«По следам древних культур»

ПО СЛЕДАМ ДРЕВНИХ КУЛЬТУР Сборник трудов по археологии

Введение

Археология, или история материальной культуры, — это наука, которая изучает историю человечества по вещественным остаткам его деятельности.

Ценность исследования древних орудий труда неоднократно отмечалась классиками марксизма. Ещё К. Маркс писал: «Такую же важность, как строение останков костей имеет для изучения организации исчезнувших животных видов, останки средств труда имеют для изучения исчезнувших общественно-экономических формаций… Средства труда не только мерило развития человеческой рабочей силы, но и показатель тех общественных отношений, при которых совершается труд»[1].

Особенно большую роль играют вещественные памятники в изучении тех отдаленных эпох, когда человечество ещё не знало письменности. Для этого времени археологические памятники являются основным видом исторических источников, позволяющих не только изучить культуру и искусство, но и проследить общий ход развития исторического процесса. Однако значение археологических памятников огромно и для изучения более поздних эпох.

Арфистка. Из стенных росписей замка Тонкак-Кала

В Советском Союзе во всё больших масштабах развертываются археологические работы, и советская археология обогащается открытием важнейших памятников древности. Эти памятники дают ценный материал для всестороннего изучения исторического прошлого человечества. Самая массовость находок орудий труда, посуды и других предметов массового потребления придаёт вещественным памятникам особое значение для науки.

Понятно поэтому то огромное значение; которое уделяется археологии.

В нашей стране изучение археологических памятников началось еще в XVII веке, а со второй половины XIX века, когда археология окончательно оформилась как наука, ряд крупнейших русских археологов (А. А. Спицын, Б. В. Фармаковский, В. А. Городцов и другие) внес ценный вклад в изучение исторического прошлого народов. Русским ученым принадлежит приоритет в разработке целых разделов археологии. По умению использовать вещественные памятники в качестве исторического источника, по масштабу полевых исследований и их методике русские археологи во многом превосходили западноевропейских.

Но подлинного, небывалого расцвета достигла археология лишь после Великой Октябрьской социалистической революции. В 1919 г. по декрету, подписанному Лениным, была создана Государственная академия истории материальной культуры, преобразованная затем в Институт история материальной культуры Академии наук СССР (ИИМК АН СССР).

В тесном содружестве с археологическими учреждениями союзных республик археологи Института истории материальной культуры Академии наук СССР проводят плодотворные археологические исследования. Ежегодно в различные пункты нашей необъятной Родины выезжают археологические экспедиции. В далекой северной тундре, в знойных песках Кара-Кумов, в Причерноморье и у суровых берегов Балтики, на Днестре и Амуре работают отряды археологической разведки и большие стационарные экспедиции. Они раскапывают сотни и тысячи квадратных метров земли и находят множество предметов — остатков вещественной деятельности человека в отдаленные времена.

Археологические исследования требуют большой наблюдательности, тщательного изучения всех письменных источников и опыта предыдущих исследований.

Советское государство снабдило археологов современным оборудованием, удобным и богатым снаряжением и создало все необходимые условия для успешной работы. Химические анализы, применение точных приборов намного облегчают исследования. Всё шире применяется разведка с самолетов, которая помогает быстро найти остатки древних сооружений, киносъемки фиксируют важнейшие этапы работ. На археологию Советское государство выделяет большие средства, которые позволили развернуть исследования в небывалых еще масштабах.

Гениальные труды товарища Сталина по языкознанию, разоблачившие вульгаризаторский характер «теории» Марра, от которой в значительной степени страдала и археология, и открывшие перед всей советской наукой широчайшие перспективы развития, сыграли исключительную роль в подъеме советской археологии на новый, высший этап развития.

Советская археология помогла заглянуть в глубь тысячелетий и расширила представления об историческом прошлом нашей Родины. Воссоздана древнейшая и древняя история русского, украинского, грузинского, армянского, казахского и других народов Советского Союза, сделаны замечательные открытия, которые по праву завоевали советской археологии первое место в мире.

Забота коммунистической партии и советского правительства, а также плановость и систематичность археологических исследований, возможные только в нашем, социалистическом государстве, позволили разработать и самую передовую в мире методику исследований. Археологические раскопки ведутся у нас большими площадями, что обеспечивает находку не случайных отдельных предметов, а вскрытие остатков целых поселений — изучение их планировки, производственных, жилых pi других комплексов. Это позволяет восстановить картину исторического прошлого на подлинно научной основе и делает советскую археологию важнейшей исторической дисциплиной.

За выдающиеся достижения в области археологических исследований удостоены Сталинских премий крупнейшие советские учёные Б. А. Рыбаков, С. В. Киселев, Т. С. Пассек, Б. Б. Пиотровский, А. П. Окладников, С. П. Холстов и другие.

На фоне расцвета и блестящих достижений советской археологии особенно безотрадным выглядит положение археологии в капиталистических странах. Там археология все более и более превращается в покорную служанку империалистических воротил, пытаясь оправдать проповедь новой войны, выделяя «примитивные» народы, по отношению к которым империалистическая агрессия представляется чуть ли не цивилизаторской миссией. Защита расизма, человеконенавистничества и войны, отказ от познания на основе изучения вещественных источников, объективных закономерностей исторического процесса, ликвидация археологии как исторической дисциплины, схоластическое коллекционирование отдельных древних редкостей, зависимость археологических исследований от того или иного частного предпринимателя, часто не имеющего никакого отношения к науке, — такова картина состояния археологии в капиталистических странах.

Особенно откровенную агрессивную империалистическую позицию занимают реакционные американские археологи, действующие по прямой указке финансовых и промышленных тузов Уолл-стрита.

Пытаясь представить американцев как избранный народ, который якобы является единственным наследником великих древних средиземноморских цивилизаций, они всячески третируют другие народы как «низшие», «примитивные», хотят оправдать претензии своих империалистических Хозяев на мировое господство

Порочность и загнивание идеологических основ буржуазной археологии обусловили и отсталость методики полевых исследований, для которых характерно антинаучное кладоискательство, варварское разрушение памятников материальной культуры для добывания отдельных редкостей. Все чаще применяется прямое использование «археологических исследований» в качестве ширмы для шпионской и диверсионной работы, вроде пресловутой американской «Археологической экспедиции» в Турцию на гору Арарат в районы, пограничные с СССР, якобы для поисков Ноева ковчега, и т. д.

Разоблачая антинаучную сущность буржуазной археологии, советские исследователи истории материальной культуры ведут неустанную работу по развитию нашей науки для все более полного и разностороннего изучения древнейших периодов истории нашей великой Родины. Они доказывают, что советская археология отнюдь не является наукой для «избранных одиночек».

Советские археологи активно участвуют и в крупных строительствах, ведущихся на территории нашей Родины, Всюду при реконструкции городов, при проведении новых трасс метро и каналов работает служба археологического наблюдения и производятся археологические раскопки. Большие археологические экспедиции работают и на великих стройках коммунизма, помогая, наряду с великим преобразованием природы, изучить древнюю историю данных районов. Кроме того, часто археологические наследования имеют определённое современное народнохозяйственное значение.

Достижения советской археологии становятся достоянием все более широкого круга советских людей.

В настоящем сборнике помещены очерки выдающихся советских археологов, знакомящие с рядом крупных открытий советской археологии. Очерки посвящены в основном древнейшим эпохам истории нашей Родины — каменному и бронзовому веку, истории древнейших государств в Средней Азии, в Крыму и Закавказье.

Очерки, помещенные в сборнике, отнюдь не исчерпывают все достижения советской археологии. В дальнейшем предполагается осветить крупнейшие успехи, достигнутые советскими археологами в изучении более поздних исторических эпох, в особенности в изучении исторического прошлого восточнославянских племен, предков русского, украинского и белорусского народов, а также открытия в области истории культуры древней Руси, южной Сибири и т. п.

Советскими, археологами полностью опровергнута ложная теория «норманистов», приписывающих создание русского государства иноземным завоевателям. Доказано, что оно было создано прежде всего в результате внутреннего развития производительных сил восточнославянских племен. Открыты и изучаются многочисленные памятники восточного славянства на территории нашей Родины, начиная с последних веков до нашей эры, в то время как раньше наши сведения не проникали в эпохи ранее IX–X зеков, В результате значительных раскопок на территории Киева, Вшижа, Новгорода, Старой Ладоги, Старой Рязани, Чернигова, Владимира, Гродно, Переяславля и других городов изучена блестящая городская культура Древней Руси, которую современники называли «Страной Городов», прекрасно исследована история древнерусского ремесла, намного опередившего в своем развитии страны Западной Европы. Многолетние раскопки в Москве показали, что территория, на которой ока основана, была, заселена человеком ещё с глубокой древности, по крайней мере с эпохи неолита, и что в X–XI веках Москва была уже большим поселением со значительным ремесленным и торговым посадом, а отнюдь не небольшой усадьбой, как считали ранее.

В настоящем сборнике очерки расположены в хронологическом порядке. Сборник открывается очерком крупнейшего советского ученого, специалиста по эпохам палеолита и неолита, доктора исторических наук, лауреата Сталинской премии A. П. Окладникова.

К 1917 году в России было известно лишь 12 палеолитических (древнекаменного века) памятников, а к 1950 году их открыто на территории нашей Родины уже более 300, в том числе редчайшие раннепалеолитические местонахождения на Кавказе. Ещё более значительные успехи достигнуты в изучении неолита — последнего периода каменного века. Прослежены археологами различные пути перехода от палеолита к неолиту в разных областях нашей страны и доказано, что еще в глубокой древности на территории ее существовали культурные очаги мирового значения и разыгрывались события, определившие ход дальнейшего развития всего человечества.

А. П. Окладников — неутомимый исследователь эпохи камня и раннего металла на севере и северо-востоке нашей Родины и в среднеазиатских республиках, В 4938 году в гроте Тешик-Таш, в южном Узбекистане А. П. Окладников открыл скелет древнейшего ископаемого человека вместе с материальными остатками, а также кости животных эпохи камня. Это уникальное открытие доказало существование человека с древнейших времен в высокогорной зоне Средней Азии, и сыграло огромную роль для развития науки.

За открытие палеолитического человека и публикацию результатов его изучения А. П. Окладников в 1950 году был удостоен Сталинской премии, Большое значение имеют и исследования, проводимые А. П. Окладниковым на севере. Эти исследования полностью опровергли буржуазные теории об «окаменелости» северных народов и показали, как в суровых природных условиях народы севера, борясь с бесчисленными трудностями, создавали высокую и самобытную культуру, В очерке, посвященном археологии севера, показаны пути заселения севера первобытными людьми, опубликованы замечательные наскальные изображения, найденные на берегах Лены и других рек, художественное бронзовое литье и другие произведения искусства, орудия труда, утварь и жилища людей севера. В тесной связи с развитием истории народов севера показан их большой вклад в развитие мировой культуры.

Автор очерка «Первые земледельцы», доктор исторических наук, лауреат Сталинской премии Т. С. Пассек, долгие годы работает над изучением древнейших земледельческих племён Восточной Европы, создателей так называемой Трипольской культуры, живших в Днепровско-Днестровском междуречьи ещё в III–II тысячелетии до нашей эры. Десятки тысяч лет прошли, прежде чем человечество освоило земледелие, которое было важнейшим шагом вперед на пути развития производительных сил общества. Именно на территории нашей Родины, на плодородных землях Поднепровья и Поднестровья обитали первые земледельцы Восточной Европы, далекие предшественники славян, намного опередившие в своем развитии население Западной Европы и многих других стран. Огромные трудности представляет исследование остатков культуры этих земледельцев, живших 4–5 тысяч лег тому назад. Оно оказалось под силу только советским ученым, восстановившим историю этих племен путем тщательного изучения их жилищ, утвари, орудий труда, злаков культурных растений, произведений искусства и т. п. За монографию «Периодизация триполъских поселений» Т. С. Пассек удостоена в 1950 году Сталинской премии.

Член-корреспондент Академии наук Армянской ССР, доктор исторических наук, лауреат Сталинской премии Б. Б. Пиотровский в своём очерке рассказывает о произведенных им исследованиях материальной культуры одного из древнейших государств на территории нашей Родины, Урарту, возникшего в IX веке до нашей эры. Высокоразвитое и могущественное государство Урарту вело длительную борьбу с крупнейшим для того времени ассирийским царством и рядом других стран.

С 1939 года Б. Б. Пиотровский ведёт систематическое изучение холма Кармир-Блур недалеко от Еревана, на котором находилась крепость и административный центр государства Урарту, разрушенные в IV веке до нашей эры скифами.

Им восстановлена полная драматизма история осады и гибели крепости. Во время раскопок были обнаружены мощные оборонительные сооружения, дворцы, кладовые, открыты многочисленные надписи, сделанные на глине, металле и т. п., целые архивы царских дворцов, намного обогатившие наши знания истории древнейших восточных цивилизаций. При раскопках открыты и уникальные орудия труда, оружие, снаряжение, бронзовые и золотые изделия, произведения прикладного искусства, говорящие о существовании ещё в глубокой древности высокоразвитой культуры на территории Закавказья. Глубокие и разносторонние исследования позволили Б. Б. Пиотровскому впервые в науке восстановить историю образования, развития и гибели Урарту.

Очерк профессора С. И. Руденко посвящён описанию раскопок громадных каменных курганов Алтая. Вечная мерзлота, конденсированная каменными насыпями курганов, сохранила в течение 2 1/2 тысяч лет в могилах сами погребения, трупы лошадей, меховые и тканые одежды, разнообразный роскошный инвентарь, оружие, утварь и другие предметы, принадлежавшие местной скифской знати. Особенно замечательны непревзойденные произведения искусства — резьба, ковры, вышивки, ткани, художественные изделия из золота, кожи и других материалов. Эти произведения искусства не имеют себе равных в мире. Они ничем не уступают произведениям античного средиземноморского искусства и показывают, на какой высокой ступени развития стояло население древнего Алтая. Необыкновенная сохранность вещей и погребений позволила автору воссоздать экономическую, политическую и культурную историю Алтая в ту эпоху и привела его к выводу о культурном единстве евразийских степей и предгорий нашей Родины ещё в середине первого тысячелетия до нашей эры. В то же время эти исследования позволили выделить для ряда народов, условно объединяемых общим названием скифов, ряд своеобразных, именно им присущих черт в культурен хозяйстве.

С. И. Руденко установил также различные внешние связи скифского культурного мира, в том числе особенно четко прослежены связи с Северным Китаем.

Описанию замечательных произведений искусства и других археологических памятников, найденных при раскопках Неаполя Скифского — столицы древнего скифского царства в Крыму, посвящен очерк кандидата искусствоведения, П. Н. Шульца и В. А. Головкиной. Именно советским ученым удалось исследовать столицу древнего царства скифов в Крыму с ее гигантскими оборонительными сооружениями, замечательной живописью, золотыми, костяными и другими художественными изделиями, которые свидетельствуют о высоком развитии культуры у скифов — непосредственных предшественников славян. Исследованиями П. Н. Шульца опровергнута неверная точка зрения, господствовавшая в буржуазной науке, о том, что скифы якобы не знали городской культуры и были дикими кочевниками.

Широко известны результаты замечательных исследований лауреата Сталинской премии, доктора исторических наук С. П. Толстова, который из года в год в широких масштабах ведет раскопки памятников материальной культуры одного из древнейших государств на территории Средней Азии, древнего Хорезма.

В настоящем очерке С. П. Толстов рассказывает о восстановленной им истории древнего Хорезма.

С. П. Толстовым полностью опровергнута ложная теория буржуазных учёных о якобы безысходной застойности восточных народов. В очерке показана яркая, высокоразвитая культура древнего Хорезма, расцвет которой прервался в ХШ веке в результате нашествия варварских орд Чингис-хана. Только советским ученым в труднейших условиях раскаленной пустыни удалось осуществить гигантские исследования памятников древнего Хорезма.

В настоящее время по территории древнего Хорезма проходит трасса будущего величественного сооружения — Главного Туркменского канала, который позволит превратить пустыню в цветущие сады. Новая система орошения будет неизмеримо превосходить ту, которая существовала в древнем Хорезме. В настоящее время экспедиция под руководством С. П. Толстова ведёт большие работы в зоне строительства Главного Туркменского канала.

Заключительный очерк сборника принадлежит члену-корреспонденту АН СССР А. Ю. Якубовскому. Он посвящён результатам изучения древнего Пянджикента, одного из выдающихся культурных центров древней Согдиакы, где жили предки таджикского народа. Разностороннее изучение остатков жилищ, замечательных памятников письменности, художественного ремесла, архитектуры, искусства, в частности непревзойденной фресковой живописи VII–VIII веков, дворцов, орудий труда и т. п. позволили А. Ю. Якубовскому восстановить историю согдийского государства и нарисовать яркую и всестороннюю картину истории Пянджикента, показать местные основы архитектуры к искусства таджикского и других среднеазиатских народов.

Настоящий сборник, составленный из очерков выдающихся советских ученых, познакомит широкие круги советских читателей с историей развития высокой культуры, созданной в древности народами нашей страны, и продемонстрирует успехи, достигнутые в изучении этой культуры самой передовой в мире советской археологией.

Кандидат исторических наук Г. Б. Фёдоров

Часть первая. РАСКОПКИ НА СЕВЕРЕ А. П. Окладников, доктор исторических наук, лауреат Сталинской премии

У истоков полярной археологии

Прошлое обитателей далёкого Севера издавна интересовало учёных.

В этой области уже в XVIII веке определились две противоположные точки зрения, два лагеря. В одном лагере находились передовые, прогрессивные учёные, в другом — реакционные.

Ещё великий русский писатель и революционер А. Н. Радищев в своём «Сокращённом повествовании о приобретении Сибири» впервые чётко и определённо поставил перед собой задачу показать историю Сибири в совершенно новом плане — уже не как простой перечень событий, относящихся к деятельности русских царей и императоров, а как историю всех населяющих ее народов, и притом на всем ее протяжении, начиная с темных глубин каменного века.

Однако почти в то же самое время, на рубеже XVIII и XIX веков, автор известной «Всеобщей северной истории» Август Шлецер писал о северных народах, что все эти народы «никогда не играли никакой роли на арене народов», ибо они не принадлежат к числу народов-завоевателей, «не произвели ни одного завоевателя, а, наоборот, были добычей своих соседей».

Что касается истории таких народов, то за отсутствием собственных летописей, утверждал Шлецер, «вся их история, целиком, заключена в истории их победителей».

Таким образом, все «северные народы», а в понимании Шлецера сюда входили не только жители крайнего севера и Сибири, но и славяне, и финны, были объявлены народами без собственной истории или, в крайнем случае, с «историей второго сорта» только на том основании, что среди них не было завоевателей, подобных Аттиле или Чингис-хану.

Эта точка зрения, с такой грубой откровенностью выраженная в сочинениях Шлецера и других реакционных немецких историков, распространенная ими даже на историю великого русского народа, тогда же, в XVIII веке, встретила страстное противодействие передовых русских учёных, в первую очередь Михаила Васильевича Ломоносова, который решительно восстал против попыток принизить и исказить прошлое русского народа.

Однако в последующее время действительная история северных племён, поскольку она выходит за пределы последних трех веков, так я оставалась невыясненной, а в буржуазной науке по-прежнему господствовало восходящее к взглядам Шлецера убеждение, что такой истории вообще не было и не могло быть.

Подлинная история северных народов Азии как наука, в полном и настоящем смысле этого слова, стала возможной только после победы Великой Октябрьской социалистической революции.

В своей замечательной работе «Национальный вопрос и ленинизм» И. В. Сталин писал, что социалистическая революция, «…встряхивая глубочайшие низы человечества и выталкивая их на политическую сцену, пробуждает к новой жизни целый ряд новых национальностей, ранее неизвестных или мало известных. Кто мог подумать, что старая царская Россия представляет не менее 50 наций и национальных групп? Однако, Октябрьская революция, порвав старые цепи и выдвинув на сцену целый ряд забытых народов и народностей, дала им новую жизнь и новое развитие»[2].

К числу таких забытых прежде народов, которым Октябрьская революция дала новую жизнь и новое развитие, относятся и народы нашего севера, самые имена которых раньше были забыты и, казалось, навсегда утрачены: унанганы-алеуты, тофалары-карагасы, ненцы-самоеды, эвены и эвенки-тунгусы, луороветланы-чукчи, нымыланы-коряки, саха-якуты и другие обитатели северной тайги, лесотундры и тундры, жители морских побережий и островов арктических морей.

За годы советской власти советские археологи и этнографы провели большую и важную работу в изучении прошлого северных племён и народов.

Но прежде чем перейти к результатам этой работы, полезно сказать несколько слов о начальной истории этих исследований вообще, из которых станет ясным тот далеко не всем известный факт, что приоритет в данной области с самого начала принадлежал русской науке, русским людям.

Более трёх веков тому назад, в 1648 году, маленькая горсточка русских людей, возглавляемая знаменитым русским мореплавателем и землепроходцем Семеном Дежневым, терпеливо и упорно пробиралась с устья реки Колымы на реку Анадырь.

Сначала они плыли морем, усеянным глыбами льда, до тех пор, пока их не выбросило бурей на голое чукотское побережье к югу от устья Анадыря. Оттуда казаки шли десять недель пешком, «голодны и холодны, наги и босы», пока не достигли цели своего похода — устья Анадыря.

Так русские люди первыми из европейцев обогнули материк Азии на северо-востоке и прошли тем проливом, отделяющим Азию от Америки, который позже получил наименование Берингова пролива.

Сообщая якутскому воеводе о своем замечательном подвиге, обессмертившем его имя в мировой истории географических открытий, С. Дежнев писал просто и точно.

«A с Ковыми реки итта морем на Анадыр реку есть нос, вышел в море далеко… а против того носу есть два острова (Диомида или Гвоздева), а на тех островах живут чухчи (эскимосы), а врезываны у них зубы, прорезывать губы, кость рыбей зуб (моржевые клыки). А лежит тот нос промеж Север на Полуношник, а с русскую стодрну (западную) носа признака: вышла речка, становье тут у чухочь делано, что башни из кости китовой»[3].

По справедливому предположению академика Л. С. Берга, загадочные башни из кости китовой, о которых сообщал в Якутск Семен Дежнев, представляли собой остовы старинных эскимосских жилищ, сооружавшихся из челюстей и ребер кита. В то время они, вероятно, уже были покинуты их обитателями, иначе напоминали бы по внешнему виду не «башни»; а скорее муравейники, или куполовидные земляные бугры.

Таким образом, из бесхитростного сообщения Семена Дежнева, который, по словам Л. С. Берга, даже и не подозревал, какое важное географическое открытие он совершил, следует вместе с тем, что он первый открыл и те старинные памятники Арктики, которые впоследствии привлекли к себе внимание археологов как вещественные свидетели прошлого северных племен.

Вслед за тем сержант С. Андреев и другие служилые люди, командированные на далекий северо-восток для изучения арктического побережья Азии, увидели на неведомых до этого и безлюдных Медвежьи, островах, затерянных в Ледовитом океане, поразившие их остатки древних жилищ эскимосского типа.

Характерно, что Андреев, с острой наблюдательностью, свойственной русскому человеку, не только впервые отметил тот факт, что древние постройки на Медвежьих островах были срублены не металлическими, а именно каменными топорами, но и совершенно чётко охарактеризовал в своём донесении признаки обработки дерева каменными орудиями Последние, по словам Андреева, даже не резали и не рубили, а скорее как бы «грызли» дерево; оно было, по его образному выражению, почти «зубами грызено».

Этот случай тем интереснее, что каких-нибудь тридцать лет тому назад французская академия изящных искусств и надписей официально выразила неодобрение учёному Магюделю, пытавшемуся определить находимые в земле каменные орудия как орудия первобытных людей, ещё не знавших железа и меди. Академия нашла в его доводах вызов традиционным суеверным взглядам относительно небесного происхождения таких «громовых стрел» и строго осудила подобное вольнодумство. Взгляды простого русского сержанта в XVIII веке оказались несравненно более здравыми и передовыми, чем взгляды реакционных французских академиков.

Пробиваясь сквозь льды арктических морей, утопая в жидкой грязи и болотах приморской тундры, карабкаясь по ледяным обрывам и голым скалистым возвышенностям в безлюдной пустыне, раскинувшейся на тысячи километров, русские путешественники — мужественные и любознательные люди, не проходили безучастно и мимо древних развалин, оставленных исчезнувшими племенами. Они с глубоким интересом рассматривали искусную резьбу по кости, своеобразную утварь, черенки грубой глиняной посуды и множество других предметов, рассеянных среди заброшенных землянок и свидетельствовавших о былой жизни северных народов.

Как далёк этот действительный образ русских землепроходцев от тех злостных карикатур, которыми старались тенденциозно подменить его различные иностранные писатели, высокомерно и презрительно изображавшие русских пионеров грубыми и невежественными людьми, незнакомыми будто бы даже с употреблением компаса!

Спустя двадцать лет после того, как сержант С. Андреев увидел и описал на Медвежьих островах срубленную каменными топорами крепость, у древних обитателей Арктики на берегах моря Лаптевых произошло новое, еще более замечательное для истории нашей археологической науки событие.

28 июня 1787 года русское судно, находившееся под командованием знаменитого мореплавателя Гавриила Сарычева, бросило якорь в маленькой бухте с отлогим песчаным берегом на западном берегу Баранова мыса, примерно в семидесяти километрах к востоку от устья реки Колымы.

Вдоль небольшого ручейка с чистой водой в зелёной долине, представлявшей, по его словам, «лучшее место по всему Ледовитому морю», Сарычев увидел «обвалившиеся земляные юрты». Раскопав эти древние жилища приморских зверобоев, которые по местному преданию назывались шелагами, русские моряки нашли в них «черепья от разбитых глиняных горшков» и «два больших каменных ножа полулунной формы»[4].

Раскопки Сарычева представляют собой замечательную страницу в истории мировой археологической науки. Они явились первыми раскопками древних памятников Арктики, предпринятыми с научной целью, и положили начало полярной археологии как науке.

Начало это не пропало даром. Вопросами древней истории Севера впоследствии занималась такие видные наши ученые, как Л. Я. Штернберг, В. Г. Богораз, Л. И. Шренк и другие исследователи прошлого северных племён.

По-новому, во всей широте, вопросы истории северных народов Азии поставили советские учёные, ведущие широкие археологические исследования в этих отдаленных суровых областях: на Амуре, вдоль берегов Чукотского полуострова, в тайге Прибайкалья и лесотундрах Западной Сибири, на необозримых просторах Якутии…

И первый вопрос, который встал перед ними, — это был вопрос о первоначальном заселении севера Азии человеком.

Начало истории северных племён

Когда и как был заселен север Азии? В истории науки хорошо известны воззрения многих ученых, которые в духе своего времени рисовали грандиозную и величественную картину последовательного отступания с запада на восток, из Европы в Северную Азию, ледников, а вслед за ними арктических животных и круглоголовых диких охотников на северного оленя.

Это были, по их словам, люди мадленской эпохи верхнего палеолита Западной Европы, культура которых во многом напоминает культуру современных эскимосов.

Исследования последних десятилетий показали, что о таких катастрофических событиях в действительности не может быть и речи. На самом деле имел место несравненно более медленный и сложный исторический процесс, следствием которого было постепенное, медленное «просачивание» древнейших племен по незаселенным пространствам в новые области.

Археологические находки показали, что древнейшие следы деятельности человека на севере Азии уходят глубоко в прошлое — вплоть до тех отдалённых времён, когда значительная часть Европы, Азии и Америки была покрыта ледниковыми толщами, а на свободных ото льда пространствах бродили мамонты, носороги, северные олени, дикие лошади и дикие быки.

В результате раскопок палеолитических поселений Мальты и Бурети вблизи Иркутска была обнаружена новая, до того неведомая культура далёкого прошлого, раскрылся целый ископаемый мир, поразивший археологов своим неожиданным сходством с жизнью оседлых приморских племён отдалённого северо-востока — эскимосов и чукчей.

Древние обитатели Мальты и Бурети подобно эскимосам строили постоянные или сезонные деревни вдоль берегов Ангары. Так же как эскимосы и чукчи, они сооружали в них большие дома из костей гигантских животных — мамонтов и носорогов, которые водились в те отдалённые времена.

Подобно современным эскимосским жилища их имели углублённые в землю основания и были покрыты сверху куполообразной лёгкой крышей, опиравшейся на эластичный каркас из жердей и оленьих рогов.

Эти дома имели прямоугольные в плане очертания, напоминающие зимние дома эскимосов. Вход в них обычно устраивался в виде туннеля, — такой же, как в домах эскимосов. Сходятся даже и мелкие детали устройства этих оригинальных жилищ. На Барановом мысу, где копал в 1787 году Сарычев, мы видели в древнем эскимосском жилище столбы, «заклиненные» для прочности в ямах каменными плитами. Точно так же укрепляли камнями столбы из бедренных костей мамонта и палеолитические жители Бурети.

В своих поселениях они оставили после себя образцы искусной резьбы по кости и так же, как и эскимосы, чтили женских духов — владычиц, изображения которых найдены в Мальте и Бурети, Эта изображения по своей форме поразительно близки к фигуркам из древних эскимосских поселений. Одно из них, найденное в 1936 году в Бурети, заслуживает того, чтобы рассказать о нём подробней.

Статуэтка из Бурети

Эта небольшая круглая скульптура, вырезанная из бивня мамонта и одинаково тщательно оформленная со всех сторон, изображает человеческую фигуру, Руки ее, вытянутые и опущенные вниз, прижаты к телу. Нижняя и верхняя части узкого, сильно вытянутого в длину тела на первый взгляд несоразмерны друг с другом: ноги резко укорочены по сравнению с торсом.

Существенно, что такое своеобразное соотношение длины верхней и нижней половины туловища приближается именно к пропорциям женского тела, которому свойственна относительно большая длина верхней половины тела. Узкие плечи, массивные и сильно выпуклые бёдра показывают, что перед нами тоже женская фигура.

Замечательно, что на статуэтке из Бурети при отсутствии деталей, обычных для женских фигурок этой эпохи, изображаемых в обнаженном виде, а в лучшем случае с одним только пояском на талии или татуировкой, бесспорно показана прежде всего такая характерная часть одежды, как головной убор.

Головной убор, сплошь покрытый полулунным орнаментом (как и все тело статуэтки), очень резко отделен от выпуклого гладкого лица массивными краями — валиками. Мастер намеренно выделил эти края головного убора и усилил их глубокими узкими желобками, подчеркивающими овал лица. Так можно передать только края головного убора из меха, плотно охватывающего лицо густой и пушистой каймой. Убор этот несравненно шире, чем миниатюрное лицо, которое заключено в его овале. Он широкий и плоский сзади, узкий сбоку, скошен со лба назад — к темени и плавно суживается к шее, но ничем не отделен от нее. Связь головного убора с туловищем статуэтки подчеркнута также орнаментом, который непосредственно переходит с шапки на туловище, покрывая его до самых пят.

При такой тесной связи головного убора с туловищем статуэтки и обособленности от них ее лица следует предполагать, что мы имеем изображение не обычной нагой фигуры, а женщины, одетой в тёплый меховой костюм с пышным, откидывающимся назад, в случае необходимости, капюшоном.

Сравнивая статуэтку из Бурети и её костюм с одеждами северных племен — чукчей, коряков, эскимосов, не трудно, обнаружить у них очень близкую связь. Меховой капюшон — непременная принадлежность арктических костюмов. И в наше время мы встречаем в Арктике точно такую одежду, где с капюшоном органически связана остальная часть одежды, сшитая из меха в виде плотного комбинезона.

Статуэтка из Бурети — это не только произведение древнего скульптора. Это также замечательный памятник далёкого прошлого, который рассказал нам, каким был облик древней женщины эпохи палеолита, какой была одежда, из чего ее шили и как искусны были древние мастерицы, создавшие одежду настолько целесообразную в арктических условиях, что она живет тысячелетия, вплоть до наших дней.

Целесообразность этой одежды совершенно очевидна. Она была полностью приспособлена к открытым пространствам Арктики, её снежным бурям и леденящим ветрам, врывающимся в любое отверстие одежды и обжигающим, холодом каждый обнаженный участок кожи.

Столь же хорошо были приспособлены к арктическим условиям, к долгой и суровой зиме, к ветрам и пурге низкие, глубоко опущенные в землю древние жилища с их обтекаемой куполообразной крышей и узким туннелеобразвым входом.

Такие же своеобразные черты бытового уклада, такая же оригинальная культура охотников на мамонта, носорога, северного оленя, диких быков и лошадей существовала в это время у палеолитических племен европейской России, Украины и Белоруссии. В их стоянках Елисеевичи, Юдиново, Мезин, Гагарино найдены остатки зимних домов, похожих по конструкции на жилища северных племен; подобно северянам они носили одежду, шитую из шкур животных, пользовались сходными по форме орудиями труда и оставили после себя подобные эскимосским и чукотским изображения женщин и животных.

Отсюда становится ясным, насколько было бы неправильно полагать, как думали раньше, что эскимосы — прямые потомки мадленцев или что современные эскимосы и чукчи произошли непосредственно от палеолитических жителей Мальты и Бурети. Общее сходство этих культур объясняется только лишь одинаковыми условиями существования, в то время как в ряде специфических деталей между ними нет ничего общего.

Вместе с тем ясно, что само по себе первоначальное освоение человеком севера Азии, совершавшееся в конце ледниковой эпохи, стало возможным только лишь после того, как первобытные охотничьи племена Восточной Европы создали в борьбе с суровой природой эту арктическую культуру. Вооруженные ею, они смогли продвигаться все дальше и дальше: сначала к Уралу, а затем ещё далее на восток, пока, наконец, не достигли берегов Байкала. Но первобытные охотники не остановились и здесь.

Потомки жителей Мальты и Бурети в конце ледниковой эпохи полностью изменили свою материальную культуру и весь свой хозяйственно-бытовой уклад. Из оседлых и полуоседлых зверобоев они превратились в бродячих охотников. Они оставили свои прочные дома и селения, а вместе с ними забыли и богатое искусство своих предков. Но зато именно в это время, в пору перехода от оседлой жизни к кочевой, палеолитические племена Сибири несравненно шире, чем прежде, осваивают Север.

Продолжая неудержимо двигаться вслед за стадами диких животных ещё дальше, они шли а новые области, богатые дичью.

Одной из таких областей, наиболее удобных для расселения охотничьих племён, была долина реки Лены.

В 1941 году мы внимательно осматривали гладкие плоскости скал, отвесно возвышающихся над узкой долиной реки Лены, вблизи деревни Шишкино, в том месте, где река описывает широкую, плавную излучину.

На протяжении трёх километров тянутся здесь эти скалы и на всём своём протяжении они покрыты разнообразными древними рисунками. Одни рисунки были выполнены глубокими резными желобками, другие слегка протерты расплывчатыми пятнами, третьи процарапаны тончайшими, еле заметными линиями, четвертые выполнены красной краской различных оттенков. Часть рисунков настолько пострадала от времени, что была еле заметна. Другие изображения, напротив, обращали на себя внимание чистотой и чёткостью контуров, сохранностью своих очертаний.

Всё свидетельствовало о том, что шишкинские скалы в течение многих веков, а может быть к тысячелетий, посещались людьми разных племён и народов, поочерёдно оставлявших на них следы своего пребывания — памятники своего искусства, своих идей и верований. Это была своего рода огромная галерея изобразительного искусства и культуры древних времен, только расположенная не под стеклянной крышей, а под вечно голубым небесным куполом.

Наскальные изображения на Лене и Ангаре (внизу — современный рисунок лося)

Среди многих сотри рисунков шишкинских скал, изображавших лосей, быков, верблюдов, всадников, птиц, пеших людей, повозки на быках, а больше всего — лошадей, мы увидели один своеобразный рисунок. Он изображал лошадь. Рисунок этот необычен уже тем, что он выполнен полосами красной краски, а не прочерчен резными линиями и не вытерт на скале камнем, как все другие.

Ещё поразительнее его размеры. Длина лошади была почти равна трем метрам (2 метра 80 сантиметров), т. е. рисунок был равен по своим размерам реальной лошади или даже превосходил её.

По своим стилистическим особенностям он тоже не имел ничего общего с остальными изображениями лошадей в Шишкино. От него веяло подлинной глубокой древностью, настоящим детством искусства.

Не удивительно поэтому, что когда этот рисунок сопоставили с наиболее древними, палеолитическими рисунками[5] Европы, уцелевшими на стенах древних пещер Франции и Испании, они оказались чрезвычайно близкими друг к другу. И совершенно естественно далее, что по общей форме грузного массивного туловища, по очертаниям хвоста и головы животного ленский рисунок, вместе с подобными ему палеолитическими изображениями Запада, больше всего напомнил фигуры диких лошадей (лошадь Пржевальского).

В результате тщательных дальнейших поисков семь лет спустя на тех же шишкинских скалах была найдена вторая фигура дикой лошади, подобная первой, только меньше размером, а затем и фигура еще одного представителя первобытного животного мира конца ледниковой эпохи — дикого быка.

Самое замечательное в этих изображениях, представляющих собою древнейшие памятники искусства не только для Северной Азии, но и для всех других сопредельных с ней территорий, даже не сама по себе их древность, а тот факт, что они оказались так далеко на севере от всемирно известных центров палеолитического искусства Западной Европы: в верховьях великой сибирской реки, уносящей свои воды еще дальше на север Сибири, к холодным берегам Ледовитого океана.

Это свидетельствует о том, что уже в то далекое время первобытные охотники проникли вниз по долине этой реки так далеко на север и восток, как нигде более в мире.

Если ещё совсем недавно палеолитические поселения были известны только в южных районах Сибири — у Томска, на Алтае, в долине реки Енисея у Красноярска, на Ангаре вблизи Иркутска и за Байкалом в долине реки Селенги, то сейчас они открыты в долине Лены — у Качуга, Киренска и даже на территории Якутии. Самые северные в Сибири стоянки позднепалеодитического типа найдены теперь вблизи устья реки Олекмы. Это наиболее северные памятники палеолита не только в Сибири, но и на всём нашем континенте, самые северные, а вместе с тем и самые восточные признаки расселения палеолитического человека в Азии.

Керамика, костяные и каменные изделия, относящиеся к каменному веку, найденные в долине Амура

Наконечники стрел, пластинки от лука, котёл скифского типа; найдены в Салехарде

Роговая секира эпохи неолита (Якутия)

Таким образом, налицо исторический факт большого значения для первобытной истории человечества. Уже в отдаленнейшем прошлом, по крайней мере 20–25 тысяч лет тому назад, древние охотничьи племена начинают осваивать Север, спускаясь по долине реки Лены всё дальше и глубже на север, все ближе к Ледовитому океану.

Расселение древних людей по Лене и в соседних с ней областях Сибири было, конечно, медленным и длительным. Нужно было много времени, прежде чем первобытные люди, выйдя с юга, достигли на западе Урала, а затем Енисея и Ангары.

Потребовалось, должно быть, еще больше времени, чтобы они проникли на верхнюю и среднюю Лену. Им, конечно, не удалось ещё полностью освоить даже и занятую территорию. Заселённые бродячими охотниками районы долго были здесь маленькими изолированными островками, терявшимися среди дикой и враждебной человеку природы Севера; они повсюду чередовались с огромными пустынными пространствами.

Тем не менее историческая заслуга первых обитателей Ленского края бесспорна. Именно они, как пионеры Севера, в погоне за мамонтами и носорогами, за стадами северных оленей, лошадей и быков первыми открыли эту совершенно новую для человека страну, протоптали на ее девственной почве первые тропы и разожгли свои очаги, заложив тем самым первоначальную основу дальнейшего развития культуры и завоевания человеком необозримых пространств Севера.

Большим событием в археологии явилось также открытие любопытных прибрежных памятников западной Арктики, получивших условное название арктического палеолита.

Для определения возраста этих памятников важны найденные на самых ранних поселениях эпохи арктического палеолита очень характерные наконечники, изготовленные из широких крупных пластин кремня или иного камня и снабженные узким черенком для насаживания на древко. Подобные наконечники в более южных районах Прибалтики предшествуют неолиту и датируются началом послеледникового времени.

Археологические находки говорят, следовательно, о том, что человек впервые пришел и на эти земли в ту далекую пору, когда крайний север Европы незадолго перед тем только освободился от гигантских ледяных толщ, покрывавших громадные пространства земли.

Древний человек медленно, но неуклонно продвигался в глубь областей, занятых раньше чудовищными по размерам ледниковыми массивами Скандинавского щита. Более того, не исключено, что он распространяется вдоль берега моря и дальше на восток. С этой стороны большой интерес представляют единичные образцы грубых каменных изделий, похожих на орудия арктического палеолита и найденных в аналогичных условиях, но только лишь на отшлифованных ледниками и наполовину ещё покрытых ископаемым льдом островах у восточного побережья Таймыра. Кто знает — может быть и сюда пришли первобытные охотники этого времени.

«Живые окаменелости» или живые люди?

В буржуазной науке было широко распространено представление о северных племенах, да и вообще о других отсталых племенах земного шара, как о своего рода «живых окаменелостях», как о каких-то обломках прошлого, неизменных среди всего остального живого и непрерывно меняющегося мира. В силу этого взгляда их и считали «внеисторическими», или «первобытными», племенами осколками первобытных рас, низшими и примитивными по отношению ко всему остальному человечеству.

Марксистско-ленинское учение о развитии природы и общества показывает, что такая точка зрения, выражающая идеологию империалистической буржуазии, в корне извращает действительное положение.

Исторический материализм показывает, насколько неправильно полагать, будто живые люди, целые племена или народы могут «застыть» и «окаменеть» полностью, как живые обломки первобытного состояния человечества. Рассматривая прошлое северных племен, можно наглядно убедиться, что даже самые отсталые и первобытные из них прошли свой собственный, сложный и длительный путь исторического развития. Мы знаем древнейшее население Северной Азии на ступени древнекаменного века, т. е. в то время, когда оно ещё не знало лука и стрел, пользовалось только грубо оббитыми каменными орудиями и жило охотой на диких животных. Но, как свидетельствуют археологические памятники, оно не остановилось на этом, а со временем пошло далеко вперёд.

С исключительной наглядностью виден здесь прежде всего тот огромный перелом, который повлек за собой переход к луку и стрелам. Исследователями палеолита давно уже установлен странный факт отсутствия или крайней скудости предметов охотничьего вооружения на палеолитических поселениях, который находится в резком контрасте с колоссальным нагромождением костей животных и большим обычно количеством разнообразных бытовых изделий из камня и кости. Это обстоятельство прямо указывает на господство в палеолите самых первобытных, наименее совершенных и неразвитых способов охоты, на преобладание охоты загоном, массовыми облавами.

Появление лука и стрел существенно изменило дело, так как охотничье вооружение первобытных людей, состоявшее из оружия «ближнего боя» — дубины, копья и метательных камней, дополнилось теперь этим несравненно более дальнобойным и действенным оружием.

Лук и стрелы обеспечили древнему человеку более постоянный и прочных успех в охоте на диких зверей, дали ему возможность постоянно добывать себе мясную пищу. В результате, как сказал Энгельс, охота стала «нормальной отраслью труда».

Кроме того, с течением времени (около пяти тысяч лет до нашей эры) в Прибайкалье, а затем и в других соседних с ним областях Сибири люди впервые научились изготовлять шлифованные орудия из камня и делать глиняную посуду. Все это облегчало труд человека и повышало его производительность, придавало людям новые силы в борьбе с природой.

Вполне естественно поэтому, что именно в новокаменном веке, около II–III тысячелетия до нашей эры, неолитические племена, потомки более древних обитателей Якутии, завершают первичное освоение ее территории, расселяясь вплоть до берегов Ледовитого океана на севере и до Колымы на востоке.

В это время здесь выделяются две самостоятельные культурные области. Первая — южная, на территории современных скотоводческих районов Якутии, население которой жило тогда в более или менее постоянных (сезонных) поселках вблизи устья рек и озёр, занимаясь главным образом охотой, а впоследствии рыбной ловлей и отчасти разведением рогатого скота.

Культура этой области обнаруживает много оригинального в формах каменных орудий, типах керамики, а также в области искусства и верований. Памятниками последних являются замечательные писаницы — росписи на скалах, реалистический характер которых неразрывно связан был с мировоззрением и религиозными верованиями лесных охотников новокаменного века.

В центре неолитических писаниц стоит один образ — лося, отражающий своеобразные представления древнего человека о вселенной в виде колоссального зверя («лось-вселенная», «лось-небо», «лось-преисподняя»). На писаницах отражены также охотничьи культовые обряды, имевшие целью размножение и добычу диких животных.

В низовьях Лены, ниже устья Вилюя, уже за Полярным кругом встречаются памятники своеобразной субарктической культуры. Наиболее яркие из них раскопаны вблизи озера Уолба около Жиганска. Одинаковые, в общем, неолитические поселения найдены и далеко к востоку от Лены, в долине реки Колымы. Обломки глиняной посуды, наконечники стрел с черенками, сделанные из ножевидных пластин, ножи и нуклевидные резцы дают представление о быте древних людей, живших на этих землях много тысяч лет тому назад.

Памятники субарктической культуры рассказали нам о самых древних бродячих охотниках лесотундры, у которых охота на дикого оленя была основным источником существования.

Можно предполагать, что бродячие охотники и рыболовы обитали и на Чукотском полуострове. Об этом свидетельствуют находки на древней стоянке в долине реки Амгуемы, в самой глубине Чукотского полуострова. Острые ножевидные пластины, изящные, отделанные с двух сторон наконечники стрел и другой примитивный производственный инвентарь бродячих охотников, найденный здесь, несомненно принадлежали людям такой же первобытной охотничьей культуры, какой обладали обитатели Колымы и Нижней Лены.

В то же самое время своеобразные местные культуры возникают на Амуре, на землях Приморья, на Чукотском полуострове, к западу от Енисея и, наконец, на европейском севере.

Отличаясь друг от друга некоторыми особенностями бытового уклада, типами орудий труда, специфическими чертами искусства и, несомненно, языками, отдельные группы неолитических племен, которым принадлежали эти культуры, замечательны тем, что с ними могут быть так или иначе связаны некоторые из современных народностей или племенных групп Сибири.

Справа — скелет мужчины из Ленковки (Ангара). Слева — реконструкция одежды по этому скелету, выполненная В. Д. Запорожской

Меч, кинжал и наконечник копья, сделанные из бронзы (Якутия)

Так, например, неолитические племена Прибайкалья по многим признакам могут быть связаны с современными эвенами и эвенками; жители нижней и средней Лены, вероятнее всего, — с юкагирами, древние амурские племена — с современными гиляками и ульчами, древнее население Западной Сибири — с её угорскими племенами.

Таким образом, уже в неолитических памятниках обнаруживаются самые глубокие корни культуры конкретных, «забытых» прежде народов и племен нашего Севера, выявляются отдаленнейшие истоки исторического прошлого этих племен и народов, раньше считавшихся «неисторическими», не способными к самостоятельному культурному творчеству.

От камня — к металлу

Прогрессивное развитие культуры северных племён, разумеется, не остановилось и на неолитическом этапе. Ярким свидетельством этому служат новые сдвиги в материальной культуре, выразившиеся прежде всего в том, что племена Севера не остались на уровне техники каменного века, а перешли к металлу, вступили в бронзовый век.

Выдающееся научное значение новых открытий, которыми установлено наличие оригинальной культуры бронзового века у северных племен не только Европы, но и Азии, определяется уже одним тем обстоятельством, что до сих пор было мнение, будто существование такой культуры эпохи бронзы в суровых условиях далекого севера невозможно. Исходя из традиционных представлений об извечной застойности культуры жителей севера, археологи обычно объясняли отдельные, встречавшиеся им на севере находки бронзовых орудий древних форм случайным импортом, — тем, что их привозили извне, от более культурных и развитых народов.

Но стоило археологам начать систематическое изучение древностей Якутии, как в пределах самого Якутска был обнаружен очаг древнего литейщика, на котором он плавил бронзу и отливал из неё такие же топоры — кельты, какие в конце второго и в начале первого тысячелетия до нашей эры изготовлялись степными мастерами Южной Сибири, Средней Азии и Восточной Европы.

В свете этого открытия нашли свое объяснение и многие другие, до тех пор непонятные и казавшиеся случайными находки. Оказалось, что в якутской тайге уже две с половиной тысячи лег тому назад жили местные металлурги и литейщики, умевшие добывать медь из руды, плавить её в специальных миниатюрных тиглях и отливать не только кельты, ной великолепные бронзовые наконечники копий, кинжалы оригинальных форм и даже мечи, Замечательно при этом, что их мечи не уступали по размерам и совершенству урартским мечам Закавказья, а наконечники копий не имеют равных себе по размерам и изяществу формы не только в Сибири, но и в Восточной Европе.

Бронзовое изображение шамана, найденное на реке Илиме

Бронзовое изображение шамана, найденное на реке Илиме

Такой неожиданно высокий уровень бронзовой металлургии в якутской тайге был, конечно, не случаен. Неслучайно и то, что при более глубоком изучении древностей Севера на территории Якутии были обнаружены памятники, указывающие на еще более глубокие корни этой древней металлургии, на длительный путь ее постепенного развития от начальных, примитивных, ступеней к более высоким.

Так, например, вблизи села Покровского, в 80 километрах к югу от Якутска, на высоком берегу Лены оказалось древнее погребение, в котором нашлись каменные и. костяные наконечники стрел, кремневые скребки, а также костяной наконечник копья со вставленными в его ребро острыми ножевидными пластинами из кремня. По всему составу находок Покровское погребение следовало отнести к каменному веку. Но среди каменных и костяных орудий здесь оказался и один металлический предмет — небольшое медное или бронзовое шило.

Совершенно такая же картина была установлена и в других местах, например на речке Бугачан, на этот раз уже далеко к северу от Якутска, за Полярным кругом, в недрах Заполярья. При костяке древнего охотника и воина, вооруженного превосходными кинжалами из оленьего рога, луком и стрелами, снабженными каменными наконечниками, здесь лежала костяная трубочка — игольник. Найденная внутри трубочки игла была не костяной, как обычно, а медной.

Конечно, можно было бы предположить, что все эти простейшие по форме единичные металлические вещи не изготовлялись на месте, а доставлялись из других областей.

Дальнейшие работы в заполярной Якутии принесли однако новые и ещё более важные данные. На древней стоянке в низовьях Лены, вблизи Сиктяха, вместе с каменными орудиями и обломками сосудов очень примитивного вида в вечной мерзлоте уцелел очаг древнего плавильщика, который плавил на нем медь или бронзу. В очаге оказались даже застывшие брызги металла, а около него лежали обломки миниатюрных глиняных сосудиков в виде ложек, в которых производилась предварительная плавка металла для заполнения литейных форм и отливки металлических изделий. Стало ясно, таким образом, что эпоха металла начинается и на территории Якутии уже в очень отдалённое время, по крайней мере в конце второго тысячелетия до нашей эры, т е. более трех тысяч лет тому назад.

Правда, в эпоху первоначального распространения металла здесь не произошло таких глубоких переломов в жизни местных племен, какие совершались в степных областях Европы к Азии, где эпоха бронзы является вместе с тем и временем возникновения скотоводства, когда скотоводы впервые выделились из остальной массы охотничье-рыболовческих племён.

Нефритовые изделия неолитического времени из долины реки лены: подвеска, кружок, тесла

Последствия распространения металла на Севере в области техники и хозяйства заметны гораздо слабее, чем результаты, к которым привело введение лука и стрел в предшествующее время. Но зато здесь заслуживают особого внимания сдвиги в иной области культуры — в области социального строя, в искусстве и мировоззрении северных племён. В течение тысячелетий у северных племён безраздельно господствовал первобытно-общинный строй, соответствовавший низкому уровню развития их производительных сил, ибо, как указывает товарищ Сталин: «Каменные орудия и появившиеся потом лук и стрелы исключали возможность борьбы с силами природы и-хищными животными в одиночку»[6].

Такому общественному строю закономерно соответствует определенное мировоззрение — коллективистическая психология, следы которой отчетливо сохранялись на севере, несмотря на растлевающее влияние капитализма. Это «было время; когда люди боролись с природой сообща, на первобытно-коммунистических началах, тогда и их собственность была коммунистической, и поэтому они тогда почти не различали „моё“ и „твоё“, их сознание было коммунистическим»[7].

На этой социально-экономической основе сложилось своеобразное мировоззрение первобытного человека, пронизанное коллективистическими идеями и образными, реалистическими по их сути представлениями.

Тем не менее с течением времени вместе с металлом даже и у ряда северных племен обнаруживаются признаки новых общественных отношений, особенно резко выраженные в богатых археологических памятниках раннего бронзового века Прибайкалья, т. е. более чем три тысячи лет тому назад. Теперь в Прибайкалье обнаруживаются признаки имущественного и общественного неравенства, встречаются захоронения бедняков и богачей, могилы рабов и их хозяев, наглядно свидетельствующие, что к на севере Азии еще в условиях первобытной родовой общины начинают складываться такие общественные отношения, при которых впервые появляется «…собственность рабовладельца на средства производства, а также на работника производства — раба, которого может рабовладелец продать, купить, убить, как скотину»[8].

Одновременно у этих северных племён обнаруживаются признаки новой психологии, основанной на противопоставлении «моего» и «твоего», черт нового мировоззрения и новых понятий; старые идеи, связанные с материально-родовым бытом, уступают место новым, связанным с патриархально-родовым укладом. Происходит, таким образом, существенный перелом в идеологии, искусстве и верованиях.

Чтобы полнее понять эти события, нужно иметь в виду то конкретно-историческое окружение, в котором жили северные племена, те многообразные связи, в которые они вступили теперь с другими народами.

Решающее значение при этом имело то обстоятельство, что в соседних степных областях Азии в бронзовом веке складывается совершенно новый культурно-исторический мир — мир степных скотоводов с патриархально-родовым укладом.

Множество примеров показывает, что лесные племена Севера в эпоху бронзы не были изолированы от своих соседей, далеко продвинувшихся по пути к новым формам хозяйства и общественного строя.

Такое взаимодействие северных племен с более передовыми племенами древних степных скотоводов и явилось, следовательно, почвой, на которой у них оформились новые черты общественного строя, а заодно и новые черты мировоззрения, новые представления о вселенной и судьбах человека.

Чем ближе жили к степям северные племена, чем дольше они соприкасались со степняками, тем сильнее и глубже были эти сдвиги. Наибольшей силы они достигли в то время, когда на Алтае, в степях Западной Сибири и Восточной Европы вырастают первые племенные союзы скифов.

Эвенк. Рисунок из книги Георги (XVIII век)

Отраженные волны бушующей в степных просторах скифской кочевой стихии рано докатываются, однако, и до далекого Севера. В долину Оби и соседние с ней районы Западной Сибири проникают кочевые скотоводы-конники. У лесных племен и жителей лесотундры появляются не только привозные скифские котлы, о которых в свое время с удивлением сообщал Геродот, но и местные копии таких сосудов, изготовленные, впрочем, не из меди или бронзы, а из глины. В жертвенном месте у Салехарда оказались образцы тонкой художественной резьбы по кости, свидетельствующие о том, что замечательный звериный стиль степных кочевников нашел в Арктике как бы свою вторую родину. В Салехарде найдены не только гребни, напоминающие драгоценный гребень из Солохи, но и резные изображения из кости, повторяющие излюбленный сюжет степного искусства — образ хищной птицы, терзающей оленя. В них причудливо сочетались многовековые традиции арктических резчиков по кости и высокое мастерство скифских степных ювелиров, возникшее в живом взаимодействии античной культуры и цивилизации классического Востока[9].

Прямое влияние предскифской, скифской и гунно-сарматской степной культуры, разумеется, было глубже всего в северо-западной Сибири. Но и далеко к востоку от неё, в долинах Енисея, Ангары и Лены, теперь на каждом шагу тоже ощущается дыхание этой оригинальной я могучей культуры. Едва ли не самым ярким примером подобного влияния могут служить шишкинские писаницы в верховьях Лены, где изображено мифическое чудовище, живо напоминающее клыкастого зверя, столь излюбленного в скифском искусстве, и ещё более замечательный фриз из семи лодок, В последних изображены стилизованные человеческие фигурки е молитвенно воздетыми к небу руками, люди в рогатых головных уборах с хвостами сбоку и лань, повернувшая голову назад точно в таком же обороте, как и звери на изделиях скифских мастеров. Ещё интереснее, что по своему содержанию эти замечательные рисунки обнаруживают удивительное совпадение с более древними памятниками искусства бронзовой эпохи не только в Скандинавии и Карелии, но и в далёкой Италии.

В стилистическом же отношении, как свидетельствует фигура лани, они в свою очередь сближаются с предскифским и скифским искусством Восточной Европы, Сибири и Центральной Азии.

Насколько широко на север и восток Азии распространилось подобное влияние скифо-сарматского искусства, помимо находок в курганах древних гуннов Монголии и Забайкалья, показывают древние писаницы, уцелевшие на далеком Амуре. Ниже Хабаровска, в местности Секачи-Алян, на одном из огромных валунов видно большое изображение лося, в бедро которого вписана характерная спиральная фигура, столь обычная на скифо-сарматских и родственных им памятниках искусства, точь-в-точь такая же, как на изображении оленя, сопровождающем фриз из семи лодок в Шишкино.

Так далеко шли культурные связи бронзового и раннего железного веков, в то время, когда уже сам по себе широкий обмен сырым металлом, оловом и медью, а также готовыми металлическими изделиями должен был содействовать росту культурного взаимодействия и хозяйственных отношений не только между соседними племенами, но и между весьма отдаленными странами.

Рост обмена и культурных связей нарушал былую изолированность родовых общин, содействуя проникновению из одних стран в другие наряду с металлом также и новых идей, новых сюжетов к стилевых особенностей в искусстве.

Говоря о связях северных племен Азии с Западом, в первую очередь со скифами Восточной Европы, было бы неправильно, а вместе с тем совершенно несправедливо забывать и о другом могучем культурном центре древности, следы прогрессивного взаимодействия с которым в эпоху бронзы и раннего железа обнаруживаются неожиданна глубоко на Севере, — об архаическом Китае, где уже в начале второго тысячелетия до нашей эры у земледельцев, населявших долину реки Жёлтой — предков китайского народа — возникает классовое общество и складывается государство.

Поразительно ранний (уже в конце второго тысячелетия до нашей эры) и высокий для этих мест расцвет бронзовой культуры в Якутии, по-видимому, во многом зависел от близости ее к странам, издавна находившимся в соседстве и связях с древним Китаем. По крайней мере своеобразные таежные топоры-кельты бронзового века с их оригинальной формой и орнаментацией почти полностью повторяют форму и орнаментацию древнейших китайских кельтов.

В свете всех этих фактов становится понятным, почему даже у таких, казалось бы, самых «первобытных» племён, как юкагиры, кеты или чукчи, социальные отношения имеют далеко не первобытный характер, а во всей их культуре на общем «примитивном» фоне обнаруживаются признаки неожиданно высокого развития.

Вклад северных племён в мировую культуру

По-новому, с принципиально иной, чем прежде, точки зрения советская наука рассматривает и вопрос о вкладе северных племен в мировую культуру, В буржуазной литературе с характерным для нее делением народов и племен земного шара на исторические и неисторические, избранные и неизбранные, высшие и низшие издавна установилось пренебрежительное отношение к отсталым племенам, как не имеющим права на участие во всемирно-историческом процессе культурного творчества.

Согласно этой реакционной традиции все открытия и изобретения выводятся обыкновенно из единого источника или нескольких таких источников, а в центре внимания исследователей остаются немногие избранные народы и очаги культуры.

Наша советская точка зрения на этот вопрос с исключительной глубиной и силой сформулирована в следующих словах И. В. Сталина: «Многие не верят, что могут быть равноправными отношения между большой и малой нациями. Но мы, советские люди, считаем, что такие отношения могут и должны быть. Советские люди считают, что каждая нация, — всё равно — большая или малая, имеет свои качественные особенности, свою специфику, которая принадлежит только ей и которой нет у других наций. Эти особенности являются тем вкладом, который вносит каждая нация в общую сокровищницу мировой культуры и дополняет её, обогащает её. В этом смысле все нации — и малые, и большие, — находятся в одинаковом положении, и каждая нация равнозначна любой другой нации»[10].

Что касается северных племен, то здесь для иллюстрации этой мысли И. В. Сталина достаточно одного примера — эскимосского племени.

Пример эскимосов особенно интересен для нашей цели уже по той причине, что заселенный ими район расположен на огромных пространствах по обе стороны Берингова пролива, а также вдоль арктического побережья Азии. В относительно недавнее время, уже в XVII веке, она дошли вплоть до устья реки Колымы на западе.

Это один из немногих на материке Азии районов, где ещё каких-нибудь триста лет тому назад, к моменту первого появления русских землепроходцев, в полном расцвете жила техника каменного века, где в то время еще широко применялись каменные орудия.

Именно здесь, на самом «краю света», вдоль берегов Ледовитого океана, казалось бы, должна быть в неизменном виде культура первобытных дикарей, должны были существовать наиболее архаические черты быта. Именно эта страна, казалось, должна была представлять собою настоящую страну «живых окаменелостей», край подлинной первобытности.

На самом деле при более глубоком и внимательном изучении здесь открывается совершенно иная, значительно более сложная и интересная картина.

Начнём с того, что, опровергая ходячие суждения о какой-то первобытной простоте и примитивности древнеэскимосской культуры, выдающийся русский исследователь культуры сибирских племен В. Г. Богораз писал: «Культура полярных племён вообще представляется своеобразной, я сказал бы, почти чудесной. Мелкие группы охотников, живущих на самой окраине вечного льда и вылавливающие себе ежедневную пищу гарпунам из холодного и бурного моря, сумели из китовых ребер и глыб снега создать себе теплое жилище, сделали кожаную лодку, лук из костяных пластинок, затейливый гарпун, сеть из расщепленных полосок китового уса, собачью упряжку, сани, подбитые костью, и разное другое. Многие из этих полярных изобретений проникли далеко на юг к племенам, обитающим в более счастливых широтах, и даже позаимствованы европейцами», «Художественная одаренность арктических народов, их вышивки, рисунки, скульптура, резьба, — писал он в другой работе, — значительно выше общего уровня племен, обитающих на юге, и может выдержать сравнение с лучшими образцами» (этнографического искусства, — А. О.)[11].

В свою очередь другой известный исследователь Севера писал об эскимосах с тем же чувством искреннего уважения к их талантам и к созданной ими оригинальной культуре.

«На многих людей в настоящее время производит громадное впечатление величие нашего века со всеми его изобретениями и прогрессом, о которых мы слышим ежедневно и которые якобы неоспоримо доказывают превосходство богато одарённой белой расы над всеми остальными. Для этих людей было бы весьма поучительно обратить особое внимание на развитие эскимосов и на орудия и изобретения, при помощи которых они получают все необходимое для жизни, при этом в условиях, когда природа дает в их распоряжение невыразимо мало средств»[12].

Ещё интереснее, что, как показывают археологические исследования, корни этой замечательной культуры уходят неожиданно глубоко в прошлое. По инициативе выдающегося прогрессивного ученого, искреннего друга Советского Союза А. Хрдлички был поднят во весь рост вопрос о роли Берингова пролива и Чукотского полуострова в первоначальном заселении человеком Нового Света.

Особенно много нового и интересного внесли в решение этой проблемы исследования советских археологов как на самом Чукотском полуострове, так и в соседних с ним областях Якутии, а также Камчатки, побережья Охотского моря, Приморья и Приамурья.

Что касается Чукотского полуострова, то здесь центральное место как раз и занял вопрос о происхождении и ранней истории эскимосов и их культуры.

Занимаясь этой сложной проблемой, исследователи натолкнулись на подлинное арктическое чудо. Они обнаружили неожиданно богатую и сложную культуру Берингова моря, которая уходила в отдаленную древность и в то же время была во многих отношениях даже не примитивнее, а выше и богаче позднейшей эскимосской культуры XVIII–XIX веков.

Как оказалось, одно из самых древних поселений приморских охотников на морского зверя, явившихся теми, кто заложил фундамент позднейшей эскимосской культуры, находилось вблизи современного посёлка Уэлен.

В то далёкое время основным источником существования жителей прибрежных поселков уже была охота на морского зверя, но не менее важную роль в их жизни играла охота на северного оленя и белого медведя, добыча птиц и рыбная ловля. Поэтому в производственном инвентаре людей этого времени отмечаются многочисленные предметы богато развитого охотничьего вооружения.

Охотник был вооружен луком со стрелами, наконечники которых выделывались из твердого камня и очень близки по виду к превосходным наконечникам поздненеолитического времени из континентальных областей материка. У него были в распоряжении также и специальные птичьи дротики с большим количеством острых зубьев, загнутых назад, простые и сложные остроги для промысла крупных лососевых рыб. Морскую рыбу ловили удочками, от которых уцелели тяжелые грузила и костяные жальцы от сложных крючков.

Для промысла морского зверя применялись уже гарпуны весьма сложной конструкции — с соскакивающими поворотными наконечниками, у которых сбоку помещались специальные каменные лезвия-вкладыши, чтобы они могли лучше разрывать и резать мясо моржей и тюленей. Внизу у этих наконечников имелись сложные заострённые шипы-шпоры, назначение которых состояло в том, чтобы удерживать наконечник гарпуна в ране и не позволять ему выпасть. Это обеспечивалось и тем, что такие наконечники, привязанные к бечеве-линю, поворачивались поперек раны и окончательно застревали в ней под толстой кожей зверя, под слоем мяса и сала.

Поэтому подобные орудия называются поворотными гарпунами. Для того чтобы гарпун не терялся, к нему привязывали особый поплавок из надутого воздухом пузыря, а для продалбливания прорубей, через которые убивали тюленей, существовали специальные ледовые пешни, материалом для которых служила твердая моржовая кость — бивень моржа. Тяжёлую тушу добытого морского зверя выволакивали на особых салазках с полозьями из моржового клыка.

Несмотря на полное развитие сложного и хорошо оснащенного специальной техникой промысла морского зверя, люди уэлленского времени сохраняли в своем бытовом укладе и в культуре много древних черт.

Жилища ещё очень редко и слабо углублялись в землю. При них не было и типичных ям для хранения пищевых запасов в виде мяса и сала морского зверя.

Поселения больше сближались поэтому с древними охотничьими лагерями и распознаются теперь на поверхности земли только по более густой и зеленой траве, а не по возвышениям и углублениям почвы.

Каменные орудия изготовлялись у них почти исключительно древнейшим способом оббивки и отжима; шлифованные вещи из сланца очень редки.

Особенно широко применялся древний прием оснащения костяных орудий, главным образом наконечников гарпунов и ножей, вставными каменными лезвиями.

Искусство узлленцев ограничивалось реалистическими, но очень простыми фигурами людей, животных и столь же простым узором из прямых или кривых врезанных линий.

Потомки уэлленцев, люди так называемого древнеберингоморского этапа, тоже еще целиком оставались в пределах техники и культуры развитого неолита, не зная иного материала для изготовления своих орудий и утвари, кроме камня, глины я органических материалов — кости, дерева, китового уса. Они, как и их предшественники, умели шлифовать сланец, но большинство каменных орудий по-прежнему изготовлялось только путем оббивания и ретуши.

Их культура уже сильно отличается от уэлленской, и они во многом пошли вперёд — в первую очередь по линии развития и усовершенствования морского зверобойного промысла, который становится главной и первостепенной основой их жизни.

Море теперь полностью обеспечивало жителей Арктического побережья мясной птицей, тюленями и моржами. Мясо и сало морских животных употреблялись в пищу; из шкур их шилась одежда и приготовлялась домашняя утварь, различные охотничий снасти. При недостатке хорошего дереза кость, особенно челюсти, позвонки и ребра кита, использовалась не только для изготовления орудий труда, но и в качестве строительного материала: из неё сооружали каркасы землянок. Сало моржей и тюленей, горевшее в лампах, выдолбленных из камня или вылепленных из глины, согревало и освещало хижины.

Уэлленцы изобрели способ добычи тюленя зимой через отверстия во льду с помощью поворотного гарпуна; теперь охота на морского зверя летом велась и в открытом море. Были изобретены искусно сконструированные кожаные лодки — каяк и уммиак. Уммиак имеет вид большой открытой лодки, приспособленной для многих людей. Каяк приспособлен для одного охотника и плотно затягивается сверху, так что, даже и перевернувшись вниз головой, охотник может без вреда для себя снова принять прежнее положение без риска залить водой внутреннее пространство лодки.

Морской промысел, связанный с определенными, наиболее удобными для него пунктами, привел к еще более прочной и постоянной оседлости. В местах, богатых морским зверем и водной дичью, на выдавшихся в море мысах, по островам и бухтам, обильным наносным деревом-плавником, густо разместились многочисленные поселки берингоморцев, от которых уцелели вырытые в земле основания жилищ и обвалившиеся ямы для запасов мяса.

Внутри полуподземных жилищ их хозяева проводили долгую полярную ночь. Женщины при скудном свете ламп-жирников готовили пищу и шили одежду. Мужчины в свободное от охоты время выделывали различные вещи, чинили охотничье вооружение и утварь.

С утомительно длинной полярной ночью в значительной мере связано и поразительное обилие художественных изделий берингоморского времени, в которых находила свое выражение живая, творческая фантазия и жажда деятельности сильных, ловких и находчивых охотников Арктики. В этих изделиях отражались и свойственные этим людям упорство, настойчивость в достижении цели, потому что вырезать скульптуру животного или тонкий орнамент на твердом куске моржевого клыка или бивня мамонта простым каменным острием было нелегко: для этого требовалось много времени и терпения.

Древние берингоморцы весь свой многовековой технический опыт обработки кости, все свое уменье вложили в свою художественную резьбу. Они создали совершенно своеобразный, неповторимый орнаментальный стиль, разработали удивительный криволинейный орнамент, который щедро покрывает даже самые обыкновенные вещи, прежде всего наконечники гарпунов. Узор берингоморского времени состоял из глубоко врезанных плавных кривых линий, окаймленных пунктиром из выпуклых овалов или кружков, часто концентрических, с точкой внутри. Орнамент всегда тесно связан с формой вещи и подчинен ее очертаниям, но древний мастер с полной свободой размещал детали рисунка на объемном теле предмета. Он с большим декоративным чувством стилизовал изображения человеческих лиц-масок, животных. Особенно необычное впечатление производят по контрасту вполне реалистические фигуры животных, например белого медведя, сплошь покрытые абстрактным криволинейным узором.

Копьеметалка с узором

Оригинальное искусство берингоморцев настолько сложно и по-своему совершенно, что некоторые исследователи пришли к мысли о его иноземном происхождении, о том, что оно зародилось далеко на юге, в Полинезии, у маори, или даже в Китае эпохи Чжоу.

Однако есть и другая, более вероятная возможность объяснения этой загадки. Такой же криволинейный узор издавна, ещё во II–III тысячелетнии до нашей эры, развивался у неолитических племён Приамурья и соседних с ним морских островов Восточной Азии. Оттуда он мог в глубокой древности распространиться на север, в страну эскимосов, где имелась вполне, подготовленная для него уэлленцами почва.

Ещё интереснее, что овалы и кружки с точкой внутри, столь характерные для берингоморской орнаментики, в той же степени типичны для искусства индейцев северо-западной Америки, т. е. прежней Русской Америки XVIII века. У хайда, чимшиан и члинкатов известен именно такой «глазной» орнамент, в котором ритмически повторяется один и тот же мотив стилизованного глаза. Упрощённым соответственно техническим трудностям скульптурной резьбы по кости изображением «глаз» и следует, повидимому, считать овалы и кружки на изделиях берингомоского времени.

Так же, как у северо-западных индейцев, глазной орнамент должен был здесь иметь определённый внутренний смысл. «Глаза», изображенные на гарпуне или другом предмете, одушевляли его, придавали ему в глазах древнего охотника жизнь и, следовательно, особую силу, а заодно делали и самого охотника владельцем этой могущественной и таинственной силы, которую он мог применить в своих интересах и целях. Гарпун с таким узором был уже не просто мертвым предметом, а живым, разумным существом, действующим активно и по собственной воле.

В связи с этим следует упомянуть и о том, что в религии эскимосов до недавнего времени центральное, место занимали представления о женских божествах «владычицах». Одна из этих эскимосских богинь владела морем — источником морских зверей, вторая распоряжалась землей и живущей на ней сухопутной дичью, третья господствовала в воздухе и распоряжалась ветром; это была женщина-ветер. Так как ветер всё ставит вверх дном, её глаза располагались не поперёк, а вдоль лица, нос же находился в поперечном положении. Морская владычица Седна в свою очередь представлялась в облике старой моржихи, живущей в хижине на дне океана и властвующей над его обитателями.

Женские божества эскимосов — наглядное выражение в мифологии приморских охотников былого материнского рода — одно из доказательств существования у них в прошлом матриархально-родовой общины, при которой женщины пользуются уважением и большим влиянием в обществе.

С течением времени развитие морского промысла в открытом море и рост обмена привели к новым сдвигам в жизни предков эскимосов.

Распространяются особые китовые наконечники гарпунов. Всё чаще и чаще появляются кости кита, указывающие, что развивается несравненно более прибыльный промысел кита.

Обнаруживаются, наконец, и первые признаки употребления железа, сначала, вероятно, метеорного, хотя железо даже и значительно позже было большой редкостью и расценивалось как величайшая драгоценность, так как доставлялось издалека.

Одновременно совершенствуется охотничье оружие. Улучшается лук, вместо простых луков появляются усиленные обмоткой из сухожилий.

Были изобретены специальные защитные пластинки для рук, чтобы по ним не ударяла тетива, отскакивающая во время стрельбы, новые виды стрел. Оббитые орудия вытесняются шлифованными, более совершенными, преимущественно сланцевыми.

Искусство резко упрощается. Ботатая криволинейная орнаментика сменяется простыми геометрическими узорами — прямыми линиями, кружками с точкой внутри.

Распространение в это время «пунукского», как его называют археологи, усовершенствованного вооружения, в том числе костяных лат, дает право вспомнить эскимосские старинные легенды, в которых рассказывается о межплеменных столкновениях и войнах, а также вооружённом обмене с чужеплеменными, всегда находившемся на грани разбоя.

Согласно преданиям, во время торгов между чукчами и эскимосами обе стороны являлись на место торга в полном вооружении и предлагали друг другу свои товары на конце копий или держали связки шкур в одной руке, а в другой обнаженный нож, в полной готовности вступить в бой при малейшей тревоге.

Борьба старого и нового нашла также яркое выражение в обычаях и мифологии, в том числе в мифах о морской владычице Седне. Хотя Седна попрежнему остается властительницей жизни и смерти эскимосов, поскольку она владеет морским зверем, в представлениях о ней обнаруживается новая и в высшей степени характерная струя, Седна изображается отныне в мифах в отталкивающем и отвратительном образе. Её наделяют уродливыми физическими и нравственными чертами. Седна — мужененавистница, она не хочет вступить в брак с мужчиной и находится в связи с злыми духами и домашним псом, Собственная семья, её отец, страстно ненавидят Седну, желают ее смерти и хотят убить её. Но Седна опережает их сама, истребляя своих родных.

В. Г. Богораз справедливо считал, что в таких представлениях о женских божествах нашла своё отражение древняя «борьба мужчин с женщинами», закончившаяся, как известно, «всемирно-историческим по своим последствиям поражением женского пола», победой патриархально-родового строя.

Так, в результате раскопок в мёрзлой почве Арктики была шаг за шагом, этап за этапом восстановлена забытая история эскимосов на протяжении примерно четырех тысячелетий.

Вполне понятно поэтому, что вновь открытая в Арктике столь же древняя, как и загадочная сначала культура сразу привлекла к себе исследователей не столько своей новизной, сколько действительно выдающимся значением её в истории Севера.

Достаточно было уже того, что эти жители далекого севера самостоятельно создали во всех отношениях самобытную и оригинальную культуру; самостоятельно взрастили совершенно необычайное по стилю и по-своему богатое искусство; поднялись до наиболее высокого технического уровня, которого могло достичь человечество, пользуясь одними лишь средствами каменного века.

Особенно же удивительно было обстоятельство, что талантливые создатели этой высокой культуры, как и их современные потомки, были обитателями самых суровых и непривлекательных областей Старого и Нового Света, оказались на самом краю обитаемой человеком земли, в окружении вечных льдов, моржей и белых медведей.

Не менее замечателен неожиданно сложный исторический путь, пройденный создателями древнеэскимосской культуры, которых в свете этой истории никак нельзя назвать живыми окаменелостями. Как оказалось, они непрерывно двигались вперед, изменяя свою культуру, обычаи и мировоззрение, вовсе не оставаясь на одном и том же уровне, в неизменно «первобытном» и «диком» виде.

Поразительная культура древних эскимосов, обитателей самого настоящего «края света», даже и по современным понятиям, может служить поэтому одной из наиболее ярких иллюстраций к словам товарища Сталина о равенстве всех народов и племен земного шара в едином процессе создания всемирной культуры.

Таким образом, результаты исследований, осуществленных советскими археологами на Севере, с полной ясностью показывают, что северные племена и народы, считавшиеся раньше «внеисторическими», на самом деле имеют собственную, по-своему богатую и сложную историю.

Если раньше история племен Севера уходила в глубь прошлого не далее последних трех столетий, то в настоящее время «исторический период», наполненный достоверными фактами и событиями, охватил по крайней мере 10–15 тысяч лет.

Если прежде могло существовать мнение об извечной стабильности и тысячелетней устойчивости первобытного уклада северных племен, рассматриваемых в виде «живых окаменелостей», если до сих пор не было возможности установить отчетливую культурно-историческую периодизацию прошлого северных племён, то сейчас положение в этой области существенно изменилось.

Теперь ясно, что и на Севере — на значительных пространствах южной и отчасти северной части Якутии — имела место последовательная и непрерывная смена прогрессивных культурно-исторических этапов: палеолита, неолита, бронзового и железного веков, в основном так же, как в передовых областях земного шара, происходил переход от грубых каменных орудий к металлу.

С полной ясностью обнаруживается и тот факт, что этому прогрессивному развитию экономического базиса — производительных сил соответствует закономерный процесс развития общественных форм, прогрессивный переход от ранних форм материнского рода к зрелому матриархально-родовому обществу, а от него к патриархальному роду и к теш формам общественной организации, которые характерны для времени, когда возникают большие и племенные союзы.

Одновременно становятся в общих чертах ясными и те огромные последовательные сдвиги, которые имели место в идеологии, в мировоззрении северных племён, в их искусстве, верованиях и языке.

Если раньше этим племенам, как представителям «низших» и «неполноценных» народов и рас, отказывали в праве на собственную культуру, то теперь ясно, что они внесли свой вклад в мировую культуру.

Исследования эти, наконец, свидетельствуют и о том, что история северных племен имеет определенное значение не только как один из конкретных вариантов истории человечества, но и как составная часть всемирной истории, истории народов не только Азии, но и Европы, и не только Старого Света, но и Нового Света, т. е. Американского континента, и что, наконец, эта история оказывается в совершенно неожиданном — активном, а не пассивном — отношении к той самой области Европы, которую расисты считали колыбелью избранной нордической расы.

Многочисленные факты ясно показывают, как эти «гиперборейцы»[13] в результате упорной борьбы десятков сотен безвестных поколений с враждебной природой не только освоили необозримые пространства тайги и тундры, но и укрепились даже среди льдов арктических морей, внесли свою посильную долю в борьбу за конечное торжество человечества над слепыми силами природы, за победу разума над стихией.

Археологические факты дают также возможность до некоторой степени проследить взаимные связи северных племён Азии с народами других, нередко очень отдаленных стран. Особенно ясно вырисовываются при этом тысячелетние связи племен Севера с их ближайшими соседями в Старом Свете — предками других племён и народов Советского Союза.

О постепенно складывавшейся теснейшей исторической общности северных племен с остальными братскими народами Советского Союза, с великим русским народом во главе, выразительно свидетельствуют все тысячелетия их истории, начиная с самого появления человека на Севере.

Есть основания полагать, что первые люди пришли на север Азии с запада, из Восточной Европы, где на берегах Дона, на Днепре и в Крыму расцвела яркая культура их ближайших родственников, людей ориньякско-мадленского времени.

В тесной связи с племенами остальной Сибири и Восточной Европы развивают племена Севера свою культуру и в последующие времена, в неолите и бронзовом веке. Оттуда же, от скифских племен Южной Сибири и Причерноморья — предшественников славян, всего вероятнее распространяется, наконец, на севере Азии и железо.

Вся история культурного развития и ранние исторические судьбы одного из самых многочисленных народов Севера — якутов — точно так же неразрывно связаны с историей родственных им степных народов Союза, заселяющих или заселявших обширное пространство Старого Света — бурят-монголов, казахов, киргизов, алтае-саянских племен и народов.

В свою очередь археологические данные показывают, как далеко распространялись на запад не только до Кольского залива, но и вплоть до Прибалтики элементы «гиперборейской» культуры древних времён, возникшей в Северной Азии, какое важное значение в образовании самого физического типа населения Восточной и даже Западной Европы имело тогда проникновение представителей северных племён в северо-западные районы Советского Союза и сопредельных стран.

Так, например, в 1942 году на затерянном среди моховых болот и озер лесотундры небольшом бугорке, расположенном у самого Полярного круга — вблизи Жиганера, в «Уолбинском кырдале» оказалась древние кости людей и многочисленные изделия из камня, Кости людей с Уолбинского бугра были окрашены красной охрой — кровавиком, а сохранившиеся при них каменные изделия представляли собой большие наконечники стрел своеобразной формы. Они имели вид длинных узких пластин кремневого сланца с черенком для насаживания на древко внизу. По специфической форме наконечников страд и ритуальной окраске костяков охрой уолбинские находки неожиданно совпали с замечательными находками в обширном древнем могильнике конца III тысячелетия до нашей эры на Оленьем острове Онежского озера в Карелии.

Закономерный, а не случайный характер такого совпадения подтверждается тем, что костяки Оленьего острова имели четко выраженные монголоидные признаки. Монголоидные черты физического облика древних оленеостровцев могли попасть сюда только с Востока, из Азии, вместе с пришедшими оттуда людьми.

После этого становится ясным, как далеки были от истины «гипотезы» фашистских археологов, пытавшихся «доказать», что культура распространялась в неолите только с Запада на Восток, из области расселения пресловутой «северной расы», и что её несли с собой представители именно этой высшей «нордической расы». На самом же деле новые находки в глубине Якутии, с одной стороны, и в Карелии — с другой, доказывают в данном случае, что и в неолитическое время европейский Север испытывал глубокое прогрессивное влияние именно с Востока.

Так собранные советскими археологами обильные и разнообразные факты в сочетании с другими данными, в первую очередь этнографическими, выразительно рисуют сложный, по-своему насыщенный событиями исторический путь народов Севера на протяжении всего того времени, когда у них господствовал первобытно-общинный строй. Так раскопки в мерзлой земле Севера раскрывают перед исследователями совершенно новые и увлекательные научные перспективы.

Прослеживая шаг за шагом, этап за этапом постепенные перемены в культуре и жизни северных племён, можно видеть, таким образом, как перед нами в совершенно новом свете постепенно раскрываются подлинные исторические судьбы этих племен, возрожденных к новой жизни Октябрьской социалистической революцией и впервые получивших в условиях Советского государства полный простор для свободного проявления и расцвета своих творческих сил.

Часть вторая. ПЕРВЫЕ ЗЕМЛЕДЕЛЬЦЫ Т. С. Пассек, доктор исторических наук, лауреат Сталинской, премии

Свидетели прошлого

В истории развития человеческой культуры долгое время недоставало страниц, освещающих жизнь первых земледельцев. Археологическая наука позволила приоткрыть завесу над многими сторонами далекой древности; совсем недавно стало известно и о времени, когда зародилось земледелие на обширных пространствах нашей Родины.

О первых земледельцах нашей Родины нам рассказали памятники трипольской культуры, открытые археологами в многочисленных экспедициях, посвященных изучению этого интереснейшего периода древней истории СССР.

Передо мной коллекция памятников древнего Триполья — расписная керамика, глиняные статуэтки женщин, маленькие фигурки домашних животных, мотыги из рога оленя, ножи и серпы из кремня, кремневые наконечники стрел. Здесь же образцы обмазки глинобитных жилищ, построенных тысячи лет тому назад, и многое другое, созданное трудом наших далёких предков. Можно пройти мимо такай коллекции, не уделив ей особого внимания. В ней нет тех сокровищ искусства, какие появились в более поздние эпохи и стали достоянием всех времён и народов.

Но нельзя остаться равнодушным к этой коллекций, если знаешь, что это — своеобразная летопись, единственная дошедшая до нас летопись древних земледельцев нашей Родины.

Первые памятники этой культуры были найдены киевским археологом В. В. Хвойко ещё в конце XIX века. Ведя раскопки первобытных стоянок в районах Киевской области, на Днепре, он нашёл вблизи селения Триполье памятники новой, своеобразной культуры, которая была названа трипольской по месту первых находок. Впоследствии все памятники, относящиеся к этому времени, стали называться трипольскнми независимо от их местонахождения.

Подобные памятники были известны и раньше. Их находили не только на Правобережье Днепра, но и западнее. Однако до Хвойко никто не придавал большого значения этим находкам. Случайно обнаруженные крестьянами на полях мотыги из рога оленя, обломки расписной керамики, кремневые наконечники стрел — всё это бережно доставлялось в музейные собрания, но никем не изучалось. Хвойко первый сопоставил известные в различных местах Украины трипольские находки, выделив их в особую тему для научного исследования. Он же определил огромное значение трипольской культуры среди остальных древностей Восточной Европы. В этом большая заслуга Хвойко.

Сосуд с чёрной росписью

Сосуды с углублённым орнаментом

Сосуды с чёрной росписью

К сожалению, существовавшие в ту пору методы исследований и обобщений, а также скудные материальные средства, вынудившие вести раскопки небольшими узкими траншеями, привели Хвойко и современных ему ученых к ошибочным выводам.

Совсем по-другому вели свои исследования советские археологи. Руководствуясь марксистско-ленинским методом исторических обобщений, располагая громадными материальными средствами для широких исследовательских работ, советская археология смогла увидеть то, что было недоступно ученым прошлого века, и воспроизвести подлинную картину далекого прошлого.

Во времена, когда вёл свои исследования Хвойко, археолог, мог располагать малым количеством рабочих и ничтожной суммой денег для работ экспедиции. Раскопки могли вестись небольшими шурфами, или траншеями. Археолог довольствовался некоторым количеством кремневых орудий и обломками глиняной посуды, которые удавалось извлечь. При таких раскопках было невозможно изучить жилище древнего земледельца, а тем более целое поселение. Нельзя было понять устройство жилищ и выяснить расположение в них утвари, статуэток, орудий труда. Все эти вопросы оставались неразгаданными и нерешенными. Не был решён и важный вопрос о родовых поселениях на обширных землях Приднепровья.

За шестьдесят лет, отделяющих советскую археологическую науку от первых открытий памятников трипольской культуры, советские археологи разрешили сложные вопросы древней истории. Теперь мы многое узнали о древних племенах Триполья, культура которых в доскифский период была наиболее развитой в Восточной Европе.

В советское время трипольская археологическая экспедиция Института истории материальной культуры Академии наук СССР и Института археологии Академии наук УССР располагала большими материальными средствами и значительной помощью со стороны Академии наук. Нам была предоставлена возможность детально изучать большие пространства, некогда заселенные трипольцами. В процессе раскопки мы вскрывали большие участки, и нам удалось изучить площадь целого поселения с десятками древних жилищ. Мы имели много рабочих и располагали возможностью ездить всюду, где можно было предположить наличие трипольской культуры.

Что же дали памятники, найденные нами в этих раскопках? Они открыли перед нами картину жизни и быта племен родового общества, населявших в III и II тысячелетиях до нашей эры обширные территорий в бассейне Днепра, Южного Буга и Днестра, в эпоху, когда в Причерноморье впервые появился металл.

Раскапывая трипольские поселения, мы узнали о жизни и быте древнего рода. Вначале хозяйство рода было обобществлено и принадлежало всему роду, а позднее, когда начала выделяться паркая семья, вокруг нее вырастало маленькое хозяйство, выделенное из большого хозяйства, принадлежавшего большой родовой семье.

Изучая трипольские археологические памятники, мы нашли еще одно подтверждение положениям замечательной работы Ф. Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Мы увидели большие многоочажные дома, о которых писал известный исследователь Морган в своей книге о первобытном обществе, ознакомились с культом поклонения силам природы, с маленькими женскими статуэтками-божками и очагами для жертвоприношения.

Как теперь установлено, границы распространения трипольских племен на севере доходят до притоков реки Припяти, верховьев рек Случи, Горыни и Стыри и подходят к верхнему течению Западного Буга. На юге памятники Триполья известны у берегов Чёрного моря, в низовьях рек Днестра, Буга и Днепра. С востока границей в основном является правобережье Днепра, однако теперь стал известен ряд памятников и на левобережье Днепра, по рекам Десне, Остру и Супою. На западе Триполье распространено по Дунаю и его притокам, а также на Балканском полуострове.

Так жили древние трипольцы

Трипольская археологическая экспедиция Института истории материальной культуры Академии наук СССР и Академии наук УССР уже более десяти лет ведет раскопки на поселениях древних земледельцев. Эта исследования позволили детально изучить жилища триполъского времени, по-новому осветить вопросы земледелия, скотоводства, ткачества, гончарства у трипольских племен.

Поселения древних трипольцев располагались обычно на высокой части черноземного плато, поблизости от источников или вдоль текущих здесь небольших речек. Сравнительно небольшие родовые поселения в Приднепровье находятся на чрезвычайно близком расстоянии одно от другого.

Жили трипольцы в глинобитных домах, где располагалась большая родовая семья. Обычно дома строились замкнутым кругом и внутри устраивался загон для скота. Большой трипольский дом делился чаще всего поперечными перегородками на несколько жилых помещений. В каждом из них находилась печь и весь хозяйственный инвентарь: сосуды для хранения припасов и приготовления пиши, земледельческие орудия, зернотёрки.

Племена, жившие здесь, занимались возделыванием пшеницы и ячменя. Землю обрабатывали мотыгами из рога оленя. При помощи каменных зернотерок зерно превращали в муку, из которой пекли хлебные лепешки. Одевались в одежду, сшитую из грубой льняной и шерстяной ткани, шкур домашних животных, и шерсть, вероятно, использовали для теплой одежды.

Судя по находкам, можно предположить, что древние трипольцы были охотниками и добывали диких кабанов, лисиц, медведей при помощи лука и стрел с кремневыми наконечниками.

В поселении Коломийщина-II Киевской области мы раскопали большой миогоочажный дом длиной 27 метров и 6–7 метров шириной. Он был разделён четырьмя поперечными перегородками и парными столбами в них на пять отдельных помещений. В одном из помещений были две печи, в другом — округлый жертвенник, покрашенный красной краской.

Реконструкция трипольского поселения

Тщательное наблюдение над отдельными частями постройки жилища и прекрасная сохранность его остатков позволили установить происходившие в доме неоднократные перестройки и переделки. Древние строители расширяли свой большой дом, по мере того как рос населявший его родовой коллектив. Здесь же можно видеть, как постепенно выделялось небольшое хозяйство парной семьи.

Памятники древней Владимировки

В Кировоградской области, на правом берегу реки Синюхи (приток Южного Буга), проведены раскопки поселений Владимировна. Это — самое большое из известных нам трипольских поселений; оно представляет особенный интерес для изучения быта древнего трипольского рода.

Экспедицией была обнаружено свыше 200 трипольских жилищ, которые располагались пятью концентрическими кругами. Судя по находкам, поселение это было долго обитаемо и постепенно разрасталось, застраиваясь по той же системе — по кругу. Чем больше рос родовой коллектив, тем больше расширялось поселение, увеличивалось число домохозяйств, увеличивались границы поселения и по всей вероятности расширялись участки посевов.

Уже в первый год раскопок во Владимирова мы нашли исключительно интересные памятники древних трипольцев и увидели здесь жилища разного типа.

Наиболее характерной чертой владимировского жилища, отличающей его от трипольских жилищ в других районах, является наличие в доме крестообразных жертвенников. Они сделаны из хорошего сорта глины, без всякой примеси, и тщательно заглажены на поверхности. Иногда жертвенник имеется в каждой камере. Построены жертвенники на полу и возвышаются над ним до 0,25 метра. Концы округлые и украшены углубленным орнаментом, образующим концентрические круги. С таким же орнаментом мы нередко находили и сосуды. Изображения такого же крестообразного жертвенника известны и на двух трипольскнх моделях из Полудни и Сушковки. Схема креста в спиральном орнаменте трипольской керамики встречается довольно часто, но обычно не как господствующий сюжет, а как дополнительный элемент.

Реконструкция трипольского жилища

Подобные жертвенники известны в Средиземноморье, на Крите. В одном из тайников (под полом) дворцового помещения среднеминойского периода был найден жертвенник из серого мрамора в виде креста, около которого были спрятаны три замечательные фаянсовые статуэтки, известные под названием «Богини со змеями». Ещё большую аналогию представляет круглый жертвенник из дворца в Маллии (на Крите). Он выточен из известняка и имеет по краю поверхности 35 округлых ямок, а в центре значительное углубление, окаймлённое полосой. Наши владимировские жертвенники состоят из четырёх таких же округлил жертвенников, соединённых в одни и образующих его крестообразную форму. Поверхность их украшена округлыми углублениями и концентрическими кругами. Жертвенник в Маллии датируется серединой III тысячелетия до нашей эры.

Интересно, что здесь же, в Маллни, были найдены бронзовые кинжалы листовидно-удлинённой формы. Такого типа кинжалы несколько позднее появляются в Поднестровье и на побережье Чёрного моря именно с юга, на ступени позднего Триполья. Статуэтки женщин в широких юбках, найденные на раскопках трипольского поселения в Усатове, близ Одессы, и в Кашиорели, в Румыния, медные изделия и другой инвентарь позднего Триполья также говорят о связях с югом в самые отдалённые времена.

Особый интерес вызвало открытие на поселении во Владимировке четырёх больших жилищ, выстроенных почти вплотную друг к другу и представляющих вместе определённое хозяйственное целое. Население, жившее в такого типа домах, коллективно обрабатывало землю, владело общими запасами, на общих началах осуществляло приготовление пищи.

Древние жители Владимировки уделяли огромное внимание сооружению в жилищах основания и пола. Фундамент и пол из обожжённой глины безусловно были необходимы в тех частях дома, которые предназначались для хранения, сушки и обработки зерна. Глинобитная основа постройки отделяла зерно от сырой земли и защищала его от грызунов.

Раскопки во Владимировке открыли части стен в разрушенном состоянии; они оказались сделанными из толстых кольев, соединённых плетением из лозы и обмазанных глиной. Мы увидели и строение печей — четырёхугольных, сделанных из деревянных плах; свод делался в виде каркаса из лозы, обмазывался глиной и затем обжигался. Непосредственна около печей были открыты возвышавшиеся над полом вылепленные из глины лежанки.

Наиболее замечательными во Владимировне явились открытые в жилищах четырёхугольные, выложенные плитками и оканчивающиеся округлыми карнизами возвышения, представлявшие, видимо, особое место в доме, где производили жертвоприношения и другие культовые — магические — обряды.

Кроме глинобитных жилищ, во Владимировке, на участке ближе к реке, мы раскопали землянку трипольского времени. На дне землянки открыты три очага с очажными камнями и большим количеством золы и угля. Внутри землянки оказалось много костей домашних и диких животных, обломки сосудов, сделанных из грубой массы с примесью раковин, и керамика с чёрной росписью.

Здесь же, в землянке, найдены каменные зернотёрки и верхние растиральные камни, свыше 20 кремневых орудий (ножи и скребки) и несколько мотыг из рога оленя. На дне землянки обнаружена слабо обожжённая обмазка с отпечатками прутьев, что даёт основание предполагать, что стены землянки были обставлены лозой и обмазаны слабо обожжённой глиной.

Найденные здесь мотыги из рога оленя дают представление, как древние земледельцы возделывали землю. Одна мотыга, сделанная из целого рога, представляет большое орудие 0,37 метра длиной и 0,1 метра шириной с наискось просверленным отверстием для деревянной рукояти. Судя по сравнительно небольшому диаметру сквозного отверстия, рукоятка должна была быть не очень длинной, из твердого дерева, Этой мотыгой производили двойной процесс обработки земли: острым концом рога разрыхляли верхний покров почвы, а тупым (обушным) — разбивали комья. В соответствии с этим на найденной нами мотыге с одной стороны заметна сильная затупленность и заполированность острого конца рога, а другая (обушная часть) сильно стёрта и уплощена. Другие мотыги, сделанные также из рога оленя, — более короткие, колодкообразной формы и с прекрасно отполированными поверхностями. На одной мотыге обушная часть не только стёрта от постоянных ударов, но даже пробита по всей поверхности, что подтверждает высказанное предположение о том, что такого типа мотыгой производили и разрыхление почвы и раздробление комьев.

Мотыги из рога оленя, найденные во Владимировке

Глиняные женские статуэтки

Купонная посуда

Кремневые орудия, найденные во Владимировке

Глиняные статуэтки, найденные в с. Колодяжном

Глиняная статуэтка, найденная во Владимировке

Глиняная статуэтка из Костиши

Глиняная статуэтка, найденная в с. Колодяжном

Во владимировской землянке была сделана и ещё одна замечательная находка — фрагмент (верхняя часть) глиняной женской статуэтки. Несколько удлинённое лицо с хорошо моделированным округлым подбородком отделено от короткой шеи. Рот обозначен горизонтально вытянутым углублением. Сильно выступающий с горбинкой нос непосредственно переходит в низкий лоб. Двумя правильными углублениями округлой формы обозначены оба глаза. Рельефно вылепленные уши проткнуты поперёк сквозными отверстиями. Правое ухо обломано. Короткая шея переходит в несколько опущенные плечи. Руки обломаны. По аналогии с другими статуэтками, руки, вероятно, были сложены под грудью. Обнажённая грудь, изображённая двумя рельефно вытянутыми бугорками, несколько наклонна вперёд и показывает, что статуэтка скорее всего была сидячей. Углублёнными полосками обозначены откинутые назад распущенные волосы, разделённые посредине пробором. Спереди вокруг лица волосы обрамлены углублённой полосой. Распущенные по спине волосы изображены рельефно, концы их как бы перехвачены узлом. Статуэтка вылеплена из розовато-красной плотной глины с примесью песка. Поверхность статуэтки покрыта слоем красной облицовки и сохраняет следы росписи чёрной краской, невидимому следы татуировки.

Трипольские статуэтки, в большинстве женские и только изредка мужские, найдены нами в каждом трипольском жилище, а также и за пределами жилищ.

Что же представляют эти маленькие скульптуры? Для чего они сделаны и почему мы находим их вблизи очагов, рядом с зернотёрками, около больших сосудов для хранения припасов? Мнения учёных по этому вопросу противоречивы. Некоторые археологи рассматривали глиняные статуэтки Трои, Кикладских островов, Балканского полуострова и Приднепровья с точки зрения первобытного искусства, другие видели в неолитических статуэтках изображения «отвлечённого женского начала», или «идолов», олицетворяющих плодородие. По мнению многих учёных, глиняные статуэтки изображали женщин, совершающих культовые действий.

Существует и другое мнение, будто трипольские статуэтки были просто детскими игрушками. Но мнения этих учёных необоснованны. Они рассматривают трипольские статуэтки вне той исторической обстановки, в которой они были созданы. Важно установить местоположение статуэток в большом трипольском доме и тем самым подойти к пониманию их назначения. Когда мы стали обращать внимание на место находок статуэток, нам стало ясно и назначение их. Решить этот вопрос мы смогли ещё благодаря весьма интересной находке — глиняной модели трипольского жилища из селения Полудня, где хорошо видно внутреннее устройство трипольского дома.

На модели видны две женские фигурки. Одна из них передаёт облик трипольской женщины за работой: она растирает зерно на ручной зернотёрке. Около неё стоят сосуды с запасами продуктов. А другая фигурка, помещающаяся у очага, выполнена более условно: она напоминает многие трипольские фигурки, найденные нами в жилищах. Видимо, эта условно выполненная фигурка изображает домашнего идола, покровителя дома.

Буржуазные археологи часто называют многочисленные собрания женских скульптур одним определением — идолы. Советские учёные, анализируя исторические условия, место находок и характер самих скульптур, сделали вывод, что находимые обычно вблизи очага или жертвенника трипольские статуэтки являются предметами, связанными с культом земледельческих племён.

Теперь есть все основания сказать, что трипольские женские статуэтки из глины связаны с культом плодородия — возрождающейся природы. Материалы русской этнографии подтверждают этот культ в более поздние эпохи. Известно, что многие славянские народы, устраивая весенние праздники, одевали молодые берёзки в девичьи платья и складывали песни, связанные с этими обрядами.

У многих других народностей нашей страны ещё до недавнего времени сохранились праздники, отображающие культ умирающей и воскресающей природы.

Так, по сообщениям старых исследователей, в Абхазии был обычай наряжать кукол и с пением бросать их в воду. В песнях девушки просили влаги во время засухи.

С тех пор как люди стали возделывать землю, она перестала быть для них просто землей, она стала матерью, землёй-кормилицей, источником жизни. Видимо, и женские статуэтки трипольцев отобразили эти верования древних земледельцев.

У трипольцев по-разному изображены женские статуэтки. Можно предполагать, что женский образ отождествлялся с солнцем, небом, водой и землёй. Вот почему мы находим статуэтки женщин с поднятыми вверх руками, а глиняные статуэтки из Луки-Врублевецкой, найденные недавно археологом С. Н. Бибиковым, были с примесью пшеничных зерён в глиняной массе — символ плодородия земли.

Мы находим эти статуэтки и вблизи очагов и рядом с зернотерками, а иные из них бросались в огонь и найдены вблизи жертвенников. Древние земледельцы верили в магическую силу этих жертвоприношений. Эти древние черты трипольских земледельческих племён и через тысячи лет наблюдаются в культе восточнославянских племён.

Трипольская экспедиция подробно изучила памятники культуры, найденные во Владимировке. Посёлок этот заметно отличается от других трипольских поселений. Здесь можно проследить, как постепенно разрастался родовой коллектив и создавались новые постройки. Население новых жилищ, хозяйственно не отрывалось от соседних и было с ними связано.

Длительное существование здесь поселения следует объяснить тем, что Владимировский посёлок расположен в бассейне Южного Буга, на пути, по которому с глубокой древности осуществлялась связь с Югом, с Причерноморьем и со странами восточного Средиземноморья.

Глиняные модели жилищ

1 — Коломийщина,

2 — из Чехословакии;

3–4 — из Болгарии

Владимировка существовала в трипольское время значительно дольше других поселений. Разнообразные находки позволили нам увидеть, как медленно совершенствовались в своем мастерстве строители жилищ, земледельцы, гончары. Здесь можно увидеть и грубую, примитивную глиняную посуду, и керамику, великолепно расписанную трехцветным узором — белой, чёрной и красной красками. Здесь же и керамика с черной спиральной росписью, которая несколько позднее имеет широкое распространение в трипольских поселениях Поднепровья, Побужья и Поднестровья. Если в других поселениях мы находили отдельные орудия из кремня и кости, то на Днестре недавно обнаружены остатки древних мастерских, где изготовлялись многочисленные ножи, серпы, скребки, наконечники стрел и другие орудия из кремня. Судя по найденным нами моделям жилищ и статуэткам, трипольские женщины были не только хозяйками в своих домах, но и участвовали в обработке полей, снятии урожая, занимались приготовлением муки из зерна на ручных жерновах. Мужчины охотились на дикого зверя и занимались рыболовством.

* * *

Родовые поселения Коломийщина-II, Владимирова и др., изученные нашей экспедицией, можно сравнить, с одной стороны, с такими же поселениями, известными в Юго-Восточной Европе, с другой — с селениями, известными у племен индейцев Мексики и Центральной Америки. Не останавливаясь подробно, замечу только, что Морган в работе, широко использованной Ф. Энгельсом в его труде «Происхождение семьи, частной собственности и государства», пишет: «Где бы ни установилось господство родовой организации, мы видим, как правило, что отдельные семьи, объединенные близкими родственными отношениями в общие домохозяйства, устраивают общий запас продовольствия, добытого рыбной ловлей, охотой и культурой маиса и других растений. Семьи эти строили большие дома, достаточно обширные для размещения нескольких семейств, и можно считать общим явлением, что во всех частях Америки туземного периода люди жили не отдельными семьями в отдельных домах, а обширными, многосемейными домохозяйствами».

Рад исследователей, путешествовавших по долине Колумбии, давал описания поселений индейских племён. Дома индейцев имели несколько очагов и вмещали несколько семей; по описаниям, сделанным в XVI веке, селения состояли из 17 домов, каждый из которых был настолько обширен, что в нем жило несколько семейств по 20–25 человек; в доме было несколько отдельных очагов. Дома в таком поселке были размещены по кругу.

Пшеница и ячмень

Изучение жилищ родового поселения Коломийщины и Владимировки дало новые материалы для характеристики хозяйственной жизни Триполья. Ещё Хвойко открыл в раскопках трипольских памятников остатки культурных растений и в своём докладе на XIII археологическом съезде поднял вопрос о земледелии в Триполье и о местном его происхождении.

Какими же данными располагают сейчас археологи по этому вопросу? Во время раскопок поселения Коломийщины-I мы обратили внимание на то, что слабо обожжённая обмазка, из которой строят основу стен, пол, печь и другие части в трипольском доме, содержит в глиняной массе растительную примесь в виде зерён и мелких частей колосьев хлебных злаков. В результате производившихся специальных исследований этого рода растительных отпечатков было обнаружено налиме следов выгоревшего зерна, мякины, жмыхов, пшеницы, ячменя и проса. Так мы нашли ещё одно убедительное доказательство тому, что племена, жившие в Днестровско-Днепровском бассейне в эпоху Триполья, занимались мотыжным земледелием и возделывали пшеницу, ячмень и просо.

Сосуды с чёрной и красной росписью

Сосуды с чёрной росписью

Раскопки на поселении Коломийщина-II помогли нам узнать, как древние трипольцы обрабатывали землю и снимали урожай злаков. Мы нашли костяной серп больших размеров, сделанный из лопатки быка или коровы. Этим серпом древняя жница срезала колосья. Но, видимо, более распространенным был способ срезывания колосьев кремневыми пластинами, которые вставлялись в костяную или деревянную основу серпа.

В примеси глиняной обмазки не обнаружено ни соломы, ни целых колосьев. В то же время среди отпечатков половы часто попадаются отпечатки зерен, иногда не освобождённых даже от колосковых плёнок. Это дает некоторое основание предполагать, что, во-первых, при сборе урожая, возможно, снимали не все растение полностью, а только одни колосья, без соломы, во-вторых, способ обмолота, очевидно, был таков, что колосья хотя и раздроблялись на мелкие части, но зерно при этом полностью не вымолачивалось и не очищалось от пленок, вследствие чего значительное количество его оставалось в мякине, в жмыхах и вместе с растительной примесью попадало в глиняную обмазку. Возможно, что колосья просто растирались между ладонями или же растаптывались ногами, как это до сих пор практикуется у некоторых народов.

Если способ молотьбы у древних трипольцев остаётся пока ещё не разъяснённым, то способ переработки зерна можно установить с достаточной отчетливостью. Обычными орудиями для размола зерна были каменные зернотерки: каждая состоит из двух частей — нижнего широкого плитообразного камня с верхней выглаженной, часто слабо вогнутой рабочей стороной и верхнего небольшого камня (песта) шаровидной формы. Материалом для зернотёрок служили наиболее распространенные местные разновидности камня: гранит, гнейс, песчаник и т. д.

Реконструкция трипольских жилищ

В трипольских жилищах зернотерки обычно находятся неподалеку от больших сосудов, служивших вместилищами для хранения запасов. Они размещаются у противоположной от печки стены или же вблизи печей, рядом с большими чашами и горшками, которые служили посудой для приготовления пищи. На модели древних трипольских жилищ (Сушковка, Попудня) рядом с зернотеркой, помещенной на особом возвышении, изображена женская фигурка, склоненная над зернотеркой и растирающая зерно. Эти модели рассказали нам о том, как трипольские женщины превращали зерно в муку.

Изображение быка

За последние годы советские палеонтологи (учёные, изучающие древний мир вымерших животных) совместно с археологами работали над изучением и определением костных остатков, обнаруженных на трипольских поселениях, в частности изучали костные остатки поселений Коломийщины и Владимирова. Кости животных, в большинстве связанные с кухонными остатками, были найдены на поселениях в так называемых ракушечных кучах. Кости находятся в сильно раздробленном состоянии и свидетельствуют об употреблении в пищу мяса и об извлечении костного мозга. В. И. Громова, изучавшая костные остатки из трипольских поселений, установила две породы быков в Триполье; одна — мелкая, тонконогая, с короткими рогами, размерами сходная с русскими северными породами (владимирскими, ярославскими) и низкорослым торфяным скотом западноевропейского неолита (т. е. с тем типом скота, кости которого были найдены на стоянках в торфяниках); другая порода очень крупная, размерами равная нашему черкасскому быку, а иногда и превосходящая его и достигающая размеров дикого тура.

Наибольшее количество костей на поселении Коломийщина принадлежит, по определению палеонтологов, домашнему быку, причём до сих пор мы не имеем данных для решения вопроса о происхождении этого животного. Кости домашнего быка из Усатова почти не отличимы от костей тура, и некоторые палеонтологи склонны рассматривать подобное явление как свидетельство недавности приручения тура на Усатовском поселении.

На поселении в Петренах также известен бык крупной породы. Кроме костей, в Петренах интересны изображения быков, переданные в скульптуре и в росписи. Мы знаем и статуэтки, в полусхематической форме передающие и длиннорогих быков и быков с короткими, расходящимися рогами. Кроме того, среди петренской расписной керамики имеются изображения быков, выполненные черной краской, в стилизованной условной манере передающие полу фантастических быков с когтями. Скульптурные головы быков с большими рогами помещаются чаще всего на краях сосудов, предназначавшихся для приготовления пищи.

Бык, игравший в хозяйстве Триполья значительную роль как животное, доставляющее большое количество мяса, и корова, дававшая молоко, являлись объектом культа, существовавшего в эту эпоху во всем Средиземноморье и Дунайско-Днепровском бассейне, чем и объясняется распространенность изображений этих животных, Фигурки быков и расписные изображения известны во многих трипольских поселениях, а также среди западноевропейской спирально-ленточной керамики, как, например, костяная пластинка из Бильче-Злате, изображающая бычью голову.

Наряду с быками известны фигурки коров, как, например, фигурки из Сушковки.

Из Кошиловцев известна интересная фигурка быка с чепраком, которая связывается некоторыми учеными с празднествами в честь быков на Крите.

Из раскопок в Румынии заслуживают внимания находки глиняных и золотых рогов быка.

Два кинжала и топор из меди

На многих трипольских поселениях найдены кости овец и коз. Этих: же животных мы видим изображенными на сосудах и в виде маленьких глиняных фигур. На одном из расписных сосудов из Крутобородинцев изображены коза и козёл; на этом же сосуде нарисован олень.

Среди культурных остатков на трипольских поселениях имеется значительное количество костей домашней свиньи. Находки показывают, что свиноводство было широко развито в тех местах, где были дубовые леса и где существовало зерновое хозяйство. Скульптурные изображения свиньи из Пьянишково и Кошиловцев дают возможность исследователям говорить о двух породах свиней — дикой и домашней. Мясо свиньи служило хорошей пищей человеку, и благодаря плодовитости свинья могла доставлять трипольцам значительные запасы.

В Триполье известна ещё одна порода домашних животных — лошадь, однако количество костей лошади весьма малочисленно. Учёным предстоит решить вопрос — принадлежат ли эти кости дикой лошади или в Триполье известна уже домашняя лошадь.

Можно предположить существование домашней лошади на поздней стадии Триполья, в Усатове. Об этом свидетельствует находка части конской сбруи, а именно костяной псалии.

Мы знаем несколько изображений лошади Триполья, как, например, скульптурная голова лошади из Сушковки, рисунки лошади на сосудах из Кошиловцев, Бяльче-Злате. Однако этих изображений значительно меньше, чем изображений других животных.

Остатки костей собаки широко известны в трипольских поселениях: и без сомнения носят признаки домашних животных. По своей породе собаки должны быть некрупными, близкими, если судить по рисункам, к лайкам и овчаркам. На некоторых рисунках, например из Шипениц, можно видеть изображение породы больших гончих догов. На раскопках в Петренах найдены расписные сосуды с условно стилизованными собаками — фантастическими существами с когтями, охранявшими стада и селения.

О чём рассказал жолудь

При раскопках трипольских поселений встречаются и кости диких животных, В ту эпоху человек охотился на благородного оленя, лося, козулю, бобра, кабана и зайца.

Кости диких животных, найденные на трипольских поселениях, говорят о существовании в полосе Трипалья лесов. Это подтверждают и находки угля, анализ которого показал, что здесь жгли дуб. Очевидно, дубовые леса росли по склонам балок и по берегам речек, протекавших вблизи поселений.

Древние трипольцы охотились при помощи лука и стрел. На поселении Коломийщина и во Владамировке мы нашли наконечники стрел, сделанные из кремня. Все они небольших размеров, треугольной формы, с прямым основанием или с небольшой выемкой.

Трипольцы занимались и рыболовством. Специально обточенные гальки из местного известняка служили грузилами для рыболовных сетей. Мы нашли также и глиняные грузила округлой формы и рыболовные крючки.

Как-то во время раскопок мы обратили внимание на комок глины с отпечатками желудей. Эта глина сохранилась среди обломков на развалинах печей. Можно предположить, что сушившиеся в печи жолуди попали в обмазку во время: ремонта печи.

Отпечатки желудей представляют большой интерес: подобные материалы ещё не отмечались в существующей археологической литературе. Они проливают свет и на природу, окружавшую поселения в древности, и на некоторые моменты производственной и бытовой жизни. Поселение, несомненно, располагалось неподалёку от леса, в котором рос дуб. Это подтверждается также находками дубовых углей в развалинах той же печи. Несомненно также, что жолуди наряду с плодами, стеблями и корнями многих диких растений служили предметом лесного собирательства.

Эта находка показывает, что собранные жолуди сушили в закрытых: печах, потом их растирали на зернотерках и муку примешивали в тесто при изготовлении хлеба. Это предположение вполне вероятно, если вспомнить, что древнейшим видом хлеба был именно желудевый хлеб.

Одежда трипольских женщин

Об одежде трипольцев мы прежде всего узнаём по тем же глиняным статуэткам. Наряду с изображением прически и с ожерельями на некоторых статуэтках, особенно женских, показаны различные детали одежды. Так, чаще всего обозначен на талии пояс с концами, свисающими по бокам. Известен свисающий спереди передник в виде треугольника, часто украшенный точками. На одной из статуэток Коломийщины-I изображён как бы корсаж, открытый спереди на груди и углом спускающийся на спину. Трипольцы, несомненно, владели ткацким мастерством. Об этом говорят и обозначения одежды на женской скульптуре и другие находки. Во многих жилищах были найдены глиняные пряслица удлинённо-кубической формы. Это — остатки грузил от ткацкой основы, существование которой, несомненно, следует предполагать в эпоху Трнполья. Сами ткани в раскопках до нас не дошли. Однако о них мы отчасти можем судить по отпечаткам ткани, сохранившимся на днищах трипольской посуды. Повидимому, в момент лепки на основание, куда становился сосуд, подкладывался кусок ткани. На сосудах (кроме отпечатков тканей на днищах) постоянно встречается ещё орнаментация из прямо или наискось перевитой верёвочки, что также говорит об искусстве плетения. Все эти данные вместе с существовавшим тогда плетением рыболовных сетей говорят о существовании в эпоху Триполья тканей и примитивного ткацкого станка, который известен в виде натянутой основы из ниток с грузилами на концах, Такие станки были у многих примитивных народов.

В раскопках в Поднестровье мы нашли новое доказательство тому, что ткани изготовлялись из растительных волокон. Среди прочих находок в развалинах трипольского дома мы нашли обугленные нитки. Анализ их в специальной лаборатории показал, что это нитки из растительных волокон. На одном из днищ сосудов сохранились следы шерстяного вязания. Видимо, женщины Триполъя ещё пять тысяч лет тому назад умели стричь овец и коз и шерсть домашних животных употребляли для приготовления шерстяных тканей.

Нам трудно себе представить подлинный облик трипольцев, их лица, одежду, украшения, Но если принять во внимание все наши находки и учесть, каким мастерством, каким искусством владели древние земледельцы, мы можем предположить, что одежда их была так же украшена разнообразным орнаментом, как украшались сосуды и статуэтки из глины. Если трипольские гончары владели секретом растительных красок, то они могли их использовать также для окраски пряжи. И весьма возможно, что трипольские женщины, так же как позднее и скифские женщины — их дальние потомки, украшали свою одежду причудливой вышивкой.

Изучение памятников трипольской культуры показало нам, что древнейшие земледельческие племена Поднепровья прошли сложный путь исторического развития. Мы установили раннюю, среднюю и позднюю стадии развитая их культуры. Последняя относится к началу II тысячелетия до нашей эры. Это было время, когда древние земледельцы все больше внимания уделяли скотоводству. Необходимость искать пастбища заставила первобытных скотоводов осваивать заливные луга речных долин. Они перегоняли стада по мере надобности и делали остановки на дюнах. Найденные нами остатки временных стоянок подтверждают это предположение учёных.

Но занятие скотоводством не оторвало трипольцев от земледелия. Попрежнему развивается земледелие. Но поселения позднего Триполья уже выглядят по-иному. Постепенно исчезают большие глинобитные дома, где садилось несколько семей рода. Появляются небольшие жилища, напоминающие землянки (с одним очагом), которые могут вместить одну небольшую семью. В эту пору появляются и курганные погребения, которые сохранили для нас немало ценных памятников культуры позднего Триполья.

Находки в трипольских курганах говорят о том, что во II тысячелетии до нашей эры трипольцы входят в соприкосновение с племенами левобережного Днепра. Увеличивается обмен. Появляются изделия из меди, серебра и золота, проникающие из Малой Азии и районов Прикарпатья.

Позднее у скотоводческих племён, стоявших уже на стадии патриархально-родовых отношений, развиваются новые приёмы гончарного искусства; преимущество получают шаровидные сосуды и сосуды, украшенные шнуровым орнаментом. Мы видим в этот период, как закономерно развиваются новые типы керамики. Кстати, западноевропейские буржуазные археологи пытаются доказать, что новые типы керамики появляются в результате миграции (т. е. в результате переселения). Это утверждение опровергается находками советских археологов, которые имеют возможность на примерах материальных памятников доказать самобытность данной культуры.

Трипольская экспедиция располагает сейчас огромным материалом: большим количеством памятников Триполья, собранных на обширной территории — от притоков Припяти на севере до берегов Чёрного моря на юге. На всём этом громадном пространстве мы увидели трипольские поселения со своей самобытной и оригинальной культурой. Мы имели возможность проследить сложный процесс развития земледельческих племен от самого раннего этапа, когда первые земледельцы владели лишь мотыгой из рога оленя, и до позднего этапа, когда, уже через тысячелетие, трипольцы воспользовались первыми находками меди и начали изготовлять медные орудия.

Полученные нами материалы Триполья доказывают огромную общность в системе земледельческих хозяйств и орудий производства на всей территории Приднепровья и Дунайского бассейна.

Мы увидели пути развития и культурные связи у племен далеких областей Днепра, Буга, Днестра, Дуная и Балкан с древними народами Средиземноморья и Малой Азии. Эти культурно-исторические связи в III и II тысячелетиях до нашей эры указывают на самостоятельный характер и самобытность местной культуры.

Эти выводы советских археологов опровергают различные теории о возникновении трипольской культуры где-то далеко на востоке или западе и окончательно разбивают концепции фашистских фальсификаторов истории, которые используют трипольский материал с целью доказать, что восточные и юго-восточные пространства были еще в глубокой древности покорены «полноценной северной расой» путем «военной оккупации».

Находки в поселениях позднего Триполья доказывают теснейшую связь трипольских памятников с памятниками эпохи бронзы в Причерноморье.

В противоположность славянским ученым, немецкие фашистские археологи стремились «доказать», что прародиной индоевропейских племён являлась Северо-Западная Европа. Они стали называть эти племена индогерманскими. По их утверждениям, в конце неолита — начале эпохи бронзы эти племена вторглись в Днепро-Дунайский район и будто бы принесли с собой более высокую культуру.

Работы Трипольской экспедиции, многочисленные находки и обширные научные исследования советских археологов со всей убедительностью доказали несостоятельность этой теории. Памятники материальной культуры в результате раскопок советских археологов по-новому осветили одну из интереснейших страниц древней истории нашей Родины.

Пять тысяч лет отделяют нас от людей трипольской культуры. Не легко было прочесть летопись жизни трипольских племен. Не легко было найти памятники Триполья — этих немых свидетелей далёкого прошлого. Много понадобилось упорного труда, настойчивой исследовательской работы. И надо сказать, что только в условиях социалистического государства стало возможно с такой широтой и размахом поставить исследовательскую работу, как это удалось советским археологам.

Хвойко и другие исследователи прошлого века, имея возможность производить небольшие раскопки, смогли добыть лишь отдельные интересные находки Триполья. Мы имели материальные средства, чтобы изучать большие площади, и потому нам удалось раскрыть целые родовые поселения, неведомые прежним исследователям.

Если учёным прошлого века удалось разгадать лишь отдельные черты трипольской культуры, прочесть едва заметные строки этой далекой истории, то перед советскими учеными раскрылась увлекательная история древних племен. Мы увидели культуру наших далёких предков во всем ее многообразии. Мы узнали; когда зародилось земледелие, ставшее источником человеческой жизни и благополучия миллионов людей.

Находки в древних поселениях Триполья помогли нам глубже понять людей, о которых мы знали очень мало. Мы узнали о том, что они владели искусством гончарного дела, художественной росписью, скульптурой, были отличными строителями и ткачами. Судя по женским скульптурам, найденным нашей экспедицией, трипольские женщины умели украшать свои одежды, делать нарядные прически, носили бусы, любили изящную посуду и украшали свои жилища причудливой росписью, во многом напоминающую стенную роспись украинских хат.

Совершив небольшое путешествие в «далёкое прошлое», мы смогли быть свидетелями того, как зарождались древние верования, искусство, как женщина становилась главой семьи. Мы узнали о том, на каких диких животных охотился древний человек, какие домашние животные были в хозяйстве этих племен.

Находки на древних поселениях Триполья помогли нам увидеть, как развивалась и расцветала культура наших предков на той самой территории, где несколькими тысячелетиями позднее начнут свое развитие славянские племена.

Памятники трипольской культуры, изучаемые нашей экспедицией из обширных пространствах современной Украины, Молдавии и Прикарпатья, являются важнейшими историческими источниками, рассказывающими об одной из интереснейших страниц в истории народов нашей Родины.

Часть третья. УРАРТУ Б. Б. Пиотровский, доктор исторических наук, лауреат Сталинской премии

Гибель Мусасира

Крупнейшие археологические открытия середины XIX века в области изучения Древнего Востока ознакомили весь мир с великолепными памятниками ассирийской культуры, обнаруженными при раскопках дворцов ассирийских царей.

В 1846 году в Париж были доставлены древности, откопанные Эмилем Ботта, французским консулом в Мосуле, на холме, занятом небольшой деревушкой Хорсабад и скрывавшем под собою развалины дворца царя Саргона. В Лувре, в крупнейшем музее Франции, для всеобщего обозрения были выставлены гигантские статуи крылатых быков с человеческими головами, охранявших вход во дворец, украшавшие стены парадных зал каменные плиты с рельефами, с изображениями царя, его свиты, придворного быта, военных походов, а также много других памятников ассирийской культуры VIII века до нашей эры.

Несколькими годами позже Британский музей в Лондоне обогатился подобными же древностями, происходящими из раскопок Генри Лэйарда во дворцах других ассирийских царей, и оттуда были доставлены гигантские статуи фантастических крылатых быков — хранителей входа во дворец, многочисленные рельефы с изображениями, а в 120 ящиках были привезены различные предметы, обнаруженные в дворцовых кладовых. Раскопки Лэйарда были очень удачными: во дворце царя Синахериба в древней столице Ассирии — Ниневии ему посчастливилось найти множество глиняных табличек, покрытых клинописью, представлявших собою архив и библиотеку царя Ашурбанипала, внука Синахериба. Продолжатель работ Лэйарда, Ормузд Рассам, в другом дворце Ниневии, во дворце уже самого Ашурбанипала, обнаружил вторую часть архива и библиотеки. Глиняные таблички оказались сложенными на полу зала, украшенного широко известными рельефами, изображающими царскую охоту на львов. На одном из них в стремительно несущейся колеснице изображен Ашурбанипал, поражающий могучих зверей; позади колесницы в предсмертных судорогах корчатся поверженные животные. Изображения льва и львицы с этих рельефов Ашурбанишла всем известны.

В одном из помещений дворца Синахериба, раскопанных Лэйардом, оказались остатки архива, состоящего не из глиняных табличек, а из документов другого рода, а именно папирусов, наподобие древнеегипетских, но не с иероглифическим, а с арамейским письмом, ставшим в VIII–VII веках до нашей эры всеобщим письмом на древнем Востоке. Папирусные документы не сохранились, они сгорели, и в кладовой, кроме золы, остались только глиняные печати — буллы, скреплявшие папирусные свитки. На одной из таких булл оказались оттиски печати египетского фараона Шабаки и Синакериба.

Раскопки этих дворцов ассирийских царей, давшие великолепные образцы древневосточного искусства, содействовали быстрому развитию новой науки о Востоке — ассириологии.

Ассирийские клинописи, летописи царей, сообщали много исторических сведений, красочно рассказывали о походах, о покорении вражеских стран, называли имена народов и государств, с которыми Ассирия находилась и в мирных и во враждебных отношениях. Ассирийские изобразительные памятники часто иллюстрировали описанные летописями походы, изображали осаду вражеских крепостей, угон пленных и захват добычи, а также посольства с дарами, приносимыми ассирийским царям.

В 1878 году Ормузд Рассам, при раскопках дворца Салманасара III, на холме Балават, неподалёку от развалин Ниневии, нашёл бронзовые листы, которыми были обиты ворота дворца или храма. Эти листы были покрыты изображениями, расположенными рядами, снабжёнными краткими клинообразными надписями. Тут были изображены продвижение ассирийского войска в горных местностях, посещение пещер у истоков реки Тигра, осада и штурм вражеских крепостей, угон пленных и захваченного скота, жертвоприношения в честь побед и принесение даров побежденными.

Несколько изображений относится к походам, совершённым в первые годы правления Салманасара III и направленным против находившегося на севере от Ассирии царства Урарту. На одной из обивок дано целое повествование: на ней представлены события связанные, но разновременные и происходившие в различных местах. Из укрепленного военного лагеря выступает ассирийское войско — колесницы и пехота, направляющиеся к вражеской крепости. Крепость, расположенная на горе, изображена горящей, она осаждается с двух сторон, и ассирийские воины штурмуют ее при помощи лестниц, приставленных к стенам. Внутри крепости среди огня видны ее защитники — лучники и копейщики. Над изображением пояснительная надпись: «Город Сугуниа, Арама Урартского». Справа от сцены штурма крепости изображена группа пленных урартов, угоняемых ассирийцами. Они изображены со связанными руками и колодками на шее.

Далее изображён переход ассирийского войска — колесниц, конницы и пехоты — через три горных перевала. Заканчивается всё изображением жертвоприношения на берегу озера. На скале высечено изображение царя, перед которым помещён жертвенник и культовые предметы. Жертву приносит сам Салманасар, рядом с ним два жреца, а позади музыканты, за ними жертвенные животные — быки и бараны. Два ассирийских воина бросают в озеро куски мяса. Сверху пояснительная надпись: «Статую (изображение моё) у моря страны Напри я поставил, жертвы богам моим я принёс».

Летописи Салманасара III описывают эти события так: «К Сугунии, крепости Арама Урарта, я приблизился, город обложил, захватил я, убил много их воинов, увёз добычу, кучу из голов сделал я напротив их города, 14 поселений его области сжёг я огнём. От Сугунии я ушёл, спустился к морю Наири (озеру Ван), моё оружие омыл я в море, жертву принёс я моим богам».

Из тех же летописей мы узнаём, что все эти события происходили в 860 году до нашей эры, в первый год правления Салманасара III. Но на рельефах Балаватских ворот имеются изображения, относящиеся также к другим, более поздним походам ассирийского царя, в частности к походу в 858 году до нашей эры, предпринятому против того же урартского царя Арама. На рельефах имеются изображения брошенного и горящего города Арзашку, битвы ассирийцев с урартами и отступление урартов в труднодоступные горы. И этот поход красочно описан летописями: «К Арзашку, царскому городу Арама Урарта, я приблизился, Урарт Арам испугался горечи моего сильного оружия и сильной битвы и оставил свой город. В горы Аддури он поднялся; за ним поднялся в я, сильную битву устроил я в горах, 3400 воинов поверг я своим оружием, как Адад тучу над ними пролил я дождём, их кровью окрасил я гору как шерсть, его лагерь я захватил, его колесницы, всадников, коней, мулов, телят, имущество и богатую добычу привёл я с гор. Арам, свою жизнь спасая, убежал на недоступную гору. В моёй могучей силе, как тур, раздавил я его страну, поселения превратил в развалины и сжёг огнём. Город Арзашку и поселения его округи захватил, разрешил и сжёг огнём».

По тексту летописи Салманасара III видно, что в IX веке до нашей эры в районе озера Ван возникло новое, вступившее в борьбу с Ассирией, царство, которое ассирийцы называли Урарту.

Салманасар III не мог сломить сопротивление Урартского царства, положение которого в начале VIII века до нашей эры настолько упрочилось, что оно стало не только опасным соперником Ассирии, но и заняло главенствующее положение среди государств Передней Азии.

Не только рельефы Балаватских ворот сохранили нам ассирийские изображения урартов, дали нам возможность узнать облик их воинов, характер их крепостей, расположенных в горах. Дворец Саргона, раскопанный Ботта, также дал целый ряд рельефов, изображающих войны ассирийцев с урартами, но уже в конце VIII века до нашей эры, когда окрепшая Ассирия снова стала восстанавливать свое утраченное положение. В двух залах дворца были открыты рельефы с изображением похода против Урарту, снаряженного в 716–714 годах до нашей эры. К сожалению, многие из них дошли в сильно поврежденном виде. На этих рельефах изображена осада и взятие крепостей на южном побережье озера Урмии, крепостей ближайшего союзника урартов — Манейского царства, изображён увод пленных, продвижение войска в горных местностях и разграбление урартского храма в области Мусасир.

Салманасар III приносит жертву на берегу озера Ван (рельеф на бронзовой обивке ворот из дворца Салманасара III

Поход Саргона 714 года до нашей эры хорошо известен по целому ряду письменных ассирийских документов. В архиве Ашурбанипала, открытом в Ниневии, сохранились подлинные донесения разведчиков, посланных в Урарту. Эта письма и сводки сообщений, составлявшиеся для Саргона, свидетельствуют о тщательной подготовке трудного похода.

Дошёл до нас и один литературный текст, красочно описывающий поход Саргона, Это большая глиняная табличка с 430 строками клинописного текста, помещенного на обеих её сторонах в четырех столбцах.

Учёным удалось всё же точно установить её происхождение, так как небольшой обломок этой же таблички был найден при раскопках ассирийского города Ашура. Текст был доставлен в храм участником похода и одним из ассирийских разведчиков Табшар-Ашуром. Он подробно описывает выступление войска, продвижение его в горах, битвы, добычу и победоносное возвращение. При продвижении армии Саргона урартский царь Руса, следивший за действиями своего противника, выступил в поход и зашел в тыл ассирийцам. О том, что Руса вместе со своими союзниками, вождями горных племен, поднялся на гору Сохенд и в ущелье построил свою боевую армию, Саргон узнал от своего разведчика Бел-Иддина. В Ниневийском архиве сохранился и подлинник этого донесения, сообщавшего о нахождении урартского царя в тылу ассирийцев и о том, что Руса приказал своим начальникам: «Собирайте ваши воинские силы для истребления царя Ассирии». Саргон принял решение немедленно и внезапно напасть на урартов и, взяв с собой отряд конницы, в своей боевой колеснице внезапно, среди ночи, напал на урартский лагерь и нанёс урартам жестокое поражение. «Ущелья гор были заполнены их трупами, — рассказывает текст Саргона, — и кровь убитых текла, как река». Урартские воины не выдержали этого нападения, сам царь Руса бросил свою боевую колесницу и спасся верхом на кобыле. В образной форме переданы испуг и отчаяние урартского даря: «Подобно ночной птице, которая летит перед орлом, сердце его трепетало от страха; подобно человеку, который пролил кровь, покинул он Тушпу, свою царскую резиденцию; подобно животному, которое бежит перед охотником, достиг он склонов своих гор». Поражение войск Русы было настолько сильным, что при дальнейшем своём продвижении ассирийская армия не встречала никакого сопротивления и победоносно прошла через всю страну.

Красочно описывается взятие урартского города Улху, построенного царём Русой. Текст рассказывает: «Царь Руса, правитель их (т. е, урартов), по желанию сердца своего указал выход вод, он вырыл канал, несущий проточную воду, воду изобилия, как Евфрат, он заставил течь. Он вывел бессчетные арыки от его русла и воистину оросил нивы… как дождь пролил плоды и виноград, 300 имеров посева, хлеба при урожае он дал течь». Таким образом, пустынная местность была превращена в цветущий район, к городу была подведена питьевая вода, и безводные участки стали орошаться каналами. Жители города Улху, узнав о приближении ассирийцев, бросили свой город и скрылись в горах. Ассирийские воины ринулись «подобно урагану и ливню», сметая все на своём пути, и, вступив а город, сразу же приступили к его разрушению. Каменная стена города была разгромлена, разрушена, как «глиняный горшок», и сравнена с землёй. «Полные закрома города» и винные погреба были отданы ассирийскому войску на разграбление. «Устье канала была запружено, и его воды превращены в болото». Во всём районе «гремел грохот железных топоров», сады вырубались, а срубленные деревья складывались в кучи и тут же сжигались. Посевы были уничтожены до последнего колоса, а луга вытоптаны конницей и пехотой. На своём обратном пути в Ассирию Саргон внезапно принял решение направиться в горную страну Мусасир, правитель которой Урзайа был союзником урартского царя. Путь лежал «между горами высокими, гребнями возвышенными, остриями трудных гор, которые исключают всякое описание. Между ними нет пути для продвижения пехоты, внутри их образуются могучие водопады, шум падения которых на милю гремит, как гром». Эти горы были покрыты труднопроходимыми лесами, и текст таблички, составленный от имени Саргона, говорит, что там «никакой царь ещё не проходил, и властитель, бывший до меня, не видел их пути. Их большие стволы я срубил и затем крупные острия (скал) медными кирками вытесал. Дорогу узкую, тропинку, которую пехотинцы прошли бочком, для прохода моих войск я устроил, колесницу ног моих я положил на затылки людей, а я верхом на лошади стал во главе моего войска».

Внезапно подступив к Мусасиру, ассирийское войско «подобно саранче» покрыло всю местность. Правитель Мусасира Урзана бежал в горы, и Саргон вступил в Мусасир без сопротивления и предал его разрушению к разграблению.

Во дворце Урзаны всё содержимое кладовых стало добычей ассирийского царя. Текст Саргона приводит длинный перечень захваченной добычи, причём одного только золота было взято около 1040 килограммов, а серебра 5060. Добыча в храме бога Халди оказалась ещё более значительной. На рельефах дворца Саргона, известных нам по рисункам художника Фландена, сотрудника Ботта (сами рельефы погибли в водах Тигра при их перевозке), сохранилось изображение разграбления ассирийцами Мусасирского храма, причём это изображение прекрасно иллюстрирует данные текста. В центре сцены изображён храм с двускатной крышей и фронтоном, сооружённый на высокой платформе. В левом верхнем углу изображён ассирийский чиновник, ведущий счёт захваченным богатствам. Перед ним стоят два писца, один из которых записывает клинописью на глиняной табличке, а другой арамейским письмом на папирусе. Рядом, на другом рельефе, изображалось взвешивание добычи на весах.

Разграбление Мусасирского храма в 714 г. до нашей ары. Рельеф из дворца Саргона

Согласно тексту на табличке из Ашура в храме, кроме громадного количества золота (цифра не сохранилась), было захвачено около 500 килограммов серебра и свыше 109 тонн меди в слитках. Текст дает подробное описание отдельных предметов, захваченных в храме.

Было взято шесть золотых щитов, которые «в его жилище (т. е. храме бога Халди) висели справа и слева» и были украшены головами собак, двенадцать серебряных щитов с головами драконов, львов и туров. По описанию, эти щиты совершенно совпадают с изображенными на рельефе из дворца Саргона. На фасаде храма висят круглые щиты, украшенные головами собак; подобные щиты имеются и в руках ассирийских воинов, уносящих добычу. В храме находились также большие бронзовые статуи, как статуя даря Аргишти, весившая около 2 тонн, и статуя Русы на колеснице. Но, кроме этой монументальной скульптуры, в Мусасирском храме имелась бронзовая корова с теленком, о которой рассказывает текст и которая изображена перед фасадом храма на рельефе дворца Саргона, Около входа в храм помещены две статуи «великих привратников», также из бронзы.

Разгром Мусасира сильно ослабил Урарту, лишив его не только союзника, но и защитника с юга. Летописи Саргона рассказывают, что когда «Руса услыхал, что Мусасир разрушен, его бог Халди увезён, то собственной рукой, железным кинжалом своего пояса, лишил себя жизни». Так окончился поход Саргона, снаряжённый в 714 году до нашей эры против Урарту, хорошо нам известный по ассирийским изобразительным памятникам и клинообразным текстам.

Но и это крупное поражение не сломило окончательно мощь Урартского государства, которое продолжало ещё существовать и даже пережило своего постоянного соперника — Ассирию. В дворце Синахериба в Ниневии, в части; построенной Ашурбанипалом, сохранился рельеф, изображающий прием урартских послов в городе Арбеле после взятая Суз Ассирийский царь заставил присутствовать их при жестоких казнях мятежников-эламитян.

Изобразительные памятники, открытые в ассирийских дворцах в середине и во второй половине XIX века, расшифровка ранее найденных и вновь открытых клинописных текстов давали большой и весьма интересный материал о некогда могучем государстве Передней Азии — Урарту, с которым ассирийцам с переменным успехом приходилось вести упорную борьбу. Естественно, что и рельефы во дворцах ассирийских царей и летописи отмечали только победы ассирийцев, умалчивая о поражениях и об успехах урартов.

Исследователи ассирийских древностей открыли научному миру забытое мощное государство Урарту, упоминающееся в библейских легендах под именем Арарат. Изучение этого интереснейшего государства древнего Востока привлекло к себе большое внимание.

Но в то время, когда ассириологи впервые публиковали изображения и тексты из ассирийских дворцов, они не подозревали, что интерес к этому древнему царству возник уже давно и первые попытки его исследования были предприняты еще до первых раскопок Ботта в 1843 году, до того, как рельефы дворца Саргона рассказали о жестокой и упорной борьбе Ассирии с царством Урарту.

Первые находки памятников Урарту

В «Истории Армении», написанной армянским средневековым историком Моисеем Хоренским, приводится легенда об армянском царе Ара Прекрасном и об ассирийской царице Шамирам. Согласно этой легенде, Шамирам, после смерти своего возлюбленного, из Араратской долины — плодороднейшей области среднего течения реки Аракса — отправилась на юг, в гористую часть страны.

«Объездив множество мест, достигает она Соленого озера, с восточной его стороны, и видит расположенную у берега продолговатую гору, по длине тянущуюся к западу, в северной части пологую, в южной же вздымающуюся к небу и обрывающуюся крутым утёсом. К югу от него и к востоку от горы раскинулась обширная долина, переходящая в снижающееся к берегу озера ущелье, изобилующее питьевой водой, которая ручьями стекала с горы и сочилась из ладей и расселин», В приведенном отрывке без труда можно узнать Ванскую скалу, возвышающуюся на восточном берегу озера Вана на плодородной равнине, с трех сторон ограниченной горами. Само озеро Ван — мёртвое, поэтому армянский историк и называет его «Солёным озером»; прозрачная и постоянно изменяющая свой цвет вода озера насыщена содой и не пригодна для питья.

Ванская скала. Крепостные стены (нижняя часть кладки относится к урартскому времени)

После описания восточного побережье озера Вана Моисей Хоренский приводит рассказ о постройке царицей Шамирам города, для чего она призвала из Ассирии и подвластных ей стран людей — «двенадцать тысяч простых работников и шесть тысяч из ее мастеров, искусных резчиков на дереве, камне, меди и железе, знающих в совершенстве свое искусство».

«Спустя немного лет завершает она дивное строительство возведением крепчайших стен с медными воротами, В самом городе понастроила она множество роскошных зданий, с большим разнообразием в камней цвете, в два и три этажа, при надобности — с балконами. Мастерски распланировала она город с широкими улицами. Выстроила посреди города прекрасные купальни, достойные удивления по своим удобствам. Часть реки отвела и распределила по городу на различные нужды и на орошение парков и цветников. Другая часть реки была отведена по правому и левому берегам озера для орошения пригородных земель. Восточные, северные и южные окрестности города украсила она усадьбами и тенистыми рощами плодовые я лиственных садов и насадила много пышных садов и виноградников и много ещё достопримечательного создала она в той великолепной твердыне и населила ее множеством жителей. А все то чудесное, что сооружено было ею в нагорной части города, — непостижимо для большинства людей и неописуемо. Опоясав стенами вершину, на которую никому не взойти и не взобраться, воздвигла она там царский дворец, таинственный и страшный. Как и что там сооружено, — в точности ни от кого нам не довелось слышать, я мы не решаемся описать Достаточно сказать, что из всех царских сооружений это, как мы слышали, считается самым величественным». Далее историк приводит пространное описание пещерных помещений, высеченных в отвесных стенах Ванской скалы, и загадочных клинообразных письмен, встречающихся «во многих местах страны армянской».

Этот хорошо известный востоковедам рассказ знаменитого армянского историка и послужил причиной того, что в 1827 году Французское азиатское общество командировало в центральную часть Передней Азии — Армянское нагорье — молодого учёного Шульца. Ему было поручено обследовать и описать замечательные памятники в районе озера Ван, приписываемые Моисеем Хоренским царице Шамирам — Семирамиде.

Прибыв после долгого путешествия, в 1828 году, в Ван, Шульц энергично принялся за работу. Ему встретились клинообразные письмена, отличающиеся по форме клиньев от ранее известных, не расшифрованных ещё клинописей. Шульц стал тщательно копировать эти надписи на камнях древних построек и на скалах, и, несмотря на то, что он не имел представления ни о системе письма, ни об языке надписей, копии его оказались очень точными и ими долгое время пользовались учёные, работавшие над расшифровкой ванской клинописи.

В Ване Шульц занимался не только одними надписями; он подробно знакомился со всеми древними памятниками. Город Ван поистине был музеем древностей. Крепость на скале в нижней части своих стен сохранила ещё древнюю кладку, отличающуюся мощными размерами камней. Вся скала носит на себе следы человеческой работы. В ней высечены обширные площадки, лестницы, жолобы, а в южной отвесной стене пещерные помещения, поражавшие путешественников своими размерами.

При прогулке по городу нередко можно было видеть в кладке городских построек или же в армянских церквах камни из древних построек с клинописью.

Шульц посетил и подробно описал Ванскую скалу. По крутой тропинке, огражденной стенами, сложенными из сырцового кирпича, поднимался он на верхнюю площадку скалы. Редко для европейцев открывалась деревянная дверь, обитая металлическими пластинками и большими гвоздями, ведущая внутрь крепости, гарнизон которой состоял из дряхлого янычара и ручного медведя. В крепости находилось также несколько очень старых бронзовых пушек, имевших больше музейное, чем военное, значение. Возможно, что плохая защищённость крепости и была действительной причиной запрещения доступа в неё европейцам.

Именно поэтому описание Ванской скалы Шульца остается до последнего времени единственным. Им же даны самые подробные описания помещений, высеченных в скале, доступ в которые также был позднее закрыт.

Работы Шульца были прерваны его смертью в 1829 году. В горах, около Джуламерка, он был убит курдами, а собранные им материалы доставлены во Францию и опубликованы только в 1840 году.

После опубликования работ Шульца древности Ванской скалы, и в первую очередь клинописи, вызвали живой интерес в научных кругах.

Г. Лзйард, второй счастливый исследователь ассирийских древностей, путешествуя по центральной части Передней Азии, заехал в 1850 году в Ван и изучал здесь клинообразные надписи и древности. Он подтвердил догадку Шульца о том, что одна из надписей на Ванской скале принадлежит персидскому царю Ксерксу, сыну Дария, а другую, высеченную на громадном угловом камне циклопической стены у подножия скалы, правильно определил как ассирийскую. Им же был опубликован план и разрез знаменитых помещений, высеченных в скале и известных под названием Хорхорской пещеры, у входа в которые находился пространный клинописный текст, представляющий собою летопись урартского царя Аргишти, сына Менуа.

И после Лэйарда Ван посещали многие путешественники и учёные. Интерес к его древностям возрастал с каждым днем. Расшифровка клинообразных надписей из Вана, которые после работ 70-х годов XIX века стали относить к алародийцам Геродота или урартам ассирийских источников, решительно продвинулась вперед в самом конце 70-х годов, после работ французского ассириолога Гюйара. Он заметил, что заключительные строки многих урартских надписей имеют одинаковые знаки и предположил, что в этих случаях имеется текст угрозы нарушителям надписи. Сопоставление ассирийского текста этой формулы проклятия с урартским текстом сделало возможным правильно установить значение некоторых урартских слов и грамматических оборотов. Древности Вана привлекли внимание археологов, стремившихся добыть предметы для обогащения музеев Западной Европы и надеявшихся открыть в Ване развалины величественных дворцов наподобие ассирийских.

Но так как Ваяская скала для европейцев была недоступна, то раскопки пришлось вести на высотах Топрах-Кале, расположенных на северо-восточной окраине Ванна. Там находились развалины большой крепости, в которой в то время ещё хорошо сохранились остатки древних построек.

В 1879 году на Топрах-Кале начали копать английский консул Клэй-тон и американский миссионер Рейнольде.

Городище Топрах-Кале не оправдало их ожиданий; попадались лишь мелкие предметы, представлявшие незначительный интерес. Больше материала дали раскопки храма в северо-восточной части крепости, с которого начали свои работы Клэйтон и Рейнольде.

Были откопаны стены из камней светлого и тёмносерого цвета, сложенных в шахматном порядке. Внутри храма и около него были найдены большой каменный жертвенник, бронзовые декоративные щиты, украшенные, изображениями животных — львов и быков, бронзовые статуэтки, части мебели, обломки каменной мозаики и глиняные сосуды. От раскопок в Ване иностранцы явно ожидали большего, — они были разочарованы и не стали дальше продолжать работу.

Вещи из раскопок в основной своей части попали в Британский музей, где они и до сих пор лежат необработанными, а частью выставлены в зале ассирийских древностей. Некоторые предметы попали через Рейнольдса в Америку, но и они не стали достоянием науки.

Раскопки на Топрах-Кале усиливали страсть кладоискательства у местных жителей. Один из жителей Вана, предлагая видному арменисту К. П. Патканову в 1894 году древности для покупки, писал: «Принадлежащие мне древности обнаружены в развалинах крепости „Зымзым магара“, которая представляется скорее дворцом или большим храмом… В прошлые годы англичане покопали немного эти развалины на средства Британского музея. Было обнаружено прекрасное здание, похожее на дворец. Но, несмотря на большие расходы, они извлекли лишь щит и маленькую фигуру, подобную моим, которым английская пресса придала весьма крупное значение. Они намерены (это место) подробно исследовать. Некогда в указанных развалинах было обнаружено множество прекрасных вещей, как неимоверной величины трон, сплошь покрытый клинописью и позолоченный, но больно сообщить, что по возвращении моём из Европы я узнал, что, расколотив, его уничтожили. Я помню с детства, какое огромное количество различных фигур обнаруживали в этих развалинах, но, принимая их за проклятое дело сатаны или джинов, ударами молота разбивали и выделывали из них бронзовые сосуды или лопаты и лемехи… С целью расширения моих археологических исследований и для приобретения более ценных древностей я вынужден против своего желания продать имеющиеся у меня древности… при сем обращаюсь к Вам с просьбой предложить их в Петербургский музей». Среди предметов, предложенных к продаже, был обломок большого бронзового щита с изображениями львов и быков и бронзовая статуэтка, вероятно часть трона, изображающая слугу с веткой в правой руке и лентой, перекинутой через плечо, — в левой. Бронзовая, детально расчеканенная статуэтка была покрыта листовым золотом, а лицо сделано из белого камня, причем глаза и брови выполнены инкрустацией.

Кладоискатели, хищнически копавшие на Топрах-Кале, продавали найденные ими предметы скупщикам древностей или в иностранные консульства и миссии, где образовывались коллекции древностей и откуда они поступали в музеи Западной Европы. Через русского консула в Ване Камсаракана в 1885 году в Эрмитаж поступили высоко художественные урартские древности. Особенно обращают на себя внимание две бронзовые статуэтки от тронов, в древности покрытые листовым золотом. Одна из них изображала лежащего фантастического быка с крыльями и человеческой головой, а другая — крылатого льва с человеческим торсом и вставной головой из мягкого камня.

Много разных древностей была выкопано кладоискателями на То-прах-Кале и разошлось по рукам и частным коллекциям. Не уцелели и тесаные камни из древних построек: их растащили ванцы для своих строительных нужд. И когда в 1898 году в Ван прибыла археологическая экспедиция, во главе которой стоял австрийский историк Леманн-Гаугтт, то она обнаружила картину чудовищного разрушения городища, изрытого кладоискательскнми ямами, причем от каменных стен крепости не осталось и следа, не осталось и камней храма, исследованного в 1879–1880 годах.

Все же раскопки на этом разрушенном городище дали интересные результаты. Около фундамента храма были исследованы развалины постройки из крупных сырцовых кирпичей, повидимому, остатки дворца урартского царя, в которых были найдены обломки разноцветной каменной инкрустаций стенной панели или пола, много обломков глиняных сосудов и отдельные железные предметы. В одном из помещений оказалось 20–25 крупных сосудов — карасов, каждый ёмкостью более 600 литров. Только два из них оказались относительно целыми, остальные же представляли обломки, лежавшие кучей, В двух сосудах были найдены оружие из бронзы и железа и изделия из золота и серебра, в частности золотая дисковидная подвеска с изображением богини, сидящей на троне, и стоящей перед нею жрицы. Развалины носили явные следы пожара; в большом количестве найдены обуглившиеся куски дерева, а некоторые металлические предметы оказались оплавленными. Всё это указывало на то, что крепость на Топрах-Кале погибла при внезапном нападении.

Раскопки дали громадное количество железных и бронзовых изделий — железные топоры, молоты, вилы, ножи, бронзовые петля для запоров, чаши и многое другое. Очень разнообразны были глиняные сосуды, среди которых особенно выделялись кувшины с ручками изящной формы, имевшие красную, до блеска лощеную поверхность.

После раскопок Леманн-Гаупта на Топрах-Кале долго не производилось никаких работ. Лишь зимой 1911/12 года А. И. Орбели посетил эту крепость и произвёл небольшие раскопки, во время которых были найдены обломки красной мраморной облицовки стены с изображением быков и деревьев в орнаментальном обрамлении.

Памятники урартского искусства вызвали живой интерес русских археологов, занимавшихся Югом России, Кавказом и Закавказьем. Русские востоковеды оценили большое значение Урартского государства для истории Закавказья, и в апреле 1914 года, перед первой мировой войной, в Восточном отделении Русского археологического общества обсуждался вопрос об исследованиях в области урартской культуры. Указывалось, что древности Вана имеют важное значение для изучения древностей, находимых в различных местах в пределах России, особенно в Закавказье, где было открыто сравнительно большое количество урартских клинообразных надписей, высеченных на камнях стен древних крепостей или же на скалах, неподалеку от развалин. Указывалось также, что Ванская область является тем районом, где должны прежде всего работать русские ученые, имеющие лучшую для этого подготовку и немало потрудившиеся над исследованием ванских древностей.

Русскому археологическому обществу осуществить раскопки в Ване удалось лишь в 1915 году, причем Н. Я. Марр производил раскопки на Топрах-Кале, к тому времени совершенно разгромленном кладоискателями, а И. А. Орбели произвёл расчистку двух нищ на северном склоне Ванской скалы, на одной из которых была вырезана клинопись, скопированная в свое время Шульцем. Окрестности Вана имеют много древних памятников в виде ниш и стел, высеченных в скалах урартами, в совершенстве владевшими искусством обработки камней. С ними связаны и интереснейшие легенды, причем в этом отношении наибольшею популярностью пользовался один из самых замечательных памятников камнетесного мастерства. Это — большая ниша, имеющая форму двери, на гладкой поверхности которой вырезана жертвенная клинообразная надпись урартского царя конца IX и начала VIII века до нашей эры Менуа, сына Ишпуини.

Она высечена на склоне горной гряды Зымзым-дага, и ванцы называют её «Мхери-дур», т. е. «Дверь Мхера». Мхер был одним из героев древнего армянского эпоса о четырех поколениях сасунских богатырей, ушедший после долгого скитания по миру вместе со своим конем в скалу, и по тексту эпоса именно в скалу хребта Зымзьш-дага, Шульц о «Двери Мхера» привадил другую легенду, а именно, что за нею находится бесчисленное количество зал, в которых живут злые духи — дэвы, и что эта «железная дверь» открывается один раз в год, в «праздник святого Иоанна».

Другие ученые слышали рассказ о том, что «Дверь Мхера» связана с именем пастуха, заснувшего около двери. Во сне ему будто было открыто магическое слово или талисман — «цветок кунжута», при помощи которого можно было проникнуть внутрь скалы и овладеть хранившимися там несметными сокровищами, Пастух, проникший в скалу, не смог из нее выйти, так как забыл магическое слово Любопытно, что талисманом в этой легенде являлся цветок кунжута — сезама. Сюжет этой легенды проник и в Западную Европу, причём в ней гора, скрывающая сокровища, называется созвучно «Зымзым»: …Земси или Сезам (т. е. кунжут).

Ниши Ванской скалы, выбранные И. А. Орбели для исследования, назывались «Хазине-капуси» — «Дверь сокровищ». Ванцы рассказывали легенду, будто эти ниши ведут в помещение, заполненное золотом и драгоценными камнями, которое стерегут два стража с огненными мечами, а каждую ночь из щели около ниши выползает большой змей, который ложится около клинописи и всю ночь сторожит сокровища.

И. А. Орбели заинтересовали концы каких-то букв, выступавших из грунта, заполнявшего западную нишу. «Загадочная надпись» оказалась короткой армянской надписью, но продолжение работ, направленных на выяснение назначения ниши, дали совершенно неожиданные результаты. С каждым днём раскоп всё более и более углублялся, а пол ниши виден не был. На шестой день работ в раскопе, достигавшем уже 2 метров глубины, показался край камня с клинописью, оказавшейся верхней частью стелы с надписью, вырезанной на четырёх её гранях. Расчистка памятника тянулась долго, она казалась бесконечной и шла очень медленно; наконец, после долгих трудов обнажилась вся стела, высотой около 2,27 метра, установленная на монолитной базе 1,08 метра вышины, лицевая сторона которой была покрыта клинописью. Клинописи оказалось 295 строк, и открытый памятник по размерам своего текста мог соперничать только с большой хорхорской летописью даря Аргишти, сына Менуа. Изучение этого памятника выяснило, что текст, на нём высеченный, является летописью урартского царя Сардури, сына Аргишти, правившего в середине VIII века до нашей эры. «Дверь сокровищ» действительно хранила клад, обогативший науку, открывший забытую страницу истории могущественного древнего царства Урарту. Чем дальше учёные вчитывались в этот текст, тем интереснее и важнее он оказывался. Летопись рассказывала о поводах урартского царя, о его победах, о захвате богатой добычи и жестокой расправе с побеждёнными.

«Сардури говорит: затем направился я в страну Мана; страну захватил я, поселения сжёг и разрушил, страну опустошил, мужчин и женщин угнал я в Биайну (т. е. Ван — центр государства). Город Дарабани, крепость укреплённую, в битве захватил я, людей там покорил я, страну в мою страну включил. В том же году, затем, направились войска в Эриах, страну они захватили, поселения сожгли и разрушили, страну опустошили…». И дальше повторялась эта короткая жестокая формула, «Сардури говорит: в тот же год третий раз направился я в страну Эриах, страну захватил, поселения сжёг и разрушил, страну опустошил, мужчин и женщин угнал в Биайну, крепости там построил, страну в мою страну включил. Бога Халд и величием, Сардури говорит: пленных там я сделал, 6436 мужчин там я взял, 15 553 женщины угнал, всего 21 989 человек, некоторых убил, некоторых живыми увёл 1613 коней, 115 верблюдов, 16 529 голов крупного рогатого скота я угнал, 37 685 овец я угнал».

Страна Эрнах, о которой шла тут речь, как оказалось, была русским востоковедам давно знакома. Она находилась в Закавказье, севернее горы Арагац, и о ней упоминала надпись, обнаруженная ещё в 1862 году на скале у селения Ганлиджа, на правом берегу реки Ахурьян, Эта надпись — первая из урартских клинообразных надписей, открытых в пределах России и попавшая в свод урартских текстов из Закавказья, составленный в 1898 году видным русским ассириологом М. В. Никольским.

В летописи Сардури оказались описанными урартские походы и в другие районы Закавказья, в частности на побережье озера Севана, в горные районы, богатые скотом. В летописи Сардури описан и поход в страну Аркукини; эта страна оказалась упомянутой в надписи у селения Загалу на юго-западном побережье озера Севана, изученной М. В. Никольским в 1893 году на месте, в то время как его спутник археолог А. А. Ивановский описывал развалины крепости на скале над клинописью и многочисленные курганы, раскинувшиеся по ровному побережью озера. И в других местах побережья, у селений Келагран (Цовинар), Атамхан и Ордаклю (Лчашен), оказались клинообразные надписи, связанные с развалинами древних крепостей. Богатая археология Закавказья получила новый источник изучения — клинообразные надписи Урартского царства.

Расцвет древнего царства Урарту

Около двух веков, с начала VIII и до начала VI века до нашей эры, южная часть Закавказья входила в состав царства Урарту. На территории Армянской ССР сохранилось большое количество урартских памятников — клинообразные надписи на скалах, отмечающие завоевания и строительные работы, остатки древних крепостей — часто на труднодоступных возвышенностях в горах.

Урарту, могущественное рабовладельческое государство древнего Востока, образовалось в центральной части Передней Азии, на Армянском нагорье, в середине IX века до нашей эры. Именно тогда ассирийскому царю Салманасару III пришлось вести упорную и длительную борьбу с этим своим новым соперником, борьбу, отраженную в царских летописях и на рельефах Балаватских ворот. В конце IX века до нашей эры и особенно в начале VIII века до нашей эры наблюдается интенсивный рост территории Урарту. В это же время в центре самого царства, в городе Тушпе, сооружается грандиозный канал длиной более 70 километров, подводивший к Тушпе питьевую воду и сохранившийся дольше под именем «канал Шамирам», воздвигается много храмов, дворцов и крепостей. Урартские войска успешно противостоят ассирийцам, на западе достигают реки Евфрата, на востоке овладевают важными для обороны своей страны горными областями, прикрывавшими доступ в центр своего государства, а на севере доходят до реки Аракса.

Урартские клинообразные надписи царя Менуа, сына Ишпуими, рассказывают о снаряжении в закавказские области большого для того времени войска, состоявшего из 65 боевых колесниц, многочисленной конницы и 15 760 пехотинцев, На северных отрогах горы Арарат была построена крепость, названная Менуахинили, служившая важным стратегическим пунктом, обеспечивавшим дальнейшее движение на север, через Аракс.

Походы в Закавказье имели своей целью присоединение к Урарту плодороднейшей Араратской равнины, угон пленных из покорённых областей и захват скота в горных районах. Привлекали урартов также горы Малого Кавказа, богатые медной рудой, в которой урарты испытывали недостаток.

При Аргшнти, сыне Менуа, продолжалось дальнейшее расширение территории Урарту.

Во второй четверти VIII века до нашей эры после непродолжительной войны с мелкими племенами Закавказья к Ванскому царству была присоединена вся Араратская равнина, и административный урартский центр был перенесен уже на левый берег Аракса. На прибрежной в то время скале, господствовавшей над всей равниной, Аргишти построил свою крепость, назвав её Аргиштихинили. Позднее на этом же месте был расположен Армавир, древняя столица Армянского царства.

В районе Армавирского холма найдено 14 клинообразных надписей, главным образом на камнях из древних построек, относящихся ко времени двух урартских царей — Аргишти и его сына Сардурн. Надписи рассказывают о больших строительных работах, предпринятых урартами в первой половине и в середине VIII века до нашей эры вокруг Аргиштихинили. Они рассказывают о постройке крепостей и храмов, проводке каналов, о разведения садов и виноградников, об обширных полях. Араратская равнина стала одним из центров земледелия и скотоводства, и в кладовых урартского административного центра скоплялись большие богатства. Этим мероприятиям в южном Закавказье урарты придавали большое значение, и сведения о них сообщены также в хорхорской летописи Аргишти, высеченной на Ванской скале.

Одновременно с заботой о благоустройстве района вокруг своего административного центра урарты опустошали целые области Закавказья, особенно те, население которых оказывало им упорное сопротивление, желая сохранить свою самостоятельность. Кроме Араратской равнины, урарты покорили также горные районы Арагаца и севанского побережья, богатые скотом. Это покорение сопровождалось разрушением поселений-крепостей непокорных племен, опустошением мелких стран, уничтожением и пленением жителей, угоном большого количества скота. Толпы пленных и скот угонялись из Закавказья в центр Урарту — Биайну.

Покоренные страны входили в состав Венского царства, что в летописях выражалось фразой: «страну в мою страну включила». Жители этих стран причислялись к тем, кого урарты называли биайнцами; от имени страны Биайна (Виайна), расположенной около озера Ван и занявшей главенствующее положение в древневосточном государственном объединении, происходит и современное название озера. Но ввиду того, что в урартских надписях термином «страна Биайна» очень часто обозначается только центральная часть государства и нередки случаи, когда этот термин противопоставляется названиям присоединенных к царству стран, в науке принято употреблять ассирийский термин — Урарту и жителей этой страны называть урартами, так как ассирийцы под этим термином разумели разнородное и пёстрое по составу население, образующее крупное рабовладельческое государство древнего Востока, а не только территорию и население его центральной части.

На покоренные и включенные в состав Урарту страны налагались военные и строительные повинности, а также определенная дань. Управление новыми областями-наместничествами поручалось наместникам, обычно военачальникам, наряду с которыми сохранялись иногда династии местных правителей, в летописи царя Сардури, сына Аргишти, можно встретить трафаретную фразу о том, что «пришел такой-то правитель, пал ниц и обнял Сардуровы колени». Но встречаются и тексты, говорящие о пленении царя, уводе в Биайну и назначении урартского наместника.

Бронзовая фигурка — часть трона, найденная на Топрак-Кале, у Ванна (Государственный Эрмитаж)

Верхняя часть колчана царя Сардури (VIII век до нашей эры), найденного на Кармир-Блуре (Государственный Эрмитаж)

На протяжений почти всего VIII века до нашей эры Аргиштихинили был крупнейшим, если не единственным, административным центром в Закавказье. В нём жил урартский наместник и находился постоянный большой гарнизон. В этой крепости снаряжались походы, направляемые в глубь Закавказья по двум путям: на север, за гору Арарат, и по реке Занге к озеру Севану. Оба эта пути чётко отмечены урартскими надписями на скалах и на камнях древних построек.

На северо-западном побережье озера Севана, у селения Лчашен (Ордаклю), уже давно была открыта клинообразная надпись, высеченная на прибрежной скале. В надписи отмечается захват города Киехуни, развалины которого были обнаружены неподалёку от скалы с клинописью. Эта громадная крепость, выделяющаяся по своим размерам и мощности сооружения, должна была служить преградой на пути к западному побережью озера. Захватив её, Аргишги получил доступ ко всему богатому приозёрному району. Вот почему захват этого города отмечен также в летописях урартского царя, открытых в центре государства.

В летописи, наряду с рассказом о покорении города Киехуни, отмечается также постройка мощной крепости, города Ирпуни, которая должна была возвеличить страну Урарту и устрашить вражеские страны. «…по велению бога Халди, Аргишти, сын Менуа, говорит: город Ирпуни я построил для могущества страны Биайны и на устрашение вражеских стран… Могучие дела я совершил там — 6600 пленных из страны Хате и страны Цупани я поселил там». Таким образом мы узнаём, что в городе у административного урартского центра Аргишти жили переселенцы из отдаленных областей. Под страной Хате следует разуметь мелкие хеттские княжества в северной Сирии, страна же Цупани соответствует Софене греческих источников, армянской области Цопк, расположенной на левом берегу Евфрата, в его западной излучине. Аргишти вёл упорную и успешную борьбу с ассирийцами за выход к Средиземному морю, за овладение основными торговыми путями древнего Востока. Оказывается, что часть пленных, захваченных во время этих военных действий, была переселена в Закавказье.

В 1950 году благодаря счастливой находке удалось с полной определенностью установить местоположение города Ирпуни. При реставрационных работах, проводившихся на месте древней крепости на холме Арин-Берд (Ганли-Тапа), на южной окраине Еревана, архитектор К. Оганесян обнаружил два камня с клинописью. На одном из них оказался следующий текст: «Бога Халди величием, Аргишти, сын Менуа, эту крепость мощную построил, закончил, городом Ирпуни назвал, для могущества страны Биайны и на устрашение вражеских стран. Аргишти говорит: …совершил я дела могучие там». Заканчивается надпись пространной титулатурой урартского царя.

Не случайно урартский наместник времени Аргишти, сына Менуа, свою крепость построил на самой окраине Араратской равнины, а не выше, в горах, где климат был значительно приятнее. Именно этот район был прочно освоен урартами, и здесь они могли считать себя в полной безопасности.

Небольшие разведочные раскопки на Арин-Берде установили, что постройка на холме представляла собою громадное сооружение дворцового типа, напоминающее даже ассирийские дворцы. Вокруг большого, квадратного в плане, внутреннего двора были расположены помещения, об одном из которых мы имеем более или менее ясное представление. Это длинная и сравнительно узкая комната, примыкающая к западной части двора и напоминающая по своему характеру первое помещение ассирийских дворцов, особенно украшенное. При разведочных раскопках и расчистке разрушенных частей этого помещения удалось обнаружить остатки замечательных росписей его стен, выполненных в основном синей и красной краской по белому фону. Расчистка в юго-западном углу помещения позволила нам установить последовательность орнаментальных элементов. В верхней части стены, на выступающем вперед карнизе, располагались круги со вписанными в них многолучевыми звёздами наподобие розеток. Ниже шёл ряд пальметок характерного ассирийского орнаментального мотива, а под ним пояс из ряда ступенчатых башенок, также обычных в ассирийских росписях. Под этими тремя орнаментальными рядами шел неширокий фриз, заполненный фигурками бычков, а ещё ниже роспись, изображающая священные деревья со стоящими около них божествами. Нижняя часть стены имела широкую панель, закрашенную синей краской.

Дворцы ассирийских царей, открытые в середине XIX века, были украшены в парадных своих частях раскрашенными рельефами, но и в них имелись помещения с росписями, а дворцы ассирийских наместников на окраине государства, как, например, Тил-Барсип — резиденция виднейшего ассирийского наместника Шамшиилу, которому пришлось вести борьбу с войсками Аргишти, были украшены только росписями.

Кроме приведённой надписи Аргишти, на Арин-Берде обнаружены ещё две урартские клинописи. Одна из них, известная с 1893 года, отмечает постройку какого-то здания царем Аргишти, а другая, обнаруженная в 1950 году, содержала строительный текст Сардури, сына Аргишти. Таким образом, город Ирпуни относится к периоду подъёма Урартского государства, когда оно находилось в зените своего могущества. В это время прочно закрепляется урартская власть в Закавказье и в приурмийском районе, успехом завершаются походы, направляемые на запад, в северную Сирию. Ассирия не могла противодействовать возросшей силе Урарту и стала терять область за областью. В результате всего этого прежнее главенствующее положение Ассирии в Передней Азии перешло к Урарту. Сардури, сын Аргишти, по праву носил титулы «царя стран» и «даря царей».

Но положение дел в Передней Азии во второй половине VIII века до нашей эры изменилось. После вступления в 745 году до нашей эры на ассирийский престол Тиглатпалассара III Ассирия снова стала переживать период подъёма и приступила не только к восстановлению своей прежней мощи, но и к возвращению утраченных владений. Уже в 743 году до нашей эры в северной Сирии ассирийцы нанесли тяжёлое поражение войскам Сардури, который принужден был вернуть Ассирии области, имевшие исключительное значение для торговых сношений со Средиземноморьем и Малой Азией. Летописи Тиглатпалассара III рассказывают о победе ассирийцев над Сардурй и четырьмя его союзниками, сирийскими князьями, о захвате большого числа пленных и добычи в урартском военном лагере.

В руки ассирийцев попало походное ложе урартского царя, его драгоценности, кольцо-печать и личная колесница. Сам Сардури под прикрытием ночи бежал, и ассирийцы преследовали его «до границ Урарту, до моста (переправы) через реку Евфрат».

В 735 году до нашей эры Тиглатпалассар III предпринял поход против Урарту и, перейдя Евфрат, направился внутрь страны, не встречая сопротивления. Ассирийцы дошли до столицы Урарту — Тушпы и осадили цитадель на Ванской скале. Но Сардур не сдал крепости и удержал её.

Военные неудачи и поражение Сардури имели для Урарту тяжёлые последствия. В связи с ослаблением урартской государственной власти произошёл распад царства. Именно в этот критический момент особенно ярко проявилась непрочность государственного объединения Урарту — характерная черта всех государств древнего Востока. Около 730 гада до нашей эры, в тяжёлые времена, на урартский престол вступил Руса, сын Сардури. Кроме собираний земель, отпавших от Урарту после 735 года до нашей эры, ему пришлось вести также упорною и очень обостренную борьбу с наместниками областей, стремившихся к самостоятельности. Об этой борьбе, временами доходившей до прямых мятежей военачальников против урартского царя, подробно рассказывают письма ассирийских разведчиков, хранившиеся в царском архиве, в Ниневии. Руса, сын Сардури, с полным правом на бронзовой своей статуе, которая, по ассирийским сведениям, находилась в Мусасирском храме, надписал: «С моими двумя конями и моим возничим, моими руками завоевал я царство Урарту». Действительно, восстановление распавшегося государства было равносильно новому его завоеванию.

В своей деятельности Руса главное внимание обратил на Закавказье и район озера Урмии; на севере своего царства он должен был обеспечить защиту границ от вторгшихся в Переднюю Азию киммерийцев, а на юго-востоке вести подготовку к военным действиям против Ассирии, которые неминуемо должны были разразиться.

В Закавказье при Русе, сыне Сардури, произошли большие изменения. В ответ на мятеж военачальников, наместников областей, он провёл реформу управления окраинными областями, выразившуюся в разукрупнении старых наместничеств, в замене крупных административных центров более мелкими. Этим он старался ослабить положение наместников, власть которых на местах чрезмерно выросла.

В своей столице, в городе Тушпе, Руса перенёс царскую резиденцию с Ванской скалы на высоты Топрах-Кале. В Закавказье, повидимому, именно в это время потерял своё прежнее значение старый административный центр Аргиштихинили, пришли в упадок и некоторые крепости, построенные этими парями, в частности город Ирпуни. Не случайно громадное большинство надписей, найденных в окрестностях Армавирского холма, относится к Аргйшти и Сардури; из 15 клинописей только одна надпись, незначительная по размеру и содержанию, относится к последнему урартскому царю начала VI века до нашей эры, Русе, сыну Эримены. Думаю, что не случайно и то обстоятельство, что все три клинописи из города Ирпуни принадлежат урартским царям Аргйшти и Сардури. Разведочные работы на Арин-Берде показывают, что город Ирпуни не был внезапно разрушен, а, повидимому, был заброшен и постепенно приходил в упадок. В исследованных помещениях нет следов пожара и находки в них также очень незначительны. Кладовые Ирпуни, вероятно, были опорожнены, и ценности, в них хранившиеся, перенесены в новые административные центры.

В Закавказье Руса, сын Сардури, стал проводить широкую строительную деятельность. На побережье озера Севана сохранились две крепости, построенные урартами, древние названия которых нам известны по связанным с ними клинообразным надписям. Одна из них носила имя главного урартского бога Халди — «город бога Халди», а другая — имя бога войны Тейшебы — «город бога Тейшебы». Первая из них была построена на высокой скале, господствующей над всей местностью. В 1927 году на её территории был найден камень из кладки древней стены с клинообразной надписью, рассказывающей о покорении вражеской страны Уеликухи, пленении царя этой страны, назначении урартского наместника и о сооружении «ворот бога Халди», вероятно храма. В заключение надпись говорит о постройке мощной крепости — «города бога Хэлдн для могущества страны Биайны».

Вторая крепость находится на возвышенности, на южном берегу озера, между селениями Цовинар (Кёлагран) и Алучалу. На скале в северной части возвышенности, над водой озера, сохранилась клинообразная надпись Русы, сына Сар дури, известная еще с 1863 года. Первая ее копия была весьма неполной и неправильной; доступ к ней был затруднён, а копирование с лодки, со стороны озера, не давало хороших результатов, так как надпись была покрыта в значительной части известковой коркой. В 1893 году А. А. Ивановский предпринял попытку снять эстампаж с этой весьма интересной надписи. С большим трудом в воду озера, под надпись, была подвезена арба, на которую установили стол, на стол табурет, на него стул и ещё один маленький табурет. С этой шаткой конструкции, связанной ремнями и верёвками, начал А. А. Ивановский свою трудную работу по снятию эстампажа. Первый день не принёс исследователю удачи; вечером, когда работа уже заканчивалась, рассказывает А. А. Ивановский в своем отчёте, «подул довольно сильный ветер, полотно начало отставать от скалы, я всеми силами спешил окончить работу, но вдруг налетел страшный вихрь, и прежде чем я успел что-либо предпринять, сорвал со скалы мой снимок. Я хотел в воздухе удержать его, совершенна забыв, на какой шаткой почве стою, и, потеряв равновесие, в одно мгновение вместе со стулом и табуретом очутился в воде». На другой только день А. А. Ивановский закончил свой эстампаж, который был передан для издания М. В. Никольскому, впервые опубликовавшему текст надписи с правильным количеством строк и именем Русы, сына Сардури. Но всё же и после эстампажа А. А. Ивановского текст остался неполно воспроизведённым; необходима была дальнейшая работа по копированию надписи. В 1927 году экспедиция Комитета охраны древностей Армении сняла новый эстампаж, спустив сотрудника сверху на канате, который, стоя на подвешенной перед надписью доске, производил работу. Текст по этому эстампажу был опубликован Г. А. Капанцяном и И. И. Мещаниновым. В 1934 году я, воспользовавшись опытами моих предшественников, также предпринял попытку снять копню. На верёвках был подвешен стол, ножками кверху, и я, спустившись на него по верёвке, работал в нём, как в люльке, но сильный ветер, раскачивавший эту люльку, очень затруднял копирование. В тот же день мы с архитектором Н. М. Токарским пытались сделать стереоснимок надписи со стороны озера. На лодке была подвезена большая тренога, которую путём подвешивания к ней камней удалось ровно опустить на дно и на ней установить аппарат для стереофотосъёмки. Снимок получился, но известковая корка, покрывавшая надпись, делала надпись неразборчивой. Всё же на основания всех этих копий удалось в основном расшифровать весь текст, занимающий 20 строк.

Надпись рассказывает о покорении 28 стран, которые разделены на две группы. Первая состоит всего из четырёх названий стран севанского побережья, вторая же перечисляет 19 стран, покоренных урартами в том же году в других районах. В заключение надпись говорит о постройке мощной крепости «города бога Тейшебы», построенного для могущества страны Биайны.

На скале, над надписью, сохранились развалины этого города, стена цитадели, сложенная из крупных камней с мощными угловыми башнями и контрфорсами.

Раскопки внутри цитадели, произведенные мною в 1934 году, открыли остатки жилищ, сильно разрушенных, в которых были обнаружены обломки глиняных сосудов, железное оружие, костяные изделия и каменные зернотерки.

Эта урартская крепость в Закавказье ещё ждёт исследований, и нет сомнения, что они дадут интересные результаты. В настоящее время облегчено и изучение надписи. В связи с грандиозными работами по использованию вод озера Севана для гидроэнергетических и ирригационных целей постоянный уровень воды в озере значительно снизится; и теперь уже вода отступила от скалы и надпись можно будет изучать с конструкции, установленной на твёрдом грунте.

Как уже говорилось раньше, в 714 году до нашей эры ассирийские войска нанесли урартам жестокое поражение и победоносно прошли по всему Ванскому царству. Погиб и сам урартский царь Руса. Саргон в своих летописях писал: «На Урарту и всю его область нанёс я несчастье и заставил людей, живущих там, стонать и плакать». Урартская государственная власть в Закавказье снова пошатнулась.

В истории Урарту был ещё один период политического и культурного подъёма. При долголетнем правлении царя Русы, сына Аргишти (вторая четверть и середина VII века до нашей эры), современника ассирийских царей Асархаддона и Ашурбанипала, Урарту снова стал одним из крупнейших государств древнего Востока. Ассирийские письменные источники передают тревогу Асархаддона относительно замыслов Русы, царя Урарту, действия которого беспокоили его не меньше, чем действия киммерийцев, индийцев, манеев и скифов. Ассирийцы, повидимому, не желали вести открытую борьбу с Ванским царством, но и урарты в свою очередь избегали военных столкновений с Ассирией.

Во время правления Ашурбанипала Руса послал в Ассирию своих послов, о чем говорится в ассирийских летописях: «В то время урартский царь Руса услышал о могуществе моих богов и страх перед моим величием победил его. Он послал своих князей приветствовать меня в Арбеле». Урартские послы прибыли в Арбелу сразу же после победы Ашурбанипала над Теумманом эламским и взятия Суз. На рельефах Ашурбанипала изображено представление послов ассирийскому царю, стоящему на колеснице, и присутствие их при жестоких казнях эламитов.

Период правления Русы, сына Аргишги, по дошедшим клинописным источникам, представляется периодом интенсивного строительства и укрепления мощи Ванского царства, завершением реформы управления наместничества, начатой его дедом, Русой, сыном Сардури. О больших строительных работах Русы, сына Аргишти, на севере своего государства, в частности в Закавказье, подробно рассказывают две урартские надписи: одна из Маку, к северо-востоку от озера Вана, другая из Звартноцкого храма. Последняя надпись свидетельствует о больших работах урартов, проведенных в районе нового административного центра в Араратской равнине, заменившего пришедший в упадок старый центр — Аргиштнхинили. Таким центром стал «город бога Тейшебы», развалины которого сохранились на холме Кармир-Блур, около Еревана.

Раскопки этой крепости, производящиеся Академией наук Армянской ССР и Государственным Эрмитажем, дали богатейший материал, характеризующий культуру последнего периода истории Урарту.

На раскопках Кармир-Блура

В 1936 году на холме Кармир-Блур, на левом берегу реки Занги, около Еревана, геолог А. П. Демехин нашёл обломок камня с остатками пяти строк клинообразной надписи. Камень этот он доставил Исторический музей Армении, где установили, что надпись относится к середине VII века до нашей эры, так как в ней отчётливо читалось имя урартского царя Русы, сына Аргишта. Две нижние строки содержали текст проклятия против нарушителей надписи.

Разведочные работы, проведенные на Кармир-Блуре сразу же после находки клинописи, выяснили, что вершина и склоны холма покрыты камнем от древних построек и мощным слоем земли красного цвета, образовавшимся от разрушения стен из сырцовых кирпичей. Вследствие этого холм и получил свое название «Кармир-Блур», что по-армянски означает «Красный холм».

На плато, примыкающем к холму с запада и юга, находятся остатки древнего города, занимавшего обширную (около 40 гектаров) территорию. На его поверхности отчетливо были видны остатки прямоугольных в плане построек, образовывавших целые кварталы.

Древний город, так же как и склоны холма, длительное время разрушался жителями ближайших сёл и служил местом добычи камня и земли для удобрения. При добыче камня было найдено большое количество обломков глиняной посуды, иногда целые крупные сосуды, кости животных, бронзовые и железные предметы. Эти находки позволяли предположить, что исследования Кармир-Блура дадут богатые и интересные результаты. Ожидания эти вполне оправдались систематическими раскопками, начатыми в 1939 году. Раскопки были начаты на северо-западной части холма, имеющей ровную поверхность, лишенную всяких следов более поздних каменных построек.

В самом начале работ, в первый же день раскопок, сильный ливень нарушил работы, но вместе с тем помог и дальнейшему их развитию. На; другой день удалось заметить, что поверхность холма высыхала неравномерно, причем при высыхании определенно вырисовывались части плана древнего здания. Объясняется это тем, что стены, сложенные из сырцового кирпича, задерживали влагу дольше, чем грунт, заполнивший помещения. Это обстоятельство позволило ещё в 1939 году частично вычертить план раскапываемого здания, и этим планом экспедиция руководствуется до самого последнего времени.

Весь холм Кармир-Блур был занят одной громадной постройкой площадью около 4000 квадратных метров, имевшей не менее 120 помещений. Северный и восточный фасады здания, примыкающие к обрывистым склонам холма, имели уступчатую в плане форму и были расчленены большим количеством башенок. На углах были возведены массивные башни.

Западный фасад выходил на просторный, ограждённый крепостной стеной двор, имевший два входа: один, главный, в южной части, а другой — в северо-западной, Основной вход представлял собою хорошо укреплённые ворота с двумя большими башнями по сторонам въезда и внутренним помещением, а второй, расположенный у северо-западного угла цитадели, состоял из небольших ворот, через которые могла проехать повозка, и узкой калитки для пешеходов.

Стены здания, возведенные с преувеличенным запасом прочности, сложены из крупных сырцовых кирпичей с примесью рубленой соломы; в нижней части на высоту около 2 метров они имели кладку из громадных грубообработанных камней. Помещения, очень высокие, до 10 метров в высоту, как правило, имели удлиненную форму, достигая иногда 30 метров длины, а по ширине редко более 4 метров. Это определялось системой их перекрытия. Потолки были плоскими, сложенными из балок сосны, тополя и дуба.

Пол помещения в большинстве случаев был земляным, но встречаются и полы из крупных сырцовых кирпичей, покрытых сверху толстым слоем глины, на которой иногда отчетливо бывают заметны отпечатки пальцев людей, заравнивавших глиняную обмазку пола.

Стены внутренних помещений были также покрыты слоем глины, по которой иногда, для декоративных целей, прочерчивались швы кирпичной кладки. В одном из помещений обнаружены остатки росписей, украшавших стены.

Из обломков хорошо реконструируется священное дерево с диском, украшенным пальметками и гранатовыми плодами. Около дерева стояли фигуры божеств человеческого облика, но с крупными крыльями за спиной.

Окна устраивались в верхней части стены, под самым перекрытием. Помещения располагались на разном уровне, что было связано со склоном холма, и смежные комнаты постоянно сообщались друг с другом путем лестниц, сооруженных из кирпича или дерева.

Таким образом, все здание имело монументальный уступчатый вид, центральная часть была выше крайних, так как помещения, соответственно форме холма, располагались на различном уровне, и окна комнат одного уступа выходили на крышу второго уступа.

В некоторых частях здание опоясывал карниз, сложенный из хорошо обработанных базальтовых блоков. Из базальта складывались и декоративные башенки, хорошо сохранившиеся и до наших дней.

По своим архитектурным формам здание на Кармир-Блуре оказывается весьма близким к памятникам древневосточной архитектуры. Оно было дворцом урартского наместника в Закавказье. В этот административный центр, где стоял также урартский гарнизон, стекалась большая, собранная в Закавказье дань, которая перерабатывалась в мастерских крепости и затем переправлялась в центральную часть Урарту.

Случайное обстоятельство дало возможность установить и урартское название этого города. В одном из помещений, около двери, ведущей в кладовую, была обнаружена часть бронзового запора — накидная петля, на кольце которой оказалась короткая клинообразная надпись: «Русы, сына Аргишти, крепость города Тейшебаини». Эта надпись, с одной стороны, подтверждает предположение, что раскопанные помещения относятся к VII веку до нашей эры, ко времени правления урартского царя Русы, сына Аргишти, а с другой стороны, — открывает нам и древнее название города. Город назывался Тейшебаини, т. е. «городом бога Тейшебы», бога войны и бури. В 1941 году на Кармир-Блуре была найдена бронзовая фигурка, изображавшая этого бога, служившая, повидимому, навершием штандарта военного отряда. Статуэтка изображает безбородого бога в головном уборе, украшенном рогами, В руках Тейшебы дисковидная булава и боевой топор.

Кармир-Блур. Обломок клинообразной надписи Русы, сына Аргишти

Кармир-Блур. Бронзовая статуэтка бога Тейшебы

Таким образом, урартский административный центр, цитадель которого находилась на холме Кармир-Блур, был одноименным с крепостью, построенной Русой, сыном Сардури, на южном берегу озера Севана и называвшейся также «городом Тейшебы». Но можно предположить, что в то время, когда наш «город Тейшебы» существовал как административный центр урартов, тот, другой, построенный на 60–70 лет раньше, уже потерял свое значение, как и все другие центры первого периода истории Урарту. Повидимому, в кладовые Тейшебаини Русы, сына Аргишти, были привезены сокровища из кладовых старых, упраздненных урартских центров. Этим именно следует объяснить то обстоятельство, что при раскопках найдено значительное количество урартских предметов искусства с клинописями царей Менуа, Аргишти, Сардури и Русы, оказывающихся на 100 или даже на 150 лет старше самой постройки, в которой они хранились.

В 1950 году на Кармир-Блуре был найден бронзовый щит с надписью Аргишти, сына Менуа, указывающей, что этот щит принадлежал городу Ирпуни, развалины которого были открыты на холме Арин-Берд, на противоположной Кармир-Блуру окраине Еревана. Ирпуня — крепость, построенная Аргишти, сыном Менуа, — после реформы разукрупнения наместничеств в Закавказье потеряла своё значение, была заброшена, а сокровища её кладовых, как посвятительный щит богу Халди, были перенесены в новый центр.

Раскопки в Кармир-Блуре исследовали пока лишь северную часть дворца, в которой были размещены помещения хозяйственного назначения и кладовые. Помещения центральной части ещё не раскопаны.

В северо-восточной часта были открыты три большие комнаты, в которых, невидимому, было производство кунжутного масла, В правом из этих помещений была обнаружена крупная ванна, высеченная из одного куска туфа, от которой отходил каменный жолоб, отводивший отработанную жидкость за пределы крепости. Эта ванна служила для размачивания кунжутных зерен перед их просушкой и очисткой от шелухи в каменных ступках, которые находились тут же. Описания кустарного промысла добычи кунжутного масла в Закавказье помогают нам реконструировать производство масла в древности во всех деталях, до того схожи этнографические сведения об этом ремесле с тем, что нам дали раскопки.

В помещении, находившемся рядом, на полу, в углублении, было обнаружено большое количество жмыхов кунжута, отходов производства масла. Количество жмыхов и размеры каменной ванны говорят о большом количестве кунжутного масла, производившегося в Тейшебаини, Пресс для выжимания масла, изготовленный из дерева и находившийся, вероятно, во втором помещении, сгорел во время пожара без остатка. Оба помещения, так же как и третье, крайнее, в котором, возможно, хранились бурдюки с кунжутным маслом, носят следы весьма сильного пожара, при котором глиняные кирпичи кладки стен не только приобрели красный цвет от сильного накала, но частично и оплавились.

К помещениям, отведенным для производства и хранения кунжутного масла, примыкали также две большие кладовые для вина. Первая из них, площадью более 300 квадратных метров, содержала 82 крупных сосуда — караса, наполовину впущенных в земляной пол и расположенных в четыре ряда. Все каркасы имели обозначения ёмкости в мерах акарки и теруси, частью выполненных клинописью, а частью иероглифами. Удалось установить, что мера акарки в древности равнялась примерно 240 литрам, а теруси являлась ее девятой или десятой частью.

Вторая кладовая, разделенная с первой проходной комнатой, была по размерам немного меньше первой и вмещала 70 карасов, на которых были иероглифические обозначения мер. Таким образом, две винные кладовые в Тейшебаини насчитывали 152 караса вместимостью более 160 тысяч литров.

Кладовые для хранения вина были, вероятно, обязательной принадлежностью каждой крупной урартской крепости. Надпись Саргона рассказывает о разграблении ассирийцами в городе Улху «потаенных винных погребов», переполненных вином, и о том, как ассирийские воины тянули душистое вино через трубки, как речную воду. При раскопках на Топрах-Кале, в Ване, была открыта часть кладовой для вина, в которой находилось около 20 кар асов, вкопанных в земляной пол.

В цитадели на холме Кармир-Блур хранились также большие запасы зерна, собранного на землях вокруг города и поступившего в виде дани из областей Закавказья.

О высоком уровне урартского земледелия красноречиво говорят клинообразные надписи. При раскопках армянского средневекового храма в Звартноце был найден каменный памятник-стела с клинописью, рассказывающей, по всей вероятности, о больших работах, произведенных урартами на правом берегу реки Занги, напротив Кармир-Блура: «Руса, сын Аргишти, говорит: в долине страны Кутурлини обработанной земли не существовало. По приказу бога Халди я этот виноградник развёл, поля с посевами, плодовые сады кругом устроил я там, города я ими окружил. Канал из реки Ильдаруни я провёл». Далее идёт предписание о принесении жертв богам в честь пуска воды в канал. Отмеченный в тексте канал сохранился до наших дней, и теперь еще по нему поступает вода, орошающая большие земельные участки правого берега Занги. Канал проходит через большой туннель, пробитый в толще андезито-базальтовых скал, который сам по себе представляет выдающийся памятник урартской техники. О большом значении этого ирригационного сооружения можно судить и по заключительным строкам текста: «Руса, сын Аргишгя, говорит; кто эту стелу разрушит, кто осквернит, кто с места удалит, кто в землю зароет, кто в воду бросит, кто другой скажет — я создал, кто моё имя разрушит и свое имя поставит, будет ли он из Биайны или из вражеской страны, пусть Халди, Тейшеба, бог солнца, все боги ни его имя, ни его семя, ни его потомство на земле не оставят».

В кладовых Тейшебаини хранились большие запасы пшеницы, ячменя, проса и кунжута. Оки помещались не только в зерновых ямах, карасах и мелких сосудах, но также в особых кладовых. В 1946 году была открыта целая комната, вмещавшая около 20 тысяч литров пшеницы. При обработке хорошо сохранившегося зерна из этой кладовой были обнаружены остатки древних амбарных вредителей — жучков-долгоносиков. В одном из карасов в 1950 году была найдена пшеничная мука крупного помола, растертая, вероятно, на каменных зернотёрках, которые в большом количестве были обнаружены при раскопках. Обильны на Кармир-Блуре и запасы ячменя, который шёл также на изготовление шва. Найден был сосуд, в котором приготовлялся пивной солод. Крупный сосуд удлиненной формы, с отверстием на дне, был заполнен хорошо сохранившимися, но с явными признаками солодовання зернами ячменя. Нижняя часть сосуда у самого дна была заполнена своеобразным фильтром из соломы и сучьев.

Весьма распространённой зерновой культурой в Урарту было, просо, богато представленное находками на Кармир-Блуре. В зерновых ямах и крупных сосудах просо обнаружено даже в необугленном виде, сохранившим свой естественный цвет, В одном из помещений цитадели, среди пищевых запасов, были найдены остатки хлеба, выпеченного из просяной муки крупного помола. Хлеб этот был плоским, имел овальную форму с утолщенными краями и отверстием посредине, форму, дожившую в Закавказье и до наших дней.

Кроме помещений для хозяйственных нужд и кладовых с пищевыми запасами, в цитадели имелось много кладовых, в которых хранились различные предметы; железные и бронзовые орудия и оружие, предметы украшений, глиняные сосуды, деревянные изделия, ткани.

Было найдено большое количество изогнутых железных ножей с деревянной или костяной рукояткой, серпов и железных же кинжалов разнообразной формы, а также два меча.

В кладовых оказалось также много железных наконечников копий, дротиков или стрел и железных вил, иногда очень крупных, до 80 сантиметров длиной.

Бронзовые предметы в кладовых представлены сравнительно в небольшом количестве. Особенно интересны бронзовые слитки, близкие по форме, но различные по весу, представляющие собою «заготовки» металла. Медная руда или бронзовые предметы, доставлявшиеся в Тейшебаини в качестве дани, вероятно, там же подвергались переплавке в болванки стандартной формы, которые и отправлялись далее в центральную часть Урарту. Из бронзовых предметов найдены наконечники стрел, браслеты, фибулы-застёжки для одежды и пластинчатые бронзовые пояса, иногда украшенные изображениями животных и орнаментальными мотивами.

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что все железные предметы, найденные на Кармир-Блуре, обнаруживают полное сходство с таковыми же из центра Урарту, в то время как бронзовые существенно отличаются от урартских и совпадают с изделиями местной закавказской металлургии. Это подтверждает предположение о том, что в Закавказье железо распространилось под влиянием урартов.

Глиняные сосуды, найденные при раскопках, также весьма разнообразны. Особенно выделяется керамика урартского образца — кувшины с одной ручкой и чаши с отогнутым краем, хорошего качества, с лощеной красной поверхностью. На кувшинах под ручками имеются клейма в виде оттиска печати двух типов, встреченные на нескольких экземплярах и на сосудах разного типа. Повидимому, эти клейма были клеймами гончарных мастерских Тейшебаини, так как по своему лощению да и по техническому качеству эта керамика на Кармир-Блуре всё же отличается от происходящей из района Вана. Вторую большую группу кармир-блурской керамики составляют образцы местного типа. Это грубые сосуды черного цвета, часто в форме горшков с широкой горловиной, украшенные под венчиком елочным гребенчатым узором, семячковым или волнообразным орнаментом. Третью группу составляет керамика типично закавказская, в большом количестве встреченная в одновременных закавказских могильниках. В этой группе выделяются кувшины с одной ручкой темносерого или красного цвета, с узором, выполненным лощением и рельефом. Их ручки имеют характерное украшение в виде ряда глубоко вдавленных треугольников, которые заходят друг на друга вершинами.

Кладовые Кармир-Блура сохранили нам и значительное число деревянных предметов: ковши-совки, ложки, сосудики, выточенные на токарном станке, прясловидные пуговицы и деревянные части мебели с инкрустацией из рога. Изготовление последних в цитадели хорошо документируется данными раскопок. В нескольких местах найдены кучки пиленых рогов, разобранных по их качеству и служивших заготовками для выполнения предметов или украшений из рога. В двух случаях около этих заготовок были обнаружены небольшие железные пилки, которыми выполнялась работа. Около распиленных рогов лежали также и изготовленные предметы — головки грифонов и инкрустация для деревянной мебели в виде прорезных ромбиков, дисков, кружков, прямоугольников, часто в виде капли.

Найдено также много образцов ткани из шерстяной и из растительной пряжи. Шерсть отличалась высоким качеством; обнаружено несколько клубков таких ниток, а в одном случае нитки оказались намотанными на веретено. Среди многочисленных образцов шерстяных тканей имеется плотная толстая ткань с ворсистой поверхностью наподобие бархата.

Растительная пряжа изготовлялась, повидимому, из волокон кунжута. Такой грубой мешочной тканью была ткань, обнаруженная в виде рулона длиною около 20 метров. Она представляла собою, вероятно, дорожку, которая застилалась через длинное помещение, но в момент гибели крепости была скатана в рулон, поставленный вертикально. При пожаре ткань в значительной степени сгорела, но нижняя часть рулона, стоявшего на земляном полу, сохранилась настолько хорошо, что можно было измерить длину свернутой ткани. Возможно, что тканями украшались и стены помещений цитадели, на что указывают найденные на Кармир-Блуре бронзовые гвозди декоративного назначения, близкие по форме к ассирийским «зигати».

Вследствие сильной обугленности тканей не удалось установить, были ли они окрашены, но мы знаем, что урарты имели разноцветные ткани. Так, текст Саргона, рассказывающий о добыче, захваченной в Мусасирском храме, упоминает «130 одежд многоцветных и туник из льна, шерсти голубой и шерсти пурпурового цвета стран Урарту и Хапху».

Среди предметов украшения, найденных на Кармир-Блуре, особенно выделяются своим разнообразием и качеством изготовления бусы из сердолика, сардоникса, горного хрусталя, стеатита, В одном из помещений были обнаружены остатки берестяной коробочки или мешочка, в котором хранилось ожерелье из различных бус вместе с урартскими подвесными печатями и бронзовым амулетом с текстом молитвы, В этом ожерелье находились великолепные сердоликовые круглые и сард ониксовые боченковидные бусы, которые имеют, возможно, ассирийское происхождение, так как они по материалу к технике тождественны сардониксовой пронизке с именем ассирийского царя Ададнирари, найденной в 1896 году в Ходжалннском могильнике, в Нагорном Карабахе. Но если происхождение этих бус не совсем ещё ясно, то опредёленно ассирийскими предметами являются цилиндрические печати из камня и фаянса, с вырезанными на них изображениями мифологического характера — борьба божества со змеем, козлом, сказочным четвероногим существом с крыльями и человеческой головой. Такие печати в большом количестве встречены при раскопках ассирийских дворцов и городов, и не может быть сомнения в ассирийском происхождении подобных же предметов, найденных на Кдрмир-Блуре. К ассирийским изделиям можно также причислить группу бронзовых чаш-фиалов разнообразной формы, украшенных ложчатыми выступами, очень характерными для этой группы металлических сосудов.

Некоторые из предметов, найденных на Кармир-Блуре, обнаруживают связи. Урарту с Малой Азией и странами Средиземноморья. К этой группе предметов относятся сердоликовые печати и золотые серьги, обнаруженные в бронзовой чаше среди кучи металлических предметов. Серьги полые, в форме калачика, украшенные мельчайшей зернью, с дужкой из золотой проволоки.

В более позднее время этот тип серег с аналогичным украшением зернью был распространён на очень широкой территории, но в раннее время, в VIII–VII веках до нашей эры, наибольшее количество серег в форме калачика с украшением зернью или без таковой мы встречаем именно в Средиземноморье. По видимому, оттуда они распространяются по Передней Азии и доходят до Ассирии и Ирана. В жизни древневосточных государств Передней Азии связи со Средиземноморьем имели весьма важное значение, и мы знаем, что Ассирия вела долгую и упорную войну с Ванским царством именно за овладение основными путями средиземноморской торговли.

На Кярмир-Блуре найдены также и древнеегипетские предметы — небольшая фаянсовая подвеска, изображающая богиню Сохмет, две пронизки-скарабеоида с вырезанными на них иероглифическими знаками и рубчатые бусы, покрытые голубой и зеленой глазурью.

Эти находки указывают на широкие связи урартской культуры с другими странами Древнего Востока.

Не все кладовые Кармир-Бдура уже исследованы, и от дальнейших раскопок мы можем ждать много интересного и неожиданного.

Кладовые урартского административного центра, каким являлся Тейшебаини, содержались в порядке и находились под наблюдением и ответственностью определенных кладовщиков. Массивные, сколоченные из толстых досок, вернее, обтесанных балок, двери запирались на бронзовые и железные замки. Замок состоял из массивного стержня в виде буквы «п» и задвижки, двигающейся в прорезах нижней части концов стержня.

Устройство запора может быть реконструировано следующим образом; к наружной поверхности прикладывается накидная петля, закрепленная в косяке двери замком, концы которого вставляются в два отверстия, просверленные в двери; после этого через особую щель, также вырезанную в двери, производится задвигание и выдвигание стерженька-задвижки, обеспечивавшей запор. Эти замки были достаточно крепкими, и при разграблении Тейшебаини враги, ворвавшиеся в цитадель, перерубали эти замки, так как сама дверь была весьма крепкой. В верхней частя замка имеется отверстие для верёвки, служившей подвеской печати. Одна такая печать была найдена в дверном проёме, ведущем в кладовую для вина. Она представляла собою крупный комок глины, в котором сохранились две верёвки, перевязывавшие замок, причём они обе были опечатаны двумя различными печатями, указывающими на то, что кладовая находилась под наблюдением двух кладовщиков. Когда в Кармир-Блуре была найдена эта печать кладовой, то невольно вспомнился текст Саргона о том, что во дворце Урзаны, царя Мусасира, в кладовых, переполненных нагроможденными в них сокровищами, были сбиты «печати их хранения». Оттиски печатей на комке глины, опечатавших дверь в кладовую, оказались очень близкими к тем каменным печатям, которые были яайдены при раскопках Кармир-Блура.

Цитадель Тейшебаини, как всякий крупный древневосточный административный центр, имела свой хозяйственный архив, состоящий из глиняных табличек, покрытых клинописью. На полу одной из кладовых под сосудами и запасом кунжутных зерен в слое древнего мусора были найдены три обломка глиняных табличек с клинописью, разбитых ещё в древности, при существовании крепости. Один обломок был частью «наряда на работу», сохранились цифры и идеограммы человека, указывающие на то, что речь идет о количестве людей; названия работ, на которые направлялись люди, не сохранились. Другие два обломка содержали перечень имен, возможно перечень свидетелей при акте купли или заклада. Среди имен полностью сохранилось имя некоего Иштаги, вероятно, жителя Тейшебаини.

При раскопках кладовой для вина в верхнем слое случайно была найдена гораздо лучше сохранившаяся табличка с клинописью. Она содержала приказ о направлении четырёх ремесленников, лошади с фуражом для воинов и быков. На задней стороне имеется оттиск цилиндрической печати с коротким клинописным текстом, указывавшим, что печать принадлежала чиновнику — должностному, а не частному, лицу.

В ассирийских дворцах, кроме клинописных архивов, существовали также архивы папирусных свитков с арамейским текстом. От этих документов обычно остается большое количество глиняных подвесных печатей, закреплявших веревку, перевязывавшую свиток. Сам же папирус при пожаре сгорел без следа. Такой же папирусный архив, возможно, был и в «крепости бога Тейшебы», на что указывает подвеска-булла, совершенно аналогичная ассирийским, сохранившая на своей нижней части оттиск папирусного свитка, к которому она была прикреплена. На находку документов папирусного архива, разумеется, рассчитывать трудно ввиду того, что папирус легко гибнет в огне, но можно быть уверенным, что дальнейшие раскопки Кармир-Блура дадут нам ещё документы клинописного архива, которые осветят различные стороны жизни древней крепости. Архивы, состоящие из глиняных табличек, имеют перед всеми документами любых других архивов громадное преимущество — при пожаре они не погибают, а становятся от огня более крепкими.

При раскопках Кармир-Блура обнаружен ряд первоклассных памятников урартского искусства, многие из которых хорошо датированы имеющимися на них клинообразными надписями.

Бесспорно, к лучшим урартским памятникам относится шлем царя Аргишти, найденный на Кармир-Блуре в 1950 году. Шлем изготовлен из бронзы и украшен замечательными изображениями, выполненными чеканной. Лобная его часть украшена одиннадцатью священными деревьями, размещенными в двух рядах. Около каждого дерева, по его сторонам, стоят боги; одни из них бородатые, с крыльями за спинами (керубы), другие безбородые. Первые из них нам хорошо известны по рельефам из ассирийских дворцов, вторые — по росписям из развалин урартского города Ирпуни (холм Ариш-Берд, в Ереване). Все одиннадцать священных деревьев с двух сторон обрамлены изображениями змей со львиными головами, по четыре чудовища с каждой стороны, представлявшими магическую защиту от злых сил. Затылочная и височная части шлема украшены двумя рядами урартских боевых колесниц и всадников. Колесницы по своему типу очень близки к ассирийским: массивные колеса с восемью спицами, облегченный кузов, легкое дышло. В кузове помещены по две фигуры; одна безбородая — кучер, держащий в руках вожжи и кнут, а другая бородатая — воин, чье копье укреплено на задке колесницы. Войны имеют шлемы наподобие того, на котором они изображены, а всадники держат в руках небольшие круглые щиты и дротики. Всего на шлеме изображено десять всадников и восемь колесниц. На нижнем крае шлема вырезана короткая надпись: «Богу Халди, владыке, этот шлем Аргишти, сын Менуа, подарил». Позади её помещены три иероглифических знака, возможно знаки мастера.

Второй подобный шлем был обнаружен ещё в 1947 году; он лежал в кладовой около кучки железных кинжалов и ножей. Шлем имел надпись царя Сардури, сына Аргишти, указывающую на то, что и он являлся посвятительным даром урартскога царя в храм своего бога. Иероглифические знаки, поставленные после клинописи, отличались от иероглифов на шлеме Аргишти, и нет сомнения, что эти два предмета изготовлены разными мастерами.

Изображения всадников л колесниц, совершенно сходные с помещенными на шлемах, имеются также на двух бронзовых колчанах с, надписями: «Богу Халди, владыке мира, этот колчан Сардури подарил». Колчаны представляют собою трубки длиной около 66 сантиметров, с двумя приклёпанными кольцами для ремня. Как видно по рельефам из дворца Саргона, ассирийцы подобные колчаны носили на ремне через одно плечо. Каждый из колчанов украшен восемью полосами с изображением всадников и боевых колесниц, всего же на колчане помещены 24 фигуры всадников и 16 колесниц. Дошёл до нас и обломок колчана, имеющего иное украшение: на нём помещены ряды идущих львов и быков, совершенно сходных с теми, которые имеются на бронзовых декоративных щитах, найденных в центре Урарту при раскопках на Топрах-Кале.

На Кармир-Блуре найдены три таких щита, но без изображений: два из них с надписями царя Аргишти, сына Мену а, и один Русы, сына Сардури. Щиты эти диаметром около одного метра имели сильно выступающую конусом среднюю часть и широкий борт с отогнутым краем; на борту и помещалась посвятительная надпись. Урартские щиты подобного типа известны нам по рельефам из дворца Саргона и по тексту, описывающему восьмой поход Саргона. На рельефе, изображающем разграбление храма в Мусасяре, — фасад храма, украшенный щитами с сильно выдающейся средней частью и широким бортом, по форме тождественными со щитами, найденными на Топрах-Кале и на Кармир-Блуре. Текст указывает, что щиты из Мусасира были изготовлены из «красного золота цвета пламени» и из серебра. Некоторые из них были украшены головами собак, львов и быков.

На Кармир-Блуре были обнаружены и щиты другого рода — плетеные из ивовых прутьев, с бронзовой конической средней частью, так называемым умбоном. Таких умбонов найдено девять, три из них с надписями Аргиштн и четыре Сардури, на двух имелись только изображения головок бычков.

Кармир-Блур. Вид с самолёта. 1947 г.

Кармир-Блур. Кладовая для вина. Раскопки 1950 г.

Сосуд для вина с обозначением ёмкости клинописью

Кармир-Блур. Железный меч и бронзовый щит с надписью царя Аргишти (Государственный Исторический музей Армении)

Кармир-Блур. Бронзовый шлем царя Аргишти (Государственный Исторический музей Армении)

Шлем Аргишти. Изображение священного дерева

Шлем Аргишти. Боевая колесница

Кармир-Блур. Золотые серьги и бусы из сардоникса (Гос. Историч. Музей Армении и Гос. Эрмитаж)

При раскопках цитадели Тейшебаини много встречено бронзовых сосудов — простых чаш, фиалов с ложчатыми украшениями, кубков, богато украшенных орнаментом, а также ведерко с приклепанными к нему двумя головками бычков. Особенно интересная находка была сделана в 1949 году. В одном из порожних карасов в кладовой для вина оказались сложенными одна в крутую 97 бронзовых чаш, служивших, вероятно, пиршественной посудой. От времени пострадали только верхние и нижние чаши, а средние полностью сохранили свой золотистый блеск и чистый звон. Глядя на эти чаши, даже трудно поверить, что они относятся к глубокой древности. На каждой чаше, в центре, имелась короткая клинообразная надпись с именем урартского царя. Шесть чаш согласно надписи происходили из крепости царя Менуа, две принадлежали Аргишти, восемьдесят три Сардури с надписями «собственность Сардури» или же «из крепости Сардуриз» и шесть чаш относились к царю Русе. Большинство чащ Сардури и Русы имело изображения крепостной башни с помещённым на ней деревом и головой льва под башней. Надписи показывают, что чаши, несмотря на близость их форм, разновременны. Надписи на чашах Менуа отличаются по шрифту, имеются образцы чёткого шрифта ассирийского типа. С другой стороны, надписи Русы выполнены небрежно, грубым шрифтом и имеют даже орфографические ошибки.

Таким образом, оказывается, что все замечательные памятники урартского искусства, происходящие из цитадели города Тейшебаини, найденные в здании, построенном царём Русой, сыном Аргишти, относятся не к середине VII века до нашей эры, как это следовало ожидать, а к значительно более раннему, на 100–150 лет, времени. Это обстоятельство является подтверждением предположения о том, что после реформы урартского административного управления в Закавказье старые урартские центры, как Аргиштихинили, Ирпуни и другие, потеряли своё прежнее значение, и сокровища, хранившиеся в их кладовых, были перенесены в новый центр — «гордц бога Тейшебы», который являлся оплотом урартской власти в Закавказье до начала VI века до нашей эры, до последних дней существования Урартского государства.

Падение города Тейшебаини

Урартсклй административный центр в Закавказье — «город бога Тейшебы» — пал в начале VI века до нашей эры под ударами скифов; об этом красноречиво свидетельствуют данные раскопок на Кармир-Блуре. Обстоятельства гибели крепости по археологическим материалам м-огут быть установлены с большой определенностью и до мельчайших деталей. При раскопках на Кармир-Блуре, при расчистке фасада цитадели у северо-западных ворот, приходилось удалять мощный массив земли толщиной около четырех метров, образовавшийся от разрушения обвалив-шихся верхних частей стен, сложенных из сырцового кирпича. При этой большой и трудоемкой работе были обнаружены бронзовые наконечники стрел скифского типа VII–VI веков до нашей эры, совершенно отличные от железных урартских, встреченных в основных слоях цитадели. Оказалось, что первоначально, до обвала и разрушения стен крепости, стрелы находились в сырцовой кладке стены. Некоторые наконечники имеют загибы и обловы на концах, получившиеся при ударе о камень, а один из наконечников был обнаружен в слое глиняной обмазки, покрывавшей каменный цоколь стены.

Таким образом, с несомненностью устанавливается, что эти наконечники стрел скифского типа принадлежат врагам, разрушившим цитадель Тейшебаини, Враги штурмовали крепость не через главные, хорошо и надежно укрепленные, ворота, где при раскопках не было найдено ни одного наконечника скифских стрел, а через боковые ворота, находившиеся около берега реки Занги (Ильдаруни). Прежде чем скифы могли подойти к этим воротам, должен был сначала пасть город, занимавший территорию к западу и югу от цитадели, — штурм крепости со стороны реки был невозможен. Раскопки города показали, что он был оставлен без боя, его жилища были покинуты и имущество из них унесено. Да и вряд ли все население города могло быть защитниками урартской власти. Небольшие по размерам раскопки в городе выявили с полной определенностью характер этого поселения. Оно было построено по заранее размеченному плану, имело длинные и широкие улицы, по сторонам которых располагались кварталы жилищ. Эти кварталы состояли не из отдельных домов, а представляли собою постройку, где под общей крышей на раскопанном участке из трех помещений находилось несколько однотипных жилищ.

Раскопки поселения у Кармир-Блура отчетливо выявили тог факт, что его жители находились на государственном довольствии. В жилищах не обнаружено сколько-нибудь ощутительных следов собственного хозяйства семейств. Отсутствуют помещения для скота, места хранения запаса продуктов, в кварталах как будто намечаются даже обособленные кладовые, не входящие в отдельные жилища. Проходы в жилища были настолько узкими, что крупный рогатый скот пройти через них и не мог. При входе, около самой двери, нередко можно встретить пробитое в камне сквозное отверстие, служившее для привязи собачки; тут же находилась и её кормушка — каменное корытце.

В жилищах обнаружены кости крупного и мелкого рогатого скота, остатки пищи. Весьма интересно наблюдение зоолога С. К. Даля, установившего находки костей одной и той же туши в различных жилищах, что подтверждает, возможно, предположение о централизованном получении пищевых продуктов.

В поселении у цитадели жили многочисленные ремесленники, трудившиеся над переработкой громадной дани, поступавшей в Тейшебаини, земледельцы, работавшие на полях и в садах, принадлежавших Урартскому государству, о которых рассказывает надпись на стеле, некогда стоявшей напротив Кармир-Блура, возможно, что в нем жили и урартские воины. Естественно, жители указанных категорий, находившиеся в зависимом положении от урартской государственной власти, находились на государственном довольствии и не имели собственного хозяйства, обеспечивавшего их существование. Поселение у Кармир-Блура было типичным городским поселением древневосточного рабовладельческого общества. Возможно, что в нем жили не только представители закавказских племен, но и переселенцы из отдаленных мест, как в городе у крепости Ирпуни, основанной Аргишти. Ассирийские письменные источники также постоянно свидетельствуют о том, что жителями городов около административных центров большей частью являлись переселенцы из покоренных стран. Поэтому не удивительно, что при приближении врагов город был покинут, тем более, что, по предположению В. С. Сорокина, в это время еще не было закончено полностью сооружение оборонительных стен городя. Жители собрали свой скарб и покинули город. Те, кто надеялся на защиту урартского военного гарнизона, переселились в цитадель. Во дворе цитадели было наспех устроено множество временных жилищ. Они представляли собою хижины с жидкими стенками, сложенными из сырцовых кирпичей или же из мелких камней. Иногда эти жилища представляли собою просто навесы, пристроенные к фасаду дворца наместника. В них были вырыты ямы, куда ссыпались запасы зерна, устроены очаги, вокруг которых стояли различные сосуды, также с пищевыми запасами. Всё говорит о подготовке к длительному отсиживаиию в осаждённой крепости.

Под временные жилища были заняты и помещения цитадели, в кладовых около еще сохранившихся сложенных предметов устраивались очаги, складывались запасы продуктов, зерно, а иногда и мясо.

Перед своей гибелью урартский административный центр, город Тейшебаини, находился уже в упадке. Урартская власть в Закавказье пошатнулась, дань перестала регулярно поступать в крепость, и ее кладовые пустовали. В обширных винных погребах, где в 152 крупных сосудах-карасях могло храниться более 160 тысяч литров вина, его уже не было, В пятнадцати из этих сосудов было обнаружено зерно и мука, пищевые запасы, заготовленные, вероятно, обитателями крепости на время осады. Раскопки дают картину полного запустения кладовых, но вместе с тем чрезвычайно реальное представление о жизни в этих кладовых позволяет нам ощутить их обстановку.

Так, около одного из винных карасов был найден скелетик жабы — обычной обитательницы сырых подвалов. В углу одного из помещений оказалось осиное гнездо, обитатели которого в древности, вероятно, беспокоили кладовщиков. На дне карасов можно найти остатки обитателей кладовых — мышей и серых хомячков. В одном из карасов оказался скелет кошки. Когда зоолог С. К. Даль стал детально изучать эту груду косточек, то оказалось, что там, кроме костей кошки, были еще и косточки мыши. Повидимому, увидав пробегавшую мышь, кошка погналась за нею, и когда та прыгнула в крайний, стоящий около самой стенки карас, то и кошка последовала за нею и нашла там свою гибель, так как не смогла выскочить обратно из крупного, высотою в полтора метра караса.

Если мы пройдем по только что расчищенной кладовой, то нам может показаться, что эта кладовая оставлена совсем недавно. У стен стоят прислоненные к ним сосуды с зерном, лежат кувшины и чашки, правда, иногда в разбитом виде, тут же светильник из глины, железный ножичек, обрывки веревки, пучки высохшей, обуглившейся травы. А между тем прошло уже более 2500 лет с тех пор, когда эта кладовые были покинуты. Около 590 года мидяне разрушили Тушпу, столицу Урарту, и некогда мощное государство древнего Востока пало. Вероятно, вскоре после того был положен конец и урартскому владычеству в Закавказье.

Все бронзовые наконечники стрел скифского типа, обнаруженные около ворот цитадели Тейшебаини и принадлежавшие врагам, разрушившим эту крепость, относятся именно к этому же времени, к первой четверти VI века до нашей эры.

Археологический материал, добытый раскопками на Кармир-Бяуре, четко свидетельствует о том, что при существовании крепости скифы, её разрушившие, долгое время были с нею в тесных сношениях. Скифы Северного Кавказа и восточных областей Причерноморья значительную часть железа для орудий и оружия получали через Закавказье, через урартские административные центры. Связи скифов с Закавказьем, даже скифов западного Причерноморья, в конце VII и в начале VI веков до нашей эры прослеживаются очень четко. До греческой колонизации взаимоотношения племен причерноморских степей со странами древнего Востока осуществлялись не только через северо-западное побережье Чёрного моря, но и через Кавказ.

Связи ранней скифской культуры с древним Востоком и западными частями Малой Азии отчетливо выявляются замечательными памятниками скифского искусства, найденными при раскопках курганов у станицы Келермесской, на Кубани. В этих богатых погребениях скифских вождей были найдены изделия из золота и серебра, связанные по стилю с искусством Малой Азии, — как серебряное зеркало и ритон, и с искусством Урарту и Ассирии, — как замечательные золотые ножны от короткого скифского меча-акинака. Орнаментальные мотивы на предметах искусства Закавказья урартского времени и в частности на происходящих из Кармир-Блура разъясняют нам непонятные и чуждые для скифского искусства мотивы, как, например, сильно стилизованное священное дерево со стоящими по его сторонам человеческими фигурами. Золотые ножны акинака, совершенно подобные найденным в Келермесском кургане, уже очень давно, ещё в 1763 году, были найдены при раскопках Литого кургана, в б. Херсонской губернии.

Но, кроме таких скифских изделий, отражающих на себе влияние древневосточного и закавказского искусства, мы имеем целый рад данных, свидетельствующих о далеких связях скифов западного Причерноморья через Кавказ с древним Востоком.

В раннескифских курганах на Украине, у селения Смелы, была найдена ассирийская цилиндрическая печать из халцедона с изображением лошади и символом бога Ашура. В селении Подгорцах, около Киева, был найден в кладе закавказский пластинчатый пояс, закавказские и кавказские предметы, известные из скифских могильников по реке Суле, а у Канева и селения Жаботин, в Киевской области, в курганах начала VI века до нашей эры были найдены бронзовые закавказские сосуды с литыми ручками, украшенными головками хищных животных. Последние работы археолога Е. И. Крупнова установили, что центром их изготовления в VII веке до нашей эры был горный Кавказ, районы Кабарды и Осетии. Подобные сосуды, кроме Украины, встречаются на Кубани, в громадном количестве в горном Кавказе и в единичных экземплярах в Закавказье. Один подобный сосуд был найден среди металлических изделий в винной кладовой на Кармир-Блуре, а другой происходит из урартского могильника у Игдыра, у подножья Арарата.

Скифские предметы были найдены и в цитадели Кармир-Блура. В кладовых оказались чисто скифские часта конского убора. Один из них, с железными удилами, удлинёнными псалиями архаического скифского типа и пряжками для ремней в форме массивных птичьих клювов и головки барана, мажет происходить из Прикубанья. Второй же, несомненно, принадлежит более западным областям Скифии. Он имеет, кроме железных удил и пряжек в форме клювов, характерные костяные пластинчатые псалии с тремя отверстиями, один конец которых оканчивается копытцем, а другой головкой животного.

При раскопках цитадели в её кладовых были найдены также бронзовые наконечники скифских стрел, скифские бусы, а также роговые изделия в виде головок баранов и грифонов, совершенно тождественных с теми, которые происходят из курганов у станицы Келермесской, на Кубани.

Таким образом, данные раскопок Кармир-Блура отчетливо свидетельствуют о связи скифов с урартами во время существования города Тейшебаини. Они наглядно иллюстрируют союз урартов с киммерийцами, скифами и другими кочевниками, который представлял большую угрозу для Ассирии. Об этой тревоге ассирийских царей, опасавшихся союза урартов с кочевниками, постоянно говорят оракулы, вопросы к богу Шамашу Асархаддона и Ашурбанипала, а также один текст из ниневийской библиотеки Ашурбанипала, собственноручно им написанный, В ней упоминается этот опасный союз урартов с кочевниками, имевший исключительное значение в политической жизни Передней Азии и приведший в конце VII века до нашей эры Ассирийское государство к гибели.

Вавилонская хроника Набупаласара, подробно описывающая последние годы Ассирии, рассказывает о взятии в 614 году до нашей эры Ашура, на развалинах которого был заключен военный союз миднйцев и вавилонян. Но все же судьба Ассирии была решена только через два года, когда к этому союзу присоединились отряды кочевников и мелкие страны Передней Азии. Только тогда, после троекратного штурма, была взята Ниневия. Геродот, греческий историк V века до нашей эры, рассказывает о том, что во время осады Ниневии индийским царем Кнаксаром появилось большое скифское войско, предводителем которого был царь Мадий, сын Прототия (Бартатуа ассирийских источников). Еще Асархаддону пришлось принимать меры и вести мирные переговоры со скифами, зашедшими далеко в пределы Передней Азии, в страну Мана, на юге озера Урмии. В последние годы письменные сведения о пребывании скифов в стране Мака дополнились археологическими материалами, в частности кладом золотых и серебряных вещей, найденным около Саккыза, в Иранском Курдистане. Среди вещей этого клада оказались предметы не только ассирийского и скифского стилей, но и того смешанного стиля, который отразился на некоторых археологических предметах из Закавказья и на золотых ножнах из Келермесского и Литого курганов.

Таким образом, данные письменных источников и археологии указывают, что одно время киммерийцы и скифы были в союзе с урартами и совместно выступали против ассирийцев. Но в начале VI века до нашей эры, когда Урартское царство шло к закату, и особенно после того, как мидийцами была взята и разрушена Тушпа, скифы из союзников урартов превратились в их врагов, И именно скифами были разгромлены последние, правда уже сильно ослабленные, административные урартские центры в Закавказье, к которым принадлежал и Тейшебаини. Так что нет возможности установить точно дату, когда произошел штурм цитадели Кармир-Блура, но, по всей вероятности, это событие имело место уже после падения Тушпы.

Осада Тейшебашш, судя по состоянию пищевых запасов во временных жилищах осажденных (полные зерновые ямы, мелкие сосуды с зерном), была недолгой, и скифы решительным штурмом, произведённым внезапно ночью, в первой половине августа, овладели цитаделью и её разрушили.

Перед штурмом крепость была обстреляна со стороны боковых ворот и забросана горящими предметами. Временные жилища во дворе цитадели загорелись, их крыши, сооруженные из веток и прутьев, рухнули и перекрыли все содержимое этих жилищ в том виде, в каком оно было во время штурма. Жители успели лишь выбежать из-под горевшей кровли, не успев ничего с собою захватить. У очагов лежало оружие, в углах жилищ женские украшения. Всё это указывает на неожиданное ночное нападение скифов. При раскопках этих жилищ около очагов обнаружено большое количество различных сосудов, наполненных пшеницей, ячменем и просом; запасы зерна хранились также в ямах, вырытых в полу. Около очагов лежали каменные зернотерки, ступки с пестами, железные орудия и оружие предметы украшения, деревянные предметы. Сохранности содержимого жилищ способствовало то обстоятельство, что сгоревшие жилища были сверху завалены ещё толстым слоем обвалившихся сырцовых кирпичей, образовавших плотный слой, не проницаемый для влаги и воздуха. Только благодаря этим исключительным условиям смогли сохраниться деревянные изделия и обрывки шерстяных тканей. При штурме сгорели и были завалены обрушившимися крышами только те жилища, которые находились у ворот, в зоне обстрела, и которые могли быть подожжены. Жилища за углом, у юго-западного фасада здания, находились вне обстрела, и они подверглись жестокому разграблению. В одном из них обнаружены и скелеты убитых жителей — ребёнка и взрослого, раздавленных завалившейся каменной стеной.

Находки в этих временных жилищах, устроенных во дворе цитадели, позволили установить и время года, когда произошло разрушение крепости. Особенно показательны в этом отношений пищевые запасы. Хлеб был уже убран, но виноград ещё не созрел. При большом количестве остатков виноградной лозы, виноградных косточек была обнаружена лишь одна горсточка от незрелой еще грозди или же от изюма. Это обстоятельство позволяет определить время штурма цитадели первой половиной августа месяца, Предположение это подтвердилось также находкой около очага лучка сухой, обуглившейся травы, в котором оказались также цветки трав, васильковых, овсяницы и других, определенных ботаниками как цветки конца июля — первой половины августа.

Во время штурма скифы подожгли и цитадель; деревянные перекрытия помещений были охвачены огнем подобно костру. Раскопки на каждом шагу обнаруживают следы сильнейшего пожара, особенно в помещениях, связанных с изготовлением кунжутного масла.

При раскопках кладовых цитадели постоянно можно встретить обвалявшиеся и не вполне сгоревшие балки потолка. На обрушившихся частях перекрытий часто попадались костяки крупного рогатого скота, лошадей и ослов. На время осады эти животные для большей безопасности были, вероятно, но пандусу около главных ворот подняты на крышу. Когда кровля цитадели была объята пламенем, обезумевшие животные оторвались от привязи и метались среди огня, попадали на перегоревшие перекрытия и вместе с ними обрушивались вниз. С. К. Даль, изучавший эти костяки непосредственно при их расчистке, неоднократно устанавливал факт падения животных с большой высоты, на что указывали не только сильные повреждения костей, но и положение скелетов. От животных, погибших во время пожара, сохранились не только костяки, но и ошлакованные остатки мяса и кожи, а также некоторые внутренности. В одном случае из черепа был извлечен высохший мозг, а в целом ряде случаев сохранилось содержимое желудка — очень часто августовская трава. В желудке коровы в единственном случае найдены косточки арбуза, попавшие в корм коровы, вероятно, еще незрелыми. Эти костяки животных представляют совершенно исключительный интерес, гак как они дают весьма определенный материал для истории изучения скотоводства в Закавказье.

Скифы ворвались в уже горящую кладовую и среди огня пытались поспешно захватить добычу. Через узенькую дверь вбежали они в большую винную кладовую, среди застилающего глаза дыма кинулись к карасам, заглянули в них и, убедившись в том, что они пусты, прекратили дальнейшие поиски, В центре кладовой находился жертвенник, около которого стояли небольшие глиняные фигурки божеств человеческого облика, с накинутой на спины и головы рыбьей кожей. Эти фигурки изображали урартского бога, соответствовавшего ассирийскому богу Эа, который защищал продукты от злых сил и являлся исцелителем всяких болезней. Скифы, вбежавшие в кладовую, не найдя в ней ожидаемой добычи, разрушили жертвенник, разбили и разбросали глиняные фигурки богов и жертвенные сосуды. Тут же была найдена глиняная подвесная печать-булла с оттисками печати и одним клинописным словом, значение которого нам неизвестно. Повидимому, ею была запечатана корзина, стоявшая у жертвенника и унесенная скифами. Но если бы скифы внимательно осмотрели все карасы кладовой, то они нашли бы ценные для них предметы. В одном из кар асов под деревянными досочками было спрятано 97 бронзовых чаш с клинообразными надписями, упоминающими четырех урартских царей VIII века до нашей эры. И в другой кладовой для вина оказалось немало ценных предметов, как бронзовые щиты, шлем и колчан с посвятительными надписями богу Халди. Повидимому, во время осады цитадели кладовщики разграбили храмовую сокровищницу в цитадели и отдельные ценные предметы растащили по своим кладовым, запрятали их, надеясь после осады ими воспользоваться.

В проходе между двумя частями кладовой, на полу, лежал колчан Аргишти, сына Менуа, один карас был прикрыт его же посвятительным щитом. В карасе оказалось много железных предметов и обломков бронзовых художественных изделий. Около стоявшего рядом караса был обнаружен щит Русы, сына Сардури, вероятно первоначально покрывавший сосуд, а потом сползший на землю. В этом карасе сверху оказалась половина бронзового котла из клепаной листовой бронзы, а под ним замечательный шлем царя Аргишти. Разграбление этой кладовой было ещё затруднено и тем, что во время пожара в неё обрушились к декоративные башенки из крупных, хорошо отесанных базальтовых блоков. Они затруднили и перекопку кладовых, широко применявшуюся скифами, что можно заметить при раскопках. В этих случаях средняя часть кладовых бывает перекопана, и в грунте заполнения нередко можно встретить сломавшуюся при работе железную скифскую лопату.

После разрушения города Тейшебаини и цитадели скифами в начале VI века до нашей эры жизнь в них не возобновлялась. Была разрушена ирригационная система, подводившая воду к поселению, и его территория стала пустынной. В конце IV века до нашей эры на развалинах поселения было устроено кладбище, причем для могильных сооружений использовались камня древних построек. На холме, на развалинах цитадели, в XI–XII веках существовала небольшая усадьба.

С падением последнего оплота урартской власти в Закавказье, с разрушением скифами города Тейшебаини, заканчивается целый этап развития общества, когда значительная часть Армения входила в состав древневосточного рабовладельческого государства Урарту.

В процессе распада этого большого государства Передней Азии, на основе слияния народов мелких стран, входивших в состав Урарту, при освоении его культуры возникли современные народы Закавказья — армяне и грузины, создавшие в последних веках до нашей эры свой государства.

Часть четвёртая. СОКРОВИЩА ПАЗЫРЫКСКИХ КУРГАНОВ С. И. Руденко, профессор

Скифо-саки

Огромные просторы европейских и азиатских степей, полупустынь и предгорий, от Карпат на западе до Памира и Алтая на востоке, около 2500 лет тому назад были заселены различными племенами и народностями, которых греки называли скифами, а персы — саками. Один и тот же образ жизни, занятие пастушеским скотоводством, при оживленных сношениях между этими племенами, способствовало созданию единой культуры, известной под названием скифской культуры, которую правильнее называть скифо-сакской.

Это было время, когда с развитием скотоводства, при наличии частной собственности на скот, в руках отдельных лиц сосредоточивались значительные богатства. Древний родовой строй постепенно разлагался, и выделялась привилегированная верхушка общества, своего рода знать. Последняя стояла во главе родов, объединявшихся в племена. Группы племен объединялись, властью верховного вождя, или базилевса, как его называли греки. Несмотря на то что власть базнлевса была ограничена советом старейшин, она всё же была велика, особенно в военное время. После смерти вождя власть его, как правило, переходила к его сыну.

Скифо-сакские племена были независимы одно от другого. Для обороны в случае военной опасности и при военных походах эти племена объединялись в союзы. Это были смелые воины, хорошо вооруженные, владевшие превосходной по тем временам конницей.

На протяжении шести столетий скифо-сакские племена оставались политически вполне независимыми от других современных им народов. Более того, историей и археологией засвидетельствовано вторжение (в VII веке до нашей эры) скифо-саков в Переднюю Азию, где они господствовали в течение 28 лет. Поход могущественного персидского царя Кира Старшего против обитавших в Азии скифо-сакских племён, массатетов, не увенчался успехом, и сам Кир, по преданию, пал в битве с массагетами. Неудачей закончился поход и его преемника Дария Первого против европейских скифов, Только незначительная часть оседлых саков в течение короткого времени входила в пятнадцатую сатрапию Дария и платила дань персам. О героической борьбе скифо-саков с персами сохранились красочные легенды, переданные античными авторами.

Первые находки

О распространении скифо-сакской культуры далеко на северо-восток, на Горный Алтай, впервые стало известно в начале XVIII века, когда в Петербург были доставлены золотые вещи из курганов, раскопанных в южной Сибири, между Уралом и Алтаем.

Речь идёт о знаменитой коллекции «скифо-сибнрского золота», хранящейся ныне в Государственном Эрмитаже. Она состоит из массивных литых поясных блях, шейных колец (гривн), наверший и т. п. Помимо материальной ценности, все эти вещи замечательны как по сюжету, так я по художественному их оформлению в «скифском зверином стиле».

К сожалению, точное происхождение этих вещей неизвестно, так как они были добыты при хищнических раскопках курганов и скуплены сибирским губернатором по приказу Петра Первого.

Раскопки второй половины XIX века обнаружили в Горном Алтае курганы с вещами, по своему художественному оформлению сходными с вещами «скифо-сибирского золота», а в двух больших курганах в условиях вечной мерзлоты в течение тысячелетий сохранились изделия из таких материалов, которые в обычных условиях в древних курганах не сохраняются. Среди последних особенно замечательны меховые одежды, шелковые ткани, всевозможные вырезанные из дерева украшения.

Прошло, однако, шестьдесят лет, прежде чем этот факт привлёк внимание археологов. Только в советское время возобновились в Горном Алтае археологические раскопки подобных больших курганов. Они привели к открытию знаменитой группы Пазырыкских курганов в Улаганском районе Горно-Алтайской области, давших науке ценнейшие памятники древних культур.

В долине Пазырык

В глубине Алтайских гор, за сотни километров от культурных центров, вдали от проезжих дорог, затерялась долина, известная у местных жителей под названием Пазырык, Там, в небольшой степной котловине, сохранились древние курганы с памятниками давно забытой и мало изученной скифо-сакской культуры.

Долина Пазырык расположена на правом берегу реки Большой Улаган, в 15 километрах от впадения её в реку Башкаус. В ней пять раскопанных экспедицией больших курганов, древних могил родовых или племенных скифо-сакских вождей.

Вера в загробную жизнь требовала большой заботы об умерших. Для них устраивалось жилище — погребальная камера, их одевали в лучшие одежды, снабжали пищей, в загробный мир с ними направляли лучших лошадей, специально убитых для этой цели к положенных в ту же могильную яму.

За исключением некоторых деталей, отличающих один курган от другого, устройство их одинаково. Бревенчатая погребальная камера площадью от 9 до 24 квадратных метров и высотой от 1,2 до 1,9 метра напоминает рубленый дом. Пол этой камеры настлан из толстых плах, бревенчатые стены, как правило, выводились двойные, двойным был и бревенчатый потолок. Потолок камеры покрывался в несколько слоев берестой, затем ветками кустарника курильский чай, в некоторых случаях, кроме того, корой лиственницы. По обе стороны стенок (северной и южной) погребальной камеры ставились три пары столбов, в корытообразные выемки которых были положены три толстые балки. Цель последних была предохранить погребальную камеру от давления вышележащих настилов из бревён и навала из камней и земли.

Внутри погребальных камер, у южной стенки, стояли выделанные из целого дерева саркофаги-колодцы длиной до 5 метров и диаметром да метра, с крышкой соответствующих размеров. Наружная поверхность колод в первом кургане была украшена радами вырезанных из кожи изображений петухов, а во втором — оленей. В северной половине камеры были расставлены различные вещи, принадлежавшие погребённым.

За погребальной камерой, в северной части могильной ямы, на её дне или на некоторой высоте от дна были положены трупы лошадей с упряжью и другими вещами.

Верхняя половина ямы, как уже отмечено выше, заполнялась бревнами, большими камнями, наконец, землёй. Сверху насыпался небольшой земляной холм, поверх которого наваливался более или менее мощный слой угловатых камней со щебнем и речной галькой.

Горный Алтай расположен вне зоны сплошного распространения вечной мерзлоты. Её нет в открытых степных долинах типа Пазырыкской. Тем не менее под всеми пятью большими курганами оказалась вековая курганная мерзлота, залегающая до дна могильных ям и даже глубже, но не выходящая за пределы каменной наброски.

Специальные исследования показали, что мерзлый грунт под каменной наброской курганов образовался в течение ряда лет после сооружения курганов в результате сурового высокогорного климата и тех особых микроклиматических условий, которые получались вследствие особой конструкции курганов благодари каменной над ними наброске и пустот как в камере, так и между камнями и брёвнами навала в могильной яме.

Вековая мерзлота сохранила на тысячелетия не только самые разнообразные вещи, но и тела погребенных людей и трупы захороненных коней.

Целый ряд обстоятельств крайне затруднял раскопки Пазырыкской группы курганов, обстоятельств, в известной мере обусловивших многолетний перерыв после первых наших раскопок в 1929 году. Тогда в Улаганский район можно было пробраться только верховой тропой со стороны Телецкого озера или с Чуйского тракта; со стороны последнего также только верховой тропой, через Айгулакскнй перевал. К 1947 году от Чибита на Чуйском тракте до места раскопок, с преодолением некоторых трудностей, уже можно было проехать на грузовом автомобиле. Долина Пазырык находится в редконаселенной местности, вдали от поселков, и работы в ней должны были вестись в лагерной обстановке. В долине нет воды, и её необходимо было доставлять с реки Балыктыюл вьючным путем, преодолевая значительный перевал. Нелегко было получить и необходимую рабочую силу.

Работа велась в необычных для археологических исследований условиях, в мерзлом грунте, который при оттаивании превращался в жидкую грязь, к тому же таяние шло крайне медленно, В середине августа обычно начинались уже ночные заморозки, которые вынуждали для оттаивания грунта прибегать к нагретой воде. Работа осложнялась также наличием в ряде курганов крупных валунов в несколько тонн весом, извлечение которых при отсутствии механических приспособлений было делом нелегким. Наконец, так как курганы еще в древности были ограблены, не было полной уверенности в том, что затраченный труд будет оправдан полученными результатами. И действительно, погребальные камеры всех, за исключением втор ого, курганов оказались почти полностью опустошенными грабителями. Тем не менее и то, что сохранилось, особенно в конских захоронениях, не тронутых грабителями, вознаградило нас за все труды, затраченные на исследование этой замечательной группы курганов.

Как установлено, все курганы в момент их ограбления были уже оледенелыми. Вода, проникшая в камеру второго кургана, замерзла, и на полу её образовался слой льда высотой от 20 до 40 сантиметров. Остальные курганы в то время были совершенно свободны ото льда, и все они наполнились водой, превратившейся в лед, только после ограбления. От людей, захороненных в третьем и четвёртом курганах, остались только скелеты. Напротив, тела погребенных в курганах втором и пятом мужчин и женщин сохранились хорошо, что явилось фактом первостепенной важности.

В некоторых курганах хорошо сохранились трупы лошадей. Кони были убиты ударами боевого чекана в черепную коробку, здесь же, у могилы. Сохранившиеся в условиях мерзлоты трупы лошадей дают представление о их внешнем виде, в частности о масти, о поле и возрасте. Конские захоронения дали много интереснейших находок: седла и узды с богатейшими наборами художественно оформленных украшений, телеги, повозку, предметы вооружения, ковры и некоторые другие вещи.

Хозяйство алтайских скифо-саков

Как уже было отмечено выше, основным занятием населения Горного Алтая в те далекие времена было пастушеское скотоводство. Лошадь как средство передвижения и животное хозяйственное занимала первое место. Значение лошади в хозяйственной жизни, и притом лошади верховой, подчеркивается обязательным ее захоронением вместе с умершим её владельцем. Во всех курганах этого времени, независимо от пола и общественного положения погребенных людей, мы обязательно находим лошадей. В рядовых курганах погребались два-три коня, в могилах знатных людей — до шестнадцати.

Исследования показали, что в это время в Горном Алтае разводились и простые, малорослые кони и высокопородные легкоаллюрные, не уступавшие по своим качествам прославленным боевым коням Парфии и Бактрии. Все захороненные в Пазырыкских курганах кони были ездовые мерины. Ни одной кобылицы или жеребца погребено не было. Следует отметить, что, по сведениям, сообщаемым греческими историками (Страбон), и западные скифы ездили на меринах. Мерины являлись обычными верховыми конями у владельцев скота всех пастушеских народов Азии.

Лошадь, как показали раскопки, использовалась не только как средство передвижения, верховое или упряжное. Мясо ее употреблялось в пищу, молоко — для приготовления кумыса и сыра, шкуры шли на изготовление мехов и кож.

Второе место по своему удельному весу в хозяйстве занимала, по-видимому, овцы, дававшие мясо, шкуры, шерсть, вероятно и молоко. Те овцы, мясо которых клалось в могилы, по типу принадлежали к слабожирнохвостым. По размерам они были не более цигайских овец и хорошо приспособлены к большим переходам. Судя по сохранившимся изделиям из овечьей шерсти и их шкурам, можно думать, что одновременно разводились и относительно грубошерстные и весьма тонкорунные овцы черной и белой масти. Несравненно меньше, повидимому, разводилось коз. Только в одном пятом кургане была найдена шкура козы. Масть этой козы была светлосерая, её пух, как и у овец, весьма тонкий.

В каком количестве мог разводиться крупный рогатый скот — мы не знаем, мало данных и для суждения о его внешнем виде. Можно только сказать, что коровы были средних размеров, а яки, судя по шерсти, найденной в курганах, были чёрной масти.

Прекрасные реалистические изображения лосей, оленей, горных козлов и баранов, сайги, волка, зайца и барса указывают на то, что население было хорошо знакомо с этими животными, и не только издалека. Многочисленные изделия из рога оленя, найденные в курганах, одежды из меха соболя и белки, опушки одежды из меха горностая и выдры, изделия из меха степной кошки и леопарда указывают на развитие зверового промысла. Охота, следовательно, хотя и занимала по сравнению со скотоводством второстепенное место в хозяйстве, но имела все же существенное значение. Если охота на оленей, лосей, диких коз и баранов производилась из-за шкур и мяса и имела чисто потребительский характер, то охота за пушным зверем, в частности за соболем, могла уже иметь и товарное значение.

Земледелием население не занималось, да и климатические условия в Улаганском районе для него не были благоприятны. В курганах были найдены семена конопли и посевного кореандра. Последнее растение чуждо флоре Алтая, и семена его могли появиться там только в результате торговых сношений со странами Передней и Малой Азии.

Поскольку скотоводство было основным занятием, пища населения должна была состоять главным образом из молочных продуктов и мяса. И действительного всех курганах найдены кости лошади, коровы и овцы, положенные вместе с мясом как пища отправляющимся в загробный мир. Кроме того, во втором и пятом курганах впервые при археологических раскопках нами был найден сыр, в такой степени хорошо сохранившийся, что не утратил своих вкусовых качеств. О молочной и мясной пище как об основных продуктах питания западных скифов сообщают и греческие историки.

Мясная пища варилась в медных котлах «скифского» типа. Жидкую пищу и воду держали в глиняных кувшинах и деревянных сосудах. Кувшины были высокие, узкогорлые, обычного скифского типа, но без орнамента. Один из таких кувшинов, найденный во втором кургане, был украшен наклеенными на его поверхность вырезанными из кожи и покрытыми оловянной фольгой изображениями петухов. Деревянные сосуды в погребениях скифского времени нами были найдены впервые. Форма их была различная, но все они со сферическим дном и ставились на кольцеобразные войлочные подставки.

Псалия (трензель) с развилкой из кургана № 5

Уздечное украшение из кургана № 4

Фигурка оленя из кургана № 2

Уздечное украшение из кургана № 1

Вышивка на китайской шёлковой ткани из кургана № 5

Глиняный кувшин с изображениями петухов из кургана № 2

Весьма совершенная техника строительства погребальных камер площадью до 24 квадратных метров свидетельствует о высоком уровне плотничного дела и, следовательно, о наличии бревенчатых жилых домов. Могила ведь «жилище мёртвых», поэтому строилась она по типу настоящих жилищ, Отсюда мы вправе предполагать, что население Горного Алтая в те времена жило в бревенчатых домах. Об их размерах, разумеется у знатных лиц, можно судить по одному из найденных в кургане пятом настенных войлочных ковров, длина которого 6,5 метра и высота 4,5 метра Войлочными коврами драпировались не только стены жилищ, войлоками и коврами застилались и полы. Стены камер в трёх самых крупных курганах Пазырыкской группы были задрапированы войлочными коврами, пол камеры одного из курганов был застлан войлоком, а в кургане пятом найден стриженый ковёр, который, по всей вероятности, также лежал на полу. Имеются и другие, косвенные, указания на то, что полы жилищ застилались коврами. Столики, найденные во всех курганах, очень низенькие, и ими можно было пользоваться, только сидя на полу. Кроме того, подошвы одной пары женской обуви, как увидим ниже, были украшены нашитым на них бисером к кристаллами пирита. В такой обуви можно было ходить только по мягкому ковру.

Чрезвычайно оригинальны упомянутые выше столики. Их съемные крышки — овальные, с более или менее приподнятыми бортиками, вследствие чего они имеют форму блюд. Такие столики найдены впервые, хотя подобные им, но более поздние, известны из раскопок гуннских курганов в Монголки, Ножки таких столов — самых разнообразных форм, большинство из них вырезано от руки, но имеются выточенные и на токарном станке. Самые изящные из них представляют собой фигуры вытянувшихся тигров или барсов.

Судя по находкам в курганах, кожаная посуда решительно преобладала над остальными ее видами. Самые разнообразные сумы, фляги, мешочки и кошельки отличаются изяществом и тонкостью работы. Меховые мешки и фляги с многоцветными узорами, выполненными в технике мозаики, покрыты аппликацией из растительных и животных узоров и рисунков.

Оседлые скотоводы

Мы знаем, что среди западных, причерноморских, скифов греческие историки различали скифов земледельцев, пахарей и кочевых. По сообщению тех же авторов, и в Азии были саки и кочевые и оседлые; часть из них должна была заниматься также и земледелием, ибо нам неизвестны пастушеские народы, которые в условиях, благоприятных для земледелия, оставались бы совершенно чуждыми этому занятию.

При скотоводческом хозяйстве каждый заботится прежде всего о подыскании места, наиболее благоприятного для прокорма его стад. Горный Алтай между тем всегда был так богат травой, что даже большие стада могли найти себе пропитание на сравнительно небольших площадях. Поэтому скотоводы Горного Алтая всегда были оседлыми. В пользу оседлого образа жизни в рассматриваемое нами время, помимо наличия, как мы полагаем, прочных, хорошо построенных бревенчатых жилищ, свидетельствует и ряд других фактов. Например, часть скота — высокопородные лошади и тонкорунные овцы, крупный рогатый скот, кроме яков, — зимою должна была содержаться в закрытых помещениях. Кроме того, как установлено, некоторые из высокопородных коней частично содержались на концентрированных кормах. Многочисленные, часто весьма реалистические изображения петухов указывают на то, что разводились и куры. Последнее могло иметь место только при оседлом образе жизни. Наконец, глиняная посуда, особенно большие глиняные кувшины, не вяжется с нашим представлением о посуде кочевых народов.

Кожаная фляга с узорной аппликацией из кургана № 2

Таким образом, оседлый образ жизни с отгонным пастушеским скотоводством, имевшим место, как исключение, только у отдельных, особенно богатых скотом семей, можно считать типичным для населения Горного Алтая в рассматриваемое нами время.

Верховой конь

Основным средством передвижения был верховой конь Последнее вполне естественно, если принять во внимание горный характер страны при почти полном отсутствии колесных дорог и пастушеский образ жизни, в частности табунное скотоводство. И действительно, во всех погребениях данной эпохи мы имеем захоронение коней не только с уздами, но обязательно и с сёдлами.

Древние скифские узды известны отчасти из раскопок курганов на юге России, отчасти по их изображениям на лошадях, Такие изображения на серебряных сосудах и других изделиях греческой работы мы знаем из знаменитых Чертомлыкского и Кульобского курганов. Однако прекрасно сохранившиеся узды со всеми ремнями, удилами, трензелями и украшениями впервые найдены в Пазырыкских курганах. Узды эти, как выяснилось, состояли из двух суголовных ремней, ремня переносья и двух подбородных. Нащечные ремни, при помощи трензелей, или псалий, соединяющиеся с удилами, представляли собой либо раздвоенные концы суголовных ремней, либо состояли из концов суголовных ремней и ремня переносья, К левому концу двусоставных кольчатых медных или железных удил привязывался ремень-чумбур, а к правому один из концов повода, Левый конец повода при помощи особой петли или специального (рогового или деревянного) блока соединялся с ремнём чумбура, продетого в упомянутые петлю или блок.

Узда из кургана № 5

Седло из кургана № 5 (схематический рисунок)

Если, как выяснилось, скифская узда на западе и в Горном Алтае одного и того же типа, и притом почти не отличалась от узд переднеазиатских, судя по изображениям последних на ассирийских и персидских барельефах, то седла скифские коренным образом отличались от чепраков, которые в те времена вместо седел были в употреблении в Передней Азии. О седлах европейских скифов мы также, в основном, имеем представление по их изображениям, в частности на известной чертомлыкской вазе греческой работы. В Пазырыке между тем были найдены подлинные седла, и притом двух типов, или, точнее, двух вариантов одного и того же типа — более раннего и более позднего.

Отличительной особенностью этих седел от позднейших было отсутствие ленчика — деревянной основы седла. Пазырыкские, как надо полагать, и все скифские сёдла состояли из двух сшитых вместе кожаных подушек с мягкой набивкой волосом (на Алтае — оленьим) или травой. На лошади седла эти укреплялись при помощи двух, верхнего и нижнего, подпружных ремней, имели ремни нагрудный и подхвостный. Верхний поддружный ремень лежал поверх седельных подушек и был к ним прикреплен; концы нижнего подпружного ремня привязывались или пристегивались к концам верхнего ремня. Под седло подкладывался войлочный потник, или чепрак, сверху подушек накладывались специальные покрышки из тонкого войлока.

Лук в более древних горноалтайских седлах, в сущности говоря, не было; имелись только утолщения передних и задних концов подушек. В более поздних седлах мы имеем уже хорошо выраженные передние и задние луки при наличии деревянных распорок между передними и задними концами седельных подушек — первых зачатков деревянной основы седла.

Сёдла описанного типа впервые появились у скифо-сакских народов. Седел не было ни у древних греков, ни у ассириян, ни у мидян, ни у персов. Вместо сёдел они покрывали верховых коней только коротким чепраком, обычно ковровым, который удерживался на коне без подпруги, только при помощи нагрудника.

Следует отметить то исключительное внимание, которое уделялось украшению узды и седла. Раскопки пяти Пазырыкских курганов дали сотни таких украшений, Украшения эти вырезывались из рога оленя, но в большинстве случаев из дерева, главным образом из кедра, и покрывались снаружи листовым золотом. В более поздних курганах они частично покрывались золотом, частично окрашивалась в яркокрасный цвет киноварью.

В каждом погребении головы одного-двух коней украшались специальными уборами с навершиями, представляющими собой головы различных, чаще фантастических, животных, иногда целые сцены. Гривы этих коней покрывались специальными нагривникамн, на хвосты надевались особые нахвостники.

В кургане пятом вместе с верховыми конями впервые была найдена повозка с дышловой упряжкой четырех коней. Эта единственная в своем роде находка указывает на то, что, несмотря на горный ландшафт, на Алтае в те отдалённые времена пользовались уже достаточно совершенными колесными экипажами. Повозка эта на четырех высоких (1,5 метра) колесах с длинными (70 сантиметров), тщательно оформленными ступицами, при большом количестве (по 34 в каждом колесе) тонких спиц. Своеобразной формы кузов-платформа состоит из двух рам, соединенных между собою резными колонками. Верхняя и частично нижняя рамы перекрыты сплошным рядом прутьев, переплетенных между собой ремнями. На конце дышла привязана специальная перекладина с двумя рогатками, в которые впрягалась пара коней; пара боковых коней, по одному с каждой стороны, впрягалась в постромки, от которых сохранились вальки. Вся повозка сделана исключительно из дерева с ременными связками при полном отсутствии металла, в частности железа, которое в те времена ценилось очень дорого.

Помимо этой повозки, во всех курганах найдены остатки примитивных телег. Телеги эти состояли из очень толстых осей и дорожин с массивными низкими колёсами, выделанными из цельных отрезков ствола лиственницы. Высота этих колес от 30 до 45 сантиметров при ширине около 30 сантиметров. В кургане пятом, кроме того, была найдена длинная оглобля волокуши, а в кургане первом — части примитивного ярма.

Таким образом установлено, что в Горном Алтае в скифское время, помимо верхового транспорта, существовал и гужевой, с упряжкой в дышло и оглобли. Судя по находкам ярма, в качестве средства передвижения; помимо лошадей, возможно, пользовались и волами.

Одежда и украшения

Об одежде скифо-саков до раскопок Пазырыкских курганов мы имели представление по изображениям скифов на сосудах и других изделиях из денных металлов греческой работы, по изображениям саков на персидских барельефах ахеменидского времени и по двум одеждам, найденным в Котандинском кургане Горного Алтая.

Верхней одеждой западных скифов был короткий меховой, шерстью внутрь, кафтан с косыми, заходящими одна за другую полами, перетянутый ременным поясом. На некоторых изображениях имеются короткие, накинутые на плечи плащи, застёгнутые пряжкой на груди или на правом плече; штаны или узкие меховые, или широкие, вероятно войлочные. Длинные штаны изображались заправленными в мягкие кожаные полусапожки без подметок и каблуков и перевязанными, как и у восточных скифо-саков, ремнём.

Головные уборы были высокие, остроконечные, с полями, прикрывающими плечи, или шлемовидные шапки-ушанки. О саках Геродот писал, что они носили на голове остроконечные шапки из плотного войлока, стоявшие прямо; одеты были в штаны. На персидских барельефах ахеменидского времени саки изображаются в таких именно островерхих головных уборах, в коротких до колен кафтанах, надетых в рукава и подпоясанных ременным поясом, в узких, длинных штанах.

Всадник на большом войлочном ковре, найденном нами в кургане пятом, о котором уже упоминалось выше, изображён в короткой, перетянутой в талии поясом, куртке со стоячим воротником и с коротким плащом за плечами, в узких, в обтяжку, штанах. Богиня, сидящая на троне, перед которой стоит всадник, изображена в длинной одежде.

Подлинные одежды, впервые обнаруженные в оледенелых курганах Горного Алтая, существенно дополняют каши сведения о скифо-сакской одежде.

Женский нагрудник из кургана № 2

Бордюр войлочного настенного ковра

Для грабителей, производивших хищнические расколки Пазырыкских курганов, главную ценность представляли изделия из металла, но они интересовались и одеждой. Последняя почти полностью была похищена из всех курганов, за исключением кургана второго, где она находилась во льду. Однако и из него одежда и её украшения были частично унесены, частично порублены или разорваны в клочья. Кое-что уцелело и в курганах третьем и пятом. Тем не менее и то, что сохранилось в Пазырыкских курганах, даёт ясное представление об одежде северо-восточных скифо-саков.

В кургане втором найдена очень широкая, но сравнительно короткая, до колен, мужская рубаха, сшитая из растительной ткани. Её особенность — при широком вороте отсутствие воротника и разреза на груди, чем она существенно отличается от позднейших гуннских рубах, Столь же широкий и примерно такого же покроя кафтан из тонкого двойного войлока найден в кургане третьем. От рубахи он отличается только наличием спереди разреза, причём правая пола запахивается за левую. Сохранившаяся в кургане втором спинка другого мужского кафтана также короткая, но сшита из собольего меха. Её наружная, мездряная, поверхность прошита параллельными рядами сухожильных нитей и украшена вырезанной из тонкой кожи аппликацией, представляющей собою оленьи головы с очень длинными стильными рогами, ветви которых заканчиваются птичьими головками.

Весьма характерной особенностью мужской и как увидим ниже, женской плечевой одежды оказывается её небольшая длина. Последнее типично для всех народов, для которых верховой конь служит основным средством передвижения.

Мужские чулки, найденные во втором кургане, войлочные, очень длинные, выше колеи, в одном случае украшены у верхнего края художественной аппликацией из цветного войлока.

Ременные пояса очень разнообразны, обычно расшиты оловянным псевдобисером. Особенно интересен один из них, украшенный серебряными бляхами с изображением сцены нападений льва на горного козла.

Женщины, так же как и мужчины, носили короткие, накинутые на плечи кафтаны с длинными декоративными рукавами. Один из них был си гит из беличьего меха и снаружи покрыт художественной, вырезанной из кожи аппликацией, мотив которой — петушиные гребешки, стилизованные цветки лотоса и медные, крытые золотом головки горного барана. Вместе с этим кафтаном носился нагрудник, также на беличьем меху, с опушкой из меха выдры и выкрашенного в голубой цвет меха горностая, Наружная поверхность нагрудника покрыта очень тонко выполненной, вырезанной из кожи художественной аппликацией, основной мотив которой цветки лотоса, а второстепенные мотивы представлены петушиными гребешками и бараньими головками.

Совершенно замечательной оказалась женская обувь, найденная во втором кургане. Обувь эта представляет собой полусапожки с головками из мягкой кожи, с короткими голенищами, без подмёток и каблуков.

У одной пары на наружной поверхности толстых кожаных подошв вырезан лотосный орнамент, голенища из шкур леопарда; по верхнему краю по коже нашит орнамент из сухожильной нити, обёрнутой узкой полоской оловянной фольги и листового золота. У другой пары на подошвах нашит орнамент из нитей мелкого стеклянного бисера и ромбов, составленных из золотистых кристаллов пирита. Короткие голенища этой обуви, прикрывающие только переднюю часть голени, украшены вырезанной из тонкой кожи аппликацией с лотосным орнаментом, а головки расшиты орнаментом из сухожильных нитей, обернутых оловянной фольгой.

То внимание которое уделялось украшению подошв обуви, указывает на обычай сидеть на полу с ногами, сложенными «калачиком» так, чтобы хорошо были видны подошвы обуви.

Вместе с описанной обувью женщины носили изящно оформленные, сшитые из тонкого войлока носочки с фестончатым верхним краем.

Женский сапожок из кургана № 2

О причёске горных алтайцев в скифское время мы знаем ещё недостаточно. Судя по имеющимся изображениям, все мужчины причерноморских скифов и южных, пограничных с Передней Азией, саков носили длинные волосы на голове и бороды. О северо-восточных приалтайскйх скифах Геродот писал, что все они от рождения плешивы. Это сообщение можно толковать только в том смысле, что у всех у них с детства брили головы. И действительно, головы мужчин и женщин в исследованных курганах оказались либо полностью обритыми, либо была оставлена только часть несбритых волос на затылке (у мужчины) или на макушке (у женщины). Возможно, впрочем, что сбривание волос на голове в данном случае было вызвано связанной с бальзамированием тел умерших трепанацией черепов для извлечения мозга. Следует все же отметить, что в тех курганах, где были обнаружены женские трупы, были найдены и косы, и притом сложно оформленные в причёски, с вплетёнными в них войлочными жгутами, железными булавками и накладными волосами. Отсюда можно заключить, что женщины своим прическам уделяли достаточно внимания. Отметим, кстати, что на большом войлочном, уже упоминавшемся настенном ковре богиня изображена в головном уборе, но с бритой головой, а мужчина-всадник без головного убора, но с пышной шевелюрой.

Мужские головные уборы были по крайней мере двух типов. Один из них представлял собой островерхие войлочный колпак с широкими полями, прикрывавшими плечи. Этот головной убор подобен тем, о которых говорилось, когда речь шла о головных уборах в изображениях причерноморских скифов работы греческих мастеров или изображениях саков на персепольских барельефах. У азиатских скотоводческих народов такой головной убор бытует с гуннского времени до наших дней. Второй тип головного убора представлен кожаным на войлочной подкладке шлемом или шапкой-ушанкой. Этот тип головного убора мы знаем и у причерноморских скифов.

Мужской головной убор из кургана № 2

Женские головные уборы нами найдены также двух типов, но вполне оригинальных. Один из них представляет собою кожаную «скуфейку» с тульей и прикрывающей плечи оторочкой из меха черного жеребка с орнаментом из кожаных, крытых золотом ромбов. На убор этот была нашита диадема из вырезанных из кожи, покрытых золотом петушков. Второй головной убор — в виде шлема, вырезанного из цельного дерева, с кожаной покрышкой сверху, В два круглых отверстия, проделанных на макушке этого убора, были продеты две косички, входящие затем в сложную косу, составляющую одно целое с головным убором.

И мужчины и женщины носили в ушах золотые серьги: мужчины — простые кольчатые, женщины — очень сложные, чрезвычайно тонкой ювелирной работы, с перегородчатой эмалью и зернью. Зеркалами также пользовались, повидимому, и женщины и мужчины. В кургане втором были найдены два зеркала, одно серебряное очень тонкой работы, другое простое бронзовое. Первое хранилось в кожаной сумке вместе с другими принадлежностями женского туалета, другое в специальном футляре из шкуры леопарда.

Обычным украшением были шейные обручи, или гривны. Одна из таких гривн была найдена в кургане втором. Она представляет собою полую медную трубку, на концах которой были закреплены вырезанные из дерева и покрытые листовым золотом композиции из трех рогатых львиных грифонов с скульптурными головками.

Алтайские скифы украшали себя не только серьгами, браслетами и шейными гривнами. В некоторых случаях тело покрывалось и художественной татуировкой.

Замечательным открытием при раскопках 1948 года была татуировка, обнаруженная на теле мужчины, захороненного во втором кургане. Прямых исторических указаний об обычае татуировки у скифо-сакских племен нет. Имеются сообщения о татуировках западный соседей причерноморских скифов — агафирсов, о татуировке мужчин даков и сарматов, малоазийских массиник. Об обычае же татуировки тела у скифо-сакских племён мы впервые узнали из наших раскопок в Горном Алтае, откуда мы теперь имеем замечательные её образцы. У упомянутого мужчины татуированными оказались грудь, спина, обе руки и голени. Татуировку эту удалось зафиксировать почтой полностью, за исключением одного участка на груди и на левой голени.

Татуировка — фантастический зверь (из кургана № 2)

Изучение татуировки показало, что она была нанесена задолго до смерти погребённого, вероятно ещё в его молодости, и выполнена методом накалывания и втирания в уколы сажи. Основной мотив татуировки — изображения различных фантастических животных, из которых в качестве образцов приводятся два: крылатый хищник кошачьего рода, изображённый на переплете, и олень с орлиным клювом и длинным кошачьим хвостом, на конце которого изображена птичья головка; отростки огромных стилизованных рогов также оканчиваются птичьими головками. Татуировкой этой, помимо её чисто декоративного назначения, подчеркивалось, по всей вероятности, знатное происхождение и мужество данного лица. Учитывая, однако, преобладание изображений фантастических животных, можно думать, что ей приписывались и особые свойства защиты данного лица от враждебного ему колдовства.

Этим тканям 2500 лет

Археологические памятники обычно дают очень ограниченный материал для суждения о технике обработки различных материалов. О гончарном производстве, о технике литья и вообще об обработке металлов можно судить по сохранившимся глиняным и металлическим изделиям. Остатки зданий и других построек дают представление о строительном искусстве. Ткани, изделия из кожи, меха и даже деревянные чрезвычайно редко находят при археологических раскопках вообще, и в памятниках скифского времени в частности. Наши раскопки в Горном Алтае тем и замечательны, что дали очень большое количество изделий из дерева, кожи, меха, шерсти и даже из шёлка.

Для характеристики уровня развития техники в данном случае очень показательны ткани. В Пазырыкских курганах мы нашли ткани как местного производства, так и привозные с далекого Юго-Запада и Дальнего Востока.

Мужская рубаха, о которой была речь выше, сшита из довольно плотной ткани простого полотняного переплетения с числом нитей в двух направлениях на один квадратный сантиметр 23×23. Шерстяные, ткани выделаны из очень тонкой пряжи, исключительно из пуха, максимальная толщина шерстянок которого в исключительных случаях достигает 60 микрон. Главную массу шерсти, преимущественно овечьей, составляют шерстинки толщиной от 12 до 27 микрон, а в некоторых тканях толщина их не превышает 14 микрон. Большинство шерстяных тканей с двусторонним саржевым (киперным) переплетением и с диагональным рисунком. При одной и той же технике изготовления таких тканей различные образцы существенно отличаются один от другого в плотности утка. В одних тканях на 15–20 нитей основы в линейном сантиметре мы имеем от 28 до 35 нитей утка, но встречаются и такие плотные ткани, в которых на один линейный сантиметр приходится свыше 60 нитей утка. Кроме того, имеются шерстяные ткани и с ворсом двух типов: с дельными и разрезанными петлями ворса.

Перечисленные выше ткани окрашены в красный, синий, зеленоватый и коричневый цвета. Из красителей удалось установить пурпурин, ализарин и краситель типа индиго.

Одна из найденных тканей если и не местной горноалтайской работы, то, по всей вероятности, из ближайших к Алтаю западных степных районов. Она с многоцветным орнаментальным рисунком, с переплетением, известным под названием уточного рипса. Характерной его особенностью является наличие сквозных отверстий, или щелей, в ткани, идущих параллельно основе, на линиях, отделяющих в узоре один цвет от другого.

Следует отметить также исключительно высокое качество выделки тонкого войлока, менее плотного, чем современный фетр, но очень мягкого и ровного по толщине.

Для покрытия одного из чепраков и нагрудника, найденных в кургане пятом, были использованы исключительно переднеазиатские шерстяные ткани очень тонкой работы, выполненные в гобеленной технике. Насколько толка работа этих тканей, можно судить по тому, что в одном линейном сантиметре утка свыше 100 нитей. Из этих тканей особый интерес представляют те, которые были использованы для окантовки центральной поверхности чепрака и для покрытия седельного нагрудника. Мотивами этих тканей оказались едены жертвоприношения и идущих один за другим львов. В сцене жертвоприношения мы видим в центре изображение алтаря или курильницы и по обе его стороны профильные изображения женщин. Две, из них, стоящие непосредственно перед алтарём, одна против другой, выше ростом и изображены в молитвенных позах с одной рукой, приподнятой кверху. Женщины, стоящие у них за спинами, ниже ростом и не в таких роскошных одеяниях. Хотя все они изображены с коронами на голове, но у женщин, стоящих в молитвенных позах, от корон спускается покрывающая спину фата. Первые, по всей вероятности, знатные особы (царевны), стоящие позади них — прислужницы. Вся композиция этой сцены, костюмы, молитвенные позы и особенно изображение алтаря не оставляют никакого сомнения в том, что мы имеем дело с тканью переднеазиатской. Что касается времени её изготовления, то все данные говорят за то, что ткань эта вряд ли может датироваться временем более поздним, чем V век до нашей эры. Подобные сцены жертвоприношений с обращением к божеству нам хорошо известны на ассирийских барельефах Куюнджика и Хорсабада. Точно такие же, как и наш, алтари или курильницы изображены на барельефах Персеполя, а изображение женщины в точно такой же, как и у нас, зубчатой короне, в похожем костюме, стоящей перед таким же алтарем, мы знаем на одном из цилиндров (из коллекции Клерка), датируемом началом V века до нашей эры.

В оледенелых Пазырыкских курганах Горного Алтая нами найдены не только передне- и среднеазиатские шерстяные ткани, но и шёлковые китайские. Часть китайских тканей простого полотняного переплетения, но при этом настолько тонкой работы, что на один квадратный сантиметр ткани приходится 50×50 нитей основы и утка. Имеются китайские же ткани со сложным узором и с двойными нитями утка. Самая замечательная из них все жё та, которой покрыт один из седельных чепраков кургана пятого. Ткань эта типа белой чесучи, по которой разноцветными шелковыми нитками; вышиты стилизованные деревья удун с сидящими на них самцами-фениксами и порхающими между деревьями самочками. Поскольку и эти китайские ткани являются древнейшими из всех до сих пор известных китайских тканей, мы, естественно, не располагаем сравнительным материалам для их датировки. Последняя в известной мере облегчается находкой в шестом Пазырыкском кургане одного из ранних китайских зеркал так называемого типа цинь, для датировки которого (V–IV век до нашей эры) имеются все основания. Стилистическое сопоставление фениксов, вышитых на упомянутой выше ткани, с фениксами, изображенными на ранних циньских зеркалах, не противоречит той же датировке шелковой ткани на чепраке из кургана пятого, как и тканей переднеазиатских.

Не меньший интерес с точки зрения датировки и культурных связей Горного Алтая с Передней и Средней Азией в эти отдаленные времена имеет найденный нами в 1949 году в том же пятом Пазырыкском кургане шерстяной стриженый ворсовый, древнейший в мире, бархатный ковёр. На этом многокрасочном ковре мы видим, помимо растительных орнаментов, изображения старых самцов переднеазиатской лани, или, что то же, чубарого оленя, грифонов и конных или спешившихся всадников. С точки зрения датировки особый интерес представляют изображения всадников, так как они вполне сходны с теми, которые мы знаем на персепольских барельефах, печатях и цилиндрах времен династии Ахеменидов в Персии (559–330 годы до нашей эры).

Найденные в Пазырыкском кургане ковер и ткани, о которых мы говорили, важны не только тем, что помогают нам установить древность этого кургана: они имеют огромную ценность сами по себе. Надо сказать, что это самые древние из всех до сих пор известных переднеазиатских тканей. Ткани эта свидетельствуют о чрезвычайно высоком уровне текстильного производства культурных стран древнего Востока.

Изображение лани на ковре из кургана № 5

Спешившийся всадник. Изображение на ковре из кургана № 5

Не менее ценен и древнейший из всех известных до его находки бархатный ковер. Достаточно напомнить, что, по общепринятому мнению, бархатные ковры, выполненные в технике, подобной нашему пазырыкскому, впервые появились не ранее XV века нашей эры. Наша находка отодвигает в глубь веков время производства таких ковров почти на два тысячелетия.

Искусство древних мастеров

Уже из беглого знакомства с домашней утварью, одеждой, многочисленными и разнообразными украшениями конской упряжи видно, какое внимание уделялось художественному их оформлению.

В виде фигур животных оформлялись псалии. Чаще их украшением служили головки всевозможных животных, реже растительные пальметки. Изображениями всевозможных животных украшались перекрестья уздечных ремней и промежутки между ними, ремни нагрудников, иногда подхвостника. На седельных покрышках изображались сцены, борьбы зверей, отдельные звери или их головы. Самые разнообразные украшения были на седельных луках, всевозможные подвески украшали седельные подушки и ремни. Сложными многоцветными войлочными аппликациями и драгоценными тканями украшались седельные чепраки.

Богатство изобразительного искусства является одной из характерных особенностей скифо-сакской культуры в целом и алтайской в частности. Оно находит свое яркое проявление в самых разнообразных вещах утилитарного назначения. Даже древки стрел покрывались весьма разнообразными орнаментами, выполненными красной и чёрной краской.

Сцена нападения львиного грифона на горного козла.

Вышивка на седельной покрышке

Сцена нападении орлиного грифона на горного барана.

Вышивка на седельной покрышке

Орнамент на древке стрелы из кургана № 3

До наших раскопок в Горном Алтае о скнфо-сакском, особенно о скифском, более известном, искусстве судили по вещам из ценных металлов, главным образом золотым, находимым на юге России, отчасти по литым из бронзы. Из южной Сибири имелись также преимущественно золотые вещи из хищнически раскопанных там курганов. Отсюда создалось ложное представление, будто бы скифо-сакское искусство было искусством только верхнего слоя общества. Наши находки в оледенелых курганах Горного Алтая показали, что всевозможные художественные изделия выполнялись не только из золота, я не столько из золота, сколько из самых разнообразных, и притом общедоступных, материалов, таких, как дерево, рот, кожа, мех, цветной войлок и т. п. Искусство это вместе с тем было общенародным. Одни и те же изделия мы нашли и в богатых и в бедных погребениях.

Несостоятельным оказалось и мнение об исключительности звериных мотивов в скифском искусстве, когда выражениями «звериный стиль» и «скифское искусство» пользовались, как синонимами. Оказалось, что в этом искусстве немало и геометрических я растительных мотивов в весьма развитых и сложных формах.

Здесь мы увидели и графические и силуэтные изображения, изображения, вырезанные в рельефе и круглой скульптуре, выполненные в технике аппликации и мозаики. Среди растительных мотивов особого внимания заслуживает мотив цветка лотоса, несомненно южного происхождения, а в изображениях животных явно преобладают представители местной фауны. Значительное место занимают вещи, выполненные и в особом, «зверином стиле», для которого характерно подчеркивание наиболее типичных особенностей изображаемого животного и пренебрежение при этом к второстепенным, а также придание самых разнообразных поз с целью вложить данное изображение в заданную форму.

Особый интерес представляет мотив борьбы зверей, точнее нападения хищных на парнокопытных, изображения животных фантастических, как среднеазиатских (грифонов), так и местного творчества, в которых скрещены признаки оленя, грифа, хищника кошачьей породы, иногда крылатого.

По разнообразию мотивов и технических приемов изобразительного искусства находки из Пазырыкских курганов едва ли не превышает все то, что до настоящего времени было известно о скифском искусстве вообще.

Художественное творчество интересующего нас народа не ограничивалось одним изобразительным искусством. Нами впервые были найдены музыкальные инструменты: односторонние барабаны и струнный инструмент типа арфы. Барабаны состоят из двух половин, выделанных из бычьего рога, и их отделка отличается тщательностью и изяществом. Своей бокаловидной формой они похожи на барабаны, бытующие и поныне в Центральной Азии, Афганистане, Иране и Малой Азии. Находки многострунного музыкального инструмента типа арфы свидетельствуют об относительно высоком уровне музыкальной культуры населения Горного Алтая, оставившего после себя Пазырыкские курганы.

Сообщения Геродота подтверждаются

О религиозных представлениях скифо-сакских народов мы знаем очень мало. Тем более ценны сообщения греческого историка Геродота о различных обычаях и обрядах скифов и те конкретные факты, которые были обнаружены в результате наших раскопок.

В связи с верой в загробную жизнь и связанными с ней похоронными обрядами, Геродот сообщает об обычае скифов бальзамировать тела умерших царей и вместе с ними погребать одну из их наложниц. И то и другое, т, е. бальзамирование трупов и совместное захоронение с племенными или родовыми вождями женщины, мы видим и в горноалтайских курганных захоронениях.

Тела погребённых во всех Пазырыкских курганах были бальзамированы, а женщины вместе со своими мужьями были погребены в курганах втором, четвертом и пятом, В числе военных обычаев скифов Геродот описывает обычай снимания скальпов с убитых врагов. Мужчина, захороненный во втором Пазырыкском кургане, оказался скальпированным, и притом тем же самым способом, как это описано Геродотом. Геродот подробно описывает очистительный после похорон обряд окуривания дымом от семян конопли, брошенных на раскаленные камни и под прикрытием специального шалаша. Гесихий Александрийский в своем лексиконе коноплю называет скифским курением. Нашими раскопками установлено, что в точности такие же, как и описанные Геродотом, приспособления для воскурения конопли — курильница с камнями, древки-шестиноги, их покрывала, семена конопли в курильницах и в особых мешочках — имелись во всех Пазырыкских курганах и пользовались ими не только в очистительных после похорон обрядах, но и в быту, для курения конопли, точнее гашиша.

При перечислении божеств, почитавшихся скифами, Геродот упоминает о богине Апи (миди-персидская Анаитас). В этой связи крайне интересен уже неоднократно упоминавшийся большой войлочный настенный ковер, найденный в пятом Пазырыкском кургане, на котором мы имеем изображение сидящей на троне богини с цветущей ветвью в руке, перед которой стоит конный всадник. Аналогичные сцены приобщения скифских царей к божественной силе мы знаем и у западных причерноморских скифов.

Исключительный интерес представляют найденные нами пучки человеческих волос и ногтей, зашитые в особые лоскуты кожи и войлока или хранящиеся в особых мешочках. Их наличие в могилах вскрывает вполне определенные анимистические представления, в частности о парциальных душах, заключающихся в волосах и ногтях, В изображениях местных фантастических животных, о которых была речь выше, мы вправе видеть пережитки древнего культа животных.

Общественный строй

Для скифо-саков характерно продолжающееся разложение родового строя при наличии родовых старейшин и военачальников. Это представление об общественном строе скифо-сакскнх народов вполне подтверждается исследованием курганов, найденных в долине Пазырыка. Там мы имеем и очень большие курганные погребения племенных и родовых старейшин или вождей, курганы, требовавшие большого коллективного труда при их сооружении; видим курганы и средней величины, принадлежавшие зажиточным семьям, и, наконец, рядовые погребения бедняков. Последнее указывает на несомненную имущественную диференциацию, однако, не зашедшую еще так далеко, как у западных причерноморских скифов, где наряду с малыми курганами мы знаем огромные курганные захоронения царей. В то время как в царских прикубанских курганах были захоронены вместе с погребенным сотни его лошадей, в Горном Алтае в самых крупных курганах не находилось более шестнадцати коней. Нет в горноалтайских курганах и массового захоронения вместе с верховным вождем племени его слуг и дружинников.

О чём рассказали находки

Курганы западных причерноморских скифов хорошо датируются главным образом по находимым в них глиняным сосудам греческой работы, отчасти по типу захоронения и особенностям погребального инвентаря местной работы. Несравненно труднее датировка курганов горноалтайских, в которых до сих пор не находили ни монет, ни ввозных вещей, время производства которых было бы известно. Время сооружения гор но алтайских курганов до настоящего времени определялось по сходству материала и формы оружия, принадлежностей конской упряжи или по стилистическому сходству с подобными же, преимущественно западаоскифскими вещами, даты которых с большей или меньшей точностью установлены. До раскопок 1949 года я предполагал, что Пазырыкскую группу курганов следует отнести к V–IV векам до нашей эры главным образом по сопоставлению мотивов и стиля найденных в них произведений искусства, аналогичных находкам в Семибратних курганах Прикубанья, с искусством ахеменидской Персии.

Псалия (трензель) из кургана № 3

После раскопок 1949 года, когда в пятом Пазырыкском кургане были найдены описанные выше переднеазнатские и китайские ткани, а в кургане шестом китайское зеркало типа цинь, можно с большой уверенностью утверждать, что захоронение племенных вождей в Пазырыкских курганах имело место в V веке до нашей эры.

Значение открытой нами в Горном Алтае оригинальной и высокой культуры середины I тысячелетия до нашей эры выходит далеко за пределы истории собственно Алтая, Культура эта проливает свет на ряд важных вопросов, связанных с общей скифо-сакской проблемой, и вскрывает древние международные связи нашей страны с Передней Азией и Дальним Востоком.

В настоящее время с большим основанием, чем до этих последних раскопок в Горном Алтае, можно говорить о единстве скифо-сакской культуры на огромном пространстве евроазийскнх степей и предгорий. Тем не менее, учитывая различное происхождение племен и народностей, которые мы объединяем под общим названием скифо-саки, и принимая во внимание огромные пространства, ими заселенные, естественно, должны были наблюдаться местные этнические и культурные различия. Не говоря уже о том, что часть этих племен занималась земледелием и вела оседлый образ жизни, пастушеское скотоводческое хозяйство не везде было одинаково. Общественная организация у одних народностей была более развита, у других менее. В зависимости от местности, несомненно, варьировали и типы жилищ, и средства передвижения, и одежда, В то время как в, Азии поддерживались древние связи с переднеазиатским культурным миром, в Европе скифские племена вошли в соприкосновение с культурой греческой. Алтай в это время, как мы видели, бы а связан, непосредственно или через соседние сакские племена, с Передней Азией, а также с Китаем. Связи с последним осуществлялись, невидимому, при посредстве центральноазиатских пастушеских народов.

Связи скифо-сакского культурного мира с югом и востоком не были односторонними. Особенно четко прослеживается влияние скифской культуры на последующее развитие культуры гуннов и в известной мере — Северного Китая. Значение рассмотренной нами культуры все же не столько в тех влияниях, какие она оказала на культуру соседних на родов Востока, сколько в тех преемственных связях, которые можно проследить у народов, и. поныне занимающих территорию северных саков.

В результате сложного исторического прошлого у современного коренного населения Алтая с трудом улавливаются следы былой культуры скифского времени. Их можно видеть в системе скотоводческого хозяйства, бытовавшего до его социалистической реконструкции, в технике обработки меха, кож и шерсти, в некоторых элементах орнамента, в бытовавших ещё не так давно захоронениях с конём. Несравненно ярче наследие древней скифской культуры прослеживается среди восточных казахов и киргизов. Ещё в середине XIX века у этих народностей мы наблюдаем ту же примерно, что и у скифо-саков, родо-племенную организацию, развившуюся на основе пастушеского скотоводства, с привилегированной верхушкой, родо-племенной знатью, ту же, по существу, систему скотоводческого хозяйства, тот же, в основном, хозяйственный инвентарь с преобладанием изделий из кожи, меха и шерсти. Особое внимание обращают на себя многочисленные пережитки в искусстве, в частности в орнаментальном.

Сравнительно недавно начатые систематические раскопки курганов скифского времени в Горном Алтае уже и в настоящее время вскрыли исключительно богатую и самобытную культуру, унаследованную тюркскими племенами Южной Сибири и Средней Азии. Эти раскопки дали нам ценные документы к познанию жизни древних племен, населявших Алтай еще в V веке до нашей эры. Документы эти можно было бы сравнить только с самой добросовестной летописью современного историка. Мы узнали о быте и верованиях древнего населения Алтая, об искусных скотоводах, которые умели выращивать породистых овец и выводить лучшие породы верховых коней, о мастерстве строителей, умевших сооружать превосходные рубленые дома. Мы увидели прекрасное искусство меховщиков, ткачей, вышивальщиц, резчиков по дереву и ювелиров.

Пазырыкские курганы Алтая хранили тайны, которые до последнего времени не удавалось раскрыть ни одному археологу. История и археология, за исключением египетских пирамид, не знает другого случая находок такого множества вещей, сделанных из дерева, меха, войлока и тканей, сохранившихся в течение тысячелетий. Только курганы Горного Алтая, в которых образовалась вечная мерзлота, сохранили нам эти, единственные в своем роде, исторические сокровища.

Особое чувство охватывает исследователя, когда он открывает изумительно красочные войлочные аппликации, чудесную деревянную резьбу и тончайшие узорные ткани. Не верится, что все это было сделано в те времена, когда железо было дороже золота.

Многое из того, что казалось нам сказочным в записях античных авторов, ожило благодаря этим поразительным находкам. Мы нашли бесспорные подтверждения удивительным сообщениям древних историков и ценнейшие документы, позволяющие заполнить ряд страниц недописанной истории народов нашего отечества.

Дальнейшее изучение курганов Горного Алтая несомненно ещё более расширит и углубит наши знания об одном из замечательных периодов в историй народов СССР.

* * *

Все рисунки к очерку «Сокровища Пазырыкских курганов» сделаны художником В. М. Сунцовой.

Часть пятая. НЕАПОЛЬ СКИФСКИЙ П. Н. Шульц, кандидат искусствоведения В. А. Головкина

Древнее городище

Близ Симферополя, над рекой Салгир, на вершине Петровских скал, сохранились остатки древнего скифского города. Много веков тому назад здесь находилась столица могущественного государства поздних скифов. Мощная оборонительная стела с боевыми башнями защищала юрод от нападений греческих войск, римских легионов и набегов сарматских кочевников.

За городскими стенами были расположены жилые дома, построенные из камня, сырца и дерева. Крыши отдельных зданий украшались резными коньками. Стены богатых домов, крытых черепицей, штукатурились и расписывались яркими красками. К домам примыкали большие дворы с хозяйственными постройками и многочисленными зерновыми ямами. В подвалах хранились глиняные сосуды — скифские горшки и привозные греческие амфоры с вином и маслом. За пределами города паслись табуны лошадей и стада крупного и мелкого рогатого скота.

В домах было много разнообразной посуды, сделанной скифскими мастерами, а также привезенной из самых различных центров древнего мира: Пантикапея, Херсонеса, Ольвии, с островов Родоса, Книда и Коса, из Афин, Синопы, Гераклеи. Из Египта ввозились многочисленные украшения — бусы, резные камни, амулеты, подвески к ожерельям.

Общественные сооружений скифов украшались статуями и рельефами с посвятительными надписями на древнегреческом языке. Надписи высекались на камне.

Городские ворота, стены и башни защищались отважными скифскими воинами, вооружёнными луками, мечами и копьями. Их кожаные колчаны украшались бронзовыми, а иногда и золотыми, искусно выделанными пластинками. С особой любовью скифские воины украшали своих боевых коней. Уздечные наборы, выполненные умелыми мастерами, отличались разнообразием бронзовых и золотых блях с изображениями различных зверей.

За городскими стенами располагались селения и обширное кладбище с многочисленными погребениями: каменными склепами и земляными могилами, свидетельствующими о богатстве и длительной жизни скифского города.

Как же назывался этот город?

Древнегреческий писатель рубежа нашей эры Страбон и одна из надписей, найденная в Херсонесе[14], говорят о Неаполе-Скифском — главном городе поздних скифов. Неаполь в переводе на русский язык означает «Новый город».

Старая столица скифов находилась на Днепре, в тех районах, где жили так называемые царские скифы, о которых рассказывает древнегреческий историк V века до нашей эры Геродот.

Скифы представляли собой многочисленную и могущественную народность в Северном Причерноморье, жившую в степях и лесостепях между Дунаем и Доном. Скифские племена занимались земледелием и кочевым скотоводством. Скифы прославились с самых древних времен, как непобедимый народ, с которым не могли справиться многочисленные войска персидского царя Дария, вторгшиеся в районы Северного Причерноморья в конце VI века до нашей эры.

В Крыму скифы вначале жили по преимуществу кочевой жизнью. Но в конце IV века до нашей эры, после образования и укрепления скифского государства и расширения торговли хлебом с греками, скифы начинают переходить в Крыму на оседлую жизнь. В III и II веках до нашей эры здесь создаются многочисленные скифские города и селища, укрепления и приморские торговые пункты.

Столица скифского государства переносится в Крым, ближе к центрам морской торговли, в место, хорошо защищенное от набегов сарматских кочевников, появившихся в то время в причерноморских степях.

План городища Неаполь-Скифский

Здесь, на стыке древних путей, соединяющих степи и предгорья Крыма с горными районами и побережьем Черного моря, в III веке до нашей эры возникает новая столица поздних скифов — Неаполь-Скифский. На протяжении не менее шести веков он был центром скифского государства. Город прекратил свое существование в IV веке нашей эры, когда началось крушение рабовладельческих государств во всем древнем мире и когда в причерноморских степях появились полчища кочевников гуннов, Более двух тысяч лет прошло с тех пор, когда на крымских землях процветали скифские города. В течение веков стены их разрушались и покрывались землёй. Десятки поколений прожили свой век на этих местах, не имея представления о людях, некогда здесь обитавших. И лишь в XIX веке начинаются первые, небольшие, от случая к случаю, раскопки скифской столицы. Развернутые археологические исследования древнего города начались в советское время. Советские археологи раскрыли перед нами новую страницу истории нашей Родины и полностью опровергли ложное представление о скифах, как о диких азиатских кочевниках, якобы не создавших своего государства и не знавших городской культуры.

Раскопки Неаполя-Скифского

Более ста двадцати лет тому назад один из жителей Симферополя встретил на окраине города телегу, гружённую камнями. Среди них он заметил две плиты: одну с высеченным изображением всадника и вторую с древнегреческой надписью. Он сообщил об этом директору Одесского и Керченского музеев археологу Бларамбергу. Бларамберг произвёл раскопки в том месте, где были найдены эти камни, и обнаружил здесь ещё две надписи на древнегреческом языке и обломок мраморного рельефа с изображением старика и юноши. В одной из надписей упоминался скифский царь Скилур, живший более 2000 лет тому назад. Бларамберг обратил внимание на сходство старика на рельефе с изображением царя Скилура на бронзовых монетах, которые чеканились в его царствование. С этого и началось изучение древнего городища, расположенного на окраине города Симферополя. Бларамберг считал, что эти развалины остались от скифской столицы Неаполя, о которой писал греческий писатель Страбон на рубеже нашей эры. Бларамберг предположил, что изображение старика на рельефе — это портретное изображение Скилура, одного из самых известных скифских царей. О нём упоминают многие древнегреческие авторы. По их описаниям можно составить представление о Скилуре как о могущественном правителе скифской державы, жившем во II веке до нашей эры, стремившемся к объединению народностей Северного Причерноморья в общей борьбе с греческими колонизаторами и с вторжением заморских завоевателей из Понтийского царства[15] в Крым.

Часть учёных согласилась с мнением Бларамберга, часть категорически отрицала его выводы. Интересно, что те учёные, которые побывали на самом городище и даже произвели на неём небольшие раскопки, например выдающиеся русские археологи Уваров и Веселовский, — поддержали мнение Бларамберга. Другая группа учёных — по преимуществу немцев, никогда не бывавших на городище, — высказалась против предположений Бларамберга.

Вопрос а том, был ли здесь в древности город Неаполь-Скифский и кто изображён на рельефе, оставался неразрешённым на протяжении целого века. К тому же в скором времени и сам рельеф с изображениями старика и юноши был утерян, и все учёные после Бларамберга пользовались крайне неточным его рисунком, не видя самого оригинала.

Прошло более ста лет после открытий Бларамберга. Вопрос об утерянном рельефе стал уже забываться.

И вот уже в советское время, в 1937 году, совершенно неожиданно археолог П. Н. Шульц в фондах Музея скульптуры Академии художеств обнаружил небольшой гипсовый слепок и увидел, что он представляет собой отливку с древнего мраморного рельефа, найденного Бларамбергом.

Это был точный слепок с утерянного памятника. И вновь возник вопрос: кто же изображен на рельефе?

На основании сопоставления головы бородатого скифа на найденном слепке с изображениями Скилура на монетах, которых к этому времени было найдено больше, чем при Бларамберге, можно было, наконец, решить, что на мраморном рельефе был изображён скифский царь Скилур.

Если старик был Скилуром, то кто же был юноша справа от него?

Мы знаем, по свидетельствам древних авторов, что у Скилура было много сыновей и что один из них, Палак, отличившийся как военачальник, одно время был даже соправителем, а затем преемником своего отца.

Изображение молодого мужчины рядом с царём, одинаковые у одного и другого скифские шапки наводили на мысль, что юноша был Палаком, сыном Скилура. Изучение обломка рельефа и сравнение его с другими целыми рельефами того времени позволило П. Н. Шульцу установить, что наш обломок является частью рельефа с изображением двух всадников, едущих рядом[16].

Скифский царь Скилур и его сын Палак (обломок рельефа)

Известняковый рельеф с изображением скифского царя Палака (Конец II века до нашей эры)

Одновременно встал другой, более существенный вопрос: где же находился Неаполь-Скифский и каков характер культуры скифов этого времени? В самом деле, если в руинах городища были найдены мраморный рельеф с изображением скифских царей, постаменты от статуй с надписями, одна из которых упоминает Скилура, большой известняковый рельеф с изображением юноши на коне, повиднмому, скифского царя Палака, то все эти находки говорили, что перед нами действительно развалины древнего скифского города. Этот город был украшен статуями и рельефами скифских царей, в нем ставились плиты с надписями, в которых объявлялась благодарность военачальникам за удачные военные действия, и посвятительные надписи разным богам. Портретные рельефы, найденные на городище, в особенности героизированное изображение юного Палака на коне, отличаются самобытным характером. Они чем-то напоминают позднейшие скульптурные изображения Георгия Победоносца в древнерусском искусстве. Вокруг городища еще в прошлом столетии было найдено много погребений, что опять-таки указывало на длительную жизнь этого Древнего города. Всё говорило за то, что скифы достигли в те далёкие времена уже высокого для своего времени уровня культуры.

А вместе с тем среди многих учёных долго держалась ошибочная точка зрения о том, что скифы не знали городской культуры и не создали своего государства. Особенно широко было распространено это ложное мнение за границей, где скифов изображали, как диких монгольских кочевников, якобы стоявших на низкой ступени развития.

Опровергнуть эти ложные взгляды можно было лишь путем планомерно поставленных длительных раскопок, в первую очередь скифского городища близ Симферополя. Кроме того, нужно было широко развернуть археологические разведки по всему Крыму, куда переместился центр скифского государства в III–II веках до нашей эры.

Ещё в 1945 году Всесоюзное совещание советских археологов приняло решение об организации Тавро-скифской археологической экспедиции Института истории материальной культуры Академии наук СССР и Государственного музея изобразительных искусств.

После окончания Великой Отечественной войны, экспедиция приступила к работам. Ее руководителем был назначен П. H. Шульц. С 1948 года, наряду с названными учреждениями, экспедицию проводит созданный в том же году Крымский филиал Академии наук СССР. Деятельное участие в археологических исследованиях экспедиции принимают музеи Крыма.

Пятилетие раскопки скифского городища близ Симферополя неопровержимо доказали правильность предположения, высказанного Бларамбергом, что именно здесь находился Неаполь-Скифский, столица могущественной державы скифов.

* * *

В августе 1945 года сотрудники экспедиции вышли с вокзала и на смешных маленьких трамвайчиках поехали на окраину Симферополя. Первый переулок, по которому мы пошли к древнему городищу, назывался «Скифский переулок». Это было так неожиданно и так подходило к цели нашего путешествия, что мы несколько раз перечитали название на табличке и фонарях и решили считать это добрым знаком.

Мы устроили свой лагерь в уютной, тенистой Петровской балке и по крутым ее склонам взобрались на городище.

Был уже вечер, и перед нами городище лежало, как ровное, местами холмистое плато, покрытое выжженной травой, золотистой под косыми лучами заходящего солнца. Чернели провалы окопов и траншей, оставшихся после войны, под ногами валялись черепки скифской посуды, гильзы от патронов и осколки снарядов.

Мы пошли в обход городища, определяя его границы. Оно занимает площадь около 20 гектаров и расположено на одном из выступов второй гряды Крымских гор, на левом высоком берегу реки Салгир.

С восточной стороны оно обрывается отвесными скалами, причудливо выветрившимися, отчего местами отделившиеся части скал напоминают громадные человеческие фигуры. Здесь, с этой стороны, городище было неприступно и не нуждалось в стенах, С запада его ограждала глубокая Петровская балка, С юга лежало степное плато. По холмистым возвышениям, по ямам от выборки камня мы увидела, что здесь проходила городская оборонительная стена и что здесь же должен быть въезд в город.

Столица скифов — Неаполь — была построена в центре Крыма. Отсюда видны многочисленные скифские городища, лежащие на возвышенностях вокруг Неаполя и как бы охраняющие подступы к сердцу скифского государства. В случае опасности нападения вести об этом могли передаваться от младших городищ зажженными кострами, дымом. И городища одно за другим сразу включались в круговую оборону скифской столицы. Свыше 600 лет просуществовал Неаполь-Скифский, и, несмотря на большую давность, он донес до наших дней остатки своей былой мощи, скрытой под плотной, каменистой землей.

После осмотра городища был составлен план раскопок на пять лет. В первую очередь было решено исследовать район южнее оборонительной стены, где, по всей вероятности, должны были находиться центральные городские ворота; затем были намечены участки к северу от стены, где мы предполагали жилые кварталы и, кроме того, намечались розыски некрополя — древнего кладбища. В течение пяти лет Тавро-скифская экспедиция работала, расширяя и уточняя этот план, и результаты исследований полностью его оправдали.

Городская стена, ворота и башня

Развалины Неаполя-Скифского ещё в начале XIX века возвышались над поверхностью. Но в течение ста с лишним лет окрестное население разрушало руины древнего города. Татары строили Акмечеть (на территории нынешнего Симферополя), безжалостно разбирая стены скифского городища. В царское время городская управа разрешила за плату жителям Симферополя брать камень из древних построек. Почти вся Петровская слобода построена из скифских камней. Когда весь камень был взят с поверхности, его стали выкапывать из-под земли[17].

Сейчас мы раскрываем лишь нижние части стен, уцелевшие от разгрома. Только в некоторых местах высота стен достигает 2,7 метра. Но по следам в обрезах раскопов, по обвалам сырцовых частей стен археолог-архитектор восстанавливает первоначальную высоту и форму сооружений.

Неаполь-Скифский был ограждён оборонительной стеной в III веке до нашей эры. Она была сложена из крупных необработанных камней на глиняном растворе. Ширина её первоначально доходила до 2,5 метра. Позднее стену расширяли и укрепляли пристройкой новых панцырных поясов. Эти оборонительные работы, видимо, предпринимались, когда Неаполю угрожала опасность со стороны иноземных захватчиков. Так, в царствование Скилура и его сына Палака, во II веке до нашей эры, к оборонительной стене пристраивается новый пояс. Это было время ожесточенных боев скифов за свою свободу, за свою землю и свой город прошв понтийских захватчиков. Неаполю-Скифскому в первые века нашей эры не раз приходилось бороться и против римских оккупантов, а это требовало значительного увеличения обороноспособности города.

Тщательные раскопки позволили нам увидеть, как укреплялись стены городища, становились все выше и мощнее. Перед основной стеной была сооружена передовая стена — протейхизма. Общая ширина стен достигает 8,5 метра, а в некоторых местах доходит до 12,4 метра. Таких мощных стен не было ни в одном древнем городе Северного Причерноморья — ни в Ольвии, ни в Пантикапее, ни в Херсонесе.

В середине южной линии оборонительной стены находился проезд центральных городских ворот. Проезд этот удлинялся по мере расширения стен, а ворота переносились к внешнему панцырю. Мы открыли место, где стояли ворота, нашли каменные плиты с углублениями для стояков. Первые, самые древние, ворота были подвесные, на петлях; были найдены плиты с круглыми подпятниками от более поздних ворот, которые вращались на «пятах». От створок сохранились куски дерева и крупные железные кованые гвозди. Ворота были сделаны из толстых дубовых досок.

Городские ворота охранялись с запада и востока двумя боевыми башнями. Восточная башня — неправильной четырехугольной формы. Как уже сказано, стены Неаполя укреплялись последовательно новыми панцырными поясами. Точно так же и боевая превратная башня сначала имела один пояс в 1,3 метра ширины, который укреплялся новыми поясам, и, наконец, ширина её стен достигла 5 метров.

В III веке нашей эры ворота Неаполя-Скифского были закрыты и жители города заложили их камнями. Этот заклад сохранился до наших дней. Для чего это было сделано? Может быть то была последняя осада города, когда скифы закрыли ворота, чтобы ни одному защитнику не покинуть город и биться в нём до конца?

На площади, к северу от городских стен, находилось множество зерновых ям, вырубленных в скале. Все они внутри обмазаны глиной, некоторые оштукатурены. На многих на них сохранились плоские каменные крышки, примазанные к венцам гипсовым раствором. В них скифы хранили запасы зерна, вероятно предназначенного для войска. Здесь же сохранились остатки больших глиняных жаровен для выпечки лёпешек. В одном месте у стены лежала груда подобранных по величине «голышей» для метания из пращи.

Все эти остатки когда-то мощных стен и башен, в небольшой своей части открытые археологами, все же достаточно ярко говорят нам о многочисленном населении Неаполя-Скифского. В течение почти 700 лет жители упорно защищали свой город, укрепляли его стены и башни, восстанавливали их после временных поражений и снова боролись за свою свободу.

Общественные сооружения и жилища

Жители Неаполя-Скифского не только укрепляли его оборонительные стены, но и украшали свой город красивыми зданиями.

Перед центральными воротами мы открыли хорошо утрамбованную площадь, покрытую плотным слоем белой известняковой крошки. Здесь сохранились остатки большого сооружения Стены его были облицованы прекрасно отесёнными плитами, сохранились углубления от колонн, одну из капителей мы нашли рядом. Крыша сооружения была черепичной. То, что эта постройка имела общественный характер, подтверждается находкой около здания мраморного обломка статуи богини земледелия с посвятительной надписью на древнегреческом языке. Здесь же был найден обломок рельефа с изображением руки, держащей посох или же древко копья, и обломок руки от мраморной статуи богини Афины. Рядом лежали фрагменты бронзовых статуй.

Нужно сказать, что здесь как раз и были найдены в 1827 году археологом Бларамбергом рельефы с портретами Скилура и его сына Палака, рельеф с Палаком на коне и надписи, упоминающие царя Скилура, Конечно, такие вещи не могли находиться в обыкновенном жилом доме или около Него.

Сооружение с колоннами на белой площади было расположено так, что каждому въезжавшему в город через главные ворота оно прежде всего бросалось в глаза. И это подчеркивало значение города как столицы скифского государства, города, с которым приходилось считаться как друзьям, так и недругам.

К северу от городских стен, внутри города, были расположены жилые здания. Мы открыли остатки нескольких из них. Крыши их покрывались черепицей, стены до 1 метра толщиной, тщательно сложенные, штукатурились, иногда расписывались. Мы нашли много обломков красивой расписной штукатурки.

Одно самое древнее здание имело большой полуподвал, высеченный в скале. В нём было найдено множество костей домашних животных; лошадей и коров, овец, коз, свиней, что свидетельствует о большом значении скотоводства у крымских скифов. Кости диких животных — кабана, сайги и особенно бобра, отсутствующих сейчас в Крыму, — говорят о том, что предгорья Крыма в те древние времена имели густые леса, воды в Салгире было тогда значительно больше. Здесь же мы нашли большое количество разбитых амфор с клеймами различных древнегреческих городов. В этих амфорах в Неаполь привозили вино с островов Средиземного моря — Родоса, Коса, Книда и из Синопы — города на южном побережье Чёрного моря. В жилых помещениях полы были глинобитными, около очагов устраивались очажные ямы, куда сбрасывалась зола и кухонные остатки.

В жилых домах мы находили много обломков самой разнообразной скифской посуды: тут были и простые ручной работы горшки и миски, начиная от больших сосудов и кончая маленькими горшочками; много лепных, лощёных сосудов. Они отличаются красивой формой и прекрасно отполированной поверхностью, иногда по блеску равняющейся с лаком на привозных греческих сосудах. Лощение было жёлтого, красного, коричневого, серого цветов, но красивее всего сосуды с блестящей черной поверхностью; иногда такие сосуды украшались глубоко врезанным узором, заполненным белой пастой. Мы нашли две такие подвесные курильницы с изображениями солнца с лучами.

Но, кроме посуды ручной работы, в Неаполе встречаются обломки тонкостенной скифской посуды, сделанной на гончарном кругу, Эта посуда отличается хорошо обработанной глиной; поверхность часто украшается лощением. Хороший обжиг говорит о том, что обжигались подобные сосуды в гончарной печи. Одну такую скифскую гончарную печь экспедиция исследовала в городище у Симферополя, близ совхоза «Красный». В печи и около нее были найдены обломки скифской гончарной посуды высокого качества. Перед нами, следовательно, скифская гончарная мастерская, производившая посуду на сбыт, У поздних скифов уже имело место разделение труда между земледельцами и ремесленниками.

В жилых помещениях мы находили красивые пластинки из резной кости, которыми украшались скифские ларцы. Узоры, с любовью выполненные скифскими народными резчиками, живо напоминают по своему характеру русскую резьбу по дереву.

Резная костяная пластинка, украшавшая скифский ларец

В конце II века до нашей эры жителям Неаполя-Скифского пришлось выдержать тяжелую осаду иноземных войск царя Митридата Понтийского и войск Херсонеса. Возможно, что город был взят и некоторое время находился во власти противника.

Во всяком случае в это время были пожары в домах. Серые и черные прослойки золы и сажи прослеживаются между остатками нижних, более древних, и верхних, более поздних, зданий.

Город сравнительно скоро был восстановлен. Об этом говорят многочисленные здания первых веков нашей эры. Остатки одного из таких зданий были нами открыты. Стены его ýже, чем у более ранних зданий (до 0,6 метра шириной), нижняя часть стен сложена из камня, верхняя была сырцовой. В одном помещении полностью сохранилась большая овальной формы жаровня. На ней выпекались лепёшки. В соседнем помещении мы нашли около пятнадцати больших амфор, раздавленных рухнувшими стенами. Около одной из них лежала кучка из шестидесяти бараньих косточек. Это были «бабки», одни — сточенные но краям, другие — просверленные, чтобы их можно было нанизать на веревочку. Они служили для игры в кости.

В другом месте, неподалеку от разрушенной печи, мы нашли почти целую амфору, стоявшую в углублении, вырубленном в скале, около неё лежал крупный сосуд, стояли лощеный горшок, красно лаковые чашечки и кувшины, лепные горшочки и даже каменный сверленый топор; тут же лежала золотая бляшка. Эти остатки поздних зданий с кладовыми и двориками относятся к I–III векам нашей эры.

В самых последних из них вещи сохранились на месте и очень часто целыми; картина разрушения поздних зданий говорит о том, что оно было внезапным и что жители его бежали сразу, бросив всё своё имущество: взрослые бросали дома, утварь, дети — свои игрушки. Может быть это разрушение было совершено гуннами, сметавшими в своем движении по причерноморским степям древние города и поселения.

Раскопки жилых кварталов Неаполя-Скифского познакомили нас с архитектурой скифских жилых домов. Мы теперь знаем, что с III века до нашей эры по III–IV века нашей эры скифы строили не только юрты и землянки, но и большие каменные дома с толстыми стенами, черепичными крышами. Многие богатые дома имели по нескольку помещений, к ним пристраивались кладовые и примыкали большие дворы с зерновыми ямами, в которых археологи находили обуглившиеся зерна пшеницы, ячменя и проса. Здесь же встречались жернова и зернотерки для размола зерна. Земледелие являлось одной из основ хозяйства крымских скифов. Широко было развито и скотоводство, причем, судя по костным остаткам, в скифских стадах преобладала лошадь. Костей диких животных найдено мало; это говорит о том, что население мало занималось охотой. Интересны находки костей бобров и кабанов: сейчас они в Крыму не водятся. В те далёкие времена Неаполь-Скифскнй был окружён лесами.

Широкие торговые связи со средиземноморскими городами, с Боспором и Херсонесом, подтверждаются многочисленными находками привозных изделий, найденных в жилых кварталах Неаполя-Скифского, Мы видим здесь уже развитую городскую культуру оседлых скифов, умеющих строить дома, заниматься ремеслами и торговлей.

Мавзолей Неаполя-Скифского

Из пяти лет работы экспедиции самым интересным и замечательным по своим открытиям был 1946 год. 4 августа перед началом работ к западу от раскопок 1945 года было обнаружено несколько новых ям, вырытых жителями Симферополя для добывания глины. И здесь, в обрезе одной из них, мы заметили остатки древнего погребения; для его исследования был заложен небольшой раскоп.

6 августа начались раскопки на этом участке. На второй день показались кладки древних каменных стен и ступени каменной лестницы. На третий день было расчищено погребение мужчины в истлевшем деревянном ящике из сосновых досок. Кроме одной бронзовой пряжки от пояса, при нем ничего не было найдено. Но под этим погребением показались другие ящики, все они были покрыты плотным слоем глины, которая образовалась от разрушившихся сырцовых кирпичей, рухнувших внутри открытого нами сооружения. Раскоп был расширен, выяснилось, что погребения заполняют всю площадь и идут ярусами одно над другим.

Расчистка древних хрупких костяков в истлевших ящиках была трудной и кропотливой, А вместе с тем надо было торопиться: наступили холодные и дождливые дни. Весь состав экспедиции и даже дети были привлечены к этой работе. С утра до темноты мы расчищали погребения. Здесь уже нельзя было брать лопату в руки, приходилось работать хирургическими ножами, скальпелями, пинцетами, очищать кости кисточками, иногда просто самим сдувать землю в особо трудных местах.

Раскрыть погребение надо так, чтобы перед нами лежал непотревоженный костяк, чтобы все вещи оставались на местах и мы смогли бы увидеть, как в древности положили покойника, какие предметы поставили в могилу, чем украсили его одежду. На основании всего найденного уже можно говорить о погребальном обряде.

После тщательной расчистки погребение фотографируется, делается чертеж, зарисовки, вещи вынимаются из могилы, записываются в опись, убираются кости, земля просеивается, чтобы не пропала ни одна бусинка, и начинается работа над нижележащим захоронением.

Уже во втором и третьем погребении были найдены золотые вещи. Слух об этом облетел население Симферополя, и к раскопкам потянулись толпы «болельщиков». По бортам раскопа выстраивались ряды людей, готовых терпеливо, часами, наблюдать за нашей работой и иногда давать самые фантастические объяснения, «почему здесь такая сила покойников».

Приходилось время от времени кому-нибудь из сотрудников прерывать работу и давать краткую информацию о наших раскопках. Уже в процессе работ ещё до окончательного их завершения было ясно, что мы открыли мавзолей с многочисленными богатыми захоронениями скифской знати.

После захода солнца народ понемногу расходился, а мы уже в темноте закрывали площадь раскопок рогожами, брезентом и фанерой, и чтобы никто из любопытства не потревожил «покойников», с вечера до утра их охраняли два милиционера.

Начались заморозки, к утру земля становилась такой твёрдой, что никакими ножами нельзя было работать. Мы приносили железные листы, разводили на них огонь и, передвигая их, отогревали землю. Иногда вновь устанавливались теплые дни и шел дождь, который был страшнее мороза. И хотя костяки были закрыты, вода стекала в углы мавзолея, откуда мы её вычерпывали, чтобы снова продолжать работу.

Открытие каменной гробницы

6 сентября в северо-западном углу мавзолея, после расчистки одного из костяков, выяснилось, что под ним уже нет следующего погребения. Мелькнула надежда, что хоть в этом месте мы уже дошли до конца, Стали копать глубже, двое мальчиков-болельщиков выбрасывали землю. Через несколько минут лопата стукнулась о камень, немного дальше — тоже камень, еще дальше — опять камень. Теперь все стали помогать выбрасывать землю, надеясь, что мы дошли до скалы. Но это оказалась не скала. Перед нами лежали три большие массивные плиты, закрывавшие каменную гробницу. Средняя плита еще в древности опустилась вниз, и гробница была засыпана землёй. Была ли она разграблена еще в древнее время или плита упала под напором насыпи? Чье это погребение? Что мы найдём в нём?

Расчистка была отложена до утра, но всю ночь мы думали об этом. И все же то, что мы увидели после расчистки, произошло все наши ожидания.

Глубина гробницы была около метра. Не будем здесь подробно описывать, как расчищалось погребение, как засыпь снималась слой за слоем по сантиметрам. Работать было очень трудно, сидеть приходилось согнувшись, страшно было опереться рукой, страшно было передвинуть затёкшую ногу, чтобы не потревожить погребение. Сначала из земли показалась золотая спираль; расчищая дальше, мы дошли до кости левой руки, вокруг которой она была обвита несколько раз. Затем понемногу стали показываться самые разнообразные золотые бляшки; их положение тщательно фиксировалось на чертеже, делались фотографии и зарисовки. В земле были найдены обрывки золотых нитей. И вот здесь особенно пригодились глаза наших юных помощников. Часами они перебирала землю из гробницы, выбирая из неё каждую ниточку. Наконец, через неделю погребение было расчищено, и вот что мы увидели.

В большой прямоугольной гробнице, сложенной из хорошо оттёсанных плит белого известняка, лежал костяк мужчины. Он был положен головой на запад, правая рука была протянула вдоль туловища, левая согнута. В ногах покойника лежали три железных наконечника копий со следами позолоты на втулках, меч с серебряной рукояткой и железный шлем с бронзовыми украшениями. Справа у бедра лежал второй меч в серебряных ножнах. От кожаного ремня сохранились железные пластинки и бронзовые пряжки с фигуркой зверя и головами уточек. На этих пряжках висел колчан для лука и стрел, украшенный на конце большой треугольной золотой пластиной. От одежды сохранились остатки кожи. Она была заткана золотым шитьём и украшена множеством самых разнообразных бляшек из червонного листового золота.

Золотые бляшки из каменной гробницы

Свыше восемьсот золотых изделий скифской и греческой работы было найдено в могиле знатного скифа. На головном уборе были нашиты три круглые бляшки с изображением божества солнца, полы кафтана и концы рукавов украшены бляшками в виде звездочек, пчел, лепестков, завитками, изображающими морскую волну, и крошечными львиными головками, держащими в пасти цепочки с подвесками. Руки и ноги покойника были перевиты несколько раз длинными золотыми спиралями.

И, стоя вокруг белой каменной гробницы, мы мысленно стирались себе представить, как в далекой древности скифы опустили в нее тело своего славного царя, быть может погибшего в бою. Как они одели его в роскошный кожаный кафтан, сверкающий золотом, как заботливо снарядили его в дальний загробный мир, положив в могилу его боевое оружие: мечи, копья, лук и стрелы, все, что было необходимо воину здесь, на земле, и без чего, по их верованиям, он не смог существовать в другом мире.

Саркофаг скифской царицы

В мавзолее мы открыли более 70 погребений скифской знати. В числе их выделялся деревянный саркофаг скифской царицы, который был буквально воссоздан из земли. Вот как это произошло.

У восточной стены мавзолея слой глины был особенно плотным. При расчистке его ножами в одном месте открылась пустота, заполненная древесной трухой. Очистив её, мы увидели, что в глине осталась как бы форма от деревянной резной колонки. Расчищая дальше, мы обнаружили ещё ряд таких пустот, а также отпечатки деревянных досок с резными украшениями, окрашенными в розовый и голубой цвета с позолотой.

По расположению этих остатков от деревянных колонок, столбиков и досок удалось решить, что здесь стоял саркофаг, разрушившийся и погребённый под обвалов сырцовых стен. Глина плотно осела на части саркофага. В течение столетий дерево истлевало, превращаясь в труху, а выпуклые изображения, краски и позолота отпечатывались в глине.

Трудная задача была воссоздать облик саркофага, от которого мы имели одни следы в земле. С большим терпением и упорством работали над этим художник и реставратор экспедиции. Был сделан план расположения всех остатков, затем из пустот осторожно вынималась древесная труха, она выдувалась мехами, а часто и собственными легкими. В очищенные отверстия заливался гипс. Через день, когда он просыхал, вокруг осторожно расчищалась земля, и вот перед нами лежали гипсовые отливки колонок, досок, резных фигур животных и других частей саркофага. На отливках отпечатались краски и позолота, когда-то, столетия тому назад, перешедшие с дерева на глину, а сейчас — с глины на гипс.

Золоток кольцо из саркофага царицы

Золотая подвеска из саркофага царицы

Деревянный саркофаг скифской царицы (реконструкция О. И. Домбровского)

Руины мавзолея Неаполя-Скифского (конец II века до нашей эры)

Глиняная скифская курильница, найденная в мавзолее (II–I века до нашей эры)

Халцедоновые бусы из погребения аланского военачальника (III век)

Бронзовые бляхи, обтянутые листовым золотом, из погребения аланского военачальника (III века)

Древнегреческая надпись на обломке мраморной плиты (II век до нашей эры), найденном в общественном сооружении Неаполя-Скифского

Клейма с древнегреческими надписями на ручках амфор с острова Родоса (III–II века до нашей эры), найденные в жилом помещении Неаполя-Скифского

Золотые украшения на поле кафтана скифского царя, погребённого в каменной гробнице

Золотая подвеска, найденная на одежде скифского царя Золотая подвеска, найденная на одежде скифского царя

Бусы и золотые изделия, найденные в женском погребении в мавзолее

Ваза с изображением Эрота, найденная в некрополе Неаполя-Скифского

Теперь можно было в чертеже реконструировать саркофаг и представать его облик.

Он имел прямоугольную форму, резные фигуры фантастических животных — сфинксов и грифонов — служили ему ножками. Боковые стенки и крышка были сделаны из досок, украшенных резными гирляндами из листьев аканфа и лавра, шишек пинии и больших цветов, напоминающих подсолнух Гирлянды перевивались лентами. У торцовых сторон саркофага находились фигуры льва и сфинкса. Все это погребальное сооружение было красиво окрашено, блестело позолотой и предназначалось, конечно, для знатного лица.

Но саркофаг был разграблен ещё в древности. Сохранился женский костяк и несколько золотых вещей и бус. Однако можно себе представить, какое это была богатое погребение, если после кражи остались золотое массивное витое кольцо с двумя камнями, медальон с изображением солнца, большая золотая игла, золотые подвески, бусы и другие украшения.

Ясно, что в саркофаге была похоронена знатная скифская женщина, вероятнее всего царица.

18 ноября было расчищено последнее погребение внутри мавзолея, и работа экспедиции 1946 года закончилась. В 1947–1948 годах раскопки велись вокруг мавзолея, и мы уже могли ответить на многие вопросы, не разрешенные в предыдущие годы.

Мавзолей Неаполя-Скифского был выстроен в конце II века до нашей эры. Он был сооружён к западу от центральных городских ворот и стоял перед городской оборонительной стеной, непосредственно примыкая к ней. В плане он почти прямоугольный (8,65×8,10), стены до 1 метра толщиной сложены из квадров белого известняка, скреплённых глиняным раствором. Лицевые — южный, западный и восточный — фасады тщательно облицованы плитами, северной своей стороной мавзолей примыкал к городской стене. Сохранились нижние каменные части стен до 3 метров высотой, верхние были сложены из сырцовых кирпичей, которые рушились внутрь мавзолея, тем самым сохранив погребения до наших дней. Пол мавзолея был утрамбован и посыпан белой известняковой крошкой.

В восточной стене была видна деревянная дверь, следы которой также отпечатались в земле. Она была сделана из толстых дубовых, отесанных топором досок, скрепленных на поперечинах большими коваными железными гвоздями.

Первоначально мавзолей стоял открытым с трех сторон, но когда стала угрожать опасность нападения со стороны понтийских, а затем и римских завоевателей, жители города заложили дверь большими каменными плитами и обнесли мавзолей мощным панцырным поясом.

Мавзолей превратился из усыпальницы в боевую башню с погребальной камерой внизу и помещением для воинов вверху. Для того чтобы войти в мавзолей, вдоль западной стены его была построена каменная лестница, выходившая на городскую стену. Умерших вносили в усыпальницу по лестнице.

В течение трёхсот с лишним лет тут хоронили лиц царского рода с их семьями и слугами. Первым погребен был один из скифских царей. Для него сооружена каменная гробница, для него был воздвигнут мавзолей.

Впоследствии рядом с гробницей, вдоль западной стены, в крупных деревянных ящиках на подстилках из кошмы и звериных шкур были погребены скифские военачальники. У одного из них у правого бедра лежал длинный железный меч для рубки с коня, у другого — секира. Кожаные их колчаны со стрелами были украшены бронзовыми и золотыми бляшками. В ногах лежали уздечные наборы с фигурками зверей. Четыре коня, по скифскому обычаю, были убиты и похоронены вместе с воинами в мавзолее.

У одного из военачальников был найден резной камень из тёмнокрасного сердолика в форме скарабея (египетского жука). На оборотной его стороне с необыкновенным искусством вырезана портретная голова бородатого скифа в высокой шапке. Его облик близок к образам древнерусских князей.

Во многих ящиках были обнаружены семейные погребения — мужа, жены, ребёнка, иногда двух детей. На глаза покойников накладывались золотые пластины в форме глаз и губ. Скифы верили, что это предохраняло покойника от воздействия злых сил. В ногах и головах погребенных ставились сосуды для вина и благовоний, чашки с жертвенной пищей, клались куски бараньего и конского мяса.

В женских погребениях были найдены бронзовые полированные зеркала, иногда в деревянных футлярах, бронзовые браслеты на руках и ногах, кольца и серьги, деревянные гребни и тысячи самых разнообразных бус из тёмнокрасного и желтого сердолика, янтаря и аметиста, черного блестящего агата и молочного халцедона, горного хрусталя, цветной египетской пасты и пестрого финикийского стекла. К ожерельям привешивались подвески в виде прозрачных стеклянных слезок, сжатых кулаков, сосудиков, человеческих фигурок или головок демонов с вытаращенными глазами и открытым ртом. Скифы считали, что эти амулеты могут отпугивать злых духов, преследующих человека. Они как бы оберегали его.

Золотые бусы с подвесками из саркофага царицы

Золотая бляшка из погребения в мавзолее

Одежда погребённых украшалась золотыми бляшками и бисерным шитьём. На головки детей надевались венчики из золотых розеток, а на шею — бронзовые гривны и ожерелья. В мавзолее было найдено свыше 1300 одних только золотых вещей.

Местонахождение мавзолея с богатыми погребениями у стен скифской столицы, около центральных ворот, и то, что он стоял первоначально открытым, говорит о значении, которое он имел для жителей города.

Мавзолей с погребением скифского царя и его приближенных являлся своего рода святыней скифов: казалось, что, даже незащищенный еще стенами, он оберегал город, так же как и жители его были призваны оберегать священный прах своих властителей. Недаром еще во время нападения персов на скифскую землю, в конце VI века до нашей эры, когда персидский царь Дарий, утомленный отходом скифов, заманивавших противника в глубину своих степей, упрекнул их в трусости, скифский царь Агафирс гордо ответил ему: «…Есть у нас гробницы предков, разыщите их, попробуйте разрушить, тогда узнаете, станем ли мы сражаться с вами из-за этих гробниц или нет, раньше мы не сразимся, если это для нас невыгодно».

Кто же был похоронен в гробнице?

Раскопки мавзолея окончились. В Москву увезли вещи, черепа и кости из погребений. Наиболее ценные находки были выставлены в Государственном музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, они вполне заслуженно привлекали к себе внимание посетителей.

В Музее антропологии Московского государственного университета сотрудники приступили к изучению черепов, найденных в мавзолее.

Ещё при раскопках нас интересовал вопрос, кто был погребен в каменной гробнице, самой древней и самой богатой. Ясно, что это был царь Может быть даже один из скифских царей, о которых сохранились отрывочные сведения древнегреческих писателей, надписи к монеты?

Череп из каменной гробницы был передан известному антропологу М. М. Герасимову[18] без указания места его находки. М. М. Герасимов начал увлекательную, кропотливую работу по восстановлению портретного облика мужчины, погребенного в каменной гробнице. Следуя законам соотношения между мягкими тканями и черепом, он стал покрывать последний слоем воска и постепенно, миллиметр за миллиметром, воссоздавать голову скифского царя. И вот на постаменте мы увидели портретное воспроизведение скифа пожилых лет с гордым, волевым лицом. Характерный нос с горбинкой, глубоко сидящие глаза под слегка нависающими бровями, небольшой рот и высокий, слегка покатый лоб заставили нас вспомнить другое знакомое лицо. И мы вспомнили его. Это был скифский царь Скилур, неоднократно изображавшийся на древних рельефах и монетах.

Когда мы поставили рядом эти изображения и голову, выполненную Герасимовым, для нас сомнений уже не было. В каменной гробнице был погребен Скилур.

Но тождество головы, воссозданной по черепу, с древними изображениями воинственного царя нужно было доказать путём соответствующих антропологических измерений, М. М. Герасимов с большой тщательностью выполнил эту работу и сделал интересный доклад в Институте антропологии Московского университета. На заседание собрались специалисты антропологи, анатомы, работники медицины, археологи и художники.

Сопоставления и результаты измерений М. М. Герасимова были настолько убедительными, что не вызвали возражений. Это подтверждалось и временем погребения, и богатством гробницы, к тем, что неподалёку от мавзолея в 1827 году был найден рельеф с изображением Скилура и его сына Палака и надписи с именем Скилура. Таким образом, можно считать вероятным, что в каменной гробнице был погребен знаменитый скифский царь Скилур. Этот царь, понимая силу содружества народов Северного Причерноморья в общей борьбе против иноземных завоевателей, сумел объединить скифов. Взгляд Скнлура на силу единения отражен в рассказе Плутарха. Скилур перед смертью призвал к себе своих многочисленных сыновей и, подав им пучок дротиков, предложил сломать их. Сыновья не смогли этого сделать. Тогда Скилур рассыпал дротики и, переломав их все поодиночке, сказал: «Если вы будете держаться вместе, вас никто не сможет одолеть. Если же вы будете действовать порознь, всякий вас сможет победить».

Некрополь Неаполя-Скифского

По восточному склону городища и по обоим склонам Петровской балки тянутся цепочкой склепы, высеченные в скале. В каждый из них ведет коридор, который подходит к входному отверстию. Входы в склепы закладывались каменными плитами, коридор заваливался камнями я засыпался землей. Невысокая погребальная камера обычно имеет прямоугольные очертания. В стенах вырублены небольшие ниши.

Обычно на поверхности нет никаких следов входа в склеп. Лишь по едва заметным оттенкам на растительном покрове, по почти неуловимому понижению почвы удавалось находить местоположение склепов. За пять лет работы их было открыто 28. Все они оказались ограбленными ещё в древности.

Но тем не менее, даже и разграбленные, они представляют большую научную ценность. Дело в том, что до сих пор ничего не было известно о скифской стенной живописи, а из 28 каменных склепов Неаполя 5 сохранили древнюю роспись.

Самый замечательный из них склеп № 9. Он ничем не напоминает мрачную погребальную камеру. Небольшой, уютный, с белыми стенами с яркой росписью, с четырьмя пилястрами — подпорками, он скорее заставляет нас думать о внутреннем виде жилого скифского дома, в котором еще сохранились традиции убранства кочевой юрты.

Стены склепа в верхней части обрамлены резным и раскрашенным орнаментом в виде треугольников с красными стрелами и в виде широкого пояса из зигзагообразных разноцветных полос, напоминающих крестьянские ковры-дорожки. Пилястры (столбики) расписаны ромбами, на одном из них сохранилось изображение красного петушка.

О жизни и занятиях главного хозяина этого дома рассказывает роспись на лицевой стене склепа. Слева — ковер с шахматным узором из жёлтых, чёрных и красных клеток, обрамленный красными стрелами. Около него стоит бородатый скиф в высокой шапке, в мягких сапогах. На нем широкополый кафтан с откидными рукавами, напоминающий древнерусские кафтаны. Скиф играет на греческой лире, изображение которой мы привыкли до сих пор видеть на чернофигурных и краснофигурных древнегреческих вазах.

Посредине стены, под нишей, мы видим скифа, выезжающего на охоту. Он сидит на статном тонконогом коне, напоминающем арабского скакуна, в правой руке держит повод, в левой — копьё. На голове у него остроконечная шапка. А перед ним две собаки — красная и чёрная; с яростью и вместе с тем со страхом набрасываются они на дикого ощетинившегося кабана. Он ранен, на боку у него кровь. Охота показана на фоне природы, внизу заметны изображения кустарников. Кабан водился в скифскую эпоху в Крыму, в частности в долине реки Салгира. Интересно, что сред к костей в склепе № 9 был найден череп дикого кабана.

Роспись склепа исполнена с такой жизненностью, с таким зорким наблюдением природы, что нет сомнения в том, что сам художник был скифом, наблюдал охоту, вероятно и сам охотился. Ничего похожего на роспись склепа № 9 мы до сих пор не видели в известных нам росписях Крита и Микен, Этрурии, Греции и Рима. Стиль живописи и характер орнамента склепа № 9 отличаются ярко выраженной самобытностью. Но если в большинстве склепов Неаполя-Скифского роспись была сделана доморощенными художниками, то склеп № 9 несомненно расписывал мастер-профессионал.

Интересны в склепе № 9 и расписные ниши, которые дают нам представление о скифских постройках. Восточная ниша изображает жилище с двухскатной крышей, навесы которой защищают стены от стока воды, а коньке крыши вертикально поставлена стрела, по сторонам её как бы вырезанные из дерева головы двух коней, обращенные мордами в разные стороны. Все это живо напоминает нам русскую избу с такими же резными коньками на такой же крыше.

Вторая ниша со стрельчатым сводом изображает скифскую юрту с каркасом, сплетённым из ветвей. На верхушке юрты та же стрела, а по её сторонам конские головы на длинных шеях, обращённые мордами одна к другой. Внизу небольшая лесенка.

Возможно, что здесь мы видим изображение небольшого культового сооружения — капища, стоящего на деревянных столбах, с приставной лесенкой.

Склепы № 2, 4 и 8 расписаны не художниками-профессионалами, но скорей всего родственниками умерших. Изображения здесь наивны, а иногда и беспомощны в техническом отношении. Но все же и тут мы чувствуем живое наблюдение натуры. В одном из склепов изображен скиф в неуклюжих мягких сапогах, стреляющий из большого лука. Тут же и маленькая, но выносливая большеголовая скифская степная лошадка. Плакальщицы, заломив руки над головой, причитают над покойником. Скиф в перепоясанном кафтане, с большим мечом, ведет смешного коня, похожего на восьмерку. Ниши окружены орнаментом из завитков и лепестков, похожих на язычки пламени. Наивные рисунки эти рассказывают нам о жизни и погребальном обряде скифов.

В склепах Неаполя-Скифского хоронили членов знатных скифских семей. В одном из них мы нашли более 20 костяков, Рядом со склепом часто хоронили коня, боевого друга погребенного воина. По тем немногим вещам, что остались после грабителей, можно было установить, что склепы по времени относятся к первым векам нашей эры.

Население средних классов хоронило своих покойников в земляных склепах, которые выкапывались в твердом глинистом грунте. Вход в них так же закладывался каменными плитами, а коридор заваливался камнями. В погребальных камерах иногда встречаются вместе с рядовым инвентарем художественные привозные изделия.

Бедный люд хоронили в простых земляных могилах. Они не были разграблены. Покойников клали без гробов, иногда на подстилку из морской травы, иногда завернув в кошму, а то и просто на землю. В головах и ногах ставили какую-нибудь чашечку с жертвенной пищей, лепной горшочек, зачастую даже не целый сосуд, а часть его. В этих могилках нет золота, нет мечей и копий. У женщин украшений меньше и они проще.

Раскопки некрополя дополнили наши знания о погребальных обрядах скифов, об их вере в загробную жизнь, а вместе с тем дали нам представление и об их реальной повседневной жизни, их культуре и быте.

Мы узнали, какое оружие носили воины, какую одежду они имели, какую посуду употребляли, чем украшали свой наряд женщины и дети. Мы установили, что членов царского рода, их приближенных погребали в мавзолее непосредственно у городских стен. Скифская знать хоронила своих покойников в каменных склепах поблизости от города. Средние и бедные жители хоронились подальше, уже на окраине кладбища, вдали от города, в простых земляных могилах. Всё это говорит о том, что в Неаполе-Скифском в это время было уже значительное социальное и имущественное неравенство.

В последние века существования Неаполя-Скифского среди его жителей начинают появляться сарматы. Близкая к скифам сарматская народность, в которую входили аланы, в первые века нашей эры становится господствующей в Северном Причерноморье, Раньше сарматы жили к востоку от Дона, но затем их племена распространились как на юг, в районы Северного Кавказа, так и на запад, вплоть до буго-днепровских районов. О проникновении алан в Неаполь-Скифский говорят погребения аланских дружинников с их конями. В отличие от скифских погребений, которые мы находили за пределами города, аланские погребения были обнаружены в пределах городской черты, на площади, перед центральными городскими воротами.

Здесь в 1949–1950 годах в могиле, вырубленной в скале, было открыто погребение аланского военачальника. Он был положен на спину, с вытянутыми руками и ногами; у правого бедра лежал короткий железный меч, у головы стояла амфора и находилась кость от жертвенного животного.

В ногах покойника был положен железный уздечный набор с удилами, налобником и круглыми бляхами. Крупные халцедоновые бусы были предназначены для украшения головы коня. Здесь же лежали большие бронзовые бляхи, обтянутые листовым золотом, круглые, подковообразные и в виде лепестков. Эти бляхи, очевидно, украшали чепрак и седло коня военачальника. Подобные богатые конские наборы встречались в погребениях аланских воинов на Керченском и Таманской полуостровах. Рядом с военачальником были погребены кони. Около одного конского погребения находилась детская могила с интересными золотыми вещами. Один амулет изображал миниатюрную палицу Геракла, украшенную вставками из камней и цветного стекла.

Судя по количеству погребенных коней и богатым находкам, здесь был похоронен какой-то знатный аланский военачальник со своими конями и, может быть, со своим ребенком.

Аланские погребения в Неаполе-Скифском относятся к III веку нашей эры. Они отражают изменение этнического состава господствующих слоев города в это позднее Бремя. Впоследствии скифы, аланы и тавры, смешиваясь между собой, образовали то тавро-скифское население раннесредневекового Крыма, о котором сообщают нам византийские писатели.

О чём рассказали раскопки

Пять лет работает Тавро-скифская экспедиция в Крыму. Что же нового и интересного дают эти исследования для истории нашей Родины?

Что мы знали о скифах до раскопок советских археологов? Те сведения, которые имелись у древнегреческих авторов, а также материалы раскопок скифских курганов не давали полного, разностороннего знания об этой народности. Скифы представлялись многим дикими кочевниками, не знавшими городов и городской культуры, не имевшими своего государства. Некоторые дореволюционные и зарубежные учёные считали, что скифы — это кочевые орды не то монгольского, не то иранского происхождения. Считали, что скифы существовали на протяжении пяти-шести веков, а после войн с Диофантом, полководцем царя Митридата Понтийского, они якобы пропали неизвестно куда и как.

Разве могла внезапно исчезнуть такая большая и могущественная народность, о многочисленности, смелости и непобедимости которой много и единодушно писали древние авторы?

Раскопки советских археологов на Днепре, Буге, Днестре, на Дону, Кубани и в особенности раскопки Неаполя-Скифского полностью опровергают эти неправильные, лженаучные представления о скифских племенах. Скифы никуда не исчезали и не пропадали. Раскопки в Крыму показали, что они жили здесь не менее тысячелетия — от VII–VI веков до нашей эры по III–IV века нашей эры.

До IV века до нашей эры скифы в Крыму по преимуществу вели кочевую жизнь. В IV веке в Северном Причерноморье образовалось скифское государство во главе с царём Атеем. В его царствование границы причерноморской Скифии простирались от Дуная до Дона. В Крыму, начиная с конца IV века, создаются города, укрепления, в долинах рек, около озер и у моря располагаются скифские селища. Население занимается скотоводством и земледелием, развиваются ремесла. Расширяется торговля хлебом и сырьем с древними городами Причерноморья и Средиземноморья.

Скифы создают портовые пункты на берегах Чёрного моря. Евпаторийский отряд Тавро-скифской экспедиции обследовал на западном берегу Крыма значительное число приморских скифских городищ.

В III — П веках до нашей эры столица скифов с Днепра переносится в Крым. Неаполь-Скифский превращается в главный город скифского государства.

Скифы создали не только свое государство, но и свою городскую культуру. Мы знакомимся в Неаполе с памятниками скифской архитектуры, с его мощными оборонительными стенами и башнями, с исключительно интересным мавзолеем, парадными сооружениями, украшавшимися скульптурами, с его жилыми оштукатуренными домами, крытыми черепицей.

Склепы Неаполя познакомили нас с совершенно неизвестной до сих пор скифской живописью. Среди вещей, найденных при раскопках, много привозных из разных мест, что говорит о широких торговых и культурных взаимосвязях скифов с самыми различными центрами древнего мира.

Раскопки в Неаполе-Скифском знакомят нас с той ступенью культуры скифов, когда она уже приобрела городской характер.

Но особенно важно то, что в характере скифских поселений и жилищ, в погребальном обряде (обычай хоронить в курганах и закалывать боевого коня), в скифских росписях, в предметам ремесла, в частности в посуде, деревянной резьбе, орнаменте, в одежде, мы находим всё больше и больше общих черт с культурой и бытом древних славян. Становится все яснее и яснее, что скифские земледельческие племена, наряду с другими народностями и племенами Восточной Европы, сыграли свою роль в процессах формирования восточного славянства и что древнерусская культура вовсе не создана варягами или пришельцами из Византии, как об этом твердили заграничные псевдоученые.

Русские народность и культура имеют глубокие местные корни, уходящие в глубь веков, и тут уместно вспомнить слова М. В. Ломоносова о том, что среди «древних родоначальников нынешнего российского народа, скифы не последнюю часть составляют».

Часть шестая. ДРЕВНИЙ ХОРЕЗМ С. П. Толстов, доктор исторических наук, лауреат Сталинской премии

В сказочной стране

Мне трудно забыть впечатления того дня, когда наша экспедиция впервые прибыли в совхоз Гульдурсун, расположенный на краю пустыня, в 26 километрах к северо-востоку от тогдашней столицы Кара-Калпакии — города Турткуля.

Уже за много километров до Гульдурсуна на северо-восточном горизонте, над густой зеленью садов, над живописными «курганчами» колхозников возник могучий силуэт одной из крупнейших средневековых крепостей Хорезма — Большого Гульдурсуна. Чем ближе, тем величественнее разворачивалась панорама этой некогда грозной твердыни, молчаливым стражем стоящей на рубеже пустоши и цветущих орошенных земель правобережного Хорезма. Нетронутый веками, рисовался на вечернем небе бесконечный двойной ряд далеко выдвинутых вперёд башен.

Дорога в Гульдурсун сама по себе привлекала воображение. Уже скоро стало ясно, что это не простая дорога: путь лежал по широкому сухому руслу мёртвого древнего канала, тянувшегося параллельно современному арыку Таза-Баг-Яб и затем, разветвляясь, с двух сторон охватывившего развалины крепости. У подножья развалин с одной стороны раскинулись правильные ряды миниатюрных, по сравнению с мертвым гигантом, построек совхоза, а с другой — над пространством полей го там, то здесь поднимались бугры разрушенных временем и людьми средневековых усадеб — остатки некогда богато заселённого «рустака» (земледельческой округи) Гульдурсуна. Ещё дальше к западу, за руслом древнего канала, четко рисовался прямоугольник стен и башен средневекового замка Малый Гульдурсун, за которым все дальше и дальше тянулись поля и сады, наступающего на пустыню колхозного Хорезма.

Грандиозные развалины Гульдурсуна овеяны легендами и сказаниями. Ещё недавно в народе ходили поверья, что это — проклятое место, что в крепости скрыт подземный ход, охраняемый драконом, что всякий, кто попытается искать неисчислимые сокровища Гульдурсуна, должен погибнуть.

Местный уроженец, молодой кара-калпакский учёный У. Кожуров, рассказал нам слышанное им в детстве сказание о «Гюлистане» — «Цветнике роз». По преданию, это был богатый город с цветущей, изобилующей водой округой. Городом правил старый падишах, имевший красавицу-дочь по имени Гульдурсун. И счастливый город постигла беда: из пустыни пришли полчища калмыков, разрушая все на своем пути. Калмыки опустошили цветущие поля и сады и плотным кольцом охватили город. Мужественно оборонялись жители, и враги были не в силах преодолеть их сопротивление. Прошли месяцы, и на помощь завоевателям пришёл ещё более страшный враг — голод. Иссякли запасы. Люди умирали на улицах. Поредевшие защитники с трудом держали оружие в ослабевших руках. Созвал тогда падишах на совет своих вельмож и полководцев. И нашелся среди них один, предложивший испытать последнее средство спасения. Это был хитроумный план. Осаждённые гюлистанцы тайно привели во дворец лучшего из сохранившихся ещё нескольких быков, досыта накормили его последней пшеницей из царских закромов и выпустили за городскую стену.

А от голода страдали не только осаждённые, но и осаждавшие. Опустошив округу, калмыки за многомесячную осаду съели все, что можно было съесть, и в лагере их начали поговаривать о неизбежности снятия осады. Голодные калмыки поймали и убили быка, и, когда увидели, что желудок его набит отборным пшеничным зерном, пришли в смятение: «Если они скотину так кормят, какие же ещё у них запасы! — кричали воины. — Осада безнадёжна, город неприступен, надо уходить, пока мы не умерли с голода».

Так решили и военачальники калмыков, и в лагере начались сборы в обратный поход.

Но иначе решила дочь падишаха — Гульдурсун. Много месяцев наблюдала она со стен за предводителем калмыков, молодым красавцем, смелым витязем — сыном калмыцкого царя. В сердце её вспыхнула неудержимая страсть к предводителю врагов её народа. И когда увидела она, что хитрость осаждённых удалась, что над лагерем врага стоит рёв нагружаемых верблюдов, одна за другой исчезают свертываемые бесчисленные юрты калмыков, что не пройдёт и нескольких часов, как они уйдут и навсегда уйдёт с ними красавец-царевич, свершила она недостойное дело: с преданной служанкой послала она калмыцкому витязю письмо, где описала свою страсть к нему и выдала тайну гюлистанцев. «Подожди ещё один день, — писала она, — и ты увидишь сам, что город сдастся».

Калмыки развьючили своих верблюдов, и вновь в ночи загорелись бесчисленные лагерные костры. И когда на рассвете гюлистанцы увидели, что враги ещё теснее охватили город, что не увенчалась успехом их хитрость, они пришли в отчаяние, и умирающий от голода город сдался на милость победителя.

Город был разграблен и сожжён, жители частью перебиты, частью уведены в рабство. Предательницу Гульдурсун привели к царевичу. Он взглянул на неё и сказал: «Если она из-за недостойной страсти к врагу своей родины предала свой народ и своего отца, как же она поступит со мною, если кто-нибудь другой пробудит её страсть? Привяжите её к хвостам диких жеребцов, чтобы не смогла она больше предать никого».

И разорвали кони тело Гульдурсун на мелкие части и рассеяли его по полям. И от проклятой крови предательницы запустело это место и стали звать его не Полистан, а Гульдурсун.

В этом трагическом сказании есть зерно исторической истины. В преданиях народов Средней Азия под именем калмыков — грозных завоевателей XVII–XVIII веков, огнём и мечом прошедших по Казахстану и северной части Средней Азии, — сплошь и рядом скрываются ещё более свирепые завоеватели ХШ века — монголы Чингис-хана. И именно в дни монгольского нашествия оборвалась жизнь в стенах и на полях Гульдурсуна, вновь расцветающего в наши дни.

С естественным нетерпением, едва закончив разгрузку каравана экспедиции, мы двинулись на развалины. Пройдя через мрачный лабиринт предвратных оборонительных сооружений и пересекши огромное внутреннее пространство, покрытое заросшими кустами и занесенными песком буграми разрушенных построек, по крутому песчаному склону мы взобрались на северную стену, и отсюда, с пятнадцатиметровой высоты, перед нами открылась грандиозная, незабываемая панорама древнего, покоренного пустыней Хорезма, перед которой померкло ещё недавно столь яркое впечатление от гульдурсунских развалин. Впереди нас, разливаясь необозримым морем на запад, на восток и на север, лежали мертвые пески. Лишь далеко на северном горизонте сквозь дымку дали рисовался голубоватый силуэт Султан-Уиздагских гор. И повсюду среди застывших волн барханов, то густыми скоплениями, то одинокими островками, лежали бесчисленные развалины замков, крепостей, укрепленных усадеб, целых больших городов. Бинокль, расширяя кругозору открывал все новые и новые руины, то казавшиеся совсем близкими, так что можно было видеть стены, ворота и башни, то отдалённые, рисующиеся нечеткими силуэтами.

Пустыня, окружающая оазис Хорезма с запада и востока, — странная пустыня. Между тяжелыми грядами песков, среди гребней барханных цепей, на вершинах пустынных пестрых скал отрогов Султан-Уиздага, на обрывах Устюртского Чинка, на плоских розоватых поверхностях такыров — повсюду на площади в сотни тысяч гектаров мы встречаемся со следами человеческой деятельности. Это двойные линии обветренных бугров, пунктиром тянущиеся на десятки километров, — остатки обочин древних магистральных каналов, шашечный рисунок оросительной сети на такырах. Это покрывающие такыры на протяжении десятков квадратных километров бесчисленные обломки керамики, то красной гладкой и звонкой, то грубой красновато-коричневой, то многоцветной поливной, фрагменты меди, железа, наконечники древних трехгранных бронзовых стрел, серьги, подвески, браслеты и перстни, среди которых можно нередко найти геммы с изображением всадников, грифонов и гиппокампов, терракотовые статуэтки мужчин и женщин в своеобразных одеждах, фигурки коней и верблюдов, быков и баранов, монеты с изображением царей в пышных уборах на одной стороне и всадников, окруженных знаками древнего алфавита, — на другой. Это остатки древних жилищ, поселений, городов.

Иногда это лишь слабые следит на блестящей поверхности такыра — остатки плакировок древних жилищ, красноватые кольца некогда врытых в землю и срезанных в уровень с такыром пуфосов — хумов. Иногда это целые мертвые города, селения, крепости, замки, развалины целых, некогда населенных районов. Постройки их возвышаются на 10–20 метров над руслами сухих, развеянных ветром и занесенных песком каналов. Величественны их суровые стены с узкими щелями стреловидных бойниц, грозные башни, круглые и стрельчатые арки порталов.

Помню, однажды, после тяжёлого перехода через пески, я со своими спутниками — рабочим казахом С. Урюмовым и фотографом Е. А. Поляковым — вышел на пространство Ангка-калинских такыров. У ног наших верблюдов, у подножья пройденных песчаных холмов, расстилалась гладкая глиняная равнина, покрытая багряной россыпью античной керамики. А над ней поднимался квадрат серовато-розовых сырцовых стен, покрытых частыми, высокими щелями стрельчатых бойниц с прямоугольными башнями по углам и посредине пролетов.

Крепость, простоявшая больше полутора тысячелетий, казалась покинутой только вчера.

Наш маленький караван прошел между мощными пилонами ворот, внутри прохода которых тоже глядели настороженным взглядом темные щели бойниц, и вышел на гулкую площадку двора. Такыр двора, растрескавшийся многогранниками, в щелях между которыми зеленели ростки пустынной растительности, казался вымощенным булыжником. Я поднялся по песчаному откосу на стену и пошёл узким коридором стрелковой галереи, спугнув по дороге нашедшую здесь убежище степную лисицу.

Малиновое пламя заката, охватившее западную половину горизонта, предвещало разразившуюся на следующий день песчаную бурю. И там, на западе, за тяжелой грядой пройденных нами песков, в багряное море зари врезались черные силуэты бесчисленных башен, домов, замков. Казалось, это силуэт большого многолюдного города, тянущегося далеко на север, где темнеет абрис суровых хребтов Султан-Уиздага, замыкающий с севера горизонт.

Но мёртвая тишина пустыни, предгрозовое молчание песков окружали меня. Этот, созданный некогда трудом человека, мир был мёртв. Замки и крепости, города и жилища стали достоянием воронов, ящериц и змей.

Это ощущение сказочности, призрачности окружающего, забываемое в разгаре работ, в оживлении экспедиционного лагеря, неизменно выступало в дни одиноких разведок. Когда я целыми днями бродил один по такырам мёртвых оазисов Беркут-Калы и Кават-Калы, нанося развалины на планшет, нередко это ощущение становилось особенно острым. Дома и замки VIII–XII веков стояли почти не тронутые временем. Гладкая поверхность такыров зеленела эфемерной растительностью. Повсюду до горизонта поднимались среди песков силуэты построек. Казалось, что ты затерян в каком-то заколдованном царстве, в мире миража, ставшего трёхмерным и материальным. Но сказку надо было сделать историей. Надо было прочесть глиняную летопись мертвого Хорезма.

О древнем Хорезме мы знали очень мало, почти ничего. До нас дошли ничтожные сведения о периоде, предшествовавшем здесь арабским завоеваниям. В годы жестоких битв и порабощения Средней Азии арабами (в VII и VIII веках) погибло многое из сокровищ древней цивилизации. Погибли и древние исторические хроники Хорезма, сожженные арабским полководцем Кутейбой, покорившим Хорезм в 712 году.

Великий хорезмийский учёный рубежа X и XI веков Абу-Райхан ал-Бируни сообщает нам в своей книге о летоисчислениях древних народов:

«И всеми способами рассеял и уничтожил Кутейба всех, кто знал письменность хорезмийцев, кто хранил их предания, всех учёных, что были среди них, так что покрылось все это мраком и нет истинных знаний о том, что было известно из их истории во время пришествия к ним ислама».

А нам было важно узнать именно то время, которое предшествовало нашествию арабов и приходу ислама.

Нам нужно было узнать, какой был строй в эпоху до арабских завоеваний, какая была письменность, как были развиты ремесла, искусства; как было развито земледелие, какие были культурные связи с другими странами Передней Азии.

Буржуазные историки много говорили о благотворном влиянии арабской культуры на развитие среднеазиатской цивилизации. Так ли это? Действительно ли были благотворны походы чужеземных захватчиков, огнём и мечом прошедших по цветущим землям Средней Азии?

Исторические данные говорят нам о том, что в начале XII века Хорезм стал центром величайшей империи Востока, распростёршейся от границ Грузии до Ферганы и от Инда до Северноаральских степей. События его истории оказываются в центре внимания восточных источников. Этот головокружительный подъем до того почти безвестной, расположенной на окраине мусульманского мира, страны производит впечатление совершенной неожиданности.

Какова же роль Хорезма в древней истории Среднего Востока?

Страницы потерянной книги, уничтоженной Кутейбой, могли восстановить только археологи. Перед нами был блестящий пример. Все мы знаем, что еще в начале XIX века было мало известно о древней истории Египта, Вавилона, Ассирии. Наука фактически ничего не знала о таких могущественных государствах древнего Востока, как Хеттское, Митаннийское, Урартийское.

Та обширная глава всемирной истории, которая сейчас является достоянием каждого грамотного человека, почти целиком обязана своим созданием упорным археологическим работам, которые развернулись на Ближнем Востоке в XIX столетии и с успехом продолжаются в настоящее время.

По следам археологов, опираясь на добытые ими материалы, двинулась армия филологов различных специальностей. Возникновение этих специальностей было бы невозможно без успехов археологии.

Только на основе поистине титанической, невероятно трудоемкой и сложной черновой работы археологов оказалось возможным создать грандиозную картину древневосточной истории, без учета которой теперь немыслимо понять общий ход всемирно-исторического процесса.

Мы знаем вместе с тем, сколько трудностей, ошибок и разочарований было на этом пути, сколько точек зрения было выдвинуто по каждому, часто самому мелкому вопросу, сколько гипотез было отброшено и сколько, после всего, что было сделано, осталось неясного, спорного, неисследованного.

Наша задача состояла в том, чтобы, проникнув в заколдованное царство древнего Хорезма, рассмотреть за фантастическим покровом очертания исторической правды, научиться читать своеобразную глиняную летопись мертвых городов. Задача была далеко не лёгкой. Немало лет прошло, прежде чем место первоначальных определений и опытов исторического осмысления отдельных фактов заняла хотя далекая от полноты, но все же связная в своих общих очертаниях картина исторического развития хорезмийской цивилизации.

На землях древнего орошения

Мы были не первыми советскими археологами, посетившими развалины древнего Хорезма. В 1928–1929 годах в районе развалин средневековой столицы хорезмшахов — Ургенча (ныне городок Куня-Ургенч в Ташаузской области ТССР) работала экспедиция А. Ю. Якубовского, давшего первое научное описание ургенчского комплекса архитектурных памятников.

В 1934 году в Ташаузской области ТССР, на развалинах средневекового Замахшара, работала экспедиция М. В. Воеводского. Однако обе экспедиций затронули лишь средневековые слои этих памятников. Древнего, домусульманского Хорезма впервые коснулась экспедиция ташкентских археологов Я. Гулямова и Т. Миргиязова, раскопавших в 1936 году зороастрийский могильник середины I тысячелетия нашей эры на холме Кубатау, близ Мангыта.

В 1937 году Я… Гулямов возобновил свои работы на «землях древнего орошения» южной Кара-Калпакии. В том же году и в том же районе приступила к работам наша экспедиция.

Выбор этого района был не случаен. Задача состояла в том, чтобы выйти за пределы культурной полосы, в глубь пустыни, где можно было рассчитывать найти пощаженные временем и человеком памятники наиболее глубокой древности. Этому учил нас и опыт экспедиций начала нашего века в восточный Туркестан.

«Земли древнего орошения» — обширные районы пустыни, несущие следы ирригации и изобилующие развалинами, — были известны в Средней Азии и в частности в окружающей Хорезмский оазис части Кзыл-Кумов и Кара-Кумов уже достаточно давно. Их отмечали многочисленные путешественники. Значительная часть их была нанесена на географические карты. Самое происхождение этих земель, причины их запустения давно волновали не только историков, но и географов и геологов. Они составляли одну из историко-географических загадок древней Средней Азии. Каких только теорий по этому поводу не выдвигалось! Одни объясняли это изменением течения рек, другие — неотвратимым наступлением лесков и якобы порожденным самой ирригацией засолением почв и, наконец, общим катастрофическим «усыханием Средней Азии».

Но всё это были лишь домыслы, по существу ничем не обоснованные, ибо не только причины, но даже время запустения этих земель оставались неизвестными. Решающее слово принадлежало историкам и археологам, и это составляло большую самостоятельную исследовательскую задачу, определившую в числе прочих наш выход в пустыню.

О «землях древнего орошения» Юго-восточной Кара-Калпакии мы имели некоторые исторические сведения. Они позволили нам предположить очень раннее запустение этих земель. Нам было известно, что до X века правобережье южного Хорезма было центром древнего Хорезмийского царства. Здесь лежала домусульманская столица страны — город Кят. Но в конце X века центр политической жизни страны перешел в Ургенч, и с тех пор эта территория отступает на второй план я явно приходит в упадок. Резиденции древних хорезмшахов — замок Филь, или Фир, — была смыта Аму-Дарьей в 997 году. В XII веке арабский географ Сам’ани сообщает, что некоторые города правобережья лежали в развалинах и площадь их распахивалась. А в XIV веке знаменитый арабский путешественник ибн-Батута по дороге из Кята в Бухару, т. е. как раз на территории южной Кара-Калпакии, не встретил ни одного селения, в то время как в левобережном Хорезме, в особенности в Ургенче и его округе, в дни ибн-Батуты жизнь ещё била ключом.

Множество памятников, сохранившихся между Гульдурсуном и Султан-Уиздагскими горами, дало нам основание предполагать, что именно здесь больше всего шансов найти нетронутые временем памятники домусульманской эпохи.

В 1938 году наша экспедиция развернула большую работу по раскопкам памятников древнего Хорезма домусульманской эпохи.

Первым объектом раскопок был избран замок VIII века Тешяк-Кала, великолепно сохранивший свой внешний облик. Этот замок был свидетелем арабского завоевания Хорезма. С базы в Тешик-Кала была проведена разведка наиболее удаленной в глубь пустыни цепи развалин — Кой-Крылган-Кала, Ангка-Кала л др.

Ещё в разгаре раскопок наше внимание привлёк рисующийся на восточном горизонте своеобразный, не похожий на окружающие замки VII–VIII веков силуэт крепости, потонувшей в море песков. Мы подолгу рассматривали его в бинокль и обменивались догадками. Над грядами тяжелых барханов поднимались замыкающие полосу стен трапециевидные очертания угловых башен крепости, навевавшие ассоциации с памятниками классического Востока. И как только выдался более или менее спокойный день на раскопках, мы с фотографом Е. Поляковым и верблюдоводом Сансызбаем Урюмовым вышли на верблюдах по направлению к загадочным развалинам.

Переход был крайне тяжёлым. Путь лежал через ряды огромных, грозно вздыбленных грив барханов. Гребни их, по которым осторожно шагали наши верблюды, отвесно срывались в провалы глубоких «уев» — котловин выдува. На лежащем глубоко под нами дне этих котловин ветер крутил вихри сверкавшего блестками слюды черноватого песка.

В море барханов утонули развалины — их не было видно ни сзади, ни спереди, но наш проводник уверенно вёл нас извилистым путём, то огибая «уи», то поднимаясь по песчаным склонам. И вдруг с гребня одного из барханов перед нами неожиданно открылась широкая площадь такыров, покрытых россыпью багряно-красных черепков. Над такырами поднимались причудливые очертания развалин странной крепости, не похожей на все то, что мы видели до сих пор. До цели нашего путешествия было ещё далеко. Этой крепости (как мы потом узнали, это была Кой-Крылган-Кала) не было видное башни замка Тешик-Кала. Полуразрушенные стены восемнадцатигранной цитадели были окружены правильным кругом почти сравненной с землей внешней стены с остатками девяти башен. Грани стен цитадели, сложенные из огромных квадратных сырцовых кирпичей, поднимавшиеся местами на 5 — б метров, были прорезаны узкими и частыми щелями бойниц. А внутри и вокруг цитадели лежали бесчисленные фрагменты сосудов великолепной выделки и обжига, с поверхностью то покрытой красным лаком, то украшенной прорезанным орнаментом в виде углов и треугольников с последующей красной, коричневой и чёрной раскраской по розовато-жёлтому фону. Среди черепков мы подняли бронзовый двухперый наконечник стрелы раннескифского типа и пару терракотовых статуэток — безголовую фигурку мужчины, сидящего поджав под себя одно колено и положив руку на другое, и изображение женщины, сидящей, спустив ноги на одну сторону, на спине фантастического зверя.

Перед нами была другая эпоха, гораздо более древняя, не та, над изучением которой мы работали в Тешик-Кала; перед нами был первый памятник ранней античности Хорезма.

На закате, пройдя новые гряды тяжелых песков, мы вышли на такыры, к цели нашего путешествия — Ангка-Кдла, также относящейся к античной эпохе, но к более позднему периоду — к первым векам нашей эры. На такыре мы подняли медную монету с изображением царя в своеобразной короне в виде орла. Эта монета относится к третьему веку нашей эры. Впоследствии она помогла нам датировать интереснейшие находки на раскопках замка Топрак-Кала.

На «землях древнего орошения» южной Кара-Калпакии мы провели раскопки четырёх памятников. На раскопках одного из них в Джанбас-Кала участники экспедиции, студенты Московского университета Абрамович и Вактурская, обнаружили в обширной песчаной котловине местонахождение кремневых орудий и украшенную штампованным орнаментом керамику. Это была стоянка первобытных хорезмийцев, значительно более древняя, чем стоянки бронзового века. Согласно существующему у археологов обычаю, мы назвали ее по имени ближайшего населенного пункта кельтемнкарской культурой. Время бытования этой культуры уводит нас в начало III, а может быть и в IV тысячелетие до нашей эры.

Раскопки Джанбас-Кала-4 позволили нам восстановить общий облик этой своеобразной культуры.

Кельтеминарцы изготовляли свои орудия исключительно из камня и кости. Культурный слой стоянки содержал бесчисленное множество кремневых поделок — скребки, скобели, проколки, вкладыши, лезвия крупных костяных орудий. Из таких лее пластинок изготовлялись своеобразные миниатюрные наконечники стрел.

Пищей служила главным образом рыба, преимущественно щука и сом. Кости рыб буквально переполняют культурный слой стоянки. Но наряду с этим немалую роль играла и охота Найдено много костей кабана, оленя, водоплавающей птицы.

Пища варилась в глиняных сосудах, изготовленных без гончарного круга, имеющих заостренное дно и покрытых богатейшим штампованным орнаментом. Изделия из керамики поражают разнообразием форм и богатством орнамента.

В огромных жилищах, сделанных из дерева и камыша, обитала целая родовая община — примерно в 100–120 человек, включая детей.

Анализ материалов, добытых на раскопках кельтеминарских поселений, позволяет наметить некоторые линии культурных связей древнейшего населения Хорезма с племенами, жившими в Казахстане и Сибири, а также с Индией и Ираном. В Минусинском крае в погребениях III тысячелетия до нашей эры обнаружены украшения, сделанные из нижне-амударьинских раковин, а бусы кельтеминарских женщин были сделаны из раковин, привезенных из Индии. Среди раковин, найденных нами в Джанбас-Кала-4, два вида живут в водах бассейна Индийского океана — в Красном море, Персидском и Аравийском заливах. Постоянная окраска сосудов в красный цвет, а также их относительно высокое техническое качество, видимо, отражают влияние древних культур земледельческих племён южной Туркмении и Иранского плато.

Так памятники первобытной кельтеметарской культуры рассказали нам о культурных связях Хорезма с древними цивилизациями Среднего Востока и отдаленными странами севера еще в IV и III тысячелетиях до нашей эры.

Прямыми потемками кельтемииарцев были люди тазабагьябской культуры, жившие в середине II тысячелетия до нашей эры. Стоянки этого времени расположены частью на барханах, частью на такырах Мы нашли здесь кремневые орудия, напоминающие орудия труда кельтеминарцев, остатки медных орудий и плоскодонную посуду со штампованным орнаментом, которая во многом напоминает посуду бронзового века Сибири и Казахстана. Мы не имеем пока прямых данных о хозяйстве тазабагьябцев, но есть все основания полагать, что они занимались скотоводством и мотыжным земледелием.

Отсутствие следов ирригации в окрестностях тазабагьябских стоянок заставляет полагать, что земледелие в эту эпоху не базировалось ещё на искусственном орошении и использовало естественную влажность районов речной поймы.

Полёт через тысячелетия

Наша экспедиция проделала большую работу по изучению древних памятников Хорезма, За четыре предвоенных года был собран обширный и разнообразный материал. Мы проделали свыше 1500 километров разведочных маршрутов, открыли 400 памятников, которые позволили по-новому увидеть древний мир Хорезма на огромном протяжении времени — от рубежа IV тысячелетия до нашей эры и до XIV века нашей эры. Около 4,5 тысячелетия были представлены почти непрерывной цепью памятников, позволяющих проследить главные линии развития древнехорезмииской цивилизации. Были выяснены основные контуры исторической динамики культурных земель и политических границ южного Хорезма в древности и в средневековье, установлена общая схема древней ирригационной сети, определены время и условия запустения «земель древнего орошения».

Работа над типами поселений и над памятниками истории земледелия и ремесла позволила подойти к решению центральной, стоящей перед нами исторической проблемы, проблемы истории общественного строя древнего Хорезма. Многочисленные монеты, найденные нами, помогли нам осветить многие вопросы политической истории. Вместе с тем они оказались первыми памятниками хорезмийской письменности. Те же монеты, печати, многочисленные и разнообразные терракотовые статуэтки и, наконец, сотни прекрасно сохранившихся памятников архитектуры приоткрыли перед нами завесу над историей духовной культуры Хорезма, его искусства и религии.

Но чем дальше мы углублялись в наш материал, тем больше возникало новых и новых проблем. Лето 1941 года застало наш коллектив за лихорадочной подготовкой новых полевых работ. Надо завершить раскопки неолитической стоянки Джанбас-4, развернуть работы над интереснейшим античным городищем Топрак-Кала; планировались обширные разведки в северных Кзыл-Кумах и в Устюрте в целях выяснения северо-восточных и северо-западных историко-культурных связей древнего Хорезма.

Вероломное нападение гитлеровских полчищ на Советскую страну, прервавшее мирную созидательную работу советских людей по строительству социалистического общества, прервало и наши исследования.

Почти все кадровые работники экспедиции ушли на фронт. Выполняя свой долг перед Родиной, они стали артиллеристами, лётчиками, сапёрами. Одного из нас — молодого археолога, страстного охотника, сменившего централку на снайперскую винтовку, — Н. А. Сугробова, мы не досчитались в наших рядах, когда после победы вновь собрались вместе. Он пал смертью храбрых, защищая родную Москву.

Только в 1945 году мы возобновили наши работы, А в июле 1946 года развернулись обширные раскопки Топрак-Кала — грандиозного городища I века до нашей эры — VI века нашей эры.

Основным объектом был избран замок-дворец правителя города. Три сезона предварительных обследований позволили окончательно прийти к выводу, что Топрак-Кала из всех известных нам античных памятников открывает наиболее широкие перспективы. На раскопках Топрак-Кала наша экспедиция впервые применила авиацию для археологических работ. Авиация должна была нам помочь разрешить ряд важных проблем, которые было невозможно решить, пользуясь только наземными работами.

Во-первых, аэросъёмка должка была помочь нам в изучении древней ирригационной сети. Во-вторых, съемка с самолета позволила уточнить планировку древних поселен ни, некоторые части которых совсем не прослеживаются с земли. В-третьих, как плановая, так и перспективная аэросъемка давала возможность максимально точно фиксировать не только планировку, но и весь архитектурный облик памятника в его современном, полуразрушенном, состоянии. В-четвёртых, маршрутные визуальные авиаразведки в пустыне благодаря широкому полю обзора гарантировали от опасности пропустить скрывающиеся за барханами памятники; при наземном маршруте исследователь в пустыне слишком зависит от карты и проводника и всегда рискует пройти мимо памятника, скрытого рельефом местности.

Но самое главное заключалось в том, что впервые представилась возможность обследовать широкую периферию древнего Хорезма с выходом в пустыню уже не на десятки, а на сотни километров. Проделать такую работу наземными средствами возможно только на протяжении многих лет, к тому же потребовались бы огромные затраты средств, Авиация давала возможность за короткое время покрыть большое пространство густой сетью маршрутов. Мы решили объединить воздушную разведку с наземным обследованием и соответственно использовать авиацию в качестве десантного средства.

25 августа в 6 час, 30 мин. утра лётная группа экспедиции в составе пилотов Е. В. Поневежского и А. П. Белея, начальника экспедиции С. П. Толстова, научного сотрудника М. А. Орлова и кинооператора К. Мухаммедова на двух самолётах ГТО-2 вылетела с посадочной площадки в окрестностях Топрак-Кала для авиаобследования основного района работ экспедиции — «земель древнего орошения» южной Кара-Калпакии по маршруту Кзыл-Кала — Кават-Кала — Джильдык-Кала — Гульдурсун — Тешик-Кала — Беркут-Кала — Кырк-Кыз — Малый Кырк-Кыз — Аяз-Кала — Топрак-Кала.

С высоты открывается широкая панорама памятников. На фоне тёмносерых пухлых солончаков ясно видна оросительная система — большой канал в виде двойного светлого пунктира обветренных бугров, остатков боковых дамб с несколькими параллельными полосами боковых, более старых русел, идущий от Кават-Кала к Кзыл-Кала, проходя с юга на север, к востоку от развалин. Летим над Топрак-Кала, и сразу перед нами возникают в новом виде многократно исхоженные нами окрестности крепости. С земли — это монотонное пространство черновато-серых мертвых жухлых солончаков, местами покрытое заросшими буграми. Сейчас перед нами, за пределами стен города, открывается картина сложных планировок.

С севера от города вырисовываются очертания обширного прямоугольного пригорода, по размеру превосходящего самый город. Ясно видны светлые полосы внешних стен пригорода, к которым привязываются не расшифрованные с земли бугры, и чёрная решётка внутренних планировок.

На юг от ворот города, прямо продолжая линию его главной улицы, тянется прямая светлая полоса, — видимо, след ведшей в город большой древней дороги.

Берём направление на юг, на развалины мертвого оазиса Кават-Кала, Под нами Джильдык-Кала, Думан-Кала и, наконец, Гульдурсун, Вокруг древнего гиганта — бесчисленные крошечные коробочки купающихся в зелени садов и полей колхозных домов. Хорошо видна древняя оросительная система, С юга к Гульдурсуну подходит не один, как мы думали, а два древних канала. Они тянутся параллельно, на расстоянии примерно 1,5 километра один от другого.

Поразительное впечатление производит с воздуха Кум-Баскан. Огромный замок с могучими башнями и двойным прямоугольником высоких глиняных стен в полном смысле задавлен переметнувшимися через него гигантскими волнами барханов.

Летим дальше на запад вдоль холмистой гряды. На одном из скалистых мысов этой гряды, на полдороге до Топрака, ясно видны очертания крепости неправильной формы с сильно размытыми стенами и башнеобразным зданием в середине Мы не обнаружили ее во время наших наземных маршрутов. Наносим на карту новый памятник.

Следующие дни были посвящены новым полётам, линии которых пересекли «земли древнего орошения» в других направлениях и охватили не затронутые ранее группы памятников. В результате была почти полностью уточнена карта древней ирригационной сети, сфотографированы общим планом и в деталях все важнейшие памятники, демаскирован и снят ряд новых, не видимых с земли.

21 октября, через 18 дней после начала жаныдарьинского маршрута, после тяжёлого ночного перехода через кунябугутские пески мы возвратились в Тахта-Купыр. «Полёт через тысячелетия» был завершён. Позади осталось 9000 километров воздушных маршрутов, давших нам огромную, вновь исследовательски освоенную территорию и свыше 200 новых памятников от раннеантичных руин середины I тысячелетия до нашей эры до позднесредневековых кара-калпакских памятников Жаны-Дарьи и Куван-Дарьи.

Мы подводим итоги разведочных работ на самолете и невольно сравниваем их с работами, проделанными в пустыне до войны. Если хороший верблюд может пройти 4 километра в час, то сколько лет понадобилось бы нам, чтобы исследовать такую громадную территорию, какал нанесена сейчас на нашу археологическую карту? Сколько потребовалось бы сил, энергии и средств, чтобы сделать такую карту со старыми средствами наземной съемки? Мы вспоминаем наши верные ПО-2, которые послушно садились среди зарослей саксаула и гребней барханов, чтобы дать нам возможность осмотреть новые прекрасные памятники древнего Хорезма, впоследствии нами детально изучавшиеся при раскопках. Мы с благодарностью думаем о нашей советской авиации, которая умеет служить не только делу защиты отечества, но и расцвету науки.

Сокровища Топрак-Кала

Предварительные раскопки замка Топрак-Кала в 1945 году дали нам много интересных материалов. Но самым привлекательным было для нас открытие многоцветной стенной росписи. На полу одной из комнат мы обнаружили многочисленные фрагменты глиняной штукатурки с многоцветной росписью по белому грунту. А над сохранившимся участком свода этой комнаты мы нашли уцелевший уголок комнаты второго этажа, где расписная штукатурка сохранилась непосредственно на стене. Перед нами были еще очень незначительные, но многообещающие остатки памятника нового для нас вида художественной культуры античного Хорезма — монументальных стенных росписей, А это сулило широкие перспективы разнообразных открытий, ибо стенная живопись, являясь интереснейшим памятником искусства, вместе с тем проливает свет на самые разнообразные стороны материальной культуры создавшего её народа.

Мы знаем, какую роль сыграли в разработке вопросов истории культуры городов восточного Туркестана замечательные фрески буддийских пещерных монастырей последних веков I тысячелетия нашей эры.

На территории советской Средней Азии античная стенная живопись была почти неизвестна. Единственным её памятником, да и то относительно очень поздним (около V века нашей эры), оставались фрагменты росписи в одной из комнат царского дворца в Варахше, близ Бухары, открытые и опубликованные В. А. Шишкиным в 1938 году. Перед нами возникала увлекательная задача открытия хорезмийской монументальной живописи. В новом полевом сезоне 1946 года замок Топрак-Кала стал основным объектом наших раскопок, продолженных ещё в большем масштабе в 1947 году.

Грандиозный замок-дворец подавляет своим суровым величием. Карликами перед ним кажутся огромные большесемейные жилые дома города. Центральный массив замка поднимается на 16 метров над уровнем моря, а три башни, каждая 40×40 метров площадью, вздымают свои плоские вершины на 25 метров.

Раскопанные сейчас северная половина центрального массива и все три башни, всего около 100 помещений, расположенных в трех этажах, занимают около 6000 метров примерно из 11 тысяч метров общей площади громадного здания.

Помещения центральной части замка были подняты над землей на мощный четырнадцатиметровый цоколь, представляющий систему перекрещивающихся глинобитных стен, пространство между которыми было заполнено кладкой из сырцового кирпича, свободно, без раствора, положенного в песок, разделяющий отдельные кирпичи. Эта песчано-кирпичная кладка цоколей сооружений — характернейшая черта строительного дела античного Хорезма.

В комнатах было сделано много находок. Помимо остатков пищи — косточек плодовых растений (урюка, персиков, винограда), семян пшеницы, ячменя, проса, дыни, многочисленных костей животных, главным образом козы, затем овцы, свиньи, крупного рогатого скота, лошади верблюда, а также диких животных — дикого барана, оленя и джайрана — были найдены многочисленные фрагменты и целые сосуды позднеантичного типа, характерные особой тонкостью выделки; фрагменты бумажных, шерстяных и шелковых тканей, части кожаной обуви, железный наконечник копья, три четырехгранных железных наконечника стрел, вызолоченные пластинки пояса со стеклянными вставками и несколько медных монет III века нашей эры. У юго-восточного угла города при раскопках городской стены была найдена крупная алебастровая статуэтка обнажённой женщины — третий для Хорезма пример алебастровой скульптуры.

Роспись на стенах замка Топрак-Кала

1 — Лепестки цветов

2 — Голова тигра

3 — Фрагмент женской головки

4 — Фазан

5 — Белая лилия

Среди фрагментов обработанного дерева в 1947 году была обнаружена небольшая деревянная бирка с надписью черной тушью из четырем слов, написанных знаками древнехорезмийского алфавита (видимо, хозяйственный документ), — первый хорезмийский документ такого рода. Позднее, во время раскопок 1948 года, нами был открыт целый архив древнехорезмийских текстов на дереве и бумаге. Это также были хозяйственные документы, но для нас они имели величайший смысл это было лишнее подтверждение высокой культуры Хорезма в глубокой древности.

Но самым главным сокровищем Топрак-Кала оказались монументальные росписи и найденная в 1947 году монументальная глиняная скульптура.

Живопись выполнена минеральными красками на клеящем веществе по глиняной штукатурке, покрытой большей частью тонким слоем алебастровой подгрунтовки. Основу почти везде составляет белый фон, на который наносятся остальные краски, иногда совершенно его скрывающие. Изображение всегда оконтурено четкой черной линией, пространство внутри которой заполняется надлежащего тона пятнами к мазками различной густоты, то тонкими и осторожными, то широкими и смелыми, передающими рельеф форм и световые блики.

Росписи оказались в большей части комнат, видимо во всех жилых и парадных помещениях. Из раскрытых в 1946 году помещений особенно богато украшена была комната № 5 второго этажа, выходившая на северный дворик замка. Это был громадный зал с плоским, опиравшимся на четыре колонны перекрытием. Зал имел, видимо, парадно-торжественный характер, его стены были расписаны пышным орнаментом, представляющим систему перекрещивающихся полос черно-желтых тонов, орнаментированных сердечками, розетками, листьями аканфа и образующих ромбические поля, использованные для живописных изображений музыкантов. Одно из них сохранилось почти целиком: это изящное изображение арфистки, выполненное в желтоватых тонах. Пальцы несколько манерно решенных рук в браслетах лежат на струнах большой треугольной арфы, напоминающей ассирийскую. Округлость плеч и овала лица, всё графическое решение образа ведёт нас в мир кушано-гандхарских художественных традиций.

Два других найденных в этой же комнате фрагмента изображений женских лиц, особенно одно из них — часть лица, повернутого в фас, со смелым решением прямо смотрящих, широко прорезанных глаз и сросшихся бровей, — уводит нас в мир иных художественных ассоциаций. Параллели здесь нужно искать в сиро-египетском, отчасти северночерноморском изобразительном искусстве римского времени.

Второй из фрагментов — часть профиля женской головка с горделивым поворотом шеи, окаймленной богато орнаментированным воротом, с тяжёлым узлом чёрных волос, схваченных красной повязкой, — также ближе к образам искусства античного Средиземноморья, Так в росписях одной комнаты скрещиваются две художественные школы, две традиции, получившие, однако, на хорезмийской почве совершенно своеобразное преломление.

Комната имела и другие украшения. У её западной стены были найдены многочисленные обломки лепных глиняных (с примесью шерсти) гирлянд из листьев и плодов, окрашенных в зеленый, шафранный и красный цвета, а также огромная, в полтора раза превосходящая нормальную величину кисть руки горельефного изображения человека, опирающегося концами пальцев на какой-то предмет прямоугольно округленной формы, — жест, хорошо знакомый по изображениям на монетах кушанских царей Вимы Кадфиза и Каиишки. В нише была заключена картина — изображение в натуральную величину двух сидящих друг против друга в торжественных позах фигур — мужской и женской. В смежной комнате раскрыта живописная композиция, выполненная в теплых багряно-красных тонах, — изображение женщины, собирающей в фартук виноград и персики. Над нею — висящие кисти винограда и часть плетейной из прутьев садовой беседки.

В ряде помещений были открыты сохранившиеся на стенах нижние части росписей — орнаментальные панели шириной 0,5–0,75 метра. Особенно эффектна найденная в одном из помещений западной башни дворца голубая панель с изображением темной краской по голубому фону волн, в которых плавают белые с красным рыбы. Над этой панелью шла живописная композиция с изображением людей, животных; виноградных гроздьев и листьев по черному и красному фону.

В росписях растительные орнаменты сочетаются с изобразительными сюжетами. В разных комнатах найдены фрагменты трех изображений тигров, четырех изображений лошадей, целиком сохранившееся изображение птицы (фазана), выполненной в серо-сиреневом тоне по красному фону.

Множество росписей, найденных нами, характеризуется крайним своеобразием, позволяющим говорить о существовании вполне самостоятельного хорезмийского художественного центра, который должен занять особое место среди художественных центров позднеаитнчното Средиземноморья и Среднего Востока.

В области колористики эта школа характеризуется необычайным богатством палитры. Здесь представлены чуть ли не все возможные цвета: разнообразные оттенки красного, малинового, розового, синего, голубого, зелёного, оранжевого, жёлтого, фиолетового, белого, чёрного, серого. Сочетание цветов поражает смелостью и разнообразием: изображения даются на алом, тёмносинем, черном фоне, образуя поразительные цветовые комбинации. Особенно запоминаются сцены охоты, выполненные в сероватых и охристо-жёлтых тонах на интенсивно алом фоне, изящные белые и красные лилии, разбросанные по тёмносинему фону, изображенное в розоватых тонах лицо человека на синем фоне, белые с красным растительные узоры и изображение человеческого лица на чёрном фоне.

Изображения характеризуются большой свободой и реалистичностью, своеобразными лаконичными и убедительными приёмами в передаче рельефа штрихами и цветовыми бликами. Особенно хороши светло-зелёные блики на желтоватой поверхности обнажённого человеческого тела в «красной комнате» западной башни и уверенные красные штрихи на розоватом фоне, передающие выпуклость подбородка женского изображения отмеченной выше многофигурной композиции.

Богат и разнообразен ассортимент орнаментальных мотивов, отраженных на найденных в различных комнатах фрагментах росписи. Здесь и растительные и геометрические сюжеты — гирлянды, цветы и листья, розетки, сердечки, кресты с разветвляющимися и загнутыми в разные стороны в виде бараньих рогов концами, круги и спирали, полосы овальных фиолетовых бус на черном фоне, прямые к волнистые цветные линии.

Орнамент весьма своеобразен, как своеобразна и живопись. В композиционном решении росписей он имеет много точек соприкосновения с «сарматскими» росписями керченских катакомб. Но больше всего он ассоциируется с миром образов народного текстильного орнамента современных народов Средней Азии — узбеков, таджиков, кара-калпаков, казахов. Мы много общего найдём здесь с рисунком хивинских набоек, узбекских и таджикских сюзане, кара-калпакских узорных кошем. Это соприкосновение стенной росписи и декоративных тканей вряд ли случайно. Они выполняют одну и ту же функцию, и весьма закономерен перенос рисунка ткани, служащего для орнамента стены, на самую стену, как, впрочем, и обратное влияние живописи на орнамент ткани. Так в глубокую древность уходят корни современного народного искусства наследников античной цивилизации Средней Азии — современных среднеазиатских народов.

Совершенно новой страницей в истории древнехорезмийского искусства явилась открытая раскопками 1947 года монументальная скульптура, представленная исключительно обильным материалом. Статуи из необожженной глины были открыты в девяти комнатах. Общее число статуй во фрагментах превышает 30, из них две почти целые статуи.

Большая часть статуй была найдена в натуральную величину, некоторые в меньшем масштабе, несколько статуй были в полтора-два раза больше человеческого роста. Статуи были раскрашены: лица в телесный цвет, одежда в разнообразные тона — белый, зеленый, розовый, голубой, красный, чёрный и т. д. Орнаменты одежд, видимо вышивки, даны многоцветной раскраской.

Выполнение статуй не в меньшей мере, чем живопись, свидетельствует о высоком мастерстве хорезмийских художников, о зрелости и самостоятельности хорезмийского искусства, хотя и связанного с гандхарской индо-буддийской художественной школой, но творчески преобразившего её влияние и подчинившего её своим художественным традициям.

Лица статуй переданы с исключительным реализмом, несомненно портретны и не уступают по тонкости исполнения лучшим образцам скульптуры любого другого центра позднеэллинистического искусства.

Большая часть найденных статуй была сосредоточена в так называемом «зале царей» — обширном зале в северо-восточной части дворца. По стенам его шло уступом широкое возвышение, разделенное поперечными стенками — решётками из фигурного кирпича — на отдельные ниши, в каждой из которых была расположена группа статуй. В двух из этих ниш сохранились первоначально, видимо, сидевшие на упомянутом возвышении огромные (примерно вдвое больше натурального размера) сидячие мужские статуи, вокруг которых группировалось по 3–5 стоящих мужских, женских и детских статуй. Стены позади сидящих статуй были украшены росписью упомянутыми выше белыми и красными лилиями на тёмносинем фоне, над розово-оранжевой монохромной панелью. Находка двух головных уборов позволила определить сюжет этих скульптурных групп: уборы оказались тождественными с индивидуальными коронами двух хорезмийских царей III века нашей эры, известными нам по изображениям на монетах. Особенно интересна тяжелая скульптурная корона в виде белого орла, известная нам по наиболее ранним монетам III века, чеканенным одним из первых освободившихся от кушанской зависимости хорезмийских царей, имя которого читается на монетах как Вазамар.

Изложенное не оставляет сомнения в том, что перед нами своеобразная портретная галерея династии хорезмийских царей, охватывающая правителей III века.

Сидящие огромные фигуры, видимо, изображали царей, а окружающие их — членов семей и, возможно, богов-покровителей, о чём свидетельствует находка в одной из ниш торса женщины с гранатовым яблоком в руке — характерный атрибут богини плодородия Анахиты.

Открытие «портретной галереи» царей убеждает нас в том, что дворец Топрак-Кала был дворцом не местных князей, а шахов всего Хорезма, а Топрак-Кала — их древней резиденцией до состоявшегося, по данным ал-Бируни, в 305 году нашей эры переноса резиденции в город Кят. Это объясняет и гигантские размеры дворца, не имеющего себе равных среди памятников античного Хорезма, и остававшийся до сих пор необъяснённым факт запустения дворца в IV веке нашей эры, в то время как город Топрак-Кала продолжал жить и в VI веке.

Античный Хорезм создал высокую и своеобразную художественную культуру. Монументальная архитектура, поражающая горделивой величественностью своих форм, великолепная пластика монументальных глиняных статуй, терракотовых статуэток и рельефов, тонкое искусство античных хорезмийских медальеров и, наконец, богатая гамма графических живописных образов росписей составляют в целом глубоко оригинальный и целостный комплекс, свидетельствующий о самостоятельности, силе и зрелости образного мышления и художественного мастерства создателей древнехорезмижжой цивилизации.

Арфистка и её спутницы приоткрывают нам дверь и в наиболее труднодоступный исследователю мир древнего искусства — в мир музыки. Мы знаем ту роль, которую в позднем средневековье и в новое время играла классическая хорезмийская музыкальная школа в истории музыкальной культуры народов Средней Азии. И изящный образ арфистки с «ассирийским» инструментом в руках — новое звено в прослеживаемой нами выше цепи связей древнехорезмийской цивилизации у её истоков с перед неазиатским миром и, вместе с тем, драгоценный памятник предистории высокой музыкальной культуры позднейшего, средневекового и современного Хорезма.

В стране укреплённых замков

Многочисленные памятники Хорезма, изученные нами во время многолетних раскопок, как в зеркале отразили историю далекого прошлого этой таинственной и почти забытой страны. Новые находки каждый раз дополняли отрывочные сведения древних историков, случайно дошедшие до нас и прежде так мало говорившие нам, а сейчас вдруг ставшие понятными и достоверными, когда перед нами оказались материальные доказательства.

Мы словно увидели и пору зарождения феодализма, и суровую борьбу народов Средней Азии за свою свободу и независимость, и жесточе набеги воинственных соседей, стремящихся овладеть богатой и цветущей страной.

«Так было до царя Африга, и был он один из этой династии. И заслужил он дурную славу, как заслужил ее у персов Ездеджерд (Ездегерд I, 399–420 годы).

И построил (Африг) свой замок внутри Ал-Фнра в 660 году после Александра (Македонского). И ведут летоисчисление or него (Африга) и потомков его. И был Ал-Фир крепостью близ города Хорезма с построенными из глины и сырцового кирпича тремя стенами, одна внутри другой, следуя друг за другом по высоте, и превосходил все их замок царей, так же как Гумдан в Иемене, когда был резиденцией Тоббов… И был Ал-Фир виден с расстояния десяти миль и более».

Так излагает ал-Бируни обстоятельства, сопровождавшие установление третьей по счету и последней домусульманской хорезмийской эры.

За этим сжатым текстом чувствуется дыхание больших общественных событий, сделавших принятие хорезмийцами новой эры отнюдь не случайным актом.

Установление новой династии, врезавшийся в народную память образ жестокого царя-деспота, создание им грандиозного укрепленного замка, стоявшего грозным символом власти афригидов вплоть до их падения, — все это нельзя не рассматривать, как звенья одной цепи.

На Хорезмийских монетах сохранился портрет Африга. Перед нами хищный профиль горбоносого человека с остроконечной жидкой бородой, с напряжённым взглядом крупных выпуклых глаз. Двойная линия бус охватывает его шею. Полусферическая тиара, покрытая чешуей бляшек и с назатыльником, украшенная полумесяцем на лбу, увенчивает голову даря. На реверсе — традиционный всадник с тамгой позади него, следы греческой надписи сверху и хорезмийская надпись под ногами коня, гласящая «царь Африг».

В окрестностях Шаббаза — городка, возникшего в позднем средневековье на месте дофеодальной столицы Хорезма, — до сих пор стоят развалины грандиозной позднеантичной крепости, известной в народе под названием Пиль-Кала. Этот замок относится к эпохе Африга и высится до наших дней как единственный памятник афригидской столицы, имя которой он носит до сих пор.

Время Африга — время большого исторического перелома. И сейчас, пожалуй, мы можем вскрыть сущность этого перелома, скрытую за скупыми словами ал-Бируни.

Начиная с IV века, мы действительно наблюдаем всё более и более быстрое развитие процессов, приведших к резкому изменению всего хозяйства, общественного устройства, быта и политической жизни Хорезма. И наиболее ярко это изменение отражено в возникновении совершенно нового типа поселений и жилищ, основной формой которого становится, р. полном соответствии с рассказом Бируни, замок.

На смену неукрепленных поселений III века, широко раскинутых под защитой могучих крепостей, воздвигнутых и содержащихся государством, приходит сильно укрепленная, лежащая изолированно среди орлей усадьба земледельца — миниатюрный замок. И над этими крестьянскими «замками» гордо возвышаются грозные укрепления замков аристократии. Античные крепости, замыкающие оазис, со стороны пустыни приходят в упадок.

Вот Тешик-Кала — одна из больших усадеб этой эпохи. Она рисует нам быт крупного представителя хорезмийской аристократии. Эффектная декорировка внешних стек массивными полуколоннами, соединёнными наверху перспективными арочками, богатая отделка внутренних помещений, в частности фризы из сырой глины, украшавшие верхнюю часть комнат жилой башни, — всё говорит о том, что перед нами жилище семьи представителей могущественных хорезмийских землевладельцев, дехкан. Наоборот, маленькие «замки» свидетельствуют о заурядном быте обычной крестьянской семьи. Но эта крестьянская семья имела свой «замок»: жилую башню с бойницами, мощные оборонительные стены, и планировка такого крестьянского «замка» в сущности ничем принципиально не отличалась, кроме размеров и богатства отделки, от аристократической усадьбы.

Перед нами, несомненно, ещё не крепостное крестьянство, а такой общественный слой земледельцев, которому аристократия не противостояла еще как класс-антагонист. Каждый владелец маленького замка — также своеобразный «дехкан», и не случайно в настоящее время это слово означает «крестьянин», в то время как раньше оно обозначало представителя аристократии, иногда было титулом царей.

Весь культурный ландшафт вокруг этих усадеб носит мрачный и суровый характер. Перед нами страна укреплённых замков, за глиняными стенами которых обитатели всегда готовы были отразить нападение неприятеля. Перед нами ландшафт, говорящий о бурной эпохе непрерывных войн, о людях, живших в постоянном страхе перед нападением врага, в неизменной готовности оборонять с оружием в руках свою жизнь и имущество.

Феодализм ещё не восторжествовал, но признаки его наступления чувствуются всюду. Грозные замки аристократии запирают головы ответвлёний крупных каналов, командуя над усадьбами крестьян. Самая укреплённость последних явно свидетельствует не только о постоянной угрозе внешнего нападения. Крестьянин вынужден отстаивать свою свободу от гораздо более серьезной угрозы со стороны хозяев больших замков, И действительно, как только на страницах источников появляются сведения о внутренней жизни Хорезма, мы попадаем в самую гущу жестокой и кровавой гражданской войны, завершаемой арабской интервенцией. Еще резче, чем в деревне, новые исторические условия проявляются в жизни города.

Города приходят в упадок. Топрак-Кала с запустевшим замком-дворцом доживает, самое большее, до VI века.

Ослабляются внешние торговые связи, Мы не найдем уже в афригидских памятниках богатого ассортимента средиземноморских сиро-египетских и северномерноморских стеклянных, настовых и каменных бус. Простые сердоликовые и халцедоновые шаровидные бусы импортируются из Ирана или изготовляются на месте.

Итог упадка городов к концу афригидского периода нашел яркое выражение в рассказах арабских писателей о завоевании Хорезма в начале VIII века.

По показанию ал-Табари, в Хорезме в 712 году было всего три города: столица Кят (Филь), Хазарасп и, видимо, Ургенч. Цифра эта вероятно преуменьшена, но в значительной мере она подтверждается и археологическими материалами. Место «тысячи» городов занимают десятки тысяч замков. Ещё в X веке, накануне окончательного крушения афрнгидов, на заре нового подъёма Хорезма, по словам ал-Макдиси, в окрестностях одного только города Маздахкана (ныне городище Гяуркала близ Ходжейли) было 12 тысяч замков.

Центр общественной жизни уходит из умирающего города в деревню. Но и в деревне мы наблюдаем признаки упадка производительных сил, выраженного прежде всего в сокращении ирригационной системы. Более чем наполовину выходит из эксплуатации восточное ответвление Гавхоре. Замирает жизнь на такырах Ангка-Кала, Кой-Крылган-Кала и Джанбас-Кала, расположенных на ответвлениях этого канала. Выбывает из эксплуатации северо-восточный отрезок Беркут-калинского канала, орошавший окрестности Кургашин-Кала.

Ещё более резким оказывается упадок ирригационной сети на левом берегу, где прекращает свое существование вся система грандиозного канала Чермен-Яб, на берегах которого к западу от Змухшира полностью отсутствуют памятники афригидской эпохи.

Мы не имеем сведений о политическом делении Хорезма в эту эпоху. Он, повидимому, составлял единое владение, занимая несколько особое место в общей политической картине.

Во власти Кутейбы

История образования огромной полуварварской Арабской империи неотделима от истории кризиса рабовладельческой системы в восточном Средиземноморье, в Византийской и Иранской империях, как история образования Эфталитского и Тюркского государств не может быть понята вне изучения кризиса рабовладельческого общества в Китае, среднеазиатских государствах и том же Иране.

В этот кризис оказались втянутыми и далекие племена и примитивные городские общины западной Аравии, остро затронутые губительными последствиями экономического упадка Византии, в частности упадка её восточной торговли, из которой торгово-ростовщическая и рабовладельческая знать арабских городских общин извлекала в прошлом немалые выгоды. Попытка со стороны этой знати переложить тяжесть кризиса на плебейские массы городов и бедуинские племена, быстро оказавшиеся в сетях ростовщической кабалы, вызвала острый взрыв социальной борьбы, завершившийся созданием сильного военно-рабовладельческого государства.

На протяжении 30-х годов VII века мекканско-мединская военно-разбойничья политическая община подчиняет себе всю Аравию и начинает набеги на территорию азиатских владений Византии и на Иран. Эти набеги закончились изгнанием византийских войск из Сирии и Палестины, а в 642 году генеральная битва при Нихавенде решила судьбу Сасанидской державы. Последний «шахиншах Ирана и не-Ирана» Ездегерд III повторил путь, который за тысячу лет до него проделал последний ахеменид Дарий III, спасаясь от Александра. Он во главе 1000 всадников и такого же количества дворцовой челяди, кондитеров, парикмахеров и т. п. бежал в Мерв. Однако правители города, как некогда восточные сатрапы ахеменидской Персии, оказались мало расположенными жертвовать собой для спасения владыки Ирана и его державы.

При известии о приближении арабов (651 год) они призвали на помощь старых врагов сасанидов, а покинутый всеми Ездегерд был вынужден скитаться в окрестностях города, где и погиб от руки случайного убийцы, польстившегося на пышные одежды последнего сасакидского царя.

В том же 661 году арабы впервые появились на границах Средней Азии — под стенами Мерва, Герата, Балха, ограничившись на первых порах лишь заключением договоров и наложением значительных контрибуций. Мерв и Балх становятся оперативными базами для дальнейших грабительских набегов в глубь Средней Азии.

Голова супруги царя Вазамара из портретной галереи династии хорезмийских царей (III век.). Дворец Топрак-Кала

Белеули (общий вид портала)

Внешний вид «Каптар-ханы» близ Наринджана (XII–XIII века)

Пилоны ворот Кум-Баскан-Кала

Крепость Ангка-Кала. Античная эпоха хорезмийской цивилизации (III век)

Развалины крепости Кой-Крылган-Кала (IV–III века до нашей эры)

Замок № 13, эпоха Афригидов

Статуя жреца из замка Топрак-Кала, найденная в Топрак-Кала

Древнейшая из известных нам хорезмийских монет

Арабские источники говорят о двукратном «покорении» Хорезма арабскими полководцами Сальмой ибн-Зиядом и Умайей ибн-Абдаллахом. Однако практически здесь имели место лишь такие же грабительские набеги, как и в отношении городов Мавераннахра.

Лишь с начала VIII века с именем наместника Хорасана Кутейбы ибн-Муслима связано прочное завоевание внутренних среднеазиатских областей. Потеря независимости державы хорезмшахов, устоявшей на протяжении полных политическими бурями предшествовавших столетий, падает на 712 год. Обстоятельства завоевания Хорезма Кутейбой чрезвычайно существенны, — мы впервые узнаём здесь из непосредственного свидетельства письменных источников о тех событиях внутренней социально-политической истории Хорезма, на которые намекают нам археологические памятники.

Караваны идут в Кят

Исторические и археологические памятники Хорезма X века говорят о быстром экономическом подъеме страны, о росте городов и торговых связей, о создании могучего феодального государства.

Арабские источники ярко рисуют нам картину исключительной экономической активности Хорезма в X веке, причем ареной деятельности хорезмийских купцов, как и в древности, становятся, во-первых, степи нынешней Туркмении и Западного Казахстана и, во-вторых, Поволжье — Хазария и Булгария, а далее обширный славянский мир Восточной Европы.

Исгахри сообщает нам уже для начала X века: «Хорезм — город (мадина) плодородный, обильный пищей и фруктами, в нем нет только орехов; в нем производятся многие предметы из хлопка и шерсти, которые вывозятся в отдаленные места. Среди свойств его жителей — богатство и стремление проявить своё мужество. Они более всех жителей Хорасана рассеяны (по чужим местам) и более всех путешествуют; в Хорасане нет большого города, в котором не было бы большого числа жителей Хорезма… В стране их нет золота и серебряных рудников и никаких драгоценных камней; большая часть богатства их — от торговли с тюрками и разведения скота. К ним попадает большая часть рабов славян, хазар и соседних с ними, равно как и рабов тюркских, и большая часть мехов степных лисиц, соболей, бобров и других».

Анонимный персидский автор географического труда конца X века «Худуд ал-Алем» (границы мира) пишет: «Кят — главный город Хорезма, ворота в Туркестан гузский, складочное место товаров тюрков, Туркестана, Мавераннахра и области хазаров, место стечения купцов… Город имеет большое богатство. Оттуда вывозятся покрывала для подушек, стеганые одежды, бумажные материи, войлок, рухбин (род сыра)».

Особенно интересные сведения мы находим у ал-Макдиси. При описании предметов, вывозящихся в страны халифата из областей Хорасана, наиболее длинный список им даётся для Хорезма.

«Из Хорезма — соболя, серьге белки, горностаи, степные лисицы, куницы, лисицы, бобры, крашеные зайцы, козы, воск, стрелы, белая кора, тополя, колпаки, рыбий клей и рыбьи зубы, бобровая струя, амбра, кимухт (сорт кожи), мед, лесные орехи, соколы, мечи, кольчуги, береза, рабы из славян, бараны и коровы — всё это от булгар. И в нём производятся виноград, много изюма, печенье, кунжут, полосатые одежды, ковры, одеяла, прекрасная парча, покрывала „шульхам“, замки, цветные одежды, луки, которые могут натянуть только самые сильные люди, особый сыр, сыворотка, рыба. Суда там строятся и отделываются».

Этот список вдвойне интересен. Во-первых, он даёт нам значительное расширение ассортимента экспортируемых из Хорезма произведений хорезмийской ремесленной промышленности. По Истахри и Худуд ал-Алем, Хорезм рисуется страной преимущественно аграрно-скотоводческой и вместе с тем центром посреднической торговли между странами Востока, тюрками и Поволжьем, в частности крупнейшим рынком работорговли. В состав экспорта входят, наряду с северным сырьем и местной продукцией сельского хозяйства, произведения местной текстильной промышленности. У ал-Макдиси мы видим появление в составе экспорта предметов металлообрабатывающей промышленности, судостроительной промышленности.

С другой стороны, поражает обилие и многообразие предметов, ввозимых в конце X века «от булгар», т. е. из стран Восточной Европы, свидетельствующее о том, что и эта сторона экономической активности хорезмийцев развивается быстрыми темпами.

Рост роли торговли с Восточной Европой выдвигал на первое место в Хорезме город, сделавшийся естественным центром этой торговли, — Ургенч, крайний северо-западный форпост хорезмийской цивилизации, выдвинутый к началу разветвления путей, идущих через пустынный Устюрт на запад — к пристаням Мангышлака, на северо-запад — к нижней Эмбе и далее на Волгу и на юг, через Кара-Кумы, в Джурджан, и таким образом находящийся на кратчайшем пути из Ирака и Ирана в Восточную Европу.

«Это самый большой город в Хорезме после столицы: он — место торговли с гузами и оттуда отправляются караваны в Джурджан, к хазарам, в Хорасан», — пишет ал-Истахри.

Расцвет науки, расцвет страны

Накануне монгольского нашествия Хорезм посетил знаменитый арабский путешественник и географ Якут, автор многотомной географической энциклопедии, не знающей себе равной среди памятников средневековой географической литературы всего мира.

«Не думаю, — пишет Якут, — чтобы в мире были где-нибудь обширные земли шире хорезмийских и более заселенные, при том, что жители приурочены к трудной жизни и довольству немногим. Большинство селений Хорезма — города, имеющие рынки, жизненные припасы и лавки. Как редкость, бывают селения, в которых нет рынка. Все это при общей безопасности и полной безмятежности».

«Не думаю, — говорит он в другом месте, — чтобы в мире был город, подобный главному городу Хорезма по обилию богатства и величине столицы, большому количеству населения и близости к добру и исполнению религиозных предписаний и веры».

А свидетельство Якута, объехавшего значительную часть мусульманского мира, достаточно авторитетно.

Мы видели ирригационные сооружения эпохи великих хорезмийских шахов. Особенно ярко они могут быть прослежены в районе «земель древнего орошения» юго-западного Хорезма — в бассейне огромного мертвого канала Чермен-Яб. Этот канал, являющийся продолжением современного канала Газават, в раннем средневековье, в афригидское и мамунидское время, доходит только до города Замахшара (современное городище Змухшир).

В XII веке этот канал проводится далее в глубь пустыни на 70 километров, достигая развалин Шах-Сенем, вокруг которых раскинулась обширная сельскохозяйственная область с обильными памятниками того времени.

Интенсивно развивается жизнь на орошенных землях бассейна Гавхорэ. Окрестности развалин крепости Кават-Кала представляют собой великолепно сохранившийся памятник этой эпохи. Это целый мертвый оазис, эффектные руины целого «рустака», тянущегося от развалин Джильдык-Кала до Кават-Кала и далее к северу примерно на треть расстояния между Кават-Кала и Топрак-Кала.

Это тянущаяся на 15 километров вдоль сухого русла Гавхорэ полоса такыров шириной 2–3 километра, сплошь покрытая бесчисленными развалинами крепостей, замков и неукрепленных крестьянских усадеб, разбросанных среди прекрасно сохранившихся планировок средневековых полей, оконтуренных полосами каналов распределительной и оросительной сети.

На непосредственно примыкающей к Кават-Кала полосе площадью 8 квадратных километров нами зарегистрировано свыше 90 крестьянских усадеб. Если мы сравним по степени заселённости рустак крепости Кават-Кала с афригидским рустаком Беркут-Кала, где на площади 35 квадратных километров расположено около 100 усадеб, то мы убедимся в том, что густота населения возросла примерно в четыре раза.

Возвышение империи Хорезмшахов, намечающееся уже в XI веке, охватывающее XII век и достигшее наивысшего расцвета к началу XIII века, не похоже на историю образования предшествующих, а частью и последующих феодальных восточных империй.

Это не результат молниеносного движения полчищ конных варваров-кочевников, как арабский халифат, государства сельджукидов и караханидов. Это не результат военного переворота, переносящего центр ослабевшей империи в новое место, как было с государствами саманидов и газневидов.

Это итог длительного, медленного процесса «собирания земель» вокруг определенного центра экономического и политического тяготения. Расцвет Хорезма в начале XIII века стал возможен благодаря тысячелетней культуре народа, который с необычайным упорством отвоёвывал земли у пустыни, строил оросительные каналы, владел передовой для того времени строительной техникой, имел прекрасно обученное войско, защищавшее интересы своего государства.

Хорезм выступает перед нами в X–XII веках как естественный центр тяготения кочевых племен Средней Азии, как форпост переднеазиатской мусульманской цивилизации в гузской и кипчакской степи. Города Хорезма ведут широкие торговые операции со степью.

Хорезмийские купцы связаны с кочевниками тесными узами, обеспечивающими безопасность торговли. Арабский путешественник ибн-Фадлан пишет:

«И не может ни из мусульман приехать в их страну, пока не назначат ему из их среды друга, у которого он останавливается и привозят ему из страны ислама одежды, а для жены его покрывало, немного перца, проса, изюма и орехов. Таков же и тюркский обычай: если он выезжает в ал-Джурджанию (Ургенч) и спрашивает о своем госте, то останавливается у него, пока не уедет (обратно)».

Мангышлак и нижняя Сыр-Дарья, связанные тесными экономическими связями с Хорезмом, первыми входят и в сферу политической его гегемонии.

Однако этим дело не исчерпывается. Хорезм X–XII столетий выступает перед нами как важнейший центр экономических связей между странами халифата, с одной стороны, и обширными пространствами Восточной Европы и Западной Сибири — с другой.

Арабские авторы отмечают многочисленные хорезмийские колонии в городах Хорасана и на севере — в землях хазар и булгар.

Так, ал-Истахри говорил: «Они (хорезмийцы) более всех жителей Хорасана рассеяны по чужим местам и более всех путешествуют».

Характерно, что особое стремление хорезмийдев к дальним торговым экспедициям подчеркивается и более ранними источниками. В истории династии Тан мы читаем такую характеристику хорезмийцев эпохи арабского завоевания:

«Среди всех западных варваров это единственный народ, который запрягает быков в повозки; купцы ездят на них в отдаленные страны».

По данным иби-Фадлана, в X веке значительная колония хорезмийцев была в Булгаре, Почти целиком из хорезмийцев состояла в том же X веке большая мусульманская колония в Итиле — столице Хазарии.

Но Хорезм возвышается среди стран Востока не только как экономический и политический центр, где скрещиваются интересы многих цивилизованных народов. Он занимает также выдающееся место как центр науки и культуры стран древнего Востока.

Мы мало знаем о науке домусульманского, античного и афригидского Хорезма. Но внимательный анализ памятников материальной культуры позволяет утверждать, что уже тогда точные и естественные науки достигли в Хорезме высокого уровня развития: точные каноны архитектурных пропорций, тщательные строительные расчёты, грандиозные ирригационные сооружения, невозможные без скрупулёзной нивелировки местности, описанные Бируни Хорезмкйский календарь и детальная астрономическая терминология, богатство и разнообразие минеральных красок в росписях Топрак-Кала, великолепное античное стекло оттуда же — всё это было бы невозможно без развитая геометрии, тригонометрии, астрономии, топографии, химии, минералогии. Далекие путешествия хорезмийских купцов, о которых единогласно свидетельствуют арабы и китайцы, были бы невозможны без развития и накопления географических знаний.

И когда позднеафригидский Хорезм входит в систему арабского халифата, его учёные сразу занимают выдающееся, пожалуй, самое выдающееся место среди создателей так называемой «арабской науки» — арабской по языку, ставшему своеобразной восточной латынью, — а на деле созданной учёными Ирана, Закавказья, Малой Азии, Средней Азии, впоследствии Испании.

Уже к концу VIII — началу IX века относится жизнь и деятельность признанного основателя «арабской» математики и математической географии — хорезмнйца ибн-Муса ал-Хорезми. Его имя до сих пор живет в известном математическом термине «алгорифм» (общее решение любой математической задачи). От одного из слов заглавия математического трактата ал-Хорезмй «ал-Джабр» произошло название алгебры.

Ал-Хорезми — не только математик, но и астроном, географ и историк — занимает крупный пост при дворе аббасидского халифа ал-Мамуна. Общепризнано, что в его трудах осуществился тот синтез индийской алгебры и греческой геометрии, который лежит у истоков современной математической науки. Но было ли это только индивидуальным творчеством ал-Хорезми? История античной и афригидской культуры Хорезма, давшая такие убедительные доказательства в найденных нами памятниках культуры, позволяет утверждать, что ал-Хорезми силен не только своим личным математическим гением, но и тем, что он опирался на многовековую традицию хорезмийской математики, выросшей на почве практических потребностей ирригации, путешествий, строительств и торговли, С этой-то зрелой хорезмийской математической наукой познакомил ал-Хорезми полуварваров-арабов, а затем, в латинских переводах, и европейский учёный мир.

История хорезмийской науки достигает в творчестве ал-Бируни своего кульминационного пункта. В его лице выступает перед нами великий энциклопедист средневекового Востока, астроном, географ, минералог, этнограф, историк и поэт. Его перу принадлежит целый ряд капитальных трактатов по разным отраслям науки, и во всех он проявляет себя не только как выдающийся эрудит и первоклассный исследователь, но и как мыслитель, прокладывающий новые пути в науке. Признание им равноправия геоцентрической и гелиоцентрической картин мира является крупным шагом вперед по сравнению с доминировавшей среди «арабских» учёных концепцией Птоломея. Его историко-геологические теории по истории ландшафта Северноиндийской низменности и по истории изменений течения Аму-Дарьи далеко опережают взгляды тогдашней науки, приближаясь к современным научным концепциям. До нас дошел ранний труд Бируни — «Ал-Асар ал-Бакият» — трактат о летоисчислениях народов мира, свидетельствующий о необычайной широте эрудиции хорезмийского ученого и являющийся настоящим кладезем сведений по истории культуры, философии, астрономии, религии различных народов. Трактат по математической и описательной географии «Канон Масуда» и краткое руководство по определению местоположения местностей, содержащее, кроме геодезических, также и историко-географические сведения, ещеё ждут своего издателя. Недавно опубликован труд Бируни до минералогии. Замечательная «История Индии» Бируни, изданная Захау, свидетельствующая о глубоком знании автором языка и обычаев страны, богатейшей санскритской научной литературы, географии и истории Индии, является блестящим образцом историко-этнографической монографии, не имеющей себе равных в средневековой литературе. «История Хорезма» Бирунп до нас не дошла, она утрачена или ещё не разыскана, но, судя по отрывкам из неё у Бейхаки и историческим материалам в монографии самого Бируни о летоисчислениях, это был труд первостепенного значения.

Видимо, особая роль принадлежит Бируни, как и ал-Хорезми, в разработке географии и этнографии Восточной Европы, в деле ознакомления стран мусульманского Востока со славянами и другими восточноевропейскими народами. Есть все основания полагать, что именно благодаря Бируни арабам стали впервые известны варяги — норманны и народы «страны мрака» — население европейской и азиатской Арктики.

Страшная катастрофа монгольского нашествия оборвала восходящую линию развитая феодальной Средней Азии под гегемонией шахов Хорезма. Эта катастрофа, пронесшаяся и над другими странами, одновременно со Средней Азией переживавшими полосу хозяйственного, политического и культурного подъема — Владимиро-Суздальскою Русью, над болгарами, над цветущей Грузией, — снова роднит эти страны, связывая их общей судьбой, единой героической миссией спасения европейской цивилизации от монгольского варварства.

О том, что подъём хорезмийской империи был не случаен, что он соответствовал прогрессивным тенденциям исторического развития пародов Средней Азии, свидетельствует дальнейший ход истории. Два поднимающихся в XIV веке мощных феодальных объединения, возглавленных династиями монгольского происхождения — Золотая Орда и империя Тимура, — в известной мере развивают и продолжают как в политической, так и в культурной области тенденции империи Хорезм шахов.

Варвары-монголы не были в состоянии создать устойчивое политическое объединение на огромной территории их завоеваний. «Монгольская империя» распалась на фактически независимые улусы уже при внуках Чингис-хана. И сами улусы проявили известную устойчивость лишь в той мере, в какой потомкам завоевателей удалось использовать уже сложившиеся связи, экономические и политические. Монголы выступают в качестве паразитического нароста на теле местных политических объединений, традиции которых восходят к домонгольскому времени.

Бросая взгляд назад, мы видим, что не случайной была роль Хорезма как основного ядра первой феодальной монархии Средней Азии, За спиной «великих хорезмшахов» стояла экономическая: сила Хорезма, как мощного аграрного и ремесленного центра, сильного своими многовековыми хозяйственными связями с тюркской степью и восточноевропейскими странами. За спиной хорезмшахов была тысячелетняя история одного из выдающихся центров античной цивилизации, многократно становившегося ядром обширных рабовладельческих империй.

Тайна Узбоя

Исследование памятников древнего Хорезма помогло нам раскрыть еще одну тайну, представляющую громадный интерес для науки, — это тайна древнего каспийского протока Аму-Дарьи — Узбоя. Проблема происхождения и возраста Узбоя, древнее русло которого пересекает западную часть Кара-Кумской пустыни, давно волнует исследователей. Историки и географы, геологи и ирригаторы, ученые и дилетанты посвятили этой проблеме немало страниц. И все же до последнего времени загадка Узбоя оставалась тайной.

До нас дошли разнообразные сведения об этом исчезнувшем русле. Персидский географ XIV века Хамдаллах Казвини при описании Каспийского моря рассказывает, что «…Джейхун (Аму-Дарья), прежде впадавший в Восточное море, расположенное против страны Яжудж и Маджудж, около времени появления монголов изменил своё течение я направился к этому (Каспийскому) морю».

В очень путаном виде такое же свидетельство мы находим у писателя XV века Хафизи Абру, где оно сочетается с невероятными сообщениями об исчезновении к 1417 году Аральского моря и впадении в это же время Сыр-Дарьи в Аму-Дарью. Наконец, в XVII веке об этом же говорит знаменитый хорезмийский хан-историк Абульгази. Повествуя о событиях начала XVI века, он рассказывает, что в это время Аму-Дарья текла мимо Ургенча на юго-запад до восточного края Балханских гор, оттуда поворачивала на запад и впадала в Каспий.

«По обоим берегам Аму-Дарьи от Огурчи (урочище близ Красноводской бухты), — говорит Абульгази, — были пашни, виноградники и рощи… Населенности и цветущему состоянию не было пределов»…

Абульгази сообщает в другом месте, что за 30 лет до его рождения, т. е. в 1573 году, река повернула в своё нынешнее русло и течение воды в Каспий прекратилось. Хивинская хроника Муниса (XIX век) относит это событие к 1578 году.

Анализ этих свидетельств, как и более ранних материалов, привел крупнейшего русского историка-востоковеда В. В. Бартольда к твердому заключению, что в то время как данные о древнем течении Аму-Дарья в Каспий, сохраненные античными авторами и Макдиси, относятся к мифическим временам и задолго до X века река впадала, как и сейчас, в Арал, — между XIII и XIV веками она поворачивает в Каспий, заполняя извивающееся вдоль восточного склона Устюрта и южных, склонов Балханских гор древнее русло Узбой, тянущееся от Сарыкамышской впадины до Краеноводской бухты.

Предание о недавнем впадении Аму-Дарьи в Каспий, занесенное туркменскими послами в Россию, увлекло Петра Первого и было одним из мотивов посылки им экспедиции Бековича-Черкасского на восточные берега Каспия и в Хиву. На экспедицию, в числе прочих задач, был с возложено выяснение возможности установить сплошной путь в Индию.

Если говорить о современном состоянии вопроса, то могут быть чётко выражены две точки зрения: одна из них принадлежит историкам и основана на приведенных выше соображениях Бартольда; другая, разделяемая географами и геологами, нашла отражение в недавно вышедшей монографии А. С. Кесь и в сводных трудах по палеогеографии СССР, написанных И. П. Герасимовым и К. К. Марковым.

Авторы этих работ, представляющих последнее слово современной советской географической науки, приходят к выводу, что нет никакого основания относить существование Узбоя как реки к историческому времени. Не говоря уже о том, что Узбой по своим размерам никогда не мог быть главным руслом Аму-Дарьи, А. С. Кесь пишет, что «…в настоящее время остался ещё не разрешённым вопрос о времени прекращения течения по Узбою: существовало ли оно ещё в историческое время или нет. Изучение узбойских равнин несомненно представляет интерес. Очень важно было бы установить бывшее назначение этих памятников и время их сооружения. Возможно, что эти сведения дали бы много интереснейших и совершенно неожиданных результатов для разрешения интересующего нас вопроса».

Было ясно, что решающее слово в споре между историками и геологами несомненно принадлежит археологам.

В начале октября 1947 года наша экспедиция попыталась внести свою долю в решение узбойской проблемы.

В наших разведках мы не брали на себя задачу полностью охватить проблему; мы решили на первых порах оставить в стороне памятники первобытной культуры и поставить в центр внимания проблему истории долины Узбоя в исторический период, от которого остались надземные сооружения. Это ограничение дало нам возможность опереться в нашей работе целиком на авиацию, на сочетание визуальной авиаразведки со съёмкой памятников и посадками в районах, наиболее интересных из них.

Базой наших работ в Узбойско-Сарыкамышской области мы избрали уже знакомые нам развалины старого Вазира — ныне развалины Дев-Кескен. Это давало нам возможность использовать свободное от полетов время для детального археологического и архитектурного описания этих развалин и неподалеку расположенного крупного средневекового города Шемаха-Кала.

3–4 октября были посвящены полетам над примыкающим к Вазиру с запада урочищем Ербурун и ещё более к западу в глубь Устюрта, до впадины Ассаке-Каудан. Здесь нами были открыты развалины небольшой каменной крепости — современницы позднесредневекового Вазира. Вернулись на базу через северную окраину Сарыкамышской котловины.

5 октября мы, наконец, вылетели в наш решающий полет на юг, вдоль Узбоя, до Ак-Яйлинской луки. Весь предыдущий вечер мы посвятили тщательной разработке маршрута. Несколько волнует погода: солнце село в развернувшиеся веером багряные облака. На рассвете на южном горизонте дымка, предвещающая сильный ветер. На плато пока тихо. В 9 часов 38 минут самолеты отрываются от земли. В 9 часов 45 минут пересекаем Дарьялык — широкие меандры старого русла, серое дно, поросшее саксаулом, серые берега, покрытые мелким кустарником. Как и вчера, всюду следы планировок позднесредневековых полей и каналов.

9 часов 55 минут. Впереди Меандры старица Даудана — очень плоское, слабо выраженное русло, подходящее к курсу с востока и уклоняющееся на юго-запад. Вдоль берегов Даудана следов ирригации незаметно.

10 часов 03 минуты. Русло то пересекает курс, то уклоняется влево. Справа, в междуречье Даудана и Дарьялыка, видны планировки полей и садов.

10 часов 09 минут. Впереди слева — очертания возвышенности Тарым-Гая. Ещё 5 минут — я ландшафт внизу меняется. Вместо серой глинистой равнины, поросшей редкими кустарниками, гладкие белые такыры с мелкими песчаными барханами. Следов культуры нет.

Погода явно не благоприятствует. Уже минут 20, как справа по курсу все задернуто густой дымкой, почти не видно возвышенности Бутен-Тау. Теперь и спереди быстра надвигается густая желтовато-серая мгла, застилающая небо и землю. Ветер крепчает с каждой минутой, самолеты бросает вверх и вниз.

Несколько минут — и мы прорываем фронт песчаной бури и окунаемся в мятущуюся мглу. Едва виден ведомый самолёт. Земля и небо теряются. Самолёты треплет беспощадно. Ещё несколько минут пытаемся прорваться на юг, — может быть буря продлится недолго. Но вскоре становится ясно, что это бесполезно. Приходится возвращаться.

10 часов 20 минут. Самум идёт вместе с нами. Запад, восток, юг — всё покрыто несущимися к северо-востоку вихрями песка и пыли. Солнца не видно. А впереди, на севере, все тоже затянуто песчаной мглою: нет никаких ориентиров, идём исключительно по компасу. Бешеный ветер сбивает с курса. Почти час мы летим в этом хаосе ветра и пыли, не видя ничего кругом. Наконец, совсем близко впереди из мглы вырисовываются белые рваные обрывы южного Чинка — дэв-кескенского мыса Устюрта. Ветер отнёс нас сильно вправо. Разворачиваемся на запад, вдоль Чинка и в 11 часов 25 минут садимся на наш аэродром. Ветер был так силен, что в лагере не слышали нашего приближения.

6 октября, в 9 часов 30 минут погода благоприятствует. Идем над караванной дорогой по направлению к первым развалинам зоны Узбоя, помеченным на картах, — Ярты Гумбез, Под нами тяжёлые грядовые пески со слабой растительностью. Тонкая нить дороги вьётся по склонам, В одной из впадин среди песков открываются развалины. Это мавзолей с провалившимся куполом и полуразрушенной аркой портала. Здание; из обожжённого кирпича. Ориентировочно здание может быть датировано временем позднего средневековья. Делаем круг. Посадка невозможна. В 9 часов 50 минут направляемся на колодцы Орта-Кую и Узбой. Идём над всё более и более мощными гривами грядовых и ячеистых песков. Проходим над одним, затем над другим караваном. Снижаемся. Туркмены приветствуют самолёты, машут чёрными шапками. Мы машем в ответ. Внизу Орта-Кую, чёрные такыры с рябинами колодцев, несколько отдыхающих караванов, десятки верблюдов и людей. Снова обмен приветствиями. Идём над песками дальше. Впереди гора Кугунек.

10 часов 15 минут, Узбой. Здесь, у Кугунека, русло плоское с хорошо выраженными меандрами. Нигде следов ирригации нет. Идём над руслом — внизу следы ирригации, но на дне русла виден четкий рисунок разбивки полей, очерченных тёмными линиями растительности.

В 10 часов 27 минут проходим над колодцами Бала-Ишем. Здесь также на дне русла следы полей. Кругом, по обе стороны русла, мертвая равнина; плоская каменистая черно-серая поверхность плато справа, к западу; темные желтовато-бурые пески с черновато-серыми пятнами такыров слева, к востоку. За пределами русла ни малейших следов орошения и древних поселений. Русло чем дальше, тем более четко выражено. Чем дальше, тем чаще на дне Узбоя поблёскивают болотца и озера, то чистые, отражающие обрывы берегов и наши самолеты, то подернутые белой коркой солей.

Впереди, на левом, восточном берегу, круглое пятно знаменитых развалин Талай-Хан-Ата. Делаем круг и садимся на белую гладь такыра. Перед нами круглое каменное укрепление 60 метров в диаметре с группирующимися вокруг центрального двора постройками из жженого кирпича. Керамические данные, как и архитектурные, не оставляют сомнения, что перед нами одно из звеньев единой цепи укрепленных фортов — каравансараев XII–XIII веков, возведенных хорезмшахами на одном из основных торговых и стратегических путей, связывавшем Ургенч с западным Хорасаном. Никакого намека на заселенность местности, ни малейших следов ирригации.

Дальнейшая разведка показала нам знаменитый «ак-яйлинский водопровод». Над обрывом левого берега Узбоя бугор обвалованного крупного здания. От него на северо-восток тянется узкая красноватая полоса длиной около километра — остатки неоднократно описанного водопроводного жолоба. На северном берегу Узбоя мы видим оплывший бугор глинобитного здания. К югу, далее по Узбою, два бугра меньших размеров. Вдоль берега метров на 150, на такырах, отдельные немногочисленные обломки раннесредневековой бытовой керамики. Но самое интересное — «водопровод». Это узкий жолоб из такого же жженого кирпича, местами хорошо сохранившейся. На самом восточном конце он завершается своеобразным раструбом — водоприемником, близ которого расположен небольшой круглый бугор — остатки сторожевой башни.

Быстро убеждаемся, что жолоб водопровода идет со значительным уклоном к западу, в сторону Узбоя. Это еще более подчеркнуто тем, что параллельно водопроводу, местами пересекая его, в сторону Узбоя тянется извилистая полоса глубокого оврага, «притока» Узбоя, образовавшегося после того, как водопровод перестал действовать.

Вода, не регулируемая больше человеком, сама проложила себе путь в том же направлении. Картина становится достаточно ясной. Развалины сооружения на берегу Узбоя — не что иное, как своеобразная «сардоба» — цистерна для воды, питавшаяся за счёт дождевых и снеговых вод, собиравшихся на такырах, откуда они отводились по каналу в цистерну. Характер и расположение находок вокруг цистерны позволяют заключить, что в раннем средневековье здесь было место остановки караванов. Всё вместе взятое служит доказательством того, что во время функционирования «ак-яйлинского водопровода» в Узбое воды не было.

Мы идём обратно вдоль Узбоя; вновь проверяем сделанные раньше наблюдения и снова убеждаемся в отсутствии каких-либо признаков ирригации и поселений на берегах Узбоя. Проходим район колодцев Чарышлы. Следы русла окончательно расплываются. Проходим над полосой береговых валов древнего Сарыкамышского озера. Летим над безжизненной черновато-серой равниной Сарыкамышской впадины. На правом траверсе, за огромным пространством чёрных такыров, снова сверкает ярко освещенная солнцем вершина Кой-Кырлана.

Внизу меняются цвета и характер местности, остающейся, однако, столь же ровной и безжизненной. Идём над белыми и серыми шероховатыми такырами, то покрытыми редкими кустами, то абсолютно голыми. Никаких следов человеческой деятельности. Несколько позднее под нами Сарыкамыш. На севере блестит голубое зеркало воды, непосредственно внизу белая соляная поверхность дна высохшего озера, растрескавшаяся огромными многоматровыми многогранника ми, — какой-то фантастический чудовищный такыр.

В конце путешествия мы подлетаем к северным береговым валам древнего озера. Перед нами возвышенность Бутен-Тау, уже знакомая нам по полёту 4 октября. И сразу меняется характер местности. У подножья гор, чем дальше, тем гуще, идут одни за другим крупные и мелкие арыки, развалины усадеб, зданий, изгородей. Мы снова над «землями древнего орошения» долины Дарьялыка, области позднесредневековых городов Вазира и Адака.

Подводим итоги наших исследований и приходим к выводу, что в споре между геологами и историками истина на стороне геологов. Бартольд неправ. В позднем средневековье в Узбое вода не текла. Развалины на Узбое отнюдь не следы бывших здесь некогда поселений, как думал Обручев. Это следы раннесредневековой караванной дороги, идущей из Ургенча в западный Хорасан почти по той же трассе, по которой и сейчас пролегает караванная тропа из Хорезма в Кзыл-Арват.

Не было на Узбое агрикультуры и в античности. Вода прекратила своё течение, видимо, незадолго до начала агрикультуры в Хорезме, из что намекают и смутные предания, рассказанные Геродотом и арабскими авторами, особенно Макдиси.

У Геродота есть сказание о реке Акес (Оке — Аму-Дарья), орошавшей принадлежавшую хорезмийцам долину и запертой неким царём в горных проходах плотинами, что привело к образованию огромного озера (явно Аральское море) и обезвоживанию ряда областей, в которых надо видеть зону Узбоя.

У Макдиси есть рассказ о древнем хорезмийском царе, повернувшем течение Аму-Дарьи, что привело к запустению древних поселений на Узбое.

А. С. Кесь пишет в своей монографии об Узбое:

«Такое изменение течения (в сторону Сарыкамыша — Узбоя) привело бы к тому, что река потекла бы по низшим отметкам дельты, оставив весь Хивинский оазис с его многочисленным населением, занимавшимся орошаемым земледелием, без воды и, следовательно, без источников существования. Ввиду этого человек искусственными мерами стремится сохранить это неустойчивое равновесие природы и тем самым, быть может, не дает возможности вновь возникнуть реке Узбою».

Эти «искусственные меры» состоят прежде всего в самом существовании системы искусственного орошения, с момента своего возникновения ставшего существенным регулятором в истории этой капризной реки, как бы закреплённой на месте трудом человека.

Создание ирригационной сети не случайно вошло в народную память как причина усыхания Узбоя. Есть все данные полагать, что именно огромный расход воды на ирригацию привёл к прекращению питания Сарыкамыша и соответствующему его усыханию.

Откуда же легенда о «повороте Аму-Дарьи» в послемонгольское время, с такой уверенностью рассказываемая Абульгази?

Ответ на это ясен. «Поворот» Аму-Дарьи действительно имел место, но не был «поворотом в Каспийское море». Это был только поворот одного из протоков Аму-Дарьи — Дарьялыка в Сарыкамышское озеро. Рассказ Абульгази относится не к Узбою, а к Дарьялыку и Сарыкамышу, Берега Дарьялыка вплоть до берега древнего Сарыкамыша представляют полный контраст с безжизненной пустыней побережий Узбоя, являя всюду следы интенсивной агрикультуры времен позднего средневековья.

В преданиях, суммированных Абульгази, спутались воспоминания о действительной заселенности долины Дарьялыка и берега Сарыкамыша, связанной с образованием в XIII веке стока части вод Аму-Дарьи в Сарыкамыш, — воспоминания об этом действительном «повороте реки на запад» — со смутными народными легендами, восходящими к доисторическим временам, и собственными впечатлениями об Узбое.

В самом деле, полёт над Узбоем лучше чем что бы то ни было может объяснить происхождение узбекский легенды. По внешнему своему виду это действительно настоящая река, как будто только вчера переставшая течь. Вода стоит в русле не только нижнего, но и среднего Узбоя, иногда на протяжении десятков километров, создавая полную иллюзию настоящей реки. Но это не река, а лишь система озер, питаемых дождевыми и снеговыми водами с Устюрта.

Видимо, не столь уж не прав был Абульгази в рассказе о заселенности Узбоя в XIV и XVI веках. Напомню его слова: «По обоим берегам Аму-Дарьи до Огурчи были пашни, виноградники и рощи. Весной жители уходили на места возвышенные; когда появлялись мухи и слепни, люди, имевшие стада, уходили к дальним колодцам, находившимся на расстоянии почта в два дневных перехода от реки. Когда же прекращался овод, они приходили опять на берега реки».

Речь идёт о кочевом туркменском населении, памятником которого остались следы пашен на дне Узбоя. Кочевья туркменов устраивались у узбойских колодцев и озер. А виноградники и рощи действительно были, но они кончались не у Огурчи, а у Сарыкамыша.

Собрав воедино страницы истории, легенды и сказания, сохранившиеся в памяти народа, и данные наших исследований, мы можем представить себе основные черты истории Узбоя. Монгольское нашествие, разрушив ирригационное хозяйство Хорезма, действительно привело к нарушению установившегося на протяжении двух тысячелетий режима нижней Аму-Дарьи. Часть не использованных на ирригацию избыточных вод прорвалась на запад, по старому руслу Дарьялыка, в Сарыкамышское озеро.

Здесь-то, на крайней западной окраине Хорезма, в конце ХШ — начале XIV века возник новый очаг земледельческой и городской культуры. Подъем его был связан с той ролью, которую этой части Хорезма пришлось сыграть в экономической, политической и культурной истории золотоордынского государства.

Варвары — правители этого государства — были заинтересованы в использовании культурных традиций Хорезма в своих интересах. Нужно было строить новые города — столицы ордынских ханов на Волге. Нужно было организовать производство товаров широкого потребления it предметов роскоши для бесчисленной, нажившейся в грабительских походах ордынской знати. Нужны были, наконец, хлеб, фрукты и другие продукты земледелия.

А. Ю. Якубовский убедительно показал, что так называемая «золотоордынская культура» на деле не что иное, как культура хорезмийская, импортированная на Волгу. Все легенды о якобы высоком культурном уровне золотоордынских татар не имеют под собой никакого основания. Весь внешний блеск золотоордынских памятников — краденый, подобно тому как на военном и фискальном грабеже было основано самое существование этой реакционной, разбойничьей, полурабовладельческой, варварской державы.

Ургенч, необходимый золотоордынским ханам как основной источник этого краденого великолепия, получает возможность вновь подняться из пепла и стать ремесленным и торговым центром.

Ибн-Батута, посетивший Хорезм около 1340 года и оставивший нам свидетельство о резком сокращении заселенности в южном Хорезме, вместе с тем восхищен великолепием Ургенча и говорит о нём, как о самом большом и роскошном «из тюркских городов». Об этом свидетельствуют и археологические памятники. Большая часть великолепных памятников мусульманской церковной архитектуры Ургенча, например изумительный по изяществу мавзолей Тюрабек-ханым, гигантский «большой минарет» (высотой 62 метра), мавзолей Наджмеддина Кубра, относится ко времени путешествия ибн-Багуты. Мастера и художники Ургенча — резиденции ордынского князя Куглук-Тимура — развивают традиции художественной культуры Хорезма времен хорезмшахов. Однако в конце XIV века этому кратковременному подъёму Ургенча был положен конец опустошительным нашествием Тимура.

История западного, дарьялыкского Хорезма XV–XVI веков — существенный, но краткий исторический эпизод. Мы знаем, что в XVI и начале XVII века этот возникший в процессе феодального распада Хорезма обособившийся район, ставший районом особенно интенсивного смешения тюркских (туркменских и узбекских) и тюркизированных хорезмийских элементов, играет довольно крупную политическую роль. Вазир в начале XVI века является инициатором и центром народного восстания против захватавших было власть в Хорезме персов. В Вазире первоначально укрепляется новая узбекская династия потомков Берке-султана. Распространяется господство узбеков над Хорезмом, и после этого Вазир многократно выступает в качестве конкурента Ургенча, не раз становясь резиденцией хана и столицей страны.

Однако единственный, оставивший нам описание города Вазнра автор, Антони Дженкинсон, бывший здесь в 1558 году, правильно предсказал скорую гибель города и окружавшей его области: «Вода, которой пользуется вся эта страна, берётся из канав, проведённых из реки Оксуса, к великому истощению этой реки: вот почему она не впадает больше в Каспийское море, как в минувшие времена. В недалёком времени вся эта страна будет наверное разорена и станет пустыней из-за недостатка воды, когда нехватит вод Оксуса».

Постепенное возрождение разрушенной монгольским нашествием и погромами Тимура ирригационной сети южного и среднего Хорезма предопределило сокращение количества воды, питающей Дарьялык. Сначала она перестала доходить до Сарыкамыша, чем обусловлена более ранняя гибель Адака, затем резкий недостаток воды стали испытывать все районы, снабжавшиеся Дарьялыком, — не только Вазир, но и Ургенч. Требовались полная реконструкция ирригационной сети, постройка огромных магистралей, базирующихся непосредственно на главном русле Аму-Дарьи, но в исторической обстановке эпохи это было немыслимо. В XVI веке особенно сильно проявилась феодальная раздробленность Хорезма, разделенного на удельные владения узбекских царевичей, непрерывно переходящие из рук в руки при нескончаемой феодальной грызне.

Вазир влачит жалкое существование в XVII веке, продолжая оставаться, как и находящийся в глубоком упадке Ургенч, базой для недовольных феодальных элементов — претендентов на ханский престол. В то же время политический центр страны переходит в крупнейший город южного Хорезма — Хиву. Наконец, самый выдающийся из узбекских правителей Хорезма хан-историк Абульгази, осуществляя решительную политику централизации и нейтрализации оппозиционных феодалов окраин, выводит остатки населения Вазира и Ургенча в южный Хорезм, где этими переселенцами создается новый Ургенч — ныне столица Хорезмийской области Узбекской ССР, крупнейший город Хорезмского оазиса.

Так во второй половине XVII века завершается процесс запустения области Вазира — образование самых поздних по времени «земель древнего орошения» Хорезма.

Наше путешествие закончено

Работы нашей экспедиции, как и работы других коллективов советских археологов, показали полную несостоятельность представлений буржуазных историков о безысходной застойности общества древнего Востока. Наши работы показали, насколько не обоснованы претензии на то, что лишь Западной Европе присуща античная стадия исторического развития, в то время как Восток обречен тысячелетиями вращаться в заколдованном кругу какого-то доисторического феодализма. Историк Хорезма раскрывается сейчас перед нами как история перехода от первобытно-общинного строя к античному рабовладельческому, завершающемуся около VIII–VII веков до нашей эры — примерно тогда же, когда складываются античные государства Греции, — созданием могущественного Хорезмийского государства, ведущего упорную борьбу с ахеменидской Персией, сохраняющего свою независимость в бурные годы македонского завоевания и оказывающего мощное культурное влияние на племена Восточной Европы — наших отдаленных предков.

Наша экспедиция с полной определенностью разрешила много десятилетий занимавший ученых вопрос о причинах запустения обширных, некогда орошаемых и заселенных территорий в различных странах Передней и Средней Азии. На материале Хорезма, подтверждаемом результатами экспедиций в другие районы Средней Азии, мы смогли доказать, что не в естественно-исторических причинах (как думали многие) здесь дело. Не «усыхание Средней Азии» и изменение течения реки, не наступление песков и засолоненне почвы объясняют это явление. Его причины коренятся в процессах социальной истории. Переход от античного к феодальному строго и сопровождающие его варварские завоевания с последующими феодальными усобицами и нашествием кочевников — вот гениально указанное Марксом и сейчас документально доказанное решение этой проблемы. А то, что разрушено человеком, им же может быть и воссоздано. И ярким свидетельством этого является история Хорезма наших дней.

Великая Октябрьская социалистическая революция вывела народы Хорезма из обусловленного катастрофами XIII–XIV столетий векового феодального застоя и колониального рабства. Новый, социалистический Хорезм, подлинный наследник великих трудовых и культурных достижений своих предков, вновь выходит на широкое историческое поприще. Хлопкоробы, бойцы народных строек вышли на небывалую битву с пустыней.

Блестит вода и зеленеют берега канала, созданного методом народной стройки в годы Отечественной войны, протянувшегося вдоль еще несколько лет назад «мертвого» оазиса Беркут-Кала, грозные замки которого, заброшенные в VIII веке, простояли нетронутыми более 1000 лет. Сейчас у величественных стен мертвых твердынь широко раскинулись поля и постройки колхозов.

Народы Хорезмского оазиса — узбеки, туркмены, кара-калпаки, казахи — вступили в период нового, небывалого расцвета, оставляющего далеко позади самые высокие достижения античной и средневековой цивилизации Хорезма.

Хорезм стал территорией одной из великих сталинских строек коммунизма. Через «земли древнего орошения» пройдёт Главный Туркменский канал, призванный победить страшную пустыню «чёрных песков». Легенды и предания о плодородных полях, садах и виноградниках на Узбое, отражающие вековые мечты народов Хорезма, в первую очередь туркменского народа, станут жизнью уже через несколько лет.

Наше путешествие закончено. Надо оглянуться на пройденный путь. И первое, на что нельзя не обратить внимания, — это неполнота наших сведений. «Летопись мертвых городов» древнего и средневекового Хорезма ещё пестрит пробелами, полна нерасшифрованных страниц. Но, пусть несовершенная, она все же существует, и мы её прочли.

Вещи ещё раз сказали своё слово там, где молчат письмена.

Часть седьмая. ДРЕВНИЙ ПЯНДЖИКЕНТ А. Ю. Якубовский, член-корреспондент Академии наук СССР

Замок на горе Муг

В 1933 году в научном мире Москвы и Ленинграда стало известно, что в одном из древних замков Верхнего Зеравшана, в Таджикской ССР, вблизи селения Хайрабад, пастухом Джур-Али Махмад-Али была найдена корзина из ивовых прутьев с древними рукописями на палках, коже и хлопчатой бумаге. Никто не знал, что это за таинственные письма, но было ясно, что развалины замка на горе Муг хранят какую-то тайну. Осенью того же года Академия наук СССР организовала археологическую экспедицию во главе с членом-корреспондентом Академии наук СССР А. А. Фрейманом, которой было поручено произвести археологические раскопки на горе Муг. С большим трудом достигла экспедиция неприступной вершины Муг. Работа проводилась поздней осенью, в условиях весьма неблагоприятных. Тем не менее результаты раскопок были так значительны, что полностью вознаградили ученых за их трудную работу.

Замок у местного населения носит название «Кала и Муг», что значит «Замок Мугов». Однако в науке он получил наименование «Замок на горе Муг». Расколки развалин этого замка дали многочисленные находки, которые позволили значительно дополнить интереснейшие страницы истории древней Согдианы, страны, в которой жили в древности предки современных таджиков.

Ценность находок прежде всего в богатом собрании согдийских рукописей. 80 документов, найденных на развалинах «Замка Мугов», в большинстве своём написаны на согдийском языке. Они дали учёным новый словарный материал, а также помогут изучению грамматики согдийского языка, который пока еще мало изучен. Согдийские рукописи дали ценный материал и для изучения истории хозяйственной, социально-политической и культурной жизни древних согдийцев.

Документы согдийского архива были написаны на палках, коже, на шёлковой и хлопчатой бумаге.

Один из документов на коже, написанный на арабском языке, представляет особый интерес. Прежде всего это один из наиболее ранних памятников арабской письменности. К тому же это исторический документ, рисующий состояние Согда в период напряженной борьбы согдийцев с арабами за свою независимость. Этот документ имеет также большое значение для темы «Развалины древнего Пянджикента», так как он представляет письмо пянджикентского князя Диваштича к арабскому наместнику Мавераннахра ал-Джарраху ибн-Абдаллаху, правившему в 717–719 годах. В этом письме Диваштич просит его принять участие в судьбе сыновей покойного самаркандского афшина и согдийского ихшида Тархуна и взять их к себе из рук Сулеймана-ибн-Абу-с-Сари. Кроме согдийских и арабских документов, были найдены три документа, написанные на бумаге, на китайском языке.

В замке на горе Муг были обнаружены разнообразные памятники материальной культуры, которые позволили нам судить о высоком мастерстве ткачей, художников, ремесленников, выделывавших кожи, гончарные, деревянные и металлические изделия. Искусство ткачей, выделывавших шелковые, шерстяные и хлопчатобумажные ткани, было очень высоко. Фрагменты шелковых тканей сохранились в таком хорошем состоянии, что можно говорить не только о характере выделки и фактуре, но также о цвете, красках и рисунке. Из девяти видов шёлковых тканей, найденных на развалинах «сЗамка Мугов», каждая замечательна своей окраской и фактурой.

Шёлковая ткань синего цвета; по густому синему фону вытканы шелковыми золотистыми нитками звезды, одни с перлами, другие с сердцами в середине.

Шёлковая ткань фисташкового цвета; по фисташковому фону светло-золотистыми нитками выткан растительный орнамент, группирующийся у полукруглых арочек.

Шёлковая ткань пурпурного цвета; орнаментирована той же краской, несколько более сгущенного тона.

Шёлковая ткань светлосинего цвета, близкого к голубому; орнаментирована теми же нитками.

Шёлк темнофисташковый; орнаментирован золотистыми шелковыми нитками.

Золотисто-зеленый шёлк; орнаментирован по зелёному фону кругами с перлами и розеткой посередине.

Ткань шёлковая зеленого цвета; орнаментирована теми же нитками.

Ткань шёлковая синяя; орнаментирована белыми параллельными полосами.

Ткань шёлковая белая плотной выделки.

Среди находок имеются предметы, которые указывают, на что шли эти ткани. Как можно судить по сохранившемуся небольшому куску ватного стёганого халата или кафтана, шёлковая синяя ткань с золотистыми звездами употреблялась на верхнее теплое платье, не говоря о том, что ода шла на изготовление рубах, шароваров, легких кафтанов и т. д.

Насколько разнообразны были шёлковые ткани, употреблявшиеся для своих нужд согдийской знатью, можно судить по стенным росписям, найденным нашей экспедицией на развалинах древнего Пянджикента. На них изображены как представители местной согдийской дехканской знати, так и соседних владений. Дехкане эти одеты в кафтаны из богато орнаментированной (узорчатой) шёлковой ткани весьма высокого качества. По выделке и стилю эти ткани близки к тем, которые мы видели среди находок в замке на горе Муг.

Возникает вопрос: местного происхождения эти ткани или они привезены из Китая или Ирана? Второе предположение надо исключить совершенно. Письменные первоисточники дают полное право утверждать, что Согд и согдийцы имели больше опыта в изготовлении шелковых тканей и торговле шелками, чем персы и тем более византийцы. Даже если бы был найден в Иране ряд тканей VI–VIII веков, аналогичных тем, что мы имеем в собрании из замка на горе Муг или в изображениях на стенных росписях древнего Пянджикента, то и тогда мы получили бы больше оснований сказать, что они завезены из Согда в Иран, а не наоборот.

Является также вопрос: имеются ли ткани, привезенные из Китая? На этот вопрос не трудно ответить, так как китайский орнамент легко отличить от орнамента согдийского и персидского. Несомненно, есть и ткани, привезенные из Китая, но значительная часть найденных нами тканей безусловно местного происхождения.

Среди находок тканей следует отметить шерстяную ткань пурпурного цвета с параллельными узкими полосами светлозелёного цвета.

В собрании из замка на горе Муг имеются я образцы хлопчатобумажных некрашеных тканей, так называемые карбасы. Их много сортов: от грубых в толстую нитку до самых тонких. Все они из местного хлопка. Небезынтересно, что среди находок есть небольшая горсть хлопка-сырца, дающего нам возможность выяснить сорт хлопка, который вызревал тогда в Согде, в районе, близком к Самарканду.

Из хлопковых ниток, между прочим, имеются хорошего плетения головные сетки, по видимому, для сохранения женских причесок. Дошли до нас и разнообразные шнурки и толстые нитки — хлопчатобумажные и шерстяные. Имеются также хорошо сохранившиеся образцы войлока типа кошм.

Много образцов кожи как в отдельных кусках, так и в виде разнообразных изделий, от грубой и никак еще не обработанной кожи жеребца с сохранившимся на ней волосами до тонко обработанной, служащей материалом для рукописи или для покрытия деревянной коробочки.

Изделия из кожи представлены в виде мягкой обуви, близкой по форме к той, что бытует и ныне у торных таджиков, а также в виде нескольких сортов пергамента, употребляемого для рукописей. Характерно, что за ненадобностью той или иной рукописи на коже последняя не выбрасывалась и употреблялась на разные изделия. Такой исписанной кожей покрывались ножны для узких мечей, сделанные из тонких деревянных пластин, и другие предметы. Кожей покрыты плетёные ивовые небольшие корзины, а также деревянные боевые щиты, как видно на примере щита с изображением согдийского всадника. Вышеупомянутая деревянная коробочка, между прочим, обтянута очень тонко обработанной кожей, выкрашенной в темнозеленый цвет, с розеткой из сусального золота в центре. Все кожаные изделия сшиты кожаными нитками из сухожилий, Нет надобности особо подчеркивать, что все изделия из кожи были не привозного, а местного происхождения.

В собрании предметов из замка на горе Муг имеются и явно привозные предметы из Китая, Таковы фрагменты деревянных изящных коробочек, поверхность которых (внутренняя и наружная) покрыта толстым слоем блестящего лака — чёрного и красного. Подобные предметы в Согде и в частности в Пянджикенте не были случайными, а встречались часто, так как систематическая торговля Средней Азии с Китаем порождала обмен товарами.

Среди предметов, найденных на горе Муг, нужно выделить также и прекрасные плетения из ивовых прутьев. Это искусство у жителей Пянджйкента и, поввдимому, у согдийцев VII–VIII веков стояло очень высоко. Корзины четырехугольные, круглые, обшитые кожей и хлопчатобумажной тканью и не обшитые. Широко распространены были изделия из дерева: в собрании имеются деревянная лопата, глубокая ложка с длинной ручкой, половина деревянной неглубокой миски с ножками, прекрасные деревянные двусторонние гребня, деревянные пуговицы и др.

Наконец, имеется много мелких предметов из железа, бронзы, кости в виде пряжек, обкладок и т. д.

Совершенно особое место занимают предметы, относящиеся к вооружению древних согдийцев. Мы имеем в виду согдийские стрелы. Подавляющее большинство их сделано целиком из местного прочного камыша. Имеются экземпляры составные: передняя часть стрелы камышовая, а задняя из хорошо отточенного дерева, хотя в одном случае передняя часть деревянная, а задняя камышовая. В месте соединений части стрелы натуго затягивались тонкими нитками из сухожилий. Как правило, камышовые стрелы в своей задней части имеют оперение. Камыш с четырех сторон надрезан, в надрезы вставлены перья, концы которых собраны в заднем конце стрелы и нагуго обвязаны тонкими нитками из сухожилий. Это четырехстороннее оперение стрел и давало верность полету в нужном направлении.

В задней своей части камышовые стрелы, как правило, были окрашены красной, желтой, синей и, реже, черной краской. Стрела здесь окрашивалась неравными участками, причём для контура, отделявшего одну краску от другой употребляется чёрный цвет. Камышовые стрелы в задней своей части, в том месте, где стрела накладывалась на тетиву лука и где пальцы сжимали ее перед выпуском из лука, усыпаны песком, который введен в краску на клею. Сделано это для того, чтобы получалось нужное сцепление, без чего стрела могла выскользнуть из пальцев. На стрелах составных, в тех случаях, когда задняя часть деревянная, конец, который накладывался на тетиву, натуго обматывался слоем тонких ниток из сухожилий.

Фрагмент согдийских стрел из тростника и дерева. Замок на горе Myг

Древние гребни. Замок на горе Муг

Замок на торе Муг. Согдийская рукопись на коже. Начало VIII века

Замок на торе Муг. Печать с изображением головы на согдийском документе. Начало VIII века (Немного увеличена)

Здесь же были найдены и деревянные стрелы диаметром в поперечном сечении около одного сантиметра. Эти крупные стрелы обмотаны нитками из сухожилий. Надо думать, что стрелы эти были или от больших луков, или даже от самострелов.

Щит князя Диваштича

Среди памятников материальной культуры, найденных в замке на горе Муг, наибольшую ценность представляет деревянный щит, обтянутый кожей с изображением согдийского всадника из среды дехканской знати. К сожалению, щит не дошел до нас в целом виде. Сверху и снизу у него отбиты куски, вследствие чего у всадника не сохранилось головы, а у лошади — ног. В длину щит имеет 61, а в ширину 23 сантиметра. Изображение всадника дано на мягко-жёлтом фоне. Лошадь породистая, крупная, хорошо обученная. Корпус лошади и фигура всадника покрыты тем же желтым, только более темного тона, цветом, слегка оранжевого оттенка. Лошадь и всадник оконтурены красными и частично черными линиями. Шея лошади красиво изогнута, черная густая грива отливает темнозелёным цветом. Голова лошади увенчана шарообразным красным украшением на стержне. Нижняя часть морды покрыта красной повязкой. На лошади видна богатая сбруя. Деревянное седло с высокой лукой покрыто чепраком, кольцеобразные ремни охватывают грудь и круп лошади. Всадник в боевом длинном кафтане, покрывающем ноги, сидит в седле в чуть изогнутой изящной позе. Кафтан, повидимому, покрыт параллельными поперечными кожаными пластинками, примитивна изображенными красными линиями. Слева у всадника висит на перевязи несколько спущенный вниз длинный меч. К нему привешен короткий боевой, нож, типа кортика, слева же подвешено большое кожаное налучье, из которого торчат концы двух луков, сзади видно оперенье стрелы, находящейся в колчане, привешенном справа. В левой, изогнутой, руке всадник держит булаву, а в правой изящным жестом уздечку лошади, которая находится в состоянии бега. Таково самое краткое описание щита с изображением согдийского всадника из замка на горе Муг. Не исключена возможность, что щит этот принадлежал князю Диваштичу или кому-нибудь из его ближайшего окружения. Во всяком случае, как и все остальные предметы из замка на горе Муг, щит относится к началу VIII века нашей эры.

В чём же научная ценность щита? В том, во-первых, что он представляет собой совершенно выдающийся памятник живописного искусства древних таджиков, во-вторых, щит изображает нам не только лошадь, но и всадника в полном вооружении. Если присоединить к вооружению всадника на щите упомянутые выше стрелы из замка на горе Муг, то мы получим деревянный щит, обтянутый кожей, боевой кафтан, длинный меч, булаву, луки и налучье, стрелы, колчан и другие предметы вооружения.

Остановимся сначала на щите как памятнике древнетаджикской живописи. Прежде всего бросается в глаза, что это — подлинное произведение искусства, причем искусства не завозного, а местного и самобытного. В буржуазной историографии широко распространён ложный, исторически неверный, реакционный взгляд, согласно которому народы Средней Азии в древности и средние века все свои художественные произведения в литературе, изобразительном искусстве и архитектуре творили путем подражаний образцам, взятым из Ирана и созданным раньше их персами. Уже внимательное изучение всадника на щите из замка на горе Муг говорит, что у этого произведения искусства очень мало сходного не только с памятниками живописи сасанидского Ирана, которых, кстати говоря, дошло до нас значительно меньше, чем таких же памятников Средней Азии, но и с изображениями всадников (по большей части иранских шахиншахов) на сасанидских блюдах. Отличия проявляются не только в самом стиле изображений, но и в их деталях: в манере носить оружие, в расположении его на левой или правой стороне тела и т. д. Интересно, что у «согдийского всадника» имеется немало сходства с изображениями на стенных росписях в буддийских монастырях далекого Синьцзяна (восточный Туркестан). Сходство выражается в близком характере костюмов — например, кафтан согдийского всадника сходен с кафтанами всадников, приносящих дары Будде, на стенных росписях пещерных монастырей в Синьцзяне, — а также в манере подвешивать меч и другие предметы вооружения.

Некоторые черты сходства проглядывают и в характере рисунка и в подборе красок. Чем же объясняется это сходство согдийского всадника со стенными росписями из Синьцзяна? Неужели здесь возможно было какое-то влияние одного искусства на другое в смысле внешнего воздействия? Нам представляется, что нет надобности прибегать здесь к «теории влияний». Сходство это объясняется проще. Известно, что значительное количество согдийцев в течение V–VII веков, а в меньшем числе и раньше, в качестве переселенцев заселило немало районов по торговой дороге из Согда в Китай, вплоть до китайской стены, главным образом в Семиречье, долинах Тарима и Ак-Су в Синьцзяне. Здесь многие из согдийцев оставили веру своих отцов и стали буддистами, а еще чаще сами переселившиеся согдийцы были уже до переселения буддистами, что облегчало им внедрение в среду местного синьцзянского населения. Не подлежит сомнению, что пришельцы — земледельцы, ремесленники и торговцы — оказались крупной культурной силой на новых местах, что не могло не сказаться и на самом искусстве, на стиле стенных росписей в буддийских монастырях. Известно, что художественные традиции у народа держатся долго, даже в условиях переселения на новые земли, в обстановке новой культурной среды. Согдийцы перенесли свои навыки, технику, художественные приёмы и вкусы в поселения в долину Тарима и Ак-Су в Синьцзяне, что и сказалось на отмеченной выше стенной живописи в Синьцзяне. Отсюда, конечно, и та близость, которая имеется в буддийских памятниках Синьцзяна и Согда. Это скажется, как мы увидим ниже, и на пянджикентских стенных росписях.

Несколько слов ещё о научном значении деревянного щита с изображением согдийского всадника как источника для изучения согдийского вооружения. Согдийцы, как известно, были народом, любящим свободу и независимость, и отличались воинственным духом, когда это надобно было для защиты своей земли от нападения врагов. Их вооружение находилось на уровне своего времени, но отличалось чертами своеобразия. Эта особенность в научной литературе уже отмечена, правда не на согдийском, а хорезмийском материале. Особенность эта сказывается прежде всего в форме самого оружия, например мечи согдийские — длинные и узкие, а мечи персидские того же времени — короче и шире. Иная манера носить их у согдийцев и персов: согдийцы привязывают свои мечи слева, причём, если судить не только по щиту с изображением согдийского всадника, а и по стенным росписям VII–VIII веков из Пянджикента, спускают их несколько на ремнях с пояса. Разная манера у согдийцев и персов носить луки: согдийцы их складывают в особые кожаные сумки — налучья, из которых и торчат концы луков, персы налучья не носят. Имеются, конечно, и другие отличия, но и сказанного достаточно, чтобы ясно представить черты своеобразия и в этой области культуры у древних таджиков.

Рукоять из слоновой кости

Находки в замке на горе Муг тесно связаны с Диваштичем — владетелем Пянджикентского княжества, Это был один из самых влиятельных владетелей в Согде. Характерно, что согдийские документы из замка на горе Муг именуют Диваштича не только «господином Панча», как звали кратко Пянджикент, но и «согдийским царем и господином Самарканда». Как это понять? Только в одном смысле, — что в какие-то годы он выл действительно самаркандским афшииом и согдийским ихшидом, не переставая оставаться и владетелем Пянджикента. Пока еще в науке не установлены точные годы, когда это имело место, Вероятнее всего это были последние годы его жизни, когда согдийцы не захотели мириться с предательской политикой своего царя Гурека и, повидимому, отказавшись признавать его власть, передали её Диваштачу.

Пянджикентское княжество имело в длину, если считать по течению Зеравшана, немного более чем 100 километров. Во всяком случае, вверх по реке оно доходило до замка на горе Муги несколько выше, вниз по реке оно простиралось до того места, где была поставлена плотина Варагсар, что и значит «голова плотины»; теперь здесь находится селение Рабат-и-Ходжа. Место это в ирригационном отношении издавна было очень важное: отсюда отходил большой арык, поставлявший воду в Самарканд и его окрестности.

В пянджикентское владение входили, повидимому, частично земли по Магиан-Дарье и Кштуту, во всяком случае, земли, находящиеся в нижнем течении этих рек. Значение самого городя Пянджикента обусловливалось несколькими важными причинами. Прежде всего Пянджикент был последним городом Согда, если двигаться вверх по Зеравшану, в горы. Выше городов не было, имелись только селения и горные замки, расположенные в излучине, при впадении горных саев в Зеравшан или другие реки — Кштут, Магиан-Дарью, Фан-Дарью, Ягноб-Дарью, Искандер-Дарью и т. д.

К Пянджикенту с гор по горным тропам сходились торговые пути от указанных выше горных селений и замков. В Пянджикент свозили с гор кожи, овечью шерсть, прекрасный сухой урюк, а из Пянджикента везли всё, что выделывали селения и города Согда: шёлковые, хлопчатобумажные ткани, вооружение, изделия из золота и серебра, керамику и т. д.

Не случайно, что в документах на согдийском языке, найденных в замке на горе Муг, часто встречается термин «бадж» в значении «торговая пошлина», а также связанный с ним термин, обозначающий «сборщик торговых налогов». Эти факты определённо указывают, что в Пянджикенте была настоящая таможня, которая и производила в пользу пянджикентского владетеля систематические взимания со всех товаров, идущих в горы и обратно. Имел большое значение Пянджикент и в качестве религиозного центра. В одном из важных[19] документов XVI века, в котором говорится о землях в районе Пянджикента, принадлежавших потомкам Ходжи-Ахрара, Пянджикент назван Мугкеде-и-Пявджикент. В самом этом названии заключено представление людей XVI века о прошлом Пянджикента как места святилищ древних мугов, молившихся в храмах огня. В настоящее время, после того как раскопаны в древнем Пявджикенте уже два домусульманских храма, значение его как религиозного центра подтверждается целиком. Не был ли Пянджикент действительно религиозным центром в домусульманское время каких-то пяти селений, что и значит самое название Пянджикент?

Кто такие согдийцы?

Развалины согдийского замка на вершине горы Муг, прекрасные памятники древней культуры и архив согдийских рукописей — всё это говорит о высокой культуре народа, жившего в древней Согдиане в VI–VIII веках нашей эры.

Кто же такие согдийцы? Какое отношение они имеют к современным таджикам?

Оседлая народность в бассейне Зеравшана, в там числе и Верхнего Зеравшана, носила имя согдийцев по имени страны Согда, которую они заселяли. По языку своему согдийцы относились к восточно-иранской группе. Их соседями в степях, примыкающих к Согду, были кочевники-тюрки. Согдийцы являются предками современных таджиков и отчасти узбеков, живущих в бассейне реки Зеравшана. Давно уже согдийцы потеряли свой прежний согдийский язык и стали говорить по-таджикски. Учёные лингвисты до сих пор ещё не решили вопроса, откуда пришёл этот таджикский язык. Развиться из согдийского он не мог. Одна из наиболее обоснованных гипотез[20] происхождения таджикского языка может быть сведена к следующему. Таджикский язык существовал в древности в качестве языка населения, которое жило в южном Таджикистане и северном Афганистане. Население это, в древности именуемое бактрийцами, вместе с согдийцами и образовало единую народность, получившую имя таджиков. Кроме согдийцев и бактрийцев, в состав таджиков вошли и другие близкие км группы племён и мелких народностей, говоривших по большей части на языках, близких к согдийскому или бактрийскому. Из двух этих основных языков наиболее сильным оказался бактрийский, который и победил. Процесс слияния этих восточноиранских народностей происходил в VIII–IX веках, в период формирования и победы в Средней Азии феодальных отношений. Единый, образовавшийся из этих этнических слагаемых, народ стал именоваться таджиками, а язык, на котором они говорили, — таджикским. У нас имеются все основания утверждать, что к концу X века в основном процесс этот закончился, т. е. что «согдийцы» и «согдийский язык» доживали свои «последние дни».

В VI–VIII веках Средняя Азия, точнее Междуречье — оседлые области между двумя крупнейшими в Средней Азии реками — Аму-Дарьей и Сыр-Дарьей, — не были объединены в одно государство. Здесь жили небольшими владениями, представлявшими укрепленный город и подчиненную ему небольшую область. Таких мелких владений, расположенных по долинам Зеравшана, Кашка-Дарьи, Ангрена и других рек, было немало. Однако владения эти не могли жить в состоянии политической распыленности как из-за угрозы набегов со стороны кочевников, так и в силу опасности постоянных внутренних раздоров. Вот почему между территориальными группами этих владений были союзы, правда, не очень прочные. Такие союзы существовали в долине Зеравшана, на Кашка-Дарье и в других областях. Так, в долине Зеравшана, от Пянджикента до Кермине, была целая федерация владений, охватывавшая земли древней Согдианы, или Согда. В эту федерацию входили Самарканд, Маймург, Пянджикент, Иштихан, Кушания, Арбинджан, Дабусия и другие более мелкие владения, например Сабаскас, Баяркас и т. д. Главным из них был Самарканд, царь которого с титулом афшина владел Самаркандом, а с титулом ихшида — всем Согдом.

Второй значительный союз владений по Зеравшану группировался вокруг Бухары; в него входили Вардана, которая была соперницей Бухары и в прежние времена играла первую роль в низовьях Зеравшана, Пейкенд, Рамтин и др. Владетеля Бухары титуловали бухар-худат, а Варданы — вардан-худат. Политически бухарская федерация была менее сильной, чем согдийская с центром в Самарканде. Своя федерация владений была в долине Кашка-Дарьи во главе с городом Кешем.

Более прочная федерация была в Осрушане (Сутрушане) — области, лежащей между Джкзаком, Хавастом (ныне железнодорожная станция Урсатъевская), Ленинабадом (Ходжент) и Замином. Во главе этого союза владений стоял дом Кавуса с титулом афшина. Немало владений было и на территории древней Бактрии, большая часть которой лежала к северу от Аму-Дарьи, в долинах Саган-Руда (ныне Сурхан-Дарья), Кафирнигана и Вахшской долине (между Пянджем и Вахшем). В стороне от этих владений в нижнем течении Аму-Дарьи лежал древний Хорезм со столицей в Кяте — единственная из областей, где цари с титулом хорезмшахов держали действительную власть над всем Хорезмом. Наиболее сильными в политическом отношении и богатыми в культурном были в VI–VIII веках Согд и Хорезм.

Остановим наше внимание на Согде. Выше указывалось, что каждое из мелких владений, входивших в согдийскую федерацию, состояло из города и небольшой области, ему подвластной. Города по площади своей были тогда небольшими. Самым большим был Самарканд, площадь которого равна была примерно 2 километрам. Остальные города были значительно меньше. Так, площадь древнего города Пянджикента имеет 19 гектаров, не считая его цитадели, лежащей непосредственно за городскими стенами. В городах Согда того времени население, несмотря на значительную плотность построек, было небольшое: едва ли оно превышало, если исключить Самарканд, 3000–5000 человек. Население городов состояло из местной согдийской землевладельческой знати, к которой принадлежали также и высшие священнослужители домусульманских храмов — зороастрийских, манихейских, а также храмов, посвященных местным божествам. К городской знати должны быть отнесены и купцы, ведшие караванную торговлю с другими городами Средней Азии и с отдельными странами — Ираном, Византией, с одной стороны, Индией и Китаем — с другой. Купцы в те времена ещё не выделились из состава земледельческой знати, так как были ещё крупными земельными собственниками не только в городах, но и за его пределами. К числу городских жителей надо отнести и свободных ремесленников, которых в ту пору было немного. Для дофеодального города характерно ещё большое количество рабов, выполнявших своей рабочей силой все виды хозяйственной жизни города. Среди них были ремесленники, чернорабочие, домашние слуги и даже воины, охранявшие городские стены, дворцы правителей и даже частные богатые дома, К числу городских жителей нужно отнести и войско местных владетелей, так как военные отряды размещались как в цитадели, так и в самом городе.

Войско, конное и пешее, было малочисленное, но хорошо вооружённое. Состояло оно из наёмников и рабов. По свидетельству китайских авторов того времени, хорошо знакомых с жизнью Средней Азии, согдийские владетели имели военные отряды численностью от 500 до 1000 человек, реже в несколько тысяч воинов. Согдийские владетели с общим титулом дехкан (наиболее крупные из них титуловались, как выше сказано, ихшидами, афшинами и т. д.) были у себя не только носителями светской власти, но и духовной. В их руках была и высшая жреческая власть, что проявлялось в их участии в празднествах, связанных с культом местных божеств.

За пределами города, бывшего политическим, торговым и культурным центром, находились селения земледельцев — дехи древних согдийцев. Селения эти были окружены стенами, иногда даже имели башни. Внутри этих селений помещалось укрепленное жилище местного дехкана, а также дома простых, но свободных еще земледельцев. Последние жили в обстановке порядков сельской общины, причём укрепленное селение, называвшееся тогда дехом, и сельская община совпадали.

Местный дехкан (в VIII–IX веках его называли также михтар) и был главой сельской общины. Земледельцы подчинялись распоряжениям своего михтар а, который был вместе с тем посредником между местным царьком и земледельческим населением в отношении налогов и повинностей, которые лежали на сельской общине. Жили земледельцы большими патриархальными семьями, в состав которых входили не только свободные члены, но и рабы. Уже с V века Согд, как и другие области Средней Азии, начал переходить к новым производственным отношениям — феодальным. Особенно интенсивно процесс этот происходил в VI–VIII веках.

Процесс этот выражался в том, что наиболее бедные члены сельской общины подпадали под экономическую зависимость крупных землевладельцев; не имея возможности прокормиться на своём небольшом участке земли, они в качестве издольщиков обрабатывали на тяжёлых для себя условиях земли дехкан, получая 1/4, а то и 1/6 часть урожая в свою пользу, остальное отдавая крупному землевладельцу. Постепенно эти беднеющие земледельцы становились зависимыми от крупных землевладельцев и назывались в Согде и других областях среднеазиатского Междуречья (между Аму-Дарьей и Сыр-Дарьей) кедиверами.

Через эксплуатацию кедиверов и проходило развитие феодальных отношений в Согде. С каждым десятилетием число кедиверов увеличивалось, и ещё недавно свободное земледельческое население Согда теряло былую свою свободу, Согд, как и другие области Средней Азии, был богатой в сельскохозяйственном отношении страной, В те времена он имел развитую оросительную систему каналов, выведенных из Зеравшана; большая часть тех арыков, которая действует в окрестностях Самарканда в XIX и начале XX века, была уже в действии в конце VII, во всяком случае, в начале VIII века. Обилие воды, которая росходилась по множеству арыков в долине Среднего и Нижнего Зеравшана, давало жизнь полям, огородам, бахчам и садам.

По свидетельству современников, Согд был цветущим краем. Там: вызревали люцерна, пшеница, ячмень, рис, хлопок, виноград, урюк, слива, персики, яблоки, груши, инжир и другие плоды. Большое место в сельском хозяйстве занимало тутовое дерево, листья которого питали шелковичного червя. В городах и селениях были развиты ремесла, производство хлопчатобумажных, шелковых и шерстяных тканей, выделка посуды из обожженной глины, изделия из кожи, металла и т. д., о чём ниже нам еще придется сказать более подробно.

В VI–VIII веках оседлая Средняя Азия на всей своей территории находилась в состоянии перехода от рабовладельческого общества к феодальному. Это значит, что рабовладельческие отношения перестала играть в общественной жизни прежнюю господствующую роль. Рабский труд перестал в сельскохозяйственном и ремесленном производстве занимать господствующее место. Наряду с этим, прежде свободное земледельческое население, жившее в обстановке порядков сельской общины, начинало терять свободу и выделяло из рядов своих беднейших членов значительные группы зависимых людей. Иначе говоря, наряду с ослабевающим рабовладельческим способом производства развивался феодальный способ производства. Период этот в советской историографии принято называть дофеодальным. От феодализма в полном смысле этого слова дофеодальный период отличается тем, что земледельцы, т. е. крестьяне, не были ещё закрепощены, а только находились на пути к этому состоянию.

Издревле Средняя Азия была страной, где рядом с культурными оседлыми районами, которые лежали оазисами по долинам рек, находились степи, где жили племена и союзы племен кочевников-скотоводов. Отношения между кочевой степью я культурными оседлыми оазисами были то мирными, а то и очень враждебными. Обе стороны экономически нуждались друг в друге. Кочевники поставляли на рынки городов и селений скот, мясо, кожи, шерсть, ковры, молочные продукты, а оседлые продавали глиняную посуду, грубые и тонкосортные ткани — шёлковые, хлопчатобумажные, шерстяные, хлеб, изделия из железа и многое другое.

Однако в Средней Азии, так же как и в других странах, где кочевники и оседлые были непосредственными соседями, в древности и раннее средневековье мирные отношения часто сменялись войнами между ними. По большей части инициатива враждебных действий исходила из среды кочевников. Став уже классовым обществом, кочевники в лице своей знати искали всякого удобного случая для набега на соседние культурные оазисы, где можно было захватить богатую добычу — скот, ткани, оружие, золото, серебро, хлеб, просо, рабов, рабынь. Грабительские набеги иногда перерастали в длительные завоевания, когда кочевники в лице своей правящей династии и поддерживавшей ее военно-кочевой знати захватывали верховную власть над определенной группой богатых оседлых оазисов.

Кочевники-тюрки

В VI–VIII веках соседями оседлых согдийцев были кочевые тюрки, которые уже тогда переходили на оседлый труд не только в долинах Чирчика, Ангрена, но и Зеравшана. Тюрки-кочевники почти со всех сторон окружали оазисы Средней Азии, Их было много в Семиречье и Кашгаре, где были сосредоточены главные силы западнотюркского каганата, в Фергане, на юге современного Таджикистана, в Вахшской долине, долине Кафиркигина, Саган-Руда (Сурхан-Дарья), по правому берегу Зеравшана, долине Кашка-Дарьи и других местах. Отдельные племена тюрков и тюркский язык существовали задолго до возникновения самого термина тюрк, который появился лишь в VI веке. Первоначальное значение этого термина не носило этнического характера. Термином этим обозначали политическое объединение племен. Как сильный союз племен тюрки появились только в середине VI века.

С тех пор этот термин прочно установился и им стали обозначать племена и народности, говорящие на языке тюркской системы. В 563–567 годы тюрки из Семиречья проникли на юг, в среднеазиатское Междуречье, и разгромили эфталитов[21] и их державу. С этих пор тюрки захватили верховную власть над оседлыми оазисами Междуречья, за исключением Хорезма.

В чём же выражалась власть тюрков над Согдом, Усрушаной, бухарской федерацией владений и другими частями Средней Азии? В том, что они собирали в лице хана западнотюркского каганата систематические дани. Своих военных отрядов во владениях согдийцев тюркские ханы не держали, гражданских правителей не посылали. Вместе с тем влияние на политическую жизнь они, несомненно, имели, старались подчинить местные согдийские династии своей политике, особенно в отношениях с Ираном и Китаем.

Характерно, что к началу VIII века, за полтора столетия, прошедшие со времени разгрома эфталитской державы, канская династия, члены которой были царями всех владений Зеравшанской долины, в значительной степени была отюрчена браками с женщинами, являвшимися близкими и дальними родственницами ханов западнотюркского каганата.

Тюркизация в языковом смысле настолько проникла в придворную среду в Бухаре и Самарканде, что мать малолетнего бухар-худата Taxшады в конце VII века, не сохранившая потомкам своего имени, известна в источниках под тюркским титулом «хатун», что значит «госпожа». Имя самаркандского афшина в начале VIII века было Тархун, что явно указывает на происхождение от тюркского титула «тархан». Тюркизация правящей династии сказалась и в Осрушане. Осрушанские афшины в VIII веке, в период арабского завоевания, происходили из династии, частично отюрченной, хотя подавляющее количество населения этой области было ираноязычным, по языку близким к согдийцам.

Тюрки-кочевники в VI–VIII веках представляли собой уже классовое общество. Основная масса рядовых кочевников-скотоводов, носившая названия «будун» или «кара-будун», была свободной. Наряду со свободными людьми были и рабы. Последние добывались войной с соседями — кочевниками и оседлыми. Господствующим классом в кочевом тюркском обществе была военная кочевая знать, обладавшая большим количеством скота и рабов. Среди этой знати выделялись главы отдельных племён и родов, носившие титул «бег» («бег-беги»).

В VII–VIII веках, в обстановке усиления военной и хозяйственной мощи кочевой родоплеменной знати, ухудшилось положение рядовых кочевников. Попадая в экономическую зависимость, они частично теряли и личную свободу, что сказывалось в зарождении особых отношений, которые лучше всего формулировать, как отношения «полупатриархальные, полуфеодальные». Что это значит? А значит то, что родо-племенные порядки ещё сохранились, однако они целиком превратились в руках кочевой знати в орудие эксплуатации рядовых кочевников и установления феодальных повинностей. Однако процесс феодализации был ещё только в самом зачаточном состоянии.

Согдийские владения в VI–VIII веках вели оживлённую торговлю между собой и с иноземными странами: Ираном и Китаем. Так, из одного Самарканда в течение 20 лет, т. е. в период между 627 и 647 годами, направлено было в Китай десять торговых посольств. Вместе с купцами в состав посольства входили люди, которым давались дипломатические поручения. Часто последние выполнялись теми же купцами. Большую роль в торговле с Китаем в качестве товара играли среднеазиатские лошади из Ферганы, Саганиан (по Саган-Руду) и Вахшской долины, а также стекло. Из Китая шли главным образом шёлковые ткани. К самаркандским караванам присоединялись и купцы из более мелких владений, лежащих в долине Зеравшана. Особое место занимал Пейкенд, богатый город, купцы которого были известны своими товарами далеко за пределами Средней Азии. В согдийской торговле с Китаем большое участие принимали и купцы-тюрки, торговавшие главным образом ханскими товарами.

Успехи согдийских купцов в торговле шелком во второй половине VI века вызвали большую тревогу в сасанидском Иране. Персидские власти, учитывая, что шелководство в самом Иране широко развилось, решили запретить согдийцам торговлю с Византией через территорию Ирана. Когда при Хосрове Ануширване в конце 60-х годов VI века в Иране появился торговый караван из Согда во главе с Маниахом[22], согдийским купцом, сасанидский царь долго не давал никакого ответа на торговые предложения, а затем закупил товары и публично сжёг их, как бы демонстративно показывая, что Иран не нуждается в шёлке из рук согдийских купцов. Согдийские купцы, поддерживаемые западнотюркским каганатом, не хотели мириться с потерей иранского рынка и пути через Иран в Византию, вследствие чего сделали вторую попытку заключить торговый договор с сасанидским правительством. Однако вторая попытка кончилась ещё большей неудачей. Почти весь караван погиб, будучи отравлен. Это была крупная неудача не только для согдийских купцов, но и западнотюркского хана. Последний предложил согдийцам завязать с Византией непосредственные торговые сношения, найдя туда обходный, минуя Иран, путь.

С этой целью западнотюркский хан Истеми направил торговое посольство во главе с тем же согдийским купцом Маниахом к византийскому императору Юстиниану II. Посольство прошло в обход Каспийского моря с севера, вышло на Северный Кавказ, пересекло Кавказский хребет и прибыло в Константинополь. Здесь посольство заключило договор с Византией, который содержал статьи не только торгового, но и политического характера. Обе стороны обязывались помогать друг другу в борьбе с Ираном. Посольство это успело выполнить свою миссию в течение 568–569 годов.

В ответ на это тюркосогдийское посольство Юстиниан II направил из Византии к западнотюркскому хану Истеми посольство во главе с Земархом. Оно прошло тем же путём, что и караван Маниаха, побывало, повидимому, в городах согдийцев и вышло в Синьцзян (восточный Туркестан), где в районе к северу от Кучи прибыло в ставку Истеми, которого византийцы именовали Дизавулом. Рассказ об этом посольстве сохранился у византийского историка Менандра. В рассказе имеются весьма интересные детали о ставке западнотюркского хана.

Сношения тюркского каганата и согдийдев с Византией не имели значительных торговых и политических последствий. Дело в том, что в конце VI века с приходом в Китае к власти суйской династии (589–671 годы) положение западнотюркского каганата сильно пошатнулось. Отношения между тюрками и китайцами изменились в корне. Экономический подъём Китая содействовал усилению его военной мощи. В происшедшем военном столкновении тюрки были сильно ослаблены и временно подчинились Китаю. Колебания в отношениях между тюрками и Китаем не могли не отражаться на положении дел в Средней Азии и прежде всего в Согде. Усиление Китая приводило к ослаблению влияния тюрков в оазисах Средней Азии, и наоборот. Во второй половине VII зека тюрки вновь потерпели ряд поражений со стороны Китая, что и привело к продвижению китайского влияния на запад. В Согде, Бухаре и долине Кашка-Дарьи — в Кеше — появились даже китайские чиновники, которые по приказу китайского императора сделали попытку установить китайские административные порядки, однако китайское деление на «префектуры» фактически было только на бумаге: китайцы были далеко, тюрки сильно ослаблены, и согдийские владения имели все основания стать вполне самостоятельными. Давно перед народами Средней Азии не было таких благоприятных условий для экономического, политического и культурного роста, как конец VII века. Однако этому естественному подъёму не суждено было осуществиться, так как на оазисы среднеазиатского Междуречья надвигалась грозная опасность в лице завоевателей арабов.

Согдийцы в борьбе за независимость

Арабское нашествие началось в 30-х годах VII века. В начале VII века Аравийский полуостров переживал огромный кризис. Рабовладельческая система повсюду изжила себя, рабство переставало быть господствующим способом производства. Нарождались новые производственные отношения — феодальные. Однако арабы в массе были кочевниками-скотоводами, и лишь меньшинство жило в городах, занимаясь земледелием, ремёслами и торговлей. Кочевники в общественно-политической жизни играли огромную роль. В кочевой обстановке кризис рабовладельческой системы приобретал специфический характер. Феодальные отношения здесь нарождались чрезвычайно медленно, так как примитивные первобытные формы патриархальных отношений здесь очень задерживались и мешали нормальному росту феодализма. В начале VII века в Аравии происходил процесс сложения арабской народности из разрозненных племен северной и южной Аравии.

Государственной формой объединения последних и было арабское государство, основанное в 20-х годах VII века Мухаммедом. Идеологическим орудием этого последнего был ислам — новая религия, которую насаждал Мухаммед и его последователи. После смерти Мухаммеда (632) государство арабов получило наименование халифата. Господствующим классом в халифате были представители арабской военно-кочевой знати, которые еще оставались рабовладельцами, поскольку новые формы феодальной эксплуатации только нарождались и развивались к тому же медленно. Ясно, что при таких условиях большая часть кочевников (бедуинов) оставалась свободной.

На завоевания арабов толкало главным образом стремление к богатой добыче. Не случайно одна из сур Корана[23] — «сура о добыче» — узаконила грабёж покорённого населения, буде оно не принадлежало к мусульманам, а такими тогда были все страны за пределами собственно Аравин.

Военно-кочевая знать арабов широко пропагандировала среди бедуинов походы против неверных, обещая им в этом мире богатую добычу, а в загробном — райскую жизнь. Известно, что арабы завоевали в 30–50-х годах Сирию, Палестину, Египет, Иран. Победы арабов объясняются не столько их силой, сколько слабостью Византии и Ирана, тем кризисом, который они переживали в связи с обострённой классовой борьбой, происходившей на почве развития в этих странах феодальных форм эксплуатации. Иран, как известно, окончательно перешёл в руки арабов только после 651 года, когда взят был Мерв — главный город на востоке сасанидского иранского государства. Только после захвата Мерва и укрепления власти в Иране арабы получили возможность дальнейшего наступления на восток, на культурные оазисы Средней Азии. Арабы свои походы в области среднеазиатского Междуречья начали ещё в 70-х годах VIII века, в период, когда уже сложился Омеядский халифат с центром в Дамаске. Походы эти первоначально носили чисто грабительский характер. Таковы были походы Убейдуллаха-ибн-Зияда в 674 году и Саида-ибн-Османа в 676 году. Арабы своей штаб-квартирой имели Мерв; отсюда они выходили ранней весной в поход, переходили через Аму-Дарью, нападали на Пейкенд, Бухару и Самарканд, захватывали большую добычу и уходили к зиме обратно на южный берег Аму-Дарьи. Добыча в Средней Азии была всегда богатой — в неё входили скот, пленники, пленницы, обращаемые в рабов, ткани, оружие, золотые и серебряные сосуды, зерно, хлопок, шёлк-сырец и т. д. Согдийцы и другие народности оседлой Средней Азии первоначально не придавали особенно большого значения арабским набегам, считали их временным бедствием и поэтому не прилагали больших стараний к объединению своих сил для борьбы с ними. Правда, арабоязычный историк начала X века ат-Табари привадит указание, что среднеазиатские владетели иногда пытались найти общие для всех мероприятия против врагов на съездах, имевших место зимой вблизи Хорезма, однако действенной роли эти попытки не играли.

В начале VIII века, когда в самом Омейядском халифате в среде господствующего класса арабов закончились смуты, а также подавлены были народные движения и арабская кочевая знать в Сирии вновь укрепилась у власти, арабские военачальники по приказу Хаджаджа — наместника Ирака, которому подчинены были все области на Востоке, начали систематическое завоевание областей Средней Азии, лежащих на север от Аму-Дарьи, по-арабски — Мавераннахра, т. е. того, что лежит за рекой (Аму-Дарьей). Военные операции были поручены Кутейбе-ибн-Мус-лиму, одному из военачальников, вышедших из школы Хаджаджа.

Походы Кутейбы-ибн-Муслима начались в 704 году и закончились его смертью в 715 году. За эти 11–12 лет Кугейба захватил почти все главные города, лежавшие в долинах Аму-Дарьи, Катка-Дарьи, Зеравшана, Ангрена и Чирчика. Кутейба был жестоким полководцем и хитрым политиком. Он стремился раздуть разногласия между отдельными среднеазиатскими владетелями, привлечь обещаниями на свою сторону одних и использовать их против других владетелей. Однако победы Кутейбы-иба-Муслима, занятие им главных городов среднеазиатского Междуречья, выражение покорности со стороны отдельных среднеазиатских владетелей не обозначали еще фактического подчинения страны арабам. Свободолюбивое земледельческое население — жители Согда, Усрушаны, Бухарского оазиса, владений в долине Кашка-Дарьи (Кеш, Нахшеб) — не мирилось с арабской властью и использовало любой подходящий случай, чтобы выгнать непрошенных завоевателей.

Вместе с завоеваниями арабы всеми способами распространяли ислам. Последнему они придавали исключительное значение, так как тот, кто его принимал, тем самым признавал себя сторонником арабской власти и обязывался её активно поддерживать. Естественно, что в то время все, кто любил свою родную землю, родной дом, кому дороги были с детства родной язык, родные обычаи, праздники, старые песни и т. д. не могли мириться с завоевателями и крепко цеплялись за все свое родное, вплоть до старой привычной религии. Известно, что народные массы во все эпохи классового общества в годы потрясений и бедствий более, чем господствующие классы, являются патриотами своей страны. Такими и были в VII–VIII веках согдийские земледельцы. Было бы неверным утверждать, что все согдийские дехкане и купцы быстро перешли на сторону завоевателей под влиянием три или иной с их стороны подачки. И среди них находились люди, которые проявляли себя как любящие свою страну и непримиримые борцы за ее независимость. Однако таких людей в наиболее ответственные моменты было в господствующем классе меньшинство. В целом же в среде титулованных владетелей, крупных землевладельцев и купцов были большие колебания. Когда согдийская знать была уверена в своей победе, она оказывала сопротивление арабским войскам; напротив, когда считала, что проигрывает, то стремилась договориться с врагами и выговорить себе не только свои земли и имущество, но и некоторую долю власти, хотя бы в качестве покорных слуг арабов в своих владениях. Были и такие представители среднеазиатской землевладельческой знати, которые прямо переходили на службу к арабам, принимали ислам, становились под покровительство того или иного арабского племени и делались иногда послушным орудием в руках арабских военачальников.

После смерти халифа Сулеймана в 717 году в молодом арабском халифате наступили трудные дни: недовольство арабскими насилиями в покоренных странах было настолько велико, что народные восстания могли смести арабскую власть, в силу чего новый халиф Омар II (717–720) сделал было попытку облегчить положение в завоеванных странах, в том числе и в Средней Азия, однако его наместник ал-Джаррах-ибн-Абдаллах этого намерения не выполнил и продолжал насильственную политику Кутейбы-ибн-Муслима. Из миролюбивой попытки Омара II ничего не вышло, да и сам он скоро скончался.

Назначенный вскоре наместником Хорасана и Мавераннахра Сайд ал-Хараши целиком вернулся в политике насилия, считая, что только суровыми наказаниями можно будет держать согдийцев в покорности арабской власти. Согдийцы по всей долине Зеравшана были возмущены первыми мероприятиями нового арабского наместника. Однако соотношение сил тогда было неблагоприятно для согдийцев, в силу чего они не могли выступить открыто с оружием в руках. Вот почему, не желая подчиняться арабам и не имея сил к сопротивлению, жители Самарканда в 721 году решили покинуть родной город а уйти в Фергану, в Ходжент, царь которого обещал предоставить им временное убежище.

Самаркандским афшином и согдийским нхшидом тогда был Гурек (710–737). Это был человек, который всё время метался в своей политике. Чтобы сохранить власть в своих руках, он всячески подчеркивал свою верность арабам, однако, когда видел, что почва у арабских военачальников колеблется и народ может в своей борьбе за независимость победить, он (Гурек) с опаской переходил на сторону народа.

Гурек не сочувствовал намерению самаркандцев покинуть город и всячески их отговаривал от этого, однако последние не послушали своего афшина и покинули Самарканд. К жителям Самарканда присоединились и жители соседних согдийских владений, расположенных ниже Самарканда, в долине Зеравшана. Среди этих мелких владетелей был Карзандж, ставший во главе «самаркандского выхода», а также Сабас с людьми Иштихана, Джаландж с людьми Фая (канал Нарпай), дехкане Бузмаджана и др. Все эти отряды, численность которых трудно было определить, направились к Ходженту. Ходжентский царь, которого звали ат-Тар, обещал предоставить ущелье Исама в рустаке (волости) Асфары. На самом деле ходжентский царь оказался предателем и послал своего сына к арабскому наместнику ал-Хараши с предложением захватать самаркандцев и других согдийцев и Ходжента. Даже осторожный Карзандж не подозревал о подлом предательстве ходжентского царя. Ал-Хараши между тем действовал быстро и решительно. Он прошёл Усрушану, договорился с её владетельными фамилиями о покорности и вассалитете и начал энергичную осаду Ходжента, где укрылась большая часть согдийцев. Конечно, ат-Тар не оказал им никакой помощи. Только теперь они поняли, что были преданы. Борьба для них была безнадежна, и они решились запросить мира. Ал-Хараши предложил, казалось, приемлемые условия. Однако и это был обман. Вскоре после того как они сдали оружие, их подвергли почти полному избиению. Остались в живых только 400 согдийских купцов, незадолго перед этим вернувшихся с товарами из Китая.

Арабоязычный историк ат-Табари, приведший этот рассказ, указывает, что одновременно с выходом согдийцев в Ходжент имел место также уход в горы жителей Пянджикента во главе с владетелем Дивашгичем вверх по Зеравщану, Диваштич вместе с жителями Пянджикента вышел к селению Урмитан, а оттуда к замку Абгар, точнее Абаргар, развалины которого и по сей день находятся высоко в горах, в том месте, где горная речка Кум впадает в Зеравшан.

Трудно сказать, каковы были намерения у Диваштича и пянджикентцев. Намеревались ли они также пройти к Ходженту через Шахристанский перевал, каковая дорога была для них короче, чем через Самарканд, или они собирались выждать временно в горах? Фактом остаётся, что арабы их преследовали и заставили укрыться под защиту указанного выше замка Абаргар, известного ныне под названием «Замка на горе Муг».

Уход Диваштича и его людей имел для них такие же печальные последствия, как и для самаркандцев, Ал-Хараши отправил против Диваштича отряд во главе с Сулейманом-ибн-Абу-с-Сари, человеком местного, повидимому мервского, происхождения, принявшим ислам и целиком перешедшим на службу к арабам. При халифе Омаре II (717–720) он служил крупным чиновником в должности начальника почтовой службы. Верность его халифату и жестокость к согдийцам были достаточно испытаны, почему Сайд ал-Хараши к доверил ему дело ликвидации Диваштича и его отряда. Характерно, что в составе арабского войска, отправленного в горы против последнего, были также отряды хорезмшаха Шаукара-ибн-Хамука, одного из членов дома бухар-худатов, и, наконец, Гурама — царя Ахаруна и Шумана. Фактические операции против Диваштича вел арабский военачальник ал-Мусейяб.

Пянджикентды сделали вылазку из замка на горе Муг (Абаргара). Встреча с отрядом ал-Мусейяба произошла в 5 километрах от замка, в теснине у селения Кум, Здесь Диваштич и его отряд были разбиты, остатки пянджикентцев вернулись в замок, который и осадили арабы. Положение пянджикентцев оказалось очень трудным. Диваштич, увидев бесполезность борьбы, решил лично сдаться при условии, если его отправят в руки самого ал-Хараши. Последний принял Диваштича с почётом, обещал сохранить ему жизнь, а через некоторое время коварно убил его, распяв на наружной стене науса, и согласно зверскому обычаю голову отослал в Ирак, а левую руку Сулейману-ибн-Абу-с-Сари в Тохаристан, на юг Таджикистана.

После сдачи Диваштича в плен, пянджккентцам ничего не оставалось, как открыть ворота замка, прося лишь сохранить жизнь ста семьям. В замке Абаргар было много всякого добра, которое при уходе из Пянджнкента его жители захватили с собой. Узнав об этом, ал-Хараши отправил специально уполномоченных людей для приёма и раздела добычи. Характерна одна деталь рассказа ат-Табари. По его словам, была устроена распродажа захваченной добычи. Одну пятую часть добычи Сулейман-ибн-Абу-с-Сари, согласно обычаю, взял как долю халифа, а остальное разделил между воинами.

Развалины древнего Пянджикента

В 68 километрах от Самарканда, вверх по Зеравшану, у входа в горные ущелья Магиан-Дарьи и Кштута, лежит районный центр Пянджикент.

Расположенный на левом берегу Зеравшана, он, если окинуть его взглядом с высоты любого холма, которых много вокруг Пянджикента, радует глаз густой зеленью своих полей и садов.

В настоящее время он славится своими рисовыми полями, орехами, урюковыми рощами и виноградниками. Трудолюбивые таджикские колхозники возделывают здесь каждый клочок земли. Колхозы Пянджикента с каждым годом становятся богаче и культурнее. Колхозники строят школы, клубы, кино, колхозная молодежь кончает школу, учится в техникумах, а некоторые поступают в вузы.

Как и многие другие селения и города Таджикистана, Пянджикент — древнее поселение, возникшее, по всей вероятности, ещё до нашей эры. Археологическое обследование Пянджикента и его ближайших окрестностей, а также изучение древних письменных памятников показало, что долгая историческая жизнь его протекала в трех местах, отделенных друг от друга значительным расстоянием.

Древний Пянджикент, прекративший свое существование после разгрома, учиненного ему арабами еще в первой половике VIII века, находился в полутора километрах от современного Пянджикента, на юго-восток от него, по дороге в селение Кош-Тепе. От древнего Пянджикента в настоящее время осталось прекрасное городище. Оно является одним из самых важных объектов изучения Согдийско-таджикской археологической экспедиции, которая проводится силами Института истории материальной культуры Академии наук СССР, Института истории, языка и литературы Таджикского филиала Академии наук СССР и Государственного Эрмитажа.

Средневековый Пяндждкент, описанный вкратце арабоязычными географами X века, был расположен в 4 километрах выше от современного Пянджикента на том же левом берегу реки Зеравшан. Это городище также представляет собой большой интерес в археологическом отношении, хотя и не является таким цельным памятником, как городище древнего Пянджикента. Пока, при современном уровне наших знаний, трудно сказать, когда прекратилась в нем жизнь и, следовательно, когда перешла она на территорию современного города, точнее, районного центра, каким является современный Пянджикент.

У подножья северного склона городища протекает арык, берущий воду в Магиан-Дарье и носящий тюркское название «сТоксан-Кариз:», что значит «девяносто каризов».

Сухое русло сая, который знает только дождевые воды, и тянущаяся параллельно руслу современная дорога делят большое городище на две неравные части. Направо, т. е. на запад, находится холм, на котором расположены остатки древнего замка-крепости (кала, диз, кухендиз, арк-цитадель), налево, т. е. на восток, раскинут сам город, или, как говорят письменные источники на таджикском и персидском языках о подобных поселениях, шахристан.

Вблизи подножья северного склока цитадели, через дорогу от неё, бьёт замечательный источник Кайнар-су, далеко за пределами Пянджикента известный своей вкусной водой и красивым тенистым местом.

Шахристан лежит на естественной возвышенности. До настоящего времени сохранились остатки его стен и башен, сильно оплывших за долгие века, прошедшие с того времени, когда они служили защитой городу. В окружности шахристан древнего Пянджикента имеет 1750 метров. Площадь его равна 19 гектарам. В плане шахристан не представляет прямоугольника. Только северная его сторона даёт почти прямую линию. Приближается к прямой линии и восточная сторона; здесь прямолинейность нарушается поставленной стеной, которая в чисто фортификационных целях выведена кривой линией с острыми углами для помещения на них оборонительных фланкирующих башен. Что касается южной и западной стороны, то здесь линия стен повторяет изгиб естественной возвышенности, на которой был расположен небольшой древний город.

Здание III. Помещение № 13. Вид внутри. Часть рухнувшего священного очага

Шахристан древнего Пянджикента. Водопровод из обожжённых глиняных труб. Первая половина VIII века

Указанные развалины и представляют собою то, что осталось от древнего города Пянджикента, прекратившего жизнь ещё в половине VIII века. Письменные источники очень скупо рассказывают нам о древнем Пянджикенте и ни слова не говорят о том, когда же прекратилась в нем жизнь. На этот вопрос нам отвечают только материалы, добытые археологическим путем. Городище шахристана все покрыто буграми, особенностью которых является их необычайная однотипность. Бугры лежат близко один к другому. Опытный глаз археолога сразу определит, что все они искусственного происхождения, Согдийско-таджикская археологическая экспедиция, проработавшая на городище уже четыре летних раскоп очных сезона, имела возможности убедиться, что каждый из этих бугров представляет большое одноэтажное или двухэтажное здание, выложенное из сырцового кирпича. Значительно реже встречаются стены или нижние части стен, выложенные из пахсы[24], надрезанной под блоки. Зданий, выложенных только из пахсы, мы пока не встречали.

Однородность и однотипность бугров сама по себе уже ставит вопрос об одновременности гибели поселения, которое располагалось на городище. Характерно, что ни находки подземного керамического материала, ни заложенные нами шурфы с целью выяснения культурных слоев, ни раскопки бугров, когда открывались большие многокомнатные здания, ни другие виды раскопок на городище не дали нам археологического материала, который позволил бы сказать, что на городище древнего шахристана Пянджикента была жизнь после VIII века, т. е. в IX, X и более поздних веках.

Монеты на городище встречаются в подавляющем количестве согдийские, всех известных нам видов, включая и новые, прежде не известные типы, с квадратными отверстиями и без них, относящиеся преимущественно ко второй половине VII и началу VIII века. Имеются экземпляры и более ранние. Встречаются на городище и арабские монеты, но все они омейядские или раннеаббасидские, не старше 60-х годов VIII века. В шахристане до настоящего времени не встречено поливной посуды хотя бы в самых незначительных фрагментах, которые можно было бы отнести к IX–X векам, т, е. ко времени господства таджикских династий Тахиридов и Саманидов. Характерно, что ни в самом шахристане, ни за пределами его, в ближайших его окрестностях не находится мусульманского кладбища или по крайней мере мусульманских могил. Все находимое нами, напротив того, указывало и указывает, что полнокровная жизнь здесь была в VI, VII, VIII веках, причем в VIII веке только в первой его половине.

Характерной особенностью городища древнего Пянджикента нужно признать также, что подавляющее большинство его построек было монументальными зданиями, чего никак нельзя сказать про города феодальные. В настоящее время феодальный город Средней Азии с точки зрения всего внешнего историко-топографического облика выявлен достаточно четко и ясно. Феодальные города в Средней Азии в основном сложились уже к концу X века и закончили процесс своего оформления в XI веке. Как правило, в центре такого города находится базар, состоящий из совокупности ремесленных кварталов (махалла), в каждом из которых помещаются ремесленники одного какого-нибудь производства (медники, ножовщики, керамисты, деревообделочники, золотых и серебряных дел мастера, портные и т. д.), а также кварталы торговцев. В центре такого базара, который является не только местом производства, но и торговли, находится, как правило, крытый рынок (чорсу)[25].

Главные улицы на базаре покрыты крышами, которые летом предохраняют от палящих лучей солнца, а осенью и зимой от дождя и снега. В центральных местах феодального города помещались также мечети, медрессе, дворцы правителей, здания диванов и т. д. Большинство построек феодального города принадлежит к постройкам легкого типа, чаще всего к каркасным строениям. Монументальных зданий в феодальных городах немного, к ним относятся дворцы правителей, мечети, медрессе, здания диванов к т. д. Древний Пянджикент таким феодальным городом не был никогда, он до победы феодализма и не дожил. Его расцвет приходится главным образом на дофеодальный период истории Средней Азии, что, естественно, и отразилось на топографии города и характере его построек. На основании письменных источников (сочинения на арабском и таджикском языках, составленные преимущественно в IX–X веках) мы знаем, что в городах Средней Азии до арабского завоевания, т. е, до VII — начала VIII века, подавляющее число зданий было крупными строениями. Дома в дофеодальном городе (шахристане) принадлежали местным дехканам. Семьи были тогда патриархальными, т. е. включали не только отца, мать, детей, деда, но и дядей, племянников и т. д. В некоторых шахристанах, как, например, в домусульманской Бухаре, около таких крупных дехканских домов имелись небольшие усадьбы с садом, цветником, В шахристанах, кроме таких дехканских жилищ, находились культовые постройки, т. е. храмы огня, храмы в честь местных божеств, маиихейские храмы, несторианские церкви, буддийские и др. Храмы были крупными зданиями. В дофеодальных городах Средней Азии, кроме дехкан и членов их семей, а также служителей домусульмайских культов, жили ещё купцы, среди которых имелись и иноземцы. Свободных ремесленников в городах того времени было мало, и их мастерские-лавки стаяли на окраинах городов у городских стен или сейчас же за их пределами, на территории городского предместья, которое в арабо- и персоязычных источниках IX–X веков именуется термином «рабад».

Однако небольшое число свободных ремесленников не исчерпывает всего ремесленного производства в дофеодальном городе, так как в каждой дехканской семье имелись ремесленники-рабы, которые своими изделиями и удовлетворяли многие нужды своих господ-рабовладельцев.

Вернёмся, однако, к развалинам древнего Пянджикента. Итак, самой характерной чертой его шахристана является отмеченная выше монументальность его построек.

Согдийско-таджикская археологическая экспедиция за четыре года полевых раскопочных работ имела возможность убедиться в том, что каждый из раскопанных и раскапываемых ее сотрудниками бугров представляет собой крупное здание не меньше чем в десять комнатных помещений.

У шахристана древнего Пянджикента имеется ещё одна особенность, которую также необходимо отметить. Бугры — остатки зданий — стоят близко один к другому. Между ними небольшие полосы свободной земли, что исключает возможность видеть в зданиях строения усадебного типа. О садах и цветниках в шахристане древнего Пянджикента не может быть и речи. Повидимому, подобные усадьбы лежали за пределами городища древнего Пянджикента непосредственно на восток, где и сейчас видны бугры от зданий, лежащие друг от друга на расстоянии 200–300 метров.

Выше указывалось, что арык Токсан-Кариз проходит у подножья северного склона городища, значительно ниже его поверхности, и, следовательно, не мог в условиях техники VI–VIII веков орошать древний Пянджикент и его предместья. Однако город не мог жить без воды, которая питала бы его дома. Откуда же поступала вода? Ответ на этот вопрос дать нетрудно. В настоящее время узбекский кишлак Кош-Тепе, лежащий в 2 километрах на юго-восток от городища древнего Пянджикента, получает воду для своих полей и садов из горного сая[26].

Кош-Тепе не является единственным кишлаком, который питается за счет воды из горных саев; на юг от городища имеется еще несколько мелких поселений подобного рода. В древности, когда в районе города еще не было мощной оросительной сети в виде арыков, выведенных из крупных рек, вода из горных саев играла большую роль. В связи с саями и сами поселения прижимались к горам.

Древний Пянджикент получал воду, несомненно, из тех саев, которые питают в настоящее время упомянутые выше селения и Кош-Тепе в первую очередь. Как же поступала вода на территорию городища, в шахристан Пянджикента? Следов арыков внутри стен в шахристаке нет. Перед экспедицией уже с самого начала раскопок встал вопрос о возможности нахождения водопроводных труб на глубине 1,5–2 метров внутри городских стен. Специальных поисков мы не вели, почему к открыли их с некоторым опозданием, поводя, раскапывая одно из зданий только на четвертый год раскопочных работ.

Водопроводные трубы, или кубуры, известны в городах Средней Азии не только при феодализме, но и в древности, в рабовладельческую эпоху. Делались они из обожженной глины. Водопровод вскрыт нами почти в самом центре города во время раскопок здания I (домусульманский храм) на участке, примыкающем к углу северной ограды двора.

На вскрытом участке оказались две линии водопроводных труб из обожженной глины. Одна — главная — линия в направлении с востока на запад, другая — ее ответвление — в направлении с юго-востока на северо-запад. Линии оказались сложенными из отдельных труб, у которых один конец широкий, другой узкий. Узкий конец каждой предыдущей трубы вставлен в широкий — последующей. Диаметр труб главной линии в широком конце 24 сантиметра, а боковой 14 сантиметров. Уже само направление главной линии кубуров с востока на запад указывает, что вода из арыков, берущих начало в горных саях, поступала на территорию города Пянджикента с востока. Войдя в генеральную линию кубуров, она затем расходилась по боковым ответвлениям. Надо думать, что главных линий, по которым вода входила в древний Пянджикент, было несколько. Пока нами открыт небольшой пучок кубуров; конечно, это только начало; по мере расширения раскопочных работ откроются и новые участки водопроводной сети.

Были ли в древнем Пянджикенте хаузы — бассейны, где хранилась вода? Ответить на этот вопрос пока невозможно.

Существовал ли, однако, Токсан-Кариз, протекающий ныне у подножья северного склона городища, в период существования древнего Пянджикента? Нам приходилось уже указывать, что название Токсан-Кариз по первой часта — узбекское, повидимому, оно сменило древнее его согдийское наименование, что часто происходило в местностях, где вместе с появлением тюркрязычного земледельческого населения сменялись древние восточнонранские наименования на новые тюркские.

Мы уже говорили, что «Токсан-Кариз» значит «девяносто каризов». Слово «кариз» указывает, что мы здесь имеем дело с подземным каналом. Под каризами обыкновенно подразумевают каналы, вырытые под землей с таким расчётом, чтобы они выводили подпочвенные воды на поверхность земли. Однако имеется ещё один тип каризов, который встречается в горных или предгорных местностях.

Задача этих каризов — передать воду из реки, преодолевая какую-нибудь возвышенность, которую нельзя по каким-либо причинам обойти. В Пянджикентском районе подобные каризы в древности и средние века, как в районе предгорном, были обычным явлением. Токсан-Кариз и относится к этому горному или предгорному типу. Воду Токсан-Кариз берёт в Магиан-Дарье, впадающей в Зеравшан приблизительно в 10 километрах от Пянджикента, на восток от него.

Теперь Токсан-Кариз на всем своем протяжении обычный большой арык, текущий по поверхности земли, но еще недавно, в 20-х годах, подземная, т. е, каризная, его часть действовала. Кдризов, как и следует из самого названия «Токсан-Кариз», было 90. Собственно говоря, не каризов, а каризных колодцев, которые их соединяли. Несколько слов о последних. Колодцы являются неотъемлемой частью кариза. Их роль чисто подсобная: они вырыты для того, чтобы через них выбрасывать землю при проведении подземного канала или при его очистке. Итак, кариз — подземный канал — пересекает возвышенность протяжением приблизительно в 2 километра; на этом участке и расположены 90 колодцев. Экспедиции удалось обмерить 20 первых колодцев. Здесь нет надобности приводить таблицу проделанных измерений. Приведём только несколько обобщающих данных. Кариз начинается вблизи выхода канала из Магиан-Дарьи. Расстояние между колодцами от 22 до 46 метров при средней цифре 31–32 метра. Глубина колодцев достигает иногда 30 метров, хотя имеются колодцы и в 5 метров. Диаметр входного отверстия колодца от 1 до 1,8 метра.

Нечего и говорить, сколь трудоемка была работа по проведению таких каризов. В древности и раннем средневековье проведение каналов осуществлялось всегда при помощи рабского труда. Трудоёмкой была, конечно, и работа по очистке Токсан-Кариза. Куда же шла вода по Токсан-Каризу? Она тогда, как и сейчас, орошала земли, лежащие ниже города древнего Пянджикента и тянущиеся непосредственно на север и северо-запад от него. Здесь находились ближайшие дехи — селения, входившие в Пянджикентское владение.

Пянджикентский Шахристан

Вернёмся к шахристану. Город, как указывалось выше, имел стены и башни. На северной стороне сейчас нельзя усмотреть остатков этих стен. Здесь наиболее недоступная часть города, так как северный склон возвышенности, на которой расположен шахристан, весьма крутой и подниматься по нему под ударами осажденных в условиях военной техники VI–VIII веков было трудно.

Всё же было бы опрометчиво сейчас, до проверки раскопками, сказать, что здесь не было никаких укреплений и прежде всего, конечно, стен. В первые годы работ экспедиция ещё не ставила перед собой задачи раскопочным путём исследовать стены и башни древнего Пянджикента. Только в 1950 году был поставлен вопрос, пока ещё в малом масштабе, о характере укреплений города.

Древний Пянджикент принадлежит к тем городам, у которых цитадель (диз, кухендиз, арк) лежит вне стен шахристана. Пянджикентская цитадель, на что указывалось выше, находилась направо от дороги в Кош-Тепе, сейчас же на запад от шахристана, и была отделена от него лишь ложем сая.

В настоящее время развалины пянджикентской цитадели возвышаются в виде внушительного тепе (холма), у которого чётко выделяются оплывшие от времени остатки стен. Тепе это двухъярусное. Первый ярус покоится на естественном холме и образует большую площадку, на которой когда-то был выстроен огромный укрепленный дом — жилище правителя, его кремль.

Площадка эта окружена в настоящее время валом, который представляет собой оплывшие остатки стен. Пространство между стенами и постройками возвышающегося кремля было двором. Кремль образует как бы второй, или верхний, ярус. От кремля на поверхности ничего оформленного не осталось, до наших раскопок в 1947 году торчал только бугор в юго-восточном углу площадки второго яруса.

Последняя имеет по каждой стороне +46 метров. Крутые склоны холма, поднимающиеся под углом 30–35 градусов, представляли весьма удобное для обороны место. Цитадель была как бы укрепленной резиденцией пянджикентского владетеля. Местонахождение ее чрезвычайно выгодно в смысле обороны, С юга к цитадели подступают холмы, которые уже в древности были включены в систему пянджикентского укрепления.

Северный склон цитадели крутой и оборонять его легко. Единственно уязвимое место — это подступы с запада, где подъем хотя и имеется, однако настолько незначительный, что опереться на него было нельзя. Поэтому-то с западной стороны была дополнительно устроена оборонительная стена.

Древние фортификаторы, укреплявшие Пянджикент, прекрасно учли, что цитадель может стать мощной силой лишь тогда, когда будет включена как важный элемент, но все же только элемент более сложной обороны. Роль цитадели значительно возрастает, когда она образует одно оборонительное целое с шахристаном, его стенами и башнями. В этом отношении очень выразительны два факта. По восточному склону холма, на котором лежат развалины кухендиза-кремля, и сейчас еще видны следы стены, спускавшейся сверху к сухому руслу сая; характерно, что навстречу этой стене спускалась такая же стена по западному каменистому склону шахристана. Обе эти стены сходились внизу, на левом берегу упомянутого сая, где, повидимому, и были первые ворота города.

Аналогичную картину мы увидим ещё раз, если пройдём по параллельной саго современной дороге на Кош-Тепе, Там, где шахрнстан образует свой первый, юго-западный, угол, там в древности сверху также спускалась стена, следы которой видны и сейчас. Стоит только повернуться на запад, как мы увидим встречную стену, спускающуюся со стоящего у дороги холма, включенного в оборонительную линию городских укреплений.

Спускаясь навстречу друг другу, обе стены должны были сомкнуться также на берегу сая, где были, повидимому, вторые ворога в город, понимая под ним не только шахристан, но и цитадель. Теснейшим образом с укреплениями города связаны были и ворота шахристана. Главные ворота находились на юге; сохранившиеся остатки их говорят за то, что ворота были хорошо укреплены. Особое внимание было обращено на две фланкирующие башни. Наиболее мощной из них была западная башня, которая, повидимому, сохранилась лучше, чем какая-либо другая из башен шахристана.

Судя по тому, что основная улица в шахристане проходила с востока на запад (она хорошо просматривается, как проложенная между крупными зданиями), были ворота еще на востоке, вблизи северо-восточного угла шахристана, однако без раскопок трудно точно выявить место ворот.

Что же касается западных ворот, то они, судя по рельефу местности, открывали вход только пешим или конным людям. Въехать на арбе сюда было невозможно. К воротам этим вела не дорога, а тропа. Никаких следов от других ворот в шахристане древнего Пянджикента не имеется.

В 1950 году перед нами встал, как выше сказано, вопрос: из какого-материала выложены стены и башни пянджикентского шахристана? Проведённые раскопки показали на двух участках — в юго-восточном углу городища и в одном из отрезков его восточной стены, — что стена сложена из пахсы без надрезов под блоки, так же сложена и башня в юго-восточном углу шахристана. Стены города были предметом внимательных забот со стороны правителей древнего Пянджикента, На участке вблизи юго-восточного угла шахристана стены с наружной стороны имеют нечто вроде контр-форса, выложенного из сырцового кирпича меньшего размера, чем кирпич, из которого сложены здания города.

Весьма интересным фактом, вскрытым раскопками 1950 года, является обнаружение в юго-восточной части шахристана ступеней, которые вели на стену изнутри города, что облегчало обслуживание укреплений во время осады. Впрочем, ступени эти обнаружены пока только на указав ном участке, причем вблизи от здания, где жила, повидимому, охрана городских стен или по крайней мере начальник такой охраны. Не менее интересным является другой обнаруженный факт. По восточной стене шахристана, в месте упомянутых раскопок, раскрыто примыкающее почти вплотную к стене узкое помещение коридорного типа, сложенное из сырцовых кирпичей обычного для древнего Пянджикента образца — 50 X 25 X 12 сантиметров. Судя по всему, помещение это перекрыто было коробовым сводом из того же сырцового кирпича, что и его стены. Помещение это далеко ещё не докопано. В южном своем участке наружная: стена его образует угол с перпендикулярно поставленной к ней стеной. Повидимому, здесь начинается какое-то новое строение, Едва ли можно сомневаться, что строение это связано с охраной крепостной стены, да и вообще с обслуживанием городских укреплений. Тема о городских укреплениях в древнем Пянджикенте только поставлена, — знаем мы пока ещё очень мало, и все же одно сейчас ясно: охране города от внешнего врага придавалось большое значение.

Храмы древних согдийцев

Раскопки в шахристане древнего Пянджикента начаты были летом 1947 года и систематически продолжались каждый год в августе и сентябре. Всего, таким образом, проведено четыре раскопочных сезона, не считая кратковременной разведки 1946 года, когда Пянджикент был осмотрен и намечен как главный объект полевого изучения Согдийско-таджикской археологической экспедиции.

Внимание экспедиции привлек бугор, лежащий на западной стороне небольшой городской площади, почти в центре шахристана, правда, несколько ближе к его восточной стеке. Бугор этот условно отмечен на плане наших раскопок как здание I. По форме своей он напоминал подкову, стороны которой вогнуты несколько внутрь. Поверхность бугра отличалась обратившей на себя внимание особенностью: в центре она была несколько приплюснута. Это последнее обстоятельство вызвало у нас мысль, что здесь мы можем найти центральное помещение здания. Руководствуясь этим разумным предположением, мы и приступили к вскрытию первого бугра наверху, в центре вогнутой его поверхности. Раскопки начаты были А. М. Беленицким, который и проводил их систематически в течение четырёх лет. Очень быстро А. М. Беленицкий и его сотрудники имели возможность убедиться в правильности выбора начальной точки раскопа. Перед участниками работ стало раскрываться большое помещение, квадратное в плане. Чем глубже уходили в землю заступ и кетмень раскопщиков, тем больше было следов от бывшего в здании в древности пожара. Древесный уголь с раскопа уносили в огромном количестве. Когда раскрылась южная половина западной стены и полностью южная стена помещения, появились следы обгорелой красочной стенной росписи.

Головы согдиицев.

Фрагмент стенной росписи. Храм I. Древний Пянджнкент

Начало работ сулило интересные перспективы раскопок намеченного бугра. И действительно, постепенно перед нами раскрылось огромное квадратное помещение — зал площадью 64 квадратных метра. Зал оказался четырёхколонным. В центре лежали каменные базы от колонн. Базы оказались составными: в основе была квадратная каменная плита из известняка, сторона которой равнялась 82 сантиметрам при высоте 16 сантиметров. На плите положена круглая каменная подушка, имеющая в диаметре 60 сантиметров. Все четыре базы сохранились полностью, однако подушки двух из них от огня раскололись. Пока не были вскрыты все четыре базы, трудно было ответить на вопрос, из какого материала были колонны: из камня, известняка или дерева? Однако, когда открылась база в северо-восточной части четырёхколонного зала, стало ясно, что колонны были деревянные. На базе стояла охваченная обгорелой землей нижняя часть деревянной обуглившейся колонны в форме яблока. Следы обуглившейся деревянной колонны оказались и на северо-западной базе. Вблизи баз находилось также большое количество угля со следами резьбы по дереву. Ясно, что колонны из дерева имели резной орнамент. Угля в раскопках этого большого помещения оказалось так много, что становилось ясным, что в нем было огромное количество деревянных частей; ими могли быть, кроме колонн, прежде всего деревянные перекрытия. Большое помещение площадью 8×8 метров не могло иметь другого перекрытия, кроме деревянного, так как купол из сырцового кирпича, да еще очень большого размера, в VI I–VIII веках выкладывать в Согде не умели.

Большой интерес представляли и стены этого зала. Они все хорошо оштукатурены, но все подверглись действию пожара и имеют обгорелый вид. Уже в первый год раскопок, т. е. в 1947 году, было ясно по найденным в завалах кускам обгорелой росписи, по следам красок на стенах, что зал был покрыт стенной живописью. В центре западной стены открылся входной проем в замкнутую комнату, лежащую на запад от центрального зала. Комната эта площадью 6,5×3,5 метра была вытянута с юга на север. Направо и налево от входа по западной стене были расчищены большие ниши, не очень, правда, глубокие.

Общий план раскопок шахристана Пянджакента (1947–1950 гг.)

Восточной стены у четырёхколонного зала не имеется совсем. С востока зал переходил в широкий айван, длина которого равна почти 21 метру; перекрытия айвана покоились на шести деревянных колоннах. От них сохранились только прямоугольные клетки с перегнившим деревом — остатками покоящихся здесь деревянных баз. Дальнейшие раскопки бугра № 1 вскрыли помещения, находящиеся на юге от четырехколесного зала, который мы обозначили цифрой № 1, и замкнутого помещения, обозначенного № 3. Это были две, вытянутые с востока на запад, комнаты — № 2 и № 4 — площадью: № 2 = 6,75×2,55 метра и № 4 = 3,75×2,92 метра. Толщина стен вскрытых четырех помещений колеблется от 1,3 до 2 метров. Стены выложены из сырцового кирпича размером 48×24×12 сантиметров. Как мы увидим ниже, все раскопанные нами за четыре года здания сложены из сырцового кирпича этого размера. Помещения № 2 и № 4 дали уже в первый год раскопок весьма ценные предметы. Обнаружились они при вскрытии полов, главным образом в помещении № 2 и затем № 4. Мы говорим «полов», так как в помещении № 2 их оказалось три: верхний пол в виде плотного земляного настила; следующий пол выстлан из сырцового кирпича того же размера, что и стены здания I; под этим вторым полом оказался третий, также из сырцового кирпича. Главные находки сделаны на земляном верхнем полу. Среди находок следует прежде всего отметить огромное количество бус из самого разнообразного материала: кораллов, янтаря, сердолика, горного хрусталя, лазурита, нефрита, бирюзы, речного жемчуга, альмандина, агата, оникса, змеевика и специальной пасты. Характерной чертой всех этих бус является их необычная величина. Позволим себе привести несколько цифр. Бусы из горного хрусталя имеют в длину по оси 1,5, 2 и 3 сантиметра. Величина большинства бус почти исключает предположение, что они служили украшением пянджикентских женщин. Возникла мысль, не являлись ли они предметами украшений, употребляемых в языческих храмах? Обилие бус, определенно указывало, что если не Пянджикент, то во всяком случае Согд, находился в VII–VIII веках в непосредственных торговых сношениях с отдельными странами, что, впрочем, известно и из письменных источников.

Вернёмся, однако, к дальнейшему описанию раскопочных работ в здании I.

Шаг за шагом оно стало раскрываться, как здание с многочисленными помещениями, с определенным, строго выраженным планом, характерным для построек культового назначения. Раскопки 1948, 1949 и 1950 годов, когда и было в основных чертах закончено раскрытие здания I, дали следующий его план. Комнаты № 2 и № 4 оказались в основе единым длинным помещением коридорного типа, перестроенным впоследствии в две вышеотмеченные комнаты, что хорошо видно по поперечным стенкам. Первоначально южный коридор был частью большого обходного коридора, с трёх сторон — южной, западной и северной — охватывающего центральный зал (№ 1) и западную замкнутую комнату (№ 3). Западный и северный коридоры (№ 7 и № 2а) перестроены не, были и были раскрыты в своем цельном и нетронутом виде. Выше указывалось, что у центрального четырёхколонного зала (№ 1) восточной стены не было и он непосредственно переходил в айван (см. план.), а дальше во двор, откуда и открывался вид на восходящее солнце. Двор у здания I оказался большим, охваченным только с южной стороны стеной, а с северной и восточной — рядом небольших, вытянутых как бы линией ограды помещений. Наиболее интересным оказалось первое из помещений по северной ограде двора, расположенное ближе других к центральной части здания. Это помещение, обозначенное на плане № 10 и № 10а, представляет собой как бы повторение в миниатюре центрального зала и примыкающей к нему замкнутой с запада комнаты (см. план.). Разница только в том, что ось помещения № 10 смотрит по линии ЮС, а не по линии ВЗ, как у центрального зала. Из других помещений по северной ограде следует выделить ещё комнату № 11. Её отличительной особенностью является то обстоятельство, что вход в неё не со стороны двора, как в помещение № 10, а снаружи здания, с севера (см. план). По западной и восточной стенам комнаты № 11 расположены суфы, выложенные из глины-пахсы. По южной стене возвышается в центре высокая, но короткая суфа в виде какого-то постамента. В восточной ограде двора в центре находятся широкие ворота, от которых сохранилась лишь площадка, вымощенная камнем-булыжником, да прогнившие деревянные остатки порога. Войти в ворота можно, лишь пройдя помещение типа айвана № 15, обращенное открытой стороной на восток. Направо от ворот, т. е. в северной части восточной ограды, имеется помещение № 14, вход в которое был также не со двора, а снаружи, с востока, В южной ограде не было совсем помещений. Там находится лишь стена, выложенная из того же сырцового кирпича, что и все помещения в здании I.

На юг от центрального зала и комнат № 2 и № 4 имеются пристройки, сделанные ещё в древности (VII–VIII века). Это помещения № 5, № 6 и № 8–9. Помещение № 5 имело вход с юга; оно вытянуто с востока на запад, в северной стене имеет две сводчатые ниши в форме полукруглой арки.

Помещение № 6 квадратное и сохранило гнёзда от баз четырёх колонн, повидимому, деревянных.

Здание I дало много весьма ценных находок. О бусах, которых найдено было свыше 300, мы уже говорили. Характерной особенностью раскопок этого здания является обилие монет, которые позволяют точно датировать здание I. Можно сказать, что монеты найдены в подавляющем количестве помещений, причём в некоторых из них найдено по нескольку монет. Основная масса монет согдийские, относящиеся к VII и первой половине VIII века. Однако имеется небольшое количество монет раннеарабских — омейядских и несколько аббасидских не позже 60-х годов VIII века. Большая часть согдийских монет относится ко времени ихшида Вахшумани (конец VII века), ихшида Гурека (710–737) и ихшида Тургака (после 737 года) — сына Гурека. Все согдийские монеты медные. Как правило, они имеют в центре квадратные отверстия по китайскому образцу. Научная ценность найденных согдийских монет не только в том, что они точно датируют вскрытые раскопками помещения, но и дают нам титулатуру согдийских правителей, а также материал для выявления культурных связей с Китаем и другими областями и странами, о чем ещё будет сказано ниже.

Что касается арабских монет, то они встречаются редко, и, как сказано, не позже 60-х годов VIII века. Более поздних арабских монет на городище древнего Пянджикеита нет, что определённо указывает на прекращение жизни в нём. Найденные в здании I несколько арабских монет говорят лишь о том, что это монеты того поколения арабов, которые и разрушили небольшой, но цветущий и культурный согдийский город. Среди находок в здании I следует отметить изделия из кости в виде рукояток от большие ножей. Одна из рукояток почти цилиндрической формы, другая более овальная; обе украшены резным геометрическим орнаментом.

Найдены две бронзовые ручки с изображением скульптурно исполненных головок, одна — коней, другая львов[27]. Ручка представляет стержень на ножках, концы которого оформлены в головки. Весьма интересны фрагменты небольшого сосуда из какого-то, ещё не определённого, драгоценного дерева. Фрагменты имеют резной орнамент и украшены двумя золотыми гвоздиками. В составе находок имеются и три небольших золотых украшения в форме подвесок тонкой художественной работы. Некоторые гнёзда у подвесок утеряли свои полудрагоценные или драгоценные камни. Особое внимание обращает на себя цилиндрической формы резная печать из зеленоватого камня, которая при развороте даёт изображение лежащего льва с повернутой назад головой.

В историко-культурном отношении представляет также большой интерес найденный в помещении № 2 большой железный ключ в виде стержня, отогнутого под прямым углом, с тремя высокими зубцами. Ключ этот хорошо знаком востоковедам, археологам и историкам культуры по изображениям на кушанских монетах, бианейманских оссуариях и т. д., следовательно, бытовал в Средней Алин и Иране в первые восемь веков нашей эры, во всяком случае вплоть до ислама. Повиднмому, он имел, кроме практического, ещё и какое-то культовое значение.

Наибольшее значение имеет находка в здании I, в помещении № 2а (?), скульптуры из гянча (гипса), изображающей голову юноши без усов и бороды в 2/3 натуральной величины. Лицо явно не портретное, а идеализированное, носит следы окраски чёрными и красными линиями в очертании глаз, носа, рта и т. д. Скульптура в виде заполненной маски, причём сзади в плоскости среза имеются следы прикрепления. Нельзя сомневаться, что голода юноши представляет часть статуи в одной из ниш здания I, повидимому, в центральном четырёхколонном зале. Можно даже с уверенностью сказать, что статуя была сидячей, так как в нише по западной стене здания II (ближе к северо-западному углу) сохранились следы сидящей фигуры. Кого изображает голова юноши? На этот вопрос пока ещё невозможно ответить.

Живопись согдийских храмов

Предположение работников экспедиции о том, что стены многих помещений здания I были покрыты росписями, высказанное ещё в первый год раскопок, целиком оправдалось. Каждый последующий год работ приносил в этом отношении что-нибудь чрезвычайно интересное. В помещении № 5 по северной стене, в которой находятся две ниши, в некоторых местах видны следы красочных росписей. Ценный фрагмент росписи сохранился лишь в западном отрезке стены. Здесь была изображена сцена какого-то ритуального шествия. Видны головы и плечи трёх мужских фигур, лица которых повёрнуты вправо. Первая голова сохранилась хорошо, вторая фрагментирована, уничтожена большая часть носа, зато видны полностью шея и часть плеч, кисть приподнятой кверху правой руки с тонко очерченными пальцами (жест почтения). Третья голова сохранилась полностью, хорошо видны шея и плечи, а также очертания верхнего платья. Лица у всех трёх фигур молодые, с чуть проступающими усами; характерен длинный разрез глаз, прямые носы и чётко прорисованные брови. Густые длинные чёрные волосы гладко причёсанны. Слева, чуть выше третьей фигуры, видел какой-то предмет, напоминающий факел (?). Ещё правее сохранилось изображение мужской головы в лучистом нимбе. Верхняя часть лица от линии глаз уничтожена. По-видимому, здесь мы имеем какое-то местное мужское божество. Весьма вероятнее что три мужские фигуры движутся со знаками поклонения к этому божеству. К сожалению, сильная фрагментированность росписи не позволяет высказать никаких более конкретных предположений о содержании изображенных когда-то здесь сцен. Не вызывает сомнений только их культовый характер.

У живописи этой имеется более важное значение, чем быть материалом для истории местных культов Согда в определённое время. Художники Пянджикента, а их было, как увидим ниже, много, брали типы лиц из окружающей их среды. Таким образом, в головах и лицах этих мы с полным правом можем видеть согдийцев VII–VIII веков, что само по себе является чрезвычайно важным и ценным для истории культуры таджикского и отчасти узбекского народов.

Несколько слов о красках, которыми написаны эти фрагменты. Контуры носа, глаз, губ, ушей, шеи, киста рук, пальцев и т. д. сделаны кирпично-красным цветом. Волосы, усы, частично брови и веки — чёрным цветом. Контуры платья выполнены красными и частично чёрными линиями. Такое же приблизительно соотношение красок имеется и в изображении головы мужского божества с нимбом.

Следы живописи имеются и на штукатурке в двух нишах по той же северной стене в помещении № 5. Как указывалось выше, в центральном четырёхколонном зале здания I не сохранилось таких кусков стенной росписи, чтобы можно было судить о её характере. Зато в помещениях № 10 и 10а по северной ограде сохранились настолько большие куски этой живописи, что можно хорошо представить технику, краски, рисунок, сюжет и стиль древнетаджикской живописи. В помещении № 10 на северной стене, налево от входа, можно увидеть следующее. На кирпично-красном фоне две мужские фигуры, поджав под себя ноги, сидят по одной линии на желтом ковре, украшенном четырёхлепестковыми тёмными цветами. На обеих фигурах одинакового покроя кафтаны, узкие талии перетянуты золотыми поясами, с которых на ремнях приспущены длинные мечи с рукоятками в золотой оправе. У сидящей фигуры слева кафтан чёрного цвета, такого же цвета и ножны меча, у фигуры справа, которая сохранилась хуже, кафтан розовато-красного цвета. Лица у сидящих фигур уничтожены, сохранились только чёрные вьющиеся кудри да белые головные уборы, увитые ветками и цветами, повиднмому, миндаля. У левой фигуры правая рука чуть ниже плеча уничтожена, левая опущена вниз и до кисти уцелела. Рука поддерживает лежащую на плече такую же ветку с листьями. У правой фигуры руки сохранились хуже, однако видно, что в левой руке она держит золотую чашу. Справа на уровне пояса у этой фигуры виднеется блюдо с фруктами. Сверху, чуть выше голов, сохранились изображения фантастических зверей с мордой льва, крыльями птиц и хвостом змеи. Привлекают к себе внимание какие-то знаки, процарапанные острым предметом. При внимательном рассмотрении они оказываются арабским словом «ла», что значит «нет». Не подлежит сомнению, что фанатики арабы-мусульмане, которые уничтожили изображения лиц согдийцев, не могли преодолеть в себе ненависти к кафирам, поклонникам огня, и написали несколько раз «нет» в смысле непризнания и резкого отрицания всей чуждой им согдийской культуры.

Кто же эти две сидящие фигуры? Едва ли можно усомниться, что это представители согдийской дехканской знати. Об этом говорят их одеяние, золотые пояса и мечи. Китайские и арабские источники VII–IX веков как главный внешний признак дехкан отмечают золотые пояса.

Что же означает поза, золотая чаша в руке, цветы миндаля на голодных уборах у этих сидящих фигур?

Ответить на этот вопрос мы попытаемся ниже, после описания других участков стенных росписей в помещении № 10.

Перенесём теперь внимание на восточную стену помещения № 10. Здесь роспись сохранилась лучше, чем на вышеописанной северной стене. На ковре с тёмной каймой, покрытом пяти лепестковыми цветами, расположены три сидящие мужские фигуры, также представители согдийской дехканской знати. Все они сидят, поджав под себя ноги. Каждый из них одет в парадный шёлковый кафтан, по рисунку и краскам отличающийся от кафтана соседа. У всех тонкие талии. Наиболее яркий кафтан у первой фигуры слева. На белесовато-красном фоне плотного шёлка нарисованы часто посаженные крупные цветы, точнее, пучки цветов, красных и жёлтых. Тонкая талия перехвачена золотым поясом. К поясу подвешен большой нож типа кортика, в золотой оправе. Ниже талии на ремнях спускается длинный меч, похожий на шпагу, в чёрных ножнах и с позолоченной рукоятью. Правая рука полностью не сохранилась. Повидимому, она лежала чуть выше пояса и держала ветку с цветами миндаля, положенную на плечо. В левой приподнятой руке дехкан держит золотую чашу. Чаша, по всей вероятности, с ароматами для курения, которые и должны быть брошены в жертвенник с пламенем. Лицо у первого дехкана не сохранилось, надо думать, что оно сознательно уничтожено воинствующими мусульманами — тогда арабами. Хорошо видна задняя часть головы с ниспадающими кудрями черных волос, над которыми возвышается головной убор, увитый цветами на высоких стеблях.

Цветы такие же, как и на рассмотренных выше двух сидящих мужских фигурах на северной стене того же помещения № 10. На высоте талии и золотого пояса направо от первой фигуры стоит небольшой столик с фруктами, повидимому, гранатами. Направо на той же стене изображена вторая такая же фигура. К сожалению, голова её уничтожена, виден только пучок чёрных кудрей. Кафтан у этого дехкана по краскам строже, он также из узорчатого шёлка пурпурного цвета, по тону напоминающего один из кусочков ткани, найденной в замке на горе Myг. Ткань на кафтане украшена шестилепестковыми цветами, оконтуренными тёмными, почти чёрными линиями. Узкая талия также перехвачена золотым поясом, на котором висит большой нож типа кортика, в золотых ножнах и также на ремнях приспущен длинный меч. В правой руке второй дехкан держит золотую чашу, а в левой руке две ветки с цветами миндаля, положенные на левое плечо. Ещё правее видна третья мужская фигура; все у нее такое же, как у двух остальных: тот же покрой кафтана, сделанного также из плотного шёлка, но с другими, весьма характерными для VI–VIII веков узорами в виде кругов с перлами и ромбиками.

Две сидящие фигуры — представители согдийской знати.

Стенная роспись. Храм I. Древний Пянджикент

Перейдём, наконец, к северной стене помещения № 10, к участку, находящемуся направо от входа. Здесь изображена сцена, которая поможет нам разгадать, если не полностью, то все же в существенном содержание описанных изображений. На стене слева изображён высокий металлический жертвенник в форме лампы с абажуром, увенчанной чашей на ножке. На чаше лежат ароматические смолы, охваченные пламенем, языки которого тянутся вверх. Справа на коленях стоит на коврике мужская фигура, повидимому, жреца в кафтане, с ножом типа кортика на поясе. В левой руке он держит золотую чашу, правая рука у него приподнята и он что-то бросает в чашу с пламенем. Сзади него изображены пять мужских фигур. Фигуры расположены в два ряда. В верхнем ряду первая фигура изображена на коленях, вторая стоя и в несколько склонённом положении с золотой чашей в левой руке. В нижнем ряду нарисованы три фигуры; все они стоят на коленях, лицами к жертвеннику; третья из них держит в правой руке кувшин. К сожалению, не все линии в рисунке хорошо просматриваются. В целом сцена представляет обряд жертвоприношения.

Вернёмся, однако, к вопросу, что же представляют сидящие дехкане в парадных кафтанах с золотыми чашами в руках и цветами? Едва ли можно переоценить историко-культурное значение этого памятника стенной живописи VII–VIII веков. Во-первых, мы наконец-то увидели, как выглядели мелкие владетели Согда — дехкане, о которых так много говорятся в письменных источниках — согдийских, китайских, арабских и таджикских!

Во-вторых, вместе с жрецом они образуют один и тот же культовый сюжет, повидимому, связанный с праздником весны, праздником возрождения сил природы. У всех участников этого праздника, начиная с жреца, в золотых чашах ароматные курения, которые и должны быть брошены в пылающее пламя жертвенника.

К сожалению, фрагментарность дошедших до нас стенных росписей, а также малое количество сохранившихся в источниках сведений о до-мусульманских культах Средней Азии, и в частности в Согде, лишают нас пока возможности категорически утверждать высказываемые нами соображения, тем более излагать их подробно.

Перейдём теперь к помещению № 10а, которое, как указывалось выше, представляет замкнутое с трех сторон помещение, образующее одно целое с комнатой № 10. Здесь сохранились фрагменты стенной росписи с изображением культовых, ритуальных танцев. Лучше других сохранилась фигура молодого танцовщика с музыкальным инструментом. Он одет только в короткие штаны типа изар (эзор). Танцовщик изображён в момент быстрого, но пластичного движения: корпус у него делает поворот вправо, а рука с инструментом влево. Как и у остальных фигур в помещениях № 10 и № 10а, у танцовщика не сохранилось головы.

Стенные росписи были и в других помещениях здания I. Больше всего их, конечно, было в центральном четырёхколонном зале. И сейчас ещё хорошо видны целые полосы орнаментальной росписи в сводчатых нишах по западной стене этого зала. Имеются следы росписи, местами дающие возможность даже восстановить орнамент, в нишах в помещении № 5. Однако наиболее ценным участком в этом отношении является юго-западный угол помещения № 14, по восточной ограде двора. Здесь находится в завале большое количество кусков росписи, хорошо сохранивших своп краски. Краски эти достаточно закреплены и засыпаны до 1951 года, когда предполагается их все вскрыть, закрепить и взять для лабораторной обработки.

Вернёмся к зданию I. Здание это дошло до нас не в нетронутом виде: на нём имеются следы перестроек и ремонтов. Выше уже отмечалось, что помещения № 2 и № 4 первоначально были одним длинным коридором, который переходил в западный, а затем северный коридоры, охватывая с трех сторон центральный зал (№ 1) я помещение № 3. Характерно, что простенок, отделяющий помещение № 2 от помещения № 4, по толщине равен 0,55 сантиметра, причем кирпич другого размера, чем тот, из которого сложены основные стены. Из другого кирпича сложена и стена, отделяющая помещение № 4 от западного коридора. Самый факт кладки из другого, к тому же меньшего по размерам, кирпича указывает на перестройку, исказившую первоначальный план здания.

Вторым интересным моментом, касающимся ремонта, является пристройка к стенам центрального зала, а также айвана дополнительных кусков. Так, фундаментальные стены — южная и северная — центрального зала своими концами выходят на восток. Стоит внимательно присмотреться к ним, чтобы убедиться, что здесь имеется наращенная дополнительная стена, выложенная из пахсы, в то время как основная стена из сырцового кирпича. Весьма ценным является, что наращенная стена закрыла прежнюю роспись, которая благодаря этому и смогла избежать разрушительных последствий пожара. Старые росписи по всей вероятности отпечатались на плоскости наращенной стены — так, по крайней мере, можно заключить по некоторым кусочкам. Перед экспедицией в ближайшее время встанет практическая задача расчистить эту живопись. Как видно по плану, основная стена айвака, глядящая на восток, в сторону двора, также имеет наращенные стены, под которыми на поверхности старых стен можно ожидать живописи.

Что же представляет здание I в целом? Уже изложенного вкратце и в общих чертах материала достаточно, чтобы заключить, что экспедиция раскопала не светскую постройку, а здание культового назначения. Что же заставляет нас сделать такое заключение? Доказательства могут быть сведены к следующему. Все известные нам древние храмы Ирана и других областей Передней Азии; а также Хорезма, храмы, так или иначе связанные с культом огня, зороастрийские храмы персов и другие имеют в центре, кроме большого помещения, ещё и замкнутое с трех сторон, не доступное никому, кроме жрецов, «святая святых», а также с трех сторон охватывающий эти помещения обходный коридор. Таким образом, уже наличие в плане здания I именно этих признаков заставляет нас отнести здание к постройкам храмового характера. В советской научной литературе мы найдём ещё один довод в пользу мнения о культовом назначении здания I. По мнению некоторых исследователей, изображения на фасадных стенках среднеазиатских оссуариев (гробики из обожжённой глины с костями умерших) представляют шестиколонный айван (портик), через который в центре имеется проход в центральное помещение храма. Как мы видели выше, такой шестиколондый айван имеет и здание I.

Весьма важное значение в качестве аргумента в пользу храмового истолкования настоящего здания имеет описанная выше стенная живопись. Вспомним прежде всего жертвенник для огня, жреца я дехкан, участвующих в жертвоприношении, а также цветы в их головных уборах и ветви с листьями и цветами в их руках на стенных росписях в помещении № 10, наконец, божество с нимбом в помещении № 5, и мы тогда поймем, что сцены эти более уместны в храме, чем в светской постройке. При описании находок в здании I мы уже обращали внимание на то, что изделия из полудрагоценных камней не могли относиться к украшениям частных лиц, и в первую очередь женщин, как ввиду величины бус, так и их количества. Такое обилие украшений могло принадлежать лишь храмам.

Какой же это был храм? Ответ на этот вопрос мы постараемся дать при описании раскопок здания II.

Ожила легенда о Сиявуше

Раскопки здания I проводил в течение четырёх лет, с 1947 по 1950 год, A. М. Беленицкий. В настоящее время можно считать их почти законченными, остались только доделки: зачистка некоторых помещений, снятие фрагментов живописи со стен и в завалах.

В 1948 году под руководством А. И. Тереножкина экспедиция начала производить раскопки на бугре, лежавшем сейчас же на север от бугра № 1. Этот бугор по форме напоминает тот, который копал А. М. Беленицкий. Опираясь на опыт последнего, А. И. Тереножкин начал раскоп на верхней, чуть приплюснутой площадке в центре бугра. В своём расчёте он не ошибся. Через неделю было ясно, что перед участниками работ открывается такое же центральное четырёхколонное помещение, которое имелось в здании I. Шаг за шагом в результате двухлетних раскопок экспедиция получила здание, в своей центральной части целиком повторяющее план предшествующей постройки.

Итак, первым был раскрыт центральный четырёхколонный зал, по площади своей несколько больший, чем зал в здании I, равный 10×8 метров, т. е. 80 квадратным метрам. Выложен он из того же сырцового кирпича, что и первое здание. Стены также толщиной от 1,3 до 2 метров, Базы от колонн у него оказались по форме другие; две из них были каменные, а две деревянные. У одной из колонных баз — юго-западной — не сохранилось четырехугольной толстой плиты (в гнезде лежала только неполная каменная подушка), у другой — северо-западной — нижняя часть оказалась двухступенчатой, а верхняя, т. e. каменная подушка, уцелела лишь частично.

Юго-восточная и северо-восточная базы были деревянные, но они настолько сгнили, что судить о их форме в настоящее время невозможно. Естественна, что базы, деревянные или каменные, были поставлены во время какого-то ремонта, так как нельзя предположить нелепость, чтобы строитель две базы сделал каменные, а две — деревянные. Колонны и здесь были резные из дерева.

Признаков пожара в здании II обнаружено не было. В западной стене, в центре, так же как в четырёхколонном помещении здания I, был дверной проём в замкнутое с трёх сторон помещение размером 7×3,7 метра. По западной стене центрального помещения здания II также имеются две сводчатые ниши, расположенные направо и налево от входного проёма в замкнутое помещение, которое можно назвать «святая святых» здания П. У четырёхколесного зала восточной стены не имеется, и большое помещение это непосредственно переходит в обширный айван, длина которого по фасаду равна 21 метру. Айван и центральный зал смотрят прямо на восток, на восходящее солнце. Вокруг центрального зала и помещения «святая святых», точнее, с трёх сторон — южной, западной к северной, — тянется обходный коридор, у которого, однако, не сохранилось наружных стен. Одним словом, здание II в основной своей части целиком повторяет план здания I.

Уже в 1948 году обнаружилось, что все стены дивана и нейтрального помещения, или зала, были покрыты красочными росписями; следы росписи буквально повсюду, имеются они и в нишах по западной стене центрального зала. К счастью для историй культуры таджикского парода, следы росписей оказались настолько велики, что можно разглядеть целые сцены, дающие представление не только о рисунке, технике, стиле росписей, но и их сюжете. Ниже мы ещё остановимся на архитектуре самого здания, а пока попробуем описать дошедшие до нас фрагменты. Конечно, они, несмотря на их большие размеры, настолько отрывочны, что разгадать их содержание подчас является делом очень трудным. На южной стене айвана изображены четыре всадника, едущие на конях вправо. Фон изображений кирпично-красный. Правые руки у всадников с приподнятым указательным пальцем вытянуты вперёд, что является выражением почтения к месту, куда они подъезжают. Подобный жест почтения нам известен по одновременным стенным росписям в буддийских монастырях, расположенных в долинах Тарима и Ак-Су в Синьцзяне. У трёх из всадников на головах видны золотые короны, украшение жемчугом; двое из всадников одеты в чёрные кафтаны, двое — в красные. У первого из всадников голова и шея коня чёрной масти, у остальных красной. Лицо крайнего правого всадника повернуто назад, к следующей за ним группе людей. По всему видно, что перед зрителем — сцена торжественного приезда согдийских владетелей на какой-то праздник. Правая часть изображения на южной стене алвана сохранилась очень плохо, вследствие чего можно лишь утверждать, что на ней в красках были нарисованы такие же конные всадники в коронах, как только что описанные. К сожалению, невозможно ввиду крайне плохой сохранности расшифровать сцену, которая была изображена на восточной стене айвана. Тем не менее и она представляет для истории живописи большой интерес, так как здесь имеются отдельные куски, ценные как по краскам, так и по рисунку.

Наибольший интерес в здании II представляет живопись по южной стене центрального четырёхколонного зала. Почти в середине этой стены можно увидеть композицию, которую мы назвали «сценой оплакивания». Композиция является центром, около которого объединяются все остальные сцены, изображенные на стенных росписях здания II. Наше внимание прежде всего привлекает несколько необычное архитектурное сооружение типа павильона из дерева и тканей. На горизонтальном круге покоится ребристый красного цвета купол, в свою очередь круг лежит на полукруглых арках, три из которых обращены в сторону смотрящего.

Сквозь просвет арок видно тело умершего отрока с длинными волосами, в головном уборе и с вытянутыми руками. Под телом умершего стоят плакальщицы — в каждой арке по плакальщице; в знак глубокой скорби они рвут на себе волосы. Две из них рвут волосы левой рукой, стоящая у головы отрока — правой. Ниже, у самого павильона, расположена группа людей, одиннадцать фигур. Шесть из них согдийцы, женщины и мужчины, пять — тюрки. Две верхние фигуры из этой группы поддерживают за витые палки самый павильон; по середине между ними одна из фигур несёт в руках кувшин, наполненный, повидимому, благовониями (?). Ниже семь фигур, из которых пять тюрков в шапках-малахаях и два согдийца, выражают свою скорбь: кто тем, что рвёт волосы, а кто ножом: надрезывает уши, точнее, мочки ушей. Поражает высокое мастерство художника в изображении скорби, которая охватила всю группу людей, собравшуюся у тела умершего отрока. Кроме того, художник замечательно отметил и различие в типе лиц — согдийских и тюркских. «Сцена оплакивания» исполнена красками — тёмнокрасной, коричневой, чёрной, белой и др.

Налево от центральной композиции изображены местные богини, принимающие участие в сцене оплакивания умершего отрока. Богини — с распущенными волосами, две из них в лучистых нимбах, голова одной не имеет следов от нимба совсем.

Лицо у богини, стоящей направо, сохранилось лишь наполовину, бросается в глаза одна её особенность — у неё из правого плеча выступают две руки, одна опущена вниз и согнута в локте, другая также согнута в локте, но поднята вверх. У двух других богинь лица сохранились, лучше. Богиня без нимба изображена также стоя, правая рука у нее на груди, левая приподнята. Однако кисть руки не сохранилась. Повидимому, этой рукой богиня рвала в знак скорби на себе волосы. Третья богиня изображена в склонённом положении; в правой руке она держит какой-то предмет, напоминающий опахало. В целом композиция имеет прямое отношение к «сцене оплакивания». Ясно, что богини принимают участие в выражении скорби, которой охвачена группа людей, стоящая у тела умершего отрока. Характерны краски, которыми исполнены богини, — они тёмнокоричневые с введением красного цвета. Сравнивая между собой обе композиции, нельзя не отметить, что выполнены они разными художниками и в разном стиле, быть может они даже разновременны. Не исключена возможность, что сцена с оплакиванием переписана, в то время как изображение богинь оставлено в прежнем виде. Направо от центральной композиции также была изображена какая-то интересная сцена. К сожалению, она очень фрагментирована. Сохранились лишь яркие обрывки, которые дают право высказать предположение, что здесь были в красках нарисованы мужские божества, также принимавшие участие в оплакивании.

Описанные вкратце сцены не могут не вызвать ряда вопросов. Кто умерший отрок? Почему в его оплакивании принимают участие не только люди, но и божества, мужские и женские? Ответить, хотя бы предположительно, на этот вопрос можно, лишь уяснив себе, каковы были религиозные верования согдийцев до прихода арабов и победы ислама. Наиболее распространенной религией в Средней Азии в доисламское время принято считать зороастризм с его учением о борьбе двух начал — доброй и злой воли, пронизывающей все явления мира, — и культом огня. Однако уже давно по поводу среднеазиатского зороастризма крупнейший русский востоковед-историк, больше других сделавший своими работами по истории средневековой Средней Азии, академик В. В. Бартольд высказал следующую ценную мысль в частном письме к Н. П. Остроумову от 13 февраля 1900 года: «Если и в Мавераннахре был распространен зороастризм, то, во всяком случае, особая секта, обряды которой существенно отличались от обрядов правоверных последователей Зороастра».

Теперь, через 50 лет, мы это замечание покойного историка можем полностью оценить. Как увидим ниже, действительно, если сейчас и можно говорить о среднеазиатском зороастризме, то с большими оговорками. До начала VII века в городах Согда большую роль играл буддизм, но уже в середине того же века мы видим буддизм в большом упадке, так что говорить в начале VIII века о нем как о крупкой культурной силе нельзя. Кроме зороастризма и буддизма, в Средней Азии (в первую очередь, в Согде) было распространено манихейство. Последнее, как и зороастризм, придерживалось дуалистического мировоззрения о борьбе двух начал — добра и зла, однако включало и некоторые элементы христианства. Характерной особенностью манихейства было запрещение пролития крови не только людей, но и животных. Основателем манихейства был Мани, не только известный вероучитель III века нашей эры, но и гениальный художник, с именем которого связываются успехи иранской и среднеазиатской живописи.

Манихейство было широко распространено в городах Средней Азии, и в частности в Согде, в среде ремесленников, особенно мастеров живописи, а также среди земледельческого населения. Однако, повидимому, в сельской среде под маской манихейцев скрывались маздакиты, боровшиеся против установления феодальной зависимости крестьян и проповедывавшие отнятие земель у землевладельческой знати и уравнение частной земельной собственности. Христианство в несторианском толке также имело в Средней Азии своих последователей, однако несториан было немного, и главным образом в среде иноземных купцов, преимущественно сирийцев.

Эти четыре религии — зороастризм в среднеазиатском варианте, манихейство, несторианетво и буддизм — не заполняли собой религиозных верований согдийцев. В стране было много местных культов, В городах были храмы идолов, храмы луны, духа неба, духа Дэси, храмы, посвященные отдельным светилам, храмы предков и т. д. Религиозная жизнь народов Средней Азии создавалась и протекала не изолированно, а во взаимодействии с Ираном и даже более западными областями Азии. Стоит всмотреться в согдийский, а также хорезмийский календарь и обратить внимание на названия дней недели и дней месяца.

А. А. Фрейман, лучший знаток согдийского языка, работающий над расшифровкой согдийских документов из замка на горе Муг, опубликовал интересный документ Диваштича, содержащий данные календарно астрономического характера. Согласно этому документу, мы имеем следующие названия дней недели у согдийцев: воскресенье «день Митры, Солнца», понедельник «день Луны», вторник «день Варахрана, Марса», среда «день Меркурия», четверг «день Ормузда», пятница «день Анахиты, Венеры», названия субботы в документе нет, но А. А. Фрейман считает, что это «день Сатурна», как и у персов в Иране. Интересно, что с планетами и местными божествами, мужскими и женскими, связаны и дни месяца. Конечно, названия дней недели и месяца в согдийском календаре отражают в VII–VIII веках далёкое прошлое, уже пройденный согдийцами этап их истории, однако это прошлое жило в Согде не только в языческой среде, но и в среде зороастрийской, манихейской, буддийской и несторианской.

Если взять историю Согда, Бухары и других мест Средней Азии, то можно заметить небезынтересный для нас факт, что на месте храмов, посвящённых светилам, например на месте храма Луны («Мох»)[28] впоследствии возникли храмы огня. Об этих храмах нельзя не сказать хотя бы несколько слов. Ранние арабские историки ал-Мадаини, ал-Балазури, писавшие о завоевании арабами Средней Азии, говоря о языческих храмах, часто отмечают храмы огня. В научной литературе по истории Средней Азии эти храмы огня и трактуются обыкновенно, как храмы зороастрийцев.

Среди среднеазиатских местных культов необходимо также отметить культ умирающих и воскресающих сил природы в образе Сиявуша, которого, по словам С. П. Толстова, можно поставить как среднеазиатскую параллель культам Озириса, Аттиса и Адониса. Культ Сиявуша распространён был больше всего в Хорезме, Бухаре, Согде и, повидимому, в северной Бактрии, т. е. в южном Таджикистане. Представления о Сиявуше в народном сознании пережили большую эволюцию. В начале XI века, когда закончена была знаменитая эпическая поэма Фердоуси «Шах-намэ», Сиявуш — одно из действующих лиц поэмы — выступает уже в образе человека-героя, хотя и отражает в себе не умершие ещё черты божества. На более ранней ступени развития культурной жизни народов Средней Азии Сиявуш был богом, который олицетворял в себе силы ежегодно умирающей и воскресающей природы. Образ Сиявуша прочно связан с Согдом; не случайно и Фердоуси и автор «Истории Бухары» Нершахи, писавший в X веке, связывают его (Сиявуша) в Средней Азии с Согдом и Бухарой. Согласно Нершахи жители Бухары даже в X веке, т. е. уже спустя несколько веков после победы ислама, в день нового года, который у них совпадал с приходом весны, приносили Сиявушу в жертву петуха и пели скорбные песни в связи с воспоминанием об его убиении. Если в X веке, при исламе, память о культе Сиявуша была так сильна, то что же сказать о VII–VIII веках, в доисламское время? Культ Сиявуша, повидимому, был распространён среди местных зороастрийцев и манихеян, не говоря о последователях местных языческих культов, которые существовали не только обособленно, но и в качестве пережитков у среднеазиатских зороастрийцев и манихеян. О культе воскресающих и умирающих сил природы в Самарканде и других местах Согда рассказывает и китайская летопись, приводящая свидетельство китайца Вей-цзе, посетившего в VII веке Самарканд.

По словам Вей-цзе, у жителей Самарканда распространён культ небесного отрока, который умер в седьмой месяц, причём тело его было утеряно. Поэтому всякий раз, когда приходит этот месяц, служители культа надевают чёрные одежды и с причитаниями и слезами, ударяя себя в грудь, босиком, в числе от трёхсот до пятисот человек, мужчины и женщины, разбегаются в разные стороны в поисках тела умершего.

Не подлежит сомнению, что здесь мы имеем китайский рассказ о культе умирающих и воскресающих сил природы, олицетворённых в образе Сиявуша. В связи с этим культом в Согде, в частности в Самарканде, строились специальные «храмы предков», куда в особые дни съезжались согдийские владетели, о чем также упоминают китайские хроники. По словам величайшего ученого Средней Азии, хорезмийца Бируни, жившего в XI веке, согдийцы в доисламское время в месяц хшум оплакивали своих покойников, в том числе и далёких предков, рыдали над ними и даже надрезывали себе лица, а также ставили для них питьё и пищу.

Всего изложенного достаточно, чтобы правильно истолковать стенные росписи не только на южной стене центрального зала в здании II, но и стенные росписи в здании I. Нам представляется, что «сцена оплакивания», изображённая на южной стене главного зала, имеет прямое отношение к Сиявушу, который и был олицетворением умирающих и воскресающих сил природы. Вот почему его оплакивают не только люди, но даже местные согдийские божества, женские и мужские. Небезынтересно отметить, что в составе оплакивающих «небесного отрока» были не только согдийцы, но и тюрки, судя по шапкам-малахаям — тюрки-кочевники. Их совместное участие в культе показывает, что тюрки принимали активное участие в культурной жизни Согда. Будучи кочевниками, они, однако, настолько сблизились с согдийским земледельческим населением, что наиболее распространённые культы последнего (общие зороастрийцам и манихейцам) вошли и в сознание тюрков-кочевников. Нужно ли особо подчёркивать, как важен этот факт для понимания истории культурной жизни не только таджиков, но и узбеков.

Нельзя не остановить ещё внимания на согдийских богинях, приникающих участие в «сцене оплакивания» Сиявуша.

Наиболее почитаемой у согдийцев, бактрийцев и хорезмийцев богиней была богиня плодородия — Анахит. Надо думать, что в числе трёх описанных богинь одна и должна изображать Анахит, но которая? Ответить в настоящее время на этот вопрос почти невозможно.

Оплакивание Сиавуша. Стенная роспись. Здание II. Древний Пянджикент

Стенная роспись. Орнаментальная панель. Здание II. Древний Пянджикент. Начало VIII века

Деревянный щит, обтянутый кожей, с изображением согдийского всадника. Замок на горе Муг. Начало VIII века

Согдийские владетели едут для жертвоприношений в «храм предков»

Стенная роспись. Храм II. Древний Пяндшнкент

Вернёмся, однако, к южной стене. В правом её участке, вблизи юго-западного угла, развёрнута сцена, правда, сильно фрагментированная, из загробного мира в духе зороастрийскнх представлений, распространённых тогда в Согде. В росписи на этом участке стены изображены грешники, летящие вниз головой с Кинвадского (Чинвадского) моста, с рассыпавшимися волосами и опущенными вниз руками. Согласно зороастрийским представлениям, души умерших на четвёртый день после смерти должны держать ответ за пройденный жизненный путь; душа благочестивая вступает на Кинвадский мост шириной в 9 копий и свободно проходит в рай, а грешная вступает на мост, который сужается до острия ножа, пока душа не низвергается.

Большой интерес представляет с точки зрения стенных росписей и западная стена в здании II. Выше указывалось, что по бокам входного проёма в замкнутое западное помещение расположены ниши; росписи размещены между ними. Имелись росписи и в нишах, которые были заполнены, как увидим ниже, сидящими статуями. Налево от ниши, находящейся в южном участке западной стены, сохранились лишь небольшие фрагменты росписи: кусок верхнего платья чьей-то фигуры, лук и, повидимому, колчан. Направо от этой ниши, между нею и входным проемом, дано изображение трёх воинов. У правого не сохранилась голова, у центрального воина уничтожена голова и плечи, наконец, третий воин, нарисованный в значительно уменьшенном виде, не имеет нижней части ног.

Воины одеты в боевые, повидимому кожаные, панцыри с вертикальным разрезом по бокам, от бедра и ниже, чтобы движения не были стеснены. У пояса подвешены знакомые нам уже согдийские мечи. Ноги у двух воинов, нарисованных в крупном масштабе, широко расставлены, как это можно увидеть на изображениях воинов на стенных росписях из буддийских монастырей в Синьцзяне. Из трёх воинов только у одного, изображённого в значительно уменьшенном размере, сохранилось лицо и головной убор в виде чёрной шапки. Нельзя не поставить вопросов: что это за воины, какое отношение они имеют к центральной «сцене оплакивания», и, наконец, почему фигура третьего воина изображена по крайней мере в три раза уменьшенной?

Если действительно в центре мы имеем умершего Сиявуша, то воины могли быть из его свиты, так как вероятнее всего, что все сцены здесь связаны между собой в какое-то единое целое.

Что же касается третьего вопроса, то, повидимому, воин меньших размеров принадлежал к группе воинов-рабов, которых в древности для подчёркивания классового неравенства принято было изображать в значительно уменьшенном виде по сравнению с людьми свободного состояния. Направо от входного проёма, по той же западной стене, изображён в красках отдельно стоящий воин, почти в таком же одеянии, как и у только что описанных. Узкая талия воина перехвачена поясом, к которому подвешен меч. В правой руке он держит жертвенник, очень похожий на тот, что изображен в помещении № 10 здания I. От жертвенника уцелела лишь нижняя часть. Голова у воина не сохранилась. Кожаный панцырь воина отличается несколько иной отделкой, чем у воинов, стоящих налево от него: у него с плеч на грудь спускаются две полоски, повидимому ремни.

Северная стена в смысле росписей пострадала от времени значительно больше, чем остальные стены зала. Здесь сохранилось, и то не полностью, изображение коня красной масти со следами полного снаряжения, а именно седла, сбруи и т. д. Всадника на коне не видно, зато позади коня видны следы фигур, повидимому слуг. Не конь ли это Сиявуша? Росписи на стенах айвана, за исключением южной, описанной выше, дошли до нас в таких мелких кусках, что можно говорить лишь о красках да о тонкости и мастерстве рисунка художника. Нам представляется, что сейчас мы имеем возможность истолковать и сцену по южной стене айвана в зданий II. Мы едва ли ошибёмся, если выскажем предположение, что изображённые здесь всадники в коронах и с приподнятыми указательными пальцами вытянутой правой руки (знак почтения) и являются теми самыми согдийскими владетелями, которые в определённый день приезжают для жертвоприношения в «храм предков», о чём рассказывает упомянутая выше китайская летопись. Таким образом, и их приезд имеет прямое отношение к тематике центральной «сцены оплакивания», которая объединяет около себя все темы и сцены стенных росписей в здании II, которое, быть может, и является таким «храмам предков».

В 1950 году во время расчистки центрального четырёхколодного зала в здании II решено было очистить западную стену от суфы, примыкающей к ней и частично к южной стене. Очистка дала совершенно неожиданный результат. За суфой оказалась прекрасная роспись в виде панели вдоль стены, по её низу. Панель прекрасно сохранила свои краски и оказалась двойной росписью. Поверх более старого красочного орнаментального слоя художник нарисовал новый. Сквозь второй слой проступает первоначальный. Вся орнаментальная полоса представляет чисто растительный узор, сохраняющий изображения стеблей и листьев. В нижнем (старом) своём слое та же панель даёт развитие геометрического орнамента в виде образующих углы гранёных плоскостей.

Выше нам приходилось не раз уже упоминать о нишах в здании II, как и о нишах в здании I. Характерно, что все ниши имеют одну ступень, как бы постамент. В правой нише по западной стене здания II хорошо сохранилась часть верхнего платья от сидящей в ней статуи. Если вспомнить находку скульптурно выполненного в глине лица юноши, найденного в здании I, то станет ясным, что в нишах в том и другом здании находились сидящие фигуры.

Если здание II было, как нам представляется, «храмом предков», то чем же являлось здание I? Теперь никто не сомневается, что оно являлось храмом. Однако каким? К сожалению, настенная живопись дошла лишь в незначительном по сравнению с тем, что было, количестве. Однако и то, что дошло до нас, говорит, в противовес сценам в здании II, не о скорби, а о радости. Все сцены в помещениях № 10 и № 10а в здании I говорят о весне, о воскрешении творческих сил природы. Такой же радостный характер носят и сцены, связанные с жертвоприношением, в котором принимает участие дехканская знать с золотыми чашами в руках. Трудно ответить, было ли здание I самостоятельным храмом. Не исключена возможность, что эти два здания-храмы между собой тесно связаны. Ответить на этот вопрос без дальнейших раскопок на территории, лежащей сейчас на север от северной ограды двора здания I, нельзя. В истолковании храмов I и II в настоящее время ещё много неясного. Только дальнейшие раскопки помогут нам разрешить трудности.

Выше указывалось, что раскопками здания II в 1948 году, когда в нем произведены были главные работы, руководил А. Н. Тереножкин. В 1949 и 1950 годах раскопки здесь продолжались под непосредственным руководством А. М. Беленицкого.

Дворец Диваштича

В 1949 году экспедиция начала раскопки на большом бугре, лежащем на восточной стороне площади шахристана, напротив зданий I и II. За два летних растопочных сезона в 1949 и 1950 годах на бугре этом почти наполовину раскрыто огромное здание, которое по плану и по своему назначению резко отличается от зданий I к II. По всем признакам здание это светское, дворцового типа. Сложено оно из характерного для древнего Пянджикента сырцового кирпича размером 48×24×12 сантиметров или 50×25×12 сантиметров. Здание это мы обозначили III. Руководил его раскопками в 1949 году М. М. Дьяконов, а в 1950 году сначала М. М. Дьяконов, а затем А. М. Беленицкий. В настоящее время в здании III вскрыто уже 26 помещений, или комнат. Раскопки в основном направлялись с севера на юг — бугор вытянут именно в этом направлении. Фасад у здания глядит на восток, хотя первоначально мы предполагали, что он должен быть повёрнут в сторону площади на запад. Несмотря на то, что вскрыто уже 26 комнат, мы, как сказано выше, не выявили даже половины здания. Пока мы раскопали только южную половину здания, да и то не полностью, так как помещения, примыкающие непосредственно к фасаду, ещё не тронуты. Как мы увидим ниже, в здании III в противоположность зданию I очень мало деревянных частей; преобладающим перекрытием являются коробовые своды из обычного пянджикентского кирпича размером 48×24×12 сантиметров или 50×25×12 сантиметров. Характерно, что подавляющая часть помещений была двухэтажная, а там, где имели место одноэтажные помещения, были возведены высокие стены в уровень с двухэтажными частями здания. Раскопанные помещения получили наименования по номерам, причём номера идут не подряд, а с некоторым перебоем, что обусловлено порядком раскопок. Первым вскрыто было помещение, которое получило номер первый (№ 1); оно оказалось продолговатой комнатой, которая была перекрыта коробовым сводом, выложенным из упомянутого сырцового кирпича. В восточной стене комнаты свод перекрытия сохранился, но ввиду того, что он грозил полным обвалом, его пришлось убрать. Характерно, что его контуры прекрасно отпечатались на западной стене, что даёт возможность полностью получить его очертания. Между прочим, по этой стене мы можем хорошо восстановить высоту первого этажа, так как высота западной стены около 5 метров. В восточной части комнаты можно хорошо проследить начало второго этажа, пол которого покоился на коробовом своде первого этажа. Как выше было упомянуто, раскопочные работы на бугре III двигались от помещения № 1 по направлению на юг. Здесь первым был раскрыт небольшой, связанный между собой комплекс комнат. Длинное коридорного типа помещение № 2, вытянутое с севера на юг, объединяет остальные. По восточной стене этого коридора шириной 1,8 метра имеются входные проемы в узкие сводчатые комнаты, тянущиеся по оси с запада на восток. Вход в них идет пандусом, т. е. спускающейся вниз дорожкой в ширину пала, Комнаты эти почти полностью сохранили свои своды. Их было жаль разрушать, вследствие чего раскопки здесь временно были прекращены.

Вернёмся к коридору. Он имеет высокие стены, выше 5 метров, прекрасно оштукатуренные, со следами сплошной красочной росписи. Коридор этот, упираясь в глухую стену, под прямым углом поворачивает на запад[29] и выходит на упомянутую выше площадь. Весь этот небольшой комплекс производит монументальное впечатление. Можно только пожалеть, что навсегда утеряна имевшая здесь место богатая стенная живопись, следы которой видны, особенно в местах около прямого угла стен, где сходятся два коридора: один по оси СВ, другой — ВЗ.

Большой интерес в здании III представляет помещение № 7. Квадратное в плане, оно по сторонам имеет 9×9=81 квадратный метр. Высота его стен в сохранившейся их части 6 метров. Выложено помещение из сырцового кирпича, обычного для древнего Пянджикента размера. Внутри помещения по четырем сторонам находятся суфы шириной 1×1,15 метра. Вход в помещение в южной стене, что видно по забитому в настоящее время завалом полукруглом арочном входе. Северная стена помещения была по всей вероятности парадной частью здания. В экспедиции помещение № 7 получило даже наименование «тронного зала Диваштича», а само здание III — «дворца Днваштича», что не лишено, как увидим ниже, некоторого основания. Высокие стены зала хорошо оштукатурены. Северная стена помещения № 7 была вся покрыта красочной росписью, от которой до нас дошло несколько крупных кусков, представляющих огромную научную и художественную ценность. О живописи этой мы подробно скажем в конце раздела, посвященного зданию III. Как же было перекрыто это большое помещение? Не имеется никаких следов деревянного перекрытия, подобного тому, какое было у центрального четырёхколонного зала в здании I. В помещении № 7 нет никаких следов от баз для колонн, а без последних невозможно и деревянное плоское перекрытие. Квадратное в плане огромное помещение не могло иметь коробового свода. Нет никаких следов и купола из сырцового кирпича; таких размеров купола и такого кирпича не знала Средняя Азия VII и начала VIII века. Не исключена возможность, что зал этот не имел даже полного перекрытая, а по четырём сторонам от стен у него нависали козырьки (узкие навесы), которые упирались на выведенные из стен внутрь балки. Таким образом, в центре «перекрытия» был широкий, ничем не закрытый выход наружу. Характерно, что в центре зала пол выглядит иначе, чем по сторонам, что является результатом проникновения на этот участок дождя и снега. Через этот проём в «крыше» и проходил свет в зал, иначе трудно представить, как можно было рассматривать росписи на северной стене парадного зала.

К залу с запада примыкает помещение № 13, представляющее как с архитектурной, так и историко-культурной точек зрения большой интерес. Попасть в это помещение можно только с юга, из помещения № 19, а в это последнее — из помещения № 8, которое поставлено к нему перпендикулярно (см. план). На этих трех помещениях мы и остановимся.

Комната № 13, сложенная, как и подавляющее большинство помещений в здании III, из упомянутого выше сырцового кирпича, вытянута с востока на запад, площадь её 6×4 метра, высота около 3 метров. Привлекает прежде всего внимание южная стена и юго-восточный угол помещения. В углу выстроена небольшая камера с арочным входом с западной стороны; вход и выход в помещения возможен был только через эту камеру. По южной стене, если смотреть от камеры вправо, помещается арочная ниша, по форме своей близкая к тому, что мы видели в зданиях I и II, но значительно меньшего размера.

Ещё правее, в центре южной стены, находится своеобразное, наполовину рухнувшее сооружение, напоминающее мусульманский михраб, в виде рельефной полукруглой арки, в технике налепа, заканчивающейся в основании маленькой площадкой для огня, типа очага. Слева от этого «сооружения» была расчищена поставленная впритык к стене колонка из необожженной глины с капителью в виде раструба. Характерно, что колонна оказалась полая внутри. Когда колонка была расчищена в нижней части, то у нее оказалось яблокообразное основание. С правой стороны «сооружения» стояла такая же колонка, но от неё остались только следы на стене. Что же это за помещение? Для ответа на этот вопрос надо учесть не только всё, что находится на южной стене, но и то обстоятельство, что все стены помещений сильно почернели от копоти.

Нам представляется, что помещение № 13 было местом, где горел священный огонь. Сюда был один только вход, и помещение это посещалось для поддержания огня и поклонения ему. Нечего и говорить, что комната эта играла во дворце большую роль. Помещение № 13 интересно и с точки зрения своей, так сказать, «двухэтажности». Когда в нём, в его западной части, был вскрыт угол, то под ним оказалась комната первого этажа. В настоящей статье нет места для описания всех раскопанных помещений. Выше указывалось, что попасть в помещение № 13 можно было лишь с юга, со стороны помещения № 19 с высокими, хорошо оштукатуренными стенами. Пол этого помещения лежит ниже пола в помещении № 13, вследствие чего в него можно попасть, спускаясь по хорошо сохранившимся ступенькам. К помещению № 19 под прямым углом примыкает помещение № 8, которое вплотную примыкает к южной стене «тронного зала Диваштича» (помещение № 7). Здесь и находится вход в него.

Всего за два года раскопочных работ в здании III вскрыто 26 помещений. Несмотря на такое, казалось бы, большое число комнат, мы всё ещё далеки от конца раскопок. Перенося подробное описание всех помещений в специальное издание, нам хотелось бы остановиться только на тех комнатах, которые помогут охарактеризовать здание в общих чертах, конечно, в пределах того, что уже раскопано.

Остановимся сначала на некоторых особенностях его архитектуры. Здание не имеет пахсовых стен или даже пахсовых частей стен. Выложено оно целиком из сырцового кирпича размером 48×24×12 или 50×25×12 сантиметров, имеет небольшое количество дерева, служащего для покрытия полов в помещениях второго этажа. В подавляющей своей части здание было, как выше сказано, двухэтажным. Характерно, что, за исключением парадного зала с живописью на северной стене («тронный зал Диваштича», или помещение № 7), квадратного в плане, все остальные комнаты вытянуты с севера на юг или с востока на запад в целях возможности их перекрытия коробовыми сводами. Кирпич для сводов употреблен тот же, что и для кладки стен. Искусство кладки сводчатых перекрытий из сырца доведено было согдийцами (древними таджиками) до большой высоты, что видно из самого факта их сохранения до нашего времени, хотя бы и в засыпанном завалами состоянии.

Нельзя пройти мимо одного примечательного архитектурного приёма согдийских зодчих в древнем Пявджикенте в VI–VIII веках. Мы имеем в виду конструкцию пандусов (бесступенчатых спускных и подъёмных дорожек). Небольшая, квадратная в плане, комната имеет в центре четырёхсторонний, точнее квадратный (в среднем 1,5×1,5 метра) столб, на который с трёх или четырёх сторон упираются пяты коробовых сводов, протянутых со стен. Вокруг этого столба и тянется вниз пандус из второго этажа в первый.

Из числа 26 раскопанных комнат две являются помещениями, в центре которых находятся спускные (они же подъемные) дорожки, т. е. пандусы.

Характерно также, что строители в древнем Пянджикенте хорошо знали обожженный кирпич. Помещение № 24 в этом отношении особенно интересно: оно небольшое по размерам, вытянутое с востока на запад, и все четыре стены его обложены обожжёнными квадратными плитками.

Помещение № 24 было по всей вероятности какой-то особо важной кладовой, к сожалению, в ней ничего не было найдено. В помещении № 18 пол также был вымощен обожженным кирпичом. Здание III с точки зрения истории среднеазиатской и, в частности, таджикской монументальной архитектуры представляет исключительный материал и будет предметом специального исследования. Здание III находится ещё в стадии раскопочного изучения; до сих пор мы не можем представить его плана в целом, не можем даже сказать, как выглядел его фасад, который был обращен на восток, как и у зданий I и II.

Перейдём теперь к красочной росписи на северной: стене помещения № 7. Сохранившаяся роспись, хотя и занимает несколько квадратных метров и имеет бесценные куски, однако представляет лишь очень небольшую часть большой композиции. В уцелевшем куске стенная роспись делится проведённой полоской по горизонтали на верхнюю и нижнюю части. В верхнем ряду главное внимание привлекает большая круглая плотная ткань в виде ковра или паласа: на красном фоне «ковра» вытканы четырёхлепестковые синие цветы, образующие узорчатую сетку, и белые четырёхлепестковые розетки. Ткань по кругу имеет сравнительно широкий бордюр с вписанным в него полукругами, заполненными перлами; внутренность полукругов заполнена коричневатым фоном, а промежутки между ними синим цветом. В центре этого паласа, или ковра, на красочном фоне выступает ступня ноги крупной мужской несохранившейся фигуры.

Налево от красочного ковра стоит золотой жертвенник, подобный тому, что изображен в сцене с жертвоприношением на северной стене помещения № 10 в здании I. У жертвенника не сохранилось только самой верхней части, где помещена чаша с пламенем. Перед жертвенником на коленях на ковре стоит мужская фигура в праздничном кафтане из узорчатой шёлковой ткани. Ковёр белый с синей каймой и золотистыми цветами. Голова и шея у фигуры, стоящей на коленях, не сохранились в левой руке у неё золотая чаша. Поражает тонкость художественного изображения пальцев, поддерживающих чащу. Перед жертвенником справа нарисовано огромное солнце, перед которым, повидимому, и горели пламя ароматических смол в чаше жертвенника. Вся сохранившаяся в фрагментах сцена — ковёр, солнце (?), жертвенник и коленопреклонённая фигура с золотой чашей в руке — всё дано на синем фоне, который в начале раскрытия в процессе раскопок был яркосиним, а через некоторое время приобрел небесно-голубой цвет.

В нижнем ряду изображены сцены иного характера, по-видимому, не связанные с культом и носящие светский характер. Сцены эти исполнены в более Мелком масштабе; здесь нарисовано немало фигур, причём некоторые из них, как мы увидим ниже, сохранились полностью, включая и лица. К сожалению, не все в этих сценах ясно. В левом участке нижнего рада, отделенном от остальных изображений вертикальной полоской, нарисована лежащая на ложе молодая женщина, манящая к себе кого-то рукой; голова у женщины не сохранилась. У другого конца ложа виднеется бегущий юноша, который резким поворотом опрокинул высокий светильник. М. М. Дьяконов, руководивший раскопками в здании III, высказал предположение, что здесь дана сцена соблазнения молодого Сиявуша его мачехой Судабэ, женой Кей-Кавуса. Направо от этой сцены изображён осёдланный конь с двумя сидящими на нём фигурами, одна из которых мужская, а другая, повидимому, женская. Конь напоминает коня под согдийским всадником, изображённого на деревянном щите из замка на горе Муг. Дальше направо можно увидеть ряд сидящих мужских фигур. Первая из них сидит, поджав под себя ноги; стройная фигура в кафтане перетянута поясом; у фигуры не сохранилось головы и даже части правого плеча, обращена она лицом влево от смотрящего. Судя по всему, она держала в руках какой-то предмет.

Ещё далее направо в таких же позах виднеется несколько сильно фрагментированных фигур, только лицом повёрнутых вправо. Наиболее ценным и интересным ввиду своей большей сохранности является участок росписи в правой части сохранившейся композиции. Здесь прежде всего останавливает внимание следующая небольшая сцена. В головном уборе типа короны сидит какой-то мелкий владетель-дехкан, справа от него перед ним стоит почтительно на коленях фигура в головном уборе, напоминающем колпак, в простом одеянии и держит в руках высокий кувшин из обожжённой глины. Кафтан, скорее халат, у лица, несущего какие-то дары, подпоясан длинным кушаком со спускающимися вниз концами; лицо неплохо сохранилось. Слева к тому же дехкану обращена ещё одна фигура, также держащая в руках кувшин с дарами. Далее в композиции пропуск, так как роспись почти совсем разрушена, и, наконец, — последний фрагмент. Изображены в движении две мужские фигуры, обе они идут влево. Их одеяния и головные уборы весьма близки к тому, что мы описали выше. Сохранились и их лица. Характерно, что в руках у второй фигуры птица, быть может хищник, которую он несёт «в дар». Справа на уровне головы второй фигуры нарисована утка. Что это за люди? Ясно, что это не представители землевладельческой знати, а люди, по костюму своему значительно более простые. Не земледельцы ля это соседних сельских общин? Что они несут в руках в виде даров? Не подати ли это, которые они в форме «даров» приносят своим дехканам? Не надо забывать, что VI–VIII века — время, переходное от рабовладельческого общества к феодальному, и земледельцы, если и не были ещё крепостными, однако несли некоторые подати дехканам.

Таковы росписи на северной стене «зала Днваштича» в здании III.

* * *

Описанная выше живопись древнего Пянджикента является крупным вкладом в историю среднеазиатской живописи.

Автор настоящих строк в своей работе «Живопись древнего Пянджикента»[30] коснулся вопроса истории открытии древней живописи в Средней Азии. Первые серьёзные находки в этой области связаны с раскопками В. А. Шишкина в Варахше (развалины дворца бухар-худагов V–VIII веков) в 1938–1939 и 1947–1950 годах. Затем памятники живописи найдены были при расчистке завалов во дворце хорезмшахов в Топрак-Кала (Ш век) в 1945–1950 годах. Вся эта живопись может быть объединена одним внешним признаком. Во всех трёх случаях мы имеем дело со стенными росписями. По существу же живопись эта очень различна. Прежде всего она относится к разным временам, а следовательно, и к разным уровням общественного развития.

Живопись из Топрак-Кала в Хорезме есть живопись III века — периода расцвета рабовладельческого общества. Стенные росписи в Варахше, относящиеся преимущественно к V–VI векам, являются искусством периода кризиса рабовладельческого общества. Что же касается пянджикентской живописи VII–VIII веков, то она является продуктом дофеодального общества, о характерных признаках которого мы говорили в начале настоящей работы. Живопись первых двух пер йодов, т. е. живопись Топрак-Кала, которая сохранилась пока лишь в небольших фрагментах, и живопись Варахши, может быть охарактеризована одной общей чертой — наличием у её творцов-художников реалистического восприятия окружающей действительности.

Искусство этих мастеров жизнерадостное, уверенное в рисунке и яркое по краскам. Это бросается в глаза при рассмотрении фрагмента с изображением арфистки из Топрак-Кала, Характерно, что даже в Варахше, где в стенных росписях преобладают сцены мифологического характера с участием фантастических существ, изображение слонов и людей проникнуто чертами отмеченного выше реалистического восприятия. Если же мы теперь перейдем к пянджикентской живописи, то она не представляет в этом отношении единства. Если мы возьмем такие сюжеты, как «сцена оплакивания», «согдийские богини» в здании II или из помещения № 5 в здании I «три согдийские головки», то мы и здесь найдём наличие черт реалистического изображения.

В меньшей мере можно говорить об этих чертах в изображениях дехкан с золотыми чашами в руках на стенных росписях помещения № 10 в здании I, хотя рисунок танцовщика в помещении № 10a выполнен явно реалистически. Иное впечатление производит живописная композиция на северной стене помещения № 7 в здании III. Обратим внимание на нижний ряд, где даны фигуры сидящих мужчин. Здесь нельзя не усмотреть элементов условности и стилизации, которые получили такое широкое распространение в Иране и Средней Азии в произведениях таджикской и персидской миниатюры в эпоху феодализма. Характерно, что в культовых сценах, где каноничность изображений является обязательной, реалистические черты держатся дольше, даже в то время, как художник уже по-новому начинает изображать светские сцены.

Известно, что искусство, в частности живопись, является надстройкой, следовательно, с переменами в базисе и прежде всего в производственных отношениях должны произойти изменения и в идеологии, в сознаний людей, правда, не сразу и не без борьбы. Вместе с падением рабовладельческого общества изменяется и соответствующее всему строю этого общества мировоззрение. Черты реалистического восприятия жизни были характерны для античности, в том числе и для среднеазиатской античности.

При феодализме сознание людей резко меняется, реализм восприятия окружающего мира сменяется восприятием весьма ограниченным, резко определённым на Западе догмами христианства, на Востоке — ислама. Мир, природа, человек уходят из поля зрения, само стремление к знанию страшно ослабляется, богословская догматика вытесняет научное мышление, и место реальной природы, подлинного человека занимает их тень, их условный знак. Вот почему и в изобразительном искусстве расцветает такой стиль изображения, который окружающую действительность (людей, животных, птиц и т. д.) передаёт в условном, искаженном виде. Конечно, весь этот процесс изменений в самом характере изображений у художников происходит медленно, так же как иногда очень медленно происходит и переход от одного общественного строя к другому, например от рабовладельческого к феодальному. Переход этот тянется иногда несколько столетий. Пянджикент VII–VIII веков как раз и переживал это переходное время.

Естественно, что в сознании людей не все, чем жило старое: рабовладельческое общество, ушло, так же как и новые черты феодального мировоззрения не везде и не во всем победили. Это переходное состояние сказалось и на пянджикентской живописи, в частности на светских сценах нижнего ряда в росписях на северной стене помещения № 7 в здании III. Здесь, конечно, мы не встретим ярко выраженной стилизации и условности в изображении окружающего мира, как в таджикской или персидской миниатюре XIV–XVII веков.

Однако элементы этой условности в стилизации бросаются в глаза в изображении позы, поворота тела, движения, жеста сидящих и стоящих фигур нижнего ряда на северной стене помещения № 7. Вглядываясь в эти фигуры, нельзя не вспомнить средневековой «персидской» миниатюры, так как трудно отрешиться от впечатления, что в пянджикентских стенных росписях на светские темы мы имеем истоки этой миниатюры.

Эти пянджикентские росписи VII–VIII веков и «персидская» миниатюра XIV–XVII веков по сути дела представляют разные звенья одной и той же линии развития. Корней «персидской» миниатюры незачем искать в Иране, в изобразительном искусстве персов, когда факты указывают с предельной ясностью, что происхождение её связано со Средней Азией и, в частности, с Согдом — родиной таджикского и узбекского народов.

В течение долгого времени буржуазная наука Запада и Америки отстаивала, да и сейчас отстаивает, тезис, горячо поддерживаемый националистическими кругами Ирана и Афганистана, что архитектура и изобразительное искусства Средней Азии в лучших своих произведениях есть искусство завозное. Они утверждают, что архитектурные памятники Самарканда, Бухары, Ургенча, Шахрисябаа и других городов созданы мастерами, вывезенными по преимуществу из Ирана, и что сами народы Средней Азии — таджики и узбеки — ничего, кроме подражания, в культуру Востока не внесли.

Это утверждение является не чем иным, как вопиющей исторической неправдой, клеветой на богатое прошлое народов Средней Азии, в частности таджиков. Чем больше работают советские археологи над изучением памятников прошлого, чем больше раскапывают они развалины давно погибших поселений и городов Средней Азии, тем больше попадает в их руки документов, говорящих о высокой и самобытной культуре её народов. Теперь нельзя уже так беззастенчиво уверять, что в Средней Азии нет своей самобытной культуры: факты не только опровергают это, но в некоторых случаях переворачивают вопрос о приоритете в пользу среднеазиатских народов.

Памятниками живописи античной) и дофеодальной эпохи оказался богат не Иран, а Средняя Азия. Естественно, что и при решении вопроса о происхождения «персидской» миниатюры все аргументы складываются в пользу Средней Азии, как ее родины. В свете этих фактов нельзя не пересмотреть и самого термина «персидская» миниатюра. Нисколько не умаляя дарований и достижений персидского народа, мы все же должны говорить не только о персидской миниатюре, но и о таджикской и частично об узбекской, гак как огромное количество памятников миниатюры XV–XVII веков явно среднеазиатского происхождения.

Так же, как с живописью, стоит вопрос и с домусульманской архитектурой в Средней Азии. Сейчас благодаря раскопкам в Пянджикенте мы имеем новые, не известные до сего времени архитектурные памятники из сырцового кирпича, созданные руками древнетаджикских мастеров. Пянджикентская архитектура VII–VIII веков носит монументальный характер, и если ее можно считать ещё несколько примитивной с точки зрения техники, то с точки зрения художественных форм её нужно признать проявлением высокого мастерства, причём по своим конструкциям, плану и формам она не только не подражание, а совершенно самобытное явление, причем явление, заключающее в себе не только общие среднеазиатские черты, но и местные особенности.

Пянджикентский некрополь

Пянджикентское кладбище можно назвать уникальным. Ни один из древних городов Средней Азии не сохранил в такой целости домусульманское кладбище, как Пянджикент. Выше не раз указывалось, что за пределами пянджикентского шахристана не лежит ни одной мусульманской могилы. Все находящиеся там могилы по характеру своего захоронения должны быть признаны зороастрийскими.

Согласно древним зороастрийским воззрениям тело умершего не подлежит захоронению, так как оно представляет собой скверну, от которой нужно как можно скорей освободиться, Поэтому зороастрийцы тела своих умерших отдавали на съедение хищным зверям и птицам; в Согде содержали даже особых собак, которых приучали питаться только трупами. В домусульманское время в Иране, например, были специальные помещения — дахмы — в виде открытых площадок, куда складывались трупы умерших и где их пожирали шакалы, хищные птицы или специальные собаки. Кости умерших не считались, однако, скверной, в силу чего тщательно собирались и хоронились в особых склепах, которые в арабских источниках именовались наусами, терминал: греческого происхождения. Трудно сказать, применяли ли сами согдийцы и зороастрийцы этот термин.

Особенностью среднеазиатского и, в частности, согдийского зороастризма был свой способ захоронения костей умерших. В Средней Азии согдийцы и близкие им древние народности искусственно отделяли мясо от костей. Мясо выбрасывали хищникам или собакам, а кости складывали в особые гробики — остаданы, или оссуарии. Термин «оссуарий» никогда нигде не бытовал, он искусственно введён русским ученым археологом Н. И. Веселовским и обозначает «костехранилище». Оссуарии от латинского слова «os» что значит «кость».

В Средней Азии археологи часто находят оссуарии. Прекрасные оссуарии найдены на Афрасиабе — городище древнего Самарканда, лежащем сейчас же на север от старого города, в окрестностях Самарканда, в районе города Катта-Курган, точнее, в местечке Биянайман, в Хорезме и других местах, в том числе, как увидим ниже, и в Пянджикенте. Оссуарии отличаются друг от друга формой и декорировкой фасадной стенки. У иранских зороастрийцев не было, повидимому, обычая складывать кости умерших в оссуарии, так как те немногие оссуарии, которые там найдены, быть может, принадлежат не им.

Пянджикент давно был известен находками на его территории оссуариев; производились на его кладбище и раскопки, однако только в 1948 году началось систематическое его изучение путём тщательного вскрытия склепов, так называемых наусов, где хоронились небольшие гробики с костями умерших, или оссуария. В течение трёх лет — с 1948 по 1950 год — на пянджикентском некрополе производились раскопки наусов. В 1948–1949 годах раскопки были проведены Б. Я. Стависким и О. Большаковым, а в 1950 году Е. А. Мончадской.

Пянджнкентский некрополь лежит на юг от городских стен, на расстоянии 300–400 метров от них, занимая значительную территорию, хотя само количество наусов не так-то уж велико. Большая часть наусов вытянута цепочками, т. е. наусы, или могильные склепы, один за другим расположены в определённом направлении. Прежде всего хочется задать вопрос: почему подавляющее большинство наусов вытянуто в цепочку? Что означает такая цепочка? Нам представляется, что «цепочка наусов» — явление не случайное. Пянджикент VII–VIII веков был ещё дофеодальным обществом и не изжил ещё совсем родовых связей, которые в качестве пережитка играли в общественных отношениях, большую роль. Пянджикентцы тогда жили патриархальными семьями, очень считались с родственными отношениями и подчёркивали их не только в жизни, но и после смерти своих ближайших и дальних родственников. Вот почему они хоронили кости своих умерших в наусах, расположенных цепочками. Каждая такая цепочка и являлась совокупностью наутов, принадлежащих одной родственной линии.

За три года раскопочных работ в пянджикентском некрополе был раскрыт 31 наус, из них 15 раскопали в разных местах кладбища, а 16 — в восточной части последнего, придерживаясь порядка вскрытия «цепочки» и связанных с ней наусов, лежащих кругом у западного её («цепочки») конца.

Развалины наусов в настоящее время представляют небольшие холмики от 1,5 до 2 метров вышины.

Все наусы являются однокомнатными постройками. Стены у них сложены из пахсы или сырцового кирпича, толщина стен в среднем 1 метр. Стены внутри помещения сохранились на высоту несколько больше 1,5 метра, хотя имеются наусы, стены которых ниже 1 метра. Внутри помещёния, почти всегда квадратного в плане, стены имеют в длину, как правило, 2 метра, реже около 3 метров. Вдоль стен обыкновенно протянуты суфы, выложенные из сырцового кирпича, высотой обыкновенно чуть больше 20 сантиметров.

Входной проём помещения находится в восточной, южной и северной стенах. Вход оформлен чаще всего сводчатым перекрытием, сложенным из сырцового кирпича. Ширина входного проёма до 1 метра. Высота от пола до пяты свода от 70 до 90 сантиметров.

Остановимся несколько на группе наусов, раскопанной полностью. Возьмём три из них: № 18, № 19, № 23. Описанные в сравнении друг с другом, они дадут нам интересные варианты. Наус № 18 имеет типичный входной проём высотой 0,89 сантиметра. Вход глядит на север и выложен из большого сырцового кирпича, типичного для древнего Пянджнтанта. Вход имеет свод из того же кирпича. Кладка проведена с двух сторон кирпичами, поставленными наискось. Камера науса по размерам своим невелика, в плане квадратная, по сторонам у неё ±2,08–2,10 метра. Стены выложены из того же сырцового кирпича. Где же помещались в наусах глиняные гробики с костями умерших? Как правило, все наусы были ограблены ещё в древности, повидимому в период арабского завоевания и вскоре после него. Надо думать, что не только дели грабежа толкали арабов на проникновение в камеры наусов. Кроме ограбления, было и желание осквернить могилы неверных, столь ненавистных тогда воинствующим мусульманам. Проникали грабители и осквернители через входные проёмы или через отверстия, выбитые в перекрытии. Итак, все раскопанные наусы оказались ограбленными. Вот почему оссуарни повсюду были разбиты, а кости разбросаны. Оссуарии складывались, повидимому, на суфы, где они и ставились рядам. В среднем, по наблюдению Б. Я. Ставиского, который специализировался на раскопках наусов, в камере науса покоились кости не более десяти умерших. Отсюда ясно, что наус является склепом семьи, причём семьи не патриархальной, а индивидуальной, а если это было так, то цепочка наусов могла включать одну или несколько патриархальных семей, т. е. целый клан.

Как же выглядел пянджнкентскин оссуарий? В подавляющем своем большинстве оссуарии сделаны из обожжённой глины. Обжиг у них нормальный, однако в ряде случаев слабый. Вылеплены они из хорошо просеянной, или, как говорят археологи, хорошо отмоченной глины и накрыты красноватым ангобом[31]. По форме пянджикентские оссуарии представляют прямоугольные ящики с закруглёнными углами. Степень закругления иногда бывает столь значительной, что оссуарии приближаются к овальной форме. Парадная стенка этих оссуариев декорирована колёсиками в четыре — шесть спиц или крестами типа мальтийского. Вообще в отношении орнаментации пянджикентские оссуарии ниже самаркандских и особенно биянайманских, о которых уже упоминалось выше. Почти все оссуарии имеют крышки. Одни из них цельные с ручкой посредине и отверстием для прохода воздуха, другие составлены из двух половинок, неплотно складывающихся, в силу чего в щель также проходит воздух. Цельные крышки с ручкой встречаются на оссуариях овального типа. Иногда ручки на этих крышках оформлялись в виде человеческих фигурок.

Особо нужно отметить фрагмент крышки с ручкой в виде обнажённой женщины (наус № 4). Овальные крышки, как правило, орнаментированы стилизованными ветками. Составные крышки всегда делаются для прямоугольных оссуариев.

В камерах, где хранились оссуарии, обыкновенно находятся обломки сосудов из обожжённой неполивной глины, по формам своим такие же, как и те, что встречаются в раскопках на шахристане и кухендизе. Они, как правило, относятся к VII–VIII векам, Повидимому, сосуды эти (по большей части кувшины с удлинённым туловом и широким горлом) служили для культовых целей. В определённые дни года родственники приносили в них пищу своим умершим предкам. В наусах встречаются и жертвенные бараньи кости и согдийские монеты, относящиеся к тому времени, что и монеты в зданиях I, II и III.

В камеры наусов клались и золотые монеты. Во всяком случае в № 23, раскопанном в 1950 году, — самом большом в описанной выше «цепочке» наусов — найден золотой брактеат (золотой односторонний оттиск с монеты) с изображением согдийского воина с копьём. Воин повёрнут влево, если считать со стороны смотрящего, правая нога у него вытянута; на нём боевой кафтан, на голове шлем (?); лицо согдийского типа, копьё воин держит двумя руками, причём оно как бы направлено для удара, на конце копья флажок типа стандарта. Изображение воина заключено в круг из перлов. Смотря на это изображение, нельзя не вспомнить серебряного блюда из деревни Кулагаш бывшей Пермской губернии с изображением двух воинов. Правый из них точно так же держит копьё, так же повёрнут влево, у него иной только шлем[32].

Находимые в камерах наусов различные предметы, обычно характеризующие быт живых людей, указывают на загробные представления пянджнкентцев VII и начала VIII века. Разобраться в них нам помогут слова замечательного учёного XI века, хорезмийца ал-Бируни, прекрасно знавшего религии и обычаи древних народов Средней Азии. «Жители Согда, — пишет ал-Бируни, — в конце месяца хшум оплакивали своих древних умерших, рыдали над ними, надрезали себе лица и ставили для них (перед их могилами, — Л. Я.) пищу и питье подобно персам»[33]. Слова эти не нуждаются в комментариях, они полностью разъясняют наличие в камерах наусов кувшинов и чаш.

Вернёмся теперь к наусам как архитектурным памятникам. Если принять во внимание их центрическое строение, квадратное в плане, то мы сможем с достаточным основанием видеть в них прототип мусульманских мавзолеев. Едва ли можно согласиться с рассуждением, что исторически невозможно представить, чтобы мусульмане при своей ненависти к зороастризму и другим религиям использовали формы их культовой архитектуры для целей ислама. В противовес этому можно указать на такие факты, как использование христианских храмов, храмов огня, языческих храмов под мечети, что имело место в Бухаре, Самарканде и других городах в VIII веке.

Примечания

1

Маркс К. Капитал. Т. I, М., 1949, стр. 187.

(обратно)

2

И. В. Сталин. Национальный вопрос и ленинизм. Соч, том 11. стр. 344.

(обратно)

3

Акад. Л. С. Берг. Открытие Камчатки и экспедиции Беринга. М.-Л., 1946. стр. 28.

(обратно)

4

А. Д. Окладников. Древние культуры северо-востока Азии по данным археологических исследований 1946 года в Колымском крае. «Вестник древней истории», № 1, 1947.

(обратно)

5

Памятники пещерной живописи.

(обратно)

6

И. В. Сталин. О диалектическом и историческом материализме, Госполитиздат. 1950 г, стр. 26.

(обратно)

7

И. В. Сталин. Анархизм или социализм? Соч., т. 1, стр. 314.

(обратно)

8

И. В. Сталин. О диалектическом и историческом материализме, Госполитиздат. 1950 г., стр. 26.

(обратно)

9

В. Н. Чернецов. Очерк этногенеза обских югров. Краткие сообщения ИИМК, IX, 1941.

(обратно)

10

И. В. Сталин. Речь на обеде в честь финляндской правительственной делегации седьмого апреля 1945 г. «Правда» 13 апреля 1948 г., № 104 (10845).

(обратно)

11

В. Г. Богораз. Народная литература палеоазиатов.

(обратно)

12

Фр. Нансен. Жизнь эскимосов, т. I, 1937, стр. 205–208.

(обратно)

13

Гиперборейцами греки называли обитателей севера.

(обратно)

14

Древнегреческий город близ нынешнего Севастополя.

(обратно)

15

Понтийское царство находилось на южном побережье Чёрного моря.

(обратно)

16

П. Н. Шульц. Скульптурные портреты скифских царей Скилура и его сына Палака. Краткие сообщения ИИМК, XII, 1946.

(обратно)

17

В настоящее время Неаполь-Скифский охраняется как государственный историко-археологический заповедник.

(обратно)

18

М. М. Герасимов, лауреат Сталинской премии, разработал способы восстановления головы по черепу.

(обратно)

19

Вакф — имущество, движимое и недвижимое, принадлежащее номинально мусульманским духовным учреждениям (мечети, медрессе и др.), а фактически представителям высшего духовенства.

(обратно)

20

Без этой гипотезы мы не сможем также решить вопрос, каков был язык, на котором говорили древние бактрийцы, так как этот язык нам неизвестен.

(обратно)

21

Эфталиты — союз кочевых племён, язык которых нам неизвестен. Эфталитская военно-кочевая знать захватила власть в Средней Азии в V веке.

(обратно)

22

Самое имя Маннах говорит, что этот согдийский купец принадлежал к последователям религии манихейцев.

(обратно)

23

Сура корана, т. е. глава корана.

(обратно)

24

Пахсы — лёссовая глина, специально приготовленная для кладки стен.

(обратно)

25

Иногда таких чорсу бывает несколько.

(обратно)

26

Сай — небольшая горная речка.

(обратно)

27

Не исключено, что и здесь мы имеем морду не льва, а коня, так как изображение очень схематична.

(обратно)

28

«Мох» по-согдийски и таджикски «луна».

(обратно)

29

Этот участок на плане обозначен № 2а.

(обратно)

30

«Известия АН СССР». Серия истории и философии,1950, № 5 (сентябрь — октябрь), стр. 472–491.

(обратно)

31

Разведённая в воде красноватая глина.

(обратно)

32

Я. И. Смирнов. Восточное серебро, табл. XXIII.

(обратно)

33

Хшум — 12-й месяц согдийского календаря. Ал-Бируии, изд. Захау, араб. текст. стр. 285.

(обратно)

Оглавление

Введение

Часть первая. РАСКОПКИ НА СЕВЕРЕ . А. П. Окладников, доктор исторических наук, лауреат Сталинской премии

  У истоков полярной археологии

  Начало истории северных племён

  «Живые окаменелости» или живые люди?

  От камня — к металлу

  Вклад северных племён в мировую культуру

Часть вторая. ПЕРВЫЕ ЗЕМЛЕДЕЛЬЦЫ . Т. С. Пассек, доктор исторических наук, лауреат Сталинской, премии

  Свидетели прошлого

  Так жили древние трипольцы

  Памятники древней Владимировки

  Пшеница и ячмень

  Изображение быка

  О чём рассказал жолудь

  Одежда трипольских женщин

Часть третья. УРАРТУ . Б. Б. Пиотровский, доктор исторических наук, лауреат Сталинской премии

  Гибель Мусасира

  Первые находки памятников Урарту

  Расцвет древнего царства Урарту

  На раскопках Кармир-Блура

  Падение города Тейшебаини

Часть четвёртая. СОКРОВИЩА ПАЗЫРЫКСКИХ КУРГАНОВ . С. И. Руденко, профессор

  Скифо-саки

  Первые находки

  В долине Пазырык

  Хозяйство алтайских скифо-саков

  Оседлые скотоводы

  Верховой конь

  Одежда и украшения

  Этим тканям 2500 лет

  Искусство древних мастеров

  Сообщения Геродота подтверждаются

  Общественный строй

  О чём рассказали находки

Часть пятая. НЕАПОЛЬ СКИФСКИЙ . П. Н. Шульц, кандидат искусствоведения . В. А. Головкина

  Древнее городище

  Раскопки Неаполя-Скифского

  Городская стена, ворота и башня

  Общественные сооружения и жилища

  Мавзолей Неаполя-Скифского

  Открытие каменной гробницы

  Саркофаг скифской царицы

  Кто же был похоронен в гробнице?

  Некрополь Неаполя-Скифского

  О чём рассказали раскопки

Часть шестая. ДРЕВНИЙ ХОРЕЗМ . С. П. Толстов, доктор исторических наук, лауреат Сталинской премии

  В сказочной стране

  На землях древнего орошения

  Полёт через тысячелетия

  Сокровища Топрак-Кала

  В стране укреплённых замков

  Во власти Кутейбы

  Караваны идут в Кят

  Расцвет науки, расцвет страны

  Тайна Узбоя

  Наше путешествие закончено

Часть седьмая. ДРЕВНИЙ ПЯНДЖИКЕНТ . А. Ю. Якубовский, член-корреспондент Академии наук СССР

  Замок на горе Муг

  Щит князя Диваштича

  Кто такие согдийцы?

  Кочевники-тюрки

  Согдийцы в борьбе за независимость

  Развалины древнего Пянджикента

  Пянджикентский Шахристан

  Храмы древних согдийцев

  Живопись согдийских храмов

  Ожила легенда о Сиявуше

  Дворец Диваштича

  Пянджикентский некрополь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте