«Июнь 1941-го. 10 дней из жизни И. В. Сталина»

А. Л. Костин Июнь 1941-го. 10 дней из жизни И. В. Сталина

Посвящается светлой памяти выдающихся сынов России: Героя Социалистического Труда, академика АМН СССР, профессора Бориса Сергеевича Преображенского и Героя Советского Союза, Адмирала флота Советского Союза Николая Герасимовича Кузнецова, без свидетельств которых о жизни и деятельности Иосифа Виссарионовича Сталина в первые дни Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. не могла появиться на свет настоящая книга.

Глава 1 ОДИН ИЗ САМЫХ УСТОЙЧИВЫХ МИФОВ О СОБЫТИЯХ НАЧАЛА ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

О трагических событиях первых дней после нападения гитлеровской Германии на Советский Союз написано много всего: официальная история Великой Отечественной и Второй мировой войн, мемуары непосредственных участников этих событий, художественные произведения известных и малоизвестных писателей, диссертации, научные статьи, отчеты многочисленных научных конференций, учебники новейшей истории, наконец. Одно перечисление всех трудов заняло бы немало страниц, а счет авторов, приложивших свои усилия для описания этих событий, давно перевалил за сотню. Однако до сегодняшнего дня нет полной ясности относительно многих трагических событий июня 1941 года. Если все многообразие литературы о тех незабываемых днях оценить с точки зрения степени достоверности излагаемых фактов, то его можно разделить на две весьма неравные группы: одна группа историков, литераторов, журналистов и просто любителей упорно формировала легенды и мифы, а другая, вначале робко, а затем более основательно, эти мифы опровергала.

Один из самых устойчивых мифов следующий: «В первые дни войны от страха Сталин впал в прострацию, не руководил страной и даже отказался выступать по радио, приказав это сделать Молотову». Родился этот миф без малого через одиннадцать лет после окончания Великой Отечественной войны вместе с докладом Н. С. Хрущева «О культе личности и его последствиях» на закрытом заседании XX съезда КПСС{1}.

Другим источником формирования мифа являются мемуары и воспоминания людей из близкого окружения И. В. Сталина, которые непосредственно могли наблюдать за поведением вождя в эти тяжелые для страны дни, однако которые можно назвать свидетельскими с большой натяжкой, поскольку они появились спустя десятилетия от описываемых событий, несут на себе печать субъективизма авторов и аберрации их памяти (Г. К. Жуков, А. И. Микоян, В. М. Молотов, Л. П. Берия, Н. Г. Кузнецов, Я. Е. Чадаев). Впрочем, назвать эти источники генезиса мифа о «Сталинской прострации» независимыми было бы не совсем правильным, поскольку факт «развенчания» культа личности Сталина Хрущевым не мог не сказаться на поведении бывших приближённых вождя при написании ими своих мемуаров. Ярким, можно сказать классическим, примером конъюнктурного характера мемуаров являются «Воспоминания и размышления» Маршала Советского Союза Г. К. Жукова, которые длительное время назывались едва ли не самой объективной летописью Великой Отечественной войны.

Именно Г. К. Жукову, в момент начала войны занимавшему пост начальника Генерального штаба, пришлось непосредственно наблюдать И. В. Сталина в работе по принятию первых исторических решений по организации отпора противнику. Именно Жуков, судя по его воспоминаниям, донес до Сталина страшную весть о начале вражеской бомбежки советских городов, поскольку ему пришлось разбудить вождя, отдыхавшего на Ближней даче в Кунцеве. События развивались стремительно, дорог был не только каждый час, но и каждая минута. Свидетелями поведения И. В. Сталина в первые часы начала войны было значительное количество людей, прибывших в его кремлевский кабинет 22 июня 1941 года. Однако посмотрим, как вольно обращался Г. К. Жуков с этими часами и минутами и иными фактами, которые он толковал по-своему.

Заметим, что вход и выход буквально всех посетителей кремлевского кабинета Сталина регистрировался секретарями в специальном журнале (книге), о чем Жуков, безусловно, знал, но это ему не помешало передергивать факты о реальном поведении окружающих И. В. Сталина людей.

Так, в своих воспоминаниях он пишет: «В 3 часа 30 минут (22.06.1941 г.) начальник штаба Западного округа генерал В. Е. Климовских доложил о налете немецкой авиации на города Белоруссии. Минуты через три начальник штаба Киевского округа генерал М. А. Пуркаев доложил о налете авиации на города Украины. В 3 часа 40 минут позвонил командующий Прибалтийским военным округом генерал Ф. И. Кузнецов, который доложил о налете вражеской авиации на Каунас и другие города…». Далее следует подробный рассказ о том, как он приказал разбудить И. В. Сталина, как тот дал команду собрать в Кремле всех членов Политбюро. Далее он пишет, что уже в 4 часа 30 минут он с С. К. Тимошенко приехали в Кремль: «Все вызванные члены Политбюро были уже в сборе. Меня и наркома пригласили в кабинет. И. В. Сталин был бледен и сидел за столом, держа в руках набитую табаком трубку…»{2} А теперь откроем Журнал регистрации посетителей кремлевского кабинета И. В. Сталина за 22 июня 1941 года, вернее, книгу «На приеме у Сталина», изданную в 2008 году издательством «Новый хронограф», в которой опубликованы результаты регистрации посетителей начиная с 1924 года по февраль 1953 года. По Журналу учета регистрации посетителей кабинета Сталина Жуков, Тимошенко, члены Политбюро Молотов и Берия, а также Мехлис вошли в него в 5 часов 45 минут. Другие члены Политбюро вошли в кабинет Сталина гораздо позже: Маленков — в 7 часов 30 минут, Микоян — в 7 часов 55 минут, Каганович и Ворошилов — в 8 часов. А по Жукову получается совершенно иная картина: все члены Политбюро (поскольку он и утверждает, что Сталин приказал собраться всем членам Политбюро) были уже в сборе в момент прибытия в Кремль Жукова и Тимошенко (4 часа 30 минут). Вот оно основное свойство человеческой памяти! Это свойство забывать детали тех или иных событий, а временные параметры особенно.

Поскольку на сегодняшний день не найдено иных документальных источников, по которым можно было бы по часам и минутам восстановить объективную картину ситуации, то Журнал регистрации является единственным беспристрастным документом, по которому можно хотя бы частично восстановить картину, создавшуюся в самый первый момент, когда высшему руководству страны стало известно о нападении Гитлера. Если верить Жукову, то Сталин продержал в приемной всех членов Политбюро и Тимошенко с Жуковым целый час и 15 минут, сидя в это время в своем кабинете с трубкой, набитой табаком. Случись такое, именно этот эпизод врезался бы в память присутствующих, и прежде всего самого Жукова. Бомбят советские города, развернуто массированное наступление немцев, а Сталин практически ничего об этом не знает и томит людей в приемной.

Далее Жуков утверждает, что все члены Политбюро прибыли к 4 часам 30 минутам и только после доклада Сталину, сделанного Жуковым, они вошли в кабинет. В то же время Журнал регистрации констатирует, что Тимошенко с Жуковым доложили обстановку на фронтах не лично Сталину, а в присутствии членов Политбюро Молотова и Берия, а также заместителя Наркома обороны Мехлиса.

Не поверим мы воспоминаниям маршала, на которые время наложило свой отпечаток, не мог Сталин так поступить в столь критический момент. Кроме того, согласно утверждению историка В. М. Жухрая, Сталин прибыл в Кремль больным, с температурой свыше 40 °C. Болезненный вид вождя заметили, а некоторые из присутствующих впоследствии отметили это в своих мемуарах, о чем речь впереди. У Сталина сильно болело горло, он с трудом дышал и не мог громко говорить, а по Жукову получается, что он почему-то отсиживался в своем кабинете больше часа. Вывод напрашивается один: нужно очень осмотрительно пользоваться свидетельскими воспоминаниями, последовавшими спустя несколько десятков лет после описываемых событий. Не мог Жуков в 4 часа 30 минут войти в кабинет И. В. Сталина в воскресенье 22 июня 1941 года. Подвела маршала память, а с Журналом учета посетителей он почему-то свою память не сверил.

А вот воспоминания другого свидетеля той беспокойной ночи — бывшего шофера И. В. Сталина П. Митрохина, приведенные в книге В. М. Жухрая «Сталин»: «В 3.30 22 июня я подал машину Сталину к подъезду дачи в Кунцево. Сталин вышел в сопровождении В. Румянцева какой-то тяжелой походкой, тяжело дыша через нос. Сел Сталин на откидное место в машине около меня. Я еще яснее стал слышать его тяжелое дыхание»{3}.

Этот фрагмент воспоминаний П. Митрохина воспроизведен В. М. Жухраем с единственной целью: с тем чтобы подтвердить заключение профессора Б. С. Преображенского о наличии тяжелой болезни у Сталина. Несколькими страницами раньше в подразделе главы седьмой книги, который так и называется «Болезнь Сталина», подробно описаны воспоминания профессора о том, как он был вызван на дачу Сталина в ночь на 22 июня к тяжелобольному вождю, которому был поставлен диагноз: тяжелейшая форма флегмонозной ангины, сопровождавшейся очень высокой температурой (за 40 °C).

Вот и получается, что по воспоминаниям Г. К. Жукова он в 3 часа 40 минут еще заслушивал доклад командующего Прибалтийским Военным округом генерала Ф. И. Кузнецова, после чего по приказу наркома С. К. Тимошенко он стал звонить на дачу И. В. Сталину. Однако, по воспоминаниям другого очевидца, как минимум за десять минут до принятия этого решения (звонить Сталину, к тому же еще необходимо «набросить» несколько минут на процедуру побудки вождя) Сталину уже была подана машина для поездки в Кремль. А что если допустить, что ошибся Г. К. Жуков и «побудка» вождя произошла где-то в 3.20–3.25, а доклады руководителей округов происходили еще раньше? Тогда получается, что дорога из Кунцево в Кремль отняла более 2 часов. Значит ошибся именно водитель. Удивляет не то, что водитель ошибся, как минимум на час, удивляет другое, — как не заметил этого расхождения во времени такой опытный писатель и тонкий психолог, каким является В. М. Жухрай, который буквально через одну страницу приводит без всякого комментария воспоминания П. Митрохина («…В 3.30 22 июня подал машину Сталину к подъезду дачи в Кунцево..») после фрагмента воспоминаний Г. К. Жукова: «Нарком приказал звонить Сталину (после доклада Ф. И. Кузнецова, позвонившего в Генштаб в 3 часа 40 минут. — А.К.). Звоню. К телефону никто не подходит. Звоню непрерывно. Наконец слышу сонный голос дежурного генерала управления охраны.

— Кто говорит?

— Начальник Генштаба Жуков. Прошу срочно соединить меня с товарищем Сталиным.

— Что? Сейчас? — изумился начальник охраны. — Товарищ Сталин спит.

— Будите немедля: немцы бомбят наши города!

Несколько мгновений длится молчание. Наконец в трубке глухо ответили:

— Подождите.

Минуты через три к аппарату подошел И. В. Сталин.

Я доложил обстановку и просил разрешения начать ответные боевые действия. И. В. Сталин молчит. Слышу лишь его дыхание (надо полагать тяжелое, как уже подметил П. Митрохин. Такие моменты прочно врезаются в память. — А.К.).

— Вы меня поняли?

Опять молчание.

Наконец И. В. Сталин спросил:

— Где нарком?

— Говорит по ВЧ с Киевским округом.

— Приезжайте с Тимошенко в Кремль. Скажите Поскребышеву, чтобы вызвал всех членов Политбюро»{4}.

Жуков принял звонок Ф. И. Кузнецова, по его воспоминаниям, в 3 часа 40 минут. Учитывая, что за десять минут до этого звонка Жуков выслушал доклады начальников штабов двух военных округов, то на доклад Ф. И. Кузнецова приходится также где-то 5 минут. Далее следует доклад Жукова Тимошенко, принятие решения об оповещении Сталина о сложившейся обстановке, длинные звонки на дачу, принятие решения полупроснувшегося Власика, три минуты паузы (побудка Сталина), доклад Сталину, молчание Сталина, диалог с вождем и, наконец, принятие решения о его выезде в Кремль — на все про все это заняло не менее 15–20 минут. То есть отдать команду на выезд машины Сталин мог не ранее 4 часов утра, если не позже.

Учитывая, что путь от ближней дачи до Кремля занимал не более 30 минут, а вызванные посетители вошли в кабинет Сталина в 5 часов 45 минут, то выехать из Кунцева вождь мог в 5 часов или даже в 5 часов 15 минут. Верь после этого свидетельским воспоминаниям очевидцев!

Другой нюанс из воспоминаний Г. К. Жукова относительно созыва «всех членов Политбюро». Он дважды подчеркивает, что Сталин вызывал всех членов Политбюро. Однако из всех членов на момент приема Сталиным Жукова с Тимошенко прибыли всего лишь Молотов и Берия. Экое непослушание! Поскребышеву дана команда пригласить «всех членов Политбюро», и, по воспоминаниям Г. К. Жукова, они в 4 часа 30 минут были уже «все» в сборе? Однако где-то «прохлаждался» два часа А. И. Микоян, 2 часа и 5 минут «волынили» с прибытием на экстренное совещание Л. М. Каганович и К. Е. Ворошилов. Здесь уж мы сможем смело не поверить воспоминаниям и размышлениям Г. К. Жукова. Такого просто не могло быть по определению. У Сталина такое не проходило, и к назначенному сроку прибывали именно те должностные лица, которых он приглашал, ни минутой раньше, ни минутой позже.

Удивительно, что Жуков не воспользовался данными журналов (тетрадей) регистрации лиц, принятых Сталиным в его кремлевском кабинете. Конечно, в момент написания мемуаров эти журналы еще не были опубликованы, но уж для Г. К. Жукова, который писал, по существу, «официальную» историю Великой Отечественной войны, секретов не могло быть. В порядке подтверждения тезиса о том, что воспоминания о событиях многолетней давности достоверны, неплохо бы подкрепить свидетельствами официальных документов (тех же записей о времени посещения кабинета Сталина).

Приведем еще один фрагмент из воспоминаний и размышлений Г. К. Жукова. Так, он пишет: «Вечером 21 июня мне позвонил начальник штаба Киевского военного округа генерал-лейтенант М. А. Пуркаев и доложил, что к пограничникам явился перебежчик — немецкий фельдфебель, утверждающий, что немецкие войска выходят в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня.

Я тотчас же доложил наркому и И. В. Сталину то, что передал М. А. Пуркаев.

— Приезжайте с наркомом в Кремль, — сказал И. В. Сталин.

Захватив с собой проект директивы войскам, вместе с наркомом и генерал-лейтенантом Н. Ф. Ватутиным мы поехали в Кремль. По дороге договорились во что бы то ни стало добиться решения о приведении войск в боевую готовность.

И. В. Сталин встретил нас один. Он был явно озабочен.

— А не подбросили ли немецкие генералы этого перебежчика, чтобы спровоцировать конфликт? — спросил он.

— Нет, — ответил С. К. Тимошенко. — Считаем, что перебежчик говорит правду.

Тем временем в кабинет И. В. Сталина вошли члены Политбюро. Сталин коротко проинформировал их.

— Что будем делать? — спросил И. В. Сталин.

Ответа не последовало.

— Надо немедленно дать директиву войскам о приведении всех войск приграничных округов в полную боевую готовность, — сказал нарком.

— Читайте! — сказал И. В. Сталин.

Я прочитал текст директивы. И. В. Сталин заметил:

— Такую директиву сейчас давать преждевременно, может быть, вопрос еще уладится мирным путем. Надо дать короткую директиву, в которой указать, что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей. Войска приграничных округов не должны поддаваться ни на какие провокации, чтобы не вызвать осложнений.

Не теряя времени, мы с Н. Ф. Ватутиным вышли в другую комнату и быстро составили проект директивы наркома.

Вернувшись в кабинет, попросили разрешения доложить»{5}.

А теперь посмотрим Журнал регистрации посетителей за 21 июня 1941 года. В момент, когда Жуков и Тимошенко вошли в кабинет И. В. Сталина (20 часов 50 минут), там уже находились члены Политбюро В. М. Молотов (вошел в 18 часов 27 минут), К. Е. Ворошилов, Л. П. Берия, Г. М. Маленков — все трое вошли в кабинет в 19.05. Кроме того, вместе с ними вошли Вознесенский, Кузнецов, Сафонов (зам. генпрокурора) и Тимошенко, который вышел в 20 часов 15 минут, чтобы снова войти через 35 минут уже вместе с Жуковым и Буденным. Как явствует из записей в Журнале, Н. Ф. Ватутин не входил в кабинет вообще, и, стало быть, не выходил вместе с Жуковым для корректировки проекта Директивы войскам.

Молотов, Ворошилов и Берия вышли из кабинета И. В. Сталина в 23.00, а Маленков вышел в 22.20 вместе с Буденным, Тимошенко и Жуковым. А вот кратковременно, на 35 минут — с 20 часов 15 минут до 20 часов 50 минут — выходил Тимошенко, который, похоже, и докладывал членам Политбюро по проекту Директивы, войдя вместе с ними в кабинет И. В. Сталина в 19 часов 05 мин., и сам же выходил ее корректировать (тут могли подключиться вызванные им Жуков и Ватутин). Все-то напутал Георгий Константинович?! А будь у него под рукой этот Журнал, сверился бы с записями и не допустил бы подобных ляпсусов. Как знать, может, и знал Жуков об этих записях, но был уверен, что они вечно будут храниться в «Особой папке Политбюро»{6}, будучи недоступными историкам и иным исследователям этого трагического для страны периода.

Зачем нужно было Г. К. Жукову «вспоминать» о том, что он лично Сталину зачитал проект Директивы, составленной не им, а своим заместителем Н. Ф. Ватутиным, которого он «прихватил» с собой на всякий случай. А вот нарком С. К. Тимошенко, выходит, лишь при сем присутствовал. Так не бывает. У Сталина четко соблюдался принцип субординации и иерархии. Он поручает доложить по ситуации С. К. Тимошенко и доложить не ему лично, а в присутствии членов Политбюро, которые вместе с докладчиком вошли к нему в кабинет в 19 часов 05 минут. Доклад и его обсуждение длились 1 час 05 минут («ответа не последовало» — со стороны членов Политбюро, которые, по версии Г. К. Жукова, вошли в кабинет И. В. Сталина уже после доклада Жукова). Похоже, проект Директивы обсуждался основательно, и наркому было предложено внести соответствующие коррективы, что он и сделал, выйдя в смежную комнату в 20 часов 15 минут (почему-то вместе с Г. Н. Сафоновым — заместителем Генерального прокурора СССР с 15.12.1939 г.), где его уже поджидали Жуков и Ватутин. И только после доработки Директивы Тимошенко и Жуков вошли в кабинет И. В. Сталина в 20 часов 50 минут. Ватутин туда вообще не входил.

Наличие журналов (тетрадей) регистрации лиц, принятых Сталиным в его кремлевском кабинете, подвело многих «исследователей» поведения И. В. Сталина в первые дни после начала войны. Вернее, не само наличие журналов, а отсутствие информации об их наличии, а если точнее — отсутствие информации о содержательной части этих журналов. Публикация журналов камня на камне не оставляет от результатов многочисленных «исследований» якобы беспрецедентного поведения И. В. Сталина в первые дни войны, который «впал в прострацию», ушел в себя, никого не принимал, не предпринимал никаких действий по руководству страной и ее вооруженными силами в критические для страны дни, отказался выступить с обращением к народу, поручив это народному комиссару иностранных дел В. М. Молотову. При этом по разным «источникам» период «прострации» Сталина приходится на разные дни, но у всех в период первой декады после начала войны.

Точное время отсутствия вождя в Кремле по болезни указал В. М. Жухрай: «Сталин не появлялся в Кремле трое суток— 23, 24 и 25 июня 1941 года, поскольку И. В. Сталин «пролежал пластом, никого не принимая, без еды. Есть из-за нарыва в горле он не мог. В эти дни, кто бы ни звонил, получали один и тот же ответ: «Товарищ Сталин занят и разговаривать с Вами не может». Далее В. М. Жухрай пишет:

«О болезни Сталина не знала даже его личная охрана. Не знали и члены Политбюро ЦК ВКП(б). И. В. Сталин решил факт своей болезни сохранить в строжайшей тайне, чтобы не радовать врага и не деморализовать советский народ, который возлагал на него все свои надежды.

Один из личных охранников Сталина Лозгачев в своих воспоминаниях отмечал, что Сталин из-за болезни в первые месяцы войны несколько осунулся и почернел, но позднее вошел в норму. Появились утверждения, что якобы, согласно записям дежурных секретарей в приемной Сталина, 23, 24 и 25 июня 1941 года он посещал Кремль и даже принимал посетителей. Так, указывалось, что 23 июня 1941 года Сталин принял Молотова, Ворошилова, Берию, Тимошенко, Ватутина, Кузнецова и Жигарева.

Вероятно, это ошибочное утверждение»{7}.

От себя добавим: Сталин еще и Кагановича принял (вошел в кабинет И. В. Сталина в 4 часа 30 минут и покинул его в 5 часов 20 минут). Это утверждение, вопреки мнению В. М. Жухрая, не может быть ошибочным, поскольку И. В. Сталин, согласно записям в Журнале регистрации посетителей, активно работал не только 23 июня 1941 года, когда кроме утреннего приема 8 человек (с 3 часов 20 минут до 6 часов 25 минут), он принял еще 13 человек во время вечернего приема (с 18 часов 45 минут до 1 часа 25 минут ночи уже 24 июня). Напряженная работа продолжалась вечером 24 июня (с 16 часов 20 минут до 21 часа 30 минут) и после краткого перерыва возобновилась 25 июня 1941 года буквально с часу ночи до 5 часов 50 минут утра (всего было принято в этот день 20 человек — 24 июня), далее во время вечернего приема с 19 часов 40 минут до часу ночи уже 26 июня (всего 25 июня было принято 29 человек). Итак, за трое суток «болезни» Сталина было принято в кремлевском кабинете 70 человек, на что ушло 25 часов рабочего времени вождя. Если верить записям в Журнале, а им не верить нет каких-либо оснований, не мог в эти три дня «болеть» И. В. Сталин.

Но Жухрай далее пишет: «Бывший в то время первым заместителем Сталина Вячеслав Молотов утверждает, что в эти дни Сталин находился на даче в Волынском и в Кремле не появлялся»{8}. И еще: «Нарком Военно-Морского флота Кузнецов, который указан в записях дежурных секретарей как бывший на приеме у Сталина 23 июня 1941 года, утверждает, что он 22, 23, 24 июня не мог найти Сталина и добиться встречи с ним»{9}. (Есть утверждение, что даже в течение недели. — А.К.).

«Интересно, что ни один из указанных в списке якобы присутствовавших на приемах у Сталина 22, 23 и 24, 25 июня 1941 года никаких воспоминаний об этих встречах не оставил. Все воспоминания о встречах со Сталиным начинаются с 26 июня 1941 года. Интересно, что в эти дни нет ни одной резолюции, ни одной пометки Сталина ни на одном документе.

А вот что рассказал сотрудник личной охраны И. В. Сталина подполковник Борисов Михаил Евдокимович, дежуривший в тот день у ворот дачи в Волынском:

«22 июня 1941 года Сталин возвратился из Кремля поздно вечером и больше 23,24 и 25 июня 1941 года никуда не выезжал. К нему тоже никто не приезжал. Прошла лишь одна машина с закрытыми шторами, которую мне было приказано пропустить без проверки. Впоследствии я узнал, что приезжал профессор Преображенский, который длительное время был личным врачом Сталина»

Интересен и такой факт. Обычно члены Политбюро ЦКВКП(б) после работы приезжали в Волынское к Сталину, где во время обедов и ужинов продолжали обсуждать дела. 23, 24 и 25 июня 1941 года таких посещений не было. В эти дни члены Политбюро Сталина не видели и терялись в связи с этим в догадках по поводу происходящего»{10}.

К вышеприведенным аргументам, якобы обосновывающим версию В. М. Жухрая о том, что И. В. Сталин никого не принимал и не появлялся в Кремле в течение трех дней, мы еще вернемся. Однако еще раз подчеркнем, что нет никаких оснований считать «ошибочными» записи в журналах регистрации посетителей в течение этого времени. Напротив, только благодаря этому документу можно обоснованно отвергнуть всякую ложь в отношении поведения И. В. Сталина в первые дни войны. Других документальных источников, кроме воспоминаний свидетелей, нет!

О значении записей в журналах для разоблачения лжи «о прострации Сталина» впервые высказался генерал-полковник в отставке Ю. А. Горьков в своей книге «Кремль. Ставка. Генштаб», вышедшей в свет в 1995 году. Ю. А. Горьков, в то время консультант Историко-архивного и военно-мемориального центра Генерального штаба, ознакомившись с материалами, опубликованными в журнале «Исторический архив» (1994, № 6; 1995, №№ 2, 3, 4, 5, 6; 1996, №№ 2, 3, 4, 5, 6; 1997, № 1) высоко оценил Журнал: «Совершенно особое значение имеет уникальный бесценный источник — журнал регистрации лиц, посетивших его (Сталина. — А.К.) в кремлевском служебном кабинете, хранящийся ныне в архиве Президента Российской Федерации (бывший архив Политбюро ЦК КПСС)».

На самом деле, данные этого уникального исторического документа разоблачают ложь о великом полководце Второй мировой войны. Вот как об этом пишет генерал Горьков:

«Вернемся к первым дням Великой Отечественной войны. Именно вокруг них сконцентрировалась наиболее густая атмосфера сплетен и слухов. К сожалению, уже стало хрестоматийным мнение, что в эти дни И. В. Сталин, якобы глубоко подавленный крахом своей наступательной доктрины, обманутый и униженный Гитлером, впал в глубокую апатию, а 22 и 23 июня вообще беспробудно пьянствовал, не принимая никакого участиям делах управления государством. Так вот, анализ журнала посещений И. В. Сталина показывает, что И. В. Сталин находился в своем кремлевском кабинете с раннего утра 22 июня 1941 года»{11}.

Кстати, в своей уничижительной критике фальсификаторов истории и родоначальников мифа о «прострации Сталина» генерал несколько перегнул палку, поскольку о «беспробудном пьянстве» Сталина в эти дни его мифического уединения, кажется, никто не писал. А если писал и генерал знал об этом, то почему бы ему так прямо и не сказать, вернее, указать, на источник этого слуха.

Однако, несмотря на обнародование Журнала регистрации посещений, поток лживых публикаций в оправдание сложившегося мифа о недееспособности Сталина в первые дни (первую неделю, первую декаду) войны не прекратился. Напротив, некоторые авторы сумели воспользоваться публикацией Журнала для… подтверждения мифа! Больше всех в этом преуспел гламурный псевдописатель и псевдоисторик Э. Радзинский, который описывает ситуацию, сложившуюся в первые часы и дни после начала войны, располагая не только данными Журнала посещений, но и неопубликованными до сегодняшнего дня мемуарами Я. Чадаева, бывшего в то время управляющим делами Совнаркома.

Я. Чадаев был вхож в кабинет Сталина, поскольку только ему последний поручал вести протокольные записи всех заседаний Правительства и Политбюро ЦК КПСС, проходивших в его кремлевском кабинете.

Поскольку, как утверждает Чадаев в своих воспоминаниях, он «был единственный, кому Сталин разрешал записывать», то его мемуары, повествующие о драматическом начале войны, написанные уже после смерти Сталина, представляют огромный интерес для исследователей. Нам представляется, что уже давно пора опубликовать рукопись Чадаева, которая по-прежнему засекречена и хранится в секретном фонде Архива Октябрьской революции. Присутствие самого Я. Чадаева в кабинете И. В. Сталина в Журнале регистрации посетителей не фиксировалось.

Между прочим, приведенные Э. Радзинским в его двухтомнике «Сталин. Жизнь и смерть» выдержки из рукописи Я. Чадаева косвенно подтверждают версию В. М. Жухрая, что Сталин прибыл в Кремль утром 22 июня тяжело больным: «На рассвете у Сталина были собраны члены Политбюро плюс Тимошенко и Жуков. Докладывал Тимошенко: «Нападение немцев следует считать свершившимся фактом, противник разбомбил основные аэродромы, порты, крупные железнодорожные узлы связи…». Затем Сталин начал говорить, говорил медленно, подыскивая слова, иногда голос прерывала спазма»{12}. На тяжелое физическое состояние вождя Чадаев обратил внимание сразу после его прибытия в Кремль: «Он прибыл на работу после кратковременного сна. Вид у него был усталый, утомленный, грустный. Его рябое лицо осунулось. В нем проглядывалось подавленное настроение. Проходя мимо меня, он легким движением руки ответил на мое приветствие»{13}.

Короче говоря, усматривались явные признаки тяжелобольного человека.

В своих мемуарах Я. Чадаев подробно описывает ситуацию, связанную с отсутствием Сталина в Кремле в течение трех дней, 28, 29 и 30 июня. Действительно в Журнале регистрации посетителей записи за 29 и 30 июня отсутствуют, хотя 28 июня Сталин принимал посетителей с 19 часов 35 минут до 00 часов 50 минут.

По крайней мере, в журнале имеется запись о приеме 21 человека. Чтобы продемонстрировать, как Э. Радзинский с ловкостью опытного фокусника сумел использовать этот пробел в Журнале регистрации посетителей, Придется привести довольно обширные цитаты из мемуаров Я. Чадаева: «Утром 27 июня члены Политбюро, как обычно, собрались у Сталина. После окончания заседания… я вышел из кабинета и увидел в окно, как Сталин, Молотов и Берия садились в машину. Чуть помедлив, Поскребышев сказал: «Видно, уже немцы взяли Минск». Вскоре позвонил правительственный телефон, и Поскребышев пояснил, что звонил Власик — начальник охраны Сталина — и сообщил, что Хозяин, а также Маленков, Молотов и Берия находятся в наркомате обороны. Потом мне рассказывал Ватутин, что их появление… было встречено с большим недоумением. Работники наркомана, увидев Сталина, останавливались в настороженном оцепенении, не в силах постигнуть — наяву ли они видят Вождя…

Войдя в кабинет Тимошенко, Сталин тут же сообщил, что они прибыли для ознакомления на месте с поступающими сообщениями с фронтов и выработки дополнительных мер…

Сталин молча стоял у оперативной карты, и было видно, что он сдерживает гнев и бешенство. По знаку Тимошенко в кабинете остались Жуков и Ватутин.

— Ну что там под Минском? Положение не стабилизировалось?

— Я еще не готов докладывать.

— Вы обязаны постоянно видеть все как на ладони и держать нас в курсе событий, сейчас вы просто боитесь сообщать нам правду.

Жуков, еще будучи до приезда Сталина во взвинченном состоянии, вспылил:

— Товарищ Сталин, разрешите нам продолжать работу.

— Может, мы вам мешаем? — вклинился Берия.

— Вы знаете, — раздраженно произнес Жуков, — обстановка на фронтах критическая, командующие ждут от наркомата указаний, и потому лучше, если мы сделаем это сами — Наркомат и Генштаб».

Дальше последовала открытая перепалка.

Берия «запальчиво»:

— Указания можем дать и мы.

Жуков:

— Если сумеете — дайте.

— Если партия поручит — дадим, — сказал Берия.

— Это если поручит, — не меняя резкости тона, ответил Жуков, — а пока дело поручено нам.

Наступила пауза. Жуков подошел к Сталину:

— Извините меня за резкость, товарищ Сталин, мы, безусловно, разберемся, приедем в Кремль и доложим обстановку.

Сталин посмотрел на Тимошенко.

— Товарищ Сталин, мы обязаны сейчас в первую очередь думать, как помочь фронтам, а потом уже вас информировать, — сказал Тимошенко.

— Вы делаете грубую ошибку, отделяя себя от нас… О помощи фронтам надо думать вместе, — ответил Сталин. Затем обвел удручающим взглядом членов Политбюро и сказал:

— Действительно, пускай они сами сначала разберутся, поедемте, товарищи.

И затем вышел из кабинета.

Выходя из наркомата обороны, он в сердцах бросил: «Ленин создал наше государство, а мы его просрали»…

…Во второй половине дня 27 июня я зашел к Поскребышеву. Позвонил правительственный телефон, Поскребышев ответил:

— Товарища Сталина нет, и не знаю, когда он будет.

— Позвонить что ли на дачу? — спросил вошедший заместитель наркома обороны Лев Мехлис.

— Позвоните, — сказал Поскребышев.

Мехлис привычно набрал по вертушке номер Ближней дачи и ждал полминуты. Но никто не ответил.

— Непонятно, — сказал Поскребышев. — Может быть, выехал сюда, но тогда мне позвонили бы из охраны.

Подождали еще несколько минут. Поняв, что ждать не стоит, пошли к Молотову. В это время позвонил телефон, и Молотов кому-то ответил, что не знает, будет ли Сталин в Кремле…

На следующий день я пришел в приемную Сталина. Но Сталин не приехал. У всех было недоумение — что случилось?

На другой день я опять отправился в приемную подписывать бумаги. И Поскребышев мне сказал сразу и определенно:

— Товарища Сталина нет и едва ли будет.

— Может быть, он выехал на фронт?

— Ну что же ты меня терзаешь! Сказал: нет и не будет…

…Вечером я вновь зашел с бумагами к Поскребышеву — и вновь. Сталин не появился. У меня скопилось много бумаг, и поскольку первым заместителем был Вознесенский, я попросил его подписать. Вознесенский позвонил Молотову, потом долго слушал его и, положив трубку, сказал:

— Молотов просил обождать один день и просит членов Политбюро собраться у него через два часа. Так что пусть эти документы побудут у вас…

Вознесенский поднял трубку вертушки, ждал минуту и сказал:

— Никто на даче не отвечает. Непонятно, видно, что-то случилось с ним в такой тяжелый момент».

И опять поздно вечером Чадаев идет в приемную Сталина.

«— Хозяина нет и сегодня не будет, — сказал Поскребышев.

— И вчера его не было?..

— Да, и вчера его не было, — с некоторой иронией произнес Поскребышев…

Я предположил, что Сталин заболел, но спросить не решился.

И вот он не приехал… Ближайшее окружение было встревожено, если не сказать больше. Мы все тогда знали: проходило немного времени, чтобы тот или иной работник не был к нему приглашен. А теперь телефоны молчат, известно только одно: он на Ближней даче, но никто не решается поехать к нему. В эти дни его уединения у Молотова собрались члены Политбюро и стали решать, как быть? По сообщению обслуживающего персонала дачи, Сталин был жив, здоров. Но отключился от всех, никого не принимает, не подходит к телефонным аппаратам. Члены Политбюро единодушно решили: ехать всем»{14}.

А теперь посмотрим, как интерпретировал Э. Радзинский этот эпизод с отсутствием И. В. Сталина в Кремле в течение трех суток, о которых пишет Я. Чадаев.

«Итак, что же произошло на самом деле? — вопрошает псевдоисследователь и отвечает на свой вопрос следующим образом: — Как мы уже говорили, любимым героем Сталина был Иван Грозный. В его личной библиотеке хранилась книга — «А. Н. Толстой. «Иван Грозный», пьеса. Москва, 1942 год».

В самый грозный год войны была напечатана эта пьеса, и в разгар поражений он ее читал. Читал внимательно — размашистым почерком правил стиль автора, вычеркивал причитания типа «ах-ах» из речи царя. Ему хочется, чтоб любимый им грозный царь говорил, как он, так же сухо, немногословно. Особенно интересна обложка книги, видимо в задумчивости исписанная Хозяином. Много раз на ней написано слово «учитель». И еще — «выдержим».

Выдержим — вот о чем он тогда думал. Но и слово «учитель», которое он начертал на пьесе о страшном царе, не забудем…

Нет, этот железный человек не повел себя как нервная барышня. Тогда, в наркомате обороны, поняв новые настроения, он сделал выводы: со дня на день падет Минск, немецкая лавина покатится к Москве, и его жалкие холопы от страха смогут взбунтоваться. И он повел себя как царь Иван — учитель. Любимый прием Грозного — притвориться умирающим, следить, как поведут себя его злосчастные бояре, а потом восстать с одра болезни и жестоко карать, чтобы другим неповадно было. Практиковал Иван, как известно, и исчезновения из столицы, чтобы бояре поняли, как беспомощны они без царя.

И он действует, подобно учителю. Конечно, Поскребышев — его «око государево» — и глава НКВД Берия все знают и слушают, что говорят соратники без него.

Но опытный царедворец Молотов сразу понял игру — и страшится подписывать важные бумаги. Не подписывать — доказательство лояльности. Хозяин хорошо их подобрал: без него соратники — «слепые котята», как он назовет их впоследствии. Оставив «бояр» одних, он дал им почувствовать их ничтожность, понять: без него военные их сметут.

Молотов спешит устроить поход членов Политбюро на дачу. Там великий актер разыгрывает знакомый спектакль — «Игра в отставку»{15}.

До такого абсурда мог додуматься еще всего лишь один исследователь, но выдвигает он свою версию осторожно, с большими сомнениями, не в пример Э. Радзинскому. Это американский историк русского происхождения И. Куртуков, который считает, что в какой-то момент 29–30 июня 1941 года Сталин фактически отрекся от власти и нужно лишь установить, сделал ли он это под влиянием депрессии, сгоряча, или обдуманно, чтобы испытать своих соратников, заставить их просить его о возвращении во власть, наподобие того, как Иван Грозный заставлял своих бояр идти к нему на поклон.

«Трудно сказать, было ли это искренним, импульсивным поступком или тонким ходом, рассчитанным как раз на то, что Политбюро соберется и попросит его обратно во власть, но факт явно имел место быть»{16}.

Разговор, якобы состоявшийся у Сталина с прибывшей делегацией, Я. Чадаев приводит со слов Булганина (который сам при этом не присутствовал. — А.К.):

«Всех нас поразил тогда вид Сталина. Он выглядел исхудавшим, осунувшимся… землистое лицо, покрытое оспинками… он был хмур. Он сказал: «Да, нет великого Ленина… Посмотрел бы он на нас, кому судьбу страны доверил. От советских людей идет поток писем, в которых справедливо упрекают нас: неужели нельзя остановить врага, дать отпор. Наверное, среди вас есть и такие, которые не прочь переложить вину, разумеется, на меня». (Представляю взгляд его желтых глаз и как соратники заспешили с ответом. — Ремарка Э. Радзинского).

Молотов: «Спасибо за откровенность, но заявляю: если бы кто-то попытался направить меня против тебя, я послал бы этого дурака к чертовой матери… Мы просим тебя вернуться к делам, со своей стороны мы будем активно помогать»

Сталин: «Но все-таки подумайте: могу ли я дальше оправдывать надежды, довести страну до победного конца. Может, есть более достойные кандидатуры?»

Ворошилов: «Думаю, единодушно выражу мнение: достойнее никого нет».

И сразу раздались дружные голоса: «Правильно!»{17}

И, наконец, резюме Э. Радзинского: «Они усердно умоляют. Знают: кто не будет усерден — обречен. Игра закончена: теперь, когда в очередной раз они сами умолили его быть Вождем, он как бы вновь облечен ими властью.

По Журналу регистрации посетителей проверяю написанное Чадаевым… Он ошибся всего на один день. 28 июня Сталин еще принимал посетителей. Но 29 и 30 июня записей в Журнале нет.

В это время Сталин действительно отсутствовал в Кремле и вернулся вновь только 1 июля»{18}.

Эврика! Вот оно открытие века! Э. Радзинский позицирует себя разоблачителем стойкой легенды, что Сталин, потрясенный гитлеровским нападением, растерялся, впал в прострацию, а затем, оставив в недоумении своих соратников в Кремле, уединился на Ближней даче, не предпринимая абсолютно никаких действий. Нет, это не так, уверяет сей мудрец:

«Я знал его биографию (уроки, полученные в Гражданской войне, когда большевики, потерявшие три четверти территории, смогли победить), и все это показалось мне очень странным.

Но прочтя чадаевские воспоминания, я смог понять поведение Сталина»{19}.

Бедный Я. Чадаев! Знал бы он, какую недобрую шутку сыграют его мемуары по прошествии 50 лет, то вряд бы он взялся за их написание. Однако, если трезво разобраться, то мемуары Я. Чадаева здесь ни при чем. Важно, кто и с какой целью будет интерпретировать изложенные в них факты. Мало того, повторяясь, отметим, что следовало бы как можно скорее издать эти мемуары, ввести их в научный оборот, чтобы ими воспользовались не только злобные антисталинисты, но и заинтересованные в поисках истины добросовестные исследователи.

Даже из тех фрагментов мемуаров Я. Чадаева, приведенных Э. Радзинским, отнюдь не следует «открытие», якобы сделанное Э. Радзинским. Он сам ведь утверждает, что у него под рукой были не только воспоминания Я. Чадаева, но и материалы из Журнала регистрации посетителей кремлевского кабинета Сталина.

Так открой эти материалы и положи рядом с рукописью Я. Чадаева, и уже с первой строки приведенных фрагментов рукописи поймешь, что многое напутал автор рукописи. Начнем с первой же фразы: «Утром 27 июня члены Политбюро, как обычно, собрались у Сталина. После окончания заседания… я вышел из кабинета и увидел в окно, как Сталин, Молотов и Берия садились в машину…» Из дальнейшего повествования следует, что троица направилась в Наркомат обороны, причем по пути к ним где-то присоединился Маленков.

Открываем Журнал и убеждаемся, что утреннего заседания членов Политбюро в кабинете Сталина не было. Весьма длительное пребывание Сталина в Кремле было во второй половине дня с 16 часов 30 минут до 2 часов 40 минут ночи или уже утра 28 июня. Возможно, Я. Чадаев ошибся на сутки (как утверждает Э. Радзинский), и все, о чем он пишет в приведенном отрывке, происходило 28 июня? Ан нет! И 28 июня утреннего приема у Сталина не было. Снова был только вечерний с 19 часов 35 минут до 1 часа 50 минут ночи (уже 29 июня). В оба эти приема Сталин интенсивно работал, приняв 27 июня 30 человек и 21 человека 28 июня.

Да! Поднапутал здесь сильно уважаемый управделами Совнаркома. Остаются следующие два дня (29 и 30 июня), в течение которых Сталин. действительно отсутствовал в Кремле, и кремлевская челядь действительно могла судачить на тему: «Что с Хозяином?». Это, кстати, следует и из записок Я. Чадаева: тут и ухмыляющийся Поскребышев, и всезнающая охрана Сталина. Действительно, Сталин в Кремле не был двое суток, о чем красноречиво свидетельствует Журнал регистрации посетителей. Но это еще не повод для того, чтобы усомниться в дееспособности Сталина, тем более приписывать ему коварные замыслы по усмирению вышедших из повиновения бояр путем имитации своего ухода. Все, о чем так красочно расписал мемуарист, — события, происходившие в Наркомате обороны, — происходило как раз не 27, а 29 июня, чему есть убедительные доказательства. Так это же тоже работа Сталина!

Почему нужно считать, что если Сталин в Кремле, то он работает, а если его в кабинете нет, то он сидит небритый на Ближней даче и тщательно вычеркивает некоторые непонравившиеся ему строки в своей настольной книге «Иван Грозный», то есть в пьесе А. Н. Толстого, вышедшей в разгар тяжелейших поражений Красной Армии в… 1942 году?!

По Радзинскому получается именно так. Увидел пробел в Журнале регистрации посетителей — значит бастует Хозяин, чистит себя под Ивана Грозного! А нет бы проанализировать график работы Сталина, возможно и сложившийся стихийно, благо к тому времени, когда писатель корпел над своим убойным произведением, источников для такого анализа было пруд пруди.

Однако они (источники) ему были без надобности, ему нужно было щель найти, куда пятак свой сунуть, найти в этой злополучной декаде черных для страны дней хотя бы два, может даже один день, когда Хозяин крепко испытывал свою челядь. По принципу известной поговорки: «Не съем, так хоть понадкусываю» (это к вопросу о возможности съесть за один присест ведро яблок).

Так что же, выходит, что доверять воспоминаниям Я. Чадаева нельзя вообще? Отчего же, как мы покажем несколько позднее, он описал ситуацию с трехдневным отсутствием вождя в кремлевском кабинете весьма добросовестно, но только со своей точки зрения. Однако, поскольку он описывал не только то, что наблюдал своими глазами, но и слышал в коридорах власти своими ушами, то немудрено, что в мемуары вкрались досадные неточности, которыми так ловко воспользовался, словно цирковой жонглер, Э. Радзинский.

Но что в этих отрывках ценно, так это рефреном звучащая озабоченность автора состоянием здоровья вождя, который в течение всего описываемого периода, начиная с 22 июня и по 30 июня, выглядел больным человеком. «Всех нас поразил тогда вид Сталина. Он выглядел исхудавшим, осунувшимся… землистое лицо, покрытое оспинками… он был хмур», — так описывает Я. Чадаев состояние И. В. Сталина со слов Булганина, когда члены Политбюро прибыли к нему на Ближнюю дачу 30 июня.

А теперь вернемся к докладу Н. С. Хрущева на закрытом заседании XX съезда КПСС, в котором он заявил:

«Было бы неправильным не сказать о том, что после первых тяжелых неудач и поражений на фронтах Сталин считал, что наступил конец. В одной из бесед в эти дни он заявил:

— То, что создал Ленин, все это мы безвозвратно растеряли.

После этого он долгое время фактически не руководил военными операциями и вообще не приступал к делам и вернулся к руководству только тогда, когда к нему пришли некоторые члены Политбюро и сказали, что нужно безотлагательно принимать такие-то меры для того, чтобы поправить положение дел на фронте.

Таким образом, грозная опасность, которая нависла над нашей Родиной в первый период войны, явилась во многом результатом порочных методов руководства страной и партией со стороны самого Сталина.

Но дело не только в самом моменте начала войны, который серьезно дезорганизовал нашу армию и причинил нам тяжкий урон. Уже после начала войны та нервозность и истеричность, которые проявлял Сталин при своем вмешательстве в ход военных операций, наносили нашей армии серьезный ущерб»{20}.

В своих мемуарах Хрущев неоднократно обращался к этой теме, «творчески» развивая ее, ссылаясь при этом на свидетельства тех людей, которые непосредственно работали со Сталиным, поскольку сам Хрущев находился в то время на Украине. Так, ссылаясь на воспоминания Л. П. Берии, которыми тот якобы поделился с Хрущевым, он пишет:

«Берия рассказал следующее: когда началась война, у Сталина собрались члены Политбюро. Не знаю, все или только определенная группа, которая чаще всего собиралась у Сталина. Сталин морально был совершенно подавлен и сделал такое заявление: «Началась война, она развивается катастрофически. Ленин оставил нам пролетарское Советское государство, а мы его просрали». Буквально так и выразился.

«Я, — говорит, — отказываюсь от руководства», — и ушел. Ушел, сел в машину и уехал на ближнюю дачу»{21}.

Эта версия была подхвачена некоторыми историками на Западе, о чем, в частности, Р. А. Медведев пишет:

«Историю о том, что Сталин в первые дни войны впал в глубокую депрессию и отказался от руководства страной «на долгое время», впервые рассказал Н. С. Хрущев в феврале 1956 года в своем секретном докладе «О культе личности» на XX съезде КПСС. Этот рассказ Хрущев повторил и в своих «Воспоминаниях», которые его сын Сергей записывал в конце 60-х годов на магнитофонную ленту. Сам Хрущев в начале войны находился в Киеве, он ничего не знал о том, что происходило в Кремле, и ссылался в данном случае на рассказ Берия.

Хрущев заявлял, что Сталин не управлял страной в течение недели. После XX съезда КПСС многие из серьезных историков повторяли версию Хрущева, она повторялась почти во всех биографиях Сталина, в том числе и в вышедших на Западе.

В хорошо иллюстрированной биографии Сталина, изданной в США и Англии в 1990 году и послужившей основой для телевизионного сериала, Джонатан Люис и Филип Вайтхед, уже без ссылки на Хрущева и Берия, писали о дне 22 июня 1941 года: «Сталин был в прострации. В течение недели он редко выходил из своей виллы в Кунцево. Его имя исчезло из газет. В течение 10 дней Советский Союз не имел лидера. Только 1 июля Сталин пришел в себя» (Дж. Люис, Филип Вайтхед. «Сталин». Нью-Йорк, 1990. С. 805)»{22}.

Итак, срок «недееспособности» Сталина от 2 дней, по Э. Радзинскому, и 3 дней, по Жухраю, «перерос» уже в неделю, а затем уже и в 10-дневный срок, то есть вплоть до 3 июля, когда он выступил по радио с обращением к народу.

Эта гнусная сплетня получила широкое хождение как среди историков Второй мировой войны, так и среди пишущих на военную тему писателей и журналистов.

Так, известный писатель Валентин Пикуль воспроизвел ее в неоконченной эпопее «Сталинград», приложил свою руку в ее распространении известный историк генерал Д. Волкогонов, который сделал вывод о том, что Сталин «ощутил растерянность и неуверенность» с первых же минут войны и что «Сталин с трудом постигал смысл слов Жукова», когда тот сообщал ему о начале военных действий.

Д. Волкогонов также утверждает, что «с 28 по 30 июня Сталин был так подавлен и потрясен, что не смог проявить себя как серьезный руководитель». То, что это не так, выше показано, а именно, он непрерывно совещался с 16 часов 30 минут 27 июня до 2 часов 35 минут 28 июня, а затем с 19 часов 35 минут 28 июня до 0 часов 50 минут 29 июня.

29 июня Сталин был занят подготовкой ряда важнейших документов, в том числе «Директивы Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) партийным и советским организациям прифронтовых областей». Проект этой директивы был подготовлен А. С. Щербаковым, В. М. Молотовым и А. И. Микояном. Но после сталинской редакции Директива стала более жесткой и требовательной: «Вероломное нападение фашистской Германии на Советский Союз продолжается. Целью этого нападения является уничтожение советского строя, захват советских земель, порабощение народов Советского Союза, ограбление нашей страны, захват нашего хлеба, нефти, восстановление власти помещиков и капиталистов». В конце Директивы говорилось: «В навязанной нам войне с фашистской Германией решается вопрос о жизни и смерти советского государства, о том — быть народам Советского Союза свободными или впасть в порабощение».

Версия о недееспособности Сталина в течение первой недели (в течение 10 дней) после начала войны получила широкое распространение и практически превратилась в убеждение 3 поколений большинства советских людей (россиян). Еще бы этот, ставший уже «историческим», факт сообщил глава партии и Советского правительства (Председателем Совета Министров СССР Н. С. Хрущев станет через 2 года после доклада на XX съезде КПСС)! И ведь сам В. Пикуль, всенародно любимый писатель, так подробно расписал «маразм Сталина» в своем «Сталинграде». А генералу Д. Волкогонову поверили большинство военных.

Наконец, этот бред попал в учебные пособия по новейшей истории, и его на полном серьезе изучают уже внуки и даже правнуки тех, кто принес народам СССР и многих стран Европы освобождение от коричневой чумы под руководством И. В. Сталина.

Так, авторы учебного пособия «Курс советской истории, 1941–1991», вышедшего в 1999 году, А. К. Соколов и В. С. Тяжельников следующим образом преподносят школьникам и их учителям миф о кризисе руководства в СССР в начале Великой Отечественной войны:

«Известие о начале войны повергло в шок руководство в Кремле. Сталин, получавший отовсюду сведения о готовящемся нападении, рассматривал их как провокационные, преследующие цель втянуть СССР в военный конфликт. Не исключал он и вооруженных провокаций на границе. Ему лучше всех было известно, в какой степени страна не готова к «большой войне». Отсюда — желание всячески оттянуть ее и нежелание признать, что она все-таки разразилась. Сталинская реакция на нападение германских войск была неадекватной. Он все еще рассчитывал ограничить его рамками военной провокации. Между тем с каждым часом яснее вырисовывались огромные масштабы вторжения. Сталин впал в прострацию и удалился на подмосковную дачу. Объявить о начале войны было поручено зампредсовнаркома В. М. Молотову, который в 12 часов дня 22 июня выступил по радио с сообщением о вероломном нападении на СССР фашистской Германии. Тезис о «вероломном нападении» явно исходил от вождя. Им как бы подчеркивалось, что Советский Союз не давал повода для войны. Да и как было объявить народу, почему недавний друг и союзник нарушил все существующие соглашения и договоренности!

Тем не менее стало очевидно, что нужно предпринимать какие-то действия для отражения агрессии. Была объявлена мобилизация военнообязанных 1905–1918 гг. рождения (1919–1922 гг. уже находились в армии). Это позволило поставить дополнительно под ружье 5,3 млн. человек, которые немедленно отправлялись на фронт, зачастую сразу в самое пекло сражений. Был создан Совет по эвакуации для вывоза населения из охваченных боевыми действиями районов. 23 июня была образована Ставка Главного Командования во главе с народным комиссаром обороны маршалом С. К. Тимошенко. Сталин фактически уклонился от того, чтобы возглавить стратегическое руководство войсками. Окружение вождя повело себя более решительно. Оно выступило с инициативой создания чрезвычайного органа управления страной с неограниченными полномочиями, возглавить который было предложено Сталину. После некоторых колебаний последний вынужден был согласиться. Стало ясно, что уйти от ответственности нельзя и надо идти до конца вместе со страной и народом. 30 июня был образован Государственный Комитет Обороны (ГКО)»{23}.

Итак, миф о неадекватном поведении Сталина в первые дни войны имеет стойкую тенденцию к консервации в сознании людей в качестве непререкаемой истины, и есть все основания опасаться, что при существующих ныне подходах добросовестных исследователей к изучению его природы и их попытках опровержения этого мифа ситуация вряд ли изменится. Не стоит обольщаться оптимистическому выводу О. Рубецкого: «В последнее время, благодаря стараниям некоторых исследователей, занимавшихся этим вопросом, а также публикации Журналов записи посещений кабинета И. В. Сталина миф о том, что Сталин в первый-второй день войны «впал в прострацию и удалился на подмосковную дачу», где пребывал до начала июля, был уничтожен»{24}.

Хотя действительно, согласно материалам, удачно подобранным автором в этой статье, и его собственным аргументам, уже просто неприлично говорить о том, что Сталин самоустранился от дел с 23 июня по 2 июля, то есть на целых десять дней.

Однако аргументированно не опровергнутыми являются утверждение Жухрая, что Сталин отсутствовал в Кремле 23–25 июня по состоянию здоровья, и Я. Чадаева, что Сталин отсутствовал в своем кремлевском кабинете 3 дня в конце первой недели войны (28–30 июня).

И, наконец, практически остался без ответа сакраментальный вопрос — по какой такой веской причине Сталин отказался (или не смог) от выступления по радио с обращением к народу в первый день войны? Всякие попытки ответа на этот вопрос выглядят неубедительно, в том числе и у самого О. Рубецкого:

«Почему Сталин не выступил в первый день в 12 часов дня, предоставив это право Молотову, понятно — было еще не ясно, как развивается конфликт, насколько он широк, полномасштабная ли это война или какой-то ограниченный конфликт. Были предположения, что у немцев могут последовать какие-то заявления, ультиматумы. И самое главное, были основания считать, что советские войска сделают с агрессором то, что им вменялось в обязанность, — нанесут сокрушающий ответный удар, перенесут войну на территорию противника, и не исключено, что через несколько дней немцы запросят перемирия. Ведь именно уверенность в способности советских Вооруженных Сил справиться с внезапным нападением была одним из факторов (наряду с пониманием неполной готовности войск к большой войне и невозможности, по разным причинам, начать войну с Германией в качестве агрессора), давших Сталину основания отказаться от разработки превентивного удара по немцам в 1941 году»{25}.

Такими аргументами можно было убеждать кого угодно и сколько угодно, но только не миллион простых людей (народ), которые ни тогда, в полдень 22 июня 1941 года, ни в течение всей войны не могли понять, почему в эти критические для страны часы любимый вождь, почти полубог, не обратился к своему народу для придания ему уверенности в победе над врагом. И после окончания Великой Отечественной войны, и десятилетия спустя все советские люди, которые выжили в этой кромешной мясорубке, вспоминают о том, какие самые сильные чувства охватили их в момент выступления В. М. Молотова. Главное из этих чувств, главный вопрос, который они задавали себе и друг другу, — «Что со Сталиным?». По всеобщему убеждению, только две причины могли стать препятствием для его выступления: смерть или тяжелая болезнь.

Но самое главное, Сталин и сам это прекрасно знал, что для простого народа никаких других аргументов просто не существовало. Следовательно, что?! Мы постараемся ответить на этот вопрос несколько позднее, но сейчас займемся обоснованием системы аргументации для этого ответа. Не ответив на этот вопрос, можно сколько угодно убеждать себя, что данный миф развеян, однако при этом возникают новые мифы, о которых было сказано выше.

Глава 2 СВИДЕТЕЛЬСТВА «ОЧЕВИДЦЕВ ПРОСТРАЦИИ» И. В. СТАЛИНА

2.1. «Свидетельство» несвидетеля Н. С. Хрущева

Как уже говорилось, спустя три года после смерти И. В. Сталина, на закрытом заседании XX съезда КПСС Хрущев вскрыл ящик Пандоры, запустив тем самым механизм оплевывания вождя по всем мыслимым направлениям, в том числе обвинив его в страшном преступлении, связанном с гибелью основного состава регулярной Красной Армии в начальный период войны. Выше уже было рассмотрено, в чем конкретно обвинял Хрущев И. В. Сталина в своем докладе на съезде, опираясь на свидетельства очевидцев, поскольку самого его в то время в Москве не было. Однако в дальнейшем он уже самостоятельно обличал вождя без всяких ссылок на свидетелей.

Так, в своих мемуарах он писал: «Сейчас-то я знаю, почему Сталин тогда не выступил (22 июня 1941 года. — А.К.). Он был совершенно парализован в своих действиях и не собрался с мыслями».

Все высказывания Хрущева по обвинению Сталина в недееспособности и даже трусости можно было легко дезавуировать, поскольку он непосредственно не мог наблюдать за поведением Сталина, с одной стороны, а с другой — его явная неприязнь к Сталину просто выпирала наружу. Кроме того, склонность Хрущева к искажению исторической правды просто не оставляла шансов для исследователей проблемы якобы неадекватного поведения Сталина, опираться на высказывания Хрущева по этим вопросам.

Другое дело воспоминания и высказывания других деятелей из окружения Сталина, которые в то время работали непосредственно с ним и несут не меньшую ответственность за неудачи, сложившиеся на фронтах в первые дни войны.

Наиболее полные воспоминания об этих трагических днях оставил А. И. Микоян. С них и начнем анализ свидетельств сталинских приближенных о поведении Сталина в первую декаду после начала войны.

2.2. Свидетельства А. И. Микояна

Свои мемуары А. И. Микоян оставил в виде книги «Так было», выдержавшей несколько изданий, в том числе выпущенной издательством «Вагриус» в 1999 году, из которой мы взяли приведенные ниже цитаты. Кроме того, имеется довольно объемистая 3-томная рукопись «1941 год», хранящаяся в РЦХИДНИ с координатами архивного хранения: РЦХИДНИ. Ф. 84. Оп. 3. Д. 187. Л. 118–126.

В мемуарах Микояна эта ситуация выглядит следующим образом:

«Решили, что надо выступить по радио в связи с началом войны. Конечно, предложили, чтобы это сделал Сталин. Но Сталин отказался: «Пусть Молотов выступит». Мы все возражали против этого: народ не поймет, почему в такой ответственный исторический момент услышат обращение к народу не Сталина — Первого секретаря ЦК партии, Председателя правительства, а его заместителя. Нам важно сейчас, чтобы авторитетный голос раздался с призывом к народу — всем подняться на оборону страны. Однако наши доводы ни к чему не привели. Сталин говорил, что не может выступить сейчас, это сделает в другой раз. Так как Сталин упорно отказывался, то решили, пусть выступит Молотов. Выступление Молотова прозвучало в 12 часов дня 22 июня.

Конечно, это было ошибкой. Но Сталин был в таком подавленном состоянии, что в тот момент не знал, что сказать народу».

Здесь ключевая фраза «подавленное состояние» Сталина. Конечно, после напряженной рабочей недели накануне немецкого вторжения, короткого (безусловно тревожного) сна не более 2–3 часов вид у него был, как уже выше упоминалось со ссылкой на свидетельство Я. Чадаева, «усталый, утомленный. Его рябое лицо осунулось». В это легко поверить, но ведь это далеко не «подавленное состояние».

Микоян утверждает, что присутствующие, в том числе и он лично, долго уговаривали Сталина выступить, но тот ни в какую! Трудно представить себе такую ситуацию, которую как бы мог допустить Сталин, уже принявший решение по каким-то иным, неизвестным окружающим, обстоятельствам поручить выступление своему заместителю В. М. Молотову. Тот же Микоян примолк бы и молчал, забившись в норку, словно мышка, только поведи Сталин бровью в его сторону. Сталин не позволял таких вольностей для обсуждения своих уже принятых решений. Другое дело, когда обсуждался вопрос, по которому у Сталина еще не было решения и его лишь предстояло принять. В этом случае вождь внимательно выслушивал мнение абсолютно всех присутствующих, даже намеком не давая понять, каково же его собственное мнение, чтобы оно вольно или невольно не было навязано очередному выступающему. В заключение, как хорошая вычислительная машина, проанализировав мнение всех «экспертов», он буквально «выстреливал» решение, которое никакому обсуждению уже не подлежало. Это был годами установившийся ритуал и приближенные его ни при каких обстоятельствах этот ритуал не нарушали, вернее, не смели нарушать.

Нам могут возразить: но тут же особый случай, Сталин в «подавленном состоянии», даже больше — он в «прострации», у него сломлена воля, и поэтому все осмелели и давай на его давить. Но вот мнение человека как бы со стороны — присутствующего на совещании одного из руководителей Коминтерна Георгия Димитрова, который не усмотрел в состоянии Сталина подавленности и прострации, записав в своем дневнике: «Удивительное спокойствие, твердость, уверенность у Сталина и у всех других» (ко всем «другим», по его записи в дневнике, относятся: С. К. Тимошенко, Н. Г. Кузнецов, Л. П. Берия и Л. З. Мехлис).

Некоторые исследователи заметили, что А. И. Микоян в своих мемуарах, как бы это помягче выразиться, несколько преувеличивал свою роль в той или иной критической ситуации, когда зачастую его слово играло как бы решающее значение по выходу из создавшегося тупика. Никакого особого криминала в этом нет, так делают многие, поскольку своя «кочка зрения» всегда кажется наиболее заметной. И эта человеческая слабость не может служить основанием, чтобы отметать буквально все аргументы Микояна, поскольку иными, альтернативными, материалами свидетелей мы не располагаем. Однако к его свидетельствам следует подходить весьма критически.

Е. Прудникова, правда по другому поводу, усомнилась в справедливости некоторых фрагментов в воспоминаниях Микояна, приведя следующий пример. Когда у Молотова родилась идея создания Государственного Комитета Обороны, он обсудил ее сначала с Берией и Маленковым, а затем позвал Микояна, и все вместе отправились на Ближнюю дачу к Сталину. По поводу участия Микояна в обсуждении этого вопроса Е. Прудникова выразила серьезное сомнение: «Не преувеличивает ли он свою значимость?»

Далее, о событиях 22 июня Микоян пишет уже не как участник совещания, на котором обсуждалось предстоящее обращение Молотова по радио, а со слов Молотова:

«Далее он (Молотов) рассказал, как вместе со Сталиным писали обращение к народу, с которым Молотов выступил 22 июня в двенадцать часов дня с Центрального телеграфа.

— Почему я, а не Сталин? Он не хотел выступать первым, нужно, чтобы была более ясная картина, какой тон и какой подход. Он, как автомат, сразу не мог на все ответить, это невозможно. Человек ведь. Но не только человек — это не совсем точно. Он и человек, и политик. Как политик он должен был и выждать, и кое-что посмотреть, ведь у него манера выступлений была очень четкая, а сразу сориентироваться, дать четкий ответ в то время было невозможно. Он сказал, что подождет несколько дней и выступит, когда прояснится положение на фронтах.

— Ваши слова: «Наше дело правое. Враг будет разбит, победа будет за нами» — стали одним из главных лозунгов войны.

— Это официальная речь. Составлял ее я, редактировали, участвовали все члены Политбюро. Поэтому я не могу сказать, что это только мои слова. Там были и поправки, и добавки, само собой.

— Сталин участвовал?

— Конечно, еще бы! Такую речь просто не могли пропустить без него, чтоб утвердить, а когда утверждают, Сталин очень строгий редактор. Какие слова он внес, первые или последние, я не могу сказать. Но за редакцию этой речи он тоже отвечает.

— Пишут, что в первые дни войны он растерялся, дар речи потерял.

— Растерялся — нельзя сказать, переживал — да, но не показывал наружу. Свои трудности у Сталина были, безусловно. Что не переживал — нелепо. Но его изображают не таким, каким он был, — как кающегося грешника его изображают! Ну, это абсурд, конечно. Все эти дни и ночи он, как всегда, работал, некогда ему было теряться или дар речи терять».

В этом многословном объяснении Молотова, пересказанном Микояном и опубликованном Ф. Чуевым, чувствуется, тем не менее, какая-то недоговоренность относительно причины отказа Сталина от выступления. Что-то он недоговаривает, но и проговаривается: «свои трудности у Сталина были». Что это за трудности? Почему о них молчит Молотов? А вот что звучит рефреном: «…некогда ему было теряться или дар речи терять». Но, тем не менее, так и не прояснилось, какая же основная причина послужила причиной отказа Сталина выступить с обращением к народу?

По Микояну, в «подавленном состоянии» Сталин находился вплоть до 24 июня: «Немного поспали утром, потом каждый стал проверять свои дела по своей линии: как идет мобилизация, как промышленность переходит на военный лад, как с горючим и т. д. Сталин в подавленном состоянии находился на Ближней даче в Волынском (в районе Кунцево)».

Но главное в этом фрагменте воспоминаний Микояна не то, что он совершенно необоснованно приписывает «подавленность» Сталину, находившемуся на Ближней даче, поскольку он с ним не общался, а то, что он убедительно утверждает, что вождь эти дни находился именно на даче. По первому утверждению он солгал по инерции, поскольку это продолжение той же самой лжи, которая относится к 22 июня.

Спрашивается, зачем ему лгать о пребывании Сталина на даче, когда тот, согласно Журналу регистрации посетителей, принимал посетителей и 24 июня с 16 часов 20 минут до 21 часа 30 минут, приняв при этом 20 человек, а накануне, 23 июня, практически целый день, приняв 21 человека. Нет ему никакого резона «вспоминать» о том, чего не было. Это не тот случай, когда вольно или невольно Микоян несколько преувеличивает свою роль. Слаб человек, так ему комфортнее. Но здесь-то какой резон?! Солгать без умысла — это же не в его правилах.

Найти бы подтверждение этому утверждению в качестве контрольного: чье-то еще воспоминание или документальное подтверждение. К сожалению, арсенал воспоминаний очевидцев невелик, а если и есть какие, то они с дребезгом разбиваются о данные Журнала регистрации посетителей, как и версия Микояна. Разве что версия В. М. Жухрая, что три дня, а именно 23–25 июня, Сталин тяжело болел и физически не мог исполнять свои обязанности. Но и это мы уже «проходили», Журнал начисто отвергает эту версию. Так что оставим пока и этот вопрос без ответа.

Дальше несоответствие отдельных важнейших фрагментов воспоминаний Микояна с реальной действительностью еще круче, и это свидетельствует о том, что к его мемуарам следует относиться весьма и весьма критически. Вот, например, как, по Микояну, развиваются события в один из самых напряженных дней первой недели войны — 29 июня.

Мы уже знаем, что 29 и 30 июня Сталин действительно отсутствовал в своем кремлевском кабинете. Но у Микояна это не так:

«29 июня вечером у Сталина в Кремле собрались Молотов, Маленков, я и Берия. Подробных данных о положении в Белоруссии тогда еще не поступило. Известно было только, что связи с войсками Белорусского фронта нет. Сталин позвонил в Наркомат обороны Тимошенко. Но тот ничего путного о положении на Западном направлении сказать не смог. Встревоженный таким ходом дела, Сталин предложил нам всем поехать в Наркомат обороны и на месте разобраться с обстановкой.

В Наркомате были Тимошенко, Жуков, Ватутин. Сталин держался спокойно, спрашивал, где командование Белорусским военным округом, какая имеется связь. Жуков докладывал, что связь потеряна и за весь день восстановить ее не могли. Потом Сталин и другие вопросы задавал: почему допустили прорыв немцев, какие меры приняты к налаживанию связи и т. д. Жуков ответил, какие меры приняты, сказал, что послали людей, но сколько времени потребуется для установления связи, никто не знает.

Около получаса поговорили, довольно спокойно. Потом Сталин взорвался: что за Генеральный штаб, что за начальник штаба, который так растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует. Была полная беспомощность в штабе. Раз нет связи, штаб бессилен руководить. Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным. И этот мужественный человек разрыдался, как баба, и выбежал в другую комнату. Молотов пошел за ним.

Мы все были в удрученном состоянии. Минут через 5–10 Молотов привел внешне спокойного Жукова, но глаза у него были еще мокрые. Договорились, что на связь с Белорусским военным округом пойдет Кулик (это Сталин предложил), потом других людей пошлют. Такое задание было дано затем Ворошилову.

Его сопровождал энергичный, смелый, расторопный военачальник Гай Туманян. Предложение о сопровождающем внес я. Главное тогда было восстановить связь. Дела у Конева, который командовал армией на Украине, продолжали успешно развиваться в районе Перемышля. Но войска Белорусского фронта оказались тогда без централизованного командования. Сталин был очень удручен».

Микоян утверждает, что мысль поехать в Наркомат обороны родилась у членов Политбюро именно в кремлевском кабинете Сталина вечером 29 июня, тогда как, согласно Журналу регистрации посетителей, в этот день у Сталина приема не было. Мало того, он нигде не упоминает, что в этот день, как утверждают мемуары Г. К. Жукова, Сталин дважды приезжал в Наркомат обороны и Ставку Главного Командования:

«29 июня И. В. Сталин дважды приезжал в Наркомат обороны, в Ставку Главного Командования, и оба раза крайне резко реагировал на сложившуюся обстановку на Западном стратегическом направлении».

Но он еще, по словам Жукова, дважды приезжал в Ставку Главного Командования (СГК), которая к этому времени из кремлевского кабинета Сталина была переведена на ул. Кирова, в вестибюль станции метро «Кировская». Учитывая, что на этой станции были оборудованы кабинеты И. В. Сталина и Б. М. Шапошникова, Сталин возможно 29 июня дважды приезжал в свой кабинет на станции метро «Кировская», а оттуда дважды выезжал в Наркомат обороны. Кого подвела память из этих мемуаристов, никакими иными свидетельствами или документами подтвердить невозможно. Мемуары Жукова — источник столь же ненадежный, как и воспоминания Микояна. Если Жуков упоминает о том, что Сталин дважды был в Ставке, стало быть он с ним там встречался, но дважды свидетельствует, что Сталин был в Наркомате обороны, а в один из приездов он, по воспоминаниям Микояна, даже «разрыдался, как баба». Что же получается, Западный фронт разгромлен, Минск захвачен фашистами, связь с фронтом потеряна, а начальник Генерального штаба мечется с ул. Кирова на ул. Фрунзе, где располагался Наркомат обороны, и обратно, подмечая при этом, что Сталин тоже не может задержаться где-то в одном месте, чтобы разобраться с критической обстановкой, сложившейся на самом стратегическом направлении, которым немцы устремились прямиком на Москву.

Как было на самом деле — тайна сия великая есть. Обратим, однако, внимание на то, что Жуков — «этот мужественный человек», по оценке самого Микояна — «разрыдался, как баба». Что-то не верится, чтобы на резкие, но справедливые замечания вождя была такая неадекватная реакция человека, который стал главным героем сложившегося вокруг него героического эпоса.

Однако вышеприведенная цитата взята из рукописного варианта воспоминаний Микояна, хранящегося в РЦХИДНИ, то есть из первоначального текста воспоминаний. Интересно сравнить его с текстом из книги «Так было», куда вошел рассмотренный выше эпизод. Первые абзацы текстов совпадают, но дальше тексты серьезно отличаются, что свидетельствует о редакторской правке первоначального текста:

«В Наркомате были Тимошенко, Жуков и Ватутин. Жуков докладывал, что связь потеряна, сказал, что послали людей, но сколько времени потребуется для установления связи — никто не знает.

Около получаса поговорили, довольно спокойно. Потом Сталин взорвался: «Что за Генеральный штаб? Что за начальник штаба, который в первый же день войны растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует».

Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным. И этот мужественный человек буквально разрыдался и выбежал в другую комнату. Молотов пошел за ним. Мы все были в удрученном состоянии. Минут через 5–10 Молотов привел внешне спокойного Жукова, но глаза у него были мокрые.

Главное тогда было восстановить связь. Договорились, что на связь с Белорусским военным округом пойдет Кулик — это Сталин предложил, потом других людей пошлют. Такое задание было дано затем Ворошилову.

Дела у Конева, который командовал армией на Украине, продолжали развиваться сравнительно неплохо. Но войска Белорусского фронта оказались тогда без централизованного командования. А из Белоруссии прямой путь на Москву. Сталин был очень удручен».

Редактор пощадил прославленного маршала, и здесь Жуков рыдает уже как «мужчина». Исследователи работают с мемуарами Микояна с большой осторожностью и считают, что ему можно верить без всяких оговорок лишь в том случае, когда речь идет о людях, с которыми у него никогда не было неприязненных отношений. Отношения у Анастаса Ивановича с Георгием Константиновичем таковыми не были, и он его в своих мемуарах слегка «опустил», и живописная картина в кабинете наркома им просто выдумана. Молотов, тушивший вспыхнувший пожар, по версии Микояна, рассказывал писателю И. Стаднюку несколько иной вариант развития вспыхнувшей ссоры, по следам которой буквально на следующий день были приняты жизненно важные для судеб страны решения:

«Ссора вспыхнула тяжелейшая, с матерщиной и угрозами. Сталин материл Тимошенко, Жукова и Ватутина, обзывал их бездарями, ничтожествами, ротными писаришками, портяночниками. Нервное напряжение сказалось и на военных. Тимошенко с Жуковым тоже наговорили сгоряча немало оскорбительного в адрес вождя. Кончилось тем, что побелевший Жуков послал Сталина по матушке и потребовал немедленно покинуть кабинет… Изумленный такой наглостью военных, Берия пытался вступиться за вождя, но Сталин, ни с кем не попрощавшись, направился к выходу. Затем он тут же поехал на дачу».

Вот эта версия генезиса вспыхнувшего конфликта более правдоподобна, чем выдуманная Микояном. Во-первых, тут выпукло проявились характеры «настоящих мужчин» по принципу — «Никто не хотел уступать», а во-вторых, только такой вариант развития событий в момент, когда военные недвусмысленно дали понять, что с началом войны реальная власть перешла в их руки, мог встряхнуть «удрученного» Сталина и подтолкнуть его к принятию исторических решений по укреплению пошатнувшейся власти. В тот же вечер было принято обнародованное на следующий день решение о создании Государственного Комитета Обороны, к которому отныне переходила вся полнота власти в стране. А Сталин, как Председатель ГКО, становился единоличным правителем страны, полновластным диктатором наподобие диктаторов древнеримской республики, которых назначал сенат в критические для судеб республики моменты.

Дальнейшие события, завершившиеся принятием решения о создании ГКО, со слов Микояна, развивались следующим образом:

«Когда мы вышли из Наркомата, он такую фразу сказал: Ленин оставил нам великое наследие, а мы, его наследники, — все это просрали. Мы были поражены высказыванием Сталина. Выходит, что все безвозвратно мы потеряли? Посчитали, что это он сказал в состоянии аффекта…».

Сталин, Молотов, Берия и, возможно (по воспоминаниям Молотова), Маленков направились на Ближнюю дачу, скорее всего не для традиционного обеда, переходящего в ужин. Не до веселья было. Можно делать только более или менее правдоподобные предположения, чем занимались члены Политбюро после случившегося конфликта Сталина с военными. По одной версии они уговаривали Сталина не покидать свой пост, о чем он сгоряча якобы заявил, по другой — именно на этом импровизированном заседании Политбюро был тщательно проработан вопрос о создании ГКО. Подробнее об этом ниже, а сейчас рассмотрим версию Микояна:

«На следующий день, около четырех часов, у меня в кабинете был Вознесенский. Вдруг звонят от Молотова и просят зайти к нему.

Идем. У Молотова уже были Маленков, Ворошилов (который к этому времени уже отбыл на Западный фронт. — А.К.), Берия. Мы их застали за беседой. Берия сказал, что необходимо создать Государственный Комитет Обороны, которому отдать всю полноту власти в стране. Передать ему функции Правительства, Верховного Совета и ЦК партии. Мы с Вознесенским с этим согласились. Договорились во главе ГКО поставить Сталина, об остальном составе ГКО не говорили. Мы считали, что в имени Сталина настолько большая сила в сознании, чувствах и вере народа, что это облегчит нам мобилизацию и руководство всеми военными действиями. Решили поехать к нему. Он был на Ближней даче».

В каком состоянии застали Сталина приехавшие на Ближнюю дачу соратники? Здесь у Микояна снова расхождение рукописного варианта с вариантом, опубликованным в книге «Так было».

В «изначальных» воспоминаниях Микояна перед ними предстала следующая картина:

«Приехали на дачу к Сталину. Застали его в малой столовой сидящим в кресле. Он вопросительно смотрит на нас и спрашивает: «Зачем пришли?». Вид у него был спокойный, но какой-то странный, не менее странным был и заданный им вопрос. Ведь, по сути дела, он сам должен был нас созвать.

Молотов от имени нас сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы быстро все решалось, чтобы страну поставить на ноги. Во главе такого органа должен быть Сталин.

Сталин посмотрел удивленно, никаких возражений не высказал. Хорошо, говорит.

Тогда Берия сказал, что нужно назначить 5 членов Государственного комитета обороны. Вы, товарищ Сталин, будете во главе, затем Молотов, Ворошилов, Маленков и я (Берия)».

А вот как в воспоминаниях, якобы подвергнутых конъюнктурной правке, скорее всего в угоду Хрущеву, поскольку тот воспроизводит многократно те же нелепости, которые появились после «правки» воспоминаний Микояна:

«Приехали на дачу к Сталину. Застали его в малой столовой сидящим в кресле. Увидев нас, он как бы вжался в кресло и вопросительно посмотрел на нас. Потом спросил: «Зачем пришли?» Вид у него был настороженный, какой-то странный, не менее странным был и заданный им вопрос. Ведь, по сути дела, он сам должен был нас созвать. У меня не было сомнений: он решил, что мы приехали его арестовывать.

Молотов от нашего имени сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы поставить страну на ноги. Для этого создать Государственный Комитет Обороны. «Кто во главе?» — спросил Сталин. Когда Молотов ответил, что во главе — он, Сталин, тот посмотрел удивленно, никаких соображений не высказал. «Хорошо», — говорит потом. Тогда Берия сказал, что нужно назначить 5 членов Государственного Комитета Обороны. «Вы, товарищ Сталин, будете во главе, затем Молотов, Ворошилов, Маленков и я», — добавил он».

Как видим различия разительные. В первом случае вид у Сталина был «спокойный, но какой-то странный», в во втором уже «настороженный, какой-то странный», что дало основание заявить: «У меня не было сомнений: он решил, что мы приехали его арестовывать». Кто, кроме самого Микояна, мог сделать столь кардинальные правки? Ссылки на заявление, сделанное сыном А. И. Микояна Серго, что: «Сравнение диктовок отца с текстом, подвергшимся экзекуции редакторов, показало, что в ряде случаев мысли автора были искажены до неузнаваемости», ничего не проясняют, поскольку это было сказано по другому поводу: «Третий том, начинавшийся с периода после 1924 года, находился в работе в «Политиздате», когда отца не стало, он умер 21 октября 1978 года, не дожив месяца до 83 лет. Через несколько недель меня вызвали в издательство и сообщили, что книга исключена из планов, а вскоре я узнал, что это было личное указание Суслова, побаивавшегося отца до самой его смерти и теперь осмелевшего».

Речь идет о доныне неизданном 3-м томе мемуаров А. И. Микояна, которые после его смерти редактировали, если верить Серго, под патронажем самого М. А. Суслова. Насколько верно это заключение, будет ясно, когда мемуары А. И. Микояна будут полностью опубликованы и введены в научный оборот.

Редактировать же «до неузнаваемости» прижизненный текст мемуаров без согласования с автором непозволительно было никому, даже самому Суслову, поскольку оба они были членами Политбюро, и такое не могло случиться по определению. Только сам автор мог внести столь кардинальные правки, например в угоду Н. С. Хрущеву, который впоследствии смело ссылался на мемуары А. И. Микояна, да еще на «свидетельства» Л. П. Берия, который никаких письменных свидетельств, как известно, не оставил, а с мертвого какой спрос. Так что это был единственный источник информации о странном поведении вождя, который находился в «прострации» в течение всей недели, с 22 по 29 июня, отказывался от управления страной, от власти и испугался, что соратники привлекут его к ответственности.

Что связывало Микояна и Хрущева в их антисталинской политике? Только ненависть. Микоян не мог простить Сталину, частенько иронизировавшему над ним, называя его «27-м бакинским комиссаром».

Процедура обсуждения кандидатур в состав ГКО воспроизведена Микояном во втором томе своих мемуаров:

«Молотов от имени нас сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы быстро все решалось, чтобы страну поставить на ноги. Во главе такого органа должен быть Сталин. Сталин посмотрел удивленно, никаких возражений не высказал. Хорошо, говорит.

Тогда Берия сказал, что нужно назначить 5 членов Государственного Комитета Обороны. Вы, товарищ Сталин, будете во главе, затем Молотов, Ворошилов, Маленков и я (Берия).

Сталин заметил: тогда надо включить и Микояна, и Вознесенского. Всего 7 человек утвердить.

Берия снова говорит: товарищ Сталин, если все мы будем заниматься в ГКО, то кто же будет работать в Совнаркоме, Госплане? Пусть Микоян и Вознесенский занимаются всей работой в Правительстве и Госплане. Вознесенский выступил против возражения Берия и предложил, чтобы в составе ГКО было семь человек с учетом названных Сталиным лиц. Другие на эту тему не высказывались. Впоследствии выяснилось, что до моего с Вознесенским прихода в кабинет Молотова Берия устроил так, что Молотов, Маленков, Ворошилов и он (Берия) согласовали между собой это предложение и поручили Берия внести его на рассмотрение Сталина. Я был возбужден тем, что мы тянем время, поскольку вопрос касался и моей кандидатуры. Считал спор неуместным. Знал, что как член Политбюро и Правительства буду нести все равно большие обязанности.

Я сказал — пусть в ГКО будет 5 человек. Что же касается меня, то, кроме тех функций, которые я исполняю, дайте мне обязанности военного времени в тех областях, в которых я сильнее других. Я прошу назначить меня особо уполномоченным ГКО со всеми правами ГКО в области снабжения фронта продовольствием, вещевым довольствием и горючим. Так и решили. Вознесенский попросил дать ему руководство производством вооружения и боеприпасов, что также было принято. Руководство по производству танков было возложено на Молотова, а авиационная промышленность и вообще дела авиации — на Маленкова. За Берия была оставлена охрана порядка внутри страны и борьба с дезертирством».

Чем не заседание Политбюро, обсудившего важнейший вопрос, кардинально менявший структуру власти страны на военное время? Был подготовлен Указ Президиума Верховного Совета СССР об образовании ГКО от 30 июня 1941 года, и Иосиф Виссарионович Сталин, уже будучи главой ГКО, занялся кадровыми вопросами, о чем несколько позже.

Мы уже выше отмечали, что Е. Прудникова вообще высказала сомнение по поводу участия Микояна в подготовке решения о создании ГКО, и вся сцена, разыгранная у Сталина на Ближней даче 30 июня, им просто выдумана, поскольку его в составе инициативной группы просто не было: «…почему те, кто принимал решение о создании ГКО, позвали именно Микояна, который даже не вошел в его состав? При том, что Ворошилов, например, остался «за бортом» — этого блиц-совещания?» — Согласимся с Е. Прудниковой, Анастас Иванович действительно несколько преувеличил свою реальную роль в государстве. Никакого особого криминала в этом нет, так делают многие, и это не дает оснований отметать его рассказ (он мог узнать обо всем этом от того же Маленкова или Берия.

Конечно, это не утверждение, а всего лишь предположение, которое вряд ли будет подтверждено какими-то достоверными источниками. Но оно имеет право на существование, хотя бы по той причине, что рассказ Микояна действительно похож на пересказ с добавлением некоторых своих версий, якобы сделанный в угоду Н. С. Хрущеву Л. П. Берия.

Так, свой рассказ о заседании Политбюро в урезанном формате на Ближней даче вождя Микоян заканчивает словами о том, что после образования ГКО Сталин обрел «полную форму, вновь пользовался нашей поддержкой». Здесь ключевое слово «вновь». Это означает, что якобы был период, когда Сталин не пользовался такой поддержкой соратников! Это полный бред в стиле Э. Радзинского про хитрого царя Ивана Грозного и пытавшихся бунтовать непослушных бояр. А пересказ событий 30 июня у Микояна в чем-то напоминает аналогичный рассказ (пересказ) об этих же событиях Я. Чадаева, якобы со слов Булганина, который и близко не участвовал в этих мероприятиях.

Тут уже появился и Ворошилов, который «единодушно выражал мнение» бояр, что достойнее И. Сталина на роль диктатора никого нет. И эту развесистую клюкву Э. Радзинский преподнес как некое открытие, хотя известно, что Ворошилов уже отбыл на Западный фронт.

На удочку подобных литературно-исторических подделок попадаются порой и серьезные исследователи. Так, у ряда авторов всерьез обсуждается микояновская выдумка о неадекватном поведении Вознесенского в критический день 30 июня, когда он якобы призывал коллег передать абсолютную власть Молотову, ну а что следовало сделать в таком случае со Сталиным — догадывайтесь сами.

Например, Ю. Емельянов в своей монографии «Сталин. На вершине власти», списав у Микояна сцену подготовки проекта решения о создании ГКО и поездки на Ближнюю дачу его соратников, пишет:

«Решили поехать к нему. Он был на Ближней даче.

Молотов, правда, заявил, что Сталин в последние два дня в такой прострации, что ничем не интересуется, не проявляет никакой инициативы, находится в плохом состоянии. Тогда Вознесенский, возмущенный всем услышанным, сказал: «Вячеслав, иди вперед, мы за тобой пойдем», то есть в том смысле, что если Сталин будет себя так вести и дальше, то Молотов должен вести нас, и мы пойдем за ним.

Другие члены Политбюро подобных высказываний не делали и на заявление Вознесенского не обратили внимания. У нас была уверенность в том, что мы сможем организовать оборону и сражаться по-настоящему. Однако это сделать будет не так легко. Никакого упаднического настроения у нас не было. Но Вознесенский был особенно возбужден».

Как «глухой тетерев», Ю. Емельянову вторит Е. Рыбас, написавший совместно с дочерью 2-томную монографию «Сталин». Во втором томе «Судьба и стратегия» читаем:

«Это походило на признание краха.

Именно на следующий день Молотов и предложил создать ГКО.

Перед тем, как ехать к Сталину, Молотов предупредил, что тот «в последние два дня находится в такой прострации, что ничем не интересуется, не проявляет инициативы».

Эти слова вызвали возмущение Вознесенского, и он заявил: «Вячеслав, иди вперед, мы за тобой пойдем».

То есть судьба Сталина повисла на волоске. Если бы сейчас предложение Вознесенского было поддержано, у государства бы появился новый начальник.

Но на самом деле никто не собирался свергать Сталина. Свергать вождя в этот критический час было бы самоубийством. И, повиснув на мгновение, судьба Сталина вернулась на прежнее место». Эх, куда занесло неразборчивого в использовании «достоверных» свидетельств А. И. Микояна, известного биографа И. В. Сталина.

Настораживает то, что и Ю. Емельянов, и Рыбасы, как рефрен, повторяют, с подачи опять же Микояна, слова, якобы произнесенные В. М. Молотовым, что Сталин 29 и 30 июня «…находился в такой прострации, что ничем не интересуется, не проявляет инициативы». Это сказал якобы человек, находившийся в эти дни рядом со Сталиным практически непрерывно, видевший неиссякаемую энергию вождя, пытавшегося детально разобраться в том, что происходит на фронтах, и прежде всего на Западном фронте, гневно клеймящего беспомощность военных, потерявших бразды управления войсками, перенесшего унижение от дуболомных руководителей Наркомата обороны и только на какой-то миг расслабившегося, чтобы осмыслить происходящее накануне принятия судьбоносных для страны решений.

Впрочем, пора критически проанализировать высказывания и свидетельства этого человека, беспредельно преданного вождю, до самых последних дней своей жизни боровшегося за восстановление его доброго имени и ни разу не усомнившегося в его абсолютно адекватных действиях в критические дни первой недели после начала войны.

2.3. Свидетельства В. М. Молотова

Вячеслав Михайлович Молотов не оставил личных воспоминаний в виде собственных мемуаров. Опираться можно лишь на свидетельства, опубликованные по результатам его многочасовых бесед с писателем Ф. Чуевым, оформленных в виде двух книг: «Молотов. Полудержавный властелин» и «Сто сорок бесед с Молотовым». Интервью Ф. Чуеву Молотов давал, будучи глубоким стариком, в 1984 году, на 95-м году жизни, поэтому скидки на возраст неизбежны.

Например, американский исследователь поведения Сталина в первые дни после начала войны И. Куртуков в своей монографии «Бегство Сталина на дачу в июне 1941 года» приводит такую цитату из интервью Молотова Ф. Чуеву:

«Дня два-три он не показывался, на даче находился. Он переживал, безусловно, был немножко подавлен… Трудно сказать, двадцать второго это было или двадцать третьего это было, такое время, когда сливались один день с другим».

Понятно, что 22 июня Сталин не мог находиться на даче, потому что он находился в своем кремлевском кабинете непрерывно с 5 часов 45 минут до 16 часов 45 минут, и первым, кого он принял, прибыв в Кремль, были Молотов, Берия, Тимошенко, Мехлис и Жуков. Памятный это был день, решали, кому выступить по радио с обращением к народу, готовили совместно текст выступления. Не могло не врезаться ему в память и одобрение Сталина, прозвучавшее по поводу состоявшегося выступления Молотова: «Ну и волновался же ты, но речь прошла хорошо».

И вдруг такой нюанс в воспоминаниях через 43 года: то ли 22 июня Сталин уединился на даче, то ли 23-го, но два дня его в Кремле не было. Зафиксируем этот нюанс и в качестве рабочей гипотезы положим, что это были 2 дня, скажем, 23 и 24 июня, поскольку 22 июня однозначно отпадает. И. Куртуков также допускает аберрацию памяти весьма пожилого человека, комментируя вышеприведенный фрагмент воспоминаний Молотова следующим образом:

«Двадцать второе или двадцать третье» пусть тут не смущают, они всплыли из хрущевской версии, которую как раз Чуев с Молотовым обсуждал. Конечно, невозможно через 43 года точно вспомнить дату событий, важно подтверждение факта «прострации». Каждому свое! Давай, хоть умри, прострацию!

Тут требуется комментарий уже к комментарию самого И. Куртукова. Упомянутое «подтверждение факта «прострации» относится не к Молотову, который такого термина никогда не употреблял. Это относится к Н. С. Хрущеву, утверждавшему, со ссылкой на Микояна и Берию, что Сталин с первых дней войны впал в «прострацию». Здесь важно то, что И. Куртуков подметил сам факт смешения даты события (удаления вождя на дачу) и его продолжительность. Продолжим цитирование ответа Молотова Ф. Чуеву непосредственно по первоисточнику:

«Ну конечно, он переживал, но на кролика не похож, конечно. Дня два-три он не показывался, на даче находился. Он переживал, безусловно, был немножко подавлен. Но всем было очень трудно, а ему особенно.

— Якобы был у него Берия, и Сталин сказал: «Все потеряно, я сдаюсь».

— Не так. Трудно сказать, двадцать второго или двадцать третьего это было, такое время, когда сливался один день с другим. «Я сдаюсь» — таких слов я не слышал. И считаю их маловероятными».

Опять в воспоминаниях фигурирует, что Сталин два-три дня не показывался в Кремле. Исключая 22 июня, получается, что 23–24 июня, или даже 23–25 июня он не появлялся в Кремле. Так это же совпадает с версией В. М. Жухрая, что именно в эти три дня, 23–25 июня, Сталин тяжело болел и физически не мог появиться в своем кабинете! Но… он не только появлялся, он еще и интенсивно работал, и записи в Журнале регистрации, тому надежное свидетельство. Наваждение какое-то! Невольно хочется поддержать уважаемого Владимира Михайловича Жухрая, что все эти записи сделаны ошибочно! Но поддержать не получается, уж очень это солидный документальный свидетель и от него никак невозможно отмежеваться. Тогда что? Никакой веры свидетельствам Молотова, списать на аберрацию памяти или вообще отмахнуться от его воспоминаний из-за преклонного возраста. Но тогда возобладают завиральные версии А. И. Микояна, которые нечем будет проверить на достоверность.

А проверять и сопоставлять крайне необходимо, учитывая диаметрально противоположное отношение этих двух свидетелей к Сталину. Если Микоян имел основание «мстить» Сталину за «27-го бакинского комиссара», то Молотов был беспредельно предан вождю, был его тенью и каких-либо негативных высказываний в адрес вождя допустить не мог по определению.

Сталин по какой-то причине поручил Молотову выступить вместо себя по радио с обращением к народу, и тот блестяще справился с этой задачей. А вот через 43 года он уже не очень убедительно объяснял Ф. Чуеву, почему Сталин так решил. Никто внятно и аргументировано не смог сделать это и по сей день…

А как в интерпретации Молотова выглядят события, происходившие 29–30 июня 1941 года?

«Поехали в Наркомат обороны Сталин, Берия, Маленков и я. Оттуда я и Берия поехали к Сталину на дачу. Это было на второй или на третий день…»{26}

«…По-моему, с нами был еще Маленков. А кто еще, не помню точно. Маленкова помню (об Анастасе Ивановиче он даже не упомянул. — А.К.).

Сталин был в очень сложном состоянии. Он не ругался, но не по себе было.

— Как держался?

— Как держался? Как Сталину полагается держаться. Твердо.

— А вот Чаковский пишет, что он…

— Что там Чаковский пишет, я не помню, мы о другом совсем говорили. Он сказал: «Просрали». Это относилось ко всем нам, вместе взятым. Это я хорошо помню, поэтому и говорю. «Все просрали», — он просто сказал. А мы просрали. Такое было трудное состояние тогда. Ну, я старался его немножко ободрить»{27}.

Здесь Молотов как бы запамятовал ту бурную сцену, разыгравшуюся в кабинете Тимошенко, о которой он ранее сам поведал писателю И. В. Стаднюку. А Ф. Чуеву не пришла почему-то в голову мысль напомнить об этом Молотову, хотя это сцена явилась поворотным пунктом последующего развития трагических событий, приключившихся в начале войны. Задай Ф. Чуев этот вопрос, возможно, в памяти В. М. Молотова всплыли бы какие-то дополнительные подробности этой мизансцены и не пришлось бы нынешним исследователям по крупицам собирать и тщательно сверять факты, подтверждающие подлинность версии Микояна и того же Берии (в изложении Хрущева) о непростых событиях 29–30 июня 1941 года.

Если все происходило именно так, как поведал И. Стаднюк, ссылаясь на рассказ Молотова, то военные преподали Сталину предметный урок на тему, как отказывают рычаги авторитарной власти, практикуемой им в мирное время, в условиях военного времени. Той власти, которая опиралась на непререкаемый авторитет вождя, который успешно управлял государством не с помощью властных полномочий, а посредством партийного членства и культа личности. Неограниченная власть и отсутствие всякой ответственности за свои действия устраивали Сталина, однако окружающие его соратники усматривали в этом возможность проявления негативных последствий, но по известным причинам не высказывали этих опасений.

И только Молотов еще в 1930 году упорно настаивал на том, чтобы Сталин стал Председателем Совнаркома. Однако Сталина устраивала скромная должность секретаря ЦК ВКП(б), впоследствии генерального секретаря, который ни за что не отвечал, а спросить мог с того же Председателя Совнаркома за те или иные упущения по всей строгости. И только опасность приближающейся войны вынудила Сталина занять эту должность, однако брать на себя руководство вооруженными силами он по-прежнему отказывался. Иначе по какой такой причине во главе Ставки Главного Командования, образованной на второй день после начала войны, был утвержден нарком обороны маршал С. К. Тимошенко. Ситуация создалась курьезная, когда член СГК Сталин формально попадает в подчинение к ее председателю, который одновременно является членом правительства, возглавляемого Сталиным. Лучше всех курьезность ситуации воспринимал бедный маршал Тимошенко, который подписывал директивы Ставки не иначе как— «От Ставки Главного Командования Народный комиссар обороны С. Тимошенко». С такими полномочиями много не навоюешь. Командующие фронтами и соединениями, получив директивные указания за такой подписью, еще подумают как скоро и с какой точностью выполнять эти указания. А поскольку военные люди особенно чутко реагируют на недостатки при оформлении документов, тем более в военное время, тем более при той неразберихе, которая сложилась в ее начале, то и уровень исполнительской дисциплины был соответствующий.

А вот когда военные послали наоравшего на них штатского Председателя Совнаркома по известному адресу, а тот внезапно осознал, что ему туда и следует пойти, поскольку реальной власти он над ними не имеет, то осознание необходимости преобразования властной вертикали пришло мгновенно. Проглотив горькую пилюлю, Сталин уехал на дачу, где провел, быть может, самую драматическую ночь в своей жизни. Возможно в промежуток времени, когда за ним захлопнулась дверь Наркомата обороны, до момента, когда он закрыл за собой дверь на Ближней даче, он действительно находился в «подавленном» состоянии, поскольку ему пришлось буквально подавлять вспыхнувшие негативные эмоции, чтобы сгоряча не наломать дров в ответ на вызов военных и не отправить их на эшафот. Вот как пишет об этом Е. Прудникова:

«Он был человеком очень эмоциональным (кто-то даже назвал его «кипящим»), но скованным железной самодисциплиной, и лишь время от времени, очень редко, его прорывало.

Подобные люди переживают такие моменты очень тяжело, и нет ничего удивительного, что Сталин отправился на дачу, возможно, бросив в сердцах что-то вроде той самой знаменитой фразы о наследии Ленина, которое они проели. Зачем поехал? Да просто успокоиться. Все равно в таком состоянии он едва ли смог бы работать — и, уж во всяком случае, ему самому виднее, как быстрее всего привести себя в порядок»{28}.

Конечно, ему надо было прежде всего успокоиться, расслабиться и немного отдохнуть, чтобы затем, собрав в кулак свою железную волю, уже к утру следующего дня принять необходимые решения по удержанию вырывающейся из рук абсолютной власти.

Нет, не о том думал вождь, как отказаться от власти и кинуть страну на произвол судьбы, а о том, как эту власть укрепить, чтобы поднять весь советский народ на священную войну против обнаглевшего фашизма. Думал, вероятно, он и о судьбе военных, так грубо поставивших его на место, особенно об этой троице, подвергшей его публичному унижению. И что? Упал хоть один волос с их буйных голов? 10 июля Ставку Главного Командования преобразовали в Ставку Верховного командования, поначалу вообще без председателя, но первым в списке ее членов стоял Сталин. Через месяц была учреждена должность Верховного Главнокомандующего, которую занял Сталин, сменивший Тимошенко 19 июля на посту Наркома обороны. Тяготившийся должностью наркома обороны маршал Тимошенко был назначен командующим Юго-Западным фронтом, сменив на этом посту генерала Кирпоноса М. П., погибшего при выходе из окружения. Тимошенко как мог руководил фронтом, были у него и взлеты, и падения, но он благополучно отвоевал всю войну, пользуясь заслуженным авторитетом в военных кругах и простого народа страны. Решительно отказался писать мемуары, заявив, что всей правды написать ему не позволят, а лгать он не станет ни при каких обстоятельствах.

8 августа 1941 года Ставку Верховного командования преобразовали в Ставку Верховного Главнокомандования, и Сталин стал Верховным Главнокомандующим, доказав за годы войны, что он может справиться с любым делом.

Генерал Ватутин был направлен на Северо-Западный фронт начальникам штаба фронта. Вскоре у него проявились блестящие полководческие способности, и он был назначен командующим фронтом. Погиб он будучи генералом армии в 1944 году, посмертно и навечно вписавшись в плеяду талантливых полководцев, принесших победу советскому народу.

Г. К. Жуков был снят с должности начальника Генерального штаба, на которую ровно через месяц, 29 июля, был вновь назначен маршал Шапошников Б. М. Скорее всего, именно в эту, для многих судьбоносную ночь, уже в принципе была решена судьба и самого Жукова. Нет, Сталин не пылал жаждой мщения к этому невоспитанному мужлану, посмевшему в припадке ярости отматерить самого Сталина. Сорвать с него погоны, возможно вместе с головой, — всегда успеется, а пока Сталин даст ему практически неограниченные полномочия, чтобы держать в крепкой узде остальных военных, сделав его своим первым заместителем на посту Верховного Главнокомандующего. Жуков блестяще справился с этой ролью, хотя и прославился своей жестокостью и самодурством. В последнее время стали наконец-то появляться работы с объективной оценкой «первого полководца» Великой Отечественной войны, авторы которых, кто робко, кто посмелее, начинают развеивать миф, сложившийся вокруг этой личности{29}.

Все серьезные исследователи отмечают исключительную роль Молотова в подготовке решения о создании ГКО, но подтвердить, что якобы он был также уверен, что Сталин отказывался от власти, никому еще не удалось.

Выше мы уже отмечали, что И. Куртуков пришел к выводу, что воспоминания Хрущева, построенные на рассказах Берия, содержат те же фрагменты, что и воспоминания Молотова, просто «у Хрущева эти фрагменты перепутаны». Несмотря на то что Хрущев «знает историю (отказа Сталина от власти. — А.К.) только со слов Берия», дальнейшее развитие событий якобы подтверждают его утверждение, что Сталин отказывался от власти:

«Утром и днем 29 июня 1941 года Сталин работал: подписал некоторые документы и посетил Наркомат обороны, узнав там удручающие новости.

Вечером 29 июня 1941 года после посещения Наркомата Сталин, Молотов, Берия и другие отправляются на ближнюю дачу, в Кунцево, где генсек и сделал историческое заявление, что «мы все просрали» и что он уходит от власти.

30 июля 1941 года Молотов собрал у себя в кабинете членов Политбюро, они наметили решение о создании Государственного Комитета Обороны и отправились к Сталину на дачу с предложением этот комитет возглавить.

Сталин за это время, вероятно, отошел, предложение товарищей принял и с 1 июля 1941 года вернулся к обычному ритму трудовой деятельности»{30}.

Неточность в деталях сделанного И. Куртуковым этого вывода заставляет усомниться и в самом выводе, утверждающем, что Сталин временно самоустранился от власти. А неточности следующие:

— Сталин произнес свою знаменитую фразу «мы все просрали» не на даче, как утверждает Хрущев, со слов Берия, а на выходе из Наркомата обороны после бурной сцены в кабинете Тимошенко.

— Сталин вернулся «к обычному ритму трудовой деятельности» не 1 июля, а 30 июня, поскольку в первой половине этого дня он принял активное участие в работе Политбюро по созданию ГКО.

— То, что Сталин сказал, что он «уходит от власти», вытекает лишь из воспоминаний Хрущева, основанных якобы на рассказах Берия, которые больше никто не слышал, а Берия в своем единственном дошедшем до нас письменном свидетельстве об этом не говорит ни слова.

— Никому еще не удалось найти в воспоминаниях Молотова подтверждения столь уверенного вывода И. Куртукова о том, что Сталин сказал: «Я ухожу».

— Наконец, Сталин вообще не терял ритма своей деятельности (тревожная ночь с 29 на 30 июня — не в счет), а посему ему вовсе не было никакой необходимости возвращаться «к обычному ритму трудовой деятельности».

О каком письменном свидетельстве, оставленном Берия, идет речь? Будучи арестованным 26 июня 1953 года, Берия в ожидании суда пытался облегчить свое незавидное положение, посылая записки своим бывшим соратникам, напоминая им о своих былых заслугах. В частности, обращаясь к Молотову, он пишет:

«Вячеслав Михайлович!.. Вы прекрасно помните, когда в начале войны было очень плохо, и после нашего разговора с т-щем Сталиным на его Ближней даче Вы вопрос поставили ребром у Вас в кабинете в Совмине, что надо спасать положение, надо немедленно организовать центр, который поведет оборону нашей родины, я Вас тогда целиком поддержал и предложил Вам немедленно вызвать на совещание т-ща Маленкова Г. М., а спустя небольшой промежуток времени пришли и другие члены Политбюро, находившиеся в Москве.

После этого совещания мы все поехали кт-щу Сталину и убедили его о немедленной организации Комитета Обороны Страны со всеми правами».

Это серьезный документ, не верить ему нет оснований — человек стремится спасти свою жизнь, может, и льстит своим бывшим товарищам, но это простительно. Однако что-либо сочинять в его положении, писать о том, чего не было, и адресат об этом знает не хуже автора записки, — просто глупо. Не вытекает из этой записки и то, что Сталин отрекался от власти, а вот роль Молотова в разрешении кризиса становится еще более убедительной. Да это сейчас никто и не оспаривает. Он еще в тридцатые годы был сторонником абсолютизации власти в одних руках, с тем чтобы духовный лидер страны, кем к тому времени стал Сталин, превратился в диктатора не только с неограниченными правами, но и с единоличной ответственностью перед народом за свои действия.

А вот насчет того, что именно Молотов «поставил вопрос ребром», вернее, что он единолично «поставил вопрос ребром», возникают сильные сомнения.

Еще раз воспроизведем ситуацию, предшествующую выезду членов Политбюро на Ближнюю дачу с проектом решения о создании ГКО, коррелируя ранее приведенные варианты с запиской Берия:

«30 июня, вероятно часов в 14, в молотовском кабинете встретились Молотов и Берия. Молотов заявил Берии, что надо «спасать положение, надо немедленно организовать центр, который поведет оборону нашей родины». Берия его «целиком поддержал» и предложил «немедленно вызвать на совещание т-ща Маленкова Г. М.», после чего «спустя небольшой промежуток времени пришли и другие члены Политбюро, находившиеся в Москве».

Микояна с Вознесенским пригласили к Молотову около 16 часов»{31}.

Насчет Микояна большой вопрос. Кто засвидетельствовал, что в 16 часов Микоян был приглашен в кабинет Молотова для обсуждения его идеи? Берия в своей записке конкретно назвал только Маленкова. Молотов, как мы уже видели, с трудом вспомнил и про Маленкова, а о Микояне речи вообще не было. Так кто? Да сам же Анастас Иванович и «засвидетельствовал», но в данном случае это значения не имеет. Наши сомнения о «значительной» роли Микояна ранее уже были высказаны. Речь о другом. Как это Молотов, известный своей осторожностью и осмотрительностью, готовый выполнить любую волю вождя, но чтобы предпринять какие-то глобальные действия без согласования со Сталиным — это не о нем, и вдруг решился на действие, которое некоторые историки называют попыткой государственного переворота? Например, историк Ю. Жуков, которому мы обязаны тем, что многие исторические факты, связанные с деятельностью Сталина, ныне воспринимаются совершенно по-другому, так прямо и пишет, что дело, затеянное Молотовым, было на самом деле государственным переворотом:

«Задуманное выглядело как переворот, и по сути являлось таковым. Ведь предстояло отстранить от власти либо весьма значительно ограничить в полномочиях не только Вознесенского и Жданова, но и Сталина»{32}.

Лучше бы он вместо Сталина поставил Жукова, Тимошенко или вообще «военных», иначе эта фраза трудно переваривается. На самом деле здесь нет никакого казуса. Как ни странно, Сталин, будучи абсолютным диктатором, «ограничивался» в ранее ничем не «ограниченной» свободе действий, не чувствуя при этом никакой ответственности. Но теперь, после «свершенного переворота», он стал нести историческую ответственность перед страной, перед ее народом. И он хорошо понимал и постоянно помнил об этом. Недаром его тост, прозвучавший 24 мая 1945 года на приеме в Кремле в честь командующих войсками Красной Армии, был произнесен во славу советского народа, и прежде всего русского народа, который поверил своему правительству (читай Сталину), не послав его туда, куда отправил его Жуков в тот памятный вечер 29 июня 1941 года.

Вернемся, однако, к Молотову. Да не мог Молотов решиться на такое. Он, безусловно, действовал с согласия и одобрения вождя, который только ему и мог поручить такое деликатное дело, памятуя об инициативе последнего в 30-е годы. Вопрос, когда они договорились, значения не имеет. Может быть, 29 июня поздно вечером, когда посетители Ближней дачи, приехавшие вместе со Сталиным, покидали ее. Он мог задержаться, мог и вернуться с полпути, в конце концов они могли переговорить по ВЧ-связи.

Важно то, что Молотов, действовавший в первой половине следующего дня с такой энергией, был вдохновлен на эти действия самим вождем. И ехали члены Политбюро на Ближнюю дачу с готовым проектом решения по ГКО не по своей инициативе, а ехали на заседание Политбюро, созываемое Сталиным на даче. И это вовсе не исключительное событие, Сталин и до и после проводил такие совещания — заседания по важнейшим вопросам внутренней и внешней политики на даче.

О том, что это было именно заседание Политбюро, решившее важнейший вопрос о власти на военное время, не сомневаются, например, известные историки-диссиденты братья Рой и Жорес Медведевы. Они высказали и обосновали эту идею в своей книге, вышедшей на Западе в 2003 году (Roy and Zhores Medvedev. The Unknown Stalen. Woodstock, NY, The Overlook Press. 2003).

Кстати, в этой книге они более или менее обоснованно опровергают и сам миф о «прострации» Сталина, называя его «чистой выдумкой» Хрущева. Интересно, что при переиздании этой книги на русском языке («Неизвестный Сталин», М., 2007) этой фразы уже не стало, видимо, авторы посчитали, что российский читатель еще не готов или вообще не способен к столь решительной ломке и пересмотру своих убеждений.

Убежден в этом и историк А. Б. Мартиросян, правда не утруждая себя особо обоснованием этой идеи, сославшись на те же мемуары А. И. Микояна, и неожиданно заявивший, что последний описал в них как раз заседание Политбюро на Ближней даче Сталина 30 июня 1941 года (Мартиросян А. Трагедия 1941 года. М., «Вече», 2008, С. 315).

Оригинальная трактовка!

На наш взгляд, следует серьезно отнестись к заключению И. Стаднюка о том, что идея создания ГКО целиком принадлежит Сталину:

«Сталин вернулся в Кремль ранним утром 30 июня с принятым решением: всю власть в стране сосредоточить в руках Государственного Комитета Обороны во главе с ним самим, Сталиным. В то же время разъединялась «троица» в Наркомате обороны: Тимошенко в этот же день был отправлен на Западный фронт в качестве его командующего, генерал-лейтенант Ватутин — заместитель начальника Генштаба — назначен начальником штаба Северо-Западного фронта. Жуков оставался на своем посту начальника Генштаба под неусыпным оком Берии.

По моему глубокому убеждению, создание ГКО и служебные перемещения в военном руководстве — это следствие ссоры, отполыхавшей 29 июня вечером в кабинете маршала Тимошенко».

Безусловно, прав И. Стаднюк, утверждая, что ГКО есть прямое следствие тяжелой ссоры в Наркомате обороны, сейчас вряд ли кто всерьез будет отрицать этот факт. Однако факт прибытия Сталина в Кремль 30 июня не подтверждается, хотя принципиально не имеет никакого значения, где проводилось заседание Политбюро: на Ближней даче или в Кремле. Равно как не имеет большого значения тот факт— получал ли Молотов поручение от Сталина или он по своей инициативе выступил с идеей создания ГКО, поскольку этот факт не может свидетельствовать о том, что Сталин добровольно отказывался от власти. Даже если не давал вождь такого поручения Молотову или одновременно Молотову и Берии, он был настолько удручен выходкой военных, которая свидетельствовала о недостаточной концентрации власти в руках Сталина, что любой намек на это со стороны вождя был бы воспринят его верными клевретами как сигнал к действию. Недаром, тоже намеками, Молотов проговаривается, что он старался «ободрить» вождя, «поддержать» его в трудные для него дни, то есть он понял задачу и блестяще с ней справился, то есть «поддержал» его решение по абсолютизации власти в своих руках. По крайней мере на военное время, ну а дальше — по обстановке.

Кстати, обстановка резко изменилась после окончания Великой Отечественной войны, и особенно в конце 40-х — начале 50-х годов, когда после перенесенной тяжелой болезни вождь уже не мог столь же энергично, как во время войны, единолично управлять страной.

Кризис власти был неизбежен и он разразился в конце 1952 года на XIX съезде партии, принявшего совершенно неординарные решения по фактическому ослаблению руководящей роли партии. На пленуме, состоявшемся после съезда, Сталин поставил вопрос о ликвидации поста Генерального секретаря, то есть по существу о своем уходе с этого поста, что до сих пор многими воспринимается как фарс. Мол, Сталин решил испытать свое окружение на верность ему, как это делал Иван Грозный, неоднократно грозясь уйти в монастырь назло непокорным боярам. Это не так, и аналогия с И. Грозным не выдерживает никакой критики. У И. Грозного была всего лишь одна должность — царь, и этим все сказано. Сталин просил освободить его всего лишь от одной должности, с тем чтобы сосредоточить свои слабеющие силы на хозяйственной деятельности, на вопросах экономики, критические взгляды на которую он изложил в своей знаменитой работе «Экономические проблемы социализма в СССР». Однако высшая партийная номенклатура быстро поняла, что над ней нависла смертельная опасность, что с уходом Сталина с поста Генсека их роль становилась бы весьма иллюзорной. И она приняла все меры, чтобы не позволить вождю покинуть этот пост. Согласившись с их мнением, Сталин, по существу, подписал себе смертный приговор, который и был приведен в исполнение в начале марта 1953 года. Но это уже совершенно другая история.

Нас же занимает вопрос, вернее, два вопроса: была ли у Сталина «прострация» и хотел ли он покинуть властный Олимп страны, и все это в первую декаду после объявления Германией войны Советскому Союзу.

Если на второй вопрос мы постарались ответить, что нет, не хотел Сталин уходить из власти, а, напротив, принял решительные меры по абсолютизации власти в своих руках, что в условиях начавшейся войны было совершенно необходимо. Война показала правоту такого решения.

Что касается первого вопроса, то окончательного ответа на него никто до сих пор не дал. И мы постараемся сделать это во второй части настоящего исследования.

В заключение первой части несколько слов о том, чем закончился кратковременный кризис власти, случившийся в первую неделю после начала войны.

Итак, с проектом решения о создании ГКО члены Политбюро прибыли на дачу, где застали Сталина сидящим в кресле, внешне спокойного, но с явными следами бессонной ночи (какой-то странный вид). А какой вид может быть у человека, который в бессонную ночь решал глобальные вопросы, жизненно важные для страны? И задал он вовсе не странный вопрос: «Зачем пришли?» (Как вариант: «Зачем приехали?»), — он прекрасно знал, зачем они пришли (приехали), и спросил их о том, как они исполнили задание, что надумали. «С чем пришли (приехали)?» — спросил вождь и тут же приступил к обсуждению проекта решения о создании ГКО. Вопрос звучит практически так же, как «Зачем пришли?» («Зачем приехали?»).

Уважаемый читатель, попросим перелистать несколько страниц назад и прочитать фрагмент из воспоминаний Микояна, заменив в нем формулировку заданного Сталиным вопроса и последующий комментарий к нему насчет «странного» вопроса. Ну и что? Далее этот фрагмент читается как деловое обсуждение проекта решения о создании ГКО. Обсуждение было весьма конструктивным и закончилось решением о создании Государственного Комитета Обороны, который сосредоточил всю полноту власти в государстве. В него вошли: И. В. Сталин (Председатель), В. М. Молотов (заместитель Председателя) и члены: К. Е. Ворошилов, Г. М. Маленков и Л. П. Берия. Состав ГКО был обнародован в этот же день постановлением Президиума Верховного Совета СССР, Совета Народных Комиссаров СССР и Центрального Комитета ВКП(б). Позднее, постановлением Президиума Верховного Совета СССР от 3 февраля 1942 года, в состав ГКО были введены А. И. Микоян и Н. А. Воскресенский, а 22 ноября 1944 года Н. А. Булганин.

10 июля 1941 года было принято постановление ГКО «О преобразовании Ставки Главного Командования и создания Главных Командований Северо-Западного, Западного и Юго-Западного направлений».

Ставка Главного Командования была преобразована в Ставку Верховного Главнокомандования в составе Председателя Государственного Комитета Обороны И. В. Сталина, заместителя Председателя ГКО В. М. Молотова, маршалов С. К. Тимошенко, С. М. Буденного, К. Е. Ворошилова, Б. М. Шапошникова и начальника Генерального штаба генерала армии Г. К. Жукова.

Глава 3 КОММЕНТАРИИ К СВИДЕТЕЛЬСТВАМ ОЧЕВИДЦЕВ

3.1. «Кремлевская версия»

Сопоставляя воспоминания наиболее известных свидетелей — Микояна и Молотова, невольно приходишь к мысли, что речь идет как бы о двух совершенно разных «Сталиных», один из которых с первого дня войны впал в «прострацию» и практически не выходил из нее в течение недели. Однако в конце недели с божьей помощью, и прежде всего при активном содействии А. И. Микояна, вдруг воскрес, «обрел полную форму, вновь стал пользоваться нашей (в том числе, разумеется, микояновской. — А.К.) поддержкой» и со свойственной ему энергией твердо ухватился за штурвал корабля, именуемый ГКО, врученный ему командой, ни на минуту не впадавшей в «прострацию», и прежде всего ярким представителем команды — Микояном.

Другой «Сталин», тяжело переживая трагедию, в которую была внезапно ввергнута страна, однако даже в самые тревожные первые дни войны, даже будучи в подавленном состоянии, прочно удерживал штурвал управления страной. Мало того, когда часть команды в погонах вздумала бунтовать, мгновенно принял меры, чтобы еще крепче удерживать этот штурвал до конца войны.

Первый субъект как нельзя лучше подходит под образ того «Сталина», который был представлен изумленным делегатам XX съезда партии ее Первым Секретарем Н. С. Хрущевым, который впоследствии приложил немало усилий, чтобы дорисовать этот образ до того гротескового вида, который врезался в сознание современников «хрущевской оттепели», а далее передавался потомкам уже на генетическом уровне. Второй возник из воспоминаний очень пожилого человека — на 95-м году его жизни, записанных одним из «летописцев» «хрущевской оттепели», мастерски владевшим известным журналистским искусством — сбивать собеседника с толку, задавая ему такие вопросы, на которые интервьюируемый непременно ответит так, как того желает интервьюирующий, или близко к тому.

Ярким подтверждением тому, как Ф. Чуев умел мастерски «вытягивать» из памяти Молотова именно то, что он хотел услышать сам, да и публика, на потребу которой он сотворил свои знаменитые «диалоги», является следующий фрагмент:

«Читаю Молотову выдержки из книги Авторханова о 22 июня 1941 года: «Приехали к нему на дачу и предложили выступить с обращением к народу. Сталин наотрез отказался. Тогда поручили Молотову…»

«Да, правильно, приблизительно так…» — это якобы ответ Молотова.

Кто такой Авторханов? Изменник Родины, предатель, зоологический антисталинист и антисоветчик, добывающий свой хлеб на Западе публикацией пасквилей, подобных изданной издательством «Посев» во Франкфурте-на-Майне книге «Загадки смерти Сталина», которую порядочный человек не то, что не будет цитировать, но и руки тщательно с мылом помоет, если случайно полистает ее.

И вот, Ф. Чуев, отлично знавший, как все было на самом деле (интервью он брал у Молотова в 1983 году), изучивший все, что было к тому времени написано о трагических днях начала войны, и прежде всего воспоминания А. И. Микояна, которого к тому времени уже пять лет, как не было в живых, берет грязную книгу Авторханова и задает этот сакраментальный вопрос, ответ на который ставит все с ног на голову. Допустим на минуту, что Молотов ответил именно так, как пишет Ф. Чуев. Допустим, что 94-летний старик уловил в этом провокационном вопросе только то, что именно он выступил по радио 22 июня 1941 года, а слова «приблизительно так» он произнес в связи с тем, что ему не «поручили», а поручил лично тов. Сталин, допустим. Но зачем же эту двусмысленность публиковать? Что Чуев не знал, как все это происходило на самом деле в Кремле того дня — 22 июня? Что он не читал хотя бы «Воспоминания и размышления» Г. К. Жукова — эту «самую справедливую летопись о Великой Отечественной войне»? Возразят. Но ведь Ф. Чуев, как беспристрастный репортер, опубликовал то, что имело на самом деле место быть. В данном случае ответ Молотова, он просто не мог поступить иначе. Согласимся с этим, но кто мешал ему тут же от себя лично прокомментировать этот двусмысленный ответ? Так, мол, и так, уважаемые читатели, вы все, конечно, знаете, что Сталин прибыл в Кремль 22 июня в 4 ч. 30 мин. (это по Жукову, ну и сошлись на всеми любимого полководца, народ поверит) вместе с приглашенными членами Политбюро, в том числе с Молотовым. Ну немного запамятовал старик, простим ему этот грех, а по-научному аберрацию памяти! Но нет. Опубликовал — и молчок. И пошла писать губерния. Впал, мол, в «прострацию» Сталин сразу же, как только по телефону узнал о нападении фашистов, на три дня (по «воспоминаниям» того же Молотова — «не то два, не то три», но в самом начале этой трагической недели. По «воспоминаниям», опять же «вытянутым» Ф. Чуевым), Сталин жил на даче отшельником, ничего не делая и никого не принимая. А некоторые нынешние «исследователи» еще и добавят— пьянствовал беспробудно. Нет, это не в огород уважаемого генерала Ю. А. Горькова камешек, о коем уже говорилось выше, тот сгоряча выдал гневный упрек каким-то третьим, им не названным лицам. Есть примеры и посвежее.

Стрепетом беру в руки книгу совсем недавно «прорезавшегося», неординарного «историка» Сергея Кремлева «10 мифов о 1941 годе», изданную пятитысячным тиражом издательством «Яуза» — «Эксмо» в 2009 году. При этом пытаюсь подавить зреющий где-то в подсознании провокационный вопрос: «Что еще может добавить «молодой историк» к тому, что уже «открыли» такие маститые «разрушители» мифов о Сталине, как А. Мартиросян и Ю. Емельянов?» И это не случайно. Интерес к творчеству С. Кремлева резко возрос после публикации его книги о Л. П. Берии{33}, в которой автор, наперегонки с Е. Прудниковой, рисует образ совсем не того Берии, который «запечатлен» в народной памяти благодаря стараниям того же Хрущева? Ожидание какого-то чуда не оправдалось. Слов нет, гневно клеймит автор всех тех, кто причастен к созданию и поддержанию «этой гнусной сплетни», «мерзкой лжи», «пласта лжи о «запое» Сталина». Досталось всем сестрам по серьгам, в том числе персонально лицам из окружения Сталина: Молотову, Маленкову, «примкнувшему к ним» Кагановичу, маршалам Ворошилову, Жукову, Тимошенко, Василевскому, адмиралу Кузнецову — всем перечисленным персонально, а еще всем остальным — другим «прошедшим через кабинет» (Сталина в Кремле. — А.К.), в том числе военным (кроме маршала Рокоссовского, бывшего во время XX съезда партии министром обороны Польши). А. Мартиросян с его раскаленными стрелами в адрес «всевозможных подлецов, именующих себя «историками», а также «смеющих себя называть честными журналистов» и других «подлых клеветников» — всем скопом, и в адрес А. И. Микояна персонально («способного пройти сухим между струйками дождя» — во все эпохи «от Ильича до Ильича без инфаркта и паралича»), просто отдыхает.

Приведем гневный панегирик С. Кремлева в адрес тех, кто «по горячим следам» не вступился за Сталина после унижения его Хрущевым на XX съезде КПСС, запустившим «великую ложь» о великом полководце всех времен и народов.

«Но в 1956 году она (ложь. — А.К.) восторжествовала! Ведь ни один из тех, кто здравствовал в 1956 году, в 60-е, в 70-е и даже в 80-е годы и точно знал, как Сталин провел первый день войны, не возвысил голос в защиту Сталина и исторической правды!

Ведь не встал Молотов в зале XX съезда и не сказал в ответ на инсинуации Хрущева: «Да как вы смеете так подло лгать, гражданин Хрущев, потому что после такой лжи вы мне не товарищ! Я ушел из кабинета товарища Сталина за час до наступления 22 июня 1941 года и вновь вошел в его кабинет наутро без пятнадцати шесть. И потом бывал день за днем в этом кабинете по несколько раз на дню!»

И Маленков не встал…

И Каганович…

Не встали маршалы и генералы, когда Хрущев, изгаляясь над нашей историей с трибуны XX съезда, записывал в стратеги себя и отказывал в полководческом таланте их Верховному Главнокомандующему. А ведь все они сидели тогда в зале — кроме маршала Рокоссовского, бывшего тогда министром обороны Польши.

Не встали маршалы Ворошилов и Жуков.

Не встали после того, как Хрущев заявил, что Сталин в военных делах ничего не смыслил, что ему по глобусу докладывали обстановку, что он чуть ли не из-за голенища сапога вытаскивал карту, на которой был помещен чуть ли не весь мир… А ведь могли сказать правду и маршал Тимошенко, и маршал Василевский, и адмирал Кузнецов. Зато последний как-то обмолвился, что он-де увидел Сталина чуть ли не через неделю после начала войны. А ведь был вызван в сталинский кабинет в 15 часов 20 минут по московскому времени 22 июня 1941 года. И другие — или прошедшие в первые дни войны через этот кабинет, или получавшие непосредственно от его хозяина приказы и распоряжения — тоже не встали.

Все они тогда промолчали»{34}.

Все верно! Не встали означенные товарищи прямо в зале Кремлевского дворца съездов, не сказали того, что им из далекого 2009 года подсказывает в ту пору пятилетний С. Кремлев (род. 07.10.1951 г.), он же С. Т. Брезкун. Но что-то не очень хочется хлопать сему «обличителю», написавшему год назад замечательную книгу о Л. П. Берия, который в 1953 году «встал» против партноменклатуры и лично против Н. С. Хрущева, и где он оказался через «100 дней» (точнее — 112) после смерти вождя? А ведь тогда Хрущев был еще всего-то только одним из секретарей ЦК партии. А в 1956 году, когда он не экспромтом поносил Сталина с трибуны съезда, а капитально подготовившись к этому «историческому» событию, уничтожив за три года гору документов, обличающих его самого в том, что он обрушил на Сталина. Когда он уже был на вершине властного Олимпа, мало кто мог сомневаться, где «поднявшийся» в зале смельчак, памятуя о повадках этого заплечных дел мастера, мог оказаться? А ведь плохо знает современную историю С. Кремлев, хотя позицирует себя неортодоксально мыслящим историком. Не знает или не хочет знать, что поднялась против Первого секретаря ЦК КПСС так называемая «антипартийная группа» в составе Молотова, Маленкова, Кагановича и человека с самой длинной фамилией — «примкнувшего к ним Шепилова». Примкнул не только Шепилов, но и двое маршалов: Ворошилов и Булганин, а также Сабуров и Первухин. Короче, большинство членов Политбюро (в те поры Президиум ЦК КПСС), за исключением Микояна и примкнувшей к нему Фурцевой. Они не только «поднялись» на защиту оболганного Сталина, они приняли решение о снятии Хрущева с должности. И только благодаря закулисным маневрам, которые организовал вездесущий Микоян, а еще тов. Жуков, который верно, а главное вовремя, сориентировался, на чью сторону встать, это решение Президиума было отклонено участниками Пленума. Большинство участников Пленума — это уже «люди Хрущева», это они, немного очнувшись от шока, вызванного докладом Хрущева, аплодировали ему уже тогда. Еще бы, это он вернул им партийные надбавки к зарплате, которые были отменены по инициативе Маленкова. До высшей партноменклатуры, которая дрогнула было после XIX съезда партии, дошло наконец-то, что не культ Сталина низвергал Хрущев, а закладывал основы собственного культа.

А уж по поводу «невставания» адмирала Кузнецова новый обличитель вообще попал пальцем в небо. Как же он читал великолепный труд адмирала «Накануне», цитаты из которого широко использовал в своей книге, не ознакомившись даже бегло с неординарной биографией этого человека? Нет, не сидел он, уважаемый Сергей Тарасович Брезкун, в зале Кремлевского дворца съездов, когда Хрущев изгалялся над Сталиным! Ровно неделю назад — 18 февраля 1956 года этот заслуженный флотоводец, Адмирал флота Советского Союза, Герой Советского Союза, первый заместитель министра обороны — Главнокомандующий ВМС СССР, а до слияния двух министров — министр Военно-Морского Флота СССР, был снят Хрущевым с должности, снижен в воинском звании до вице-адмирала и с партийным выговором, тайно вписанном в его партийную карточку, уволен в запас в возрасте 52 лет от роду. Мало того, что наш обличитель причислил народного любимца к когорте «невставших», он походя лягнул его, заявив, что Кузнецов «как-то обмолвился, что он-де увидел Сталина чуть ли не через неделю после начала войны. А ведь был вызван в сталинский кабинет в 15 часов 20 минут по московскому времени 22 июня 1941 года». Так ведь это же прямая «поддержка» заявления Микояна и Хрущева, что Сталин впал в «прострацию»! Могли опальный адмирал, отличавшийся своей порядочностью, кристальной честностью и принципиальностью, глубоко уважавший Верховного Главнокомандующего, с которым бок о бок трудился, как член Ставки Верховного Главнокомандования, все нелегкие годы Великой Отечественной войны, поступить так предательски по отношению к Сталину, чтобы «подфартить» своему гонителю! Впрочем о «роли» адмирала Кузнецова в создании мифа о «прострации» Сталина у нас речь еще впереди.

Но «обличитель» не унимается и «лягает» уже Молотова за его несколько двусмысленный ответ на провокационный вопрос Ф. Чуева, сформулированный на основе фрагмента из книги предателя Авторханова. Выше мы подробно проанализировали этот ответ Молотова. Но у С. Кремлева своя интерпретация ответа Молотова («Да, правильно, приблизительно так…»). Захлебываясь от возмущения, он пишет:

«Но ведь это даже приблизительно не так! Это абсолютно не так! 22 июня 1941 года Сталин не был на даче, а принимал Молотова в своем кремлевском кабинете в 5.45 и весь день был в Кремле, начиная дело войны.

Но не мог же Молотов сказать правду. Очень уж она и для него была неприглядна…» — и, обобщив всех под одну гребенку, пафосно восклицает:

«Увы, никто из первых лиц державы ни в реальном масштабе времени, ни позднее не вступился за поруганные честь и доброе имя вождя, за правду о товарище Сталине. А ведь это был тот, кто поднял их, дал им золото погон и звезд, дал высокие государственные посты… Это был тот, кто явно — и формально и неформально — возвышался над ними в силу очевидной гениальности и величия личности и судьбы.

Увы — «тьмы низких истин» им был дороже их «возвышающий» обман…»{35}.

Очень эффектно, но, увы, бездоказательно. Чего-то нового в развенчание мифа о «прострации» Сталина, к сожалению, Сергей Кремлев не внес. Правда, он укрепил неискушенного читателя во мнении, что Сталин все-таки пьянствовал во время своего отшельничества, поскольку к месту и не к месту грозит кому-то неведомому за распространение этой клеветы: «Хрущев и хрущевцы старались представить Сталина негодяем, бросившим страну 22 июня 1941 года на произвол судьбы и уехавшим пьянствовать на дачу в Кунцево…»{36}. И через пару страниц опять за свое: «Как видим, простое знакомство с документами обрушивает огромный пласт лжи о «запое» Сталина и прочем. Хотя, если честно, было бы немудрено с горя и запить, обнаружив, как подвели Россию и ее вождя те, на кого надежды было больше всего, — военные!»{37}

Ну если знаешь хоть одного «хрущевца», который распространяет эту гнусную ложь, так назови его имя, не томи. Да разделайся с ним — окаянным, как разделался с Молотовым — верным соратником Сталина, который и в дурном сне не мог бы обличить Сталина в «прострации». И чем больше подобных намеков-экивоков, тем скорее читатель усвоит, если не говорит конкретно, кто распространял эти слухи, значит что-то знает, но скрывает. А истина лежит на поверхности — Сталин вообще не употреблял алкогольных напитков — читайте В. М. Жухрая, проштудируйте мемуары Штеменко, там все сказано!

Впрочем, вышеприведенный вывод о том, что С. Кремлев фактически не внес ничего нового в разоблачение мифа о «прострации» Сталина, мы сделали сгоряча и преждевременно. Внес он много чего «нового», но только со знаком «минус». Во-первых, его «праведный» гнев в адрес Г. К. Жукова, который «не поднялся». Значит, Жуков в воображении С. Кремлева «твердый сталинист», но Хрущева побоялся и «не поднялся», так выходит? Да к тому времени Жуков сдал Сталина с потрохами и стал «твердым антисталинистом», принял самое активное участие в возведении на властный Олимп Хрущева (с тайной мыслью сбросить его в нужный момент и самому стать всевластным диктатором). Правда Хрущев вовремя раскусил замыслы «прославленного полководца» (доморощенного «Бонапарта») и через год с небольшим после XX съезда отправил его туда, куда тот собирался отправить его самого.

Во-вторых, он пытается ниже плинтуса «опустить» выдающегося флотоводца и Героя войны Николая Герасимовича Кузнецова — не лучше того «опускания», которое в свое время сотворил с ним Хрущев на пару с Жуковым. Нам пришлось несколько отступить от заданной в настоящей книге темы и постараться реабилитировать этого великого человека от наветов С. Кремлева и ему подобных, того же А. Б. Мартиросяна. И последнее, Вы заметили, уважаемый читатель, что в списке «неподнявшихся» («невставших»), составленном С. Кремлевым, отсутствует фамилия А. И. Микояна, который в поте лица «лепил» образ «впавшего в прострацию» Сталина на потребу Хрущеву. Стало быть, он уверен, что все именно «так было», как написал в своей книге «Так было» антисталинист Микоян. Мало того, что его земляк пишет об удивительной приспособляемости Микояна («От Ильича… и т. д.») при жизни этого «кремлевского долгожителя», он и после смерти, вот уже тридцать лет, «неприкасаем», авторитетен, а ссылка на его «классический» труд является признаком хорошего тона. Вот и «ниспровергают» миф о «прострации» Сталина Рыбасы, Ю. Емельянов, да и тот же А. Мартиросян, а вот сейчас еще и «примкнувший» к ним С. Кремлев, напрямую или косвенно опираясь на сей нетленный труд Микояна. Очень оригинален, например, А. Мартиросян, который, отругав на чем свет стоит Микояна, тут же и обелил его, адресовав читателя к архивным трудам Микояна, где «…нет даже и тени намека на прострацию! Даже в изложении Микояна!», который «описал заседание Политбюро от 30 июня 1941 года, которое Сталин сам и созвал у себя на даче»!{38} Что следует из этого так называемого «обвинения» Микояна? Да то, что в «архивных» воспоминаниях — это истинный Микоян, а книгу «Так было» до неузнаваемости исказили конъюнктурщики-редакторы! Одно слово — земляки!

А вот по адмиралу Н. Г. Кузнецову он «прошелся» фундаментально, обвинив его, ни много ни мало, в преувеличении своей роли в своевременном оповещении флотов об опасности гитлеровского нападения и приведении их в высшую степень готовности к началу боевых действий. В уже названном нами труде, сей обличитель пишет: «Что касается Военно-морского флота, то при всем уважении к укоренившемуся в массовом сознании образу возглавлявшего тогда Наркомат ВМФ адмирала Н. Г. Кузнецова, с сожалением вынужден констатировать следующее. Никаких, тем более документальных, признаков существования его едва ли не легендарного и якобы вопреки воле Сталина отданного приказа о приведении флотов в боевую готовность накануне войны просто нет, как это ни печально для столь прочно укоренившейся легенды (выделено мной. — А.К.)».

Смеем усомниться в столь категоричном суждении уважаемого историка о том, что адмирал Н. Кузнецов не был причастен к осуществлению мероприятий по приведению флотов накануне войны в полную боевую готовность. Как хорошо известно, нарком ВМФ был вызван в 23.00 21 июня 1941 года в Наркомат обороны и проинформирован о возможном нападении в эту ночь немецко-фашистских захватчиков, тут же телеграммой от 23 ч. 50 мин. приказал флотам немедленно перейти в оперативную готовность № 1, а еще раньше, пока передавалась телеграмма, устно по телефону, не дожидаясь телеграммы, перейти на степень готовности № 1. Кроме приказа по телефону и телеграммы на имя командующих флотов, направил еще одну телеграмму для военных советов флотов следующего содержания: «В течение 22–23 июня возможно внезапное нападение немцев. Нападение немцев может начаться с провокационных действий. Наша задача — не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно флотом и флотилиям быть в полной боевой готовности, встретить возможный удар немцев или их союзников. Приказываю перейти на оперативную готовность № 1 (выделено мною. — А.К.). Тщательно маскировать повышение боевой готовности. Ведение разведки в чужих территориальных водах категорически запрещаю. Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить. Кузнецов»{39}.

Таким образом, высшая степень боевой готовности флотам была объявлена наркомом ВМФ адмиралом Н. Г. Кузнецовым 21 июня 1941 года в 23 ч. 50 мин.

Не отстает от А. Мартиросяна в шельмовании адмирала Н. Кузнецова и С. Кремлев, упорно доказывая, что нарком ВМФ чуть ли не преступно опоздал со своими распоряжениями флотам о приведении их в высшую боеготовность, поскольку якобы высшее руководство страны уже сделало все необходимые распоряжения на этот счет чуть ли не за 10 часов до распоряжений адмирала:

«Адмирал Кузнецов, сообщая это (о том, что он получил информацию о готовящемся нападении немцев в Наркомате обороны в 23 часа 21 июня 1941 года. — А.К.), похоже не понял, что фактически сам развенчивает свою «заслугу» — ведь пресловутый приказ (выше цитированный нами. — А.К.) он отдал тогда, когда затягивание с его отдачей было бы равносильно измене»{40}.

Своими кавычками в слове «заслуга» он глумливо относит легендарного адмирала чуть-ли не к военным преступникам. А вот А. И. Микоян у С. Кремлева выглядит чуть ли не героем.

Своим умолчанием о зловещей роли Микояна в создании насквозь лживой легенды о «прострации» Сталина С. Кремлев недалеко ушел от тех, кто воздает ему почести в качестве объективного летописца.

О себе Сергей Тарасович Брезкун без излишней скромности пишет: «Я не историк, а ядерный аналитик. И, принимаясь за переоценки новейшей истории XX века, а также примыкающей к ней эпохи, не шел от личных симпатий и антипатий, не выстраивал заранее схем и не хотел исходить из чужих построений. Я не следовал за устоявшимися схемами, однако и не игнорировал их, но критически переосмысливал, стараясь оставлять то, что позволяло выявить историческую истину, а не подправлять ее в каком-либо заранее заданном ключе: «коммунистически-официозном», националистическом, прозападном или антисоветском. Не стремясь к лаврам чрезмерно (а порой — и злостно) беллетризующего историю Валентина Пикуля или поверхностно-залихватски трактующего ее Александра Бушкова, я хотел добиться легкости, но не легковесности восприятия читателем серьезных фактов и оценок».

3.2. «Загадка» адмирала Н. Г. Кузнецова

С. Кремлев упрекнул адмирала Кузнецова не только в том, что он «не поднялся» по окончании бесовского доклада Хрущева, но и в том, что он якобы, хотя и косвенно, но поддержал этого лжеца в том, что Сталин впал в «прострацию». Действительно, что может подумать вдумчивый читатель, узнав от С. Кремлева, что Кузнецов, хотя и не утверждает, но «…как-то обмолвился, что он-де увидел Сталина чуть ли не через неделю после начала войны». Однако уточнить, где это адмирал «обмолвился», он не пожелал, видимо, приберег для своего следующего «убойного» произведения. Историк, писатель и отличный знаток биографии И. В. Сталина В. М. Жухрай тоже пишет об отсутствии в Кремле Сталина в течение трех дней — 23, 24 и 25 июня 1941 года, но точно указывает источник, откуда он почерпнул эти сведения{41}. Правда, тут же Жухрай уточняет, что: «Нарком Военно-морского флота Кузнецов, который указан в записях дежурных секретарей как бывший на приеме Сталина 23 июня 1941 года, утверждает, что 22, 23 и 24 июня не мог найти Сталина и добиться встречи с ним»{42}. Разница в один день, вернее почему 22 июня, по воспоминаниям Кузнецова, трансформировалось в 25 июня в утверждении Жухрая, он не пояснил, похоже, в силу очевидности того факта, что 22 июня Сталин в Кремле был, а среди принятых им в этот день 17 человек некоторые заходили в кабинет дважды (Тимошенко, Жуков, Маленков, Вышинский), и даже трижды, в том числе адмирал Кузнецов (Берия, Микоян, Ворошилов, Кузнецов). Логика рассуждений Жухрая, вероятно, была следующей: Кузнецов утверждает, что в течение 3 дней не видел Сталина и называет 22–24 июня, из которых два дня (23 и 24) подтверждаются другими свидетелями, следовательно, в силу аберрации памяти он несколько «перепутал» дни и сдвинул событие на один день назад. Что ж, бывает! Еще не такие «проказы» «аберрирующей» памяти мы уже выше рассмотрели, хотя Кузнецов по жизни обладал буквально фотографической памятью. Однако простим эту ошибку начинающему стареть бывшему наркому ВМФ (книгу «Накануне» он закончил писать в 1966 году, будучи 62 лет от роду) и в дальнейшем, солидаризуясь с Жухраем, что он «не мог найти Сталина и добиться встречи с ним 23–25 июня 1941 года», — будем считать, что именно эти три дня Сталин отсутствовал в Кремле.

С. Кремлев бездоказательно утверждает, что Кузнецов «…как-то обмолвился, что он-де увидел Сталина чуть ли не через неделю после начала войны», то есть, надо полагать, где-то с 22 по 28 июня, поскольку 29 и 30 июня Сталин действительно отсутствовал в Кремле и эти дни в промежуток времени «чуть ли не через неделю» уже входить не могут. Получается целая неделя, а чтобы получалось «чуть ли», надо исключить хотя бы один день, скорее всего это 28 июня. Итак, по Кремлеву получается, что нарком нагло лжет, поскольку он в течение этих шести дней ежедневно, причем по нескольку раз на день, встречался со Сталиным в его кремлевском кабинете. Вот как выглядит временной расклад его посещений кремлевского кабинета Сталина в эту «чуть ли не неделю» согласно Журналу учета посетителей кремлевского кабинета Сталина:

— 22 июня трижды: 8.15–8.30; 9.40–10.20; 15.20–15.45;

— 23 июня дважды: 3.45–5.25; 23.55–00.50;

— 24 июня дважды: 16.20–17.05; 16.45–17.00{43};

— 25 июня трижды: 01.40–05.50; 20.30–21.40; 21.05–24.00{44};

— 26 июня дважды: 14.50–16.10; 22.00–22.20;

— 27 июня дважды: 21.30–23.30; 01.30–02.35 (уже на 28 июня).

Поскольку подлинность записей в Журнале регистрации посетителей кремлевского кабинета Сталина не вызывает никаких сомнений, то вышеприведенные выписки из Журнала как бы красноречиво «поддерживают» версию С. Кремлева — лгал, мол, отважный адмирал, втаптывая тем самым в грязь Сталина и косвенно поддерживая своего гонителя Хрущева. Таким образом, появились и сосуществуют две взаимоисключающие версии, объясняющие поведение вождя в первые дни, возникшие якобы благодаря свидетельству адмирала Н. Г. Кузнецова:

— В. М. Жухрая, что Сталин тяжело болел и не мог находиться в Кремле, пластом пролежав 23–25 июня с температурой за 40 °C, которая засвидетельствована врачом-отоларингологом (ЛОР) профессором Б. С. Преображенским;

— С. Кремлева, что адмирал однозначно лгал, что не мог добиться приема Сталиным в течение «чуть ли целой недели».

При этом Журнал как бы однозначно подтверждает версию С. Кремлева, одновременно опровергая версию В. М. Жухрая, поскольку вождь в течение всей недели, с 22 по 28 июня, включительно принимал в своем кремлевском кабинете посетителей, но и по первой и по второй версии получается, что адмирал лжет. Действительно, разница небольшая — отсутствовал ли Сталин в Кремле три дня или чуть ли не неделю, как это якобы (по С. Кремлеву) утверждает адмирал Кузнецов сам лично, по первой версии, или приписывает ему эту ложь С. Кремлев.

Загадка, да и только!

Глава 4 КАК ЭТО БЫЛО?

4.1. Расставим все точки над «i»

Как уже говорилось, практически все исследователи «загадочного» поведения Сталина в первые дни войны спотыкаются на главном вопросе: почему И. В. Сталин не выступил с обращением к народу 22 июня 1941 года? И всяк по-своему пытается объяснить этот феномен, о чем выше уже упоминалось (А. Мартиросян, О. Рубецкий). Приведем еще одно объяснение, которое выдвинул И. Пыхалов в своей книге «Великая оболганная война»:

«А как же быть с тем, что 22 июня по радио выступил не Сталин, а Молотов? Ну, во-первых, как мы видели из воспоминаний Димитрова, текст речи Молотова был плодом коллективного творчества собравшихся в сталинском кабинете членов Политбюро. Во-вторых, рассматривающие этот факт как непреложное доказательство сталинской растерянности совершают весьма распространенную ошибку, перенося нормы сегодняшней политической жизни на реалии предвоенного СССР. В самом деле, современный политик западного типа просто обязан мелькать на телеэкране, раздавая интервью и выступая с речами по поводу и без повода. Однако Сталину завоевывать симпатии «электората» было ни к чему. Поэтому, не будучи записным оратором вроде Троцкого и прочих безвременно ушедших из жизни «пламенных революционеров», выступал он крайне редко.

Так, за весь 1936 год Сталин выступил с одной-единственной публичной речью — «О проекте Конституции…», 25 ноября. В 1937 году Иосиф Виссарионович выступает трижды: два раза на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) и затем — 13 декабря перед московскими избирателями, в канун выборов в Верховный Совет. Однако в следующем, 1938 году вождь советского народа порадовал нас лишь одной речью, выступив в мае перед работниками высшего образования.

В 1939 году Сталин выступил на XVIII съезде партии с программной речью о работе Центрального комитета. И больше ни разу.

В 1940 году Сталин ни разу не выступал публично. Так же, как и в первой половине 1941-го, вплоть до 3 июля, когда прозвучало его обращение к советскому народу. (А как же быть с его выступлением перед выпускниками военных академий 5 мая 1941 г., где И. В. Сталин произнес 40-минутную речь, которая, правда, никогда не публиковалась. — А.К.)

Поэтому, когда 22 июня по радио выступил Молотов, фактически являвшийся вторым лицом в государстве, это выглядело вполне естественным. Особенно если учесть, что свои речи Сталин готовил сам и в то утро перед ним стояла дилемма: или организовывать отпор немецкому вторжению, или все бросить и заняться составлением обращения к гражданам СССР. Выбор был очевиден. В результате в первые часы войны Сталин утвердил текст директивы № 2 военным советам приграничных округов и ВМФ о внезапном нападении Германии и боевых задачах войск, проект Указа Президиума Верховного Совета СССР о мобилизации военнообязанных и ряд других документов. А вот с речью выступил лишь 11 дней спустя»{45}.

Оригинально, конечно, но неубедительно. Действительно, Сталину не было нужды завоевывать симпатии своего народа. Но ведь речь идет о таком неординарном событии, когда все другие причины редких выступлений вождя не идут ни в какое сравнение с ним и народ ждал, что скажет Сталин в этот трудный час. И только смерть вождя или тяжелая болезнь могли стать причиной того, что с обращением к народу выступил не И. В. Сталин, а В. М. Молотов. Наконец, аргументацию И. Пыхалова опровергает сам факт обращения Сталина к народу 3 июля. Да, крайне редко выступал Сталин, но в 1941 году он еще раз выступил с трибуны мавзолея В. И. Ленина 7 ноября на знаменитом параде войск в честь 23-й годовщины Великой Октябрьской Социалистической Революции. Но все становится очевидным, если принять версию В. М. Жухрая — Сталин не мог выступить, поскольку был тяжело болен.

В. М. Жухрай приводит эпизод, имеющий важнейшее значение для объяснения последующего поведения вождя, в недавно вышедшей книге «Сталин», в специальном подразделе под заголовком «Болезнь Сталина»:

«Субботний день — 21 июня 1941 года — у профессора Преображенского выдался сложным. С утра две ответственные консультации, затем — обход палат в стационаре, а после обеда, когда уже подумывал уехать домой (обещал жене пораньше приехать на дачу в Переделкино), вдруг привезли жену наркома, у которой открылось горловое кровотечение — последствие неудачно вырезанных гландов. Женщина оказалась капризной и к тому же трусихой. Долго не решалась раскрыть рот, опасаясь, что она чего доброго захлебнется собственной кровью, и за эту дуреху придется отвечать. Борис Сергеевич, изменив своей обычной корректности в обращении с людьми и пациентами, тем более пациентками, не сдержался и прикрикнул на женщину. И та, то ли растерявшись от неожиданности, то ли сама испугавшись возможных последствий своего упрямства, вдруг широко раскрыла рот. И профессор смог наконец остановить кровотечение. Когда закончил и, помыв руки, собрался снять халат, его срочно вызвали в наркомат для участия в консилиуме в связи с внезапной смертью ответственного сотрудника.

И лишь к ночи 22 июня 1941 года профессор наконец попал домой. Уставший, он решил побыть один в городской квартире, а на дачу поехать утром. Известив об этом по телефону жену, Преображенский поужинал по-холостяцки яичницей и чаем и вышел перед сном на балкон.

Москва сверкала внизу мириадами огней. Подгоняемый теплым июньским ветром, в воздухе кружился тополиный пух. Казалось, что лето вдруг отступило и на улице разгулялась снежная метель. Борису Сергеевичу даже припомнились слова из услышанной когда-то песни:

Вьюжит тополиная метелица, Пухом нежным по дорожкам стелется.

Зачарованный причудливым зрелищем, Преображенский, забыв усталость и сон, долго стоял на балконе. Он не сразу услышал звонок. И лишь когда тот повторился — более громко и продолжительно — Борис Сергеевич, наконец, подошел к двери:

— Кто там?

Из-за двери ответили:

— Открывайте, НКВД.

Отперев дверь, Преображенский увидел перед собой трех молодых людей в военной форме. Не ожидая приглашения, они тотчас вошли в квартиру. Предъявивший удостоверение на имя капитана госбезопасности сказал:

— Собирайтесь, профессор, — поедете с нами.

Борис Сергеевич почувствовал, как у него вдруг отяжелели ноги. Однако он еще попытался сохранить самообладание и придать своему голосу лишь оттенок удивления.

— Куда?

— Там узнаете.

Преображенский, с трудом подавляя волнение, попросил:

— Разрешите позвонить жене на дачу.

— У нас нет времени, — сухо ответил капитан. — Собирайтесь.

Сомнений больше не оставалось — это арест. Помедлив, Борис Сергеевич тихо, почти равнодушно проговорил:

— Мне собрать вещи?

— Этого не потребуется. Возьмите только ваши инструменты.

Освежающий воздух мгновенно наполнил легкие, и на несколько секунд перехватило дыхание. Вероятно, внезапно нахлынувшее облегчение отразилось и в глазах профессора. И это заметил капитан. В уголках его губ на миг возникла и тотчас погасла усмешка. Преображенский поспешно прошел в кабинет и тут же возвратился с саквояжем, который всегда был у него наготове.

Капитан кивком головы пригласил его к выходу. На бешеной скорости, почти не притормаживая, расчищая себе дорогу резкой сиреной спецсигнала, автомобиль вскоре вынес их на Минское шоссе. Спустя несколько минут они свернули на боковую дорогу, прорезавшую лесной массив параллельно шоссе. Борис Сергеевич тотчас узнал эту дорогу — по ней он много раз ездил в Волынское, так называемую ближнюю кунцевскую дачу Сталина, теперь он окончательно успокоился.

Борис Сергеевич Преображенский много лет лечил И. В. Сталина, который имел слабое горло и часто болел ангинами, однако удалять гланды отказывался.

В дверях дома профессора встретил начальник личной охраны Сталина комиссар госбезопасности Власик. Молча кивнув на приветствие, он ввел Преображенского в зал, где обычно проходили выездные заседания Политбюро. На широком диване, под теплым одеялом, лежал Сталин. На столике возле него стояли несколько бутылок «Боржоми», стакан молока, настольная лампа и лежало несколько папок.

Власик вышел, осторожно притворив за собой дверь. Борис Сергеевич приблизился к дивану.

— Посмотрите, профессор, что со мной, — хрипло и едва слышно проговорил Сталин. — Не могу глотать. Отвратительно себя чувствую.

Попросив разрешения зажечь настольную лампу, Преображенский осмотрел горло и поставил диагноз: тяжелейшая флегмонозная ангина. Термометр показал температуру за сорок.

— Не могу вам не сказать, товарищ Сталин, — вы серьезно больны. Вас надо немедленно госпитализировать и вскрывать нарыв в горле. Иначе может быть совсем плохо.

Сталин устремил на Преображенского горящий пристальный взгляд:

— Сейчас это невозможно.

— Тогда, быть может, я побуду возле вас? Может потребоваться экстренная помощь.

Преображенский проговорил это как можно мягче, но профессиональная требовательность все же проявилась в его тоне. И Сталин почувствовал это. Взгляд его сделался жестким.

— Я как-нибудь обойдусь. Не впервой. Поезжайте домой. Будет нужно — позвоню.

Борис Сергеевич еще с минуту стоял, растерянно глядя на Сталина.

— Поезжайте, профессор, — уже мягче произнес Сталин.

Но едва Преображенский сделал несколько шагов к выходу, как Сталин окликнул его. Голос его был тихим, но твердым:

— Профессор!

Борис Сергеевич замер на мгновение, затем, обернувшись, быстрыми легкими шагами приблизился к больному.

— Профессор, о моей болезни — никому ни слова. О ней знаете только вы и я.

— Да, да, — так же тихо проговорил Преображенский, невольно цепенея под устремленным на него пронизывающим взглядом Сталина. — Я понял, товарищ Сталин. Я буду наготове. Если что — сразу приеду. Спокойной вам ночи, товарищ Сталин.

Та же машина, с той же бешеной скоростью, оглушая спящий город сиреной спецсигнала, доставила профессора Преображенского домой.

Не прошло и часа, как в зал, где лежал больной Сталин, вошел начальник дежурной девятки и, выждав, пока тот обратил на него внимание, произнес:

— Простите, товарищ Сталин. Звонит начальник Генерального штаба Жуков. У него чрезвычайное сообщение. Он просит вас подойти к телефону»{46}.

Затем следует телефонный разговор между И. В. Сталиным и Г. К. Жуковым, воспроизведенный в первой главе по воспоминаниям Жукова. Далее В. М. Жухрай пишет:

«Положив после разговора с Жуковым трубку телефона на рычаг, Сталин оперся рукой о стул. Дурнотное состояние охватывало его все сильнее. Сталину временами казалось, что он теряет сознание. Однако надо было, вопреки строжайшему запрету врача, ехать в Кремль.

Сталин нажал кнопку звонка на стене и вошедшему Власику приказал подать к подъезду машину. Одевшись, с трудом сел в машину рядом с шофером, приказал: «В Кремль»{47}.

Несмотря на тяжелую болезнь, Сталин целый день 22 июня 1941 года провел в Кремле, однако выступать с обращением к народу он не мог физически, поручив это сделать второму лицу государства В. М. Молотову, о чем уже подробно говорилось выше, то есть без всяких дебатов на тему: «Кому выступать?».

Опираясь на свидетельства Б. С. Преображенского, которого В. М. Жухрай хорошо знал по совместной длительной работе во Втором Медицинском институте им. Н. И. Пирогова Академии медицинских наук СССР, автор версии о тяжелой болезни И. В. Сталина дополняет картину следующими, уже собственными соображениями:

«Лишь вечером 22 июня 1941 года Сталин возвратился в Волынское. Каких сил потребовалось от него, чтобы выдержать прошедшую ночь и день, — никто никогда не узнает. Однако никто не догадался о подлинном состоянии Сталина.

И только когда Сталин не раздеваясь (на это сил уже не оставалось) лег на диван и закрыл глаза, силы оставили его и на какое-то время (какое именно, сегодня установить невозможно) впал в забытье.

Сталин трое суток— 23, 24 и 25 июня 1941 года — пролежал пластом, никого не принимая, без еды. Есть из-за нарыва в горле он не мог. В эти дни, кто бы ни звонил, получали один и тот же ответ: «Товарищ Сталин занят и разговаривать с вами не может».

О том, что Сталин на три дня впал в забытье, это безусловно художественный вымысел В. Жухрая, поскольку он не называет свидетелей такого состояния вождя. Скорее всего, именно эти художественные подробности болезни Сталина и вызывали недоверие серьезных исследователей и к самой версии В. Жухрая. Как уже отмечалось выше, пока никто из исследователей всерьез не рассматривал данную версию, поскольку ее как бы начисто отвергают данные Журнала регистрации посетителей кабинета Сталина. Даже Б. Соловьев и В. Суходеев, которые признают сам факт болезни Сталина, чем и объясняют его отказ от выступления по радио 22 июня, однако при этом утверждают, что тяжелобольной Сталин все эти три дня все-таки принимал в своем кремлевском кабинете посетителей, поскольку об этом красноречиво говорят записи в Журнале регистрации.

Именно записи посетителей кабинета Сталина бьют наповал версию В. Жухрая, отнеся ее к очередному мифу, — Сталин вообще на три дня отключился от активной жизни, находясь на грани жизни и смерти. То есть вместо мифа о трехдневной «прострации» появился как бы еще один миф о трехдневном «коматозном состоянии» вождя. Хрен редьки не слаще!

Но ведь профессор Преображенский свидетельствует о наличии у Сталина тяжелейшего состояния с температурой за 40 °C, то есть состояния, когда можно запросто впасть в забытье. Ну а если профессор несколько напутал с датой своего вызова к Сталину? Скажем на одну неделю. Сталин часто болел ангинами, мог ведь он заболеть не в ночь на 22 июня, а 15 июня, например, или еще на пару дней раньше? Тот же теплый июньский вечер, тот же тополиный пух, тот же «холостяцкий» ужин профессора яичницей и чаем? Ведь не вел же профессор дневниковых записей, так что и запамятовать мог.

Открываем Журнал регистрации и убеждаемся, действительно, все это могло быть и на неделю раньше. Сталин не принимал посетителей в своем кремлевском кабинете 12 и 13 июня. Вечером 14 июня он принял с 20 ч. 45 мин. до 23 ч. 20 мин. всего лишь пятерых посетителей (Маленков, Кобулов, Шахурин, Дементьев и Хрущев), а 15 июня снова никого не принимал. Ситуация почти зеркальная в сравнении с 21–25 июня. Только неделю назад Сталин «заболел» 12 июня, «проболел» 13 июня, собрался с силами и выехал в Кремль на три часа, а вернувшись на Ближнюю дачу, вызвал профессора Преображенского, поскольку «болезнь обострилась». Да и 16 июня он прибыл в Кремль всего лишь на 50 минут, приняв Вознесенского и Хрущева.

Явно нездоров был вождь всю предыдущую неделю?!

Но адмирал Н. Г. Кузнецов убедительно подтверждает свидетельства профессора Преображенского о том, что И. В. Сталин тяжело болел именно с 22 по 25 июня 1941 года! Подтверждение это косвенное, Н. Г. Кузнецов, как и все другие лица в окружении Сталина (кроме, естественно, В. М. Молотова), ничего не знал о болезни Сталина. Но он своим утверждением, что в течение трех дней не мог добиться встречи со Сталиным, дает нам ключ к разгадке этой «таинственной» истории, заключающейся в том, что якобы тяжелобольной Сталин, пластом пролежавший в забытьи трое суток, одновременно активно принимал посетителей в своем кремлевском кабинете. Короче говоря, пора расставить все точки над «i» и довести до любопытного читателя простую истину — никакой загадки в поведении больного Сталина просто не существовало! Разгадка находится в том же Журнале учета посетителей кремлевского кабинета И. В. Сталина.

4.2. А был ли мальчик?!

Хотя опубликованные в виде отдельной книги, выпущенной в 2008 году издательством «Новый хронограф», журналы учета посетителей кремлевского кабинета И. В. Сталина носят название «На приеме у Сталина», на самом деле не всех посетителей, побывавших в этом кабинете, принимал лично И. В. Сталин. Убедиться в этом нетрудно, следует лишь, например, внимательно изучить записи в журналах с 22 августа 1933 года по 31 октября этого же года. Добросовестно исполнявший свои обязанности дежурный секретарь сделал тогда следующие пометки:

— 22 августа 1933 года — «Во время отсутствия тов. Сталина».

— 4 ноября 1933 года — «В присутствии т. Сталина».

Действительно, в указанный период времени И. В. Сталин не принимал в своем кремлевском кабинете посетителей, поскольку в августе 1933 года ему был предоставлен полуторамесячный отпуск. Как правило, в решениях Политбюро ЦК ВКП(б) о предоставлении отпусков Сталину не оговаривалось, кто будет замещать его в качестве председательствующего на заседаниях Политбюро. В 1933 году в протоколе заседания Политбюро, которым Сталину был предоставлен отпуск, отмечено, что на время отсутствия Сталина замещать его в Комиссии Обороны будет Л. М. Каганович. Имеется в виду совместная Комиссия Политбюро и СНК по обороне, работавшая с 1930 года, наряду с Советом труда и обороны СССР (СТО), образованным 17 августа 1923 года вместо Совета труда и обороны РСФСР. Председателями СТО были последовательно Ленин, Каменев и Рыков, а с 19 декабря 1930 года — Молотов.

Поскольку в состав совместной Комиссии Политбюро и СНК по обороне входили все члены Политбюро, то естественно предположить, что и на «хозяйстве» в Политбюро тогда был оставлен тоже Л. М. Каганович, бывший в то время по совместительству еще и первым секретарем Московского (областного. — А.К.) комитета и Московского городского комитета ВКП(б). Пока И. В. Сталин отдыхал на юге, его соратники собирались в кремлевском кабинете вождя 21 раз! При этом в 17 случаях из 21 заседание вел Л. М. Каганович (он первым входил в кабинет и последним уходил из кабинета), в 3 случаях — В. М. Молотов (22.08,25.09 и 25.10) и однажды В. В. Куйбышев (19.09, при отсутствии в этот день Кагановича и Молотова). При этом можно поставить под сомнение, что 22 августа, то есть в первый раз, когда заседание Политбюро проводилось без Сталина, председательствовал В. М. Молотов. В этот день он вошел вместе с Л. М. Кагановичем в кабинет И. В. Сталина в 20 ч. 10 мин. и вышел из кабинета с ним же в 23 ч. 35 мин. Секретарь, скорее всего, еще не знал, что на «хозяйстве» остался Л. М. Каганович, и первым по привычке записал в Журнале именно В. М. Молотова, часто и раньше председательствовавшего на заседаниях Политбюро в отсутствие Сталина. Тоже можно сказать и о записи в Журнале от 25 октября, где Молотов снова записан первым, хотя вместе с ним в 19 ч. 00 мин. вошел, а в 22 ч. 50 мин. вышел оставшийся на «хозяйстве» Л. М. Каганович. Однако 25 сентября заседание вел (или только открывал его), скорее всего, именно В. М. Молотов, вошедший на 20 минут раньше Л. М. Кагановича (в 16 ч. 40 мин.), хотя вышли они вместе в 20 ч. 30 мин.

То, что на «хозяйстве» был оставлен именно Л. М. Каганович, подтверждает следующий факт: из 17 заседаний Политбюро, которые вел Л. М. Каганович, в 11 случаях В. М. Молотов отсутствовал. Тем не менее, согласно записи в Журнале регистрации посетителей, заседания проводил в 3 случаях (или в одном?) В. М. Молотов и однажды В. В. Куйбышев, то есть именно эти трое членов Политбюро как бы делили между собой лидерство в отсутствие вождя. Судя по записям, в кабинете Сталина в его отсутствие собирались члены Политбюро, а также приглашенные лица, которые либо принимали непосредственно участие в обсуждении вопросов, выносимых на заседание, либо вызывались для решения и согласования тех или иных вопросов, по которым они заслушивались.

Не исключено, что подобные заседания членов Политбюро в кабинете И. В. Сталина проводились в его отсутствие не только в 1933 году, когда пунктуальный секретарь сделал соответствующие пометки в Журнале, но и в другие годы, особенно в послевоенные, когда И. В. Сталин на длительное время отбывал на отдых из Москвы.

Вообще Сталин постепенно удалялся от активной деятельности, особенно характерной для него в годы войны, когда он работал практически без отдыха. А вот уже в первую послевоенную осень он позволил себе полуторамесячный отпуск. 3 октября было принято решение Политбюро о предоставлении отпуска Сталину, а через неделю в «Правде» появилось сообщение, что 9 октября Сталин отбыл на отдых. И даже первый послевоенный парад войск на Красной площади, посвященный 28-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, состоялся в отсутствие Сталина. Последнее заседание Политбюро перед отъездом Сталина на отдых состоялось 8 октября 1945 года, а затем следует длительный перерыв, более двух месяцев, вплоть до 17 декабря 1945 года, когда прием возобновился.

Отсутствие посетителей кабинета Сталина в течение этого времени, скорее всего, объясняется тем, что в послевоенное время Политбюро все реже собиралось на совещания, тем более в отсутствие Сталина. Эта тенденция особенно проявилась после перенесенного Сталиным тяжелого заболевания в 1949 году. Так, в 1950 году Политбюро собиралось всего 6 раз, в 1951 году— 5 раз, а в 1952 году всего лишь 4 раза{48}. В последующие послевоенные годы интервалы отсутствия записей в Журнале регистрации последовательно увеличивались. В 1946 году перерыв в приемах в кремлевском кабинете вождя составил уже более трех месяцев (с 8 сентября по 20 декабря), в 1947 году — три месяца (с 15 августа по 17 ноября), в 1948 году — три месяца (с 4 сентября по 1 декабря), в 1949 году— немногим больше трех месяцев (с 3 сентября по 9 декабря), в 1950 году перерыв в приемах составил уже около пяти месяцев (со 2 августа по 21 декабря). Следующий перерыв длился уже более полугода — с 10 августа 1951 года по 11 февраля 1952 года. То есть в течение временных интервалов, когда записи в журналах регистрации посетителей отсутствовали, члены Политбюро на заседания не собирались.

Однако на «хозяйстве» в отсутствие вождя кто-то должен был оставаться. «Если раньше Сталин поручал ведение дел по линии Политбюро Л. М. Кагановичу или В. М. Молотову, то в последние годы жизни он, похоже, опасался доверять управление партией и страной кому-либо одному из своего ближайшего окружения и поэтому в свое отсутствие как бы разделял функции первого лица между соратниками. Это видно из того, что в ноябре 1952 года Бюро Президиума ЦК КПСС приняло решение, что в случае отсутствия Сталина председательствовать на заседаниях поочередно будут Г. М. Маленков, Н. С. Хрущев и Н. А. Булганин. Им и поручалось рассмотрение текущих вопросов на заседаниях Политбюро. Поскольку Сталин был также Председателем Совета Министров СССР, предусматривалось, что заседания правительства в отсутствие Сталина будут вести поочередно Л. П. Берия, М. Г. Первухин и М. З. Сабуров. Этим же решением заседания Секретариата ЦК КПСС поручалось вести Г. М. Маленкову, Н. М. Пегову и М. А. Суслову. Так Сталин пытался застраховать себя от возможности поползновения на верховную власть в свое отсутствие»{49}.

Заседания Правительства и Секретариата ЦК КПСС в кремлевском кабинете Сталина не проводились, а вот заседания членов Политбюро, проводились в кабинете, как правило, под председательством вышеуказанных членов Бюро Президиума ЦК. Так, 3; 5; 17 и 27 ноября 1952 года председательствовал Г. М. Маленков. Он же председательствовал 2; 5; 6 января и 2; 16 февраля 1953 года. Н. А. Булганин председательствовал 13 и 22 ноября и 16 декабря 1952 года, а Н. С. Хрущев — 15 декабря 1952 года. Сам Сталин в последние 4 месяца после принятия вышеуказанного решения о статусе 3 «триумвиров» проводил заседание Бюро Президиума ЦК всего лишь пять раз (20 ноября, 13 и 22 января 1953 года, а также 7 и 17 февраля этого же года). Именно в эти дни первыми в списке посетителей не значатся члены «триумвирата» — Г. М. Маленков, Н. А. Булганин и Н. С. Хрущев. Кроме того в этот период вождь дважды принимал одиночных посетителей (14 ноября Г. М. Маленкова и 18 декабря С. А. Гоглидзе). Похоже, что Сталин проводил еще одно заседание Политбюро — 1 декабря 1952 года. В этот день, согласно записям в Журнале регистрации посетителей, в кабинет Сталина на 25 минут входил А. Н. Поскребышев (с19 ч. 25 мин. по 19 ч. 50 мин.), а затем согласно пометке, сделанной в Журнале дежурным секретарем, «Пошли в зал П/б, где были до 23 ч. 50 мин.». Кто из членов Политбюро «пришел в зал П/б» (видимо, зал заседаний Политбюро), не известно, однако нам это не так уж и важно знать, учитывая конечную цель настоящего исследования. Важно было уловить тенденцию при формировании структуры записей в Журнале, а именно, в отсутствие И. В. Сталина в начале списка посетителей стоял тот член Политбюро (чаще всего это был В. М. Молотов, особенно в послевоенные годы, но лишь до ноября 1952 года), который вел заседания, он же последним убывал из кабинета. Точно так же с ноября 1952 года первым входил в кабинет Сталина и последним выходил из него тот член Бюро Президиума ЦК КПСС (из состава «триумвирата»), который проводил его заседание{50}.

Эта тенденция в структуре записей была нарушена со 2 по 9 марта 1953 года, когда И. В. Сталин находился в коматозном состоянии, а 5 марта скончался. Однако записи посетителей кабинета Сталина продолжались, то есть с формальной точки зрения (которой придерживаются абсолютно все исследователи этого вопроса: если есть запись в Журнале — значит Сталин на месте) Сталин «принимал» посетителей со 2 по 9 марта включительно.

Следует, однако, обратить внимание на такую, на наш взгляд, существенную деталь: слева от даты «2 марта 1953 года» сделана пометка красным карандашом в виде черты, как бы отделяющей дееспособного Сталина от него же, но впавшего в коматозное состояние. Для установившейся структуры оформления записей лиц, посещавших кремлевский кабинет Сталина, эта черта означает, что все последующие посещения его кабинета осуществляются в отсутствие Сталина (за «чертой» его жизни){51}.

На самом деле И. В. Сталин последний раз принимал посетителей в своем кабинете 17 февраля 1953 года, когда он принял девять человек, в том числе Чрезвычайного и Полномочного Посла Индии в СССР К. Менона и сопровождавших его лиц. Но в эти скорбные дни в кабинете Сталина на короткое время (2 марта всего на 20 минут с 10 ч. 40 мин. до 11 ч. 00 мин. и на 1 час — с 20 ч. 25 мин. до 21 ч. 25 мин.) собирались члены Бюро Президиума ЦК КПСС и медицинские работники, участвующие в реанимационных мероприятиях (И. И. Куперин — начальник Лечебно-санитарного управления Кремля; А. Ф. Третьяков — министр здравоохранения СССР), а также другие приглашенные должностные лица, участвующие в мероприятиях по организации похорон И. В. Сталина.

Последняя запись в Журнале сделана 9 марта 1953 года, когда в кабинете Сталина на 40 минут — с 2 ч. 30 мин. до 3 ч. 10 мин. — собрались члены бывшего Политбюро: Маленков, Берия, Булганин, Ворошилов, Каганович, Микоян, Молотов, Хрущев, как бы для того, чтобы подвести черту под целой эпохой, связанной с именем Иосифа Виссарионовича Сталина и с этим кабинетом, где он трудился (без одного с небольшим года) тридцать лет, сыграв важную роль в политической судьбе каждого из них.

Между прочим, известный историк Ю. Жуков, написавший 2-томную монографию о «Ином Сталине» (т. I. «Иной Сталин», М., «Вагриус», 2003, и т. II. «Сталин: Тайны власти», М., «Вагриус», 2005) в своем интервью журналу «Наш Современник» (№ 12, 2004 г.) заявил, что: «С 16 января 1951 года, (после третьего инсульта) Сталин вообще уже не работал. Ему отказывала память, он перестал соображать». Имеются и другие доказательства, что в последние два года жизни Сталин практически отошел от деятельности, и Журналы регистрации посетителей его кремлевского кабинета красноречивое тому свидетельство, поскольку приемы посетителей и проведение заседаний Политбюро в течение этого периода проводили практически только «доверенные» члены Политбюро. Но это уже совсем другая история, и здесь не совсем уместно проводить анализ этих сенсационных, как бы поаккуратнее выразиться, версий, поскольку задача настоящей книги несколько иная!

А теперь обратимся к записям в Журнале регистрации посетителей кремлевского кабинета И. В. Сталина, сделанным за период с 22 июня по 3 июля 1941 года, применив для расшифровки вышеуказанный алгоритм в оформлении структуры записей посетителей, для того чтобы выяснить — кто же принимал посетителей в кремлевском кабинете Сталина в эти дни?

4.3. Как это было

Итак, кто и в какое время посещал кремлевский кабинет И. В. Сталина в эти тревожные дни, а также кто их принимал? Нет надобности воспроизводить и анализировать записи в Журнале регистрации посетителей за 22 июня 1941 года, поскольку в первой части книги данная ситуация уже была подробно проанализирована, из чего со стопроцентной вероятностью следовало, что Сталин находился в своем кабинете с 5 ч. 45 мин. до 16 ч. 45 мин. То есть, будучи тяжелобольным, он провел в своем кабинете 11 часов. А вот 23 июня И. В. Сталин в кабинете не появлялся, как это следует из нижеприведенной таблицы № 1.

Таблица № 1. 23 июня 1941 года

№ п/п Посетители кабинета И. В. Сталина Время входа Время выхода I Утренний прием 1 В. М. Молотов 3 ч. 20 мин 6 ч. 25 мин. 2 К. Е. Ворошилов 3 ч. 25 мин. 6 ч. 25 мин. 3 Л. П. Берия 3 ч. 25 мин. 6 ч. 25 мин. 4 С. К. Тимошенко 3 ч. 30 мин. 6 ч. 10 мин. 5 Н. Ф. Ватутин 3 ч. 30 мин. 6 ч. 10 мин. 6 Н. Г. Кузнецов 3 ч. 45 мин. 5 ч. 25 мин. 7 Л. М. Каганович 4 ч. 30 мин. 5 ч. 20 мин. 8 П. Ф. Жигарев 4 ч. 35 мин. 6 ч. 10 мин. Последние вышли в 6 ч. 25 мин. II Вечерний прием 1 В. М. Молотов 18 ч. 45 мин. 1 ч. 25 мин. 2 П. Ф. Жигарев 18 ч. 25 мин. 20 ч. 45 мин. 3 С. К. Тимошенко 18 ч. 50 мин. 20 ч. 45 мин. 4 В. Н. Меркулов 19 ч. 10 мин. 19 ч. 25 мин. 5 К. Е. Ворошилов 20 ч. 00 мин. 1 ч. 25 мин. 6 Н. А. Вознесенский 20 ч. 50 мин. 21 ч. 25 мин. 7 Л. З. Мехлис 20 ч. 55 мин. 22 ч. 40 мин. 8 Л. M. Каганович 23 ч. 15 мин. 1 ч. 10 мин. 9 Н. Ф. Ватутин 23 ч. 55 мин. 00 ч. 55 мин. 10 С. К. Тимошенко 23 ч. 55 мин. 00 ч. 55 мин. 11 Н. Г. Кузнецов 23 ч. 55 мин. 00 ч. 50 мин. 12 Л. П. Берия 24 ч. 00 мин. 1 ч. 25 мин. 13 Н. С. Власик 00 ч. 50 мин. 00 ч. 55 мин. Последние вышли в 1 ч. 25 мин 24.VI.41.

Как утреннее, так и вечернее заседание Ставки Главного Командования в кремлевском кабинете Сталина проводил В. М. Молотов, который первым входил в кабинет Сталина и последним, в числе других членов Ставки выходил из кабинета. Структура записей в Журнале регистрации посетителей в точности соответствует ранее рассмотренным случаям, когда Сталин в кабинете отсутствовал. Таким образом, 23 июня 1941 года Сталин отсутствовал в Кремле, оставаясь на Ближней даче в связи с тяжелой болезнью.

Следует обратить особое внимание на моменты присутствия в кабинете Сталина наркома Военно-морского флота Н. Г. Кузнецова. Как нам уже известно, он утверждал в своей книге «Накануне», что 22, 23 и 24 июня не мог найти Сталина и добиться встречи с ним. Однако в книге В. Булатова утверждается, что:

«Поздно вечером 23 июня Николай Кузнецов был вызван к Сталину. В кабинете находились члены Политбюро ЦК ВКП(б) и нарком обороны. Заслушав сообщение наркома ВМФ о положении на флотах, И. В. Сталин разрешил нанести совместный удар авиации и надводных кораблей по румынской военно-морской базе Констанца. Он также поддержал предложение начать активные минные постановки в водах противника. Возросла минная угроза и для советского Военно-морского флота»{52}.

Поскольку в книгах самого адмирала Н. Г. Кузнецова этот эпизод не приводится, то следует предположить, что автор воспользовался «Хронологией основных событий жизни, государственной и общественной деятельности Адмирала флота Советского Союза Кузнецова Николая Герасимовича», которая приводится в качестве приложения в книге адмирала «Крутые повороты», выпущенной через 21 год после смерти автора издательством «Молодая гвардия». В «Хронологии» об этом эпизоде сказано следующее:

«23 июня — вызван к И. В. Сталину, в присутствии членов Политбюро и наркома обороны, доложил о положении на флотах», и не больше{53}.

В комментарии к «Хронологии» отмечается, что:

«В основу настоящей Хронологии положены документы государственных архивов, личного (семейного) архива Н. Г. Кузнецова, исторические монографии и энциклопедические издания, периодическая печать времен Великой Отечественной войны и другие источники»{54}. Составителем книги «Крутые повороты» на основании оставленных адмиралом записок была его сноха Р. В. Кузнецова, которая, вероятно, воспользовалась материалами личного (семейного) архива Н. Г. Кузнецова для внесения в «Хронологию» указанного эпизода. Вполне возможно, что адмирал оставил какую-то запись о вызове его в Кремль в ночь на 24 июня 1941 года с докладом о положении на флотах. А вот был ли в этот день Сталин в Кремле, из «Хронологии» с очевидностью не следует, поскольку вызов в Кремль у всех однозначно ассоциировался как вызов к Сталину, что и отмечено в «Хронологии». Следовательно, все, что написано в книге В. Булатова о событиях 23 июня, кроме того, что «поздно вечером 23 июня Николай Кузнецов был вызван к Сталину» (читай — в Кремль), является художественным вымыслом автора.

Таким образом, в течение всего дня 23 июня 1941 года И. В. Сталин в Кремле отсутствовал и приема посетителей не вел. А вот прием посетителей 24 июня во второй половине дня, судя по структуре записей в Журнале регистрации посетителей, вел именно И. В. Сталин (таблица № 2).

Таблица № 2. 24 июня 1941 года

№ п/п Посетители кабинета И. В. Сталина Время входа Время выхода 1 В. А. Малышев 16 ч. 20 мин. 17 ч. 00 мин. 2 Н. А. Вознесенский 16 ч. 20 мин. 17 ч. 05 мин. 3 Кузнецов 16 ч. 20 мин. 17 ч. 05 мин. 4 Кизаков (Лен.) 16 ч. 20 мин. 17 ч. 05 мин. 5 И. М. Зальцман 16 ч. 20 мин. 17 ч. 05 мин. 6 М. М. Попов 16 ч. 20 мин. 17 ч. 05 мин. 7 Н. Г. Кузнецов (Кр. М. Фл.) 16 ч. 45 мин. 17 ч. 00 мин. 8 Л. П. Берия 15 ч. 50 мин. 20 ч. 25 мин. 9 В. М. Молотов 17 ч. 05 мин. 21 ч. 25 мин. 10 К. Е. Ворошилов 17 ч. 30 мин. 21 ч. 10 мин. 11 С. К. Тимошенко 17 ч. 30 мин. 20 ч. 55 мин. 12 Н. Ф. Ватутин 17 ч. 30 мин. 20 ч. 55 мин. 13 А. И. Шахурин 20 ч. 00 мин. 21 ч. 15 мин. 14 И. Ф. Петров 20 ч. 00 мин. 21 ч. 15 мин. 15 П. Ф. Жигарев 20 ч. 00 мин. 21 ч. 15 мин. 16 Ф. И. Голиков 20 ч. 00 мин. 21 ч. 20 мин. 17 А. С. Щербаков 18 ч. 45 мин. 20 ч. 55 мин. 18 Л. М. Каганович 19 ч. 00 мин. 20 ч. 35 мин. 19 С. П. Супрун 20 ч. 15 мин. 20 ч. 35 мин. 20 А. А. Жданов 20 ч. 55 мин. 21 ч. 31 мин. Последние вышли в 21 ч. 30 мин.

Судя по широкому спектру рассматриваемых вопросов и количеству приглашенных руководителей разного уровня и специалистов, прием действительно вел И. В. Сталин, который, вероятно, почувствовав некоторое облегчение, прибыл в Кремль и провел большую работу в течение 4 часов и 10 минут. Первой группой, вошедшей в кабинет Сталина в 16 ч. 20 мин., были «ленинградцы», с которыми, вероятно, обсуждались вопросы защиты города на Неве (М. М. Попов — командующий Ленинградским военным округом, Ф. И. Кузнецов — командующий Прибалтийским особым военным округом, а затем командующий Северо-Западным фронтом) и перевода крупнейших промышленных предприятий на выпуск боевой техники и вооружения (И. М. Зальцман — директор Кировского завода и Н. С. Казаков — директор Ижорского завода Наркомата тяжелого машиностроения). Видимо для выяснения вопросов взаимодействия с войсками моряков Балтийского флота на несколько минут (с 16 ч. 45 мин. до 17 ч. 00 мин.) приглашался нарком ВМФ Н.Г Кузнецов, который, вероятно, запамятовал этот кратковременный визит, поскольку спустя двадцать с небольшим лет написал, что 24 июня (в том числе) он не видел И. В. Сталина. На самом деле он не мог его видеть 23 и 25 июня и в данном случае ошибку наркома можно «списать» на аберрацию памяти. Ранее мы уже отмечали, что он указал на 22,23 и 24 июня, в течение которых он не мог связаться со Сталиным, хотя фактически это были два дня — 23 и 25 июня, когда прием в кабинете Сталина вел В. М. Молотов.

Поскольку фамилии Кузнецов, Попов, а также Петров весьма распространены, а в Журнале регистрации посетителей, к сожалению, инициалы имени и отчества приглашенных не указаны, то в научном комментарии к публикуемым журналам допущены неточности. Так, вместо М. М. Попова (командующий Ленинградским военным округом) указан Г. М. Попов (второй секретарь Московского городского комитета партии), который к вышеуказанной группе «ленинградцев» не мог иметь никакого отношения{55}.

Аналогичная неточность случилась также в отношении И. Ф. Петрова (начальник Центрального аэрогидродинамического института — ЦАГИ), который входил в группу военных авиаторов, принятых Сталиным с 20 ч. 00 мин. до 21 ч.15 мин. Однако в комментарии ошибочно указан Ф. Ф. Петров — конструктор артиллерийского вооружения, который в группу авиаторов попасть никак не мог.

Следует обратить особое внимание на сам факт прибытия в Кремль больного И. В. Сталина во второй половине 24 июня, хотя всего лишь на 4 часа, который напрочь дезавуирует утверждение В. М. Жухрая, что вождь все эти три дня (23, 24, 25 июня) лежал пластом в забытьи и не мог не только выехать в Кремль, но даже отвечать на телефонные звонки, не есть и не пить. Могучая воля вождя и чувство ответственности за судьбы страны и советского народа подняли с постели больного Сталина, почувствовавшего некоторое облегчение. Безусловно, крупнейший ЛОР-специалист профессор Б. С. Преображенский блестяще делал свое дело (он, по свидетельству охранника М. Е. Борисова, приезжал на Ближнюю дачу, правда не указав какого числа. Вероятнее всего это было 23 июня). При этом И. В. Сталин оказался больным весьма непослушным, нарушившим строжайшее предписание профессора соблюдать постельный режим. Как знать, возможно, Сталин уже 25 июня мог бы приступить к выполнению своих обязанностей в полном объеме, если бы он не нарушил постельный режим накануне.

Однако случилось то, что и должно было случиться. Ослабленный организм Сталина не выдержал сильнейшей нагрузки, связанной с его поездкой в Кремль 24 июня, и болезнь обострилась. В связи с этим 25 июня он не смог подняться с постели и прием посетителей в его кабинете снова провел В. М. Молотов (см. таблицу № 3).

Таблица № 3. 25 июня 1941 года

№ п/п Посетители кабинета И. В. Сталина Время входа Время выхода I. Утренний прием 1 В. М. Молотов 1 ч. 00 мин. 5 ч. 50 мин. 2 А. С. Щербаков 1 ч. 05 мин. 4 ч. 30 мин. 3 И. Т. Пересыпкин 1 ч. 07 мин. 1 ч. 40 мин. 4 Л. М. Каганович 1 ч. 10 мин. 2 ч. 30 мин. 5 Л. П. Берия 1 ч. 15 мин. 5 ч. 25 мин. 6 В. Н. Меркулов 1 ч. 35 мин. 1 ч. 40 мин. 7 С. К. Тимошенко 1 ч. 40 мин. 5 ч. 50 мин. 8 Н. Г. Кузнецов 1 ч. 40 мин. 5 ч. 50 мин. 9 Н. Ф. Ватутин 1 ч. 40 мин. 5 ч. 50 мин. 10 А. И. Микоян 2 ч. 10 мин. 5 ч. 30 мин. 11 Л. З. Мехлис 1 ч. 20 мин. 5 ч. 20 мин. Последние вышли в 5 ч. 50 мин. II. Вечерний прием 1 В. М. Молотов 19 ч. 40 мин. 1 ч. 15 мин. 2 К. Е. Ворошилов 19 ч. 40 мин. 1 ч. 15 мин. 3 В. А. Малышев 20 ч. 05 мин. 21 ч. 10 мин. 4 Л. П. Берия 20 ч. 10 мин. 21 ч. 10 мин. 5 Г. Г. Соколов 20 ч. 10 мин. 24 ч. 00 мин. 6 С. К. Тимошенко 20 ч. 20 мин. 24 ч. 00 мин. 7 Н. Ф. Ватутин 20 ч. 20 мин. 21 ч. 10 мин. 8 Н. А. Вознесенский 20 ч. 25 мин. 21 ч. 10 мин. 9 Н. Г. Кузнецов 20 ч. 30 мин. 21 ч. 40 мин. 10 Я. Н. Федоренко 21 ч. 15 мин. 24 ч. 00 мин. 11 Л. М. Каганович 21 ч. 45 мин. 24 ч. 00 мин. 12 Н. Г. Кузнецов 21 ч. 50 мин. 24 ч. 00 мин. 13 Н. Ф. Ватутин 22 ч. 10 мин. 24 ч. 00 мин. 14 А. С. Щербаков 23 ч. 00 мин. 23 ч. 50 мин. 15 Л. З. Мехлис 20 ч. 10 мин. 24 ч. 00 мин. 16 Л. П. Берия 00 ч. 25 мин. 1 ч. 15 мин. 17 Н. А. Вознесенский 00 ч. 25 мин. 1 ч. 00 мин. 18 А. Я. Вышинский 00 ч. 35 мин. 1 ч. 00 мин. Последние вышли в 1 ч. 00 мин.

26 июня И. В. Сталин, хотя и ослабленный после перенесенной болезни, вышел на работу и в течение 11 часов 10 минут принял в своем кабинете 28 посетителей. Фактически он принял 18 человек, поскольку некоторые посетители входили в кабинет дважды (Каганович, Молотов, Ватутин, Кузнецов, Жуков, Тимошенко) и даже трижды (Ворошилов и Берия). То есть И. В. Сталин сразу же вошел в привычный для него ритм работы, непрерывно принимая посетителей с 12 ч. 10 мин. до 23 ч. 20 мин.

Столь же напряженно трудился И. В. Сталин и 27 июня 1941 года, приняв в своем кремлевском кабинете 30 посетителей. Фактически был принят 21 человек, поскольку некоторые посетители входили в кабинет Сталина дважды (Вознесенский, Берия, Тимошенко, Кузнецов и Шахурин) и даже трижды (Молотов и Микоян). Принимал вождь посетителей непрерывно в течение 10 часов с 16 ч. 30 мин. до 2 ч. 40 мин. уже 28 июня 1941 г. А вот вечерний прием с 19 ч. 35 мин. до 00 ч. 05 мин. 28 июня снова вел Молотов, как это следует из таблицы № 4.

Итак, И. В. Сталин 28 июня 1941 года в своем кремлевском кабинете не появился, что, по воспоминаниям Я. Чадаева, вызвало тревогу у его соратников — уж не заболел ли вождь вновь? А поскольку Сталин не появился в Кремле и в следующие два дня, то это вызвало переполох у тех, кто не был осведомлен о том, что Сталин 29 и 30 июня вовсе не уединялся на своей даче, а активно работал, что подробно описано в предыдущих главах.

Однако, почему Сталин отсутствовал в Кремле 28 июня? Выходит прав был Я. Чадаев, записавший в своих воспоминаниях, что Сталин отсутствовал именно три дня, пребывая на даче, после того, как узнал о захвате немцами столицы Белоруссии? Ошибочно сместив дату посещения Сталиным Наркомата обороны, где у него состоялся резкий разговор с руководством наркомата, на два дня назад (с 29 на 27 июня), он ввел в заблуждение не только верхогляда Э. Радзинского, тут же сочинившего глупейшую историю о коварном Сталине, подвергшем испытанию на верность своих «бояр», но и более серьезных исследователей. Например, М. И. Мельтюхов, ссылаясь на воспоминания Микояна и Хрущева, пишет:

Таблица № 4.28 июня 1941 года.

№ п/п Посетители кабинета И. В. Сталина Время входа Время выхода 1 В. М. Молотов 19 ч. 35 мин. 00 ч. 50 мин. 2 Г. М. Маленков 19 ч. 35 мин. 23 ч. 10 мин. 3 С. М. Буденный 19 ч. 35 мин. 19 ч. 50 мин. 4 В. Н. Меркулов 19 ч. 45 мин. 20 ч. 20 мин. 5 Н. А. Булганин 20 ч. 15 мин. 20 ч. 20 мин. 6 П. Ф. Жигарев 20 ч. 20 мин. 22 ч. 10 мин. 7 Ф. Ф. Петров 20 ч. 20 мин. 22 ч. 10 мин. 8 Н. А. Булганин 20 ч. 40 мин. 20 ч. 45 мин. 9 С. К. Тимошенко 21 ч. 30 мин. 23 ч. 10 мин. 10 Г. К. Жуков 21 ч. 30 мин. 23 ч. 10 мин. 11 Ф. И. Голиков 21 ч. 30 мин. 22 ч. 55 мин. 12 Н. Г. Кузнецов 21 ч. 50 мин. 23 ч. 10 мин. 13 И. Г. Кабанов 22 ч. 00 мин. 22 ч. 10 мин. 14 П. М. Стефановский 22 ч. 00 мин. 22 ч. 10 мин. 15 С. П. Супрун 22 ч. 00 мин. 22 ч. 10 мин. 16 Л. П. Берия 22 ч. 40 мин. 00 ч. 50 мин. 17 Д. Ф. Устинов 22 ч. 55 мин. 23 ч. 10 мин. 18 Н. Д. Яковлев (из ГАУ HKO) 22 ч. 55 мин. 23 ч. 10 мин. 19 А. С. Щербаков 22 ч. 10 мин. 23 ч. 30 мин. 20 А. И. Микоян 23 ч. 30 мин. 00 ч. 50 мин. 21 В. Н. Меркулов 24 ч. 00 мин. 00 ч. 15 мин. Последние вышли в 00 ч. 50 мин.

«Узнав 28 июня, что противник захватил Минск, Сталин заявил: «Ленин нам оставил пролетарское Советское государство, а мы его просрали» — и уехал на Ближнюю дачу, где и пребывал до 1 июля»{56}. Однако, как мы уже показали выше, подобные ссылки на антисталинистов Микояна и Хрущева несостоятельны. Хрущев относит начало «прострации» Сталина вовсе не на конец недели, а непосредственно на 22 июня, когда Сталин узнал о нападении Гитлера на Советский Союз. А Микоян в своих мемуарах, напротив, относит визит Сталина и других членов Политбюро в Наркомат обороны на 29 июня после чего якобы наступило двухдневное затворничество Сталина на Ближней даче. Похоже, что М. Мельтюхов введен в заблуждение «свидетельскими» воспоминаниями именно Я. Чадаева, а подтверждением данного предположения является следующий факт. Вышеуказанная книга М. Мельтюхова с дополнениями и поправками была переиздана в 2008 году с несколько измененным названием: «Упущенный шанс Сталина. Схватка за Европу 1939–1941 гг. (документы, факты, суждения)». Указанный выше эпизод воспроизводится здесь уже несколько иначе: «Узнав 29 июня, что противник захватил Минск, Сталин заявил: «Ленин нам оставил пролетарское Советское государство, а мы его просрали» — и уехал на Ближнюю дачу, где и пребывал до 1 июля»{57}. При этом почему-то отсылает читателя к воспоминаниям Н. С. Хрущева с точным указанием источника цитаты: «Хрущев Н. С. Воспоминания // Огонек. 1989. № 31. С. 18; 1941 год. Документы. Кн. 2. С. 498», где ровным счетом об этом ни слова. Поправка в новом издании книги, на первый взгляд, не существенная — дата 28 июня заменена на 29 июня, а все остальное осталось без изменения. Однако этой поправкой М. Мельтюхов серьезно «подмочил» свою репутацию серьезного исследователя. Опираясь в своей книге на отсылочный материал, состоящий из 1822 наименований, он не побрезговал в данном случае использовать хрущевскую фальшивку. Случайно или намеренно он это сделал, не нам судить, однако после публикации материалов из журналов регистрации посетителей кремлевского кабинета Сталина обличители Сталина вынуждены были скорректировать версию о «прострации» Сталина аналогично тому, как это излагает М. Мельтюхов. Теперь они дружно утверждают, что Сталин впал в «прострацию» не в первый день войны, как это утверждал Н. С. Хрущев и его последователи, а через неделю после ее начала, получив известие о сдаче Минска.

Отдельные обличители доводят срок «прострации» Сталина с 22 июня вплоть до 3 июля, когда вождь наконец-то выступил с обращением к народу. Вот, например, что пишет Ю. Борев в своей разухабистой книге «Сталиниада»: «Война была для Сталина большой неожиданностью. Он думал, что перехитрил Гитлера, однако тот оказался коварнее его. Сталин впал в прострацию. Наша армия сражалась с превосходящими силами противника, а человек, который насильственно сосредоточил всю власть в своих руках, преступно отстранился от руководства борьбой. 3 июля 1941 года Сталин наконец собрался с духом и обратился к народу по радио»{58}.

Благо, что Ю. Борев самокритично не относит себя к серьезным исследователям деятельности И. В. Сталина, а позицируется как собиратель «исторических анекдотов». Однако эдакая скоморошеская роль собирателя чужих завиральных воспоминаний отнюдь не столь безобидна, как может показаться с первого взгляда. Выпущенный 7-тысячным тиражом сборник анекдотов про Сталина и его окружение нашел своего читателя, который вряд ли станет читать многостраничную монографию М. Мельтюхова. К месту можно привести известное высказывание А. С. Пушкина о роли устного народного творчества: «Устные свидетельства об исторических личностях точнее говорят о времени, нежели труды самых добросовестных историков». «Сталиниада» Ю. Борева давно разобрана на цитаты и анекдоты, которые гуляют по стране отнюдь не в семитысячных экземплярах.

Отсутствие Сталина в Кремле 28 июня серьезно укрепляет позиции некоторых антисталинистов, утверждающих, что он находился в «прострации» именно в последние три дня этой беспокойной недели. Ниже мы вернемся к объяснению факта отсутствия Сталина в своем кремлевском кабинета 28 июня, а сейчас продолжим, несколько отступая от заданной темы, экскурс в «творческую» лабораторию доктора исторических и, возможно, еще каких-либо наук Михаила Ивановича Мельтюхова.

4.4. Как «прарезунист» М. Мельтюхов уличил в компиляции своих трудов «антирезуниста» М. Мельтюхова

Не гнушаясь использовать в своих «творческих поисках» исторические фальшивки, наработанные Н. С. Хрущевым и А. И. Микояном, при шельмовании И. В. Сталина, М. Мельтюхов гневно клеймит других авторов исторических фальшивок и фальсификаторов исторических событий к коим он отнес, например, доктора исторических наук, писателя, генерал-полковника В. М. Жухрая, труды которого, как выяснилось, он читал, но воспринял прочитанное по-своему. Например, он тщательно изучил содержание книги В. М. Жухрая «Сталин: Правда и ложь», не обратив при этом внимания на вводную часть, которой открывается эта замечательная книга, а именно на воспоминание профессора Б. С. Преображенского о характере тяжелого заболевания Сталина в последний предвоенный день июня 1941 года.

Казалось бы, вот благодатная тема для глубокого изучения историку, занимавшемуся исследованием событий кануна и начала Второй мировой войны. Встречайся со здравствующим коллегой, посвятившим всю свою жизнь пропаганде сталинского наследия, повытягивай из него дополнительную информацию, которая не вошла в его художественно-публицистические произведения, и доведи до научной общественности и широкой читательской публики правду о поведении вождя в первые дни (неделю, декаду) после начала войны. Ничуть не бывало, весь свой научный пыл М. Мельтюхов направил на убийственную критику трудов В. М. Жухрая, обвинив его, ни много ни мало, в плагиате и создании документов-фальшивок. Критикуя историков-«антирезунистов» (безудержных критиков трудов писателя-эмигранта, вернее, перебежчика из Советского Союза в Англию, В. Суворова-Резуна), в частности В. А. Анфилова, он упрекает последнего в некритичном использовании документов-фальшивок, якобы запущенных в научный оборот В. М. Жухраем. Впрочем предоставим слово самому М. Мельтюхову:

«Так, В. А. Анфилов для обоснования своей традиционной точки зрения (о том, что не Сталин развязал Вторую мировую войну, что он не готовил «превентивный удар» по Германии, с целью «советизации» всей Европы. — А.К.) ссылается на опубликованные в 15-м томе сочинений И. В. Сталина (М., 1997) документы: «Выступление на расширенном заседании Политбюро ЦК ВКП(б) (конец мая 1941 года)» и «Беседа с А. М. Лавровым 18 июня 1941 года». Первый из них должен подтвердить отсутствие у советского руководства каких бы то ни было наступательных намерений, а второй — показать, что всесведущая советская разведка докладывала в Кремль о намерениях Германии, Японии, США и других стран только самую достоверную информацию. К сожалению, оба эти документа-фальшивки, автором которых, по всей видимости, является В. М. Жухрай, в чьей художественно-публицистической книге они впервые и появились. Анализ содержания текста первого из них показывает, что он является довольно грубой компиляцией из мемуаров Г. К. Жукова и других материалов. Относительно второго документа утверждается, что генерал-полковник А. М. Лавров был начальником разведки и контрразведки и подчинялся лично Сталину. Однако ни один исследователь истории советской разведки не знает о такой странной спецслужбе, да и о ее начальнике тоже. Кстати, генерал-полковник с такой фамилией в 1941 г. также неизвестен. Правда, В. М. Жухрай предусмотрительно пишет, что А. М. Лавров — это псевдоним, то есть перед нами еще один вариант «тайного советника вождя». Содержание его доклада, состоявшегося, по мнению В. М. Жухрая, 12 июня, показывает, что он является компиляцией из материалов современных исследований Второй мировой войны{59}. К сожалению, некоторые авторы некритично восприняли эти «документы на веру и, вероятно, на них еще не раз будут ссылаться для подтверждения официальной версии»{60}.

При этом М. Мельтюхов ссылается на известную статью В. А. Анфилова в «Независимом военном обозрении» за 1998 год, № 4 «Сталин в войне» и книгу В. М. Жухрая «Сталин: правда и ложь», с указанием конкретных страниц (43–65; 76–104), где якобы автор сочиняет (компилирует) свои «исторические фальшивки» на основании трудов Г. К. Жукова и материалов современных исследователей Второй мировой войны (не себя ли имеет в виду М. Мельтюхов?).

Между тем известный историк — исследователь проблем, связанных с началом Второй мировой войны, в том числе трудов «историка-любителя» В. Резуна, написавшего «знаменитый» «Ледокол», — проявляет себя элементарным двурушником или, как говорят в народе, действует по принципу «и нашим и вашим».

В. Резун своим «Ледоколом» сумел расколоть ряды историков и писателей, исследующих и пишущих о проблемах, связанных с началом Второй мировой войны, на две неравные половины. Одна, более многочисленная половина, клеймит на чем свет стоит «историка-любителя» В. Резуна прежде всего за то, что он, предатель-перебежчик, вздумал учить уму-разуму наших академиков и докторов наук, назовем их «антирезунистами». Другая, не столь многочисленная, состоявшая в основном из зарубежных критиков «сталинизма», а также доморощенных, в основном молодых или вообще только начинающих историков, пытается найти оправдание трудам В. Резуна, подгоняя под его «изыскания» фактические материалы из ставших доступными документов, которые самому В. Резуну доступны не были, поскольку были засекречены, — это «правоверные резунисты», или просто — «прарезунисты». Как «прарезунисты», так и «антирезунисты» публикуют свои труды в непериодически издаваемых сборниках, имеющих соответствующие названия: «Правда Виктора Суворова» («прарезунисты») и «Неправда Виктора Суворова» («антирезунисты»). Так вот, доктор исторических наук М. И. Мельтюхов сумел опубликовать практически одну и ту же статью в первом выпуске сборника «Правда Виктора Суворова», имеющего подзаголовок «Переписывая историю Второй мировой»{61}, а затем во втором сборнике «Неправда Виктора Суворова», в серии «Военно-исторические сборники»{62}.

И по объему опубликованного материала, и по фактическому содержанию обе статьи являются «близнецами», с одной стороны, и краткой «выжимкой» из вышеуказанной книги автора статьей — «Упущенный шанс Сталина», с другой.

Обе статьи имеют совершенно одинаковое начало (выделено мной. — А.К.):

«С конца 1980-х годов военно-политические события кануна Великой Отечественной войны стали объектом оживленной дискуссии в отечественной историографии, в ходе которой в научный оборот было введено большое количество новых еще недавно секретных документов, появилось немало исследований, более объективно освещающих этот период отечественной истории». Далее тексты несколько отличаются, хотя содержательная часть обоих текстов является «компиляцией» труда самого М. Мельтюхова, то есть книги «Упущенный шанс Сталина». Так, в сборнике «прарезунистов» утверждается, что: «В результате, ныне совершенно очевидно, что созданная еще в советский период концепция событий 1939–1941 гг. нуждается в существенной модернизации. Прежде всего, следует отрешиться от навеянной советской пропагандой совершенно фантастической идеи о некоем патологическом миролюбии СССР, благодаря которой в историографии сложилась довольно оригинальная картина.

Если все прочие государства в своей международной политике руководствовались собственными интересами, то Советский Союз занимался лишь тем, что демонстрировал свое миролюбие и боролся за мир. В принципе, конечно, признавалось, что у СССР также есть собственные интересы, но обычно о них говорилось столь невнятно, что понять побудительные мотивы советской внешней политики было практически невозможно»{63}.

Такому вступлению все «прарезунисты» дружно похлопают в предвкушении получения удовольствия от того, что «маститый» историк, доктор исторических наук, старший научный сотрудник Всероссийского НИИ документоведения и архивного дела этой заявкой полностью солидаризуется с «историком-любителем» с Туманного Альбиона, автором «Ледокола», который методично и последовательно разбивал «созданную еще в советский период концепцию событий 1939–1941 годов». Естественно, составители этого сборника, а ими являются сам В. Резун и его почитатель Дмитрий Хмельницкий (архитектор и историк сталинской архитектуры, живущий в Берлине), не только одобрили и опубликовали сей труд, но и разместили его в сборнике сразу же после своих вступительных статей: «Правда Виктора Суворова» (Д. Хмельницкий) и «Военная наука» на советский манер» (В. Суворов).

В то же время в сборнике «антирезунистов» зачин статьи «Главная ложь Виктора Суворова» совершенно иной, определивший дальнейшую направленность содержания статьи на критику отдельных положений концепции В. Резуна, основной смысл которой заключается в том, что именно Советский Союз развязал Вторую мировую войну, а И. В. Сталин «вырастил» Адольфа Гитлера в качестве «ледокола» для разрушения системы капитализма, на осколках которой он вознамерился создать Советский Союз, по крайней мере в рамках всей Европы: «С 1993 года военно-политические проблемы кануна Великой Отечественной войны оказались в центре дискуссии, вызванной публикацией в России книг В. Суворова. Хотя эти работы написаны в жанре исторической публицистики и представляют собой некий «слоеный пирог», когда правда мешается с полуправдой и ложью, они довольно четко очертили круг наименее разработанных в историографии проблем. Вместе с тем следует отметить, что эти публикации органично вписались во все более обострявшуюся полемику относительно недавнего советского прошлого и были приняты «на ура» всеми «борцами с советским тоталитаризмом». Тем более что главными тезисами, которые пытался «доказать» В. Суворов, являются утверждения о том, что в возникновении Второй мировой войны виноват исключительно Советский Союз, а германское нападение на СССР было «превентивной войной». Как это принято в публицистике, автор зачастую использует умолчания или бездоказательные утверждения, которые на самом деле вовсе не подтверждают его громогласных заявлений»{64}.

Далее идет буквально постраничное совпадение текстов статей, опубликованных в указанных сборниках. Например, текст со стр. 37 до стр. 46 «прарезунистского» сборника буквально совпадает с текстом, опубликованным на стр. 50–63 «антирезунистского» сборника. Далее, со стр. 94 до стр. 99 текст первого сборника полностью совпадает с текстом, опубликованным на стр. 65–70 сборника второго. Материалы, опубликованные в первом сборнике, но отсутствующие во втором, и наоборот, носят нейтральный по отношению к направленности сборников характер. Общее у этих материалов только то, что они заимствованы из одной и той же книги («компилированы»), у одного и того же автора, но с разных страниц его книги — «Упущенный шанс Сталина» — М. Мельтюхова.

Получается странная картина. «Прарезунист» М. Мельтюхов заимствовал («компилировал») материал у некоего маститого ученого М. Мельтюхова. Но в то же время «антирезунист» М. Мельтюхов также позаимствовал материал («компилировал») у того же доктора исторических наук М. Мельтюхова. Так кто же он сам этот загадочный ученый М. Мельтюхов, «прарезунист» или «антирезунист», короче — «пра» или «анти»? Узнать это очень просто, нужно тексты обеих статей вернуть на свое законное место в книге М. Мельтюхова «Упущенный шанс Сталина», и тогда приставки «пра» и «анти» взаимно уничтожаются (аннигилируют) и останется просто — «резунист». Это как в физике элементарных частиц, когда отрицательно заряженная частица, скажем электрон («пра») вступает во взаимодействие со своей античастицей, положительно заряженным позитроном («анти»), то происходит аннигиляция, то есть их взаимное исчезновение с выделением соответствующего кванта энергии. Так и автор нашумевшей книги «Упущенный шанс Сталина» Михаил Мельтюхов, он не «антирезунист» и не «прарезунист», он просто сгусток энергии под названием «Резунист», такой вот «квант» антисоветизма.

Действительно, как в статье, опубликованной в сборнике «Правда Виктора Суворова», так и в самой книге он слегка критикует В. Резуна, как любящие родители журят непослушное дитя, которое все равно для них свет в окошке. Скажем, следующий пассаж, где В. Резуну «досталось на орехи»: «Еще одну фантастическую версию с обвинениями в адрес СССР выдвинул В. Суворов, который указывает, что «точный день, когда Сталин начал Вторую мировую войну, — это 19 августа 1939 года». Этот вывод объясняется очень просто: «начало тайной мобилизации было фактическим вступлением во Вторую мировую войну. Сталин это понимал и сознательно отдал приказ о тайной мобилизации 19 августа 1939 года. С этого дня при любом развитии событий войну уже остановить было нельзя.

Формулируя столь категоричный вывод, В. Суворов оставляет читателя в неведении, почему «начало тайной мобилизации было фактическим вступлением» в войну? Вся военная история человечества свидетельствует, что фактическое вступление в войну означает либо ее формальное объявление, либо непосредственное начало боевых действий, и никакие другие действия сторон вступлением в войну не являются. Тайная мобилизация, безусловно, является подготовкой к вступлению в войну, но война может и не начаться это решает политическое руководство, и тогда, как правило, следует демобилизация. Примером такого развития событий служит «чехословацкий кризис» сентября 1938 г., когда в ряде стран, в том числе и в СССР, проводилась частичная или общая мобилизация, но кризис был «улажен» Мюнхенским соглашением, и никакой войны не возникло. Почему бы, исходя из того, что Советское правительство 26 июня 1938 г. решило проводить мобилизационные мероприятия на случай войны в Европе, не объявить именно эту дату «точным» днем, «когда Сталин начал Вторую мировую войну»?{65}

То есть, следуя небезызвестному многоуважаемому Е. К. Лигачеву, наш критик «резунизма» как бы утверждает: «ты не прав, Резун», не 19 августа Сталин развязал Вторую мировую войну», а по умолчанию сего «критика» следует, что он ее развязал 23 августа этого же года, когда был подписан советско-германский договор о ненападении (пакт Молотова — Риббентропа), о чем шумит ныне западная либеральная пресса в связи с 70-летием со дня подписания этого договора.

Да и наша, не только либеральная пресса, но и правительственный официоз «Российская газета» изо всех сил поддерживают эту истерию по обвинению Советского Союза в подписании, как выразился премьер-министр В. Путин, этого «аморального» документа.

Довольно убедительно выразил мнение российских либеральных демократов Сергей Караганов один из ведущих «борцов» с фальсификаторами итогов Второй мировой войны, в статье «По праву победителя», опубликованной в «Российской газете» за 21 августа 2009 года. Яростно клеймя предложение Парламентской ассамблеи Евросоюза объявить 23 августа Европейским днем памяти жертв сталинизма и нацизма, то есть уравнять фашизм и советский тоталитаризм, он в то же время пишет: «Мне горько и стыдно как россиянину, гражданину ушедшего СССР, что моя страна не в угоду чьим-то требованиям, а сама не смогла найти в себе силы осудить сталинизм — один из самых страшных режимов в истории человечества. Сталин и его партия, опираясь на значительную часть населения, последовательно проводили геноцид лучшей части народов Советского Союза. Полагаю, что Сталин был одним из самых чудовищных диктаторов в истории человечества. Тамерланы и чингизханы зверски уничтожали врагов, народы, которые стояли на их пути… Сталин уничтожал социальные классы, из которых могло вырасти сопротивление его режиму, — крестьянство, новую советскую интеллигенцию, военных… Я уверен, что в каждом городе рядом с памятником в честь солдат, погибших защищая страну от немецко-фашистских агрессоров, должны стоять кресты или иные обелиски в память о жертвах сталинского геноцида». И далее, рассуждая о шумихе, возникшей на Западе по поводу приравнивания и осуждения сталинизма и гитлеризма, наш борец с фальсификаторами кануна, хода и итогов Второй мировой войны, выражая, по-существу, официальную точку зрения Правительства Российской Федерации в лице его премьера В. В. Путина, пишет: «…я категорически против приравнивания двух режимов. Потому, что в конечном итоге это означает приравнивание агрессора и жертвы, побежденного и победителя. СССР ценой страшных жертв победил в той войне и внес решающий вклад в победу над нацизмом. И поэтому Россия, его наследница, имеет право судить сама, а не быть судимой наравне с побежденными… Но я бы имел гораздо больше оснований гордиться своей страной, если бы она — победительница — сама нашла бы в себе силы извиниться перед собой и своим народом за чудовищный сталинский режим и проклясть его с президентской трибуны, в своих церквах, мечетях и синагогах» (нынешний президент, кстати, уже сделал это, правда не с трибуны, а на своем сайте в Интернете. — А.К.).

Ну и скажите нам на милость, чем же отличаются взгляды наших либералов от либералов Запада, требующих осуждения сталинизма, поскольку-де, мол, фашизм (гитлеризм) уже осужден в Нюрнберге и проигравшие войну немцы приняли результаты суда народов?

Уж не Сергей ли Караганов готовил статью для В. Путина, опубликованную в польских газетах в канун мероприятий, посвященных 70-летию подписания пакта Молотова — Риббентропа? Уж больно близки эти статьи не только по духу, но и текстуально. Спрашивается, а кто готовил почву для подобных выступлений наших либералов? Известно кто, историки, исследующие корни причин, повлекших за собой самую кровопролитную мировую войну за всю историю человечества. И пальму первенства, безусловно, следует вручить историкам-«резунистам», в созвездии которых яркой звездой сияет «Резунист» М. Мельтюхов. Однако, возразит дотошный читатель, М. Мельтюхов позицируется и как «антирезунист» — читайте его статью «Главная ложь Виктора Суворова» во втором сборнике «Неправда Виктора Суворова». Что ж, на это возражение можно ответить лишь в духе народной поговорки — «Ласковый теленок двух маток сосет». Вот и «сосет» наш герой гонорары фактически на одну и ту же статью, публикуемую в изданиях «противоположной ориентации».

Таково истинное лицо «резуниста-антирезуниста» М. И. Мельтюхова, компилятора своих собственных трудов, вздумавшего опорочить истинного патриота великой страны, писателя-фронтовика, доктора исторических наук В. М. Жухрая, обвинив его в плагиате и сотворении фальшивых документов по истории Великой Отечественной войны.

4.5. Обращение Сталина к советскому народу

Вернувшись к активной деятельности после перенесенной тяжелой болезни, Сталин ни на минуту не забывал о том, что ему нужно обратиться к советскому народу по поводу начавшейся тяжелейшей войны. Он прекрасно понимал, и первые дни войны это предельно ясно подтвердили, что, если не поднять на борьбу с фашизмом весь народ, такого сильного врага не одолеть. Чтобы остановить панически отступающую Красную Армию, нужно иметь крепкий тыл, нужно вселить в бойцов уверенность, что за их спинами стоит несокрушимая стена народной сплоченности, что участие в разгроме врага в той или иной мере принимают все советские люди, в том числе женщины, старики, дети, короче, весь народ должен стать единым фронтом в борьбе с коварным врагом, а война должна стать поистине народной. И начало для такой сплоченности должен положить именно он, всенародно признанный вождь, которому народ безгранично доверяет, но сейчас находится в растерянности, поскольку озабочен вопросом: «почему в самый начальный момент всенародной трагедии этот вождь не обратился к своему народу»? Болезнь принесла Сталину не только физические страдания, но нанесла ему глубокую морально-психологическую травму, поскольку он прекрасно понимал, что его временное отсутствие на боевом посту из-за болезни серьезно подорвало его репутацию не только среди ближайшего окружения, но и в войсках, а самое главное, в широких народных массах. По стране поползли слухи о его болезни или даже смерти, что в руководящих кругах произошел раскол, возможен государственный переворот и тому подобные слухи, набирали силу и крепли упаднические настроения в различных слоях советского общества. Чтобы разом прекратить дальнейшее развитие подобных настроений, Сталину нужно было в своем обращении к народу найти такие слова, которые дошли бы до сознания и сердца каждого советского человека, вселили надежду в растерявшихся и укрепили дух тех, кто не терял надежду в победу, не утратил веру в своего вождя.

Второго июля он работает над текстом своего предстоящего выступления, шлифуя буквально каждое предложение, каждый абзац своей исторической речи, а посему он участвует лишь в вечернем приеме посетителей (вернее, в ночном) с 23 час. 10 мин. до 3 часов 20 минут ночи уже 3 июля, обсуждая, скорее всего, со своими соратниками текст выступления. В обсуждении участвовали члены Политбюро Молотов, Маленков, Берия, Ворошилов, Каганович, Микоян и Вознесенский. Заседание Политбюро продолжалось около трех часов, с 0 час. 50 мин. до 3 час. 20 мин. Кроме членов Политбюро в эту ночь на приеме у Сталина кратковременно побывали лишь двое посетителей: Щербаков, с 23 ч. 10 мин. до 0 ч. 15 мин., и Пересыпкин, с 0 ч. 15 мин. до 0 ч. 30 мин.

Впечатление от речи Сталина было колоссальным. Было слышно, как он волнуется и как тяжело пьет воду, — все вдруг ощутили, что у микрофона в тот момент находится человек, который думает и чувствует так же, как и все население. Страна почувствовала облегчение. Что ж, самое страшное уже случилось. Значит, будем стоять насмерть. Именно в этом заключались и главная мысль, и главное чувство сталинской речи.

Глубокий анализ речи Сталина провел Ю. Емельянов в своей книге «Сталин. На вершине власти». Ниже приводятся основные фрагменты этой замечательной работы: «Сталин не скрывал волнения. Порой казалось, что он с трудом преодолевает спазмы, перехватывающие голос (последствия перенесенной ангины в тяжелейшей форме. — А.К.). Иногда паузы между фразами затягивались, и было слышно звяканье стакана и звук воды, которую наливал себе Сталин.

Слова «враг продолжает лезть вперед, бросая на фронт новые силы» развивали трагическую тему. Сталин произносил с расстановкой название каждой территории, захваченной немцами, и каждого города, который они бомбили, и каждое географическое название в этом перечне звучало как еще одно имя в скорбном списке жертв. Он венчал этот мрачный перечень короткой фразой, создававшей впечатление сурового приговора: «Над нашей Родиной нависла серьезная опасность».

«Враг жесток и неумолим, — продолжал Сталин. — Он ставит своей целью захват наших земель, политых нашим потом, захват нашего хлеба и нашей нефти, добытых нашим трудом». С расстановкой и эмоциональными ударениями перечислив народы СССР, Сталин указал на то, что несет им нашествие немцев: «Враг… ставит целью… их онемечивание, их превращение в рабов немецких князей и баронов… Дело идет, таким образом, о жизни и смерти Советского государства, о жизни и смерти народов СССР, о том — быть народам Советского Союза свободными или впасть в порабощение».

Сталин незаметно менял тональность речи. Уже в начале выступления прозвучали фразы, заставившие усомниться в мощи врага. Он усиливал их значение отдельными эмоциональными словами и произносил их с нажимом: «Неужели немецко-фашистские войска в самом деле являются непобедимыми войсками, как об этом трубят неустанно фашистские хвастливые пропагандисты? Конечно, нет!» Он приводил примеры из истории в подтверждение своего сомнения в непобедимости германского оружия. Он находил подходящие аргументы и в событиях последних двух лет, обосновывая свой тезис о том, что «непродолжительный военный выигрыш для Германии является лишь эпизодом, а громадный политический выигрыш для СССР является серьезным и длительным фактором, на основе которого должны развернуться решительные успехи Красной Армии в войне с фашистской Германией». Сталин завершал свои рассуждения выводом, категоричность которого подчеркивалась ударением на заключительных словах: «История показывает, что непобедимых армий нет и не бывало». Отсюда он делал логический вывод о неизбежности поражения германской армии. Подчеркнутые интонацией слова придавали этому заявлению характер неоспоримой истины: «Гитлеровская фашистская армия так же может быть разбита и будет разбита, как были разбиты армии Наполеона и Вильгельма». Он утверждал, что это ясно всем здравомыслящим людям, и заявлял, что все воины страны, «все народы нашей страны, все лучшие люди Европы, Америки и Азии, наконец, все лучшие люди Германии… видят, что наше дело правое, что враг будет разбит, что мы должны победить».

Выступление, которое начиналось как страшная история о вероломстве врага и зловещей угрозе, нависшей над страной, как скорбный рассказ о потерях советских людей, превращалось в уверенный призыв к решительным действиям для разгрома врага. Сталин чеканил фразу за фразой: «Нужно, чтобы советские люди… перестали быть беззаботными, чтобы они мобилизовали себя и перестроили свою работу на новый, военный лад, не знающий пощады врагу… Необходимо… чтобы в наших рядах не было места нытикам и трусам, паникерам и дезертирам, чтобы наши люди не знали страха в борьбе и самоотверженно шли на нашу Отечественную освободительную войну против фашистских поработителей… Основным качеством советских людей должны быть храбрость, отвага, незнание страха в борьбе, готовность биться вместе с народом против врагов нашей Родины… Мы должны немедленно перестроить всю нашу работу на военный лад, все подчинив интересам фронта и задачам разгрома врага… Красная Армия, Красный Флот и все граждане Советского Союза должны отстаивать каждую пядь советской земли, драться до последней капли крови за наши города и села, проявлять смелость, инициативу и сметку, свойственные нашему народу».

От психологической установки на активное сопротивление врагу Сталин переходил к конкретным задачам. Он говорил о необходимости резко увеличить производство вооружений, усилить охрану оборонных объектов, бороться с вражескими диверсантами и парашютистами, «со всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями слухов», «в захваченных районах создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу, срывать все их мероприятия». Умело расставляя акценты и выдерживая напряженный ритм, он создавал у слушателей боевое настроение: «При вынужденном отходе частей Красной Армии нужно угонять весь подвижной железнодорожный состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего».

Сталин внушал уверенность в том, что ситуация находится под контролем: «В целях быстрой мобилизации всех сил народов СССР, для проведения отпора врагу, вероломно напавшему на нашу Родину, — создан Государственный Комитет Обороны, в руках которого теперь сосредоточена вся полнота власти в государстве». Он призывал «весь народ сплотиться вокруг партии Ленина — Сталина, вокруг Советского правительства для самоотверженной поддержки Красной Армии и Красного Флота, для разгрома врага, для победы». Он заверял слушателей в том, что «наши силы неисчислимы. Зазнавшийся враг должен скоро убедиться в этом», что «в этой освободительной войне мы не будем одинокими… Мы будем иметь верных союзников в лице народов Европы и Америки»… И с благодарностью отметил «историческое выступление премьера Великобритании господина Черчилля о помощи Советскому Союзу», а также декларацию «правительства США о готовности оказать помощь нашей стране». Он венчал свою речь боевыми призывами: «Все наши силы — на поддержку героической Красной Армии, нашего славного Красного Флота! Все силы народа — на разгром врага! Вперед, за нашу победу!» Народ поверил, что Сталин готов возглавить страну в час тяжелых испытаний и привести ее к победе»{66}.

По мере отступления Красной Армии Сталин решительно брал на себя руководство боевыми действиями. Как уже ранее отмечалось, будучи неудовлетворенным деятельностью руководства Наркомата обороны, Сталин в течение июля и начала августа 1941 года занял все руководящие посты в Вооруженных силах страны. 19 июля И. В. Сталин заменил С. К. Тимошенко на посту наркомата обороны. 8 августа 1941 года Ставку Верховного Командования преобразовали в Ставку Верховного Главнокомандования и Сталин стал Верховным Главнокомандующим.

Рассказывая о деятельности Сталина в качестве Верховного Главнокомандующего и наркома обороны, Н. С. Хрущев в своем докладе на XX съезде КПСС уверял, что: «Сталин был далек от понимания развивающихся на фронте действительных событий… Следует заметить, что Сталин разрабатывал операции на глобусе… Да, товарищи, он обычно брал глобус и прослеживал на нем линию фронта».

Комментируя эти высказывания Хрущева, Маршал Советского Союза К. А. Мерецков писал: «Ничего более нелепого мне никогда не приходилось читать. За время войны, бывая в Ставке и в кабинете Верховного Главнокомандующего с докладами, присутствуя на многочисленных совещаниях, я видел, как решались дела. К глобусу И. В. Сталин тоже обращался, ибо перед ним вставали задачи и такого масштаба. Но вообще-то он всегда работал с картой и при разборе предстоящих операций порой, хотя далеко не всегда, даже «мельчил». Последнее мне казалось излишним… Но неверно упрекать его в отсутствии интереса к деталям. Даже в стратегических военных вопросах И. В. Сталин не руководствовался ориентировкой «по глобусу». Тем более смешно говорить это применительно к вопросам тактическим, а они его тоже интересовали, и немало»{67}.

В беседе с писателем К. Симоновым Г. К. Жуков вспоминал, что у Сталина «был свой метод овладения конкретным материалом предстоящей операции… Перед началом подготовки той или иной операции, перед вызовом командующих фронтами он заранее встречался с офицерами Генерального штаба — майорами, подполковниками, наблюдавшими за соответствующими оперативными направлениями. Он вызывал их одного за другим на доклад, работал с ними по полтора, по два часа, уточнял с каждым обстановку, разбирался в ней и ко времени своей встречи с командующими фронтами, ко времени постановки им новых задач оказывался настолько подготовленным, что порой удивлял их своей осведомленностью… Его осведомленность была не показной, а действительной, и его предварительная работа с офицерами Генерального штаба для уточнения обстановки перед принятием будущих решений была работой в высшей степени разумной»{68}.

Прекрасное владение информацией о положении дел на всех участках фронта позволяло Сталину компетентно обсуждать вопросы военных действий со всеми высшими руководителями страны. По словам Г. К. Жукова, «идти на доклад в Ставку, к Сталину, скажем, с картами, на которых были хоть какие-то «белые пятна», сообщать ему ориентировочные данные, а тем более преувеличенные данные — было невозможно. И. В. Сталин не терпел ответов наугад, требовал исчерпывающей полноты и ясности. У него было какое-то особое чутье на слабые места в докладах и документах, он тут же их обнаруживал и строго взыскивал с виновных за нечеткую информацию. Обладая цепкой памятью, он хорошо помнил сказанное, не упускал случая резко отчитать за забытое. Поэтому штабные документы мы старались готовить со всей тщательностью, на какую только способны были в те дни»{69}.

И несмотря на вышеприведенные свидетельства компетентных военачальников, бок о бок работавших с Верховным Главнокомандующим в течение всей войны, Н. С. Хрущев, распаляя себя, буквально орал с трибуны XX съезда КПСС: «Сталин был очень далек от понимания той реальной обстановки, которая складывалась на фронтах. И это естественно, так как за всю Отечественную войну он не был ни на одном участке фронта, ни в одном из освобожденных городов, если не считать молниеносного выезда на Можайское шоссе при стабильном состоянии фронта, о чем написано столько литературных произведений со всякого рода вымыслами и столько красочных полотен. Вместе с тем Сталин непосредственно вмешивался в ход операций и отдавал приказы, которые нередко не учитывали реальной обстановки на данном участке фронта и которые не могли не вести к колоссальным потерям человеческих жизней»{70}.

Кроме Хрущева, никому и в голову не могла прийти такая ахинея. Напротив, как уже отмечалось выше, маршал Г. К. Жуков высказал твердое убеждение, что Сталин был исключительно компетентным военачальником. В своих воспоминаниях маршал Василевский специально упоминает именно это хрущевское заявление и затем выражает категорическое с ним несогласие. Маршал авиации А. Е. Голованов рассуждал о Сталине и его талантах Верховного Главнокомандующего в самых лестных выражениях{71}.

Как видим, нелепые утверждения о растерянности Сталина в начальный период войны, которая, якобы повлияла на его поведение в течение всей войны, выразившееся в том, что он неумело руководил войсками, слабо ориентировался в сложной и противоречивой обстановке, порой складывающейся на фронтах, как волны о скалы, разбиваются о свидетельства самых компетентных военачальников — маршалов Великой Победы.

Глава 5 ПОДВЕДЕМ ИТОГИ

5.1. «Прострация» или «оглушительное молчание» И. В. Сталина

В теплые июньские дни, когда не только граждане России, других республик бывшего Советского Союза, но и люди доброй воли всей Земли отмечали очередную скорбную годовщину со дня начала Великой Отечественной войны, правительственный официоз «Российская газета» внесла свой посильный «вклад» в развенчание фальсификаторов всех мастей, которым приспичило пересмотреть причины возникновения Второй мировой войны и ее конечные результаты, поставив на одну доску фашизм и сталинизм, а также внесла немалую лепту в дело дальнейшего просвещения и патриотического воспитания нашего народа, и прежде всего молодого поколения, смутно представляющего себе как причины, так и итоги этой страшной всемирной катастрофы. Речь идет о публикации статьи «Менеджер разгрома» известного «борца» с фальсификаторами советской истории и мифотворцами в части, касающейся роли генералиссимуса И. В. Сталина в разгроме немецко-фашистских захватчиков — Леонида Радзиховского. Название статьи столь характерно, хотя более понятным было бы, если бы затасканное ныне заморское словечко «менеджер» было заменено более понятным для россиян — «организатор», что подумалось: неужто автор, проконсультировавшись с известным писателем, Героем Советского Союза Владимиром Карповым, наконец-то воздал должное гениальному полководцу всех времен и народов Иосифу Виссарионовичу Сталину. Почему именно с В. Карповым? Да просто потому, что именно в эти же июньские дни вышло третье — дополненное и исправленное — издание его двухтомника «Генералиссимус», где действительно развернута широчайшая панорама деяний И. В. Сталина по разгрому гитлеровских орд, освобождению порабощенных народов Европы от немецкого фашизма и искоренению фашистской заразы, как искоренены были в Советском Союзе в свое время такие страшные болезни, как чума и холера.

Однако глубокое разочарование наступает сразу же после прочтения первых абзацев этой статьи. Оказывается, она посвящена вовсе не возвеличиванию великих дел И. В. Сталина, а тому, как он разгромил… Красную Армию. Рефреном через всю статью, как мелким, так и крупным шрифтом, звучит: разгром!.. Разгром!.. РАЗГРОМ! Нет, мы не собираемся детально разбирать все злостные выпады Л. Радзиховского в адрес И. В. Сталина, других советских полководцев, против самой Красной Армии, наконец, это прекрасно сделал известный писатель-публицист В. С. Бушин в своей статье «Менеджер поклепа», опубликованной в газете «Завтра»{72}.

Хотелось бы остановиться на тех фрагментах статьи самого В. Бушина, которые касаются исследуемой нами темы о «прострации», якобы случившейся со Сталиным в начале войны. Л. Радзиховский, как истинно литературный новатор, применяет иное определение, якобы характеризующее поведение Сталина в эти тревожные дни — «оглушительное молчание… в течение 11 дней», то бишь с 22 июня до 3 июля 1941 года. Вот это «оглушительное молчание» и «лязганье зубами о стакан 3 июля» во время его выступления по радио и есть «самый яркий пример паники», якобы охватившей советское руководство и прежде всего самого Сталина, пишет Л. Радзиховский.

Именно по поводу «оглушительного молчания» Сталина В. Бушин попытался объяснить читателям газеты «Завтра» причину того, почему Сталин не выступил по радио с обращением к народу в первый день войны. Зная В. Бушина как компетентного исследователя проблем Второй мировой войны, его исключительную добросовестность при ведении полемических баталий с фальсификаторами — антисталинистами всех мастей, мы с интересом обратились к его аргументам, объясняющим «темные места» истории прошедшей войны, которым, по существу, и посвящены наши изыскания.

Полемизируя с Л. Радзиховским, В. Бушин пишет: «Он убежден, что в первый день войны по первой программе обязано выступить именно первое лицо государства. И никак иначе! Откуда это? Да от нынешнего телевидения, от которого он отлепиться не может. А там каждый день первые лица, эти VIP-персоны, по всякому пустяку VIP-речи произносят». В. Бушин продолжает: «Но оглянулся бы назад и задал себе несколько вопросиков (это обращение к Л. Радзиховскому. — А.К.): а президент Польши выступил 1 сентября 1939 года, когда напала Германия? А 2 сентября, когда Франция, а 3-го Англия объявили войну Германии, что делали французский президент Лебрен и английский премьер Чемберлен? Может быть, выступили хотя бы 10 мая 1940 года, когда началось немецкое вторжение?.. Наконец, выступление Медведева в день нападения Грузии на Южную Осетию вы помните?»

И уж чтобы закончить с бушинскими сравнениями, напомним, что ведь в августе 2008 года и наше «второе лицо» государства в лице премьера В. В. Путина тоже не выступило (впрочем, он по всем приметам так и остался первым лицом — духовный лидер нации как никак, русский Дэн Сяопин, понимаете), в самый момент начала вторжения саакашвилиевских «орд». В Пекине оно находилось, на открытии Летних Олимпийских игр, короче говоря, тоже «на отдыхе», только «далеко от Москвы» (как по Ажаеву получается). Понадеялись наши первые лица на многоопытного внешнего разведчика М. Фрадкова, тем более что совсем недавно он и сам был в ранге «второго лица»…

Далее в своей полемике с Радзиховским Бушин ссылается на Журнал регистрации посетителей кремлевского кабинета Сталина и доказывает, что вождь находился на своем посту. И вот здесь мне хотелось бы дать совет опровергателям мифа о «сталинской прострации». Уважаемые товарищи, граждане, господа, леди и джентльмены, не смотрите на записи в журналах регистрации посетителей кремлевского кабинета И. В. Сталина сквозь розовые очки и не воспринимайте их столь прямолинейно! Усомнитесь однажды, что в них что-то не так, как усомнился в свое время В. М. Жухрай. Нет, он не отрицает действительную природу этих записей, не ставит под сомнение несущую ими информацию, а уж о фальсификации этих записей в рассматриваемом временном интервале не может быть и речи. Он просто высказал сомнение по поводу того, что присутствие посетителя в кабинете Сталина не всегда является абсолютным свидетельством присутствия в кабинете самого Сталина. То есть, он выдвинул версию, что в какие-то промежутки времени, когда сам Сталин по тем или иным причинам отсутствовал в Кремле, посетителей мог принимать кто-то другой из членов Политбюро, которому вождь поручал это сделать. У В. Жухрая, когда он высказал эту мысль, не было под руками публикаций этих журналов. Но вам-то, господа исследователи, трудно ли поглубже вчитаться в эти записи, скажем за 1933 год, особенно в те месяцы, когда Сталин находился в отпуске. А также в послевоенные годы, особенно после тяжелой болезни, перенесенной Сталиным в 1949 году, когда он месяцами отсутствовал не только в Кремле, но и в Москве. А в его кабинете прием посетителей продолжался. В конце концов, имеются записи о посетителях сталинского кабинета в начале марта 1953 года, когда Сталин находился в коме и даже когда он скончался.

Проанализировав все это, вы непременно придете к следующим выводам:

— в первые дни войны Сталин физически не мог принимать посетителей в своем кремлевском кабинете, поскольку был тяжело болен;

— будучи тяжелобольным, он в самом начале болезни, мобилизовав свою волю и силы, тем не менее, 22 июня работал в Кремле, но выступить по радио с обращением к народу он физически не мог;

— усугубив течение болезни тем, что он напряженно работал весь этот день с 5 часов 45 минут до 16 часов 45 минут, то есть 11 часов без отдыха и еды (выпил всего один стакан чаю), он не смог подняться с постели и прибыть в Кремль 23 июня 1941 года. В этот день прием в сталинском кабинете вел его первый заместитель В. М. Молотов;

— через двое суток (с 16 часов 45 минут 22 июня до 16 часов 20 минут 24 июня), немного оправившись от болезни, благодаря интенсивному лечению, которое проводил лучший ЛОР-специалист профессор Преображенский, Сталин прибыл в Кремль, но ненадолго, приняв с 16 часов 20 минут до 21 часа 30 минут, то есть за 5 часов, 20 посетителей, но самое главное с головой окунувшись в решение непростых проблем, возникших с началом войны;

— перерыв в лечении, непомерная нагрузка на больной организм привели к резкому обострению болезни, и Сталин 25 июня вновь не смог вернуться к исполнению своих нелегких обязанностей. И лишь 26 июня он активно включается в работу, приняв с 12 часов 10 минут до 23 часов 20 минут (снова 11 часов подряд!) 28 посетителей.

Таким образом, Сталин действительно фактически три дня отсутствовал в Кремле, но не в силу «прострации» он «оглушительно молчал» или, напротив, проверял своих соратников на лояльность, а по вполне естественной причине.

И тронулся уже было лед. Вот и Б. Соловьев с В. Суходеевым признают, что: И. В. Сталин во второй половине июня 1941 года был «мучительно болен». В субботу, 21 июня, когда у него температура поднялась до сорока градусов, в Волынское (Ближнюю дачу) был вызван профессор Б. С. Преображенский, много лет лечивший И. В. Сталина и т. д. по тексту уже ранее приводимой нами цитаты из книги. Мало того, они решительно заявляют, что Сталин из-за болезни не только «физически» не мог выступить 22 июня 1941 года, но, «будучи еще тяжело больным, И. В. Сталин 29 июня 1941 года дважды был в Наркомате обороны и Генеральном штабе и отдавал соответствующие распоряжения»{73}.

Жаль только, что авторы стыдливо умолчали, откуда они почерпнули эту информацию. И уже только в следующей книге В. Суходеев скромно признал, что заимствовал ее из книги В. Жухрая «Сталин. Правда и ложь»{74}.

Но дальше-то «процесс не пошел», как заговоренные, и эти уважаемые авторы, признавшие болезнь Сталина, упорно утверждают, что и при температуре за сорок Сталин без устали трудился все эти дни. Вяжут их тоже по рукам и ногам записи в Журнале регистрации посетителей кремлевского кабинета Сталина. Но уже хорошо то, что признан ими тот факт, что не мог Сталин выступить с обращением к народу 22 июня физически. Вот именно, это «невыступление», а отнюдь не сама болезнь Сталина послужило базовой основой возникновения мифа о сталинской «прострации». Мало ли сколь часто и как тяжко болел Сталин, а ангинами он мучился всю жизнь, но ведь только болезнь 21–25 июня послужила причиной самого исторического «невыступления», а последнее и породило миф.

5.2 «Таинственный остров» И. В. Сталина

Сам факт выступления Сталина с обращением к народу 3 июля еще одно подтверждение того, что необходимость его обращения была действительно исторически обусловлена хотя бы уже потому, какое воздействие оно оказало на дальнейший ход событий.

Значение этого исторического выступления трудно переоценить. Опять же нарком ВМФ адмирал Н. Г. Кузнецов вспоминал: «Речь, произнесенная И. В. Сталиным утром 3 июля, произвела большое впечатление своей искренностью и ясностью указаний, как бороться с врагом. Сталин призвал народ к беспощадной священной войне, не обещая скорой и легкой победы. Необычно низкий голос (сказывались последствия перенесенной болезни. — А.К.), тяжелое дыхание говорили о его волнении. Все, кто оказывался в это время у приемников или громкоговорителей, с замиранием сердца ловили каждое слово»{75}.

А вот что сказал наш великий патриарх литературного цеха, гимнический поэт С. В. Михалков: «Хотим мы сегодня признать или не хотим, но ведь именно его речь, начавшаяся словами «Братья и сестры!», в сорок первом вызвала невиданный энтузиазм у людей самых разных возрастов. Они пошли на призывные пункты добровольцами. Вера в слово — огромная вера, если произносит его авторитетный человек. А то, что Сталин был для миллионов авторитетной личностью, отрицать можно либо по скудоумию, либо по злому умыслу»{76}.

Однако все остальные лидеры, о которых пишет В. Бушин, как о «невыступивших» в доказательство правомерности «невыступления» Сталина 22 июня, и через 10 дней не выступили. Какие там выступления польских первых лиц? Они чемоданы паковали, чтобы драпать куда глаза глядят. Следом за президентом покинуло страну и правительство Польши, оказавшись в Румынии уже 5 сентября. Так что и второе лицо не могло выступить перед народом. «7 сентября главнокомандующий польской армией маршал Рыдз-Смиглы перенес свою штаб-квартиру в Брестскую крепость, а уже 10 сентября отбыл из нее на юг. 15 сентября главнокомандующий оказался в Коломые, на румынской границе, где собралось и остальное руководство страны. Ни страной, ни армией они уже давно не управляли, а с некоторого момента и не пытались это делать»{77}.

А вот Сталин такого допустить не мог, он из Москвы даже в Куйбышев не собирался выезжать, хотя Постановление ГКО «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы» подписал… Сталин поручил выступить Молотову не потому, что не знал, как развернутся события! А что Молотов знал? Представьте себе, что текст выступления Молотова да зачитал Сталин?! Каково? «Враг будет разбит! Победа будет за нами!» — да ничего другого Сталину и говорить не надо было. Для всего народа этих слов, произнесенных самим Сталиным, достаточно было, чтобы «ярость благородная вскипела, как волна». Между прочим, эти слова народная молва все равно приписала Сталину, да и ныне любого ветерана спроси — кто их произнес впервые? Непременно ответят — Сталин! Молотов очень смущался, когда его об этом спрашивали, бормотал что-то несвязное, мол, коллективный труд и все такое прочее, но в конце концов и он их адресовал Сталину. А чего его спрашивать было? Прочтите слова: «Наше дело правое — мы победили» вокруг профиля И. В. Сталина на самых многочисленных медалях времен Великой Отечественной войны, «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», которой награждали самоотверженных тружеников тыла. Вопросы будут?

А вы говорите: правильно сделал, что не выступил сразу же после начала войны.

Чего тут правильного-то! Невыступление Сталина тяжело было воспринято народом страны. Первый вопрос задавали люди друг другу и себе: «Что со Сталиным?» Им не тонкости текста самого выступления нужны были, им голос вождя, голос почти полубога услышать надо было.

Под большим секретом Сталин поведал Молотову о своей тяжелой болезни и физической неспособности выступить с обращением к народу. Да Молотов и сам видел, в каком состоянии находился вождь. Оба они понимали, что будет, если о болезни Сталина узнает весь мир, и какой шум поднимет геббельсовская пропаганда вокруг факта болезни вождя.

А может быть, перестраховался вождь? Может быть и нужно было Молотову перед своим выступлением во всеуслышание объявить о болезни Сталина? Болен, мол, вождь, не может выступить, ангина горло перехватила, а мне поручено заменить вождя. Так вот, дорогие товарищи и граждане («Братья и сестры» он не мог сказать — не имел на то духовного образования, да и крещен ли был?), послушайте теперь, что я вам скажу, ну и далее по тексту. Может, оно так и лучше было бы? Не было бы тогда никакой основы для развязного хрущевского, а затем и жуковского обвинений в трусости Сталина и для последующего возникновения мифа о сталинской «прострации» и всех последующих нагороженных Монбланов лжи вокруг нее, в том числе и мифа (свеженького, прямо из «кухни» Л. Радзиховского) об его «оглушительном молчании», может и вправду ошибся вождь, скрывая свою болезнь. Скольких бы авторов «исторических изысканий», книг, диссертаций по поводу «прострации» Сталина мы бы теперь не досчитались. А ведь все пишут и пишут, и конца не видно этому процессу. Некоторые исследователи дописались до того, что поставили перед собой задачу исследовать «Что же делал Сталин три дня — 29, 30 и 31 июня 1941 года?»{78} Каково?

Другие обличают «трусоватого» Сталина, «оглушительно молчавшего 11 дней и лязгавшего зубами о стакан 3 июля (от трусости, мол)», это по Л. Радзиховскому. Правда, отповедь ему В. С. Бушин дал отменную…

Нет, дорогие товарищи, не ошибся Сталин и не струсил! Он все предусмотрел, уж таков он был мудрый. Объяви он о своей болезни, что бы тогда началось? Ага, как в бой, так у солдата понос? Медвежья болезнь у вождя Советов? С толчка не смог сойти 11 дней? Вы можете себе представить, какие нелепости и мифы стали бы гулять по свету не с 1956 года, когда подлец Хрущев оболгал с ног до головы Сталина и запустил эту гадость о его «прострации», а сразу же с 22 июня 1941 года, а уж до наших дней дошло бы все это с такими комментариями Радзинских — Радзиховских — Млечиных и иже с ними, что нынешний миф о «прострации» Сталина показался бы доброй сказочкой, которую на ночь рассказывают младенцам.

Да, Сталин решил сохранить в тайне свою болезнь. Он взял слово с профессора Преображенского, а затем и с Молотова, что они эту тайну не выдадут до конца своих дней. Вот оно ключевое слово для последующих событий вокруг болезни Сталина — «Тайна»!

Тайна кладов, тайна вкладов, тайна захоронений и т. д. и т. п. Именно вокруг событий, овеянных ореолом тайны, всегда возникают легенды, мифы, сказы и сказания, короче, результат устного народного творчества. Сколько же рассказов, повестей и романов написано вокруг этих кладов-вкладов «Остров сокровищ» Стивенсона — яркий представитель этого жанра.

Если тайна — значит ее нужно узнать, раскрыть, разгадать, довести до потомков, отметиться на раскопках «таинственной Трои».

Если бы болезнь Сталина не была связана с тайной, никаких мифов о «прострации» не возникло бы.

В. М. Молотов свято соблюдал взятое на себя обязательство— ни при каких обстоятельствах не выдавать тайну, в которую посвятил его Сталин. Он, уже будучи человеком весьма преклонного возраста, когда по естественным причинам многое прочно позабыто, помнил одно — тайну болезни Сталина выдавать нельзя. Вот она природа его уклончивых ответов, некоторых недоговоренностей, недомолвок, двусмысленностей!

Не проронить бы нечаянно какого-нибудь слова, что наведет собеседника на раскрытие тайны. Вот и отвечал он на хитроватые вопросы Ф. Чуева порой не очень внятно, но тайны не выдал! Как знать, не раскрой профессор Преображенский эту тайну В. Жухраю, пришлось ли бы нам, наконец-то, опровергнуть этот миф о «прострации» Сталина?

Да, мифы вещь весьма своеобразная. Чем настойчивее их опровергают, тем устойчивее они становятся. А ныне вокруг Сталина и самой Великой Отечественной войны создано столько мифов, что на их опровержение не хватит никаких мартиросянов и кремлевых. Первый «насобирал», а может где и сам подсочинил, уже свыше 200 мифов о Сталине. И чем больше будут трудиться опровергатели мифов, тем их будет становиться еще больше. Что поделать, такова природа человека, сказки, фантазии и мифы его привлекают гораздо сильнее, чем скучная проза правды. Посмотрите, что нынче читает публика в поездах метро! Маринину, Донцову, Дашкову, писателей Тополей и Незнанских (ранее Братьев Стругацких и Вайнеров). А в детстве — сказки Пушкина, братьев Гримм, Андерсена. Достоевского, Толстого, Чехова только согласно школьной программы. Но нынче вот в школьную программу господин Фурсенко усиленно проталкивает эпическое творение А. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», еще то собрание мифов.

Так и хочется посоветовать мифоопровергателям — уймитесь, не ворошите непонятное вам прошлое— все само собой уляжется, вон история Древней Греции богами Олимпа прямо-таки перенаселена, и ничего, изучают ее в школе. Да и Древнего Рима история вперемежку с языческими богами Рима легче усваивается. Если и возникают на бытовом уровне споры на исторические темы древних цивилизаций, то скорее не по поводу тех или иных реальных событий, как знать, имели ли они место вообще, а, например, по поводу того — чей был бог морей Нептун — греческий или римский? А Посейдон? Или по принадлежности богинь красоты Венеры — Афродиты? По большому счету вся история человечества — один сплошной миф.

Вы думаете — летописцы, по трудам которых историки «монтируют», например, историю Древней Руси, самые добросовестные свидетели тех событий, о которых они рассказали в своих летописях? А летописи или те же новгородские берестяные грамоты и есть самые надежные источники о событиях прошлых веков? Ничуть не бывало. Каждый летописец был прежде всего подчиненным своего князя (великого или удельного — не важно), в угоду которому и писались своеобразные «дневники» для истории, в которых как бы утверждалось: «так было». Ну прямо как у Микояна, который по своим «дневникам» и сочинил «летопись» событий, связанных со Сталиным, для «великого князя» — Н. С. Хрущева, и утверждает: «так было». А нынешние «историки» и «писатели» взахлеб славят в своих трудах эту нетленную «летопись» Анастаса Ивановича.

В древнерусских летописях всегда «свой» князь героем будем выглядеть, нежели тот, на которого «герой» вздумал «На Вы идти», хотя ежу понятно, что первый агрессор, а второй жертва. Но как хорошо-то выглядит агрессор! Со школьных лет запомнилось, как Великая княгиня Ольга (православие исповедовавшая, между прочим, задолго до киевского крещения Руси) отомстила древлянам за убийство своего мужа князя Игоря. Совсем не по-христиански поступила, взяла да и подожгла столицу древлян город Коростень, использовав для этого городских (г. Коростеня) голубей.

Привязали к лапкам бедных голубей кусочки пакли, подожгли ее и выпустили на свободу. Летите, мол, каждый в свое гнездо, ну и вспыхнул в одночасье город в отместку за мученическую смерть князя Игоря (в иных учебниках вместо голубей городских воробьев в качестве живых факелов использовала коварная Ольга). То, что такое в принципе не могло случиться, нам, современникам, и дела нет — легенда больно красивая и исторические даты легко запоминаются, а чего еще надо-то больше. Тем более сам Нестор-летописец поведал об этом «историческом» событии — значит сущая правда.

Можно себе представить «технологию поджога» Коростеня? Прежде всего нужно было отловить немалое количество голубей, да не каких-то там первых попавшихся, а именно коростеньских. Положим, у Ольги хорошо разведка поставлена была, завербовали лазутчики многих нестойких горожан, ну те и постарались. Далее надо было одновременно выпустить не одну сотню летающих факелов, а для этого привязать а затем поджечь паклю. Фактор одновременности всех звеньев «технологической цепочки» архиважен, ибо по одиночке пускать голубей бесполезно — эффекта не будет. Горожане будут успевать тушить отдельные очаги возгорания, нужен именно массовый налет летающих факелов — тогда и город вспыхнет, как громадный костер, подожженный со всех сторон.

Как добиться такой синхронности? Видимо, одна половина княжеской дружины, отложив в сторону свои луки и пики, выстроившись в ряд, крепко держала в своих руках по голубю (а может, и двух). Другая половина лицом напротив вязала к ногам голубей паклю, а затем одновременно, по команде княгини Ольги — «Огонь!», подожгла паклю. И «летите, голуби, летите»! Нелепость такого сценария очевидна. Во-первых, где надо было расположиться дружине для этого действа? Если под стенами города, что надежнее с той точки зрения, что голуби долетят до своих гнезд под крышами горожан, не опалив своих крыльев, то это вызвало бы оживленный интерес у древлянских часовых, наблюдавших с городских стен это занятие супостата. Оповещенная ими дружина князя Мала немедленно бы напала на расслабившуюся дружину княгини Ольги, временно утратившую свою боеготовность, и перебила бы их всех до единого, пока они схватятся за свои, временно отложенные, пики и луки. С этой точки зрения всю предварительную технологию поджога лучше отнести подальше от стен города, да скрыть ее за дремучими лесами. Но тогда нет никакой гарантии, что голуби долетят до своих гнезд с пылающими крыльями. А если это не голуби, а воробьи?! Эти и взлететь-то не смогут, сколько им нужно времени, чтобы «грилевым» комочком свалиться под ноги оторопевшей дружины? А как было на самом деле (поджог-то, вероятно, все же был), летописец умолчал, с тем чтобы подчеркнуть мудрость княгини.

Мифы это все! Красивые легенды, придуманные лукавыми летописцами княгини Ольги, чтобы вводить в заблуждение доверчивых потомков вот уже свыше 1200 лет.

А взять шеститомную Историю Великой Отечественной войны или 12-томную историю Второй мировой войны — в чью угоду написаны эти летописи? Мифотворческая сущность этих изданий столь ныне очевидна, что уже никто из пишущей братии, повествующей о событиях тех времен, на них и не ссылается, боясь быть заподозренным в распространении мифов, созданных в угоду то Хрущеву, то Брежневу, смотря по тому, в чье правление писались эти труды. Хотел было Горбачев восстановить справедливость и поручил написать «объективную» историю Великой Отечественной, но… не вышло, хотя сил и средств на это мероприятие потрачено было предостаточно. Послегорбачевские правители тему написания правдивой истории Великой Отечественной войны даже не поднимают, не видят они там своего места, родились или накануне войны (Б. Н. Ельцин), либо уже после нее (В. В. Путин, Д. А. Медведев), так зачем писать. Видимо, ждем мы своего Льва Николаевича Толстого, который тоже родился через 16 лет после окончания Отечественной войны 1812 года, но как ярко ее описал в своем бессмертном произведении «Война и мир»! Уже сколько поколений знают об этой войне не по урокам истории и не по монографиям историков, а по роману Л. Н. Толстого.

Пора бы уже и в наше время появиться такому же литературному классику, чтобы его труд о Великой Отечественной войне, подобно «Войне и миру» Л. Н. Толстого, донес до потомков всю правду и о войне, и о Сталине, и о Микояне. Если проводить аналогию, то родиться он должен был бы где-то в начале 60-х годов прошлого столетия. Тогда ему ныне за сорок должно бы уже быть, проявиться он должен бы. Как знать, может, и пишет уже в тиши своего кабинета, может быть мы даже знаем его по другим произведениям. Л. Н. Толстой тоже ведь не сразу написал свою бессмертную эпопею, были сначала «Севастопольские рассказы», «Хаджи-Мурат», «Казаки», да и «Анну Каренину» со счетов не сбросишь, как и «Воскресение».

Стоп! А уж не Эдвард Радзинский ли это? Посмотрите, какой плодовитый драматург, романист, историк, публицист, да и артист отменный. Как он свои творения про Бонапарта ли, про французских ли королей, да и русских царей тоже, рассказывает с ужимками и прыжками, да с закатыванием своих голубых очей, со своей плутовской ухмылочкой и похотливыми смешками — заслушаешься! Лев Толстой со своими менторскими нравоучениями отдыхает. Да ведь совсем недавно по телику всему российскому народу пообещал, пишу, мол, эпопею про Сталина, видно, мало ему того, что уже понаписал. А может, и будет это та самая эпопея, что, подобно «Войне и миру» Л. Н. Толстого, «громаду лет прорвет и явится весомо, грубо, зримо…» — поживем — увидим.

А может быть, это и не Э. Радзинский вовсе? Вон Л. Млечин побольше уже написал, тоже и про войну и про мир пишет, и все больше о событиях недавнего прошлого, не отвлекаясь на Бонапарта и французских королей. Скорее от него дождемся рождения той самой эпопеи о Великой Отечественной войне, которая снимет все фальсификации, навороченные уже двумя поколениями ангажированных историков и писателей. И не будет в ней места для прославления полководцев типа Л. И. Брежнева, который по званиям и наградам не уступает Г. К. Жукову, едва не получив высшее воинское звание — генералиссимуса. Тот же Г. К. Жуков в своих «Воспоминаниях и размышлениях», в первых изданиях этого нетленного творения, сокрушался, что не застал в свое время в штабе 18-й армии начальника политотдела полковника Брежнева, с которым хотелось обсудить план предстоящей операции. Ну не миф ли это? Вот и взять его на заметку коллекционеру мифов А. Мартиросяну, смотришь и до трехсот единиц возрастет его сборник.

Да и сами мемуары прославленного полководца — сплошной миф в прославление своих же заслуг. А вот поди ж ты, все ученые-историки и маститые писатели непременно сошлются в своих трудах на сие бессмертное творение, по существу, уже давно разобранное на цитаты, как усиленно разбирается на цитаты классический труд «27-го бакинского комиссара», «Так было», новым поколением мифоразрушителей о сталинской «прострации».

А взять еще одного коллекционера мифов — историка-любителя С. Кремлева. «Развенчав» десять мифов о Великой Отечественной войне, он породил не меньшее количество новых мифов, которые неминуемо войдут в многотомный сборник А. Мартиросяна. Например, о «зловещей» роли наркома ВМФ адмирала Н. Г. Кузнецова в создании мифа о сталинской «прострации», пособившего Н. С. Хрущеву всесторонне обосновать свои измышления о якобы неадекватном поведении вождя в первые дни войны.

Мифотворческая деятельность записных антисталинистов активизируется, как правило, в дни памятных дат начала и окончания Великой Отечественной войны, а вот нынче (2009 г.) еще и в связи с 70-й годовщиной подписания пакта Молотова — Риббентропа. Самое печальное, что опусы этих фальсификаторов печатает правительственная «Российская газета». Надо полагать неспроста, похоже, она выражает позицию руководства страны, то есть президента и премьер-министра. О зловещей статье Л. Радзиховского было сказано выше, а тут подоспела статья еще более яростного антисталиниста — Сергея Караганова, опубликованная в «РГ» 21 августа 2009 года{79}, призывающего проклясть чудовищный сталинский режим с президентской трибуны, в… церквах, мечетях и синагогах, о чем было сказано выше.

Интересно, что на этой же странице «РГ» опубликовано интервью с известным американским писателем и военным историком Альбертом Акселлом, который высказывает прямо противоположную точку зрения относительно роли И. В. Сталина во Второй мировой войне.

Отвечая на вопрос «РГ» «Была ли у Сталина альтернатива подписанию договора с Германией?», он сказал: «Сталин избрал путь, который, как выяснилось впоследствии, обернулся благом для России, благом для Британии и США и всего мира». Вот так! А наш премьер заладил: «аморальный договор», «аморальный договор» заключил Сталин с Гитлером.

И далее А. Акселл продолжает: «Что именно выиграла Россия и весь мир? Прежде всего и важнее всего то, что, согласно секретным протоколам, позднее дополнившим пакт Молотова — Риббентропа, Польша делилась между этими двумя державами. А это означало, что в неизбежном столкновении с Гитлером военные действия развернулись бы на 200–300 километров дальше от советской границы. Иными словами, Советский Союз своевременно обеспечил себе буферную зону, отсрочив вторжение гитлеровских армий на свою территорию.

Мало кто из историков поминал о том, что советский народ выиграл от пакта и в другом отношении. Ведь Гитлер выполнил условия Сталина, и, прежде чем Москва подписала договор о ненападении, Берлин поставил свою подпись под экономическим соглашением с СССР. Германия предоставила Советскому Союзу двухлетний кредит на сумму в 180 млн. рейхсмарок для закупки немецких товаров. За год до нападения Гитлера на СССР было достигнуто соглашение, что советские летчики и авиаконструкторы посетят не менее двухсот германских авиастроительных и военных заводов. Советской миссии в Берлине дали разрешение закупить многие новейшие модели немецких самолетов и перегнать их в Москву. Информация, которую заполучила при всех этих сделках советская сторона, оказалась бесценной. Гитлер, по свидетельству очевидцев, был в бешенстве из-за продажи самолетов. Немецкий генерал, подписавший эту самолетную сделку с СССР, опасаясь наказания, покончил с собой.

Наращивая военные мускулы и обгоняя по мощи вермахт, Советский Союз тем самым помогал США и Британии одерживать их победы над гитлеровскими армиями на фронтах Западной Европы»{80}.

Вот эти мысли и слова да в уста бы нашему духовному лидеру нации, который заладил, как заигранная пластинка, «аморален пакт Молотова — Риббентропа», как и все другие договоры и соглашения, заключенные и совершенные с Гитлером лидерами западных стран.

5.3. Как Сталин готовился принимать Парад Победы 24 июня 1945 года

Многие задавались вопросом — почему Парад Победы, состоявшийся 24 июня 1945 года, принимал маршал Г. К. Жуков, а не Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин? Объяснение этому феномену не найдено до сегодняшнего дня. Правда, в последнее время по страницам газет и журналов и в некоторых солидных изданиях (например, в трудах С. и Е. Рыбасов) пошел гулять миф о том, что Сталин не умел ездить на коне, а потому и поручил принимать Парад Победы своему заместителю Г. К. Жукову. Причем поручил эту миссию Жукову не сразу, а лишь после того, как сам попытался освоить искусство лихого наездника, но неудачно, во время тренировки с коня упал, получил травму и от этой затеи решительно отказался. И немудрено. Освоить искусство наездника за один месяц (решение о проведении Парада Победы было принято 24 мая 1945 года) человеку пожилому (Сталину было без малого 66 лет), в жизни на коня ни разу не садившемуся, да еще с негнущейся в локте левой рукой, очень сложно. Но чтобы с подобным «опытом» наездника выехать на Красную площадь, и продемонстрировать всему миру свое «искусство» — вероятность такого события практически равна нулю.

Действительно, «принимающему парад предстояло ровно в 10 часов появиться на боевом коне из ворот Спасской башни с последним ударом курантов на башне одновременно с командующим парадом, который несется на коне ему навстречу, оказаться в центре площади перед Мавзолеем, принять рапорт, объехать все полки, построенные на Красной площади, остановиться точно перед каждым штандартом, удержать коня на месте, не позволяя ему встать на свечу, пожелать здравия полку, выслушать зычный ответ, поздравить с победой и под ответный рев нестись дальше манежным галопом, ни в коем случае не позволяя коню сорваться в полевой галоп. При этом каждый раз наездник должен был трогать коня с левой ноги и ритм держать. Принимающему парад следовало объехать войска, построенные не только на Красной площади, но и на улице Горького, на Манежной площади и площади Свердлова, и везде произносить приветствия. И каждый раз мгновенно коня останавливать, и каждый раз брать с места в галоп, а возвращаясь на Красную площадь, пройти подъем рысью размашистой, но не раскидистой. Завершив объезд войск, следовало резво спрыгнуть с коня. Перед всем честным народом. Перед кинокамерами.

Эта работа требовала длительной и очень серьезной подготовки. Ведь ненароком можно было ускакать не в ту степь»{81}. Сталин прекрасно понимал, что ему с этой задачей не справиться, и, по свидетельству генерала армии Штеменко, которому было поручено спланировать парад, отдав необходимые распоряжения, он к процедуре парада не проявлял больше никакого интереса и не хотел даже слышать о том, что именно ему положено принимать этот, поистине исторический, парад.

«Выработанный ритуал пытались доложить Верховному, но он и слушать не стал, — пишет С. М. Штеменко.

— Это дело военных. Решайте сами — заявил Сталин»{82}.

Как пишет генерал армии С. М. Штеменко, Сталин принял решение о проведении Парада Победы 24 мая 1945 года. Решение было оформлено соответствующей директивой, в которой утверждались дата проведения парада (24 июня) и две центральные фигуры: принимает парад маршал Жуков; командует парадом маршал Рокоссовский{83}.

Через год после опубликования мемуаров Штеменко вышло первое издание мемуаров Жукова «Воспоминания и размышления», где маршал «вспоминал» о том, как принималось решение о проведении Парада Победы: «В середине мая 1945 года Верховный приказал мне прибыть в Москву (из Берлина. — А.К.). Цели вызова я не знал, а спрашивать было неудобно, да это и не принято у военных…

Я направился прямо в Генеральный штаб к А. И. Антонову, от которого узнал, что Государственный Комитет Обороны рассматривает сейчас вопросы, связанные с выполнением наших новых обязательств перед США и Англией — вступление Советского Союза в войну с Японией.

В Генеральном штабе в это время шла полным ходом работа по планированию предстоящих боевых действий сухопутных войск, ВВС и Военно-морского Флота на Дальнем Востоке.

Из Генштаба я позвонил И. В. Сталину и доложил о своем прибытии. Тут же получил указание явиться в восемь часов вечера в Кремль. Времени в моем распоряжении было достаточно, и я поехал к Михаилу Ивановичу Калинину, который звонил мне в Берлин и просил по приезде в Москву обязательно зайти к нему и рассказать о Берлинской операции…

…После беседы с Михаилом Ивановичем я пошел к Верховному. В кабинете были, кроме членов Государственного Комитета Обороны, нарком Военно-морского флота Н. Г. Кузнецов, А. И. Антонов, начальник тыла Красной Армии А. В. Хрулев, несколько генералов, ведавших в Генеральном штабе организационными вопросами.

Алексей Иннокентьевич докладывал расчеты Генштаба по переброске войск и материальных средств на Дальний Восток и сосредоточению их по будущим фронтам. По наметкам Генштаба определялось, что на всю подготовку к боевым действиям с Японией потребуется около трех месяцев.

Затем И. В. Сталин спросил:

— Не следует ли нам в ознаменование победы над фашистской Германией провести в Москве Парад Победы и пригласить наиболее отличившихся героев — солдат, сержантов, старшин, офицеров и генералов?

Эту идею все горячо поддержали и начали тут же вносить ряд практических предложений.

Вопрос о том, кто будет принимать Парад Победы и кто будет командовать парадом, тогда не обсуждался. Однако каждый из нас считал, что Парад Победы должен принимать Верховный Главнокомандующий.

Тут же А. И. Антонову было дано задание подготовить все необходимые расчеты по параду и проект директивы. На другой день все документы были доложены И. В. Сталину и утверждены им».

Жуков, как всегда неточен. Если на следующий день Сталин утвердил директиву о проведении Парада Победы, то вышеприведенный разговор в кабинете Верховного состоялся 23 мая 1941 года, а отнюдь не «в середине мая», как пишет Жуков, это во-первых. Во-вторых, из его воспоминаний следует, что директивой не предусматривалось утверждение двух ключевых фигур: принимающего парад и командующего парадом, что странно, да к тому же это расходится с данными, приведенными генералом армии С. М. Штеменко.

Далее Г. К. Жуков вспоминает: «На парад предусматривалось пригласить по одному сводному полку от Карельского, Ленинградского, 1-го Прибалтийского, 1, 2, 3-го Белорусских, 1, 2, 3-го и 4-го Украинских фронтов, сводные полки Военно-морского флота и Военно-воздушных сил.

В состав полков включались Герои Советского Союза, кавалеры орденов Славы, прославленные снайперы и наиболее отличившиеся орденоносцы — солдаты, сержанты, старшины и офицеры.

Сводные фронтовые полки должны были возглавлять командующие фронтами».

Если, как пишет Жуков, директивой не определены ни принимающий парад, ни командующий парадом, то по логике вещей этими ключевыми фигурами должны быть:

— принимающий Парад Победы — Верховный Главнокомандующий, Маршал Советского Союза И. В. Сталин (тем более Жуков пишет, что «каждый из нас считал, что Парад Победы должен принимать Верховный Главнокомандующий»);

— командующий Парадом — Первый заместитель Верховного Главнокомандующего Маршал Советского Союза Г. К. Жуков.

Похоже, именно в этом качестве Жуков и приступил к подготовке к Параду, о чем он и вспоминает: «Решено было привезти из Берлина Красное знамя, которое водружено над рейхстагом, а также боевые знамена немецко-фашистских войск, захваченные в сражениях советскими войсками.

В конце мая и начале июня шла усиленная подготовка к параду.

В десятых числах июня весь состав участников уже был одет в новую парадную форму и приступил к тренировке».

Готовить парад вообще, а Парад Победы тем более, дело почетное, но уж больно хлопотное. Все эти заботы легли на плечи Г. К. Жукова, который, однако, об этих напряженных днях на исходе мая и до середины июня ничего не пишет. Но неожиданно сообщает следующую сногсшибательную новость:

«Точно не помню, кажется, 18–19 июня меня вызвал к себе на дачу Верховный.

Он спросил, не разучился ли я ездить на коне.

— Нет, не разучился.

— Вот что, вам придется принимать Парад Победы. Командовать парадом будет Рокоссовский.

Я ответил:

— Спасибо за такую честь, но не лучше ли парад принимать вам? Вы Верховный Главнокомандующий, по праву и обязанности парад следует принимать вам.

И. В. Сталин сказал:

— Я уже стар принимать парады. Принимайте вы, вы помоложе».

И это за 5–6 дней до начала исторического Парада Победы?! Жукову что, ему особенно и перестраиваться не пришлось. Ну, готовился командовать парадом, а выпало принимать его, так это наоборот какой груз ответственности с плеч долой. А каково Маршалу Рокоссовскому? Если бы такое случилось, то в своих мемуарах Константин Константинович непременно бы отразил сию метаморфозу, примерно так, как об этом пишет В. Суворов: «Я готовился рубить строевым шагом впереди сводного полка 2-го Белорусского фронта, и вдруг с бухты-барахты, за 5–6 дней до величайшего торжества, меня назначают командовать всем парадом. Дело, конечно, почетное; но нельзя же так безответственно подходить к делам государственной важности! Я отвечал только за один свой полк, а тут вдруг за 5–6 дней до начала грандиозного представления меня назначают главным режиссером, ставят отвечать за 15 парадных полков, кавалерийскую бригаду из 3 полков, 9 военных академий и 11 военных училищ, за оркестр численностью в полнокровный полк, за полторы тысячи танков, самоходных орудий и артиллерийских тягачей, за несметное количество автомобилей, за оружие, одежду и обувь, за двигатели и горючее, за техническое обслуживание и окраску машин, за доставку, примерку и подгонку парадного обмундирования на 40 тысяч солдат и офицеров, за организацию движения войск к площади и от нее, за дисциплину и порядок в Центральном аэродроме до парада и после, за подготовку ремонтно-эвакуационных команд, которым в случае необходимости предстоит расчищать площадь и прилегающие улицы от аварийной техники, за регулировщиков и линейных, за одновременную работу тысяч радиостанций, за комендантскую службу, за бани и прачечные, за медицинское и ветеринарное обслуживание, за праздничный обед всем солдатам, сержантам, старшинам и офицерам после парада и еще за множество различных вещей»{84}.

При этом Рокоссовский должен был бы непременно упрекнуть Штеменко, который в своих мемуарах писал, что роли были распределены изначально, а на самом деле он узнал о том, что ему предстоит командовать парадом за 5–6 дней!

«Но Рокоссовский против версии Штеменко не протестовал, так как Штеменко сказал правду. Ибо никто Рокоссовского за 5–6 дней до парада не ставил на освободившееся место Жукова. Ибо Рокоссовский еще за месяц до парада четко знал: Жукову принимать, а ему командовать. Ибо всей подготовкой парада Рокоссовский решительно и твердо управлял с самого начала».

Случись, однако, такая «рокировка» перед самым парадом, когда Жуков занял бы место Сталина, а Рокоссовский место Жукова, тогда пришлось бы искать замену Рокоссовскому, то есть срочно вызывать из Германии его заместителя генерал-полковника К. П. Трубникова, который возглавил бы сводный полк 2-го Белорусского фронта.

«И если Штеменко написал чепуху, то не только Рокоссовский должен был выступить против его версии, но и Трубников: Рокоссовский уехал в Москву, а я вместо него остался на хозяйстве. У меня шесть армий и семь отдельных корпусов в Германии и Польше. Вдруг, в последний момент, бросай все, несись в Москву, становись впереди колонны 2-го Белорусского фронта…

Но не протестовал Трубников, так как в последний момент не бросал свои войска в Германии и Польше на произвол судьбы и случая. Он четко знал свои парадные обязанности еще в мае. Он приехал в Москву вместе с Рокоссовским и с самого первого дня подготовки к параду отвечал не за войска в Германии и Польше, а за парадную колонну 2-го Белорусского фронта.

Короче, 24 мая 1945 года Сталин принял решение о проведении парада, тут же распределил главные роли и далее своего решения не менял. За несколько дней до парада никакого перераспределения ролей не было. А из этого следует, что Сталин изначально не оставлял для себя места в парадном расчете»{85}.

И все же необходимо признать, что решение о назначении главных фигур, ответственных за проведение Парада Победы, далось Сталину не просто, поскольку он и сам прекрасно понимал, что принимать парад следовало бы ему самому, но что-то мешало ему пойти на этот шаг. Что? Вот как на этот вопрос ответил маршал К. К. Рокоссовский, воспоминания которого были опубликованы одновременно с мемуарами Штеменко в 1968 году:

«Примерно в конце мая сорок пятого года по предложению Сталина в ознаменование великой Победы над гитлеровской Германией было решено провести в Москве Парад Победы.

Когда вся подготовительная работа была проведена, созвали совещание, на которое пригласили командующих фронтами. Был доложен ритуал парада. Остался открытым один вопрос: кто будет принимать Парад Победы и кто будет им командовать?

Один за другим выступали маршалы и единодушно предлагали:

— Парад Победы должен принимать товарищ Сталин.

Сталин, по своему обыкновению, ходил по кабинету, слушал выступающих, хмурился. Подошел к столу:

— Принимающий Парад Победы должен выехать на Красную площадь на коне. А я стар, чтобы на коне ездить.

Мы все горячо стали возражать:

— Почему обязательно на коне? Президент США Рузвельт— тоже верховный главнокомандующий, а на машине парады принимал.

Сталин усмехнулся:

— Рузвельт— другое дело, у него ноги парализованные были, а у меня, слава богу, здоровые. Традиция у нас такая: на коне на Красную площадь надо выезжать. — И еще раз подчеркнул: — Традиция! — После паузы посмотрел на меня и на Жукова и сказал: — Есть у нас два маршала-кавалериста: Жуков и Рокоссовский. Вот пусть один командует Парадом Победы, а другой Парад Победы принимает»{86}.

Получается, что действительно 24 мая решение о распределении ролей принято не было, вопреки утверждению Штеменко? Возможно прав именно Рокоссовский, что это решение принималось на совещании уже съехавшихся в Москву командующих фронтами, скажем 28–29 мая?

А если это так, то, возможно, и Жуков всего лишь напутал с датами и не 18–19 июня были назначены принимающий парад и командующий парадом, а 28–29 мая, для него не в диковинку это делать. И сам факт, что трое высокопоставленных и авторитетных военных деятелей несколько путаются в датах, не говорит ли о том, что и сам Сталин неоднократно возвращался к этому вопросу, пока не принял окончательное решение в конце мая 1945 года.

Если Штеменко не прав, то и сам Жуков должен был бы об этом написать в своих воспоминаниях, которые вышли в первом издании в 1969 году, то есть через год после опубликования мемуаров Штеменко.

Но Жуков об этом ничего не написал и в своих многочисленных интервью и выступлениях никогда не вспоминал. Он вполне благосклонно отнесся к версии Штеменко о том, что еще в мае были четко определены обязанности всех участников и никаких изменений в последний момент не происходило, то есть с самого начала Сталин не претендовал на роль гарцующего на белом арабском скакуне триумфатора. Но его пассаж о якобы произошедшем перераспределении ролей участников Парада Победы за 5–6 дней до его начала кочевал из одного издания мемуаров в другое, пока в десятом издании, через двадцать с лишним лет после смерти их автора, неожиданно оброс такими пикантными подробностями, что хоть святых выноси. Впрочем, предоставим слово Рыбасам, которые свято верят всему тому, что мертвый Жуков вносил в свои мемуары, исправляя и дополняя их с каждым новым изданием до 13-го включительно:

«На 24 июня по предложению Сталина был назначен победный парад на Красной площади. Как вспоминал Жуков: «Каждый из нас считал, что Парад Победы будет принимать Верховный Главнокомандующий». Так вначале полагал и сам Сталин, но ему вскоре пришлось от этого отказаться.

18 или 19 июля он вызвал к себе на дачу Жукова и, уточнив, не разучился ли тот ездить верхом, сказал, что Жуков будет принимать, а Рокоссовский командовать парадом. Вот как передает разговор маршал:

«Я ответил:

— Спасибо за такую честь, но не лучше ли парад принимать вам? Вы Верховный Главнокомандующий, по праву и обязанности парад следует принимать вам.

И. В. Сталин сказал:

— Я уже стар принимать парады. Принимайте вы, вы помоложе.

Прощаясь, он заметил, как мне показалось, не без намека:

— Советую принимать парад на белом коне, которого вам покажет Буденный»… (Жуков Г. Воспоминания и размышления. Т. 2. С. 354).

Но оказывается, Сталин, которому шел 66-й год, готовился принять парад сам, невзирая на возраст и полное отсутствие практики верховой езды, и потерпел обидную и даже горькую неудачу.

Василий Сталин, встретившись с Жуковым на Центральном аэродроме, где шла подготовка к параду, отозвал маршала в сторону и рассказал:

«Говорю вам под большим секретом. Отец сам готовился принимать Парад Победы. Но случился казус. Третьего дня во время езды от неумелого употребления шпор конь понес отца по манежу. Отец, ухватившись за гриву, пытался удержаться в седле, но не сумел и упал. При падении ушиб себе плечо и голову, а когда встал — плюнул и сказал: «Пусть принимает парад Жуков, он старый кавалерист».

— А на какой лошади отец тренировался? — спросил я Василия.

— На белом арабском коне, на котором он рекомендовал вам принимать парад. Только прошу об этом никому не говорить, — снова повторил Василий». (Жуков Г. Там же. С. 354).

Получается, Сталин предложил маршалу пройти экзамен, который не выдержал сам. Но для Жукова задание было легким и приятным»{87}.

Вот так родился новый миф о неуклюжем наезднике Сталине, который из-за падения с боевого коня отказался принимать Парад Победы, который ему, как Верховному Главнокомандующему, положено было принимать по определению, то есть согласно веками сложившемуся воинскому ритуалу.

Кто же запустил в оборот этот неуклюжий миф и какова первопричина его запуска?

Попробуем разобраться. Уж не тот ли здесь проявился случай, когда очередной миф неожиданно рождается тогда и постольку, поскольку усиленно опровергается другой миф? Это действительно так, и бедный маршал, почивший в бозе за 21 год до появления этого анекдота о падении Сталина с арабского скакуна, тут ни при чем. И дочь его Мария Георгиевна, которая много потрудилась, разыскивая «завалявшиеся» где-то под чуланом фрагменты нетленной рукописи своего батюшки, здесь тоже ни при чем. Конечно, она не могла не знать, что в 10-е издание «Воспоминаний» вносится такой «исторический» эпизод, но инициатором этой корректировки явно была не она.

Так кто же и, главное, зачем внес в мемуары Жукова всю эту нелепость? Мы здесь совершенно не рассматриваем этический вопрос о том, кому вообще позволено так топорно издеваться над письменными воспоминаниями ушедшего в мир иной известного всему миру человека?! Об этом прежде всего должна была бы позаботиться любимая дочь маршала, но она молчит. Промолчим пока и мы, но первопричину появления мифа о падении вождя с белоснежного арабского скакуна все-таки приведем, поскольку она не так уж и глубоко запрятана. Для поиска первопричины пришлось «покопаться» в трудах небезызвестного писателя-историка-пасквилянта с Туманного Альбиона — Виктора Суворова (Владимира Резуна).

Вслед за «Ледоколом» последовала целая эскадра его творений: «День-М», «Самоубийство», «Очищение», «Тень Победы» и, наконец, «Последняя республика», в которой и была зарыта собака. Само название этого произведения подчеркивало ту мысль, что Сталин, развязав Вторую мировую войну, замыслил превратить в союзные республики все страны Европы, а «Последней республикой» должна была стать не то Испания, не то Португалия, а может быть и Андорра. Но бесноватый фюрер сумел разгадать коварный замысел Сталина и своим «превентивным» ударом 22 июня 1941 года развеял мечты кремлевского стратега, который в конечном итоге потерпел «сокрушительное поражение» во Второй мировой войне.

Именно эту мысль о «поражении» Советского Союза, а стало быть Сталина, и проводит в своем творении В. Резун. «Поражение» заключалось в том, что не удалось решить главную задачу в ходе Второй мировой войны — распространить идеи коммунизма на всю Европу и колонии европейских империалистических государств, о чем и рассуждает В. Резун:

«Советский Союз должен был расширяться на весь свет, ибо не мог существовать рядом с нормальными государствами. Спасение коммунизма было только в его распространении по всему миру, в уничтожении нормальной жизни в остальных странах, чтобы для советского народа не было страны, о которой можно мечтать, не было бы страны, в которую бежать, не было бы в заграничье другой, не такой как у нас, жизни. Надо было установить коммунизм везде, чтобы через несколько поколений люди забыли, что возможна какая-либо другая форма существования.

Вот почему Вторая мировая война для Советского Союза была желанна, необходима и неизбежна. Сталин затевал Вторую мировую войну как этап в борьбе за распространение коммунизма по всему миру. Расширение на весь мир — не прихоть Сталина и не территориальная экспансия Российской империи, это не идеология, а жестокая борьба за жизнь. Так борется за жизнь кукушкин птенец-подкидыш, вылупившийся из яйца в чужом гнезде. Он просто обязан выбросить из гнезда законных обитателей, погубить их, чтобы выжить самому. Ленин постоянно подчеркивал: расширение необходимо для самосохранения коммунизма. Не будем расширяться — погибнем. Вот почему, захватив власть в одной стране, Ленин создал Коминтерн — штаб Мировой революции — мощную шпионско-подрывную организацию, которая раскинула свои сети по всему миру.

Победа во Второй мировой войне в ленинском и сталинском понимании — это захват как минимум всей Германии, Франции, Италии, Испании и их колоний. Такая победа не была достигнута. И началось разложение, которое привело советский коммунизм к неизбежному развалу»{88}.

По Суворову-Резуну получается, что Сталин сам признал свое поражение, а поэтому решительно отказался принимать Парад Победы, поскольку-де, мол, никакой Победы не было. По этой же причине он отказался носить специально сшитую для него форму и погоны генералиссимуса, звезду Героя Советского Союза (носил только Золотую Звезду Героя Соцтруда, полученную еще до войны), а второй орден «Победа», которым он был награжден сразу же после Парада Победы, согласился принять только через пять лет, как об этом писала «Красная Звезда» (27 октября 1994 г.): «Он согласился принять второй орден «Победа» лишь 28 апреля 1950 года. Н. М. Шверник в тот же день вручил Сталину еще и Золотую Звезду Героя, два ордена Ленина, которым тоже долго довелось дожидаться своего часа».

Вот на таком незамысловатом сюжете и построил В. Резун свою версию об отказе Сталина принимать Парад Победы. Поскольку не было всемирно-исторической победы, то и праздновать нечего, тем более что и сам Праздник Победы, который мы празднуем 9 мая, был учрежден уже при Брежневе в 1965 году. Вот как пишет об этом В. Резун:

«Парад Победы был для Сталина парадом пирровой победы, т. е. победы, которая равна поражению. Мы уже привыкли праздновать так называемый «день победы», но давайте вспомним, что при Сталине такого праздника не было. 1 Мая — да. Это мы праздновали. 1 Мая — день смотра сил мирового пролетариата, день проверки готовности к Мировой революции. 1 Мая был днем праздничным, в этот день народ не работал, в этот день на Красной площади гремели военные парады и демонстранты радостными воплями оглашали площади и улицы…

Никакого «дня победы» при Сталине установлено не было. Первая годовщина разгрома Германии — 9 мая 1946 года — обычный день, как все. И 9 мая 1947 года — обычный день. И все остальные юбилеи. Если выпадало на воскресенье, не работали в тот день, а не выпадало — вкалывали.

Нечего было праздновать.

Первый после Сталина Первомай 1953 года праздновали как принято, с грохотом танковых колонн и радостными воплями, а 9 мая — обычный день. Без танков, без грохота, без оркестров и демонстраций. Сталинским соратникам товарищам Молотову, Маленкову, Берия, Кагановичу, Булганину в голову не приходило что-то в этот день праздновать.

И вот 9 мая 1955 года. Десять лет! Сталина нет, но живы легендарные маршалы: Жуков, Конев, Рокоссовский, Василевский, Малиновский… Да не просто живы — на боевых постах! Вот бы отметить! Вот бы танки на площадь выкатить и небо самолетами запрудить…

Так нет же.

Не праздновали. Не торжествовали. Танками супостата не стращали. Медалей юбилейных не чеканили.

И 15 лет тоже скромно прошло. Без торжеств.

И вот только после того, как нашего дорогого Никиту Сергеевича Хрущева, последнего могиканина из сталинского Политбюро, от власти осенью 1964 года отстранили, и было решено установить «день победы» в качестве государственного праздника. Вот только с этого момента день 9 мая стал нерабочим. Это было введено при Брежневе…

…А пока был Сталин, пока у власти были его соратники и его маршалы, ни о каком празднике победы не было и речи. Устроили один раз «парад победы» в 1945 году — и хватит»{89}.

Казалось бы, что опровергателям пасквилей В. Резуна уже давно нужно было усвоить одну простую истину, что всякое неуклюжее опровержение вызовет с его стороны ответную реакцию в виде новой книги, где он с удовольствием потопчется на несуразных аргументах своих оппонентов. Но додуматься до такого маразма, что Сталин был готов принимать Парад Победы, но, не освоив мастерство лихого наездника, отказался от этой затеи, да еще вложить эту ахинею в уста мертвого Жукова, — это венец неуважения и к Сталину, и к Жукову, и, наконец, к святой для каждого советского человека памяти о Великой Победе, доставшейся нам ценой огромных жертв и лишений.

Добились своего эти, пока безымянные, неуклюжие опровергатели резуновского мифа о причине отказа Сталина принимать Парад Победы — читайте очередной резуновский ответ — книгу «Святое дело»! Надо мужественно признать, что ответ этот камня на камне не оставляет от нелепых построений очередного мифа о «падении» Сталина с арабского скакуна во время тренировки при подготовке к принятию Парада Победы. Так кто же придумал эту байку о несостоявшемся триумфе Сталина, готовившегося принимать Парад Победы?

По версии В. Бушина, это сделал автор замечательного двухтомника о Сталине «Генералиссимус» В. Карпов. Однако Карпов, как в своей трилогии «Маршал Жуков», (т. 1, с. 81), так и в двухтомнике «Генералиссимус» (т. 2, с. 378), в разных вариациях упоминает о случившемся казусе с Верховным Главнокомандующим при «подготовке» его к Параду Победы, описанной в 10-м издании «Воспоминаний и размышлений» Г. К. Жукова, о чем он откровенно признается на стр. 78 первого тома своей трилогии «Маршал Жуков». То есть, как и вышеупомянутые «исследователи» Рыбасы, он бездумно списал эту фальшивку из «первого варианта воспоминаний Жукова», подразукрасив ее своим художественным вымыслом, а это и навело В. Бушина на мысль, что именно В. Карпов и «измыслил» этот фрагмент «первого варианта воспоминаний» маршала: «Я спросил Карпова, откуда он взял эту манежную историю. Он ответил, что, пользуясь положением члена ЦК и 1-го Секретаря Правления Союза писателей СССР, имел доступ к бумагам умершего маршала и среди них обнаружил вот этот рассказ Василия (сына И. В. Сталина. — А.К.). Сокращения текста жуковских воспоминаний, конечно, могли быть, были и очень вероятно, что при восстановлении в десятом издании (1990 г.) сокращенных мест Карпову, пользуясь своим высоким положением, удалось вставить эту самую манежную байку, которую сам и выдумал в отместку за покалеченную жизнь. Ведь без труда видно, как этот издевательский текст чужд всей книге воспоминаний Жукова, проникнутой глубоким уважением к Сталину.

А можно еще и прикинуть, сколько человек, по сведениям Карпова, знали манежную историю: Сталин, Жуков, Буденный, Власик, Василий, человек десять его собутыльников, несколько работников Манежа и, конечно же, знакомые, близкие многих из них. Наверняка это сотни людей. И пятьдесят лет все, кроме любящего сына, хранили молчание, история никак не распространилась, и вот только разведчик Карпов выведал, поймал и привел… Пригнись, читатель, брехня летит, задеть может!..»{90}

Но все-таки остается вопрос: почему Сталин отказался принимать Парад Победы? Отдадим должное В. Бушину — он достойно ответил на этот вопрос, вложив его в уста полковника Герасимова Василия Леонидовича, комментировавшего очередной парад в День Победы и ответившего на провокационный вопрос ведущего репортаж с Красной площади не то Пивоварова, не то Винокурова: «Стоя на трибуне Мавзолея, к подножию которого наши воины бросали знамена разбитой немецкой армии, Сталин принимал парад в высшем нравственно-политическом, даже мистически-небесном смысле, как в известной песне Вертинского:

Чуть седой, как серебряный тополь, Он стоит, принимая парад. Сколько стоил ему Севастополь, Сколько стоил ему Сталинград…{91}

Да, техническую сторону принятия Парада Победы Сталин поручил Г. К. Жукову, а для себя на этом историческом Параде он оставил высоконравственную мирового, можно даже сказать вселенского масштаба роль — принимать, стоя на Мавзолее Ленина, — «гитлеровские штандарты и власовско-ельцинские триколоры, которые швырялись к подножию Мавзолея… Советский народ понимал, что в высшем смысле Парад (Победы) принимал Сталин»{92}.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Наконец, еще раз следует упомянуть о мифе, родившемся всего лишь год тому назад, который буквально на глазах растет и ширится, будучи поддержанным целой когортой профессиональных мифосоздателей. О чем идет речь? А речь идет об этих самых журналах (тетрадях) регистрации посетителей кремлевского кабинета Сталина. Как уже говорилось, сборник этих записей, выпущенный издательством «Новый Хронограф» в 2008 году, носит название «На приеме у Сталина», с подзаголовком: «Тетради (журналы) записей лиц, принятых И. В. Сталиным (1924–1953 гг.)». Книга великолепно оформлена и имеет прекрасный научный комментарий в виде введения с заголовком: «Ценный справочник по советской истории», а также другие атрибуты, обязательные при издании подобных «справочников», как то:

— Именной алфавитный указатель посетителей кремлевского кабинета И. В. Сталина (1924–1953 гг.);

— В качестве Приложения — «Сводки приема И. В. Сталиным посетителей за 1925–1928 гг.;

— Список сокращений.

Авторы научного комментария пишут: «Иногда в кабинете Сталина проводился прием в отсутствие его хозяина. В августе 1933 г. Сталину был предоставлен отпуск на полтора месяца. Как правило, в решениях о предоставлении отпусков Сталину не оговаривалось, кто будет замещать его как председательствующего на заседаниях Политбюро ЦК. В 1933 г. в протоколе заседания Политбюро, которым Сталину был предоставлен отпуск, отмечено, что на время отпуска Сталина замещать его в Комиссии Обороны будет Л. М. Каганович. Вероятно, и на «хозяйстве» в Политбюро оставался этот секретарь ЦК ВКП(б), бывший в то время по совместительству еще и Первым секретарем МК и МГК ВКП(б). В пользу такого предположения говорит следующее: в Журнале записей посетителей кабинета Сталина за 22 августа 1933 г. есть помета дежурного секретаря: «Во время отсутствия тов. Сталина», а за 4 ноября — «В присутствии т. Сталина». (Так что не все побывавшие в кабинете Сталина были приняты вождем: к примеру В. А. Зимин, Солис были там только во время отпуска Сталина.) В 1933 г., пока Сталин отдыхал на юге, в его кабинете соратники собирались 21 раз. При этом дважды — 10 и 16 сентября — всего на несколько минут. В 17 случаях (из 21) список возглавляет Л. Каганович, в 3 случаях — Молотов и однажды — Куйбышев (в отсутствие Кагановича и Молотова). Когда список возглавлялся Молотовым, всегда присутствовал и Каганович; когда же во главе списка стоит Каганович, Молотов в большинстве (11 из 17) случаев отсутствует. Таким образом, эти деятели как бы делили между собой лидерство в отсутствие вождя. Судя по записям, в кабинете Сталина собирались в его отсутствие члены Политбюро — сюда же приглашались и те, кто принимал участи в заседаниях или был вызван для согласования решения каких-либо вопросов»{93}.

Развивая далее эту мысль, авторы научного комментария делают предположение, что не только в 1933 году во время отпуска Сталина, но и в другие годы, особенно послевоенные, случаи приема посетителей в сталинском кабинете другими членами Политбюро в отсутствие Сталина вполне могли иметь место.

Не исключаются при этом и годы войны, в том числе в первые дни после ее начала, о чем мы подробно рассказывали в предыдущих главах.

Однако все разрушители мифа о сталинской прострации, в том числе весьма маститые и глубокоуважаемые в соответствующих кругах историков и любителей истории, с упорством, достойным иного применения, продолжают настаивать, что журналы фиксировали посетителей, которые непременно принимались самим Сталиным, который, несмотря на болезнь, отпуск и иные причины, не позволявшие ему прибыть в Кремль, умудрялся лично принимать всех записавшихся.

В доказательство, в качестве обязательного аргумента в своих книгах и статьях, эти авторы приводят фото- и ксерокопии соответствующих страниц журналов (Ю. Горьков, Н. Зенькевич, В. Карпов, С. Кремлев, И. Пыхалов, О. Рубецкий, Б. Соловьев, В. Суходеев), а если и не приводят соответствующие выкопировки, то на записи активно ссылаются, как на неопровержимый аргумент в пользу присутствия Сталина в своем кабинете. При этом вышеупомянутых авторов нисколько не смущает тот факт, что своим упорным отрицанием возможности отсутствия Сталина в своем кабинете в первые дни войны они попадают в логическую ловушку, из которой нет выхода, чтобы вразумительно ответить на вопросы:

— Почему Сталин отказался выступить с обращением по радио к народу в первый день войны?

— Что же явилось первопричиной для самого факта зарождения мифа о сталинской прострации?

А для тех авторов, которые признают факт тяжелой болезни Сталина (Б. Соловьев и В. Суходеев), еще и дополнительный вопрос: мог ли работать с подобной нагрузкой человек с температурой за 40 °C?

Мы, как смогли, постарались ответить на эти вопросы, после чего надеемся, что миф о «прострации» Сталина в первые дни войны окончательно канет в Лету.

ПРИЛОЖЕНИЯ

1. ПЕРВЫЕ ДИРЕКТИВЫ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

ДИРЕКТИВА № 1

ВОЕННЫМ СОВЕТАМ ЗАПАДНЫХ ПРИГРАНИЧНЫХ ОКРУГОВ О ВОЗМОЖНОМ НАПАДЕНИИ НЕМЦЕВ 22–23.6.41 И МЕРОПРИЯТИЯХ ПО ПРИВЕДЕНИЮ ВОЙСК В БОЕВУЮ ГОТОВНОСТЬ С ОГРАНИЧЕНИЯМИ, МАСКИРОВКЕ ВОЙСК, ГОТОВНОСТИ ПВО

Военным советам ЛВО, ПрибВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО

Копия: Народному комиссару Военно-Морского Флота

1) В течение 22–23.6.41 г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО, нападение немцев может начаться с провокационных действий.

2) Задача наших войск — не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников.

3) Приказываю:

а) В течение ночи на 22.6.41 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе.

б) Перед рассветом 22.6.41 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе войсковую, тщательно ее замаскировать.

в) Все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточенно и замаскированно.

г) Противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов.

д) Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить.

ТИМОШЕНКО,

ЖУКОВ

ДИРЕКТИВА № 2

ВОЕННЫМ СОВЕТАМ ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО, ВМФ О ВНЕЗАПНОМ НАПАДЕНИИ ГЕРМАНИИ И БОЕВЫХ ЗАДАЧАХ ВОЙСК

Секретно

Экз. единственный

Военным Советам ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО

Копия: Нар. Ком. Воен. Флота.

22.6.41 г. 7.15

22 июня 1941 года в 04 часа утра немецкая авиация без всякого повода совершила налеты на наши аэродромы и города вдоль Западной границы и подвергла их бомбардировке.

Одновременно в разных местах германские войска открыли артиллерийский огонь и перешли нашу границу.

В связи с неслыханным по наглости нападением со стороны Германии на Советский Союз,

ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу. Впредь, до особого распоряжения, наземными войсками границу не переходить.

2. Разведывательной и боевой авиацией установить места сосредоточения авиации противника и группировку его наземных войск. Мощными ударами бомбардировочной и штурмовой авиации уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить основные группировки его наземных войск. Удары авиацией наносить на глубину германской территории до 100–150 км. Разбомбить Кенигсберг и Мемель.

На территорию Финляндии и Румынии до особых указаний налетов не делать.

ТИМОШЕНКО,

МАЛЕНКОВ,

ЖУКОВ

ДИРЕКТИВА № 3

ВОЕННЫМ СОВЕТАМ СЕВЕРО-ЗАПАДНОГО, ЗАПАДНОГО, ЮГО-ЗАПАДНОГО И ЮЖНОГО ФРОНТОВ

Сов. секретно

22.6.41 г.

1. Противник, нанося главные удары из Сувалковского выступа на Олита и из района Замостье на фронт Владимир-Волынский, Раздехов, вспомогательные удары в направлениях Тильзит, Шяуляй и Седлец, Волковыск в течение 22.6, понеся большие потери, достиг небольших успехов на указанных направлениях. На остальных участках госграницы с Германией и на всей госгранице с Румынией атаки противника отбиты с большими для него потерями.

2. Ближайшей задачей войск на 23–24.6 ставлю:

а) Концентрическими сосредоточенными ударами войск Северо-Западного и Западного фронтов окружить и уничтожить Сувалкскую группировку противника и к исходу 24.6 овладеть районом Сувалки;

б) Мощными концентрическими ударами механизированных корпусов, всей авиации Юго-Западного фронта и других войск 5 и 6А окружить и уничтожить группировку противника, наступающего в направлении Владимир-Волынск, Броды. К исходу 24.6 овладеть районом Люблин.

3. ПРИКАЗЫВАЮ:

а) Армиям Северного Фронта продолжать прочное прикрытие госграницы.

б) На территорию Финляндии и Румынии до особых указаний налетов не делать.

ТИМОШЕНКО,

МАЛЕНКОВ,

ЖУКОВ

СВОДКА ГЛАВНОГО КОМАНДОВАНИЯ КРАСНОЙ АРМИИ

За 22.6.1941 года

С рассветом 22 июня 1941 года регулярные войска германской армии атаковали наши пограничные части на фронте от Балтийского до Черного моря и в течение первой половины дня сдерживались ими. Со второй половины дня германские войска встретились с передовыми частями полевых войск Красной Армии. После ожесточенных боев противник был отбит с большими потерями. Только в Гродненском и Кристынопольском направлениях противнику удалось достичь незначительных тактических успехов и занять местечки КАЛЬВАРИЯ, СТОЯНУВ и ЦЕХАНОВЕЦ, первые два в 15 км и последнее в 10 км от границы.

Авиация противника атаковала ряд наших аэродромов и населенных пунктов, но всюду встречала решительный отпор наших истребителей и зенитной артиллерии, наносивших большие потери противнику. Нами сбито 65 самолетов противника.

ДИРЕКТИВА СОВНАРКОМА СОЮЗА ССР И ЦК ВКП(б) ПАРТИЙНЫМ И СОВЕТСКИМ ОРГАНИЗАЦИЯМ ПРИФРОНТОВЫХ ОБЛАСТЕЙ

Вероломное нападение фашистской Германии на Советский Союз продолжается. Целью этого нападения является уничтожение советского строя, захват советских земель, порабощение народов Советского Союза, ограбление нашей страны, захват нашего хлеба, нефти, восстановление власти помещиков и капиталистов. Враг уже вторгся на советскую землю, захватил большую часть Литвы с городами Каунас и Вильнюс, захватил часть Латвии, Брестскую, Белостокскую, Виленскую области Советской Белоруссии и несколько районов Западной Украины. Опасность нависла над некоторыми другими областями. Германская авиация расширяет территорию бомбежки, подвергая бомбардировкам города — Ригу, Минск, Оршу, Могилев, Смоленск, Киев, Одессу, Севастополь, Мурманск.

В силу навязанной нам войны наша страна вступила в смертельную схватку со своим опасным и коварным врагом — немецким фашизмом. Наши войска героически сражаются с врагом, вооруженным до зубов танками, авиацией. Красная Армия, преодолевая многочисленные трудности, самоотверженно бьется за каждую пядь советской земли.

Несмотря на создавшуюся серьезную угрозу для нашей страны, некоторые партийные, советские, профсоюзные и комсомольские организации и их руководители все еще не понимают смысла этой угрозы, еще не осознали значения этой угрозы, живут благодушно-мирными настроениями и не понимают, что война резко изменила положение, что наша Родина оказалась в величайшей опасности и что мы должны быстро и решительно перестроить всю свою работу на военный лад.

Совнарком СССР и ЦК ВКП(б) обязывают все партийные, советские, профсоюзные и комсомольские организации покончить с благодушием и беспечностью и мобилизовать все наши организации и все силы народа для разгрома врага, для беспощадной расправы с ордами напавшего германского фашизма.

Совнарком Союза ССР и ЦК ВКП(б) требуют от вас:

1) В беспощадной борьбе с врагом отстаивать каждую пядь советской земли, драться до последней капли крови за наши города и села, проявлять смелость, инициативу и сметку, свойственные нашему народу.

2) Организовать всестороннюю помощь действующей армии, обеспечить организованное проведение мобилизации запасных, обеспечить снабжение армии всем необходимым, быстрое продвижение транспортов с войсками и военными грузами, широкую помощь раненым, предоставлением под госпитали больниц, школ, клубов, учреждений.

3) Укрепить тыл Красной Армии, подчинив интересам фронта всю свою деятельность, обеспечить усиленную работу всех предприятий, разъяснить трудящимся их обязанности и создавшееся положение, организовать охрану заводов, электростанций, мостов, телефонной связи, организовать беспощадную борьбу со всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями слухов, уничтожать шпионов, диверсантов, вражеских парашютистов, оказывая во всем этом быстрое содействие истребительным батальонам. Все коммунисты должны знать, что враг коварен, хитер, опытен в обмане и распространении ложных слухов, учитывать все это в своей работе и не поддаваться на провокации.

4) При вынужденном отходе частей Красной Армии угонять подвижной железнодорожный состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего. Колхозники должны угонять скот, хлеб сдавать под сохранность государственным органам для вывозки его в тыловые районы. Все ценное имущество, в том числе цветные металлы, хлеб и горючее, которое не может быть вывезено, должно безусловно уничтожаться.

5) В занятых врагом районах создавать партизанские отряды и диверсионные группы для борьбы с частями вражеской армии, для разжигания партизанской войны всюду и везде, для взрыва мостов, дорог, порчи телефонной и телеграфной связи, поджога складов и т. д. В захваченных районах создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу, срывать все их мероприятия.

Для руководства всей этой деятельностью заблаговременно, под ответственность первых секретарей обкомов и райкомов создавать из лучших людей надежные подпольные ячейки и явочные квартиры в каждом городе, районном центре, рабочем поселке, железнодорожной станции, в совхозах и колхозах.

6) Немедленно предавать суду Военного трибунала всех тех, кто своим паникерством и трусостью мешает делу обороны, — невзирая на лица.

Совнарком СССР и ЦК ВКП(6) заявляют, что в навязанной нам войне с фашистской Германией решается вопрос о жизни и смерти Советского государства, о том — быть народам Советского Союза свободными или впасть в порабощение.

Теперь все зависит от нашего умения быстро организоваться и действовать, не теряя ни минуты времени, не упуская ни одной возможности в борьбе с врагом.

Задача большевиков — сплотить весь народ вокруг партии Ленина — Сталина, вокруг Советского правительства для самоотверженной поддержки Красной Армии, для победы.

Председатель Совнаркома СССР и секретарь ЦК ВКП(б) И. СТАЛИН

Заместитель председателя Совнаркома СССР В. Молотов

29 июня 1941 года.

2. ВЫСТУПЛЕНИЕ ЗАМЕСТИТЕЛЯ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ СНК И НАРКОМА ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ СССР В. М. МОЛОТОВА ПО РАДИО 22 ИЮНЯ 1941 ГОДА

Граждане и гражданки Советского Союза!

Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление:

Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито и ранено более двухсот человек. Налеты вражеских самолетов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территории.

Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством. Нападение на нашу страну произведено несмотря на то, что между СССР и Германией заключен договор о ненападении и Советское правительство со всей добросовестностью выполняло все условия этого договора. Нападение на нашу страну совершено несмотря на то, что за все время действия этого договора германское правительство ни разу не могло предъявить ни одной претензии к СССР по выполнению договора. Вся ответственность за это разбойничье нападение на Советский Союз целиком и полностью падает на германских фашистских правителей.

Уже после совершившегося нападения германский посол в Москве Шуленбург в 5 часов 30 минут утра сделал мне, как народному комиссару иностранных дел, заявление от имени своего правительства о том, что германское правительство решило выступить с войной против СССР в связи с сосредоточением частей Красной Армии у восточной германской границы.

В ответ на это мною от имени Советского правительства было заявлено, что до последней минуты германское правительство не предъявляло никаких претензий к Советскому правительству, что Германия совершила нападение на СССР, несмотря на миролюбивую позицию Советского Союза, и что тем самым фашистская Германия является нападающей стороной.

По поручению Правительства Советского Союза я должен также заявить, что ни в одном пункте наши войска и наша авиация не допустили нарушения границы и поэтому сделанное сегодня утром заявление румынского радио, что якобы советская авиация обстреляла румынские аэродромы, является сплошной ложью и провокацией. Такой же ложью и провокацией является вся сегодняшняя декларация Гитлера, пытающегося задним числом состряпать обвинительный материал насчет несоблюдения Советским Союзом советско-германского пакта.

Теперь, когда нападение на Советский Союз уже свершилось, Советским правительством дан нашим войскам приказ — отбить разбойничье нападение и изгнать германские войска с территории нашей родины.

Эта война навязана нам не германским народом, не германскими рабочими, крестьянами и интеллигенцией, страдания которых мы хорошо понимаем, а кликой кровожадных фашистских правителей Германии, поработивших французов, чехов, поляков, сербов, Норвегию, Бельгию, Данию, Голландию, Грецию и другие народы.

Правительство Советского Союза выражает непоколебимую уверенность в том, что наши доблестные армия и флот и смелые соколы советской авиации с честью выполнят долг перед родиной, перед советским народом и нанесут сокрушительный удар агрессору.

Не первый раз нашему народу приходится иметь дело с нападающим зазнавшимся врагом. В свое время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил отечественной войной, и Наполеон потерпел поражение, пришел к своему краху. То же будет и с зазнавшимся Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны. Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную отечественную войну за родину, за честь, за свободу.

Правительство Советского Союза выражает твердую уверенность в том, что все население нашей страны, все рабочие, крестьяне и интеллигенция, мужчины и женщины, отнесутся с должным сознанием к своим обязанностям, к своему труду. Весь наш народ теперь должен быть сплочен и един, как никогда. Каждый из нас должен требовать от себя и от других дисциплины, организованности, самоотверженности, достойной настоящего советского патриота, чтобы обеспечить все нужды Красной Армии, флота и авиации, чтобы обеспечить победу над врагом.

Правительство призывает вас, граждане и гражданки Советского Союза, еще теснее сплотить свои ряды вокруг нашей славной большевистской партии, вокруг нашего Советского правительства, вокруг нашего великого вождя тов. Сталина.

Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами.

3. ВЫСТУПЛЕНИЕ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ СНКСССР И. В. СТАЛИНА ПО РАДИО 3 ИЮЛЯ 1941 ГОДА

Товарищи! Граждане!

Братья и сестры!

Бойцы нашей армии и флота!

К вам обращаюсь я, друзья мои!

Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину, начатое 22 июня, — продолжается. Несмотря на героическое сопротивление Красной Армии, несмотря на то, что лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже разбиты и нашли себе могилу на полях сражения, враг продолжает лезть вперед, бросая на фронт новые силы. Гитлеровским войскам удалось захватить Литву, значительную часть Латвии, западную часть Белоруссии, часть Западной Украины. Фашистская авиация расширяет районы действия своих бомбардировщиков, подвергая бомбардировкам Мурманск, Оршу, Могилев, Смоленск, Киев, Одессу, Севастополь. Над нашей Родиной нависла серьезная опасность.

Как могло случиться, что наша славная Красная Армия сдала фашистским войскам ряд наших городов и районов? Неужели немецко-фашистские войска в самом деле являются непобедимыми войсками, как об этом трубят неустанно фашистские хвастливые пропагандисты?

Конечно, нет! История показывает, что непобедимых армий нет и не бывало. Армию Наполеона считали непобедимой, но она была разбита попеременно русскими, английскими, немецкими войсками. Немецкую армию Вильгельма в период империалистической войны тоже считали непобедимой армией, но она несколько раз терпела поражения от русских и англо-французских войск и, наконец, была разбита англо-французскими войсками. То же самое нужно сказать о нынешней немецко-фашистской армии Гитлера. Эта армия не встречала еще серьезного сопротивления на континенте Европы. Только на нашей территории встретила она серьезное сопротивление. И если в результате этого сопротивления лучшие дивизии немецко-фашистской армии оказались разбитыми нашей Красной Армией, то это значит, что гитлеровская фашистская армия так же может быть разбита и будет разбита, как были разбиты армии Наполеона и Вильгельма.

Что касается того, что часть нашей территории оказалась все же захваченной немецко-фашистскими войсками, то это объясняется главным образом тем, что война фашистской Германии против СССР началась при выгодных условиях для немецких войск и невыгодных для советских войск. Дело в том, что войска Германии, как страны, ведущей войну, были уже целиком отмобилизованы, и 170 дивизий, брошенных против СССР и придвинутых к границам СССР, находились в состоянии полной готовности, ожидая лишь сигнала для выступления, тогда как советским войскам нужно было отмобилизоваться и придвинуться к границам. Немалое значение имело здесь и то обстоятельство, что фашистская Германия неожиданно и вероломно нарушила пакт о ненападении, заключенный в 1939 году между ней и СССР, не считаясь с тем, что она будет признана всем миром стороной нападающей. Понятно, что наша миролюбивая страна, не желая брать на себя инициативу нарушения пакта, не могла стать на путь вероломства.

Могут спросить: как могло случиться, что Советское правительство пошло на заключение пакта о ненападении с такими вероломными людьми и извергами, как Гитлер и Риббентроп? Не была ли здесь допущена со стороны Советского правительства ошибка? Конечно, нет! Пакт о ненападении есть пакт о мире между двумя государствами. Именно такой пакт предложила нам Германия в 1939 году. Могло ли Советское правительство отказаться от такого предложения? Я думаю, что ни одно миролюбивое государство не может отказаться от мирного соглашения с соседней державой, если во главе этой державы стоят даже такие изверги и людоеды, как Гитлер и Риббентроп. И это, конечно, при одном непременном условии — если мирное соглашение не задевает ни прямо, ни косвенно территориальной целостности, независимости и чести миролюбивого государства. Как известно, пакт о ненападении между Германией и СССР является именно таким пактом.

Что выиграли мы, заключив с Германией пакт о ненападении? Мы обеспечили нашей стране мир в течение полутора годов и возможность подготовки своих сил для отпора, если фашистская Германия рискнула бы напасть на нашу страну вопреки пакту. Это определенный выигрыш для нас и проигрыш для фашистской Германии.

Что выиграла и проиграла фашистская Германия, вероломно разорвав пакт и совершив нападение на СССР? Она добилась этим некоторого выигрышного положения для своих войск в течение короткого срока, но она проиграла политически, разоблачив себя в глазах всего мира, как кровавого агрессора. Не может быть сомнения, что этот непродолжительный выигрыш является лишь эпизодом, а громадный политический выигрыш для СССР является серьезным и длительным фактором, на основе которого должны развернуться решительные военные успехи Красной Армии в войне с фашистской Германией.

Вот почему вся наша доблестная армия, весь наш доблестный военно-морской флот, все наши летчики-соколы, все народы нашей страны, все лучшие люди Европы, Америки и Азии, наконец, все лучшие люди Германии— клеймят вероломные действия германских фашистов и сочувственно относятся к Советскому правительству, одобряют поведение Советского правительства и видят, что наше дело правое, что враг будет разбит, что мы должны победить.

В силу навязанной нам войны наша страна вступила в смертельную схватку со своим злейшим и коварным врагом, вооруженным до зубов танками и авиацией. Красная Армия и Красный Флот, преодолевая многочисленные трудности, самоотверженно бьются за каждую пядь советской земли. В бой вступают главные силы Красной Армии, вооруженные тысячами танков и самолетов. Храбрость воинов Красной Армии — беспримерна. Наш отпор врагу крепнет и растет. Вместе с Красной Армией на защиту Родины подымается весь советский народ.

Что требуется для того, чтобы ликвидировать опасность, нависшую над нашей Родиной, и какие меры нужно принять для того, чтобы разгромить врага?

Прежде всего необходимо, чтобы наши люди, советские люди, поняли всю глубину опасности, которая угрожает нашей стране, и отрешились от благодушия, от беспечности, от настроений мирного строительства, вполне понятных в довоенное время, но пагубных в настоящее время, когда война коренным образом изменила положение. Враг жесток и неумолим. Он ставит своей целью захват наших земель, политых нашим потом, захват нашего хлеба и нашей нефти, добытых нашим трудом. Он ставит своей целью восстановление власти помещиков, восстановление царизма, разрушение национальной культуры и национальной государственности русских, украинцев, белорусов, литовцев, латышей, эстонцев, узбеков, татар, молдаван, грузин, армян, азербайджанцев и других свободных народов Советского Союза, их онемечение, их превращение в рабов немецких князей и баронов. Дело идет, таким образом, о жизни и смерти Советского государства, о жизни и смерти народов СССР, о том — быть народам Советского Союза свободными или впасть в порабощение. Нужно, чтобы советские люди поняли это и перестали быть беззаботными, чтобы они мобилизовали себя и перестроили всю свою работу на новый, военный лад, не знающий пощады врагу.

Необходимо, далее, чтобы в наших рядах не было места нытикам и трусам, паникерам и дезертирам, чтобы наши люди не знали страха в борьбе и самоотверженно шли на нашу Отечественную освободительную войну против фашистских поработителей. Великий Ленин, создавший наше государство, говорил, что основным качеством советских людей должно быть храбрость, отвага, незнание страха в борьбе, готовность биться вместе с народом против врагов нашей Родины. Необходимо, чтобы это великолепное качество большевика стало достоянием миллионов и миллионов Красной Армии, нашего Красного Флота и всех народов Советского Союза.

Мы должны немедленно перестроить всю нашу работу на военный лад, все подчинив интересам фронта и задачам организации разгрома врага. Народы Советского Союза видят теперь, что германский фашизм неукротим в своей бешеной злобе и ненависти к нашей Родине, обеспечившей всем трудящимся свободный труд и благосостояние. Народы Советского Союза должны подняться на защиту своих прав, своей земли против врага.

Красная Армия, Красный Флот и все граждане Советского Союза должны отстаивать каждую пядь советской земли, драться до последней капли крови за наши города и села, проявлять смелость, инициативу и сметку, свойственные нашему народу.

Мы должны организовать всестороннюю помощь Красной Армии, обеспечить усиленное пополнение ее рядов, обеспечить ее снабжение всем необходимым, организовать быстрое продвижение транспортов с войсками и военными грузами, широкую помощь раненым.

Мы должны укрепить тыл Красной Армии, подчинив интересам этого дела всю свою работу, обеспечить усиленную работу всех предприятий, производить больше винтовок, пулеметов, орудий, патронов, снарядов, самолетов, организовать охрану заводов, электростанций, телефонной и телеграфной связи, наладить местную противовоздушную оборону.

Мы должны организовать беспощадную борьбу со всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями слухов, уничтожать шпионов, диверсантов, вражеских парашютистов, оказывая во всем этом быстрое содействие нашим истребительным батальонам. Нужно иметь в виду, что враг коварен, хитер, опытен в обмане и распространении ложных слухов. Нужно учитывать все это и не поддаваться на провокации. Нужно немедленно предавать суду Военного Трибунала всех тех, кто своим паникерством и трусостью мешают делу обороны, невзирая на лица.

При вынужденном отходе частей Красной Армии нужно угонять весь подвижной железнодорожный состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего. Колхозники должны угонять весь скот, хлеб сдавать под сохранность государственным органам для вывозки его в тыловые районы. Все ценное имущество, в том числе цветные металлы, хлеб и горючее, которое не может быть вывезено, должно, безусловно, уничтожаться.

В занятых врагом районах нужно создавать партизанские отряды, конные и пешие, создавать диверсионные группы для борьбы с частями вражеской армии, для разжигания партизанской войны всюду и везде, для взрыва мостов, дорог, порчи телефонной и телеграфной связи, поджога лесов, складов, обозов. В захваченных районах создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу, срывать все их мероприятия.

Войну с фашистской Германией нельзя считать войной обычной. Она является не только войной между двумя армиями. Она является, вместе с тем, великой войной всего советского народа против немецко-фашистских войск. Целью этой всенародной Отечественной войны против фашистских угнетателей является не только ликвидация опасности, нависшей над нашей страной но и помощь всем народам Европы, стонущим под игом германского фашизма. В этой освободительной войне мы не будем одинокими. В этой великой войне мы будем иметь верных союзников в лице народов Европы и Америки, в том числе в лице германского народа, порабощенного гитлеровскими заправилами. Наша война за свободу нашего Отечества сольется с борьбой народов Европы и Америки за их независимость, за демократические свободы. Это будет единый фронт народов, стоящих за свободу против порабощения и угрозы порабощения со стороны фашистских армий Гитлера. В этой связи историческое выступление премьера Великобритании г. Черчилля о помощи Советскому Союзу и декларация правительства США о готовности оказать помощь нашей стране, которые могут вызвать лишь чувство благодарности в сердцах народов Советского Союза, — являются вполне понятными и показательными.

Товарищи! Наши силы неисчислимы. Зазнавшийся враг должен будет скоро убедиться в этом. Вместе с Красной Армией поднимаются многие тысячи рабочих, колхозников, интеллигенции на войну с напавшим врагом. Поднимутся миллионные массы нашего народа. Трудящиеся Москвы и Ленинграда уже приступили к созданию многотысячного народного ополчения на поддержку Красной Армии. В каждом городе, которому угрожает опасность нашествия врага, мы должны создать такое ополчение, поднять на борьбу всех трудящихся, чтобы своей грудью защищать свою свободу, свою честь, свою Родину — в нашей Отечественной войне с германским фашизмом.

В целях быстрой мобилизации всех сил народов СССР, для проведения отпора врагу, вероломно напавшему на нашу Родину, — создан Государственный Комитет Обороны, в руках которого теперь сосредоточена вся полнота власти в государстве. Государственный Комитет Обороны приступил к своей работе и призывает весь народ сплотиться вокруг партии Ленина — Сталина, вокруг Советского правительства для самоотверженной поддержки Красной Армии и Красного Флота для разгрома врага, для победы.

Все наши силы — на поддержку нашей героической Красной Армии, нашего славного Красного Флота! Все силы народа — на разгром врага! Вперед, за нашу победу!

4. ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ЗАМ. НАЧАЛЬНИКА 2-ГО УНКВД СССР Д. Н. ШАДРИНА ОБ ОРГАНИЗАЦИИ ВРЕМЕННОГО БОМБОУБЕЖИЩА ДЛЯ И. СТАЛИНА И ЕГО ОКРУЖЕНИЯ

…До девяти часов (22 июня) никаких распоряжений не было. Потом звонок: «Давай к Сталину!» Приехал я туда вместе с Серовым.

Там были уже Берия и Молотов.

Сталин говорит:

— Надо подобрать такое место, где можно было бы укрыться от бомбежки и работать.

Берия отвечает:

— Вот товарищ Шадрин знает всю Москву, он найдет.

Мы с Серовым ушли. Тот спрашивает:

— Куда поедем?

— На улицу Кирова: там штаб — большое здание, а рядом особняк.

Прошли мы внутрь, все посмотрели. Потом пошли с Серовым в штаб. А я знал — там у них был прорыт подземный туннель с выходом прямо на перрон станции метро «Кировская». Но мы еле-еле по нему прошли. Говорю заместителю начальника штаба:

— Давай, к 16.00 чтобы все очистить! Чтоб весь проход был свободным!

К четырем часам все было очищено! Я звоню Берии: «Лаврентий Павлович, можно смотреть — все подготовлено». А метро там уже не останавливалось: сразу, как я туда приехал, тут же прекратили мы остановку поездов.

Берии понравилось: «Замечательно, близко! И хорошее укрытие, и хорошую работу можно организовать». Тут же он начал командовать:

— Вот здесь, между столбами (а там, когда спустишься на станцию «Кировская», в конце — две колонны с одной стороны были, две — с другой), сделать кабинет Сталина и приемную.

Пошли опять вверх, в особняк. Берия приказал:

— Вот здесь — кабинет Сталину. Здесь — кабинет Молотову, здесь — мне, а здесь, по коридору, — приемную человек на пятьдесят, столы поставишь. Срок тебе — четыре дня!

— Лаврентий Павлович, ну как же можно — за четыре дня? Сегодня уже день прошел, три дня осталось. Как можно сделать? Столько работы!

Через четыре дня Берия звонит Сталину:

— Иосиф Виссарионович, можно посмотреть.

Тот спросил: «Где?» Сказали, что охрана знает.

Сталин приехал. Осмотрел. Остался доволен. Работал здесь во время налетов немецкой авиации.

Потом, уже к концу 1941 г., начали делать для Сталина убежище в Кремле. Хорошее сделали, большое — никакая бомба не возьмет! После этого он на «Кировской» уже не работал{94}.

5. ПОКИДАЛ ЛИ СТАЛИН МОСКВУ В ОКТЯБРЕ 1941 года?

В октябре 1941 года, в один из самых напряженных дней московской обороны, в кабинете Сталина раздался телефонный звонок. Сталин, не торопясь, подошел к аппарату. При разговоре он никогда не прикладывал трубку к уху, а держал ее на расстоянии — громкость была такая, что находившийся здесь генерал Голованов слышал все. Он и рассказал позднее этот эпизод.

Звонил корпусной комиссар Степанов, член Военного совета ВВС. Он доложил, что находится в Перхушкове, немного западнее Москвы, в штабе Западного фронта.

— Как там у вас дела? — спросил Сталин.

— Командование обеспокоено тем, что штаб фронта находится очень близко от переднего края обороны. Нужно вывести на восток, за Москву, примерно в район Арзамаса. А командный пункт организовать на восточной окраине Москвы.

Воцарилось довольно долгое молчание.

— Товарищ Степанов, спросите в штабе, лопаты у них есть? — не повышая голоса, сказал Сталин.

— Сейчас. — И снова молчание. — А какие лопаты, товарищ Сталин?

— Все равно какие.

— Сейчас… Лопаты есть, товарищ Сталин.

— Передайте товарищам, пусть берут лопаты и копают себе могилы. Штаб фронта останется в Перхушкове, а я останусь в Москве. До свидания.

Он произнес все это спокойно, не повышая голоса, без тени раздражения и не спеша положил трубку{95}.

6. ПОСТАНОВЛЕНИЕ ГОСУДАРСТВЕННОГО КОМИТЕТА ОБОРОНЫ «ОБ ЭВАКУАЦИИ СТОЛИЦЫ СССР Г. МОСКВЫ»

Ввиду неблагоприятного положения в районе Можайской оборонительной линии ГКО постановил:

1. Поручить т. Молотову заявить иностранным миссиям, чтобы они сегодня же эвакуировались в г. Куйбышев (НКПС — т. Каганович обеспечивает своевременную подачу составов для миссий, а НКВД — т. Берия организует их охрану).

2. Сегодня же эвакуировать Президиум Верховного Совета, а также правительство во главе с заместителем председателя СНКт. Молотовым (т. Сталин эвакуируется завтра или позднее, смотря по обстановке).

3. Немедленно эвакуироваться органам Наркомата обороны и Наркомвоенмора в г. Куйбышев, а основной группе Генштаба — в г. Арзамас.

4. В случае появления войск противника у ворот Москвы поручить НКВД — т. Берия и т. Щербакову произвести взрыв предприятий, складов и учреждений, которые нельзя будет эвакуировать, а также все электрооборудование метро (исключая водопровод и канализацию).

Председатель Государственного Комитета Обороны И. В. СТАЛИН

7. ПОСТАНОВЛЕНИЕ ГОСУДАРСТВЕННОГО КОМИТЕТА ОБОРОНЫ «О ВВЕДЕНИИ С 20 ОКТЯБРЯ В Г. МОСКВЕ И ПРИЛЕГАЮЩИХ К ГОРОДУ РАЙОНАХ ОСАДНОГО ПОЛОЖЕНИЯ»

№ 813 от 19 октября 1941 г.

Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах, отстоящих на 100–120 километров западнее Москвы, поручена командующему Западным фронтом генералу армии т. Жукову, а на начальника гарнизона г. Москвы генерал-лейтенанта т. Артемьева возложена оборона Москвы на ее подступах.

В целях тылового обеспечения обороны Москвы и укрепления тыла войск, защищающих Москву, а также в целях пресечения подрывной деятельности шпионов, диверсантов и других агентов немецкого фашизма Государственный Комитет Обороны постановил:

1. Ввести с 20 октября 1941 г. в городе Москве и прилегающих к городу районах осадное положение.

2. Воспретить всякое уличное движение как отдельных лиц, так и транспортов с 12 часов ночи до 5 часов утра, за исключением транспортов и лиц, имеющих специальные пропуска от коменданта г. Москвы, причем в случае объявления воздушной тревоги передвижение населения и транспортов должно происходить согласно правилам, утвержденным московской противовоздушной обороной и опубликованным в печати.

3. Охрану строжайшего порядка в городе и в пригородных районах возложить на коменданта города Москвы генерал-майора т. Синилова, для чего в распоряжение коменданта предоставить войска внутренней охраны НКВД, милицию и добровольческие рабочие отряды.

4. Нарушителей порядка не медля привлекать к ответственности с передачей суду военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте. Государственный Комитет Обороны призывает всех трудящихся столицы соблюдать порядок и спокойствие и оказывать Красной Армии, обороняющей Москву, всякое содействие.

Председатель Государственного Комитета Обороны И. СТАЛИН

8. РЕЧЬ ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО КРАСНОЙ АРМИИ И ВОЕННО-МОРСКОГО ФЛОТА СССР И. В. СТАЛИНА НА ПАРАДЕ КРАСНОЙ АРМИИ 7 НОЯБРЯ 1941 ГОДА НА КРАСНОЙ ПЛОЩАДИ В МОСКВЕ

Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники, рабочие и работницы, колхозники и колхозницы, работники интеллигентного труда, братья и сестры в тылу нашего врага, временно попавшие под иго немецких разбойников, наши славные партизаны и партизанки, разрушающие тылы немецких захватчиков!

От имени Советского правительства и нашей большевистской партии приветствую вас и поздравляю с 24-й годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции.

Товарищи! В тяжелых условиях приходится праздновать сегодня 24-ю годовщину Октябрьской революции. Вероломное нападение немецких разбойников и навязанная нам война создали угрозу для нашей страны. Мы потеряли временно ряд областей, враг очутился у ворот Ленинграда и Москвы. Враг рассчитывал на то, что после первого же удара наша армия будет рассеяна, наша страна будет поставлена на колени. Но враг жестоко просчитался. Несмотря на временные неуспехи, наша армия и флот геройски отбивают атаки врага на протяжении всего фронта, нанося ему тяжелый урон, а наша страна, — вся наша страна — организовалась в единый боевой лагерь, чтобы вместе с нашей армией и нашим флотом осуществить разгром немецких захватчиков.

Бывали дни, когда наша страна находилась в еще более тяжелом положении. Вспомните 1918 год, когда мы праздновали первую годовщину Октябрьской революции. Три четверти нашей страны находились тогда в руках иностранных интервентов. Украина, Кавказ, Средняя Азия, Урал, Сибирь, Дальний Восток были временно потеряны нами. У нас не было союзников, у нас не было Красной Армии — мы ее только начали создавать — не хватало хлеба, не хватало вооружения, не хватало обмундирования. 14 государств наседали тогда на нашу страну. Но мы не унывали, не падали духом. В огне войны организовали тогда мы Красную Армию и превратили нашу страну в военный лагерь. Дух великого Ленина вдохновлял нас тогда на войну против интервентов. И что же? Мы разбили интервентов, вернули все потерянные территории и добились победы.

Теперь положение нашей страны куда лучше, чем 23 года назад. Наша страна во много раз богаче теперь и промышленностью, и продовольствием, и сырьем, чем 23 года назад. У нас есть теперь союзники, держащие вместе с нами единый фронт против немецких захватчиков. Мы имеем теперь сочувствие и поддержку всех народов Европы, попавших под иго гитлеровской тирании. Мы имеем теперь замечательную армию и замечательный флот, грудью отстаивающие свободу и независимость нашей Родины. У нас нет серьезной нехватки ни в продовольствии, ни в вооружении, ни в обмундировании. Вся наша страна, все народы нашей страны подпирают нашу армию, наш флот, помогая им разбить захватнические орды немецких фашистов. Наши резервы неисчерпаемы. Дух великого Ленина и его победоносное знамя вдохновляют нас теперь на Отечественную войну так же, как 23 года назад.

Разве можно сомневаться в том, что мы можем и должны победить немецких захватчиков?

Враг не так силен, как изображают его некоторые перепуганные интеллигентики. Не так страшен черт, как его малюют. Кто может отрицать, что наша Красная Армия не раз обращала в паническое бегство хваленые немецкие войска? Если судить не по хвастливым заявлениям немецких пропагандистов, а по действительному положению Германии, нетрудно понять, что немецко-фашистские захватчики стоят перед катастрофой. В Германии теперь царят голод и обнищание, за 4 месяца войны Германия потеряла 4 с половиной миллиона солдат, Германия истекает кровью, ее людские резервы иссякают, дух возмущения овладевает не только народами Европы, подпавшими под иго немецких захватчиков, но и самим германским народом, который не видит конца войны. Немецкие захватчики напрягают последние силы. Нет сомнения, что Германия не может выдержать долго такого напряжения. Еще несколько месяцев, еще полгода, может быть годик, — и гитлеровская Германия должна лопнуть под тяжестью своих преступлений.

Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники, партизаны и партизанки! На вас смотрят порабощенные народы Европы, подпавшие под иго немецких захватчиков, как на своих освободителей. Великая освободительная миссия выпала на вашу долю. Будьте же достойными этой миссии! Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!

За полный разгром немецких захватчиков!

Смерть немецким оккупантам!

Да здравствует наша славная Родина, ее свобода, ее независимость!

Под знаменем Ленина — вперед к победе!

9. ОБРАЩЕНИЕ ТОВАРИЩА И. В. СТАЛИНА К НАРОДУ

9 мая 1945 года

Товарищи! Соотечественники и соотечественницы!

Наступил великий день победы над Германией. Фашистская Германия, поставленная на колени Красной Армией и войсками наших союзников, признала себя побежденной и объявила безоговорочную капитуляцию.

7 мая был подписан в городе Реймсе предварительный протокол капитуляции. 8 мая представители немецкого главнокомандования в присутствии Верховного Командования союзных войск и Верховного Главнокомандования советских войск подписали в Берлине окончательный акт капитуляции, исполнение которого началось с 24 часов 8 мая.

Зная волчью повадку немецких заправил, считающих договора и соглашения пустой бумажкой, мы не имеем основания верить им на слово. Однако сегодня с утра немецкие войска во исполнение капитуляции стали в массовом порядке складывать оружие и сдаваться в плен нашим войскам. Это уже не пустая бумажка. Это — действительная капитуляция вооруженных сил Германии. Правда, одна группировка в районе Чехословакии все еще уклоняется от капитуляции. Но я надеюсь, что Красной Армии удастся привести ее в чувство.

Теперь мы можем с полным основанием заявить, что наступил исторический день окончательного разгрома Германии, день великой победы нашего народа над германским империализмом.

Великие жертвы, принесенные нами во имя свободы и независимости нашей Родины, неисчислимые лишения и страдания, пережитые нашим народом в ходе войны, напряженный труд в тылу и на фронте, отданный на алтарь Отечества, — не прошли даром и увенчались полной победой над врагом. Вековая борьба славянских народов за свое существование и свою независимость окончились победой над немецкими захватчиками и немецкой тиранией.

Три года назад Гитлер всенародно заявил, что в его задачи входит расчленение Советского Союза и отрыв от него Кавказа, Украины, Белоруссии, Прибалтики и других областей. Он прямо заявил: «Мы уничтожим Россию, чтобы она никогда не смогла подняться». Это было три года назад. Но сумасбродным идеям Гитлера не суждено было сбыться — ход войны развеял их в прах. На деле получилось нечто прямо противоположное тому, о чем бредили гитлеровцы. Германия разбита наголову. Германские войска капитулируют. Советский Союз торжествует победу, хотя он не собирается ни расчленять, ни уничтожать Германию.

Товарищи! Великая Отечественная война завершилась нашей полной победой. Период войны в Европе кончился. Начался период мирного развития.

С победой вас, мои дорогие соотечественники и соотечественницы!

Слава нашей героической Красной Армии, отстоявшей независимость нашей Родины и завоевавшей победу над врагом!

Слава нашему великому народу, народу-победителю!

Вечная слава героям, павшим в боях с врагом и отдавшим свою жизнь за свободу и счастье нашего народа!

10. ВЫСТУПЛЕНИЕ ТОВАРИЩА И. В. СТАЛИНА НА ПРИЕМЕ В КРЕМЛЕ В ЧЕСТЬ КОМАНДУЮЩИХ ВОЙСКАМИ КРАСНОЙ АРМИИ

24 мая 1945 года

Товарищи, разрешите мне поднять еще один, последний тост.

Я хотел бы поднять тост за здоровье нашего советского народа, и прежде всего русского народа. (Бурные, продолжительные аплодисменты, крики «ура».)

Я пью прежде всего за здоровье русского народа потому, что он является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза.

Я поднимаю тост за здоровье русского народа потому, что он заслужил в этой войне общее признание, как руководящей силы Советского Союза среди всех народов нашей страны.

Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что он — руководящий народ, но и потому, что у него имеется ясный ум, стойкий характер и терпение.

У нашего правительства было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941–1942 годах, когда наша армия отступала, покидала родные нам села и города Украины, Белоруссии, Молдавии, Ленинградской области, Прибалтики, Карело-Финской Республики, покидала, потому что не было другого выхода. Иной народ мог бы сказать правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Но русский народ не пошел на это, ибо он верил в правильность политики своего правительства и пошел на жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии. И это доверие русского народа Советскому правительству оказалось той решающей силой, которая обеспечила историческую победу над врагом человечества — над фашизмом.

Спасибо ему, русскому народу, за это доверие!

За здоровье русского народа! (Бурные, долго несмолкающие аплодисменты.)

БИБЛИОГРАФИЯ

Баландин Р. Маршал Шапошников (Военный советник вождя). М., «Вече». 2005.

Болдин В. Красный закат. М., «Вагриус». 2006.

Борев Ю. Сталиниада. М., «Олимп». 2003.

Булатов В. Адмирал Кузнецов. М., «Молодая гвардия». 2006.

Бушин В. Злобный навет на Великую Победу. М., «Алгоритм» — «Эксмо». 2009.

Бушин В. За Родину! За Сталина! М., «Алгоритм». 2007.

Бушин В. Менеджер поклепа. «Завтра». Август, 2009, № 33.

Бушин В. Яблочко от яблоньки. «Завтра», август, 2009, № 35.

Винер Д. Почему Сталин проиграл мировую войну. М., «Яуза — Пресс». 2009.

Волконогов Д. Сталин. Триумф и трагедия. М.,Воениздат. 1995.

Волков Ф. Взлет и падение Сталина. М., «Спектр». 1992.

Горьков Ю. Кремль. Ставка. Генштаб. М., Воениздат. 1995.

Емельянов Ю. Сталин. На вершине власти. М., «Вече». 2007.

Емельянов Ю. 10 мифов о Сталине. М., «Эксмо» — «Яуза». 2009.

Жуков Г. Воспоминания и размышления. 8-е издание в 3-х томах. М., АПН. 1987.

Жуков Ю. Сталин: Тайны власти. М., «Вагриус». 2005.

Журавлев П. Двести встреч со Сталиным. В 2-х томах. М., «Троица». 2005.

Жухрай В. Сталин. Из политической биографии. М., «Сварогъ». 1999.

Жухрай В. Сталин. Правда и ложь. М., «Сварогъ». 1999.

Жухрай В. Сталин. М., «Перспектива». 2006.

Жухрай В. Роковой просчет Гитлера (крах блицкрига). М., «Вече». 2000.

Жухрай В. Секретные службы правителей России. М., «Сварогъ». 2006.

Залесский К. Империя Сталина. М., 2000.

Зенькович Н. Тайны ушедшего века. Власть. Распри. Подоплека. М., «Олма-Пресс». 2005.

Караганов С. По праву победителя. «Российская газета». 21 августа 2009, № 156.

В. Карпов. Генералиссимус. Кн. 1. М., «Вече». 2009.

Киршин Ю. Великая победа: благодаря или вопреки сталинизму? (Уроки демократической России). М., «Власта». 2006.

Костин А. Посеяли ветер, пожали бурю. М., «Гелиос АРВ». 2004.

Костин А. Культ личности. Истоки. Генезис. Персоналии. М., «Перспектива». 2009.

Костин А. Хрущев. Лицо и маска // «Подвиг». № 12.2009.

Кремлев С. Берия — лучший менеджер XX — века. М., «Яуза» — «Эксмо». 2008.

Кремлев С. 10 мифов о 1941 годе. М., «Яуза» — «Эксмо». 2009.

Крутиков И. Бегство Сталина на дачу в июне 1941 года. 1998.

Куманев Г. Рядом со Сталиным. Смоленск, «Русич». 1999.

Куманев Г. Говорят сталинские наркомы. Смоленск, «Русич». 2005.

Кузнецов Н. Накануне. М., Воениздат. 1966.

Кузнецов Н. На флотах боевая тревога. М., Воениздат. 1971.

Кузнецов Н. Курсом к победе. М., «Олма-Пресс». 2003.

Кузнецов Н. Крутые повороты. (Из записок адмирала). М., «Молодая гвардия». 1995.

Кузнецова Р. (сост.) Флотоводец. М., «Садовое кольцо». 2004.

Мартене Л. Запрещенный Сталин. М., «Яуза» — «Эксмо». 2009.

Мартиросян А. Трагедия 1941 года (200 мифов о Великой Отечественной войне). М., «Вече». 2008.

Медведев Р. И. В. Сталин в первые дни Великой Отечественной войны. «Новая и новейшая история». 2002. № 2.

Медведев Р. Был ли кризис в руководстве страной в июне 1941 года «Государственная служба». № 3 (35).

Медведев Р. Ближний круг Сталина. М., «Яуза» — «Эксмо». 2005.

Мельтюхов М. Упущенный шанс Сталина (Схватка за Европу 1939–1941 гг.). М., «Вече». 2008.

Мельтюхов М. Преддверие Великой отечественной войны 1939–1941 гг. В сб. Правда Виктора Суворова. М., «Яуза». 2007.

Мельтюхов М. Главная ложь Виктора Суворова. В сб. Неправда Виктора Суворова — 2. М., «Яуза» — «Эксмо». 2008.

Микоян А. Так было. М., «Вагриус», 1999.

Микоян А. Воспоминания. «Политическое образование», № 9,1998.

Переслегин С. Новая история второй мировой. М., «Яуза» — «Эксмо». 2009.

Прудникова Е. Ленин — Сталин. Технология невозможного. М., «Олма Медиа Групп». 2009.

Прудникова Е. Берия. Последний рыцарь Сталина. СПб, М., «Нева». 2006.

Пыхалов И. Великая оболганная война. М., «Яуза» — «Эксмо». 2005.

Радзинский Э. Сталин. Жизнь и смерть. Т.2. М., «АСТ». 2007.

Радзиховский Л. Менеджер разгрома. «Российская газета», август 2009, № 148.

Рокоссовский К. Солдатский долг. М., Воениздат. 1968.

Рубецкий О. Была ли прострация у Сталина в первые дни войны. В сб. Мифы Великой Отечественной. М., «Яуза» — «Эксмо». 2008.

Рыбас С. и Е. Сталин. Судьба и трагедия. М., «Молодая гвардия». 2007.

Рыбас С. Сталин. ЖЗЛ. М., «Молодая гвардия». 2009.

Сатина О. Развитие фундаментальных основ оториноларингологии школой академика АМН СССР Преображенского Б. С. Диссертация на соискание ученой степени кандидата медицинских наук. М., 2006. (на правах рукописи).

Симонов Ф. Верховный. М., ИП. А. А. Можаев. 2003.

Соловьев Б., Суходеев В. Полководец Сталин. М., «Алгоритм». 2003.

Стаднюк И. Исповедь сталиниста. М., Воениздат. 1993.

Сталин И. О Великой Отечественной войне Советского Союза. М., Политиздат. 1949.

Суворов В. Последняя республика. М., «АСТ». 2003.

Суворов В. Святое дело. М., «АСТ». 2008.

Суходеев В. Сталин в жизни и легендах. М., «Алгоритм». 2003.

Суходеев В. (сост.) Сталин. Энциклопедия. М., «Алгоритм». 2008.

Ферр Г. Антисталинская подлость. М., «Алгоритм». 2008.

Хрущев Н. Время. Люди. Власть. (Воспоминания). Кн. 1. М., «Московские новости». 1999.

Чадаев Я. Ответы на вопросы профессора Г. А. Куманева в книге Г. Куманева «Говорят сталинские наркомы». Смоленск. «Русич». 2005.

Чернобаев А. (научный редактор). На приеме у Сталина. Тетради (журналы) записей лиц, принятых Сталиным (1924–1953 гг.). Справочник. М., «Новый хронограф». 2008.

Чуев Ф. Сто бесед с Молотовым. М., «Олма-Пресс». 1998.

Чуев Ф. Молотов. Полудержавный властелин. М., «Олма-Пресс». 2002.

Штеменко С. Генеральный штаб во время войны. М., Воениздат. 1968.

Комментарии

1 Н. С. Хрущев. Доклад, на закрытом заседании XX съезда КПСС 24–25 февраля 1956 года «О культе личности и его последствиях». «Известия ЦК КПСС», 1989, № 3.

(обратно)

2 Г. Жуков. «Воспоминания и размышления». В 3 т. М., АПН., 1987. Т. 2. С. 8–9.

(обратно)

3 В. М. Жухрай. Сталин. М., Перспектива, 2007. С. 298.

(обратно)

4 Г. Жуков. Воспоминания и размышления. М., АПН, 1987. Т. 2. С. 9.

(обратно)

5 Г. Жуков. Указанное сочинение. С. 299–300.

(обратно)

6 После крушения Советского Союза Журнал хранился в Архиве Президента РФ. Та его часть, которая относится к описываемому периоду, имеет следующие координаты архивного хранения: АПРФ. Ф. 45. Оп. 1. Д. 412,414,415,416,417.

(обратно)

7 В. Жухрай. Сталин. М., «Перспектива», 2007. С. 300.

(обратно)

8 Ф. Чуев. Сто сорок бесед с Молотовым. «Дня два-три, — говорил Молотов, — Сталин не показывался, на даче находился».

(обратно)

9 Н. Г. Кузнецов. Накануне. М., Воениздат, 1966. С. 339.

(обратно)

10 В. М. Жухрай. Сталин. М., «Перспектива», 2007. С. 300–301.

(обратно)

11 Цит. по: С. Кремлев. 10 мифов о 1941 годе. М., «Яуза» — «Эксмо», 2009. С. 92–93.

(обратно)

12 Цит. по: Э. Радзинский. Сталин. Жизнь и смерть. М., ACT, 2007. С. 422.

(обратно)

13 Цит. по: Ю. Емельянов. Сталин. На вершине власти. М., «Эксмо» — «Яуза», 2008. С. 252.

(обратно)

14 Цит. по: Э. Радзинский. Сталин. Жизнь и смерть. М., ACT, 2007. С. 427–430.

(обратно)

15 Э. Радзинский. Сталин. Жизнь и смерть. С. 430–431.

(обратно)

16 Цит. по: О. Рубецкий. Была ли прострация у Сталина в первые дни войны? Военно-исторический сборник: Мифы Великой Отечественной. М., «Яуза» — «Эксмо», 2008. С. 61.

(обратно)

17 Цит. по указанному сочинению Э. Радзинского. С. 431.

(обратно)

18 Там же. С. 431.

(обратно)

19 Э. Радзинский. Сталин. Жизнь и смерть. С. 421–422.

(обратно)

20 Н. С. Хрущев. Доклад на закрытом заседании XX съезда КПСС 24–25 февраля 1956 года «О культе личности и его последствиях». «Известия ЦК КПСС», 1989, № 3.

(обратно)

21 Н. Хрущев. Время и люди. Власть. Воспоминания. Книга 1. М., «Московские новости», 1999. С. 300–301.

(обратно)

22 Цит. по: Р. Медведев. Был ли кризис в руководстве страной в июне 1941 года? «Государственная служба», № 3(35). Май — июнь 2005.

(обратно)

23 Соколов А. К., Тяжельников В. C. Курс советской истории, 1941–1991, Учебное пособие. М., «Высшая школа», 1999. С. 415.

(обратно)

24 О. Рубецкий. Была ли прострация у Сталина в первые дни войны? М., «Яуза» — «Эксмо», 2008, С. 46.

(обратно)

25 О. Рубецкий. Была ли прострация… С. 49–50.

(обратно)

26 Здесь В. М. Молотов не точен, речь идет о 29 июня, так как обсуждался роман Чаковского, в котором описан этот визит.

(обратно)

27 Ф. Чуев. Молотов. Полудержавный властелин. М., «Олма-Пресс», 2000. С. 60–61.

(обратно)

28 Е. Прудникова. Ленин — Сталин. Технология невозможного. М., «Олма Медиа Групп», 2009. С. 104.

(обратно)

29 См. например, А. Бушков. Языческий бог смерти. В книге «Сталин. Ледяной трон». М., «Олма Медиа групп», 2008. С. 169–211.

(обратно)

30 Цит по: О. Рубецкий. Была ли прострация у Сталина в первые дни войны? М., «Яуза» — «Эксмо», 2008. С. 63.

(обратно)

31 О. Рубецкий. Была ли прострация… С. 66

(обратно)

32 Ю. Жуков. Сталин: Тайны власти. М., «Вагриус», 2005, С. 114.

(обратно)

33 С. Кремлев. Берия. Лучший менеджер XX века. М., «Яуза» — «Эксмо». 2008.

(обратно)

34 С. Кремлев. 10 мифов о 1941 годе. М. «Эксмо», 2009. С. 94–95.

(обратно)

35 С. Кремлев. 10 мифов о 1941 годе. М. «Эксмо», 2009. С. 100.

(обратно)

36 С. Кремлев. 10 мифов о 1941 годе. М., «Эксмо», 2009. С. 91–92.

(обратно)

37 Там же.

(обратно)

38 А. Мартиросян. Трагедия 1941 года (200 мифов о Великой Отечественной). М., «Вече», 2008. С. 315.

(обратно)

39 Н. Кузнецов. Накануне. М., «АСТ», 2003. С. 476–477.

(обратно)

40 С. Кремлев. 10 мифов о 1941 годе. М., «Эксмо» — «Яуза», 2009. С. 96.

(обратно)

41 Н. Кузнецов. Накануне. М., Воениздат, 1966. С. 339.

(обратно)

42 В. Жухрай. Сталин. М., «Перспектива», 2007. С. 300.

(обратно)

43 Похоже, что адмирал посещал кабинет Сталина только один раз с 16 ч. 45 мин. по 17.00 (помечено в журнале — «Кр.м. фл.», что означает «Комиссар морского флота», чтобы не путать с другим Кузнецовым, который вошел на 25 мин. раньше и вышел из кабинета на 5 мин. позже).

(обратно)

44 Аналогично, похоже, что во время «вечернего» приема адмирал входил один раз, поскольку он не мог войти второй раз в 21 ч. 05 мин., выйдя из кабинета во время первого посещения в 21 ч. 40 мин. «Другим» Кузнецовым, посещавшим кабинет Сталина в эти дни, мог быть, например, Ф. Ф. Кузнецов— генерал-полковник, с 1949 года начальник Главного разведывательного управления Генерального штаба РККА, или генерал-полковник Ф. И. Кузнецов, в 1941 году командующий Прибалтийским особым военным округом, а с началом войны командующий Северо-Западным фронтом. Возможно это был Кузнецов А. А. — начальник Управления кадров ЦК партии, с марта 1946 года — секретарь ЦКВКП(б). Всего, согласно журналам учета посетителей кремлевского кабинета И. В. Сталина, через кабинет «прошло» 10 Кузнецовых в период с 1926 по 1953 год. Помимо вышеупомянутых, это Кузнецов А. К. — с 21 августа 1943 г. начальник 6-го управления Наркомата безопасности СССР; Кузнецов В. В. — в 1943–1953 гг. председатель ЦК профсоюза черной металлургии Центра, Председатель ВЦСПС; Кузнецов В. П. — с 27 марта 1940 года заместитель наркома авиационной промышленности; Кузнецов М. И. — заведующий иностранным отделом ВЦСПС; Кузнецов К. А. — начальник «Главтоннельметростроя» Минтрасстроя СССР. К сожалению, в Журнале регистрации посетителей кабинета И. В. Сталина не указывалась должность посетителей и только в редких случаях делались краткие памятки, как это имело место иногда в отношении наркома ВМФ Н. Г. Кузнецова. Во время утреннего посещения был именно адмирал Кузнецов, поскольку здесь в Журнале имеется пометка «НК ВМФ», дабы не путать с «другим» Кузнецовым.

(обратно)

45 И. Пыхалов. Великая оболганная война. М., «Яуза» — «Эксмо», 2005. С. 302–303.

(обратно)

46 В. Жухрай. Сталин. М., «Перспектива», 2006. С. 292–296.

(обратно)

47 В. Жухрай. Сталин. С. 298.

(обратно)

48 См. Вопросы истории КПСС. 1990. № 11. С. 100.

(обратно)

49 На приеме у Сталина. М., «Новый хронограф», 2008. С. 10–11.

(обратно)

50 После XIX съезда КПСС Политбюро ЦК КПСС было переименовано в Президиум ЦК КПСС, в который было избрано 36 человек (25 членов и 11 кандидатов). По инициативе Сталина из членов Президиума был выделен «узкий состав» из 10 человек— Бюро Президиума ЦК КПСС, не предусмотренное ни Уставом партии, ни другими партийными документами. Помимо самого Сталина в него вошли Л. П. Берия, Н. А. Булганин, К. Е. Ворошилов, Л. М. Каганович, Г. М. Маленков, М. Г. Первухин, М. З. Сабуров и Н. С. Хрущев.

(обратно)

51 На приеме у Сталина. М., «Новый хронограф», 2008. С. 533.

(обратно)

52 В. Булатов. Адмирал Кузнецов. М., «Молодая гвардия». 2006. С. 148.

(обратно)

53 Н. Кузнецов. Крутые повороты. Из записок адмирала. М., «Молодая гвардия». 1995. С. 216.

(обратно)

54 Там же.

(обратно)

55 См. книгу «На приеме у Сталина». М., «Новый хронограф», 2008. С. 687.

(обратно)

56 М. Мельтюхов. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз в борьбе за Европу: 1939–1941 гг. (документы, факты, суждения). М., «Вече», 2002. С. 414.

(обратно)

57 Указанное сочинение. С. 387.

(обратно)

58 Ю. Борев. Сталиниада. Мемуары по чужим воспоминаниям с историческими анекдотами и размышлениями автора. М., «Олимп», 2003. С. 280.

(обратно)

59 Грамматическое построение предложения никак не соответствует научному статусу автора. Имелось в виду вероятно следующее: «Анализ содержания его доклада… (далее по тексту).

(обратно)

60 М. Мельтюхов. Указанное сочинение. С. 6.

(обратно)

61 Сборник: «Правда Виктора Суворова», М., «Яуза», 2007. С. 31–108. М. Мельтюхов. «Преддверие Великой отечественной войны 1939–1941 гг.: Становление великой державы».

(обратно)

62 Сборник: «Неправда Виктора Суворова», М., «Яуза» — «Эксмо», 2008. С. 5–75. М. Мельтюхов. «Главная ложь Виктора Суворова».

(обратно)

63 М. Мельтюхов. В сборнике «Правда Виктора Суворова», М., «Яуза», 2008. С. 31.

(обратно)

64 М. Мельтюхов. В сборнике «Неправда Виктора Суворова». № 2. М., «Яуза» — «Эксмо», 2008. С. 5–6.

(обратно)

65 М. Мельтюхов. В сборнике «Правда Виктора Суворова». № 1. М., «Яуза». 2007. С. 42–43.

(обратно)

66 Ю. Емельянов. Сталин. На вершине власти. М., «Вече». С. 269–272.

(обратно)

67 Цит. по: Ю. Емельянов. 10 мифов о Сталине. М., «Эксмо» — «Яуза», 2009. С. 288.

(обратно)

68 Там же. С. 288–289.

(обратно)

69 Г. Жуков. «Воспоминания и размышления» в 3-х томах, М., АПН, 1987. Т. 2. С. 67

(обратно)

70 Цит. по: Г. Ферр. Антисталинская подлость. М., «Алгоритм», 2008. С. 100.

(обратно)

71 Г. Ферр. Антисталинская подлость. С. 101.

(обратно)

72 В. Бушин. Менеджер поклепа. «Завтра», август, 2009, № 33 (821). С. 1, 4.

(обратно)

73 Б. Соловьев, В. Суховеев. Полководец Сталин. М., «Алгоритм», 2003. С. 52–55.

(обратно)

74 В. Суходеев. Сталин в жизни и легендах. М., «Алгоритм», 2003. С. 327. 153

(обратно)

75 Н. Кузнецов. На флотах боевая тревога. М., «Воениздат», 1971. С. 11.

(обратно)

76 См. «Гласность». 1998, № 5. С. 1.

(обратно)

77 С. Переслегин. Новая история Второй мировой. М., «Эксмо» — «Яуза», 2009. С. 123.

(обратно)

78 В. Суходеев. Сталин в жизни и легендах. М., «Алгоритм», 2003. С. 337.

(обратно)

79 С. Караганов. По праву победителя. «РГ». 21 августа 2009. № 156(498). С.8.

(обратно)

80 С. Караганов. По праву победителя.

(обратно)

81 В. Суворов. Святое дело. М., «АСТ», 2008. С. 24.

(обратно)

82 Там же. С. 395.

(обратно)

83 Там же. С. 395.

(обратно)

84 В. Суворов. Святое дело. М., «АСТ», 2008. С. 25.

(обратно)

85 В. Суворов. Святое дело. С. 26.

(обратно)

86 К. Рокоссовский. Солдатский долг. М., Воениздат, 1968.

(обратно)

87 С. Рыбас, Е. Рыбас. Сталин. Судьба и трагедия. М., 2007. С. 447–448.

(обратно)

88 В. Суворов. Последняя республика. М., «АСТ», 2003. С. 35–36.

(обратно)

89 В. Суворов. Последняя республика. С. 16–18.

(обратно)

90 В. Суворов. Последняя республика. С. 191.

(обратно)

91 Там же. С. 171.

(обратно)

92 В. Бушин. Хотели как лучше. «Завтра», № 42. Октябрь, 2009.

(обратно)

93 Справочник. На прием у Сталина. М., «Новый Хронограф», 2008. С. 9–10.

(обратно)

94 Цит. по В. Карпов. Генералиссимус. Кн. 1. М., «Вече», 2009. С. 337–338.

(обратно)

95 В. Карпов. Генералиссимус. Кн. 1. С. 449.

(обратно) (обратно)

Оглавление

Глава 1 ОДИН ИЗ САМЫХ УСТОЙЧИВЫХ МИФОВ О СОБЫТИЯХ НАЧАЛА ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

Глава 2 СВИДЕТЕЛЬСТВА «ОЧЕВИДЦЕВ ПРОСТРАЦИИ» И. В. СТАЛИНА

Глава 3 КОММЕНТАРИИ К СВИДЕТЕЛЬСТВАМ ОЧЕВИДЦЕВ

Глава 4 КАК ЭТО БЫЛО?

Глава 5 ПОДВЕДЕМ ИТОГИ

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

ПРИЛОЖЕНИЯ

  1. ПЕРВЫЕ ДИРЕКТИВЫ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

  2. ВЫСТУПЛЕНИЕ ЗАМЕСТИТЕЛЯ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ СНК И НАРКОМА ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ СССР В. М. МОЛОТОВА ПО РАДИО 22 ИЮНЯ 1941 ГОДА

  3. ВЫСТУПЛЕНИЕ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ СНКСССР И. В. СТАЛИНА ПО РАДИО 3 ИЮЛЯ 1941 ГОДА

  4. ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ЗАМ. НАЧАЛЬНИКА 2-ГО УНКВД СССР Д. Н. ШАДРИНА ОБ ОРГАНИЗАЦИИ ВРЕМЕННОГО БОМБОУБЕЖИЩА ДЛЯ И. СТАЛИНА И ЕГО ОКРУЖЕНИЯ

  5. ПОКИДАЛ ЛИ СТАЛИН МОСКВУ В ОКТЯБРЕ 1941 года?

  6. ПОСТАНОВЛЕНИЕ ГОСУДАРСТВЕННОГО КОМИТЕТА ОБОРОНЫ «ОБ ЭВАКУАЦИИ СТОЛИЦЫ СССР Г. МОСКВЫ»

  7. ПОСТАНОВЛЕНИЕ ГОСУДАРСТВЕННОГО КОМИТЕТА ОБОРОНЫ «О ВВЕДЕНИИ С 20 ОКТЯБРЯ В Г. МОСКВЕ И ПРИЛЕГАЮЩИХ К ГОРОДУ РАЙОНАХ ОСАДНОГО ПОЛОЖЕНИЯ»

  8. РЕЧЬ ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО КРАСНОЙ АРМИИ И ВОЕННО-МОРСКОГО ФЛОТА СССР И. В. СТАЛИНА НА ПАРАДЕ КРАСНОЙ АРМИИ 7 НОЯБРЯ 1941 ГОДА НА КРАСНОЙ ПЛОЩАДИ В МОСКВЕ

  9. ОБРАЩЕНИЕ ТОВАРИЩА И. В. СТАЛИНА К НАРОДУ

  10. ВЫСТУПЛЕНИЕ ТОВАРИЩА И. В. СТАЛИНА НА ПРИЕМЕ В КРЕМЛЕ В ЧЕСТЬ КОМАНДУЮЩИХ ВОЙСКАМИ КРАСНОЙ АРМИИ

БИБЛИОГРАФИЯ

Комментарии

Реклама на сайте