«Предания русского народа»

И. Н. Кузнецов Предания русского народа

ПРЕДИСЛОВИЕ

Легенды и предания, рожденные в недрах русской народной жизни, давно уже считаются отдельным литературным жанром. В связи с этим чаще всего называют известных этнографов и фольклористов А. Н. Афанасьева (1826–1871) и В. И. Даля (1801–1872). Пионером же собирательства старинных изустных рассказов о тайнах, кладах и чудесах и тому подобном можно считать М. Н. Макарова (1789–1847).

Одни повествования разделяются на древнейшие — языческие (сюда относятся предания: о русалках, леших, водяных, Яриле и прочих богах русского пантеона). Другие — принадлежат ко временам христианства, более глубоко исследуют народный быт, но и те все еще перемешаны с языческим мировоззрением.

Макаров писал: «Повести о провалах церквей, городов и проч. принадлежат к чему-то непамятному в наших земных переворотах; но предания о городцах и городищах, не указка ли на странствия по Русской земле руссов. Да и славянам ли только они принадлежали?» Происходил он из старинной дворянской семьи, владел поместьями в Рязанском уезде. Воспитанник Московского университета, Макаров некоторое время писал комедии, занимался издательской деятельностью. Эти опыты, однако, успеха ему не принесли. Истинное свое призвание он нашел в конце 1820-х годов, когда, состоя чиновником для особых поручений при рязанском губернаторе, стал записывать народные легенды и предания. В многочисленных его служебных поездках и странствиях по центральным губерниям России и сложились «Русские предания».

В те же годы другой «первопроходец» И. П. Сахаров (1807–1863), тогда еще семинарист, занимаясь разысканиями для тульской истории, открыл для себя прелесть «узнавания русской народности». Он вспоминал: «Ходя по селам и деревням, я вглядывался во все сословия, прислушивался к чудной русской речи, собирая предания давно забытой старины». Определился и род деятельности Сахарова. В 1830–1835 г. он побывал во многих губерниях России, где занимался фольклорными разысканиями. Итогом его исследований стал многолетний труд «Сказания русского народа».

Исключительное для своего времени (длиною в четверть века) «хождение в народ» с целью изучения его творчества, быта, совершил фольклорист П. И. Якушкин (1822–1872), что и отразилось в его неоднократно переизданных «Путевых письмах».

В нашей книге, несомненно, нельзя было обойтись без преданий из «Повести временных лет» (XI в.), некоторых заимствований из церковной литературы, «Абевеги русских суеверий» (1786). Но именно XIX век был ознаменован бурным всплеском интереса к фольклору, этнографии — не только русской и общеславянской, но и праславянской, которая, во многом приспособившись к христианству, продолжала существовать в различных формах народного творчества.

Древнейшая вера наших предков похожа на клочки старинных кружев, забытый узор которых можно установить по обрывкам. Полной картины не установил еще никто. До XIX века русские мифы никогда не служили материалом для литературных произведений, в отличие, например, от античной мифологии. Христианские писатели не считали нужным обращаться к языческой мифологии, поскольку их целью было обращение в христианскую веру язычников, тех, кого они считали своей «аудиторией».

Ключевыми для национального осознания славянской мифологии стали, безусловно, широко известные «Поэтические воззрения славян на природу» (1869) А. Н. Афанасьева.

Учеными XIX века исследовались и фольклор, и церковные летописи, и исторические хроники. Они восстановили не только целый ряд языческих божеств, мифологических и сказочных персонажей, которых великое множество, но и определили их место в национальном сознании. Русские мифы, сказки, легенды исследовались с глубоким пониманием их научной ценности и важности сохранения их для последующих поколений.

В предисловии к своему собранию «Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия» (1880) М. Забылин пишет: «В сказках, былинах, поверьях, песнях встречается очень много правды о родной старине, и в поэзии их передается веь народный характер века, с его обычаями и понятиями».

Легенды и мифы оказали воздействие и на развитие художественной литературы. Примером тому может служить творчество П. И. Мельникова-Печерского (1819–1883), в котором переливаются, как драгоценные жемчужины, легенды Поволжья и Приуралья. К высокому художественному творчеству несомненно относится и «Нечистая, неведомая и крестная сила» (1903) С. В. Максимова (1831–1901).

В последние десятилетия переизданы забытые в советский период, а ныне заслуженно пользующиеся широкой популярностью: «Быт русского народа» (1848) А. Терещенко, «Сказания русского народа» (1841–1849) И. Сахарова, «Старина Москвы и русского народа в историческом отношении с бытовою жизнью русских» (1872) и «Московские окрестности ближние и дальние…» (1877) С. Любецкого, «Сказки и предания Самарского края» (1884) Д. Садовникова, «Народная Русь. Круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа» (1901) Аполлона Коринфского.

Многие из приведенных в книге легенд и преданий взяты из редких изданий, доступных только в крупнейших библиотеках страны. К ним относятся: «Русские предания» (1838–1840) М. Макарова, «Заволоцкая чудь» (1868) П. Ефименко, «Полное собрание этнографических трудов» (1910–1911) А. Бурцева, публикации из старинных журналов.

Изменения, внесенные в тексты, большая часть которых относятся к XIX веку, незначительны, носят чисто стилистический характер.

О СОТВОРЕНИИ МИРА И ЗЕМЛИ

Бог и его помощник

До сотворения мира была одна вода. А сотворен мир Богом и помощником его, которого Бог нашел в водяном пузыре. Это было так. Господь шел по воде, и видит — большой пузырь, в котором виднеется некий человек. И взмолился тот человек к Богу, стал просить Бога прорвать этот пузырь и выпустить его на волю. Господь исполнил просьбу этого человека, выпустил его на волю, и спросил Господь человека: «Кто ты такой?» «Покуда никто. А буду тебе помощник, мы будем творить землю».

Господь спрашивает этого человека: «Как ты думаешь сделать землю?» Человек отвечает Богу: «Есть земля глубоко в воде, надо достать ее». Господь и посылает своего помощника в воду за землей. Помощник исполнил приказание: он нырнул в воду и добрался до земли, которой взял полную горсть, и возвратился назад, но когда он показался на поверхность, то в горсти земли не оказалось, потому что ее вымыло водой. Тогда Бог посылает его в другой раз. Но и в другой раз помощник не мог доставить землю в целости к Богу. Господь посылает его в третий раз. Но и в третий раз та же неудача. Господь нырнул сам, достал землю, которую вынес на поверхность, три раза он нырял и три раза возвращался.

Господь с помощником начали сеять добытую землю по воде. Когда всю рассеяли, сделалась земля. Где не попала земля, там осталась вода, и эту воду назвали реками, озерами и морями. После сотворения земли они сотворили себе жилище — небо и рай. Потом они сотворили, что мы видим и не видим, в шесть дней, а в седьмой день легли отдыхать.

В это время Господь крепко заснул, а его помощник не спал, а выдумал, как бы ему сделать, чтобы люди почаще его вспоминали на земле. Он знал, что Господь его сверзит с неба. Когда Господь спал, он взбудоражил всю землю горами, ручьями, пропастями. Бог скоро проснулся и удивился, что земля была такая ровная, а вдруг сделалась такая уродливая.

Господь спрашивает помощника: «Для чего ты это все сделал?» Помощник отвечает Господу: «Да вот, когда будет человек ехать и подъедет к горе или пропасти, то скажет: „Эх, чёрт тебя возьми, какая горища!“» А когда взъедет, то скажет: «Слава тебе, Господи!»

Господь разгневался за это на своего помощника и сказал ему: «Если ты чёрт, то будь им отныне и довеку и отправляйся в преисподнюю, а не на небо — и пусть будет тебе жилище не рай, а ад, где будут с тобой мучиться те люди, которые творят грех».

Тогда чёрт удалился от Бога и стремглав бросился на небо, где и подговорил половину ангелов воевать против Бога. Бог узнал хитрость дьявола и сказал: «Не достать тебе неба, как и не достал ты земли».

Господь приказал архангелу Михаилу согнать с неба всех тех ангелов, которые предались сатане. Господь назвал ангелов, сверженных с небес, аггелами. Сверженные ангелы летели с неба сорок дней и сорок ночей: кто попал в воду, в поле, в лес, во двор, в овин — тот там и остался хозяином.

(А. Бурцев)

Плавал Бог в лодке

Предание о сотворении мира, живущее в устах русского народа, обставлено такими подробностями, которые, несомненно, принадлежат глубочайшей древности. Приведем различные варианты:

Как-то задумал Господь сотворить мир (рассказывают в Малороссии), и говорит старшему ангелу Сатаниилу: «Архангел мой, пойдем мир создавать». — «Пойдем, Боже!» — говорит Сатаниил. Стали они над морем, а море такое темное-темное — сказано: бездна. Бог и говорит Сатаниилу: «Видишь эту бездну?» — «Вижу, Боже!» «Иди же, — говорит, — в ту бездну на самое дно и достань для меня пригоршню песка; да гляди, — как будешь брать, скажи про себя: беру тебя, земля, во имя Господне!» — «Хорошо, Боже!» И нырнул Сатаниил в самую бездну на самый песок, и завидно ему стало: «Нет, говорит, Боже! Присоединю я и свое имя; пусть будет вместе и твое, и мое». И берет он и говорит: «Беру тебя, земля, во имя Господне и свое!» Сказал; начал поднимать, а вода ему тот песок так и вымывает. Сатаниил сжимает ладонь, но как Бога обмануть! Как вынырнул из моря, так того песка, как и не бывало, — весь вода смыла.

«Не хитри, Сатаниил, — говорит Господь, — иди снова, да не присоединяй своего имени!» Пошел снова Сатаниил, приговаривает: «Беру тебя, земля, во имя Господне и свое!» — и снова песка не стало. Лишь в третий раз сказал уже Сатаниил: «Беру тебя, земля, во имя Господне!» — и несет, не сжимая ладони, чтобы вода смыла. Но тщетно: как набрал полную руку, так и вынес к Богу. И взял Господь тот песок, ходит по морю и засевает, а Сатаниил давай облизывать руку: хоть немного, думает, спрячу для себя, а потом и землю построю. А Господь посеял и спрашивает: «А что, — говорит, — Сатаниил, нет больше песка?» — «Анет, Боже!» — «Значит, надо благословить», — говорит Господь, и благословил землю на все четыре стороны, и как благословил, так земля начала расти.

Растет, значит, земля, и та, что во рту, растет; потом так разрослась, что губу распирает. Бог и говорит: «Плюнь, Сатаниил!» Тот начал плевать и харкать, и, где он плевал, вырастали горы, а где харкал — там скалы.

По другому преданию, от этого произошли болота, пустынные и бесплодные места. «Вот почему у нас земля неровная. А еще говорят: те скалы да горы бог знает сколько б еще росли, но Петр и Павел как закляли их, то они уже и не растут».

Потом Господь говорит Сатаниилу: «Теперь, — говорит, — только бы посвятить землю, но пускай себе растет, а мы отдохнем». — «Хорошо, Боже!» — говорит Сатаниил. И легли они отдыхать. Господь спит, а Сатаниил думает, как землю забрать; поднял Его и бежит (чтобы бросить в воду), а моря нет; побежал на север — и там не видать. Подался на все четыре стороны — нигде нет моря… Видит он, что ничего не сможет сделать, несет Бога на то самое место и сам возле него ложится. Полежал немного и будит Бога: «Вставай, Боже, землю святить». А Бог ему и говорит: «Не волнуйся, Сатаниил, земля моя освящена: освятил я ее этой ночью на все четыре стороны».

«В начале веков были только небо да море: по морю плавал Бог в лодке, и встретил большую, густую пену, в которой лежал чёрт. „Кто ты?“ — спросил его Господь. — „Возьми меня к себе в лодку, тогда скажу“. „Ну, ступай!“ — сказал Господь, и вслед за тем послышался ответ: „Я чёрт!“ Молча поплыли они дальше. Чёрт начал говорить: „Хорошо, если б была твердая земля, и было бы где отдохнуть нам“. — „Будет! — отвечал Бог. — Опустись на дно морское, набери там во имя мое горсть песку и принеси; я из него сделаю землю“. Черт опустился, набрал песку в обе горсти и промолвил: „Беру тебя во имя мое!“ Но когда вышел на поверхность воды, — в горстях не осталось ни зернышка. Он погрузился снова, набрал песку во имя Божие, и, когда воротился, песку у него осталось только за ногтями. Бог взял этот песок, посыпал по воде и сотворил землю — ни больше, ни меньше, как раз сколько нужно было, чтобы им обоим улечься.

Они легли рядом — Бог к востоку, а чёрт к западу. Когда чёрту показалось, что Бог заснул, нечистый стал толкать его, чтобы он упал в море и потонул; но земля тотчас же далеко расширилась к востоку. Увидев это, дьявол начал толкать Бога к западу, а потом к югу и к северу: во все эти стороны земля раздавалась широко и далеко.

Потом Бог встал и пошел на небо, а чёрт по пятам за ним; услышал он, что ангелы славили Бога в песнях, и захотел создать себе столько же подчиненных духов; для этого обмыл свое лицо и руки водою, брызнул ею назад от себя — и сотворил столько чертей, что ангелам недоставало уже места на небесах. Бог приказал Илье-громовнику напустить на них гром и молнию. Илья гремел и стрелял молниями, сорок дней и ночей лил дождь, и вместе с великим дождем попадали с неба и все черти; еще до сего дня многие из них блуждают по поднебесью светлыми огоньками и только теперь достигают земли».

Предание заонежан: «Подосюльскому(т. е. старосветскому) окиян-морю плавали два гоголя: первый — бел гоголь, а другой — черен гоголь. И тыми двумя гоголями плавали сам Господь-Вседержитель и сатана.

По Божию повелению, по Богородицыну благословению, сатана выздынул со дна синя моря горсть земли. Из той горсти Господь сотворил ровные места и путистые поля, а сатана понаделал непроходимых пропастей, щильев (ущелий) и высоких гор.

И ударил Господь молотком и создал свое воинство, и пошла между ними великая война. Поначалу одолевала было рать сатаны, но под конец взяла верх сила небесная. И сверзил Михайла-архангел с небеси сатанино воинство, и попадало оно на землю в разные места, отчего и появились водяные, лешие и домовые».

(А. Афанасьев)

Видение рая

(Из «Послания архиепископа Новгородского Василия к владыке Тверскому Феодору», 1347 г.)

…Место святого рая находил Мстислав Новгородец и сын его, Иаков. И всех их было три юмы (ладьи); и одна из них погибла после долгих скитаний, а две других еще долго носило по морю ветром и принесло к высоким горам. И увидели на горе той изображение Деисуса, написанное лазурем чудесным и сверх меры украшенное, как будто не человеческими руками созданное, но Божиею благодатью. И свет был в месте том самосветящийся, даже невозможно человеку рассказать о нем. И долго оставались на месте том, а солнца не видели, но свет был многообразно светящийся, сияющий ярче солнца. А на горах тех слышали они пение, ликованья и веселья исполненное. И велели они одному из товарищей своих взойти по щегле на гору эту, чтобы увидеть оттуда свет и кто поет ликующими голосами; и случилось так, что, когда он взошел на гору ту, то, тотчас, всплеснув руками и, засмеявшись, бросился от товарищей своих на звук пения. Они же очень удивились этому, и другого послали, строго наказав ему, чтобы, обернувшись к ним, он рассказал о том, что происходит на горе. Но и этот так же поступил: не только не вернулся к своим, но с великой радостью побежал от них. Они же страха исполнились и стали размышлять, говоря себе: «Если и смерть случится, но мы хотели узнать о сиянии места этого». И послали третьего на гору, привязав веревку к его ноге. И тот захотел так же поступить: всплеснул радостно руками и побежал, забыв от радости про веревку на своей ноге. Они же сдернули его веревкой, и тут же оказался он мертвым. Они же устремились оттуда прочь: нельзя им было дальше ни смотреть на это, — на эту светлость неизреченную, ни слушать веселья и ликованья. А дети и внучата этих мореходов и теперь, брат, живы-здоровы.

ПАНТЕОН БОГОВ СЛАВЯНСКИХ

Перун

Перун — начальнейший и первостатейный славянский бог, его признавали производителем грома, молнии, дождя, облаков и прочих всех небесных действий: стан его был вырезан искусно из дерева, голову имел серебряную, усы и уши золотые, ноги железные, в руках держал камень, украшенный рубинами и карбункулом, наподобие пылающего Перуна, то есть стремящейся молнии, огонь горел пред ним беспрестанно; храм его был в Киеве над Бурычевым потоком на высоком холме, также и в Новгороде; в жертву приносили ему волов, а иногда и пленников. При сокрушении идолов, киевский, сего бога истукан брошен был в Днепр и ниже порогов выкинут ветром на берег, от чего и прозвалось то место доныне Перунова гора. Другой же или сей идол, когда тащим был в Днепр и биен палками, испускал тяжкое вздыхание о своем сокрушении, то и прозвали то место, по которому влачим он был, Чёртово беремище; брошенный болван поплыл вниз, а идолопоклонники, не просвятившиеся еще святым крещением, шли за ним по берегу, плакали и кричали: «Выдибай, наш государь, боже, выдибай!» — то есть выплыви или выдь из реки, и будто бы идол тот, послушав гласы их, вышел на берег, от чего и прозвалось место то Выдубичи, однако крестившиеся славяне бросили его опять с камнем в воду. Таким же образом новгородский Перун, когда тащили его в Волхов, закричал: «Горе мне, впадшему в руки жестоких и коварных людей, которые вчера почитали меня как бога, а теперь надо мною так ругаются!»; потом, когда бросили его с моста в реку, то поплыл вверх и, выбросив на мост палку, вскричал «Вот что вам, новгородцы, в память мою оставляю!»; сие было причиною, что чрез долгое время новгородцы имели обыкновение по праздникам, вместо игры и увеселения, в честь сему идолу биться палками.

(«Абевегарусских суеверий»)

Волос, или Велес

В языческой жизни наших отцов было поклонение Волосу, или Велесу, истукану скотия бога, находившемуся в числе киевских божеств. Имя его известно нам еще по договорам русских с Царьградом. Так, в договоре Святослава с греками сказано: «Да имеем клятву от бога, в его же веруем, в Перуна и Волоса, скотья бога». По стародавнему закону наших отцов видим, что верование в Волоса, распространенное от Киева до Новгорода и Ростова, позднее всех прекратилось. Св. Авраамий Ростовский сокрушил идола Велеса в Ростове в XII столетии. Между тем как в Киеве он прекращен был великим Владимиром: «Волоса, его же именоваху скотья бога, повеле в Почайну реку врещи» (Макарьевская великая Минея рукописная). Наши стародавние поэты, по словам певца Игорева слова, считались Велесовыми внуками. Имя Велеса сохранялось долго в народных памятниках. В Новгороде былаВолосова улица. В Переславле-Залесском, при царе Василие Иоанновиче Шуйском, находился Волосов камень. В южной России перед жатвою старухи завивали бороду Волосу. Собрав горсть колосьев, не вырывая жито из корня, они завивали их между собою и завязывали в узел. Борода Волосова жницами оставалась неприкосновенною.

(И. Сахаров)

Святовид, или Световид

Святовид, или Световид — бог солнца и войны, почитался и имел храм на острове Руген (Рюген), в славянском городе Архон; каждый год архонские жители, как мужчины, так и женщины, приносили в храм подати. Истукан Святовида был преогромной величины, сделан из дерева крепкого о четырех лицах, наподобие фонаря, так, чтобы от всякой страны образ его видим был, может быть, это значило четыре времени года; идол сей был без бороды с завитыми кудрями, в короткой одежде, в левой руке имеющий лук, а в правой — рог из металла; на бедре висел у него превеликий меч в серебряных ножнах, в стороне лежали седло и узда коня его величины чрезвычайной. Сей кумир стоял в каплице, находившейся по середине храма, завешен был со всех сторон красными и великолепными занавесями. Один только бородатый жрец, который именем Святовида давал народу ответы в годовой день праздника, входил в каплицу, удерживая дыхание; а когда хотел отдохнуть, то выбегал к дверям каплицы и, выставив голову, дышал, боясь осквернить божество дыханием смертным. Сему Святовиду посвящен был белый конь, у коего из гривы и из хвоста не позволялось никому выдернуть ни единого волоса, сесть на него, кроме жреца, ибо архонцы верили, что Святовид ездил на нем побеждать их неприятелей. В уверение того они предлагали, что когда оставляли лошадь сию в конюшне, вычищенной и привязанной к яслям, то находили ее часто наутро, вспотевшую и замаранную так, как будто бы кто ездил на ней в дальний путь. От путешествия сего предвещали счастливый или худой конец своим ратям. Во время приношения жертвы, изъявляли Святовиду превеликое почитание; по окончании жатвы собирался весь народ перед его капищем для провождения великого праздника, для коего убивали в жертву множество скота. Пред собранием всего народа, у дверей храма, жрец, взяв из рук идольских рог с вином, которым он был наполнен за год перед тем, прорицал о плодородии года, ибо, ежели вина в роге немного убыло, то считалось это признаком плодородия, а в противном случае на плодородие не надеялись. При сем выливал священник вино из рога пред ногами Святовида и наполнял потом его новым вином, выпив же из рога за его здоровье, богатство и победу над неприятелями, наполнял его снова и вставлял идолу в руку. А для бранного гадательства втыкали стоймя пред храмом шесть копий, по два в ряд, одно подле другого в равном расстоянии, и ко всякой двойне привязывали копье поперек так высоко, как можно коню без прыгания перешагнуть; потом жрец по прочтении долгих и торжественных молитв, взяв с великими обрядами коня за узду, переводил его через три поперечные копья, и ежели конь переступал все три правою ногою, без помешательства с левою, то почитали оное за доброе предзнаменование пред-приемлемой войны; а ежели он, переступая копья, мешался, то признавали за худое предвозвещение; по сему конскому шаганию начиналась война или отлагалась…

Иногда болвану сему приносили в жертву и плененных христиан, коих, посадя на коня, во всей их сбруе, привязывали лошадь ногами к четырем сваям и, под приставленные с обеих сторон костры дров положив огонь, сожигали живых коня и всадника; о сих несчастных сожженниках утверждал жрец, что Святовид кровью их весьма услаждается. Из всех полученных корыстей давалась Святовиду третья часть; кроме сего, определяли еще ему для почести, с его стороны на брань, триста всадников, и оных всю добычу вручали его жрецу, который полагал ее в Святовидово сокровище, откуда не позволялось уже ни малейшие вынуть части. Наконец, в 350 году Вагдемар, король датский, взяв Архон, разрушил все храмы; а Святовидов истукан приказал рассечь на части и после сожечь.

(«Абевегарусских суеверий»)

Плихан и Ярило

В Александровском уезде (Владимирской губ.) на левом берегу реки Дубны, в смежных дачах деревни Дубны, Потапихи и других, есть одна лужайка, на которой, в июне месяце, ежегодно собирается крестьянский торжок. Это остаток пирования древнему суздальскому божеству Плихану или Палехану, и потому торжок этот всё ещё называется Плихановой ярмаркой. В версте отсюда есть и роща Плишиха или Плиханиха. По рассказам, помнят, что тут некогда бывали какие-то игрища, борьба, кулачный бой, верховой оскок. Нынче этого, кроме торжка, ничего нет.

Точно такие же ярмарки, как и Плиханова, есть: одна в Кирсанове (Тамбовской губ.), другая в селении Якимицах, на Ряжской большой дороге от Рязани в Тамбов. Но тут уже собирает народ не Плихан, а Ярило. Этот Ярило, кажется, был древний праздник с вакханалиями, буйством, пьянством, всяким развратом. Теперь и на Яриле только один простой торг окрестным скотом, лошадьми, мёдом и мелочами. В Можайском уезде, под Москвою, также недавно ещё честили Ярилу ярмаркою. Суздальский летописец в числе идолов его же называет Яруном.

Время празднования Плихана и Ярилы в один и тот же месяц и в одни и те же дни.

(М. Макаров)

Во многих местах Северо-Восточной России встречается празднование Яриле. В Тихвинском и в Валдайском уездах есть урочища под названием Яриловичи. В Черниговской и Костромской губерниях, в последней — близ Чухломы, есть Ярилово поле, под Кинешмою — Ярилова роща, где даже бывает гульбище под Яри лову (должно быть неделю). В Оренбургской губернии, в Дорогобужском уезде, есть Ярилово. Наконец, наш яровой посев.

Ярый, яровитый, яркий… В русском языке они имеют характер, не знающий препятствий, стремления, не знающие пределов. Во всяком случае, в Яриле соединяется то, что принадлежит весне и ее благотворному влиянию на природу, — мужество, сила и вожделение. Немудрено, что начало года в древности начиналось с весны, потому, может быть, что с весны оживляется природа и как бы оживает. Не потому ли у нас несколько раскаленных углей в печи называются жаром (словац. и чеш. Gar), а иногда говорят «яркий огонь». Этим словом выражают высшую степень света, его силу и прочее.

Костромское Ярило. В Костроме долгое время существовало обыкновение во Всесвятское заговение хоронить Ярилу. Похороны эти были до глупости безобразны. Так, какой-нибудь бедняк, нищий брал на себя поручение хоронить куклу мужчины, с чрезвычайно развитыми принадлежностями производительности, положенную в гробик, и пьяные, а подчас и трезвые, но суеверные женщины провожали этот гробик и нелицемерно плакали.

Ярилин праздник. Близ Галича есть поклонная гора; она находится близ села Туровского; там, как говорят, поклонялись мерянскому идолу Яриле, да и поныне, в неделю Всех Святых, галичане собираются праздновать и гулять.

В начале нынешнего столетия там поступали так: подпаивали мужичка и шутили с ним как хотели, требуя от него изображать собою Ярила.

Нужно, однако же, заметить, что не везде Ярилин праздник обозначен одним числом или одним временем. В селениях Рязанской и Тамбовской губерний бывает этот праздник в разные дни: то в день Всех Святых, то на другой день Петрова дня. Во Владимире на Клязьме — в Троицын день за Лыбедью, у Паталина моста. В Нижегородской губернии празднование Ярилы 4 июня соединяется с ярмаркой, и к этому дню поселянки вырабатывают деньги пряжею на лакомства и наряды. В Твери, празднество Яриле, или Яруле, уничтоженное ревностью архипастырей Мефодия и Амвросия в XIX веке, начиналось с первого воскресенья, после Петрова дня, в Трехсвятском саду, на речке Лазури, куда вечером собиралась молодежь, из горожан и других жителей слобод и посада, и плясали бланжу (танец из восьми пар) под балалайку или другой инструмент. Пользуясь этой возможностью, репужницы (вероятно, от слов «репу режут», или «от репы живут», т. е. мещанки) туда отпускали своих дочерей поневеститься.

Погребение Ярилы. Такое смешное в наше время событие торжествовалось еще в XVIII веке в Калязинском уезде, по дороге к Троице, в местности Мерли или Нерли, под старою сосною.

В Чистопольском уезде, в г. Савине, целую ночь пели и плясали в честь Ярилы. В Воронеже до 1763 года ежегодно отмечался, перед заговением Петрова поста, до вторника второго поста, народный праздник или игрище Ярило — остаток какого-нибудь древнего языческого торжества. В эти дни, на бывшую площадь в городе, за старыми Московскими воротами, стекались горожане и местные жители и составляли род ярмарки: к этим дням, в домах, по городу делались приготовления, как к великому празднеству. На месте, отведенном для развлечений, появлялся человек, избранный обществом. Его украшали цветами, лентами, обвешивали колокольчиками, на голову ему надевали колпак, тоже раскрашенный и украшенный лентами. При этом такого человека румянили, белили, а в руки давали позвонки (погремушки). На голову надевали высокий колпак, иногда из бумаги, украшали его лентами. В этом наряде, под именем Ярилы, ходил он по городу, сопровождаемый молодежью.

Это празднество сопровождалось играми и плясками, лакомством и пьянством, особенно кулачным боем.

(М. Забылин)

Яр-Хмель

Стукнет Гром Гремучий по небу горючим молотом, хлестнет золотой вожжой — и пойдет по земле веселый Яр гулять… Ходит Яр-Хмель по ночам, и те ночи «хмелевыми» зовутся. Молодежь в те ночи песни играет, хороводы водит, в горелки бегает от вечерней зари до утренней…

Ходит тогда Ярило ночною порой в белом объяринном балахоне, на головушке у него венок из алого мака, в руке спелые колосья всякой яри. Где ступит Яр-Хмель, — там несеяный яровой хлеб вырастает, глянет Ярило на чистое поле, — лазоревые цветочки на нем запестреют, глянет на темный лес, — птички защебечут и песнями громко зальются, на воду глянет, — белые рыбки весело в ней заиграют. Только ступит Ярило на землю, — соловьи прилетят, помрет Ярило в Иванов день, — соловьи смолкнут.

Ходит Ярилушка по темным лесам, бродит Хмелинушка по се лам-деревням. Сам собою Яр-Хмель похваляется: «Нет меня, Ярилушки, краше, нет меня, Хмеля, веселее, — без меня, веселого, песен не играют, без меня, молодого, свадеб не бывает…»

На кого Ярила воззрится, у того сердце на любовь запросится… По людям ходит Ярило без спеха, ходит он, веселый, по сеням, по клетям, по высоким теремам, по светлицам, где красные девицы спят. Тронет во сне молодца золотистым колосом, — кровь у молодца разгорается. Тронет Яр-Хмель алым цветком сонную девицу, заноет у нее сердечко ретивое, не спится молодой, не лежится, про милого, желанного грезится… А Ярило стоит над ней да улыбается, сам красну девицу утешает: «Не горюй, красавица, не печалься, не мути своего ретива сердечка — выходи вечерней зарей на мое, на Ярилино, поле: хороводы водить, плетень заплетать, с дружком миловаться, под ельничком, березничком сладко целоваться».

Жалует Ярило «хмелевые» ночи, любит высокую рожь да темные перелески. Что там в вечерней тиши говорится, что там теплой ночью творится, — знают про то Гром Гремучий, сидя на сизой туче, да Ярило, гуляя по сырой земле.

Таковы народные поверья про веселого бога жизни, весны и любви.

(П. Мельников-Печерский)

Сива, или Сева

— И этого кроткого, этого тихого и благодетельного божка алтари были обагрены кровью человеческою! — Так определили многие историографы нашей славяно-русской мифологии. — Варвары-язычники продолжают те же баснословы, — ни в чем не имели разбора, их рука не дрожала дорезывать невинность, так же, как и злодейство…

Но в самой натуре Сева была богинею всех произрастаний; трав, цветов, плодов и проч. Северные славяне ее изображали в виде молодой, нагой женщины: ее волосы висели до колен, в правой руке у нее было яблоко, а в левой — виноградная ветвь и проч. Наш русский народ всё позабыл это; и Сива, и алтари ее для него вековая тайна, что-то забвенное, о чем никто, никогда у нас не вспомнит; но посмотрите вот еще на землях Рязанских, в княжениях Московском, Владимирском, Тверском, на всех нивах пажитей и пожней великороссийских приспевает еще самый древний, положительный термин времени (большею частью в августе, в сентябре, и частью в конце июля месяца), когда и старый, и малый, и мужик, и баба, и парень, и девица все, все до единого, по принесении обычной молитвы о будущем урожая озимого хлеба, с новою теплою молитвою идут в чистое широкое поле, и там между различных плясок и песен, как будто нечаянно, захватив самого рослого, сильного, дородного мужика, тормошат, толкают и роняют его на землю, припевая с громким смехом:

Тучен-де, ты тучен, дядя Фома. Пусть-де все такие и будут снопы: Колосом-де сильны, белы зерном! Сеяли, посеяли, Сево-ди-да-сев! Тучен-де, ты тучен, дядя Фома. Пусть-де все такие и будут снопы. Севы де посевы не сотней в году! Сеяли, посеяли, Сево-ди да сев!

Почти таков и весь смысл, и содержание песенных приговорок на праздниках о посеве хлеба; они, кажется, складываются по произволу. Здесь показано только, что Сива, хотя иногда и под именами Сева, Засева, Посева и проч., но не позабывается еще и поныне на великой земле Русской.

Многие иностранные искатели называют нашу Сиву божеством Цельтическим и говорят, что она — то же, что Опс-Консива (Ops-consiva), a Ops — одно лице с Цибеллою, дщерью неба и земли, супругою времени (Сатурна). У индийцев Сива также известна; но более под именем Иссы (Господствующей силы). Это действующая сила в природе.

*Фома — имя положительное, оно изменяется согласно с именем действующего лица в образе снопа. Как, например: Иван, Петрей (Петр), Лексей (Алексей), Лексан (Александр), Лисей (Елисей), Мишук (Михаил) и проч.

(М. Макаров)

Лель и Ладо

Ни Ладо, ни Лады нет теперь на сырой земле Русской, их нет у нас точно так же, как и Дидо, как и Леля. Спросите о том любого доброго русского человека: он — не грек, он — не римлянин, он не знает ни своей родовой Киприды, ни своего родного Амура. У него вам будет один ответ: о таких людях у нас не было и слуха, кормилец! Кто их ведает, велик свет белый, — всего не поймешь, не узнаешь! Но этот добрый человек, как и все наши добрые люди, также не слышит нынче ни о Велесе, ни о Белом боге, ни о многом другом прочем: что прежде и было, и жило по раздольям, полям и в вековых лесах земли Русской, и что теперь, чуть-чуточку, только дышит в одних наших листах печатных, на языках грамотных: в спорах, в догадках и в недогадках.

Укажите, однако, нашим же добрым людям, на их русские припевы к родной песне, потолкуйте с ними друйсески на безделье в их теплой хате; войдите в нее как-нибудь вечерком, под дымок от света лучины, и тут опять, между прочим, повторите ваш вопрос любопытный, спросите смелее своих хозяев: а что это у вас такое: ой! дидо ладо; допросите их, добрых людей, по-свойски, что такое они кумекают под их напевом: лёшеньки лели? И нет опять от добрых людей ответа, и опять: не знаем. — Но из песни слова не выкинуть, — заметит вам иногда, — какой ни на есть умный крестьянин. — Старики наши так же певали, — прибавит он. И больше нет вам слова: тут всё!

Был когда-то русский солдат, который говаривал, что припев: Лели, — почти то же, что и веселое: ура! что высвистливый виват! Можно ему верить? Но то и другое хорошо в своем месте, в своей поре, в своей сноровке: ура! и виват! добро в славном деле солдатском; лели и люли — выклик при пашнях амурных: одно — позыв к громкой работе богатырской; другое — радостный лепет полного счастьем сердечка. В белой груди у души — красненькой девицы, это бывает в то время, когда с нею девицею поживешь хоть минуточку рука в руку, когда захочешь этим проказливым словом: лели, залёлить от нее хотя бы один горяченький поцелуйчик. У кого на сердечке залёлёчит, того только красненькая девица излечит. Г. Сахаров не знал этой пословицы, а то бы и он сказал вместе с нами, что лели, — право, любовь!

Гваньини, Строковский и многие другие, впрочем, полагают, что Лель и Полель, о которых здесь у нас еще нет и слова, были в ранге богов у славян древнейших. Те же писатели добавляют, что матерью сказанных богов была Ладо.

— Готовившиеся к браку, — говорит наш старинный переводчик Строковского, — непременно приносили жертвы Ладо, и что, будто бы, даже в его, переводчиково, время, по некоторым странам славянским, на игрищах и сонмищах, в пении Лель и Полель возглашаются; и что тут же ветхую и дьявольскую прелесть Ладо на брачных весельях руками восплескают, а восплескивая ее, воспевают: Ладо! Ладо! Новейший воспоминатель сказаний русского народа (г. Сахаров) ничему этому не верит. Но Карамзин и другие исследователи всех трех идолов, а именно: Ладо, Леля и Полеля причисляют их к баснословию иллирийцев, или вообще к идолопоклонству всех славян южных. Некоторые из этих ученых в имени Лавдон или Ладо вычитывают греческого Марса, а в именах Леля и Полеля — Кастора и Поллукса (?!). Но при другом взгляде, те же ученые не отнимают Ладо и от русских славян.

Дни торжеств этому богу славянские историки определяют от 25 мая до 25 июня, лучшее время в целом русском году. Так, по крайней мере, было в главных местах празднеств Лелю и Ладо, мы хотим здесь сказать о Галиции и Ладомирии, о Литве и Самогитии, где еще недавно и в гостиницах, и на улицах, и на лугах, кружась хороводом, певали: Ладо, Ладо, ой! Дидо Ладо! То же свидетельствуют и наши хорошие дни весенние по нашим русским деревням и селам. Тут и наш русский народ так же кружится под припев: Ладо! Ладо!

Русский май месяц весь был составлен из праздников, то есть, начиная с самого первого дня его, дня пророка св. Иеремии. Это первые минуты встреч с теплым солнышком. За праздником солнышку отличены числа 13 (день св. Гликерии), 28 (день св. Никиты), 29 (день св. Феодосии). Наконец, по 25 июня следуют такие же отличительные дни: 13 (день св. Акилины), 23 (день св. Агриппины) и проч. Здесь все праздники цветные, травяные, посевные, хороводные под чистым лазоревым небом. Точно праздники любви!

Говоря еще раз о Ладо, спрашиваем, какое наше дитя позабудет свою нянюшку и ее приветную к дитяте песенку:

Ладо, Ладо, Ладушки, Где были? — У бабушки. Что ели? — Кашку. Что пили? — Бражку.

Такие ладушки распеваются перед дитятей в его утеху, и вот наше дитя едва начинает себя чувствовать, начинает плескать ручонками и говорить: ладо! ладо! Тут ему уже вестим дружный удар ручки в ручку, он вместе с этим ударом учится, как завязывать узелки дружбы, понимать, как умеет, что такое симпатия. Но к Дидо и Лелю не поют величанья наши нянюшки. Лель и Дидо — значения другой радости, других восторгов, или, как высказал добрый служивый, — это: ура! виват! вакханкино эвое!

Слово Дидис — значит: великий, следовательно, Дидис Ладо — великий Ладо! Но русский простолюдин теперь этого не угадывает и распевает свое Дидо Ладо без всяких заметок. Бывает время для народов, когда они, привыкнув к слову, хранят его при себе целые века, без объяснений, употребляют его часто совсем некстати, только по привычке, и — никак не могут с ним расстаться…

В «Слове о полку Игоревом» название ладо означает мужа. Так Ярославна называет своего супруга. Здесь теперь предстоят вопросы: что ж такое наша Ладо — бог, или богиня, или уж не было ли у нас двух божеств — Ладо и Лады, мужа и жены, двойственного Гименея, слитого в одно русское слово: лад, брак?

Халдеи, как свидетельствуют знатоки Древнего Востока, называли ночь: лельи, сирияне знали ее же под именем: лилъа, ассирийцы почти сходственно с тем же зовут свою ночь: лелю, у арабов это же слово изменяется на леилъ. У нас от всего этого составилось слово люлька — место для постели младенца. Эта люлька согласно своему происхождению от лельи, лильа, лелю и леиль укачивает, успокаивает наших детей и, может быть, напоминает нам самим, что и Лель наш, как ребенок, не мог обходиться без лёльки, любил в ней убаюкивать себя и всех любовью!

В Меленковском уезде Владимирской губернии под словом люли разумеют всякую хороводную игру.

Малороссияне лилей называют младенца.

Ходаковский (Чернявский) в своем «Путешествии по землям Славянским» насчитывает у славянских народов множество еще существующих селений и урочищ с такими названиями: Лели, Лелячи, Лелякино, Лады, Ладоны, Ладуницы и проч.

Из этих селений и урочищ Лелячи — в Рязанской губернии, в Егорьевском уезде. Ладышка и Ладомеры — в Старо-Русском округе. В Осташковском уезде Тверской губернии есть целая волость, которую зовут Велелья. Ходаковский думает, что это значит: Велий-Леля, то есть: волость (власть) Великого Леля.

В Белоруссии Venus (Венера) известна под именем Лейлевы. Она вошла даже в некоторые гербовники тамошних дворянских фамилий. Припев: лели-ладо весьма известен Литве. В Подольской губернии, около Межибожья на Буге, поют песни Великой Ладе. Во Владимире на Волыни ладовать и ладковать значит: славить свадьбу.

Упомянув о тех белорусских дворянских гербовниках, в которые закралась Лейлева, теперь укажем также, что и в числе именитых семейств новгородских почитались Леличи, Леляки, Лели, Ляли; от них потомки назвались Лялиными, Лелякиными, Леликовы и проч.

Нынешнее время, собственно, великороссийского празднования Лелю и Ладо, решительно можно положить в дни праздника св. Троицы, и особенно в Семик. Это время цветов, венков, покумленья, поцелуев через венки. Это настоящие праздники любви и дружбы, день союзов семейств: их семик. Наша Москва и другие русские города еще, и до сей поры, не перестали в Семик и в Троицын день украшаться цветами и зеленью.

Здесь кстати будет прибавить, что торжество Коляды, которое у нас празднуют со своими обрядами, 24 октября, едва ли заключает в себе чествование божества особенного от Лады. Не день ли это призывания ко Ладе, то есть: все к той же Ладо, к тем же дням брака, которые у славян обыкновенно заключались в свободное время от всех трудов и работ, а заготовлялись на вешних хороводах.

Достаточно ли всего этого для доказательств о том, что на Святой Руси некогда существовали и Лель, и Ладо, и что славяно-русский народ знал и любил их, и что еще у нас и доныне, по темному преданию, славят Леля и Ладо, то цветами, то песнями, то хороводами.

Иногда бедная Ладо, как что-то былое, знакомое, но теперь и нечистое, и презрительное входит даже в нашу брань народную. — Ну, те к ляду — скажет какой-нибудь бородатый Иван; коли бы, например, кто-нибудь спросил его, что такое Лель да Ладо?

Это так пришлось, к примеру; но и по этому же примеру ясно видно, что слово к ляду у нашего народа и теперь не чужое.

(М. Макаров)

ВОЗЗРЕНИЯ СЛАВЯН НА ПРИРОДУ

Царь-Солнце

Солнце постоянно совершает свои обороты, озаряя землю днем, оставляет ее ночью во мраке; согревая весною и летом, покидает ее во власть холода в осенние и зимние месяцы. «Где же бывает оно ночью? — спрашивал себя древний человек. — Куда скрываются его животворные лучи в зимнюю половину года?» Фантазия творит для него священное жилище, где божество это успокаивается после дневных трудов и где скрывает свою благодатную силу зимою. По общеславянским представлениям, сходным с литовскими и немецкими, благотворное светило дня, красное солнце, обитает на востоке — в стране вечного лета и плодородия, откуда разносятся весною семена по всей земле; там высится его золотой дворец, оттуда выезжает оно поутру на своей светозарной колеснице, запряженной белыми огнедышащими лошадьми, и совершает свой обычный путь по небесному своду…

В наших сказках царь-Солнце владеет двенадцатью царствами (указание на двенадцать месяцев в году или на двенадцать знаков Зодиака); сам он живет в солнце, а сыновья его в звездах; всем им прислуживают солнцевы девы: умывают их, убирают и поют им песни… Солнцевы девы умывают солнце и расчесывают его золотые кудри (лучи), то есть, разгоняя тучи и проливая дождь, они прочищают лик дневного светила, дают ему ясность. Тот же смысл заключается и в предании, что они метут двор Месяца, то есть, разметают вихрем затемняющие его облака. Обладая бессмертным напитком (живою водою дождя), солнцевы девы сами представляются вечно прекрасными и никогда не стареющими.

Заря олицетворялась у славян в образе богини и называлась сестрою Солнца, как это видно из песенного к ней обращения:

Заря ль, моя Зоринька, Заря, солнцева сестрица!..

Согласно с наглядным, ежедневно повторяющимся указанием природы, миф знает двух божественных сестер — Зарю Утреннюю и Зарю Вечернюю, одна предшествует восходу солнца, другая — провожает его вечером на покой, и обе, таким образом, постоянно находятся при светлом божестве дня и прислуживают ему. Утренняя Заря выводит на небесный свод его белых коней, а Вечерняя — принимает их, когда оно, совершивши свой дневной поезд, скрывается на западе.

(А. Афанасьев)

Русское поверье связывает поезды Солнца с двумя главными пунктами годового его обращения — с летним и зимним поворотами. 12 декабря, при повороте своем на лето, Солнце, как уверяют крестьяне, наряжается по-праздничному — в сарафан и кокошник, садится в телегу и едет в теплые страны…

На Иванов день, при повороте на зиму, Солнце выезжает из своего чертога на трех конях — серебряном, золотом и алмазном (бриллиантовом) — навстречу супругу своему Месяцу и дорогою пляшет на своем рыдване, далеко рассыпая яркие лучи.

Доныне существующий обычай возить по полям в Купальскую ночь, с вечера до утренней зари, тележную ось и два передние колеса, конечно, совершается в знамение солнцева поезда. Движением солнца определяются четыре времени года: весна, лето, осень, зима; представляя их живыми существами, народ говорит, что Весна да Осень ездят на пегой кобыле. Этой поговоркою крестьяне выражают мысль, что весною и осенью погода быстро меняется: ясные дни сменяются пасмурными, а пасмурные — ясными.

В Саратовской губернии во время проводов весны приготовляют чучело лошади и носят его по лугам, в сопровождении огромной толпы народа.

На рисунках, украшающих старинные рукописи, Солнце и Месяц представляются возничими, едущими на колесницах и держащими в руках изображения дневного и ночного света.

(А. Афанасьев)

Мать Сыра Земля

Земля представлялась воображению язычника, обожествлявшего природу, живым человекоподобным существом. Травы, цветы, кустарник, деревья казались ему ее пышными волосами; каменные скалы признавал он за кости; цепкие корни деревьев заменяли жилы, кровью земли была сочившаяся из ее недр живая вода. И, как живая женщина, она рождала существ земных; она стонала от боли в бурю; она гневалась, учиняя землетрясения; она улыбалась под солнцем, даруя людям невиданные красоты; она засыпала студеною зимой и пробуждалась по весне; она умирала, обожженная засухой… И, точно к истинной матери, прибегал к ней человек во всякую пору своей жизни. Помните в сказках? Припадет богатырь к сырой земле — и преисполнится новых силушек. Ударит в землю копьем — и она поглотит черную, ядовитую змееву кровь, возвратив жизнь загубленным людям.

Кто не почитает земли-кормилицы, тому она, по словам пахаря, не даст хлеба, — не то что досыта, а и впроголодь; кто сыновьим поклоном не поклонится Матери Сырой Земле, на гроб того она ляжет не пухом легким, а тяжелым камнем. Кто не захватит с собою в дальний путь горсть родной земли, — никогда не увидит больше родины, верили наши предки.

Больные в старину выходили в чистое поле, били поклоны на все четыре стороны, причитывая: «Прости, сторона, Мать Сыра Земля!»

«Чем заболел, тем и лечись!» — говорит народная Русь, и советуют старые люди выносить тех, кто ушибся-разбился, на то самое место и молить землю о прощении.

Земля и сама по себе почитается в народе лечебным средством: ею, смоченной в слюне, знахари заживляют раны, останавливают кровь, а также прикладывают к больной голове. «Как здорова земля, — говорится при этом, — так же и моя голова была бы здорова!»

«Мать Сыра Земля! Уйми ты всякую гадину нечистую от приворота и лихого дела!» — произносится кое-где еще и теперь при первом выгоне скотины на весенний подножный корм.

«Пусть прикроет меня Мать Сыра Земля навеки, если я вру!» — говорит человек, давая клятву, и такая клятва священна и нерушима. Те, кто братается не на жизнь, а на смерть, смешивают кровь из разрезанных пальцев и дают друг другу по горсти земли: значит родство их вечно!

А в стародавние годы находились такие колдуны-знахари, что умели гадать по горсти земли, взятой из-под левой ноги человека, желающего узнать свою судьбу. «Вынуть след» у человека всегда считалось самым недобрым умыслом. Нашептать умеючи над этим вынутым следом, — значит, по старинному поверью, связать волю того, чей след, по рукам и ногам. Суеверные люди боятся этого как огня! «Матушка-кормилица, Сыра Земля родимая, — отчитываются от такой напасти, — укрой меня от призора лютого от всякого лиха нечаянного. Защити меня от глаза недоброго, от языка злобного, от навета бесовского. Слово мое крепко, как железо. Семью печатями оно к тебе, кормилица Мать Сыра Земля, припечатано, — на многие дни, на долгие годы, на всю жизнь вековечную!»

«Всю жизнь вековечную» Мать Сыра Земля растит-питает хлеб насущный на благо народное; унимает «ветры полунощные со тучами», удерживает «морозы со метелями», поглощает силу нечистую. Всегда она остается все той же матерью для живущего на ней и ею народа, который своим внукам-правнукам заповедал любовь и почтение к земле родимой. Как траве-мураве не вырасти без горсти земли, так и русскому народу не прожить на белом свете без земли-кормилицы. Как без пахаря-хозяина и добрая земля — горькая сирота, так и он без земли, — что без живой души в своем богатырском теле!

Плодотворная сила солнечных лучей и дождевых ливней, ниспадающих с небесного свода, возбуждает производительность земли, и она, согретая и увлажненная, растит травы, цветы, деревья и дает пищу человеку и животным. Это естественное и для всех наглядное явление послужило источником древнейшего мифа о брачном союзе Неба и Земли, причем Небу придана воздействующая, мужская роль, а Земле — воспринимающая, женская. Летнее Небо обнимает Землю в своих горячих объятиях, как невесту или супругу, рассыпает на нее сокровища своих лучей и вод, и Земля становится чреватою и несет плод: не согретая весенним теплом, не напоенная дождями, она не в силах ничего произвести. В зимнюю пору она каменеет от стужи и делается неплодною; с приходом же весны Земля, по народному выражению, «принимается за свой род».

«Не Земля родит, а Небо», — выражается пахарь пословицею, обозначая тем, что без влияния благоприятных условий, посылаемых небом, земля бессильна дать урожай…

По воззрению южных славян, земля плоская и круглая. На краю света купол неба соединяется с землею.

Землю держит на роге вол или буйвол; время от времени он устает, перебрасывает ношу на другой рог, — отсюда и землетрясения.

В подземном мире тоже живут люди, все там устроено по-нашему: те же растения, птицы, животные.

При сотворении мира вся земля была ровная, как луг, но когда Господь рыл русла рек и морей, пришлось ему из песка и камней создать холмы и горы.

Ярило и Мать Сыра Земля

Лежала Мать Сыра Земля во мраке и стуже. Мертва была — ни света, ни тепла, ни звуков, никакого движенья.

И сказал вечно юный, вечно радостный светлый Яр: «Взглянем сквозь тьму кромешную на Мать Сыру Землю, хороша ль, пригожа ль она, придется ли по мысли нам?»

И пламень взора светлого Яра в одно мановенье пронизал неизмеримые слои мрака, что лежали над спавшею землею. И где Ярилин взор прорезал тьму, там воссияло солнце красное.

И полились через солнце жаркие волны лучезарного Ярили — на света. Мать Сыра Земля ото сна пробуждалася и в юной красе, как невеста на брачном ложе, раскинулась… Жадно пила она золотые лучи живоносного света, и от того света палящая жизнь и томящая нега разлились по недрам ее.

Несутся в солнечных речах сладкие речи бога любви, вечно юного бога Ярилы: «Ох ты гой еси, Мать Сыра Земля! полюби меня, бога светлого, за любовь твою я украшу тебя синими морями, желтыми песками, зеленой муравой, цветами алыми, лазоревыми; народишь от меня милых детушек число несметное…»

Любы Земле Ярилины речи, возлюбила она бога светлого и от жарких его поцелуев разукрасилась злаками, цветами, темными лесами, синими морями, голубыми реками, серебристыми озерами. Пила она жаркие поцелуи Ярилины, и из недр ее вылетали поднебесные птицы, из вертепов выбегали лесные и полевые звери, в реках и морях заплавали рыбы, в воздухе затолклись мелкие мушки да мошки… И все жило., все любило, и все пело хвалебные песни: отцу — Яриле, матери — Сырой Земле.

И вновь из красного солнца любовные речи Ярилы несутся: «Ох ты гой еси, Мать Сыра Земля! разукрасил я тебя красотою, народила ты милых детушек число несметное, полюби меня пуще прежнего, породишь от меня детище любимое».

Любы были те речи матери сырой земле, жадно пила она живоносные лучи и породила человека… И когда вышел он из недр земных, ударил его Ярило по голове золотой вожжой — ярой молнией. И от той молоньи ум в человеке зародился. Здравствовал Ярило любимого земнородного сына небесными громами, потоками молний. И от тех громов, от той молнии вся живая тварь в ужасе встрепенулась: разлетались поднебесные птицы, попрятались в пещеры дубравные звери, один человек поднял к небу разумную голову и на речь отца громовую отвечал вещим словом, речью крылатою… И, услыша то слово и узрев царя своего и владыку, все древа, все цветы и злаки перед ним преклонились, звери, птицы и всяка живая тварь ему подчинилась.

Ликовала Мать Сыра Земля в счастье, в радости, чаяла, что Ярилиной любви ни конца, ни края нет… Но по малом времени красно солнышко стало низиться, светлые дни укоротились, Дунули ветры холодные, замолкли птицы певчие, завыли звери дубравные, и вздрогнул от стужи царь и владыка всей твари дышащей и недышащей…

Затуманилась Мать Сыра Земля и с горя-печали оросила поблекшее лицо свое слезами горькими — дождями дробными.

Плачется Мать Сыра Земля: «О ветре ветрило!.. Зачем дышишь на меня постылою стужей?.. Око Ярилино — красное солнышко!.. Зачем греешь и светишь ты не по-прежнему?.. Разлюбил меня Ярило-бог — лишиться мне красоты своей, погибать моим детушкам, и опять мне во мраке и стуже лежать!.. И зачем узнавала я свет, зачем узнавала жизнь и любовь?.. Зачем спознавалась с лучами ясными, с поцелуями бога Ярилы горячими?..»

Безмолвен Ярило.

«Не себя мне жаль, — плачется Мать Сыра Земля, сжимаясь от холода, — скорбит сердце матери по милым по детушкам».

Говорит Ярило: «Ты не плачь, не тоскуй, Мать Сыра Земля, покидаю тебя ненадолго. Не покинуть тебя на время — сгореть тебе дотла под моими поцелуями. Храня тебя и детей наших, убавлю я на время тепла и света, опадут на деревьях листья, завянут травы и злаки, оденешься ты снеговым покровом, будешь спать-почивать до моего прихода… Придет время, пошлю к тебе вестницу — Весну Красну, следом за Весною я сам приду».

Плачется Мать Сыра Земля: «Не жалеешь ты, Ярило, меня, бедную, не жалеешь, светлый боже, детей своих!.. Пожалей хоть любимое детище, что на речи твои громовые отвечал тебе вещим словом, речью крылатою… И наг он и слаб — сгинуть ему прежде всех, когда лишишь нас тепла и света…»

Брызнул Ярило на камни молоньей, облил палючим взором дерева дубравные. И сказал Матери Сырой Земле: «Вот я разлил огонь по камням и деревьям. Я сам в том огне. Своим умом-разумом человек дойдет, как из дерева и камня свет и тепло брать. Тот огонь — дар мой любимому сыну. Всей живой твари будет на страх и ужас, ему одному на службу».

И отошел от Земли бог Ярило… Понеслись ветры буйные, застилали темными тучами око Ярилино — красное солнышко, нанесли снега белые, ровно в саван окутали в них Мать Сыру Землю. Все застыло, все заснуло, не спал, не дремал один человек, — у него был великий дар отца Ярилы, а с ним свет и тепло…

(П. Мельников-Печерский)

Живая и мертвая вода

Облака, несущие дождь, издревле представлялись народному воображению небесными колодцами и реками. Холодная зима, забирая их в свои оковы (подобно тому, как сковывает она льдом земные источники), запирает священные воды, — и вместе с тем все кругом дряхлеет, замирает, земля одевается снежным саваном, словно собирается умереть. Весной солнце, а может быть, молот могучего Перуна разбивали эти крепкие оковы и отворяли пути дождевым потокам; омывая землю, они возвращали ей силу плодородия, как бы воскрешали от зимней смерти к новой жизни.

Не в те ли стародавние времена зародилось верование, что дождевая вода, особенно весенняя обладает целительной силой, дарует красоту и чадородие: больным давали пить дождевую воду как лекарство или советовали купаться в ней. Тогда и возник миф, общий для всех индоевропейских народов, о живой воде: она исцеляет раны, наделяет тело крепостью и даже возвращает саму жизнь.

В народных сказках ее также называют сильной или богатырскою водою — это напиток могучих богатырей.

Порою в мифах рассказывается о мертвой воде. Ее называют еще «целющей», она сращивает части тела, разрубленного на куски, но оставляет его бездыханным, мертвым. Остальное довершает вода живая — возвращает жизнь, наделяет силою богатырской. В сказаниях героя окропляют сначала именно мертвой, а только потом живой водой, — так же как в природе первые дожди сначала сгоняют с земли остатки мертвящих снегов, а потом новые потоки оживляют почву.

Мертвая вода соединяет ткани, а живая — воскрешает. Если убитого полить сразу живой водой, он, конечно, откроет глаза, но останется раненым и тотчас вновь умрет.

В волшебных сказках живую и мертвую воду приносят Град, Гром и Вихрь или птицы, воплощающие эти стихии, — Орёл, Сокол, Ворон.

В древние времена славяне называли живыми воды, текущие из родников. Кроме того, живая вода исцеляет слепоту, возвращает зрение, подобно тому, как весенний дождь проясняет небо и очищает простор солнечному оку.

(А. Афанасьев)

Целебная сила воды

Как живая вода весенних дождей просветляет туманное небо, возрождает природу и потому принимается за божественный напиток, прогоняющий демонов, дарующий красоту, здоровье и крепость мышц, так те же животворные средства соединяют народные верования и вообще с водою, тем более что она действительно обладает свойствами освежать тело и восстанавливать утомленные силы. И огонь, и вода — стихии светлые, не терпящие ничего нечистого: первый пожигает, а вторая смывает и топит всякие напасти злых духов, к сонму которых причислялись в старину и болезни. Рядом с окуриванием больного, перенесением его через пылающий костер, народная медицина употребляет обливание водою, омовение, взбрызгивание, чтобы болезнь покинула человека или животное и удалилась в пустынные места ада. По преимуществу лечебные свойства приписываются ключевой воде…

В Новгородском кремле, возле старинных Псковских ворот, бьет родник, к которому доныне приходят страдающие лихорадкой на утренней заре и обливаются водой. По другим местностям Русского царства обращаются за помощью к святым колодцам не только от лихорадки, но и вообще от всяких болезней. В Воронежской губернии водят больных к родникам; туда же носят матери и своих хворых детей. Явившись к колодцу, снимают с больного рубашку и вешают на одном из растущих подле деревьев, потом окачивают его холодною водою и надевают ему чистое белье. Крестьяне убеждены, что, как скоро истлеет оставленная ими тряпица или сорочка, вместе с тем сгинет и сама болезнь. От сухотки купают детей в воде, почерпнутой из девяти колодцев, и затем посыпают золою, собранною из семи печей. В Могилевской губернии, в случае трудной болезни, крестьяне ставят возле родника крест!

На последней неделе Великого поста крестьяне наши собирают по полям чистый снег, топят его в горшках, солят «четверговою» солью и приготовленною таким образом водою обливают рано поутру домашний скот для предохранения от болезней: вода эта заменяет собою дождь, так как она добывается из снега, посылаемого на землю небесными тучами. Весенний снег, выпавший в марте месяце, пользуется особенным авторитетом в народной медицине; добытою из него водою не только лечат больных, но и сверх того окропляют ульи и плодовые деревья, чтобы лучше роились пчелы и чтобы червь не нападал на сады (Орловская губ.) В Чистый четверг купаются от чесотки и других накожных сыпей; здоровые же обливают себя и своих лошадей холодной водою или купаются в прудах и реках перед восходом солнца, чтобы не тронули их болезни в течение всего следующего года…

Богоявленская или крещенская вода пользуется в народе особенным уважением. Многие хранят ее до Нового года — на случай болезней, окропляют ею дома и хлевы; несмотря на трескучие морозы (6 января), больных погружают иногда в прорубь иордани, почерпнутой оттуда водою умывают хворых младенцев, а снятые с них сорочки и пеленки бросают в иордань, чтобы вместе с этими покровами уплыла и сама болезнь (Арзамасский уезд).

О воде, вытаянной из крещенского снега, думают, что она может лечить судороги, головокружение, онемение в ногах и другие недуги и, влитая в колодец, делает его неиссякаемым в продолжение целого лета, хотя бы не выпало ни единой капли дождя. Теми же живительными свойствами обладает вода и в праздник Купалы, то есть 24 июня, в день Иоанна Крестителя.

(А. Афанасьев)

В Пошехонском уезде. (Ярославская губ.) больной «ломотой» должен шесть раз сходить на луг, в утренние зори, и каждый раз кататься на спине, три раза переворачиваясь и приговаривая: «Зорька, зорька, росистая, возьми, унеси от меня ломоту и корчу, унеси в поднебесье, от века и до века».

В Череповецком уезде (Новгородская губ.) при хронических сыпях умываются и обтираются утренней росой на улице, приговаривая: «Если с ветру пришла, — иди на ветер, а с людей пристала, — иди на людей». Маленьких детей при этом, как бы пугая болезнь, секут прутом по ягодицам.

Такими же целебными свойствами, как дождевая вода и роса, обладает град, а иногда и снег. Град — хорошее средство от зубной боли. Его можно есть или, оттаяв, употреблять в виде полоскания. Воду, полученную от таяния града, применяют и при глазных болезнях. Снег «полют» на Крещенье, ссыпают в бутылки и полученную таким образом воду употребляют от всяких болезней.

Речная и колодезная вода также приобретает в некоторых случаях целительные свойства.

В Череповецком уезде также очень полезной при куриной слепоте считается вода, взятая с того места, где река берет свое начало. В Елатомском уезде (Тамбовская губ.) признается целительной вода тех мест, где она не мерзнет по зимам, а в Сольвычегодском (Вологодская губ.) при испуге и головной боли — вода, взятая из трех колодцев или трех прорубей зимой, зачерпываемая в полдень или в полночь. Принимать несколько ложек воды прямо из реки, натощак, начиная в первый раз с одной, признается хорошим средством при многих болезнях.

(Г. Попов)

Чары на ветер

Чары на ветер были известны в русском чернокнижии еще в XVI столетии. Курбский, участник славы царя Иоанна Грозного, описывая Казанскую битву, говорит, что казанские татары, желая очаровать русскую рать, навевали ветры со своей стены.

Люди, которые плохо знали русскую народную жизнь, обвиняли Курбского за это известие. Действительно ли существуют чары на ветер? Стоит только заговорить с первым русским селянином, и сотни примеров будут перед глазами. В селах говорят, что какой-то пчельник научил чародеев этому ремеслу, когда отроившиеся пчелы улетали к соседям; но, рассматривая применение чар на ветер к разным случаям, видно, что они были занесены к нам с чужой стороны. Кажется, без всякого сомнения, можно предполагать, что чары на ветер изобретены казанскими чародеями.

Желая отомстить своему врагу, поселяне отправляются к чародею, рассказывают свою обиду, просят его почаровать на ветер. Чародей, получивши подарки: вино, деньги, холстину, спрашивает: «В какой стороне живет твой супостат!» — «Вот в этой стороне, — говорит обиженный, — живет мой супостат!» Выходят вместе на дорогу, и оба смотрят: есть ли туда попутный ветер? Если есть ветер, тогда приступают к совершению обряда. Обиженный поселянин берет с дороги снег или пыль, смотря по времени года, и отдает с поклоном чародею. Этот, принявши пыль, бросает на ветер, приговаривая проклятие: «Кулла, Кулла! Ослепи (такого-то), черные, вороные, голубые, карие, белые, красные очи. Раздуй его утробу толще угольной ямы, засуши его тело тоньше луговой травы, умори его скорее змеи-медяницы».

Проговорив проклятие, чародей глубоко задумывается, потом рассказывает приметы и место, куда долетели его чары; уверяет, что корчило этого человека, что он лишался зрения, что раздувался своей утробою, что начал чахнуть, что теперь томится недугом смертным.

Поселяне убеждены, что если их враг попадется под проклятие чародея, то он непременно будет жертвою чарования. Но так как этого на самом деле не бывает, то всегда утешают себя тем, что на эти чары попался посторонний человек, сходный лицом и всеми приметами с его врагом. Вероятно, что извинения высказываются и самими чародеями, в оправдание своего обмана. Доверие и настроенное к чудесам воображение составляют основу этого чарования. Зная простоту поселян, их доверие ко всему чудесному, мы не должны удивляться, что они позволяют себя обманывать чародеям.

(И. Сахаров)

Мольба ветру

В поморье Кемского уезда перед возвращением промышленников с Мурманского берега домой, бабы селением отправляются к морю молить ветер, чтобы не серчал и давал бы льготу дорогим летникам. Для этого они предварительно молятся крестам, поставленным во множестве на всем Беломорском прибрежье.

На следующую ночь, после богомолья, все выходят на берег своей деревенской реки и моют здесь котлы, затем бьют поленом флюгер, чтобы тянул поветрие, и при том стараются припомнить и сосчитать ровно двадцать семь плешивых из знакомых своих в одной волости, если только есть такая возможность. Вспоминая имя плешивого, делают рубежек на лучинке углем или ножом. Произнеся имя последнего, 27-го, нарезают уже крест. С этими лучинами все женское население заходит на задворки и выкрикивает сколь возможно громко: «Веток да обедник, пора потянуть! Запад да шалоник, пора покидать! Три девять плешей, все сосчитанные, пересчитанные; встокова плешь наперед пошла». С этими последними словами бросают лучинку через голову, обратясь лицом к востоку, и тотчас же припевают: «Встоку да обеднику каши наварю и блинов напеку; а западу-шалонику спину оголю. У встока да обедника жена хороша, а у запада-шалоника жена померла!» С окончанием этого припева спешат посмотреть на кинутую лучину: в которую сторону легла крестом, с той стороны ждут ветра. Но если она опять провозвестит неблагоприятный ветер, то прибегают к последнему известному от старины средству: сажают на щеку таракана и спускают его в воду, приговаривая: «Поди, таракан, на воду, подними, таракан, севера».

(М. Забылин)

Заговор от ветра

На море-океане, на острове кургане, где Сам Иисус Христос крестился, на небеса возносился, ангелы Божьи ризами укрывали от грозной тучи, от бури-ветра, от врага-супостата, от зла человека-ненавистника и от напраслинных слов. Чур, наше место! Чур, наше место! Чур, наше место!

Священный дуб

Константин Порфирородный свидетельствует, что русы, приходя на остров Св. Георгия, совершали жертвоприношение под большим дубом.

На Украине в так называемую Зеленую (Троицкую) неделю приготовляют игорный дуб, то есть устанавливают на выгоне или площади длинную жердь с прикрепленным вверху колесом, всю увитую травой, цветами и лентами; вокруг ее окапывают небольшой ров и ставят срубленные берёзки.

Между Киевом и Переяславлем эта жердь называется сухим дубом. Около нее совершаются игры и поется обрядовая песня. Обряд состоит в призывании весны, животворная сила которой приносит дождевые тучи и рядит леса в зелень и цветы. Дуб здесь символ Перунова дерева-тучи: зима, похищающая дожди, иссушает его благодатные соки, и оно так же цепенеет от стужи, как и земные деревья в период зимних месяцев; с весною оно оживает и начинает цвести молниями (Перуновым цветом). Колесо указывает на ту втулку, в которой бог-громовник вращает свою палицу, чтобы возжечь живое пламя грозы. Дуб, а равно и всякое другое дерево, в которое ударила молния, получают, по мнению простолюдинов, те же целебные живительные свойства, какие приписываются весеннему дождю и громовой стрелке.

Чтобы иметь лошадей добрых (в «теле»), советуют класть в конюшне кусочек дерева, разбитого громом. Если при первом весеннем громе подпереть спиною дерево (или деревянную стену), то сцина болеть не будет. В Тульской губернии поселяне стараются отыскивать в лесных засеках старые дубы, при которых вытекали бы ключи; сдирают с их веток кору, вымачивают ее в роднике и потом носят в ладанках — в предохранение от зубной боли.

В Пронском уезде еще в конце прошлого столетия существовал толстый старый дуб с проёмною скважиной, пользовавшийся большим уважением в народе; сквозь его скважину протаскивали раза по три детей, больных грыжею, и вслед за тем обвязывали дерево поясом или кушаком. В Воронежской и Саратовской губерниях доныне носят недужных детей в лес, нарочно раскалывают надвое молодой зеленый дубок, протаскивают между его расщепами три раза ребенка и затем связывают дерево ниткою.

(А. Афанасьев)

Три липы

Около города Троицка Пензенской губернии, бывшего в начале заселения этой окраины крепостью, и, конечно, окруженного в свое время громадным лесом, до наших дней сохранились три липы, прославившиеся на все окрестности. Они выросли из одного корня, но получили общее название «Исколена», объясняемое легендою. В те далекие времена на это место ходила из крепости, для уединенной молитвы, некая «проста-свята» девка. Сладострастный прохожий, пожелавший ее изнасиловать, встретил отчаянное сопротивление и за это убил ее. «Из колен» убитой и выросли эти три липы. Вскоре здесь появилась часовенка с образом и охрана, в виде плетня и наложения клятвенного устрашительного запрета. Однажды местный священник приревновал к успеху «Исколены» и пожелал срубить ее. Но пригнанный сюда, при «помощи» станового, народ с топорами не поддался ни на какие увещания, требования и угрозы — и рубить святое дерево не пожелал. Тогда принялись сами подстрекатели, но при первом же ударе топора из дерева брызнула кровь и ослепила дерзновенных.

(С. Максимов)

Злые и добрые травы

С происхождением различных растений связаны многие языческие и христианские легенды. Говорят, что цветок василек вырос из голубых глаз юноши Василя, которого заманили русалки и защекотали до смерти. Иван-да-Марья — это брат и сестра, которые любили друг друга греховной любовью и не могли расстаться даже после смерти. Хмель и табак, говорят, произросли на могиле блудницы Иродиады, той самой плясавицы, которая загубила Иоанна Крестителя: хмель — из ее головы, а табак — из чрева. Картофель зародился от чёртовой слюны, — когда дьявол сплюнул с досады, что не удалось ему соблазнить Христа.

«Целебна трава, если собирать ее знаючи», — говорили в народе. Такие особенные знатоки травяных зелий и «лютого коренья» назывались зелейниками, травознаями, и ходили они по лугам и лесам, как в насажденном собственными руками саду: всякой травы, всякой былинки знали свойства и место.

Травы, долженствующие обладать таинственной силою, собирали в ночь на Ивана Купалу или Аграфену Купальницу, или Аграфену Лютые Коренья (с 23 на 24 июня), когда все земное зелие-былие получало сверхъестественную мощь: как злую, так и добрую. И говорят, была (а может, и по сию пору есть!) такая трава— колдовская, расчудесная! — что если отыщешь ее, выжмешь сок и намажешь им ноги, то пройдешь по любому морю — и ноги твои не промокнут.

В эту ночь травы цвели огнем. Таковы были черная напороть, царе-царь, лев, голубь и другие. Иной цвет пылал неподвижным, сильным пламенем, иной имел вид молнии, летучего, призрачного огня. Трава лев, — говорилось об одной из них, — невелика, а видом как лев кажется. Днем ее и не приметишь, сияет она по ночам. На ней два цвета, один — желтый, а другой — ночью как свеча горит. Около нее поблизости травы нет, а которая и есть, и та приклонилась перед ней…

Иные травы требовалось рвать, очертя место вокруг нее золотом или серебром, что называлось «пронимать сквозь серебро или злато». Это делалось так: клали на землю около травы с четырех сторон серебро (монеты, украшения) или раскидывали вокруг золотую гривну — тяжелую шейную цепочку. Так пронимали кликун-траву (или колюку), одолень-траву, метлицу, папороть бессердешную и некоторые другие самые загадочные и таинственные травы. Ну а когда они попадали в руки знахаря, сила их все же не могла сказаться во всю мощь без чародейного, заговорного слова. Травы словно бы нужно было уговорить, помочь человеку, — или навредить ему. Трава, болезнь, любовь, стихия — это все были для нашего предка живые существа, с которыми он беседовал на равных, с каждым — на его собственном языке. В ту пору знали сей язык и ощущали особенную, нами теперь непостижимую, связь с природой…

Среди чародейных трав знамениты также следующие.

Тирлич-траву, по словам знахарей, собирают под Иванов день на Лысой горе, близ Днепра, под Киевом, где обиталище ведьм и чертей. Люди думают, что эта трава обладает силою превращения и достается в удел только одним ведьмам. Из тирлича выжимается сок, которым оборотни натирают свои подмышки при свершении чар. Ведьмы всячески стараются эту траву истребить, чтобы лишить всех прочих силы оборотничества, а колдуны и чародеи дорожат тирличем, как сокровищем.

Название баснословной сон-травы народ связывает с теми из земных злаков, сок, отвар и запах которых производят на человека одуряющее действие; таковы мандрагора, известная у нас под именем сонного зелья; одурь, белена, дурман, дрема, дремучка, горицвет. Поселяне убеждены, что сон-трава обладает пророческою силою: если положить ее на ночь под изголовье, она покажет человеку его судьбу в сонных видениях; думают также, что всякий, заснувший на этой траве, приобретает способность предсказывать во сне будущее…

Если кто хочет, чтобы дом его был безопасен от грозы и пожара, и чтобы житье в нем было счастливое, тот должен сорвать прострел-траву и положить ее под основное бревно здания, уверяют русские травознаи. Она избавляет от порчи и залечивает раны, нанесенные острым орудием. Когда домашний скот заболевает прострелом (род падучей болезни), то знахари советуют привязывать эту траву к рогам захворавших животных. Название прострела дают различным травам, давно утратив сознание, что прострелом обозначался чудесный цветок, действующий подобно громовой стреле (насквозь пронизывающей, простреливающей), народ ищет под этим именем травы, которые бы по форме их стебля или корня можно было назвать простреленными.

Рассказывают, что перелет-трава сама собой переносится с места на место. Вся она сияет радужными красками и темной ночью в полете своем кажется падучей звездочкой. Счастлив, кто сумеет добыть этот прекрасный цветок: все желания его будут немедленно исполнены.

Трава песий язык, незаметно положенная с сердцем лягушки в карман недруга, привлекает к тому всех окрестных собак; повешенная же на шею собаки заставляет ее кружиться до смерти. Достаточно эту траву рассовать по всем углам помещения, где водятся мыши, они разбегутся. Если же положить под подушечку левой ноги и так ходить, то это заставляет всех встречных собак удержаться от лая, а кошек от мяуканья.

Ну и, разумеется, песий язык — первое средство при укусе человека бешеным животным: на заре раннего утра выкапывают корень сего растения и, мелко изрубив его, запекают в хлебе, который дают есть больному. Но при этом необходимо, чтобы больной ничего не знал о содержимом в хлебе.

Трава петровы батоги, по уверениям древних «зелейников», употребляется ведьмами для порчи девиц: «Если которая напьется чего-либо с соком этой травы, то будет чиликать сорокою».

Плакун-трава добывается в Иванов день, на ранней утренней заре; корень и цвет ее обладают великою силою: они смиряют нечистых духов, делают их послушными воле человека, уничтожают чары колдунов и ведьм, спасают от дьявольского искушения и всяких недугов; крест, сделанный из плакуна и надетый на бесноватого, изгоняет из него поселившихся бесов. Плакун открывает клады и заставляет демонов плакать. Кому посчастливится найти и выкопать корень плакуна, тот должен произнести над ним такое заклятие: «Плакун, плакун! Плакал ты долго и много… будь ты страшен злым бесам, полубесам, старым ведьмам киевским; а не дадут тебе покорища, утопи их в слезах; а убегут от твоего позорища, замкни их в ямы преисподние…»

Вот что пишется в старых травниках про улику-траву: «Сама она красно-вишневая, глава у нее кувшинцами, а расцветет она — то как желтый шелк, а листья лапками. Когда разлучат мужа с женой, то ее надобно иссечь мелко, давать в питии и говорить: „Как ты, трава, приклонила главу свою в землю, так бы приклонили они меж себя главы свои всею душою и ретивым сердцем, думою и мыслью хоть бы до веку, до гробовой доски“».

(А. Коринфский)

Папоротник

Когда цветет папоротник, ночь бывает яснее дня и море колышется. Рассказывают, что бутон цветка разрывается с треском и распускается золотым или красным, кровавым пламенем, и·притом столь ярким, что глаз не в состоянии выносить чудного блеска; показывается этот цветок в то же самое время, в которое и клады, выходя из земли, горят синими огоньками…

Ночь, в которую цветет папоротник, бывает среди лета — на Ивана Купалу, когда Перун, по древнему представлению, выступал на битву с демоном-иссушителем, останавливающим колесницу Солнца на небесной высоте, разбивал его облачные скалы, открывал спрятанные в них сокровища и умерял томительный зной дождевыми ливнями. Кроме того, папоротников цвет распускается и в грозовые летние ночи, известные под именем воробьиных, или рябиновых…

В темную, непроглядную полночь, под грозою и бурею, расцветает огненный цветок Перуна, разливая кругом такой же яркий свет, как самое солнце; но цветок этот красуется одно краткое мгновение: не успеешь глазом мигнуть, как он блеснет и исчезнет! Нечистые духи срывают его и уносят в свои вертепы. Кто желает добыть цвет папоротника, тот должен накануне светлого праздника Купалы отправиться в лес, взявши с собою скатерть и нож, потом найти куст папоротника, очертить около него ножом круг, разостлать скатерть и, сидя в замкнутой круговой черте, не сводить глаз с растения; как только загорится цветок, тотчас же должно сорвать его и разрезать палец или ладонь руки и в рану вложить цветок. Тогда все тайное и скрытое будет ведомо и доступно…

Нечистая сила всячески мешает человеку достать чудесный Жар-цвет. Около папоротника в заветную ночь лежат змеи и разные чудовища и жадно сторожат минуту его расцвета. На смельчака, который решается овладеть этим чудом, нечистая сила наводит непробудный сон или силится сковать его страхом: едва сорвет он цветок, как вдруг земля заколеблется под его ногами, раздадутся удары грома, заблистает молния, завоют ветры, послышатся неистовые крики, стрельба, дьявольский хохот и звуки хлыстов, которыми нечистые хлопают по земле. Человека обдаст адским пламенем и удушливым серным запахом; перед ним явятся звероподобные чудища с высунутыми огненными языками, острые концы которых пронизывают до самого сердца.

Пока не добудешь цвета папоротника, боже избави выступать из круговой черты или оглядываться по сторонам: как повернешь голову, так она и останется навеки! — а выступишь из круга, черти разорвут на части. Сорвавши цветок, надо сжать его в руке крепко-накрепко и бежать домой без оглядки; если оглянешься — весь труд пропал: Жар-цвет исчезнет! По мнению других, не должно выходить из круга до самого утра, так как нечистые удаляются только с появлением солнца, а кто выйдет прежде, у того они вырвут цветок…

Кто владеет чудесным цветком, тот видит все, что кроется в недрах: темная земная кора кажется ему прозрачною, словно стекло. Так как молния есть проводник живой воды и так как вода эта называется небесным вином, то отсюда возникли поверья, наделяющие папоротник целебными свойствами, и мнение, будто с помощью его цвета можно черпать из рек й колодцев вместо воды сладкое вино.

Всякий, кто достанет Жар-цвет, становится вещим человеком, знает прошедшее, настоящее и будущее, угадывает чужие мысли и понимает разговоры растений, птиц, гадов и зверей. Сверх того, он может по собственному произволу насылать в сердце девицы горячее чувство любви, для чего заговоры постоянно обращаются к богу-громовнику и его молниеносным стрелам.

(А. Афанасьев)

Про Иванов цвет

Один парень пошел Иванов цвет искать, на Ивана Купалу. Скрал где-то Евангелие, взял простыню и пришел в лес, на поляну. Три круга очертил, разостлал простыню, прочел молитвы. И ровно в полночь расцвел папоротник, как звездочка, и стали эти цветки на простыню падать. Он поднял их и завязал в узел, а сам читает молитвы.

Только откуда ни возьмись, медведи, начальство, буря поднялась… Парень все не выпускает Евангелие, читает себе знай. Потом видит: рассвело и солнце взошло. Он встал и пошел. Шел-шел, а узелок в руке держит. Вдруг слышит, — позади кто-то едет. Оглянулся: катит кто-то в красной рубахе, прямо на него. Налетел да как ударит со всего маху, — он и выронил узелок. Смотрит: опять ночь, как и была, и нет у него ничего.

(Д. Садовников)

Священные камни

В Ильешах, столь известных петербургским православным жителям, тысячами отправляющимся туда на Ильинскую пятницу по Балтийской дороге, наблюдается следующая поразительная картина: над опущенными долу головами коленопреклоненных богомольцев проносится, высоко поднятая на носилках, тяжелая киота с образом Параскевы Пятницы. Крестный ход из храма Великого Николы (с приделами пророка Илии и Параскевы) направляется к часовне, находящейся в полутора верстах от него, то есть от места «поставления» чудотворной иконы к месту ее «явления».

Здесь, возле самой часовни, стоит развесистая старая берёза, служащая, как священная, предметом благоговейного почитания. В кору ее, на некоторой высоте от земли, врос булыжный камень так глубоко, что теперь едва приметен. По легенде, это — тот самый камень, который был брошен озлобленным дьяволом в убегающую от его соблазнов Пятницу, спасавшуюся на этом дереве. А возле дерева, у самого корня, есть другой камень, который привлекает главное внимание всех богомольцев. Это — тот камень, на который уперлась стопою Пятница, чтобы быстро вскочить на дерево, и оставила тут глубокий след стопы своей. Вода, скопляющаяся здесь, признается народом за слезы праведницы, плачущей о людских прегрешениях. Эта вода врачует от всяких болезней и преимущественно глазных, точно так же, как и песок и мелкие камушки, рассыпанные на этом святом месте, и как церковный колокол, под который, во время благовеста, становятся глухие в надежде исцеления…

Подобного рода камни, существующие во множестве, пользуются благоговейным почитанием не только среди православного населения, но и в католическом мире, причем суеверное воображение народа создает целые легенды о происхождении этих камней, окружая их ореолом святости. Так, например, подобного рода камень указывают в Почаевской Успенской лавре. Такой же камень, называемый «стопою», с изображением креста и славянской надписью, в течение не одного столетия усердно лобызают поклонники в местечке Лукомле Могилевской губернии. В церковь, сохраняющую изваяние Пятницы, во вторую пятницу после Пасхи собирается до трех тысяч богомольцев из соседних губерний (Могилевской, Витебской и Смоленской), и находящийся здесь камень-стопу, о котором не сохранилось даже легенды, и на котором уже нельзя разобрать стершуюся надпись, почитают не менее самого образа. В Ярославской губернии около часовни, близ села Федоровское, лежит камень с круглыми углублениями, собирающими дождевую воду. Эта вода считается целебной и ежегодно (11 сентября) привлекает массу богомольцев. На месте, где стоит часовня, спал некогда благочестивый человек, которому явилась во сне преп. Федора Александрийская и повелела построить на том месте часовню. Проснувшись, благочестивый человек святой жены уже не видел, но заметил на камне следы ее ног. Также на камне следы ног оставил Зосима Соловецкий, в сорока верстах от с. Белое, на Мсте, в Боровичском уезде Новгородской губернии, отдыхавший здесь-на пути в Новгород, куда он шел для исходатайстзования у веча владельческой записи на свой пустынный остров (27 сентября сюда ходят к «камню» для поклонения).

(С. Максимов)

Конь-камень

На Ладожском озере, на острове Коневце под Святою горою, лежит большой Конь-камень (12 сажень в окружности и 7 аршин в длину), которому еще в XV веке приносили в жертву коня. В дар духам, которые обитали около этого камня и охраняли скот, перевозимый с берега на остров и оставляемый на тамошних пастбищах в продолжение целого лета без всякого надзора, прибрежные жители ежегодно обрекали по одному коню; конь этот погибал зимою, и суеверные крестьяне были уверены, что его пожирали незримые духи…

В Ефремовском уезде, на берегу Красивой Мечи, близ села Козьего, есть огромный гранитный камень. Крестьяне называют его Конь-камень и рассказывают о нем следующее предание: в незапамятную старину явился на берегу Красивой Мечи витязь-великан, в блестящей одежде, на белом коне. В тоскливом раздумье глядел он на реку и потом бросился в воду, а одинокий конь его тут Же окаменел. По ночам камень оживает, принимает образ коня, скачет по окрестным полям и громко ржет.

(А. Афанасьев)

Баш и Башиха

В Одоевском уезде, Тульской губернии, находятся два камня Баш и Башиха, или Баши, которых местные жители чествуют около Петрова дня. Баш и Башиха находятся в селе Башеве, в верстах 25 от Одоева, на возвышенности, недалеко от церкви, близ дороги на пахотном поле. Фигура этих камней обыкновенная, неправильно квадратная и небольших размеров. Между собой они лежат параллельно на расстоянии один от другого не более полтора аршина. Тамошние жители утверждают, что Баш и Башиха были людьми; по мнению одних — муж и жена, других — кум и кума, или Бог и Божиха. Также почитают Баша за татарского сановника, который с женою крестился, благочестиво умер и погребен на этом месте. Два камня с востока приплыли Окою и Упою, и сами пришли лечь на могиле Башей.

О начале превращения их известно только то, что они, как герои своего века, во время войны повздорили между собою, и Башиха за непокорность своему Башу получила удар сапогом. От этого удара, говорят, видна была долгое время ступня, а прежде, и гвозди каблука.

Есть также на Башихе рубцы, о происхождении которых думают различно. То говорят, что Баш рубил Башиху шашкою, а по другим сказаниям, что будто бы какой-то помещик, из любопытства узнать породу камней, рубил их топором. Следствием этого было, сказывают, бесплодие того поля, на котором стоят камни, ослепление помещика и смерть его после продолжительной болезни. Рассказывают, что от ударов топором этого помещика на камне появились красные пятна.

В Башах, кроме мстительности за обиду, замечают и чудодейственную, благодетельную силу на тех, которые к ним прибегают за помощью, и потому в летнее время, около Петрова дня, народ стекается в село толпами; сначала служат молебен Божией Матери — Умиление, а потом ходят кланяться камням, как бы на могилы усопших родственников.

После сего обряда у камней Вашей оставляют вещи, деньги, шерсть, холст и прочее, что потом собирает церковный староста, и это пожертвование поступает в церковь.

Рассказывают, что будто бы Баши многим в сновидениях открывают повеление искать их помощи. Так, например, когда в одном доме вымерли все овцы, то хозяйке дома было открыто повеление, — поклониться означенным камням, взять из-под них земли; тогда овцы перестанут умирать, что по исполнению предписания оправдалось на деле.

Где берут землю, там образовалось большая яма. По народному убеждению, эта земля еще полезна для размножения скота и от порчи. А осколки от Вашей помогают от зубной боли.

Всего вернее предположить, что эти камни — памятники татарского времени, смысл которых утрачен.

(М. Забылин)

ЗВЕРИ, ПТИЦЫ И ДРУГИЕ ЖИТЕЛИ ЗЕМЛИ

Волчий пастырь и волки

В сказках славян чаще всего из зверей действует волк. Осмысленность поведения волчьей стаи, хитрость, ум и отвага серых хищников всегда внушали не только страх, но и уважение. Недаром существовало в древности личное имя — Волк. Считалось, что волки уничтожают свои жертвы не поголовно, а выбирают только тех, кто обречен на погибель Егорием Храбрым, волчьим пастырем, то есть пастухом. Этот образ слился с Егорием Храбрым уже в позднейшие, христианские времена. Древнейшие наши предки видели в волчьем пастыре прежде всего повелителя небесных волков, которые, словно гончие псы, участвуют вместе с ним в дикой охоте и носятся по небесам. Спускаясь на землю, волчий пастырь выезжает верхом на волке, щелкая бичом, гонит перед собою волчьи стаи и грозит им дубинкой.

Иногда он подходит к деревням в образе седого старика, но иногда сам оборачивается диким зверем — и тогда ни один пастух не может уберечь от него свои стада. В лесу он созывает к себе волков и каждому определяет его добычу. Кто бы это ни был — овца, корова, свинья, жеребенок или человек, — он не избегнет своей участи, как бы ни был осторожен, потому что волчий пастырь неумолим, как сама судьба.

Об этом говорят и пословицы: «Что у волка в зубах, то Егорий дал», «Ловит волк роковую овцу», «Обреченная скотинка — уже не животинка». Именно поэтому задавленное волком животное никогда не употреблялось в пищу: ведь оно было предназначено хищнику самим волчьим пастырем…

По народным сказаниям, волк является олицетворением черной тучи, которая хранит в себе живую воду дождя. С ней неразрывно связано понятие силы, здоровья и красоты, поэтому волк иногда выступает помощником героя сказаний. В то же время волк — туча, заслоняющая солнце, и вообще воплощение темноты. «Пришел волк (темная ночь) — весь народ умолк; взлетел ясен-сокол (солнце) — весь народ пошел!» — загадывает старинная загадка.

Есть даже такой персонаж старинных преданий — волк-самоглот. Это волк-туча, пожиратель небесных светил. Он живет на море-океане (т. е. на небе), его страшная пасть готова сожрать всякого супротивника. Под хвостом у волка баня и море: если в той бане выпариться и в том море выкупаться, обретешь вечную молодость и красоту.

Волком иногда оборачивается, по слову языческой старины, даже сам Перун, появляясь на земле; колдуны и ведьмы старались подражать богу богов славянских. В одном из наиболее древних заговоров причитается о том, что на сказочном острове Буяне «на полой поляне светит месяц на осинов пень, в зелен лес, в широкий дол. Около пня ходит волк мохнатый, на зубах у него весь скот рогатый…»

Повторяющиеся не только на Руси, но и у всех славянских и соседних с ними народов, сказки об Иване-царевиче и сером волке наделяют этого зверя-хищника даже крыльями. Летает он быстрее ветра, переносит серый на своей спине царевича из одной стороны света белого в другую, помогает ему добыть чудесную Жар-птицу, золотогривого коня и всем красавицам красавицу — Царь-девицу. Говорит этот сказочный волк голосом человечьим и одарен необычайной мудростью.

Почему же волк — вор и разбойник по своей звериной натуре — помогает почти во всех преданиях человеку и даже готов пожертвовать за него жизнью? Мы находим здесь следы почитания волка как тотема, священного предка, покровителя людей из своего племени. Именно поэтому он способен даже раздобыть живую и мертвую воду, воскресить погибшего героя, хотя обычному зверю это было не под силу.

Но со временем почитание тотема-предка и страх перед лютым зверем разошлись в разные стороны. Волк стал более недругом, чем помощником, и люди нашли способы оберегаться от него — как с помощью оружия, так и колдовских средств…

С зимнего Николы, говорит народ, начинают волки рыскать стаями по лесам, полям и лугам, осмеливаясь нападать даже на целые обозы. С этого дня вплоть до Крещенья — волчьи праздники. Только после крещенского водосвятия пропадает их смелость.

По рассказам ямщиков, волки боятся колокольного звона и огня. Поддужный колокольчик отгоняет их от проезжего: «Чует нечистая сила, что крещеные едут!» — говорит бывалый люд. Во многих деревнях для предохранения скота от волков, в зимнее время подбирающихся по ночам к задворкам, в старину было в обычае обегать околицу с колокольчиком в руках, причитая под звон: «Около двора железный тын, чтобы через этот тын не попал ни лютый зверь, ни гад, ни злой человек!» Верящие в силу колдовства люди рассказывают, что если навстречу свадебному поезду бросить высушенное волчье сердце, то молодые будут жить несчастливо. Волчья шерсть считалась в старину одною из злых сил в руках чародеев.

(С. Максимов)

Ехал раз мужик лесом. Дело днем было, летом. Вдруг видит: на овцу волк кинулся. Овца испугалась, кинулась под телегу. Волк тоже испугался, убежал. Мужик взял овцу и повез с собой, проехал сажень пять от того места, стало ни зги не видно, — темная ночь. Он диву дался. Ехал, ехал, и сам не знает куда.

Вдруг видит огонек. — А, — думает, — это, видно, гуртовщики. Хоть у них спрошу, куда ехать. Подъезжает и видит, — костер разложен, а кругом — волки сидят и с ними сам Егорий Храбрый. А один волк сидит в сторонке да зубами щелкает.

Говорит мужик, что, мол, так и так, заплутался, — не знаю, где дорогу найти. Егорий ему и говорит:

— Зачем, — говорит, — у волка овцу отнял?

— Да она, — говорит мужик, — ко мне бросилась. Мне ее жалко стало.

— А чем же волки-то кормиться будут? Вот эти, видишь, сытые лежат, а этот голодный, зубами щелкает. Я их кормлю; все довольны, только один жалуется. Брось ему овцу, тогда укажу дорогу. Ведь эта овца была волку обречена, так чего ты ее отнял?

Мужик взял и бросил волкам овцу. Как только бросил, стал опять ясный день, и дорогу домой нашел.

(Д. Садовников)

Медведь

Медведь произошел от человека, поэтому он слова человека понимает. Если случайно встретишься с ним в лесу и он будет гнаться за тобой, скажи ему: «Старик, зачем ты хочешь обижать меня? Если ты старше хлеба, — обижай, если нет, — отойди». И медведь уйдет, не сделав вреда.

В старые годы лесовник ходил в лесу и поймал медведя за хвост. Медведь рванулся. Мужик уперся за елку. Медведь пуще ринулся и оторвал себе хвост, который и остался в руках лесовника. С тех пор медведи куцехвостые.

(А. Бурцев)

По народному преданию, медведь был прежде человеком, и доказывается это тем, что он может ходить на задних лапах и имеет глаза, схожие с человеческими, что любит мед и проч. Остяки и другие инородцы особенно уважают медведя, и шкуре его отдают большую учтивость; так что, если убьют медведя, то поют перед трупом извинительные песни из-за того убеждения, что медведь будет на том свете вместе с ними; чтобы там он не отомстил своему убийце.

(М. Забылин)

Происхождение кошки

До всемирного потопа кошек на земле не было. Они появились в ковчеге Ноя. Когда праведный Ной вошел в ковчег со своим семейством, кроме жены, дождь стал лить, как из ведра. Только бы войти жене и запереться, да она, почему-то, все не хотела войти. Ной звал, звал, — она не слушалась. Наконец, Ной вышел из терпения и обругал ее: «Иди, — говорит, — проклятая». Тогда жена его вошла, но с ней вошел в ковчег и дьявол. Вода прибывала. Ковчег поплыл. Дьявол в ковчеге стал думать, как погубить Ноя с семейством и животными. Вошел он в мышь, и эта мышь стала прогрызать в углу дыру, чтобы попала в ковчег вода. В это время тигр (в другом варианте — лев) выфыркнул из носа кошку и это животное съело мышь.

(А. Бурцев)

Царь-птицы и птицы вещие

Царь-птица орёл является в сказаниях русского народа олицетворением гордого могущества, до которого, как до звезды небесной, высоко и далеко. Простонародные русские сказания приписывают орлу способность пожирать сразу по целому быку и по три печи хлеба, за един дух выпивать по целому ушату меда. Но эти же сказания рисуют его богатырь-птицей, в мелкие щепки разбивающей своей могучей грудью вековые дубы. Может царь-птица, в своем грозном гневе, и испускать из острого клюва огонь, испепеляющий целые города. Появление парящего орла над войском служило предзнаменованием победы. По старинному поверью, у каждого орла в гнезде спрятан камень-огневик, предохраняющий от всех болезней. Ястреб — одной породы с орлом, да вороват не в меру. Сокол пользуется в народной Руси несравненно большим почетом, как более благородная по нраву птица. Песня русская и не называет его иначе, как «млад-ясен сокол», величая этим же именем и красавцев добрых молодцев. Соколиные очи — зоркие очи, — «От соколиного глаза никуда не укроешься!» — говорит народ, знающий, по рассказам памятливых людей, что соколиная охота в старину была любимою потехой русских царей и бояр. Лебедь со своей белою лебедушкой является в глазах народа сказителя-песнотворца воплощением красоты и дородства. «Лебеди на крыльях за море снег понесли!» — говорится при первом снеге. Гусь-«вертогуз» и «серая утица» тоже знакомы крылатому народному слову. Долговязый журавль зовется на Руси болотным воеводою, но — гласит старинная пословица — и «всякий кулик в своем болоте велик!»

Ворон — птица вещая, живет, по преданию, до трехсот лет, а все оттого, что питается одною мертвечиною. Он является прообразом ветра — Стрибожьего внука — и, по словам старинных сказаний, не только «приносит бурю» на своих черных крылах, а и «воду живую и мертвую». Есть у воронов свой царь-ворон, и сидит он, — говорят сказки, — в гнезде, свитом на семи дубах. Сорока, стрекотунья белобокая, слывет за птицу-воровку да за «посвистуху, деревенскую бабу-лепетуху», приносящую на хвосте всякие вести. Кукушка-бездомница, кладущая яйца в чужие гнезда, всегда считалась вещуньей: по ее отрывистому «ку-ку» узнают красные девушки, сколько лет им осталось жить на свете. Сова, ночная гуляка, величается в простонародных сказках и присказках «совушкой-вдовушкой, разумною головушкой, залесной барыней, Ульяной Степановной». Всегда и везде с представлением о ней соединялось понятие о мудрости. Русское суеверие заставляет ее сторожить клады. Филин, «совкин деверь», постоянный спутник лешего; сычи — гонцы последнего.

(А. Коринфский)

Птичка, просящая пить

Есть птичка, которая, летая в сухое время года, жалобно чирикает: «пить, пить» и вымаливает, чтобы дали ей пить. Люди рассказывают о ней с соболезнованием. Когда Бог создал землю и вздумал наполнить ее морями, озерами и реками, тогда Он повелел идти сильному дождю; после дождя собрал Бог всех птиц и приказал им помогать Ему в трудах: чтобы они носили воду в назначенные Им места. Все птицы повиновались Богу, а эта несчастная нет; она сказала Богу: «Мне не нужны ни озера, ни реки, я и на камушке напьюсь». Господь разгневался на нее и запретил ей и ее потомству даже приближаться к озеру, реке и ручейку, а позволит утолять жажду только той водой, которая после дождя остается на неровных местах и между камнями. С тех пор бедная птичка, непрестанно надоедая людям, жалобно просит: «Пить, пить».

(А. Терещенко)

Пигалица

Птичка эта прежде была женщиной и имела детей. Она любила своих детей, но не имела для них денег. Вот и стала она искать клад, чтобы осчастливить детей. Услышала она, что в таком-то лесу зарыт клад, и ушла искать его с детьми. Искала долго, не нашла, а детей своих растеряла. За это Бог превратил ее в птицу пигалицу. С той поры она и летает, — ищет своих детей, и если увидит людей, спрашивает их: «Чьи вы?»

(А. Бурцев)

Ласточки

Некоторые люди утверждают, что ласточки улетают зимой на небо, а другие — уверяют, что они скрываются зимою в колодезях или озерах, сцепившись ногами друг с другом.

У кого в доме ласточка вьет гнездо, тот дом называется благодатным. Если кто-нибудь вынет из ласточки сердце и будет носить его при себе, тот всеми будет любим, особенно женщинами.

(А. Терещенко)

Уж — золотые рожки

В старину считалось, что в доме непременно должны жить уж или ящерица, — для большего прибытка. Убивать этих пресмыкающихся считалось грехом, а если разорить гнездовище ужа, он отомстит.

Из-за того, что уж, как и все змеи, ежегодно обновляет кожу, он считался бессмертным. Иногда его называли змеиным царем, описывая его кожу чудесной красоты и алмазный венчик. Если станешь ужа преследовать, он свистит, — и тогда на защиту его мчатся сонмы ужей и змей, тут горе обидчику! Иногда считается, что он носит не венец, а золотые рожки. При встрече с ним в лесу следует положить на дороге красный платок или пояс: увидев красный цвет, уж сбрасывает свои золотые рожки, и кто сумеет захватить их, тому будут доступны все клады. Говорят также, что эти рожки надо закопать под двумя еще не распустившимися дубами: один дуб засохнет, а другой — покроется зеленью; один рог — несчастливый, мертвящий, а другой — счастливый, оживляющий.

В народных воззрениях уж противопоставляется другим змеям, — считали, что он отгоняет их прочь. Убить ужа считалось грехом, потому что он благословлен Богом за то, что некогда заткнул своей головой дырку, прогрызенную в Ноевом ковчеге мышкой. За это Бог даровал ужу золотой венец; в память о нем остались желтые пятнышки на его голове. Верили, что во время грозы Илья-громовник убивает всякую нечистую силу, — кроме той, что успевает превратиться в Божьих избранников, пчелу или ужа.

(А. Афанасьев)

Пчелы — молнии Бога

По русскому поверью, пчелы первоначально отроились от лошади, заезженной водяным дедом и брошенной в болото; рыбаки закинули невода в болото и вытащили оттуда пчелиный рой; от этого роя и расплодились пчелы по всему свету. Устраивая пасеку, пчеловод, для успеха своего дела, обрекает водяному лучший улей; иногда топит этот улей в болоте, а иногда оставляет на пасеке: в первом случае водяной умножает пчел и дарует обилие сотов, а в последнем — охраняет заведение от всякого вреда.

Апокрифическая беседа трех святителей говорит о создании пчел из тельца: «Явися Бог в Троице Аврааму, и закла Аврааму телец на пищу, и от крови телчи возлетеша пчелы белы, яко снег». Водяной дед — собственно дождящий громовник; конь и бык (телец) — зооморфические олицетворения тучи, кровь — метафора дождя, пчелы — молнии. Легкокрылая пчела, наделенная от природы острым жалом, напоминала этими признаками летучую и разящую молнию: в областном говоре жало называется жигало (от слова жечь; жигалка — свеча); она наделяет смертных сладкими сотами — точно так же, как молния низводит на землю небесный мед дождей. Осевший на дом пчелиный рой, по мнению древних, предвещал пожар. В шуме летней грозы угадывали жужжание пчел-молний, роящихся в тучах и собирающих мед в цветущих облачных садах. Сравнение жужжащего роя с грозовым облаком встречаем у Вергилия.

Чтобы плодились и умножались пчелы, на Руси держат на пасеках кусок меди, отбитый от церковного колокола; всего лучше, говорят знахари, если кусок этот будет отбит от колокола на первый день Пасхи, во время звона к заутрене. Звон, как мы видели, принимается за эмблему грома. Как небесные пчелы-молнии начинают роиться весною, при ударах грозового колокола, — так стали верить, что медь, звучавшая на Светлое воскресенье, должна непременно помогать счастливому роению обыкновенных пчел. То же значение имеет и следующий обряд: на Благовещенье, Вербное или Светлое Христово воскресенье пчеловоды приходят на свои пасеки между заутреней и обеднею, высекают огонь из «громовой стрелки» и, возжигая ладан, окуривают ульи с произнесением заговора на плодородие пчел; тем же огнем зажигается и свечка перед иконою Соловецких угодников Зосимы и Савватия, которые, по преданию, первыми распространили пчеловодство на Русской земле. Заговор состоит из молитвенных обращений к Зосиме, Савватию и Архангелу Михаилу.

(А. Афанасьев)

Почему у шершней и ос нет меда

В начале сотворения мира у шершня, у осы и у шмеля был мед, как у пчелы. Теперь ни у шершня, ни у осы меда нет совсем, а у шмеля есть только для себя. Так стало с тех пор, как шершень, оса и шмель обманули Господа и не дали ему меда. Случилось это так: Господь, сотворивши мир, пошел смотреть на жизнь животных. Встретил он шершня и попросил у него меда. — У меня нет меда, — сказал шершень. — Пусть его у тебя и не будет, — сказал Господь. Потом Господь встретил осу, и повторилось то же самое. После осы встретил шмеля и попросил у него меда. Шмель сказал, что у него есть мед только для себя. — Пускай у тебя будет мед только для себя, — сказал Господь. Наконец, встретил пчелу. Пчела сказала, что у нее меда много и для себя и для людей. И дала она меда Господу с радостью. — Пусть у тебя будет меда много и для себя и для людей, — сказал Господь. Так и стало.

(А. Бурцев)

РЕКИ, РУЧЬИ, ОЗЕРА

Дон и Дунай

Почтение к Дону в русском народе столь же вероятно, сколько и почтение всех вообще славянских племён к рекам Бугу, Дунаю и к некоторым другим. Эти великие реки, равно как и ключи-студенцы, в древней религии славянской, неоспоримо принадлежат к чему-то особенно божественному, — Дунай есть и в Индии, там есть и страна Дунайская!

Дон имеет свою подлинную сказку. Вот она. Известно, что в Тульской губернии есть озеро Иван. У этого озера Ивана, говорят поселяне, было два сына, один — Шат Иванович, а другой — Дон Иванович. Шат Иванович был, почему-то, глупый сын, а Дон Иванович, в противоположность Шату, считался умным. Первый из этих двух братьев, т. е., Шат Иванович, т. е., голова неразумная, не спросясь воли родительской, не накопив ещё силы под кровлею родимой, вырвался от отца, как бешеный, прошатался весь, на одних только полях родимых, и воротился на те же поля родимые, с которых и вышел: он не нашёл доброго ни себе, ни людям. Такова доля и всех детей самовольных!

Напротив того, Дон Иванович, любимый сын, за необычайную его тихость, получил добрый привет родительский, смело полетел во все страны дальние; его приняли со славою и готы, и хазары, и славяне, и греки (самые первые христиане на землях русских). Честь да добро послушному сыну! И поныне славен Дон Иванович тихим Доном Ивановичем! Это величанье, в самом деле, неотъемлемо от имени Дона: его повторяют наши песни, наши поговорки, наши казаки, всегда гордые своим тихим Доном.

Дунай не имеет, кажется, такой легенды, какую мы высказали сейчас, о тихом Доне. Но в русских песнях и к Дунаю ещё сохранены величанья и, — величанья, может быть, замечательные? Выпишем, здесь, одну из таких песенок, с припевом к Дунаю. Вот она:

Ах! Звали молодца, Позывали удальца На игрища поиграть, На святые вечера. Дунай мой Дунай, Селиванович Дунай! Во пиру он пировал В беседушке сидел, На светлых он вечерах На игрищах поиграл! Дунай мой Дунай и проч.

Далее, из той же песенки видно, что этот молодец Дунай Селиванович хаживал в рудожелтом камчатном кафтане, носил чёрную шапочку мурмашку (норманку) и был великий мастер играть на гуслях звончатых. На одном игрище ему понравилась вдовушкина дочь, перед нею заиграл он в звончатые гусли, перед нею уронил он свою шапочку мурмашку; девушка подняла её, и Дунай Селиванович был счастлив!

(М. Макаров)

Трубеж

Трубеж — так называют реку под Рязанью, под Переславлем малороссийским, под Переславлем-Залесским, то есть, под всеми Переславлями, потому, что и Рязань называлась Переславлем. Трубеж — рукав реки, озера, может быть, моря. Не так ли в древности и все подобные водяные рукава и протоки названы были славянами?

В Малороссии некогда говорили, что Трубеж — дело рук человеческих, что он изрыт в глубокой древности для осушения мест городища, для крепких преград от врагов; в Переславле-Залесском добавляли, к такому же почти преданию, что Плещеево озеро, из которого вытекает Трубеж, некогда прорвётся, затопит Переславль-Залесский, и тогда будет светопреставление. Есть ещё тут старички, которые ждут этой же беды и нынче.

Думают ли то же в Переславле-Рязанском, до нас о том не дошли слухи; но там ещё кой-кто сказывает, что при Трубеже поклонялись Бабе-Яге, что рязанский батюшка Трубеж сердит больно: он в зиму не мёрзнет, а тишь колыхает!

Да и чего здесь не скажут о Трубеже!

Говорили нам, что бабы рязанские своей одеждою походят на Ягу-бабу. Стало быть, и она так же хаживала и одевалась, как рязанские бабы.

(М. Макаров)

Волга и Вазуза

О Волге и Вазузе в Тверской губернии рассказывают: «Волга с Вазузой долго спорили, кто из них умнее, сильнее и достойнее большего почета. Спорили-спорили, друг друга переспорили и решились вот на какое дело. „Давай вместе ляжем спать, а кто прежде встанет и скорее придет к морю Хвалынскому, та из нас и умнее, и сильнее, и почету достойнее“. Легла Волга спать, легла и Вазуза. Ночью встала Вазуза потихоньку, убежала от Волги, выбрала себе дорогу прямее и ближе и потекла. Проснувшись, Волга пошла ни тихо, ни скоро, а как следует: в Зубцове догнала Вазузу, да так грозно, что Вазуза испугалась, назвалась меньшою сестрою и просила Волгу принять ее к себе на руки и снести в море Хвалынское. И до сих пор Вазуза весною раньше просыпается и будит Волгу от зимнего сна».

(А. Афанасьев)

Днепр и его сестры

Реки прежде были людьми. Днепр был брат, а Волга и Двина — его сестры. Остались они сиротами, натерпелись всякой нужды и придумали, наконец, пойти по белу свету и разыскать для себя такие места, где бы можно было разлиться большими реками; ходили три года, разыскали места и приостановились все трое ночевать в болотах. Но сестры были хитрее брата; едва брат уснул, они встали потихоньку, заняли самые лучшие отлогие местности и потекли реками. Проснулся поутру брат, смотрит, — далеко его сестры; раздраженный, ударился он о сырую землю и в погоню за ними понесся шумным потоком по рвам и буеракам, и чем дальше бежал, тем больше злился и рыл крутые берега. В нескольких верстах до впадения в море гнев его утих, и он спокойно вступил в морские пучины; а две сестры его, укрываясь от погони, разбежались в разные стороны. Вот отчего Днепр течет быстрее Двины и Волги, вот почему у него много рукавов и порогов.

(А. Афанасьев)

Волга и Кама

Кама с Волгой спорила, не хотела в нее течь. Сначала хотела ее воду отбить и до половины реки отбила, а дальше не смогла. Пустилась Кама на хитрости, уговорилась она с коршуном: «Ты, коршун, крикни, когда я на той стороне буду, чтобы я слышала: а я под Волгу подроюсь и выйду в другом месте». «Ладно», — ответил коршун. Вот Кама начала рыться под Волгу. Рылась, рылась, а тем временем коршуна беркут заприметил и погнался за ним. Тот испугался и закричал, — как раз над серединой Волги. Кама думала, что она уж на том берегу, выскочила из-под земли и прямо в Волгу попала.

(Д. Садовников)

Почайна

Есть в Нижнем Новгороде возле крепости маленький ручеек; он течет по оврагам и близ Никольской церкви впадает в Волгу. Зовут его Почайной и, говорят, что Юрий Всеволодович, основатель Нижнего Новгорода, назвал так этот ручей, будучи поражен сходством местоположения нижегородского с местоположением киевским. В том месте, где Почайна берет свое начало, есть большой камень, на котором прежде было что-то написано, но теперь уже стерлось.

От этого камня зависит судьба Нижнего Новгорода: в последнее время он сдвинется с места; из-под него выступит вода и потопит весь Нижний.

(П. Мельников-Печерский)

Свирь

Свирь явилась на свет ночью маленьким зайчиком, побежала на месяц, который тогда стоял над Ильмень-озером. Побежала Свирь, и уж далеко пробежала, да на беду увидал новорожденную реку волк и пустился догонять ее по левому берегу. У Свири ноги были быстрые; она побежала от него, а сама все берет на полдень; волк все скачет вслед и сбивает с дороги. Много Свирь бежала и, пожалуй, ушла бы в Ильмень-озеро, да на пути повстречался другой волк. Свирь видит, что подходит беда неминучая, бросилась направо и ушла в Новоозеро. Волки постояли, постояли, напились мутной воды и ушли в лес, а Свирь с тех пор и бежит в Новоозеро.

(А. Бурцев)

Приношения рекам

Песенные сказания сохранили живое воспоминание о жертвенных приношениях морю и рекам. Как Садко чествовал хлебом-солью Волгу, так Илья Муромец — свою родную Оку. Отправляясь с родины на богатырские подвиги, опустил он на прощание корочку хлеба в Оку — за то, то поила и кормила его. До сих пор простолюдины наши, после счастливого плавания, благодарят реку каким-нибудь приношением.

Стенька Разин принес в дар Волге свою любовницу, пленную персидскую княжну. Распаленный вином, он сидел на краю ладьи и, задумчиво поглядывая на волны, сказал: «Ах ты, Волга-матушка, река великая! Много ты дала мне и злата и серебра и всякого добра, ты меня вскормила и взлелеяла, славою и честию наделила; а я ничем еще тебя не благодарствовал. На ж тебе, возьми!» С этими словами он схватил княжну и бросил в воду…

Если жертвоприношениями снискивалась милость водяных божеств, то, наоборот, непочтение к ним влекло за собой неминучую беду. По свидетельству одной старинной песни, подъехал молодец к реке Смородине и взмолился, чтоб указала ему брод. Провестилась река человечьим голосом — душой-красной девицей:

Я скажу те, быстра река, добрый молодец, Я про броды кониные, про мосточки калиновы, перевозы частые: Со броду кониного я беру по добру коню, С перевозу частого по седелечку черкесскому, Со мосточку калинова по удалому молодцу; А тебя, безвременного молодца, — Я и так пропущу.

Переправившись через реку, стал молодец глупым разумом похваляться: «Сказали про реку Смородину — не пройти, не проехати чрез нее ни пешему, ни конному; а она-то хуже дождевой лужи!» Пришлось возвращаться доброму молодцу, не нашел он брода кониного — потопила его река Смородина в своих глубоких омутах, а топила, — приговаривала: «Безвременный молодец! Не я топлю, топит тебя похвальба твоя!»

(А. Афанасьев)

Донец

Когда князь Игорь ушел из половецкого плена и прибежал к Донцу, эта река (как повествует «Слово о полку Игореве») приветствовала его: «Княже Игорю! Не мало ти величия, а Кончаку нелюбия, а Русской земли веселия». — «О Донче! — отвечал Игорь, — не мало величия, лелеявшу князя на влънах, стлавшу ему зелену на своих сребреных брезех, одевавшу его теплыми мылами под сению зелену древу; стрежаше его гоголем на воде, чайцами на струях…»

Игорь воздает честь Донцу за то, что лелеял его на своих водах, укрывал его мглою от вражеской погони, стлал ему по берегам мягкую траву и заставлял его оберегать покой речных птиц. Не так, говорит, поступила река Стугна; «худу струю имея» и пожрав чужие ручьи, она потопила юного Ростислава. Понятно, почему Ярославна сочла долгом обратиться к Днепру с такою мольбою: «О Днепре Словутицю! Ты пробил еси каменныя горы сквозе землю Половецкую. Ты лелеял еси на себе Святое лав ли насады (ладьи)… възлелей, господине, мою ладу (моего мужа) к мне, а бых не слала к нему слез на море рано».

(А. Афанасьев)

Студенцы

Это ключи самородные, они всегда уважались народом русским; их можно насчитать у нас множество. Подмосковные Мытные Селища (Мытищи) также находились при студенцах; тамбовский город Липецк примкнул к студенцу с живою, целительною водою. В иных местах целые озера назывались святыми студенцами. Булгарин прав, догадываясь, что тут-то и была наша сказочная живая и мертвая водица.

Подобные святые озера есть под Москвою (как, например, Косинское) и во многих других местах России. На этих всех студенцах совершались разные обряды, начало которых относится, по-видимому, к временам доисторическим. Воды этих же источников всегда считались целительными. Недужные, омывшись такою водою, кидают в нее кольца, серьги, деньги. Но никогда не оскверняют ее никакой одеждою или обувью.

В Святом озере, под Москвою, что в Косине, и теперь можно видеть на чистом дне его множество медных денег, колец, перстней, серёг; это же вы увидите и в студенцах липецком и пронском.

(М. Макаров)

Царский колодец

Он — в Переславль-Залесском уезде при селении Новоселках. На пути в Ростов здесь из родника императрица Екатерина II вкушала ключевую воду, и эта вода ей понравилась. Приказано было запастись тою же водою в Ростове, потому что в Ростове нет хорошей воды. Несколько бочек поскакали туда из Новосёлок на почтовых; помещики сами провожали эту воду.

И с той поры новосельский ключ называется Царским колодцем.

(М. Макаров)

Ильмень-озеро

Плыл однажды Садко по Волге-реке, посыпал хлеб солью и опустил в воду со словами: «Спасибо тебе, матушка Волга! Гулял я по двенадцать лет, — никакой скорби над собою не видывал. А иду я, молодец, в Новгород побывать». И ответила ему Волга-река: «Поклонись от меня брату моему, славному озеру Ильменю». Приехал Садко на Ильмень-озеро и передал ему поклон от Волги-реки:

А и гой еси, славный Ильмень-озеро! Сестра тебе Волга челобитье посылает.

Приходил от Ильмень-озера удалой добрый молодец и спрашивал: «Как-де ты Волгу-сестру знаешь?» Садко рассказал: молодец дал ему позволение кинуть в озеро три невода, и торговый гость наловил множество рыбы, и белой и красной, и сложил в три погреба; в какой погреб ни заглянет потом, а рыба вся превратилась в деньги — в серебро да в золото. Таков был подарок ему от славного Ильмень-озера.

Есть еще другое предание об этом озере. С западной стороны впадает в него небольшая речка, называемая Черный ручей. В давнее время поставил кто-то на Черном ручье мельницу, и взмолилась рыба Черному ручью, прося у него защиты: «Было-де нам и просторно и привольно, а теперь лихой человек отнимает у нас воду». И вот что случилось: один из новгородских обывателей ловил удочкою рыбу на Черном ручье, подходит к нему незнакомец, одетый весь в черное, поздоровался и говорит: «Сослужи мне службу, так я укажу тебе такое место, где рыба кишмя кишит». — «А что за служба?» — «Как будешь ты в Новгороде, встретишь там высокого, плотного мужика в синем кафтане, в широких синих шароварах и высокой синей шапке; скажи-ка ему: дядюшка Ильмень-озеро! Черный ручей тебе челобитье прислал и велел сказать, что на нем мельницу построили. Как ты, мол, прикажешь, так и будет!» Новгородец обещался исполнить просьбу, а черный незнакомец указал ему место, где скопилось рыбы тьма-тьмущая. С богатою добычею возвратился рыболов в Новгород, повстречал мужика в синем кафтане и передал ему челобитье. Отвечал Ильмень: «Снеси мой поклон Черному ручью и скажи ему про мельницу: не бывало этого прежде, да и не будет». Исполнил новгородец и это поручение, и вот разыгрался ночью Черный ручей, разгулялось Ильмень-озеро, поднялась буря, и яростные волны снесли мельницу.

(А. Афанасьев)

Озеро Свитязь

В тридцати верстах от гродненского Новогрудка разлилось небольшое озеро (версты две в диаметре) по имени Свитязь — круглое, с крутыми береговыми скалами, поглотившее город того же имени за грехи жителей, нарушивших общеславянскую заповедь и добродетель гостеприимства (они не принимали путников, и ни один из таковых в их городе не ночевал). Поэт Литвы Мицкевич вызвал из недр этого озера поэтический образ женщины («Свитезянка»), превратившейся, подобно жене Лота, в камень за такое же нарушение обещания не оглядываться назад после выхода из города, обреченного на гибель. Еще в пятидесятых годах прошлого (XVIII) столетия виден был в этом озере камень, издали похожий на женщину с ребенком, но теперь он затоплен водой и рвет у неосторожных рыбаков сети.

(С. Максимов)

Китеж

В Керженских заволжских лесах, некогда знаменитых в истории нашего раскола, близ села Люнды (оно же и Владимирское) расположилось озеро Светлый Яр. На берега его в заветные дни (на праздники Вознесения, Троицы, Сретенья и чествования имени Владимирской Божьей Матери) стекается великое множество богомольного люда (особенно в июне). Напившись святой водицы из озера, которое неустанно колышется, и, отдохнув от пешего хождения, верующие идут с домашними образами, со старопечатными требниками и новыми псалтирями, молиться к холму, который возвышается на юго-западном берегу озера. Разделившись в молитве на отдельные кучки, молятся тут до тех пор, пока не одолеет дремота и не склонит ко сну. На зыбких болотистых берегах вкушают все сладкий сон, — с верою, что здешняя трясина убаюкивает, как малых детей в люльке, и с надеждою, что, если приложить к земле на холме ухо, то послышится торжественный благовест и ликующий звон подземных колоколов. Достойные могут даже видеть огни зажженных свеч, а на лучах восходящего солнца — отражение тени церковных крестов.

По народному преданию, озерная вода скрывает исчезнувший православный город Большой Китеж, построенный несчастным героем Верхнего Поволжья, русским князем Георгием Всеволодовичем, убитым в 1238 году татарами в роковой битве на реке Сити. Безбожный царь Батый с татарскими полчищами разбил войска князя и убил его (4 февраля). Но Божья сила не

попустила лихого татарина овладеть городом: как стоял княжеский город со всем православным народом, так и скрылся под землею, и стал невидимым (на этом месте — озеро), так и будет он стоять до скончания века.

(С. Максимов)

Цел тот город до сих пор — с белокаменными стенами, златоверхими церквами, с честными монастырями, с княженецкими узорчатыми теремами, с боярскими каменными палатами, с рубленными из кондового, негниющего леса домами. Цел град, но невидим. Не видать грешным людям славного Китежа. Сокрылся он чудесно, Божьим повелением, когда безбожный царь Батый, разорив Русь Суздальскую, пошел воевать Русь Китежскую. Подошел татарский царь ко граду Великому Китежу, восхотел дома огнем спалить, мужей избить либо в полон угнать, жен и девиц в наложницы взять. Не допустил Господь басурманского поруганья над святыней христианскою. Десять дней, десять ночей Батыевы полчища искали града Китежа и не могли сыскать, ослепленные. И досель тот град невидим стоит, — откроется перед страшным Христовым судилищем. А на озере Светлом Яре, тихим летним вечером, виднеются отраженные в воде стены, церкви, монастыри, терема княженецкие, хоромы боярские, дворы посадских людей. И слышится по ночам глухой, заунывный звон колоколов китежских.

(П. Мельников-Печерский)

Олонецкие озера

Среди олонецких озер существуют, например, такие, которые временно исчезают, иногда на долгие сроки, но всегда с возвратом всей вылившейся воды в старую обсохшую горловину. В одном озере (Шимозеро) вся вода исчезает так, что по пустынному полю, бывшему дном, извивается только небольшой ручей, продолжающий течь и подо льдом. Пучина другого озера (Долгое) никогда не усыхает окончательно, как в первом, но вода и здесь убывает значительно; к Рождеству лед садится прямо на дно, образуя холмы, ямы и трещины; весной вода наполняет озеро, переполняет его и затем начинает показывать новое чудо — течение обратное. Вода третьего озера (Куштозеро), высыхая, уводила с собой куда-то и рыбу, доходящую в озере до баснословных размеров. Рыба снова возвращалась сюда, когда с проливными осенними дождями озеро снова наполнялось водой в уровень с высокими берегами, а иногда и выше, до горной гряды, окаймляющей озерную горловину. Четвертое озеро (Каннское) высыхало так, что дно его казалось дикой степью: люди ходили здесь как по суше. Однажды, два года подряд, крестьяне косили здесь траву на сено и довольно удачно сеяли овес.

(С. Максимов)

ПРЕДАНЬЯ СТАРИНЫ ГЛУБОКОЙ

Русалки

В Переславле-Залесском, в Пронске, в Рязани, в Туле, и почти во всех местах великороссийских, с самою большою подробностью рассказывают о русалках. В Вожской засеке близ Рязани, в борах Муромских, в лесах Переславль-Залесских, в засеках около Тулы, вы встретите многих простолюдинов, которые расскажут вам, как и когда они видели русалок.

В Чёрном и Туровских лесах (около Сапожка и Ряжска) они водились целыми гнёздами. Иной видел их на уединённом берегу реки, тот возле озера, другой, когда они вечером качались на гибких древесных ветвях. В Чёрном лесу они имели у себя в услугах чертей, в Туровском они скакали на турах, и никакой князь не смел прикоснуться к тем турам. Всё это говорят очевидцы: по их словам, русалки все красавицы. Они дополнят вам, как русалки любят расчёсывать свои длинные русые волосы самым белым, самым чистым гребнем из рыбьей кости, или как они, в иную пору, закатывают их назад и распускают по спине и плечам.

Нравственность русалок пользуется добрым мнением в нашем народе. Беда тому, кто, с нескромным любопытством, вздумал бы взглянуть на стыдливую красоту их: русалки непременно защекочут до смерти и утащат с собою в омут дерзкого несчастливца. Он вечно будет осуждён караулить их кристальные чертоги. В этом отношении русалки наши одни и те же, что и германские, только наши белокурые, а у немцев — зеленоволосые.

(М. Макаров)

По рассказам поселян, реки (Днепр, Десна, Сейм, Сула и др.), криницы, озера и моря населены русалками. Смотря по тому, где живут водяные жены и девы, их называют водянами (водявами, воденицами) и морянами; первые обитают в реках, озерах и колодцах, а последние — в море. Они любят селиться обществами и по преимуществу в пустынных местах — в омутах, котловинах и под речными порогами, устраивая там гнезда из соломы и перьев, собираемых по деревьям во время Зеленой недели.

По другим поверьям, у них есть под водой хрустальные чертоги, блестящие внутри (подобно волшебным дворцам драконов) серебром, золотом, алмазами, яхонтами, жемчугом, разноцветными раковинами и кораллами; дневное солнце сияет, и светлые волны с шумом катятся через прозрачные кровли и стены этих роскошных чертогов…

Выходя на поверхность вод, русалки плавают, плещутся, играют с бегучими волнами; или садятся на мельничное колесо, вертятся вместе с ним, любуясь брызгами, а потом бросаются вглубь и с возгласом: ку-ку! ныряют под мельницей. Эти черты принадлежат русалкам наравне с водяным дедом, под властью которого они и состоят, по народному убеждению.

Как водяной, так и русалки известны своими проказами: сидя в омутах, они путают у рыбаков сети, цепляют их за речную траву, ломают плотины и мосты, заливают окрестные поля, перенимают заночевавшее на воде стадо гусей и завертывают им крылья одно за другое, так что птица не в силах их расправить; о морских русалках в Астраханской губернии рассказывают, что, появляясь из вод, они вздымают бурю и качают корабли…

В некоторых местностях рассказывают о лесных русалках, и что, вообще, весною, выходя из глубоких вод, они разбегаются по соседним лесам и рощам и совершенно смешиваются с лесунками: так же любят качаться по вечерам на гибких ветвях деревьев, так же неистово хохочут, так же защекочивают насмерть и увлекают в омуты неосторожных путников, завидя которых — манят к себе ласковым голосом.

Вероятно, в связи с качанием леших и русалок на древесных ветвях возник старинный обычай ставить при начале весны (на Светлой и Троицыной неделях) качели как необходимую принадлежность тогдашних игр, — обычай, строго осуждаемый моралистами допетровской эпохи.

До сих пор крестьяне свивают на Троицу ветви двух смежных берёз, чтобы, цепляясь за них, могли качаться русалки. Подобно лешим, русалки носятся по рощам и бьют в ладоши или, свернувшись клубком, с громким хохотом катаются по траве и дорогам, и хохот их далеко раздается в глубине лесной чащи; волосы у них обыкновенно зеленые или увенчанные зелеными венками; чешская vodnapanna носит легкую зеленую одежду и белое покрывало, усыпанное перлами. На Днепре есть старый густой лес, называемый гаем русалок.

Как владетельницы источников живой воды, все вызывающей к бытию, всему дарующей красоту, молодость и силы, русалки вечно юны и так же прелестны собою, как эльфы, с которыми у них много общего, близкого, родственного: ибо в сказаниях о тех и других лежат одни мифические основы.

Лицо русалки исполнено несказанной, пленительной красоты: всегда распущенные русые, черные или зеленые косы ниспадают по спине и плечам ниже колен, стан — стройный, глаза — голубые или черные, с длинными пушистыми ресницами; но вместе с этим, как в существе стихийном, во всем ее теле замечается что-то воздушно-прозрачное, бескровное, бледное.

Сходно с эльфами, русалки большею частью представляются семилетними девочками; есть между ними и взрослые девы, с полными, хорошо развитыми и белоснежными грудями, но это — несчастные утопленницы, осужденные по смерти быть русалками.

Кто увидит русалку и услышит манящие звуки ее голоса, поддается неодолимому обаянию ее красоты, кидается в волны и тонет — при злобном хохоте водяных дев. С русалками могут купаться одни ведьмы…

Поселянам случалось видеть, как русалки, сидя у колодца, на уединенном берегу реки, озера или на мельничном колесе, расчесывали гребнем, сделанным из рыбьей кости, свои русые или зеленые косы, с которыми целым потоком струилась неиссякаемая вода.

В Новгород-Северском уезде есть две криницы, Заручейская и Сухомлинская, пользующиеся в народе особенным уважением. На срубах этих колодцев каждый год на Зеленой неделе, при утреннем рассвете, сидят прекрасные девы с распущенными косами и расчесывают их гребнем. Девы эти называются криницами и русалками.

В том же уезде сохраняется предание о ручье Буковище. В его водах потонула когда-то девочка, у которой мать была ведьма; опечаленная мать стала клясть ручей и бросила в него горячую сковородку.

Проклятие было так сильно, что нимфа этих вод удалилась с прежнего места на новое: красною девицею, в плахте, монистах и с растрепанной косою, пошла она из Юрнавки в Бялицу и так горько плакала, «аж дуброва стонала». Окрестные жители видели, как она села у Бялицы на кринице, расчесала свою косу, бросилась в воду и исчезла.

Если при русалке есть гребень, то она может затопить любое место, расчесывая свои волнистые локоны; но зато, если волосы ее обсохнут, она немедленно умирает. Вот почему русалки боятся отходить далеко от берегов реки или озера, не захватив с собою гребенки…

Пока лед сковывает воды, — водяной покоится тихим сном и пробуждается не прежде вскрытия рек и озер; лешие проваливаются на зиму в подземное царство и выходят оттуда на свет Божий при первых начатках весны. Точно так же и русалки исчезают на все время холодной и суровой зимы.

(А. Афанасьев)

В русальную неделю (8-ю по Пасхе), а также в ночь под Ивана Купала (24 июня), русалки (малки) делаются опасными для человека. В это время они стараются очаровывать его и, защекотав, унести в свое водяное жилище. Во многих местах Воронежской губернии народ не купается в продолжение русальной недели, боясь сделаться жертвою русалок.

Если взять во внимание, что русские поселяне купаются не в купальнях, а в реках, что они не разбирают того, когда лучше купаться: с тощим или полным желудком? напившись ли холодного квасу? и часто купаются в поту; то весьма понятно, что многие утопали просто вследствие удара или страшных судорог, так как вода в это время года еще довольно холодна, и спасибо скажешь старикам-предкам, что они поселили в реках таких опасных красавиц, как русалки, потому, что во многих местах Малороссии и Воронежской губернии народ боится во все дни русальной недели купаться в реках, под опасением быть жертвою русалок. Опасение так велико, что в Малороссии никто не осмеливается даже хлопать в ладоши на берегу реки или на реке.

В чистый четверг на Зеленой или Троицкой неделе девушки и даже женщины, боясь прогневать русалок, чтобы они не испортили скотины, не работают, называя этот четверг велик день для русалок. Взрослые девушки в этот день плетут венки и бросают их в лесу русалкам, чтобы они добыли им суженых и ряженых, после чего тотчас убегают. По их мнению, в этих венках русалки рыскают по ржи.

В Белоруссии верят, что русалки бегают нагие, причем беспрестанно кривляются, так что видевший хоть одну из них, сам будет всю жизнь кривляться.

Народное поверье допускает любовь между русалками и людьми, о чем существует много поэтических рассказов. Замечательна одна, повторяющаяся почти в каждом из них следующая мысль: русалка, защекотав мужчину, уносит его в свое жилище, где он оживает и делается ее мужем; окруженный невообразимою роскошью, он начинает там новую жизнь, непонятную для людей, живущих на земле. Пользуясь всевозможным довольством, этот человек ограничен только желанием, — хоть на мгновение оставить водяное царство.

Когда же у русских наяд бывают свадьбы на воробьиные ночи, тогда на воде раздается смех и плеск.

(М. Забылин)

Водяной

Дедушка-водяной (водяник, водовик) живет в омутах, котловинах и водоворотах рек, в прудах или озерах, живет и в болотах — и тогда называется болотняник; особенно же любит он селиться под водяною мельницею, возле самого колеса. На каждую мельницу полагают по одному водяному, и даже более, — если она имеет два или три постава: всякий водовик заведует своим колесом. В то время, когда колесо бывает в ходу, вертится с неуловимой быстротою, водяной сидит наверху его и брызжет водою. Мельник непременно должен быть колдун и водить дружбу с нечистыми; иначе дело не пойдет на лад. Если он сумеет задобрить водяного, то мельница будет всегда в исправности и станет приносить большие барыши; напротив, если не поладит с ним, то мельница будет беспрерывно останавливаться: водяной то оберет у шестерного колеса пальцы, то прососет дыру у самых вешников — и вода уйдет из пруда прежде, нежели мельник заметит эту проказу, то нагонит поводь и затопит колеса.

Один мужик построил мельницу, не спросясь водяного, и за то последний вздул весною воды с такою силою, что совсем разорил постройку. Водяной относительно мельницы является с тем же значением, с каким домовой относительно жилого дома; как ни одно жилье не может стоять без охраны усопших предков, почему и закладка его совершается на чью-либо голову, так точно со всякой новой мельницы водяной (по народному поверью) берет подать, то есть увлекает в омут человека. При постройке мельницы достаточно положить зарок на живую тварь: свинью, корову, овцу (намек на древние жертвы) или человека, а уж водяник рано или поздно найдет свое посуленное и утопит в воде; большая мельница строится не менее как на десять голов (Тамбов. губ.).

Народ представляет водяного голым стариком, с большим одутловатым брюхом и опухшим лицом, что вполне соответствует его стихийному характеру. Вместе с этим, он — горький пьяница… Водяные и нечистые духи любят собираться в шинках и проводить время в попойках, играя в кости и карты. Уподобление дождя меду заставило признать водяного покровителем пчеловодства; исстари принято первый отроившийся рой собирать в мешок и, привязав к нему камень, топить в реке или пруду — в жертву водяному; кто так сделает, у того разведется много пчел…

Водяные живут полными домохозяевами, среди тростников и осоки у них построены большие каменные палаты. Водовики почти всегда женаты и имеют много детей; женятся они на водяных девах, известных у славян под разными названиями (моряны, водяницы, дунавки, русалки и проч.), вступают в связи и с людским миром, женясь на утопленницах, которые были прокляты отцом или матерью, и вследствие этого проклятия уведены нечистою силою в подводные селения. Погружаясь на дно рек и озер и задыхаясь в глубоких водах, смертные девы переходят в царство усопших душ и смешиваются с русалками, а потому и делаются доступными любви водяного.

Когда в полноводье, от весеннего таяния снегов или от долгих проливных дождей, выступит река из своих берегов и стремительным напором волн поломает мосты, плотины и мельницы, то крестьяне думают, что все эти беды произошли оттого, что водяные подпили на свадьбе, предались буйному веселью и пляскам и в своем разгуле разрушили все встречные преграды.

Когда у водяного должна родить жена, он принимает вид обыкновенного человека, является в город или деревню и приглашает с собой повивальную бабку, ведет ее в свои подводные владения и щедро награждает за труд серебром и золотом. Рассказывают, что однажды рыбаки вытащили в сетях ребенка, который резвился и играл, когда его опускали в воду, и томился, грустил и плакал, когда приносили в избу. Ребенок оказался детищем водяного; рыбаки отпустили его к отцу с условием, чтобы он нагонял в их сети как можно более рыбы, и условие это было им свято соблюдаемо.

Водяной — хозяин вод: он обладает рыбами и другими животными, какие только там водятся; все, что ни случается на реках, прудах или озерах, творится по его воле: он бережет пловца в бурную погоду, дает рыбаку счастливый улов, смотрит за его неводами и бреднями, и, в то же время, склонен к злым проказам. Все беды на воде бывают от него: он заманивает пловцов в опасные места, перевертывает лодки, размывает плотины, портит рыболовные снасти и пугает скотину на водопое. Случается, что рыбаки, поднимая невод, вытаскивают вместе с рыбою и водяного деда, который тотчас же разрывает сеть, ныряет в воду и вслед за собою выпускает всю пойманную рыбу. Один рыбак, увидев, что по реке плывет тело утопленника, взял его в лодку, но, к ужасу его, мертвец вдруг ожил: вскочил, захохотал и бросился в омут. Так подшутил над ним водяной. Обыкновенно водяник ездит на соме, и в некоторых местностях рыбу эту не советуют употреблять в пищу, потому что это — чёртов конь; пойманного сома не следует бранить, чтобы не услышал водяной и не вздумал отомстить за него. Если же водяному придет охота оседлать крестьянского коня, быка или корову, то бедное животное под ним подламывается, вязнет в тине и издыхает…

Летом водяной бодрствует, а зимою спит, ибо зимние холода запирают дожди и застилают воды льдами. С началом весны (в апреле), когда зачинается новая жизнь, водяной пробуждается от зимней спячки — голодный и сердитый; с досады он ломает лед, вздымает волны, разгоняет рыбу в разные стороны, а мелкую и совсем замучивает… В Архангельской области о прибывающей воде говорят, что она заживает. Около этого времени гневного водяного ублажают жертвами. Крестьяне покупают миром лошадь, не торгуясь в цене; три дня откармливают ее хлебом и конопляными жмыхами; потом спутывают ей ноги веревкою, на шею надевают два жернова, голову обмазывают медом, в гриву вплетают красные ленты и в полночь опускают в прорубь (если еще стоит лед) или топят среди реки (если лед прошел). Три дня дожидается водяной этого гостинца, выражая свое нетерпение колыханием воды и глухим стоном. Задобренный приношением, он смиряется…

На Украине существует поверье, что, когда играет (волнуется, шумит) море, на поверхность его всплывают морские люди — «що половина чоловша, а половина риби» и поют песни; чумаки приходят тогда к морю, слушают и научаются тем славным песням, которые потом распевают по городам и селам. В других местах этих «морских людей» называют фараонами, смешивая старинное предание о морянах с библейским сказанием о фараоновом воинстве, потонувшем в волнах Чермного моря. Рассказывают, что люди эти — с рыбьими хвостами и что они обладают способностью предсказывать будущее. В суеверно настроенном воображении крестьян Саратовской и других губерний омуты населены нечистыми духами-оборотнями, принимающими на себя образы различных рыб: большая опасность угрожает тому рыбаку, который ударил бы в такую рыбу острогою. По народным рассказам, известным в Северо-Восточной России, водяной часто оборачивается рыбою и по преимуществу — щукою.

(А. Афанасьев)

В Олонецком крае, богатом до избытка озерами, разыгрался и разбушевался один водяной, — вздумает кто-нибудь в его озере искупаться, — он схватит за ногу и тащит к себе в глубь омута на самое дно. Здесь сам он привычно сидел целыми днями (наверх выходил лишь по ночам) и продумывал разные пакости и шалости.

Жил он, как и все его голые и мокрые родичи, целой семьей, которая у водяного была очень большая, а потому он, как полагали, больше всех товарищей своих и нуждался в свежих мертвых телах. Стал окрестный народ побаиваться из того озера воду брать, а наконец, и подходить близко к нему, даже днем. Думали-гадали, как избавиться, и ничего не изобрели. Однако, нашелся один мудрый человек из стариков-отшельников, живших в лесной келейке неподалеку. Он и подал добрый совет: «Надо, говорит, иконы поднять, на том берегу Николе-угоднику помолиться, водосвятный молебен заказать и той святой водой побрызгать в озерную воду с кропила». Послушались мужики: зазвонили и запели. Впереди понесли церковный фонарь и побежали мальчишки, а сзади потянулся длинный хвост из баб, и рядом с ними поплелись старики с клюками. Поднялся бурный ветер, всколыхнулось тихое озеро, помутилась вода, — и всем стало понятно, что собрался водяной хозяин вон выходить. А куда ему бежать? Если на восход солнца, в реку Шокшу (путь недальний — всего версты две), то как ему быть с водой, которая непременно потечет за ним следом, как ее поднять: на пути стоит гора крутая и высокая? Кинуться ему на север в Оренженское озеро, — так опять надо промывать насквозь или совсем взрывать гору: водяной чёрт, как домосед и малобывалый, перескакивать через горы не умеет, не выучился. Думал он пуститься в Гончинское озеро по соседству, так оттуда именно теперь и народ валит, и иконы несут, и ладаном чадят, и крест на солнышке играет, сверкая лучами: страшно ему и взглянуть в ту сторону. Если, думает он, пуститься с размаху и во всю силу на реку Оять (к югу), — до нее всего девять верст, — так опять же и туда дорога идет по возвышенности: сидя на речной колоде, тут не перегребешь. Думал-думал водяной, хлопал голыми руками по голым бедрам (все это слышали) и пустился в реку Шокшу. И что этот чёрт понаделал! Он плывет, а за ним из озера вода помчалась, как птица полетела, по стоячим лесам и зыбучим болотам, с шумом и треском (сделался исток из озера в реку Шокшу). Плывет себе водяной тихо и молча, и вдруг услышали все молельщики окрик: «Зыбку забыл, зыбку забыл!» И в самом деле, все увидели с одной стороны озера небольшой продолговатый островок (его до сих пор зовут «зыбкой водяного»). Пробираясь вдаль по реке Шокше, водяной зацепился за остров, сорвал его с места, тащил за собой около пяти верст, и успел сбросить с ноги лишь посередине реки. Сам ринулся дальше, но куда — неизвестно. Полагают, что этот водяной ушел в Ладожское озеро, где всем водяным чертям жить просторно повсюду, и неповадно только в двух местах, около святых островов Коневецкого и Валаамского. Тот остров, что стащил водяной со старого места, и сейчас не смыт, и всякий его покажет в шести верстах от Виницкого погоста, а в память о реке Шокше его зовут Шокшоостровом. С уходом того водяного стал его прежний притон всем доступен. Несмотря на большую глубину озера, до сих пор в нем никто еще не утонул, и назвали это озеро Крестным (Крестозером), и ручей тот, проведенный водяной силой, Крестным.

(С. Максимов)

Леший

Во всей России, или лучше сказать по всей России, вы найдёте живые предания о леших. Наши непроходимые леса наполнены ими. Это законные и стародавние их обитатели. Вот они: то ниже травы, то вдруг выше самых высоких деревьев. Прислушайтесь к этому звонкому отголоску; это крик лешего в глубине лесной чащи: он, верно, проказит над каким-нибудь боязливым путником. Его видали не раз, как он на козьих своих ногах с козлиною бородкою мелькает между деревьев. Берегитесь: смотрите пристальней на дорогу: леший как раз обойдёт вас.

Кто знает славянский бесконечный лес в Новоспасском уезде: он не так далеко от Старой Рязани: не бывал ли кто там по соседству в селе Городном, или в деревне Лупежах; там, говорят, ещё раздольнее лешим; там есть из них царьки с золотыми рожками, там видали их в больших проказах!

Вот бедный крестьянин с половиною фороды: ему защипал её леший1 Вот сваха-старушка: она шла по лесу под хмельком, и леший всю выкрасил её тиною! Вот богатого мужика корова: шут сломал её, как дитя игрушку, — корова свёрнута в кольцо, её хвост запутан на её же рожках! — Беда! Беда, — гулять, без молитвы, по славянскому лесу!

(М. Макаров)

Слово леший в областных говорах и в старинных памятниках означает: лесной, лесистый; в разных губерниях и уездах лешего называют лешак, лесовик, лесник, лисун (полисун) и даже лес. Они живут в лесных трущобах и пустырях, но обыкновенно с первыми морозами (в начале октября) проваливаются сквозь землю, исчезая на целую зиму, а весною опять выскакивают из земли, — как ни в чем не бывало.

Расставаясь осенью с лесом, они бесятся, ломают с досады деревья, словно хрупкие трости, и разгоняют всех зверей по норам. Весь тот день воет по лесу страшный ветер. В этом любопытном поверье ясно сказывается тождество леших с творческими силами лета. Подчиняясь влиянию зимы, тучи перестают блистать молниями, грохотать громом и разливаться дождем; это оцепенение, или зимний сон, фантазия соединяет со всеми их мифическими олицетворениями. Подобно тому как водяной спит всю зиму и только в апреле просыпается, бешеный и шумный, и лешие проваливаются сквозь землю в холодное время осени, и в темных подземельях успокаиваются до весеннего своего пробуждения.

Древнее сказание о грозовых демонах, исчезающих осенью, в дни месяца листопада, и снова появляющихся весною, народная фантазия, согласно с усвоением этих духов лесного типа, связала с замиранием и возрождением жизни в дубравах и рощах, которые к зиме сбрасывают с себя листья, а в вешнюю пору одеваются в зелень и цветы. Покидая землю, лешие поднимают ветры, ломают деревья и разносят их пожелтевшие листья: в этих обычных явлениях бурной осени поэтический взгляд народа усматривает их досаду, чувство недовольства и тоски по умирающей природе.

Впрочем, лешие не все исчезают на зиму; в некоторых местах их смешивают с демонами зимних вьюг. Стремительные вихри, по мнению крестьян, есть дело лешего. Так, поломанные бурею в лесах деревья обыкновенно причисляются к его проказам; по народному поверью, леший никогда не ходил просто, а спереди и сзади его всегда сопровождает сильный ветер, и по направлению ветра можно заключать, куда именно держит он путь. Никто не видал, чтобы он оставил где-нибудь след своих ног, хотя бы прошел по песку или снегу: это потому, что он вихрем заметает свой след, как поступают и ведьмы.

В августе месяцы поселяне караулят по ночам снопы от потехи лешего, который раскидывает их, поднимая вихри; с целью помешать ему, они ходят на гумно в вывороченных тулупах и обводят около снопов круговую черту кочергою, то есть замыкают гумно со всех сторон как бы оградою; вывороченный тулуп — это эмблема облачного одеяния, в которое рядится бог-громовник, гонитель демонов, а кочерга — эмблема его молниеносной палицы. Уверяют также, что леший боится головешки…

Могучие явления грозы предки наши олицетворяли то в образе великанов, тождественных с громадными тучами, то в образе карликов, тождественных с малютками-молниями, обитающими в облачных горах. Оба представления приданы и лешим, которые бывают то ниже травы, то выше самых высоких деревьев. Как надвигающаяся на небо туча из едва заметного вдали черного пятна быстро вырастает в своем объеме и достигает исполинских размеров, так и леший мгновенно может вырастать и умаляться. О богатырях и великанах сказки выражаются, что они растут не по дням, не по часам, а по минутам. Обыкновенно в лесу леший равен с высокими дубами и соснами, а на поляне — с травою…

В весенней грозе древние племена видели упорный и смертоносный бой великанов-туч; этот воинственный тип усвоен и лешим. Лесовики, рассказывают крестьяне, ведут между собою частые войны; но, как существа титанической породы, они не знают ни пушек, ни ружей, ни пороха, а ломят своих противников столетними деревьями, которые тут же вырывают с корнем, и стопудовыми камнями, отбитыми от скал; брошенные рукою лешего, камни эти и деревья летят в десять раз скорее и на громадные расстояния — верст на пятьдесят и более. Поломанные бурей леса и горные обвалы суть следы их ожесточенной битвы. В такой грандиозной картине изображает народ удары грозы и полет бурных облаков, перенося древние представления о небесных деревьях и горах-тучах на обыкновенные леса и скалы…

Лешие — властители дремучих лесов, и в некоторых областях их называют лесовыми царьками, господарями над лесом. В больших лесах господствуют по два и по три леших.

В Архангельской губернии есть рассказ о том, как два леших поссорились с третьим при дележе лесных дач, связали его и бросили; случайно набрел на него промышленник и освободил; в благодарность за это леший донес его вихрем с Новой Земли на родину и после пошел за него в рекруты и отбыл трудную службу.

Когда леший идет дозором по своим владениям, то, при его приближении, шумит лес и кругом трещат деревья. По ночам он приходит спать в какой-нибудь станок (сторожку) и, проснувшись поутру, назначает место будущего своего ночлега: Если избранную им лесную избушку займет запоздавший путник или охотник, леший старается его выпроводить: то вихрем пронесется над избушкой и пошатнет ее кровлю, то распахнет дверь, то тряхнет ближайшими деревьями и подымет страшный шум; словом — ему приписываются все явления, вызываемые в лесу порывами ветров. Если незваный гость и тогда не послушается, то ему грозит беда: он или заблудится, или завязнет в болоте, заведенный туда разгневанным лешим.

Вместе с лесными угодьями под властью и покровительством лешего состоит и всякий зверь, обитающий в лесах, и всякая птица, которая там водится. Наиболее любимое им животное — медведь, о котором предания говорят как об одном из главнейших воплощений бога-громовика. Леший — большой охотник до вина (метафора дождя), а все-таки ни единого ведра не выпьет без того, чтобы не попотчевать зауряд и медведя. Кроме этого зверя, он никого не берет в услужение к себе, и когда, опьяненный, ляжет соснуть, то медведь ходит около него дозором и сторожит его от нападения водяных.

В 1843 г. в лесах Варнавинского и Ветлужского уездов вдруг показалось огромное количество ходовых белок; тамошние мужики говорили, что белок гонит леший из Вятской губернии в Вологодскую; а другие прибавляли, что один леший проиграл своих белок в карты другому лешему и потому перегоняет их из своего владения в чужое. Успех в ремесле охотника зависит от благосклонности к нему местного лешего. Кто вздумает «лесовать» (охотится на лесного зверя), тот, прежде всего, должен принести что-нибудь на поклон лешему, чтобы лов был удачен и чтобы таинственный хозяин леса не замотал в дебрях зверолова. На поклон приносят в лес краюшку хлеба (или блин) с солью сверху и кладут это приношение на какой-нибудь пень. Пермяки молят лешего ежегодно, принося ему пачку листового табаку, до которого, по их мнению, он сильно охоч. В лесистых местах Поволжья у охотников есть обычай: первый улов оставлять в дубраве как жертву лесному духу.

(А. Афанасьев)

Как леший с водяным раздружился

В одном лесу глухое озеро было. В озере водяной жил, а в лесу — леший, и жили они дружно, с уговором друг друга не трогать. Леший выходил к озеру с водяным разговаривать.

Вдруг лиха беда попутала: раз вышел из лесу медведь и давай из озера воду пить. Сом увидел да в рыло ему и вцепился. Медведь вытащил сома на берег, загрыз его, и сам помер.

С той поры леший раздружился с водяным и перевел лес выше в гору, а озеро в степи осталось.

(Д. Садовников)

Зимой крещеному человеку в лесу и окаянному нечего бояться. С Никитина дня (15 сентября) {Все даты в текстах даны по старому стилю.} вся лесная нечисть мертвым сном засыпает: и водяник, и болотняник, и бесовские красавицы чарус и омутов — все до единого сгинут, и становится тогда в лесах место чисто и свято… На покой христианским душам спит окаянная сила до самого вешнего Никиты (3 апреля), а с ней заодно засыпают и гады земные: змеи, жабы и слепая медяница, та, что как прыгнет, то насквозь человека проскочит… Леший бурлит до Ерофеева дня (4 октября), тут ему на глаза не попадайся: бесится косматый, неохота ему спать ложиться, рыщет по лесу, ломает деревья, гоняет зверей, но как только Ерофей-Офеня по башке лесиной его хватит, пойдет окаянный сквозь землю и спит до Василия Парийского (12 апреля), как весна землю парить начнет.

(П. Мельников-Печерский)

Черти, или бесы

Повсеместное пребывание чертей и их свободное проникновение повсюду доказывается, между прочим, существованием общих верований и обычаев, усвоенных на всем пространстве великой православной Руси. Так, например, в деревенских избах почти невозможно найти таких сосудов для питьевой воды, которые не были бы покрыты, если не дощатой крышкой или тряпицей, то, в крайнем случае, хоть двумя лучинками, положенными «крест-на-крест, чтобы чёрт не влез». Равным образом среди русского простонародья нелегко натолкнуться на такого рассеянного или забывчивого человека, который, зевнув, не перекрестил бы своего рта, чтобы святым знамением заградить туда вход нечистому духу. То же самое, с произнесением слов «свят, свят, свят», исполняется и во время грозы при каждом раскате грома, так как чёрт боится молнии и прячется за спины людей, чтобы Бог не поразил его. Эти обычаи и приемы, может быть, столь же древние, как само христианство на Руси, поддерживались потом более поздними, но столь же почтенной старины, народными легендами…

Хотя чертям для их похождений и отведена, по народному представлению, вся поднебесная, тем не менее, и у них имеются излюбленные места для постоянного или особенно частого пребывания. Охотнее всего они населяют те трущобы, где дремучие леса разрежены сплошными полосами недоступных болот, на которые никогда не ступала нога человеческая. Здесь на трясинах или заглохших и заросших озерах, где еще сохраняются пласты земли, сцепленные корнями водорослей, неосторожного охотника и дерзкого путника засасывает вглубь подземная сила. Тут ли не водиться злой дьявольской силе, и как не считать чертям такие мочаги, топи, ходуны-трясины и крепи-заросли благоприятными и роскошными местами для надежного и удобного жительства.

Болотные черти живут семьями: имеют жен, плодятся и множатся, сохраняя свой род на бесконечные времена. С их детьми, бойкими и шустрыми чертенятами, такими же черными, мохнатыми и в шерсти, с двумя острыми рогами на макушке головы и длинным хвостом, не только встречались деревенские русские люди, но и входили с ними в разнообразные сношения. Образчики и доказательства тому в достаточном количестве разбросаны в народных сказках и, между прочим, в известной всем пушкинской сказке о работнике Балде. Некоторые уверяют, что черти — вострого л овые, как птицы сычи, а многие, сверх того, уверены, что эти духи непременно хромые. Они сломали себе ноги еще до сотворения человека, во время сокрушительного падения всего сонма бесов с неба. Так как на землю нечистой силы было свергнуто очень много, то она, во избежание вражды и ссор, очертила свои владения кругом. Этот круг возымел особое действие и силу: всякий попавший в него и переступивший след нечистого обязательно блуждает и без помощи особых средств из него не выйдет и не избавится от дьявольского наваждения…

Все прямые отношения нечистой силы к человеческому роду сводятся к тому, что черти либо проказят, прибегая к различным шуткам, которые у них, сообразно их природе, бывают всегда злы, либо наносят прямое зло в различных его формах и, между прочим, в виде болезней. Дьявольская сила одарена способностью превращений, то есть черти могут совершенно произвольно сменять свою подозрительную и страшную шкурку, принимая личину, сходную с людскою, и вообще принимая формы, более знакомые и привычные для человеческого глаза.

Всего чаще черти принимают образ черной кошки, поэтому, во время грозы, догадливые деревенские хозяева всегда выбрасывают животных этой масти за дверь, считая, что в них присутствует нечистый дух (отсюда выражение, что при ссоре пробегает между людьми черная кошка). Черти также облюбовали образ черной собаки, живых людей (при случае, даже малого ребенка). Если задумает чёрт выйти из своего болота в человеческом образе и явиться, например, бабе в виде вернувшегося из отлучки мужа, то он представляется всегда скучающим и ласковым. Если же встречается он на дороге, обернувшись кумом или сватом, то является непременно пьяным и готовым снова выпить; да сделает так, чтобы сват очутился потом либо на краю глубокого оврага, либо в помойной яме, либо у дальнего соседа, и даже на сучке высокого дерева с еловой шишкой в руке вместо рюмки вина.

Черти оборачиваются в свинью, лошадь, зайца, белку, мышь, лягушку, рыбу (предпочтительно щуку), в сороку (из птичьего рода — это любимый образ) и разных других птиц и животных. Из последних, между прочим, в неизвестных, неопределенного и страшного вида. Перевертываются в клубки ниток, в вороха сена, в камни и проч.

Какой бы образ ни принял на себя дьявол, его всегда выдает сиплый, очень громкий голос с примесью устрашающих и зловещих звуков («дух со страху захватывает»). Иногда он каркает черным вороном или стрекочет проклятой сорокой. По черному цвету шерсти животных и птичьих перьев тоже распознается присутствие хитрых бесов. Зато при всяком превращении черти-дьяволы так искусно прячут свои острые рожки, подгибают и свертывают длинный хвост, что нет никаких сил уличить их в обмане и остеречься их…

Первыми жертвами при забавах нечистой силы являются обыкновенно пьяные люди: то черти собьют с дороги подвыпивших крестьян, возвращающихся домой с храмового праздника, то под видом кума или свата вызовутся на такой раз в провожатые. Ведут, видимо, по знакомым местам, а на самом деле, смотришь, человек очутился либо на краю обрыва, либо над прорубью, либо над водою, на свае мельничной запруды и т. п.

Однако, наряду с этими злыми шутками, черти, по воззрениям народа, сплошь и рядом принимают пьяных под свое покровительство и оказывают им разнообразные услуги. На первый взгляд, в таком поведении чертей можно усмотреть как будто некоторое противоречие. В самом деле: чёрт, злая сила, представитель злого начала, и вдруг оказывает людям добрые услуги. Но на самом деле противоречия здесь нет: каждый пьяный есть, прежде всего, слуга черта, — своей греховной страстью к вину он «тешит беса», и потому черту просто нет расчета причинять своим верным слугам какое-нибудь непоправимое зло, — напротив, есть расчет оказывать им помощь. Сверх того, именно чёрт наталкивает на пьянство, наводит на людей ту болезнь, которая зовется хмелевиком или запоем: он, следовательно, в вине, он и в ответе.

Чёрт любит, говорят, пьяных по той причине, что таких людей ему легче наталкивать на всякий грех, подсказывать черные и срамные слова (очень часто хлесткие и остроумные), наталкивать на драку и на всякие такие поступки, для которых у всех, за неимением верного, есть одно дешевое и вечное оправдание: «чёрт попутал».

Черти похищают детей, подменяют своими чертенятами некрещеных человеческих младенцев. Без разбору черти уносят и тех, которых в сердцах проклинают матери, и таких, которым в недобрый час скажут неладное (черное) слово, вроде: хоть бы леший тебя унес. Уносят и младенцев, оставленных до крещения без надлежащего присмотра, то есть когда младенцам дают заснуть, не перекрестив их, дают чихнуть и не поздравствуют ангельскую душу, не пожелают роста и здоровья. Особенно не советуют зевать в банях, где обыкновенно роженицы проводят первые дни после родов. Нечистая сила зорко сторожит и пользуется каждым случаем, когда роженица вздремнет или останется одна. Вот почему опытные повитухи стараются не покидать матерей ни на одну минуту, а в крайнем случае, при выходе из бани крестят все углы. Если же эти меры предосторожности не будут приняты, то мать и не заметит, как за крышей зашумит сильный ветер, спустится нечистая сила и обменяет ребенка, положив под бок роженицы своего «лешачонка» или «обменыша».

Эти обменыши бывают очень тощи телом и крайне уродливы: ноги у них всегда тоненькие, руки висят плетью, брюхо огромное, а голова непременно большая и свисшая на сторону. Сверх того, они отличаются природной тупостью и злостью, и охотно покидают своих родителей, уходя в лес. Впрочем, живут они недолго и часто пропадают без вести или обращаются в головешку.

Что касается похищенных детей, то черти обыкновенно носят их с собой, заставляя раздувать начавшиеся на земле пожары. Но бывает и иначе. Похищенные дети отдаются на воспитание русалкам или проклятым девкам, у которых они остаются, превращаясь впоследствии: девочки в русалок, мальчики в леших. Сюда же, к неизвестным «тайным людям» или к самим дьяволам, поступают «присланные дети», то есть случайно задушенные матерями во время сна. И в том, и в другом случае душа ребенка считается погибшей, если ее не спасет сама мать постоянными молитвами в течение сорока дней, при строжайшем посте…

Считается, что многие болезни (особенно эпидемические, вроде холеры и тифа) посылает сам Бог, в наказание или для вразумления, и лишь немногие зависят от насыла их злым человеком или от порчи колдунами и ведьмами. Зато все душевные болезни, и даже проказу, всегда и бесспорно насылает чёрт. На него часто показывают сами больные, выкликая имя того человека, который принес, по указанию и наущению дьявола, порчу и корчу и нашептал всякие тяжелые страдания.

Кликушество, и вообще порчи всякого рода (истерии), которыми чаще всего страдают женщины, приписываются бесспорно бесам. Причем сами женщины твердо и непоколебимо убеждены, что это бесы вселились внутрь испорченных, что они вошли через не перекрещенный рот во время зевоты или в питье, или в еде. Подобные болезни ученые доктора лечить не умеют; тут помогают только опытные знахари, да те батюшки, у которых водятся особые, древние молитвенники, какие имеются не у всякого из духовных.

(С. Максимов)

Чёрт и козёл

Бог человека по своему образу и подобию создал, и чёрт тоже захотел сделать: написал и вдунул свой дух. Выскочил козёл рогатый — чёрт его испугался и попятился от козла. С тех пор он и боится его. Вот почему в конюшнях козла держат, и на коноводных тоже, где бывало пар до ста лошадей, всегда козла держали. Он — чёртов двойник.

(Д. Садовников)

Как чёрт ангелом стал

У чертей старшие есть и младшие. Первые приказания отдают, а вторые исполняют. Вот раз чертенку дали приказ пакость какую-то сделать, а он не исполнил. Ну, ему сейчас под железные прутья должно воротиться. Испугался он и давай Бога молить.

— Господи, коли ты меня от железных прутьев избавишь, никогда пакостничать не буду.

Бог его и не оставил: спрятал чертенка в церкви, под плащаницу. Черти его и не могли найти, бросили искать. Стал после этого чёрт ангелом, и возрадовались и на небе, и на земле.

(Д. Садовников)

Домовой

Бог при столпотворении Вавилонском наказал народ, дерзнувший проникнуть в тайну его величия, смешением языков; а главных из них, лишив образа и подобия своего, определил на вечные времена сторожить воды, леса и горы. Кто в момент наказания находился в доме, сделался — домовым, в горах — горным духом, в лесу — лесовиком. Поверье прибавляет, что, несмотря на силу греха, раскаяние может обратить их в первобытное состояние, поэтому народ видит в этих бестелесных существах падших людей и придает им человеческие формы и свойства.

По общим понятиям, домовой представляет дух бескрылый, бестелесный и безрогий, который живет в каждом доме, в каждом семействе. От сатаны он отличается тем, что не делает зла, а только шутит иногда, даже оказывает услуги, если любит хозяина или хозяйку. Он перед кончиною кого-нибудь в семействе воет, иногда даже показывается кому-нибудь из семейства, производит стук, хлопанье дверями. По общему поверью, живет он зимою близ печки, или на печи, а если у хозяина есть лошади и конюшня, то помещается близ лошадей. Если лошадь ему нравится, то домовой холит ее, заплетает гриву и хвост, дает ей корма, от чего лошадь добреет, и напротив, когда ему животное не по нраву, то он ее мучает и часто заколачивает до смерти. Поэтому многие хозяева покупают лошадей той масти, которая ко двору, то есть любима домовым.

Если домовой полюбит домашних, то он предупреждает в несчастье, караулит дом и двор; в противном же случае, он бьет и колотит посуду, кричит, топает и проч.

Говорят, что он не любит зеркал, также козлов, а равно тех, кто спит близ порога. Иногда слышат, как он, сидя на хозяйском месте, занимается хозяйской работой, между тем как ничего не видно. Особенно любит домовой жить в банях и париться, а также в ригах и в других теплых местах.

В простом народе к домовому питают уважение, так что мужичок боится его чем-либо оскорбить и даже остерегается произнести его имя без цели. В разговорах не называют его домовым, а «дедушкой, хозяином, большим или „самим“». При переезде из одного дома в другой хозяева непременной обязанностью считают в последнюю ночь, перед выходом из старого дома, с хлебом-солью просить домового на новое место. Хозяйство каждого, по их мнению, находится под влиянием домового.

Если домовой рассердится на хозяина, то он начинает проказить; в этом случае перед порогом зарывают в землю череп или голову козла.

(М. Забылин)

В Смоленской губернии (в Дорогобужском уезде) видели домового в образе седого старика, одетого в белую длинную рубаху и с непокрытой головой. Во Владимирской губернии он одет в свитку желтого сукна и всегда носит большую лохматую шапку; волосы на голове и в бороде у него длинные, свалявшиеся. Из-под Пензы пишут, что это старичок маленький, «словно обрубок или кряж», но с большой седой бородой и неповоротливый: всякий может увидеть его темной ночью до вторых петухов. В тех же местах, под Пензой, он иногда принимает вид черной кошки или мешка с хлебом.

Поселяясь на постоянное житье в жилой и теплой избе, домовой так в ней приживается на правах хозяина, что вполне заслуживает присвоенное ему в некоторых местностях название доможила. Если он замечает покушение на излюбленное им жилище со стороны соседнего домового, если, например, он уличит его в краже у лошадей овса или сена, то всегда вступает в драку и ведет ее с таким ожесточением, какое свойственно только могучей нежити, а не слабой людской силе. Но одни лишь чуткие люди могут слышать этот шум в хлевах и конюшнях и отличать возню домовых от лошадиного топота и шараханья шальных овец. Каждый домовой привыкает к своей избе в такой сильной степени, что его трудно, почти невозможно выселить или выжить. Недостаточно для того всем известных молитв и обычных приемов. Надо владеть особыми притягательными свойствами души, чтобы он внял мольбам и не признал бы ласкательные причеты за лицемерный подвох, а предлагаемые подарки, указанные обычаем и советом знахаря, за шутливую выходку. Если при переходе из старой рассыпавшейся избы во вновь отстроенную не сумеют переманить домового, то он, не задумываясь, остается жить на старом пепелище среди трухи развалин в холодной избе, несмотря на любовь его к теплому жилью. Он будет жить в тоске и на холоде и в полном одиночестве, даже без соседства мышей и тараканов, которые, вместе со всеми другими жильцами, успевают перебраться незваными. Оставшийся из упрямства, по личным соображениям, или оставленный по забывчивости недогадливых хозяев, доможил предпочитает страдать, томясь и скучая, как делал это, между прочим, тот домовой, которого забыли пригласить с собой переселенцы в Сибирь. Он долго плакал и стонал в пустой избе, — и не мог утешиться. Такой же случай был и в Орловской губернии. Здесь, после пожара целой деревни, домовые так затосковали, что целые ночи были слышны их плач и стоны. Чтобы как-нибудь утешить их, крестьяне вынуждены были сколотить на скорую руку временные шалаши, разбросать возле них ломти посоленного хлеба и затем пригласить домовых на временное жительство: «Хозяин-дворовой, иди покель на спокой, не отбивайся от двора своего».

В Чембарском уезде (Пензенской губернии) домовых зазывают в мешок и в нем переносят на новое пепелище, а в Любимском уезде (Ярославской губернии) заманивают горшком каши, которую ставят на загнетке.

При выборе в избе определенного места для житья домовой неразборчив: живет и за печкой, и под шестком, поселяется под порогом входных дверей, и в подызбице, хотя замечают в нем наибольшую охоту проводить время в голбцах (дощатых помещениях около печки со спуском в подполье) и в чуланах. Жена домового доманя (в некоторых местах, например, во Владимирской губернии, домовых наделяют семействами) любит жить в подполье, причем крестьяне при переходе в новую избу зовут на новоселье и ее, приговаривая: «Дом-домовой, пойдем со мной, веди и домовиху-госпожу — как умею — награжу».

Когда «соседко» поселяется на вольном воздухе, например, на дворе, то и зовется уже «дворовым», хотя едва ли представляет собою отдельного духа: это тот же «хозяин», взявший в свои руки наблюдение за всем семейным добром. Его также не смешивают с живущими в банях баенниками, с поселившимися на гумнах овинниками и т. п. Это все больше недоброхоты, злые духи: на беду людей завелись они, и было бы большим счастьем, если бы они вовсе исчезли с лица земли. Но как обойтись без домового?

(С. Максимов)

Полевой

Одна белозерская вдова рассказывает у колодца соседке:

— Жила я у Алены на Горке. Пропали коровы, — я и пошла их искать. Вдруг такой ветер хватил с поля, что Господи, Боже мой! Оглянулась я, — вижу: стоит кто-то в белом, да так и дует, да так и дует, да еще и присвистнет. Я и про коров забыла, и скорее домой, а Алена мне и сказывает:

— Коли в белом видела, значит, полевой это.

У орловских и новгородских знающих людей, наоборот, этот дух, приставленный охранять хлебные поля, имеет тело черное, как земля; глаза у него разноцветные; вместо волос, голова покрыта длинной зеленой травой; шапки и одежды нет никакой.

— На свете их много (толкуют там): на каждую деревню дадено по четыре полевика.

Это и понятно, потому что в черноземных местах полей много, и мудрено одному полевику поспевать повсюду. Зато лесные жители, менее прозорливые, но не менее трусливые, видели «полевых» очень редко, хотя часто слышали их голос. Те же, кто видел, уверяли, что полевик являлся им в виде уродливого, маленького человечка, обладающего способностью говорить…

С полевиком особенно часто можно встретиться у межевых ям. Спать, например, в таких местах совсем нельзя, потому что детки полевиков, межевички и луговики, бегают по межам и ловят птиц родителям в пищу. Если же они найдут здесь лежащего человека, то наваливаются на него и душат.

Как все нечистые духи, полевики — взяточники, гордецы и капризники. И с этими свойствами их крестьяне вынуждены считаться. Так, например, орловские землепашцы раз в году, под Духов день, идут глухой ночью куда-нибудь подальше от проезжей дороги и от деревни, к какому-нибудь рву, и несут пару яиц и краденого у добрых соседей старого и безголосого петуха, — несут в дар полевику, и притом так, чтобы никто не видел, иначе полевик рассердится и истребит в поле весь хлеб.

У полевиков, в отличие от прочей нечисти, любимое время — полдень, когда избранным счастливцам удается его видеть наяву. Впрочем, очевидцы эти больше хвастают, чем объясняют, больше путают, чем говорят правду. Так что, в конце концов, внешний облик полевика, как и его характер, выясняются очень мало, и во всей народной мифологии это едва ли не самый смутный образ. Известно только, что полевик зол, и что подчас он любит сыграть с человеком недобрую шутку.

В Зарайском уезде, например, со слов крестьян, записана такая бывальщина:

«Сговорили мы замуж сестру свою Анну за ловецкого крестьянина Родиона Курова. Вот на свадьбе-то, как водится, подвыпили порядком, а потом сваты в ночное время поехали в свое село Ловцы, что находится от нас недалеко. Вот сваты-то ехали-ехали, да вдруг и вздумал над ними пошутить полевик, — попадали в речку обе подводы с лошадьми. Кое-как лошадей и одну телегу выручили и уехали домой, а иные и пешком пошли. Когда же домой явились, то сватьи, матери-то жениховой, и не нашли. Кинулись к речке, где оставили телегу, подняли ее, а под телегой-то и нашли сватью совсем окоченелою».

(С. Максимов)

Банник

Несмотря на то, что «баня парит, баня правит, баня все исправит», — она издревле признается нечистым местом, а после полуночи считается даже опасным и страшным: не всякий решается туда заглянуть, и каждый готов ожидать какой-нибудь неприятности, какой-нибудь случайной и неожиданной встречи. Такая встреча может произойти с тем нечистым духом, который под именем банника (баенника), поселяется во всякой бане за каменкой, всего же чаще под полкой, на которой обычно парятся. Всему русскому люду известен он за злого недоброхота. «Нет злее банника, да нет его добрее», — говорят под Белозерском; но здесь же твердо верят в его всегдашнюю готовность вредить.

Верят, что банник всегда моется после всех, обыкновенно разделяющихся на три очереди, а потому четвертой перемены или четвертого пара все боятся: «он» накинется, — станет бросаться горячими камнями из каменки, плескаться кипятком; если не убежишь умеючи, то есть задом наперед, он может совсем зашпарить. Этот час дух считает своим и позволяет мыться только чертям: для людей же банная пора полагается около пяти-семи часов пополудни.

После трех перемен посетителей в бане моются черти, лешие, овинники и сами банники. Если кто-нибудь в это время пойдет париться в баню, то живым оттуда не выйдет: черти его задушат, а людям покажется, что тот человек угорел или запарился. Это поверье о четвертой, роковой банной «смене» распространено на Руси повсеместно.

Заискивают расположение банника тем, что приносят ему угощение из куска ржаного хлеба, круто посыпанного крупной солью. А чтобы навсегда отнять у него силу и охоту вредить, ему приносят в дар черную курицу. Когда выстроят, после пожара, новую баню, то такую курицу, не ощипывая перьев, душат (а не режут) и в таком виде закапывают в землю под порогом бани, стараясь подгадать время под чистый четверг. Закопавши курицу, уходят из бани задом, и все время отвешивают поклоны на баню бессменному и сердитому жильцу ее. Банник стремится владеть баней нераздельно и недоволен всяким, покусившимся на его права, хотя бы и временно. Зная про это, редкий путник, застигнутый ночью, решится искать здесь приюта, кроме разве сибирских бродяг и беглых, которым, как известно, все на свете нипочем…

Нарушающих установленные им правила и требования банник немедленно наказывает своим судом, хотя бы вроде следующего, который испытал на себе рассказчик из пензенских мужичков. Как-то, запоздавши в дороге, забрался он, перед праздником, в свою баню после полуночного часа. Но, раздеваясь, второпях вместе с рубахой прихватил с шеи крест, а когда полез на полку париться, то никак не мог оттуда слезть подобру-поздорову. Веники так сами собой и бьют по бокам. Кое-как, однако, слез, сунулся в дверь, а она так притворена, что и не отдерешь. А веники все свое делают, — хлещут. Спохватилась баба, что долго нет мужа, стала в оконце звать, — не откликается, начала ломиться в дверь, — не поддается. Вызвонила она ревом соседей. Эти пришли помогать: рубили дверь топором, — только искры летят, а щепок нет. Пришла на выручку бабка-знахарка, окропила дверь святой водой, прочла свою молитву и отворила. Мужик лежал без памяти; насилу оттерли его снегом.

Опытные люди отвращают злые наветы своих банников тем вниманием, какое оказывают им всякий раз при выходе из бани. Всегда в кадушках оставляют немного воды и хоть маленький кусочек мыла; веники же никогда не уносят в избу. Вот почему зачастую рассказывают, как, проходя ночью мимо бани, слышали, с каким озорством и усердием хлещутся там черти и при этом жужжат, словно разговаривают, но без слов. Один прохожий осмелился и закричал: «Поприбавьте пару!» — и вдруг все затихло, а у него самого мороз пробежал по телу, и волосы встали дыбом…

Банник старается быть невидимым, хотя некоторые и уверяют, что видели его, и что он старик, как и все духи, ему сродные: недаром же они прожили на белом свете и в русском мире такое неисчислимое количество лет.

Впрочем, хотя этот дух и невидим, но движения его всегда можно слышать в ночной тишине, — и под полкой, и за каменкой, и в куче свежих неопаренных веников. Особенно чутки к подобным звукам роженицы, которых по этой причине никогда не оставляют в банях в одиночестве: всегда при них неотлучно находится какая-нибудь женщина, если не сама бабка-повитуха. Все твердо убеждены, что баенник очень любит, когда приходят к нему жить родильницы до третьего дня после родов, а тем паче на неделю, как это водится у богатых и добрых мужиков. Точно так же все, бесспорно, верят, что бани — места поганые и очень опасные, и если пожару придется их очистить, то ни один добрый хозяин не решится поставить тут избу и поселиться: либо одолеют клопы, либо обездолит мышь. В северных же лесных местах твердо убеждены, что баенник не даст покоя и передушит весь домашний скот: не поможет тогда ни закладка денег в углах избяного сруба, ни разводка муравейника среди двора и тому подобное.

(С. Максимов)

Овинник

Без огня овин не высушишь, а сухие снопы, — что порох, то и суждено овинам гореть. И горят овины сплошь и рядом везде и каждую осень. Кому же приписать эти несчастья, сопровождающиеся зачастую тем, что огонь испепелит все гумно со всем хлебным старым запасом и новым сбором? Кого же обвинить в горе, как не злого духа, и притом — совершенно особенного?..

Увидеть овинника (гуменника) можно лишь во время Светлой заутрени Христова дня: глаза у него горят калеными угольями, как у кошки, а сам он похож на огромного кота, величиной с дворовую собаку, — весь черный и лохматый. Овинник умеет лаять по-собачьи и, когда удается напакостить мужикам, хлопает в ладоши и хохочет не хуже лешего. Он смотрит за порядками кладки снопов, наблюдает за временем и сроками, когда и как затоплять овин, не позволяет делать это под большие праздники, особенно на Воздвиженьев день и Покров, когда, как известно, все овины бывают «именинниками» и, по старинным деревенским законам, должны отдыхать (с первого Спаса их готовят). Топить овины в заветные дни гуменник не позволяет: и на добрый случай — пихнет у костра в бок так, что едва соберешь дыхание; на худой конец разгневается так, что закинет уголь между колосниками и даст всему овину сгореть. Не позволяет он также сушить хлеба во время сильных ветров и безжалостно больно за это наказывает.

Гуменник, хотя и считается домовым духом, но самым злым из всех: его трудно ублажить-усмирить, если он рассердится и в сердцах залютует. Тогда на овин рукой махни: ни кресты по всем углам, ни молитвы, ни икона Богоматери Неопалимой Купины не помогут, и хоть шубу выворачивай мехом наружу и стереги гумна с кочергой в руках на Агафона-гуменника (22 августа). Ходят слухи, что в иных местах (например, в Костромской губернии) овинника удается задабривать в его именинные дни. С этой целью приносят пироги и петуха: петуху на пороге отрубают голову и кровью кропят по всем углам, а пирог оставляют в подлазе.

В Брянских лесных местах (в Орловской губернии) рассказывают такой случай, который произошел с бабой, захотевшей в чистый понедельник в риге лен трепать для пряжи. Только что успела она войти, как кто-то затопал, что лошадь, и захохотал так, что волосы на голове встали дыбом. Товарка этой бабы, со страху, кинулась бежать, а смелая баба продолжала трепать лен столь долго, что домашние начали беспокоиться. Пошли искать и не нашли: как в воду канула. Настала пора мять пеньку, пришла вся семья и видят на гребне какую-то висячую кожу. Начали вглядываться и перепугались: вся кожа цела, и можно было различить на ней и лицо, и волосы, и следы пальцев на руках и ногах. На Смоленщине (около Юхнова) вздумал мужик сушить овин на Михайлов день. Гуменник, за такое кощунство, вынес его из «подлаза», на его глазах подложил под каждый угол головешки с огнем и столь застращал виновного, что он за один год поседел как лунь. В вологодских краях гуменника настолько боятся, что не осмеливаются топить и чистить овин в одиночку: всегда ходят вдвоем или втроем.

В Калужской губернии одного силача, по имени Валуй, овинник согнул в дугу на всю жизнь за то, что он топил овин не в указанный день и сам сидел около ямы. Пришел этот невидимка-сторож в виде человека и начал совать Валуя в овинную печку, да не мог зажарить силача, а только помял его и согнул. Самого овинника схватил мужик в охапку и закинул в огонь. Однако, это не прошло ему даром: выместила зло нечисть на сыне Валуя, — тоже ражем детине и силаче, и тоже затопившим овин под великий праздник: гуменник поджег овин и спалил малого. Нашли его забитым под стену и все руки в ссадинах, — знать, отбивался кулаками…

Угождения и почет гуменник так же любит, как все его нечистые родичи. Догадливые и опытные люди не иначе начинают топить овин, как попросив у «хозяина» позволения. А вологжане (Кадниковского уезда) сохраняют еще такой обычай: после того, как мужик сбросит с овина последний сноп, он, перед тем как ему уходить домой, обращается к овину лицом, снимает шапку и с низким поклоном говорит: «Спасибо, батюшка-овинник: послужил ты нынешней осенью верой и правдой».

(С. Максимов)

Кикиморы и шишиги

Так называются, по народному суеверию, духи низшего разряда, тоже принадлежащие к домашним духам.

У древних славян кикиморами было ночное божество сонных мечтаний. Ныне кикиморами называют некрещеных, или проклятых в младенчестве матерями дочерей, которых уносят черти, а колдуны сажают их к кому-нибудь в дом; кикиморы, хотя и невидимы, но с хозяевами говорят, и обыкновенно по ночам прядут. Они, если не делают живущим в доме вреда, то производят такой шум, что пугают и беспокоят. Говорят, что некоторые плотники и печники, осердясь на того хозяина, который долго не отдает заработанных денег, сажают ему кикимор в доме. От этого происходит такой шум и дурачества невидимой силы, что хоть беги из дома. Но лишь только хозяин рассчитается с ними, все прекратится само собою.

Шишиги — это беспокойные духи, которые стараются созорничать над человеком в то время, когда тот торопится и что-либо делает без молитвы.

(М. Забылин)

Кикимора — дух, имеющий вид девушки в белой рубахе или в другой какой одежде; она живет до святок в гумнах, а после святок куда-то уходит. Видеть ее случается очень редко.

(А. Бурцев)

Оборотень

Оборотень никогда не является иначе, как на лету, на бегу. Является он мельком, на одно мгновение, что едва только успеешь его заметить; иногда с кошачьим, или другим криком или воем; иногда же он молча подкатывается клубком, клочком сена, комом снега, овчины и проч. Оборотень перекидывается, изменяя вид свой, во что вздумает, и обыкновенно ударяется перед этим об землю; он перекидывается в кошку, в собаку, в сову, петуха, ежа, даже в клубок ниток, в кучу пакли, в камень, в копну сена и проч. Изредка в лесу встречаешь его страшным зверем или чудовищем; но всегда только мельком, потому что он мгновенно, в глазах испуганного насмерть прохожего, оборачивается несколько раз то в то, то в другое, исчезая под пнем или кустом, или на ровном месте, на перекрестке. Днем очень редко удается его увидеть, но уже в сумерки он начинает проказы и гуляет всю ночь напролет. Перекидываясь, или пропадая внезапно вовсе, он обыкновенно мечется, словно камень из-за угла, со страшным криком, мимо людей. Некоторые уверяют, что он — коровья смерть, чума, и что он, в этом случае, сам оборачивается в корову, обыкновенно черную, которая будто бы прибилась к стаду, и напускает порчу на скот. Есть также поверье, будто оборотень — дитя, умершее некрещёным, или какой-то вероотступник, коего душа нигде на том свете не принимается, а здесь гуляет и проказит поневоле.

(В. Даль)

Заговор оборотня

На море на Окиане, на острове Буяне, на полой поляне, светит месяц на осинов пень, в зелен лес, в широкий дол. Около пня ходит волк мохнатый, на зубах у него весь скот рогатый; а в лес волк не заходит, а в дом волк не забродит. Месяц, месяц — золотые рожки! Расплавь пули, притупи ножи, измочаль дубины, напусти страх на зверя, человека и гада; чтобы они серого волка не брали, и теплой бы с него шкуры не драли. Слово мое крепко, крепче сна и силы богатырской.

Баба-Яга

Бабы-Яги нет на земле русской; но предания о Бабе-Яге почти бессмертны в устах целого русского народа. Она знакома в Петербурге почти так же, как и в Москве; её знают в Сибири и в Одессе; о ней говорят даже и в Аваче, словом, эта Баба-Яга что-то очень знакомое всякому русскому человеку!

Жизнь Бабы-Яги — сказка. Баба-Яга — идеал, миф, вздор. Но попробуйте уверить, какого хотите, русского простолюдина, что Бабы-Яги не было на свете, никто не поверит! Вам не покажут подлинного места, где живёт ещё Баба-Яга; её все боятся, все ужасаются; она легко может встретить вас и там и сям — она страшное, уродливое чудовище.

Вот что о ней говорит стихотворец: она: Ростом — древний дуб высокий, Толщиной — огромна печь! Вся краса её — гриб старый. Взгляд — всех хныкать заставляет, Пешей сроду не ходила, А любила всё скакать!

Вот что о ней же повествуют и сказки, дошедшие к нам из не постигнутой древности: «Баба-Яга, костяная нога, говорят они: в ступе едет, пестом погоняет, след помелом заметает»: следовательно, никому невозможно и знать о том, где проезжала эта баба, — её след заметается помелом, ее следу как не бывало: в этом-то и была одна из её таинственностей.

Ягайя-баба — это миф, это сказка! Где, как и когда найдем мы быт ее? Укажи, смельчак! Кого, или что разумеешь ты под этой Бабою-Ягойей? У нас ее нет, на земле Русской; она — не славянка!

И говорю я тоже: эта Ягайя-баба — миф: она — сказка, она — рюрик! Не жила она: нет этой бабы и в рядах славянок. Глубока та древность, из которой вышла она к нам, на святую Русскую землю! Ай да Баба-Яга!

Но вот о ней предание, которое, так или сяк, а сохранилось на русском люду, почитай везде, почитай всюду единогласно:

Ягайя-баба не цвела цветочком, не росла молодою молодушкой, она — вечная старушка, и старушка — пугало, проказница, какой другой не скоро найдешь! И если ты русский, то познакомься с нею ближе: она приветлива, она услужлива. И вот, всякий из наших молодцов, по крайней мере, из сказочных, не выходил от Яги-бабы без толку: Ягайя-баба всех наводила на путь, всем указывала дорожку к невестам! Вот такая была Яга-баба. Найди же теперь другую бабу такую же!

Полвека назад, или, может быть, больше, простой русский народ еще очень верил тому, что ее всякий найдет в лесах дремучих, непроходимых, соединяющих Русскую землю с какими-то чудными, неведомыми Царствами, или словом: с подсолнечными Королевствами и тридесятыми Государствами. Там он, наш народ русский, мастерски отыскивал бабину избушку, простую, тесную, в которой хозяйка леживала, растянувшись из угла в угол. Сказывали, что ее нос упирался в потолок и проч. Старушонка была очень не смазливая…

Самой странной архитектуры была ее избушка, она страивалась на курьих ножках и, как будто рассерженный индейский петух на гуменном току, повертывалась то туда, то сюда. Вертелась она, будто топотала на одном месте. В наше время никакой архитектор такой избушки не построит. Эти избушки делывались без планов и — главное, без смет.

Кружение избушки, без доброго, вестимого словечка, никогда не прекращалось: этот лесной индейский петух токовал вечно и, чтоб остановить его, то должно было сказать непременно: стань ты к лесу задом, а ко мне передом, и вот тут избушка тотчас останавливалась, и желающий тотчас входил в эту избушку.

При встрече нежданного гостя, Баба-Яга, пробормотав себе под нос что-то свое, для нее необходимое, всегда принимала гостя приветливо, а особенно русских; их она узнавала по какому-то духу, может быть, по отважности, по той славе, которая так давно твердит, что только русскому всякое море по колено. А другой кто ж пойдет к Бабе-Ягойе?..

И в вопросах, и в ответах Бабы-Яги всегда крылось какое-то таинство, наметки, и потому-то она, увидевши русского человека, обыкновенно приговаривала: доселева Русского духу и слухом не слыхивано, и видом не видывано, а нынеча, Русский дух в очью совершается! Как ей не знать было русских! Но видно, что все русские, в самом деле, к ней приходили издалека и, поэтому, видно, что наша Баба-Ягайя живала неспроста; а иначе, как же бы ей угадывать русских только по оному духу? Тут глубокая, непостижимая древность, тут Индия, тут Монголия, тут самая темная даль нашей незапамятной бытности, до наших древнейших переселений из Азии в Европу! Баба-Яга — строчка из той нашей истории, которую уже никто из нас прочесть не умеет. Говорю опять: ай да Баба-Яга!

Русский простолюдин иногда еще боится Бабы-Яги: он, по какой-то наследственной привычке, стращает ею свое дитя, и — упрямец-дитя покоряется страшному. Бабою-Ягою, тот же простолюдин, в запальчивости, величает свою сердитую половину и каждую злую бабу, а эти, и всякие русские бабы, в свою очередь, охотно еще слушают всякую сказку, и почти уверены, что бывали когда-то, да и есть еще такие царевичи, которые и в настоящее время, в их невестимых странствиях: то волею, то неволею, а натыкаются на Ягойю. Верят добрые люди и тому, что каждый простосердечный до Ягойи-Бабы может быть доступным.

Стало быть: она существо кроткое, когда она так любит простосердечных, так почему же она — пугало для детей? Зачем же она их таскает? До детей добрых ей нет дела; но дети упрямые, непослушные, которые бегут на улицу, без спроса у родителей, все ее жертва! Заметим про себя, что улица и в песне, и в сказке русской — большой свет наших простолюдинов. Так зачем же туда ходить детям без спроса?..

Баба-Яга, по свидетельству наших сказочных преданий, не одна на белом свету. У нее есть сестры; вы пришли к ней, и она вас провожает от одной сестры до другой, всякий путь ей известен так же, как собственные уголки ее избушки. Притом, вообще все Бабы-Ёги очень хорошо читают в будущем, они вам все будущее выложат гладко, начистоту!.. Это сивиллы.

Не знаю, была ли которая из наших сивилл в законном супружестве, и не знаю, какой бы охотник на них женился; но одна сказка передает нам, что была Яга-баба, у которой было три дочери, и — эти-то дочери, страшно и подумать: помогали ей приготовлять в пищу детей и простосердечных! По этой самой сказке и слепой увидит, что Бабы-Ёги не все-то были услужливы и доброхотны, и потому-то нет мудреного в том, что наши крестьяне так свободно стращают Бабою-Ягою детей своих. Но, может быть, Ягайя замужняя, Ягайя с дочерьми, только и была одна, — две, три много; может быть, людоедка и питалась людьми только для того, что по числу своего семейства не могла себя прокормить тем, чем бы насытилась одна. Притом: почему бы у нас не быть и собственно людоедкам? Однажды у нас на злодейку Ягайю нашелся простак, который не дался на жаркое и — сам накормил Бабу-Ягайю ее же дочерьми. Этого простака звали Филюшкой. С той поры уже нигде не говорится, и никто не говорит о людоедстве Бабы-Яги.

Ягайя-Баба живала над трубежами около наших Переславлей, или Переяславлей… — А теперь, смотрите, где не жила она: и во Владимире, и в Калуге, и в Рязани, и в Туле, и в Ярославле; ни там, ни сям никакое дитя не выбежит на улицу, коли пригрозят ему: нишни, нишни тебя унесет злодейка Ягайя-баба! Дело кончено: ребенок ни вон из избы!

Что вы ни говорите, а все это предание и — предание глубокое, собственно русское; но не растолкованное в наших летописях, как и многое. Это предание затащено к нам на север издалека. В других странах Европы нет такой Яги-бабы, какая живет еще у нас в наших бабушкиных сказках.

(М. Макаров)

Полкан

Полкан на одной точке с Ягою-бабою. Это не предание, но ещё более сказка, чем Баба-Яга; ту почти видят, та ещё где-то живёт; а Полкан истреблён на лице земли Русской. У нас каждый крестьянин, не запинаясь, назовёт вам рослого и здорового человека богатырём Полканом; древний Полкан весьма короткий знакомец всякому из наших простолюдинов, и всякий из них вам расскажет, что богатырь Полкан не человек и не конь, но какая-то смесь и того и другого! Его подлинник живал в Греции и прибыл к нам из Калабрии вместе с Бовою Королевичем, на одном и том же судне. Однако, этих чудес наши крестьяне не знают и — понимают Полкана так же, как своих сивок, бурок, вешних каурок, с которыми Полкан, будучи и сам почти конём, не имел никаких нужд!

(М. Макаров)

Сивка-Бурка, вещая Каурка

Она живет в устах русского народа, по словам сказки; но сказка, как говорят у нас, иногда ряд делу, зернышко самого дела, орешек, который не всякого зуб разгрызает. Со всем тем, прочим, наши знают Сивку-Бурку, она вестима как нашему старому, так и нашему малому!

В Великой России думают, что этого коня кто-то бережет, кто-то пасет еще где-то в степях, в раздольях, в лугах, вечно цветущих лазоревыми цветами, вечно покрытых шелковою травою. То же гадают, или еще лучше малороссияне, белорусы и другие славяне.

И мы, и все они всего удобнее отыскиваем Сивку-Бурку через посредство магических слов, всегда действительных на дело, когда их произносят в полночь на могиле или посреди чистого поля. Тут скажите только: Сивка-Бурка, вещая Каурка, стань передо мною, как лист перед травою. И вот в то же мановение полуночный ветер разнесет все слова ваши куда надобно, и вы уже слышите, как бежит к вам конь, как без крыльев к вам летит непостижимая Сивка-Бурка, вы почувствуете, как из ее ноздрей пышет полымя, а из ее ушей дым валит столбом. Скорее готовьтесь влезть в одно из ушей этого коня; но спешите тотчас же вылезть из другого уха, и вот вы будете такой молодец, о котором не расскажет вам никакая сказка, которого не опишет никакое перо!..

Русская сказка ничего не говорит о крылатости своих заповедных Сивок-Бурок; но все они, как мы знаем, летуньи и без крыльев: они и без способностей пегасовских полетят с вами, конечно, пониже облака ходячего, но зато гораздо выше леса стоячего. Смотрите, как ваш конь застилает хвостом своим реки широкие, держитесь крепче: малые реки, горы, долы он перепрыгивает.

Сивку-Бурку нынче никто уже не видит. Но русский добрый молодец все еще дышит думою-надежею когда-то повстречаться с этим конем молодецким: он где-то ищет его, как-то все думает быть Иваном-царевичем, богатырем, и ему кажется, что всякий добрый сиво-буро, или буро-сивый конь, тем или сем, а похож на привычную его Сивку-Бурку. Она у нас важнее греческого Пегаса: тот возил только на Парнас, а эта на всякое молодецкое дело!

(М. Макаров)

Огненный змей

В Тульской губернии есть поверье, что в Крещенье, где бы ни показался огненный змей, везде найдет свою погибель. Известно всем и каждом на Руси, что такое за диво — огненный змей. Все знают, зачем он и куда летает; но вслух об этом говорить никто не решается. Огненный змей — не свой брат, у него нет пощады: верная смерть от одного удара. Да и чего ждать от нечистой силы!

Казалось бы, что ему незачем летать к красным девицам; но поселяне знают, зачем он летает, и говорят, что если огненный змей полюбит девицу, то его зазноба неисцелима. Такой зазнобы ни отчитать, ни заговорить, ни отпоить никто не берется. Всякий видит, как огненный змей летает по воздуху и горит огнем неугасимым, а не всякий знает, что он, как скоро спустится в трубу, то очутится в избе молодцом несказанной красоты. Не любя, полюбишь, не хваля, похвалишь, говорят старушки, когда завидит девица такого молодца.

Умеет морочить он, злодей, душу красной девицы приветами; усладит он, губитель, речью лебединою молоду молодицу; заиграет он, безжалостный, ретивым сердцем девичьим; затомит он ненасытный, ненаглядную в горючих объятиях; растопит он, варвар, уста алые на меду, на сахаре. От его поцелуев горит красна девица румяной зарей; от его приветов цветет красна девица красным солнышком.

Без змея красна девица сидит в тоске, во кручине; без него она не глядит на Божий свет; без него она сушит, сушит себя. Посудите же, добрые люди, какое горе для семьи, — гость огненный змей! Неизвестно, когда и кем открыто средство, — как погубить змея. Перед тем часом, как быть змею, насыпают на загнетку снегу, собранного в крещенский вечер. Говорят, что змей, когда будет опускаться в трубу, погибает от него навсегда.

Змей рассыпался

Раз над одной избой, где вдова жила да о муже горевала, змей рассыпался. Вошел, как был муж при жизни, — с ружьем и зайца в руках принес. Та обрадовалась. Стали они жить: только все она сомневается, муж ли это: заставляла его креститься. Он крестится, крестится, да так скоро, что не уследишь. Святцы давала читать, он читает, — только вместо «Богородица», читает «Чудородица», а вместо «Иисус Христос», — «Сус Христос». Догадалась она, что не ладно, пошла к попу. Поп молитву дал, и пропал змей, и не стал больше летать.

(Д. Садовников)

Знамения и чудеса

В год 6599(1091)…

В тот же год знамение было на солнце, как будто бы должно было оно погибнуть и совсем мало его осталось, как месяц стало, в час второй дня, месяца мая в 21-й день. В тот же год, когда Всеволод охотился на зверей за Вышгородом и были уже закинуты тенета, и кличане кликнули, упал превеликий змей с неба, ужаснулись все люди. В это же время земля стукнула, так что многие слышали. В тот же год волхв объявился в Ростове и вскоре погиб.

В год 6600 (1092). Предивное чудо явилось в Полоцке в наваждении: ночью стоял топот, что-то стонало на улице, рыскали бесы, как люди. Если кто-то выходил, чтобы посмотреть, тотчас невидимо уязвляем бывал бесами язвою и оттого умирал, и никто не осмеливался выходить из дома. Затем начали и днем являться на конях, а не было их видно самих, но видны были коней их копыта; и уязвляли так они людей в Полоцке и в его области. Потому люди и говорили, что это мертвецы бьют полочан. Началось же это знамение с Друцка. В те же времена было знамение в небе — точно круг посреди неба превеликий. В тот же год засуха была, так что изгорала земля, и многие леса возгорались сами и болота; и много знамений было по местам…

(Из «Повести временных лет»)

Кощей Бессмертный

Кощей Бессмертный играет ту же роль похитителя красавиц и скупого хранителя сокровищ, что и Змей; оба они равно враждебны сказочным героям и свободно заменяют друг друга, так что в одной и той же сказке в одном варианте действующим лицом выводится Змей, а в другом — Кощей.

В старославянских памятниках слово «кощь» попадается исключительно в значении сухой, тощий, худой телом и, очевидно, состоит в ближайшем родстве со словом «кость». Глагол же «окостенеть» употребляется в смысле «застыть», «оцепенеть», «сделаться твердым», как кость или камень, от сильного холода.

До сих пор именем Кощея называю^ старых скряг, иссохших от скупости и дрожащих над затаенным сокровищем. Народная сказка приписывает ему и обладание гуслями-самогудами, которые так искусно играют, что всякий невольно заслушивается их до смерти — метафора песни, какую заводят суровые осенние вихри, погружающие в долгий сон и оцепенение всю природу…

Стариннное русское «кощуны творить» означает совершать действия, присущие колдунам и дьяволу (кощунствовать). Демон зимы в народных преданиях нередко представляется старым колдуном, волею которого сказочные герои и героини, вместе с их царствами, подвергаются злому очарованию или заклятию. Подобно поедучим змеям, Кощей чует «запах русского духа», и в заговорах доныне произносится заклинание против Кощея-ядуна…

Смерть Кощея сокрыта далеко: на море на океане, на острове на Буяне есть зеленый дуб, под тем дубом зарыт железный сундук, в том сундуке заяц, в зайце утка, в утке яйцо, в том яйце игла, а на конце той иглы Кощеева смерть. Стоит только добыть это яйцо и сжать его в руке, как тотчас же Кощей начинает чувствовать страшную боль; стоит только сломать иглу, и — Кощей мгновенно умирает.

(А. Афанасьев)

Остров Буян

Лежит этот остров за тридевять земель, в тридевятом царстве, посреди моря-океана. Остров Буян играет весьма важную роль в наших народных преданиях: чародейные заговоры, обращающиеся к стихиям, почти всегда начинаются со слов: «На море, на океане, на острове Буяне», без чего не сильно ни одно заклятие. На нем лежит бел-горюч камень Алатырь; на этом острове сосредоточены все могучие силы весенних гроз, все мифические олицетворения громов, ветров и бури; тут обретаются и змея, всем змеям старшая и большая; и вещий ворон, всем воронам старший брат, который клюет Огненного Змея; и птица, всем птицам старшая и большая, с медным клювом и железными когтями; и пчелиная матка, всем маткам старшая. То есть на острове Буяне лежит громо. носный змей, гнездится птица-буря и роятся пчелы-молнии, посылающие на землю медовую влагу дождя: так обожествляли наши предки явления природы, одушевляя их прекрасными, поэтическими образами. По мнению народному, от обитателей острова Буяна произошли все земные птицы, насекомые и гады.

По свидетельству заговоров, на том же острове восседают и дева Заря, и сам Перун, который гонит в колеснице гром с великим дождем. И дуб — мировое древо — растет тут, и тоски, наводящие любовь в сердце молодцев и девиц тут, и старики-мудрецы, способные дать ответ на любой вопрос, и железный сундук стоит, в котором хранятся чародейные сокровища, помогающие герою одолеть зло. Сюда обращался древний славянин со своими мольбами, упрашивая богов, победителей зимы и создателей летнего плодородия, исцелить его от ран и болезней, даровать ему воинскую доблесть, послать счастье в любви, на охоте и в домашнем быту. И оборотень взывал в своем заговоре к острову Буяну, и ратный человек, идущий на войну, и раненый, и страдающий от зубной боли и лихорадки…

Считается, что у восточных славян Буяном назывался священный для всех славянских племен остров Рюен, позднее названный Рюген. Гора Триглав, которая находится там, олицетворялась в образе камня Алатыря.

(А. Афанасьев)

НАЧАЛО ЗЕМЛИ РУССКОЙ

Из «Повести временных лет»

Расселение славян

Славяне пришли и сели по Днепру и назвались полянами, а другие — древлянами, потому что сели в лесах. И еще сели между Припятью и Двиною и назвались дреговичами, иные сели по Двине и назвались полочанами по речке, которая впадает в Двину и носит название Полота. Те же славяне, которые сели около озера Ильменя, прозвались своим именем — славянами, и построили город, и назвали его Новгородом. А другие — сели по Десне, и по Семи, и по Суле и назвались северянами. И так разошелся славянский народ, а по его имени и грамота назвалась «славянская».

Кий, Щек и Хорив

И было три брата: один по имени Кий, другой — Щек и третий — Хорив, а сестра их была Лыбедь. Сидел Кий на горе, где ныне подъём Боричев, а Щек сидел на горе, которая ныне называется Щековица, а Хорив на третьей горе, которая прозвалавь по нему Хоривицей. И построили городок во имя старшего своего брата, и назвали его Киев. Был кругом города лес и бор велик, и ловили там зверей. И были те мужи мудры и смыслены, и назывались они полянами, от них поляне и до сегодня в Киеве…

И по смерти братьев этих потомство их стало держать княжение у полян, а у древлян было свое княжение, а у дреговичей свое, а у славян в Новгороде свое, а другое на реке Полоте, где полочане.

Дань хазарам

И нашли их хазары сидящими на горах этих в лесах, и сказали: «Платите нам дань». Поляне, посовещавшись, дали от дыма по мечу. И отнесли их хазары к своему князю и к своим старейшинам, и сказали им: «Вот, новую дань захватили мы». Те же спросили у них: «Откуда?» Они же ответили: «В лесу на горах над рекою Днепром». Опять спросили те: «А что дали?» Они же показали меч. И сказали старцы хазарские: «Не добрая дань эта, княже: мы доискались ее оружием, острым только с одной стороны, то есть саблями, а у этих оружие обоюдоострое, то есть мечи: станут они когда-нибудь собирать дань и с нас, и с иных земель». И сбылось это все, так как не по своей воле говорили они, но по Божьему повелению.

Призвание варяжских князей

В год 6370 (862). Изгнали варяг за море и не дали им дани, и начали сами собой владеть. И не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать сами с собой. И сказали они себе: «Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву». И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью подобно тому, как другие назывались свей (шведы), а иные норманы и англы, а иные еще готландцы, — вот так и эти прозывались. Сказали руси чудь, славяне, кривичи и весь: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами». И избрались трое братьев со своими родами и взяли с собой всю русь, и пришли к славянам, и сел старший Рюрик в Новгороде, а другой — Синеус — на Белоозере, а третий — Трувор — в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля. Новгородцы же, — те люди от варяжского рода, а прежде были славяне. Через два года умерли Синеус и брат его Трувор. И овладел всею властью один Рюрик, и стал раздавать мужам своим города — тому — Полоцк, этому — Ростов, другому — Белоозеро. Варяги в этих городах — находники, а коренное население в Новгороде — славяне, а в Полоцке — кривичи, в Ростове — меря, в Белоозере — весь, в Муроме — мурома, и над теми всеми властвовал Рюрик. И было у него два мужа, не родственники его, но бояре, и отпросились они в Царьград со своим родом. И отправились по Днепру, и когда плыли мимо, то увидели на горе небольшой город. И спросили: «Чей это городок?» Тамошние же жители ответили: «Было три брата Кий, Щек и Хорив, которые построили городок этот и сгинули, а мы тут сидим, их потомки, и платим дань хазарам». Аскольд же и Дир остались в этом городе, собрали у себя много варягов и стали владеть землею полян. Рюрик же в это время княжил в Новгороде.

Аскольд и Дир

В год 6390 (882). Выступил в поход Олег, взяв с собою много воинов: варягов, чудь, славян, мерю, весь, кривичей, и пришел к Смоленску с кривичами, и принял власть в городе, и посадил в нем своих мужей. Оттуда отправился вниз и взял Любеч, и также посадил в нем своих мужей. И пришли к горам Киевским, и узнал Олег, что княжат тут Аскольд и Дир. Спрятал он одних воинов в ладьях, а других оставил позади, а сам подошел к горам, неся ребенка Игоря. И подплыл к Угорской горе, спрятав своих воинов, и послал к Аскольду и Диру, говоря им, что де «Мы купцы, идем к грекам от Олега и княжича Игоря. Придите к нам, к родичам своим». Когда же Аскольд и Дир пришли, все спрятанные воины выскочили из ладей, и сказал Олег Аскольду и Диру: «Не князья вы и не княжеского рода, но я княжеского рода», а когда вынесли Игоря, добавил: «Вот он сын Рюрика». И убили Аскольда и Дира, отнесли на гору и погребли: Аскольда — на горе, которая называется ныне Угорской, где теперь Ольмин двор; на той могиле Ольма поставил церковь святого Николы; а Дирова могила — за церковью святой Ирины. И сел Олег, княжа, в Киеве, и сказал Олег: «Да будет Киев матерью городам русским». И были у него варяги, и славяне, и прочие, прозвавшиеся Русью.

Смерть Олега

И жил Олег, княжа в Киеве, мир имея со всеми странами. И пришла осень, и помянул Олег коня своего, которого когда-то поставил кормить, решив никогда на него не садиться. Ибо когда-то спрашивал он волхвов и кудесников: «Отчего я умру?» И сказал ему один кудесник: «Князь! От коня твоего любимого, на котором ты ездишь, — от него тебе умереть!» Запали слова эти в душу Олега, и сказал он: «Никогда не сяду на него и не увижу его больше». И повелел кормить его и не водить его к нему, и прожил несколько лет, не видя его, пока не пошел на греков. А когда вернулся в Киев, и прошло четыре года, — на пятый год помянул он своего коня, от которого когда-то волхвы предсказали ему смерть. И призвал он старейшину конюхов, и сказал: «Где конь мой, которого приказал я кормить и беречь?» Тот же ответил: «Умер». Олег же посмеялся и укорил того кудесника, сказав: «Неправо говорят волхвы, но все то ложь: конь умер, а я жив». И приказал оседлать себе коня: «Да увижу кости его». И приехал на то место, где лежали его голые кости и череп голый, слез с коня, посмеялся и сказал: «От этого ли черепа смерть мне принять?» И ступил он ногою на череп, и выползла из черепа змея, и ужалила его в ногу. И от того разболелся и умер он. Оплакивали его все люди плачем великим, и понесли его, и похоронили на горе, называемой Щековица. Есть же могила его и доныне, слывет могилой Олеговой. И было всех лет княжения его тридцать и три.

Юноша-кожемяка

В год 6500 (992). Пошел Владимир на хорватов. Когда же возвратился он с хорватской войны, пришли печенеги по той стороне Днепра от Сулы; Владимир же выступил против них, и встретил их на Трубеже у брода, где ныне Переяславль. И стал Владимир на этой стороне, а печенеги на той, и не решались наши перейти на ту сторону, ни те на эту сторону. И подъехал князь печенежский к реке, вызвал Владимира и сказал ему: «Выпусти ты своего мужа, а я своего — пусть борются. Если твой муж бросит моего на землю, то не будем воевать три года; если же наш муж бросит твоего оземь, то будем разорять вас три года». И разошлись. Владимир же, вернувшись в стан свой, послал глашатаев по лагерю, со словами: «Нет ли такого мужа, который бы схватился с печенегом?» И не сыскался нигде. На следующее утро приехали печенеги и привели своего мужа, а у наших не оказалось. И стал тужить Владимир, посылая по всему войску своему, и пришел к князю один старый муж и сказал ему: «Князь! Есть у меня один сын меньшой дома; я вышел с четырьмя, а он дома остался. С самого детства никто его не бросил еще оземь. Однажды я бранил его, а он мял кожу, так он рассердился и разодрал кожу руками». Услышав об этом, князь обрадовался, и послали за ним, и привели его к князю, и поведал ему князь все. Тот отвечал: «Князь! Не знаю, могу ли я с ним схватиться, — испытайте меня: нет ли большого и сильного быка?» И нашли быка, большого и сильного, и приказали разъярить его; возложили на него раскаленное железо и пустили. И побежал бык мимо него, и схватил быка рукою за бок и вырвал кожу с мясом, сколько захватила его рука. И сказал ему Владимир: «Можешь с ним бороться». На следующее утро пришли печенеги и стали вызывать: «Есть ли муж? Вот наш готов!» Владимир повелел в ту же ночь надеть вооружение, и сошлись обе стороны. Печенеги выпустили своего мужа, был же он очень велик и страшен. И выпустил мужа Владимир, и уридел его печенег и посмеялся, ибо был он среднего роста. И размерили место между обоими войсками, и пустили их друг против друга. И схватились, и начали крепко жать друг друга, и удавил он печенежина руками до смерти. И бросил его оземь. Раздался крик, и побежали печенеги, и гнались за ними русские, избивая их, и прогнали их. Владимир же обрадовался и заложил город у брода того, и назвал его Переяславлем, ибо перенял славу отрок тот. И сделал его Владимир великим мужем, и отца его тоже. И возвратился Владимир в Киев с победою и со славою великою.

Белгородский кисель

В год 6505 (997). Когда Владимир пошел к Новгороду за северными воинами против печенегов, — так как была в это время беспрерывная великая война, — узнали печенеги, что нет тут князя, пришли и стали под Белгородом. И не давали выйти из города, и был в городе сильный голод, и не мог Владимир помочь, так как не было у него воинов, а печенегов было многое множество. И затянулась осада города, и был сильный голод. И собрали вече в городе, и сказали: «Вот уже скоро умрем от голода, а помощи нет от князя. Разве лучше нам так умереть? — сдадимся печенегам, — кого пусть оставят в живых, а кого умертвят; все равно помираем уже от голода». И так порешили на вече. Был же один старец, который не был на вече, и спросил он: «Зачем было вече?» И поведали ему люди, что завтра хотят сдаться печенегам. Услышав об этом, послал он за городскими старейшинами и сказал им: «Слышал, что хотите сдаться печенегам». Они же ответили: «Не стерпят люди голода». И сказал им: «Послушайте меня, не сдавайтесь еще три дня, и сделайте то, что я вам велю». Они же с радостью обещали послушаться. И сказал им: «Соберите хоть по горсти овса, пшеницы, или отрубей». Они же радостно пошли и собрали. И повелел женщинам сделать болтушку, на чем кисель варят, и велел выкопать колодец и вставить в него кадь, и повелел поискать меду. Они же пошли и взяли лукошко меду, которое было спрятано в княжеской медуше. И приказал сделать из него пресладку сыту и вылить в кадь в другом колодце. На следующий же день повелел он послать за печенегами. И сказали горожане, придя к печенегам: «Возьмите от нас заложников, а сами войдите человек с десять в город, чтобы посмотреть, что творится в городе нашем». Печенеги же обрадовались, подумав, что хотят им сдаться, взяли заложников, а сами выбрали лучших мужей в своих родах и послали в город, чтобы проведали, что делается в городе. И сказали им люди: «Зачем губите себя? Разве можете перестоять нас? Если будете стоять и десять лет, то что сделаете нам? Ибо имеем мы пищу от земли. Если не верите, то посмотрите своими глазами». И привели их к колодцу, где была болтушка для киселя, и почерпнули ведром, и вылили в горшки. И когда сварили кисель, взяли его и пришли с ними к другому колодцу, и почерпнули сыты из колодца, и стали есть сперва сами, а потом и печенеги. И удивились те, и сказали: «Не поверят нам князи наши, если не отведают сами». Люди же налили им корчагу кисельного раствора и сыты из колодца и дали печенегам. Они же, вернувшись, поведали все, что было. И сварив, ели князья печенежские, и подивились. И взяв своих заложников, а белгородских пустив, поднялись и пошли от города восвояси.

Волхвы

По сведениям, занесенным в «Повесть временных лет», в XI столетии волхвы, громко, всенародно хулили христианство и, пользуясь своим влиянием на массу населения, старались возбуждать ее к открытому сопротивлению.

Так, в 1071 году в Киеве явился волхв, который предсказывал, что через пять лет Днепр потечет назад, земля греческая станет на месте русской, а русская — на месте греческой; тогда же переставятся и прочие земли. В народе нашлись невегласы, которые охотно слушали волхва и верили его предсказаниям, но «верные» посмеялись ему, говоря: «Бес тобою играет на пагубу тебе» — и действительно, волхв пропал в одну ночь без вести.

Переяславский летописец дополняет, что, по словам волхва, ему предстали пять богов и велели поведать людям о будущих изменениях стран, и что он сам он погиб, вринутый в ров («И вринуша его беси в ров»). Также и волхв, явившийся в Ростове в 1091 году, погибе вскоре. Можно догадываться, что волхвы гибли не без участия ревностных приверженцев христианской стороны. На это имеется и несколько положительных указаний.

Посланный на Белоозеро для сбора княжеской дани Ян, вместе со священником и двенадцатью вооруженными отроками, выходил на волхвов, которых не хотели выдавать ему местные жители. Волхвов было двое, но у них были свои сторонники; эти люди ринулись на Яна, один из них уже замахнулся на него топором, но, по старинному выражению, — огрешился, не попал; тогда Ян, оборотя топор, ударил своего противника тульем, а остальных приказал рубить отрокам. Мятежная толпа не устояла и побежала в леса.

В этой схватке был убит и священник. Наконец, настояния и угрозы заставили белозерцев схватить и выдать ему волхвов. Начался допрос.

Волхвы требовали поставить их перед князем Святославом: «Сам ты ничего не можешь нам сделать, — говорили они Яну, — так поведают наши боги!» — «Лгут ваши боги!» — возразил Ян и велел их бить и рвать за бороды; потом связал их, посадил в ладью и вместе с ними поплыл по Шексне.

Остановясь на устье этой реки, он спросил: «Что вам поведают боги?» — «Боги поведают, — отвечали волхвы, что не быть нам в живых». — «Правду говорят!» — «Но если отпустишь нас, — много будет тебе добра; а погубишь, — многую печаль и зло приимешь». Ян не поверил предсказанию: оба волхва были убиты и повешены на дуб; трупы их достались в пищу лесным зверям.

(А. Афанасьев)

Из «Жития Александра Невского»

Был там некий муж, старейшина земли Ижорской, по имени Пелгуй; ему был поручен дозор утренний морской. Был он крещен и жил среди рода своего, остававшегося в язычестве; при крещении дано было ему имя Филипп. И жил он богоугодно, в среду и в пятницу соблюдая пост. И сподобил его Бог видеть необычайное. Какое — кратко расскажем.

Увидел он вражеское войско, идущее против князя Александра, и решил рассказать князю о станах их и укреплениях. Всю ночь не спал он, стоял на берегу моря и следил за путями. Когда стало светать, услышал он шум страшный на море и увидел судно, плывущее по морю, а посреди судна — Бориса и Глеба в одеждах червленых, держащих руки на плече друг у друга. А гребцы сидели, словно мглою одеты. И сказал Борис: «Брат Глеб, вели грести, да поможем сроднику своему, князю Александру». Видя это видение и слыша беседу этих святых мучеников, стоял Пелгуй в трепете, пока не скрылось судно из глаз.

Когда вскоре пришел князь Александр, Пелгуй с радостью встретил его и ему одному поведал о видении. Князь же ему сказал: «Никому не рассказывай об этом». И решил он напасть на врагов в шестом часу дня. И была крепкая сеча с римлянами (шведами); побил он бесчисленное множество врагов и самого короля ранил в лицо острым своим копьем.

Здесь же в полку Александровом явились шесть мужей храбрых и сильных, которые бились вместе с ним крепко. Один — Гаврило, по прозвищу Алексич; увидев короля, которого тащили под руки, напал он на судно, въехал по доске до самого корабля, и побежали все от него, затем оборотились, и с доски, по которой всходили на корабль, сбросили его с конем в море; он же с помощью Божьей выбрался из моря невредимым и снова напал на них и бился крепко с самим воеводою среди полков их. Другой же — новгородец, по имени Збыслав Якунович; этот не раз нападал на врагов, не имея страха в сердце своем, и сражаясь одним топориком, и многие пали от его топорика; дивился князь Александр Ярославич силе его и храбрости. Третий — Яков, родом полочанин, был ловчим у князя; этот напал на полк вражеский с мечом и мужественно бился, и похвалил его за это князь. Четвертый же — новгородец, по имени Миша; был он пеш и с дружиною своею потопил три корабля вражеских. Пятый — из младшей дружины князя, именем Савва; этот наехал на большой шатер королевский златоверхий и подрубил столп шатерный; полки же Александровы очень радовались, когда увидели, как развалился этот шатер. Шестой же из слуг князя — по имени Ратмир; пешего окружили его враги, и от многих ран пал он и скончался. Обо всем этом слышал я от господина моего, князя Александра, и от других, кто в сече той участвовал.

ПАМЯТНИКИ ПУТЕЙ БОГАТЫРСКИХ

Богатырские кости

Древние, допотопные кости мамонтов большей частью почитались у нас костьми богатырскими. И там, и сям рассказывали о богатырях гигантах. В округе города Переславль-Залесского один помещик употреблял плоскую мамонтову кость вместо печной заслонки, добрые люди звали эту кость ребром Добрыни Никитича. Сам Переславль имеет предание о каком-то Васе Переславце, на которого если кто взглядывал, то никакая шапка не удерживалась на голове: таков этот Вася был высок ростом. В Тульской губернии подобный же богатырь вырывал по засекам столетние дубы и проч. В пустоши Козихинской под Лебедянью вам еще и нынче покажут на одном камне гигантский след богатырской ноги и копыта того коня, на котором разъезжал богатырь. Там найдутся также люди, которые будут говорить, без шуток, что это копыто от ноги Полкановой.

(М. Макаров)

Гаденово озеро

В древних русских стихотворениях, изданных Ф. П. Ключаревым, есть длинная песня о подвигах сильного и могучего богатыря Ивана Гаденовича, жившего, как водилось, по быту богатырскому, во времена князя Владимира-Солнышка, во славном во городе во Киеве. А родился он, Гаденович, как вы думаете где? В Ростовской области будто бы близ нынешнего города Петровска, на берегах озера Гаденова.

— Да! Могуч был этот Иван Гаденович, — проговаривал старинный народ ростовский, — играл и гуливал он, Гаденович, по-молодецки; да как зачерпнет, бывало, пригоршни, другие, ключевой водицы из своего озера; да как захочет он утолить ею свою жажду богатырскую: и вот нет у нас озера до весны красной! Обирают только по тине заснулую рыбку; а бабам и холста намочить нечем!

По одному этому застаревшему диву нельзя ли померить, каков был молодец Иван Гаденович?.. Кости его положены здесь же, в Ростовской земле, где-то около монастыря Борисоглебского. Исшагал этот богатырь-ростовец всю поднебесную шагами мерными; а пришёл лечь на родине.

Родится новый Пушкин и, может быть, споёт, когда-нибудь, хорошую песенку про Гаденовича: такую же, как наш прежний Пушкин пел об Еруслане да о Людмиле. И у Гаденовича была голова с пивной котёл, и промеж его бровей укладывалась стрела калёная!

Не хуже чужого Бовы Королевича был наш Иван Гаденович!

(М. Макаров)

Город берендеев

Невдалеке от Переяславля-Залесского видны остатки древнего жилья, признаки дубовых мостовых, закаменевших от древности, мусор, черепки глиняных изделий, обсеченные камни; но все это год от года затягивается более и более болотною топью. Вам скажут, что тут был древний город, называемый Берендеев; это же имя носят и оставшиеся недалеко от руин озеро и болото.

(М. Макаров)

Вал половецкий

Кто едет из Москвы в Тамбов, тот, наверное, видит вал половецкий. Он, в нескольких верстах не доезжая до города Козлова, покажется вправе, да вот и пойдет мелькать: то близко, то далеко от дороги, и потянется он все править, все править далее и — далее к У смани. Посмотришь на этот вал, он правилен, местами он размерен сторожками. Другой скажет, что это бастионы, но у половцев каким быть бастионам? Тогда, как работали этот вечный вал, о бастионах и в голову никому не лезло! Да кто же рыл этот вал: неужели и в самом деле половцы? И когда они его рыли, и для чего, и долго ли, и на какую военную потребу они его рыли?

А коли рыли его половцы, то эти половцы не совсем-то были людьми дикими!

Право, этот вал еще загадка китайская!

(М. Макаров)

Щелканова стоянка

Ужасен был Щелкан, лихой полководец татарский, вдоволь он напивался русскою кровью; но никто, кажется, больше не претерпел от него жителей Залесского Переславля: крепко он жал их своею грозною, железною рукою.

Стан Щелкана был на виду города Переславля, и одно только озеро спасало иных жён, девиц, старцев и младенцев Переел авльских, живших тогда, на воде, в ладьях, почти без пищи, в непрестанном страхе. Но тот, над кем не держалась рука Господня, тот всё испытывал, всё терпел: губила его неволя постыдная, ела мука смертная! Мастер был этот Щелкан на пагубу христианскую; и его нет уже, с шумом погибла о нем память!

На месте Щелкановой стоянки теперь помещается деревня, через которую всегда пролегала большая дорога из Москвы в Ростов; а на земле, улитой кровью мучеников, луга и пашня. Одно имя Щелканка напомнит ещё кое-кому о своем прошедшем страшном; во всём другом вековая тишина!..

Лес около Щелканки редок и самое место ее долго стояло обнажённым: того требовала война убийственная! Но крест, воздвигнутый над могилами павших, привлек сюда поселенцев.

За несколько десятков лет, пред сим, здесь на полях находили ещё двурогие копья, топоры; из одного болота вытащили кольчугу. Всё это после принадлежало ближнему в Щелканке помещику, покойному графу Д. И. Хвостову.

(М. Макаров)

Казак Ермачок

Все знают о предшествовавшем Куликовской битве сражении Вожском, в 1378 году, августа 11 дня; но никто не указывает на место этого сражения. Оно было на берегах рек Вожи и Быстрицы; в виду Рязани, близ села Городища. Тут есть еще множество признаков славной битвы: могил и частью укреплений; тут много путей достопамятных, которыми ходили Донской, его сподвижник князь Владимир, татары: Бегич, Батый и другие. Главным помощником Донского в ратном деле на Воже был некто рязанский казак Ермачок; он со своими сотнями скрывался в перелесках между Вожью и Быстрицей и внимательно подстерегал врагов, засевши в одном болоте; а когда русские устали биться насмерть, Ермачок выскочил из своей засады и решил дело; но, смятый бегущими врагами, сам попал в свое болото и погиб там. Это болото и теперь называется Ермачково. Говорят, что здесь, встарь, слыхали Ермачков свист и песни, а над болотцем видели белую лошадь, являющуюся со ржанием на утро 11 августа. В числе храбрых товарищей Ермачка крестьяне Перекольские иногда называли казачьих богатырей Рогожу и Чайцу. После Вожского сражения рязанский князь жаловал их землями, и потому тут около Переколи многие дачи сохранили имена прежних владельцев.

(М. Макаров)

Голутвинский костыль

Голутвинский монастырь на Оке под Коломною: там жив еще путевой костыль св. чудотворца Сергия Радонежского. С этим костылем угодник Божий шел на поле Куликово благословить и поздравить великого князя Димитрия с победою над Мамаем!..

У нас так немного уцелело от старины, и мы так мало ценим это небольшое, что все подобные сведения не должны нам казаться мелочными!..

(М. Макаров)

Пересветов посох

Близ города Скопина, в монастыре св. Димитрия, основанном, как думают старцы из часовни, существовавшей во времена Мамая, хранится посох, сделанный из яблоневого дерева. Богомольцы, посещающие Скопинский монастырь, благоговеют пред ним. Он, по преданию, принадлежал некогда сподвижнику Донского, храброму победителю Челубея — монаху Пересвету. Народное поверье приписывает остатку этой древности целебную силу. Во времена Петра Великого многие из окрестных дворянских детей испытывали над Пересветовым костылем силу, поднимая его. Таково поверье дворян рязанских. В 1825 году посох Пересвета был еще цел.

Воин-богатырь, отправленный св. Сергием к Донскому, шел путем-дорогою простым, бедным странником, доверившим себя одному милосердному промыслу небесному. На пути Пересвет посещал все пустыни, все монастыри, молился в них, и вот, здесь, недалеко от степей Куликовых доверил свой страннический посох в хранение отшельнику — обитателю часовни св. Димитрия. Пред ликом святого затеплил он свечу, препоясал себя мечом, положил на грудь свою крест и явился героем на страшную битву Донского с Мамаем.

(М. Макаров)

Могила Аники-воина

Верстах в семи от Вологды, по старому Архангельскому тракту, существует могила Аники-воина, на которую каждый прохожий, по обычаю, кидает ветку или прут, от чего накопляется в течение времени большой ворох, который в один из летних дней сжигается. На этом сходбище едят блины и гуляют.

(М. Забылин)

Ступня Федора Блудова

Это город Вязьма, а это немного правее, на дороге в Смоленск, ступня Федора Блудова. Какая богатырская ступня! На ней поле, долины, леса; она чуть-чуть не покрывала всей Вязьмы, она в ее воротах; да не прошла в них.

Московские князья, за большие службы, пожаловали эту ступню отцам Блудова: ею отцы его питали себя, на ней откармливали они своих разудалых коней, сивок, бурок и вешних каурок. Тут первая была опора против первых нарысков польских. Федор Блудов долго владел этою ступнёю; да вдруг замирился князь Иван Васильевич с князем Александром Литовским и отдал он ему многие земли и приказал он, также, ему отрезать на себя и ступню Федорову.

Заплакал горько Федор о своей ступне богатырской и не обиняком, не через людей, а сам прямо молвил Великому московскому князю Ивану Васильевичу: «Кровь отцов моих залила ступню нашу на Вязьме: так не владеть ступнею моею литвину, не отдам моей крови, умру на ней…» И московский князь не отдал этой ступни литовцам; он сберег при себе кровь Русскую.

Но в Вязьме позабыта уже эта славная ступня, — вероятно, теперь ровное поле!

(М. Макаров)

Плотина царя Бориса

Вот селение Царёво-Займище: Борис Годунов раскинул его на землях Можайских! Вот остатки его пруда, некогда богатого рыбою. Пруд этот держала плотина, устроенная по разуму хитрых иноплеменцев. По широте этой плотины могли проходить ровно сто лошадей вряд. Такая-то была эта плотина! Годунов во всём любил видеть размеры большие: от церквей до колокола, от колокола до плотины!..

Но и широкая его плотина прорвалась скоро! Чужие люди не всегда нам запруживали прочно!

(М. Макаров)

Городок Валуева

В виду Царева-Займища, тоже, на полях Можайских есть место городка Валуева; крепко было это место во времена для нас черны. Товарищ полководца князя Елецкого, Григорий Валуев, держался тут геройски; он отражал поляков Мартина Казановского и Самуила Дуниковского. С ними были толпы воинов, а Валуев с малолюдством действовал как партизан. От трех тысяч своего войска он высылал по сотне всадников удить врага. И эти всадники мастерские были рыбаки: много они переловили польской рыбы.

В 1812 году мы почти тут же запустили первую сеть за рыбою французской. Это очень памятно, — а славу рыбака Григория Валуева с его земляною сеткою не всякий помнит!

(М. Макаров)

Высокий курган под Каширой

Высок этот курган, как и все курганы, как и все сторожки воинов древних. Да! Эти береговые курганы, эти короны рек Москвы, Оки, они не могилы, а сторожки! Был какой-то народ, который только курганами и берег себя!

Курганы — зародыш, куколка, личинка наших крепостей; но они же, иногда, и монумент человеку сильному: под курганами прятали сильных, и коней их и сбрую конскую; часто тут же зарывалась с другом милым своим и жена его молодая; благодарные воину храброму, накидывали на него землю горстями из рук богатырских — так бывало!

При Годунове, начальствовавший левым крылом войска русского, каширянин Иван Писарев; он один только, из всех бывших под началом князя Воротынского, побил царевича Калгу-Гирея: храбро он отбил у него наживу под самым высоким курганом и телами врагов возвысил и эту насыпь. Но за то, кажется, что не побежал с другими, он умер вдали от очей царских, в Каширской своей вотчине — Даниловском: и похоронен на погосте церкви св. чудотворца Николая, что в Сытине, ныне приходской церкви села Даниловского.

Мы знаем этот погост, видный издалека, — тут есть фамильные могилы Писаревых.

(М. Макаров)

ПРАЗДНИКИ И ПОВЕРЬЯ РУССКОГО НАРОДА

Новый год у древних россиян

Новый год все древние праздновали с весеннего равноденствия, то есть с 7-го числа марта, но празднества этого дня начинались ещё с последних чисел февраля и заключались 6-м днём марта, именно кануном вечера св. Василия. Этот день назывался праздник О-весень — канун весны. К весенним торжествам принадлежали празднования дней прилёта грачей (4 марта, в день св. Герасима), прилёта жаворонков (9 марта); стока или начала течения с гор воды (17 марта) и 19 дня (того же месяца) торжество разрыва льда, оставление прорубей, и проч…

Нынешний наш О-весень, переиначенный в Авсень, у иных в Усень, в Таусень, празднуется накануне 1-го января; к этому дню он перешёл от 1-го сентября, а к сентябрю от марта, в 1343 году, именно в княжение великого князя Симеона Ивановича Гордого.

Вот образчик торжества О-весеня в Рязанском уезде. Веду вас по берегу рек Быстрицы, Вожжи, Трубежа, останавливаюсь в сёлах Городище, Конищеве, Недостоеве, в деревнях Переколе, Семчинё и в некоторых других. Посмотрите, там везде одно и то же. Только что проблеснула луна, и вот шумный, весёлый хоровод является под окнами зажиточных крестьян. Новый год изменился, мороз скрипит под ногами; но встреча весны в новое лето ещё не умолкла в сельской песенке. Слушайте, вот что поёт хоровод под косящатым окном какого-нибудь богатого Филимона Прокофьича.

Хор:

О-весень, О-весень, ты ходил, ты гулял По крутым по горам, по святым вечерам. О-весень, О-весень ты летал, ты порхал К Филимону на двор, ко Прокофьевичу. О-весень, О-весень ты сыскал, угадал, На широком дворе полны вёдры вином. О-весень, О-весень у хозяина двор Осушён, омощён, чисто выметен. О-весень, О-весень по средине Москвы У хозяина двор воротами красен. О-весень, О-весень у Прокофьича двор Весь тыном затыкан, серебром обнесён!

Тут зажиточный Филимон Прокофьевич открывает окно, выглядывает, и радушно одаривает всех чем-нибудь, прославивших его вместе с О-весенем, а иногда и, без всякой благодарности, выкидывает только своим прославителям несколько копеек или кусок пирога. Прославите ли же, глядя по награде, высвистывают, притопывают, прищёлкивают и начинают пляску под следующую песню:

На дворе у Филимона три теремчика стоят; Высокие теремочки: о двенадцати венцах! О-весень, О-весень! О двенадцати венцах! Филимон, сударь, хорош, свет Прокофьевич пригож! О-весень, О-весень! Свет Прокофьевич пригож!

Здесь хозяин в другой раз поглядывает в окошко и говорит уже ласково: «Милости просим, мы рады Овсеню, гостю жданому. Не погневайтесь только, чем Бог пошлёт!»

После этих ласковых слов весь бродящий хор шумно влетает в тёплую хату Филимона Прокофьевича и, в новый лад голоса, повторяя: О-весень, О-весень, продолжая песню такими похвальными словесами:

Первый терем — светел месяц; Другой терем — красно солнце, Третий терем — часты звёзды! Светел месяц — хозяин сам, Красно солнце — хозяюшка, Часты звёзды — их детушки!

Ласка отворяет дверь к полному торжеству О-весеня. Певцы и певицы начинают пить, есть и плясать на счёт хозяйский, сколько душе угодно, тут же является и счастливец с найденною им под Васильев день травою Нечуй ветер. Эта трава имеет силу избавлять от потоплений, научает ловить рыбу без неводов и проч. Расходы зажиточных людей идут в гору, но они не медлят (щадя свой карман) рассчитаться с гостями какими-нибудь новыми, незначительными подарками, или одним львиным ковшом браги. И — вот все славители О-весеня тотчас удаляются, с прежними церемониями, под окна и в дома других зажиточных хозяев-поселян.

При появлении утренней зари праздник О-весеня кончен; но песни продолжаются: хор отпировавших чинно останавливается посреди селения и выпевает финал:

Ах! Бяшка, ты бяшка, ты козья бородка, Кудрявая шёрстка, пухлая спинка! Припев: люли, люли! Ты подай нам, бяшка, на песни кусочек. Не малый, не большой, — с коровий носочек припев: люли и проч.

Эта последняя песенка не явно ли свидетельствует о нашем древнем торжестве Овну, в знак которого, при начатии прародительского Нового года, вступало солнце? Да, это был истинно год новый, истинный праздник обновления природы!

(М. Макаров)

Поверья и приметы года

Если день Богоявления (6 января) теплый, то хлеб будет темный, то есть густой; если ночь звездистая, то будет много ягод. Судя по ценам в день Ксении-полузимницы (24 января) заключают об урожае и о ценах на хлеб на весь предстоящий год. С этого дня остается ждать нового хлеба столько же времени, сколько ели старый. Февраль — широкие дороги. 4 марта — Герасима-грачевника. В день 40 мучеников, 9 марта, прилетают сороки и жаворонки, почему и пекут 40 жаворонков. Марта 17-го, Алексея Божьего человека: Алексея с гор потоки, с гор вода, а рыба со стану, то есть рыба трогается с зимовья и трется под берегами. Марта 19-го, Хрисанфа и Дарьи; Дарьи, желтые проруби, замарай проруби. Марта 25-го, Благовещение, если мороз, то будет много огурцов. Апреля 1-го, Марии Египетской, зажги снега или заиграй-овражки. Апреля 3-го, апостола Иродиона: уставь или заставь соху, пора пахать под овес; когда заквакают лягушки, то пора сеять овес; когда появятся крылатые муравьи, сеют хлеб. Овес сеять хоть в воду, да впору; а рожь, обожди часок, да посей в песок. В Великий Четверток мороз, так и под кустом овес; а озимь в засеку не кладут, то есть не верь всходам с осени. Снега много, хлеба много, говорит народ. Апреля 16-го, Ирины разрой берега. Апреля 23-го, великомученика Георгия, выгоняют скотину. Если дождь, то этот год скот хорошо пойдет. Георгий везет корму в тороках, а Никола (9 мая) возом. Мая 5-го, Ирины-рассадницы: серт капусту. Это же время считается ветряным и потому удобным для палов, для выжигания полей, потому что пал, для безопасности, всегда пускается по ветру туда, где неопасно. Мая 13-го, мученицы Гликерии, Лукерья-комарница, появляются комары. Мая 14-го, Исидора, садят огурцы. Мая 18-го, семи дев: сеют первый лен. Мая 21-го, Константина и Елены: ранний лен и поздняя пшеница. Мая 29-го, Феодосии-волосяницы: рожь колосится. Мая 31-го, Еремии повесь сетево: то есть кончай посев. Июня 13-го, Акулины-гречушницы: сеют гречу. Июня 20-го, пророка Ильи: если дождь, то будет мало пожаров; всегда бывает гром и где-нибудь убивает человека. В иных местах говорят еще, что в этот день дана воля всем гадам и лютым зверям, а потому и нельзя выгонять скотину в поле. Августа 1-го, первый Спас; можно есть яблоки. Августа 18-го, Флора и Лавра, кончай посев ржи. Августа 23-го св. Луппа, морозом овес лупит; первые утренники. Без воды зима не станет; дожди, потом следуют подзимки, а там морозы, которые разделяются на Никольские, рождественские, крещенские, афанасьевские, сретенские и, наконец, мартовские заморозки. Оттепели должны быть: Михайловские, 8 ноября; введецские, 21 ноября, и проч. Августа 29-го, Иоанна Предтечи: не варят щей, потому что кочан капусты напоминает усеченную голову. Сентября 1-го, бабье лето, начало женским сельским работам; сентября 14-го, Воздвиженье, кафтан с шубой сдвинулся. Октября 28-го, Параскевии-льняницы, пора мять лен. Ноября 26-го, Егорий с мостом, а Никола с гвоздем, декабря 6-го. О зимнем пути говорят: либо недели не доедешь до Благовещенья, либо неделю переедешь. Первый прочный, постоянный снег выпадает ночью, а денной сходит: это довольно верно. 12 декабря солнце поворотилось на лето. Если в день Рождества Христова много инею, опоки на деревьях, то будет урожай на хлеб. 1 декабря в Малороссии отдают детей в школу, полагая, что они тогда более ума наберутся.

В Южной Руси частью те же, частью и другие, поверья о погоде, урожае и проч., и в особенности замечается игра слов или созвучий, подающих повод к поверью; например, 24 июня, Иоанна Предтечи, смешивают с Купалою языческим и называют день Ивана Купалы; Пантелеймона (27 июля) называют Палей и боятся в этот день грозы; празднуют, мая 11-го, обновление Царьграда, иначе хлеб выбьет градом; мая 2-го Бориса и Глеба, называют барыш день и празднуют его для получения во весь год барышей; если июля 13-го в день Макрины, ясно, то осень будет сухая, а если мокро, так ненастная. Февраля 2-го, в день Сретения Господня, лето встречается с зимою; коли снег метет через дорогу, то будет поздняя весна, а коли не метет, то ранняя, и проч.

(В. Даль)

Мороз! Мороз! Не бей наш овес

В деревнях думают, что неурожаи льна, овса и конопли происходят от мороза. Старина наша сохранила понятие о баснословном происхождении мороза от злых духов. Зимою, когда установятся сильные морозы, злым духам становится тесно житье. В это время они налетают на белый свет, бегают по полям и дуют себе в кулак. От такой прогулки мороз сдавливает снегом жито, от пяток духов отдается треск, а от дутья их в кулак бывает или ветер с метелью, или иней садится на дерева. Для отвращения этого зла знахари выдумали заклятие на мороз с совершением обряда.

Под Велик день поселяне, наученные знахарями, приступают к заклятию мороза. Старик семейства берет ложку овсяного киселя, влезает с ним на печь, просовывает голову в волоковое окно и там говорит:

Мороз! мороз! Приходи кисель есть. Мороз! мороз! Не бей наш овес. Лен да конопли, в землю вколоти.

В то время, когда он слезает с печи, старшая из женщин в доме окачивает его водою. Старушки уверяют, что проклятие, высказанное стариком на лен и коноплю, замирает на его устах от воды. Мороз же, удовольствованный киселем, не убивает ни льна, ни конопли, ни овса.

(И. Сахаров)

Масленица

Для наших предков Масленица воплощала плодородие — и вместе с тем зиму и смерть.

Масленице во всю историю России был посвящен особый праздник, когда «честную госпожу» встречают с величальными песнями. Имя Масленицы перенесено на соломенное чучело, облаченное в женскую одежду, с масляным блином или сковородкой в руках. С ним вместе веселятся, катаются с гор и на тройках в течение масленичной недели, а затем сжигают на костре или разрывают в клочки.

Похороны Масленицы сопровождаются карнавальными процессиями, ряженьем, ритуальным весельем, призывами весны и упоминанием Масленицы в обрядовых песнях-веснянках, где та называется обманщицей (в связи с Великим постом, который в христианские времена наступал сразу после масленичных пиршеств), объедалой, блиноедой: блин, говорят, не клин — брюхо не прорвет!

На Масленицу совершали обряды, олицетворяющие борьбу Весны с Зимой и поражение злой старухи.

В субботу сырной недели строили на реках, прудах и в полях снежный город с башнями и воротами — царство Зимы, которое должно пасть под натиском Весны. Играющие вооружаются палками и метлами и разделяются на две стороны: одна — защищает город, а другая — нападает на него; после упорной схватки — врывается в ворота и разрушает укрепления; воеводу взятого с боя городка в старину купали в проруби.

Вечером в воскресенье (последний день Масленицы, называемый ее проводами) поселяне выносили из своих дворов по снопу соломы и, сложив их на окраине деревни, сжигали при радостных криках и песнях собравшегося народа: это называлось сожжением Масленицы.

Был еще обычай сжигать в Прощеное воскресенье ледяную гору, для чего собирают по дворам хворост, щепки, худые кадки, ненужное старье, складывают все это на ледяной горе, а затем разводят костер — символ весеннего солнца, яркие лучи которого растапливают снежные покровы зимы.

Таким образом, олицетворяя в празднестве древних богов, заправляющих сменою годовых времен, народ встречу Весны назвал встречей Масленицы, а изгнание Зимы — сожжением Масленицы и ее проводами. В самом деле, ведь пробуждение природы от зимнего сна и возрождение к новой жизни осуществляется одновременно.

В самые старые времена это был праздник богини Лады. В эту пору в честь Лады старались весело свести между собой старых девок и холостяков, ободряли нерешительных, а если это происходило по злой воле или скупости родителей, к таким домам подносили зеленое от старости бревно, показывая, что ум старческий замшел и мешает жить молодым.

Веснянки, которые заводили на прощанье с Масленицей, были славословиями Лады, потому что именно она велела Весне явиться на землю.

(А. Афанасьев)

Касьян немилостивый

В ряду святых угодников, чтимых православным народом, Касьян занимает исключительное место — это нелюбимый святой, «немилостивый». В некоторых местах, как, например, в Пензенской губернии, Саранского уезда, он даже не считается святым и не признается русским, а само имя Касьян слывет как позорное. В Вологодской же губернии, Кадниковского уезда, Касьяна считают как бы «опальным» и рассказывают о нем следующую легенду: «Св. Касьян сначала был светлым ангелом, почему Бог не имел нужды таить от него свои планы и намерения. Но затем этот святой соблазнился на обещания и уловки нечистой силы и, перейдя на сторону дьявола, шепнул ему, что Бог намерен свергнуть всю сатанинскую силу с неба в преисподнюю. Однако, впоследствии Касьяна стала мучить совесть, он раскаялся в своем предательстве и пожалел о прежнем житье на небе и о своей близости к Богу. Тогда Господь внял мольбам грешника и сжалился над ним, но, из осторожности, все-таки не приблизил его к себе, а приставил к нему ангела-хранителя, которому и приказал заковать Касьяна в цепи и бить его по три года тяжелым молотом в лоб, а на четвертый отпускать на волю».

Но не это отступничество от Бога послужило источником охлаждения православных темных людей к Касьяну, а главным образом его «немилостивое» отношение к бедному народу. Вот что говорит на этот счет другая легенда, записанная в Зарайском уезде Рязанской губернии. «Однажды Касьян вместе с Николаем Чудотворцем шел по дороге, и встретился им мужичок, у которого увяз в грязи воз. — „Помогите, — просит мужичок, — воз поднять“. А Касьян ему: „Не могу, — говорит, — еще испачкаю об твой воз свою райскую ризу, как же мне тогда в рай прийти и на глаза Господу Богу показаться?“ Николай же Чудотворец ни словечка мужику не ответил, а только уперся плечом, натужился, налег и помог воз вытащить. Вот пришли потом Николай-угодник с Касьяном в рай, а у Николая-то вся, как есть, риза в грязи выпачкана. Бог увидел это и спрашивает: — „Где это ты, Микола, выпачкался?“ „Я, — говорит Николай, — мужику воз помогал из грязи вытаскивать“. — „А у тебя почему риза чистая, ведь вы вместе шли?“ — спрашивает Господь Касьяна. — „Я, Господи, боялся ризу запачкать“. Не понравился этот ответ Бог увидел Он, что Касьян лукавит, и определил: быть Касьяну именинником раз в четыре года, а Николаю-угоднику, за его доброту, два раза в год». — Хотя эта легенда пользуется на Руси самым широким распространением, но все-таки есть места, где ее не знают. Так, в Новгородской губернии крестьяне несколько иначе объясняют тот факт, что день Касьяна празднуется только раз в четыре года (29 февраля). «Св. Касьян, — говорят они, — три года подряд в свои именины был пьян и только на четвертый год унялся и праздновал своего ангела в трезвом виде — вот почему и положено ему быть именинником через три года раз».

Сообразно с такой оценкой нравственных свойств Касьяна установилось и отношение к нему: крестьяне не только не любят, но и боятся этого святого. «Касьян на что взглянет, — все вянет», — говорят мужики и твердо верят, что у Касьяна недобрый взгляд: если он взглянет на скотину, — околеет скотина, взглянет на лес, — засохнет лес и погибнет, взглянет на человека, — будет тому человеку великое несчастье. В народном языке сложилось даже несколько поговорок, характеризующих «глаз» Касьяна. Про угрюмого, тяжелого и необщительного человека говорят, что «он Касьяном смотрит»…

«Глаз Касьяна» считается настолько опасным, что в день 29 февраля крестьяне не советуют даже выходить из избы, чтобы не случилось какого-нибудь непоправимого несчастья; в особенности опасно считается выходить до солнечного восхода (в Орловской и Рязанской губерниях крестьяне стараются даже проспать до обеда, чтобы таким образом переждать самое опасное время).

К этой характеристике св. Касьяна в Вологодской губернии прибавляют еще одну черту, которая рисует этого святого врагом рода человеческого. Здесь существует легенда, что Касьяну подчинены все ветры, которые он держит на двенадцати цепях, за двенадцатью замками. В его власти спустить ветер на землю и наслать на людей и на скотину мор (моровое поветрие). В Вятской же губернии к этой легенде присовокупляют, что сам Бог приказал образ св. Касьяна ставить в церквях на задней стене, то есть над входной дверью.

При таком воззрении народа на св. Касьяна немудрено, что високосный год повсюду на Руси считается несчастным и опасным, а самый опасный день в этом году — Касьянов.

(С. Максимов)

Благовещение

Богородице приписывает народ власть над грозою, ниспослание дождей и влияние на земные урожаи. Накануне Благовещения (25 марта — начало весны) сжигают соломенные постели, скачут через огонь и окуривают им свои одежды, чтобы прогнать от себя нечистую силу разных болезней; тогда же жгут белье хворых людей в защиту от сглаза и чар; а в самое Благовещенье не сидят вечером с огнем (т. е. не работают), опасаясь, чтобы кого-нибудь из семьи не убило молнией в будущее лето. В этот праздник пекут просвиры из сборной со всей общины муки, освящают их за литургией, и потом каждый хозяин приносит свою просвиру домой и кладет в закром овса, где она и остается до начала посевов.

Отправляясь сеять яровой хлеб, хозяин вкушает от этой просвиры; а в других местах благовещенскую просвиру привязывают к сеялке и выносят на ниву во время обсеменения полей. Существует такой обычай ставить в день Благовещения образ Пресвятой Богородицы в кадку с зерном, оставленным для посева.

Все это делается с той целью, чтобы яровой хлеб дал богатый урожай. Мысль о благословенном плоде чрева Богоматери сливается в народных воззрениях с мыслью о весенних родах матери-земли.

На Светлое Христово Воскресение ставят в избе четверик овса или кадку пшеницы и ожидают прихода священника с образами; когда он явится, хозяева встречающего с хлебом-солью.

Священник ставит на приготовленное зерно икону Богородицы, совершает обычное молитвословие и кропит избу святою водою. Овес и пшеница, на которых стояла эта икона, сберегаются для посева.

(А. Афанасьев)

Святая неделя

Святая неделя называется у народа: великоденскою, славною, великою и радостною. Первый день Пасхи они называют: Велик день, утро вторника: купалищем, пятницу: прощёный день, субботу: хороводницы. Поселяне Черниговской губернии эту неделю называют: гремяцкою.

Со Святой недели начинаются городские и сельские гулянья, разыгрывание хороводов и окликание весны. В Туле гулянье называется тюльпою.

В первый день Святой недели поселяне Тульской губернии выходят смотреть на играние солнца. Взрослые мужчины выходят смотреть на колокольни, как будет играть солнце; а женщины и дети наблюдают появление его на пригорках и крышах домов. При появлении солнца дети поют:

Солнышко, ведрышко, Выгляни в окошко! Твои дети плачут, Сыр колупают, Собакам бросают, Собаки-то не едят, А куры-то не клюют, Солнышко, покажись, Красное, снарядись! Едут господа бояре К тебе в гости во двор, На пиры пировать, Во столы столовать.

По замечаниям поселян, появление солнца на чистом небе и его играние предвещает хорошее лето, благополучный урожай и счастливые свадьбы. Старушки, при появлении солнца, умываются с золота, серебра и красного яйца, в надежде разбогатеть и помолодеть. Старики расчесывают тогда же свои волосы с причитанием: сколько в голове волосков, сколько было бы и внучат.

В понедельник Святой недели в Туле и других местах выходят на кладбище похристосоваться со своими и погоревать о житье-бытье. Здесь вдовушки, помышляющие о замужестве, часто находят себе женихов. В старину на могилки выхаживали всей семьей и пировали до вечера. В Шенкурском и Вельском округах хождение на кладбище называется: «на горы итить».

Во вторник Святой недели утром народ справляет купалище. Молодые и старики обливают холодной водой тех, кто просыпают заутреню.

В Белоруссии на Святой неделе поют великоденные песни под окнами, ходят играть с музыкою по домам. Таких песенников называют волочебниками, а запевал починальниками. В Минской губернии в окрестностях местечка Юрьевичи пляшут на игрищах метелицу и завейницу.

На прощёный день в Тульской губернии сзывают тесть и теща зятниных родных на молодое пиво. В Костромской губернии варят моленое пиво, козьмодемьянское, в складчину. При сливании пива в лагуны сходятся молодые и старые распивать остаток. Каждый из них, отведывая пиво, обязан говорить: «Пиво не диво, и мед не хвала, а всякому голова, что любовь дорога». Царь Иоанн Васильевич дозволял народу пировать на Святой неделе в кабаках. В уставной Пермской грамоте 1555 года дозволено было народу на великоденной неделе варить питья и пить их.

(И. Сахаров)

Пчелиный праздник

Святые Зосима и Савватий издревле считаются покровителями пчел и заступниками всех православных пчеловодов. Существует даже легенда, что до времени жизни этих святых на Руси совсем не было пчел, и что они первые принесли эту «божью работницу» из земли Египетской, где разводили пчел окаянные измаильтяне. «По наущению Божию, — говорит легенда, — Зосима и Савватий набрали пчелиных маток, заключили их в тростниковую палочку и отправились из Египта в православную Русь. Святым угодникам сопутствовал архангел Гавриил, который поднял в земле Египетской всю пчелиную силу и повелел ей лететь за угодниками Божиими в русскую землю. Измаильтяне же, когда увидели, что пчелы оставляют их горы и целым облаком вьются над головами удаляющихся чужестранцев, пустились в погоню и вскоре настигли святых Зосиму и Савватия. Однако, архангел Гавриил не попустил, чтобы Божьи угодники потерпели от рук нечестивых и, когда стала приближаться погоня, велел подальше бросить тростниковую палочку. Таким образом, при обыске измаильтяне ничего не нашли, и святые угодники невредимыми пришли в русскую землю и принесли свою тростниковую палочку с пчелиными матками».

Это предание хорошо известно всем верующим пчеловодам, которые не только имеют на пчельниках икону этих святых, но придумали даже особую молитву, с которой обращаются к своим покровителям: «Изосима и Савватий, помилуйте своими молитвами меня раба Божия (имярек) во дворе, или в лесу, на пчельнике, и пчел молодых и старых, во всяком году, во всяком месяце, в четверти и полчетверти». В день св. Зосимы (17 апреля) повсеместно, когда на пчельник выставляются ульи, крестьяне-пчеловоды служат молебны «пчелиному Богу»: богатые приглашают духовенство служить молебен на пчельнике, чтобы сам батюшка окропил ульи святой водой; бедные же молятся в церкви, и затем сами кропят крещенской водой свои пчельники. В этот же день приносят в церковь мед для освящения, и почти повсеместно кормят пчел благовещенскою просфорою.

День св. Савватия празднуется 27 сентября, когда ульи, в большинстве губерний России, укутываются на зиму. Этот день точно так же считается праздником для пчеловодов, которые не только сами молятся Божьему угоднику, но еще охотнее заставляют молиться детей, так как пчелиный промысел считается одним из тех, которые требуют чистоты и праведной жизни перед Богом.

(С. Максимов)

Заговор на посажение пчел в улей

Пчелы роятся, пчелы плодятся, пчелы смирятся. Стану я на восток против дальней стороны и слышу шум и гул пчел. Беру я пчелу роя, окарая сажу в улей. Не я тебя сажу в улей. Не я тебя сажаю, сажают тебя белые звезды, рогоногий месяц, красное солнышко, сажают тебя и укорачивают. Ты, пчела, ройся у (такого-то), на округ садись. Замыкаю я тебе, матка, все пути-дороги ключом-замком; а бросаю свои ключи в Окиан-море, под зеленый куст; в зеленом кусте сидит матка, всем маткам старшая, сидит и держит семьдесят семь жал, а жалит непокорных пчел. А буде вы, пчелы, моим словам не покоритесь, сошлю я вас в Окиан-море, под зеленый куст, где сидит матка, всем маткам старшая, и будет за ваше непокорище жалить вас матка в семьдесят семь жал. Слово мое крепко!

Первомайское гулянье

Первомайский весенний праздник — чужестранный гость на хлебосольной Руси: занесли его к нам в петровские времена, — сначала в Немецкую слободу в Москву Белокаменную, где и строились в этот день «немецкие столы» и разбивались «немецкие станы»; а потом пригляделись к нему горожане да и переняли пришедшуюся им по душе весеннюю гулянку веселую. Стала она первым школьным праздником, а потом и «народно-городским» для мещан да посадских, да купцов — торгового люда. В настоящее время и в деревнях веселится-гуляет молодежь, на свой, русский, лад справляя немецкое «первое мая» на весеннем, зеленеющем приволье-раздольице. А в эту самую пору домовитые хозяева, прислушивающиеся к крылатой молве, вспоминают и спешат выполнить на деле мудрые советы старины: «С Еремея-запрягальника (1 мая), запрягая коня в соху, выезжай в поле, поднимай сетево (лукошко с семенами)!» «На первую майскую росу (утреннюю) бросай первую горсть яровины на полосу!» Благочестивая старина советует молиться в этот день святому пророку Иеремии: «Овес сея, проси Еремея!» С молитвою, обращенною к нему, и выходили в старые годы хлебопашцы, бросив три горсти семян, отвешивали три поклона на все стороны, кроме полунощной северной, а потом шли, благословясь, от борозды к борозде по всему задеваемому загону. «Вёдро на Еремеев день — хороша хлебная уборка, ненастье — всю зиму будешь его помнить да маяться», — говорят приметливые люди.

(А. Коринфский)

Лестницы в рай

В начале прошлого века пронские крестьяне Рязанской губернии, готовясь на сретение праздника Вознесение Господня, между прочим, всегда почитали необходимым заготовить к этому празднику самое сдобное пшеничное тесто; из этого теста делали и пекли они лестницы о семи ступенях и, по заведенному тогда порядку, с этими лестницами, скрытыми в обёрнутом белым полотенцем блюде, на церковной паперти, или под папертью, каждый крестьянин и каждая крестьянка после Божественной литургии, поочерёдно, всходили на колокольню, и оттуда всякой, или всякая, также по порядку, бросали свои лестницы на землю, замечая, как падает чья лестница: поперек к церкви, или от церкви вдоль: оставалась ли целою, или с отбитою ступенью, или не разбилась ли совсем.

Народ, стоявший внизу, поднимал кинутую с колокольни лестницу, старушки и старички, в целости ее ступеней, разгадывали, куда на которое небо, при случае смертном, должен был попасть хозяин или хозяйка этой хлебной лестницы и, если все семь ступеней оставались целыми, тогда гадающие надеялись уже непременно быть в раю. Разбившиеся же лестница вдребезги, прямо и со всей силы, означала грешного человека. На этого несчастливца целый мир начинал смотреть без уверенности.

Все друзья и родственники благоговейно испрашивали у счастливых по крупинке от уцелевших лестниц и, глотая свою крупинку, поминали тем за упокой души всех усопших праведных.

Семь ступеней в печёной лестнице, по простонародному мнению, означают или семь степеней небесных, или (по мнению других) семь грехов смертных.

(М. Макаров)

По свидетельству жития князя Константина Муромского, вместе с умершими клались в могилу сплетенные из ремней лестницы: «И по мертвых ременные плетения древолазные с ними в землю погребающе». Еще доныне в некоторых уездах родственники умершего, собираясь в сороковой день после его кончины творить поминки, ставят на стол, вместе с блинами и кануном, нарочно сделанную из теста лесенку; а выходя за ворота провожать душу покойника, выносят с собой испеченные лесенки и думают, что по ним душа восходит на небо — в рай.

В Воронежской губернии в самый день похорон приготовленная из пшеничного теста и запеченная лестница, величиною в аршин, ставится при выносе гроба, чтобы усопшей душе легче было взойти на небо. В Курской губернии поминальные пироги с маком и медом называются лестовки. На праздник Вознесения, в память Восшествия Спасителя на небо, крестьяне пекут большие продолговатые пироги, верхняя корка которых выкладывается поперек перекладинами: пироги эти называют лесенками. Их приносят в церковь, и после молебна часть отдают священнику и причту, а другую — нищим. В некоторых деревнях приготовляемые на Вознесение лесенки имеют семь ступеней, что стоит в связи со сказанием о семи небесах. После обедни крестьяне восходят на колокольню и бросают их оттуда на землю, замечая: как упадет лесенка, — вдоль или поперек к церкви, останется цела, надломится или вовсе разобьется, и поэтому делают свои заключения, на какое небо попадут они после смерти. Если все семь ступеней останутся целыми, — быть в раю, а разобьется лестница вдребезги — это знак великих грехов, заграждающих путь в Царство Небесное.

(А. Афанасьев)

Радуницкая неделя

Радуницкая неделя начинается с Фомина воскресенья и вмещает в себя старые обряды наших отцов. Первый день этой недели называют: красная горка, понедельник: радуницею, вторник: наской или навий день, или усопшиерадаваницы. На этой неделе отправляют: хождение вьюнитства. Малорусы Фомин понедельник называют: могилками, гробками, проводами; а в Мохновском округе Киевской губернии величают сей день бабским праздником. В Киеве наша радуница известна под именем проводов.

Красная горка

Поселяне Тульской губернии на Красную горку закликают весну с хороводными песнями. При восхождении солнца они выходят на холм или пригорок под предводительством хороводницы. Обращаясь на восток, хороводница, проговорив молитву, входит в круг с круглым хлебцем в одной руке и с красным яйцом в другой и начинает песню:

Весна красна! На чем пришла? На чем приехала? На сошечке, На бороночке и проч.

В Калужской губернии поселяне зазывают весну также с песнями. Соломенное чучело, укрепленное на длинном шесте, ставится на горке; кругом его собираются женщины и мужчины. После песен садятся вокруг горки, угощают друг друга яичницами. Вечером сожигают чучело с песнями и плясками. В степных селениях встречают весну с одними песнями, без всяких обрядов.

В Вязьме выходят невесты и женихи в праздничных нарядах погулять на Красную горку. Здесь невесты выглядывают своих женихов. Там очень часто случается, что на этот день происходят и рукобитья.

В Буйском уезде для встречи весны взрослые девицы и холостые ребята, при восхождении солнца, обливают себя водой на открытом воздухе. Отчаянные и смелые купаются в реках. После на сходбище поют песни, перепрыгивают через плетень огорода, влезают на деревья, ходят вереницами вокруг сенных стогов. В это время они поют:

Весна, весна красная! Приди, весна, с радостью и проч.

На Красную горку начинается и поминовение родителей. В Спасске-Рязанском девицы и женщины в жаленом платье (траурном) выходят на кладбище поклониться своим родителям. Сначала, по обыкновению, плачут на могилах с разными причитаниями о житье-бытье покойников, потом принимаются раскладывать по могилам кушанья и напитки. Родные и знакомые ходят по могилам в гости. Здесь старые занимаются угощением, а молодые катают по могилам красные яйца. Остатки вина выливают на могилы. С кладбищ отправляются в праздничных платьях разыгрывать Красную горку в хороводах.

На Красную горку начинают играть: в горелки, сеять просо, плести плетень, прославлять заинку, сходбище Дона Ивановича.

В Малороссии и по всей Украине ходят дети по домам славить Ярь и Зеленачку. Дети носят с собой в руках деревянную ласточку. Девушки ходят по улицам и поют веснянки.

Вьюнец

Вьюнец принадлежит к незапамятным, старым русским обычаям. Остатки сего обряда состоят в хождении по улице — с «вьюнитством», в пении обрядных песен в честь новобрачных. Вьюнец справляют в одних местах в субботу на Святой неделе, в других — в Фомино воскресенье.

В селениях Семеновского уезда Нижегородской губернии поселяне собираются с рассветом за околицею, а потом толпою ходят по улицам. Подходя к дому, они поют песни. Молодые угощают взрослых вином, а детей оделяют деньгами. Вечером на эти деньги покупается вино и пряники. Девицы разыгрывают хороводы, а молодые парни бьются на кулачки, борются один на один.

В Переславле-Залесском народ хаживал по улицам для отыскания молодых, вьюна и вьюницы. Подходя к их домам, холостые приговаривали у окон: «Вьюн-вьюница, отдай наши яйцы!» Молодые обязаны были выдавать из окна кулич, окрашенные яйца, поить вином и брагой. В селениях Нерехтского уезда ходят ребята по домам и поют под окнами: «Вьюн и вьюница, давай яйцо, а не дашь яйцо, придет ветрица». Окликалыцикам выдаются яйца, а где есть новобрачные, там угощают их вином и брагой. В Галиче хождение народа происходит ночью, до самого рассвета. Вьюнишники распевают под окнами: «Вьюница, молодица! Подай яйцо и перепечу». Молодые угощают ребят вином, детей — ладышками и казанками, девиц — пряниками и красными яйцами.

Радуница

Радуница, называемая иначе радунец, радоница, радавница, сопровождается особенными обрядами и песнями. В Нерехте сохранилась поговорка: Расплакалася, как усопшая Радуница. В одной народной песне поют: «Как зять звал ли тещу ко радунице». В Костромской губернии Радуница бывает в Фомино воскресенье, а в других — в понедельник. Белорусы справляют свою Радуницу во вторник, как и рязанцы. В наших летописях слово радуница принималось за времяисчисление. Так, в Киевской летописи бывший пожар 16 апреля 1493 года показан, что был на Радуницу. Апреля 16 приходилось тогда во вторник Фоминой недели. Троицкий летописец, упоминая в 1372 году о нападении Литвы на Переславль, говорит, что оно было по Велице дни на другой неделе во вторник, на заутрие по радунице. В Стоглаве находим обвинение на тех, которые оклички на радуницы творят.

В Москве в Фомин понедельник сохранилось гулянье в гостином ряду. Сюда женщины сходятся покупать остатки за дешевую цену. В Туле на этот день ходят женщины на кладбище поминать родителей калачами и кануном. В Устюге Великом бывает крестное хождение на убогий дом, а вечером отправляется гулянье в сосновой роще, при кладбище. В Иркутске Радуницу справляют на Крестовой горе. Сюда, как на общее кладбище, сходятся поминать усопших, гулять с родными и знакомыми и пировать за упокой родителей, чем Бог послал. В Киеве поминали прежде родителей на горе Скавице. Здесь, после панихиды, происходило в семейных кружках угощение. Бурсаки певали тогда особенные плачевные канты.

Белорусы выходят во вторник на могилы своих родителей в два часа пополудни, обедать и поминать их за упокой. Сначала начинается катание на могилах красных яиц, потом обливание могил медом и вином. Яйца раздаются нищим. Могилы накрываются белым столечником, устанавливаются кушаньями. Богатые снабжают бедных кушаньями для родительской трапезы. После сего приветствуют родителей: «Святые родзицелли, ходзице к нам. хлеба-соли кушац!» — И садятся на могилах поминать их. По окончании поминок говорят: «Мои родзицелли, выбачайте, не дзивицесь, чем хата богата, тем и рада!»

В Орловской губернии на Радуницкой неделе поселяне прогоняют смерть из своего села. В полночь девицы выходят с метлами и кочергами и гоняют по полю смерть. В степных селениях женщины убирают всю неделю свои избы и на ночь оставляют на столе кушанье для покойных родителей. Они твердо уверены, что их покойные родители на Радуницкой неделе заглядывают в избы к своим родным и наказывают тех, которые не готовятся к этому.

(И. Сахаров)

Семицкая неделя

Семицкая неделя бывает на седьмой неделе после Пасхи, и получила такое народное название от Семика. Эта неделя в старину известна была под именем Русальной. Малорусы называют ее зеленою, клечальной, а последние ее три дня — зелеными святками. Около Стародуба ее величают греною, где и семицкие песни называются грену хами. Дни Семицкой недели наш народ называет особенными именами; вторник: задушными поминками, четверг: семиком, субботу: клечальным днем. Семицкие ночи называются воробьиными.

На Семицкой неделе отправляются разные обряды: задушные поминки, семик, кукушки, моргостье, завивание венков; поются особенные семицкие и троицкие песни,

Задушные поминки

В народе существует странное понятие о покойниках: будто они, вспоминая о старой своей жизни, бродят в Семицкую неделю по кладбищам без пристанища. Добродушные старушки, из жалости, приходят беседовать во вторник на их могилы и справляют по ним задушные поминки. По их предположениям, покойники, довольные беседой и угощением, уже не выходят из могил. Забытые покойники часто вступают в ссоры и драки с русалками, а русалки за все обиды мстят уже живым. Подобное же понятие существует об удавленниках и утопленниках. Поселянки Тульской губернии выходят и на их могилы для поминок. Здесь для них оставляют разбитые яйца и блины, с полной уверенностью, что все их приношения будут съедены покойниками.

Семик

Семик отправляется народом в четверг в рощах, лесах, на берегах рек и прудов. К этому дню рубят берёзки, красят яйца в — желтую краску, готовят караваи, сдобники, драчены и яичницы. С рассветом дня молодежь расставляет берёзки по домам, улицам и дворам. В Тульской губернии семицкая берёзка называется кумою. Напротив того, в замосковных селениях мужчину с берёзкою в руках величают кумом, а девицу в венке — кумою. В старину наши старики хаживали встречать Семик на могилах родителей, где, после поминовения, они со своими семействами разъедали яичницы и драчены. Отсюда молодежь отправлялась в рощи завивать венки из берез. Здесь пели, плясали, играли в хороводы до глубокой ночи. После игр «всею гурьбою» заламывали берёзку, обвешивали ее лентами и лоскутками и с песнями возвращались домой.

В старину на Семик отправлялся древний обычай поминовения убогих на убогих домах, или божедомках, или скудельницах. Убогие дома в Тверской и Псковской губерниях назывались буйвищами, а в Новгородской — жалями и жальниками. Охранители убогих домов назывались: божедомами, а в Новгородской и Псковской губерниях: богорадными и божатыми. В народе о них сохранились доселе поговорки: живет один, как божедом. — Вожатому и хлеб, и изба готова. Сюда свозились покойники: люди или несчастно умершие, или удавленники, или утопленники, или найденные в окрестностях. Из ближайшей церкви бывал крестный ход на убогий дом. Наши добродушные отцы приходили с рубашками, саванами и гробами для покойников; сами рыли могилы, сами опрятывали покойников в саваны и рубашки. В успокоение их душ воссылали к Богу бескорыстные молитвы.

Клечальная суббота

С именем Клепальной субботы в понятиях нашего народа соединяется старое верование в русалок. В этот день суеверные поселяне думают, что русалки бегают по ржи, бьют в ладоши и распевают: «Бух, бух! Соломенный дух! Меня мати породила, некрещену положила».

Жители села Горохово Воронежской губернии на берегу озера, соединяющегося с Доном, устраивали на лугу особенный шалаш, убирали его цветами и венками, в середине ставили соломенное чучело. Это чучело сначала наряжали в женское платье, а потом — в мужское. В шалаше пред ним ставили приносимое кушанье, вино и лакомства. Вокруг шалаша одни поселяне разыгрывали хороводы, молодые плясали, иные в кружках пели песни, другие вели борьбу. После всего начиналось пирование. Поселяне угощали друг друга кушаньем, вином и лакомствами. В заключение всего раздевали чучело и бросали его со смехом в озеро.

В Саввине, городке Чистопольского уезда, утром на ржаных и яровых полях бывает молебствие при стечении многочисленного народа. Вечером поселяне на своих полях разыгрывают хороводы, поют песни и пляшут почти до рассвета.

В селениях Ефремовского, Епифанского и Новосильского уездов, особенно по берегам реки Красивой Мечи, бывают проводы русалок. С вечера поселяне начинают собираться на полянах и поют песни. Когда же наступит ночь, то они бегают по полянам с помелами, машут ими по воздуху и кричат: «Догоняй, догоняй!» Некоторые из отчаянных, которых в деревнях очень немного, рассказывают за правду, что они видели, как русалки отбегали от их селения за лес с плачем и воплем. После чего, на рассвете, купаются в реке. Народ наш твердо уверен, что на русальной неделе опасно купаться в реках; тогда будто купаются там русалки и всякого неосторожного защекочивают до смерти. С изгнанием русалок эта опасность прекращается.

По берегам Оки, рассказывают поселяне, в старину бывало особенное народное сборище для усмирения водяного дедушки. Встревоженный и огорченный появлением русалок, он в полночь начинал поднимать воду из берегов так высоко, как будто бы гора вырастала из воды. Суеверные поселяне раскладывали по берегам костры и пели песни. Водяной, услышав народные песни, смирялся, и вода входила опять в свои берега. Там же, где не предпринимали таких мер, всегда случались несчастья. Это горе постигало более всего рыбаков.

Кумовство над кукушками

На Семицкой неделе отправляется поселянами старый обычай кумовства над кукушками. Для совершения сего обряда поселянки Калужской губернии приготовляют заранее птицу кукушку, а за неимением сплетают из травы кукушкины слезы венок, перевязывают его красною лентою и выкладывают на него кукушку, а сами садятся в кружок. После этого меняются крестами и целуются между собою с обещанием сохранить вечную дружбу. С сего времени они величают друг дружку кумами. Кумовство оканчивается угощением и яичницею. Поселянки Тульской губернии выходят для совершения сего обряда в лес, отыскивают там две плакучие берёзы, связывают их ветви между собою платками или полотенцами, в виде венка, а к самим деревам вешают свои кресты. В середину, над венком, кладут птицу кукушку, или траву кукушкины слезы, или семицкий венок. Все подруги, решившиеся покумиться над кукушкой, ходят в разные стороны вокруг венка и после целуются три раза сквозь венок. В это время другие женщины поют: «Ты, кукушка ряба» — и проч. В заключение меняются кольцами и крестами, дают обет жить в мире и согласии. Оставшиеся от сего обряда венок или кукушку, разделяют между собою по частям на память кумовства. Мужчины не допускаются к исполнению сего обряда, и женщины с ними не кумятся над кукушкой.

Моргостье

Так поселяне Лихвинского уезда Калужской области называют нарядный поезд кумы. Для справления моргостъя одна кума ездит к другой на помеле. Здесь гостью угощают пирогами. Что такое моргостье? Не скрывается ли здесь какой-нибудь старый обычай кумовства?

Змейка

Так в городе Скопине Рязанской губернии называют особенный хоровод, начинающийся с понедельника Семицкой недели. Вечером девицы и женщины, держась за конец платья, ходят змейкою, поют песни, с припевом: «Лелий, лелий, лелий зеленый и ладо мое!» Змейка продолжается до Всесвятского заговенья, ежедневно.

(И. Сахаров)

Троицын день

В этот день по всей Руси происходит народное празднество завивания венков, семейного каравая и хороводных игр. В завивании венков сохранились следы древнего гадания русских девушек о своих суженых. Рано утром в городах и селах убирают дома берёзкою и цветами, пекут караваи, завивают венки из берёзы и цветов. В полдень, после обеда, начинается празднество молодых людей. В старину бабка-позыватка повещала по всем домам и созывала девушек на гульбище. Хороводница с караваем в руках выходила на улицу и запевала зазывную песню. К ней со всех сторон собирались девушки со своими матушками и нянюшками. С толпой народа она отправлялась в рощу. На широкой поляне расстилалась скатерть, и каравай, убранный цветными венками, после троицких песен, клался на скатерть. Народ рассыпался семейными кружками полдневать. В это время пожилой народ занимался угощением родных и знакомых, а молодежь завивала венки. Здесь братцы завивали венки для своих сестриц. Случалось часто, что сестрицы такие венки успевали скрытно передавать суженым, по наказу братцев. Троицкий венок считался неизменным вестником брачного обета. С венками на голове молодежь начинала разыгрывать хороводы, сначала отдельными кругами, где участвовали родные и знакомые, а потом в мирском круге соединялись все. С окончанием хороводов начиналась игра в горелки. Вечером возвращались из рощи прямо к реке, где молодой народ бросал свои венки в воду. Если венок поплывет, то это означало неизменное счастье. Если венок завертится на одном месте, то это предвещало расстройство свадьбы, семейные ссоры. Если венок потонет, то это угрожало великим несчастьем, смертью родных или суженого. Если венок останавливается на одном месте, то из этого заключали, что девицам в этот год не быть замужем, а молодцам оставаться неженатым. По плаванию венка угадывали и о местопребывании суженого. В той, мол, стороне девушке придется быть замужем, куда вода понесет венок. В селениях Московской губернии старушки выхаживали со своими цветными пучками к реке, бросали их в воду и, по своим наблюдениям, гадали о будущем для себя и родных.

Троицкий каравай и скатерть прежде у наших бабушек заключали в себе особенные тайны. Каравай засушивали в сухари и хранили на свадебный обиход. Эти сухари замешивались в свадебный каравай на счастье и любовь молодых. Скатерть играла важную тайну на смотринах. Ее клали тайно от всех на стол и накрывали другой скатертью. Старушки уверяли, что эта скатерть приковывала суженого к девушке крепче всякого железа. Но на это отваживались не все матушки из опасения: не доспеть бы своему детищу лихого суженого.

На берегах Оки, около Алексина, есть старинное предание о двух суженых, погибших в Оке с венками. Жили два семейства в счастье, довольстве и согласии, как живут на Руси добрые соседи. В каждом семействе были красные детки, дочь и сын. Старики думали: как бы породниться с соседями? Молодые гадали по-своему: как бы взять суженую, как бы не потерять суженого? Матушки прочили своих дочек и рассуждали по-своему: или отдать дочь, или женить сына? Жаль обездолить сына, а жальчей того засадить дочь в девках. Наступил Троицын день, завили венки и бросили их наугад в реку, на счастье, на долю суженых. Сначала венки плыли ровно, потом закружились и пошли на дно. Закипело ретивое у суженых, замерли сердца у девиц. Молодым ли стерпеть беду неминучую? Кинулись оба в Оку доставать венки. Замутилась вода в реке, всплыли венки, но не всплыли суженые. С тех пор, говорят, каждый год на этом месте в Троицын день всплывают венки.

В Тульской губернии, на берегу Красивой Мечи, в селе Козье, существует старое предание о погибели троицкого хоровода. Был год худой и неурожайный, были знамения на войну и на мор, носились по селам худые толки о большой беде, о великом горе. Народ жил с кручиною всю весну: никто не смел песни спеть, никто не думал о хороводах. Наступил Троицын день. Молодежь не стерпела и вышла на поле разыграть хоровод. Долго старики уговаривали молодых не играть хоровода, забыть про веселье. Молодые настояли на своем, заиграли хоровод. Вдруг налетела грозная туча, ударил гром, и весь хоровод обратился в камни. С тех пор, говорят старики, каждый год на этот день воют камни и вещают всем беду неминучую, кто будет только на этом месте играть в хоровод. Груды камней действительно находятся на берегу Красивой Мечи; но с чего началось предание о погибели троицкого хоровода, народ молчит.

(И. Сахаров)

Гречишница

Бывал ли кто в уничтоженном граде Печорниках, он недалеко от села Красного в Михайловском уезде. В 1804 году меня загнала туда летняя буря, ливень, дождь с градом, крупным, как голубиное яйцо.

Я ночевал в Печорниках: это было именно на 13 день июня, в праздник св. Акилины. Все хлопотали о посеве гречихи!

Не будет ли кто опять в этот же день в Печорниках, и, если вы увидите под окошком бедных слепцов, просящих у вас милостыни, и если, — в знак благодарности за подаяние, — они расскажут вам речитативом (скороговоркою) чудную басню о какой-то красной девице Крупеничке, такими словами:

— Крупеничка, красная девица! Кормилка ты наша, радость-сердце: цвети, выцветай ты, молодейся, мудрей, курчавей завивайся, будь доброй всем людям на угоду и проч.

Это будет значить, что скоро приблизится, или уже приблизился праздник посева гречихи.

Вся стихотворная сказка о Крупеничке, как и все подобные рапсодии, у каждого слепца разбавляется и добавляется по-своему. Одна из них доставлена от меня М. А. Максимовичу. Здесь я помещаю вкратце прозаическое содержание той же песни. Вот оно:

«Крупеничка, дочь королевская, была красоты неописанной; она веровала богам русским, искони добрым и справедливым. Старые и малые, бедные и богатые, свои и чужие — все любили Крупеничку. Но, увы! Грозная туча настигла землю белую; ворон сизый проманул ясного сокола, и дочь королевская досталась в руки злым, безбожным татарам.

Что ж тут делать бедной горюне Крупеничке. Красоты ее цены нет: ни злато, ни серебро, ни каменья самоцветные, ничто не могло искупить её из неволи, и она погибла бы невозвратно; да вдруг ни оттуда, ни отсюда, является перед грустной Крупеничкой какой-то добрый; он обращает Крупеничку в гречневое зернышко; приносит её на Святую Русь, бросает на землю несеянную, и — диво: Крупеничка опять принимает человеческий образ, а шелуха зерна, откинутая с превращением оной, по ветру развела у нас и до сей поры разводит добрую, цветистую и душистую гречу!»

Поселяне наши и теперь, собираясь на посев гречихи (всегда почти в 13 день июня) с молитвою просят св. Акилину о добром урожае. Торжество это называется также и Гречишницею.

В Рязанской, в Тамбовской, в Тульской и в других некоторых губерниях до 1820 года были старички и старушки, которые хорошо помнили те времена, когда в день Гречишницы всякого странника угощали кашею из осталой крупы; он платил за угощение одною родимой ласкою, одним добрым пожеланием, чтобы на полях у православных родилось гречи больше и больше: ибо без хлеба да без каши, ни во что и труды наши!

(М. Макаров)

Иван Купала

В настоящее время от языческих празднеств осталось одно только название, но и на пространстве целых тысячелетий народ все-таки сумел сохранить тот дух купальных празднеств и то веселье, которые были свойственны и языческой эпохе. Так, в песнях, которые распеваются в деревнях, Купала и сейчас называется «любовным», «чистоплотным», «веселым». В одной из купальных песен прямо говорится: «Ай, Купала наш веселый, князюшка наш летний, добрый».

Все эти эпитеты, которыми наделяет Купалу народная песня, находят свое объяснение в целом ряде обычаев, приуроченных к этому дню. Так, «любовным» Купала называется, между прочим, потому, что в его день, раз в году, расцветает папоротник, при помощи которого, по словам одной купальской песни, «сердце девичье огнями зажигают на любовь». Впрочем, сердца деревенской молодежи зажигаются и без папоротника, потому что, еще накануне Купалы, рощи, берега рек, леса и луга оглашаются веселыми хороводными песнями; и парни, и девушки вместе ищут чудодейственные травы, вдали от строгих глаз матерей и отцов.

«Чистоплотным» Иван Купала называется оттого, что на заре этого дня принято купаться, причем такого рода купанью приписывается целебная сила. С той же целью отыскать целебную силу, поутру Иванова дня, вологодские бабы «черпают росу»; для этого берется чистая скатерть и «бурак», с которыми отправляются на луг. Здесь скатерть таскают по мокрой траве, а потом выжимают в бурак и этой росой умывают лицо и руки, чтобы прогнать всякую «болесть», и чтобы на лице не было ни угрей, ни прыщей.

В Пензенской губернии точно так же «черпают росу», хотя здесь она служит не только для здоровья, но и для чистоты в доме: купальской росой кропят кровати и стены дома, чтобы не водились клопы и тараканы.

С Иванова дня начинают ломать прутья берёзы для банных веников. Считается, что веники, которые срезаны до Иванова дня, приносят вред здоровью, потому что на теле будет «чес», то есть чесотка. Вообще, баня, купанье в реках и умыванье росой составляет один из наиболее распространенных в народе купальских обычаев. Местами этот обычай выродился даже в своеобразный обряд обливания водой всякого встречного и поперечного. В Орловской губернии, например, деревенские парни одеваются в грязное, старое белье и отправляются с ведрами и кувшинами нареку, где наполняют их самой грязной, мутной водой, а то и просто жидкой грязью. Потом они идут по деревне, обливая всех и каждого, и делая исключение только для стариков и малолеток. Но всего охотнее, разумеется, обливают девушек: парни врываются даже в дома, вытаскивают и выносят девушек на улицу силой, и здесь с ног до головы окачивают водой и грязью. В свою очередь, и девушки стараются отомстить парням, и тоже бегут на реку за водой и грязью. Начинается, таким образом, общая свалка, полная веселья, криков и смеха. Кончается дело тем, что молодежь, перепачканная, мокрая, в прилипшей к телу одежде, гурьбой устремляется нареку и здесь, выбрав укромное местечко, подальше от глаз старших, купается вместе, причем и парни, и девушки остаются в одеждах.

Иван Купала повсеместно именуется еще и «травником». Последнее название указывает на общенародное верование, которое гласит, что все чудодейственные и целебные травы распускаются как раз в ночь на Ивана Купала, когда творческие силы земли достигают своего наивысшего напряжения. Поэтому знающие и опытные люди, а особенно деревенские лекари и знахари, ни под каким видом не пропускают Ивановой ночи и собирают целебные травы и коренья на весь год.

(С. Максимов)

Ильин день

На огненной колеснице могучий, седой старец, с грозными очами, разъезжает из конца в конец по беспредельным небесным полям, и карающая рука его сыплет с надзвездной высоты огненные стрелы, поражая испуганные сонмы бесов и преступивших закон Божий сынов человеческих. Куда ни появится этот грозный старик, он всюду несет с собою огонь, ужас, смерть и разрушение. Его непреклонное сердце не смягчат ни вопли, ни стоны пораженных, и взор его грозных очей не остановится на зрелищах земных несчастий. Совершив правосудие неба, он, как бурный вихрь, мчится на своей сверкающей колеснице все дальше и дальше, и по могучим плечам его рассыпаются седые кудри, да по ветру развивается белая, серебристая борода.

Таков, по воззрениям народа, Илья-пророк, олицетворяющий собой праведный гнев Божий. Повсюду на Руси он именуется «грозным», и повсюду день, посвященный его памяти (20 июля), считается одним из самых опасных, Во многих местах крестьяне даже постятся всю Ильинскую неделю, чтобы предотвратить гнев пророка и спасти от его стрел свои поля, свои села и скотину. Самый же день 20 июля крестьяне называют «сердитым» и проводят его в полнейшей праздности, так как даже простая работа считается великим грехом и может навлечь гнев Ильи. Если в этот день на небе появятся тучки, народ с боязнью следит за ними; если дело доходит до грозы, то боязнь эта переходит в страх: все население забивается в дома, затворяет наглухо двери, занавешивает окна и, зажигая перед образом четверговые свечи, молит пророка сменить гнев на милость…

Приписывая Илье-пророку власть производить гром и молнию и направлять тучи по своему усмотрению, то есть, отдавая в его руки самые страшные и вместе с тем самые благодетельные силы природы, наш народ твердо верит, что плодородие земли есть дело пророка, и что без его воли не может быть урожая. Поэтому народ представляет себе Илью не только как вестника небесного гнева, но и как благодетеля человеческого рода, дарующего земле изобилие плодов и прогоняющего нечистую силу, эту виновницу человеческих несчастий и болезней. По народному поверью, для нечистой силы страшен не только сам Илья, но даже дождь, который проливается в его день, имеет великую силу: ильинским дождем умываются от вражьих наветов, от напусков и чар. Сам же Илья наводит на бесов панический, беспредельный ужас: как только на небе раздастся грохот его колесницы, черти толпами бегут на межи, прячутся за спины людей или укрываются под шляпки ядовитых грибов, известных в народе под именем «яруйки». Даже сам сатана трепещет перед грозным Ильей и, застигнутый пророком в облаках, пускается на хитрости, чтобы избежать могучих ударов.

(С. Максимов)

Простые люди говорят, что когда гром гремит, то Илья-пророк ездит по небу на огненной колеснице и убивает стрелою прогневавшего Бога дьявола, который тогда весьма укрывается и, обращаясь в разные виды, а особенно во младенцев, просит у людей укрытия; но если бы оный и за лик Божий спрятался, то и тот образ не пощажен будет. Громовая стрела, убив дьявола, уходит в землю и там три года пребывает; по прошествии того времени обнаруживается, и ее находят, состоящей из кремня. В случае колотья окачивают ее водою, и этою водой обливают больного. Пожилые простолюдины уверяют, что если кто часто или всегда ест гнилой хлеб, тот грома бояться не будет. Услышав же первый раз по зиме гром, девушки умываются с серебра, чая получить красоту, белизну и красоту тела, а также и здоровье.

(«Абевега русских суеверий»)

Молитва грому

Свят, свят, свят! Седой в грому, обладывай молниями, проливай источники на лицо земли, о владыка страшный и грозный! Сам суди окаянному дьяволу с бесы, а нас, грешных, спаси, всегда и ныне и присно и во веки веков, аминь. Ум преподобен, самоизволен, честь от Бога, отечеству избавление, ныне и присно и во веки веков, аминь.

Пятница

Это маленькая часовня на столбике, на нём устроена кровелька, защищающая от непогоды полку, иногда убранную фигурною резьбою. На этой полочке ставят икону. Короче: наша часовня Пятница почти то же, что и кресты на землях католических, расставленные по межам владельцев. В древности у язычников, может быть, в той же силе, был термин. Положительное место для русских Пятниц — перекрёсток дорог, распутье на две, на три или на четыре стороны. Кто знает Русь, тот видал множество таких Пятниц. В старое, в тёмное, в непамятное время, говорят, что у нас на распутьях стояли столбы, чураки, неотёсанные болваны, и мимо них, как водилось, ни конный не проезжал, ни пеший не проходил без какой-либо жертвы, — христиане это истребили.

Замечательно, что в Рязанском княжении, ещё и до сих пор, некоторые из распутий, более других дорог, установленные Пятницами, почитаются отчего-то таинственными. Назову одну из них: это дорога Комарина — она идёт от Рязани полями и, не касаясь ни деревень, ни сёл, теряется в борах Радуницких. Подходя ближе к Радуницкому монастырю св. Николая, вы уже не слышите об этой дороге; но она опять проскочит, кое-где, по лесам московским и владимирским. Всякий перекрёсток этой дороги освящён Пятницею.

Такие таинственные пути, как упомянутый Комарин путь, пользовались чем-то, особенно священным. На этих путях, как на поклонных горах, обыкновенно торжествовали счастливую встречу с другом, сыном, отцом; тут же свершалась и последняя минута разлуки человека, уходящего в путь. Ожидания у Пятницы, проводы до Пятницы: общее поверье многих сельских жителей. Здесь, только, с благословением небесным, произносилось и сладкое слово: здравствуй! И страшное слово: прощай!

Нередко к Пятнице собирались и красные девицы: они пристально смотрели на синюю даль и угадывали, скоро ли к ним придут, скоро ли прилетят их ясные соколы. Тут и ныне ещё услышишь грустную песню осиротелой:

Отдалела-то я сударушка, отдалела С милым дружком в разлуке я сиротою.

Далее в этой песне, обыкновенно, девица, покинутая другом, просит его, чтобы он не забывал её на чужой, дальней сторонке.

Наконец, от места Пятниц и страшные наши воры-разбойники: Каины и Рощины, Кудеяры и Верёвкины, отправляли грозных послов своих с тем, чтобы они, повидавшись с окрестными жителями, заявили им предсмертное слово, то есть, если они, жители такого-то села, или той-то деревни, не оставят своего жилища по доброй воле, и если задумают они воспротивиться, то в тот же миг весь их быт поравняется с землёю, их кости погложут псы и растаскает ворон! Редко противились обыватели ужасной силе предсмертного слова, они оставляли свои жилища, своё имущество, своих жён и дочерей, — всё на добычу разбойников, и тогда смельчаки-разбойники с торжеством распевали:

Девушки вино курили, Красные пива варили Про нежданнаго дружка, Про гостинаго сыночка, Атамана-молодца.

Ныне уж некому петь этой песни. Но проводы и встречи у Пятницы всё ещё существуют.

С введением христианской религии у нас на распутьях становят небольшую часовню с изображением св. Параскевии Пятницы. Но, по древнему обычаю, невесты здесь же вымаливают себе женихов…

Москва имела свою Пятницу, обращённую после в кладбище, теперь эта Пятница — приходская церковь!

(М. Макаров)

Память святой великомученицы Параскевы совершается 28 октября, и во всей России она именуется «пятницею», хотя не всегда день этот приходится в пятницу. Почти по всей России в большом уважении пятницы, отчасти потому, что по пятницам во многих местах России бывает базар или ярмарки, которые существуют и по сие время.

Как весною на Красную горку, так и, особенно, осенью родительские поминки усопших встречаются в России вместе со свадьбами. И в ту и в другую пору невесты-сироты ходят на могилы родителей просить себе благословения на свою судьбу.

Так как свадьбы осенью начинаются, по большей части, с Покрова Пресвятой Богородицы, то Покров и почитается покровителем брачных союзов, так равно и Пятница-Прасковия у простого народа. Сельские невесты приговаривают: Батюшка покров, мою голову покрой!

Олицетворяя Пятницу, народ особенно празднует ее; в обетные пятницы не работает, во временные, после Пасхи, по разным местам собирается на ярмарки и торги, на которые, по преданию, вывозили изображение св. Параскевии, обвешанное платками и лентами. Часовни с образами Прасковии Пятницы, стоящие обычно на перекрестках, слывут обыкновенно пятницами.

Нужно заметить, что Прасковия и Пятница как-то слились в народном понятии и стали неразлучны. Между тем, женщины особенно возлюбили эту святую угодницу и прибегали к ней, как и сейчас прибегают, со всевозможными мольбами и, надеясь на них, дают разные обеты, особенно по случаю всяких неблагоприятных случаев в жизни.

(М. Забылин)

По народному убеждению, от Пятницы зависят обильные роды земли; ее молили об отвращении засухи, проливных дождей, неурожаев; в дар ей приносили земные плоды. При начале жатвы в Калужской губернии одна из старух, известная легкостью своей руки, выходит ночью в поле, нажинает сноп, связывает его и до трех раз то кладет, то ставит на землю, причитывая: «Пятница-Параскева, матушка! Помоги рабам Божиим (таким-то) без скорби и болезни окончить жатву; будь им заступница от колдуна и колдуницы, еретика и еретицы». Затем, взявши сноп, она старается пройти до двора никем не замеченною. Во время падежей, моровой язвы и других бедствий служат св. Пятнице общественные молебны; в народе даже ходят суеверные молитвы, сочиненные в ее честь; написанные на клочке бумаги, они носятся на шее от недугов или привязываются к голове больного. При совершении различных церковных обрядов прежде выносили икону св. Параскевы, убранную лентами, монистами, цветами и душистыми травами: эти цветы и травы оставались в церкви, и отвар их давали пить безнадежно больным, как вернейшее средство к исцелению. Кто соблюдает пятницы, к тому, по общему поверью, не пристанет лихорадка.

(А. Афанасьев)

Овечий праздник

Пятьдесят лет назад он уже был преданием, по крайней мере, так было в Рязанской, Владимирской и в некоторых других великороссийских губерниях, где собственно для овец нанимались особые пастухи, и где ни одна корова не смела замешиваться в овечье стадо. Там и сям день св. Анастасии, покровительницы овец, существует ещё в памяти наших поселян. В Рязанской губернии, кое-где местно, очень недавно называли его овчарем, да и теперь добрые, памятливые старушки охотно расскажут вам многое об Овечьем празднике. Посмотрим же с их слов на прежних пастухов российских.

На самой ранней заре в 29-й день октября поселяне начинали торжество Овечьего праздника. Иногда этот день бывал пасмурным, дождливым, совершенно ненастным; но это нимало не мешало торжествующим: они, по какому-то древнему поверью, и посреди ливня видели на небе красное солнце! В это самое число солнце, где-то и когда-то, всегда постоянно светило отцам ихгто и теперь оно должно светить им также! Тут пастухи, иные с песнями, другие играя на рожках, спешат поздравлять зажиточных скотоводцев со счастливым прибытием Овчаря, готового помогать всякому в размножении овцеводства. Это последний срок пастушьих расчётов за паству стад!

Вплоть до вечера для пастухов продолжаются песни, и вот беспрерывно слышишь:

Туру, туру пастушок! Туру, миленький дружок, Подай, подай голосок Через темненький, зелёненький лесок!

К песням добавляются припляски, притопки, щёлканье, присвист. Но как скоро смеркнется совершенно, тогда зажиточные люди вздуют огонь и соберут посиделки. Расчёт окончен, по рукам пошла пенная, разымчливая брага. Тут бывал первый сельский суд о прибылях в шерсти: туда и сюда толкались закупщики; даны задатки и, поглядишь, весёлый овцевод, на своём веселье, ошибся!

(М. Макаров)

Русские древние свадьбы

Немного дошло до нас памятников, сохранивших сведения о старых свадьбах русских людей; но и в этой малости мы видим величие нашей семейной жизни; и в этих остатках мы узнаем свой родной дух, дух наших предков, которым отличается русская жизнь среди славянских племен…

Предки наши, собираясь играть свадьбу, задолго озабочивались разными приготовлениями; но в числе самых важных видов было назначение времени женить сына, выдать дочь замуж. Вероятно, что все это решалось глубокими соображениями отца, обстоятельствами, сопровождающими семейную жизнь. Свадьбы в старое время всегда приготовлялись к двум уложенным срокам: к Великоденскому и Рождественскому мясоедам. Эти времена на Руси назывались «свадебными». Благословение родителей предшествовало всем свадебным обрядам, если они были живы; совещание родных одинокому молодому человеку, если он сиротел в своем семействе. Впрочем, это дело было домашнее, в кругу самых близких родных, скрываемое от всех посторонних. Молодого человека, обреченного уже согласием родителей и родственников, приводили на благословение к духовному лицу. На великокняжеских и царских свадьбах благословение митрополита, патриарха полагало уже начало предпринимаемому делу, и совершалось следующим образом:

Великий князь Василий Иоаннович, расторгнувший брак с Соломонией, испрашивал в 1526 году разрешение для второго брака у духовенства.

Старицкий князь Андрей Иоаннович, испросивший разрешение для своей свадьбы у великого князя Василия Иранновича, отправился с ним в Успенский собор, слушал литургию и потом вместе испрашивал благословение у митрополита Даниила. Великий князь говорил: «Брат мой моложей, князь Андрей Иоаннович, хочет женитися».

Первая свадьба царя Иоанна IV Васильевича была делом государственным, заранее обдуманным царедворцами. Митрополит Макарий, после тайного совещания с царем, созвал 15 декабря 1546 года в Успенский собор царедворцев, и здесь, тайно ото всех, предложено было царю Иоанну Васильевичу избрать для себя подругу. 17 декабря возвещена была тайна царева народу, что царь, вступая в лета мужества, намерен искать для себя супругу…

Царь Иоанн IV Васильевич, вступая в первый брак, разослал указы в разные места для собрания невест. Бояре отправлялись с указом в сборные места, где осматривали девиц и самых лучших красавиц отправляли к царю. Мы имеем замечательную грамоту, писанную в 1546 году к новгородским князьям и боярам.

«От великого князя Ивана Васильевича всея Руси, в нашу отчину, в Великий Новгород, в Бежецкую пятину, от Новгорода верст за 100, и за 150, и за 200, князем и боярам.

Послал есми в свою отчину, в Великий Новгород, окольничего своего, Ивана Дмитриевича Шеина, а велели есми бояром своим и наместником, князю Юрию Михайловичу Булгакову, да Васи лью Дмитриевичу, да окольничему своему Ивану смотрети у вас дочерей-девок, нам невесты. И как к вам наша грамота придет, и у которых у вас будут дочери-девки, и вы б с ними числа того ехали в Великий Новгород, и дочерей бы есте у себя девок однолично не таили, повезли бы есте в Новгород часа того не мотчая. А который из вас дочь-девку у себя утаит, и к боярам нашим и к наместникам, к князю Юрию Михайловичу и к Василью Дмитриевичу и к окольничему нашему к Ивану не повезет, и тому от меня быти в великой опале и в казни. А посылайте меж себя сами, не держав ни часу».

(И. Сахаров)

БОЛЕЗНИ, СМЕРТЬ И ПОМИНОВЕНИЕ УСОПШИХ

Лихорадки

Слово «лихорадка» происходит от слов «лихо радеть», то есть действовать в чей-нибудь вред, «заботиться» о ком-нибудь со злобным намерением, с лихостью; другие общеупотребительные названия: лиходейка, лихоманка. Согласно мифам уже христианских времен, лихорадок — девять или двенадцать крылатых сестер, дочерей царя Ирода и царицы Жупелы; они обитают в мрачных подземельях ада и представляются злыми и безобразными девами, чахлыми, заморенными, чувствующими всегдашний голод, иногда даже слепыми и безрукими. Одна из них — старшая — повелевает своими сестрами и посылает их на землю мучить людской род: «Тело жечь и знобить, белы кости крушить». 2 января Мороз или Зима выгоняет их вместе с нечистою силою из ада, и лихорадки ищут себе пристанища по теплым избам и нападают на «виноватых». На заре этого дня предусмотрительные старушки омывают наговоренною водою притолоку у дверей, чтобы заградить вход в избу незваным гостьям, предотвратить простуды и ознобы, которые так обыкновенны в холодную пору зимы. Напротив, о весенних болезнях думают, что они запираются на зиму в снежные горы (ад) и сидят там до начала оттепелей; когда же солнце сгонит снег и отогреет землю, они, вслед за вешними испарениями, разбегаются по белому свету, — тощие, заморенные, — и с жадностью бросаются на неосторожных. Уже с конца февраля, по замечанию поселян, опасно предаваться сну с раннего вечера: можно наспать лихорадку. Подобно Смерти и владыке демонов (Сатане), лихорадки сидят в подземных вертепах, заключенные в цепи, и вылетают мучить народ только тогда, когда будут сняты с них эти железные оковы.

Старшая и злейшая из сестер-лихорадок прикована к железному стулу двенадцатью цепями и в правой руке держит косу, как сама Смерть; если она сорвется с цепей и овладеет человеком, то он непременно умрет.

Сбрасывая с себя оковы, лихорадки прилетают на землю, вселяются в людей, начинают их трясти, расслаблять их суставы и ломать кости.

Измучив одного, лихорадка переходит в другого; при полете своем она целует избранные жертвы, и от прикосновения ее уст человек немедленно заболевает; кому обмечет болезнь губы, о том говорят: «Его поцеловала лихоманка»…

Лихорадки в своих названиях описывают те муки, которыми каждая из них терзает больного. Вот эти названия:

1) Трясея (Трясавица) — от глагола «трясти».

2) Огнея, или Огненная: «Коего человека поймаю (говорит она о себе), тот разгорится, аки пламень в печи», — то есть, она производит внутренний жар.

3) Ледея, или Озноба (Знобея, Знобуха): словно лед, знобит род человеческий, и кого она мучит, тот не может и в печи согреться.

4) Гнетея — она ложится у человека на ребра, гнетет его утробу, лишает аппетита и производит рвоту.

5) Грудица — ложится на груди, у сердца, и причиняет хрипоту и харканье.

6) Глухея — налегает на голову, ломит ее и закладывает уши, отчего больной глохнет.

7) Ломея, или Костоломка: «Аки сильная буря древо ломит, такоже и она ломает кости и спину».

8) Пухнея — пускает по всему телу отек (опухоль).

9) Желтея — эта желтит человека, «аки цвет в поле».

10) Коркуша, или Корчея — ручные и ножные жилы сводит, то есть корчит.

11) Глядея — не дает спать больному (не позволяет ему сомкнуть очи, откуда объясняется и данное ей имя); вместе с нею приступают к человеку бесы и сводят его с ума.

12) Невея (мертвящая) — всем лихорадкам сестра старейшая, она всех проклятее, и если вселится в человека, — он уже не избегнет смерти.

Чтобы избавиться от сестер-лихоманок, использовали самые разнообразные средства. Например, очень действенным считалось передать лихорадку кому-то другому с какою-нибудь вещью. Например, остатки пищи и питья больного отдавали собакам, чтобы болезнь ушла от него. Некоторые, придя от недужного, сами прикидывались больными лихорадкой, чтобы злобные сестры, увидев, что делать им тут нечего, пошли дальше.

Больных накрывали медвежьей шкурой, потому что всякая нечисть боится медведя. Полезно было^ообще провести медведя трижды над лежащим на земле больным, а тому следовало приговаривать: «Батюшка, брат мой старший! Выгони проклятую из головы, из ног, из рук, из могучей груди, из добра живота, из спины и ребер и из черной печени».

Неожиданно стреляли над ухом у захворавшего человека, чтобы напугать болезнь; надевали на шею хомут, который вообще часто употреблялся как в исцелении болезней, так и в наведении порчи и т. п.

Полезно было сжечь лихорадку. Для этого надо было взять освященную вербу, сделать на ней столько зарубок, сколько было также приступов у человека, и спалить эту ветку, произнося полученный к случаю заговор. Потом пепел больному следовало съесть. Когда у больного начинался приступ, следовало выйти на крыльцо и крикнуть: «Приходи вчера!» Лихорадка запутается и отстанет от страдальца, а потом, глядишь, и вовсе не станет приходить.

(А. Коринфский)

Заговор от лихорадки

На горах Афонских стоит дуб мокрецкой, под тем дубом сидят тринадесять старцев со старцем Пафнутием. Идут к ним двенадесять девиц, простоволосых, простопоясых. И рече старец Пафнутий, с тремянадесять старцами: кто сии к нам идоша? И рече ему двенадесять девицы: есмь мы царя Ирода дщери, идем на весь мир кости знобить, тело мучить. И рече старец Пафнутий своим старцам: зломите по три прута, тем станем их бити по три зари утренних, по три зари вечерних. Взмолишася двенадесять дев к тринадесять старцам с старцем Пафнутием. И не почто же бысть их мольба. И начата их старцы бити, глаголя: Ой вы еси, двенадесять девицы! Будьте вы трясуницы, водяницы, расслабленные, и живите на воде студенице, в мире не ходите, кости не знобите, тела не мучьте. Побегоша двенадесять девиц к воде студенице, трясуницами, водяницами, расслабленными.

Заговариваю я раба такого-то от искушения лихорадки. Будьте вы прокляты двенадесять девиц в тартарары! Отыдите от раба такого-то в леса темные, на древа сухие.

Опахивание

Суть «опахивания» заключается в проведении магической черты, за которую не должна распространяться и переступать эпидемическая болезнь. Эта черта проводится сохой или косулей, в которую впрягаются молодые девушки или вдовы. Иногда таким образом в начале эпидемии изолируются отдельные дома, где уже появилась болезнь, или же очерчивается целое селение, чтобы не пустить болезнь из соседних деревень. При этом, если болезнь уже появилась в селении, больные дома оставляются за чертой и ставятся как бы вне магического круга.

Опахивание совершается всегда с известным церемониалом. Иногда косулю в направлении против солнца везут двенадцать девиц, иногда же делают это только две женщины, иногда это вдовы и старые девы. Участницы церемониала должны быть в белых рубахах, с распущенными волосами, а изредка они раздеваются и донага. Замечательно, что в этом последнем случае, хотя этот церемониал чисто женский, в нем принимают иногда участие и мужчины. Опахивание производится обыкновенно одной сохой, иногда в соединении с бороной и совершается в большом секрете, ночью или рано утром, на заре, в глубоком молчании или же с песнями, сложенными на этот случай. Иногда с целью как можно дальше прогнать заразную болезнь участницы церемонии размахивают по воздуху ухватами, кочергами, метлами и т. п. бабьими инструментами.

Вот пронеслась весть, что холера «идет», крестьяне собрались всей деревней и начали советоваться, как оградить себя от болезни. Нашлись люди, которые указали на опахивание, как на средство, практиковавшееся в стародавние времена. Средство это было принято всем обществом.

В полночь собрались бабы и девки, в одних рубашках, не подпоясанные, простоволосые и босые. Выбор производить опахивание пал на самую старшую вдову. На нее надели хомут и впрягли в соху. Другую вдову, более молодую, впрягли в борону. Все готово. Одна из баб объясняет присутствующим, что как только во время опахивания они завидят холеру, должны бросать все — и соху, и борону, бежать навстречу холере, ловить ее и бить. Кто только не встретится — это холера. Если встретится поп, то и попа не щадить, потому что холера часто превращается в него, чтобы лучше избежать гибели. После наставлений вдова трогается с места и крикливым, раздирающим голосом затягивает песню:

Мы идем, мы везем И соху, и борону, Мы и пашем, и бороним, Тебе, холере, бороду своротим. Сеем мы не в рожу землю И не родим семена.

Песни поют все присутствующие, без перерыва, все время опахивания, повторяя его три раза и делая на всех перекрестках по пути на земле кресты.

Иногда церемония опахивания принимает явно религиозный характер. В таких случаях одна из женщин идет впереди процессии с восковой свечой, а иногда делаются попытки достать для этой цели подсвечник из церкви. Распеваемые при этом стихи принимают также религиозный оттенок.

Мы не ангелы, не архангелы, Мы апостолы, с неба посланы Чудо видели, чудо слышали…

(Г. Попов)

Древние понятия о смерти

Вместе с болезнями, особенно повальными, быстро приближающими человека к его кончине, смерть признавалась у наших предков нечистою, злою силою. Она сближалась с понятиями мрака (ночи) и холода (зимы). В солнечном свете и разливаемой им теплоте наши предки видели источник всякой земной жизни; удаление этого света теплоты и приближение нечистой силы мрака и холода убивает и жизнь, и красоту природы…

Если понятие смерти сближалось в древнюю эпоху с понятием о ночном мраке, то так же естественно было сблизить ее и с понятием о сне. Сон неразделим со временем ночи, а заснувший напоминает умершего. Подобно мертвецу, он смежает свои очи и делается недоступным внешним впечатлениям…

В христианских легендах Смерть происходит из числа падших ангелов, изгнанных из рая. Однако, она отказалась подчиниться сатане и пойти войной на Бога, а потому была наказана не так строго, как прочие. Она живет то у врат ада, то у райских врат, ходит за указаниями то к Богу, то к дьяволу. Оттого-то Смерть иногда благо и справедливая кара, иногда — это страшное горе…

Смерть олицетворялась в образе страшилища, соединяющего в себе подобия человеческое и звериное, или сухим, костлявым человеческим скелетом с оскаленными зубами и провалившимся носом, почему народ называет ее курносою.

С понятием смерти фантазия соединяет различные поэтические уподобления: Смерть то жадно пожирает человеческий род своими многоядными зубами; то похищает души, как вор, схватывая их острыми когтями; то, подобно охотнику, ловит их в расставленную сеть; то, наконец, как беспощадный воин, поражает людей стрелами или другим убийственным оружием. Тот же тип хитрого ловчего и губителя христианских душ присваивается и владыке подземного царства искусителю-сатане.

Вооруженная в ратные доспехи, Смерть вступает в битву с человеком, борется с ним, сваливает его с ног и подчиняет своей власти; судороги умирающего суть последние знаки его отчаянного сопротивления, в муках он исторгает из себя душу.

Усопшие следуют за Смертью, как пленники за своим победителем, — опутанные крепкими веревками и цепями. Смерть рисуется в виде скелета, с косою в руках. Иногда Смерть представляют безобразною, тощею старухой, и дают ей грабли: Смерть косит и загребает человеческие жизни, как коса и грабли — полевую траву; жнет род человеческий, как серп — колосья. Она как бы вынимает незримую пилу и, потирая ей по костям и становым жилам, расслабляет человека, — и он падает, словно подпиленное дерево; наконец, Смерть, работая заступом, роет людям свежие могилы.

Иногда Смерть воображали в виде крылатого существа, которое вынимает у праведника душу сквозь сахарные уста, а у грешников — сквозь левое ребро. Некоторые уверяют, что Смерть необыкновенно прекрасна, подобно желанной невесте. То есть ко всем она является в разном обличье.

Приходит она к опасно больному, становится около его постели и заглядывает ему в очи; если кто вдруг неожиданно вздрогнет, — это знак, что ему Смерть в очи поглядела.

Народ знает много признаков приближающейся смерти и примет, которые помогают предугадать ее приход. Например, видеть во сне белого голубя, — к покойнику; ласточка, голубь, воробей залетят в окно, — знать, за кем-нибудь из домашних прилетели; услышите сзади себя голос кукушки, — к смерти; хлеб с лопаты упадет, когда хозяйка его из печи вынимает, — к тому же; увидишь своего двойника, особенно в белом; приснится, будто принимаешь причастие или собираешь белые цветы; споткнешься на проводах покойника или в могилу случайно упадешь — эти и многие другие приметы — к смерти.

Можно угадать ее скорый приход и по поведению домашних животных и птиц: если собака воет под окном, понурив голову, или роет яму у порога; курица петухом кричит; крысы и мыши изгрызут что-то из одежды или обуви, или громко пищат и свистят. Существуют приметы, предсказывающие смерть или выздоровление больного: если придешь за ключевой водой и она чистая, прозрачная, — на жизнь, выскочит с песком и грязью, — на смерть; дым от свечи или из трубы идет прямо вверх, — болящий жив будет, дым стелется низко, — умрет…

Нельзя на ночь смотреться в зеркало, — накличешь на себя смерть; нельзя надолго оставлять неубранную постель, — ляжет туда болезнь или сама Смерть. Под старость не принято строить новый дом или шить обнову, особенно белье, — умрешь скоро.

Легкая смерть, говорят, суждена праведным людям, а человек, который отходит долго и трудно, — великий грешник. Особенно это касается ведьм и колдунов. Чем более худ телесно умирающий, тем легче ему будет на том свете, потому что легок его земной груз.

В могилах умершие (если это не упыри и не мертвые ведьмы) лежат тихо, не шевелясь. Они видят и слышат все, что происходит вокруг, — до тех пор, пока поп не бросит на них первую горсть земли.

(А. Афанасьев)

Аника-воин и Смерть

Жил-был Аника-воин; жил он двадцать лет с годом, пил-ел, силой похвалялся, разорял торги и базары, побивал купцов и бояр, и всяких людей. И задумал Аника-воин ехать в Ерусалим-град церкви Божии разорять, взял меч и копье и выехал в чистое поле — на большую дорогу. А навстречу ему Смерть с острою косою. «Чтоза чудище! — говорит Аника-воин, — царь ли ты, царевич, король ли, королевич?» — «Я не царь-царевич, не король-королевич, я твоя смерть — за тобой пришла!» — «Не больно страшна: я мизинцем поведу, — тебя раздавлю!» — «Не хвались, прежде Богу помолись! Сколько ни было на белом свете храбрых могучих богатырей, — я всех одолела. Сколько побил ты народу на своем веку! — и то не твоя была сила, то я тебе помогала».

Рассердился Аника-воин, напускает на смерть своего борзого коня, хочет поднять ее на копье булатное; но рука не двигается. Напал на него великий страх, и говорит Аника-воин: «Смерть моя, Смерточка! Дай мне сроку на один год!» — Отвечает Смерть: «Нет тебе сроку и на полгода». — «Смерть моя, Смерточка! Дай мне сроку хоть на три месяца». — «Нет тебе сроку и на три недели». — «Смерть моя, Смерточка! Дай мне сроку хоть на три дня». — «Нет тебе сроку и на три часа». И говорит Аника-воин: «Много есть у меня и сребра, и золота, и каменья драгоценного; дай сроку хоть на единый час — я бы роздал нищим все свое имение». Отвечает Смерть: «Как жил ты на вольном свете, для чего тогда не раздавал своего имения нищим? Нет тебе сроку и на единую минуту!» Замахнулась смерть острою косою и подкосила Анику-воина: свалился он с коня и упал мертвый.

Стих об Анике-воине начинается таким изображением Смерти:

Едет Аника через поле, Навстречу Анике едет чудо: Голова у него человеческа, Волосы у чуда до пояса, Тулово у чуда звериное, А ноги у чуда лошадиные.

В тексте лубочной картины Аника называет Смерть бабою: «Что ты за баба, что за пьяница! (намек на высасывание ею крови) аз тебя не боюсь и кривыя твоея косы и оружия твоего не страшусь». Кроме косы, Смерть является вооруженною серпом, граблями, пилою и заступом:

Вынимает пилы невидимые, Потирает ею (ими) по костям и жилам — Аника на коне шатается И смертные уста запекаются.

На лубочных картинках Смерть рисуется в виде скелета, с косою в руках; коровью смерть (чуму) крестьяне наши представляют безобразною, тощею старухою, в белом саване, и дают ей косу или грабли.

(А. Афанасьев)

Погребальные плачи

Погребальные «плачи» веют стариной отдаленной. То древняя обрядня, останки старорусской тризны, при совершении которой близкие к покойнику, особенно женщины, плакали «плачем великим». Повсюду на Руси сохранились эти песни, вылившиеся из пораженной тяжким горем души. По наслуху переходили они в течение веков из одного поколенья в другое, несмотря на запрещенья церковных пастырей творить языческие плачи над христианскими телами…

Нигде так не сбереглись эти отголоски старины, как в лесах Заволжья и вообще на Севере, где по недостатку церквей народ меньше, чем в других местностях, подвергся влиянию духовенства. Плачеи и вопленицы — эти истолковательницы чужой печали — прямые преемницы тех вещих жен, что «великими плачами» справляли тризны над нашими предками. Погребальные обряды совершаются ими чинно и стройно, по уставу, изустно передаваемому из рода в род. На богатых похоронах вопленицы справляют плачи в виде драмы: главная — «заводит плач», другие, — составляя хор, отвечают ей… Особые бывают плачи при выносе покойника из дому, особые — на только что зарытой могиле, особые — за похоронным столом, особые — при раздаче даров, если помрет молодая девушка. Одни плачи поются от лица мужа или жены, другие — от лица матери или отца, брата или сестры, и обращаются то к покойнику, то к родным, то к знакомым и соседям… И на все свой порядок, на все свой устав… Таким образом, одновременно справляется двое похорон: одни — церковные, другие — древние старорусские, веющие той стариной, когда предки наши еще поклонялись Облаку ходячему, потом Солнцу высокому, потом Грому Гремучему и Матери Сырой Земле.

(П. Мельников-Печерский)

Поминовение в Олонецкой губернии

В Олонецкой губернии поминовение совершается иногда целой деревней: для этого назначается день и налагают на себя пост. За два или три дня до срока собираются к кому-нибудь из соседей, у кого больше изба, и начинают стряпню сами гости. Хозяева только выдают припасы и ходят по углам избы с плачем и причитанием. В назначенный день накрывают столы: один — на крыльце, другой — в сенях, третий — в комнате, и толпою выходят навстречу воображаемым покойникам, приветствуя их: «Вы устали, родные, покушайте чего-нибудь». После угощения на крыльце идут тем же порядком в сени, и, наконец, в избу. Тут хозяин, обращаясь к покойникам, предполагая их присутствующими невидимо, говорит: «Чай, вы зазябли в сырой земле, да и в дороге-то, может быть, не тепло. Погрейтесь, родные, на печке». Живые садятся между тем за стол и кушают. Перед киселем же, когда по обыкновению поют «Вечную память», хозяин открывает окно, спускает из него на улицу холст, на коем опускают в могилу, и начинает провожать с печки невидимых покойников. «Теперь вам пора бы домой, да ножки у вас устали: не близко ведь было идти. Вот тут помягче, ступайте с Богом!»

(А. Терещенко)

ВОЛШЕБСТВО. ВЕДЬМЫ, ЗНАХАРИ И КОЛДУНЫ

Ведьма

Откуда взялась ведьма? Пожалуй, можно искать ее в индийских книгах Веды (Vedas), в подсолнечных государствах; но это слишком глубоко, а в Летописце Царств Солнца, в наших сказках о делах ведьмы нет ни слова. Ведьма принадлежит, собственно, устному преданию славян южных, особенно, киевлян. Там знают, что такое: ведьма. Она старуха лет незапамятных; она ворожит, колдует, чарует; она захочет и тотчас оборотит вас комаром, мухою, букашкою, козлом; а из козла — мужиком…

Она же, ведьма, красавица писаная, сладострастная, огненная, пламенная. Если она полюбила вас, то ждите беды неминуемой, — вы иссохнете, как лучиночка, вы пропадете, как былиночка. Какие красавцы юноши гибли от неистовой любви нашей ведьмы, в этом любовном случае: нашей Венеры; но Венера была женщина обыкновенная, замечательная только сладострастием, а у ведьмы есть хвостик, так же картинно загнутый, как и хвостик болонской собачки; этого хвостика она во всех своих превращениях оставить не может.

Любимое превращение ведьмы — превращение в сороку. В образе этой птички она куролесила несказанно, неописано, неизъяснимо. У нас есть тьма историй о ведьме-сороке, которая, наконец, при распространении у славян христианства, заклята каким-то праведником и оставлена навеки в образе сорочьем.

Похождения ведьм (ибо их считается множество, т. е. едва ли не столько же, сколько сорок) чудны, неимоверны и весьма занимательны. Однако же, читая и слушая сказки о ведьмах, с удовольствием видишь, что они не столько были злы, сколько любезны: самое коварство их закрашивалось любовью.

Киевляне, да и многие из великороссиян, еще и поныне сказывают, что они сами видели некоторых из ведьм в образе красавиц-девиц; они видели, как эти злые ведьмы прилетали к добреньким молодчикам в виде ужасного огненного змея, как они рассыпались мелкими искрами, и как всякая от них искорка, если попадала кому на тело, то печатала на нем такое страшное пятно, которое и по гроб не стиралось. Под Киевом у этих ведьм-проказниц бывает почти еженедельно шабаш; он собирается там, на Лысой горе, в самую глубокую полночь. Ведьмы туда слетаются, выпорхнув из домашней трубы на помеле верхом. Лысых гор по славянским землям очень много и все они — пристанище для ведьм. Если где ведьма облюбует для себя гору, там уже не скоро поселятся люди.

По дороге в Тамбов есть селение Лысые горы, которое когда-то, в прошлое время, не одиножды кувыркалось кубарем, и удержалось только теплою молитвою людей праведных, — они закляли сорок треклятых; но ведьмы, отлетая с освященных молитвою Лысых гор, никак не расставались с ними без проказы: то выклюнут у кого-нибудь глаз, то продырявят кому-нибудь щеку и проч.

В Переславле-Залесском заметили, что вообще все любимцы ведьм могли быть богатыми, именитыми; но что совершенное счастье не могло быть для них прочным. Ведьмы славились непостоянством и меняли своих любимцев ежечасно, а потому-то и быть любимцем ведьмы значило: купиться на погибель. При открытии в Переславле-Залесском наместничества один подьячий очень приглянулся ведьме; она его осеребрила, озолотила, обогатила всячески. И вдруг этот подьячий, — не оттуда, не отсюда; повытчик, секретарь, предводительский протоколист, земский заседатель, наконец, исправник, скачет, рыщет, — вдруг он помыслил, что его милая пошаливает ласками с соседом, с другим, с третьим. Очень это обидным показалось исправнику, и вздумал он жениться на богатенькой купеческой дочке, да и повенчался с нею в омуте — ведьма его утопила. Теперь этот исправник служит где-то в числе домовых!

Таким проказам в деяниях ведьм нет конца!

Головной убор степных наших баб назван сорокою. Иные думают, что употребляется он также в честь и память ведьмы; но мы, однако же, думаем, что он — то же, что сорочка, что чехольчик.

О бабьем уборе сорока вот что рассказывала одна старушка-рязанка: наши-де сороки от того-де слывут сороками, что оне-де, сороки, воистину, no-сорочьи закарабкались к нам на головушки. Сорока на голове, а муж на горе (на Лысой). Ведьма — не своя сестра: напоит, накормит; да навек и спать уложит, а не спишь, так козой ходи!

Другие русские старушки говорят, что у какой-то сороки было пятеро детушек; четверых из них волею и неволею она кормила сладкою кашкою, а пятому никогда той кашки не доставало, и потому он, пятый ее детенушек, всегда питал себя одною только студёненькой водицею, стоявшею от жилища сороки далеко, далеко за пнем, да за колодою. Здесь детки доброй ведьмы-сороки чуть ли не представлены ее, а, может быть, и нашими чувствами, из которых одно чувство и всегда не худо бы питать только студёною водицею!

Нянюшки наши, играя с детьми и желая развеселить их, обыкновенно берут дитя за руку и, показывая на его пальчики, приговаривают:

— Сорока, сорока кашу сварила, этого кормила, этого кормила, этого кормила и этого кормила, а этому недостало! Тут пень, тут колода, тут куст, тут берёза, а тут студёненькая водица и проч. Самая студёненькая водица, по рассказу мамушек, находится у дитяти подле самого сердца, следовательно, при малейшем прикосновении к сердцу дитя невольно сделает какое-то движение, в нем студёненькая вода заколышет и дитя расхохочется.

В Киеве, или где-то, жил храбрый капрал-кавалерист, он сам владел ведьмами, да и ведьмы его седлали, как добрую лошадь. И он проказничал, и с ним бывали проказы дивные.

Известный наш баснописец И.И. Дмитриев пожаловал этого капрала прямо ротмистром и нарисовал нам несколько картин из деяний ведьмы, весьма любопытных; он говорит, что эта ведьма, оборотивши ротмистра в драгунского коня, «гуляла на хребте его до полуночи».

Самое жилище ведьм, то есть, весь их мир описан у поэта прекрасно; но этот мир и нашими простолюдинами рисуется не хуже: они заверяют, что когда ведьма сядет на помело и вылетит в трубу, то только держитесь за нее, она вас вынесет на такое дивное место, о котором никакая сказка не расскажет, и которое никакое перо не опишет. Издатель «Сказаний русского народа» И. Сахаров весьма достаточно описал ведьмино селение; но он не указал, где это селение именно. Великороссияне думают, что оно где-то в неведомых местах, посреди лесов муромских. Малороссияне примежевывают его к Киеву, другие ищут ведьмины жилища в Литве.

(М. Макаров)

В Москве сорок нет по той причине, что св. Алексей, митрополит Московский, приметив одну ведьму в образе сороки, заклял их, чтобы в Москву никогда не влетали. А когда некоторых убитых медведиц обдирали, то вместо медвежьего мяса под кожею находили иногда бабу в сарафане.

(«Абевега русских суеверий»)

Женщины, занимающиеся колдовством, в некоторых местах России, например, в Воронежской губернии, называются марами. Их различают на наследственных, которым наука колдовства идет по наследству, и ученых, выучившихся от других ведьм, или мар. Последние, по поверью народа, опаснее первых: их полетам на Лысую гору народное поверье приписывает единственно цель с собирающейся там нечистою силою делать зло человеку. Доение, или выдаивание, коров народ также относит преимущественно к проделкам ведьм ученых. Страстные охотницы до молока, они наносят вред каждому домохозяину, истощая его коров. Говорят, ведьма может доить коров, несмотря ни на какое расстояние, — стоит ей только очертить круг на земле с заговором и в центр его воткнуть нож. Молоко (будто бы) задуманной ею коровы потечет из него само собою.

Ночь на Ивана Купалу считается самою опасною от нападения ведьм: домохозяева принимают все меры, чтобы оградить от них свой скот; они кладут в окнах изб крапиву, как средство, противодействующее чародейству ведьм, вешают на дверях хлева убитую сороку и проч.

Ведьмы производят колдовство через заговоры и наговаривание разных трав, которые они собирают преимущественно в ночь на Ивана Купала. Травы эти (папоротник, белоголовник, шалфей, плакун, дурман, адамова голова, Иван-да-Маръя, чертополох, подорожник, полынь и проч.) в руках обыкновенных людей не имеют такой силы, как в руках ведьм. Те, приготовляя из них мази и натирая ими свое тело, могут принимать по желанию виды различных животных, например, свиньи. Если поймать такую ведьму-оборотня и бить ее наотмашь осиновым колом, то она непременно примет свой настоящий вид. Толкуют, будто в это время ведьма откажется от своего ремесла.

Смерть ведьмам и колдунам приходится плоха. Одно средство для облегчения умирающего в этом случае — поднять над его постелью доску в потолке, или слегу, от чего, думают, душа скорее освободится от тела.

Со смертью ведьмы не прекращаются еще ее сношения с землею; ненавистница при жизни, она, по мнению суеверных людей, остается долгое время ненавистницею рода людского и после смерти. Ведьмы и колдуны встают из гробов и ходят по земле; избавиться от них можно только одним — вколотить в могилу осиновый кол.

(М. Забылин)

По русскому поверью, у ведьмы постоянно хранится вода, вскипяченная вместе с пеплом купальского костра. Когда она захочет лететь, то обрызгивает себя этой водою — и тотчас поднимается на воздух и мчится, куда только вздумает. С той же целью ведьма старается добыть траву тирлич; корень ее варит в горшке и приготовленным снадобьем мажет у себя под мышками и коленками, и затем с быстротою молнии уносится в трубу. Соку тирлича приписывается чудесное свойство делать человека оборотнем и сообщать ему силу полета: вероятно, здесь таится воспоминание о Перуновой траве (молнии); чародейное же снадобье (мазь) есть живая вода дождя, которую кипятят ведьмы в облачных котлах при помощи грозового пламени…

Известны неистовства, которые в прежние времена происходили по случаю обвинения какой-либо бабы в том, что она ведьма; это в особенности случалось в Южной Руси. Нет той нелепицы, какую бы не придумывали люди, от злобы, глупости, с отчаянья или с хитрым умыслом, для искоренения ведьм и для исправления настроенных ими бед. В старину народ верил, что ведьмы или другого рода колдуньи могут держать обилие, то есть заключать в себе и хранить огромные запасы денег, жита, и даже зверьков, доставлявших промышленникам богатый пушной товар; на Украине подобное суеверие встречается иногда и поныне, в особенности же относительно дождей и урожая.

(В. Даль)

Чернокнижники

Словесные предания русского народа говорят, что люди, посвятившие себя тайным сказаниям чернокнижия, отрекались от Бога, родных и добра. Так понимали этих людей предки, так теперь думают и наши сельские современники. В старину ревнителей тайных сказаний называли кудесниками, чародеями, ведунами, колдунами, волхвами, ворожеями… Но все эти люди известны были под общим именем чернокнижников…

Говоря о чернокнижниках, наши поселяне уверяют, что они научаются лихому делу от чертей и всю свою жизнь состоят в их зависимости. Заключая с духом условие на жизнь и душу, они получают от них Чёрную книгу, исписанную заговорами и чарами. Всякий чернокнижник, умирая, обязан передать эту книгу или родственникам, или друзьям. Во многих селениях есть поверья, не оспариваемые ни веками, ни людьми, что умершие чернокнижники приходят в полночь, одетые в белые саваны, в дома своих родственников. Это бывает только с теми, которые забывают передать при смерти Чёрную книгу. Старики рассказывают еще, что эти полночные посетители шарят по всем местам, садятся за стол и съедают все, им предлагаемое. Другие же, напротив, уверяют, что они приходят к дому, стучат в двери и окна, истребляют всякий домашний скот и при пении первых петухов исчезают. Родственники, выведенные из терпения, выкапывают чернокнижников, кладут их в гробу ничком, подрезают пятки, засыпают землею, где в это время дока шепчет заговоры, а родственники вбивают осиновый кол между плечами. Старики рассказывают, что когда-то один удалой молодец вздумал почитать оставшуюся книгу после чародея. Во время чтения явились к нему черти с требованием работы. Сначала он им предлагал работы легкие, потом трудные, но черти все являлись к нему с требованием. Истомленный выдумками для отыскания работ, он не находил более, чем бы их занять. Неотвязчивые черти задушили удалого молодца. С тех пор, говорят, никто не смеет приближаться к Чёрной книге. По уверению народа, одни только колдуны знают, чем занимать чертей. Они посылают их вить веревки из воды и песка, перегонять тучи из одной земли в другую, срывать горы, засыпать моря и дразнить слонов, поддерживающих землю.

Народ никогда не любил чернокнижников как врагов семейной жизни. Чародей бывает ли на свадьбе, — он портит или жениха, или невесту, или гостей. Видит ли кудесник дружную жизнь в семействе, — он портит мужа с женою, отца с сыном, мать с дочерью. Обойдут ли колдуна приглашением на свадьбу, — он бросает порчу на дорогу, где проезжает поезд, и тогда свадьба сбивается с толку. Испортит ли ведун женщину, — она лает собакою, мяукает кошкою, и когда положат на нее запертый замок, она выкликает своих недоброжелателей.

Старушки говорят, что порчи, произведенные чернокнижниками, бывают временные и вечные. Временные порчи отговариваются в деревнях доками, вечные же остаются до конца жизни. Молва народная гласит, что чародеи могут испортить человека за тысячу и более верст, выпуская из-за пазухи змею или ужа, которые залезают в чрево, и тогда кликуша чувствует, что порча подкатывается под сердце и лежит, как пирог. Чернокнижник, несмотря на свою злость к людям, никогда и никого сам собою не портит. Все это делается по просьбе людей враждующих, по неотвязчивости молодежи, желающих навести сухоту на красу девичью и на молодечество. Любовь, выражаемая в селах сухотой, слывет напущенною. В этом случае простолюдин, заметивши красоту девичью с сухотой, говорит: «Это неспроста — здесь замешалась чертовщина…»

Рассказы бывалых людей о Чёрной книге исполнены странных нелепостей. В их заповедных рассказах мы слышим, что Чёрная книга хранилась на дне морском, под горючим камнем Алатырем. Какой-то злой чернокнижник, заключенный в медном городе, получил завет от старой ведьмы отыскать эту книгу. Когда был разрушен медный город, чернокнижник, освободясь из плена, опустился в море и достал Чёрную книгу. С тех пор эта книга гуляет по белому свету. Было когда-то время, в которое Чёрную книгу заклали в стены Сухаревой башни. Доселе еще не было ни одного чернокнижника, который бы мог достать ее из стены Сухаревой башни. Говорят, что она связана страшным проклятием на десять тысяч лет.

Говоря о Чёрной книге, наши поселяне уверяют, что в ней содержатся чертовские наваждения, писанные волшебными знаками. Но наши предки XVI столетия знали подробнее нас, современников. Они к Черной книге причисляли: Рафли, Шестокрыл, Воронограй, Остролий, Зодей, Альманах, Звездочетьи, Аристотелевы врата. Мы ничего не можем сказать об этих книгах.

(И. Сахаров)

Колдуны-чародеи

Суеверный страх перед колдунами основан на всенародном убеждении, что все они состоят в самых близких отношениях с нечистой силой и что черти не только исполняют все их поручения, но даже надоедают, требуя для себя все новой и новой работы. Что ни придумают чародеи — все чертям нипочем, одна забава: пошлют иные колдуны на елке хвою считать, каждую иголку перебрать, чтобы бесы искололи себе лапы, изошли кровью от уколов, а они сказывают верным счетом да еще самодовольно ухмыляются. Листья пошлют ли считать, — а осиновый лист, как известно, неподатлив: без ветра изгибается, без устали шевелится, ухватить себя не дает. Долго черти с ними бьются; пот с них льется градом, несмотря на то, что у осины листьев меньше, чем иголок на елке, — однако и глазом заказчик едва успел мигнуть, как работа у чертей окончена…

Колдуны бывают природные и добровольные. Разницы между ними нет никакой. Помимо этих двух категорий колдунов существуют, хотя и очень редко, колдуны невольные. Дело в том, что всякий колдун перед смертью старается навязать кому-нибудь волшебную силу, иначе ему придется долго мучиться, да и Мать Сыра Земля его не примет. Поэтому знающие и осторожные люди тщательно избегают брать у него из рук какую-нибудь вещь, даже самые родные стараются держаться от него подальше, и если больной попросит пить, то не дадут из рук, а поставят ковшик так, чтобы он сам мог до него дотянуться…

Посвящения в колдуны, в общем, сопровождаются однородными обрядами, смысл которых сводится к одному — к отречению от Бога и Царствия Небесного, и затем к продаже души своей черту. Для первого достаточно снять с шеи крест и спрятать его под правую пятку или положить икону на землю вниз ликом и встать на нее ногами, чтобы затем в таком положении говорить богохульные клятвы, произносить заклинания и выслушивать все руководящие наставления сатаны. Лучшим временем для этого, конечно, считается глубокая полночь, а наиболее удобным местом — перекрестки дорог, как излюбленное место нечистой силы…

Для изобличения колдунов в некоторых местах знают три средства: вербную свечу, осиновые дрова и рябиновый прут. Если зажечь умеючи приготовленную свечу, то колдуны и колдуньи покажутся вверх ногами. Равным образом стоит истопить в Великий четверг (на Пасхальной неделе) осиновыми дровами печь, как тотчас все колдуны придут просить золы. Рябиновая же палочка помогает опознавать этих недоброхотов во время светлой заутрени: они стоят спиной к иконостасу.

Колдуны большей частью — люди старые, с длинными седыми волосами и нечесаными бородами, с длинными ногтями. Обычно они люди безродные и всегда холостые. Избенки колдунов, в одно окошечко, маленькие и сбоченившиеся, ютятся на самом краю деревни, и двери в них всегда на запоре. Днем колдуны спят, а по ночам выходят с длинными палками, у которых на конце железный крюк. Как летом, так и зимой надевают они все тот же овчинный полушубок, подпоясанный кушаком. По наружному виду они всегда внушительны и строги, так как этим рассчитывают поддерживать в окружающих то подавляющее впечатление, которое требуется их исключительным мастерством и знанием темной науки чернокнижия. В то же время они старательно воздерживаются быть разговорчивыми, держат себя в стороне, ни с кем не ведут дружбы и даже ходят, всегда насупившись, не поднимая глаз и устрашая взглядом исподлобья, который называется «волчьим взглядом».

Пользоваться помощью колдуна, как равно и верить в его сверхъестественные силы, наш народ считает за грех, хотя и полагает, что за этот грех на том свете не угрожает большое наказание. Но зато самих чародеев за все их деяния обязательно постигнет лютая, мучительная смерть, а за гробом ждет суд праведный и беспощадный.

Смерть колдунов имеет много особенностей. Прежде всего, колдуны заранее знают о смертном часе (за три дня), и, кроме того, все они умирают приблизительно на один манер. Чародеев бьют судороги, и настолько сильные, что они не умирают на лавке или на полатях, а непременно около порога или под печкой. Если над таким колдуном станут читать отходные молитвы, то в полночь он вскакивает и ловит посиневшего от страха чтеца…

Похороны колдунов — вещь далеко не безопасная, и, зарывая их в землю, надо смотреть в оба, чтобы не случилось какой-нибудь беды. Так, на похоронах одного колдуна крестьяне не заметили, как дочь его, слепо повинуясь воле умершего, положила в могилу свежей ржи. Сейчас же после этого грянул гром, нашла грозовая туча с градом, и выбило полевые всходы. С тех пор каждый год в день похорон этого колдуна стало постигать «божье наказание», так что крестьяне, наконец, решили миром разрыть могилу, вынуть гнилой сноп, и только тогда все успокоилось.

(С. Максимов)

Димитрия Самозванца народная молва обвиняла в чародействе; когда он погиб насильственной смертью, труп его был выставлен на Красной площади и в продолжение трех дней лежал на столе с дудкой, волынкою и маскою — атрибутами окрутников и скоморохов, а затем был погребен в убогом доме за Серпуховскими воротами. Это было в половине мая 1606 года, как нарочно, настали тогда сильные холода, вредные для полей, садов и огородов. Столь поздние холода москвичи приписали самозванцу; они вырыли его труп, сожгли на Котлах и, смешавши пепел с порохом, выстрелили им из пушки.

(А. Афанасьев)

Знахари-шептуны

В деревенском быту все еще продолжают смешивать знахарей, знахарок и ворожей с чародеями, то есть колдунами и колдуньями. Это делается по вековечной привычке во всем необычном подозревать сверхъестественное и по простодушной вере, что во всем, не поддающемся нашему разумению, несомненно, должно быть участие и работа таинственных сил, хотя бы и не злобных. Сами знахари, своими приемами врачевания и требованием при этом особенной или странной обстановки поддерживают это заблуждение. Это происходит не столько из-за корысти, сколько по глубокому убеждению, что иначе действовать нельзя, что так повелось искони, и что очень мудрено довериться силе целебных снадобий, если они не наговорены заранее или не нашептаны тут же на глазах больного, так как главная сила врачевания заключается в словах заговора, а снадобья служат лишь успокоительным и вспомогательным средством. Поэтому-то и зовут знахарей «шептунами», именно за те «заговоры» или таинственные слова, которые шепчутся над больным или над снадобьем. Заговоры воспринимаются или изустно от родителей, или из письменных записей, в изобилии распространенных среди грамотного сельского населения под названием «цветников», «травников» и «лечебников». Произносятся они полушепотом, с целью, чтобы не услышал непосвященный человек (иначе заговоры не имеют никакого значения) и чтобы остались они неотъемлемой собственностью одних только знахарей…

Главное отличие между колдунами и знахарями состоит в том, что первые скрываются от людей и стараются окутать свое ремесло непроницаемой тайной. Знахари же работают в открытую, и без креста и молитвы не приступают к делу: даже целебные заговоры их, в основе своей, состоят из молитвенных обращений к Богу и святым угодникам, как целителям. Правда, знахари тоже нашептывают тайно, вполголоса, но зато открыто и смело действуют: «Встанет раб Божий благословясь и перекрестясь, умоется свежей водой, утрется чистым полотном, выйдет из избы к дверям, из ворот к воротам, выступит под восточную сторону, где стоит храм Введения Пресвятой Богородицы, подойдет поближе, поклонится пониже, попросит смотреть лестно, и повсеместно, и повсечасно». Колдун действует зачастую по вдохновению: разрешает себе выдумку своих приемов, лишь бы они казались внушительными и даже устрашали. Он выжидает и ищет случаев показать себя в возможно импонирующей обстановке, хотя бы и с растрепанными волосами и со всклокоченной бородой. Знахарь же идет торной дорожкой и боится оступиться: он говорит по-ученому, как по-писаному, придерживаясь «цветника», или как наставлял его покойничек-батюшка.

У знахаря — не «черное слово», рассчитанное всегда на зло и беду, а везде «крест-креститель, крест — красота церковная, крест вселенный — дьяволу устрашение, человеку спасение». (Крест опускают даже в воду перед тем, как задумают наговаривать ее таинственными словами заговора, и, таким образом, вводят в нее могущественную целебную силу.) У знахаря на дверях замка не висит; входная дверь открывается свободно; теплая и чистая изба с выскобленными стенами отдает запахом сушеных трав, которыми увешаны стены; все на виду, и лишь только перед тем как начать пользовать, знахарь уходит за перегородку Богу помолиться, снадобье приготовить: и тогда оттуда доносятся шепоты и вздохи. Выговаривая себе всегда малую плату (копеек пять-десять), знахарь говорит, что берет деньги Богу на свечку, а чаще довольствуется тем количеством яичек от домашних кур, какое принесут, а то так и ничего не возьмет и, отказываясь, скажет: «Дело божеское — за что тут брать?» Впрочем, плата, даваемая знахарям, не считается зазорной — главным образом, потому, что ей оценивается лишь знание и искусство, а не волшебство и чародейство. К тому же знахарь немало трудится около своих пациентов, так как крестьяне не обращаются к нему по пустякам, а лишь в серьезных случаях. Прежде чем больной пришел за советом, он уже попользовался домашними средствами: ложился на горячую печь животом, накрывали его с головой всем, что находили под рукой теплого и овчинного; водили в баню и на полке околачивали вениками до голых прутьев, натирали тертой редькой, дегтем, салом, скипидаром, поили квасом с солью, словом — все делали, и теперь пришли к знахарю, догадавшись, что приключилась болезнь не от простой «притки», то есть легкого нечаянного припадка, а прямо-таки от «уроков», лихой порчи, или злого насыла, напуска, наговора и чар. Теперь и надо раскинуть умом, потрудиться отгадать, откуда взялась эта порча и каким путем вошла в белое тело, в ретивое сердце?..

От какой бы из причин ни приключилась болезнь человеку, знахарь, как и весь деревенский русский мир, глубоко убежден, что всякая болезнь есть живое существо. С нею можно разговаривать, обращаться к ней с просьбами или приказаниями о выходе вон, спрашивать, требовать ответов (не говоря уже о таких, например, болезнях, как кликушество). Бывают случаи, когда болезни даже олицетворяются. Так самый распространенный недуг, сопровождающийся ознобом и жаром, и известный под общим именем лихорадки, есть не что иное, как одна из двенадцати дочерей библейского царя Ирода (а по другим сведениям, их 14). Знахарь умеет распознать, какая именно в данном случае овладела его пациентом: одна ли, например, ломовая или трепуха, или две вместе. Он определяет, которая из них послабее, положим, знобуха или гнетучка, чтобы именно с такою-то и начать борьбу. Больной и сам умеет подсказать, гноевая ли это (если лихорадка напала в то время, когда свозили навоз в поле), или подтынница (если болезнь началась, когда усталым он свалился под изгородь в лугах и заснул на мокрой траве)…

Бесконечное разнообразие знахарских приемов и способов врачевания, составляющее целую науку народной медицины, сводится, в конце концов, к лечению травами. Как лечат знахари — это предмет особого исследования. Нам же остается досказать о том положении, какое занимают знахари и знахарки в деревенской среде, в качестве людей, лишь заподозренных в сношениях с нечистою силою, но отнюдь не продавших ей свою душу. Хотя житейская мудрость и веЛит не обвинять никого без улики, но житейская практика показывает другое, и на обвинение знахарей деревенский люд не скупится. Так, например, ночью знахарям нельзя даже зажечь огонь в избе или продержать его дольше других без того, чтобы соседи не подумали, что знахарь готовит зелье, а нечистый ему помогает. Но, живя на положении подозреваемых, знахари, тем не менее, пользуются большим уважением в своей среде.

(С. Максимов)

Про́клятые дети

В народе упорно развито убеждение, что есть особенные существа, живущие невидимо на земле, которые иногда, впрочем, показываются, или могут превращаться в какое-нибудь животное, а также причинять людям вред. Это — дети, проклятые родителями.

Действительно, у грубых родителей, не имеющих никакого понятия о воспитании, часто срываются с языка слова: «чтобы тебя чёрт побрал! будь ты проклят!» или подобная этому брань. И кому же это произносится? Дитяти, который, резвясь, поупрямился, или просто чем-то мешает родителям в их занятии. Если и простой брани не должно произносить ребенку, то проклятие уже, конечно, совсем непозволительно уже по одному христианскому чувству.

Существует поверье, что проклятые дети пропадают, а особенно, те из них, которые были рождены и не крещены. Дети, как говорит поверье, уносятся стариками, и куда — неизвестно. Говорят, что этот старик их поит и кормит, отпускает гулять, словом, заботится, как нежный отец. Но кто этот таинственный старик, где воспитывает детей — это неизвестно. Говорят, что он кормит всеми теми яствами, которые хранятся у христиан без молитвы, и берет их, будучи невидимым; точно так же поступает он с бельем и платьем, в которое одевает детей.

Такие легенды имеют давность от времен язычества. Весьма немудрено думать, что древние жрецы, скрываясь от христиан в лесах, брали заблудившихся в лесу детей под свое покровительство и воспитывали в духе своей веры, чтобы поддержать молодыми силами угасающее языческое верование.

(М. Забылин)

О проклятых, отверженных родителями, в нашем простонародье ходит много рассказов, как они пропадали и потом были освобождаемы. Жил в Заонежье старик со старухой, кормился охотою, и была у него собака — цены ей нет! Раз попался ему навстречу хорошо одетый человек: продай, говорит, собаку, а за расчетом приходи завтра вечером на Мянь-гору. Старик отдал собаку, а на другой день отправился на верх горы и очутился в большом городе, где живут лембои (черти); отыскал дом своего должника; тут гостя накормили, напоили, в бане выпарили. Парил его молодец и, покончив дело, пал ему в ноги: «Не бери, дедушка, за собаку денег, а выпроси меня!» Дед послушался: «Отдай, — говорит, — мне добра молодца: вместо сына у меня будет». — «Много просишь, старик! Да делать нечего, надо дать».

По возвращении в село сказывает молодец старику: ступай ты в Новгород, отыщи на улице Рогатице такого-то купца. Старик пошел в Новгород, попросился к купцу ночевать и стал его спрашивать: «Были ль у тебя дети?» — «Был один сын, да мать в сердцах крикнула на него: лембои тебя возьми! Лембой и унес его». — «А что дашь, я тебе ворочу его?» Оказалось, что добрый молодец, которого вывел старик от лембоев, и был тот самый купеческий сын. Купец обрадовался и принял старика со старухою к себе в дом.

Одна мать прокляла свою дочь на Светлое Христово Воскресение, и нечистая сила похитила девушку. Случилось как-то бедному солдату задуматься о своем житье-бытье: «Эх, — сказал он, — плохое житье! Хоть бы чертовка за меня замуж пошла!» И явилась к нему ночью эта самая девица; он сейчас же крест ей на шею и повел ее в церковь. Нечистые начали пугать солдата разными страхами; виделось ему, будто горы на него катились, провалы разверзались, кругом все пожаром охватывало, да он не убоялся — шел себе бодро, привел девицу в церковь и ранним утром обвенчался с нею.

Вот еще любопытный рассказ, записанный во Владимирской губернии: жил старик со старухою, и был у них сын, которого мать прокляла еще во чреве. Сын вырос большой и женился; вскоре после того он пропал без вести. Искали его, молебствовали о нем, а пропащий не находился. Недалеко в дремучем лесу стояла сторожка. Зашел туда ночевать старичок-нищий и улегся на печке. Спустя некоторое время слышится ему, что приехал к тому месту незнакомый человек, слез с коня, вошел в сторожку и всю ночь молился да приговаривал: «Бог суди мою матушку — за что прокляла меня во чреве!»

Утром пришел нищий в деревню и прямо попал к старику со старухой на двор. «Что, дедушка, — спрашивает его старуха, — ты человек мирской, завсегда ходишь по миру, не слышал ли чего про нашего пропащего сынка? Ищем его, молимся о нем, а все не объявляется». Нищий рассказал, что ему в ночи почудилось: «Не ваш ли это сынок?» К вечеру собрался старик, отправился в лес и спрятался в сторожке за печкою. Вот приехал ночью молодец, молится Богу да причитывает: «Бог суди мою матушку — за что прокляла меня во чреве!» Старик узнал сына, выскочил из-за печки и говорит: «Ах, сынок! Насилу тебя отыскал; уж теперь от тебя не отстану!» — «Иди за мной!» — отвечал сын. Он вышел из сторожки, сел на коня и поехал; а отец вслед за ним идет.

Приехал молодец к проруби и прямо туда с конем — так и пропал! Старик постоял-постоял возле проруби, вернулся домой и сказывает жене: «Сына-то отыскал, да выручить трудно; ведь он в воде живет!» На другую ночь пошла в лес старуха и тоже ничего доброго не сделала; а на третью ночь отправилась молодая жена, взошла в сторожку и спряталась за печкою.

Приезжает молодец, молится и причитывает: «Бог суди мою матушку — за что прокляла меня во чреве!» Молодуха выскочила: «Друг мой сердечный, закон неразлучный! Теперь я от тебя не отстану!» — «Иди за мной!» — отвечал муж и привел ее к проруби. «Ты в воду, и я за тобой!» — говорит жена. — «Коли так, сними с себя крест». — Она сняла крест, бух в прорубь — и очутилась в больших палатах. Сидит там сатана на стуле; увидел молодуху и спрашивает ее мужа: «Кого привел?» — «Это мой закон!» — «Ну, коли это твой закон, так ступай с ним вон отсюдова! Закона разлучать нельзя». Выручила жена мужа и вывела его от чертей на вольный свет.

(А. Афанасьев)

Кликуши

Кликуша известна почти по всей России, хотя теперь проказницы эти уже довольно редки; это, по народному поверью, юродивые, одержимые бесом, кои, по старинному обычаю, показывают штуки свои преимущественно по воскресеньям на погосте или паперти церковной. Они мечутся, падают, подкатывают очи под лоб, кричат и вопят не своии голосом: уверяют, что в них вошло сто бесов, кои гложут у них животы и проч. Болезнь эта пристает от одной бабы к другим, и где есть одна кликуша, там вскоре показывается их несколько. Другими словами, они друг у друга перенимают эти проказы, потому что им завидно смотреть на подобострастное участие и сожаление народа, окружающего кликушу и нередко снабжающего ее из сострадания деньгами. Кликуша, большей частью, бывает какая-нибудь бездомная вдова, рассорившаяся с мужем, дурного поведения жена, или промотавшаяся со стороны нищая. Есть глупые кликуши, которые только ревут и вопят до корчи и пены на устах; есть и более ловкие, кои пророчествуют о гневе Божием и скором преставлении света. Покуда на селе одна только кликуша, — можно смолчать, потому что иногда это бывает баба в падучей болезни; но коль скоро появится другая или третья, то необходимо собрать их всех вместе, в субботу, перед праздником, и высечь розгами.

(В. Даль)

Преследование ведьм и колдунов

Христианские пастыри не ограничивались только поучениями и запретами; они требовали предания обличаемых за колдовство строгому суду и казням… Как сжигались музыкальные инструменты и волшебные книги, так подобную же участь испытывали и колдуны, и ведьмы. В 1227 году, по сказанию летописца, в Новгороде «изъжгоша волхвов четыре, творяхуть и потворы деюща, а бог весть, и сожгоша на Ярославле дворе». По свидетельству Никоновской летописи, волхвы были приведены сперва на архиепископский двор, а потом уже преданы сожжению на Ярое лавовом дворе, несмотря на заступничество бояр.

В начале XV столетия (в 1411 году) псковичи сожгли двенадцать вещих женок; заметим, что около этого времени действовала на Руси страшная моровая язва, которая и могла послужить поводом к их обвинению. О князе Иване Андреевиче Можайском сохранилось известие, что он сжег за волшебство мать Григория Мамона.

Повесть о волхвовании, написанная для Ивана Грозного, доказывает необходимость строгих наказаний для чародеев и в пример выставляет царя, который вместе с еписком «написати книги повеле и утверди, и проклят чародеяние, и весех заповеда таких лгнем пожечи».

Котошихин (XVII в.) говорит, что в его время мужчин за богохульство, церковную татьбу, волховство, чернокнижество и ереси сжигали живых, а женщинам за те же преступления отсекали головы.

Из следственных же дел XVII столетия видно, что за ворожбу и чародейство большей частью наказывали ссылкою в дальние места и заключением в монастырь; следовательно, кроме сожжения, потреблялись и другие, более легкие наказания. Вероятно, при назначении меры взыскания принимались в расчет как замыслы обвиняемых лиц, так и степень причиненного ими вреда…

Сожжение чародеев на кострах согласовалось с общим народным убеждением, которое, обвиняя колдунов и ведьм в засухах, неурожаях и повальных болезнях, почитало такую казнь за единственне средство против постигших бедствий.

По словам песни, девица-чародейка напекла змей, сварила зелье и приготовила снадобье на гибель родного брата; но брат заметил ее злой умысел:

Снимал он с сестры буйну голову… И он брал со костра дрова, Он клал дрова среди двора; Как сжег ее тело белое, Что до самого до пепелу, Он развеял прах по чисту полю, Заказал всем тужити-плакати.

Тому же наказанию подвергаются колдуны и ведьмы, по свидетельству народных сказок. Христианские пастыри не только крепили своим авторитетом мнение о связи чародейства с нечистою силою, но и придавали этому мнению более решительный характер.

Как на сообщников злых демонов, народ восставал на колдунов и ведьм только в чрезвычайных случаях общественных бедствий. В обыкновенное же время он доверчиво и с уважением относился к их вещим дарованиям и охотно пользовался их помощью.

Напротив, христианство на все проявления колдовства смотрело безразлично; на его строгий взгляд, равно были греховны и похитители дождей, напускатели града, вихрей, болезней и составители целебных снадобий, ворожеи, гадатели. Отсюда возникли многие столкновения, которые живо рисуют перед нами прошлую жизнь с ее внутренней стороны.

Вера в колдовство, составляющая теперь исключительную принадлежность простонародья, в допетровские времена была общим достоянием всех классов общества. По незначительной степени доступного тогда образования, высшие сословные ряды в умственном и нравственном отношении почти не разнились от низших: черта, существенно отличающая древнюю нашу историю от новейшей.

Старинные обычаи равно соблюдались и во дворце, и в боярских палатах, и в избе крестьянина, на что указывает весь строй домашнего быта и в особенности свадебный обряд; дух суеверия одинаково властвовал над всеми, начиная от поселян до царя. В 1467 году скончалась супруга Ивана III Мария, тело усопшей «разошлося» (распухло, отекло), и смерть ее приписана была действию отравного зелья.

Подозрение пало на жену Алексея Полуектова Наталью, которую обвинили в том, будто она посылала пояс великой княгини к какой-то бабе (ворожее); тогда, замечает летописец, восполеся князь на Алексея и его жену и шесть лет не допускал его на свои пресветлые очи. От брака с Марией князь имел сына, который умер еще при жизни отца и оставил ему внука Димитрия — от Елены, дочери молдавского господаря.

Во время спора, возникшего за наследство престола между внуком Ивана III и сыном его от нового брака с греческою царевной Софией, сторонники Елены оговорили великую княгиню в злых умыслах и в сношениях с бабами-чародейками, «и в то время (1497 г.) опалу положил князь великий на жену свою, на великую княгиню Софью, о том, что к ней приходиша бабы с зелием; обыскав тех баб лихих, князь великий повелел их казнти — потопити в Москве-реке нощию, а с нею с тех мест нача жити в брежении». Дмитрий был венчан на царство; но торжество его партии было непродолжительно и, — как известно, — окончилось заключением в темницу этого несчастного царевича. София победила, но за нею осталось название «чародейки греческой»: так обзывает ее Курбский в «Истори́и Ивана Грозного»…

В 1547 году Москву постигла страшная кара: великий пожар испепелил все здания, ни огороды, ни сады не уцелели, около двух тысяч народу сделалось добычею пламени; народная молва приписала это бедствие чародейству и обвинила в нем Глинских, родственников молодого царя по матери; были они, говорит летописец, у государя в приближении и жаловании, допускали грабеж и насильство и чрез это возбудили против себя общую ненависть черных людей.

Царский духовник благовещенский протопоп Федор Бармин, боярин князь Федор Скопин-Шуйский да Иван Федоров довели о том сведения до государя, и он приказал разыскать боярам. Бояре приехали в Кремль на площадь, к Успенскому собору, собрали черных людей и стали спрашивать: кто зажигал Москву? Толпа закричала: «Княгиня Анна Глинская со своими детьми и с людьми волхвовала, вынимала сердца человеческие, клала их в воду да той водой, ездячи по Москве, кропила — и от того Москва выгорела!»

На площадь явился и Юрий Глинский, родной дядя государя, но, слыша такое ужасное обвинение, поспешил укрыться в Успенском соборе. Озлобленная чернь бросилась за ним, убила его в самой церкви и поволокла труп на торговое место, где обыкновенно совершались казни; побили и многих людей его, а имущество разграбили. На третий день после этого толпа приходила к царю в село Воробьево и требовала выдачи Анны Глинской и Михаила Глинского, и только строгие меры, принятые Иваном IV, заставили ее разбежаться…

Если верить Горсею, Иван IV в последние годы жизни вполне отдался предрассудкам своего века. Зимою 1584 года явилась комета; больной царь вышел на Красное крыльцо, долго смотрел на нее и потом, изменившись в лице, сказал окружающим: «Вот знамение моей смерти!»

Встревоженный этой мыслью, он решился прибегнуть к волшебству: по его указу на севере России было собрано до шестидесяти чародеек; привезенные в Москву, они содержались здесь под стражею, и царский любимец Богдан Вельский ежедневно посещал их, выслушивал и передавал царю их предвещания.

Колдуньи утверждали, что светила небесные враждебны для государя и что он умрет 18 марта. Царь пришел в бешенство и изъявил желание, чтобы в этот самый день лживые колдуньи были преданы сожжению. Утром 18 марта он почувствовал себя лучше й послал Вельского объявить чародейкам, какая ожидает их казнь за ложное предсказание. «Не гневайся, боярин! — отвечали они. — День начался с восходом солнца, а кончится только с его закатом». Между тем царь собирался играть в шахматы, начал было расставлять фигуры, но вдруг упал в обморок и вскоре за тем испустил последнее дыхание.

(А. Афанасьев)

ПРЕДАНИЯ О РАЗБОЙНИКАХ И КЛАДАХ

Заклятые клады

Встарь, как известно, некуда было прятать или отдавать сокровища под верное обеспечение. Хозяин сокровищ не мог быть спокоен во время отъезда, опасаясь грабежа со стороны неприятеля или бродяг, разбойников, скитавшихся по России шайками. И богатства, полученные из земли, вверяли ей же на сохранение. Эти богатства преимущественно состояли из приобретенного золота или серебра в монетах и вещах, реже — в драгоценных камнях.

Разбойники жестоко пытали богатых людей, чтобы узнать, где спрятаны сокровища. Потому обладатель богатства принимал все меры, прятал его как можно лучше. Богатство укрывалось то просто, то с зароком, то есть с заклинанием, со словесным заговором на имя какого-нибудь человека. Иногда заговор делался на человека, которому попадется запись или бумажное завещание, описывавшее место, где положен клад.

Случалось и так, что завещатель, когда зарывал клад, делал заклинание, что клад этот зарывается на столько-то голов. По понятию укрывателей кладов, клад, положенный на столько-то голов (например «на сорок голов»), причиняет сорока кладоискателям смерть, а сорок первый кладоискатель получает клад беспрепятственно. Рассказывают, что клады показываются по ночам в виде светлых огоньков над тем местом, где клад схоронен, и обычно в ночное время, иногда в виде горевшей свечи. Также считалось, что свеча показывается горящей перед иконой. Тут нужно сделать удар по той вещи и сказать: «Аминь, аминь, рассыпься». И будто клад покажется в виде котла, сундука с разными драгоценностями и монетами, или в виде бочонка, иногда многих бочонков.

Иногда, говорят, клад показывается в пустынном месте человеку в виде какого-нибудь животного или птицы, и показывается, кому должен достаться этот клад, не однажды и всегда на одном месте. Тут нужно иметь предосторожность, потому что опыт взятия клада сопряжен с различными опасностями и страхом. Черти, оберегающие этот клад, угрожают жизни, крича: «Бей! Жги! Режь!» — и потому тот, кто приобретет клад, должен, не озираясь назад, запомнить место и брать с собою денег, сколько можно. Иногда случалось, что сокровища можно было брать несколько раз. Но иногда все, что было взято в первый раз, было и последним. После того клад не открывался.

Один крестьянин нашел клад, который ему дался, или открылся, взял с собою денег, сколько мог, и ушел, заметив место. Он сказал кладу, что по истечении такого-то времени возвратит деньги в клад. Так повторился заем несколько раз. Только однажды крестьянину не удалось этого исполнить в срок, хотя он и произвел уплату, но спустя некоторое время. Что же? Клад более не открывался крестьянину. Да и сам он потерял все, что приобрел при щедрости клада.

(М. Забылин)

Клады таят под землею (в горах, городищах, курганах, оврагах и пещерах) несчетное богатство золота, серебра и самоцветных камней — в деньгах, вещах: целые котлы бывают наполнены этими драгоценностями. На том месте, где зарыт клад, ночью в известное время года горит синий огонек или свеча; если ударить по свече и произнести заклятие, то она превращается в кубышку или котел с деньгами. Поэтому, приметив блуждающий огонек, стараются искать вблизи клад, который (как только его найдут) выходит, по народному поверью, с треском.

Клады обнаруживаются обыкновенно при начале весны и на праздник Купалы. По русскому поверью, в ночь на Иванов день земля разверзается, и клады просушиваются; в это время можно видеть, как в глубоких провалах и погребах висят на медных или железных цепях огромные котлы и бочки, полные серебра и золота; по краям котлов горят свечи; но все это тотчас же исчезает, как скоро пожелаешь подойти ближе… Есть предание, что Разин на пути к Промзину городищу зарыл в горе две бочки серебра; бочки эти выходят по ночам из подземелья и катаются, погромыхивая цепями и серебряными деньгами.

Клады редко полагаются без заклятия. Чтобы укрыть их от поисков, тот, кто зарывает сокровище, причитывает вслух зарок или приговор: через сколько времени, как, кому и при каких условиях может достаться этот клад. Без соблюдения условий, требуемых зароком, клад не дается; чем усерднее будешь рыть землю, тем глубже станет он уходить вниз; один раз кажется, что совсем дорылся до сокровища, заступы уже стукнули о железную плиту или крышку сундука, но в то же мгновение со страшным гулом проваливается клад в преисподнюю, а из-под земли слышится неистовый, оглушающий хохот нечистой силы.

Даже если кому бы и посчастливилось набрести на клад, все равно он не в силах будет им воспользоваться: едва дотронется до него, тотчас почувствует во всем теле расслабление, — словно руки и ноги перебиты, или, взявши золото, будет кружиться с ним около подвала и до тех пор не выйдет на дорогу, пока не положит добычи на прежнее место, или и вовсе не вылезет из очарованного подземелья; при всякой попытке уйти оттуда не с пустыми руками земля начинает смыкаться и железные двери готовы с шумом захлопнуться; сами же деньги скользят из рук и прыгают промеж пальцев.

Самые клады могут принимать разные образы: в то время, когда исполнится срок их подземного пребывания или «заклятия», они бродят по земле и показываются счастливцам то блуждающим огоньком, то золотою веткою, то петухом, золотою наседкою с цыплятами, барашком, теленком, быком или коровою, конем, волком, свиньей, собакою или кошкою, иногда даже в человеческом образе. Это наиболее удобная пора, чтобы овладеть кладом: стоит только ударить по нему наотмашь, чем попадя, — клад рассыплется звонкою монетою или оборотится кубышкою с деньгами.

Животные, в образе которых являются клады, имеют серебряную и золотую шерсть, а иногда просто белую, красную, рыжую или желтую. Белый цвет указывает на серебро, а красный, рыжий и желтый — на золото. В Калужской губернии рассказывают об одном крестьянине, который, возвращаясь домой, увидел белого коня. Лошадь то и дело забегала вперед и преграждала ему дорогу. Крестьянин ударил ее кнутом, — и она разлетелась в груды серебряных денег. В другом рассказе встречается следующая любопытная подробность: «Когда мы рыли, — говорит кладокопатель, — вдруг словно из земли выросла собачка, вся желтая, с одним глазочком во лбу; по цвету собачки нам стало ясно, что в кургане есть золото». Заметим, что болотные блуждающие огни, почитаемые предвестниками кладов, признаются в Белой Руси за одноглазых малюток.

(А. Афанасьев)

С суевериями о кладах связывается много сказок и преданий; у каждого края свой герой или разбойник прежних лет, коему приписываются все находимые и искомые клады. В восточных губерниях — клады принадлежат Пугачеву, на Волге — Стеньке Разину, на Украине — Гаркуше, в Средней России — Кудеяру и проч. Клад не всякому дается; хозяин клада, по смерти своей, бродит тихо вокруг и бережет его строго и чутко: либо вовсе не найдешь, либо найдешь, да не возьмешь, не дастся в руки; не поднимешь по тяжести; обмираешь, как не тронешь, ровно кто тебе руки и ноги перебьет; кружишь на этом месте и не выйдешь, ровно леший обошел, поколе не положишь клад опять на место; или, если клад под землей, в подвале, глубокой яме, то взявший его не вылезет никак, перед тобою земля смыкается, железные двери с запором затворяются; либо выскочит, откуда ни возьмись, невидимка, схватит и держит на месте, покуда не выпустишь из рук клада; либо навалится на плечо, ровно гора, так что языка не повернуть; либо ноги подкосятся, либо станут, упрутся, словно приросли к земле; или, если и возьмешь клад и унесешь, то, сколько ни носишь его домой, берешь золото, а принесешь черепки; или же, наконец, возьмешь, да и сам не рад; вся семья подряд вымрет. Все это оттого, что клад кладется с зароком, что клад бывает почти всегда заповедный. Дается он тому только, кто исполнит зарок; избавляют же от этой обязанности только цвет папоротника или разрыв — прыгун — скакун — плакун или спрыг-трава, железняк или кочедыжник; папоротнику и плакуну повинуются все духи, а прыгун ломает замки и запоры, побеждая всякое препятствие. Иногда клад бродит не только свечой, огоньком, но даже каким-нибудь животным или человеком; если, догадавшись, ударить его наотмашь и сказать: аминь, аминь, рассыпься, то перед тобою очутится кубышка с деньгами. Во время выемки клада всегда приключаются разные страсти, и черти пугают и терзают искателя; брать взаймы у клада иногда можно, если он даст, но к сроку принеси, иначе постигнет беда большая.

(В. Даль)

Предания о Кудеяре

I

Каменные крестцы

В Пронском уезде, на левом крутом берегу речки Истьи, в дачах села Абакумова, Чулкова и Воскресенок есть несколько больших известковых камней, под которыми, как уверяют окрестные жители, положено несметное сокровище разбойником Кудеяром Тишининовым: он жил, как известно, в царствование Иоанна Грозного, служил в числе его опричников и потом, вместе с братьями Лихаревыми, пустился в разбой.

В начале второй половины прошлого столетия, на том же берегу речки Истьи, крестьяне отыскали камень с какою-то надписью. Камня они поднять не могли, и, опасаясь, чтоб клад не достался в чужие руки, срубили надпись. Через два или три года, после того, помещики села Старой Дубровы и деревни Студенцы, ближайших к замечательному берегу Истьи, узнав о срубленной надписи с камня, могли еще на ней разобрать имя Кудеяра Тишининова. Разбивши камень, они под ним нашли большой дверной медный ключ, положенный на преогромнейшей плите, которую не могли уже ни отворотить, ни разбить.

Впоследствии хотели было взорвать плиту порохом, но на это никто не решился. Место Кудеярова клада называется Каменными крестцами. О Кудеяре повествует предание, что он был молодчина рослый, своевольный, удалой казак. Его разбои бушевали в землях Тульских, Московских, и по всему княжеству Рязанскому. Ни конный, ни пеший не имел от них ни проезда, ни выхода. Рязанские казаки, о которых теперь и память почти исчезла, едва ли не без исключения были верною дружиной Кудеяру.

Иногда в глубокую полночь, над каменьями древнего злодея, боязливые люди видят огонек синий, бледный, и за огоньком страшные лица людей, вооруженных рогатинами, копьями, ножами, кистенями.

II

Берложки

В окрестных местах реки Радобежа, особенно в истребленной роще Берложки, принадлежащей к селу Старая Дуброва, в некоторых древних дубах заделана была богатая утварь церковная, награбленная от престолов Божиих, предпочтительно из монастырей рязанских и пронских. Теперь все это сказка. В Берложках в дупле одного дуба с незапамятных времен утвержден образ святителя Николая, напоминающий будто бы и тут бытность страшного Кудеяра.

(М. Макаров)

За Брянском дальше Десна-река до Кудеяра прямо текла, а при Кудеяре луку дала. И вот отчего: на самом том месте, где теперь лука, был дремучий лес, и в том лесу Кудеяр притон имел, а в том же лесу на самом берегу на Десне стоял дворишко или два, так, выселочек небольшой. В этом выселке жил мужик степенный, мужик настоящий, и вел он порядки по-Божьи: людей не обижал, дурными делами не занимался, и была у него дочь, красавица, и полюбилась она этому Кудеярищу-разбойнику; у хорошего мужика девка-дочь не шалит, да и девка-то не такая была, чтоб прельститься на разбойника. Кудеяр и так, и сяк — все его дело не выгорает! Захотел Кудеяр девку силком захватить. Присмотрел он пору-времечко, когда отец с матерью на работу, что ли, пошли, на крестины ли к кому, — только во всей избе одна эта девка осталась. Глядит девка в окно, видит: Кудеяр в избу идет; та двери на запор, и сидит ни жива ни мертва… Стал Кудеяр в двери стучаться.

— Что тебе надо? — спрашивает девка. — Зачем пришел?

— Пусти, — говорит Кудеяр, — надо!

— Да что надо-то?

— А мне тебя надо, с собой хочу взять, — долго я этого времени ждал! Отвори скорей!

— Не отворю, — говорит девка, — ступай, разбойник этакий, ступай, откуда пришел.

— А не хочешь волею, рыло воротишь, — так силою заставлю полюбить.

Как сказал эти слова Кудеяр и стал двери ломать; а девка сама не своя, схватила икону Пресвятой Владычицы-Богородицы, что в переднем углу стояла, схватила да в окно и выпрыгнула; не успела девка выскочить в окно, как Кудеяр разломал дверь и в избу смотрит, а в избе никого нет. Глянь в окно, — видит, девка к речке Десне бежит; он за ней вдогонку побежал; девка от него, он за ней; совсем уж было догнал, только девка подбежала к Десне и стала молиться: «Матушка Пречистая Богородица! Матушка Десна-река! Не сама я тому виною — пропадаю от злого человека!» Сказала те слова и бросилась в Десну-реку; и Десна-река в тот же час на том месте пересохла и в сторону пошла, луку дала, так что девка стала на одном берегу, а Кудеяр-разбойник очутился на другом! Так Кудеяр никакого зла и не сделал; а другие говорят, что Десна как кинулась в сторону, так волною-то самого Кудеяра захватила да и утопила.

(П. Якушкин)

Рах-разбойник

Один разбойник много душ губил. Стоит раз в лесу, возле мертвого тела (только что убил человека), вдруг ему кто-то говорит:

— Брось это! Нехорошее дело людей убивать! — обернулся, смотрит, пустынник-старичок стоит.

— Да я, — говорит разбойник, — ничего больше не умею делать.

— Великий грех! Спасай свою душу, пока время есть! — говорит старичок.

— Да чем же, я ее спасу?

— На вот тебе два замочка! — взял и продел ему по замочку в уши, а ключи себе взял.

— Иди на горы, белых овец там найдешь: паси их. Когда замочки из ушей у тебя выпадут, тогда, значит, ты душу спас!

Разбойник все так и сделал: пошел на горы, нашел там овец и стал их пасти. О худом он все забыл и много лет пас овец, а замки все в ушах. Вот раз видит он, что едет большой дорогой кулак-купец, и думает себе разбойник: — А что, сколько этот купец из мужиков денег выжал? Все на него жалуются… Рады бы все деревни были, если бы его не было… Хорошо бы его убить! — Как подумал, так и сделал: купца зарезал, а деньги, которые с ним были, по всем окрестным деревням раздал. И испугался разбойник, что опять старый грех совершил: человека убил. Глянул себе под ноги, а замочки из ушей выпали, на земле около него лежат!

И подошел к нему старичок и сказал:

— Ты не человека убил, а свой грех!

(Д. Садовников)

Чёрная гора

В Чёрной горе (в Коломыйском округе) хранятся несметные клады, а в сумерки оттуда слышится говор и звук цепей. Раз бедный крестьянин, собираясь срубить дерево на отлоге этой горы, увидел привидение, которое медленным шагом приближалось к таинственным пещерам. «Отопритесь, дверцы», — молвило привидение; дверь открылась, и дух вступил внутрь горы. «Затворитесь, дверцы!» — раздался голос из подземелья, — и дверь быстро захлопнулась. Крестьянин улучил время, явился к горе, приказал двери отвориться и вошел в темный погреб, где стояли бочки со старинными червонцами, талерами и драгоценными камнями и были навалены большие кучи золотых крестов и окладов с икон. Много захватил он золота. Дома он рассказал соседу, как и откуда достался ему клад. А сосед был страшный скряга, вздумал и сам поживиться, пошел к Чёрной горе, забрался в подземелье, и только он стал набивать нарочно припасенные мешки, как, — откуда ни возьмись, — выскочил огромный черный пёс с горящими глазами и растерзал похитителя.

(А. Афанасьев)

Чёртовы городища

Вблизи села Елшина есть высокая насыпь, названная Чёртовым городищем. Сила нечистая за одну ночь наметала этот высокий курган и указала с его вершины путь врагам безбожным к Пронску. Внутри кургана есть клады, но никто ими воспользоваться не может.

(М. Макаров)

В Астраханской губернии сохраняется предание о Чёртовом городище: однажды поехал мужик в лодке, настигла его темная ночь, он и заплутался. Плыл-плыл и пристал к берегу; надо, думает, пооглядеться, что за место такое? Смотрит — перед ним бугор, а в бугре — подвал; вошел в отворенные двери и крепко испугался: впереди сидит женщина, — словно татарка, а по всему подвалу насыпаны груды денег и стоят кадки с вином. Спрашивает она: «Почто пришел сюда?» — «Заблудился!» «Ну что ж, не бойся! Возьми корец, испей винца да бери себе денег, сколько хочешь; а в другой раз сюда не ходи».

Мужик стал забирать деньги да в карманы класть; много наклал, сколько могуты поднять хватило, и потащил в лодку. Высыпал деньги и думает: «Дай еще пойду! Этого в другой раз не сыщешь». Пришел к бугру, туда-сюда — нет больше подвала, точно и не было его! Воротился назад к лодке, а вместо денег в ней лежат уголья.

(А. Афанасьев)

Клады Стеньки Разина

Разина считают колдуном. Вот как говорили о нем.

Памятен Стенька народу. История рассказывает о нем одно, совсем другое говорят народные предания. В них он и богатырь и чародей.

Еще до Разина, услышите на Волге, Ураков разбойничал, только давно уже это было. Стенька совсем мальчишкой, лет пятнадцати, в шайку к нему пошел из Ярославля и в кашевары поступил. Скоро не поладил он с атаманом. Идет раз судно купеческое, Ураков и хотел остановить, а кашевар кричит: «Брось, не стоит: бедно!» Тот и пропустил. Идет другое судно. Стенька опять кричит: «Бедно! Брось!» Пропустил атаман и это судно, озлился на Стеньку и ударил в него из пистолета, а Стенька хоть бы пошатнулся, вынул пулю да назад и подает: возьми, говорит, пригодится в другой раз. Ураков со страху наземь упал, а шайка — врассыпную; потому как такого чуда ей видеть и не доводилось.

После того Стенька Уракова разряженным пистолетом застрелил и сам атаманом стал. И пошел Стенька разбойничать да вольничать… Ему все нипочем, все одно, — царские ли, купеческие ли суда идут, — со всех брал положенное. Вот и шлет ему раз царь строгий спрос: «Зачем ты, Стенька, мои, царские, суда грабишь?» А Стенька в ответ: «Не знаю я, ваше царское величество, которые суда ваши, которые не ваши». Тут царь на свои-то гербы велел ставить. После Стенька долго их не трогал. Купцы и догадались: давай гербы на своих посудинах прибивать. Стенька опять без разбору начал грабить, не стало от него ходу никому. Царского войска он не боялся.

Шел он раз с войском мимо царева бугра и велел каждому по полной шапке земли с него взять, — так что чуть-чуть вершинку сняли; ну, а у Стеньки, кроме людской, другая сила была; он себя с малых лет нечистому продал, — не боялся ни пуль, ни железа, на огне не горел, ни в воде не тонул. Бывало, сядет в кошму, по Волге на ней плывет. На воздух поднимался на ней, потому что был чернокнижник, глаза умел отводить. Его в острог посадят, да за запоры, а он возьмет уголь, напишет на столе лодку, спросит воды испить, плеснет этой водой — река станет. Сядет в лодку, кликнет товарищей — и уж на Волге Стенька. Ничем убить его нельзя было: от всего был заговорен — ну, и не боялся страху. На что грозный воевода был в Астрахани, а какую над ним Стенька шутку сшутил! Приехал из Персидской земли, стал ему челом бить, что вот, мол, разбойничал, а теперь царю русскому новую землю покорил, отпиши, что прошу от него милости. Много Стенька добра из-за моря привез. Воевода кричать было начал, задарил его Стенька, и разбежались у воеводы глаза. Всего-то ему хочется: и того и другого, — что ни завидит. Понравилась ему шуба, а была она у Стеньки заветная. «Подай шубу! Подари! Нешто тебе, — говорит, — жалко ее?» Отдал Стенька шубу, да и молвил: «На тебе шубу, да чтобы не наделала она шуму!» Так и вышло. Стенька после всю Астрахань разорил, а с воеводы астраханского шкуру спустил по самые пятки…

Из Персидской земли Стенька княжну вывез, да и милуется с ней. Товарищи давай смеяться: «Видно, — говорят, — она тебе дороже нас стала? — все с ней возишься». Так что же сделал Стенька? Взял княжну в охапку, да в Волгу и бросил, не пожалел. «На, кормилица, — говорит, — ничем-то я тебя не подаривал». Стеньке все нипочем было.

Безбожник был Стенька: грабил он со своей шайкой и обители святые — монастыри, на все Бог Стеньку попускал, только раз остановила его Казанская Божия Матерь. Подошел он к Усть-Медведицкому монастырю и стал требовать с него откуп. «Не дадите откупа, — разорю, — говорит, — и вас всех перебью». Просил монастырь Стеньку повременить до утра. Ночь накрыла; шайка вдоль стен стоит. И явилась ночью Стеньке во сне чудной красоты женщина, явилась и сказала: «Отойди от этого места». Утром Стенька пришел в монастырь и требовал, чтобы все иконы ему показали, какие есть. Показывают Стеньке иконы — все не та. Наконец, нашли одну греческого письма — икона Казанской Божией Матери. Взглянул Стенька и в ней узнал ту женщину, что ночью во сне видел.

Зазрила Стеньку совесть: помолился он Владычице, монастырь наградил и ушел, ничего не тронул.

После опять Бога забыл и много погубил христианских душ; дворян больно не любил Стенька, мучил их всячески, а в Астрахани архиерея с колокольни сбросил. Прокляли за это Стеньку на всех соборах, а после свои же начальству его выдали, да он опять бежал, и смерти ему по сию пору нет: где пропадает — неведомо…

Шло раз по Волге судно, а на нем один бурлак хворый был. Видит хозяин, что работать бурлаку не под силу, дал ему лодку и ссадил на горах. «Иди, — говорит, — куда-нибудь выйдешь, а перевозить я тебя даром не хочу; кто тебя знает, выздоровеешь ты или нет?» И пошел бурлак по тропинке в лес; еле тащится. Ночь пришла, зги не видать, только впереди огонек мелькает. Пошел он на него и вошел в землянку; сидит в землянке старик, волосатый весь и седой-преседой.

Попросился бурлак переночевать, тот сначала не пускал, а после и говорит: «Пожалуй, ночуй, коли не боишься». Прохожий человек подумал — чего бояться? Разбойникам у меня взять нечего. Лег и заснул. — «А знаешь ли, у кого ты ночевал, кто я — спросил утром старик». — «Не знаю», — говорит тот. «Я Стенька Разин, великий грешник, — смерти себе не знаю и здесь за грехи свои муки терплю». У бурлака хворь как рукой сняло, — стоит, слушает старика. «Далече отсюда в земле с кладом вместе ружье зарыто, — говорит Стенька, — спрыг-травой заряжено — там моя смерть. На вот тебе грамотку!» И дал старику запись на богатый клад, — зарыт был он в Симбирской губернии, в селе Шатроманах, — и столько казны в нем было, что, по его сказаниям, можно было Симбирскую губернию сорок раз выжечь и сорок раз обстроить лучше прежнего. Все было прописано в грамотке, — сколько чего и как взять.

Первым делом надо было икону Божией Матери, часть денег по церквам и по нищей братии раздать, а после взять и из ружья выпалить да сказать три раза: «Степану Разину вечная память!» Тогда, в ту же минуту, умер бы Стенька и кончились бы его муки, да не случилось так. Клад бурлаку не дался: человек он был темный, грамоты не знал и отдал запись в другие руки; а грамотники словом одним обмолвились, — клад в землю пошел. А ведь совсем было до него дорылись, дверь видно было…

В Царицынском уезде, недалеко от Песковотки, стоит небольшой курган. В нем, говорит народ, положен заколдованный клад, — целое судно, полное серебра и золота. Стенька в полную воду завел его на это место. Когда вода сбыла, — судно обсохло, он курган над ним и наметал, а для приметы наверху яблоневую палку посадил. Не простой человек посадил ее: выросла палка в большое дерево, и яблоки с него, сказывают, были только бессеменные. Все доподлинно знали, что в кургане клад лежит, да рыть было страшно, — клад не простой был положен, из-за кургана каждый раз кто-то выскакивал страшный-престрашный. Нечистые стерегли Стенькино добро.

Есть еще на Волге Настина гора. Не клад в ней схоронен, а Стенькина полюбовница; сам он в одно время жил здесь, а Настасья при нем жила. Берег атаман Настасью пуще глаза, да не уберег от смерти. Умерла девица. Зарыл ее Стенька на бугре и закручинился: не знает, чем место заметить, чем помянуть. А с бугра все видно: и обозы, и степи, и суда на реке. Вот видит Стенька три воза со стеклами. «Стой, опрастывай! Тащи наверх!» В степи взять больше было нечего; на Волге, как на грех, тоже не видать ничего. Высыпал на бугор кучу битого стекла, чем место и заметил, а возчикам в память отвалил не одну меру серебра да по разным дорогам их отпустил. Вот какой был Стенька! Битого стекла и сейчас там много находят. На Дону у Стеньки камень был, а на Волге — бугор. Атаман на кошме своей то и дело перелетал с Волги на Дон, с Дона на Волгу.

По правому берегу последней реки показывают много Стенькиных бугров; чуть покруче, — глядишь, и его. Народ сам забыл, где настоящий бугор Стеньки Разина, и крестит его именем то один, то другой. «Тут Стенька станом стоял, — говорят, — вот здесь шапку оставил». Так и зовут это место: Стенькина шапка. На том бугре он стольничал, там клад положен и заклят.

У всех этих бугров есть общие сходные черты: все они одной крутой стеной обрываются в Волгу, а от соседних возвышенностей отделяются глубокими ущельями. Недалеко от деревни Банновки, между селом Золотым Саратовской губернии и устьем большого Еруслана, обрыв на Волге носит название бугра Стеньки Разина.

Один человек там не так давно пропал через него. Вот как дело было.

Заночевало у Стенькина бугра судно. Один бурлак стал у товарищей спрашивать, согласен ли кто с ним идти на бугор посмотреть, что там есть. Сыскался охотник, пошел. А бурлак-то был из дошлых, хотелось ему клад добыть. Вышел с товарищем на берег, да и говорит ему: «Молчи, знай, что бы тебе ни померещилось». Ну, ладно. Влезли на самую вершину, видят: яма не яма, а словно погреб какой, с дверью. Спустились туда, в землянку попали. В переднем углу пред иконой лампадка горит, и так хорошо, что не вышел бы из нее. Посередине гроб стоит; на гробу три железных обруча, а рядом молоток большой лежит да пучок прутьев железных. А по стенам чего только нет: и бочки с серебром, и бочки с золотом; камней разных, золота, посуды сколько!.. И все как жар горит.

Помолились бурлаки иконе, и дока поднял молот и сбил обручи с гроба долой. Крышка у гроба отскочила, вышла девушка-раскрасавица и спрашивает: «Чего вам, молодцы, надо? Берите всего, чего хотите!» Красавица эта была Маришка-безбожница. Дока, ни слова не говоря, схватил железные прутья и давай ее полосовать, что есть силы. Товарища даже жалость взяла: «Что ты, — говорит, — делаешь? Побойся Бога!» Только он эти слова сказал, как в ту же минуту все пропало; подняло его невидимой силой и вынесло наверх. Нет ни ямы, нет ни двери, только слышал из-под земли, как крикнул кто-то «девятого».

Клад был заклят на много человеческих голов. От страха бурлак обеспамятел, через силу сполз со Стенькина бугра, и три года был без языка. С той поры не выискивалось охотников клад добывать: кто его знает, на сколько он голов положен.

Выше Камышина верст за сорок показывают бугорок Стеньки Разина, а верст на восемь выше слободки Даниловки лежит ущелье Стенькина тюрьма. В старые годы, говорят, оно было окружено таким густым лесом, такой чащей, что пленному выйти некуда было, оставалось только кинуться в воду. И Уракову гору укажут вам недалеко от колонии Добринки. Это высокий, сажень в семьдесят бугор, из которого убитый Стенькой Ураков, говорит предание, еще семь лет после смерти кричал зычным голосом проходившим по Волге судам: «При-во-ра-чи-вай!» Где только не жил Стенька, — по рассказам! Пещеру его показывают и в Жигулях; толкуют про подземный ход в несколько сажень, вырытый им. Про Стенькины ходы говорят и в Симбирске.

Народ помнит про своего неумирающего атамана, и ни о ком здесь нет столько преданий, как об этом удалом разбойнике — чародее-богатыре и о его несметных богатствах и кладах.

(М. Забылин)

Вся Астрахань за Стеньку Разина встала, всю он Астрахань прельстил. Астраханцы, кому что надо, шли к Стеньке Разину: судиться ли, обижает ли кто, милости ли какой просить — все к Стеньке. Приходят астраханцы к Разину. «Что надо?» — спрашивает Разин. «К твоей милости». — «Хорошо, что надо?» — «Да мы пришли насчет комара: сделай такую твою милость, закляни у нас комара, у нас просто житья нет!» — «Не закляну у вас комара, — объявил Стенька, — закляну у вас комара, у вас рыбы не будет». Так и не заклял.

(П. Якушкин)

Марина-безбожница и Стенька Разин

В Орловском кусте обитала атаманша Марина-безбожница, а в Чукалах — Стенька Разин. Местности эти в то время были покрыты непроходимым лесом. Марина со Стенькой вели знакомство, и вот, когда Марина вздумает со Стенькой повидаться, то кинет в стан к нему, верст за шесть, косырь, а он ей отвечает: иду-де, и кинет к ней топор. Марина эта была у него первой наложницей, а прочих — до пятисот, и триста жен.

И не могли Стеньку поймать. Поймают, посадят в острог, а он попросит в ковшичке водицы испить, начертит угольком лодку, выльет воду — и поминай, как звали! Однако, товарищей его всех переловили и разогнали, а он сам ушел и спрятался на берегу между Окой и Волгой, и до сих пор там живет: весь оброс мхом. Не умирает же он оттого, что его мать-земля не принимает. И оставил этот разбойник клад, под корнями шести берёз зарыл его. А узнали про это вот как: сидел один мужичок в остроге вместе с товарищем разбойника. Вот тот и говорил ему: «Послушай, брат, в таком-то месте лежит клад, мы зарыли его под корнями шести берёз, рой его в такое-то время». Стало быть, уж он не чаял, что его выпустят на белый свет, а может быть, раскаялся и дал зарок. Вышел этот мужик из острога, пошел на указанное место, а берёзы уж срубили и корней не видать; рассказал он про это всему селу: поделали щупы, однако, клада не нашли; а клад-то, говорят, все золото да серебро, целые бочки.

(«Живая старина», 1890, № 2)

Симбирск Стенька потому не взял, что против Бога пошел. По стенам крестный ход шел, а он стоит да смеется:

— Ишь, чем, — говорит, — напугать хотят!

Взял и выстрелил в святой крест. Как выстрелил, так весь своею кровью облился, а заговоренный был, да не от этого. Испугался он и побежал.

(Д. Садовников)

За Волгой на Синих горах, при самой дороге, трубка Стенькина лежит. Кто ту трубку покурит, станет заговоренный, и клады все ему дадутся, и все будет, словно сам он — Стенька. Только такого смелого человека не выискивается до сих пор.

(Д. Садовников)

В Жигулях

Раз шли Жигулевскими горами рабочие люди, и вышли к ним навстречу разбойники, а уж ночь подошла. Повели они прохожих в свой стан, а в стане огонь разложен и кругом удалые молодцы сидят. Струсили рабочие люди, — не знают: худа ли, добра ли себе ждать. Один побоялся, видно; чтобы последнее не отняли, взял да и сует под пенек три золотых. Разбойник, должно быть, атаман, увидел, да как закричит: — Ты чего хоронишь? — А у того, бедного, руки трясутся, и не знает, что ответить. — Что, деньги? Показывай!

Взял мужик, отдал ему свои деньги. Атаман повертел, повертел их на ладони, засмеялся да и говорит: — Или ты думаешь, что мы позаримся на такое добро? — Взял да и бросил его золотые в траву. — Пойдем, — говорит, — за мной. — Пошли рабочие, — ни живы, ни мертвы. И привел он их в такое место, где все богатство в груду свалено: золота, серебра, камней самоцветных, платья — всего вдосталь. — Вот, — говорит, — берите, сколько хотите и идите с Богом! Разбогатели после того мужики…

(Д. Садовников)

О кладах

Недалеко от Чердаклов (Самарская губ., Ставропольский уезд) есть дуб. Под ним лежит клад.

Вот раз мужики пошли его рыть, ружье на всякий случай взяли. Пришли. Видят, — около дуба (с полуночи) ходят черные кошки кругом. Стали они смотреть, — глаз отвести не могут. Закружилась у них голова, — и попадали мужики наземь. Очнулись, хотели рыть, а кошки опять хороводиться пошли, то влево, то вправо. Так и бросили: страшно стало. Говорят, что на этом дубе повесился тот, кто клад зарыл.

(Д. Садовников)

В Саратовской губернии, в Кузнецком уезде, возле села Елюзани клад есть: в озеро на цепях бочки с золотом опущены. Тут прежде разбойники жили и оставили все награбленное добро в озере, а для того, чтобы никто не узнал, куда они дели золото, сносили его в воду по ключу: по нему и от озера шли, и к озеру. Озеро почти все теперь илом занесло, и клад никому еще не дался.

(Д. Садовников)

Один богатый брат, желая раз ночью посмеяться над своим бедным братом, башмачником, поднял на улице дохлую собаку и бросил ему в окно да сказал: «На тебе, проклятый! Одолел ты меня, попрошайка!» А вышло, что дохлая-то собака в избе бедняка рассыпалась золотом. Бедный брат проснулся от звона, поблагодарил брата за помощь. С того времени он разбогател, а богатый брат обеднел, промотался весь.

(Д. Садовников)

Один дворовый человек (истопником он у господ был) нанялся в Симбирске с другими рабочими Москвитинов сад чистить, — работали под горой, а есть ходили к амбарам. Там и изба была. Вот раз он приходит; вдруг из-под амбара козленок к нему кинулся. Он его взял да на плечо к себе положил; гладит, держит за задние ноги и приговаривает: «Бяшка, бяшка!» А козленок-то ему в ответ и передразнивает: «Бяшка, бяшка!»

Работник испугался, схватил козленка за задние ноги да об землю и ударил. Смотрит, — а козленок опять под амбар. От страха работник тут же на месте упал; хворал после этого и вскоре умер. А это ему, видно, клад давался.

(Д. Садовников)

ПРЕДАНИЯ О ЧУДИ

Заволоцкая чудь

Первопоселенцы Холмогорской местности

Говорят, будто бы одно семейство чудского племени расселилось в окрестностях Холмогор. На Матигорах жила мать. На Курострове — Кур-отец, на Курье — курья-дочь, в Ухтострове — Ухт-сын, в Чухченеме — Чух — другой сын.

Все они будто бы перекликались, если что-нибудь нужно было делать сообща, например, сойтись в баню.

Чудин Лист

Название Лисестрова произошло от коренного жителя, чудина Листа. Этот Лист жил на острове вроде наместника или тиуна и собирал хлебные и денежные доходы…

Чудь имела красный цвет кожи, она скрылась от новгородцев на Новую Землю, и ныне там пребывает в недоступных местах.

Девица из чудского племени

По течению реки Устьи, впадающей в Вагу, на правой стороне ее, в Благовещенском приходе, напротив устья Кокшеньги, между двумя ручьями, на возвышенной горе, прожившая чудь оставила по себе признаки: вал кругом сопки (кургана) — как бы род крепости, и в некоторых местах ямы, сходные с погребами. При разработке земли под хлебопашество крестьяне там в недавнее время, находили бугры глины. Из этого заключают, что на тех местах были чудские печи.

От тех населенцев чудского племени взята была в деревню Михайловскую девица в супружество за крестьянина Черепанова. Девица эта была мужественна, имела необыкновенную силу в сравнении с прочими девицами. Потомство же ее уже ничем не отличалось от новых ее земляков.

Жители села Койдокурья

Село Койдокурья Архангельского уезда получило свое название от первого, поселившегося в тамошней местности, чудина по прозванию Койда или Койка… Поколение Койды было мужественно, великоросло и чрезвычайно сильно. Люди его поколения могли разговаривать между собой на шестиверстном расстоянии, или иметь перекличку.

Один из тех чудинов был столь силен, что однажды, когда он вышел поутру из ворот и затем чихнул, то своим чихом до того напугал барана, что тот бросился в огород и убился до смерти.

По истечении некоторого времени местность Койдокурская сделалась известна другим: сюда с разных сторон стали стекаться чудь, новгородцы и поморяне, и начали расселяться деревнями; и затем каждая деревня получила свое название от первого поселившегося жителя или по другим причинам.

Чудский могильник. Чудские паны

Ниже реки Устьи в Вагу впадает с левой стороны — Пуя, а в тридцативерстном пространстве расположен Пуйский приход. Первые населенцы его были также чудского племени. Еще и ныне на берегах реки Пуи указывают места, служившие кладбищем для чуди. Одно из таких мест усвоило за собой название могильника. Существование чудских кладбищ доказывается высыпающимися из берегов реки человеческими костями.

Есть еще одна гористая местность, называемая Паново; тут будто бы жили прежде чудские паны, то есть главные чудские начальники. Паново имеет вид искуственного крепостного вала, расположенного на гористом месте и примыкающего с одной стороны к реке, а со всех прочих, — окруженного правильным полукругом, в середине которого низменная площадь.

В тридцати верстах от села Моржегоры, близ деревни Черозеро, на опушке леса, находятся ямы с остатками бревен… В них закапывалась чудь.

Там есть еще озеро, называемое Разбойное. Около этого озера жили разбойники; в озеро ведет оставшаяся от них лестница, и есть в глубине его клад.

Чудь в землю ушла

Чудь в землю ушла, под землей пропала, живьем закопалась. Сделала она это, по одним, оттого, что испугалась Ермака, по другим, оттого, что увидела белую берёзу, внезапно появившуюся, и означавшую владычество белого царя.

(П. Ефименко)

Сокровища погибшей чуди

Чудские жители, видя неизбежную гибель от разбойников, собирались в одно место, вырывали громадную четырехугольную яму, куда сносили все свои сокровища, а над ямою устраивали род хаты, на столбах.

В ожидании мучителей собирались наверху хаты и ожидали своей участи. А завидев разбойников, проворно подсекали столбы внизу и, падая с хатою на свои сокровища, погибали при каких-то приговорах.

После такой их гибели сокровища не отыскивались.

(«Живая старина», 1905, вып. 2)

Берёза

Некоторые из древних чудских народов обитали в таких местах, где было очень мало лесов, а берёз в них и вовсе не находилось. Наконец, увидели они не только в степях, но и вблизи своих жилищ возрастающие берёзки. Дерево, покрытое белой корою, привело чудь в несказанный ужас. Волхвы рассказывали, что это предвещает завоевание их земли белым царем, потому что белое дерево переселилось к ним из его владений.

(А. Бурцев)

ПО ГОРОДАМ И ВЕСЯМ

Смоленский лес

В Смоленской губернии есть лес, где-то неподалеку от большой Московской дороги; в самой середине этого леса находится, по рассказам, на большом пространстве, широкое, топкое, непроходимое болото, по которому не только летом, но и в самую холодную зиму нет ни проезда, ни прохода; это болото никогда не замерзает и никогда не пересыхает. На середине болота лежит остров, зеленый и цветущий как лужайка: тут растут высокие красивые деревья, никем ещё не тронутые от начала мира, и водятся различные звери, птицы и пресмыкающиеся, которых давным-давно уже нет в других местах. Многие из любопытства пытались пробраться на этот дивный островок, но напрасно. Это один из тех островов, которые сделаются доступными накануне светопреставления.

(М. Макаров)

Робья гора

Верстах в тридцати от нынешнего города Данкова есть старое Данково городище. — Оно лежит против села Сторожевой Слободы. Это городище устроилось на увесистом береговом крутояре реки Дон, а напротив его возвышается столь же крутая, гора Робья, или Рабья, увенчанная курганом.

Вот история этого прозвания: какой-то древний владелец Сторожевой Слободы обещал сто рублей тому, кто, наполнив рот донскою водою, не переводя дух, взойдет прямиком на гору. Многим захотелось получить сотню рублей, но никто на себя не понадеялся: гора стояла стена стеной! Наконец, нашлась какая-то молодая раба девица; она наклонилась к Дону, взяла в рот, сколько могла, донской водицы, и, не уронив ни капли, взошла на гору, но от усталости, тут же, упала и умерла. Боярин похоронил ее здесь и положил с нею вместе сто рублей. В память ее наметан Рабий курган. В новейшее время крестьяне, неоднократно, разрывали этот курган. Неизвестно, отысканы ли были там похороненные рублевики, но достоверно только, что в выброшенной земле с кургана найден череп головы человеческой.

(М. Макаров)

Начало Данкова

Построение нового русского городка Данкова также достопримечательно. Рыбаки, вероятно, рязанские казаки, идущие с ловли от старого городища по реке Дон, прельстились местом нынешнего Данкова, собрали сети, расчислили добычу и пошли прогуляться по берегу. Какая-то тропинка завела их в лес и, потом к пустыне, — к отшельнику Романею. Этот отшельник Романей или Роман принадлежал к фамилии князей Телепневых, был некогда человеком значительным в кругу дворян; но убитый кознями и суетами мира, он дал обет Богу, в неизвестности житейской, спасти себя. Казаки-рыбаки, укрытые им от темной ночи, предложили ему свою добычу и остались у него. Вскоре они вместе основали Покровскую пустынь, а потом и первый монастырь Донковский; речка Везовня, соединенная с Доном под самыми стенами монастыря их, придавала им, как-то, особую защиту от существовавших еще тогда набегов разбойничьих. И вот они, общими силами, очень скоро сумели привлечь к себе братию из богатейших казаков: и таким образом к монастырю их переселился и весь древний Данков.

В старинном синодике монастырском живут, и до сей поры, имена строителей пустыни — донских и рязанских казаков.

(М. Макаров)

Золотая лампада в лесу

В Кирсановском уезде, на землях села Рамзы, что посреди густого леса, около реки Вороны, вам скажут о чудной, необыкновенной иконе, поставленной в дупле одной многолетней, белой, кудрявой берёзы. На иконе — прекрасный лик Пресвятой Богородицы. Никакой живописец не писывал подобного! Золото, серебро; камни драгоценные, ослепительного сияния, составляют раму и ризу сокровища. Пред образом теплится неугасимая золотая лампада, унизанная редкими алмазами. Всякий безоружный человек пойдет искать это чудо — находит и видит его; вооружитесь же топором, даже гвоздем, — не увидите. Такова была воля пустынника, христианина-грека, оставившего в пустыне свое сокровище.

(М. Макаров)

Козинская пустошь

Близ Лебедяни есть село Большие Избищи; в нем живут однодворцы и помещики: у тех и других долго шли споры за Козинскую пустошь. Иные говорили, что этот спор завязался не даровым сначала за диких коз, которые здесь велись несметными табунами: и от них-де, от коз, самая пустошь назвалась Козьей, или Козинскою пустошью. Потом споры шли за охоту на лебедей; а эти лебеди сюда налетали и видимо, и невидимо: то с Лебяжьего озера, то с речки Лебедянки, которая тут же, от пустоши не так чтобы далеко. В заключение: дело продолжалось за распашку и за всякую раздирку земель. Но теперь уже пресловутая Козинская пустошь разведена к одним местам, какому-то владельцу, как следовало, в особняк, и вот этим-то жаркое полымя ссор владельцев утушилось надолго. Без всяких пожарных труб, его залил какой-то добрый землемер с правдивыми людьми — понятыми; да и козы на Козинской пустоши уже не прыгают, да и лебеди над ней уже не летают. И позабылась бы подлебедянская пустошь Козинская, как и все пустоши другие, прочие; но вот ее дамятник гранитный, вот ее могучая пирамида: на этой Козинской пустоши лежит еще камень, так — простой, известковый, белый, а с явными отпечатками следа ноги человеческой и следа копыта конского. И — что это за след, что за копыто? Чудо!

«То памятник путей богатырских» — говорят жители, да и, до сей поры ещё, частехонько меряют их четвертями. В самом деле, здесь мера следа человеческого ныне неслыханная: она до трех четвертей длиннику и до полуторы четверти поперечнику. А конскому копыту мера: голова человеческая! Каковы ножки?

Такова же была мера ноги богатыря Аники и коня его, мера ступней богатырей киевских, мера копыт коней их.

(М. Макаров)

Каменная баба в Тамбовской губернии

В Козловском уездном суде, еще в начале нашего столетия, существовало дело помещика Сатина со своими соседями; кажется, с однодворцами, о том, что Сатин перевез самовольно с общего рубежа к себе в сад каменную бабу и тем расстроил живые признаки границы между соседством. Баба эта принадлежала к числу тех статуй, которые весьма нередко встречаются в степях Южной России. Она и здесь возвышалась на небольшом курганчике, а по грубой отделке ее почти невозможно было угадывать, точно ли она изображала женщину. Крестьяне и крестьянки, страдающие головной болью, ходили на поклон к этой бабе.

…Весьма бы любопытно исследовать: какому времени и народу принадлежали эти каменные бабы?

(М. Макаров)

Красная горка

Почти во всех славянских землях существуют свои красные, червонные, русые, черные, гремучие, поклонные и святые горы (холмы). Эти эпитеты знаменательны: красная (червонная, русая) и черная гора напоминают нам сейчас указанные названия священных гор: Белбог и Чернобог. До сих пор на красных горках встречается у нас весна и восходящее весеннее солнце с хороводными песнями и приношением хлебов; самый день, в который празднуется возврат Весны (богини Лады), с ее благодатными грозами и ливнями, слывет Красною Горкою: это — воскресенье Фоминой недели, время брачного союза неба с землею и обычная пора свадеб в городах и селах.

«На красной горе, На всей высоте, Крестись и молись, Земно кланяйся!» —

говорит народное причитание. На такое чествование холмов и гор указывают прилагаемые им эпитеты святых и поклонных; гремучие или гремячие горы прямо свидетельствуют об их связи с богом-громовником и небесными скалами-тучами — подобно тому, как тот же эпитет в применении к горным ключам свидетельствует о сближении этих последних с дождевыми потоками, ниспадающими с облачных гор.

(А. Афанасьев)

Поклонные горы и красные села

Почти все древние великие города на въезд и выезд от чужбины, имеют Поклонные горы, а с тем же вместе и Красные села.

На поклонных горах жила радость встречи милого друга, дальнего гостя; на поклонных горах резвилась грусть-злодейка при проводах в дальнюю путь-дорожку, того же друга, того же гостя. В красных селах отдыхали и веселились цари и князья русские.

Все эти поклонные горы и красные села были и есть в Москве и под Москвою, под Владимиром-на-Клязьме, под Юрьевом-Польским, под Пронском, под Михайловом и под многими Городами, отмеченными печатью славяно-русской!..

(М. Макаров)

Русские слободы и жители слобод

Гораздо позднее красных сел выстроили подле них жилые хаты людей свободных: торговцев, воинов отставных от княжеской службы, бобылей и прочих. Все эти поселения названы были свободами, может быть, в отличие от крестьян-землепашцев, обязанных в разное время платить то с сохи, то с земли, то с души положенную подать. Впоследствии свободы изменились в слободы, а из слобожан составились станичники, бортники; а ещё позднее: стрельцы, пушкари и прочие тому подобные люди.

Все наши великие древние владения расчислили на станы, и, вот станичники, начальствовавшие над этими станами, подразделялись на старых, молодых, жилых и служилых. Бортники назирали за княжескими пчелами, медом, готовили питье медвяное для князя и народа. Стрельцы имели в своем составе пищальников и копийщиков, и тем и другим придавались ещё в помощь шиши, — народная стража, бессрочная милиция, не столько охранявшая свою область, сколько грабившая по дорогам. Об этих шишах осталось ещё памятью одно урочище в Москве.

В числе всех шишей, пушкарей, бортников и прочих русский народ много видел шептунов, колдунов и людей со всякой древней ворожбою. Все чудеса, все удальства нашей средней истории, конечно же, имеют в своих действующих лицах своего пушкаря, своего стрельца, шиша, пищальцика. Из них же — опричники, кудеяры, лихаревы и другие. Владимирский удалец Иван Федотыч, ходивший один на сотню подвод обозных, пронский вор Марко, братья Рощины, Перфильич, Краснощекий и Верёвкин: все они потомки стрелецкие и казацкие.

От чего прозвалась Рязань Рязанью

У славян не было Рязани, — они пришли с юга и срубили Переславль. Этот городок был памятником Черниговскому полуденному Переславлю, и точно так же срублен Владимирский — город Переславль на Плещеевом озере, в память городу Рязанскому и точно таким же образом переселялись к нам новые города, — Владимиры, Перемышли, Звенигороды и многие другие, все они перетаскивались к нам, может быть, из самых дальнейших стран подсолнечных. Это исполины-путешественники, пригревшие себе места; но не знаем, — на сколько столетий, в местах нынешней нашей Руси, на земле черной; в предысторические времена отверженной, может быть, и солнцем. По крайней мере, так тогда о нашей настоящей земле думали.

Имя Рязани произошло от слова ряса, а ряса — то же, что лощинка, болотное местечко, способное для задержания напора вод, — скат, под которым вода накопляется весною и держится посреди ровных полей на долгое время. Таких ряс и под старою и под нынешнею Рязанью очень много. От этих же ряс получили себе названия (тут же) многие урочища и речки. Таковы, например: Ряса (река), Раковые рясы (селение), Рясск (Ряжский город), Рясань (урочище) и проч. Мудрено ли после этого получить нашей Рязани название Переславля Рясанского. Точно это думал некогда народ рязанский, с тем же согласен был известный у нас в свое время писатель П. Ю. Львов. Но какому языку принадлежало слово ряса, иногда также означающее шарик, мячик, пузырек (ряска)?

(М. Макаров)

Город Ростиславец

В Михайловском уезде, на правом берегу реки Прони, стоит древняя крепостца, известная под именем Ростиславца, или Вышеславца. На площадке внутри этого городища, говорят, есть погреб, прикрытый прочною, решетчатой, железною дверью. В этом погребе хранятся сокровища непостижимые. Днем решетчатой двери никто не видит; но в полночь многие находили ту решетку, сближались с нею, пытались поднять; да вопль, гам, свист, шум и всякие страхи отнимали руки у людей самых неустрашимых, и — таинственный погреб остается неразгаданным. Впрочем, кто ходил к погребу в полночь, один, безоружным, тот мог видеть сияние драгоценностей, ворохами раскиданных по подземелью. Но что он мог сделать один?

(М. Макаров)

Пронское било

В слободе Плотной, составляющей одно из предместий нынешнего города Пронска, на колокольне тамошней приходской церкви, хранится древнее било, южное вече, заменявшее некогда вечевые колокола. Это било, неизвестно для чего, неоднократно переносили из Пронска, верст за пять, в село Елшино; но било опять уходило в старое место в Пронск. Предание говорит, что оно принадлежало женскому монастырю, ныне уничтоженному, бывшему на том самом месте, где теперь сооружена приходская церковь, сохранившая еще и доселе чудное било. Тут похоронены многие княжны и княгини пронские. Сказывают, что одна из них отдала било кладью в церковь с тем, чтобы оно принадлежало навечно одной и той же церкви. Завещание княжны или княгини исполнено, и никакою силою невозможно себе присвоить било с того места, которому оно завещано. Очень часто видели, как сама завещательница, стройная, высокая, точно птица небесная, летала за перенесенным билом в Елшино, и, как сказано, невидимо возвращала его опять на прежнее место.

(М. Макаров)

Проёмный куст

Близ села Старой Дубровы (Пронского уезда), в дачах деревни Студенцы, лет за сорок назад существовал ещё толстый, древний дуб со скважиною. Дуб этот назывался проёмным кустом и украшался развешанными на нём всякими лоскутьями; ствол его препоясан был во многих местах поясками, кушаками и проч.

Он пользовался в простом народе, особым уважением: бедных детей, страдавших грыжею, или, как народ называет, грызью, протаскивали сквозь дубовую скважину раза по три. Уходя от дуба, каждый больной, без исключения, оставлял и прикреплял на нём часть своего платья, или пояс, или кушак!.. Недавно этот проёмный дуб срублен помещиком.

(М. Макаров)

Село Федора Никитича Романова

В Рязанском городе Михайлове недавно еще существовало предание, что он когда-то составлял одну из лучших понизовых собственностей, принадлежащих фамилии бояр Романовых. Лет за сорок народ, старые люди поговорили бы вам еще о селе Федоровском, выселенном из Михайлова на степь Федором Никитичем Романовым. Там в сельской церкви, тогда же, поставлен образ Феодоровской Богоматери: это верная копия с явленной иконы в Костромской губернии. Тут же указали бы вам и на вырытый, по приказанию царя, пруд, на котором, при особых гнездах, долго важивались переселенные из Китая царские гуси.

(М. Макаров)

Верёвкин

Дорога от Рязани в Радовицкий монастырь ещё и теперь полна рассказами о Верёвкине. Вам укажут место, где он один остановил многолюдную свиту именитого рязанского помещика Волынского; вам расскажут подробно, как он взял у него все, оставив ему только по расчету, сколько было нужно на проезд, на молебен и на свечу к Чудотворной иконе. Вот здесь тот же Верёвкин, с крутой горы Федякинской, спускал богатых купцов кубарями и для примера двоих лихоимцев отправил за рыбными процентами на дно Оки. В селе Сельцах его неоднократно окружала городская команда; но Верёвкин выпивал заветный стакан вина и сам исчезал в том стакане. В другой раз его совсем было захватили, связали; но вдруг Сельцы объяты были каким-то чародейским огнем, — Верёвкин опять пропал.

Долго, может быть, он не попался бы, если бы не изменила ему любовь: одна рязанка, которая имела случай узнать тайные чары Верёвкина, выдала его с головою. Удалец не стал, однако ж, ждать конца своей судьбины: он отравился. После него шайка его была переловлена ряжским помещиком Ляпуновым. Похождения Верёвкина столь же любопытны, как и Картушевы, как и Ваньки Каина. Дела о нем ещё недавно были целы в рязанских архивах.

(М. Макаров)

Троицкая дорога

Троицкая дорога исстари была самая многолюдная по числу богомольцев, отправлявшихся в Троицкую Лавру. Эта дорога была очень грязна и глиниста, но, несмотря на это, усердные поклонники св. Сергия из самых дальних краев России проезжали и проходили по ней. Эти путешествия делятся на молитвенные, подвижнические, обетные, благодарственные, умилительные. Троицкая дорога известна уже пять веков. Св. угодник, как сказано в его жизнеописании, скрыв себя в пустыню, не мог скрыть имени своего. Эта дорога обильна историческими воспоминаниями: по ней ездили и ходили наши деды, вселенские и русские святители, великие князья и цари, именитые иностранцы, знатные русские сановники; многие, в подражание св. Сергию, который никогда не ездил на коне, ходили на поклонение мощам его пешком. Патриархи отправлялись в этот путь с целой свитой и клиром; на перепутьях, где они останавливались, около хоромов их теснился народ, прося их благословения. Сколько полчищ, враждебных России, во время лихолетья, кишело на этой дороге. По ней везли с Белого моря мощи св. Филиппа митрополита, и тихо, скромно двигался поезд из Москвы в Лавру с гробами, под черными покровами, в которых находились останки тел царя Бориса Годунова, жены его и сына Федора, сопровождаемые несколькими монахами и обливавшейся слезами дочерью Бориса, царевной Ксенией. По этой дороге везли тело патриарха Никона с Белого озера в Новый Иерусалим. Сколько воспоминаний!

Не пропустим молчанием и знаменитого троицкого похода великого князя Димитрия Донского к преп. Сергию для испрошения его благословения перед Куликовской битвой.

Все наши императоры и члены их семейств неоднократно посещали это святое место, бывая в Москве.

Царские походы к Троице совершались по установленному церемониалу: предварительно посылались в монастырь гонцы с извещением о прибытии в него царя с его семейством; вследствие этого начинались там большие приготовления для встречи и принятия его. Крестьяне, приписанные к Троицкому монастырю, высылались исправлять дорогу и чинить мосты. В царские путевые дворцы (находившиеся в Алексеевском, Тайнинском, Пушкине, Братовщине и Воздвиженском) отряжались разные придворные чины: стряпчие, сытники, стольники, постельники, бараши (шатерники) и прочие с постельным бельем, со столовой посудой, со стряпней, с разборными столами, с разгибными стульями и с прочими укладистыми вещами. Обозники расчищали, готовили места для слазок, где выходили цари из своих колымаг, чтобы поразмять члены, пройтись пешком по этой дороге; им расставляли под сенью деревьев для отдыха парчовые шатры на пушистом собольем подбое. Эти походы уподоблялись торжественному шествию. Впереди царского поезда ехал отряд стрельцов, вооруженных алебардами, за ними большая, на высоких колесах, в виде кареты, колымага царская, запряженная шестью (иногда более) рослыми лошадьми; она управлялаась бородатым возницей, державшим в руках поднятый вверх позлащенный бич; с боков колымаги ехала стража. Царский экипаж двигался степенным шажком. Царица и все семейство следовали сзади; за ними тянулись во многих повозках разные придворные чины и женский штат царицы в крытых повозках. Хвост этого длинного поезда составлял обоз с разной утварью и съестными припасами.

Троицкие походы со всеми роздыхами, обедами, полдниками и ужинами продолжались несколько дней; утром и вечером на пристанищах для царей устанавливали иконы из везомой запасной образной их; помолившись усердно, они закусывали неспешно, и отправлялись далее.

(С. Любецкuй)

Сказка о братовщинах

Село Братовщина, что на Троицкой дороге, весьма замечательно своим названием: это древний выселок южных славян. Братствами любили селиться муравы (моравцы) и, особенно, волыняне, или волинцы, везде селившиеся своими братскими слободами.

Вот сказка о начале Троицкой Братовщины. Сыновья не любимые, теснимые отцом, не за родную мать, а за мачеху, поклонившись на все четыре стороны родной земле, отправились дружно куда глаза глядели; шли они долго и лесами, и пустынями, и пришли, наконец, на берег светлой речки Скаубы, осмотрели место красное и поселились на этой речке Скаубе. Долго это братство удерживало обычаи родины; но время здесь, как и везде, переделало все по-своему — славяне моравские переродились русскими мужичками.

Кроме Троицкой Братовщины, у нас есть ещё Семибратовщина в Ярославской губернии; где-то ещё — Побратовщина и многие другие Братовщины, и каждая со своею сказкою о многих или немногих братьях.

Но что же в Троицкой Братовщине осталось моравского! Неужели речка Скауба, или другие же урочища, возле которых и на которых расселена Братовщина?

(М. Макаров)

Братовщинский дворец

В запустелом Братовщинском дворце, и потом уже в его развалинах, неоднократно видели, в полуночное время, какое-то яркое освещение; иногда по аллеям придворного сада протягивались хороводы, но тихие, без песен, без шуму; все игравшие проходили с потупленными очами, и вдруг во дворце открывались и закрывались сами собою ставни; они хлопали громко, рамы некоторые распадались, шумно сыпались из них стекла, и все это исчезало.

Братовщинский дворец был одним из любимых дворцов императрицы Елисаветы Петровны. На пути к Троице и на возврат оттуда она отдыхала тут, занималась семейным бытом, дарила и жаловала богатыми платьями крестьян и крестьянок, женихов и невест.

Здесь, в придворной церкви, уверяет предание, в присутствии самой императрицы, были обвенчаны две или три сельские свадьбы. Вся прислуга и всё угощение на этих свадьбах были императрицыны. Камергер В. И. Чулков, любимец государыни, и большой мастер на сельские выдумки, бывал главным распорядителем при этих полевых праздниках.

(М. Макаров)

Желчинская черничка

Упомянув слегка о дворце царя Алексея Михайловича, скажем тут же вместе и о жилище матери Петра Великого; для этого я переношу мои воспоминания в Рязанский уезд на луга и поля Вожские в селение Алешню, еще и ныне остающееся в фамилии Нарышкиных. Там рассказывали, как бедная, молодая и прекрасная барышня Наталья проживала у богатого своего родича Нарышкина. Старый помещик села Желчино, где была приходская церковь Алешни, А. П. Гагин, весьма нередко говаривал мне, как в старину, еще при его дедах, боярышне Наталье Кирилловне богатый его родственник и его сосед Нарышкин поручал ключи хозяйские и присмотр за домом; как, бывало, она в черевичках на босую ножку ходила на погребицу, выдавала еще на всходе солнечном припасы домашние; приглядывала за подпольем, где хранились вина и наливки.

Благодетель и родственник Натальи Кирилловны называл ее просто племянинкою Кирилловною; он любил пошутить с нею, то есть, пожаловать ее своим словом ласковым; и, между прочим, в этих же шутках, как опытную хозяйку, посватать ее за некоторых соседних дворян; но Наталья краснела, отшучивалась, и, как бедняжка, навек отказывалась от замужества.

Тот же помещик Гагин сказывал мне, что Наталья Кирилловна с самого детства чуждалась всех игрищ сельских; она замечала в них какое-то неприличие, вела скромную и тихую жизнь девическую, и молодые соседи, дворяне Коробьины, Марковы, Ляпуновы, Остросаблины, Казначеевы никогда ее в свои хороводы не залучали. Зато уж храм Господень всегда составлял главный предмет в жизни будущей русской царицы. Многие молитвы она умела читать наизусть, и потому творила их во всякое время, когда только могла; и от того-то самого подруги ее, боярышни, из зависти, или просто в насмешку прозвали ее Желчинскою черничкою.

В селе Желчине вам покажут и место, где любила стоять и молиться мать Петра Великого. В 1821 году мы сами его видели. Из села Желчино переселимся в Москву, в слободы Никитские, в приход церкви Вознесения Господня, под крылышко Смоленского монастыря, где был придел, а нынче церковь св. Феодора Студийского, покровителя Филарета — родоначальника царствующего дома. Тут жил родитель Натальи, уже болярин, Кирилл Нарышкин. В наше время этот дом занят Арбатскою частью; он вошел в казенное ведомство после 1812 года, а до того он был еще все в роду Нарышкиных.

(М. Макаров)

Софрино, или Софьино

Близ Троицкой дороги, не доезжая села Рахманово, вы видите село Софрино; оно принадлежит графине Ягужинской, а прежде это была собственность царевны Софьи Алексеевны, точно такая же, как и село Софьино, при берегах Москвы-реки, на зимней Рязанской дороге. Тут росли богатые плодородные сады, разведенные самой Софьей. Дом Ягужинских был дворцом ее, в последствии он перестроен.

В Софьине недавно помнили дворец царевны. Он был с чистыми сенями, располагавшимися посередине двух больших связей, из коих каждая разделялась на две светлицы. И в том и в другом селе рощи были сажены по распоряжению самой Софьи, а некоторые деревья и собственною ее рукой.

В селе графини Ягужинской светлеет еще летний пруд царевны, богатый рыбой. Он обсажен деревьями, на которых весьма долго оставались вырезанные литеры, означавшие, каждая, имя Софьи и друзей ее. В литерах этих угадывались имена князя Василия Голицына, Семёна Кропотова, Ждана Кондырева, Алмаза Иванова, Соковнина и других.

Народ толкует, что Софрино прежде называлось Софъиным же; но что, при пожаловании его в поместье, имя Софьино было изменено по каким-то причинам.

(М. Макаров)

Голыгинская гать

Лет за семьдесят до наших дней рассказывали, что под мостом близ деревни Голыгино (на Троицкой дороге) в каждую полночь жаловались и плакались души Хованских, казненных по домогательству (будто бы) царевны Софьи в селе Воздвиженское, и потом затоптанных в гати под Голыгино.

Долго видели, что тени несчастных сына и отца Хованских выходили на Голыгинскую гать, останавливали проезжих и прохожих и требовали свидетельств к суду Божию на князя Василия Голицына, Хитрова, Хлопотова. Говаривали, что один из Хованских, кланяясь прохожему, снимал свою отрубленную голову, как шапку.

Потом тени страдальцев под Голыгинскою гатью заменены были стоном лешего; но теперь нет, кажется, уже и лешего…

(М. Макаров)

Село Воздвиженское

Село Воздвиженское, что в двенадцати верстах от Троицы, стоит на горе: там юные цари Иоанн и Петр с царевной Софьей скрывались некоторое время, опасаясь мнимого злоумышления на свою жизнь Андрея Хованского. Этот князь и Милославский, бывшие тогда начальниками грозных стрельцов, поссорились; стрельцы взяли сторону Хованского, а Милославский, страшась их неистовства, уехал в свою деревню, откуда написал к царям и царевне, что Хованский имеет умысел умертвить их, патриарха и главных бояр. Испуганный двор немедленно уехал в Саввин монастырь, а оттуда в Воздвиженское, из которого от имени царей написали к Хованскому, что они, зная его приверженность к себе, желают посоветоваться с ним об одном важном деле, и вследствие этого требуют его к себе вместе с сыном. Между тем, Софья велела его на дороге взять под стражу и привести в Воздвиженское, где без всякого суда и следствия отрубили ему и сыну его головы.

(С. Любецкий)

Мирской памятник св. Сергию

Все знают, кто только бывал у Троицы Сергия, — а кто там не бывал? — все знают, что, не доходя до св. обители (со стороны московской) на самой большой дороге поставлена каменная часовня, а в этой часовне воздвигнут животворящий крест…

Здесь была радостная, торжественная встреча святому праведному игумену Сергию; говорят, что он тогда возвращался с великою вестью о победах Донского. Троицкая обитель долго не видела своего Угодника и, здесь же, на радости пели с Сергием: Тебя Бога хвалим, Тебя Господа исповедуем!

Как радостен тогда был народ, как кроток и богообразен был святитель Сергий!

Этому же кресту (после того) и Пожарский, и Козьма Минич Сухорукий и все спасители Православной Руси молились во здравие на победы! Тут они святили воду и принимали окропление благодатью от старца-пустынника. Подле самого креста есть и доныне тесная убогая келья собирателя даяний для святыни. В древности, говаривало предание, сюда в леса дремучие, всегда богатые губителями душ — разбойниками и лютыми зверями, издалека прихаживали мужи праведные, они одним святым словом спасали невинность, они одним благословенным мановением руки останавливали ярость зверя неукротимого.

Кто достигал этого креста, кто удостаивался только взглянуть на предвратника в св. обитель к Сергию, того уже не прикасались ни тать злодействующий, ни зверь лютый.

(М. Макаров)

Село Тайнинское

Страшное было это село! — жил царь Грозный, при нем, царе Грозном, оно было страшным. Так еще недавно, говаривал народ московский: — Вот тут видны следы Малюты, — вот тот пруд, где в берегах его были тайные землянки бездонные, — отсюда отправляли на смерть Адашева, святителя Сильвестра…

Вот тут над этим рвом стояла, по словам князя Дмитрия Оболенского-Овчины, содомская палата. Шумно и буйно ликовали в ней вместе с Малютой Скуратовым другие любимцы Иоанновы: Басмановы, кравчий Феодор, Василий Грязный, князь Афанасий Вяземский!

Тут нареклись приговоры Курбскому, Турову, Шереметеву, Бутурлиным, тысячам жертв. — Кроме других мук, многих людей здесь сажали живых в мешки и затаптывали около ручьев и Яузы в трясине болотной. Лет за двадцать до начальных годов настоящего столетия об этом здесь народ говаривал как о запрещенной государственной тайне.

При церкви Господней не погребали осужденных, иных живьем отвозили в Москву и заделывали в кремлевскую стену — скелеты их вынули после столетий.

Здесь научили нас татары бить кнутом, — но это говорил народ, а у нас не было инквизиции, и Тайнинское некогда называлось Танинским. Но отчего же бралась такая злая молва именно о Тайнинском?

(М. Макаров)

Гробы проклятых

Близ Владимира (что при Клязьме) на одном озере, с незапамятных времен, плавают гробы проклятых; гробы эти видит всякий; но они никогда не подплывают к берегам озера; посредине же воды их осмотреть никому невозможно хорошенько: близко к ним не подплывает никакая лодка. Всех гробов, кажется, семь; они четвероугольно-продолговатые и похожи более на лубочные короба, нежели на обыкновенные гробы. Снаружи покрыты они озерною травой и мохом. Иногда из этих коробов издается стон, и про все это рассказывают истории ужаснейшие.

В них погибает семейство Кучко, в них стонут сподвижники Малюты.

Одна из таких легенд связывается с именем суздальского князя Андрея Боголюбского, устроителя Залесской страны, памятного также по своим благочестивым деяниям. В темную ночь, на 29 июня 1174 года, коварные царедворцы, в заговоре с шурьями и женою князя, изменнически убили его. Брат князя, Михаил, свалил казненных убийц в короба и бросил в озеро, которое с того времени до сих пор волнуется. Короба с негниющими, проклятыми телами убитых, в виде мшистых зеленых кочек, колыхаются между берегами, и слышится унылый стон: это мучаются злобные Кучковичи. Коварная и малодушная сестра их брошена, с тяжелым камнем на шее, в темную глубь другого, более глубокого, озера — Поганого.

(С. Максимов)

Трастнинская церковь

Почти на границе Тверского уезда с уездом Крапивинским, в дачах села Трастны и деревни Есенкове, был, а может быть, и теперь есть еще, небольшой прудок или озерцо, весьма крутоберегое. Это провал христианского храма, оскверненного человеческими преступлениями: злым расколом, язычеством, грехами неслыханными.

Рассказывают, что однажды в Великий праздник буйные толпы, собравшись в церкви к ранней обедне, подрались в самом храме. Церковники ударили в колокол, и церковь быстро пошла в глубь земли, так что никто не успел спастись. И когда церковь совершенно ушла под землю, то на ее месте выступила темная и мутная вода. Вода эта стоит и теперь еще тут. Народ, не бывший у ранней обедни, долго слышал крики, стоны и скрежет погибших. Уверяют, что звон колокольный и доныне еще слышат накануне Великих праздников.

Провал окружен мелким лесом заказником, где много волков и леших проказников; но ни волки, ни лешии, — как заметили пчеловоды, — никогда не осмеливаются приближаться к месту исчезнувшего храма!

(М. Макаров)

Поганое озеро (под Суздалем)

Такой же провал церкви, как и Трастнинский, а другие говорят, провал целого монастыря, есть и под Суздалем, на так называемом Поганом озере. Но там уже совсем другая поэма. Враги нечестивые бросились грабить храм Господень; земля затряслась, и все они погибли в бездне. Храм также обрушился с ними, и на его месте тоже, как и в Тульской губернии, появилось озерцо, прозванное Поганым, потому что там злодеи иногда выплывают на поверхность озера и заражают воздух нестерпимым смрадом.

(М. Макаров)

Коломенский прудок

В городе Коломне есть прудок, оставшийся так же, как в других местах, на провале церкви. Старожилы коломенские уверены, что и в этом пруде, на известные праздничные дни, слышен звон колокольный. От нечистоты, выбрасываемой с боен, пруд к одной стороне его чрезвычайно вонючий и грязный: в нем вся вода черно-желтая; но зато с другой стороны, на чистом местечке, в этом же пруде, исцеляют от накожных болезней детей, а иногда и взрослых, и — болезни проходят.

(М. Макаров)

Город дедилов

Старинный город Дедилов, Тульской губернии, построен на семи провалах. Один из последних воевод дедиловских, Неелов, говаривал, что тут провалились поганые капища и дома богачей-корыстолюбцев. Народ же верил в последнее. Каждый провал имел свое время и свое название; нынче они неизвестны; но, однако, в Дедилове недавно были еще жители, ожидавшие вновь провалов.

(М. Макаров)

Вертязин городец

В Переславль-Залесском уезде, Владимирской губернии, почти на границе меж дач села Вертягино и деревень Данилково и Михалево, еще жив городец Вертязин; его нет ни на одной карте; но о нем говорили Карамзин в своей Истории, трудолюбивый Зораим Ходаковский в своих Записках.

Я помню еще, как небольшая дубрава существовала на валах и на рвах городца Вертязина; при моих глазах ее сожгли поселяне, и вот Вертязин городец, с остатками признаков, превращен в пашню.

Как теперь гляжу на положение городца: оно было в полугоре; внизу его протекает крутоберегая речка Парша, в эту речку менее чем в полуверсте от Вертязина, под лесом Сорокино, впадает ручей Вздериножка. Сама Парша течет в Кубрь, очерчивающую, по преданию, владение Курбских. Над городцом, т. е., на самой вершине горы, расположено нынешнее село Вертягино с церковью Рождества Богородицы. Смотрите несколько левее вдаль, там за деревнею Желнино еще городец: он почти висит над Кубрью, его вышина кажется гигантскою — это сторожевое место городца Вертязина! В окрестностях все названия урочищ, сел и деревень вообще славянские. Вот они: Гольцево, Михалево, Морозов враг, Платихино, Романка, Сальково; далее вам укажут на Байнево, на Заболотье, на Хребтово.

(М. Макаров)

Бояре-покойники

Во многих старинных сельских господских домах, по какому-нибудь случаю оставленных пустыми, почти обыкновенно видят старых господ, давно уже умерших; они шаркают, расхаживая по дому, нюхают табак, пьют чай или кофе под полузакрытым окном, иногда грозят пальцем на старосту или приказчика, и проч. Но осмельтесь и взойдите в дом: там все тихо, все пусто; выдьте из него, и опять зашаркают, и опять видится покойный барин, который будет уже и вам грозить. Эти преданья едва ли не общи по многим великороссийским губерниям.

(М. Макаров)

Свадебки

В Суздальском уезде есть урочище Свадебки: это пять или шесть почти засохших сосен, которые остались, может быть, от дремучих лесов, некогда покрывавших, как говорят предания, всю землю Суздальскую.

Свадебки расположены на гладкой высоте, и от Суздаля, от Юрьева, и от Гаврилова Посада видны издалека. На этом месте съехались некогда две именитые свадьбы. Проезд был узкий, — ни те, ни другие не хотели уступить друг другу первого выезда,? передрались, перерезались, и на их крови выросли эти деревья.

(М. Макаров)

Три дворца князей Суздальских

— Вот один из них, — говорит суздальский летописец Ананий, — в 1451 году, когда Москву осаждали и громили татары, этот дворец существовал еще в Суздальском кремле, возле самой церкви св. Афанасия и Кирилла, патриархов Александрийских, именно там, где был дом воеводский.

Первый из этих суздальских гражданских воевод истребил последние остатки дворцовых древностей, — кирпич печатный; он употребил его в фундамент для своих печей.

Ананий заверяет также, что в этом же дворце живали в свое время св. князь Владимир и св. княгиня Ольга; но, кажется, это наша привычная историческая смесь юга с севером, славян с норманнами и проч. В 1445 году здесь еще думал спасать себя несчастный князь Василий Темный. Ему произнесен там приговор Шемякою: вырезать глаза брату Василью!

— Другой дворец, — продолжает летописец, — стоял на большой площади Суздальской, близ церкви св. Чудотворца Николая, что у креста: там после был старый городской Магистрат. В этом дворце живал князь Георгий Долгорукий, тогда, как он был еще только князем Суздальским. Замышляя о Москве, он, кажется, не забыл и Суздаля: он строил и украшал здесь монастыри и церкви, и отсюда же посылал серебро и золото в Киев на сооружение раки для мощей Феодосия Печерского. Ананий считает княжие деньги гривнами и определяет, что из дворца их было отпущено в Киев золотых пятьдесят и серебряных пятьсот. Народ уверяет, что это составляло наш пуд с четвертью золотом и шесть пудов с четвертью же серебра. Георгий был очень богат и гостеприимен: его терема были дивны. Поэтому и можно что-нибудь посудить о дворце его; но он истреблен татарами до основания!

Третий дворец князей Суздальских был внутри кремля, близ собора, — думать надобно, что он или тот самый дом, в котором после было местопребывание Суздальских архиереев, или же, он — то небольшое, старинное каменное здание, которое еще в наше время живет возле ограды соборов. Предание доказывает, что этот дом принадлежал князьям Шуйским… Сюда наезжал пожить, не будучи царем еще, князь Василий Иванович Шуйский. Здесь он постом и молитвою приготовлял себя к любви народной. Дворяне и граждане рязанские, владимирские, нижегородские, тут имели с ним свое тайное слово. Духовенство любило Шуйского и, как глава всех тогдашних русских перемен, везде, по всей Руси, работало на пользу будущего царя; но в Суздале совещания этого же духовенства были определительнее, чем где-нибудь в другом месте. Гермоген, Феодорит, Зарайский протопоп Димитрий и многие другие славные люди, желавшие видеть на столе Русском только чистое потомство наших князей древних писали в Суздаль, и сами бывали в Суздале. Народ говорил: Шуйский с ними за едное, и сам метит в Цари!

Вместе с Василием Шуйским бывала в Суздале и прекрасная, но несчастная дочь его — жертва неистовства Лжедмитрия, нашей русской железной маски, доселе еще никем не разгаданной!

Лет еще двадцать назад суздальцы передавали своему новому поколению, что Ксения Шуйская была девица набожная, к отцу и к матери почтительная, на лицо прекрасная и не по-девичьи, благоразумная. Она хорошо знала книжное чтение, а письма писать не ведала. С людьми посторонними ее видели осторожною, и за то самое чаяли, Что горда она.

Царь Михаил Федорович пожаловал дом Шуйских Суздальскому соборному протопопу с братией. В 1812 году в остатках этого дома жил известный оператор, ботаник и суздальский медик-философ Д.П. Моренко.

(М. Макаров)

Терема в Суздале

По берегу речки Каменки, где ныне — Красная гора и урочище Теремки, и в самом деле были красивые домики князей Суздальских, и на этих домиках-теремках — теремочки высокие. Не верите, но то же вам скажет и суздальский летописец, старец Ананий.

Настоящий памятник этим теремкам одно только название урочища: Теремки. А народ еще говорит о них: «Здесь изволили жить да быть наши князья Суздальские, самые князья древние. Вот тут на этом месте, под светлым, косящетым, красным окном на Каменку, св. Евфросиния, благочестивая дочь св. князя Михаила Черниговскаго, прибыв обручить себя с князем Суздальским Миною Иоанновичем (за один только день до свадьбы своей внезапно скончавшимся), произнесла обет Богу, и спаслась в монастыре Риз положения Пресвятыя Богородицы». Святая жена, лишенная предназначаемого ей судьбою друга, хотела уже только жить для Бога и в Боге.

Плакала она горько, душа ея улетала из тела, — говорит народ о дочери Михайловой, — очи ее синие, как небо, слились с небесами Господними! На грешной, сырой земле ни род, ни племя, ее не утешали. Косящетое окно терема было затоплено ее слезами!..

Отсюда же, из этих самых теремов, и прекрасная Соломония, дочь незнатного сановника Сабурова Георгия (Юрия) Константиновича и супруга великого князя Василия (IV) Иоанновича, венчанная с ним в московском Успенском соборе митрополитом Симоном, осуждена была в опалу, на вечное отлучение от княжей жизни семейной. Она была бесплодна, она не могла иметь детей, и в этом самом было все ее преступление перед Отечеством и перед силами великого князя Московского; но Василий привык любить ее и, если верить преданиям, как невольник, только по долгу иметь наследника, уступил Соломонию келье монашеской. В этой келье спасалась она, молясь за православных! В инокинях называли её Софиею.

О ней же, Софии-Соломонии, говорят суздальцы, и то же говорит историограф, что она, Соломония, не хотела добровольно покинуть мир, и тогда сановник великокняжеский Шигона (Ванька) угрожал Соломонии не только словами, но даже побоями. Герберштейн, по рассказам народным, описал даже то место, где дерзкий Шигона ударил великую княгиню, — в доказательство вот шаг землицы, который называется и доселе заушьем. Есть еще люди, подтверждающие это же предание и обвиняющие игумена Давида: они говорят, что этот монах, как полицейский, исполняя, буквально, веления Василия, постригал Соломонию, связавши по рукам, и по ногам, и что потому самому княгиня Суздальская достойна святого венца Мученицы. Молва добавляет, что даже вторая супруга Василия, урожденная княжна Глинская, уважала святость жизни монахини Софии, и особенное имела с нею свидание в теремах Суздальских.

Свидание Елены (Глинской) с Соломонией, — шептали старцы суздальские, — было предлогом политическим; хотели дознать: точно ли Соломония была приведена в Суздаль беременною, как свидетельствовали о том современники, и точно ли она родила сына Георгия? Ответ на это не решен, — он истлел от времени вместе с суздальскими теремами!

(М. Макаров)

Минино селище

Верстах в трёх от Суздаля на большой Владимирской дороге есть место, называемое Минино Селище. Тут был загородный дом и сады обширные суздальского князя Мины Иоанновича, обручника св. Евфросинии.

Сады Минины украшались всякими травами и древесами болгарскими, греческими и другими. Болгарский князь Ассан, получив приют в земле Суздальской (так поет древняя песня), эти сады богатил вишеньем да черешеньем.

Князь Мина, занимаясь теми садами, в думе крепкой, под их древесами, совершал свои надежды великие; он тут гадал о денёчках красных, счастливых. Да вот накануне дня своего брака положил все ожидания в гроб, — в мать сырую землю, — а святая невеста Минина обручилась молитвою с женихом вечным — с Господом Богом!

Нынче на месте увеселительного дворца и зелёных садов князя Мины лежит удобренная пашня, и крестьянин, работник на этой земле, едва ли угадает, когда и где именно разгадана небесами судьба той св. угодницы, которой он молился как ангелу небесному!

(М. Макаров)

Александровская усыпальня

Все знают Александров, любимый стан Грозного. Там, с незапамятного времени, говорят жители, при девичьем монастыре устроена усыпальня. Нужно ли пояснять для кого-нибудь, что такое усыпальня? Она, как и все усыпальни, дошедшие к нам от монастырей греческих, а туда с далёкого Востока, не другое что, как большая, пространная, глубокая яма. На дно усыпальни становятся с усопшими гроб рядом с гробом, в ряд, наружу, не покрытые землёю; до тех пор, пока эти гробы не заставят всего пространства усыпальной ямы; когда же она будет полна, то гробы засыпаются тонким слоем земли, на который, в свою очередь, становится опять новый ряд гробов, что и продолжается, пока уже вся усыпальная яма, в таком порядке, наполнится, по крайней мере, на сажень от верха, покойницами.

Об Александровской усыпальне в народе сохранилось такое предание: что, будто бы, когда-то, одна отшельница, боясь заживо быть зарытою, просила, чтобы гроб её поставили на дно ямы, но не засыпали бы его землёю. Может быть, затворнице, погребенной в стенах монастырских, грустно было думать, что солнце не озарит её печального, мрачного жилища, и она завещала не лишать её этой последней мирской радости. По-видимому, были причины уважить волю умершей: и с тех пор за нею хоронят таким же образом и других усопших отшельниц. Так наблюдается, по крайней мере, около трёх столетий.

(М. Макаров)

Кожаные ассигнации

Говоря об Александровской слободе, нельзя пропустить также и о том, что тут же в Александрове существовала некогда мастерская — для кожаных государственных ассигнаций. Тридцать. лет назад здесь можно было видеть ещё несколько инструментов из нее у александровских жителей. Проезжая Александров, многие неоднократно видели экземпляры таких кожаных ассигнаций; из них иные называли эти деньги ушками. Бывший в Александрове исправником тамошний помещик В. И. Барыков доставил пять или шесть этих бедных экс-монет бывшему во Владимире губернатору, князю И. М. Долгорукову. Тут говорили, что кожаные ассигнации — выдумка Грозного. Деньги, доставленные Барыковым, были сделаны из тонкого, потемневшего сафьяна; но подлинного цвета угадать было нельзя; форма их неправильно четырехугольная и больше формы обыкновенных ассигнаций. Одна из них была с бордюром на лицевой стороне, а на другой — снадписью: за рубль плата; прочие слова не разбирались; тут бордюра не было, а полагалось клеймо, вроде печати с двухглавым орлом. Делывались ещё и такие ассигнации, на коих плата не означалась, а весь валёр их заключался только в цифрах и клейме с государственным гербом.

(М. Макаров)

Пророчество преподобного Геннадия

Крестьяне Любимского уезда (Ярославской губ.) почти все, за малым исключением, не занимаются земледелием, а если оно и ведется, то весьма в незначительных размерах и при том не самими владельцами земли, а наемными рабочими, преимущественно крестьянами Архангельской губернии, которые и обрабатывают поля вместе с женщинами — женами и дочерьми владельцев земли. Мужчины же, хозяева дома и подростки, уходят на заработки преимущественно в Петербург или в Москву, где промышляют трактирным делом. Причины тут и сильное развитие промышленности в Любимском уезде, и «малоземелица», и плохое качество земли. Народ же смотрит на любимцев, как на людей, прежде всего, «корыстных», и рассказывает по поводу этого историческое предание: «Преподобный Геннадий, возвращаясь откуда-то в свою обитель, подошел к берегу реки Обноры и попросил перевозчиков переправить его на другой берег реки. Перевозчики потребовали с преподобного Геннадия вперед деньги за перевоз, а так как денег у него не оказалось, то они отказывались переправить его, и преподобному вместо денег пришлось отдать свои рукавички. Переехав на другую сторону реки, преподобный Геннадий вознегодовал на любимцев за корысть и осадил их: „Мыкаться вам по белу свету, как евреям, и быть не сытым — не голодным“. Пророчество это, — говорит народ, — до сих пор тяготеет над любимцами: — „Мыкаются они по белу свету“, и добавляет рассказ о пророчестве еще другим насмешливым рассказом: идет любимец по Питеру в шляпе старинной, а под мышкой несет петуха. Навстречу ему попадается знакомый и спрашивает любимца, куда он идет? — В трактир. Чайку попить. — А петух зачем? За чаек-с заплатить».

(«Живая старина». 1895, вып. 1)

Чёртовы горы

В Могилевской губернии есть Чёртова гора, у подошвы которой расстилается озеро. С этою горою связывают следующий рассказ: когда-то потонул в озере единственный сын бедной вдовы. В отчаяньи мать стала проклинать озеро и призывала на помощь нечистого. Чёрт немедленно явился и пообещал завалить озеро горою. Он слетал в Киев и принес оттуда на мизинце часть Лысой горы, и только что хотел кинуть ее в воду, как запели петухи, испуганный чёрт исчез, уронивши свою ношу у самого берега.

Недалеко от древнего Коростеня, у реки Уши, стоит утес, называемый Чёртовым плечом; в давнее время вздумали черти запрудить камнями реку и затопить окрестных жителей; ночью принялись они за работу, начали таскать камни, но запели петухи — и в то же мгновение нечистые духи разлились смолою. Памятником их неудавшегося предприятия остался утес с двенадцатью знаками, в которых крестьяне узнают форму плеч.

В Черниговской губернии, вблизи Любеча, есть курган, известный под именем Чёртовой ножки. Народная легенда рассказывает, что однажды, когда преподобный Антоний молился в своей пещере, к нему явился дьявол; святой муж прогнал его крестом и молитвою; дьявол побежал прямо к кургану, стал на нем одною ногою и сгинул. Оставил ли он на кургане след своей ступни? — лицо, сообщившее легенду, не говорит ни слова.

(А. Афанасьев)

Пряничная гора

За Волгою, недалеко от границы Симбирской и Самарской губерний, возле слободы Часовни тянутся небольшие горы; сказывают, на этом месте Пряничная гора была. Шел один великан и захотел ее скусить, взял в рот (а у него зуб-то со щербинкой был), откусил, а щербинкой-то борозду и провел, так она и по сие время осталась.

(Д. Садовников)

Дятловы горы

Возник Нижний Новгород на месте большого дремучего леса. Высокие холмы по правому берегу реки Оки, прорезанные глубокими оврагами, назывались Дятловы горы. А название, говорят, вот откуда пошло.

Во времена стародавние на том месте проживал мордвин Скворец, друг и помощник Соловья-разбойника, побежденного и связанного Ильей Муромцем. Здесь он женился на восемнадцати женах, и было у Скворца семьдесят сыновей. Все они жили вместе, занимались скотоводством, пасли стада на горах, а по вечерам гоняли их оврагами на водопой к Оке-реке. Тут же, в ущельях горы, обитал чародей Дятел, бывший также некогда в ладах с Соловьем-разбойником.

Вот раз пришел Скворец к Дятлу и спросил его о будущей судьбе своих детей.

И отвечал Дятел:

— Если дети твои будут жить мирно и согласно друг с другом, то долго им владеть здешними местами, а если поссорятся, то будут покорены русскими, которые построят на устье Оки град камен и крепок зело-зело, и не одолеют его силы вражеские…

Долго толковали они. Под конец разговора Дятел просил Скворца о честном ему погребении. Тот обещал.

Время шло. Умер чародей Дятел, и похоронил его Скворец на горе. И прозвалось то место «Дятловы горы».

Умер за ним и Скворец. Перед смедтью он завещал детям своим взаимное согласие и единодушие, но потомки их, перессорившись, стали враждовать между собой, и тогда Андрей Боголюбский изгнал их с устья Оки, а племянник его Юрий Всеволодович, построив здесь Нов-град Нижний, исполнил предсказание Дятла.

(П. Мельников-Печерский)

Мордовские кости

Верстах в восьми от Нижнего Новгорода, в сторону Арзамасского тракта, между деревней Щербинки (она же Новая), стоящей на самом тракте, и деревней Ляхово в настоящее время пролегает сухой дол — когда-то пойма, теперь пересохшая в этом месте, у бывшего истока речки Рахмы, впадающей в Волгу около села Великий Враг.

На этом месте, по преданию, в 1171 году происходило побоище войск князя Боголюбского Мстислава Андреевича с мордвой. Место этого боя и в настоящее время известно старым жителям Щербинок под названием Мордовские кости.

О речке Рахме говорят, что в старые годы она исчислялась от самой деревни Щербинки, протекала мимо деревни Ляхово, и их жители всегда пользовались ее водой. Но между ляховскими крестьянами в ту пору был один знахарь, который, поссорившись со своими односельчанами, в отместку им пошел и заговорил исток Рахмы, после чего она совсем пересохла в этом месте, и теперь начинает свое течение лишь ниже села Константинова. Ляховцы очутились у сухого дола без воды, что причинило им большие осложнения в жизни и бедствия.

Для добывания воды стали рыть колодцы, в которых воды было мало, а к тому же деревня часто страдала от пожаров.

Тогда ляховские крестьяне видят: дело плохо. Дознались, чьих рук это дело, и пошли к знахарю на поклон, а хитрый колдун отвечает им: так и так, говорит, жаль мне вас теперь и самому, да ничего не поделаешь, больно заговор силен положил я — на веки вечные, сам снять не могу, и не течь здесь Рахме до второго пришествия; пустить снова Рахму я не властен, а вот что могу сделать: положу заговор великий на вашу деревню, чтобы не горела вовеки.

И действительно, с 1881 года, когда в Ляхове случилось два пожара — один в деревне, другой — в барской усадьбе, старики не помнят, чтобы когда-нибудь горело оно.

(П. Мельников-Печерский)

Коромыслова башня

Три дня стояли под Нижним разбойники-татары; все православные заперлись в кремле и на новую-то стену надеялись, и татар-то боялись, — никто не смел выйти за ворота кремлевские.

Была тогда в городе одна девица-красавица; имени и отечества ее не помнят. Понадобилось ей за водой сходить на Почайну-реку; не хотелось, видно, пить колодезной. Вот взяла она ведра на коромысел, а коромысел тот был железный, два пуда весом. И пошла она, девица, за город на Почайну-реку.

Татары заметили ее возле башни и, кто их знает, в полон ли хотели взять, красоте ли ее позавидовали, только кинулись все на нее опрометью.

Вот она, видя беду неминучую, поставила ведра на землю, помолясь на соборы нижегородские и, взяв коромысел в руки, дожидалась первого татарина. Подходили к ней татары не по одному, не по два, а целыми сотнями: и всех тех татар девица уложила возле башни спать непробудным сном. Уж этих татар она била-била, а все еще их много было.

Одолели, наконец, они девицу, изрубили ее в мелкие кусочки и похоронили у башни вместе с коромыслом ее. Князья же татарские Сеит, да Булат, да Каме лей подумали-погадали — да и решили от Нижнего убраться подобру-поздорову.

— Если бабы в Нижнем такие сильные, — говорили они, — что же нам будет, если ратные люди на нас выступят.

Вот отчего та башня зовется Коромысловой: возле нее было это побоище.

(П. Мельников-Печерский)

Ардатов

Местное предание вот что рассказывает о начале Ардатова. Когда царь Иоанн Васильевич Грозный в 1552 году шел на Казань через эти места, тогда мордвины, жившие на речке Лемети, вызвались быть его проводниками. Три брата, Ардатка, Кужендей и Таторша, провели русские войска через знакомые им леса и после, с милостью царской, возвратились на Леметь. Ардатка поселился на месте Ардатова, а братья его — на месте села Кужендеева (верстах в четырех от города).

С той поры мордва охотно селилась вместе с проводниками царскими, и вскоре на этом месте выросла деревня, ставшая впоследствии дворцовым селом, а с 1779 года — городом нижегородского наместничества.

(П. Мельников-Печерский)

Арзамас

Предание говорит, что на месте Арзамаса жили два мордовских князя: на горе — Арза, а под горою — Маза, но когда это было, арзамасцы не припомнят…

При царе Иоанне Васильевиче Грозном в нем была деревянная крепость, устроенная на валу, и особенный воевода (Шетнев). Во время смутных обстоятельств царствования Василия Иоанновича Шуйского Арзамас был разорен мордвою и толпами бродяг, а жители его ушли в Тушинский стан. Вскоре, однако, воевода Пушкин привел город в подданство Василию. Крепость арзамасская сгорела в 1726 году, когда уже Арзамас был провинциальным городом Нижегородской губернии.

(П. Мельников-Печерский)

Как церковь ушла

Старые люди сказывают, что из Васи л я Сурского церковь ушла за Волгу, с попом и семью прихожанами, и встала там, в уреме, в таком месте, которое каждый год водой заливает. Редким людям удавалось ее видеть, а звон многие слышали. Раз один мещанин (жена у него была, дети) переплыл за Волгу и забрался в болота, незнакомые глухие места. Глядь, — церковь стоит. — Что, — думает, — за чудо? Не слышно, чтобы тут церковь была, и зачем она в такой глуши и болоте. Подошел. Вышел поп и люди с ним. Приглашают его здесь остаться. Он и не прочь бы: понравилось, да свалил на жену. — Коли, — говорит, — жена отпустит, — приду.

Пошел домой, а дорогой на деревьях зарубки рубил. Пришел и рассказывает жене. — Что ж ты, — говорит она, — не пошел? Мы бы как-нибудь обошлись, а тебе, может, денег бы дали за это. Ступай! Он пошел. Искал, искал, плутал, плутал, так и не нашел, будто и церкви никакой не было на том месте. Когда в той церкви хоть один из семерых умирает, другой на его место тотчас…

(Д. Садовников)

Логово змеиное

Место это, что хорошо известно всем жителям татарской земли, с давних пор было змеиным гнездом. Жили здесь, в гнезде, разные змеи, и был среди них один змей, огромный и страшный, с двумя головами: одна голова змеиная, другая — воловья. Одной головой он пожирал людей, и зверей, и скот, а другой — ел траву. А иные змеи разного вида лежали возле него и жили вместе с ним. Из-за свиста змеиного и смрада не могли жить вблизи того места люди, и если кому-либо поблизости от него лежал путь, обходили его стороной или другой дорогой.

Царь татарский Саин много дней смотрел на то место, обходил его, любуясь, и не мог придумать, как бы изгнать змея из его гнезда, чтобы поставить здесь город, большой, крепкий и славный. И нашелся в селе один волхв. «Я, — сказал он, — царь, уморю змея и место очищу».

Царь же был рад и обещал хорошо наградить его, если он это сделает. И собрал чародей волшебством и чародейством своим всех живущих в том месте змей — от малых до великих — вокруг большого змея в одну громадную кучу и провел вокруг них черту, чтобы не вылезла за нее ни одна змея. И бесовским действом всех умертвил. И обложил их со всех сторон сеном, и тростником, и деревом, и сухим лозняком, поливая все это серою и смолою, и поджег их, и спалил огнем. И загорелись все змеи, большие и малые, так что распространился от этого сильный смрад змеиный на всей той земле, предвещая грядущее зло окаянного царя — мерзкую тину его проклятой сарацинской веры. Многие же воины его, находившиеся вблизи того места, от сильного змеиного смрада умерли, и кони, и верблюды его многие пали.

И, очистив, таким образом, это место, поставил царь Саин там город Казань, что означает: Котел — золотое дно. После того царя Саина, другие цари-кровопийцы, губители Русской земли, царствовали в Казани многие годы.

Из «Казанской истории» (XVI в.)

Бесовское городище

В некоем улусе стоял на высоком берегу Камы опустевший городок, который русские называют бесовским городищем. В нем обитал бес, с давних пор прельщая людей. Еще при старых болгарах здесь было мольбище языческое. И сходилось сюда много людей со всей Казанской земли: варвары и черемисы, мужчины и женщины, жертвоприношения творя бесу и прося совета у живших там волхвов. Таких людей бес как будто исцелял от болезней, всех же, кто пренебрегал им и обходил стороной, не принося ему никакой жертвы, убивал, — у плывших по реке перевертывал лодки и топил всех в реке. Губил он и некоторых христиан.

И никто не смел проехать мимо, не пожертвовав ему чего-нибудь из своего имущества. Тем, кто его спрашивал, он невидимо отвечал через своих жрецов, ибо приезжали к нему жрецы и волхвы. Предсказывал он и долгую жизнь, и смерть, и здоровье, и болезни, и убытки, и земли их завоевание и разорение, и всякую беду. И когда уходили они на войну, то приносили жертвы ему, вопрошая его с помощью волхвов, с добычей или пустыми возвратятся они домой. Бес же все предсказывал им, соблазняя их, а иногда и обманывал.

И послала царица самого казанского сеита узнать, московский ли царь и великий князь одолеет Казань или казанцы одолеют его. И девять дней лежали, припав к земле, бесовские иереи, молясь и не поднимаясь со своего места, и ели только для того, чтобы не умереть с голода. И на десятый день, в полдень, едва отозвался им бес, и услышали все люди, находившиеся в мечети, его голос: «Зачем досаждаете мне, ведь уже нет вам отныне надежды на меня, ни на помощь мою, ибо ухожу от вас в пустынные и непроходимые места, изгнанный Христовой силой, так как приходит он сюда со славою и хочет воцариться в земле этой и просвятить ее святым крещением».

И вскоре повалил густой черный дым из городка, из мечети, и в изумлении увидели все, как вылетел с ним вместе на воздух огненный змей, и полетел на запад, и скрылся из глаз. И поняли все, что случившееся означает: пришел конец их житию.

Из «Казанской истории» (XVI в.)

Си-Юнь-Бекина башня

Кто погулял по городу по Казани, тот, конечно, знает Си-Юнь-Бекину башню. Бедовая эта башенка. Всплыла она, было, на крови христианской; но вечная память царю-государю Иоанну Васильевичу: он спас слуг христианских своею рукою царскою. Господь поддержал свой венец над ним!

Красивы были в Си-Юнь-Бекиной башеньке окошечки татарские; не косяк вязал их, — клеило солнышко красное. И крепко держалась под теми, под окнами, царица-колдунья Си-Юнь-Бека, лихая чародеица! Ничто вдове той не деялось, ничего с той вдовою не приключалось. Камнем была ее грудь белая, и стрелы христианские ломались о ту белую грудь в крошечки. Лихи были чары царицыны, и гораздил те чары, вместе с царицею, Кощак, любовник царицын, крымский улан, кровопивец, злодей! А молодчина был этот Кощак, каких мало! Своею рукой перерезал он, Кощак, наших воинов. Вот упали пред ним головы князя Лопатина, князя Кашина!..

А светлы были у тех князей сердца христианские!

В каждую полночь народ еще и до сей поры иногда видит Си-Юнь-Беку. Смотрит она из своей башенки в окошечко бледная, худенькая! Пропало на ней все царское; но огонь летает из больших черных глаз ее, и как железо звенят ее белые зубы. С нею же вместе с царицею, в иную пору, и Кощак появится, вертит он страшным богатырским мечом!..

Прежде еще думали казанцы, что придет время, когда Кощак умягчит гнев пророческий, и вот тогда помилует Си-Юнь-Бека пропавших. Башня Си-Юнь-Бекина тогда рассыплется, и взойдет луна над тою башнею, вместо солнышка. Уж не время ли это магометанского светопреставления?

(М. Макаров)

ВРЕМЯ ЦАРЕЙ

Воцарение Ивана Грозного

Прежде как на Руси царей выбирали: умрет царь — сейчас же весь народ на реку идет, и свечи в руках держит. Опустят эти свечи в воду, потом вынут, у кого загорится, — тот и царь!

У одного барина был крепостной человек — Иван. Подходит время царя выбирать, барин и говорит ему:

— Иван, пойдем на реку. Когда я царем стану, так тебе вольную дам, куда хочешь, туда и иди!

А Иван ему на это:

— Коли я, барин, в цари угожу, так тебе непременно голову срублю.

Пошли на реку, опустили свечи — у Ивана свеча и загорись. Стал Иван царем, вспомнил свое обещанье: барину голову срубил. Вот с той поры за это его Грозным и прозвали.

(«Русская старина», 1876, т. 15)

Казнь колокола

Услышал Грозный царь, во своем царении в Москве, что в Великом Новгороде бунт. И поехал он с каменной Москвы великой и ехал путем-дорогой все больше верхом. Говорится скоро, деется тихо. Въехал он на Волховский мост; ударили в колокол у святой Софии — и пал конь его на колени от колокольного звона. И тут Грозный царь проговорил коню своему:

— Ай же ты, мой конь; не можешь ты царя держать — Грозного царя Ивана Васильевича.

Доехал он до Софийского храма и в гневе велел он отрубить снасти у того колокола, и чтобы пал наземь, и казнить его уши.

— Не могут, — говорит, — скоты звона его слышать.

И казнили этот колокол в Новгороде — ныне этот колокол перелитой.

(«Древняя и новая Россия», 1879, т. 2, № 9)

Приехал царь Грозный в Новгород

Приехал царь Грозный в Новгород, пошел к Софии к обедне. Стоит царь Иван, Богу молится; только глядит: за иконой бумага видится. Он взял ту бумагу — и распалился гневом! А ту бумагу положили по насердкам (нарочно) духовники, а какая та была бумага, — никто не знает. Как распалился Грозный царь — и велел народ рыть в Волхов. Царь Иван встал на башню, что на берегу налево, как от сада идешь на ту сторону; встал Грозный на башню, стали народ в Волхов рыть: возьмут двух, сложат спина со спиной, руки свяжут, да так в воду и бросят; как в воду, так и — на дно. Нарыли народа на двенадцать верст; там народ остановился, нейдет дальше, нельзя Грозному народ больше рыть! Послал он посмотреть за двенадцать верст вершников (всадников), отчего мертвый народ вниз нейдет. Прискакали вершники назад, говорят царю: «Мертвый народ стеной встал». — «Как тому быть? — закричал царь. — Давай коня!» Подали царю коня; царь сел на коня и поскакал за двенадцать верст. Смотрит: мертвый народ стоит стеной, дальше нейдет. В то самое времечко стало царя огнем палить: стал огонь из земли кругом Грозного выступать. Поскакал царь Иван Васильевич прочь, огонь за ним; он скачет дальше, огонь все кругом!..

С тех пор Волхов и не замерзает на том месте, где Грозный — царь народ рыл: со дна Волхова тот народ пышет…

(П. Якушкин)

Микола Христоуродливый

Царь Грозный за какую-то заслугу сделал Псков губернией, а новгородцы послали войско, — опять привести псковичей под свою волю. Только псковичи такого звону задали новгородцам, что те насилу ноги унесли. Видят новгородцы, что сила не берет, послали Грозному сказать: псковичи, мол, бунтуют. А какой тут бунт? Ну, цари, разумеется, этого не любят. Грозный распалился гневом, поехал к Пскову; не доехал Грозный царь до Пскова шесть верст, остановился он в Любятове. Прослышали псковичи, что Грозный царь пришел Псков громить и стоит в Любятове, с полуночи зазвонили в колокола к заутрене: Бога молить, чтоб Бог укротил сердце царево. Грозный царь тогда был, заснувши, в Любятове. Как ударили в большой колокол, царь вздрогнул и проснулся. «Что такое? — говорит, — зачем такой звон?» — «Псковичи Бога молят, — говорят ему, — чтобы Бог твое царское сердце укротил». Поутру Микола Христоуродливый велел всем, всякому хозяину, поставить против своего дома столик, накрыть чистою скатертью, положить хлеб-соль и ждать царя. Попы в золотых ризах, с крестами, образами, с зажженными свечами, народ: общество, посадники пошли встречать Грозного и встретили у Петровских ворот. Только показался царь Иван Васильевич, откуда ни возьмись Микола Христоуродливый, на палочке верхом, руку подпер под бок, — прямо к царю… Кричит: «Ивашка, Ивашка! Ешь хлеб-соль, а не человечью кровь! Ешь хлеб — хлеб-соль, а не человечью кровь! Ивашка! Ивашка!» Царь спросил про него: «Что за человек?» — «Микола Христоуродливый», ему сказали; царь — ничего, проехал прямо в собор. А Микола Христоуродливый заехал, все на палочке верхом, заехал вперед; только царь с коня, а Микола: «Царь Иван Васильевич! Не побрезгуй моими хоромами, зайди ко мне хлеба-соли кушать», а у него была под колокольнею маленькая келейка. Царь пошел к нему в келью. Микола посадил царя, накрыл стол, да и положил кусок сырого мяса. «Чем ты меня потчуешь! — крикнул Грозный царь. — Как ты подаешь мясо: теперь пост, да еще сырое! Разве я собака?» — «Ты хуже собаки! — крикнул на царя Микола Христоуродливый, — хуже собаки! Собака не станет есть живого человечья мяса — ты ешь! Хуже ты, царь Иван Васильевич, хуже собаки! Хуже ты, Ивашка, хуже собаки!» Царь встрепенулся, испугался и уехал из Пскова, никакого зла не сделавши!

(П. Якушкин)

Иван Грозный и архимандрит Корнилий

В другой раз Грозный-царь был в Пскове, когда он ехал в под Ригу воевать; под Ригу он ехал на Изборск и Печоры. В то время в Печорах архимандритом был преподобный Корнилий. Встречал Грозного с крестами и иконами Корнилий преподобный. Благословил царя Корнилий, да и говорит: «Позволь мне, царь, вокруг монастыря ограду сделать». — «Да велику ли ограду ты, преподобный Корнилий, сделаешь? Маленькую делай, а большой не позволю». — «Да я маленькую, — говорит Корнилий, — я маленькую: коль много захватит воловья кожа, такую и поставлю». — «Ну, такую ставь!» — сказал, засмеявшись, царь.

Царь воевал под Ригою ровно семь лет, а Корнилий преподобный тем временем поставил не ограду, а крепость. Да и царское приказание выполнил: поставил ограду на воловью кожу; он разрезал ее на тоненькие-тоненькие ремешки, да и охватил большое место, а кругом то место и огородил стеной, с башнями — как есть крепость. Воевал государь-царь Иван Васильевич Ригу семь лет и поехал назад. Проехал он Новый городок (Нейгаузен), не доехал Грозный двенадцати верст до Печор: увидел с Мериной горы: крепость стоит. «Какая такая крепость!» — закричал царь. Распалился гневом и поскакал на Корнилиеву крепость. Преподобный Корнилий вышел опять встречать царя, как царский чин велит: с крестом, иконами, с колокольным звоном. Подскакал царь к Корнилию преподобному: «Крепость выстроил! — закричал царь. — На меня пойдешь!» Хвать саблей — и отрубил Корнилию преподобному голову. Корнилий взял свою голову в руки, да и держит перед собой. Царь от него прочь, а Корнилий за ним, а в руках все держит голову. Царь дальше, а Корнилий все за ним, да за ним… Царь видит то, стал Богу молиться, в грехах отпущения просить, Корнилий преподобный и умер. Так царь ускакал из Корни лиевой крепости в чем был, все оставил: коляску, седло, ложки… кошелек с деньгами забыл. Так испугавшись, был. После того под Псков и не ездил.

(П. Якушкин)

Царь Грозный и крестьянский сын

Любил царь Грозный на охоту ездить за всякою птицею, за всяким зверем. Ездит он, ездит, уморится и заедет к простому мужику отдохнуть в простую избу. Придет в избу, сядет в передний угол, покушает, чем Бог пошлет; а хозяевам прикажет царь непременно всякому свое дело делать. «Я, — скажет, — не хочу никому мешать». Приезжает он как-то раз к мужику отдохнуть, сел за стол, стал кушать. А у мужика был сынишка лет двух, а то и того не было, да такой мальчишка шустрый был! Бегал он по лавке, бегал, подбежал к царю да как хватит царя за бороду. Как прогневится царь! «Сказнить ему голову!» — кричит царь. Приходит хозяин, отец того мальчика. «Прикажи слово сказать!» — «Коли умное слово скажешь, — говори, — кричит Грозный, — а глупое скажешь — и тебе голову сказню!» — «Зачем глупое говорить, царю надо умное говорить! Без вины ты хочешь моему сынишке голову сказнить!» — «Как без вины? Он меня за бороду схватил!» — «Это он сделал по своей несмышлености, оттого, что он еще в младом возрасте. А вели ты, царь, принести чашу золота, а я нагребу чашу жара из печи; коли он хватится за золото, — значит, он в разуме, сказни его; а коли хватится за жар, — то он хватил тебя за бороду по своей несмышлености». — «Хорошо!» — говорит царь. Принесли царские слуги чашу золота, а мужик нагреб из печи жару — угольев; поставили чаши на лавку, подвели младенца, тот и хватается за жар. «Вот видишь, царь», — говорит мужик. «Вижу! — говорит царь. — Спасибо, что ты меня от греха избавил; за это я твоего сына пожалую». Взял царь с собой мужицкого сына, вырастил его, а после и в большие чины его представил.

(П. Якушкин)

Ермак Тимофеевич, покоритель Сибири

Появились вольные люди (казаки) на Волге. Пришли они туда с тихого Дона, а Волга в то время была большим торговым путем. Ездили по ней купцы с товарами и послы с подарками. Казакам это было на руку, и не стало от них свободного хода по Волге. Пошли жалобы на непорядки, грабежи. Шайки южных удальцов-разбойников обирали всех без разбора — и своих, и иноземцев.

Особенно сильно шалила одна большая шайка, чуть ли не в тысячу человек, атаманами которой были Ермак Тимофеев, Иван Кольцо, Яков Михайлов, Никита Пан и Матвей Мещеряк.

Первый из них пользовался особенным уважением за ум и распорядительность. Роста Ермак был среднего, коренаст и плечист; глаза имел светлые, быстрые, волосы — черные, как смоль, и кудрявые. Окладистая борода красила смышленое казацкое лицо…

Волгу знал Ермак хорошо; он знал, где раскинуть стан, где выбрать место для нападения на плывущие мимо суда. В одном месте река эта делает большой, очень крутой изгиб, правый берег которого покрыт горами и лесом. Здесь-то, по преданию, и живал знаменитый казак, и даже одна деревенька носит до сих пор его имя. Проведал о разбоях на Волге Иван Грозный, приказал изловить атаманов и повесить. Отряжен был воевода с войском.

Услышал недобрую весть Ермак с товарищами и поплыл с Волги на Каму, в родные места, где провел молодые годы. Слышал он много про Сибирское царство и про то, что Кучум дань русскому царю не платит, — захотелось ему попытать счастья на нерусской земле.

Казаки, пришедшие в Строгановские именья, были народ решительный, смелый, готовый на все. Недаром говорили про них, что они бесстрашные к смерти, непокоримы и к нуждам терпеливы. Такие-то люди и нужны были Строгановым для того, чтобы покорить Сибирское царство за Уральскими горами. Они просили сначала у Ермака защиты от вогуличей и татар, а потом показали казакам царскую грамоту, которою дозволялось строить по ту сторону гор острожки и селить людей. Ермака с казаками это раззадорило. Лестно было думать, что к Русскому царству можно, пожалуй, прибавить еще богатую и обширную землю. Такое дело было славнее и выгоднее грабежей на Волге. И стояло только за деньгами и припасами; но все это обещались выдать богатые Строгановы. Ермак согласился с радостью на их предложение и твердо решил покорить малоизвестную страну…

1 сентября 1581 года сел Ермак со своей дружиной в лодки и отплыл вверх по реке Чусовой при громкой трубной музыке.

Иван Грозный ничего об этом не знал, и Строгановы чуть не попали в беду. Как на грех, в тот самый день, когда уплыли казаки, на Строгановские именья напали вогуличи и много пожгли сел, многих забрали с собой. Донесли Ивану Грозному, что Строгановы держат у себя беглых казаков, и что в день нападения вогуличей казаки эти ушли за Уральские горы. Рассердился царь и послал сказать именитым людям, чтобы они не смели держать у себя воров, немедленно возвратили их с пути, в противном случае грозил немилостью…

Строгий наказ не подействовал, потому что пришел поздно. От Москвы до Строгановских земель известие шло больше месяца. Не скоро подвигались казаки по Чусовой реке, потому что надо было грести против воды, река же быстрая и кругом высокие скалистые берега. Сильно приустали гребцы, захотелось им немного отдохнуть. Видят на берегу большой камень, а под ним чернеет какая-то нора.

Пристали казаки к берегу и вошли в большую пещеру; здесь, говорят, и зазимовали. Про это поется даже и в одной песне. Камню с той поры по Ермаку и кличка была дана. И теперь на Чусовой показывают Ермаков камень.

В народе ходил слух, что бывший атаман удалых разбойников в бытность свою на Волге успел награбить и скопить большие богатства; говорили, что Ермак зарыл богатый клад в одной из пещер на северном берегу Чусовой. Тамошние крестьяне знали будто бы даже место, где зарыты деньги, и искали их, но ничего не нашли…

Долго плыл Ермак со своей дружиной, вышел и на сибирский путь, а еще почти никого на дороге не встретил. Рассудив, что впереди — неизвестно, он велел для всякого случая, если придется назад отступать, так чтобы было, где укрыться, делать земляной городок. Скоро поспел и городок, потому что вырыть ров и насыпать вал на четыре стороны — дело не хитрое. Стало называться место это Кокуй-городком…

Лодки вытащили из воды и поволокли до небольшой речки Жаровли, а из нее попали в Тагил, которая принесла русских в Туру, реку Сибирского царства. До этого времени, если и попадался им какой народ, так все больше кочевой, а тут стал появляться народ оседлый, земледелец. Его надо было опасаться. Жившие по реке татары, вогуличи и остяки, у которых был свой князь Епанча, покорный сибирскому царю Кучуму, встретили смельчаков стрелами с берега.

Народцы эти и не знали, что такое ружье и порох; бой у них был лучной. Зарядили казаки пушки и выстрелили. Те от страха пустились бежать без оглядки: думали, что гром ударил. Ермака это подзадорило, велел он пристать к берегу и пустился за ними в погоню. Много улусов (деревень) разорили казаки и много перебили народа.

На реке Тавде, что в Туру впадает, поймали они татарина, по имени Таузак, и стали допрашивать, где Кучум, потому что татарин выдал себя за служащего при сибирском царе. Хотелось, видно, Ермаку попугать Таузака: приказал он своим ратным людям стрелять из ружей по железной кольчуге, и пули пробивали кольчугу насквозь.

— Говори все, что знаешь, а то тебе худо будет! — стращали пойманного.

Испугался татарин и рассказал, что царь сибирский живет на реке Иртыш, в городе Сибири или Искере, что у старого и слепого Кучума состоит в подданстве много разных князьков и что сильнее и лютее всех — родственник царя, Махметкул, — такой богатырь, что не найти другого ему равного во всей сибирской земле.

Узнал Ермак, что Кучума не любят за то, что он язычников в магометову веру хочет обратить. Остяки же и вогуличи молились разным идолам, которых сами делали из дерева и одевали в платья. Самоеды, например, обмазывали своих божков кровью для того, чтобы те были к ним милостивее. Каждый из этих народцев стоял за свою веру и был против магометовой.

Говорил татарин, что и войска много у Кучума, только нет таких удивительных луков, и что сибирский царь ведет с разными народами большой торг мехами. А плыть до города Сибири надо по Тавде в Тобол, а из Тобола — прямая дорога в Иртыш.

Когда отпустили Таузака, Кучум вскоре узнал, что к нему в гости идут русские люди и несут с собой такие стрелы, от которых гром слышен, и спастись ничем нельзя. Как все дикие народы, Кучум был суеверен, слушал все, что ему говорили сибирские шаманы, и теперь стал припоминать их пророчества и рассказы. Уверяли они, что на небе было много знамений: кто город с церквями видел, кто кровавую воду в Иртыше. Говорили, что белый волк выходил драться с черною собакой, что пришел волк с Иртыша, а собака — с Тобола-реки. Думали так, что все это к войне…

Стал царь Кучум собирать войско. Высланы были татары против казаков, плывших Тоболом. Кучумовы данники, чтобы помешать гребцам, перегородили в узком месте всю реку железными цепями, а сами тем временем задумали напасть на Ермака. Татар было много. Три дня отбивались русские с лодок. Ермаку, наконец, удалось перехитрить нехристей: велел он казакам набрать хвороста, навязать из него большие пучки и одеть их в лишние казацкие кафтаны. Так и сделали: рассадили чучел по лодкам, а сами тайком вышли на берег и бросились на неприятеля. Увидели татары, что русских прибыло, — и на берегу-то они, и на воде, — взяли и побежали…

Москва и царь радовались успехам Ермака. Только и речи у всех было, что о нем, о богатом его посольстве, да о том, сколько он покорил народов, сколько разного добра добыл. Много раздарил Грозный казакам денег, сукна и цветной камки. О прежнем гневе не было и помину.

Покорение Сибири малым числом казаков было делом необыкновенным, выходящим из ряда вон. Потому и немудрено, что о подвиге русских за Уральскими горами ходили небывалые рассказы. Так, даже в одной летописи того времени говорится, что недалеко от какого-то вогульского городка встретили они великана, ростом сажени в две, который разом давил человек до десяти в своих огромных лапах. Живым, говорится там, взять его не могли, так пришлось застрелить это чудовище из ружей…

Заночевал Ермак нд берегу Иртыша. С одной стороны была широкая и быстрая река, а с другой — неглубокая, наполненная водой, перекоп. Давно еще кем-то была она вырыта, и видна, говорят, до сих пор. Раскинули казаки шатры и легли спать, даже караульного не поставили. Это была большая оплошность со стороны Ермака: он знал, что Кучум недалеко.

В ночь разыгралась страшная буря на Иртыше. Лодки оторвало и унесло вниз, ветер ревел, волны хлестали о берег. Пошел проливной дождь. Казаки спали мертвым сном, потому что сильно утомились за день.

Между тем, царь Кучум с татарами был на том берегу Иртыша. Он не решался идти в русский стан, не верил, чтобы русские спали, и послал одного татарина разузнать это дело и что-нибудь принести в доказательство, что они спят. Надо было к тому же отыскать брод. Посланец принес, одни говорят, три пищали, другие — три ладунки с порохом, — первое, что под руку попалось.

Тогда Кучум, пользуясь непогодой, переехал со своей конницей через ров, напал на спящих и перерезал их. Только двое проснулись во время резни: Ермак и один из казаков, который принес своим печальную весть. Несколько татар было убито Ермаком. Видя, что нет спасенья, он кинулся к лодкам, но лодок не было, — их далеко унесло ветром. В отчаянье бросился Ермак в глубокий и быстрый Иртыш, надеясь доплыть до них, но тяжелое вооружение потянуло его ко дну, и он утонул. Случилось это 5 августа 1585 года. Через неделю около одного татарского селения прибило труп Ермака. Татарин, удивший рыбу на берегу, увидел в воде чьи-то ноги, закинул петлю и вытащил человека. На утопленнике была надета железная броня с медной оправой; на груди был золотой орёл. Все признали казацкого атамана.

Говорят, что татары злобно потешались над покойником, положили его на рундук и пускали в него стрелы; приехал, будто бы, и Кучум с остяцкими князьями смотреть на это поругание. Народная молва передает, что хищные птицы, слетаясь на запах трупа, не трогали Ермака, и только с резким криком вились над ним в вышине; будто стали татарам сниться страшные сны, представляться видения, и что эти сны и видения принудили их схоронить Ермака под кудрявою сосной. Над могилой Ермака пылал по ночам, говорил народ, столп огненный, и напуганные татары постарались скрыть место, где был схоронен знаменитый казак.

(Д. Садовников)

Воцарение Бориса Годунова

Собрались все российские бояре в каменной Москве и советуются о том, как, Господи, будем царя выбирать. И удумали бояре выбирать его таким положением: есть у Троицы у Сергия над воротами Спаситель и пред ним лампада: будем все проезжать чрез эти ворота, и от кого загорится свеча пред лампадой, тому и быть царем в Москве над всей землей. Так и утвердили это слово. В первый день решили самых высоких рук пускать людей в ворота, в другой — середнего сорта людей, а в третий — и самого низкого звания. Пред кем загорится лампада против Спасителя, тому и царить в Москве.

И вот назначен день для высших людей ехать к Троице; едет один барин с кучером своим Борисом.

— Если я, — говорит, — буду царем, тебя сделаю правою рукою — первейшим человеком, а ты, Борис, если будешь царем, куда ты меня положишь?

— Что попусту колякать, — отвечал ему конюх, — буду царем, так и скажу…

Въехали они в ворота в святую обитель к Троице, — и загорелась от них свеча в лампаде, — сама, без огня. Увидели вышние и закричали: «Господи, Бог нам царя дал!» Но раздробили, кому из двух царем быть… И решили, что по единому пускать надо.

На другой день пускали людей середнего сорта, а на третий и самого низкого сорта. Как зашел конюх Борис в святые ворота, глаза перекрестил по рамам, и загорелась-свеча в лампаде. Все закричали: «Господи, дал нам Бог царя из самого низкого сорта людей!»

Стали все разъезжаться по своим местам. Приехал Борис-царь в каменну Москву и велел срубить голову тому боярину, у которого служил он в конюхах.

(«Древняя и новая Россия», 1879, т. 2,№ 9)

Орловское городище

По преданиям, до времен Ивана Грозного за литовскими набегами до самой Орлы (Орешка) никаких поселений не было; а как Грозный стал строить много городов, то, по благословению московского митрополита Макария Богослова, в 1565 году был построен и Орёл. Говорят, что при впадении реки Орлика в Оку, где теперь стоит церковь Богоявления, рос большой дуб, а на том дубе водились орлы; поэтому река назвалась Орлой, а город Орлом…

Едва город стал населяться, как наступили смуты: явились самозванцы. Самозванец Гришка Отрепьев, или Гришка-расстрижка, как зовет его народ, с королевским войском пошел на Москву и в Брянске был встречен царским войском, но царское войско вместо отпора целовало крест Гришке-расстрижке. И стало у расстрижки много войска: все войска с двух царств: со всего царства русского и со всего королевства польского. Встал Гришка-расстрижка в Брянске и послал, как и заправские, царские указы в Москву, и в Тулу, и в Рязань, и в Калугу, и в Орловское городище; а указ. написал такой: «Все знай, я (Гришка-расстрижка) — царевич Дмитрий, а Борис Годунов всех бояр, народ надул! Он — самозванец, а я — настоящий царь», и все города по всей России целовали расстрижке крест; только один город — Орловское городище — не стал целовать ему креста; для того — царский брат родной, Иван Федорович Годунов, был здесь воеводою; он и укрепил народ здешний своему брату, царю Борису Годунову. Тогда Гришка со всеми своими полками бросился на Орёл и всех граждан казнил, перевешал, а которые из них остались в живых, — тех разослал по

После того Гришка пошел на Москву; в Москве он сперва-наперво всех прельстил; ну да скоро дознались до подлинного, что расстрижка точно расстрижка, а не Дмитрий-царевич; как скоро признали его Гришкой-расстрижкой, так и убили его, шельмеца, как собаку.

(П. Якушкин)

Царица Марфа Ивановна

Эта царица сослана была на Выгозеро, в пределы Беломорские, в Чёлмужу, в Георгиевский погост… Для житья ее велено было устроить бочку трехпокойную, чтобы в одном конце держать овес, а в другом — вода, а в середине — покой для самой царицы.

А в этом Чёлмужском погосте был поп Ермолай — и сделал он турик с двумя днами, поверх наливал в него молоко, а в середине, между днами, передавал письма и гостинцы, посланнные из Москвы.

Тын и остатки ее жилья видны были до последнего времени. Поп Ермолай с восшествием на престол Михаила Федоровича вызван был в Москву и определен по одному из Московских соборов, а роду его дана обельная грамота, которая и поныне цела, и в этой грамоте пишется о радении попа Ермолая.

(«Древняя и новая Россия», 1879, т. 2, № 9)

Цари Михаил Федорович и Алексей Михайлович

Когда царил в Москве государь-царь Михаил Федорович, понесла его супруга благоверная и родила наследника престолу царскому. Посылают гонца от женской палаты поведать царю, что родила царица наследника престолу царскому. Приходит гонец в царскую палату, крест кладет по-писаному, поклон ведет по-ученому, на две, на три, на четыре сторонки поклоняется, а царю великому в особину. Сам говорит такое слово:

— Михайло-царь Московский, великий государь, родила царица тебе наследника царскому престолу.

Царь ответа не дает. Второй раз проглаголил гонец:

— Царю! Царица родила наследника царскому престолу…

Третий раз глаголет гонец:

— Царь! Родила царица сына — наследника царскому престолу!

Глаголет царь Михаил Федорович в ответ таково слово:

— Ай же гонец, не царскому престолу явился наследник: родилась душам пагуба.

Растит Михайло-царь наследника до совершенных лет. Пристарел он, государь, в каменной Москве, — у царского престола, и начал писать рукописание, дописал до такого-то года и месяца, от такого-то числа и часа: в такой-то секунде явится змей трехглавый, — отрубить ему голову…

Однажды среди темной ночи взял государь-царь рукописание отца своего, царя Михаила Федоровича, в свои руки царские: сидит он на царском троне, со скипетром и в жезлах царских, и читает родительское рукописание, и недоумевает, что будет в такой-то час, в такой-то секунде: прослезился он; утер слезы на своем лице белом, и не знает, что делать. А сказано у родителя в рукописании: «Оденься в одежду и в шлем, встань к воротам, подойди ближе к дверям, обнажи саблю из ножен, и явится тебе змей трехглавый, — отрубить ему голову».

Встал государь-царь Алексей Михайлович с ложи царской, облачился в одежду, вынул саблю из ножен и встал к дверям хрустальным: «Господи, поведай, что написано у родителя моего, не могу в голову взять». Когда приходит та секунда, государь поднял саблю и хочет тому, кто откроет дверь, отрубить голову. Вдруг отворяет ворота патриарх Никон. Государь обрадовался и не знает, что делать. Тут забыл он и родительское завещание, и стал слушать Никона.

(«Древняя и новая Россия», 1879, т. 2, № 9)

Никон

Никон предложил царю исправить духовную «церковную архилу», но тот сначала не решался. И тогда Никон прибег к следующему средству: он приказал мастеру сделать ящик; убрать ее в этот ящик и запереть, а ящик положить в другой, — побольше, а тот — в третий, еще побольше; за Москвою в поле выкопать яму и этот ящик с архилою схоронить в землю, над ямою поставить свечку с огнем, чтобы горела она три ночи, и чтобы многие народы могли видеть этот свет в темноте ночной.

Устроив это, приходит патриарх к царю Алексею Михайловичу, отворяет дверь на пяту, крест кладет по-писаному, поклон ведет по-ученому, на две, на три, на четыре сторонки поклоняется, а царю Алексею Михайловичу в особину, и сам объясняет таково слово:

Позволь мне сказать, государь, слово великое. Видел ли ты в темноте ночной горящий огонь в поле? Разрыто это место во вчерашний день, — и найден тут ящик, в нем — другой, а в этом — третий, — и тут положена архила церковная. В архиле этой пишется и повторяется, что трехперстный крест надо делать, а двухперстный — в грех поставлен: скорее надо ее подписать и наладить трехперстное сложение.

Так склонил патриарх царя к благочестивому нарушению и церковному колебанию.

(«Древняя и новая Россия», 1879, № 9)

Петр Первый и Илья-Пророк

Старшины выгозерские пришли к Петру с поклоном и с хлебом-солью. — Государь! — говорили они, — Илья-пророк завтра велел звать тебя в гости.

Петр принял приглашение и обещал быть в погосте выгозерском наутро. Исполнить свое обещание ему, однако, не удалось, так как в ночь пошел проливной дождь, и ехать не было никакой возможности. Утром снова явились старшины и снова просили Петра посетить их погост.

— Нет, старички, — отвечал Петр на вторичную их просьбу, — видно, Илья-пророк не хочет, чтобы я у него побывал: послал дождь. Снесите же ему от меня гостинец.

Так дело и кончилось тем, что Петр пожертвовал на церковь червонцев.

(«Древняя и новая Россия», 1876, т. 1, № 2)

Петр Первый и раскольники

Прослышав о проходе через их места Петра, выгорецкие раскольники выслали на выгорецкий ям своих старшин с хлебом-солью. Зная, что они будут являться тому, кого они считали антихристом, кто был для них зверем Апокалипсиса, и чей титул представлял собою апокалиптическое число звериное, старшины выгорецкие порядком струсили. Они ждали увидеть грозного судью своего отщепенства и знали наперед, что Петру наговорили про них невесть что.

— Что за люди? — спросил царь.

— Это раскольники, — поторопился объяснить какой-то боярин, а может быть, и генерал, — властей не признают духовных, за здравие Вашего царского Величества не молятся.

— Ну а подати платят исправно? — справился, прежде всего, практический Петр.

— Народ трудолюбивый, — не мог не сказать правды тот же ближний человек, — и недоплаты за ними никогда не бывает.

— Живите же, братцы, на доброе здоровье, — сказал царь. О царе Петре, пожалуй, хоть не молитесь, а раба Божия в святых молитвах иногда поминайте, — тут греха нет.

(«Древняя и новая Россия», 1876, т. 1, № 2)

Брюс

Был в свое время великий чародей Брюс. Много хитростей знал и делал он; додумался и до того, что хотел живого человека сотворить. Заперся он в отдельном доме, никого к себе не впускает, — никто не ведал, что он там делает, а он мастерил живого человека. Совсем сготовил — из цветов — тело женское; как быть, — оставалось только душу вложить, и это от его рук не отбилось бы, да на его беду — подсмотрела в щелочку жена Брюса и, как увидела свою. соперницу, вышибла дверь, ворвалась в хоромы, ударила сделанную из цветов девушку, и та разрушилась.

(«Живая старина», 1890, вып. 2)

Промашка Брюса

Ты вот возьми, к примеру, насыпь на стол гороха и спроси его, Брюса, сколько тут, мол, горошин? — а он только взглянет и скажет: вот сколько, и не обочтется ни одной горошиной… Да что? Он только взглянет — и скажет, сколько есть звезд нанебеси!..

Такой арихметчик был Брюс, министр царский, при батюшке Петре Великом. Да мало ли еще что знал этот Брюс: он знал все травы тайные и камни чудные, составы разные из них делал, воду даже живую произвел, то есть такую воду, что мертвого, совсем мертвого человека, живым и молодым делает…

Да пробы-то этакой никто отведать не хотел; ведь тут надо было сначала человека живого разрубить на части, а всякий думал: «Ну, как он разрубить-то разрубит, а сложить да жизнь дать опять не сумеет?» Уж сколько он там ни обещал серебра и злата, никто не взял, все боялись…

Думал Брюс, думал, и очень грустен стал; не ест, не пьет, не спит.

— Что ж это, — говорит, — я воду этакую чудную произвел, и всяк ею попользоваться боится. Я им, дуракам, покажу, что тут бояться нечего.

И призвал он к себе своего слугу верного, турецкого раба пленного, и говорит:

— Слуга мой верный, раб бессловесный, сослужи ты мне важную службу. Я тебя награжу по заслуге твоей. Возьми ты мой меч острый, и пойдем со мной в зеленый сад. Разруби ты меня этим мечом острым, сначала вдоль, а потом — поперек. Положи ты меня на землю, зарой навозом и поливай вот из этой скляночки три дня и три ночи, а на четвертый день откопай меня: увидишь, что будет. Да смотри, никому об этом ничего не говори.

Пошли они в сад. Раб турецкий все сделал, как ему было велено.

Вот проходит день, проходит другой. Раб поливает Брюса живой водой. Вот наступает и третий день, воды уж немного осталось. Страшно отчего-то стало рабу, а он все поливает.

Только понадобился для чего-то государю-царю министр Брюс: — Позвать его! Ищут, бегают, ездят, спрашивают: где Брюс, где Брюс — царь требует. Никто не знает, где он. Царь приезжает за ним прямо в дом его. Спрашивают холопов, где барин. Никто не знает.

— Позовите, — говорит, — ко мне раба турецкого: он должен знать.

Позвали. — Где барин твой, мой верный министр? — грозно спрашивает царь. — Говори, а не то сию минуту голову тебе снесу.

Раб затрясся, бух царю в ноги: так и так… И повел он царя в сад, раскопал навоз. Глядят: тело Брюсово уж совсем срослось и ран не видно. Он раскинул руки, как сонный, уж дышит, и румянец играет на лице.

— Это нечистое дело, — сказал гневно царь, велел снова разрубить Брюса и закопать в землю.

(«Живая старина», 1871, вып. 4)

Про Пугача

В Самарской губернии, Ставропольского уезда, в селе Старом Урайкине побывал Пугач, и с помещиками обращался круто: кого повесит, кого забором придавит…

Была в Урайкине помещица Петрова, с крестьянами очень добрая (весь доход от имения с ними делила); когда Пугач появился, крестьяне пожалели ее, одели барышню в крестьянское платье и таскали с собой на работы, чтобы загорела, и узнать ее нельзя было, а то бы и ей казни не миновать от Пугача.

(Д. Садовников)

Пугач и Салтычиха

Когда поймали Пугача и засадили в железную клетку, скованного по рукам и ногам в кандалы, чтобы везти в Москву, народ валом валил и на стоянки с ночлегами, и на дорогу, где должны были провозить Пугача, — взглянуть на него. И не только стекался простой народ, а ехали в каретах разные господа и в кибитках купцы.

Захотелось также взглянуть на Пугача и Салтычихе. А Салтычиха эта была помещица злая-презлая, хотя и старуха, но здоровая, высокая, толстая, и на вид грозная. Да как ей и не быть толстой и грозной: питалась она — страшно сказать — мясом грудных детей. Отберет от матерей, из своих крепостных, шестинедельных детей под видом, что малютки мешают работать своим матерям, или что-нибудь другое тем для вида наскажет, — господам кто осмелится перечить? — и отвезут-де этих ребятишек куда-то в воспитательный дом, а на самом деле сама Салтычиха заколет ребенка, изжарит и съест.

Дело было под вечер. Остановился обоз с Пугачом на ночлег. Приехала в то село или деревню и Салтычиха: дай, мол, и я погляжу на разбойника-душегубца, не больно, мол, я из робких. Молва уже шла, что когда к клетке подходит простой народ, то Пугач ничего — разговаривал, а если подходили баре, то сердился и ругался. Да оно и понятно: простой черный народ сожалел о нем… А дворяне более обращались к нему с укорами и бранью: «Что, разбойник и душегубец, попался!»

Подошла Салтычиха к клетке. Лакеишки ее раздвинули толпу.

Что, попался, разбойник? — спросила она. Пугач в ту пору задумавшись сидел, да как обернется на зычный голос этой злодейки и — Богу одному известно, слышал ли он про нее, видел ли, или просто-напросто не понравилась она ему зверским выражением лица и своей тушей, — как гаркнет на нее, застучал руками и ногами, даже кандалы загремели, глаза кровью налились. Ну, скажи, зверь, а не человек. Обмерла Салтычиха, насилу успели живую домой довезти. Привезли ее в имение, внесли в хоромы, стали спрашивать, что прикажет, а она уже без языка. Послали за попом. Пришел батюшка. Видит, что барыня уже не жилица на белом свете, исповедал глухою исповедью, а вскоре Салтычиха и душу грешную Богу отдала. Прилетели в это время на хоромы ее два черных ворона…

Много лет спустя, когда переделывали дом ее, нашли в спальне потаенную западню и в подполье сгнившие косточки.

(«Живая старина», 1890, вып. 2)

Горькая смерть

Фома-дворовый был пугачовец, и его решили повесить. Поставили рели, вздернули Фому, только веревка оборвалась. Упал Фома с релей, а барин подошел и спрашивает:

— Что, Фома, горька смерть?

— Ох, горька! — говорит.

Все думали, что барин помилует, потому что, видимо, Божья воля была на то, чтобы крепкая веревка да вдруг оборвалась. Нет, не помиловал, велел другую навязать. Опять повесили, и на этот раз Фома сорвался. Барин подошел к нему, опять спрашивает:

— Что, Фома, горька смерть?

— Ох, горька! — чуть слышно прохрипел Фома.

— Вздернуть его в третий раз! Нет ему милости!

И так, счетом, повесили барского человека три раза.

(Д. Садовников)

СТАРИНА МОСКОВСКАЯ

Начало Москвы

Начало Москвы неизвестно. Есть поедание, что в сумерках времен давно прошедших, будто бы еще в конце IX столетия, Олег, блюститель Игорева престола, пришел на Москву-реку, которая тогда называлась Смородиною или Самородинкою, и заложил там городок. Во время князя Георгия (Юрия) Владимировича, когда уже предания о Москве стали более выясняться, в летописях сказано, что на месте Москвы находилось поместье боярина Кучки, состоявшее из шести сел: Воробьева, Симонова, Высоцкого, Кудрина, Кулишек и Сущева, а дом его был на Чистых прудах; что в дремучем бору (где находился Кремль) жил пустынник Букал, а на Крутицах человек мудрый, родом римлянин, Подон. Повествуют, будто бы Георгий (Долгорукий), оскорбленный Кучкою, убив его, завладел его поместьями и заложил город Москву в 1147 году, а сына своего, Андрея Боголюбского, женил на дочери казненного им боярина. Достоверно только то, что в упомянутом году (28 марта) князь Юрий Суздальский, сын Мономаха, роскошно угощал в Москве союзника своего, князя Святослава Олеговича Северского. После князь Юрий сделался великим князем Киевским, а сын его, Андрей, основал свое великое княжество Владимирское, на Клязьме, вдали от Киева, в северо-восточной части Руси.

Во времена усобицы и гибельного нашествия татар на Русь, Москва была одним из младших городов, то Суздальской, то Тверской областей, и составляла сборное место для проходивших через нее ополчений, потому что князья и воеводы Владимирские, Новгородские, Рязанские и Черниговские сходились в нее со своими войсками, направляясь в разные стороны. Москва тогда состояла во владении наследников князя Юрия Долгорукого.

В продолжение долгого времени Москва претерпевала разные несчастные для нее крушения и неоднократно была сожжена и разорена татарами; но судьба, предуготовляя ее к славе, не допустила ее погребения в пепле и ничтожестве, вручив над нею удельную власть князю Даниилу (сыну Александра Невского), который в 1296 году принял титул князя Московского. Этот князь дал Москве некоторую политическую значительность в системе северных русских владений и, присоединив к своему княжеству Переславль-Залесский и другие области, предуготовил Москву быть столицею.

(С. Любецкий)

Козье болото в Москве

И на месте Москвы была дичь глубокая: много было сказок о горах, рощах и лесах ее; долгие тянулись присказки о топях и лугах в тех лесах нетронутых. Недавно еще певалась песенка: Как начиналася матушка каменна Москва.

Приволье тут было птице небесной, не стерегся тут зверь стрелка вороватого. И прошло все: не живет маслина сплошь в году! Показались высокие рога кремлевские. И двинулись князья Московские на поезды удалые! Недалек им был выезд разгулять себя: то в рощах подкудринских, то на трясинных топях козихских, то по вражкам тверских слобожан, то по отлогому бережку речки Неглинной; тут всего было вдоволь; и не бежал еще зверь в Сибирь дальнюю…

Дикие козы и лоси водились по всему Царству Русскому: и много же было коз на болотах Козьих низменных. Никто их тут не распугивал как начиналася матушка каменна Москва.

А при царях и патриархах, тут же был и ручной козий двор: с него собиралась шерсть ко двору царскому; той же шерстью владел и патриарх Московский. Это был у царей и патриархов, — быт хозяйственный. Большие слободы были приписаны ко двору козьему. Как на праздник хаживали красные девки на дело пуховое; весело им было щипать пух под песенки.

Но в топях козьих много тогда легло народа неосторожного. — Всегда была топка Козиха.

(М. Макаров)

Могила забытого святителя

В Москве нынешняя церковь святителя Ермолая была молельною часовней Патриарха Ермогена. Уединенно стоя в чаще ракитника, окруженная топями козьими, она издревле принадлежала ко двору патриархов. По горке к Благовещенью, почти от самого пруда, красиво сидела берёзовая роща, хорошо в ней свистывали соловьи, хорошо пели и другие пташки. В березняке много родилось грибов, — весело им было родиться на чистоте, на припоре красного солнышка. И все это было для народа Божьего: для чернецов, для отшельников!..

Велик из них был Патриарх Ермоген. Живой на воле Господней он здесь молился за нас, страдал и умер за нас, за Церковь Божию; но не тут, не в своей молельной, — чужие пташки теперь щебечут над его могилой, чужая пчелка сосет там мед с лазоревых цветочков — они одни памятник мужу правды!

Но тут же в молельной спит крепко другой святитель… Ему нет теперь имени на земле у нас, у живых, — камень, его покрывший, затиснут в помосте церковном, при самом входе во храм Божий, народ его топчет. Никому незнамо, кто был этот святитель; но вот крест, вот святительская митра… Они еще не сглажены богатырскою рукою времени, — тут она была бессильна!

Помни это, прохожий на землях света: может быть, этот в живых бывший и теперь лежащий у ног твоих сам обрек себя в жертву, нам другим, смирения недоступного, — но кто он?..

(М. Макаров)

Село князя Владимира Донского

Стойте! Вот церковь Рождества в Кудрине. Справьтесь по Синодику, кажется, ещё существующему в бывшем Новинском монастыре, и вы подтвердите это предание, если я теперь расскажу вам, что это Кудрино было вотчиной князя Владимира Андреевича Донского, брата-сподвижника Димитрию Донскому. Дом князя Владимира услужил отечеству, почти вравне со своим братом-воином. Нельзя решить: мог ли бы Димитрий без Владимира так счастливо стереть татар с лица земли русской?

Мог ли бы и Владимир без отчаянной решимости Донского победить их на поле Куликове? — Какое славное село Кудрино!

(М. Макаров)

Село Троицкое-Голенищево

Остановим наш взгляд на замечательном в историческом отношении селе Троицком-Голенищеве. Туда любил удаляться от шумной городской жизни св. митрополит Киприан (родом серб) как в место неплещно и безмятежно. Туда приезжал к нему беседовать и за благословением великий князь Василий Дмитриевич (сын Димитрия Донского) в конце XIV столетия. Летний приют митрополита был окружен густым лесом; сидя на крыльце в виду Воробьевых гор, любил смотреть он на закат солнца в благоговейном размышлении. Вот наступила тогда еще черная година для России: в летописях сказано, что в то время творились знамения великие, как при злобожном Батые, — на небе выступало солнце кровавое, были бури великие и ветры многие, а у Спаса Нерукотворного, перед святым ликом Его, свеча сама загорелась. И вот, в то время появился на востоке новый, самый страшный бич для России: свирепый Тимур-Аксак (Тимур-хромец, он же Тамерлан. — Ред.). Как молнией сокрушил он войска хана Тохтамыша, благодетеля князя Василия, и с бесчисленными разноязычными полчищами через навалку трупов двинулся к берегам Волги. В летописях сказано, что железо его притупилось о кости человеческие, мечи заржавели от крови…

Не останавливали его ни пучины морские, ни степи безводные, ни зной палящий; по многим градам и весям русским разлилось огненное море; из Коломны видно уже было широкое зарево пожаров, рязанцы в сильном страхе толпами бежали в Москву просить, молить о защите великого князя. Они объявили ему, что грозный Тимур раскинул уже огромный стан свой по берегам Сосны и Двины, а передовой отряд его берет роздых на пепелище Ельца. Ужаснулся и князь Василий; человеческая помощь была бессильна против подобного страшного, неумолимого врага; и вот князь отправился за советом в Троицкое-Голенищево к митрополиту, как некогда отец его прибегал к преп. Сергию, — и святой муж успокоил его надеждою на помощь заступницы богохранимой Москвы Пресвятой Богородицы. Так и свершилось. Между тем, как князь собирал войско, 26 августа наКучковом поле, где ныне Сретенский монастырь, с плачем и рыданием, повергаясь ниц, встречали москвичи икону Владимирской Божьей Матери, и в тот же день Тимур, как значится в историческом предании, убоясь знамения небесного, бежал, никем не гоним, из пределов России.

(С. Любецкий)

Арбатские ворота

Не шутите и местом Арбатских ворот, ведь и это место добрый памятник в наших древних ерлыках о прежней славе матушки Москвы.

Арбы, телеги, первые начали делаться у нас в Москве на Арбате, и вот от чего московская Арбатская слобода получила свое прозвище; а не от Арабата, как, может быть, думают некоторые! — Да это все ничего, а вот где его славные исторические отметки:

Крестовоздвиженский монастырь (ныне приходская церковь) в 1440 году построен Владимиром Ховриным, воином царедворцем великого князя Василия Темного. Этот Ховрин был душою предан святому митрополиту Ионе и сердечно любил своего князя; он умирал за него, как только мог, по-русски. Но междоусобия князей сломили Василия: Шемяка подло ослепил его, и Владимир Ховрин сложил с себя все светское: он живой залег в гроб дубовый — постригся в монахи.

Но вдруг Мегмет, царь Казанский, явился перед Коломною, сжег ее и, растворив эти ворота широкие от юга к Москве, осадил Москву; отсюда почти до самых стен кремлевских Москва наводнилась казанцами. Князь Василий Темный крепко дрогнул от этой нежданной осады и спрятался! Тут восстал из гроба Владимир; он вооружил хоругвями и крестами свою монастырскую братию, благословил ее со словом: на дело и присоединился с нею к начальнику московских войск, князю Юрию Патрикиевичу Литовскому. Все они пели: днесь благодать Господня с нами!

Казанцы, занятые грабежом и насилием, в свою очередь, дрогнули от неслыханной смелости черноризцев и побежали. Ховрин с монахами, на выбор, с молодцами полетел вдогонку за врагом, отбил у него заполоненных жен, дочерей и детей бояр и граждан московских и, не вводя их в город, всех окропил святою водою на самом месте ворот Арбатских. Кости Ховрина покоятся в московском Крестовоздвиженском монастыре; а монумент его должен быть здесь, у ворот!

Вот другой светлый случай, сбывшийся тут же в воротах к Арбату. Это было в междуцарствие: войска польские распорядились на приступ к Москве и назначили к Арбатским воротам Мальтийского кавалера Новодворского. Отважный поляк с топорами принялся за вырубку палисада; работа пошла быстро; но с нашей стороны, от Кремля, защищал Арбатские ворота храбрый окольничий Никита Васильевич Годунов. Он так же, как и Ховрин, крестом и молитвою ободрял московитян и только ими уничтожал все замыслы Новодворского. Раздосадованный враг начал действовать отчаянно; он употребил свое воинское уменье, наконец, сделал пролом в предвратном городке, достиг, было, и самых ворот Арбатских; но здесь, прикрепляя к воротам петарду, был тяжело ранен из мушкета, упал. Наши видели, как его положили в носилки, как его богатая золотистая одежда окатилась вся кровью, как его шишак, украшенный перьями, снопом спал с головы и, открыв лицо его, показал молодца лепого: большие черные очи его потускли! Вслед за сим, Годунов и русские воины бросились из ворот в неприятельские ряды с белым ружьем, а из-за стен, наши же, руководимые французскими инженерами, спереди и с боков в перекрест, не переставали действовать пальбою из мушкетов. Поляки держались на этом пункте до света; но не получая помощи из своего резерва, гикнули по-свойски и поскакали в утек. На колокольне церкви Бориса и Глеба ударил колокол — и Годунов сам пел: Тебе Бога хвалим!

Рязанские думные дворяне Прокофий Петрович Ляпунов и Григорий Никитич Ржевский особенно уважали церковь Борисоглебскую: они, отправляясь на всякое дело, служили в ней молебны. Неизвестно, был ли который из них вместе с Годуновым против храбреца Новодворского?

Московские жители! Каковы Арбатские ворота, проходя и проезжая их, молитесь образу св. угодников Бориса и Глеба!..

(М. Макаров)

Московская приездня

Ждали на Москву гостей новгородских, ждали смолян, немцев, людей из свейского народа; и не бывало им, тем гостям нашим, в Москве мест и такого договора: как им стать и где им жить у святых церквей православных. Без осуды святительской, без приговора князя великого не ступали нежданные по землям города русского!..

И была на то, для гостя заезжего, слобода приездная; и в той приездне отбирали у гостя слово по крестному целованию и спрашивали: как-де ты по быту чаешь пожить у светлого лика князя православного?

Великое дело было доступ к большому лицу князя Московского: свои князья и бояра его охраняли! На город к нему шли князья из Серпухова, из Звенигорода, берегли его князья из Можайска, суздальцы и юрьевцы… Так было верно, или нет; но то было записано по речам старины дивной. Да! Старина, что диво!

После вся слобода приездная со всеми ее присёлками поступила во власть и дань царевичей грузинских, усердных слуг государей московских. И вот приездня преобразовалась в приестню, а — там и в Пресню!

Рассказ замечательный; почти вероподобный, но кто поручится за его правду сущую? Впрочем, и при других городах есть ещё слободы въездные и выездные. Это осколок с родового обычая подсолнечного!

(М. Макаров)

Подкремлевский дворец Ивана Грозного

И добр и грозен был царь-государь Иван Васильевич Грозный; любил он своих, и бегал он от своих, как от чумы, как от лихой болести! В доброе время во всех он видел людей добрых, а в злой час и не попадайся; хорошо если только отваляет дубинкой, а то, как вздернет выше леса стоячего, то и болтайся на любки птицам небесным! Ну не дай бог эдакого царя кому-нибудь! Чего себе не хочешь, того и ближнему не пожелай.

В Москве он любил жить под святынею в Кремле; а там, как пошли на его царском жилье сплетни, да подзоры, кинул он, царь, Кремль и повел свою жизнь в хижинке на топком месте, в ракитнике на Неглинной. Тут он сам назвал себя пустынником. Долгое время никому он не казался и никто его не видел, совсем он затворился, посыпал голову пеплом; да денно и нощно читал пред иконою Господнею молитву.

Монастырь Воздвижения близок был от царя-затворника; а он, царь, туда не ходил, — там жили люди, и этого для него было довольно: людей он поклялся не любить!

Но от болот тянулась ножка, сапожок — так в старину звались все сухие места, удобные для житья между топями или болотами, — и вот тут царь, в виду часовни св. Николая Чудотворца, построил себе хоромы.

На месте хором этих теперь — Горное правление, — церковь св. Николая недавно уничтожена!..

(М. Макаров)

Обеды царя Феодора Ивановича

Были они в трапезе Чудова монастыря, раз и два на неделе. Туда приходил царь с гостями; их бывало немного. Народ видал тут князя Василия Скопина-Шуйского, сильных бояр Годуновых, окольничих Ивана Сабурова и князя Дмитрия Елецкого. Жён на эту трапезу не приглашали. И трапеза царская была постна и почти безмолвна. Обед начинался тотчас после литургии с молитвою; вставали из-за столов ровно в полдень и с молитвою ж. Царю Феод ору очень нравились такие обеды в палате благословенной!..

Не знаю, кто теперь укажет нам эту благословенную палату. Тут Борис Годунов молчал вместе с другими; но сам с собою говорил очень громко и — заготовлял для себя обеды в Тайнинском. Любопытна эта Чудовская трапеза — она последний пир потомству Рюрика!

(М. Макаров)

Возок царя Василия Иоанновича Шуйского

В рукописном житии св. праведного Иринарха Ростовскаго чудотворца, между прочим, упомянуто: «И повёл он, Царь дать возок свой (св. Иринарху) и конюха, и проводити его до монастыря Борисоглебского. И старец ядый хлеба у данного Болярина: и всего пребысть на Москве часов двадцать, поехал с Москвы и прибыв в монастырь ко Св. Страстотерпцам и вниде в келию свою. И пребывая во святом труде, отпусти конюха и возок к Москве».

Жили старики ростовские и толковали, что возок Шуйского был немецкий, весь покрытый кровлею, побоку со стеклами и с дверью и что крашен он был, тот возок, узорочно и с позолотою; но что в возке царском, как важивалось, езда было только по зиме, а на летнее время под тот под возок колёс ставить не приходилось.

Известно, что первая колесница, присланная в подарок супруге Карла VII, короля французского, была сделана для неё по указу Владислава, короля венгерского и богемского, следовательно, это было изобретение весьма к нам близкое: а потому нет в том и мудрости, что наши цари, а может быть, и великие князья, езжали (когда им было нужно) в возках и колесницах гораздо прежде ещё королей французских!

Димитрий Самозванец, если верить народным преданиям, также имел в своих народных выездах возки и колесницы: при его дворе замечалось много мастеровых иностранцев.

В последствии времени, русский народ смеялся над возками и, в насмешку, называл их погаными курятниками.

(М. Макаров)

Тушинский лагерь

Тушинский лагерь, стоянка второго самозванца Лжедмитрия, прозванного Тушинским вором, находился почти в пятнадцати верстах от Москвы, близ Москва-реки, на низменном месте (по дороге в г. Волоколамск и в Новый Иерусалим). В XIV столетии Тушино принадлежало киевскому боярину Квашне, который, по преданию, спас жизнь Ивану Калите во время битвы его с тверитянами под Переяславлем и за то получил себе во владение весь круг реки Выходни. В XVI столетии вся местность сделалась собственностью воеводы Тушина и пошла в приданое за дочерью его, вышедшею замуж за князя Телятевского; по пострижении своем в схимонахини она отказала отчину свою Преображенскому монастырю, существовавшему на обрывистой горе, прилегающей к Москва-реке, и состоящему в зависимости от Троицкой Лавры.

Летом 1608 года самозванец приблизился к Москва-реке и выбрал для своего становища место между реками Москвой и Выходней, в Тушине, а царское войско расположилось на Ходынском поле, сам же царь Василий Шуйский, лично начальствуя над отборными полками, стоял на Пресне, на самом том месте, где впоследствии царь Михаил Федорович встречал отца своего, патриарха Филарета, возвращавшегося из польского плена. При Шуйском находился подвижной гуляй-городок, устроенный на возах, с которого стрельцы стреляли в неприятелей.

Взглянем мысленно на эту местность, окрестности которой были тогда очень оживлены: у самозванца было до пятидесяти тысяч сбродного войска, состоявшего из поляков, запорожцев, донских казаков и русских изменников; к зиме поделали они себе землянки и шалаши из хвороста и соломы, покрыли их дранью и кожами, стан окопали и огородили частоколом, устроили погреба; даже поделали башни для стратегических наблюдений и построили широкие ворота для встречи Марины Мнишек. Туда с разных сторон тянулись обозы со всяким продовольствием; там был настоящий базар, говор и толкотня продавцов и покупателей.

(С. Любецкий)

Курьи ножки

Устроилась, при московских царях, поварня, и много было поваров при той при поварне: и отвели тем поварам место на слободу, а назвали ту слободу поварскою. Много было у той поварской хозяйского приюта! Юн был царь Михаил Федорович, а знал он царский порядок. Не живали до него с его порядком, князья и цари московские! В особую статью поставил он поваров, хлебню; особый же приют дал он слугам столовым, скатертникам, молочникам, коровникам, птичникам; и завёл он тут большой куриный двор. А стоял тот двор у часовни Никольской, огорожен он был тыном узорочно, и важивались в нем куры голландки; и не редкость там были петухи гилянские. Не говорят, однако же, наши старики о курах индейских: знать, что их вели в другом месте.

На порядке тоже, было ссор и всяких дрязг у пристольного народа: и просили они царя о рассуде не одиножды. Иной говорил: у меня-де огорода нет; тот хлопотал о дровах; кто о шубе; кто о рубашке! Просто ещё наше было государство: всякая мелочь шла прямо к царю! И вот царь сам изволил слушать и судить эту всякую мелочь. Обычай? Он и теперь ещё ведётся у старинных людей русских. Помогай Бог хозяину — всё до него идёт!

И вот, правда или нет, за что куплено, за то и продажа. Жаловались повара царю, что мал-де наш погост на кладбище, что у всех-де других буйвища широкие и есть где о родителях и повыть, и поплакать. Призадумался на ту просьбу царь-государь и скорой речи поварам не дал. А как пошёл слух, что у поваров будет-де шум со слободскими, промолвил царь: как быть!

Скоро пришли повара и в другой раз на двор царский, и говорили старики царю: «Государь! Ты наш царь-отец милосердный. Смилуйся! А чем-де лучше нас кречетники, да конюшие; но ведь богаты они раздольем в буйвище! У нас только, грешных, теснота родителям!»

И отвечал им государь: «Знаю; да где ж я отведу вам буйвище, того и сам не ведаю?» Ласково это было слово царское, смело повара опять поклонились царю до земли и указали на Николину часовню, при дворе курином. Не малую-де ножку та часовня занимает; а ножка-де та лежит в пусте; ни у конюших, ни укречетниковонаневуборе. — Дело! — вымолвил государь, — в пусте земля ничья; живёт она людскими руками. И пожаловал тут он поварам грамоту на Николино кладбище и, с тем же вместе, при курином дворе, две от того двора ножки. И вот с той поры прослыло то урочище на курьих ножках.

Точно ли, всё это при царе Михаиле Фёдоровиче было? А народная догадка близка к делу: у нас был земляной размер ножками (полосками), особенно в поростях лесных. Тут и теперь вы ещё услышите: Борисову ножку, Марьину ножку (долю) и проч.

(М. Макаров)

Алексеевский дворец

Немногие помнят Алексеевский дворец на Троицкой дороге, под Москвою. Теперь он принадлежит уже почти к преданиям; нынче от него нет ни кирпичика, ни бревнышка, ни черепочка от жилого дела, как говорят наши добрые старики. Это было низенькое, продолговатое, сосновое строение, в котором расположилось только семь небольших покоев с тремя красными выходами при крыльцах. В каждой горнице стояли изразцовые росписные; голландская печь, сработанная на изразцовых же круглых ножках, с подпечьями, запечьями и конурками для кошек. На этих изразцах изображались девизы, как, например: купидон обуздывает льва и проч. Вот надпись над подсолнечником: кое место солнце, там и я за ним; а вот еще подпись под совою: вижу и во тьме тьмущей и проч. В иных комнатах, на других печах представлены были в ярко-желтых шапочках голландские рыбаки на ловле сельдей!.. В комнате царевны Софьи Алексеевны под киотой висел на стене шкафчик со стеклами; тут лежали гребень, полотенце, греческое мыло, сурмилы, румяны, и всякие разные девические снадобья.

Карамзин много рассказывал об этом дворце, спорном месте о рождении Петра Великого с местом дворца Коломенского. Еще пятьдесят лет назад наши московские старики показывали здесь тропу прогулок царских, замечали вам окошко, под которым всегда сиживал добрый царь Алексей Михайлович; он любил посматривать на путь-дорожку Троицкую. Впрочем, Алексеевское, хотя и царское семейное селение, хотя и самое ближайшее к Москве; но оно так же, как и Софьино, как и другие села, немного сохраняет в своих преданиях любопытных семейных картин из жизни Романовых.

(М. Макаров)

Ростокино

Близ села Алексеевское, на правой стороне, находится памятник благодеяний Екатерины II; это прекрасный водопровод, устроенный для снабжения Москвы чистою водою, нашею поилицею (императрица любила во многом следовать примеру древних римлян, которые ничего не жалели, чтобы иметь у себя в городах хорошую воду, необходимую для здоровья). До этого времени Москва пользовалась трехгорною и Преображенскою водою, но за ней посылать было далеко, а москворецкая вода и в то время была уже мутна и нечиста. Екатерина поручила генералу Бауру провести из мытищинских ключей в Москву воду трубами.

Далее, в полуверсте от Алексеевского, следует сельцо Ростокино, расположенное на реке Яузе. Некогда ярая, полногрудная Яуза, упоминаемая в старинных народных песнях, вытекает из мытищинских громовых водоемов, течет излучиной мимо Тайнинского, Медведкова, Свиблова, Леонова и протекает в Москву; некогда чистые кристальные воды ее поили московских обывателей; но в каком виде находится она теперь!..

Окрестности описываемых местностей издавна славились грабежами, в них свирепствовала девка-богатырь Танька, разбойница Ростокинская, со своей шайкой, приютом которой были окрестные леса. Один из них, простирающийся от Ростокина влево, до сих пор носит название Татьянкиной рощи. Современником Таньки был известный мошенник и ловкий сыщик Ванька Каин, который сначала прикрывал ее деяния, а потом выдал ее сыскной полиции, вследствие чего она была повешена.

В Ростокине москвичи встречали первого русского царя Иоанна, еще не Грозного, возвращавшегося с большим торжеством по взятии татарского гнезда — Казани; со слезами восторга и умиления народ стремился лобызать руки и одежду его. Сняв с себя бранные доспехи, надел он заповедную наследственную шапку (корону Мономаха) и пошел за крестным ходом в город. Это был лучший эпизод из всего его царствования…

(С. Любецкий)

Сокольники

Одно уже название Сокольники или Сокольничье поле дает понятие, что там жили ловчие-сокольники, а на поле вынашивались соколы и там учреждалась охота. Сокольничья роща с самых древних времен была местом, где русские государи любили потешаться звериной и соколиной охотой, особенно царь Алексей Михайлович. Там, налево от существующей ныне заставы, находился дом главного ловчего, с башнею, вокруг которой расставлялись палатки для царской охоты. Когда царь выезжал на охоту со своим семейством, то для него ставили палатку из золотой парчи, подбитой соболями, для царицы — из серебряной, подбитой горностаями, а для царевичей и царевен — глазетовые (старинная ткань типа парчи, с вытканными на ней золотыми или серебряными узорами); все они составляли большой круг. Если охота была продолжительна, то посреди палаток ставили походную церковь; от палаток на ружейный выстрел находились рогатки, при которых стояла стража. В Сокольничьей слободе издавна жили лесничие и охотники, воспитатели и хранители соколов. Сокольничья роща в старину представляла самые сумеречные дебри и вмещала в себе множество диких зверей; привольно там было и крылатым, и рогатым, и зверю прыгучему, и птице поднебесной. В старину считалось святотатством делать большие вырубки в этом почтенном лесу, хотя в глубине его было много старых, отживших свой долгий век деревьев, много хвороста и валежника; впрочем, все это тщательно хранилось от расхищения. Тогда еще не было сквозных просек и укатанных дорог посреди леса, зато вся тамошняя местность напоена была здоровым смолистым благоуханием и сохранена от зловонной пыли. В начале текущего столетия (XIX) этот лес считался лазаретным, потому что доктора преимущественно посылали в него жить больных своих пациентов как на сухую и здоровую почву.

(С. Любецкий)

Пристанище бедных

В Москве это пристанище бедных было там, где теперь Знаменский монастырь.

Весьма милосерден был государь-царь Федор Алексеевич: он первый обратил своё особое внимание на нищих, болящих, лежащих по улицам московским! Сюда эти нищие свозились со всех сторон, и не было той улицы, на которой бы не было десятков нищих; а в рядах, на рынках и даже при церквях от них не было проходу. Были нищие, которые просили по привычке из ремесла: они подаянием богатились!..

Сказывают, что богатейшие тогдашние ростовщики все прежде были нищими: они вначале собирали себе с миру по нитке, да шили себе рубашки; но после тот же мир не расплачивался с ними и кафтанами.

Эти же нищие держали у себя размен мелкой монеты и получали, почти всегда, на промене вдвое и втрое больше денег против собранного ими за сутки!.. Вот где завелось первое гнездо наших разменных лавок и лавочек, и, наконец, курс потребованиям монеты.

Боярину Ивану Милославскому был поручен главный надзор за Знаменскою богадельнею, к нему же присоединилось множество других добрых людей, и начали они голодного кормить, больного лечить, нагих одевать. Зарадовалось сердце царёво!

Этому прошло уже с лишком полтораста лет. Вот как давно у нас было учреждено человеколюбивое Общество на самом деле!..

(М. Макаров)

Село Скудельничье

Христианская набожность произвела особый умилительный обычай. Близ Москвы было кладбище, названное селом скудельничьим, куда сходились люди добровольно в четверг на седьмой неделе после Пасхи рыть могилы для странников и петь панихиды в успокоение душ тех, коих имена и отечества были им неизвестны. Они не умели назвать их, но знали, что Бог слышит и знает за кого воссылаются к Нему чистые, истинно христианские молитвы.

(А. Терещенко)

Сухарева башня

Сухарева башня в Москве — это, прежде всего, казарма полка Сухарева, потом она принадлежала Адмиралтейству. Брюс, Макаров и другие математики Петровы решали тут математические исчисления на пользу Отечества. Народ думал, что они колдовали, и что их волшебные бумаги еще существуют, закладенными в одной из стен Сухаревой башни. Писец Петров Козьма Макаров, в оставленных после него записках, уверяет, что Брюс, решая какую-то задачу, лишился вдруг одного из своих товарищей; что этот товарищ бесследно исчез. С той поры в Сухаревой башне математики уже не работали.

(М. Макаров)

Келья царевны Софьи и могила трагика Сумарокова

Вот слобода вотчины замосковного богатого монастыря ее — ныне улица Пречистенка. Девичий монастырь непамятно давно блестит своими золотыми маковками. Многое видел и пережил монастырь этот. Жены и матери царей и князей спасали в нем свои души, и в нем же смиряла себя необыкновенная, гордая царевна Софья, сестра Петрова. Лет за тридцать лет назад тут были еще монахини, которые могли указать на ее келью. Игуменья Елпидифория, принадлещая к фамилии Кропотовых, сохраняла еще портрет Софьи. Император Павел I навещал эту игуменью и жаловал ее наградами. Она была последним отрывком памяти о жизни в монастыре Софьи.

Тут же в стенах монастырских спит и трагик Сумароков, описатель стрелецких бунтов…

Поле от слободы до монастыря не так было широко, как нынче, в его поймах стояли не фабрики, не сады господские; но огороды монастырские и рощи. Гул колоколов с церквей монастырских сладко пел по этим рощам. Но сладок ли он был для Софьи, для всех ей подобных женщин, мысливших, и заживо погребенных в ограде монастырской.

На Остоженке, возле церкви Успения, почти на буйвище жил Козьма Макаров, старший письмоводитель канцелярии Петровой. Светлый домик Макарова смотрел прямо на монастырь девический, и говорили, что сам хозяин должен был смотреть только на поле к монастырю. Петр бывал нередко в этом домике, он грустил здесь о Софье.

Макаров лег возле церкви Успения, над ним долго стоял его родовой образ св. Харлампия. Эта икона и теперь еще тут в храме; а домика, где горевал Петр о Софье, а кельи Софьиной не найдет никто!

(М. Макаров)

Воробьевы горы

Воробьевы горы прежде назывались царским селом Воробьевым; в нем живал летом еще Иван III в уютном сельском домике; туда же удалился во время большого московского пожара и внук его, Иван IV (Грозный); оттуда с содроганием сердца смотрел он на Москву, залитую огнем, туда явились к нему мудрые советники: иерей Сильвестр и Адашев, — увещевая его раскаяться в своих прегрешениях и обратиться к Москве с теплою любовью сердца. Воробьевы горы с отлогими уступами своими изображают амфитеатр, стоящий перед Москвой; на них видны еще остатки берёзовой рощи, насаженной, по преданию, Петром Великим, который также приказал выстроить там для себя простой деревянный дворец. При Екатерине II перенесен был туда сельский дворец с Ходынки по окончании тамошних празднеств по случаю Кучук-Кайнарджийского мира с турками; перед этим дворцом находился красный луг, а около него разведен был сад с утрамбованными дорожками, аллеями и проспектами. Там находились в прошедшем столетии зеркальный и стекольный заводы; теперь от всего этого не осталось и следа… Воробьевы горы посещались иностранными государями, в том числе и последним польским королем Станиславом Августом Понятовским, который в 1797 году был в Москве и, осматривая окрестности ее, ездил верхом на Воробьевы горы и, сидя на них, любовался величественной панорамой столицы; оттуда взор охватывает ее на далекое пространство. Старинные владыки Москвы с Красного крыльца также часто любовались местностью своего Воробьева села. Известная г-жа Лебрюнь, путешествуя по России, неподвижно простояла на горах два часа (пишет Карамзин в своих записках), смотря на Москву. С Воробьевых гор и Наполеон злобно смотрел на пылающую Москву. Воробьевы горы известны также своими ягодными садами; там охотно поселяются дачники.

1812 года декабря 25-го, когда уже ни единого врага не осталось на русской земле (кроме пленных), Александр I издал в Вильне манифест, в котором дал обет воздвигнуть на Воробьевых горах великолепный храм во имя Христа Спасителя; этим хотел он ознаменовать важное событие и поблагодарить Бога за спасение России. Долго шли к тому приготовления и представлялись проекты разных художников; из них был выбран и одобрен для исполнения план архитектора Витберга. 1817 года октября 12-го (день изгнания неприятелей из Москвы) происходила на Воробьевых горах с большим торжеством закладка храма. Витберг хотел воздвигнуть храм, который бы представлял не одну груду камней, хотя и в изящной форме, а высокую идею, в которой изображалась бы мысль, глубоко вложенная в форму. Много истрачено было для этого подвига денег и трудов, но он не осуществился. Одни полагают, что рыхлая, рассыпчатая почва земли не могла вынести тяжести такой громады, каковою должен быть храм; другие замечают, что постройка его не осуществилась по недоброжелательству к Витбергу конкурентов и других особ. Карамзину тоже не совсем нравилось исполнение этой постройки. «Кто будет ходить туда молиться, — заметил он в своих записках о Москве, предоставленных императрице Марии Федоровне. — Храм отстоит далеко от города; он будет стоять в уединении, кто отправится туда, особенно зимой, в ненастную погоду, по снежным сугробам».

(С. Любецкий)

Марфин кубок

Это не предание — Марфин кубок жив ещё, он цел, он здравствует, он вам расскажет своим языком сам о себе; но рассказ о нём людей сторонних не записан ни в одной из наших летописей: этот рассказ почти не знаком никакому русскому историку и потому-то слово о Марфином кубке должно непременно стать в ряду наших преданий, и считаться по одному их ранжирному списку.

Кубок со своим доказательством о принадлежности своей Новгородской посаднице Марфе Борецкой находится теперь в Москве в доме известного нашего агронома и типографа И. А. Решетникова. Кубок этот, в виде дельфина, весьма фигурно выделан из пребольшой морской раковины, а раковина эта держится на фигурном серебряном подножнике, работа которого неоспоримо принадлежит к древнему мастерству. На лицевой стороне раковины вот какая надпись: «Въ подарехъ посаднице Марфе от Польскаго Короля Каземира». Карамзин знал о Марфином кубке и называл его любопытным.

Многие из русских старожилов зовут подобные же кубки майстерскими, т. е. магистерскими; но не мастерскими, как иной подумает. Мудрено ли было иметь Казимиру или Марфе майстерский кубок?

(М. Макаров)

Кубками назывались сосуды с круглым, иногда дощатым или плоским дном, с крышками, на подставке, иногда на ножке и на поддоне. К ним иногда приделывались цепочки. Делались кубки двойчатые, т. е. разделявшиеся на две половинки, из которых каждая составляла особый сосуд для питья. Величина кубка была различна. Всем известен громадный сосуд Ивана Васильевича Грозного, хранящийся в Оружейной палате, весом в один пуд восемь фунтов, в сажень вышиною.

У знатных и богатых домохозяев были большие кубки весом до четырех и пяти фунтов, но они большей частью служили только для украшения. В употреблении были кубки весом в полфунта, фунт, около того. Кубки были из строфокамиловых яиц, оправленных дорогими камнями, золотом и серебром.

(М. Забылин)

Кокуева слобода

В Москве исстари славится вода на трех горах, и эта местность была не менее славна своим гулянием в Иванов день. Лет сто тому назад съезжались многие татарские семейства и, расположившись по берегам гагаринских прудов, разводили огни и пировали.

Кокуева слобода, ныне Немецкая, и ручей Кокуй, текущий из Красного пруда через Немецкую слободу в Яузу, напоминает финский Кокуй.

(М. Забылин)

Полковой двор лейб-гвардии Преображенского полка в Арбатской части

Кто знает Гранатный переулок; он у нас в Москве, и теперь в Арбатской части, а прежде был в осьмой, потому что Москва разделялась на части не по данным названиям, а по номерам. В этом Гранатном переулке до 1793 года существовал Полковой двор лейб-гвардии Преображенского полка; на нём был отмечен тогдашний полицейский номер 334. У ворот этого двора стояла будка, а в будке — часовой, — инвалид-гвардеец, полусолдат. Бывало, он сиживал тут беззаботно, иногда скорняжничал, а иногда починивал какую-нибудь обувь. Тут шла его последняя служба до смены на вечный караул — в небе.

Приходская церковь Преображенского полкового двора была церковь Вознесения Господня, что на Большой Никитской улице, именно та, что называется старое Вознесение.

Чудной был этот Преображенской полковой двор: его тут установил Петр Великий, и установил, как водилось за ним, недаром, не без цели: царю-государю захотелось, чтобы его любимая потеха была поближе к дому матушки, поближе ко дворам всех любезных. Да! Тут жили все Петровы: начиная от Нарышкиных до Скавронских, от математика Брюса до воина-вельможи Бутурлина, от сенатора Писарева до царедворца Толстого; но всех их имена исчислять не нужно. Старинный список домов их, может быть, еще не истлел в городском архиве.

Из Преображенского села ко двору матери, сюда, в свой полковой двор, Петр приводил только своих воинов готовых, вышколенных Лефортом или Гордоном. Государь даровал этими воинами и друзей, и старых вельмож русских, за новое солдатское учение не совсем хорошо глядевших на юного Петра…

Время перемешало все места Арбатской части, особенно 1812 год сгладил многое до последней точки. Но можно, кажется, еще указать на старый Преображенской двор. Поищем его около церкви старого Вознесения, найдем и, сотворив крестное знамение, скажем: вот где было самое первое начало славной нашей гвардии.

(М. Макаров)

Дом Суворова

Чей теперь дом Суворова, фельдмаршала многих царств, отца-командира над войском целой половины Европы? Кто теперь им владеет? А этот дом жив ещё! Посмотрите, вот он стоит на старинной Царицыной улице; Вы не знаете её, это, опять-таки, Большая Никитская, та же самая, о которой русские предания говорили вам не однажды.

Вы идёте от Кремля, прошли церковь Вознесения: заметьте же по правой руке второй или третий дом от церкви, довольно большой, каменный, изменившийся в своей родовой архитектуре; впрочем, останки её истерлись, но не доносились. Это старик в новомодном фраке.

Незадолго до 1812 года дом Суворова был куплен каким-то медиком; в настоящую минуту (даём сами ответ на свой вопрос) мы читаем в его надписи на воротах: дом купца Вейера!

Важен и этот дом: тут рос герой Рымникский, с ним же здесь созревала и мысль его уметь взвиться, вскрутиться вихрем и полететь в матушку Европу с победами.

Вся кровная родня князя Италийского похоронилась при церкви Феодора Студийского — эта церковь в нескольких шагах от суворовского родового дома; она была прежде монастырём, устроенным в память Смоленской Богоматери. В этой церкви наш полководец приучал себя читать Апостол и, при верном своём выезде из Москвы, никогда не оставлял своих родителей без особых поминовений. Он тут и в церкви Вознесения Господня служивал то молебны, то панихиды. Старики еще долго помнили, как Александр Васильевич, сделав три земных поклона перед каждою местною иконою, ставил свечку; как он служивал молебны, стоя на коленах; как он благоговейно подходил под благословение священника и, как он, батюшка, при низших людях, богомольцах, всегда хотел быть самым нижайшим молельщиком и проч. Всё это было очень недавно, а уже не многим известно!..

(М. Макаров)

Московский денежный двор

Припомните-ка старый денежный двор; он был за Москвою-рекою при церкви Космы и Дамиана, что в Толмачевском переулке. Теперь нет его и в помине.

А вспомнив, многие бы еще могли проверять на нем архитектуру аббатств радклифских. Странное дело: был этот Денежный двор — замок, да и только!

Вот почему находились люди, которые говаривали про него, что, будто бы, он, весь этот Замоскворецкий замок, в ночное время наполнялся то тенями умерших, то домовыми, то невесть чем, и что все это невесть что, от нечего делать, постукивало да поколачивало тут свою загробную монету. И стук этот, бывало, случался таким громким, что раздавался по всему Замоскворечью. Самые почтенные купцы не дадут солгать, — все это тогда слыхивали другие люди, неохотно верившие в тени усопших монетчиков, они другое думали: они полагали, что в этом доме жила шайка воров и разбойников и что эта шайка не давала ни прохода пешему, ни проезда конному. Грабеж этот касался, будто бы, не только вещей — платков и шапок, или тому подобного, но он же упирал и на детей, и на женщин: те и другие, явившись не впору, перед денежным домом пропадали; и мало ли что, бывало, рассказывали об этом пустом жилье. В то время мы еще худо знали Анну Радклиф. У нас еще не было своих романистов, а то какой бы роман они написали.

(М. Макаров)

Нечистые и проклятые места

И тебе, и чадам твоим, и домочадцам, и всему дому твоему с полатью и подполатью, чтобы в тартарары провалиться, и не будь там тебе, чадам твоим, домочадцам, и всему дому твоему ни дна, ни покрыши…

Так, или почти так, всегда проклинали места ненавистные, чем-либо несчастные; и кляли их часто по найму, по заказу, по подкупу: и на тех местах, уже от века веков, никакого талану не было.

Подобных мест в России еще очень много, и есть они даже в Москве и под Москвою. Смотрите: вот проклятое место под Кунцево, о нем написал кто-то целый роман; вот дом и в самой Москве: он выстроен прелестно; но полвека прошло, а никто в нем не жил! Вот и другой дом, также вечно недостроенный; а вот и место такое, которое едва могли огородить только; но Боже избави его застроить! Тут везде беды: повсюду тут смерть верная! Там, в доме, видели, как выплясывали синие люди, как туда скатывали в полночь тысячи гробов дубовых! Здесь не единожды кто-то играл камнями, как мячами, и от игры этой все состроенное опять разбирали. От синих людей заплясала однажды Сухарева башня!

Я не укажу на те улицы, где залегли места нечистые; но эти улицы, на которых лежат они, все большие, все известные!

(М. Макаров)

Кунцево

Летняя жизнь в Кунцеве очаровательно-прекрасна; оно расположено на горной вершине и потому воздух там чист и прозрачен; он напоен свежестью зелени и ароматами разных цветов, растущих там в изобилии; вдали от пыльной настойки каждая травинка, каждый листок — те же кадила в миниатюре. Внизу, при подошве этого селения, свободно катит свои волны Москва-река. Виды с кунцевских вершин разнообразны: там найдете вы и мрачные и улыбающиеся местности…

В Кунцеве находится одно замечательное место, называемое проклятым: на нем высятся курганы, на которых стоят какие-то каменные болваны; полагают, что в старину там было татарское, вероятно, языческое кладбище; отовсюду озирают вас угрюмые щетинистые деревья; там веет какой-то мертвенностью, пустой, окаменевшей природой. Какие чувства могут возбудиться в душе человека при взгляде на эту мрачную картину в лунную ночь!..

Кунцево неоднократно было описано и изящной прозой, и вдохновенными стихами, и живописной кистью художников.

В 1817 году прусский король, прибыв в Москву к открытию памятника Минину и Пожарскому, в летнее время жил в Кунцеве; там был устроен для него театр. В Кунцеве в 20-х годах слепец-поэт И. Козлов в элегическом настроении духа писал свои грустные, безотрадные стихотворения.

(С. Любецкий)

Кузнецкий мост в Москве

Всегда красива была гора Кузнецкая; древний народ московский звал ее Неглинным верхом; с нее сматривал на Кремль златоглавый, в последний раз прощаясь с Москвою, ходок или гонец, отправлявшийся в пути дальние, в дорогу лесную к Костроме, к Вологде… Долго жило предание в рассказах стариковских, как, тут же, после стоял длинный ряд кузниц, домишки кузнецов, их задворицы, их огороды с капустою, с репою, с горохом… Все это был ландшафт бедный, грязный, черный! И лучше была Кузнецкая гора, когда ее кликали Неглинным верхом: тогда она была дика, пустынна, земля не растленная! А при кузнецах вся краса этой горы осталась только в монастырях Рождественском, Девичьем и в Варсонофьевском, памятном многими минувшими делами, и в том числе срочным погребением страдальцев Годуновых; их тут погребли, и опять из могилы вытащили! Так придумали; есть ли граница думе человеческой В противоположность этим монастырям у церкви Флора и Лавра, к Кузнечному приходу (его нет уже) грозно высился со своими башнями двор пушечный. Цари езжали смотреть на этом пушечном дворе, как лились их пушки; они дивились своим пушкам, а пушки их были и уродливы, и плохи! Таков был Кузнецкий мост в глубокой древности; таков он оставался в старину при царях!

Вдруг на Кузнецком мосту нежданно, негаданно, поселился славный русский боярин, граф Ларион Иванович Воронцов. Кузнецы замолкли, вся Кузнецкая перешла во власть боярскую!.. Боярин тут выстроил шесть домов. Московская полиция, не ожидавшая таких хороших и нежданных построек, ставила на воротах домов его: №№ 403, 414, 415, 416, 480, 481, низко кланяясь за то, что он так славно украшает Москву белокаменную. Вдруг выстроить шесть домов боярских, — шутка ли для такой столицы, какою была Москва лет за семьдесят назад!

Граф Ларион Иванович волшебно рассыпал вокруг домов своих сады английские и французские, а в самих домах его открылся приют всякому, и развернулось дотоле неслыханное, не старинное; а новое дивное хлебосольство.

— К кому ты нынче? — бывало, спросишь любого московского дворянина! К его Сиятельству Графу Лариону Ивановичу, — там у него и ломбер и шнип-шнап-шнур, и накормят, и напоят досыта; там у него и всякая новость: чего душа хочет! И бросилось за графом Ларионом Ивановичем на Кузнецкий мост почти пол-Москвы бояр, и начали они, бояре, строить вместо деревянного моста каменный.

Вот такие дома боярские тотчас приютились к домам графа Лариона Ивановича, — считайте, дом Бибиковых, дом Боборыкиных, князей Барятинских, графа Бутурлина, Волынского, пять домов князей Гагариных, семь домов князей Голицыных, четыре дома князей Долгоруких. Да, и мало ли какие бояре захотели тогда жить поближе к боярину в боярах, к графу Лариону Ивановичу! Этот барин, — не как другие, плетней не плел, старух не слушал, все видел сам, все изведывал сам, а не через дворецких. Такова шла про него слава. Весело тогда было, все очень хорошо сбывалось; да вдруг к тем же боярам переселились и две немецкие лавочки со своим добром, с побрякушками; взмахнули руками купцы русские, а делать было нечего. К немцам тотчас примкнул ряд жидов, их впоследствии выслали; но модное гнездо уже было свито: наши боярыни-переселенки тут освятили и заложили ряд нынешних французских лавок!..

Со временем дом графа Воронцова достался богатой помещице Бекетовой. Тихо жила старушка, но на половине ее пасынка Платона Петровича Бекетова, мужа, известного любовью к наукам, родилась сладкая беседа с Карамзиным, с Дмитриевым: все литераторы, все артисты нашли приют у Бекетова. В одном из флигелей своего дома он завел типографию, лучшую в то время по всей Москве; в другом флигеле, между чепцами и шляпками, открылась его книжная лавка, — еще сборный пункт писцов и писателей того времени.

Нынче в доме графа Лариона Ивановича Медико-хирургическая Академия; в типографии Бекетова страшно стоят, оскалив зубы, скелеты — это место Академической анатомии. Пруды и фонтаны Воронцова иссякли. На других местах боярских везде — Marchands des modesl

Так начался модный Кузнецкий мост. Как тут легка была рука боярская!

(М. Макаров)

Салтычиха

Салтычиха, Дарья Михайловна, была вдова Салтыкова и по связям своего покойного мужа принадлежала к самым знатным людям XVIII века; загублено ею было крестьян и дворовых людей (в основном, крестьянок) до 138 душ. Гнев Салтычихи чаще всего вызывали «плохая» стирка белья или мытье пола. Побои Салтыкова наносила собственноручно палкою, скалкою, поленьями, — на ее глазах несчастных добивали плетьми ее конюхи или гайдуки.

Примечательно, что сердце этой ужасной женщины было доступно и любви: она испытывала, например, самую нежную любовь к инженеру Тютчеву. Жила эта тигрица в Москве, в собственном доме, на углу Кузнецкого моста и Лубянки. Дело Салтычихи тянулось шесть лет, — она от всего отпиралась, говоря, что все доносы были сделаны на нее из злобы и зависти. Судья просил императрицу, чтобы она дозволила употребить над Салтыковой пытку; государыня не согласилась, но только приказала произвести пытку над кем-нибудь из осужденных на ее глазах. Но и это не привело Салтычиху к раскаянию. Но, наконец, «душегубицу и мучительницу» приказано было заключить в подземную тюрьму под сводами церкви Ивановского монастыря.

По рассказам старожилов, когда народ приходил смотреть, сквозь открытое в летнюю пору окошечко, на злодейку, употреблявшую, по общей молве, в пищу женские груди и младенцев, Салтычиха страшно ругалась, плевала и совала сквозь окошечко палку. Говорили также, что она родила ребенка от своего тюремщика. Салтычиха была заключена в склепе 33 года, умерла в 1800 году. Похоронена она в Донском монастыре.

(М. Пыляев)

Встреча в Москве государя Александра I

Еще не отгремела Бородинская битва, неприятели были еще далеко, они не вторглись еще в Смоленск (в ворота Москвы, как говорили тогда). Накануне 12 июля в столицу ожидали прибытия государя. Народные толпы двинулись за Дорогомиловскую заставу встречать своего дорогого гостя; народ расположился на Поклонной горе в ожидании прибытия его, около бывшей там дубовой рощи. Начинало уже смеркаться, а государь все еще не ехал; наконец, от проезжавших по той дороге узнали, что он остановился отдыхать в селе Перхушкове и прибудет в Москву на другой день утром; опечаленный этим известием народ стал расходиться.

Наступила ночь, но крестьяне деревни Фили и села Покровского (в трех верстах от заставы) не хотели успокоиться до тех пор, пока не увидят государя. Вместе с тем, желая встретить его по коренному русскому обычаю, с хлебом с солью, они отправили в Перхушково конных гонцов узнать, когда он отправится в путь. Гонцы быстро прискакали назад и уведомили поселян, что государь уже едет. По обычной своей скромности он хотел уклониться от торжественной встречи москвичей и въехать в Кремль незамеченным.

В самую полночь государь прибыл на Поклонную гору; священник села Покровского ожидал уже его там в полном облачении, держа на серебряном блюде крест, а маститый старец дьякон стоял с горящей свечой, трепетный блеск которой в темную безлунную ночь озарял благоговейную картину. Государь ехал шибко, в открытой коляске, но, увидев священную встречу, приказал остановиться и, выйдя из экипажа, с глубоким вздохом приложился к распятию…

(С. Любецкuй)

Петровский парк

До 1776 года место, занимаемое ныне Петровским дворцом и парком, было совершенно пустынно, оно принадлежало Высокопетровскому монастырю, почему и называется Петровским. Левее от него расстилается песчаное Ходынское поле. На всем этом пространстве издавна существовали глиняные копи, кое-где, как оазисы, виднелась тощая зелень, лачуги огородников; поляны, засеянные репой, да землянки ямщиков Тверской слободы, которые копали там глину и песок. В начале текущего столетия близ подъездного Петровского дворца, выстроенного в 1776 году по велению императрицы Екатерины II архитектором Казаковым в мавританском вкусе? около так называемой Петровской рощи, находилось уже несколько дач (тогда их называли загородными домами) Степ. Степ. Апраксина, княг. Волхонской, г-на Ошанина (прежде кн. Мих. Петр. Голицына) и г-жи Лобковой. Там находилось и несколько трактиров; один из них был известен под названием Gastronome Russe; его содержал французский повар, в нем давались бальные вечера и происходили людные гулянья в роще. В 1812 году эта роща много пострадала от неприятелей; в ней вырублены были самые большие деревья для устройства биваков.

(С. Любецкий)

Ходынское поле

Налево от Петровского дворца расстилается необозримое Ходынское поле. Эта местность замечательна тем, что в 1775 году там праздновался славный Кучук-Кайнарджийский мир с турками; на Ходынке воздвигнуты были города (разумеется, в миниатюре), крепости (подобия отнятых у турок), залы, галереи, театр, беседки и проч. Виновник этого торжества граф Румянцев перед самым торжеством по желанию Екатерины вступил в Москву по римскому обычаю — на колеснице, через триумфальную арку и ворота с разными аллегорическими изображениями. Ходынское поле представляло великолепную панораму громадою своих построек; каждое здание в нем, отличавшееся своим цветом, в турецком вкусе, с минаретами, каланчами, имело вид крепости. Там изображены были моря: Черное и Азовское, орды и корабли; они назывались Азовом, Таганрогом, Еникале, Таманом, Кинбургом и проч. В Ногайских ордах стояли жареные быки с позолоченными рогами, на каланчах разными винами били фонтаны, в Таганроге находились залы для обеда, а около него кипела ярмарка; в Еникале был зал для собрания, в Кинбурге — театр; на морях — корабли с парусами и флагами, изображавшими сияющие кресты над луной. На этих же кораблях устроены были и места, с которых смотрели на фейерверк. Государыня со всем своим семейством неоднократно посещала Ходынку; праздник продолжался несколько дней.

(С. Любецкий)

Марьина Роща

В старинные времена Марьина роща была очень густа, местами даже непроходима; по преданию, в ней водились дикие звери и недобрые люди; при царях, особенно при Алексее Михайловиче, она оглашалась звуками охотничьих рогов и тявканьем гончих собак. Во время так называемых троицких походов царей на богомолье к преп. Сергию в Марьиной роще было первое становище; там тщательно расчищались места для установки шатров, в которых цари со всей многочисленной свитой, отрядом стрельцов и обозом отдыхали.

Когда в Москве свирепствовала моровая язва (в начале 70-х годов XVIII столетия), в оконечности рощи, ближе к Бутыркам, было отведено кладбище для умерших от чумы. Еще прежде этого, в 1749 году, по именному повелению императрицы Елисаветы в этой роще была выстроена деревянная церковь во имя сошествия Святого Духа с приделами Лазарева Воскресения и евангелиста Луки. В 1812 году неприятели в Марьиной роще устроили себе биваки, поделали шалаши и целые бараки из сколоченных досок и больших икон ограбленных церквей. При изгнании же неприятелей из Москвы в рощу свозили трупы людей, лошадей и других животных и сжигали их на огромных кострах…

Там некогда гулянье было ежедневное, но в праздники, особенно в Семик, когда Марьина роща была именинница, — происходил самый широкий разгул: с раннего утра предки наши приходили и приезжали на кладбище, где недалеко от церкви находился глубокий ямник, наполненный трупами людей, умерших напрасной (т. е. насильственной) смертью. Они отыскивали там своих родных и делали им честное погребение. Вот почему и сложена была песня: «Там ночь велика, спи до Семика». Между тем плач и вой на кладбище заглушался звуками плясовых и закатистых песен, раздававшихся в роще с самого утра, где уже начиналось семичное гулянье. Народ в рощу валом валил. Где теперь остатки орешника и просек, ведущих к Останкино, находился трактир «Герберг», а недалеко от него, по направлению к Бутырской роще, другой трактир; кроме этих двух, самый людный и обширный трактир Заикина стоял по соседству с кладбищем; около этих гостеприимных заведений находились садики с расставленными в них столиками и беседками.

Чего там, бывало, не насмотрятся и не наслушаются гуляки: кто азартно бранился, кто мирился и целовался. В пролесках развивалась полная картина Семика; из ближних и дальних деревень, из всех пригородов Москвы сходились туда поселяне обоих полов с берёзками, на которых развевались алые платки и ленты; там перевивались цветистые хороводы, оглашаемые песнями; фабричные парни, тоже с песнями, веселились в своем кружке; кроме них хаживали туда слепые песельники из Екатериниской богадельни, что в Преображенском; у них был кривой вожатый (у двадцати человек один глаз).

В некоторых местах стояли широкие белые шатры, называемые колоколами, с полоскавшимися в воздухе флагами; они содержали под своими завесами огромные деревянные чаны с вином, их называли дубовые штофы; на стенках их, на крючках, висели мерные кружки, отчего кабаки и именовались кружалами; поэтому в старину и говорили «выпить крючок винца». Вокруг этих шатров кишел народ; там всякий занимался своей любимой потехой: кто играл в орлянку, кто в чехарду, кто теснился смотреть на богатырский кулачный бой, кто на фокусников, кто тешился остротами паяцев или пискотней кукол в балаганах, кто вертелся на колыхалках (на качелях) и, важно подпершись, на каруселях.

Оттуда же раздавалась песнь:

В роще Марьиной гулянье В тот же день был и Семик.

В Семик некоторые гуляли там всю ночь, особенно когда вскатывался на небо молодик (новый месяц), гуляки приветствовали его восклицанием: «Свети месяц посветлее, гулять веселее!» В чаще леса иногда слышалась и казенная песня «караул!», несмотря на то, что по роще ходили сермяжные рыцари полиции, будочники, которых тогда называли хваталами. Бывало, утром после гулянья находили в лесу непроспавшихся еще гуляк с недочетом волос на бороде после драки или с шишкой на лбу после ласковой зуботычины, разутых и раздетых учтивыми местными камердинерами (которых называли раздеваи-разуваичи). Скольких приключений, романтических и сатирических, была свидетельница Марьина роща, сколько тайн прикрывали густые развесы дерев ее!..

(С. Любецкий)

Разгуляй

Разгуляй находится у Елохова моста. Этот мост сделан над ручьем, протекающим из колодцев, через Каланчевское поле (полагают, не из-под ели ли вытекал этот ручей, поэтому будто и мост назван Елоховым). Там, на распутье четырех дорог, в старину стояло «кружало» (кабак, трактир, питейный дом): подобные заведения всегда устраивались и устраиваются по большей части на распутье дорог, на площадях и близ застав. Этот, известный гулякам, трактир соперничал с известным в то время цареградским трактиром, находившимся в Охотном ряду. Кто хотел предаться гульбе втихомолочку, не слишком гласно, — особенно жители Замоскворечья, купеческие детки, держимые в то время круто своими родителями, да и сами-то родители, вечерком, заперев свои лавки и собравшись веселой компанией кутнуть, — ехали на Разгуляй, в помянутый трактир, как в отдаленный угол Москвы, где их другие посетители не знали. Для подобной чтимой компании, разумеется, по расточительности ее, находились и особенные уютные комнаты; но, несмотря на это, иногда бывали там, по рассказам современников, водевильные сцены, например, неожиданные встречи отцов с сыновьями, хозяев с приказчиками и т. д.

Пировали тогда оглушительно шумно, пили богатырски; к услугам пировавших являлись там гуслисты, торбанисты, песельники; а к полному разгару удовольствий посетителей трактира являлись цыганки-ворожеи, цыганки-солистки и цыганки, составлявшие заказной, пронзительный хор. Окна трактира запирались ставнями или занавешивались шторами, и гуляки пировали от зари до зари. Начиная с осенних вечеров до Святой недели трактир на Разгуляе кипел народом; к тому же через это место совершались праздничные, многолюдные зимние катания в Покровское.

(С. Любецкий)

ЛЕГЕНДЫ САНКТ-ПЕТЕРБУРГА

Свадьба шута

На площади между Адмиралтейством и Зимним дворцом в Санкт-Петербурге в 1739 году был построен ледяной дом, в котором даже дрова были изо льда. В назначенный день к крыльцу между ледяным домом и дворцом подъехала золотая десяти — стекольная карета, запряженная восемью неаполитанскими лошадьми, украшенными золотой сбруей и страусовыми перьями на головах. В ней сидела государыня-императрица Анна Иоанновна с придворной дамой. Когда поезд тронулся, двенадцать пеших гайдуков сопровождали лошадей по шести со стороны. Кучера, сидевшие на козлах, одеты были в ливрейные шубы, украшенные золотыми галунами, в башмаках и шелковых чулках. Блестящие пажи во французских кафтанах и блондах окружали карету государыни. Два араба в золотых шубах и в белых чалмах. Двенадцать сержантов в гренадерских мундирах и в шляпах с плюмажем охраняли карету верхами. Позади этой кареты следовали несколько других с великими княжнами. В одной из них сидела дочь Петра Великого, Елисавета Петровна, будущая императрица. Тут Анна Леопольдовна. Далее — карета герцога Курляндского (ужасного Бирона), окруженная его собственными гусарами, скороходами, егерями и пажами. Рядом с ним его жена, с головы до ног залитая в бриллианты, что оценивали в два миллиона. Там Миних… и проч., а затем уже в хвосте придворного кортежа ехали не придворные, а все те, которые почему-либо могли участвовать в поезде. В голове шествия рота гвардейцев: треугольные шляпы солдат украшены еловыми ветвями, у офицеров — лаврами…

Вот выступает громадный слон в теплых котах. Вожак с молотком сидит на хребте. На спине была помещена железная клетка, в которой сидели шут Кульковский с супругой барской барыней Подачкиной, оба сидят один против другого, блистали через железную решетку клетки золотом и бархатом. Они ехали из церкви на обед, сопровождаемые оригинальною свитою.

За экипажем новобрачных ехали на оленях остяки; за ними новгородцы на паре козлов, малороссы на волах, чухонцы на ослах, татарин со своей татаркою на откормленных свиньях, финны на своих шведских лошадях, камчадалы на собаках, зыряне, ярославцы и проч. Всего до 150 самых разнообразных костюмов свидетельствовали о разнообразии племен.

Картина была чудная и привлекла весь Петербург; она оживлялась звоном бубенчиков, колокольчиков и криками животных самого разнообразного характера.

По воле государыни поезд сделал два оборота по луговой линии и потянулся к манежу Бирона, где был приготовлен обед для новобрачных и гостей на 303 куверта. Гостей встретили музыкой и посадили всех за стол, причем каждому представителю нации было подано его национальное кушанье.

Государыня с блестящей свитою придворных расположилась на возвышении. Лишь только все расположились обедать, как Тредиаковский, Василий Кириллович, прочел во всеуслышание следующие стихи:

Торжествуйте все Российские народы. У нас идут златые годы. Восприимем с радости полные стаканы, Восплещем громко и руками, Заскачем весело ногами, Мы, верные гражданы. Имеем мы днесь радость учрежденну, Повсюду славно вознесенну: Анна над Россиею воскрылилась всею! То-то есть прямая царица, То-то добра Императрица! Признаем всей душою.

После обеда начались пляски: каждая пара танцевала свою национальную. Пир окончен, и новобрачные в том же порядке отправлены в ледяной дом, где их и заперли до утра. Поезд распущен, и часовые стали караулить дверь ледяного дома, дабы влюбленная чета не могла освободиться ранее.

(М. Забылин)

Эпитафия собачке

Когда я приехал в Царское Село, — говорит в одном месте своих мемуаров гр. Сегюр, — императрица (Екатерина II) была так добра, что сама показала мне все красоты своего великолепного загородного дворца. Светлые воды, тенистая зелень, изящные беседки, величественные здания, драгоценная мебель, комнаты, покрытые порфиром, лазоревым камнем и малахитом, все это представляло волшебное зрелище и напоминало удивленному путешественнику дворы и сады Армиды. При совершенной свободе, веселой беседе и полном отсутствии скуки и принуждения один только величественный дворец напоминал мне, что я не просто на даче у самой любезной светской женщины. Императрица свободно говорила обо всем, исключая политику. Она любила слушать рассказы, любила сама рассказывать. Если беседа случайно умолкала, то обер-шталмейстер А. А. Нарышкин своими шутками непременно вызывал на смех и остроты. Почти целое утро государыня занималась, и каждый из нас мог в это время читать, писать, гулять, — одним словом, делать, что ему угодно. Обед, за которым бывало немного блюд, был вкусен, прост, без роскоши; послеобеденное время употреблялось на игру или беседу; вечером императрица уходила довольно рано и мы собирались у кого-нибудь из приближенных императрицы.

Однажды императрица сказала мне, что у нее умерла маленькая левретка Земира, которую она очень любила и для которой желала иметь эпитафию. Я отвечал ей, что мне невозможно воспеть Земиру, не зная ее происхождения, свойств и недостатков. — Я полагаю, что вам достаточно будет знать, — возразила императрица, — что она родилась от двух английских собак Тома и Леди, что она имела много достоинств и только иногда бывала немножко зла. Этого мне было довольно, и я исполнил желание императрицы и написал следующие стихи, которые она чрезвычайно расхвалила:

Isi mourut Zemire. Et les Graces en deueil Doivent jeter des fleurs sur son cercueil…

Приводим эту эпитафию в переводе: «Здесь пала Земира и опечаленные Грации должны набросать цветов на ее могилу…»

Надпись эта и теперь еще видна, хотя неявственно, на каменной плите за пирамидальным мавзолеем, окруженная черными мраморными столбами и лиственницами. Этот пригорок в саду государыня часто посещала и здесь любила отдыхать во время своих прогулок по саду.

(М. Пыляев)

ПРИМЕЧАНИЯ

О СОТВОРЕНИИ МИРА И ЗЕМЛИ

Бог и его помощник

Бурцев А. Е. Полное собрание этнографических трудов. Т. 7. С. 35–36.

Плавал Бог в лодке

Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. С. 355–356.

Видение рая

Послание архиепископа Новгородского Василия к владыке Тверскому Феодору. В кн.: Сказания о чудесах… С. 99–100.

ПАНТЕОН БОГОВ СЛАВЯНСКИХ

Перун

Абевега русских суеверий. М… 1786. В кн.: Сказания о чудесах. С. 204–205.

Волос, или Велес

Сахаров И. П. Сказания русского народа. Тула. 2000. С. 227–228. Тексты даны по изданиям: Сахаров И. П. Сказания русского народа. О семейной жизни своих предков. В 3-х т.; Сказания русского народа. В 2-х т. СПб., 1841–1849.

Святовид, или Световид

Абевега русских суеверий. С. 206–208. Там же.

Плихан и Ярило

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 1. С. 44–45. Русский народ. Его обычаи, обряды, предания суеверия и поэзия. С. 80–83.

Яр-Хмель

Мельников П. И. (Андрей Печерский). В лесах. Кн. 1. М., 1989. С. 442–443.

Сива, или Сева

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 2. С. 90–93.

Лель и Ладо

Там же. С. 57–71.

ВОЗЗРЕНИЯ СЛАВЯН НА ПРИРОДУ

Царь-Солнце

Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. С. 32–33, С.193.

Мать Сыра Земля

Русские легенды и обычаи. С. 378–379.

Ярило и Мать Сыра Земля

Мельников П. И. (Андрей Печерский). В лесах. Кн. 2. М., 1989. С. 269–271.

Живая и мертвая вода

Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. М., 2006.

Целебная сила воды

Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. С. 276–280.

Попов Г. И. Русская народно-бытовая медицина. СПб., 1903. В кн.: Сказания о чудесах. С. 373.

Чары на ветер

Сахаров И. П. Сказания русского народа. С. 71–72.

Мольба ветру

Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия. С. 391–392.

Священный дуб

Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. С. 310–311.

Три липы

Максимов С. В. Легенды и мифы России… С. 220–221.

Злые и добрые травы

Коринфский А. А. В кн.: Русские легенды и обычаи. С. 602–604.

Папоротник

Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. С. 333–336.

Про Иванов цвет

Сказки и предания Самарского края. С. 22–23.

Священные камни

Максимов С. В. Легенды и мифы России… С. 214–216.

Конь-камень

Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. С. 326.

Баш и Башиха

Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия. С. 86–88.

ЗВЕРИ, ПТИЦЫ И ДРУГИЕ ЖИТЕЛИ ЗЕМЛИ

Волчий пастырь и волки

Русские легенды и обычаи. С. 120–122.

Сказки и предания Самарского края. С. 65.

Медведь

Бурцев А. Е. Полное собрание этнографических трудов. Т. 10. С. 77.

Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия. С. 272.

Происхождение кошки

Бурцев А. Е. Полное собрание этнографических трудов. Т. 10. С. 71–73.

Царь-птицы и птицы вещие

Коринфский А. А. Народная Русь. Круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа. Смоленск, 1995. С. 509–510. Тексты даны по изданию: Народная Русь. Круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа. М., 1901.

Птичка, просящая пить

Терещенко А. B. Быт русского народа. Вып. 5. М., 1999. С. 245. Тексты даны по изданию: Терещенко А. B. Быт русского народа. СПб. 1848.

Пигалица

Бурцев А. Е. Полное собрание этнографических трудов. Т. 10. С. 77–78.

Ласточки

Терещенко А. B. Быт русского народа. Вып. 4. С. 9.

Уж — золотые рожки

Афанасьев А. Н. В кн.: Русские легенды и обычаи. С. 609–610.

Пчелы — молнии Бога

Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. С. 120–121.

Почему у ос и шершней меда нет

Бурцев А. Е. Полное собрание этнографических трудов. Т. 10. С. 78.

РЕКИ, РУЧЬИ, ОЗЕРА

Дон и Дунай

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 1. С. 32–35.

Трубеж

Там же. С. 80–81.

Волга и Вазуза

Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. С. 294.

Днепр и его сестры

Там же. С. 295.

Волга и Кама

Сказки и предания Самарского края. С. 172.

Почайна

Мельников П. И. (А. Печерский). Полное собрание сочинений в 12 т. СПб., 1909, Т. I. С. 512.

Свирь

Бурцев А. Е. Полное собрание этнографических трудов. Т. 6. СПб., 1910. С. 183.

Приношения рекам

Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. С. 296–297.

Донец

Там же. С. 297.

Студенцы

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 2. С. 77–79.

Царский колодец

Там же. Кн. 3. С. 41.

Ильмень-озеро.

Афанасьев А. Н. Мифолргия Древней Руси. С. 295–296.

Озеро Свитязь

Максимов С. В. Легенды и мифы России… С. 67.

Китеж

Там же. С. 67–68.

Мельников П. И. (Андрей Печерский). В лесах. Кн. 1. М., 1989. С. 4–5.

Олонецкие озера

Максимов С. В. Легенды и мифы России… С. 68–69.

ПРЕДАНЬЯ СТАРИНЫ ГЛУБОКОЙ

Русалки

Макаров М. Н. Русские предания. Кн.1–3. М., 1838–1840; Кн. 1. С. 9–11.

Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. М., 2006. С. 475–478. Тексты даны по изданию: Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 1–3. М., 1869.

Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия. Собр. М. Забылиным. М., 1880. С. 62–63.

Водяной

Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. С. 298–302. Максимов С. В. Легенды и мифы России. Ростов-на-Дону, 2006. С. 69–71. Тексты даны по изданию: Нечистая, неведомая и крестная сила. СПб, 1903.

Леший

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 1. С. 12–13. Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. С. 315–318.

Как леший с водяным раздружился

Сказки и предания Самарского края. Собраны и записаны Д. Н. Садовниковым. Вып. 1–2. Самара.,1993. Вып. 2. С. 3. Тексты даны по изданию: Сказки и предания Самарского края. Собраны и записаны Д. Н. Садовниковым. СПб., 1884.

Мельников П. И. (Андрей Печерский). В лесах. Кн.1. М., 1989. С. 197.

Черти, или бесы

Максимов С. В. Легенды и мифы России. С. 5–24.

Чёрт и козёл

Сказки и предания Самарского края… Вып. 2. С.27.

Как чёрт ангелом стал

Там же. С. 28.

Домовой

Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия. С. 245–247.

Максимов С. В. Легенды и мифы России… С. 30–32.

Банник

Там же. С. 41–45.

Овинник

Там же. С. 46–49.

Полевой

Там же. С. 62–64.

Кикиморы и шишиги

Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия. С. 248–249.

Бурцев А. Е. Полное собрание этнографических трудов. Т.1–11. Спб., 1910–11. Т. 10. С. 155.

Оборотень

Даль В. И. О повериях, суевериях и предрассудках русского народа. СПб., 1996. С. 52–54.

Баба-Яга

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 1. С. 60–64.

Полкан

Там же. С. 73–74.

Сивка-Бурка, вещая Каурка

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 2. С. 87–89.

Огненный змей

Русские легенды и обычаи. М., 2005. С. 442–443.

Змей рассыпался

Сказки и предания Самарского края. С. 13.

Знамения и чудеса

Повесть временных лет (в пересказе Д. С. Лихачева). В кн.: Сказания о чудесах. Т.1. Русская фантастика XI–XVI вв. (Б-ка русской фантастики в 20 т.). М., 1990. С. 15.

Кощей Бессмертный

Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. С. 395–397.

Остров Буян

Афанасьев А. Н. В кн.: Русские легенды и обычаи. С.454.

НАЧАЛО ЗЕМЛИ РУССКОЙ

Из «Повести временных лет»

Повесть временных лет (в пересказе Д. С. Лихачева). В кн.: Древнерусская литература. М., 2003. С. 17–22, 26–27, 54–56.

Волхвы

Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. С. 576.

Из «Жития Александра Невского»

Житие Александра Невского. Там же. С. 141–143.

ПАМЯТНИКИ ПУТЕЙ БОГАТЫРСКИХ

Богатырские кости

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 1. С. 75–76.

Гаденово озеро.

Там же. Кн. 3. С. 14–15.

Город Берендеев

Там же. Кн. 1. С. 43.

Вал половецкий

Там же. Кн. 3. С. 10–11.

Щелканова стоянка

Там же. С. 31–32.

Казак Ермачок

Там же. Кн. 1. С. 71–72.

Голутвинский костыль

Там же. Кн. 2. С. 94.

Пересветов посох

Там же. С. 78–81.

Могила Аники-воина

Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия. С. 65.

Ступня Федора Блудова

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 3. С. 37–38.

Плотина царя Бориса

Там же. С. 35.

Городок Валуева

Там же. С.36.

Высокий курган под Каширой

Там же. С. 27–28.

ПРАЗДНИКИ И ПОВЕРЬЯ РУССКОГО НАРОДА

Новый год у древних россиян

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 1. С. 46–51.

Поверья и приметы года

Даль В. И. О повериях, суевериях и предрассудках русского народа. С. 88–90.

Мороз! Мороз! Не бей наш овес

Сахаров И. П. Сказания русского народа. С. 96.

Масленица

Афанасьев А. Н. В кн.: Русские легенды и обычаи. С. 374–375.

Касьян немилостивый

Максимов С. В. Легенды и мифы России… С. 272–274.

Благовещение

Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. С. 156.

Святая неделя

Сахаров И. П. Сказания русского народа. С. 315–316.

Пчелиный праздник

Максимов С. В. Легенды и мифы России… С. 340–341.

Первое майское гулянье

Коринфский А. А. Народная Русь… С.244–245.

Лестницы в рай

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 1. С. 40–42.

Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. С. 43.

Радуницкая неделя

Сахаров И. П. Сказания русского народа. С. 322–326.

Семицкая неделя

Там же. С. 326–330.

Троицын день

Там же. С. 330–332.

Гречишница

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 1. С. 55–58.

Иван Купала

Максимов С. В. Легенды и мифы России… С. 367–379.

Ильин день

Там же. С. 373–375.

Абевега русских суеверий. С. 197.

Пятница

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 1. С. 22–26.

Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия. С. 100–101.

Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. С. 78–79.

Овечий праздник

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 1. С. 19–21.

Русские древние свадьбы

Сахаров И. П. Сказания русского народа. С. 355–360.

БОЛЕЗНИ, СМЕРТЬ И ПОМИНОВЕНИЕ УСОПШИХ

Лихорадки

Коринфский А. А. В кн.: Русские легенды и обычаи. С. 364–365.

Опахивание

Попов Г. И. Русская народно-бытовая медицина. С. 369–370.

Древние понятия о смерти

Афанасьев А. Н. В кн.: Русские легенды и обычаи. С. 571–572.

Аника-воин и смерть

Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. С. 456.

Погребальные плачи

Мельников П. И. (Андрей Печерский). В лесах. Кн. 1. С. 521–522.

Поминовение в Олонецкой губернии

Терещенко А. B. Быт русского народа. Вып. 3. С. 321–322.

ВОЛШЕБСТВО. ВЕДЬМЫ, ЗНАХАРИ И КОЛДУНЫ

Ведьма

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 2. С. 103–111.

Абевега русских суеверий. С. 193.

Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия. С. 239–240.

Даль В. И. О повериях, суевериях и предрассудках русского народа. С. 56–58.

Чернокнижники

Сахаров И. П. Сказания русского народа. С. 22–26.

Колдуны-чародеи

Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. С. 568.

Знахари-шептуны

Максимов С. В. Легенды и мифы России… С. 134–140.

Проклятые дети

Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия. С. 249–250.

Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. С. 502–504.

Кликуши

Даль В. И. О повериях, суевериях и предрассудках русского народа. С. 28.

Преследование ведьм и колдунов

Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. С. 579–583.

ПРЕДАНИЯ О РАЗБОЙНИКАХ И КЛАДАХ

Заклятые клады

Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия. С. 438–440.

Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. С. 327–329.

Даль В. И. О повериях, суевериях и предрассудках русского народа. С. 124–125.

Предания о Кудеяре

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 1. С. 29–31.

Якушкин П. И. Сочинения. М., 1986. С. 183–184. Тексты даны по изданию: Путевые письма. Сочинения. СПб., 1884.

Рах-разбойник

Сказки и предания Самарского края. С. 85–86.

Чёрная гора

Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. С. 425.

Чёртовы городища

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 1. С. 54.

Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. С. 425–426.

Клады Стеньки Разина

Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия. С. 440–446.

Якушкин П. И. Сочинения. С. 322.

Марина-безбожница и Стенька Разин

Живая старина. 1890, Вып. 2.

Сказки и предания Самарского края. С. 135–136.

В Жигулях

Садовников Д. Н. Жигули и Усолье на Волге. // Беседа, 1872.

О кладах

Сказки и предания Самарского края. С. 149–151.

ПРЕДАНИЯ О ЧУДИ

Заволоцкая чудь

Заволоцкая чудь, составил П. С. Ефименко. Архангельск, 1869. С. 10–24.

Самопогребение чуди

Живая старина. 1905, Вып. 2.

Берёза

Бурцев А. Е. Полное собрание этнографических трудов. Т. 10. С. 99.

ПО ГОРОДАМИ ВЕСЯМ

Смоленский лес

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 1. С. 14–15

Робья гора

Там же. С. 65–66.

Начало Данкова

Там же. С. 69–70.

Золотая лампада в лесу

Там же. С. 37–38.

Козинская пустошь

Там же. Кн. 3. С. 7–9.

Каменная баба в Тамбовской губернии

Там же. Кн. 2. С. 112–113.

Красная горка

Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. С. 326.

Поклонные горы и Красные села

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 2. С. 95–96.

Русские слободы и жители слобод

Там же. С. 97–100.

От чего прозвали Рязань Рязанью

Там же. С. 84–86.

Город Ростиславец

Там же. Кн. 1. С. 77–78.

Пронское било

Там же. С. 52–53.

Проёмный куст

Там же. С. 36.

Село Федора Никитича Романова

Там же. Кн. 2. С. 118.

Верёвкин

Там же. С. 100–102.

Троицкая дорога

Любецкий С. М. Московские окрестности ближние и дальние… С. 63–66.

Сказка о Братовщинах

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 2. С. 114–115.

Братовщинский дворец

Там же. С. 116–117.

Желчинская черничка

Там же. С. 122–125.

Софрино, или Софьино

Там же. С. 126–127.

Голыгинская гать

Там же. С. 128–129.

Село Воздвиженское

Любецкий С. М. Московские окрестности ближние и дальние… С. 79–80.

Мирской памятник св. Сергию

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 2. С. 130–132.

Село Тайнинское

Там же. С. 45–46.

Гробы проклятых

Там же. Кн.1. С. 39.

Максимов С. В. Легенды и мифы России… С. 65–66.

Трастнинская церковь

Макаров М. Н. Русские предания Г Кн. 1. С. 16–17.

Поганое озеро (под Суздалем)

Там же. С. 18.

Коломенский прудок

Там же. С. 27.

Город Дедилов

Там же. С. 28.

Вертязин городец

Там же. С. 67–68.

Бояре-покойники

Там же. С. 79.

Свадебки

Там же. С. 59.

Три дворца князей Суздальских

Там же. Кн. 2. С. 37–42.

Терема в Суздале

Там же. С. 52–56.

Минино селище

Там же. С. 82–83.

Александровская усыпальня

Там же. С. 72–74.

Кожаные ассигнации

Там же. С. 75–76.

Пророчество преподобного Геннадия

Живая старина. 1895, вып.1.

Чёртовы горы

Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. С. 425.

Пряничная гора

Сказки и предания Самарского края. С. 171.

Дятловы горы

Мельников П. И. (А. Печерский). Т. 7. С. 416.

Мордовские кости

Там же. С. 420.

Коромыслова башня

Там же. С. 517–518.

Ардатов

Там же. С. 515.

Арзамас

Там же. С. 518.

Как церковь ушла

Сказки и предания Самарского края. С. 167.

Логово змеиное

Памятники литературы Древней Руси. Середина XVI века. М., 1985. С. 314–316.

Бесовское городище

Там же. С. 401.

Си-Юнь-Бекина башня

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 3. С. 16–18.

ВРЕМЯ ЦАРЕЙ

Воцарение Ивана Грозного

Русская старина. 1876, № 2.

Казнь колокола

Древняя и новая Россия. 1879, Т. 2. № 9.

Приехал царь Грозный в Новгород

Якушкин П. И. Сочинения. С. 94–95.

Микола Христоуродливый

Там же. С. 114–115.

Царь Грозный и архимандрит Корнилий

Там же. С. 115–116.

Царь Грозный и крестьянский сын

Там же. С.208–209.

Ермак Тимофеевич, покоритель Сибири

Садовников Д. Н. Ермак Тимофеевич, покоритель Сибири. М., 1902. С. 20–45.

Воцарение Бориса Годунова

Древняя и новая Россия. 1879, Т. 2. № 9.

Орловское городище

Якушкин П. И. Сочинения. С. 179–180.

Царица Марфа Ивановна

Древняя и новая Россия. 1879, Т. 2, № 9.

Цари Михаил Федорович и Алексей Михайлович

Там же.

Никон

Там же.

Петр Первый и Илья-Пророк

Древняя и новая Россия. 1876, Т.1. № 2.

Петр Первый и раскольники

Там же.

Брюс

Живая старина. 1890, вып. 2.

Промашка Брюса

Живая старина. 1871, вып. 4.

Про Пугача

Сказки и предания Самарского края. С. 165.

Пугач и Салтычиха

Живая старина. 1890, вып. 2.

Горькая смерть

Русская старина. 1876, № 2.

СТАРИНА МОСКОВСКАЯ

Начало Москвы

Любецкий С. М. Старина Москвы и русского народа в историческом отношении с бытовою жизнью русских. М., 1872. С. 6–8.

Козье болото в Москве.

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 3. С. 21–22.

Могила забытого святителя

Там же. Кн. 2. С. 43–44.

Село князя Владимира Донского

Там же. С. 13–14.

Село Троицкое-Голенищево

Любецкий С. М. Московские окрестности ближние и дальние… С. 29–31.

Арбатские ворота

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 2. С. 32–37.

Московская приездня

Там же. Кн. 3. С. 19–20.

Подкремлёвский дворец Грозного

Там же. С. 33–34.

Обеды царя Фёдора Иоанновича

Там же. С. 42–43.

Возок царя Василия Иоанновича Шуйского

Там же. С. 29–31.

Тушинский лагерь

Любецкий С. М. Московские окрестности ближние и дальние… С. 18–20.

Курьи ножки

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 3. С. 23–26.

Алексеевский дворец

Там же. Кн. 2. С. 119–121.

Ростокино

Любецкий С. М. Московские окрестности ближние и дальние… С. 70–72.

Сокольники

Там же. С. 84–86.

Пристанище бедных

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 3. С. 39–40.

Село скудельничье

Терещенко А. B. Быт русского народа. Вып. 3. С. 320.

Сухарева башня

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 3. С. 54.

Келья царевны Софьи и могила трагика Сумарокова

Там же. Кн. 2. С. 47–49.

Воробьевы горы

Любецкий С. М. Московские окрестности ближние и дальние… С. 24–26.

Марфин кубок

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 2. С. 50–51.

Русский народ. Его обычаи, обряды, суеверия и поэзия. С. 487.

Кокуева слобода

Там же. С. 79.

Полковой двор лейб-гвардии Преображенского полка

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 2. С. 7–9.

Дом Суворова

Там же. С. 10–12.

Московский денежный двор

Там же. С. 15–16.

Нечистые и проклятые места

Там же. Кн. 3. С. 12–14.

Кунцево

Любецкий С. М. Московские окрестности ближние и дальние… С. 34–35.

Кузнецкий мост в Москве

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 2. С. 26–31.

Салтычиха

Пыляев М. И. Старая Москва… С. — 91.

Встреча в Москве императора Александра I

Любецкий С. М. Московские окрестности ближние и дальние… С. 32–33.

Петровский парк

Там же. С. 12–13.

Ходынское поле

Там же. С. 13–14.

Марьина роща

Там же. С. 41–47.

Разгуляй

Любецкий С. М. Старина Москвы и русского народа… С. 56–58.

ЛЕГЕНДЫ САНКТ-ПЕТЕРБУРГА

Свадьба шута

Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия. С.39–41.

Эпитафия собачке

Пыляев М. И. Забытое прошлое окрестностей Петербурга. СПб, 2004. С. 440–442.

СЛОВАРЬ ИМЁН И НАЗВАНИЙ

Авсень (О-весень, Таусень, Усень) — мифологический ритуальный персонаж, связанный с Новым годом.

Алатырь — в былинах, духовных стихах, заговорах — камень «всем камням отец». Он находится на «синем море Окиане», на «острове Буяне» и т. д.

Александр Невский (1221–1263) — великий князь.

Александр I (1777–1825) — русский император с 1801 г.

Алексей Михайлович (1629–1676) — русский царь с 1645 г.

Ангелы — посланники Бога, охраняющие людей; посредники между ними и небом.

Архангелы — старшие ангелы.

Баба-Яга — сказочная старуха-волшебница.

Банник (баенник) — злой дух, обитающий в бане.

Бесы (черти) — злые духи, демоны.

Болотник (болотняник) — мифологический хозяин болота.

Борис Годунов (ок. 1552–1605) — русский царь с 1598 г.

Бортник — старинное название пчеловода.

Брюс Я. В. (1670–1735) — сподвижник Петра I, астрологи математик.

Буйвище — древнее название кладбища.

Варяги — выходцы из Скандинавии.

Василий IV Шуйский (1552–1612) — русский царь в 1606–1610 гг.

Ведьма — женщина, обладающая демоническими свойствами.

Веды — древние священные книги индусов.

Вербное воскресенье — последнее воскресенье перед Пасхой.

Весь — селение, село.

Владимир (ум. в1015 г.) — киевский князь, ввел христианство на Руси.

Власий — христианский святой; в народной традиции — покровитель скота.

Водяной (водяник, водовик) — мифологический хозяин рек и озер, обитающий в воде.

Вознесение — церковный праздник, отмечаемый на сороковой день после Пасхи, в четверг.

Волос (Велес) — языческий бог, покровитель домашних животных.

Волхвы — языческие жрецы, чародеи и предсказатели.

Ворожеи — см. Знахарь, знахарка.

Ворон — в народном представлении, нечистая и зловещая птица.

Гривна — украшение (из серебра илиизолота) и денежная единица в Древней Руси.

Гришка Отрепьев (Димитрий Самозванец) (? -1606) — расстриженый монах, выдавал себя за царевича Дмитрия, русский царь с 1605 г.,

Гумно — площадка для молотьбы, помещение для хранения снопов.

Дворовый — домовой, живущий во дворе.

Дмитрий Донской (1350–1389) — великий князь московский.

Доманя (домовиха) — жена домового.

Домовой — домашний дух, мифологический хозяин и покровитель дома.

Дуб — в культуре древних славян самое почитаемое дерево.

Екатерина II (1729–1796) — русская императрица с 1762 г.

Ермак Тимофеевич (?-1585) — казачий атаман, завоеватель Сибири.

Жаворонок — одна из «чистых птиц», символ весны.

«Заложные покойники» — люди, умершие «неправильной» смертью.

Заутреня — утреннеее богослужение.

Зеленые святки — см. Троица.

Змей (летун) — демон-искуситель, чёрт, прилетающий к одиноким женщинам, любовь которого губительна для них.

Змея — нечистая тварь, источник зла.

Знахарь, знахарка — человек, обладающий особым знанием и использующий его для лечения людей, занимающийся ворожбой.

Иван IV Васильевич (1530–1584) — русский царь с 1545 г.

Иван Купала (Иванов день) (24 VI / 7 VII) — языческий праздник, совпадает с церковным праздником Рождества Иоанна Крестителя.

Идолы — кумиры, статуи и другие изображения языческих богов.

Иерей — священник.

Илья-пророк — в народной традиции громовержец, повелитель грома, небесного огня и дождя.

Капище — место поклонения языческим богам.

Кикимора — злой дух женского пола, приносящий вред и различные неприятности людям.

Кисель — обрядовое блюдо, преимущественно поминального и жертвенного характера.

Клад — спрятанное в земле или еще где-нибудь богатство, заклятое и охраняемое нечистой силой.

Кликуша — женщина, в которой кличет «нечистая сила».

Колдун, колдунья — лицо, способное творить зло с помощью магических средств, насылать болезни, влиять на погоду, портить скот и проч.

Коляда — персонификация праздника Рождества.

Коровья смерть — падёж скота.

Кострома — персонаж календарного обряда и игры, приуроченных к весенне-летним языческим праздникам.

Крещение Господне (6/19.01.) — один из главных христианских праздников.

Лада (Ладо) — в народной традиции богиня плодородия, судьбы, красоты и любви.

Ласточка — чистая, «святая» птица.

Лель — юный бог весны и любви.

Леший (лешак, лесовик) — мифологический хозяин леса.

Литургия — обедня, вид богослужения в христианской церкви.

Ловчий — тот, кто ведал охотой.

Лука — изгиб, поворот реки.

Лысая гора — мифическое место сборища нечистой силы и ведьм.

Малки (укр.) — см. Русалки.

Маргоски — вторая неделя после Пасхи, неделя жен-мироносиц.

Марфа-посадница (XV в.) — вдова новгородского посадника Борецкого, противостояла присоединению Новгорода к Москве.

Масленица — народный праздник, посвященный проводам зимы и встрече весны, предшествующий Великому посту.

Мать сыра земля — мифологический образ земли.

Медведь — один из главных персонажей в народном представлении о животных.

Михаил Федорович (1596–1645) — русский царь с 1613 г.

Небо — часть мироздания, «верхний мир», созданный Богом.

Нечистая сила — общее название всех демонических существ и духов.

Нечуй-ветер — чудодейственная трава, растущая зимой по берегам водоемов.

Николай Чудотворец — один из самых почитаемых на Руси святых.

Никон — патриарх московский в 1652–1666 гг.

Обменыш, подменыш — ребенок, подброшенный людям нечистой силой вместо похищенного младенца.

Оборотни — души, осужденные после смерти вечно блуждать и не ведать покоя.

Овинник (гуменник) — мифологический хозяин овина, места для сушки снопов.

Олег (ум. в 912 г.) — древнерусский князь.

Опахивание — старинный магический обряд, совершаемый, чтобы оградить некое пространство (например, село) от мора, эпидемий или стихийных бедствий.

Орёл — царь птиц, старший и главный среди них.

Папоротник — растение, по поверьям, цветущее раз в году, в купальскую ночь.

Перун — верховный бог из древнерусского языческого пантеона, бог грома и молнии.

Параскева-Пятница — в народном культе святых покровительница женских работ.

Петр I Великий (1672–1725) — русский царь с 1689 г., первый русский император.

Плакун-трава — «всем травам мати», трава, наделенная особыми магическими свойствами.

Плихан (Палехан) — древнее суздальское божество.

Покров (1/14.10) — церковный праздник, в народном представлении начало зимы.

Полевой (полевик) — мифологический хозяин поля.

Полкан — мифологическое существо, полуконь-получеловек.

Порча (сглаз) — вредоносное магическое воздействие на человека.

Проклятие — словесный ритуал, имеющий целью нанести человеку урон, зло.

Пугачёв Емельян (ок. 1740–1775) — казачий атаман, поднявший под именем Петра III восстание казаков.

Пустынь — уединенная обитель, одинокое жилье.

Пчела — насекомое, пользующееся особым почитанием.

Радуница — день, в который люди могут разделить с усопшими радость Воскресения Христова после праздника Пасхи.

Разин Степан (Стенька) (ок.1630–1671) — казачий атаман, разбойник.

Рай — «блаженная» страна, в которой пребывает Бог, святые и праведники.

Разрыв-трава — трава, способная разрушать запоры, узы, которая помогает овладевать кладами.

Русалии — языческий праздник древних славян.

Русалки — мифологический женский персонаж, обитает в озерах и реках. По народным поверьям, русалками становятся девушки, умершие до свадьбы, утопленницы.

Сажень — мера длины, равна 152 см.

Салтычиха (Салтыкова) (ум. в 1800 г.) — помещица, душегубица.

Сатана, дьявол — глава злых духов, противник Бога.

Святки — двухнедельный период зимних праздников, начиная с Рождества-Сочельника (24.12) и кончая Крещением (6.01).

Святовид (Световид) — высший языческий бог балтийских славян.

Сева (Сива) — богиня плодородия.

Семик — четверг перед Троицей, день поминовения «заложных» покойников, а также неизвестных и ничейных.

Сергий Радонежский, преп. (1314–1391) — основатель Троицкого монастыря.

Смерть — олицетворение смерти.

Сова — зловещая, нечистая птица.

Сорока — старинный женский головной убор.

Софья Алексеевна (1657–1704) — правительница России в 1682–1689 гг.

Страстная неделя — последняя неделя Великого поста.

Стрибог — бог ветра у славян-язычников.

Супостат — враг, недруг.

Торжище — место, где происходил торг, торговля.

«Тот свет» — место пребывания усопших, а также различных духов.

Трапеза — угощение.

Тризна — обряд поминовения умерших у славян-язычников.

Троица (Пятидесятница) — один из главных церковных праздников.

«Тушинский вор» (Лжедмитрий II) (?—1610) — выдавал себя за спасенного царевича Дмитрия. В 1608–1610 гг. создал тушинский лагерь.

Фараоны — мифологические существа, обитающие в воде, полурыбы-полулюди.

Федор Алексеевич (1661–1682) — русский царь с 1676 г.

Федор Иоаннович (1557–1598) — русский царь с 1584 г.

Хвалынское море — древнее название Каспийского моря.

Чародей — см. Колдун.

Чернокнижники — обладатели тайных знаний, заключившие завет с дьяволом (сатаной).

Черноризец — монах.

Черти — см. Бесы.

Чудь — финские племена.

Шептун — см. Знахарь.

Щегла — длинное бревно с глубокими зарубками.

Юрий св. (Георгий) — в народном культе святых покровитель скота и плодородия.

Ярило — языческий бог плодородия, производительных сил природы.

ЛИТЕРАТУРА

Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. М., 2006. Тексты даны по изданию: Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 1–3. М., 1869.

Бурцев А. Е. Полное собрание этнографических трудов. Т. 1–11. Спб., 1910–1911.

Даль В. И. О повериях, суевериях и предрассудках русского народа. СПб., 1996.

Древнерусская литература. М., 2003.

Древняя и новая Россия. 1876, т.1, № 2; 1879, т.1. № 2, № 9.

Живая старина. 1871, вып. 4; 1890, вып. 2; 1905, вып. 1–2; 1913, вып. 1–2.

Забылин М. Русский народ. Его обычаи, обряды, суеверия и поэзия. М., 1880.

Заволоцкая чудь, составил П. С. Ефименко. Архангельск, 1869.

Коринфский А. А. Народная Русь. Круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа. Смоленск, 1995. Тексты даны по изданию: Народная Русь. Круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа. М., 1901.

Любецкий С. М. Старина Москвы и русского народа в историческом отношении с бытовою жизнью русских. М., 1872.

Любецкий С. М. Московские окрестности ближние и дальние, за всеми заставами, в историческом отношении и в современном их виде для выбора дач и гулянья. М., 1877.

Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 1–3. М., 1838–1840.

Максимов С. В. Легенды и мифы России. Ростов-на-Дону, 2006. Тексты даны по изданию: Нечистая, неведомая и крестная сила. СПб., 1903.

Максимов С. В. Нечистая, неведомая и крестная сила. СПб., 1903.

Мельников П. И. (Андрей Печерский). В лесах. Кн. 1–2. М., 1989.

Мельников П. И. (Андрей Печерский). Полное собрание сочинений в 12 т. СПб., 1898.

Памятники литературы Древней Руси. Середина XVI века. М., 1985.

Попов Г. И. Русская народно-бытовая медицина. СПб., 1903.

Пыляев М. И. Старая Москва. Рассказы из былой жизни первопрестольной столицы. СПб., 1891.

Пыляев М. И. Забытое прошлое окрестностей Петербурга. СПб., 1889.

Русская старина. 1876, т. 15.

Русские легенды и обычаи. М., 2005.

Садовников Д. Н. Ермак Тимофеевич, покоритель Сибири. М., 1902.

Садовников Д. Н. Жигули и Усолье на Волге. // Беседа, 1872.

Садовников Д. Н. Сказки и предания Самарского края. Вып. 1–2. Самара. 1993. Тексты даны по изданию: Сказки и предания Самарского края. Собраны и записаны Д. Н. Садовниковым. СПб., 1884.

Сахаров И. П. Сказания русского народа. Тула. 2000. Тексты даны по изданиям: Сахаров И. П. Сказания русского народа о семейной жизни своих предков. В 3-х т. Сказания русского народа. В 2-х т. СПб., 1841–1849.

Садовников Д. Н. Сказки и предания Самарского края. Вып. 1–2. Самара. 1993. Тексты даны по изданию: Сказки и предания Самарского края. Собраны и записаны Д. Н. Садовниковым. СПб., 1884.

Сказания о чудесах. Т. 1. Русская фантастика XI–XVI вв. (Б-ка русской фантастики в 20 т.). М., 1990.

Терещенко А. B. Быт русского народа. Вып. 1–5. М., 1997–1999. Тексты даны по изданию: Терещенко А. B. Быт русского народа. СПб., 1848.

Якушкин П. И. Сочинения. М., 1986. Тексты даны по изданию: Путевые письма. Сочинения. СПб., 1884.

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ

О СОТВОРЕНИИ МИРА И ЗЕМЛИ

  Бог и его помощник

  Плавал Бог в лодке

  Видение рая

ПАНТЕОН БОГОВ СЛАВЯНСКИХ

  Перун

  Волос, или Велес

  Святовид, или Световид

  Плихан и Ярило

  Яр-Хмель

  Сива, или Сева

  Лель и Ладо

ВОЗЗРЕНИЯ СЛАВЯН НА ПРИРОДУ

  Царь-Солнце

  Мать Сыра Земля

  Ярило и Мать Сыра Земля

  Живая и мертвая вода

  Целебная сила воды

  Чары на ветер

  Мольба ветру

  Священный дуб

  Три липы

  Злые и добрые травы

  Папоротник

  Про Иванов цвет

  Священные камни

  Конь-камень

  Баш и Башиха

ЗВЕРИ, ПТИЦЫ И ДРУГИЕ ЖИТЕЛИ ЗЕМЛИ

  Волчий пастырь и волки

  Медведь

  Происхождение кошки

  Царь-птицы и птицы вещие

  Птичка, просящая пить

  Пигалица

  Ласточки

  Уж — золотые рожки

  Пчелы — молнии Бога

  Почему у шершней и ос нет меда

РЕКИ, РУЧЬИ, ОЗЕРА

  Дон и Дунай

  Трубеж

  Волга и Вазуза

  Днепр и его сестры

  Волга и Кама

  Почайна

  Свирь

  Приношения рекам

  Донец

  Студенцы

  Царский колодец

  Ильмень-озеро

  Озеро Свитязь

  Китеж

  Олонецкие озера

ПРЕДАНЬЯ СТАРИНЫ ГЛУБОКОЙ

  Русалки

  Водяной

  Леший

  Как леший с водяным раздружился

  Черти, или бесы

  Чёрт и козёл

  Как чёрт ангелом стал

  Домовой

  Полевой

  Банник

  Овинник

  Кикиморы и шишиги

  Оборотень

  Баба-Яга

  Полкан

  Сивка-Бурка, вещая Каурка

  Огненный змей

  Змей рассыпался

  Знамения и чудеса

  Кощей Бессмертный

  Остров Буян

НАЧАЛО ЗЕМЛИ РУССКОЙ

  Из «Повести временных лет»

  Волхвы

  Из «Жития Александра Невского»

ПАМЯТНИКИ ПУТЕЙ БОГАТЫРСКИХ

  Богатырские кости

  Гаденово озеро

  Город берендеев

  Вал половецкий

  Щелканова стоянка

  Казак Ермачок

  Голутвинский костыль

  Пересветов посох

  Могила Аники-воина

  Ступня Федора Блудова

  Плотина царя Бориса

  Городок Валуева

  Высокий курган под Каширой

ПРАЗДНИКИ И ПОВЕРЬЯ РУССКОГО НАРОДА

  Новый год у древних россиян

  Поверья и приметы года

  Мороз! Мороз! Не бей наш овес

  Масленица

  Касьян немилостивый

  Благовещение

  Святая неделя

  Пчелиный праздник

  Первомайское гулянье

  Лестницы в рай

  Радуницкая неделя

  Семицкая неделя

  Троицын день

  Гречишница

  Иван Купала

  Ильин день

  Пятница

  Овечий праздник

  Русские древние свадьбы

БОЛЕЗНИ, СМЕРТЬ И ПОМИНОВЕНИЕ УСОПШИХ

  Лихорадки

  Опахивание

  Древние понятия о смерти

  Аника-воин и Смерть

  Погребальные плачи

  Поминовение в Олонецкой губернии

ВОЛШЕБСТВО. ВЕДЬМЫ, ЗНАХАРИ И КОЛДУНЫ

  Ведьма

  Чернокнижники

  Колдуны-чародеи

  Знахари-шептуны

  Про́клятые дети

  Кликуши

  Преследование ведьм и колдунов

ПРЕДАНИЯ О РАЗБОЙНИКАХ И КЛАДАХ

  Заклятые клады

  Предания о Кудеяре

  Рах-разбойник

  Чёрная гора

  Чёртовы городища

  Клады Стеньки Разина

  Марина-безбожница и Стенька Разин

  В Жигулях

  О кладах

ПРЕДАНИЯ О ЧУДИ

  Заволоцкая чудь

  Берёза

ПО ГОРОДАМ И ВЕСЯМ

  Смоленский лес

  Робья гора

  Начало Данкова

  Золотая лампада в лесу

  Козинская пустошь

  Каменная баба в Тамбовской губернии

  Красная горка

  Поклонные горы и красные села

  Русские слободы и жители слобод

  От чего прозвалась Рязань Рязанью

  Город Ростиславец

  Пронское било

  Проёмный куст

  Село Федора Никитича Романова

  Верёвкин

  Троицкая дорога

  Сказка о братовщинах

  Братовщинский дворец

  Желчинская черничка

  Софрино, или Софьино

  Голыгинская гать

  Село Воздвиженское

  Мирской памятник св. Сергию

  Село Тайнинское

  Гробы проклятых

  Трастнинская церковь

  Поганое озеро (под Суздалем)

  Коломенский прудок

  Город дедилов

  Вертязин городец

  Бояре-покойники

  Свадебки

  Три дворца князей Суздальских

  Терема в Суздале

  Минино селище

  Александровская усыпальня

  Кожаные ассигнации

  Пророчество преподобного Геннадия

  Чёртовы горы

  Пряничная гора

  Дятловы горы

  Мордовские кости

  Коромыслова башня

  Ардатов

  Арзамас

  Как церковь ушла

  Логово змеиное

  Бесовское городище

  Си-Юнь-Бекина башня

ВРЕМЯ ЦАРЕЙ

  Воцарение Ивана Грозного

  Казнь колокола

  Приехал царь Грозный в Новгород

  Микола Христоуродливый

  Иван Грозный и архимандрит Корнилий

  Царь Грозный и крестьянский сын

  Ермак Тимофеевич, покоритель Сибири

  Воцарение Бориса Годунова

  Орловское городище

  Царица Марфа Ивановна

  Цари Михаил Федорович и Алексей Михайлович

  Никон

  Петр Первый и Илья-Пророк

  Петр Первый и раскольники

  Брюс

  Промашка Брюса

  Про Пугача

  Пугач и Салтычиха

  Горькая смерть

СТАРИНА МОСКОВСКАЯ

  Начало Москвы

  Козье болото в Москве

  Могила забытого святителя

  Село князя Владимира Донского

  Село Троицкое-Голенищево

  Арбатские ворота

  Московская приездня

  Подкремлевский дворец Ивана Грозного

  Обеды царя Феодора Ивановича

  Возок царя Василия Иоанновича Шуйского

  Тушинский лагерь

  Курьи ножки

  Алексеевский дворец

  Ростокино

  Сокольники

  Пристанище бедных

  Село Скудельничье

  Сухарева башня

  Келья царевны Софьи и могила трагика Сумарокова

  Воробьевы горы

  Марфин кубок

  Кокуева слобода

  Полковой двор лейб-гвардии Преображенского полка в Арбатской части

  Дом Суворова

  Московский денежный двор

  Нечистые и проклятые места

  Кунцево

  Кузнецкий мост в Москве

  Салтычиха

  Встреча в Москве государя Александра I

  Петровский парк

  Ходынское поле

  Марьина Роща

  Разгуляй

ЛЕГЕНДЫ САНКТ-ПЕТЕРБУРГА

  Свадьба шута

  Эпитафия собачке

ПРИМЕЧАНИЯ

СЛОВАРЬ ИМЁН И НАЗВАНИЙ

ЛИТЕРАТУРА

Реклама на сайте