрием Иоанновичем и двоюродным братом его Владимиром Андреевичем, лучшим из сподвижников Димитрия во всю его жизнь. В следующем году, когда князь суздальский Димитрий, желая владеть своею наследственною областью Нижегородскою, самовольно занятою братом его Борисом, обратился с просьбою о содействии к Димитрию Иоанновичу, московский князь и митрополит, чтобы избежать кровопролития, послали в Нижний Новгород игумена Радонежской обители Сергия для убеждения Бориса уступить область брату или явиться на суд в Москву к великому князю. Так как Борис не соглашался, то Сергий, уполномоченный митрополитом, во всем городе «затворил церкви», прекратил богослужение. А епископ Суздальский Алексий, заведовавший и Нижним Новгородом, за свою приверженность к стороне Бориса лишен был митрополитом области Нижегородской. Эти меры и особенно приближавшееся войско московское смирили наконец Бориса и привели к желанному концу. Святой Алексий предал церковному отлучению смоленского князя Святослава за то, что он, заключив с великим князем Димитрием Иоанновичем договор, скрепленный клятвою и присягою, – воевать вместе против врагов веры огнепоклонников-литовцев, не только не исполнил этой клятвы, но еще соратовал (в 1368 г.) Ольгерду против Москвы. Равным образом и других русских князей, заключивших такой же договор с Димитрием Иоанновичем и также изменивших ему, предал анафеме как нарушителей Божиих заповедей, клятв и обетов. О всем этом московский князь и первосвятитель донесли патриарху Филофею и просили его оказать им свое духовное содействие. Патриарх немедленно прислал тому и другому самые любезные письма (от 8 июня 1370 г.), в которых уверял их в своей особенной расположенности и любви ив своей готовности исполнять их просьбы. А в то же время писал он к смоленскому князю и прочим князьям русским, что признает клятву, наложенную на них Алексием, совершенно законною и справедливою и не снимет с них этой клятвы, пока они не исполнят принятого на себя обета – сразиться вместе с великим князем против литовцев, не падут к стопам своего митрополита и пока митрополит не известит об их сердечном раскаянии и исправлении. Вместе с тем патриарх прислал князьям русским увещательную грамоту, чтобы они оказывали своему митрополиту подобающую честь, уважение и благопокорность, слушались его как своего отца, пастыря и наставника, дарованного Богом, и любили его и слово его как истинные сыны Церкви. В 1371 г., когда великий князь Димитрий решился ехать в Орду, митрополит провожал его до берегов Оки, отслужил ему там напутственный молебен, благословил всех его спутников, поручил им блюсти драгоценную жизнь князя и сам желал разделить с ним опасности, но должен был остаться в Москве, чтобы участвовать в совете боярском.

Но если, с одной стороны, за свою пламенную любовь к отечеству и великому князю Димитрию, за свое благодетельное участие в самых гражданских делах княжества Московского святой Алексий был чтим, любим, благословляем всеми своими согражданами, то, с другой, его ненавидели и всячески старались преследовать враги Москвы и особенно тверской князь Михаил Александрович и женатый на сестре его литовский – Ольгерд. Первый, после того как в 1368 г. был действительно обманом заключен в Москве под стражу, обвиняя в этом коварстве не только князя московского, но и митрополита, жаловался на Алексия Константинопольскому патриарху Каллисту и настоятельно требовал судить его – митрополита – на Соборе. А Ольгерд в то же время доносил патриарху, что Алексий, постоянно живя в Москве, никогда не посещает ни Клева, ни Литовского княжества и, будучи предан одному князю московскому, вовсе не любит других князей русских. По поводу первой жалобы патриарх приказывал нашему святителю, чтобы он или сам явился на суд, или прислал для того своих особых чиновников в Константинополь, или, всего лучше, как отец и учитель, позаботился примириться с князем тверским Михаилом и, если сделал какую ошибку, то уступил бы ему и имел его как сына, наравне с другими князьями, к чему тогда же патриарх убеждал и тверского князя. Вследствие же донесения Ольгердова патриарх писал нашему митрополиту: «Святыня твоя хорошо знает, что когда тебя хиротонисали, то хиротонисали в митрополита Киевского и всея России, не одной какой-либо части, но всея России. Ныне же слышу, что ты не отходишь ни в Киев, ни в Литву, но посещаешь только одну часть, а другую оставил без пастыря, без надзора и учения отеческого. Справедливость требует, чтобы ты назирал всю землю Российскую и имел ко всем князьям любовь и отеческое расположение, чтобы любил не некоторых только из них, а других не любил, но имел всех их сынами своими и всех одинаково любил. Тогда и они все будут воздавать тебе благорасположенность, и любовь, и совершенное повиновение. Знай, что я написал и к великому князю литовскому, чтобы он любил тебя и почитал, как и другие князья русские, и, когда ты придешь в княжество его, чтобы оказал тебе почесть, и расположение, и полную любовь и чтобы ты мог совершить путь по его княжеству без затруднений. Постарайся же и ты, сколько возможно, иметь к нему любовь и расположенность и считать его, как и других князей. Совершенно необходимо, чтобы ты находился с ним в любви, посещал его и учил его народ; и это исполняй со всем усердием без всякого возражения». Все эти послания патриарха остались, однако ж, без добрых последствий. По крайней мере, тверской князь Михаил, едва только скончался Каллист и на место его снова взошел Филофей, повторил свою жалобу пред патриархом. Филофей сначала решил было (сентябрь 1371 г.) вызвать святого Алексия на суд и потребовал, чтобы и митрополит, если сам не может явиться, и тверской князь прислали в Царьград для производства суда своих уполномоченных.

Но вскоре изменил свое решение и убеждал князя примириться с митрополитом. «Ныне мне лучшим представляется, – писал он, – что вовсе не прилично и бесполезно как для души твоей, так и для чести твоего рода иметь суд, тяжбу и раздор с митрополитом. Кто из князей когда-либо судился с митрополитом? Судился ли когда отец твой, дед или кто-либо другой из рода твоего? А потому оставь и ты вражду и тяжбу, пойди и примирись с отцом своим митрополитом; проси у него прощения и принеси раскаяние, да примет он тебя, и полюбит, и имеет тебя как сына своего. Если он сделал в отношении к тебе что-либо, надлежало тебе потерпеть и скорее обратиться к нему и попросить у него благословения и прощения, а не искать суда, не заводить смуты. Если же ты не сделал этого вначале, то сделай теперь и попроси у него благословения и снисхождения, и если погрешил в чем, исправься – это послужит к чести, и славе твоей и твоего рода, и к пользе душевной. Я написал теперь же и к митрополиту твоему, и, если ты покаешься, он примет тебя и полюбит более прежнего, как сына близкого. Если же вы не желаете сего, ищите суда; я не воспрещаю, но помните, чтобы не случилось с вами хуже». Должно заметить, что в то время как князья тверской и литовский обращались в Царьград с своими жалобами на святителя Алексия, он и с своей стороны слал к патриарху письма, в которых, естественно, оправдывал себя и обвинял своих противников, объяснял, по всей вероятности, и то, почему он не доверяет Ольгерду и боится посещать его владения и Киев, где однажды уже подвергся такому страшному нападению. Вместе с Алексием относился в Царьград с своими жалобами на Ольгерда и великий князь Димитрий. Узнав о всем этом, Ольгерд в защиту себя отвечал (1371) патриарху следующее: «Прислал ты ко мне писание, что митрополит печалуется тебе о неправде и говорит: „Царьде Ольгерд делает набеги“. Не я начал нападать, а начали сперва они, и крестного целования, что имели ко мне, не сложили, и клятвенной грамоты ко мне не отослали. И делали они на меня набеги девять раз, и шурина моего князя Михаила под клятвою переманили к себе. И митрополит обнадежил его, что он будет приходить и уходить по своей воле, а потом его взяли под стражу. И зятя моего Бориса, князя Нижнего Новгорода, и его схватили, и княжество его взяли, и зятя Ивана, князя новосильского, и мать его схватили, и дочь мою взяли, и клятву, прежде данную, не сложили... И мы, того не терпя, на них самих сделали нападение; а не исправят ко мне, и ныне терпеть не буду. По благословению твоему митрополит благословляет их на пролитие крови. А доныне и за отцов наших не бывало такого митрополита, каков сей митрополит: благословляет москвитян на пролитие крови! И ни к нам не приходит, ни в Киев не отправляется. А кто целовал крест ко мне и убежит к нему, митрополит снимает с него крестное целование. Бывало ли такое дело на свете, чтобы снимать крестное целование?.. Подобало митрополиту благословлять москвитян, чтобы нам помогали, так как мы ратуем за них с немцами. А мы зовем митрополита к себе, и он нейдет к нам. Дай нам другого митрополита на Киев, на Смоленск, на Тверь, на Малую Россию, на Новосиль, на Нижний Новгород...» Это значило, что Ольгерд просил отдельного митрополита не только для областей собственно литовских, но и для тех областей русских, князья которых были недовольны московским князем и митрополитом и по родственным отношениям прибегали под покровительство литовского князя. Следствием такого послания и требования Ольгердова было то, что патриарх (август 1371 г.), сообщив содержание послания святителю Алексию, приглашал его приехать в Константинополь или прислать благонадежного человека, чтобы рассудить вместе, как лучше поступить в этом случае.

Между тем еще прежде Ольгерда, хотя в том же (1371) году, обратился в Царьград с подобным требованием польский король Казимир, владевший и Галицкою землею. Король послал к патриарху Филофею одного из южнорусских епископов – Антония – и от лица всех князей и бояр Малой России просил поставить Антония в митрополита Галицкого. В подкрепление своей просьбы Казимир, конечно введенный в заблуждение, писал: «От века веков Галич славился во всех странах митрополиею и был престолом митрополитов от века веков. Первый митрополит нашего благочестия был Нифонт, второй митрополит – Петр, третий митрополит – Гавриил, четвертый митрополит – Феодор. Все они были на престоле Галича». Слова эти, ложность или неточность которых легко мог обличить патриарх, наверно, не достигли бы своей цели, если бы не сопровождались еще следующими: «Ради Бога, ради нас и святых церквей да будет благословение ваше на сем человеке (Антонии). Рукоположите его в митрополита, дабы закон руссов не погиб, дабы не было ему порухи. А не будет милости Божией и благословения вашего сему человеку, не сетуйте на нас после, если придет жалостная нужда крестить руссов в веру латинов, так как нет митрополита в (Малой) России, а земля не может быть без закона». Патриарх увидел необходимость уступить, и в Константинополе (в мае 1371 г.) состоялось соборное деяние о перемещении в Галич прибывшего из Малой России епископа Антония, о возведении его в сан митрополита Галицкого и подчинении ему четырех епархий: Холмской, Туровской, Перемышльской и Владимирской. А патриарх, как бы в оправдание себя, писал после того к святителю Алексию: «Знает священство твое, какую любовь и благорасположенность питает к тебе мерность наша. И в прошлом году я писал к тебе, что имею тебя другом изначала, и теперь имею тем же, и люблю, и обнимаю тебя... Но я очень опечалился, когда услышал о священстве твоем, что ты оставил всех христиан, находящихся там в разных местах России, и сидишь на одном месте, а другие оставляешь без управления, наставления и духовного надзора... Как мерность наша поставлена от Бога пастырем и учителем всей вселенной, так и я рукоположил священство твое во отца и учителя всего народа русского, чтобы ты учил всех и заботился равно о всех, имел со всеми дружбу и любовь отеческую. Да будет тебе известно, что так как ты столько времени оставлял Малую Россию и не обозревал ее, король польский Казимир, который повелевает и Малою Россиею, прислал сюда к нашей мерности с другими князьями епископа и с ним грамоту».

Изложив затем самое содержание Казимировой грамоты, патриарх продолжал: «Что оставалось нам делать? Поставляем тебя судьею, что скажешь? Оставалось отослать присланного епископа и оставить нам народ Божий без надзора и попечения духовного, как ты оставил его? Совсем нет: иначе мы подверглись бы от Бога великому осуждению, а от людей многим жалобам и обвинению. Другое дело, если бы государь той земли был православный и нашей веры – тогда мы, быть может, ради тебя постарались бы удержать его и не удовлетворять ему, хотя это было бы не совсем хорошо. Но как он не наш, а латинянин, то можно ли было оставить его неудовлетворенным? Притом он намерен был сделать отдельную митрополию латинскую и крестить русских в веру латинскую. Подумай сам, хорошо ли было бы, если бы случилось так? Много благодарю Бога, что он не сделал сего, но писал и просил от нас митрополита! Вынужденные такими обстоятельствами, мы рукоположили того, кого он прислал. Мы отдали ему Галич в митрополию и епископии: Владимирскую, Перемышльскую и Холмскую, которые находятся под властию короля польского. Больше сего мы не дали ему ничего, ни Луцка, ни чего-либо другого. Знаю, впрочем, что священство твое должно опечалиться, что так поступлено, но не было никакого основания поступить иначе. Как мы могли оставить дело неконченным, когда ты допустил столь важный проступок, покинув тамошних христиан на столько времени без наставления? По крайней нужде нами сделано так, и тебе не следует печалиться, потому что ты сам тому виною».

Успех Казимира, который угрозою вынудил патриарха Филофея дать Галиции особого митрополита, подействовал на литовского князя Ольгерда. Обращался ли он снова в столицу Греции или вследствие еще прежнего его письма, только чрез два года (1373) Филофей счел нужным отправить в Россию своего посла, инока Киприана, родом серба, чтобы он разобрал обоюдные жалобы князя Ольгерда и митрополита Алексия и постарался примирить их. Но Киприан не оправдал доверенности патриарха и с самого начала принял тайное намерение во что бы то ни стало свергнуть митрополита Алексия и занять его кафедру. С этою целию Киприан прежде всего удалил от себя посланного вместе с ним в Россию сотоварища, чтобы последний не был свидетелем его действий и не воспрепятствовал ему. Потом прибыл к митрополиту Алексию, странствовал с ним в Тверь и другие города, убедил его не ездить в Константинополь и не ожидать себе оттуда ничего неприятного, сам вызвался хлопотать за него, обещал ему особенные милости и, получив от святителя множество даров, отправился в Литву. Здесь, оставаясь довольно долго, сумел войти в ближайшую доверенность и любовь Ольгерда и других князей, приготовил ложные записи, наполненные обвинениями против Алексия, и сам составил от лица литовских князей грамоты к патриарху, в которых они убеждали его сделать для них митрополитом Киприана и угрожали, что если желание их не будет исполнено, то они станут просить себе митрополита у латинской Церкви. Филофей и на этот раз уступил, поверив обвинениям против Алексия, и в 1376 г. рукоположил Киприана в сан митрополита Киевского (хотя Киев доселе считался за Московским митрополитом) и Литовского с правом и на всю Россию после Алексия. Киприан добивался, чтобы Алексий был немедленно низложен, но не успел в своих замыслах. Отпуская от себя Литовского митрополита в Россию, патриарх послал с ним новых своих уполномоченных проверить обвинения, взведенные на Алексия, и внимательно исследовать его жизнь. Посланные донесли священному Собору, что все обвинения эти оказались совершенною выдумкою и клеветою; что не нашлось ни одного обвинителя и никого, кто бы знал за святителем хоть что-либо подобное; что, напротив, все почитали его более, нежели отца, называли его спасителем народа и все дорожили им, как своими головами, а Киприана, поступившего так оскорбительно против святого мужа, все проклинали. Можно судить, как должен был подействовать поступок Киприана особенно на московского князя Димитрия Иоанновича. Между тем Киприан, прибыв в Литву, прислал оттуда данные ему патриаршие грамоты в Новгород и предъявлял, что патриарх благословил его митрополитом на всю землю Русскую. Новгородцы, бывшие тогда в дружбе с Москвою, по прочтении патриарших грамот отвечали: «Пошли к великому князю, если он примет тебя митрополитом всей Русской земли, то и нам будешь митрополитом». Киприан вслед за тем будто бы осмелился, как говорят некоторые летописи, отправиться лично в Москву, но великий князь не принял его и велел сказать ему: «У нас есть митрополит Алексий, а ты зачем ставишься на живого митрополита?» Более вероятным, однако ж, кажется известие других летописей, что Киприан после ответа новгородцев не только не решился сам поехать в Москву, но даже отправить туда своих послов. Как бы то ни было, но Литовский митрополит поселился с этого времени в Киеве. Таким образом, в России оказалось разом три митрополита: один в Москве, другой в Киеве, третий в Галиче.

Киприан выжидал кончины старца Алексия, чтобы, по намерению патриарха, сделаться архипастырем над всею Русскою Церковию. Но в Москве заблаговременно принимали меры, чтобы воспрепятствовать ему и тогда достигнуть этой цели. Сам святитель Алексий желал передать свою власть преподобному игумену Радонежскому Сергию, которого потому, призвав однажды к себе, убеждал принять сначала сан епископа, чтобы со временем занять престол в митрополии; но подвижник, по глубокому смирению, решительно отказался от такой чести. Великий князь Димитрий Иоаннович подготовлял другого преемника святому Алексию, любимца своего Митяя, или Михаила. Этот Митяй был прежде священником в селе Коломенском и отличался высоким ростом, осанкою и благообразием, имел голос сильный и приятный, читал и пел весьма искусно, владел острою памятию и редким даром слова, знал и исполнял все свои священнические дела превосходно, в судах и рассуждениях был мудр, умел говорить от книг как никто, толкуя книжную силу усладительно, и вообще слыл за человека весьма начитанного и красноречивого. Князь избрал его за такие достоинства в духовника себе и печатника, потом уговорил его постричься в иноки и в самый день пострижения сделал его архимандритом своего Спасского монастыря в Москве (1376). Когда святой Алексий стал видимо приближаться к могиле, Димитрий Иоаннович и сам, и чрез бояр своих не раз упрашивал его благословить на митрополию Митяя. Но первосвятитель, указывая на то, что Митяй еще молод в иночестве, не изъявлял своего согласия. Наконец, вынужденный уступить неотступным просьбам, сказал только: «Я не имею права благословить его, но да будет он митрополитом, если изволит на то Бог, и Пресвятая Богородица, и патриарх с своим Собором». 12 февраля 1378 г., после двадцати четырех лет святительства, великий угодник Божий скончался.

Последовавшее за тем время, около десяти лет, можно назвать самым смутным временем в истории нашей митрополии.

III. Смутное время в митрополии и митрополит Киприан (1378–1406)

Многие снова убеждали преподобного Сергия Радонежского принять архипастырский сан, но напрасно. Митяй сильно враждовал на старца, предполагая в нем своего совместника и думая, что он-то внушил святителю Алексию не благословлять его, Митяя, на митрополию. Самого Митяя никто в России не желал видеть первосвятителем, ни епископы, ни прочее духовенство, а иноки даже молили Бога спасти Церковь от такого митрополита. Но избранник великого князя нимало не смущался. Совершенно неожиданно он нашел себе твердую опору в тогдашнем Цареградском патриархе Макарии. Этот патриарх, как только узнал о смерти святого Алексия, немедленно написал в Москву, чтобы отнюдь не принимали митрополита Киприана, и прислал грамоты свои на имя архимандрита Михаила (Митяя), о котором слышал, что он в чести у великого князя. Грамотами патриарх передавал Русскую Церковь Михаилу и предоставлял ему полную власть над нею еще до рукоположения его в сан архипастыря, а вместе приглашал его для рукоположения в Константинополь. Этим-то обстоятельством, которое не записано в наших летописях, объясняется, как Митяй, будучи только архимандритом, осмелился переселиться в митрополичий дом, надеть на себя белый клобук митрополичий, носить митрополичью мантию и жезл, садиться в алтаре на митрополичьем месте, распоряжаться всею прислугою, казною и ризницею митрополита, править делами Церкви, собирать дани с духовенства. Любимец великого князя действовал смело и грозно: он начал вооружаться не только на священников и иноков, но и против игуменов, архимандритов, самих епископов и осуждал их своею властию, многих даже сажал в железные оковы и строго наказывал. Скоро во всем духовенстве открылся ропот, все ненавидели Митяя и горько сетовали.

Таким настроением московского и всего русского духовенства, может быть, надеялся воспользоваться Киприан и счел благовременным отправиться в Москву. Не доезжая до этой столицы, он 3 июня 1378 г. послал из городка Любутска (ныне село Лубудское в Калужском уезде) письмо игуменам Сергию Радонежскому и Феодору Симоновскому, извещая их о своем путешествии в стольный город и желании видеться с ними. Они отправили своих послов навстречу митрополиту, но великий князь Димитрий велел послов воротить, а сам расставил по дороге заставы с толпами солдат под начальством воевод, чтобы они не пропускали в Москву Киприана, ехавшего с большою свитою на 46 конях. Киприана кто-то предупредил, и он проехал в столицу окольными путями. Но едва только явился здесь, вечером в половине июня, как по приказанию великого князя был схвачен каким-то боярином Никифором, который ограбил митрополита, осыпал его неслыханными ругательствами и насмешками и совершенно нагого и голодного запер под стражею в сырую клеть. Иноков, сопровождавших его, заключили в другой тюрьме. Патриаршим послам, находившимся в его свите, также нанесли оскорбления, называя «литвинами» и патриарха, и Собор его, и императора. Слуг митрополита, обобрав с ног до головы, посадили на избитых кляч без седел и с крайними поруганиями выгнали из города и преследовали. Наконец на другой день, в вечерние сумерки, когда митрополит целые уже сутки просидел в своей сырой тюрьме, томимый голодом, к нему приехали на конях и седлах Никифор и воины, все переодетые в одежды его изгнанных слуг, и в таком виде с бесчестием выпроводили его из столицы. Остановившись неподалеку от Москвы, святитель, оскорбленный до глубины души, написал от 23 июня послание к тем же игуменам Сергию и Феодору, в котором излил всю скорбь свою на несправедливости, каким подвергся от великого князя, сильно восставал против незаконных притязаний Митяя и предал проклятию всех, кто был участником в задержании его, законного митрополита, и в нанесении ему такого неслыханного бесчестия и поругания. Чтобы понять сколько-нибудь этот поступок великого князя Димитрия Иоанновича, надобно взять во внимание, что он видел в Киприане избранника давнего врага своего Ольгерда, что сам Ольгерд когда-то поступил точно таким же образом с святителем московским Алексием, а Киприан поступил с ним едва ли даже не хуже, когда так недостойно оклеветал святого старца и покушался его низвергнуть, и что теперь Киприан насильно, наперекор желанию великого князя намеревался поселиться в Москве и управлять Русскою Церковию.

Чрез несколько месяцев (от 18 октября) Киприан извещал преподобных Сергия и Феодора, которые были преданы ему и находились с ним в переписке, что он непременно поедет в Константинополь, и с наступлением весны (1379) действительно туда отправился. Здесь прежде всего пришлось ему присутствовать на Соборе, который судил и свергнул с престола патриарха Макария, столько благоволившего к нашему Митяю и приглашавшего его к себе для рукоположения в митрополита. Весть об этом, вероятно, скоро достигла до Митяя: по крайней мере он, прежде все собиравшийся в Царьград, вдруг передумал и начал убеждать князя, чтобы сами русские архипастыри посвятили его во епископа и в первосвятителя. Князь и бояре согласились. Епископы были созваны в Москву, и все представлялись к Митяю с поклоном и за благословением. Один епископ Суздальский Дионисий, уважаемый по своему уму и благочестию, друг преподобного Сергия Радонежского, явился прямо к великому князю и настоятельно доказывал, что предполагаемое поставление митрополита в России было бы противно церковным правилам, так что князь счел нужным уступить, к крайнему огорчению своего любимца. Митяй увидел в Дионисии нового своего врага, и взаимная неприязнь между ними не замедлила обнаружиться. Митяй послал спросить Дионисия: «Отчего ты, по приезде в Москву, не явился ко мне с поклоном и за благословением? Разве ты не знаешь, кто я, и что я имею власть и над тобою и над всею митрополиею?» Дионисий явился к нему и сказал: «Ты не имеешь надо мною никакой власти, и тебе следовало прийти ко мне с поклоном и за благословением, ибо я епископ, а ты поп». Раздраженный Митяй воскликнул: «Ты назвал меня попом, а я не оставлю тебя даже попом, когда возвращусь из Константинополя». Дионисий сам собирался ехать туда, вызываемый патриархом, который наслышался о его достоинствах и высокой жизни. Но великий князь велел задержать его в Москве по просьбе своего любимца. Насилие не привело к доброму концу. Чтобы освободиться из-под строгого надзора, Дионисий дал слово князю не ездить без его позволения в Царьград и поручителем за себя представил преподобного Сергия Радонежского; а между тем, едва получил свободу, менее нежели чрез неделю, отправился в Грецию. В крайнем негодовании и на Дионисия, и на преподобного Сергия Митяй, управлявший Русскою Церковию уже около 18 месяцев, увидел необходимость спешить туда же. Он отправился (в июле 1379 г.) с огромною свитою, в которой находились три архимандрита, несколько игуменов, митрополичий печатник, протоиерей московского Успенского собора, протодиакон и весь клир владимирской соборной церкви, два переводчика, митрополичьи бояре, слуги и другие люди, так что свита представляла собою целый полк, заведование которым поручено было большому боярину, великокняжескому послу. Пред отъездом Митяй выпросил у великого князя несколько неписаных грамот, скрепленных княжескою печатью, чтобы воспользоваться ими в Константинополе, судя по нужде. Сам великий князь с своими детьми и боярами и все русские епископы провожали Митяя до Оки. За рязанскими пределами он был остановлен татарами, но скоро отпущен с честию, получив новый ярлык от хана Тюлюбека, подтвердивший прежние льготы Русской Церкви. В Кафе сел на корабль и уже приближался к Константинополю, как внезапная смерть положила предел честолюбивым замыслам; тело Митяя похоронили в Галате.

Спутники Митяевы позволили себе самовольный поступок: они сами вздумали избрать для России митрополита из числа трех находившихся в свите архимандритов. Мнения оказались несогласными: одни желали Иоанна, настоятеля Петровского монастыря в Москве, другие – Пимена Переяславского. Бояре приняли сторону последнего и немедленно написали о поставлении его послание к греческому императору и патриарху на одной из неписаных грамот, скрепленных княжескою печатью, а Иоанна, грозившего открыть их обман, заключили в оковы. Быть не может, чтобы в Константинополе не знали истины: там находились уже и Дионисий, епископ Суздальский, враг Митяев, и Киприан, митрополит Киевский, незадолго прибывший, которые не могли не возвестить, кто правил Русскою Церковию более года и кого великий князь собирался послать в Грецию для принятия митрополитского сана. Император, однако ж, Иоанн VI Палеолог и патриарх (Нил), когда прочитано было на Соборе послание, не показали никакого сомнения и сказали только: «Зачем русский князь пишет о Пимене, когда есть на Руси готовый митрополит Киприан? Его мы и отпускаем на Русскую митрополию, а ставить другого митрополита не считаем нужным». Пимен и бояре, пользуясь остальными неписаными хартиями Димитрия Иоанновича, заняли на имя его огромные суммы у купцов восточных и итальянских до 20 тысяч рублей серебром и «разсулиша посулы многие, и раздаваша сюду и сюду, а яже поминков и дары, никтоже может рещи или изчислити, и тако едва возмогоша утолити всех». Вследствие того в июне 1380 г. в Константинополе состоялось соборное определение, чтобы Киприана лишить и Киева и всей России, как вступившего в эту Церковь обманом и рукоположенного незаконно, еще при жизни действительного ее митрополита Алексия, и только из снисхождения оставить его, Киприана, митрополитом одной Малой России и Литвы, а собственно в митрополита Киева и Великой России рукоположить Пимена. Нельзя при этом не остановиться на словах соборной грамоты о значении Киева: «Пусть возглашается он (Пимен) и Киевским. Ибо невозможно ему быть первосвятителем Великой России, если он не будет именоваться прежде Киевским, так как в Киеве соборная церковь всей России и главная митрополия». Даже второю митрополиею все еще оставался Владимир. «Он должен, – говорится далее в той же грамоте, – называться Киевским и вслед за тем Владимирским и всея России по примеру прежнего митрополита Алексия». Во Владимире продолжал еще тогда иметь свое пребывание и кафедральный клир митрополичий при соборной церкви. А имя Москвы доселе не упоминалось в титуле наших митрополитов, хотя они жили в ней около полустолетия.

Киприан прожил в Царьграде тринадцать месяцев и ничего не успел. Он не мог сражаться там с Пименом тем оружием, каким действовал последний. Ольгерда, великого князя литовского, который прежде столько покровительствовал Киприану и мог бы теперь пособить ему, уже не было в живых. Нашелся было один защитник у Киприана – митрополит Никейский, который долго отстаивал его, но наконец должен был уступить. Самое определение прежнего Собора о правах Киприана на Великую Русь теперь соборне отменено и признано недействительным. Все это до того огорчило его, что он, не простившись ни с патриархом, ни с прочими членами Собора, тайно уехал из Константинополя в Киев. Скоро, однако ж, обстоятельства изменились в пользу Киприана. Когда в Москву пришла весть, что Митяй умер, а Пимен сделался митрополитом, и стали ходить слухи, будто первый скончался неестественною смертию, тогда великий князь сказал: «Я не посылал Пимена ставиться в митрополиты, но послал его как одного из служащих Митяю; что сталось с самим Митяем, я не знаю, Бог знает; Бог и да судит неправду, о которой слышу. Только Пимена я не принимаю и видеть его не хочу». И пока Пимен с своею свитою находился в Царьграде, великий князь послал (в самый день Великого заговенья) отца своего духовного, игумена Феодора Симоновского, в Киев звать Киприана на митрополию в Москву. В праздник Вознесения Господня (23 мая 1381 г.) Киприан приблизился к Москве и был встречен со всею торжественностию самим великим князем, духовенством, боярами и бесчисленным множеством народа. Чрез семь месяцев, получив известие, что идет из Царьграда и митрополит Пимен и уже достиг Коломны, великий князь приказал схватить его, снять с него белый клобук и сослать его на заточение, а советников и клирошан, бывших в его свите, сковать и рассадить по тюрьмам. Отобрали у Пимена ризницу и всю казну и под стражею повезли его мимо Москвы чрез разные города в Чухлому, где пробыл он в заточении целый год и откуда потом переведен был в Тверь. Константинопольский патриарх Нил, прослышав о горькой судьбе, постигшей рукоположенного им митрополита, много раз писал к нашему великому князю и убеждал его принять Пимена на Москву, а Киприана удалить. Эти послания, постоянно направленные против Киприана и в защиту Пимена, могли немало подействовать на великого князя. А тут еще случилось событие, которое окончательно побудило его последовать убеждениям патриарха. За два дня до страшного опустошения Москвы Тохтамышем (август 1382 г.) Киприан возвратился в нее из Новгорода. Здесь он нашел всеобщее смятение и величайший беспорядок и для безопасности решился переехать вместе с великою княгинею Евдокиею в Тверь. Когда гроза прошла, великий князь послал звать митрополита в Москву (7 октября 1382 г.) и, укорив его за малодушное удаление из столицы в минуты опасности, объявил ему, что не желает более иметь его своим архипастырем. Конечно, Димитрия Иоанновича могло огорчить не столько то, что Киприан удалялся тогда из Москвы, сколько то, что он удалялся именно в Тверь – к родственнику Ольгерда и давнему врагу московского князя Михаилу Александровичу, который первый потом послал дары к Тохтамышу и получил от него ярлык. Изгнав Киприана в Киев, где княжил в то время сын бывшего покровителя его, Ольгерда, Владимир, великий князь отправил послов просить на Русскую митрополию прежде обесславленного им Пимена и принял его с великою честию.

Но примирение Димитрия Иоанновича с Пименом не было искреннее: в душе князь не мог уважать его. И потому чрез несколько месяцев избрал нового кандидата в митрополиты, того самого Дионисия Суздальского, который некогда один воспротивился возведению Митяя на митрополию Собором русских епископов. Отправившись тогда в Царьград по вызову патриарха, Дионисий пробыл там около трех лет и заслужил своими добродетелями, умом и образованием общее уважение греческих святителей, так что патриарх, желая почтить его достоинства, возвел его в сан архиепископа и дал ему право носить крещатые ризы. В конце 1382 г. он возвратился в отечество, а в июне следующего года должен был по желанию великого князя опять ехать в Грецию. Князь отпустил с ним и духовника своего, симоновского архимандрита Феодора, с грамотами к патриарху относительно митрополии. Грамоты содержали в себе от лица великого и других князей русских обвинения на Пимена и просьбу о возведении в сан митрополита Дионисия. Дионисий и с своей стороны старался расположить к себе кого нужно льстивыми словами и другими средствами незаконными (вероятно, обычными подарками и деньгами). Патриарх Нил, несмотря на то что в России считалось еще два митрополита – Пимен и Киприан, с согласия императора и вместе с своим Собором не поколебался поставить Дионисия митрополитом Киевским и всея России, а для суда над Пименом послал на Русь двух своих митрополитов – Матфея и Никандра, чтобы они расследовали обвинения против него и, если окажется виновным, низложили его. Уже Дионисий возвращался (1384) в отечество, достиг Киева, помышлял идти в Москву, но киевский князь Владимир Ольгердович велел схватить его и сказал: «Зачем ты ходил в Царьград ставиться в митрополита без нашего повеления? В Киеве есть митрополит Киприан; он же митрополит и всей России. Оставайся здесь». Около года прожил Дионисий в Киеве под стражею и там 15 октября 1385 г. скончался.

Оставалось ожидать, какие будут следствия суда над Пименом. Посланные из Царьграда митрополиты прибыли в Москву зимою 1384 г. и, разобрав все дело в подробности, нашли Пимена виновным и объявили его низверженным. Недовольный Пимен 9 мая следующего года отправился в Царьград весьма скромно в сопровождении одного ростовского игумена Авраамия, переодевшись даже на дорогу в мирские одежды, и там громко жаловался, что он обижен и что если ему нужно судиться за святительский сан, то не иначе как судом соборным. Патриарх дозволил ему священнодействовать и пользоваться архиерейскими преимуществами, пока не возвратятся послы, производившие над ним следствие. Послы скоро воротились, а с ними прибыл и Киприан, вызванный патриархом. Великий князь Димитрий Иоаннович, может быть опасаясь, чтобы Киприан не был назначен в Москву вместо Пимена, вновь послал в 1386 г. духовника своего архимандрита Феодора к патриарху «о управлении митрополии» и, вероятно, представил разные обвинения и на Киприана. Ибо в следующем году (29 мая), когда император по каким-то своим царским делам на время отправлял Киприана в Западную Россию, Собор обязал его подпискою, что он непременно возвратится в Царьград, чтобы судиться пред Собором по взведенным на него обвинениям, и под этим только условием разрешил ему священнодействовать, впрочем отнюдь не в Великой России, а только в пределах своей митрополии. Между тем архимандрит Феодор перешел на сторону Пимена, и, в то время когда наконец составился Собор, чтобы судить Пимена, оба они, дав друг другу клятвы и обязавшись взаимными условиями, удалились из Царьграда и скрытно отправились на восток. Напрасно император три раза посылал за ними гонцов, а патриарх – грамоты с убеждениями и угрозами: Пимен и Феодор, изрыгая хулы на того и другого между самими турками, не хотели повиноваться и бежали путем, ведущим в Россию. В июле 1388 г. Пимен прибыл в Москву «без исправы», а также и Феодор, возведенный им уже в сан епископа Ростовского. Царьградский Собор решился судить их заочно и произнес им отлучение и низложение. В Москве Пимен начал священнодействовать и рукоположил нескольких епископов, но великий князь имел с ним распрю, так что Пимен чрез десять месяцев счел за лучшее ехать снова в столицу Греции. Он выехал из Москвы тайно от князя во вторник Страстной седмицы (1389), взяв с собою Смоленского епископа Михаила, спасского архимандрита Сергия и полную свиту. Пять епископов и многие архимандриты, игумены и иноки провожали его до реки Дона. Раздраженный поступком митрополита, князь отправил вслед за ним в Константинополь бывшего духовника своего, теперь епископа Ростовского Феодора. На Черном море Пимен был схвачен и заключен в оковы своими азовскими заимодавцами, которым много задолжал еще во время поставления своего в митрополита, и с трудом мог освободиться от них, заплатив им значительную сумму. Но чрез месяц Димитрий Иоаннович скончался (19 мая), а потом чрез четыре (11 сентября) скончался и Пимен в Халкидоне, не достигнув Царьграда. Впрочем, еще гораздо прежде, именно в феврале месяце того же года, когда Пимен даже не выезжал из Москвы, в Константинополе состоялся Собор под председательством нового патриарха Антония, вновь подтвердивший решение прежнего патриарха и Собора об отлучении и низложении Пимена. И, может быть, весть об этом и была главною причиною, почему Пимен решился поспешить в Константинополь. Низложив Пимена, Собор утвердил вместе следующее: «Настоящим синодальным деянием постановляем, чтобы митрополитом Киевским и всея России и был и назывался кир Киприан, который до конца своей жизни да заведывает ею и всеми областями ее, рукополагая епископов в епископиях, изначала подчиненных его Церкви, и пресвитеров, и диаконов, и иподиаконов, и анагностов, совершая все прочие святительские обряды как настоящий архиерей всей России. И все после него митрополиты всея России да будут такими же, наследуя один после смерти другого. И это да сохранится ненарушимо отныне впредь во все веки, что и подтверждается честным хрисовулом державного и благочестивого самодержца. И никогда да не нарушится настоящее деяние и постановление ни нами, ни преемниками нашими, ибо опытом удостоверились мы в том, как велико зло разделение и раздробление на части сей Церкви и как велико добро иметь одного митрополита в целой этой епархии». А епископ Феодор тогда же был возведен патриархом в сан архиепископа Ростовского.

Таким образом, после четырнадцати лет со времени рукоположения своего в митрополита, в продолжение которых он только около 18 месяцев святительствовал в Москве, а больше жил в Киеве и едва ли не больше в Константинополе, Киприан сделался, наконец, действительным митрополитом всей России. 1 октября 1389 г. выехал он из Царьграда, с собою двух греческих митрополитов, архиепископа Ростовского Феодора и епископов – Смоленского Михаила и Волынского Иону. В половине февраля 1390 г. прибыл в Киев, испытав на море с своими спутниками страшную бурю, а в начале марта был уже в Москве, в которую вошел торжественно в полном святительском облачении, встреченный самим великим князем Василием Дмитриевичем и всею столицею. Вместе с Киприаном возвратились из Царьграда на свои епископии, кроме Феодора Ростовского и Михаила Смоленского, еще русские епископы: Евфросин Суздальский, Исаакий Черниговский, Иеремия грек Рязанский, Феодосий Туровский, Даниил Звенигородский. Киприан обратил все свое внимание на внутренние дела Церкви, которая так долго лишена была надлежащей заботливости со стороны своих первосвятителей.

В 1390 г. он ездил в Тверь вместе с греческими митрополитами и несколькими русскими епископами по приглашению тверского князя Михаила Александровича, судил там местного епископа Евфимия Висленя и после тщетных попыток примирить его с князем лишил престола и низвел для жительства в Чудов московский монастырь; потом рукоположил для Твери нового епископа Арсения из своих архидиаконов. Два раза (1392 и 1395) странствовал в Новгород и в последний раз из Новгорода в Псков по делам о суде митрополичьем и архиепископском. В 1396 г. рукоположил нового епископа Ростову Григория, предпринял дальний путь для обозрения западно-южных епархий и отправился сначала в Смоленск вместе с великим князем Василием Дмитриевичем, где принят был с честию тестем последнего великим князем литовским Витовтом, и поставил нового епископа Смоленску Кассиана, а из Смоленска поехал в Киев, где прожил год и шесть месяцев.

Здесь мы должны сказать несколько слов о митрополии Галицкой. Когда в 1389 г. под властию Киприана соединились обе русские митрополии, Восточная и Западная, или собственно Русская и Литовская, не воссоединилась с ними только митрополия Галицкая, находившаяся во владениях польского короля. В первые двадцать лет со времени своего открытия (1371–1391) она имела у себя наличного архипастыря, был ли то один Антоний или и еще после него кто другой. Но в августе 1391 г. патриарх писал к какому-то иеромонаху Симеону, находившемуся в Малой России, чтобы он по смерти Галицкого иерарха (которой, верно, ожидали) принял его Церковь и заведовал ею, пока не дадут о том знать в Константинополь и пока в Галицию не будет назначен новый архиерей. Между тем там появился некто Тагарис, вероятно выдававший себя за уполномоченного от патриарха, и рукоположил во епископа самого Симеона, который, однако ж, скоро узнал, что Тагарис был обманщик, предал его анафеме и сложил с себя архиерейский сан. Чрез два года (1393) пришел к патриарху Луцкий епископ Иоанн с грамотами от польского короля, просившего возвести этого епископа в митрополита Галиции. Но еще прежде получено было донесение от митрополита Киприана, который обвинял Иоанна в каких-то поступках против епископа Владимирского. И потому Собор положил, чтобы сначала рассудить Луцкого епископа с епископом Владимирским, которого тогда ожидали в Царьград, и потом уже заняться просьбою короля. Иоанн не согласился на это, и бежал из Царьграда на остров Фарос, и, несмотря на двукратные приглашения от патриарха возвратиться, не послушал его, и сказал приглашавшим: «Галицию мне дал король, который есть самодержавный властитель страны, и если мне не доставало благословения от патриарха, то я получил его, когда пришел сюда. А больше мне ничего не нужно. Чего мне опять на Собор? Пойду в Галицию, в мою Церковь». Под благословением патриаршим Иоанн разумел здесь, как объясняет в своей грамоте сам патриарх, то благословение, которое принимают от него все приходящие к нему христиане, принял и Иоанн с своими спутниками, когда представлялся патриарху, а отнюдь не благословение на Галицкую митрополию. Извещая о всем этом митрополита Киприана и польского короля, патриарх просил последнего не принимать Луцкого епископа в Галицию, а первому поручал судить его и низложить, если окажется виновным. Митрополит действительно запретил Иоанна, может быть заочно, и лишил его Луцкой епархии, где вскоре мы видим уже другого епископа, Феодора. А король принял Иоанна в Галицию, хотя и не в качестве митрополита. В 1397 г. патриарх, получив известие из Галиции, что она крайне нуждается в архипастыре и его духовном попечении, что там явились лжеучители, проповедующие не православные догматы, а некоторые даже, не имея священного сана, священнодействуют, признал необходимым послать туда, с званием своего экзарха. Вифлеемского архиепископа Михаила как близко знакомого с тою страною и ее жителями и хорошо знавшего их язык. Экзарх обязан был учить народ во храмах и направлять его к истинной, чистой и православной вере, принятой им изначала; найти и изгнать из страны всех лжеучителей, которые губят там словесное стадо Христово; поставить, если окажется нужда, достойных священников и чтецов; освятить храмы и вообще совершать все священнодействия, кроме только поставления сопрестольника, т. е. епископа. А все жители страны обязывались оказывать экзарху подобающую честь и повиновение и в свое время проводить его в возвратный путь с любовию и надлежащим охранением. Вместе с тем патриарх писал к польскому королю: «Как мы посылаем отсюда в Галицию и некоторые другие места священнейшего архиепископа Вифлеемского, во Святом Духе возлюбленного брата нашей мерности и сослужителя, то, если епископ Луцкий Иоанн желает быть прощенным и снискать любовь и честь от нашей мерности, пусть оставит он Галицию, лишь только увидит нашего посла, а благородство твое да передаст ее со всеми правами архиепископу Вифлеемскому. Затем пусть он (Иоанн) идет к митрополиту своему и падет пред ним и, когда тот благословит его и разрешит, пусть придет сюда, и мы сделаем для него согласно желанию благородства твоего. Если же епископ этот не будет разрешен митрополитом своим, а найдется у благородства твоего кто-либо другой, человек хороший и достойный посвящения, пусть возьмет его с собою архиепископ Вифлеемский и приведет сюда с твоими грамотами. Если же такого человека нет у тебя, то мы, узнав об этом, сами позаботимся найти такого человека из здешних, который бы послужил во славу Божию и благородства твоего и для блага народа твоего. Нехорошо для народа твоего и не к чести твоей оставлять Церковь христианскую без епископа – это великий грех, и я желаю сложить его с себя». К митрополиту Киприану патриарх в то же время писал не только о епископе Луцком, но и о Галицкой митрополии следующее: «О святейшей митрополии Галицкой знает твое священство, как она была открыта и возведена на степень митрополии и какие грамоты писались о ней в Россию к кир Алексию от святейшего и преславного патриарха кир Филофея, когда еще священство твое не было посвящено в архиерея. Все это для непреложности занесено навсегда в священные кодексы Церкви. При таком положении дела на нашей мерности и Божественном священном Соборе лежит попечение об этой митрополии, и мы желаем позаботиться о собственном архиерее для нее, если Бог благословит и позволят обстоятельства... Затем, что ныне сделано священством твоим для ней, как ты пишешь, именно что ты рукоположил одного из епископов ее, сделано нехорошо. О епископе же Луцком Ваве (Иоанне?) знай, что относительно его ничего более не сделано и не будет сделано. Если ты чего еще не знаешь о нем, пусть он оправдается в обвинениях, взнесенных на него, а священство твое напиши нам подробно обо всем, касающемся до него, тем более что ныне ты гораздо лучше прежнего можешь разведать про него, когда там теперь находится и любезнейший епископ Владимирский». Король польский Ягело Владислав после письма патриаршего отнюдь не оставил Луцкого епископа Иоанна, напротив, отдал ему в 1398 г. Галицкую митрополию и обещался даже содействовать поставлению его в митрополита, за что епископ, с своей стороны, письменно обязался, если действительно станет митрополитом при помощи короля, дать ему 200 гривен русских и 30 коней. Впрочем, ходатайство короля, вероятно, не было уважено патриархом: по крайней мере, по свидетельству одной летописи, в 1414 г. хотя Галицкою Церковию правил какой-то Иоанн, но он назывался только епископом, а не митрополитом. Кто были преемники Иоанна и как они назывались, не сохранилось известий, но то несомненно, что даже в половине XV в. Галицкая митрополия считалась еще отдельною от Киевской и неподчиненною Всероссийскому митрополиту. Должно, однако ж, заметить, что если Галицкая митрополия продолжала свое действительное или иногда только номинальное существование, то пределы ее очень сократились вскоре после ее открытия. Вначале, как мы видели, к ней причислены были пять епархий: Галицкая, Холмская, Туровская, Перемышльская и Владимирская. Но Собор 1380 г. передал уже избраннику литовских князей Киприану вместе с епархиями собственно Литвы и епархии Малой России, т. е., по-тогдашнему, волынские, разумеется, только те, которые уже находились теперь во владениях литовских. А когда Киприан сделался единым митрополитом обеих митрополий. Русской и Литовской, мы видим, что он действительно имел под своею властию из волынских епархий Владимирскую, Холмскую, Луцкую и Туровскую. Значит, в составе Галицкой митрополии оставались только две епархии: Галицкая и Перемышльская, которые не перешли в пределы Литовского княжества, а остались под властию Польши.

В 1397 г. (октября 7-го) Киприан возвратился из Киева, откуда он и имел сношения с патриархом относительно Галицкой митрополии и где, хотя не по праву, поставил для нее одного из епископов, вероятно Перемышльского. С этого времени более шести лет первосвятитель постоянно оставался в Москве, не выезжая для обозрения епархий, и имел полную возможность предаваться своим любимым ученым занятиям на пользу Церкви; для этого он уединялся то в подмосковное свое село Голенищево, то во Владимирскую волость на Святом озере. Он составлял новые сочинения, другие переводил, даже собственноручно переписывал. Вместе с тем он заботился о благоустроении богослужения, рассылал по епархиям разные чинопоследования церковные, писал собственные наставления. Равным образом мцого потрудился для восстановления и утверждения церковного суда, для ограждения и уяснения вотчинных прав митрополичьих и даней с духовенства. О всем этом обстоятельнее мы будем говорить в своем месте. В 1404 г. первосвятитель снова поехал в Литву, потом в Киев, где сменил своего наместника и всех при нем служивших, далее в Волынскую землю, где вместе с епископами Луцким и Холмским поставил для Владимира нового епископа (знак, что эти епархии подчинялись ему), имел в городе Милолюбове свидание с польским королем Ягайлою и великим князем литовским Витовтом, принявшими его с честию, и должен был, по настояниям последнего, лишить кафедры Туровского епископа Антония. Возвратившись в Москву (1 января 1406 г.), святой Киприан начал подвергаться болезненным припадкам и потому уединился в любимое свое Голенищево. Августа 26-го он еще рукоположил там епископа Илариона в Коломну и чрез две недели – епископа Митрофана в Суздаль, а 16 сентября предал дух свой Богу. Тело скончавшегося перенесено было в Москву и с подобающею честию предано земле в Успенском соборе. При погребении прочитано было и последнее Слово почившего архипастыря к пастве – его духовное завещание.

IV. Время святительства митрополита Фотия и его преемники (1410–1448)

По смерти святого Киприана снова открылись нестроения в Русской митрополии. Великие князья московский и литовский вели тогда между собою войну. Согласия между ними относительно выбора нового митрополита быть не могло и не было. Московский князь Василий Дмитриевич прямо отнесся к Царьградскому патриарху и императору с просьбою, чтобы они и избрали и прислали в Россию митрополита по прежним примерам. Литовский князь Витовт, напротив, сам избрал кандидата на митрополию – Полоцкого епископа Феодосия, родом грека, и, отправив его в столицу Греции, просил: «Поставьте его нам митрополитом, чтобы он сидел на столе Киевской митрополии по старине и строил Церковь Божию по-давнему, как наш, потому что, изволением Божиим, мы обладаем тем городом Киевом». Желал ли тогда Витовт разделения Русской митрополии или не желал, но то очевидно, что он обращался в Царьград только от собственного лица и ходатайствовал о митрополите только для себя, для своих владений, вовсе не упоминая о Москве. Просьба Витовта не была уважена: в Киев и для всей России (2 сентября 1408 г.) поставлен был митрополитом Фотий, грек из Мореи, с юных лет воспитывавшийся в пустыне под руководством знаменитого благочестием старца Акакия. Через год (1 сентября 1409 г.) Фотий прибыл в Киев, но огорченный Витовт не хотел было принять его и принял уже тогда, когда Фотий дал клятвенное обещание посещать часто Церковь Киевскую и заботиться о ней. На этот раз Фотий прожил в Киеве около семи месяцев.

В апреле 1410 г. новый митрополит достиг Москвы и в самый день Пасхи торжественно встречен был великим князем и освященным Собором при несметном стечении народа. Первое внимание свое святитель обратил на свою паству, которая в продолжение четырех лет лишена была непосредственного водительства архипастыря. Он не только словесно учил и наставлял всех, но и писал послания к мирянам и духовенству, убеждал их исправиться, оставить вкоренившиеся дурные обычаи и свято исполнять долг свой. К этому присоединилась у первосвятителя забота о собственном доме, который в предшествовавшие годы, может быть во время нашествия Едигеева на Москву (1408), был совершенно опустошен. Владения митрополичьи, села и разные угодья были также расхищены, и ими владели то князья, то бояре, то другие лица; некоторыми доходами митрополии пользовалась даже великокняжеская казна. Фотий с жаром приступил к собранию расхищенного и после многих хлопот и неприятных столкновений с людьми сильными и знатными достиг желаемого, хотя и нажил себе много врагов. Они распускали про него разные клеветы, наговаривали на него великому князю и ему на князя и успели поселить между ними несогласие. Некоторые из числа собственных служителей и приближенных Фотия бежали в Чернигов и оттуда в Литву и везде распространяли о нем самые черные клеветы и жалобы. Правда, помня свое обещание Витовту, Фотий посетил к концу 1411 г. Литовские епархии: в Киеве он рукоположил епископа Смоленского Севастиана, в Луцке (8 сентября 1412 г.) – епископа Туровского Евфимия и 1 августа из Галича возвратился в Москву. Но недоброжелательство в этом самом посещении нашло новые поводы к разным толкам и, может быть, к клевете. Говорили, что Фотий все лучшее и драгоценное из киевского Софийского собора переносит в Москву, что он обременяет духовенство и крестьян тяжкими и невыносимыми поборами. Витовт решился воспользоваться этим для разделения митрополии.

Прежде всего он созвал (1414) подручных ему князей и по согласию с ними отказал Фотию в управлении литовскими епархиями, послал на него жалобу в Константинополь к царю и патриарху, указывая на запустение Церкви Киевской, и просил, чтобы для Киева и всей Литвы поставлен был особый митрополит Григорий Самвлак. Посольство не имело никакого успеха. Тогда Витовт обратился к духовенству своей страны, и по зову князя собрались епископы: Полоцкий Феодосии, Черниговский Исаакий, Луцкий Дионисий, Владимирский Герасим, Холмский Харитон, Туровский Евфимий. Витовт рассказал им о безуспешности своего посольства в Царьград, жаловался на царя и патриарха, что они ставят на Русь митрополитов только на мзде и таких, которые бы вывозили казну из России в Грецию; выражал скорбь об оскудении Церкви Киевской, будто бы ограбленной Фотием, и присовокупил: «Я не желал бы, чтобы про меня говорили со стороны: „Вот государь иной веры, от того и Церковь оскудела“. Епископы сначала недоумевали и не хотели восставать против своего архипастыря, но вскоре должны были уступить настойчивым требованиям Витовта и нехотя подали ему жалобу на Фотия, что он вовсе небрежет о своем духовном стаде в пределах литовских, собирает только церковные доходы и прибытки и переносит все драгоценные вещи из соборной церкви киевской в Москву. Вместе с тем епископы объявили князю, что они сами Собором могут поставить себе митрополита, как это уже было в России при великом князе Изяславе... Впрочем, с общего согласия положено было обратиться еще раз в Константинополь к царю и патриарху и сказать им, что если они теперь не дадут Литве особого митрополита, то его поставят сами местные иерархи. Послы отправились в марте 1415 г., и Витовт приказал им ждать ответа не далее 20 июля, потом – до 15 августа, наконец, по просьбе послов царского и патриаршего, возвращавшихся тогда из Москвы, продолжил срок еще на три месяца – до ноября. Между тем Фотий, узнав о намерениях Витовта, поспешил в Литву, чтобы, если возможно, примириться с ним или в случае неудачи отправиться в Царьград. На пути митрополит собирал обычные дани с духовенства и, оставив казну свою в Смоленске, поехал было в Городень, где находился тогда литовский великий князь, но не был к нему допущен и принужден был воротиться в Смоленск, а по выезде из Смоленска был совершенно ограблен по приказанию Витовта и ни с чем возвратился в Москву. Тогда же Витовт приказал переписать все города и села, принадлежавшие митрополии Киевской, выгнал из них наместников Фотиевых и раздал эти митрополичьи имения своим панам.

Когда и последний срок, назначенный для окончательного ответа от царя и патриарха миновал, тогда Витовт снова созвал епископов своей области и предложил им поставить в митрополита Григория Самвлака, или Семивлаха. Епископы, если верить восточнорусской летописи, и на этот раз не соглашались, приводили соборное правило (12-е Халкидонского Собора), воспрещающее в одной области быть двум митрополитам, указывали на древний обычай, по которому в России всегда был один митрополит, хотя он по обстоятельствам и переселился из Киева в Москву. Витовт начал угрожать смертию за неповиновение его воле, и епископы в 15 день ноября 1416 г. в городе Новгородке поставили Григория Самвлака митрополитом Киевским и Литовским. Таким образом, Русская митрополия разделилась на две, и в состав последней вошли следующие семь епархий, предстоятели которых подписались под актом соборным: Полоцкая, Черниговская, Луцкая, Владимирская, Смоленская, Холмская и Туровская. Епархии Галицкая и Червенская, или Перемышльская, если бы даже допустить, что епископы их участвовали в предварительных совещаниях о Литовском митрополите, не вошли в состав новой митрополии всего более потому, что они находились во владениях не литовского князя, а Польши. В своей соборной грамоте епископы старались оправдать свой поступок. Они говорят, как скорбели они глубоко, видя небрежение Фотия о Церкви Киевской и его заботливость только о собрании церковных даней, как Витовт изгнал Фотия и просил греческого царя и патриарха дать Литве особого митрополита, а царь Мануил из видов корысти не захотел исполнить этого желания, как потом Витовт собрал не только епископов, но и архимандритов, игуменов, благоговейных иноков и священников, а равно князей литовских, вельмож и бояр. «И по совету всех этих лиц, – продолжают епископы, – мы сошедшись в Новомграде Литовском в святой церкви Пречистой Богородицы, по благодати, данной нам от Святого Духа, поставили митрополитом святой нашей Церкви Киевской и всей Руси Григория по преданию святых апостолов, которые в своих правилах пишут: „Два или три епископа рукополагают митрополита (в подлиннике „епископа“)“. Так прежде нас поступили епископы при великом князе киевском Изяславе, поставив митрополита по правилам. Так же поступили и родственные нам болгаре, прежде нас крестившиеся, и сербы, поставляя себе первосвятителя своими епископами, хотя Сербская земля гораздо менее Русской, находящейся во владениях великого князя Витовта, но что говорить о болгарах и сербах? Так установлено от святых апостолов. Благодать Святого Духа равно действует во всех епископах православных: поставленные от самого Господа, апостолы поставляли других, те – других, и таким образом благодать Святого Духа дошла и до нас, смиренных. И мы, как ученики апостольские, имеем власть после многих испытаний Собором поставлять достойного пастыря своему отечеству... Да не подумает кто-либо, будто мы отрицаемся от веры, поставляя сами митрополита, – нет, мы не отрицаемся. Напротив, преданное от святых апостолов и святых отцов мы держим и благочестно исповедуем; мы проклинаем всякую ересь, чуждую апостольского и отеческого предания, предаем анафеме и симонию, продающую дары Святого Духа за сребро и золото. Святейшего патриарха Цареградскаго мы признаем патриархом и отцом, а прочих патриархов, и их митрополитов, и епископов – отцами и братиями о Святом Духе и согласно с ними содержим исповедание веры, тому же учим, так же мудрствуем. Но не можем без отвращения сносить насилия, какому подвергается Церковь Божия от царя (греческого). Святой Вселенский патриарх и священный Константинопольский Собор не могут сами собою поставить митрополита по правилам, но поставляют, кого повелит царь, и от того дар Святого Духа покупается и продается. Так поступил по отношению к Церкви Киевской в наши дни отец царствующего императора (Мануила – Иоанн) с митрополитами Киприаном, Пименом, Дионисием и многими другими, заботясь не о чести церковной, а о серебре и золоте. Отсюда происходили тяжкие долги, многие траты, толки, смятения, убийства и, что всего горестнее, бесчестие Церкви Киевской и всей Руси. Потому мы рассудили, что не следует нам принимать таких митрополитов, которые поставляются куплею от царя-мирянина, а не по воле патриарха и его Собора. И мы, собравшись, по благодати, данной нам от Святого Духа, поставили достойного митрополита Русской Церкви».

В то же время Витовт, с своей стороны, издал окружную грамоту, где подробно изложил весь ход дела и показал те же самые обстоятельства и основания, по которым оно совершилось. Но замечательно, что в оскудении Церкви Киевской он винит не одного Фотия, а и его предшественников. «Мы издавна видели, – говорит князь, – что Церковь Киевской митрополии не строится, но скудеет. Сколько было митрополитов на нашей памяти! И они Церковь не строили, как было прежде. Сколько собирали они церковных доходов и переносили в другие места! Разную церковную святыню, великие Христовы Страсти, честные иконы, окованные золотом, и многие другие драгоценности, и все церковные украшения митрополии Киевской они перенесли в иное место». Далее Витовт обвиняет в симонии не одного императора греческого, но и патриарха: «Они хотят, как мы хорошо дознали, только по своей воле ставить митрополита, по накупу – того, кто у них купит себе митрополию, чтобы он находился в их воле и, грабя здесь и опустошая, выносил к ним все». К концу грамоты Витовт объявляет своим православным подданным: «Кто хочет по старине находиться под властию митрополита Киевского, да будет так; а кто не хочет, тому своя воля. Только знайте, что, если бы мы, будучи не вашей веры, захотели, чтобы вера ваша в нашей державе уменьшалась и церкви ваши не устроялись, мы о том и не заботились бы и могли бы по своей воле, когда нет митрополита или умрет какой-либо епископ, держать там своего наместника и церковный доход, митрополичий и епископский, собирать в свою казну. Но мы, не желая упадка вашей веры и церквам, поставили Собором митрополита на Киевскую митрополию, чтобы русская честь вся стояла на своей земле».

Сохранилось еще послание литовских епископов, писанное также, по всей вероятности, с Собора или после Собора к митрополиту Фотию. Оно начинается словами: «Фотию, бывшему некогда митрополиту Киевскому и всей России, мы, епископы Киевской митрополии, по благодати Святого Духа пишем». И состоит в следующем: «С самого пришествия твоего мы видели, что ты делаешь многое не по правилам апостольским и отеческим; но мы терпели тебя по правилам как своего митрополита и ожидали твоего исправления. Когда же мы услышали о тебе и истинно убедились в некоторой вещи, которая не только не по правилам, но подвергает виновного извержению и проклятию, в чем и сам, испытав свою совесть, сознаешься, то, хотя мы не именуем той вещи, не желая тебя посрамить, но объявляем тебе, что мы не признаем тебя епископом по правилам. Это наше последнее к тебе слово».

Как жесмотреть вообще на поступок Витовта и литовских епископов? Если бы все то, что говорят они про митрополита Фотия и его предшественников и особенно про греческого императора и патриарха, было справедливо, в таком случае поступок этот можно было бы оправдать, по крайней мере, отчасти как вынужденный необходимостию. Но справедливым здесь, кажется, нельзя назвать всего. Митрополит Фотий, прочитав соборную грамоту литовских епископов о поставлении Григория Самвлака, отвечал на нее своим окружным посланием ко всем православным христианам Русской Церкви, и хотя в нем не защищает ни себя, ни своих предшественников, может быть сознавая справедливость обвинений, зато смело и решительно оправдывает императора и патриарха. «Скажи мне, – пишет он, обращаясь к Феодосию Полоцкому, – не ты ли искал митрополии? И ты сам знаешь, сколько ты предлагал сребра и золота за поставление. Если бы на мзде совершалось это, тебя бы не отослали с великим унижением и стыдом... Да и прельщенный Григорий точно так же искал митрополии и предлагал много имения; однако ж не только его не послушали, а Вселенский патриарх еще изверг его из сана и проклял, так что он едва убежал от казни. Как же вы возводите клевету и лжу на святую соборную Христову Церковь и благочестивого царя?» Правда, мы не знаем, справедливы ли эти упреки Фотия и не судил ли он только по слухам. И если действительно Феодосий и Григорий предлагали свои дары в Константинополь, то не показались ли эти дары малыми, не рассчитывали ли там получить от того и другого гораздо более и не по этому ли одному отказали им в сане митрополита? Что касается, в частности, до послания литовских епископов к Фотию, то это действие их, без сомнения, совершенно незаконно и неизвинительно. Они позволили себе, вопреки канонов церковных, осудить своего первосвятителя без всякого исследования дела и без всякого участия и даже позволения со стороны патриарха. Не пощадил зато и Фотий своих врагов в окружном своем послании. Он называет их «несмысленными, суесловными и несвященными, помраченниками, а не просветителями, волками, а не пастырями, рабами чреву, а не епископами, людьми неподобными, непотребными, окаянными, безбожными»; резко осуждает их своеволие в поставлении Григория, укоряет их за нарушение клятвы, данной каждым из них при посвящении в епископский сан, не принимать другого митрополита, кроме присылаемого из Константинополя от патриарха, и убеждает всех православных не иметь с ними, как отступниками, никакого общения ни в чем, даже в пище и питии. С особенною силою нападает Фотий на своего совместника Григория и говорит, будто он, когда еще находился в Царьграде, не только был лишен священнического сана, но и предан проклятию от патриарха и священного Собора. Тут едва ли нет преувеличения. Могли ли бы литовские епископы, которые, как видно из их соборной грамоты, желали вполне сохранить единомыслие и церковное единение с Константинопольским патриархом и всем Востоком, могли ли бы они возвесть на митрополитскую кафедру человека, лишенного сана и даже анафематствованного в Царьграде? Разве предположить, что до поставления Григория они ничего об этом не знали.

Фотий не ограничился только окружным посланием ко всем христианам, он написал еще послания в Киев, где предполагалась кафедра Григория Самвлака, и в Псков, как соседний Литве. Жителей Киева он извещал, что «мятежник» Григорий поставлен «от неправедного сборища, самозаконно» и насилием мирской власти, что еще прежде он лишен был сана и предан проклятию в Константинополе, а теперь общим судом русских святителей он «извержен, отлучен и проклят», равно как и поставившие его епископы, и что всяк, кто считает его за лицо освященное, сообщается с ним или принимает от него благословение, епископ ли то, или священник, или мирянин, также подвергается отлучению и проклятию. Вследствие этого Фотий убеждал всех, еще не приобщившихся «беззаконному делу», чтобы они удалялись от Григория, не принимали от него посланий, ни рукополагаемых им священников и не имели с ними никакого общения ни в чем, даже в пище и питии. В послании к псковичам Фотий, упомянув, что они, наверно, уже получили его послание о разделении Церкви Божией, случившемся близь их пределов, наставляет их строго соблюдать истинную православную веру и обычаи и удалять слух свой от соседственных мятежников, отметающихся Божия закона и святых правил. «Если же кто, – прибавляет первосвятитель, – познав церковный мятеж, перейдет из той страны к вам на жительство, будут ли то миряне или иноки, вы принимайте их как православных христиан, убегающих от неправды в ваше православие».

О митрополите Григории Самвлаке (Семивлахе), против которого с такою ревностию вооружался первосвятитель Москвы, сохранилось мало сведений. Он был родом серб, родной племянник митрополита Киприана и с детства обучен был всякой книжной премудрости, так что считался впоследствии человеком весьма просвещенным и написал много сочинений. Судя по заглавиям и отчасти содержанию этих сочинений, он до прибытия своего в Россию проходил разные должности: то в Болгарии, где состоял при Терновском патриархе Евфимии, с которым вместе имел случай встречать (в 1379 г.) Русского митрополита Киприана, посетившего свой отечественный город на пути в Константинополь; то в Молдо-Влахии, где был пресвитером великой молдовлахийской церкви (вероятно, соборной, кафедральной, находившейся в Сачаве); то в Сербии, где был игуменом Пантократоровой (Вседержителевой) обители в Дечах и еще какой-то обители Плинаирской, неизвестно где находившейся. В Россию Григорий прибыл по письменному приглашению своего дяди, митрополита Киприана, но уже не застал его в живых и остановился в пределах Западной России. Здесь своими ли проповедями, из которых известно похвальное Слово на память митрополита Киприана, или вообще своими достоинствами обратил на себя общее внимание, так что когда литовский князь Витовт решился в 1414 г. испросить себе особого митрополита, то отправил в Царьград, с согласия и прочих князей, для возведения в этот сан уже не Полоцкого епископа Феодосия, которого отправлял прежде, а Григория, и не видно, чтобы при самом поставлении Григория в митрополита литовскими епископами кто-либо из них восставал против его достоинств. Был ли Григорий честолюбив и сам домогался митрополитского престола или, только уступая желанию Витовта и литовских епископов, принял на себя высокий сан, сказать не можем. Но то несомненно, что Григорий предан был православию и чуждался латинства. В одной из своих проповедей он сильно вооружается против обычая Римской Церкви совершать литургию на опресноках, называет латинян прельщаемыми и своезаконниками и, между прочим, говорит: «Всяк, приносящий в жертву опресноки, недугует ересию Аполлинариевою и Евагриевою, дерзнувшею считать Плоть Господа бездушною и неразумною». Кроме того, Григорий написал особую статью о 35 заблуждениях и отступлениях латинян от православной веры и обрядов. А летописи рассказывают, что однажды Григорий обратился к Витовту с вопросом: «Зачем ты, князь, держишься веры латинской, а не православной, греческой»? Витовт отвечал: «Если ты желаешь видеть не только меня одного, но и всех людей земли моей в греческой вере, то пойди в Рим и состязайся с папою и его мудрецами. Когда победишь, все мы примем греческий закон и обычаи, а если нет, то я всех моих подданных греческой веры обращу к латинской». И послал Витовт Григория в Рим с своими боярами. Из иностранных известий узнаем, что посольство литовское отправлено было не в Рим, а на Констанский Собор и прибыло уже к концу соборных заседаний (18 февраля 1418 г.), в то время, как явились на Собор и послы греческого императора Мануила, которым поручено было начать сношения с папою о соединении Церквей. Оба посольства были приняты в Констансе торжественно, и им не только не делали здесь никаких стеснений в вере, напротив, позволяли отправлять церковные службы по своему обряду. Впрочем, о соединении Церквей на Соборе вовсе не рассуждали, и Григорий должен был возвратиться ни с чем. А по свидетельству одного современника, представители литовско-русского духовенства, когда еще явились на Собор с грамотою от Витовта, то на вопрос, желают ли они покориться Римской Церкви, прямо отвечали, что они прибыли единственно по повелению своего князя и подчиняться папе не желают. В сентябре 1419 г. Григорий Самвлак возвратился в Литву, а зимою того же года, по словам наших летописей, скончался в Киеве, может быть, от моровой язвы, свирепствовавшей тогда в этом городе. По свидетельству же одного молдавского летописца, отнюдь не скончался, а только переселился неизвестно почему из России в Молдавию, где будто бы жил еще очень долго и в 1439 г. утвержден Охридским архиепископом в звании Молдовлахийского митрополита.

С кончиною или удалением из России митрополита Григория окончилось разделение Русской митрополии, продолжавшееся около четырех лет. Немало произвело оно шума и волнений в нашей Церкви, но по своему значению было отнюдь не важнее предшествовавших попыток в том же роде; напротив, одна из этих попыток, случившаяся в 1371 г. при польском короле Казимире, когда сам патриарх признал отдельное существование Галицкой митрополии, подчинив ей пять южнорусских епархий, была гораздо важнее. Нельзя назвать этого разделения и окончательным, потому что после Григория Самвлака обе митрополии снова соединились. Недовольство ли многих подданных отделением Литовской митрополии; внушения ли некоторых князей и бояр, заботившихся о воссоединении ее с Московскою; освобождение ли из темницы литовского князя Свидригайла, которого Витовт считал своим соперником и более девяти лет держал в заключении, а православные жители Литвы признавали как бы поборником своей веры, всегда готовым на помощь им, или все эти обстоятельства вместе расположили Витовта примириться с митрополитом Фотием и возвратить ему право на управление литовскими епархиями. 1 июня 1420 г. Фотий выехал из Москвы в Новгород Литовский, где имел свидание с великим князем Витовтом в присутствии грека Филантропона, посла греческого императора; оттуда отправился в Киев, Слуцк, Галич (где, вероятно, тогда не было своего митрополита) и чрез Мозырь снова прибыл к великому князю. Во время этого путешествия святитель разослал окружное послание ко всем православным христианам литовским, в котором, упомянув о своей прежней великой скорби по случаю духовного разлучения с ними, извещает их о совершившемся умирении Русской Церкви «советованием благородного, славного великого князя Александра (Витовта)» и о своем пришествии к ним, чтобы сеять в сердцах их семя слова Божия; потом изъясняет притчу о талантах, указывает на казни Божии, поражавшие тогда западный край России, – голод и моровую язву, умоляет всех покаяться, исправить свою жизнь и исполнять заповеди Евангелия. В следующем (1421) году Фотий посетил Львов пред праздником Рождества Христова, самый праздник провел во Владимире Волынском, а день Крещения Господня в Вильне, затем обозрел города Борисов, Друцк, Тетерин, Мстиславль, Смоленск и уже в Великий пост возвратился в Москву. В 1423 г. снова был в Смоленске и виделся с Витовтом. В 1430 г. во время известного съезда королей и князей к Витовту в городе Троках для предполагавшегося коронования его венцом королевским находился там и митрополит Фотий с московским князем Василием Васильевичем, и, когда по обстоятельствам мечта 86-летнего Витовта не исполнилась и он распустил от себя всех гостей, Фотий оставался у него в Вильне еще одиннадцать дней почти до самой кончины (27 октября 1430 г.) и отпущен был в Москву с великою честию. На возвратном пути в Новгородке святитель виделся с новым князем литовским Свидригайлом и удостоился от него великой любви и почести.

Чрез несколько месяцев по возвращении в Москву митрополит Фотий скончался (1 июля 1431 г.), оставив своим преемникам Церковь Русскую умиренною и воссоединившеюся под властию одного главного иерарха. Пред смертию он написал, подобно предшественнику своему Киприану, завещательную грамоту, в которой, сказав о своей прежней покойной жизни в Греции и внезапном избрании на престол Русской митрополии, потом о своих многоразличных скорбях в России по случаю постигавших ее бедствий и особенно по случаю мятежа церковного, испрашивает себе прощения у всех и сам преподает прощение всем, благодарит тех, которые содействовали воссоединению Церкви, умоляет соблюдать неприкосновенными все церковные имения, приобретенные им в России и Литве, поручает молиться о душе своей и преподает всем последнее благословение. Фотий погребен в московском Успенском соборе подле Киприана, где почивает и поныне.

Не прошло двух месяцев по смерти Фотия, как юный князь московский Василий Васильевич принужден был ехать в Орду на суд ханский для решения спора своего с дядею Юрием Дмитриевичем звенигородским о великом княжении. А по возвращении из Орды между ними началась междоусобная брань, продолжавшаяся несколько лет с переменным счастием и ознаменованная великими жестокостями и волнениями. Потому неудивительно, если в Москве мало заботились или не имели досуга позаботиться о замещении митрополитской кафедры и хотя избрали для этого Рязанского епископа Иону, который (в 1433 г.) назывался уже «нареченным в святейшую митрополию Русскую», но не спешили отправить его в Царьград для поставления. Между тем Смоленский епископ Герасим, по собственной ли воле или по воле литовского князя Свидригайла, под властию которого находился тогда Смоленск, осенью 1433 г. пошел в Царьград просить себе митрополитского сана, а осенью следующего года возвратился уже в сане митрополита. Впрочем, Герасим поставлен был не для одной Литвы, а «на Русскую землю», и ему приписывали титул митрополита Киевского и всей России и впоследствии даже Московского и всей России. Он остановился в Смоленске и не пошел в Москву потому только, что там продолжались княжеские междоусобия. Из иерархических действий его известно одно, что он в 1434 г. поставил архипастыря в Новгород. Сначала Герасим пользовался благосклонностию князя Свидригайла, который, хотя изгнан был из Литвы совместником своим Сигизмундом, взошедшим на литовский престол (1432), но удерживал еще в своем владении Волынь, Подолию, часть княжества Киевского, княжество Смоленское и Витебское. По крайней мере, известно, что оба они вместе, Свидригайло и Герасим, замышляли принять участие в начинавшемся тогда деле о соединении Церквей, и князь с особенною похвалою отзывался об усердии к тому делу своего митрополита в письме к папе Евгению. Но вскоре Свидригайло прогневался на Герасима и, схватив его близ Смоленска, заковал в тяжкие оковы, сослал в Витебск и там через четыре месяца сжег (июля 1435 г.): причиною тому была будто бы открытая переписка Герасима с литовским князем Сигизмундом.

Неизвестно, признавали ли Герасима митрополитом в Москве и подчинялись ли ему (кроме Новгорода) собственно русские епархии, но, с другой стороны, не видно, чтобы нареченный на митрополию Русскую Иона, епископ Рязанский, управлял делами Московской митрополии. И, не прежде как по смерти Герасима, московский князь Василий Васильевич с согласия всех русских князей, всего духовенства и народа, а равно и с согласия великого князя литовского, отправил Иону в Константинополь для поставления в митрополита. Только не суждено было и теперь святителю Рязанскому сделаться первосвятителем всей России. Еще до прибытия его греческий император Иоанн Палеолог и патриарх Иосиф, давно уже начавшие сношения с Западом о воссоединении Церквей, поспешили назначить на кафедру Русской митрополии Исидора, родом болгарина, на которого имели свои виды по случаю начатого дела. Когда Иона приехал в Царьград, ему выразили сожаление, что он опоздал, и дали обещание сделать митрополитом после Исидора. С скорбию сердца возвратился святитель Рязанский в отечество, сопутствуя новому митрополиту, который прибыл в Россию в 1437 г. Не менее прискорбно было это и великому князю московскому, который сначала не хотел было принять Исидора как избранного без его воли и прошения, но принял только, «не хотя рушити изначальныя старины». Исидор едва приехал в Россию, как отправился на Ферраро-Флорентийский Собор, принял там унию с Римскою Церковию, но не был принят вместе с униею в России и бежал в Рим. А потому, хотя носил имя Русского митрополита несколько лет (1437–1442), но на деле почти не был Русским митрополитом и не управлял Русскою Церковию. Это был последний митрополит, избранный и поставленный для России в Константинополе. И Исидором окончился тот переходный период нашей митрополии, когда наши первосвятители избирались то в Греции, то в России или Литве, когда являлось у нас по два и даже по три митрополита и происходили многие другие беспорядки от искателей митрополитской власти.

V. Русские епархии

Немало перемен произошло в этот период и в состоянии наших епархий. Вследствие нашествия монголов, которые на пути своем истребляли все – и города, и села, и жителей, закрылись четыре древние епархии: Черниговская, Переяславская, Белгородская и Юрьевская; первая – только на время, а последние – навсегда. Другие епархии, подвергшиеся таким же опустошениям, может быть, и не были закрываемы даже на время, но более или менее долго оставались без архипастырей, хотя по имени существовали: о епископе Владимиро-Волынском упоминается только с 1260 г., о Перемышльском – с 1271 г., о Рязанском – с 1284 г., о Галицком – с 1331 г., о Туровском – с 1345 г. Епархия Владимирская на Клязьме не имела своего епископа до 1250 г., потом в продолжение четырнадцати лет управляема была митрополитом, с 1274 г. имела своих епископов, которые назывались Владимирскими, Суздальскими и Нижегородскими, а с 1299 г. окончательно перешла в ведение Русских митрополитов. Между тем одна за другою возникали новые епархии. Около 1250 г. открыта епархия Холмская по воле галицкого князя Даниила, который, украсив Холм после нашествия Батыева, переместил в него епископскую кафедру из Угровеска. В 1261 г. открыта епархия в Сарае – самой столице татарских ханов; около 1271 г. – в Твери; около 1347 г. – в Суздале; около 1360 г. – в Брянске, куда собственно перенесена кафедра епархии Черниговской; в 1383 г. – в Перми. С 1288 г. упоминается епархия Луцкая, с 1353 г. – Коломенская, с 1389 г. – Звенигородская, которая, впрочем, открыта была только на короткое время. Жители Пскова, издавна находившиеся под властию Новгородского владыки, желали иметь у себя особую епархию и в 1331 г. просили митрополита поставить им епископом избранного ими Арсения, но получили отказ. Таким образом, к концу XIV и в начале XV в. число епархий в Русской Церкви возросло до восьмнадцати, если не считать Звенигородской. Девять из них, со включением епархии митрополичьей, находилось в Руси Северо-Восточной: Владимиро-Московская, заключавшая в себе Владимир, Москву, а иногда Нижний Новгород и Городец, Новгородская, Ростовская, Суздальская, Рязанская, Тверская, Сарская, Коломенская и Пермская. А девять – в Руси Юго-Западной, кроме Киева, принадлежавшего с некоторыми другими городами к епархии митрополичьей: Черниговская, или Брянская, Полоцкая. Смоленская, Галицкая, Перемышльская, Владимиро-Волынская, Холмская, Туровская и Луцкая.

Между владыками двух из этих епархий, Сарайской и Рязанской, не раз обнаруживались несогласия относительно их пределов. Рязанские епископы старались распространить свою духовную власть и на так называвшийся Червленый Яр, или на все места между реками Воронежем, Доном, Хопром и Великой Вороной. А Сарайские владыки хотели считать весь этот край за собою. Митрополит Феогност сначала решил было спор в пользу епископа Сарайского, основываясь на свидетельстве одного своего игумена, которого посылал обозреть спорные места. Но когда епископ Рязанский заявил митрополиту грамоты его предшественников Максима и Петра, предоставлявшие эти места Рязанской епархии, и вместе грамоту Сарайского епископа Софонии, который на бывшем по этому случаю Соборе в Костроме добровольно отказался от спорного участка, тогда Феогност, согласно с своими предшественниками, отдал Червленый Яр Рязанской епархии. При митрополите Алексии спор возобновился, но и этот святитель только подтвердил прежнее решение. Подобный же спор происходил у владык Суздальских с самим митрополитом относительно Нижнего Новгорода и Городца. Надобно заметить, что когда в 1274 г. для Владимирской епархии вновь дан был самостоятельный епископ Серапион, то он поставлен был «Володимерю, и Суздалию, и Новугороду Нижнему», и что так продолжалось и при его преемниках. А потому, когда в 1299 г. митрополит Максим, переселившись во Владимир, переместил Владимирского епископа Симеона на Ростовскую кафедру, а себе взял его епархию, то он, митрополит, естественно «седе во Володимери, и в Суздале, и в Новегороде Нижнем», равно принял в свое непосредственное заведование «и прочия, тамо прилежащая места». В 1347 г. из этой Володимирской, или митрополичьей, епархии выделена была особая епархия Суздальская. Но первые два ее владыки – Пафанаил и Даниил считались только епископами «Суздалю», а уже третий – Алексий начал было называться «Суздальским, и Новгородским, и Городецким», только ненадолго, потому что в том же (1364) году митрополит Алексий отнял у него «епископию Новгородскую и Городецкую». По смерти митрополита Алексия Суздальский епископ Дионисий, находясь в Царьграде и пользуясь нестроениями в Русской митрополии, предъявил патриарху Нилу, что города Нижний Новгород и Городец находятся в пределах Суздальской Церкви, зависят от суздальского князя и ближе к Суздалю, нежели к Москве, и потому просил закрепить эти города за Суздальскою епархиею в ограждение от притязаний на них со стороны Московских митрополитов. Царь и патриарх исполнили желание Дионисия и в 1382 г. дали ему свои грамоты на те города. Такие же точно грамоты испросил себе в Царьграде (в 1389 г.) и преемник Дионисия Евфросин. Но когда нестроения в Русской митрополии кончились и Киприан сделался единым митрополитом в России, то он, а с ним и великий князь московский Василий Дмитриевич, отнеслись к патриарху Антонию и объясняли, что Дионисий Суздальский поступил неправо, что Нижний Новгород и Городец постоянно и изначала принадлежали к Русской митрополии, или епархии митрополита, что покойный митрополит Алексий поручал эти города в заведование Суздальскому епископу только временно как своему экзарху, или наместнику, и что потому они должны быть возвращены митрополитской епархии. Вследствие этого патриарх послал (1393) в Россию Вифлеемского архиепископа Михаила и царского уполномоченного Алексия Аарона, чтобы они разобрали дело на месте и, на какой стороне окажется правда, той и предоставили бы означенные города. Очень естественно, что вопрос был решен в пользу митрополита, и с 1394 г. Суздальские владыки уже не назывались Нижегородскими и Городецкими.

Из числа всех русских епархий только две возведены были в настоящий период на степень архиепископии: Суздальская и Ростовская. Но и те недолго или непостоянно пользовались этим преимуществом: по крайней мере, иерархи их не все назывались архиепископами. О Дионисии Суздальском говорят летописи, что он в 1382 г. «исправил у патриарха архиепископию себе и сущим по себе епископом в том пределе». А в грамоте, данной тогда патриархом Дионисию, сказано, что Суздаль должен отселе считаться второю архиепископиею после Новгорода, архиепископ Суздальский имеет право занимать второе место в ряду иерархов Русской митрополии, грамота же эта должна быть положена в судохранилище Суздальской архиепископии на вечные времена для преемников Дионисия. И действительно, как сам Дионисий, так и преемник его Евфросин носили имя архиепископа, но дальнейшие преемники – Митрофан и Авраамий – назывались только епископами Суздальскими. Равным образом и о Феодоре Ростовском замечено в одной из летописей, что, после того как патриарх Антоний дал ему в 1389 г. архиепископство, и все последующие за ним Ростовские иерархи назывались архиепископами. Но из других летописей видно, что даже непосредственный преемник Феодора Григорий по большей части называем был епископом и только изредка архиепископом, а его преемник Дионисий – уже всегда епископом. Некоторые иерархи других епархий, вероятно, только лично удостаивались архиепископского сана. Таковы: Феодосий Полоцкий, который даже в грамоте Литовского Собора 1415 г. назван архиепископом, и Исаакий Черниговский, который, впрочем, именуется архиепископом лишь в некоторых летописях, а в других, равно как и в названной грамоте соборной, носит титул епископа.

Глава II Паства

Мы знаем, что еще гораздо прежде, нежели наше отечество и Церковь подверглись игу монгольскому, пределы последней уже совершенно совпадали с пределами если не всего Русского государства или русских владений, то всего русского народа. И не только все славяне русские, самое главное и господствующее племя в России, но многие и из инородцев, вошедших в состав ее и живших даже в пограничных областях ее, исповедовали уже православную веру и составляли ту многочисленную паству, которою руководили в духовной жизни русские иерархи. В монгольский период Церковь наша не могла более распространяться собственно в народе русском и во внутренних странах нашего отечества. Зато она приобретала себе новых членов между другими народами, находившимися с нами в непосредственных и ближайших отношениях, продолжала делать приобретения и между инородцами, обитавшими на окраинах России. И эти приобретения тем более были радостны, что они касались на востоке– самих поработителей наших, монголов, на западе – других наших сильных и упорных врагов, литовцев, наконец, на севере – диких жителей Перми, которые, хотя издавна платили дань Новгороду, а потом Москве, смотрели, однако ж, неприязненно на русское владычество и не питали к русским никакого сочувствия. Но если, с одной стороны. Церковь Русская имела тогда дорогие приобретения и расширяла свои пределы, то, с другой, – она испытала и чувствительные утраты. Утраты эти причинила ей секта стригольников, единственная раскольническая секта, появившаяся у нас в тот период, которая хотя существовала не очень долго, но увлекла многих.

I. Умножение паствы; успехи православной веры между монголами

Монголы в начале своего владычества над Россиею были еще язычниками и отличались веротерпимостию, потому что основным правилом их жизни служила Яса, или «Книга запретов», содержавшая в себе узаконения великого Чингисхана и строго предписывавшая эту веротерпимость и одинаковое уважение ко всем религиям. Преемники Чингиса при своем вступлении на престол давали клятву в точности следовать Ясе под опасением в противном случае лишиться престола. И очень естественно, если они везде, где ни господствовали, покровительствовали всем религиям, дозволяли каждому из своих подданных и покоренных народов держаться своей веры и свободно отправлять свое богослужение; сами даже соблюдали обряды и присутствовали при священнодействиях христиан разных исповеданий, магометан, буддистов и других язычников. В частности, о Гаюке, первом императоре монголов после покорения ими нашего отечества, известно, что он имел при себе христианских священнослужителей и давал им содержание и что пред большим шатром его всегда стояла христианская часовня, в которой они свободно звонили к часам и совершали службы по обрядам Греческой Церкви. Точно так же и об императоре, или великом хане, Мангу (1251–1259) повествуют, что он «при дверях главного дворца своего имел церковь, где священники христианские отправляли свое богослужение без всякой помехи». О преемнике Мангу, великом хане Хубилае, или Кублае, (1260–1292) вот что свидетельствует христианин-очевидец, служивший при нем 17 лет: «Зная, что Пасха – один из главных наших праздников, он велел всем христианам явиться к нему и принести с собою то Священное Писание, в котором заключается Четвероевангелие. Окурив торжественно ладаном эту книгу, он благоговейно поцеловал ее, то же должны были сделать по его приказанию и все тут бывшие вельможи. Это у него всегдашний обычай при всяком большом празднике у христиан, о Рождестве и о Пасхе. То же соблюдал он и в праздники сарацин, жидов и язычников» Неудивительно, если, покорив себе и русских, ханы монгольские не только не стесняли их веры, напротив, охраняли ее и в своих ярлыках русскому духовенству, данных в защиту его прав, выражались, что «кто будет хулить веру русских или ругаться над нею, тот ничем не извинится, а умрет злою смертию».

Одно только, по-видимому, противоречило этой веротерпимости, именно то, что ханы заставляли некоторых русских князей, когда последние являлись к ним, исполнять обряды монгольской веры – проходить чрез огонь и поклоняться кусту и солнцу. Но по своим понятиям о веротерпимости ханы не могли считать этого стеснением для чьей-либо веры. Как сами они, держась веры своего народа, в то же время оказывали уважение и прочим верам, присутствовали иногда при богослужении христианском и даже целовали Евангелие, так могли думать, что и русские князья, нимало не отрекаясь от своей веры, могут выразить уважение к вере, содержимой ханом, чрез выполнение ее обрядов, хотя, по понятиям христианским, поклонение ложным богам есть уже измена богу иcтинному и христианин должен скорее претпрпеть смерть за веру свою, нежели выполнить обряды богослужения языческого, как и поступили черниговский князь Михаил и боярин его Феодор, справедливо причисленные Церковию к лику святых мучеников. Сам Батый, при котором и пострадали в Орде эти святые мученики, «не исповедовал никакой религии, не принадлежал ни к какой секте, а поклонялся только единому Богу». И, следовательно, мог осудить их на смерть вовсе не по ненависти к христианству и не по слепой ревности к язычеству, а осудил потому, что они не согласились оказать знаки уважения к господствовавшей религии монголов, которой наружно держался и сам хан, и решительно отказались исполнить его волю. Упоминает еще история об одном отступнике от христианской веры – Дамане, жителе путивльском, который и отсек в Орде голову князю черниговскому Михаилу, но Даман мог изменить православию и принять веру монголов не по принуждению, а добровольно по каким-либо расчетам . Что же касается до разорения и разграбления церквей и монастырей, до поругания всякой святыни, до жестокостей и зверства против христиан, каким предавались монголы в военное время и при наказании провинившихся князей и целых областей, то все это оправдывалось их понятиями о войне, было согласно с законами Чингисхана и нимало не противоречило их веротерпимости в мирное время.

Со времен хана Узбека (1313) господствующею религиею монголов сделалась магометанская, хотя она известна была между ними и прежде и даже один из ханов, Берге, был магометанином. Но ханы не переставали держаться в своих действиях древних узаконений Чингиса и обычаев своих предков, а потому не изменяли своей веротерпимости по отношению к подвластным им народам. Берге дозволил русским открыть (в 1261 г.) христианскую епархию в самой его столице и свободно отправлять свое богослужение, и сам, вероятно еще до принятия им магометанства, с удовольствием слушал христианские наставления и повествования из уст Ростовского епископа Кирилла. Узбек не возбранил родной сестре своей Кончаке сделаться христианкою, чтобы выйти в замужество за московского князя Георгия Даниловича, и вообще покровительствовал христианам и христианской вере. Преемник Узбеков Чанибек был также «добр зело ко христианству, многу льготу сотвори земле Русской» и по случаю тяжкой болезни жены своей Тайдулы даже обращался, как мы знаем, к нашему святителю Алексию, прося его молитв об исцелении болящей. Ярлыки ханские по-прежнему продолжали получать наши иерархи. Сохранилось известие, будто в 1327 г. близкий родственник Узбека Целкан, пришедши послом в Тверь со множеством татар, начал совершать здесь разные насилия, намеревался умертвить тверского князя Александра, чтобы сесть на его престоле, а других татарских князей посадить в других городах и обращать русских к магометанской (бесерменской) вере, за что и подвергся нападению со стороны Александра и погиб лютою смертию. Но точно ли Щелкан имел намерение совращать русских? Не придумано ли оно у нас с целию сильнее возбудить народ против притеснителя и его злых замыслов? Во всяком случае намерение это только и осталось намерением.

Равным образом в Слове о житии Димитрия Иоанновича Донского замечено о Мамае, будто он, собираясь на Россию войною, говорил: «Возьму землю Русскую, и церкви христианские разорю, и веру их на свою преложу, и велю им поклоняться своему Магомету». Но и этому намерению, как известно, если оно и существовало, не суждено было исполниться. Единственный пример обращения русских к исламизму, еще во дни хана Берге, обращения произвольного, а вовсе не по принуждению, представляет собою монах-преступник Изосима, человек совершенно нетрезвой и позорной жизни, который, сделавшись магометанином и пользуясь покровительством ханского посла Котлубия, своего единоверца, позволял себе в Ярославле досаждать христианам и ругаться святому Кресту и святым церквам, но вскоре был убит взволновавшимися жителями и отдан на снедение псам и вранам (1262).

При такой веротерпимости монголов, в особенности монгольских ханов, как во время их язычества, так и по принятии ими исламизма, неудивительно, если русские, несмотря на всю тяжесть монгольского ига, осмеливались возвещать святую веру Христову своим поработителям и иногда имели успех, а нередко и сами монголы приходили в Россию и просили себе крещения.

Римские послы, бывшие у монголов в 1246 и 1253 гг., видели при дворе монгольских императоров русских духовных и русских проповедников в Монголии. Но о последствиях их проповеди ничего не известно. С открытия епархии в самом Сарае (1261) святая вера уже несомненно приобретала себе последователей между татарами. Сарский епископ Феогност в своих вопросах, предложенных на Константинопольском Соборе (1301), ясно упоминает о татарах, изъявлявших желание креститься, и выражает мысль, что это случалось иногда в таких местах, где нельзя было найти воды для погружения крещаемого. Отсюда можем заключать, что в состав Сарайской епархии входили не одни русские и греки, проживавшие в ханской столице, но и монголы, принимавшие святую веру и жившие в других местах этой епархии. В частности, известно несколько случаев обращения к христианству лиц даже из ханских и княжеских фамилий, равно как ханских вельмож, мурз и других монголов.

Первый и самый трогательный пример обращения к святой вере из лиц ханских фамилий представляет собою святой Петр, царевич Ордынский. Он был родной племянник хана Берки, или Берге, (1257–1266) и постоянно находился при нем. Однажды, когда к хану прибыл ходатайствовать о своей епархии Ростовский епископ Кирилл и по желанию его рассказывал о просвещении Ростова святым Леонтием, о чудесах, совершающихся от мощей его, и вместе предлагал разные христианские поучения, этот отрок или юноша, слышавший все слова святителя, глубоко умилился душою и прослезился. И начал он, уединяясь в поле, размышлять о суетности богов монгольских и искать Бога истинного. Когда вскоре за тем Кирилл снова приехал в Орду по приглашению Берки для уврачевания сына его, которого действительно и исцелил своими молитвами, тогда племянник ханов решился тайно убежать от своей матери (отец его прежде умер) и от своих родных и вместе с Кириллом прибыл в Ростов. Здесь благолепие соборного храма, стройность христианского богослужения еще более воспламенили царевича, и он немедленно просил себе крещения у епископа. Но владыка, опасаясь, чтобы бежавшего юношу не стали отыскивать, советовал ему подождать и чрез несколько времени крестил его, назвав именем Петра. По смерти Кирилла (1261) царевич Петр с благословения нового Ростовского епископа Игнатия создал церковь и монастырь во имя святых апостолов Петра и Павла при озере Неро, вступил в брак с дочерью одного ордынского вельможи, жившего в Ростове, имел детей и скончался в глубокой старости, гораздо после епископа Игнатия († 1288), угодив Богу своею добродетельною жизнию и пред кончиною приняв монашеский образ. Тело святого царевича упокоилось в созданной им обители.

Впоследствии времени приняли святую веру: а) князь Беклемиш, сын князя Бахмета, пришедшего в 1298 г. из Большой Орды в Мещеру, овладевшего ею и сделавшегося родоначальником князей Мещерских. Беклемиш крестился в Мещере со множеством других татар, получил имя Михаила и построил церковь во имя Преображения Господня; б) царевич Берка, который приехал в 1301 г. из Большой Орды к князю Иоанну Даниловичу Калите и принял крещение в Москве от митрополита Петра с именем Иоанникия, – родоначальник Аничковых; в) царевич Аредич, неизвестно в каком году крестившийся, родоначальник Белеутовых; г) князь Чет, пришедший из Орды в 1330 г. к великому князю Иоанну Даниловичу Калите и названный в крещении Захарием, родоначальник Сабуровых и Годуновых; д) царевич Серкиз, выехавший из Большой Орды к великому князю Димитрию Донскому и крестившийся вместе с сыном своим Андреем, родоначальник Старковых; е) внук царя Мамая князь Олекса, который прибыл к великому князю литовскому Витовту (1392–1430), принял крещение в Киеве вместе с сыном своим Иваном от самого митрополита, назван Александром и сделался родоначальником князей Глинских. Кроме того, известны под христианскими именами два сына хана Кульпы, убитые вместе с ним в 1358 г.

Дочери ханские и княжеские принимали христианство по случаю вступления в брачные союзы с нашими князьями. Такова была дочь хана Менгу-Темира, вышедшая за ярославского князя Феодора, когда он был уже и смоленским (с 1279 г.). Несмотря на то, что по требованию князя и сама невеста и родители ее изъявляли полное согласие, чтобы она крестилась, признано было необходимым испросить разрешение и благословение на брак у Цареградского патриарха. И, когда епископ Сарский Феогност, ходивший (в 1279 г.) послом от Менгу-Темира и нашего митрополита к императору и патриарху, возвратился с благоприятным ответом, невеста приняла святое крещение с именем Анны, сделалась супругою Феодора и, чрез несколько лет жизни вместе с мужем своим в Орде, при доме родительском, переселившись в Ярославль, построила здесь церковь во имя архангела Михаила и другие церкви, украсила святую икону Богоматери, часто посещала и наделяла обитель святого Спаса, любила читать Божественные книги и вообще заботилась более всего о жизни благочестивой. Точно так же крестилась сестра хана Узбека по имени Кончака, вышедшая (ок. 1317 г.) в замужество за великого князя московского Юрия Даниловича и названная в христианстве Агафисю. Нет сомнения, что и супруги прочих наших князей, женившихся в Орде на тамошних княжнах, были христианки.

Из числа других татар, знатных и незнатных, принявших в России святую веру, известны: а) дед преподобного Пафнутия Боровского, в святом крещении Мартин, бывший баскаком в Боровске еще в дни Батыя; б) Буга, в святом крещении Иоанн, бывший баскаком в Устюге. Узнав, что жители (1262) хотят его умертвить, он объявил намерение креститься и, действительно крестившись, своими добродетелями вскоре приобрел себе всеобщую любовь и построил на Сокольей горе церковь святого Иоанна Предтечи; в) татарин Кочев, пришедший к великому князю Димитрию Иоанновичу Донскому, в крещении Онисифор, родоначальник Поливановых; г) мурза, пришедший к тому же князю из Большой Орды, в крещении Спиридон, родоначальник Строгановых; д) Олбуга, бывший послом у того же князя и крестившийся, родоначальник Мячковых; е) мурза Салахмир, в крещении Иоанн, прибывший к рязанскому князю Олегу и женившийся на сестре его Анастасии; ж) татарин Кичибей, в крещении Селиван, прибывший к рязанскому князю Феодору Ольговичу, родоначальник Кичибеевых; з) трое знатных мурз – Бахтый, Хидырь и Мамат, которые крещены были (в 1393 г.) торжественно самим митрополитом Киприаном в присутствии великого князя и двора в реке Москве и названы именами трех святых отроков – Анании, Азарии и Мисаила. Могли, конечно, быть и другие случаи обращения татар к православной вере, не замеченные летописями. Но нельзя не сознаться, что вообще число этих случаев, судя по времени, в продолжение которого татары господствовали над Россиею, было весьма невелико. Да и обращались почти одни отдельные лица, и притом лишь те, которые переселялись на жительство в Россию.

II. Успехи православной веры в Литве и состояние там православия

Гораздо более успехов имела святая вера в Литве, особенно между князьями. Со времен Миндовга до Ягайлы большая часть литовских князей исповедовали православие. Правда, некоторые принимали его не по убеждению, а по каким-либо видам и потому иногда перекрещивались в латинство или даже возвращались к язычеству и делались гонителями христиан. Зато другие князья были истинно преданы православной Церкви и заботились о распространении ее в народе, и в семействах княжеских вообще господствующею верою являлась православная. Это зависело главным образом от брачных союзов литовских князей с нашими князьями.

В 1246 г. Миндовг, великий князь литовский, принял «веру христианскую от востока со многими своими бояры». Это, впрочем, принятие, если и признать его достоверным, не было искреннее, потому что чрез пять лет (в 1252 г.) Миндовг крестился в веру латинскую, чтобы получить от папы титул Литовского короля, а чрез несколько времени, поссорившись с рыцарями, снова обратился к язычеству. Но в семействе Миндовга дочь и сын до конца остались православными. Дочь свою, неизвестную по имени, он выдал за галицкого князя Шварна. А сын Миндовга Воишелг, еще при жизни отца отказавшись от княжения, удалился из Новгородка в Галицию, принял там пострижение от славившегося благочестием полонинского игумена Григория и под руководством его провел три года. Потом отправился было в Святую гору, но, по смутным обстоятельствам на пути принужденный возвратиться на родину, основал близ Новгородка на берегу Немана свой монастырь, в котором и подвизался, несмотря на все укоризны со стороны отца. В 1263 г., когда Миндовг с двумя сынами своими был умерщвлен князем Довмонтом и его соумышленниками, Воишелг, страшась такой же участи, бежал в Пинск и решился занять на время отцовский престол, чтобы наказать своих семейных врагов. Спасаясь от его преследований, до трехсот семейств литовских переселились в Псков (в 1265 г.) и приняли здесь святую веру. В числе их находился и Довмонт, названный в крещении Тимофеем. Он сделался князем псковитян и своею приверженностию к православию и высоким благочестием столько угодил Богу, что причтен впоследствии Церковию к лику святых. Воишелг, смиряя мятежную Литву, вместе с тем заботился о просвещении ее христианством и для этого вызывал из Новгорода и Пскова священников, знакомых с литовским языком. В 1268 г. князь-инок передал все свои владения зятю своему Шварну, а сам снова облекся в монашеские одежды и отошел в угровецкий Данилов монастырь. Но спустя немного Воишелг был умерщвлен братом Шварна Львом, а вскоре скончался и сам Шварн, и власть над Литвою перешла к одному из туземцев – Тройдену.

Тройден княжил в Литве двенадцать лет и оставался самым упорным и беззаконным язычником. Но три брата его – Сурпутий, Лесии и Свелкений исповедовали православную веру христианскую, всецело были преданы ей и жили в любви, кротости и смирении. А сын Тройдена Римунд, в православии Лавр или Лаврентий, принял даже пострижение вместе с именем Елисея в новгородском Лавришевском монастыре, где построил новую церковь Воскресения Господня и подвизался до самой своей кончины.

В язычестве оставался во всю свою жизнь и знаменитый Гедимин, истинный основатель великого княжества Литовского (1320–1345). Но вторая и третья жены Гедимина – Ольга и Евва – были россиянки, которые, без сомнения, держались православной веры. Он позволял детям своим вступать в родственные союзы с русскими князьями. Из сыновей его Кориат назывался в православии Михаилом (около 1358 г.), Наримунд – Глебом; Любарт, в крещении Димитрий, князь волынский, был женат на дочери владимиро-галицкого князя Андрея Агафий, а потом (в 1350 г.) на дочери ростовского князя Константина; Явнут, в крещении (1345) Иоанн, князь заславский, был женат на княжне витебской или полоцкой. Дочери Гедимина – одна, неизвестная по имени, была в замужестве за тверским князем Димитрием Михайловичем (с 1320 г.); другая Августа, в крещении Анастасия, – за великим князем московским Симеоном Иоанновичем (с 1333 г.); третья, неизвестная по имени, – за Юрием Андреевичем, князем галицким.

Достойнейший из всех сынов Гедимина – Ольгерд, сделавшийся по смерти его великим князем литовским (1345–1377), был непостоянен в делах веры. Сначала, еще при жизни отца он принял было крещение «ради жены» своей Марии, княжны витебской, и дозволил построить в Витебске две православные церкви – Благовещения и Свято-Духовскую. Но, вступив на великокняжеский престол, обратился к язычеству, может быть, с той целию, чтобы более привлечь к себе любовь народа, и даже преследовал христиан. По крайней мере, известен один такой случай. В числе придворных Ольгерда находились два родные брата, его любимцы Кумец и Нежило, в крещении Иоанн и Антоний. Обращенные с несколькими другими литовцами к святой вере духовником своей великой княгини пресвитером Нестором, они свято исполняли христианские посты и не соглашались участвовать в принесении жертв по обряду литовскому огню Значу. Узнав об этом от жрецов, Ольгерд приказал обоих братьев заключить в темницу, где они томились целый год. Наконец, один из них, Иоанн, подвергшись болезни, выразил согласие отречься от христианства. Оба брата получили свободу. Но так как младший оставался непреклонным ко всем убеждениям жрецов, то его опять ввергли в темницу. А вскоре и Иоанн, мучимый совестию, вновь объявил себя христианином пред самим великим князем и брошен был туда же. Необычайное терпение, с каким переносили страдальцы разные мучения, привлекало к их темнице толпы народа, и многие, внимая их проповеди, тайно крестились. Тогда Ольгерд по настоянию жрецов предал узников в их волю, и оба брата после страшных пыток были повешены: Антоний – 14 января, а Иоанн – 24 апреля 1347 года. В числе обращенных их проповедию находился один родственник их, также придворный Ольгерда Круглец, в крещении Евстафий, который вскоре подвергся невыразимым мучениям от своего князя и наконец повешен 13 декабря. Эта троица были первые мученики в Литве за православную веру. Спустя немного Ольгерд переменился в отношении к христианам и даже покровительствовал им: подарил им землю, на которой пострадали святые Иоанн, Антоний и Евстафий, сам построил церковь Пресвятой Богородицы (Пречистенскую) в Вильне, где уже существовали церкви Святой Троицы и святого Николая (у последней и погребены были святые мученики). Вовсе не препятствовал как первой жене своей Марии, так и второй, Иулиании, княжне тверской, крестить своих детей и воспитывать их в святой вере, так что все двенадцать сынов Ольгерда принадлежали вначале к православной Церкви. Пять из них были от первой жены: Вингольт-Андрей, князь полоцкий; Димитрий, князь Трубецкой; Коригайло-Константин, князь черторижский; Корибут – Димитрий, князь новгород-северский; Владимир, князь бельский. Семь – от второй жены: Ягайло-Иаков, великий князь литовский и потом король польский; Скиригайло-Иоанн, князь троцкий; Лугвен-Симеон, князь волынский; Зодзевит (Жигимант)-Иоанн или Феодор, князь подольский; Коригайло-Константин, князь мстиславский; Минигайло-Василий, князь пинский; Свидригайло-Лев, князь витебский. Дети Ольгерда, воспитанные в православии, охотно вступали в брачные союзы с русскими князьями. Так, Корибут был женат на дочери рязанского князя Александра; Лугвен – на дочери Димитрия Иоанновича Донского Марии; Свидригайло – на дочери князя тверского Ольге Борисовне. Из дочерей Ольгерда Агриппина находилась в замужестве за Борисом Константиновичем, князем суздальским; Елена – за Владимиром Андреевичем Храбрым; Мария – за каким-то князем русским Давидом; Феодора – за Святославом Титовичем звенигородским. Надобно заметить, что в то же время многие племянники и внуки Ольгерда исповедовали православную веру и вступали в родственные связи с русскими князьями. Под конец жизни и сам Ольгерд снова сделался православным христианином. Княгиня Иулиания, видя его приближающегося к смерти, горько скорбела о спасении души его, созвала своих сынов и духовника Давида, архимандрита печерского, и убеждала своего мужа обратиться к святой вере. И Ольгерд действительно принял крещение и даже облекся в схиму, а чрез несколько дней скончался (1377). Тело его погребли в Вильне, в созданной им церкви

Пресвятой Богородицы. В крещении он назван был Александром, в схиме – Алексием.

Нельзя здесь оставить без внимания и того обстоятельства, что под конец жизни великого князя Ольгерда немало содействовал утверждению православия в Литве избранник его – митрополит Киприан. По крайней мере, сам Киприан, защищая себя от упрека, что жил в Литве, писал (23 июня 1378 г.) к преподобному Сергию Радонежскому: «Аще был есмь в Литве, много христиан горькаго пленениа освободил есмь, мнози от ненавидящих Бога познали нами истиннаго Бога и к православной вере святым крещением пришли. Церкви святыя ставил есмь, христианство утвердил есмь... Новый Городок Литовский давно отпал, и яз его оправил».

В 1386 г. сын и преемник Ольгердов, Ягайло, в православии Иаков, желая получить руку польской королевы Ядвиги и сесть на польский престол, согласился принять веру римскую и распространить ее между литовцами. Его перекрестили в краковском костеле Станислава и назвали Владиславом. Вместе с ним перекрестились четыре брата его – Скиригайло, названный Казимиром, Коригайло – также Казимиром, Минигайло – Александром, и Свидригайло – Болеславом. Впрочем, почти все эти князья переменили веру только из видов политических, а в душе не переставали быть тем, чем были прежде. По крайней мере, о Скиригайле известно, что когда он сделался великим князем литовским, то «больше был расположен к распространению веры русской, нежели римской, потому что с Малолетства был воспитан между Русью». Равным образом и Свидригайло «оказывал более ревности к русскому исповеданию, нежели римскому», а наконец снова принял православие и свое прежнее имя Льва. Другие же братья Ягайлы не захотели последовать его примеру и остались с своими семействами в православии. Весьма также замечательно следующее обстоятельство: когда в 1387 г. Ягайло начал обращать литовцев к римской вере, то оказалось, что целая половина жителей Вильны исповедовала православие. Знак, что, кроме княжеских семейств, оно проникло уже тогда и в массы литовского народа.

Двоюродный брат Ягайлы Витовт, занимавший престол литовский с 1392 г. по 1430, был сначала православным христианином. Он принял святое крещение с именем Александр еще в 1384 г. в троцком монастыре Рождества Пресвятой Богородицы и тогда же подарил этому монастырю разные земли. Но чрез два года вместе с родными братьями Ягайлы перешел в римскую веру и не изменял ей до конца жизни . Впрочем, и в правление Витовта православие было еще довольно сильно в Литовском княжестве. В 1393 г. легат папы, Мессинский епископ Иоанн, осматривал «много русских церквей в Вильне». В 1397 г. великий магистр Конрад Юнгинген перед всеми европейскими дворами свидетельствовал, что в Литве незаметно успехов латинства, потому что «литовцы больше обращаются в русскую веру». В 1405 г. Туровский епископ Антоний «обращал в Литве и крестил народ в православную веру», и здесь-то, вероятно, заключается тайная причина, почему Витовт так настоятельно требовал от митрополита Киприана лишить Антония епархии и даже сана. Не упоминаем о том, что сам Витовт двукратно был женат на русских православных княжнах: сперва на Анне Святославовне, дочери смоленского князя, потом на Марии Андреевне, дочери князя стародубского , а дочь Витовта Анастасия-София была за великим князем московским Василием Дмитриевичем.

Вообще православие до того укоренилось в Литве в течение настоящего периода, что хотя со времен Ягайлы, принявшего римскую веру, оно не было покровительствуемо здесь правительством наравне с латинством, напротив, часто терпело тяжкие притеснения, однако ж оставалось твердым и непоколебимым еще целые столетия.

III. Обращение к христианству жителей Перми

Самое важное приобретение для Церкви Русской совершилось тогда в древней Биармии, или Перми, между зырянами. Апостолом и просветителем их судил Господь быть святому Стефану. Стефан родился в городе Устюге Двинской области от причетника соборной церкви Симеона и жены его Марии. Отданный родителями для научения книжного, он «вскоре извыче всю грамоту», так что не прошло еще года, а отрок был уже канонархом и чтецом соборной церкви. В нем обнаружились необыкновенные способности – обширная память, остроумие и быстрота смысла, которыми он превосходил всех своих сверстников, Удаляясь от детских игр, он постоянно предавался трудам книжным, научился в своем родном городе «всей грамотичней хитрости» и успел прочитать многие книги Ветхого и Нового Завета. При таких занятиях молодой человек вскоре сознал всю суетность мирской жизни и, стремясь к высшему совершенству, решился сделаться иноком. Он избрал для этого ростовский монастырь святого Григория Богослова, потому именно, что там находилось много книг, и принял пострижение от игумена Максима при Ростовском епископе Парфении (около 1365 г.). В монастыре Стефан еще ревностнее и прилежнее начал читать книги, стараясь всегда вполне уразуметь смысл прочитанного, любил беседовать с старцами, разумными, опытными, духовными, и переписывал своими руками многие священные книги, которые и после него долго употреблялись в обители. Постепенно возвышаясь в приобретении познаний, он в то же время преуспевал и в благочестивой жизни, так что своими подвигами, постом, молитвою, чистотою, смирением, терпением, незлобием, послушанием и любовию возбуждал удивление собратий, и епископ Ростовский Арсений удостоил его за добродетель сана иеродиакона. Но не о собственном только усовершенствовании, умственном и нравственном, помышлял благочестивый инок в стенах святой обители. В нем издавна укоренилась мысль послужить и спасению ближних – идти в землю Пермскую, находившуюся неподалеку от его родины – Устюга, и просветить светом Евангелия диких зырян, пребывавших во тьме идолопоклонства. К осуществлению этой-то высокой мысли он приготовлялся в продолжение тринадцати лет своей монастырской жизни. Он сам научился пермскому языку, без сомнения, при пособии кого-либо из зырян, которые по делам торговли или другим житейским могли приходить не только в Устюг, но и в Ростов и даже проживать там. Изучил вместе язык греческий и в таком совершенстве, что был в состоянии не только читать и понимать греческие книги, а и говорить на трех языках – пермском, греческом и русском. Потом составил вновь пермскую азбуку, пользуясь отчасти буквами греческого и славянского алфавита и приспособляя их к тем чертам и резам, которые издавна употреблялись у зырян в домашнем быту для разных заметок. По изобретении азбуки перевел на пермский язык некоторые русские книги, разумеется самые нужные для цели, и сам переписал их. В то же время он позаботился собрать необходимые сведения о Пермской земле, о ее жителях и соседних народах, о реках и путях сообщения в ней. И наконец, чувствуя себя довольно приготовленным для великого дела, отправился в Москву испросить себе архипастырского благословения. В Москве тогда не было митрополита: святой Алексий скончался (1378), а новый еще не приходил из Царьграда. Герасим, епископ Коломенский, сначала по повелению наместника митрополичьего архимандрита Михаила (Митяя), правившего митрополиею, рукоположил Стефана в сан пресвитера, а потом, вероятно по отшествии Митяя в Царьград (в июле 1379 г.), сам, заведуя делами митрополии, благословил Стефана на его святое дело, напутствовал архипастырскими наставлениями, снабдил святым миром, антиминсами, частицами святых мощей и другими церковными вещами.

Призвав на помощь Бога и одушевленный пламенною ревностию о просвещении жителей Перми, святой Стефан с дерзновением вступил в их землю и начал возвещать им слово спасения. Одни, внимая его проповеди, веровали и крестились; другие не хотели креститься и возбраняли это веровавшим. Первые часто приходили к благовестнику, беседовали с ним и весьма его любили. От последних он терпел много поношений, озлоблении, напастей. Раз они окружили его, вооруженные, чтобы его умертвить; в другой – обложили соломою, чтобы сжечь. Но кротость его и евангельские убеждения обезоруживали ослепленных. Когда число веровавших возросло значительно, святой Стефан построил для них первую церковь во имя Благовещения Пресвятой Богородицы, имея в виду ту мысль, что как Благовещение было началом спасения для всего мира, так и церковь эта послужила начатком спасения земли Пермской. Церковь поставлена была на месте, называвшемся Усть-Вымь (при слиянии реки Вымь с Вычегдою), которое, как главное поселение зырянского народа, святой Стефан избрал главным поприщем своей апостольской деятельности. Движимый ревностию, он вскоре за тем сам сжег тайно знаменитейшую кумирницу зырян с находившимися в ней идолами и, когда неверные, подстрекаемые жрецами, устремились на него с яростию, он силою своего слова обратил многих из них ко Христу. Новосозданная церковь привлекала к себе не только уверовавших, но и неверных зырян, которые часто приходили к ней, чтобы только посмотреть на ее благолепие и полюбоваться ее красотою и отходили с мыслию о величии Бога христианского. Упорнейшие из неверных, особенно волхвы, кудесники и старцы, неоднократно собирались к Стефану и вступали с ним в торжественные прения о вере в присутствии многочисленного народа; но каждый раз были побеждаемы и посрамляемы. Вследствие этого обратилось к христианству еще великое множество мужей, жен и детей. Тогда Стефан начал учить их пермской грамоте, им изобретенной, и книгам – Часослову, Осмогласнику, Псалтири и другим, переведенным прежде, и обучившихся, судя по их успехам, одних предназначал во священники, других – в диаконы, третьих – в чтецы. Учил их также церковному пению и письму, заставляя их переписывать книги, а сам переводил другие с русского языка на пермский. Радуясь успеху предприятия и видя, как ежедневно умножалось стадо Христово, святой благовестник построил еще церковь в Усть-Выме, а равно и другие церкви в разных местах по рекам и по погостам, где жили зыряне. Сооружение церквей сопровождалось повсюду сокрушением идолов. Святой Стефан сам с учениками своими днем и ночью, при народе и без народа обходил леса, погосты, распутия, входил в домы жителей и, где только ни отыскивал кумиры и кумирницы, все это разрушал и предавал огню. Равным образом все приношения язычников, которые были повешены вокруг идолов или над ними и служили к украшению их, как-то: шкуры соболей, куниц, горностаев, бобров, лисиц, белок и других зверей, – собирал в кучи и сжигал к немалому изумлению зырян, которые не могли понять, почему он не хотел воспользоваться сам всеми этими драгоценностями.

Оставался у Стефана еще один враг, самый сильный и опасный. Это был глубокий старец, знаменитейший кудесник и начальник волхвов, которого зыряне издавна чтили более всех своих чародеев и называли своим наставником и учителем. Имя ему было Пам или Пансотник. Своим сильным влиянием он неверных зырян удерживал в неверии, а новокрещеных совращал и привлекал к себе то своим льстивым учением, то мнимыми чародеяниями, то обещаниями и дарами. «Не оставляйте, – говорил он между прочим, – отеческих богов, не слушайте Стефана, пришедшего из Москвы. Может ли быть для нас из Москвы что-либо доброе? Не оттуда ли пришли на нас тяжкие дани, и насильства, и тиуны, и приставники? Но меня слушайте, вашего единоземца, единоплеменника и давнего учителя, желающего вам добра, меня, старца, а не того русина-москвитянина, который по летм годился бы мне в сыны и даже внуки...» Много раз святой Стефан вступал в открытые прения с злым кудесником, и эти прения длились иногда целые дни и ночи, но кудесник оставался непреклонен. Наконец, оба они согласились испытать достоинство вер, христианской и зырянской, посредством огня и воды и именно положили, что оба они вместе, рука в руку, пройдут сквозь пылающий костер и потом спустятся в одну прорубь реки Вычегды, чтобы чрез несколько времени выйти в другую, и кто останется цел и невредим, того вера признана будет истинною. Стефан приказал собравшемуся народу зажечь одну храмину, стоявшую особо, и, когда пламя охватило ее, он, призвав на помощь Бога и обращаясь к волхву, начал приглашать его идти в огонь вместе. Но устрашенный волхв не соглашался. Стефан взял его за одежду и нудил идти за собою, волхв сопротивлялся и в крайнем уничижении пал к стопам человека Божия, сознавая свою немощь. Все присутствовавшие еще три раза призывали его идти в горевшее пламя, и он трикраты отрекся. Точно так же отрекся он и спуститься вместе с Стефаном в прорубь реки Вычегды, сколько его к тому ни приглашали, а в оправдание себя говорил народу: «Я не ожидал, что Стефан в самом деле решится идти в огнь и в воду; но он, верно, еще в детстве научился от своего отца заговаривать огнь и воду посредством какого-либо волшебства, которое мне неизвестно». Никто, однако ж, уже не верил посрамленному кудеснику. Его схватили и хотели умертвить. Святой Стефан не допустил этого, а приказал только, чтобы кудесник удалился из пределов пермских и более не совращал новообращенных христиан, на что и сам кудесник согласился, обещаясь в противном случае признать себя достойным смерти, и действительно, как гласит предание, переселился с своими сообщниками на реку Обь в пределы нынешней Тобольской губернии.

Последовали новые и новые обращения зырян, которые приходили со всех сторон к проповеднику Евангелия, и он, по обычаю, оглашал их и крестил. А между тем сам продолжал заниматься переводами с славянского и греческого языков на пермский и иногда даже ночи проводил над перепискою книг. Книги нужны были для новых церквей, которые, с умножением числа верующих, устроял он на разных местах, по рекам и погостам. А так как для церквей необходимы были и священнослужители и каждый раз посылать избранных в другие епархии для поставления на священные степени было крайне неудобно, то святой Стефан пришел к мысли испросить пермянам постоянного епископа, и с этою целию, после четырехлетних апостольских трудов своих между ними, отправился в Москву. Митрополит Пимен, одобрив эту мысль, после совещания с епископами, из которых одни указывали на того, другие – на иного кандидата, остановился сам на святом Стефане как достойнейшем из всех для занятия епископской кафедры в Перми, так как он был муж мудрый, благочестивый, учительный, сам крестил пермян, говорил их языком и лучше других понимал их нужды. Великий князь с радостию согласился на такое избрание, потому что весьма хорошо знал Стефана и издавна любил его. И Стефан рукоположен был во епископа зимою 1383 г., в одно время с Смоленским епископом Михаилом Одаренный от князя, митрополита, бояр и других христоименитых людей, новопоставленный епископ Пермский с радостию прибыл в свою епархию, утвердил свою кафедру в Усть-Выме, где жил и прежде при церкви Благовещения, устроив здесь свой домовый Архангельский монастырь, и еще с большею ревностию принялся за свое прежнее дело. «Он, – скажем словами его жизнеописателя, – повсюду изыскивал, где оставались некрещеные, и, в каких бы пределах ни находил их, обращал от язычества и крестил; а всех крещеных утверждал в вере и убеждал простираться вперед. Учил их пермской грамоте, писал им книги, ставил и святил церкви, которые снабжал книгами и иконами, открывал монастыри, постригал в чернецы, устроял игуменов, поставлял священников, диаконов и причетников. И священники его служили обедни на пермском языке, пели вечерню и заутреню пермскою речью; и канонархи его возглашали каноны по пермским книгам, и чтецы читали пермскою беседою, и певцы всякое пение совершали по-пермски». Из основанных святым Стефаном обителей известны две: Спасо-Ульяновская, находившаяся в 150 верстах от Усть-Сысольска, и Стефановская – в 50 верстах от этого города на реке Сысоле, в нынешнем селе Вотче. Однажды святой Стефан, желая испытать обращенных им к святой вере, сказал им: «Покажите мне свою веру от дел. Разведайте и разыщите, не скрываются ли где кумиры: в ваших ли домах, или у соседей, или в других потаенных местах, – и пусть каждый истребит найденные им кумиры всенародно». Тогда все крещеные зыряне, наперерыв друг перед другом и опасаясь друг друга, старались открывать и истреблять кумиры и таким образом окончательно очистили от них свои жилища.

С пастырскою заботою о духовном благе своих пасомых святой Стефан соединял попечение и о их внешнем благосостоянии. Он многократно, особенно в неурожайные годы, привозил на ладьях хлеб из Вологды в Пермь и все это раздавал странникам, бедным и вообще требующим. Он ходатайствовал пред великим князем о нуждах, льготах и выгодах зырян и для этого ездил даже в Москву (1390). Был теплым заступником их против насилия и других несправедливостей со стороны тиунов и бояр. Предпринимал путешествие в Новгород (1386) с просьбою и убеждениями, чтобы вольница новгородская не делала набегов в пермские области и не разоряла беззащитных жителей.

Встретить смерть и найти себе последнее успокоение суждено было просветителю пермян не в пределах своей епархии, а в Москве. Зимою 1396 г. он отправился туда по делам церковным и там заболел, скончался (26 апреля) и погребен в Спасской великокняжеской обители. Глубокая скорбь зырян о смерти его и о том, что он скончался и погребен вдали от них, была как нельзя более естественна . Восемнадцатилетние труды святого Стефана останутся незабвенными в истории. Он не успел обратить ко Христу всех жителей Двинской области, но обратил весьма многих пермян и изобретением пермских букв, переводами церковных книг на пермский язык, церквами и монастырями, основанными в разных местах, распространением грамотности и некоторого образования в стране и приготовлением достойных пастырей и учителей веры из среды самих пермян упрочил навсегда успехи православной Церкви в этой стране. Преемникам святого Стефана оставалось только продолжать начатое им и идти по пути, им указанному. И известно, что еще в XV в. Пермскими епископами основана в 600 верстах от Усть-Сысольска к северо-востоку Троицкая пустынь для проповедников Евангелия зырянам, жившим по реке Печоре, у которых они долгое время исполняли обязанности и приходских священников.

Мы не упоминаем здесь об иноках, обитавших на Каменном острову Кубенского озера во 2-й половине XIII в. Ибо, хотя сохранилось сказание, что белозерский князь Глеб, во время путешествия своего по Кубенскому озеру в Устюг занесенный бурею к Каменному острову (около 1260 г.), нашел тут бедных пустынников числом до 23, не имевших даже храма, которые занимались проповеданием слова Божия окрестным племенам чуди и карелы, и построил на острове церковь и монастырь во имя Преображения Господня, но был ли какой успех от этой проповеди – ничего неизвестно . Впоследствии (в 1339 г.) упоминается о карелах, исповедовавших русскую веру и изменявших ей. Но эти карелы могли наследовать ее от своих предков, которые крещены были почти все еще в 1227 г. новгородскими священниками.

IV. Уменьшение православной паствы от раскола стригольников

Под 1376 г. читаем в летописях: «Того же лета побиша в Новегороде стригольников еретиков, диакона Никиту, и Карпа простца, и третиего человека с ними, свергоша их с мосту, развратников святыя веры Христовы». Это самое первое известие о стригольниках. В некоторых летописях не только Никита, но и Карп назван диаконом, а в одной замечено, что новгородцы, свергая их в Волхов, говорили: «Написано в Евангелии: если кто соблазнит единаго из верующих, то лучше ему, да обвесится на выи его камень жерновный и ввержен будет в море (Мк. 9. 42) «. Но что это были за еретики, с какого времени они начали действовать, много ли имели последователей – не видно ничего.

С кончиною, однако ж, первых лжеучителей основанная ими секта отнюдь не кончилась. Чрез шесть лет встречаем в летописях новое известие, что Цареградский патриарх Нил прислал в Новгород и Псков Суздальского архиепископа Дионисия с своими грамотами «о проторех иже на поставлениях», и поручил ему убедить стригольников воссоединиться с православною Церковию и оградить самих православных от их ереси. В грамотах своих, которые обе сохранились, одна в подлиннике, а другая в переводе и совершенно сходны между собою, патриарх прежде всего знакомит нас с самою сущностию лжеучения стригольников. Обращаясь к новгородцам и псковичам как возлюбленным чадам своим о Господе, патриарх замечает: «Называю еще всех вас чадами и сынами, хотя некоторые из вас и отделились от соборной Церкви верующих и при содействии злого демона отстали от общества христианского. Мерность наша и при ней священный, великий, Божественный Собор архиереев узнали, что некоторые из вас под предлогом большего благоговения и думая сохранить Божественное Писание и точность священных канонов, отлучились от вселенской и апостольской Церкви Христовой, называют еретиками всех – и архиереев, и иереев, и клириков, и народ – как рукополагающих и рукополагаемых за деньги, а прочих – как сообщающихся с ними; себя же одних почитают православными». Таким образом, исходным пунктом, или основанием, своего учения стригольники считали поставление духовных лиц на мзде и, отвергая всю вообще иерархию православной Церкви, они отделялись вместе и от всего общества верующих, руководимых ею, и составляли особую секту. Желая вразумить заблуждающих, патриарх раскрывает пред ними четыре главные мысли. Первая мысль: самое основание заблуждения стригольников совершенно ложно. «Чтобы окончательно, – говорит патриарх, – отклонить вас от христианства и освящения чрез Церковь, которое дается чрез архиереев и священников народу и без которого, хотя бы мы жили на земле выше ангелов, невозможно иметь надежду спасения, злой дух распространил между вами ложную молву, будто Церковь Христова совершает рукоположение за деньги. Но можно ли этому верить? Напротив, Церковь Христова, соборная и апостольская, от конец и до конец земли живущая благодатию и силою самого Христа, пребывает неизменною, твердою и непоколебимою как в догматах своих, так в тщательном соблюдении и исполнении священных канонов и рукополагающих за деньги, как продающих непокупаемую благодать Святого Духа, мы ставим наряду с Симоном, Македонием и другими духоборцами. Так думает и учит совершенно вся Церковь Христова, так и поступает всегда». Вторая мысль: если бы некоторые архиереи и поставляли на мзде, то из-за того несправедливо отвергать всю иерархию и отделяться от Церкви. «Если где и найдутся, – продолжает патриарх, – дошедшие до того нечестия, что дерзают рукополагать за деньги, то это вовсе не относится к кафолической Церкви. Бывают и такие, которые блудодействуют тайно и совершают другие несообразности; но, как только они сделаются известными. Церковь и увещевает их, и осуждает, и исправляет. Посему, если и некоторые из епископов совершают рукоположение на мзде, вам не следует из-за этого отделяться от Церкви и называть всех еретиками, но надлежало бы только о худо поступающем епископе возвестить его митрополиту. Если же митрополит не исправит его, то подвергнется и сам взысканию от нашей мерности, которого Бог поставил отцом, учителем и патриархом Вселенским. Посему пишем и убеждаем вас отечески как наших детей, как часть Церкви, как часть самого Христа, главы всей Церкви, оставьте разделения и восстание и, соединясь единомыслием со всем телом Церкви, воздадите единогласно славу Богу! Ибо Церковь Христова право мудрствует и в догматах, и в деятельности и поставление на мзде называет явным нечестием». Третья мысль: надобно различать между мздою за поставление, которая совершенно незаконна, и между издержками (исторами или проторами) при поставлении, нимало не предосудительными. «Если рукополагаемые, – говорится далее в патриарших посланиях, – нередко от себя без всякого принуждения делают благословные издержки на свечи, на стол и тому подобные вещи, то это нисколько не преступно, ибо самая хиротония совершается даром, по слову Христову: Туне приясте, туне дадите. Иное дело взять за рукоположение, а иное издерживать на необходимые расходы. Мы видим, что Господь наш Иисус Христос не только входил с учениками во многие достойные посещения домы, учил слову истины и богопознанию и делал многие чудеса, но и принимал предлагаемое очень нередко. Так, когда Он вошел в дом Матфея, то Левий сотворил учреждение великое Иисусу, а когда зашел в дом Марфы и Марии, Марфа заботилась о мнозе службе. Божественный апостол, приводя из закона Моисеева: не заграждай рта у вола молотящего, – и потом, поясняя смысл Божественного Писания, замечает: не о волах здесь печется Бог, но говорит именно об нас, что священнодействующие питаются от святыни и служащие жертвеннику берут часть от жертвенника. Так и Господь повелел проповедникам благовестия жить от благовестия, и если мы посеяли в вас духовное, то велико ли то, что мы пожнем у вас телесное?» Четвертая мысль, для спасения необходимо принадлежать к Церкви Христовой, но другой Церкви истинной, кроме православной Восточной, на земле нет. «Вы хорошо знаете, – пишет патриарх, – что отделяющийся от Церкви отделяется от самого Христа и нет такому ни части ни жребия среди освященных Им ни в настоящем, ни в будущем веке. К какой же Церкви принадлежите вы? Церковь Римская, издавна допустившая нововведения против апостольской, отеческой веры, как впала во многие другие ереси, так и не избежала и того, чтобы рукополагать за деньги. Там действительно это бывает, и папа продает церкви. Посему, если вы отвергаете и нашу Церковь и отделяетесь от всех нас как еретиков, то Христос, значит, по вашему толку, не имеет ныне Церкви на земле, и ложно слово, сказанное Им, что Он пребудет с нами во вся дни до скончания века. О, если бы вы уведали путь спасения и, соединившись с братиями, единодушно прославили Господа, благодать и милость Которого да будет со всеми вами!» В заключение патриарх говорит новгородцам и псковичам, что он из многого высказал только немногое, а подробнее поручил наставить их Суздальскому архиепископу Дионисию, мужу честному, благочестивому и ревностному блюстителю священных канонов, и выражает надежду, что стригольники покаются и воссоединятся с православною Церковию. По свидетельству одной летописи, Дионисий действительно будто бы прекратил как в Новгороде, так и во Пскове «мятежи и соблазны о проторех, иже на поставлениях», Но, верно, прекратил только на время и наружно, а отнюдь не искоренил секты стригольников.

В 1394 г. новый патриарх Цареградский Антоний прислал в Новгород Вифлеемского архиепископа Михаила с двумя своими грамотами, из которых одна была «о проторех и исторех, иже на поставлениях священных» и, следовательно, относилась к стригольникам. Вероятно, эту самую патриаршую грамоту митрополит Киприан переслал в следующем году чрез Полоцкого владыку Феодосия и во Псков. Как бы то ни было, но до нас дошла в славянском переводе грамота патриарха Антония к псковичам о стригольниках, которая еще более знакомит нас и с самими стригольниками, и с их лжеучением. Из нее узнаем, что основатель секты Карп действительно был прежде диаконом, потом за свое лжеучение отлучен от службы и от Церкви и тогда-то, может быть, начал заниматься ремеслом стригольника, что вместе с ним отлучены были от Церкви и все его последователи и что он для успеха в своем деле показывал «писание книжное, еже списа на помощь ереси своей, дабы чим уставити народ на священники». Таким образом примиряются свидетельства о Карпе наших летописей, из которых одни называют его простцом, конечно, потому что он ремеслом был стригольник, а другие – диаконом. Во всяком случае свидетельство патриарха о Карпе, как современное, которое сообщено было ему из самой России, заслуживает полного уважения. Относительно же учения стригольников оказывается, что они восставали на всю вообще церковную иерархию, не только русскую, но и греческую, «клеветали на весь Вселенский Собор, на патриархов, и митрополитов, и епископов, и игуменов, и попов, и весь чин священный», утверждая, что все эти лица поставляются на мзде и потому недостойны. С другой стороны, осуждали всех духовных и за то, что они принимают приношения от христиан за исправление треб, берут за живых и за мертвых, собирают имения, золото, серебро и ведут жизнь нетрезвую, едят и пьют с пьяницами. Отсюда выводили заключение – не должно слушать учения таких архиереев и иереев; не должно принимать от них таинств, ни крещения, ни отпущения грехов, ни Евхаристии; не должно петь и над умершими, «ни поминати, ни службы творити, ни приноса за мертвыя приносити в церкви, ни пиров творити, ни милостыни давати за душу умершаго». Отвергая учителей церковных, стригольники говорили: «Апостол повелел учить и простому человеку», и потому сами поставляли себе учителей по выбору народа без всякого посвящения. Запрещая каяться пред священниками, заповедовали каяться и исповедовать грехи к земле. Укоряя духовных за их поведение, говорили о своих наставниках: «Вот они не грабят, не собирают имения и живут трезвенно и воздержно». Все эти черты стригольнического лжеучения патриарх рассматривает порознь, стараясь обличить и вразумить заблудших.

«Как дерзнули вы, – пишет патриарх, – уничижать святителей за церковные проторы, когда апостол говорит: Не весте ли, яко делающий священная от святилища ядят и служащий олтарю со олтарем делятся? Или кто насаждает виноград и от плода его не яст? Или кто пасет стадо и от млека стада не яст? Если недостоин патриарх, недостойны и митрополиты, то, по-вашему, нет ныне на земле ни одного священника... Кто же вам поставит попа по вашей вере? Христос не придет на землю воплотиться во второй раз, не сойдет и ангел, чтоб освятить вам попа. А если бы ангел и освятил, то и ему не следовало бы верить, по апостолу: Аще ангел благовестит вам паче проповеданного, анафема да будет... Вы укоряете духовных, что принимают от христиан приношения, собирают имения. Но и Христос, когда вошел в дом Закхеев обедать, принимал подаваемое. Если ы Христос ни от кого не принимал имения, то за что ученики Его ходили в град самарянский купить хлебов, когда Он сидел на кладязи? И какое сребро носил Иуда в ковчежце?.. Вы укоряете святителей и иереев, ядущих и пиющих с грешниками... Но если бы это было и справедливо, помяните слово Господа: На седалище Моисееве седоша книжницы и фарисеи: все, еже глаголют вам творить, творите: по делом же их не творите... Или: Что видишь сучеи, в очах брата своего, а у себя бревна не чуешь? Изми, лицемере, первое бревно из очей твоих... Если скажете, что много собирают имения духовные лица, то не вам судить их: да судятся от Бога и от большего святителя... Вы приказываете человеку каяться к земле, а не к попу... Но земля – тварь бездушная, не слышит, и не умеет отвечать, и не воспретит согрешать. Потому Христос Бог не подает отпущения грехов кающемуся к земле... Вы повелеваете удаляться от причащения... Но вы убиваете людей духовною смертию чрез удаление от пречистых Тайн Христовых по слову Самого Христа: Аще не снесте Плоти Сына человеческого, ни пиете Крове Его, живота не имате в себе... Карп диакон, связанный и отлученный от Церкви, знал, что тело его не будет погребено с псалмами и песнями, потому и начал учить: «Не нужно петь над умершими и поминать их...» Но в правилах апостольских заповедано творить память по умершим и святые отцы уставили на каждой службе поминать усопших и петь по них панихиды и заупокойные каноны... Вы сами поставляете себя учителями. А забыли слово Христово: Не входяй дверьми во двор овчий, но прелазяй инуде, той тать есть и разбойник. Всяк, кто, не имея поставления от святителя, покушается учить и укорять законного учителя, вошел не дверьми... Вы считаете себе праведниками. Но не слышите ли слова апостольского: Аще речем, яко греха не имамы, себе прельщаем и истины несть в нас?.. Хвалитесь постом, воздержанием... Таковы были и фарисеи: постились дважды в неделю, не принимая пищи во весь день. И, однако ж, мытари и грешники пришли ко Христу с покаянием и спаслись, а фарисеям Христос сказал: Горе вам книжницы, фарисеи и лицемери... Таковы были и все еретики: постники, молельщики и лицемеры пред людьми. Иначе кто поверил бы ереси их, если бы увидел их нечистое житие?.. Скажу более: сами бесермены постятся и говорят от книг, но не следует внимать им». Опровергая, таким образом, по частям лжеучение стригольников, патриарх убеждал их покаяться и обратиться к Церкви, утверждая, что нет греха, побеждающего милосердие Божие, и что, напротив, если они пребудут в своем упорстве и ожесточении, то навсегда останутся неразрешенными и отлученными от Церкви. А православным заповедовал не слушать стригольников и даже изгонять их из градов по слову Писания: Измите злаго от вас самих.

Какие действия произвела эта грамота патриарха Антония, не знаем. Но то несомненно, что раскол стригольников продолжал существовать еще долго. В 1416 г. митрополит Фотий, получив об них известие от псковских священников, счел нужным написать во Псков послание. Он выражал свою глубокую скорбь по случаю этого известия; ободрял православных мыслию, что сколько ни было еретиков и раскольников, как ни нападали они на Церковь Божию, но сами они все погибли, а Церковь осталась непоколебимою и сияет, как солнце. Приводил целый ряд правил, строго запрещающих производить раскол в Церкви и отделяться от епископа или священника, каковы бы они ни были, пока тот и другой по законному суду не будут лишены своего сана. Указывал, в частности, на постановления греческого императора Исаакия Комнина и патриархов Михаила и Николая, определяющие самую меру взимания пошлин за поставление на церковные степени. Наконец, убеждал православных псковичей, чтобы они сами поучались Божественным заповедям, а стригольников старались вразумлять и наставлять на путь истины. Если же они не обратятся к истинному пути и останутся бесчувственными, присовокуплял митрополит, то «отжените их от своей православной веры, да не будут посреди вас, как плевелы среди пшеницы; а прочее, по лукавству их, да сотворит им Господь, якоже Сам весть». Прошло еще более десяти лет, и митрополит Фотий вновь писал (22 июня 1427 г.) псковичам, как прискорбно ему, что между ними доселе остаются еретики, уничижающие и ни во что полагающие чин великого Божия священства и иночества, и говорил: «Благославляю вас, детей моих, учить таковых и восставлять в богоразумие. Если ж они не исправятся, то вы, священники, не принимайте от них никакого приношения к церквам Божиим и отлучайте их, как гнилых членов, от здравого тела Церкви; а вы, миряне, не сообщайтесь с ними ни в пище, ни в питии, да не осквернитесь, пока не покаются... Если они не обратятся в благоразумие, благославляю вас, своих детей, от великого и до малого, не сообщайтесь с ними никак и ни в чем и отпишите ко мне. А я по Божественным и священным правилам сотворю суд на таковых и осуждение». Псковитяне действительно скоро отписали митрополиту, что они, по его грамоте, стригольников «обыскали и показнили», что некоторые еретики при этом убежали, а другие хотя остались, но упорствуют в своем заблуждении. Фотий (от 23 сентября 1427 г.) благодарил псковичей за их ревность о благочестии и вновь заповедовал удаляться от нераскаянных еретиков и в пище, и в питии и приводить их к обращению «казнями, только не смертными, но внешними казнями и заточениями». После того псковитяне, как свидетельствует Иосиф Волоколамский, с совета благочестивых князей и святителей, решились схватить всех стригольников до единого и засадили их в темницы до самого конца их жизни. И таким образом ересь эта, которая, по словам того же Иосифа, и возникла первоначально в Пскове (так как Карп, «художеством стригольник», жил в Пскове) и увлекла «многих от православных христиан», была окончательно искоренена.

Ересь или, вернее, раскол стригольников, существовавший у нас более пятидесяти лет, если считать даже только со смерти первых расколоучителей (1376–1427), без всякого сомнения, был плодом своего времени и произведением русской почвы. Это очевидно из самого учения стригольников. Они вооружались против церковной иерархии, отвергали ее, а за что? За те злоупотребления и недостатки, которые они видели в современных иерархах и вообще в духовенстве и на которые прямо указывали. Указывали на поставление по мзде, и им отвечали только, что то не мзда за поставление, а необходимые проторы при поставлении, т. е. не отвергали действительности факта, но давали ему другой смысл. А такие резкие примеры симонии, какие случались тогда в самом Царьграде при поставлении Русских митрополитов – Романа, Пимена и, вероятно, других, – примеры, оглашавшиеся по всей России и сопровождавшиеся многочисленными смутами в Русской Церкви, очень естественно могли возбуждать у нас многих и против самих патриархов. Стригольники укоряли духовных, что они за все берут и собирают большие имения, к сожалению, в подтверждение этого в Новгороде могли указывать на самих митрополитов Русских, а в Пскове – на Новгородских владык. Более всего там и здесь тяготились так называемым месячным судом, который в Новгороде производил митрополит, а в Пскове – Новгородский владыка, и теми пошлинами, какие собирались на суде, теми поборами, особенно с духовенства, какие делались по случаю приездов митрополита и архиепископа. Жители Новгорода и Пскова не раз покушались отказывать митрополиту и архиепископу в месячном суде. В 1353 г. первые жаловались самому патриарху на митрополита Феогноста и на тяжесть митрополичьих пошлин и поборов. В 1385 г., когда существовала уже секта стригольников, новгородцы написали даже и подписали клятву торжественную не принимать митрополичьего суда, а чрез семь лет отвергли и патриаршую грамоту, подтверждавшую за митрополитом Киприаном право на этот суд. Киприан положил на них анафему и отнесся к патриарху; новгородцы отнеслись также, и патриарх вновь настойчиво поддерживал сторону митрополита. Все это неизбежно вооружало новгородцев против высшей иерархии и могло служить твердою опорою для стригольников. Укоряли еще они пастырей Церкви за непорядочную и нетрезвую жизнь, и обличения такого же рода самих митрополитов – Кирилла, Алексия, Фотия, – обращенные к духовенству, иногда и к инокам, достаточно объясняют раскол стригольников и с этой стороны. Очень могло быть, что первые расколоучители, диаконы Карп и Никита, восстали против духовных властей по каким-нибудь только личным побуждениям, например вследствие неудавшейся попытки получить сан священника, на что требовали с них значительной платы, или вследствие какого-либо наказания от местного архиепископа. Но что лжеучение их нашло сочувствие в народе, что они приобрели себе последователей и в Новгороде, и Пскове, что раскол их продолжался более пятидесяти лет, несмотря на все меры против него, – все это осталось бы непонятным, если бы те злоупотребления и недостатки, на какие они указывали в современном духовенстве, действительно не существовали. В Новгороде и Пскове, по крайней мере, некоторые из этих недостатков, может быть, чувствовались даже более, нежели где-либо, оттого раскол стригольников там и привился. А притом самый дух этого раскола, состоявший в противлении властям духовным, так гармонировал с общим духом вольности и своеволия, которым издавна отличались псковичи и особенно новгородцы.

Глава III Монастыри

В кровавый период владычества монголов над Россиею число мирных обителей иночества не только не уменьшилось в ней, а еще увеличилось: их возникло теперь в двести лет вдвое больше, нежели сколько было основано прежде – в два с половиною века со времени основания Русской Церкви. Этого явления, впрочем, никак не должно приписывать самим монголам. Они, напротив, только разоряли наши монастыри и разорили их множество как при первом, так и при последующих своих нашествиях на Россию. И если монгольские ханы в своих ярлыках русскому духовенству предоставляли льготы и нашим монастырям, то отнюдь не новые, которыми бы прежде они не пользовались. Нет, такое умножение у нас святых обителей в монгольский период можно считать прежде всего прямым следствием естественного хода и дальнейшего развития у нас религиозной христианской жизни, которая с течением времени более и более проникая в сердца людей, возбуждала их более и более устремляться к высшим степеням нравственного совершенства, представляемым иночеством. Еще ближе – следствием глубокого уважения к иноческой жизни, которое тогда было господствующим в России как в простом народе, так между боярами и князьями и вызывало многих, особенно из князей, благодетельствовать обителям, обновлять их и устроять вновь. Далее – следствием совершенной беспрепятственности, легкости и удобства, с какими основывались тогда у нас монастыри. Каждый инок, желавший уединения, один или с товарищем, отходил в пустыню, или лес, строил себе хижину или копал пещеру и начинал подвизаться. Вскоре он делался известным. К нему приходили, одни за наставлениями и советом, другие с просьбою поселиться вместе с ним. Он принимал. Сами же строили небольшую деревянную церковь и кельи. Добрые люди делали приношения и пожертвования. И монастырь устроялся. Случалось, что тот же инок, оставив собранное им братство, удалялся на новое пустынное место и точно таким же образом устроял другой монастырь, потом переходил в третью пустыню и основывал третий монастырь. Так, преподобный Авраамий Галичский основал четыре монастыря, Макарий Унженский – три монастыря, Дионисий Глушицкий – три и четвертый восстановил, Ферапонт Белоезерский, Димитрий Прилуцкий, Стефан Махрицкий – по два. А всего более умножению у нас монастырей в то время и возбуждению монашеского духа способствовали своим нравственным влиянием, своими трудами и примером такие великие подвижники, каковы были преподобный Сергий Радонежский, Кирилл Белоезерский и другие, и такие великие святители, каковы были святые Петр и Алексий Московские, Моисей Новгородский, Стефан Пермский и им подобные. Монголам можно вменить разве то, что они, не вмешиваясь во внутренние дела нашей Церкви, не возбраняли самим русским заботиться об устроении своих святых обителей, делать на них пожертвования, вклады, как не препятствовали вообще естественному течению церковной жизни. Что же касается до мысли, будто некоторые принимали тогда у нас монашество вследствие государственных бедствий, чтобы найти для себя безопасный приют и покой в стенах мирных обителей, а другие устремлялись гуда толпами из городов и сел, привлекаемые одними мирскими преимуществами монастырей, то, признавая эту мысль совершенно сообразною с тогдашними обстоятельствами и свойствами человеческого сердца, мы, однако ж, не находим возможности подтвердить ее фактами. Надобно еще заметить, что большая часть наших монастырей того времени возникла не в первое столетие монгольского ига, когда оно давило Россию всею своею тяжестию, а уже во второе, когда Юго-Западная Россия совсем освободилась от этого ига и вошла в состав Литовского государства и отчасти Польши, когда в Руси Восточной утвердилась и возвысилась Москва и начала жить почти самостоятельною жизнию, и что самое значительное число монастырей основано у нас тогда в области Новгородской и других северных, куда владычество монголов вовсе не проникало.

I. Монастыри В Юго-Западной России

Всего менее сохранилось сведений о тогдашних монастырях Юro-Западной России, которая со времени нашествия монгольского начала отделяться от Восточной, пока не вошла в состав Литовского государства и частию Польши.

В Киеве, Чернигове, Переяславле и других окрестных местах, подвергшихся нашествию монголов, все монастыри были разорены и опустошены. И так как Киевское княжество с того времени около восьмидесяти лет, хотя имело по временам и своих князей, находилось собственно под властию монгольских баскаков, живших неподалеку от Киева, часто подвергалось набегам со стороны и татар, и литовцев и крайне обеднело жителями, то здесь ничто не благоприятствовало восстановлению разоренных обителей. Впрочем, не более как чрез шесть лет после разорения Киева татарами Даниил, князь галицкий, путешествуя к Батыю, заехал в Киево-Выдубицкий монастырь, нашел в нем игумена и братию и просил их отслужить для него напутственное молебствие.

В 1274 г. архимандрит Киево-Печерского монастыря Серапион произведен был во епископа Владимирского, значит, и эта знаменитая обитель продолжала существовать, хотя главный храм ее, до половины разрушенный, оставался в развалинах, и иноки, если верить позднейшему сказанию, жили не в самой обители, а вокруг ее по дебрям и лесам, в уединенных пещерах и тайно сходились в один уцелевший от разорения придел церкви для совершения богослужения. В 1288 г. упоминается и другой настоятель Киево-Печерского монастыря – игумен Агапит, участвовавший в погребении владимиро-волынского князя Владимира Васильковича. С 1320 г., когда Киев перешел под власть литовских князей, которые начали управлять им чрез своих наместников, исповедовавших православную веру, участь города и Печерского монастыря естественно должны были улучшиться. Здесь во 2-й половине XIV в. принял пострижение один юноша, родом тверитянин, святой Арсений, впоследствии епископ Тверской. Он возрадовался духом, нашедши в Киево-Печерском монастыре иноков, которые сияли добродетелями, как звезды на тверди небесной, и, стараясь подражать им, в продолжение многих лет проходил разные степени послушания, пока не был взят в Москву в качестве архидиакона митрополитом Киприаном, отправлявшимся туда из Киева. В то же время настоятелем киевской лавры был архимандрит Давид, духовник великой княгини литовской Иулиании, супруги Ольгердовой, который и самого Ольгерда под конец его жизни (1377) крестил в православную веру и постриг в схиму. Во второе или третье десятилетие XV в. в Киево-Печерский монастырь писал свои послания митрополит Фотий, обращаясь в них к настоятелю-архимандриту, священноинокам и инокам и представляя обитель населенною и устроенною. Уважение литовских князей к этой обители выражалось тем, что некоторые из них, исповедовавших православие, избирали ее местом своего погребения: здесь между прочими погребена и великая княгиня Ольгердова Иулиания (в 1392 г.). А другие здесь составляли свои духовные завещания, желая придать им большую силу свидетельством печерской братии, как поступил в 1446 г. киевский князь Андрей Владимирович. В своем завещании он упоминает печерского архимандрита Николая, также уставника, ключника, келаря и многих старцев, а самый монастырь называет обителию царскою. Впрочем, несмотря на покровительство литовских князей, Печерская обитель подвергалась иногда бедствиям от монголов. В 1399 г. монгольский хан Тимур-Кутлук, подступив с войском к Киеву, взял с него окуп 3000 рублей, а с Печерского монастыря особо 30 рублей серебром. Через 17 лет другой хан, Едигей, опустошив посады Киева, выжег и Печерскую обитель. Остается присовокупить, что и в этот мрачный период своего существования Киево-Печерский монастырь оставался не без влияния на Русскую Церковь. Один из постриженников этой обители, преподобный Стефан, Махрицкий чудотворец, основал во 2-й половине XIV в. два монастыря: неподалеку от Москвы – Махрицкий и в пределах вологодских – Авнежский, а другой постриженник, святой Арсений, епископ Тверской, был основателем Желтоводского Успенского монастыря в своей епархии.

Уцелело непререкаемое свидетельство, что в начале XV в. существовал и Киево-Пустынный Николаевский монастырь, неизвестно когда восстановленный. Разумеем Евангелие, писанное в этом монастыре в 1411 г. по повелению инока Ионы Балакирева. В самом начале Евангелия помещена запись какого-то князя, который в 1427 г. пожертвовал на этот монастырь свою землю с пошлинами и оброками.

Но тогда как в Киеве с трудом могли поддерживаться только некоторые из прежних монастырей, в княжестве Владимиро-Галицком, которое значительно процвело при великом князе Данииле Романовиче и его ближайших преемниках, возникли новые обители. Так, в первый раз упоминаются: в 1262 г. монастырь Полонинский в городе Полонном (между Владимиром и Луцком), где подвизался некто Григорий, славившийся редким благочестием и бывший наставником в монашеской жизни литовскому князю Воишелгу; 1268 г. – монастырь святого Даниила в Угровеске – городе, основанном великим князем Даниилом, вероятно им же основанный во имя его ангела, и монастырь святого Михаила во Владимире Волынском, бывший местом несчастной кончины Воишелга. Сын Даниила Романовича Лев, княживший во Львове, основал два монастыря: Георгиевский в предместии этого города, по завещанию дяди своего Василька, скончавшегося в 1269 г., и Спасский близ Самбора, где и сам был погребен (в 1301 г.). Племянник Даниилов, сын Василька Владимир († 1288), княживший во Владимире Волынском, создал «монастыри многи» и в числе других монастырь святых апостолов в самой своей столице, которому пожертвовал село Березовичи. К концу XIII в. один скромный инок по имени Петр, впоследствии митрополит Киевский, создал монастырь Ратский на реке Рате в Галиции.

С 1340 г., когда значительная часть Волынско-Галицкого княжества подпала владычеству Польши и потом переходила во власть то венгров, то литовцев, то опять поляков, обстоятельства в этой стране сделались менее благоприятными как для православия вообще, так и для православных обителей. Впрочем, по местам мы встречаем в ней и теперь разные монастыри, которые прежде почти все были нам неизвестны. В 1407 г. Владислав Ягайло, король польский, утвердил своею грамотою за владыкою Перемышльским Афанасием и его преемниками находившиеся в области Перемышльской и Самборской монастыри: Грушевич, Микулич (Николаевский), Святого Спаса, Сусанны, Смольницкий. Лавров, святого Онуфрия и, как сказано в грамоте, «все другие монастыри, какие были подвластны владыке». Из числа этих монастырей Спасский Самборский и Лавров упоминаются также впоследствии в одном акте 1422 г., и первый, вероятно, есть тот самый, который основан галицким князем Львом Даниловичем. Близ Луцка в Красном Селе существовал монастырь Спасский, судя по описи его, составленной около 1429 г. Луцким епископом Алексием.

Собственно в Литве и Западной Руси, входившей в состав Литовского государства, известны одиннадцать монастырей, которые почти все были устроены или поддерживаемы литовскими князьями. Древнейший – это монастырь Лаврашев, основанный в 1262 г. литовским князем Воишелгом близ Новгородка и реки Немана и впоследствии получивший вклады от сына Ольгердова Димитрия-Корибута (ок. 1386 г.) и десятину от Ольгердова внука – Александра Владимировича, князя киевского (ок. 1420 г.). В Вильне – два монастыря: Троицкий, где первую церковь Святой Троицы построила супруга великого князя Ольгерда Мария в 1330 г., и Рождественский, основанный супругою великого князя Витовта Иулианиею и получивший от этого князя некоторые пожертвования в 1384 г. В Витебске – два монастыря: Богородицкий и существовавший в Добее погосте близ Витебска, упоминаемые в одной вкладной записи 1406 г.; первый имел настоятелем архимандрита. В Полоцке – пять монастырей: Николаевский на Лучне, основанный Полоцким епископом Симеоном Новгородцем во 2-й половине XIII в.; Троицкий за рекою Полотою, упоминаемый в жалованной ему грамоте от великого князя полоцкого Андрея Ольгердовича († 1399); Петровский в полоцком замке, основанный сыном этого князя Михаилом († 1385); Борисоглебский, состоявший в 1396 г. под управлением архимандрита, и Предтеченский, который и устроил и наделил землями и людьми полоцкий князь Онуфрий (в конце XIV в.). Еще монастырь находился в 15 верстах от Мстиславля при реке Напоте – Онуфриевский, его создал и обогатил селами и разными угодиями Мстиславский князь Симеон-Лингвен Ольгердович († 1399) и покровительствовал сын Симеона, мстиславский князь Юрий. Настоятель этого монастыря носил имя архимандрита.

II. Монастыри

В первый, тягчайший период монгольского ига

В Восточной России татары опустошили в 1237 г. города Рязань, Москву, Владимир, Суздаль, Ростов, Ярославль, Переяславль, Тверь, Муром и многие другие. Везде они опустошили и монастыри: одни пожгли, другие ограбили, а иноков и инокинь частию умертвили, частию увели в плен. То же самое повторялось несколько раз и впоследствии, особенно в первый, тягчайший период монгольского ига, когда даже сами князья русские, враждовавшие между собою, неоднократно призывали татарские полчища для опустошения пределов отечества. К изумлению, однако ж, оказывается, что и в этот период некоторые монастыри в Восточной России восставали из своих развалин, а другие созидались вновь.

Во Владимире на Клязьме, бывшем великокняжескою столицею, уже в 1239 г. являются архимандрит Дионисий, игумены и черноризцы, находившиеся при встрече тела великого князя Георгия Всеволодовича, убитого татарами на реке Сити, следовательно, были и монастыри. В частности, здесь упоминаются еще в XIII в. монастыри: Рождественский, или Рождество-Богородицкий, называвшийся великою архимандритиею, в котором погребено (1263) тело святого Александра Невского; Успенский женский, где погребены две супруги и дочь того же великого князя, и Константино-Еленинский, откуда игумен Феодор возведен был (1276) на кафедру епископии Владимирской и Суздальской. Первые два монастыря основаны были в прежнее время, имя последнего встречается в первый раз.

В Суздале из прежних монастырей продолжали существовать Ризположенский женский, пощаженный монголами, и Борисоглебский Кидекоцкий, в котором в 1239 г. освящена была Ростовским епископом Кириллом каменная церковь. Вновь устроен монастырь Александровский женский, благоверным князем Александром Ярославичем Невским, этот монастырь служил усыпальницею для суздальских княгинь, как свидетельствуют доныне сохранившиеся памятники двух из них XIII в. В том же столетии мы видим четыре монастыря в Ростове: один из прежде основанных – Авраамиев-Богоявленский, из которого взят был на кафедру Ростовскую архимандрит Игнатий (в 1261 г.), и три новые: Петровский, построенный Ордынским царевичем Петром при епископе Игнатии (1261–1288); Спасский – женский, созданный ростовскою княгинею Мариею Михайловною († 1271) и называвшийся Княгининым, и Иоанновский, откуда поставлен был (1288) во епископа Ростову игумен Тарасий.

К концу XIII и в 1-й четверти XIV столетий возникли еще монастыри: а) в Москве: Даниилов, созданный московским князем Даниилом Александровичем († 1303), и, как некоторые думают, Богоявленский, основанный тем же князем, а оконченный (1304) сыном его – Иоанном Даниловичем Калитою; б) в Ярославле: Спасо-Преображенский – из прежних, где погребен святой ярославский князь Феодор Черный († 1299) и откуда взят (1311) на Ростовскую епископию архимандрит Прохор, и Толгский, основанный (ок. 1314 г.) в семи верстах от города на месте, где явилась икона Божией Матери епископу Ростовскому Прохору (в схиме Трифону), известная под именем Толгской ч; в) в Твери: Отпрочь-Успенский, построенный (ок. 1265 г.) отроком, или одним из придворных, тверского великого князя Ярослава Ярославича Григорием; Богородичный на Шеше, из которого (1289) игумен Андрей возведен был на кафедру епископии Тверской, и Архангельский, где встретили жители Твери (1319) тело убитого в Орде своего святого князя Михаила Ярославича; г) в Юрьеве Польском: Архангельский, в котором погребен (1269) местный князь Димитрий Святославич.

Во второй период монгольского ига

Во второй, более легкий период монгольского ига над Россиею, когда достоинство великого князя перешло в Москву и утвердилось в потомстве Иоанна Даниловича Калиты, когда Москва, постепенно возвышаясь над другими городами, сделалась постоянным местопребыванием и Русских митрополитов, средоточием духовной власти, число обителей начало быстро возрастать в средней полосе России, особенно в Москве и ее окрестностях.

Сам Иоанн Данилович, едва сделавшись великим князем русским (1328), нарочно отправлял посольство к митрополиту Феогносту, находившемуся тогда в Волыни, чтобы испросить у него благословение на создание Спасского монастыря в Москве. Как большой любитель иноческого жития, князь назначил место для обители на собственном великокняжеском дворе, чтобы постоянно видеть ее, чаще посещать и удобнее иметь общение с ее черноризцами. Через год каменная церковь во имя Спаса-Преображения была уже окончена, монастырь сооружен и в него была переведена архимандрития из Данилова московского монастыря, из Заречья. Первым архимандритом в новом монастыре был Иоанн, «муж сановитый, словесный, любомудрый, учительный и добродетельный», который впоследствии (1346) за свои достоинства поставлен был епископом Ростову. Иоанн Данилович любил свою обитель более всех монастырей, наделил ее иконами, книгами и священными сосудами, постоянно снабжал пищею и одеждою, обогатил вкладами и доходами. Сын его великий князь Симеон расписал монастырскую церковь, и хотя обитель в нашествие на Москву Тохтамышево была предана огню, но вскоре была возобновлена попечением Димитрия Иоанновича Донского и продолжала пользоваться вкладами как великих, так и некоторых удельных князей.

Но не Спасской обители, созданной усердием и богатством великого князя, суждено было сделаться главною и знаменитейшею в ряду всех обителей московских, а обители, основанной трудами, и слезами, и молитвами смиренного инока Сергия. В этом отношении судьба Свято-Троицкого Сергиева монастыря имеет большое сходство с судьбою монастыря Киево-Печерского, точно так же как в житии самого преподобного Сергия будто повторились некоторые черты из жития преподобного Феодосия Печерского.

Преподобный Сергий родился около 1320 г. в одной из весей Ростовского княжения, находившейся не очень близко от Ростова. Родители его, Кирилл и Мария, были бояре знатные и богатые, но потом обедневшие и отличались добродетельною жизнию. Еще до рождения преподобного начался ряд знамений, указывавших на его особенное предназначение. Однажды, когда мать его была в церкви за литургиею, он трижды прокричал во чреве ее: в первый раз – пред чтением Евангелия, в другой – еще сильнее – при начатии херувимской песни, так что голос его слышен был по всей церкви и мать пришла в ужас; в третий раз – после возгласа священника: «Святая святым», – и опять с такою силою, что устрашенная мать едва не пала на землю, заливаясь слезами. После этого мать в остальное время чревоношения не употребляла ни мяса, ни молока, ни рыбы, ни вина, а питалась только хлебом и семенами и пила одну воду. Когда младенец родился, вскоре заметили, что он не касался сосцов матери, если она питалась мясом, а в среды и пятки оставался вовсе без пищи. Достигнув семилетнего возраста, Варфоломей (так назван был преподобный Сергий в крещении) отдан был на обучение книжное вместе с двумя братьями своими, старшим Стефаном и младшим Петром. Но те учились успешно, а Варфоломей, при всех усилиях и побуждениях, крайне плохо. И только по молитвам одного неизвестного старца-черноризца, которого он случайно встретил в поле и которому поведал свою скорбь о безуспешности своей в учении, внезапно открылся у отрока смысл к пониманию грамоты. С этого времени Варфоломей прилепился к чтению книг и неопустительно посещал церковные службы, а спустя несколько до того начал изнурять свою плоть, что в среды и пятки ничего не ел, в прочие же дни употреблял только хлеб и воду и часто ночи проводил без сна в молитве, хотя ему не исполнилось тогда, по словам матери, и двенадцати лет.

Вскоре родители Варфоломея, пришедши в бедность вследствие частых нашествий монгольских, тяжких даней в Орду и по случаю неурожайных лет, и, главное, спасаясь от нестерпимых притеснений, каким подвергалась вся область Ростовская от воеводы великого князя московского Иоанна Даниловича, переселились со всем своим семейством в Радонеж, где предоставлялись переселенцам некоторые льготы. Варфоломей и тут продолжал прежний подвижнический образ жизни, и тогда как братья его Стефан и Петр вступили в супружество, он многократно просил родителей отпустить его в монашество. Родители удерживали его только тем, чтобы он послужил им в их старости и дряхлости, и Варфоломей действительно служил им со всем усердием сына, пока оба они под конец жизни не отошли в обители, не облеклись в иночество и потом скончались. Отдав последний долг отцу и матери, и передав оставшееся после них имение младшему брату своему Петру, так как старший, Стефан, овдовев, был уже черноризцем Хотькова Покровского монастыря, Варфоломей упросил этого последнего брата, чтобы он отправился вместе с ним отыскивать место для пустынножительства. Оба брата обходили многие места по лесам; наконец им полюбилось одно, находившееся в густом лесу и имевшее воду. Сотворив молитву, братья принялись рубить деревья и устроили себе сперва одр и хижину, потом келью и малую церковь. Эта церковь, послужившая началом знаменитой Сергиевой лавры, освящена во имя Святой Живоначальной Троицы по благословению митрополита Феогноста в начале княжения великого князя Симеона Иоанновича и, следовательно, около 1340 г.

Стефан, однако ж, недолго пожил в пустыне, в которой приходилось терпеть крайний недостаток во всем, потому что вокруг нее не было ни жилья, ни даже пути людского, а был только лес; никто в нее не приходил и ничего не приносил. Он перешел в московский Богоявленский монастырь, где впоследствии удостоился быть игуменом и духовником великого князя Симеона. Но младший брат остался непоколебим в своем намерении. Первою заботою его было облечься наконец в ангельский образ, и для этого, пригласив к себе некоего духовного старца, игумена Митрофана, Варфоломей принял от него в своей церкви и пострижение в монашество, и новое имя Сергия на двадцать четвертом году своей жизни. Отпустив игумена, Сергий, первый постриженник в своей обители и совершенно одинокий в пустыне, предался всею душою многотрудным подвигам иноческого жития. Он переносил всякого рода лишения, изнурял плоть свою непрестанным постом и бдением, был неутомим в молитве и трудах, испытал страх и от зверей, и особенно от нападений духов злобы и благодатию Божиею все превозмог и победил. Так продолжалось около двух лет.

Затем начали приходить к преподобному иноки, по одному, по два и по три, и проситься к нему в сожительство. Он не соглашался, указывая им на трудности пустынной жизни, но, видя непреклонность просителей и их готовность на все лишения и труды, уступил и дозволил им строить для себя кельи, из которых три или четыре построил собственными руками. Братия ежедневно собирались в церковь и отправляли полуночницу, утреню, часы, вечерню и повечерие, а часто и молебствия. Для совершения же литургии приглашали со стороны какого-либо пресвитера или игумена. Преподобный Сергий действовал на всех примером своей жизни. Он, как некогда преподобный Феодосий Печерский, сам рубил дрова и разносил по кельям, молол жито в жерновах, пек хлебы, варил пищу для братии, шил обувь и одежду и на своих плечах носил из источника на гору воду в двух водоносах и поставлял у кельи каждого, а ночи проводил без сна в молитве, питался только хлебом и водою, ни одного часа не оставался праздным и что бы ни делал, на устах его всегда был псалом. Чрез несколько лет прибыл в монастырь игумен Митрофан, постригший Сергия, и последний был очень рад, особенно потому, что обитель нуждалась в настоятеле. Но дряхлый старец скоро скончался. Тогда братия единодушно обратились к самому преподобному Сергию и с такою настоятельностию умоляли его принять сан пресвитера и игумена, что он, при всем своем смирении и нежелании, должен был согласиться. Он принял тот и другой сан от епископа Волынского Афанасия, который управлял тогда Переяславлем и делами митрополии в отсутствие митрополита Алексия, ездившего в Царьград (следовательно, в 1354 или 1356 г.).

Сделавшись настоятелем обители, преподобный Сергий нередко поучал братию словом, но еще более продолжал поучать собственным примером. Он ежедневно совершал литургию, прежде всех шел в церковь и на всякие труды, сам молол пшеницу, сеял муку, пек просфоры, варил кутию, делал свечи и всегда носил самую бедную одежду, покрытую заплатами. Около трех лет число братий в обители было ни больше, ни меньше двенадцати, кроме игумена. Но слух о подвигах его начал привлекать к нему со всех сторон. Первый пришел сюда архимандрит Симон, который оставил свое настоятельство в Смоленске, чтобы подчиниться такому руководителю и, принесши с собою довольно имения, дал ему возможность построить более пространную церковь для быстро умножавшейся братии. Сергий не отвергал никого из приходивших к нему и желавших пострижения; напротив, всякого принимал с радостию, но только постригал нескоро. Сначала он приказывал новоприбывшему облечься в длинную одежду из черного сукна и жить с братиею до тех пор, пока не навыкнет всему монастырскому уставу, потом облекал этого послушника в монашескую одежду и довольно уже испытанных постригал и облачал в мантию и клобук, а когда видел брата, усовершившегося в монашеских подвигах, тогда удостаивал его и святой схимы. Для наблюдения за братиею преподобный Сергий между прочим имел обычай, подобно преподобному Феодосию Печерскому, поздно вечером и ночью обходить все кельи иноков. И если слышал или видел, что инок молится, или читает книгу, или занимается рукоделием, то радовался и благодарил Бога. А если слышал, что два или три брата сошлись вместе и празднословят, то очень скорбел и ударял рукою в дверь или в окно, чтобы прекратить непозволенную беседу, и удалялся. Наутро призывал виновных к себе и, не обличая их прямо, приводил их к сознанию своей виновности кроткою и назидательною беседою; упорных же и нераскаянных обличал и подвергал епитимии. При начале своем обитель преподобного Сергия нередко терпела крайнюю нужду и недостаток во всем. Случалось, как некогда и в обители преподобного Феодосия Печерского, что братии нечего было есть и они переносили голод по два и по три дня. Но по вере преподобного Сергия, Господь скоро посылал им пищу чрез неизвестных христолюбцев. Случалось, что в обители недоставало вина для совершения литургии, фимиама для каждения, воску для свеч, и тогда в монастырской церкви горела березовая или сосновая лучина. Впрочем, такое состояние продолжалось недолго. Еще во дни великого князя Иоанна Иоанновича (1353–1359) в окрестностях Сергиевой пустыни стали селиться многие земледельцы, путь к ней сделался пространнее и близ самого монастыря проложена большая дорога из Москвы на северные города. Тогда многие и часто начали посещать обитель и приносили в нее все потребное в большом количестве. В числе приходивших были и поселяне, и вельможи, и князья. Преподобный Сергий еще при жизни совершил несколько чудес, и весть о его чудесах и подвигах, распространившаяся повсюду, привлекала к нему не только из ближних, но и из дальних городов и весей. Многие иноки совсем оставляли свои монастыри и переселялись в его обитель.

Константинопольский патриарх Филофей, услышав также о добродетельном житии преподобного Сергия, прислал ему в дар крест, параманд и схиму, а вместе и благословенную грамоту, в которой давал преподобному совет завести в обители общежитие. Святой старец, с согласия своего митрополита, исполнил патриаршую волю, устроил в своей обители общежитие, распределил между братиями послушания, учредил должности келаря, екклесиарха и другие и строго заповедал иметь все общим, никому не приобретать себе ничего особо. Видя, что средства обители постоянно увеличивались от приношений и вкладов, преподобный Сергий установил при ней странноприимство, так что все, нуждавшиеся в помощи, нищие, больные получали в ней все необходимое, а иногда проживали в ней многие дни в полном довольстве и успокоении. Своими высокими подвигами святой старец приобрел всеобщее уважение в отечестве. Сам митрополит Алексий посещал его, пользовался его советами и, приближаясь к могиле, желал иметь его своим преемником, от чего, впрочем, смиренный подвижник отказался. Великий князь Димитрий Иоаннович Донской также не раз приходил в его обитель, особенно прежде и после Куликовской битвы, на счастливый исход которой имели такое осязательное влияние молитвы, благословение и наставления преподобного старца, приглашал его быть восприемником своих детей и свидетелем при своем духовном завещании. Основав знаменитую обитель, дав ей внутреннее благоустройство, насадив в ней семена глубокого благочестия и приготовив достойных себя учеников, преподобный Сергий скончался в 1392 или в 1397 г., 72 или 78 лет от роду. Из преемников его первым и достойнейшим был преподобный Никон, во дни которого обитель, если и много потерпела от полчищ Едигеевых, будучи предана огню (в 1408 г.), но вскоре обновлена и распространена и приобрела новые отчинные владения как от усердия великих и удельных князей, так и посредством покупки.

Заслуга преподобного Сергия для русского монашества состояла не в том одном, что он основал Свято-Троицкую лавру, а равно и в том, что его трудами или при его участии и благословении устроено несколько других обителей.

Однажды, испытав огорчение в своем монастыре, святой старец тайно удалился из него, обошел разные пустынные места и полюбил одно, наиболее красивое, на реке Киржач (Владимирской губернии). Здесь при содействии многочисленных своих чтителей, чернецов и бельцов, князей и бояр, приносивших ему довольно сребра, он скоро построил церковь и кельи, собрал множество братии и таким образом основал монастырь Благовещенский на Киржаче. Когда, уступая просьбам прежних своих учеников и убеждению митрополита Алексия, преподобный отец возвратился в Троицкую обитель, то новоустроенный монастырь передал в управление ученика своего Романа.

Сам святитель Алексий, желая основать монастырь, обратился к преподобному Сергию с просьбою дать ему опытного в духовной жизни инока, который бы мог быть надежным руководителем и других. Поводом к сооружению обители послужило для первосвятителя следующее. Во время последнего (1356) его путешествия в Грецию он подвергся на море страшной буре. Среди крайней опасности воссылая пламенные молитвы о спасении своей жизни, он дал обет построить церковь с монастырем в память того дня, в который достигнет пристанища. Судно вошло в пристань 16 августа, когда Церковь празднует Нерукотворенному Образу Христа Спасителя. Выслушав такой рассказ из уст святого Алексия, преподобный Сергий вручил ему своего любимого ученика Андроника, который с юных лет воспитывался под надзором блаженного отца и успел усвоить себе его строгие правила. Первосвятитель, дав довольно милостыни на Сергиеву обитель, отправился с Андроником в Москву и на реке Яузе построил церковь во имя Спасителя – Нерукотворенного Его Образа, создал общежительный монастырь, снабдил его всем нужным и поручил настоятельство в нем Андронику. Чрез несколько времени преподобный Сергий приходил взглянуть на новую обитель и призвал на нее Божие благословение. Этот Спасо-Андроников монастырь вскоре сделался «велик и славен», особенно добродетелями и мудростию первых своих настоятелей: Андроника, ученика его Саввы и ученика Саввина Александра. Отсюда вышли многие иноки на игуменства в другие обители, а некоторые и на епископские кафедры.

Во дни ростовского князя Константина III († 1364) и епископа Игнатия III († 1363), когда преподобный Сергий Радонежский приходил на богомолье к Ростовским чудотворцам, два пустынножителя, Феодор и Павел, просили святого старца указать им место для построения обители и преподать благословение. Углубившись в непроходимые дебри, окружавшие тогда Ростов, преподобный Сергий избрал место на берегу реки Устья и благословил этих двух иноков устроить здесь монастырь Борисоглебский, который действительно и был ими устроен в пятнадцати верстах от Ростова.

Подобным образом, когда преподобный Сергий приходил в 1365 г. по поручению великого князя и митрополита в Нижний Новгород для убеждений тамошнего князя Бориса, то на возвратном пути своем он положил основание Георгиевской пустыни в Гороховском уезде на реке Клязьме. В числе учеников преподобного Сергия находился родной племянник его – сын брата Стефана Феодор (в крещении Иоанн). Приняв пострижение еще на двенадцатом году своей жизни от дяди своего и в продолжение многих лет воспитываясь под его непосредственным руководством, Феодор, когда достиг сана священства, возымел помысл основать где-либо новый общежительный монастырь. Святой Сергий, видя твердость и неизменяемость этого помысла в продолжение многого времени, согласился наконец отпустить Феодора и с ним несколько братий, чтобы они избрали место для новой обители. Им понравилось место близ реки Москвы по имени Симонове. Сергий сам приходил осмотреть это место, одобрил и благословил. Тогда Феодор с разрешения епархиального владыки создал церковь во имя Рождества Пресвятой Богородицы и устроил общежительный монастырь, известный доныне под именем Симонова. Слава Феодора как высокого подвижника привлекала к нему множество братии со всех сторон России. Он всеми был честим и уважаем. Великий князь Димитрий Иоаннович избрал его своим духовником и посылал в Царьград по делам церковным. Патриарх также полюбил его, возвел в сан архимандрита, а монастырь его принял в свое непосредственное ведение в качестве патриаршей ставропигии. Князья русские, начиная с Димитрия Донского, посещали Симонов монастырь и обогащали его вкладами и даяниями.

По просьбе серпуховского князя Владимира Андреевича преподобный Сергий ходил в Серпухов и там близ реки Нары в двух верстах от города построил церковь во имя Зачатия Пресвятой Богородицы, заложил (в 1374 г.) общежительный монастырь, названный по высоким горам, на которых он построен, Высотским, и дал этому монастырю в настоятеля одного из своих учеников – Афанасия.

По желанию великого князя Димитрия Иоанновича Донского святой Сергий основал три монастыря. Первый – в 1378 г., Дубенский на Стромыни с церковию Успения Пресвятой Богородицы, в 30 верстах на юго-восток от Троицкой лавры при речке Дубенке, впадающей в реку Дубну (где ныне село Стромынь). Второй – после 1380 г., в благодарность Богу за победу над Мамаем, Дубенский на острову, также с церковию Успения Пресвятой Богородицы, в 40 верстах к северо-западу от Троицкой Лавры, при другой реке Дубенке. Третий – Голутвинский, с храмом в честь Богоявления Господня, близ Коломны на урочище Голутвине. Во все эти места преподобный Сергий сам ходил, по обычаю, пешком, чтобы благословить и положить начало обители, и во все три обители поставил игуменами своих учеников, в первую – Леонтия, во вторую – Савву, в третью – Григория. Разумеется, что средства как для построения, так и для содержания этих обителей даны были великим князем.

Кроме монастырей, основанных при непосредственном участии святого Сергия, явились тогда и многие другие монастыри в Руси Восточной. К числу их надобно отнести в Москве: а) Петровский, в котором архимандрит Иоанн (упоминается 1377 г.), первый из настоятелей московских, ввел устав общежития; б) Чудов, основанный (1365) в самом Кремле святым митрополитом Алексием на месте, которое подарила ему исцеленная им царица Тайдула: святитель, собрав сюда старцев честных частию из Троицкой лавры, частию из других обителей, наделил монастырь нивами, озерами, селами и людьми и с самого начала учредил в нем общежитие и архимандритию; в) Алексеевский девич, также общежительный, здесь в 1393 г. скончалась игумения Иулиания, дочь богатых и славных родителей из Ярославля, более тридцати лет проведшая в иночестве и пользовавшаяся всеобщею любовию и уважением за свои добродетели; г) Рождественский на Рву или на Трубе девич, основанный княгинею Мариею, в монашестве Марфою, матерью князя Владимира Андреевича Храброго, которая и погребена здесь в 1389 г.; д) Вознесенский девич, в самом Кремле, устроенный около 1387 г. супругою великого князя Димитрия Иоанновича Донского Евдокиею, в иночестве Евфросиниею, и сделавшийся усыпальницею для русских государынь; е) Афанасиевский, упоминаемый в 1385 г.; ж) Сретенский, основанный в 1395 г. по воле великого князя Василия Димитриевича и митрополита Киприана на том самом месте, где встречена была москвитянами чудотворная икона Божией Матери Владимирская, которую переносили из Владимира в Москву по случаю нашествия Тамерланова и которой приписали неожиданное удаление этого воителя из пределов русских; з) Николаевский, или Старо-Николаевский: тут три года с половиною (1401–1404) прожил Новгородский архиепископ Иоанн, задержанный митрополитом в Москве по воле великого князя Василия Димитриевича; и) Иоанно-Златоустовский, упоминаемый в 1410 г., и й) Иоанно-Предтечевский под бором, где в 1415 г. жил один святой старец, предсказавший великому князю Василию Димитриевичу рождение от него сына Василия.

В Твери существовали монастыри: Софийский девич, в котором приняла пострижение великая княгиня Мария, супруга Михаила Ярославича Тверского, убитого в Орде (1319), и скончался малолетний правнук его Александр у своей бабки Софии (1358); Николаевский над ручьем или с Заволочья, откуда взят был (1374) на кафедру Тверской епископ Евфимий Вислин и куда снова (1386) должен был удалиться; Желтиков Успенский на реке Тмаке, построенный (1395) святым Арсением, епископом Тверским; Афанасиевский, где (1399) принял пострижение и схиму великий князь Михаил Александрович Тверской; Богородицкий на Бору и Богородицкий на Гостомле, упоминаемые около 1361 г.; Воскресенский на Шоше; Воскресенский Бардинский на той же реке; Воскресенский за Волгою и Спасский во Зезях, упоминаемые 1361–1437 гг.; Саввин на реке Тме, в 20 верстах от Твери, основанный в 1397 г.

Недалеко от Рязани мы видим два монастыря: Ольгой Успенский, основанный еще в 1-й половине XIII в. и Солотчинский Рождество-Богородицкий, устроенный в 1390 г. двумя первыми его игуменами Василием и Евфимием. Оба эти монастыря получили жалованные грамоты на разные владения от рязанского великого князя Олега Иоанновича (около 1350–1402 гг.)

В Нижнем Новгороде и его окрестностях возникли монастыри: Печерский, основанный (около 1330 г.) святым Дионисием, который сначала ископал себе пещеру на берегу Волги и подвизался в ней, а потом был архимандритом своей обители и впоследствии архиепископом Суздальским; Зачатиевский – девич, созданный (около 1355 г.) на правилах общежития княгинею Василиссою, в иночестве Феодорою, супругою нижегородского князя Андрея Константиновича; Благовещенский, восстановленный и вновь устроенный (около 1370 г.) святым митрополитом Алексием, и Николаевский Дудин, о существовании которого еще в начале XV в. свидетельствует писанное в нем и доселе сохранившееся Евангелие.

В Суздале к числу прежних монастырей присоединились новые: один мужеский, другой женский. Мужеский – Спасо-Евфимиев, построен (1352) по воле суздальского князя Бориса Константиновича постриженником новгородского Печерского монастыря иноком Евфимием, бывшим здесь и архимандритом, – это первый из суздальских монастырей, в котором введено было общежитие. Женский Покровский, сооружен (1364) суздальским князем Андреем Константиновичем на месте, которое подарено было тем же преподобным Евфимием неподалеку от его обители на другой стороне реки.

Явились новые монастыри и в Ростове: Григориевский, или святого Григория Богослова, где принял пострижение (около 1365 г.) святой Стефан, просветитель Перми; Зачатиевский Иаковлев, основанный (около 1389 г.) святым епископом Ростовским Иаковом, и Рождество-Богородацкий, основание которого приписывается первому Ростовскому архиепископу святому Феодору (1389–1394).

В Костромском крае возникло десять монастырей. Татарский князь Чет, прибывший в Москву в 1330 г. и вскоре принявший святое крещение, построил монастырь Ипатиевский близ самой Костромы во 2-й половине XIV в. Преподобный Авраамий Галичский († 1375), ученик преподобного Сергия Радонежского, основал четыре общежительных монастыря: в честь Успения Божией Матери на берегу озера Галичского, при содействии галичского князя Димитрия Феодоровича; в честь Положения честного Ее пояса в тридцати верстах от этого озера при усердии окрестных жителей; в честь Собора Богоматери на реке Биче, или Воче, и, наконец, в честь Покрова Ее на озере Чухломском, в тридцати верстах от обители Вочской. Все эти монастыри были первоначально деревянные. Преподобный Пахомий Нерехтский († 1384) основал Сыпанов Троицкий общежительный монастырь на месте, называвшемся Сыпаново, в 42 верстах от Костромы, близ Нерехты. Преподобный Иаков Железноборский, ученик преподобного Сергия Радонежского, учредил общежительный монастырь Галичский Предтечев, в 40 верстах от Галича близ селения Железный Борок при пособии от великого князя московского Василия Димитриевича (1389–1423). Еще три общежительных монастыря: Богоявленский Луховский на реке Лухе, Свято-Троицкий Желтоводский при озере Желтые воды и Макариевский Унженский на правом берегу реки Унжи – основаны один после другого учеником и постриженником святого Дионисия Суздальского, преподобным Макарием Унженским, который скончался никак не позже 1444 г.

Известны также монастыри: а) в Муроме: Борисоглебский, где в 1345 г. погребен муромский князь Василий; б) в Переяславле Залесском: Богородичный Горицкий, в котором принял пострижение преподобный Димитрий Прилуцкий, современник и собеседник преподобного Сергия Радонежского; Николаевский общежительный, основанный и устроенный этим самым преподобным Димитрием до отхода его на Вологду (прежде 1371 г.), и Введенский, неизвестно кем основанный, но существовавший в начале XV в.; в) в Городце: Лазаревский, где в 1367 г. гром побил чернецов и черниц; г) в 15 верстах от Димитрова: Николаевский Песношский, на реке Песноше, основанный (в 1361 г.) учеником преподобного Сергия Радонежского Мефодием († 1392); д) близ Звенигорода: Саввино-Сторожевский, основанный около 1398 г. на горе Стороже учеником преподобного Сергия Радонежского Саввою по желанию звенигородского князя Юрия Дмитриевича который наделил обитель селами и угодьями; е) близ Александрова: Свято-Троицкий Махрицкий, на реке Махрице, основанный постриженником киевской лавры преподобным Стефаном Махрицким, другом преподобного Сергия, во дни великого князя Иоанна Иоанновича (1353–1359); ж) близ Можайска: Рождество-Богородицкий Лужецкий, на реке Лужках, построенный по воле можайского князя Андрея Дмитриевича († 1432) постриженником Симонова монастыря преподобным Ферапонтом Белоезерским; з) на реке Шексне, в пределах владений можайского князя – Никольский и Георгиевский в Раменце, упоминаемые в 1443 г.; и) близ Боровска: Покровский Высокий, в котором принял (1414) пострижение преподобный Пафнутий Боровский и подвизался тридцать лет, последние 13 – в сане игумена, и Рождество-Богородицкий Пафнутиев, основанный в 1444 г. этим самым Пафнутием в двух верстах от монастыря Высокого; и) близ Серпухова: Владычень Серпуховский, созданный в 1362 г. святым митрополитом Алексием; к) близ Венева: Николаевский Венев, где в 1408 г. скончался и погребен несчастный князь смоленский Юрий Святославич; л) в Гороховце: Василиевский на Клязьме, упоминаемый около 1418 г.; м) в Юрьеве Польском: Богородицкий, или Успенский, на Воиновой горе, упоминаемый около 1428 г.

Нет сомнения, что мы не перечислили всех обителей, какие существовали тогда в средней полосе России. О большей части и из перечисленных летописи и другие исторические свидетельства упоминают только мимоходом, случайно. Очень естественно, если о тех монастырях, о которых не было случая что-нибудь сказать, они вовсе не упомянули.

III. Монастыри в Новгородской области и других северных

Новгородской области и других северных, ей сопредельных, не коснулась непосредственно буря монгольская. А потому она не имела никакого влияния и на состояние здешних обителей. В самом Новгороде, который и прежде превосходил все русские города числом своих монастырей, число это еще более теперь увеличилось. Местные летописи часто упоминают о прежних монастырях: Юрьевском, Антониевом, Хутыне, Аркаже, Покровском на Зверинце, Николаевском на Липне, Благовещенском, Росткине и других, но еще чаще говорят о монастырях новых или только восстановленных и обновленных.

Владыки Новгородские принимали в этом деле большое участие. Архиепископ Давид соорудил в 1313 г. каменную церковь святого Николая в Неревском конце на собственном дворе и совокупил вокруг нее черноризцев: кажется, тут речь идет только о восстановлении Бело-Николаевского монастыря, который существовал и прежде. Архиепископ Моисей основал пять монастырей: еревяницкий Воскресенский в 1335 г. на реке Деревянице, в четырех верстах от Новгорода; Болотов Успенский в 1352 г. на Волотовом поле, в трех верстах от Новгорода к востоку; Богословский женский – в 1354 г. за городским земляным валом близ Новгорода; Сковородский Михайловский – в 1355 г. в четырех верстах от Новгорода к югу и Радоговицкий Успенский – в 1357 г. за городским земляным валом, в 50 саженях от монастыря Богословского женского. Кроме того, Моисей обновил и украсил церквами монастыри: Десятинский женский – в 1327 г. на Софийской стороне в Новгороде и Свято-Духов в 1357 г. там же. Архиепископ Иоанн в 1407 г. основал два монастыря: Спасо-Преображенский на реке Видогоще, в 23 верстах от Новгорода и Николаевский на реке Веренде, в 25 верстах от Новгорода к югу. Архиепископ Евфимий основал в 1432 г. монастырь святых 12 апостолов на Чудинцевой улице.

Кроме архипастырей устрояли монастыри и другие лица, преимущественно монашествующие. Так основаны монастыри: Ксенофонтов, или Ксенофонтова пустынь, в 25 верстах от Новгорода, на реке Робейке, преподобным Ксенофонтом, учеником преподобного Варлаама Хутынского, скончавшимся в 1262 г.; Колмов Успенский – в начале XIV в., у ручья Колмова в трех верстах от Новгорода преподобным Макарием, который называется и настоятелем и ктитором, т.е. создателем этой обители; Шилов Покровский – в 1310 г., на правом берегу Волхова против Юрьева монастыря монахом Олонием (Леонтием) Шилом; Папороцкий Николаевский – в 1404 г., у реки Папоротны в 53 верстах от Новгорода каким-то Порфирием Кавским или Инамским; Вяжицкий Николаевский – в 1411 г., в 12 верстах от Новгорода к западу, в лесу на болотистом месте Вяжище монахами Антонием и Пахомием, из которых первый был строителем, а последний – игуменом этого монастыря; Савво-Вишерский – на левом берегу реки Вишеры, в 10 верстах от Новгорода к северо-востоку преподобным Саввою, который родился в Кашине от боярина Ивана Васильевича Борозды, с юных лет принял пострижение в одном из тверских монастырей и, устроив свою Вишерскую обитель, сам жил и подвизался на столпе, сходя с него к братии только по субботам и воскресеньям.

Довольно монастырей построено вообще новгородцами или людьми неизвестными. Некоторые из этих монастырей находились в самом Новгороде, на Софийской или на Торговой стороне, и именно; Лазарев на левом берегу Волхова (упоминается в 1386 г.); Николаевский на Чудинцевой улице (основан в 1390 г.); Спасский на Косьмодамианской улице (основан в 1394 г.); Евфимиин женский в Плотницком конце (возобновлен в 1414 г.) и Ильинский женский в конце Прусской улицы (основан в 1418 г.).

Другие – в окрестностях Новгорода: Спасский на Ковалеве, в четырех верстах от Новгорода к востоку (упоминается в 1345 г.); Николаевский на Лятке близ Торговой стороны (упоминается в 1364 г.); Андреевский на реке Ситенке, в четырех верстах от Новгорода к юго-востоку (упоминается в 1371 г.); Спасский на поле близ Торговой стороны (упоминается в 1378 г.); Христо-Рождественский на поле близ Торговой стороны (упоминается в 1386 г.); Николаевский женский на Сокольей горе, близ Торговой стороны (возобновлен в 1389 г.); Рождество-Богородицкий Лисицкий на Лисьей горе, в семи верстах от Торговой стороны (упоминается в 1392 г.); Николаевский Мостицкий, в четырех верстах от Новгорода к юго-западу, на реке Веряже (основан в 1412 г.); Воскресенский на Красном поле или на Красной горке близ Торговой стороны, у Плотницкого конца (основан в 1415 г.); Богоявленский близ Софийской стороны на Вотской дороге (упоминается в 1421 г.), и Борисоглебский на реке Гзени близ Софийской стороны (основан в 1424 г.).

Еще некоторые монастыри основаны были в значительных расстояниях от Новгорода. Таковы: Николаевский Понедельский на реке Понедели,в 24 верстах от Новгорода к юго-востоку (упоминается в 1386 г.); Троицкий Клопский, в 20 верстах от Новгорода к югу, на правом берегу Веряжи, где с 1408 г. подвизался преподобный Михаил Клопский, сродник князей московских, принявший на себя юродство Христа ради, и Николаевский Отенский, или Отня пустынь, в 50 верстах от Новгорода к северо-востоку (упоминается в 1420 г.).

После сделанного нами перечня новгородских обителей неизлишним считаем упомянуть два случая, замеченные местными летописями. В 1386 г., когда великий князь Димитрий Иоаннович Донской приближался с своими войсками к Новгороду и новгородцы собрались защищаться, они сами сожгли вокруг своего города 24 монастыря. А в 1419 г. во время сильного наводнения, случившегося в Новгороде, затоплены были водою 19 монастырей, так что иноки по доскам ходили в церкви или ездили на лодках.

В Пскове и его окрестностях возникло несравненно менее обителей. Кроме Спасского на Мироже, который основан еще епископом Нифонтом Новгородским и продолжал существовать теперь, здесь упоминается только двенадцать новых монастырей. И именно; Иоанно-Предтечев женский в пригородном селе Завеличье, основанный (около 1243 г.) святою Евпраксиею, супругою псковского князя Ярослава Владимировича, которая вскоре потерпела мученическую смерть от своего пасынка и погребена в этой обители; Снетогорский Богородичный на горе Снетной (упоминается 1265, 1310, 1367–1421 гг.); Космодамиановский с Гремячей горы за рекою Псковою вне города и Свято-Духовский со Усохи женский в самом городе, в которых построены в 1383 г. каменные церкви; Николаевский с Валку, или на Волоку, на берегу реки Великой, в котором (1395) построил каменную церковь посадник Захария Костроминич; Пантелеимонов, упоминаемый в 1396 г.; Михайловский женский на поле, где в 1398 г. поставил каменную церковь некто Захария Фоминич; Стефановский в Лугу, недалеко от Пскова, где в 1404 г. соорудил каменную церковь игумен Карп; Образский с поля, или Спасская пустынь, где в 1414 г. построена новая церковь; Николаевский на Песках, где сооружена каменная церковь в 1419 г.; Благовещенский женский в Песках, построенный псковичами в 1421 г. на месте, которое подарил для этого чернец Порфирий Сонешка, и Никитский, или Никитина пустынь, где в 1442 г. сооружена церковь во имя святого Саввы.

Обращаясь снова к области Новгородской, мы видим здесь несколько монастырей и в других городах и местах кроме Новгорода. Таковы: а) на Шелони, или в Шелонском городке, Михайловский, в котором скончался (1352) Новгородский архиепископ Василий на возвратном пути своем из Пскова в Новгород; б) в Старой Руссе: Спасо-Преображенский, возобновленный и украшенный (1442) Новгородским владыкою Евфимием и Николаевский Косинский в трех верстах от города на острове или косе, основанный около половины XIII в. учениками преподобного Варлаама Хутынского Константином и Косьмою; в) в Ладоге: Георгиевский, возобновленный (1446) Новгородским владыкою Евфимием; г) на Ладожском озере: Валаамский на острове Валаам, уже процветавший к концу XIV в., и Коневский Рождественский на острове Коневце, основанный (1398) преподобным Арсением, который родом был новгородец, путешествовал на Афон и по возвращении оттуда жил несколько времени в Валаамской обители; д) близ Каргополя: Каргопольский Успенский на берегу реки Онеги, основанный в XIV в. иноком Ионою, и Каргопольский Спасский, основанный на той же реке и в том же веке иноком Вассианом; е) на острове Муроме, или Мучь, в нынешнем Пудожском уезде: Муромский Успенский Онежский, основанный около половины XIV в. преподобным Лазарем Муромским; ж) в Двинской и Корельской областях: Архангельский на Северной Двине, где ныне Архангельск, и Карельский Николаевский у Белого моря, в 34 верстах от Архангельска, оба эти монастыря в 1419 г. были опустошены норвежцами; з) на острове Белого моря Соловках: Соловецкий, основанный в 1429–1436 гг. тремя святыми старцами: Германом, Савватием и Зосимою, из которых последний более других потрудился для устройства обители.

В Белозерской стране самым древним монастырем был Устьшехонский Троицкий, находившийся первоначально в 17 верстах от Белозерска к востоку, на устье реки Шексны. Монастырь этот основан (в 1251 г.) первым белозерским князем Глебом Васильковичем в память чудесного исцеления малолетнего сына его Михаила от слепоты, последовавшего от иконы Святой Живоначальной Троицы. Князь, украсив чудотворную икону, перестроил самую церковь, где она находилась, поставил вокруг церкви кельи, учредил общежительство для двадцати братий, выпросил для них из Валаамского монастыря настоятеля Геннадия и, обогатив свою обитель вкладами, отчинами и угодьями, дал ей средства для дальнейшего существования.

Спустя почти полтора столетия возник в Белозерской стране другой монастырь – Кирилло-Белоезерский. Преподобный Кирилл родился (1337) в Москве, принял пострижение в Симоновой обители, где еще на низших степенях послушания заметил и отличил его преподобный Сергий Радонежский, нередко посещавший племянника своего архимандрита Феодора. Когда Феодор взят был на епископскую кафедру Ростовскую (1389), Кирилла избрали на его место в настоятеля Симонова монастыря. Но святой старец, любя безмолвие, оставил настоятельство, а затем и самую Москву и удалился в пределы белозерские. Там, в глубокой пустыне, на северном берегу озера Сиверского положил он начало (1397) новой обители, собрал иноков, которые охотно шли к нему из Симонова и других монастырей, дал им строгий общежительный устав и, управляя ею в продолжение тридцати лет († 1427), своими высокими подвигами приобрел себе всеобщее уважение и братии, и народа, и князей и оказывал сильное духовное влияние на всю страну. Монастырю святого Кирилла Белоезерского суждено было сделаться знаменитейшим из всех монастырей Северной России.

Вместе с преподобным Кириллом прибыл в Белозерский край и другой постриженник Симонова монастыря – преподобный Ферапонт, урожденец волоколамский. Скоро, однако ж, они расстались, и Ферапонт основал (1398) на возвышенном берегу озера Бородавского, в четырнадцати верстах от нынешнего города Кириллова, общежительный монастырь Белоезерский Ферапонтов. Можайский князь Андрей Дмитриевич, которому принадлежало и Белоозеро, узнав об этой обители и о святости жизни ее настоятеля, пожаловал ей многие угодья и тем способствовал к скорейшему благоустроению ее и процветанию.

В 1-й половине XV в. основаны в Белозерском крае еще два монастыря: Вожеезерский Спасский на острову озера Воже, в ста верстах от Кириллова учеником преподобного Кирилла Белоезерского Мартинианом, который удалился на этот остров по смерти своего наставника, и Череповский Воскресенский – двумя иноками, Феодосием и Афанасием, пришедшими, вероятно, из Сергиевой лавры, монастырь этот существовал во дни можайского и вместе белоезерского князя Андрея Дмитриевича († 1432), от которого получил и грамоту.

Обширный Вологодский край, где прежде известны были только три монастыря: Кайсаровский близ Вологды, Гледенский Троицкий и Архангельский в Великом Устюге, в настоящий период обогатился монастырями. Во 2-й половине XIII в. основан монастырь Спасо-Каменный на Каменном острову Кубенского озера. Белозерский князь Глеб Василькович, путешествуя от Белоозера к Устюгу на судах, подвергся на Кубенском озере страшной буре и в минуты опасности дал обет построить церковь и монастырь на том месте, где пристанет к берегу. Судно прибило бурею к Каменному острову. Князь нашел на острове двадцать три инока, которые по бедности не имели у себя церкви, а собирались для молитвы в часовню. Немедленно он приказал построить церковь во имя Преображения Господня и деревянные кельи (около 1260 г.). С того времени монастырь Спасо-Каменный, находясь под покровительством белозерских князей, скоро пришел в цветущее состояние и сделался многолюдным и благоустроенным, особенно во дни игумена своего Дионисия Грека, который дал этой обители устав святой горы Афонской, где сам принял пострижение, и в 1418 г. взят был на кафедру Ростовской епархии.

В XIV столетии основаны еще монастыри: Авнежский Троицкий – в 60 верстах от Вологды к востоку преподобным Стефаном Махрицким и учениками его Григорием и Кассианом (около 1370 г.) при содействии окрестных жителей; Спасо-Прилуцкий – в пяти верстах от Вологды в 1371 г. преподобным Димитрием Прилуцким, который первый ввел в Вологодском крае общежитие; Воскресенский на реке Обноре – учеником преподобного Сергия Радонежского Сильвестром Обнорским († 1379), и Святолуцкий Николаевский на берегу Кубенского озера, восстановленный преподобным Дионисием Глушицким, постриженником Спасо-Каменного монастыря. Здесь же должно упомянуть о трех пустынях, устроенных святым Стефаном Пермским в нынешних пределах вологодских к концу того же столетия: Ульяновской Спасской – в 165 верстах от Устьсысольска, Стефановской – в 60 верстах от того же города и Устьвымской архангельской – в 80 верстах от Яренска на устье реки Выми.

В 1-й половине XV в. основано восемь монастырей: Покровский Глушицкий на реке Глушице, в 45 верстах от Вологды преподобным Дионисием Глушицким в 1403 г.; Сосновский Предтечев – в четырех верстах от Покровского тем же преподобным Дионисием в 1420 г.; Леонтиевский женский – в двух верстах от Покровского тем же Дионисием; Нуромский Спасский – в 60 верстах от Вологды преподобным Сергием Нуромским (около 1408 г.), который пришел в Россию с святой горы Афонской и несколько времени был учеником преподобного Сергия Радонежского; Павло-Обнорский – в 56 верстах от Вологды (1414), преподобным Павлом Обнорским, тоже бывшим учеником преподобного Сергия Радонежского; Александров Успенский на реке Куште, в 40 верстах от Вологды преподобным Александром Куштским, постриженником Спасо-Каменного монастыря († 1439); Спасо-Евфимиев – в 120 верстах от Вологды преподобным Евфимием, сотоварищем Александра Куштского, и Лопотов Богородицкий – в 40 верстах от Вологды преподобным Григорием Пелшемским (в 1426 г.), который родом был из фамилии галичских бояр Лопотовых.

IV. Устройство и внутреннее состояние монастырей

Таким образом, мы насчитали более 180 монастырей, вновь возникших или восстановленных в два столетия монгольского владычества над Россиею кроме тех, которые продолжали существовать от прежнего времени. Но, как велико было число братий в каждом из этих монастырей – неизвестно. Знаем только, что в суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре еще при самом преподобном Евфимии находилось 300 иноков, в чухломском Авраамиевом, также при жизни самого Авраамия, – сто человек, а из женских монастырей в московском Алексеевском подвизалось 90 черноризиц при знаменитой игуменье Иулиании († 1393) и в нижегородском Зачатиевском – 110 сестер во дни основательницы обители княгини Феодоры († 1377). Кроме того, о некоторых мужеских монастырях, как-то: Троицком Сергиевом, Андрониковом, Симоновом, Голутвинском, Высотском, Кирилло-Белоезерском, Ферапонтовом, Спасо-Прилуцком, Валаамском, – встречаются общие выражения, что монастыри эти были велики или что в них находилось множество братства, вследствие чего некоторые из них, например Троицко-Сергиев, Кирилло-Белоезерский, Глушицкий и Снетогорский псковский назывались иногда лаврами. А были монастыри, или монастырьки, малые, в которых обитало по шести, по пяти черноризцев, даже по три и по два. После этого утверждать, будто во дни монгольского ига монашество необыкновенно усилилось в России, будто целые толпы поселян и горожан поступали в обители, увлекаясь выгодами монастырской жизни, есть дело совершенного произвола. Даже по числу монастырей если монгольский период действительно превосходит два предшествовавшие столетия Русской Церкви, зато далеко уступает последующим: так, в течение одного XVI столетия (по указателю к «Истории российской иерархии») возникло у нас 100 монастырей, а в течение XVII вновь устроено 220.

Монастыри различались между собою по своей зависимости от высших властей, по значению своих настоятелей, по взаимному отношению друг к другу, по внутреннему устройству.

Все русские монастыри по законам церковным находились в зависимости от своих епархиальных архиереев. Но один монастырь, именно московский Симонов, еще при первом своем настоятеле Феодоре, взят был в непосредственное ведение Константинопольского патриарха и назывался патриаршею ставропигиею. Еще некоторые монастыри, преимущественно из основанных князьями, состояли в непосредственной зависимости от князей, каковы: Ольгов рязанский, Предтеченский полоцкий, Онуфриевский мстиславский и другие. Князья-покровители не только заботились о содержании и защите своих обителей, но и о внутреннем их благоустройстве, сами участвовали в избрании и переменах монастырских властей, сами судили их, а иногда и прочих иноков по делам монастырским. Местные епископы не имели никаких прав на эти монастыри и могли судить их настоятелей только по делам собственно духовным, и то вместе с князьями. Были также монастыри, принадлежавшие непосредственно митрополитам, исключительно от них зависевшие и считавшиеся их извечными: это Константиновский и Борисоглебский владимирские, Благовещенский нижегородский и Чудов московский.

Монастыри управлялись одни игуменами, другие архимандритами. Число последних, прежде очень ограниченное, теперь значительно возросло. Это имя носили настоятели монастырей: в Москве – Спасского, Симонова, Чудова, Петровского, во Владимире – Рождественского, в Суздале – Спасо-Евфимиева, в Ростове – Авраамиева, в Ярославле – Спасо-Преображенского, в Нижнем Новгороде – Печерского и Благовещенского, в Твери – Отроча, в Переяславле – Горицкого, в Новгородке Литовском – Лаврашевского, в Мстиславле – Онуфриевского и других. В Новгороде, несмотря на умножение монастырей, оставался один архимандрит юрьевский, и только однажды упоминаются два архимандрита. В Пскове постоянно упоминаются только игумены, а с начала XV в. иногда и архимандриты. Настоятели Киево-Печерской лавры именовались то игуменами, то архимандритами. Некоторые архимандриты, например преподобный Евфимий Суздальский, в качестве особого преимущества получали право священнодействовать в митре и с рипидами.

В числе монастырей большая часть были самостоятельные, не зависевшие от других монастырей, и были несамостоятельные, приписные к другим. Так, к Троицкой Сергиевой лавре были приписаны монастыри: Юрьевский Успенский на Войновой горе, Георгиевский в Раменце и Никольский на Шексне; к тверскому Отрочу – тверские же монастыри: Воскресенский за Волгою, Богородицкий на бору, Спасский во Зезях, Воскресенский и Богородицкий на Шоше, Воскресенский в Бардинском на Шеше и Богородицкий на Гостомле; к нижегородскому Спасо-Евфимиеву – Гороховский монастырь святого Василия на Клязьме. Приписные монастыри находились в полном распоряжении своих главных монастырей: оттуда получали настоятелей, туда давали отчет во всем. Между женскими монастырями не встречаем подобного подчинения одних другим, но были, кажется, женские монастыри, как бы приписные к мужским, составлявшие вместе с ними две половины одних и тех же монастырей под управлением одних настоятелей. К таким монастырям не без основания можно относить Хотьков, в котором приняли пострижение и погребены отец и мать преподобного Сергия Радонежского; Лазаревский Городецкий, где в 1367 г. во время вечерни страшный гром побил чернецов и черниц; тверской Богородичный на Шеше и новгородский Воскресенский на Красной горке, которые названы в летописях общими монастырями, хотя это название можно принимать и в значении монастырей общежительных. Самым же ясным доказательством существования у нас тогда общих (мужеско-женских) монастырей служат следующие слова митрополита Фотия новгородцам, направленные против этих монастырей: «Если в каком монастыре находятся чернецы, там бы черницы не были; но чернецы жили б себе в монастыре, а черницы себе в особом монастыре. Для того узнать, где исперва были чернецы, тут и ныне оставались бы чернецы, а где исперва были черницы, тут и ныне жили бы черницы. У чернецов пусть и попами будут чернецы, а в обители черниц избирать попов-бельцов с попадиами, вдовых же туда не посылать».

По внутреннему устройству монастыри наши разделялись на общежительные и необщежительные. К последнему классу принадлежала большая часть монастырей, особенно мелких, в области Новгородской: в них иноки сходились вместе только на церковные службы и более не имели ничего общего. Каждый сам заботился о себе, и своей келье, и о пище, и об одежде; особо держал правило в своей келье и в ней же трапезовал. Но самые замечательные как мужские, так и женские монастыри того времени были общежительные, например: Троице-Сергиев, Махрицкий, Андроников, Симонов, Высоцкий, Петровский, Снетогорский псковский, Савво-Сторожевский, Чудов, Кирилло-Белоезерский, Спасо-Евфимиев, Покровский Глушицкий, Спасо-Каменный, Спасо-Прилуцкий, Коневский, Павло-Обнорский, все четыре монастыря, основанные преподобным Авраамием Галичским, все три, основанные преподобным Макарием Унженским и др.; а из женских – Алексеевский московский и Зачатиевский нижегородский. Руководством при устройстве общежития монастырского служили у нас, кроме правил соборных, правила и наставления древних святых отцов – Василия Великого, Ефрема Сирина, Иоанна Лествичника, Феодора Студита и других, как можно заключать из уставной грамоты псковскому Снетогорскому монастырю Суздальского архиепископа Дионисия и из послания в тот же монастырь митрополита Фотия.

Был ли для какой-либо нашей обители составлен свой особый письменный устав, изложенный во всех подробностях, на основании этих древних правил – сведений не сохранилось. О преподобном Сергии Радонежском сказано только, что когда он вводил общежитие в своей обители, то, распределив должности и послушания между братиями, он «повеле твердо всем блюсти, по заповеди св. отец, и ничтоже особь стяжавати кому, ни своим что звати, но вся обща имети». Для псковского Снетогорского монастыря Дионисий Суздальский в своей уставной грамоте дал следующие немногие правила: «Ни игумену, ни братии не иметь ничего своего, но все отдать Богу и Святой Богородице в монастырь. В келье не есть и не пить и у келаря не просить, а келарю и ключнику не давать ничего никому без игуменова слова. Есть и пить в трапезе всем вместе, а вне трапезы ничего не вкушать ни до обеда, ни после обеда и допьяна отнюдь не упиваться. Одеяние потребное брать у игумена и то обычное, а не из немецких сукон; шубы носить без пуху и обувь с онучами брать у игумена; лишних же одежд не держать. В церкви да поют по правилам и по уставу святых отец. Если игумен пошлет куда-либо мниха на службу, пусть идет без ослушания; без благословения же игумена никак не выходить никуда. Послушание и покорение иметь к игумену во всем: если кто начнет говорить вопреки игумену и воздвигать свары, таковой да будет заключен в темницу, пока не покается; а непокорливого мниха по первом, втором и третьем наказании изгонять вон из монастыря и не отдавать ему ничего, что было им внесено в монастырь». Впоследствии митрополит Фотий отменил эту уставную грамоту Дионисия на том основании, что он не имел права давать устав в чужой области или епархии. Взамен того митрополит повелел братии Снетогорского монастыря держаться устава святого Василия Великого, Иоанна Лествичника и других богоносных отцов, сделав и с своей стороны некоторые наставления игумену и инокам. В житии преподобного Кирилла Белоезерского находим такие заметки о введенном им уставе: «Был устав блаженного Кирилла, чтобы в церкви никто не беседовал с другим и не выходил из церкви прежде конца, а все стояли по уставленному чину и внимали славословию. Равно все подходили к Евангелию и для поклонения святым иконам согласно с уставом, по старшинству, чтобы не произошло замешательства. А сам блаженный никогда в церкви не стоял, прислонясь к стене, и не садился безвременно, и были ноги его, как столпы. К трапезе шли все также по старшинству, и садились за трапезою каждый на своем месте, и молчали. Не было слышно никого, кроме одного чтеца. Для братии всегда были три снеди, кроме постных дней, когда бывает „аллилуиа“. Сам же блаженный вкушал только от двух снедей, и то не до сытости, и не пил ничего, кроме воды. Восстав от трапезы, все отходили в свои кельи с молитвою и благодареним Богу, не вдавались ни в какие разговоры и никто не заходил к другому брату, кроме великой потребы... Был и такой обычай: если кто приносил какому-либо брату письмо или поминок, то и письмо нераспечатанное и поминок относились к святому. Равно если кто желал и из монастыря послать куда послание, то не смел послать без повеления отчего. В монастыре и в келье не позволялось никому ничего иметь своего и звать своим, а иметь все общее.

Сребро или злато даже не именовалось между братиею, а находилось только в монастырской казне. Оттуда братия имели все потребное. Если кто чувствовал жажду, то шел в трапезу и там с благословением утолял жажду. А в келье не обреталось ничего, ни хлеба, ни воды, разве только чтобы умыть руки. Если кто к кому приходил, то ничего не мог видеть в келье, кроме икон и книг: так все были свободны от всего. Одно только имели попечение, чтобы превосходить друг друга смирением и любовию и прежде других являться в церковь. Также и на работы монастырские, когда случались, выходили со страхом Божиим; не было между ними ни празднословия, ни бесед мирских, а каждый хранил молчание и любомудрие. Если же кто хотел говорить, то говорил только от Писания на пользу братии и особенно не ведущих Писания». В Симоновом монастыре, как говорит святой Иосиф Волоколамский, был «обычай такой: в кельях не ели и не пили; из монастыря не выходили без благословения настоятельского; отроки не жили ни в монастыре, ни на дворах монастырских, и все творилось у братии по свидетельству Божественных писаний и общежительных преданий». Равным образом в тверском Саввином монастыре «было предание, чтобы не есть и не пить нигде, кроме трапезы; из монастыря не выходить, иначе как только с благословения; отрокам не жить ни в кельях, ни на дворах монастырских и женскому полу в монастырь не входить, и все совершалось по свидетельству общежительных преданий».

В некоторых рукописях наших XIV в. сохранился «Завет юным мнихам», содержащий в себе краткие наставления о блюденииума от дурных помыслов, о молитве, пении, чтении книг, рукоделии, целомудрии и проч. Этот Завет, определяющий преимущественно келейное житие, мог служить келейным уставом, или руководством, для новоначальных иноков как в общежительных, так и необщежительных монастырях. «Дело мниха, – говорится в этом Завете, – блюденье ума от худых мыслей, молитва и пенье, которое есть дело ангельское, пища души, просвещение ума... А молитву творить надобно с умом и от сердца и понимать силу слов... Взирай на будущее, утверждайся чтением книг, трудись в послушании и рукоделии. Принимая пищу для тела, корми и душу Божественными словами. Ум всегда имей горе. Не навыкай ходить из кельи своей в другую, разве только для духовной потребности, на молитву или какую службу. Все делай с благословением старца. Себе не живи по плотскому своему хотению, но живи Богу, заботясь о жизни вечной. Да будет для тебя гробом твоя келья... Славь Бога с ангелами. Когда увидишь игумена, поклонись ему до земли и проси у него благословения. Сретая брата, всегда поклонись ему и проси благословения и говори молитву: „Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас, аминь“. Придет ли брат со стороны, из иного монастыря или еще откуда, при встрече с ним говори эту самую молитву. А вшедши с ним в келью, прежде всего повтори ту же молитву, потом духовно утешься с братом и угости его... Одежда тебе – простая свита из самодельного сукна, а пояс простой кожаный, которым опоясывайся не выше чресл. Походка твоя пусть будет ни сурова, ни ленива, а руки имей во время хождения согбенными при персях. С мирскими не говори, особенно с юными, не садись и не стой с ними. Где случатся игры, кощунства, смехи, беги оттуда. Своими руками не прижимайся к брату, и не обнимайся с ним, и к себе не позволяй никому прикасаться, и не допускай никого смотреть на лицо твое, но уклонись и удались. И сам всячески берегись смотреть на лицо человека молодого и голоусого... Каждый берегись нечистой любви; беги всякого яда смертного, да не войдет в нас смерть дверцами, т.е. пятью чувствами – зрением, обонянием, слухом, осязанием, вкушением; но загради эти дверцы нашего телесного храма страхом Божиим. Весь бди оком, а сну предавайся, только когда почувствуешь великую нужду. Пред отходом ко сну много молись, почитай книги, займись рукоделием... Когда ляжешь спать, будь препоясан в свите, имей клобучок на голове, а руки сложи на персях и отнюдь не простирай их под свиту во избежание страсти пагубной... Берегись злой пагубы – ручного блуда... блюдись даже мысли скверной... А всегда, и вставая, и ложась, и за трапезою, и ходя, и сидя, произноси молитву: „Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе, Боже наш, помилуй нас, аминь“. Если монах молится только во времена молитвенные, то он отнюдь не молится, а надобно молиться на всякий час. Хотя и кратка эта молитва, но она приносит великую пользу молящемуся с верою... « Кроме того, в сборниках XIV-XV вв. встречаются многие поучения и послания об иноческой жизни с признаками русского или вообще славянского происхождения, которые переписывались, без сомнения, не для другой цели, как для духовного назидания и руководства черноризцам. Известны также послания и грамоты некоторых наших святителей, особенно митрополита Фотия, где излагались наставления, убеждения, советы относительно подвигов монашества, хотя большею частию общие. Вот что, например, писал Фотий Павлу Обнорскому и собранной им братии: «Когда был ты у меня, помнишь, сам ты много говорил, каковым надобно быть духовному настоятелю. Ему должно быть образцом для всех: в день великого суда он будет давать ответ за души, вверенные ему. О том же пишу и я: будь внимателен к тому, кого и откуда принимаешь к себе. Приходят они в безветренное пристанище, в святую обитель, принимают на себя со смирением ангельский образ, обещают переносить до последнего издыхания всякую нужду и скорбь; такое исповедание записывается ангелами, хранится в руке Творца нашего Владыки Христа, Коему даем мы обещания, и предъявлено будет пред лицом нашим в день великого суда. Пишу любви вашей, собравшиеся там о Христе, помните, что подчинив временное вечному, придя в безветренное пристанище, приняв на себя великое иго, вы решились работать Небесному Царю. Мы дали обещание не ангелу и не царю или князю земному, а обещались Царю царствующих. С сим исповеданием нашим Господь явится в день суда и воздаст каждому, чего кто стоит. Молю вас крепко внимать сему исповеданию и ограждать себя словом Христовым: Никто же, руки возложа на рало и зря вспять, управлен есть в Царствии Небеснем. Молю вас, потщитесь совершать подвиг свой по званию своему; старайтесь сохранить ризу спасения и шлем нелицеприятия чистыми и вас самих представить непорочными Владыке Своему. Будьте неколебимыми воинами Христовыми, мужественно и смело боритесь с крепкими борцами духовными. Супостат наш дьявол не хочет спасения нашего, раскидывает сети и козни против нас, ловит в свою волю и не терпит того, чтобы возвышались мы над тлением».

Какова была самая жизнь наших иноков – ответом на это служат прежде всего сказания о подвижниках, которые большею частию были основателями и первыми настоятелями тогдашних наших монастырей, а затем и уцелевшие свидетельства, по крайней мере, о некоторых из этих монастырей. Мы видим тогда во всех странах России достойных представителей монашества. В Галиции действовали преподобный Григорий Полонинский, человек, по выражению летописца, такой святой, какого ни прежде не было, ни после не будет, и святой Петр, игумен ратский, впоследствии митрополит Московский. Из Киево-Печерского монастыря вышли святой Арсений Тверской и святой Стефан Махрицкий. В пределах московских положил начало новой эпохе в истории русского монашества великий Сергий Радонежский, сам непосредственно и чрез своих многочисленных учеников, каковы были: Андроник, Феодор Симоновский, Афанасий Серпуховской, Савва Звенигородский, Авраамий Галичский, Мефодий Песношский, Иаков Железноборский и другие. Из Нижнего Новгорода воссиял своими добродетелями святой Дионисий Печерский со своими учениками Евфимием Суздальским и Макарием Унженским. В монастырях новгородских подвизались преподобный Ксенофонт, ученик преподобного Варлаама Хутынского, Савва Вишерский, Лазарь Муромский, Арсений Коневский, Савватий Соловецкий. В Белозерском и Вологодском крае были насадителями иночества: преподобный Кирилл Белоезерский и Ферапонт, Димитрий Прилуцкий, Дионисий Глушицкий, Сергей Нуромский, Павел Обнорский, Александр Куштский, Евфимий Куштский, Григорий Пельшемский. Под руководством таких наставников очень естественно, если многие из наших монастырей процвели благочестием и строгостию нравов. Более других в этом отношении славились, кроме Троицкого Сергиева, Симонов, Кирилло-Белоезерский, Андроников и Чудов. О трех последних святой Иосиф Волоколамский, на основании самых свежих и достоверных известий, оставил следующие заметки: «Как сам блаженный Кирилл постоянно имел попечение о монастырском благочинии иноческом, таковы же были и его ученики после него. Уподобляясь ему и имея предания его в своих сердцах, они никак не попускали людям бесчинным и прозорливым, которые не хранили и оставляли в пренебрежении предания святого Кирилла. Об этом всегда они заботились не только по отношению к подобным себе инокам, но и по отношению к настоятелям, когда видели что-либо, совершавшееся не по обычаю отеческих преданий, стропотно и развращенно... Святой Андроник сиял великими добродетелями, а с ним и ученики его Савва, и Александр, и чудные и славные иконописцы Даниил и ученик его Андрей (Рублев), и многие другие таковые же. Все они имели такую добродетель и такое попечение о постничестве и об иноческом житии, что сподобились Божественной благодати, и до того преуспевали в Божественной любви, что никогда не занимались земным, но всегда возносили ум и мысль к невещественному и Божественному свету... Также и в Чудовом монастыре блаженный митрополит Алексий насадил старцев честных: одних он испросил у святого Сергия, а других – из других монастырей, находившихся под его рукою. Они так были честны и боголепны и так жили иночески и духовно, что все люди приходили к ним, старые и юные, и получали от них пользу».

Впрочем, была и другая, мрачная, сторона монашеской жизни. В некоторых даже из лучших монастырей случались по временам беспорядки и пренебрежение к монастырским уставам. Например, в Симоновом после двух первых настоятелей, Феодора и Кирилла, были архимандриты, которые нарушали обычаи и предания этих святых подвижников и не заботились о благочинии, несмотря на все ревностные обличения со стороны благочестивых старцев, живших еще в обители. Равно и Кирилло-Белоезерским монастырем по смерти самого Кирилла и учеников его Иннокентия и Христофора († 1433) управляли настоятели, которые пренебрегали установлениями святого Кирилла и открыто нарушали их, а старцев, дерзавших восставать против этого, часто подвергали тяжким побоям. В других монастырях необходимы были строгие меры, чтобы держать иноков в надлежащем порядке. В тверском Саввином монастыре блаженный Савва, принявший сан священства в одно время с игуменством и настоятельствовавший более 50 лет, становился обыкновенно в дверях церкви с жезлом в руках, и если кто из братии не приходил к началу службы, или выходил прежде отпуска, или разговаривал во время пения, или переходил с одного места на другое, то он возбранял и запрещал, а говорящих вопреки и бесчинствующих иногда бил жезлом, а иногда посылал в затвор. Из посланий митрополита Фотия в Киево-Печерский монастырь видно, что там иногда некоторые иноки предавались бесчинному пьянству на поругание всего священства и иночества. В псковском Снетогорском монастыре бывали черноризцы, которые небрегли о своих монашеских обетах, жили не по-чернечески, не повиновались игумену, не приступали даже к таинству покаяния и приобщения Святому Телу и Крови Христовой и, удаляясь из монастыря, возбуждали мирских людей судить игумена и старцев. Само собою разумеется, что это были не единственные монастыри, в которых случались подобные нестроения и беспорядки. Весьма важным недостатком тогдашнего нашего монашества было и то, что многие иноки имели обычай самовольно, без благословения начальства переходить из обители в обитель и навыкали своеволию и бродяжничеству, так что митрополит Киприан для искоренения этого обычая подвергал таких иноков запрещению и не дозволял удостоивать их священства и даже святого причастия.

Вместе с любовию к монастырской жизни во многих избранных сильна была любовь к отшельничеству. Известнейшие из наших подвижников – святой Сергий Радонежский, Стефан Махрицкий, Кирилл Белоезерский, Дионисий Суздальский, Сергий Обнорский, Иаков Железноборский, Александр и Евфимий Куштские – прежде нежели основали собственные монастыри и сделались в них начальниками, были строгими отшельниками и трудились уединенно, кто в лесу, кто в пустыне, кто в пещере или убогой хижине, и некоторые очень долгое время. Другие, и основав свои монастыри, не оставались в них сами с братиею, а продолжали прежний отшельнический образ жизни, иногда вблизи этих монастырей, а иногда и в отдаленности, до самой своей кончины, таковы были: Авраамий Галичский, Павел Обнорский, Савва Вишерский, Дионисий Глушицкий, Макарий Унженский. Святой Иосиф Волоколамский рассказывает об одном старце Варсонофии, который после пяти лет игуменства своего в тверском Саввином монастыре, отошел в пустыню и провел там сорок лет в безмолвии, богомыслии, молитве и чтении книг. Многие отовсюду приходили к нему, иноки и миряне, одни для нравственного назидания, а другие, чтобы услышать от мудрого старца разрешение и объяснение невразумительных слов Божественного Писания. Сам митрополит Фотий иногда отправлял к нему послов с этою последнею целию.

Из особенных путей подвижнической жизни некоторые избирали юродство Христа ради и столпничество. Первым путем шествовали: Прокопий Устюжский († 1285), Николай Кочанов и Феодор Новгородские († 1392), Максим Московский († 1434) и Михаил Клопский († 1452). На столпе подвизался святой Савва Вишерский. Одним из особенных подвигов монашеской жизни, преимущественно для умерщвления плоти, считалось ношение вериг. И вериги некоторых высоких подвижников того времени, например Кирилла Белоезерского, Димитрия Прилуцкого, Евфимия Суздальского, Савватия Тверского и Новгородских святителей Моисея и Евфимия, сохранились доселе.

Глава IV Богослужение

I. Святые храмы, иконы и кресты

Монгольское иго над Россиею сопровождалось вредными последствиями и для богослужения Русской Церкви. Самое главное и осязательное из этих последствий состояло в том, что монголы не только во время своего первого нашествия на Россию, охватившего почти все ее области, но и во время последующих, так часто повторявшихся, нашествий и набегов в русские пределы грабили, жгли и разоряли вместе с селами и городами храмы Божии повсюду, где они ни встречались, и таким образом в длинный период своего у нас владычества истребили их бесчисленное множество. Но в мирное время монголы не препятствовали русским исправлять, сооружать вновь и украшать церкви, и русские, особенно князья и святители, с усердием занимались этим святым делом.

Даниил Романович галицкий, свидетель страшного опустошения, произведенного Батыем в Южной России, старался по возможности уврачевать раны отечества. Он «создал многие города, и церкви поставил, и украсил их разноличными красотами». Как о лучших и богатейших летопись говорит, в частности, о трех церквах, которые соорудил он в любимом своем городе Холме: о церкви святого Иоанна Златоуста, о церкви святых бессребреников Косьмы и Дамиана и о церкви Пресвятой Богородицы, где впоследствии князь-храмоздатель был и погребен. Примеру знаменитого своего дяди подражал Владимир Василькович, князь галицкий. Он также, устрояя города в своей стране, «создал многие церкви», и в числе их каменные и весьма богатые: в Каменце – церковь Благовещения Пресвятой Богородицы, в Любомли – церковь святого Георгия великомученика и в Бересте – церковь святого Петра.

Немало явилось тогда церквей и в других городах и областях России. В Москве святитель Петр заложил (1324) близ своего двора первую в этом городе каменную церковь, собор Успенский, оконченный уже после его кончины. Иоанн Данилович Калита соорудил каменную церковь святого Иоанна Лествичника (1328) и собор Архангельский (1332), сделавшийся усыпальницею московских князей. Супруга Димитрия Иоанновича Донского воздвигла (1393) на своем дворе каменную церковь Рождества Пресвятой Богородицы, а сын Донского Василий Димитриевич создал собор Благовещенский. В области Угличской один князь Роман Владимирович угличский († 1285) построил в разных местах до 15 храмов. В Твери князь Михаил Ярославич вместе с матерью своею соорудил (1285–1289) каменный собор Преображения Господня на месте прежде бывшей деревянной церкви Косьмы и Дамиана. В Нижнем Новгороде великий князь Константин Васильевич воздвиг (1352) каменный собор Спасо-Преображенский, а князь Андрей Константинович – каменный собор Михаило-Архангельский (1358). В Серпухове князь Владимир Андреевич создал (1378) собор Троицкий. В Ростове епископ Григорий собственным иждивением обновил и почти вновь соорудил (1411) собор Успенский, обрушившийся после страшного пожара. В Пскове вновь сооружен (1365) собор Троицкий на старой основе, после того как он весь был разобран вследствие падения его верха. Не говорим о многих других церквах в этом городе, которые, особенно с половины XIV в., сооружались или обновлялись весьма часто, даже по две и по три в один и тот же год. Так в 1373 г. построены здесь две церкви, в 1383 – три, в 1384 – две, в 1394 – две, в 1398 – две, в 1421 – три. Вообще, о количестве церквей в разных городах наших того времени можем заключать из следующих данных. В Москве в 1336 г. сгорело 18 церквей; в 1342 г., когда погорел весь город, 28 церквей; в 1354 г., когда погорел один Кремль, 13 церквей; в 1415 г. – 15 церквей. В Нижнем Новгороде татары сожгли в 1377 г. 32 церкви. В Ростове во время пожара 1408 г. сгорело 14 церквей. Когда в 1413 г. погорели Тверь и Кострома, то в первом городе сгорело 20 церквей, а в последнем 30.

Но ни один город в России не мог равняться по количеству церквей с Великим Новгородом. Там бывали пожары весьма часто, большею частию касавшиеся только некоторых частей города, и истребляли церкви целыми десятками. Например, в 1297 г. сгорело 24 церкви, и именно 12 – на Торговой стороне и на одном только Неревском конце Софийской стороны – 10. В 1340 г., когда пожар охватил обе стороны города, сгорело 50 церквей. В 1379 г. на восьми сгоревших улицах Софийской стороны (а всех их было на этой стороне двадцать девять) сгорело 12 церквей. В 1385 г., когда сгорела вся Торговая сторона, на ней сгорело 26 каменных церквей и 6 деревянных. В 1399 г., когда на той же Торговой стороне погорели концы Плотницкий до Федорова ручья и весь Словенский, обгорело 27 церквей каменных и 1 деревянная. В 1405 г. на Софийской стороне в одном Людином конце и Прусской улице сгорело 5 деревянных церквей и обгорело 12 каменных. В 1407 г. на той же стороне в Неревском конце и Легощей улице сгорело 6 деревянных церквей и обгорело 12 каменных. В 1419 г. в Словенском и Плотницком концах Торговой стороны обгорело 24 каменных церкви. Но если часто упоминают местные летописи о церквах сгоревших или обгоревших в Новгороде, то еще чаще они говорят о церквах обновленных или вновь сооруженных разными лицами.

Из числа Новгородских владык: Климент воздвиг Воскресенскую церковь на кремлевских воротах (1296); Давид – церковь святого Владимира, князя киевского, на других кремлевских воротах (1311); Василий – Входоиерусалимскую в кремле как придел Софийского собора (1336) и Благовещенскую на Городище, или Рюриковом городе, в двух верстах от Новгорода (1342); Моисей – церковь святого Прокопия на княжем дворе (1359) и Благовещенскую на Михайловой улице, на Торговой стороне (1362); Алексий – Христо-Рождественскую в архиерейском доме на сенях (1362); Иоанн II перестроил Воскресенскую церковь на кремлевских воротах (1398); Симеон создал церковь святого Петра, митрополита Киевского, или Московского, на воротах архиерейского дома (1416) и святого Афанасия Александрийского в кремле за Софийским собором (1416); Евфимий I – Спасскую церковь в кремле за Софийским собором (1424–1427). Наконец святой Евфимий II соорудил шесть церквей: святителя Иоанна Златоуста на воротах архиерейского дома (1436), святого Петра Московского на других воротах того же дома, взамен прежней разрушенной (1437), святой Анастасии за Софийским собором (1340), святых Бориса и Глеба на старой основе в кремле (1441), святого Николая Чудотворца на своем дворе (1442) и святого Евфимия домовую (1447).

Из новгородских посадников построили каменные церкви следующие: Иоаким Столбович вместе с женою – церковь 318 Никейских отцов на княжем дворе (1310); Юрий Онисифорович – святых Косьмы и Дамиана на Холопьей улице (1350–1375) и святого Иоанна Златоустого в кремле или околотке (1350); Лазута или Лазарь – святого Иоанна Предтечи у Немецкого двора (1359) и святых Петра и Павла на Торговой стороне, на холму (1367), Семен Андреевич – святого Феодора Стратилата на Феодоровой улице (1360); Григорий Якунович – Покрова Пресвятой Богородицы на воротах в кремле (1389); Богдан Обакумович – святого Симеона на Чудинцевой улице (1392); Григорий Кириллович – святого Иоанна Златоустого на старой основе в кремле (1434).

Строили в Новгороде церкви и другие лица. Так, некто Феодор Хотович поставил церковь святого Саввы Освященного на Саввинской улице (1271); Семен Климович – церковь Пресвятой Богородицы на городских воротах (1305); Андрей Борисов и Павел Петрилович – Пятницкую на Торговище (1345); Анания Куритский – Косьмодамианскую на Косьмодамианской улице (1345). Случалось, что в иной год строилось в Новгороде по нескольку церквей разом. Например, в 1300 г. – пять церквей: одна каменная и четыре деревянных, в 1305 – четыре деревянных, в 1402 – три каменных, в 1417 – шесть каменных, в 1418 – четыре каменных.

Одним из побуждений к сооружению церквей служили чувства благодарности Богу за избавление от бедствий или за дарованные победы над врагами. Иоанн Данилович Калига основал Архангельский собор в Москве по случаю избавления России от голода, названного в летописях рослою рожью. Димитрий Иоаннович Донской построил церковь во имя всех святых в посаде на Кулижках в память Куликовской битвы. В Новгороде владыка Климент поставил (1296) каменную Воскресенскую церковь на кремлевских воротах по случаю победы новгородцев над шведами и разграбления города Корелы, а владыка Иоанн II, вместе с воеводами новгородскими и всем войском, поставил (1412) каменную церковь архангела Гавриила на Хревковой улице, на Софийской стороне, по случаю другой победы новгородцев над шведами и опустошения города Выборга. Иногда строились церкви по обету всего народа для умилостивления Бога, в отвращение каких-либо общественных бедствий, и строились обыкновенно в один день, отчего и назывались обетными и обыденными. Такую церковь построили новгородцы в 1390 г., когда между ними свирепствовало моровое поветрие, за Софийским собором во имя святого Афанасия: в один день привезено было дерево из леса, срублена церковь, поставлена, освящена самим владыкою Иоанном и в ней совершена литургия. Такую же обыденную церковь и во имя святого Афанасия поставили у себя псковитяне в 1407 г. по случаю великого мора. В 1417 г., когда страшная язва опустошала многие северные наши города, построены были две обыденные церкви: одна в Новгороде во имя святой Анастасии, а другая – новоторжцами в их городе во имя святого Афанасия. В 1420 г. в Пскове по случаю мора построена обыденная церковь Всемилостивого Спаса, а в 1442 г. по случаю нового мора построена там же еще обыденная церковь Похвалы Пресвятой Богородицы.

Все строившиеся у нас церкви до XV в. были холодные. Новгородский архиепископ Евфимий первый, сколько известно, построил в 1439 г. каменную церковь Иоанна Богослова с теплою трапезою в Вяжицком монастыре, а в 1445 г. построил каменную теплую церковь преподобного Евфимия Великого у себя на сенях. Впервые также упоминаются у нас в настоящий период церкви переносные, или походные. Сарский епископ Феогност, которого епархия простиралась и между монголами, народом кочующим, спрашивал в 1301 г. отцов Цареградского Собора: «Подобает ли, освятив трапезу (т. е. престол), переносить ее с места на место и на ней литургисать?» И Собор отвечал: «Подобает, ибо это по нужде; переходящие или кочующие люди не имеют для себя постоянного местопребывания. Только надобно охранять ее со всем благоговением и страхом, поставлять ее в чистом месте и служить на ней». В тех городах, где было много церквей, некоторые – главнейшие – назывались соборными. По крайней мере, известно, что в Новгороде в 1417 г. было уже семь соборов, а в Пскове с 1417 г. упоминаются три собора.

В архитектуре церквей не произошло никакой перемены. Церкви по-прежнему строились небольшие и примрачные, освещавшиеся чрез узкие слюдовые окна с железными решетками. Только церковь Пресвятой Богородицы, созданную князем Даниилом галицким в Холме, летопись называет «превеликою» и, как бы за редкость, рассказывает, что другая холмская церковь во имя святого Златоуста имела три окна, «украшенные стеклами римскими». В настоящий период уже не встречаем таких богатых церквей, какие существовали прежде, особенно в Киеве и княжестве Владимирском. Но и теперь некоторые храмы отличались ценностию своих украшений и утвари. В новгородском Софийском соборе крыша была свинцовая, главные двери (с 1336 г.) медные, позлащенные, и большая глава, или маковица (с 1408 г.), также позлащенная. В тверском Спасском соборе пол был мраморный и одна дверь, обращенная к дому епископа, медная. Собор псковский Троицкий покрыт был свинцом, а ростовский Успенский – оловом, и имел пол из красного мрамора. В холмской церкви святого Златоуста четыре свода стояли на четырех головах человеческих, изваянных каким-то художником; при входе в алтарь помещены были два столпа из цельного камня, на которых опирался верх алтаря, украшенный золотыми звездами по лазурю; пол был слит из меди и чистого олова, так что блестел подобно зеркалу; двое дверей были обложены камнем белым – галицким и зеленым – холмским, с разными золотыми узорами и прилепами, устроенными каким-то «хитрецом Авдеем»; иконы были украшены драгоценными камнями и золотым бисером. Особенно же известен своими богатыми приношениями в церкви Владимир Василькович, князь галицкий. В городе Каменце он украсил Благовещенскую церковь золотыми иконами и серебряными сосудами и пожертвовал в нее окованное серебром Евангелие. Во Владимире Волынском для Дмитриевской церкви устроил серебряные сосуды и серебряную ризу с драгоценными камнями на икону Пресвятой Богородицы, а в церкви епископской, или соборной, оковал серебром большой образ Спасителя и дал ей Евангелие, обложенное серебром, сосуды из жженого золота с драгоценными камнями и образ Спасителя в золотой ризе с драгоценными камнями. В епископскую, или соборную, церковь перемышльскую пожертвовал Евангелие, окованное серебром с жемчугом; в черниговскую – Евангелие, писанное золотом и также окованное серебром с жемчугом; в луцкую – большой серебряный и позлащенный крест с Честным Древом. В Георгиевскую церковь города Любомли слил медные двери и пожертвовал серебряные сосуды и иконы, окованное золотом с драгоценными камнями Евангелие, серебряное кадило и под. В берестскую церковь святого Петра – Евангелие, окованное серебром, серебряные сосуды и серебряное кадило.

Главное украшение и нераздельно святыню церквей, как и всегда, составляли святые иконы, которые помещались преимущественно в иконостасах. Но многие каменные храмы в городах и монастырях, особенно в Москве и Новгороде, были расписываемы разными священными изображениями и по стенам, именно – украшались стенною иконописью по сырому грунту. С этой целию у нас существовали даже целые дружины, или товарищества, иконописцев, греческих и русских, имевшие своих старейшин и начальников и находившиеся иногда под особым покровительством или на содержании властей духовных и светских. Так, в Новгороде Входоиерусалимскую церковь расписывал (1338) грек Исаия «с други». В Москве Успенский собор расписывали (1344) греки, иконописцы митрополита Феогноста, а собор Архангельский – русские мастера, иконописцы великого князя Симеона Иоанновича Гордого, они составляли «дружину», а начальниками и старейшинами у них были Захарий, Дионисий, Иосиф и Николай. В следующем году расписана в Москве церковь Спасена Бору: тут мастерами были «русские родом, а греческие ученики» – Гойтан, Семен и Иван с своими учениками и дружиною В 1378 г. Спасскую церковь в Новгороде на Ильине улице расписывал мастер-грек Феофан. Этот самый Феофан вскоре затем переехал в Москву и здесь расписывал три церкви: Рождества Пресвятой Богородицы (1395) вместе с Симеоном Черным и учениками. Архангельский собор (1399) с учениками своими и Благовещенский собор (1405) вместе с старцем Прохором из Городца да чернецом Андреем Рублевым. В 1408 г. по повелению великого князя Василия Димитриевича расписали великую Владимирскую соборную церковь мастера Даниил иконник да Андрей Рублев. Они же расписали потом Троицкий собор в Сергиевой лавре, построенный (1422) над гробом преподобного Сергия, Радонежского чудотворца. Лучшими из всех этих, исчисленных нами, иконописцев были Феофан Грек, Даниил иконник и Андрей Рублев. Первый, по свидетельству лично знавшего его современника, был преславный мудрец, весьма искусный философ и «книги изограф нарочитый и живописец изящный во иконописцех». Он более сорока каменных церквей расписал своею рукою – в Константинополе, Халкидоне, Галате и Кафе, а потом в Великом и Нижнем Новгородах и три в Москве. Когда писал он, то никогда и нигде не видели его взирающим на образцы, как делали тогда некоторые наши иконописцы, которые вследствие своих недоумений принуждены были беспрестанно обращаться то к тем, то к другим образцам. Казалось, что не он писал, а другой, потому что, изображая что-либо руками, он ногами стоял неспокойно, а языком беседовал с приходящими. С самого незначительного рисунка, набросанного им случайно и наскоро, наперерыв спешили снимать для себя копии московские иконописцы. Иконника Даниила и Андрея Рублева называет «чудными и пресловущими иконописцами» преподобный Иосиф Волоцкий († 1516), свидетельствуя, что последний был учеником первого, что оба они были иноки московской Андрониковой обители и отличались духовною, подвижническою жизнию. Другой, безымянный, писатель XVI в. говорит об них, что они превосходили всех прочих иконописцев и что чудные изображения, какими украсили они Троицкую церковь в Сергиевой лавре, еще в его время удивляли всех. Отцы Стоглавого Собора в половине того же века указывали на произведения Рублева как на образцы для русских иконописцев. И если те немногие иконы и фрески, которые доныне приписываются некоторыми Рублеву, действительно ему принадлежат, то они достаточно оправдывают славу, какою он пользовался. Достойно замечания, что иконописью занимались тогда у нас и лица духовного и монашеского звания. Кроме названных нами иноков, в этом отношении известны: преподобный Пахомий Нерехтский († 1384), основатель Сыпановой обители, и инок Иринарх, много помогавший ему своим искусством иконописания при украшении монастырской церкви; преподобный Феодор, архимандрит Симонова монастыря, впоследствии архиепископ Ростовский, написавший, между прочим, образ своего дяди – преподобного Сергия Радонежского и «Деисусы у Николы на Болвановке»; старец Игнатий, иконник Симонова монастыря, бывший в нем спостником преподобного Кирилла, Белоезерского чудотворца; ученик преподобного Сергия Радонежского Епифаний Премудрый, который сам называет себя изографом, и особенно преподобный Дионисий, основатель Глушицкой обители. Он сам написал иконы для своей монастырской церкви, построенной им в 1412 г., и из числа его икон несколько дошло и до нашего времени: замечательнейшая – это икона преподобного Кирилла Белоезерского, написанная преподобным Дионисием еще при жизни чудотворца в 1424 г. и сохраняющаяся ныне в Кирилло-Белоезерском монастыре. Не забудем и имени святого Петра, митрополита Московского, который еще в юных летах, едва поступив в монастырь, предался этому искусству со всею любовию и сделался, по выражению его древнего жития, иконником чудным. Из Новгородских владык иконописанием занимался архиепископ Василий († 1352), бывший прежде священником новгородской Косьмодамианской церкви, по крайней мере, предание доселе указывает в Новгороде на две храмовые иконы, им написанные, именно: на икону благоверных князей Бориса и Глеба, находящуюся в Покровской кремлевской церкви, и на икону Благовещения – в Благовещенской церкви на Городище.

Немало сохранилось и других икон от того времени, замечательных в том или другом отношении. Одни из них были принесены к нам из Греции. Святой Алексий, митрополит Московский, привез из Константинополя после вторичного своего туда путешествия чудную икону Нерукотворенного Образа Христова и поставил ее в основанной им во имя этого образа Спасо-Андрониковой обители. Святой Дионисий, архиепископ Суздальский, долго пребывая в Константинополе, снял там две точных копии, с сохранением самого размера, с образа Пресвятой Богородицы – Одигитрии, находившегося в Софийском соборе, и одну из этих копий прислал (1381) в суздальский собор, а другую – в нижегородский Преображенский, последняя уцелела доселе. Преподобный Арсений Коневский, еще до основания им обители проживший три года на святой горе Афонской, принес оттуда с собою (около 1393 г.) икону Божией Матери, данную ему на благословение афонским игуменом Иоанном, икона эта как чудотворная доныне чтится в Коневском монастыре.

Другие иконы напоминают нам достопамятные лица или события из отечественной истории, а некоторые чтутся притом как чудотворные. Таковы: а) икона Благовещения Пресвятой Богородицы Устюжская, пред которой молился (1290) святой Прокопий Устюжский, когда силою молитв своих отклонил от Устюга страшную каменную тучу, находящаяся ныне в московском Успенском соборе; б) икона Пресвятой Богородицы Владимирская, писанная святителем Петром Московским еще в бытность его игуменом Ратского монастыря на Волыни и поднесенная им тогда (около 1301 г.) Русскому митрополиту Максиму; ныне находится во владимирском кафедральном соборе; в) икона Успения Пресвятой Богородицы и г) икона Петровской Богоматери, писанные тем же святителем Петром и находящиеся в московском Успенском соборе; д) икона Всемилостивого Спаса, поднесенная Новгородскому владыке Моисею в 1325 г., после рукоположения его во епископа святым Петром, митрополитом Московским и е) икона Божией Матери Донская, сопутствовавшая великому князю Димитрию Иоанновичу Донскому на Куликовом поле. Последние две находятся ныне в московском Благовещенском соборе. Здесь же можно упомянуть и об иконе Божией Матери Максимовской, которая написана была по видению, бывшему во сне митрополиту Максиму в 1299 г., когда переселился он из Киева во Владимир, и висит ныне во владимирском Успенском соборе над тем местом, где погребен этот первосвятитель; а также – об иконах Пресвятой Богородицы Одигитрии и святителя Николая, бывших келейными преподобного Сергия Радонежского и ныне находящихся при его раке, и о чудотворном образе Божией Матери Одигитрии, который принесен был преподобным Кириллом Белоезерским из Москвы на Белоозеро и оставлен в наследие основанной им здесь обители.

Еще некоторые иконы известны собственно только как явленные и чудотворные. Например: 1) икона Знамения Пресвятой Богородицы Курская или Коренная. Она явилась в 1295 г. на корне дерева в лесу одному жителю города Рыльска, занимавшемуся звериною ловлею. Едва только он поднял ее, как на месте, где она лежала, открылся источник. Когда вслед за тем она перенесена была в Рыльск, то местный князь Шемяка получил от нее исцеление от слепоты и начались другие чудотворения. На месте ее явления сначала построена была часовня, а ныне существует обитель Корейская, где святая икона и находится.

2) Икона Божией Матери Толгская. В 1314 г. Ростовский епископ Трифон, путешествуя по своей епархии, остановился для ночлега на горном берегу Волги неподалеку от Ярославля и первый удостоился увидеть эту икону ночью на противоположном берегу реки, окруженную огненным столпом на воздухе, и усердно молился пред нею. В следующий день ее увидела в лесу и вся свита архиерейская стоящею уже не на воздухе, а на земле между деревьями, и при ней посох своего архипастыря. Немедленно сам епископ и находившиеся с ним начали рубить деревья и строить церковь, которая в тот же день при содействии поспешивших на помощь жителей Ярославля была окончена и освящена. Событие сопровождалось многочисленными чудесными врачеваниями от иконы, и на месте ее явления тогда же основан Толгский мужеский монастырь, доныне сохраняющий в себе эту свою святыню. 3) Икона Божией Матери Чухломская явилась (около 1350 г.) преподобному Авраамию, Галицкому, или Чухломскому, чудотворцу, на одном дереве в лесу и доныне находится в чухломском монастыре, основанном святым подвижником на месте ее явления. 4) Икона Божией Матери Тихвинская. Эта икона в 1383 г. являлась в нескольких местах области Новгородской, окруженная светом и совершая разные знамения, пока не остановилась наконец неподалеку от города Тихвина на берегу реки того же имени. Там немедленно сооружен был храм, а впоследствии и монастырь, известный под именем Тихвинского, куда и теперь притекают верующие для поклонения чудотворному образу. 5) Икона Божией Матери Колочская. В 1413 г. один бедный селянин по имени Лука, ходя по Колочскому лесу в 15 верстах от Можайска, увидел на дереве икону Богоматери и принес ее в свой дом, где начали совершаться от нее чудесные исцеления разных болезней. Чрез несколько времени он понес икону в Можайск и потом в Москву, где также совершилось от нее бесчисленное множество чудес. Наконец принес ее опять на место Колочу, где она явилась, и на. собранные от усердных христиан богатые пожертвования соорудил для нее храм. Здесь чрез несколько лет основался монастырь, известный под именем Колочского, в котором доныне стоит эта чудотворная икона.

При том всеобщем и глубоком религиозном уважении к святым иконам, какое господствовало тогда во всей России, странным может показаться появление в ней тогда лжеучителя – противника святых икон. А такой лжеучитель действительно явился было в Ростове во дни Ростовского епископа святого Иакова (1385–1392). В житии последнего говорится, что это был некто Маркиан, арменовер. Он проповедовал, что иконам не должно поклоняться, что иконы суть идолы, и вместе распространял и другие зловредные мысли. Будучи «зело хитр в словесех и в писании книжном коварен», еретик имел успех и поколебал не только простой народ, но и бояр и самого князя. Тогда святитель Ростовский для противодействия лжеучителю признал лучшим иметь с ним открытое прение в присутствии духовенства, князя, бояр и народа. Во время состязания Маркиан был торжественно обличен и посрамлен, а вслед за тем и изгнан из Ростова. Эту ревность святого Иакова и духовную победу над еретиком Маркианом святая Церковь доселе прославляет в своих священных песнях. Кто был Маркиан и откуда, неизвестно, но очевидно, что он знал язык русский, на котором распространял и должен был защищать свое лжеучение.

В каком виде употреблялся тогда у нас святой крест, свидетельствуют сохранившиеся памятники. В Никольской часовне, принадлежащей к новгородскому Софийскому собору, вделаны в стену два каменные четвероконечные креста, из которых один, как гласит надпись, поставлен в 1244 г. Симеоном, иноком Аркажского монастыря, а другой, судя по начертанию букв на нем, может быть относим, по крайней мере, к XIV в. При входе в новгородский Софийский собор на западной стене с наружной стороны, близ корсунских врат находится большой каменный крест с раскрашенными барельефами, вставленный в стену по повелению владыки Алексия (1359–1389) самый этот крест четвероконечный, но на нем посредине помещен небольшой крест с распятием осьмиконечный. В новгородской церкви Флора и Лавра хранится деревянный резной крест осьмиконечный, сделанный в 1359 г. В руках новгородского святителя Моисея († 1362) найден при открытии мощей его (1686) также деревянный резной крест осьмиконечный, находящийся ныне в Сковородском монастыре. В Павло-Обнорском вологодском монастыре в возглавии мощей преподобного Павла Обнорского лежит большой осьмиконечный крест – тот самый, который дал в напутствие этому ученику своему, отправлявшемуся в дремучие леса Северной России для пустынножительства, преподобный Сергий Радонежский. В Кирилло-Белоезерском монастыре доселе чтутся три деревянные осьмиконечные креста, устроенные руками самого преподобного Кирилла (†1427). На омофоре Новгородского святителя Моисея – кресты четвероконечные. На окладе рукописного Евангелия великого князя Симеона Иоанновича Гордого 1344 г. – крест осьмиконечный. На окладе другого Евангелия XIV в. в руках одного святого – четвероконечный крест, а другого – шестиконечный. В пергаменном Евангелии Воскресенского новоиерусалимского монастыря XIV в. на первом листе вверху заставки изображены три четвероконечные креста. В пергаменном Евангелии преподобного Кирилла Белоезерского кресты нарисованы четвероконечные и осьмиконечные, а в Псалтири, Каноннике и Лествице его – четвероконечные и шестиконечные. На артосной серебряной панагии 1436 г., хранящейся в новгородском Софийском соборе, – кресты два осьмиконечные, а один шестиконечный.

II. Святые мощи, праздники и посты

Вместе с святыми иконами приносимы были к нам из Греции мощи угодников Божиих и другая святыня. В 1347 г. греческий император Иоанн Кантакузин прислал нашему великому князю Симеону Иоанновичу наперсный крест из Животворящего Древа с мощами святых мучеников: Феодора Стратилата, Прокопия, Кирика и Иоанна Калокимита. Дионисий Суздальский, возвращаясь в 1382 г. из Константинополя в сане архиепископа, принес с собою оттуда, по выражению летописей, Страсти Господни, именно: часть Крови Спасителя, часть от Гроба Его, терновый венец и подобное. Эти Страсти он приобрел там с великим трудом и за весьма высокую цену, и для помещения их великий князь нижегородский и суздальский Димитрий Константинович устроил (1383) крестообразный серебряный кивот с чернеными изображениями. Но неизвестно кем и почему – может быть, самим же Дионисием по случаю нового отъезда его в Константинополь, вскоре последовавшего, – кивот был сокрыт в каменной стене суздальского собора и совершенно заделан. Уже весной 1401 г. обретена была эта святыня и торжественно перенесена в Москву, где встретили ее весь город и все московское духовенство. Ныне она хранится в московском Благовещенском соборе. В 1397 г. греческий император Мануил Палеолог и патриарх в благодарность за полученную ими из России милостыню прислали русским князьям иконы и мощи святых. Чрез два года точно так же удостоился получить из Царьграда за свою милостыню икону с мощами святых Михаил Александрович, князь тверской.

Но между тем как из Греции приносимы были к нам только частицы мощей, и притом угодников, давно живших и просиявших вне России, в самой Церкви Русской совершались открытия целых мощей новых угодников Божиих из среды ее собственных членов. В XIV в. открыты были мощи двух великих поборников земли Русской: святителя Петра, первого митрополита Московского, и благоверного князя Александра Невского. Прославление первого началось почти с самой его кончины. Еще когда несли его на одре в Успенский собор для погребения в приготовленном им для себя гробе, один иноверец, находившийся в толпе и сомневавшийся в его святости, внезапно поражен был видением, будто святитель восседит на одре живой и на обе стороны благословляет народ, его сопровождавший. Чрез двадцать дней после погребения святого открылись у гроба его чудесные врачевания разных болезней. Великий князь Иоанн Данилович поспешил записать эти чудеса и передал рукопись в кафедральный владимирский собор. Там Ростовский епископ Прохор в один праздничный день прочел ее с амвона пред всем народом и в присутствии самого князя, а случившийся тут же иноверец, о котором мы упоминали, исповедал пред всеми о своем чудном видении. И все возрадовались и прославили Бога. Можно думать, что с этого времени начали уже у нас чтить святого Петра как угодника Божия, по крайней мере местно. Тот же епископ Прохор (скончавшийся менее нежели чрез год по смерти святого Петра) немедленно составил в честь его службу и написал краткое его житие, в котором как современник и очевидец засвидетельствовал и о первых чудесах его, совершавшихся у его гроба. Вскоре прибыл в Россию новый митрополит Феогност (1328) и, в продолжение нескольких лет уверившись совершенно в чудотворениях своего предшественника, донес о том Цареградскому патриарху и Собору. «Мы получили, – отвечал патриарх Иоанн XIV (в июле 1339 г.), – писание твоего святительства, извещающее нас о бывшем прежде тебя архипастыре той же святейшей Церкви, как он по смерти прославлен от Бога и соделался близким Ему угодником, как совершаются от него великие чудеса и исцеляются всякие болезни. И мы возрадовались о сем и возвеселились духом и вознесли Богу подобающее славословие. А что святительство твое желает научиться от нас, как поступить относительно таких святых мощей, то сам знаешь, какой чин и обычай содержит Церковь Божия в подобных случаях. Получив твердое и несомненное удостоверение и от Бога, поступи и ты по этому самому уставу Церкви, почти и ублажи угодника Божия священными песнями и славословиями и передай это на будущее время в честь и славу Бога, прославляющего прославляющих Его». Этот ответ патриарха и Константинопольского Собора Феогност объявил великому князю и всем и без сомнения, согласно с уставом Церкви, совершил открытие мощей новоявленного угодника и установил в честь его праздник (21 декабря) для всей Церкви Русской. Равным образом и прославление великого князя Александра Невского началось почти со дня его смерти (1263). При самом погребении его, когда митрополит Кирилл приблизился к его гробу, чтобы вручить ему разрешительную грамоту, рука умершего сама простерлась, как бы живая, и приняла грамоту. Пораженный митрополит тотчас же поведал о видении всему народу, и неудивительно, если некоторые с того еще времени стали призывать святого Александра в своих молитвах. Но не прежде как чрез 117 лет последовало открытие мощей его. В одну ночь незадолго пред знаменитою Куликовою битвою инок-пономарь Рождество-Богородицкой владимирской обители, спавший на паперти церкви, в которой погребено было тело святого Александра, увидел, что свечи в церкви зажглись сами собою и два честные старца вышли из алтаря и, приблизившись к гробу благоверного князя, сказали: «Встань, Александр, и поспеши на помощь правнуку твоему великому князю Димитрию, одолеваемому иноплеменниками». И Александр тотчас встал из гроба, и вскоре все трое стали невидимы. Инок поведал о всем этом монастырскому Собору. Братия после усердной молитвы решились раскопать могилу князя, нашли тело его совершенно целым и нетленным, с благоговением взяли святые мощи и положили их в раке поверх земли. С тех пор еще более начало совершаться чудес от святого Александра.

Впрочем, и после этого чествование его было только местное, даже до Московского Собора 1547 г., когда положено было праздновать святому князю Александру во всей Русской Церкви.

В 1-й половине XV столетия открыты мощи еще трех угодников Божиих. Спустя тридцать лет по смерти преподобного Сергия Радонежского (следовательно, в 1422 или 1427 г.) вследствие особенного видения ученик и преемник его преподобный Никон повелел раскопать и открыть гроб великого своего учителя в присутствии многочисленного народа, князей и духовенства. Тогда все с изумлением увидели, что не только тело, но и одежды святого были црлы и нетленны. Все возрадовались духом и прославили Бога, а новооткрытые мощи положили в раке, над которою немедленно воздвигнута была каменная церковь. С того времени установлен праздник 5 июля в честь преподобного Сергия. (Спустя шестьдесят лет после кончины Московского митрополита Алексия († 1378) в Чудовской обители обрушились своды церкви, в которой он был погребен, и от множества упавших камней разбился самый гроб его. Когда камни эти были расчищены, то увидели в разбитом гробе тело святителя, вместе с одеждами совершенно целое и неповрежденное. По сооружении нового храма на месте павшего, святые мощи новоявленного чудотворца, открыто положенные в раке, поставлены были в Благовещенском приделе на правой стороне, и в честь святителя начали праздновать как день его кончины 12 февраля, так и день открытия мощей 20 мая по всей Русской Церкви. В 1439 г. в новгородском Софийском соборе из верхней стены храма упал небольшой камень и разбил каменную плиту, покрывавшую один из гробов, стоявших в приделе святого Иоанна Предтечи, так что в ней сделалось большое отверстие. Кому принадлежал пробитый гроб, не помнил никто. Когда донесли об этом Новгородскому владыке Евфимию, он пожелал посмотреть во гроб и увидел тело архиепископа Новгородского Иоанна в схиме, сохранившееся нетленным, хотя со времени погребения его протекло более двух с половиною веков († 1186). Евфимий вместе с освященным Собором поклонился святым мощам и воздал хвалу святителю Иоанну. С того дня начали местно чтить его в Новгороде, пока Московский Собор 1547 г. не определил чествовать его во всей Русской Церкви. Были тогда установлены у нас и другие праздники и вообще священные времена, одни – общие для всей Церкви, а другие – только местные. К числу первых относятся: 1) память святых мучеников литовских Иоанна, Антония и Евстафия в 14 день апреля. Они пострадали в Вильне при князе Ольгерде, в 1347 г., а праздник в честь их установил святитель Алексий Московский по сношении с патриархом в 1364 г. 2) Дмитриевская субботта пред 26 октября, днем великомученика Димитрия. Великий князь Димитрий Иоаннович Донской после победы над Мамаем путешествовал в Троицкий монастырь к преподобному Сергию Радонежскому и просил его отслужить литургию и панихиду о воинах, павших на брани. И вслед за тем по мысли благочестивого князя установлена Церковию так называемая Дмитриевская суббота, чтобы в этот день совершалось ежегодно торжественное поминовение всех православных воинов, за веру и отечество живот свой положивших. 3) Сретение иконы Пресвятой Богородицы Владимирской. В 1395 г. при нашествии Тамерлана на Россию сын Донского великий князь Василий Дмитриевич, отправившись с войском навстречу врагу, писал к митрополиту Киприану из Коломны, чтобы он наложил всеобщий пост и велел перенесть в Москву чудотворную икону Владимирской Божией Матери. Митрополит исполнил желание князя, и, когда святая икона с крестным ходом приближалась к Москве, сам встретил ее с многочисленным собором духовенства и при бесчисленном стечении людей всякого звания на Кучковом поле. Оттуда икона с великим торжеством принесена была в Успенский собор и пред нею совершено всенародное молебствие. Случилось так, что в тот самый день, когда происходило это Сретение чудотворной иконы и моление пред нею, Тамерлан внезапно дал приказ своему войску отступать и совершенно удалился из пределов России. Обрадованные русские единогласно приписали свое избавление от страшного врага заступлению Пресвятой Богородицы и на месте, где встречена святая икона, немедленно сооружен был храм и вскоре открыт монастырь Сретенский, а самый день ее встречи, именно 26 августа, положено было праздновать и на будущее время во всей России.

К местным праздникам следует отнести те, которые начали совершаться ежегодно в честь некоторых князей и святителей русских в самые дни их кончины не во всей Русской Церкви, а только в местах их погребения. Таковы дни памяти: 1) благоверного и великого князя Георгия Владимирского, убитого татарами в сражении на реке Сити в 1238 г. февраля 4. Тело его было принесено с поля битвы Ростовским епископом Кириллом и сначала погребено в ростовском соборе, но вскоре перенесено во владимирский собор. 2) Благоверного князя Василька Ростовского. Он был взят в плен татарами после сражения на реке Сити и замучен ими в Шеренском лесу, между прочим за исповедание Христовой веры, 4 марта. Тело его принесено в Ростов и погребено в ростовском соборе тем же епископом Кириллом. 3) Благоверного князя Михаила Черниговского и боярина его Феодора. Оба вкусили мученическую смерть 20 сентября 1246 г. от Батыя за то, что не согласились вопреки требованию языческих волхвов пройти сквозь огонь и поклониться кусту, солнцу и кумирам, и оба погребены потом в Чернигове. 4) Благоверного князя Романа Рязанского, замученного в Орде за непреклонную твердость в вере Христовой в 1270 г., 19 июля, и погребенного в Рязани. 5) Святого Игнатия, епископа Ростовского, скончавшегося 28 мая 1288 г. Нетление его святых мощей и чудеса, совершившиеся при самом отпевании его, были причиною того, что эти мощи вовсе не были преданы земле, а поставлены открыто в ростовском соборе. 6) Благоверного князя псковского Довмонта, в крещении Тимофея. Он отличался высоким благочестием и мужеством в боях, скончался в 1299 г., мая 20 и погребен в псковской соборной церкви. Жители Пскова, особенно когда выступали против врагов, призывали его в своих молитвах, как в 1323 и 1341 гг., а в 1374 г. построили даже во имя его церковь. 7) Благоверного князя Михаила Ярославича Тверского, также отличавшегося истинным благочестием, убитого в Орде 22 ноября 1319 г. и потом погребенного в тверском Преображенском соборе. 8) Благоверного князя Владимира Новгородского и матери его Анны. В 1439 г. Новгородский архиепископ Евфимий позлатил и подписал гробы их и вслед за тем установил совершать местно память их 4 октября – в день кончины князя Владимира. Здесь же следует упомянуть 9) и о панихиде по всем князьям и святителям новгородским, погребенным в Софийском соборе, которую тогда же установил владыка Евфимий совершать ежегодно 4 октября как в Новгороде, так и в окрестных монастырях.

Впрочем, мы должны сознаться, что, быть может, память некоторых из угодников Божиих, нами перечисленных, начала совершаться еще в настоящий период не местно только, а во всей Русской Церкви, хотя об установлении в честь их таких праздников и не сохранилось сведений. Так, например, Михаил, князь черниговский, и боярин его Феодор упоминаются в числе святых наряду с святыми Борисом и Глебом, Владимиром и Вячеславом в Служебнике (и именно в начинательной молитве пред литургиею) еще конца XIV или начала XV в. и писанном не в Чернигове, но в Новгороде. А в церковном уставе Троицкой Сергиевой лавры, писанном в 1429 г., помещены этому князю Михаилу с его боярином тропарь и кондак. Имя Игнатия, епископа Ростовского, встречается в месяцесловах XV в. с именами святого Петра митрополита и других. Очень вероятно, что и память некоторых других наших святителей и подвижников того времени стали чтить местно еще с самой их кончины. По крайней мере, в месяцесловах XV в. уже находятся имена Стефана Пермского, Феодора Ростовского, Кирилла Белоезерского и Димитрия Прилуцкого. Нельзя также пройти молчанием, что в тогдашних месяцесловах наших, кроме русских святых, более встречаем и сербских святых или вообще юго-славянских, нежели прежде. В святцах XI-XIV вв. из числа этих святых можно видеть только имена Кирилла Философа и брата его Мефодия, Вячеслава, князя Чешского, и Иоанна Рыльского; а в месяцесловах XV в. упоминаются еще, в одних – преподобная Параскева Пятница, Арсений Сербский и Савва Сербский, в других вместе с Саввою – Симеон Сербский. Несправедливо было бы думать, будто такое внесение святых, русских и славянских, в наши тогдашние святцы было следствием распоряжения высшей духовной власти, митрополита или Собора: в таком случае в святцы известного времени были бы внесены одни и те же святые, чего, однако ж, не видим. А по всей вероятности, это зависело частию от произвола переписчиков или лиц, по воле которых они писали, частию же от того только, что имена известных святых находились в рукописях, иногда привезенных из Греции, с которых у нас снимались копии.

Вопросы о днях и временах поста и в особенности вопрос о посте в среду и пяток, когда в эти дни случатся какие-либо большие праздники, возбуждавший у нас столько споров в XII столетии, обращали на себя внимание и в настоящий период. Сарский епископ Феогност, находясь в 1301 г. на Константинопольском Соборе, в присутствии самого Русского митрополита Максима счел нужным спросить: «Можно ли есть мясо в среду и пяток в праздники апостольские?» Знак, что в Русской Церкви тогда не было еще принято об этом окончательного решения, а существовали разные мнения. Собор дал ответ: «Не должно нарушать среды и пятка и для праздников Господских, кроме великих дней Святой недели (т. е. Пасхи), тогда да едят мясо в среду и пяток, также недели по Сошествии Святого Духа, и когда случится Рождество Христово или Богоявление, и когда бывает неделя о мытаре и фарисее. Кроме этих пяти праздников, да не разорятся среда и пяток – это возбранено Божественными канонами в седьмом правиле Феофилакта, архиепископа Александрийского. А в среду на Преполовение мяса не есть; если случится праздник святых апостолов в среду и пяток, мяса не есть, но рыбу; в первый день августа мяса не есть и до Успения Святой Богородицы; если случится Успение Святой Богородицы в среду или пяток, мяса не есть; если случится праздник святого апостола Филиппа в среду или пяток, мяса не есть, но рыбу; если случится Рождество Святой Богородицы в среду или пяток, не есть ни мяса, ни масла, но одну рыбу». Вероятно, уже после этого, столько определенного ответа Константинопольского Собора митрополит Максим издал и свое Правило для всей Русской Церкви, в котором еще подробнее излагает постановления о временах поста. «Да будет вам ведомо, чада, – писал он ко всем правоверным христианам, – что святые апостолы и Вселенская Церковь не предали нам есть мясо, или сыр, или млеко во всякую среду и пяток и за нарушение поста в эти дни положили великую епитимию. А предала нам святая Вселенская Церковь Божия есть мясо во всю неделю от Воскресения нашего Господа и Спасителя до недели Фоминой, также во всю неделю от Пятидесятницы и Сошествия Святого Духа до недели всех святых; впрочем, если некоторые благочестивые пожелают, то могут и не есть тогда мяса в среду и пяток, а если едят, то не возбранено. Еще заповедали нам святые Соборы пост святых апостолов, и если случится праздник святых апостолов в среду или пяток, то не следует христианам вкушать мяса, а праздновать святой день и есть рыбу. Если же не случится в среду или пяток, то не возбраняется есть мясо. Еще установили пост в месяце августе до Успения Святой Богородицы и первого числа августа, в какой бы день оно ни пришлось, не есть ни мяса, ни рыбы. В праздник же Святой Богородицы, если случится в среду или пяток, хотя мяса не есть, но ради Пречистой Богородицы разрешается есть рыбу. В тот же пост бывает и святое Преображение нашего Господа Иисуса Христа: не есть мяса и в этот праздник, в какой бы день он ни пришелся. Еще установили пост в продолжение сорока дней пред святым и великим таинством Божия смотрения, т. е. пред Рождеством по плоти Господа нашего Иисуса Христа. Если случится праздник святого Филиппа в среду или пяток, не надобно есть мяса христианам, а окончить мясоястие в предшествовавший день. В праздник же Рождества Господа и Спасителя нашего да едят мясо, в какой бы день ни пришелся, и продолжают мясоястие до дня Василиева. А накануне Рождества Христова, когда бы то ни случилось, не должно есть ни мяса, ни рыбы. Если даже этот канун случится в субботу или воскресенье, то, не нарушая устава, да едят хлеб и вино после вечерни. Так же поступать и накануне пред Просвещением (т. е. Крещением). Если праздник Просвещения случится в среду или пяток, то положено есть мясо. В следующие же среды и пятки мяса не есть до недели о мытаре и фарисее, которую всю непрерывно есть мясо. В эти только среды и пятницы, которые я указал, святая Церковь разрешает мясоястие. Во все прочие среды и пятницы не должно есть мяса, ни на Рождество Святой Богородицы, ни на другой какой-либо праздник, кроме тех, о которых я написал. Вот и все про среды и пятницы». Достойно замечания, что митрополит Максим, говоря так подробно о постах церковных, вовсе не упомянул об одном Великом посте святой Четыредесятницы. Видно, что относительно этого поста у нас не было тогда никаких сомнений, ни отступлений от него; между тем как постановления о прочих постах или не всем были вполне известны, или не всеми соблюдались, или некоторые подвергались разным истолкованиям.

Правило митрополита Максима, разосланное по всей Русской Церкви, конечно, имело обязательную силу для всех ее членов и в продолжение почти целого столетия мы не встречаем у себя никаких новых разногласий и толков касательно поста, которые бы потребовали решения высшей церковной власти. Уже к митрополиту Киприану (1390–1405) обращался какой-то игумен Афанасий с вопросом: следует ли или как следует поститься на Усекновение главы Иоанна Предтечи, на Воздвижение Честного Креста и в день святой Параскевы? И митрополит отвечал, что в первые два праздника не должно есть ни мяса, ни молока, ни рыбы, а в день Параскевы пост не положен, разве только день этот придется в среду или пяток. Митрополит Фотий в своем окружном послании ко всему русскому духовенству, убеждая пастырей, чтобы они учили народ свято проводить все четыре поста, установленные апостолами: пост Великий, Петровский, Успенский и Рождественский, – счел нужным напомнить, что во все дни Великого поста надобно соблюдать сухоядение и только в субботы и воскресные дни, также в Цветную неделю и на Благовещение разрешается рыба и что сухоядение должно быть соблюдаемо в продолжение всего года в среду и пяток, а иногда и в понедельник, кроме Великих недель – по Воскресении Христовом, по Рождестве Христовом, по Сошествии Святого Духа и недели пред мясопустом, в которые не положено поститься, а разрешается во все дни есть мясо. «Я слышу, – присовокуплял митрополит, – что некоторые из вас едят мясо на Преполовение в среду и на Введение Пречистой Богородицы: ино то не положено от св. Церкви, итого бы вперед не было... Также на Воздвижение Честного Креста и на Усекновение главы Иоанна Предтечи мяс не есть, но сухоядение». В 1416 г. тот же митрополит в послании к пастырям псковской Церкви объяснял, что от Рождества Христова до Крещения следует есть мясо не двенадцать дней сряду, как они писали, а только одиннадцать, в двенадцатый же день, накануне Богоявления, не положено есть ни мяса, ни рыбы, кроме сухоядения. «А что пишите вы, дети, – продолжал митрополит, – что у вас едят мясо и молоко на Преполовение и на Усекновение главы Иоанна Предтечи: ино того бы не было у вас отселе; в те дни правила св. отцов повелевают хранить пост».

III. Богослужебные книги и отдельные чинопоследования

Для совершения богослужения и священнодействий у нас существовал тогда уже полный круг богослужебных книг. Летописец волынский, перечисляя разные пожертвования на храмы Божии галицкого князя Владимира Васильковича, жившего еще в XIII в. († 1288), между прочим, говорит, что он пожертвовал в любомльскую Георгиевскую церковь: два Евангелия апракос. Апостол апракос, Прологи за все двенадцать месяцев, Минеи также за двенадцать месяцев. Триоди, Октоих, Ирйологий, Служебник, Молитвенник и еще особо молитвы вечерние и утренние. Здесь, конечно, перечислены не все богослужебные книги, а только главнейшие или нужнейшие, но в числе их стоят и такие, приобретение которых, по самой их обширности, было наиболее трудным. Но важнее для нас то, что мы и ныне можем указать в наших библиотеках, насколько они нам известны, более 50 Евангелий апракос, употреблявшихся в тот период, до 20 Служебников, более 10 Октоихов и Трефологиев, по 8 Апостолов служебных и Псалтирей, по стольку же Уставов церковных и Триодей постных, по 6 Требников и Триодей цветных. Минеи месячные за все двенадцать месяцев, а за некоторые месяцы по нескольку экземпляров; по одному, по два, по три, по четыре и более – Часословов, следованных Псалтирей, Шестодневов служебных, Паремейников, Параклитов, Канонников, Стихирарей, Ирмологов. Обиходов церковных и некоторых отдельных чинопоследований. Без всякого сомнения, не все церкви, особенно сельские и бедные, в состоянии были иметь у себя такое множество богослужебных книг, когда списывание их требовало много времени и уменья, а приобретение – значительных издержек. Подобные церкви неизбежно должны были ограничиваться самыми необходимыми книгами и могли обходиться, например, без многотомных месячных Миней, пользуясь только Минеями праздничными, или Трефологиями. Но церкви богатые, особенно кафедральные соборы и людные монастыри, могли приобретать себе все богослужебные книги, некоторых даже не по одному экземпляру. И большая часть этих книг, доныне уцелевших, как оказывается, действительно написаны в монастырях и при епископских кафедрах. Наши архипастыри считали одною из существенных своих обязанностей списывание и распространение богослужебных книг. Новгородский архиепископ Моисей нарочно отыскивал и собирал к себе многих писцов, давал им жалованье и чрез них переписывал многие святые книги для снабжения церквей. Некоторые из этих книг, переписанных повелением Моисея или приобретенных им, сохранились до настоящего времени. Немало также сохранилось книг, переписанных повелением и других Новгородских владык: Давида, Алексия, Иоанна II и особенно Евфимия. Перепискою богослужебных книг у нас занимались и иноки, и лица белого духовенства, и миряне, иногда даже князья, как Владимир Василькович галицкий. Некоторые посвящали этому занятию всю свою жизнь. По трудности приобретения этих книг они ценились очень высоко, и пожертвование той или другой книги в какую-либо церковь считалось важным вкладом. Не ограничиваясь отечеством, иные отправлялись на Афон, в Константинополь и там или приобретали богослужебные книги покупкою, или списывали их. Стефан Новгородец, бывший в Царьграде (около 1350 г.), встретил там двух земляков своих – Ивана и Добрилу, весьма искусных книгописцев, которые проживали в Студийском монастыре, занимаясь списыванием книг Святого Писания, и свидетельствует, что из того монастыря посылаемо было в Русь много книг, каковы: Устав, Триодь и иные.

В числе богослужебных книг и чинопоследований, какие переписывались тогда у нас и по временам приносимы были к нам из Греции, большею частию находились те самые, которые употреблялись в Русской Церкви и до монголов. Но встречаются и новые, хотя очень немногие, явившиеся у нас собственно в настоящий период. Здесь прежде всего можем назвать устав Иерусалимский святого Саввы. В прежние времена мы видим у себя только устав Студийский, и он не терял в России своего значения даже в XIV в., по крайней мере, тот устав, который, по словам Стефана Новгородца, был переписан около 1350 г. в Студийском монастыре и послан в Россию, всего скорее мог быть Студийский. Но уже с XIII, а более с XIV столетия у нас, вероятно, начал входить в употребление устав святого Саввы Иерусалимского: по крайней мере, в библиотеках наших сохранились списки этого устава, один XIII и два XIV в., и кроме того, от XIV же века сохранился Часослов, заключающий в себе «службу нощную и дневную по Уставу преподобного отца нашего Саввы». В самом начале XV столетия (в 1401 г.) приобретен был в Константинополе для России каким-то Афанасием еще список Иерусалимского устава, с которого в 1409 и 1428 гг. сняты были у нас две копии. Затем списаны такие же уставы в Троицко-Сергиевом монастыре (1429), в Твери (1438) и в Новгороде при владыке Евфимии. В списки устава XV в. уже внесены и так называемые Марковы главы, или правила иеромонаха Марка относительно Господских и Богородичных праздников. Из отдельных церковных чинопоследований, песней и молитв, перешедших тогда к нам из Греции в славянских переводах или у нас переведенных, известны следующие: 1) канон на исход души, творение Иоанна Евхаитского († 1100); 2) два канона Григория Синаита († около 1310 г.): а) канон умилительный к Господу Иисусу Христу и б) канон святым отцам, помещенный в собственноручной Псалтири митрополита нашего Киприана; 3) акафисты, или «икосы, подобнии акафисту», Константинопольского патриарха Исидора (1347–1349): а) акафист архистратигу Михаилу, б) акафист святому Иоанну Предтече и в) акафист святителю Николаю Чудотворцу; 4) каноны Константинопольского патриарха Филофея (1354, 1362–1376): а) канон молебный Господу Иисусу во время междоусобной брани, переведенный митрополитом нашим Киприаном, б) канон к Господу Иисусу и Его Пречистой Матери «на поганыя», переведенный также Киприаном; 5) молитва особая Святому Духу в день Пресвятой Троицы того же патриарха Филофея, помещенная в Служебнике митрополита Киприана. Очень вероятно, что вместе с тем сделались у нас известными в славянском переводе и некоторые другие каноны и молитвы этого знаменитого патриарха.

В самой Русской Церкви составлены в монгольский период только три церковных службы и последования: это служба, или канон, святителю Петру Прохора, епископа Ростовского, о которой мы уже упоминали; последование похвальное Пресвятой Богородице 26 августа, вдень Сретения Ее чудотворной иконы и избавления от нашествия агарян и канон святителю Алексию по случаю открытия святых мощей его архимандрита Питирима, впоследствии епископа Пермского († 1455). Все эти три службы отражают в себе до некоторой степени обстоятельства времени своего происхождения. Канон святому Петру, написанный в период еще самого сильного преобладания монголов над Россиею, проникнут весь пламенною молитвою об избавлении от агарян. Сочинитель и призывает верных к духовному торжеству, и восхваляет добродетели угодника Божия, и прославляет его чудеса, и молит его о духовных благах, но чаще и более всего выражает пред ним вопль земли Русской, стонавшей под тяжелым игом иноплеменников. «Разруши злочестивыя агарян коварствия, присноблаженне, – взывает песнописец, – сокруши агаряны и вся супостаты безбожныя, преподобне Петре... и илу их, борющую ны, немощну покажи...» Или: «Вооружаются на люди твоя смиренныя, святителю, сынове агарини: сокруши тыя невидимою силою молитв твоих...» И еще: «Храни град твой, святителю Петре, от безбожных и чужеверных нахождений... И ныне, владыко, не отходи духом от нас, молитву за ны творя к Богу, яко да избавить ны от насилия безбожных агарян, врагов наших...» и под. В чинопоследовании на 26 день августа, писанном уже после Куликовской битвы и после нашествия Тамерланова (1395), хотя слышится еще тот же вопль сынов России и повторяется не раз та же мольба о «низложении агарян и о спасении от пленения поганых», но гораздо более и явственнее выражается уже чувство торжества над ними заступлением Богоматери, несравненно чаще прославляются Ее чудеса и благодеяния земле Русской. Наконец, в каноне святителю Алексию, составленном около 1440 г., если и встречаются два-три раза выражения: «Избави ны от враг наших... избави от нашествий противных», но вовсе не упоминается даже имени агарян и преимущественно воспеваются только благодеяния и чудеса новоявленного угодника. Кроме трех служб, или последований, церковных, явившихся у нас в то время, мы должны упомянуть здесь еще о тропарях и кондаках чудотворцам русским: святому князю Михаилу Черниговскому и боярину его Феодору и преподобному Сергию Радонежскому, также о «Разрешительной молитве» митрополита Киприана, которую написал он в Луцке и в первый раз прочитал над гробом луцкого князя Димитрия, и о «Стихе», или стихире, на Успение Пресвятой Богородицы митрополита Григория Самвлака, сохранившемся в некоторых рукописных Стихирарях.

Умножались у нас богослужебные книги или, точнее, списки богослужебных книг, но с тем вместе умножались и разности в этих книгах и неисправности. При сличении нескольких списков служебного Евангелия и Апостола XIII и преимущественно XIV в. найдено, что хотя основной греческий текст и славянский перевод почти во всех этих списках один и тот же, но во всех находятся и исправления перевода, сделанные по иным чтениям греческого текста, тоже различным между собою. Иногда эти исправления сделаны и не по греческому тексту, а по личному разумению исправителей, часто ошибочному, или только по спискам славянским, хотя старейшим, но не всегда верным. Встречаются и произвольные изменения текста, зависевшие от того, что писец или не разбирал, или не понимал слов в подлиннике. От всего этого разнообразие списков Евангелия в XIV в. увеличилось до чрезвычайности: даже ближайшие между собою по времени и месту написания не имеют сходства; а два списка Апостола, писанные в одно время и почти в одном месте, представляются весьма различными. Некоторые списки Евангелия и Апостола оказываются неверными даже самим себе, различно передавая один и тот же текст в разных местах. Не менее разностей находим и в тогдашних Служебниках. По одним спискам, в чине проскомидии говорится только об одной просфоре, из которой вынимается Агнец, а о прочих просфорах вовсе не упоминается; по другим, говорится о трех и о четырех просфорах; еще в некоторых можно различать пять просфор, если даже не более. В одних списках перед началом проскомидии положены две молитвы, в других – три; в одних чин проскомидии изложен очень кратко, в других – полнее и обширнее. Есть список, в котором сделано замечание, не встречающееся в прочих, что просфоры за упокой не должно вынимать, если случится Господский праздник, и есть список, в котором сказано, что после священника и диакон берет просфору и святое копие и поминает, кого хочет живых, а на другой просфоре усопших. А одни и те же молитвы в разных списках не только различаются неодинаковостию перевода, но и вставками слов и искажениями. Не перебирая всех других богослужебных книг, заметим еще об одной из них, весьма важной, – Типиконе, или Уставе, которая показывает самый образ совершения церковных служб и составляет главное руководство при общественном богослужении. Излишне было бы говорить о тех неизбежных разностях, какие должны были существовать между списками двух различных уставов – Студийского и Иерусалимского, у нас употреблявшихся. Мы укажем только для примера на две немаловажные разности в списках одного и того же устава Иерусалимского, именно: в списке 1408 г. и в списке XV же века, без означения года. В последнем списке, так называемом месяцеслове, части самой обширной, порядок служб на все числа двенадцати месяцев излагается гораздо подробнее и обширнее, нежели в первом, и сделаны замечания о чтениях из святых отцов в те или другие дни, чего нет в первом списке. А в последовании на святую Четыредесятницу в том же последнем списке переписчик не довольствуется только перепискою устава Иерусалимского, как читается он в первом списке, но излагает много соображения о разных предметах, сводит места из святых отцов, правила соборные, иногда сравнивает уставы Студийский, Афонский и другие и потом выражает собственное мнение. Вообще, не из чего не видно, чтобы у нас приняты были какие-либо определенные образцы или подлинники, с которых все были бы обязаны переписывать богослужебные книги и по которым могли бы потом поверять их. А всяк списывал как приходилось с тех рукописей, какие признавал лучшими или какие попадались под руки, дома ли – в своем отечестве, или в Царьграде, или на Афоне. Одни ограничивались простою перепискою книг, а другие позволяли себе при этом исправлять перевод то по греческому тексту, то по старейшим славянским спискам, то даже по одним своим догадкам и иногда привносили в рукописи дополнения из других источников. Сколько ж еще разностей должно было войти в наши богослужебные книги от одного переписывания их, продолжавшегося не десятки только лет, а целые столетия! Сколько описок, недописок, пропусков и вообще погрешностей, которые неизбежно могли происходить частию от невнимательности и неосмотрительности переписчиков, частию от их непонимания и невежества, частию даже от их суемудрия, своеволия и подобных причин!

Как бы то ни было, впрочем, но разности в наших богослужебных книгах несомненно существовали, и эти разности естественно могли приводить к недоумениям и возбуждать вопросы. Такие вопросы действительно раздавались иногда и требовали решения самих митрополитов. Например, один из игуменов по имени Афанасий спрашивал митрополита Киприана между прочим о том, как и где следует читать Евангелия Великого Четверга или сколько молитв вечерних и утренних. И первосвятитель отвечал на эти вопросы, что помянутые Евангелия, все, от первого до последнего, священник должен читать на святом престоле и в полном своем облачении и что на вечерни молитв 6, затем седьмая выходная, осьмая по окончании вечерни и по возглашении, а на заутренях молитв 11 и двенадцатая после «Хвалите Господа с небес» на главопреклонении. Равным образом митрополита Фотия спрашивало все псковское духовенство, как должны быть приготовляемы святые Агнцы для Преждеосвященных литургий и как петь «аллилуиа». На первый вопрос святитель отвечал подробным наставлением. А на последний, который получил впоследствии такое значение в деле нашего раскола, дал следующее правило: «Сице глаголи: слава Отцу и Сыну и Святому Духу и ныне, и присно, в веки веком, аминь; аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа, слава Тобе Боже; аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа, слава Тобе Боже; аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа, слава Тобе Боже». С подобными же вопросами, конечно, могли обращаться духовные лица и к своим епархиальным архиереям и получать от них разрешения. Нельзя допустить, чтобы наши тогдашние иерархи, особенно митрополиты, не видели разнообразия и других недостатков, существовавших в наших богослужебных книгах, и не сознавали потребности принимать против этого какие-либо надежные меры. Но в то время, когда у нас еще не знали книгопечатания, при крайнем недостатке просвещения в нашем духовенстве и между лицами, занимавшимися перепискою книг, трудно было придумать и особенно приложить на деле такие меры. Всего вероятнее, что из сознания этих-то недостатков святой митрополит Алексий решился сам исправить или вновь переложить с греческого весь Новый Завет, как свидетельствует его сохранившийся автограф, хотя труд святителя, совершенный келейно, и не оставил видимого влияния на улучшение тогдашних списков Евангелия и Апостола. По тому же побуждению святой митрополит Киприан сам вновь перевел с греческого языка Служебник, и, несмотря на то что он не сделал обязательным для всех списывать именно с его Служебника, а заметил только в своей приписке: «Аще кто восхощет сея книги преписывати», тот должен не изменять в ней ни одного слова, ни одной даже черты, однако ж мы знаем, что с этого Служебника действительно снимались списки, дошедшие и до нас от XV в. Кроме того, из послания митрополита Киприана к псковскому духовенству известно, что он отправил в Псков верные списки литургии и других церковных чинопоследований: крещения, браковенчания, освящения воды в 1 день агуста, обряда православия, совершаемого в первую неделю Великого поста, и обещал исподволь переписать и переслать туда же и другие нужные книги. То, что делал святитель этот для псковского духовенства, он мог делать и для других епархий, а тем более для церквей своей собственной епархии. Может быть, и владыка Новгородский Моисей, когда нанимал многих писцов для снабжения богослужебными книгами святых храмов, имел в виду преимущественно ту цель, чтобы распространить более однообразные списки, сделанные по лучшим и вернейшим рукописям.

IV. Святые таинства и другие священнодействия

Но не от одного недостатка богослужебных книг во многих, особенно бедных, церквах, не от одних разностей в списках этих книг могли возникать тогда у нас недоумения и вопросы относительно тех или других частей богослужения и происходить разности и неисправности в самом совершении священнодействий, а вместе – и от невежества, и от нерадения совершителей богослужения, и иногда от некоторых новых случаев в церковно-богослужебной практике, на которые не существовало определенных правил. Для решения такого рода недоумений и вопросов, действительно возникавших, для устранения такого рода разностей и неисправностей в совершении таинств и прочих священнодействий, действительно обнаруживавшихся, и направлены были преимущественно правила Владимирского Собора (1274), ответы Константинопольского Собора на вопросы Феогноста, епископа Сарского (1301) и некоторые послания митрополитов наших Киприана и Фотия.

Таинство крещения иногда совершалось у нас чрез обливание. Противэтого восставали и Собор Владимирский, и митрополиты Киприан и Фотий и предписывали, чтобы крещение совершаемо было непременно чрез троекратное погружение с произнесением слов: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь». Обливание допускалось только в случаях крайней нужды. Константинопольский Собор на вопрос Феогноста, как поступать, если пожелает креститься какой-либо татарин, а сосуда большого для погружения его не будет, отвечал: в таком случае можно крестить его и чрез троекратное обливание. Новорожденных детей Фотий заповедовал крестить неотложно, чтобы какое-либо не умерло без крещения. При крещении требовались, по наставлениям Киприана и Фотия, или только один кум, если крестилось дитя мужеского пола, или одна кума, если крестилось дитя женского пола, а иметь для одного дитяти кума и куму вместе или двух кумов не позволялось. Феогност спрашивал: если будет нужда при смерти, а не случится ни святителя, ни иерея, кроме причетника, можно ли ему крестить? Собор отвечал: подобает. Еще спрашивал Феогност, сколько раз надобно произносить молитвы при крещении человека и должно ли совершать крещение многим священникам или одному. Ответ Собора был: один должен читать молитвы и один крестить. Если случится много детей и много иереев, пусть каждый крестит особое дитя. Если много будет детей, а священник один, пусть прочтет молитвы разом над всеми детьми и каждое погружает особо по трижды, произнося: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа». На вопрос игумена Афанасия, можно ли крестить несколько человек вместе и в одной купели, Киприан отвечал: можно и в одной купели в один и тот же день крестить и двух, и трех, и более, только над каждым особо надобно прочитать запретительные молитвы и совершить отрицания. Малые дети обоих полов могут быть крещены в одной купели, только сперва дети мужеского пола, потом женского. Но если дети будут уже взрослые, то не следует крестить женский пол там же, где и мужеский, а отдельно, причем не должны находиться мужчины, а только прислуживающие женщины.

Таинство миропомазания также по местам и иногда совершалось у нас неправильно. «Мы узнали, – говорили отцы Владимирского Собора, – что некоторые по неразумению и темному смыслу смешивают Божественное миро с маслом и так мажут по всему телу крещаемого, забывая правило (48) Лаодикийского Собора», и постановили: миром надобно помазывать особо и маслом особо. По оглашении пусть мажут крещаемого деревянным маслом и только на челе, очах, ушах, ноздрях и устах. Потом пусть крестят чрез троекратное погружение и уже после крещения пусть помазуют святым миром те же самые чувства: очи, уши, ноздри и уста. Псковские священники во дни Фотия по небрежности употребляли иногда при миропомазании миро латинское, а потому он строго заповедовал им: «Крещения творите по правилам св. отец, не обливайте водою, но погружайте в воде... да потом мажите миром великим, еже идет изо Цариграда, еже искони оттуду приясте по роду православныя веры». Это показывает, что святое миро приготовлялось не у нас для всех церквей России, а искони получалось из Греции.

При совершении таинства покаяния Киприан заповедовал, чтобы отцы духовные после положенных пений и чтений испытывали кающихся со всем вниманием, особенно священнослужителей и иноков, и потом налагали епитимии, судя по возрасту каждого и устроению, по разуму или неразумию, волею ли кто согрешил или неволею и прочее. А детям духовным тот же митрополит запрещал оставлять без вины духовного своего отца и переходить к другому.

Для совершения таинства Евхаристии и Божественной литургии требовалось приличное вещество: хлеб и вино. Приготовление хлеба, или печение просфор, Константинопольский Собор предоставлял вдовице, если она будет чистого жития, или уже старица, или пострижется в монашество. А Киприан повелевал, чтобы проскурницами были или девственницы, или однобрачные, но отнюдь не двубрачные и не троебрачные. На вопрос Феогноста, можно ли совершать Евхаристию на сухой виноградной ветви, последовал соборный ответ: если где в какой-либо земле вовсе не будет вина, то пусть выжмут новую виноградную ветвь и служат, а не сухую. Служить же литургию без вина, говорил Киприан, и заменять вино чем-либо другим есть великое беззаконие. В новгородских пределах диаконы вынимали Божественный Агнец и прежде попов просфоромисали, а потом приходили просфоромисать попы. Собор Владимирский, ссылаясь на 26 правило Лаодикийского Собора и 23 Никейского, повелел: диаконам не вынимать Агнца, а священникам. И митрополит Киприан подтверждал в свое время: диакону не следует просфоромисать, он есть слуга и попу не равен. На вопросы Феогноста относительно Агнцев и вина Цареградский Собор отвечал: можно служить не только на одном, но и на двух и на трех Агнцах, если случится быть многим священникам; но только, когда бывает святое возношение, пусть взимается (возносится) один Агнец великий, да тем возношением освятятся и все прочие. Новорукоположенному при этом священнику следует давать часть не от великого Агнца, а от прочих, которые будут на иных дискосах. Если случится, что мышь начнет Агнец, то должно служить на нем, хотя бы осталась одна четвертая часть его. Если пресвитер забудет влить вина или воды в потир и вспомнит об этом среди службы, то пусть тотчас вольет вино и воду и продолжает службу, а не начинает снова. Для совершения таинства Евхаристии у нас всегда считали, по древним правилам, необходимым освященный антиминс. Но псковские священники во дни Киприана думали, что довольно для этого иметь часть антиминса; потому разрезывали каждый антиминс на четыре части и раздавали по церквам. И страннее всего то, что поступать так приказал им сам владыка Новгородский (Иоанн II). Назвав это делом неправым и пагубным, Киприан послал в Псков 60 новых антиминсов и заповедал духовенству вперед не разрезывать их, а употреблять в том виде, в каком они освящены. Преподавать святую Евхаристию имеют право только епископы и священники, но в случае нужды, если при умирающем человеке не будет ни епископа, ни священника, Константинопольский Собор разрешал приобщить больного и диакону. Кому преподавать это таинство? Всякому крестившемуся, и тотчас после крещения и миропомазания, постановил Собор Владимирский, а Киприан писал: всем христианам достойным. Татям же, душегубцам и вообще грешникам нераскаянным не давать причастия, говорил он, разве только при смерти, и то если покаются. Равно и митрополит Фотий повелевал лишать причастия неисправимых сквернословов, живущих с женами без благословения Церкви и вступивших в четвертый брак, а троеженцев лишать только на пять лет и тех, кто убьет кого-либо на поле (на поединке), – на 18 лет. Родившимся немыми и онемевшим давать причастие только судя по их доброй жизни, хождению во храм Божий и признакам покаяния. Запасные Дары Тела Христова Константинопольский Собор благословлял брать с собою и в путь, разумеется на случай нужды. Что касается до того, в какие дни совершать ту или другую литургию, Киприан писал: «Служба Василия Великого начинается со второй недели поста. А в неделю сыропустную – служба Златоуста и в неделю православия, когда читается синодик, потому самому служба Златоустова. От второй же недели Великого поста во всякую неделю служить службу Василия Великого, только на Вербное – Златоустову. Накануне Рождества Христова и накануне Крещения – служба Василиева. Многие и на праздник самого Василия Великого ради чести служат его службу. В среду же и пятницу масляной недели нет никакой службы, но только часы с вечернею, так же и в Великую Пятницу». Митрополит Фотий наставлял псковских священников: «Если Сретение Господне или Обретение главы Иоанна Предтечи причтется в среду или пяток сыропустной недели, то совершать литургию святого Иоанна Златоуста. Равно, если Благовещение Пресвятой Богородицы причтется в Великую Пятницу, или в неделю цветную, или в понедельник, вторник и среду, то петь литургию Златоуста. А если оно причтется в Великий Четверток или в Великую Субботу, тогда петь литургию Василия Великого».

При совершении таинства священства и вообще при поставлении на церковные степени у нас случались важные неисправности и даже злоупотребления, как видно особенно из акта Собора Владимирского, который, перечислив те и другие и ссылаясь на древние правила Церкви, определил: 1) отнюдь не ставить на мзде ни священников, ни игуменов и не брать с них никаких уроков. Если же кто поставит, то виновный да извергнется из сана вместе с поставленным, а бывшие ходатаями при этом да будут прокляты (прав. 29 св. апост., 2 Халкидон и 22 VI Всел.). 2) Во всех епископиях да будет то же, что уставил митрополит в своей митрополии: пусть только клирошане берут по семи гривен от каждаго поставления в диакона и во священника вместе. Более же не требовать ни от диакона, ни от священника, ни от игумена, ни от низших клириков, не делать им насилия, как делалось прежде, не посылать их на жатву, на сенокос и на другие работы. 3) Епископы, когда хотят поставить священника или диакона, да испытают его жизнь, какова она была до поставления, и да призовут соседей, которые знают его издетства (прав. 7 Феофил. Александрийск.). В частности, пусть испытывают поставляемых: чисто ли их житие; соблюли ли они девство или вступили в законный брак с девою; знают ли хорошо грамоту; не виновны ли они в кощунстве, хищничестве, пьянстве, лихоимстве, прелюбодеянии, лжесвидетельстве; не совершили ли они убийства, волею или неволею; не удручают ли рабов своих голодом и наготою, не делают ли им насилия в работах; не чародейцы ли они и прочее. Кто хотя однажды будет обличен в исчисленных винах, тот не может быть ни священником, ни диаконом, ни причетником. А кто окажется свободным от этих вин за поручительством отца духовного, семи священников и других добрых свидетелей, того пусть поставляют. 4) Поставление не должно оставаться в тайне, но да будет ведомо всем епископам, чтобы какой-либо пришлец из иной страны, утаив свои грехи, не восхитил священства. Неизвестных людей никого не посвящать (6 прав. VI Всел. Соб.). 5) Раба не производить в сан священства прежде, нежели господин отпустит его на свободу при многих свидетелях, с грамотою; а когда раб будет произведен, господин уже не должен присвоять его себе (снес. прав. апост. 82 и VI Всел. Соб. прав. 83). 6) Возводить на церковные степени должно постепенно: сначала постричь в причетника с установленными молитвами, облачив его в короткую фелонь. Потом пусть он исправляет должность канонарха и чтеца в соборной церкви под руководством старейшего церковника, пока научится всему, что нужно. Впоследствии уже он может быть рукоположен в диакона, когда достигнет 25 лет, и во священника, когда будет 30 лет (снес. VI Всел. Соб. пр. 14). Митрополит Киприан также давал наставления: кому ставиться в поповство или дьяконство, тому надобно быть чисту, как бы рожденному от чрева матернего; даже пономарю не достоит быть двоеженцу и троеженцу, а или девственнику или первобрачному.

Таинство брака у нас иногда совершали сами епископы и даже митрополиты по примеру иерархов греческих, но инокам это не дозволялось. «Не достоит, – говорил Киприан, – игумену и чернецу-попу венчать – то дело мирских попов, а не чернеческое». От приступающих к таинству брака Владимирский Собор требовал, чтобы они предварительно приобщались Святых Христовых Тайн, иначе не разрешалось венчать. Фотий давал наставления священникам, чтобы они не венчали девочек раньше двенадцати лет, чтобы самое венчание совершали вдруг после обедни, а не в полдень и не в полночь и чтобы допускали третий брак только тогда, когда кто будет еще молод и не будет иметь детей от двух первых браков, налагая притом на него епитимию пятилетнего отлучения от общественноего богослужения и от Святых Тайн, которую мог облегчить местный епископ.

О таинстве елеосвящения митрополит Фотий в своем поучении к священникам заповедовал следующее: «Во время посещений Божиих – болезней, когда вы намереваетесь мазать болящих святым елеем, то собирайтесь семь священников и диаконов и, освятив елей при чтении Евангелий и Апостолов, помазуйте болящего. Это для болящего именуется вторым крещением, как видно из слов св. апостола: Болит ли кто в вас, да призовет пресвитеры церковныя и да молитву сотворят над ним, помазавше его елеем во имя Господне. И молитва веры спасет болящаго, и воздвигнет его Господь; и аще грехи сотворил есть, отпустятся ему (Иак. 5. 14, 15)».

Пострижение в монашество и в схиму считалось одним из священнодействий Церкви. Но кому и над кем позволялось совершать это пострижение? Цареградский Собор дал Феогносту такие ответы: а) если человек в великой болезни захочет в чернецы, а не случится игумена, то хотящего может постричь не только епископ, но и священник, и диакон; а если не будет ни священника, ни диакона, то при смерти пусть пострижет даже причетник; б) если епископ пожелает постричься в схиму, а не будет игумена, тогда по нужде пострижет другой епископ, Митрополит Киприан учил: мирянину-попу не годится постригать в чернечество – чего сам не имеет, как может дать другому? Не годится постригать человека при смерти, когда у него язык уже отнялся. Равным образом не схимнику не годится постригать в схиму; разве только случится нужда и болезнь, а схимника-попа не будет, тогда ради нужды может постричь и не схимник. Если чернец не успеет пред смертию постричься в схиму, то класть схиму на мертвого не годится. Как наречь нового чернеца при пострижении, именем ли того святого, в день которого он постригается, или его мирским именем, это зависит от воли игумена, а узаконенного правила на это нет. Самый же чин пострижения для чернецов и черниц один и тот же.

О погребении и отпевании умерших в ответах Цареградского Собора находим только следующее: если святитель умрет в святительстве, да положат его в ризах; если же умрет, постригшись в схиму, да положат и погребут его в чернеческой схиме, но давать в руки умершему святителю Тело Господне не должно. А в посланиях митрополита Киприана читаем: отпевание должно совершать не только над взрослыми скончавшимися, но и над младенцами; мирянина-попа погребать в полном священническом облачении; панихиды петь многим священникам без диакона нельзя, но следует одному священнику, а при диаконе можно и многим; в воскресенье за упокой не править и в субботу вечером панихид не петь. Если кому придется умереть в Великом посту среди недели, то, певши над умершим, погребсти его; но ни заупокойной службы, ни панихиды не совершать, разве только в пятницы вечером, и поминание в субботы, кроме суббот пятой и шестой. После же Пасхи, от Фоминой недели можно править за упокой всякий день. Митрополит Фотий повелевал: умерших напрасною смертию, а не от своих рук, отпевать и погребать по закону, а вольных самоубийц не отпевать, не поминать и не погребать на общем кладбище, но закапывать в особом месте.

Встречаются правила и наставления и касательно других служб церковных или частей богослужения. Например, о заложении и освящении церквей: заложение церкви чернец-поп совершает только в епитрахили с кадилом в руках и читая молитву, а мирской поп облачается для того во все священнические ризы; освящается церковь только однажды, а вновь освящается, если испортится престол и будет исправлен. О чтении Евангелия и Апостола: если часы поются с обеднею, то Апостол и Евангелие читаются вне алтаря, а если без обедни, то Апостол – среди церкви, Евангелие же читается на святом престоле. О пении «Святый Боже»: в соборных церквах «Святый Боже» поется в алтаре только один последний раз, а прочие разы на клиросе... и прочее.

О самом совершении богослужения или известных частей богослужения теми или другими священными лицами были такие вопросы Феогноста и ответы Цареградского Собора: «Если святителю случится служить литургию, а не будет диакона, только много священников, можно ли ему служить? Если будет нужда, да служит и без диакона с священниками: один из священников пусть говорит ектению внутри алтаря. Если будут многие священники вместе, но не будет диакона, должно ли им служить или нет? Должно, только один из них пусть произносит ектению, стоя в алтаре, а не выходя из него. В какие дни в году должно святителю читать Евангелие? Четыре раза в лето: в Великий Четверток Страстной недели, в день Пасхи на литургии и на вечерни и в первый день сентября... Если не случится епископа в городе, можно ли игумену воздвигать крест? Этого не возбраняют правила Феодора Студийского. Следует ли игуменам служить с рипидами и Трисвятое петь в алтаре? Этого святые каноны не возбранили: пусть с Дарами носят (рипиды), но осенения да не творят; в том волен епископ, если кому благословит творить и осенение и во время Трисвяого благословение руками. Должны ли игумены, стоя на своих (игуменских) местах, оканчивать пение? Если будут в мантии, да оканчивают на своих местах, а будут в ризах, да оканчивают, как и на службе. Если священник убьет на войне человека, можно ли ему потом служить? Это возбранено святыми канонами». Собор Владимирский запретил лицам неосвященным и самим диаконам освящать приносимые в церковь плоды и крупы или кутью за умерших, как делалось то прежде в пределах новгородских; запретил также непосвященным читать и петь на амвоне и повелел самим причетникам читать и петь на амвоне не иначе, как с благословения священника и в стихаре. Митрополит Киприан в послании к духовенству писал: «Вы спрашиваете меня: когда не случится диакона, а нужно многим попам петь вместе, можно ли какому-либо младшему из них диаконовать? Не прилично тому быть, ибо нет в поповстве ни младости, ни старости. А если бы было то, чтобы попу диаконовать, ино потом будет ни поп, ни диакон. И потому нельзя тому так быть: поп есть поп, а диакон – диакон. Если не случится диакона, пусть служит один поп... А на Воздвижение Честного Креста во всякой церкви, по всей земле, где живут христиане, воздвизают крест, хотя бы поп один был, на славу Честного и Животворящего Креста».

Упомянем, наконец, об одной местной церковной службе, которая установлена была в Новгороде по особенному случаю. В 1410 г. в новгородском Софийском соборе сотворилось знамение от иконы святых мучеников Гурия, Самона и Авива «о судех» или, как по другим спискам летописи, «о сосудех церковных». Знамение, вероятно, состояло в том, что похитители сосудов церковных были каким-то чудесным образом обличены от иконы или пред иконою святых мучеников и сознались в хищении. Это и послужило поводом архиепископу Иоанну не только пристроить к Софийскому собору каменный придел во имя означенных мучеников, но и дать «благословение» и вместе «указ» христианам святой Софии, чтобы они в случаях разных покраж и пропаж обращались для обличения виновных не ко кресту или присяге, а к чудотворной иконе святых мучеников Гурия, Самона и Авива и чтобы приготовляли особую просфору, из которой за литургиею следовало вынимать четыре частицы, предназначавшиеся для указания невинных и виновных. В «благословении», или послании, святитель говорит: «Слышу я – да будет вам ведомо, – что у вас по случаю великой и малой пропажи ходят ко кресту, это делаете вы не по Божию закону. Здесь дал нам Бог знамение святых исповедников Гурия, Самона и Авива диакона, так что Божиею милостию многие правые оказываются правыми, а виноватые подпадают казни. И мы послали к вам икону тех святых исповедников в церковь Божию; то, что вы ходили ко кресту, мы вам возбраняем, но ходите к знамению Божиих святых исповедников. Священник, служа святую литургию, напишет имя Божие на хлебце (просфоре) и раздаст это всем, приходящим к имени Божию; кто съест хлебец с именем Божиим, тот окажется прав, а кто не съест хлебца, тот по Божию суду виноват будет; кто же не пойдет к хлебцу, тот без суда Божия и мирского виноват будет... А вы, священники, кроме хлеба Божия, к присяге не допускайте и нашего слова не ослушайтесь. Я же вас, священников и всех христиан, благословляю». В «Указе о проскомисании святым исповедникам» сказано: «Если у кого будет что-либо украдено или на кого-либо будет подозрение, вы, священники, велите испечь крестообразную просфору и изобразить на ней четыре креста. Потом, входя в церковь (для совершения литургии), читайте молитву святым исповедникам, а другую, вошедши в церковь, пред иконою святых, а третью на проскомидии. И именно, вынимая просфору, произносите следующее: „Святые Божии исповедники Гурие, Самоне и Авиве диаконе! Как некогда милосердием Божиим вы возвратили девицу в град свой Едес, так и ныне сотворите чудо для притекающих к вам с верою: потерпевшим ущерб помогите, виновных обличите, уста злодеев заградите... Потом, вынимая первый крест из просфоры, говори: „Се имя Божие пишется на хлебце молитвами св. Божиих исповедник, в честь и славу св. Гурью“. Вынимая второй крест, говори: „В честь и славу св. Самону“. Вынимая третий, говори: „В честь и славу св. Авиву диакону“. А вынимая четвертый крест, поминай имена тех, которым предложатся (вынутые части) в пищу на обличение виновных“. Неизвестно, откуда заимствовал или на чем основал Новгородский святитель такое необычайное постановление о суде Божием над виновными и такое священнодействие, но во всяком случае это было только постановление частное и из летописей не видно, чтобы оно долго сохраняло силу даже в Новгороде.

V. Церковное пение и церковные вещи

О церковном пении того времени не сохранилось в летописях почти никаких известий. Упоминается только мимоходом в одном месте о демественном пении (1440), в другом – о демественнике новгородского Софийского собора (1387), в третьем – о «словутьном певце Митусе» Перемышльского владыки (1241). Отсюда можем догадываться, что у нас, вероятно, поддерживалось тогда по местам демественное, или гармоническое, пение, введенное еще со времен великого князя Ярослава, и что, по крайней мере при кафедрах архиереев, продолжали существовать хоры певчих под управлением доместиков. В житии святого Петра, Ордынского царевича, сказано, что когда он прибыл из Орды в Ростов вместе с Ростовским епископом Кириллом († 1262) и вошел в ростовскую кафедральную церковь, то услышал в ней «пения доброгласная, якоже ангельская», и что тогда в ней «левый крилос греческии пояху, а правый рускыи». Бывало ли это последнее и в других кафедральных церквах наших и продолжалось ли в самой ростовской при следующих Ростовских владыках, неизвестно. Во многих рукописных Стихирарях наших встречаются напевы и ноты Киевского митрополита Григория Самвлака, который, следовательно, был и любителем и даже знатоком церковного пения.

Мы уже упоминали о серебряных и золотых сосудах и вообще церковной утвари, которыми наделил некоторые храмы своей области галицкий князь Владимир Василькович. Теперь прибавим, что такие же серебряные и золотые сосуды, иногда украшенные драгоценными камнями, серебряные оклады на иконах и Евангелиях, серебряные кадила и подобное находились и в других церквах наших, например в ростовском и владимирском соборах, в новгородском Софийском, в московских церквах, в старорусском Преображенском монастыре. Но были церкви, может быть большая часть сельских, были и монастыри, в которых употреблялись еще деревянные священные сосуды, как свидетельствуют сохранившиеся доселе сосуды преподобного Сергия Радонежского, преемника его преподобного Никона и деревянный потир преподобного Мефодия Песношского († 1392). Употреблялись иногда и сосуды каменные, какова агатовая чаша святителя Новгородского Моисея. Из священных одежд и облачений того времени, богатых и бедных, некоторые уцелели доныне. Таковы: саккос и епитрахиль святого митрополита Петра, саккос, епитрахиль и подризник святого митрополита Алексия, два саккоса, епитрахиль, палица и поручи святого митрополита Фотия, саккос полотняный просветителя Перми Стефана, крещатая риза Новгородского архиепископа Моисея, присланная ему от Цареградского патриарха Филофея (1354), и омофор того же Новгородского владыки. Здесь надобно заметить, что если помянутый полотняный саккос действительно принадлежал святому Стефану, епископу Пермскому, то право носить эту одежду при богослужении могло быть предоставлено просветителю Перми разве только в виде исключения и особого преимущества за его необычайные заслуги для Церкви, так как вообще наши епископы еще не носили тогда саккоса. Даже употреблять крещатую ризу или фелонь с четырьмя крестами предоставлялось тогда у нас не всем епископам и архиепископам, а только некоторым, весьма немногим. Сколько известно, такое право дано было митрополитом Феогностом Новгородскому архиепископу Василию и Владимирскому епископу Алексию, впоследствии митрополиту, патриархом Филофеем – Новгородскому архиепископу Моисею и патриархом Нилом – Суздальскому архиепископу Дионисию. И когда владыка Новгородский Алексий вздумал было сам, по одной своей воле носить крещатую ризу, то патриарх, узнавши об этом, писал (в 1370 г.) к нему, что он поступает незаконно, что право употреблять фелонь с четырьмя крестами предоставлено было только лично его предшественнику Моисею, а отнюдь не всем Новгородским епископам, и повелевал, чтобы Алексий немедленно снял кресты с своей фелони без всяких отговорок. Сохранились также до настоящего времени фелонь, епитрахиль и поручи преподобного Сергия Радонежского, фелонь и подризник преподобного Кирилла Белоезерского, фелони преподобного Димитрия Прилуцкого, Саввы Сторожевского, Никона, ученика и преемника преподобного Сергия Радонежского, и митра преподобного Евфимия Суздальского. Упомянем еще о панагии святителя московского Петра, о его посохе, о посохе деревянном владыки Новгородского Моисея, о посохе просветителя Перми Стефана и о посохе преподобного Евфимия Суздальского.

Чаще нежели прежде говорят летописи в настоящий период о колоколах. Даниил Романович галицкий для своей холмской церкви святого Иоанна Златоуста одни колокола принес из Киева, а другие слил в самом Холме. Владимир Василькович галицкий слил такие «дивные» колокола для Георгиевской церкви в Любомли, каких «не бысть в всей земли». Ростовские князья Димитрий и Константин Борисовичи, посылая (1290) владыку своего Тарасия в Великий Устюг для освящения соборной церкви, послали для нее и колокол Тюрик. Иоанн Данилович Калита в 1338 г. взял колокол из тверского Спасского собора и перенес в Москву. А чрез несколько лет (1345) в Москве слиты по воле великого князя Симеона Иоанновича три больших и два меньших колокола, которые отливал какой-то мастер Борис или Бориско. Тот же самый Борис за три года прежде был приглашаем из Москвы в Новгород и там слил великий колокол для святой Софии. В Нижнем Новгороде при Димитрии Иоанновиче Донском соборный колокол будто бы «сам по себе прозвони трижды». В ростовском соборе однажды (1305) разбились два великие колокола, в другой раз (1408) растопились все колокола во время страшного пожара и чрез четыре года слиты вновь в самом же Ростове. Во Владимире на Клязьме также растопились колокола на соборе, когда он был ограблен и подожжен татарами (1410). В Твери слит колокол для соборной церкви местным князем Иоанном Михайловичем (1403). В Пскове повешены (1426) колокола на новой колокольнице Троицкого собора. Но в церквах недостаточных и бедных, в самой даже Москве существовали тогда вместо колоколов только клепала, или била, которые долго еще употреблялись у нас и в последующее время.

Глава V Церковное право

I. Правила и постановления собственно церковные

Новые обстоятельства, в которые поставлена была Церковь Русская порабощением России монголами; новые, а частою и прежние, но только усилившиеся, недостатки и беспорядки в церковном благочинии и нравственности духовенства вследствие этого порабощения и обстоятельств; новые потребности и вопросы, естественно обнаружившиеся и возникавшие с дальнейшим движением церковной и государственной жизни в нашем отечестве – все это вместе имело весьма ощутительное влияние на судьбу наших церковных законов в период монгольский.

Первая по времени и самая важная по существу дела перемена коснулась основного законоположения Церкви, обнимающего правила святых апостолов, святых Соборов, Вселенских и Поместных, и святых отцов, изложенные в Кормчей книге. Митрополит Кирилл II, не раз странствуя по России для обозрения своей обширной паствы, видел повсюду не одни только следы опустошения, произведенного монголами, но и многие, как сам выразился в речи на Владимирском Соборе (1274), нестроения, многие «несогласия и грубости» в церквах, происходившие частию от неразумных обычаев, частию от нерадения пастырей и непосещения епископами своих епархий, частию от «неразумных» (непонятных) церковных правил: «Помрачени бо бяху прежь сего, – говорил святитель, – облаком мудрости еллинскаго языка». Считая последнее обстоятельство особенно важным и думая, как можно видеть из той же речи, что самое нашествие монголов на Россию было наказанием Божиим за пренебрежение церковных правил, первосвятитель обратился письменно к деспоту Болгарии Иакову Святиславу и просил его прислать в Россию славянский список означенных правил. Святислав с полным сочувствием отозвался на просьбу, и по его приказанию три писца, судя по приписке или заметке одного из них – Иоанна Драгослава, в пятьдесят дней переписали всю книгу правил в 1270 г. Препровождая ее к нашему митрополиту и называя ее Зонарою, конечно по имени одного из толкователей церковных правил, Святислав, между прочим, писал, что эта Зонара в каждом христианском царстве должна быть одна на Соборе, что к ней ничего не надобно прибавлять и что потому он испросил ее у самого патриарха, «препустил» (перевел или переписал?) и посылает на помин души своей и своих родителей. Кирилл II, когда получил желанную книгу и познакомился с нею, свидетельствовал на Владимирском Соборе, что церковные правила, прежде неразумные для русских как помраченные облаком мудрости греческого языка, «ныне облисташа, рекше истолкованы быша, и благодатию Божиею ясно сияют, неведения тьму отгоняюще и все просвещающе светом разумным».

Как понимать это свидетельство? Взяв во внимание, что слово толковать весьма часто употреблялось в значении переводить, и сопоставляя выражения митрополита относительно церковных правил, что прежде они были помрачены для русских облаком греческого языка и потому оставались неразумными, или непонятными, а теперь ясно сияют светом разумным и прогоняют тьму неведения, мы думаем, что здесь речь именно о переводе правил на славянский язык или о том, что прежде они были известны в России на греческом языке, а теперь сделались известными и на славянском. В таком смысле свидетельство митрополита может показаться несогласным с другими свидетельствами древности, указывающими на существование у нас славянского перевода церковных правил и в прежние времена. Но эти последние свидетельства не довольно решительны и тверды, и лучшие из них, или наиболее достоверные, ведут только к мысли, что некоторые церковные правила действительно известны были тогда у нас на славянском языке и употреблялись в некоторых местах, а отнюдь не дают права заключать, чтобы у нас существовали тогда все церковные правила по-славянски или чтобы они находились во всеобщем церковном употреблении. Напротив, естественнее думать, что так как почти все наши митрополиты в период домонгольский и многие из епископов были греки, то они и сами пользовались греческим текстом правил, и оставляли его в церковном употреблении, не запрещая, впрочем, желающим пользоваться и славянским переводом. Митрополит Кирилл II мог даже не знать о существовании и употреблении в России этого перевода правил или, если и знал, то не был убежден в исправности его и не счел благонадежным на него положиться, потому и решился вытребовать себе славянский список церковных правил из Болгарии, который снят был с другого списка, испрошенного непосредственно от самого Цареградского патриарха. Впрочем, можно понимать выражение «истолкованы быша» в рассматриваемом нами свидетельстве и буквально и видеть в словах митрополита ту мысль, что церковные правила прежде были невразумительны для русских по несовершенству славянского перевода, который был затемнен множеством эллинизмов, и еще потому, что не имели толкований, а теперь приобретены в новом славянском переводе и с толкованиями, отчего ярко сияют и прогоняют тьму неведения, хотя, признаемся, эта тьма неведения невольно заставляет предполагать не одну только невразумительность церковных правил для русских в прежнее время, а совершенную их неизвестность или недоступность для разумения. Можно, говорим, понимать рассматриваемое свидетельство и в таком смысле, по крайней мере сообразно с историческими обстоятельствами. Ибо, если и употреблялся по местам в России славянский перевод церковных правил еще в XI и XII вв., то без толкований, которые в самой Греции явились не прежде второй половины XII столетия из-под рук известных юристов – Зонары, Аристина и Вальсамона. А митрополит Кирилл II действительно получил из Болгарии славянский перевод правил с толкованиями под именем Зонары. Во всяком случае, в первом ли или последнем смысле мы будем понимать свидетельство Кирилла II, мы должны согласиться, что он первый ввел в России славянскую Кормчую во всеобщее церковное употребление, первый приобрел для русских славянскую Кормчую с толкованиями.

Подлинный список Кормчей, присланный митрополиту Кириллу из Болгарии, не дошел до нас. Но сохранились два списка XIII в., оба с толкованиями, писанные вскоре по смерти Кирилла, и в одном из них не без основания можно видеть точную копию с присланного из Болгарии. Предварительно, однако ж, познакомимся с самими этими списками. Первый называется Рязанским, или Иосифовским, потому что был написан для Рязанского епископа Иосифа в 1284 г. В списке содержатся правила церковные сокращенные, как они изложены у Аристина, но по местам между ними встречаются и правила полные по изложению Зонары; равно содержатся и толкования Аристиновы, а по местам между ними – Зонаровы. Другой список писан, по догадкам, в 1282 г. или несомненно между 1280–1294 гг. и называется Софийским по имени Софийского новгородского собора, в котором первоначально хранился. Тут – правила все по изложению только Зонары, одни полные, другие неполные или нецельные, т. е. не вполне, лишь по частям списанные, но сокращенных правил вовсе нет, а толкования те же самые, какие и в Рязанском списке. Таким образом, оба списка заключают в себе правила и толкования смешанные: первый – правила сокращенные и отчасти полные, второй – правила полные и отчасти неполные или нецельные, оба – толкования Аристиновы и по местам Зонаровы. Следовательно, списки различны между собою только по изложению правил и сходны по толкованиям. Различны они еще по самому переводу правил, который в Софийском списке гораздо древнее, чем в Рязанском, и сходны по переводу толкований, который в обоих списках буквально тот же. Наконец, последнее сходство между списками можно находить в том, что перевод, помещенный в каждом из них, сделан не в России, а в Болгарии или вообще у южных славян, судя по некоторым словам, встречающимся в этих переводах, южнославянским, которые в России не употреблялись; последнее различие – в том, что в Рязанском списке помещены только статьи, переведенные с греческого, и нет статей русских, а в Софийском – к греческим статьям присоединены и русские, как-то: послание митрополита Иоанна к Иакову черноризцу, ответы Нифонта Новгородского на вопросы Кирика, церковный устав Владимиров и др.

Обратимся теперь к решению вопроса, какой же из этих двух списков можно признать копиею с первоначального, присланного митрополиту Кириллу. Нет сомнения, что сам митрополит Кирилл пользовался тем именно списком, какой получил из Болгарии. И что же? В той самой речи, или соборном деянии, в начале которой митрополит так ясно засвидетельствовал на Владимирском Соборе о достоинстве своего списка церковных правил, вскоре за тем приводится второе правило Халкидонского Собора. В каком виде и переводе? В том точно виде сокращенном (т. е. по Аристину) и в том буквально переводе, как оно читается в Рязанском списке, а отнюдь не в том виде и не в том переводе, какой находится в списке Софийском Этого мало. Рязанский список переписан был в 1284 г. в Рязани со списка, присланного по просьбе Рязанского епископа Иосифа из Киева от митрополита Максима. Трудно поверить, чтобы спустя четыре года по смерти митрополита Кирилла при Киевской кафедре существовал уже какой-либо другой список церковных правил, а не тот, который так недавно добыт из Болгарии, тем более что митрополит Максим как грек лично не имел никакой нужды ни отменять прежнего списка славянской Кормчей, ни вводить нового. Но – что особенно важно – рязанские переписчики поместили в своем списке от себя известие: при ком, когда и как совершен их труд, – и в этом известии они, очевидно, воспользовались не только мыслями, но даже выражениями из письма болгарского деспота Святослава к митрополиту нашему Кириллу II и из приписки, или заметки, Драгослава, одного из переписчиков Книги церковных правил, присланной из Болгарии этому митрополиту. Явный знак, что список, доставленный из Киева в Рязань для снятия копии, был именно Кирилловский и содержал в себе помянутые и письмо Святислава к Кириллу, и заметку Драгослава, иначе как могли узнать о том и о другой рязанские переписчики и с чего бы вздумали подражать им? Между тем в Софийском списке Кормчей вовсе нет ни этого письма болгарского деспота к нашему митрополиту, ни приписки Драгослава, ни даже какого-либо подражания им. Кроме того, известно из последующих списков славянской Кормчей, что приписка, или заметка, Драгослава помещена им именно после предисловия к правилам Карфагенского Собора: рязанские переписчики в этом самом месте оставили пробел, не решившись, может быть, переписать заметки Драгославовой потому, что уже воспользовались ею прежде от собственного лица в своем известии, с некоторыми только переменами. Таким образом, нам кажется, есть достаточные основания признавать копиею с Кирилловского списка Рязанский, а не Софийский. Скажут ли, что деспот болгарский Святислав назвал Книгу правил, отправленную к митрополиту Кириллу, Зонарою, а в Рязанском списке содержатся преимущественно и правила, как они изложены у Аристина, и толкования Аристиновы? Но содержатся также, хотя в меньшем количестве, правила и толкования по изложению Зонары. Следовательно, не в точном смысле Святислав мог назвать и такой список Зонарою по имени одного из толкователей, а не обоих, может быть потому, что имя Зонары более было известно и более уважалось. С другой же стороны, ведь и в Софийском списке толкования преимущественно Аристиновы, а не Зонаровы. Укажут ли на то, что в некоторых позднейших копиях с Софийского списка встречаются и письмо Святислава к митрополиту Кириллу, и приписка Драгослава? Но эти копии не суть только копии, а с разными прибавлениями, и если имеют в себе означенные письмо и приписку, то заимствовали их, конечно, не из Софийского списка, где их нет, а из другого источника. Между тем письмо это и приписка находятся и в копиях с Рязанского списка, а – главное, – как мы видели, самый-то Рязанский список списан с такого, где они, несомненно, находились.

Если мы согласимся признать Рязанский список копиею с первоначального, Кирилловского, то сам собою решится вопрос и о происхождении находящейся в этом списке смешанной редакции правил и толкований. Очевидно, она произошла не в России и даже не в Болгарии, вопреки мнению некоторых, а в самой Греции, так как, по свидетельству деспота Святислава, он испросил от самого патриарха Цареградского прототип того списка, который послал нашему митрополиту Кириллу. Пусть ныне в известных греческих списках Кормчей не находят такой смешанной редакции правил и толкований, но отсюда не следует, чтобы она не существовала у греков в XIII и даже в последующие столетия. Что же сказать о происхождении Софийского списка и другой смешанной редакции правил и толкований, какую он представляет? Нам кажется вероятною догадка, что правила в Софийском списке, полные и частию неполные или нецельные, суть те самые, какие по местам употреблялись в России еще прежде митрополита Кирилла, и потом к ним только приписаны готовые толкования из списка, полученного Кириллом. Ибо, как мы уже замечали, правила Софийского списка по переводу южнославянскому гораздо древнее правил списка Кирилловского, или, что то же, Рязанского, а толкования в обоих списках буквально сходны; между тем, судя по памятникам, у нас прежде митрополита Кирилла действительно употреблялись правила полные. Или, быть может, эти толкования нового перевода присоединены к полным правилам древнейшего южнославянского перевода в самой Болгарии, и список их в таком виде прислан был в Россию, например в Новгород, и послужил прототипом для списка Софийского и других подобных. Соответственно тому, какую примем мы догадку, первую или последнюю, редакции Софийского списка можно будет приписать происхождение или русское, или болгарское, по крайней мере в том смысле, что соединение здесь толкований, преимущественно Аристиновых, с правилами по Зонару совершено или в России, или в Болгарии, хотя относительно сочетания в этом списке самих правил, цельных и нецельных, кем и когда оно сделано, в России ли, или в Болгарии, или даже в Греции, мы ничего сказать не можем.

Впрочем, справедливы или не совсем справедливы изложенные нами мысли о старейших списках нашей Кормчей, Рязанском и Софийском, за достоверные можно признать следующие положения. Первое: время митрополита Кирилла составляет эпоху в истории церковного законоведения в России. Кроме того что он первый принял в Россию славянскую Кормчую с толкованиями, которые прежде у нас были неизвестны, и предложил ее для употребления всей Церкви, а не частных только лиц, он своим примером, а может быть и особым распоряжением, возбудил других к списыванию славянской Кормчей и содействовал распространению ее в нашем отечестве. Недаром он сам свидетельствовал на Владимирском Соборе, спустя не более четырех лет со времени получения из Болгарии книги церковных правил, что эти правила, благодатию Божиею, уже ярко сияют в России, прогоняя тьму неведения и все просвещая светом разумным, – одного своего списка, конечно, тут не мог разуметь первосвятитель. С его времени славянскую Кормчую у нас списывали не только епископы, например Новгородский и Рязанский, судя по уцелевшим их спискам, но и князья, например волынский Владимир Василькович, для которого переписана была она в 1286 г., а может быть, и другие лица. По крайней мере, с последней четверти XIII в. в продолжение двух столетий мы можем насчитать более десяти списков Кормчей, писанных в России и доселе сохранившихся или известных в позднейших копиях. И замечательно, что, списывая Кормчую, наши епископы предназначали ее не для себя только, но и для своих священников и для мирян. В заметке, или предисловии, к Рязанскому списку, сказано, что епископ Иосиф списал Книгу правил «на уведение разуму и на просвещение верным и послушающим», а в предисловии к списку Софийскому замечено, что архиепископ Климент положил свою Кормчую «в церкви святые София на почитание священиком и на послушание крестьяном». Другое положение: оба старейшие списка нашей Кормчей, Рязанский и Софийский, или, вернее, те, с которых они списаны, послужили прототипами для всех последующих списков, какие употреблялись у нас не только в XIII-XV столетиях, но до самого издания печатной Кормчей (1650), по крайней мере, насколько дело расследовано учеными. Отсюда разделение этих списков на две фамилии: Рязанскую, или Иосифовскую, и Софийскую. Так, к Рязанской фамилии принадлежат: один из Синодальных списков XIII-XIV вв., один из списков Лаптевских XV в. и до десяти списков XVI столетия. К Софийской фамилии принадлежал список Волынский 1286 г., писанный для тамошнего князя Владимира Васильковича и имевший некоторые отличия от списка Софийского – Новгородского (откуда естественно заключить, что первый списан был не с последнего, а существовал еще прежде того и другого особый прототип для всех списков этой фамилии); принадлежат также списки XV в. – Браиловский, или Строгановский, и второй – Лаптевский и более десяти списков XVI-XVII столетий. Надобно, впрочем, заметить вообще, что, судя по описаниям списков как Рязанской, так и Софийской фамилии, переписчики их не ограничивались одним копированием их прототипов, а позволяли себе разные отступления, иногда переставляли статьи, иногда исключали, иногда переносили из одной редакции в другую, иногда присовокупляли новые статьи греческого и русского происхождения, отчего русские статьи встречаются в поздних списках и Рязанской фамилии, а не Софийской только. Следует также заметить, что есть списки Кормчей XIII-XIV вв., не обследованные учеными и потому неизвестно к какой фамилии принадлежащие.

Существует мнение, доселе повторяемое нашими писателями без всякой поверки, будто после митрополита Кирилла митрополит Киприан также немало сделал для славянской Кормчей в нашем отечестве своим новым переводом церковных правил. Но это мнение крайне сомнительно: оно основывается единственно на свидетельстве двух наших книжных людей XVII в. – московского богоявленского игумена Илии и справщика Григория. В своих состязаниях с литовским протоиереем Лаврентием Зизанием по поводу его книги Катехизиса они не соглашались принять одного правила, которое Лаврентий приписывал Константинопольскому патриарху Никифору, и утверждали, что такого правила «у нас в греческих переводех нет в Никифоровых правилех», что «у вас (литовцев) оно нововведено, а мы новых вводов не приемлем». Когда же Лаврентий спросил: «Да откуда у вас взялись греческие правила?», Илия и Григорий отвечали: «Киприан, митрополит Киевский и всея Русии, егда прииде из Константина града на Русскую митрополию, и тогда с собою привез правильные книги христианскаго закона, греческаго языка правила и перевел на словенский язык, и Божиею милостию пребывают и доныне без всяких смутов и прикладов новых вводов; да многая книги греческаго языка есть у нас старых переводов, а ныне к нам которые книги входят печатные греческаго ж языка и будет сойдутся с старыми переводы, и мы их приемлем и любим, а будет что в них приложено ново, и мы тех не приемлем, хотя они и греческим языком тиснуты, потому что греки живут ныне в великих теснотах в неверных странах и печатати им по своему обычаю невозможно». Здесь наши книжники допустили двоякую ошибку. Они выражают мысль, как будто только с митрополита Киприана к нам введены греческие правила в славянском переводе и будто перевод Киприанов есть самый древний в России, тогда как еще гораздо прежде, со времен митрополита Кирилла, правила постоянно употреблялись у нас в славянском переводе, судя по многочисленным спискам, не говорим о периоде древнейшем. Выражают также мысль, будто в их время, т. е. в 20-х гг. XVII столетия, греческие правила находились в церковном употреблении у нас в переводе Киприановом без всяких смутов и прикладов, между тем несомненно, что тогда если не исключительно, то преимущественно употреблялся или, по крайней мере, уважался в нашей Церкви перевод правил, существовавший со времен митрополита Кирилла, по редакции Рязанской, потому что когда чрез несколько лет духовные власти и книжники решились напечатать славянскую Кормчую, то напечатали ее именно по редакции Рязанской, отдав ей предпочтение пред всеми другими. Мало того, патриарх Никон свидетельствует, что хотя при печатании Кормчей собраны были многие списки ее, – «многая переводы сея святыя книги ко свидетельству», но оказалось, что все эти Кормчие «в толкованиях св. правил во всех переводех, яко друга друзей, вси согласуют». Явный знак, что в числе собранных тогда списков находились только списки Рязанской и Софийской фамилии, содержащие в себе одни и те же толкования, буквально сходные, которые и вошли потом в печатную Кормчую, и что другого перевода Кормчей, по крайней мере с другими толкованиями, полными, по одному Зонару, тогда не употреблялось или не было известно в Русской Церкви. Все это невольно возбуждает недоверие к свидетелям о переводе церковных правил, будто бы сделанном митрополитом Киприаном, которые притом жили более двух столетий после Киприана, и располагает подозревать, не смешали ли они митрополита Киприана с митрополитом Кириллом, не приписывают ли первому того, что собственно принадлежит последнему, не называют ли Киприановым перевода, существовавшего в России со времен Кирилла и принятого потом за основание печатной Кормчей. Правда, в одной летописи говорится, что когда в 1547 г. митрополит Макарий спасался из Успенского собора по случаю страшного пожара, охватившего весь Московский Кремль, то взял с собою икону, писанную святителем Петром, и «книгу – Божественныя правила, юже Киприан митрополит из Царяграда принесл». Но, кроме того, что здесь говорится о Книге правил, принесенной Киприаном, спустя уже около полутораста лет после него, говорится еще очень неопределенно: что содержала в себе эта Книга правил, греческий ли текст их или славянский перевод; был ли это новый перевод правил или прежний, употреблявшийся уже в России; если новый, то Киприаном ли он сделан или кем другим; приобретена ли была эта книга Киприаном в Константинополе уже готовая или им самим переписана. Известно, что митрополит Киприан не раз проживал в Константинополе и занимался там списыванием книг в Студийской обители. Там списал он в 1387 г. Лествицу с толкованиями, сохранившуюся доселе, по переводу, незадолго пред тем сделанному иноками Хиландарского монастыря, и принес ее в Россию. Там же мог списать он собственноручно и Книгу правил по переводу, уже существовавшему, и даже тому самому, какой употреблялся в России еще со времен митрополита Кирилла. И эта-то Книга правил, как принесенная из Константинополя митрополитом Киприаном, особенно если она была вместе его автографом, могла храниться с особенным уважением при кафедре Московских митрополитов в Успенском соборе. А наши грамотеи XVII в. без дальних справок могли автограф Киприана или даже книгу, им только принесенную из Греции, назвать уже его переводом, подобно тому как и в наше время некоторые признают Лествицу, только переписанную в Студийской обители, его собственным переводом. Подтверждением нашей догадки, что если и существовала Книга правил, принесенная Киприаном из Царяграда, то она заключала в себе не новый перевод их, а тот самый, может быть, с некоторыми только исправлениями, какой известен был у нас и прежде, или, по крайней мере, не представляла собою новой редакции церковных правил и толкований, не известной у нас прежде, могут служить следующие соображения. Преемник Киприана митрополит Фотий в известном послании против избрания Григория Самвлака приводит до 15 церковных правил с толкованиями, и эти толкования, почти все краткие, – Аристиновы, которые употреблялись у нас по обеим прежним редакциям – Рязанской и Софийской. Если действительно сделан был Киприаном новый перевод Кормчей и заключал в себе новую редакцию ее, например правила только полные с толкованиями одного Зонары или Вальсамона, и если перевод Киприанов в 1-й четверти XVII столетия находился еще в таком употреблении и уважении у нас, на какие указывают игумен Илия и справщик Григорий, то становится странным и непонятным, отчего духовные власти наши около половины того же столетия пренебрегли этим новым переводом, украшенным именем достоуважаемого святителя, и напечатали Кормчую по редакции Рязанской, существовавшей еще со времен митрополита Кирилла II. Но дело совершенно объяснится, когда предположим, что Книга правил, принесенная Киприаном из Константинополя, была только одним из списков этой самой Рязанской редакции и, может быть, даже принята была издателями печатной Кормчей за главное основание и пособие при ее издании. Считая несомненным существование особого перевода – Киприанова – церковных правил, некоторые наши писатели старались даже указать тот или другой список этого перевода, но указывали без достаточных доказательств или вовсе без доказательств. Мы отнюдь не отвергаем, что со временем, когда внимательнее и подробнее будут обследованы все уцелевшие у нас списки славянской Кормчей, может быть, и подтвердится, что Киприаном точно была переведена Кормчая и особой редакции. А говорим только, что при настоящем положении дела признать за историческую истину существование этого перевода нет достаточных оснований.

Со времен митрополита Кирилла II предки наши имели возможность изучать церковные законы в полном их составе, как они изложены в Кормчих Рязанской и Софийской фамилии. Но, кроме того, для той же цели служили разные сборники, в которые вносились не все, а лишь некоторые узаконения церковные или вносились по частям, отрывками и без всякого определенного порядка и связи. Таков сборник XIII – XIV вв., писанный в России и заключающий в себе только правила по изложению патриарха Иоанна Схоластика в древнейшем славянском переводе, и притом не в порядке, а перемешанные с правилами и статьями другого перевода и позднейшего происхождения. Таковы оба сборника Никона Черногорца – Пандекты и Тактикон, довольно распространенные у нас в XIV-XV столетиях и наполненные множеством приводимых правил и узаконений по разным предметам церковной, особенно монашеской жизни. Наконец, таковы же доселе сохранившиеся сборники преподобного Кирилла Белоезерского под заглавиями: «От правил св. апостол и св. отец», или: «От Никонских правил (т. е. из Никона Черногорца)», и содержащие в себе отрывки и целые статьи самого разнообразного церковно-юридического содержания.

Само собою разумеется, что если предки наши списывали Кормчие в полном их составе или сборники церковных правил, то списывали не для одного изучения их, а преимущественно для практического употребления. Митрополит Кирилл, столько сделавший для распространения у нас славянской Кормчей, первый показал пример и приложения ее к современным потребностям русской жизни. Желая искоренить различные недостатки и злоупотребления в своей обширной митрополии, он созвал в 1274 г. Собор во Владимире и на Соборе постановил известные правила, в этих правилах он не только ссылается на древние каноны Церкви, но еще чаще приводит их целиком из славянской Кормчей. В 1382 г. Константинопольский патриарх Нил послал Суздальского архиепископа Дионисия, как «священных канонов известна хранителя», во Псков для вразумления стригольников, и когда здесь братия Снетогорского монастыря попросили Дионисия исправить беспорядки в их обители, то он, «възрев в Номоканон, во правила святых отец», дал монастырю уставную грамоту, в которой приводит два правила: одно – Пятого Вселенского Собора, другое – святого Василия Великого. В 1385 г. жители Новгорода все, начиная с посадника до последних черных людей, дали присягу на вече, чтобы «не зватися к митрополиту, а судити (их) владыке Алексею в правду по Манакануну». Митрополит Киприан в своей настольной грамоте Новгородскому архиепископу Иоанну ссылается на правила святых апостолов, предание святых Соборов и устав святых отцов; в своей грамоте псковичам, которою отменял грамоту Суздальского архиепископа Дионисия, замечает, что последний сделал то «не по закону и не по правилам»; наконец, в своей грамоте одной вдове, желавшей усыновить приемыша, говорит, что, «воззрев в Намаконун», нашел в нем правила касательно этого предмета, которые вслед за тем и приводит. Еще чаще пользовался в своих посланиях и грамотах древними канонами Церкви митрополит Фотий: он приводит в окружном послании против избрания митрополита Григория Самвлака 30 таких правил, в поучении псковскому духовенству – 10, в послании во Псков о стригольниках – 6. А в другом послании туда же, приведши буквально только два правила и указав еще пять, извиняется, что не успел отыскать и написать эти последние правила, и просит: «И вы, сынове, сами поищете в святых правилех тех правил, пишущих о том», – знак, что Кормчая книга употреблялась тогда и в Пскове.

Дополнением к правилам древних Соборов, изложенным в Кормчей, служили у нас постановления новых Соборов, рассуждавших о делах нашей Церкви. Таких Соборов, оставивших свои постановления, в настоящий период было только два: один в России, во Владимире на Клязьме, при митрополите Кирилле в 1274 г.; другой – в Царьграде в 1301 г., где в присутствии нашего митрополита Максима Сарский епископ Феогност предлагал свои вопросы и получил на них ответы. Определения обоих этих Соборов почти все относятся к совершению таинств и вообще к общественному богослужению и потому изложены были нами в своем месте. А здесь нам остается заметить, что те и другие имели у нас практическое употребление: правила Собора Владимирского, как данные для всей Русской Церкви, чрез каких-нибудь восемь или десять лет уже занесены были в новгородскую Кормчую и вслед за тем перешли и в другие Кормчие, а ответы Цареградского Собора на вопросы Феогноста, хотя вызваны были преимущественно потребностями одной епархии Сарайской, встречаются и в Кормчих, и в некоторых сборниках церковных правил. К числу соборных решений, или правил, надобно отнести и все постановления, грамоты и подобные акты Цареградских патриархов, которые они издавали и присылали в Россию обыкновенно не от своего только лица, но вместе и от лица своего патриаршего Собора и о которых мы не раз упоминали в своей «Истории». Таковы, например, постановления то о разделении Русской митрополии на две и на три части, то о воссоединении их, настольные грамоты митрополиту Киевскому Алексию и митрополиту Галицкому Антонию, послания к новгородцам и к их владыкам о покорности митрополиту, грамоты об отлучении от Церкви некоторых русских князей, о возведении Суздаля на степень архиепископии, о причислении к ней Нижнего Новгорода и Городца, о запрещении Луцкого епископа Иоанна и проч. Все эти акты, без всякого сомнения, имели полную обязательную силу для Русской Церкви.

Случалось, что наши митрополиты и от себя издавали правила, писали грамоты и канонические послания, предназначавшиеся то для всей отечественной Церкви, то для некоторых лиц и местностей. Митрополит Максим издал известное уже нам правило о временах поста, содержавшее в себе, кроме того, и заповедь правоверным христианам, чтобы они держали жен от святой соборной и апостольской Церкви и не держали их без благословения церковного, правило это внесено было в некоторые Кормчие. Митрополит Петр издал следующее постановление, или «поучение», касательно вдовых священников: «Если у попа умрет попадья и он пойдет в монастырь и пострижется, то он сохраняет свое священство. Если же захочет пребывать в мире и любить мирские сласти, то да не служит и, если не послушает моего писания, да будет неблагословен, равно как и те, которые будут сообщаться с ним. А если какой поп будет упиваться, да не считается тот за истинного священника Христова». Нет сомнения, что только недостойная и соблазнительная жизнь вдовых священников могла вынудить архипастыря сделать такое постановление. Не видно, чтобы оно оставалось в силе при ближайших преемниках святого Петра, но митрополит Фотий, как только прибыл в Россию, тотчас возобновил это правило во всей своей митрополии, запретив вдовым священникам совершать богослужение, если они не шли в монастырь, и только однажды, на короткое время, разрешал их – по случаю моровой язвы, когда оказался недостаток в пастырях Церкви. Правила святителей Петра и Фотия о вдовых священниках не были занесены в Кормчие книги, но за достоверность и вместе важность этих правил ручается то, что на них ссылался в своем определении Московский Собор 1503 г. и оба они целиком были приведены Стоглавым Собором в его Стоглаве. От митрополитов Феогноста и Алексия сохранилось только по одной правительственной грамоте, и содержания самого частного, именно о разграничении двух епархий – Сарайской и Рязанской. Зато от последующих святителей – Киприана и Фотия – дошло до нас очень довольно подобных актов в виде грамот и посланий к частным лицам, монастырям и церквам, а иногда ко всей Церкви, ко всему духовенству и народу. Большая часть из этих актов содержит в себе правила, решения, распоряжения относительно церковного богослужения, которые нами уже рассмотрены. Но есть акты, касающиеся исключительно или преимущественно церковной власти, суда и управления. Митрополит Киприан в настольной грамоте Новгородскому архиепископу Иоанну говорит о правах и власти епархиальных архиереев следующее: «Пределы церквам Божиим, митрополиям и епископиям уставлены по преданию святых апостол и правилам святых отцев. Что потягло к которой митрополии или епископии: монастыри, игумены с чернецами, попы, диаконы и всякий церковный человек, – то все должно находиться под властию и в послушании святителю, и никто да не смеет, ни один христианин, ни малый, ни великий, вступаться в те дела. Если же какой игумен, или поп, или чернец будет отнимаем мирскими властелинами от святителя, такового Божественные правила извергают и отлучают, а кто за них станет заступаться, того не благословляют. Также погосты, и села, и земли, и воды, и пошлины, что потягло к Церкви Божией, или купли, или кто дал на память по душе своей, – во все то ни один христианин да не вступается; а кто вступится, того не благословляют Божественные правила». Далее митрополит предоставляет все эти права и владыке Новгородскому Иоанну в его епархии. Как бы развитие тех же самых мыслей находим в грамоте Киприана к псковичам (12 мая 1395 г.). «Я слышал, – пишет он, – что в Пскове миряне судят попов и казнят их в церковных делах, – ино то вопреки христианскому закону: не годится мирянам ни судить попа, ни казнить, ни осуждать его, ни слова на него молвить. Но святитель, который их (священников) ставит, тот их и судит, и казнит, и учит... Еще я слышал, что некоторые молодые попы да овдовели и, не оставив священства, поженилися, и того вам не годится судить, не касайтеся их ничем. Ведает то святитель, который их ставит, он и поставил, и извергнет, и осудит, и казнит, и научит. А вам не годится в те дела вступаться. Кого Церковь Божия и святитель огласит, и вам следует по тому оглашению держать его. А земли церковные или села будут ли куплены или кем пожертвованы пред смертию которой церкви, в земли те никто бы из вас не вступался, чтобы Церковь Божия не была изобижена». В 1391 г. Киприан дал грамоту своему владимирскому Константиновскому монастырю, который числился за нашими митрополитами. Крестьяне этого монастыря принесли жалобу архипастырю на игумена Ефрема, что он наряжает им дело не по пошлине и берет с них пошлины, каких прежние игумены не брали. Киприан обратился к предшественнику Ефрема, находившемуся тогда в Москве, и к своим владимирским боярам, желая узнать от них с точностию, что отбывали крестьяне для монастыря прежде. И когда убедился, что и при прежних игуменах крестьяне несли те же самые повинности, какие требовались от них при новом, то изложил все это на бумаге, которую и передал на хранение в монастырь для руководства игумену и крестьянам. Из грамот и посланий митрополита Фотия по делам собственно церковного управления замечательны послание в Новгород (29 августа 1410 г.) и некоторые послания во Псков. В первом послании святитель запрещает священникам и инокам заниматься торговлею и отдавать деньги в рост, вооружается против живущих с женами без благословения церковного, против вступающих в третий и особенно в четвертый брак, против укоренившегося обычая сквернословия, против лихих баб, их басней, ворожбы и причитаний, наконец против поединков на поле, и за все это определяет различные епитимии. В посланиях к псковичам, в одном – митрополит заповедует, чтобы православные не вкушали удавленины и чтобы съестные припасы, приносимые из Немецкой земли, – вино, хлеб, овощи – предварительно были очищаемы молитвою от иерея и потом употребляемы в пищу; в другом – запрещает мирянам вмешиваться в дела монастырские; в третьем – повелевает духовенству упорных и нераскаянных стригольников отлучать от Церкви, а верным не иметь с ними общения; в четвертом – предписывает, чтобы ротники, нарушающие клятву и присягу, были удалены от звания судей и церковных старост и чтобы старостами при церквах не были также двоеженцы и троеженцы.

Как митрополиты в своей митрополии, так точно и епископы, каждый в своей епархии, делали постановления и издавали указы, смотря по открывавшимся нуждам своей местной Церкви. Например, владыка Новгородский Симеон, узнав, что в псковском Снетогорском монастыре некоторые иноки живут не по-чернечески, не держат духовника, не повинуются игумену и старцам, а вышедши вон из монастыря, вооружают на игумена и старцев мирских людей и мирских судей, которые и судят тех мирским обычаем, послал (1416–1421) во Псков свою грамоту и повелел: мирским людям и судьям отнюдь не мешаться в монастырские дела, а держать о тех делах игумену и старцам свою крепость монастырскую; чернецам быть у игумена и старцев в послушании и иметь духовного отца; если же кто не будет так жить, а начнет возбуждать в братии брани и не покоряться игумену и старцам, таковых удалять из обители и не отдавать им внесенного ими вклада; также в случае смерти какого-либо чернеца все, оставшееся после него, должно поступить монастырю и братии, а мирским людям к тому не приобщаться; если какой чернец, вышед из монастыря, начнет восставлять против игумена и старцев мирских людей или судей, таковой да будет под тяготою святой Церкви. Равным образом и другой Новгородский владыка Евфимий, когда получил известие, что в Псков приходят игумены, священники, диаконы из других стран, из Русской земли и из Литовской, а также те, которые прежде ходили из Пскова на Русь или Литву ставиться в попы или в диаконы, то прислал (1426) псковскому духовенству наказ от всех таких игуменов, священников и диаконов требовать, чтобы каждый представил свою ставленную и отпускную грамоту и каждый исповедался пред отцом духовным; у кого окажется та и другая грамота и за кого поручится отец духовный, того допускать к литургисанию и вообще священнодействиям; а у кого не будет грамот или за кого не поручится духовник, тех не принимать к себе.

II. Гражданские узаконения на пользу Церкви

Кормчая книга со времен митрополита Кирилла II списывалась у нас в полном своем составе, т. е. заключала в себе не только правила собственно церковные: святых апостолов, святых Соборов и святых отцов, но и узаконения греческих императоров, относящиеся к Церкви. Уже отсюда можем заключать, что пастыри наши не считали для себя излишними и эти последние узаконения и могли пользоваться ими, по крайней мере, настолько, насколько они согласовались с гражданскими законами отечественной земли или им не противоречили. И действительно иногда пользовались. Митрополит Киприан, решая вопрос по делам семейным об усыновлении приемыша одною вдовою, привел из Кормчей два гражданских греческих узаконения и на них основал свое распоряжение. Митрополит Фотий вместе с правилами святых Соборов, святых отцов и вселенских патриархов привел узаконения греческого императора Исаакия Комнина о пошлинах при поставлении на церковные степени и императора Льва Премудрого о неупотреблении в пищу удавленины. Но как не все законы греческих государей, находящиеся в Кормчей, могли иметь у нас приложение, будучи написаны совсем для другой страны, не все могли гармонировать с нашими отечественными гражданскими законами, то еще с XIV в., если не ранее, у нас начали появляться юридические сборники под именем «Мерила праведного», в которых преимущественно помещались только некоторые из этих греческих узаконений, только извлечения из них, и помещались вместе с русскими законами, и еще другие сборники, в которых вместе с русскими законами помещалась только одна статья из греческих гражданских постановлений, находящихся в Кормчей, известная под именем «Закона судного людям», или Судебника царя Константина. Такое соединение некоторых церковно-гражданских узаконений греческих с русскими в этих сборниках дает повод заключать, что они предназначались для практического употребления в наших судах, церковных и гражданских.

Гораздо более мы имеем данных на то, что в монгольский период у нас оставались в силе узаконения наших отечественных древних князей на пользу Церкви. Разумеем церковный устав Владимиров и служивший как бы дополнением к нему устав Ярославов. Во 2-й половине XIII в. устав святого князя Владимира внесен в Кормчие книги, из которых одна написана была в Новгороде и другая на Волыни. К концу того же века один из епископов Владимирских писал к великому князю владимирскому, сыну святого Александра Невского: «Ведай, сын мой князь, как великие князья, твои прадеды, и деды, и отец твой великий князь Александр, украсили Церковь Божию клирошанами и книгами и обогатили домы ее великими десятинами по всем городам и судами церковными. А ныне, сын-князь, я отец твой, епископ Володимирский, напоминаю тебе, сыну своему, о Церкви Божией: сам ты ведаешь, что Церковь та ограблена и домы ее пусты». Вслед за тем епископ перечисляет суды церковные теми самыми словами, как они перечислены в уставе Владимира, и заключает: «То все суды церковные, данные законом Божиим прежними царями и нашими великими князьями; князю, и боярам, и судьям в те суды не должно вступаться». Если бы устав Владимиров не находился тогда у нас во всей силе, мог ли бы так говорить епископ Владимирский своему великому князю? А из слов епископа к этому князю, что не только предки его, но и сам отец его обогатили Церковь десятинами и судами церковными, которые вслед за тем перечисляются словами устава Владимирова, естественно заключить, что и святой Александр Невский во дни своего княжения подтвердил княжескою властию этот древний церковный устав. В продолжение всего XIV в. мы уже не видим, чтобы какой-либо князь подтверждал для Церкви наши древние церковные уставы или чтобы какой митрополит и епископ просили о том князя: в этом совершенно не оказывалось нужды. Тогда было время ханских ярлыков русскому духовенству, а в ярлыках ханы ясно говорили: «Да вси покаряются и повинуются митрополиту, вся его церковныя причты, по первым изначала законом их... да не вступаются в церковное и митрополиче никто же... но вся стяжания и имения их церковныя, и люди их, и вся причты их, и вся законы их, уложенные старые от начала их, то все ведает митрополит или кому прикажет; да не будет ничто же перечинено, или порушено, или кем изобижено». При такой охране от ханов никто, конечно, ни из подданных, ни из князей не мог стеснять прежних прав нашего духовенства. И утверждая все старые, изначальные законы, какими пользовалось наше духовенство, не утверждали ли ханы тем самим и древних уставов, данных Церкви нашими первыми христианскими князьями – святым Владимиром и Ярославом? Но вот, когда после Куликовской битвы власть монгольских ханов начала видимо упадать в России и прекратились самые ханские ярлыки русскому духовенству, а между тем самостоятельность и могущество московских князей постоянно возрастали, митрополит Киприан, не обращаясь уже к хану за ярлыком, счел нужным просить своего великого князя московского Василия Димитриевича о подтверждении древних церковных уставов. И Василий Димитриевич дал следующую грамоту: «Я, великий князь Василий Димитриевич всей Руси, сед с своим отцем – Киприаном, митрополитом Киевским и всей Руси, управил по старине о судах церковных, нашедши старый Номоканон, как управил прадед мой, святой князь великий Владимир и сын его великий князь Ярослав всей Руси, как управили они с своими митрополитами о судах церковных и списали Номоканон по греческому Номоканону, что суды церковные и все церковные правила, как пошло издавна. Потому же и мы ныне управили, чтобы то неподвижно было, чтобы ничего вперед ни умножать, ни умалять, а все оставалось неизменным, как те великие святые князья вписали и укрепили. Списан же этот сверток из великого и старого Номоканона в Москве, в лето 6911 (1403), индикта 2, месяца ноября в 19 день». В одном из списков этой грамоты вместо Киприана стоит имя Фотия: очень могло случиться, что Василий Димитревич подтвердил ее и по просьбе нового митрополита. Как бы то ни было, но в 1-й половине XV в. замечаются ясные следы употребления у нас наших древних церковных уставов. Новгородский владыка Симеон (1416–1421), заповедуя псковичам не вмешиваться в монастырские дела Снетогорской обители, предостерегал их: «А кто начнет вступатися мирян, и вы бойтеся того, как писано в Володимерове уставе, в рукописании, что таковым непрощеным быти и горе собе наследует». Тут не только указание на известный Владимиров устав, но и точные слова из него. В 1443 г. Мстиславский князь Юрий Семенович Лингвенев в своей жалованной грамоте Онуфриевскому монастырю о неподсудимости его ни митрополиту, ни местному епископу писал: «А владычным десятником и городским тых людей монастырских не судить... и вин (т. е. пеней за вины) не имать на владыку, што в свитку Ерославли стоит, судить, и рядить, и вины имать в духовных судех на тых людех монастырских самому архимандриту». Этот свиток Ярославль есть, конечно, не другое что, как известный церковный устав Ярославов, в котором действительно перечисляются церковные суды и пени за преступления назначаются в пользу владык. Но предоставляя эти самые пени и суды, по крайней мере, над монастырскими людьми архимандриту своего Онуфриевского монастыря, а не владыке, Юрий Семенович Мстиславский показал, что наши удельные князья удерживали за собою право изменять в своих владениях или различно применять по своему усмотрению действовавшие в России церковные уставы, как бывало то и прежде в XII в.

Обратимся теперь к ярлыкам ханским, о которых мы уже не раз мимоходом упоминали в нашей истории. Ярлыками назывались жалованные, или льготные, грамоты, какие давали ордынские ханы нашим князьям и святителям. Из снесения разных мест летописей можно видеть, что такие ярлыки должны были испрашивать себе у ханов все наши князья, великие и удельные, все митрополиты и епископы и потом у каждого, вновь воцарявшегося хана испрашивать новых ярлыков для подтверждения прежних. С этою целию князья и святители большею частию отправлялись сами в Орду, а иногда получали ярлыки чрез послов и другие посредствующие лица. Из наших митрополитов действительно ходили в Орду: Максим, Петр, Феогност два раза, Алексий два раза, и о Петре при этом замечено в летописи, что он получил ярлык, а о Феогносте, что он ходил «за причет церковный». Из наших епископов ходили в Орду епископы Ростовские: Кирилл два раза, Игнатий два раза, и именно «за причет церковный», и Тарасий, а о Кирилле притом сказано в его житии, что хан Берка повелел князьям ростовским и ярославским «оброки годовые своя давати владыце в дом святыя Богородица Ростовскии». Кроме того, об одном Сарайском епископе (Варсонофии) читаем в летописи, что царь Узбек (1329) «даде ему вся по прошению его, и никто же его ничим же да не обидит», иначе – дал ему ярлык. Впрочем, все ли или не все наши митрополиты и епископы получали ярлыки от ханов, но из числа даже несомненно полученных дошли до настоящего времени только семь: четыре от ханов и три от известной ханши Тайдулы, которую исцелил святитель Алексий. Древнейший из дошедших ярлыков дан Менгу-Темиром, вероятно, по случаю восшествия его на престол в 1266 или 1267 г. вообще «Русским митрополитом и церковным людем» без означения имени тогдашнего митрополита Кирилла II, здесь уже упоминается о других таких же ярлыках, данных прежними ордынскими царями русскому духовенству. Второй ярлык – хана Узбека митрополиту Петру, 1313 г.; третий – хана Бердибека митрополиту Алексию, 1357 г.; четвертый – хана Тюляка или Тулунбека (нареченному) митрополиту Михаилу, т. е. архимандриту Митяю, 1379 г. Ханша Тайдула, жена Джанибекова, дала ярлыки митрополиту Феогносту в 1342 г., митрополиту или, как догадываются, епископу Ростовскому Иоанну в 1347 г. и митрополиту Алексию в 1356 г. Последний ярлык есть не более, как подорожная святителю Алексию на случай поездки его в Константинополь. А прочие шесть предоставляют разные права и преимущества русскому духовенству и по содержанию совершенно сходны между собою. Разнятся только тем, что одни исчисляют эти права подробнее, другие короче; самый обширный ярлык есть Узбеков святителю Петру; потом следуют ярлыки Менгу-Темира, Бердибека и Тюляка, а самые короткие – ярлыки Тайдулы. Но так как все эти ярлыки говорят, что они даются по примеру прежних, данных первыми царями, нисколько тех не изыначивая, и, следовательно, каждый последующий ярлык подтверждает все предшествовавшие, то все шесть уцелевшие ярлыки можно рассматривать собственно как один ярлык по содержанию. Права и льготы, какие предоставляли ордынские ханы Русской Церкви и духовенству в своих ярлыках, были следующие:

1. Ярлыки охраняли святость и неприкосновенность веры, богослужения и законов Русской Церкви. «Кто веру их (русских) похулит или ругается, тот ничем не извинится и умрет злою смертию... Что в законе их иконы и книги или иное что, по чему Бога молят, того да не емлют, ни издерут, ни испортят» (ярлык Менгу-Темира). «Вся законы их уложенные старые от начала их – то все ведает митрополит или кому прикажет; да не будет ничто же перечинено, или порушено, или кем изобижено... Да все будут целы соборныя церкви митрополичи, никем, ни от кого не изобижены... Что закон их и в законе их церкви, и монастыри, и часовни их, ничем да не вредят их, ни хулят; а кто учнет веру хулити или осуждати, и тот человек не извинится ничим же и умрет злою смертию» (ярлык Узбека).

2. Ярлыки охраняли неприкосновенность всех лиц духовного звания, а также всех церковных людей, т. е. мирян, находившихся в церковном ведомстве и живших на церковных землях, и, наконец, всего церковного имущества. «Да никто же обидит на Руси соборную Церковь митрополита Петра, и его людей, и церковных его; да никто же взимает ни стяжаний, ни имений, ни людей... Вся его люди и вся его стяжания, как ярлык имеет: архимандриты, и игумены, и попы, и вся причты церковныя, – ничем никто да не будет изобижен... Что будут церковные люди: ремесленницы кои, или писцы, или каменные здатели, или деревянные, или иные мастери каковы ни буди, или ловцы какова лова ни буди, или сокольницы, – а в то наши никто не вступаются и на наше дело да не емлют их; и пардусницы наши, и ловцы наши, и сокольницы наши, и побережницы наши да не вступаются в них и да не взимают у них их дельных орудий, да не отнимают ничего же... Да не вступаются никто же ничем в церковныя и в митрополичи, ни в волости их и в села их, ни во всякия ловли их, ни в борти их, ни в земли их, ни в улусы их, ни в лесы их, ни в ограды их, ни в волостныя места их, ни в винограды их, ни в мельницы их, ни в зимовища их, ни в стада их конныя, ни во всякия скотския стада» (ярлык Узбека). «Что церковныя земли и воды, домы, огороды, винограды, мельницы, зимовища, летовища, того у них никто ничего не замают, ни насилуют над ними; а кто будет что взял, и он отдаст безпосульно» (ярлыки Менгу-Темира, Тайдулы, Бердибека и Тюляка). В ограждение же жизни и собственности церковных людей сказано в одном ярлыке: «А кого наших послов или пошлинников убиют церковные люди над своим добром, тому телева нет; а кого наш убиет церковных людей, и тот сам смертию да умрет» (ярлык Тюляка).

3. Ярлыки освобождали все духовенство, а также церковных людей и церковные имущества от всякого рода податей, пошлин и повинностей ханам. «Во всех пошлинах не надобе им (духовным) ни котора царева пошлина, ни царицына, ни князей, ни рядцев, ни дороги, ни посла, ни которых пошлинников, ни которые доходы» (ярлык Менгу-Темира). «Дань ли на нас емлют или иное что ни буди: тамга ли, поплужское ли, ям ли, мыт ли, мостовщина ли, война ли, ловитва ли коя ни буди наша или егда на службу нашу с наших улусов повелим рать сбирати, где восхотим воевати, а от сборныя Церкви и от Петра митрополита никто же да не взимает, и от их людей, и от всего его причта... По первому пути которая дань наша будет, или запросы наши накинем, или поплужное, или послы наши будут, или кормы наши и коней наших, или подводы, или корм послов наших, или наших цариц, или наших детей, и кто ни есть и кто ни будь, да не взимают, да не просят ничто же; а что возмут, и они отдадут назад третицею, аще будет взяли за нужду великую» (ярлык Узбека). «Весь чин поповский и вси церковнии люди, какова дань ни буди, или какая пошлина, или которые доходы, или заказы, или работы, или сторожа, или кормы, ино тем церковным людем ни видети, ни слышати того не надобь... Не надобь ему (митрополиту), ни его людем, ни всем церковным богомольцам, попом, и чернецом, и бельцом, и их людем, от мала и до велика, никакова дань, ни которая пошлина, ни корм, ни питие, ни запрос, ни дары, ни почестья не воздают никакова; ни служба, ни работа, ни сторожа, ни которые доходы, ни поминки, ни поклонное, ни выход, ни полетное, ни становое, ни въездное, ни мимоходное на дорозе послу, ни баскаку, ни которому моему пошлиннику» (ярлык Тюляка). «А что церковныя люди: мастеры, сокольницы, пардусницы или которыя слуги и работницы, и кто ни будет их людей, тех да не замают ни на что, ни на работу, ни на сторожу» (ярлык Менгу-Темира). «А в церковных домех никто же не ставится, ни рушити их; а кто ся в них имеет ставити или рушити их учнет, и тот во гресех да будет и умрет злою смертию» (ярлыки Бердибека и Тюляка). Вместе с духовными лицами освобождались от всякого рода повинностей и их братья и сыновья, но только в таком случае, когда жили не в разделе с ними: «Попове, един хлеб ядуще и во едином месте живуще, и у кого брат или сын, и те по тому ж пожалованы будут; аще ли от них отделилися, из дому вышли, и тем пошлины и дани давать» (ярлыки Менгу-Темира и Узбека).

4. Ярлыки освобождали духовенство и церковных людей от всякой ответственности пред властями и судами гражданскими во всех делах, даже в разбое и душегубстве, и подчиняли этих людей только власти и судам церковным. «Знает Петр митрополит в правду, и право судит, и управляет люди своя в правду, в чем-нибудь: и в разбои, и в поличном, и в татьбе, и во всяких делах, ведает сам Петр митрополит един, или кому прикажет. Да вси покаряются и повинуются митрополиту, вся его церковныя причты, по первым изначала законом их и по первым грамотам нашим... Вся своя церковная управляет (митрополит), и судит, и ведает или кому повелит таковая деяти и управляти. А нам в то не вступатися ни во что, ни детям нашим, ни всем нашим князем нашего царства, и всех наших стран, и всех наших улусов» (ярлык Узбека). «Кто учинит татьбу, или ложь, или иное какое злое дело, а не имешь (митрополит) того смотрити, или слуги твои почнут какову нужу церковным людем твоим творити, ино то на тобе, и ты сам ведаешь, каков ответ Богу за то воздаши, и тот грех на тобе, а мы о том ничто же не имеем» (ярлык Тюляка). «Кто разбоем, и татьбою, и ложью лихое дело учинит каково, а не имешь того смотрити, и ты сам ведаешь, что будет тебе от Бога» (ярлык Бердибека).

По какому побуждению и с какою целию монгольские ханы давали такие права и льготы русскому духовенству – это объясняют они сами в своих ярлыках: «Да не вступаются в церковное и митрополичье никто же, занеже то Божие есть все... Мы жалуем их ярлыки, да Бог нас пожалует, заступит; а мы Божия брежем и данного Богу не взимаем... да пребывает митрополит в тихом и кротком житии, без всякия гонки, да правым сердцем и правою мыслию молит Бога за нас, и за наши жены, и за наши дети, и за наше племя...» (ярлык Узбека). «Мы пожаловали попов, и чернцов, и всех богодельных людей, да правым сердцем молят за нас Бога и за наше племя, без печали, и благословляют нас... да не кленут нас, но в покои молятся за нас... Аще ли кто имать неправым сердцем за нас молити Бога, ино тот грех на нем будет» (ярлык Менгу-Темира). Все эти объяснения ханов мы признаем за сущую правду, а отнюдь не за притворство. В силу коренных узаконений великого Чингисхана потомки его обязывались соблюдать полную веротерпимость во всех своих владениях, оказывать уважение ко всем религиям и покровительство духовным лицам всех исповеданий под опасением в противном случае лишиться престола. Так действительно и поступали монгольские ханы всюду, где они ни царствовали: в Китае, Индии и Персии, – так должны были поступать и у нас, в России. А что они подлинно желали себе молитв нашего духовенства и верили в их силу, хотя сами сначала были язычниками, а потом магометанами, – на это мы имеем примеры. Хан Берка, когда опасно заболел сын его и врачи не принесли больному никакой пользы, послал в Ростов за владыкою Кириллом, прося его молитв и обещая ему богатые дары, если исцелит больного. Кирилл повелел петь молебны во всем Ростове, освятил воду и, отправившись к хану, действительно исцелил его сына. Другой хан, Джанибек, совершенно в подобных же обстоятельствах посылал, как известно, за святителем Московским Алексием, который также исцелил своими молитвами жену хана Тайдулу. Такие случаи, естественно, могли поддерживать и еще более возбуждать в ханах то высокое понятие о силе молитв наших святителей, которое высказывается в ханских ярлыках им.

За нарушение вообще своих ярлыков и почти каждого из прав, в них изложенных, а не некоторых только прав более важных, ханы угрожали гневом Божиим и смертию: «Кто наш ярлык и наше слово прослушает, тот есть Богу повинен и гнев на себя от Него приемлет, а от нас казнь ему будет смертная... Кто вступится в церковное и в митрополичье, и на того гнев будет Божий; а по нашему великому истязанию не извинится ничим же и умрет злою казнью» (ярлык Узбека). «Кто безпутно силу учинит какову или пошлину замыслит, тот смертию умрет» (ярлык Тайдулы). От кого могли охранять и защищать ханские ярлыки русское духовенство? Преимущественно от татар, и сами ханы в ярлыках прежде всего обращались ко всем своим князьям, великим, и средним, и нижним, ко всем своим воеводам и вельможам, баскакам, и послам, и разного рода чиновникам, наконец, ко всем людям своего царства и их-то обязывали не обижать Русскую Церковь и русское духовенство. Но потом ханы обращались в ярлыках и к русским и говорили: «Мы дали есмя митрополиту грамату сию крепости ему для, да сию грамату видяще и слышаще вси людие, и все церкви, и все монастыри, и все причты церковные, да не прослушают его ни в чем, но послушни ему будут по их закону и по старине, как у них изстари идет... Да вси покаряются и повинуются митрополиту, вся его церковныя причты по первым изначала законам их... Вся их законы уложенные старые от начала их, то все ведает митрополит, или кому прикажет; да не будет ничто же перечинено, или порушено, или кем изобижено» (ярлык Узбека). Поэтому ярлыки могли охранять наше духовенство и от соотечественников, кто бы они ни были, князья, бояре или простые люди. Но действительно ли ярлыки имели силу и соблюдались? Наши летописи свидетельствуют, что каждый раз, когда чиновники татарские перечисляли в России народ, чтобы обложить его данию, они не перечисляли, не включали в общую перепись только «архимандритов, и игуменов, и иноков, и попов, и дьяконов, и клирошан, и всего причета церковнаго» – знак, что духовенство наше, как требовали и ярлыки, на самом деле освобождалось от податей и не платило ничего в казну ханскую. Могли, без сомнения, некоторые и из татар нарушать иногда ханские ярлыки, как бывают нарушители всегда и везде даже самих строгих законов, могли разорять и действительно разоряли наши церкви и монастыри, могли обижать наше духовенство и церковных людей, особенно в военное время среди всеобщих смут и беспорядков. Но это не доказывает, что ярлыки ханские не имели силы для всех вообще татар, и особенно в мирное время. Естественно думать, что ярлыки монгольских государей русскому духовенству, по крайней мере в период их грозного могущества над Россиею, имели всю свою силу и для русских князей и вообще для русских. А с другой стороны, трудно предположить, чтобы при одном уважении к таким первосвятителям, какие были у нас в тот период, именно – Петр, Феогност и Алексий, наши князья решались нарушать дарованные им права и преимущества, хотя, разумеется, могли быть и исключения. Но когда власть ханов в России начала заметно ослабевать, когда прекратились, может быть, самые ярлыки ханские русскому духовенству (последний из них, сколько известно, дан в 1379 г.), тогда владения даже митрополитов наших стали подвергаться притеснениям со стороны князей и бояр, и, чтобы оградить себя от подобных обид, митрополиты Киприан и Фотий уже не искали себе ярлыков у ханов, а просили грамот у великого князя московского Василия Дмитриевича. Что касается до частных ограничений некоторых прав и льгот, которые распространялись ярлыками на самих церковных людей мирян и на церковные имущества, то такого рода ограничения наши князья, великие и удельные, могли делать всегда в видах государственной пользы и общественного благоустройства, не опасаясь никакого сопротивления со стороны наших архипастырей или жалоб их монгольским ханам. Такие ограничения мы действительно и находим в жалованных грамотах князей нашим святителям и монастырям.

Из числа грамот, пожалованных тогда нашими князьями митрополитам и епископам, известны ныне в печати только четыре, которые притом относятся все уже к XV в.: одна митрополиту Киприану, две митрополиту Фотию и одна митрополиту Исидору. Впрочем, известно еще содержание шести грамот (1303–1390), данных Рязанским владыкам местными князьями, но самые грамоты не изданы. А по содержанию они совершенно похожи на жалованные грамоты митрополитам и монастырям, которые мы сейчас будем рассматривать.

Грамота, данная в 1404 г. великим князем Василием Дмитриевичем митрополиту Киприану, составлена князем вместе с самим Киприаном по их обоюдному согласию и касается трех предметов: владений митрополита, церковных даней и белого духовенства. В первой части, самой обширной, сначала говорится о двух селах (Лухе и Сенеге), которые прежде были оспариваемы и даже несправедливо отнимаемы у митрополита и которые теперь князь признает за ним; потом упоминаются вообще «села митрополичи», тянувшие издавна, еще до Алексия митрополита и при нем, к митрополиту, наконец, села двух владимирских монастырей – Константиновского и Борисоглебского, непосредственно зависевших от митрополита. Жители всех этих сел а) освобождаются от разных податей и повинностей князю и обязуются нести то и другое для митрополита; б) освобождаются от суда княжеского или светского и подчиняются суду митрополита или назначенных им властей, а в монастырских селах суду игуменов. Но, освобождая от своих податей и повинностей митрополичьих людей и села, великий князь требовал, чтобы и они а) вносили ему дань по его оброчной грамоте в те годы, когда самому ему придется платить «выход», или подать, в Орду; б) участвовали в ямской повинности, поставляли подводы по старине в шестой день; в) не платили торговой пошлины (тамги) только тогда, как будут продавать свое, а платили ее, когда кто-либо из них будет торговать прикупом, и чтобы, г) наконец, когда князь начнет с кем воину, в ней участвовали и бояре, и слуги митрополичьи под воеводою митрополичьим, а под стягом самого великого князя. Равным образом, освобождая вообще митрополичьих людей от своего суда, князь, однако ж, присовокупил: а) в случае сместного суда, т. е. когда из двух тяжущихся один будет митрополичий человек, а другой – княжеский и их будут судить митрополичьи судьи вместе с княжескими, прибытки с суда делить пополам; б) если какой-либо человек великого князя ударит челом на игумена, или попа, или чернеца, а митрополита не случится тогда в великом княжении вследствие объезда митрополии, то судить их великому князю; в) если, наконец, кто ударит челом великому князю на митрополича наместника, или десятинника, или волостеля, то судить их самому великому князю. Таким образом, Василий Димитриевич московский несколько поограничил те права и льготы, какие предоставлялись ханскими ярлыками не только духовенству, но и церковным и митрополичьим людям, хотя эти ограничения были почти нечувствительны для самого митрополита и сделаны с его согласия. Во второй части грамоты относительно церковных даней постановлено: сборного для митрополита взимать с каждой церкви по шести алтын, да «заезда» при обозрении им епархии по три деньги, а больше того не брать ничего; десятиннику же, как сядет на десятину, взимать пошлины «за въездное, и за рожественное, и за петровское» по шести алтын, а больше не брать ничего; взимать сборное для митрополита о Рождестве Христово, а десятиннику свои пошлины – о Петрове дне. Соборные церкви по городам, которые не давали сборного при митрополитах Феогносте и Алексии, не должны давать и теперь. Это становление, судя уже по тому, как оно выражено, по всей вероятности, было вызвано какими-либо злоупотреблениями. Наконец, в последней части грамоты великий князь говорит: «Слуг моих и моих данных людей в диаконы и в попы митрополиту не ставить. А если какой попович, хотя бы он был записан в мою службу, захочет ставиться в попы или диаконы, ино ему вольно ставиться. Тот попович, который живет у отца и ест отцов хлеб, есть митрополич; а который отделился от отца, живет собою и ест свой хлеб, тот мой – великого князя». Такое разделение поповичей между ведомствами духовным и гражданским мы видели уже в ханских ярлыках. Остается заметить, что вся эта грамота, данная московским князем митрополиту, могла иметь полную силу только в областях великого княжения и простиралась лишь на те митрополичьи вотчины, которые находились в уездах Владимирском и Московском, но не могла простираться на вотчины митрополита, бывшие в пределах киевских или вообще юго-западных.

Обе грамоты того же великого князя митрополиту Фотию имеют предметом своим исключительно владения митрополита. В первой из них (1421) князь дозволяет Фотию купить деревню Яновльскую, с тем чтобы деревня эта, доселе тянувшая судом и всеми пошлинами к волости Тальше, тянула впредь судом и всеми пошлинами к митрополиту, кроме дани княжеской (вероятно, ордынской) и яма. Митрополиту дается вместе право перезывать в свою деревню для поселения сторонних людей, но не из той же волости и вообще не из великого княжения, а из иных княжений, и эти пришлые люди освобождаются со времени переселения на десять лет даже от дани князю и от яма, а по истечении десяти лет обязуются отбывать эту дань и ямскую повинность по силе. Во второй грамоте (1425) подобную привилегию дает князь митрополиту на два другие его села – Андреевское и Мартемьяновское: старожильцы, поселившиеся в этих селах освобождаются от всякой княжеской дани и повинности на пять лет, а те, кого перезовет к себе митрополит из иных княжений, но не из великого, на пятнадцать лет. Светские судьи не вмешиваются в тех селах ни во что, кроме душегубства; а ведает и судит те села митрополит или кому прикажет. В случае сместного суда в нем участвуют и митрополичьи, и светские судьи; но прав ли или виноват окажется митрополичий человек, с него ничего не берут судьи светские, а ведает его судья митрополичий. Только татя и разбойника оба судьи казнят совокупно. За нарушение этой грамоты князь угрожает своим наказанием и говорит, что он ее не изменит.

Грамота митрополиту Исидору, данная киевским князем Александром Владимировичем, касается киевских имений митрополита, и хотя сама относится уже к 1441 г., но указывает на порядок дел, существовавший издавна. Князь именно говорит, что дает по-старому святой Софии – церкви Божией – и митрополиту все, что издавна принадлежало митрополии, а также при Фотии митрополите, – все села и волости, с даньми и со всеми доходами, равно земли и воды, с бортами и со всеми пошлинами, с людьми и с озерами, которые издавна пожертвованы в церковь Божию на помин души великими благоверными князьями и княгинями, боярами и боярынями и другими именитыми людьми. Во все эти церковные вотчины, их доходы и пошлины не должны вступаться ни воеводы, ни тиуны князя, а все то держит и ведает митрополит Киевский, как держали из старины первые митрополиты. Только половину осмьничного (торговой пошлины, взимавшейся с цены товаров) давать митрополиту, а другую половину брать на князя. Также люди митрополичьи должны помогать в побор и в отбывании подвод, по старине. Да еще когда нужно будет делать город (вероятно, городскую ограду), то митрополичьи люди софийские заделывали бы свое место, которое делывали из старины. Кроме того, князь предоставил митрополиту пошлину – мыто конское у святых Флора и Лавра, вероятно церкви киевской. В случае отъезда митрополита всеми его имениями заведует его наместник. Когда случится суд сместный, то в митрополича человека, окажется ли он правым или виноватым, не вступается судья княжеский, а в человека княжеского – судья митрополичий; но пусть тот и другой ведают только своих в правде и в вине. За нарушение грамоты князь угрожает великим наказанием.

Жалованных грамот нашим монастырям сохранилось очень довольно (напечатано до 50). Большая часть из них относится к 1-й половине XV в. и едва одна четверть – к XIV в., преимущественно ко 2-й его половине; но в некоторых из этих последних утверждаются грамоты, данные еще в конце XIII и начале XIV столетия. Все эти грамоты излагают права, предоставлявшиеся монастырям почти исключительно на их недвижимые имущества (о немногих других правах, излагавшихся в грамотах, сказано будет после) и часто, как по содержанию, так и по форме, весьма сходны между собою, равно и с подобными же грамотами митрополитам, только что нами рассмотренными. Различаются же грамоты тем, что в одних предоставлялось монастырям менее прав по отношению к их недвижимым имуществам, в других более или одни и те же права в одних излагаются короче, в других подробнее и обстоятельнее, а еще тем, что самые права в одних грамотах предоставлялись монастырями в меньшем размере, с значительными ограничениями, в других – в большем размере, в третьих – без всяких ограничений. Права эти были следующие:

1. Право владеть недвижимыми имуществами и, в частности, землями, ненаселенными и населенными. Оно выражалось а) в тех грамотах, в которых князья разрешали монастырям покупать земли и принимать от жертвователей, а также покупать людей для заселения своих земель, и-б) в тех грамотах, где князья заявляли, что сами дарят тому или другому монастырю разные угодья: луга, острова, озера, реки с рыбными и бобровыми ловлями или пустоши и села с хлебом, скотом, нивами и прочее, или даже села и деревни с людьми, в них живущими. Это же право естественно предполагалось и во всех других жалованных грамотах монастырям на их недвижимые имущества.

2. Право приглашать людей на свои земли для заселения их. Известно, что в то время наши поселяне, или свободные крестьяне, могли ежегодно «о Юрьеве дни о осеннем» переходить с одного места на другое, от одного землевладельца к другому; оттого села населенные делались иногда пустошами, а пустоши населялись. В грамотах предоставлялось монастырям перезывать на свои земли и в свои села как прежних жителей, – «тутошних старожильцев», если они еще прежде куда-либо переселились, так и людей новых, «пришлых» из чужих мест. Впрочем, относительно этих пришлых во всех грамотах делалось ограничение: каждый князь непременно требовал, чтобы монастыри перезывали к себе людей только из иных княжений – «из зарубежья», а отнюдь не из княжения самого князя, не из его вотчины, и за нарушение последнего условия некоторые князья угрожали даже строгим наказанием.

3. Право пользоваться оброками и вообще повинностями от своих поселян и доходами с своих владений. В некоторых грамотах князья прямо говорят, что отдают монастырям свои села со всеми пошлинами и доходами, какие прежде сами получали с тех сел. Так, в грамоте рязанского князя Олега (1356–1387) Ольгову монастырю сказано: «Дал есмь св. Богородицы дому Арестовское село с винами и с поличным, и с резанькою с шестьюдесять, и со всеми пошлинами». В грамоте нижегородской княгини Марии Спасо-Евфимиеву монастырю (1425) сказано: «Дала есми свое село Омуцкое св. Спасу в дом так, как было при моем князи и при мне, и с судом, и с татьбою, и с поличным, и с тамгою, и со всеми пошлинами». Еще яснее то же выражено в грамоте (1443) Мстиславского князя Юрия Симеоновича Онуфриевскому монастырю, где князь пишет, что отец его и сам он «подавали люди к тому монастырю с пашнями и сеножатями, и данники с данью медовою, и с бортными землями, и с серебряною данию, с бобровыми гоны, и со всими приходы, што к тым землям и пашням прислушает верно», и вслед за тем установляет: «Тые дани, и дачи, и пошлины имать на них, людех монастырских, архимандриту онофреевскому». Впрочем, само собою разумеется, что если князья дарили монастырям недвижимые имущества и сами монастыри иногда покупали себе земли и людей, то не с иною целию, как с одною, чтобы пользоваться от этих земель и людей какими-либо выгодами и прибытками. А так как князья редко дарили монастырям земли вместе и людей с определенными уже оброками и повинностями, большею же частию дарили только земли, на которые сами монастыри должны были перезывать свободных людей, то в княжеских грамотах повинности монастырских поселян по отношению к монастырям вовсе не определялись. Эти повинности, по всей вероятности, определялись по взаимному соглашению и уговору монастырей и самих поселян при первоначальном переселении последних на монастырские земли и потому в разных монастырях и монастырских вотчинах могли быть неодинаковы. В чем состояли такого рода повинности монастырских поселян можем заключать из одной только грамоты, в которой об этом говорится. Когда крестьяне Константиновского митрополичьего монастыря пожаловались митрополиту Киприану на нового своего игумена, что он наряжает их «не по пошлине», тогда Киприан велел спросить прежнего игумена, который случился в Москве, и этот последний дал следующее показание: «При моем игуменстве так было в святом Констянтине: болшим людем из монастырских сел церковь наряжати, монастырь и двор тынити, хоромы ставить, и гумнов жеребей весь рольи орать взгоном, и сеяти, и пожати, и свезти, сено косити десятинами и в двор ввезти, ез бити, и вешней, и зимней, сады оплетать, на невод ходити, пруды прудить, на бобры им в осенине пойти, а истоки им забивати; а на Велик день и на Петров день приходят к игумену, что у кого в руках; а пешеходцем из сел к празднику рожь молотити и хлебы печи, солод молоть, пива варить, на семя рожь молотити; а лен дасть игумен в села, и они прядут, сежи и дели неводные наряжают; а дают из сел все люди на праздник яловицу (но одинова ми, господине, добили челом, а не в пошлину, треми бараны, и яз их пожаловал за яловицу, занеже ми была не надобе яловица, а по пошлине по старой всегды ходит яловица на праздник); а в которое село приедет игумен в братшину, и сыпцы дают по зобне овса конем игуменовым». Владимирские бояре подтвердили справедливость этого показания, и Киприан заповедал «христианом монастырским ходить по прежней пошлине». Подобные же оброки и повинности могли отбывать поселяне и в вотчинах других монастырей. Во всяком случае надобно думать, что повинности монастырских поселян были вообще легче казенных или общественных повинностей, какие несли они прежде: под этим только условием они и могли соглашаться покидать прежние свои жилища и переходить на монастырские земли.

4. Право тарханное, освобождавшее монастырских поселян и владения от оброков и повинностей казенных или княжеских. Вольные крестьяне, жившие на государственных землях, обыкновенно тянули тогда своими повинностями к ближайшему городу или волости и вносили подати княжеским наместникам, волостелям, тиунам и другим чиновникам. Эти подати и повинности, от которых освобождались монастырские крестьяне, были весьма многочисленны и разнообразны, судя по некоторым тарханным грамотам. Вот что говорил, например, звенигородский князь Юрий Дмитриевич в своей грамоте Савво-Сторожевскому монастырю (1404) о монастырских землях и людях в Рузском уезде: «Которыи люди имуть жити на тех землях монастырских, и тем людем не надобе моя дань, ни ям, ни подводы, ни мыт, ни тамга, ни писчея белка, ни осмьничий, ни костки, ни явка, ни иная которая пошлина, ни города не делают, ни двора моего не ставят, ни коня моего не кормят, ни сен моих не косят, тако ж ни к сотцкому, ни к дворскому, ни к десятскому, с тяглыми людми не тянут ни в которые проторы и в размет, ни в иныи в которыи пошлины. А наместницы мои звенигородцкии, и волостели звенигородцкии, и рузскии мои наместники, и волостели мои рузскии, и их тиуни, на тех хрестьянех на монастырских кормов своих не емлют, ни всылают к ним ни по что, а праветщики и доводщики поборов не берут, ни въежщают». Тогда как в одних грамотах монастырские люди и имущества освобождались вообще от казенных податей и повинностей, другими грамотами освобождались они от каких-либо частных пошлин и повинностей: запрещалось, например, брать пошлины с монастырских старцев и бельцов, посылаемых на ватагу или на иную какую-либо службу; с монастырских возов и людей, отправляемых с товарами; за клеймение лошадей, покупаемых и продаваемых монастырскими крестьянами, для его позволялось иногда монастырям иметь свое клеймо или пятно; или повелевалось, чтобы княжеские наместники, воеводы и другие ездоки не ездили мимо монастыря и через монастырское село «непошлою дорогою», чтобы не останавливались близ монастыря, не ставились у монастырских крестьян, не брали с них проездных кормов и никаких поборов. Впрочем, по отношению к тарханному праву, предоставлявшемуся монастырям с их вотчинами, жалованные грамоты князей довольно различны между собою.

а) В одних грамотах все крестьяне, как жившие уже на монастырских землях, так и имевшие на них поселиться, освобождались от всех казенных податей или навсегда, или бессрочно. Таковы вообще грамоты XIV в., за исключением одной, доселе сохранившиеся. Таковы же немногие и из грамот XV в., и преимущественно те, которые давали князья, когда сами от себя жертвовали монастырю людей и села. В этом случае, очевидно, тарханные грамоты наших князей были совершенно сходны с ярлыками ханскими, освобождавшими церковных людей от всех вообще оброков.

б) В других грамотах и монастырские крестьяне обязывались взносить князю какую-либо дань, отбывать какую-либо повинность, хотя незначительную. Ярославский князь Василий Давидович († 1345), освобождая людей Спасского монастыря от всех податей, определил, однако ж, чтобы они давали ему «на год два рубли». Углицкий князь Андрей Владимирович положил (1414), чтобы с одного села Троицкого Сергиева монастыря взносим был оброк княжескому сотнику «по три четверти» два раза в год, на Юрьев день, весенний и осенний. Другой князь углицкий Димитрий Юрьевич (1434–1447) поставлял в обязательство тому же монастырю, чтобы с его сел и деревень, находившихся в Углицком княжении, доставлялся ежегодный оброк в княжескую казну «по три рубли» на Рождество Христово, и еще, чтобы монастырские крестьяне участвовали вместе с другими в том деле, «коли учнут город рубити». В большей же части своих жалованных грамот князья выговаривали себе с монастырских крестьян только одну «дань», предназначавшуюся в Орду, и это выражали так: «А коли придет моя дань князя великаго, и архимандрит (в друг. – игумен) за них (монастырских людей) сам платит мою дань по силе (в друг. – по силам)»; или: «Придет к нам коли из Орды посол силен, а не мочно будет его опровадити, ино тогды архимандрит с тех сирот пособит в ту тяготу, с половника даст по десятку кунами»; или еще: «А придет моя дань великого князя неминучая, и игуменья сама сберет дань с тых людей да пришлет к моей казне». Очень вероятно, что некоторые князья обязывали еще монастырских крестьян отбывать ямскую повинность. О других каких-либо оброках князю, кроме нами исчисленных, в тогдашних грамотах монастырям не упоминается.

в) Впрочем, и от этих немногих повинностей для князя освобождались монастырские люди, когда они вновь селились на монастырских землях или монастырских селах, хотя освобождались только на определенный срок. Срок назначался различный и обыкновенно один для тутошних старожильцев, которые вновь возвращались на свои прежние места или в села, когда-то ими покинутые, а другой для людей, пришлых из иных мест и княжений и для людей, купленных монастырем. Для старожильцев срок бывал в два, три года, редко в пять лет: для людей пришлых и купленных большею частию простирался на десять лет и только в одной грамоте – на двадцать, а в двух – на три года. По окончании же положенного cpoкa и вновь поселившиеся на монастырских землях крестьяне должны были нести тот же оброк князю, какой несли прежние монастырские люди, издавна жившие на тех землях. Князья выражали это: «А как отсидят те люди пришлые урочные лета, и они потянут в дань с монастырскими людьми по силам»; или: «Отсидят его (монастыря) люди урочные лета, и они потянут в мою дань по силе». В двух только грамотах пришлые, с самого своего переселения в монастырские села, обязывались участвовать в небольшом оброке князю наравне с прежними монастырскими людьми – старожильцами.

5. Право суда над своими монастырскимилюдьми и неподсудимости этих последних судам гражданским. В первом отношении жалованные грамоты монастырям совершенно согласны между собою и обыкновенно выражаются: «А ведает свои люди игумен (или архимандрит) сам во всех делех и судит сам во всем или кому прикажет». В последнем отношении, т. е. в отношении неподсудимости монастырских людей гражданским властям, грамоты разнятся между собою. В одних, впрочем очень немногих, говорится вообще, что монастырские люди не подлежат гражданским судам во всех своих делах, а потому князь повелевает: «Волостели мои и их тиуны не всылают к тем людям ни по что, ни судят их ни в чем, и доводчики их поборов не берут, а судит свои люди игумен сам или кому прикажет». В других грамотах подчиняются и люди монастырские в некоторых своих делах судам гражданским, и мы читаем слова того или другого князя: «А наместницы мои, и волостели, и тиуны тех людей не судят ни в чем, опричь душегубства», или: «Опроче одного душегубства», или: «Оприче душегубства и разбоя с поличным», или еще: «Опроче татбы, и разбоя, и душегубства». Есть, наконец, грамоты, которые даже в татьбе, иногда в татьбе и разбое, иногда вместе и в душегубстве предоставляли монастырских людей не гражданской, а одной монастырской власти, если только эти преступления совершались между самими монастырскими людьми и не выходили из их круга. В таких грамотах писалось: «Учинится татба меж их сирот монастырских, а то ведает игумен или его приказщик». Или: «А в разбое и в татбе их бояря мои не судят». И еще: «А будет в тех людех монастырских татба с поличным, или разбой, или душегубство, и игуменья судит те люди сама...» «А что ея учинет или разбой, или душегубство, или татба, который суд ино будет межи монастырских людей, судит их и дворян дает монастырский тивун один, а нашим судьям не надобе ничто». Кроме того, в большей части жалованных грамот говорится о сместном суде, который назначался, когда монастырские люди имели дело с людьми не монастырскими, а городскими или волостными. Этот суд производили вместе судьи монастырский и гражданский, а исполнение приговора над каждым из тяжущихся предоставлялось только тому из судей, кому был подчинен тот или другой: «А будет суд сместной моим людем с монастырскими людми, и наместницы мои или их тиуни с игуменом или его приказщиком, судят: и будет прав или виноват волостной человек, ино ведают его наместницы или их тиуни в правде и в вине, а игумен или его приказщик не вступается; а будет прав или виноват монастырьский человек, ино ведает игумен или его приказник и в правде, и в вине, а наместницы мои и их тиуни не вступаются в монастырьскаго человека, ни в праваго, ни в виноватаго». Надобно заметить, что освобождение монастырских крестьян от светского суда и подчинение их суду своих игуменов и архимандритов было выгодно и для крестьян, и для монастырей. Первые, как видно из самих жалованных грамот, вместе с тем освобождались от неприятных наездов в их села светских чиновников и судей, от кормов для них и от разных с их стороны обременительных поборов и притеснений. А монастыри пользовались судебными пошлинами с своих подсудимых по тогдашним законам, и это служило одним из источников для монастырских доходов.

Кроме разных прав на недвижимые имущества и вотчины, ненаселенные и населенные, князья давали иногда монастырям и некоторые другие права и льготы. В одной грамоте (после 1420 г.) пожалована была Лаврашевскому монастырю десятина из села Туреца, находившегося в Новгородско-Литовском округе; в другой – монастырю Ольгову предоставлены были князем мытные и побережные (бравшиеся с судов, пристававших к берегу) пошлины, собиравшиеся в Рязани. В двух грамотах Отрочу монастырю вместе с монастырями, к нему приписными, освобождались от всех казенных податей и гражданского суда не только монастырские крестьяне, но еще прежде сами монашествующие: архимандрит, игумены, священноиноки и все прочие черноризцы и послушники, что в других грамотах, конечно, предполагалось необходимо, но не выражалось прямо. Наконец, в двух грамотах, данных в Литовском крае монастырям полоцкому Предтеченскому (ок. 1399 г.) и мстиславскому Онуфриевскому (1443), монастыри эти освобождались от всяких пошлин и от подсудимости не только светским властям, но и епархиальному своему архиерею и митрополиту; а онуфриевского архимандрита даже в духовных делах князь хотел судить сам вместе со владыкою. Оба эти монастыря были княжеские.

Все жалованные грамоты наших князей как святителям, так и монастырям, без всякого сомнения, имели полную силу: князья давали грамоты только на те земли и вотчины, какие находились в их владениях и куда простиралась их княжеская власть. Сами князья, конечно, могли изменять и отменять свои грамоты; но в предотвращение и этого они часто связывали себя собственным словом и наперед заявляли в грамотах, что ту или другую из них не изменят никогда. По смерти князей преемники их могли также нарушать их жалованные грамоты, и потому монастыри старались испрашивать подтверждения прежним грамотам у новых князей. А пока сами были живы, князья прямо угрожали всем за нарушение своих грамот наказанием и иногда определенным денежным штрафом.

Какими побуждениями и соображениями водились наши князья, когда жаловали духовенству, в особенности монастырям, свои грамоты на недвижимые имущества? Прежде всего, разумеется, тут действовало чувство религиозное: любовь к вере, уважение к пастырям Церкви, и особенно к инокам, надежда на их молитвы и ходатайство пред Богом. Князья часто начинают свои грамоты словами: «Се аз пожаловал есмь (такой-то монастырь) Бога деля и святаго деля Юрья»; или: «Святыя деля Троицы»; или: «Святаго деля Спаса и святаго деля Благовещенья»; или: «Святыя деля Богородицы...» «Пречистыя ради милости и честнаго Ея Рождества» и подобное. В других грамотах князья говорят, что пожаловали свои села и грамоты какому-либо монастырю «своего ради спасенья... на память преставльшимся» родственникам и «за въздоровие еще пребывающим в житии»; или выражаются, что дали монастырю «по душе своей, на поминок своих родителей и всему своему роду». В то же время князья не могли не сознавать, что надобно же как-нибудь обеспечить содержание и благосостояние духовенства и монастырей, тем более что некоторые монастыри основывали сами князья или их предки, другие основывались, по крайней мере, с их согласия, в их владениях, а к тому ж лица духовные, иерархи и настоятели монастырей часто обращались к князьям с просьбою пособить им и оградить их прежние имения. И вот князья жаловали святителям и монастырям иногда разные угодия и вотчины с грамотами на то и другое, а гораздо чаще одни грамоты на те имущества, какие они уже имели, и даже на те, какие могли иметь со временем и приобресть собственными средствами или от жертвователей. И во всех этих грамотах говорилось, что святителям и монастырям предоставляется право пользоваться доходами и оброками с своих вотчин и поселян, равно судебными пошлинами с последних. Но кроме духовенства, и в частности монастырей, которым жалованные грамоты приносили непосредственную пользу, указывая и обеспечивая им средства для содержания, грамоты не могли не сопровождаться и действительно сопровождались выгодными последствиями для самих князей, и это понять было так легко и, по всей вероятности, входило в расчеты князей. Когда князья точно приносили от себя жертву монастырям и что-либо теряли? Только тогда, когда они жаловали монастырям не одни грамоты, но вместе и собственные села с людьми и со всеми оброками, какими прежде пользовались сами. Но такие случаи были весьма редки. Обыкновенно князья давали монастырям грамоты на земли ненаселенные, которые иногда сами и жертвовали. В этих случаях князья не теряли почти ничего, потому что при малочисленности тогдашнего народонаселения и обширности свободных, никем не занятых земель, многие земли не приносили княжеской казне никакого дохода. Нередко князья жаловали монастырям грамоты на земли, которые были приобретены самими монастырями или подарены им другими лицами: тут уже князья ровно ничего не теряли. А всего чаще и почти всеми своими грамотами князья предоставляли святителям и монастырям только право перезывать на свои пустоши и в свои села людей сторонних, и непременно из чужих княжений: тут князья не только ничего не теряли, а решительно приобретали. Каждый князь, таким образом, приобретал себе новых подданных и, очевидно, даром; чрез них совершалась колонизация его края, увеличивалось народонаселение в его княжестве и нередко населялись и начинали обрабатываться пустыни, прежде совершенно глухие и не приносившие казне никакой выгоды. И если эти пришлые люди на первых порах освобождались князем от всех его податей и оброков, то на известный только срок. А по окончании срока и они, наряду с прочими монастырскими людьми, обязывались нести для князя некоторые повинности, хотя и немногие. Наконец, жалованные грамоты, чего также не могли не видеть князья, которые они давали святителям и монастырям, были полезны и для церковных людей или крестьян. Не говорим уже, что оброки этих людей владыкам и монастырям могли быть легче, нежели какие отбывали казенные поселяне, важно одно то обстоятельство, что владычные и монастырские крестьяне, как нами было замечено и прежде, под охраною льготных грамот, были независимы от многочисленных гражданских властей и чиновников и свободны от их частых наездов, поборов и неизбежных притеснений, ибо тогдашние власти и чины взамен жалованья от казны должны были сами собирать себе кормы с подвластных им лиц и народа. А как церковные люди, находясь в то же время под защитою ханских ярлыков, были свободны и от наездов ханских чиновников и вообще от притеснений со стороны татар, то состояние этих людей было, без сомнения, гораздо лучше, нежели всех прочих русских поселян.

Нет основания предполагать, будто все наши монастыри в монгольский период имели жалованные грамоты от князей на недвижимые имущества. Монастырей этих мы можем насчитать более 180, а грамот – едва около 50, и в числе их по две, по три и более, данных одному и тому же монастырю. Правда, грамоты многих других монастырей могли не дойти до нас, но это не дает нам права утверждать, что такие грамоты действительно существовали и были у всех монастырей. Вероятнее, что жалованные грамоты удостаивались получать только монастыри, почему-либо близкие князьям, находившиеся в их стольных городах и преимущественно известные по святости своих основателей и настоятелей, каковы: Троицкий Сергиев, Кириллов Белоезерский и подобные. Неосновательно также было бы думать, будто имения наших тогдашних монастырей были обширны, многолюдны и приносили им большие, даже огромные доходы. В грамотах предоставлялось монастырям перезывать к себе людей, но многие ли действительно к ним переходили и у них селились – неизвестно; предоставлялось владеть угодиями, землями и населенными вотчинами; но велики ли были эти земли, велико ли в них народонаселение – мы почти не знаем. Может быть, всех доходов, какие получали монастыри с своих крестьян и недвижимых имуществ, едва доставало на содержание монашествующей братии, нередко многочисленной, на поддержание монастырских зданий и храмов. И мы знаем из житий некоторых подвижников того времени, что даже в таких монастырях, как Сергия Радонежского и Кирилла Белоезерского братия, по крайней мере при жизни их, иногда нуждались в самом необходимом. Что ж сказать о других обителях? Нет спора, что впоследствии, по свержении ига монгольского вотчины наших монастырей постепенно умножались и увеличивались и некоторые монастыри достигли значительного богатства, но у нас речь собственно о периоде монгольском. Наконец, немало погрешил бы и тот, кто вздумал бы ставить в укор нашим тогдашним иерархам и монастырям, что они хлопотали о вотчинах и о жалованных грамотах на вотчины. Были и тогда лица в духовенстве, которые хорошо понимали, что такие хлопоты не совсем приличны духовному и особенно монашескому званию. Но что же было делать, когда других средств для содержания себя не представлялось? Известен ответ митрополита Киприана игумену Афанасию, вопросившему его об этом предмете. «Владеть инокам селами и людьми, – писал святитель, – не предано святыми отцами. Как можно отрекшемуся однажды от мира и всего мирского снова связывать себя мирскими делами, снова созидать, что разрушил, как говорит апостол, и таким образом быть преступником своих обетов? Древние святые отцы не стяжавали ни сел, ни богатства, как, например, святой Пахомий, святой Феодосии, общежития начальник, святой Герасим и многие другие святые отцы в Палестине, в горе Синайской, в Раифе и в Святой горе, которую и сам я видел. Но уже впоследствии, когда прежний порядок мало-помалу ослабел, монастыри и скиты начали владеть селами и стяжаниями. Это требует большого внимания и осторожности. Ты меня спрашивал, что тебе делать с селом, которое дал князь в монастырь? Вот мой ответ и совет: если ты с своею братиею уповаешь на Бога и доныне Бог вас пропитывает без села, да и впредь пропитает, то для чего связывать себя мирскими попечениями и вместо того, чтобы помнить о Боге и служить Ему единому, вспоминать о селах и мирских делах? Обрати внимание и на то: доколе инок свободен от всех забот мирских, он в мире со всеми мирянами, все его любят, все ему отдают честь. Когда же обяжется попечением о селах и других мирских делах, тогда откроется нужда ходить и к князьям, и к другим начальникам, посещать судебные места, защищать обижаемых, ссориться и невольно унижаться пред всяким, только чтобы не выдать своих в обиду, предпринимать великие труды и оставлять свое правило. А что еще страшнее: когда иноки начнут владеть селами и производить суд над мужчинами и женщинами, часто к ним ходить и за них хлопотать, тогда чем они будут различаться от мирян? Инокам входить в общение с женщинами и творить с ними беседы опасно. Но если бы можно было, хорошо было бы устроить так: пусть будет село близ монастыря, но инокам никогда в нем не бывать, а отдать его в заведование какому-нибудь богобоязненному мирянину, и ему заботиться о всех делах, с тем чтоб он доставлял в монастырь все готовое, жито и другие потребности. Ибо вредно инокам владеть селами и часто ходить в них». Давать денежное жалованье владыкам и монастырям князья не хотели и, может быть, считали для себя трудным и даже невозможным; а наделять их участками земли и иногда населенными вотчинами находили легким для себя и необременительным. И, видя в вотчинах главнейший, если не единственный, источник для своего содержания, владыки и монастыри неизбежно должны были отстаивать их, приобретать вновь и охранять княжескими грамотами.

Мы не сказали еще о двух грамотах, пожалованных нашему духовенству в юго-западном древнерусском крае, собственно в Галиции, находившейся под владычеством Польши: о грамоте польского короля Ягайлы Перемышльскому епископу Афанасию (1407) и о грамоте сына Ягайлы Владислава III всему греко-русскому православному духовенству (1443). В первой грамоте король утверждает за владыкою все земли, местечки, села и монастыри, какими издавна владела Перемышльская кафедра, и предоставляет ему право суда в своих владениях и неподсудимости их властям гражданским. Но эта грамота, сохранившаяся только в позднейшей копии, представляется нам сомнительною по двум причинам: в начале грамоты король говорит, что дает ее по ходатайству Киприана, митрополита Киевского и Галицкого, а в конце присовокупляет, что грамота дана в Сандомире именно в 1407 г., и в числе свидетелей именует того же митрополита Киприана. Правда, Киприан посетил юго-западный край России в 1404–1405 гг., виделся там с Ягайлою, пользовался его расположенностию и мог исходатайствовать у него грамоту Перемышльскому владыке. Да митрополия-то Галицкая не была подчинена Киприану, и еще в 1397 г. патриарх, как мы знаем, не похвалил его за то, что он позволил себе поставить епископа в одну из галицких епархий. Следовательно, Киприан едва ли мог называться митрополитом Галицким, разве предположить, что патриарх дозволил ему впоследствии, в начале XV в., временно заведовать этою митрополиею. А гораздо важнее то, что Киприан I января 1406 г. возвратился уже в Москву и в сентябре того же года скончался. Следовательно, никак не мог лично находиться в Сандомире при написании Ягайлою грамоты в 1407 г., разве предположить, что король сослался на Киприана как на свидетеля заочно или что тут при написании года в позднейшей копии с грамоты допущена ошибка. Владислав Ягайлович, король польский и венгерский, дал свою грамоту греко-русскому духовенству по случаю Флорентийского Собора и заявляет в ней, что греки и русские соединились с Церковию Римскою во Флоренции, что теперь надобно прекратить все притеснения им, что он предоставляет в своих владениях русским владыкам и духовенству те самые права и вольности, какими пользовалось доселе одно латинское духовенство, и утверждает за владыками все села и владения, которые издавна им принадлежали. Но эта грамота, писанная в 1443 г., по всей вероятности, не была приведена в исполнение, ибо сам Владислав III в следующем году был уже убит в сражении с турками, а последствия показали, что Флорентийская уния не была принята русскими.

III. Приложение этих церковных и гражданских законов к жизни: управление Русской Церкви

От законов церковных и гражданских, которыми определялись и внутреннее управление нашей Церкви, и внешние права нашего духовенства, обратимся теперь к самой жизни и посмотрим, как в действительности под влиянием разных условий и обстоятельств выражались и обнаруживались это управление и эти права.

Главою Русской Церкви в зависимости от Цареградского патриарха оставался митрополит, который одни дела по управлению решал сам, а другие с Собором своих епископов – по примеру патриарха. Митрополиту принадлежало, во-первых, право избирать и рукополагать епископов в своей митрополии, разумеется, при соучастии других епископов. Каждый новоизбранный должен был пред своим рукоположением произнести торжественно в церкви Исповедание, в котором, кроме собственно исповедания православной веры, давал следующие обеты или принимал на себя следующие обязательства по отношению к митрополиту: а) «Еще же и церковный мир исповедаю соблюдати и ни единым же правом противная мудрствовати во всем животе своем, во всем последуя и повинуяся пресвященному господину моему, митрополиту Киевскому и всея Руси...» б) «Исповедую, яже имать пошлины митрополичьский престол во всем пределе моем соблюдати непреложно...» в) «Обещеваюся, внегда поэвати мя тобе, господину моему... без слова всякаго ехати ми к тебе и, хотя мя князи держат, хотя мя бояре держат, не ослушати ми ся повеления твоего, господина моего...» г) «Обещеваюся не хотети ми приимати иного митрополита, развее кого поставят из Цариграда, как то изначала есми приняли». Вместе с тем избранный во епископа исповедовал, что для приобретения себе епископии он не давал никому ничего, кроме положенных в священной митрополии исторов, и изрекал обеты – править порученным ему стадом со страхом Божиим и боголюбивым правом, а себя соблюдать чиста, сколько есть силы, и отнюдь не творить ничего святительского в чужой епархии без повеления митрополита. После рукоположения митрополит вручал новому епископу настольную грамоту и в ней сначала свидетельствовал, что по данной ему, митрополиту, благодати он избрал вместе с священным Собором священнейших архиепископов и епископов такого-то священноинока и поставил его во епископа в такую-то епископию, потом предоставлял этому епископу, своему возлюбленному сыну и сослужебнику, принять порученную ему церковь и творить в ней все, что следует епископу: поставлять чтецов, иподиаконов, диаконов, пресвитеров и игуменов и учить людей закону христианскому, а заблудших наставлять на истинный путь; наконец, призывал христолюбивых князей, весь священнический и иноческий чин и всех христоименитых людей той епископии слушать своего нового архипастыря и воздать ему подобающую честь.

Вторым правом митрополита по отношению к епископам было право суда над ними. И летописи передают нам несколько случаев такого суда, который митрополит производил иногда сам один, а иногда – с Собором епископов. В 1280 г. митрополит Кирилл, прибыв из Киева в землю Суздальскую, услышал, что Ростовский епископ Игнатий осудил за что-то ростовского князя Глеба Васильковича, уже умершего, и чрез девять недель по смерти князя велел изринуть тело его в полночь из соборной церкви и погребсти в Спасском монастыре. За это митрополит отлучил было епископа от службы и простил его только вследствие ходатайства за него ростовского князя Димитрия Борисовича, сказав Игнатию: «Кайся до своей смерти в том грехе: ты осудил мертвеца прежде суда Божия, а пока он был жив, ты принимал от него дары, пил и ел с ним». Митрополит Максим свел с епископии владыку Владимирского Иакова (1295), а митрополит Петр снял даже сан с владыки Сарайского Измаила (1312): преступления этих владык нам неизвестны. Митрополит Феогност лишил кафедры Суздальского епископа Даниила за какую-то вину, но потом снова благословил его (1351) архиерействовать в Суздале. Митрополит Киприан по приглашению тверского князя Михаила Александровича ездил (1390) в Тверь вместе с двумя греческими митрополитами, находившимися тогда в Москве, и епископами Стефаном Пермским и Михаилом Смоленским, чтобы произвесть соборный суд над Тверским епископом Евфимием Висленем. Суд происходил в палатах княжеских. На Евфимия восстали все местное духовенство, монашествующее и белое, и бояре, и простые люди жаловались на него «о мятежи и раздоре церковном» и взводили на него разные обвинения и будто бы клеветы. Евфимий не мог оправдаться и лишен был своей кафедры. Митрополит пытался было примирить его с князем, но, увидев, что от этого вражда и смятение в городе только усиливаются, счел лучшим взять Евфимия с собою в Москву и поместил его в своем Чудовом монастыре, где через два года этот епископ и скончался. В 1401 г. Киприан созывал подобный же Собор в Москве, на котором присутствовало девять владык. На том Соборе отписались своих епископий архиепископ Новгородский Иоанн и епископ Луцкий Савва, и митрополит, недовольный на них «за некия вещи святительския», приказал обоим не выезжать из Москвы, «да не точию сами полезное и спасеное обрящут, но и инем полезное и спасеное будет». Владыка Новгородский Иоанн, который подвергся опале, как можно догадываться из хода летописного сказания, едва ли не за то, что благословил новгородцев действовать против великого князя московского, просидел в Москве в одном из монастырей три года и четыре месяца и снова был отпущен на свою епархию. В 1405 г., когда Киприан обозревал юго-западные епархии, один из тамошних епископов – Антоний Туровский был оклеветан пред Витовтом, князем литовским, в государственной измене. Витовт обратился с жалобою к митрополиту и препроводил к нему самые грамоты клеветников, которые доносили, будто Антоний посылал в Орду к татарскому царю Шадибеку и призывал его на Киев, и на Волынь, и на другие города. Киприан, может быть узнав, что клевета эта происходила от латинского духовенства, враждовавшего на Антония за его ревность по православию, думал было сначала ограничиться тем, чтобы удержать Антония при себе. Но потом, уступая гневу и угрозам Витовта, решился снять с епископа Туровского святительский сан и послал его на покой в московский Симонов монастырь.

Очень нередко пользовались наши митрополиты и своим правом вызывать к себе епископов. И иногда вызывали того или другого поодиночке, как вызывал, например, Киприан в 1397 г. Новгородского владыку Иоанна «о святительских делех», а гораздо чаще вызывали нескольких владык вместе для соборных дел и совещаний. При митрополите Кирилле, когда он посетил в 1280 г. Переяславль Залесский, мы видим трех владык: Новгородского, Ростовского и Владимирского. Митрополит Максим, возвратившись из Орды, вызвал к себе (1384) в Киев всех русских епископов и чрез шесть лет ходил в Новгород с двумя епископами для рукоположения тамошнего архиепископа Феоктиста. Митрополит Феогност, находясь (1331) в земле Волынской, созывал к себе всех юго-западных епископов, которые, между прочим, участвовали и в рукоположении Новгородского архиепископа Василия. Митрополита Пимена, когда он отправился в 1389 г. в Царьград, провожали до реки Дона пять епископов, а один из них – Михаил Смоленский отправился с митрополитом в самую Грецию. При поставлении митрополитом Фотием Новгородского владыки Симеона (1416) в Москве находилось пять владык. Вообще, самым обыкновенным поводом для созывания нескольких епископов служили митрополитам те случаи, когда открывалась потребность избирать и рукополагать новых епископов.

Имея под своею непосредственною властию всех епископов Русской Церкви, митрополиты наши уже чрез епископов заведовали и управляли и всею Церковию. Впрочем, по временам они действовали и непосредственно в пределах своей митрополии. Это бывало, во-первых, тогда, когда митрополиты посылали свои грамоты, поучения, послания или ко всем вообще православным христианам русским, или ко всему русскому духовенству, или в известные только места, города, монастыри, или к известным лицам; а во-вторых, тогда, когда сами предпринимали путешествия для обозрения разных епархий своей митрополии или отправлялись в какой-либо город для рукоположения местного архиерея или для суда над ним. Летописи не раз замечают, что во время этих путешествий митрополиты наши были встречаемы с особенною торжественностию. Когда в 1390 г. Киприан поехал в Тверь, то для встречи егоза тридцать верст от города тверской князь Михаил Александрович выслал внука своего с боярами, за двадцать верст – своего старшего сына, а за пять встретил святителя сам с прочими детьми и боярами. Пред городскими воротами у Георгиевской церкви митрополит был встречен с крестами всем духовенством. В следующем году того же митрополита торжественно встречали в Новгороде сам архиепископ Иоанн и все духовенство в полном облачении с иконами и крестами при бесчисленном стечении народа на Ильинской улице у Спасской церкви, и митрополит, облачившись здесь в свои ризы, совершил крестный ход чрез Торговую площадь и великий мост к святой Софии, где и совершил Божественную литургию. Но те же летописи замечают, что путешествия митрополита по епархиям были иногда тяжелы и обременительны для духовенства, потому что митрополит обыкновенно путешествовал с большою свитою и содержание его и всей свиты падало тогда на местного владыку и монастыри, хотя и случалось, что им помогали в этом местный князь или городское общество. В то же время митрополиту подносимы были дары, иногда «дары многи», например в Новгороде – от владыки и монастырей или от одного владыки, в Твери – от самого князя, а псковичи присылали к Киприану, когда он находился (1395) в Новгороде, своих послов «с поминком», и митрополит принял их с честию и благословил игуменов, и попов, и весь Псков, и окрестные грады.

Кроме этих доходов случайных, какие получал митрополит при обозрении подведомых епархий, он имел от своей митрополии еще доходы постоянные. Не знаем, шла ли в казну митрополичью какая-либо определенная дань от самих епархиальных владык: в летописи упоминается только, что владыка Новгородский приезжал (1415) к митрополиту «с дары и с честию». Но есть основания думать, что для митрополита взимаемы были церковные дани с приходских церквей и духовенства всей митрополии, а не одной митрополичьей епархии. Когда в Константинополе поставили (1354) на Русь разом двух митрополитов – Алексия и Романа, то они прислали оттуда своих послов в Тверь ко владыке, и «бысть священничеству чину тяжесть велия везде», вероятно, по случаю собирания даней. Митяй, занявший было по смерти святителя Алексия его престол, «по всей митрополии с церквей дань собираше, сборные петровские и рождественские доходы, и уроки, и оброки митрополичи все взимаше». Припомним также слова, которые произносили новонареченные владыки наши в Исповедании пред рукоположением своим: «Исповедую, яже имать пошлины митрополичьский престол во всем пределе моем, соблюдати непреложно». В чем состояли собиравшиеся с церквей дани для митрополита – об этом приблизительно можем судить по уставной грамоте великого князя московского Василия Дмитриевича митрополиту Киприану, которая нами прежде рассмотрена. Наконец, в казну митрополита поступали пошлины и с мирян его митрополии, когда они подвергались так называвшемуся месячному суду митрополита.

Первые известия об этом суде встречаются в летописях под 1385 г. К концу предшествовавшего года великий князь московский Димитрий Иоаннович присылал в Новгород своих бояр собирать черный бор (подать с простого народа) по всем новгородским волостям, что в высшей степени раздражило новгородцев. Вскоре за тем прибыл в Новгород Московский митрополит Пимен, собираясь идти в Царьград, и начал требовать себе месячного суда и соединенных с ним пошлин, и новгородцы, враждуя против Москвы, не только не дали Пимену суда, но еще, собравшись все на вече, торжественно целовали крест и подписали клятвенное обещание, чтобы не зваться им никогда в Москву на суд к митрополиту, а судиться у своего архиепископа по Номоканону: речь, очевидно, о тех делах и тяжбах, в которых и миряне подлежат суду Церкви. О таком поступке новгородцев доведено было до сведения Константинопольского патриарха и Собора в то время, когда в Царьграде еще находился Киприан, впрочем уже назначенный на Русскую митрополию (1389), и по его-то просьбе патриарх Антоний написал грамоту, подписанную и прочими членами Собора, в которой убеждал новгородцев отложить данную ими клятву и подчиниться суду митрополита. Грамота пришла в Новгород (1390) вскоре после того, как Киприан прибыл в Москву, но не произвела никакого действия; упорные новгородцы с пренебрежением бросили ее и остались при своем. Тогда Киприан решился сам ехать в Новгород. Новгородцы приняли его (11 февраля 1391 г.) с великою торжественностию, отвели несколько дворов для его свиты, присутствовали при его богослужении, внимательно слушали его поучения, а владыка честил его две недели угощениями и дарами. Но когда митрополит начал просить своего суда, то все единогласно отвечали: «Мы целовали крест и написали между собою крестную грамоту и запечатали, чтобы не зваться на суд к митрополиту». Сколько ни говорил им Киприан: «Я целование (т. е. клятву) с вас снимаю, печать с вашей грамоты сорву, вас благословляю и прощаю; а вы дайте мне суд, как было при других митрополитах», – новгородцы остались непреклонны; сам владыка был на их стороне и подтверждал их клятву. Видя такое решительное сопротивление их своей духовной власти и явное пренебрежение к грамоте патриарха и Собора, Киприан прибег к последнему средству: он наложил на весь Новгород отлучение, запретил в нем церковные службы и удалился, не преподав никому своего благословения. Но и эта крайняя мера не подействовала: Новгородский владыка и священники продолжали отправлять все церковные службы и священнодействия, а новгородцы и не думали изменять своего решения. Киприан увидел необходимость обратиться в Царьград и вместе с великим князем московским послал туда послом Димитрия Афинейского. Патриарх с своим Собором, выслушав донесение, написал к новгородцам обширную грамоту (сентября 1393 г.), в которой излагал весь ход дела, объяснял всю их виновность пред ним и митрополитом на основании церковных правил, укорял в особенности архиепископа и священников за то, что они, будучи запрещены, дерзают священнодействовать, и убеждал всех раскаяться в своем проступке и непременно подчиниться митрополиту. Но прежде, нежели грамота эта была отправлена, в Царьград прибыл и новгородский посол, какой-то Кирилл, вместе с другими людьми и принес грамоты к царю, патриарху и Собору. Из грамот не оказалось ничего нового, чего бы прежде не сообщил Димитрий Афинейский. Патриарх, однако ж, три раза открывал заседание Собора, чтобы подробно выслушать новгородского посла с товарищами, и этот посол все повторял одно и то же: «Не хотим судиться у митрополита; не хотим, чтобы он унижал нашего епископа, чтобы митрополит приходил в Великий Новгород и судил в течение одного месяца или чтобы присылал к нам своего человека для суда... Просим благословения вашего, патриарх и архиереи; а если вы нас не благословите, то желаем сделаться латинами...» Такие речи заставили патриарха написать к новгородцам другую грамоту, в которой, признавая наложенное на них отлучение совершенно законным и справедливым, он снова убеждал их принесть покаяние пред митрополитом и возвратить ему его право и под этим только условием соглашался разрешить их и благословить. Между тем как дело новгородцев рассматривалось в Константинополе, великий князь московский Василий Дмитриевич потребовал от них, чтобы они непременно выслали к митрополиту Киприану свою целованную, или клятвенную, грамоту, и, получив отказ, выступил против них (1393) с войском и отнял у них несколько городов и волостей. Новгородцы отвечали опустошением княжеских городов и, наконец не желая видеть большего кровопролития, послали к Василию Дмитриевичу послов с челобитьем о старине, а к митрополиту отослали свою целованную грамоту. Митрополит принял грамоту, простил и благословил их; князь заключил с ними мир, и они дали князю черный бор, а митрополиту прислали 600 рублей за то, что благословил их владыку Иоанна и весь Новгород. В следующем году прибыл из Царьграда Вифлеемский владыка Михаил и привез обе грамоты патриарха к новгородцам. Спустя несколько времени митрополит Киприан отправился (1395) с этим послом в Новгород, и новгородцы, хотя сначала не соглашались было дать суда митрополиту, но наконец согласились. Киприан пробыл у них всю весну до Петрова поста, написал им свое поучение на предложенные ими вопросы о церковных службах, епитимиях, кумовстве и подобное; архиепископ Новгородский оказал митрополиту и патриаршему послу великую честь, и Киприан, отходя в Москву, с любовию благословил сына своего владыку Иоанна и весь Новгород, а чрез несколько месяцев и сам принимал у себя с честию того же владыку. Так окончились споры новгородцев с митрополитом о месячном его суде. В чем же состоял этот суд? В том, сколько можно догадываться по изложенным нами известиям, что митрополит приезжал на один месяц в Новгород и судил всех по делам, подлежащим церковному суду, или присылал для того своего уполномоченного человека и собирал, разумеется с подсудимых, положенные пени. На чьей же стороне была правда в споре об этом суде? Киприан не ссылался ни на какой закон в подтверждение своего права, ибо такого закона и не было; а ссылался только на обычай, на прежние примеры: «Дайте мне, – говорил, – суд, как давали прежним митрополитам». Новгородцы не отвергали этого обычая и примеров, но очень хорошо понимали, что по законам, по Номоканону, они должны были судиться у своего епархиального архиерея. Следовательно, если нельзя назвать неправым Киприана, то нельзя также утверждать, чтобы вовсе были неправы и новгородцы и чтобы они действовали здесь только по одной вражде против Москвы, по одному нежеланию находиться в зависимости от митрополита, по одному своеволию и упорству. В одном ли только Новгороде или и в других епархиях митрополит наш имел право месячного суда? Известий не сохранилось, но последнее вероятнее. Иначе трудно объяснить, почему наш первосвятитель усвоил себе такое право по отношению только к одной епархии и почему новгородцы в своих спорах с Киприаном не указывали на одно это как на ясное доказательство незаконности его притязаний, которых он сам не распространял на другие епархии.

Будучи верховным пастырем над всею Русскою Церковию, митрополит был вместе и епархиальным архиереем и, кроме того, при своей кафедре имел многие земли и вотчины. Все это возлагало на него новые обязанности и требовало новых трудов, тем более что епархия митрополита была разделена на две половины или, вернее, на две особые епархии, которые находились одна от другой на огромном расстоянии и обе были весьма растянуты. К одной из этих епархий принадлежали Москва, Владимир, Нижний Новгород, Городец, разумеется с селами, к ним тянувшими, и, вероятно, некоторые другие города и села великого княжества Московского. К другой – Киев, Вильно, Новгородок Литовский, Гродно и некоторые другие города и села в Западной России. Равным образом и вотчины митрополита находились как в той, так и в другой епархии. Заведовать первою из них митрополит мог еще сам, живя постоянно в Москве; а во вторую, которую сам посещал лишь изредка, он обыкновенно назначал своего наместника. Наместнику поручались дела всей епархии и всей митрополичьей экономии: он освящал церкви, раздавал им антиминсы, освященные митрополитом, избирал и испытывал ставленников на все церковные степени и, кого признавал способными, посылал с своими свидетельствами к соседним архиереям для поставления; он имел власть над архимандритами, протоиереями, игуменами и всем священным клиром, судил духовенство и самих мирян, когда они подлежали церковному суду, и собирал церковные и судные пошлины; он надзирал за всеми митрополичьими вотчинами и людьми, защищал их от всякой сторонней обиды, творил над ними суд, собирал с них оброки и доходы, которые и доставлял митрополиту. Эти наместники жили обыкновенно в Киеве на митрополичьем дворе у святой Софии. Трое из них известны даже по имени: некто чернец Фома Святогорец Изуфов, про которого ходила молва, будто он поднес отраву (в 1396 г.) князю Скиригайлу, сыну Ольгердову, пригласив его к себе на пир в митрополичий двор; архимандрит Тимофей, которого Киприан митрополит за допущенные беспорядки сменил и отослал в Москву (1404), и архимандрит спасский Феодосии, которого тогда же Киприан назначил на место Тимофея. Вероятно, что иногда митрополит посылал не одного своего наместника для заведования всеми городами своей Западной епархии и своими вотчинами, а нескольких: по крайней мере известно, что когда Витовт вооружился на митрополита Фотия, то повелел (в 1414 г.) переписать все принадлежавшие ему в Литовском княжестве города и села, раздал их своим панам, а «наместников Фотиевых митрополичьих» ограбил и отослал в Москву. Впрочем, и в Московской своей епархии, если не всегда, то по временам, митрополиты наши имели у себя наместников. Таким наместником у Феогноста был святой Алексий более двенадцати лет, пока не сделался Владимирским епископом. Для самого Алексия дан был на время наместник из Царьграда патриархом некто диакон Георгий. О наместнике при митрополите Киприане ясно говорится в уставной грамоте ему московского князя Василия Димитриевича. Конечно, в Москве деятельность митрополичьего наместника была менее самостоятельною, чем в Киеве, и не столько обширною: здесь ему поручались, кажется, преимущественно дела судебные как над духовенством, так и над мирянами и крестьянами митрополита. Кроме наместников, по управлению своими епархиями и вотчинами митрополиты имели еще у себя десятинников, которые заведовали церковными округами под именем десятин и, между прочим, собирали с церквей и духовенства дани и пошлины, и волостелей, которые заведовали митрополичьими селами и волостями, судили в них людей и потому назывались также митрополичьими судьями.

В казну митрополита из его епархии шли двойного рода доходы: а) церковные пошлины – с церквей и приходского духовенства, известные под именами «зборного» и «заезда» (собиравшегося по случаю объезда митрополитом епархии), а по времени сбора называвшиеся рождественскими и петровскими, и б) пошлины судебные, собиравшиеся со всех, судившихся судом церковным, как духовных, так и мирян. Но самым главным источником для содержания наших митрополитов служили их вотчины. Когда наши первосвятители переселились из Киева во Владимир и Москву, то они начали пользоваться здесь теми «имениями, слободами и селами», которые подарил еще Андрей Боголюбский владимирской кафедральной церкви и архиерею и которые неотъемлемо с тех пор оставались за нашими митрополитами, по свидетельству Московского Собора 1503 г. Впоследствии сделаны были новые приобретения. Святитель Петр купил для своей кафедры, или для своего московского Успенского собора, город Алексин с волостями, и с селами, и с водами, и со всеми угодьями, что издавна тянули к тому городу, также с данью, и с оброками, и с судом, и со всеми пошлинами. Святитель Алексий, основав в Москве Чудов монастырь и возобновив монастыри Благовещенский в Нижнем Новгороде и Константиновский во Владимире, которые с того времени начали считаться митрополичьими, наделил все эти монастыри землями, угодиями и селами, а Чудову монастырю завещал еще пред своею смертию двенадцать сел и несколько деревень, частию купленных им на собственные деньги. При Киприане, кроме трех названных монастырей, считался митрополичьим еще монастырь владимирский Борисоглебский и вместе с ними тянул к митрополиту всеми своими селами и доходами. За этим первосвятителем утверждены были все владения, какие издавна, еще до Алексия и при Алексии, принадлежали Московским владыкам, и Киприан обменял только один город Алексин великому кязю Василию Дмитриевичу на слободку Святославлю. Митрополит Фотий, прибыв в Москву спустя четыре года по смерти своего предшественника и через два после страшного нашествия Едигеева (1408), нашел митрополичий дом и казну в совершенном запустении, а волости своей кафедры расхищенными от князей, бояр и других людей. Потому решился восстановить и возвратить все потерянное. Это ввело его в столкновения и споры с сильными людьми, причинило ему множество огорчений, но не могло победить его настойчивости в преследовании цели: мало-помалу он обновил все стяжания и доходы своей митрополии, поотыскал все ее вотчины. Кроме того, некоторые села прикупил сам, а большое село Кудрино с тридцатью деревнями и со всеми угодиями получил в дар по завещанию князя Владимира Андреевича. По смерти Фотия пожертвовано еще (около 1433–1440 гг.) митрополитской кафедре в Москве – Успенскому собору село Оксиньинское с деревнями и землями. За Киевскою кафедрою наших митрополитов, или за Киево-Софийским собором, числились также многие земли и села, которые издавна были пожертвованы разными князьями и боярами и находились не только в киевском, но и в волынском, новгородско-литовском и других округах. Случалось, что некоторые из этих сел во время смутных обстоятельств отпадали от митрополии, но потом были возвращаемы. Митрополит Киприан, когда был еще только Литовским, писал (в 1378 г.) преподобному Сергию Радонежскому: «Места церковная, запустошена давными леты, оправил есмь приложити к митрополии всея Руси. Новый Городок Литовскый давно отпал, и яз его оправил и десятину доспел к митрополии же и села». При Фотии к прежним владениям митрополии в Литве присоединились новые пожертвования. Если теперь мы совокупим все, что шло нашим митрополитам из их митрополии, из их обширной епархии, с их многочисленных вотчин, то невольно придем к мысли, что доходы митрополичьи были, по всей вероятности, весьма велики. Неудивительно, если митрополит Русский жил подобно какому-нибудь князю: имел у себя бояр, стольников и отроков, которые служили ему, и если дом митрополичий назывался дворцом, как и дом княжеский.

Глава Русской Церкви и вместе епархиальный архиерей, митрополит наш нередко являлся и деятелем государственным: принимал участие в делах гражданских и общественных, насколько это соответствовало его сану. Иногда митрополит действовал только своим благословением, посредничеством, свидетельством. Великие князья московские Димитрий Иоаннович, Василий Дмитриевич и Василий Васильевич заключали договоры с другими князьями очень нередко по благословению отца своего – митрополита; пред ним давали присягу, его печатью или подписью скрепляли свои грамоты и в случаях разногласий при осуществлении договоров к нему же полагали обращаться как к посреднику и судии: так было при митрополитах Алексии, Пимене, Киприане и Фотии. Равным образом и духовные свои грамоты закрепляли свидетельством митрополита. Иногда митрополит участвовал в гражданских делах своими советами: такого рода участие всего более заметно было при святителе Алексии, которого еще великий князь Симеон Иоаннович заповедал своим братьям «слушать» и который действительно в продолжение всего малолетства великого князя Димитрия Иоанновича заправлял думою боярскою, а потом сделался его главным советником и сподвижником. Еще чаще митрополиты старались содействовать общественному благу своими пастырскими убеждениями и наставлениями как миротворцы. В 1270 г., когда новгородцы изгнали от себя великого князя Ярослава Ярославича и против его войска выступили с своим войском, митрополит Кирилл прислал к ним грамоту, в которой писал: «Мне поручил Бог архиепископию в Русской земле, а вам должно слушать Бога и меня. Не проливайте крови; Ярослав оставляет всякую злобу – за это я ручаюсь. Если же вы целовали крест против него, я принимаю на себя епитимию за нарушение вами клятвы и отвечаю за то пред Богом». Новгородцы послушали митрополита и примирились с князем. В 1310 г., в то время как святитель Петр прибыл в Брянск, к городу этому подступал с татарской ратию брянский князь Василий, изгнанный пред тем дядею своим Святославом. Желая предотвратить кровопролитие, архипастырь убеждал Святослава или поделиться княжением с племянником, или бежать из города. Святослав не принял убеждения, выступил против татар и вскоре, покинутый брянцами, был убит. Варвары ворвались в город, и сам святитель едва спасся от них, затворившись в церкви. По смерти великого князя Василия Димитриевича (27 февраля 1425 г.) митрополит Фотий в ту же ночь послал боярина своего к брату покойного – звенигородскому князю Юрию, приглашая его в Москву за тем, чтобы он признал великим князем своего десятилетнего племянника Василия Васильевича. Юрий не согласился и, удалившись в Галич, начал собирать полки, против которых вскоре выступили полки московские. Принужденный бежать Юрий просил только перемирия на год. Тогда Фотий, по общему совещанию, решился сам ехать в Галич и, будучи встречен здесь торжественно князем, начал убеждать его прекратить кровопролитие и навсегда примириться с своим племянником. Упорство Юрия до того огорчило святителя, что он, не благословив ни его, ни города, быстро удалился, и вслед за тем в городе открылся мор, свирепствовавший уже тогда в разных городах русских. Юрий, приняв это за вразумление свыше, поспешно сел на коня, погнался за Фотием и едва умолил святителя возвратиться в Галич и преподать ему благословение, а сам обещался непременно помириться с князем московским и не искать великого княжения, пока хан не объявит, кому должно принадлежать оно. Случалось, что наши митрополиты в видах государственной пользы употребляли и свою духовную власть там, где оказывалось недостаточным одно слово убеждения. В 1328 г. хан Узбек повелел русским князьям выслать в Орду тверского князя Александра Михайловича. Александр удалился в Псков, и псковичи ни за что не соглашались выдать его, не послушав ни послов великого князя и новгородских, ни самого Новгородского владыки Моисея. Великий князь Иоанн Данилович подступил к Пскову с многочисленным войском, но, не желая кровопролития, упросил митрополита Феогноста подействовать на непокорных церковною казнию. Феогност «посла проклятие и отлучение» на князя Александра и на псковичей. И цель была достигнута: Александр удалился в Литву, а псковичи прислали с челобитьем к великому князю и смирились. Припомним еще, как святитель Алексий, подкрепляя своею властию требования великого князя Димитрия Иоанновича, затворил в Нижнем Новгороде церкви чрез преподобного Сергия, чтобы примирить тамошних князей и предотвратить кровопролитие, и как тот же святитель наложил отлучение на смоленского князя Святослава и на других русских князей за то, что они, вопреки данной клятве, изменили Димитрию Иоанновичу и воевали против него вместе с Ольгердом. Наконец, известен случай, хотя единственный, когда митрополит Русский, тот же Алексий, уступая мольбам великого князя московского Иоанна Иоанновича, отправлялся в Орду ходатайствовать пред ханом за все свое отечество и когда по этому ходатайству кровожадный Бердибек отменил (1357) и новую тяжкую дань, которую потребовал было от князей русских, и войну, которою угрожал им. Перебирая все изложенные нами факты, не можем не приметить, что действия наших митрополитов для блага общественного преимущественно были направлены к пользе того княжества, в котором жили они сами. Исполнилось предсказание святителя Петра, переселившегося в Москву, что она возвысится над всеми городами русскими. Много было причин, благоприятствовавших этому возвышению, но одною из важнейших по справедливости надобно признать пребывание в ней Русских первосвятителей и усердное содействие их князьям московским.

Великие князья московские, без сомнения, понимали, что значили для них митрополиты, и тем более старались оказывать им высокое уважение, подобающее их сану. Князь не иначе называл митрополита, как своим отцом, даже в официальных бумагах, а митрополит князя – сыном. Разумеется, степень этого уважения не могла не обусловливаться и личными достоинствами митрополитов: при святителях Петре, Феогносте и особенно Алексии она была гораздо выше, нежели при Пимене, Киприане и даже Фотий. И известные поступки Димитрия Донского с Пименом и Киприаном всего более, по нашему мнению, зависели от их собственных не менее известных действий, которые неизбежно должны были унизить их в глазах и князей, и народа русского. Впрочем, почему бы ни поступил так Димитрий Иоаннович, надобно сознаться, что он позволил себе более, нежели сколько предоставляли себе прежние князья наши: без всякого суда, соборного и патриаршего, даже вопреки воле патриарха Димитрий не только не принял митрополита Пимена, но и лишил его всех принадлежностей митрополичьего сана; без всякого суда, по одной собственной воле изгнал в Киев митрополита Киприана, не упоминаем о всем прочем. Это не то, что одно участие наших князей в избрании митрополитов, которое случалось и прежде и повторялось в настоящий период, и не то, что одно влияние, хотя, быть может, очень сильное влияние на избрание епископов. Здесь великий князь России в первый раз усвоил себе полную, безусловную власть над самим главою Русской Церкви, а чрез него и над всею Русскою Церковию.

В ряду епархиальных архиереев, подчиненных Русскому митрополиту, первое место занимал владыка Новгородский: его архиепископия считалась древнейшею из наших архиепископий. Кроме того, этот владыка отличался от всех прочих некоторыми особенностями как в иерархическом, так и в политическом отношении, происходившими от местных условий того княжества и общества, где он жил и действовал. Избрание Новгородского архипастыря зависело не от митрополита с Собором епископов, а исключительно от самих новгородцев, от их веча. Это право, которое усвоил себе Великий Новгород, согласно с общим строем его жизни, еще прежде (с 1156 г.), выражалось в настоящий период трояким образом. Однажды новгородцы избрали себе нового владыку по указанию и благословению прежнего. В 1271 г., незадолго пред кончиною архиепископа Далмата, повествует летопись, ему «били челом посадник Павша с мужами старейшими: „Кого, отче, благословишь на свое место пастуха нам и учителя?“ Далмат назвал двух игуменов – георгиевского Иоанна и своего духовника Климента и сказал: „Кого себе излюбите, того вам благословлю“. И пошол посадник на двор Иоаннов, созвал новгородцев, передал им слово Далматово. И възлюбили все Богом возлюбленнаго Климента, и благословил его Далмат своею рукою». Следовавших за тем четырех своих архиепископов новгородцы избирали по общему совещанию, но, кажется, без жребия: по крайней мере, в летописи не упоминается ни о жребии, ни о предварительном избрании трех кандидатов для этой цели. А говорится только: «По преставлении Климента (1299) новгородцы, много гадавши с посадником Андреем, взлюбили все Богом назнаменаннаго мужа, добраго и смиреннаго, Феоктиста игумена». Потом, когда Феоктист пошел на покой (1308), «новгородцы все с игуменами и со всем иерейским чином възлюбили Богом избраннаго и св. Софиею отца его духовнаго Давида, а Феоктист благословил его на свое место». По смерти Давида (1324) «сдумавши новгородцы, и игумены, и иереи, и чернецы, и весь Новгород, възлюбили все Богом назнаменаннаго Моисея, прежде бывшаго архимандритом у св. Георгия». Когда Моисей принял схиму (1330) и удалился в монастырь, «много гадавши, новгородцы оставались без владыки восемь месяцев и взлюбили весь Новгород, и игумены, и священники Богом назнаменаннаго Григория Калеку, мужа добраго и смиреннаго, бывшаго священником у св. Косьмы и Дамиана». С 1359 г., когда Моисей, вторично управлявший епархиею, вторично удалился на покой, в Новгороде началось или, вернее, возобновилось избрание владык по жребию, бывшее иногда и до монголов. Летопись излагает ход дела так: «И много гадали посадник, и тысяцкий, и весь Новгород, игумены и священники, и не изволили себе сотворить избрания от человеков, но изволили себе принять извещение от Бога, уповая, что кого Бог захочет и св. София, того назнаменает. И избрали трех мужей: чернеца Алексия, ключаря св. Софии, Савву, игумена Антониева монастыря, и Иоанна, попа св. Варвары. И положили три жребия на престоле в св. Софии, утвердив себе слово, что кого Бог захочет иметь своим служителем, того жребий да оставит на своем престоле. И избрал Бог и св. София чернеца Алексия, его жребий оставил Бог на престол св. Софии». Этим самым порядком совершалось избрание и всех преемников Алексеевых: Иоанна, Симеона (Сампсона), Феодосия, Евфимия I (Емелиана) и Евфимия II. Всегда избирались три кандидата; жребии их полагались на престоле в святой Софии; два жребия по окончании литургии вынимались один после другого протопопом и объявлялись всему народу; наконец, жребий, оставшийся на престоле, указывал на избранника Божия. Лишь последнею чертою возобновившиеся в Новгороде выборы владык и отличались от прежде бывших, ибо тогда вынимался и объявлялся народу только один из трех жребиев, и он-то, собственно, указывал избранника. При выборе себе архипастыря новгородцы держались неизменно одного правила: чтобы он был из местного духовенства, черного ли или белого, а затем обращали внимание только на достоинства избираемого, нимало не стесняясь его саном. Из монашествующих они избирали и архимандритов (Моисея), и игуменов (Климента, Феоктиста, Иоанна, Феодосия), и иеромонахов (Давида, Евфимия I и Евфимия II), и простых чернецов (Арсения, Сампсона), а из белого духовенства – только священников, которые в случае избрания постригались в монашество, как и поступил Григорий Калека, принявший вместе с пострижением имя Василия. Новоизбранного тотчас возводили с честию на владычные «сени», т. е. вводили в дом владыки и предоставляли ему заведовать делами епархии, а сами давали знать митрополиту о своем выборе. Митрополит присылал своих послов в Новгород звать новоизбранного на ставление, и по их зову он отправлялся к митрополиту, сопутствуемый знатнейшими боярами, иногда самим посадником и тысяцким. А как случалось, что митрополит находился где-нибудь далеко, обозревая свою митрополию, например на Волыни, или путешествовал в Грецию, или и вовсе не было в России митрополита по смерти прежнего, то поэтому, иногда же и по другим причинам, новоизбранный владыка Новгородский управлял епархиею до рукоположения своего несколько месяцев или даже лет, именно: Иоанн – восемь месяцев, Феоктист и Моисей – по году, Климент – около двух лет, Евфимий II – более пяти лет. А один из таких новоизбранных владык – Феодосий, игумен Клопского монастыря, хотя управлял Церковию два года, вовсе и не удостоился рукоположения. Новгородцы сослали его в тот же монастырь, говоря: «Не хотим шестника (т. е. пришлеца, неприродного новгородца) владыкою». Если избранный владыка был простой чернец, то он сначала был рукополагаем, разумеется, во диакона, потом во священника и наконец во архиепископа. Достойно замечания, что двое из избранных – чернец Сампсон и священноинок Емелиан при рукоположении в сан архиепископа получили от митрополита новые имена: первый – Симеона, а второй – Евфимия.

И Новгородский владыка, подобно всем прочим, давал пред рукоположением своим обет соблюдать мир церковный и повиноваться во всем митрополиту. Но иногда политические, неприязненные отношения Новгорода к Москве, которым не мог вполне не сочувствовать владыка как гражданин и духовный глава Новгорода, а иногда и личные отношения самого владыки к митрополиту были причиною того, что Новгородские архиепископы оказывали непокорность своему первосвятителю, жаловались на него, даже противодействовали ему. В первый раз это обнаружилось в 1353 г. при архиепископе Моисее и, кажется, по одним личным побуждениям. Известно, что предшественнику Моисея Василию митрополит Феогност дал (1346) право носить крещатые ризы – важное преимущество, по понятиям того времени, а Моисею не давал, дал потом это же право и Владимирскому епископу Алексию, только что рукоположенному (декабрь 1352 г.). И вот чрез несколько месяцев Моисей послал в Царьград просить «исправления о непотребных вещех, происходящих с насилием от митрополита», выставлял пред патриархом, что Феогност дал крещатые ризы даже новопоставленному епископу Владимирскому, и умолял пожаловать и ему, архиепископу, такие же ризы. Патриарх отвечал Моисею, что, согласно с его собственным желанием и молением, жалует и ему крещатую ризу, но с тем, чтобы он повиновался во всем своему митрополиту по священным канонам и отнюдь не дерзал и не искал предлогов противиться ему, угрожая в противном случае утвердить все, что сделает над ним митрополит. То же повторилось при преемнике Моисея – владыке Алексии, и уже не по одним личным, а и по политическим побуждениям. Митрополит известил патриарха, что этот владыка самовольно присвояет себе право носить крещатую фелонь, данное его предшественнику, и не только не оказывает должной чести и послушания ему, митрополиту, и великому князю, но и противится им, противоречит. Патриарх написал (1370) к архиепископу, чтобы он снял с своей фелони кресты без всяких отговорок и воздавал надлежащее почтение и покорность как митрополиту, так и великому князю и прибавил: «Если же ты не исполнишь моего приказания, то я велю митрополиту удалить тебя и снять с тебя архиерейство». Наконец, всего более обнаружилось противление Новгородского владыки, как и всего Новгорода, митрополиту в известном споре о месячном митрополичьем суде (1385–1395), когда действовали исключительно политические причины. Других случаев такого противления, кроме трех указанных, мы не знаем, а выводить из этих трех мысль, будто Новгородские архиепископы искали себе независимости церковной и домогались отделения своей епархии от митрополии, значит, по нашему мнению, преувеличивать дело. Большею частию, особенно когда Новгород находился в добрых отношениях к великому князю московскому, Новгородские владыки сохраняли надлежащее повиновение к митрополиту, с честию принимали его у себя, без прекословия отправлялись к нему сами по его требованию и подчинялись его суду и положенному от него наказанию.

В управлении своею обширною епархиею, которая обнимала не только Новгород, но и его пригороды и все его волости. Новгородский владыка следовал тем же самим канонам и уставам, каким следовали и прочие наши епископы. Он учил, ставил на все церковные степени, освящал антиминсы и церкви, правил духовенством и монастырями, судил мирян по делам, подлежащим церковному суду, пользовался церковными и судебными пошлинами и иногда обозревал лично свою духовную паству, например в 1364 г. мы видим владыку Алексия в Торжке, где он освящал церковь; в 1419 г. владыка Симеон объезжал Корельскую землю после того, как норвежцы произвели в ней опустошение и разорили несколько церквей и монастырей; в 1442 г. владыка Евфимий освящал церковь в Руссе, в Спасском монастыре, а в 1446 г. тот же владыка ездил за Волок «благословити новгородскую вотчину, и свою архиепископию, и своих детей». Один Псков, пригород Новгорода, находившийся также под властию Новгородского архиепископа, резко выделялся в его епархиальном управлении. Там владыка держал обыкновенно своего наместника, который заведовал духовенством чрез поповских старост, производил суд над духовными и мирянами по делам церковным, собирал церковные и судные пошлины, равно как оброки с земель и вод владычных. А сам владыка приезжал во Псков только в положенные сроки, как можно догадываться чрез три года, и в это время проживал месяц на содержании города, творил в нем месячный суд, брал «подъезд» с духовенства, а с мирян судные пени и возвращался в Новгород. Еще более Псков отличался тем, что нередко оказывал сопротивление своему архипастырю. Причины этого сопротивления были различные. Первая условливалась политическими обстоятельствами. Случалось, что Псков приходил во враждебное столкновение с Новгородом – оно неизбежно отражалось и на отношениях Пскова ко владыке. И вот, например, в 1307 г. «бысть псковичем немирье со владыкою Феоктистом и с новгородцы». Случалось, что Псков добивался независимости от Новгорода и приобретал себе самостоятельного князя, – естественно, рождалась мысль и о независимости церковной. И однажды, именно в 1331 г., когда псковитяне приняли к себе князем Александра Михайловича тверского, они совсем было решились осуществить эту мысль, избрали и послали к митрополиту Феогносту инока своего Арсения, ходатайствуя о рукоположении его в сан Псковского епископа, хотя митрополит и не уважил их просьбы. Другая причина сопротивления псковитян Новгородскому владыке заключалась иногда в самом владыке: каждый раз, когда он приходил к ним в положенные сроки, «в свой приезд, в свою чреду», они принимали его с честию, судились у него, вносили ему пошлины; но, когда он приходил не в свою чреду и требовал месячного суда или присылал вместо себя протоиерея, они противились и отказывали в повиновении. Так, был у них владыка Василий в 1330 и потом в 1333 г., и в оба раза его принимали с честию, а приехал он к ним в 1337 г., следовательно только чрез год после своей чреды, и псковичи суда не дали владыке, и он, отъезжая от них, проклял их. Равным образом приезжал в Псков владыка Иоанн в 1399 г. в свою чреду, и псковичи дали ему честь великую и «суд ему даша месяц судити по старине»; то же повторилось и с владыкою Симеоном в 1418 г. А прислал владыка Иоанн в 1411 г. своего протопопа Тимофея «на попех подъезда просить», и псковичи не велели давать и сказали: «Пусть владыка сам приедет к нам, и подъезд его будет чист, как пошло исперва по старине». Третьего причиною несогласий между псковичами и владыкою были его наместники или, вернее, опять сам владыка. До 1348 г. владыки назначали наместниками своими в Псков новгородцев, как посылались туда и посадники из Новгорода. В этом году новгородцы, нуждаясь в помощи псковитян против шведского короля Магнуса, заключили с ними договор, по которому признали Псков младшим братом Новгорода и узаконили, чтобы посадникам новгородским в Пскове не сидеть, а от владыки быть в Пскове наместником псковитянину. Несмотря на это, владыка Евфимий в 1435 г., кроме того что приехал в Псков не в свою чреду и стал требовать себе месячного суда, назначил еще псковичам нового своего наместника – новгородца. Они, естественно, отказали в суде и заговорили о стеснении своих прав. Владыка прогневался и чрез неделю уехал. Псковичи уступили: догнали его, упросили воротиться и дали ему суд. Но когда новый наместник принялся судить не по старине и не по псковской пошлине, начал сажать диаконов под стражу, то псковитяне вступили в бой с софиянами, т. е. со свитою владыки, и владыка чрез три дня с гневом уехал из Пскова, не приняв даже обычного поминка от жителей, а причинив только «много протора попом и игуменом», какого не бывало никогда от самых первых владык. Таким образом, оказывается, что псковитяне едва ли не всегда были правы, когда обнаруживали непокорность своему архипастырю. В другие времена они не только не противились ему и принимали его с честию, а сами посылали просить его к себе, жаждали получить от него благословение, видеть его священнодействие, как, например, в 1352 и 1361 г. при появлении между ними моровой язвы. Скорее, надобно пожалеть о том, что владыки Новгородские более, кажется, заботились о своем месячном суде во Пскове и о своих пошлинах, нежели о духовных потребностях паствы, о том пожалеть, что псковичам не был дан, несмотря на их собственное желание, особый епископ, который бы усерднее потрудился для их духовного блага. По крайней мере, известно, что к концу XIV и в первой четверти XV в. церковное состояние Пскова было самое неутешительное. Искавшие себе священства отправлялись за рукоположением не в Новгород, как следовало бы, а или на Русь, или в Литву. Псковские священники не знали церковного устава, не имели исправных богослужебных книг, иногда крестили чрез обливание, употребляли латинское миро, а вдовые иереи женились в другой раз и продолжали священнодействовать. Миряне вмешивались в дела монастырские и церковные, сами судили и наказывали духовных. И в то же время во Пскове свили себе гнездо стригольники. Дошло до того, что псковитяне с своими недоумениями и духовными нуждами обращались не к своему Новгородскому владыке, а прямо к митрополиту. И митрополиты Киприан и Фотий, не полагаясь ли более на Новгородских владык или принимая во внимание политические несогласия между Новгородом и Псковом, нередко возникавшие, сами старались разрешать эти недоумения, удовлетворять этим нуждам псковского духовенства, хотя всего лучше было бы дать псковитянам особого благонадежного архипастыря. Митрополит Исидор, переходя в 1438 г. чрез Псков на пути в Италию, поступил еще решительнее: он прямо отнял здесь и суд, и печать, и воды, и земли, и оброки владыки Новгородского у его наместника и передал все это своему наместнику архимандриту Геласию, т. е. присоединил Псков непосредственно к своей митрополичьей епархии. По возвращении из Флоренции Исидор, хотя взял Геласия к себе, но прислал псковичам другого своего же наместника, архимандрита Григория. Уже после бегства митрополита Исидора из России прежнее отношение Пскова к Новгородскому владыке восстановилось.

Политическое значение владыки в Новгороде было такое, какого не имел сам митрополит в Москве, не имели и все прочие русские иерархи. Владыка считался в Новгороде первым лицом, как бы главою его и отцом, без согласия и благословения которого новгородцы не предпринимали ничего важного в своих гражданских делах. 1) По благословению владыки они начинали войну. «Не можем, господине отче, – говорили они в 1398 г. владыке Иоанну, – терпеть насилия от великого князя Василия Дмитриевича, что отнял у нас нашу отчину и дедину... Благослови нас, отче владыко, поискать св. Софии пригородов и волостей, и мы или отыщем их, или положим свои головы за св. Софию и за своего господина, за Великий Новгород. И владыка Иоанн благословил своих детей и воевод новгородских, и всех воев». 2) Ко владыке обращались новгородцы, когда хотели заключить мир, и посылали владыку как своего главного представителя с другими мужами для переговоров о мире. В 1380 г. «били челом весь Новгород господину своему архиепископу владыке Алексею», чтобы он пошел к великому князю Димитрию Иоанновичу для заключения мира, и владыка принял челобитье своих детей и всего Новгорода, ходил в Москву с множеством бояр и имел успех. Точно так же в 1397 г. «и посадник, и тысяцкий, и бояре, и весь великий Новгород били челом господину своему владыке Иоанну», отправлявшемуся в Москву, походатайствовать за них и их нарушенные права пред великим князем Василием Дмитриевичем, и Иоанн ходатайствовал вместе с другими послами, хотя и не мог склонить князя к миру. С подобными поручениями отправляем был владыка новгородцами и прежде несколько раз. И все договорные грамоты Новгорода с великими князьями тверскими и московскими начинались обыкновенно словами: «Благословение от владыки, поклон от посадника и тысяцкого» и проч. Равно и князья с своей стороны заключали договоры «со владыкою, и с посадником, и с всем Новым городом» и начинали иногда свои грамоты «поклоном к отцу ко владыке». А псковитяне присылали посольство свое прямо ко владыке и били ему челом, чтобы он благословил Великий Новгород примириться с ними, и владыка благословлял детей своих новгородцев принять «братию свою молодшуто» псковичей по старине. Участие владыки требовалось даже в договорах Новгорода с чужеземцами: в 1339 г. вместе с новгородскими послами отправляем был посол и от владыки за море к шведскому королю, чтобы закончить мир по старым грамотам; а в 1428 г. ездил владыка Евфимий к Порхову с послами новгородскими и заключил мир с великим князем литовским Витовтом. 3) По благословению владыки новгородцы начинали и совершали и свои внутренние дела, каковы: строение городов, раздача льгот, жалованных грамот и под. В 1387 г. «благословил владыка Алексей весь Новгород ставить город Порхов каменный», и исполнили новгородцы волю владыки. В 1448 г. дал Великий Новгород на вече по благословению владыки Евфимия жалованную грамоту Троицкому Сергиеву монастырю, которою освобождал монастырских людей, отправлявшихся с товарами на Двину и Вологду, от торговых пошлин. 4) Во дни народных волнений и мятежей владыки старались убеждать возмутившиеся толпы, успокаивать страсти и являлись миротворцами. В 1342 г., когда весь Новгород разделился было на две стороны и обе стороны готовились взяться за оружие, владыка Василий с посадником примирили враждовавших и предотвратили кровопролитие. В 1359 г., когда на самом вече произошел бой между согражданами и потом одних убили, а других ограбили и смятение продолжалось три дня, владыка Моисей, удалившийся уже на покой, и новоизбранный на владычество Алексий – оба обратились к враждовавшим партиям с своими убеждениями и склонили их к миру. В 1418 г., когда возмутившаяся чернь ограбила целые улицы и начала звонить во все колокола, когда потрясся весь город, сторона Софийская восстала на Торговую и толпы с обеих сторон бежали с оружием на большой Волховский мост, причем многие были задавлены и убиты, когда страх напал на всех; владыка Симеон в полном облачении, сопутствуемый Собором духовенства, вышел на тот же мост, стал на средине и начал благословлять обе стороны святым крестом; при виде этого многие прослезились, а другие спешили повергнуться пред владыкою, и все, по благословению его, разошлись в свои домы.

К кафедре Новгородского архиепископа издавна тянули «погосты, и села, и земли, и воды со всеми пошлинами». Из числа этих владений случайно упоминаются в летописях волость Вель, находившаяся в Заволочье, на которую в 1398 г. сделал нападение боярин великого князя московского Василия Дмитриевича, и городок Молтовици, подвергавшийся пожару в 1401 г. Кроме разного рода доходов с вотчин, в казну владыки поступали пошлины с церквей и духовенства и пошлины судные с духовенства и мирян, и как те, так и другие, при обширности епархии, были, без сомнения, очень немалы. Владыка жил в богатых палатах, имел своих бояр, столников и многочисленную прислугу, а для управления вотчинами – своих волостелей, для заведования казною – своего казначея. К чести Новгородских владык надобно сказать, что свои экономические средства они употребляли не на себя только, а преимущественно на построение и украшение храмов Божиих и святых обителей: почти каждый из них, как мы видели, соорудил одну, две или три церкви и монастыря, а, например, владыка Моисей устроил пять монастырей, владыка Евфимий II – шесть церквей. Вместе с тем не щадили владыки своих денег и для дел общественных. Владыка Василий в продолжение двух лет (1331–1333) поставил «город камен», т. е. каменную ограду вокруг кремля, или детинца, начиная от церкви святого Владимира, находившейся на одних из ворот кремлевских, до церкви святого Бориса, а в следующем году и покрыл всю эту ограду. Тот же владыка в 1338 г. построил новый мост через Волхов своими людьми. Владыка Иоанн в 1400 г. продолжил каменную ограду вокруг детинца, начиная от церкви святых Бориса и Глеба, а в Пскове дал свое сребро для сооружения костра (каменной башни) над Исковою в детинце псковском. Владыка Евфимий в 1428 г. для выкупа пленных у князя Витовта приложил свою тысячу рублей к тем пяти тысячам, которые поднесли ему новгородские бояре. В случаях крайней нужды новгородцы и сами пользовались, конечно не без согласия владыки, софийскою казною, как будто общественною: по крайней мере, был такой случай в 1391 г., когда после страшного пожара новгородцы взяли пять тысяч сребра у святой Софии с полатей «скопления владычня Алексиева», разделили на пять концов, по тысяче на каждый, и воздвигли каменные костры у всякой улицы.

О других наших епархиальных архиереях того времени сохранилось гораздо менее сведений. Для управления своими епархиями, которое совершалось, без сомнения, по общим законам отечественной Церкви, они имели у себя наместников и десятинников, о тех и других упоминается еще в «правиле» Владимирского Собора. Наместников, может быть, имели у себя и не все архиереи и не всегда, а только некоторые и в случаях нужды, по обширности ли епархии или по своей болезни. Так, когда епископ Ростовский Кирилл сделался крайне дряхл и слаб, в помощь ему, с его согласия и по благословению митрополита Кирилла, «изведоша архимандрита св. Богоявленья Игнатья, и бысть причетник церкви св. Богородицы в Ростове», а в следующем (1262) году, по смерти Кирилла, занял самую его кафедру. Десятинники заведовали судебною частию в своих десятинах, или церковных округах, и собиранием судебных пошлин, и иногда, если не всегда, были люди светского звания. По гражданским делам значение наших иерархов было очень немаловажное. Епископы благословляли князей на княжение; по благословению своих епископов князья давали жалованные грамоты; епископов приглашали они в качестве свидетелей при написании своих духовных завещаний; епископов отправляли князья друг к другу для переговоров о наследстве, о разделе земель и вообще для взаимных объяснений; епископов же посылали иногда для заключения мира после военных действий. А в другое время епископы и сами примиряли князей и предотвращали между ними кровопролитие. Весьма замечательно в этом отношении послание от лица пяти наших архипастырей с несколькими архимандритами и игуменами, писанное в 1447 г. к углицкому князю Димитрию Шемяке после того, как он, дав клятву признавать Василия Васильевича великим князем московским, начал снова домогаться великокняжеского престола. В послании святители напоминали Димитрию, как напрасны были все усилия его отца и брата овладеть великим княжением, представляли потом целый ряд его собственных действий против великого князя и отечества и с особенною подробностию обличали его последнее вероломное нарушение клятвы, а в заключение убеждали Шемяку исполнить свято все условия заключенного договора и, между прочим, говорили: «И о том тебе, господину нашему, напоминаем и бьем челом, пожалуй, пощади свою душу и свое христианство, соблюди свое крестное целование и пред своим братом старейшим исправься во всем чисто... Молим тебя, смирись сокрушенным сердцем, и Божия благодать и милость, а нашего смирения молитва и благословение будут с тобою. Если же захочешь остаться в твоем жестокосердии, то сам на себя наложишь тяжесть церковного проклятия и чужд сделаешься от Бога, и от Церкви Божией, и от православной христианской веры, и не будет на тебе милости Божией и Пречистой его Матери и силы того истинного и животворящего креста, который ты целовал в знак верности своему брату старейшему, великому князю Василию Васильевичу; также не будет на тебе нашего святительского и священнического благословения и молитвы, ни на тех, кто станет вместе с тобою замышлять зло на великого князя и его детей. И если при таком твоем упорстве прольется христианская кровь, то вся эта кровь будет на тебе». Голос архипастырей подействовал на Шемяку: он просил великого князя Василия Васильевича принять его в дружбу и любовь, хотя вскоре за тем снова нарушил мир. При всем уважении, каким пользовались наши иерархи среди своей паствы, были, однако ж, примеры и неприязненного отношения к ним князей и народа. В 1295 г., когда Ростовский епископ Тарасий отправился в Устюг, вслед за ним поехал и князь ростовский Константин, «и ят владыку, и люди около его избиша» неизвестно за что. Незадолго пред тем временем народ муромский, подозревая своего архипастыря Василия († 1295) в нечистой жизни, вздумал сам, без всякого законного расследования, изгнать его или умертвить. Напрасны были все убеждения святителя в своей невинности: на другой день он должен был удалиться из города, и хотя совершившееся при этом чудо засвидетельствовало о его непорочности и пробудило в муромцах чувство раскаяния, но владыка уже не захотел возвратиться к ним, а перенес свою кафедру в Рязань. Точно так же жители Ростова изгнали йпископа своего Иакова по одному подозрению его в нечистой жизни и без всякого суда со стороны митрополита. Иаков построил себе хижину в двух верстах от города на берегу озера Неро и хотя простил ростовцев, но уже не согласился, несмотря на все их просьбы, снова занять свою кафедру и скончался (1292) в основанной им обители, в которой доныне почивают его святые мощи. Для содержания наших епархиальных архиереев точно так же, как и самого митрополита, служили прежде всего церковные и судные пошлины, собиравшиеся для каждого из них в его епархии. Кроме того, по господствовавшему обычаю времени, епископы владели землями, селами и вообще вотчинами. Например, Рязанский владыка имел несколько таких сел и земель, которые частию были куплены, а больше подарены князьями. У владыки Перемышльского и других западнорусских иерархов издавна были земли, села с людьми и подворья. О волости Тверского епископа Олешне и о том, что он имел «слуги довольны», упоминают летописи.

После владык наибольшим уважением пользовались настоятели монастырей – архимандриты и игумены. И их приглашали князья в качестве свидетелей при написании своих договоров; и их посылали друг к другу для заключения мира, как примирил (1386), например, преподобный Сергий Радонежский рязанского князя Олега с великим князем Димитрием Иоанновичем. И игумены позволяли иногда себе сами говорить смело князьям и убеждать их к справедливости и любви. «Слышал я, государь князь великий, – писал преподобный Кирилл Белоезерский к Василию Димитриевичу московскому, – что произошло великое несогласие между тобою и сродниками твоими, князьями суздальскими. Ты, государь, выставляешь на вид свою правду, а они свою, и из-за этого несогласия между вами открылось сильное кровопролитие в народе христианском. Но, государь, вникни без предубеждения в их дело и, в чем будет их правда пред тобою, уступи им со смирением; а в чем будет твоя правда пред ними, стой за свою правду. И если они будут просить у тебя, государь, милости. Бога ради окажи им милость по их мере. Я слышал, государь, что доселе они были в утеснении у тебя, и это было причиною всей брани между вами. Итак, Бога ради покажи на них свою любовь и милость». При том всеобщем уважении, каким пользовалось у нас не только настоятели монастырей, но и вообще иноки, очень естественно, если не одни князья, а и бояре, и мужи служилые, и люди всех сословий делали на монастыри свои вклады, особенно пред смертию и в своих духовных завещаниях, и если монастыри наши владели разного рода угодиями и вотчинами.

В челе белого духовенства видим протоиереев, которые находились в Москве, в Новгороде и, вероятно, при всех кафедральных соборах и которым владыки делали по временам разные епархиальные поручения. В других церквах, сельских и городских, даже в соборах некафедральных, служили только священники: по крайней мере, во всем Пскове, который считал у себя три соборных церкви, не было ни одного протоиерея. Причты церквей были немноголюдные, как можем заключать из того, что даже в главном псковском соборе – Троицком состояло, кажется, всего два священника, диакон и дьячок, да еще два старосты. И священники принимали иногда участие в делах общественных: бывали свидетелями при договорах князей, посылались в числе послов для заключения мира и других подобных дел. Есть основания думать, что и приходские церкви иногда владели землями и селами, которые то приобретали чрез покупку, то получали от православных по духовному завещанию.

Глава VI Духовная литература

Владычество монголов над Россиею не осталось без пагубного влияния и на ее просвещение. Во время своих нашествий, так часто повторявшихся, они, истребляя города и села, церкви и монастыри, неизбежно истребляли и школы, какие где встречались, и истребили бесчисленное множество книг. Но в мирное время монголы отнюдь не препятствовали русским (по крайней мере, о препятствиях не сохранилось ни одного известия) учиться грамоте и поддерживать или вновь открывать школы, как не препятствовали строить и возобновлять церкви и монастыри, как не вмешивались вообще во внутренние порядки нашей общественной и особенно церковной жизни. А ограждая духовенство от всяких притеснений, подтверждая его права и льготы, предоставляли ему полную возможность по-прежнему заниматься науками и распространением грамотности в народе. И мы не видим никакого основания утверждать, будто просвещение угасло в Русской Церкви при монголах или даже ослабело; напротив, нам кажется, что оно оставалось все на той же степени, правда очень невысокой, на какой было и до монголов, хотя, быть может, находило менее сочувствия со стороны народа, постоянно бедствовавшего под тяжелым игом.

И теперь, как прежде, в России существовали по местам училища, разумеется первоначальные. Например, во 2-й половине XIII в. была школа на Волыни, где обучался святитель Петр; в XIV в. были школы в Киеве, где обучался преподобный Стефан Махрицкий; в Москве, где обучался святитель Алексий; в Твери, где обучался святой Арсений Тверской; в Ростове, или области Ростовской, где обучался преподобный Сергий Радонежский с своими братьями; в Устюге, где обучался святой Стефан Пермский; в 1-й половине XV в. были школы в Кашине, где учился грамоте преподобный Макарий Колязинский, и в Новгороде, где учились святые Евфимий и Иона, впоследствии Новгородские архиепископы. В житии последнего сказано, что обучением детей занимался какой-то диакон и что он имел у себя множество учеников. В Ростове как при соборной церкви Пресвятой Богородицы, так и в епископском монастыре святого Григория существовали даже библиотеки, заключавшие в себе много книг, из которых первая сгорела в страшный пожар 1408 г.

Обращаясь к духовной литературе монгольского периода, мы находим ее отнюдь не беднее литературы предшествовавшего времени. Если собственно по талантам, которые даются от Бога, едва ли можно указать теперь писателей, равных митрополиту Илариону, или преподобному Нестору, или святому Кириллу Туровскому, зато по образованию писатели настоящего периода были вообще нисколько не ниже прежних. Самые роды письменных произведений оставались в употреблении те же, какие господствовали и прежде, так что между литературою одного и другого периода не представляется никакого перерыва, – это проповеди, послания, жития, повести и описания путешествий, хотя в сочинениях отражались уже иной дух и события иного времени. Что же касается до литературы переводной, то она оказывается теперь у нас даже богаче, чем была прежде.

I. Во второй половине XIIIв.

Первыми литературными деятелями в настоящий период, естественно, пришлось быть лицам, которые получили образование еще в предшествовавший период и которые потому послужили живою связию между обоими периодами. Это были митрополит Кирилл II и епископы – Ростовский Кирилл († 1262), Владимирский Серапион († 1275) и Тверской Симеон († 1289). К сожалению, о двух из них мы знаем только отзывы летописей, именно о Кирилле Ростовском, что он был пастырь «учительный» и что для слушания «ученья его, еже от святых книг», стекались в его соборную церковь не только жители Ростова всех возрастов, а даже из окрестных городов; и о Симеоне Тверском, что он был «учителен и силен в книгах Божественного писания» и смело возвещал слово Христово, правое и истинное, пред самими князьями и обличал всякую неправду. Но оставили ли после себя оба эти святителя какие-либо сочинения или они проповедовали только устно, сохранились ли где-либо их сочинения до настоящего времени, неизвестно. Правда, Кириллу, епископу Ростовскому, приписывают ныне несколько Слов и поучений, но приписывают совершенно произвольно и неосновательно. А под именем Симеона, епископа Тверского, встречается в рукописях небольшой разговор его с полоцким князем Константином, происходивший во время пиршества у последнего и записанный каким-то лицом сторонним, следовательно, вовсе не составляющий литературного произведения этого епископа.

Митрополиту Кириллу II также приписывают несколько сочинений, но из них принадлежит ему, по крайней мере, одно. Это известное Правило или, вернее. Слово, в котором он изложил правила Владимирского Собора 1274 г. и которое он сначала произнес пред лицом самого Собора, а потом разослал по всем епархиям для руководства. В Слове различаются три части: вступление, где митрополит говорит об обязанности святителей ревностно блюсти священные каноны, о замеченных им нестроениях в отечественной Церкви, их причинах и горестных последствиях; изложение самих правил соборных, в котором митрополит обращается и к епископам, и к священникам, и вообще к духовенству; наконец, заключение, где он обращается исключительно к Собору иереев и убеждает их достойно проходить свое высокое служение. Первые две части, которые несомненно принадлежат митрополиту Кириллу, встречаются всегда нераздельно в рукописных Кормчих под заглавием: «Правило Кюрила, митрополита Русьскаго» и проч. Последняя часть, которую мы приписываем митрополиту Кириллу только с вероятностию, иногда встречается непосредственно вслед за Правилом под особым заглавием: «Поучение к попом», а иногда и отдельно в качестве самостоятельного сочинения, так как наши епископы имели обычай переписывать это поучение и рассылать от себя по своим епархиям. Не станем разбирать здесь главной, канонической, части рассматриваемого нами Слова, с которою мы познакомились уже в своем месте, а обратим внимание только на две остальные части Слова, собственно литературные.

Во вступлении к Слову митрополит говорит: «Преблагий Бог наш, всецело промышляющий о нашем спасении и все строящий по неведомым судьбам Своим и премудростию Своего Пресвятого Духа, дарует (нам) достойных святителей и облекает их высокою честию, с тем чтобы они со всякою ревностию блюли священные правила святых апостолов и святых отцов наших, которые своими пречистыми законоположениями, как бы некиими чудными стенами, оградили Церковь Божию, основанную на твердом камени и неразрушимую, по обетованию Христа, от самого ада. Поэтому я, Кирилл, смиренный митрополит всей России (сильно скорбел), видя и слыша многие нестроения в наших церквах, многие разности, несогласия, беспорядки, происходящие или от нерадения пастырей, или от неразумных обычаев, или от непосещения епископами своих епархий, или от непонимания правил церковных, так как они доселе затемнены были для нас облаком невразумительного еллинского языка. Но ныне они просветлели, т. е. истолкованы, и благодатию Божиею ясно сияют, разгоняя тьму неведения, освещая все светом разумным и избавляя нас от грехов неведения, да сохранит же нас Бог на будущее время, а прежние грехи да простит и да вразумит нас во всех святых правилах, чтобы чрез преступление отеческих заповедей не наследовать нам горя. Ибо какую выгоду наследовали мы, оставив Божественные правила? Не рассеял ли нас Бог по лицу всей земли? Не взяты ли городы наши? Не пали ли наши сильные князья от острия меча? Не отведены ли в плен чада наши? Не запутели ли святые Божии церкви? Не томимся ли мы каждый день от безбожных и нечистых Язычников? Все это нам за то, что мы не храним правил святых отец наших. Посему я рассудил ныне с святым Собором и преподобными епископами произвесть некоторое исследование о церковных делах».

В последней части, известной под названием «Поучения к попом», первосвятитель сначала раскрывает мысли о высокой важности и страшной ответственности священнического сана, потом убеждает священников блюсти и самих себя от грехов, и свое духовное стадо, далее преподает им разные наставления относительно их тройственной обязанности, как поступать в деле учения, в совершении богослужения, в употреблении духовной власти, наконец повелевает заботиться и о собственных детях, и даже о слугах. Вот главные черты этого «Поучения к попом», очевидно произнесенного на Соборе: «Внимай, Собор иереев преподобный, к вам мое слово. Вы нареклись земными ангелами, небесными человеками. Вы с ангелами предстоите у престола Господня, вы с серафимами носите Господа. Вы сводите с небеси Духа Святого и претворяете хлеб в Плоть и вино в Кровь Божию. Вы просвещаете людей святым крещением, вы связываете, вы разрешаете. Вами совершает Господь тайну спасения человеческого рода; вас поставил стражами и пастырями словесных овец Своих, за которых пролил Кровь Свою. Вам передал Он талант Свой, за который имеет истязать вас во Второе Свое пришествие, как вы умножили данный вам дар, как упасли словесное стадо Христово, как соблюли святыню вашу неоскверненною, как не соблазнили людей верных... Души человеческой и одной не стоит весь мир – как же не погрузится в огне неугасимом соблазнивший многие души? Простец согрешит – он даст ответ пред Богом за одну свою душу; а иерей, согрешив, соблазнит многих и за их души получит осуждение. Блюдитесь же отселе всякого греха: не работайте плоти, отстаньте от пьянства и объедения, прекратите тяжбы, свары, вражды... Блюдите и порченных вам людей, как научить их и представить непорочными на суде пред Богом, чтобы каждый из вас мог сказать: Се аз и дети моя, яже ми есть дал Бог... Ложных книг не читайте, еретиков уклоняйтесь, чародеев бегайте, говорящим не от Божественных писаний заграждайте уста... Разумейте, как учить детей духовных: не слабо, чтобы ленивы не были; не жестоко, чтобы не отчаялись... Разумейте, кого отлучить от Тела и Крови Господней или кого от Церкви и насколько времени... Святую же и страшную службу совершайте со страхом: никогда не входи в алтарь, имея вражду с кем-либо... не озирайся назад, но весь ум имей горе... О важных вещах надобно извещать епископа, да рассудит по правилам апостольским и отеческим... Блюдите и родимых своих детей... Илий первосвященник был без греха пред Богом, но за сыновние грехи послан был в муку, потому что не учил сынов своих добру и не наказывал их. И слуг своих наставляйте в учении Господнем и доставляйте им пищу и одежду в довольстве... Если все это сохраните, то молитва ваша будет услышана от Бога, в земле нашей налоги от поганых уменьшатся и Господь подаст нам обилие всего, если мы в воле Его будем, соблюдая Его заповеди. Молитесь и за меня грешного, да подаст мне Господь крепость для управления паствою и отпущение грехов по молитвам вашим. Я мало сказал вам, но вы сами знаете, что угодно Богу».

От епископа Владимирского Серапиона, который, по словам летописей, был «зело учителен и силен в Божественном писании», дошло до нас пять Слов, или поучений; но несомненно, что их было гораздо больше: он сам свидетельствует, что учил своих духовных чад всегда, проповедовал им много и многажды, хотя, с другой стороны, не должно забывать, что архипастырская деятельность его продолжалась не более года (1274–1275). Уцелевшие поучения Владимирского святителя небогаты содержанием и очень сходны между собою, однообразны. Во всех он вооружается против господствовавших пороков своего времени; во всех указывает на современные казни Божии, особенно на монгольское иго; во всех призывает слушателей к покаянию и исправлению жизни. Пороки, которые он преследует, – обыкновенные между людьми и встречающиеся во все времена; только в четвертом Слове он восстает против частного языческого обычая – сожигать волхвов, а в пятом, кроме того, – против обычая выгребать из могил удавленников и утопленников. Впрочем, при всем сходстве и даже единстве главного содержания. Слова различаются между собою и по составу, и по форме, и некоторыми частностями, и неодинаковым выражением одних и тех же мыслей. Проповедник говорит просто, ясно, кратко, без многословия и риторизма. Его речь сильна убеждением, проникнута пастырскою ревностию и любовию и отзывается современностию. Характер его проповедей можно назвать обличительным.

Вот как, например, описывает Серапион в первом Слове казни Божии: «Вы слышали, братия, слова самого Господа в Евангелии: «И в последняя лета будут знамения в солнце и луне, и звездах, и труси по местам, и глади» (Лк. 21. 25; Мф. 24. 7). Сказанное тогда Господом нашим сбылось ныне, при последних людях. Сколько раз мы видели солнце затмившимся, луну померкшею, видели перемены в звездах! А ныне собственными глазами видели землетрясение. Земля, от начала утвержденная и неподвижная, ныне движется по повелению Божию, колеблется от грехов наших, не может носить наших беззаконии. Мы не послушали Евангелия, не послушали апостолов, не послушали пророков, не послушали великих светил, то есть Василия, Григория Богослова, Иоанна Златоустого и других святых святителей, которыми утверждена вера, отринуты еретики и чрез которых познан Бог всеми народами. Они непрестанно учат нас, а мы держимся одних беззаконий. Вот и наказывает нас за сие Бог знамениями, землетрясением, бывшим по Его повелению. Не говорит устами, но наказывает на деле. Всячески наказав нас, Бог не отучил нас от злых привычек и потому ныне потрясает и колеблет землю, хощет стрясти с земли беззакония и грехи многие, как листья с древа. Если же кто скажет: «Землетрясения и прежде были», отвечаю: бывали землетрясения, это правда. Но что потом было у нас? Не глад ли? Не мор ли неоднократный? Не частые ли войны? Однако ж мы не покаялись, пока пришел на нас по Божию попущению народ немилостивый, опустошил нашу землю, пленил города наши, разорил святые церкви, избил отцов и братий наших, поругался над нашими матерями и сестрами».

А вот обличение пороков и увещание к покаянию во втором Слове: «Дети! Я чувствую в сердце своем великую скорбь о вас, ибо вовсе не вижу вашего обращения от дел беззаконных. Не так скорбит мать, видя детей своих больными, как скорблю я, грешный отец ваш, видя вас, болящих делами беззаконными. Многократно беседовал я с вами, желая отвратить вас от худых навыков. Но не вижу в вас никакой перемены. Разбойник ли кто из вас – не отстает от разбоя; вор ли кто – не пропустит случая украсть; имеет ли кто ненависть к ближнему – не имеет покоя от вражды; обижает ли кто другого и захватывает чужое – не насыщается грабительством; лихоимец ли кто – не перестает брать лихву (обаче, по словам пророка, всуе мятется: сокровиществует и не весть кому собирет я (Пс. 38. 7); бедный, он не подумает о том, что как родился нагим, так и умрет, не имея ничего, кроме вечного проклятия); любодействует ли кто – не отказывается от любодейства; сквернословец и пьяница – не отстает от своей привычки. Чем мне утешиться, видя, что вы отступили от Бога? Чему мне радоваться? Всегда сею я на ниве сердец ваших семя Божественное, но никогда не вижу, чтобы оно прозябло и принесло плод. Умоляю вас, братия и дети, исправьтесь, обновитесь добрым обновлением, перестаньте делать зло, убойтесь Бога, сотворившего нас, вострепещите суда Его Страшного! К кому идем? К кому приближаемся, отходя от сей жизни? Что скажем? Какой дадим ответ? Страшно, дети, подпасть гневу Божию... Умоляю вас, братия, пусть каждый из вас вникнет в свои мысли, рассмотрит сердечными очами дела свои, возненавидит их и откажется от них. Прибегните к покаянию – гнев Божий прекратится, и милость Господня излиется на нас. Мы в радости будем жить на земле нашей, а по отшествии из сего мира придем с радостию к Богу своему, как дети к отцу, и наследуем Царство Небесное, для которого Господом мы созданы. Ибо Господь сотворил нас великими, а мы чрез непослушание сделались малыми. Не погубим, братия, своего величия. Не слышащие о делах и законе спасаются, но исполняющие закон (Рим. 2. 13). Ежели в чем согрешим, опять прибегнем к покаянию, обратимся с любовию к Богу; пролием слезы; будем по мере сил давать милостыню нищим; имея возможность помогать бедствующим, от бедствий избавляйте их. Если не будем таковыми, то продолжится гнев Божий на нас. Пребывая же всегда в Божией любви, будем жить в мире».

В третьем Слове всего замечательнее изображение нашествия монголов на Россию: «Видя, что наши беззакония умножились, видя, что мы отвергли Его заповеди. Он (Бог) показал многие знамения, неоднократно учил чрез рабов Своих. И мы ни в чем не оказывались лучшими. Тогда Он навел на нас народ немилостивый, народ лютый, народ, не щадящий ни юной красоты, ни немощи старцев, ни младости детей, ибо мы подвигли на себя ярость Бога нашего. По словам Давида, вскоре возгореся ярость его на нас (Пс. 2. 12). Разрушены Божии церкви, осквернены священные сосуды, попрана святыня; святители сделались добычею меча; тела преподобных иноков брошены в пищу птицам; кровь отцов и братьев наших, аки вода многа, напоила землю. Исчезла крепость наших князей, военачальников; храбрые наши бежали, исполненные страха; а еще более братьев и чад наших отведено в плен. Поля наши поросли травою, и величие наше смирилось; красота наша погибла, богатство наше досталось в удел другим, труды наши достались неверным. Земля наша стала достоянием иноплеменников, мы сделались предметом поношения для соседей наших, посмешищем для врагов наших».

Из четвертого Слова приведем обличение обычая сжигать волхвов: «Вы еще держитесь языческих обычаев, верите волхвованию и сожигаете невинных человеков, и делаете виновными в убийстве все общество и весь город. Кто и не совершил убийства, но, будучи в собрании убийц, соглашался с ними, и тот убийца. Или кто мог помочь, а не помог, тот как бы сам делал повеление убить. Из каких книг или какого писания узнали вы, что от волхвования бывает голод на земле и опять волхвованием умножается хлеб? Ежели сему верите, то почему сожигаете волхвов? Вы молитесь и почитайте их, приносите им дары, ежели они благоустрояют мир, пускают дождь, наводят теплую погоду, повелевают земле приносить плоды! Вот ныне по три года не родится хлеб, не только на Руси, но и в земле латинской, волхвы ли сделали это? Не Бог ли распоряжает свою тварь как хочет, наказывая нас за грехи?»

Из пятого – обличение обычая выгребать утопленников и удавленников: «Ныне, видя гнев Божий, вы разузнаете, не погреб ли кто удавленника или утопленника, и выгребаете их, чтобы избавить людей от пагубы. О злое безумие, о маловерие! Мы исполнены зла, а не каемся. Был потоп при Ное, но не из-за удавленного или утопленника, а за людские неправды. Точно так же и другие бесчисленные казни. Драчьград стоял четыре тысячи лет (?), а ныне затоплен морем и находится под водою. В Ляхах от сильного дождя потонуло шестьсот человек; в Перемышле потонуло двести и был голод четыре лета. Все это совершилось в наши дни за грехи наши. О люди! Это ли ваше покаяние? Тем ли умолите Бога, что выгребаете утопленника или удавленника? Тем ли думаете утишить казнь Божию? Лучше, братие, перестанем от зла, удержимся от всех злых дел – разбоя, грабительства, пьянства, прелюбодеяния, скупости, лихоимства, обиды, татьбы, лжесвидетельства, гнева, ярости, злопамятования, лжи, клеветы...» и проч.

К последней половине XIII в. следует отнести также: 1) сказание о мученической кончине святого князя Михаила Черниговского и боярина его Феодора, 2) житие святого князя Александра Невского и 3) житие святого Исаии, епископа Ростовского.

Первое сочинение помещено в одном сборнике XIV-XV вв. под заглавием: «Слово новосвятою мученику Михаила, князя русскаго, и Феодора воеводы, перваго в княжении его, сложено вкратце на похвалу святыма отцем Андреем», – и с некоторыми, хотя небольшими, изменениями внесено в летописи. Сочинитель изображает событие с такими подробностями, что невольно заставляет предполагать в нем современника, если не очевидца, этого события, а в одном месте своего сказания, по крайней мере по некоторым спискам, действительно представляет себя очевидцем. «В лето 6746 (1238), – так начинается сказание в упомянутом сборнике, – было нашествие поганых татар на христианскую землю по гневу Божию за умножение грехов наших. Тогда некоторые затворились в городах, а Михаил бежал в угры.

Другие же бежали в дальние земли, и иные укрылись в пещерах и пропастях земных. Те, которые затворились в городах, молясь Богу со слезами и покаянием, все безжалостно избиты были от поганых. А из числа сокрывшихся в городах, и в пещерах, и в пропастях, и в лесах осталось мало. Их-то чрез несколько времени посадили татары в городах, перечислили и начали брать с них дань. Услышав о том, разбежавшиеся по чужим землям князья и все люди, сколько их осталось, возвратились на свои земли. Тогда начали их звать татары неволею к хану и к Батыю, говоря: «Не следует вам жить на земле хановой и Батыевой, не поклонившись им». И многие поехали и поклонились хану и Батыю. Обычай же имел хан и Батый, что если кто презжал поклониться ему, то не повелевал приводить его прямо пред себя, а приказывал волхвам провести его сквозь огонь и чтобы прибывший поклонился кусту и идолам; так же и от всех даров, какие кто приносил с собою царю, волхвы брали часть и сначала бросали в огонь. Потом уже пущали пред царя самих прибывших с их дарами. Многие князья с своими боярами проходили сквозь огонь и поклонялись солнцу, и кусту, и идолам ради славы света сего, и каждый просил себе власти. Они же (татары) невозбранно давали каждому, кто какой просил власти, да прельстятся славою света сего. Блаженный князь Михаил пребывал тогда в Чернигове, и послал на него Бог благодать и дар Святого Духа, и вложил ему в сердце ехать пред царя и обличить прелесть его, которою он прельщает христиан. И приехал к отцу своему духовному, и поведал ему, говоря: «Хочу ехать к Батыю». И отвечал ему отец: «Многие, поехав, сотворили волю поганого, прельстившись славою света сего, прошли сквозь огонь, поклонились кусту и идолам и погубили души свои. Но ты, Михаил, если хочешь ехать, не делай так, не ходи сквозь огонь, не кланяйся кусту и идолам, а исповедуй христианскую веру, что недостоит христианам ничему покланяться, как только Господу Богу Иисусу Христу». Михаил же сказал ему: «Молитвою твоею, отче, как Бог даст, так и будет; я хотел бы пролить кровь свою за Христа и за веру христианскую». То же повторил и Феодор. И сказал им отец: «Вы будете в нынешнем веке новосвятыми мучениками на утверждение другим, если так сотворите». Михаил же и Феодор обещались ему так сотворить и благословились у отца своего. Тогда отец дал им на путь причастие и, благословив, отпустил их, говоря: «Да утвердит вас Бог, за Которого вы желаете пострадать, и да пошлет вам помощь». Тогда Михаил отправился в свой дом, и взял от имения своего, что нужно было для пути, и, проехав многие земли, прибыл к Батыю». Изложив затем со всею подробностию, как волхвы по приказанию Батыя предлагали Михаилу пройти сквозь огонь и Михаил не согласился; как Батый выслал вельможу своего Елдегу объявить ему, чтобы он выбирал одно из двух: или жизнь, если исполнит волю хана, или смерть, если не исполнит; как убеждали Михаила покориться внук его ростовский князь Борис и бояре и как подкреплял его боярин Феодор, сочинитель продолжает: «Слышав Елдега, что никто не мог убедить его, поехал поведать царю, что говорил Михаил. Стояли ж на месте том множество христиан и поганых и слышахом слова сии, которые отвечал царю великий князь Михаил. Тогда Михаил и Феодор начали петь себе и, окончив пение, приняли причастие, которое дал им отец их. И вот предстоящие заговорили: «Михаиле, идут убийцы от царя убить вас; поклонитесь и останетесь живы». Михаил и Феодор как бы одними устами отвечали: «Не поклонимся и вас не послушаем». И начали петь: «Мученицы твои. Господи, не отвергошася тебе», и еще: «Страдавше тебе ради, Христе...» и прочее. Тогда приехали убийцы, скочили с коней, и взяли Михаила, и растянули его за руки, стали бить его руками по сердцу; потом повергли его на землю и били ногами. Долго это продолжалось, и некто, бывший прежде христианином, а потом отвергшийся христианской веры и сделавшийся поганый законопреступником, по имени Даман, отрезал главу святому мученику Михаилу и бросил ее прочь. Потом говорили Феодору: «Поклонись ты нашим богам и получишь все княжение князя твоего». И отвечал Феодор: «Княжения не хочу, богам вашим не поклонюся; но хочу пострадать за Христа, как и князь мой». Тогда начали мучить Феодора, как прежде Михаила, наконец отрезали его честную главу. И таким образом, благодаря Бога, пострадали новосвятые мученики и предали святые души свои в руце Божии, а святые тела их повержены были на снедение псам... но некоторыми богобоязненными христианами были сохранены. Случилось же убиение их в лето 6753 (1245) месяца сентября в 20 день...» и прочее.

Житие святого Александра Невского († 1263) написано современником, который называет себя даже «самовидцем возраста его» и свидетельствует, что одно он слышал от самого князя Александра, а другое от своих отцов и вообще от самовидцев и соучастников описываемых событий. Автор изображает святого Александра следующими чертами: «Взором он превосходил всех людей; голос его был, как труба в народе; лицо его, как лицо Иосифа, которого поставил египетский царь вторым царем по себе в Египте; сила его была часть от силы Сампсоновой. И дал ему Бог премудрость Соломона, а храбрость римского царя Весиана, пленившего Иудейскую землю... Посему некто сильный от западной страны из числа тех, которые зовутся слугами Божиими (ливонские рыцари), пришел, чтобы видеть дивный возраст его. Как древле царица южская приходила к Соломону, желая слышать его премудрость, так и этот, по имени Андреян (Андрей, магистр ливонский), видев князя Александра и возвратившись к своим, говорил: „Я прошел многие страны, но не видел такого ни в царях царя, ни в князьях князя...“ О поездке святого Александра к Батыю говорится следующее: „Был в то время царь сильный в восточной стране, которому покорил Бог многие народы от востока до запада. Услышав этот царь, что Александр так славен и храбр, послал к нему сказать: „Александр, знаешь ли, что Бог покорил мне многие народы? Ты ли один не хочешь покориться мне? Но если желаешь сохранить свою землю, то приходи ко мне скоро и увидишь честь моего царства“. Князь же Александр пришел во Владимир по смерти отца своего в силе великой, и грозен был приезд его, и промчалась весть о нем до устья Волги, и начали жены моавитские стращать детей своих словами: „Александр едет“. Сдумал князь Александр, и благословил его епископ Кирилл, и пошел к царю в орду. И видев его, царь Батый подивился и сказал вельможам своим: „Правду вы говорили, что нет подобного сему князя“. И почтив его честно, отпустил от себя...“ Под конец жития читаем: „И умножились дни жизни его в великой славе. Был он иереолюбец и мнихолюбец, и нищих любил, а митрополита и епископов чтил и слушал их, как самого Христа. Случилась тогда великая нужда от иноплеменников: они принуждали христиан воинствовать с собою. Потому великий князь Александр пошел к царю, чтобы отмолить людей от той беды. А сына своего Димитрия послал на западные страны, и все полки свои послал с ним и ближних своих домочадцев, сказав: „Служите сыну моему, как мне самому, всем животом своим“. Пошел князь Димитрий в великой силе, и пленил землю Немецкую, и взял город Юрьев, и возвратился в Новгород со многим пленом и с великою корыстию. А отец его, Александр, возвращаясь из Орды, дошел до Нижнего Новгорода, и пробыв там мало здрав, дошел до Городца и разболелся. О горе тебе, бедный человек! Как можешь ты описать кончину господина своего? Как не отпадут у тебя зеницы вместе с слезами? Как не оторвется сердце твое от горести? Отца может еще оставить человек, а доброго господина нет сил оставить; если бы можно было, то полез бы с ним и в гроб. Пострадал же Александр крепко для Бога, оставил земное царство и сделался мнихом, ибо чрезмерно желал ангельского образа; затем сподобил его Бог приять и больший чин – схиму. И так предал дух свой Богу с миром месяца ноября в 14-й день, на память святого апостола Филиппа. Тогда митрополит Кирилл сказал: „Чада мои, знайте, что уже зашло солнце Суздальской земли“. Иереи и диаконы, черноризцы, нищие, и богатые, и все люди говорили: „Уже погибаем“. Святое же тело его понесли к городу Владимиру. Митрополит, князья и бояре, и весь народ, малые и великие, встретили его в Боголюбове со свечами и кадилами. Толпы народа теснились, желая коснуться честному одру святого тела его, и были вопль, и крики, и туга, какой не было никогда, так что, казалось, потряслась земля. Положено же было тело его в Рождестве святой Богородицы, в великой архимандритии, месяца ноября в 24-й день, на память святого отца Амфилохия...“

Житие святого Исаии, епископа Ростовского, написано, вероятно, вскоре после 1274 г., когда совершилось перенесение мощей угодника Божия, потому что неизвестный жизнеописатель оканчивает свое повествование именно этим годом, и по языку житие может быть отнесено к концу XIII в. Для примера приведем из жития два отрывка: один – об игуменстве святого Исаии и его архипастырской деятельности, а другой – о его кончине и об открытии и перенесении мощей его. «По Божию устроению приходит в монастырь к преподобному Феодосию благоверный и великий князь Изяслав, сын великого князя Ярослава, и просит у него блаженного Исаию на игуменство в монастырь святого Димитрия. Преподобный Феодосий дает ему сего блаженного, как некоторый дар, и митрополит Иона поставляет его на игуменство в монастырь святого Димитрия в 6570 г. Блаженный пришел в монастырь и был истинным пастырем и наставником живущей там братии, а не как наемник, не радящий о овцах своих, предался большему подвигу, подражая жизни апостольской; душу просвещал благими делами, а тело иссушал, труды к трудам прилагая; учением же своим напоял души верующих, на истинный разум и к Богу приводил. В 6585 г. за многие добродетели, по избранию Святого Духа поставляется епископом города Ростова от митрополита Иоанна. Достигает блаженный своего престола и видит там людей новокрещенных и неутвержденных в вере, как новонасажденный виноград, он напаяет их своим учением, возращает сторичный плод добродетелей и приносит благому владыке, как тот благий раб; потом обходит прочие города и места в Ростовской и Суздальской области и неверных увещевает веровать во Святую Троицу, Отца и Сына и Святого Духа, и просвещает святым крещением, а верных укрепляет быть неподвижными и непоколебимыми в вере; где находит идолов, всех предает огню, и во всем подражал апостольской жизни... Он добродетельно пас порученное ему Христово стадо словесных овец и преставился ко Господу, Которого измлада возлюбил, и блаженное тело его погребено было в церкви святой Богородицы в городе Ростове. После многих лет, когда по сгорении чудной деревянной церкви в 6672 г. копали ров для каменной церкви, нашли гроб блаженного Исаии. Открывши его, увидели ризы и тело святого целыми и нетленными и прославили Бога и Пречистую Матерь Его, Который не только всей жизни, но и по смерти прославил своего угодника святого Исаию, так что после столь многих лет тело и ризы блаженного не причастны были тлению. Когда же построили церковь, положили святого в притворе на правой стороне, при входе в церковь. Много тогда было и чудес от святого тела. Минуло потом много лет, и гроб святого оставлен был в небрежении, так что в притворе том никогда и свечи не горело у гроба святого, и священник не приходил ко гробу с кадилом. Архиепископ той же соборной церкви Божией Матери, видя, что образ святого Исаии все почитают и поклоняются ему, а гроб его остается заключенным в великом небрежении, созывает 15 мая священников той святой церкви и, сотворив молитву, касается чуд сносного гроба пречудного отца, переносит оттуда блаженного во святых Исаию в 6782 г. и полагает с великою честию в новом гробе на той же стороне, близ южных дверей, где и ныне он подает исцеление с верою приходящим к его гробу. О блаженный учитель наш! Не переставай молиться о нас с Богородицею и со святителями, предстоящими престолу Христову, да молитвами вашими избавимся от голода, и гибели, и от нашествия иноплеменников, и от всякого зла, и здесь богоугодно и праведно поживем, и в будущем веке со всеми праведными будем причастниками вечных благ, славя Святую Троицу, Отца и Сына и Святого Духа».

Если бы мы захотели выразить кратко характер духовных сочинений русских 2-й половины XIII в., какие только дошли до нас, то мы сказали бы, что они отличаются по форме – простотою и безыскуственностию, отсутствием многословия и витиеватости, а по содержанию – преимущественно современностию. Митрополит Кирилл и епископ Серапион говорят о нашествии монголов, о бедствиях отечества от монголов и вооружаются против современных пороков в духовенстве и народе. Отец Андрей изображает мученическую смерть от татар современного героя веры – князя черниговского. Безымянный писатель излагает жизнь другого современного героя, равно великого и подвигами веры и подвигами воинскими. Еще безымянный пишет житие святителя Ростовского по случаю современного события – перенесения мощей угодника Божия.

II. В XIV в.

С началом XIV в. у нас выступают на поприще литературы люди, которые и родились, и получили образование уже в период монгольский. Мы не упоминаем о двух наших тогдашних митрополитах – греках Максиме и Феогносте, так как и Правило первого и грамота последнего на Червленый Яр, единственные их писания, суть содержания юридического и нами рассмотрены в другом месте. Самый главный отдел литературных памятников русских XIV в. составляют сочинения, касающиеся учения веры и нравственности и изложенные в форме посланий и поучений. Некоторые из этих сочинений принадлежат лицам известным, каковы были: святой Петр митрополит, святой Василий, архиепископ Новгородский, святой Алексий митрополит и Матфий, епископ Сарайский. Большая же часть – лицам неизвестным.

От святителя Петра сохранилось одно только окружное послание к духовенству, или «Поучение игуменом, попом и диаконом». Поучение это имеет немало сходства с «Поучением к попом» митрополита Кирилла II и также излагает мысли о важности священного сана и обязанностях пастырей к самим себе и к пастве. Сходство, естественно, могло произойти от одинаковости предмета, а частию и от того, что, может быть, святитель Петр знал и читал сочинение своего предшественника. Впрочем, поучение святителя Петра отличается большею краткостию, простотою и тем, что почти каждую мысль подтверждает словами Священного Писания. Представляем отрывки из этого поучения в последовательном порядке по списку более полному, нежели тот, с какого оно напечатано.

«Разумейте, дети, в какое достоинство вы призваны Богом, как пишет апостол Павел: Кийждо в звании, в немже призван бысть, в том. да пребывает (1 Кор. 7. 20). Вы, дети, называетесь стражами Церкви, пастырями словесных овец, за которых Христос пролил Свою спасительную Кровь. Будьте же, дети, истинными пастырями, а не наемниками, которые млеко ядят и волною одеваются, а об овцах не пекутся (Иез. 34.3).

Будьте, дети, образцом для своего стада, по слову Спасителя, как Он говорил своим апостолам: Вы есте свет мира, вы есте соль земли. Тако да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела, и прославят Отца вашего, Иже на небесах (Мф. 5. 13, 14, 16). Прежде всего вам должно просветиться сими добродетелями: кротостию и смирением; также блюстись от всех дел непристойных, которыми мир соблазняется, ибо горе человеку тому, сказал Спаситель, имже соблазн приходит (Мф. 18. 7). Оградившись страхом Божиим, отсеките, дети, от сердец ваших всякую отрасль пагубную для души: гнев, ярость, зависть, ненависть, пьянство, которое есть корень всякому злу, и смехотворство. Ибо сказано: Всяко слово гнило да не исходит из уст ваших (Еф. 4. 29)... Упражняйтесь, дети, в чтении святых книг и в учении день и ночь, по слову пророка: В законе Господни поучится день и нощь, и прочее (Пс. 1. 2).

Если сами вы, дети, будете творить добрые дела перед Богом, тогда в состоянии будете научить и своих детей духовных. Ибо сказано: Иже сотворит и научит, сей велий наречется в Царствии Небесном (Мф. 5. 19). Иерей должен приносить молитву Богу сперва за себя, потом и за людские прегрешения, а духовных детей своих поучать сперва страху Божию, потом покаянию во грехах, любви, кротости, смирению, милостыне. Без епитимии детей своих не держите, но назначайте против каждого греха соответствующую по силе; вовремя надобно связать и вовремя разрешить. Учите ж детей своих всегда удаляться от блуда и пьянства, чародеяния, волхвования, резоимства, да не будут рабами греха. Если так, дети, сотворите и научите, как я написал вам по закону Божию; тогда возможете сказать Богу: «Господи, се мы и дети, которые Ты нам дал», – и вы примете похвалу от Бога и неизреченную радость. Но если не сотворите и не упасете своего стада, великая ожидает вас пагуба и вечное мучение. Ибо все блага света сего ничто пред Богом сравнительно с единою душою человеческою...

Писанием и неписанием понуждаю вас, дети, на дела благие, потому что и должен всегда напоминать вам и писать о том, что душеполезно и спасительно. Вместе и сам прошу вас, преподобные: помолитесь о моем недостоинстве и о моей худости, по слову апостола: Молитесь друг за друга, яко да исцелеете (Иак. 5. 16)...»

Из последних слов святителя Петра можно заключать, что он не раз писанием понуждал детей своих на добрые дела, а следовательно, были и другие его писания, кроме настоящего поучения. Но из числа их нам не известно ни одного. И другое приписываемое этому святителю окружное послание к епископам и вообще духовным и мирянам, написанное им будто бы пред наступлением Великого поста, вовсе ему не принадлежит: оно большею своею частию, и по местам буквально, заимствовано из послания митрополита Фотия к новгородцам 1410 г.

Василий, архиепископ Новгородский (1331–1352), написал послание к Тверскому епископу Феодору. Поводом к посланию послужил спор о рае, бывший в Твери, и учение Тверского епископа Феодора, что земной, чувственный рай уже не существует, а есть только рай духовный на небеси. Услышав об этом споре и учении, архиепископ Новгородский Василий счел братским долгом вразумить Феодора с подведомым ему духовенством и старался доказать продолжающееся еще существование земного рая местами из Священного Писания, сказаниями из Пролога, изречениями святых Златоуста и Патрикия, толкуя все это по-своему, и наконец тем, будто некоторые новгородцы сами видели рай на какой-то чудной горе, как видели и ад на западе. Не будем ставить в укор нашему архиепископу мнения о чувственном рае, которое разделяли не только тогда, но и прежде, и после многие в христианском мире, ни перебирать самых доказательств этого мнения, слабых и неосновательных. Но не можем не остановиться на некоторых частностях послания, показывающих, как невысоко стоял в своем образовании Василий и, конечно, не один, а вместе со многими современными ему соотечественниками. Он говорит, например, будто Адам, изгнанный из рая, со слезами взывал: «О раю пресвятый, помолися о мне Господу...» Утвержает, будто Пресвятая Богородица, Енох, Илия и вообще все святые находятся ныне в рае земном, чувственном, а мысленный или духовный рай начнется уже после Второго пришествия Христова, когда будет новое небо и новая земля, мысль – противная учению Церкви, которая исповедует, что Пресвятая Богородица, равно как все святые Божии, и теперь находятся на небеси вместе с ангелами, т. е. в раю мысленном, духовном. Странно читать следующие слова: «Самовидец семь сему, брате, егда Христос иды во Иерусалим на страсть волную, и затвори своима рукама врата градная, и до сего дне неотворима суть; и егда постился Христос над Ерданом, своими очима видел есмь постницу его, и сто финик Христос посадил, недвижими суть и доныне, не погибли, ни погнили». Еще страннее описание того, как некоторые новгородцы видели рай, передаваемое автором с полною доверчивостию и убеждением: «И то место святого рая находил Моислав новогородец и сын его Яков, и всех было их три юмы, и одина от них погибла, много блудив, а две их потом долго носило море ветром, и принесло их к высоким горам. И видеша на горе той написан деисус лазорем чюдным и велми издивлен паче меры, яко не человечьскима рукама творен, но Божиею благодатию; и свет бысть на месте том самосиянен, яко не мощи человеку исповедати; и пребыша ту долго время на месте том, а солнца не видеша, но свет бысть многочестный, светлуяся паче солнца; а на горах тех ликованиа много слышахуть и веселия гласы свещающа. И повелеша единому другу своему взыти по шегле на гору ту видети свет и ликования гласы; и бысть яко взыде на гору ту, и абие восплеснув рукама, и засмеяся, и побеже от другов своих к сущему гласу.

Они же велми удивлешеся и другаго послаша, запретив ему, да обратився скажет им и что есть бывшее на горе той; и той такоже сотвори, нимала возвратився к своим, но с великою радостию побежа от них. Они же страха наполнишася и начаша размышляти к себе, глаголюще: «Аще ли и смерть случится, но видели быхом светлость места сего», и послаша третьяго на гору, привязав ужищем за ногу его; и такоже и той хоте сотворити, и восплескав радостно, и побеже, в радости забыв ужища на нозе своей, они же здержаша его ужищем, и в том часе обретеся мертв. Они же побегоша въспять, не дано им есть дале того видети светлости тоя неизреченныя, и веселия, и ликования, тамо слышащаго; а тех, брате, мужей и нынеча дети и внучата добры здоровы». Впрочем, есть в послании Василиевом и здравое учение Церкви о девяти чинах ангельских, которые он перечисляет все в восходящем порядке.

Под именем святого Алексия, митрополита Московского, известны ныне три сочинения. Первое, более других обширное, написано в форме окружного послания, или поучения, ко всей пастве. В нем, кроме краткого вступления и заключения, можно различать три части.

Сказав в самом начале о своей обязанности учить духовных чад и приглашая их быть скорыми на слушание его поучений, святитель в первой части предлагает две евангельские притчи. Сперва – притчу о семени, т. е. о слове Божием, и на основании ее выражает благожелательство своим слушателям: «Да не будет же, дети, сердце ваше ни землею тернистою, не принося плода духовного от лености и небрежения, ни каменистою, не имея в себе страха Божия... но да будет сердце ваше землею благою для принятия истинного слова Божия и да приносит плод духовный, ово тридесят, ово шестьдесят, ово сто (Мф. 13. 8)». Потом раскрывает другую притчу о винограде, т. е. о всем человечестве и о Церкви, которую предал Господь делателям – святым апостолам и святым отцам, патриархам, митрополитам, епископам и всему священническому чину, и на основании этой притчи объясняет свои права и обязанности как пастыря и учителя: «Таким образом и я грешный, – говорит он, – сподобившись святительства, т. е. епископства, не по моему достоинству, но по щедротам Божиим и по великой милости, которую Господь излиял на нас изобильно, сподобился вместе быть вашим, дети мои, пастырем и учителем, пасти и учить порученное мне стадо словесных овец».

Во второй части святитель преподает своим духовным чадам разные наставления. Сначала общие – о взаимной любви, страхе Божием и другие: «Напоминаю вам слово Спасителя, сказанное Им к своим ученикам и апостолам: Сия заповедаю вам, да любите друг друга (Ин. 15. 17). О сем разумеют ecu, яко Мои ученицы есте, аще любовь имате между собою (Ин. 13. 35). Так и вы, дети, имейте между собою мир и любовь. И апостол Павел говорит: Весь закон во едином словеси исполняется, в еже: возлюбиши ближняго своего, якоже себе (Гал. 5. 14). Также имейте, дети, в сердцах своих страх Божий, ибо при нем человек может стяжать всякую добродетель. Сказано: Начало премудрости – страх Господень (Притч. 1. 7). И Григорий Богослов пишет: где страх Божий, там очищение плоти и соблюдение заповедей; «Где соблюдение заповедей, там возвышение души в горний Иерусалим...» Имейте в уме своем смерть, воскресение, суд и воздаяние каждому по делам». Затем – частные наставления князьям, боярам и простым людям: «Князи, и бояре, и вельможи, судите суд милостиво: суд бо без милости не сотворшему милости, и хвалится милость на суде (Иак. 2. 13). Мзды на неповинных не принимайте и не будьте лицеприятны, яко суд Божий есть (Втор. 1. 17). Судите людей праведно и не обижайте вдов, сирот и пришельцев, да не возопиют на вас к Богу. А люди простые, Бога бойтеся и князя чтите». Наконец, – опять общие наставления о уважении к пастырям Церкви, о покаянии, милостыне и добрых делах: «Святительство имейте выше своей головы с всякою покорностию и без всякого прекословия, тии бо бдят о душах ваших, яко слово воздати хотяще (Евр. 13. 17)... Приходите к иерею, отцу духовному, с покаянием и слезами. Отвергните от себя всякие дела злые и не возвращайтесь к ним. Истинное покаяние в том и состоит, чтобы возненавидеть свои прежние грехи. Видя такую решимость, иерей может тебя очистить, приблизить к Богу и соделать причастником Тела и Крови Христовой. Святители и иереи суть ходатаи между Богом и человеками... Старайтесь, чада, быть милостивыми и доброхотными дателями... И сколько есть у вас сил, исполняйте закон Божий не словом, но делом, по слову Спасителя: Что Мя зовете: Господи, Господи, и не творите, яже глаголю (Лк. 6. 46)...»

В третьей части святитель исключительно говорит о хождении в церковь, о важности церковной молитвы и о том, с каким расположением должно входить в церковь и пребывать в ней. «К церковной службе будьте поспешны, стараясь предварить друг друга, как Иоанн предварил Петра, когда спешили ко гробу Христову... Не говорите: „Отпоем себе дома“. Такая молитва не может иметь никакого успеха без церковной молитвы. Как храмина без огня от одного дыма не может согреться, так и та молитва без церковной. Ибо церковь именуется земным небом, а в ней заключается Агнец – Сын и Слово Божие для очищения грехов всего мира; в ней проповедуется Евангелие Царствия Божия и писания святых апостолов... в ней престол славы Божией, невидимо осеняемый херувимами; в ней руками священническими приемлется Тело и Кровь Божественная и преподается верным на спасение и очищение души и тела... Когда приходите, дети, в церковь, то имейте со всеми мир и любовь... А входя в церковь, вострепещи душою и телом, ибо не в простую храмину входишь... В церкви же, когда стоите, помышляйте о своих прегрешениях... И не смейте, дети, прогневлять Бога своими разговорами в церкви...»

В заключение святитель снова упоминает о своей обязанности пасти духовное стадо, желает себе успеха, убеждает своих чад угождать Богу добрыми делами, иметь в душах своих знамение Христово, т. е. быть причастниками Тела и Крови Христовой, и говорит, что если они исполнят все им написанное, то сделаются причастниками и Небесного Царствия.

Второе поучение святого Алексия митрополита написано к правоверным христианам области Нижегородской и Городецкой и имеет большое сходство с первым его поучением не только по общему характеру, но и по частным мыслям и выражениям. После обычного пастырского приветствия и нескольких слов о своей обязанности воспоминать христианам «душеполезное и спасительное» святитель большую часть этого небольшого послания обращает к игуменам и иереям и наставляет их учить духовных своих детей страху Божию, исповеданию грехов, милостыне, взаимному согласию, любви, правде и проч. При этом, указывая на современные нестроения в области Нижегородской и Городецкой, замечает: «Смотрите, дети, какой мятеж (у вас) восстал в сие время! Отчего нам все это приключается? От нашей неисправности пред Богом, как пишет великий Григорий Богослов: „Отчего бывают удары на города, т. е. казни или неприятельские нашествия, голод, мор или пожары? Все это бывает по нашему прегрешению пред Богом“. И с особенною силою восстает против пьянства: „Еще, дети, пишу вам и о том, чтобы вы отсекли от себя корень зла, возбуждающий всякое беззаконие, то есть пьянство: оно, во-первых, погубляет душу, отнимает зрение очей, тело делает бессильным, сокращает жизнь телесную, истребляет в человеке страх Божий, отделяет его от Бога и доводит его до нищеты душевной и телесной. Смотрите же, дети, сколько зла в пьянстве!“ Преподав затем несколько других кратких наставлений духовным пастырям, митрополит продолжает: „Впрочем, я пишу сие не одним игуменам и иереям, но и князьям, и боярам, и мужам, и женам, и всем православным христианам, чтобы вы, дети, имели почтение, покорность и послушание к отцам вашим духовным, поколику они учат вас душеполезному и спасительному. Наконец, дети, живите в мире и здравии душевном и телесном. Также, дети, поминайте в молитвах своих и наше смирение, дабы Христос Бог нас соблюл от неприязни в сем веке, а в будущем бы сподобил нас Христос стать пред лицом Его и сказать с дерзновением: «Господи, се аз и дети мои, яже ми дал еси“. Послание оканчивается пастырским благожеланием и благословением.

Третье сочинение святого Алексия есть его послание, или грамота, на Червленый Яр боярам, баскакам, духовенству и мирянам о подсудимости их Рязанскому епископу. Но две трети этого послания содержат в себе наставления в истинах веры и нравственности, напоминающие некоторыми мыслями и самыми выражениями поучения того же святителя. «Молю Бога и святую Богородицу, – пишет он, – да будете душою и телом все добры, здоровы и да исполняете заповеди Божии... Имейте веру правую во Святую Единосущную Троицу, в Которую вы крестились, любовь и мир друг к другу, правду, целомудрие, исповедание грехов своих... Но вы, как показывает то и время, слов моих и поучения не слушаете, а творите волю телесную и дела темные. Но ведаете ли, что все владыки Русской земли находятся под моею властию и в моей воле? И я их ставлю благодатию Святого Духа. Так подана власть и вашему владыке. А вы слова его не принимаете, но приемлете сторонних пастырей; вы, как видно, не от паствы истинного пастыря Христа, но противного духа... Покайтеся и обратитеся к Богу, научитесь творить благое и блюсти себя, поминайте смерть, воскресение, Страшный суд и Судию великого и всеведущего, вечный покой праведников и вечную муку грешников. Если все это будете помнить, то никогда не согрешите и не будете ослушаться нас, которых Дух Святой поставил пастырями и учителями всем христианам. К церквам всегда притекайте с женами и детьми, и делайте в церкви свои приношения, а священников и иноков любите и просите молитв их; вдов и сирот, пленников и странников милуйте и призирайте, находящихся в темницах посещайте».

В одном рукописном сборнике XV в. помещено «Поучение владыки Матфеа Сарайскаго г детем моим». Поучение это, судя по началу и концу его, не было произнесено архипастырем в церкви, а было разослано им по епархии. Здесь нет никаких обличений, а излагается только ряд наставлений о вере, о любви, относительно постов, духовенства, князя, домочадцев и прочее. Наставления не имеют между собою никакой внутренней связи и отличаются совершенною простотою и общедоступностию. Представляем это краткое поучение с немногими и неважными пропусками: «Чада мои милые! Прежде всего имейте веру правую в Бога – Отца и Сына и Святого Духа. Затем пребывайте в послушании святых Его апостолов и святых отцов, которые пострадали за Христа... Любовь имейте ко всем, к богатому и убогому, к нищим, и бедным, и в узах страждущим, как и Христос имел любовь ко всему миру, подавая нам образ Собою... Еще молю вас, чада, пост имейте чистый, когда следует поститься, да просветлеете подобно Моисею... Нищим раздробляйте хлеб свой, убогих милуйте, и немощных, и на улицах лежащих и сидящих; посещайте находящихся в темницах и утешайте; нагих одевайте, босых обувайте. Сирых домочадцев не бейте, но еще больше милуйте и не морите голодом, ни наготою, ибо они суть домашние нищие. Убогий выпросит себе и в другом месте, а они только в твои руки смотрят. Правым помогайте, а грешных милуйте. Странных вводите в дом свой и напитайте их от своей трапезы. Вдовиц призирайте, сущих в бедах избавляйте, старцев чтите, также попов и диаконов, ибо они суть служители Божии. Челядь свою милуйте и наставляйте на путь спасения и покаяния; старых отпущайте на свободу, а юных учите добру и послушанию... Соседа не обижайте и не отнимайте у него земли. Господь сказал Моисею: „Пришельца не обидите“. Ахав и Иезавель погибли за отнятие земли, Дафана и Авирона поглотила земля за имение неправедное. И при Иоанне Златоусте Евдоксия царица не погибла ли за отнятие винограда? Бог не одному человеку велит жить на земли, а многим. Блюдитесь же, братие, и не отнимайте чужого.

Монастыри, чада, любите: то суть домы святых и пристанища сего света. Вшедши в них, вы видите игумена, пасущего стадо свое, а чернецов нимало не прекословящих страха ради Божия. Видите, как один, воздев руки горе, а очи устремляя долу, возносится сердцем к престолу Божию; другой плачет в келье своей, лежа ниц; этот работает, как пленный; те заняты трудами, как бы скованные цепями; третьи стоят в церкви, будто каменные, воссылая непрестанные молитвы к Богу за весь мир. Одни из них подвизаются в монастырях, другие в пещерах и на столпах, около Иерусалима и по всей земле, так что плоть присохла к костям их от сухоядения. Они своею верою в сердце вскоре могут творить всякое прощение, как-то: помогать больным и недужным, избавлять от всякого гнева Божия и напасти и отгонять всякую скорбь своими молитвами. К святым местам приходите, у подвижников благословения просите, приводите к ним своих детей для благословения, вводите их в домы свои для благословения и поучения, как и Закхей приял Христа в дом свой для благословения.

Епископа чтите, как Петра и Павла, а в домы церковные, и в суды, и в земли церковные не вступайтеся. Если же кто епископа не чтит, тот не получит от него благословения ни здесь, ни на суде. Он есть молитвенник всего мира за ваши души, и домы, и за ваше спасение. Бельцов – священников и диаконов – чтите достойно, ибо они ежедневно творят за вас молитвы к Богу. Если пригласите в дом свой чернеца или причетника и пожелаете их угостить, то более трех чаш не принуждайте его пить, но дайте ему волю. Если сам упьется, сам за то и отвечает...

Князю земли своей покоряйтеся и не желайте ему зла в сердце своем. Служите ему головою своею, и мечом своим, и всею мыслию своею, и не возмогут тогда противиться князю вашему, и обогатеет земля ваша... И еще скажу вам, чада мои, если кто о своем князе мыслит зло и передается другому князю, тот подобен Иуде, который был любим Господом и замыслил продать Его князьям иудейским... Друзьям, малым и великим, покоряйтеся. Позовут вас на пир, садитесь на последнем месте... Тогда, если подойдет к тебе позвавший тебя и скажет: «Друже, сядь выше», тебе будет честь и слава пред всеми, сидящими с тобою...

Имейте, чада, в сердцах своих страх Божий. Ибо написано: Начало премудрости – страх Господень... Вера с страхом Господним повелевает на всякий час памятовать смерть и страшный день суда... Если кто сотворит грех по внушению дьявола, в тот же день да покается, опасаясь внезапной смерти...

Еще скажу вам, чада мои: челядь свою кормите до сытости, одевайте и обувайте. Если же не кормите, не одеваете и не обуваете, а холопа вашего или рабу убьют при воровстве, за кровь его и душу – тебе отвечать. Посему снабжайте сирот своих всем и учите их на крещение, и на покаяние, и на весь закон Божий. Ты, как апостол, в дому своем. Учи грозою и ласкою. Если же не учишь, ответ дашь за то пред Богом. Авраам сам научил своих 318 домочадцев всему доброму закону и доброму нраву. Приявши страх Господень, они не опечалят тебя на старости. Если же не послушают тебя нимало, то не щади лозы и дай до 4, или до 6, или и до 12 ударов. Если раб или рабыня не исполняют твоей воли, то давай им до 6 или до 12 ударов; если велика вина, то до 20 ударов; если весьма велика, то до 30, а более того не позволяем. Если так будешь наказывать их, то душу его (раба) спасешь, а тело избавишь от муки, И после восхвалят тебя рабы и рабыни, если так будешь кормить их и одевать. Да услышим блаженный оный глас Христа Бога нашего: «Приидите благословении Отца Моего, наследуйте уготованное вам царство от сложения мира. Милость же Божия и святой Богородицы и мое благословение да будет с вами».

Представленное нами поучение известно в двух видах: в кратком, в каком и мы представили его, и в обширном, где оно оказывается почти целою третью длиннее. В кратком оно усвояется Сарайскому епископу Матфию, изложено как одно целое послание, без всякого разделения на главы и оканчивается приличным заключением. В обширном оно не усвояется никому, разделено на небольшие главы с особыми названиями, притом произвольно и неудачно, и неодинаково в разных списках, и оканчивается без заключительного благословения со стороны епископа и вообще без всякого заключения. Всех глав здесь, по одному списку, восемнадцать, из которых в первых десяти излагается то самое, что содержится в поучении по краткой редакции и в том же порядке, а в восьми последних – являются совершенно новые статьи. Прибавлены ли эти последние статьи чужою рукою к сочинению святителя Сарайского или находились и в подлинном тексте, решать нет возможности, хотя склад речи в них тот же, что и в первых десяти статьях. Во всяком случае, нельзя не согласиться, что поучение в обширной своей редакции, где лишено оно обычного в святительских посланиях заключения и произвольно разделено на главы, подверглось изменениям от сторонней руки, тогда как не находится никаких причин предполагать какие-либо изменения в краткой его редакции. И мы тем более не сомневаемся в подлинности этого поучения как сочинения Матфия, епископа Сарайского, что не в состоянии придумать, что могло бы заставить кого-либо к концу XV в. приписать чужое произведение святителю, не известному по летописям ничем, кроме своего имени.

К числу поучений и вообще сочинений учительных, составленных у нас в XIV в. неизвестными лицами, с достоверностию могут быть относимы только те, которые находятся в сборниках наших XIV в., каковы: Златая Цепь, Измарагд безымянный сборник Царского и сборник Паисиевский, и которые частию своим складом, а частию обличением религиозных и нравственных недостатков русского народа свидетельствуют о своем русском происхождении. В Златой Цепи таковы Слова и поучения о правой вере, о посте вообще, о посте Великом, Петровском и Филипповском, о Воскресении Господнем и о Светлой неделе, о пьянстве и другие. В Измарагде таковы – Слово о лихоимстве и пьянстве, Слово о духовном празновании и пьянстве, помещенное и в Златой Цепи, Слово о жалеющих (т. е. плачущих), находящееся также и в Златой Цепи. В безымянном сборнике Царского, где наряду с статьями из святых отцов помещены поучение святого Алексия митрополита, поучение Матфия Сарайского, хотя без имени, и несколько Слов святого Кирилла Туровского, находится еще более двадцати Слов и поучений, не подписанных именами святых отцов и, вероятно, имеющих русское происхождение. Особенно замечательны девять Слов на воскресные дни святой Четыредесятницы и на недели, предшествующие ей, начиная с недели о мытаре и фарисее. Слова эти, которые помещены также в Златой Цепи и в другом сборнике XIV в. Сергиевой лавры, имеют между собою внутреннюю связь и составлены каким-то одним русским или вообще славянским проповедником. Автор несомненно пользовался писаниями святых отцов – Златоуста и Василия Великого, но не переводил только эти писания, а излагал мысли сам, стараясь приспособиться к нуждам времени и к простому разумению своих слушателей. Наконец, в Паисиевском сборнике (ок. 1400 г.) находятся, с признаками русского происхождения. Слово о твари и о неделе, поучение христианам, Слово о ротах и клятвах и др.»

Впрочем, и в сборниках XV в. встречаются иногда Слова, которые, обличая суеверия и недостатки русского народа или указывая на иго монгольское, как еще тяготевшее над Россиею, по самому языку своему несомненно относятся к XIV, если даже не XIII в. Таковы: а) Слово ко всему миру на пользу слышащим, б) Слово о кончине мира, в) Слово о христианстве и г) Слово, како жити крестьяном.

Слово ко всему миру обращено от лица Самого Бога и к духовенству, и к мирянам, но содержит в себе обличения и наставления преимущественно пастырям Церкви. «Троица – Отец и Сын и Святой Дух, Господь Бог наш, благословляет всю тварь и все создание: митрополитов, и епископов, и игуменов, и священников, и диаконов, царей, и князей, и вельмож, и весь мир на сие дело», – так начинает неизвестный свое Слово... И вслед за тем продолжает: «Вот вам говорит Господь устами Своими: „Чада мои милые! Зачем вы вышли в чужую землю и заблудились, а ваша земля запустела и возросли на ней терние и волчцы? Пойдите в свою землю, взыщите истинного пути, пойдите к отцу своему, пребывайте в любви. Чада моя милые! Не забывайте того, – говорит Господь, – что Я есмь любовь и пребывая в любви во Мне пребывает. Отче наш, – призываете вы Меня, а воли Моей не творите. Если называете Меня отцом, то творите и волю Мою. А воля Моя есть любовь. Без любви неприятны Мне молитвы ваши и служб ваших не приму... Зачем в гневе совершаете службу? Трудитесь напрасно. Если имеете гнев, зачем идете в церковь и оскверняете святой храм и оскорбляете Моих святых ангелов...“ Так говорит Господь иереям, книжникам и игуменам: „Почему не учите детей своих страху Божию?.. Устами своими говорите: «Господу помолимся, возглашаете ектению: «Станем добры, станем со страхом, а сердца ваши удалились от Меня, содержа злобу и гнев... Не принимайте просфоры и всякого другого приношения в церковь от корчемника, резоимца, грабителя, чародея, убийцы, неправедного судии, мздоимца, татя, разбойника и от гневливого: просфоры их гнусны, а свечи их угасают, – говорит Господь. На роту в церковь не пущайте: это вам не ротница, а молебница – собирайте к ней на молитву... Когда кто принесет просфору, ты, учителю, скажи ему: «Если имеешь, чадо, на кого гнев, примирись с ним, и я приму просфору твою и принесу на жертвенник, и вознесется тогда молитва твоя к Богу чистая...“ Внимайте себе, учители; когда пойдешь в церковь и кто-нибудь начнет говорить тебе о суетных вещах, ты прекрати молитву и научи его стоять со всем страхом Божиим. Хотя бы то был князь, не стыдись его. Пусть от него будет тебе бесчестье, зато от Бога будет тебе добро и честь... Зачем вы пренебрегаете Моими словами? Я послал вам епистолию на землю, вы и тому не поверили. Зачем затворяете врата от нищих, – говорит Господь. – Для кольев и саней есть место в дворах ваших, а для Меня в ваших дворах нет места, где бы Я мог главу подклонить; Я скитаюсь по улицам. Что принесли вы на этот свет или что возьмете отсюда с собою? Не могу терпеть вашего неразумия. Я потряс землею, вы не поверили Мне. Пустил на вас измаильтян, которые пролили кровь вашу по земле. Любя ли их, пустил их на вас или ненавидя их; но Мне мил род христианский, – говорит Господь. – Послушайте Меня, и Я избавлю вас от муки поганых: примите епитимию, хотя помалу, глаголет Господь. Весьма вы прогневали Меня, и Я все стерпел; но сего не могу стерпеть: зачем вы затворили церкви? Если бы возбранили вам это поганые, и тогда вам следовало бы оставить все имение и идти в церковь. Если бы даже пришлось вам пролить кровь, и тогда вы не должны преступать Моих заповедей... Я дал вам искус, искушая вас, и содержу всех вас в руке Моей, и дал вам живот. Недивно человеку пасть, но после падения нужно восстать покаянием и добрыми делами... Не приидох призвати праведники, но грешники на покаяние. А Сам с вами есмь до скончания века. Аминь».

Слово о кончине мира имеет сходство по содержанию и языку с Словами Серапиона, епископа Владимирского. И если по одному этому еще не может быть с непререкаемостию усвоено Владимирскому епископу, во всяком случае справедливо относится к памятникам нашей словесности XIII-XIV вв., когда со всею силою тяготело над Россиею монгольское иго. В последней мысли легко убедиться из следующих мест Слова: «Братие, бойтесь грозного и Страшного суда Божия, ибо внезапно придет тот страшный день. Если мы не приготовимся добродетелями, то нагие и странные будем осуждены в неугасимый огонь. О братие, живите в страхе Божием, ибо время жизни сей мало, как дым исчезает; и много бедствий приключается за грехи, и скорбь немалая: нашествия поганых, волнение между людьми, неустройство церквей, беспорядки между князьями, бесчиние священников... Если кто впадет в руки разбойников, возлюбленные, то как умиленно просит, чтобы сохранили ему жизнь, а имение взяли бы. Как же, братие, не худо то, что ради худой жизни мы всего лишаемся, а о душевной пользе не заботимся? Для чего жалеем давать неимущим? Почему не отстанем от злых дел и не хотим преклонить сердец на покаяние? Вот и земля трясется от лица Господня нам на страх, и многие города опустели по Божию гневу. Мы и того не убоялись; не перестаем творить зло. И поганых Бог попустил на нас: сыны и дщери ваши поруганы были и отведены в плен, все для того, чтобы мы убоялись; несмотря на то, мы одинаково неправды творим. Не оставляем гнева и зависти, блуда и пьянства и от грабительства не отстаем и от прочих злых дел, которые ненавистны Богу. О братие, доколе есть время покаянию, потщимся жить в добродетели; будем милостивы, да будет и Господь к нам милостив. Смотрите, братие, как и своих церквей не щадит Бог, ни святых книг, когда землю оставляет пустою за грехи человеческие, дабы принудить их к покаянию. Если же и казнимые не каются и не отстают от злоб, то еще большие томления и вечные муки ожидают их».

«Послушайте, – говорится в третьем Слове, – многие именем – христиане, а обычаем и делами – как неверные, навыкли действовать по-язычески... Что вы за верные, когда навыкли языческому кощунству, жидовским басням и уродословию, глумлению на улицах и беседах града, чарам, волхвованию, снам, ядению крови и удавленины и другим многим подобным делам? Какие вы христиане, если творите сие, и как смеете принимать Святые Тайны, будучи хуже язычников? Вы навыкли языческим делам: плясанию, плесканию руками, сатанинским песням, пьянству, блуду, гневу, зависти и другим, о которых нельзя здесь и говорить. Творя это, как вы зоветесь христианами, а хуже неверных? О братие, если вы верные, то не смешивайтесь с таковыми... Многие называют себя верными, а не знают, что есть христианство и как жить в вере и законе. Вижу не только юношей неистовых и неразумных, но и старцев и весьма скорблю, когда на беседах и на улицах вижу мужа, украшенного сединами, толкующего злое или влекущего с собою на позоры или на пир дитя свое. О верные! Как вы сами устрояете погибель душам своим?.. Если кто вопросит тех бесстудных, как жили пророки и апостолы и что творили и сколько было пророков и апостолов, – они не знают и не умеют, что сказать. А если спросят о конях и о птицах или о чем ином, – они философы и хитрецы... Если продолжится слово учения, то многие стоят с принуждением, как бы у некоего зла. А случится быть на улице или на беседе и на игрище, там пробудете до полудни и дальше. Или если случится пить, то не спят и ночи, творя пагубное. Какие вы христиане, если больше поганых творите замышление сатаны? Он научил позорам и смехотворца, и кощунников, и скоморох, и игрока, чтобы их злыми делами погублять нас. Ибо присутствующие на позорищах не то ли же творят? Когда пустошник, глумяся, изречет что-либо, тогда они еще больше смеются. Зловредного кощунника следовало бы побить и отогнать, а они только чудятся ему и учатся злу; другие же дают еще игрокам мзду, возжигая тем больший огнь на главу свою...» и так далее.

Четвертое Слово написано, вероятно, митрополитом или, по крайней мере, епископом, судя по тому, что проповедник выражается: «Аще неции деют злая, и духовнаго не слушают учения, и не каются, велим градским властителем не щадити таковы... велим градским казнити законом». В устах простого священника подобная речь не имела бы значения. Это Слово, при некотором сходстве с третьим, представляет и замечательные особенности. «Братие и сестры! Послушайте святого учения. Есть между христианами такие, которые только имя христианское носят на большее осуждение себе, не творя воли Божией, а живут по-язычески, в пьянстве, блуде и других злодеяниях, будучи омрачаемы окаянным дьяволом, в клятвах, обидах, телесных нечистотах, оклеветая и обижая друг друга; считают себя как бы бессмертными... как бы за ложь признают уготованные грешникам муки, которых трепещет и сатана. Всем таковым мы запрещаем, да, устрашась Бога и грядущего суда, покаются от злых дел и проклятого любодеяния, из-за которого Содом, и Гоморра, и окрестные грады огнем пожжены... А что сказать о хульных словах, мы не знаем. Те, которые клянутся Богом, целуют крест, ходят ротою до церкви и алтаря, те на погибель себе призывают Божество... За то и казни шлет на нас Бог иногда засухою, иногда пожаром и другими бедами, что люди клянутся Богом и святыми Его и стараются превзойти друг друга клятвами, оскверняя ротою церковь Божию... Подобна этой и другая вина: лечат немощь волшбою, и наузами, и чарами, приносят требища бесам, и беса, называемого трясавицею (трясцею), думают прогонять тем, что пишут еллинские слова на яблоке и кладут его на престол во время службы. Это проклято. Потому и многие казни на нас от Бога за неправды наши. Господь не заповедал лечиться чарами и наузами и верить во встречу, в полаз и в чех – то дело поганское. А если кто из христиан поступает так, он осудится больше язычников, если не покается... Если пресвитеры таковых не учат, не исправляют, не запрещают, ревнуя о славе Божией, горе будет таким учителям. Каждый держит иерейство, чтобы тем кормиться, а не заботится о духовных делах, чтобы приять мзду вечного живота; не преподает правого учения во спасение, а больше снисходит, льстит и из-за дара прощает без епитимии; все и делает, и говорит ради чрева, чтобы не лишиться временной чести... Если же некоторые делают зло, и не слушают духовного учения, и не каются, такие восприимут по делам законное мучение; а мы велим градским властелям не щадить таковых, творящих зло пред Богом, но наказывать льстецов, хульников, ротников, мужеложцев, убийц, татей, чародеев, насилующих дев, блудящих с замужними. Таких велим казнить градским законом, а не щадить злых, да научатся и перестанут делать злое... Посему, властели, не щадите творящих зло, но наказывайте их и не отпущайте по мзде, чтобы и вам, как содетелям беззакония, не восприять тяжкого суда от Бога...»

Второй отдел духовной литературы русской XIV в., впрочем очень небогатый, составляют сочинения исторические. Мы опускаем летописи, которые еще продолжаемы были тогда в разных местах России: Москве, Новгороде, Пскове, может быть, лицами духовного звания, судя по тону и характеру этих летописей, а имеем в виду повествования о некоторых замечательнейших лицах и частных событиях. Сюда относятся: 1) жития наших святителей – святого Кирилла, епископа Туровского, и святого Петра митрополита, 2) сказания о благочестивых князьях Довмонте Псковском, Михаиле Тверском и Димитрии Донском, 3) повести о Мамаевом побоище и о чудесном спасении Москвы от Тамерлана.

Житие святого Кирилла, епископа Туровского, очень кратко и составлено, по всей вероятности, в самое тяжкое время монгольского ига, и следовательно, к концу XIII или в 1-й четверти XIV в., как показывают слова заключительной молитвы, обращенной к святителю: «Моли о нас Вседержителя, Ему же ныне предстоиши с дерзновением, от настоящие нам беды избавитися и от безбожных агарян, присно мучащих нас». Это житие напечатано в Прологе под 28 числом апреля с немногими отступлениями от рукописных списков.

Житие святого Петра, митрополита Московского, написано святым Прохором, епископом Ростовским († 1327). Оно драгоценно как сказание о великом святителе современника и очевидца и резко отличается от другого жития того же угодника, составленного митрополитом Киприаном. Сколько последнее растянуто, многоречиво и витиевато, столько первое кратко, просто и безыскусственно. Вот как, например, описывает Прохор вступление Петра в обитель и его монашеские труды: «Когда было ему 12 лет, пошел он в монастырь и сделался иноком; служил в монастыре в поварне, на всю братию носил воду и дрова на раме своем и оставался в этой службе несколько времени. Затем пожелал навыкнуть иконному писанию и сделался „иконник чуден“, писал иконы Господа нашего Иисуса Христа, святой Богородицы, пророков, апостолов, мучеников и всех святых, представляя каждого „по сличью образа их“. А посту и молитве так прилежал, как никто другой в нынешнее время, и творил милостыню из того, что приобретал своими праведными трудами. После сего поставил церковь святого Спаса на реке Рати, и сотворил монастырь, и созвал братию, и прилежно, с увещанием учил их спасению душ...» Или вот повествование о переселении святого Петра в Москву: «Проходя грады, он обрел град „честен кротостию“, называемый Москва, а в нем князя благочестивого по имени Ивана, сына Даниилова, внука Александрова, который был милостив к святым церквам и нищим, сам „горазд святым книгам“ и слушался святых учений. Поселившись в граде том, он сказал благочестивому князю: „О сын мой! Велико твое благочестие, послушай меня днесь“. Когда благочестивый князь обещался, то святой митрополит сказал: „Да созиждется в граде твоем каменная церковь святой Богородицы“. Благоверный князь поклонися и отвечал: „Твоею молитвою, святой отче, да будет“. Когда основана была церковь, он и гроб себе сотворил своими святыми руками. Спустя мало времени возвещена была святым ангелом смерть его».

Сказания о благочестивых князьях, нами прежде исчисленные, известны все в печати. Сказание о святом Довмонте, князе псковском, написано вскоре после его смерти, очень кратко и внесено в местную летопись. Сказание о мученической кончине святого Михаила, князя тверского, написано со слов очевидцев и помещено в нескольких летописях. Сказание о житии и преставлении великого князя Димитрия Иоанновича Донского, оканчивающееся похвалою ему и по местам проникнутое истинным чувством, хотя и многоречивое, написано современником и издано было неоднократно.

Из двух повестей о замечательнейших событиях того времени первая и лучшая – о Мамаевом побоище не без основания приписывается рязанскому иерею Софонии, жившему к концу XIV в. Но она дошла до нас не в первоначальном виде, а с позднейшими вставками и изменениями. И хотя проникнута вся духом христианским, однако ж по главному предмету своему и характеру, более поэтическому, принадлежит не столько духовной литературе, сколько светской. Вторая повесть – о спасении Москвы от Тамералана, написанная также современником, очень кратка и рассказывает сначала о Тамерлане и его делах, потом о перенесении Владимирской иконы Богоматери в Москву, о сне, виденном Тамерланом, и удалении его от Москвы, наконец о благодарности русских Богу и Пресвятой Деве и установлении праздника в память этого события. Повесть внесена в летописи.

С половины XIV в. возобновились путешествия русских людей к святым местам Востока или, вернее, начались новые описания этих путешествий, составленные самими путешественниками.

Новгородский инок Стефан был в Царьграде около 1350 г. при патриархе Исидоре и в своем Страннике говорит более всего о святой Софии константинопольской, потом о других церквах и монастырях, которые посетил; о чудотворных иконах и мощах, которым поклонился; о некоторых святынях, перевезенных в Царьград из Иерусалима; о замечательнейших колоннах и памятниках, украшавших тогда греческую столицу. Старец паломник передает то, что слышал, с детскою верою и простотою.

Между тем как Стефан Новгородец изложил свои впечатления, полученные в одном только Царьграде, хотя оттуда странствовал и во Иерусалим, Игнатий, иеродиакон смоленский, обнимает в своем описании гораздо большее число предметов. Он находился в свите митрополита Пимена, путешествовавшего в Грецию в 1389 г., и в первой части своего сочинения изображает по порядку это самое «хождение» от Москвы до города Халкидона, где вскоре митрополит скончался. Во второй – передает то, что сам видел и слышал в Константинополе, причем с подробностию рассказывает о смерти турецкого султана Амурата и о венчании на царство греческого императора Мануила. Последнюю часть посвящает описанию своего «хождения» во Иерусалим и пребывания там.

Третий путешественник, дьяк Александр, приходил в Царьград к концу XIV в., как сам выражается, куплею, т. е. по делам торговли. Но воспользовался этим случаем, чтобы поклониться цареградской святыне, был в святой Софии, посетил важнейшие монастыри и со всею краткостию перечисляет находившиеся в них чудотворные иконы, мощи святых и другие священные предметы, причем о монастыре Продроме не без намерения сделал заметку: «У сего монастыря нет ни сел, ни городов, но Божиею милостию всех монастырей богатое».

Были у нас в XIV в. и другие лица, отличавшиеся образованием и даром учительства, но от которых или дошли до нас только писания юридические, как, например, от святого Дионисия Суздальского, или не дошло никаких сочинений. Так, о Новгородском архиепископе Моисее († 1362) повествуется, что он «добре пасяше свое стадо, многи писца изыскав, и книги многи исписав, и многи утвердив учением своим... и по сем скончался, много писание оставив». Что разумеется здесь под многим писанием: сочинения ли владыки или те книги многи, которые он исписал, неизвестно, хотя последнее, судя по контексту речи, вероятнее. Один старец нижегородского Печерского монастыря по имени Павел Высокий († 1382) был «книжен велми и философ велий; егда же беседы время бываше ему, много разсуден и полезен зело, и слово его солью Божественною растворено». Не знаем, откуда прибавил к этому Татищев, будто Павел «писаше книги учительныя многи и к епископом посылаше». Но во всяком случае те сочинения, какие приписываются ему ныне, приписываются совершенно произвольно, на том только основании, что они современны ему и приличны ему по тону и по содержанию, как будто у нас не было в XIV в. и других учительных старцев, например хоть Дионисия Суздальского или Моисея Новгородского, которым сочинения эти столько же современны и могут быть приличны. Святой Стефан, епископ Пермский, кроме того что знал языки греческий и зырянский и мог говорить на них, был муж, по словам его жизнеописателя, мудрый, разумный, смышленый, искусный в книгах, сильный словом, имел дар учительства, отличался уменьем изъяснять писания пророческие и апостольские и разрешать самые трудные вопросы. К сожалению, и от этого великого святителя не уцелело ни одного сочинения и то «Списание», или послание, против стригольников, которое доселе приписывалось Цареградскому патриарху Антонию, а ныне начинают усвоять Стефану Пермскому, вовсе ему не принадлежит.

Судя по сохранившимся памятникам, наша духовная литература XIV в. почти ничем не отличалась от литературы XIII столетия. Писатели если не исключительно, то преимущественно обращали свое внимание на предметы современные и в изложении мыслей соблюдали простоту и безыскусственность. Только в двух-трех позднейших сочинениях, каковы о Мамаевом побоище, о жизни Димитрия Донского, начали обнаруживаться витиеватость, многословие и напыщенность, которые вскоре достигли у нас еще больших размеров.

III. В 1-й половине XV в.

Главными представителями у нас риторизма, многословия, напыщенности к самому концу XIV и с начала XV в., хотя, с другой стороны, и главными представителями просвещения более обширного, нежели какое мы видели у себя доселе, можно назвать трех наших митрополитов: Киприана, Фотия и Григория Самвлака, которые и рождением, и воспитанием своим не принадлежали России, а пришли к нам с готовым образованием из Сербии и Греции.

Киприан, родом серб, был муж «всякого целомудрия и разума Божественного исполнен и вельми книжен». Он старался непрестанно учить народ страху Божию и своими умными, одушевленными наставлениями услаждал всех. Любя безмолвие, он часто уединялся в свое загородное село Голенищево, и там в тихом приюте, находившемся между двумя реками – Сетунью и Раменскою и окруженном лесом, предавался размышлению, чтению слова Божия, и своею рукою писал книги. Он был знаток церковных канонов, как свидетельствуют его послания и грамоты юридического содержания, числом девять, которыми мы воспользовались в своем месте; был ревнитель церковного богослужения и перевел с греческого некоторые чинопоследования и службы, а одну молитву – разрешительную даже сочинил сам, о чем также было уже сказано нами. Теперь обратим внимание на остальные его сочинения.

Нельзя не пожалеть, что ни одно из поучений митрополита Киприана, которые он несомненно проповедовал в церкви «велегласно», не дошло до нас, что даже окружное его послание, вероятно учительное, которое он по примеру своих предшественников написал «к игуменом, и попом, и диаконом, и ко мнихом, и ко всем православным христианом», доселе не издано. А из числа изданных посланий только в заключении одного, более других обширного, встречаются учительные мысли и нравственные наставления такого рода: «Ныне, – говорит архипастырь, – уже последнее время и приходит конец веку. А бес сильно рыкает, желая поглотить всех по нашему небрежению и лености. Оскудела добродетель, престала любовь, удалилась духовная простота, а зависть, лукавство, ненависть водворились, и мы исполнились ухищрения и высокоумия... Горе нам, потому что мы оставили путь правый! Все хочем обладать, все хочем быть учителями, не бывши еще учениками... Остается мне плакать и проливать слезы; особенно же плачу и скорблю о неправдах человеческих, как мы, не боясь Бога и не стыдясь людей, сплетаем лживые слова на ближнего, движимые завистию... Лютый недуг душевный – это зависть: много убийств в мире совершено ею и многие страны запустели. Завистию был подвигнут Каин на братоубийство, и оттоле убийство вошло в мир; зависти ради Иаков бежал из отеческого дома, предался в работу Лавану и прослужил у него четырнадцать лет; по зависти продали братья Иосифа в Египет, где Господь прославил его и предоставил ему власть над всем Египтом. Но что много говорить? Самого Господа, Творца неба и земли, иудеи распяли по зависти. Злая страсть – зависть, и кто одержим ею, тому нет спасения... Позаботимся же избегать этой страсти, а вместо ее приобретем братолюбие и сострадание, имея мир в сердце и душе своей... Иным путем невозможно спастись, кроме чистой любви, хотя бы кто истощил тело свое великими трудами, как говорит великий учитель Павел: Аще предам тело мое, во еже сжещи е, любве же не имам, никая польза ми есть (1 Кор. 13. 3)». Здесь кстати заметить, что с 1392 г. началось последнее столетие седьмой тысячи лет, по истечении которой многие христиане ожидали кончины мира, и мысль о близости этой кончины быстро распространилась тогда как в Греции, так и в России. И вот Киприан уже выражал эту мысль, а Фотий, как увидим, повторял ее даже очень часто.

Недавно открыты и изданы еще четыре послания митрополита Киприана, которые по главному содержанию можно назвать историческими. Они писаны к знаменитым игуменам Сергию Радонежскому и Феодору симоновскому и касаются разных обстоятельств жизни этого святителя и современного состояния Западнорусской Церкви: в первом Киприан извещает о своем путешествии из Киева в Москву на митрополию; во втором описывает притеснения и обиды, сделанные ему на пути в Москву по повелению великого князя Димитрия Иоанновича, показывает незаконность притязаний архимандрита Митяя на Московскую митрополию, объясняет свою невинность пред великим князем и свои действия в Литве; в третьем и четвертом – уведомляет о своем путешествии в Константинополь. Первое и два последние послания очень кратки и маловажны, но второе очень любопытно по новости сведений, в нем сообщаемых. «Не утаилось от вас, – пишет Киприан означенным игуменам, – и от всего христианского рода, что сделали надо мною, чего не делалось ни над одним святителем, как стала Русская земля. Я изволением Божиим, и избранием великого и святого Собора, и благословением Вселенского патриарха поставлен митрополитом на всю землю Русскую, как знают все. И ныне поехал было со всем чистосердечием и благожеланием к великому князю. Но он разослал послов, чтобы не пропустить меня, сделал заставы, сбил ратников, поставил над ними воевод и наказал им, какое зло сделать надо мною и даже предать нас без милосердия смерти. Я, предохраняя князя от бесчестия и заботясь больше о душе его, прошел иным путем, надеясь на свое чистосердечие и свою любовь к нему, и его княгине, и его детям, но он приставил ко мне мучителя, проклятого Никифора, и какого зла не совершил надо мною? Хулы, поругания, насмешки, грабительство, голод! Меня ночью заточил нагого и голодного, и от той студеной ночи доныне страдаю... Если миряне опасаются князя, потому что у них жены и дети, стяжания и богатства, которых они не хотят лишаться... то вы, отрекшиеся мира и живущие одному Богу, как вы, видя такую злобу, умолчали? Если вы желаете добра душе великого князя и всей его отчине, зачем вы молчали?» Представив затем несколько правил святых апостолов и святых отцов о поставлении иерархов, Киприан продолжает: «Если все это так, то как у вас на митрополичьем месте стоит чернец (Митяй), в святительской мантии и клобуке с святительским посохом в руках? Где слышалось такое бесчиние и злое дело? Если брат мой (святой Алексей) преставился, я святитель на его месте, моя митрополия. Не мог он оставлять наследника при смерти своей. Когда слыхано было возлагать на кого-либо прежде поставления святительские одежды, которых не может носить никто, кроме одного святителя? Как же смеет он стоять на месте святительском?.. А что клевещут на митрополита, брата нашего, будто он благословил его на все те дела – это ложь... Разве мы не знаем, что случилось при смерти митрополита? Я видел грамоту, которую написал митрополит умирая, и та грамота будет с нами на великом Соборе...» Потом Киприан снова обращается к самому себе и говорит: «Какую вину нашел во мне князь великий? Чем я виноват пред ним и его отчизною? Я ехал к нему благословить его, и княгиню его, и детей его, и бояр его, и всю отчину его и жить с ним в своей митрополии, как жили мои братья с его отцом и дедом, великими князьями, а еще хотел дарить его честными дарами. Винит меня в том, что я прежде был в Литве, но какое зло сделал я, находясь там? Если я был в Литве, то многих христиан освободил от горького плена, многие из ненавидящих Бога познали нами истинного Бога и пришли к православной вере чрез святое крещение. Ставил я святые церкви, утвердил христианство, присоединил к Русской митрополии места церковные, за давностию лет пришедшие в опустение. Новогродок Литовский давно отпал, а я восстановил его и возобновил десятину митрополии и села. В Волынской земле сколько лет Владимирская епископия оставалась без владыки, в запустении, и я владыку поставил и места исправил...»

Должно сказать, что в посланиях митрополита Киприана еще мало заметны многоречие и витиеватость, но они резко бросаются в глаза в его историческом труде – в житии святого Петра, митрополита Киевского и всея России, напечатанном в Степенной книге (1. 410). В этом сочинении, которое автор основал на том, что слышал от «сказателей», он не только изображает всю жизнь святителя от рождения его до смерти, но и упоминает о некоторых чудесах его по смерти и о причтении его к лику святых, а наконец рассказывает уже с меньшим многословием, как и сам удостоился чудесной помощи от угодника Божия. Приведем для примера этот последний, лучший отдел сочинения. «Прежде сих лет, не знаю как, имиже Бог весть судьбами, – говорит Киприан, – и я, смиренный, возведен был на высокий престол митрополии Русской святейшим патриархом и дивным Филофеем с его священным Собором. Но когда пришел я в Русскую землю, прилунилось мне нечто противное по грехам моим. И с наступлением третьего лета я опять устремился в Царьград, и достигши туда после многих трудов и искушений, я надеялся найти некое утешение, а нашел всякое нестроение в царях и патриархах. На патриаршем престоле сидел неправильно возведенный Макарий, безумный, который взошел на высокий патриарший престол без соборного избрания и без указания Святого Духа, а только по царскому хотению. Между тем как прежде украшал престол великого патриаршества вселенского святейший и блаженный патриарх Филофей, который, пожив довольно, добре упас Христово стадо, подвизался против ереси Акиндиновой и Варлаамовой, разрушив учение их своими поучениями, попрал своими духовными словами и еретика Григория, низложив до конца его учение, а самих еретиков предал проклятию, и многие книги написал на утверждение православным и Слова похвальные, и сложил каноны многоразличные. Сего-то патриарха как святого, великого и дивного словом и делом тогдашний царь не восхотел, а по оболганию и клевете с престола сводит и заключает в монастырь; по своему же нраву избирает некоего Макария, безумного и лишенного всякого разума, и вопреки церковному уставу и преданию посаждает мерзость запустения на месте святе... Но дивный Филофей, человек Божий, медоточивый язык, в своем заточении и нестерпимых болезнях непрестанно славословил и благодарил Бога и чрез лето уснул блаженным сном... Царь же, озлобивший его, потерял свое царство, а Макарий, поставленный царем, соборне низвергнут судом Божиим как злословный и послан в заточение. На том Соборе был и я вместе с другими святителями, равно как в свитке низвержения его и я подписался. Пробыл я в то время в Константинополе тринадцать месяцев. Нельзя мне было выйти из него, потому что великое нестроение и нужда тяготели тогда над царствующим градом. Море было занято латинами, а земли и суша находились во власти безбожных турок. И когда я пребывал в таком затворе, постигли меня нестерпимые болезни, так что еле был жив. Но, пришедши в себя, я призвал на помощь святого святителя Петра, молясь к нему: „Рабе Божий и угодниче Спасов! Знаю, что ты имеешь великое дерзновение пред Богом и можешь, если захочешь, помогать нападствуемым и больным. Итак, если угодно тебе, чтобы я достиг твоего престола и поклонился твоему гробу, даруй мне помощь и облегчение от болезни...“ Поверьте мне, что с того времени мои нестерпимые болезни прекратились, и чрез несколько дней я вышел из царствующего града, и поспешением угодника Божия пришел, и поклонился его чудотворному гробу...»

С особенною похвалою отзывается летописец о духовном завещании, или «прощальной грамоте», митрополита Киприана, которую написал он за четыре дня до своей кончины и которая, по приказанию его, была прочитана над его гробом Ростовским архиепископом Григорием. Сказав предварительно о своей старости и умножающихся болезнях, которые и заставили его написать эту грамоту, митрополит начинает ее следующими словами: «Прежде всего исповедую святую богопреданную апостольскую веру во Святую Троицу и истинное благочестие православия и заповедую соблюдать целыми и неизменными все священные апостольские повеления и предания святой Божией Церкви, как написано в моем Исповедании, которое предал я вначале, когда по обычаю рукоположен был во святителя...» Потом святитель преподает последнее целование, прощение и благословение правоверным царям, живым и скончавшимся после его рукоположения святейшим патриархам и всем митрополитам, живым и умершим, благоверному великому князю всей России Василию Димитриевичу с его семейством, прочим великим князьям русским и всем князьям удельным; всем русским епископам, живым и умершим, и всему священническому и иноческому чину; князьям, великим и малым, прежде скончавшимся; боярам, великим и малым, с их семействами и всему христианскому народу, а от патриархов, митрополитов и епископов просит и себе взаимного благословения и прощения. Далее разрешает всех подвергшихся от него епитимии, прощает роптавших на него или явно восстававших и благословляет тех, которые любили его и помогали ему в нуждах и во время его путешествий в чужие земли. Наконец, поручает свою душу, дом Пресвятой Богородицы и всех своих бояр и слуг великому князю Василию Димитревичу и преподает всем от Господа благодать, мир, прощение и свое благословение. В конце грамоты Киприан приписал несколько общих мыслей о скоротечности и суетности человеческой жизни. Грамота эта, частию по новизне своей, так как прежде никто из митрополитов не писал такого завещания, а частию и потому, что во время чтения ее над гробом Киприановым многих привела в слезы, могла показаться чудною. как названа она в летописях, хотя не представляет ничего особенно замечательного.

В летописи Татищева (4. 424) приписываются Киприану еще некоторые другие ученые труды, и именно говорится: «Книги своею рукою писаше, яко в наставление душевное, преписа Соборы, бывшия в Руси, многия жития святых русских и степени великих князей русских; иная же в наставление плотское, яко правды и суды, и летопись русскую от начала земли Русския вся по ряду, и многи книги к тому собрав, повелел архимандриту Игнатию спасскому докончати, яже и соблюдох». Но это свидетельство, во-первых, сомнительно, потому что неизвестно, откуда заимствовал его Татищев, и оно не подтверждается никакими другими летописями и сказаниями. Выражение «яже и соблюдох», заставляющее предполагать в свидетельстве слова современника Киприанова, спасского архимандрита Игнатия, не есть ли одна из тех описок и ошибок, которых так немало в Татищевской летописи? А во-вторых, если и признать свидетельство достоверным, оно крайне неясно. Что значит слово «преписа»: то ли, что Киприан только переписал сочинения, исчисленные в свидетельстве, или и то, что некоторые из них он сам составил? На каком же основании по отношению к одним сочинениям мы будем принимать это слово в первом смысле, а по отношению к другим в последнем? Если скажем и должны сказать, что Киприан собственно переписал деяния русских Соборов, бывших прежде (ныне известно деяние одного из них – Владимирского 1274 г.), равно правды и суды, как догадываются Русскую Правду и судные грамоты князей, то почему же станем утверждать, что он не переписал только, а сам составил степени русских государей, многие жития русских святых (из которых известно ныне как составленное Киприаном лишь одно – святителя Петра) и Русскую летопись, доконченную архимандритом Игнатием? Поэтому отнюдь не более как за догадку можно принять мысль, что Киприан составил Степенную книгу в ее кратчайшем виде или положил ей начало и что он написал, хотя не докончил. Русскую летопись, может быть и Троицкую, доведенную до 1408 г.

От митрополита Фотия дошло до нас гораздо более сочинений. Доныне известны под его именем восемь Слов, или поучений, произнесенных во храме, двадцать девять посланий и грамот и духовное завещание. Но, по всей вероятности, это не все им написанное, как можно заключать из его собственных свидетельств.

Из поучений митрополита Фотия пять написаны на дни праздничные и воскресные, именно: на день Благовещения и на случившееся в этот день освящение исходного храма, устроенного великим князем Витовтом; на Сретение Господне; на недели – о блудном сыне, мясопустную и православия. Остальные три, из которых, впрочем, одно служит только повторением или сокращением другого, написаны по случаю современных народных бедствий: бездождия, моровой язвы и вообще казней Божиих.

В Слове на Благовещение Господне можно различать четыре части. В первой Фотий изображает сначала торжественность праздника Благовещения самыми общими и неопределенными чертами, по местам повторяя одни и те же мысли; потом приглашает ублажать и воспевать Пресвятую Деву Богородицу; наконец рассказывает о чуде Ее, послужившем поводом к составлению Ей акафиста, т. е. о событии, вовсе не относящемся к Благовещению. Во второй части, упомянув о новоосвященном храме, подробно наставляет христиан, как им присутствовать во храме, молиться Богу и исповедовать грехи свои пред отцами духовными. В третьей учит самих священников новоосвященной церкви прилично вести себя в ней и заботиться о врученном им духовном стаде. В четвертой обращается к князьям и воинам, напоминает им об обетах крещения и как храм создан был во имя Честного и Животворящего Креста, рассказывает о явлении Креста Константину Великому и о громоносном легионе христиан, по молитвам которого римляне во дни Марка Аврелия одержали победу над варварами, хотя последний случай прямо не относится к делу. Вообще, Слово очень растянуто и многоречиво, не отличается ни силою, ни последовательностию мыслей, не чуждо повторений, написано языком крайне неправильным и темным. Чтобы сколько-нибудь познакомиться с этим Словом, приведем из него отрывок о стоянии в церкви, который нам представляется лучшим: «Смотрите, как входить вам в церковь, со всяким испытанием своей совести и чистоты и с устранением себя от всяких временных помышлений. Вспоминайте о трапезе сей, что в ней находится и Кто возлежит в ней. Возлежит не земной царь, но Царь Небесный и Царь царствующих, а вокруг Него со страхом обстоят ангелы и архангелы, многоочитые херувимы и серафимы. Итак, непрестанно помышляйте, чье это жилище, да не вносите в это земное небо чего-либо неподобного, безгодных торжищ, мерзких знаний, совещаний на зло и осуждение брата... Ибо церковь существует не для того, чтобы мы, сходясь в нее, разговаривали о неподобном, но чтобы мы молились с ангелами и ликовствовали, исповедуя каждый грехи свои. Ей, убойтесь самого Господа, сказавшего иудеям: Дом Мой – дом молитвы есть, вы же сотвористе его пещеру разбойников (Лк. 19. 46). Знаете, как Он древле, вошедши во святилище и узрев купующих и продающих, сотворил бич и со стыдом изгнал всех. Но тогда совершались приношения ветхозаветные, закалаемы были бессловеные животные, а ныне на сей трапезе закалается сам Христос, Сын Божий, давший Себя за нас, и возлагается животворящее Его Тело и пречистая Кровь; вокруг же все наполняется архангельскими и ангельскими песнопениями вместе с человеческими и евангельскими благовествованиями, и апостольскими преданиями, и отеческими учениями. Для сего-то и сооружена сия святая Божия церковь от Промысла Божия, нас назирающего... чтобы мы, приходя в сию духовную и Божественную баню, покаянием и слезами омывали скверны телесные и получали разрешение от грехов. Посему молю вас, чада мои, притекайте сюда с бодростию и со страхом к слушанию Божественных заповедей, к славословию и чтению церковному, устремляя ум к единому Богу и устраняя себя от всего мирского...»

В Слове на Сретение Господне – две части. В первой проповедник говорит о предмете праздника и восхваляет святого старца Симеона; во второй преподает наставления святителям и священникам, князьям и боярам, наконец всем сущим под властию – «средним и убогим». Излагая празднуемое событие на основании Евангелия, проповедник делает и свои замечания, но большею частию общие, которые могли бы быть повторены и в другие Господние праздники. Например: «Сие Отроча поют ангелы, Его трепещут власти, славят силы; Ему работает солнце, ради человека поставленное, Ему служит луна. Его слушают стихии, Ему покоряются источники. И, узрев сие Отроча, двери адовы затворились, а небесные двери отверзлись. Сие Отроча, при виде Которого вострепетал ад, упразднило смерть, посрамило диавола, разрушило клятву, утолило скорбь, сокрушило змия-губителя, разрушило средостение, раздрало лукавое рукописание, попрало грех, упразднило лесть, восставило тварь, спасло нашего праотца, воздвигло Еву, призвало язычников, просветило мир». Святой Симеон Богоприимец изображается следующими чертами: «Этот блаженный Божий человек Симеон по видимому был человек, но по разумеваемому, был выше человека, – человек существом и естеством, но добродетелию ангел; человек, имевший пребывание чувственно в дольнем Иерусалиме, а мысленно – в горнем Иерусалиме; человек, пребывавший плотию с человеками, а духом ликовавший с ангелами. Он даже как бы выше и ангелов, потому что более их удостоился видеть Невидимого, и не только видеть, но, что еще важнее и преславнее, восприять на свои руки». В своих наставлениях святителям и священникам митрополит Фотий относит к ним слова Спасителя: Вы есте свет миру, вы есте соль земли, приводит изречение святого Дионисия Ареопагита: «Достоит Господню священнику свету быти и тако прсвещати, чисту быти и тако очищати, святу быти и тако освящати», показывает высокое значение и тяжкую ответственность священного сана и, между прочим, делает замечание: «О сем убо, о настоятелие духовнии, въкратце часто слово изношу любви вашей». Князей и вельмож убеждает иметь попечение об убогих, миловать сира и вдовицу, защищать обидимых, питать взаимную любовь и творить суд праведный. Сущим под властию заповедует стяжать несомненную веру в Бога и оказывать всякую покорность своим властителям.

В Слове или, вернее, в беседе на неделю блудного сына, после общих предварительных соображений о том, как Бог долготерпелив и милостив ко всем людям, в особенности к грешникам, как Он щадит иногда предков ради имеющих произойти от них потомков и как Он скор к помилованию обращающихся к Нему, митрополит Фотий изъясняет по порядку евангельскую притчу о блудном сыне. Главная мысль толкователя та, что человек, имевший у себя двух сынов, есть Бог, старший сын его – праведники, а младший – грешники. Соответственно этой главной мысли сделаны и частнейшие изъяснения всех подробностей притчи более или менее удачно. Например: «И, расточившу ему (младшему сыну) вся, бысть глад крепок в земли той, и начат лишатися. Все благое восприял грешник от Бога и был во всякой нищете; а работающие Богу питаются от Его Божественных слов. Так, работающие Господу ядят благая, а работающие греху алчут и терпят лишения и глад – глад не только хлеба и воды, но глад оттого, что они не насыщаются от трапезы Божия слова. Где нет страха и закона Божия, там глад велик, ибо начало нашего спасения есть страх Божий, а корень всего доброго в нас – закон Божий. Где нет милости, любви и правды, там глад крепок. Где не рождаются пшеница целомудрия и грозды чистоты, там глад крепок. Где изобилие лукавых дел, там оскудение и нищета добродетелей и благих дел. Впрочем, для согрешившего человека не вдруг настает глад, а тогда, когда он замедлит во грехах и истощит богатство всех своих добродетелей». В конце своей беседы проповедник приглашает слушателей к покаянию преимущественно двумя мыслями: мыслию о современных бедствиях и господствовавшею мыслию века – о близости кончины мира: «Вы слышите и видите, как повсюду Бог нещадно попустил на нас праведный гнев свой, видите бесчисленную смертность людей и запустение жилищ наших.

Посему, возлюбленные, с духовным усердием молю вашу любовь, придите в покаяние истины, удалите себя от злобы и от всякого лукавства и сопротивных дел, от всякой лености и небрежения, ради которых належит на нас гнев Божий; постарайтесь обратиться от всякого заблуждения и помрачения и от всяких скверн, плотских и духовных, и обновить себя во всем покаянием и исповеданием целомудренным. Вот, любимые, приближается конец летам живота человеческого, как сени преходящей, и приспевает последний день. Если и под конец не обратимся чистым и целомудренным покаянием во всем, то что будем отвечать грозному, и страшному, и немздоимному Судии, проведши жизнь во зле и небрежении и не внимая никаким наказаниям Божиим?»

Слово в неделю мясопустную святитель Начинает так: «Древле Божественные пророки богодухновенно предсказали о Страшном и Втором пришествии Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа; также и блаженные апостолы и богоносные отцы изложили Божественным, небесным языком евангельское учение от Божественной Премудрости. Потому, возлюбленные, хочу и я ныне предложить о сем Слово любви вашей. Ибо многие от небрежного уныния впадают во множество грехов и изнеможение и, помышляя о человеколюбии Божием, говорят: „Нет геенны огненной и нет муки. Бог простит нам все согрешения“. Но их вразумляют святые, вдохновенные от Бога. Что все мы восприимем по заслугам, послушай пророка Иезекииля, вещающего от лица Божия: В чем тя обрящу, в том тя сужю. И Давид говорит: Яко Ты воздаси комуждо по делом его (Пс. 61. 73). И Павел тоже сказал: Воздаси комуждо поделом его (Рим. 2. 6)». После такого вступления проповедник сначала изображает последний суд общими чертами, как он будет страшен, как откроются на нем все наши дела, как грозен и нелицеприятен будет Судия, какия тяжкие, нескончаемые муки ожидают грешников, и не раз призывает своих слушателей к покаянию. Затем, в частности, обращает внимание на слова Самого Спасителя о Втором его пришествии и всемирном суде (Мф. 25. 31 и след.). При этом показывает различие Второго пришествия Спасителя от первого: «Первое пришествие, возлюбленнии, было, когда Он приходил на землю, чтобы спасти нас, в смирении и нищете, в бесчестии, и поругании, и в поношении, а о Втором пришествии сказано: Егда приидет во славе Своей, т. е. приидет с славою и силою, копьеносимый ангелами, предстоящими Ему со страхом и трепетом». Объясняет, почему праведники названы овцами, а грешники козлищами: «Овцами называет (Спаситель) святых ради кроткого, смиренного и незлобивого их жития и потому, что как овцы дают волну, так и святые дают нам плод и пользу, т. е. Божественный и духовный покров, и напояют нас млеком, подавая душам нашим пригодную пищу, полезную и спасительную. А козлищами называет грешных потому, что они идут к стремнинам на беззаконие и на пропасти и так же бесчинны и неплодны, как козлища». Раскрывает мысль, почему праведники получат награды, именно за дела милосердия, а грешник – наказание за несовершение этих дел: «Праведный и милостивый наследует Царство потому, что он исполнил любовь, которая есть главизна всех добродетелей, а часть любви есть милостыня. Немилостивый же хищник и неправедник отсылается в огнь, потому что стяжал ненависть, главизну всех зол, а часть ненависти есть немилосердие...» В заключение проповедник старается возбудить своих слушателей к покаянию, с одной стороны, указанием на современные бедствия, причем довольно подробно излагает учение, что бедствия посылаются на нас за наши грехи и для нашего исправления, а с другой – напоминанием о приближающемся посте как времени покаяния и спасения.

Слово Фотия в неделю православия – очень обширное, многосложное и очень неудачное. В первой, вступительной части, хотя она вовсе не служит вступлением к последующей речи, автор говорит о том, что великое благо есть пост и молитва, если только мы благодарим Бога за все, получаем ли от Него просимое или не получаем; что Бог иногда не внемлет нам, когда мы просим о неполезном, как не внял некогда даже святому Павлу, Моисею и другим пророкам; что мы должны всегда молиться и непрестанно призывать Господа Иисуса, а особенно во дни святого поста; что пост есть лествица на высоту добродетелей и что мы не должны останавливаться на первой ступени, а должны пройти и все остальные, т. е. подвизаться не только первую неделю, но и все последующие. Во второй части представляет краткую историю иконоборства и происхождение торжества православия, призывает благословлять и ублажать благочестивых царей и Божественных отцов, подвизавшихся за православную веру, анафематствовать еретиков и твердо сохранять все церковные предания, писанные и неписанные: «Все держащиеся ее (Церкви) должны мудрствовать так, как предали Божественные апостолы и как, прияв от них, утвердили и живописали святые отцы, то есть вера апостольская – то вера отеческая, то вера православная, та вера утвердила вселенную». В третьей части снова ведет речь о посте, убеждая к строгому прохождению святой Четыредесятницы, и говорит, что несоблюдение поста Адамом было причиною его погибели, что Христос постился сорок дней, Моисей – сорок, Илия и Даниил – тоже, что апостолы узаконили Четыредесятницу, а святые отцы предали православным; повторяет мысль, что пост есть лествица на высоту добродетелей: «Пост есть поновление души и целомудрие жития; пост хранит младенца, целомудрит юных, благоукрашает старцев; пост – очищение и освящение душе и телу; пост – приближение к Богу и лику ангельскому». В четвертой части обращается к князьям и вельможам, убогим и нищим, повторяет им те же наставления, какие преподал в Слове на Сретение Господне, и умоляет всех притекать со слезами покаяния к духовным врачам и открывать им без всякого стыдения все свои грехи, напоминая о будущем суде, о неизвестности смерти, о грозном Судии, о вечных мучениях. Пятая часть, самая обширная, есть собственно сокращение окружного послания митрополита Фотия ко всему священническому и иноческому чину, которое мы рассмотрим в своем месте, как сознается и сам проповедник в самом начале, говоря: «Вам же, о Господни священницы, по большем первом наказании, вмале ныне наказание вашей любви предлагаю». Здесь повторяются те же самые наставления, нередко теми же самыми словами, о важности и ответственности священного сана, об обязанностях пастырей к самим себе и к пастве, как приготовляться к совершению литургии и как блюсти себя после и проч. и проч. Здесь встречаем и те мысли, то изречение святого Дионисия Ареопагита и другие уроки священникам, какие читали мы уже в Слове на Сретение Господне. В заключение проповедник умоляет всех своих слушателей, и священников, и вообще православных, воспользоваться настоящим временем поста, очистить свою совесть покаянием и таким образом приготовить себя к сретению светоносного праздника Воскресения Христова.

Считая излишним рассматривать остальные Слова митрополита Фотия, очень похожие во всем на только что рассмотренные нами, переходим к его посланиям и грамотам. Эти послания и грамоты двух родов: окружные, т. е. обращенные ко всему духовенству или ко всем христианам Русской Церкви, и неокружные, адресованные только в известные места и к известным лицам. Те и другие или содержат в себе наставления в истинах веры, нравственности и благочиния христианского, или трактуют о современных событиях: о разделении и воссоединении Русской митрополии, против ереси стригольников и против разных других беспорядков в Церкви. Мы остановимся только на немногих из этих посланий и грамот содержания неюридического, которые не были нами рассмотрены прежде.

В окружном своем послании ко всему священническому и иноческому чину Фотий в первой части говорит о важности и тяжкой ответственности священнического сана; во второй излагает обязанности духовных пастырей по отношению к самим себе, к пастве, храму и богослужению; в третьей преподает правила против незаконных браков, касательно постов, исповеди, поста в среды и пятки, крещения детей и елеосвящения. Это послание, несмотря на растянутость, повторения и темноту, обычные в сочинениях Фотия, принадлежит к лучшим его посланиям. Вот некоторые наставления его пастырям: «Разумейте, о священники Господни, каковы должны быть мы. Мы должны, как говорит великий Дионисий, облечься во всякую добродетельную силу, учительную, словом и делом подвизаясь во всякой добродетели и возводя к ней людей Господних: „Достоит бо, – сказал он, – быта Господню священнику чисту и тако очищати, свету быти и тако просвещати, святу быти и тако освящати“. И к нам же относится высшее слово: Вы есте свет мира, вы есте соль земли; аще же соль обуяет, чим сселится (Мф. 5. 13, 14). Разумейте же, священники Господни, как должен быть чист и добродетелен священник Господень, быть образом для всех, прияв такую Божию благодать и власть, быть подражателем совершенств Владыки Христа, по благовестию Его: Будете совершени, якоже Отец, ваш Небесный совершен есть (Мф. 5. 48). Посему, священники Господни, да искушаем себя каждый, с каким страхом и трепетом мы должны содержать сан великого Божия священства, которое и самим ангелам ужасно и недостижимо. Нерадящие о сем, как уничижающие Божественное и нерадивые рабы, подлежат вечному осуждению, по великому Христову евангельскому слову: Раб ведевый волю господина своего... биен будет много (Лк. 12. 47). Итак, о священники Господни, заботливо внимайте и о Христовой пастве, зная, что если отстанет одна овца и будет похищена зверем по нашему небрежению, то кровь ее истяжет праведный Судия от рук наших. Молю вас и о том, чтобы вы истрезвились, умеряя себя во всем, чтобы проповедовали евангельское учение истинное, блюли себя по апостольским и отеческим преданиям, и пасли паству Христову, и отвергали от себя всякую нечистоту, и попечение, и пьянство, помня слово Божественного Павла: Пианицы Царствия Божия не наследят (1 Кор. 6. 10)».

Два послания Фотия в Киево-Печерский монастырь довольно сходны между собою. В том и другом митрополит напоминает братии о древних великих подвижниках и их правилах, также об Антонии и Феодосии Печерских и заповедует подражать их жизни. Но первое послание гораздо обширнее последнего. Кроме того, в первом послании святитель восстает против нетрезвенной жизни некоторых иноков, повторяет мысли о важности священства, изложенные в окружном послании его ко всему духовному чину, и внушает всем мир и любовь, а во втором упоминает о бывшем разделении и последовавшем соединении Русской Церкви, учит уподобляться пяти девам мудрым в евангельской притче и по случаю казней Божиих, поражавших тогда Россию, призывает всех к самоиспытанию и исправлению жизни. Вот несколько наставлений из первого послания: «И о сем пишу вашему иночеству, да будет во всем вашем сожительстве всякое духовное согласие и духовная любовь. Вы знаете заповедь самого великого нашего пастыря – Христа, данную святым апостолам, о любви: О сем разумеют ecu, яко мои ученицы есте. аще любовь имате между собою. Единым миром Божественные апостолы просветили всю вселенную и привели к богопознанию. И Божественные отцы были преемниками мира, так как Христос сам есть мир и истина. А вражда – от сопротивного, и всеми таковыми коварствами занимает нас наш супостат. Он искони ратует враждою на человека, и, как ржа снедает железо, так вражда от сопротивного отъемлет человеческую добродетель, или, ближе, как некая птица ударяет в дерево и от того все дерево сгнивает, так и братоненавидение погубляет всю добродетель человеческую... Молю вашу любовь, чтобы вы по примеру Божественных отцов стяжали всякие подвиги духовные и показали всякое духовное наследство этих великих настоятелей духовных, создателей сея честныя обители, за труды которых Господь столько прославил вашу святую обитель... Ибо от веры и от дел оправдывается человек и делается наследником Царствия Небесного... По мере подвигов и трудов духовных раздаются венцы от мздовоздаятеля Христа, и потому молю вас во всем соблюсти свое исповедание и в чистой и нескверной ризе представить душу свою своему Владыке». Во втором послании относительно казней Божиих митрополит говорит следующее: «Когда я слышал о страшных прещениях Владыки, обнаруживавшихся здесь лютыми болезнями и мором, то один Бог ведает, как, слыша это, я изливался слезами пред Богом, имея неусыпное попечение о Христовой пастве. И мы должны знать, чада моя, каковы мы были и что значат постигающие нас бедствия. Всякому возрасту и роду нужно знать это и рассматривать себя в самосудительных своих совестях. Рабы и свободные, простые люди и воины, владельцы и находящиеся под властию, мужи и дети, старцы и юноши, священники и святители, вельможи и князья – все войдем в свои совести и испытаем себя, не уклонились ли мы от пути правого и не соделались ли непотребными по грехам своим и нечестию. За сие-то и постигают нас таковые праведные прощения, которыми Господь Бог желает переменить естество наше и возвесть его в первое достоинство, наказует нас временно, да не постраждем вечно. Посему молю вашу любовь, будем всегда возвышать гласы моления нашего вместе с очистительными душами к могущему спасти нас Господу, предваряя гнев Его обращением. Постараемся снова возвратиться на путь правый, да увидим общего Владыку, пременяющегося от гнева и ярости на всякую милость». Нельзя не заметить, что оба послания в Киево-Печерский монастырь написаны Фотием в самом Киеве, потому что в обоих святитель выражается: «Приидох к вашей любви», чтобы преподать вам духовное наставление. Но, судя по началу посланий и по тому, что в обоих он не раз повторяет: «Пишу вам», надобно заключать, что они не были произнесены им самим, а были прочитаны братии кем-либо по его поручению и от его имени.

В послании к литовцам православным Фотий, упомянув о совершившемся воссоединении Русской митрополии, говорит, что он с теплою любовию духовною пришел к их любви, чтобы сеять между ними семя слова Божия, объясняет притчу «о человеке царе, состязавшемся о словеси с рабы своими», прилагает ее к тем страшным казням Божиим, которые тогда поражали Литву и всю Россию, убеждает всех покаяться и исправиться, угрожая гневом Божиим, и, в частности, дает наставления князьям, вельможам, богатым и проч. «Вы же, благородные князи и вельможи, которым вручен народ христианский, молю вас непрестанно, оказывайте всякое благодеяние, и заступление, и помощь Христовым людям, по природе родственной вам и присной братии, от которых и вы сами... И за них Христос пролил Кровь Свою, а вас поставил над ними владельцами. Посему умоляю вас, чада мои, призирать и блюсти их в соблюдение заповедей Христовых и во всем содержать нелицемерный суд Божией правды... Имже судом судите, судится вам: в нюже меру мерите, возмерится вам. Так, чада мои, немилостивым владельцам предлежит тяжкий суд, державных и сильнейших ожидает грозное испытание от праведного Судии. Ибо как правосудие, так и правомерие любит Бог, будучи праведен и промышляя о праведных... В постановлениях касательно торжищ не делайте ничего вопреки правды Божией и узаконенного вам, не обижайте и не корыстуйтесь излишним несправедливо на счет братии вашей. Ибо неправильно собранное зле погибнет и приобрящет вам вечную душевную тщету; а сеющие с благословением, с благословением и пожнут и в тишине снедят плоды трудов своих. Итак, молю вас, будьте довольны оброками вашими... Богатые, всячески стяжите милосердие и человеколюбие и оказывайте нищим щедрое подаяние... Сам Бог убожит и богатит, смиряет и возносит, возводит от земли убогого и воздвизает от гноища нищего».

К числу лучших посланий Фотия принадлежит написанное им в Псков по случаю моровой язвы. «Изначала, – пишет митрополит, – Творец наш Христос Владыка наказывает нас, Свое достояние, многоразличными наказаниями и болезнями к нашему исправлению, требуя обращения нашего, а не погибели. Посему многократно всячески претит нам, щадя корень, да сохранит плоды. Вот и на нас, возлюбленные, последовало такое Божие наказание, на Москву, и на иные окрестные грады, и на Тверь, и на другие страны. Мы за то только благодарим глубину судеб Божиих и неизреченную пучину человеколюбия Господа, что Он не внезапно и не горько взимает Свои создания, а дает вполне приготовляться к христианской кончине с чистым покаянием и исповеданием, с елеосвящением и причащением Честного Животворящего Христова Тела и Божественной и Животворящей Его Крови; а многие отходят к Богу и в подобии великого ангельского одеяния. И я имею надежду на человеколюбие Божие об отходящих таким образом к вечному животу. Молюсь также человеколюбцу Богу и надеюсь, ожидая, что Он праведный гнев свой обратит в прежнее милосердие к нам, Своему достоянию. Страшась же и трепеща постигших нас Владычних наказаний, все мы, православные, вместе должны внимательно испытать себя и познать, за что мы так страдаем и не уклонились ли с правого пути. А затем со слезами да потщимся снова вступить на правый путь, прибегнем к Богу, чистосердечно исповедуясь Ему во всем, и отступим от всех нечистот и страстей...» После этого святитель преподает краткие наставления священникам и инокам, посадникам, властителям и нарочитым града, приличные их званию.

Духовное завещание митрополита Фотия разделяется на две половины. В первой – он бросает взгляд на свою протекшую жизнь, с любовию вспоминает о летах своей молодости, которые провел в пустыне под руководством блаженного старца Акакия, говорит о своем внезапном и почти невольном возведении в сан митрополита Русского и перечисляет те скорби, какие испытал в России в продолжение своего архипастырства. Во второй части, исповедав кратко православную веру, прощается с греческими царями и русскими князьями, живыми и умершими, с митрополитами, архиепископами и епископами и со всеми православными духовного и мирского чина, благодарит тех, которые любили его, своего архипастыря, и оказывали ему пособия в жизни, прощает и разрешает всех оскорблявших его и подвергшихся его запрещению, поручает свое митрополичье достояние, бояр и слуг великому князю и его супруге, и еще раз преподает всем конечное целование, прощение и благословение. Эта последняя часть, которая и есть собственно завещание, действительно составлена по образцу завещания Киприанова, хотя содержит в себе более подробностей.

Все сочинения митрополита Фотия показывают, что он был пастырь образованный и хорошо знакомый с канонами и установлениями православной Церкви, пастырь в высшей степени попечительный и ревностный, принимавший самое живое, сердечное участие в своих пасомых. Главное направление его сочинений можно назвать учительным или, еще точнее, нравственным. Не только в проповедях, но и в посланиях и в грамотах, он более всего старается учить духовных чад и учит нравственности. Потому-то самые его послания не без основания названы в рукописях поучениями. Но нельзя не сознаться, что сочинения Фотия лишены силы и жизни, вялы и скучны. Видно, что они составлялись наскоро и мало обработаны. Большая часть из них скудна содержанием. Мысли изложены в них крайне растянуто и многоречиво, часто без связи и последовательности и перепутаны вводными предложениями. Автор нередко повторяется и в одном и том же, и в разных своих писаниях. Чаще всего он любил беседовать о трех предметах: о казнях Божиих, обязанностях пастырей Церкви и скорой кончине мира, которой тогда ожидали. В языке русском и славянском, как сам сознается, он не был искусен, и. потому слог его сочинений какой-то странный и неправильный, представляет немало слов, а еще более сочетаний слов, в которых трудно добиться смысла. Близкий перевод этих сочинений на русский язык был бы труден, а по местам и невозможен по неясности выражений. Впрочем, и при таком переводе, сочинения ничего не приобрели бы во внутреннем своем достоинстве. Драгоценны они как памятник пастырской деятельности первосвятителя, но имеют мало цены как памятник литературный.

Гораздо важнее в последнем отношении сочинения другого нашего тогдашнего митрополита, совместника Фотиева, Григория Самвлака, состоящие из 22 Слов, трех исторических сказаний о святых, одной полемической статьи против латинян и одного богослужебного стиха на Успение Пресвятой Богородицы. Судя по этим сочинениям, Григорий превосходит Фотия и естественными дарованиями, и образованием, а по сохранившимся о нем отзывам был вообще человек весьма ученый и начитанный. Он основательно знал Священное Писание и творения древних учителей Церкви, которым старался следовать не только в мыслях, но и во внешнем изложении их, в составе проповедей, в самых приемах и оборотах речи. Более всего Григорий подражал знаменитейшему из христианских витий – святому Иоанну Златоусту, но нередко пользовался мыслями из поучений святого Василия Великого, святого Епифания, святого Андрея Критского, святого Иоанна Дамаскина и других, перерабатывая, впрочем, эти заимствования так, что сообщал им характер самостоятельный, своеобразный. Талант Григория Самвлака был по преимуществу талант ораторский: он не отличался глубокомыслием, но отличался восприимчивостию, гибкостию, плодовитостию. Стремление к витиеватости, сравнения, противуположения, метафоры, вообще тропы и фигуры встречаются у него на каждом шагу. Иногда эта витиеватая речь отзывается искусственностию, холодностию, напыщенностию, но нередко она согрета теплым чувством и проникнута сильною мыслию и одушевлением. В проповедях Григория Самвлака, как и в проповедях древних учителей Церкви, нельзя искать строгого расположения мыслей по правилам риторики, но, однако ж, всегда соблюдается порядок речи более или менее естественный, беседует ли автор об одном предмете в целой проповеди или о различных. Большая часть проповедей Самвлака посвящена древним священным событиям, воспоминаемым Церковию, но в некоторых своих сочинениях он отозвался на события, ему современные или близкие по времени: так, в одной из проповедей он вооружается против ереси Акиндиновой, волновавшей тогда Грецию; в другой – против обычая латинян совершать Евхаристию на опресноках; третью написал в похвалу недавно скончавшемуся дяде своему Киприану, митрополиту Русскому; четвертую – в похвалу другому своему бывшему покровителю и руководителю – Евфимию, патриарху Терновскому; все три исторические сказания Григория повествуют о новоявленных угодниках его родины – Сербии. Господствующее направление в проповедях его: в одних – догматическое, а в других – историческое, но нравственных наставлений слушателям, за исключением двух-трех проповедей, к изумлению, почти не встречается. Проповеди Григория вообще довольно обширны, а некоторые даже очень обширны. Слог его почти всегда – чистый славянский и удобопонятный, кроме некоторых выражений и двух-трех греческих слов. Предлагая довольно подробный анализ сочинений Григория, какие только мы имели под руками, в особом приложении, представим здесь для примера в полном составе одну из лучших его проповедей, именно в Великий Четверток.

«Печаль объемлет мою душу, – говорит проповедник, – и недоумение останавливает мой помысл, когда я вспоминаю об окаянном Иуде. С такой высоты и в какую пропасть он поверг себя! От такой славы апостольского чина к какому, страстный, пришел бесчестию! Отпал от такой сладости Учителя и обложил себя такою горечью сребролюбия! Оно-то и довело его до горькой смерти от удавления. И сбылось на нем пророческое слово: Удаляющиеся от Тебе погибнут.

Владыка и словом и делом отвлекал его от падения. Делом – когда омыл ему ноги и сподобил вечери. Словом – когда говорил: Един от вас предаст Мя, выражаясь вообще, а не желая обличить его пред всеми, обличая только его совесть и возбуждая ее к покаянию. Кого не умилили бы эти слова: Сын человеческий идет по реченному: обаче горе человеку тому, имже предается (Лк. 22. 22.)? Но Иуда не внял... Такова-то жестокая душа: ей трудно прийти к исправлению, она постоянно взирает на погибель, к которой стремится. Посмотри, какой пример к исправлению видел Иуда в блудной жене. Но он не обратил внимания на ее покаяние, а погибал в то самое время, когда она спасалась. Повествуя Об этом, евангелист говорит: Тогда шед един от обоюнадесяте, глаголемый Иуда Искариотский, ко архиереом рече: что ми хощете дати, и аз вам предам Его (Мф. 26. 14). Тогда шед... когда же? Когда блудница возненавидела грехи и пришла к покаянию, когда совлеклась скверной одежды блужения, когда притекла к Учителю, являя много любви в многоценности принесенного дара, когда слезами омочила пречистые ноги Его и власами своими отерла их, когда получила совершенное отпущение многих грехов, раздрала рукописание их и посрамила дьявола... А Иуда тогда шел соглашаться в цене, помрачив духовное око свое сребролюбием. Он уже не чувствовал, с какой высоты падал. О чудо! Какое внезапное изменение той и другого! Одна, бывши рабою врага спасения, получила свободу, припав к Избавителю; другой отошел от Учителя и стал рабом сребра. Та, блудная и посрамленная, приобщалась к чину мироносиц – этот имя ученика изменял на мерзость предательства. Та удостоивалась благохваления во всем мире, по слову Господа: Аминь глаголю вам: идеже аще проповедано будет Евангелие cue во всем мире, речется и еже сотвори сия, в память ея (Мф. 26. 13), а этот покрывал себя бесславием. О окаянство Иудино! Потому-то и говорит Павел: Мняйся стояти да блюдется да не падет (1 Кор. 10. 12).

Тогда шед един от обоюнадесяте... рече, – этим показывал евангелист, что Иуда был не из числа других учеников, т. е. семидесяти, но из двенадцати, всегда пребывавших со Христом, слушавших Его сладостное, небесное учение и в церкви, и среди народа, и наедине, из двенадцати, которым даровал Господь силу творить чудеса, власть изгонять бесов и повеление крестить, из тех двенадцати, которым Он обетовал, что они воссядут на двенадцати престолах и будут судить обеманадесяти коленам Израилевым. Един от обоюнадесяте, сказал евангелист, чтобы показать, на какой высоте стоял Иуда и в какую пучину злобы низверг себя. Прибавил к имени его и отечество, сказав: Иуда Искариотский, потому что был и другой Иуда, называемый Иаковлевым.

Они же поставиша ему тридесять сребреник. И зачем ты, Иуда, для чего продаешь Учителя? Зачем ценишь бесценного? Зачем спешишь отнять от Сиона камень краеугольный? И что тебя подвигло на предательство? Или Он оставил тебя, нарицая других апостолами? Или, беседуя с ними, отгонял тебя? Или им вручил ковчежец, утаив от тебя? Или, вкушая с ними, презрел тебя? Или, омыв ноги им, тобою возгнушался? О слепота! Ты говоришь: Что ми хощете дати? Да что больше хочешь ты получить взамен оставляемого тобою? Оставляешь свет и становишься тьмою; оставляешь то, чего око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша, яже уготова Бог любящим Его, и принимаешь вечное поношение; оставляешь новую чашу, которую Владыка обещал дать другам Своим в Царствии Своем, и испиваешь горькую чашу удавления; оставляешь право быть судиею вселенной вместе с Петром и прочими учениками и становишься рабом дьявола. О безумие Иудино! Ты говоришь: Что ми хощете дати? Так-то ты исполняешь повеление Учителя... Он заповедовал не стяжать сребра и злата, не облачаться в две ризы, не иметь при поясах меди и влагалища, а ты бесстыдно говоришь: Что ми хощете дати? О крайнее нечувствие! Ты не вспомнил блаженного пребывания с Учителем, Его частых и уединенных собеседований, ибо много раз Господь принимал их (двенадцать учеников) наедине, уча их в безмолвном месте приготовить сердца свои к принятию словес Его. Не вспомнил ты чудес Его, предсказаний будущего, таинства той самой вечери, когда Он изрек: Желанием возжелех сию пасху ясти с вами. Ты не устыдился наконец Владыки, встающего с вечери, снимающего ризы, препоясывающегося лентием по обычаю рабов, вливающего воду в умывальницу и умывающего ноги ученикам, и, как говорят церковные богословы, прежде других умывающего ноги предателя...

Что же ты, о Иуда?.. Если прочие ученики омывали ноги, будучи чистыми, как сказал Господь: Вы чисти есте, но не ecu, исправляя тебя, то они, добрые делатели правды, готовились к проповеди и сеянию Евангелия; им надлежало в скором времени идти в мир весь для благовестия, прияв крещение и совершение от Утешителя. А ты, к чему ты готовясь, простираешь бесстыдно ноги для омовения? К тому ли, чтобы скоро идти на предание Господа и увидеть сребреники в руках своих? О неразумие предателя! Когда другие ученики, будучи таинниками и князьями вселенной, – поставиши бо их, сказал Давид, князи по всей земли, – когда они принимали таинства, которыми имели обновить вселенную, тогда ты, будучи предателем, зачем дерзостно простираешь руку твою к хлебу? Затем ли, чтобы вскоре предать себя лукавому, чтобы исполнилось над тобою псаломское предречение: Ядый хлебы моя возвеличил есть на мя пяту? Этого не слушал и не помыслил неразумный ученик, но остался неисправимым. Душа, однажды потерявшая стыд, не уцеломудривается жестокими словами и не умиляется кроткими, но бывает подобна тому городу, о котором пророк, рыдая, сказал: Лице жены-блудницы бысть тебе, не хотела ecu постыдитися ко всем (Иер. 3. 3).

Так пострадал окаянный Иуда! Подобно ему страждут и те, которые приносят опресноки в жертву, прельщающие, и прельщаемые, и говорящие без стыда, будто Господь в вечер таинства дал опреснок, произнеся: Cue есть Тело Мое. Они не слышат Павла, учителя языков, вопиющего и говорящего: Аз приях от Господа, еже и предах вам, яко Господь Иисус в нощь, в нюже предан бываше, прием хлеб, и благодарив, преломи и рече: Приимите, ядите: cue есть Тело Мое, еже за вы ломимое: cue творите в Мое воспоминание. Елижды бо аще ясте хлеб сей и чашу сию пиете, смерть Господню возвещаете, дондеже приидет (1 Кор. II. 23, 24, 26). Апостол сказал: Аз приях от Господа, – они же, не стыдясь, предлагают бесквасное. Им прилично сказать: вы ли, своезаконники, истиннее или Павел, учитель вселенной, Павел, эта душа, досягавшая до небес, Павел, этот человек, восхищенный до третьего неба, толикий и таковой, Павел, кого, хотя он был прежде гонителем, послал Бог во языки проповедовать таинство Евангелия, сказавши: Яко сосуд избран Ми ecu. Он (Павел) не сказал: «опреснок», хотя бы мог сказать, если бы хотел, но сказал: хлеб. А хлебом никогда не называется бесквасное, как несовершенное. И как назвать хлебом брашно с водою без кваса, когда оно носит на себе образ мертвенности? Хлебом же и называется, и есть только квасное, как имеющее в квасе образ жизни по причине восходительного (свойства), принимаемого за образ души, разумной и словесной. И потому всякий, приносящий в жертву опресноки, недугует ересию Аполлинариевою и Евагриевою, дерзнувшею называть плоть Господню бездушною и неразумною.

Но евангелист, говорят, сказал: В первый день опресночный приступиша к Иисусу ученицы, глаголюще: Где хощеши, да уготоваем Ти ясти пасху? Если же это был первый день опресноков, то ясно, что сообразно с законом Господь и сам вкушал опресноки, и преподал ученикам. Нет, нет! Евангелист ничего не сказал о снеди опресночной, но сказал: Идущим им, прием Иисус хлеб и благословив, преломи, и даяше ученикам, и рече: Приимите, ядите: cue есть Тело Мое. Как же мог Господь назвать вещию бездушною Тело Свое, когда Он приял плоть разумную и одушевленную? Как Он мог дать опресноки, когда они еще не начинались, а квасной хлеб еще не был оставлен? В четырнадцатый день месяца овча закалалось к вечеру, когда и Владыка наш был пожрен на Кресте, установляя законную жертву. В тот день, в шестой час труба возвещала отложение и оставление квасного хлеба. И в ту ночь до утра ели пасху, как повелевал закон, обувшись, стоя и подпершись жезлами. Тогда не было ничего вареного в доме, но все печеное огнем без сокрушения кости, с сожжением остатков. На рассвете пятнадцатого дня, в субботу, начинали есть опресноки с горькими травами и ели в продоение осьми дней. Это был праздник опресноков, называемый пасхою. Первым же днем опресночным евангелист назвал не самый день опресночный, пятнадцатый месяца, но третий пред тем – тринадцатый того месяца, как прежде бывший. Так, Матфей (26. 17) и Марк (14. 12) говорят: В первый день опресночный, егда пасху жряху, глаголаша Ему ученицы Его: где хощеши, шедше уготоваем, да яси пасху? А премудрый Лука (говорит): Прииде день опресноков, в оньже подобаше жрети пасху, и посла Петра и Иоанна, рек: Шедша уготовайта нам пасху, да ямы (Лк. 22. 7, 8). Сказал: Прииде день опресноков, т. е. уже при дверях был, наступал, как и мы говорим при исходе зимы, что весна пришла, не потому, будто мы вошли в нее, но потому, что она близка; подобно тому как о друзьях и знакомых, слыша, что они идут к нам, мы с радостию говорим к находящимся с нами: «Он пришел сюда», между тем как его разделяет от нас еще далекое расстояние. Также и о жатве, предвидя ее приближение, когда еще зеленеют колосья, земледельцы говорят: «Жатва пришла», – говорят, чтобы при вести о приходе ее изострились серпы, приготовились жнецы, гумно очистилось, житницы были прибраны. Также и здесь сказано: прииде, потому что был близок.

Шедша же, – пишет евангелист, – обретоста, якоже рече има, и уготоваста пасху (Лк. 22. 13) и потом, ни о чем другом не упомянув, продолжает: И егда бысть час, возлеже, и обонадесяте апостолы с Ним. И рече к ним: Желанием возжелех сию пасху ясти с вами, прежде даже не прииму мук. Вечерю эту Господь назвал пасхою; сказал: Желанием возжелех, чтобы показать, как близко было время таинства Его предания и крестной смерти. И приим хлеб, хвалу воздав, преломи, и даде им, глаголя: Сив есть Тело Мое, еже за вы даемо: cue творите в Мое воспоминание. Такожде и чашу по вечери, глаголя: Сия чаша – Новый Завет Моею Кровию, яже за вы проливается (Лк. 22. 19, 20), Итак, видишь ли, как ученики совершали законное приготовление к пасхе и чаяли (видеть) обычный законный день, а Владыка творил Тайную вечерю, назвав ее вожделенною Пасхою, на которой предал таинство другам Своим? Потому-то они и не стояли, как повелевает закон, подпершись жезлами и вкушая печеное, но возлежали и употребляли вареное. Там была соль, в которой Владыка, омочив хлеб, дал лукавому ученику. Приим хлеб, хвалу воздав, преломи и даде им, научая их священнодействию и возбуждая их разумы к благодарению за то, что таким великим дарам они сподоблялись. Cue есть Тело Мое, еже за вы даемо – за вас и последующих Мне и приобщающихся скорбям Моим и гонению, за всю вселенную, которую вы хотите крестить, ходя овцами посреди волков, превращая их зверство в овчую кротость. Cue творите в Мое воспоминание, потому что Я искренне приобщился плоти и крови, и уже иду исполнить все смотрение таинства, и уже не буду жить с вами, как прежде. Но печаль да не объемлет сердца ваши, что Я оставляю вас, единожды избранных Мною: вкушая хлеб сей – Плоть Мою и чашу сию – Кровь Мою, вы во Мне пребудете и Я в вас.

Но окаянный Иуда остался сему чуждым. Он принял от руки Господней хлеб сребролюбивою рукою, и по хлебе вошел в него сатана, как сказал возлюбленный Иоанн. До тех пор сатана искушал его, подстрекая на предательство; а теперь, так как Иуда был совсем оставлен по непреоборимому своему стремлению, совершенно овладел его душою, ибо такое бесчувствие одержало его, что и в солило бесстыдно простер свою руку. Потому и Господь вследствие такой дерзости, омочив хлеб в солило, дал Иуде, являя тем ученику, тайно спросившему, что сей-то и есть предатель, а самому предателю сказал: Еже твориши, сотвори скоро (Ин. 13. 27), скрывая от учеников его намерение. Ибо, если бы предательство было узнано, теплый верою Петр, отрезавший ухо архиерейскому рабу пред множеством воинов, чего не захотел бы сделать с Иудою, когда теперь Петру ничто не препятствовало? Он непременно убил бы Иуду.

Сего же никто же разуме от возлежащих, – продолжает евангелист, – к чесому рече ему. Нецыи же мняху, понеже ковчежец имяше Иуда, яко глаголет ему Иисус: Купи, еже требуем на праздник или нищим да нечто даст (Ин. 13. 28, 29). Слышите ли вы, презирающие нищих и собирающие сребро, как Владыка по безмерному милосердию, обнищавший даже до подобия раба, не имевший, где главы приклонить, дает милостыню? А ты, имея дома четырехкровные и трехкровные, не пускаешь нищего даже на двор? Он, не имея доходов, предлагал дневную, убогую пищу не Себе только, но и такому лику учеников, даже и нищим еще, а ты, владеющий селами, стяжаниями и доходами, не вспомнишь об убогих? Какой ты думаешь иметь ответ, презирая учение Владыки, которое внушал Он и делом и словом, когда сам подавал милостыню и когда заповедовал: Будьте милосерды, якоже и Отец ваш Небесный милосерд есть, и еще чрез пророка сказал: Расточи и даждь убогим; правда Его пребывает в век века, а ты, делая противное Ему, собираешь сокровища, и чем больше соберешь, тем более стараешься приумножить собранное? Таков лютый мучитель сребролюбия: чем более поедает, тем более становится ненасытным, доколе не приведет в последнее осмеяние окаянного рачителя сребра, когда сбудется на нем пророческое слово: Се человек, иже не положи Бога помощника себе, но упова на множество богатства своего и возможе суетою своею. Земля дает сребро по Владычнему повелению на потребу тем, которые в пользу его принимают. А ты, наоборот, скрываешь сребро в недрах земли, воспаляя им геенну, угрожающую немилостивым, и становясь по страсти ненасытимости бесчувственнее земли, недугуя подобно окаянному Иуде. Что, предал ли бы он Господа и Господь был ли бы предан, если бы Иуда не хотел опутать душу свою мрежами сребролюбия? Размышляя о великости предательства, уподобляю ему немилосердие к братии Христовой, ибо Господь сказал: Не ктому вас нареку рабы, но братию; и еще: Понеже сотвористе единому от сих меньших братий Моих, Мне сотвористе. Видишь ли, кто суть братия Его, о которых Он всегда промышляет? Ибо и сам понес немощи наши. Он был пастырь добрый, Емуже были овцы Своя, и Он пекся о них, подъемля слабых, заботясь о покинутых и осуществляя на самом деле то, что сказал: Аз душу Мою полагаю за овцы (Ин. 10. 15). Этого мало. Не насытилась любовь Его к овцам даже тем, что Он положил за них душу свою; но смотри: И ины овцы имам, – сказал Он, – яже не суть от двора сего, и тыя Ми подобает привести, и будет едино стадо и един пастырь (Ин. 10. 16). Ибо не во дворе закона и не в ограде писаний пророческих находились язычники, но заблуждались в горах и пустынях, делаясь каждый день пищею мысленного зверя. И их освободил Пастырь, предав Себя, и сотворил единое стадо, предложив им Тело Свое в снедь и чашу Своей Крови. Потом, поручая их Петру, сказал: Аще любиши Мя... паси овцы Моя (Ин. 21. 16), и не однажды, а трижды спросил: Любиши ли Мя, – не для того, чтобы узнать об этом, ибо есть единый, создавший сердца и разумеющий все дела их, но чтобы мы видели, какое Он имеет попечение об овцах. А так как Он искупил нас не сребром или златом, но Своею Кровию, то да блюдется же всякий, чтобы, называясь овцою Христова стада, не уклониться к волкам и противникам благочестия – еретикам, являясь по имени – Христовым, а на деле – сыном дьявола. Так поступал и Иуда: жил с апостолами, а сходился с фарисеями; хлеб принимал от рук пречистых, а сребреники взял от рук беззаконных, вечерял с Учителем, а сердцем восседал среди безумных старейшин.

Прошу любовь вашу, да никто из вас не будет по сребролюбию христопредателем. Если бы этою страстию не объята была душа окаянного Иуды, он не дерзнул бы на предательство, как я сказал прежде. Ибо как ты причастишься Телу и Крови Владычней неосужденно, нося на себе недуг предателев? Нет, молю вас... Но, оставив этот горький недуг, который святой Павел назвал идолослужением и корнем всех зол, приступим к Тайной вечери во оставление грехов и с надеждою будущих благ, которые получить да удостоимся все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Нимже Безначальному Его Отцу и Пресвятому и Животворящему Его Духу слава, и держава, и поклонение ныне и в бесконечные веки. Аминь».

Все ли известные нам сочинения Григория Самвлака написаны им в России в последние двенадцать лет его жизни (1407–1419) или некоторые написаны прежде, в других местах его служения святой Церкви, определить нет возможности, потому что те же самые сочинения, которые в одних рукописях надписываются именем Григория мниха и пресвитера или игумена Пантократоровой обители, в других – надписываются именем Григория, архиепископа Российского, а некоторые проповеди, составленные им еще на родине, он мог произнесть и в России. Будучи призван быть первосвятителем православной Церкви в земле Литовской, где многие, начиная с самого великого князя Витовта, исповедовали римскую веру, Григорий, кроме того что в одной из проповедей, только что нами приведенной, вооружается против употребления латинянами опресноков в таинстве Евхаристии, написал еще особую статью о вере немецкой. Здесь он перечисляет до 35 пунктов несогласия латинян с православными в вере, обрядах и жизни. Этот перечень, составленный на основании подобных греческих перечней, но с некоторыми дополнениями, мог служить руководством для православных, чтобы предохранять себя от заблуждений и нововведений Римской Церкви.

Кроме трех первосвятителей конца XIV и 1-й половины XV столетия, распространявших в России свет духовного просвещения, который принесли они с собою из Греции и Сербии, были тогда у нас писатели и из числа наших соотечественников, получивших образование в самой России. Двое из них, именно преподобный Кирилл Белоезерский и Симеон, владыка Новгородский, оставили писания в учительном роде.

Первому принадлежат три послания к русским князьям. В посланиях виден человек, не только здравомыслящий, но и достаточно образованный и хорошо владевший родным языком, виден скромный пустынник, который, однако ж, горячо любил свое отечество и смело вещал правду сильным мира.

В послании к великому князю московскому Василию Дмитриевичу (1399–1402) святой Кирилл прежде всего выражает свою радость и скорбь – радость о христианском смирении князя, обращающегося к нему, такому грешному иноку, с просьбою о молитве, а скорбь о своем недостоинстве и, упомянув о частых милостынях князя обители, дает обещание со всею своею братиею молиться за него, и за его семейство, и за всех христиан, врученных ему от Бога. Потом поучает князя его обязанностям: «Ты же, господине, сам ради Бога внемли себе и всему княжению твоему, в котором поставил тебя Дух Святой пасти люди Господни... Великой власти ты сподобился от Бога, тем более ты должен и воздавать Ему. Воздай же Благодателю долг, храня Его святые заповеди и уклоняясь всякого пути, ведущего на пагубу. Как на кораблях: если ошибется наемный гребец, вред от того бывает небольшой плавающим с ним, но если ошибется кормчий, тогда творит пагубу всему кораблю, – так, господине, бывает и с князьями. Если из бояр кто согрешит, он творит напасть не всем людям, но только себе, а если согрешит сам князь, он причиняет вред всем людям, ему подвластным. Храни себя, господине, со многою твердостию в добрых делах... Возненавидь всякую власть, влекущую тебя ко греху, имей непреложный помысл благочестия и не надмевайся временною славою к суетному шатанию... Бойся, господине. Бога, истинного царя, и блажен будеши...» Наконец, святой Кирилл убеждает великого князя примириться с князьями суздальскими.

Послание к можайскому князю Андрею Димитриевичу, в области которого и находилась Белоезерская обитель, святой Кирилл написал (1408 или 1413 г.) в ответ на его послание, извещавшее о чудесах Богоматери. По этому случаю святой старец дает такие наставления князю: «И ты, господине князь Андрей, видя человеколюбие и милосердие Господа нашего Иисуса Христа, Который отвел от нас гнев Свой и явил милость Свою народу христианскому по молитвам Пречистой Госпожи Богородицы, Матери Своей, помни то, что ты властелин в своей отчине и поставлен от Бога унимать людей от лихого обычая. Смотри, чтобы суд творили правильно, как пред Богом, чтобы не было, господине, ни поклепов, ни подметов, чтобы судьи не принимали посулов, а были довольны своими оброками... Внимай себе, господине, чтобы в твоей отчине не было корчмы, ибо от нее великая пагуба душам: христиане пропиваются, а души их гибнут. Также, господине, чтоб не было у тебя мытов, ибо то куны неправедные. А где перевоз, там прилично дать труда ради. Также, чтоб не было, господине, ни разбоя, ни татьбы в твоей отчине, и если не уймутся от своего злого дела, то вели наказывать их по мере вины их. Унимай также подвластных тебе людей от скверных слов и ругательства, ибо все это прогневляет Бога... А христианам, господине, не ленись управу давать сам – то вменится тебе свыше от Бога... А в церкви стойте, господине, со страхом и трепетом, помышляя себя стоящими как бы на небеси, потому что церковь называется земным небом и в ней совершаются Христовы Таинства. И себя блюди особенно: стоя в церкви, беседы не твори и не говори ни одного слова праздного и, если увидишь кого-либо из вельмож своих или из простых людей, беседующего в церкви, возбраняй им, ибо все то прогневляет Бога. И ты, господине князь Андрей, о всем том внимай себе, ибо ты глава и поставлен от Бога властителем над подчиненными тебе христианами».

В послании к звенигородскому князю Георгию Димитриевичу (прежде 1422 г.) святой Кирилл сначала утешает и наставляет князя по случаю болезни его супруги. «А что, господине, скорбишь о своей княгине, которая лежит в недуге, то это поистине есть Божие смотрение и человеколюбие к вам, чтобы вы исправились. И вы рассмотрите себя и испытайте самые сокровенные свои дела, которые знает только Бог и вы, да и покайтесь в том от всей своей души, чтобы перестать. Ибо, господине, если кто творит милостыни и велит молить за себя Бога, а сам не перестает от недобрых дел своих, то нет ему пользы и Бог не благоволит от такого приношения. Рассмотрите ж себя и исправьтесь совершенно, тогда, если обратитесь к Богу, и я, грешный, поручусь, что Он простит вам благодатию Своею все согрешения ваши и избавит вас от всякой скорби, а твою княгиню сотворит здравою... Если она останется в недуге своем, то ведай, господине, что верно ради добродетелей ее Бог хочет упокоить ее от маловременной и болезненной жизни в оном нестареющемся блаженстве. А ты не скорби, видя ее отходящую в бесконечный покой, в светлость святых, в неизреченную славу Божию... Впрочем, мы надеемся на милость Божию, что не оскорбит тебя Господь, но благодатию Своею помилует и утешит тебя...» В остальной части послания святой старец умоляет князя, чтобы он не приезжал к нему в обитель: «А что ты, господине князь Юрий, писал ко мне, грешному, что издавна жаждешь видеться со мною, то ради Бога не делай этого и не приезжай к нам. Знаю, что придет на меня искушение за грехи мои, если поедешь ко мне. Извещаю тебя, что ты не увидишь меня: покинув монастырь, пойду прочь, куда Бог наставит. Ибо, господине, вы ожидаете, что я здесь и добрый, и святой, а поистине я окаяннее и грешнее всех людей и исполнен всякого стыда... Рассуди и то, что твоей отчины нет в нашей стране, и, следовательно, если ты поедешь сюда, то все начнут говорить: „Только для Кирилла поехал...“

Симеон, архиепископ Новгородский (1416–1431), был пастырь учительный и мудрый. «Слава Богу, давшему нам таковаго святителя, – говорили о нем новгородцы, – могущаго управити своя дети и поучати словесы духовными, ового кротостью, иного обличением, иныя же запрещением». Под его именем сохранились два поучения: одно о молитве, доселе не изданное, а другое, сказанное псковичам, внесенное в летописи и заключающееся в следующих немногих словах: «Вы, благородные и честные мужи, знаете, что, если кто воздает честь своему святителю, честь та восходит к Самому Христу, от Которого вы надеетесь принять мзду сторицею и наследовать жизнь вечную. Посему, чада, воздавайте честь своему святителю и отцам вашим духовным, наставникам вашего спасения со всякою покорностию и любовию. Не испытывайте их ни в чем и не прекословьте наставникам своим, но смотрите за самими собою, укоряйте и судите самих себя, плачьте о своих грехах, ищите с болезнию своего спасения. Не похищайте чужого, не радуйтесь бедам и напастям братии своей. Не мудрствуйте о себе и не гордитесь, но со смирением повинуйтесь отцам своим духовным как православные христиане, живущие под законом Божиим. Церкви Божией не обижайте: она не должна быть обижаема ни от кого и ничем. И не вступайтесь ни во что церковное, что только изначала, при прежде бывших Новгородских епископах шло епископий в дом Божий святой Софии: ни в земли, ни в воды, ни в суды, ни в печать, ни во все пошлины церковные. А если кто вступится в церковное, вы, чада, устранитесь от того и сведите вину с души своей, чтобы не подвергнуться ответственности по правилам святых апостолов и святых отцов. Всяк должен блюстися гнева Божия, призывать на себя милость Божию, плакать о грехах своих и не присваивать себе чужого».

Несколько более дошло от того времени сочинений в историческом и повествовательном, или описательном, роде. Разумеем жития четырех наших подвижников XIV в.: Стефана Пермского, Сергия Радонежского, Димитрия Прилуцкого и Алексия митрополита, одно путешествие во Иерусалим и два сказания о Флорентийском Соборе.

Житие святого Стефана, епископа Пермского, написано вскоре после его смерти (1396) бывшим сотоварищем его в ростовском Григорьевском монастыре и потом учеником и духовником преподобного Сергия Радонежского Епифанием. Оно представляет собою довольно обширное сочинение и изложено крайне растянуто, многословно и витиевато, а потому утомительно при чтении. Писатель не ограничивается только изложением жизни святого Стефана, но сообщает некоторые соприкосновенные сведения, например о местоположении Пермской земли, о суевериях и занятиях пермян; вставляет свои соображения, например о проповеди святых апостолов в разных странах земли, об изобретении алфавитов у разных народов; влагает в уста святого Стефана и других лиц взаимные беседы, молитвы, целые поучения, составленные преимущественно из текстов Библии; и оканчивает «Плачем пермским» по случаю смерти святого Стефана. Видно, что Епифаний был человек весьма начитанный и многосведущий, особенно в Священном Писании, и обладал даром неистощимого красноречия, чтобы не сказать многословия, вследствие чего современники и могли назвать его Премудрым.

Рассуждая об изобретении разных алфавитов, Епифаний между прочим говорит: «Как много лет многие философы греческие собирали и составляли греческую азбуку и едва уставили, едва сложили после многих трудов и времен! А пермскую грамоту один чернец сложил, один составил, один учинил, один калугер, один мних, один инок, приснопамятный епископ Стефан, один и в одно время, а не во многие времена и лета, как они (греки), один в уединении, один, у единого Бога прося помощи, один, одного Бога на помощь призывая... И таким образом один инок, к одному Богу моляся, и азбуку сложил, и грамоту сотворил, и книги перевел в немногие лета при помощи Божией. А там семь философов во многие лета едва азбуку сложили, а семьдесят мудрецов переложили и перетолковали книги с языка еврейского на греческий. Посему я думаю, что русская грамота досточтимее еллинской. Ту сотворил муж святой, Кирилл Философ, а греческий алфавит составляли еллины, некрещеные и еще язычники. Потому же и пермская грамота, которую сотворил Стефан, важнее еллинской. Там Кирилл, здесь Стефан: оба были мужи добрые, и мудрые, и равные мудрованием; оба одинаково подъяли равный подвиг, и оба потрудились ради Бога: один для славян, а другой для пермян, как два светлые светила, просветили народы... Но Кириллу Философу много пособлял брат его Мефодий – или грамоту слагать, или азбуку составлять, или книги переводить. А Стефану никто не обрелся помощником, кроме единого Господа Бога нашего... Если кто спросит греческого книжника: „Кто вам сотворил грамоту или книги переложил и в какое время это случилось?“, то редкие из них могут дать ответ и немногие знают. А если спросить русских грамотеев: „Кто вам сотворил грамоту и книги перевел?“, то все знают и скоро дадут ответ: „Святой Константин Философ, называемый Кирилл, он нам сотворил грамоту и книги перевел с греческого языка на русский с братом своим Мефодием, который был впоследствии епископом Моравским...“ И если также спросить пермянина: „Кто избавил вас от работы идолослужения, кто сотворил вам грамоту и переложил книги?“, то с жалостью и радостию, с великим тщанием и усердием скажут: „Добрый наш дидаскал Стефан, который не только просветил нас святым крещением, во тьме идолослужения сидящих, но и озарил святыми книгами, обильно испущая сугубые лучи благодати... Он научил нас понимать грамоту и разуметь книги; он сам, один, сложил нам азбуку, он один сотворил нам грамоту, гадал, думал, составлял, и никто ему не помогал, никто не научал и не исправлял...“ и т. д.

В «Плаче пермском» есть места довольно сильные по чувству и трогательные. Когда, повествует Епифаний, находившиеся при святом Стефане возвратились из Москвы в Пермь с его ризницею, книгами и другими вещами и возвестили о его кончине, тогда все начали вопиять: «Горе нам, братие! Как остались мы без доброго господина и учителя! Горе, горе нам. Как лишились мы доброго пастыря и правителя!.. Мы лишились доброго попечителя и ходатая за нас пред Богом и людьми. К Богу он молился о спасении душ наших, а пред князем ходатайствовал о жалобе нашей, и о льготе, и о пользе, был теплым заступником за нас пред боярами, начальниками и властями мира сего, многократно избавлял нас от насилия и работы, облегчал нам тиунскую продажу и тяжкие дани. Сами разбойники новгородские – ушкоинницы – покорялись его увещаниям, чтобы не воевать на нас. А теперь мы разом лишились всего: не имеем ни теплого молитвенника к Богу, ни теплого заступника пред людьми. О, как и откуда постигло нас такое бедствие! Мы стали поношением для соседей наших – иноязычников: лопи, вогуличей, югры и пинеги. О епископе наш добрый! – говорим к тебе, как к живому, о добрый подвижниче правой веры, о священнотаинниче и богопроповедниче, проповедавший нам Бога и поправший идолов, честной наш вождь и наставник! Если бы мы потеряли злато или сребро, то и другое обрели бы вместо потерянного. А лишившись тебя, другого такого не найдем. Куда зашла доброта твоя, куда сокрылась от нас? Куда отошел от нас, а нас оставил сирыми, пастырю наш добрый!.. Кто же утешит печаль, постигшую нас? К кому прибегнем, на кого воззрим, где услышим сладкие твои словеса, где насладимся твоей душеполезной беседы?.. Зачем отпускали мы тебя в Москву, где почил ты? Лучше бы было нам, если бы гроб твой находился в земле нашей и пред очами нашими. Тогда великое было бы утешение сиротству нашему; как к живому: мы приходили бы к тебе и просили бы у тебя благословения... За что же обидела нас Москва? Это ли ее правосудие? Она имеет у себя митрополитов и святителей, а у нас был один епископ, и того к себе взяла, и ныне мы не имеем даже гроба епископского. Один у нас был епископ; он же нам был и законодатель, и креститель, и апостол, и проповедник, и благовестник, и исповедник... Помолись же, преподобниче, к Господину жатвы, да изведет делателей на жатву твою и да будут эти делатели добры, непостыдны, право правящие слово истины... О преподобный наш отче, святой епископе Стефане! Если и преставился ты от нас телом, то не отступай от нас духом; если и далеко от нас гроб твой, но молитва твоя да будет всегда с нами; если мощи твои далеко отстоят от нас, то благословение твое да будет близ нас, и посреди нас, и на нас присно».

Житие преподобного Сергия Радонежского составлено тем же самым учеником его и отцом духовным, который прежде написал житие святого Стефана Пермского. В предисловии к новому своему сочинению Епифаний говорит, что он начал собирать сведения о преподобном спустя год или два после его смерти (1392) и в продолжение двадцати лет записывал эти сведения частию в свитках, частию в тетрадях без всякого порядка, что потом несколько лет он колебался, писать или не писать житие святого старца, и решился на это, когда прошло уже 26 лет после кончины преподобного, а между тем никто другой не начертал его жизнеописания в назидание потомству (следовательно, в 1418 г.). При составлении жития Сергиева автор пользовался тем, что видел своими глазами и слышал из уст самого Сергия, его келейника, его старшего брата Стефана и других старцев, бывших очевидцами угодника Божия. В этом житии, как прежде в житии святого Стефана Пермского, Епифаний, изображая жизнь святого от его рождения до смерти, по местам говорит о предметах сторонних, только соприкосновенных, например об основании некоторых монастырей. Входит в рассуждения и соображения: например, сказав, как святой Сергий еще во утробе матери троекратно прокричал в церкви, представляет из Священного Писания и Чети-Миней целый ряд подобных примеров, показывающих, что Бог избирает некоторых еще от чрева матери для особенного служения. Влагает в уста преподобного Сергия и других лиц слова, беседы, молитвы, поучения: например, поучение к братии по возведении преподобного в сан игумена, поучение по случаю недостатка съестных припасов в обители. Вообще, новое сочинение Епифания по своему характеру очень похоже на прежнее, но, будучи написано спустя около двадцати лет, представляет следы большей зрелости писателя и гораздо менее растянуто и витиевато, не в такой степени многоречиво. Кроме жития преподобного Сергия, и, кажется, гораздо прежде, Епифаний написал похвальное Слово ему, которое, вероятно, читалось братии в день его кончины. Здесь, после довольно длинного предисловия, сочинитель кратко излагает жизнь святого старца, в общих чертах изображает его свойства, прославляет его подвиги, говорит о его смерти и погребении и передает весьма многословное и наполненное текстами Библии сетование над его гробом осиротевших его учеников. Слово это составлено вообще очень неудачно.

Житие преподобного Димитрия Прилуцкого, Вологодского чудотворца, написано одним из его преемников по игуменству в основанной им обители, Макарием, и написано, вероятно, спустя недолго после его кончины (1391). Макарий говорит, что многие свидетельства о преподобном Димитрии он слышал из уст блаженного ученика его Пахомия, который пришел с ним еще из Переяславля Залесского в Вологду, постоянно жил при нем и сделался первым после него настоятелем Прилуцкого монастыря. В другом месте автор выражается, что Господь Бог «прояви сицеваго чудотворца (Димитрия) в последния роды наша». Житие, кроме предисловия, состоит из трех частей: в первой излагаются собственно жизнь и подвиги преподобного, во второй – его чудеса, в третьей – похвала ему. Части связаны между собою и составляют одно непрерывное сочинение, которое читалось пред всею церковию во дни памяти преподобного. В двух первых частях рассказ простой, без напыщенности и многоречия, хотя недовольно искусный. Последняя составлена преимущественно в форме акафиста, с частыми повторениями слова: «Радуйся».

Житие святого Алексия, митрополита Киевского, написано архимандритом Питиримом, который был впоследствии епископом Пермским (поставлен между 1441–1445 гг.). Оно неизвестно ныне под его именем, но, вероятно, есть то самое, которое доныне встречается в рукописях, внесено в одну из летописей и начинается словами: «Сей убо преподобный отец наш Алексий митрополит беяше родом болярин». Житие это оканчивается рассказом о смерти и погребении святого Алексия, но не упоминает ни об открытии мощей его, последовавшем в 1439 г., ни о перенесении их в новую церковь – в 1485 г., следовательно, писано прежде, и именно около того времени, когда и был архимандритом Питирим. Представим, для примера, два отрывка: «Сей преподобный отец Алексий митрополит, – говорится в начале жития, – был родом боярин, из славных и нарочитых бояр, от страны Русской, от области Московской, сын благородных и благоверных родителей: отца – Симеона и матери – Марии. Родился в великое княжение Михаила Ярославича тверского, при митрополите Максиме, прежде убиения Иакинфа и был старше великого князя Семиона 17 годами. А крестил его, еще в младенчестве, князь Иван Данилович, не бывший еще на великом княжении. Имя ему было наречено в крещении Семион. Еще в детстве он изучился всей грамоте и в юности навык всем книгам. Измлада возлюбил Бога, и оставил родителей своих, и женитьбу, и всех по плоти сродников, и возненавидел всякое пристрастие к миру. Возжелал работать единому Богу, и, имея, как казалось, около двадцати лет, удалился из мира и постригся в одном из монастырей, и принял в монашеском чине имя Алексия. Он ревностно подвизался в добродетели, исполнял все обеты иноческой жизни, прошел всякое писание Ветхого и Нового Завета, оставался в чернечестве даже до сорока лет и за свою добродетельную жизнь был честим и славим всеми и любим многими...» В конце жития читаем: «Когда он умирал, то заповедал великому князю положить себя не в церкви, а вне церкви за алтарем: там указал место и велел положить себя крайнего ради смирения. Но великий князь никак не сотворил того, не восхотел положить вне церкви такого господина, честного святителя, а положили его в церкви близ алтаря с великою честию, проводили его с усердием и тщанием честные епископы, архимандриты, игумены, священники, диаконы и черноризцы, и множество народа, со свечами, и кадилами, и псалмами духовными, поя над ним обычные надгробные песни. Великий князь Димитрий Иоаннович сам стоял над ним, равно и брат его Владимир Андреевич. Князь же Василий, сын великого князя Димитрия, был тогда еще малым дитятею – шести лет, а князю Юрию Дмитриевичу было три года. Все люди, проводив его, разошлись каждый восвояси».

Описание своего путешествия во святой Иерусалим, под заглавием «Ксенос», оставил иеродиакон Троицкой-Сергиевой лавры Зосима, странствовавший в 1420 г. Он повествует о своем пути из Киева до Царьграда, о самом Царьграде и его достопримечательностях, об Афоне и Солуне, которые также посетил, и всего подробнее о Иерусалиме и других местностях Святой земли.

Из сказаний о Флорентийском Соборе одно называется повестию об осьмом, или Исидоровом, Соборе, которую составил суздальский иеромонах Симеон, находившийся при митрополите Исидоре в качестве духовника всей его свиты. Симеон лично присутствовал в заседаниях Собора и сообщает о нем довольно любопытные, впрочем весьма немногие, подробности, а больше говорит о Марке Ефесском и о самом себе. Сочинение свое он заключает похвалою великому князю Василию Васильевичу с частыми повторениями: «Радуйся, благоверный и православный княже».

Другое сочинение, касающееся того же события, есть «Путешествие Исидора митрополита на Флорентийский Собор» в 1437 г. Здесь описывается весь путь митрополита из Москвы чрез Тверь, Новгород, Псков, Юрьев, Ригу, Немецкое море и немецкие города до Феррары и Флоренции. Говорится, как где встречали митрополита, сколько времени он оставался в каком городе, что видели его спутники замечательного в иностранных городах и под. Кратко повествуется о самом Соборе и наконец изображается обратный путь Исидора в Россию чрез другие места. Сочинение это приписывают тому же самому Симеону, иеромонаху суздальскому, который составил повесть об осьмом, или Исидоровом, Соборе.

IV. Переводная и южно-славянская литература у нас в монгольский период

Неутешительный вывод мы должны сделать из нашего обзора русской духовной литературы в период монгольский. Каких-нибудь три-четыре описания путешествий, три-четыре десятка житий, повестей и вообще исторических сказаний, немногим больше церковных Слов, бесед, поучений, почти столько же посланий и грамот – вот все, что дошло до нас от того двухвекового периода. В наши дни, если бы все эти, большею частию мелкие и очень краткие, сочинения вылились из-под пера даже одного писателя, его отнюдь нельзя было бы назвать плодовитым. И если известно, что не все писания того времени сохранились до настоящего, имеем ли мы право слишком преувеличивать число недошедших? Да и заслуживали ли они того, чтобы быть сохраненными для потомства? Небогатою представляется тогдашняя литература наша и по качеству, или достоинству, литературных произведений. Одни писатели были люди только что грамотные, с самыми ограниченными понятиями и сведениями и без всякого навыка излагать свои мысли правильно и в порядке. В других если заметны значительная начитанность и довольно обширные и разнообразные познания, то познания большею частию поверхностные, сбивчивые, плохо усвоенные и не проникнутые самомыслительностию, какие обыкновенно бывают у людей, не приготовленных научным образованием к пониманию и усвоению прочитанного. Как мало отчетливы и бессвязны были эти познания у них в голове, так же неясно и непоследовательно выражались на хартии или бумаге. Только некоторые, весьма немногие, силою своих природных дарований и долговременным упражнением умели возвышаться над массою приобретаемых чрез чтение книг сведений, перерабатывать их и являются довольно самостоятельными, отчетливыми и небезыскусственными в изложении своих мыслей. Требовать большего от литературы в время, когда у нас вовсе были не знакомы с пособиями науки и научным образованием, едва ли было бы и справедливо. Нет сомнения, что наша тогдашняя литература, как мы не раз замечали, отзывалась на потребности времени и в проповедях, и в посланиях, и в исторических статьях, и в описаниях путешествий. Но не можем сказать, чтобы она удовлетворяла современным духовным потребностям русского народа: отечественные сочинения были для этого слишком малочисленны и мало распространены, отчего преимущественно и дошли до нас в таком ограниченном числе.

Была у нас тогда другая литература, которая гораздо более пользовалась уважением и сочувствием наших предков, более удовлетворяла их духовным потребностям и далеко превосходила нашу русскую и количеством, и часто качеством своих произведений: разумеем литературу иноземную, почти исключительно переводную. Мы знаем, что еще в домонгольский период у нас находились в употреблении, кроме некоторых книг Священного Писания, творения древних учителей Церкви, Восточной и Западной, разумеется в переводах, и сочинения некоторых южных славян. И именно: для уразумения слова Божия – Толкования на Псалтирь святого Афанасия Александрийского, на Евангелие – святого Григория, папы Римского, и на Послания к Римлянам, Коринфянам, Галатам и Ефесеям из разных святых отцов; для изучения догматов веры и истин нравственности – Богословие святого Иоанна Дамаскина, Пандекты Антиоха; для проповедания в храмах – некоторые Слова – Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Василия Великого, Климента, епископа Словенского, или Величского; Огласительные поучения Кирилла Иерусалимского и беседы на воскресные Евангелия, выбранные из разных святых отцов Константином, пресвитером Болгарским; вообще для назидательнаго чтения – Лествица святого Иоанна Лествичника, жития некоторых святых греческих и славянских и прочее. В настоящий период число переводных книг в России, вместе с сочинениями южнославянскими, еще более увеличилось, если судить даже по одним уцелевшим от того времени памятникам. Таковы: Книги Священного Писания и толкования на них: 1) Пятокнижие Моисеево в списке XIV-XV и другом XV в.; 2) Книги Иисуса Навина, Судей, Руфи и Есфири в списке XIV в., те же Книги и вместе Книги Царств – все четыре в списке XV в.; 3) Псалтирь в списках 1296 г. и других XIII, XIV и XV вв.; 4) шестнадцать пророков в списках XV в., хотя несомненно известно, что «Книги пророческие» у нас употреблялись и во 2-й половине XIII в. (в 1276 г.); 5) все книги Нового Завета, т. е. и Четвероевангелие, и Деяния апостольские, и Послания апостолов, и Апокалипсис, переведенные или вновь исправленные по греческому тексту святым Алексием, митрополитом Московским, в 1355 г. и сохраняющиеся доселе в его драгоценном автографе; 6) Евангелия, расположенные по евангелистам, или Четвероевангелия, в списках 1383 г. и во многих других XIV и XV вв. Не упоминаем о Евангелиях, которые расположены по порядку церковных чтений и находились в употреблении собственно во храмах Божиих, а не в жилищах христиан: таких Евангелий сохранилось весьма много; 7) Апостол, или апостольские Деяния и Послания, в списках XIII-XIV и начала XV в.; 8) Толкование на Шестоднев, составленное Иоанном, экзархом Болгарским, по руководству святого Василия Великого и Севериана Гавальского, в списке 1263 г. и в списке XV в.; 9) Толкования на книги пророков, извлеченные из Феодорита и других учителей Церкви, в списках XV в.; 10) толковая Псалтирь около 1250 г.; 11) Толкование на Песнь песней в списке XIV в.; 12) Толкование на Евангелия Иоанна и Луки, писанное в 1434 г. в Киево-Печерской лавре; 13) Толкование на Евангелия Иоанна и Марка Феофилакта Болгарского в списке XV в. кстати заметим, что об употреблении у нас толкового Евангелия в конце XIV и начале XV в. свидетельствует митрополит Киприан; 14) толковый Апостол – также XV в.; 15) толковый Апокалипсис святого Андрея Кесарийского в трех экземплярах XIII-XIV вв.; 16) два сборника, содержащие в себе толкования святых отцов на разные места Священного Писания, один XIII, другой XV в. Не упоминаем о Толковании на книгу Иова Олимпиодора Александрийского и других учителей Церкви, переведенном в 1412 г. на Афоне в Хиландарской обители иноком Гавриилом, ни о беседах на книгу Бытия святого Иоанна Златоустого, переведенных в 1426 г. на Афоне иноком Иаковом, потому что, скоро ли проникли эти переводы в Россию, не знаем. Впрочем, об употреблении у нас бесед на Шестоднев святого Иоанна Златоустого, конечно в более древнем переводе, и вместе таких же бесед святого Василия Великого свидетельствует митрополит Киприан во своем послании к игумену Афанасию (1390–1405).

Писания догматические, нравственные и аскетические, обращенные преимущественно к инокам: 1) Творения святого Дионисия Ареопагита с толкованиями на них святого Максима Исповедника в списке XV в. по переводу, сделанному в 1371 г. афонским иноком Исаиею; 2) Слова против ариан святого Афанасия Александрийского в списке XV в. по переводу епископа Болгарского Константина (X в.); 3) Пандекты Антиоха в списке конца XIV или начала XV в.; 4) Лествица святого Иоанна Лествичника во многих списках XIII, XIV и XV в.; 5) Поучения аввы Дорофея в четырех списках XIV и XV в.; 6) Поучения святого Ефрема Сирина в трех списках: конца XIII, XIV и начала XV в.; 7) Поучения Исаака Сирина в списках 1381, 1416, 1431 г. и вообще XV в. с прибавлениями из Петра Дамаскина, Максима Исповедника и др., 8) Диоптра Филиппа Пустынника в списке 1388 г. и в четырех списках XV в.; 9) Постнические Слова святого Василия Великого XV в.; 10) Поучения преподобного Феодора Студита в списках XIV и XV в.; 11) Подвижнические главы преподобного Максима Исповедника, Феодора Эдесского и Нила – конца XIV или начала XV в, 12) святого Нила об «Осми помыслех» в списке 1419 г.; 13) Творения Симеона, Нового Богослова, и Петра Дамаскина – XV в. и 14) «Словеса различна» святого Григория Синаита – XV в.

Церковные поучения. Слова, беседы : 1) Огласительные поучения святого Кирилла Иерусалимского XIII в.; 2) 16 Слов святого Григория Богослова с толкованием Никиты Ираклийского, в трех списках XIV в. и в двух XV в.; 3) Маргарит святого Иоанна Златоустого – начала XV в.; 4) Беседы на евангельские чтения святого Григория Двоеслова – XIV в.; 5) Собрание поучений на воскресные и праздничные дни из святого Златоуста и других отцов, в списке XV в. Это собрание сделано Константинопольским патриархом Филофеем и переведено на славянский язык в 1343 или, вероятнее, в 1407 г.; 6) сборник Слов, от недели мытаря и фарисея до недели всех святых, из святого Златоуста, Феофила Александрийского, Ефрема Сирина, Феодора Студита, Григория Богослова, Афанасия Александрийского и других, в списке XV в.; 7) еще два (неполных) сборника поучений на разные дни и праздники из святого Златоуста и других, в списках XIV-XV в. Три последние сборника составлены несомненно у нас в России, потому что наряду с творениями древних учителей Церкви заключают в себе и сочинения русских писателей – Феодосия Печерского, Кирилла Туровского и некоторых безымянных.

Жития святых. Прологи, Патерики: 1) жития святых числом до 25, писанные в 1431 г. на Афоне иноком русским Афанасием и потом переписанные по повелению игумена Троицко-Сергиева монастыря Зиновия (1432–1443); 2) жития: Нифонта и Феодора Студита, писанные около 1250 г., Симеона Столпника, писанное в 1296 г., Епифания Кипрского в списке XIV в., Панкратия Тавроменийского в списке XIV в. Варлаама и Иоасафа Индийских в двух списках XIV и XV вв., Иоанна Златоустого, Андрея Юродивого в отдельных списках XV в.; 3) Прологи, более двадцати книг, в списках XIII, XIV и XV вв., 4) Патерик азбучный в списке конца XIV и трех списках XV в.; 5) Патерик Скитский в списках 1296 г. и XV в.; 6) Патерик Римский, или повести о жительстве святых отцов, святого Григория Двоеслова, папы Римского, в двух списках XIV и XV вв.; 7) Патерик Египетский в списке начала XV в.

Сочинения и сборники смешанного содержания. В числе этих сборников одни несомненно составлены в Греции, по крайней мере, не содержат в себе русских статей, а другие составлены в России, потому что наряду со статьями древних учителей Церкви заключают в себе и статьи русские, хотя немногие. К сборникам первого рода относятся: 1) обширное сочинение Никона Черногорца (XI в.) самого разнообразного содержания: и догматического, и нравственного, и аскетического, и обрядового, и канонического. В сочинении этом две отдельные части, которые большею частию и переписывались отдельно как два особые сочинения. Одна называется Пандекты, состоит из 63 Слов и известна в списке 1296 г., в четырех списках XIV и трех XV в. Вторая – Тактикон, или Типикон, содержит 40 Слов и известна в списке 1397 г. и трех списках XV в. В сочинении Никона Черногорца приводится бесчисленное множество мест и отрывков из весьма многих древних писателей Церкви, так что предки наши, читая одно это сочинение, могли знакомиться со многими отцами и учителями, творения которых еще не были переведены на славянский язык; 2) Известный Сборник Святославов, переписанный в 1403 г. иноком Анфимом в московском Андрониковом монастыре; 3) сборник начала XV в., содержащий в себе, кроме Египетского Патерика, отрывки из других Патериков, также поучения и жития разных святых; 4) сборник 1422 г., заключающий в себе, кроме Лествицы Иоанна Лествичника, многие другие статьи: повести, Слова, краткие изречения и прочее; 5) Пчела, или «Речи и мудрости от Евангелия, и от апостол, и от св. муж, и разум внешних философов», в списках XV в. Из сборников, составленных в России, известны: 1) Измарагд ХIVв., где вместе с Словами святого Златоустого и других учителей помещены два Слова святого Кирилла Туровского; 2) Златая Цепь XIV в., в которой между прочим сохранились до нас известные Слова Серапиона Владимирского; 3) сборник XIV в., заключающий в себе между переводными статьями разных святых отцов, поучения святого Алексия, митрополита Московского, Матфия Сарайского и несколько Слов святого Кирилла Туровского; 4) сборник из отеческих сочинений с одною русскою статьею, конца XIV или начала XV в.; 5) два другие такие же сборника XV в.; 6) так называемый Паисиевский сборник XIV-XV в., где помещены некоторые сочинения святого Феодосия Печерского и Серапиона Владимирского; 7) так называемый Сильвестровский сборник XIV в., в котором находятся, кроме отрывка из Палеи, некоторых житий и других переводных статей, два русских сказания о житии святых мучеников Бориса и Глеба.

Излишне напоминать, что мы не перечислили и не могли перечислить всех памятников переводной и южнославянской литературы, какие сохранились у нас от монгольского периода, так как не все они приведены в известность, не все библиотеки древнеславянских рукописей описаны. А с другой стороны, нельзя не предположить, что были и могли быть тогда в употреблении у наших предков многие другие такого же рода сочинения, до нас не дошедшие или нами не упомянутые. К сожалению, предки наши, списывая и приобретая себе в славянских переводах книги истинные, т. е. составленные в духе православия, нередко списывали вместе и такие книги, которые назывались ложными, отреченными, апокрифическими. Эти книги, по всей вероятности, начали проникать к нам из Греции и Болгарии с самого введения христианства, и преподобный Нестор, как известно, уже пользовался в своей летописи некоторыми ложными сказаниями из книги Палеи. От XIII в. дошла до нас одна из таких книг, именно: «Сказание Афродитиана персианина». И митрополит Кирилл II во 2-й половине того же века не без причины заповедовал в своем «Поучении к попом»: «Лживых книг не почитайте». В XIV столетии число апокрифов у нас еще увеличилось, и замечательно, что они помещались тогда у нас в одних и тех же сборниках вместе с книгами истинными. В списках этого века сохранились доселе следующие апокрифы: отрывок из Книги Еноха, Откровение Авраама, Заветы двенадцати патриархов, Варфоломеевы вопросы Богородице, повесть о Макарии Римском, Хождение Зосимы к рахманам. Затем сохранились также: Лествица Иакова в списке 1406 г., Хождение святого Иоанна Богослова и Повесть о спасенном древе крестном в списке 1419 г. и многие другие отреченные книги в списках XV в. Чтобы предохранить православных от чтения этих книг, пастыри нашей Церкви находили нужным составлять индексы, или перечни, книг истинных и ложных, конечно на основании таких же индексов греческих и болгарских, издавна существовавших. К концу XIV и в начале XV в. встречаем у себя разом три подобных индекса: один – в Паисиевском сборнике, другой – в Молитвеннике митрополита Киприана, третий – в сборнике преподобного Кирилла Белоезерского. Эти индексы при исчислении апокрифов довольно различны между собою – потому ли, что составлены были на основании различных индексов греческих и болгарских или потому, что составители наших индексов перечисляли ложные книги каждый по своему усмотрению, какие знали и находили в употреблении. Из этих индексов узнаем, что большая часть перечисляемых в них отреченных книг имела происхождение греческое, а другие измышлены были в Болгарии, почему и называются болгарскими баснями или ложью болгарского попа Иеремии, некоторые же, судя по названиям («Громовник», «Колядник», «Воронограй» и под.), может быть, появились в самой России. Как бы то ни было, только не подлежит сомнению, что воспитание предков наших, умственное и нравственное, совершалось тогда под двумя совершенно противоположными влияниями: под влиянием писаний отеческих и вообще православных, доставлявших здоровую пищу, и под влиянием писаний еретических и вообще ложных. Оба эти влияния неизбежно должны были отразиться и отразились в произведениях нашей домашней духовной литературы, каковы, например, сочинения святителей Петра, Алексия, Григория Самвлака, проникнутые духом и мыслями древних учителей Церкви, и послание Новгородского архиепископа Василия о земном рае, усиливающееся доказать одну из любимых мыслей еретиков – несториан и яковитов – между прочим ссылкою на апокрифическую повесть о римском пустыннике Макарии, которая действительно и упоминается в статье о книгах истинных и ложных.

Вообще же мы приходим к заключению, которое нам кажется справедливым, что если не беднее была наша духовная литература, не ниже было наше духовное просвещение в период монгольский, чем в предшествовавший, то отнюдь и не богаче, отнюдь и не выше. В два новые столетия ни наше просвещение, ни наша литература нисколько не подвинулись вперед, а все оставались на прежней точке или, вернее, все вращались в одном и том же, словно заколдованном, круге. Как прежде значительную часть наших духовных писателей составляли наши митрополиты-греки, приходившие к нам с готовым образованием из отечества, так и теперь лучшие или образованнейшие из наших писателей, которых сочинения представляют собою едва ли не половину всего нашего литературного наследия от того времени, именно митрополиты Киприан, Фотий, Григорий Самвлак пришли к нам с Востока и, следовательно, не у нас получили образование. Собственно русские писатели, и прежде и теперь, воспитывали себя исключительно по сочинениям древних учителей Церкви в славянском переводе, видели в них для себя единственные образцы, которым старались подражать, любили часто повторять их мысли, приводить их изречения, как бы говорить их словами. Если переводная литература является у нас в настоящий период более обширною и богатою, то еще спрашивается: на нашей ли почве возникла эта литература, не пересажена ли она к нам также с Востока? По крайней мере, кроме нескольких переводов митрополита Киприана, мы с трудом можем указать на одну-две книги, переведенные тогда в России, между тем как достоверно знаем, что в Сербии, Константинополе и особенно на Афоне продолжали переводить книги на славянский язык и что русские старались списывать или покупать эти книги и приносили в свое отечество. Предки наши, очевидно, по-прежнему оставались учениками греков и южных славян и находились под их исключительным влиянием.

Надобно присовокупить, что и то слабое образование, какое мы замечаем тогда в России, ограничивалось самым небольшим кругом даже в духовенстве. Каковы были вообще наши архипастыри, за исключением известных, крайне немногих? «Епископы русские – люди некнижные», – уверял папу Евгения на Флорентийском Соборе митрополит Исидор. И если бы мы заподозрили этого свидетеля, то сборник поучений, переведенный на русский язык (1343 или 1407 г.) в руководство именно архиереям, чтобы они могли по нему каждое воскресенье и каждый праздник проповедовать во храмах, удостоверил бы нас, что тогдашние владыки наши не все в состоянии были сами от себя и поучать народ истинам веры. Каково было наше низшее духовенство, особенно сельское? Об этом случайно засвидетельствовал другой наш митрополит – Киприан, когда, перечисляя книги ложные, упомянул о толстых сельских сборниках, которые «невежи попы и дьаконы» наполняли разными баснями и суеверными сказаниями. Излишне и спрашивать, проникали ли тогда грамотность и какое-либо книжное образование в массы нашего народа. Что сталось бы с просвещением в России, если бы она с лишком на два века не подпала владычеству монголов? Разумеется, решительно это определить никто не может. Но, судя по тому, как шло у нас дело просвещения в два с половиною столетия до монголов, думаем, что оно едва ли подвинулось бы вперед и в два последовавшие столетия при прежних условиях нашего отечества, хотя бы монголы к нам не приходили, и явилось бы в таком же или подобном виде, в каком явилось при монголах. Живое доказательство тому представляют новгородцы, которые почти не несли ига монгольского, однако ж нимало не опередили прочих русских в просвещении. Повторяем: монголы отнюдь не препятствовали нашему духовенству, особенно в монастырях, заниматься науками, если бы сами русские того хотели. Но, видно, русские еще не чувствовали потребности в высшем образовании. Они спокойно продолжали идти тем же путем, каким шли их предки, довольствовались теми же первоначальными школами, какие существовали и прежде, и не простирали в этом отношении своих желаний далее, как только чтобы уметь свободно читать и понимать Божественные и святоотеческие книги на пользу собственных душ и для назидания ближних.

Глава VII Состояние веры и нравственности

Период монгольского владычества над Россиею, казалось, был особенно благоприятным временем для нравственного ее улучшения и возвышения. Никогда еще она не подвергалась такому громадному бедствию, какому подверглась теперь, и никакое бедствие не тяготело над нею так долго. Никто в России не сомневался тогда, что иго монгольское есть наказание Божие за грехи, а пастыри Церкви громогласно повторяли эту мысль и не переставали призывать народ к покаянию и исправлению жизни. Едва протекло первое столетие этого тяжелого ига, как Россию постигла новая кара небесная – страшная язва, известная под именем черной смерти. Явившись в 1352 г. сперва в Пскове, потом в Новгороде и обошедши все русские области, она в продолжение с лишком семидесяти лет (1352–1427) несколько раз повторялась в разных местах, особенно в Новгороде и Пскове, и везде производила ужасные опустошения. Не только домы, а целые города пустели от нее: в Глухове и Белозерске не осталось ни одного жителя, в Смоленске едва осталось пять человек, которые наконец решились удалиться из города, наполненного одними трупами. Никогда в России не свирепствовала такая губительная и такая продолжительная язва. Все видели в ней гнев Божий за грехи и по гласу пастырей Церкви спешили каяться и обращаться к Богу. Мы не говорим уже о многих других общественных бедствиях, какие испытывало тогда наше отечество, но которые известны были ему и прежде, хотя и эти нравственные уроки могли иметь силу и оказывать свое благодетельное влияние. К концу XIV и особенно с начала XV в. в России сделалась господствующею мысль о близкой кончине мира – новое, необычайное побуждение к покаянию и благочестию христианскому. Настало последнее столетие седьмой тысячи лет от сотворения мира, с истечением которой, думали, должно последовать преставление света и должен открыться всеобщий суд. Эту мысль разделяли вполне сами наши архипастыри, даже просвещеннейшие из них, каковы Киприан и Фотий, и пользовались ею, чтобы убеждать своих пасомых к исправлению жизни. Что же, посреди таких обстоятельств в продолжение монгольского периода сделались ли русские действительно лучшими по своей нравственности, нежели какими были прежде? Мы нимало не сомневаемся, что все означенные обстоятельства, грозные и поучительные, не могли не производить сильных, иногда потрясающих действий на массы народа и что тысячи, десятки тысяч людей искренно обращались тогда к Богу и оканчивали жизнь с истинным покаянием, как точно и было, по прямому свидетельству летописей, например, во Владимире при первом нашествии татар и в Пскове – во время моровой язвы. Но надобно сознаться, что все эти действия были только временные и проходившие скоро. А сказать, чтобы в тот период изменился к лучшему самый характер русского народа, чтобы русские более прониклись духом Евангелия, более утвердились и возвысились в началах христианского благочестия, отнюдь не позволяет история. Много светлого и доблестного представляет она тогда у нас, но почти ничего такого, чего бы не представляла и прежде. Зато, с другой стороны, представляет много и мрачного, даже более мрачного, нежели сколько мы видели у себя в предшествовавшее время.

Русские отличались уже и прежде глубокою приверженностию к святой вере Христовой и православной Церкви. Теперь открывались для них случаи засвидетельствовать эту приверженность и любовь своею кровию. В 1246 г., когда Батый позвал к себе черниговского князя Михаила и потребовал от него чрез своих волхвов, чтобы он пред вступлением в палату ханскую прошел по обычаю монголов сквозь огонь и поклонился солнцу и истуканам, благоверный князь отвечал: «Я христианин и не могу поклониться твари и идолам». Когда ему предложили на выбор одно из двух: или поклониться, или умереть, князь не поколебался избрать последнее, несмотря на все убеждения близких людей, приготовился к христианской кончине и вкусил лютую смерть от варваров. Примеру доблестного князя тогда же последовал и любимый боярин его Феодор. В 1270 г. другой князь русский, Роман Ольгович рязанский, был оклеветан в Орде, будто он поносил хана и его веру. Хан отдал князя в руки татар, которые начали принуждать его к своей вере. Но он не только не соглашался на это, но открыто исповедовал, что вера христианская воистину есть святая, а татарская – поганая. Озлобленные язычники отрезали ему язык, заткнули уста и медленно изрезали по составам все члены его тела, так что новый мученик действительно уподобился древнему Иакову Персскому, по замечанию летописей. Защищая себя от нападающих врагов или выступая против них сами, русские были убеждены, что они проливают свою кровь и умирают прежде всего за святую веру и Церковь. «Умрем за святую Богородицу (т. е. за соборную церковь Пресвятой Богородицы) и за правую веру», – говорили жители Владимира, когда он был осажден татарами. «Умрем за святую Софию (т. е. за Софийский собор)», – обыкновенно повторяли новгородцы, собираясь на поле брани. «Прольем кровь свою за дом Пресвятой Троицы и за святые церкви», – восклицали псковитяне во дни Довмонта, отражая нападения Литвы. И Димитрий Донской, отправляясь с войском из Москвы против татар, говорил прочим князьям и воеводам: «Пойдем против безбожного и нечестивого Мамая за правую веру христианскую, и за святые церкви, и за всех младенцев, и старцев, и за всех христиан». Да, русские любили свое отечество, а в нем прежде всего любили свою святую веру и свою святую Церковь. Русские тем более привязывались к святой вере и Церкви, что в них только находили для себя утешение и подкрепление посреди бедствий и скорбей, в особенности от своих поработителей, и в имени, или звании, христиан видели свое главное отличие от поганых агарян, свое превосходство пред ними. Но не скроем свидетельства летописей, что, в то время как одни из сынов России, из благочестивых ее князей, охотно умирали за святую веру, не соглашаясь изменить ей и поклониться монгольским идолам, «многие другие князья с своими боярами проходили (пред палаткою Батыя) сквозь огонь и поклонялись кусту и идолам ради славы света сего, и каждый выпрашивал себе власти». Находились и такие между русскими, которые совершенно отвергались от веры христианской и принимали веру наших поработителей. Припомним Домана северянина, родом из Путивля, отсекшего голову святому Михаилу, князю черниговскому, и несчастного Изосиму, который прежде был иноком самой нетрезвой и вообще позорной жизни, а сделавшись вероотступником, много досаждал христианам в Ярославле и убит ими.

Любя веру и Церковь, предки наши, естественно, были привержены и усердны к храмам Божиим и святым обителям. Были князья, были и архипастыри и другие лица, которые в продолжение своей жизни сооружали не одну или две, а многие церкви и на собственные средства воздвигали по нескольку монастырей или не щадили для содержания и украшения их никаких жертв. Обычай постригаться в монашество, по крайней мере пред смертию, известный у нас и в прежнее время, теперь еще усилился. Редкие из князей, каковы: Владимир Василькович галицкий и Димитрий Донской, не последовали этому обычаю. А большая часть принимала пред своею кончиною не только монашество, но и схиму, Так поступили святой Александр Невский, дети его – Андрей Александрович и Даниил Александрович Московский, затем – Иоанн Данилович Калита, Симеон Иоаннович Гордый, Михаил Александрович Тверской, Александр ростовский и весьма многие другие. Так же поступили и княгини: мать святого Александра Невского – Евфросинья, жена Симеона Гордого – Анастасия, жена брата его Иоанна Иоанновича – Александра, жена Димитрия Донского – Евдокия и другие. Так же поступали почти все посадники новгородские, бояре московские и многие другие лица. Но несмотря на всеобщее, господствовавшее тогда уважение и любовь к святым храмам и обителям иноков, бывали примеры и совершенно противного, по крайней мере во дни брани и других народных бедствий. В 1393 г. новгородцы, овладев Устюгом, зажгли город и разграбили соборную церковь, похитили из нее все золото и серебро, ободрали даже иконы. А чрез несколько лет (1398) не только разграбили вновь ту же самую церковь в Устюге, но сожгли ее и взяли, как они выражались, в плен самую икону Пресвятой Богородицы чудотворную, так что владыка Новгородский справедливо заметил воеводам: «Вы обесчестили церковь Божию в Устюге» – и повелел им воздвигнуть эту церковь и возвратить чудотворную икону со всею утварью. Не лучше действовали иногда новгородцы и у себя дома. В 1299 г., когда во время страшного пожара некоторые торговцы снесли для безопасности свои товары в церкви, злые люди разграбили в церквах все снесенное, а в одной убили даже сторожа, охранявшего товар. В 1340 г. во время еще более сильного пожара также убили в церквах двух сторожей, разграбили весь товар, много сделали пакости в самом Софийском соборе. В 1418 г. во время народного волнения возмутившиеся, кроме разных неистовств в городе, разграбили монастырь святого Николая на Поле и оскорбили игумена и черноризцев, говоря: «Здесь житницы боярские». Великий князь московский Василий Васильевич с своею многочисленною ратью (1434), опустошив страну Галичскую и взяв самый Галич, пожег святые церкви и монастыри.

Любя веру и Церковь, предки наши, естественно, чтили пастырей Церкви и особенно высших представителей ее – иерархов. Излишне было бы приводить на это доказательства. Обыкновенная похвала доброму князю в летописях наших такая: «Бе иереелюбец и мнихолюбец, митрополита же и епископы чтяше и послушаше их, аки Самаго Христа...» и т. п. Но бывали случаи и неуважения к самим епископам и митрополитам. Известно нам, как в 1295 г. ростовский князь Константин Борисович взял своего владыку Тарасия под стражу со всеми бывшими при нем людьми. Известны и действия великого князя Димитрия Донского с митрополитами Киприаном и Пименом. Известно, наконец, сколько огорчений и скорбей потерпел митрополит Фотий от князей и бояр, которые еще до прибытия его из Греции самовольно завладели разными угодьями и доходами митрополитского дома и не хотели их уступить, а потом по злобе и мести распускали про митрополита хулы и клеветы и ссорили его с великим князем. Новгородцы в 1422 г. избрали себе по жребию во владыки игумена Клопского монастыря Феодосия и возвели его на сени, но чрез два лета, прежде нежели он был рукоположен, изгнали его от себя потому только будто бы, что он был, как говорили они, шестник, т. е пришлец, а не природный новгородец.

Милосердие к бедным и несчастным было также одною из господствующих добродетелей того времени. Ею отличались особенно некоторые князья. Например, про Владимира Васильковича галицкого повествуется, что когда он сделался болен, то «раздал все имение свое убогим. Золото, и серебро, и дорогие камни, и пояса отца своего, золотые и серебряные, и что сам приобрел после отца, – все раздал. Большие серебряные блюда и золотые и серебряные кубки сам перед своими глазами побил и перелил в гривны, и большие золотые монисты бабки своей и матери все перелил, и разослал милостыню по всей стране, и стада раздал убогим людям и коней». О князе Довмонте Псковском читаем у летописца: «Бяше милостив паче меры... нищая милуя, сироты и вдовица заступая и обидимыя изимая». Иоанн Данилович Калита оттого и получил такое прозвание, что всегда носил при себе калиту, или мешок, с деньгами для раздачи бедным. Супруга нижегородского князя Андрея Константиновича Василиса вскоре по смерти его раздала все свое богатство и имение: золото, и серебро, и жемчуг, и многоценные одежды, частию нищим, частию на церкви и монастыри, а сама постриглась в монашество под именем Феодоры († 1378). Но несравненно более мы видим тогда примеров немилосердия и несострадательности к ближним, даже жестокости и бесчеловечия. В Новгороде не проходило почти ни одного из пожаров, а они случались там так часто, при описании которого местный летописец не заметил бы: «Окаянные злые люди, Бога не боящиеся и не жалеющие своей братии, пограбили чужие имения, иных же и убили над их товаром и много совершили пакости погоревшим» А чего не терпели мирные жители того или другого города от своих же русских, когда последние овладевали этим городом! В 1372 г., читаем в летописи, «пошел князь Михаил тверской ратию на Торжок, пожег весь город, и была великая пагуба христианам: одни погорели в своих дворах над своим имуществом, другие бежали в церковь Святого Спаса и там или сгорели, или задохлись от пламени, третьи бежали от огня к реке Тверце и потонули. Добрые жены и девицы, иноки и чернецы, которых тверитяне обдирали до последней наготы, чего не делают и поганые, те от срамоты и беды потопились в воде... Бесчисленное множество мужей и жен отведено в плен, святые церкви пожжены, город весь опустел. Трупами людей убитых, огнем сожженных и утопших наполнили пять скудельниц». В 1375 г. новгородские удальцы-разбойники кроме того что совершенно разграбили и сожгли Кострому и потом Нижний Новгород, в обоих городах попленили еще множество народа, жен и девиц и, спустившись вниз по Волге до города Болгар, продали там всех этих жен и девиц бусурманам. Точно так же и тверитяне, вновь разграбивши Торжок (1446), одних жителей избили, а других попродали. Смоленский князь Святослав Иванович, отправившись (1386) с ратью к городу Мстиславу, нещадно мучил всех разными казнями, кто ни попадался на пути, мужей, жен и детей: иных во множестве запирал в домах и сжигал, а младенцев сажал на кол.

Вообще должно сказать, что грубость нравов, жесткость сердца, отсутствие христианской любви к ближним и бесчеловечие составляли самый главный нравственный недостаток того времени. Всего чаще и более этот недостаток обнаруживался при взаимных распрях и междоусобиях наших князей. Движимые своекорыстием, властолюбием, местию и другими недостойными чувствами, они не щадили ни друг друга, ни своих подданных. Умерщвляли своих совместников, когда могли, заключали их в оковы и темницы или даже выкалывали им глаза, как поступил великий князь московский Василий Васильевич с галичским князем Василием Юрьевичем Косым и брат этого последнего Димитрий Шемяка с самим Василием Васильевичем. А вступая с ратию во владения своего соперника, князья обыкновенно разоряли все, что ни встречалось, грабили и жгли села и города, умерщвляли мирных жителей без различия пола и возраста и частию забирали их в плен. Были и такие князья, которые спешили в Орду и там клеветою, подкупом, угодничеством пред ханом достигали погибели и убиения своих совместников, а иногда, выпросив у хана татарское войско, вторгались с этими дикарями в пределы своего отечества и неистово опустошали целые его области. Другим свидетельством того же самого недостатка служат господствовавшие тогда у нас разбои. В княжестве Московском с успехом против них действовал Иоанн Данилович Калита, в Тверском – князь Михаил Александрович тверской; но ничто не могло искоренить их в Новгороде. Там составлялись целые полки охотников и удальцов и отправлялись сухим путем и на судах по Двине и Волге в отдаленные места и везде грабили и жгли деревни и города, умерщвляли жителей и с добычею возвращались домой, а иногда и сами погибали в отважных своих походах. Не менее жестокости и бесчеловечия показывали русские и во время своих внутренних смут, происходивших в том или другом городе. Так, в 1340 г. крамольные брянцы, собравшись на вече, тут же умертвили князя Глеба Святославича в самый праздник святителя Николая, несмотря на все убеждения бывшего тогда у них митрополита Феогноста. Особенно часто подобные смуты и народные волнения случались в Новгороде. Обыкновенно восставали против какого-либо посадника или боярина, спешили на вече, разделялись на партии, начинались драки, грабили и жгли дома своих противников, а их самих или умерщвляли, или бросали в Волхов, причем нередко гибли совершенно невинные жертвы. Доказательством того, до какой степени укоренена была в сердцах русских эта жестокость и как мало обуздывали ее даже чрезвычайные посещения Божии, может служить следующий случай. В 1417 г. целое лето и зиму в Новгороде, как и в других соседних городах, сверепствовал страшный мор, так что живые не успевали хоронить умерших. Тогда новгородцы смирились и обратились к Богу, каялись со слезами, многие раздавали имения свои и постригались в монашество. Но едва окончился мор, как в апреле следующего года в Новгороде произошло безрассудное восстание и кровопролитие. Некто людин по имени Стефан, злобствуя на боярина Даниила Божина, схватил его на улице и закричал: «Господа, помогите мне управиться с этим злодеем». Народ сбежался на крик и несчастного боярина без всякого исследования избили до полусмерти и потом бросили с моста в Волхов. Один рыболов схватил боярина в свой челн, и за то толпа немедленно разграбила дом этого рыболова. Когда боярин посадил своего обидчика в темницу, народ еще более взволновался, ударил в вечевой колокол и толпами бросились на Косьмодамианскую улицу, где разграбили дом боярина и много других дворов, потом в улицы Яневу, Чудинцеву, Лигощеву и везде разграбили множество дворов, преимущественно боярских, говоря: «Это наши супостаты». Возмущение продолжалось несколько дней и все увеличивалось. Целая сторона Софийская поднялась на Торговую: массы народа с оружием в руках спешили на мост с обеих сторон, произошло столкновение, кровопролитие... Ужас охватил всех. И только владыка Симеон, явившись на мосту в полном церковном облачении с крестом в руках, окруженный Собором духовенства, едва мог укротить это страшное народное волнение. Нельзя не сказать здесь и о кулачных боях, господствовавших в Новгороде и часто сопровождавшихся убийствами, а равно и о кровавых поединках на поле, против которых столько восставали наши архипастыри.

Впрочем, не будем думать, будто эта жестокость и грубость нравов явились у нас собственно при монголах. Нет, и в прежние времена мы видели у себя примеры отнюдь не меньшего варварства, кровожадности, бесчеловечия и в князьях, и в самом народе. Теперь только, может быть, представлялось более случаев к проявлению этих дурных качеств или некоторые случаи были более резки. А что не от ига монгольского зависели эта жестокость и грубость, – свидетельствуют собою новгородцы. Они почти вовсе не находились под влиянием монгольского владычества и по-прежнему пользовались гражданскою свободою и вольностию, и они-то более всех русских отличались буйством, свирепостию и бесчеловечием. Надобно также заметить, что не лучше русских в этом отношении были и соседи их – немцы, так часто нападавшие на Псков, литовцы и самые поляки, как можно видеть даже из наших летописей. Нет, не от ига монгольского, а от недостатка просвещения, от крайнего невежества и более всего от того, что учение о христианской любви неглубоко еще проникало в сердца сынов России и не сделалось в них главным началом деятельности, – вот от чего зависели их грубость и жестокость как при монголах, так и прежде монголов и долгое время после.

Кроме этого главного нравственного недостатка наших предков, были у них и другие. Сохранялись еще в народе некоторые суеверия и остатки языческих обычаев. Многие верили в волхвов и волшебниц, в их заклинания, чародеяния, ворожбу, нашептывания, узлы, зелия и подобное. Думали, между прочим, что они наводят голод и мор, и потому во времена этих народных бедствий схватывали тех, кого подозревали в волшебстве, и сжигали, против чего с такою силою восставал епископ Владимирский Серапион (1275). Та же мысль оставалась сильною в народе и в XV в., и, движимые ею, жители Пскова в 1411 г., когда свирепствовала у них черная смерть, сожгли двенадцать вещих женок, или мнимых волшебниц. В то же время митрополит Фотий писал к новгородцам, чтобы они не верили лихим бабам-ворожеям под страхом отлучения от Церкви, прогоняли их от себя, а самих ворожей-обманщиц убеждал покаяться. Во дни Серапиона Владимирского существовало и другое суеверие, против которого он вооружался, именно думали, будто наводнения и другие общественные бедствия происходят оттого, что кто-либо погребал утопленника или удавленника, и потому выгребали их из земли, чтобы избавиться от этих бедствий. В простом народе продолжали держаться старого языческого обычая уводить невест или водить их к воде и жить с ними без церковного венчания, без благословения священнического, против этого направлены правила Собора Владимирского, митрополита Максима и митрополита Фотия. Владимирский Собор упоминает также об обычае, по которому в субботние вечера собирались вместе мужи и жены и совершали в ночь под воскресенье бесстыдные игрища и скверные деяния, подобно тому как некогда греки-язычники праздновали какой-то праздник Дионусов или Дионисов. Давняя, укоренившаяся в русском народе страсть к вину и пьянству господствовала и теперь со всею своею силою, и господствовала не только между мирянами, но и в самом духовенстве, как можно видеть из строгих правил и горьких обличений и убеждений Собора Владимирского, митрополитов Петра, Алексия, Фотия и других проповедников, не упоминаем уже о свидетельствах летописей. В писаниях тех же наших архипастырей находим обличения и против других современных им пороков и недостатков, как-то: против татьбы, лихоимства, грабительства, прелюбодеяния, сквернословия, лжесвидетельства и особенно нарушения клятвы и присяги. До какой степени простирался этот последний порок и как часто повторялся, свидетельствуют кровавые сказания летописей о взаимных отношениях и междоусобиях тогдашних наших князей.

Грустною, непривлекательною представляется нам картина нравственного состояния наших предков во дни монгольского владычества. Но будем помнить, что избранники Божии, люди высокой веры и глубокого благочестия, редки во все времена. И тот период истории нельзя назвать совершенно мрачным и безотрадным в нравственном отношении, хотя бы он обнимал собою более двух столетий, в продолжение которого жили и действовали такие великие святители, каковы: Петр, Алексий или Игнатий Ростовский, Стефан Пермский, Арсений Тверской, и им подобные; такие великие подвижники, каковы: Сергий Радонежский, Кирилл Белоезерский, Дионисий Глушицкий, Димитрий Прилуцкий, Стефан Махрицкий, и еще многие; такие доблестные князья, каковы: Александр Невский, Даниил галицкий, Довмонт Псковский, Даниил Московский, Михаил Тверской и другие.

Глава VIII Отношение Русской Церкви к другим церквам

I. К Церкви Греческой

Две, хотя и несущественные, перемены представляет период монгольский в иерархических отношениях Русской Церкви к Церкви Греческой. Первая перемена состояла в том, что русские теперь большею частию сами избирали себе митрополита без предварительного согласия Цареградского патриарха и патриарх утверждал избранного таким образом, чего прежде не бывало. А вторая – в том, что Русская митрополия, доселе постоянно единая, не раз разделялась теперь по воле и против воли патриарха на две и на три митрополии. Весьма любопытны в настоящем случае две патриаршие, или соборные, грамоты того времени, из которых можно видеть, как смотрели тогда сами греки на обе означенные перемены или, по крайней мере, какой старались дать им смысл и значение. Мы тем более считаем нужным остановиться на этих грамотах, что рассмотрение их дает нам повод высказаться прямее о всем вообще отношении Цареградских патриархов к нашей Церкви, какое было доселе и которое с окончанием настоящего периода вступило в новый фазис.

Не знаем, под каким условием согласился Цареградский патриарх утвердить и рукоположить митрополита Кирилла II, избранного в России, и затем под каким условием он утвердил и рукоположил святителя Петра, также избранного в России. Но по случаю утверждения в митрополитском сане святителя Алексия, избранного в России, состоялось в Константинополе соборное определение, выраженное в следующей грамоте патриарха Филофея: «Святая кафолическая и апостольская Божия Церковь по данной ей свыше благодатию Христовою необоримой силе и крепости, всегда и все устрояющая к полезнейшему, показывает свою заботливость и попечение о всех, повсюду обретающихся святейших Церквах, чтобы они были руководимы и управляемы хорошо и по закону Божию; в особенности же заботится и печется о тех святейших Церквах, которые находятся в дальнем расстоянии и отличаются многочисленностию народа и величием царской власти, исполняя в отношении к ним то, что ей прилично и что составляет ее обязанность, а всего более стараясь об освящении и пользе душ. Посему-то и святейшую митрополию Киева и всей России, которая имеет многую и великую власть и населена многочисленным христоименитым народом и в которой прославляется имя Божие, святая Божия Церковь в великой содержит чести и всяким образом желает о ней заботиться, ей содействовать и помогать, тем более что вблизи ее пределов есть много нечестивых и огнепоклонников. И потому, как в прежние времена в многообразных и благих видах попечения о ней, Церковь поставляла на ее иерархическое предстоятельство с подобающею осмотрительностию знаменитых и обладающих многими преимуществами священных мужей, так подобным образом и ныне она имела великое старание найти и избрать из числа живущих в богознаменитом, богохранимом и богопрославленном Константинополе мужа, известного и сияющего добродетелию, отличного и славного по силе слова, опытного в священных канонах и основательно знающего благочестивые законы, и, поставив его архиереем, послать отсюда для хорошего и надлежащего управления помянутою святейшею Церковию...» Остановимся. В приведенных словах, очевидно, выражено то начало, которым постоянно руководствовались Цареградские патриархи при назначении архипастырей для Русской Церкви с самого ее основания. Каково же это начало? Нельзя вполне не согласиться с тою мыслию, что чем многолюднее была Церковь Русская и отдаленнее от главного центра ее высшего управления, чем более угрожало ей опасностей со стороны соседних язычников, тем естественнее и обязательнее было для патриархов давать ей митрополитов самых благонадежных и достойных как по образованию и добродетели, так особенно по архипастырской ревности. Но следует ли отсюда, что таких митрополитов патриархи должны были избирать для Русской Церкви только в Греции и Константинополе, а не в России? Пусть это еще могло быть необходимым в первое столетие, но ужели ж оставалось необходимым и в три последующие столетия нашей церковной жизни? Греция отнюдь не была тогда так богата достойными кандидатами для занятия высших степеней церковной иерархии и Россия не была так бедна. Случалось, что и на патриаршую кафедру в Константинополе избирали людей и малоученых, и малоспособных, и невысокой нравственности. А из числа 25 митрополитов, присланных к нам из Греции в первые четыре с половиною века, едва можем насчитать пять-шесть иерархов, которые отличались просвещением и благочестием, все же прочие (кроме служения церковного и управления) ничем не заявили себя и не оставили почти никакого следа в нашей истории; один даже (Иоанн III) был, по выражению современного летописца, «некнижен, и умом прост, и просторек». Между тем как из шести русских по происхождению митрополитов, бывших у нас в тот же период, все, кроме Пимена, известны и по достаточному образованию и по благочестию или, по крайней мере, по благочестию. И без всякого труда можно указать еще теперь на природных русских иерархов того времени, которые могли бы с честию занимать кафедру Русской митрополии, каковы Нифонт Новгородский, Кирилл Туровский, Симон Владимирский, Кирилл Ростовский, не упоминаем уже о наших великих иноках-подвижниках. В приведенных словах патриаршей грамоты говорится, будто патриархи каждый раз старались присылать к нам из Константинополя митрополита, отличного по силе слова и опытного в священных канонах. Но если бы и действительно таковы были присылаемые к нам митрополиты-греки, какую пользу могли приносить они русским своим красноречием, когда сами не знали по-русски и по-славянски? За исключением двух-трех из этих митрополитов, от которых сохранились памятники их благовестия, о всех прочих даже не замечено в летописи, говорили ли они когда-либо поучения к народу. А о природных Русских митрополитах, Иларионе, Кирилле, Петре, Алексии, мы знаем достоверно, что они проповедовали народу, и их проповедь, без сомнения, была ему понятна. Допустим также, что митрополиты, присылавшиеся к нам из Греции, быть может, и обладали основательными познаниями в церковных канонах, но они нимало не содействовали распространению этих познаний между русскими и, привозя с собою и для себя греческие списки Кормчей, не позаботились в продолжение двух с половиною веков ввести во всеобщее употребление в России славянскую Кормчую. Уже митрополит Кирилл II, родом русский, достал список этой последней Кормчей от болгарского деспота, и с того времени списки ее начали умножаться в нашей Церкви. Но послушаем далее грамоту патриарха. «А так как, – продолжает он, – боголюбезнейший епископ Владимирский кир Алексий, рожденный и воспитанный в тех пределах и преданный благочестию и добродетели, пользовался духовною любовию и расположением и от преосвященного архиерея всей России кир Феогноста, который избрал его на это иерархическое начальство, доверил ему, как способному, начальствовать над душами, и (управлять) делами, и пользоваться его правами и возвел его в достоинство епископа; так как почивший архиерей кир Феогност, зная его таковым по самому опыту и по делам, отнесся писанием к (нашей) святейшей и великой Божией Церкви, представляя его как достойного и способного управлять иерархически и самою святейшею митрополиею Киевскою и всея России, что и мы после обычного тщательнейшего расследования нашли совершенно справедливым и согласным с свидетельствами о нем (Алексии) возвращающихся оттуда сюда римлян (греков) и с похвальными отзывами о нем самих россиян, приходивших сюда в разное время; наконец, так как и благороднейший великий князь, вожделеннейший и возлюбленнейший о Господе сын нашей мерности кир Иоанн писал о нем к державнейшему и благочестивейшему моему императору и к святой великой Божией Церкви, то мы, хотя это вовсе необычно и небезопасно для Церкви, основываясь на таких достоверных и согласных свидетельствах и на добродетельной богоугодной его жизни, рассудили, да будет так, впрочем только в отношении к нему одному – кир Алексию. Но отнюдь не соизволяем и не полагаем, чтобы впоследствии и кто-нибудь другой из обитающих в России был там архиереем; напротив, пусть поставляется туда только из сего богознаменитого и богопрославленного и благоденственного Константинополя муж, украшенный добродетелию и благими нравами, известный и воспитанный по сказанному в силе слова и опытном знании церковных законов, чтобы сам собою, не нуждаясь ни в ком со стороны, удобно мог и представляющиеся канонические вопросы решать с соблюдением церковных правил и живущий там христоименитый народ приводить к спасительной пажити. Мы определяем, чтобы и преемники наши на патриаршем престоле соблюдали это наше постановление хорошее и весьма полезное в домостроительстве Божией Церкви. Посему мерность наша вместе с находящимся при нас священным и Божественным Собором сошедшихся сюда преосвященных архиереев, честнейших возлюбленных о Господе братий и сослужителей наших: Халкидонского, Меленикского, Понтоираклийского, Родосского, Христопольского, Митиленского, Апрского, Мадитского, Каллиопольского, Тенедского, Гарельского и Ексамильского, поставила сего кир Алексия полным митрополитом Киева и всея России, переместивши и возведши его на этот престол как больший по присущей ему добродетели и прочим духовным совершенствам, как выше писано, с согласия и разрешения державного и благочестивейшего моего императора, мужественного воителя и хранителя церковного благоденствия, и благочиния, и Божественных и благочестивых догматов. И так возведенный и поставленный в совершенного митрополита Киевского и всея России по церковному и каноническому чиноположению и из начала сохраненному преданию, посылается этот преосвященный митрополит Киева и всея России кир Алексий, возлюбленный во Святом Духе брат и сослужитель нашей мерности, избирается и отправляется туда архиереем так, как бы один из здешних...» и прочее. Здесь невольно чувствуется опять несправедливость. Если в России нашелся человек, каков святой Алексий, которого и в России и в Греции признали достойным митрополитского сана; если для патриарха оказалась возможность убедиться в его способности к управлению Русскою Церковию, то не естественно ли было ожидать такого постановления, что и на будущее время, когда в России будут избираться подобные же люди для занятия митрополитской кафедры, патриарх никогда не откажется утверждать их на этой кафедре, разумеется, после надлежащего удостоверения в их способностях и достоинствах? А патриарх, напротив, постановляет, что возведение Алексия на Русскую митрополию пусть считается только исключением из правила, что впоследствии никто другой из обитающих в России не будет удостоен этого и что на будущее время митрополиты должны посылаться в Россию непременно из Константинополя, – мужи украшенные добродетелию, сильные словом и опытные в знании церковных законов. Не выражает ли этим патриарх, что между русскими в последующее время уже не могут являться подобные достойные люди или что если бы они и явились когда-либо, то они не могут и не должны быть возводимы на митрополию Русской Церкви потому единственно, что родились в России, а не в Греции, не в Константинополе? «Это необычно и небезопасно», – замечает патриарх. Необычно – так, хотя святой Алексий был уже третий митрополит, избранный в России и утвержденный патриархом. Небезопасно – с этим вполне согласиться нельзя. Избрание и поставление митрополита из русских для Русской Церкви могло бы быть небезопасным только в таком случае, когда бы избрание происходило без всякого разбора, а поставление без всякого удостоверения в личных качествах и благонадежности избранного. Но в таком случае и избрание грека на митрополию Русскую, хотя бы он был из самого Константинополя, могло бы столько же быть небезопасным. А надобно иметь в виду русских, подобных митрополитам Кириллу II, Петру и Алексию, вполне способных к управлению Церковию, избранных и поставленных с надлежащею осмотрительностию и после строгого испытания. От таких митрополитов Русских, без сомнения, нельзя было бы ожидать ничего опасного и худого для церковного управления, напротив, следовало бы ожидать только доброго и полезного. Скажем более: такие митрополиты Русские были бы несравненно полезнее для Русской Церкви и более бы соответствовали своей цели, нежели митрополиты, присылавшиеся из Греции. Принадлежа и по рождению и по воспитанию иной стране, избранные и поставленные Греческим патриархом с согласия греческого императора, митрополиты-греки, хотя, конечно, могли по сознанию своего пастырского долга и по христианской любви ревностно заботиться о Русской Церкви, но сердце их естественно более лежало к их родине, нежели к России, и они скорее и охотнее могли преследовать интересы своих соотечественников, своего государя и патриарха, нежели интересы русских князей и народа. Русские, с своей стороны, неизбежно должны были видеть в этих митрополитах пришельцев, чуждых им по языку и по всему другому, и хотя глубоко уважали их сан, но не могли питать к ним искреннего, родственного влечения и сочувствия. Совсем иное было бы при митрополитах Русских. И они сами имели бы более побуждений трудиться с полным усердием и любовию для родной Церкви и своего народа, и народ естественно более бы понимал их, более им сочувствовал, более любил их и повиновался им. Примеры святого Петра и особенно святого Алексия, этого великого патриота, который столько сделал не только для духовного, но и для гражданского блага своего отечества, служат тому живым свидетельством. Митрополиты в России получали очень богатое содержание. На что ж употребляли его митрополиты-греки? Мы не знаем, чтобы они уделяли хоть часть его на пользу России, например для построения церквей, монастырей, кроме того случая, что митрополит Фотии основал для себя на своей митрополитской земле небольшой монастырек – Новинский. Всего вероятнее, они отсылали свои избытки в Константинополь, в казну патриаршую и даже царскую. Невольно припоминаются здесь, может быть, резкие, но едва ли не правдивые слова Витовта: «И то есмы на них (императоре и патриархе) гораздо познали, што ж они хотят того, штобы по своей воли ставити митрополита, по накупу, хто ся у них накупит на митрополью, штобы таковый в их воли был, зде бы грабя, пусто чиня, а к ним выносил». Недаром же патриарх Иосиф незадолго до Флорентийского Собора, рассуждая с приближенными своими, что можно бы открыть Вселенский Собор не в Италии, а в Константинополе, говорил: «Кто приедет сюда с Запада, тот не будет иметь нужды в нашем вспоможении. Но если бы и потребовалось для того до ста тысяч аспров, можно было бы собрать с епископов. Митрополит Русский один привезет такую сумму. Из нее император может взять до двадцати тысяч; столько же может он получить и с архиепископов Грузинского и Пекского (Сербского). Восточные патриархи могут дать по две тысячи или, по крайней мере, по тысяче флоринов, из наших богатые дадут по 1000, другие – по 600, иные – по 300 и по 100 аспров». Отсюда можно заключать, что Русская митрополия считалась богатейшею из всех митрополий и епархий Вселенского патриарха и что от Русских митрополитов в Константинополе привыкли ожидать огромных приношений и пожертвований. Не здесь ли скрывается самая тайная, но и самая главная причина, почему патриархи так долго и так упорно держались обычая назначать в Россию митрополитов-греков из числа своих приближенных? Конечно, и митрополиты, выбранные из среды русских, могли по временам посылать дары в казну патриаршую, но с большею охотою они жертвовали свои избытки на пользу своей Церкви и отечества. Например, митрополит Ефрем построил в Переяславле и других местах несколько церквей, устроил общественные больницы, странноприимницы и оградил город каменною стеною; святой Петр митрополит соорудил первый каменный храм в Москве; святой Алексий устроил на свой счет четыре монастыря. Если бы патриархи Константинопольские действительно имели в виду только благо Русской Церкви, то им следовало бы поставлять на Русскую митрополию преимущественно, если не исключительно, из русских; следовало бы употреблять все меры, чтобы в самой России могли приготовляться достойнейшие кандидаты для этого высокого сана; следовало бы постоянно и настоятельно внушать и князьям и иерархам русским, чтобы они заводили училища и заботились о распространении просвещения, особенно в духовенстве. Между тем в продолжение четырех с половиною веков мы не видим ничего подобного со стороны Цареградских патриархов. И по прошествии такого длинного периода, в который Россия находилась под их преобладающим влиянием и руководством, она осталась почти на той же степени духовного развития, на какую вступила еще в первое столетие после принятия христианства.

Как твердо держались Цареградские патриархи обычая посылать в Россию митрополитов из Греции, так же твердо держались они и мысли, чтобы Русская митрополия оставалась всегда единою и нераздельною под властию одного первосвятителя. Но случались иногда уклонения и от этой мысли и Русская Церковь разделялась на две и на три митрополии. Объяснению этой мысли и особенно уклонений от нее посвящена грамота Константинопольского Собора 1389 г. Она начинается так: «Вся Русская епархия с самого начала определена была быть паствою, управляемою одним митрополитом, именно с тех пор как русские сподобились носить имя христиан и подчинились нашей великой Христовой, апостолической и кафолической Церкви. Конечно, не просто, как иной сказал бы, и не случайно Божественные мужи устроили, чтобы многолюдный, тмочисленный, почти, можно сказать, бесчисленный народ имел одного предстателя и общего учителя. Так как земля Русская велика, разделена на многие и разные мирские области и на столько же управлений, многих имеет князей, еще более местоблюстителей и так как помыслы этих князей разделены не менее самых дел до того, что многие друг против друга восстают, и нападают, и подстрекаются на раздоры, мятежи и междоусобия, то Божественные мужи, провидев это Божественным духом, как истинные последователи миротворца милосердого Христа, желая наставить всех в любви, мире и взаимном единении не словом только, но и делом, применить к Божественному учению человеческое знание и усмотрев, что не к добру и не к пользе будет, если и духовная власть на многие части распадется, что, напротив, один митрополит может быть связию и как бы союзом одних с другими, не имея возможности мирскую власть подчинить одному, учредили там одну власть – духовную. Благое устроение! Ибо подчиненные одному первосвятителю и им руководимые и сами с собою и друг с другом могли примиряться в почитании одной главы, поставленной по примеру единой главы, Иисуса Христа, Которым, по словам апостола, все тело церковное слагается, и составляется, и в единении совершается». Не станем доискиваться других причин, по которым патриархи Цареградские могли или должны были заботиться о том, чтобы вся земля Русская составляла одну митрополию, не более. Согласимся, что они имели в виду только пользу России. И эта польза действительно была несомненна. Разделенные между многими князьями, из которых каждый хотел быть самостоятельным и преследовал личные цели, еще более разделяемые постоянными междоусобиями, кровопролитиями, враждою, русские связывались между собою почти исключительно одною духовною властию митрополита. К нему, как духовному центру, невольно обращались все: нередко относились князья по делам духовным, постоянно тяготели епископы разных княжений русских, а чрез епископов тяготело все духовенство и весь народ. Весьма хорошо понимал это значение митрополитской власти Иоанн Данилович Калита, когда просил и упросил святителя Петра переселиться на жительство в Москву; понимали и другие князья, завидовавшие успеху московского князя; понимали, в частности, князья галицкие, литовские, старавшиеся добыть себе особого митрополита и тем прекратить всякое тяготение своих подданных к Москве. Но если так, если единственно из желания блага России патриархи оставляли ее под властию одного митрополита, то зачем же иногда они допускали разделяться Русской Церкви на две и даже на три митрополии? Соборная грамота, которую мы рассматриваем, всячески старается оправдать в этом патриархов, за исключением одного, и сваливает всю вину на нас – русских.

«Первым виновником, – говорится в грамоте (излагаем ее своими словами с возможною краткостию), – разделения Русской митрополии и смут, от того происшедших, был митрополит Алексий. Он неодинаково был расположен ко всем князьям, неодинаково заботился о всей своей пастве и оставлял без своего архипастырского призрения всю Литовскую землю и Киев. Сделавшись опекуном малолетнего великого князя Димитрия, он весь предался одному попечению о нем и, имея в руках своих светскую власть, исключительно радел о Московском княжестве и возбуждал между князьями междоусобия и кровопролития, вместо того чтобы быть их миротворцем. Патриарх убеждал его чрез свои послания, чтобы он оставил такой образ действий, неприличный духовному сану, Алексий не послушался. Патриарх присылал в Россию своего посла, инока Киприана, чтобы митрополит, вместе с ним посетил Литовскую и Киевскую землю, которой не посещал 19 лет, и примирился с литовскими князьями, Алексий акже не послушался и даже не удостоил патриарха своего ответа. Тогда литовские князья обратились к патриарху с просьбою дать им особого митрополита, угрожая в противном случае предаться с своими подданными Римскому папе. И патриарх решился избрать средний путь: рукоположил литовцам митрополита Киприана, но с тем чтобы он до смерти Алексия был только митрополитом Литовским и Киевским, а по смерти Алексия сделался митрополитом всей России». Такое обвинение, взведенное Собором Константинопольским на нашего первосвятителя Алексия через десять лет по смерти его, никак не может быть названо справедливым. И, во-первых, отнюдь не с Алексия, а еще прежде его и, следовательно, не по его вине началось разделение Русской митрополии. Патриарх Иоанн XIV (1341–1347) учредил особую митрополию в Галиче, подчинив ей пять епархий, бывших на Волыни, и хотя эта митрополия, как объяснял потом греческий император галицкому князю Любарту, была открыта во время смут, происходивших в Царьграде, и скоро закрыта, все же открытие ее зависело не от кого другого, как от патриарха. Во-вторых, в то самое время, как святой Алексий был рукоположен в Константинополе на Русскую митрополию, там рукоположили для России и другого митрополита – Романа, так что в самом же Константинополе открылась между обоими митрополитами распря, кому из них быть настоящим Русским митрополитом, и оба послали в Россию для собирания церковной дани. Спрашиваем: почему это патриарх поставил в Россию разом двух митрополитов? И для чего оба митрополита потребовали себе в Константинополь церковной дани из России? Все это объясняется простою заметкою летописи, что Роман был поставлен на мзде. Соборная грамота 1389 г. почему-то вовсе не упоминает об этих действиях патриарха. В-третьих, еще прежде, нежели патриарх дал в Литву митрополита Киприана по просьбе князей литовских, он назначил особого митрополита в Галич по просьбе польского короля Казимира. А Казимир вовсе не жаловался в своей грамоте к патриарху на святителя Алексия, но подкреплял свое требование тем, будто Галич издавна был митрополиею, и вместе угрозою – в случае патриаршего отказа присоединить галицкие епархии к Римской Церкви. И об этом обстоятельстве умолчала рассматриваемая нами соборная грамота. Наконец, все обвинения на святителя Алексия, какие перечисляются в этой соборной грамоте, действительно взводили на него литовские князья, просившие себе особого митрополита; но дело патриарха и Собора было разобрать и обсудить эти обвинения, а не повторять их голословно. Жаловались, что Алексий неодинаково был расположен ко всем князьям. Да он и не мог быть одинаково расположенным ко всем им и как патриот, и как митрополит. Он не мог столько же любить врагов своего отечества, например Ольгерда литовского и единомышленников его – князей смоленского и тверского, которые почти непрерывно воевали против Москвы и страшно опустошали ее области, сколько любил своего отечественного князя – московского. Не мог столько же благоволить к князьям злым, постоянно нарушавшим клятву и присягу, не покорявшимся ни заповедям Евангелия, ни убеждениям духовной власти, сколько благоволил к князьям добрым, благочестивым и послушным наставлениям Церкви. Недаром и современный святому Алексию патриарх Филофей писал русским князьям, чтобы они почитали своего митрополита. Значит, сами не покорялись духовной власти Алексия, а хотели, чтобы он был расположен к ним не менее, как и к князьям покорным. Еще жаловались, что он почти не посещал никогда литовских епархий и Киева. Правда, святой Алексий обозревал эти епархии только однажды – в 1358 г., когда пробыл в Киеве около двух лет. Но он и не имел нужды посещать лично все епархии своей обширной митрополии: для этого у него были епархиальные архиереи, которые находились в подчинении ему и относились к нему во всех нужных случаях; а собственно в Киеве и в своей Киевской епархии митрополит постоянно имел наместника. И патриарх сам не посещал же лично всех митрополий своего патриархата, действуя только чрез митрополитов, и у нас в России не был ни разу в продолжение четырех с половиною веков. Так точно действовали чрез подчиненных епископов и наместников своих и наши митрополиты. Князья литовские, конечно, могли казаться не понимающими этого и выражать свое неудовольствие, что митрополит Алексий не посещает лично их области; но патриарх имел право объяснять князьям, что их требование незаконное, что у них в епархиях есть для всех духовных треб епископы, поставленные от митрополита, которыми они и должны довольствоваться. Так именно смотрел на дело и сам патриарший Константинопольский Собор в 1380 г., когда в определении своем говорил: «Князь литовский (Ольгерд), при всем том что страна его наблюдалась многими епископами, совершенно не желал жить в мире и требовал митрополита в Киев, представляя, что его митрополия долгое время оставалась без надзору и что митрополиту следует или самому жить в ней, или же отдать страну другому архипастырю. Митрополит же (Алексий), опасаясь не слов князя, а скрывавшегося в них обмана, хотя почитал справедливым всячески заботиться о митрополии, находящейся в этой стране (Литовской) и на содержание ее каждогодно посылал ей богатейшие средства, но оставить многолюдную страну (Россию) и великую Церковь и перейти в небольшой уголок – в Киев не считал необходимым, во-первых, потому, что Киев имел епископа из ближайшей епархии (τω̃ν πλησιοχωρούντων), который исполнял в нем, когда нужно было, иерархические обязанности, а во-вторых, потому, что митрополит не видел там прямой опасности от врагов (для веры и Церкви)». Жаловались еще, что митрополит Алексий, имея в руках своих светскую власть, радел об интересах одного Московского княжества и возбуждал между князьями междоусобия и кровопролития. Но святой Алексий действовал только как добрый советник в гражданских делах Московского княжества, а сам не имел в руках светской власти, и если его советы направлены были исключительно к пользе Москвы, то это делает ему честь как патриоту и совершенно было естественно и законно с его стороны. Но чтобы он возбуждал между князьями междоусобия и кровопролития, это несправедливо. Напротив, он старался прекращать и предотвращать междоусобия и для этого употреблял иногда даже духовное оружие, например запретил однажды богослужение во всех церквах Нижнего Новгорода, предал анафеме смоленского князя Святослава и некоторых других князей, и сам патриарх одобрил эти меры. Вообще видно, что присутствовавшие на Константинопольском Соборе 1389 г. почему-то были нерасположены к святителю Алексию, уже покойному, но современный ему патриарх Филофей любил его и называл своим другом, хотя и советовал ему посещать литовские епархии в угодность тамошним князьям.

Дальнейшие беспорядки, последовавшие в Русской Церкви от разделения митрополии, соборная грамота объясняет так (выражаем и здесь сущность грамоты своими словами с возможною краткостию): «Едва только патриарх Макарий (1375–1378) узнал о смерти святителя Алексия, как поспешил написать в Россию, что он не признает митрополита Киприана, а поручает Русскую Церковь любимцу великого князя московского архимандриту Михаилу (Митяю) и призывает его для рукоположения в Царьград. Но Михаил скончался на пути. Тогда бывшие при нем русские послы избрали некоего иеромонаха Пимена и с подложными грамотами представили новому патриарху Нилу как избранного на митрополию самим великим князем России. И хотя лукавство и злоумышление их вскоре начали обнаруживать некоторые лица, вновь прибывшие из России, но послы стояли на своем и соглашались принять на главы свои патриаршую анафему за обман. Нил поверил им и рукоположил Пимена в митрополита России. Ложь, однако ж, скоро обличилась. Великий князь Димитрий строго наказал послов, а Пимена послал на заточение, пригласив на митрополию Киприана. Узнав об этом, патриарх писал к великому князю одну за другою многие грамоты в пользу Пимена и против Киприана, пока наконец последний победил и получил митрополию. Вскоре прибыл в Царьград Суздальский епископ Дионисий, сильно вопия против Пимена и представляя случившееся с ним как зло; потом вновь отправился в Россию и привез оттуда на письме обвинение Пимена от великого князя и от других князей, а вместе представил патриарху архимандрита Феодора, духовника великого князя, в доказательство того, что по отрешении Пимена он сам, Дионисий, должен быть возведен в митрополита России. Патриарх послал на Русь двух архиереев, чтобы исследовать дело Пимена и отрешить его, если окажется виновным. Это взволновало русских, и все, выражается грамота, „разъярилось на Вселенскую Церковь“, так что нанесены были многие обиды с прибавлением насмешек, глумления и ропота. Послы патриаршие нашли Пимена виновным и низвергли его. Между тем Дионисий скончался, а низвергнутый Пимен поспешил в Царьград, куда вскоре прибыл и архимандрит Феодор с обвинительными грамотами на Пимена. Но случилось так, что Феодор с Пименом согласились, бежали из Константинополя и долго скитались по Востоку, несмотря на все приглашения от Собора и императора. Тогда Собор отлучил их заочно и постановил послать в Россию одного митрополита Киприана, чтобы прекратились в ней церковные смуты и восстановился древний порядок. К сожалению, и с этими последними объяснениями соборной грамоты никак нельзя согласиться. Нет, не столько русские, сколько сами патриархи были виновниками тех церковных смут и волнений, какие происходили тогда в России по случаю назначения митрополитов. О патриархе Макарии и соборная грамота заметила, что он не захотел признать Киприана преемником Алексия, несмотря на ясное определение своего предшественника Филофея и Собора, чтобы именно Киприан сделался митрополитом всей России по смерти Алексия. Нелучше действовал потом и патриарх Нил (1378–1388). Зачем он поверил русским послам, представившим ему подложные грамоты о Пимене, когда обман обличался некоторыми другими лицами, вновь прибывшими из России; зачем не помедлил решением и не послал в Россию удостовериться в деле? Да хотя бы он и не имел никакого повода не доверять послам, зачем он согласился поставить в Россию другого митрополита – Пимена, когда там был уже митрополит Киприан, предназначенный еще прежде быть единым митрополитом всей Русской Церкви после Алексия? Но не ограничиваясь только назначением к нам другого митрополита – Пимена, патриарх Нил тогда постановил вместе с Собором своим определение, будто Киприан взят был на митрополию обманом и рукоположен незаконно и потому лишается Киева и всей России, а должен довольствоваться только Малороссиею и Литвою. Об этом неблаговидном поступке патриарха грамота почему-то совершенно умалчивает. И этого мало. Когда патриарх удостоверился несомненно, что был страшно обманут, что за такой обман великий князь московский строго наказал своих послов, а Пимена заточил, зачем не послал тогда низложения обманщику, а напротив, посылал многие грамоты к великому князю в защиту Пимена и упрашивал принять его на Русскую митрополию, стараясь вредить Киприану? Когда затем Суздальский епископ Дионисий принес в Константинополь письменные обвинения на Пимена от самого великого князя и от прочих русских князей, почему патриарх не поверил им, а отправил еще двух архиереев для поверки этих обвинений на месте? И еще прежде, нежели посланные исполнили возложенное на них поручение и донесли патриарху о виновности Пимена, зачем патриарх поспешил поставить в Россию нового митрополита Дионисия? И об этом достоверном факте молчит грамота, упоминая только, что Дионисий вскоре скончался. Едва ли мы ошибемся, если в объяснение, по-видимому, непонятых действий патриарха относительно Пимена припомним, что Пимен и послы московские заняли в Константинополе на имя великого князя огромные суммы у купцов восточных и венецианских и растратили там эти суммы на подарки для своей цели. Замечательно, что и Киприан в 1389 г., когда наконец его назначили быть митрополитом всей России, нашелся почему-то вынужденным занять в Константинополе большую сумму денег и дать заемную кабалу за поручительством самого патриарха. Но мы впали бы в явную несправедливость, если бы вздумали подозревать в корыстолюбии одних патриархов. Патриархи были здесь больше орудиями, а главными действователями были греческие императоры, по воле которых патриархи с своим Собором делали все важнейшие распоряжения в Церкви, по воле которых совершались назначения и Русских митрополитов и которые к концу XIV в., будучи крайне стеснены турками и постоянно нуждаясь в финансах, действительно водились корыстными целями и в делах церковных. Не напрасно западнорусские епископы 1416 г. при возведении Григория Самвлака в сан митрополита говорили: „Святейшего патриарха Цареградского мы признаем патриархом и отцом, а. прочих патриархов и их митрополитов и епископов – отцами и братиями о Святом Духе и согласно с ними содержим исповедание веры, тому же учим, так же и мудрствуем. Но не можем без отвращения сносить насилия, какому подвергается Церковь Божия от императора. Святой Вселенский патриарх и священный Константинопольский Собор не могут сами собою поставить митрополита по правилам, но поставляют, кого повелит царь, и оттого дар Святого Духа покупается и продается. Так поступил по отношению к Церкви Киевской в наши дни отец царствующего императора Мануила Иоанн с митрополитами Киприаном, Пименом, Дионисием и многими другими, заботясь не о чести церковной, а о серебре и золоте. Отсюда происходили тяжкие долги, многие траты, толки, смятения, убийства и, что всего горестнее, бесчестие Церкви Киевской и всей России. Потому мы рассудили, что не следует нам принимать таких митрополитов, которые поставляются куплею от царя-мирянина, а не по воле патриарха и его Собора“. То, что далее говорится в грамоте Цареградского Собора 1389 г. об архимандрите Феодоре, будто он был отрешен за соучастие в незаконных делах Пимена, представляется очень сомнительным, потому что в помянутой заемной кабале митрополита Киприана, составленной в Царьграде в том же 1389 г. и засвидетельствованной грамотою самого патриарха, вслед за Киприаном назван и другой заемщик – Феодор, архиепископ Ростовский. Разве уже так скоро патриарх успел простить Феодора, и не только простить, а еще возвысить в сан архиепископа? За что же такая милость? Надобно сказать вообще, что если бы Цареградские патриархи и императоры имели в виду благо России и ее Церкви, они никогда не решились бы назначать к нам по своему произволу разом по два или даже по три митрополита или если уже находили нужным иногда уступать настоятельным требованиям литовских князей и давать им особого митрополита, то указали бы точно и неизменно границы обеих русских митрополий и поставили бы обоих митрополитов в дружественные отношения между собою для нравственной пользы их духовных паств. А то оказывается, что патриархи не держались твердо никаких постоянных начал в этом отношении: один постановлял одно, другой другое и изменял или нарушал, или совсем отвергал постановления своих предшественников; то, что одним казалось правильным и законным (например, поставление митрополита Киприана), другие называли незаконным и делали новые распоряжения, конечно, быть может, и не по своей воле, но по воле императоров. Очень естественно, если такие действия императоров и патриархов, производившие смуты и беспорядки в Русской Церкви, глубоко огорчали наших предков и иногда возбуждали в них сильные неудовольствия и ропот против Византии, о которых упоминает и соборная грамота. Естественно, если к концу XIV и в начале XV в. значение Цареградских патриархов и государей очень упало в мнении русских. Стригольники открыто восставали на патриарха, утверждая, что он поставляет на мзде. Новгородцы во время известного спора с Киприаном о месячном суде, как мы видели, не обратили ни малейшего внимания на первое послание патриарха по этому случаю, так что сам патриарх изумлялся такому небывалому прежде пренебрежению к его грамоте. Западнорусские епископы и Витовт во всеуслышание говорили о корыстолюбии: первые – одного императора, а последний – и патриарха. Даже великий князь московский Василий Димитриевич не оказывал надлежащей чести ни самому патриарху, ни его послам, приходившим в Россию, запретил митрополиту поминать имя греческого царя в церковном богослужении и говорил: „Мы имеем Церковь, но царя не имеем“, вследствие чего патриарх прислал к Василию Димитриевичу свою грамоту и убеждал его исправиться и по-прежнему чтить царя и патриарха. Естественно, если в русских могло родиться тогда желание как-нибудь выйти из-под такой горькой зависимости от Византии и достигнуть того, чтобы у себя дома, Собором своих иерархов избирать и поставлять себе митрополита. Желание это росло, укреплялось более и более, пока наконец не осуществилось по окончании настоящего периода.

Поставляя в Россию митрополитов, патриархи вручали им полную власть над Русскою Церковию, а от них требовали только, чтобы они по долгу подчинения по крайней мере чрез два года являлись в Константинополь и чтобы в случаях важнейших и затруднительных обращались туда с грамотами и присылали послов. Это ясно изложено в грамоте, данной патриархом Филофеем по случаю поставления митрополита нашего Алексия. «Так как, – говорит патриарх, – Божественные и священные каноны повелевают, чтобы он (митрополит Алексий) бывал здесь по долгу подчинения своего святой кафолической и апостольской Церкви, между тем он не имеет удобства приходить сюда каждогодно по большому протяжению пути и его затруднительности, то заповедуем, чтобы он совершал это дело по крайней мере чрез два года. Равным образом, так как тот же долг лежит на нем и в случае открывающихся необходимых церковных нужд и возникающих во всей его области необходимых вопросов, а он или по болезни, или по другим препятствиям не в состоянии будет приходить сам к находящемуся при нас Священному и Божественному Синоду, то должен избирать и присылать сюда кого найдет способным из своего клира и относиться к нам своими грамотами о затруднительных вопросах, чтобы от нас, по благодати Божией, получили они надлежащее утверждение и решение». Впрочем, управляя Русскою Церковию чрез митрополитов, патриархи нередко относились к сынам ее и сами непосредственно. Мы видели несколько примеров, как они присылали свои грамоты не только к нашим митрополитам, но и к князьям, особенно великому, и к епископам, в частности Новгородскому, и к настоятелям обителей, например преподобному Сергию, и вообще ко всем верующим, например в Новгород по вопросу о месячном суде митрополита и в Псков для вразумления стригольников. Иногда, не довольствуясь одними грамотами, патриархи присылали в Россию уполномоченные лица: то для суда над митрополитами Петром, Романом, Пименом, то для примирения митрополита Алексия с литовскими князьями, то для вразумления стригольников. Иногда требовали к себе на суд наших митрополитов, например Киприана. Случалось, что патриарх сам лично удостаивал приходивших в Царьград русских епископов, например Дионисия и Феодора Ростовских, сана архиепископа. Русские с своей стороны, как мы видели, также нередко обращались прямо к Цареградскому патриарху. Князья писали к нему или отправляли послов: то с жалобами на митрополитов, то с просьбами о поставлении новых митрополитов. Епископы иногда извещали его о митрополитах, иногда жаловались ему на них, иногда ездили к нему лично в Константинополь. Сами митрополиты наши по своему долгу, если не через два года, то по временам путешествовали к патриарху, а иногда посылали к нему своих уполномоченных или только свои грамоты по возникавшим вопросам, например по вопросу о браке ярославского князя Феодора на дочери татарского князя Менгу-Темира, по вопросу о причтении к лику святых митрополита Петра и др. Когда наши митрополиты и епископы находились в Константинополе, их приглашали для присутствования на патриаршем Синоде, или Соборе. Так, присутствовали на нем в 1301 г. митрополит Максим и епископ Сарайский Феогност, предлагавший известные вопросы, а в 1379 г. – митрополит Киприан.

Греки продолжали приходить в Россию и некоторые из них оставались в ней навсегда и занимали святительские кафедры, каковы были: Варлаам, епископ Сарайский (около 1300 г.), Иеремия Рязанский, хиротонисанный в Константинополе (1389), Матфей († 1385) и Дионисий Ростовские († 1425). Последний пришел к нам с Афона и до епископства своего был игуменом Спасо-Каменного вологодского монастыря, где и ввел устав афонского общежития. Другие посещали Россию только временно для собирания милостыни. С этою целию приходили к нам: в 1371 г. из Царяграда или Иерусалима митрополит Герман; в 1376 г. с горы Синайской – какой-то митрополит Марк и из Иерусалима – архимандрит монастыря архангела Михаила Нифонт, который на собранные у нас деньги будто бы приобрел себе потом, как замечают наши летописи, сан Иерусалимского патриарха; в 1388 г. – митрополит Трапезундский Феогност; в 1407 г. – другой митрополит Трапезундский – Феодул. Может быть, эту же самую цель между прочим имели в виду и разные послы, приходившие к нам от Константинопольского патриарха: в 1376 г. – два какие-то протодиакона: Георгий и Иоанн; в 1389 г. – два митрополита: Никандр Газский и Матфей Адрианопольский, чрез три года скончавшийся и погребенный в Москве и др. Сохранилась грамота патриарха к нашему митрополиту, писанная в 1397 г., в которой патриарх упоминает о своих послах, собиравших милостыню в России, говорит о пожертвованиях, прежде присланных из России, и просит митрополита посодействовать новому собиранию таких же пожертвований. Русские путешествовали в Грецию и на Восток для поклонения святыне. В 1-й половине XIV в. был в Иерусалиме Новгородский архиепископ Василий еще до избрания своего в сан епископа (1329). В половине того же столетия ходил в Царьград Стефан Новгородец с восемью своими товарищами, встретил там еще двух земляков, которые проживали в Студийском монастыре, и описал свое странствование. К концу того же века описал свое «хождение» не только в Царьград, но и в Иерусалим смоленский иеродиакон Игнатий, который замечает, что в Царьграде встретила и успокоила его с товарищами «Русь, тамо живущая», и именно в монастыре святого Иоанна Предтечи. В числе других русских там проживал тогда ученик преподобного Сергия Радонежского Афанасий, игумен Высоцкого монастыря. Около того же времени преподобный Арсений Коневский посетил Афон, а ученик преподобного Сергия Епифаний Премудрый был на Афоне, в Царьграде и Иерусалиме. В начале XV в. Савва, игумен тверской, переселился на Афон, а иеродиакон Сергиева монастыря Зосима описал свое путешествие в Царьград, на Афон, в Солунь и Святую землю и, между прочим, засвидетельствовал, что тогда существовал на Афоне «монастырь русский – св. Пантелеимон». Путешествуя к святым местам Востока и нередко проживая в Константинополе и на Афоне, некоторые из русских, как мы видели в своем месте, старались списывать там или приобретать покупкою разные учительные и богослужебные книги, которые и приносили в свое отечество.

Не ограничиваясь тою милостынею, какую собирали у нас приходившие к нам греки, предки наши иногда и сами отправляли свои пожертвования в разные места Востока. О князе Михаиле Александровиче Тверском замечено в летописи, что он имел обычай «многажды посылати милостыню в соборную церковь – св. Софию, к патриарху». Митрополит Фотий говорит в своем завещании, что некоторые православные христиане передавали ему свои жертвы для доставления в Царьград и во Святую гору, и так как он сам по смутным обстоятельствам не все успел отослать по назначению, то и поручает великому князю непременно исполнить это. Особенно замечательная милостыня послана была в Царьград из России в 1398 г. Греческая империя видимо приближалась к своему концу. Турки овладели уже почти всеми ее областями и осадили самую столицу с суши и с моря. Казна императорская была истощена. Осажденные терпели крайнюю нужду во всем. Узнав о таком горестном положении царствующего града, наш митрополит Киприан, подвигнутый, без сомнения, и упомянутою выше грамотою патриарха, обратился вместе с великим князем Василием Дмитриевичем к русским князьям, боярам, духовенству и гостям, или купечеству, и приглашал всех делать приношения для пособия бедствующим единоверцам. Вскоре великий князь Василий Дмитриевич послал к греческому императору и патриарху от себя и некоторых других князей много сребра с чернецом Родионом Ослебятею, бывшим боярином Любутским. Князь тверской Михаил Александрович отправил свою жертву особо с протопопом Даниилом. Так же поступили Олег рязанский и даже Витовт литовский. Много милостыни собрано было и с иерейского чина, и с монастырей. Когда все это было получено в Царьграде, царь и патриарх вместе со всем народом возблагодарили Бога, благословляли русских и послали нашим князьям от себя поминки: святые иконы и святые мощи. Император Мануил, желая войти еще в более тесный союз с единоверною Русью, женил (1412) сына своего Иоанна на дочери великого князя нашего Анне, которая чрез три года скончалась от моровой язвы и погребена в Константинополе. Таким образом, несмотря на некоторые неудовольствия русских против греков вследствие частых беспорядков и смут в нашей митрополии, русские по-прежнему сохраняли религиозный союз с греками, видели в них своих учителей, своих братий по вере, продолжали свои дружественные сношения с ними и оказывали им в случаях нужды родственное сочувствие и братскую помощь.

С христианами других исповеданий, неправославных, жившими на Востоке, русские не имели почти никаких сношений. Известно, впрочем, что в числе вопросов, предложенных на Цареградском Соборе 1301 г. Сарайским епископом Феогностом, находился и вопрос: «Как принимать к православию приходящих от несториан и яковитов»? Знак, что те и другие встречались тогда в пределах Сарайской епархии между воинами татарских ханов и выражали иногда желание присоединяться к православной Церкви. Ответ Собора был: принимать их чрез миропомазание, но с условием, чтобы они предварительно прокляли свое учение и учителей. На армян, которые находились также в войсках татарских и жили в некоторых городах Южной России, смотрели у нас, как и в Греции, с особенною нерасположенностию. Православным строго запрещалось не только вступать с ними в брачные союзы, кумовство, братство или дружбу, но даже иметь с ними какое-либо общение и допускать их к себе в праздники и постные дни.

II. К Церкви Римской

Нашествие монголов на Россию послужило было поводом к сближению предков наших и с Церковию Римскою. В 1245 г. папа Иннокентий IV, отправляя послов своих к монгольскому хану, дал им грамоты и на имя русских епископов. В Мазовии послы встретили волынского князя Василька и вместе с ним прибыли в его столицу – Владимир. Здесь, как повествует один из послов (Карпин), они выразили желание беседовать с русскими епископами и предложили им письма от папы, который убеждал их присоединиться к латинской Церкви, Но епископы и Василько отвечали, что они не могут ничего сказать без князя Даниила (галицкого), находившегося тогда в Орде. Это было глубокою зимою, следовательно, в самом конце 1245 или в начале 1246 г. Нет сомнения, что, когда Даниил возвратился, ему рассказали о предложении папы, и Даниил решился воспользоваться этим для выгод своего отечества. Он отправил к Иннокентию посла и изъявлял согласие соединиться с Римскою Церковию, если только папа будет помогать ему против татар и примет его царство под свое особенное покровительство. В мае 1246 г. последовали ответы и распоряжения папы. Он писал к Даниилу (величая его «славным королем России»), что, выслушав благосклонно его просьбы и снисходя на его мольбы, принимает его лично и его царство под свое покровительство и назначает к нему, согласно его желанию, двух доминиканских монахов, чтобы они неотлучно при нем находились. Вместе с тем папа писал и к королю русскому, и ко всем верующим в России, что так как они выразили намерение оставить заблуждения греков и покориться апостолическому седалищу, то он назначает к ним своим легатом мужа мудрого и опытного, Прусского и Эстонского архиепископа Генриха, который принесет к ним слово жизни, и убеждал их обращаться к этому легату не только в делах веры, но и за советами и помощию против татар, В то же время папа дал приказ двум помянутым доминиканцам (какому-то Алексию и его товарищу) безотлучно находиться при Данииле, а Прусского архиепископа извещал о его назначении в России одно искоренять и рассеивать, другое насаждать и возращать во славу Божию и, чтобы он мог удобнее исполнить поручение, облекал его как легата апостольского седалища властию поставлять в пределах русских латинских епископов. Чрез несколько месяцев после этих первых грамот Иннокентия IV к Даниилу возвращались чрез Россию папские послы, ходившие к татарам, и, по свидетельству одного из них, Даниил вместе с братом своим Васильком оказали им много ласки в своем владении и, «собрав епископов, игуменов, знатных людей, с общего согласия объявили, что они намерены признать святого отца главою Церкви, подтверждая все, сказанное ими о том прежде чрез особенного посла, бывшего у папы». Весьма замечательно, что Даниил действовал здесь не от себя одного, а с совета и согласия главнейшего духовенства и бояр. И потому если бы папа выполнил то, чего домогался от него наш князь, тогда настоящая попытка к соединению с Римскою Церковию могла бы сопровождаться важными последствиями. Не ограничиваясь заявлением своих желаний пред послами папы, возвращавшимися из Орды, Даниил отправил еще к нему своих послов и письма, как показывают новые ответы и распоряжения Иннокентия IV. В сентябре 1247 г. папа писал в Россию, называя уже Даниила возлюбленным о Христе сыном, что, выслушав благосклонно его просьбы, он позволяет русским епископам и пресвитерам совершать Евхаристию на квасном хлебе и удерживать прочие их обряды, не противные кафолической вере Римской Церкви – первое обычное условие унии. Между тем писал и к Прусскому архиепископу Генриху, что так как русский король Даниил чрез особенных своих послов и письма настоятельно просит о присоединении его и его народа к Римской Церкви, то чтобы он – легат – лично отправился в ту страну, и если Даниил, оставаясь твердым в своем святом намерении, равно как архиепископы, епископы и другие магнаты его царства отрекутся совершенно от всякой схизмы и дадут клятвенный обет пребывать на будущее время в единении с Римскою Церковию, то присоединил бы их и усыновил ей как общей всех матери. При этом папа дозволил Генриху носить в России архиепископскую мантию и разрешил ему, согласно его ходатайству, поставлять в пределах русских не только священников, но и епископов из усыновленных, т. е. из униатов русских, за неимением родных детей, т. е. коренных латинян. В частности, к королю Даниилу, брату его Васильку и сыну папа писал, что, снисходя на их просьбы, принимает их и их семейства, царства, имения, движимые и недвижимые, настоящие и будущие, под покровительство святого Петра и свое собственное, что разрешает им возвращать себе свои владения, земли и другие блага, которые несправедливо были отняты у них другими королями, непокорными Римской Церкви, и что предоставляет им право, чтобы в их областях без их разрешения не могли приобретать себе имений ни крестоносцы, ни другие религиозные братства. Наконец, спустя два месяца для князя Василька за то, что он искал присоединения к Римской Церкви, папа разрешил и признал законным брак его на родственнице в третьей степени – Дубравке, заключенный прежде. Таким образом, папа с своей стороны сделал решительный шаг: он уже повелел своему легату отправиться в Южную Россию и присоединить Даниила с его подданными к Римской Церкви. Но Даниил не спешил присоединяться, конечно потому, что не получал от папы самого главного – помощи против татар. Папа надеялся обольстить нашего князя тем, что прислал ему королевский венец с двумя епископами своими, Беренским и Каменецким, и предлагал ему короноваться. Но Даниил не принял венца и отвечал папе: «Татары не перестают ратовать на нас, – что мне в венце без твоей помощи?» Папа просил Даниила (в 1248 г.) извещать его чрез братий Тевтонского ордена, как скоро узнает о набегах татар, чтобы можно было заблаговременно принимать для отражения их надлежащие меры. Но одно это далеко не удовлетворило нашего князя и в следующем году он совсем изгнал из своих владений папского легата Альберта и прервал с папою всякие сношения.

В 1252 г. король венгерский примирил галицкого князя с Римским первосвященником: между ними снова начались переговоры. Папа не замедлил отправить к Даниилу в другой раз свое посольство с скиптром и короною. Послы случайно встретили его в Кракове и хотели видеться с ним, но он отвечал: «Неприлично мне беседовать с вами в чужой земле». Они прибыли в Галицию и убеждали его возложить на себя королевский венец и соединиться с Римскою Церковию, обещая ему от папы скорую помощь. Даниил колебался, пока не убедили его родная мать и герцоги польские, удостоверявшие, что если он коронуется, то они будут его помощниками против поганых. Тогда Даниил согласился, дал клятвенный обет покорности Римской Церкви и в городе Дрогичине принял царский венец, по выражению нашего летописца, от Бога, и от престола святого Петра, и от отца своего папы Иннокентия, и от всех епископов своих, которые, вероятно, как-нибудь участвовали в обряде коронования своего князя или только присутствовали при этом. А Иннокентий вслед за тем издал (в 1253 г.) буллу ко всем христианам Богемии, Моравии, Сербии и Померании, чтобы они вместе с королем русским Даниилом, теперь уже возлюбленнейшим сыном его о Христе, ополчились для отражения татар под знамением святого Креста, и объявлял всем, кто только будет участвовать в этом крестовом походе, отпущение грехов. Но воззвание Иннокентия осталось бесплодным; крестовый поход против татар не состоялся, Даниил не получал от папы никакой помощи и решился прервать с ним всякую унию. В 1257 г. папа Александр IV писал к нашему королю: «Ты клятвенно обещался повиноваться Римской Церкви и хранить кафолическую веру, как и прочие православные государи. Потому, в знак своего благоволения. Церковь и возвела тебя в королевское достоинство, помазала тебя святым миром, возложила на главу твою царскую диадиму. Но ты, как дошло, к прискорбию, до нашего слуха, забыл и духовные и временные благодеяния этой Церкви, явился неблагодарным за такую милость, презрел данную клятву и нимало не заботился исполнять того, что обещался относительно повиновения означенной Церкви...» Далее папа убеждал Даниила покаяться, исправить свой грех и ненарушимо соблюдать данные прежде обеты. А иначе, присовокупил папа, мы уже сделали распоряжение, чтобы «тебя побудили к тому без всякой апелляции церковным проклятием и призвали на помощь против тебя мирское оружие». Напрасные увещания и угрозы: Даниил остался в православии до конца своей жизни, и все сношения его с папою, тянувшиеся около десяти лет, окончились для папы ничем.

Из всего хода дела видно, что главная цель при этих сношениях для нашего князя постоянно была одна: получить от папы достаточную помощь для освобождения своего народа из-под владычества монголов – цель, вполне достойная истинного патриота! Чтобы достигнуть этой цели он соглашался покориться Римской Церкви и изменить православной: средство недостойное истинного христианина! Согласимся, что намерение Даниила было не искреннее, а притворное, что он только наружно хотел подчиниться папе, оставаясь в душе православным, рассчитывал обмануть его. Но от этого поступок князя не становится ни чище, ни извинительнее. Пусть кто хочет, держится правила: цель освящает средства. Но православная Церковь никогда не принимала и не одобряла такого правила. И если справедливо свидетельство Карпина, что галицкий князь действовал с согласия своих епископов и вельмож, то это отнюдь не делает чести, в христианском смысле, ни последним, ни тем более первым.

Совсем иначе поступили святой благоверный князь Александр Невский и его советники совершенно в подобных же обстоятельствах. Начав переговоры с знаменитейшим князем Южной России, папа Иннокентий IV решился вслед за тем войти в сношения и с знаменитейшим из князей Руси Северной и в 1248 г. послал к Александру Невскому свою грамоту, которую мы представляем здесь в сокращении. «От нашего посла, назначенного к татарам, – писал папа, – брата Иоанна Карпина мы получили известие, что отец твой, желая облечься в нового человека, искренно и со смирением посвятил себя (se devovit) в руках этого брата на повиновение Римской Церкви, что немедленно сделалось бы известным всем, если бы так внезапно и так счастливо его не постигла смерть. После такой счастливой кончины он, без всякого сомнения, вошел в общение со святыми и удостоился вечного блаженства. Желая и тебя вместе с ним сделать причастником того же блаженства, мы изыскиваем пути, употребляем труд, прилагаем старание, как бы расположить тебя, чтобы ты последовал примеру отца; чтобы как он от искреннего сердца обрек себя (se dedicavit) к принятию заповедей и учения Римской Церкви, так и ты, оставив путь погибели, ведущий к вечному осуждению, соединился с этою Церковию, приводящею всех ко спасению. Не отвергни нашей просьбы, которая, будучи исполнением долга с нашей стороны, имеет в виду способствовать твоим выгодам. И ты поистине не обнаружил бы в себе здравого рассуждения, если бы отказал в покорности нам и даже Богу, Которого наместником, хотя и не по заслугам, мы являемся на земле. От этой покорности нисколько не уменьшается честь самого могущественного властителя, напротив увеличивается всякая власть и временная свобода... Посему мы молим и убеждаем тебя, чтобы ты признал Римскую Церковь материю, покорился ее первосвященнику и деятельно позаботился побудить к повиновению апостольскому седалищу твоих подданных, да восприимешь некогда плод в вечном блаженстве. Знай, что если ты воспользуешься этими нашими благожеланиями, то мы будем считать тебя знатнейшим между прочими католическими князьями и всегда с полным усердием будем стремиться к увеличению твоей славы». Затем папа просил нашего князя извещать ливонских рыцарей о нашествиях татар на христианские земли, чтобы рыцари могли извещать его самого, т. е. папу, а он имел возможность заблаговременно собирать силы для сопротивления варварам. Это послание свое Иннокентий прислал к нашему великому князю с двумя хитрейшими своими кардиналами – Гальдом и Ремонтом, чтобы они изложили ему учение о законе Божием. Не знаем, поверил ли Александр тому, что писал папа об отце его – великом князе Ярославе, будто бы принявшем латинство пред своею кончиною, это известие представляется тем более невероятным, что Карпин, на которого ссылается папа, в описании своего путешествия к татарам хотя и говорит о смерти великого князя русского Ярослава, но вовсе не упоминает об его обращении к Римской Церкви. Как бы то ни было, но только Александр принял папскую грамоту и посольство, созвал для совещаний своих мудрецов, конечно прежде всего лиц духовного сана, составил письменный ответ и, вручая его кардиналам, сказал: «Мы знаем истинную историю веры и Церкви от Адама до Христа и от Христа до Седьмого Вселенского Собора; содержим то самое учение, которое возвестили во всем мире святые апостолы; храним предания святых отцов семи Вселенских Соборов, а вашего учения не принимаем». И послы возвратились от нас без всякого успеха. Нет сомнения, что святой Александр Невский отнюдь не менее любил Россию и народ русский, нежели Даниил галицкий, и мог бы также рассчитывать на помощь папы против монголов, если бы изъявил согласие покориться Римскому престолу. Но святой Александр, вместе с мудрыми советниками своими, ценил православную веру выше всего в мире и не захотел пожертвовать ею, изменить ей даже наружно для временных выгод своего земного отечества.

В то самое время, как и на юге и особенно на севере России покушения Рима имели такой неудачный исход, они увенчались было некоторым успехом на западной границе нашего отечества – в Литве, куда начинали уже тогда проникать первые лучи православия из России. Знатнейший из князей, управлявших тогда Литвою, Миндовг, враждуя на племянников своих Товтивила и Эдивида, хотел их умертвить. Но они бежали к Даниилу Романовичу галицкому, за которым была в супружестве родная их сестра. Даниил дал им войско, и Товтевил, опустошив некоторые области литовские, с пленниками прибыл в Ригу просить себе помощи против дяди и там принял крещение по латинскому обряду. Миндовг поспешил послать к магистру ливонских рыцарей, Рижскому епископу, богатые дары и умолял его, чтобы он или умертвил Товтивила, или изгнал. Но магистр отвечал: «Ты не избавишься от врага и не одолеешь его, если не пошлешь к папе Римскому и не примешь крещения». Миндовг последовал совету и крестился. Это было в 1251 г. Вслед за тем немедленно папа Иннокентий IV принял Миндовга и все царство его под покровительство святого Петра, повелел епископу Кульмскому венчать Миндовга на королевство, поставить для Литвы епископа и устроить в ней кафедральную церковь; предписал, чтобы королю литовскому, как принявшему христианскую веру, никто не причинял огорчений, чтобы во владениях литовских церковная десятина была взимаема умеренно и без притеснений и чтобы епископы Рижский и другие старались обращать к христианству даже смежных с королевством Литовским неверных; наконец чрез три года по просьбе Миндовга, построившего на собственное иждивение кафедральную церковь и обогатившего ее дарами, принял ее вместе с ее епископом в свое непосредственное ведение. А преемник Иннокентия папа Александр IV разрешил (в 1255 г.) Миндовгу воевать против России и ее обитателей, остающихся в неверии, и наперед утвердил за ним все те области, которыми он завладеет. Впрочем, все это: как обращение, так и некоторое усердие Миндовга к римской вере были совершенно притворные. Сначала он только втайне поклонялся своим прежним богам, нося имя христианина, а потом начал и открыто держаться язычества, изменив христианству, приносил жертвы богам и наблюдал все прочие языческие обычаи литовского народа. Детям своим – известному Воишелгу и дочери, которую выдал за галицкого князя Шварна, сына Даниилова, нимало не препятствовал исповедовать православие. По смерти же Миндовга (1263) самые следы латинства надолго исчезли в земле Литовской.

С трех сторон – с юга, севера и запада, с каких пыталось латинство проникнуть в наши пределы около половины XIII в., – оно продолжало свои такого же рода попытки в XIV и в 1-й половине XV в., и большею частию не без успеха.

На юге России, в княжестве Галицком, пока там царствовал род Даниила Романовича галицкого, православие оставалось постоянно господствующим и не знало никаких стеснений. Но с 1336 г., когда скончался последний из потомков Данииловых – Георгий, который титуловал себя князем всей Малой России, обстоятельства Галиции изменились. Сначала она признала над собою власть племянника последнего своего князя – от сестры его Марии, бывшей за мазовецким князем Тройденом, – по имени Болеслава, с тем чтобы он не нарушал древних прав и привилегий страны и не касался ее вероисповедания. Но Болеслав, хотя, по всей вероятности, был рожден и воспитан своею материю в православии, вследствие убеждений папы еще в 1326 г. сделался последователем Римской Церкви и начал принуждать к тому же новых своих подданных и этими своими действиями, равно как своими тяжкими налогами, своею распутною жизнию, своим пристрастием киноземцам, которыми окружил себя, – полякам, чехам и немцам до того раздражил народ, что чрез два-три года своего княжения был отравлен. По смерти Болеслава Галициею овладел (за исключением, впрочем, Владимира, Холма, Луцка, Бреста, отошедших под власть князей литовских) свояк его, польский король Казимир (1340), обещаясь управлять ею на тех же самых условиях, на которых она некогда отдалась прежнему своему князю, но также не сдержал слова. Его притеснения, особенно по делам веры, вскоре вынудили русских обратиться с просьбою к татарам и при помощи их свергнуть с себя (1341 или 1344 г.) ненавистное иго, по крайней мере на несколько лет. В 1349 г. Казимир снова с сильным войском овладел Галициею и ненадолго даже всею Волынскою землею и вслед за тем, по выражению современного летописца новгородского, много зла сотворил христианам (т. е. православным), а церкви святые претворил в латынское богомерзкое служение. Может быть, это свидетельство нашего северного летописца, который мог судить о событиях на Волыни только по слухам, преувеличено. Но и по свидетельству польских историков, Казимир, основав в 1361 г. латинское архиепископство во Львове, отнял у православных их соборную церковь и обратил ее в латинский костел – в кафедру для своего нового архиепископа или митрополита. Этот латинский митрополит, какой-то Християн, без сомнения, прежде всего назначался для поляков, получивших имения в Галиции или служивших в ней, и для немцев, которые и в прежние времена обитали в некоторых городах земли Галицкой, а теперь еще в большем количестве переселились в нее по приглашению Казимира, но мог предназначаться и для коренных обитателей страны, которых рассчитывали обращать от православия к римской вере. Под конец своей жизни Казимир показал опыты своей веротерпимости. Он дал (1376) армянам, издавна обитавшим в Галиции, грамоту, которою обеспечивал им свободное исповедание веры и дозволял построить для себя в Львове соборный храм и при нем жилище для епископа. А чрез несколько времени отнесся к Константинопольскому патриарху и просил для православных своих подданных поставить особого митрополита Галицкого, угрожая в противном случае обратить их к римской вере. И эта просьба, как мы знаем, была уважена: в Галич поставлен был (1371) особый митрополит – какой-то присланный Казимиром из Малой России епископ Антоний с подчинением ему четырех епархий: Холмской, Туровской, Перемышльской и Владимирской. Отсюда очевидно, что хотя православные при Казимире и были притесняемы на Волыни, но отнюдь не были совращены в латинство и имели у себя четырех епископов и пятого митрополита. По смерти польского короля Казимира Галиция имела у себя собственного, русского князя – Владислава Опольского (1370–1379). Но и этот князь был римской веры и в первый же год своего княжения, желая показать свое усердие к ней, подарил францисканам принадлежавший ему дом во Львове для жилища их при латинском костеле. Между тем папа, получая разноречивые известия о римских церквах в Галиче, Перемышле, Владимире и Холме, писал (в июле 1372 г.) епископам Гнезненскому, Краковскому и Плоцкому, чтобы они разузнали и известили его, находятся ли в означенных городах кафедральные церкви или только приходские и имеют ли они прихожан (an populum christianum habeant [1]). А когда получил сведение, что нет там ни кафедральных, ни приходских церквей, ни священнослужителей римского обряда, напротив, существуют кафедральные соборы и епископы русские – православные, то немедленно повелел (в августе 1372 г.) Краковскому епископу, чтобы он апостольскою властию совершенно удалил всех русских – схизматических – епископов от их церквей и от их епископств. Неизвестно, исполнено ли и в какой мере это распоряжение папы; изгнаны ли были тогда православные епископы совсем из своих епархий или только лишены своих соборных церквей. Но чрез два с небольшим года галицкий князь Владислав испросил у папы Григория XI позволение основать как бы взамен православных латинские епископии в Галиче, Перемышле, Владимире и Холме с возведением Галича на степень митрополии или архиепископства и тогда же обратил в Галиче православный кафедральный собор в собор латинский, наделив его разными имениями и десятинами. А папа, давая разрешение основать означенные епископства, писал, что будто в тех местах издавна существовали кафедры латинских иерархов и только временно были отняты схизматическими епископами. С 1375 г. в Галиче латинский архиепископ действительно начал существовать и назывался то Галицким, то Львовским (по Львову, где первоначально основана была латинская архиепископия при Казимире и куда вскоре она снова перенесена из Галича). Существовал также латинский епископ, по крайней мере с 1384 г. или 1390 г., и в Перемышле. Но во Владимире и Холме латинские епископии были основаны при галицком князе Владиславе, по всей вероятности, только номинально, как In partibus Infidelium [2]: иначе не мог основать их этот князь в городах, не находившихся в его владениях. Вскоре затем нахлынули в Галицию странствующие братия ордена доминиканцев и папа предоставил им (1378) некоторые монастыри, находившиеся в Галицкой Руси и Валахии. С 1379 г. Галиция перешла под власть венгров, а с 1387 г. снова подпала под владычество польское, и латинский элемент все более и более в ней усиливался. Буллою папы Урбана VI для Галицкой Руси и соседственной ей Валахии назначен в 1381 г. особый латинский инквизитор. Венгерская королева Мария в самый год (1384) восшествия своего на престол по смерти отца своего Людовика подарила латинскому епископу Перемышльской епархии разные имения. Польская королева Ядвига вызвала (1390) из Праги монахов бенедиктинского ордена в Краков и устроила для них здесь монастырь Святого Креста с целию, чтобы они отправляли богослужение на славянском языке и тем удобнее привлекали к Римской Церкви православных русинов, показывая им возможность совмещать любимое ими славянское богослужение с верованиями латинства. Перемышльский епископ Матфей дал грамоту (1406), чтобы в Перемышльской и Галицкой епархиях, как заведено изначала, брать с верующих вместо десятины определенную небольшую сумму и чтобы чрез это «народ католический охотнее переселялся в те области России и тем сильнее подавлял русских и других схизматиков, там обитающих». Что касается до Ягайлы, или Ягелла, мужа польской королевы Ядвиги, то он сначала, по-видимому, имел веротерпимость. Он сам ходатайствовал (1393–1398) пред Константинопольским патриархом, чтобы для Галиции поставлен был православный митрополит, именно Луцкий епископ Иоанн. Но оказалось, что король действовал тут из собственного интереса: епископ обязался представить ему в случае успеха значительный подарок. Известно также, что Ягайло был очень расположен к русскому митрополиту Киприану, совещался с ним о соединении Церквей, и оба писали о своем намерении к Константинопольскому патриарху. Но патриарх по военным обстоятельствам Греческой империи советовал (1397) отложить осуществление этого намерения, а просил Ягайлу соединиться прежде с венгерским королем и прогнать турок из пределов империи. В последующее время начались открытые притеснения для православных жителей Галиции со стороны короля Ягайлы: так, в 1413 г. он отнял у них в Перемышле соборную церковь, построенную из тесаного камня, обратил ее в костел и отдал латинскому епископу, приказав в то же время выбросить из гробов тела русинов, которые были погребены в ней. Правда, дал Ягайло (1432) и православным обитателям города Львова, желая по обстоятельствам более расположить их к себе, привилегию, или грамоту, чтобы никого из них не принуждать к принятию латинского исповедания и чтобы церкви их не были разоряемы и опустошаемы. Но эта самая грамота уже заставляет предполагать, что тогда православные в Галиции были принуждаемы к латинству и церкви их подвергались грабежу и разорению. Сын Ягайлы, король польский Владислав III, в своей жалованной грамоте (1443) греко-русскому духовенству о сравнении его с духовенством римским по случаю Флорентийской унии прямо говорит, что прежде православные в подвластных ему областях, следовательно в Галиции, действительно терпели притеснения за свои отличия в вере. Впрочем, надобно заметить, что, несмотря на все усилия ревнителей латинства утвердить его в Галиции, число церквей этого исповедания было в ней очень ограничено даже к концу XIV и в начале XV в,, а следовательно, и число прихожан, которые притом, судя по приведенным выше словам Перемышльского епископа Матфея, состояли преимущественно, если не исключительно из католиков-переселенцев, что православные, при всех стеснениях, продолжали иметь у себя своих епископов в тех самых городах, где со времен Владислава Опольского учреждены были латинские епископства, и что есть следы существования даже православной митрополии Галицкой до самого конца настоящего периода.

На севере России покушался распространить латинскую веру шведский король Магнус. В 1347 г. он созвал в Стокгольме государственный совет и объявил пред ним об этом своем намерении. Совет одобрил намерение короля, и Магнус с многочисленным войском отплыл к острову Березову, или Биорку, а оттуда послал сказать новгородцам: «Пришлите на съезд своих философов, а я пошлю своих: пусть они порассудят о вере; я хочу знать, какая вера лучше. Если окажется лучшею вера ваша, я пойду в вашу веру; а если лучше наша, вы примите нашу веру, и будем все, как один человек. Но если вы не примете нашей веры, тогда я пойду на вас всею своею силою». Новгородский владыка Василий, также посадник, тысяцкий и все новгородцы, погадавши между собою, отвечали Магнусу: «Если хочешь узнать, какая вера лучше, наша или ваша, то пошли в Царьград к патриарху, ибо мы приняли правую веру от греков. А сами мы не намерены препираться с тобою о вере. Если же чем мы обидели тебя, объяви об этом нашим послам». Магнус сказал послам, что он не имеет никакого неудовольствия против новгородцев, а желает только обратить их к истинной вере. И вслед за тем обступил войском город Орехов, куда удалились от него новгородские послы, и начал крестить в латинскую веру окрестных ижорцев и карелов, которые еще в XIII в. приняли православие из Новгорода; а которые не соглашались креститься, против тех пустил свою рать. Новгородцы поспешили выслать против этой рати небольшую свою дружину, которая разбила шведов и с пленниками возвратилась в Новгород. Между тем Магнус овладел Ореховом, крестил всех жителей его по латинскому обряду и отпустил их из города, взяв с них клятву, что они постараются склонить к латинской вере и всех своих единоземцев. Но, как свидетельствуют шведские летописи, эти отпущенные Магнусом коварно его обманули и действовали после как самые злейшие неприятели шведов и папы. Кроме того, новгородцы вскоре возвратили себе Орехов и не только прогнали шведов из своих владений, но ходили воевать в Норвегию, разбили шведов под Выборгом, пока не заключили (1350) с ними в Дерпте выгодного договора, разменявшись пленниками. Огорченный таким исходом своего предприятия, Магнус обратился к папе Клименту VI и писал к нему, будто карелы и ижорцы, соседственные Швеции, желая принять истинную веру, сами призывали его к себе на помощь для защиты от русских – врагов римско-католической веры и действительно приняли от него эту веру и крещение и будто русские, как только он удалился из Карелии, внезапно напали на новокрещеных и подвергли их страшным мукам: одних убивали мечом, других вешали на деревах, третьих отдавали на растерзание псам, – и всех карелов и ижорцев насильно принуждали возвратиться к прежнему их заблуждению. Вместе с тем король извещал, что по случаю крайней смертности в людях от моровой язвы, свирепствовавшей в Швеции, он сам решительно не в состоянии противодействовать русским. Вследствие этого папа повелел архиепископу Упсальскому и некоторым другим проповедовать в Швеции, Дании и Норвегии крестовый поход против России и обещал отпущение грехов всем тем, которые пойдут под знаменем Креста на защиту христианской веры против неверных россиян. Но воззвание папы осталось без всяких последствий. Вообще, жители Северной России, особенно новгородцы и псковитяне, хотя имели частые сношения с последователями римской веры по делам военным и торговым и даже позволяли латинским купцам иметь в Новгороде и Пскове свои церкви, но обнаруживали всегда самое крайнее неуважение к латинству. В местных летописях очень нередко встречаются выражения «безбожная латына, поганая латына» или «безбожные и поганые немцы», а служение латинское называется даже богомерзким. Новгородский владыка, подобно всем прочим русским епископам, давал в своем Исповедании пред рукоположением обет не дозволять во всем своем пределе православным ни свадьбы, ни кумовства как с армянами, так и с латинами. И если митрополит Фотий укорял некоторых псковских священников за то, что крестили чрез обливание и употребляли латинское миро, то сам же он объяснял это одною небрежностию их, а отнюдь не какою-либо склонностию к латинству.

На западе России со времен литовского князя Гедимина (1320–1345) образовалось сильное государство, в состав которого вошли кроме Литвы почти все города и княжества Западной России, между прочим Киев, Чернигов и часть Волыни. В этих княжествах издревле господствовало православие. И новый государь, который справедливо называл себя не только литовским, но и русским, хотя был язычник, нисколько не препятствовал своим подданным исповедовать православие и в делах церковных находиться в полной зависимости от Всероссийского митрополита. Позволял даже собственным своим детям, сыновьям и дочерям, вступавшим с родственные связи с русскими князьями, принимать и исповедовать православие и сам два раза был женат на православных русских княжнах. Но из видов политических он желал в начале своего царствования сблизиться с Римским первосвященником и допустил в пределы своего государства проповедников римской веры. Надеясь избавиться от страшных врагов – ливонских рыцарей, которые так часто нападали на литовские области, Гедимин писал к папе одно за другим два письма. Упомянув в них об одном из предшественников своих – Миндовге, который принял было с народом своим римскую веру, но вскоре обратился к прежнему язычеству потому единственно, что немецкие рыцари не переставали вторгаться в его землю, Гедимин продолжает, что эти же рыцари не дают и ему покою и делают ему бесчисленные обиды, что если он воюет с ними, то отнюдь не из ненависти к христианству, а только защищая себя от врагов, как поступают и христианские государи, и что даже напротив он держит при себе братьев-миноритов и проповедников, которым позволяет в своем царстве распространять христианскую веру и крестить народ, а наконец объявляет, что он сам готов креститься по римскому обряду и подчиниться папе, если только последний заставит рыцарей прекратить вражду и нападения на литовские земли и пришлет к нему – Гедимину Рижского архиепископа для заключения с ними мира. Обрадованный папа Иоанн XXII отвечал (в 1324 г.) литовскому князю, что посылает к нему для обращения его с подданными двух своих нунциев, ученых и благочестивых, – Варфоломея, епископа Электинского, и Бернарда, аббата монастыря святого Теофреда, и предпишет ливонским рыцарям, чтобы они перестали воевать против литовцев и жили с Гедимином по-братски, когда он примет крещение. Тогда же папа известил обоих этих нунциев об их назначении, дал им инструкции, чему учить и как им действовать в Литве, предоставил им разные привилегии, назначил деньги для успешнейшего хода их дела и проч., а магистру и братиям Тевтонского ордена писал, чтобы они совершенно перестали враждовать против литовского государя и народа и жили с ними в мире и любви после того, как они обратятся к христианской вере. Но так как рыцари не замедлили вновь вторгнуться в пределы Литовского княжества, может быть, еще прежде, нежели получили послание папы, то раздраженный Гедимин внезапно изменил свое намерение и послал сказать римским нунциям, прибывшим в Ригу: «Я не знаю вашего папы и знать не желаю; я останусь в вере моих отцов и буду сражаться за нее до смерти». Ответ, который может приводить к мысли, точно ли Гедимин относился к папе и не поддельны ли были оба письма его к Римскому первосвященнику. Впрочем, если даже признать за достоверное, что литовский князь, как говорится в этих письмах, дозволял прежде латинским монахам, доминиканцам и францисканам, проповедовать в своих владениях; если допустить, что в 1323 г., как сказано в другой его грамоте сомнительного достоинства, они имели уже три церкви, между прочим одну в Вильне, а другую в Новоградке, то во все последующее царствование Гедимина мы не видим более никаких сношений его с папою и никакого покровительства проповедникам римской веры. Неудивительно, если приверженцы папства, обманутые в своих расчетах на литовского государя, начали с того времени разглашать о нем, что он «хуже всякого язычника, чудовище и игралище природы, нарушитель прав народных и законов естественных, предтеча антихриста» и подобное.

Равным образом и во все продолжительное царствование сына и преемника Гедиминова Ольгерда (1345–1377) мы не видим никаких успехов латинской веры в земле Литовской. Все его многочисленное семейство исповедовало православие, да и сам он, хотя непостоянно, держался той же веры. И если не раз он покушался освободить своих православных подданных из-под власти Московского митрополита и дать им особого митрополита Литовского, то делал это единственно с политическою целию, а отнюдь не с намерением как-нибудь отклонить их от православной Церкви к латинской. Напротив, он позволял обращать к православию самих литовцев: митрополит Киприан, когда еще был только Литовским, многих из них крестил. Правда, Ольгерд не отказался войти в сношение с императором Карлом, который присылал к нему Пражского архиепископа Эригенса и при соучастии немецких рыцарей старался склонить литовцев к принятию римского исповедания. Но во время совещаний литовский государь объявил от лица своих подданных, что они только тогда согласятся на это предложение, когда рыцари возвратят ему все земли, отнятые прежде у Литвы. А как немцы отказались выполнить такое условие, то попытка императора Карла осталась без последствий. Не стесняя православных своих подданных в их вере, Ольгерд не давал в обиду и последователей латинства, и когда около 1364 г. один литвин по имени Гастольд, приняв римское исповедание, пригласил в Вильну семь францисканских монахов и все они подверглись здесь насильственной смерти, то Ольгерд казнил за это 500 виленских граждан.

Совсем другая судьба настала для латинства в Литве при сыне и преемнике Ольгердовом Ягайле. С детства он был православной веры, но, желая получить руку польской королевы Ядвиги и сделаться польским королем, он согласился изменить православию и в 1386 г. вместе с четырьмя братьями своими торжественно принял в Кракове – тогдашней столице Польши – римское крещение, а в следующем году прибыл с латинскими священниками в Литву и крестил литовцев и жмудь, находившихся дотоле большею частию в язычестве. Вслед за тем он начал строить для новокрещеных латинские церкви и учредил два латинские епископства: одно в Вильне, другое в Киеве. А супруга его Ядвига основала в Праге коллегию для двенадцати литовцев, чтобы они могли изучать там богословие и приготовляться для служения латинской Церкви в своем отечестве. В грамоте своей, данной (1387) первому Виленскому епископу, Ягайло объясняет, что он с согласия своих братьев и вельмож решился, дал обет и клятву призвать, привлечь, даже принудить (imo compellere) к повиновению Римской Церкви всех литовцев обоего пола и всякого звания и состояния, к какой бы вере или секте они ни принадлежали. А чтобы литовцы, еще неофиты в католической вере, каким-либо образом не были отклонены от покорности Римской Церкви, то он строго запрещает литовцам обоего пола вступать в брачные союзы с русскими иначе, как только под условием, чтобы сами русские предварительно обратились к Римской Церкви. Если же, несмотря на это запрещение, кто-либо из русских обоего пола, не отказываясь от своего обряда, вступит в брачный союз с литвинкою или литвином, исповедующими католичество, то брака не расторгать, но русских непременно склонить и даже принудить к покорности Римской Церкви, хотя бы и телесными наказаниями (poenis corporalibus). Из этой грамоты видно, что Ягайло первоначально имел целию обратить и даже принудить к латинству не русских своих подданных, а только литовцев, но литовцев всех, какой бы веры они ни были, следовательно, и русской, православной. И наши летописи действительно свидетельствуют, что он принуждал двух православных литвинов, занимавших при нем важные места, принять римское исповедание, и как они не послушались его, то предал их многим мукам и наконец смерти. Видно также, что из русских он повелевал обращать к латинской вере только тех, которые, вопреки его запрещению, решались вступать в брачные союзы с литовцами. Последствия, однако ж, показали более. По крайней мере, Ягайло не без намерения лишил в 1400 г. всех вообще своих православных подданных права гербов, шляхетства и чиновной службы, предоставив все это только тем, кто исповедовал римскую веру и чрез два года вновь подтвердил свое узаконение. А в 1416 г. он писал на Констанский Собор, что если бы не был столько занят войнами, то давно бы обратил к католичеству русинов и всех, державшихся греческого обряда. В воздаяние за такую ревность и труды польского короля и в пример для других государей папа сделал (1418) Ягайла своим главным викарием, или наместником, не только в Польше и других его владениях, но и в областях русских, особенно в Новгороде и Пскове, с тем чтобы он сначала дал присягу и потом всячески заботился о распространении римского исповедания во всех этих местах.

Впрочем, надобно думать, что названный указ Ягайлы, лишавший православных его подданных гражданских преимуществ, равно и заявление его пред Констанским Собором относительно русинов, касались собственно православных жителей Галиции, находившейся тогда под властию Польши, но не касались русских, обитавших в великом княжестве Литовском, которое с 1392 г. уже не принадлежало Ягайле, а имело особого князя, двоюродного брата его Витольда, или Витовта. Витольд, крещенный прежде в православной Церкви, принял в Кракове вместе с Ягайлом другое крещение по римскому обряду, и хотя вообще водился духом веротерпимости, однако ж, естественно, более был расположен к своим подданным единоверцам, нежели к православным. В 1399 г. он пожаловал Виленскому латинскому бискупу и виленским каноникам некоторые льготы. В 1413 г. заключил с Ягайлом договор, которым между прочим подтверждались во всем Литовском княжестве права и преимущества церквей, духовенства и дворянства одного только латинского исповедания, а не православного и вводились в Литве, по примеру Польши, достоинства и звания воевод и кастелянов с тем ограничением, чтобы эти звания вверяемы были только лицам латинской веры, а не православной. Может быть, вследствие этой-то меры и других подобных в Литве встречалось тогда немало людей, которые перекрещивались из какой-то русской, т. е. православной, веры в латинскую. Не желая видеть своих православных подданных в зависимости от Московского митрополита Фотия, Витовт настоял, чтобы для них был избран и поставлен (1416) отдельный митрополит Григорий Самвлак. Тут, конечно, скрывалась прежде всего цель политическая, и Витовт старался даже показать своим православным подданным, что делает это из ревности и заботливости об их вере, но в то же время он мог рассчитывать, что чрез своего Литовского митрополита ему удобнее будет действовать и для своих целей религиозных. По крайней мере известно, что в скором времени Григорий Самвлак по воле Витовта должен был отправиться на Констанский Собор для переговоров о соединении Церквей и там прямо объявил, что сам он вовсе не желает подчиняться папе, а прибыл только единственно из повиновения своему князю. По смерти митрополита Самвлака (1419) Витовт примирился с Фотием и дозволил ему свободно управлять православными епархиями в Литве; но не без причины же папа Мартин V, восхваляя ревность Витовта по вере и указывая на него в пример для других государей, сделал его (1418) своим главным викарием или наместником как во всем Литовском княжестве, так и в странах русских, особенно в Новгороде и Пскове, для распространения там латинского исповедания.

По смерти Витовта (1430) на литовский престол возведен был, преимущественно русскими боярами, брат Ягайлы Свидригайло, который хотя когда-то был перекрещен в Кракове из православной веры в римскую, но отрекся от последней и был привержен к православию. Он немедленно начал войну против Ягайлы и вместе против латинства; не раз имел полный успех над польским королем и в это время разрушил и сжег с своими русинами все латинские храмы в Литве, изгнал отовсюду латинских епископов и монахов и отнял их имения. Но ненадолго: вскоре восторжествовал Ягайло и содействовал возведению на литовский престол Сигизмунда, брата Витовтова, который был предан латинству и начал непрерывную борьбу с Свидригайлом. Тогда последователи папы в свою очередь разрушили и сожгли в Литве все русские церкви и в самом Киеве построили для себя костел и учредили уже постоянную латинскую епископию, хотя она могла насчитать во всей своей области не более семи приходских церквей. Свидригайло, хотя очень не жаловал латинства, но не отказался вместе с Смоленским митрополитом Герасимом войти в сношения с папою и принять участие в начинавшихся тогда переговорах о соединении Церквей, Восточной и Западной. Впрочем, сношения эти скоро прекратились вместе со смертию Герасима (1435), которого сам же Свидригайло умертвил как передавшегося на сторону Сигизмунда.

III. Флорентийский Собор

Не на одну Церковь Русскую простирались виды Римских первосвященников в рассматриваемый нами период, а столько же, если даже не более, и на Церковь Греческую. В последней половине XIII и в продолжение всего XIV в. мы видим целый ряд сношений между папами и константинопольскими императорами и иногда патриархами. Папы домогались подчинить себе греков; патриархи соглашались на соединение Церкви, но не иначе как после рассмотрения всего дела на Вселенском Соборе; императоры – одни держались мысли своих патриархов, а другие решались прямо покориться папе, вымаливая у него себе помощи сперва против крестоносцев, владевших Константинополем, а потом против турок. Нам нет нужды говорить о всех этих сношениях, как не относившихся непосредственно к Церкви Русской, но нельзя не коснуться тех, которые начались в XV столетии и окончились Флорентийским Собором, где присутствовал и представитель Русской Церкви.

Переговоры, предшествовавшие Флорентийскому Собору, продолжались более двадцати лет (1415–1437). Главными действователями при этом были греческие императоры Мануил Палеолог и потом сын его Иоанн, а с другой стороны – Римские первосвященники Мартин V († 1431) и его преемник Евгений IV. Главная цель, к которой стремились греческие императоры, состояла в том, чтобы чрез соединение Церквей получить помощь от папы для отражения турок. Греческая империя с каждым днем приближалась к падению; все ее области находились уже во власти турецкого султана; власть императора ограничивалась почти одною столицею; войска его были немногочисленны и большею частию наемные; финансы государственные почти не существовали. Император очень ясно видел, что сами греки решительно не в силах защитить себя от турок и что единственное средство спасти империю – примириться с папою в делах веры и чрез него получить помощь от западных христиан. На эту цель ясно указывал император Мануил Палеолог, едва только начал свои сношения с папою Мартином V, и папа не замедлил издать буллу (1420), которою предписывал епископам проповедовать на Западе крестовый поход для изгнания турок, хотя булла осталась без последствий. На эту же цель указывал император Иоанн Палеолог в своем послании к тому же папе (1422), настаивая, чтобы папа обязал всех государей христианской Европы объявить войну неверным в защиту греков. И виды императора ни для кого не были тайною. Отцы Базельского Собора, который считал себя Вселенским и действовал в духе независимости от папы, приглашая (1433) греков к себе для рассуждения о примирении Церквей, убеждали их именно тем, что от Собора они вернее могут ожидать помощи против турок, нежели от папы, так как дела последнего находились в самом дурном положении, а на стороне Собора были многие короли и сам немецкий император Сигизмунд. Предположивши себе такую цель и смотря на дело примирения Церквей только как на средство, и притом единственное средство, для достижения ее, греческий император, естественно, заблаговременно принимал все меры, чтобы подготовить и облегчить возможность этого примирения. Сначала в своих переговорах с папою он с согласия Цареградского патриарха Иосифа настаивал, чтобы местом для предполагавшегося Вселенского Собора был избран Константинополь, где греки, без сомнения, могли бы действовать самостоятельнее при совещаниях соборных и не подвергались бы никаким принуждениям, по крайней мере, со стороны папы. Но потом император согласился, чтобы Собор был открыт где-либо в Италии, и притом с условием, чтобы самое содержание греков, имеющих отправиться на Собор, было доставляемо от папы. Легко было предвидеть последствия этого. Патриарх Иосиф предвидел их и говорил своим приближенным: «Ползать содержание от папы значит подчиниться его власти; а раб как осмелится не повиноваться своему владыке? И что будет с нами на чужой стороне, когда нам откажут в содержании там и в средствах к возвращению в отечество?..» Заметим, однако ж, что такое согласие императора могло быть вынуждено у него критическим положением его империи и самого Константинополя. Гораздо важнее следующее обстоятельство. Собираясь на Собор, император послал (в 1436 г.) приглашать православных епископов в Константинополь. Некоторые прибыли лично: например, из Трапезунта – митрополит с послом от царя, из Молдавии – также митрополит со свитою, из Грузии – два епископа с послом царским. Но патриархи Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский отказались сами присутствовать на Соборе, а назначили вместо себя местоблюстителей. Кого же именно? Тех самых духовных особ, находившихся уже в Константинополе, которых указал императорский посол по воле самого императора. Этого мало. Патриархи прислали своим местоблюстителям грамоты, в которых представляли им утверждать на Соборе только то, что будет согласно с правилами древних Соборов и писаниями святых отцов; императору показались эти грамоты стеснительными для местоблюстителей, и по его требованию патриархи должны были выслать новые грамоты по образцу, им предложенному. Пред отправлением на Собор последовали перемены в назначении патриарших местоблюстителей, а пред самым открытием Собора по воле императора сделаны еще новые перемены. Наконец не без особенного намерения было и то, что в Россию пред открытием Собора назначен был в Константинополе новый митрополит Исидор, хотя из России был прислан для этого другой кандидат – Рязанский епископ Иона. Император знал Исидора еще в бытность его игуменом монастыря святого Димитрия и отправлял его (1434) в числе послов своих на Базельский Собор для предварительных переговоров о примирении Церквей, а следовательно, считал этого человека для себя благонадежным. Новому митрополиту поручено было, когда он отъезжал в Россию, всячески стараться, чтобы склонить русских к участию в предполагавшемся Вселенском Соборе. Исидор действительно вскоре после прибытия своего в Москву начал возвещать, что в Италии готовится Осьмой Вселенский Собор для примирения Церквей, в котором необходимо участвовать и представителю Русской Церкви, и даже начал сбираться к путешествию на Собор. Великий князь Василий Васильевич не хотел и слышать об этом, убеждал митрополита не ездить в латинскую землю, запрещал ему своею властию, но когда наконец увидел, что Исидор упорствует и не слушается, то сказал ему: «Если уже ты непременно желаешь идти на Осьмой Собор, то приноси нам оттуда наше древнее православие, которое мы приняли от предка нашего Владимира, а нового и чужого не приноси нам, – мы того не примем». Исидор дал клятву стоять за православие и (8 сентября 1437 г.) отправился в Италию, взяв с собою епископа Суздальского Авраамия и много других духовных и светских лиц, числом до ста. Из этого можем заключать, что если бы в России был тогда митрополитом Иона или кто другой из русских, то, по всей вероятности, Церковь Русская не приняла бы никакого участия в Флорентийском Соборе. Исидор, хотя дал клятву ревновать о православии, но вовсе и не думал исполнять ее. Еще во время путешествия своего, едва только выехал из России, он уже не считал нужным скрывать своей наклонности к латинству. В Юрьеве, или Дерпте, где встретили его с крестами русские священники и немецкие, он сначала обратился к последним, поклонился латинскому крыжу и благоговейно поцеловал его, а потом уже подошел к православному кресту совсем не с таким почтением и, кроме того, пошел вместе с немцами вслед за святынею их в костел, а не пошел в церковь русскую к крайнему соблазну и удивлению всей своей свиты. Последствия еще более показали, кто был Исидор.

Между тем как греческий император всего более заботился о том, чтобы чрез Вселенский Собор и примирение Церквей добыть себе помощь от папы, прогнать турок и утвердить свой колеблющийся престол, папа преследовал свою цель – подчинить себе греков и расширить, укрепить свою духовную власть в христианском мире, которая тогда начала уже колебаться. Еще в начале переговоров папский нунций Антоний Массана, присланный (в 1422 г.) в Константинополь с целию условиться о месте и времени Собора, объявил, что папа от всей души желает соединения Церквей и требует только, чтобы император исполнил данное чрез послов обещание принять учение Римской Церкви и ей покориться. Такие неожиданные слова заставили императора писать к папе, что он, император, соглашался чрез послов своих на соединение Церквей, но без всякого условия и обещал только, если состоится новый Собор по примеру семи Вселенских, принять одно то, что внушит отцам Собора Дух Святой. Впоследствии, когда греки вошли в сношения с Собором Базельским по делу о соединении Церквей, папа Евгений, понимая важность угрожавшей ему опасности, употребил все меры, чтобы прервать эти сношения. Базельский Собор (открытый 23 июля 1431 г.), считая себя Вселенским, провозгласил начало по примеру Собора Констанского (1414–1418), что Вселенский Собор выше папы и что власти этого Собора должен подчиняться и папа, как всякий другой епископ и христианин, и в случае неповиновения должен быть судим по соборным правилам. А так как этого же самого древнего начала церковного управления постоянно держались и все православные греки, то они гораздо удобнее и скорее могли бы достигнуть соединения с Западною Церковию, если бы повели дело непосредственно с Собором Базельским, а не с папою. Но каково было бы тогда положение папы? И чем бы все это для него кончилось? Евгений пытался было закрыть Собор Базельский еще вскоре после его открытия, заметив его направление. Но Собор не согласился прекратить свои действия и даже требовал самого папу к себе, угрожая в случае сопротивления поступить с ним по церковным правилам, так что папа нашелся вынужденным уступить и прислал (в 1433 г.) на Собор своих уполномоченных. Теперь, едва папа узнал о начавшихся сношениях греков с Базельским Собором, то поспешил известить императора, вопреки прежнему своему решению, что он согласен на открытие Собора даже в Константинополе. Но попытка не удалась: император не захотел прервать начатых переговоров с Базелем. Когда вслед за тем отцы самого Базельского Собора приступили к решению вопроса, где быть Вселенскому Собору, на котором могли бы присутствовать и греки, и две трети отцов решили вопрос в пользу Базеля, а только одна треть указала на Флоренцию или Удино, папа утвердил не первое решение, принятое большинством, а последнее. Не довольствуясь этим, папа решился на хитрость и обман: поспешил отправить в Царьград своих послов и галеры для приглашения греков в Италию и велел объявить им, будто он примирился с отцами Собора Базельского, будто Собор этот распущен и вместо него назначен другой, в Италии. Между тем чрез несколько дней явились пред Константинополем и другие галеры, обещанные и присланные Собором Базельским. Обман открылся. Послы обеих враждебных сторон не щадили ни денег, ни обещаний, чтобы привлечь греков к себе. Император после долгих колебаний склонился на сторону папы и вместе с патриархом Иосифом, 22 митрополитами и епископами и почти семьюстами других лиц, духовных и светских, 27 ноября 1437 г. отправился на галерах папских в Италию. Когда наконец греки, прибыв в Венецию, услышали здесь от легатов папское приглашение отправиться в Феррару, где папа назначил быть Собору, и в последний раз спросили самих себя, куда им лучше ехать, в Базель или Феррару, послы папы снова употребили и убеждения и дары, чтобы увлечь греков на свою сторону. Греки отправились в Феррару.

Судя по таким действиям и папы, и греческого императора, предшествовавшим Собору, которого оба они столько желали, можно было догадываться, чего не употребит каждый из них в продолжение самого Собора для достижения своей цели. Собор в Ферраре открылся 9 апреля 1438 г. При открытии его, кроме прибывших греков, находились сам папа, одиннадцать кардиналов и до 150 латинских епископов. Не станем говорить о том, что на этот Собор явились только немногие из отцов Базельского Собора, несмотря на строгое предписание папы закрыть Собор в Базеле и перенести его в Феррару; что раздраженный папа издал затем буллу, которою отлучались от Церкви и лишались своих достоинств все присутствовавшие на Базельском Соборе, духовные и светские, а Собор Базельский с своей стороны произнес запрещение на папу и угрожал анафемою собравшимся в Ферраре, если они не явятся в Базель, и что король французский Карл VII решительно запретил своим епископам ехать в Феррару. Пройдем молчанием и то, что в Феррару не захотел явиться ни один из европейских государей и никто из них, кроме герцога Бургундского, не прислал даже своих послов, хотя папа по настоятельным просьбам греческого императора отправлял ко всем им своих легатов с приглашениями на Собор. А обратим внимание на самые действия Собора. Сначала, в ожидании прибытия приглашенных государей или их послов, здесь не было торжественных соборных заседаний, а происходили только частные совещания. Для этих совещаний избраны были по десяти человек с той и другой стороны, которые должны были сходиться в одной монастырской церкви. Предметом совещаний или рассуждений был вопрос о чистилище и о состоянии праведников по смерти. Греки и латиняне, сходясь вместе, излагали и защищали свое учение, опровергали друг друга, но после всех продолжительных и многократных прений, не согласились ни в чем и не постановили никакого определения относительно рассмотренного предмета. А между тем со времени открытия Собора прошло уже несколько месяцев. И папа, увидев непреклонность греков к принятию латинского учения, начал уже действовать на них принудительно: положенное для содержания их ежемесячное жалованье выдавали им несполна, несвоевременно, а наконец на три с лишком месяца прекратили совсем, так что бедные греки терпели крайнюю нужду, стали скорбеть и некоторые открыто выражали желание возвратиться в отечество. Но тут встретилось новое горе: император, опасаясь, чтобы в самом деле недовольные не удалились с Собора преждевременно, дал приказ градоначальнику не выпускать из города ни одного грека и никому из них не выдавать билетов без его разрешения и подписи. После шестимесячного напрасного ожидания европейских государей или их послов решились наконец открыть торжественные заседания Собора (8 октября) в дворцовой капелле папы. Причем положено было, чтобы споры были решаемы не большинством голосов, которых на стороне латинян всегда могло быть больше, но общим согласием той или другой стороны. Для ведения прений назначены были с обеих сторон по шести лиц, наиболее образованных и искусных, и в числе их со стороны греков: Марк, митрополит Ефесский, и Исидор, митрополит Русский, который прибыл на Собор только 8 августа, следовательно, уже после бывших частных совещаний. Предметом для соборных рассуждений избран был вопрос: законно ли прибавление к Символу веры «Filioque» (и от Сына), сделанное латинами? Этим вопросом занимались целых два месяца (до 8 декабря). Соборных заседаний было 15. Спорившие истощили все свои знания и искусство. И все напрасно: ни та, ни другая сторона не хотела уступить ни в чем; не состоялось никакого решения и соборного определения. Между тем папа снова перестал выдавать грекам обещанное жалованье и наконец объявил, что он не в состоянии содержать их в Ферраре за неимением средств и находит необходимым перевести Собор во Флоренцию, где богатые граждане обещали сделать ему под этим условием значительное вспомоществование. Греки сначала решительно отказывались от путешествия во Флоренцию, опасаясь, чтобы там, еще в большей дали от их родины, папа не стал обходиться с ними самовластнее и не вынудил их согласия на покорность ему. Но убеждения императора и особенно совершенный недостаток в деньгах для возвращения в отечество заставили греков уступить. 10 января 1439 г. прочитана была в кафедральной церкви феррарской папская булла о перенесении Собора во Флоренцию. Грекам выдано было жалованье за прошлые четыре месяца и на путевые издержки. А император, чтобы отнять у охотников самую возможность к побегу, объявил, что всякое судно греческое, которое направится в Венецию, будет предано огню.

Во Флоренции возобновились торжественные заседания Собора (26 февраля). Здесь со второго заседания (2 марта) приступлено было к рассмотрению латинского учения об исхождении Святого Духа и от Сына. Все прения со стороны греков вел почти один Марк Ефесский, а со стороны латинян один провинциал ордена доминиканцев Иоанн (de Monte Nigro [3]), славившийся своею диалектикою. Начали разбирать свидетельства отцов Церкви Греческой и в продолжение пяти заседаний рассмотрели только весьма немногие, вдаваясь в величайшие тонкости и словопрения, которые утомляли всех. Император, наскучив медленностию, поручил Марку Ефесскому изложить главные основания православного учения о спорном предмете. Это изложение и было читано в следующем, седьмом заседании Собора. Но как латиняне и после этого не хотели согласиться с греками и требовали продолжения соборных заседаний, то император, убедившись из опыта, что прения не приводят решительно ни к какому соглашению, запретил Марку являться на заседания, а прочие греки хотя и приходили еще на два бывшие затем заседания, но только молча слушали, что говорил провинциал Иоанн, и не возражали ему ни слова. Тогда раздраженный папа прислал объявить патриарху, что как греки отказались от дальнейших состязаний, то они должны к наступающей Пасхе (5 апреля) или изъявить согласие на учение Римской Церкви, или отправляться в отечество. Этим, в строгом смысле, и окончился Собор Флорентийский, и справедливость требует сказать, что он не привел ни к какому результату. Отселе соборных заседаний уже не было, а начались только частные сношения и совещания и пущены были в ход все средства, физические и моральные, чтобы принудить греков к принятию латинства. Папа по-прежнему не выдавал им денег на содержание еще с самого прибытия во Флоренцию. Император не выпускал даже из города тех, которые просились у него немедленно возвратиться на родину, укорял их в нерадении об общем благе, напоминал им о бедствиях отечества, выставлял выгоды от заключения мира с латинами, грозил своим гневом. А других, кого считал наиболее склонными к уступкам папе, именно: Исидора Русского, Виссариона, митрополита Никейского, и своего духовника Григория – приблизил к себе. Вслед за тем в понедельник Страстной седмицы (30 марта) он велел грекам собраться в кельях их больного патриарха, чтобы как-нибудь найти способ к примирению с Римскою Церковию. Здесь митрополит Русский первый подал голос: «Лучше душою и сердцем соединиться с латинянами, нежели, не кончив дела, возвратиться; возвратиться, конечно, можно, но как, куда и когда?» Другие рассуждали иначе; открылись состязания, которые продолжались и в три последующие такие же собрания и кончились ничем. 15 апреля папа прислал на Собор греческий трех своих кардиналов с несколькими епископами и здесь с общего согласия положено было составить комиссию из двадцати членов, по десяти с каждой стороны, для изложения догмата об исхождении Святого Духа в такой формуле, которая могла бы быть принята и латинами и греками. Комиссия составилась, имела пять заседаний в папском дворце, но за спорами не могла сделать ничего и закрылась. Тогда латиняне сами составили такую формулу и прислали грекам. Греки, выслушав ее, отвергли с негодованием, кроме трех лиц, которых приблизил к себе император, и еще Дорофея Митиленского. Греки с своей стороны составили формулу по большинству голосов, с значительными уступками латинянам и послали к ним. Латиняне остались ею недовольны. Папа решился на новое средство: он убедил императора прислать греческих епископов к нему во дворец для личного с ними собеседования. И когда они явились (27 мая), говорил им о своих трудах, усердии, уступках в продолжение Собора и об их медленности в делах, неуступчивости, упорстве, выставлял им бедственное положение их отечества, обещал помощь, если они соединятся с Римскою Церковию. Слова папы, по-видимому, подействовали. По крайней мере митрополиты Исидор, Виссарион и два другие, возвратившись от папы, объявили о своей решимости с ним соединиться и нашли себе полное сочувствие в императоре и даже в патриархе. По требованию последнего в собрании греков читаны были из отцов Восточной Церкви те места, на которых латинствующие думали утвердить свое согласие с учением Римской Церкви об исхождении Святого Духа. Но когда по выслушании этих мест приступили к собиранию голосов, то, хотя сам патриарх подал свой голос в пользу соединения с латинянами, к нему присоединились только десять других из двадцати семи, а семнадцать оказались против него. Чтобы подействовать и на этих несогласных, прибегли к последнему средству: одних пригласил к себе патриарх, кротко укорял в неблагодарности и неповиновении ему и убеждал последовать его мнению; других успел привлечь на свою сторону император, например митрополита Кизического, подарив ему давно просимую им землю; третьих склонил к согласию митрополит Исидор, устроив для них богатое угощение. Число приверженцев соединения возросло. Остались только непреклонными и неизменными в православии три местоблюстителя патриархов: Александрийского – Антоний Ираклийский, Антиохийского – Марк Ефесский и Иерусалимского – Досифей Манемвасийский и еще митрополит Анхиальский Софроний. Тогда патриарх в следующее собрание (2 июня) первый выразил свое мнение о личном свойстве Святого Духа, совершенно согласное с учением латинян. За патриархом подали свои такого же рода мнения и все прочие иерархи, кроме четырех, нами упомянутых. Из этих мнений составлено было одно общее извлечение, или изложение, которое и представлено папе и по его требованию, будучи еще исправлено греками, наконец одобрено им 8 июня. В знак состоявшегося примирения латиняне облобызали греков.

После этой первой победы над греками, самой важной и стоившей так дорого, папа надеялся, что одержать над ними другие победы будет ему уже гораздо легче. Он немедленно предложил епископам греческим дать ответы на вопросы о чистилище, о власти папской, об опресноках и освящении даров в Евхаристии. Но в тот же день (10 июня) вечером патриарх Константинопольский Иосиф внезапно скончался. Кончина первосвятителя глубоко подействовала на императора. Он понял, что отселе главная ответственность пред отечественною Церковию за соединение с Римскою падет на него, и потому сделался осторожнее и неуступчивее в отношении к папе. Но было уже поздно. Для решения предложенных вопросов греки то собирались одни между собою, то приглашали к себе и кардиналов, то были приглашаемы папою. Долее всего их останавливал вопрос о власти папской. Папа настоятельно требовал, чтобы они признали все преимущества его престола, какими он пользовался на Западе, но греки, хотя допускали эти преимущества, не хотели, однако ж, признать за папою права созывать Вселенские Соборы без согласия императора и права требовать к себе на суд патриархов. Дело дошло до того, что император, не желая уступить, решился было возвратиться в отечество. И только убеждения Исидора и некоторых других с трудом остановили его. Вскоре за тем греки уступили папе во всем: признали его главою Церкви, наместником и местоблюстителем Иисуса Христа, с тем, однако ж, чтобы сохранены были права и преимущества Восточных патриархов; приняли и латинское учение о чистилище, об освящении даров и об опресноках в Евхаристии с условием, чтобы таинство могло быть совершаемо и на квасном хлебе. Немедленно составлено было соборное определение о соединении Церквей, в которое включены были все пункты учения, принятые греками. В назначенный день (5 июля) оно было подписано сначала императором и всеми греками, за исключением одного Марка Ефесского, хотя надобно заметить, что некоторые из них пред тем расположены были к подписанию папскими дарами, а другие, как русский епископ Авраамий, принуждены насилием. Когда декрет принесен был для подписи к папе и на вопрос его: «Подписался ли Ефесский?» – ему отвечали: «Нет», то папа невольно воскликнул: «Так мы ничего не сделали!» Вместе с папою подписались восемь кардиналов, около 60 епископов и много аббатов. На следующий день (6 июля) в кафедральной флорентийской церкви при стечении бесчисленного народа по совершении благодарственного молебствия соборное определение о соединении Церквей прочитано было с кафедры громогласно на латинском и греческом языках. И торжество заключено было литургиею по латинскому обряду.

Как же смотреть на это соединение Церквей, Восточной и Западной, совершившееся во Флоренции? Это поистине было соединение незаконное и недействительное, а только мнимое, призрачное. Незаконно оно было отчасти и потому, как подготовлялось. Император, имея в виду единственно мирские цели, сам избрал для Собора местоблюстителей патриарших и приказал дать им такие инструкции, чтобы соединение Церквей удобнее состоялось, а вместе внушил или повелел патриарху послать в Россию такого митрополита, который потом оказался самым первым споспешником этому соединению. А папа, чтобы привлечь греков в свои сети и отклонить от Собора Базельского, где дело соединения Церквей могло бы пойти путем более правильным и окончиться на условиях более выгодных для греков и православия, нежели для папства, употребил даже обман и подкуп. Но особенно незаконно было это соединение Церквей потому, как оно совершилось. Средство для соединения было избрано самое законное – Собор и соборное обсуждение тех догматических разностей, которыми Римская Церковь отделялась от Восточной. И Собор Ферраро-Флорентийский, судя по его составу, по крайней мере со стороны греков, можно было бы назвать даже Вселенским, потому что на нем вместе с покровителем Греческой Церкви – императором присутствовали Константинопольский патриарх, местоблюстители прочих патриархов и представители других восточных Церквей, хотя со стороны латинян Собор этот далеко не был Вселенским: кроме папы с несколькими кардиналами и епископами, на нем не присутствовали ни один из епископов Франции и вообще все те епископы, французские и других стран Европы, которые упорно продолжали свой Собор в Базеле и наконец осудили папу как еретика, а Собор его, бывший в Ферраре и Флоренции, признали незаконным. Но для нас важно собственно то, как велись дела на Ферраро-Флорентийском Соборе. Сначала они велись как следует, по примеру прежних Вселенских Соборов. Греки и латиняне свободно рассуждали между собою о предметах их разногласий и на частных совещаниях и на заседаниях соборных. Но в продолжение этих свободных, непринужденных рассуждений не было решено ни одного из спорных вопросов, не последовало никакого сближения между состязавшимися. Затем открылся ряд действий, совершенно недостойных Собора. Греков со всех сторон, всеми средствами старались приневолить к тому, чего прежде по доброй воле и убеждению они принять не соглашались. Папа прямо предложил им на выбор одно из двух: или покориться ему до известного срока, или ехать домой без всяких средств для путешествия. Тот же папа томил, доводил их до крайности, не выдавая им своевременно жалованья, устрашал их бедствиями их отечества, обольщал своею помощию против турок, не устыдился прибегнуть даже к подкупу. Несчастный император также и умолял именем отечества, и угрожал своим гневом, и не скупился на разные обещания и подарки. Патриарх, слабый и больной, и тот убеждал, укорял своих епископов в неповиновении к нему, в неблагодарности. А Исидор, щедрый на угощение греков, против своих – русских – смело употребил насилие. Не раз греки пытались воротиться на родину; но им не позволяли, не давали средств, у них отнимали самую возможность к побегу. Сперва на сторону латинян перешли три-четыре грека, потом один за другим, медленно и неохотно, за ними следовали прочие, пока наконец не перешли все, так что остался твердым и непоколебимым в православии один Марк Ефесский. Мало-помалу у них вынуждали уступку за уступкою, пока они не приняли всего, что навязывал им папа. Они были доведены до того, что самый акт о соединении с латинянами подписали, не прочитав его предварительно: содержание его знали только составители его. И такое ли соединение Церквей можно назвать законным? Такой ли Собор – Собором Вселенским? Нет, он не заслуживает иного имени, кроме имени лжесобора. Соединение вынужденное, невольное не могло быть действительным, искренним, сердечным. И оно не было таким, как тогда же засвидетельствовали факты. В самый день торжества по случаю соединения Церквей, когда в кафедральном флорентийском соборе прочитан был акт соединения и сначала спросили латинян, согласны ли они принять его, латиняне единодушно отвечали: «Согласны, согласны!» А когда спросили греков, то хотя многие отвечали так же, но не все. И вслед за тем в торжественном богослужении папы, несмотря на его желание, не захотел участвовать вместе с латинянами ни один греческий епископ и никто из греков не приобщился опресноков, хотя в акте соединения сказано, что таинство Евхаристии равно действительно, совершается ли на опресноках или на квасном хлебе. А папа на другой день, несмотря на просьбу императора, не согласился отправить торжественно греческой литургии на квасном хлебе и сказал, что ее надобно еще посмотреть, может ли она быть одобрена для торжественного совершения. Когда папа, еще во Флоренции, потребовал, чтобы Марк Ефесский, как упорный противник соборного определения, был предан суду и чтобы для Константинополя избран был новый патриарх, император отвечал, что Марка Ефесского, как митрополита Восточной Церкви, имеют право судить только восточные епископы, а патриарх Константинопольский по древнему обычаю должен быть избираем всею областию своею и посвящаем в Софийском цареградском соборе. Когда греки возвратились в Константинополь и, ступая с галер на родной берег, были встречены вопросом, чем кончился Собор, то многие из них с сокрушением отвечали: «Мы продали нашу веру, мы променяли православие на неправославие». И как бы отдавая себя на суд своих соотечественников и отрекаясь от принятого соединения, восклицали: «Да отсечется рука, подписавшая беззаконное определение! Да исторгнется язык, изрекший согласие с латинянами!» Один из митрополитов, бывший местоблюстителем патриарха Александрийского, Антоний Ираклийский, явившись на Собор соархипастырей в Константинополе, торжественно исповедал: «Я не был согласен с одобрявшими соединение, как вы сами знаете, однако же подписался под определением, хотя недобровольно. И с той поры совесть меня мучит.

Я отвергаю соединение и предаю себя суду Церкви как виновного». Да и сам император, хотя находил нужным казаться ревнующим об этом соединении, не хотел, однако ж, или не осмелился до конца своей жизни обнародовать в своей столице и империи определение, постановленное во Флоренции, и умер православным, отрекшись от всякого союза с Римом.

Достиг ли по крайней мере император того, чего так пламенно желал достигнуть чрез соединение Церквей? Нет, Бог не благословил его успехом. Пред перенесением Собора из Феррары во Флоренцию папа послал для вспоможения Константинополю 19 тысяч флоринов. Пред согласием греков принять латинское учение о Святом Духе обязался между прочим содержать в Константинополе на своем иждивении, для охранения его, триста воинов и две галеры. Расставаясь с императором во Флоренции, папа напутствовал его только благословениями и обещанием выслать флот и войско Константинополю, если согласятся на помощь европейские государства. Чрез четыре года, когда император решился попытать счастия против турок, папа, хотя действительно выдал сильное воззвание к государям Европы о вспомоществовании своими силами несчастным грекам, но на это воззвание отозвался только один король венгерский и польский Владислав, с которым и сам император еще прежде вошел в сношения с тою же целию. Против султана турецкого Мурада возбудили бунт в Малой Азии и тем заставили его отвлечь туда свои войска из Европы. В это время сильный флот Владислава явился в Геллеспонте, чтобы заградить султану обратный путь в Европу и отнять у него те города, которые здесь находились. Но Мурад успел переправиться из Малой Азии и разбил войско Владислава под Варною, причем погиб и сам Владислав (10 ноября 1444 г.). Других пособий такого рода от папы и от государей Европы более не было для греков и чрез несколько лет, хотя уже по смерти императора Иоанна, Константинополь взят был турками и Греческая империя окончательно пала (29 мая 1453 г.).

А сам папа – достиг ли он своей цели: утвердил ли чрез Флорентийский Собор свою власть, колебавшуюся тогда на Западе, и подчинил ли себе греков? Нисколько. Противопоставив Ферраро-Флорентийский Собор, на котором присутствовали и представители Востока, Собору Базельскому, папа напрасно рассчитывал смирить тем отцов этого последнего Собора. Базельский Собор не переставал считать себя Вселенским, не прекращал своих занятий и, не более как за десять дней до состоявшегося и обнародованного во Флоренции (5 июля) соединения Церквей повторив свое прежнее постановление, что Вселенский Собор выше папы, осудил папу Евгения как еретика и объявил его низложенным (23 июня). Не утешили папу и греки: они решительно не хотели принимать привезенного из Флоренции соединения. И хотя на кафедру Константинопольскую по настояниям императора возводимы были один за другим два патриарха, преданные этой унии, – Митрофан Кизический и Григорий, духовник царский, но оба они ничего не могли сделать: и духовенство, и народ чуждались их. А прочие патриархи Востока – Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский, узнав о состоявшемся на Флорентийском Соборе соединении с Римом, объявили этот Собор нечестивым и уполномочили митрополита Кесарийского Арсения всюду и пред всеми проповедовать против беззаконного соединения (1443). В то же время знаменитый Марк Ефесский своими окружными посланиями заклинал всех православных удаляться этого соединения как богоненавистного. И голос великого поборника православия имел неотразимую силу на всех. Флорентийский Собор не только не привлек к папе, не покорил ему греков, а еще сильнее возбудил в них нерасположенность к нему и ненависть.

Более ли успел папа по отношению к России? Первосвятитель Русский был одним из самых главных виновников Флорентийской унии. Папа наградил его за это, равно как Виссариона, митрополита Никейского, более всех других греческих иерархов, возведши того и другого в сан кардиналов. И Исидор, почтенный, кроме того, пред отправлением из Италии (6 сентября 1440 г.) званием легата от ребра апостольского в Литве, Ливонии, России и во всех местах Польши, подведомых его митрополии, намеревался действовать с гораздо большею смелостию и решительностию, нежели как действовали в Греции император и его единомышленники. Достигнув столицы венгерской Будина, Исидор разослал отсюда во все подведомые ему страны следующее воззвание: «Возрадуйтесь и возвеселитесь ныне все христиане: Церкви Восточная и Западная, столько времени разделенные и враждебные между собою, ныне соединились истинным, древним, изначальным единством и миром. Вы, христоименитые греки, и все, принадлежащие к святой Константинопольской Церкви: Русь, сербы, валахи и другие, примите это святое соединение с великою радостию и честию, и да не будет у вас никакого разделения с латинянами. Равно и вы, племена латинские, не чуждайтесь исповедующих греческую веру: и они крещены, и их крещение так же свято и истинно, как латинское. И если греки живут в земле латинской или в их земле есть латинские церкви, то пусть ходят они и в эти церкви к Божественной службе и воздают в них чествование Телу Христову, как в своих собственных церквах, пусть приносят покаяние и пред латинскими священниками и приемлют от них святое причастие. А латиняне также должны ходить в греческие церкви, слушать в них Божественные службы и с теплою верою поклоняться Телу Иисуса Христа, потому что таинство Тела равно истинно, совершено ли оно греческим священником на квасном хлебе или латинским на опресночном. Вместе с тем пусть приходят латиняне и на покаяние к греческим священникам и приемлют от них причастие. Так постановил Собор Вселенский во Флоренции». Прибыв в столицу Польши Краков, Исидор совершил здесь торжественное богослужение в латинской церкви, и вскоре затем вступив в пределы своей паствы (1 октября), он во Львове также совершил литургию в латинском храме, а не в русском; для Владимира Волынского поставил епископа Даниила, согласившегося признать Флорентийскую унию, в Холме дал грамоту в защиту одного священника, подвергавшегося притеснениям от своих сограждан. Не знаем, как приняли Исидора в Киеве православные христиане и духовенство, но известно, что он прожил в Киеве всю зиму, и в феврале киевский князь Александр Владимирович вместе с своими князьями, панами и всею радою дал ему грамоту, в которой называл его своим господином и отцом и утвердил за ним все митрополичьи отчины и доходы. На вербной неделе 1441 г. Исидор прибыл в Москву и привез от папы великому князю Василию Васильевичу послание. Папа льстил нашему князю, относя и к его «похвале и славе» флорентийское соединение, на котором русский митрополит так много потрудился, и потом просил князя за такие заслуги Исидора принять его с честию и оказывать ему всякую помощь в делах церковных и особенно в церковной пошлине. Но в Москве знали ужеюдробно от бывших в свите Исидоровой, что такое это пресловутое соединение и в чем состояли заслуги Исидора; знали, как ратовал он за папство, как приневоливал своих, русских, к принятию латинского учения, как похвалялся в Риме своею властию над всеми русскими князьями и епископами, называя последних «некнижными». А потому можно судить, какое действие должно было произвесть на великого князя папское послание. Князь, однако ж, молчал до времени. Но когда Исидор, отправляясь в Успенский собор для богослужения, велел нести пред собою латинский крест и три серебряные палицы, когда во время литургии начал поминать папу вместо Восточных патриархов, а по окончании приказал прочесть с амвона велегласно флорентийское определение, в котором излагались латинские лжедогматы, столько противные православным, тогда князь более не выдержал. Он не принял от митрополита благословения и всенародно назвал его латинским прелестником и еретиком, велел низложить его с престола и заключить в Чудовом монастыре до соборного решения дела. По воле князя на Собор явились епископы Ефрем Ростовский, Иона Рязанский, Варлаам Коломенский, Иов Сарайский, Герасим Пермский и в числе их Авраамий Суздальский, бывший с Исидором во Флоренции, а также множество архимандритов, игуменов и иноков. Они рассмотрели флорентийское определение и признали его противным Божественным правилам и преданию; убеждали Исидора покаяться и возвратиться в недра православия, но он не согласился и, проведши в чудовском заключении всю весну и лето, наконец тайно бежал с учеником своим Григорием в Тверь. Но и тверской князь Борис заключил беглеца под стражу и отпустил его не прежде средокрестной недели Великого поста (1442), и следовательно, продержав всю осень и часть зимы. Из Твери Исидор отправился в Новгородок Литовский к великому князю Казимиру. Но как этот князь литовский еще прежде объявил себя пред Европою не на стороне папы Евгения, а на стороне Собора Базельского и поставленного им нового папы Феликса, то очень понятно, почему Исидор не захотел или даже не мог оставаться и в Литве, а навсегда переселился в Рим к своему покровителю. Таким образом, Флорентийская уния была решительно отвергнута собственно в России и не могла оказать никакого вредного влияния на православие Русской Церкви, напротив, принесла даже ей некоторую пользу. Русские, узнав, что сам греческий император и тогдашний патриарх Константинопольский изменили православию и держатся Флорентийской унии, решились сами, Собором своих епископов, поставить себе православного первосвятителя вместо отступника Исидора. А это послужило началом для целого непрерывного ряда таких же действий; началом для самостоятельности Русской Церкви и независимости от Цареградского патриарха, хотя еще не всецелой; началом и для нового периода истории Русской Церкви.

Примечания

1

есть ли в них народ христианский (лат.)

(обратно)

2

в областях неверных (лат.)

(обратно)

3

из Черногории (лат.)

(обратно)

Оглавление

Вступление

Глава I Иерархия

  I. Первые четыре митрополита (1243–1354)

  II. Время святительства митрополита Алексия (1354–1378)

  III. Смутное время в митрополии и митрополит Киприан (1378–1406)

  IV. Время святительства митрополита Фотия и его преемники (1410–1448)

  V. Русские епархии

Глава II Паства

  I. Умножение паствы; успехи православной веры между монголами

  II. Успехи православной веры в Литве и состояние там православия

  III. Обращение к христианству жителей Перми

  IV. Уменьшение православной паствы от раскола стригольников

Глава III Монастыри

  I. Монастыри В Юго-Западной России

  II. Монастыри

  III. Монастыри в Новгородской области и других северных

  IV. Устройство и внутреннее состояние монастырей

Глава IV Богослужение

  I. Святые храмы, иконы и кресты

  II. Святые мощи, праздники и посты

  III. Богослужебные книги и отдельные чинопоследования

  IV. Святые таинства и другие священнодействия

  V. Церковное пение и церковные вещи

Глава V Церковное право

  I. Правила и постановления собственно церковные

  II. Гражданские узаконения на пользу Церкви

  III. Приложение этих церковных и гражданских законов к жизни: управление Русской Церкви

Глава VI Духовная литература

  I. Во второй половине XIIIв.

  II. В XIV в.

  III. В 1-й половине XV в.

  IV. Переводная и южно-славянская литература у нас в монгольский период

Глава VII Состояние веры и нравственности

Глава VIII Отношение Русской Церкви к другим церквам

  I. К Церкви Греческой

  II. К Церкви Римской

  III. Флорентийский Собор X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?