«Тайна Катыни, или Злобный выстрел в Россию»

Владислав Швед Тайна Катыни, или Злобный выстрел в Россию

Посвящается моему сыну Николаю и его сверстникам в надежде, что эта книга облегчит им поиски исторической истины.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Чем дальше человечество уходит от событий бурного XX века, тем больше на Западе появляется желающих пересмотреть итоги этого времени, и прежде всего итоги Второй мировой войны. Не отстают от них некоторые наши сограждане из научного и культурного мира. С неимоверной легкостью они меняют знак плюс на минус. Обличая большевизм как идеологию непримиримости, они сами становятся апологетами необольшевизма. Их риторика оказывает сильное воздействие на общественность и особенно на молодёжь.

К сожалению, им предоставлены широкие аудитории как на телевидении, так и в других российских СМИ. На различных ток-шоу появились специалисты «широкого» профиля, способные говорить на любую историческую тему. Порой удивляешься, как некоторые театральные режиссеры, известные своей деспотичностью и диктатом, безапелляционно заявляют, что победа в Великой Отечественной войне была одержана вопреки воле Сталина. Интересно, а в их театрах актеры тоже могут играть роли вопреки установкам режиссёров?

Некоторые российские историки и писатели утверждают, что немцы закончили войну с минимальными потерями, а русские завалили Германию трупами. Да, дорого стоила нам победа. Только трехнедельное сражение за Берлин в апреле — мае 1945 г. унесло жизни 78 тысяч советских воинов, не говоря уже о потерях в начальный период войны. Но, соотносительно с численностью населения, и Германия понесла тяжелейшие потери. В немецкой документальной кинохронике 1945 г. показан последний резерв фюрера — мальчишки гитлерюгенда, которые должны были остановить советские армии. Но для российских «опровергателей» исторических истин это не имеет значения.

Естественно, что на этом фоне «махровым цветом» буйствует изощренная историческая дезинформация, на которой специализируются сотни псевдоисториков из бывших стран социалистического лагеря. Особой активностью отличаются поляки. Надо сказать, что их инсинуации не остаются без ответа. В последнее время в России появляется все больше объективных фундаментальных исследований, посвященных проблемным историческим ситуациям.

Беда в том, что рядовой россиянин не читает исторические монографии, особенно если краткий «ответ» на интересующий его вопрос ему преподносят в телепередаче или газете. То, что этот ответ далек от исторической правды, никого не волнует. Как не волнует и то, что «нам не дано предугадать, как наше слово отзовется».

В этой связи родилась идея на основе исторических документов и исследований российских историков-патриотов предложить российскому читателю в популярной форме версию некоторых исторических событий XX века, прежде всего, касающихся российско-польских отношений. К настоящему времени накоплен огромный фактический и исторический материал, касающийся самых острых проблем этих отношений: катынского преступления, гибели красноармейцев в польском плену в 1919–1921 гг. помощи восставшей Варшаве в августе 1944 г. и т. д. Он нуждается в серьезном анализе и новом осмыслении выводов, сделанных ранее.

Достаточно сказать, что сравнительный и содержательный анализ накопленных к настоящему времени фактов, касающихся «Катынского дела», позволил сделать вывод об ущербности официальной версии. Анализ документов, содержащихся в сборнике «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.», позволил прийти к однозначному выводу об ответственности польского руководства за гибель красноармейцев.

Однако история — наука весьма субъективная. Многое зависит от того, какой ракурс выбран для рассмотрения того или иного исторического события. Нередко игнорирование одного малозначительного, на первый взгляд, факта или детали может привести ко всей неверно выстроенной исторической концепции.

В этой связи лишь один пример. Удивительно, но официальные исследователи «Катынского дела», строя свою версию событий на основе документов Политбюро ЦК ВКП(б), не удосужились исследовать специфику принятия решений на Политбюро при Сталине. А это оказалось весьма важной деталью. Вот о том, почему это, и не только это, является важным для понимания катынской проблемы, рассказывается в «Тайнах Катыни».

Помимо этого в книге рассмотрены основные постулаты польских историков, с помощью которых они пытаются убедить мир в «исторической вине России» перед Польшей. Затронуты проблемы так называемой «оккупации» Прибалтики. На основе ретроспективы событий 22 июня 1941 г. проанализирована ситуация в современной Российской армии.

По сравнению с журнальными и газетными вариантами, материалы, вошедшие в книгу «Катынь и Анти-Катынь», уточнены и доработаны с учетом новых фактов и свидетельств. Однако полагать, что окончательная точка в освещении исторических событий, которые представлены в книге, поставлена, наивно.

Главная цель этой книги подвести читателя к необходимости критически воспринимать информацию об исторических событиях недавнего прошлого. В этой информации всегда найдутся детали, которые при внимательном рассмотрении, как лакмусовая бумажка, просигнализируют о подлоге и лжи. Дезинформация, как правило, паразитирует на некритическом подходе к оценке исторических событий. Будем мудрыми и пытливыми.

ТАЙНЫ КАТЫНИ[1][2]

Всегда и во всём впереди шествует Ложь, увлекая глупцов пошлой своей крикливостью. Последнею и поздно приходит Правда, плетясь вслед за хромым временем.

Б. Грасиан

«Катынью» вот уже более 60 лет называют события, связанные с трагической судьбой граждан довоенной Польши, пропавших на территории Советского Союза в 1939–1941 гг. Самую многочисленную категорию среди них составляли бывшие польские офицеры.

Согласно рассекреченным в 1992 г. документам ЦК ВКП(б) и НКВД-КГБ СССР считается, что 21 857 пленных польских офицеров, полицейских, государственных чиновников и представителей интеллигенции, находившихся в советских лагерях и тюрьмах в 1940 г., были расстреляны сотрудниками НКВД в Катынском лесу под Смоленском, в Калинине (Твери) и Харькове. С тех пор «Катынь» не только географическое название — это политический водораздел в польско-российских отношениях.

Сегодня господствует версия о безусловной вине советского руководства за гибель польских военнопленных. Однако немало фактов убедительно свидетельствует о том, что часть польских офицеров расстреляли немцы. Тем не менее настоящее исследование не ставит целью «перевод стрелок» ответственности за Катынь на нацистов. Главное — установление истины.

Делать какие-либо окончательные выводы о подлинных обстоятельствах катынской трагедии без дополнительного исследования всей совокупности фактов — и давно известных, и выявленных за последнее время, весьма опрометчиво. Однако это не мешает сформулировать ряд вопросов, на которые официальное расследование не дало ответа, и обозначить альтернативные версии. Этому и будет посвящено наше исследование. Но прежде рассмотрим польско-российские отношения через призму катынского преступления.

Взгляд из Варшавы и Москвы

Польский писатель Пётр Кунцевич в своём открытом письме президенту В. Путину в варшавской газете «Трибуна» в марте 2006 г. написал:

«Я не был вашим другом — напротив, был заклятым врагом. Но в то же время я немного знал русскую культуру, ваши легенды, историю, литературу, музыку, науку — и отдавал себе отчёт, как велика эта культура и что не подобает её игнорировать.

А игнорировали мы её потому, что считали такой подход своего рода защитой от вас, ведь когда-то мы были конкурентами, несколько веков назад мы тоже хотели создать свою собственную, польско-литовско-украинскую империю. Вы нас одолели — победили и поглотили, — однако об имперских амбициях никогда не забывается, здесь доходит даже до смешного. Невозможно оспаривать вашу победу, как нельзя избежать и ненависти побеждённых. Но мир с огромной скоростью меняется — а потому и мы, и вы должны этому научиться.

Мне бы хотелось, чтобы Вы, господин президент, вникли в наше отношение к катынской проблеме, которая застряла между нашими народами, как кость в горле, и которую никогда, вообще никогда не удастся устранить, как не удастся зачеркнуть разорения поляками Кремля или пожара Москвы… Катынь — это уже не локальная проблема, пусть даже самая важная, это опорочивание славянской семьи перед всем миром»

(Трибуна. 03.03.2006).

П. Кунцевич в своём письме достаточно откровенно сказал о главной причине польско-российского противостояния: «Вы нас одолели — победили и поглотили». Поэтому Польша рассматривает «Катынское дело», как козырного туза, который позволит получить сатисфакцию за двести лет патронажа России. Не случайно французский писатель и радиокомментатор Анри-Жан Дютей заметил, что «полякам в радость открыто обвинять русских» (Деко. Великие загадки XX века. С. 286). В этом плане «Катынское дело» предоставило польской стороне большие возможности.

Ещё более откровенно выразился ведущий теоретик перманентного «катынского конфликта», профессор истории Ягеллонского университета (Краков) Анджей Новак, который считает, что:

«…если историческое направление польской политики не решит проблему Катыни, не добьётся признания её символом одного из двух самых крупных преступлений XX века — преступлением коммунизма, мы не только предадим память об убитых на Востоке, но упустим шанс на получение достойного и стабильного места Польши в Европе».

(Строгий. «Российские вести». 16–23.03.2005)

То есть для польских политиков «Катынь» — не столько желание восстановить историческую правду и справедливость, как это громогласно заявляется, сколько политический инструмент для получения достойного и стабильного места в Европе! Стремление Польши извлекать максимальную выгоду из всего, даже самого святого, подтвердил в ноябре 2006 г. польский президент Л. Качиньский. Говоря о блокировании Польшей переговоров России с Евросоюзом, Качиньский подчеркнул, что для Варшавы очень важны добрые отношения с Москвой, однако «эти отношения должны быть такими, чтобы они Польше что-то приносили».

Немецкий журналист Андре Баллин полагает, что после избрания польским президентом Леха Качиньского «историческая неприязнь» между Польшей и Россией «усугубилась личностным фактором» (Баллин. Ледниковый период в центре Европы). Известно, что Л. Качиньский был избран, во многом благодаря своим антисоветским и антироссийским высказываниям.

Сегодня Л. Качиньский более прагматичен, но тема Катыни для него священна. Польский президент в «Специальной линии» телеканала TVP2 21 марта 2006 г. исторические проблемы в отношениях с Россией назвал «сферами особой чувствительности». Он также заявил:

«Не думаю, что мы в Польше перестанем изучать или выяснять эти болезненные темы… Совершенно другим вопросом является то, станут ли они (эти болезненные темы) полностью определять в данный момент наше отношение к переговорам с Россией… Но означает ли это то, что мы скажем, что Катыни не было, — нет, не скажем ни в коем случае. Речь идет о том, будет ли это основной проблемой в польско-российских отношениях. Здесь мы проявляем добрую волю».

История показала, что «добрая воля» польскими властями понимается как, прежде всего, безоговорочная поддержка их позиции, которая звучит следующим образом:

«Советские власти весной 1940 г. без суда и следствия расстреляли 21 857 невинных польских военнопленных, руководящую польскую элиту, совершив тем самым акт геноцида».

Эту позицию Л. Качиньский вновь подтвердил, выступая 6 июня 2006 г. по польскому телевидению. Говоря о необходимости улучшения связей Польши с Россией и возможной встрече с В. Путиным, Л. Качиньский многозначительно заметил:

«Быть может, нам удастся улучшить связи с Россией, быть может, нет».

Чтобы еще нагляднее обозначить свою политическую позицию, Л. Качиньский вслед за этим особо подчеркнул, что взаимоотношения России с Польшей отягощает Катынское дело:

«Оно представляет для них (русских) определенное психологическое неудобство».

Надо заметить, что для поляков проблема покаяния России за Катынь вторична. Катынская трагедия стала краеугольным камнем сложившейся в Польше общенациональной пропагандистско-идеологической системы. Ежегодно проводятся десятки мероприятий, посвященные Катыни. Во многих польских городах имеется улица «Героев Катыни», гимназия «имени Жертв Катыни», местный «Катынский крест» и т. д. Польские политики осознают, что даже частичная деформация этой системы чревата для польского общества серьезными потрясениями. Тем более что далеко не все простые поляки довольны политикой конфронтации с Россией.

Бывший председатель Института национальной памяти (IPN) в Варшаве Леон Керес в своем интервью журналу «Новая Польша» заявил, что история Катыни должна объединить поляков:

«Нравится это кому-то или нет, но Катынь — это наша мартирология и память об убиенных, и в то же время наше общее дело. Общее вне зависимости от политических взглядов и убеждений. Поэтому я не боюсь сказать, что тот, кто против польского следствия по катынскому преступлению, сам себя ставит по другую сторону»

(Новая Польша. № 3, 2005).

Во второй половине 2006 г., казалось бы, наметились некоторые положительные сдвиги в польско-российских отношениях. В ходе рабочего визита в Польшу министра иностранных дел России С. Лаврова в начале октября 2006 г. были достигнуты договоренности о встрече в 2007 г. президентов Л. Качиньского и В. Путина. Планируется возобновить работу «Группы (комиссии) по сложным вопросам» в польско-российских отношениях, которая в основном будет заниматься проблемой катынского преступления.

Однако 13 ноября 2006 г. Польша вновь продемонстрировала верность прежним установкам и заблокировала переговоры России с Евросоюзом. Как сообщило «РИА Новости», глава польского государства Л. Качиньский на пресс-конференции по этому поводу заявил, что Варшава не может пойти на то, чтобы соглашение Евросоюза с Россией обходили Польшу стороной, а «с Москвой надо говорить твёрдо, решительно и резко».

Позиция польской стороны ставит крест на упованиях многих российских политологов, полагающих, что рано или поздно все болезненные исторические проблемы в отношениях между нашими странами сами собой «рассосутся», уступив место прагматизму и экономической целесообразности. Но в отношении Польши это напрасные ожидания. В польском обществе история противостояния с Россией является одним из главных действующих лиц. Не случайно именно в Польше родилась так называемая «историческая политика». За последние годы она стала носить все более ритуально-пропагандистский характер.

Вероятно, в духе этой политики, несколько лет назад, якобы для обновления, была закрыта российская экспозиция в музее Аушвиц — Биркенау в Освенциме, просуществовавшая 46 лет. Весной 2007 г. выяснилось, что дирекция музея готова открыть ее только в том случае, если российская сторона признает оккупацию польских территорий СССР в 1939 г. и узники Освенцима — выходцы из западных областей Белоруссии и Украины — будут представлены не как граждане СССР, а как граждане Польши. Это еще раз подтвердило, что переписывание истории — любимое занятие многих польских политиков и историков.

Поэтому, вероятно, безрезультатно закончатся попытки российских политиков и дипломатов перевести катынскую проблему из идеологически-ритуальной плоскости на уровень реальной политики. В вопросах оценки Катынского преступления Польша вряд ли пойдет на какие-либо уступки. Тем более, что российские юристы не располагают для этого реальными и обоснованными аргументами, а ведущие российские историки в области катынской проблемы, как правило, отстаивают польскую точку зрения.

Сложно говорить об аргументированной позиции России, когда из запланированного в 1992 г. совместного 4-томного сборника документов «Катынь. Документы» в Польше изданы все четыре, а в России лишь два тома. Достаточно ознакомиться с материалами по Катыни, подготовленными некоторыми российскими историками и юристами, чтобы найти немало «полонизмов», т. е. лексических оборотов, не свойственных русской речи. Это свидетельство того, что российская историческая наука и юриспруденция в катынской теме попросту переписывают польские источники.

Главная военная прокуратура РФ не располагает данными об эксгумациях, проведённых польскими историками и археологами на территории СССР, а впоследствии России и Украины, в 1991 и 1994–1996 гг., так как они изданы на польском языке. Но ни российские прокуроры, ни российские историки пальцем не пошевелили для перевода опубликованных отчетов на русский язык с целью ввода их в нормальный научный и юридический оборот. При этом поляки любую информацию из России, имеющую отношение к Катыни, моментально переводят и тиражируют.

Польская сторона не только внимательно относится к информации из России, но и умело формирует в российском обществе выгодное для себя мнение. 14 апреля 2005 г. Указом Президента Республики Польша А. Квасьневского 32 жителя СНГ «за выдающийся вклад в раскрытие и документирование правды о политических репрессиях в отношении польского народа» были награждены польскими государственными наградами. Среди них российские историки и исследователи Катынского дела Н. Лебедева, В. Парсаданова, А. Яблоков, Г. Жаворонков и др., чьи труды способствовали обоснованию польской версии «катынского преступления».

Для лучшего понимания сформировавшейся в польско — российских отношениях «стабильной, постоянной враждебности» (Г. Павловский. Интервью еженедельнику «Wprost»), необходимо обратиться к истории катынского преступления.

Выстрелы из прошлого

В сентябре 1992 г. в архиве Президента РФ (бывшем архиве ЦК КПСС) были найдены сверхсекретные документы, из которых следовало, что на основании решения Политбюро ЦК ВКП(б) в 1940 году сотрудники НКВД СССР расстреляли 14 552 пленных польских офицера, полицейских, разведчиков и др. из Козельского, Осташковского и Старобельского лагерей для военнопленных, а также 7305 польских заключенных, содержавшихся в тюрьмах западных областей Белорусской ССР и Украинской ССР.

14 октября 1992 г. копии этих документов с большим ажиотажем были предъявлены польской и российской общественности. После этого многие решили, что под запутанной и противоречивой историей Катынского дела проведена окончательная черта и что историческая правда, хотя и с полувековым запозданием, наконец-то восторжествовала.

Надо заметить, что ряд фактов свидетельствует о том, что часть польских военнопленных была действительно расстреляна органами НКВД СССР. Но не меньше давно известных и вновь открытых фактов убедительно свидетельствуют о том, что в урочище Козьи Горы, рядом с местечком Катынь (под Смоленском), поляков осенью 1941 г. расстреливали и немцы.

Вернёмся в далекий 1943 г, когда 13 апреля «Радио Берлина» сообщило о найденных в Катынском лесу захоронениях 10 тысяч польских офицеров, которые, как утверждали нацисты, были уничтожены большевиками. Дело о расстреле польских офицеров на территории СССР получило название «Катынского». По указанию Гитлера «Катынским делом» занимался лично министр имперской пропаганды Геббельс. Польское правительство в эмиграции поддержало немецкую версию, и 16 апреля 1943 г. с соответствующим коммюнике выступил министр обороны Польши генерал М. Кукель.

В ответ 15 апреля 1943 г. Совинформбюро обвинило в катынском преступлении нацистов, объявив, что польские военнопленные «находились в 1941 г. в районах западнее Смоленска на строительных работах и попали со многими советскими людьми, жителями Смоленской области, в руки немецко-фашистских палачей летом 1941 года» (Катынь. Расстрел. С. 448).

В январе 1944 г. в Козьи Горы на место захоронения расстрелянных польских офицеров выехала специальная комиссия под руководством академика Н. Н. Бурденко, которая подтвердила заявление Совинформбюро от 15 апреля 1943 г. Комиссия установила, что:

«…до захвата немецкими оккупантами Смоленска в западных районах области на строительстве и ремонте шоссейных дорог работали польские военнопленные офицеры и солдаты. Размещались эти военнопленные в трех лагерях особого назначения, именовавшихся: лагерь № 1-ОН, № 2-ОН, № 3-ОН, на расстоянии от 25 до 40 км на запад от Смоленска». Осенью 1941 г. военнопленные поляки были расстреляны в Катынском лесу «немецко-фашистскими захватчиками».

(Катынь. Расстрел. С. 515).

Однако попытка в 1946 г. закрепить выводы комиссии Бурденко решением Международного военного трибунала (МВТ) в Нюрнберге и окончательно закрыть тем самым катынскую тему не имела успеха. В неблагоприятном для СССР итоге рассмотрения «катынского эпизода» большую роль сыграли два обстоятельства.

Во-первых, время рассмотрения вопроса о Катыни в трибунале роковым образом совпало с началом «холодной» войны, идеологию которой в своей знаменитой речи в Фултоне сформулировал 5 марта 1946 г. бывший премьер-министр Великобритании У. Черчилль. В ситуации нарастающей враждебности в отношениях между Западом и СССР советский обвинитель полковник Ю. Покровский, отвыкший от реальной состязательности в судебных процессах и не ожидавший серьезных политических подвохов от недавних союзников по антигитлеровской коалиции, по выражению западных журналистов, выглядел «жалко».

Вторым важным обстоятельством явилось то, что незадолго до рассмотрения «катынского эпизода» польское эмигрантское правительство распространило среди участников Нюрнбергского процесса и журналистов «Отчёт о кровавом убийстве польских офицеров в Катынском лесу» (более 450 стр.), подготовленный польским юристом В. Сукенницким и активным участником поиска поляков в СССР М. Хейтцманом. В этом документе вина за катынское преступление возлагалась на СССР (Катынский синдром. С. 193).

Вопрос о Катыни в Нюрнберге рассматривался 1–3 июля 1946 года. Советские свидетели повторили уже давно известные из Сообщения комиссии Бурденко факты. Немецким же свидетелям при явном попустительстве председателя трибунала удалось формально опровергнуть или поставить под сомнение целый ряд небрежных утверждений советских прокуроров (к примеру, немецкий 537-й полк связи ошибочно именовался в советских документах «537-м строительным батальоном», оберст-лейтенант (подполковник) Арене — «обер-лейтенантом Арнесом» и т. д.

Сыграл свою роль и серьезный правовой просчет комиссии Бурденко, которая обвинила немецких военнослужащих 537-го полка связи во главе с оберст-лейтенантом Аренсом непосредственно в расстреле польских пленных. Тогда как, с формально-юридической точки зрения, их следовало обвинять лишь в пособничестве такому расстрелу.

Эти мелкие, на первый взгляд, ошибки и неточности дали основания членам трибунала от трех западных держав выступить единым фронтом и, вопреки протестам члена МВТ от СССР генерал-майора юстиции И. Т. Никитченко, исключить «катынский эпизод» из окончательного текста приговора.

Однако такое исключение ни в коей мере не означало, как это демагогически пытаются утверждать сторонники польской версии, автоматического оправдания Германии или косвенного обвинения СССР в катынском преступлении. До настоящего времени юридически в массовом расстреле в Катынском лесу 11 000 польских военнопленных осенью 1941 г., согласно статьи 21 Устава Нюрнбергского Международного военного трибунала, обвиняется руководство нацистской Германии.

Впоследствии поляки-эмигранты издали на Западе ряд книг, в которых утверждалось, что преступление в Катыни совершили сотрудники НКВД. Эту позицию в 1952 г. отстаивала известная комиссия Палаты представителей американского конгресса («комиссия Мэддена»). В 1970 г. позицию американских конгрессменов поддержала английская палата лордов (Подробнее см.: Катынь. Расстрел. С. 441–442).

В начале 1980-х катынская тема и события 1939 г. заняли важное место в идеологической борьбе «Солидарности» против коммунистической власти Польши. Через несколько лет Катынь стала общепольской национальной проблемой, на гребне которой «Солидарность» рвалась к власти. Продолжение замалчивания катынской темы и связанных с ней событий 1939 г. официальными властями Польши и СССР становилось нетерпимым.

Необходимо заметить, что советская официальная точка зрения на ситуацию 1939 г. была закреплена в так называемой исторической справке «Фальсификаторы истории» (1948 г.) Принудительное единомыслие, господствующее в странах соцлагеря до конца 1980-х годов, предлагало только одну точку зрения, которая не давала ответ на ряд важных для граждан Польши и Прибалтики вопросов. Поэтому весьма популярной точкой зрения для многих стала другая, формируемая в разговоре за столом на кухне.

К сожалению, уход от всесторонней оценки острых конфликтных ситуаций продолжает доминировать и в официальной историографии современной России. Несмотря на то, что за последние годы выяснилась масса новых исторических подробностей и существенно изменились аргументы оппонентов, российские власти по ряду спорных исторических проблем («сентябрьская кампания» РККА 1939 г., «советская оккупация» Прибалтики и др.) продолжают использовать устаревшую аргументацию, забывая, что способствуют формированию новых «качиньских» в сопредельных государствах.

Более того, оценка многих спорных исторических ситуаций, в основном, отдана на откуп историкам «необольшевистского» толка, для которых главное полностью разрушить все представления о прежнем мире, а потом… Российское руководство, занятое решением повседневных проблем, пока не сочло нужным уделить должное внимания спорным историческим проблемам.

Аналогичная ситуация сложилась и к 1987 г., когда, по предложению главы польского государства генерала В. Ярузельского, была создана двусторонняя комиссия историков СССР и Польши по вопросам истории отношений между двумя странами и, прежде всего, по катынскому вопросу. Однако по вине советской стороны, комиссия работала крайне медленно и неэффективно. Это позволило польской стороне взять инициативу в свои руки.

В результате в 1988 г. члены двусторонней комиссии, польские историки Я. Мачишевский, Ч. Мадайчик, Р. Назаревич и М. Войцеховский, провели так называемую «научно-историческую экспертизу» сообщения специальной комиссии Н. Н. Бурденко, в которой они признали выводы комиссии «несостоятельными» (Катынь. Расстрел. С. 443). Никакой внятной реакции советских историков и официальных властей на польскую экспертизу не последовало. Это означало первую победу польской позиции в Катынском деле. Говорить после этого о выводах комиссии Н. Бурденко считалось «плохим тоном».

Несколько ранее, в декабре 1987 г., в ЦК КПСС была направлена записка «четырёх» (Шеварднадзе, Яковлева, Медведева, Соколова) по катынскому вопросу в связи с намечаемой поездкой летом 1988 г. Горбачева в Польшу. Предлагалось обсудить записку на Политбюро ЦК КПСС 17 декабря 1987 г. и «внести ясность в „Катынское дело“». Однако по неизвестным причинам вопрос был снят. Об этой записке упоминает бывший консультант Международного отдела ЦК КПСС В. Александров в своем письме от 19 октября 1992 г. в Конституционный суд по «делу КПСС» (Катынский синдром, с. 262).

Руководство ЦК КПСС по поводу Катынского дела, вплоть до 1990 г., ограничивалось лишь пропагандистскими заявлениями. Наиболее серьезным документом того времени стало постановление Политбюро ЦК КПСС от 5 апреля 1976 г. «О мерах противодействия западной пропаганде по так называемому „Катынскому делу“», в котором предлагалось дать:

«…решительный отпор провокационным попыткам использовать так называемое „Катынское дело“ для нанесения ущерба советско-польской дружбе»

(Катынь. Расстрел. С.571–572).

6 марта 1989 г. заведующий Международным отделом ЦК КПСС В. Фалин в своей записке Центральному Комитету отмечает, что «Катынское дело будоражит польскую общественность». Известна также записка Э. Шеварднадзе, В. Фалина и В. Крючкова в ЦК КПСС от 22 марта 1989 г. «К вопросу о Катыни», в которой отмечается, что:

«По мере приближения критических дат 1939 г. все большую остроту принимают в Польше дискуссии вокруг так называемых „белых пятен“ отношений с СССР (и Россией). В последние недели центр внимания приковывается к Катыни.

В серии публикаций… открыто утверждается, что в гибели польских офицеров повинен Советский Союз, а сам расстрел имел место весной 1940 г… эта точка зрения де-факто легализована как официальная позиция властей». В заключение предлагалось «сказать, как реально было и кто конкретно виновен в случившемся и закрыть вопрос»

(Катынь. Расстрел. С. 576–577. Фалин. Конфликты в Кремле. С. 344).

В советское время катынская тема была закрытой даже для членов Политбюро и секретарей ЦК КПСС. Пытаясь сломать завесу секретности в катынском деле, В. Фалину удалось добиться разрешения работать в фондах закрытого Особого архива и Главного управления по делам военнопленных и интернированных историкам Ю. Зоре и Н. Лебедевой. В. Парсаданова, как член двусторонней советско-польской комиссии, в Особом архиве уже работала. Это дало свои результаты.

В исследовании «Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях» отмечается, что «весомым доказательством роли НКВД в уничтожении поляков в 1940 г.» явилось совпадение очередности фамилий при «выборочном сравнении списков-предписаний на отправку пленных из Козельского лагеря в УНКВД по Смоленской области и эксгумационных списков из Катыни в немецкой „Белой книге“», которое обнаружил военный историк Ю. Зоря (Катынский синдром. С. 291).

Действительно, совпадения в последовательности нескольких фамилий военнопленных из этапных списков 1940 г. немецкому эксгумационному списку 1943 г., выявленные Ю. Зорей, производили сильное впечатление. Однако выводы, сделанные Ю. Зорей, не могли быть обоснованными в принципе, так как порядок расположения фамилий эксгумированных трупов в официальном немецком эксгумационном списке изначально не соответствовал порядку извлечения этих трупов из могил в Козьих горах.

Совершенно не рассматривалась Ю. Зорей версия о том, что для успеха фальсификации Катынского дела немецкие эксперты просто обязаны были «подгонять» результаты своей эксгумации под этапные списки на отправку польских военнопленных из Козельска. Вполне вероятно, что подобные списки могли быть обнаружены немцами в архивах захваченных лагерей с поляками под Смоленском или легко восстановлены путем элементарного опроса находившихся в лагерях польских военнопленных.

Более того, источником этих списков могла быть сама польская сторона. Известно, что в 1941–42 гг. этапные списки на отправку военнопленных из Козельского лагеря были восстановлены ротмистром Юзефом Чапским на основании рассказов польских военнопленных, попавших в 1940 г. из Козельска в Грязовецкий лагерь НКВД СССР, а оттуда осенью 1941 г. — в армию Андерса.

Делая свои выводы, Зоря также не учел того элементарного обстоятельства, что совпадения в списках должны были неизбежно возникнуть и в случае расстрела польских военнопленных немецкими властями! Ведь расселение по жилым баракам и формирование рабочих бригад весной 1940 г. шло по мере реального поступления военнопленных в лагеря «особого назначения» к западу от Смоленска, что обусловливало сохранение тех компактных групп, в составе которых они ехали по этапу. Захватив лагеря, немцы, большие любители порядка, вероятно, предпочли не менять четко налаженную систему. Поэтому, кто бы ни расстрелял пленных поляков — сотрудники НКВД весной 1940 г., или нацисты осенью 1941 г., на расстрел польских военнопленных должны были вести практически теми же группами, в составе которых они ехали по этапу, спали в бараках и ходили на работу.

При таких обстоятельствах любое случайное или закономерное совпадение последовательностей из нескольких фамилий в списках с одинаковой очевидностью косвенно свидетельствовало как о возможной вине в расстреле поляков НКВД СССР, так и о возможной вине немцев (документы Политбюро из «закрытого пакета» в то время не были известны). Однако в 1990 г. не вполне корректные выводы Ю. Н. Зори стали одним из основных аргументов при установлении виновности сотрудников НКВД в расстреле польских военнопленных.

Другим косвенным доказательством вины советских органов госбезопасности в бессудном расстреле тысяч польских граждан считаются документы конвойных войск об этапировании поляков из лагерей для военнопленных в областные управления НКВД. Историк Н. С. Лебедева выдвинула гипотезу, что термин «исполнено» в шифровках областных управлений НКВД о прибытии этапов пленных поляков означал «расстреляны». По её мнению, начальник Калининского УНКВД Токарев, посылая шифровки зам. Берии Меркулову «14/04. Восьмому наряду исполнено 300. Токарев» и «20/IV исполнено 345», информировал о расстреле 300 и 345 польских военнопленных (Катынь. Пленники. С. 561, 564).

Данная гипотеза опровергается тем фактом, что начальник Осташковского лагеря Борисовец после каждой отправки в распоряжение Калининского УНКВД очередного этапа с живыми поляками направлял шифровки Токареву «10 мая исполнено 208. Борисовец», «11 мая исполнено 198. Борисовец». Это означало, что из Осташковского лагеря в адрес Калининского УНКВД отправлено 208 и 198 военнопленных поляков (Катынь. Расстрел. С. 142). Так что термин «исполнено» означал как подтверждение прибытия этих этапов, так и отправку этапов военнопленных или заключенных. Возможно, он имел еще какое-то значение, но подтверждения этому нет.

Кстати, на документах НКВД, касающихся судьбы одного из основных «свидетелей» расстрела поляков в Катыни Станислава Свяневича, оставшегося в живых по указанию Наркома внутренних дел Берии, также есть отметка «Исполнено» (Катынь. Расстрел. С. 131, 132).

Однако на основании изложенных выше косвенных и не вполне корректных гипотез заведующий Международным отделом ЦК КПСС В. М. Фалин в своей записке от 23 февраля 1990 г. «Дополнительные сведения о трагедии в Катыни» сообщил М. С. Горбачёву, что советские историки (Зоря Ю. Н., Парсаданова B. C., Лебедева Н. С.) обнаружили в фондах Особого архива и Центрального государственного архива Главного управления при Совете Министров СССР, а также Центрального Государственного архива Октябрьской революции неизвестные документы и материалы о польских военнопленных, позволяющие:

«…даже в отсутствии приказов об их расстреле и захоронении… сделать вывод о том, что гибель польских офицеров в районе Катыни — дело рук НКВД и персонально Берии и Меркулова»

(Фалин. Конфликты. С. 346. Катынь. Расстрел. С. 579–580).

Эта записка во многом предопределила решение М. Горбачева о том, чтобы, без тщательного и всестороннего расследования обстоятельств Катынского дела, признать «вину органов советской госбезопасности за массовое убийство» польских военнопленных. Большое влияние на решение Горбачева оказало то, что весной 1990 г. в ходе подготовки официального визита в Советский Союз тогдашний руководитель Польши генерал В. Ярузельский поставил категорическое условие, что он приедет в Москву, если будут названы виновники катынского преступления («Пшеглонд» («Обозрение») № 16 за 18.04.07).

Это условие было выполнено. 13 апреля 1990 г., в день встречи М. Горбачёва и В. Ярузельского, в газете «Известия» появилось официальное «Заявление ТАСС о катынской трагедии» с признанием вины «…Берии, Меркулова и их подручных» за гибель примерно 15 тысяч польских офицеров (Катынь. Расстрел. С. 580–581). В. Ярузельскому был также передан «корпус катынских документов из Особого архива» (Катынский синдром. С. 295).

Жертва Горбачева, как, впрочем, все, что он делал, оказалась напрасной. Отношения с Польшей не улучшились, наоборот, польское руководство получило прекрасную возможность усилить давление на СССР. Польша, имеющая перед СССР и Россией не меньшие грехи, чем они перед Польшей, всегда занимала в исторических спорах активную наступательную позицию, которая обеспечивала ей преимущество в польско-советских, а впоследствии — польско-российских отношениях.

Наиболее объективно поведение польской стороны было изложено в записке (№ 06/2–223 от 29 мая 1990 г.) членов Политбюро ЦК КПСС А. Яковлева и Э. Шеварднадзе: «О наших шагах в связи с польскими требованиями к Советскому Союзу».

В записке говорилось:

«Польская сторона, освоившая за эти годы методику давления на нас по неудобным вопросам, выдвигает сейчас группу новых требований, нередко вздорных и в совокупности неприемлемых. Министр иностранных дел К. Скубишевский в октябре 1989 г. поставил вопрос о возмещении Советским Союзом материального ущерба гражданам польского происхождения, пострадавшим от сталинских репрессий и проживающим в настоящее время на территории Польши (по польским оценкам — 200–250 тыс. человек)… Цель этих требований раскрыта в польской прессе — списать таким способом задолженность Польши Советскому Союзу (5,3 млрд. руб.)».

Далее в записке А. Яковлев и Э. Шеварднадзе предлагали выдвижение встречных исков к Польше. Политбюро ЦК КПСС 4 июня 1990 г. согласилось с этими предложениями, но иски так и не были предъявлены, а польский долг СССР бесследно исчез.

24 сентября 1992 г. произошло событие, в корне изменившее ситуацию в Катынском деле. В этот день в архиве Президента РФ был «случайно» (?) обнаружен и вскрыт «закрытый пакет № 1» по Катыни. Документы, хранившиеся в пакете: решение Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г., письмо Берии Сталину № 794/Б от «…» марта 1940 г., письмо Шелепина Хрущёву Н-632-ш от 3 марта 1959 г. и др., подтверждали ответственность советского руководства за гибель польских военнопленных. С этого момента «Катынское дело» приобрело совершенно иное звучание. Вина СССР в гибели 21 857 польских военнопленных стала считаться абсолютно доказанной.

Двумя годами ранее, нежели был обнаружен «закрытый пакет № 1», 22 марта и 6 июня 1990 г. прокуратурами Харьковской и Калининской областей были возбуждены уголовные дела, которые Главная военная прокуратура (ГВП) 28 сентября 1990 г. объединила в единое дело № 159 «О расстреле польских военнопленных из Козельского, Старобельского и Осташковского лагерей НКВД СССР в апреле — мае 1940 года».

В 1992 г. при Главной военной прокуратуре России по уголовному делу № 159 начала работать комиссия экспертов, заключение которой, подписанное 2 августа 1993 г., представляло последовательно изложенную польскую версию катынского преступления.

Эксперты пришли к выводу о безусловной вине предвоенного советского руководства за расстрел польских военнопленных весной 1940 г. Сам расстрел был квалифицирован «как геноцид» и «тягчайшее преступление против мира, человечества» (Катынский синдром. С. 491–492).

Руководство ГВП, а затем и Генеральной прокуратуры РФ с указанной выше квалификацией катынского преступления не согласилось. Постановление о прекращении уголовного дела № 159 от 13 июля 1994 г. было отменено и дальнейшее расследование было поручено другому прокурору (Катынский синдром. С. 491).

21 сентября 2004 г., после 9 лет повторного расследования, уголовное дела № 159 было вновь прекращено. Большинство материалов по делу засекречены, вина довоенного советского руководства за расстрел польских военнопленных была подтверждена, однако было отвергнуто утверждение польской стороны «о геноциде польского народа». Главная военная прокуратура также не нашла оснований для признания репрессированными граждан Польши. Уголовное дело в отношении бывших советских руководителей, виновных в смерти польских военнопленных, было прекращено в связи с их смертью.

Польская сторона не согласилась с «российской интерпретацией катынского преступления», прежде всего, в плане отрицания версии о «геноциде польского народа» и нежелания российской стороны признать расстрелянных поляков «жертвами политических репрессий». 22 мая 2007 г. Московский городский суд отказался рассматривать просьбу российских правозащитников о реабилитации жертв катынской трагедии.

Польша сложившуюся ситуацию пытается использовать как повод для перевода катынской проблемы под юрисдикцию международного права. В итоге возможно повторение «правовой ситуации по Косово», в которой сербы были необоснованно обвинены в геноциде албанцев, не говоря уже об удовлетворении исков к России польских родственников жертв катынского преступления.

В марте 2005 г. польский Сейм принял резолюцию, в которой назвал катынское преступление «„бесчеловечным убийством военнопленных“ и реализацией совместного плана III рейха и Сталина по уничтожению польской элиты, а также самых достойных и патриотичных польских граждан». Резолюция была направлена российскому правительству с требованием признать «геноцидом расстрел польских офицеров сотрудниками НКВД у деревни Катынь в Смоленской области в 1940 году». Как отмечали польские политологи, подобное требование впервые появилось в официальном польском документе (Лента. Ру. 23 марта 2005).

Завершая краткую историю «Катынского дела», необходимо заметить, что на его развитие особое влияние оказали пять событий. Это: нацистская пропагандистская кампания 1943 года по поводу массовых захоронений польских военнопленных в Козьих Горах, немецкая эксгумация этих захоронений в том же 1943 г., «научно-историческая экспертиза» сообщения специальной комиссии Н. Бурденко 1944 г., осуществленная в 1988 г. польскими историками Я. Мачишевским, Ч. Мадайчиком, Р. Назаревичем и М. Войцеховским, «случайное» обнаружение в декабре 1991 г. и в сентябре 1992 г. документов Политбюро и НКВД из «особого пакета № 1» и 14-летнее расследование Главной военной прокуратурой РФ уголовного дела № 159 «О расстреле польских военнопленных из Козельского, Осташковского и Старобельского лагерей НКВД в апреле — мае 1940 г.». Рассмотрим их подробнее.

Дело «Геббельса»

Особый интерес представляют обстоятельства развертывания нацистами пропагандистской кампании по поводу захоронений польских офицеров в Козьих Горах в Катынском лесу. В известных публикациях им уделено крайне мало внимания. А они вызывают не только вопросы. Они позволяют уяснить целый ряд аспектов «Катынского дела».

Достаточно подробно эта тема рассмотрена российским публицистом и писателем Владимиром Бушиным в статье «Преклоним колена, пани…», опубликованной в минской газете «Мы и время» (№ 27–28. Июль 1993 г.). В. Бушин особо акцентирует высказывания главного нацистского пропагандиста «катынского дела» Й. Геббельса. Они позволяют понять технологию рождения «катынского дела».

18 апреля 1943 г. министр имперской пропаганды III рейха Й. Геббельс утверждал, что Катынское дело «идёт почти по программе» (ВИЖ, № 12, 1990). Не означает ли это, что в деле с самого начала все было запрограммировано? На эту мысль наводят, в частности, и сами обстоятельства выявления катынских захоронений.

В немецкой версии утверждается, что весной или летом 1942 г. местный житель Парфен Киселев показал катынские могилы полякам из организации Тодта, привезенным на строительные работы в Смоленск. Те, выяснив, что в могилах захоронены расстрелянные польские офицеры, поставили березовые кресты и доложили немецкому командованию. Но немцы, якобы, тогда не проявили к этой находке никакого интереса (Катынский синдром. С. 151, 470. Катынь. Расстрел. С. 422).

Бывший член Международной комиссии экспертов пражский профессор судебной медицины Франтишек Гаек в своей книге «Катынские доказательства» резонно задает вопрос:

«Странно, что немецкая администрацияу хотя и приложила к делу столько усилий, не отыскала тех 10 польских рабочих, которые летом 1942 г. нашли первые могилы, и не спросила их, от кого они о могилах узнали и почему в таком случае не сообщили о находке немецким органам?»

Тот же П. Киселёв на допросе в немецкой секретной полевой полиции 28 февраля 1943 г. утверждал, что весной 1942 г. он пошел в катынский лес, где обнаружил несколько холмов, под которыми, по его мнению, были захоронены польские офицеры (Amtliches Material zum Massenmord von Katyn. C. 26).

В отчёте секретаря немецкой полевой полиции Людвига Фосса (Voss), врученного судье доктору Конраду, говорилось, что:

«…первое известие о массовых могилах в Катыни мы получили в феврале 1943 г. В катынском лесу были обнаружены холмики, которые при внимательном обследовании оказались делом рук человеческих».

(Мацкевич. Катынь. Глава 13)

Однако Юзеф Мацкевич, польский журналист из Вильнюса, в своей книге «Катынь» утверждал, что в 1943 г. в Козьих горах (Косогорах) холмов на месте захоронений не было:

«Показания свидетелей о том, что Косогоры давно служили местом расстрелов, было легко проверить. Поэтому немцы распорядились раскопать указанные места. Было обнаружено 11 могил, вернее, рвов, поверхность которых давно слилась с поверхностью леса»

(Мацкевич. Катынь. Глава 13).

Это подтвердил и Фердинанд Гетль, председатель польского Общества писателей и журналистов, находившийся в составе первой польской делегации, вылетевшей из Варшавы в Смоленск 11 апреля 1943 года и побывший в Козьих Горах 12 апреля. В своем отчете он пишет, что:

«…мы… быстро научились распознавать ещё не вскрытые могилы. Края их были несколько запавшими, поверхность неровной, к тому же повсюду на них были высажены маленькие сосенки, несомненно специально здесь помещенные».

(Цит. по книге В. Абаринова «Катынский лабиринт»)

Налицо явное противоречие. Киселев и Фосс утверждают, что на месте захоронений были холмики, а Мацкевич и Гетль — что впадины. Причина этого — оттаивание могильного грунта. Известно, что при массовых захоронениях без гробов буквально через год земля на месте этих захоронений оседает. Но тогда получается, что могилы в Козьих Горах весной 1943 г. были относительно свежие, т. е. осени 1941 г. Трудно представить, что холмы катынских захоронений выдержали два теплых сезона, 1941 и 1942 годов. Однако предоставим оценку этого явления экспертам.

Установлено, что немецким властям о польских захоронениях в Катыни было известно ещё в конце 1941 г. или начале 1942 г. Сошлемся на протокол допроса Нюрнбергским трибуналом Фридриха Аренса (Friedrich ARENS), командира 537-го полка связи вермахта, дислоцировавшегося в 1941–1943 гг. в районе Козьих Гор.

На допросе Ф. Аренс показал, что вскоре после прибытия в Козьи Горы, в конце 1941 г. он обратил внимание на:

«…место что-то типа кургана, ни котором был березовый крест. Я видел этот березовый крест. В течение 1942 года мои солдаты твердили мне, что, предполагается, в наших лесах имели место бои. Но сначала я не придал этому никакого значения. Однако летом 1942 года эта тема упоминалась в приказе генерала фон Герсдорфа (Rudolf-Christoph von Gersdorff). Он сказал мне, что также слышал про это».

(http//katyn.codis.ru/nurkatyn.htm)

К сожалению, никого из членов Международного военного трибунала не заинтересовало, в каком контексте упоминались в приказе катынские захоронения? Возможно, тогда роль нацистов в Катынском деле могла бы выясниться ещё в 1946 г.

Ситуация несколько прояснилась после вопросов главного советника юстиции, помощника прокурора со стороны СССР Л. Н. Смирнова. Он спросил Аренса:

«Скажите, пожалуйста, почему Вы начали эксгумацию этих массовых захоронений только в марте 1943-го, хотя обнаружили крест и узнали о массовых могилах уже в 1941-ом?».

АРЕНС: «Это была не моя забота, а дело армейской группировки. Я уже Вам говорил, что в течение 1942 года эти рассказы стали более реальными. Я часто слышал про это и обсуждал это дело с полковником фон Герсдорфом, начальником разведки группы армии „Центр“, который уведомил меня, что знает все про это дело и что на этом мои обязанности заканчиваются. Я доложил о том, что слышал и видел…».

СМИРНОВ: «Я понял. А теперь скажите мне, при каких обстоятельствах или хотя бы когда Вы впервые нашли этот крест в роще?».

АРЕНС: «Я не могу назвать точную дату. Мои солдаты мне рассказывали про него, и, случайно проходя в том месте где-то около начала января 1942-го, хотя это могло быть и в конце декабря 1941-го, я увидел крест, возвышающийся из снега».

СМИРНОВ: «Это означает, что вы его видели уже в 1941-м или, по крайней мере, в начале 1942-го?»

АРЕНС: «Я только что дал такие показания».

(http//katyn.codis.ru/nurkatyn.htm)

Вышесказанное свидетельствует о том, что нацисты в начале 1942 г. а вероятнее всего, уже в конце 1941 г. знали о захоронениях в Козьих Горах, как высказался полковник фон Герсдорф, «всё». Кстати, упомянутый Ф. Гетль в отчете о посещении Катыни писал, что согласно информации, сообщенной ему:

«…д-ром Грундманом из отдела пропаганды управления Генеральной губернией… в местности, называющейся Козьи Горы, немецкая армейская разведка открыла огромные братские могилы, в которых лежат убитые польские офицеры».

(Цит. по книге В. Абаринова «Катынский лабиринт»)

Так кто же обнаружил захоронения в Козьих горах: немецкая полевая тайная полиция или армейская разведка во главе с фон Герсдорфом?

Ясно одно, что ссылка немцев на «местных жителей» в 1943 г. служила им лишь прикрытием. Подобное было возможно, если бы они «приложились» к катынскому преступлению и планировали использовать его в своих интересах.

Весной 1943 г. время «катынской операции» настало. После Сталинграда, когда ситуация на Восточном фронте для немцев стала ухудшаться, у «нацистского руководства» возникла идея, используя «катынскую карту», нанести «мощный» пропагандистский удар не только по Советам, но и по антигитлеровской коалиции в целом.

Вероятно, «добро» на «катынскую операцию» давал лично Гитлер. 13 марта 1943 г. он прилетал в Смоленск и встречался с начальником отдела пропаганды вермахта полковником Хассо фон Веделем, офицеры которого работали в Смоленске и Козьих Горах и готовили первичные пропагандистские материалы по «Катынскому делу». 6 апреля 1943 г. на совещании по катынскому вопросу в Берлине в министерстве имперской пропаганды акцентировалась роль полковника Веделя (ВИЖ, № 12, 1990).

Надо отметить, что через полгода Гитлер присвоил Х. фон Веделю звание генерала (= view&id= 19; ).

13 апреля 1943 года «Радио Берлина» передало:

«По сообщению из Смоленска, местные жители известили немецкие власти о существовании там места массовых казней, где ТПУ было убито 10 тысяч польских офицеров…»

(В. Бушин. «Преклоним колена, пани…»).

В то же время в официальном сборнике документов «Катынь. Расстрел. Судьбы живых. Эхо Катыни. Документы» приводится следующий текст сообщения берлинского радио:

«Из Смоленска сообщают, что местное население указало немецким властям место тайных массовых экзекуций, проведенных большевиками, где ТПУ уничтожило 10 000 польских офицеров…»

(с. 447).

Надо учитывать, что текст сообщения в сборнике «Катынь…» переведен с польского языка (из сборника документов «Zbrodnia katynska w swietle dokumentow». London, 1980. S. 85), т. е. немецкий текст переводился дважды: на польский, а затем на русский. Известно, что при двойном переводе неизбежны неточности. Наши попытки найти в российских архивах оригинальный немецкий текст сообщения «Радио Берлина» от 13 апреля 1943 г. пока не увенчались успехом.

Возникает вопрос, к чему такая скрупулезность? Смысл в текстах сообщения фактически один и тот же. Различия в текстах несущественные, за исключением одного. В варианте В. Бушина жители «известили», а в сборнике «указали» немецким властям места массовых казней. Это имеет не только разный смысл, но и предполагает разную историю разворачивания событий в «Катынском деле». Соответственно, анализируя немецкую версию обнаружения захоронений в Катыни, это различие приобретает особое значение.

Начнём с того, что сообщение «Радио Берлина» не было началом Катынского дела. Напомним, что Гитлер прилетал в Смоленск в марте 1943 г., уже после того, как в феврале 1943 г. были осуществлены частичные раскопки захоронений в Козьих горах и немецкая тайная полевая полиция начала официальные следственные действия. 6 апреля 1943 г., как отмечалось, в министерстве имперской пропаганды по вопросу катынских захоронений состоялось совещание, на котором о ситуации доложил майор Бальцер.

Майор сообщил о том, как были обнаружены могилы в Катынском лесу:

«Случайно(!) обер-лейтенант полевой полиции группы армий „Центр“ догадался (!) о том, что там, по-видимому(!), лежат горы трупов, а именно в том месте, где находятся два березовых креста, которые были поставлены там год тому назад двумя поляками, которые нашли трупы при проведении раскопок. На этом месте, которое заметно благодаря молодым посадкам сосен, теперь проведены раскопки и установлено, что там лежат слоями в 9–12 человек один над другим великое множество преимущественно или почти исключительно польских офицеров».

(ВИЖ, № 12, 1990)

В. Бушин считает, что этим:

«…заявлением Бальцер не только решительно опроверг россказни геббельсовского радио о „местных жителях“, которые и без того выглядели крайне сомнительно, но и подтвердил нашу догадку о запрограммированности Геббельсом всего дела с самого начала: мифический обер сделал свое дело, потом уж, когда программа была запущена, другой офицер полевой полиции, имя которого не было необходимости держать в тайне, — лейтенант Фосс, начал искать нужных свидетелей и с этой целью 3 мая 1943 года опубликовал „Обращение к населению“. Там не очень грамотно, но точно указывал, какие именно сведения требуются.

Вот такие возникают версии, недоумения и вопросы. И чем глубже погружаешься в дело, тем их больше».

(В. Бушин. «Преклоним колена, пани…»)

Последний вывод В. Бушина особенно актуален для «Катынского дела».

В этой связи представляет интерес суждение о катынской пропагандистской акции одного из ее организаторов, обер-лейтенанта немецкой секретной полевой полиции (Geheime Feldpolizei) Грегора Словенчика. Скорее всего, именно он и был тем «мифическим» обер-лейтенантом, который «догадался» о массовых захоронениях в Катынском лесу и которого упомянул в своем докладе майор Бальцер.

25 апреля 1943 г. Г. Словенчик направил в Вену своей семье письмо с «отчетом» о своих трудовых «подвигах» на благо Германии. Это письмо цитирует в своей книге «Катынь» Ю. Мацкевич, но без фраз, которые определяют его подлинное содержание. Полный текст письма на польском и немецком языке приводит польский журналист Болеслав Вуйцицкий (Bolesav Wbjcicki) в книге «Правда о Катыни», изданной в Польше в 1952 г. Представляем основные моменты этого письма.

«…Пишу уже не из Смоленска, а в 14 км оттуда, где с утра до вечера вожусь с моими трупами. Это неприятные парни. Несмотря на это я люблю их, этих несчастных парней с искаженными лицами, насколько это можно разобрать на оставшихся костях. Люблю их горячо, ибо благодаря им я смог наконец сделать что-то для Германии. И это прекрасно.

Катынь, изобретателем (Словенчик использует термин „erfinder“, что означает „изобретатель“) которой всё же являюсь я, загружает меня непомерной работой. То, что здесь делается, — все лежит на мне. Под моим руководством ведется эксгумация останков — чтобы всегда был соответствующий пропагандистский материал, я принимаю все делегации, прибывающие ежедневно самолётами, а также распространяю тезисы доклада, которые, между прочим, обрабатываю я, кроме того, работаю над книгой „Конец Катыни“.

В течение 4 недель я сплю по 4 часа, но дело так прекрасно и стоит того, что дает силы выдержать это. Самое прекрасное то, что все мои товарищи от коменданта и до моего… говорят, что никто не смог бы так осуществить это дело, как этот австрийский поручик из Вены.

…Моё самое большое достижение сегодня— это срыв дипломатических отношений между СССР и Польшей.

…Может быть, после окончания пропагандистской акции у меня появится возможность получить несколько недель отпуска для написания моей книги».

(Wójcicki. «Prawda о Katyniu». С. 78–79)

Б. Вуйцицкий утверждал, что письмо Словенчика однозначно свидетельствует о том, что Катынь — дело рук немцев. С этим сложно согласиться. Из письма следует лишь то, что Катынь рассматривалась немцами как существенный пропагандистский козырь в борьбе против СССР. Этот момент подчеркнул сам Словенчик в разговоре с Ю. Мацкевичем (Мацкевич. Катынь. Глава 13).

Однако не следует преуменьшать значение Словенчика в Катынском деле, а следовательно, и его письма. Бывший австрийский поручик, потом венский журналист, с фамилией, явно имеющий славянские корни, постоянно акцентировал в разговоре с Мацкевичем, что он немец. Попав на службу в немецкую тайную полевую полицию в качестве пропагандиста, Словенчик всеми силами стремился доказать свою преданность Германии. Это явно прослеживается в тоне его письма.

О том, что Словенчик достаточно объективно охарактеризовал свою роль в Катыни, свидетельствует то, что буквально все прибывающие в Катынь делегации имели с ним дело. Грациан Яворовский (Gracjan Jaworowski), представитель Главного управления Польского Красного Креста в Варшаве, работавший в Козьих Горах в качестве члена Технической комиссии Польского Красного Креста с 8 мая 1943 г., в своем отчете называл Словенчика «комендантом объекта», сопровождавшим делегации («Zeszyty historyczny». Paris, 1978 г., № 45. С. 4).

Особый интерес представляют несколько фраз в письме Словенчика. Прежде всего та, где он утверждал, что является «изобретателем Катыни». Что Словенчик при этом имел в виду — свои предложения начальству по организации катынской пропагандистско-политической кампании или нечто большее, неясно. Словенчик был убежден, что разрыв дипломатических отношений между СССР и Польшей — его заслуга.

Интересно, но нечто подобное, только с обратным знаком, через два дня после отправки письма Словенчиком, 27 апреля 1943 г. заявил сам Геббельс:

«…мы должны отражать подозрения, что мы якобы изобрели катынское дело, чтобы вбить клин в неприятельский фронт».

(ВИЖ, № 12, 1990)

Сложно сказать насколько соответствует действительности заявление Словенчика о его «заслуге», но 17 апреля 1943 г. рейхсминистр имперской пропаганды Й. Геббельс констатировал:

«Катынское дело приняло такой размах, которого он сначала не ожидал. Если бы мы теперь продолжали работать исключительно умело и точно, придерживались принципов, которые определены здесь на конференции, если бы мы далее позаботились о том, чтобы никто не выходил вон из ряда, то можно было бы надеяться, что нам удастся катынским делом внести довольно большой раскол во фронт противника».

(ВИЖ, № 12, 1990)

После сообщения «Радио Берлина» о Катыни все силы нацистских пропагандистов были брошены на раскручивание «Катынского дела». Они выполняли личную директивную установку главного нацистского пропагандиста доктора Й. Геббельса о том, что:

«…центр тяжести нашей пропаганды в ближайшие дни и далее будет сосредоточен на двух темах: атлантический вал и большевистское гнусное убийство.

Миру нужно показать на эти советские зверства путем непрерывной подачи все новых фактов. В особенности в комментариях надо, как это частично уже было, показать: это те же самые большевики, о которых англичане и американцы утверждают, что они якобы изменились и поменяли свои политические убеждения. Это те же самые большевики, за которых молятся в так называемых демократиях и которых благословляют в торжественном церемониале английские епископы. Это те же самые большевики, которые уже получили от англичан абсолютные полномочия на господство и большевистское проникновение в Европу…»

(ВИЖ, № 12, 1990)

На том же совещании 17 апреля, говоря о катынском расследовании, Геббельс особо подчеркивал:

«Немецкие офицеры, которые возьмут на себя руководство, должны быть исключительно политически подготовленными и опытными людьми, которые могут действовать ловко и уверенно. Такими должны быть и журналисты, которые будут при этом присутствовать… чтобы в случае возможного нежелательного для нас оборота дела можно было соответствующим образом вмешаться».

Особый упор Геббельс делал на эмоциональное воздействие катынского преступления на поляков:

«Глубокое впечатление, которое произвело все это дело на польский народ, необходимо изображать снова и снова посредством новых свидетельских показаний, передачи настроений из Кракова и т. д.

Вообще нам нужно чаще говорить о 17–18-летних прапорщиках, которые перед расстрелом ещё просили разрешить послать домой письмо и т. д., так как это действует особенно потрясающе».

(ВИЖ, № 12, 1990)

Кстати, эта установка Геббельса до сих пор на вооружении у пропагандистов Речи Посполитой. Оценивая современные польско-российские отношения, необходимо с горечью признать: «Дело Геббельса живёт и процветает».

Необходимо напомнить, что Геббельс не испытывал какого-либо сожаления по поводу гибели польских офицеров. Более того, он неоднократно критиковал вермахт «за излишне мягкое отношение к пленным польским офицерам». И тот же Геббельс вдруг проявил такое внимание к расстрелянным, «расово неполноценным» по его пониманию, польским офицерам?! Не вызывает сомнения, что у нацистов, помимо желания, возбудить ненависть у Европы против «бесчеловечных большевиков», было большое желание замаскировать свои расстрелы расстрелами НКВД. Ведь только в Смоленске и его ближайших окрестностях они уничтожили 135 тысяч человек, а на территории всей Смоленской области — около 450 тысяч!

Продолжим цитирование высказываний доктора Геббельса относительно организации немецкого «расследования» катынского преступления:

«Некоторые наши люди должны быть там раньше, чтобы во время прибытия Красного Креста все было подготовлено и чтобы при раскопках не натолкнулись на вещи, которые не соответствуют нашей линии».

Странное указание, если учесть, что нацистам якобы было «точно известно» что в катынских могилах находятся только жертвы ГПУ-НКВД?! Какого «нежелательного оборота» боялся Геббельс? Помимо этого министр имперской пропаганды, а точнее, дезинформации, опасался, как бы «при раскопках не натолкнулись на вещи, которые не соответствуют нашей линии». Почему он был уверен, что такие вещи могут быть в раскопках?

Не об этих ли «вещах» сообщала телеграмма начальника Главного управления пропаганды Хейнриха, посланная 3 мая 1943 года из Варшавы в Краков главному административному советнику Вайнрауху. Телеграмма была снабжена строжайшим грифом: «Весьма важно. Немедленно». Её текст был следующий:

«Секретно. Часть польского Красного Креста вчера из Катыни возвратилась. Служащие польского Красного Креста привезли гильзы патронов, которыми были расстреляны жертвы Катыни. Оказалось, что это немецкие боеприпасы калибра. 7,65 фирмы Геко»

(так в тексте, переведенном капитаном Гришаевым. ВИЖ, № 12, 1990).

В этой связи необходимо сказать о периодически цитируемых различными авторами фрагментах из дневника Геббельса, из которых, казалось бы, следует, что Геббельс Катынское дело называл «аферой». Дело в том, что дневники Геббельса впервые были массово изданы в 1948 г. в Нью-Йорке и Лондоне в переводе на английский язык. Изданный тогда же в Цюрихе оригинальный немецкий вариант был мало кому доступен. На русский язык эти фрагменты дневников были переведены именно с английского текста причем, не вполне точно.

В результате английский термин «affair» (дело) был ошибочно переведен созвучным «афера», a «munition» (боеприпасы) — созвучным «амуниция». Советскому читателю ошибочный перевод предложил в 1968 г. чешский публицист Вацлав Краль в своей книге «Преступление против Европы» (Стрыгин. Рецензия на главу «Катынь» из книги А. И. Шиверских).

Более точный русский перевод этого фрагмента дневника Геббельса изложен в книге А. Деко «Великие загадки XX века».

«К несчастью, в Катыни были найдены немецкие боеприпасы (в книге Краля „обмундирование“). Полагаю, это то, что мы продали Советам, еще когда дружили, и это хорошо им послужило… а может, они и сами побросали пули в могилы. Но главное, что это должно остаться в тайне. Поскольку если это всплывет на поверхность и станет известно нашим врагам, все дело (в книге Краля „афера“) о Катыни лопнет».

(Деко. Великие тайны. С. 289)

Однако, несмотря на эти уточнения, смысл рассуждений Геббельса не меняется — он говорит о страхе, что вся затея в Катыни может рухнуть. Значит, «знала кошка, чье мясо съела»?

В этой связи необходимо особое внимание обратить на технологию немецкой эксгумации трупов польских военнопленных, осуществленной в марте-июне 1943 г.

Эксгумация по-немецки

Польская позиция по «Катынскому делу» во многом базируется на результатах эксгумационных работ, осуществленных в Козьих Горах (Катынь) в период с 29 марта по 7 июня 1943 г. немецкими экспертами во главе с профессором из Вроцлава Герхардом Бутцем, при участии представителей Технической комиссии Польского Красного Креста (Катынский синдром. С. 153–154. Мацкевич. Катынь, приложение 15. Отчет профессора медицины доктора Бутца).

Наиболее четко позицию в отношении немецкого катынского расследования выразил премьер-министр Англии У. Черчилль. В письме Сталину от 24 апреля 1943 г. он написал:

«Мы, конечно, будем энергично противиться какому-либо „расследованию“ Международным Красным Крестом или каким-либо другим органом на любой территории, находящейся под властью немцев. Подобное расследование было бы обманом, а его выводы были бы получены путем запугивания»

(Катынь. Расстрел. С. 423, 457).

Анализ методики раскопок и опубликованных результатов проведенной немцами эксгумации в Козьих Горах подтверждают выводы английского политика.

Однако польское правительство в эмиграции поддержало немецкую версию катынского преступления. После 14 апреля 1943 г. газета польских коллаборантов в оккупированной Варшаве «Новый курьер Варшавский» начала публиковать списки катынских жертв с соответствующими комментариями. Вслед за этим польское правительство в эмиграции 17 апреля, несмотря на предостережение У. Черчилля, приняло решение обратиться в Международный Комитет Красного Креста (МККК) с просьбой выслать в Катынь комиссию, которая провела бы расследование.

По странному совпадению, именно в это время с аналогичной просьбой в МККК обратилась Германия, что зародило подозрение о совместном обращении поляков и немцев в МККК. Такой одновременный демарш вызвал крайне негативную реакцию руководства СССР, а также Великобритании и США. 26 апреля 1943 г. СССР разорвал дипломатические отношения с польским правительством в эмиграции. 28 апреля 1943 г. под давлением руководства Великобритании премьер-министр Сикорский отозвал польское обращение в МККК (Катынский синдром. С. 157–162).

Пытаясь убедить мировое сообщество в своей объективности, нацисты постарались максимально привлечь иностранные и международные организации к работам по эксгумации тел, захороненных в Катыни. Однако Международный Красный Крест (МКК) не поддался давлению Германии и отказался участвовать в расследовании.

Потерпев неудачу с МКК, нацисты спешно сколотили некую «Международную медицинскую комиссию» из представителей 13 подконтрольных Германии стран и Швейцарии. Представитель Испании профессор Пига умело уклонился от выполнения немецкого задания и отстал от остальных членов комиссии в Берлине, а представитель вишистской Франции профессор Костедо наотрез отказался ставить свою подпись под итоговым документом.

28 апреля 1943 г. эта комиссия прибыла в Катынь и уже 30 апреля было готово заключение, утверждавшее, что расстрел польских офицеров был произведен советскими властями в марте — апреле 1940 г. Однако среди членов комиссии возникли разногласия, и она покинула Смоленск, не подписав этого заключения.

На обратном пути в Берлин немцы посадили самолет с экспертами на авиабазе в Бялой подляске, где им в ангаре «ненавязчиво» еще раз предложили подписать вышеупомянутое заключение, датированное «Смоленск, 30 апреля 1943 г.». Заключение в мае 1943 г. опубликовали в газетах, а в сентябре 1943 г. — в «Официальныхматериалах о массовых убийствах в Катыни» (Amtliches Material zum Massenmord von Katyn. С 114–118).

Польские историки особо подчеркивают, что нет никаких оснований сомневаться в честности и профессионализме доктора Бутца. Правда, они забывают указание Геббельса о том, чтобы руководство процессом эксгумации в Катыни взяли на себя «исключительно политически подготовленные и опытные» немецкие офицеры. Вряд ли доктор Бутц хотел иметь неприятности с гестапо или с ведомством Геббельса, особенно в вопросах, находящихся на личном контроле у фюрера.

Не случайно чешский профессор Ф. Гаек, один из тринадцати членов международной комиссии, посетившей Козьи Горы 28–30 апреля 1943 г. в своих «Катынских доказательствах» утверждал, что:

«…каждому из нас было ясно, что если бы мы не подписали протокол, который составили проф. Бутц из Вроцлава и проф. Орсос из Будапешта, то наш самолет ни в коем случае не вернулся бы».

(Гаек. Катынские доказательства. d=739&page=l)

Упомянутый Ф. Гаеком проф. Орсос, в доверительной беседе в 1947 г. с югославским разведчиком Владимиром Миловановичем, которого он считал ярым антикоммунистом, сообщил, что на основании того, что немцы показывали, а в основном, что скрывали в Катыни, он пришел к выводу, что польских офицеров расстреляли нацисты («Вечерне новости». Белград, март 1989 г. Абаринов. Катынский лабиринт. Глава «Лжеэксперты»).

По решению Польского Красного Креста (ПКК) 14 апреля 1943 г. в Смоленск прибыли 3 польских эксперта из состава Технической комиссии ПКК. Следующие 12 представителей Технической комиссии во главе с доктором судебной медицины Марианом Водзиньским прибыли в Катынь 29 апреля 1943 г. Польская комиссия была демонстративно названа «технической», дабы подчеркнуть ее неофициальный характер. Она работала в Козьих Горах до 9 июня 1943 г. (Катынь. Расстрел. С. 428, 480, 487).

Вот как ситуацию с участием поляков в немецкой эксгумации описывал очевидец этих событий уже упомянутый Г. Яворовский, представитель Главного управления Польского Красного Креста в Варшаве, в своём отчёте, в 70-х годах тайно переправленном на Запад:

«Эксгумация производилась под надзором немецкой жандармерии, а также какой-то польской жандармской части. (В её состав входили молодые люди, главным образом из Львова, в немецких мундирах, но без немецких гербов на головных уборах)…

Эксгумационные работы проводил доктор Водзиньский, явно выраженный наркоман…

С немецкой стороны мы испытывали постоянное давление, чтобы мы четко сказали, что преступление — дело рук НКВД. Мы отказались сделать такое заявление. Но не потому, что у нас были какие-то сомнения, виновник был очевиден. Мы не хотели, чтобы нас использовали в гитлеровской пропаганде»

(«Zeszyty historyczny», Paris, № 45, 1978 г. С. 4)

В то же время Леопольд Ежевский в своей книге «Катынь. 1940» утверждал:

«Все показания членов польской комиссии свидетельствуют, что немецкая сторона предоставила им большую свободу исследований и выводов, не оказывая на них никакого давления».

(Ежевский. Глава «Расследование и политика»)

О поистине «большой» свободе исследований поляков во время эксгумации в Катыни свидетельствует отчет Технической комиссии Польского Красного Крест, в котором говорится:

«Члены комиссии, занятые поиском документов, не имели права их просмотра и сортировки. Они обязаны были только упаковывать следующие документы: а) бумажники; б) всевозможные бумаги; в) награды; г) медальоны; д) погоны; е) кошельки; ж) всевозможные ценные предметы».

(Катынь. Расстрел. С. 481)

Польские технические исполнители лишь складывали найденные на трупах русскими чернорабочими предметы в пронумерованные конверты, которые вслед за этим немедленно запечатывались и помещались на столе. Два раза в день, в полдень и вечером, запечатанные конверты оправляли с немецким мотоциклистом в бюро секретариата тайной полиции.

Последующее изучение документов и установление фамилий жертв, хоть и проводилось в присутствии поляков, но позднее и в другом месте, куда упакованные пакеты доставлял, как отмечалось выше, немецкий мотоциклист (Катынь. Расстрел. С. 482). Что происходило с конвертами с момента, когда их увозили на мотоцикле из Козьих Гор и до момента, когда их вновь предъявляли польским представителям, можно только догадываться.

Особо следует подчеркнуть, что, в нарушение элементарных канонов эксгумаций, немецкие эксперты при составлении официального эксгумационного списка катынских жертв умышленно не указывали, из какой могилы и какого слоя были извлечены трупы польских военнопленных.

Подобная система позволяла манипулировать вещественными доказательствами. Необходимо заметить, что эксгумацию в Катыни немцы начали 29 марта 1943 г., т. е. почти за три недели (!) до приезда первых представителей Технической комиссии ПКК.

Примечание. Первые частичные раскопки захоронений польских офицеров немцы провели 18 февраля 1943 г.

В отчёте Технической комиссии ПКК отмечалось, что к приезду поляков немцы уже «идентифицировали тела № 1–420». Также отмечалось, что с № 421 до № 794 составление списков идентифицированных тел велось на немецком языке и комиссия ПКК не могла сверить их «с черновиком, так как она уже не имела к ним доступа». При идентификации останков с № 795 до № 4243 списки составлялись и на польском языке (Катынь. Расстрел. С. 483).

Вышесказанное свидетельствует о том, что немецкие эксперты в период эксгумации обладали полной свободой действий для соответствующей обработке вещественных доказательств. При этом они располагали достаточно обширным материалом с первоначально эксгумированных трупов, которые впоследствии можно было бесконтрольно использовать для фальсификации результатов эксгумации.

Неясно, вошли ли в эксгумационный список первые 300 эксгумированных трупов польских военнопленных. Их обнаружили в «польской» могиле, вскрытой и полностью эксгумированной до приезда в Козьи Горы первых иностранных представителей. Об этом спустя полвека, в 1990 г., сообщил участник немецкой эксгумации Михей Кривозерцев. О могиле с первыми 300 трупами немцы нигде не упоминают. Согласно официальным заявлениям немецких экспертов, первой могилой, из которой начали извлекать трупы польских военнопленных, была могила № 1. Но в ней насчитали 2500 трупов.

По словам М Г. Кривозерцева, из первой могилы были извлечены 18 трупов «евангелистов», «при них были валенки, но не на ногах, а верёвочкой перевязанные, чтобы на плече нести, и в валенках запрятано сало и сухари». Под трупами евангелистов, которых немецкий офицер велел перезахоронить в другом месте, нашли «человек триста поляков». В новом раскопе, на «глубине опять пошли вещи женские и наши люди» (Жаворонков. О чём молчал Катынский лес… С. 56).

Как свидетельствуют М. Г. Кривозёрцев и жительница Катыни Н. Ф. Воеводская, технология эксгумации этих 300 трупов кардинально отличалась от последующей. В первые дни раскопок немцы не работали с останками в Козьих Горах, а возили их в деревню Борок. Там после исследования их черепа «вываривали в огромных металлических чанах, стоявших прямо на улице деревни», чтобы нагляднее были видны пулевые каналы (Жаворонков. О чём молчал Катынский лес… С. 56. «Дорогами памяти». Сборник воспоминаний. Выпуск 3). О судьбе останков этих 300 поляков ничего не известно.

Не вызывает сомнений тот факт, что немцы в первоначальный период эксгумировали значительно большее количество трупов, нежели указывали в официальных отчетах. Уже упомянутый секретарь немецкой тайной полевой полиции Л. Фосс в своем рапорте от 22 апреля 1943 г. утверждал, что «до сих пор опознано 600 трупов» (Мацкевич. Катынь. Гл. 13). Учитывая, что опознанные трупы составили 67,9 %, несложно подсчитать, что к 22 апреля должно было быть эксгумировано около 900 трупов.

Данные Фосса о начальном периоде эксгумации в какой-то мере подтвердил уже упомянутый Ф. Гетль, побывавший в Козьих Горах в составе «первой» польской делегации (комиссии) еще до официального сообщения «Радио Берлина» 12 апреля 1943 г.

Надо отметить, что для Ф. Гетля, ярого поклонника Гитлера, как для лидера польских журналистов и писателей, немцы приготовили специальную VIP-программу. Он так описывал пребывание в Смоленске и Катыни.

«На аэродроме в Смоленске мы приземлились около полудня. Во второй половине дня в сопровождении немцев мы осмотрели город, вечером нам представили в офицерском казино трех офицеров из отдела пропаганды смоленской армии: двух лейтенантов и одного капитана.

Вопрос о Катыни нам изложил Словенчик [командир роты пропаганды (Aktivpropagandakompanie)], лейтенант запаса, кажется, журналист по профессии, родом из Вильно. Из двух остальных один представился как скульптор из Инсбрука. К нашему разговору время от времени прислушивался еще какой-то лейтенант со знаками различия „Гехайм полицай“ [тайная полиция]. Думаю, что это был Фосс, о котором я узнал позднее.

Словенчик познакомил нас с „катынским делом“ более подробно: показал фотографии леса, трупов, а также найденных при них документов. Показал он и некоторые подлинные документы, уже обеззараженные…

Назавтра утром мы поехали на автомашинах в Козьи Горы. Свернув в лес, мы остановились около огромной раскопанной ямы. Это был длинный ров, выкопанный, по-видимому, во всю длину и глубину могилы, но не охвативший ее в ширину, о чем свидетельствовали торчавшие по бокам рва головы и ноги трупов, еще оставшихся в земле.

Срез по всей длине ямы наглядно свидетельствовал о том. что трупы погребались в строгом порядке и укладывались слоями, один на другой, в несколько этажей. Могила была вырыта в холмистой местности, и в ее высоких частях земля была сухой, глинисто-песчаной, нижние же ее части заливали грунтовые воды. Неподалеку начали раскапывать вторую могилу, где пока был виден еще только первый слой трупов. На раскопках обеих могил работали местные жители, русские.

Возле могил стоял наспех сколоченный домик, в котором работала эксгумационная группа под руководством доктора Бутца, профессора судебной медицины Вроцлавского университета. Профессор Бутц был в мундире полковника. Работы группы лишь начались. На лесной поляне неподалеку от могилы лежало около двухсот трупов, вынутых из могилы и ожидающих судебно-медицинского вскрытия в том порядке, как были выкопаны. Трупы были пронумерованы и уложены в несколько рядов…

Среди разложенных вокруг домика трупов были опознанные уже останки генералов Сморавиньского и Бохатыревича…

От доктора Бутца я получил еще список фамилий тех, чьи трупы он уже успел осмотреть и чью личность идентифицировал. Их было тридцать человек…»

(Цит. по: В. Абаринов. Катынский лабиринт)

Необходимо сделать небольшое уточнение. Гетль 12 апреля увидел в Козьих горах около двухсот пронумерованных трупов. В то же время, согласно дневнику эксгумаций, труп под № 124 был эксгумирован только 14 апреля. Вновь несоответствие свидетельства очевидца и официальных данных.

А теперь обратимся к одному из первых историографов Катыни Юзефу Мацкевичу. Он утверждал, что 17 апреля 1943 г.:

«…о числе убитых вопрос тогда не поднимался, потому что открытие могил едва началось, границы между ними не были установлены, а общая площадь между раскопками указывала скорее на достоверность немецкой цифры — от 10 до 12 тысяч».

Более того, он отметил, что иностранные корреспонденты:

«…попросили, чтобы при них раскопали какую-нибудь еще нетронутую могилу. Немцы исполнили их желание, и присутствующие убедились в том, что слипшийся слой трупов явно лежал в полной неприкосновенности со времени расстрела».

(Мацкевич. Катынь. Глава 13)

Ю. Мацкевич также писал, что 17 апреля пленные польские офицеры:

«предполагали, что перед ними одна огромная могила. Они измерили ее площадь и глубину и на основании вычислений пришли к убеждению, что немецкие утверждения — от 10 до 12 тысяч тел — скорее всего правильны. Поручик авиации Ровинский сделал даже отдельную зарисовку этой „общей“ братской могилы».

(Мацкевич. Катынь. Глава 13)

Мацкевич описывал ситуацию, которая могла быть только до приезда Ф. Гетля. Однако он датировал ее 17 апреля, а Гетль в Козьих Горах был 12 апреля. Причем Гетль подчеркивал, что посередине могилы № 1 во всю ее длину был выкопан глубокий ров, позволяющий определить её размеры и видеть расположение трупов.

Ясно, что Мацкевич лжёт. Правда, его можно понять. О начальной стадии эксгумационных работ в Козьих Горах он писал с чужих слов. Сам Мацкевич попал в Катынь только во второй половине мая 1943 г., то есть к завершению раскопок и эксгумации. Но вот тот, кто предоставил Мацкевичу информацию о первоначальном периоде эксгумации, явно «темнил».

Необходимо учесть, что позицию Ю. Мацкевича при освещении катынских событий во многом определяли его убеждения. Известно, что до войны он был германофилом. Не случайно немцы нашли его под Вильнюсом и предложили поехать в Катынь. Мацкевич предпочитал не замечать деталей, противоречащих его восприятию катынской проблемы.

Он особо подчёркивал, что немцы не могли пойти на фальсификацию катынских документов из-за:

«…большого числа свидетелей, которых сами пригласили. Это лишний раз доказывает, какой большой вес немцы придавали гласности и объективному исследованию катынского массового преступления. В таких условиях они не могли позволить себе скрыть ряд документов и этим бросить тень или подорвать доверие к следствию, результаты которого их пропаганда с такой энергией разносила по всему свету».

(Мацкевич. Катынь. Глава 14)

Это более чем наивное объяснение. Но надо понимать, что любую информацию, противоречащую их версии, нацисты пресекли бы в зародыше, не посчитавшись ни с какими жертвами. Мацкевич как журналист, проживший в условиях оккупации более двух лет, хорошо знал это. Не случайно и отчет Технической комиссии носит достаточно обтекаемый характер, без четких выводов и обобщений, чтобы не раздражать немцев. Тем не менее польская сторона и некоторые российские историки до сих пор подходят к результатам немецкой эксгумации не критически.

Ю. Мацкевич, как и Л. Ежевский, особо подчеркивал:

«Немцы ни в чем не ограничивали свободу действий и инициативу офицеров при изучении тел убитых, документов и т. д.».

Это утверждение мало согласуется с информацией Технической комиссии о том, что в ходе раскопок права польских представителей ПКК захоронений были ограничены определенными рамками, которые делали их техническими исполнителями черновой работы.

Другое дело, что немцы в специально «подготовленных» местах стремились не стеснять свободу «проверяющих». Это давно известный прием фальсификаторов и цирковых фокусников, которые для создания иллюзии предоставляют зрителям в заранее установленных рамках полную свободу действий. В дальнейшем мы изложим ещё одно свидетельство, которое покажет, какой «свободой» пользовались «экскурсанты» в Козьих Горах.

О том, что видели члены Международной комиссии экспертов 29 апреля 1943 г., писал один из ее членов Ф. Гаек в своей брошюре «Катынские доказательства»:

«На следующий день мы автобусом уехали в Катынский лес, где штабной врач, профессор судебной медицины во Вроцлаве доктор Бутц, уполномоченный немецким военным командованием к руководству раскопками, показал нам все могилы, эксгумированные трупы, обнаруженные при них документы, и в нашем присутствии провел одно вскрытие.

До нашего появления из могил были извлечены 982 трупа, из них 58 были вскрыты, остальные только осмотрены внешне.

На следующий день, т. е. в пятницу 30 апреля 1943 г., мы провели вскрытие 9 трупов. Было позволено выбрать труп из любой ямы по своему усмотрению, поэтому для меня подняли два трупа из седьмой ямы».

Член той же комиссии экспертов венгерский профессор Орсос 29 апреля лично «занимался», по выражению Ю. Мацкевича, черепом трупа под № 526 (Мацкевич. Катынь. Глава 12). Согласно немецкому дневнику эксгумации труп № 526 был эксгумирован 24 апреля 1943 г.

Упоминаемый ранее Г. Яворовский, прибывший в Козьи Горы 29 апреля, увидел:

«…множество разрытых могил и уложенные рядами выкопанные из земли трупы… Когда мы покидали Катынь, там еще оставались невскрытые и недораскопанные могилы. Немцы пробовали искать другие захоронения даже при помощи щупов, надеясь найти, в конце концов, несколько тысяч трупов. Однако поиски не дали результатов».

Казалось бы вышеизложенное, за исключением сведений излагаемых Ю. Мацкевичем, подтверждает данные рапорта секретаря немецкой тайной полевой полиции Л. Фосса. Но существуют и другие свидетельства.

Воеводская Нина Филипповна, бывшая жительница деревни Катынь, сообщила сотрудникам смоленского мемориального комплекса «Катынь» важную информацию о начале раскопок в Катынском лесу в 1943 г. Необходимо заметить, что Нина Фёдоровна убеждена, что поляков расстреляли сотрудники НКВД. О ней говорилось выше в связи с эксгумацией первых 300 трупов, проводившейся немцами в деревне Борок.

Н. Воеводская пересказала то, что говорил:

«…сторож катынской почты. Он рассказывал сельчанам, как немцы его и еще несколько десятков местных жителей согнали в Катынский лес. В лесу было холодно, кругом лежал снег. Вдоль леса стояло оцепление из немцев, вооруженных автоматами. Жителей выстраивали вдоль могил, обложенных хворостом. Под прицелом оружия местные жители раскапывали могилы, изымая оттуда трупы. Для работы давали рукавицы, т. к. было очень холодно и морозно, мерзли руки. Трупы были хорошо сохранившимися, одежда целой, сукно не разложилось, особой белизной поражали шарфы на шее погибших. Трупы грузили на телеги и довозили до д. Борок, где занимались более подробным их изучением».

(«Дорогами памяти». Сборник воспоминаний. Вып. 3)

Из рассказа Н. Воеводской ясно, что еще до наступления теплого периода могилы не только вскрывались, но оттуда доставались хорошо сохранившиеся трупы. Напомним, что в свидетельствах Гетля и Мацкевича указывается, что открытие могил началось чуть ли не в середине апреля. Г. Яворовский, да и другие утверждали, что трупы не были в таком «хорошем» состоянии, которое описывает Н. Воеводская. Более того, как сохранили в течение трёх лет белизну шарфы на погибших? Кто же ошибается?

Существует очень серьёзный аргумент, свидетельствующий в пользу Н. Воеводской. В отчёте Технической комиссии ПКК отмечалось, что основные семь могил были вскрыты немцами ещё в марте 1943 г.

«Во время работы Технической комиссии ПКК в Катынском лесу в период с 15 апреля по 7 июня 1943 г. эксгумировано всего 4243 трупа, из которых 4233 изъято из семи могил, находящихся на небольших расстояниях одна от другой и раскопанных в марте 1943 года немецкими военными властями. Из упомянутых семи могил извлечены все останки».

Вероятно, это то холодное время, о котором рассказывает Н. Воеводская. В конце марта в Катынском лесу ещё лежал снег.

Следует заметить, что восьмая могила с несколькими сотнями трупов была обнаружена только 28 мая 1943 г. В сборнике документов «Катынь. Расстрел…» ошибочно указана дата 28 июня (Катынь. Расстрел. С. 483). Ю. Мацкевич пишет, что из этой могилы были извлечены:

«…тринадцать трупов польских военных», которые «после вскрытия, исследования и отбора доказательного материала были вновь похоронены в той же могиле».

В сборнике документов «Катынь. Расстрел…» утверждается, что из могилы было извлечено:

«…только 10 трупов. Они были захоронены в открытой тогда ещё шестой братской могиле».

(Катынь. Расстрел. С. 483)

Получается, что рассказы некоторых «очевидцев» о том, что при них в апреле 1943 г. в Козьих Горах вскрывали нетронутые могилы или только начинали раскапывать могилу № 2, фальсификация? Не будем торопиться с выводами. Прежде обратимся ещё к нескольким свидетельствам.

Бывший бургомистр Смоленска Б. Г. Меньшагин, сторонник версии, по которой поляков расстреляли сотрудники НКВД, в своих воспоминаниях, изданных в 1988 г. в Париже, утверждал, что 18 апреля 1943 г. он увидел в Козьих горах «около пяти — пяти с половиной тысяч трупов» (Меньшагин. Воспоминания… С. 130). Не вызывает сомнений то, что Меньшагин видел трупы именно в Козьих горах, так как там присутствовали останки двух польских генералов М. Сморавиньского и Б. Богатыревича.

Меньшагин отмечал, что:

«…по признакам убийства и смерти не похоже было, что их убили немцы, потому что те стреляли обычно так, без разбора. А здесь методически, точно в затылок, и связанные руки».

(Меньшагин. Воспоминания… С. 130)

Правда, здесь он лукавит. Известно, что именно немцам присуща методичность и точность. Но не будем оспаривать выводы Меньшагина. Для нас важнее факты, изложенные им.

Трудно поверить, что Меньшагин принял 400 трупов за 5000. Более того, ситуацию в Козьих Горах на 18 апреля 1943 г. он описывал так:

«Немножко проехали и увидели эти могилы. В них русские военнопленные выгребали последние остатки вещей, которые остались. А по краям лежали трупы. Все были одеты в серые польские мундиры, в шапочки-конфедератки. У всех были руки завязаны за спиной. И все имели дырки в районе затылка».

(Меньшагин. Воспоминания… С. 130)

Меньшагин, в свое время был адвокатом и обладал великолепной памятью в целом и особенно на детали. В предисловии к его воспоминаниям отмечалось, что:

«…Меньшагин давал только факты. В этом Борис Георгиевич был тверд и профессионален: если даты, то обычно точные, если имена или фамилии, то аккуратно сохраненные его небывалой памятью».

Из вышесказанного ясно, что к 18 апреля около 5–5,5 тысячи трупов были уже извлечены из могил и оттуда доставались лишь остатки вещей. В то же время официальные немецкие источники и «очевидцы» утверждали, что эксгумация была в самом начале. Более того, из могил немцы извлекли всего 4243 трупа. Как объяснить эти противоречия, мы расскажем позже.

Для нашего расследования особый интерес представляет свидетельство бывшего начальника санитарной службы Краковского отделения Польского Красного Креста Адама Шебеста, который входил в созданную нацистами так называемую «вторую польскую комиссию», прибывшую в Козьи Горы 17 апреля 1943 г., т. е. в день, который достаточно подробно описал Ю. Мацкевич.

В своём интервью польской газете «Дзенник заходни» от 20 марта 1952 г. А. Шебест заявил:

«По прибытии в Смоленск нас собрали в зале, где немецкий поручик (вероятно, Словенчик. — Авт.) зачитал обширный доклад, в котором излагались происхождение и история якобы случайно открытых могил… Доклад был так построен, что представлял готовое заключение о времени совершения преступлений и его виновниках.

Затем нас на автомашинах повезли в Катынь. Вся её территория находилась под охраной жандармских постов… Нас ожидала толпа фоторепортеров и кинооператоров, которые непрерывно фотографировали каждый наш шаг, каждое движение. Нас вели по заранее намеченному маршруту и показывали нам (внимание! прим. авторов) поочередно ряд либо частично, либо полностью разрытых могил. Мы дошли до ближайшей поляны, на которой уложенными рядами лежали трупы военнопленных, одетых в польскую форму. Мне бросилось в глаза, что трупы лежали как бы в иерархическом порядке: на первом плане находились трупы двух генералов, затем полковники и т. д.

Сопровождавший нас немецкий врач показал трупы с прострелянными черепами и заявил при этом, что калибр оружия, которым были расстреляны военнопленные, соответствует советскому оружию…»

Напомним, что Мацкевич утверждал, что в этот день:

«…открытие могил едва началось, границы между ними не были установлены».

На вопрос, располагала ли громко именуемая польская «комиссия» свободой действий, А. Шебест ответил:

«Не располагала даже в минимальной степени. Во-первых, мы находились в Катыни не более одного часа, во-вторых, каждый из нас находился под надзором многочисленных ассистентов (вспомним указание Геббельса, прим. авторов.), и в случае, если кто-нибудь задерживался или изменял навязанный маршрут, его немедленно возвращали в группу. Мы могли видеть то, что нам хотели показать».

(источник: ТАСС, 20.III.52. л. 171–174)

Данное интервью появилось в польской газете в качестве контраргумента выводам американской комиссии Мэддена. Поэтому ТАСС озаглавил свой материал от 20 марта 1952 г. соответствующим образом — «Польский врач Адам Шебеста разоблачает катынскую провокацию американцев».

В этой связи возможно возражение. Врач-подполковник в отставке А. Шебеста, получая пенсию от Польской Народной республики и желая остаться лояльным народной власти, мог сказать в своем интервью то, что от него хотели. Вполне вероятно, что так и было в плане общей направленности интервью, но не в деталях, которые легко проверяются.

А. Шебеста не указал точную дату посещения Козьих Гор. Это крайне важно для определения степени достоверности его свидетельства, тем более, что оно фактически опровергает утверждение Ю. Мацкевича о начале эксгумации катынских захоронений.

Установить точную дату пребывания А. Шебеста в Козьих горах помог тот же Ю. Мацкевич. В книге «Катынь» он писал:

«Через несколько дней в Катынь прибыла вторая польская группа — профессионально-технического состава, к которой, однако, примкнул краковский каноник о. Станислав Ясинский, доверенный архиепископа и митрополита краковского Адама Сапеги (Sapieha) и журналист Мариан Мартене. Остальные — только врачи и сотрудники Польского Красного Креста: доктор А. Шебеста, доктор Т. Суш-Прагловский, доктор X. Бартошевский, С. Кляперт, (J.) Скаржинский (генеральный секретарь ПКК), Л. Райкевич, (J.) Водзиновский, С. Колодзейский, З. Боговский (Bohowski) и Р. Банах. Часть этой делегации осталась дольше в Катыни и приняла участие в работе по извлечению и опознанию трупов».

(Мацкевич. Катынь. Глава 13)

Факт пребывания А. Шебеста в Катыни также подтверждает тематическое досье вестника иностранной служебной информации ТАСС (ГАРФ, ф. 4459, оп. 27, часть 1, д. 1907, л. 7), в котором сообщается, что 19 апреля 1943 г.:

«…в генерал-губернаторство вернулась вторая комиссия по расследованию замученных большевиками польских офицеров под Смоленском. В делегации принимали участие ксендз Ясинский, Стажинский, Похорский Сигизмунд и другие».

В досье ТАСС допущена ошибка в написании фамилии генерального секретаря ПКК К. Скаржиньского (Стажинский). В своём интервью А. Шебеста упоминал в качестве члена комиссии «секретаря главного правления Польского Красного Креста, хорошо владеющего русским языком» Скаржиньского, которого при переводе с польскогов 1952 г. вновь назвали Стажинским.

Не вызывает сомнений, что А. Шебеста был в Козьих Горах 17 апреля 1943 г. Вместе с ним на раскопках были К. Скаржиньский (генеральный секретарь ПКК) и другие польские представители, в том числе первые три представителя Технической комиссии ПКК. Помимо этого в «экскурсии» по Козьим Горам участвовала группа иностранных корреспондентов, состоявшая из «корреспондента шведской газеты „Стокгольме тиднинген“ Едерлунд (Jaerderlund), корреспондента швейцарской газеты „Бунд“ Шнетцер, корреспондента испанской газеты „Информасионес“ Санчес и ряда других журналистов из стран, оккупированных Германией» и делегация из 6 военнопленных польских офицеров, привезенных из офицерских лагерей в Германии.

Надо полагать, что А. Шебеста в интервью в 1952 г. рассказывал о том, что он видел в Катыни. Другое дело, какие пропагандистские выводы А. Шебеста сделал в интервью. Их мы специально не затрагиваем. Нас интересуют, как уже говорилось, детали посещения им Катыни, которые ему не было смысла искажать.

Это, прежде всего, информация о том, что в начале апреля в Катыни было частично или полностью открыто НЕСКОЛЬКО могил, а не могилы № 1 и № 2, как утверждало большинство свидетелей и немецкие эксперты. Трупы выкладывались не согласно порядку их извлечения из могил, а в зависимости от их пропагандистской значимости. Не случайно впоследствии немецкий эксгумационный список был составлен без соответствия порядку извлечения останков из могил и слоёв.

О том, что нацисты уделяли особое внимание контролю за ситуацией в Козьих Горах свидетельствует тот факт, что 17 апреля 1943 г. группу так называемых «экскурсантов» лично сопровождал уже упомянутый начальник разведки группы армии «Центр» полковник фон Герсдорф. Он же отвечал на вопросы корреспондентов (Мацкевич. Катынь. Глава 13). Нет сомнений, что благодаря своему статусу и авторитету фон Герсдорф мог заставить корреспондентов и польских представителей без особых вопросов пройти по четко заданному маршруту, избегая вскрытых захоронений, которые назавтра увидел Меньшагин. Вероятно, это и отметил А. Шебеста.

В этом плане поистине потрясающей является информация о том, что 17, 18, 19 апреля 1943 г., согласно дневнику эксгумации, трупы польских военнопленных НЕ ЭКСГУМИРОВАЛИСЬ, хотя как утверждали «очевидцы», работы в могилах велись. Чем можно это объяснить?

Вероятно тем, что накануне начала работы представителей Технической комиссии немцам необходимо было убрать все «улики», способные уличить их в фальсификации. Надо иметь в виду, что, согласно тому же немецкому дневнику эксгумаций, с 29 марта по 7 апреля включительно, изъятые из могил трупы в эксгумационном списке не фиксировались.

Сколько было извлечено из могил трупов за этот период можно только догадываться. Если учесть, что в Козьих Горах на раскопках ежедневно работали 35 местных жителей, а также советские военнопленные, то счет надо вести на тысячи. В этом плане заявление Б. Меньшагина о 5 — 5,5 тысячи трупов польских военнопленных, извлеченных на 18 апреля 1943 г. из могил останков польских военнопленных, становится вполне правдоподобным.

Естественно, все силы 18 и 19 апреля немцы бросили на скрытие «улик». Польские представители ПКК должны были свято верить в «безупречность» немецкой эксгумации и впоследствии отстаивать эту точку зрения. Их роль «подконтрольных свидетелей» была определена на совещании в министерстве имперской пропаганды 6 апреля 1943 г.

Говоря об идентификации расстрелянных поляков, ранее упоминаемый майор Бальцер предложил, чтобы она была проведена в пропагандистских целях, для чего необходимо «привлечь членов польского Красного Креста под немецким контролем». На этом совещании подчеркивалось, что по поводу идентификации майор поддерживает связь с «компетентными людьми группы армии „Центр“». Надо полагать, что в числе таких людей был начальник разведки группы армии «Центр» полковник фон Герсдорф.

В Катыни встреча польских представителей 17 апреля 1943 г. осуществлялась в соответствии с указанием министра рейхспропаганды Геббельса. Еще раз напомним это указание:

«Некоторые наши люди должны быть там раньше, чтобы во время прибытия Красного Креста все было подготовлено и чтобы при раскопках не натолкнулись на вещи, которые не соответствуют нашей линии. Целесообразно было бы избрать одного человека от нас и одного от ОКБ, которые уже теперь подготовили бы в Катыни своего рода поминутную программу».

Выполнение такой поминутной программы и обеспечивал 17 апреля в Козьих Горах Рудольф фон Герсдорф. Несколько более подробно о нем. Фамилия фон Герсдорф встречается в «Катынском деле» не раз. Известная русская эмигрантка княжна Мария Васильчикова с отцом в 1943 г. снимали в Берлине часть виллы у Хайнца фон Герсдорфа, являющегося родным братом начальника разведки группы армии «Центр».

Примечательным в этой ситуации является то, что именно Васильчикова в октябре 1943 г. Получила:

«…срочное задание: перевести заголовки под большим количеством фотографий останков около 4 тыс. польских офицеров, расстрелянных Советами и найденных в Катынском лесу под Смоленском нынешней весной».

По свидетельству М. Васильчиковой эти снимки должны были «менее чем через неделю оказаться на столе у президента Рузвельта» (Дневник М. Васильчиковой). Ясно, что фон Герсдорф и немецкая армейская разведка играли в «Катынском деле» и его фальсификации далеко не последнюю роль.

В свете вышесказанного особое значение приобретает факт обнаружения и опознания в числе первых 30 эксгумированных трупов останков польских генералов М. Сморавиньского и Б. Богатеревича. Фамилия Мечислава Сморавиньского прозвучала уже в первом сообщении «Радио Берлина» 13 апреля 1943 г. О Богатеревиче, который к тому времени также был идентифицирован, в первом сообщении почему-то не говорилось.

Проанализируем ситуацию с опознанием двух генеральских трупов, предполагая, что генералов расстреляли сотрудники НКВД. Известно, что к 9 апреля 1940 г., т. е. к моменту прибытия в Козьи Горы «генеральского» этапа (т. е. этапа с генералами М. Сморавиньским, Б. Богатеревичем и Х. Минкевичем) численностью в 91 чел., туда тремя этапами были доставлены 679 польских военнопленных из Козельского лагеря.

В могиле № 1 всего было захоронено 2500 расстрелянных польских офицеров из этого лагеря, уложенных в 10–12 слоёв, т. е. в каждом слое примерно 200–250 тел. Если бы Сморавиньского и Богатеревича расстреляли сотрудники НКВД, то польские генералы должны были быть в группе офицеров с № 680 по 771.

Соответственно трупы генералов должны были находиться в глубине могилы № 1, в третьем или четвертом слое снизу. Каким же образом останки Сморавиньского и Богатеревича немцы ухитрились извлечь из нижних слоев массы спрессованных тел в числе самых первых эксгумированных трупов? Если верить дневнику, то останки польских генералов М. Сморавиньского и Б. Богатыревича были найдены и опознаны 8 апреля 1943, в первый день официальной эксгумации. Фамилии польских генералов в немецком эксгумационном списке немцы поставили под № 1 и 2.

Остаётся предположить, что немцы, делая демонстрационный шурф на всю глубину и длину могилы № 1, о чем упоминает Гетль, сразу же случайно наткнулись на останки генералов. Правда, вероятность подобной находки составляла всего 0,05 %. Но известно, что нацисты были способны творить и не такие чудеса. Особенно если заранее знать, что и где надо искать. Для дополнительного пропагандистского эффекта можно было даже пригласить поприсутствовать при этом зрителей из числа мало искушенных в эксгумациях людей.

И действительно, стремясь обеспечить показную «объективность» расследования катынского преступления, немцы уже с начала апреля 1943 г., еще до первого официального сообщения по радио, приглашали на самые ПЕРВЫЕ вскрытия захоронений в Козьих Горах не только общественно значимых персон, но и просто посторонних людей, призванных сыграть роль свидетелей и очевидцев.

Российский журналист Владимир Абаринов, один из первых исследователей Катынского дела, в книге «Катынский лабиринт» приводит свидетельство Людмилы Васильевны Васильевой (урожденной Якуненко), ныне живущей в Краснодаре, присутствовавшей при обнаружении останков генерала М. Сморавиньского.

«На глазах Людмилы Васильевны из могилы извлекли труп генерала, из планшета достали документы, среди которых ей запомнилась фотография красавца-генерала с женой и двумя детьми; врезалось в память имя „Мечислав“. Таким образом. Л. В. Васильева присутствовала при эксгумации генерала Мечислава Сморавиньского».

(Абаринов. Катынский лабиринт. Глава 4)

Васильева отмечала, что к моменту прибытия в Козьи Горы её группы было вскрыто три могилы. Это, по данным дневника эксгумаций, произошло 8 апреля.

Вновь находим подтверждение того, что немцы манипулировали захоронениями. То есть 8 апреля, утверждает Л. Васильева, было вскрыто три могилы, и еще на одной сделан поперечный разрез с тем, чтобы продемонстрировать корни высаженных на поверхности молодых сосенок. А Фердинанд Гетль заявлял, что 12 апреля 1943 г., когда труп генерала был уже эксгумирован, только-только начали вскрывать вторую могилу!

Труп генерала М. Сморавиньского пролежал на открытом воздухе в Козьих горах в качестве «экспоната» больше месяца. 12 апреля 1943 г. его видел Ф. Гетль, 8 мая — Г. Яворовский, внимание которого привлек перстень с бриллиантом, находившийся на руке генерала. Интересно, каким образом немцы умудрились длительное время обеспечивать физическую сохранность останков генерала и его перстня с бриллиантом?

Учитывая все вышеприведенные свидетельства, налицо явно сознательное сокрытие нацистами точного времени и порядка вскрытия могил в Козьих Горах. Это позволяет утверждать, что немецкие эксперты манипулировали останками расстрелянных польских военнопленных и вещественными доказательствами, находившимися на них. Не случайно официальный эксгумационный список умышленно был составлен без указания слоев и могил, из которых извлекались трупы.

Можно предположить, что некоторые останки после тайного первичного извлечения из захоронений подвергались соответствующей обработке и только потом предъявлялись для эксгумации в присутствии представителей Технической комиссии ПКК. Учитывая заявление бургомистра Смоленска Меньшагина о 5–5,5 тысячи извлеченных из могил трупов, можно сделать предположение, что часть трупов польских военнопленных в силу каких-то причин немцы были вынуждены скрыть.

Более того, можно утверждать, что немцы не сумели или не захотели досконально исследовать все возможные захоронения польских военнопленных в Катыни и её окрестностях.

Об этом свидетельствует следующий факты. Ссылаясь на «летнее время», немцы отказались до конца вскрыть могилу № 8, с несколькими сотнями трупов. То же произошло с заполненным водой рвом, обнаруженным в Козьих Горах, из которого «торчали части трупов». Немцы так и не дали насос для откачки воды и приказали ров засыпать. Члены технической комиссии ПКК своими силами за 17 часов работы «извлекли из воды 46 трупов». Общее количество трупов во рву так и осталось невыясненным.

Надо заметить, что как в нмецких документах, так и в отчете технической комиссии ПКК отсутствует информация о том, что на раскопках могил работали советские военнопленные, что в могилах нашли останки польских ксендзов и женский труп. Вероятно, не случайно к работе с эксгумационными списками представители Польского Красного Креста были допущены только 20 апреля 1943 г., т. е. спустя неделю после прибытия в Катынь.

В Катыни выяснилось одно странное обстоятельство. Трупы расстрелянных людей сотрудники НКВД, как правило, беспорядочно сбрасывали в заранее вырытые ямы. Это подчеркивали в своих показаниях многие свидетели, в том числе бывший начальник УНКВД по Калининской области Д. С. Токарев.

Однако в Катыни ситуация была иная. В. Абаринов пишет:

«Немцы устраивали специальные „экскурсии“ (в Катынь) для местных жителей… В. Колтурович из Даугавпилса излагает свой разговор с женщиной, которая вместе с односельчанами ходила смотреть вскрытые могилы: „Я её спросил: „Вера, что говорили люди между собой, рассматривая могилы?“ Рассуждения были таковы: „Нашим халатным разгильдяям так не сделать — слишком аккуратная работа“. Рвы были выкопаны идеально под шнур, трупы уложены идеальными штабелями. Аргумент, конечно, двусмысленный, к тому же из вторых рук“».

А вот аргументы из первых рук. В рапорте немецкой тайной полевой полиции от 10 июня 1943 г. за подписью лейтенанта Л. Фосса говорится:

«Исходя из положения трупов в братских могилах, следует предполагать, что большинство военнопленных было убито за пределами могил. Трупы располагались в беспорядке, и только в могилах 1, 2, 4 были уложены рядами и послойно».

(Мацкевич. Катынь. Приложение № 14)

«Чувствовал» Фосс, что на него будут ссылаться, и постарался запутать ситуацию, чтобы создать впечатление схожести катынских могил с захоронениями НКВД. Согласно отчёту доктора Г. Бутца площадь могил № 1, 2, 4 составляла 75 % площади всех 8 «польских» могил в Козьих Горах (Мацкевич. Катынь. Приложение № 15). По данным доцента Мариана Глосека, проводившего раскопки в Козьих горах в 1994–1995 гг., в этих трех могилах было захоронено 3350 человека (или 80,1 %) из 4143 эксгумированных в Козьих горах, из них в могиле № 1 — 2500 чел. В результате рапорт Фосса следует понимать так: 80 % эксгумированных в Козьих Горах трупов были «уложены рядами и послойно» и лишь 20 % — в беспорядке.

Ф. Гетль также подчеркивал, что:

«…трупы погребались в строгом порядке и укладывались слоями, один на другой, в несколько этажей».

(Цитируется по: В. Абаринов. Катынский лабиринт)

А вот какую телеграмму из Варшавы от 15 мая 1943 г. переслал министру иностранных дел Великобритании Антони Идену посол Великобритании при Польской Республике Оуэн О’Малли:

«1. У подножья склона холма находится массовое захоронение в форме „L“, которое полностью раскопано. Его размеры: 16x26x6 метров. Тела убитых аккуратно выложены в ряды от 9 до 12 человек, один на другого, головами в противоположных направлениях…»

(Катынь. Расстрел. С. 467–468)

Можно согласиться со многим, но полагать, что сотрудники НКВД спускались в ров на 3–4-метровую глубину для аккуратной укладки расстрелянных рядами, да ещё и «валетом», это из области невозможного. Налицо типичный немецкий обстоятельный подход — обеспечить максимальную заполняемость рва. Конечно, теоретически можно допустить, что и сотрудники НКВД могли пойти на такое. Но подобного не встречается ни в одном другом массовом захоронении людей, которых расстреляли НКВДешники.

Вещественные доказательства, найденные на трупах, немцы первоначально помещали не в бумажные конверты, а складывали в маленькие деревянные ящички с надписями на немецком языке, якобы для передачи родственникам погибших в Польше (Жаворонков. О чем молчал Катынский лес… С. 56. Сборник воспоминаний «Дорогами памяти». С.4).

Известный французский писатель и тележурналист, авторитетный историк и политик (бывший зам. министра иностранных дел Франции) Ален Деко в своем исследовании «Катынь: Гитлер или Сталин?» рассказал о судьбе француженки Катерины Девилье, перед войной попавшей в Польшу, потом в СССР и ставшей лейтенантом Красной Армии. Она написала статью «Что я знаю про Катынь», одну из первых публикаций на катынскую тему во французской прессе.

В отношении советских руководителей К. Девилье не питала иллюзий. Она писала: «Советы лгали не меньше немцев». После освобождения Смоленска Девилье, разыскивая своего пропавшего дядю, в составе делегации от польской армии З. Берлинга одна из первых посетила ещё сохранившийся немецкий музей «советских зверств» в Катыни.

В Катыни в списках расстрелянных весной 1940 г. К. Девилье увидела фамилию не только дяди Христиана, но и своего друга Збигнева Богуславского, который, как она точно знала, в апреле 1941 г. находился в заключении в Брест-Литовской крепости и, по этой причине, никак не мог быть расстрелян в Катыни весной 1940 г.! Позднее выяснилось, что в Козельском лагере в 1940 г. содержался еще один Збигнев Богуславский, полный тёзка друга К. Девилье, но в музейной ячейке с вещественными доказательствами Катерина обнаружила фотографию именно своего знакомого и копию его письма матери от 6 марта 1940 г. с подписью Збигнева, которую она узнала.

Далее А. Деко пишет, что Катерина:

«…вернувшись в Польшу, встретила фронтового товарища (З. Богуславского), который был поражен странным обстоятельством — письмом, которое он якобы написал своей матери. В тот момент, когда письмо было написано, он находился где-то в хабаровских рудниках и вряд ли мог писать вообще что-либо. Но подпись под письмом, вне всяких сомнений, была его собственная. „Вот только письмо… Но я никогда не писал его!“ И в этот момент она поняла, что Катынь — дело, целиком сфабрикованное немцами».

(Деко. Великие загадки. С. 272–273)

Ален Деко в своей книге немного приоткрывает тайну, окутывающую процесс фабрикации нацистами «доказательств» в Катыни. Он пишет, что:

«…в 1945 г. молодой норвежец Карл Йоханссен заявил полиции в Осло, что Катынь — самое удачное дело немецкой пропаганды во время войны. В лагере Заксенхаузен Йоханссен трудился вместе с другими заключенными над поддельными польскими документами, старыми фотографиями…»

(Деко. Великие загадки. С. 274–275)

Как видим, результаты эксгумации в Катыни, осуществленной в 1943 г. нацистами с помощью польских экспертов «с немецкой дотошностью и методичностью», вызывают немало вопросов, на которые пока нет ответов.

Эксгумация по-польски

Анализ методов немецкой эксгумации в Катыни 1943 г. требует экскурса в 2006 г., когда выяснилось, что польские эксперты хорошо освоили «методику» немецких «эксгуматоров».

Польские археологи и историки работают в рамках Катынского дела на территории бывшего СССР, начиная с 1991 г. За это время они по итогам эксгумаций «достоверно»(?) установили 66 захоронений расстрелянных польских граждан: 15 — в Пятихатках (Харьков), 25 — в Медном (Тверь), 8 — в Козьих Горах (Смоленск), 18 — в Быковне (Киев).

К сожалению, мы не располагаем данными о методике, по которой те или иные захоронения в Пятихатках, Медном и Быковне признавались «польскими» или «советскими». Надо полагать, методика идентификации «польских» захоронений является традиционной — по документам и предметам, позволяющим установить, что останки в эксгумированных могилах принадлежат польским гражданам.

Однако на основании анализа открытых публикаций польских участников эксгумаций и рассказов очевидцев, можно сделать вывод о том, что действительное количество эксгумированных в 1994–1996 гг. в Медном и Пятихатках останков польских военнослужащих существенно меньше официально обнародованных польскими экспертами цифр по этим спецкладбищам и что польские археологи сознательно выдавали останки советских людей за польских военнопленных.

Это подтверждают раскопки в киевской Быковне, которые польские эксперты проводили в 2001 и 2006 гг. До этого было установлено, что близ этого поселка в 1936–1941 гг. «были захоронены трупы репрессированных советских граждан» (Память Биковнь С. 66). И вдруг в августе 2006 г. секретарь польского Совета охраны памятников борьбы и мученичества Анджей Пшевозник заявил Польскому агенству печати, что в Быковне под Киевом открыты первые могиды поляков, убитых НКВД в 1940 году. При этом подчеркнул: «Обнаружили то, что искали» (ПАП. Варшава. 8 августа 2006 г.).

В августе 2001 г. тот же А. Пшевозник писал в Государственную межведомственную комиссию по делам увековечения памяти жертв войны и политических репрессий Украины:

«На основании сведений, полученных в ходе следствия, проведенного российской военной прокуратурой, установлено, что в Быковне под Киевом захоронены бренные останки польских граждан, в том числе офицеров, убитых киевским НКВД в 1940–1941 гг. на основе решения Политбюро ЦК ВКП(б) Советского Союза от 5 марта 1940 года… Группа, покоящаяся в Быковне, это около 3500 поляков, погибших на территории Украины».

В ответ Владимир Игнатьев, следователь по особо важным делам Киевской городской прокуратуры, который вынес, в 1989 г. постановление о том, что в Быковне захоронены жертвы НКВД, а не нацистов, сообщил:

«Мы нашли в 1989 г. останки 30 польских офицеров. Держали их на Лукьяновке вместе с женщинами. Можно говорить о трагической гибели 100–150 поляков. Но 3500 офицеров в Быковне — это миф».

Киевский «Мемориал», проведя свое расследование, также заявил, что заявления польской стороны о захоронении в Быковне 3500 польских граждан из катынского «украинского» списка являются «мифом», и что в действительности в Быковне захоронены не более 270 репрессированных польских граждан.

Ссылка А. Пшевозника на российскую военную прокуратуру, якобы установившую в ходе следствия, что в Быковне захоронены 3500 поляков из катынского «украинского» списка, откровенная ложь. Вот так 270 расстрелянных в Быковне поляков, стараниями «главного польского мученика» превратились в 3500. А для доказательства поляки «соответствующим» образом организовали эксгумационные раскопки.

11 ноября 2006 г. киевский еженедельник «Зеркало недели» опубликовал статью, в которой раскрыл некоторые «тайны» польской эксгумации в Быковне. Установлено, что летом 2006 г. раскопки здесь проводились с грубыми нарушениями украинского законодательства и игнорированием элементарных норм и общепринятой методики проведения эксгумаций: не велось полевое описание находок, отсутствовала нумерация захоронений, человеческие кости собирались в мешки без указания номера могилы, при эксгумациях не присутствовали представители местных властей, МВД, прокуратуры, санитарной службы, судмедэкспертизы и т. д. Выяснилось также, что с аналогичными нарушениями проводилась в Быковне и предыдущая серия раскопок и эксгумаций в 2001 г. Не напоминает ли это те нарушения, которые немцы при молчаливом согласии поляков допускали в ходе раскопок в Катыни в 1943 г.?

Возможно, подобным сомнительным образом были «установлены» массовые польские захоронения в мемориальном комплексе «Медное» под Тверью?

Комплекс «Медное» состоит из двух частей. В одной, как утверждают надписи на мемориальных досках, захоронены 6311 военнопленных поляков, в другой — 5000 советских людей, ставших жертвами репрессий в 1930–1940 годы. Помимо этого на территории мемориала находятся два захоронения советских воинов, умерших в госпиталях и медсанбатах.

Члены тверского «Мемориала» и сотрудники Тверского УФСБ к 1995 г. установили по архивным следственным делам, а затем опубликовали фамилии и имена 5177 жертв, расстрелянных в Калинине в 1937–1938 гг. и 1185 — в 1939–1953 гг. Считается, что около 5000 из них захоронены на спецкладбище в «Медном». Однако найти конкретные места захоронения репрессированных советских людей так и не удалось.

Польские археологи прозондировали всю территорию спецкладбища «Медное» и его окрестности. Они пришли к твердому убеждению, что, помимо обнаруженных на спецкладбище 25 «польских могил» и 2 советских захоронений за пределами спецкладбища, никаких других захоронений в этом районе не существует. К такому же выводу пришли и специалисты Тверского УФСБ, проводившие зондажные бурения в «Медном» осенью 1995 г. Возникает вопрос, если на спецкладбище в «Медном» находятся захоронения лишь польских военнопленных, то куда исчезли захоронения расстрелянных советских людей?

В этой связи интерес представляют следующее свидетельство. В отчете о служебной деятельности 155-го полка войск НКВД по охране Беломоро-Балтийского канала им. тов. Сталина за 1-е полугодие 1941 года (от 9 июля 1941 г. № 00484) сообщается, что:

«На участке 1 и 2 роты в январе месяце с/г прибыло несколько этапов з/к в лагерь около 2-го шлюза, один из этапов был с з/к западных областей Белорусской и Украинской ССР исключительно бывшие полицейские и один в Волозерское отделение севернее 7-го шлюза в 5 км».

(РГВА, ф. 38291, оп. 1, д. 8, л. 99)

В отчете подчеркивается, что бывшие польские полицейские были из западных областей Белоруссии и Украины. Это могли быть только полицейские из Осташковского лагеря. Все разговоры о том, что их могли спутать с полицейскими, интернированными в Литве летом 1940 г., несерьезны. Наиболее вероятно, что эти военнопленные были размещены в Маткожненском исправительно-трудовом лагере Главного управления лагерей гидротехнического строительства НКВД СССР. Однако, несмотря на неоднократные запросы, не удалось установить даже место хранения архивных материалов Маткожненского ИТЛ.

Весной 1990 г. житель Калинина Александр Емельянович Богатиков сообщил представителю калининского (тверского) «Мемориала» Марэну Михайловичу Фрейденбергу о том, что в 1943 г. он отбывал срок заключения в лагере на Дальнем Востоке. Вместе с ним сидел поляк из Осташковского лагеря, рассказавший, как в начале 1940 г. в лагере среди военнопленных отбирали специалистов по радиоделу. Остальных позднее отправили в Мурманск ).

Кстати, польский исследователь катынского преступления Ю. Мацкевич в книге «Катынь» утверждал, что:

«…более 6 тысяч военнопленных из Осташкова вывезли на станцию Бологое на железнодорожной линии Ленинград — Москва, где след их затерялся в бескрайних лесах, тянущихся к северо-востоку от станции…».

Получается, что в «Медном» захоронена лишь небольшая часть поляков, на основе останков которых все захоронения в «Медном» были объявлены польскими.

Ю. Мацкевич приводит свидетельство Катажины Гонщецкой, жены одного без вести пропавшего польского офицера, направленной на принудительные работы в район устья реки Печоры. 26 января 1943 г. она явилась в канцелярию 5 полка Польской Армии под командованием Андерса и заявила, что во время плавания по Белому морю в июне 1941 г., матрос из команды парохода рассказал ей, что в 1940 г. две баржи с 7 тысячами заключенных, большинство из которых составляли служащие польской полиции и польские офицеры, были затоплены в Белом море (Мацкевич. Гл. 18, раздел «Судьбы Осташкова»).

Ю. Мацкевич также приводит свидетельство старшего постового польской полиции А. Воронецкого, которому один из лагерных охранников заявил, что «польских военнопленных из Осташкова утопили» (Мацкевич. Глава 4). Ю. Мацкевич эту версию отвергает как нелогичную. Зачем надо везти в такую даль заключенных, если проще их расстрелять на месте, как в Катыни?

Однако В. Абаринов в книге «Катынский лабиринт» приводит свидетельства двух поляков: И. Выховского из Гданьска и Т. Чижа из Сопота, которые в 1954 г. работали на ленинградской судоверфи «Петрозавод». Там один советский технолог, который в 1940 г. работал юнгой на буксире, рассказал им, что однажды он участвовал в буксировке шаланд (баржи с открывающимся дном) с несколькими тысячами пленных польских полицейских в Белое море. Шаланды вернулись в порт пустыми (Абаринов. Глава I, раздел «Осташков»).

А. Деко, ссылаясь на комиссию по переписи польских военнопленных, созданную в армии Андерса, говорит о:

«…свидетельствах двух женщин (независимо одно от другого): они уверяли, что в 1940 г. в Белом море были затоплены две огромные баржи с 7000 польскими офицерами и лейтенантами на борту».

(Деко. Великие загадки. С. 227)

Как удалось выяснить, никто данную версию не проверял. Всех удовлетворяет официальная версия.

В связи с вышесказанным возникает подозрение, что, возможно, в «Медном» захоронены не 6311 поляков, а 297 расстрелянных польских офицеров полиции, жандармерии, погранвойск, а также разведчиков и провокаторов из Осташковского лагеря, на которых имелся «компромат».

Немало вопросов вызывают польские захоронения в Пятихатках. Станислав Микке в своей книге «Спи, храбрый…» пишет, что в ходе эксгумаций в 1995–1996 гг. на спецкладбище в Пятихатках польские археологи обнаружили следы «замаскированных» скважин диаметром 60, 80 и 90 см., пробуренных механическим путем вглубь, только 15 захоронений, признанных «польскими». Более того, в могиле № 7 в центре был обнаружен шурф, идущий через всю могилу. Во всех 15 могилах были зафиксированы «нарушения анатомической целостности захоронений». В остальных 60 захоронениях, признанных «советскими», подобные скважины отсутствовали. Некоторые исследователи полагают, что через эти скважины в захоронения была подброшена польская атрибутика.

Из 15 «польских» могилах в Пятихатках были эксгумированы останки 4302 человек, которые на основе найденной польской атрибутики были признаны польскими гражданами. Надо заметить, что из Старобельского лагеря в апреле-мае 1940 г. в «распоряжение начальника Харьковского УНКВД» было направлено всего 3896 польских военнопленных. В то же время согласно записке А. Н. Шелепина в Харькове было расстреляно 3820 человек (Катынь. Расстрел. С. 167, 563). Откуда в польских могилах в Пятихатках почти 500 дополнительных трупов?

В 1991 г. жители говорили, что несколько лет назад на спецкладбище ночами велись какие-то буровые работы. Власти объясняли это тем, что проводилась санобработка захоронений. С этим можно было бы согласиться, если бы не следующие вопросы. Зачем надо было бурить скважины почти метрового диаметра, если для закачки дезинфицирующего раствора достаточно 100-мм скважины? Почему работы велись ночью? Почему обрабатывались только «польские захоронения»? Возможно, для того, чтобы судьба почти 4 тысяч польских офицеров из Старобельского лагеря не вызывала лишних вопросов.

«Посторонние» поляки в Катыни

Существенный удар по немецкой и, соответственно, польской версии катынского преступления наносит факт наличия в немецком эксгумационном списке 1943 г. так называемых «посторонних», то есть тех, кто не числился в списках Козельского лагеря. Польские эксперты всегда настаивали, что в Катыни (Козьих Горах) расстреливались только офицеры и исключительно из Козельского лагеря.

Но в катынских могилах были также обнаружены трупы поляков, содержавшихся в Старобельском и Осташковском лагерях. Эти поляки могли попасть из Харькова и Калинина в Смоленскую область только в одном случае — если их в 1940 г. перевезли в лагеря особого назначения под Смоленск. И расстрелять их могли только немцы!

К примеру, польская сторона упорно замалчивает тот факт, что эксгумированные в мае 1943 г. в Козьих Горах Шкута Станислав (№ 2398 в немецком эксгумационном списке — «Szkuta, Stanislaw, Ltn. Impfschein, Mitgliedskarte d. Res.-Offiz.», опознан по справке о прививке и членскому билету офицера-резервиста) и Ярош Хенрик (в немецком эксгумационном списке № 3196. Jaros, Henryk. Res.-Offz.-Ausweis (unleserlich), опознан по удостоверению офицера запаса) никогда не содержались в Козельском лагере и не направлялись весной 1940 г. «в распоряжение начальника УНКВД по Смоленской области».

В Козельском лагере не содержалось ни одного человека с похожими именами и фамилиями, поэтому с почти 100 % вероятностью эти польские офицеры идентифицируются как содержавшиеся в Старобельском лагере для военнопленных подпоручик Шкута Станислав Францишкович (Szkuta Stanislaw s. Franciszka), 1913 г. р. и капитан запаса Ярош Хенрик Стефанович (Jarosz Henryk s. Stefana), 1892 г. р.

Установлено, что и Шкута и Ярош весной 1940 г. этапировались не в Смоленск, а в Харьков. Там они оба, по официальной версии, якобы были сразу же расстреляны и захоронены на спецкладбище в Пятихатках, на котором в настоящее время установлены мемориальные таблички с их именами. Немецко-польская версия не способна объяснить, каким образом Шкута и Ярош оказались в Козьих Горах.

28 мая 2005 г. в варшавском Королевском замке состоялась 15 сессия традиционной ежегодной Катынской конференции. На ней с докладом о присутствии «посторонних» поляков в катынских могилах выступил член международного общества «Мемориал» Алексей Памятных.

«Посторонних» в немецком эксгумационном списке, согласно данным российского военного историка Юрия Зори, числилось 543, согласно данным польского военного историка Марека Тарчинского — 230 человек. А. Памятных утверждает, что ему удалось доказать, что эти расхождения в списках являются мнимыми. По его мнению, они были вызваны неверным написанием польских фамилий по-немецки и по-русски.

Но рассуждения А. Памятных не совсем корректны. Так, он утверждает, что фамилия «Шкута» (Szkuta) — это искажённая фамилия «Секула» (Sekuta) офицера из Козельского лагеря. Но он не учёл того обстоятельства, что в немецком эксгумационном списке первым документом, по которому проводилось опознание Станислава Шкуты, указана справка о прививке — «Impfschein» (см. выше). Польское удостоверение личности офицера запаса — «Mitgliedskarte d. Res.-Offiz.», указано лишь вторым.

Даже если предположить, что польское удостоверение Шкуты было заполнено штабным писарем неразборчивым почерком и из-за длительного нахождения в сырой могиле читалось с трудом, то его фамилию должны были уточнить по тексту справки о прививке, составленной советским лагерным врачом по-русски. Можно спутать фамилии «Szkuta» и «Sekula», написанные по-польски небрежным почерком, но написанные по-русски фамилии «Шкута» и «Секула» спутать просто невозможно!

Надо иметь в виду, что в составлении эксгумационного списка, наряду с немецкими экспертами, участвовали специалисты из польской Технической комиссии. При таких условиях сложно согласиться с тем, что каждая двенадцатая-пятнадцатая фамилия в этих списках была полностью искажена. Так что вывод А. Памятных о том, что в Катыни «захоронены только узники Козельского лагеря», сомнителен (Новая Польша. № 7–8, 2005).

25 апреля 1944 г. издаваемая в Лондоне голландская газета «Войс оф Недерланд» писала, что, по сообщениям подпольной голландской газеты, в Голландию прибыла на отдых группа германских служащих полевой жандармерии. Немцы рассказывали, что в Катыни было расстреляно много одетых в польское военное обмундирование евреев из Польши, которых до этого заставляли рыть могилы для польских военнопленных (ГАРФ, ф. 4459, оп. 27, ч. 1, д. 3340, л. 56).

Смоленский историк Л. В. Котов, находившийся в Смоленске весь период немецкой оккупации и собравший солидный документальный архив по Катынскому делу, в статье «Трагедия в Козьих Горах» утверждал, что:

«…гитлеровцы доставили в Смоленск около двух тысяч евреев из Варшавского гетто весной 1942 года… Евреи были одеты в польскую военную форму. Их использовали на строительстве военно-инженерных сооружений, а потом? Потом расстреляли… Может быть, в Козьих Горах?».

(Политическая информация. № 5, 1990 г. С. 57)

Путём сранительного комплексного анализа эксгумационного списка установлено, что не менее 20 % всех эксгумированных в Катыни составляли люди, одетые не в военную униформу (в гражданской одежде с отдельными элементами военной формы: металлические пуговицы, сапоги, офицерское белье и т. д.). У многих из них были обнаружены документы офицеров. В то же время известно, что офицеры в гражданской одежде составляли незначительную часть в этапах, отправленных из Козельского лагеря в апреле-мае 1940 г. В отчете д-ра Г. Бутца в пункте 3 «Итогов расследования» особо подчеркивалось, что:

«…все трупы были одеты в хорошо пригнанные польские мундиры, по которым в большинстве случаев можно было распознать звание».

Вместе с тем известно, что 221 эксгумированных трупа в Козьих горах принадлежали абсолютно гражданским лицам. Причём, пишет Ф. Гаек:

«Трупы гражданских были обнаружены не только в одной могиле и даже не на одном месте той же могилы, но были рассеяны среди казненных офицеров в разных могилах и слоях. Из этого следует, что гражданские не были казнены все одновременно, но к каждой группе офицеров была присоединена меньшая группа гражданских»

(Гаек. Катынские доказательства. С. 14).

До сих пор нет ясности, что это были за люди.

Помимо этого установлено, что из 4143 эксгумированных немцами трупов 688 трупов были в солдатской униформе и не имели при себе никаких документов. Что это за военнослужащие также неизвестно.

Л. Ежевский, говоря о работе специальной комиссии Н. Н. Бурденко в январе 1944 г., акцентировал одну деталь:

«Журналисты и дипломаты, которые побывали в Катыни в январе 1944 года, в один голос утверждали, что останки поляков были не в офицерской форме, а в солдатской»

(Ежевский. Глава «Преступление и политика»).

Однако Л. Ежевский ошибался. Трупы, которые эксгумировала комиссия Бурденко, были как в солдатской, так и в офицерской форме. Это хорошо видно в документальном фильме о советской эксгумации в Катыни в 1944 г. Л. Ежевский, сам не подозревая, акцентировал очень важный факт, что в Катыни захоронены не только офицеры из Козельского лагеря.

Возникает закономерный вопрос: что за польские солдаты и лица в гражданской одежде оказались в катынских могилах, если в Козельском лагере содержались только офицеры, абсолютное большинство которых было одето в офицерскую форму?

«Двойники» и «живые мертвецы» Катыни

Немецкий эксгумационный список 1943 г. скрывает и другие тайны. Фактом, убедительно свидетельствующим об умышленных манипуляциях немецких оккупационных властей с документами катынских жертв во время проведения раскопок в Козьих Горах, является наличие в официальном эксгумационном списке значительного числа «двойников».

Если верить немцам, то польский капитан Чеслав Левкович (Czeslaw Lewkowicz) был эксгумирован в Козьих Горах дважды — первый раз 30 апреля 1943 г. под № 761 и второй раз — 12 мая 1943 г. под № 1759. «Первый» труп капитана Ч. Левковича опознали по справке о прививке № 1708, фотографии, золотому крестику на цепочке с надписью «Kroutusiowi — Nulka» и свидетельству о производственной травме, найденной на теле. «Второй» труп капитана Левковича опознали по расчетно-сбе-регательной книжке, удостоверению артиллериста и письму от Янины Дембовской из Гостына.

«Первый» труп Мариана Перека (Marian Perek) эксгумировали и опознали 10 мая 1943 г. под № 1646 (почтовая открытка, два письма и блокнот), «второй» труп — 24 мая 1943 г. под № 3047 (офицерское удостоверение и записи из Козельска на русском языке).

Яна Гославского (Jan Gostawski) опознали первый раз 10 апреля 1943 г. под № 107 (удостоверение личности, справка о прививке № 3501, письмо военного министерства) и второй раз 6 июня 1943 г. — под № 4126 (два письма).

На сегодняшний день таких «двойников» в эксгумационном списке уже выявлено не менее двадцати двух! Все эти 22 польских офицеров действительно содержались в Козельском лагере для военнопленных и весной 1940 г. были отправлены из Козельска в Смоленск с формулировкой «в распоряжение начальника УНКВД по Смоленской области».

Ни в одном случае опознания «двойников», комплекты документов на одну и ту же фамилию, найденные на двух разных трупах, не совпадали. Объяснить такое большое число «двойников» случайностями (например, что часть документов в момент эксгумации выпала из кармана одного и случайно попала в карман соседнего, что эксперты при упаковке документов перепутали конверты и пр.) невозможно, поскольку трупы «двойников» извлекались из разных могил в разные дни, иногда с интервалом в несколько недель!

Удивительным фактом является то, что некоторые польские офицеры, числившиеся в немецком эксгумационном списке, на самом деле оказались живы после окончания войны. Факт реальности существования в Польше «живых мертвецов» из Катыни подтверждает публикация В. Шуткевича «По следам статьи „Молчит Катынский лес“», в которой приводится письмо подполковника в отставке, бывшего офицера Войска Польского Б. П. Тартаковского. Борис Павлович пишет, что, когда их часть стояла в польском городе Урсус, в дом, рядом с которым квартировал Тартаковский:

«…вернулся майор Войска Польского, фамилия которого значилась в списках офицеров, расстрелянных в Катыни».

(«Комсомольская правда». 19 апреля 1990 г.)

Такие случаи были не единичны. Достаточно напомнить судьбу выдающегося польского юриста, профессора, подпоручика Ремигиуша Бежанека, числившегося в списках катынских жертв под № 1105, но прожившего в Польше после войны долгую и счастливую жизнь. Немцы в Катыни «опознали» трупы и других вернувшихся после окончания войны в Польшу людей. Например, на одном из трупов в Катыни были найдены документы известного по своим послевоенным публикациям в польской печати Францишека Бернацкого. В катынских списках числился и Марьян Яняк, умерший в Познани в 1983 г. (это отец председателя Национального Совета Швейцарии в 2005–2006 гг. Клода Жаньяка) и др. Не будем вдаваться в анализ попыток польских властей объяснить подобные факты, главное, что большая часть поляков, оставшихся в живых после Катыни, предпочитала не рекламировать свою судьбу.

Российский журналист, 26 лет проработавший в Польше, в частной беседе заявил авторам, что в 1960–70 годы его несколько раз знакомили с живыми поляками из катынского эксгумационного списка, но те категорически отказались от дальнейших контактов с советским корреспондентом, как будто от этого зависела их жизнь.

Необходимо заметить, что при изучении списков, погибших в Катыни, нередко делались не совсем верные выводы. Так, журналист-исследователь В. Абаринов, работая в архиве, решил сверить списки поляков, попавших в категорию особо опасных государственных преступников и отконвоированных 136-м отдельным конвойным батальоном по запросам следователей во второй половине 1940-го — начале 1941 года, со списком катынских жертв, составленным Адамом Мощиньским (Lista Katynska. GRYF, London, 1989).

«В результате обнаружилось ошеломляющее обстоятельство: люди числятся расстрелянными весной 1940 года, а между тем спустя месяцы после катынских расстрелов их перевозят из лагеря в лагерь, в Москву, Минск, Смоленск…».

Выяснилось, что из 63 подконвойных, этапированных в период сентября 1940 г. — 5 февраля 1941 г. из Козельского лагеря, 26 человек, указанных в списке А. Мощиньского, были живы. В. Абаринов пишет:

«Факт, что эти люди были живы в означенные сроки, не подлежит сомнению. Однако среди живых их не оказалось. Единственная гипотеза: они погибли позже. После Катыни. Выяснение их судьбы должно составить предмет специального исследования. Во всяком случае, эти имена необходимо выделить в особый список и заниматься ими отдельно».

(Абаринов. Глава 1, раздел «Хроники Козельска»)

Однако дальнейшие исследования выявили ошибочность выводов В. Абаринова. В так называемый «список катынских жертв» А. Мощиньский включил и поляков, попавших в советские лагеря после вхождения Прибалтики в состав СССР в августе 1940 г. Эти поляки также числились расстрелянными в Катыни. Именно их этапировали из Козельского лагеря во второй половине 1940 г., так что в марте-апреле 1940 г. они не могли быть расстреляны в Катыни. Места их гибели до сих пор не установлены.

Тем не менее методика сверки списков, предложенная В. Абариновым, перспективна и, если ее продолжить, может дать неожиданные результаты. Но пока этим некому заниматься.

Вышесказанное показывает, насколько сложно и противоречиво расследование «Катынского дела». Следует добавить, что из первых 300 номеров первоначального эксгумационного списка, обнародованного в апреле 1943 г., позднее по неизвестным причинам исчезли 84 фамилии опознанных польских офицеров. Возможно, часть из них оказались живыми, а другие не «вписывались» в немецкую версию «Катынского дела».

Кто оставил улики в Катыни?

Установление даты расстрела польских военнослужащих в Катыни было осуществлено на основании документальных свидетельств, найденных на трупах.

По немецким данным, в Козьих Горах в марте-июне 1943 г. было эксгумировано 4143 трупа, по польским данным — 4243 (Катынский синдром. С. 366). По немецким данным, 2815 (67,9 %) из них были опознаны с полным обоснованием. Польские данные и здесь разнятся от немецких — ПКК поначалу заявил об опознании 2730 человек, но опубликованный поляками в 1944 г. в Женеве официальный список опознанных катынских жертв содержит только 2636 имен.

Расхождение немецких и польских данных относительно эксгумированных и опознанных поляков весьма симптоматично. Оно может свидетельствовать о том, что поляки были вынуждены изъять из своих списков фамилии 179 эксгумированных и опознанных в Козьих Горах польских офицеров, так как реальная их судьба противоречила немецкой версии.

Опознание проводилось по найденным на телах документам и предметам с именами владельцев. Обычно это были офицерские удостоверения или другие именные документы (паспорта, индивидуальные жетоны, финансовые аттестаты, наградные удостоверения, свидетельства о прививках и т. д.) На трупах также было найдены крупные суммы денег, множество ценных вещей и предметов военной амуниции. Необходимо заметить, что в советских лагерях польским военнопленным категорически запрещалось иметь при себе деньги на сумму свыше 100 руб. или 100 злотых, ценные вещи, воинские документы, предметы военного снаряжения и т. д.

Поразительное по своей наивности объяснение этому предлагает Ю. Мацкевич. Иностранные корреспонденты, посетившие Козьи Горы в апреле 1943 г., задали сопровождавшему их полковнику фон Герсдорфу вопрос:

«Почему большевики оставили на телах убитых все документы и вообще все то, что палачи не хотели взять себе как ценность? — Потому, — ответил Герсдорф, — что в 1940 году большевикам не могло придти в голову, что убитые ими где-то в глубине России, под Смоленском, могут быть вскоре выкопаны и опознаны каким-то их врагом».

(Мацкевич. Катынь. Глава 13)

Видимо, ни Мацкевич, ни полковник Герсдорф никогда не слышали о пункте 10 «Временной инструкции о порядке содержания военнопленных в лагерях НКВД» от 28 сентября 1939 г., в соответствии с которым:

«…принятые лагерем военнопленные перед тем, как разместить их в бараки, проходят осмотр… Обнаруженное оружие, ВОЕННЫЕ ДОКУМЕНТЫ и другие запрещенные к хранению в лагере предметы отбираются».

Надо помнить, что весной 1940 г. речь шла о сверхсекретной операции, поэтому если бы поляки были расстреляны сотрудниками НКВД, то любые документы и вещи, позволяющие идентифицировать трупы, перед расстрелом были бы у всех изъяты.

Категорическое требование о безусловном и тщательном изъятии любых вещей, позволяющих опознать личность расстрелянного, содержалось в должностной инструкции НКВД СССР по производству расстрелов, которой сотрудники наркомата неукоснительно придерживались в самых сложных ситуациях.

К примеру, немцы летом-осенью 1941 г. в пропагандистских целях публично вскрывали в оккупированных советских городах могилы, в которых были захоронены люди, действительно расстрелянные сотрудниками НКВД. Однако никаких документов или именных вещей в тех могилах обнаружить не удалось — жертвы опознавались только на основании показаний родственников или знакомых.

Не было найдено никаких документов, позволяющих установить личности, на трупах заключенных тюрем Прибалтики, Западной Украины и Белоруссии, которых в конце июня — начале июля 1941 г. при отступлении в спешке расстреляли сотрудниками НКВД и НКГБ по причине невозможности эвакуации. А в Козьих горах на 2815 опознанных трупах было найдено (внимание!) 3184 предмета, позволявших установить личность погибших! (Катынский синдром. С. 156).

Тем не менее представители общества «Мемориал» считают, что сотрудники НКВД придерживались требований служебной инструкции о порядке производства расстрелов — обыскивали приговоренных и отбирали у них документы и вещи с индивидуальными признаками лишь при проведении судебных расстрелов в помещениях тюрем. В этом случае после расстрела тела казненных перевозились к местам захоронений и беспорядочно сбрасывались в заранее выкопанные ямы.

Но при проведении массовых расстрельных акций, непосредственно рядом с местом захоронения, требования инструкции сотрудниками НКВД якобы не выполнялись — приговоренные перед расстрелом не обыскивались, документы и именные вещи у них не изымались, а трупы укладывались ровными слоями. В качестве обоснования этой позиции представители «Мемориала» ссылаются, что при эксгумациях массовых НКВДешных захоронений в Куропатах, Томске, Сандармохе и других местах на трупах находили личные вещи, медальончики, записки и нательные крестики, «но не в таком большом количестве, как в Катыни». Однако фактов об укладке сотрудниками НКВД трупов казненных ровными рядами представители «Мемориала» не представили.

Немцы в отношении пленных польских офицеров старались придерживаться Женевской «Конвенции о содержании военнопленных» от 27 июля 1929 г., статья 6 которой гласила:

«Документы о личности, отличительные знаки чинов, ордена и ценные предметы не могут быть отняты от пленных».

Поэтому выводы напрашиваются сами.

Дата расстрела и захоронения польских военнослужащих в Катыни была установлена следующим образом. Руководитель эксгумационных работ доктор Герхард Бутц в своем отчете подчеркивал, что:

«…нельзя определенно решить априори, сколько времени трупы пролежали в земле. При оценке следственных материалов, особенно когда вопрос касается определения даты смерти жертв, крайне важно учитывать внешние обстоятельства каждого конкретного случая. Ввиду этого особое значение приобретают найденные документы и газеты, неоспоримо указывающие на весну 1940 года как время казни».

(Мацкевич. Катынь. Приложение 15)

Российский журналист, а в настоящее время корреспондент радио «Свободы» в Вашингтоне, Владимир Абаринов недавно дополнил свою книгу «Катынский лабиринт» 7-й главой, в которой, ссылаясь на авторитетное мнение членов комиссии академика Топорнина, сообщил, что:

«…даже современная судебная медицина во всеоружии современных методов исследования не в состоянии определить время расстрела с точностью до полугода. Поэтому международная комиссия, работавшая в Катыни в 1943 году по приглашению немецких оккупационных властей, этого и не сделала: дата была установлена по документам, найденным на трупах.

Метод псевдокаллуса, предложенный венгерским экспертом профессором Оршосом для датировки захоронений (твердые отложения на поверхности мозговой массы), по мнению специалистов комиссии Топорнина, судебно-медицинской практикой не подтвердился. Но выводов, основанных на вещественных доказательствах, это не отменяет».

Поэтому нельзя умолчать о главе «Мои катынские открытия» книги «Катынь» Ю. Мацкевича. Польского журналиста при посещении Катыни поразило, что лес в окрестностях могил:

«…был усеян множеством газетных лоскутьев, наряду с целыми страницами и даже целыми газетами… датировка этих газет, найденных на телах убитых, указывает, если рассуждать здраво и честно, на не подлежащее никакому сомнению время массового убийства: весна 1940 года».

Ю. Мацкевич особо акцентировал значение газет как «вещественного доказательства в разрешении загадки: когда было совершено массовое убийство?». Советские газеты, датируемые началом 1940 г., находили на катынских трупах повсюду — в карманах, в голенищах сапог, за отворотами шинелей, причем в прекрасной сохранности. Однако уже упомянутый чешский эксперт доктор Ф. Гаек отмечал, что:

«…невозможно поверить, что по истечении 3-х лет их целостность и читаемость была такая, в какой их действительно обнаружили»

(Гаек. Катынские доказательства. С. 191).

В политдонесении из Козельского лагеря от 4 февраля 1940 г. сообщалось, что Козельский лагерь получал всего 80 экз. «Глоса Радзецкого» на польском языке, т. е. 1 экз. на 55 человек. Газет на русском языке было еще меньше. При этом газеты пленным на руки, как правило, не выдавались. В основном они имелись лишь на специальных стендах и в виде подшивок в «красных уголках». Остается только предполагать, откуда в таких условиях могли попасть в карманы трупов «сотни и сотни советских газет от марта — апреля 1940 г.».

Газеты в катынских могилах могут быть как косвенным доказательством вины НКВД, так и прямым доказательством правоты свидетельств К. Девалье и К. Йоханссена о фальсификации немцами катынских вещественных доказательств.

Однако Ю. Мацкевич, пытаясь представить безупречной позицию нацистов в «Катынском деле», допустил непростительную оплошность. По горячим следам, сразу по возвращении из Катыни, когда журналист ещё не успел полностью осмыслить увиденное, он написал статью в газету «Гонец Цодзенны» («Goniec Codzienny») (№ 577, Вильно, 3 июня 1943).

Говоря о Катынском лесе, Мацкевич отметил:

«В общем, лес в этом месте выглядит мерзко. Скажем, так, как выглядит пригородный лесок после маевок, после того, как там побывали неряшливые любители природы, которые по выходным располагаются под деревьями, а уходя, оставляют после себя объедки, окурки, бумажки, мусор. В Катыни среди этого мусора растут бессмертники. Приглядевшись, мы замираем, пригвожденные к месту необычайным зрелищем. Никакой это не мусор. Восемьдесят процентов „мусора“ — деньги. Польские бумажные банкноты, преимущественно большого достоинства. Некоторые в пачках по сто, пятьдесят, двадцать злотых. Лежат кое-где и отдельные мелкие— по два злотых— купюры военного выпуска…».

Мацкевич выдал «страшную тайну», написав о том, что в Катынском лесу лежали так называемые «краковские» злотые выпуска 1 марта 1940 года, имевшие хождение на территории польского генерал-губернаторства. Замена предвоенных двухзлотовых купюр с датой «xx.xx.1936» на краковские производилась с 8 по 20 мая 1940 года. В то же время первый этап польских офицеров из Козельского лагеря убыл в Смоленск 3 апреля 1940 г., а последний — 10 мая. Абсолютное большинство польских офицеров, более 4 тысяч, отправилось в Смоленск до 28 апреля 1940 г. включительно. В книге «Катынь» Мацкевич эту свою оплошность исключил.

Каким же образом «двухзлотовки военного выпуска» оказались в апреле — мае 1940 г. в Катынском лесу? Необходимо также учесть, что с 16 марта 1940 г. польские военнопленные не могли получать и отправлять корреспонденцию. Соответственно, единственный канал получения польских злотых (в то время только старых) был перекрыт.

Объяснять фразу о присутствии в Катынском лесу «двухзлотовок военного выпуска» ошибкой Мацкевича несерьезно. Можно спутать цифру в дате, но считать ошибочной целую фразу «два злотых — купюры военного выпуска»? Ясно, что считающиеся расстрелянными весной 1940 г. в Козьих Горах поляки были живы после мая 1940 г. Известно, что немцы после захвата лагерей разрешили переписку пленных поляков с Польшей. Двухзлотовки могли быть присланы пленным родными, в надежде, что они понадобятся им при возвращении на Родину. Это неопровержимое свидетельство расстрела поляков осенью 1941 г.

Ю. Мацкевич также писал, что:

«…на телах убитых в Катыни офицеров было найдено около 3300 писем и открыток, полученных ими от своих семей из Польши, и несколько написанных ими, но не отосланных в Польшу. Ни одно из этих писем и ни одна из этих открыток не датированы позже, чем апрель 1940 года. Это подтверждают и их семьи в Польше, у которых переписка внезапно оборвалась как раз в это время. Большевики могли бы ответить, что по тем или иным причинам они запретили военнопленным переписку. Но они этого не утверждают, потому что у них нет доказательств».

(Мацкевич. Катынь. Глава 14)

Однако Ю. Мацкевич ошибался. Как уже говорилось. 16 марта 1940 г. «военнопленным быв. польской армии, содержащимся в лагерях НКВД, запрещена всякая переписка». Она была возобновлена только 28 сентября 1940 г. по предложению П. Сопруненко и указанию замнаркома НКВД В. Меркулова (Катынь. Расстрел. С. 265.). Решение о возобновлении переписки было принято под давлением польских военнопленных из Грязовецкого лагеря, которые пригрозили начать «массовую голодовку в знак протеста против запрещения им переписки с семьями и родными» (Катынь. Расстрел. С. 252–254). Поэтому даты, проставленные на письмах и открытках, не аргумент для определения времени расстрела.

Польская версия в основном построена на подобных косвенных и двусмысленных доказательствах. К таким относятся показания поручика запаса, профессора экономики Станислава Свяневича, которого польская сторона представляет чуть ли не очевидцем расстрела польских офицеров в Катыни.

Л. Ежевский в своём исследовании «Катынь. 1940» пишет, что после прибытия 29 апреля 1940 г. эшелона с восемнадцатым этапом польских офицеров из Козельского лагеря на железнодорожную станцию Гнездово, Свяневича перевели в другой вагон и заперли в пустом купе.

«Проф. Свяневич взгромоздился на верхнюю полку, откуда через щелку мог видеть все, что происходило снаружи… Он единственный польский офицер, который в момент катынского расстрела находился в 3 км от места преступления и собственными глазами видел, как людей уводили на казнь… Все без исключения товарищи проф. Свяневича по несчастью из 18-го этапа 29 апреля 1940 года были найдены в катынских могилах».

(Ежевский. Глава «Смерть в лесу»)

С. Свяневича «оставили» в живых, доставили в Смоленск, далее в Москву на Лубянку. В 1941 г. на основании советско-польского соглашения от 30 июля 1941 г. С. Свяневич был освобожден и в 1942 г. выехал в Иран, а впоследствии в Лондон. Российский историк Н. С. Лебедева считает, что С. Свяневич, как и ярый «антисоветчик» полковник С. Любодзецкий, были агентами НКВД и поэтому их оставили в живых.

Но даже в таком случае реальных свидетелей секретных акций НКВД, учитывая царившую тогда подозрительность, за границу не выпускали. Возникает вопрос — реально ли утверждение, что С. Свяневич был свидетелем того, как «людей уводили на казнь»? Можно ли поверить, что свидетелю сверхсекретной операции НКВД позволили уехать за границу?

Всё дело в том, что Свяневич лишь видел, как пленных офицеров из Козельского лагеря грузили в автомашины и увозили. Куда? Если бы к месту казни, то, учитывая сверхсекретный характер операции, судьба Свяневича была предрешена. Он или разделил бы позднее участь своих товарищей, или сгинул бы навсегда в лагерях. То, что Свяневич остался в живых и вышел на свободу — весомое свидетельство в пользу версии, что поляки увозились не на расстрел, а в лагерь «особого назначения».

Эту версию косвенно подтверждает следующий факт. 27 апреля 1943 г. Германское информационное бюро сообщило из Мадрида о заметке корреспондента испанской франкистской газете «АВЦ», побывавшего в Катыни еще до сообщения «Радио Берлина». В заметке говорилось о найденных при раскопках в Козьих Горах записях расстрелянного польского офицера, в которых он писал, что на расстрел его товарищей уводили «из лагеря ночью» (ГАРФ, ф.4459, опись 27, часть 1, дело 1907, лист 225).

Из предъявленных испанскому корреспонденту записей было неясно, когда (в 1940 или 1941 гг.) производился расстрел. Логично предположить, что немцы в дальнейшем скрыли этот дневник именно по причине наличия в нем указаний на события осени 1941 г. Заметка в газете «АВЦ» лишний раз свидетельствует о том, что обстоятельства расстрела польских офицеров в Катыни до конца не выяснены.

Научно-историческая экспертиза

Как уже говорилось, существенный удар по советской версии катынского преступления нанесла «научно-историческая экспертиза» Сообщения комиссии Н. Н. Бурденко 1944 г., осуществленная в 1988 г. членами двусторонней советско-польской комиссии, польскими профессорами историками Я. Мачишевским (польский сопредседатель комиссии), Ч. Мадайчиком, Р. Назаревичем и М. Войцеховским. Польские профессора признали выводы комиссии Н. Н. Бурденко, мягко говоря, «несостоятельными» (Катынь. Расстрел, с. 443).

Польская экспертиза стала ответом на позицию советской стороны в двусторонней комиссии по истории отношений между двумя странами, созданной в мае 1987 г. На втором пленарном заседании комиссии (1–3 марта 1988 г.) польская сторона выразила недовольство отсутствием у советской стороны «содержательной позиции» по катынской проблеме. Беа ответа был оставлен очень важный для поляков документ, рапорт бывшего генерального секретаря Польского Красного Креста К. Скаржиньского о работе Технической комиссии ПКК в Катыни в 1943 г. Он был передан поляками советской стороне ещё осенью 1987 г.

Наконец по настоянию поляков катынская проблема всё же была внесена на обсуждение. И здесь начались коллизии. Советский академик А. Л. Нарочницкий выступил с обширной речью в защиту выводов комиссии Н. Бурденко. Польские профессора не согласились с подобной трактовкой катынской проблемы и возник вопрос о целесообразности существования комиссии.

Тогда советский профессор О. А. Ржешевский предложил польским коллегам еще раз проанализировать логичность и доказательность выводов комиссии Н. Бурденко. В течение двух месяцев польские профессора осуществили экспертизу Сообщения комиссии Н. Бурденко. Выводы для советской стороны оказались неутешительными (Катынский синдром. С. 259–261).

В исследовании «Катынский синдром» утверждается, что польские эксперты в 1988 г.:

«…не оставили камня на камне от всей системы доказательств комиссии Н. Н. Бурденко… Ложная версия о содержании польских военнопленных до сентября 1941 г. в трех лагерях особого назначения с использованием на дорожно-строительных работах и о проведении расстрелов немцами была убедительно опровергнута… Как следует из справок МБ РФ, таких лагерей в 1940 г. и последующих годах не существовало. Так называемый майор Ветошников (начальник лагеря № 1-ОН фигурировал как свидетель в сообщении комиссии Бурденко) службу в системе госбезопасности не проходил и является вымышленной фигурой».

(Катынский синдром. С. 370–371, 476)

Необходимо признать, что непростой ситуацией, сложившейся в Катынском деле, Россия обязана, прежде всего, горбачёвскому руководству, которое вместо того, чтобы предоставить доказательства в пользу версии Бурденко (сегодня известно, что они существуют), предпочло промолчать и согласиться с польской точкой зрения.

Уже упомянутый В. Абаринов в дополнительной главе к «Катынскому лабиринту» пишет:

«В ответ на слёзные мольбы академика Георгия Смирнова (советский сопредседатель двусторонней комиссии по истории отношений между двумя странами), просившего принять хоть какое-нибудь решение, ему от имени Горбачева было предложено вместе с д-ром Яремой Мачишевским (польский сопредседатель) выступить с совместным обращением к гражданам, организациям и архивам Польши, Советского Союза и третьих стран с просьбой направлять комиссии свидетельства и документы, имеющие отношение к событиям в Катыни. Но Мачишевский категорически отказался участвовать в этом фарсе».

Однако вернемся к системе доказательств и свидетельств комиссии Н. Бурденко. Надо полагать, что недостатки в ней были. Остановимся лишь на отрицании польскими профессорами факта существования лагерей особого назначения, который являлся одним из краеугольных камней всей системы доказательств Бурденко.

Игнорировать существование этих лагерей польским «экспертам» позволило плохое знание ими советской системы и, прежде всего, советского секретного делопроизводства, а также косности советских чиновников. В СССР, а теперь и в России, если что-то засекречено, то засекреченная вещь, событие, человек, организация для большинства членов общества формально как бы перестают существовать. Так было и в ситуации с «лагерями особого назначения» под Смоленском, информация о которых засекречена (!) до сих пор.

Советская власть, к сожалению, породила немало «вымышленных фигур». Примеров по России можно привести сотни. 12 мая 2006 г. на ТВ «Россия» в документальном фильме «Мифы без грифа» было рассказано о советском разведчике Александре Ивановиче Козлове, работавшем на советскую разведку в немецком абвере и послужившем прототипом героя фильма «Путь в Сатурн». Козлов ценился в абвере, как опытный специалист, готовящий диверсантов. Он стал капитаном, был награжден Железным крестом и 4 другими наградами рейха. О работе Козлова в тылу немцев докладывали Сталину.

Однако после войны А. И. Козлова уволили из армии, взяв подписку о неразглашении гостайны и полностью исказив в целях конспирации его биографию. По документам выходило, что в годы войны Козлов не работал по заданию советской разведки за линией фронта, а был в немецком плену. Соответственно, на приличную работу и пенсию претендовать он не мог. Его попытки восстановить справедливость обернулись тюремным сроком.

Сегодня в России достоянием гласности становится немало историй ветеранов, выполнявших воинский долг в различных точках земного шара. Многие из них не могут доказать свои заслуги перед Отечеством, т. к. в архивах отсутствуют какие-либо упоминания о спецподразделениях, в которых эти ветераны служили, и спецоперациях, в которых они участвовали.

По поводу «вымышленности» личности начальника лагеря «особого назначения» № 1-ОН В. М. Ветошникова необходимо заметить следующее. В 1991 г. даже на официальные запросы следователей Главной военной прокуратуры СССР о местонахождении бывшего начальника Калининского областного управления НКВД генерала Токарева Д. С. приходили ответы, что такими сведениями КГБ не располагает (Катынский синдром. С. 354). Но разве это повод считать Токарева «мифической» личностью? Почему же Ветошникова польские профессора без всяких сомнений зачислили в «вымышленные» фигуры?

Как полагает журналист В. Абаринов, показания майора НКВД Ветошникова были изъяты из показаний свидетелей по Катынскому делу в связи с подготовкой к Нюрнбергскому процессу.

«Советское обвинение в Нюрнберге стремилось исключить из Катынского дела какие-либо упоминания о том, что лагеря находились в ведении НКВД».

(Абаринов. Гл. 5. «Нюрнбергский вариант»)

Вот почему лагеря особого назначения стали «мифическими».

Авторами в июне 2004 г. были выявлены неизвестные ранее документы, доказывающие существование в 1940–1941 гг. к западу от Смоленска трех исправительно-трудовых лагерей НКВД СССР с особым режимом охраны и содержания осужденных в составе Вяземского исправительно-трудовой лагеря (Вяземлаг) НКВД СССР, задействованного с 1936 по 1941 год на строительстве новой автомагистрали Москва — Минск. Это отчетные бухгалтерские документы Вяземлага за 1941 г. (ГАРФ, фонд № 8437, опись № 1, дело № 458).

Вяземлаг состоял из 12 лагерных отделений. В девяти обычных лагерных отделениях Вяземлага содержались осужденные советские граждане. О контингенте трех, известных, как Купринский АБР № 10, Смоленский АБР № 9 и Краснинский АБР № 11 сведения отсутствуют. Входе расследования выяснилось, что эти три лагеря проходили по отчетам не как лагеря для военнопленных, а как структурные производственные единицы, так называемыми «асфальто-бетонными районами» (АБР), мало известного Вяземского исправительно-трудового лагеря НКВД СССР (объяснительная записка к годовому отчету Вяземлага НКВД СССР за 1941 г. по строительству автомагистрали Москва-Минск. ГАРФ, фонд № 8437, опись № 1, дело № 458).

Девять обычных лагерных отделений Вяземлага были в апреле — мае 1941 г. в соответствии с Постановлением ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 24 марта 1941 г о строительстве полевых аэродромов для нужд ВВС РККА, были передислоцированы к западной границе СССР, а три лагерных отделения АБР № 9, 10, 11 остались в местах своей прежней дислокации, в 25–45 км к западу от Смоленска. Предположительные места дислокации штабов и расположения жилых зон для заключенных трех вышеуказанных лаготделений Вяземлага — дер. Тишино, пос. Катынь, дер. Печерск Смоленского р-на и ст. Красное (дер. Буда) Краснинского р-на Смоленской области.

Районы дислокации этих трех лаготделений совпадают с месторасположением трех «лагерей особого назначения № 1-ОН, № 2-ОН, № 3-ОН», указанным в совершенно секретной «Справке о предварительных результатах расследования так называемого Катынского дела» от 18 января 1944 г. за подписью наркома госбезопасности СССР В. Меркулова и зам. министра внутренних дел С. Круглова (Катынский синдром. С. 330–331).

В этой справке сказано, что:

«…официальными документами Управления по делам военнопленных и интернированных НКВД СССР устанавливается, что в районах западнее Смоленска до начала военных действий с Германией находились три лагеря особого назначения, именовавшиеся лагерь 1-ОН, лагерь 2-ОН и лагерь 3-ОН, в которых содержались пленные поляки, использовавшиеся на строительстве и ремонте шоссейных дорог вплоть до начала военных действий с немцами.

Лагерь 1-ОН находился на 408-м км от Москвы и на 23-м км от Смоленска, на магистрали Москва — Минск.

Лагерь 2-ОН находился в 25 км на запад от Смоленска по шоссе Смоленск — Витебск.

Лагерь 3-ОН находился в 45 км на запад от Смоленска в Красненском районе Смоленской области».

Известно, что дислокация трех лагерных отделений Вяземского исправительно-трудового лагеря — Купринского АБР № 10, Катынского АБР № 9 и Краснинского АБР № 11 — фактически совпадает с вышеуказанными местами расположения лагерей особого назначения.

Исходя из того факта, что в районах западнее Смоленска не существовало никаких лагерей, кроме трех лаготделений Вяземлага, можно с большой степенью уверенности утверждать, что Купринский АБР № 10 — это Тишинский лагерь № 1-ОН (он же), Смоленский АБР № 9 — это Катынский лагерь № 2-ОН и Краснинский АБР № 11 — это Краснинский лагерь № 3-ОН.

В этой связи несколько слов о предварительных результатах расследования Катынского дела. Известно, что до начала работы комиссии Н. Бурденко, с 5 октября 1943 г. по 10 января 1944 г., в Козьих горах работала большая группа оперативных работников и следователей НКВД СССР и УНКВД по Смоленской области под руководством, по утверждению В. Абаринова (Катынский лабиринт. Глава 7), заместителя начальника контрразведывательного управления НКВД Леонида Райхмана, проводившая так называемое «предварительное расследование», результатом работы которой явилась вышеупомянутая справка, содержание которой впоследствии повторило Сообщение комиссии Н. Бурденко.

Утверждается, что комиссия Л. Райхмана осуществила фальсификацию доказательств, которые впоследствии использовала комиссия Н. Бурденко. Можно как угодно относиться к спецкомиссии Райхмана и, соответственно, справке Меркулова и Круглова, но считать, что в НКВД просто выдумали лагеря особого назначения, нелепо. Известно, что в системе ЧК-ГПУ-НКВД-КГБ родилось немало впечатляющих дезинформации и фальсификаций. Но, как правило, в их основе всегда лежали реальные факты, «приправленные» долей дезинформации. Почему в «Катынском деле» НКВД решил сыграть в поддавки и придумал базовые «факты», которые могли быть легко опровергнуты? Поэтому информацию о месте расположения лагерей особого назначения, содержащуюся в справке Меркулова и Круглова, следует рассматривать с позиций достоверности основных фактов.

Тем не менее возникает вопрос, почему, несмотря на утверждения Меркулова и Круглова, ни в одном обнаруженном документе НКВД не упоминаются эти лагеря ОН? К сожалению, на этот вопрос пока приходится отвечать вопросом — почему по истечении 60 с лишним лет вся информация о лагерях, зашифрованных под названиями Купринский, Смоленский и Краснинский АБР Вяземского лагеря НКВД СССР, содержащаяся в архивах РФ, строжайшим образом засекречена? Известно, что по всем лагерям НКВД давно открыты архивные документы. Что же за секреты хранят документы по трем вышеперечисленным лагерям?

Возможно то, что в нарушение всех международных соглашений там на правах заключенных содержались польские военнопленные. К настоящему времени известно немало свидетельских показаний, подтверждающих наличие под Смоленском лагерей НКВД, в которых содержались польские военнопленные.

О существовании Катынского лагеря (именуемого в Сообщении комиссии Н. Бурденко лагерем № 2-ОН) под Смоленском свидетельствует рассказ А. А. Лукина, бывшего начальника связи 136-го отдельного конвойного батальона конвойных войск НКВД СССР журналисту В. Абаринову. А. Лукин уверенно заявил, что в 1941 г. 136-й батальон охранял «три лагеря: Юхнов, Козельск и Катынь. Это я знаю». Лукин, несмотря на давление Абаринова, всякий раз уверенно утверждал, что лагерь в Катыни существовал.

А. Лукин также рассказал, как проводилась в июле 1941 г. «операция по вывозу польского населения» Катынского лагеря.

«Вопрос был очень сложный: надо эвакуировать, а немецкие самолеты над шоссейной дорогой летают на высоте 10–15 метров, все дороги загромождены беженцами, и не только шоссе, а и проселки. Очень трудно было, а машин было очень мало. Мы пользовались теми машинами, которые останавливали, высаживали беженцев, отнимали машины и в эти машины грузили польское население из лагеря Катынь».

(Абаринов. Катынский лабиринт. Глава 2)

В этой связи трактовка известного приказа по 252 полку конвойных войск от 10 июля 1941 г., как распоряжение отконвоировать заключенных Смоленской тюрьмы в Катынский лес (23 км на запад) на расстрел, не выдерживает критики (Катынь. Расстрел. С. 349).

Немцы в те дни были на расстоянии одного-двух танковых бросков от Смоленска. Всем уже было известно их умение прорывать советскую оборону и создавать «котлы окружения». Помимо этого немцы выбросили в окрестности Смоленска десанты. Дорога Минск-Смоленск была забита беженцами и отступающими. И вдруг навстречу им и наступающим немцам направляется пешим порядком колонна заключённых Смоленской тюрьмы численностью не менее 600 человек (судя по количеству конвоя — 43 человека). Реально ли это? В Львовском лагере подобная ситуация закончилась расстрелом польских военнопленных прямо во дворе тюрьмы.

О том, что конвойные из 136 отдельного конвойного батальона 252 полка должны были 10 июля 1941 г. конвоировать в тыл польских военнопленных, а точнее, заключенных, из Катынского лагеря (№ 2-ОН) свидетельствует уже упоминаемый А. А. Лукин.

Рассказ А. Лукина журналисту В. Абаринову 2 мая 1990 г. фиксировала на видеокамеру группа редактора польского телевидения Анджея Минко. Но польская сторона принципиально избегает любых упоминаний о Лукине. И не только о нем. Все, что противоречит польской версии, в Польше находится под негласным запретом.

Польские профессора, проводившие в 1988 г. научно-историческую экспертизу выводов комиссии Бурденко, на основе «тщательного анализа линии перемещения фронта и обстоятельств взятия Смоленска», будучи в Варшаве, установили, что версия о невозможности эвакуации лагерей с польскими военнопленными является «абсолютно неправдоподобной» (Катынский синдром. С. 479).

Удивительный вывод, если учесть, что даже российские историки и ветераны, непосредственные участники военных событий, по многим эпизодам войны, особенно начального периода, не могут выработать единое мнение. Великая Отечественная война отличалась большим количеством «неправдоподобных» эпизодов. Кто мог предполагать, что вермахт через две с половиной недели после начала военных действий окажется под Смоленском?

Срыв эвакуации лагерей особого назначения произошел по распространенной причине советских времен, усугубленной войной. Вяземлаг со 2 июля 1941 г., согласно приказу НКВД СССР № 00849 от 2 июля 1941 г., перешел в подчинение от Главного управления лагерей железнодорожного строительства (ГУЛЖДС) к Главному управлению аэродромного строительства (ГУАС). В неразберихе первых дней войны Вяземлаг элементарно «потерялся» между двумя ведомствами.

Эвакуацию всех трёх лагерей не удалось осуществить не только из-за стремительного прорыва немцев к Смоленску, но и из-за организационной чехарды — никто не хотел брать на себя ответственность за эвакуацию заключенных без приказа свыше. Ко всему этому добавилось и противодействие польских заключенных, которые использовали любую возможность для неповиновения лагерной администрации или для побега.

Бывший курсант Смоленского стрелково-пулеметного училища, ныне полковник в отставке Илья Иванович Кривой в своем заявлении в Главную военную прокуратуру РФ от 24 октября 2004 г. подробно описал факты встречи им под Смоленском летом 1940 г. и в начале лета 1941 г. подконвойных военнопленных польских офицеров и польских рядовых солдат.

Москвич Ксенофонт Агапов, бывший спектрометрист металлургического завода № 95 в Кунцеве, сообщил о том, что с 31 октября по 26 ноября 1941 г. он ехал из Москвы до г. Верхняя Салда Свердловской области в одном эвакуационном эшелоне вместе с примерно 80 пленными польскими офицерами, сумевшими уйти из лагеря под Смоленском.

Ветеран войны М. Задорожный, бывший разведчик 467-го корпусного артиллерийского полка написал письмо в газету «Рабочий путь» (Смоленск), в котором сообщил, что в августе 1941 г., во время выхода 467-го артиллерийского полка из окружения недалеко от Смоленска, в расположение его подразделения прибежал солдат в форме погранвойск НКВД и сообщил, что:

«…немцы ворвались в расположение лагеря военнопленных поляков, охрану перестреляли и расстреливают поляков. А этому солдату удалось убежать».

(Рабочий путь № 7 (20189). 9 января 1990)

В № 4 «ВИЖ» за 1991 г. было опубликовано интервью с бывшим командиром взвода 1-го автомобильного полка Войска Польского Борисом Тартаковским, который утверждал, что лично общался с пятью бывшими узниками Катынского лагеря (№ 2-ОН), трое из которых служили под его командованием. По их рассказам, в июле 1941 г., в момент захвата лагеря немцами, им удалось бежать из лагеря, а двое других ушли с советской охраной на восток.

Б. П. Тартаковский в своем письме в «Комсомольскую правду» сообщил еще один удивительный факт. Когда воинская часть Тартаковского была расквартирована в городе Гродзиск-Мазовецки, хозяйка его квартиры показывала ему письмо от мужа из Катынского лагеря, датированное сентябрем 1941 года (Шуткевич. Комс. правда. 19. 04.1990).

В номере 7-м «ВИЖ» за 1991 г. изложено свидетельство Ромуальда Святека, польского эмигранта из Лондона, автора книги «Катынский лес» (The Katyn forest. Panda press, London, 1988), сидевшего в 1950 г. в воркутинском, а потом в норильском лагере. В заключении он встречал немецких и польских военнопленных, которые утверждали, что лагеря с польскими военнопленными под Смоленском существовали и после оккупации этих территорий гитлеровцами. Куда исчезли офицеры из этих лагерей?

В архиве внешней политики РФ хранится заявление гражданина Польши Вацлава Пыха, жителя г. Люблина, в Центральный Комитет ПОРП, от 5 февраля 1953 г. Поскольку В. Пых называет себя «очевидцем убийства польских офицеров, которое совершили немецкие фашисты в Катыни… и готов дать исчерпывающие показания», заявление было переслано в Министерство иностранных дел СССР (Архив внешней политики РФ, ф. 07, оп. 30а, пор. 13, папка 20, л.л. 48–80).

В заявлении В. Пых сообщал, что в 1939–1941 гг., будучи в советском плену, он активно сотрудничал с органами НКВД в советских лагерях для военнопленных. После начала Великой Отечественной войны он вместе с другими польскими пленными был эвакуирован в Старобельский лагерь, а оттуда командирован НКВД в лагеря с польскими офицерами под Смоленск с целью оказания помощи в организации в их эвакуации. Пых попал в лагерь № 2 особого назначения за несколько часов до его захвата немцами.

По его словам, в тот момент в лагере всё было готово к эвакуации, но польские офицеры эвакуироваться не собирались, «лежали в бараках на кроватях» и фактически саботировали отъезд. Попытки В. Пыха убедить их начать эвакуацию ни к чему не привели. Более того, некоторые офицеры стали угрожать ему физической расправой.

Пых был захвачен немцами в лагере и, по его словам, позднее его пытались расстрелять в Козьих Горах. Однако, как он пишет, стрелявший в него немец был сильно пьян и поэтому лишь тяжело ранил его. Через некоторое время В. Пых пришел в сознание и выбрался из могилы. Потом он сумел связаться с партизанами и переправился на контролируемую советскими войсками территорию. После лечения в госпитале В. Пых в конце 1941 г. вступил в армию Андерса, которая в 1944 г. через Иран, Палестину и Египет прибыла в Италию, на базу в г. Сан-Базилье.

В. Пых также сообщал, что попытка «беженца из Катыни» Роланда Мерского дать англичанам правдивые показания о Катыни закончилась трагически. Он был убит польскими контрразведчиками. Пых от смерти спасся чудом.

Заявление В. Пыха, не считая сведений о Катыни, по своей сути является фактическим доносом на неблагонадёжных поляков, служивших в армии Андерса. Оно вызывает много вопросов. Пых вернулся в Народную Польшу в декабре 1947 г., но «сдать антисоветчиков» решил лишь спустя 5 лет. Тем не менее с учетом того, что в настоящее время найдены документальные свидетельства существования лагерей особого назначения под Смоленском, заявление В. Пыха представляет интерес большим количеством указанных в нем фамилий, фактов и подробностей. Однако все они требуют тщательной проверки.

В 1953 г. заявление В. Пыха осталось без внимания. Возможно, потому, что оно выглядело достаточно спорно. Возможно, потому, что в катынском вопросе господствовала версия, сформулированная в сообщении комиссии Бурденко, и подтверждать общеизвестное не имело смысла.

Наиболее спорным и вместе с тем достаточно убедительным является свидетельство Анны Рогайло (до своей смерти в 2004. проживала в Тюмени по документам на имя Александры Яковленко), дочери польского поручика Поликарпа Рогаля, эксгумированного в 1943 г. в Катыни под № 1757 (Rogala, Polikarp, Obltn. 2 Ausweise).

Летом 2006 г. авторы исследования «Тайны Катыни» получили интернет-сообщение от жительницы Тюмени Анастасии Мироновой, в котором она сообщала, что ее прадед Рогайло Полуян Михайлович, 1884 г. р. (Rogajto Polujan, s. Michata, urodz. 1884 г.), офицер польской армии, содержался в Козельском лагере для военнопленных, весной 1940 г. был переведен в лагерь вблизи Смоленска и осенью 1941 г. расстрелян немцами в урочище Козьи Горы. Все это она узнала со слов своей бабки Александры Степановны Яковленко, урожденной Анны Полуяновны Рогайло (дочери П. Рогайло).

А. Миронова сообщила, что бабка рассказывала следующее. Когда в 1940 г. выяснилось, что ее отца — П. Рогайло перевели из Козельска в лагерь под Смоленск, они с матерью Катажиной Рогайло (Katarzyna Rogajlo):

«…перебрались туда и старались поддерживать с ним связь, добывали еду и каждый раз, когда пленных вывозили на работы, они старались подобраться к колонне и хоть что-то узнать о моём прадеде, передать ему еду, бельё…

…После нападения нацистов на СССР мои родственники утратили возможность связываться с пленными, кроме того, им самим приходилось прятаться, но — до этого времени (до лета 1941 года), они получали о нем регулярные сведения…

В июле 1941 года мать моей бабки, Katarzyna Rogajlo, была арестована, и о ее судьбе ничего неизвестно, моя бабка, Anna Rogailo, 15 лет, была отправлена под Красноярск вместе с колонной других подростков из оккупированных территорий (жительница Смоленска Инесса Яковленко представила мою бабку как свою племянницу и отправила в эвакуацию)…».

Так Анна Полуяновна Рогайло стала Александрой Степановной Яковленко. Однако родные называли ее Анной.

В 1943 г. И. Яковленко прислала Анне-Александре Рогайло-Яковленко письмо, в котором сообщила, что её отца Поликарпа Рогаля вместе с другими польскими пленными немцы расстреляли в Козьих Горах ранней осенью 1941 г. (письмо хранится в семье А. Яковленко).

В ситуации с П. Рогайло, как в капле воды, отразились все спорные моменты, характерные для Катынского дела. Начнем с того, что в списке Управления по делам военнопленных НКВД № 032/2 от 14 апреля 1940 г. на отправку военнопленных из Козельского лагеря под № 8 указан не Рогайло Полуян Михайлович 1884 г. р., а Рогаля Поликарп Михайлович, 1888 г. р. Но А. Миронова сообщила, что в семье Яковленко в Тюмени хранится официальная справка, выданная в 1996 г. А. Яковленко (Рогайло) о том, что ее отец расстрелян НКВД в Катыни в апреле 1940 г. и захоронен в Козьих Горах. Помимо этого в Тюмени хранится написанное в 1943 г. письмо от жительницы Смоленска Инессы Яковленко, в котором она сообщает А. Яковленко (Рогайло), что ее отца вместе с другими польскими военнопленными офицерами немцы расстреляли в Козьих Горах ранней осенью 1941 года.

Однако представители общества «Мемориал», ссылаясь на то, что жену Поликарпа Рогаля звали не Катерина, а Моника и что у него были два сына — Здислав и Раймунд, настаивали на том, что Полуян Рогайло и Поликарп Рогаля совершенно разные люди. Известный исследователь катынской темы А. Памятных, ссылаясь на документы, хранящиеся в польских архивах, заявил:

«Так что показания некой правнучки про некого прадедушку уберите подальше, там сплошная путаница и лабуда — тем более, что речь у правнучки идет про Полуяна Рогайло… Ваши измышлизмы про то, что Полуян Рогайло подал вымышленную фамилию, и про вторую семью Рогаля — редкостная лабуда. Не говоря уже о том, что Вы совершенно переврали — так, как Вам нравится, — и без того путаную информацию от правнучки».

Однако выяснилось, что у поручика П. Рогаля в Польше осталась первая семья. Более того, жена сына Поликарпа Рогаля от первого брака Здислава, в настоящее время проживающая в Великобритании, носит фамилию Рогайло! Это подтверждает, что польский поручик П. Рогаля из Катыни в действительности носил фамилию Рогайло.

Выяснилось также, что у Анны Полуяновны Рогайло — Александры Степановны Яковленко хранились следующие документы: копия польского свидетельства о ее рождении; копия постановления об ее эвакуации, копии восстановленных документов уже на другую фамилию, копия загранпаспорта с отказами в польской визе, копия извещения о том, что ее отец официально признан погибшим и похороненным на территории мемориала «Катынь», фотографии.

Всё вышесказанное с высокой степенью вероятности свидетельствует о том, что Полуян Михайлович Рогайло, 1884 г. р., и Поликарп Михайлович Рогаля, 1888 г. р., — одно и то же лицо. Дополнительным подтверждением этому служит тот факт, что польские историки уточнили год рождения «Поликарпа Рогаля» по польским источникам и изменили фигурирующий в официальных документах НКВД СССР год рождения П. Рогаля «1888» на «1884»! В итоге в польских базах данных по репрессированным гражданам Польши фигурирует некий «собирательный образ» поручика Рогайло-Рогаля: «Rogala Polikarp s. Mihata, ur.1884». Остается только гадать, почему после попадания в советский плен поручик Полуян Михайлович Рогайло, 1884 г. р., представился сотрудникам НКВД как «Поликарп Михайлович Рогаля, 1888 г. р.»

Возможно, у него действительно было двойное написание имени и фамилии, возможно, сотрудники НКВД ошибочно заполнили учетные документы военнопленного, возможно, сам Рогаля умышленно сообщил о себе ложные сведения. Подобные факты умышленного искажения польскими офицерами паспортных данных после попадания в плен известны. Например, дочь польского генерала Юзефа Довбур-Мусьцицкого, известная польская летчица поручик Янина Левандовская, скрыла от сотрудников НКВД свою девичью фамилию «Довбур-Мусьцицкая», представилась «Яниной Марьяновной» вместо «Янины Юзефовны» и указала неверный год своего рождения, 1914 вместо 1908 г.

Информация о том, что П. Рогаля (или Рогайло) в 1940 г. являлся узником Козельского лагеря, потом содержался в лагере под Смоленском и был ранней осенью 1941 г. расстрелян немцами в Козьих горах, весьма важна для расследования Катынского дела.

Не верить Анастасии Мироновой нет оснований. Она не собирается использовать в меркантильных целях свое родство с польским поручиком, погибшим в Катыни. Ее интерес к судьбе погибшего прадеда возник только после того, как ей дважды отказали в польской визе и она в Интернете рассказала о своих проблемах с поездкой в Польшу. К этому ее подтолкнул и тот факт, что ее бабушке Анне-Александре Рогайло-Яковленко также в свое время не разрешили поехать в Польшу. Весьма странно при особом внимании польских властей к родственникам катынских жертв.

Возможно, особое отношение распространяется лишь на те семьи, которые вписываются в немецко-польскую версию катынского преступления? Анастасия Миронова и Анне Рогайло-Яковленко являлись носителями нежелательной информации о том, что поручик П. Рогаля-Рогайло являлся узником не только Козельского, но и лагеря особого назначения под Смоленском, и расстрелять его могли только немцы?

Важнейшим аргументом в защиту свидетельства А. Мироновой является то, что в числе документов, которые она представила в польское консульство для поездки в Польшу в 2003 г., находилась копия официальной справки о том, что ее прадед П. Рогаля числится в списках расстрелянных в Катыни.

Представителям «Мемориала» следовало бы с тем же энтузиазмом, с которым они шельмовали свидетельство А. Мироновой, поинтересоваться причинами отказа в польских визах ей и ее бабушке. Ситуация с поручиком П. Рогаля (Рогайло) наглядно показала, что для сторонников немецко-польской версии катынского преступления, каковыми являются вышеназванные представители «Мемориала», все факты, противоречащие этой версии, представляются болтовней. Об этом они прямо заявляют:

«Не надо забалтывать тему разнообразной ахинеей, взятой с потолка. Мы уже убедились, что лагерей 1-ОН, 2-ОН, 3-ОН вместе в начальником В. М. Ветошниковым вообще не было в природе».

Это реальная позиция сторонников немецко-польской версии. Вместо того, чтобы добиваться рассекречивания информации о лагерях НКВД западнее Смоленска и на основании рассекреченной информации положить конец домыслам и спекуляциям на эту тему, они предпочитают называть любую информацию, противоречащую их версии, «ахинеей». По-другому и не может быть.

За последние 15–20 лет многие польские и российские историки и исследователи катынской темы обзавелись научными степенями, приобрели вес среди политического и научного истеблишмента, получили польские награды, международные гранты, и вдруг новые факты все ставят под угрозу. Несомненно, что в душе у каждого из них шевелится червь сомнения, а вдруг лагеря особого назначения БЫЛИ? Тогда их все «научные» изыскания и достижения превращаются в пыль.

О том, что после оккупации немцами Смоленска, в его окрестностях находились польские офицеры, свидетельствует рапорт командира айнзатц-группы при штабе группы армий «Центр» Франца Стаглецкера на имя начальника Главного управления имперской безопасности Рейнхарда Гейдриха о действиях группы за период с августа по декабрь 1941 г, в котором указывается:

«…Выполнил главный приказ, отданный моей группе, — очистил Смоленск и его окрестности от врагов рейха — большевиков, евреев и польских офицеров»

(оригинал хранится в архиве нью-йоркского «Идиш сайнтифик инститьют», копия — в архиве Союза антифашистских борцов в Праге).

С учётом вышеизложенного экспертиза польских профессоров Сообщения комиссии Н. Н. Бурденко вряд ли может претендовать на определение «научно-исторической».

НКВД или нацисты?

Выше уже говорилось о созданной в Польше катынской пропагандистско-идеологической системе. Но и она дает сбои. В апреле 2007 г. по поручению газеты «Жечь посполита» и программы польского телевидения «Надо поговорить» компания «TNS ОВОР» провела опрос среди поляков о катынском преступлении. Результаты оказались ошеломляющими. 94 процента опрошенных поляков знают название «Катынь», но 40 процентов не знают, кто убил в России польских офицеров. Причём каждый десятый поляк уверен в том, что это преступление совершили немцы.

С учётом вышесказанного и того, что доказательства о причастности сотрудников НКВД к расстрелу польских офицеров широко известны, в дальнейшем сделаем упор на те факты, которые свидетельствуют, что нацисты также расстреливали польских военнопленных.

Вернёмся к известному нам «лейтенанту Красной Армии» Катарине Девилье. А. Деко отмечает, что во время ее пребывания в Катыни у нее было большое преимущество перед западными журналистами: она могла непосредственно, без контроля органов НКВД, общаться с населением. Местные жители рассказали Катерине, что немцы из 537 полка связи, дислоцированные в Катыни, «по пьянке многое рассказывали». В частности, они говорили:

«Связной полк 537? Чушь. На самом деле они принадлежат к группе десанта „айнзатц-коммандо“ СС II, а сейчас они прибыли с Украины, где уничтожили всех киевских евреев. А кого же они убивают здесь? Тоже евреев? Солдаты смеялись. О нет, более тонкая, ручная работа с револьвером…»

(Деко. «Великие загадки…». С. 273–274)

Местные жители даже назвали К. Девилье имена некоторых военнослужащих, многие из которых впоследствии звучали на Нюрнбергском трибунале. А. Деко был хорошо осведомлён относительно провального для советской стороны допроса 1 июля 1946 г. в Нюрнберге командира 537 полка войск связи Ф. Аренса (Деко. Великие загадки… С. 266). Однако, ссылаясь на свидетельство К. Девилье, он тем не менее назвал этот полк в связи с Катынским делом. Случайно ли? Возможно, потому что, по мнению Деко, 537-й полк войск связи служил прикрытием, как утверждали в немецкие солдаты, для «айнзатц-командо» СС II?

Во время передачи «Трибуна истории» на французском телевидении К. Девилье подверглась перекрестному допросу в прямом эфире со стороны ведущего французского специалиста по вопросам Центральной Европы Г. Монфора и бывшего польского военнопленного в советских лагерях, майора армии Андерса Ю. Чапского. Она вела себя очень уверенно и достойно выдержала это испытание, убедительно ответив на все вопросы (Деко. «Великие загадки…». С. 304).

Свидетельство К. Девилье заслуживает тщательного расследования, если учесть, что А. Деко также упомянул показания берлинского булочника Пауля Бредоу, служившего осенью 1941 года под Смоленском связистом при штабе группы армий «Центр». П. Бредоу в 1958 г. в Варшаве, во время процесса над Э. Кохом, одним из нацистских палачей, под присягой заявил:

«Я видел своими глазами, как польские офицеры тянули телефонный кабель между Смоленском и Катынью».

Во время эксгумации в 1943 г. Он:

«…сразу узнал униформу, в которую были одеты польские офицеры осенью 1941 г.»

(Деко. «Великие загадки…». С. 275)

П. Бредоу также сообщил, что он лично слышал телефонные переговоры между Кохом и командующим группой армий «Центр» фон Боком о перевозке поляков на Восток, где их расстреливали. Известно, что связь для штаба группы армий «Центр» обеспечивал тот самый 537 полк связи, в причастность которого к расстрелу польских военнопленных не поверили в Нюрнберге («Эрих Кох перед польским судом». С. 161).

Ален Деко встречался с бывшим узником Шталага НВ, расположенного в Померании, Рене Кульмо, который заявил, что в сентябре 1941 г. в их Шталаг прибыло с Востока 300 поляков.

«В сентябре 1941 года в Шталаге II D нам объявили о приезде шести тысяч поляков. Их ждали, но прибыло только триста. Все в ужасном состоянии, с Востока. Поляки вначале были как во сне, они не говорили, но постепенно стали отходить. Помню одного капитана, Винзенского. Я немного понимал по-польски, а он по-французски. Он рассказал, что фрицы там, на востоке, совершили чудовищное преступление. Почти все их друзья, в основном офицеры, были убиты. Винзенский и другие говорили, что СС уничтожили почти всю польскую элиту».

(Деко. Великие загадки… С. 277–278)

В итоге, изучив свидетельства, подтверждающие как немецкую, так и советскую версию «Катынского дела», А. Деко высказал предположение, что:

«…возможно, существовало два катынских преступления. Одно совершили русские, другое немцы».

Интерес представляют показания, которые, немецкий гражданин Вильгельм Гауль Шнейдер 5 июня 1947 г. дал капитану Б. Ахту в г. Бамберге, в американской зоне оккупации Германии. Шнейдер заявил, что во время пребывания в следственной тюрьме «Tegel» зимой 1941/42 г., он находился в одной камере с немецким унтер-офицером, служившим в полку «Regiment Grossdeutschland», который использовался в карательных целях. Этот унтер-офицер был обвинён в подрыве боевого духа народа, или пораженчестве и приговорён к смерти.

Он рассказал Шнейдеру, что:

«…поздней осенью 1941 г., точнее в октябре этого года, его полк совершил массовое убийство более десяти тысяч польских офицеров в лесу, который, как он указал, находится под Катынью. Офицеры были доставлены в поездах из лагерей для военнопленных, из каких — я не знаю, ибо он упоминал лишь, что их доставляли из тыла. Это убийство происходило в течение нескольких дней, после чего солдаты этого полка закопали трупы».

(Архив внешней политики Российской Федерации. Фонд 07, опись 30а, папка 20, дело 13, л. 23.)

Вспомним дневник польского офицера, который был опубликован в испанской газете «АВЦ». Совпадение налицо.

Известно, что в Фонде Управления командующего ВВС РККА в Центральном архиве Министерства обороны (ЦАМО) под грифом «секретно» хранится протокол допроса сотрудниками СМЕРШа немецкого военнопленного, принимавшего личное участие в расстреле польских офицеров в Катыни (ЦАМО, фонд 35, оп. 11280, д. 798, л. 175). Но обнародовать его пока не удаётся.

Это только часть свидетельств о том, что в Катыни польских офицеров расстреливали нацисты. Однако они пока игнорируются как польской, так и российской стороной.

Ещё одна польская версия

Невероятную версию расстрела польских офицеров предложил Леопольд Ежевский (Ежи Лоек) в своем исследовании «Катынь. 1940». Точнее, эта версия в 1943 г. была выдвинута немцами, а Ежевский ее повторил. Он утверждал:

«Расследование 1943 года показало, что убийство польских офицеров осуществлялось не подразделениями местного НКВД из Смоленска, а частями НКВД из более отдаленного Минска. На основании этих данных можно выдвинуть кое-какие гипотезы. В начале 1938 года в СССР существовало несколько тайных антисталинских радиостанций, из которых одна вещала в Белоруссии. Радиолокаторы запеленговали ее под Минском, в сторожке лесника.

Когда войска НКВД окружили сторожку, люди, находившиеся в ней, оказали сопротивление и все погибли в бою. В сторожке была обнаружена мощная радиостанция (ЗКВ), обслуживаемая высшими чинами минского ГПУ (НКВД), причем среди убитых был комиссар ГПУ Самуил Рубинштейн (Рейтер, 29 июня 1938 г.; см. „Новая Речь Посполитая“ 21 июня 1938 г.). Выяснилось, что минский НКВД был центром антисталинской конспирации. Отсюда, конечно, следовало, что все минское НКВД подлежало ликвидации. Последним заданием минских энкаведистов, скорее всего, и было уничтожение польских офицеров в Катыни, после чего их всех ожидала неминуемая гибель».

(Ежевский. Катынь. С. 20)

Не будем комментировать измышления по поводу минского антисталинского центра. Если бы он существовал, то сегодня об этом было бы известно. Это была очередная газетная «утка». Но вот версия о причастности сотрудников Минского НКВД к расстрелам польских военнопленных появлялась в различных источниках.

Вот что по этому поводу пишет Л. Ежевский:

«В 1957 году произошло событие, имевшее для выяснения катынской трагедии очень большое значение. 7 июля 1957 года западно-немецкий еженедельник „7 Таге“ опубликовал копию и перевод документа, который был предоставлен редакции одним поляком, в годы войны работавшим в строительных отрядах Тодта. Этот документ, датированный 10 мая 1940 года, с грифом „совершенно секретно“, за подписью Тартакова, начальника минского НКВД, был адресован его московскому начальству — генералам Зарубину и Райхману.

Документ был найден в начале войны среди бумаг, оставленных в здании НКВД в Минске. Это была сжатая информация о ликвидации лагерей в Козельске, Старобельске и Осташкове. В рапорте упоминается некто Бурьянов, представитель центра НКВД, ответственный за проведение всей „акции“. Кроме того, в нем отмечалось: ликвидацию „Козельска“ осуществили под Смоленском части минского НКВД под прикрытием 190-го пехотного полка, ликвидацию „Осташкова“ в районе Бологое — части смоленского НКВД под прикрытием 129-го пехотного полка, стоявшего в районе Великих Лук, „Старобельска“ в районе Дергачей — харьковское НКВД под прикрытием 68-го пехотного полка запаса. Операция закончилась между 2 и 6 июня 1940 года. Ответственный за операцию — полковник Б. Кучков».

(Ежевский. Катынь. С. 28)

Ю. Мацкевич в книге «Катынь», ссылаясь на немцев, писал, что:

«…расстрелами руководили четыре сотрудника минского НКВД, и из этих четырех назвали три еврейские фамилии: Лев Рыбак, Хаим Финберг, Абрам Борисович».

Он также утверждал, что:

«…убийство пленных, как это подтвердилось позднее, было делом рук сотрудников минского НКВД, специально командированных в Катынь».

(Мацкевич. Катынь, глава 14)

Отметим лишь несколько неточностей, как в рапорте Тартакова, так и в утверждениях Ежевского и Мацкевича. Это несовпадение дат, ссылка на «пехотные» полки, тогда как в Красной Армии были только стрелковые полки и дивизии. Не говоря уже о том, что ни в Минском, ни в Смоленском УНКВД, ни в центральном аппарате НКВД СССР сотрудники с вышеперечисленными именами и фамилиями никогда не числились (Катынь. Расстрел. С. 425). Сомнительны также обстоятельства нахождения сверхсекретного рапорта «одним поляком».

Рапорт Тартакова вызвал в Европе настоящий ажиотаж. Однако впоследствии польские исследователи выяснили, что он — фальшивка. Если это так, то рапорт Тартакова является убедительным свидетельством того, что катынское преступление — это хорошо спланированная нацистами многоуровневая провокация. В противном случае возникает вопрос, зачем немцы сфабриковали фальшивку, если и так ясно, что поляков расстреляли сотрудники НКВД?

О польской элите и геноциде

Говоря о катынском преступлении, польская сторона квалифицирует его как «уничтожение 27 тысяч представителей руководящей элиты польского общества» и «геноцид» («Rzeczpospolita», 7–8 авг. 2005 г). Не будем вступать в полемику по поводу цифры 27 тысяч, так как, по мнению профессора Володжимежа Марциняка, ведущего польского специалиста по постсоветским исследованиям, под Катынью «мы подразумеваем всех польских граждан, убитых в сталинских лагерях» (Политический журналъ, № 47–48 (142–143), 18 декабря 2006).

Уже упомянутый Л. Ежевский, когда заходит речь о гибели поляков на территории СССР, без тени смущения оперирует десятками тысяч и даже миллионами. Так, он пишет:

«Около 46 тысяч человек было освобождено, более 180 тысяч депортировано в глубь СССР. Некоторые из них покинули Советский Союз в рядах армии генерала Андерса в 1942 году, кое-кто попал в так называемую Польскую армию под командованием генерала Зигмунта Берлинга. Многие же погибли на советской территории, как и большинство из 1,2 миллиона депортированных в СССР польских граждан».

(Ежевский. Катынь. Глава «Польские военнопленные в Советском Союзе»)

Л. Ежевский, как многие польские публицисты и историки, умело дезинформирует польскую общественность. Начнём с того, что, согласно совместному польско-российскому сборнику «Депортации польских граждан из Западной Украины и Западной Белоруссии в 1940 году», изданному в 2003 г., количество выселенных поляков составило не 1,2 миллиона, а всего 292 513 человек. С учетом же всех выселенных с этих территорий в 1940–1941 гг. польских граждан других национальностей — евреев, украинцев, белорусов и т. д. можно говорить максимум о 390–400 тыс. репрессированных.

Даже по истечении полувека, в 1989 г., по утверждениям министра иностранных дел Польши Скубишевского, здравствующих поляков, «пострадавших от сталинских репрессий» на территории Польши насчитывалось около 250 тысяч чел.

«Некоторые» по Ежевскому, покинувшие СССР с армией Андерса, насчитывали не много, не мало, а 114 732 человека, в том числе 76 110 военнослужащих (Катынь. Расстрел. С. 413). В двух польских армии Войска Польского З. Берлинга, а впоследствии М. Роля-Жимерского, в конце войны воевал не «кое-кто», как утверждает Ежевский, а 400 тысяч бойцов, значительную часть составляли поляки, плененные или интернированные в 1939 г. Это была четвертая по численности армия в антигитлеровской коалиции, и только позиции США и Великобритании не позволили занять Польше почетное место в числе стран-победительниц, принимавших Капитуляцию нацистской Германии. Зато Войско Польское было единственной иностранной армией, которая удостоилась чести наравне с Красной Армией пройти по Красной площади на Парадах Победы в 1945 и 1985 гг. Абсолютно ясно, что пан Л. Ежевский в вопросах гибели поляков на территории СССР не просто лукавит, а тривиально лжёт.

В Польше также усиленно насаждается мнение о том, что если бы поляки в 1939 г. попали в плен к немцам, то они остались бы живы. Тот же Л. Ежевский пишет:

«Отступление же с восточного фронта в направлении немецкого театра военных действий давало бы возможность сдаться в плен Вермахту, что, в свою очередь, гарантировало бы польским офицерам возможность пережить войну в лагерях для военнопленных офицеров…

Командир полка пограничных войск „Подолье“ полковник Марцели Котарба, который первый встретил огнем наступающие части противника и до полудня 17-го сентября сдерживал их продвижение по направлению к ставке Главнокомандующего, сумел пробиться на запад и тем самым уцелеть».

(Ежевский. Катынь. Глава «Польские пленные в Советском Союзе»)

Однако утверждение о том, что представители «руководящей польской элиты» выжили бы в немецком плену, не выдерживает одного вопроса, а почему немцы, безжалостно и методично осуществлявшие акцию «АБ», оставили бы их в живых?

Известно, что в соответствии с приказом Гитлера войска СС в Польше проводили специальную акцию «АБ», целью которой была «ликвидация польской элиты». Для этого в сентябре 1939 г. шеф СС Гиммлер вслед за наступающими частями вермахта ввел в Польшу пять айнзац-групп, в свою очередь поделенных на четыре аинзацкоманды, основная цель которых была выполнение акции «АБ». Гейдрих, подручный Гиммлера, уже 27 сентября 1939 г. докладывал:

«От польской высшей прослойки осталось во всех оккупированных районах максимум три процента».

(Хене. История СС. С. 354.)

Джон Толанд, известный американский публицист и историк, лауреат Пулитцеровской премии, к этому добавляет:

«К середине осени были ликвидированы три с половиной тысячи представителей польской интеллигенции…»

(Толанд. А. Гитлер. С. 79)

Наместник польского генерал-губернаторства Франк в 1940 г. признавался, что:

«…если бы он вывешивал афиши по поводу расстрела каких-нибудь семи поляков, то для производства бумаги не хватило всех лесов Польши».

Франк, неудовлетворённый результатами злодейской акции «АБ» по уничтожению польской элиты, дал указание 2 октября 1943 г., в самый разгар «катынского дела», возобновить эту акцию. (Нюрнбергский эпилог. С. 412.) Вот как осуществлялось уничтожение подлинной польской элиты!

По поводу гибели на территории СССР 27 тысяч представителей польской элиты возникает один вопрос. Немецким айнзац-командам, специально подготовленным для поиска и уничтожения элиты на территории с преимущественно польским населением, удалось выявить и уничтожить всего 3,5 тысячи человек. А вот на территории «восточных земель Польши», где поляки составляли небольшую часть населения, по утверждению польского профессора В. Кулеши, вдруг оказалось 27 тысяч человек «руководящей польской элиты».

Подобное было возможно лишь в одном случае, если бы вся «руководящая польская элита», отступая вместе с польскими войсками, оказалась на территории, занятой Красной Армией. О том, что это не так, свидетельствуют учетные данные управления по делам военнопленных НКВД СССР.

По состоянию на 8 апреля 1940 г. в трех лагерях НКВД (Старобельском, Козельском и Осташковском) содержалось 14 857 польских военнослужащих. Среди них офицеров армии и чинов флота, полиции, жандармерии в звании от капитана и выше насчитывалось 2347 (т. е. 15,8 %) в том числе генералов, адмиралов, полковников и подполковников — 292 человек. К этому числу следует добавить 240 офицеров полиции и жандармерии, 66 крупных госчиновников и 22 ксендза, 11 помещиков, 4 крупных собственника и 5 судебных работников. Получается всего 2695 человека (18,1 %), занимавших какое-либо руководящее положение в польском обществе и в силу этого имевших основания быть отнесенным к польской элите (Катынь. Расстрел. С. 91–93).

Из содержавшихся в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии 18 632 польских граждан, (из которых поляков было 10 685 человек) бывшие офицеры составляли 1207 человек, бывшие помещики, фабриканты и чиновники — 465 человек, остальные являлись обычными полицейскими, жандармами, низовыми членами контрреволюционных организаций и т. д. Исходя из вышеуказанного перечня, можно определить, кого следовало бы отнести к элите.

Как известно, элита в любой стране никогда не является многочисленной. Нельзя же всерьез считать, что каждый попавший в советский плен польский подпоручик, рядовой полицейский или пограничник, тюремный надзиратель или лагерный охранник — это «руководящая элита» польской нации!

Вместе с тем надо иметь в виду, что многие офицеры запаса из интеллигенции, в том числе известные в Польше врачи, журналисты и профессора вузов, имели, как правило, небольшие воинские звания. Известный польский художник и литератор, бывший узник Старобельского лагеря Ю. Чапский писал в своих воспоминаниях о многих представителях подлинной польской научной и культурной элиты, содержавшихся в советских лагерях для военнопленных.

В. Абаринов в книге «Катынский лабиринт» сообщает, что в Козельском лагере содержался 21 профессор ВУЗов, более 300 врачей, свыше ста литераторов и журналистов, а также артисты, инженеры и учителя. В Старобельском лагере было около 20 профессоров вузов, почти 400 врачей, 600 летчиков, сотрудники институтов по борьбе с газами и по вооружению Войска Польского, юристы, учителя, инженеры. То есть речь может идти о гибели двух — трех тысяч представителей польской интеллигенции и элиты. Это также невосполнимая потеря для польского народа, но согласиться с утверждениями о гибели 27 тысяч представителей «руководящей польской элиты» невозможно.

Другое дело, что о мертвых не говорят плохо. Они всегда лучше оставшихся в живых. Они отдали самое дорогое — жизнь. Если польская сторона всех погибших причисляет к элите, тогда другое дало. Но в таком случае 600 тысяч советских солдат, погибших за освобождение Польши, также должны считаться элитой, и относиться к их памяти так, как относятся в современной Польше, кощунственно.

Необходимо заметить, что гибель поляков в СССР польская сторона стремится представить как целенаправленную политику геноцида советского руководства в течение всего времени существования Советского Союза. Польский историк Анджей Новак в одном из 10 известных вопросов, адресованных российским историкам, затронул эту тему.

Ссылаясь на гарвардского историка Терри Мартина, который «подсчитал, что в Ленинграде, где в 1937–1938 гг. было наибольшее сосредоточение поляков, представителей этого меньшинства расстреливали в 31 раз чаще, чем составляет среднее статистическое по расстрелам периода „большой чистки“ в этом городе», А. Новак заявил, что «мы по-прежнему очень мало знаем об этой первой в СССР попытке истребить одну нацию» (Новая Польша, № 4, 2005).

Подобные утверждения сродни наукообразным «откровениям» о том, что 100 % людей, постоянно употреблявших в пищу картофель, — умерли. Факт, который невозможно опровергнуть. Известно, что в годы Гражданской войны и после нее основную массу репрессированных составляли представители русского офицерства, интеллигенции, дворянства и духовенства, которые в силу своего интеллектуального потенциала представляли угрозу для новой власти. По сравнению с другими национальностями представители русской элиты подверглись тотальному уничтожению. Их действительно расстреливали «чаще», по сравнению со среднестастическим, в десятки раз. Но это было обусловлено не национальным, а так называемым «классовым подходом».

На освободившиеся в результате репрессий места в 1920-е годы пришли представители еврейского и польского национального меньшинства, которые в силу большей образованности и корпоративности сумели занять ряд ключевых позиций в Красной Армии, а также в советских, партийных и хозяйственных органах СССР. Надо заметить, что в США в 50-е годы было 9 сенаторов польского происхождения, а ныне их насчитывается уже 16. Польская диаспора сегодня — одна из самых влиятельных в Соединенных Штатах. Поляки всегда отличались умением делать карьеру в госстуктурах других государств.

Представители польской диаспоры в Советском Союзе к середине 1930-х годов также занимали немало ключевых позиций. Тогдашнюю ситуацию с поляками в СССР сильно осложнял тот факт, что большинство из них имели родственников «за границей», что являлось «тяжким грехом» для советских служащих. Например, даже вдова председателя ВЧК Ф. Дзержинского состояла в родстве (была двоюродной сестрой) с прокурором Верховного суда Польши полковником С. Любодзецким.

Естественно, что политические репрессии 1937–1938 гг. коснулись в первую очередь именно таких поляков. Но никакой расовой или национальной подоплеки здесь не было. Наоборот, советская пропаганда в 1930-е годы постоянно подчеркивала, что польский народ — это друг, угнетаемый правящими кругами «панской Польши».

Следует добавить, что интернационализм являлся краеугольным камнем коммунистического мировоззрения. Поэтому для системы ВЧК-ОГПУ-НКВД враги определялись не по национальности, а по лояльности к советскому строю и совершенным против него преступлениям. Сторонники также определялись не по национальности, а по политическим взглядам. Национальный состав руководства Советского Союза в начальный период его истории это наглядно подтверждал. Первым председателем ВЧК-ОГПУ был поляк Феликс Дзержинский, военным ведомством во время Гражданской войны руководил еврей Лев Троцкий, главой ВКП(б) и советского государства долгие годы являлся грузин Иосиф Джугашвили (Сталин) и т. д.

Русские в руководстве СССР того периода составляли меньшинство, а вот в плане потерь от репрессий самые большие жертвы понесли именно они. Говорить о геноциде поляков, как нации, некорректно. Тем более, что к полякам в России население всегда относилось доброжелательно. Сегодня можно назвать сотни, даже тысячи поляков, внесшие неоценимый вклад в историю России и Советского Союза. При этом они не только не забывали, что они поляки, но и гордились этим. В советском обществе это воспринималось нормально.

Утверждения А. Новака о многолетнем целенаправленном геноциде поляков в СССР не имеет никаких оснований. На вопрос о том, следует ли считать гибель польских офицеров весной 1940 г. геноцидом, ответила Главная военная прокуратура РФ, заявив, что:

«…в ходе расследования по делу по инициативе польской стороны тщательно исследовалась и не подтвердилась версия о геноциде польского народа в период рассматриваемых событий весны 1940 года…».

Дополнительно следует добавить следующее. Конвенция ООН «О предупреждении преступления геноцида и наказания за него», принятая в 1948 г. и вступившая в силу в 1951 г., дает следующее определение «геноцида»:

«…под геноцидом понимаются следующие действия, совершаемые с намерением уничтожить, полностью или частично, какую-либо национальную, этническую, расовую или религиозную группу как таковую:

a) убийство членов такой группы;

b) причинение серьезных телесных повреждений или умственного расстройства членам такой группы;

c) предумышленное создание для какой-либо группы таких жизненных условий, которые рассчитаны на полное или частичное физическое уничтожение;

d) меры, рассчитанные на предотвращение деторождения в среде такой группы;

e) насильственная передача детей из одной человеческой группы в другую».

Согласно этому определению большинство преступлений в мире, совершаемых государствами или отдельными группами лиц как во время военных действий, так и в период противостояния и борьбы за власть, можно при желании квалифицировать как геноцид.

В этой связи возникает проблема применения данного определения на практике. Алексей Попов из Киевского центра политических исследований и конфликтологии считает, что даже на уровне Организации Объединенных наций не существует ни одного решения, в котором те или иные деяния были бы определены как геноцид. Даже холокост. ООН этим не занималась и, похоже, вряд ли будет заниматься.

Ещё более спорный вопрос состоит в том, чтобы выяснить, какое количество жертв требуется, чтобы квалифицировать то или иное уничтожение людей как геноцид. Надо иметь в виду, что под «геноцидом» понимается, прежде всего, намерение частично уничтожить ту или иную устойчивую человеческую группу. Междисциплинарная Исследовательская программа по установлению основных причин нарушений прав человека (РЮОМ) предложила считать 10 тыс. чел. или 10 % (выбирая наименьшее) сообщества для определения понятия «геноцида».

Однако в данном случае можно легко угодить в логическую ловушку. Суть ее в том, следует ли уничтожение 50 человек из племени, насчитывающего 500 расценивать как геноцид, равноценный убийству 10 тыс. представителей многомиллионного народа? Правомерен ли подобный подход? Ясно одно, что проблема юридической квалификации геноцида практически не разработана, и попытки объявить то или иное преступление «геноцидом» неизбежно столкнутся с достаточно обоснованным противостоянием оппонентов.

Особо следует подчеркнуть, что понятие «геноцид» было впервые введено в международное уголовное право в 1948 г. и не может относиться к действиям, совершенным ранее.

Спланированный расстрел или трудовые лагеря?

Польская сторона особо подчеркивает, что уничтожение военнопленных польских офицеров было акцией, заранее спланированной советским руководством.

Однако существует и другое мнение. Польский профессор Ч. Мадайчик в статье «Катынь» пишет:

«Возникают сомнения, действительно ли с самого начала планировалась физическая ликвидация военнопленных из спецлагерей в том объёме, в каком она была впоследствии осуществлена…

Лучший знаток документов по Катыни Н. С. Лебедева не обнаружила материалов, однозначно объясняющих обстоятельства и причины вынесения решения о казни всех польских офицеров, находившихся в советском плену. Несмотря на это, мнение самой Лебедевой вполне определенно. Она считает, что физическая ликвидация пленных была направлена на разрушение устоев польской государственности, и ее подготовка началась значительно раньше, ещё в декабре 1939 г.».

(Мадайчик. Катынь. Сборник «Другая война. 1939–1945»)

В то же время Н. Лебедева, выступая 29 ноября 2005 г. в московском Центральном доме литераторов, заявила, что:

«…к началу февраля все дела на Особое совещание были подготовлены, и к концу февраля по 600 делам уже были вынесены приговоры — от 3 до 8 лет лагерей на Камчатке. То есть к концу февраля 1940 г. никакой смертной казни не предусматривалось».

(http//katyn.ru/index.php?go=Pages&file =print&id=28)

Как видим, по мнению Н. Лебедевой, ни о какой, заранее запланированной, подготовки к расстрелу речи не было.

В этой связи необходимо напомнить высказывание коменданта Союза вооруженной борьбы (СВБ), подпольной организации, действовавшей на территории Западной Украины и Белоруссии, полковника Ровецкого о том, что:

«…большевики не так склонны к расстрелам людей по любому поводу или без повода, как немцы».

(Мельтюхов. Советско-польские войны. С. 613)

Но в современной Польше об этом предпочитают не вспоминать, зато усиленно муссируется тема «планового и буквального истребления польских офицеров, предпринятого по решению политбюро ЦК ВКП(б) в марте 1940 г.».

Внезапное решение Сталина расстрелять польских офицеров и полицейских пытаются объяснить его боязнью того, что военнопленные поляки могут принять участие в вооруженных акциях на западных территориях Белоруссии и Украины. В качестве обоснования ссылаются на роль пленных чехословаков в развязывании гражданской войны в 1918 г. При этом как-то забывают, что чехи были вооружены и находились не в лагерях, а на Транссибирской магистрали.

Для оценки обоснованности подобного утверждения обратимся к совместному польско-российскому сборнику «Польское подполье на территории Западной Украины и Западной Белоруссии 1939–1941 гг.», изданному в 2001 г.

Ситуация на территории Западной Украины и Белоруссии осенью 1939 г. и весной 1940 г. действительно была непростой. 13 ноября 1939 г. новый Верховный главнокомандующий, генерал Владислав Сикорский создал в Париже Союз вооруженной борьбы (ZWZ), который представлял собой тайную военную организацию, действовавшую на территории оккупированной Польши и ставившую перед собой задачу по объединению разрозненных конспиративных организаций в единую структуру. Помимо этого действовала еще одна подпольная военная организация «Служба за победу Польши» (SZP), созданная в конце сентября 1939 г. по приказу маршала Рыдз-Смиглы. Впоследствии эти две организации образовали Армию Краеву.

Согласно данным НКГБ СССР, с сентября 1939 г. по начало второго квартала 1941 г. на территориях западных областей Украины и Белоруссии, а также в Литве, были ликвидированы 568 конспиративных организаций и групп, арестовано 6758 членов польского подполья. Весной 1940 года в западных областях БССР и УССР польское подполье было практически разгромлено.

2 марта 1940 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение «Об охране госграницы в западных областях УССР и БССР», которым предусматривалось:

«…к 15 апреля т. г. отселение жителей из 800-метровой пагранполосы и выселение в районы Казахской ССР сроком на 10 лет всех семей репрессированных и находящихся в лагерях для военнопленных бывших офицеров польской армии, полицейских, тюремщиков, жандармов, разведчиков, бывших помещиков, фабрикантов и крупных чиновников бывшего польского государственного аппарата, в количестве 22–25 тысяч семей».

(Катынь. Пленники. С. 375–378)

Несомненно, что решения Политбюро ЦК ВКП(б) от 2 марта о депортации польских семей и от 5 марта о расстреле польских военнопленных были взаимосвязаны.

И тем не менее создается впечатление, что решение Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта выпадает из контекста поведения советского руководства. Это подтверждает и тот факт, что с началом Великой Отечественной войны положение арестованных, пленных и интернированных поляков резко меняется. В соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 12 августа 1941 года были амнистированы и освобождены 389 041 человек граждан Польши, из них — 200 828 поляков. В начале августа 1941 г. был освобождён даже Леопольд Окулицкий, после Ровецкого возглавивший Союз вооружённой борьбы (СВБ) на советской территории.

Не вызывает сомнений то, что советское руководство как в 1939 г, так и в 1940 г. полностью контролировало ситуацию в западных областях Украины и Белоруссии. Считать эфемерную возможность пленных польских офицеров принять участие в вооруженном выступлении против советской власти реальным поводом для их тайного расстрела не серьезно. Если бы такая возможность была реальной, то о «внезапном» решении нельзя говорить. Такие вещи просчитываются заранее и, как правило, планируются. Тем не менее и в этом случае значительно проще было бы организовать переброску поляков в лагеря Сибири и Дальнего Востока.

Эти лагеря полностью исключали малейшую возможность участия польских военнопленных в в каких-либо антигосударственных акциях. Они были достаточно вместительны и там постоянно требовалась рабочая сила. Известно, что лагеря, находящиеся на европейской части СССР, как правило, «разгружались» в лагеря Сибири и Дальнего Востока.

Документы, датируемые до известного мартовского решения Политбюро 1940 г., свидетельствуют о том, что советское руководство планировало распустить по домам значительное количество офицеров из Козельского и Старобельского лагерей. «Социально опасные» польские военнопленные по решению Особого совещания должны были быть осуждены и этапированы в исправительно-трудовые лагеря на Дальний Восток и Камчатку, что надолго исключило бы для них возможность участия в «контрреволюционной» деятельности на территории бывшей Польши.

Особый интерес в этом плане представляет записка начальника особого отделения Осташковского лагеря Г. В. Корытова. В этой записке Корытов информирует свое областное руководство о состоявшемся в Москве совещании по поводу «отправки военнопленных после вынесения решений Особым совещанием» (Катынь. Пленники. С. 382).

Известно, что совещание с начальниками особых отделений лагерей в УПВ НКВД СССР проводилось 15 марта 1939 г. Об этом свидетельствует телеграмма, в которой начальнику Осташковского лагеря П. Ф. Борисовцу предлагается незамедлительно прибыть в Москву «…совместно (с) начальником особого отделения Корытовым пятнадцатого утром…» (Катынь. Расстрел. С. 52). В сборнике документов «Катынь. Расстрел…» утверждается, что на этом совещания обсуждались вопросы организации расстрела 14 тысяч поляков (Катынь. Расстрел. С 20).

Однако Корытов в своей записке пишет только о подготовке к отправке польского контингента после осуждения. Причем в записке названа мера наказания, которая ждет осужденных:

«Из представленных нами 6005 дел пока рассмотрено 600, сроки 3–5–8 лет (Камчатка), дальнейшее рассмотрение наркомом пока приостановлено».

(Катынь. Пленники. С. 383)

Об отправке поляков на Дальний Восток свидетельствует также замечание Корытова о том, что «…каждая партия осужденных должна находиться в пути следования не менее месяца, а всего таких партий будет четыре». Ничего о намечаемых расстрелах этот очень «инициативный» и, вероятно, «любознательный» сотрудник НКВД не пишет. Если вопрос расстрелов был засекречен, то Корытов не стал бы уточнять, сколько партий заключенных будет отправлено, и срок их пребывания в пути.

Как видим, ситуация с принятием решения Политбюро о расстреле польских военнопленных была не простой, и она практически не исследована. Чтобы снять вопиющие противоречия между официальной версией и содержанием «рапорта Корытова», принято считать, что якобы в марте 1940 г. в Москве состоялись два принципиально разных совещания. На первом обсуждали вопросы этапирования военнопленных поляков в лагеря на Дальний Восток, на втором — вопросы организации их расстрела. Не будем спорить, на каком из этих совещаний присутствовал Корытов и состоялось ли второе совещание на самом деле. Ясно одно — решение расстрелять поляков, если оно вообще было принято в марте 1940 г., было принято внезапно.

Однако домыслы, что Корытов якобы дважды вызывался на совещания в Москву и его рапорт касался совещания, проведенного накануне принятия решения Политбюро, несерьезны. Подобные рассуждения может себе позволить лишь человек, абсолютно не знакомый с системой работы партийных и советских органов в СССР. Ни один советский руководитель не посмел бы собрать совещание представителей из подведомственных организаций по вопросу, решение по которому вышестоящим органом еще не принято. Такая инициатива была наказуемой.

Одним из сотрудников НКВД, готовившим материалы к известному письму Берии Сталину, был начальник управления НКВД СССР по делам военнопленных П. Сопруненко. В силу этого он должен был быть в курсе того, что предложение о расстреле поляков вносится на Политбюро. Полагать, что накануне заседания Политбюро Сопруненко решил пообщаться с сотрудниками лагерей и обсудить с ними детали отправки польских военнопленных в исправительно-трудовые лагеря, зная, что через пару дней Политбюро примет решение об их расстреле, просто несерьёзно.

Следует иметь в виду, что существуют косвенные доказательства того, что часть «катынских» поляков все же была осуждена к заключению в лагеря на Дальнем Востоке. В книге воспоминаний «Без последней главы» генерал В. Андерс утверждает, что «поляки прибыли на Колыму ещё в 1940 г. двумя этапами по несколько тысяч человек» (Андерс. Глава «Колыма»).

Андерс в своих воспоминаниях также ссылается на поляка, прибывшего с Колымы (пан П., семья которого проживала в народной Польше, поэтому Андерс сохранил его инкогнито) рассказал следующее. Осенью 1940 г. тот работал на строительстве дороги, на 64 километре от Якутско-Колымской трассы. Там он встретился с научно-исследовательской экспедицией, от которой узнал, что на строительстве линии Якутск — Колыма работает много польских офицеров и генералов, режим там строгий и приближаться к работающим практически невозможно (Андерс. Без последней главы. Глава «Колыма»).

Следует иметь в виду, что В. Андерс был осторожным человеком и скрупулезно относился к любым свидетельствам относительно судьбы польских военнопленных в СССР, которые стремился получать в письменном виде. В вопросах сбора свидетельств ему можно верить. Остается только выяснить, что это были за офицеры на строительстве Якутско-Колымской трассы и в каких лагерях в 1940 г. они были?

Януш Бардах в книге «Человек человеку волк», повествующей о его злоключениях в лагерях НКВД, рассказывает, что в марте 1942 г. он по этапу попал в бухту Находки, где два месяца ожидал пароход на Север. Его определили в барак с польскими офицерами и интеллигентами. Я. Бардах называет польские фамилии, звучавшие в разговоре: капитан Выгодзки, губернатор Степневски, пан Ясиньски, депутат польского парламента Богуцки, профессор Яворски и офицер польских ВВС без фамилии (Бардах. Человек человеку волк. С. 126–127).

Однако расследования этих фактов не проводилось, вероятно, потому, что судьба многих польских пленных офицеров стала разменной монетой при отстаивании удобной для всех официальной версии. Проще считать, что они расстреляны и захоронены в Катыни, Медном и Пятихатках.

Но вернёмся к Сталину. Он был крайне последовательный и жесткий в своих действиях государственник-прагматик. Но он всегда просчитывал свои политические решения и оценивал их с точки зрения пользы для социалистического государства. Поведение Сталина в ситуации с расстрелом польских военнопленных не поддается разумному объяснению и кардинально отличается от его поведения в других аналогичных ситуациях. Трудно поверить, что И. Сталин вдруг решил расстрелять 25 тысяч пленных и арестованных поляков без всякого суда только за их антисоветские настроения.

Напротив, можно предполагать, что весной 1940 г. к расстрелу были осуждены лишь те польские военнопленные, на которых был компромат. Об этом косвенно свидетельствует распоряжение начальника ГУГБ В. Н. Меркулова № 641/6 от 22 февраля 1940 г., подготовленное на основании не опубликованной до сих пор директивы наркома Л. П. Берия о переводе в тюрьмы тех польских военнопленных, на которых имелся компромат, без уточнения, что под этим понимается (Катынь. Пленники. 343, 350).

В 1930-е годы общие формулировки в обвинениях использовались достаточно широко. Так, общая формулировка «враги советской власти», «враги народа» в СССР подразумевала широкий спектр конкретных обвинений (шпионаж, вредительство, антисоветская агитация, совершение особо тяжких общеуголовных преступлений и т. д.). Какие обвинения были сформулированы следователями НКВД, работавшими с польскими военнопленными в лагерях, неизвестно, так как учетные и следственные дела польских офицеров и полицейских не сохранились.

В отношении пленных и арестованных поляков была также применена общая формулировка Они были обвинены в том, что «являются закоренелыми, неисправимыми врагами советской власти, …преисполненными ненависти к советскому строю». Это, якобы, и явилось основанием для расстрела! (Катынский синдром, с. 464).

Если согласиться с тем, что поляки расстреливались только за «антисоветчину», то каким образом «ярые антисоветчики» из армии вышеупомянутого генерала Андерса остались в живых? Начальник Грязовецкого лагеря Эйльман писал в августе 1940 г. по поводу известного ротмистра графа Ю. Чапского, будущего ближайшего соратника генерала Андерса следующее:

«В лагере Чапский проявляет себя ярым польским националистом и сторонником восстановления Польши. По отношению к Советскому Союзу настроен враждебно».

Утверждают, что за Чапского просили граф де Кастель и графиня Палецкая (Пленники. С. 229–230). Возможно. А за остальных?

Майор Гудановский из армии Андерса заявлял: «Мы, поляки, направим оружие на Советы… Если только нас возьмут на фронт, своё оружие мы направим против Красной Армии». Капитан Рудковский высказывался не менее жестко: «Большевики на краю гибели, мы, поляки, используем слабость Красной Армии, когда нам дадут оружие, тогда мы их прикончим». Таких высказываний в сборнике «Катынь. Пленники необъявленной войны» приведено более чем достаточно. Этому была посвящена специальная записка Берии Сталину № 2939/6 от 30 ноября 1941 г. (Катынь. Пленники. С. 118, 306, 368–371, 379–382).

Своих настроений офицеры армии Андерса не скрывали, что по законам того времени являлось «антисоветской агитацией». Так, Берия в своей записке Сталину от 30 ноября 1941 г. информирует, что «отмечены случаи, когда в столовой офицерского состава открыто бросались реплики антисоветского содержания» (Катынь. Пленники. С. 382). Почему же эту армию «антисоветски настроенных» поляков выпустили, а других расстреляли?

В августе 1942 г., когда немцы подошли к Сталинграду и каждая винтовка была на счету, армия Андерса, обмундированная и вооружённая на средства советского правительства, в количестве 76 110 военнослужащих и 43 755 членов семей, была эвакуирована из СССР в Иран (Катынь. Расстрел. С. 547).

Что же касается «разгрузки» лагерей как причины расстрела, то она всегда решалась НКВД, как свидетельствует практика, переброской заключённых в другие лагеря, как правило, сибирские.

О том, как в 1940–1941 гг. советская власть на самом деле поступала со своими реальными врагами, свидетельствует судьба не только уже упомянутого руководителя Союза вооруженной борьбы на польских восточных землях Леопольда Окулицкого, но и бывшего прокурора Верховного суда Польши полковника Станислава Любодзецкого (Stanislaw Lubodziecki).

Примечание. В августе 1941 г. Л. Окулицкий был освобожден из заключения. Он вступил в армию Андерса и в 1942 г. вместе с ней покинул СССР. После Варшавского восстания осенью 1944 г. возглавил Армию Крайову, которая под его руководством проводила вооруженные террористические акции против Красной Армии, добивавшей вермахт на территории Германии. В 1945 г. был арестован НКВД, приговорен к 10 годам лишения свободы (!!) и в декабре 1946 г. умер в Бутырской тюрьме.

Полковнику Любодзецкому принадлежит часто цитируемая фраза о том, что:

«…ненависть к Советам, к большевикам, ненависть — признаемся честно — к москалям в целом, была столь велика, что порождала чисто эмоциональное желание отправиться куда угодно, хоть из огня в полымя — на захваченные немцами земли».

(Любодзецкий. В Козельске. Сборник «Катынь. Свидетельства, воспоминания, публицистика»)

Правда, С. Любодзецкий написал эту фразу в 1948 г. в своих воспоминаниях о Козельском лагере, уже будучи за границей. Но его отношение к большевистской России и «москалям» никогда не менялось.

В следственном деле, заведенном в марте 1940 г., Любодзецкий проходит как Либкинд-Любодзецкий. Его судьба была тесно связана с Россией. Любодзецкий с 1906 по 1917 г. работал в судебных органах и прокуратуре царской России. Был награжден 4 орденами. В 1920 г. вернулся в Польшу, где до момента попадания в плен занимал ответственные должности в системе судебных органах и прокуратуры. Был награждён 3 польскими орденами.

В соответствии с директивой наркома внутренних дел Берии о переводе судебных работников в тюрьмы Любодзецкий в марте 1940 г. был направлен в Киевскую тюрьму НКВД УССР, где ему было предъявлено обвинение в том, что он, работая на ответственных руководящих должностях в царской России и Польше, «проводил работу, направленную против революционного движения рабочих и крестьян». Дело Любодзецкого было передано на рассмотрение Особого совещания при НКВД СССР, которое признало Любодзецкого «социально-опасным элементом» и приговорило его к «заключению в исправительно-трудовой лагерь сроком на 8 лет» (ЦДАГО Украины. ф. 263. оп. 1. спр. 62113–ФП. арк. 2–91).

Наказание Любодзецкий отбывал в ИТЛ г. Соликамска. В январе 1942 г. попал под амнистию и был освобождён. После войны он объявился за границей. Учитывая, что Любодзецкий был крупным представителем польской правящей элиты, которую по утверждению польской стороны советское руководство решило уничтожить, он «заслуживал» расстрела более обоснованно, нежели мобилизованные в польскую армию врачи, ученые, журналисты и т. д. Однако последних расстреляли, а Любодзецкого — «ярого врага советской власти» оставили. Где логика?

Разговоры о том, что Любодзецкий был агентом НКВД и поэтому ему сохранили жизнь, не серьёзны. В таком случае агентами следует признать ротмистра Чапского, ксендза Пешковского, проф. Свяневича и всех польских офицеров, оставшихся в живых. Соответственно, возникает правомерный вопрос: почему же эти так называемые агенты НКВД впоследствии сделали все, чтобы обвинить СССР в гибели пленных поляков?

При анализе ситуации с пленными поляками, необходимо иметь в виду, что Сталин ничего не забывал и не прощал. По его указанию в Москву в 20-х и 30-х годах из европейских столиц доставляли активных деятелей Белого движения. Особенно активизировался процесс доставки в СССР «врагов советской власти» и, прежде всего бывших белоэмигрантов, после войны в 1945–1946 гг. НКВД успешно обменивал с союзниками нацистских преступников на бывших лидеров «белого движения», сотрудничавших с гитлеровцами.

С Польшей у Сталина были связаны достаточно неприятные воспоминания. Сталин был членом Реввоенсовета Юго-Западного фронта при наступлении на Варшаву летом 1920 г. В августе 1920 г. командование Западным фронтом (М. Тухачевский) при поддержке наркома по военным делам и председателя Реввоенсовета Л. Троцкого приняло решение наступать на Варшаву, закончившееся поражением Красной Армии. В военных кругах РККА ходили слухи, что польское «чудо на Висле», так поляки называли разгром советских войск под Варшавой, во многом было обусловлено позицией и действиями Сталина, проигнорировавшего приказ главкома Каменева передать Тухачевскому 1-ю Конную армию.

Нет сомнений, что ситуацию, касающуюся Польши, Сталин всегда внимательно отслеживал. Наивно полагать, что Сталину было неизвестно о бедственном положении советских военнопленных в польских лагерях в 1919–1921 гг. Позиция советского правительства по данному вопросу была изложена в ноте наркома иностранных дел Г. Чичерина полномочному представителю Польши Т. Филиповичу от 9 сентября 1921 г.

В ноте было сказано:

«Нет никакого сравнения между содержанием тех мелких обвинений, которые Польское Правительство предъявляет России в этом вопросе, с той страшной и громадной виной, которая лежит на польских властях в связи с ужасающим обращением в пределах Польши. На ответственности Польского Правительства всецело остаются неописуемые ужасы, которые до сих пор безнаказанно творятся в таких местах, как лагерь Стржалково. Достаточно указать на то, что в течение двух лет из 130 000 русских пленных в Польше умерло 60 000…»

(Красноармейцы в польском плену… С. 660)

Несомненно, что расстрел части польских офицеров и полицейских был обусловлен не столько их антисоветскими настроениями (за антисоветчину, как правило, полагались лагеря), сколько причастностью к конкретным преступлениям против Советской России. Это могли быть военные преступления польских военнослужащих в польско-советской войне 1919–1920 гг. Например, получившие широкое распространение в польской армии бессудные расстрелы красноармейцев при взятии их в плен, репрессии против красноармейцев в польских лагерях для военнопленных в 1919–1922 гг. или антисоветские акции с польской территории в 20-х годах. Свидетельств этого с указанием фамилий польских офицеров и полицейских в советских архивах хранилось немало.

Ведь не случайно в одном из центральных советских журналов «Новый мир» в мае 1931 г. появились воспоминания бывшего узника польских лагерей культработника РККА Я. Подольского под псевдонимом Н. Вальден с описанием зверств происходивших в польских лагерях.

В последнее время в научный оборот введена масса документов, касающихся катынской проблемы и гибели пленных красноармейцев. Нет сомнений, что в архивах ЦК ВКП(б) и НКВД в 1940 г. существовало немало свидетельств, неопровержимо доказывающие вину многих польских офицеров и полицейских в гибели пленных красноармейцев и антисоветских акциях. Однако почему-то никому не кажется странным, что в опубликованных документах НКВД и ЦК ВКП(б), имеющих отношение к Катынскому делу, практически нет упоминаний о привлечении к ответственности в начале 1940 г. тех польских военнослужащих и чиновников, которые были виновны в гибели пленных красноармейцев. Возможно, эти документы до сих пор ждут своего часа в архивах?

В то же время известны факты, когда польские военнослужащие, полицейские и представители суда и прокуратуры, интернированные в Прибалтике летом 1940 г., «привлекались к уголовной ответственности за деятельность в период Гражданской войны и в предвоенные годы в Польше» (Катынь. Расстрел. С. 198). Почему поляков стали привлекать к уголовной ответственности за преступления, совершенные в предвоенные годы только летом 1940 г.? Ответа на этот вопрос пока нет.

Из истории сентябрьской 1939 г. кампании Красной Армии на западных территориях Украины и Белоруссии известны факты, когда некоторые советские офицеры проводили среди пленных поляков дознание, кто из них был причастен к убийствам большевиков в 1919–1921 гг. и устраивали самосуды (Мельтюхов. Советско-польские войны. С. 557).

Официальная версия Катынского дела также не объясняет, почему Сталин после своего безжалостного решения расстрелять польских военнопленных, спустя короткое время по отношению к полякам «сменил гнев на милость». Попытки объяснить это самодурством Сталина не серьёзны.

Тогда же были оставлены в живых несколько тысяч взятых в Прибалтике польских офицеров и решено создать национальную польскую воинскую часть, началось освобождение польских офицеров-«тешинцев» из Оранского лагеря. Через год полностью амнистировали всех поляков и на советской территории сформировали и вооружили польскую армия генерала Андерса, подчиненную лондонскому эмигрантскому правительству.

Надо заметить, что версия о патологической ненависти Сталина к полякам не выдерживает критики. Известно, что среди немногих людей, к которым Сталин относился с особым вниманием и заботой были два поляка: полярный летчик Сигизмунд Леваневский и маршал Советского Союза Константин Рокоссовский. По личному указанию Сталина С. Леваневскому за спасение челюскинцев было присвоено звание Героя Советского Союза, хотя Леваневский из-за аварии не сумел приземлиться на льдине.

По имени и отчеству Сталин обращался только к двум военноначальникам — поляку К. Рокоссовскому и начальнику Генерального штаба маршалу Б. Шапошникову.

Свидетели утверждают

В опубликованных катынских документах приводятся десятки свидетельских показаний. Многие из них противоречат друг другу, указываемые в них даты и подробности нередко не вписываются ни в какие версии. То, как трудно отделить правду от лжи, мы попытаемся показать на свидетельских показаниях, которые являются общепризнанными.

При этом следует заметить, что российские исследователи, желавшие ознакомиться с показаниями бывших сотрудников НКВД (Д. С. Токарева, П. К. Сопруненко и М. В. Сыромятникова) в рамках уголовного дела № 159 «О расстреле польских военнопленных из Козельского, Осташковского и Старобельского спецлагерей НКВД в апреле — мае 1940 г.», были вынуждены самостоятельно переводить их с польского языка обратно на русский!

Показания 89-летнего генерала КГБ в запасе, бывшего начальника УНКВД по Калининской области Д. С. Токарева, во время допроса, состоявшегося 20 марта 1991 г., следователь ГВП А. Ю. Яблоков охарактеризовал как «бесценные и подробные», позволившие «детально раскрыть механизм массового уничтожения более 6 тысяч польских граждан в УНКВД по Калининской области» (Катынский синдром. С. 358)

Токарев охотно и даже «артистично» (!) рассказывал подробности расстрела польских полицейских. Он рассказывал, что:

«…для руководства этой работой были присланы майор госбезопасности начальник комендантского отдела НКВД СССР В. М. Блохин, майор госбезопасности Синегубов и начальник штаба конвойных войск комбриг М. С. Кривенко. Военнопленных после выгрузки в Калинине размещали во внутренней тюрьме Калининского УНКВД на Советской улице. Тюрьму временно очистили от других заключенных, одну из камер обшили войлоком, чтобы не были слышны выстрелы».

Токарев также сообщил, что Блохин привёз «целый чемодан немецких „вальтеров“, ибо советские наганы не выдерживали — перегревались».

Поляков, по 250–300 человек за ночь, Блохин расстреливал в спецодежде: «кожаной коричневой кепке, длинном кожаном фартуке, таких же перчатках с длинными крагами выше локтей». Потом трупы выносили во двор, где грузили в крытый грузовик.

«На рассвете 5–6 машин везли тела в Медное, где уже были выкопаны экскаватором ямы, в которые тела как попало сбрасывали и закапывали…»

(Катынь. Расстрел. С. 35. Катынский синдром. С. 357)

Анализируя показания Токарева, возникает впечатление, что тот во время допроса как бы разыгрывал заранее продуманные сцены. Это отмечал в своих записях и следователь Яблоков. Однако в показаниях Токарева сомнение вызывают некоторые маловероятные подробности.

Посещение авторами в ноябре 2006 г. здания бывшего областного управления НКВД г. Калинина (в настоящее время это здание Тверской медакадемии) породило сомнение — действительно ли здесь в течение месяца можно было расстрелять более 6 тысяч поляков?!

Здание находится на центральной и людной улице Твери — Советской. В 1940 г. это также был центр города. Подвал здания, в котором размещалась внутренняя тюрьма УНКВД и в котором, по утверждению Токарева, была оборудована «расстрельная камера», сохранился практически в первозданном виде. Он представляет собой полуподвальный цокольный этаж (до 6 м высотой, из них 2 м над землей) с большими окнами под потолком, выходящими на улицу. В здании перед войной работали сотни сотрудников и вольнонаемных.

Как видно из схемы двор Калининского УНКВД до войны не являлся закрытым по периметру и частично просматривался из соседних домов. Режим скрытного проведения массовой расстрельной акции в таком здании обеспечить было практически невозможно (см. рисунок № 1).

Рисунок № 1. План здания бывшего УНКВД по Калининской области (ныне в этом здании располагается медицинская академия). На плане отмечены помещения, которые могли в 1940 г. использоваться под общие камеры, и место расположения помещения, описанного Д. С. Токаревым как расстрельная камера. Место расположения «красного уголка», куда в 1940 г. по одному приводили польских военнопленных перед расстрелом для опроса и опознания личности, выяснить до сих пор не удалось.

Сложно также поверить в то, что за тёмное время суток (на широте Твери оно в начале апреля составляет всего 9 часов, а рано утром 4-этажное здание УНКВД заполняли сотрудники) в единственной камере расстреливали по 250–300 чел.

Особенно если принять во внимание уточнения Токарева:

«Из камер поляков поодиночке доставляли в „красный уголок“, то есть в ленинскую комнату, там сверяли данные — фамилию, имя, отчество, год рождения. Затем надевали наручники, вели в приготовленную камеру и стреляли из пистолета в затылок. Потом через другую дверь тело выносили во двор, где грузили в крытый грузовик».

(Катынь, Расстрел. С. 35)

Все эти передвижения заключенных требовали времени. Не говоря уже о том, что сверку данных жертвы проводили в «ленинской комнате»!

Дело не в «ленинской комнате», а в том, где она находилась. Нельзя же допустить, чтобы обречённых на расстрел выводили за пределы внутренней тюрьмы?! Соответственно, по утверждению Токарева, эта «святая святых» каждого советского учреждения располагалась в полуподвальном помещении внутренней тюрьмы УНКВД! Получается, что важные совещания аппарата и политинформации Токарев и его замы проводили в полуподвале, рядом с заключёнными??

Поверить в такое можно только в страшном сне. Не случайно до сих пор никто не может указать даже предполагаемого места расположения «красного уголка» в подвале бывшего здания Калининского УНКВД.

В книге «Спи, храбрый» Станислав Микке пишет, что Токарев утверждал, что для расстрела первой партии поляков в 300 человек:

«…ночь оказалась слишком короткой, пришлось обратиться в вышестоящие инстанции, чтобы присылали поменьше. За ночь успевали расстрелять двести пятьдесят человек».

(Микке. С. 47)

Однако при системе, которую описал Токарев, за 9 часов невозможно расстрелять такое количество жертв.

Возможно возражение. Известен случай, когда два сотрудника НКВД в Сандармохе (Карелия, Медвежьегорский район) в январе 1938 г. за 4 часа расстреляли 450 человек. Однако расстрел в Сандармохе и расстрел польских военнопленных из Осташковского лагеря в Калинине весной 1940 г. нельзя сравнивать. В первом случае расстрел заранее связанных и подготовленных к казни людей происходил в лесу, непосредственно у могилы. Карельский исследователь Юрий Дмитриев так описывает процедуру расстрела в Сандармохе.

Заключенного вызывали в изолятор, где сверяли данные из дела с личностью, потом жертве связывали руки и уводили в соседнюю комнату, там срывали одежду и связывали ноги. Затем волоком тащили приговоренного в накопитель, в котором к вечеру формировалась очередная партия для расстрела. С наступлением темноты приговоренных грузили на автомашины и везли в урочище Сандармох, где расстреливали (Дмитриев. Место расстрела — Сандармох).

Кстати, известны примеры и гораздо более высокой «скорострельности» палачей. Например, 24 августа 1920 г. солдаты 49-го пехотного полка 5-й польской армии расстреляли из пулеметов всего за несколько минут 200 пленных советских казаков прямо в поле, где их и захоронили (Красноармейцы в польском плену… С. 271).

В Калинине расстрел, как свидетельствовал бывший начальник Калининского УНКВД Токарев, был поимённо-индивидуальный, связанный с поочередными передвижениями выводимых на казнь польских военнопленных внутри тюрьмы. В каждом случае требовалось время на открытие камеры, вывод заключенного, закрытие камеры, привод в «красный уголок», опрос, сверку данных, сковывание наручниками, перевод в «расстрельную» камеру, расстрел и вынос трупа.

Посещение авторами помещения бывшей внутренней тюрьмы в Твери (Калинине) показало, что, учитывая расстояния между камерами, этот процесс безусловно длился более двух минут и в реальности должен был занимать не менее 4 минут на каждую жертву. Не случайно, в большинстве случаев, даже в случае признания убийцы, проводят следственный эксперимент, который позволяет точно уставить, как было осуществлено убийство. Известны случаи, когда признание не проходило проверку следственным экспериментом. Обычно выяснялось, что такое признание было самооговором. В Твери Главная военная прокуратура РФ такой эксперимент не проводила.

Вызывает сомнения и физическая возможность одновременного размещения 250 человек в подвальных камерах внутренней тюрьмы Калининского УНКВД. 0,5 кв. м на человека явно недостаточно. Это могло спровоцировать беспорядки. В то же время утверждается, что НКВД делало все, чтобы жертвы до последней минуты не подозревали о своей участи.

Следует заметить, что «фрагменты польской военной формы обнаруживались на территории следственного изолятора № 1 города Калинина», который в 1940 г. находился на окраине деревни Ново-Константиновка (ныне это площадь Гагарина в Твери) (Мангазеев. Зачем нужен мемориал в Медном?). В отличие от здания областного УНКВД, малолюдное место расположения изолятора № 1 и его надежно укрытый от посторонних глаз внутренний двор позволяли обеспечить режим полной секретности при проведении массовой расстрельной акции. Однако этот факт почему-то не привлек внимания ни польских археологов, ни российских следователей.

Генерал Токарев сообщил, что расстрелянные поляки захоранивались на территории дачного поселка Калининского УНКВД вблизи поселка Медное. В то же время достоверно известно, что на этом спецкладбище были также захоронены репрессированные в 1937–1941 годах советские люди. Однако, как уже говорилось, их захоронения таинственным образом исчезли.

Противоречат показаниям Токарева и факты, приводимые в польском сборнике «Катынское преступление. Дорога до правды», хотя, на первый взгляд, они, казалось бы, подтверждают его версию о «чемодане „вальтеров“»:

«При раскопках 1991 года в Медном найдено 15 пистолетных гильз и 20 пуль Браунинг 7,65 (такие патроны подходят и для „вальтеров“), а также 2 пули от нагана 7,62. На 14 гильзах идентифицирован производитель — Deutsche Waffen- und Munitionsfabriken».

(Статья Ярослава Росяка «Исследования элементов боеприпасов и огнестрельного оружия, найденных во время эксгумации в Харькове и Медном». С. 351–362)

Дело в том, что большинство немецких пуль были обнаружены не в черепах казнённых, а в верхних слоях могилы, вне трупов. Стреляные же гильзы вообще не должны были попасть в это захоронение, так как, по утверждению Д. С. Токарева, расстреливали поляков не у готовой могилы, а в подвале тюрьмы.

Вызывает удивление, что Токарев во время допроса без усилий оперировал цифрами, датами, фамилиями и фактами, которые практически невозможно вспомнить по истечении 60 лет. Он без запинки назвал число расстрелянных поляков — 6295 человек, которое, как выяснилось полутора годами позднее, лишь на 16 чел. расходилось с данными, содержавшимися в совершенно секретной записке Председателя КГБ Шелепина Хрущёву от 3 марта 1959 года!

Даже сам Шелепин в статье «История суровый учитель», опубликованной в газете «Труд» за 14 марта 1991 г., за давностью лет ошибочно утверждал, что в Катыни было расстреляно «15 тысяч польских военнослужащих», хотя в записке того же Шелепина от 3 марта 1959 г. было указано, что «в Катынском лесу (Смоленская область) расстреляно 4421 человек» (Катынь. Расстрел. С. 684). Бывший председатель КГБ забыл подробности Катынского дела, а вот Токарев «помнил»! Или кто-то ему напомнил? Кстати, когда во время допроса дело касалось уточнения сведений из документов за его собственной подписью, Токарев демонстрировал удивительную забывчивость.

Насколько после этого можно доверять Токареву? Возможно, старый генерал КГБ решил в «смутное» время согласиться с «желаемой» наверху версией, но специально допускал столь явные неточности в своих показаниях, чтобы их фальшивость была очевидна!?

Надо заметить, что несоответствия в указании места расстрела поляков присутствуют и в показаниях М. В. Сыромятникова, бывшего старшего по корпусу внутренней тюрьмы Харьковского управления НКВД. Он рассказывал, что:

«…ночью он выводил будущие жертвы со связанными руками из камеры и вёл в подвал, в помещение, где комендант местного НКВД Куприй должен был их расстрелять».

(Микке. Спи, храбрый… С. 28)

Однако начальник харьковского КГБ генерал Николай Гибадулов показал польским экспертам «остатки фундамента когда-то стоявшего особняком, а ныне уже не существующего строения (генерал назвал его сараем»). И заявил:

«Мы это установили точно, расстреливали именно здесь. А Сыромятников врёт, не понятно зачем».

(Микке. Спи, храбрый… С. 29–30)

Не вполне убедительными выглядят показания бывшего сотрудника Смоленского УНКВД Петра Климова, который в заявлении в областную комиссию по реабилитации жертв репрессий писал, что поляков расстреливали:

«…в помещении Смоленского УНВД или непосредственно в Катынском лесу».

(Катынский синдром. С. 363)

П. Климов утверждал, что он:

«…был в Козьих горах и случайно видел: ров был большой, он тянулся до самого болотца, и в этом рву лежали штабелями присыпанные землей поляки, которых расстреляли прямо во рву… Поляков в этом рву, когда я посмотрел, было много, они лежали в ряд, а ров был метров сто длиной, а глубина была 2–3 метра»

(Жаворонков. О чем молчал Катынский лес… С. 109–110).

Необходимо заметить, что самая большая могила в Козьих горах, по данным немецкого профессора Бутца, имела длину 26 метров (Отчет Бутца из «Amtliches Material zum Massenmord von Katyn»). Эти данные были подтверждены поляками (отчет Мариана Глосека) во время эксгумационных раскопок в 1994/95 гг. Где же Климов видел ров-могилу длиной 100 метров?

Как видим, даже с определением мест расстрела поляков возникает немало вопросов. Удивительно, но нестыковки в версиях о местах расстрела присутствуют в показаниях по всем трём местам предполагаемых массовых расстрелов пленных поляков (Калинину, Харькову и Смоленску). Что это значит?

Необходимо обратить внимание на то, что Климов дополнительно в своем заявлении указал, что:

«…в то время, когда был расстрел плляков, и после этого здесь, в Смоленске, в Козьих горах, бывали Каганович Л. M., Шверник, ещё помню, глушили на Днепре рыбу. Отдыхал в Козьих горах ещё Ворошилов К. Е.».

(Жаворонков. О чем молчал Катынский лес… С. 111)

Можно представлять советских руководителей «монстрами», что постоянно делают защитники немецко-польской версии, но одно очевидно. Многотысячное захоронение без гробов в 500 м от правительственной дачи представляло собой своеобразную бактериологическую бомбу, не говоря уже о тяжелом трупном запахе в первые летние месяцы после расстрела.

Профессор судебной медицины Ф. Гаек из Праги также обратил внимание на этот момент. В своих «Катынских доказательствах» он писал о невозможности нахождения «оздоровительного учреждения» рядом с массовыми захоронениями.

«Такое большое количество трупов было покрыто слоем песка толщиной всего около 1,5 м, зловоние тысячи разлагающихся тел должно было обязательно распространяться в лесу».

(Гаек. С. 15)

Известно, что в СССР весьма внимательно следили за экологической обстановкой, в которой отдыхали члены Политбюро и ЦК ВКП(б).

Медперсоналу, давшему согласие на отдых в подобном антисанитарном месте членов советского правительства, такая ситуация грозила уголовным делом по статье «умышленное вредительство» с соответствующими последствиями. Да и сами руководители не пошли бы на это. Разве в Советском Союзе было мало заповедных дач?

Удивительно, но в случае с расстрелом польских военнопленных налицо полное нарушение инструкции НКВД о порядке производства расстрелов, согласно которой приговоры должны были приводиться в исполнение с «обязательным полным сохранением в тайне времени и места приведения приговора в исполнение». Места расстрелов должны были находиться не менее чем в 10 км от населенных пунктов, чтобы в ночное время не было слышно выстрелов и не видно света от костра и фар автомобилей («Р» — значит расстрелять. «Моск. комсомолец», 7 июня 2007 г.).

Ещё раз напомним, что перед расстрелом поляков не обыскивали и не раздевали. Это при том, что операция по их расстрелу должна была оставаться тайной навечно. Все делалось как бы для того, чтобы в будущем при раскопках польских захоронений сразу можно было бы установить, кто расстрелян. Как это объяснить?

Подобное сторонники официальной версия объясняют тем, что сотрудники НКВД якобы боялись бунта польских заключенных и поэтому до последнего момента не хотели их настораживать раздеванием и предварительным связыванием. А почему не боялись бунта советских «врагов народа», среди которых было немало военных, имевших боевой опыт, которых поголовно перед расстрелом обыскивали, связывали и раздевали?

Сомнения вызывают и показания бывшего начальника управления по делам военнопленных НКВД СССР П. К. Сопруненко. Во время допроса 29 апреля 1991 г. он утверждал, что:

«…лично видел и держал в руках постановление Политбюро ЦК ВКП(б) за подписью Сталина о расстреле более 14 тыс. польских военнопленных».

(Катынский синдром. С. 360)

Известно, что право ознакомиться с решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г. в НКВД СССР было предоставлено лишь наркому Л. Берии. Трудно поверить, что Берия проигнорировал запрет знакомить «кого бы то ни было» с документами «особой папки» без разрешения ЦК и ознакомил Сопруненко с решением Политбюро. В то время Берия был крайне осторожен, т. к. за месяц до этого, 4 февраля 1940 г., был расстрелян его предшественник бывший нарком НКВД Ежов.

Хочется напомнить российским прокурорам и авторам сборника «Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях» указание, сформулированное Пленумом РКП(б) от 19.VIII. 1924 г. и напечатанное на бланках Политбюро ЦК ВКП(б):

«Товарищ, получающий конспиративные документы, не может ни передавать, ни знакомить кого бы то ни было, если на это не было специальной оговорки ЦК…»

Возникает вопрос, мог ли П. К. Сопруненко держать в руках решение Политбюро или это является его фантазией с целью преувеличить значение собственной личности?

Всё вышесказанное даёт повод усомниться в показаниях «очевидцев» катынского преступления. Известно немало фактов, когда подобные свидетельства в силу различных причин оказывались недостоверными. Наиболее характерным примером этого является дело об убийстве президента США Джона Кеннеди в декабре 1963 г.

Американское правосудие, абсолютизируя свидетельства «удобных» для официальной версии очевидцев и отдельные вещественные доказательства, приняло решение о том, что убийство Д. Ф. Кеннеди дело рук «одиночки» Л. Х. Освальда. И только спустя десятилетия новые неопровержимые свидетельства убедили американскую общественность в том, что Кеннеди стал жертвой обширного антигосударственного заговора.

Так, на недавно рассекреченной любительской кинопленке голова американского президента в момент убийства сильно дергается назад, что свидетельствует о выстреле спереди. Судя по рассекреченной фотографии головы Кеннеди в морге также ясно, что стреляли спереди. Но по официальной версии, Освальд стрелял в президента сзади. Для торжества истины потребовалось 44 года ожидания обнародования материалов, имеющих отношение к убийству американского президента.

С Катынским делом происходит нечто подобное. Ситуация с ним кардинально изменилась бы, если бы документы, хранящиеся в российских архивах и имеющие отношение к катынской трагедии, были рассекречены.

Убийственная секретность

Сегодня трудно себе представить более абсурдную ситуацию, нежели сложившуюся с катынской проблемой. Обнародовав важнейшую сверхсекретную информацию из «закрытого пакета № 1», которая позволила документально обвинить СССР и его правопреемницу Россию в катынском преступлении, чиновники скрывают менее секретные документы, способные вскрыть истинные обстоятельства гибели польских военнопленных на территории СССР. Что это? Непонимание ситуации или сознательная дискредитация позиции России?

Даже депутаты Государственной Думы не в силах преодолеть завесу секретности. В мае 2006 г. депутат А. Н. Савельев направил в Центральный архив Министерства обороны РФ запрос, в котором содержалась просьба рассекретить и предоставить:

«…копии советских разведывательных аэрофотоснимков периода Великой Отечественной войны районов ст. Красное (дер. Буда) Краснинского р-на, дер. Тишино, Печерск, Серебрянка и пос. Катынь Смоленского района, а также района урочища Козьи Торы и Катынского леса в пределах трапеций N-36–39 и N-36–40».

Это позволило бы установить точное место расположение бывших трех лагерных отделений Вяземского исправительно-трудового лагеря НКВД СССР: Смоленского, Купринского и Краснинского АБР, известных как «лагеря особого назначения № 1-ОН, № 2-ОН и № 3-ОН», и получить неопровержимые доказательства функционирования этих лагерей в период немецкой оккупации до осени 1941 г.

Помимо этого в запросе содержалась просьба рассекретить протокол допроса немецкого военнопленного, принимавшего осенью 1941 года личное участие в расстреле польских граждан в Катыни (ЦАМО, фонд 35, оп. 11280, д. 798, л. 175).

В ответ на этот запрос архивная служба вооруженных сил Министерства обороны Российской Федерации письмом от 18 августа 2006 г. за № 350/1294 сообщила А. Н. Савельеву, что:

«…экспертная комиссия Главного управления воспитательной работы Вооруженных Сил Российской Федерации, как правопреемник политуправления РККА, произвела экспертную оценку документов по Катынскому делу, находящихся на хранении в Центральном архиве Министерства обороны Российской Федерации, и сделала заключение о нецелесообразности их рассекречивания».

ГИАЦ (главный информационно-аналитический центр, т. е. архив) МВД РФ на запросы по поводу предоставления материалов относительно трех лагерных отделений Вяземского исправительно-трудового лагеря НКВД СССР: Смоленского, Купринского и Краснинского АБР, отвечает — документов по данному вопросу на хранении не имеется.

Действительную ситуацию с сокрытием секретных материалов в архивах в какой-то степени прояснил Анатолий Стефанович Прокопенко, известный российский историк-архивист, бывший руководитель Особого архива — огромного сверхсекретного хранилища трофейных документов из двадцати европейских стран (в 1992–1999 гг. — Центр хранения историко-документальных коллекций, после 1999 г. — Российский государственный военный архив).

В газете «Известия» от 25 сентября 1997 г. он написал о том, что в работу российских архивах вернулась «добрая» советская традиция:

«…тайного перепрятывания отдельных документальных фондов из одних архивов в другие, дабы сбить с толку российских и заграничных исследователей. Директор государственного архива, откуда ушли под покровом ночи в казематное небытие весьма важные фонды, спросил у одного из бывших столпов государственной архивной службы: что же мне говорить, если спросят об этих фондах? Получил совет: скажешь, что сгорели, украли».

Он также отметил особую недоступность бывшего архива МВД СССР в плане получения любой информации, в том числе и по лагерям НКВД.

«Попав туда недавно со второй попытки, и то по просьбе председателя комиссии по реабилитации жертв политических репрессий А. Яковлева, я поразился пустоте так называемых „листов использования“ архивных дел, которых, выходит, никто до меня не касался. В этом архиве — море информации об империи ГУЛАГ. Без нее все имеющиеся исследования по данной теме можно считать только предварительными набросками».

Несомненно, многие материалы по Катынскому делу, способные пролить свет на истинные обстоятельства гибели большинства польских военнопленных, до сих пор скрыты в каких-то спецхранилищах. Например, в 38 томах архивного фонда комиссии Н. Бурденко, хранящегося в ГАРФе (фонд 7021, опись 114) большинство документов являются копиями. Местонахождение первых экземпляров неизвестно.

Спору нет, для безопасности любого государства режим секретности является одним из важнейших условий выживания и успешного противостояния проискам вражеских разведок. Но в данном случае все наоборот.

Можно только гадать, какие соображения двигали экспертной комиссией Министерства обороны РФ в принятии решения о поддержании режима секретности в отношении документов по Катынскому делу. Это в свою очередь позволяет появляться самым невероятным версиям относительно обстоятельств гибели польских офицеров.

Например, Серго Берия в книге «Мой отец — Лаврентий Берия» утверждал, что польских военнопленных расстреляла «Красная Армия. Это та правда, которую тщательно скрывают и по сей день…». Не будем гадать по данному поводу. Ответы из российских архивов подтверждают, что истинные обстоятельства гибели большинства польских военнопленных пока остаются тайной.

В результате российская система хранения архивных документов, доставшаяся по наследству от советских времен, в очередной раз поставила руководство России в ситуацию, когда с польскими оппонентами по Катынскому делу придется продолжать игру в «поддавки».

«Исторические» документы

Как отмечалось, кремлевские документы из «закрытого пакета № 1», свидетельствующие о вине советского руководства за расстрел польских военнопленных весной 1940 г., сыграли решающую роль в Катынском деле. Более весомого аргумента, казалось бы, трудно представить. Однако вопиющая небрежность в оформлении этих документов, недопустимая для Политбюро, ошибки и противоречия в их содержании, загадочные перерывы в хранении заставляют ставить вопрос о степени надежности и достоверности информации, содержащейся в кремлевских документах.

Документы из «закрытого пакета № 1» часто называют «историческими». Первой про «историчность» заговорила польская сторона, стремясь тем самым дополнительно усилить их политическую и юридическую значимость, а также лишний раз подчеркнуть тот факт, что опубликование этих документов как бы подвело окончательную черту под научными дискуссиями историков по Катыни.

Придание документам из «закрытого пакета № 1» статуса «исторических» позволило во многом обесценить и дезавуировать весь остальной массив информации по «Катынскому делу». На содержащиеся в этом массиве многочисленные факты, доказывающие причастность нацистской Германии к катынскому преступлению, просто перестали обращать внимание.

В настоящее время в научный оборот введены четыре документа из катынского «закрытого пакета № 1». Это: записка Берии Сталину № 794/Б от «___» марта 1940 г. с предложением о расстреле польских военнопленных, выписка с решением Политбюро ЦК ВКП(б) № П13/144 от 5 марта 1940 г. по «Вопросу НКВД» (два экземпляра), стр. 9 и 10 из протокола заседания Политбюро ЦКВКП(б) № 13-оп за 1940 г. и записка Шелепина Хрущёву Н-632-ш от 3 марта 1959 г. с проектом постановления Президиума ЦК КПСС.

Официально считается, что «закрытый пакет № 1» 24 сентября 1992 г. был «случайно»(?) обнаружен в архиве Президента РФ комиссией в составе: руководителя президентской администрации Ю. В. Петрова, советника Президента Д. А. Волкогонова, главного архивиста РФ Р. Г. Пихоя и директора архива А. В. Короткова. В исследовании «Катынский синдром» рассказывается, что:

«…документы оказались настолько серьёзными, что их доложили Борису Николаевичу Ельцину. Реакция Президента была быстрой: он немедля распорядился, чтобы Рудольф Пихоя как главный архивист России вылетел в Варшаву и передал эти потрясающие документы президенту Валенсе».

(Катынский синдром. С. 386)

14 октября, 1992 г. Р. Пихоя, по поручению Ельцина, вручил в Варшаве президенту Польши Л. Валенсе заверенные ксерокопии всех обнаруженных документов. Второй комплект ксерокопий А. Макаров и С. Шахрай в тот же день представили в Конституционный суд РФ, где они — внимание! — оказались весьма кстати. В то время Конституционный суд рассматривал известное «дело КПСС». Документы из «закрытого пакета № 1» стали преподноситься сторонниками Ельцина как главное доказательство «бесчеловечной сущности» коммунистического режима. Такие внезапные политические актуализации сопровождают всю историю катынских документов. Они приобрели исключительное свойство — появляться в нужный момент и в нужное время.

В польско-российских отношениях после обнародования «кремлевских» документов начался новый этап. Теперь, при появлении любых свидетельств, серьёзно подрывающих польскую точку зрения на «Катынское дело», польская сторона апеллирует к «историческим документам» как к истине в последней инстанции.

Главный редактор журнал «Новая Польша» профессор Ежи Помяновский, к примеру, призывает:

«…извлечь гласные правовые последствия из памятного, заслуживающего уважения акта высших российских властей. Президент Российской Федерации Борис Ельцин вручил исторические документы — в том числе постановление политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 года — президенту Польши Леху Валенсе, торжественно подтвердив, что польские офицеры, интернированные в Старобельске, Козельске, Осташкове, были казнены весной 1940 г. по приказу Сталина».

(Новая Польша, № 5, 2005)

Правда, Е. Помяновский допустил традиционную польскую неточность. Президент Ельцин лично не вручал документы Валенсе. Однако польскому профессору уж очень хотелось до предела повысить статус события. Это, между прочим, характерный для Катынского дела пример — беззастенчивое искажение польской стороной, казалось бы, всем известных фактов.

Обнаружение «исторических» документов по Катыни сопровождает шлейф труднообъяснимых странностей. При передаче документов Р. Пихоя публично заявил в Варшаве Л. Валенсе, что, якобы, президент Ельцин узнал о документах только после возвращения из Бишкека 11 октября 1992 г. Но спустя несколько дней, уже в Москве, тот же Пихоя в официальном интервью сказал представителю Польского агентства печати, что Ельцин знал о содержание документов с декабря 1991 года.

15 октября 1992 г. польское телевидение транслировало интервью самого Ельцина. Говоря о нравственной стороне Катынского дела, он воскликнул:

«Сколько же надо цинизма, чтобы скрывать правду полвека! Каким же цинизмом должны были обладать Горбачёв и Ярузельский!»

Оскорблённый Горбачёв не остался в долгу и с присущей ему патетикой заметил:

«Почему Ельцин молчал почти десять месяцев? Почему не передал документы Леху Валенсе, когда тот минувшей весной приезжал в Москву и посетил Катынь? Каким же цинизмом надо обладать!».

Чем была обусловлена почти десятимесячная пауза с обнародованием документов? Напомним, что в мае 1992 г. в Москву приезжал президент Польши Л. Валенса. Его визит, несомненно, напомнил Ельцину о секретах «закрытого пакета № 1», полученного им от Горбачева 24 декабря 1992 г. Но Ельцин предпочел тогда Валенсе катынские документы не передавать. Почему? Возможно, ждал более удобного(?) момента, а может, «подельники» просто требовали время для «корректировки» содержания этих документов? Вспомним, сколько фальшивок, дискредитирующих советский период, появилось в начале 90-х годов прошлого столетия.

Упомянем лишь две наиболее известные фальшивки, запущенные в оборот в начале 1990-х. Так называемый «совместный приказ Берии и Жукова № 0078/42 от 22 июня 1944 г. о выселении украинцев в Сибирь» и «Справка к записке Зайкова» о захоронении Советским Союзом химического оружия в Балтийском море. Обе фальшивки наделали в своё время много шума. На доказательство их поддельности у российских специалистов ушло немало времени и сил.

Заявления руководителей архивной службы России о «безусловной сохранности» всех документов из «Особой папки» и «закрытых пакетов» следует воспринимать с определенной долей скепсиса. Достаточно вспомнить историю про то, как Горбачев в свое время ненавязчиво предлагал заведующему общим отделом ЦК КПСС Валерию Болдину уничтожить секретный дополнительный протокол к пакту Молотова-Риббентропа.

После выступления в 1989 г. на первом Съезде народных депутатов, когда Горбачев на весь мир заявил, что попытки найти подлинник секретного договора не увенчались успехом, он уже не намеками, а прямо спросил Болдина, уничтожил ли тот протоколы? Болдин ответил, что сделать это без специального решения нельзя (Катынский синдром. С. 252). Болдин также утверждал, что Горбачев дважды спрашивал его о том, не уничтожены ли секретные материалы, связанные с Катынью из «закрытого пакета № 1».

Бывшие работники Общего отдела ЦК КПСС в частной беседе с авторами вначале полностью исключили возможность фальсификации документов из «закрытых пакетов» какими-либо злоумышленниками. Но они вынуждены были признать, что возможность такой фальсификации существовала, если в этом были заинтересованы первые лица партии и государства.

Один из бывших сотрудников Общего отдела ЦК КПСС вспомнил любопытную деталь. По его словам, в 1991 г., накануне распада СССР, заведующий VI сектором (архив Политбюро) Л. Машков «портфелями носил» в кабинет заведующего Общим отделом В. Болдина секретные документы Политбюро, в том числе и из «Особой папки». Делалось ли это по указанию Горбачёва или это была инициатива Болдина, установить не удалось. Также неясно, все ли документы вернулись в архив в первоначальном виде.

Не меньшие возможности изымать и «корректировать» документы сохранились и у администрации Ельцина, представители которой приложили немало усилий для шельмования «советского периода» в истории России.

«Особая папка» и «закрытые пакеты»

Для читателя, вероятно, представит интерес информация о системе секретного делопроизводства в ЦК КПСС, так как без этого трудно понять, о каких документах идет речь и как они хранились.

В СССР существовали четыре основных грифа секретности — «Для служебного пользования», «Секретно», «Совершенно секретно» и «Совершенно секретно особой важности». Но в практике работы ЦК КПСС применялись еще две специальные категории для особо важных документов — «Особая папка» и «закрытый пакет». Как правило, «закрытые пакеты» входили в категорию документов с грифом «Особая папка».

Бумаги, хранившиеся в «закрытых пакетах», относились к узкому кругу исторических событий и государственных проблем, дополнительно засекреченных в силу разных обстоятельств (например, секретный протокол к пакту Риббентропа-Молотова, информация о предках Ленина, о самоубийстве Н. Аллилуевой и др.). Попасть в «Особую папку» и «закрытый пакет» могли любые документы, в том числе несекретные, вплоть до газетных заметок, частных писем и фотографий — в случае их непосредственного отношения к засекреченной проблеме.

Архивных томов с документами «Особой папки», как вспоминал Горбачев, к началу 1990-х годов накопилось уже более полутора тысяч (Жизнь и реформы. Кн. 2, с. 349). «Закрытых пакетов», по свидетельству бывших работников Общего отдела, было значительно меньше — максимум несколько десятков.

Режим доступа к материалам «закрытых пакетов» предписывал очень серьезные ограничения. В частности, на пакетах имелась приписка типа: «Только для первого лица», «Вскрыть только с письменного разрешения Генерального секретаря» (в разные периоды формулировки могли меняться, но смысл был именно такой). Даже заведующий Общим отделом ЦК КПСС, лично отвечавший за сохранность «закрытых пакетов», не имел права без санкции Генсека знакомиться с хранящимися в них документами.

В ЦК КПСС существовал порядок — после избрания нового Генерального секретаря заведующий общим отделом лично приносил ему «закрытые пакеты» для ознакомления. Генеральный секретарь собственноручно вскрывал каждый принесенный ему запечатанный «закрытый пакет» и знакомился с документами. После ознакомления с документами, Генеральный секретарь вновь лично запечатывал каждый «закрытый пакет», ставил дату и подпись и возвращал пакет в запечатанном виде заведующему общим отделом.

Этот порядок нарушил Горбачёв. В силу патологической боязни ответственности «он не ставил подписи даже при просмотре „особого пакета № 1“, переложив эту обязательную операцию на Болдина» (Катынский синдром. С. 253). Такое поведение позволяло Горбачеву в критических ситуациях уходить от ответственности, ссылаясь на «незнание». Примерами служат ситуации с действиями военных в 1989–91 гг., когда Горбачев публично заявлял, что ему неизвестно, кто дал санкцию на применение силы в Тбилиси, Баку, Вильнюсе и т. д.

В 1970-е годы «закрытый пакет» по Катыни длительное время хранился в сейфе Константина Черненко (тогдашнего заведующего Общим отделом ЦК КПСС), затем поступил на хранение в VI сектор Общего отдела (архив Политбюро) с указанием «Справок не давать, без разрешения заведующего общим отделом ЦК не вскрывать» (Катынь. Пленники. С. 431).

Об особой секретности этого пакета свидетельствует следующий факт. В интервью журналу «Новая Польша» (№ 11, 2005) бывший член Политбюро ЦК КПСС А. Яковлев рассказал:

«В 1985–1989 гг. Горбачев был в постоянной связи с Ярузельским. У них были хорошие личные отношения. В это время генерал Ярузельский настаивал на выяснении подробностей катынского дела. Я от Политбюро руководил в то время работами комиссии по этим вопросам. Это было непростое задание. Я многократно обращался в канцелярию и архив Горбачёва, чтобы получить необходимые документы. „Ведь невозможно, чтобы не было никаких бумаг“, — говорил я. „Нету“, — отвечали мне».

А. Яковлев также заявил, что о катынских документах он неоднократно лично спрашивал М. Горбачёва, но ответ всегда был отрицательный.

По свидетельству бывших работников Общего отдела ЦК КПСС, в 1985–1987 гг. «закрытый пакет» с документами по Катыни в VI секторе был только один. Этот пакет представлял из себя увесистый запечатанный почтовый конверт для документов формата А4. Его толщина составляла не менее 2,5–3 см. Одновременно в архиве Общего отдела ЦК КПСС хранились две большие архивные картонные коробки толщиной 30–35 см с различными документами по Катынскому делу. Но наиболее важные совершенно секретные документы по Катыни находились в «закрытом пакете».

В период до 1987 г. в «закрытом пакете № 1» по Катыни находился оригинал Сообщения комиссии Бурденко. Это было установлено, когда «катынский» пакет был вскрыт по распоряжению М. С. Горбачева в связи с подготовкой к рассмотрению на Политбюро ЦК КПСС одного из «вопросов Смоленского обкома» и с оригинального экземпляра Сообщения комиссии Бурденко необходимо было сделать рабочую ксерокопию.

Основную часть документов, хранившихся внутри «закрытого пакета» по Катыни, в тот момент составляли длинные многостраничные списки, предположительно, репрессированных польских офицеров. Возможно, это были акты о приведение в исполнение решений «специальной тройки», возможно — перечни осужденных Особым совещанием при НКВД или какие-то иные списки. Внутри пакета также находились и другие документы по Катынскому делу.

По утверждению Горбачева, в апреле 1989 г. «закрытых пакетов» по Катыни было уже два (Жизнь и реформы. Кн. 2, с. 349). Сообщение комиссии Бурденко после разделения оказалось в «закрытом пакете № 2» (Катынский синдром… С.381).

«Случайные» находки

«Случайное» обнаружение в архивах ЦК КПСС и Президента России «исторических документов» является одной из тайн Катынского дела. Обстоятельства их нахождения вызывают немало вопросов. В этой связи о злоключениях катынских документов из «закрытого пакета» необходимо поговорить более обстоятельно.

Начались они при Горбачеве, который в книге «Жизнь и реформа» утверждает, что с бумагами по Катынскому делу из двух запечатанных пакетов он ознакомился в апреле 1989 г., за несколько дней до визита в Москву руководителя Польши В. Ярузельского, и «в обоих была документация, подтверждающая версию комиссии академика Бурденко. Это был набор разрозненных материалов, и все под ту же версию» («Жизнь и реформа». Кн. 2, с. 348).

Однако надо иметь в виду, что после избрания М. С. Горбачёва на пост Генерального секретаря ЦК КПСС в марте 1985 года, тогдашний заведующий общим отделом ЦК КПСС А. И. Лукьянов лично приносил ему «закрытый пакет № 1». Но об этом Горбачёв умалчивает и пытается всех убедить в том, что о катынских документах ему стало известно лишь в 1989 г. Однако не вызывает никаких сомнений тот факт, что Лукьянов не мог нарушить установленный в ЦК КПСС порядок ознакомления вновь избранного Генсека с документами из «Особой папки».

Это, в частности, подтверждает следующий факт. 11 июля 1986 г. при рассмотрении на Политбюро ЦК КПСС вопроса «Об участии делегации (во главе с Генеральным секретарем ЦК КПСС) в работе съезда ПОРП» Горбачёв заявил, что «…придется разобраться с Катынью» (Черняев А. В Политбюро ЦК КПСС). Сказано это было без всяких комментариев, что свидетельствует о хорошем знании Горбачёвым катынской проблемы. Сейчас известно, что тогдашний польский руководитель генерал В. Ярузельский при каждой встрече с Горбачёвым очень жестко ставил вопрос о раскрытии катынского преступления.

Тем не менее Горбачев утверждает, что впервые увидел катынские бумаги только в апреле 1989 г. и тогда в пакетах никакого решения Политбюро ВКП(б), писем Берии и Шелепина не было. Где же они находились? С какими же двумя пакетами знакомился Горбачев в 1989 г., если их содержимое принципиально отличалось от содержимого двух пакетов, вскрытых в мае и сентябре 1992 г.? Вероятно, Михаил Сергеевич в очередной раз заврался.

Основной «закрытый пакет № 1», по утверждению Горбачёва, был обнаружен (?) в особом архиве ЦК КПСС только в декабре 1991 г. По этому поводу Горбаёв пишет:

«…На подлинный документ, который прямо свидетельствовал бы об истинных виновниках катынской трагедии, мы вышли только в декабре 1991 г., по сути дела, за несколько дней до моей отставки с поста Президента СССР. Именно тогда работники архива, через руководителя аппарата президента, добивались, чтобы я обязательно ознакомился с содержанием одной папки, хранившейся в особом архиве».

(Жизнь и реформы. Кн. 2, с. 348)

Это была первая «случайная» и опять-таки предельно актуализированная находка катынских документов.

Следует заметить, что Михаил Сергеевич в деле с катынскими пакетами запутался в «трех соснах». Если в 1989 г., как утверждает Горбачев, он знакомился с двумя пакетами катынских документов, то получается, что в декабре 1991 г. в архиве обнаружили — внимание! — третий, основной пакет. Однако известно, что катынских «закрытых пакетов» никогда не было больше двух. Режим их хранения был особый, так что затеряться пакеты не могли.

Зная строжайшую ответственность в ЦК КПСС за работу с документами «Особой папки», сложно поверить, что до декабря 1991 г. «закрытый пакет № 1» хранился в неизвестном месте. Работником, выполнявшим техническое сопровождение «закрытых пакетов», являлся сотрудник I сектора Общего отдела ЦК КПСС Виктор Ефимович Галкин. Судя по отметкам и подписям, с «пакетом № 1» он имел дело с апреля 1981 г. по декабрь 1991 г. Все это время он регулярно ходил на работу и никуда не пропадал. Горбачёв банально врёт, утверждая, что пакет был неожиданно найден в особом архиве.

«Закрытый пакет № 1» по Катыни после его «обнаружения» в середине декабря 1991 г. принесли Горбачеву, который хранил его у себя в сейфе до передачи Ельцину 24 декабря 1991 г. А. Яковлев в книге «Сумерки» пишет, что передача пакета произошла в его присутствии (см. Интернет-сайт «Правда о Катыни»).

По утверждению Александра Яковлева, в закрытом конверте находились записка Берии и записки бывших председателей КГБ Ивана Серова и Александра Шелепина, а также решение Политбюро ЦК ВКП(б) о расстреле польских военнослужащих и гражданских лиц. Впоследствии А. Яковлев в своих интервью и мемуарах неоднократно упоминал о том, что в тот день в «закрытом пакете № 1» присутствовала записка И. Серова. Однако в официальной описи переданных Ельцину документов, датированной 24 декабря 1991 г., «записка Серова» не упоминается.

Таинственная «записка Серова» могла бы пролить свет на многие тайны Катыни, но… Возможно, она исчезла потому, что противоречила современной версии Катынского дела? Никакого расследования по поводу пропажи не проводилось.

В описи также не фигурируют «протоколы заседаний тройки НКВД СССР и акты о приведении в исполнение решений троек», которые Шелепин предлагал в 1959 г., в случае уничтожения учетных дел польских военнопленных, сохранить в «Особой папке». Согласно официальной версии, учетные дела были уничтожены, но протоколов в «Особой папке» не оказалось и о них никто не упоминает. Судьба их неизвестна.

Горбачёв, утверждает, что 24 декабря 1991 г. во время передачи документов по Катыни он «показал и зачитал записку Берии Ельцину в присутствии Яковлева и договорился о передаче её полякам» (Жизнь и реформы. Кн. 2, с. 349). После этого «закрытый пакет № 1», переданный Ельцину по акту, «исчезает» почти на год до 24 сентября 1992 г. Подобное маловероятно, так как по регламенту «закрытый пакет» должен был немедленно поступить на ответственное хранение в президентский архив, т. е. в бывший архив ЦК КПСС и, скорее всего, на ту же полочку, где он лежал последние 10 лет.

Ситуацию ещё больше запутал Ельцин, который 15 октября 1992 г. в своем интервью польскому телевидению заявил, что в «особой папке» по Катыни, который ему передал Горбачёв, «постановления Политбюро не было». Но тогда каким образом оно оказалось в «коллекции документов», переданных Л. Валенсе и в Конституционный суд РФ? В ответ на вопросы Ельцин лишь загадочно буркнул: «В конце концов мы его нашли». В какой период оно отсутствовало, когда, где и кто его обнаружил, осталось невыясненным (Бушин. «Преклоним колени, пани…». Минск. «Мы и время», № 27–28, июль 1993 г.).

Свидетельством того, что с катынскими документами, еще до их «случайного» обнаружения в 1992 году, кто-то «работал», является следующий факт. В экспертном заключении, составленном представителями президента для слушания «дела КПСС» в Конституционном суде 7 июля 1992 г. (как утверждается «пакет № 1» был обнаружен только 24 сентября), было сказано, что:

«…есть веские, хотя и косвенные основания полагать, что расстрел польских офицеров был санкционирован Политбюро ЦК ВКП(б) на заседании 05.03.1940 г.».

Каким образом авторам заключения стал известен факт существования сверхсекретного решения Политбюро? Ведь оно ранее не упоминалось ни в каких опубликованных документах? Да и по утверждению Ельцина решение Политбюро отсутствовало в переданных ему документах.

Поскольку Ельцин уже с 24 декабря 1991 г. не только знал о существовании «исторических» документов, но и был осведомлен об их содержании, говорить о «случайном» обнаружение этих документов в сентябре 1992 г. неуместно. Более того, Ельцину о катынских документах, без сомнения, должны были в очередной раз напомнить при подготовке к официальному визиту в Москву 21 мая 1992 г. польского президента Л. Валенсы.

Тем не менее до сих пор усиленно насаждается версия о том, что в разгар известного процесса по делу КПСС в архиве Президента России 24 сентября 1992 г. тогдашний руководитель президентской администрации Ю. В. Петров, советник Президента Д. А. Волкогонов, главный архивист РФ Р. Г. Пихоя и директор архива А. В. Коротков «случайно» натолкнулись на основной пакет с «историческими» документы по Катыни.

Надо заметить, что второй катынский пакет, в котором находился оригинал Сообщения комиссии Н. Н. Бурденко и научно-историческая экспертиза польских профессоров 1988 г., ещё 20 мая 1992 г. был предъявлен директором Центра хранения современной документации Р. А. Усиковым прокурору Главной военной прокуратуры РФ С. С. Радевичу и эксперту Н. Ю. Зоре. (Катынский синдром. С. 381).

Это свидетельствует о том, что «закрытые пакеты» по Катыни в 1992 г. хранились раздельно. Почему? Ведь все «закрытые пакеты» по одной тематике в VI секторе Общего отдела ЦК КПСС, а впоследствии в архивах Президента СССР и Президента РФ, всегда хранились в одном месте.

Удивительная находка 24 сентября 1992 г. «исторических документов» из «закрытого пакета № 1» оказалась весьма кстати для президентской стороны при рассмотрении в Конституционном суде «дела КПСС». Копии «исторических документов» из «закрытого пакета № 1», в том числе и решение Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г., как уже говорилось, 14 октября 1992 г. были переданы в Конституционный суд.

Известно, что в России суд любого уровня требует от сторон предоставлять документы только в подлинниках. Но Конституционный суд согласился принять копии документов по Катыни. Невероятно, но факт. Время, наверное, было такое. Тем не менее председатель КС В. Зорькин и члены КС, исходя из странностей в оформлении и содержании представленных в чёрно-белых ксерокопиях документов, усомнились в их подлинности и исключили «катынский эпизод» из рассмотрения.

В этом нет ничего удивительного, поскольку у любого человека, привыкшего к строгости и безупречности исполнения советских государственных и партийных документов, уровень исполнения и содержание «исторических документов» вызывают недоумение.

Загадка «записки Берии»

Записка Берии № 794/Б от «…» марта 1940 г. «Товарищу Сталину. О рассмотрении в особом порядке дел на военнопленных» с предложением расстрелять 25 700 военнопленных и арестованных поляков является одним из ключевых катынских документов. Как и вся акция с расстрелом поляков, она готовилась в обстановке чрезвычайной секретности и строжайшего контроля.

Но по неизвестным причинам на записке в качестве исходящей даты был указан лишь март 1940 г. без конкретного дня. Ситуация с датой носит несколько скандальный характер. Профессор Ф. М. Рудинский, представлявший в Конституционном суде сторону КПСС, пишет, что записка, представленная С. Шахраем и А. Макаровым Конституционному суду, была датирована 5 марта 1940 г.

По этому поводу депутат Ю. М. Слободкин заметил, что «записка Берии датирована 5 марта и указано, что заседание Политбюро состоялось 5 марта, но практически этого никогда не было» (Рудинский. «Дело КПСС» в Конституционном суде. С. 316–317). Впоследствии по утверждению Слободкина записка Берии вдруг оказалась без даты.

Вероятнее всего, Слободкин исходящей датой записки посчитал дату ее регистрации в ЦК ВКП(б), расположенной под грифом «сов. секретно». Аргумент, что исходящая дата документа, представляемого на заседание Политбюро ЦК ВКП(б), не могла совпадать с датой проведения заседания Политбюро необоснован. Учитывая специфику проведения Политбюро при Сталине, Берия мог лично, в тот же день, внести записку на Политбюро. Только при Сталине записка Берия, внесённая на Политбюро, могла быть оформлена как подлинник решения ПБ.

Другое дело порядок, установленный впоследствии для внесения материалов на заседание Политбюро ЦК КПСС. Он предполагал заблаговременное предоставление материалов через общий отдел ЦК КПСС. Так что замечание Слободкина могло быть обоснованным, если бы речь шла о заседании Политбюро ЦК КПСС, а не Политбюро ЦК ВКП(б).

Датировка записки Берии «не позднее 3 марта 1940 г.» была осуществлена российским историком Натальей Лебедевой, исходя из содержащихся в тексте письма статистических данных о численности военнопленных поляков в спецлагерях НКВД. Однако эта датировка не точна.

В настоящее время авторами доказано, что «записку Берии № 794/Б» следует датировать 29 февраля 1940 г. Основанием для этого послужили предыдущая и последующая за письмом «№ 794/Б» корреспонденции, отправленные из секретариата НКВД в феврале 1940 г. В 2004 г. в Российском Государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) в рабочих материалах Политбюро ЦК ВКП(б) было выявлено письмо Л. П. Берия с исходящим номером «№ 793/Б» от 29 февраля 1940 г. (РГАСПИ, ф. 17, оп. 166, д. 621, лл. 86–90).

Два последующих письма — «№ 795/Б» «Товарищу Сталину. О ходе работы известных авиаконструкторов по постройке самолетов» и «№ 796/Б» были зарегистрированы в секретариате Наркома внутренних дел СССР также 29 февраля 1940 г. Об этом сообщается в ответах № 10/А-1804 от 31.12.2005 и Ю/А-120 от 19.01.2006 г. за подписью начальника Управления регистрации и архивных фондов ФСБ РФ генерал-майора В. С. Христофорова на запросы депутата Государственной Думы Андрея Савельева.

Естественно, записка Берии с исходящим номером 794/Б могла быть подписана и зарегистрирована в секретариате НКВД СССР только 29 февраля 1940 г. Однако в ней фигурируют уточненные статистические данные о чисченности военнопленных офицеров в спецлагерях УПВ (Управления по делам военнопленных) НКВД, которые поступили в Москву — внимание! — в ночь со 2 на 3 марта и были оформлены начальником УПВ НКВД П. К. Сопруненко в виде «Контрольной справки» только 3 марта 1940 г. (Катынь. Пленники. С. 430). Попасть в текст документа, зарегистрированного 29 февраля 1940 г., эти данные не могли.

Возникшее противоречие пытаются объяснить следующим образом. Якобы для записки № 794/Б в регистрационном журнале зарезервировали февральский исходящий номер. Саму записку исполнили 1 или 2 марта, поэтому на первой странице в графе для месяца машинистка впечатала «март». Но записку в ЦК ВКП(б) не отправляли, так как якобы Берия решил дождаться более свежих данных. Получив их 3 марта, Берия дал команду перепечатать только 2-й и 3-й листы, заменил их и 5 марта лично внес записку на Политбюро.

Однако даже такая комбинация крайне маловероятных событий не объясняет, почему за запиской был зарезервирован февральский исходящий регистрационный номер, а сама записка была датирована не февралем, а мартом 1940 г.!

О том, что страницы «записки Берии № 794/Б» печатались в разное время, свидетельствуют результаты их визуального сравнения. Коснемся лишь одного обстоятельства. На первой странице электронной копии записки, которая несколько меньше оригинала, отступ текста от левого края листа составляет 56 мм, на второй и третьей — 64 мм, на четвертой — 60 мм. Отступ устанавливается специальным механическим фиксатором и во время печатания одного документа не меняется. Люфтом между краями листа бумаги и ограничителем может быть обусловлена погрешность максимум в 2–4 мм.

Но 8 мм разницы в отступе — это уже не погрешность, а признак печатания страниц после изменения положения механических фиксаторов. Для точности дополнительно рассмотрим отступ текста от нижнего края листа, который каждая машинистка устанавливает индивидуально. Нижний отступ текста на первой странице составляет 25 мм, на второй и третьей — 15 мм.

Результаты измерений позволяют с большой степенью уверенности утверждать, что вторая и третья страницы печатались в другое время, нежели первая. Тем более что в нарушении обычного порядка на записке отсутствуют инициалы машинистки, печатавшей документ.

Ситуация, когда в ЦК КПСС и КГБ многостраничный документ для оперативности разбивали на части и одновременно печатали на нескольких машинках, не являлась чем-то необычной. Вероятно, эта традиция существовала и до войны. Но все говорит о том, что «записка Берия» печаталась без спешки. Времени с 29 февраля до внесения её на Политбюро 5 марта было более чем достаточно, поэтому печатать на двух машинках не было необходимости.

Люди, знакомые с советской системой делопроизводства в высших органах власти, не допускают и мысли, что Берия дал команду перепечатать лишь два листа из письма на имя Сталина, а не весь документ целиком. Высосанные из пальца версии про «резервирование» номера, «неумышленную» путаницу месяца, «случайное» отсутствие даты, «не имеющие значения» расхождения между численными данными в разных частях текста и «частичную» замену листов в документе, предназначенном для первого лица страны, слишком примитивны!

Трудно поверить также в то, что Берия счел возможным на несколько суток задержать отправку в Политбюро ЦК ВКП(б) готовой записки, касающейся судьбы 25 700 поляков, ради внесения в текст более свежих статистических данных о кадровом составе военнопленных офицеров, отличающихся всего на 14 человек.

Стоит напомнить, что грубейшие ошибки в содержании и оформлении, допущенные в «записке Берии № 794/Б», в 1940 г. могли стоить исполнителю головы. В те годы сотрудников аппарата НКВД строго наказывали и за менее серьезные просчеты при работе с документами.

Так, в пояснительной части записки Берии указывается, что в лагерях НКВД содержится 14 736 военнопленных, а в тюрьмах — 10 685 арестованных поляков, но в резолютивной части расстрелять предлагается 14 700 военнопленных и 11 000 арестованных поляков. То есть на 36 военнопленных поляков меньше и на 315 арестованных больше. Бывшие многолетние сотрудники КГБ СССР и ЦК КПСС считают, что подобное в документах такого уровня просто невозможно! Всякие аналогии с округленными «разнарядками» на репрессии не обоснованны, т. к. в конкретном случае, каким является ситуация с польскими военнопленными, Сталин требовал точные цифры.

Объяснять расхождение в цифрах невнимательностью или «наплевательским» отношением Берии к документам наивно. Направлять подобные «сырые» документы в ЦК ВКП(б) руководителю любого советского ведомства, включая НКВД, было просто опасно. Сталин всегда требовал обоснования цифр, вносимых на рассмотрение Политбюро.

При этом необходимо признать, что определенная специфика принятия решений при Сталине существовала. Об этом рассказывал начальник тыла Красной Армии, а впоследствии одновременно нарком путей сообщения СССР Андрей Васильевич Хрулев, которому во время войны ежедневно приходилось присутствовать в кабинете Сталине при решении Ставкой и Государственным Комитетом обороны важнейших государственных вопросов.

Вот как описывает это А. Хрулев:

«Вы, возможно, представляете себе все это так: вот Сталин открыл заседание, предлагает повестку дня, начинает эту повестку обсуждать и т. д. Ничего подобного! Некоторые вопросы он сам ставил, некоторые вопросы у него возникали в процессе обсуждения, и он сразу же вызывал: это касается Хрулева, давайте сюда Хрулева…

В течение дня принимались десятки решений. Причем не было такого, чтобы Государственный Комитет заседал по средам или пятницам, заседания проходили каждый день и в любые часы, после приезда Сталина…

На заседаниях не было никаких стенограмм, никаких протоколов, никаких технических работников… Сталин подписывал документы, часто не читая, — это до тех пор, пока вы себя где-то не скомпрометировали. Все было построено на громадном доверии. Но стоило ему только убедиться, что этот человек — мошенник, что он обманул, ловчит, — судьба такого работника была решена.

Я готовил тысячи документов на подпись, но, готовя эти документы, за каждой буквой следил».

(Карпов. Генералиссимус. С. 23, 24)

Аналогичный подход Сталина к принятию решений описывает известный советский авиаконструктор Александр Сергеевич Яковлев в книге «Цель жизни»:

«Сталин не терпел верхоглядства и был безжалостен к тем, кто при обсуждении вопроса выступал, не зная дела. Выступать легкомысленно в его присутствии отбивал охоту раз и навсегда».

Яковлев также отмечал, что:

«…в то время ничего не было страшнее, чем стать обманщиком в глазах Сталина».

(Яковлев. Цель жизни. С. 400, 394)

Особо Яковлев подчеркивал, что Сталин:

«…не терпел безграмотности. Он возмущался при чтении плохо составленного документа. Иногда „экзамен“ на грамотность приходилось сдавать на ходу. Часто при обсуждении вопросов Сталин предлагал высказаться всем желающим, у некоторых сам спрашивал мнение, затем подводил итоги. Пододвинет кому-нибудь лист бумаги, карандаш и говорит пишите. И сам диктует».

(Яковлев. Цель жизни. С. 401)

Многие из советских руководителей, общавшихся со Сталиным, в частности Г. К. Жуков, подчеркивали, что, несмотря на акцент, русский язык он знал великолепно.

Безответственность и недисциплинированность работника любого уровня были для Сталина неприемлимы. Об этом свидетельствует телеграмма, которую он направил своему любимцу — начальнику Генерального штаба Александру Михайловичу Василевскому по поводу задержки того с ежевечерним донесением об итогах операции за минувший день и оценке ситуации с фронта в Москву:

«…Предупреждаю Вас, что в случае, если Вы хоть раз еще позволите себе забыть о своем долге перед Ставкой, Вы будете отстранены от должности начальника Генерального штаба и будете отозваны с фронта».

(Карпов. Генералиссимус. С. 219)

Все разговоры о «вседозволенности» и «всесилии» Берии в марте 1940 г. — фикция. Л. Берия к тому времени находился в звании генерального комиссара госбезопасности и должности наркома внутренних дел СССР лишь пятнадцать месяцев (Эпоха Сталина, с. 354). Необходимо напомнить, что весной 1940 г. полным ходом шло расследование нарушений соцзаконности, допущенных «Особыми тройками» времен Ежова. Сам Ежов, вместе со своим замом Фриновским, курировавшим работу «троек», 4 февраля 1940 года был расстрелян. Берия в это время был предельно осторожен.

Нет сомнений, что Сталин прочитал записку Берии. Об этом свидетельствует его роспись на первом листе и исправление на четвертом листе записки, где «вписано от руки над строкой синим карандашом, очевидно, Сталиным — „Кобулов“» (Катынь. Пленники. С. 390). Возникает вопрос, мог ли Сталин не придать значения несоответствиям в цифрах на втором и третьем листе записки или же он в марте 1940 г. читал эти два листа, но с другим содержанием?

Весьма вероятно, что два средних листа «записки Берии № 794/Б», с целью искажения истинного содержания всей записки были позже заменены.

Помимо этого возникают вопросы и по первому листу записки. Загадочно расположение резолюций на записке Берии. Вместо общепринятой направленности слева — направо и снизу — вверх, Сталин, а за ним Ворошилов, Молотов и Микоян расписались слева — направо, но сверху — вниз. Подобное в документах не встречается, так как документ, повернутый направо, затруднен для чтения.

Далее, в выписке из решения Политбюро от 5 марта 1940 г. фамилия «Кобулов», которую Сталин вписал в записку Берии, ошибочно напечатана через «а» — «Кабулов». Трудно поверить, что в то время допустили ошибку в исправлении, внесенном лично Сталиным.

Необходимо также отметить, что письма за подписью Берии, исходящие из секретариата НКВД, в феврале и марте 1940 г. отмечались строчной литерой «б», а не заглавной литерой «Б», как в письме № 794. Все эти необъяснимые несоответствия невольно наводят на мысль о том, что, возможно, мы имеем дело лишь с частью подлинной записки Берии.

Второй и третий экземпляры — так называемые «отпуска» — письма «№ 794/Б» из архивного дела секретариата НКВД и из аналогичного архивного дела с исходящими документами Управления по делам военнопленных изъяты.

Ещё одна очень важная деталь — в так называемом «заменителе», подшитом в архивное дело с исходящими документами секретариата НКВД, взамен изъятого «отпуска» письма № 794/Б содержится следующая информация. «№ 794. Товарищу Сталину. О рассмотрении в особом порядке дел на военнопленных. стр. 1–29. Находится в Особой папке тов. Мамулова». Из этой записи следует, что первоначально к письму № 794/Б прилагались какие-то дополнительные материалы на 25 листах. Что это за материалы, остается очередной тайной Катынского дела.

Необходимо заметить, что в ответе начальника УРАФ ФСБ РФ генерала-майора B. C. Христофорова № 10/А-С-1804 от 31 декабря 2005 г. сообщается, что в ЦА ФСБ хранятся 2 и 3 экземпляры (оригиналы машинописных отпусков) всех писем Берия за период с 20 февраля по 5 марта 1940 г., за исключением писем № 794/Б («Товарищу Сталину. О рассмотрении в особом порядке дел на военнопленных») и № 795/Б («Товарищу Сталину. О ходе работы известных советских авиаконструкторов по постройке самолетов»).

Ещё раз отметим, что в советский и, особенно в сталинский период, требования к оформлению документов были жесточайшими. Выписки из протокола заседания Политбюро готовились персонально для каждого адресата на специальных типографских бланках. Количество выписок соответствовало числу адресатов, плюс к этому печатались несколько информационных копий для архивных дел.

Кроме того, при необходимости, для архивных дел печатались копии входящих материалов. В частности, в случае «вопроса НКВД» от 5 марта 1940 г., в общем отделе ЦК ВКП(б) были отпечатаны четыре копии «записки Берии № 794/Б». Соответствующая отметка имеется на оборотной стороне последнего листа этой записки (РГАСПИ, ф. 17, оп. 166, д. 621, л. 133). Одна копия была направлена в архив ЦК, а три других — в дела текущего делопроизводства Политбюро за 1940 год: № 34 (Рабоче-Крестьянская Красная Армия), № 40 (Суд и прокуратура) и литерное дело «Европейская война».

По имеющейся у авторов информации эти дела в настоящее время хранятся в архиве Президента РФ, но до сих пор не рассекречены. Не исключено, что в этих трех архивных делах сохранились документы с подлинным текстом письма Берии № 794/Б от 29 февраля 1940 г. и подлинное решение Политбюро по «Вопросу НКВД СССР» от 5 марта 1940 г. Крайне необходимо ввести их в научный оборот или выяснить, когда и кем данные документы были изъяты.

Кстати, из нескольких сотен аналогичных документов, осмотренных авторами в РГАСПИ, «записка Берии № 794/Б» является единственным архивным документом «Особой папки» Политбюро ЦК ВКП(б) за 1940 год, на котором, по неизвестной причине, отсутствует отметка о направлении копий и выписок в дела текущего делопроизводства. Подобная отметка сохранилась лишь на «заменителе», подшитом в основное архивное дело с решениями Политбюро за 28 февраля — 9 марта 1940 г. вместо документов, помещенных в «Особую папку» (РГАСПИ, ф. 17, оп. 163, д. 1249, л. 119).

Весьма странным также является то обстоятельство, что выписки с решением по «Вопросу НКВД СССР» из протокола заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г. были отпечатаны на бланках с красно-чёрным шрифтом, которые весной 1940 г. уже не использовались.

В левом верхнем углу типографских бланков периода 1930-х годов красным шрифтом напечатано предупреждение: «Подлежит возврату в течение 24 часов во 2-ю часть Особого сектора ЦК». Сбоку красным шрифтом напечатано указание, сформулированное Пленумом РКП(б) от 19.VII.1924 г.

«…Отметка и дата ознакомления на каждом документе делается лично товарищем, которому он адресован, и за его личной подписью…»

(РГАСПИ, ф. 17, оп. 166, д. 621, л. 134)

На бланках, которые использовались в ЦК ВКП(б) в феврале — марте 1940 г. предупреждение, как и весь бланк, напечатано чёрным шрифтом, а указание Пленума перенесено на обратную сторону и также отпечатано черным шрифтом. Но Берии, по неизвестной причине, была послана выписка на бланке старого образца.

Более того, на выписке из протокола заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г. для «Тов. Берия» отсутствует печать ЦК и оттиск факсимиле с подписью Сталина. Фактически это не документ, а простая информационная копия. Направление наркому Берии незаверенной выписки без печати Центрального Комитета противоречило элементарным правилам работы аппарата ЦК.

Надо заметить, что сам протокол № 13 («Особый № 13»), содержащий решения Политбюро ЦК ВКП(б) за 17 февраля — 17 марта 1940 г., заверен надлежащим образом. На нем стоит факсимильная подпись И. Сталина, скрепленная красной круглой печатью ЦК ВКП(б) с надписью «Всесоюзная Коммунистическая партия большевиков». Во внутреннем круге две буквы — «ЦК» (РГАСПИ, ф. 17, оп. 162, д. 27, л. 54).

В соответствии с требованиями ЦК, Берия, ознакомившись с присланной выпиской, должен был расписаться на ней и незамедлительно вернуть ее в «Особый Сектор ЦК». Но на выписке из «закрытого пакета № 1», адресованной Берии, нет никаких отметок о его ознакомлении с документом! Зато на оборотной стороне этого экземпляра имеется отметка о дополнительном направлении Берии данной выписки 4 декабря 1941 г. Но отметка о декабрьском ознакомлении также отсутствует!

Судя по отметкам на этом документе, в марте 1940 г. машинисткой Н. Ксенофонтовой были отпечатаны 4 экземпляра выписки с решением Политбюро от 5 марта 1940 г. Несколько позднее были допечатаны (с неизвестной целью) еще два экземпляра. Из указанных 6 отпечатанных экземпляров, 15 ноября 1956 г. 2 экземпляра были уничтожены.

Примечание: Надо заметить, что именно в этот день вновь избранный Первый секретарь ЦК ПОРП В. Гомулка прибыл с визитом в Москву для встречи с Н. Хрущёвым. Складывается впечатление, что все эти хитроумные манипуляции с дополнительными экземплярами выписок были каким-то образом связаны с визитом Гомулки, о котором мы скажем особо.

При анализе ситуации с выписками из протокола Политбюро возникают вопросы. Куда исчезла оригинальная выписка, которую направляли Берии в марте 1940 г. и в декабре 1941 г. и на которой он обязан был дважды расписаться? С какой целью незаверенная информационная машинописная копия выписки была оформлена как якобы направленная Берии? Почему именно эта копия хранилась в «закрытом пакете» вместо оригинала?

Вопросы возникают и после ознакомления с экземпляром выписки из протокола заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г., направленным в феврале 1959 г. Председателю КГБ А. Шелепину. Этот экземпляр также был отпечатан в марте 1940 г. или позднее. Однако с него удалили дату 5 марта 1940 г. и фамилию старого адресата, после чего в текст впечатали новую дату 27 февраля 1959 г. и фамилию Шелепина. По всем канонам делопроизводства новая дата и новая фамилия адресата должны были ставиться только на сопроводительном письме!

Другим грубейшим нарушением требований инструкций по архивному делопроизводству является отметка черными чернилами «Возвр. 27/11–59 г.» на лицевой стороне «выписки для Шелепина». Работники архивов имели право делать на архивных документах отметки только в единственном случае и в единственном месте документа — при переброшюровке архивных томов вписывать простым карандашом в правом верхнем углу новый номер листа. На этом документе также отсутствуют какие-либо отметки Шелепина об ознакомлении.

Несмотря на все вышеизложенное, следует подчеркнуть, что документы из «закрытого пакета № 1», на первый взгляд, выглядят очень убедительно и вызывают уважение даже у опытных архивистов. Они отпечатаны на подлинных типографских бланках (за исключением «записки Шелепина»), на них проставлены разноцветные мастичные оттиски различных штампов и печатей, стоят росписи членов Политбюро, подпись наркома Берии и технические пометки сотрудников аппарата. «Записка Берии» вдобавок к этому отпечатана на специальной бумаге с водяными знаками.

Тем удивительнее, что при всей своей внешней солидности документы высочайшей государственной значимости из «закрытого пакета № 1» по Катыни содержат целый набор всевозможных нарушений существовавшего в то время порядка подготовки и работы с документами особой важности.

Каждое из этих нарушений, взятое в отдельности, выглядит достаточно безобидным. Подумаешь, велика важность — одна машинистка напечатала выписку на бланке устаревшего образца, другая забыла проставить свои инициалы на письме, исходящий номер вписан другим почерком и чернилами необычного цвета, секретарь по рассеянности не проставил пометки о направлении копий документа в дела текущего делопроизводства ЦК, нарком Берия дважды забыл расписаться на выписке с решением Политбюро, через 19 лет это же забыл сделать председатель КГБ Шелепин и т. д. и т. п.!

Многие из этих нарушений становятся заметны лишь при непосредственном визуальном сравнении «исторических» документов с десятками аналогичных документов Политбюро ЦК ВКП(б) за февраль-март 1940 г., которые оформлены в соответствии с требованиями тогдашнего делопроизводства.

При этом надо иметь в виду, что сотрудники Главной военной прокуратуры России утверждают, что, как только к ним поступили копии документов из «закрытого пакета № 1», они сумели убедить «высоких чиновников» в том, чтобы:

«…в Кремле был осмотрен весь комплекс документов, проведены почерковедческая и криминалистическая экспертизы. Они полностью подтвердили подлинность записки Берии на имя Сталина № 794/Б от „_“ марта 1940 г, подписей на ней Сталина, Молотова, Ворошилова, Микояна и Берии, а также выписки из постановления Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г.»

(Катынский синдром. С 391–392)

Это очень серьезный аргумент. Однако в 2006 г. году россияне стали свидетелями скандала с фальсифицированными экспертизами о подлинности картин ряда выдающихся русских художников. Имена экспертов, выдававших в начале 90-х годов фальшивые заключения, достаточно известны в художественном мире. Так что «экспертиза» не всегда является экспертизой. Надо иметь в виду, что экспертиза «исторических» документов проходила в период, когда для шельмования «советского прошлого» использовались все средства и методы.

Возникает вопрос — почему именно «исторические» документы по Катыни сопровождает такой «букет» нарушений? Почему большинство из работавших с ними опытнейших сотрудников и руководителей ЦК ВКП(б) — КПСС и НКВД-КГБ не избежали досадных ошибок и накладок?

Разрешить эти вопросы также может повторная, тщательная и независимая экспертиза «исторических» документов.

В то же время следует заметить, что вне зависимости от ее результатов необходимо расследовать факты, которые неопровержимо свидетельствуют о том, что нацисты осенью 1941 г. в окрестностях Смоленска в массовом порядке расстреливали людей, одетых в польскую военную форму. Не должно быть безвестных жертв. Крайне важно установить, сколько и каких польских граждан осенью 1941 г. немцы расстреляли в Катынском лесу.

Кое-что о соцзаконности «Сталинского» периода

Все нестыковки и нелепости в записке Берии и решении Политбюро ЦК ВКП(б) пытаются объяснить тем, что в сталинский период поступали так, как было удобнее. Подобный примитивизм в понимании сталинской эпохи легко опровергается.

Говоря о военнопленных поляках, утверждалось, что их расстрел был осуществлен то по решению Особого совещания при НКВД СССР, то по решению внесудебных «троек», то по решению «специальной тройки НКВД». Так, Генпрокурор СССР Трубин в письме № 1–5–63–91 от 17 мая 1991 г. на имя Горбачёва утверждал, что поляки могли быть расстреляны по решению Особого совещания (см. Интернет-сайт «Правда о Катыни»).

В этой связи сделаем экскурс в историю. Особое совещание при МВД Российской империи появилось в конце XIX века как средство для борьбы с революционерами, для осуждения которых обычным судом не хватало доказательств. К ссылкам Сталина приговаривало именно Особое совещание. Очевидно, по его предложению, постановлением ЦИК СССР от 5 ноября 1934 г. было создано Особое совещание при Народном комиссаре внутренних дел СССР в составе:

«а) заместителей Народного Комиссара внутренних дел Союза ССР; б) уполномоченного Народного Комиссариата внутренних дел Союза ССР по РСФСР; в) начальника Главного управления Рабоче-Крестьянской милиции; г) Народного Комиссара внутренних дел союзной республики, на территории которой возникло дело».

(Постановление ЦИК и СНК СССР от 5 ноября 1934 г., Собрание законов СССР. 1935. № 11. ст. 84.1)

В исследовании «Катынский синдром…» утверждается, что:

«…институт особых совещаний, созданный постановлением ЦИК СССР в 1934 г. с последующими дополнениями, был внесудебным, с правом рассматривать дела о так называемых контрреволюционных преступлениях и назначать за них высшую меру наказания — расстрел».

(Катынский синдром. С 463)

Сформулировано так, чтобы у читателя создалось впечатление, что якобы Особое совещание всегда имело право приговаривать к расстрелу. В то же время Особое совещание НКВД СССР получило право приговаривать к расстрелу только 17 ноября 1941 г., после соответствующего обращения Берии в Государственный Комитет Обороны (Постановление ГКО № 903сс от 17 ноября 1941 г. РГАСПИ, ф. 644, оп. 1, д. 14, л. 101).

С 1934 г. по ноябрь 1941 г. Особое совещания имело:

«…право в отношении лиц, подозреваемых в шпионаже, вредительстве, диверсиях и террористической деятельности, заключать в тюрьму на срок от 5 до 8 лет».

(ВИЖ, № 8, 1991, с. 72)

Авторы «Катынского синдрома…», говоря о «внесудебности» Особого совещания, вынуждены признать, что процедура рассмотрения дел на Особом совещании мало отличалась от судебной. Она:

«…требовала проведения предварительного следствия, предъявления обвинения, составления обвинительного заключения и слушания дела».

(Катынский синдром. С. 463)

Необходимо отметить, что работа Особого совещания проходила под контролем прокуратуры.

«В заседаниях Особого совещания обязательно участвует Прокурор Союза ССР или его заместитель, который, в случае несогласия как с самим решением Особого совещания, так и с направлением дела на рассмотрение Особого совещания, имеет право протеста в Президиум Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР. В этих случаях исполнение решения Особого совещания приостанавливается впредь до постановления по данному вопросу Президиума Центрального Исполнительного Комитета СССР».

(Постановление ЦИК и СНК СССР от 5 ноября 1934 г., Собрание законов СССР. 1935. № 11. ст. 84.1)

Не соответствуют истине утверждения целого ряда авторов о деятельности в сталинский период ряда «особых совещаний». В рамках НКВД СССР было создано и действовало только одно «Особое совещание».

Другое дело внесудебные «тройки», печально известные еще со времен гражданской войны. Летом 1937 г. они получили право приговаривать преступников к расстрелу, причем, в максимально упрощенном порядке. (Приказ НКВД СССР № 00447 от 30 июля 1937 года. АП РФ, ф. 35, оп. 8, д. 212, л. 55–78). На практике это обернулось массовыми репрессиями, в том числе и против невиновных людей.

17 ноября 1938 г. в связи с серьезными нарушениями социалистической законности постановлением СНК и ЦК ВКП(б) «судебные тройки, созданные в порядке особых приказов НКВД СССР», были ликвидированы. В постановлении подчеркивалось, что:

«…массовые операции по разгрому и выкорчевыванию враждебных элементов, проведённые органами НКВД в 1937–1938 годах, при упрощенном ведении следствия и суда не могли не привести к ряду крупнейших недостатков и извращений в работе органов НКВД и Прокуратуры…».

Постановление СНК и ЦК ВКП(б) предписывало:

«Впредь все дела в точном соответствии с действующим законодательством о подсудности передавать на рассмотрение судов или Особого совещания при НКВД СССР».

(АП РФ, ф. 3, оп. 58, д. 6, л. 85–87)

Все причитания «защитников демократии» по поводу «дьявольских порождений» сталинской системы — «Особого совещания» и «троек» с учетом современных реалий вызывают улыбку. Известно, что 28 сентября 2006 г. Конгресс США принял «Закон о военных комиссиях» (Military Commissions Act, 2006), по которому были легализованы действующие с 2001 г. так называемые «военные комиссии», фактический аналог сталинского «Особого совещания».

«Военным комиссиям» предоставлено право задерживать и осуждать в любой точке мира неграждан США. Для этого нужно лишь обвинить их в терроризме и назвать «незаконными вражескими комбатантами» — американским вариантом термина «враги народа». Этот закон также легализовал применение пыток к подозреваемым в террористической деятельности.

Не давая оценок «нравственности» действий администрации Д. Буша, заметим, что в условиях усиления внешней опасности, она интуитивно выбрала «сталинские» методы защиты американского государства. Это свидетельствует о том, что в чрезвычайных условиях борьбы за выживание государства лидеры любой политической ориентации — коммунисты, демократы, либералы — используют подобные методы как наиболее эффективные.

Следует не забывать, что в 1930-х годах вопрос «жизни и смерти» для советского государства стоял особенно остро. Политика окружавших СССР капиталистических государств всегда была направлена на уничтожение «коммунистической заразы», которая в своем гимне «Интернационал» заявляла:

«Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим…»

Относительно роли и значения Лаврентия Берии в организации «бессудного расстрела» военнопленных поляков необходимо сказать следующее. Как уже говорилось, весной 1940 г. для недавно назначенного наркома внутренних дел заниматься самодеятельностью в вопросах репрессирования было смертельно опасно. Поэтому Берия предпочитал действовать в соответствии с действовавшим в то время уголовно-процессуальным законодательством. Об этом наглядно свидетельствуют две ситуации, в которых в 1940–41 гг. принимались решения о расстрелах больших групп людей.

15 ноября 1941 г., в самый тяжелый период войны, Берия информирует Сталина, что в тюрьмах НКВД скопились 10 645 человек, приговоренных к расстрелу. Берия разъясняет, что подобное положение сложилось вследствие того, что:

«…по существующему ныне порядку приговоры военных трибуналов округов, а также верховных судов союзных, автономных республик и краевых, областных судов входят в законную силу только после утверждения их Военной коллегией и Уголовно-судебной коллегией Верховного Суда Союза ССР — соответственно.

Однако и решения Верховного суда Союза ССР по существу не являются окончательными, так как они рассматриваются комиссией Политбюро ЦК ВКП(б), которая свое заключение также представляет на утверждение ЦК ВКП(б) и только после этого по делу выносится окончательное решение…».

Исходя из этого, Берия предлагает:

«1. Разрешить НКВД СССР…привести в исполнение приговоры военных трибуналов округов и республиканских, краевых, областных судебных органов.

2. Предоставить Особому совещанию НКВД СССР право с участием прокурора Союза ССР по возникающим в органах НКВД делам о контрреволюционных преступлениях, об особо опасных преступлениях против порядка управления СССР … выносить соответствующие меры наказания вплоть до расстрела. Решение Особого совещания считать окончательным».

(Новая газета. № 22, 1996, с. 4)

Государственный комитет обороны СССР согласился с предложением Берии. Как видим, даже тогда, когда враг стоял у ворот Москвы, «социалистическая законность» соблюдалась. Возникает вопрос, почему же в 1940 г. Сталин и Берия пошли на нарушение созданной ими системы? Зачем для вынесения решения по военнопленным полякам нужно было выдумывать незаконную специальную тройку НКВД, если легитимная система вынесения «расстрельных» приговоров в СССР была отработана до мелочей?

«Игра в социалистическую законность», как характеризуют правовую ситуацию при Сталине некоторые историки, имела очень жесткие правила, которые не нарушал он сам и не позволял нарушать никому из своего окружения. Налицо явная алогичность поведения Сталина.

Версия авторов «Катынского синдрома…» о том, что:

«…соблюдение даже такой видимости законности, какой было Особое совещание, могло привести к просачиванию информации о вопиющем беззаконии — репрессировании военнопленных, мощным резонансом отозваться внутри страны и за её пределами»,

не выдерживает критики (Катынский синдром. С. 464).

Для «усиления режима секретности» создание специальной тройки НКВД было бессмысленным делом. Разница между «тройкой», созданной решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г., и Особым совещанием ничтожна. В обоих случаях решение принимал узкий круг проверенных лиц, не сомневающихся в «линии партии». Более того, двое членов первоначально предложенного состава «тройки» (Берия и Меркулов) являлись полноправными членами Особого совещания. Третий (Баштаков), не входивший в состав Особого совещания, фактически постоянно участвовал в его работе, так как руководимый им 1-й спецотдел готовил дела к рассмотрению на Особое совещание и контролировал исполнение принятых решений.

В организационном плане разница также была несущественной, поскольку схемы документооборота Особого совещания НКВД и «тройки НКВД» полностью совпадали — документы шли через одних и тех же сотрудников 1-го спецотдела НКВД СССР.

Но решение Политбюро о создании «тройки» становится вполне логичным, если предположить, что ей вменялось не вынесение приговоров, а политическая «сортировка» поляков. Следует отметить, что в решении Политбюро «тройке» предписывалось «рассмотрение дел и вынесение решения». Какого решения, не уточнено. Можно предположить, что «тройка» должна была рассмотреть дела и на этом основании принять решение о разделении военнопленных поляков на три основных контингента.

1. Польские военнопленные, виновные в военных и других тяжких преступлениях. Следственные дела на них передавались в военные трибуналы. Эти пленные, как правило, осуждались к расстрелу.

2. Военнопленные поляки, настроенные антисоветски, но на которых не было достаточного компромата. Их дела направлялись на рассмотрение Особого совещания при НКВД СССР. Они осуждались к принудительным работам в лагерях.

3. Польские военнопленные, настроенные просоветски или представлявшие оперативный интерес для НКВД. Они и в будущем сохраняли свой статус военнопленных.

Подобным образом аналогичной «тройкой», только названной «комиссией», были «рассортированы» в мае-июне 1940 г. красноармейцы, прибывшие из финского плена. 28 июня 1940 г. Берия докладывал Сталину о судьбе 5,5 тысяч красноармейцев и начсостава, переданных финнами при обмене военнопленными и размещенных в Южском лагере.

Дела 344 человек, «изобличенных в активной предательской работе», рассмотрела Военная коллегия Верховного суда СССР, в результате чего «приговорены к расстрелу 232 человека». Дела на 4354 бывших военнопленных, на которых не нашлось достаточного материала для предания обычному суду, но «подозрительных по обстоятельствам пленения и поведения в плену», рассмотрело Особое совещание НКВД СССР и приговорило их «к заключению в исправительно-трудовые лагеря сроком от 5 до 8 лет». 450 человек, «попавших в плен больными, ранеными и обмороженными» были освобождены! (Родина. № 12, 1995, с. 105).

Надо заметить, что «тройка», созданная по решению Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г., во внутренней переписке органов НКВД также именовалась «комиссией» (Катынь. Расстрел. С. 24). Совпадение в названии слишком явное, чтобы быть случайным. Это подтверждает версию о том, что задача «тройки», созданной по решению Политбюро, вероятнее всего, как и в Южском лагере, состояла в политической «сортировке» военнопленных поляков.

«Проклятое прошлое» и борьба за власть в Кремле

Но сколь бы серьезны ни были сомнения в подлинности документов, объявленных «историческими», они разбиваются о неизбежный в данной ситуации вопрос: зачем понадобилось их фальсифицировать? Если бы в них обелялась деятельность НКВД и ЦК, это было бы понятным и логичным, Однако в данном случае эффект достигался прямо противоположный: «исторические документы» возлагали на руководство Советского Союза полноту ответственности за одно из самых кровавых преступлений XX века.

Кто в здравом уме решился бы на такое — и не где-нибудь в Варшаве, Вашингтоне или Лондоне, где обосновалась польская эмиграция, а в Москве, в аппарате того самого ЦК, который и оказался в результате главным обвиняемым по Катынскому делу? Выходило, что все сведения, содержавшиеся в «Особой папке», правдивы. «Главные злодеи» сами признались в своих преступлениях — что же тут обсуждать?

Логика вроде бы железная. Если только не учитывать лихорадочную, сумасшедшую борьбу за власть, время от времени сотрясавшую Кремль. В этой войне жертвовали всем — интересами соратников, партии, страны и, прежде всего, историей, которая в очередной раз объявлялась «проклятым прошлым» и подлежала радикальному преодолению.

Вспомним, когда обнаружились «исторические документы»? В сентябре 1992 г., в разгар процесса по делу КПСС. «Убойный» компромат, изобличающий коммунистов, был необходим Ельцину в его борьбе с компартией.

Более того, в этот период до предела обостряется противостояние президента и Верховного Совета. Это теперь, когда все завершилось расстрелом Белого Дома, фамилия Ельцина сопровождается приставкой «первый президент России». А обернись дело по-другому, Ельцину пришлось бы отвечать за «Беловежский сговор» и многие другие тяжкие уголовные преступления. В этой ситуации политического форс-мажора ему буквально до зарезу было необходимы аргументы, оправдывающие разрушение СССР и разгром КПСС. «Катынское преступление», имеющее, помимо прочего, громкий международный резонанс, вполне подходило для этого. Оно стоило того, чтобы тщательно «поработать с документами».

Почти за сорок лет до этого в схожей ситуации оказался другой борец с «проклятым прошлым» — Н. С. Хрущёв. Он, хотя и стал Первым секретарем ЦК КПСС 13 сентября 1953 г., последующие 4,5 года вынужден был бороться за власть со сталинской когортой. Дело дошло до того, что 19 июня 1957 г. Президиум ЦК КПСС по инициативе Молотова, Маленкова, Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова сместил Хрущева с поста Первого секретаря ЦК.

Хрущёва тогда спас министр обороны СССР Георгий Жуков, который дал команду срочно доставить со всей страны самолетами военно-транспортной авиации в Москву сторонников Хрущева из числа членов Центрального Комитета. 22 июня 1957 г. на пленуме ЦК КПСС они осудили «антипартийную группу Молотова — Маленкова». И лишь 27 марта 1958 г., совместив должности Первого секретаря ЦК партии и Председателя Совета Министров, Хрущёв достиг абсолютной власти в СССР.

Ставки в политической борьбе Хрущёва за власть и влияние не только в СССР, но и в социалистическом лагере в те годы были предельно высоки. Поэтому «убойному» компромату на «сталинистов» Хрущев придавал особое значение.

Необходимо заметить, что Н. Хрущёв и И. Серов в довоенные годы совместно руководили Украиной. Один был первым секретарем ЦК Компартии Украины, другой — наркомом внутренних дел республики. За обоими числилось немало кровавых дел. Поэтому, прежде чем начинать кампанию против Сталина, Хрущёву и Серову надо было скрыть свои собственные преступления в «сталинский период».

Российский публицист и телеведущий Леонид Млечин в книге «Железный Шурик» пишет, что:

«…по мнению историков, Серов (тогдашний председатель КГБ) провел чистку архивов госбезопасности… В первую очередь исчезли документы, которые свидетельствовали о причастности Хрущева к репрессиям».

(Млечин. Железный Шурик. С. 153)

Ветеран госбезопасности, генерал-майор КГБ Анатолий Шиверских, рассказывал авторам о том, что перед XX съездом КПСС началась активная «зачистка» архивов органов госбезопасности и компартии, продолжавшаяся до ухода Серова из КГБ в 1958 г. Это было необходимо для сокрытия преступлений Хрущёва и «усугубления вины» Сталина и его команды: Молотова, Микояна, Кагановича, Маленкова, Булганина. Можно предположить, что в некоторых случаях архивные документы не просто изымались, но и «корректировались» с целью усугубления преступлений «сталинского режима».

Бывший нарком земледелия, а впоследствии министр сельского хозяйства СССР И. А. Бенедиктов в интервью журналисту В. Литову в 1981 г. заявил:

«Компетентные люди мне говорили, что Хрущев давал указания об уничтожении ряда важных документов, связанных с репрессиями в 30-е и 40-е годы. В первую очередь, разумеется, он пытается скрыть свое участие. В то же время по приказу Хрущева уничтожались и документы, которые неопровержимо доказывали обоснованность репрессивных акций…»

(-rpk.ru/index.php?action=articles&func=one&id=103).

В одной из телепередач в августе 1995 г. Д. Волкогонов сообщил, что обнаружил в архивных материалах комиссии, возглавляемой Н. Хрущёвым, акт об уничтожении одиннадцати мешков с документами из архива Л. Берии.

Главный маршал авиации, бывший личный пилот Сталина А. Голованов в разговоре с писателем Ф. Чуевым 1 февраля 1975 г. утверждал, что вся его переписка со Сталиным времен войны (3 тома) была уничтожена. Голованов был доверенным лицом Сталина и докладывал только реальные факты. Во многом они позволяли уяснить истинную роль Сталина в войне. Этого оказалось достаточно, чтобы эти документы исчезли.

Чистить архивы госбезопасности без партийных было бессмысленное занятие, так как основные решения принимались на партийном уровне. Нет сомнений, что накануне XX съезда КПСС были «вычищены» и архивы ЦК КПСС.

В феврале 1956 г. состоялся XX съезд КПСС, на котором Хрущёв развенчал образ «отца народов». Точнее, с докладом о культе личности Хрущёв выступил после съезда и пленума ЦК, на котором он был избран Первым секретарем ЦК КПСС. Если бы Хрущёв выступил на самом съезде, его судьба была бы предопределена — партию он бы вряд ли возглавил. Доклад Хрущева был опубликован в 1989 г. в 3-ем номере «Известий ЦК КПСС». Однако в него не вошли отступления от текста доклада, которые постоянно делал Хрущев.

Консультант, затем зам. заведующего отделом культуры ЦК КПСС И. Чернауцан рассказывал о том, как Хрущев читал доклад:

«С особой ненавистью и ожесточением говорил Хрущёв о Сталине. Он объявил его, впавшего в состояние глубокой депрессии, прямым и главным виновником поражения на фронтах в первый период войны… Никита с яростью кричал: „Он трус и паникёр. Он ни разу не выехал на фронт“».

(Мартиросян. 22 июня. С. 107)

О том, что Хрущев был готов обвинить Сталина в любых грехах, свидетельствует следующее. С подачи Хрущева в советской истории укоренился миф, согласно которому Сталин в первые дни войны якобы был полностью деморализован. Он в присутствии членов Политбюро заявил, что пролетарское советское государство «мы про…али», отказался от руководства страной и уехал на «ближнюю дачу».

После обнаружения в архивах журнала лиц, принятых Сталиным, выяснилось, что он, несмотря на тяжёлую флегмозную ангину с температурой до 40, он, согласно этому журналу, 22 июня и в ночь на 23 июня 1941 г. принял 37 человек, Работу (с небольшим перерывом на отдых) закончил 23 июня в 6 ч. 10 мин. (Эпоха Сталина. С. 113). Но выступать по радио Сталин, конечно, не мог. Поэтому выступил Молотов.

Недавно стало известно, что еще днем 21 июня Сталин предупредил московских руководителей Щербакова и Пронина о том, что необходимо задержать секретарей райкомов партии на местах в связи с возможным нападением немцев. Вечером того же дня у Сталина в 20 ч. 50 мин. (это подтверждает журнал лиц, принятых Сталиным) состоялось совещание с присутствием зам. пред. СНК, наркома иностранных дел В. Молотова, наркома НКВД Л. Берии, секретаря ЦК ВКП(Б) по кадрам Г. Маленкова, наркома обороны СССР С. Тимошенко, начальником Генштаба Красной Армии Г. Жукова и замнаркома обороны начальника тыла КА С. Будённого, на котором Сталин прямо заявил о том, что завтра Германия, возможно, нанесет удар по СССР. Это было зафиксировано в недавно обнародованном дневнике маршала СССР С. Будённого.

Хрущев также обвинял Сталина в том, что его приказу перед войной были взорваны оборонительные сооружения на старой госгранице СССР («линии Сталина»). Именно это якобы позволило немцам без особых трудов прорваться в глубь России. Впоследствии выяснилось, что это также была явная ложь.

Надо заметить, что доклад Хрущёва на XX съезде КПСС через несколько дней (через Польшу) оказался в Вашингтоне. Американские политики умело воспользовались этим. Соцлагерь забурлил. Всем известны события в Венгрии, но не менее активными были антисоветские выступления и в Польше. Здесь волнения начались весной 1956 г. Польская интеллигенция в Щецине и Торуни в числе других требований настаивала на пересмотре советской версии «Катынского дела». Для стабилизации ситуации Хрущеву лично пришлось летать в Польшу. Ему обязаны были доложить об этих настроениях.

Тогдашний министр обороны Польши Константин Рокоссовский в книге «Победа не любой ценой» так описывает эти события:

«28 мая 1956 г. в Познани столкновения между манифестантами и силами внутренних войск, а также армейскими частями привели к гибели нескольких десятков человек… Ситуация накалилась до предела. В октябре заговорили о возможности государственного переворота».

(Рокоссовский. Победа не любой ценой. С. 299)

Беспорядки закончились серьезными изменениями в польском партийном, государственном и военном руководстве. 19 октября 1956 г. первым секретарем ЦК Польской объединенной рабочей партии (ПОРП) стал Владислав Гомулка, бывший генеральный секретарь Польской рабочей партии, несколько лет отсидевший в тюрьме по политическому обвинению. Маршала Рокоссовского по требованию польской стороны отозвали в СССР.

В первое время после избрания Гомулки Хрущёв крайне настороженно относился к нему. Но потом:

«…интуитивно почувствовав в Гомулке лидера большого формата и близких ему установок, проникся к нему уважением… В международном отделе ЦК КПСС… считали, что Хрущев видел в Гомулке сторонника перемен, который будет его полезным союзником в Москве в борьбе с противниками оттепели».

(Катынский синдром. С. 201)

В этой связи достаточно реальной представляется версия о том, что «исторические» документы впервые были подкорректированы еще во времена Хрущева в расчете на использование их через В. Гомулку. Надо иметь в виду, что в августе 1956 г. шесть членов Палаты представителей Конгресса США обратились к Н. Хрущеву с вопросом, почему он до сих пор не признал вину Сталина и Берии в «катынском убийстве офицеров польской армии» («Нью-Йорк Таймс», 5 августа 1956 г.). Гомулка, как человек в свое время обиженный сталинским режимом, хорошо подходил для роли обличителя Сталина в рамках не только соцлагеря, но и всего мира.

Леопольд Ежевский в своем исследовании «Катынь. 1940» пишет, что на XXII съезде КПСС, открывшемся 27 января 1961 г.:

«…Хрущёв пошел еще дальше в осуждении сталинизма и приоткрыл завесу над другими преступлениями 1936–1953 гг., что, в конечном счете, ускорило его собственное падение. Уже много лет курсируют слухи, что именно в тот период Хрущев обратился к Владиславу Гомулке с предложением сказать правду о Катыни и возложить вину на Сталина, Берию, Меркулова и других, покойных уже, видных представителей сталинской гвардии. Гомулка решительно отказался, мотивируя свой отказ возможным взрывом всеобщего возмущения в Польше и усилением антисоветских настроений».

(Ежевский. Катынь. Глава «После войны»)

Многие исследователи полагают, что данная ситуация является вымышленной. Можно ли допустить, чтобы Хрущёв, поставивший цель сделать Советский Союз первой державой мира, фактически предал интересы страны? Однако известно, что Хрущёв совершил немало поступков, которые нанесли огромный урон СССР.

Член Политбюро ЦК КПСС, министр обороны СССР Д. Ф. Устинов на последнем году жизни, когда зашла речь о Хрущёве на Политбюро, сказал так:

«Ни один враг не принёс столько бед, сколько принёс нам Хрущёв своей политикой в отношении прошлого нашей партии и государства, а также в отношении Сталина».

(Из рабочей записи заседания Политбюро ЦК КПСС от 12 июля 1984 г. Цит. по: Совершенно секретно. 1995. № 9)

Хрущёв расценивал Катынское преступление как одно из рядовых «злодейств Сталина», но учитывал его международную значимость. В этом плане для него главным было то, что в 1956 г. вопрос стоял о власти, без которой любые планы Хрущёва реформировать страну и «догнать и перегнать Америку» были бы неосуществимы. Не следует умалять мотив личной мести, которую Хрущёв испытывал по отношению к Сталину.

После смерти Сталина Хрущёв фактически балансировал на грани и, стремясь укрепить свои властные позиции, готов был пожертвовать многим. Он хорошо знал, что в мировом сообществе господствует мнение, что расстрел польских офицеров в Катыни — дело рук «большевиков». В 1956 г. Хрущёву представлялся весьма удобный момент воспользоваться ситуацией и, свалив вину за расстрел всех польских военнопленных на Сталина и его «приспешников» Молотова, Кагановича, Берия, Меркулова и др., демонстративно полностью порвать со «сталинским прошлым». Именно такой вариант и предлагали американские конгрессмены.

К сожалению, советские руководители в борьбе за власть не раз поступали, как Хрущев, выкидывая «катынскую карту». Вспомним Горбачева, который в 1990 г., ради повышения своего авторитета без должного расследования поспешил признать вину СССР за Катынь.

Ещё более предательски в 1992 г. поступил Ельцин. Он и его окружение, стремясь оправдать развал Союза, организовали беспрецедентную кампанию «шельмования» советского периода. Катынским документам в этом процессе отводилась особая роль.

Однако вернёмся к Хрущёву. Факт его разговора с Гомулкой о Катыни представляется достаточно достоверным. Тем более, что известен свидетель этого разговора. Им являлся сотрудник ЦК КПСС Я. Ф. Дзержинский, который по долгу службы присутствовал во время встречи Хрущева с Гомулкой. Его воспоминания изложены в книге другого сотрудника ЦК КПСС П. К. Костикова «Увиденное из Кремля. Москва — Варшава. Игра за Польшу».

Дзержинский так характеризует эту беседу, в ходе которой Хрущев сделал предложение Гомулке. Хрущев был:

«…под хмельком, рассуждал в привычном ключе о Сталине и его преступлениях и неожиданно предложил сказать на митинге о Катыни как злодеянии Сталина, с тем, чтобы Гомулка поддержал выступление заявлением, что польский народ осуждает это деяние».

(Катынский синдром. С. 203–204)

В отличие от Хрущёва, Гомулка повел себя как серьезный и ответственный государственный деятель. Он моментально просчитал последствия такого заявления. Владислав Гомулка осознал, что в польском обществе возникнет масса болезненных вопросов относительно документов, мест захоронений офицеров, наказания виновных и т. д. Он понимал, что решение катынского вопроса надо начинать не с митинга. Всё это он сказал Хрущёву.

Гомулка в своих «Воспоминаниях», опубликованных в 1973 г., назвал публикацию в израильском издании «Курьер и Новины», в которой говорилось о предложении Хрущева рассказать правду о Катыни, «клеветой, сконструированной со злым умыслом» (Катынский синдром. С. 202). В этом нет ничего удивительного. Многие поляки отказ Гомулки от предложения Хрущёва рассказать «правду» о Катыни расценивали как предательство. Поэтому другого выбора, помимо отрицания, у Гомулки не было.

Для Хрущёва в 1956–1957 гг. историческая правда о Катынском деле не имела принципиального значения. Судьба нескольких сотен или тысяч пропавших в СССР поляков волновала его еще меньше. Главное было — развенчать «тирана» и укрепить свое положение. Ну а для оформления «доказательной базы» у Хрущёва был такой безотказный «инструмент», как Серов. Тем болеее, что исходный материал для «формирования доказательств» существовал.

Нет сомнений, что Политбюро ЦК ВКП(б) 5 марта 1940 г. приняло политическое решение о судьбе польских военнопленных, в том числе, вероятно, и о расстреле тех польских офицеров, которые были виновны в тяжких преступлениях. Вопрос в том, в отношении скольких поляков было принято это решение.

Известно, что НКВД еще в 1939 г. обладал исчерпывающими данными на польских офицеров, причастных к гибели пленных красноармейцев и провокациям против СССР. Об этом, в частности, свидетельствует польский генерал В. Андерс, который в своих воспоминаниях «Без последней главы» пишет, что следователи НКВД:

«…не стесняясь, показывали мне моё досье. Я с изумлением обнаружил там документы, касающиеся не только мельчайших подробностей моей служебной карьеры, но и многих совершенно частных эпизодов. Мне, например, показали совершенно незнакомые мне фотографии моей поездки на Олимпиаду в Амстердам и на международные конкурсы в Ниццу».

(Андерс. Глава «Лубянка, сокамерники и все время НКВД»)

Такие досье, по утверждению большинства исследователей, были заведены практически на всех пленных польских офицеров.

Завершая разговор о роли Хрущёва в Катынском деле следует добавить, что после обретения долгожданной власти в 1958 г. Хрущёв потерял интерес к Катыни. Об этом свидетельствует тот факт, что, когда Гомулка попытался вернуться к разговору о польских офицерах, Хрущев его оборвал:

«Вы хотели документов. Нет документов. Нужно было народу сказать попросту. Я предлагал… Не будем возвращаться к этому разговору».

(Катынский синдром. С. 207)

Что же касается возможности корректировки документов, то надо признать, что в советский период к корректировкам обстоятельств исторических событий относились достаточно просто. Известно, что в официальных сообщениях на неделю (с 27 на 23 февраля 1943 г.) была сдвинута дата подвига А. Матросова, из списка участников водружения Знамени Победы над рейхстагом исчезла фамилия лейтенанта Береста, на плечах которого Егоров и Кантария закрепляли это знамя и т. п.

29 ноября 2006 г. в телепрограмме «Пусть говорят», посвящённой гибели первого космонавта Ю. А. Гагарина в марте 1968 г., дважды Герой Советского Союза лётчик-космонавт Алексей Леонов сообщил следующее. В 1981 г. выяснилось, что в рапорте Леонова о предполагаемых обстоятельствах гибели Гагарина, хранящемся в военном архиве, кем-то были изменены временные параметры.

В результате «таинственного» сдвига на 20 сек. времени пролета над самолетом Гагарина сверхзвукового истребителя СУ-15 созданная им турбулентная струя уже не могла считаться причиной гибели первого космонавта. Дело закрыли и засекретили. Настоящая причина трагедии до сих пор не установлена, соответственно число версий гибели Гагарина приближается к полусотне.

Шелепин как «основной» свидетель катынского преступления

Важнейшим документом, якобы подтвердившим факт расстрела сотрудниками НКВД 21 857 польских военнопленных весной 1940 г. является записка председателя КГБ при СМ СССР Александра Шелепина Н-632-ш от 3 марта 1959 г. Никите Хрущёву с предложением уничтожить учётные дела расстрелянных поляков. Однако и оно по целому ряду причин не может считаться «последней точкой» в Катынском деле.

Обстоятельства подготовки записки загадочны. Ведущие российские специалисты по Катынскому делу, авторы исследования «Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях» И. С. Яжборовская, А. Ю. Яблоков и В. С. Парсаданова, считают, что записка Шелепина Хрущёву стала следствием двух визитов Гомулки в январе-феврале 1959 г. в Москву (Катынский синдром. С. 205).

Это мнение перекликается с версией российского публициста Л. Млечина о том, что Шелепин занялся «катынской проблемой» по указанию Хрущева (Млечин. «Железный Шурик». С. 261).

В «Катынском синдроме…» утверждается, что:

«…из записки Шелепина однозначно следует, что Хрущёв… получил достаточно полную информацию о времени и обстоятельствах преступления, о характере принятого политического решения — постановления Политбюро ЦК КПСС о порядке расстрела — на основании учетных дел, заведенных на поляков как военнопленных и интернированных, без суда — они были „осуждены“ лишь на основании решения „тройки“».

(Катынский синдром. С. 205)

«Записка Шелепина» (приходится так называть её, несмотря на то, что Шелепин не был её автором) фактически дезинформировала как председателя КГБ Шелепина, так и главу Советского государства Хрущева о действительной ситуации с Катынским делом. Помимо этого она содержит столько неточностей и ошибок, что ее трудно назвать надежным историческим документом.

Так, в записке утверждается, что выводы комиссии Н. Н. Бурденко, согласно которым:

«…все ликвидированные там поляки считались уничтоженными немецкими оккупантами… прочно укрепились в международном общественном мнении. Исходя из вышеизложенного, представляется целесообразным уничтожить все учетные дела на лиц, расстрелянных в 1940 году по названной выше операции».

Это утверждение просто ложно. Все послевоенные годы «Катынское дело» на Западе упорно разворачивалось в антисоветском направлении. Ситуация с Катынью с начала 1950-х годов являлась важным элементом идеологической войны Запада против СССР.

Информация о различных аспектах «Катынского дела» регулярно вбрасывалась в западные средства массовой информации. Были изданы десятки книг, обвиняющие СССР в расстреле польских офицеров. В Польше катынская тема оставалась предметом ожесточённых споров все послевоенные годы.

В 1951–1952 гг. в США работала специальная комиссия Палаты представителей американского Конгресса (так называемая «комиссия Мэддена») по расследованию Катынского дела, которая пришла к выводу, что массовые убийства польских офицеров и полицейских совершили органы НКВД.

Известно, что руководство страны и МГБ внимательно следили за ходом работы этой комиссии. В МИДе СССР была создана:

«…своя комиссия по катынскому вопросу… Членом этой комиссии являлся и представитель МГБ СССР полковник госбезопасности Д. В. Гребельский, постоянно информировавший своё начальство о ходе её работы».

(Катынь. Расстрел. С. 441)

В 1957 г., как уже говорилось, в Европе развернулась шумная акция по поводу появления в западногерманском журнале «7 Таге» статьи о рапорте начальника Минского УНКВД Тартакова об исполнителях катынского преступления.

Сотрудники КГБ, курировавшие катынскую проблему, это просто были обязаны знать. Почему об этих фактах умолчали? Какие цели, помимо выборочного уничтожения части катынских документов (причем именно той части, которая хуже всего поддается фальсификации!), преследовали авторы записки, дезинформируя высшее руководство СССР о ситуации вокруг Катынского дела? Почему не предложили полного уничтожения всех компрометирующих СССР документов по Катынскому делу и срочного проведения дополнительных спецмероприятий по легендированию советской версии в связи с вероятным обострением в будущем международной ситуации вокруг Катыни?

В этом плане предложение КГБ уничтожить для предотвращения «расконспирации» только учетные дела и оставить в архивах гораздо более важные документы, раскрывающие суть всей акции (решение Политбюро, записку Берии и акты о приведении в исполнение решения о расстреле), выглядит просто несерьезно.

В записке Шелепина, которая готовилась для первого лица страны, что подразумевает максимальную тщательность и высшую степень ответственности исполнителей, допущены существенные фактологические ошибки (помимо орфографических и грамматических ошибок).

В записке говорится о «пленных и интернированных» поляках, тогда как весной 1940 г. в Козельском, Старобельском и Осташковском лагерях содержались исключительно военнопленные, а в тюрьмах — арестованные граждане бывшей Польши. Интернированные поляки появились в лагерях НКВД только после вхождения Прибалтики в состав СССР летом 1940 г.

В записке указано, что поляки расстреливались непосредственно «в Старобельском лагере близ Харькова и Осташковском лагере (Калининская область)». В то же время известно, что офицеры из Старобельского лагеря расстреливались во внутренней тюрьме Харьковского УНКВД, а военнопленные из Осташковского лагеря — в тюрьме Калининского УНКВД. Весьма странным является утверждение о близости Старобельского лагеря к Харькову. Старобельск располагался на территории Ворошиловградской области и расстояние до Харькова составляло 210 км! Чем была обусловлена подобная неточность в столь важном документе?

В записке также ошибочно утверждается, что все поляки «были осуждены к высшей мере наказания по учетным делам, заведенным на них как на военнопленных и интернированных в 1939 г.», хотя известно, что на 7305 арестованных из тюрем Западной Украины и Западной Белоруссии заводились не учётные, а следственные дела, причём значительная часть дел была заведена не в 1939, а в 1940 г.!

Рассмотрение дел польских военнопленных и вынесение решения было возложено «на тройку в составе т.т. Меркулова, Кобулова и Баштакова». Ни о каких других тройках в решении Политбюро ЦК ВКП(б) речь не шла. В то же время в записке Шелепина говорится о приведении в исполнение решений «троек» (во множественном числе!). Что это, простая опечатка, или за этим стоит нечто большее?

В соответствии с принятым в СССР делопроизводством в документах всегда указывалось название бывших руководящих органов на момент их функционирования. Поэтому ссылка в записке на «Постановление ЦК КПСС от 5 марта 1940 г.» является грубой ошибкой. Должна быть ссылка на «решение Политбюро ЦК ВКП(б)». Нельзя же утверждать, что Сталин подписывал постановление Политбюро ЦК КПСС! Это очевидно.

Фактически в записке Шелепина нет ни одного абзаца, в котором не содержалось бы ошибок, неточностей, искажений фактов или недостоверных сведений. У любого исследователя эти неточности и ошибки неизбежно вызовут вопросы. Можно ли считать, что автор записки обладал объективной информацией о Катынском деле? Являются ли сведения, содержащиеся в записке Шелепина о количестве расстрелянных поляков, достоверными и точными? Можно ли считать записку Шелепина надежным историческим документом?

Необходимо отметить, что в ряде публикаций роль Шелепина в Катынском деле преувеличена. Такая позиция ошибочна. Катынскому делу он особого значения не придавал, подробностями не интересовался и к началу 90-х годов забыл содержание своей записки Хрущёва.

Об этом свидетельствует несоответствие, допущенное Шелепиным в весьма обширной статье-воспоминании «История суровый учитель», опубликованной в газете «Труд» за 14, 15 и 19 марта 1991 г. В этой статье Шелепин утверждает, что генерал Серов «имел прямое отношение к расстрелу 15 тысяч польских военнослужащих в Катынском лесу».

В то же время известно, что И. Серов в 1940 г. был наркомом внутренних дел Украины, в силу чего он мог иметь отношение только к расстрелу польских военнопленных из Старобельского лагеря в Харькове и заключенных из тюрем Западной Украины в Киеве, Харькове и Херсоне.

В своей статье Шелепин допустил еще одну серьезную ошибку. Он утверждал, что в Катынском лесу были расстреляны 15 тысяч поляков, в то время как в его записке 1959 г. говорилось о расстреле там 4421 польских военнопленных.

Объяснить это можно следующим. В апреле 1990 г. во время написания Шелепиным статьи «История — суровый учитель» было опубликовано заявление ТАСС с признанием ответственности руководителей НКВД СССР за расстрел 15 тысяч польских офицеров. Эта цифра и вошла в статью Шелепина, так как точные количественные данные из письма Хрущеву он к 1991 г. уже не помнил.

Во время допроса-беседы 11 декабря 1992 г. Шелепин заявил следователю Главной военной прокуратуры А. Яблокову о том, что «о преступлении в Катыни и других местах в отношении польских граждан он знает только то, что сообщалось в газетах» (Млечин. Железный Шурик. С. 268. Катынский синдром. С. 394, 395). Отношение Шелепина к Катынскому делу свидетельствует о том, что его интересовали не детали этого дела, а лишь «возможные нежелательные последствия» для советского государства, которые могла вызвать «расконспирация» катынских документов.

Во время допроса Шелепин также заявил, что:

«…в первые месяцы, не чувствуя себя профессионалом в этой области, он во всем доверился тому, что ему готовили подчиненные, и поэтому подписал, не вникая в существо вопроса, письмо Хрущёву и проект постановления президиума».

(Катынский синдром. С. 395)

Позднее, для исключения такого зависимого положения, Шелепин ввел практику, при которой он, минуя служебную «вертикаль», в сложных ситуациях лично обращался за разъяснениями к оперативному работнику центрального аппарата, непосредственно курировавшему проблему (Млечин. Железный Шурик. С. 184–185). Но это было позже.

Во время допроса Шелепин сделал весьма странное для работника его уровня заявление. Он сообщил, что тот же исполнитель, который предложил ему запросить в ЦК КПСС разрешение на уничтожение «ненужных для работы совершенно секретных документов, которыми занята целая комната в архиве», через несколько дней принес ему «выписку из решения Политбюро и письмо от его имени Хрущёву».

Шелепин к 1992 г. мог запамятовать, кто в 1959 г. персонально готовил ему проект записки. Но мог ли он забыть порядок получения совершенно секретных документов особой важности из Особого архива ЦК КПСС? Известно, что документы из «Особой папки» выдавались только по указанию первого секретаря ЦК КПСС на основании запросов первых лиц ведомств. Поэтому Шелепин, несмотря на то, что он был председателем КГБ, не мог «затребовать» выписку из сверхсекретного решения Политбюро ЦК ВКП(б). Прежде он должен был обратиться к Хрущёву и получить «добро».

Логично предположить, что Шелепин дал указание руководителю своего секретариата прозондировать ситуацию с зав. общим отделом ЦК КПСС на предмет получения выписки из решения Политбюро ВКП(б). Однако вряд ли зав. отделом ЦК КПСС взял бы на себя ответственность, без согласия первого лица, выдать документ из «Особой папки». Поэтому Шелепин в любом случае должен был обратиться к Хрущёву. Тем не менее он утверждал, что не имел отношения к получению решения Политбюро ВКП(б).

Авторы «Катынского синдрома…» придерживаются другой версии. Они утверждают, что:

«…готовя записку, Шелепин затребовал и получил — с датой 27 февраля 1959 г. — выписку из протокола Политбюро ВКП(б) с решением от 5 марта 1940 г. Вероятно, он познакомил с нею Хрущёва, тем более, что его подписи на документе не нашел».

(Катынский синдром. С. 205–206)

Утверждение авторов «Катынского синдрома» о том, что Шелепин после прочтения выписки из решения Политбюро ЦК ВКП(б) решил ознакомить Хрущева с этим документом просто невероятно. Фактически Шелепин тем самым «подставил» бы себя, так как недвусмысленно показал бы Хрущеву, что тот не знает, что хранится в «Особой папке». Зная амбициозный и взрывной характер Хрущёва, ситуация, без сомнения, перешла бы на личностный уровень и кончилась бы для Шелепина весьма печально.

Следователи Главной военной прокуратуры считают, что рукописную записку писал «начальник секретариата Шелепина Плетнёв». В то же время известно, что в марте 1959 г. начальником секретариата КГБ СССР был В. П. Доброхотов, а Я. А. Плетнев в это время занимал должность начальника учетно-архивного отдела КГБ.

Сверхсекретную записку Хрущеву мог готовить как Плетнев, так и Доброхотов. Однако ни один из них не мог владеть исчерпывающей информацией по «Катынскому делу». Возникает вопрос, кто и с какой целью предоставил им «своеобразную» информацию о ситуации с Катынским делом?

Сомнительно утверждение Яблокова о том, что:

«…в целом допрошенный в качестве свидетеля Шелепин подтвердил подлинность анализируемого письма и фактов, изложенных в нем. Он также пояснил, что лично завизировал проект постановления Президиума ЦК КПСС от 1959 г. об уничтожении документов по Катынскому делу и считает, что этот акт был исполнен».

(Катынский синдром. С. 396)

Весьма двусмысленно выражение Шелепина о том, что он «считает», что документы были уничтожены. Оно явно свидетельствует о неуверенности Шелепина в факте уничтожения «катынских» документов, чего не могло быть в случае получения санкции Хрущева на такое уничтожение. Тогда бы Шелепин, согласно неписаным правилам аппаратной работы советского периода, был обязан лично проконтролировать исполнение указания Первого секретаря ЦК КПСС и лично доложить Хрущёву об исполнении. В этом случае Шелепин был бы абсолютно уверен, а не «считал бы», что документы были уничтожены.

Кроме того, в 1992 г. Шелепин не мог уверенно подтверждать или отрицать подлинность письма Н-632-ш, предъявленного ему в виде черно-белой ксерокопии, так как практически не помнил его содержания. В предварительной беседе с Яблоковым 9 декабря 1992 г., в ходе которой у Шелепина не было необходимости поддерживать свой авторитет бывшего председателя КГБ, он признался, что записку ему «подсунули», пользуясь его неопытностью, и он подписал ее, практически не читая. Не случайно он попросил Яблокова ознакомить его с оригиналом этого письма и связаться с сотрудником КГБ, непосредственно отвечавшим за подготовку данного документа.

При этом надо учесть, что за три недели до допроса Шелепина центральные российские газеты опубликовали основные документы из катынского «закрытого пакета № 1», в том числе и его записку Хрущеву от 3 марта 1959 г. Несомненно, А. Шелепин был знаком с этими публикациями, и тем не менее у него по поводу записки возникли вопросы, которые он хотел уточнить. Что бы это значило?

С учётом вышеизложенного утверждение Яблокова о подтверждении Шелепиным подлинности письма не вполне корректно.

Следователю Яблокову следовало бы также поинтересоваться некоторыми моментами, содержащимися в записке Шелепина. По своей сути она является своеобразным отчетным документом, информирующим руководство СССР о результатах секретной акции, проведенной во исполнение решения Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г.

Считается, что Политбюро тогда приняло решение о расстреле 25 700 бывших польских граждан. Однако в записке Шелепина утверждается, что весной 1940 г. были расстреляны лишь 21 857 польских военнопленных и гражданских лиц. Ответа на вопрос, почему решение Политбюро не было выполнено в полном объёме, в записке Шелепина нет. А ведь эта информация могла бы пролить дополнительный свет на Катынское дело. Неясно также, на основании каких отчетов была определена общая цифра расстрелянных поляков.

Возникает и другой вопрос — куда исчезли «протоколы заседаний тройки НКВД СССР и акты о приведении в исполнение решений троек», которые Шелепин предлагал сохранить в «особой папке» ЦК КПСС? Ответа на этот вопрос также нет. Предполагается, что они были уничтожены вместе с учетными делами. Так ли это? Расследование по поводу их пропажи не проводилось.

Вызывает удивление, что такой сверхсекретный документ, как записка Шелепина Н-632-ш, хранился в ЦК КПСС в течение 6 лет без регистрации. Авторы «Катынского синдрома…» утверждают, что:

«…документ длительное время, с 3 марта 1959 г., не регистрировался, очевидно потому, что находился в сейфе у заведующего общим отделом ЦК КПСС Малина. Такое положение имело место с многими документами аналогичного значения. В 1965 г. Малин уходил с этой должности и поэтому 9 марта 1965 г. под номером 0680 документы были зарегистрированы в текущем делопроизводстве ЦК КПСС, а 20 марта 1965 г. под № 9485 переданы в архив ЦК КПСС».

(Катынский синдром. С. 396)

Вывод чрезвычайно «глубокомысленный»! Документ не регистрировался, потому что находился в сейфе, а в сейфе находился, потому что не регистрировался, и т. д. Но это не ответ на вопрос: почему же в нарушение правил секретного делопроизводства ЦК КПСС, нацеленных на недопущение подобных фактов, документ пролежал в сейфе заведующего 6 лет?

Известно, что в сейфах у некоторых зав. отделами ЦК КПСС годами хранились секретные документы, которые регистрировались только при передаче ими дел. Это были, как правило, важные сверхсекретные документы, по которым в силу различных причин так и не были приняты решения Президиума или Политбюро ЦК КПСС. Поэтому судьба этих документов не имела продолжения и их можно было без опаски хранить в сейфе.

Другое дело записка Шелепина, по которой, как утверждается, Хрущёвым было принято устное положительное решение. В таком случае история документа приобретала продолжение и его регистрация становилась необходимой.

Всё становится ясным, если предположить, что положительное решение по записке Шелепина не было принято. Эту версию подтверждают свидетельства, о которых мы расскажем ниже.

Но прежде вернемся ещё раз к теме «корректировки» катынских документов в связи с некоторыми соображениями, высказанными журналистом В. Абариновым в дополнительной 7 главе книги «Катынский лабиринт». Ему удалось достаточно легко опровергнуть доводы сторонников версии о фальсификации протокола Политбюро ЦК ВКП(б) и записки Берии — «профессора Феликса Рудинского и кандидата юридических наук народного судьи Юрия Слободкина», так как они касались лишь некоторых нарушений порядка оформления этих документов. В. Абаринов пишет, что «эти и другие „доказательства фальсификации“ скрупулёзно разобраны и опровергнуты».

Можно согласиться с доводами В. Абаринова, но вот относительно «скрупулезности» в установлении и объяснении всех неточностей и противоречий в катынских документах можно поспорить. Мы уже доказали, что письмо Берии следует датировать не «мартом», а 29 февраля 1940 г. Об этом несоответствии никто из сторонников официальной версии предпочитает не говорить. Что же касается других неточностей в содержании и оформлении катынских документов, о которых говорилось выше, то, как показала личная беседа с «главным российским специалистом по катынскому делу» Натальей Сергеевной Лебедевой, для нее они оказались полной неожиданностью. Нет сомнений, что и В. Абаринову они неизвестны. Он утверждает, что «с запиской Шепепина подробно разбирались следователи ГВП». Настолько подробно, что не сумели установить ни одной неточности из тех, о которых мы говорили выше.

В. Абаринов повторил утверждение Н. Лебедевой о том, что:

«…корпус документов, обличающих НКВД, насчитывает сотни, если не тысячи архивных документов, совпадающих в мелких деталях, — фальсифицировать такой объем документации не под силу даже английской разведке».

Следует заметить, что помимо трех кремлевских документов — записки Берии, выписки из постановления ПБ и записки Шелепина, ни в одном другом из всего многотысячного корпуса документов нет прямого упоминания о расстреле. Они свидетельствуют только о том, что сотрудники НКВД этапировали тысячи польских военнопленных из Козельского, Старобельского и Осташковского лагерей весной 1940 г., возможно, к месту расстрела, возможно, в лагеря. Однако нет сомнений, что абсолютное большинство из них погибли.

Отрицать вину НКВД за гибель значительной части польских военнопленных бессмысленно. Поэтому необходимо точно установить, как и где они погибли. Считать, что официальная версия дала исчерпывающий ответ на этот вопрос, не убедительно. В этом случае катынская тема будет продолжать оставаться предметом постоянных спекуляций.

«Рукописи не горят!»

До сих пор достоверно не установлено, что последовало после рассмотрения Хрущевым записки Шелепина. Официально считается, что весной 1959 г. Хрущёв дал устное согласие на уничтожение учетных дел расстрелянных польских военнопленных, после чего все дела были сожжены по личному указанию Шелепина.

Это, казалось бы, подтверждает справка от 1 июня 1995 г., подписанная начальником управления ФСБ РФ генерал-лейтенантом А А. Краюшкиным, в которой сообщается, что весной 1959 г. на основании:

«…указания А. Шелепина… два сотрудника (фамилии их известны, но они умерли) в течение двух недель сжигали эти дела в печке в подвальном помещении дома по ул. Дзержинского. Никакого акта в целях сохранения секретности не составлялось».

(Филатов. Кольцо «А». № 34, 2005. С. 118)

В дополнение к информации генерала Краюшкина в исследовании «Катынский синдром…» сообщается, что 18 апреля 1996 г. следователь ГВП С. В. Шаламаев допросил «бывшего сотрудника архива КГБ И. Смирнова, который подтвердил, что на Лубянке было сожжено несколько ящиков документов» (Катынский синдром, с. 396). В разговоре с авторами С. Шаламаев добавил, что бывшие сотрудников архива КГБ СССР заявили, что сожжение учетных дел польских военнопленных происходило в марте 1959 г. в подвале дома по ул. Дзержинского и продолжалось около двух недель.

Казалось бы, с такими утверждениями не поспоришь. Однако возникает вопрос: документы, полностью раскрывающие характер акции в отношении пленных поляков (решение Политбюро, записки Берии и Шелепина) сохранили, а вот акт об уничтожении учетных дел якобы «в целях сохранения секретности» не составили?

Всё это напоминает известный миф о Гохране, откуда руководители Советского государства якобы без расписок брали произведения ювелирного искусства для подарков иностранным гостям. Возможно, Генсеки ЦК КПСС и не писали расписок, но работники Гохрана, которые обеспечивали сохранность ценностей, все скрупулезно актировали. В противном случае им пришлось бы отвечать самим. В вопросах уничтожения сверхсекретных документов подход всегда был аналогичным.

Напомним высказывание уже упомянутого А. Проколенко, бывшего руководителя Особого архива о том, что лучшая тактика скрытия секретных документов, это заявить, что они сгорели или их украли. Но с «сожжением» катынских документов ситуация стала еще более запутанной, когда выяснилось, что Хрущёв весной 1959 г. не дал согласия на уничтожение учетных дёл. Об этом авторам сообщил в феврале 2006 г. один из близких друзей А. Н. Шелепина, бывший второй секретарь ЦК Компартии Литвы В. И. Харазов. Многолетняя дружба Шелепина и Харазова достаточно подробно описана в книге Л. Млечина «Железный Шурик».

По словам Харазова, в начале 1960-х годов после ухода из КГБ, будучи секретарем ЦК КПСС, Шелепин в доверительной беседе заявил ему, что:

«…Хрущёв, ознакомившись с запиской, отказался дать согласие на уничтожение учетных дел расстрелянных польских военнопленных, заявив, пусть все остается, как есть».

(Швед. Игра в поддавки. «Фельдпочта» № 11/117, 2006)

Поводом для разговора друзей о «Катынском деле» послужила какая-то ситуация в Польше. Шелепин высказал серьезную обеспокоенность тем, что в результате непродуманного решения Хрущёва сохранены документы расстрелянных в 1940 г. поляков, которые в будущем могут стать источником серьёзных проблем для СССР. Харазов запомнил этот разговор, так как его поразило, что Шелепин говорил о расстрелянных пленных польских офицерах.

Считать, что катынские документы были уничтожены без согласия Хрущёва только по личному распоряжению Шелепина, как утверждается в справке ФСБ, абсурдно. Надо помнить, что Шелепин был «выдвиженцем» Хрущева и зарекомендовал себя ярым его сторонником в борьбе против «антипартийной группы Молотова, Маленкова и Кагановича» в 1957 г. (Млечин. Железный Шурик. С. 118–128).

В конце 1950-х годов Шелепин был искренне предан Хрущёву и не предпринимал никаких серьезных действий без его согласия. Помимо этого Шелепин хорошо понимал, что в Комитете наверняка найдётся «доброжелатель», который обеспечит поступление «наверх» информации о самоуправстве председателя.

Если бы Хрущёв дал согласие на уничтожение учетных дел, Шелепин не позволил бы уничтожить их без акта и, как уже говорилось, лично проконтролировал бы исполнение. В то же время, как выясняется, вопрос уничтожения сверхсекретных катынских документов решался в КГБ на уровне работников архивной службы. Удивительно, но этот факт не вызвал вопросов у следователей Главной военной прокуратуры.

Проблематично полагать, что катынские документы уничтожили в период работы В. Е. Семичастного председателем КГБ. Известно, что А. Шелепин и В. Семичастный с комсомольских времен являлись очень близкими друзьями и жили в одном доме. Если бы учетные дела польских военнопленных были уничтожены при Семичастном, то Шелепин, вероятно, об этом знал бы. О доверительности отношений Шелепина и Семичастного свидетельствует тот факт, что Шелепин дал согласие на встречу со следователем ГВП РФ А. Ю. Яблоковым в декабре 1992 г. только в присутствии Семичастного.

Объяснить позицию Шелепина (соответственно, и Семичастного) во время беседы («допроса», как ее впоследствии представил Яблоков), когда они фактически подтвердили получение согласия от Хрущева на уничтожение катынских документов, несложно. Старые аппаратчики, повидавшие на своем веку много резких поворотов судьбы, предпочли в «неопределенном» 1992 г. придерживаться общепринятой версии. Тем более, что она обеспечивала минимум вопросов.

Это подтверждает и поведение Шелепина и Семичастного во время допроса. Следователь Яблоков писал:

«У меня сложилось впечатление, что оба старика находились в состоянии какого-то беспокойства по поводу происходящего в стране… В ходе допроса по их настоянию делались перерывы для просмотра всех информационных новостей по всем телевизионным каналам, которые они жадно впитывали в обстановке полной тишины и напряженного внимания».

(Катынский синдром, с. 396)

Кто дал указание об уничтожении документов по Катыни из архива КГБ и когда они были уничтожены — остается очередной катынской тайной.

Следствие длиной в 14 лет

22 марта 1990 г. прокуратурой Харьковской области Украинской ССР по факту обнаружения в лесопарковой зоне г. Харькова захоронений неизвестных лиц с признаками насильственной смерти было возбуждено уголовное дело, которое впоследствии передано в ГВП, где оно было принято к производству 30 сентября того же года как уголовное дело № 159 «О расстреле польских военнопленных из Козельского, Осташковского и Старобельского спецлагерей НКВД в апреле — мае 1940 г.». 21 сентября 2004 г. Главной военной прокуратурой РФ это дело было прекращено.

Назначая следствие по уголовному делу № 159, главный военный прокурор СССР Александр Катусев ориентировал следственную бригаду на правовое оформление политического решения Горбачева о признании виновными руководителей СССР и НКВД. Делу следовало придать юридически законченную форму и закрыть за смертью обвиняемых. Эта установка действовала до конца следствия.

«Козыревщина» в то время довлела не только в международной политике, но в общественно-политической жизни России в целом. Поэтому не удивительно, что до 1995 г. проводимое следствие базировалось на заключении комиссии экспертов Главной военной прокуратуры по уголовному делу № 159 от 2 августа 1993 г. (Катынский синдром. С. 396, 446), представлявшее последовательно изложенную польскую версию катынского преступления. Судя по некоторым лексическим оборотам речи в тексте заключения, отдельные его части были дословно взяты из польских источников и дословно переведены на русский язык.

Вот не совсем свойственные русскому языку обороты речи: «оно ввергло СССР в действия» (с. 454 «Катынского синдрома…»), «не менялось стремление не распускать» (с. 461), «не выдержало проверки материалами» (с. 476), «которым полагался статус» (с. 486) и т. д. Не случайно вышеупомянутое заключение российских экспертов впервые было опубликовано в 1994 г. в Варшаве (на польском языке). На русском языке заключение впервые увидело свет в 2001 г. в книге «Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях» (Катынский синдром. С. 446–494).

Создаётся впечатление, что комиссия экспертов ГВП РФ при расследовании дела № 159 полностью положилась на выводы польской экспертизы 1988 г. и выводы Технической комиссии ПКК 1943 г. Эксперты вышли за рамки уголовного дела №. 159 и взяли на себя функции третейских судей довоенных международных действий СССР в 1939 г. Подобное легко объясняется, если учесть, что польская сторона всегда увязывала судьбу польских офицеров с пактом Риббентропа-Молотова и «сентябрьской кампанией» Красной Армии в 1939 г.

В своём заключении от 2 августа 1993 г. экспертная комиссия ГВП сформулировала следующий вывод:

«…сталинское руководство грубо нарушило Рижский мирный договор и договор о ненападении между СССР и Польшей 1932 г. Оно ввергло СССР в действия, которые попадают под определение агрессии согласно конвенции об определении агрессии от 1933 г. …»

Таким образом, ввод частей Красной Армии в сентябре 1939 г. на территорию Западной Белоруссии и Украины был квалифицирован как «агрессия» (Катынский синдром. С. 454).

Далее эксперты сочли, что:

«…материалы следственного дела содержат убедительные доказательства наличия события преступления — массового убийства органами НКВД весной 1940 г. содержавшихся в Козельском, Старобельском и Осташковском лагерях НКВД 14 522 (так в тексте) польских военнопленных… Доказано также, что единым умыслом одновременно в тюрьмах… были расстреляны 7305 поляков, в том числе около 1000 офицеров».

(Катынский синдром. С. 489)

Эксперты квалифицировали уничтожение 21 857 польских военнопленных из лагерей и заключенных следственных тюрем как:

«…тягчайшее преступление против мира, человечества и как военное преступление, за которое должны нести ответственность И. В. Сталин, В. М. Молотов и другие члены Политбюро ЦК ВКП(б)…»

(Катынский синдром. С. 491)

Уничтожение польских военнопленных и заключённых на основании статей 171 и 102 УК РСФСР было квалифицировано как «геноцид» (Катынский синдром. С. 492).

Постановление Политбюро ЦК ВКП(6) было определено «как надправовое, ставящее свое решение и его исполнителей, включая органы НКВД, выше закона». Также было отмечено, что «Особые совещания были неправомочны принимать решения в отношении военнопленных…» (Катынский синдром. С. 485).

Эксперты пришли к выводу, что:

«…все польские военнопленные… а также 7305 поляков, расстрелянных… в тюрьмах… подлежат полной реабилитации как невинные жертвы сталинских репрессий, со справедливым возмещением морального и материального ущерба».

(Катынский синдром. С. 492)

Относительно противоправных действий польских граждан против граждан России или против Советской России в 1918–1939 гг. и их заявлений в плену о том, что после освобождения они «направят оружие против Красной Армии» эксперты сделали следующие выводы:

«…чем бы не занимались до 1939 г. польские военнопленные или заключенные поляки, эти действия являлись внутренним делом Польши… Поскольку поляки в это время находились в плену и их намерения в практические действия не претворялись, следует признать, что в их поведении также отсутствовал состав какого-либо преступления».

(Катынский синдром. С. 485)

Крайне жесткими были оценки экспертов результатов советской эксгумации 1944 г.:

«Сообщение специальной комиссии под руководством Н. Н. Бурденко, выводы комиссии под руководством В. И. Прозоровского, проигнорировавшие результаты предыдущей эксгумации… следует признать не соответствующими требованиям науки, постановления — не соответствующими истине и потому ложными.

Проведённый польскими экспертами анализ „Сообщения специальной комиссии…“ является полностью обоснованным с научно-исторической точки зрения и доказательно ставящим под сомнение состоятельность выводов специальной комиссии под руководством Н. Н. Бурденко».

(Катынский синдром. С. 493)

Все имевшиеся в то время доказательства наличия в 1940–1941 гг. под Смоленском лагерей с польскими военнопленными эксперты не приняли к сведению.

Что можно сказать по поводу заключения экспертов ГВП? Учитывая, что наше исследование в основном посвящено спорным вопросам, которые вызывает заключение экспертов ГВП, коснемся лишь нескольких моментов.

Прежде всего необходимо отметить, что в работе экспертной комиссии ГВП четко просматривается широкое применение известного принципа западной юриспруденции «per se», т. е. когда событие рассматривается само по себе, вне связи с событиями, ему предшествовавшими. Помимо этого эксперты в оценке польско-советских отношений и катынской проблемы широко применяли двойные стандарты.

В результате Польша, на протяжении двух десятилетий (1919–1939 гг.) занимавшая крайне агрессивную и недружественную позицию в отношении СССР, в заключении экспертов ГВП предстала как жертва международного агрессора — Советского Союза.

Как уже отмечалось, эксперты ГВП утверждали, что:

«…чем бы ни занимались до 1939 г. польские военнопленные или заключенные поляки, эти действия являлись внутренним делом Польши…».

Этим утверждением эксперты фактически оправдывали преступные действия польской военщины и властей, приведшие к гибели в польском плену в 1919–1922 гг. десятков тысяч советских красноармейцев.

Дальнейшие «натяжки» и неточности, содержащиеся в заключении экспертов ГВП 1993 г., нет нужды перечислять. Это заключение, по утверждению одного из его авторов, российского историка и политолога проф. И. Яжборовской, в 1994 г. было поддержано (?) Главной военной прокуратурой России. Однако дальнейшее развитие событий показало, что для подобных утверждений у Яжборовской было мало оснований. Сама Яжборовская в интервью газете «Жечпосполита» подтвердила, что:

«…в 1995 г. новый прокурор, начавший вести это дело, получил чёткие указания: ограничиться поиском виновных среди состава политбюро…».

(«Жечпосполита» 5 авг. 2005 г.)

В начале 1990-х годов в советской, а впоследствии российской печати появилось значительное количество свидетельств о том, что в 1940 и 1941 гг. под Смоленском в трёх лагерях особого назначения находились польские военнопленные. Однако при расследовании уголовного дела № 159 они не были учтены.

Фактически на основании заключения комиссии экспертов старший военный прокурор ГВП РФ А. М. Яблоков 13 июля 1994 г. подготовил и вынес постановление о прекращении уголовного дела № 159. В этом постановлении:

«…Сталин и приближенные к нему члены Политбюро ЦК ВКП(б) Молотов, Ворошилов, Калинин, Каганович, Микоян и Берия, руководители НКВД/НКГБ/МГБ СССР и исполнители расстрелов на местах признавались виновными в совершении преступлений, предусмотренных статьей 6, пункты „а“, „б“, „в“ Устава международного военного трибунала (МВТ) в Нюрнберге (преступления против мира, человечества, военные преступления) и геноциде польских граждан».

(Катынский синдром, с. 400)

Однако руководство ГВП, а затем и Генеральной прокуратуры РФ с указанной выше квалификацией катынского преступления не согласились. Постановление от 13 июля 1994 г. было отменено и дальнейшее расследование поручено другому прокурору (Катынский синдром, с. 491).

С назначением нового руководителя следственной бригады подходы к уголовному делу № 159 несколько изменились, но основные политические установки остались прежними. Следствие исходило из безусловной вины сталинского руководства за гибель польских военнопленных. Другие версии не рассматривались. Расследование продолжилось и завершилось лишь через 10 лет, 21 сентября 2004 г.

Постановление и основная информация по делу засекречены. Однако кое-что о результатах расследования дела № 159 можно узнать из ответа начальника управления надзора за исполнением законов о федеральной безопасности генерал-майора юстиции В. К. Кондратова председателю Правления Международного историко-просветительского, благотворительного и правозащитного общества «Мемориал» А. Б. Рогинскому.

Процитируем этот ответ:

«…Расследованием установлено, что в отношении польских граждан, содержавшихся в лагерях НКВД СССР, органами НКВД СССР в установленном УПК РСФСР (1923 г.) порядке расследовались уголовные дела по обвинению в совершении государственных преступлений.

В начале марта 1940 г. по результатам расследования уголовные дела переданы на рассмотрение внесудебному органу — „тройке“, которая рассмотрела уголовные дела в отношении 14 542 польских граждан (на территории РСФСР — 10 710 человек, на территории УССР — 3832 человека), признала их виновными в совершении государственных преступлений и приняла решение об их расстреле.

Следствием достоверно установлена гибель в результате исполнения решений „тройки“ 1803 польских военнопленных, установлена личность 22 из них.

Действия ряда конкретных высокопоставленных должностных лиц СССР квалифицированы по п. „б“ ст. 193–17 УК РСФСР (1926 г.) как превышение власти, имевшее тяжелые последствия при наличии особо отягчающих обстоятельств. 21.09.2004 г. уголовное дело в их отношении прекращено на основании п. 4, ч. 1, ст. 24 УПК РФ за смертью виновных.

В ходе расследования по делу по инициативе польской стороны тщательно исследовалась и не подтвердилась версия о геноциде польского народа в период рассматриваемых событий весны 1940 года…

Действия должностных лиц НКВД СССР в отношении польских граждан основывались на уголовно-правовом мотиве и не имели целью уничтожить какую-либо демографическую группу.

…Российская прокуратура уведомила Генеральную прокуратуру Республики Польша о завершении следствия по данному уголовному делу и о готовности предоставления возможности ознакомления с 67 томами уголовного дела, не содержащими сведений, составляющих государственную тайну.

В настоящее время решается вопрос о возможности применения к расстрелянным польским гражданам Закона РФ „О реабилитации жертв политических репрессий“».

30 марта 2006 г. авторы настоящего исследования встретились в Главной военной прокуратуре Российской Федерации с генерал-майором юстиции Валерием Кондратовым и руководителем следственной бригады ГВП по Катынскому уголовному делу № 159 полковником юстиции Сергеем Шаламаевым.

Генерал Кондратов и полковник Шаламаев подтвердили информацию о том, что Главная военная прокуратура исследовала ситуацию в отношении 10 685 поляков, содержавшихся в тюрьмах Западной Белоруссии и Западной Украины. Согласно предложению Берии и решению Политбюро ЦК ВКП(б) подлежали расстрелу 11 000 польских заключенных. Однако в записке Шелепина указано, что было расстреляно лишь 7305 содержавшихся в тюрьмах поляков. Судьба 3695 оказалась неясной.

Предположительно, и эту точку зрения разделяют следователи Главной военной прокуратуры, эти 3695 польских граждан были осуждены к различным срокам лишения свободы и направлены из украинских и белорусских тюрем в советские исправительно-трудовые лагеря, где некоторые из них умерли от естественных причин в 1940–41 гг., а большинство благополучно дождались амнистии от 12 августа 1941 г., освободились из мест лишения свободы и погибли позднее во время Великой Отечественной войны, в том числе с оружием в руках сражаясь с немцами, или же умерли своей смертью после окончания войны.

В отношении судьбы 7305 заключённых из тюрем Западной Украины и Западной Белоруссии, фигурирующих в «записке Шелепина», Главная военная прокуратура РФ предполагает, что все эти люди были во внесудебном порядке расстреляны сотрудниками НКВД СССР в апреле-мае 1940 г.

Никакими официальными сведениями о результатах польских раскопок и эксгумаций 1994–1996 гг. в Козьих Горах, Медном и Пятихатках ГВП РФ не располагает. К материалам уголовного дела № 159 данные этих польских эксгумаций не приобщались, как и данные более поздних польско-украинских эксгумаций на спецкладбище в Быковне (г. Киев).

В ходе беседы в ГВП была сделана попытка установить, каким именно образом сотрудниками Главной военной прокуратурой в ходе следствия была «абсолютно достоверно» установлена гибель 1803 польских граждан из числа 14 552 военнопленных, содержавшихся в лагерях. После длительных и упорных расспросов сотрудники ГВП, не уточняя деталей, были вынуждены признать, что прозвучавшая 11 марта 2005 г. на пресс-конференции Главного военного прокурора РФ А. Н. Савенкова сенсационная цифра «1803» была получена в результате простого сложения официальных данных о количестве трупов, эксгумированных комиссией Бурденко в 1944 г. и следственной бригадой ГВП РФ в 1991 г.

Во время беседы выявилась односторонность правовой позиции Главной военной прокуратуры в Катынском деле. Это обусловлено тем, что расследование уголовного дела № 159 с самого начала сотрудниками прокуратуры проводилось в очень узких временных рамках (весна 1940 г.), а также, как отмечалось, в рамках единственной, заранее заданной следствию версии о безусловной вине руководства СССР в катынском расстреле.

Расследование этой версии проводилось при соблюдении целого ряда формальных юридических ограничений со стороны российского уголовно-процессуального законодательства, весьма несовершенного в вопросах исследования и последующей правовой оценки противоречивых исторических и политических проблем.

В результате следствие не рассмотрело один из основных эпизодов Сообщения специальной комиссии Н. Н. Бурденко 1944 г. Речь идет о переводе весной 1940 г. части осужденных польских военнопленных в три лагеря особого назначения под Смоленском.

Также не была исследована информация о фактах расстрелов немецкими оккупационными властями в районе Козьих Гор и в других местах западнее Смоленска в конце лета, осенью и в начале декабря 1941 года нескольких тысяч польских граждан, одетых в польскую военную форму.

Следователям российской военной прокуратуры было запрещено в рамках уголовного дела № 159 увязывать расстрел части польских военнопленных в 1940 г., с военными преступлениями, совершенными польской стороной в ходе польско-советской войны 1919–1920 гг., а также с гибелью в польском плену большого количества военнопленных и интернированных советских граждан в 1919–1922 гг.

В результате это существенно ослабило позиции российской стороны в российско-польском катынском конфликте.

Польский взгляд на исторические реалии

Преодоление Катыни в польско-российских отношениях осложняется не только ритуально-идеологическими, но и упрощенно обывательскими аспектами восприятия катынской проблемы польскими политиками, историками и общественностью. И хотя это проявляется в мелочах, понятно, что именно такие мелочи свидетельствуют об особенностях глубинного восприятия в Польше этой болезненной проблемы.

Так, один из главных польских специалистов по катынскому вопросу, бывший руководитель следственного направления Института национальной памяти, председатель Главной комиссии по изучению преступлений против польского народа профессор Витольд Кулеша в связи с отказом Главной военной прокуратурой России в иске о признании жертв Катыни «жертвами сталинских репрессий» заявил, что на решении Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г. рукой Сталина сделана пометка, которая якобы гласила:

«Рассмотрение дел провести особым порядком, без вызова арестованных и без предъявления обвинений, без формулирования обвинительных заключений и закрытия дел».

(«Газета выборча», 3 марта 2006 г.)

Нет сомнений, что В. Кулеша понимает, насколько важна точность, даже в мелочах, при рассмотрении любых аспектов Катынского дела. Тем не менее обывательское желание ещё раз подчеркнуть бесчеловечную сущность тирана толкнула его на явную фальсификацию исторического события.

Следует заметить, что Сталин в проект решения Политбюро внес лишь одну поправку — зачеркнул фамилию «Берия» и написал «Кобулов». Вышеупомянутая спорная фраза о «Рассмотрении дел…» слово в слово, без всяких изменений, вошла в решение Политбюро из известной записки наркома НКВД Л. Берии. Поэтому Сталину не было необходимости ее дописывать.

Сама фраза в записке Берии и решении Политбюро была сформулирована несколько иначе, поэтому ее смысл тоже был иной:

«Дела о находящихся в лагерях для военнопленных…, а также дела об арестованных… рассмотреть в особом порядке… Рассмотрение дел провести без вызова арестованных и без предъявления обвинения, постановления об окончании следствии и обвинительного заключения».

Эта формулировка достаточно определенно говорила о наличии в делах арестованных поляков и обвинительного заключения, и постановления об окончании следствии. Известно также, что следователи НКВД более полугода интенсивно готовили следственные дела на всех пленных поляков из Осташковского лагеря «для доклада на Особом совещании НКВД СССР» и на часть пленных из Козельского и Старобельского лагерей для направления их в военные трибуналы.

Дело дошло до того, что 31 декабря 1939 г. (в новогоднюю ночь!) Берия поручил начальнику Управления по делам военнопленных П. К. Сопруненко вместе с группой следователей НКВД СССР немедленно выехать в Осташковский лагерь для:

«…перестройки работы следственной группы с таким расчетом, чтобы в течение января месяца закончить оформление следственных дел на всех заключенных полицейских».

(Катынь. Пленники. С. 275)

Документы, подтверждающие факт проведения следствия по делам польских военнопленных в лагерях и арестованных в тюрьмах, присутствуют в сборниках катынских документов, опубликованных на польском языке. Однако профессор В. Кулеша или не удостоил вниманием эти документы, или поступил так же, как его коллега 3. Карпус при написании предисловия к сборнику документов «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.», т. е. стал на путь фактического подлога.

Невероятными подробностями «украшают» весьма уважаемые в Польше люди факт передачи в 1992 г. представителем российского президента главным архивистом Р. Пихоей катынских документов польскому президенту Л. Валенсе. Известный польский знаток Катыни, председатель (в настоящее время бывший) Института национальной памяти профессор Леон Керес, в интервью журналу «Новая Польша» заявил:

«О том, что катынское преступление совершили Советы, впервые официально сказал Горбачев в 1990 г., а два года спустя Ельцин привез в Варшаву относившиеся к Катыни документы с предложением Берии расстрелять военнопленных — офицеров польской армии, а также гражданских лиц».

(Новая Польша. № 3/2005)

Ему вторит ещё один профессор, главный редактор журнала «Новая Польша» Ежи Помяновский, который также утверждает, что исторические документы в 1992 г. Леху Валенсе вручил Борис Ельцин (Новая Польша. № 5/2005). Здесь также проявилась характерная польская особенность — придать максимальную значимость историческому событию, даже ценой банальной лжи.

Польские профессора от истории также весьма своеобразно читают исторические документы. Так, профессор истории Чеслав Мадайчик в статье «Катынь» утверждает, что:

«…2 ноября 1940 г. Берия направил Сталину письмо, в котором предложил сформировать польскую дивизию под командованием подполковника 3. Берлинга».

(Сборник «Другая война. 1939–1945»)

Утверждение, что инициатором формирования польской военной дивизии был Берия, является домыслом Ч. Мадайчика. Чтобы убедиться в этом, достаточно внимательно прочитать начало письма Берии Сталину, где четко сказано:

«Во исполнении Ваших указаний о военнопленных поляках и чехах нами проделано следующее…».

Абсолютно ясно, что идея о создании польской воинской части принадлежала Сталину.

Вышеперечисленные ошибки носят вроде бы не принципиальный характер, но… становится ясно, что подобный подход существенно усложняет общение и дискуссии с польскими историками и публицистами. Сложно спорить с людьми, которые при виде трех пальцев могут заявить, что этих пальцев два.

Знакомясь с оценками и высказываниями многих польских публицистов и деятелей культуры, поражаешься их легковерности в оценке исторических событий. Создается впечатление, что они готовы поверить в любую невероятную историю, лишь бы она подтверждала «кровожадность и жестокость» советского руководства.

К сожалению, этой участи не избежал и выдающийся польский кинорежиссер Анджей Вайда, снявший в 2006–2007 гг. художественный фильм о Катыни. В своей книге «Кино и все остальное» он пишет:

«Уже многие годы я слышу внутренний голос: сделай фильм о Катыни. И в самом деле это мой долг. Капитан Якуб Вайда лежит в одной из массовых могил в Катыни или Медном».

(Вайда. Кино и всё остальное. С. 28)

О значении фильма А. Вайды «Post Mortem. Катынская повесть» (рабочее название) для Польши говорит тот факт, что в 2006 г. на его завершение польское правительство выделило 6 миллионов злотых. Это самая большая сумма, которую польское государство в последние годы выделяло кинематографистам.

А. Вайда, известный стремлением следовать в своих фильмах исторической правде, в катынской теме проявил удивительную доверчивость. О том, какие откровения на тему Катыни готовит великий польский режиссер, ясно из его вышеупомянутой книги. А. Вайда полагает, что он:

«…полную правду о советской дезинформации на эту тему узнал лишь из изданного в Лондоне тома „Катынское преступление в свете документов“ и из книги Станислава Свяневича».

(Вайда. Кино и все остальное. С. 29)

В то же время известно, что количество только фундаментальных трудов по Катыни приближается к сотне. А Вайде хватило для установления «полной правды» всего двух брошюр?! Более того, А. Вайда подлинным «откровением» о трагедии Катыни до сих пор считает грубую дезинформацию, полученную им в 1989 г. от неизвестного(!) сотрудника польского посольства в Москве. Вайда описывает эту ситуацию следующим образом. Когда после беседы с послом он шел по коридору, один из сотрудников посольства пригласил его в кабинет и рассказал, как в «действительности» выглядела «экзекуция в Катынском лесу».

По словам сотрудника посольства, так и оставшегося для Вайды «анонимным», расстреливали следующим образом:

«Один из участков Катынского леса был перегорожен забором высотой более двух метров. Забор сбили из досок, плотно подогнанных одна к другой, так что с внешней стороны нельзя было видеть, что делается внутри. Офицеров ставили спиной к забору… позади них, за забором, в абсолютном молчании стояла расстрельная команда… Вдоль забора была прилажена длинная лавка. По условленному сигналу вся рота одновременно становилась на лавку, каждый из палачей брал на прицел только одну жертву, и выстрел в голову производился ровно под тем углом, каким впоследствии вычертили его члены комиссии Красного Креста, производившие первую эксгумацию тел в Катыни».

(Вайда. Кино и все остальное. С. 30)

Вайда подчёркивает, что самым убедительным в рассказанной ситуации для него была «дьявольская простота» и то, что «никто не выдвигал подобных предположений». По данному вопросу Вайда решил проконсультироваться со «знатоком Советском России» Густавом Херлинг-Грудзинским, который, выслушав Вайду, глубокомысленно заметил, что «это может быть правда, потому что это обходилось дешёво».

Читая эти «откровения», трудно себе представить, что их написал тот самый великий и неповторимый Анджей Вайда. Любой режиссер всегда наглядно представляет ту картину, которую он описывает. Почему в этой ситуации воображение подвело Вайду? Очевидно, что, если бы сотрудники НКВД расстреливали польских офицеров, стоя на лавке, то направление выстрела в затылочную часть головы могло быть только сверху вниз.

Однако в действительности это не так. Существует доказательства, которые невозможно опровергнуть. Ими являются пулевые каналы в черепах казнённых. И немецкие эксперты в 1943 г. и российская комиссия судебно-медицинских экспертов, работавшая в 1991 г. в присутствии представителей польских правоохранительных органов, констатировали, что смерть польских военнопленных:

«…наступила от огнестрельных повреждений — выстрелов в затылок и верхний отдел задней поверхности шеи».

(Катынский синдром. С. 328)

Ещё более наглядно процесс расстрела польских офицеров описал в отчете (1943 г.) немецкий профессор медицины доктора Бутц:

«…можно заключить, что жертвам стреляли в затылок в стоячем положении, с нормальным положением головы, слегка лишь наклоненной. Два других палача, с двух сторон, поддерживали расстреливаемых под мышки».

(Мацкевич. Катынь. Приложение № 15)

То есть направление смертельных выстрелов могло быть только наискось снизу вверх.

Как видим, всё было дьявольски просто и предельно дешёво. Без заборов, лавок и т. п. К сожалению, даже на умудрённого жизнью польского режиссера катынская тема подействовала как дурман. Он утратил возможность критически оценивать ситуацию. И дело не в технологии расстрела. Она лишь эпизод катынской трагедии. Дело в польском подходе к катынской теме.

Правда, в фильме сцену расстрела поляков в Козьих Горах Вайда представил «по Бутцу». Однако, вопреки утвержденному сценарию Анджея Мулярчика, все же не смог во время съемок удержаться от «режиссерской находки» — потребовал, чтобы актер, играющий «НКВДешника с верёвкой», не стоял спокойно у дверей тюремного автобуса, дожидаясь очередной жертвы, а выскакивал из-за машины и злодейски накидывал сзади веревочную петлю на шею ничего не подозревающим польским офицерам, по одиночке выводимым из автобуса на расстрел.

С целью усиления психологического воздействия на зрителей А. Вайда в максимальной степени постарался придать своему фильму излишне натуралистический и псевдодокументальный характер. Для сцен расстрелов специалистами были изготовлены десятки одетых в польскую офицерскую форму манекенов с изуродованными выстрелами в затылок головами и залитыми кровью лицами. На съемках «расстрельных» эпизодов ассистенты обильно поливали искусственной бутафорской кровью актеров и каскадеров, изображавших расстрелянных. По режиссерскому замыслу, в изображавшую польских военнопленных массовку специально подбирали статных мужчин с усами по моде конца 1930-х годов.

Зная талант выдающегося польского режиссера, можно не сомневаться, что большинство посмотревших фильм «Post Mortem. Катынская повесть», будут оценивать его как «истину в последней инстанции», а кадры из этой кинокартины через некоторое время станут использоваться в качестве видеоряда для иллюстрации различных сообщений на катынскую тему (аналогично тому, как в СССР использовались кадры штурма Зимнего дворца из художественного фильма «Октябрь»).

После этого можно написать сотни статей и книг, издать многотомные сборники катынских документов, но изменить созданное А. Вайдой у миллионов зрителей искаженное впечатление о «катынской трагедии» вряд ли удастся. Вероятно, на это и рассчитывали польские власти, финансируя и форсируя создание фильма о Катыни.

Известно, что гений писателя и режиссера может придуманную историю сделать «правдивее», чем реальная жизнь. Подобное в конце 1940-х годов произошло с романом Александра Фадеева и одноимённым кинофильмом Сергея Герасимова «Молодая гвардия». В силу различных обстоятельств ряд событий, изложенных Фадеевым в романе, не соответствовал исторической правде. Однако фильм, снятый Герасимовым на основе романа Фадеева, много лет формировал отношение миллионов советских людей к событиям в Краснодоне. Реальность ушла на второй план, ее заменила «киноправда», которую даже следователи МГБ-КГБ восприняли как истину.

Перспективы Катынского дела

Оценивать современную ситуацию с Катынским делом следует с позиций усиливающего в последнее время противостояния Запада и России. Западные и, прежде всего, американские политики пытаются вновь сделать Польшу острием того клина, который должен бить по болезненным для России точкам. В свое время Запад этот метод успешно использовал в борьбе с Советским Союзом.

Известно, что Катынское дело является одной из таких болезненных точек. В этом плане вызывает озабоченность самоуспокоенность российских юристов и должностных лиц, базирующаяся на ложном мнении, что тема Катыни закрыта с юридической и политической точки зрения. Однако Катынское дело давно приобрело международный политический характер и не может быть закрыто в одностороннем порядке.

Вот что по этому поводу заявил председатель исполкома Конгресса интеллигенции России, бывший руководитель администрации Президента РФ С. Филатов:

«Катынь есть и будет, видимо, еще очень долго театром острейшей политической борьбы. Тему Катыни не замолчать и не „закрыть“».

(Филатов. «Кольцо „А“», № 34, 2005 г.)

По данному поводу неоднократно аналогично высказывался Президент Польши Л. Качиньский.

Процесс принуждения России к покаянию за Катынь поляки стремятся превратить во второй «Нюрнбергский процесс». Надо учитывать, что в недрах политической Европы зреет мысль устроить аналогичный процесс над коммунизмом. Катынское дело, как наиболее информационно раскрученное «международное преступление» большевиков, может послужить исходным моментом для организации такого процесса.

В случае его проведения суд над «преступлениями коммунизма» плавно перетечет в суд над СССР и его историей. О подобных перспективах заявил выступивший на ежегодной Катынской конференции (28.05.2005 г.) проф. Войцех Матерский (Памятных. Новая Польша. № 5, 2005) Он подчеркнул, что за катынское преступление ответственна «вся советская политическая система, партия — государство». Матерский сожалел, что отсутствует возможность выдвинуть обвинение «в отношении современного российского государства». Такая возможность полякам может представиться, если Россия не откажется от «страусиной» тактики в российско-польских отношениях.

Понятие «Катынь» в Польше пытаются сделать всеобъемлющим при оценке этих отношений. Все более популярным в польских политических кругах становится мнение профессора В. Марциняка, который, как уже говорилось, предлагает под «Катынью» подразумевать всех погибших в результате репрессий в СССР польских граждан.

Очередное обострение ситуации в катынском вопросе произошло в марте 2006 г., накануне ежегодно отмечаемого в Польше «Дня памяти жертв Катыни». Поводом к международному скандалу послужило то обстоятельство, что за несколько недель до этого Главная военная прокуратуру (ГВП) России отказала вдове погибшего в Катыни поручика «признать того жертвой сталинских репрессий». Отказ был мотивирован тем, что не найдено никаких юридических доказательств, которые свидетельствовали бы о том, что поляки весной 1940 г. были расстреляны по политическим мотивам. Решение Политбюро ЦК ВКП(б), по мнению ГВП, не является приговором и поэтому его нельзя отменить и, соответственно, реабилитировать жертвы.

Однако польская сторона не согласилась с такой интерпретацией катынского преступления. По данному поводу прозвучали заявления МИД Польши и Института национальной памяти (ИНП), высказал свое недоумение президент Польши Л. Качиньский. У здания российского посольства в Варшаве состоялся пикет с требованием признать жертвы Катыни «жертвами сталинских репрессий».

Известный польский историк и публицист, один из авторов польской «научно-исторической экспертизы» сообщения комиссии Бурденко, Мариан Войцеховский в связи с 66-ой годовщиной катынского преступления написал в «Газете выборчей», что отказ военной прокуратуры России отказаться от реабилитации жертв катынского преступления накануне годовщины этого события стал знаком, что:

«…примирение с поляками не интересует российскую сторону, а недавние дружественные жесты по отношению к Варшаве были только блефом».

(Газета выборча, 9 марта 2006 г.)

Российскую позицию 6 марта 2006 г. озвучил в эфире радиостанции «Эхо Москвы» историк Рой Медведев. Он заявил, что расстрел в Катыни «нельзя назвать ни политическими репрессиями, ни геноцидом». В мире подобное определяется юридическим термином «военное преступление». Р. Медведев также считает, что:

«…реабилитация была, и очень основательная: опубликованы все документы, сохранившиеся в архивах, президент Ельцин принёс Польше извинения, на месте трагедии установлен памятник».

Следует также учитывать, что за последние пятнадцать лет польская сторона сумела навязать мировому сообществу свою точку зрения на катынскую проблему. Никого не волнует несовершенство российского закона 1991 г. о реабилитации жертв политических репрессий. Главное для большинства то, что поляки были расстреляны по «приказу Сталина».

Поэтому сложившуюся ситуацию с отказом в иске о признании расстрелянных в Катыни жертвами политических репрессий Польша пытается использовать как дополнительный козырь для перевода катынской проблемы под юрисдикцию международного права. Это может создать для России правовую ситуацию, аналогичную с так называемым «сербским геноцидом албанцев» в Косове, не говоря уже о повторении ситуации со швейцарской фирмой «Нога».

В Польше Катынью занимается специальная полугосударственная организация — Институт национальной памяти. Это не научное учреждение. Председатель ИНП — единственное должностное лицо в Польше, которое подчиняется исключительно польскому сейму. Для его избрания на этот пост необходимы голоса, как минимум, 60 % депутатов. Соответственно у института всегда мощная политическая поддержка. В его структуре работает около сотни прокуроров. Институт по поручению польского Сейма осуществлял контроль за ходом расследования Катынского дела, проводимого российской стороной.

В ноябре 2004 г. по заявлению Катынского комитета Институт национальной памяти начал собственное, независимое от России, расследование обстоятельств Катынского дела. Профессор Леон Керес, председатель (в настоящее время бывший) Института национальной памяти (ИНП) в своем интервью журналу «Новая Польша» заявил:

«Официальное решение открыть следствие по делу об убийстве советскими государственными чиновниками на территории СССР тысяч польских граждан подписано прокурором Малгожатой Кузняр-Плотой».

По утверждению Л. Кереса:

«…16 прокуроров, откомандированных заниматься этим следствием, хотят выяснить все кулисы преступления и установить именной список преступников. Они намерены заслушать показания более чем 10 тыс. лиц, в первую очередь потерпевших, т. е. родственников убитых».

(«Новая Польша», № 3, 2005 г.)

Наивно полагать, что главной целью работы польских прокуроров является установление «именного списка преступников». Не вызывает сомнений тот факт, что родственники погибших в Катыни поляков не могут обладать информацией о сотрудниках НКВД 1940 г. Вероятнее всего, прокуроры ведут подготовку к оформлению индивидуальных исков к России по примеру американской еврейской диаспоры, после войны массово предъявившей Германии индивидуальные иски за холокост.

Очевидно, что польская сторона, открывая самостоятельное следствие без участия России, постарается принять итоговый документ (такая попытка была предпринята в сентябре 1993 г.) и, опираясь на поддержку мировой общественности, заявит о претензиях к России, в том числе и материальных, которые, если исходить из международных норм компенсаций, могут составить до 4 миллиардов долларов США. Однако, если поляки свои претензии соотнесут с аналогичными, предъявляемыми их ближайшими соседями литовскими наследниками репрессированных в годы советской власти, эта сумма может вырасти до 15 млрд. долларов.

В марте 2007 г. Каунасский суд (Литва) принял к рассмотрению иск на сумму в 500 тысяч евро к России, который подали сын, дочь и внучка репрессированной жительницы Литвы Оны Пускунигене. В 1951 г. она была осуждена к 25 лет ссылки с конфискацией имущества. Однако по месту лишения свободы в Пермской области находилась с 5 сентября 1951 г. по 3 мая 1956 г.

Литовская адвокатская контора «Ex JURE», занимающаяся делом О. Пускунигене, готовит аналогичный, уже второй по счету иск против России. Поводом является судьба Адомаса Симутиса, расстрелянного как «врага народа», и его сына Людвика Симутиса, высланного в районы Сибири. Адвокат Кястутис Чилинскас, ведущий дела против России по вышеуказанным искам, заявил, что подобные иски бывших литовских ссыльных и политзаключенных могут стать массовым явлением. Без сомнения, таким же массовым явлением станут и иски родственников польских военнопленных, погибших в СССР.

«Первые ласточки» здесь уже появились. В апреле 2006 г. 70 родственников погибших в Катыни польских офицеров обратились в Европейский суд по правам человека в Страсбурге по поводу ненадлежащего расследования Россией всех обстоятельства катынского преступления. В будущем их число может составить несколько тысяч.

Помимо этого в июне 2007 г. Польский союз репрессированных, объединяющий в данный момент около 60 тыс. человек, заявил о намерениях подготовить иск против России о компенсациях в Страсбургский суд по правам человека («Новые известия», 2 июля 2007 г.).

Несмотря на это, некоторые польские политики и публицисты по-прежнему продолжают лицемерно отвергать даже саму мысль о каких-либо материальных компенсациях за погибшую в Катыни «польскую элиту». К примеру, уже упоминавшийся выше профессор М. Войцеховский заявил в «Газета выборча» от 9 марта 2006 г., что президент Качиньский может попытаться убедить близких жертв катынского преступления «не требовать материальной компенсации во имя хороших отношений с Россией».

Однако, как уже говорилось, Варшава считает, что отношения с Москвой «должны быть такими, чтобы они Польше что-то приносили».

Даже в советское время, будучи союзником, Польша постоянно предъявляла материальные претензии к Советскому Союзу. Напомним, что в 1978 г. Польша начала с СССР «войну брендов», заявив права на торговое название «водка». Если бы польские историки сумели доказать, что «водка» является исконно польским продуктом, то материальные потери СССР и России исчислялись бы миллиардами долларов. Пострадали бы и простые люди, которые за каждую бутылку водки переплачивали сумму, идущую в польскую казну. Но благодаря историку-энтузиасту В. В. Похлёбкину историческая справедливость тогда была восстановлена. Вильям Васильевич убедительно доказал приоритет России в создании алкогольного напитка под названием «водка».

В связи с кризисной ситуацией в Польше, в 1980–1986 годах Советский Союз оказал польскому народу безвозмездную помощь на сумму в 7 млрд. руб. Об этом говорилось на заседании Политбюро ЦК КПСС 23 октября 1986 г.

Тем не менее в 1989 г. Польша поставила вопрос о возмещении Советским Союзом материального ущерба гражданам польского происхождения, пострадавшим от сталинских репрессий. Подобным путем Польша стремилась ликвидировать свою задолженность Советскому Союзу в размере 5,3 млрд. инвалютных руб., т. е. по тогдашнему курсу более 8 млрд. долларов США. Как удалось выяснить, долг Польше в середине 1990-х годов списали, но Россия вместо благодарности получила как всегда… Польша эту тактику, вероятно, продолжит и в будущем.

В последние годы поляки активизировали работу по привлечению союзников на международной арене. В апреле 2005 года Сейм Литвы принял резолюцию «О годовщине убийств в Катыни». В начале декабря того же года в Париже была открыта мемориальная доска в память о жертвах Катыни. Надпись на доске гласит:

«Памяти 21 857 польских пленных, жертв массового убийства, совершенного по решению высших советских властей, принятого в Москве 5 марта 1940 г. в Кремле, памяти 55 % офицерских кадров, уничтоженных советскими коммунистами в Катыни, Харькове, Медном и Куропатах, жертв цинично задуманного преступления против мира, безнаказанного геноцида, который осужденная Москва упорно отрицает по сей день».

Памятник расстрелянным «большевиками» польским офицерам в Катыни давно стал достопримечательностью Нью-Йорка.

Нет сомнений, что к Катынскому делу будет подключено сообщество стран демократического выбора Балтийско-Черноморско-Каспийского региона, учреждение которого в 2005 г. состоялось в Киеве. В это сообщество вошли страны, «не желающие быть в орбите России: Грузия, Украина, Молдавия, Эстония, Латвия и Литва». Идейным наставником этого сообщества пытается быть Польша.

Предпринимаются попытки заставить Соединенные Штаты Америки занять более активную позицию в Катынском деле. 5 апреля 2006 г. газета «Жечпосполита» опубликовала интервью Аллена Пола (Allen Paul) — американского политолога и публициста, советника комиссии Конгресса США, автора недавно изданной в Польше книги «Катынская резня и триумф правды». Ален Пол квалифицирует «катынскую расправу как геноцид». В этой связи он, будучи в 2006 г. в Варшаве, официально предложил польским властям обратиться к американской «Polonia» (организации польских эмигрантов) с тем, чтобы она ходатайствовала перед Конгрессом Соединенных Штатов о возобновлении расследования катынского преступления, которое комиссия Конгресса провела в 1951–1952 гг.

Комиссия Р. Мэддена, как её тогда называли, единогласно признала вину СССР и рекомендовала Конгрессу подать иск в Международный трибунал. Однако этого не произошло, так как Советский Союз в то время имел доминирующие позиции в Восточной Европе, в связи с чем представители Государственного департамента не поддержали это предложение.

Несмотря на скептическое отношение председателя Конгресса американской «Polonia» (КАП) Фрэнка Спуля к предложению А. Пола, последний уверен, что шансы на успех есть. Не говоря уже о поддержке шестнадцати американских конгрессменов, имеющих польские корни, А. Пол залогом успеха считает следующее.

Во-первых, то, что представители американских властей сегодня абсолютно уверены в том, кто «несёт ответственность за расстрел польских военнопленных», во-вторых, что «время заискивания Америки перед Сталиным давно кануло в историю» и, в-третьих, по мнению А. Пола, сегодня «Польша является союзником Америки, а Россия лишь партнёром». Так что «старые американские дрожжи» могут придать катынскому процессу новый импульс (Швед. «Katyn с американским акцентом». «Фельдпочта»). Об этом, в частности, свидетельствует выступление американского президента Буша в Вашигтоне 12 июня 2007 г. на открытии «Памятника жертвам коммунизма». В числе жертв коммунизма Буш назвал «поляков, убитых в массовом порядке в лесу в Катыни».

Ясно одно, польская сторона настроена решительно. Налицо создание международного фронта, осуждающего как расстрел польских офицеров «высшими советскими властями», так и современную позицию Москвы.

Поляки успешно используют оборонительную, пассивно-выжидательную позицию России для наращивания масштаба претензий, накопления доказательных материалов и дальнейшего формирования в свою пользу общественного мнения и, прежде всего, в Польше и России.

На 17 сентября 2007 г., в 68-ю годовщину вступления частей Красной Армии на территорию Западной Белоруссии и Западной Украины, польские власти запланировали всепольский просмотр уже упоминаемого фильма Анджея Вайды «Post Mortem. Катынская повесть». Антирусский настрой в этот день, вероятно, превзойдет тот уровень, который поляки продемонстрировали 17 сентября 2006 г.

После непродолжительной «обкатки» на польской публике фильм А. Вайды планируется запустить в мировой кинопрокат. По этому поводу на кинорынке, проходившем в конце мая 2007 г. во время Каннского кинофестиваля, под патронажем А. Вайды был организован показ фрагментов из фильма «Post Mortem. Катынская повесть». Просмотр был категорически закрыт для журналистов и предназначался только будущим дистрибьюторам ленты. Все свидетельствует о том, что Польша планирует фильмом А. Вайды поставить в Катынском деле «польскую» окончательную точку.

Не случайно президент Л. Качиньский установил над фильмом о Катыни так называемый «почетный патронат» (patronat honorowy).

Фильм должен сделать каждого зрителя как бы участником общественного обвинительного процесса над «советской политической системой» и, в конечном итоге, над СССР, Россией и её историей. Фактически реализуется мечта уже упомянутого проф. В. Матерского о том, что необходимо выдвинуть обвинение «в отношении современного российского государства».

Можно не сомневаться, что волна мирового общественного возмущения действиями СССР, вызванная фильмом А. Вайды «Post Mortem. Катынская повесть», затронувшим тему ещё не до конца расследованного Катынского дела, нанесет ущерб российским национальным интересам и на долгие годы осложнит польско-российские отношения.

Россия же, прекратив уголовное дело № 159, не предпринимает никаких активных действий и лишь пытается сохранить существующий «status quo» в трактовке катынской трагедии, в надежде на то, что прагматизм в Польше в конце концов возьмет верх.

Позиция Главной военной прокуратуры, несмотря на факты, вскрытые в ходе независимого расследования Катынского дела, и при новом руководстве остается неизменной. Утверждается, что, поскольку «подлинность документов Политбюро ЦК ВКП(б) по Катыни, приобщенных к материалам этого дела, не вызывает сомнения», возобновление следствия по уголовному делу № 159 «нецелесообразно». Эту позицию Главная военная прокуратура подтвердила в своем ответе от 19 января 2007 г. депутату Андрею Савельеву на просьбу последнего о возобновлении следствия по факту гибели польских военнопленных в связи с вновь открывшимися обстоятельствами.

Нет смысла повторять вопросы, которые возникают при изучении противоречий в «исторических» документах из кремлевского «закрытого пакета № 1». Преступно игнорировать многочисленные свидетельства о том, что польские военнослужащие и гражданские лица содержались в 1940–41 гг. в трех «лагерях особого назначения» к западу от Смоленска и осенью 1941 г. нацисты расстреляли их в Козьих Горах. Историческая справедливость также требует выяснить, что за польские офицеры и полицейские (не из Литвы и Латвии, а с территории бывшей Польши) в 1940–1941 гг. использовались на строительствах НКВД в зоне Беломоро-Балтийского канала, а также содержались в лагерях Дальнего Востока и Магадана.

Ответа на эти вопросы у Главной военной прокуратуры нет. В то же время известно, что в российских архивах хранятся документы, обнародование которых может существенно скорректировать господствующую версию о катынском преступлении. Всё это вызывает естественный вопрос. Если российская сторона обладает таким фактическим материалом, почему он не предъявляется?

Ведь самое страшное обвинение советского руководства в катынской трагедии уже прозвучало. Казалось бы, при появлении новых фактов, противоречащих официальной версии, следовало бы бросить все силы на их проверку и установление истины. Однако какого-либо вразумительного объяснения позиции российской стороны в катынском вопросе мы так и не нашли. Последствия подобного поведения могут быть для России непредсказуемыми.

Удастся ли России отбить грядущую атаку польских историков, юристов и политиков и общественности в Катынском деле?

* * *

Вышеизложенное убедительно свидетельствует о том, что в Катынском деле существует немало неисследованных фактов, противоречий и несовпадений, порождающих вопросы, на которые не дает ответа официальная версия. Все это требует незамедлительного возобновления дела № 159 «О расстреле польских военнопленных из Козельского, Осташковского и Старобельского спецлагерей НКВД в апреле — мае 1940 г.» по вновь открывшимся обстоятельствам с последующим гласным рассмотрением итогов расследования в суде.

Хочется верить, что рано или поздно, но все документальные свидетельства и факты, имеющие отношение к Катынскому делу, будут, вне зависимости от того, какую версию они представляют, тщательно исследованы и объективно рассмотрены в авторитетном суде. А само дело № 159 будет рассмотрено судом столь беспристрастно и всесторонне, что ни у кого в будущем не появится ни малейшей возможности спекулировать на катынском преступлении.

Нет сомнений, что преодоление катынского синдрома в польско-российских отношениях будет длительным и болезненным. Этот процесс можно значительно ускорить, если в оценках катынской трагедии польская сторона преодолеет национальный субъективизм и двойные стандарты, а российская услышит слова бывшего главы польского государства генерала Войцеха Ярузельского, сказанные им накануне прибытия в Москву на празднование 60-летия Великой Победы о том, что необходимо открыть все материалы по Катынскому делу:

«Если сказал „А“, сказать „Б“ уже не так тяжело».

В заключение хочется еще раз прислушаться к мнению В. Ярузельского, который считает, что:

«…даже самые больные места в этих отношениях — депортация, Катынь, лагеря, смерть людей — можно перековать в лучшую сторону. Да, была в нашей истории такая страница. Но она должна не делить, а в каком-то смысле объединять нас. Была общая трагедия, но потом была общая борьба и общая победа. Самые большие жертвы от сталинизма понес советский народ».

()

ЛИТЕРАТУРА

Абаринов В. Катынский лабиринт. М., «Новости», 1991, http:// .

Абаринов В. «Особая папка» снова закрыта // «Совершенно секретно», № 4, апрель 2006 г.

Акуличев А., Памятных А. Катынь: подтвердить или опровергнуть // «Московские новости», 21 мая 1989 г.

Алексеенко В. Катынь: круглые даты // «Дуэль», 18 июля 2000.

Amtliches Material zum Massenmord von Katyn. Berlin, 1943.

Андерс В. Без последней главы. Пер. с польского Т. Уманской. Послесловие Н. Лебедевой. «Иностранная литература» № 11, 12, 1990; -center.ru/asfcd/auth_pages.xtmpl?Key=191 728page=7.

Аптекарь П. Я увидел настоящего палача // Газета. Ру. 5 марта 2005 г.

Архивные данные: Документы из «закрытого пакета № 1»: РГАСПИ, ф. 17, оп. 166, д. 621, лл. 130–133, л. 134, л. 135, л.л. 136–137, л. 138, л. 139, л. 140.

Архивные данные. Письмо Л. П. Берия с исходящим номером «№ 793/6» от 29 февраля 1940 г. РГАСПИ, ф. 17, оп. 166, д. 621, л. 86–90.

Архивные данные: РГВА, ф. 38106, оп. 1, д. 14, л. 44.

Архивные данные: РГВА, ф. 38291, оп. 1, д. 8, л. 99.

Архивные данные. Сообщение ТАСС от 27 апреля 1943 г. ГАРФ, ф.4459, опись 27 часть 1, дело 1907, лист 225.

Архивные данные. ГАРФ, ф.4459, опись 27, часть 1, д. 3340, л. 56.

Архивные данные: ГАРФ, ф.4459, опись 27, часть 1, д. 1907, л. 225.

Баллин А. Ледниковый период в центре Европы // Газета «Росая». 10–16 августа 2006 г.

Бардах Я., Глисон К. Человек человеку волк. Выживший в Гулаге. Пер. с англ.-М.: Текст. Журнал «Дружба народов», 2002.

Берия С. Мой отец — Лаврентий Берия. М., 1994.

Беседа представителей проекта «Правда о Катыни» с сотрудниками ГВП РФ 30 марта 2006 г. Интернет-сайт «Правда о Катыни».

Бушин В. Преклоним колена, пани… // «Мы и время», № 27–28. Июль 1993 г. Минск.

Васильчикова М. Берлинский дневник 1940–1945 // /

Вайда А. Кино и все остальное / Анджей Вайда. М., Вагриус, 2005.

Воеводская Н. Ф. Дорогами памяти. Сборник воспоминаний. Выпуск 3. Смоленск. Издание Мемориала «Катынь», 2005.

Волжанин Р. Некоторые соображения полковника МВД по поводу Катынского дела // Интернет-сайт «Правда о Катыни», 6 мая 2006 г.

В Политбюро ЦК КПСС… По записям А. Черняева, В. Медведева, Г. Шахназарова (1985–1991). Сост. А. Черняев, А. Вебер, В. Медведев. М.: Альпина Бизнес Букс, 2006.

Военно-исторический журнал (ВИЖ), 1990, № 6, 11, 12; 1991, № 4, 6, 7, 8, 9. Серия статей под общей рубрикой «Бабий Яр под Катынью»

Wojcicki В. Prawda о Katyniu Czytelnik. Spoldzielnia wydawni-czo — oswiatowa Warszawa, 1952.

Гаек Ф. Катынские доказательства. Прага, 1946. Hajek F. Dukazy Katynske. Praha. 1946 ().

«Газета Выборча» / Gazeta Wyborcza (Польша). 03 марта 2006 г. Массовые казни и прокуратура России.

«Газета выборча» / Gazeta Wyborcza (Польша). 09 марта 2006 г. М. Войцеховский.

«Газета Выборча» / Gazeta Wyborcza (Польша). 12 июля 2006 г. Интервью посла РФ в Польше В. М. Гринина.

Глинский В. Катынь как реперная точка конспирологического сознания. Информационное агентство «Blotter.ru», 27 апреля. 2006 г.

Горбачёв М. С. Жизнь и реформа. Кн. 2. М., РИА «Новости», 1995.

Гривенко В. 100 тысяч квадратных километров и другая арифметика // «Дипкурьер НГ», 28 сентября 2000 г.

Деко А. Катынь: Гитлер или Сталин. В книге «Великие загадки XX века». М.: «Вече», 2004 г.

Документальный фильм «Память и боль Катыни». ТОО «Лад-фильм», 1992.

Депортации польских граждан из Западной Украины и Западной Белоруссии в 1940 году. Варшава-Москва, 2003.

Дмитриев Ю. А. Место расстрела — Сандармох. Петрозаводск, 1999.

Ежевский Л. Катынь. 1940. 2-е издание. Сокр. Пер. с польского О. и Э. Штейн. Редактор А. Серебренников. © by TELEX 1983. .

Ермолович Н. Катынь — злодеяние высшего руководства партии большевиков. «Известия». 16 октября 1992 г.

Жмажлинъски Г. Кто извинился за Катынь? Журнал «Пшеглонд» («Обозрение») № 16, 18.04.07 г.

Жаворонков Г. О чем молчал Катынский лес, когда говорил академик Андрей Сахаров. М.: Дипак, 2006.

Заворотнов С. Харьковская «Катынь». Харьков. «Консум». 2003.

Изюмов Ю. Катынь не по Геббельсу. Беседа с В. Илюхиным. Досье. № 40, 2005 г.

Калинина Ю. «Р» — значит расстрелять // «Московский комсомолец». 7 июня 2007 г.

Карпов В. В. Генералиссимус. Историко-док. изд. (в 2 кн.). Калиниград: ФГУИПП «Янтар. сказ», 2002.

Катынская драма: Козельск, Старобельск, Осташков: судьба интернированных польских военнослужащих. М.: Политическая литература, 1991.

Катынь. Пленники необъявленной войны. Документы, материалы. Отв. составитель Н. С. Лебедева. М.: Демократия, 1999.

Катынь. Март 1940 — сентябрь 2000. Расстрел. Судьбы живых. Эхо Катыни. Документы. Отв. составитель Н. С. Лебедева. М.: Из-во «Весь мир», 2001.

Керес Л. Планомерное истребление. Новая Польша. № 3, 2005.

Козлов В. П. Обманутая, но торжествующая Клио. М.: РОССПЭМ, 2001.

Котов Л. Трагедия в Козьих Горах. Политическая информация. № 5. Смоленск, 1990.

Кочеров С. Должна ли Россия покаяться перед Восточной Европой за то, что победила во Второй мировой войне? // Независимое аналитическое обозрение. 5 мая 2005 г.

Краль В. Преступление против Европы. М., «Мысль», 1968.

Красновский И. Катынь: если каяться, то перед Богом… М., № 7, 2006.

Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг. Сборник документов и материалов. М.-СПб.: Летний сад, 2004.

Кунцевич П. Открытое письмо Президенту России В. Путину. Трибуна. 03.03.2006.

Курчаб-Редлих К. Доклад Зори // «Новая Польша». № 9, 2000 г.

Лебедева Н. Выступление в ЦДЛ 29 ноября 2005 г. «Катынь — боль не только Польши, но и России». http//katyn.ru/index.php?go=Pages&file=print&id=28.

«Lenta.Ru» 16 января 2002. Путин в Польше: обещания вместо извинений.

«Lenta.Ru» 23 марта 2005 г. / news/nmd5h2yl05.

Lista Katynska. GRYF, London, 1989.

Лынев Р. Пейзаж после битвы // «РФ сегодня». 10, 2005 г.

Любодзецкий С. В Козельске. Сборник «Катынь. Свидетельства, воспоминания, публицистика». Warszava 1989. Москва 2001.

Мацкевич Ю. «Катынь». Пер. с польского Сергея Крыжицкого. Из-во «Заря». Лондон, Канада. 1988.

Мацкевич Ю. «Гонец Цодзенны» («Goniec Codzienny») № 577, Вильно, 3 июня 1943.

Мадайчик Ч. Катынь // Сборник «Другая война. 1939–1945». Сост. В. Г. Бушуев, Москва, Российский государственный гуманитарный университет, 1996. с. 225–236.

Макаров Д. Историческая амнезия. «Аргументы и факты». 4 мая 2005 г.

Мангазеев И. Зачем нужен мемориал в Медном? Газета «Вече Твери». 30 ноября 2006 г.

Мартиросян А. Б. 22 июня. Правда генералиссимуса. М.: Вече, 2005.

Мастеров В. Генпрокуратура думает 13 лет. Беседа с директором ИНП Леоном Кересом. «Московские новости», 2 июля 2004 г.

Мацкевич Ю. Катынь. Пер. с польского Сергея Крыжицкого. Из-во «Заря». Лондон, Канада. 1988.

Мельтюхов М. И. Советско-польские войны. — 2-е издание. М.: Яуза, Эксмо, 2004.

Меныиагин Б. Г. Воспоминания: Смоленск… Катынь… Владимирская тюрьма… Paris: YMCA-Press, 1988.

Микке Ст. Спи, храбрый в Катыни, Харькове и Медном. Пер. с пол. С. Крымова. Варшава, 2001.

Млечин П. Железный Шурик. М.: Изд-во Эксмо, Изд-во Яуза, 2004.

Мухин Ю. Антироссийская подлость. М.: Крымский мост-9Д, Форум, 2003.

Новак А. «Новая Польша», № 4, 2005.

Нюрнбергский процесс. Т. 1, М.: Юриздат, 1952.

«Нью-Йорк таймc», 5 августа 1956 г.

Объяснительная записка к годовому отчету Вяземлага НКВД СССР за 1941 г. по строительству автомагистрали Москва-Минск. ГАРФ, фонд № 8437, опись № 1, дело № 458.

Оперативные сводки частей 20 дивизии. РГВАф. 38291, оп. 1, д. 8, л. 94, 99.

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 1. М., Книга и бизнес, 1995.

Орловский С., Островин Р. Эрих Кох перед польским судом. М., изд. МГИМО, 1961. стр. 161–164.

Особое совещание. «Новая газета». № 22, 1996.

Ответ Института национальной памяти на письмо Главной военной прокуратуры. 6 марта 2006 г. http//.

Памятных А. Катынская конференция в Королевском замке. «Новая Польша». № 7–8, 2005.

Память Биковш. Документи та матерiали. Киев: Рщний край, 2000.

Память Биковнь Документи та матерiали. Киев: Рщний край, 2000.

Пешковский З. «…И увидел ямы смерти». Харьков-Медное-Катынь. Пер. с пол. С. Родевича. Редакция русского издательства Катажина Флиэгер, Сьрем. 1995.

Письмо начальника управления надзора за исполнением законов о федеральной безопасности генерал-майора юстиции В. К. Кондратова председателю правления Международного историко-просветительского, благотворительного и правозащитного общества «Мемориал» Рогинскому А. Б.

«Планомерное истребление». Беседа с директором Института национальной памяти Леоном Кересом. «Новая Польша», № 3, 2005 г.

Показания гражданина Германии В. Шнейдера: Архив внешней политики РФ. Фонд 07, опись 30а, папка 20, дело 13, л. 23).

Показания гражданина Польши В. Пыха: Архив внешней политики РФ. Фонд 07, опись 30 а, папка 20, дело 13, лл. 48–80).

«Политический журналъ», № 47–48 (142–143), 18 декабря 2006.

Полторак A. M. «Нюрнбергский эпилог». Под ред. А. А. Беркова, В. Д. Ежова. — 3-е изд. М.: Юрид. лит. 1983.

Польское агентство печати (ПАП). 21 марта 2006 г. Президент Польши Л. Качиньский о польской внешней политике.

Польское агенство печати (ПАП). 10 апреля 2006 г. «Завершение Катыни». Беседа с Витольдом Кулешей.

Польское агентство печати (ПАП). 6 июня 2006 г. Л. Качиньский: «Важное значение связей с Россией».

Польское агентство печати (ПАП). 8 августа 2006 г. Беседа с А. Пшевозняком.

Польское подполье на территории Западной Украины и Западной Белоруссии 1939–1941 гг., т. 1. Варшава — Москва, 2001.

Польша подает в суд за расправу в Катыни. «NEWSru». 24 апреля 2006 г.

Помяновский Е. К истории дезинформации. «Новая Польша». № 5. 2005.

Постановление ГКО № 903сс от 17 ноября 1941 г. РГАСПИ, ф. 644, оп. 1,д. 14, л. 101.

Постановление ЦИК и СНК СССР от 5 ноября 1934 г. Собрание законов СССР. 1935. № 11.

Постановление ЦИК и СНК СССР от 17 ноября 1938 г., АП РФ, ф. 3, оп. 58, д. 6, л. 85–87.

Приказ НКВД СССР № 00447 от 30 июля 1937 года. АП РФ, ф. 35 оп. 8 д. 212. лл. 55–78.

Пресс-конференция Путина в Варшаве. «NEWSru». 16 января 2002 г.

Прокопенко А. С. Известия, 29.09. 1997 г.

«Rzeczpospolita». 05 августа 2005 г. Интервью И. Яжборовской.

«Rzeczpospolita» (Польша). 7–8 августа 2005 г. Интервью В. Кулеша.

«Rzeczpospolita». 05 апреля. 2006 г. Интервью Аллена Пола.

Рокоссовский К. Победа не любой ценой. М.: Яуза. Эксмо. 2006.

Росяк Я. Исследования элементов боеприпасов и огнестрельного оружия, найденных во время эксгумации в Харькове и Медном // Сборник «Катынское преступление. Дорога до правды». Варшава, 1992 (на польском языке).

Рудинский Ф. М. «Дело КПСС» в Конституционном суде. М.: Былина, 1999.

Слободкин Ю. Страницы истории. Катынь. Как и почему гитлеровцы расстреляли осенью 1941 г. польских офицеров. «Марксизм и современность». № 1–2, 2005 г.

Сборник воспоминаний «Дорогами памяти», выпуск 3. Издание ГМК «Катынь», 2005.

Строгим А. В Польше тоже пытаются переписать историю. «Российские вести». 16–23 марта 2005.

Стрыгин С. Рецензия на главу «Катынь» из книги А. И. Шиверских «Разрушение великой страны. Записки генерала КГБ», http:/forum/smolensk.ws/viewtopic.php?p=96993.

Тематическое досье вестника иностранной служебной информации ТАСС. ГАРФ, ф. 4459, оп. 27, часть 1, д. 1907, л. 7.

Фалин В. М. Без скидок на обстоятельства. М.: 1999.

Филатов С. Катынь — трагедия не только Польши, но и России. Лит. журнал «Кольцо „А“», № 34, 2005 г.

Фалин В. М. Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски. М.: Изд. Центрполиграф, 2000.

Филин В., Муратов Д, Сорокин. «Последняя тайна Кремля». «Комсомольская правда». 15 октября 1992 г.

Хёне Г. Орден «Мертвая голова. История СС». Пер. с нем. А. Уткина. Смоленск: Русич, 2002.

Швед В. Игра в поддавки // «Фельдпочта» № 11 (117), 27 марта — 2 апреля 2006 г.

Швед В. Katyn с американским акцентом // «Фельдпочта» № 14 (120), 17–23 апреля 2006 г.

Шелепин А. Н. История суровый учитель // Труд, 14 марта. 1991 г.

Шиверских AM. Разрушение великой страны. Записки генерала КГБ. Смоленск, 2005.

Шуткевич В. О чем молчит Катынский лес. Беседа с Кристиной Керстен. «Комсомольская правда». 20 января 1990 г.

Шуткевич В. По следам статьи «Молчит Катынский лес». «Комсомольская правда». 19 апреля 1990.

Эпоха Сталина: события и люди. Энциклопедия, М.: Изд-во Эксмо, Изд-во Алгоритм, 2004.

Яковлев А. С. Цель жизни. Записки авиаконструктора. М.: Изд-во политической литературы, 1987 г. (пятое издание).

Яворовский Г. «Zeszyty Historyczny», Paris (France), № 45, 1978 г.

Яжборовская И. С., Яблоков А. Ю., Парсаданова B. C. Катынский синдром в советско-польских отношениях. М., РОССПЭН, 2001.

АНТИ-КАТЫНЬ, или КРАСНОАРМЕЙЦЫ В ПОЛЬСКОМ ПЛЕНУ[3]

Каждый хочет, чтобы правда была на его стороне, но не каждый хочет быть на стороне правды.

Уэйтли

Основная цель этого локального исследования состоит в том, чтобы показать, что документы и материалы, даже ограниченного по объему российско-польского сборника «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.», достаточно убедительно свидетельствуют о том, что польское руководство тех лет ответственно за бесчеловечные условия содержания пленных красноармейцев в лагерях, что привело к их массовой гибели.

Нынешние польские власти и общественность, даже в «страшном сне», не предполагают покаяния за смерть десятков тысяч наших соотечественников в 1919–1922 гг. Тем самым Польша давно потеряла моральное право требовать от России бесконечного покаяния за Катынь. Гибель пленных красноармейцев и расстрел в Катыни — проблемы одного порядка, и подход к ним должен быть одинаковым.

Анти-Катынь

Ситуацию с гибелью красноармейцев в польском плену нередко называют «анти-Катынью». В журнале «Новая Польша» (№ 11, 2000 г.) опубликовано интервью зам. директора института славяноведения РАН Бориса Носова «Поиски анти-Катыни», в котором тот утверждает, что идея «анти-Катыни», возникшая в России на рубеже 80–90-х годов, как альтернатива «Катыни», «не имеет абсолютно никакого будущего», так как «никоим образом не доказать, что политика польских властей предусматривала уничтожение военнопленных».

Известные «Десять вопросов» польского историка А. Новака, опубликованные в четвертом номере журнала «Новая Польша» (2005 г.) по поводу попыток части российских историков и публицистов «заслонить память о преступлениях советской системы против поляков, создавая их мнимый аналог или даже „оправдание“ в виде преступления против советских военнопленных в Польше в 1920 г.», в основном носят не конкретно-исторический, а эмоционально-риторический характер, с подтекстом «А вы сами такие же!»

Анализ содержания вопросов А. Новака показывает, что, обращаясь к российским историкам, он даже не удосужился ознакомиться с работами большинства из них по проблеме пленных красноармейцев. По-видимому, историк А. Новак не знаком и с материалами сборника «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.».

В качестве примера рассмотрим только один вопрос пана А. Новака. Он восклицает: «Можете ли вы опровергнуть численность советских военнопленных — 65 797, — по официальной статистике, признанной как советской, так и польской стороной вернувшихся в Советскую Россию?». Да, можем! В российском предисловии, изданного в 2004 г. российско-польского сборника документов и материалов «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.» приводятся данные о том, что «по советским данным, на ноябрь 1921 г. на родину организованно вернулось 75 699 пленных» (Красноармейцы в польском плену в 1919–1920 гг., с. 9. Далее: Красноармейцы).

Но даже эта значительно большая цифра не доказывает, что в польском плену погибло, как утверждает основной авторитет для А. Новака проф. З. Карпус, только 16–18 тыс. пленных красноармейцев. В сборнике «Красноармейцы в польском плену…» содержатся достаточно веские свидетельства того, что только в двух лагерях Стшалково и Тухоль погибло более 30 тысяч пленных красноармейцев. Однако об этом позже.

С позиций А. Новака рассуждает главный редактор журнала «Новая Польша» Ежи Помяновский в своей статье «К истории дезинформации» («Новая Польша». № 5, 2005). Он пишет, что тема «анти-Катыни», как возмездия за гибель пленных красноармейцев, является «частью кампании дезинформации, имеющей целью изгладить из памяти русских катынское преступление». Он также заявляет, что не может быть никакого сравнения между гибелью пленных красноармейцев и «плановым и буквальным истреблением интернированных польских офицеров, предпринятым по решению Политбюро ЦК ВКП(б) в марте 1940 г.».

Неизвестно, что страшнее, бессудный расстрел или медленное садистское умерщвление голодом, холодом, поркой или непосильной работой. Немецкий историк Вольфрам Витте пишет. «Истребление голодом — так гласил девиз нацистской политики на Востоке». (Взгляд из Германии, с. 109). Из 3,2 миллионов советских военнопленных, осенью 1941 г. согнанных на огороженные колючей проволокой территории, без построек и пищи, 2 миллиона от нечеловеческих условий к началу 1942 г. умерли. Это было признано преступлением против человечности.

Аналогично поступили польские власти в 1919–1920 гг., предоставив голоду, холоду, болезням и бесчинствам охраны возможность умертвить десятки тысяч пленных красноармейцев. Только нацисты не скрывали своей политики, а верховные польские власти, маскируясь «гуманными» директивами, инструкциями и приказами, препятствовали любым улучшениям условий содержания пленных красноармейцев в лагерях, тем самым обрекая их на смерть. Документальных свидетельств этого история сохранила достаточно.

Однако польская сторона не признаёт своей ответственности за гибель десятков тысяч красноармейцев. Позиция польских властей, как уже говорилось, имеет давнюю историю. Известно, что Польша на переговорах в Риге в 1921 г. была серьезно озадачена представленными советской делегацией документально подтвержденными фактами бесчеловечного отношения к пленным красноармейцам в польских лагерях. Об этом свидетельствует письмо полковника медслужбы Войска Польского (ВП) Казимежа Хабихта, эксперта на мирных переговорах в Риге. В письме Верховному Командованию ВП от 29 января 1921 г. К. Хабихт пишет:

«…направляю перевод меморандума РУД (Российско-Украинской делегации в Смешанной комиссии по репатриации военнопленных и интернированных) в Риге о невыносимых условиях, в которых живут военнопленные в лагерях и рабочих командах в Польше.

Поскольку было бы трудно ответить на выдвинутые в наш адрес обвинения по существу, следовало бы использовать ту страницу русского меморандума, на которой говорится об условиях, в которых живут пленные в России, что противоречит сведениям, которые мы имеем из русских лагерей.

В данном случае нужно приложить протоколы о таких случаях жестокости, допущенных во время боев, как убийство раненых, санитаров, медсестер, представителей Красного Креста — вообще заглушить их доказательства тем, что в России военнопленным не лучше, чем у нас в стране».

(Красноармейцы, с. 479–480)

О применении поляками тактики «заглушения» писал в августе 1921 г. атташе Постпредства РСФСР Е. Пашуканис:

«За последнее время заявления с нашей стороны о жестоком отношении с пленными польская сторона пытается парировать, сообщая запротоколированные показания каких-то польских солдат о том, как в 1920 г. при взятии их в плен они целый день шли пешком и не получали никакой пищи, или басни о посещении лагерей поляков в России (…) собирают жалобы, после чего жалобщиков расстреливают».

(Красноармейцы, с. 651)

Польские политики в 20-е годы прошлого столетия (как и сегодня) успешно использовали метод постоянного давления встречными претензиями на российскую сторону и соглашались на конструктивный диалог лишь при предъявлении им обоснованных контраргументов. Так, в Риге Польша планировала выставить Советской России счет за содержание красноармейцев в польском плену.

Однако расчёты российских дипломатов, основанные на результатах опросов 3 тысяч вернувшихся в Россию пленных красноармейцев, показали:

«…очень выгодный для РСФСР баланс, а именно: пассив (стоимость продовольственных и больничных пайков, вещевого и денежного довольствия) выразился в сумме 1 496 192 042 марки. Актив, то есть исчисление эквивалента труда русских военнопленных в Польше, — 6 034 858 600 марок».

После этого польская делегация прекратила разговоры о предъявлении каких-либо счетов российской стороне (Красноармейцы, с. 705).

Современные российские политики забыли этот опыт и в вопросах урегулирования проблем в российско-польских отношениях «ушли» в глухую оборону. Польская сторона успешно пользуется предоставленной ей возможностью создать «ореол» собственной непогрешимости. Она категорически отвергает любые обвинения в свой адрес по поводу причастности польских властей к гибели красноармейцев.

В 1998 г. Генеральный прокурор Польши и министр юстиции Ханна Сухоцкая в ответ на письмо Генеральной прокуратуры России с просьбой расследовать причины смерти 82,5 тыс. солдат Красной Армии заявила, что:

«…следствия по делу о, якобы, истреблении пленных большевиков в войне 1919–1920 гг., которого требует от Польши Генеральный прокурор России, не будет».

Отказ Х. Сухоцкая обосновала тем, что польскими историками достоверно установлена смерть 16–18 тыс. военнопленных по причине «общих послевоенных условий». Она добавила, что о существовании в Польше «лагерей смерти» и «истреблении» не может быть и речи и что «никаких специальных действий, направленных на истребление пленных, не проводилось».

Для окончательного закрытия вопроса о гибели красноармейцев в польском плену Генпрокуратура Польши предложила создать совместную польско-российскую группу ученых для:

«…обследования архивов, изучения всех документов по этому делу и подготовки соответствующей публикации».

(http//katyn.ru/index/php?go=Pages&in=view&id=409)

В результате в 2004 г. появился 912-страничный российско-польский сборник документов и материалов «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.», который польская сторона пытается представить своей своеобразной «индульгенцией» в вопросе гибели пленных красноармейцев. Утверждается, что:

«…достигнутое согласие исследователей (российских и польских составителей сборника. — Авт.) в отношении количества умерших в польском плену красноармейцев… закрывает возможность политических спекуляций на теме, проблема переходит в разряд чисто исторических…»

(Памятных. «Новая Польша», № 10, 2005)

Несмотря на то, что сборник «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.» составлялся при доминирующем мнении польских историков, большинство его документов и материалов свидетельствуют о таком целенаправленном диком варварстве и бесчеловечном отношении к советским военнопленным, что о переходе этой проблемы в «разряд чисто исторических» не может быть и речи! Нюрнбергский трибунал в 1946 г. подобное квалифицировал как «военные преступления. Убийства и жестокое обращение с военнопленными» на уровне геноцида.

Поэтому в ответ на бесконечные требования польских политиков о покаянии России за «совершенный геноцид» хочется напомнить им одну библейскую истину:

«Лицемер! Вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего».

(Мтф., 7–5)

Надо заметить, что признание равнозначности преступлений предполагает их равнозначную оценку. Абсолютно ясно, что польская сторона имеет полное право на расследование всех обстоятельств катынского преступления. Но и российская сторона имеет такое же право на расследование обстоятельств гибели красноармейцев в польском плену. Только равнозначный подход может обеспечить равные условия для России и Польши в плане установления исторической правды при разрешении этих двух проблем. Помимо этого, России давно пора восстановить память о погибших соотечественниках.

Подлог

Существенным прорывом в деле о судьбе пленных красноармейцев в польских лагерях стало издание в 2004 г. многостраничного (912 стр.) российско-польского сборника документов и материалов «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.». 338 документов и свидетельств из польских и российских архивов, вошедших в данный сборник позволяют уяснить обстоятельства гибели красноармейцев. Обстоятельную рецензию на сборник подготовил журналист Алексей Памятных. Она опубликована в журнале «Новая Польша» (10/2005).

Российское предисловие подготовлено ответственным составителем сборника, профессором МГУ им. М. В. Ломоносова Г. Ф. Матвеевым. Польское — ответственным составителем сборника, профессором университета Николая Коперника в Торуни 3. Карпусом и его коллегой профессором В. Резмером.

Особый интерес представляет предисловие, подготовленное польскими авторами. Несмотря на неопровержимые факты и документы, прямо свидетельствующие об ответственности верховных польских властей за бедственное положение пленных красноармейцев, польская сторона пытается доказать обратное. В данном случае следует говорить не о неверной интерпретации документов сборника, а о действиях, граничащих с фальсификацией или подлогом.

Прежде всего, польские историки профессора 3. Карпус и В. Резмер стремятся максимально занизить численность красноармейцев, попавших в польский плен, и, соответственно, максимально снизить количество погибших в лагерях.

Они утверждают, что:

«…после окончания военных действий на Восточном фронте, что произошло 18 октября 1920 г., на территории Польши находилось около 110 тысяч российских военнопленных. Часть военнопленных, по польским оценкам, около 25 тыс., сразу же после пленения или после непродолжительного пребывания в лагерях поддалась агитации и вступила в русские, казацкие и украинские воинские формирования, сражавшиеся на польской стороне с Красной Армией… поздней осенью 1920 г. в Польше максимально было 80–85 тыс. российских военнопленных».

(Красноармейцы. С. 24–25)

В своей статье «Факты о советских военнопленных 1919–1920», опубликованной в журнале «Новая Польша», № 11 за 2005 г., ведущий польский специалист по вопросам пленных красноармейцев проф. З. Карпус открывает источник, на основании которого он сделал вывод о том, что в польский плен попало всего 110 тыс. красноармейцев.

«В общей сложности после завершения военных действий на Восточном фронте (18 октября 1920) на территории Польши было около 110 тыс. советских военнопленных. Эту цифру, опираясь на статистику, приводит Ю. Пилсудский в своей книге „1920 год“. Между тем М. Н. Тухачевский в своем докладе (добросовестно включенном Пилсудским в книгу) говорит только о 95 тыс. пропавших без вести и попавших в плен».

(«Новая Польша». 11/2005 г.)

Исходя из 110 тыс. пленных и количества красноармейцев, вернувшихся из польского плена (на 15 октября 1921 г. вернулось 65 797 пленных) проф. З. Карпусу создал «стройную систему» арифметических расчетов, позволяющую утверждать, что в польском плену погибло всего 16–18 тыс. красноармейцев.

Но профессор Г. Матвеев в российском предисловии к сборнику «Красноармейцы в польском плену…» справедливо замечает, что этот «кажущийся на первый взгляд безупречным подсчет на самом деле таковым не является». Г. Матвеев отмечает, что, по советским данным, на ноябрь 1921 г. из польского плена вернулось 75 699 пленных красноармейцев, по достоверным польским источникам, до сентября 1922 г. в Россию вернулось более 78 тыс. пленных (Красноармейцы. С. 9). Если принять во внимание это количество красноармейцев, вернувшихся из польского плена, то, исходя из расчетов проф. З. Карпуса, получается, что в польском плену красноармейцы вообще не погибали!?

По расчётам Матвеева общее количество погибших в польских лагерях красноармейцев составляет 18–20 тысяч человек. Однако документы и материалы сборника «Красноармейцы в польском плену…» позволяют утверждать, что смертность красноармейцев в польских лагерях была значительно выше. В ноте Г. В. Чичерина указана цифра в 60 тыс. погибших красноармейцев. С этим количеством согласен российский историк Н. С. Райский. А по подсчетам военного историка М. В. Филимошина, число погибших и умерших в польском плену красноармейцев составляет 82 500 человек (Филимошин. Военно-исторический журнал, № 2.2001).

Спорны утверждения проф. З. Карпуса относительно количества российских военнопленных, находившихся в польском плену осенью 1920 г. Обстоятельный и аргументированный разбор ошибочных расчетов З. Карпуса относительно красноармейцев, попавших в польский плен за 20 месяцев войны, дает в статье «Ещё раз о численности красноармейцев в польском плену в 1919–1920 годах» профессор Г. Матвеев (Новая и новейшая история, № 3, 2006).

Матвеев обратил внимание на «несколько вольное обращение З. Карпуса с источниками» Так, в протоколе заседания польского Совета обороны государства от 20 августа 1920 г., на который ссылается З. Карпус, отсутствуют сведения о количестве взятых в плен красноармейцев в «отдельные периоды войны». Есть:

«…только заявление Пилсудского, что общие потери Красной армии „на севере“, т. е. на варшавском направлении, составляют 100 тыс. чел.»

(Матвеев. Новая и новейшая история, № 3, 2006)

Матвееву не удалось обнаружить:

«…в работах ни М. Н. Тухачевского („Поход за Вислу“), ни Ю. Пилсудского („1920 год“) сведений о 100 тыс. пленных под Варшавой, о чём З. Карпус написал в 2000 г. в журнале „Новая Польша“».

(Матвеев. Новая и новейшая история, № 3,2006)

Налицо типичный подход польских исследователей к первоисточникам, с которым достаточно часто приходится сталкиваться при рассмотрении спорных проблем польско-российских отношений.

Матвеев также отмечает, что:

«З. Карпус поставил под сомнение достоверность основного источника по вопросу численности взятых в плен красноармейцев — ежедневных сводок III оперативного отдела польского генерального штаба за 1919–1920 гг. — под тем предлогом, что военные всегда склонны к преувеличению своих побед и заслуг.

Такая оценка профессиональным исследователем единственного сохранившегося практически полностью документа, имевшего гриф „секретно“, издававшегося в количестве примерно 80 экземпляров и предназначавшегося для высшего военного командования, мягко говоря, не очень понятна. Тем более что никаких аргументов, кроме эмоционального „всем известно, что…“, в пользу своей позиции З. Карпус не приводил…

А вот сводкам, которые польский генеральный штаб в 1918–1920 гг. составлял для прессы и которые такого грифа не имели, З. Карпус верит без колебаний».

(Матвеев. Новая и новейшая история. № 3, 2006)

Вновь налицо типичный конъюнктурный подход польского профессора — верить тому, что выгодно. С этим мы еще не раз столкнемся. Немало таких подтасовок и в польских публикациях по Катынскому делу.

В статье «Ещё раз о численности красноармейцев в польском плену в 1919–1920 годах» Г. Матвеев подтверждает вывод, сделанный им в российском предисловии к сборнику документов и материалов «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.»:

«Вне всякого сомнения, данные 3. Карпуса занижены, причем весьма существенно. Доступные в настоящий момент достоверные источники позволяют утверждать, что в плен к полякам за время войны попало не менее 157 тыс. красноармейцев».

Между тем некоторые российские историки (Райский Н. С.) полагают, что «реальную оценку» количества красноармейцев и командиров в польских лагерях, «опираясь на архивные материалы АВП РФ, РГВА, ЦХИДК и польские архивы» получила И. В. Михутина. Её данные составили 165 550 российско-украинских военнопленных (Райский. Советско-польская война… С. 14).

Особый интерес представляют данные, предлагаемые российским исследователь Т. М. Симоновой, так как они основываются на документах архивного фонда II отдела Генерального штаба Войска Польского (военная разведка и контрразведка), в настоящее время хранящегося в РГВА. Согласно этим документам, осенью 1920 г. в польском плену насчитывалось не 80–85 тыс. российских военнопленных, как утверждает З. Карпус, а 146 813 человек (Красноармейцы. С. 10).

О надёжности и достоверности этих сведений свидетельствует то, что офицеры II отдела Генерального штаба Войска Польского контролировали ситуацию в польских лагерях для военнопленных и участвовали в «политической сортировке» прибывших в лагеря пленных. Их функции во многом совпадали с функциями особых отделений НКВД, действовавших впоследствии в советских лагерях для военнопленных и обладавших наиболее полной и точной информацией о ситуации в лагерях.

Следует заметить, что польской стороне удалось свести проблему численности красноармейцев в польском плену к выяснению количества советских военнопленных, попавших в польские лагеря. В то же время ситуация с гибелью красноармейцев в польском плену кардинально меняется, если рассматривать количество красноармейцев, попавших в плен непосредственно на фронте. Для нас интерес представляет именно она. Суть проблемы в том, чтобы выяснить, сколько всего красноармейцев погибло не только в лагерях, но в целом в польском плену.

Согласно ежедневным сводкам III отдела (оперативного) Верховного командования (Генерального штаба) Войска Польского, с 13 февраля 1919 г. по 18 октября 1920 г. было пленено не менее 206 877 военнослужащих Красной Армии. Г. Матвеев отмечает, что в ходе исследования была установлена весьма высокая достоверность сведений о пленных, приводимых в сводках III отдела (Красноармейцы, с. 11). Сомнения З. Карпуса относительно достоверности этих сводок, как выяснилось, обусловлены исключительно субъективным восприятием уважаемого польского профессора.

В 1919–1920 гг. в польских лагерях для военнопленных, как уже говорилось, оказалось от 147 до 165 тыс. красноармейцев. Г. Матвеев достаточно подробно анализирует судьбу этих красноармейцев. Согласно его расчётам неясной осталась судьба 9–11 тысяч пленных, которые не умерли в лагерях, но и не вернулись в Россию (Красноармейцы. С. 9, 14–16).

С учётом вышесказанного получается, что из 206 877 военнослужащих Красной Армии, попавших в плен в 1919–1920 гг., без вести пропало от 40 до 50 тысяч красноармейцев. Постараемся выяснить их судьбу.

Польское «возмездие»

Согласно порядку подсчета военнопленных, принятому в польской армии в 1920 г., взятыми в плен считались не только те, кто реально попадал в лагеря, но и те, кого ранеными оставляли без помощи на поле боя или расстреливали на месте. Последними были комиссары, коммунисты, евреи и многие командиры Красной Армии. Сегодня не вызывает сомнения, что в польской армии во время боевых действий в 1920 г. широкое распространение получили бессудные расстрелы плененных военнослужащих Красной Армии.

Известны лишь два официальных сообщения о расстреле пленных красноармейцев. Первое содержится в сводке III (оперативного) отдела Верховного командования Войска Польского (ВП) от 5 марта 1919 г. Второе — в оперативной сводке командования 5-й армии ВП за подписью начальника штаба 5-й армии подполковника Р. Воликовского. Данный факт в сводках III отдела Верховного командования ВП отмечен не был.

В сводке командования 5-й армии говорится, что 24 августа 1920 г. к западу от линии Дзядлово-Млава-Цеханов в польский плен попало около 400 советских казаков 3-его кавалерийского корпуса Гая. В качестве возмездия «за 92 рядовых и 7 офицеров, жестоко убитых 3-им советским кавалерийским корпусом», солдаты 49-ого пехотного полка 5-й польской армии расстреляли из пулёметов 200 пленных казаков (Красноармейцы. С. 271).

Как впоследствии заявили вернувшиеся из польского плена красноармейцы В. А. Бакманов и П. Т. Карамноков, отбор пленных для расстрела под Млавой осуществлял польский офицер «по лицам», «представительным и чище одетым, и больше кавалеристам». Количество подлежащих расстрелу определил, присутствовавший среди поляков французский офицер (пастор), который заявил, что достаточно будет 200 чел. (Красноармейцы. С. 527). Странное польское «возмездие» по французским рецептам?!

Необходимо заметить, что командующий 5-й польской армией Владислав Сикорский (будущий польский премьер-министр), мотивируя тем, что конники 3-го кавалерийского корпуса Гая во время прорыва в Восточную Пруссию якобы изрубили шашками 150 польских пленных, в 10 часов утра 22 августа 1920 г. отдал приказ не брать пленных из прорывающейся из окружения колонны, особенно кубанских казаков. Приказ действовал несколько дней. Жизнь скольких красноармейцев он унес, остается тайной.

Бессудные расстрелы пленных применялись многими польскими воинскими частями. В отчете подпоручика С. Вдовишевского в IV отдел Верховного командования Войска Польского сообщалось, что:

«…командование 3-й польской армии издало подчиненным частям тайный приказ применять к вновь взятым пленным репрессии в отместку за убийства и истязания наших пленных».

(Красноармейцы. С. 286)

Надо полагать, подобные приказы издавались и в других польских армиях.

Современный польский историк Р. Юшкевич, пытаясь оправдать эти грубейшие нарушения международных норм обращения с военнопленными, пишет:

«Отряд кубанских казаков, который совершил убийство польских пленных, был расстрелян по приказу командующего 5-й армией после проведения соответствующего расследования. Спустя годы трудно этот приказ оправдать и найти ему полное моральное алиби… но тогда это был жестокий закон войны, он не выходил за рамки канонов цивилизованных народов, чего нельзя сказать об угрозе Ленина „За расстрел коммунистов в Польше — 100 поляков здесь или никакого мира“. Несчастным казакам хотя бы сказали, что они приговорены к смерти и почему».

(http//vit2ne.ru/nvk/forum/0/archive/983/983973.htm)

Впоследствии сообщения об акциях «пулемётного возмездия» из официальных сводок исчезли, но о продолжающейся практике «в плен не брать» свидетельствовали очевидцы как с польской, так и советской стороны. Бывший участник военных действий в 1920 г. известный польский историк Марцелий Хандельсман в своих воспоминаниях писал:

«Нужно было прибегать к неслыханным уговорам, чаще всего к хитрости, чтобы спасти пленного китайца. Комиссаров живыми наши не брали вообще».

Участник войны Станислав Кавчак вспоминал, что командир 18 пехотного полка Дмуховский вешал всех комиссаров, попавших в плен (http//vit2ne.ru/nvk/forum/0/archive/983/983973.htm).

Красноармеец Д. С. Климов после возвращения из плена рассказал, что в августе 1920 г. в районе местечка Цеханова среди пленных красноармейцев ходил польский генерал, хорошо говоривший по-русски, и:

«…спрашивал бывших царских офицеров; когда отозвался Ракитин… он его застрелил из револьвера. Комполка коммунист Лузин остался жив только благодаря тому, что в барабане револьвера генерала больше не было патронов».

(Красноармейцы. С. 528)

В августе 1920 г. в деревне Гричине, Минского уезда после длительных истязаний и издевательств взятые в плен красноармейцы были так бесчеловечно расстреляны:

«…что некоторые части тела были совершенно оторваны».

(Красноармейцы, с. 160)

Как показал красноармеец А. Честнов, взятый в плен в мае 1920 г., после прибытия их группы пленных в г. Седлец все:

«…партийные товарищи в числе 33 человек были выделены и расстреляны тут же».

(Красноармейцы. С. 599)

Следует отметить крайний антисемитизм в польской армии и лагерях. При захвате в плен евреи, наряду с политсоставом Красной Армии, расстреливались в первую очередь. Так, бежавший из польского плена красноармеец Валуев сообщил, что 18 августа 1920 г. во время пленения под г. Новоминском из состава пленных были отделены командный состав и евреи.

«Один комиссар еврей был избит и тут же расстрелян».

(Красноармейцы. С. 426)

Бывший военнопленный И. Тумаркин свидетельствует о том, что при взятии его воинской части в плен 17 августа 1920 г. под Брест-Литовском поляки «начали рубку евреев» (Красноармейцы. С. 573). Тумаркин спасся тем, что выдал себя за русского Семёнова.

В августе 1920 г. близ станции Михановичи штаб-ротмистр Домбровский устроил экзекуцию над пленными красноармейцами. От смерти их спас привод:

«…хорошо одетого еврея по фамилии Хургин из местечка Самохваловичи, и хотя несчастный уверял, что он не комиссар… его раздели догола, тут же расстреляли и бросили, сказав, что жид недостоин погребения на польской земле».

(Красноармейцы. С. 160–161)

Я. Подольский, культработник РККА, попавший в плен весной 1919 г. и прошедший все круги ада польского плена, в своих воспоминаниях «В польском плену. Записки», опубликованных под псевдонимом Н. Вальден в 1931 г. в № 5 и 6 журнала «Новый мир», пишет, что его несколько раз пытались расстрелять как еврея. Спасло Подольского то, что он сумел выдать себя за татарина.

Бывший узник польских лагерей Лазарь Борисович Гиндин, служивший до пленения старшим врачом в 160-м полку 18-й дивизии 6-й армии советского Западного фронта в 1972 г. в своих воспоминаниях рассказывал, что поляки прежде всего «выискивали среди пленных жидов и комиссаров. За выданных обещали хлеб и консервы. Но красноармейцы не выдавали». Гиндин также спасся лишь потому, что ночью осколком стекла успел сбрить бороду, а «врача Каца избили до полусмерти за еврейскую внешность» (. info/library/k/krotov/lb).

О том, что бессудные расстрелы пленных в польской армии не считались чем-то экстраординарным и предосудительным, свидетельствует то, что их исполнители свои «подвиги» не скрывали. О массовости применения практики «пулеметного возмездия» свидетельствует июньская 1920 г. запись дневнике личного секретаря начальника Польского государства и Верховного главнокомандующего Ю. Пилсудского Казимежа Свитальского. Он писал, что деморализации Красной армии и добровольной сдаче в плен ее военнослужащих мешают «ожесточенное и беспощадное уничтожение нашими солдатами пленных», особенно в Белоруссии. Какие-либо свидетельства о том, что по фактам бессудных расстрелов в действующей польской армии проводилось служебное или уголовное расследование, отсутствуют.

После заключения Рижского договора поляки продолжали активно искать красноармейцев, участников наиболее кровопролитных боев. В подтверждение этого приведем следующий пример. Научный работник из Минска Михаил Антонович Батурицкий рассказывает о событиях, о которых он слышал от деда, Корсака Константина Адамовича:

«В 1920 г. дед участвовал в походе на Варшаву. Во всяком случае, он рассказывал об отступлении по 60 км в сутки, когда он и еще 11 человек были оставлены в засаде с 6 пулеметами под г. Игуменом (ныне райцентр — г. Червень Минской обл.), где они уничтожили полк преследовавших их белополяков.

После окончания войны Несвижский район Минской области, где дед жил с семьей в д. Саская Липка, отошел к Польше. Властями было объявлено о регистрации в д. Малево Несвижского р-на всех, кто служил в „Русской армии“ (выражение деда). Он пошел регистрироваться вместе со своим шурином, Позняком Антоном, который жил в соседней деревне Глебовщина. В Малеве их сразу же арестовали и допросили.

На допросах спрашивали, не участвовал ли он в „засадке под Игуменом“. Если бы дед признался, его бы сразу же расстреляли. Однако его никто не предал и дело окончилось концлагерем. Деда послали в концлагерь под Белосток, где он пробыл до марта 1921 года. В лагере было 1500 человек, в живых осталось только 200. Деда выпустили, потому что он был по паспорту поляк, остальных оставили умирать».

(http//katyn.ru/forums/viewtopic/php?id=55)

Еще одним грубейшим нарушением польской армией международных норм обращения с военнопленными было не оказание помощи раненым красноармейцам, попавшим в плен. Весьма красноречивым свидетельством этого является:

«…рапорт командования 14-й Великопольской пехотной дивизии командованию 4-й армии от 12 октября 1920 г., в котором, в частности, сообщалось, что за время боев от Брест-Литовска до Барановичей взято в общей сложности 5000 пленных и оставлено на поле боя около 40 % названной суммы раненых и убитых большевиков».

(Красноармейцы. С. 338)

т. е. фактически в сводке 14-й дивизии фигурировало 7 тысяч красноармейцев, взятых в плен.

Подобные факты были не единичными. Сколько тысяч раненых красноармейцев было оставлено умирать на поле боя другими польскими дивизиями, неизвестно.

В рапорте начальника секции гигиены Верховного командования ВП Станислава Саского о результатах проверки санитарного состояния концентрационной станции пленных в Седльце приводится заявление пленного красноармейца Пеловина Алексея о том, что под Свислочью:

«…он и его товарищи не были перевязаны санитарами (польскими). О них позаботилось гражданское население».

(Красноармейцы. С. 317)

Распространённым явлением в Польше было уничтожение красноармейцев, отставших от своих частей и оказавшихся в польском тылу. К этому призывал в своем обращении «К польскому народу» в августе 1920 г. начальник польского государства Юзеф Пилсудский. В нём говорилось:

«Разгромленные и отрезанные большевистские банды ещё блуждают и скрываются в лесах, грабя и расхищая имущество жителей. Польский народ! Встань плечом к плечу на борьбу с бегущим врагом. Пусть ни один агрессор не уйдет с польской земли! За погибших при защите Родины отцов и братьев пусть твои карающие кулаки, вооруженные вилами, косами и цепами, обрушатся на плечи большевиков. Захваченных живыми отдавайте в руки ближайших военных или гражданских органов. Пусть отступающий враг не имеет ни минуты отдыха, пусть его со всех сторон ждут смерть и неволя! Польский народ! К оружию!»

Вот она польская логика! Поход Пилсудского на Киев — это «освобождение Украины». А вот ответный удар Красной Армии и ее вступление на территорию Польши — это «агрессия».

Воззвание Пилсудского сыграло свою роль. Охота за отставшими и ранеными красноармейцами приобрела общенациональный характер. В результате, как свидетельствует помещенная в № 7 за 1920 г. польского военного журнала «Беллона» заметка о потерях Красной Армии в сражении за Варшаву:

«…потери пленными до 75 тысяч, потери погибшими на поле боя, убитых нашими крестьянами и раненых — очень большие».

(Матвеев. «Новая и новейшая история», № 3, 2006)

А вот как призывал относиться к пленным полякам известный своей беспощадностью к врагам революции председатель Реввоенсовета Республики Л. Д. Троцкий. 10 мая 1920 г он издал приказ о необходимости гуманного отношения к пленным. В нем говорилось, что несмотря на известия:

«…о неслыханных зверствах, учиняемых белогвардейскими польскими войсками над пленными и ранеными красноармейцами, щадите пленных и раненых неприятелей… Беспощадность в бою, великодушие к пленному и раненому врагу, таков лозунг Рабоче-Крестьянской Красной Армии».

(Красноармейцы. С. 203)

Путь на Голгофу

Немало красноармейцев стали жертвами голода, жажды, холода, а также бесчеловечного отношения охраны в эшелонах в долгом пути до лагерей. 20 декабря 1919 г. на совещании в Верховном командовании Войска Польского (ВК ВП) майор Янушкевич, сотрудник Волынского КЭО (командования этапного округа) сообщил, что:

«…прибывшие с Галицийского фронта транспорты изможденные, оглодавшие и инфицированные (из транспорта в 700 человек, высланных из Тернополя, прибыло 400)».

(Красноармейцы. С. 126)

Смертность военнопленных в этом случае составила около 43 %. Однако никакой реакции со стороны Верховного командования ВП по данному случаю не последовало. Подобная ситуация, вероятно, была воспринята польскими властями как штатная.

Уже упомянутый Подольский (Вальден) описывал шовинистический настрой польской интеллигенции, которая специально приходила к поезду с военнопленными, чтобы поиздеваться над ними или проверить личное оружие. Раздетый польскими солдатами до «подштанников и рубахи, босой» Подольский весной 1919 г. вместе с другими пленными был загружен в поезд, в котором они ехали 12 дней, из них первые 7–8 дней «без всякой пищи». По дороге, на остановках, иногда длившихся сутки, к поезду подходили «господа с палками и дамы из общества», которые истязали выбранных ими пленных. Подольский вспоминает, что какой-то:

«…шляхетский юноша действительно хотел испробовать на мне свой револьвер. Кто-то его остановил… Многих мы не досчитались за нашу поездку».

(Новый мир, № 5, с. 84)

Спустя год ситуация не изменилась. Попавший в польский плен в августе 1920 г. военврач РККА Л. Гиндин вспоминает, что с него:

«…сняли сапоги и одежду, дали вместо них отрепья. По одному вызывали на допрос. Потом повели босиком через деревню. Подбегали поляки, били пленных, ругались. Конвой им не мешал».

(http/// k/krotov/lb_01.html#4)

Представитель Польского общества Красного Креста Наталья Крейц-Вележиньская в декабре 1920 г. отмечала, что:

«…трагичнее всего условия вновь прибывших, которых перевозят в неотапливаемых вагонах, без соответствующей одежды, холодные, голодные и уставшие… После такого путешествия многих из них отправляют в госпиталь, а более слабые умирают».

(Красноармейцы. С. 438)

Естественно, умерших в эшелонах пленных хоронили вблизи станций, на которых останавливались эшелоны. Сведения об этих случаях отсутствуют в кладбищенской статистике. Умерших на подъезде к лагерям для военнопленных захоранивали близ лагерей, но лагерная администрация их тоже не учитывала.

А что же польские власти? Как они реагировали на нечеловеческие условия транспортировки пленных красноармейцев? 8 декабря 1920 г. министр военных дел Польши издал приказ о недопустимости транспортировки голодных и больных пленных. Основанием для приказа явился факт отправки из Ковеля в Пулавы 300 пленных, из которых доехали лишь 263 человека: 37 умерло, а 137 после прибытия были помещены в госпиталь.

«Пленные, по рассказу нынешнего командира станции, были 5 дней в пути и все это время не получали еды, поэтому после прибытия в Пулавы, как только их выгрузили и направили на станцию, пленные бросились на дохлую лошадь и ели сырую падаль».

(Красноармейцы. С. 434)

Следует отметить, что командир распределительной станции в Пулавах майор Хлебовский и врач станции подполковник Опольский сообщили Верховному чрезвычайному комиссару по делам борьбы с эпидемиями профессору Э. Годлевскому по данному случаю несколько иную информацию.

По их словам:

«…транспорт, который пришел 3 ноября 1920 г. из Ковеля в Пулавы в составе более 700 человек, шёл из Ковеля 4 дня, в течение которых людям вообще не давали еды. О том, как сопровождающий конвой понимал свои задачи, свидетельствует то, что вместе с людьми в поезде везли мясо, предназначенное им для еды. Мясо привезли замороженным и одновременно людей так изголодавшихся, что значительная их часть самостоятельно не могла выйти из вагонов, а 15 человек из них в первый день после приезда умерли в Пулавах».

(Красноармейцы. С. 420)

Несовпадение количественных данных этого инцидента можно объяснить, если предположить, что из Ковеля отправили 700 человек, а в Пулавы доехало 263. Надо иметь в виду, что уже в октябре 1920 г. начались сильные морозы (Красноармейцы. С. 356). Трудно поверить, что 4-дневную дорогу в неотапливаемых вагонах, без пищи, смогли, как информировало Министерство военных дел Польши (далее Минвоендел), выдержать 263 из 300 пленных. Более реально выглядит ситуация, аналогичная той, о которой докладывал, майор Янушкевич, когда в таком же эшелоне вымерло более 40 % пленных.

В случае транспортировки пленных из Ковеля в Пулавы смертность, вероятно, составила 437 из 700 человек. Публично признать такую смертность польские власти не решились. Это был бы международный скандал. Поэтому, вероятно, решили уменьшить число отправленных из Ковеля. Соответственно уменьшилось и количество погибших. Подобная операция при перевозках пленных, надо полагать, осуществлялась польскими властями не раз. Это один из секретов бесследного исчезновения тысяч пленных красноармейцев. Не доехали, потому что не выезжали. Сколько таких эшелонов прошло по Дорогам Польши, одному Богу известно.

В сборнике «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.» содержатся документы о «смертном» пути «большевистских пленных» в лагеря. О том, что подобное отношение к пленным красноармейцам было нормой для польских властей, свидетельствует тот факт, что даже после окончания военных действий красноармейцы отправлялись из лагеря в лагерь и по обмену в Россию полураздетые и без достаточного питания.

12 декабря 1920 г. в рамках обмена пленными из Польши в Россию в холодном, неотапливаемом вагоне прибыло 40 красноармейцев в «сильно изнурённом состоянии». Из прибывшей партии за неделю умерло 5 человек (Красноармейцы. С. 444). Практически в то же время в Минск прибыл поезд с 36 пленными красноармейцами, которые были также:

«…чрезвычайно изнурены и истощены, в лохмотьях, и один даже без всякой обуви. Жаловались на дурное питание и обращение; вагон был совершенно не приспособлен для перевозки и даже не очищен от конского навоза, который лежал слоем в 1/4 аршина… По прибытии в Минск 30 красноармейцев были отправлены в изоляторы Белкомэвака».

(Красноармейцы, с. 445)

В польских лагерях, даже в «благополучном», по мнению польских профессоров 1921 году, бывали случаи, когда оставшихся пленных раздевали, чтобы одеть отправляемых на родину. Красноармеец Каськов 18 июля 1921 г. в лагере Стшалково был посажен на 14 суток в карцер за то, что «на нём не было кальсон», которые отняли для того, чтобы одеть отъезжающего в Россию, а других не выдали (Красноармейцы. С. 644).

Но для тех красноармейцев, которые сумели выжить в нечеловеческих условиях польских транспортных эшелонов, Голгофа продолжилась в сборных и пересыльных станциях, о которых красноречивее всего сказал заместитель начальника санитарной службы Л итовско-Белорусского фронта Войска Польского майор Б. Хакбейл:

«Лагерь пленных при сборной станции для пленных — это был настоящий застенок. Никто об этих несчастных не заботился, поэтому ничего удивительного в том, что человек немытый, раздетый, плохо кормленный и размещенный в неподходящих условиях в результате инфекции был обречен только на смерть».

(Красноармейцы. С. 167)

Зафиксированная смертность пленных на этих станциях была высокой. Например, в Бобруйске в декабре 1919-январе 1920 г. умерли 933 пленных, в Брест-Литовске с 18 по 28 ноября 1920 г. — 75 пленных, в тех же Пулавах с 10 ноября до 2 декабря 1920 г. — 247 пленных.

С учётом вышесказанного достоверным представляется предположение о том, что в период пленения и транспортировки пленных красноармейцев с фронта в лагеря значительная их часть (до 40 %), как полагают некоторые российские исследователи, погибла. Это в определённой степени проясняет судьбу тех 30–40 тыс. красноармейцев, взятых в плен, но не попавших в польские лагеря для военнопленных.

Особенности польского учёта и инспекционных проверок

Польские профессора З. Карпус и В. Резмер прекрасно осведомлены о том, что значительное количество документов о пленных красноармейцах в ходе Второй мировой войны было утрачено. Также им известно, что в 1919 и 1920 годах польские власти фактически не вели достоверного учета ситуации с пленными красноармейцами. Поэтому, отстаивая позицию заниженного числа пленных и погибших красноармейцев в польском плену, они стремятся рассматривать эту проблему только через неопровержимые документальные свидетельства.

Господам 3. Карпусу и В. Резмеру хочется напомнить, что их коллега польский профессор Яцек Вильчур (Jacek Wilczur), предложил достаточно объективную методику расследования массовых уничтожений военнопленных в отсутствие достаточных документальных свидетельств. В своей книге-исследовании «Nievola i eksterminacja jencow wojennych — wlochow w niemieckich obozach jenieckich. Wrzesien 1943 — maj 1945. Warszawa. 1969» (Плен и уничтожение итальянских военнопленных в немецких лагерях для пленных. Сентябрь 1943 — май 1945. Варшава, 1969) он пишет, что в условиях отсутствия документов, свидетельствующих о точном количестве пленных, находившихся в лагерях, а также об их количестве погибших и уничтоженных, «можно полагаться только на показания свидетелей» (J. Wilczur, с. 161).

В отличие от проф. Я. Вильчура логика З. Карпуса и В. Резмера проста — рассмотрению подлежат только официальные документы. Если комендатуры лагерей ежемесячно 1 и 15 числа сообщали в Минвоендел данные о численности пленных (Красноармейцы. С. 59, 67, 197, 432), то, по мнению польских профессоров, нет оснований не доверять этим сведениям. Для них заявления очевидцев о тысячах умерших в лагерях являются малозначимыми. Главное — количество покойников в лагерных спичках. Уверены профессора и в том, что нормы питания, утвержденные для военнопленных в Варшаве, обеспечивались во всех лагерях. Ну а факты обнаружения сырых очисток и травы в желудках умерших красноармейцев — просто случайность. И т. д. и т. п.

Польский учёт в 1919–1921 гг., к сожалению, не всегда соответствовал действительности. Весьма далеки от истины были также результаты некоторых проверок состояния лагерей для военнопленных различными польскими инспекциями. Это видно из целого ряда документов сборника «Красноармейцы в польском плену…».

Упомянутый нами майор Янушкевич 20 декабря 1919 г. во время совещания в Верховном командовании Войска Польского обратил внимание:

«…на отсутствие учета пленных и особенно интернированных, прибывающих со сборных пунктов и просил о повторном издании соответствующих приказов».

(Красноармейцы. С. 126)

5 сентября 1920 г. польский Генштаб издал приказ по итогам поверки 2, 3-й и 4-й армий в связи с тем, что:

«…несмотря на неоднократные приказы, Верховное командование до сих пор не имеет точных данных о состоянии и численности пленных во 2, 3-й и 4-й армиях. Присылаемые донесения совершенно не содержат точных данных о численности пленных, захваченных отдельными армиями».

(Матвеев. Новая и новейшая история, № 3, 2006)

Однако этот приказ не оказал желаемого воздействия.

Поэтому 25 апреля 1921 г. в приказе Минвоендел Польши о порядке учета умерших военнопленных красноармейцев отмечалось, что ранее изданный приказ № 1939/Jenc. об учете умерших большевистских пленных выполнялся «неточно» (Красноармейцы. С. 541). Следует отметить, что основная масса пленных красноармейцев погибла именно в период военных действий 1920 г. и осенне-зимний период 1920/21 г. Приказ Минвоедел в апреле 1921 г. в плане реального учета умерших пленных уже мало что решал.

Известная польская общественная деятельница, член ЦК МОПР Польши, уполномоченная Российского общества Красного Креста Стефания Семполовская констатировала:

«Вначале власти, кажется, не вели правильно учет умерших. (Уполномоченные делегата говорят, что по различным причинам администрация лагерей часто скрывала или фальсифицировала цифры смертности.)»

(Красноармейцы. С. 586)

Кстати, польские власти в 1921 г. досрочно прекратили полномочия Ст. Семполовской как представителя РОКК. Эта мужественная и честная женщина во времена царизма много сделала для оказания помощи польским политзаключенным, многие из которых впоследствии, в 1921 г., оказались у власти (Райский. С. 26, Красноармейцы. С. 850). В сегодняшней Польше городские власти Вроцлава планируют переименовать улицу Ст. Семполовской в улицу «Жертв Катыни» на том основании, что она сотрудничала с большевиками.

Однако вернемся к нашей теме. Председатель РУД (Российско-Украинской делегации в Смешанной комиссии по репатриации) Емельян Аболтин в феврале 1923 г. докладывал в НКИД РСФСР:

«Смертность пленных при вышеуказанных условиях была ужасна. Сколько умерло в Польше наших военнопленных, установить нельзя, так как поляки никакого учета умершим в 1920 г. не вели. Самая большая смертность была осенью 1920 г.»

(Красноармейцы. С. 704)

В октябре 1919 г. уполномоченные Международного комитета Красного Креста (МККК) д-р Шатенэ, г-н В. Глур и военный врач Французской военной миссии д-р Камю после посещения 4 лагерей военнопленных, расположенных в Брест-Литовске (лагерь Буг-шуппе, форт Берг, казарма Граевского и офицерский лагерь), констатировали, что:

«…они поражены недостаточностью статистических данных по заболеваемости и смертности пленных».

(Красноармейцы. С. 92)

Достаточно сказать, что, по данным Санитарного департамента Минвоендела Польши, в лагерях Брест-Литовска на 13 сентября 1919 г. находилось 953 больных и 7000 здоровых пленных (Красноармейцы. С. 77). На самом деле уполномоченные МККК на основе официальной статистики о заболеваемости и смертности в лагерях Брест-Литовска установили, что в период с 7 сентября по 7 октября 1919 г. больных было 2973 человека (71,4 %), что на две тысячи больше данных Санитарного департамента. Количество здоровых пленных в лагере составляло в тот период всего 4165 чел., т. е. почти на 3 тысячи меньше, нежели данные Санитарного департамента (Красноармейцы. С. 91).

Однако вопиющие неточности польского учета мало волнуют З. Карпуса и В. Резмера. Документальные свидетельства, противоречащие их версии, они просто не желают замечать. Таких документов и материалов в сборнике «Красноармейцы в польском плену…» содержится немало, но они так и не удостоились внимания уважаемых профессоров. Об этом мы говорили выше.

Зато в предисловии З. Карпуса нашлось место для воспоминаний посла Великобритании в Германии Э. В. д’Абернона, находившегося в Варшаве с 25 июля по 25 августа 1920 г., который пишет:

«…Варшава, 23 августа 1920 г… Я решил лично убедиться, в каких условиях живут русские военнопленные, и из того, что видел, могу сказать, что отношение к пленным совершенно удовлетворительное. Я не заметил никаких следов издевательств над беззащитными. Поляки скорее считают пленных несчастными жертвами, чем ненавистными врагами. Я видел, как их здорово и хорошо кормят…»

(Красноармейцы. С. 23)

О том, как в действительности кормили русских пленных, расскажем ниже. В данном случае позиция польских профессоров вновь граничит с подлогом, когда желаемое стремятся выдать за действительное.

В своем стремлении приукрасить ситуацию в лагерях не отставали от Э. В. д’Абернона многие проверяющие из различных польских инспекций. Так, начальник I департамента Минвоендел Польши Ю. Рыбак 12 октября 1919 г. докладывал в Главное интендантство Верховного командования ВП о ситуации в лагере Стшалково. Он рапортовал:

«Что касается сегодняшнего положения в Стшалково, то его наилучшей иллюстрацией является рапорт инспектората о проверке этого лагеря, состоявшейся 24 сентября 1919 г.: „Лагерь во всех отношениях образцовый… благодаря энергии и необыкновенной заботе о лагере его начальника капитана Вагнера. Питание пленных хорошее… пленные моются очень часто, потому что командир лагеря капитан Вагнер оборудовал дополнительные бани“».

(Красноармейцы. С. 86)

Буквально через две недели после подобных похвал капитан Вагнер за злоупотребление служебным положением был отдан под суд. Новый начальник лагеря полковник Кевнарский, приступивший к обязанностям в ноябре 1919 г., оценил состояние лагеря как «очень запущенное» (Красноармейцы. С. 110). Очевидно, что доклады польского инспектората и других должностных лиц не всегда были объективны.

Начальник Верховного военного контроля Минвоендел Польши генерал-поручик Ян Ромер в Своем отчете от 16 декабря 1920 г о результатах проверки лагеря пленных в Тухоли отмечал, что в лагере:

«…на пищевом довольствии в среднем 6000, количество больных по причине значительного числа инфекционных болезней (идёт) вверх 2000, средний уровень смертности в день — 10 человек)…»

(Красноармейцы. С. 454)

Начальнику Верховного военного контроля не мешало бы знать, что при заболеваемости в 2000 чел. смертность зимой 1920/21 г. в польских лагерях для военнопленных была несравненно выше. Об этом свидетельствуют документы сборника «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.». Например, в лагере Стшалково при заболеваемости в 2200 больных официальная смертность достигала 50 человек в день (Красноармейцы. С. 361). В середине ноября она составила уже 70 человек в день (Красноармейцы С. 388.). Представители американского Союза Христианской молодежи еще в октябре 1920 г. отмечали, что в Тухольском лагере «состояние лазарета еще хуже, чем в Стшалково» (Красноармейцы. С. 344). Поэтому нет сомнений в том, что смертность в Тухольском лазарете в декабре 1920 г. была значительно выше 10 чел. в сутки и, что генерал Ромер стал жертвой «точной» лагерной отчетности, о которой мы уже говорили.

Польские власти в большинстве случаев пытались скрыть или исказить негативные ситуации, связанные с нечеловеческими условиями содержания пленных красноармейцев в лагерях. Так, командир укрепленного района Модлин Малевич в октябре 1920 г. телеграфировал начальству о том, что среди военнопленных концентрационной станции пленных и интернированных в Модлине свирепствует эпидемия желудочных заболеваний, умерло 58 человек.

«Главные причины заболевания — поедание пленными различных сырых очистков и полностью отсутствие у них обуви и одежды».

(Красноармейцы. С. 355)

Однако инспекция Верховного командования Войска Польского, проверив 1 ноября 1920 г. санитарное состояние концентрационной станции в Модлине, признала «питание пленных удовлетворительным» (Красноармейцы. С. 360). Для этого было достаточно, чтобы в день проверки в лагере был сварен «суп густой и вкусный, в достаточном количестве». Помимо этого проверяющие были уверены в том, что:

«…пленные получают хлеба 1 фунт в день, утром кофе и мармелад, на обед суп, чаще всего картофельный, на ужин тоже суп… На многочисленные вопросы все пленные отвечали, что питанием довольны».

(Красноармейцы. С. 358)

Поистине ошибается тот, кто хочет ошибаться.

В то же время в рапорте начальника бактериологического отдела Военного санитарного совета подполковника Шимановского от 3 ноября 1920 г. о результатах изучения причин смерти военнопленных в Модлине указывается:

«Вскрытие умерших военнопленных не выявило никаких изменений… зато в кишечнике найдена сырая картошка… Пленные находятся в каземате, достаточно сыром; на вопрос о питании отвечали, что получают все им полагающееся и не имеют жалоб. Зато врачи госпиталя единодушно заявили, что все пленные производят впечатление чрезвычайно изголодавших, так как прямо из земли выгребают и едят сырой картофель, собирают на помойках и едят всевозможные отходы, как то: кости, капустные листья и т. д.»

(Красноармейцы. С. 362, 363)

Комментарии излишни.

О том, что случай сокрытия реальной ситуации с бедственным положением «большевистских пленных» был не единичным, свидетельствует ситуация в лагере Тухоли. 22 декабря 1920 г. львовская газета «Вперёд» сообщила, что в этом лагере в один день умерло 45 российских военнопленных. Причиной этого послужило то, что в морозный и ветреный день «полуголых и босых» пленных «водили в баню», представляющую холодный барак с цементным полом, а затем перевели в грязные землянки без полов.

«В результате, — сообщалось в газете, — беспрерывно выносили мертвецов и тяжело больных».

(Красноармейцы. С. 466)

Российский историк Н. С. Райский в своей работе «Польско-советская война 1919–1920 годов и судьба военнопленных, интернированных и заложников» пишет, что, учитывая официальные протесты российской стороны, польские власти провели расследование. Его результаты, естественно, опровергли сообщение в газете.

«9 декабря 1920 г., — извещала польская делегация в ПРУВСК (Польско-Российско-Украинская военно-согласительная комиссия) российскую делегацию, — установлена смерть 10 пленных, умерших от сыпного тифа… Баня была нагрета… и здоровые пленные после купания помещались в бараках, предварительно продезинфицированных, больные же помещались прямо в госпиталь».

Выводы явно фальсифицированные, но… Газета «Вперёд» была закрыта на неопределенный срок, никаких выводов по данному инциденту сделано не было (Райский. С. 25).

Случаи, подобные происшедшему в Тухоли, были и в других лагерях. Это признавали сами поляки. Так, в ноябрьском (1920 г.) рапорте командования Познанского генерального округа в Минвоендел сообщается, что условия, в которых находятся пленные в лагере в Стшалково, плохие и трудно переносимые. Гигиенические условия неудовлетворительные. «Имеются случаи смерти после купания», т. к. после купания пленный «надевает влажную одежду и белье и возвращается в нетопленый барак» (Красноармейцы. С. 404).

Как рассказывал уже упомянутый М. Батурицкий, в лагере в Белостоке накануне освобождения в марте 1921 г.:

«…освобождаемым устроили санобработку: раздели в одном бараке, нагишом по снегу прогнали в другой барак, где окатили ледяной водой и по снегу обратно погнали одеваться».

(http//katyn.ru/forums/viewtopic/php?id=55)

О том, что заявлениям любым польским комиссиям и инспекциям тех лет следует доверять с определенным «коэффициентом» поправки, свидетельствует выступление представителя Минвоенотдел Польши 6 ноября 1919 г. на заседании комиссии сейма. Военный представитель «доложил» представителям верховного органа Польши о том, что:

«…лагерь в Стшалково в окрестностях Слупцы — самый большой, рассчитан на 25 000 мест, очень хорошо оборудован».

(Красноармейцы. С. 96)

Это была явная ложь.

Ещё в июне 1919 г. капитан мед службы доктор Игнаци Копыстиньский докладывал в Минвоендел Польши об эпидемии сыпного тифа в Стшалково и, что бараки для большевистских пленных:

«…не имеют даже нар для сна… Заметно общее отсутствие белья».

(Красноармейцы. С. 115)

6 декабря 1919 г. референт по делам пленных З. Панович, после посещения лагеря в Стшалково, сообщает в Минвоендел Польши:

«Мы увидели залитые водой бараки, крыши протекали так, что для избежания несчастья нужно периодически вычерпывать воду ведрами. Общее отсутствие белья, одежды, одеял и хуже всего — обуви. У пленных нет даже башмаков на деревянной подошве, они ходят босиком, в лохмотьях, обвязанных шнурками, чтобы не распадались… Из-за нехватки топлива… еда готовится только раз в день, причем около 12-ти, непосредственно кофе… Пленные… признавали, что по сравнению с прошлыми временами под руководством г. Вагнера сейчас неплохо».

(Красноармейцы. С. 110)

О «заслугах» капитана Вагнера мы писали выше.

Представляют интерес выводы специальной судебной комиссия, присланной в ноябре 1920 г. в лагерь в Стшалково для оценки причин бедственного положения военнопленных. В то время в стшалковском госпитале, рассчитанном на 1000 больных, содержалось 3860 человек. За 7 дней ноября 1920 г. (с 16 по 22) умерло 491 человек, в т. ч. от холеры — 168. 21 ноября умер 91 пленный. В рапорте командования Познанского генерального округа констатируется:

«Средняя дневная смертность составляет 70 случаев, т. е. 3,5 % общего числа пленных в лагере. В последние дни заметно снижение смертности от холеры… однако следует отметить, что общая смертность не сокращается».

(Красноармейцы. С. 405)

Также отмечалось, что в лагерь:

«…присланы транспорты с техническими и дезинфекционными средствами, увеличено число транспортных средств. Кроме того, отдан приказ как можно шире пользоваться таблицей „С“ для истощённых пленных».

(Красноармейцы. С. 406)

Тем не менее, через три недели после этих мер, 15 декабря 1920 г., согласно отчетам командира лагеря полковника Кевнарского и начальника госпиталя капитана Габлера, в госпитале лагеря Стшалково находилось уже 4800 больных, т. е. на 1000 больше, чем в ноябре. На день отчета в лагере умерло 69 человек (Красноармейцы. С. 451).

Для подтверждения того, что администрация лагеря в Стшалково якобы сделала все возможное для улучшения положения пленных, в рапорте следует ссылка на выводы специальной судебной комиссии, присланной в лагерь, которая:

«…констатировала, что состояние здоровой части лагеря очень даже ХОРОШЕЕ, что ВИНОВНЫХ НЕТ, что ПРИЧИНОЙ, безусловно, является ЦЕЛЫЙ РЯД МАТЕРИАЛЬНЫХ НЕДОСТАТКОВ».

(Красноармейцы. С. 406. Выделено В.Ш.)

Судебную комиссию не смутил тот факт, что осенью 1920 г. количество заболевших в лагере ежемесячно увеличивалось более чем на тысячу человек, смертность только за ноябрь увеличилась в 1,5 раза с 50 до 70, т. е. достигла 2000 человек в месяц. Абсолютно ясно, что эпидемия в лагере продолжала расширяться. Но судебную комиссию это не волновало. Свое дело она сделала. Положительную оценку работе администрации лагеря дала. Неясно только, откуда в лагере брались новые тысячи заболевших пленных?

Всё это свидетельствует о том, для высших польских властей ситуация в лагерях для пленных была предельно проста. Администрация лагерей проявляла «необыкновенную заботу» о «большевистских пленных» и в бедственном их положении были виноваты лишь «материальные недостатки». Такая позиция польских властей говорила прежде всего о нежелании менять ситуацию в лагерях. А это прямое свидетельство о целенаправленной политике по созданию и сохранению невыносимых для жизни красноармейцев условий.

Благими пожеланиями…

Следует признать, что польское военное руководство в 1920 и 1921 гг. издало немало нормативных документов, которые, казалось бы, должны были радикально улучшить положение пленных красноармейцев в польских лагерях. Сборник «Красноармейцы в польском плену…» содержит более трех десятков таких инструкций, приказов, директив, распоряжений Верховного командования Войска Польского и Министерства военных дел Польши.

Помимо этого, 20 декабря 1919 г. на совещании в Верховном командовании Войска Польского (ВК ВП), был учрежден инспекторат по контролю за «исполнением изданных Верховным командованием инструкций по делам пленных» (Красноармейцы. С. 134). 9 апреля 1920 г. приказом ВК ВП для проверки состояния заведений для военнопленных, подведомственных армии, были созданы специальные инспекционные комиссии в армиях Войска Польского. В приказе об их создании, в частности, говорилось:

«Отношение к пленным является не только гуманитарной, но и политической проблемой… Зло необходимо решительно искоренять».

(Красноармейцы. С. 183)

Однако работа этих инспекций, мягко говоря, оставляла желать лучшего.

6 декабря 1920 г. военный министр Польши К. Соснковский издал приказ о мерах по кардинальному улучшению положения военнопленных (Красноармейцы. С. 430). В приказе отмечалось, что предыдущие распоряжения министра были исчерпывающими, но они не выполнены. Приказано осуществить меры по улучшению питания пленных и санитарного состояния лагерей. Предложено начальникам санитарного, хозяйственного и строительного департамента назначить специальные органы, которые изучат фактическое состояние в лагерях и немедленно устранят замеченные недостатки. С 15 декабря 1920 г. командиры лагерей должны были давать в министерство ежедневные телеграфные сводки (Красноармейцы. С. 432).

Однако и этот «грозный» приказ исполнялся так же, как и другие, не менее грозные приказы. Одной из причин подобного положения, вероятно, являлось то, что высшее польское руководство «большевистских пленных» не воспринимало как людей.

Подобное отношение польских властей подтверждают следующие факты. В большинстве польских лагерей военнопленных отсутствовали матрасы, сенники, подушки и одеяла. Военнопленные спали на голых досках или прямо на полу. Понятно, что у молодого государства возможности были ограниченные, но соломой пленных, вероятно, можно было обеспечить. Для этого надо было лишь желание.

Объяснить запущенное до крайности состояние, в котором жили советские военнопленные в польских лагерях, не только в 1920 г. но и в 1921 г., можно полным безразличием (если не сказать больше) властей к их судьбе. Обвинять в подобном положении самих военнопленных некорректно, если учесть, что внутренняя структура польских лагерей напоминала армейскую, только дисциплина в лагерях была значительно жестче. Известно, что если в армии сержанты и офицеры не следят за порядком и не контролируют, чтобы «отхожие места» регулярно чистились, то через месяц в них нельзя зайти. Материальная сторона дела здесь ни при чём.

А о чём говорит тот факт, что во многих польских лагерях в течение длительного времени не решался вопрос отправления военнопленными естественных потребностей в ночное время? Так, в лагере Стшалково в течение трех лет не смогли (или не захотели) решить этот вопрос. В бараках туалеты и параши отсутствовали, а лагерная администрация под страхом расстрела запрещала выходить из бараков после 6 часов вечера.

Причём здесь речь идёт не о досадных частных случая, а о системе отношений к пленным красноармейцам. Об этом свидетельствует следующее. Капитан медслужбы д-р Копыстиньский еще в июне 1919 г. информировал Санитарный департамент Минвоендел Польши о ситуации в лагере Стшалково:

«Борьбу с эпидемией (сыпного тифа, прим. авт.) …затрудняли два фактора: 1) постоянное отбирание у пленных белья; 2) наказание пленных всего отделения тем, что их не выпускали из бараков по три дня и более».

(Красноармейцы. С. 115)

Через два с половиной года в ноте РУД от 29 декабря 1921 г. отмечалось, что:

«…были случаи, когда военнопленных по 14 часов не выпускали из бараков, люди принуждены были отправлять естественные потребности в котелки, из которых потом приходится есть».

В конце концов дело закончилось тем, что:

«…в ночь на 19 декабря 1921 г., когда пленные выходили в уборную, неизвестно по чьему приказанию был открыт по баракам огонь из винтовок, причем был ранен спящий на нарах К. Калита».

(Красноармейцы. С. 698)

Днём в лагере повторно последовал обстрел бараков, в результате которого было ранено 6 пленных, а военнопленный Сидоров — убит (Красноармейцы. С. 696, 698).

Подобная ситуация была не единственной. Упомянутый Подольский (Вальден) писал:

«Ночью по нужде выходить опасались. Часовые как-то подстрелили двух парней, вышедших перед рассветом из барака, обвинив их в попытке к бегству».

(Новый мир, № 5, с. 88)

В других лагерях пленных красноармейцев в случае выхода из барака ночью расстреливали без всяких церемоний.

Л. Гиндин вспоминает начальника концентрационной станции пленных и интернированных в Рембертове полковника Болеслава Антошевича, который приказал охране «обращаться с большевиками, как с собаками». Непосредственно это выражалось в том, что охранниками поставили 15-летних мальчишек, одев их в военную форму и дав приказ стрелять в выходивших по нужде ночью из барака пленных. Каждое утро на территории лагеря находили убитых (http//. info/librali/ry/k/krotov/lb_01.html#4).

Документы сборника «Красноармейцы в польском плену…» формируют твердое убеждение в том, что исполнители на местах руководствовались вовсе не грозными и правильными приказами из Варшавы, а конкретными распоряжениями своих непосредственных начальников, действовавших на основании секретных договоренностей и устных директив высших польских руководителей.

Даже крайне осторожный в своих оценках, профессор Г. Матвеев отмечает, что:

«…поневоле возникает мысль не только о состоянии дисциплины среди командного состава польской армии, но и, возможно, об осознанной политике военных в отношении находившихся в их безраздельном ведении „пленных большевиков“».

(Матвеев. Ещё раз о численности… // Новая и новейшая история, № 3, 2006)

Реальная позиция высших польских властей по отношению к «большевистским пленным» была изложена в протоколе 11-ого заседания Смешанной (Российской, Украинской и Польской делегаций) комиссии от 28 июля 1921 г. В нём отмечается, что:

«…когда лагерное командование считает возможным …предоставление более человеческих условий для существования военнопленных, то из Центра идут запрещения».

(Красноармейцы. С. 643)

В том же протоколе отмечалось, что:

«…польская делегация неоднократно нам заявляла, что ею принимаются меры по устранению этих позорных явлений… Но, к сожалению, весь дальнейший ход нашей работы не оправдал наших надежд».

(Красноармейцы. С. 642)

Атташе полпредства РСФСР Е. Пашуканис в своей справке от 10 августа 1921 г. пишет:

«В то же время поляки не сообщили нам ни одного результата тех расследований, которые они обещали по поводу указанных нами конкретных фактов, ни одного приговора, ни одного случая предания суду».

Е. Пашуканис также констатирует:

«При посещении лагеря (Стшалково) нашими делегатами им удавалось иногда добиваться некоторых улучшений в жизни пленных. Так, например, при первом посещении лагеря в Стшалково наш делегат т. Корзинов добился весьма существенных улучшений, которые были зафиксированы в протоколе, подписанном администрацией лагеря. Однако Центр эти льготы отменил, а лагерная администрация, получив выговор за свою уступчивость, постаралась исправить ошибку, еще более увеличив гнёт».

(Красноармейцы. С. 650–651)

Всё это свидетельствует о явно продуманной линии поведения высшего руководства Польши. Оно, маскируясь гуманными инструкциями и директивами, препятствовало в 1919–1920 гг. любым улучшениям условий содержания пленных красноармейцев в лагерях, тем самым предоставив голоду, холоду, болезням и бесчинствам охраны возможность умертвить десятки тысяч пленных красноармейцев.

Польская сторона весьма преуспела в создании системы наказаний и издевательств, унижающих человеческое достоинство военнопленных и интернированных. Давно известно, что голый человек чувствует свою ущербность. Не случайно спецслужбы многих стран допрашивают подозреваемых раздетыми. В польских лагерях, и это уже отмечалось, пленные красноармейцы в основном были раздеты и разуты на протяжении всех трех лет плена. Свидетельств этому более чем достаточно. В протоколе 11-го заседания Смешанной (Российской, Украинской и Польской делегаций) комиссии по репатриации от 28 июля 1921 г. также отмечалось: «Пленные босы, раздеты и разуты часто донага» (Красноармейцы. С. 646). Объяснения польской стороны подобной ситуации трудностями военного времени также несостоятельны. Напомним, что проф. З. Карпус и В. Резмер уверяют, что с февраля 1921 г. ситуация в лагерях нормализовалась.

Жесткий запрет грабежа красноармейцев при попадании в плен, когда их прямо на поле боя раздевали до нижнего белья, вообще не требовал материальных затрат. Надо было всего лишь добиться выполнения приказов и распоряжений собственными военнослужащими. Но это требовало не только политической воли и желания, но прежде всего отношения к советским военнопленным как людям. Этого не было.

В лагерях и тюрьмах военнопленных заставляли руками чистить уборные, а если они отказывались, их избивали. Подольского (Вальдена) после пленения также заставили чистить туалет руками, после этого, не дав вымыть руки, заставили есть пищу («Новый мир», № 5, с. 83). В Бобруйской тюрьме военнопленному перебили руки только за то, что он не выполнил приказания выгрести нечистоты голыми руками (Райский. С. 8). В лагере Стшалково военнопленных заставляли вместо лошадей возить собственные испражнения. Они таскали и плуги и бороны (Красноармейцы. С. 558). Подобные случаи были и в других лагерях.

В справке Е. Пашуканиса от 10 августа 1921 г. приводятся следующие факты издевательств над военнопленными:

«В дружине на форте Зегж пленные ходят в лохмотьях. Солома, на которой спят пленные, менялась 11 раз за 11 месяцев.

В 73 рабочей дружине в Демблине применяется другая отвратительная мера наказания: пленные ставятся под ружье с тяжестью от 4 до 6 пудов на несколько часов.

Помимо этих жестоких мер наказания в лагерях процветает наличная кулачная расправа с пленными. …Отмечается применение репрессий к пострадавшим в случае принесения ими жалоб… ВМокотове одежды пленных, которые жаловались, отмечались красной краской, и их после гоняли на более тяжелые работы».

(Красноармейцы. С. 649, 650)

В сборнике «Красноармейцы в польском плену…» приводятся факты, что даже во время следования в Советскую Россию по обмену пленными над красноармейцами продолжали издеваться. Избивали, заставляли руками убирать туалеты, отнимали продукты.

Документы и свидетельства, содержащиеся в сборнике «Красноармейцы в польском плену…», позволяют с большой степенью уверенности утверждать о планомерном и буквальном истреблении голодом и холодом, розгой и пулей красноармейцев в польских лагерях для военнопленных, при преступном попустительстве польских властей.

Можно также сформулировать вывод о том, что в Польше предопределенность гибели пленных красноармейцев определялась не только позицией вышестоящих властей, а общим антироссийским настроем польского общества — чем больше подохнет большевиков, тем лучше.

Исходя из вышеизложенного, утверждение польских историков З. Карпуса и В. Резмера, сформулированное в польском предисловии к сборнику «Красноармейцы в польском плену…», о том, что «нет никаких документальных свидетельств и доводов для обвинения и осуждения польских властей в проведении целенаправленной политики уничтожения голодом или физическим путем большевистских военнопленных» представляется ложным (Красноармейцы. С. 25).

Ложным является и утверждение Генпрокурора Польши Х. Сухоцкой о том, что гибель пленных красноармейцев была обусловлена «общими послевоенными условиями».

Нетерпимость

Что же обусловило столь бесчеловечное отношение поляков к пленным красноармейцам? Анализ общественно — политической ситуации в Польше 20-х годов прошлого столетия свидетельствует о явной нетерпимости в польском обществе в отношении русского, а тем более, советского (т. е. комиссарско-еврейского, как считали тогда в Польше). Соответственно, отношение к пленным красноармейцам определялось как идеологическими, так и расовыми мотивами.

Необходимо заметить, что большевики в 1918 г. своим согласием на отделение Польши от России и своим отказом от договоров по разделу Польши способствовали восстановлению польской государственности. Однако это воспринималось в Польше как должное.

Наиболее ярко тогдашние антироссийские настроения сформулировал тогдашний заместитель министра внутренних дел, а в будущем министр иностранных дел Польши, Юзеф Бек:

«Что касается России, то я не нахожу достаточно эпитетов, чтобы охарактеризовать ненависть, которую у нас испытывают по отношению к ней».

(Сиполс. Тайны дипломатические, с. 35)

Бек хорошо знал настроения в польском обществе.

Неплохо знал о них родившийся и проведший юные годы в Польше командующий Добровольческой армией Антон Иванович Деникин. Вот что он пишет в своих воспоминаниях о жестоком и диком прессе полонизации, придавившем русские земли, отошедшие к Польше по Рижскому договору (1921):

«Поляки начали искоренять в них всякие признаки русской культуры и гражданственности, упразднили вовсе русскую школу и особенно ополчились на русскую церковь. Мало того, началось закрытие и разрушение православных храмов».

(Деникин. Путь русского офицера, с. 14)

В то время в Польше было разрушено 114 православных церквей, в том числе был взорван уникальный по своей культурной значимости варшавский кафедральный собор святого Александра Невского, имевший в своем собрании более десяти тысяч произведений и предметов мировой художественной ценности. Оправдывая это варварское деяние, газета «Голос Варшавски» писала, что:

«…уничтожив храм, тем самым мы доказали свое превосходство над Россией, свою победу над нею».

Б. Штейфон, начальник штаба белогвардейской Отдельной русской армии (из состава Добровольческой армии генерала А. Деникина) под командованием генерала Николая Бредова, попавший Варшаву в 1920 г., в своих воспоминаниях писал:

«Русского в Варшаве ничего не осталось. Нетерпимость доходила до того, что гимназия (около памятника Копернику), отделанная раньше в русском стиле, стояла с отбитой штукатуркой и выделялась, как грязное пятно, на фоне остальных зданий».

В то же время, будучи в Познани, Б. Штейфон отмечает, что:

«…насколько в Варшаве было всё польское и русского ничего не осталось, настолько в Познани всё немецкое сохранилось. Названия улиц, вывески, книжные магазины, объявления — все это пестрело немецкими названиями. Польская речь слышалась только изредка и совершенно тонула среди отовсюду слышавшихся немецких слов».

(Штейфон. Бредовский поход)

Странная избирательность польских националистов?! В настоящее время происходит нечто подобное. Как уже говорилось, некоторые политические силы в Польше стремятся представить период коммунистической власти как советскую «оккупацию», более страшную, нежели нацистская.

Борис Штейфон также писал о враждебном отношении поляков к военнослужащим Отдельной русской армии, которая в 1920 г. некоторое время находилась в лагере пленных № 1 в Стшалкове.

К русским белогвардейцам, интернированным в польских лагерях, отношение было достаточно жестоким. Об этом писал в своем письме от 21 декабря 1920 г. главе польского государства Юзефу Пилсудскому непримиримый борец с большевизмом Борис Савинков. В письме обращалось внимание:

«…на бедственное положение офицеров и добровольцев армий генералов Булак-Булаховича и Перемыкина, находящихся в концентрационных лагерях…»

(Красноармейцы. С. 458)

Отношение к русским в 1919–1922 гг. в Польше было просто враждебным. Даже члены Российско-украинской делегации (РУД) по репатриации пленных в Варшаве систематически подвергались оскорблениям. В телеграмме председателя РУД Е. Игнатова наркому Г. Чичерину от 3 мая 1921 г. о пребывании делегации в Варшаве и отношении к ним польского общества и польской прессы говорилось:

«Отношение… в значительной мере враждебное и недопустимое даже с точки зрения буржуазных международных отношений и правил приличия».

(Красноармейцы. С. 552–553)

В Польше были люди, не опьяненные националистическим и политическим дурманом, которые пытались изменить ситуацию в лагерях военнопленных к лучшему. В 1919 г. в Министерстве военных дел Польши безуспешную борьбу за улучшение ситуации в лагерях пленных вел начальник Санитарного департамента этого министерства генерал-подпоручик Здислав Гордынский. До своего, вероятно вынужденного, ухода в январе 1920 г. он не давал покоя военному министру своими докладами и записками. Его поддерживал профессор Эмиль Годлевский, чрезвычайный комиссар по делам борьбы с эпидемиями, впоследствии начальник Санитарного департамента.

Судьба Э. Годлевского неясна. По данным именного списка, приведённого в сборнике «Красноармейцы в польском плену…», он ушёл с поста чрезвычайного комиссара 31 августа 1920 г., хотя в сборнике приведены его докладные записки министру от 16 ноября и 2 декабря 1920 г., где он фигурирует как начальник Санитарного департамента и Верховный чрезвычайный комиссар. Но это не так важно. Важнее реакция военного руководства Польши на докладные З. Гордынского и Э. Годлевского.

Так, письмо (точнее, крик души) Э. Годлевского от 2 декабря 1920 г. военному министру К. Соснковскому о тяжелых условиях размещения военнопленных в Пулавах и Вадовице военными чиновниками было переправлено, как сотни других писем с препроводительной запиской, в I (мобилизационно-организационный) отдел Минвоендел. Как известно, вплоть до смерти начальника станции в Пулавах в апреле 1920 г., там ничего не менялось. В результате 900 пленных из 1100, размещенных в Пулавах, за зиму 1920/21 гг. вымерли.

Немало сделали для спасения пленных красноармейцев многие польские врачи. Некоторые из них стали жертвами эпидемий. Но, к сожалению, таких людей в Польше было явное меньшинство и они не в силах были изменить общую политику в отношении пленных красноармейцев.

Предтечи Освенцима

Поистине бесчеловечными были условия содержания «большевистских военнопленных», как красноармейцев называли в Польше, в лагерях для военнопленных. В декабре 1920 г. Верховный чрезвычайный комиссар по делам борьбы с эпидемиями Э. Годлевский, в своем письме военному министру Польши Казимежу Соснковскому положение в лагерях военнопленных характеризовал как:

«…просто нечеловеческое и противоречащее не только всем требованиям гигиены, но вообще культуре».

(Красноармейцы. С. 419)

В протоколе 11-го заседания Смешанной (Российской, Украинской и Польской делегаций) комиссии по репатриации от 28 июля 1921 г. была сформулирована общая оценка ситуации, в которой находились пленные красноармейцы в польских лагерях, вплоть до выезда в Россию. Отмечалось, что:

«…РУД никогда не могла допустить, чтобы к пленным относились так бесчеловечно и с такой жестокостью… РУД делегация не вспоминает про тот сплошной кошмар и ужас избиений, увечий и сплошного физического истребления, который производился к русским военнопленным красноармейцам, особенно коммунистам, в первые дни и месяцы пленения».

(Красноармейцы. С. 642)

Не менее жестко в адрес польских властей в феврале 1923 г. высказался в своём докладе НКИД РСФСР председатель РУД Е. Я. Аболтин:

«Может быть, ввиду исторической ненависти поляков к русским или по другим экономическим и политическим причинам военнопленные в Польше не рассматривались как обезоруженные солдаты противника, а как бесправные рабы.

Содержа пленных в нижнем белье, поляки обращались с ними не как с людьми равной расы, а как с рабами. Избиения в/пленных практиковались на каждом шагу…»

(Красноармейцы. С. 704)

Лагерная Голгофа для пленных красноармейцев начиналась с сортировки по политическому признаку.

«После врачебного осмотра специально назначенные офицеры II отдела проводят политическую сортировку пленных».

(Красноармейцы. С. 194)

Согласно инструкции II отдела Министерства военных дел Польши о порядке сортировки и классификации большевистских военнопленных от 3 сентября 1920 г. следовало:

«…всех без учета национальности — большевистских комиссаров, советских сановников, инструкторов и членов коммунистических партий (комьячейки и политруки), агитаторов т. д. — немедленно отделить и изолировать. Бараки и окружение должны охраняться особыми постами».

(Красноармейцы. С. 280)

После отделения политического элемента сортировка в лагерях осуществлялась только по национальному признаку: пленные русской национальности, поляки, украинцы, пленные литовцы, эстонцы, финны и латыши и т. д. «Большевистские пленные русские (после отделения большевистского элемента) делились на три группы»: офицеры и рядовые, русские пленные, пленные казаки. Пленные евреи также должны были быть «отделены, помещены отдельно и изолированы» (Красноармейцы. С. 281–282). В особо тяжелых условиях, помимо коммунистов, оказывались пленные русской и еврейской национальности.

Русские пленные составляли абсолютное большинство так называемых «большевистских пленных». В основном, именно им пришлось испить всю чашу мучений до дна. Хуже относились лишь к коммунистам и евреям.

Об условиях содержания «большевистских пленных» и коммунистов достаточно красноречиво свидетельствует пример лагеря Стшалково. Здесь в июне 1919 г. уже упомянутый И. Копыстиньский отмечал в своем отчете:

«Переполненность бараков более значительная в большевистской группе Грязная солома, предназначенная в качестве постели, небрежно разбросана по земле, так как большевистские бараки не имеют нар для сна… Заметно общее отсутствие белья».

(Красноармейцы. С. 115)

Через 15 месяцев Ст. Семполовская пишет:

«19 октября 1920 г. барак для пленных коммунистов был так переполнен, что, входя в него посреди тумана было вообще трудно что бы то ни было рассмотреть. Пленные были скучены настолько, что не могли лежать, а принуждены были стоять, облокотившись один на другого».

(Красноармейцы. С. 349–350)

Администрация лагеря Стшалково в октябре 1920 г. пообещала Ст. Семполовской, что коммунисты вместо одного барака-землянки будут «разделены на 2–3 землянки» (Красноармейцы. С. 428). Однако положение коммунистов в лагере по-прежнему оставалось крайне тяжёлым. С. Семполовская в декабре 1920 г. пишет в Польское общество Красного Креста о том, что:

«…евреи и „коммунисты“ содержатся отдельно и лишены целого ряда прав, которыми пользуются другие категории пленных. Они… совершенно лишены подстилки из соломы, хуже всех одеты, почти разуты…»

(Красноармейцы. С. 428–429)

Ситуация, продолжающаяся на протяжении более полутора лет, позволяет говорить о системе, господствовавшей в то время в польских лагерях.

В 1960 г. в СССР была издана книга бывших заключенных Освенцима Ота Крауса № 73046 из Праги и Эриха Кулки № 73043 из Всетина «Фабрика смерти». Зверства охраны и условия жизни в польских лагерях для военнопленных весьма напоминают Освенцим. Для сомневающихся приведем несколько цитат из этой книги.

О. Краус и Э. Кулка пишут, что комендант лагеря Освенцим без всякого разбора дела:

«…объявлял приговор провинившимся заключённым. Чаще всего назначались двадцать ударов плетью… Вскоре в разные стороны летели окровавленные клочья ветхой одежды…»

Наказываемый при этом должен был считать количество ударов. Если сбивался, экзекуция начиналась с начала.

«Для целых групп заключенных… обычно применялось наказание, которое называлось „спортом“. Заключённых заставляли быстро падать на землю и вскакивать, ползать по-пластунски и приседать… Перевод в тюремный блок был обычной мерой за определенные проступки. А пребывание в этом блоке означало верную смерть… В блоках заключенные спали без тюфяков, прямо на голых досках… Вдоль стен и посредине блока-лазарета были установлены нары с тюфяками, пропитанными человеческими выделениями… Больные лежали рядом с умирающими и уже мертвыми заключёнными».

(Фабрика смерти. С. 76, 77, 79, 83)

В материалах сборника «Красноармейцы в польском плену…» можно найти немало схожих моментов из жизни польских лагерей. Так, летом 1919 г в лагере Стшалково, помощник начальника лагеря:

«…поручик Малиновский ходил по лагерю в сопровождении нескольких капралов, имевших в руках жгуты-плётки из проволоки».

(Красноармейцы. С. 823)

Примечание: некоторые авторы называют Малиновского начальником лагеря, но до ноября 1919 г. начальником лагеря Стшалково являлся капитан Вагнер.

Необходимо заметить, что российский историк Райский Н. С. в своём исследовании «Польско-советская война…» отмечал, что и в других лагерях:

«…били плетьми, изготовленными из железной проволоки из электропроводов».

(Райский. С. 18)

Нередко Малиновский приказывал пленному ложиться в канаву, а капралы начинали избивать.

«Если битый стонал или просил пощады, пор. Малиновский вынимал револьвер и пристреливал… Если часовые застреливали пленных, пор. Малиновский давал в награду 3 папироски и 25 польских марок… Неоднократно можно было наблюдать… группа во главе с пор. Малиновским влезала на пулеметные вышки и оттуда стреляла по беззащитным людям».

(Красноармейцы. С. 655)

В лагере Стшалково в 1919 г. группа латышей, добровольно сдавшихся в польский плен, была подвергнута командой Малиновского зверским издевательствам.

«Началось с назначения 50 ударов розгой из колючей проволоки, причем им было заявлено, что латыши как „еврейские наймиты“ живьем из лагеря не выйдут. Более десяти пленных умерли от заражения крови. Затем в течение трех дней пленных оставили без еды и запретили под страхом смерти выходить за водой. Двух пленных Лациса и Шкурина расстреляли без всякой причины».

(Красноармейцы. С. 146–146)

О ситуации в лагере стало известно журналистам и поручик Малиновский был «отдан под суд», а вскоре был арестован и капитан Вагнер (Красноармейцы, с. 86, 147). Но какие-либо сообщения о понесенных ими наказаниях — отсутствуют. Вероятно, дело было спущено на «тормозах», так как Малиновскому и Вагнеру было предъявлено обвинение не в убийствах, а в «злоупотреблении служебном положении» (Красноармейцы. С. 85).

К сожалению, аресты Малиновского и Вагнера мало способствовали нормализации ситуации в Стшалкове. Через два года, 28 июля 1921 г. смешанная (российская, украинская и польская делегации) комиссия по репатриации отмечала, что в лагере Стшалково:

«…польское командование лагеря как бы в отместку после первого приезда нашей делегации резко усилило свои репрессии… Красноармейцев бьют и истязают по всякому поводу и без повода… избиения приняли форму эпидемии».

(Красноармейцы. С. 643)

На этом заседании Смешанной комиссии прозвучало описание карцера в Стшалкове, который представлял:

«…небольшие, менее двух кубических саженей, каморки, в которые сразу сажали от 10 до 17 человек, причем часто арестованных раздевают донага и дают горячую пишу через два дня».

(Красноармейцы. С. 644)

21 декабря 1921 г. в этом лагере представители РУД констатировали:

«Обращение с заключенными со стороны администрации лагеря жестокое. Аресты на каждом шагу. Условия ареста невозможные. Ежедневно арестованных выгоняют на улицу и вместо прогулок гоняют бегом, приказывая падать в грязь… Если пленный отказывается падать или, упав, не может подняться обессиленный, его избивают ударами прикладов или заставляют в наказание носить на спине интернированных петлюровцев».

(Красноармейцы. С. 695)

Побои и издевательства были непременным атрибутом быта всех польских лагерей. Прошедший все круги польского плена культработник РККА Я. Подольский под псевдонимом Вальден пишет:

«Пресловутая инсценировка к бегству и оскорбление начальства стоили жизни не одной сотне наших военнопленных. Длинные прутья всегда лежали наготове… при мне засекли двух солдат — парней, пойманных в соседней деревне. Они собирались бежать… Подозрительных зачастую переводили в особый барак — штрафной барак штрафного лагеря — оттуда уже не выходил почти никто».

(Новый мир, № 5, с. 88)

В июне 1920 г. пунктом 20 инструкции Минвоендел Польши наказание пленных поркой в польских лагерях было «строго запрещено» (Красноармейцы, с.225). Однако вернувшийся из польского плена А. Мацкевич рассказывал, что осенью 1920 г. в белостокском лагере:

«…многие погибали от побоев. Одного красноармейца (фамилии не помню) капрал по бараку так сильно избил палкой, что тот не в состоянии был подняться и встать на ноги. Второй, некто Жилинцкий, получил 120 прутьев…»

(Красноармейцы, с.175)

18 июня 1921 г. красноармейцы из 133 рабочей команды из Демблина. писали в РУД, что за жалобы на действия охраны:

«…дадут от 15 до 25 розг. За побег или даже подозрение к побегу бьют розгами от 25 до 35».

(Красноармейцы. С. 598)

Однако вернемся в 1919 г. Начальник Санитарного департамента Министерства военных дел Польши генерал-подпоручик Здзислав Гордынский в своей докладной записке военному министру приводит письмо подполковника К. Хабихта от 24 ноября 1919 г. о ситуации в лагере пленных в Белостоке, в котором говорится:

«Я посетил лагерь пленных в Белостоке и сейчас, под первым впечатлением, осмелился обратиться к господину генералу, как главному врачу польских войск, с описанием той страшной картины, которая предстает перед каждым прибывающим в лагерь…

Вновь то же преступное пренебрежение своими обязанностями всех действующих в лагере органов навлекло позор на наше имя, на польскую армию так же, как это имело место в Брест-Литовске… В лагере на каждом шагу грязь, неопрятность, которые невозможно описать… Перед дверями бараков кучи человеческих испражнений, которые растаптываются и разносятся по всему лагерю тысячами ног. Больные до такой степени ослаблены, что не могут дойти до отхожих мест, с другой стороны отхожие места в таком состоянии, что к сидениям невозможно подойти, потому что пол в несколько слоев покрыт человеческим калом.

Сами бараки переполнены, среди „здоровых“ полно больных. По моему мнению, среди тех 1400 пленных здоровых просто нет. Прикрытые тряпьем, они жмутся друг к другу, согреваясь взаимно… В бараке, который должны были как раз освободить, лежали среди других больных двое особенно тяжело больных в собственным кале, сочащемся через ветхие портки, у них уже не было сил, чтобы подняться, чтобы перелечь на сухое место на нарах.

…Отсутствие одеял приводит к тому, что больные лежат, укрывшись бумажными сенниками».

(Красноармейцы. С. 106–107)

Генерал 3. Гордынский признал, что:

«…причина зла, и причем существенная… — это неповоротливость и безразличие, пренебрежение и невыполнение своих обязанностей…»

(Красноармейцы. С. 108)

К сожалению, такое отношение администрации польских лагерей к военнопленным было повсеместным и на протяжении трех лет менялось незначительно. Ситуация, которую подполковник К. Хабихт увидел в ноябре 1919 г. в лагере Белостока, достаточно часто встречается в документах более позднего периода. Свидетельств этого в сборнике «Красноармейцы в польском плену…» немало.

К. Хабихт в своем письме упомянул Брест-Литовск. Как уже отмечалось, в октябре 1919 г. уполномоченные Международного комитета Красного Креста (МККК) посетили лагеря военнопленных, расположенные в Брест-Литовске. Вот некоторые впечатления уполномоченных МККК:

«Унылый вид этого лагеря (Буг-Шуппе), состоящего из развалившихся большей частью бараков, оставляет жалкое впечатление. От караульных помещений, так же как и от бывших конюшен, в которых размещены военнопленные, исходит тошнотворный запах. Пленные… ночью, укрываясь от первых холодов, тесными рядами укладываются тесными группами по 300 человек… на досках, без матрасов и одеял.

Много юношей моложе 20 лет, поражающих своей бледностью, крайней худобой и блеском глаз, они гораздо труднее переносят голод, чем их старшие товарищи».

(Красноармейцы. С. 88)

Необходимо отметить, что начальник Санитарного департамента З. Гордынский 6 августа 1919 г. лично посетил лагеря в Брест-Литовске. Об этом он писал так:

«Пленные числом около 8 тысяч размещены в трёх местах… Пленные частично лежат на голых нарах, частично на деревянном или цементном полу, не имея ни клочка соломы или матраса для подстилки… Оборванные, прикрытые рваными остатками одежды, грязные, завшивленные пленные являют собой картину несчастья и отчаяния. Многие без обуви и белья… Питание пленных очень скромное… голод их постоянный спутник… Случаи голодной смерти не являются чем-то чрезвычайным…»

(Красноармейцы. С. 115–116)

Но ситуация после визита З. Гордынского не изменилась. Как потом выяснилось, она и не могла измениться.

Об этом свидетельствует отказ Санитарного департамента Минвоендела 13 сентября 1919 г. выделить дополнительно 4 врачей для госпиталя в Брест-Литовске (Красноармейцы, с. 77). По всей вероятности, что-то или, вернее, кто-то помешал начальнику департамента генералу З. Гордынскому принять решение об оказании помощи Брест-Литовску. Об этом свидетельствует его доклад военному министру от 9 декабря 1919 г., в котором он вновь достаточно жестко поднял вопрос о Брест-Литовске и других лагерях пленных и призвал министра:

«…напрячь все силы и сконцентрировать энергию в целях быстрого и радикального изменения этого плачевного состояния, которое может грозить катастрофой».

(Красноармейцы. С. 114)

Но действенной реакции со стороны военного руководства Польши не последовало. В результате в Брест-Литовске осенью 1919 г. сложилась катастрофическая ситуация, когда:

«…две сильнейшие эпидемии опустошили этот лагерь в августе и сентябре (1919 г.) — дизентерия и сыпной тиф… Рекорд смертности был поставлен в начале августа, когда в один день от дизентерии скончалось 180 (сто восемьдесят) человек».

(Красноармейцы. С. 91)

Доклад уполномоченных Международного комитета Красного Креста, инспектировавших в то время Брест-Литовск, фактически является обвинительным актом верховным польским властям в преступном попустительстве, а точнее, способствовании гибели пленных красноармейцев.

По итогам проверки лагерей в Брест-Литовске разразился скандал. Однако, как показало дальнейшее развитие событий, польские власти особых выводов из него не сделали, в том числе и в Брест-Литовске. Через год, после скандальных событий, в июле 1920 г. капитан Игнацы Узданский, начальник госпиталя для пленных № 2 в Брест-Литовске, информирует начальство о том, что:

«…положение эпидемического госпиталя № 2 противоречит всем принципам не только гигиены и медицины, но и просто человечности».

(Красноармейцы. С. 240)

К. Узданский чтил клятву Гиппократа и не мог согласиться, чтобы военнопленные — пациенты его госпиталя были оставлены без всякой помощи. Но…

Осенью 1920 г. комендант лагеря в Брест-Литовске прибывшим военнопленным заявил:

«Вы, большевики, хотели отобрать наши земли у нас, — хорошо, я дам вам землю. Убивать вас я не имею права, но я буду так кормить, что вы сами подохнете».

(Красноармейцы. С. 175)

Существует немало свидетельств того, что начальники большинства польских лагерей для пленных красноармейцев разделяли эту позицию.

Фактически не изменилась ситуация через год и в польском лагере военнопленных в Белостоке. Бывший политзаключенный А. П. Мацкевич рассказывал о положении, в котором там находились пленные красноармейцы осенью 1920 г.

«В бараке нас окружила толпа голых, оборванных и совершенно изголодавшихся людей, с просьбой — нет ли у кого из нас, прибывших, хлеба. Немного позже выяснилось, что пища в лагерях выдается такая, что ни один самый здоровый человек не сумеет просуществовать более или менее продолжительное время».

(Красноармейцы. С. 175)

Не лучше была ситуация и в других польских лагерях. Член комиссии Лиги Наций профессор Мадсен, посетивший в конце ноябре 1920 г. лагерь в Вадовицах, назвал его «одной из самых страшных вещей, которые он видел в жизни» (Красноармейцы. С. 421). Представляется необходимым подробнее остановиться на этом лагере. Прежде всего процитируем рапорт начальника лагеря интернированных № 2 в Вадовице полковника Мечислава Полковского, написанный примерно тогда же, когда лагерь посещал профессор Мадсен, — 25 ноября 1920 г.

Рапорт Полковского начинается патетически:

«…для пленного лагерь — материнская учетная часть… о прибытии транспорта извещается главный врач, который проверяет состояние здоровья данного транспорта, после чего подвергает данный транспорт купанию и дезинфекции… Каждый пленный получает, если это возможно, сенник, подушку под голову и одеяло для укрывания… Пленные из каждого барака моются не менее двух раз в неделю… Осмотр пленных происходит в отдельном здании, состоящем из канцелярии, кабинета врача, смотрового помещения и лазарета…

Отношение к пленным строгое настолько, настолько это необходимо для поддержания дисциплины… Битье пленных строжайшим образом запрещено, и его вообще нет, так же как нет жалоб на неправильное отношение к пленным со стороны рядовых Войска Польского».

(Красноармейцы. С. 391)

О степени лживости этого рапорта свидетельствует не только Заявление проф. Мадсена, но и уже упоминаемые нами воспоминания бывшего узника лагеря в Вадовицах Подольского (Вальдена). Старшего врача лагеря в Вадовицах Бергмана, о котором столь лестно отзывался Полковский, Подольский характеризует как «четвероного и двуногого зверя». Он выходил на прием больных с хлыстом и собакой.

«Подвергались осмотру только исполосованные хлыстом и искусанные больные».

(«Новый мир», № 5. 1931, с. 88)

Далее Подольский отмечает:

«В лагере по-прежнему голод, изнурительные работы, бесчеловечная жестокость, нередко доходившая до прямых убийств наших пленных на потеху пьяной офицерне».

(«Новый мир», № 6, с. 82)

Здесь необходимо прерваться. В 70-х годах прошлого столетия мне довелось общаться с одним из старожилов, жившим в Вильнюсском крае, как он говорил, «при польском часе». Пан Тадеуш, как он представился, рассказал о страшных расправах над красноармейцами в польских лагерях. Говорил, что на них польские офицеры отрабатывали сабельные удары, выстраивая их в шеренги и на скаку срубая головы. Также рассказал о случае, когда польские офицеры распороли красноармейцу живот, зашили туда кота и делали ставки, кто скорее умрёт — человек или кот. На официальном уровне в то время подобные факты замалчивались. Польша тогда считалась верным союзником СССР.

Относительно случая с красноармейцем и котом, возможно, кто-то пересказал пану Тадеушу свидетельство зам. генерального комиссара Гражданского управления восточных земель М. Коссаковского, который был очевидцем этого ужасного варварства. Возможно, это был другой очевидец. Этот случай впоследствии был описан в книге М. Мельтюхова «Советско — польские войны. Белый орёл против красной звезды» (Мельтюхов. С. 43). А в статье П. Покровского «Морозом и саблей» («Парламентская газета», апрель, 2000) была названа фамилия одного из участников этого злодеяния — Гробицкий, начальник штаба генерала А. Листовского.

Польские авторы, описывая расстрелы польских офицеров в 1940 г., подчеркивают бесчеловечность советских властей, отмечая, что многие из них были юными, почти мальчиками. Да, это ужасно, но почему поляки с тем же негодованием не говорят о преступлениях своих военных. Тот же М. Коссаковский вспоминал, что:

«…в присутствии генерала Листовского (командующего оперативной группой в Полесье) застрелили мальчика лишь за то, что якобы он недобро улыбася».

(Мельтюхов. С. 42)

В 1920 г. украинские газеты писали:

«В Черкассы 4 мая доставлено 290 раненых из городов и местечек, занятых поляками. В основном женщины и дети. Есть дети в возрасте от года до двух лет… Раны нанесены холодным оружием».

(Мельтюхов. С. 70)

Но вернёмся к воспоминаниям Подольского (Вальдена), который описывал, как распределялась в лагере в Вадовицах помощь Красного Креста и благотворительных организаций. Эта помощь, в основном, сразу же отправлялась начальником лагеря на рынок. Но отчетные бумажки о том, что такая помощь поступала в лагерь, сохранялись.

Более того, визит представителя США в лагерь для выяснения, как распределялась американская помощь и где «тёплые пушистые пледы из прошлой партии, поступившей в лагерь», закончился безрезультатно. Подольский, будучи переводчиком в диалоге американца и начальника лагеря, безуспешно пытался объяснить американцу, что «пледы давно уже были сплавлены полковником на рынок». Американец сделал вид, что ничего не понял.

Особого разговора также заслуживает лагерь интернированных № 1 в Домбе под Краковым, в котором содержались помимо интернированных и пленные. Начальник этого лагеря полковник Станислав Тарабанович в ноябре 1920 г. бодро информировал начальство о нормальной ситуации в лагере:

«Всего пленных и интернированных в лагере 4096… весь лагерь ежедневно подметается и сбрызгивается известью… все интернированные и пленные раз в неделю купаются и одновременно их вещи отдаются в дезинфекцию…Спят на нарах или на койках… Лагерные туалеты опорожняются от кала бочковозами. …Две трети интернированных и пленных имеют сенники, одеяла и шинели, и все — одежду, белье и обувь».

(Красноармейцы. С. 372–373)

По мнению С. Тарабановича дополнительно в лагере следовало бы расширить мастерские, построить канализацию и сделать общий ремонт. Других проблем, по мнению полковника, в лагере не было. В то же время Н. Райский в книге «Советско-польская война…» пишет о бедственном положении лагеря в Домбе, который:

«…состоял из бараков с деревянными неплотными стенами, во многих из которых не было деревянных полов. Отопление должно было производиться железными печами. Кроватей и нар почти не было. Только в женских бараках было небольшое количество кроватей. Военнопленные спали на досках, на земле, поскольку соломы и сена почти не было».

(Райский. С. 13–14)

Аналогичную картину увидел уполномоченный Ст. Семполовской, посетивший лагерь в Домбе в сентябре 1920 г.:

«Большинство без обуви — совсем босые… Кроватей и нар почти нет… Ни соломы, ни сена нет вообще. Спят на земле или досках. Одеял очень мало. Полученные от Американского Красного Креста, говорят, отобраны. Мыла совсем не получают. В баню ходят приблизительно раз в 2 месяца. Нет белья, одежды; холод, голод, грязь. …Администрация не нашла возможным показать мне отхожие места, несмотря на мои неоднократные требования.

Книги есть. Но их не дают. Газеты некоторые покупают, но многим это не по карману. „Жаловались, что офицеры наносят побои“, если жалуются, то за жалобу опять бьют».

(Красноармейцы. С. 348)

В целом лагерь в Домбе был обычным польским лагерем для пленных и интернированных. Но можно ли назвать обычным то, что творилось в этом лагере. Ранее говорилось о бессудных расстрелах красноармейцев во время пленения. Тогда это объяснялось «возмездием» за подобное в отношении польских пленных. Однако в польских лагерях расстрелы пленных красноармейцев были повсеместным явлением.

О таком расстреле в лагере в Домбе рассказывает Подольский (Вальден).

«Издевательские гигиенические купания стоили жизни не одному пленному… После бани нас отделили свирепым кордоном от остальной массы пленных. Несколько человек были расстреляны за попытку передать записку отъезжающим».

(«Новый мир», № 6, с. 91)

Необходимо заметить, что пленные отъезжали по обмену в советскую Россию. Передававшие записку должны были ехать на Родину позже, но остались в польской земле навсегда.

Весной 1921 г. в лагере Домбе проводилось пополнение рабочих отрядов для местных помещиков. Пленные красноармейцы отказались вступать в них, так как это была верная смерть. В предыдущих командах вымерло за год три четверти состава. Тогда:

«…отказавшихся идти на работу начали убивать (на страх другим), производя это на глазах всех пленных и интернированных (особенно старался в этом направлении „plutonowy Soltys“, жандармы (фамилии неизвестны), поручик Ремер); всё это делалось в присутствии доктора капитана Суровца».

(Красноармейцы. С. 578)

Всё происходило с ведома начальника лагеря уже упоминаемого полковника С. Тарабановича.

В апреле 1921 г. вероятно, в связи с вышеописанным инцидентом, он был освобожден от обязанностей командира лагеря. Однако в донесении Тарабановича об акции протеста пленных, в котором он жалуется на несправедливое «увольнение», нет никакого упоминания о расстрелах заключённых в лагере (Красноармейцы. С. 537). Вероятнее всего, факт бессудного расстрела пленных, как и в других подобных случаях, был замят. Бессудные расстрелы в лагерях не учитывались и не расследовались (Красноармейцы. С. 529).

Вместо Тарабановича начальником лагеря в Домбе был назначен полковник Сандецкий, при котором поручик Ремер стал «фактическим хозяином лагеря» (Красноармейцы. С. 606). При таком отношении польских властей к фактическим преступникам, каким являлся Ремер, немудрено, что ситуация в лагерях военнопленных не менялась к лучшему.

Уполномоченные РУД 3 июля 1921 г., т. е. через два месяца после назначения нового начальника лагеря, писали о результатах обследования лагеря в Домбе:

«Военнопленные почти все одеты в рубище, многие не имеют белья или части его, некоторые не имеют ничего, кроме белья, очень многие не имеют обуви или имеют обувь совершенно рваную».

(Красноармейцы. С. 605)

Напомним, что основная масса «хороших» приказов и распоряжений польским руководством была к этому времени уже принята.

Бессудные расстрелы практиковались не только в Домбе, но и во многих польских лагерях. Пленные могли быть расстреляны по пустякам. Так, пленный красноармеец М. Шерстнев в Белостокском лагере 12 сентября 1920 г. был расстрелян только за то, что посмел возразить жене подпоручика Кальчинского в разговоре на офицерской кухне, который на этом основании приказал его расстрелять (Красноармейцы. С. 599).

В лагере Стшалково расстрелы были не редкостью вплоть до его закрытия. Как уже отмечалось, в 1919 г. пленных без повода расстреливал поручик Малиновский и постерунки (часовые). В 1920–1921 гг. в пленных продолжали стрелять часовые. Члены РУД 19 июля 1921 г. стали свидетелями беспричинного расстрела военнопленных в Стшалкове. В тот день в Россию отправлялась очередная партия пленных, которые стали бросать через изгородь остававшимся товарищам кружки и котелки. Это привлекло к ограде пленных, в которых охрана по приказу унтер-офицера открыла стрельбу. Красноармеец Сидоров был убит, шестеро — ранены (Красноармейцы. С. 645, 650). О расследовании этого преступного факта ничего не сообщалось.

Голодом и холодом

Польские историки, составители сборника «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.», профессора 3. Карпус и В. Резмер утверждают, что:

«…в результате усилий польских властей… условия жизни военнопленных в лагерях в Польше в начале 1920 г, существенно улучшились… Улучшилось и питание в лагерях…

Начиная с февраля 1921 г. положение в лагерях в результате больших усилий польских военных и гражданских властей радикально улучшилось. К этому времени в лагеря было передано большое количество белья и одежды, а также существенно улучшилось снабжение продовольствие».

(Красноармейцы. С. 20, 25)

В этой связи следует особо сказать о питании военнопленных в польских лагерях. В инструкции I департамента Минвоендел Польши от 17 мая 1919 г. были утверждены нормы продовольственного и денежного довольствия для пленных. По этим нормам каждому пленному в день полагалось хлеба — 500 г, мяса — 150 г, картофеля — 700 г, сырых овощей или муки — 150 г, 2 порции кофе по 100 г и приправы. Мыла на месяц должно было выдаваться 100 г. Не богато, но прожить можно было. Помимо этого для истощенных пленных полагалось питание по специальной таблице «С» (Красноармейцы. С. 60).

О том, как выполнялась эта инструкция, свидетельствует доклад Санитарного департамента Минвоендел Польши военному министру от 9 декабря 1919 г. В докладе отмечается, что во многих отчетах делегаты Санитарного департамента лагеря пленных называют «кладбищами полуживых и полуголых скелетов», «очагами мора и убийства людей голодом и нуждой». Сам начальник Санитарного департамента генерал З. Гордынский в своем отчете о посещении лагерей в крепости Брест-Литовска заявил:

«Худоба многих пленных красноречиво свидетельствует о том, что голод — их постоянный спутник, голод страшный, который заставляет их кормиться любой зеленью, травой, молодыми листьями и т. д. Случаи голодной смерти не являются чем-то чрезвычайным…»

(Красноармейцы. С. 114, 116)

Полковник медслужбы д-р Родзинский после посещения лагеря пленных в Пикулице под Пшемыслом заявил, что там происходит:

«…систематическое убийство людей!.. Сохранение в лагере существующих условий его быта было бы равнозначно приговору всех пленных и интернированных на гибель и неизбежную, медленную смерть».

(Красноармейцы. С. 117)

Согласно инструкции Минвоендел, в лагерях должны были действовать буфеты. В отчете полковника Родзиньского приводится пример того, как работал такой буфет в лагере пленных Пикулице. В буфете торговала «по сути для себя» жена начальника лагеря. Кусок белого хлеба в буфете стоил 1 крону 60 геллеров. Такой же кусок в перворазрядном ресторане Пшемысля стоил всего 1 крону (Красноармейцы. С. 119). Комментарии излишни.

Этот доклад начальника Санитарного департамента генерала З. Гордынского военному министру Польши стал, вероятно, «последней каплей» для польского руководства. До этого З. Гордынский 2 декабря 1919 г. направил крайне жесткую записку министру военных дел о тяжелом положении военнопленных и необходимости созыва межведомственного совещания по этому вопросу. Руководство министерства решило проблемы, которые волновали не в меру настойчивого генерала просто и эффективно. 20 февраля 1920 г. генерал был переведен на более спокойную работу, не связанную с пленными (Красноармейцы. С. 827).

Естественно, что по докладам З. Гордынского не было предпринято действенных мер. В результате в 1920 г. ситуацию с питанием пленных Ст. Семполовская характеризовала так:

«…Общее состояние дел с питанием следует признать (последние месяцы прошлого года) очень плохим… Не говоря уже о таких случаях, как обнаружение сена в желудке умершего пленного, что имело место в лагере в Домбе…»

(Красноармейцы. С. 583)

Не вызывает сомнения, что продовольственная норма в полном объеме до пленных не доходила. Смерть от истощения была обычным явлением в польских лагерях. Лучше всего причины такого положения раскрыл Подольский (Вальден), который, как бы предвидя разгоревшиеся спустя 80 лет споры, писал:

«Слышу протесты возмущенного польского патриота, который цитирует официальные отчеты с указанием, что на каждого пленного полагалось столько-то граммов жиров, углеводов и т. д. Именно поэтому, по-видимому, польские офицеры так охотно шли на административные должности в концентрационных лагерях».

(«Новый мир», № 5, с. 88)

Надо заметить, что голода в 1919–1922 гг. в Польше не было.

Критически настроенный читатель может заметить, что примеры из 1919 г. не вполне уместны. В польском плену в конце 1919 г. пленных красноармейцев было немногим более 13 тысяч (Красноармейцы. С. 9). В то же время основное количество пленных красноармейцев погибло в осенне-зимний период 1920/21 г.

Однако обращение к 1919 г. более чем обоснованно. Польские власти в 1919 г. даже для такого сравнительно небольшого количества пленных не смогли, а точнее, не захотели обеспечить условия в соответствии с требованиями Женевской конвенции. Это ещё одно подтверждение осознанно целенаправленной политики верховных польских властей по созданию невыносимых для жизни условий для «большевистских пленных».

Проф. З. Карпус и В. Резмер в предисловии ссылаются на свидетельство посла Великобритании в Германии Э. В. д’Абернона, который утверждал, что в августе 1920 г. русских военнопленных «здорово и хорошо кормят» (Красноармейцы, с. 23). Для понимания, что это не совсем верная информация, достаточно прочитать показания вернувшегося из плена Андрея Прохоровича Мацкевича. В октябре 1920 г. он был доставлен в лагерь Белостока, в котором пленный в день получал:

«…небольшую порцию черного хлеба, весом около 1/2 фунта (200 г), один черепок супа, похожего скорее на помои, и кипятку».

(Красноармейцы. С. 175)

Начальники польских лагерей умели принимать проверяющих. Так, секретарь — распорядитель отдела военнопленных Американской ассоциации христианской молодежи И. Вильсон после посещения в октябре 1920 г. концентрационной станции в Модлине заметил по поводу пищи для военнопленных, что:

«она была вполне удовлетворительной и по содержанию была лучше той, которую получали русские пленные в Германии. Комендант был очень любезен…»

(Красноармейцы. С. 340)

Напомним, что именно в это время командир укрепленного района Модлин Малевич телеграфировал начальству о том, что военнопленные концентрационной станции едят «различные сырые очистки» и у них «полностью отсутствует обувь и одежда» (Красноармейцы. С. 355).

Нет сомнений, что по случаю приезда в лагеря д’Абернона и И. Вильсона польские власти расщедрились и паек для пленных в этот день был нормальным. Да и дегустация пищи Э. В. д’Аберноном и И. Вильсоном, вероятно, напоминала сцену угощения Остапа Бендера обедом (чем бог послал) в доме престарелых, описанную в известной книге Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев». Старики голодали, а заведующий домом престарелых голубоглазый Альхен сумел накрыть для Бендера роскошный стол.

Начальник распределительной станции в Пулавах майор Хлебовский в конце октября 1920 г. жаловался Верховному чрезвычайному комиссару по делам борьбы с эпидемиями Э. Годлевскому, что:

«…несносные пленные в целях распространения беспорядков и ферментов в Польше, постоянно поедают картофельные очистки из навозной кучи, которая находится в лагере, и её придётся окружить колючей проволокой».

(Красноармейцы. С. 420)

О голодающих красноармейцах писал в рапорте от 16 октября 1920 г. начальник Главного сортировочного пункта больных и раненых Войска Польского С. Гелевич. Ссылаясь на доклад начальника движения станции Виленская, он информировал Санитарный департамент МВД Польши о том, что пленные из 15 вагонов, направленных из Белостока в Стшалково:

«…производят впечатление очень изнуренных и голодных, так как вырываются из вагонов, ищут в мусоре остатки еды и жадно поедают картофельные очистки, которые находят на путях».

(Красноармейцы. С. 354)

9 января 1921 г. председатель Российско-Украинской мирной делегации (на переговорах в Риге) Ф. Иоффе сообщал председателю Польской мирной делегации Я. Домбовскому о том, что:

«…установленный для пленных продовольственный рацион остается только на бумаге, ибо практически, по разным причинам, получаемая пленными пища никогда не отвечает по своей скудости этому рациону. Это явление наблюдается во всех лагерях и командах».

(Красноармейцы. С. 467)

Тем не менее следует признать, что к середине 1921 г. питание пленных несколько улучшилось, но дело было сделано, в 1919–1920 гг. от истощения умерли тысячи пленных красноармейцев.

Основной причиной «голодомора» в польских лагерях польские политики и историки называют «общие послевоенные условия». Как известно, в 1919–1922 годах в Польше не было голода. Поэтому утверждения, что смертность военнопленных от голода не является основанием для обвинения в этом польских властей, несерьезны. В то же время не вызывает сомнений, что «голодомор» среди советских военнопленных в 1919–1922 гг. это свидетельство целенаправленной политики польских властей того времени. Подобное происходило и нацистских лагерях в 1940–1945 гг. Оценку этому дал Нюрнбергский трибунал.

Польский историк Яцек Вильчур, исследовавший судьбу итальянских военнопленных в немецких лагерях, находившихся на территории Польши в 1943–1944 гг., отмечал, что в отношении итальянцев немцы применяли два основных способа уничтожения: доведение их до естественной смерти голодом и через казни, в том числе массовые (Jacek Wilczur. С. 167). Эти два способа уничтожения военнопленных и гражданских лиц квалифицировались на Нюрнбергском процессе как преступные и равнозначные. Однако польская сторона в отношении немецких лагерей с такой квалификацией согласна, но применительно к польским лагерям категорически против. Странная логика?!

Другой причиной преждевременной смерти многих пленных стали жилые (если их можно так назвать) помещения, в которых они содержались. Самый бедный польский крестьянин не допускал, чтобы его скотина зимой находилась в помещениях, в крышах которых было видно небо, в дыры в стенах свободно пролезала рука. Поэтому объяснения, что у молодого польского государства не было материальных возможностей, хотя бы для латания дыр, как уже говорилось, просто несерьезны.

Всё становится ясно, когда понимаешь, что польские власти считали «очень хорошо оборудованным» крупнейший польский лагерь пленных № 1 в Стшалкове, в котором в то время текли крыши и не были оборудованы нары для сна пленных (Красноармейцы. С. 96, 115,). Однако военные власти, как уже говорилось, без тени смущения докладывали комиссии польского сейма о том, что лагерь в Стшалкове готов к приему пленных.

Не изменилась ситуация в Стшалкове и в октябре 1920 г.:

«Одежда и обувь весьма скудная, большинство ходят босые… В лагере большое число очень тяжелых отмораживаний (ног), которые зачастую у пленных оканчиваются ампутацией… Кроватей нет — спят на соломе… Большинство зданий — это землянки с продавленными крышами, земляным полом… Многие бараки переполнены…

Одежда у всех старая… производит она впечатление лохмотьев. Из-за недостатка пищи пленные, занятые чисткой картофеля, украдкой едят его сырым».

(Красноармейцы. С. 349–350)

Объективность этой информации подтверждает начальник медицинской службы Французской военной миссии в Польше майор медслужбы Готье, который в своем отчете от 3 ноября 1920 г. сообщает начальнику миссии сведения, переданные ему медицинским инспектором лагеря в Стшалкове, под Познанью, Б. Мадейским:

«В лагере находится 15 000 пленных, непригодных для работ, и 22 000 пленных, используемых в качестве рабочей силы… Пленные одеты в лохмотья, питание явно недостаточно. Лагерь располагает госпиталем на 1000 коек. В последнее время в госпитале на излечении находятся 2200 больных… практически нет одеял и простыней. Смертность очень высока: в день умирает 25–50 человек (брюшной тиф, дизентерия)».

(Красноармейцы. С. 361)

В ноябре 1921 г., когда, по утверждению польских профессоров «положение в лагерях радикально улучшилось», сотрудники РУД так описывали жилые помещения для пленных в Стшалкове:

«Большинство бараков подземные, сырые, темные, холодные, с побитыми стеклами, поломанными полами и с худой крышей. Отверстия в крышах позволяют свободно любоваться звёздным небом. Помещающиеся в них мокнут и зябнут днем и ночью… Освещения нет».

(Красноармейцы. С. 25, 678)

В ноте РУД от 29 декабря 1921 г. по поводу условий содержания пленных в лагере в Стшалкове отмечалось, что:

«…санитарное состояние лагеря до крайности неудовлетворительное… вода почти отсутствует… иногда не хватает для варки пищи. Отопления совершенно нет… Медицинской помощи почти нет вследствие отсутствия медикаментов».

(Красноармейцы. С. 695.)

Не случайно в Стшалкове регулярно вспыхивали эпидемии и больными оказывалось более 30 % количества всех пленных. Это ли не доказательство целенаправленной политики по созданию невыносимых условий жизни пленных красноармейцев, которые обусловливали среди них катастрофическую смертность.

К вопросу о смертности красноармейцев

В предисловии к сборнику «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.» проф. 3. Карпус и В. Резмер утверждают, что:

«…за весь трёхлетний период пребывания в Польше (февраль 1919 г. — октябрь 1921 г.) в польском плену умерло не более 16–18 тысяч российских военнопленных, в том числе около 8 тысяч в Стшалкове, до 2 тысяч в Ту холи и около 6–8 тысяч в других лагерях. Утверждение, что их умерло больше — 60, 80 или 100 тыс., — не находит подтверждения в документации, хранящейся в польских и российских гражданских и военных архивах».

(Красноармейцы. С. 26)

Можно было бы согласиться с этими доводами, если бы документы и материалы сборника «Красноармейцы в польском плену…» не свидетельствовали об обратном. Напомним их.

В период эпидемий, через которые прошли практически все польские лагеря военнопленных, заболеваемость составляла 40 и более процентов общего состава. В предисловии российской стороны к сборнику «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.» отмечается, что «в разгар эпидемий в отдельных лагерях умирало до 60 % заболевших» (Красноармейцыс. С. 14). Соответственно смертность достигала 25–30 и более процентов общего числа пленных.

Напомним, что смертность пленных в лагерях Брест-Литовска в отдельные дни осени 1919 г. была такой, что пленные в количестве 10 тысяч человек могли вымереть менее чем за 2 месяца. Всего же в лагерях Брест-Литовска только за 64 дня августа — октября 1919 г., согласно «официальной статистике», умерло 1894 военнопленных. В то же время численность пленных в лагерях в период карантина, когда любые перемещения пленных запрещены, уменьшилась с 10 000 до 3861 чел. Нет сомнений, что сокращение числа пленных более чем на 6 тыс. чел. было связано со смертью в период эпидемий. Поэтому можно говорить о смертности в Брест-Литовске в 61 % (Красноармейцы. С. 91–92).

Ситуация в польских лагерях для пленных после окончания военных действий в октябре 1920 г. еще более усугубилась. Если в ноябре 1919 г. в крупнейшем польском лагере пленных № 1 в Стшалкове умирало от 30 до 50 в день, то через год, в октябре — ноябре 1920 г., средняя суточная смертность, по официальным данным, здесь уже составляла 50–70 случаев, или 2000 человек в месяц (Красноармейцы. С. 349, 405). В декабре 1920 г. в госпитале Стшалкова, как уже отмечалось, находился каждый третий пленный — 4800 чел. (Красноармейцы. С. 451).

Достаточно реальными представляются свидетельства бывших узников лагеря Стшалково П. Рыжакова (Рыбакова) и В. Володина:

«Особенно ужасны условия жизни были в зиму до февраля месяца (1921 г.). Полуголодные, раздетые, многие босые по снегу, спящие в холодных, не отапливаемых, сырых землянках, бараках, на голых нарах, ничем не укрыты, даже без соломы, беспощадно, зверски избиваемые, находящиеся в антисанитарных условиях, пленные красноармейцы мерли положительно как мухи… Итогом всего этого явилось то, что из (приблизительно) 20 тысяч, оставшихся на зиму пленных, тиф, холера, избиения и другие болезни и несчастия унесли в могилу преждевременно около 12 тысяч товарищей красноармейцев».

(Красноармейцы. С. 521)

Комитет РКП(б), подпольно действовавший в лагере Стшалково, в своем докладе Советской комиссии по делам военнопленных в апреле 1921 г. утверждал, что:

«…в последнюю эпидемию умирало до 300 чел. в день… в мертвецких трупы лежали штабелями, объедаемые крысами, а порядковый номер погребенных перевалил на 12-ю тысячу… Сюда не входят погребенные во время Стшалковской Аркадии, когда хоронили без документов, без счету и отметок, в общих могилах».

(Красноармейцы. С. 532)

Не лучше было положение и в других лагерях. Верховный Чрезвычайный комиссар по делам борьбы с эпидемиями Э. Годлевский в своем письме от 2 декабря 1920 г. приводит данные о смертности в сравнительно небольшой (на 1100 пленных) концентрационной распределительной станции в Пулавах. Здесь в ноябре 1920 г. в среднем ежедневно умирали 10 человек, или почти 1 % от общей численности. Э. Годлевский в своем письме утверждает:

«Если там будет сохраняться прежнее положение то, как ясно из приведенных выше цифр, через 111 дней в лагере в Пулавах вымрут все».

(Красноармейцы. С. 420)

Именно о такой ежедневной смертности в 1 % от общей численности в лагере Стшалково рассказывали Рыжаков и Володин.

30 апреля 1921 г. новый начальник станции в Пулавах (прежний начальник станции майор Хлебовский сам стал жертвой эпидемии) сообщил члену Российско-Украинской делегации Е. Аболтину, что:

«…с 4 октября 1920 г. по 1 апреля 1921 г. в лагере умерло 540 человек, т. е. приблизительно 1/3 всего наличного состава лагеря».

Более близкими к реальным представляются свидетельства пленных, согласно которым за 6 месяцев умерло 900 чел. из 1100 военнопленных (смертность 81,8 %). Они были зарыты:

«…на левом берегу Вислы (по 30–40 человек голыми вместе) в ямах».

(Красноармейцы. С. 548.)

Напомним, приведенные выше воспоминания Константина Корсака, пересказанные его внуком М. Батурицким. Корсак попал в белостокский лагерь как бывший красноармеец и пробыл в нем до марта 1921 г. Он утверждал, что из 1500 заключенных в лагере осталось в живых 200 человек (смертность 87 %).

Об огромной смертности пленных в рабочих командах лагеря интернированных № 1 в Домбе свидетельствуют показания вернувшегося в Россию Витольда Марецкого. Он рассказал, что за период 1920–1921 гг. из-за невыносимых условий работы и жизни:

«…некоторые из этих рабочих отрядов растаяли до 1/4 своего первого состава, а некоторые мелкие отряды, работавшие у окрестных помещиков, растаяли совершенно».

В итоге из 550 пленных в рабочих командах к весне 1921 г. осталось в живых лишь 150 чел. (смертность — 73 %) (Красноармейцы. С. 577)

Подольский (Вальден) в своих воспоминаниях упоминает об одном пареньке из партии пленных, направленной «на тяжелые мостовые работы… он один, кажется, и остался в живых из всех 80 человек» (Новый мир. № 5. С… 86).

Вышеприведенные примеры достаточно красноречиво свидетельствуют о реальном уровне смертности в польских лагерях. Тем не менее особого разговора заслуживает печально известный лагерь пленных № 7 в Тухоли, называемый «лагерем смерти», в котором погибли 22 тысячи красноармейцев.

Письма, которые надо уметь читать

В России защитником польской версии о нормальных условиях содержания красноармейцев в лагере Тухоль является публицист Яков Кротов. Он, являясь внуком бывшего узника этого лагеря Лазаря Гиндина, врача Красной Армии, попавшего в августе 1920 г. в польский плен, заявляет:

«Мне не нужны речи Чичерина, чтобы судить о Тухоле: мой дед, Лазарь Гиндин, был там».

(Московские новости, № 1065, 28.11.2000, с. 5)

Аргумент Я. Кротова о том, что не так страшен лагерь в Тухоли, если там выжил его дед, совершенно несостоятелен хотя бы потому, что в Освенциме и на Колыме тоже выжило немало заключённых.

На основании писем своего деда из польского плена () внук утверждает, что «…это не был курорт, но и не „лагерь смерти“». По мнению Я. Кротова, миф о том, что:

«…счет смертям русских пленных в Тухоли идет на десятки тысяч, необоснованно создали газеты русской эмиграции в Варшаве».

(http:// )

Напомним, что в настоящем исследовании неоднократно приводились ссылки из устного рассказа Л. Гиндина в 1972 г. о фактах настоящего вандализма в отношении красноармейцев, особенно еврейской национальности, в польском плену. (#4). Однако Я. Кротов предпочитает факты из рассказа деда не упоминать. Он делает упор на его письма из польского плена. Что ж попробуем прочитать эти письма.

Письма Лазаря Гиндина — это попытка мужественного человека не только сообщить о себе близким, но и поддержать их. Ключом для понимания смысла его писем являются фразы, обращенные к любимой жене:

«Береги себя, голубка, не переутомляйся. У тебя ведь слабое сердце. Обо мне не беспокойся, цел буду».

(письмо от 18 мая 1921 г.)

«Олечка! Деточка! Береги себя и девочек. Помни, что ты дороже мне всего…».

(письмо от 24 ноября 1920 г.)

Абсолютно ясно, что Л. Гиндин не мог описывать реальное положение дел в польских лагерях, так как это могло стоить ему жизни. В материалах сборника «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.» отмечается, что попытки пленных красноармейцев пожаловаться проверяющим на бесчеловечные условия своего содержания в лагерях, как правило, имели для жалобщиков весьма тяжкие последствия. Как выше говорилось, в Мокотове, например:

«…одежды пленных, которые жаловались, отмечались красной краской, и их после гоняли на более тяжелые работы».

(Красноармейцы. С. 649, 650)

Гиндин рассказывает что, когда в Тухоль в связи с голодовкой заключенных по поводу плохого питания приехал российский представитель, то:

«…открыто жаловаться никто не осмелился, чтобы надзиратели не вымещали злобу после отъезда представителя».

(/ k/krotov/lb_01.html#4)

Стремясь успокоить жену, Л. Гиндин уделяет крайне мало внимания в своих письмах жестокой реальности в польских лагерях. Однако некоторые фразы в этих письмах, при внимательном прочтении, свидетельствуют о страшных испытаниях, которые ему довелось пережить в качестве военнопленного.

23 марта 1921 г. Гиндин пишет:

«Питание хорошее. Только окончательно оборвался. Всё истрепалось».

О том, как дело обстояло на самом деле в польских лагерях, написал в апреле 1921 г. в своем письме Ольге Гиндиной освободившийся из плена Яков Геллерштрем, сосед Л. Гиндина по Рембертовскому лагерю:

«…Я так же был в плену, в Рембертове, по внешности потерял всякое человеческое достоинство, унижения неописуемые и только благодаря случайности, я родился в Эстонии — был освобождён, спасён».

Какими же ужасными обстоятельствами и нечеловеческими условиями плена вызваны страшные в своей безысходности слова Геллерштрема «был спасён… только благодаря случайности»! Но и у сдержанного Гиндина в письмах жене тоже иногда проскальзывают страшные признания:

«Думаю, что по приезде дадут всё-таки немного отдохнуть дома, а то я стану совсем инвалидом…»

(письмо от 18 мая 1921 г)

Двумя месяцами позднее, чтобы успокоить жену, Л. Гиндин откровенно бравирует в своем письме от 23 июля 1921 г. Пишет о «рыбном спорте» (не рыбалке!) и в конце заявляет:

«Вот видишь, как мало я могу сообщить тебе о моей жизни. Живу на всём готовом и не о чём заботиться…»

В феврале и начале мая 1921 г. Л. Гиндин тоже утверждал, что якобы вокруг все хорошо, самое скверное позади, и вдруг 5 августа того же года в письме из Белостока у него опять неожиданно вырывается:

«Моя дорогая! Самое тяжёлое осталось позади, и если я уцелел до сих пор, то наверно увидимся…»

Возникает вопрос: так когда же на самом деле было тяжело?

Люди старшего поколения, по своему личному опыту знавшие, что такое военная цензура, могли ответить на такой вопрос, поскольку прекрасно умели читать «между строк» скрытый смысл писем своих близких. Им не надо было объяснять, почему это человек сначала бодро сообщает, что вокруг него «всё хорошо», а позднее осторожно намекает на то, что ещё не до конца уверен в том, что ему вообще удастся выжить, и выражает удивление, как он в тех условиях «уцелел до сих пор».

Попав в Тухоль, Гиндин поначалу не теряет оптимизма, хотя кое-что трагическое о действительном положении в лагере всё равно непроизвольно прорывается у него между строк. 6 сентября 1921 г. он пишет жене из Тухоли:

«Живу в бараке вместе с командным составом, тут же ещё 3 врача. Сыт, одет. Ничего не делаю по специальности… Пишу, а около меня делят довольно искусно только что принесенный хлеб на „порции“ — итак, сейчас покушаем».

Трудно поверить, что сытый человек будет так взволнованно и прочувствованно писать о маленьком кусочке простого хлеба.

Л. Гиндин поначалу умалчивает, что жилые «бараки» в Тухоли на самом деле — примитивные необустроенные землянки. Правда, через две недели, в письме от 20 сентября, он все-таки проговаривается:

«Из окошечка землянки видно как отправляющаяся сегодня в Россию партия идет в баню, не идет, а бежит. Чувство скорой свободы придаёт бодрость всем этим бледным и измученным красноармейцам».

Если в лагере было так неплохо, как пытается нас уверить Я. Кротов, почему же тогда красноармейцы были измученные? А чего стоит неподдельная радость Гиндина по поводу того, что в преддверии зимы он «…одет, обут, имеет матрас и одеяло», о чём он как о великом достижении сообщает в своём письме от 13 октября 1921 г.!? Однако, искренняя радость Лазаря Борисовича становится понятной, если ознакомиться с отчётами о действительном положении в Тухольском лагере.

Утверждение Я. Кротова, что в Тухольском лагере не могло быть плохо, так как его «регулярно проверяли международные инспекции Красного Креста», просто наивно. По этому поводу выше было приведено немало примеров. Не случайно, Л. Гиндин, не надеясь на защиту международных организаций, предпочел в начале декабря 1921 г. бежать из лагеря.

В заключение остается пожелать Я. Кротову внимательнее читать письма предков.

Туходь — лагерь смерти

Польский профессор З. Карпус в предисловии к сборнику «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.» утверждает, что:

«…вопрос, который вызывает наибольшие разногласия и сегодня, касается количества умерших большевистских пленных в лагере в Тухоли. Во многих публикациях утверждается, что в этом лагере умерло 22 тыс. красноармейцев и поэтому этот лагерь везде называется „лагерем смерти“. Подавая эту „сенсацию“, авторы публикаций не задумываются над тем, возможно ли, чтобы так много российских военнопленных умерло за столь краткий срок пребывания в Тухоли…

Основываясь на сохранившихся источниках, можно с уверенностью утверждать, что в Тухоли за год умерло, в подавляющем большинстве от заразных болезней, 1950 большевистских военнопленных».

(Красноармейцы. С. 26–27)

Поговорим прежде всего о точности проф. З. Карпуса. По его утверждению, в лагере пленных № 7 в Тухоли:

«…большевистские военнопленные содержались только с конца августа 1920 г. до середины октября 1921 г.»

(Красноармейцы. С. 27)

Правдивость этого утверждения оспаривается тем фактом, что упоминаемый нами военврач РККА Л. Гиндин бежал из Тухольского лагеря в начале декабря 1921 г.

В книге Н. Райского «Польско-советская война…» отмечается, что:

«…к 10 января 1922 г. в польском лагере Тухоль ещё оставались российские военнопленные».

(Райский. С. 35)

Можно подумать, что речь идёт о белогвардейцах, тем более что, по данным уполномоченного Центрэвака Е. Аболтина, в мае 1922 г. в лагере Тухоли содержалось около 4000 русских (белых) пленных (сводная казачья дивизия, дивизия Смерти и 3-я русская армия Перемыкина) (Красноармейцы. С. 702).

Однако в книге Н. Райского далее по тексту говорится, что:

«…к апрелю 1922 г уже ни одного военнопленного красноармейца в польских лагерях не было».

Это позволяет утверждать, что пленные красноармейцы находились в лагере Тухоли до апреля 1922 г. В итоге срок пребывания красноармейцев в Тухоли возрастает с 14 месяцев, на которых настаивает проф. З. Карпус, до 20 месяцев.

Весьма избирательно обращение проф. З. Карпуса к польской лагерной статистике. Так, профессор в предисловии к сборнику «Красноармейцы в польском плену…» утверждает, что:

«…максимально в марте 1921 г. в Тухоли находилось более 11 тысяч российских военнопленных».

(Красноармейцы. С. 27)

О том, что профессор З. Карпус оперирует явно неточными данными, свидетельствует статистика лагерного госпиталя, которая приводилась в докладе председателя РУД Е. Аболтина:

«…РУД имела возможность получить официальную справку заболеваемости и смертности в лагере Тухоли с февраля 1921 г. по 15 мая 1921 г. Из врачебной комиссии ведомости видно, что в лагерном госпитале при общем количестве военнопленных около 15 000…»

(Красноармейцы. С. 703)

Всё это свидетельствует о том, что из 15 тыс. военнопленных, которые содержались весной 1921 г. в лагере Тухоли, 4 тысячи за исключением врачебной ведомости, нигде не фигурировали. Как они питались и куда испарились, неясно? Проф. З. Карпуса этот вопрос также не заинтересовал. Можно ли после этого официальную польскую статистику о смертности в лагерях для военнопленных считать надёжной?

О том, что в Тухоли бывали периоды, когда там содержалось значительно больше 11 тыс. пленных красноармейцев, сообщает и Ст. Семполовская. В своем отчете она пишет, что в конце 1920 г. в Тухоли содержалось около 15 тыс. пленных, «граждан России и Советской Украины» (Красноармейцы. С. 580).

Что касается утверждения проф. З. Карпуса, возможно ли, «чтобы так много российских военнопленных умерло за столь краткий срок пребывания в Тухоли», то достаточно сослаться на Стефанию Семполовскую, которая так характеризовала уровень смертности среди пленных лагеря Тухоли:

«Смертность в лагере столь велика, что согласно подсчетам, сделанным мною с одним из офицеров, при той смертности, которая была в октябре (1920 г.), весь лагерь вымер бы за 4–5 месяцев».

(Красноармейцы. С. 586)

Несложные арифметические подсчеты показывают, что осенью 1920 г. месячная смертность в Тухольском лагере составляла 20 — 25 % от среднесписочного состава. Если учесть, что на 1 октября 1920 г. в лагере находился 7981 пленный (Красноармейцы. С.327), то месячная смертность должна была составлять от 1600 до 2000 человек, т. е. от 50 до 66 чел. в сутки.

В уже упоминаемом письме А. Иоффе Я. Домбовскому от 9 января 1921 г. констатируется, что:

«…положение русских военнопленных в Польше настолько бедственно, что по произведенным подсчетам, если принять за норму смертность среди пленных в лагере Тухоли за октябрь месяц минувшего года, в течение полугода должны вымереть все русские военнопленные в Польше. Эти цифры подтверждены польскими военными врачами».

(Красноармейцы. С. 467)

О том, что утверждение Ст. Семполовской обоснованно, свидетельствуют вышеприведенные примеры о смертности в польских лагерях, которые считались более «благополучными», нежели Тухоль. Напомним, что в лагерях Брест-Литовска, где содержалось значительно меньше пленных, нежели в Тухоли, бывали дни, когда умирало 180 человек. То есть за месяц могло умереть до 5 тыс. человек. Следует также не забывать, что, по утверждению И. Вильсона в лагере Тухоли «состояние лазарета еще хуже, чем в Стшалкове» (Красноармейцы. С. 344). Напомним, что зимой 1920 г. суточная смертность в Стшалкове не опускалась ниже 70 чел.

Однако проф. З. Карпус упорно утверждает, что лагере Тухоли «больше всего пленных — более 560 чел. — умерло в январе 1921 г.» (Красноармейцы. С. 27).

О том, что данные, которыми оперирует З. Карпус, просто ложные, свидетельствует уже упомянутая ведомость врачебной комиссии лагерного госпиталя (Тухоли) с февраля по 15 мая 1921 г., из которой видно:

«…что в лагерном госпитале при общем количестве военнопленных около 15 000 было за то же время 23 875 заболеваний, в числе которых эпидемических заболеваний было 6491, а именно сыпной тиф — 1706 чел., возвратный — 2654, брюшной — 124, паратиф — 13, холера — 210, дезинтерия — 617, другие эпидемические заболевания — 157. Туберкулезом страдали четыреста пятьдесят семь (457), смертных случаев в лагере Тухоли за то же время было 2561».

(Красноармейцы. С. 704–705)

По утверждению проф. З. Карпуса, в Тухоли за год умерло 1950 «большевистских военнопленных». В то же время только согласно статистики тухольского госпиталя только за 3,5 месяца в лагере умерло 2561 пленных. Внимательный читатель скажет, но это общая смертность, а З. Карпус говорит о смертности «большевистских военнопленных». Учитывая, что весной 1921 г. «большевистские военнопленные» составляли 97,5 % всех пленных в лагере, можно считать, что смертность среди красноармейцев за февраль — май 1921 г. составила примерно 2500 человек. Интернированные балаховцы и перемыкинцы в количестве 3431 чел. появились в тухольском лагере только в начале осени 1921 г. (Красноармейцы. С. 673).

В итоге получается, что в Тухоли за три с половиной месяца 1921 г. «большевистских военнопленных» умерло на 550 человек больше того количества, что профессор З. Карпус соглашается признать умершими за год. Эта ситуация как нельзя лучше характеризует подход польских историков к установлению реального количества красноармейцев, погибших в польском плену.

Ну, а теперь перейдем к фактам, которые характеризуют действительное положение пленных красноармейцев в Тухольском лагере.

Красноармеец В. В. Валуев, рассказывал, в конце августе 1920 он с другими пленными:

«…были отправлены в лагерь Тухоли. Там лежали раненые, не перевязанные по целым неделям, на их ранах завелись черви. Многие из раненых умирали, каждый день хоронили по 30–35 чел. Раненые лежали в холодных бараках без пищи и медикаментов».

(Красноармейцы. С. 426)

А в морозном ноябре 1920 г. тухольский госпиталь напоминал конвейер смерти:

«Больничные здания представляют собой громадные бараки, в большинстве случаев железные, вроде ангаров. Все здания ветхие и испорченные, в стенах дыры, через которые можно просунуть руку… Холод обыкновенно ужасный. Говорят во время ночных морозов стены покрываются льдом. Больные лежат на ужасных кроватях… Все на грязных матрасах без постельного белья, только 1/4 имеет кое-какие одеяла, покрыты все грязными тряпками или одеялом из бумаги».

(Красноармейцы. С. 376)

Сама Ст. Семполовская о ноябрьской (1920 г.) инспекции в Тухоль пишет так:

«Больные лежат на ужасных койках, без постельного белья, лишь у четвёртой части есть одела. Раненые жалуются на ужасный холод, который не только мешает заживлению ран, но по словам врачей, усиливает боль при заживлении. Санитарный персонал жалуется на полное отсутствие перевязочных средств, ваты и бинтов. Я видела бинты, сохнущие в лесу. В лагере широко распространен сыпной тиф и дизентерия, которая проникла к пленным, работающим в округе. Количество больных в лагере столь велико, что один из бараков в отделении коммунистов превращен в лазарет. 16 ноября там лежало более семидесяти больных. Значительная часть на земле».

(Красноармейцы. С. 585–586)

10 декабря 1920 г. лагерь в Тухоли посетила представитель Польского общества Красного Креста Наталья Крейц-Вележиньская, которая писала:

«Всего сейчас в Тухоли 5373 пленных. Лагерь в Тухоли — это т. н. землянки, в которые входят по ступенькам, идущим вниз. По обе стороны расположены нары, на которых пленные спят. Отсутствуют сенники, солома, одеяла. Нет тепла из-за нерегулярной поставки топлива… Нехватка белья, одежды во всех отделениях».

(Красноармейцы. С. 437, 438)

Известно, что самыми страшными для пленных были зимние месяцы 1920/21 гг. Как уже отмечалось, 9 декабря 1920 г. в Тухоли после «бани» умерло сразу 45 человек. Других данных о страшной зиме 1920/21 г. В Тухоли не существует. Как уже говорилось, члены подпольного комитета РКП(б) лагеря в Стшалкове утверждали, что в зимний период 1920/21 г. в Тухоли, как и в Стшалкове, «умирало до 300 чел. в день» (Красноармейцы. С. 532).

Попытаемся, основываясь только на документах сборника «Красноармейцы в польском плену…», приблизительно определить численность умерших пленных красноармейцев в лагере Тухоли. Ориентировочно можно говорить только о периоде в 5,5 месяцев, относительно которых существуют документы или свидетельства, прямо или косвенно говорящие о смертности. Октябрь 1920 г., когда, по утверждению Ст. Семполовской, лагерь мог вымереть за 4–5 месяцев — смертность в пределах 1600 чел. Январь 1921 г., когда, по данным проф. 3. Карпуса, умерло 560 чел. (согласимся с этой цифрой), и февраль —15 мая 1921 г., когда в госпитале умерли 2500 чел. Получается, что в Тухоли только за 5,5 месяца умерло 4660 красноармейцев.

На самом же деле, речь должна идти о значительно большем количестве пленных красноармейцев, погибших в Тухольском лагере от разных причин, на чем обоснованно настаивает ряд российских исследователей. Серьезным аргументом в пользу этих суждений является свидетельство руководителя польской военной разведки (II отдела Генерального штаба Верховного командования ВП) подполковника Игнацы Матушевского (Ignacy Matuszewski).

40 лет фальсификации

И. Матушевский 1 февраля 1922 г. направил военному министру Польши письмо за № 1462, в котором он подтвердил факт смерти в лагере Тухоли 22 тыс. красноармейцев (Красноармейцы. С. 701). Аналогичный документ — письмо председателя КГБ при СМ СССР А. Н. Шелепина Первому секретарю ЦК КПСС Н. С. Хрущёву Н-632-ш от 3 марта 1959 г. — польская сторона считает основным документом, подтвердившим факт расстрела весной 1940 г. 21 857 польских военнопленных. Но к письму И. Матушевского польские историки относятся иначе.

С момента обнародования письма И. Матушевского в 1965 г. прошло более 40 лет. Все эти годы оно является объектом критики со стороны официозных польских историков. Утверждается, что непроверенные сведения об огромной смертности в Тухоли начальник польской военной разведки и контрразведки почерпнул из прессы, и поэтому они не могут быть использованы в качестве серьезного аргумента в споре о числе погибших красноармейцев.

Действительно, савинковская газета «Свобода», издаваемая в Варшаве, 19 октября 1921 г., то есть почти за три с половиной месяца до письма И. Матушевского, опубликовала информацию о том, что в лагере Тухоли за год умерло около 22 тыс. пленных красноармейцев (Тюляков. Польский лагерь смерти). Известно, что пресса часто пишет о том, что впоследствии вынуждены признавать политики. Недавно все мы, благодаря прессе, стали свидетелями публичного скандала с тайными тюрьмами ЦРУ. Так произошло и в нашем случае.

Советский дипломат Ю. Иванов, долгое время проработавший в Польше, в своей статье «Трагедия польского плена» (Независимая газета, 16 июля 1995 г.) также утверждает, что в Тухоли умерло 22 тысячи красноармейцев.

Некоторые историки стремятся представить И. Матушевского как недалекого штабиста, который, по простоте душевной, без проверки, процитировал сомнительный факт из газет. Подобной трактовке противоречит тот факт, что И. Матушевский получил блестящее образование, в т. ч. и юридическое. Необходимо отметить, что подполковник И. Матушевский в системе польской военной разведки работал с начала ее организации в 1918 г. и сумел себя достойно зарекомендовать. Следует заметить, что И. Матушевский родился в семье известного польского энциклопедиста и литературного критика. Крестным отцом Игнацы был великий классик польской прозы Болеслав Прус.

Возглавляемый И. Матушевским II отдел Генштаба, действуя в польских лагерях для военнопленных совместно со II отделом Министерства военных дел Польши и II отделами штабов КГО (корпусных генеральных округов), контролировал в них политическую ситуацию и располагал достаточно широкими полномочиями. Это подтверждают распоряжения и инструкции Министерства военных дел Польши и Верховного командования ВП за 1919–1921 гг. (Красноармейцы. С. 64, 239, 193).

Начальник отдела европейской интеграции генеральной дирекции государственных архивов Эва Росовска в польском предисловии указывает, что:

«…рапорты об условиях содержания и численности узников отдельных лагерей военнопленных, господствующих там настроениях… содержатся также в фонде II отдела Генерального штаба (фонд 1772) за 1918–1939 гг.»

(Красноармейцы. С. 30)

Указание военного министра Польши начальнику II отдела Генерального штаба, оформленное распоряжением № 65/22 от 12 января 1922 г., «представить объяснение, при каких условиях произошел побег 33 коммунистов из лагеря пленных Стшалково и кто несёт за это ответственность», чётко определяет место II отдела Генштаба в системе польских лагерей пленных (Красноармейцы, с. 700). Подобное поручение могло быть дано лишь тому, кто в силу служебного положения обязан был знать и контролировать реальное положение дел в лагерях пленных.

И. Матушевский в своем официальном ответе военному министру Польши сообщил обстоятельства побега коммунистов из Стшалкова и добавил:

«Из имеющейся во II отделе информации, почерпнутой из переписки интернированных и из прессы, следует, что побеги из лагеря не ограничиваются только Стшалковым, но случаются во всех других лагерях как для коммунистов, так и для интернированных „белых“. Эти побеги вызваны условиями, в которых находятся коммунисты и интернированные (отсутствие топлива, белья и одежды, плохое питание, а также долгое ожидание отъезда в Россию). Особенно известен лагерь в Тухоли, называемый интернированными „лагерем смерти“ (в этом лагере умерло около 22 000 тысяч пленных Красной Армии».

(Красноармейцы. С. 701)

Примечание. Необходимо заметить, что ряд авторов, Ю. Иванов и Н. Райский, дают эту цитату о лагере в Тухоли, используя слово «прославился» вместо «известен».

Фраза в ответе И. Матушевского относительно «информации, почерпнутой из переписки интернированных и из прессы» позволила ангажированным историкам в течение 40 лет утверждать то, что информацию о побегах из польских лагерей для пленных и смертности в Тухоли II отдел Генштаба получил из прессы. В то же время известно, что офицеры II отдела в польских лагерях, как и их коллеги из ГУГБ НКВД в советских лагерях, имели весьма широкие возможности для получения любой информации.

Совершенно очевидно, что, ссылаясь на прессу, И. Матушевский, говорит только о том, что благодаря журналистам приобрели общественную известность побеги из лагерей из-за плохих условий содержания в них пленных. Лагерь же в Тухоли приобрел известность как «лагерь смерти». Но о количестве умерших в нем красноармейцев И. Матушевский говорит как о бесспорном факте, не ссылаясь на прессу и выделяя эту фразу скобками.

Невозможно представить, что начальник военной разведки в официальном документе сообщал руководству страны непроверенный факт из газет по проблеме, находящейся в центре громкого дипломатического скандала. В Польше к тому времени еще не успели остыть страсти после ноты наркома иностранных дел РСФСР Г. Чичерина от 9 сентября 1921 г., в которой польские власти были обвинены в гибели 60 000 советских военнопленных (Красноармейцы. С. 660).

Решение проинформировать польское военное руководство о смерти в Тухольском лагере 22 тысяч красноармейцев созрело у И. Матушевского, скорее всего, по причине того, что это стало «секретом Полишинеля». И. Матушевский хорошо представлял себе, какой эффект произведет в польских верхах его утверждение и что от него потребуют дополнительные объяснения.

Безусловно, И. Матушевский располагал документально подтвержденными и проверенными сведениями о количестве погибших в лагере Тухоли красноармейцев. В противном случае служебное разбирательство могло закончиться не только снятием И. Матушевского с должности, но и военным трибуналом, если бы начальник военной разведки авторитетом своего ведомства подтвердил антипольскую «газетную утку».

Дальнейшее развитие событий показало, что у польского руководства к И. Матушевскому по «тухольскому инциденту» не возникло претензий. После этого он еще более полутора лет исполнял обязанности начальника II отдела Генштаба Войска Польского, а в дальнейшем успешно работал на дипломатическом поприще.

«Тухольский инцидент» породил ещё одну загадку. О столь «известном» лагере, как Тухоль, в отличие от Стшалкова, сохранилось крайне мало документальных свидетельств. Можно предположить, что «некто» после статьи в газете «Свобода» и письма И. Матушевского дал команду «почистить» лагерные архивы.

Свидетельство И. Матушевского ставит крест на 40-летней фальсификации польской стороной данных о количестве красноармейцев, погибших в польском плену. Из вышеизложенного следует, что данные о смертности в Тухольском лагере, которыми оперирует проф. 3. Карпус и польские историки, явно занижены. Безосновательное игнорирование такого важного свидетеля, как И. Матушевский, является недопустимым и характеризует тенденциозность исследований 3. Карпуса.

Вместо заключения

Не будем пытаться определить общую цифру красноармейцев, погибших в польском плену. Для этого необходимы более тщательные исследования всего комплекса сохранившихся документов и свидетельств очевидцев. Главное в другом. Абсолютно ясно, что число погибших в польском плену красноармейцев (16–17 тыс. чел. или 18–20 тыс. чел.), предлагаемое в сборнике «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.» польскими и некоторыми российскими историками, явно занижено. Так же очевидно, что проблема гибели красноармейцев в польском плену исследована недостаточно глубоко и ждет дополнительных исследований.

Следует согласиться с утверждениями Я. Подольского (Вальдена):

«Не могу сказать точной цифры наших, побывавших в плену, но вряд ли ошибусь, сказав, что на каждого вернувшегося в сов. Россию приходится двое похороненных в Польше… Передо мной стоит, бесконечно тянется цепь оборванных, искалеченных, изможденных человеческих фигур. Сколько раз я выравнивался вместе с товарищами по несчастью в обрывках этой великой цепи — на разных поверках и обходах и в тон обычному „рассчитайсь — первый, второй, третий“ слышится „покойник, покойник, покойник, живой, покойник, покойник, живой…“»

(«Новый мир», № 6, с. 82)

Признавая значение и важность подготовленного российско-польского сборника документов и материалов «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.», необходимо расценивать его как начало большой работы по выявлению всех обстоятельств гибели красноармейцев в польском плену и, соответственно, по уточнению количества погибших. Необходимо также поименно назвать всех польских военнослужащих и чиновников, причастных к гибели пленных красноармейцев. Ясно одно — предстоит большая работа.

Однако уже сегодня, основываясь на вышеприведенных свидетельствах, можно сделать вывод о том, что обстоятельства массовой гибель красноармейцев в польском плену могут расцениваться как свидетельство их умышленного истребления. Учитывая четко выраженную национальную направленность этих преступлений, следует ставить вопрос о геноциде в отношении военнопленных русской и еврейской национальности.

Также можно сделать вывод о безусловной ответственности высшего польского руководства за создание и поддержание в польских лагерях невыносимых для жизни условий, которые привели к массовой гибели пленных красноармейцев.

Жесткие заявления Советского правительства в 1920–1922 гг. по поводу бесчеловечного отношения к пленным красноармейцам позволяют также сделать вывод о том, что советское руководство в 1939–1940 гг. должно было вернуться к вопросу гибели красноармейцев в польском плену. Это явилось одной из причин, по которой часть польских военнопленных, имевшая отношение к репрессиям в отношении пленных красноармейцев, весной 1940 г. была репрессирована.

Возникает вопрос: почему польская сторона отказывает российской в том, на чем сама, расследуя катынское преступление, настаивает последние двадцать лет? Настойчивость польской стороны в попытках найти виновных в расстреле польских военнопленных вызывает уважение. Должны быть осуждены (хотя бы морально) виновники не только Катынского преступления, но и геноцида русских военнопленных в польском плену в 1919–1922 гг.

ЛИТЕРАТУРА

Абаринов В. Катынский лабиринт. http//katyn.codis.ru/abarinov.htm/.

Библия. Иерусалим: 1992.

Вальден Н. А. В польском плену, записки. «Новый мир», № 5, 6, 1931.

Витте В. Образ врага: расистские элементы в немецкой пропаганде против советского Союза. В сборнике статей «Вторая мировая война: Взгляд из Германии». М.: Яуза, ЭКСМО, 2005.

Воспоминания Л. Гиндина (http///k/ rotov/lb_01.html#4).

Герцштейн Р. Война которую выиграл Гитлер. Смоленск: 1996.

Деникин A. И. Путь русского офицера. М., 1990.

Ежевский Л. Катынь 1940. Сокр. перевод с польского О. и Э. Штейн, by TELEX 1983.

Иванов Ю. Трагедия польского плена. «Независимая газета». 16.07.1995.

Иванов Ю. В. Очерки истории советско-польских отношений в документах 1917–1945 гг. «Наш современник». М.: 2005.

История ВКП(б). Издательство ЦК ВКП(б) «Правда», 1938.

Кротов Я. Компенсации не тщеба. Московские новости, № 1085,28. 11.2000.

Катынь. Пленники необъявленной войны. Документы материалы. / Отв. составитель Н. С. Лебедева. М.: Демократия, 1999.

Катынь. Март 1940 — сентябрь 2000. Расстрел. Судьбы живых. Эхо Катыни. Документы. / Отв. составитель Н. С. Лебедева. М.: Из-во «Весь мир», 2001.

Карпус 3. Факты о советских военнопленных 1919–1920. «Новая Польша» № 11, 2000.

Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг. Сборник документов и материалов. — М.; СПб.: Летний сад, 2004.

Матвеев Г. Ф. Ещё раз о численности красноармейцев в польском плену в 1919–1920 годах // Новая и новейшая история № 3, 2006.

Мельтюхов М. И. Советско-польские войны. Белый орел против красной звезды. М.: Яуза, Эксмо, 2004.

Новак А. Десять вопросов // «Новая Польша» № 4, 2005.

Памятных А. Пленные красноармейцы в польских лагерях // «Новая Польша». № 10, 2005 г. (http//).

Поиски «анти-Катыни». Интервью с Б. Носовым // «Новая Польша» № 11,2000.

Помяновский Е. К истории дезинформации. «Новая Польша» № 5, 2005.

Польская война. Беседа с проф. П. Вечоркевичем. «Rzecz-pospolita», 28 сентября 2005.

Райский Н. С. Польско-советская война 1919–1920 годов и судьба военнопленных, заложников и беженцев (http//).

Свидетельство М. В. Батурицкого (http//katyn.ru/forums/view topic/php?id=55).

Сиполс В. Тайны дипломатические. Канун Великой Отечественной. 1939–1941. — М.: ТОО «Новина», 1997.

Строгий А. В. Польше тоже пытаются переписать историю. «Российские вести», № 16, 23.03.2005.

Тюляков С. П. Польский лагерь смерти. «Русский дом». Октябрь, 2005.

Фабрика смерти. М.: Государственное издательство политической литературы, 1960.

Филатов С. Катынь — трагедия не только Польши, но и России // Лит. журнал «Кольцо „А“», № 34, 2005.

Филимошин М. В. Десятками стрелял людей только за то, что… выглядели большевиками // Военно-исторический журнал, 2001, № 2

Филимошин М. В. Россия ждет ответного покаяния. «РФ сегодня», 2005.

Штейфон Б. А. Бредовский поход.

Jacek Wilczur. Nievola i eksterminacija jencow wojennych — wlochow w niemieckich obozach jenieckich. Wrzesien 1943 — maj 1945. Wydawnictwo Ministerstwa Obrany Narodowej. 1969.

Яжборовская И. С., Яблоков А. Ю., Парсаданова B. C. Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях. М., «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2001.

ИСТОРИЧЕСКИЕ «ОТКРОВЕНИЯ» ПРОФЕССОРОВ ДЕЗИНФОРМАЦИИ[4]

Излагать истину некоторым людям — всё равно что направить луч света в совиное гнездо: свет только попортит совам глаза, и они поднимут крик.

Д. Дидро

История, как застарелая травма, постоянно напоминает о себе. Причем чем больше пытаются ее забыть, тем сильнее она о себе напоминает. В сентябре 2005 года прошла информация о том, что Эстония приняла решение объявить день освобождения Таллинна от нацистской оккупации днем траура. Этого следовало ожидать. В свое время, в тогда еще советской Литве, я неоднократно слышал, какие прекрасные перспективы были бы у Прибалтики, если бы победила Германия.

Но я был искренне удивлен, когда прочитал интервью польского профессора П. Вечоркевича о «польской войне» 1939 г. и «грандиозных» перспективах в случае участия Польши в войне на стороне Германии («Rzeczpospolita». 28 сентября 2005 г.). Невероятно, в Польше, столь претерпевшей от нацистов, в популярном официальном издании печатается подобное интервью. Его можно было бы считать досадной случайностью, если бы его автор не являлся профессором столь уважаемого учебного заведения, как Исторический институт Варшавского университета и, если бы мнение проф. П. Вечоркевича не тиражировалось в польских учебниках истории для школ и вузов.

Так, в учебнике «История для 3-го класса лицеев» (авторы Шимановский и Трояновский) утверждается, что в 1939 г. Всё:

«…предрешила… советская агрессия. Менее чем через месяц боев польская армия была разбита. Германия и Советский Союз произвели раздел II Речи Посполитой».

В рамках такого контекста ученики должны полагать, что Польша выиграла бы войну с Германией, если бы Красная Армия 17 сентября 1939 г. года не нанесла «предательский удар в спину Польши» (Российские вести, 16–23.03.2005). Утверждения подобного рода возможны лишь при тяжелой форме субъективного национализма.

К сожалению, подобным недугом страдает не только Павел Вечоркевич, но и главный редактор журнала «Новая Польша» профессор Ежи Помяновский и ведущий специалист в области польско-российских отношений профессор Ягеллонского университета Анджей Новак. О некоторых их «исторических откровениях» мы и поговорим.

Можно было бы оставить без внимания высказывания вышеупомянутых господ, тем более, что на эти темы написано достаточно много, если бы не одно обстоятельство. Исторические экскурсы «уважаемых» профессоров рассчитаны прежде всего на молодежь, которая не будет копаться в исторической литературе и воспримет «откровения» «мэтров» как истину в последней инстанции.

Поэтому дезинформация об исторических событиях, сколько бы раз она не повторялась, требует ответной реакции. В противном случае Россия рискует оказаться в «королевстве кривых зеркал», где русские, по выражению президента Грузии Саакашвили, «подобно римлянам, туркам, персам и монголам пытались уничтожить грузинский народ», где «советская оккупация» освобождённой Польши была страшнее нацистской, где гитлеровская Германия и СССР были союзниками во Второй мировой войне, где участниками Ялтинской конференции были только Рузвельт и Черчилль, где Берлин взяли американцы, где атомные бомбы на Японию сбросил СССР и т. д. и т. п.

Но всё по порядку.

Нацистский наследник

Проанализировав высказывания профессора Павла Вечоркевича, приходишь к выводу, что он оказал медвежью услугу многим польским политикам и историкам, пытающимся представить историческую позицию Польши перед войной, как безупречную. Пан Вечоркевич подтвердил то, о чем в советский период не принято было говорить, так как Польша в те времена представлялась как один из самых верных союзников Советского Союза. Профессор назвал вещи своими именами и показал действительное отношение польского руководства и польской элиты в предвоенный период к нацистской Германии и СССР.

В своем интервью профессор П. Вечоркевич утверждает:

«Мы не хотели оказаться в союзе с Третьим Рейхом, а приземлились в союзе с, в равной степени, преступным Советским Союзом. А что еще хуже, под его абсолютным доминированием. Гитлер же никогда не относился к своим союзникам так, как Сталин к странам, завоеванным после Второй мировой войны. Он уважал их суверенитет и правосубъектность, накладывая лишь определенное ограничение во внешней политике. Наша зависимость от Германии, следовательно, была бы значительно меньшей, чем та зависимость от СССР, в которую мы попали после войны.

Мы могли бы найти место на стороне Рейха почти такое же, как Италия и, наверняка, лучшее, нежели Венгрия или Румыния. В итоге мы были бы в Москве, где Адольф Гитлер вместе с Рыдз-Смиглы принимали бы парад победоносных польско-германских войск».

Трудно сказать, чего здесь больше — незнания или дезинформации, особенно, если учесть, что автор уважаемый польский историк. Не будем пока говорить по поводу утверждений проф. П. Вечоркевича о Гитлере, удивительно, что он рассуждает о нацистском рейхе, как об обычном государстве. Подумаешь, Германия решила несколько расширить свои границы за счёт соседей. Так это бывало не раз, и только одно достойно сожаления, что ей в этот раз ей не помогла Польша. Но проф. Вечоркевич должен знать, что Вторая мировая война была необычной.

Основной целью военной политики нацистов Гитлер в своей книге «Mein kampf» провозгласил передачу «власти над миром в руки самой лучшей из наций» (с. 371) т. е. немецкой. Не о каком разделении власти с какой-либо иной нацией, тем более с поляками, речи быть не могло. Этот аспект Гитлер особо подчеркнул в той же «Mein Kampf»:

«…Мы объявляем непримиримую борьбу марксистскому принципу „человек равен человеку“… мы оцениваем человека, прежде всего, с точки принадлежности его к определённой расе».

(с. 370)

Накануне войны он заявил:

«Я освобождаю людей от отягощающих ограничений разума, от грязных и унижающих самоотравлений химерами, именуемыми совестью и нравственностью, и от требований свободы и личной независимости, которыми могут пользоваться лишь немногие».

(Раушнинг Г., по книге Раткина С.)

По Гитлеру достойно жить имели право лишь немцы и некоторые представители других наций с явно выраженными арийскими признаками. Поляки к этим представителям не относились, что неоднократно подчеркивал германский фюрер.

В этом плане «откровения» польского профессора можно было бы воспринять как бред, давно опровергнутый реальной политикой главарей нацистской Германии в отношении своих союзников и покоренных народов. Абсолютно ясно, что патологическая русофобия заставляет польского профессора идти на прямую фальсификацию исторического контекста событий Второй мировой войны.

Следует отметить, что польские историки и политики, оценивая ситуацию накануне войны, постоянно подчеркивают «однотипность» нацистского и коммунистического режимов. Отсюда делается глубокомысленный вывод о «родственности» этих режимов, их неизбежном сотрудничестве, реализованном при подписании пакта Риббентропа — Молотова.

Подобные рассуждения наивны и свидетельствуют о политической безграмотности. Утверждать об однотипности гитлеровского и сталинского режимов можно лишь в случае недостаточно глубокого знания сути нацизма и коммунизма. Считать Сталина и Гитлера «сводными братьями» лишь на том основании, что они оба диктаторы, а методы насилия, используемые ими, оказались схожими, некорректно. Если взять такой подход за основу, то не будет разницы между нацистскими врачами, проводившими вивесекцию (т. е. хирургические опыты без наркоза) на живых людях, и хирургом Пироговым, вынужденным для спасения жизни ампутировать раненым конечности также без анестезии, т. к. ее в то время не было. Суть представляемых Гитлером и Сталиным режимов кардинально отличалась, так как они преследовали принципиально разные цели.

Коммунисты никогда не скрывали, что их конечная цель — мировая социалистическая революция, сущность которой была изложена Марксом и Энгельсом в «Манифесте Коммунистической партии». Это создание «ассоциации, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех» (Маркс и Энгельс. Т. 1. С. 127). Коммунисты хотели осчастливить не одну нацию за счёт других, а «освободить от власти капитала» весь мир. Другое дело, что методы достижения этой цели оказались похожими с нацистскими. Однако следует напомнить, что и церковь гуманистические идеи Христа внедряла аналогичными методами. Не случайно сказано:

«Благими намерениями вымощена дорога в ад».

По поводу схожести нацистского и коммунистического режимов известный русский философ — эмигрант, антикоммунист И. Ильин в 1939 г. высказался так:

«…главное не абстрактная „схожесть друг с другом“, а взаимная непримиримость убеждений, конкуренция планов завоевания мира и в особенности притязания Германии на так называемое „восточное пространство“, т. е. на территорию России…»

(Ильин. Публицистика, с. 7)

Рассуждения проф. П. Вечоркевич о союзе Польши с нацистской Германией можно воспринять как попытку реабилитации нацистской идеологии. Что особенного, если бы Польша стала союзницей нацистов и помогла им установить «новый мировой порядок»?

В этой связи возникает вопрос: возможно, не случайно на территории Польши нацисты построили столько «лагерей смерти»? Ведь Польша первая в Европе начала строить такие лагеря для инакомыслящих и военнопленных. Этот опыт, вероятно, показался нацистам заслуживающим внимания. Но судьба поляков была предопределена. Местом существования тех, кто избежал бы крематория, могли быть только задворки Третьего рейха на положении рабов. Это хорошо известно всем, за исключением проф. П. Вечоркевича.

Учитывая вышесказанное, вступать с ним в дискуссию по поводу возможного равноправного союза поляков с нацистами было бы просто несерьезно, если бы не одно обстоятельство.

Дело в том, что «исторические откровения» профессора Вечоркевича опубликованы на страницах, как уже говорилось, официального польского издания. Налицо явная дезинформация польского общества, которое осуществляется с благословения органов власти. Видимо, польское руководство устраивает ситуация, когда Россия постоянно предстает перед рядовым поляком неким монстром, все действия которого направлены на унижение и порабощение «свободолюбивой Польши». Подобная позиция имеет в Польше давнюю историю.

Настрой предвоенной польской элиты в отношении к России, наиболее точно характеризовали слова польского полковника С. Любодзецкого, прокурора Верховного суда, попавшего в советский плен в 1939 г.:

«Ненависть к Советам, к большевикам, ненависть — признаемся честно — к москалям в целом была столь велика, что порождала чисто эмоциональное желание отправиться куда угодно, хоть из огня в полымя — на захваченные немцами земли».

(Любодзецкий. В Козельске)

Сегодня этот мотив вновь звучит у проф. Вечоркевича. Не вызывает сомнений, что союз Польши и нацисткой Германии, по Вечоркевичу, был бы оправдан, если бы были уничтожены СССР и Россия. Но такими же оправданиями тешили себя и нацистские «бонзы» — уничтожим всех «неполноценных» и на Земле воцарит «рай». Поэтому как бы ни рядился П. Вечоркевич в мантию объективного исследователя истории, нацистские «рожки» скрыть ему не удаётся.

«Живые консервы» Гитлера

Гитлер, хорошо зная антироссийские настроения в Польше, после прихода к власти предложил ей заключить соглашение о ненападении. В январе 1934 г. такое соглашение с гитлеровской Германией (первое в Европе) подписала Польша. После этого польские лидеры Пилсудский и Бек, по выражению историка Д. Е. Мельникова и публициста Л. Б. Черной, стали:

«…тешить себя мыслью, что они вместе с гитлеровцами образовали нечто вроде „оси Варшава — Берлин“, направленной против СССР».

(Мельников Д., Черная Л. Преступник № 1. С. 262)

В 1935 г. последовал обмен визитами высокопоставленных лиц обеих стран. В коммюнике, опубликованном по случаю поездки Бека в Берлин и Геринга в Варшаву, говорилось о «далеко идущем согласии» между двумя государствами. Ведь не случайно польская дипломатия добровольно взяла на себя защиту интересов нацистской Германии в Лиге Наций.

В военных планах СССР 30-х годов в качестве агрессора всегда рассматривались объединенные германо-польские войска. Об этом неоднократно заявлял М. Тухачевский (Мартиросян. 22 июня. С. 605–612). Такое совместное нападение на СССР имело бы место, если бы польское руководство согласилось с немецкими условиями союзничества.

27 июня 1935 г. американский посол в Берлине У. Додд писал, что он получил от высокопоставленных немецких чиновников информацию о том, что Германия в союзе с Польшей готовится к захвату Балтийских государств и западных территорий СССР. После Мюнхена в Польше стали разрабатываться планы новых захватов украинских земель. Вопрос о будущем Украины обсуждался польским послом в Румынии в ноябре 1938 г. (Сиполс. Тайны дипломатические. С. 35).

Разведывательный отдел польского генштаба в декабре 1938 г. подготовил доклад, в котором указывалось, что в основе политики Польши на востоке лежит «расчленение России» (Сиполс. Тайны дипломатические. С. 38). МИД Польши по этому поводу подготовило совершенно секретную записку «Польская политика на Кавказе», в которой говорилось, что «Польша заинтересована в отторжении от России Грузии, Азербайджана и ряда других территорий» (Сиполс. Тайны дипломатические, с. 37).

Накануне войны в 1939 г. Гитлер предложил Польше, по мнению проф. Вечоркевича, «равноправный» союз с «блестящими» перспективами для Польши. «Польша должна была стать ценным и необычайно важным партнером в походе на Советский Союз», — утверждает профессор. В определенном смысле это действительно так.

5 января 1939 г. министр иностранных дел Польши Ю. Бек с большой помпой был принят Гитлером в Берхтесгадене. В ходе встречи Гитлер предпринял попытку привлечь Польшу к планируемому им «крестовому походу» против СССР. Он заявил, что существует «единство интересов Германии и Польши в отношении Советского Союза» и что «каждая использованная против СССР польская дивизия означает экономию одной немецкой дивизии».

Однако Польша не спешила присоединиться к «Антикоминтерновскому пакту». Её не устраивали выдвинутые немецкие условия, которые были сформулированы в «пакете предложений», как их называет Вечоркевич, представленных Германией послу Польши в Берлине Липскому 24 октября 1938 г. Польское правительство, согласно этим предложениям, должно было дать согласие на присоединение «вольного города» Данцига (Гданьска) к Германии и на предоставление экстерриториальных прав дорогам (железной и шоссейной) через «польский коридор» для связи с Восточной Пруссией.

П. Вечоркевич считает, что, приняв эти требования, «„Речь Посполитая“ не понесла бы никакого значительного ущерба». В какой-то мере профессор прав. Дело в том, что Данциг, со времен своего основания ганзейскими (т. е. немецкими) купцами всегда был немецким городом. Правда, в 1454 г. он, как и многие другие территории, вошел в состав Речи Посполитой. Однако и тогда он оставался городом с немецким населением и немецким укладом жизни.

В 1919 г. Данциг по Версальскому мирному договору стал «вольным городом» под управлением созданной в Париже Лиги Наций (Харенберг. С. 882–885). Однако номинально городом управляли поляки (пограничная охрана, полиция, таможня). Но с юридической точки зрения по вопросам, имеющим отношение к Данцигу, Германия должна была обратиться в Совет Лиги Наций. «Польский коридор» также был получен Польшей за счет земель немецкого Поморья и Восточной Пруссии.

Польша считала захваченные или «полученные» территории польскими и полагала их возвращение законным владельцам невозможным. Её территориальные претензии к соседям всегда были чрезмерными. Это один из основных источников международной напряженности вокруг довоенной Польши. Тогдашнее польское правительство прекрасно понимало, что на «пакете предложений» по Данцигу Германия не остановится.

Более того, польское правительство пугали планы Германии создать «Великую Украину» под своим протекторатом. Польша крайне опасалась включения в состав «Великой Украины», а точнее, «Великой Германии» украинских земель, захваченных ею в 1920 году. Польское руководство не оставляло планов возрождения Речи Посполитой от Балтийского до Черного моря за счет присоединения литовских, белорусских и украинских земель. Оно также хорошо понимало, что создание «Великой Польши» противоречило планам Германии.

Таким образом, по последним причинам, а не в силу верности договоренностям с СССР, как пытаются утверждать некоторые историки, Польша отказалась от союза с Германией и решила сделать ставку на западных союзников. Однако в заявлении вице-директора политического департамента МИД Польши Т. Кобыляньского 18 ноября 1938 г. советнику германского посольства в Варшаве Р. Шелиа дипломатично прозвучала лишь одна причина:

«Польша будет согласна выступить на стороне Германии в походе на Советскую Украину, если Германия откажется от идеи создания „Великой Украины“».

(Сиполс. Тайны дипломатические. С. 39–40)

Тем не менее Германия не оставила попыток вовлечь Польшу в «Антикоминтерновский пакт». Как отмечалось выше, это было сделано в январе 1939 г. уже через министра иностранных дел Польши Бека во время его пребывания в Берхтесгадене. В ответ польское правительство выбрало тактику лавирования. На это Риббентроп, вызвав 21 марта 1939 года польского посла Липского, сообщил ему, что Германия настаивает на своих требованиях о Данциге и «польском коридоре». Варшава ответила отрицательно. Тогда Риббентроп недвусмысленно заявил, «что отказ другого государства» (надо полагать Чехословакии) уже привел к печальным последствиям. После этого Англия и Франция заявили, в случае агрессии Германии, о своих военные гарантиях Польше. Далее германо-польские отношения вступили в полосу явного противостояния.

Необходимо отметить, что, пытаясь привлечь Польшу в качестве союзника в войне против СССР, Гитлер ее участь уже определил. Об этом предельно откровенно высказался германский военный атташе в Москве Э. Кестринг:

«Польша является той клячей, которую Германия впрягла в свою упряжь на время… Если Польша рассчитывает на помощь Германии в её войне с СССР, то, во всяком случае, германские войска, вступив в „коридор“ и в Силезию, оттуда никогда не уйдут».

(Сиполс. Тайны дипломатические. С. 39)

Польша должна была сберечь драгоценные немецкие дивизии в войне с Россией, о чем Гитлер недвусмысленно сказал Беку в Берхтесгадене. Фактически Гитлер отвел Польше роль «живых консервов», которые должны помочь рейху сохранить жизненные силы в его борьбе с Россией.

Старые уголовники в побег по безлюдным, лишенным продовольствия местам брали молодых заключенных, которых потом съедали. Их называли «живыми консервами». Для того чтобы уговорить участвовать «молодого» в побеге, его соблазняли всякими обещаниями. Можно было обещать все что угодно, так как судьба «молодого» была предрешена. Нацисты также, несмотря на декларируемую лояльность к Польше, в любом случае намеревались уничтожить польское государство. Это подтверждают откровения нацисткой пропаганды, которая велась в 1934–1939 гг. непосредственно в рейхе.

Гитлер и Польша

После подписания в 1934 г. германо-польского соглашения о ненападении Гитлер постоянно подчеркивал, что Германия и Польша вот уже более тысячи лет соседи и что двум государствам от этого не уйти и поэтому отношения между ними «следует строить таким образом, чтобы извлечь из них наибольшую пользу для обеих наций». Однако все это было лишь уловкой (Преступник № 1. С.261).

Тоталитарная нацистская Германия была отрезана от всех зарубежных источников информации. Это позволило Гитлеру создать две параллельные системы пропаганды: внутреннюю и на заграницу. Разрыв в информации между ними был вопиющим. Берлин в программах, рассчитанных на заграницу, после подписания в 1934 г. известного германо — польского соглашения, объявлял Польшу «лучшим другом и союзником» Германии. В то же время внутри рейха велась яростная шовинистическая антипольская кампания, которая изображала поляков «недочеловеками», подлежащими уничтожению. Вот где истоки того, что впоследствии стоило жизни 6 миллионам польских граждан (Преступник № 1. С. 259–260).

Утверждения профессора Вечоркевича о том, что в 1938 г. следовало бы принять требования Германии, свидетельствуют о том, что он либо не в курсе дел относительно реального отношения Германии к Польше, либо сознательно дезинформирует польскую общественность. Вероятнее всего второе, так как не знать таких вещей профессору истории непростительно.

Исчерпывающе на вопрос «Проиграла Польша или выиграла от решения не вступать в военный союз с Германией?» могут ответить исторические документы, и прежде всего нацистские, в которых недвусмысленно и бесцеремонно предопределялось будущее Польши. Постараемся предоставить их. Возможно, это позволит студентам Варшавского университета сделать выводы о «ценности новаций и откровений» в польской истории, предложенных их уважаемым профессором.

Особый интерес в этом плане представляют высказывания Гитлера о Польше и поляках. 23 мая 1939 г., т. е. на следующий день после подписания так называемого «Стального пакта» между фашистской Италией и нацистской Германией, на секретном совещании с высшим командованием вооруженных сил, Гитлер заявил:

«Польша всегда была на стороне наших врагов. Несмотря на договоры о дружбе, Польша всегда намеревалась воспользоваться любым случаем, чтобы навредить нам. Предмет спора вовсе не Данциг. Речь идет о расширении нашего жизненного пространства на востоке и об обеспечении нашего продовольственного снабжения. Нам осталось одно решение: напасть на Польшу при первой удобной возможности. Мы не можем ожидать повторения чешского дела. Будет война. Наша задача — изолировать Польшу. Успех изоляции будет решать дело».

Как свидетельствовали адъютанты Гитлера, утром 3 сентября 1939 г. после получения английской и французской нот об объявлении войны Гитлер кричал:

«Поляки жалкая, ни к чему не способная, хвастливая банда. Это так же хорошо известно англичанам, как и нам… Это неслыханно — представлять нам чехов и поляков, этот сброд, который ничуть не лучше, чем суданцы и индусы, как суверенные государства».

(Неизвестный Гитлер. С. 80)

Геббельс в своём дневнике писал:

«Фюрер подчеркнул ещё раз, что у поляков должен быть один господин — немец. Не могут и не должны существовать два господина рядом; поэтому должны быть уничтожены все представители польской интеллигенции».

(Ржевская. Берлин-45, с. 16)

От себя Геббельс добавил:

«Польская аристократия заслужила свою гибель… Вермахт обращается с польскими офицерами слишком мягко… Я приму меры».

(Ржевская. Геббельс. С.220)

Некоторым польским историкам и политикам не мешало бы съездить в Познань, где старожилы рассказали бы им, что такое нацистская оккупация. В 1939 г.:

«…осваивать „провинцию Вартегау“ кинулись тысячи немецких предпринимателей, партийных чиновников. Поляки были выброшены из всех мало-мальски приличных квартир. У них не было больше ни фабрик, ни магазинов, ни школ, ни личных вещей. Их улицы были переименованы, язык запрещен, памятники сброшены, костелы опоганены».

На сборы и освобождение особняков и квартир полякам давали 25 минут, взять с собой разрешали лишь две смены белья и демисезонное пальто (Ржевская. Берлин-45. С. 17).

Американский публицист и историк, лауреат Пулитцеровской премии Джон Толанд об этом времени пишет так:

«…Террор сопровождался безжалостным выселением более чем миллиона простых поляков с их земель и размещением там немцев из других частей Польши и Прибалтики. Это происходило зимой и при переселении от холода погибло больше поляков, чем в результате казней».

(Толанд. А. Гитлер, с. 79.)

Возможно, в Гнезно ещё сохранилась записка поляков из Бреслау (Вроцлава):

«Чи идон росияне, бо мы ту умерамы?»

Старики могут рассказать, как встречали Красную Армию возгласами:

«Hex жие Армия Червона!»

(Ржевская. Берлин-45. С. 15, 22)

Об отношении Гитлера к союзникам, «суверенитет и правосубъектность которых — по выражению проф. Вечоркевича — он уважал», говорит пример франкистской Испании. 9 мая 1941 г. Гитлер утвердил директиву по проведению операции «Изабелла», согласно которой Германия была готова оккупировать своего верного союзника Испанию. И только подготовка к войне СССР отложила этот шаг. Тем не менее планы оккупации Испании и Португалии не раз перерабатывались немецким генеральным штабом под названиями «Илона» и «Гизела».

Советский историк, участник ВОВ, Лев Безыменский в книге «Разгаданные загадки третьего рейха (1940–1945)» пишет, что в октябре 1941 г. Муссолини жаловался своему зятю, министру иностранных дел Г. Чиано, на то, что:

«…побежденные страны станут настоящими колониями, а союзники Германии — её союзными провинциями…»

(Безыменский. С. 177, 176)

Не следует забывать о судьбе верного союзника Германии Италии, место которой в III рейхе так привлекло П. Вечоркевича. В ответ на смещение Муссолини 8 сентября 1943 г. Италия была оккупирована германскими войсками (Всемирная история. С. 421–424). Вермахт начал повсеместное разоружение итальянских войск, в стране начались аресты среди военных и интеллигенции.

Пан Вечоркевич как историк должен знать, что в 40 км от Познани был лагерь, в котором нацисты держали 160 пленных итальянских генералов (Ржевская. Берлин-45. С. 19). Также ему следовало бы познакомиться с исследованием своего коллеги Яцека Вильчура (Jacek Wilczur) «Nievola i eksterminacija jencow wojennych — wlochow w niemieckich obozach jenieckich», которое посвящено судьбе почти 600 тысяч итальянских военнопленных, попавших в 1943 г. в немецкие концлагеря на территории Польши.

Я. Вильчур показал реальное отношение нацистов к своим союзникам, посмевшим проявить самостоятельность. Казни итальянских военнослужащих начались в сентябре 1943 г. На острове Кефалина общее число погибших итальянцев составило 8400 человек, из которых 4500 было расстреляно. 23 сентября 1943 г. немецкие солдаты там же расстреляли итальянского генерала Гандини и всех офицеров его штаба. Немецкий офицер Хиршфельд запретил хоронить погибших, т. к. «итальянские бунтовщики не заслужили похорон» (Wilczur. С. 38–39). Таких фактов в книге Я. Вильчура более чем достаточно.

Осенью и зимой 1943 г. тысячи итальянских военнопленных умерли или замерзли по пути в лагеря, т. к. их перевозили в летнем обмундировании (также как перевозились в 1919–1922 гг. пленные красноармейцы).

«В лагерях вермахта для пленных, в концлагерях и трудовых лагерях итальянцы находились в лучшей ситуации только по сравнению с советскими военнопленными».

(Wilczur. С. 167)

По отношению к итальянцам применялись два основных способа уничтожения: доведение их до естественной смерти голодом и через казни, в том числе массовые.

Оба метода были применены сразу после событий 8 сентября 1943 г. Так:

«…средняя норма питания итальянца с декабря 1943 г. состояла из фляжки кипятка, иногда с парой липовых цветков, куска хлеба 80–100 г, выпеченного из протухшей кукурузной муки и древесных опилок (до 50 %), на обед — миска супа, сгнивший картофель, листья капусты, промерзшая брюква, вечером — липовый чай».

(Wilczur. С. 174–175)

Всего, по разным данным, погибло от 25 до 55 тысяч итальянцев. Не установлена судьба 50–60 тысяч итальянцев, фигурирующих в документах Министерства обороны Италии (Wilczur. С. 160). Нет сомнений, что они погибли, но документальные подтверждения этого отсутствуют.

По утверждению властей ФРГ, ответственность за судьбу итальянских военнопленных в лагерях на территории оккупированной Польши и в восточных провинциях Германии несут польские и советские власти. Причём ФРГ утверждает, что «все интернированные после 8 сентября 1943 г. итальянцы, кроме умерших от болезней и несчастных случаев, оказались в ведении советских войск», поэтому все претензии к ним (Wilczur. С. 8).

Учитывая вышесказанное, заявление профессора П. Вечоркевича о том, Польша могла найти «на стороне рейха почти такое же место, как Италия», звучит кощунственно. Да, польский народ к миллионам погибших от рук нацистов поляков, «нашёл бы» ещё десятки, а может, сотни тысяч могил польских солдат, как «нашли» их итальянцы.

Полагать, что Польша в «великом рейхе» могла иметь какую-либо самостоятельность наивно. Выступая перед имперскими руководителями высших рангов и гауляйтерами в 1943 г., Гитлер заявил о послевоенном устройстве Европы. Он считал, что «мешанину из малых государств» в ближайшем будущем придется ликвидировать с тем, чтобы новая Европа «исключительно благодаря немцам обрела идеальную организацию» При этом Гитлер был категорическим противником какой — либо национальной автономии. Он подчеркивал:

«Путь к самоуправлению ведет к самостоятельности, и демократическим институтам никак не удержать того, что было завоевано силой».

(Хёне. История СС. С. 469–470)

Все предвоенные заявления нацистов о создании на Востоке «вассальных государств» оказались блефом. Об этом свидетельствует крушение планов по созданию «Великой Украины». Уже в 1942 г. Гитлер недвусмысленно заявил:

«Йодль совершенно прав, говоря, что предупреждения на украинском языке „берегись поезда“ излишни, подумаешь, что за дело, если один-другой туземец попадёт под поезд».

(Н. Яковлев. 19 ноября 1942. С. 52)

Аналогичное отношение ожидало и другие славянские народы, в том числе и Польшу.

У Польши не было ни малейшего шанса занять место рядом с Германией в послевоенной Европе, тем более у Рыдз-Смиглы рядом с Гитлером принимать в Москве парад. Диктаторы не любят делить победу. Такие вещи профессору следует знать.

На Нюрнбергском процессе обвинитель от США Гаррис так охарактеризовал планы нацистской Германии в отношении Польши:

«1. Гитлеровцы специально ставили перед собой цель эксплуатировать людские и материальные ресурсы генерал-губернаторства Польши для того, чтобы усилить нацистскую военную машину, разорить генерал-губернаторство и превратить его в вассальное государство…

2. Районы Польши, которые должны были стать частью германской империи, подлежали безжалостному онемечиванию…»

(Мельников, Черная. Тайны гестапо. С. 256–257)

Полному «онемечиванию», то есть превращению польских граждан в настоящих немцев, подлежало лишь 3 % процента населения Польши. Остальные подлежали либо физическому уничтожению в концентрационных и «рабочих» лагерях, либо угону в рабство для работы на нужды германской военной промышленности (Мельников, Черная. Тайны гестапо. С. 261–262).

Немецкий историк и исследователь нацистского периода Г. Хене в своей книге «Орден Мёртвая голова. История СС» пишет, что согласно «Генеральному плану „Ост“»:

«…предполагалось полностью онемечить балтийские государства и „генерал-губернаторство“. 85 % населения Польши намеревались отправить в Западную Сибирь вместе с 65 % западных украинцев».

(Хёне. История СС, с. 365; Взгляд из Германии. С. 282)

17 октября 1939 г. Гитлер ознакомил военных с основными направлениями политики в отношении Польши:

«Беспощадная борьба со всеми проявлениями польского духа не нуждается ни в каких законных актах и обоснованиях… методы должны быть неотделимы от наших принципов… Предотвратить продвижение польской интеллигенции наверх… Очистить старый и новый рейх от евреев, полячишек и остального сброда».

(Хёне. История СС. С. 360)

Это было подлинное отношение нацистов к полякам, профессор П. Вечоркевич!

Гитлер постоянно подчеркивал основные принципы организации оккупационного режима на завоеванных территориях:

«Необходимо надлежащим образом разделить этот огромный пирог так, чтобы мы, первое, смогли его завоевать, второе — им управлять, третье — эксплуатировать его».

(Хёне. История СС. С. 469)

Советский историк Д. Мельников и публицист Л. Черная на основе многочисленных архивных документов доказали создание нацистами в Польском генерал-губернаторстве целой системы уничтожения людей. Нацисты в лагерях смерти на территории Польши уничтожили 6,7 миллионов человек из 7,2 млн. узников, в том числе более 3,0 млн. евреев и 2,0 млн. поляков. Всего Польша за время оккупации потеряла 6,0 млн. своих граждан (Мельников, Черная. Тайны гестапо. С. 264).

В своём дневнике Геббельс с подачи фюрера рассуждает:

«Генерал-губернаторство является польским резервом, большим польским рабочим лагерем… Если поляки поднимутся на более высокую ступень развития, то они перестанут являться рабочей силой, которая нам нужна».

(Ржевская. Берлин-45. С. 16)

Эта позиция выразилась в практических результатах.

«К концу оккупации Польши, а именно в мае 1944 г., общее число всех польских рабочих, занятых на предприятиях германской империи… составило почти 2,8 млн. человек, что было равно 8 процентам всего населения Польши или 15 процентам „продуктивного“ населения».

(Мельников, Черная. Тайны гестапо. С. 266)

На территории польского генерал-губернаторства немцы ввели в отношении поляков правовые установления, которые основывались на идеях расовой сегрегации и дискриминации. При встрече с немцами поляки должны были им кланяться, уступать дорогу и снимать шапки. Полякам запрещалось на улицах и парках сидеть на скамейках. Были введены запреты на браки для мужчин до 25–28 лет и для женщин до 22–25 лет. Около 750 тыс. поляков были выселены из квартир, остальные жили под постоянной угрозой выселения. К середине 1941 г. с польских территорий, аннексированных Германией, в генерал-губернаторство было депортировано более 400 тыс. поляков (Мельтюхов. Сов.−польские войны. С. 605–606).

Нацисты разработали специальные «Правила обращения с поляками», насильно увезенными в Германию на принудительные работы. В этих правилах содержалось 15 параграфов. В них предписывалось, что:

«…никто из поляков не имеет права жаловаться на своего хозяина в вышестоящую инстанцию… С 20 до 6 часов и с 21 часа до 5 утра летом поляки не имели права покидать помещение. Полякам было запрещено пользоваться велосипедом для поездки на работу, посещать кинотеатры и даже ходить в церковь. Запрещалось посещение ресторанов, запрещались всякие „сходки, собрания и манифестации“, а также переход на работу к другому хозяину без специального разрешения. Наконец, поляк не имел права пользоваться городским транспортом. Немецким хозяевам было дано право подвергать поляков телесному наказанию, „если уговоры не помогали“».

(Мельников, Черная. Тайны гестапо. С. 258–259)

Строжайшим образом преследовались связи между немцами и поляками. Первых сажали в концлагерь, вторых вешали. Детей от смешанного брака стерилизовали и передавали на воспитание в детские дома рейха.

Польскую молодёжь, и не только ее, дабы не возникало иллюзий по поводу «нацистской оккупации», не мешало бы знакомить с этими правилами, а также с четырьмя пунктами относительно перспектив поляков в III рейх. Эти пункты Гитлер сформулировал у себя на квартире после обеда 2 октября 1940 года в узком кругу своих приближенных (Борман, Геббельс, Франк, Ширах, Кох). Их наиболее точно законспектировал М. Борман:

«1. Последний немецкий рабочий и последний немецкий крестьянин должен всегда стоять в экономическом отношении на 10 % выше любого поляка.

2. Следует изыскать возможность того, чтобы живущий в Германии поляк не получал на руки всего своего заработка, а часть его направлялась его семье в генерал-губернаторство.

3. Я не хочу, чтобы немецкий рабочий работал более восьми часов, когда у нас снова будут нормальные условия; однако если поляк будет работать 14 часов, то, несмотря на это, он должен зарабатывать меньше, чем немецкий рабочий.

4. Идеальная картина такова: поляк должен владеть в генерал-губернаторстве небольшим участком, который обеспечит в известной мере пропитание его и его семьи. Деньги, необходимые для приобретения одежды, дополнительного питания и т. д. и т. д., он должен заработать в Германии. Губернаторство должно стать центром поставки сезонных неквалифицированных рабочих, в особенности сельскохозяйственных рабочих. Существование этих рабочих будет полностью обеспечено, так как они всегда будут использоваться в качестве дешевой рабочей силы».

(ГА РФ. ф. Р-9401 «Министерство внутренних дел СССР (МВД СССР)». оп. 2, д. 100, лл. 484–490)

Остаётся предложить беспристрастному свидетелю сравнить итоги «нацистской» и «советской» оккупации. Только люди с патологическим неприятием России и Советского Союза могут их сравнивать. Очевидно, что перспектив не только стать профессором, но и шансов выжить в Польском генерал-губернаторстве у пана Вечоркевича не было никаких. Надо полагать, что базовое образование, позволившее ему претендовать на звание профессора, он получил в советской Польше.

У каждого в шкафу свой пакт

Всю ответственность за начало мировой войны профессор П. Вечоркевич возлагает на Сталина:

«Основная мысль Сталина была очень проста. Довести дело до войны в Европе — и здесь следует четко понять, что без пакта Молотова — Риббентропа война бы не началась».

Г-н Вечоркевич наивен, полагая, что устремления Гитлера к мировому господству могло остановить отсутствие или наличие какого-либо пакта. Не было бы пакта с СССР, был бы с Англией, не прошло бы с Англией, подписали бы с Польшей, пообещав ей что-нибудь.

Напомним профессору П. Вечоркевичу о «заветной мечте» немецкого фюрера Адольфа Гитлера. Выступая 18 сентября 1936 г. перед войсками вермахта на параде в честь съезда НСДАП, он заявил:

«Мы готовы в любой момент напасть на Советский Союз…

Если бы у меня были Уральские горы с их неисчислимыми богатствами сырья, Сибирь с её безграничными лесами и Украина с её необозримыми пшеничными полями, Германия и национал-социалистическое руководство утопали бы в изобилии».

Реализация этой мечты позволила бы Германии завоевать мировое господство. Мог ли кто-то или что-то остановить Гитлера на этом пути? Кто планомерно с 1933 г. стремился к войне? Кто способствовал этому? Утверждение, что это был Сталин, просто смехотворно.

Фактически Вторая мировая война началась, когда Гитлеру разрешили безнаказанно расширять границы Германии. 16 марта 1935 г. Германия отказалась от выполнения условий Версальского договора, В мае того же года Гитлер объявил о всеобщей воинской повинности и замене рейхсвера вермахтом. В июне 1935 г. Англия согласилась на создание мощных германских военно-морских сил. В марте 1936 г. Германия ввела войска в Рейнскую область, через два года она безнаказанно оккупировала Австрию. И наконец, в сентябре 1938 г., по решению Мюнхенской конференции, Германия получила Судетскую область Чехословакии, в марте 1939 г. захватила всю Чехословакию, а впоследствии и Клайпедский край.

И теперь, благодаря проф. Вечоркевичу, выясняется, что это произошло в результате происков Сталина. За подобное открытие польский профессор должен, как минимум, номинироваться на Нобелевскую премию.

На Западе политику 30-х годов представляют как политику «умиротворения» Гитлера. На самом деле все это делалось для того, чтобы Германия, по выражению лорда Галифакса, в ноябре 1937 г. посетившего Гитлера в Берлине, став «бастионом Запада», начала свой поход против большевизма (Преступник № 1. С.281) 11 августа 1939 г. Гитлер заявил верховному комиссару Лиги Наций швейцарскому профессору Буркхарду следующее:

«Я ничего не хочу от Запада ни сегодня, ни завтра… Всё, что я предпринимаю, направлено против России. Если Запад слишком глуп, чтобы понять это, я буду вынужден добиться соглашения с Россией, разбить Запад, а затем, после его поражения, собрав все силы, двинуться на Россию».

(Преступник № 1. С.311)

Даже известная своим консерватизмом и скептическим отношением к СССР «Хроника человечества» Бодо Харенберга, вот уже ряд лет формирующая мнение европейского обывателя, предвоенную ситуацию описывает так:

«В течение 1939 г. после захвата Чехии и присоединения Клайпедского края к рейху, Франция, Великобритания и СССР вели переговоры о заключении договора о взаимной поддержке, направленного против нацистской Германии. Британский премьер Невилл Чемберлен при этом имел в виду и советские гарантии для Польши, аналогичные тем, которые декларировались Великобританией уже 31 марта.

Сталин настаивал на подписании договора о взаимной поддержке, в которой была бы включена проблема прибалтийских стран и Финляндии. Однако эти страны, опасаясь коммунистического влияния, отвергли предложение Сталина. Польша переоценила собственные силы и, боясь утратить независимость, также отказалась подписывать советский вариант договора. Она рассчитывала на военную и политическую поддержку западных государств.

Обоюдное недоверие и затягивание переговоров сделали невозможным подписание в августе политических и военных соглашений между СССР, Великобританией и Францией. Гитлер воспользовался этим и добился заключения договора с СССР, развязав себе руки для начала войны против Польши».

(Харенберг. С. 935)

Достаточно точно характеризует ситуацию, сложившуюся в послевоенной (1919–1939 гг.) Европе российский историк-исследователь Александр Усовский. Он обоснованно считает, что мину замедленного действия под Европу начала XX столетия заложили не политика Советского Союза и пакт Риббентропа — Молотова, а Версальский мирный договор, подписанный 28 июня 1919 г.

Благодаря этому договору на обломках трех империй (Российской, Германской и Австро-Венгерской) появился:

«…конгломерат новых государств с неведомыми названиями и невообразимой мешаниной идеологий… Версальский мир — бесчестье и позор Германии — был большим раздражителем для „двухсот тысяч безработных капитанов и лейтенантов“… И посему версальская система не могла просуществовать долго — немыслимое унижение Германии неизбежно порождало ответную реакцию».

(Усовский. Что произошло 22 июня 1941 года? С. 8, 10–11)

Утверждения относительно того, что Гитлер не посмел бы напасть на Польшу, если бы не был подписан пакт Риббентропа — Молотова, — миф. Известно, что переговоры о заключении договора о ненападении Германия вела и с СССР и с Великобританией. В Берлине одновременно готовились два полета для подписания договора: Риббентропа в Москву и Геринга в Лондон. Причем англичане в этом процессе проявляли большую активность, нежели СССР.

Ещё в июле 1939 г. советник британского премьера Вильсон подготовил программу англо-германского сотрудничества, известную под названием «плана Вильсона» В середине августа 1939 г. Риббентроп получил очередной вариант «плана Вильсона». Согласно этому плану предусматривалось заключение между Англией и Германией «оборонительного союза» на 25 лет, постепенное возвращение Германии колоний, «разграничение сфер интересов, включая признание специальных интересов Германии» и т. д. (Сиполс. Тайны дипломатические. С. 58, 61). Нет сомнений, что в случае подписания англо-германского договора Польша в конечном итоге была бы пожертвована Гитлеру, как и 1939 г., когда Англия и Франция ограничились громкими декларациями вместо военной помощи Польше.

По свидетельству советского историка М. Мельтюхова, Германия, также активно зондировала ситуацию — 2–3 августа в Москве, 7-го — в Лондоне, 10-го — в Москве, 11-го — в Лондоне, 14–15-го — в Москве. 21 августа Германия предложила Лондону принять 23 августа для переговоров Геринга. Москве было предложено также 23 августа принять Риббентропа. И Англия, и СССР согласились.

Но Гитлер выбрал для подписания договора СССР, так как считал, что предложения Англии он без труда реализует военным путем. 22 августа Гитлер отменил полет Геринга в Англию, но в Лондон об этом было сообщено лишь 24 августа (Мельтюхов. Упущенный шанс Сталина. С. 69; Сиполс. С. 61). Так состоялся пакт Риббентропа — Молотова, а мог быть англо-германский пакт.

Сталин понимал, что после подписания пакта с Германией германо-польская война становится вопросом нескольких дней. Но вариант подписания англо-германского пакта Советский Союз не устраивал вообще. В этом случае СССР оставался один на один со всей враждебной Европе. Возможно, что к англо-германскому пакту присоединилась бы Польша. Вот тогда мечта пана Вечоркевича о совместном походе на Москву поляков и нацистов при поддержке англичан, стала бы реальностью. Тем не менее и в этом случае особых перспектив у Польши не было бы. Она неминуемо стала бы частью Третьего рейха. Полагать, что Гитлер согласился бы на некий буфер между Германией и Острейхом, наивно.

Гитлер просчитался, заключив союз с СССР, а не с Англией. Об этой ошибке фюрера бывший «наци» № 2 Геринг постоянно говорил доктору Джильберту во время Нюрнбергского процесса (Нюрнбергский эпилог, с. 143).

Но просчиталась и Польша, которая сделала ставку не на СССР или Германию, а на западных союзников, более озадаченных собственной безопасностью, нежели судьбой Польши. Предвоенная история в Европе подтвердила давно известную истину: «Каждый умирает в одиночку». Сталин же «партию борьбы за выживание Советского Союза» в этой ситуации провел на высоте и в будущей войне получил в союзники Англию и США.

Существует мнение, что в случае заключения пакта о взаимопомощи между СССР и Польшей Вторая мировая война была бы невозможна. В принципе такой пакт был не только возможен, но и необходим. В силу геополитического положения Польша и Советский Союз нуждались друг в друге. Польша являлась буфером между нацистской Германией и СССР, поэтому СССР неоднократно предлагал Польше тесное сотрудничество.

Имея общую границу с СССР, Польша могла рассчитывать на оперативную помощь Советского Союза в войне с Германией. Необходимо отметить, что подобные прагматичные союзы бывают самыми прочными. 10 мая 1939 г. по поручению Молотова зам. наркома иностранных дел В. Потёмкин встретился в Варшаве с Беком и передал тому, что СССР не «откажет в помощи Польше, если она того пожелает». На следующий день, 11 мая, польский посол в Москве В. Гжибовский явился к Молотову и завил, что «Польша не считает возможным заключение пакта о взаимопомощи с СССР, т. к. это угрожает ее независимости» (Сиполс. Тайны дипломатические. С. 45). Польское руководство было уверено, что магическая формула «Европа не даст нам погибнуть» вновь сработает.

В 1939 г. советско-польский пакт мог только отодвинуть начало войны, но не устранил бы ее. После успеха в Австрии и Чехословакии Гитлер оказался подобно бегуну на старте. Свой забег к покорению мира он начал бы в любом случае, о чем предельно четко сказано в книге «Mein Kampf».

Утверждения некоторых российских и польских историков относительно того, что сентябрьская компания СССР в 1939 г. была «нарушением советско-польского договора о ненападении 1932 г.», «международных обязательств и человеческой морали», что она способствовала «фашистскому закабалению 22 млн. поляков, проживающих западнее линии Керзона», и «уничтожению польского государства» могли бы считаться обоснованными, если игнорировать обстоятельства, обусловившие данную ситуацию. Но подобное игнорирование неизбежно ведет к искажению сути исторических событий.

СССР в 1939 г. действовал как любое европейское государство, обеспечивающее свою безопасность. Нет сомнений, что Польша при удобном случае первой нанесла бы, как и в 1920 г., удар по Советскому Союзу. Никакие договора не стали бы для неё помехой.

Особенно наглядно это было ею продемонстрировано в период реализации Мюнхенского сговора 1938 г., когда именно Польша обеспечила силовую поддержку Германии в вопросе отторжения от Чехословакии Судетской области. Она отказалась пропустить советские войска для оказания помощи Чехословакии и заявила, что выставит против Советского Союза 60 дивизий, если тот все же попытается выполнить свои союзнические обязательства.

Фактически Польша была готова в тот момент нарушить договор с СССР о ненападении. Конечно, Советскому Союзу следовало денонсировать этот договор в одностороннем порядке, и тогда бы в 1939 г. и позднее вообще не возникло бы вопросов. Но…

Польские историки и политики также предпочитают не говорить о том, что усилия Польши в обеспечении раздела Чехословакии по Мюнхенскому соглашению 1938 г. были вознаграждены. Она получила Тешинскую область, в которой проживало 120 тысяч чехов и всего 80 тысяч поляков.

Необходимо заметить, что Польша давно вынашивала планы присоединения Тешинской области. Известно, что с весны 1938 г. II отдел польского генштаба начал готовить вооруженное выступление польского населения в Тешине (Заозелье). Также был подготовлен план вооруженного вторжения в Тешин силами 21 и 27 пехотных дивизий и 10-ой кавалерийской бригадой.

30 сентября 1938 г. польский посол вручил ультиматум министру иностранных дел Чехословацкой республики, в котором Польша требовала до полудня 1 октября начать поэтапную передачу районов Чешского Тешина и Фриштадта. Прага, находясь в безвыходном положении, ультиматум приняла (Морозов. ВИЖ, № 2, 2006). Ультиматумы, как известно, были излюбленным средством общения довоенной «миролюбивой», как её хотят представить, Польши с соседями.

По поводу позиции Польши в 1938 г. ярый антикоммунист и наиболее последовательный враг СССР Уинстон Черчилль высказывался достаточно жестко:

«Теперь, в 1938 году, из-за такого незначительного вопроса, как Тешин, поляки порвали со всеми своими друзьями во Франции, Англии и США, которые вернули их к единой национальной жизни и в помощи которых они должны были скоро так сильно нуждаться. Мы увидели, как теперь, пока на них падал отблеск могущества Германии, они поспешили захватить свою долю при разграблении и разорении Чехословакии.

В момент кризиса для английского и французского послов были закрыты все двери. Их не допускали даже к польскому министру иностранных дел. Нужно считать тайной и трагедией европейской истории тот факт, что народ, способный на любой героизм, отдельные представители которого талантливы, доблестны, обаятельны, постоянно проявляет такие огромные недостатки почти во всех аспектах своей государственной жизни. Слава в периоды мятежей и горя; гнусность и позор в периоды триумфа. Храбрейшими из храбрых слишком часто руководили гнуснейшие из гнусных! И все же всегда существовали две Польши: одна боролась за правду, а другая пресмыкалась в подлости».

(Черчилль. Кн. 1, с. 147)

В 1939 году или, возможно, несколько позже Гитлер, невзирая ни на что, начал бы войну. Найти повод для агрессии было несложно. Все соглашения, которые заключала в то время Германия, были фикцией. За 15 лет до заключения пакта Риббентропа — Молотова Гитлер в своей книге «Mein Kampf» заявил:

«Обыкновенно на это возражают, что союз с Россией вовсе не должен ещё означать немедленной войны или, что к такой войне мы можем предварительно как следует подготовиться. Нет, это не так! Союз, который не ставит себе целью войну, бессмысленен и бесполезен».

(«Mein Kampf», s. 561)

Громкие заявления по поводу решающего значения для начала Второй мировой войны пакта Риббентропа — Молотова из области банальной русофобии — «А Россия всё равно виновата!».

Профессор П. Вечоркевич в своем «историческом» интервью решил поправить ведущих мировых политиков в оценке ситуации 1939 г. Следует напомнить, что в 1947 г. конгрессмен Соединённых Штатов Л. Джонсон, впоследствии президент США, выступая в палате представителей, заявил:

«Франция могла остановить Гитлера, когда он вторгся в Саарскую область. Франция и Англия могли бы предотвратить оккупацию Австрии, а позднее не дать нацистам захватить Чехословакию. Соединённые Штаты, Англия и Франция могли бы не допустить разгрома Польши, если бы была общая решимость остановить агрессию».

В этой связи следует подчеркнуть, что значение мюнхенского сговора для развязывания Германией мировой войны несравненно больше, нежели злополучного пакта Риббентропа-Молотова. Благодаря Мюнхену нацистская Германия получила первоклассные военные заводы в Брно, обеспечившие 1/3 потребностей вермахта в стрелковом оружии и артиллерии. Помимо этого вермахт получил 600 танков (более современных, чем те, которые состояли в то времена на вооружении у поляков и немцев), 750 самолетов, 2200 орудий, 1800 противотанковых орудий, 1,5 миллиона винтовок и другое вооружение 45 дивизий чехословацкой армии (Сиполс. Тайны дипломатические. С. 413).

По свидетельству советского историка Л. И. Ольштынского, после включения в состав Третьего рейха Австрии, Рейнской и Судетской областей Германия:

«…„без единого выстрела“ стала крупнейшей капиталистической страной в Европе с населением в 70 млн. человек (Франция в то время насчитывала 34 млн., Англия — 55 млн.)».

(Ольштынский. С. 21)

Но самое главное в том, что Гитлер обрёл уверенность в успехе своих авантюр. Скептики среди немецких военных умолкли. Это во многом обусловило ускорение подготовки Германии к войне.

Двух премьеров, Чемберлена (Англии) и Даладье (Франции), подписавших Мюнхенское соглашение, Гитлер воспринимал как «ничтожеств». Об этом он сказал своему окружению после окончания Мюнхенской конференции в 2 часа 30 минут ночи 30 сентября 1938 г. (Нюрнбергский эпилог. С.144). Через два года Гитлер назовет их «жалкими людишками». (Преступник № 1. С.310).

28 февраля 1945 г. министр иностранных дел Англии А. Иден в своей речи в палате общин признал:

«Может ли кто-нибудь сейчас сомневаться в том, что, если бы в 1939 г. было единство между Россией, Британией и Соединенными Штатами, которое было создано в Ялте, никогда бы не разразилась эта война?»

(Н. Яковлев. 19 ноября 1942. С. 38)

Подобные высказывания в Польше предпочитают не вспоминать. Более того, 17 сентября (не 1 сентября 1939 г. — день нападения нацистской Германии) сегодня в Польше считается самой трагической датой в ее истории. В 2006 году дате 1 сентября в Польше было посвящено несколько дежурных мероприятий. Зато, по свидетельству очевидцев, 17 сентября улицы и площади Польши заполнили тысячи людей с траурными флагами, которые под барабанный бой посылали проклятья советским «агрессорам».

Рассуждения политиков и историков о «фашистском закабалении 22 млн. поляков» можно понять как сожаление, что Германия не смогла «закабалить» всю территорию Польши и немецкие танковые дивизии не оказались под Минском.

Сталин хорошо осознавал это и принял решение, в целях обеспечения безопасности СССР, обеспечить возврат к границам 1919 г. Надо признать, что без подписания пакт Риббентропа — Молотова решить эту задачу было бы невозможно. Нападение Германии на Польшу было неизбежным в любом случае, был бы подписан или не был советско-германский пакт. Еще 23 мая 1937 г. Гитлер на совещании заявил:

«Мы приняли решение напасть на Польшу при первой благоприятной возможности».

(Нюрнбергский эпилог, с. 263)

Гитлеру необходимо было для реализации планов завоевания жизненного пространства на Востоке устранить преграду между Германией и СССР, т. е. Польшу. В ситуации, когда Польша отказалась от поддержки СССР, Сталин был обречен подписать пакт с Германией. В противном случае граница СССР с Третьим рейхом сдвигалась бы на восток ещё на 250–300 км.

Утверждения некоторых историков и политиков относительно того, что целью Сталина было уничтожение Польши как государства не обоснованны. Советский лидер не мог смириться с враждебно настроенным руководством польского государства, расположенного на западных границах СССР. Перед войной антисоветские и антироссийские настроения в Польше были особенно сильны. Не секрет, что в Польше и сегодня немало тех, кто ждёт, когда Россия исчезнет с геополитического горизонта. В польской печати по этому поводу регулярно появляются статьи.

В то же время следует заметить, что на Ялтинской конференции в 1945 г. Сталин заявил:

«Советский Союз заинтересован в создании мощной, свободной и независимой Польши. Вопрос о Польше — это вопрос жизни и смерти для Советского государства… Польское правительство может быть создано только при участии поляков и с их согласия».

(Тегеран — Ялта — Потсдам. С. 144, 146)

Это было сказано по поводу позиции У. Черчилля, который хотел вопрос о судьбе польского государства решить на конференции без присутствия поляков. Только, благодаря жесткой позиции Сталина этого не произошло, а польско-германская граница прошла по Одеру — Нейсе.

Несерьезны также утверждения относительно того, что СССР расценивал Германию в 1939 г. как союзника. Известно, что Ленин в своей работе «Детская болезнь „левизны“ в коммунизме» так характеризовал отношения большевиков с врагами:

«Мы никогда не исключаем союза с врагом; но будем так поддерживать нашего вражеского союзника, как петля поддерживает повешенного».

(Ленин. ПСС. т. 41)

Сталин был не менее прямолинеен. После подписания советско-германского пакта в Кремле Риббентроп пытался рассуждать относительно долгосрочного союзничества. Сталин его прервал и сказал, что война между Германией и СССР неизбежна.

Известный русский философ-публицист, эмигрировавший после революции из Советской России, Иван Ильин высказал по поводу пакта наиболее точное суждение:

«Здесь сближаются два врага, которые собираются разложить и поглотить друг друга… Ни один из них не обманывается, ни один не питает никаких иллюзий и ни один не обманывает другого. Они используют друг друга в собственных интересах…»

(Ильин. Публицистика 1939–1945 годов. С. 11.)

Эту мысль в какой-то мере продолжил Черчилль, который, говоря о пакте Риббентропа — Молотова, подчёркивал:

«Невозможно сказать, кому он внушал большее отвращение, Гитлеру или Сталину. Оба сознавали, что это могло быть временной мерой, продиктованной обстоятельствами. Антогонизм между двумя империями и системами был смертельным. Сталин, без сомнения думал, Гитлер будет менее опасным врагом для России после года войны против западных держав. Гитлер следовал своему методу „по одиночке“…»

(Черчилль. Кн. 1. С. 179)

Благодаря советско-германскому пакту была реализована главная цель «западного похода» Красной Армии — были возращены утраченные в 1920 г. западные территории. Об этом свидетельствует приказ № 1, зачитанный в воинских частях утром 17 сентября 1939 г. перед переходом советско-польской границы. Помимо пропагандистских фраз в приказе было сказано «…не допустить захвата территории Западной Белоруссии Германией» (Боевой приказ № 01 штаба Белорусского фронта от 15 сентября 1939 г. // РГВА, ф. 35086, оп. 1, д. 21, л. 1). Аналогичный приказ был издан и штабом Украинского фронта.

Вопрос о нравственности или безнравственности этого шага носит чисто риторический характер, так как главной ставкой была судьба мира. И в том, что нацизм был остановлен и уничтожен, немалая заслуга Сталина.

«Западный» поход Сталина в 1939 г. имел более веские основания, нежели «киевский поход» Пилсудского в 1920 г. У Пилсудского был «захват», у Сталина «возврат». Для этого шага Советский Союз имел достаточно веские правовые основания.

Известно, что в первичных международных документах, принятых в 1919–1920 гг., предложенная восточная граница Польши с Россией в основном совпадает с нынешней восточной границей Польши. Напомним, что в феврале 1919 г. Парижская мирная конференция, созванная странами победившей Антанты, образовала специальную комиссию по Польше, которой также было поручено подготовить предложения по советско-польской границе. Польские ноты с предложениями, предусматривавшими включение в состав Польши значительных территорий с украинским, белорусским и литовским населением, были отклонены.

Комиссия предложила временную восточную границу Польши установить по этническому принципу (в основном по линии реки Бут). Это предложение было подтверждено в июле 1920 г. державами-победительницами в Спа.

В дальнейшем эти предложения по советско-польской границе стали известны как «линия Керзона», по имени британского министра иностранных дел, направившего 11 июля 1920 года советскому правительству ноту с предложением подписать перемирие с Польшей и установить границу по этой линии. Польскому правительству также было предложено подписать перемирие на этих условиях.

Однако в 1920 г. Польше удалось военным путем аннексировать значительные территории Западной Белоруссии, Западной Украины и Литвы. Державы, победительницы в Первой мировой войне, для которых появление «санитарного кордона», отделявшего Европу от большевиков было крайне важно, согласились. Тем не менее первоначальные обоснования польско-советской границы являются важнейшими, так как они базируются на исторически возникшем «водоразделе» между Западом и Востоком, между «Западной» и «Русской» цивилизациями.

Учитывая, что одобренная Парижской мирной конференцией линия границы между Россией и Польшей почти полностью совпадала с линией, на которую вышли в сентябре 1939 г. части Красной Армии, рассуждения о том, что СССР несправедливо присоединил к себе часть польской территории, беспредметны.

Необходимо также подчеркнуть, что в 1939 г. Украина и Белоруссия входили в состав Советского Союза, поэтому СССР имел полное право на возврат бывших российских территорий, отторгнутых от него в 1920 г. незаконным силовым путём. С учётом этого разговоры о «четвёртом» разделе Польши некорректны.

Утверждения П. Вечоркевича о том, что «на Версальской (Парижской) конференции никто не занимался установлением восточных границ Польши и линия Керзона — это временное советско-польское разграничение, связанное с советско-польской войной 1920 г.» (Новая газета. № 32, 5 мая 2005 г.), ложно. Как отмечалось, Парижская конференция ещё в 1919 г. дала поручение специальной комиссии выработать предложения по советско-польской границе. При чем тут советско-польская война 1920 г.? Тогда о ней, кроме Пилсудского, никто не предполагал.

Что же касается линии Керзона, как «временного советско-польское разграничения», то из истории известно, что такие линии, основанные на этническом принципе, в будущем, с небольшими изменениями, во многих случаях становились госграницами. Следует напомнить, что в 1945 г. фактически по «линии Керзона» была определена граница между Польской народной республикой и СССР.

Обоснованность позиций Советского Союза по защите своих границ и интересов постоянно подчеркивал Черчилль. В этом нет ничего удивительного. Черчилль был политик мирового масштаба и оценивал действия СССР не с позиций двусторонних советско-польских отношений, а с общеевропейских позиций. Он прекрасно понимал, что нацистская Германия представляет для Европы большую опасность, нежели Советский Союз. Вступление частей Красной Армии на территорию Западной Белоруссии и Украины он расценил, как создание «Восточного фронта».

В своём выступлении по радио 1 октября 1939 г. Черчилль заявил:

«…Россия проводит холодную политику собственных интересов. Мы бы предпочли, чтобы русские армии стояли на своих нынешних позициях как друзья и союзники Польши, а не как захватчики. Но для защиты России от нацистской угрозы явно необходимо, чтобы русские армии стояли на этой линии. Во всяком случаи эта линия существует и, следовательно, создан Восточный фронт, на который нацистская Германия не посмеет напасть».

(Черчилль. Кн. 1, с. 205)

Черчилль объяснил, почему русские армии вынуждены были силой занять Вильнюс и Львов, хотя более целесообразным было бы осуществить эту акцию союзническим путём. Но:

«…его отвергла Польша, доводы которой, несмотря на всю их естественность, нельзя считать удовлетворительными в свете настоящих событий».

(Черчилль. Кн. 1. С. 205)

Если бы в данной ситуации присутствовал хотя бы намек на «имперские амбиции» СССР, Черчилль не преминул бы подчеркнуть это.

В 2006 г. по запросу Государственной Думы РФ были рассекречены архивные документы советской разведки, относящиеся к событиям вокруг Прибалтики в первые годы Второй мировой войны. Из них следует, что США и Великобритания «с пониманием» отнеслись к вторжению советских войск в страны Балтии.

Эти документы, изданные книгой «Прибалтика и геополитика», не оставляют сомнений в том, что Запад прекрасно осознавал, что профашистские режимы, правившие в странах Балтии, были готовы стать плацдармом для нападения Гитлера на СССР. Документы свидетельствуют, что в западных странах, прежде всего в Англии, то обстоятельство, что Красная Армия вступила в схватку с вермахтом в 500 километрах к западу от Ленинграда, воспринималось положительно.

Составитель книги генерал-майор в отставке Лев Филиппович Соцков считает, что, если бы военный удар по СССР нацистская Германия нанесла в районе Нарвы, предварительно оккупировав Прибалтику, она с ходу могла бы взять Ленинград. Далее вся гитлеровская группировка «Север» заворачивала бы на Москву. Вряд ли в этом случае сибирские дивизии смогли бы остановить немецкое наступление на Москву в декабре 41-го.

Это прекрасно понимал Черчилль, который, изучая карту в присутствии посла СССР в Великобритании Майского, сказал: «Да, правильно, я согласен, так и надо было поступить». Эту позицию он подтвердил в своих воспоминаниях, подчеркивая жизненную необходимость для СССР улучшить свои стратегические позиции в преддверии войны с Германией.

«В пользу Советов нужно сказать, что Советскому Союзу жизненно необходимо отодвинуть как можно дальше на запад исходные позиции германских армий, с тем чтобы русские получили время и могли собрать силы со всех концов своей колоссальной империи. В русских умах каленым железом запечатлелись катастрофы, которые потерпели их армии в 1914 году, когда они бросились в наступление на немцев, еще не закончив мобилизации. А теперь их границы значительнее восточнее, чем во время первой войны…

Им (Советам) нужно силой или обманом оккупировать Прибалтийские государства и большую часть Польши, прежде чем на них нападут. Если их политика и была холодно расчетливой, то она была также в тот момент в высокой степени реалистичной».

(Черчилль. Кн. 1. С. 180)

Тем самым Черчилль недвусмысленно дал понять, что будь он на месте Сталина, он поступил бы точно так же. Это высказывание Черчилля необходимо хорошо уяснить многим современным политикам и историкам, пытающимся со своих «высот» оценивать ситуацию 1939 г. Сегодня абсолютно ясно, если бы нацисты начали вторжение в СССР от старой границы из-под Минска, возможно, миром правил бы Гитлер. В этом случае некому было бы полемизировать по поводу «безнравственности» «сентябрьской» кампании СССР в 1939 г.

Удивительно, как пыжатся сегодня некоторые историки, в том числе и профессор Павел Вечоркевич, пытаясь опровергнуть оценки Черчилля. Как правило, это люди, которым судьба не дала почувствовать тяжкое бремя власти и ответственности за решения, способные изменить не только ход истории страны, но и мира. Поистине «каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны». Полноте, господа, оценку Черчиллю выставила история. И дай Бог дождаться такой оценки всем, кто пытается сделать этот мир лучше, а не переписать историю.

«Польская война» 1939 г.

Профессор Вечоркевич утверждает:

«В 1939 г., так же как в 1920 г., судьба Европы и мира зависела от поляков. То, что наше сопротивление было таким ожёсточенным и таким решительным, и победа над Польшей не стала для Германии „лёгкой прогулкой“, сказалось на дальнейшей судьбе войны. Своей самоотверженностью мы дали союзникам ценное время. Время, которое в значительной степени было потрачено впустую. Прежде всего в связи с инертностью французского командования, которое не смогло должным образом использовать отличную, может, даже лучшую, чем немецкая, военную машину.

Потери немцев составили 16 тысяч убитыми, 520 самолётов и 670 танков, т. е. 25 процентов техники, задействованной при нападении. Так что мы спасли англичан и французов, так как Гитлер уже не мог — как он это планировал — напасть на Запад в 1939 г. Если бы такое произошло, уже в 1940 г. он направил бы свои войска на Советский Союз, что, в свою очередь, означало бы уничтожение этого государства. Таким образом, поляки во второй раз спасли шкуру Сталина. Первый раз — не вступая в союз с Германией, второй раз — предоставив ему бесценный год на формирование вооруженных сил. Однако истории и политике незнакомо чувство благодарности. Впрочем, Сталин считал его собачьим чувством, поэтому никогда не был полякам за это благодарен».

Что можно сказать по поводу этих заявлений профессора? В 1939 г. руководители западных держав и Сталин понимали, что Польша не устоит под натиском Германии, но считали, что германо-польская война продлится несколько месяцев. Немецкие генералы также побаивались Польши. Однако соотношение сил Польши и Германии и новая тактика войны, примененная Германией, обусловили, что Польша, была разгромлена в течение двух недель.

Против миллионной польской армии (по некоторым данным 1,5 млн. и более), её 610 танков, 824 самолётов и 4300 орудий, Гитлер бросил один миллион восемьсот тысяч солдат, 2533 танка, 2231 самолёта и 13 500 орудий. (Мельтюхов. Упущенный шанс Сталина. С. 83). Преимущество немцев было подавляющим.

Однако профессор Вечоркевич в своём интервью утверждает, что в 1939 г. польская армия была в силах отразить нацистское вторжение. В качестве аргумента профессор ссылается на одного из своих докторантов, Тимотеуша Павловского, который сделал «сенсационное» открытие. Оказывается, Т. Павловский (современный польский Клаузевиц) выяснил:

«…что польская армия была современной армией и в соотношении с возможностями страны почти оптимально подготовленной».

Однако ведущие британские военные специалисты в 1939 г. были совершенно другого мнения. Английский «Форин офис» 16 августа 1939 г. запросил у заместителей начальников штабов трех видов вооруженных сил Англии оценку военной мощи Польши. Ответ был дан в тот же день. В нем говорилось:

«Совершенно очевидно, что без немедленной и эффективной помощи со стороны России поляки смогут оказывать сопротивление германскому наступлению лишь в течение ограниченного времени…»

(Яковлев Н. 19 ноября 1942. С. 71)

И такая помощь Советским Союзом была бы оказана. Но, как отмечалось, Польша от неё отказалась.

Дополнительно следует отметить следующее. Подготовленная и боеспособная армия предполагает наличие профессионального офицерского состава. В то же время польская сторона, говоря о пленных польских офицерах, расстрелянных в советских лагерях весной 1940 г., постоянно подчеркивает, что, с одной стороны это 55 % всего численного состава польского офицерского корпуса, а с другой, что это в основном мирные гражданские люди, резервисты, мобилизованные в армию в период военных действий. В этой связи возникает вопрос: может ли быть боеспособной армия, в которой 55 % офицерского состава — гражданские лица? Кто же прав, панове? Разберитесь.

В 1939 г. шансов противостоять Германии у Польши не было. В Польше немцы впервые применили принципиально новую тактику ведения войны — блицкриг. Его суть состояла в молниеносном концентрированном взломе обороны противника мощными автономными и самодостаточными танковыми соединениями, действующими в тесном взаимодействии с авиацией. Численность моторизованных пехотных частей, приданных танковым соединениям, позволяла в глубине этой обороны окружать части противника и захватывать стратегически важные пункты.

Немцы первыми в мире сосредоточили танки в мощные танковые дивизионы, которые, в свою очередь, объединялись в корпуса, способные создать существенное превосходство в технике при наступлении. Это давало ошеломляющий эффект даже при использовании массы легких танков, которые до 1942 г. составляли костяк немецких танковых сил. Это предопределило исход сражений не только в Польше в 1939 г., но и в 1940 и 1941 годах в войне с Францией и СССР. В 1940 г. несравненно более мощная, нежели Польша, Франция, вместе с почти 300-тысячным экспедиционным британским корпусом, была разгромлена немцами за 5 недель.

Молниеносная победа над Польшей, с минимальными жертвами, буквально окрылила Гитлера и вселила в него уверенность в непобедимость руководимого им вермахта. Утверждения П. Вечоркевича о том, что Польша спасла союзников и СССР, просто несостоятельны. Как говорил русский писатель и дипломат Грибоедов, «свежо предание, а верится с трудом».

Развитие событий на польском фронте в сентябре 1939 г. свидетельствовало, что польская армия, не смотря на героизм отдельных воинских частей, не смогла оказать длительного «ожесточенного» сопротивления. Непосредственные участники военных действий в Польше несколько иного мнения о сопротивлении поляков, нежели Вечоркевич.

Лауреат Пулитцеровской премии американский историк и публицист Джон Толанд в своей книге «Адольф Гитлер» пишет, что:

«…к утру 5 сентября польская авиация была уничтожена, а два дня спустя почти все из тридцати пяти польских дивизий были разгромлены либо окружены».

(Толанд. Гитлер. С.76)

Известный американский публицист и журналист Уильям Ширер, в 30-е годы работавший в Берлине и являвшийся очевидцем событий, описываемых им в книге «Крах нацистской империи», о польской кампании писал так:

«На одном участке, когда танки неслись на восток через Польский коридор, они были контратакованы Поморской кавалерийской бригадой, и взору автора этих строк, посетившего несколько дней спустя участок, где разворачивалась контратака предстала отвратительная картина кровавой мясорубки… И сколь ни были мужественными, доблестными и безрассудно храбрыми поляки, немцы просто раздавили их стремительной танковой атакой…»

(Ширер. С. 43)

У. Ширер отмечал стремительность немецкого наступления:

«Примерно через 48 часов польские военно-воздушные силы перестали существовать, большая часть из 500 самолетов первой линии были уничтожены на аэродромах… Краков, второй по величине город Польши, пал 6 сентября. В ту же ночь правительство бежало из Варшавы в Люблин… В полдень 8 сентября 4-я танковая бригада достигла окраин польской столицы… За неделю польская армия была полностью разбита. Большая часть из её 35 дивизий — все, что успели мобилизовать, — была либо разгромлена, либо зажата в огромные клещи, которые сомкнулись вокруг Варшавы… Польское правительство, или то, что от него осталось после непрерывных бомбардировок и обстрелов с воздуха самолетами люфтваффе, 15 сентября добралось до румынской границы. Для него и гордого польского народа всё кончилось».

(Ширер. С. 44–45)

17 сентября 1939 г. польское правительство покинуло страну. Утверждения, что правительство покинуло Польшу только в связи с вступлением на территорию страны частей Красной Армии, не вполне соответствует истине. В противном случае как объяснить тот факт, что еще 16 сентября 1939 г., когда не было никакой информации о намечаемом вступлении в Польшу Красной Армии, представители польского правительства вели с румынами переговоры о транзите во Францию. Более того, уже 3 сентября польский командующий Э. Рыдз-Смиглы отдал приказ:

«Ориентировать ось отхода наших вооруженных сил… в сторону союзной Румынии и благоприятно относящейся к Польше Венгрии…»

По поводу утверждений, что ситуация в Польше, вплоть до 17 сентября 1939 г., контролировалась властями, предоставим «личные свидетельства», как предлагает «борец» с дезинформацией редактор журнала «Новая Польша» Е. Помяновский. Вот что пишет в своей книге «Человек человеку волк. Выживший в Гулаге» Януш Бардах, живший в 1939 г. в городе Владимире-Волынском:

«10 и 11 сентября местная полиция и гражданские власти бежали… Внезапное бегство должностных лиц повергло город в анархию».

Отец, напутствуя Януша, заявляет:

«…на дорогах опасно, там кишат польские дезертиры и украинские бандиты».

(Бардах. С. 24)

Утверждения П. Вечоркевича о том, что 16 сентября польские офицеры на фронте открывали шампанское, «так как кризис на фронте был преодолён», лишены каких-либо оснований, кроме записей в дневнике полковника Копаньского. Действительно, 9 сентября польская армия нанесла удар по 8-й немецкой армии, а часть войск армий «Модлин» и «Познань» прорвалась в Варшаву, усилив ее гарнизон. Но существенно изменить гибельную для Польши ситуацию это не могло.

Польский генерал Владислав Андерс в воспоминаниях «Без последней главы» о ситуации на 10 сентября 1939 г. писал так:

«Положение нате весьма тяжёлое. Польские части разбиты всюду. Немцы под Варшавой. Верховное командование выехало в Брест на Буге… Бои идут в предместье Варшавы».

(Андерс. Без последней главы. Глава «Отступление»)

О том, что положение польской армий уже к 12 сентября было безнадежным, свидетельствует следующий факт. 9 сентября 1939 г. девять французских дивизий 4-й и 5-й армий, не встречая сопротивления немцев, вторглись на территорию Германии. Но 12 сентября французы получили приказ «ввиду быстрого развития событий в Польше» прекратить наступление и вернуться во Францию (Мельтюхов. Упущенный шанс Сталина. С. 83).

Степень «ожесточённого и решительного сопротивления» лучше всего характеризуют реальные военные потери. Немцы в польской кампании потеряли убитыми 10,5 тысяч человек (0,6 %) на 1 миллион 800 тысяч военнослужащих (можно даже согласиться с 16 тысячами (0,9 %), заявленными профессором). Поляки потеряли 66 тысяч убитыми из миллионной армии (6,6 %) (Мельтюхов. Упущенный шанс Сталина. С. 83, 108).

Если сравнить эти потери с потерями немцев и русских в 1941 г., то утверждения профессора об ожесточенном сопротивлении польской армии покажутся малообоснованными. Только за первые три недели войны против Советского Союза нацисты потеряли около 100 тысяч человек или 2,5 % от численности первого стратегического эшелона (4 млн. чел.). Советские потери были неизмеримо выше: 790 тысяч убитыми (25 %) из 3,1 миллиона, развёрнутых в первом эшелоне (Куличкин. Вставай, страна огромная! С.19, 21).

В своих откровениях проф. П. Вечоркевич решил посрамить Наполеона, Бисмарка, не говоря уже о целом ряде немецких генералов и фельдмаршалов, признававших стойкость русского и советского солдата. О Красной Армии 1939 г. он заявляет:

«Собственно, это была не армия, а какой-то сброд. Одетая в разношёрстное обмундирование, с винтовками на верёвках. Впрочем, это было свидетельством не низкого уровня советской промышленности, а царившего в Красной Армии организационного балагана. Одна из её дивизий даже пошла на фронт в гражданской одежде».

Вероятно, легенду об оборванцах из Красной Армии профессор взял из польской прессы 1919–1920 годов. Бывший узник польских лагерей Я. Подольский (Вальден) в своих воспоминаниях рассказал, как рождался этот миф («Новый мир». № 5, 1931). Польские солдаты грабили и раздевали пленных красноармейцев с первых минут плена. Надо полагать, что красноармейское обмундирование было лучше, нежели у польских «жолнежов». Ну а потом переодетые в польское тряпье красноармейцы действительно представляли жалкое зрелище.

Об этом свидетельствуют и многочисленные документы из российско-польского сборника «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.». Что же касается дивизий в гражданской одежде, то такие дивизии народного ополчения были в конце 1941 г. Относительно 1939 г. это весьма спорно. Профессор, вероятно, будет ссылаться на неких мифических очевидцев, которые видели «проклятых большевиков» в гражданской одежде. Известно, что у страха глаза велики.

А вот что говорит очевидец событий сентября 1939 г. уже упомянутый генерал В. Андерс. В своих воспоминаниях он так пишет о Красной Армии:

«Я увидел огромное количество танков, бронемашин и артиллерии. Правда, большинство солдат было плохо обмундировано, кони тощие, хворые, транспорт и оружие не чищены, но в целом армия выглядела лучше, чем в 1920 г. Чувствовалась дисциплина и субординация».

Вероятно, пану П. Вечоркевичу следует больше читать польских авторов.

Вместе с тем следует признать, что в 1939 г. СССР был не готов к войне с Германией. Сталин, понимая это, делал все, чтобы ее оттянуть. О низкой боевой готовности Красной Армии открыто писал в июле 1939 г. в своей статье «Гитлер и Сталин» упомянутый И. Ильин:

«Наступательная война будет невозможна. Наивные люди, которые верят каждому слову советской пропаганды, часто дают невероятные описания красных вооруженных сил: и вот слышишь об „обученных резервах, количеством в 18 млн. человек, и о 13 млн. человек дополнительных резервов; о 40 000 летательных аппаратов, об исторически уникальном „паровом катке““. Все это пропагандистские цифры и зарисовки, которые должны внушить уважение и которым трезвый знаток обстоятельств не доверяет».

Самый главный нелицеприятный для СССР вывод Ильина заключался в том, что:

«…„обученные миллионы“ не обучены, они лишь числятся на бумаге… Сталин об этом знает. Поэтому он не будет принимать участие в войне».

(Ильин. Публицистика. С. 9–10)

К сожалению, первые месяцы войны в 1941 г. подтвердили правильность прогнозов Ильина.

П. Вечоркевич утверждает, что, если бы Польша в 1939 г. начала войну:

«…только против Советов — об этом говорит также опыт финской войны, — мы без больших проблем справились бы с этой агрессией. 17 сентября мы бы были на 150, а может, даже и 200 километров восточнее наших границ. Такая война шла бы уже на советской территории».

Что можно сказать по данному поводу?

Это из той же «польской оперы» — «мы бы с немцами принимали парад победы на Красной площади». Профессор не первый, кто в мечтах и наяву пытался громить Россию. Чем это для них закончилось, общеизвестно. Так, Наполеон вместе со 100-тысячным польским корпусом Понятовского сумел в 1812 г. войти в Москву, но потом, удирая восвояси, оставил в заснеженных поля России весь цвет своего воинства. Разгром поляков в союзе с нацистами или без них был бы предопределен.

П. Вечоркевичу рекомендуем также проштудировать исследование одного из крупнейших английских историков XX века профессора Джоффри Барраклоу «История в изменяющемся мире», впервые опубликованное в 1955 г. и признанное западным ученым миром глубоким философским трактатом.

Начинается это исследование следующим суждением автора:

«Для меня русская победа под Сталинградом сделала необходимым полный пересмотр всей истории Европы. С величайшим замешательством я осознал, что три года исследовательской работы в английских и два года в германском университетах оставили меня практически невеждой в отношении истории стран Восточной Европы… и с ещё большим замешательством я понял, что многие годы умудрялся учить истории (и довольно успешно, если судить по результатам экзаменов) немало одаренных студентов, не ощутив необходимости ликвидировать этот зияющий пробел».

(Яковлев Н. 19 ноября 1942 г. С. 169)

В исторической науке мировая величина, вероятно, потому величина, что способна признавать свои ошибки и постоянно учиться, несмотря на достигнутые степени.

Сошлёмся также на мнение начальника штаба 4-й немецкой армии, наступавшей на Москву, генерала Г. Блюментрита, который писал:

«Поведение русских войск даже в первых боях находилось в поразительном контрасте с поведением поляков и западных союзников при поражении. Даже в окружении русские продолжали упорные бои».

Бывший посол Великобритании в России сэр Родерик Брейтвейт на основе собранного им огромного документального материала и массы свидетельств очевидцев подготовил книгу «Москва, 1941 г. Город и его люди на войне», презентация которой состоялась в британском посольстве в Москве 5 декабря 2006 г.

Сэр Р. Брейтвейт подтвердил вывод генерала Г. Блюментрита о том, что русские продолжали сражаться даже тогда, когда сражаться было нельзя. Он категорически опроверг усиленно тиражируемый на Западе тезис о том, русские якобы:

«…были серой массой, которую гнали на немецкие пули заградотряды НКВД».

По свидетельству фельдмаршала Бока, командовавшего наступлением на Москву, в ноябре 1941 г. русские из-за отсутствия боеприпасов отбили атаку немецкой дивизии, в которой, правда, к этому времени тоже осталось всего 950 человек, молотками и лопатами.

Масштабы советско-немецких сражений были поистине грандиозны и не могут быть сопоставимы с другими сражениями Второй мировой войны, тем более 1939 года. Битва за Москву осенью и зимой 1941 г., в которой вермахту было нанесено первое сокрушительное поражение, стоила нацистам полмиллиона, а Красной Армии — миллион солдат. Ещё более грандиозными по своим масштабам были Сталинградская и Курская битвы. Беспримерной по стойкости и героизму мирного советского населения была 900-дневная оборона Ленинграда.

При этом необходимо отдать должное польским солдатам, героически оборонявшим Вестерплатте и Варшаву. Но надо помнить и о том, что командующий польскими вооруженными силами Рыдз-Смиглы, уже 7 сентября перебравшись со своим штабом в Брест, перебросил туда оставшуюся польскую авиацию, тем самым лишил Варшаву воздушного прикрытия. Результат известен.

Как известно, в Бресте Рыдз-Смиглы был лишён радиосвязи и фактически потерял управление войсками. Говорить о каком-то единоначалии в управлении польскими вооружёнными силами, а также о согласованном взаимодействии польских армий после 7 сентября не приходится. Они были обречены на поражение.

17 сентября 1939 г.

П. Вечоркевич считает день 17 сентября 1939, когда части Красной Армии вступили на территорию тогдашней Польши днем:

«…который предопределил судьбу войны. И не только в военном аспекте. Потому что Сталин знал, что французы должны начать кампанию на 15-й день после объявления мобилизации, т. е. 17 либо 18 сентября».

Польский профессор вновь демонстрирует незнание или нежелание знать исторические факты. Выше уже говорилось, что 9 сентября 1939 г. французские дивизии вторглись на территорию Германии, но в связи с катастрофическим развитием военной ситуации в Польше отошли назад.

Генерал Йодль на Нюрнбергском процессе свидетельствовал:

«Если мы не потерпели катастрофы в 1939 г., то это объясняется только тем, что во время польской кампании примерно 110 французских и британских дивизий на Западе полностью бездействовали против 23 немецких дивизий».

(Мельтюхов. Упущенный шанс Сталина, с. 84)

Вот кто держал судьбу Польши в своих руках. Но об этом в Польше не принято говорить.

Сталин ждал реальных военных действий Франции и Англии против Германии, поэтому оттягивал момент вступление частей Красной Армии на территорию Польши. При реальных военных действиях Франции и Англии ситуация могла кардинально измениться и вряд ли Сталин рискнул бы проводить польскую акцию. Однако по логике польских историков виноват оказался Советский Союз.

Вся доказательная база польских рассуждений относительно решающего значения для разгрома Польши «предательского» удара СССР 17 сентября 1939 г. в основном базируется на победных реляциях советской прессы и грозных приказах по частям Красной Армии. А также известном выступлении В. Молотова. На самом деле советская пресса, поддерживая ореол «непобедимой и легендарной» Красной Армии, выдавала желаемое за действительное. А приказы были рассчитаны на сопротивление польских военных частей, которого фактически не было.

Так, Ю. Мацкевич в книге «Катынь» приводит выдержки из статьи, опубликованной в газете «Красная Звезда» от 17.09.1940 г., к первой годовщине польской акции СССР:

«…В течение 12–15 дней враг был полностью разбит и уничтожён».

На самом деле Красной Армии не потребовалось ни разбивать, ни уничтожать польскую армию. Всё сделал вермахт.

Можно ли говорить о решающем ударе по польским вооруженным силам, если, во-первых, восточную польскую границу охраняло всего 25 батальонов и 7 эскадронов пограничной стражи (около 12 тыс. человек.), а с советской стороны в Польшу вошло более 600 тыс. человек личного состава, которых поддерживали 5000 танков и 4700 самолетов. Во-вторых, польский главнокомандующий Рыдз-Смиглы отдал приказ:

«Советы вторглись. Приказываю осуществить отход в Румынию и Венгрию кратчайшими путями. С Советами боевых действий не вести, только в случае попытки с их стороны разоружения наших частей…»

(Пленники необъявленной войны, с. 65)

Серьёзных столкновений Красной Армии с поляками не было. Об этом говорит незначительное количество потерь с обеих сторон в живой силе. С советской стороны погибло 1173 человека, с польской — 3500 человек. (Мельтюхов. Упущенный шанс Сталина, с. 108). Некоторое сопротивление поляки оказали лишь на северном фланге. Надо учитывать, что к 17 сентября основные польские силы были разгромлены или окружены немцами.

Возникает вопрос: когда и каким значительным польским военным формированиям был нанесен «решающий» удар? Аргументация «решающего удара» большим количеством польских военнопленных, захваченных Красной Армией, некорректна. Это результат того, что Красная Армия перекрыла пути отступления польских частей в Венгрию, Румынию и Прибалтику. Учитывая, многолетнюю враждебную позицию Польши, это было логично. Польша в подобной ситуации поступила бы аналогично.

В заключение следует рассказать о сногсшибательном «открытии», совершенном западными историками, консультирующими создание эпического многосерийного фильма «Войны нашего столетия», регулярно демонстрируемого по телеканалу «Discovery civilization». В 10-ой серии этого фильма утверждается, что «поразительно быстрое продвижение русских войск по территории Польши» в сентябре 1939 г. было обусловлено тем, что Сталин к тому времени (??) якобы «уничтожил цвет польской армии». Это «открытие» может быть поставлено в один ряд с «историческими открытиями» профессора Вечерковича. Комментарии излишни.

Крессы всходные

Особо следует высказаться по поводу «дорогих сердцу каждого поляка Восточных землях», так называемых «крессов всходних». Профессор Вечеркович считает, что в сентябре 1939 г. «на этих землях необходимы были польские Фермопилы, чтобы продемонстрировать всему миру наши права на эти территории». Удивительная для профессора истории логика. Хотя это извечная логика польских политиков и историков — подтверждать право на захваченные территории не историческими основаниями, а силой оружия.

Уважаемый профессор не видит разницы между греческими воинами царя Леонида, защищавшими родную землю, и польскими легионерами, вынужденными оборонять земли, захваченные в 1920 г. Более того, в своем интервью «Новой газете» (№ 32, 5 мая 2005 г.) П. Вечоркевич утверждает, что «восточные земли издавна принадлежали Польше». Однако многочисленные исторические документы свидетельствуют, что так называемые польские «восточные земли» никогда не являлись исконно польскими.

Исторически сложилось так, что «восточные земли» на протяжении последних 400 лет несколько раз входили в состав польского государства. Поэтому с этими землями у значительной части поляков связаны личные воспоминания. Не случайно сердце «начальника польского государства» маршала Пилсудского, родившегося на «крессах всходних», захоронено в могиле матери на Вильнюсском кладбище Расу. На этой могиле мне довелось не раз бывать. Известный польский поэт и прозаик, лауреат Нобелевской премии Чеслав Милош — также уроженец восточных земель. Немало других известных людей тоже родилось там. Однако это не основание считать восточные земли исконно польскими. Вместе с тем следует признать, что достаточно спорным является вопрос о Львове. Но эта тема для украинских историков.

Немного истории. В XIII и XIV веках, в период междоусобицы русских князей и тяжелых поражений, понесенных ими от монголов, «восточные земли», являющиеся частью древнерусских западных княжеств, были включены в состав Великого княжества Литовского. Так, после завоевания в 1262 г. великим князем Литовским Миндаугасом (Миндовг) Полоцкого княжества в название Литовского княжества было добавлено и «Русское».

В 1321 г. великий князь Литовский Гедиминас (Гедимин) взял Киев. В 1322 г. Гедиминас стал официально именовать себя великим князем Литовским и Русским. В 1351–1352 гг. великий князь Литовский и Русский Альгирдас (Ольгерд) захватил Волынь. В 1362 г. Альгирдас завоевал Киевское княжество, княжить которым стал его сына Владимир. В 1363 г. в состав Великого княжества Литовского и Русского вошли земли Черниговского княжества и т. д. (Хроноскоп, с. 120–121, 128, 130).

Надо иметь в виду, что преобладающим этническим компонентом Великого княжества Литовского, Жемайтского и Русского был славяно-русский, а сама государственность в определенной мере являлась продолжением древнерусской. «Статут Вялiкаго княства Лiтоýскага 1588 г.» был написан на старорусском языке, традиции которого более всего сохранились в современном белорусском языке. В период татаро-монгольского нашествия на Русь Великое княжество Литовское стало вторым центром собрания земель бывшей Киевской Руси.

Женой великого князя Литовского и Русского Альгирдаса (Ольгерда) была тверская княжна Ульяна. В «Послании Спиридона-Саввы» говорится, что в ответ на просьбу Ольгерда о помощи к тверскому великому князю Михаилу Александровичу тот «возлюбил его и и вдаде за него сестру свою великую княжну Ульяну». Основатель известной польской королевской династии Ягеллонов Йогайла (Ягайло) был сыном Ольгерда и Ульяны.

По Люблинской унии в 1596 г. земли древнерусских княжеств, ставшие частью Великого княжества Литовского, Жемайтского и Русского (наследниками которого являются Украина, Белоруссия и Литва, а не Польша) были принесены на алтарь совместного государства Речи Посполитой. Второй раз, восточные земли были включены в состав Польши по итогам договора о «Вечном мире» 1686 г. Третий — после поражения Советской России в войне 1920 г. Если на этом основании восточные земли считать польскими, то Варшаву следует считать русским городом, каковым она и являлась на протяжении более ста лет.

По поводу принадлежности Вильнюсского края к Польше также отсутствуют какие-либо исторические свидетельства. Основатель Вильнюса Великий князь Гедиминас правил в 1316–1340 гг. Согласно историческим документам Вильнюс уже в 1323 г. считался столицей Великого княжества Литовского. В 30 км от вильнюсского замка Гедиминас построил тракайский, который считался второй по значению резиденцией литовского князя. Никаких свидетельств о наличии в тех краях польских поселений нет.

Нельзя же серьезно полагать, что, данная территория была «приданым» великого князя литовского Йогайлы (Ягайло) при вступлении на польский трон в 1386 г.

Вильнюс во время существования польско-литовской федерации Речи Посполитой и позднее, в период нахождения Литвы в составе Российской Империи, подвергся этнической и культурной экспансии поляков. В результате к Первой мировой войне Вильнюс, исторически являясь государственным и культурным центром Литвы, стал городом с преимущественно польским населением. По переписи 1931 г. литовское население Вильнюса составляло всего 1,8 %. Лишь немногим больше литовцы составляли в 1920 г. Но является ли это основанием считать Вильнюс польским городом?

В таком случае прародину сербов Косово следует считать албанской. В 1945 г. Б. Тито разрешил поселиться в древнейшей сербской провинции Косово 70 000 албанцам. В результате многолетней «ползучей» экспансии албанское население сербского края Косово к 2000 г. перевалило за миллион и составило большинство в Косово. После «свободных» выборов в 2005 г. албанцы заявили о своем намерении выйти из состава Сербии.

В качестве серьезного аргумента также нельзя рассматривать, созданное в результате «неподвластного» Варшаве, «бунта» частей польского генерала Люциана Желиговского, некое государственное образование с центром в городе Вильнюсе (Sapoka. Lienuvos istorija. С. 561–562.). Об этом мистифицированном «бунте» польских воинских частей генерала Л. Желиговского следует сказать особо.

Известно, что в октябре 1920 г. воинские части генерала Желиговского, состоящие в основном из уроженцев Виленского края, якобы, игнорируя прямые указания властей Польши, захватили часть южной и восточной Литвы и город Вильнюс, создав там формально независимую псевдореспублику «Центральная, или Срединная Литва». Основанием для создания этого полугосударства явилось польское большинство населения этого региона.

В феврале 1921 г. это марионеточное полугосударство, после «убедительной» победы сторонников Л. Желиговского на плебисците, заявило о полной интеграции с Польшей. Далее польский Сейм принимает Виленский край в состав Польши. Потом это решение подтверждает парижская конференция стран Антанты.

Но от этого «восточные земли» не стали польскими. Не случайно патриарх польских историков 3. Залусский об этом писал так:

«…созданный генералом Желиговским сейм Центральной Литвы отверг все концепции самостоятельности или автономии литовско-белорусских земель и потребовал полной интеграции Вильно с Варшавой».

(Наленчи. Ю. Пилсудский. С. 267)

Залусский высказался предельно ясно: Вильнюсский край — это «литовско-белорусские земли». В целом «восточные земли» Польши являлись «литовско-белорусско-украинскими». Как уже говорилось, в тот период Белоруссия и Украина входили в состав СССР и поэтому советские претензии на «восточные земли», в отличие от польских, были вполне обоснованными.

Говорить о польских Фермопилах на территории «восточных земель», по меньшей мере, некорректно. В данном случае пану Вечоркевичу следовало бы сослаться не на греков, а на Гитлера, который в 1943 г. призывал сделать Восточный вал на Днепре «могилой для Красной Армии». Это было бы ближе к истине.

О польском коллаборационизме

Корреспондент газеты «Rzeczpospolita», задавая вопрос проф. Вечоркевичу, отметил, что «на Востоке мы столкнулись с массовыми проявлениями коллаборационизма граждан, особенно еврейского происхождения». Официально в Польше о польском коллаборационизме предпочитают не говорить. Не стал о нем говорить и П. Вечоркевич, хотя все его рассуждения свидетельствуют о том, что он сожалеет, что Польша не стала коллективным коллаборантом, сотрудничая с нацистской Германией.

Главный акцент Вечеркович сделал на коллаборационизме еврейского населения Польши. Надо полагать, что он, как и многие польские историки, считает, что среди поляков не было коллаборационистов. Так ли это?

При глубоком изучении ситуации выясняется, что это миф, за который Польша должна быть благодарна Сталину, который во имя дружбы с новой социалистической Польшей, после войны заблокировал информацию о поляках, воевавших на стороне Германии, и 60 тысячах из них, попавших в советский плен. Неверующим рекомендуем прочитать книгу австрийского историка Стефана Карнера «Архипелаг ГУПВИ» (ARCHIPEL GUPVI), изданную в 1995 г. в Мюнхене и в 2002 г. в Москве.

Помимо этого необходимо обратиться к польскому историку Цезары Гмызу, который на страницах еженедельника «Wprost» в октябре 2005 г. сообщил, что во время Второй мировой войны через службу в вермахте прошло около полумиллиона поляков. Особого рвения на службе и в боях они не проявляли, т. к. многие были мобилизованы насильно, но факт службы у нацистов остается фактом.

Поляки сотрудничали с нацистами и в концлагерях. В изданной в 1960 г. книге «Фабрика смерти», написанной заключенными из Освенцима, рассказывается о «враче из заключённых поляке Владиславе Деринге» (с. 112), который участвовал в бесчеловечных экспериментах над заключенными, о старшем по блоку Стефане Вежбиче из Верхней Силезии, который предпочитал убивать заключенных «тремя ударами палкой» (С. 53), описывается своеобразный метод лечения больных побоями «у польского врача заключённого Зенктеллера» (С. 82).

Польскими фашистами называют авторы книги старшего по блоку Бруно Броневича, рапортшрейбера Казимежа Госка из Варшавы, Юлиуса Миклуса и Виктора Ткоза (С. 252–253). Немало польских фамилий встречается в списке тех эсэсовцев, которые в Освенциме проявляли особую жестокость в отношении заключенных (С. 231).

Понятно, что в каждом стаде есть паршивая овца. Возможно, что поляки, как нация, были менее других склонны к коллаборационизму. О количестве русских, по различным причинам сотрудничавших с нацистами, также известно. Но это не аргумент для скрытия польского коллаборационизма.

О «зверствах» большевиков

П. Вечоркевич в своем «историческом» интервью решил «сорвать маску» с «бесчеловечных» большевиков и показать, что они творили на «польских восточных» землях.

Профессор бездоказательно и безапелляционно утверждает:

«Совершаемые Советами преступления отличались ещё большей жестокостью, чем преступления Вермахта на Западе. Недавно одна женщина, в то время еще маленькая девочка, рассказала мне о такой, запомнившейся ей картине. Где-то на Подоле или Волыни, в деревне, в которой она жила, большевики взяли в плен польского полковника, врача. „Развлекались“ они с ним следующим образом: распороли ему живот, накрутили внутренности на лебедку колодца и, приведя в движение ручку, вынудили его бегать по кругу, коля его штыками под смех и крики».

Корр. Это был единичный случай?

«Нет, было их сотни, если не тысячи. Например, один советский лейтенант проверял пушки таким образом, что ставил перед стволом орудия в ряд несколько пленных и производил выстрел. Изучал, сколько поляков можно убить за один раз. Таких примеров много».

И далее П. Вечеркович озвучивает традиционное польское требование:

«Необходимо в полный голос потребовать от России от имени польского правительства и поляков выяснения, а также символичного, посмертного наказания виновных в этих военных преступлениях».

Подобные утверждения можно расценивать лишь как шизофреническую русофобию. Описание этих омерзительных пыток, вероятно, взято из истории инквизиции и нацистских концлагерей, специализировавшихся на экзотических способах умерщвления людей. Существует немало документально подтвержденных свидетельств изуверских способов умерщвления узников в нацистских лагерях. Комендант Маутхаузена Цирайс, которому «наскучили» массовые убийства, собственноручно раскалывал людям головы топором.

В уже упомянутой книге «Фабрика смерти», рассказывается об эсэсовце из Освенцима Паличе, который одним выстрелом убивал пятерых заключенных (С. 171). Наиболее полное исследование о нацистских лагерях подготовил немецкий профессор философии Ойген Когон. Он с 1939 по 1945 г. был узником гестаповских тюрем, а потом концлагеря Бухенвальд. В 1946 г. О. Когон издал книгу «Государство СС», являющуюся основополагающим трудом по гитлеровским концлагерям, которую проф. П. Вечоркевич, видимо, использовал в качестве пособия, подыскивая примеры жестокости советских солдат.

Случаи, приведённые П. Вечоркевичем, невероятны не только по жестокости, но и по способу исполнения. Ясно, что профессор, видимо, никогда не доставал воду из колодца при помощи ворота или лебедки, а то ему было бы абсолютно ясно, что, если на горизонтальный ворот колодца накрутить внутренности человека, то, приведя в движение ручку, вы его просто подвесите, а не заставите бегать по кругу.

Удивительно, что профессор так и не сообщил читателям имя женщины, а также не удосужился узнать, где она находилась в 1939 г. Волынь и Подол хоть и граничат, но это разные территории. Несомненно одно, место своего проживания во время такого кошмарного преступления ребенок запомнил бы. Для историка, который хочет от имени польского правительства и поляков «в полный голос» потребовать от России «символичного, посмертного наказания виновных в этих военных преступлениях», это непростительно.

Заявления Вечоркевича перекликаются с Геббельсом, который, начиная с 1944 г, постоянно пугал немцев «большевистскими армиями варваров». Польский профессор оказался достойным наследником имперского министра пропаганды. Он даже не удосужился выяснить, как во время войны советским руководством каралось любое насилие в отношении местного населения.

Вместе с тем следует признать, что в ходе «сентябрьской кампании» в Красной Армии действительно имели факты мародерства, самосудов, расстрелов без суда и др. преступлений, за что было осуждено 49 военнослужащих РККА (Мельтюхов. С. 560. Сиполс. С. 108.).

Факты насилия и мародерства со стороны красноармейцев жесточайшим образом пресекались военными трибуналами. Так, политрук школы 131-го кавполка Бердников за убийство семьи помещика был осуждён к расстрелу. За мародерство и изнасилование польской женщины-беженки был расстрелян красноармеец Фролов и т. д.

О случаях «грубейшего произвола и преступных действий со стороны ряда командно-политического состава» частей Красной Армии был информирован Сталин и нарком обороны Ворошилов. В результате нарком обороны издал приказ за № 0059 от 10 ноября 1939 г., в котором «начсостав предупреждался о недопустимости повторения в будущем всяких самочинных действий, противоречащих духу и уставам Красной Армии». В приказе также предписывалось установить всех лиц, виновных в самочинных действиях и привлечь их к ответственности (Мельтюхов. Сов.−польские войны. С. 561–565.).

Помимо этого в октябре 1939 г. Ворошилов издал приказ, согласно которому войсковые не имели права занимать особняки, замки, здания, представляющие культурную и историческую ценность и должны были принять все меры к их сохранности.

С учётом вышесказанного бессмысленно говорить о каком-то поощрении советским руководством актов насилия и вандализма в отношении граждан бывшей Польши. Информация о массовых случаях зверств, подобных упомянутых профессором, отсутствует. Известен только единственный факт расстрела 15 польских солдат из пушки по приказу старшего лейтенанта Булгакова, который был арестован и осужден военным трибуналом. Однако если бы таких фактов были «тысячи», как утверждает Вечоркевич, то эта тема давно бы стала второй «Катынью».

Миф о жестокости Красной Армии давно культивируется в польской научной литературе и публицистике. Впервые эта тема возникла летом 1920 г., когда части Красной Армии вторглись на польскую территорию. О реальном поведении красноармейцев свидетельствует «инвазионный рапорт» от 19 сентября 1920 г. такого компетентного польского военного учреждения, как 6-я экспозитура II отдела (т. е. военной разведки и контрразведки) штаба Варшавского военного округа:

«Поведение советских войск на всем протяжении оккупации было безупречным, доказано, что до момента отступления они не допускали никаких ненужных грабежей и насилия. Реквизиции они старались проводить формально и платили требуемые цены деньгами, хотя и обесцененными. Безупречное поведение советских войск по сравнению с насилиями и ненужным грабежом отступающих наших частей существенно подорвало доверие к польским властям».

(CAW. SRI DOK I.I.371.1/A). 29 Z doswiadczeri ostatnich tygodni. — Bellona, 1920, № 7, s. 484. Из статьи Матвеева «Ещё раз о численности красноармейцев в польском плену в 1919–1920 годах». Новая и новейшая история. № 3, 2006.)

Напомним, что массовые случаи бесчеловечной расправы поляков с гражданским населением на оккупированных территориях Западной Украины и Белоруссии в 1919–1920 гг. остались не только безнаказанными, но исполнители даже бравировали ими.

Так, будущий министр иностранных дел Польши в 1930-е годы Юзеф Бек рассказывал своему отцу, вице-министру внутренних дел в правительстве Падеревского, как он и его товарищи действовали на «большевизированной» Украине в конце 1918 г.:

«В деревнях мы убивали всех поголовно и все сжигали при малейшем подозрении в неискренности. Я собственноручно работал прикладом».

(Мельтюхов. Сов.−польские войны. С.40.)

По свидетельству зам. генерального комиссара Гражданского управления восточных земель Михала Коссаковского, убить или замучить большевика не считалось грехом. Он вспоминает, что:

«…в присутствии генерала Листовского (командующего оперативной группой в Полесье) застрелили мальчика лишь за то, что якобы он недобро улыбался».

(Мельтюхов. Сов.−польские войны. С. 42.)

В 1920 г. украинские газеты писали:

«В Черкассы 4 мая доставлено 290 раненых из городов и местечек, занятых поляками. В основном женщины и дети. Есть дети в возрасте от года до двух лет… Раны нанесены холодным оружием».

(Мельтюхов. Сов.−польские войны. С. 70.)

За отказ дать польским оккупантам продовольствие в 1920 г. на Украине были полностью сожжены деревни Ивановцы, Куча, Собачи, Яблуновка, Новая Гребля, Мельничи, Кирилловка и др. Жителей этих деревень расстреляли из пулемётов. В местечке Тетиево во время еврейского погрома было вырезано 4 тыс. человек. Вот предтечи Хатыни, Орадура, Лидице и других деревень, сожженных через 20 лет нацистами (Мельтюхов. Сов.−польские войны. С. 69.).

Эти изуверские традиции поляки продолжили в сентябре 1939 г., когда, накануне сдачи немцам городов с преимущественно немецким населением — Быдгоща (бывший немецкий Бромберг) и Шулитце, устоили резню немецких женщин и детей. Профессор истории Павел Вечоркевич не только не чувствует вины поляков за это преступление, но и утверждает, что «кровавое воскресенье в г. Быдгоще» — дело немцев («Rzeczpospolita», 28 сентября 2005.).

Однако ещё в начале 1940 г. немецкий МИД опроверг это утверждение, издав книгу о событиях в Быдгоще и Шулитце. Эти события также достаточно подробно описаны в фундаментальной монографии американского историка Р. Герцштейна «Война, которую выиграл Гитлер», посвященной методам ведения пропаганды в третьем рейхе (Герценштейн. С. 320–321.).

К сожалению, это не единственный пример польской «объективности». «Гитлеровские гестапо и жандармерия» в течение 60 лет выдавались в Польше за виновников уничтожения в июне — июле 1941 г. 4 тысяч евреев, жителей городка Едвабне, находившегося на разделительной линии между СССР и Германией. Только в 2000 г. пришлось признать, что зверскую расправу над соседями — евреями учинило местное польское население («Газета выборча». 19.10.2000.).

Случаи привлечения виновных в этих преступления к уголовной ответственности не известны. Вот чем надо было бы поинтересоваться профессору Вечоркевичу. А заодно «в полный голос» потребовать от польских властей «символичного, посмертного наказания виновных в этих военных преступлениях». Но банальная русофобия душит профессора. Он весь в поисках, что бы еще придумать в подтверждение своей теории о «зверском большевизме». Правда, ответа на вопрос, по какой причине русские «массово и зверски» в 1939 г. расправлялись с поляками, у профессора нет. Без сомнения, это такой же миф, как и «расправы» большевиков с мирными польскими жителями в 1920 г.

Аналогичный миф сегодня насаждается о «зверствах» русских в оккупированной Германии в 1945 г., хотя известно, что сами немцы отмечали достаточно лояльное отношение русских. Это при том, что практически каждый советский солдат и офицер имел личный счет к гитлеровцам. У всех была жива память об их зверствах на оккупированных советских территориях.

Надо заметить, что большое воздействие на поведение советских солдат оказала позиция советских публицистов и поэтов, возглавляемых И. Эренбургом. За годы войны И. Эренбург написал почти две тысячи статей, призывающие отомстить немцам. Все они издавались огромными тиражами. Вот что написал Эренбург в статье от 24 июля 1942 г.:

«Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово „немец“ для нас самое страшное проклятье. Отныне слово „немец“ заряжает ружье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать…»

Поэт К. Симонов в то время написал стихотворение «Убей его».

Так убей же его скорей! Так убей же хоть одного! Сколько раз увидишь его, Столько раз его и убей!

Однако после победы под Москвой в приказе Сталин от 23 февраля 1942 г. подчеркнул:

«Было бы смешно отождествлять клику Гитлера с германским народом, с германским государством. Опыт истории учит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское — остаются».

В приказе отвергнуто обвинение в том, что:

«…советские люди ненавидят немцев как немцев, что Красная Армия уничтожает немецких солдат именно как немцев, из-за ненависти ко всему немецкому. Это, конечно, неумная клевета».

Тем не менее Эренбург в статье «Хватит!», написанной после вступления Красной Армии на территорию Германии, озвучил призыв «Только бы не смягчиться, только бы не забыть!». Эта позиция Эренбурга осуждена в статье заведующего агитпропом ЦК ВКП(6) Г. Александрова «Товарищ Эренбург упрощает». В дополнение к этому Сталин 20 апреля 1945 г., издает директиву № 11042, в которой было потребовано:

«…от войск изменить отношение к немцам, как к военнослужащим, так и к гражданскому населению, и обращаться с немцами лучше».

Однако полностью пресечь случаи насилия над немцами не удалось. По данным Главной военной прокуратуры, в первые месяцы 1945 г. за бесчинства по отношению к местному населению военными трибуналами было осуждено 4148 офицеров и рядовых. Но, согласитесь, для территории врага, который в течение 4 лет бесчинствовал в России, это не так много.

Объяснить утверждения профессора Вечоркевича о массовых случаях зверств советских солдат в Польше в 1939 г. можно только одним — они ложны.

Крайняя односторонность и ограниченность исторических «откровений» проф. Вечоркевича становится предельно ясной из его высказывания о природе холокоста.

«Грустную ассоциацию, конечно, вызывает холокост. Однако, если хорошо над этим задуматься, можно прийти к выводу, что быстрая победа Германии могла бы означать, что его вообще бы не случилось. Поскольку холокост был в значительной мере следствием германских военных поражений».

Это действительно самое сногсшибательное открытие профессора. Неясно, чего здесь больше, нежелания знать историю Холокоста или сознательной дезинформации. Надо полагать, последнего. Вывод из итогов Второй мировой войны, по профессору, предельно ясен: если бы мир не оказал сопротивления нацистам, не нанес им поражений, а сдался, как в 1938 г. в Мюнхене, то не было бы ни холокоста, ни других преступлений нацистов против человечности. Все (не попавшие в крематорий) мирно и очень счастливо жили бы в «тысячелетнем» рейхе. Такая позиция является кощунственной и оскорбляет память тех, кто сражался против нацизма и пал его жертвой.

Остаётся только адресовать «историку» Вечоркевичу бессмертное выражение известного русского писателя М. Булгакова:

«Поздравляем вас, гражданин, соврамши!»

* * *

Профессору П. Вечоркевичу в его стремлении «переписать» историю польско-российских отношений на польский лад не уступают, как уже отмечалось, главный редактор журнала «Новая Польша» профессор Ежи Помяновский и профессор истории Ягеллонского университета (Краков) Анджей Новак.

О кампаниях ненависти и дезинформации в России?!

Е. Помяновский в своей статье «К истории дезинформации» («Новая Польша», № 5/2005) призывает преодолеть дезинформацию в польско-российских отношениях. В качестве основного метода борьбы с ней Е. Помяновский предлагает «личные свидетельства и яркие примеры». Согласимся с этим предложением, но не забудем, что при желании и из библейских примеров можно сделать пособие для начинающего террориста.

К сожалению, в статье Е. Помяновского под видом развенчания одной дезинформации предлагается другая. Прежде всего это касается кампаний «возбуждения у русских ненависти к Польше и полякам» и «дезинформации, имеющей целью изгладить из памяти русских катынское преступление», которые, по мнению редактора «Новой Польши», якобы активно проводятся в России.

Подобное заявление свидетельствует о том, что уважаемый редактор плохо представляет современное отношение россиян к Польше. Наиболее точно это отношение характеризует высказывание, размещенное на сайте «российско-польские отношения» в Интернете:

«Самое удивительное в современных российско-польских отношениях — это почти полное исчезновение Польши из сознания россиян».

В целом ситуацию в российском обществе очень точно охарактеризовала певица Вика Цыганова в своем интервью «Новой газете»:

«Сегодня нас больше должны беспокоить не враги извне, а разложение нашего народа».

В советское время ситуация была кардинально другая. Польша была одним из самых популярных в Советском Союзе социалистических государств. В советском обществе царили массовые полонофильские настроения не только в области культуры, но и в политике. Фильмы Ежи Гофмана, Анджея Вайды, польская эстрада, невероятной популярности «Кабачок 13 стульев», Барбара Брыльска, Анна Герман, любимцы советских женщин Збигнев Цибульский и Даниэль Ольбрыхский — все это свидетельствовало об искренних симпатиях к Польше. Среди советской интеллигенции было немало сторонников польской «Солидарности».

И вдруг после обретения Польшей желанной свободы, после ухода с российской политической арены коммунистов, в период, когда президент Ельцин фактически признал и покаялся за все российские грехи, когда польско-русские отношения можно было начать с чистого листа, граждане России на территории Польши оказались фактически вне закона. Десятки случаев насилия над россиянами не получали должной оценки со стороны польских властей.

Достаточно вспомнить, как в 1994 г. на Варшавском вокзале российских граждан, следовавших в поезде № 15 «Москва — Брюссель», ограбили. Подобное бывало и раньше, но в этот раз обобрали до нитки. Однако, когда пассажиры обратились в полицию, там их избили под крики: «Ты, русская свинья!» — и арестовали. Польское правительство выразило сожаление, но не извинилось. Тогдашний премьер-министр России Черномырдин в связи с этим отменил свой визит в Польшу.

Польша оказалась единственной страной Европы, где пытались громить российское консульство. Поляки неизменно занимали враждебную России позицию в международных организациях. Такое развитие событий вначале вызывало у большинства россиян недоумение, сменившееся впоследствии отчуждением.

Проводимые после 1991 г. российской властью реформы, поставили перед большинством россиян проблему выживания, и российско-польские отношения ушли на задний план. Большинство россиян сегодня волнуют не русско-польские отношения, а отношения с властью, которая ставит их на грань выживания. Поэтому говорить о какой-то целенаправленной кампании возбуждения ненависти к полякам смешно и грустно. Для кого и среди кого?

Если уважаемого пана Помяновского по-настоящему интересуют польско-российские отношения, то он должен был бы заметить, что все российские публикации по данной теме являются, как правило, ответом на польские публикации или недружественные акции. Даже безобразная ситуация с избиением в Москве польских дипломатов была, вероятно, предпринята некими хулиганствующими одиночными «мстителями» в ответ на избиение русских юношей в Варшаве.

В нагнетании напряженности в польско-российских отношениях инициатором в большинстве случаев является польская сторона. Хотя нередко предвзятостью грешит и российская сторона. Летом 2005 года российские СМИ сообщили, что президент Польши А. Квасьневский заявил, что Россия без Украины лучше, чем Россия с Украиной. Это вызвало крайне негативную реакцию на всех уровнях. На самом деле было сказано:

«Америка считает, что Россия без Украины лучше, чем Россия с Украиной».

Этот пример свидетельствует о том, что российско-польские взаимоотношения постоянно балансируют на «грани», и каждый необдуманный шаг или заявление может привести к конфликту. Тем не менее полномочный министр-советник посольства Польши в России Мариан Орликовски заявляет в своем интервью «Политическому журналу» (№ 33. 10 октября 2005 г.), что на выборах:

«…Россия почти не обсуждалась. О России говорили только в связи с определенными событиями, например, в связи с избиением польских дипломатов в Москве… Это абсолютная ложь, что есть антироссийские настроения в Польше».

Прекрасно, если это так. Очень хотелось бы. Но как быть с результатами соцопросов, публикуемых в польских газетах, согласно которым более половины поляков отрицательно относятся к русским, Хотелось бы, конечно, больше верить заявлениям директора Славянского центра культуры в Варшаве Яна Заброцкого о том, что в центр приходит все больше студентов, интересующихся русским языком и культурой (Труд-7, 13 октября 2005 г.).

Вместе с тем как расценивать крайне резкие предвыборные антироссийские заявления Л. Качиньского? Не говоря уже о том, что по любому поводу и без оного в официальных польских печатных изданиях появляются материалы антироссийской направленности. Ведь не случайно лауреат Нобелевской премии, известный польский поэт и публицист Чеслав Милош признает, что «поляки и русские друг друга не любят» («Новая Польша», № 7, 2001).

Даже российско-германское соглашение о строительстве Североевропейского газопровода по дну Балтийского моря от Выборга до Германии оценивается польскими политиками как «антипольская акция, фактически новый пакт Путина — Шредера».

В своё время известная польская актриса Б. Тышкевич, вероятно, выразила сокровенное желание некоторых поляков о том, что Польше лучше было бы находиться подальше от России. Но при этом большинство польских политиков хотели бы быть поближе к ее газу, получать прибыли от транзита этого газа и при необходимости шантажировать Россию угрозами «закрыть вентиль». Это сегодня пытается делать Украина. Получается странно: проходит российский газопровод по Польше — плохо, не проходит — тоже плохо.

Можно понять беспокойство Польши и стран Балтии по поводу возможной экологической катастрофы, связанной с захоронениями на дне Балтийского моря боеприпасов с отравляющими веществами. Эта проблема известна давно. Ранее она замалчивалась (даже в Хелкоме, межгосударственной структуре, занимающейся экологией Балтийского региона, эта тема неофициально закрыта), хотя давно было ясно, что дело движется к экологической катастрофе, так как стенки контейнеров и снарядов находятся в критическом состоянии и рано или поздно разрушатся, даже без строительства газопровода.

В настоящее время, благодаря уже начатому строительству Североевропейского (Балтийского) газопровода, России и европейским странам придется непосредственно заняться этой проблемой (Новая газета, № 84,2005 г.). Учитывая, что в ноябре 2005 года был принят в эксплуатацию более сложный в техническом отношении газопровод «Голубой поток», проложенный по дну Чёрного моря, строительство балтийского газопровода со всеми экологическими предосторожностями, выглядит достаточно оптимистично. Но польским политикам и это не нравится. Панове, надо как-то определяться с позицией в отношениях с Россией — что хорошо, а что плохо!

Возникает вопрос: почему на искренние симпатии и душевные порывы россиян поляки, как правило, отвечают плохо скрываемой ненавистью? Почему русско-польские отношения многими польскими политиками и историками рассматривается как бесконечная череда преступных российских и советских акций, направленных против Польши? Хотя, как свидетельствуют факты и исторические документы, позиция и действия России по отношению к Польше во многих случаях были достаточно лояльными и доброжелательными.

С горечью надо признать, что проблема непростых отношений России со своими соседями во многом кроется в ней самой. Не хотят наши бывшие друзья жить так, как мы. Во многих случаях Россия пытается навязать свое мироощущение соседям, что вызывает у них негативную реакцию. Более того, трудно уважать страну, которая, обладая огромными природными богатствами, не может обеспечить достойную жизнь своим гражданам. За рубежом ни для кого не секрет, что россияне живут в условиях все усиливающейся затяжной бедности. И когда Россия стремится вовлечь в свою орбиту соседей, у них создается впечатление, что им вольно или невольно Россия предлагает свои стандарты жизни, с чем они категорически не согласны.

Многие из наших соседей не воспринимают, что Россия постоянно хочет кого-то спасать, помогать, но делает это крайне неуклюже и неумело. При этом Россия не умеет защищать своих сторонников и собственные интересы и поэтому теряет своих союзников. В результате получается как в семье: как бы ни любила жена мужа, но если он не может обеспечить достойную жизнь и защиту семье, она, в конце концов, уходит к другому. Так ушли и уходят наши соседи, наши бывшие друзья по Советскому Союзу и Варшавскому Договору. Не сделаем выводы, не наладим в России достойную жизнь каждому человеку, не научимся защищать свои интересы и интересы своих граждан, ценить своих союзников, останемся, в конце концов, одни.

Убежав из объятий советского «старшего брата», большинство наших союзников стремится найти такие же объятия у «богатых» американцев. Однако американцы — большие прагматики. Бывшие союзники СССР их интересуют лишь в контексте сдерживания России. Надо помнить о судьбе Заира и его президента Мобуту, которые подкармливались США до тех пор, пока в ряде африканских государств с симпатией относились к социалистическим идеям. Как только с социализмом в Африке было покончено, Заир был брошен на произвол судьбы. Сложно назвать страну, которой Америка бескорыстно помогла.

Однако вернёмся к российско-польским отношениям и к кампании «возбуждения у русских ненависти к Польше». Польская сторона в качестве аргумента ссылается на введение в России в 2005 г. праздника примирения и согласия, приуроченного к изгнанию из Москвы польских захватчиков в 1612 г. Действительно, в этой связи польская тема одно время доминировала в российских СМИ. И дело здесь не только в Польше. Российская Дума в очередной раз намудрила, желая дистанцироваться от «большевистского» праздника 7 ноября. Если быть точными, окончательная сдача польских интервентов, подписание ими капитуляции и сброс польских знамен со стен Кремля состоялись не 4 ноября 1612 г., а 7 ноября. Но для депутатов Госдумы это не важно. Главное, уйти от ненавистной даты.

За период смутного времени поляки принесли немало горя на русскую землю. Они пришли на Русь, пользуясь раздором в русском боярстве и народе. Польское высокомерное господство поставило Россию на грань уничтожения и заставило русских осознать себя единой нацией, способной организоваться и освободить себя. Что и произошло в Нижнем Новгороде, когда люди жертвовали последнее на создание народного ополчения. Эти дни славны тем, что русские осознали себя едиными и заложили основы будущего российского великого государства. Это, прежде всего, праздник победы россиян над своими раздорами и гордынями, а уж потом победы над поляками. Так что в какой-то мере мы должны быть благодарны полякам, как был благодарен шведам Петр I.

Бессмысленно и кощунственно противопоставлять 4 ноября (1612 г.) — 7 ноября (1917 г.). Советский период нашей жизни был непростым. Но он был богат на великие свершения, которые были осуществлены после революции: индустриализацию, победу над нацизмом, полеты в космос, социальную защищенность и, главное, причастность к тому, что живешь в великой стране. Возможно возражение. Что праздновать, если «великая страна и великие свершения» канули в Лету? Но осталась память миллионов, во имя которой следовало бы сохранить дату.

Все мы из истории, которую творили наши предки, и переписывать её — неблагодарное занятие. Тем более что у России сегодня существует масса других, более важных проблем, нежели замена праздников.

Так кто же клеветник?

Е. Помяновский в своей статье «К истории дезинформации» поднимает тему плененных поляками в 1919–1920 гг. красноармейцев. По этому поводу немало написано. Затронул её в своей книге «Шляхта и мы» и известный русский поэт и прозаик, редактор журнала «Наш современник» Станислав Куняев. Однако Помяновский книгу С. Куняева бездоказательно назвал «выпадом патологического клеветника». Это не новый прием: обвиняя своего оппонента в клевете, раз за разом насаждать свое видение проблемы, добиваясь, чтобы последнее слово оставалось за атакующим.

Что же вызвало такое негодование Е. Помяновского? Оказывается, С. Куняев уличил «Новую Польшу» «в манипуляции и сознательном искажении опубликованного текста» воспоминаний культработника РККА Н. Вальдена (псевдоним Я. Подольского) о польском плене в 1919–1920 гг., опубликованных в номере 11 журнала за 2001 год.

С. Куняев в своей книге «Шляхта и мы» (с. 132–138) предоставил вниманию читателя «не отточия», а исключенные в журнале «Новая Польша» из текста воспоминаний Вальдена отрывки. Изъятия, допущенные в журнале, касались самых острых моментов, свидетельствующих о «бесчеловечной» жестокости поляков по отношению к пленным красноармейцам и проявлений поляками патологического антисемитизма.

По утверждению Е. Помяновского, текст воспоминаний Н. Вальдена был сокращён его дочерью Натальей Подольской в целях их размещении в «тонком» ежемесячнике, и сокращения «ни на йоту не изменили ни оценки описанных событий, ни политического звучания воспоминаний». Если дело обстояло так, то доказать клевету г-на Куняева было очень просто. Процитировать изъятые отрывки и показать, что их исключение не меняет сути воспоминаний. Однако на деле получается иначе.

Попытки ознакомиться с сокращенными воспоминаниями Вальдена, опубликованными в журнале «Новая Польша», через Интернет не увенчались успехом. На сайте «Новая Польша» отсутствует какая-либо информация об этом материале. Он не вошел в перечень важнейших материалов по истории польско-российских отношений в рубрике «Польша-Россия».

В оглавлении 11-ого номера журнала за 2001 г. (в рубрике «Архив») воспоминания Вальдена «В польском плену» не указаны. Они опубликованы под скромным названием «Реплика. (К вопросу об „Анти-Катыни“)». Ознакомиться с текстом «реплики» не удалось. Удивительно, что воспоминания Вальдена, опубликованные в журнале «Новая Польша» и в течение четырех лет вызывающие ожесточенные споры российских и польских публицистов, фактически недоступны широкому читателю. Вероятно, все дело в том, что после их прочтения у читателя не останется сомнений в правоте С. Куняева!?

Надо заметить, что при соответствующих купюрах в тексте воспоминаний Вальдена можно утверждать, «что поляки не совершили и не планировали их (красноармейцев) массового истребления», а просто они умирали сами. Более того, при «должных» сокращениях воспоминания Вальдена можно читать как романтичную историю отношений пленного «большевика» и двух прекрасных полячек, спасших ему жизнь в лагере. Редактору Е. Помяновскому не мешало бы знать, что в русском языке даже запятая, перенесенная в другое место, «казнить нельзя помиловать», меняет весь смысл.

К счастью, в своих воспоминаниях Н. Вальден дал Е. Помяновскому и всем польским фальсификаторам истории очень краткий, но емкий ответ, который невозможно извратить. Говоря о зверском отношении к пленным красноармейцам, он заявил, что «ужасное мщение готовит себе буржуазная шовинистическая Польша…» (Новый мир. 1931. № 5, с. 88). Эта фраза все ставит на свои места. Она исключает любые попытки говорить о каком-то «гуманном» отношении к красноармейцам в польских лагерях и однозначно свидетельствует о том, кто клеветник на самом деле.

Восставшая Варшава

Одной из болезненных тем в польско-российских отношениях является тема Варшавского восстания в августе-сентябре 1944 г. Жесткое бескомпромиссное противостояние между СССР и Польшей достигло своего апогея именно во время восстания в Варшаве, высветившего все проблемы польско-российско-советских отношений.

Павел Вронский в «Газете выборчей» (от 3 августа 2005 г.) сожалеет:

«Каждый год в годовщину Варшавского восстания мы с горечью думаем, что Москва всё ещё не созрела для извинений за пассивность Красной Армии на подступах к гибнущей Варшаве. Однако, если мы ожидаем от наших русских друзей извинений, надо хотя бы предоставить им такую возможность».

Фактически, польская сторона обвиняет советское руководство в том, что в августе 1944 г. оно не положило в польскую землю на берегах Вислы еще тысяч сто советских солдат ради того, чтобы лондонское польское правительство обрело прежнюю, враждебно настроенную к СССР Польшу.

В конце июля 1944 г. войска 1-го Белорусского фронта под командованием маршала К. Рокоссовского вышли к месту рождения маршала Праге, предместью Варшавы. А 1 августа 1939 г. по приказу польского правительства из Лондона части Армии Крайовой (АК), заранее стянутые в Варшаву и насчитывающие 40 тыс. легковооруженных бойцов, без согласования с частями Красной Армии, начали вооруженную акцию по захвату польской столицы под названием «Буря».

Расчёт АКовцев был на то, что в ходе штурма Варшавы частями 1-го Белорусского фронта, немцы начнут эвакуация своих учреждений и воинских частей из города. После этого АК должна была уничтожить оставшийся немецкий гарнизон, провозгласить власть польского эмигрантского правительства и встретить советские войска в качестве полноправного хозяина столицы и страны.

СССР должен был смириться со свершившимся фактом и, соответственно, прекратить поддержку альтернативного польского правительства — Польского комитета национального освобождения (ПКНО), созданного при поддержке советского руководства в июле 1944 г. в Люблине.

Сравнительно недавно польские газеты сообщили о том, что в польских архивах удалось обнаружить документ, позволяющий понять, как готовилось восстание, и убедиться в том, что жизнь сотен тысяч варшавян стала разменной монетой в борьбе эмигрантского лондонского правительства за власть. Этот документ подтверждает, что в середине июня 1944 г. вблизи Юзефова (пригорода Варшавы) состоялась тайная встреча старшего офицера немецкой службы безопасности Пауля Фухса и командующего Армией Крайовой Тадеуша Бур-Коморовского.

На переговорах присутствовал немецкий офицер-переводчик, впоследствии завербованный польской службой безопасности и представивший детальный отчет об их ходе. В этом документе 50-летней давности воспроизводится запись хода переговоров.

«Фухс. Пан генерал, до нас дошли слухи, что вы намерены объявить о начале восстания в Варшаве 28 июля и что в этом направлении с вашей стороны ведутся активные приготовления. Не считаете ли вы, что такое решение повлечет за собой кровопролитие и страдания гражданского населения?

Коморовский. Я только солдат и подчиняюсь приказам руководства, как, впрочем, и вы. Мое личное мнение не имеет здесь значения, я подчиняюсь правительству в Лондоне, что, несомненно, вам известно.

Фухс. Пан генерал, Лондон далеко, они не учитывают складывающейся здесь обстановки, речь идёт о политических склоках. Вы лучше знаете ситуацию здесь, на месте, и можете всю информацию о ней передать в Лондон.

Коморовский. Это дело престижа. Поляки при помощи Армии Крайовой хотели бы освободить Варшаву и назначить здесь польскую администрацию до момента вхождения советских войск…

Я знаю, что вам известны места, где я скрываюсь, что каждую минуту меня могут схватить. Но это не изменит ситуации. На мое место придут другие, если Лондон так решил, восстание, несомненно, начнется».

(Гареев. Маршал Жуков, с. 21)

Из разговора ясно, что Бур-Коморовского не волновали возможные жертвы и страдания гражданского населения Варшавы. Главным для него был вопрос власти. Это подтверждает и польский историк Я. Слюсарчик, который подчеркивает, что «борьба за власть» являлась «главным направлением деятельности лондонского правительства».

В настоящий момент в Польше пытаются свалить всю ответственность за начало восстания только на генерала Бур-Комаровского. Так ли это? В момент подхода советских войск к Варшаве в конце июля 1944 г. в Лондоне сложилась крайне странная ситуация. Премьер Миколайчик готовился к отъезду в Москву на переговоры, а верховный главнокомандующий Соснковский убыл в Италию. В этой связи, якобы, лондонское правительство предоставило своему делегату в Польше Янковскому полномочия принимать любые (!) решения без предварительной договоренности с Лондоном.

Утверждается, что в этой ситуации авантюрное решение начать восстание было принято в Варшаве 31 июля 1944 года, за сутки до его начала, тремя руководителями Армии Крайовой — Коморовским, Окулицким и Пелчинским, а Янковский был просто поставлен перед фактом. Вероятнее всего так и было.

Однако не следует забывать, что в разговоре с Фухсом Коморовский четко заявил, что он только солдат и подчиняется указаниям правительства в Лондоне. Нет сомнений, что ситуация с восстанием в Варшаве неоднократно обсуждалась во время переговоров Коморовского с Лондоном. Вероятнее всего ему были даны полномочия, с учетом реальной обстановки, принять решение о начале восстании. Но предвкушение скорой победы сыграло с Бур-Коморовским злую шутку.

Тем не менее, ответственность за начало восстания и его трагедию лежит, прежде всего, на лондонском эмигрантском правительстве. Несомненно, что в ходе восстания лондонское правительство имело возможность оказать влияние на Бур-Коморовского и заставить пойти его на контакт с Красной Армией. Но этого не произошло. Более того, польский премьер Миколайчик во время переговоров со Сталиным в августе 1944 г. продемонстрировал, что он стоит на позициях Бур-Комаровского.

К. Рокоссовский по поводу начала восстания в своих воспоминаниях «Солдатский долг» заметил:

«…самым неудачным временем для начала восстания было именно то, в какое оно началось. Как будто руководители восстания нарочно выбрали время, чтобы потерпеть поражение… Да, Варшава была рядом — мы вели тяжелые бои на подступах к Праге. Но каждый шаг давался с трудом».

(Рокоссовский. Солдатский долг. С. 284–285)

Крайне нелицеприятные оценки организаторам Варшавского восстания дал генерал В. Андерс, находившийся в то время со своим корпусом в Италии. Сегодня они практически недоступны широкому читателю, не только российскому, но и польскому. Однако, благодаря журналисту А. Памятных, появилась возможность их процитировать.

В. Андерс последовательно и решительно высказывался против восстания в Варшаве. 3 августа 1944 г. в депеше начальнику штаба верховного главнокомандующего он писал:

«Я лично считаю решение командующего АК (о начале восстания) несчастьем».

10 августа 1944 г. Андерс радировал верховному главнокомандующему Соснковскому:

«Безгранично восхищены героизмом столицы. Все наши боевые действия кажутся нам бледными по сравнению с такой самоотверженностью. До глубины души потрясены трагедией жителей Варшавы и всей страны — и, к сожалению, ничем не можем помочь. Наши сердца обливаются кровью при мысли о страшных жертвах и мучениях жителей Варшавы — и то же самое грозит всему польскому народу. Вместе с тем мы не можем понять, что повлияло на решение командующего АК начать восстание».

31 августа 1944 г. Андерс дал этому решению еще более жесткую оценку: «Начало восстания в Варшаве в нынешней ситуации было не только глупостью, но и явным преступлением». В этой связи он считал, что «генерал Кемеровский и ряд других лиц» должны предстать перед судом (Jan М. Ciechanowski, «Powstanie Warszawskie. Zarys podloza politycznego i dyplomatycznego», Pultusk, 2004. Janusz Kazimierz Zawodny, «Uczestnicy i swiadkowie Powstania Warszawskiego. Wywiady», Warszawa, 2004. «Anders wobec Powstania», kwartalnik «Karta», Nr 42, 2004.).

К сожалению, сегодня большинство в Польше забыли об этом и предпочитают обвинять в трагедии Варшавского восстания только советское руководство, забывая о том, что позицию Кремля во многом определяла антисоветская политика лондонского правительства и руководства Армии Крайовой.

За год до восстания, 14 октября 1943 г., Бур-Коморовский на заседании КРП (польского политического представительства) при рассмотрении вопроса о возможности польского восстания на оккупированной территории цинично заявил:

«Мы не можем допустить до восстания в то время, когда Германия все еще держит Восточный фронт и защищает нас с той стороны. В данном случае ослабление Германии как раз не в наших интересах. Кроме того, я вижу угрозу в лице России… Чем дальше находится русская армия, тем лучше для нас. Из этого вытекает логическое заключение, что мы не можем вызвать восстание против Германии до тех пор, пока она держит русский фронт и тем самым и русских вдали от нас».

(Гареев. Маршал Жуков, с. 21.)

Антисоветскую политику руководства Армии Крайовой и, соответственно, лондонского эмигрантского правительства в августе 1944 г. подтвердил приказ генерала Бур-Коморовского, распространяемый АКовцами в Варшаве во время восстания.

«…Поляки, решительный момент нашей героической борьбы потребует от всех непоколебимой веры в победу, готовности к жертвам во имя нации и дисциплины перед руководством. Провозглашаю следующий приказ:

Большевики перед Варшавой. Они заявляют, что они друзья польского народа. Это коварная ложь. Наша окраина, Вильно и Люблин взывают к мести. Большевистский враг встретится с такой же беспощадной борьбой, которая поколебала немецкого оккупанта. Действия в пользу России являются изменой родине. Час польского восстания еще не пробил. Приказы советских приспешников аннулирую. Коменданта Армии Крайовой обязал подавить всякие попытки поддержки Советов. Немцы удирают.

К борьбе с Советами!

Да здравствует свободная Польша!

Бур, Главный Комендант вооруженных сил в стране».

В августе 1944 г. Сталин дважды в Москве встречался с главой эмигрантского польского правительства премьер-министром С. Миколайчиком. Первый разговор со Сталиным польский премьер-министр начал с вопроса о будущем освобожденных областей Польши и о восточной границе с СССР. Это крайне актуальные для Советского Союза вопросы, а Миколайчик вел себя так, будто польская армия громила нацистов и освобождала Польшу. Польское руководство всегда вело себя так, как если бы Россия была должна ей, а не наоборот. Варшавское восстание стало жертвой этого подхода.

Самое время было бы пану Миколайчику услышать британского премьера Черчилля, который в своей телеграмме британскому МИДу так оценил роль СССР в судьбе Польши:

«Без русских армий Польша была бы уничтожена или низведена до рабского положения, а сама польская нация стерта с лица земли. Но доблестные русские армии освобождают Польшу, и никакие другие силы в мире не смогли бы этого сделать… Нации, которые оказались не в состоянии защитить себя, должны принимать к руководству указания тех, кто их спас».

(ВИЖ, № 8, 1991, с. 77–78)

Черчилль на месте Сталина вообще не тратил бы время на беседу с Миколайчиком. Он просто поставил бы его перед фактом. О его отношении к слабым партнерам красноречиво свидетельствует отношение к генералу де Голлю, который был вынужден во время войны обосноваться в Лондоне. Черчилль давал указания не предоставлять де Голлю оперативной информации относительно положения на фронте, препятствовал его вылету в Африку и т. д.

Поражение в 1939 г. ничему не научило польское руководство. Оно по-прежнему требовало к себе особого отношения. Миколайчик, вероятно, будучи уверен в успехе восстания, заявил Сталину, что намерен вернуться в Варшаву и создать там правительство. На что Сталин заметил, что Варшава пока что в немецких руках. Миколайчик ответил: «Варшава будет освобождена». Сталин согласился: «Дай Бог, чтобы было так». И только в конце разговора Миколайчик заговорил о помощи Варшавскому восстанию.

Существует мнение, что единственной и основной причиной «пассивности» Красной армии на подступах к Варшаве явилось то, что:

«…Миколайчик отказался слить свое правительство с просоветским Польским комитетом национального освобождения, а Сталину прозападное польское правительство было совершенно не нужно».

(ТВ. Исторические хроники Н. Сванидзе. Рокоссовский. 16 ноября 2005 г).

Естественно, глава СССР не мог согласиться с недружественно настроенным польским правительством, которое пришло бы к власти, благодаря военным успехам и жертвам Красной Армии. Вот что по этому поводу писал в своих воспоминаниях Черчилль:

«Сталин утверждает, что, имея общие границы с Польшей, Советский Союз имеет право добиваться дружественного правительства в Польше и никогда не сможет одобрить враждебного правительства. К этому обязывает, помимо прочего, кровь советского народа, обильно пролитая на полях Польши во имя её освобождения».

(Черчилль. Кн. 3, с. 589.)

Миколайчик в беседе со Сталиным заявил, что с началом восстания вопрос о люблинском Польском комитете национального освобождения стал «неактуальным», т. е. Миколайчик фактически отказался обсуждать вопрос участия ПКНО в будущем польском правительстве. Дальнейшие переговоры с лондонским правительством для Сталина потеряли смысл. Разве не так поступили бы и польские лидеры, защищая интересы своего государства?

Учитывая сложившуюся ситуацию, советское правительство отмежевалось от авантюрных действий эмигрантского польского правительства и возложило на него всю ответственность за происходящее в Варшаве. По этому поводу 12 августа 1944 г. ТАСС выступил со специальным заявлением.

Конечно, желание советского руководства иметь в Варшаве дружественное Советскому Союзу правительство сыграло в этом шаге не последнюю роль. Однако сводить проблемную ситуацию с Варшавским восстанием только к политическому расчету советского руководства примитивно хотя бы потому, что на карту была поставлена не только судьба Польши, но прежде всего судьба советского наступления на Берлин и, в конечном итоге, победа над нацистской Германией. Эти вещи для Сталина были несоизмеримо важнее, нежели будущее польское правительство, на формирование которого он, контролируя территорию Польши, влиял бы в любом случае.

Сталин зарекомендовал себя умелым дипломатом в спорах с союзниками по антигитлеровской коалиции. Он почти всегда добивался поставленной цели. Это положение к тому времени подтвердила встреча руководителей стран антигитлеровской коалиции в Тегеране.

При необходимости Сталин шел на разумный компромисс. Так, Временное польское правительство национального единства, из-за которого в августе 1944 г. премьер-министра лондонского правительства Миколайчик не нашел общего языка со Сталиным, в июне 1945 г. было сформировано на основе Польского комитета национального освобождения с включением в его состав Миколайчика и некоторых министров его правительства.

Ясно также и то, что если бы дело было только в политическом аспекте, то взятие Варшавы произошло бы сразу же после подавления восстания, в октябре или ноябре 1944 г. Тогда и праздник Победы, возможно, мы праздновали бы раньше. Однако это произошло много позже. Как выразился Рокоссовский в том же интервью Верту:

«Обстоятельства были неблагоприятны для нас. На войне такие вещи случаются…»

Надо учитывать, что над северным флангом войск, штурмующих Варшаву, нависла немецкая группировка, дислоцированная в Восточной Пруссии. Южнее Варшавы советские войска также встретили ожесточенное сопротивление гитлеровцев. Совершенно очевидно, что в этой ситуации советское военное руководство опасалось повторения «чуда на Висле».

Тем не менее существует мнение, что можно было взять Варшаву с ходу, но не захотели. Это утверждение в ноябре 2005 г. озвучил телеведущий Николай Сванидзе в «Исторических хрониках», заявляя, что немецкий гарнизон в Варшаве в августе 1944 г. насчитывал всего 15 тыс. человек и был серьёзно деморализован стремительным советским наступлением (Исторические хроники Н. Сванидзе. Рокоссовский. 16 ноября 2005 г.).

Лев Безыменский, автор публикации о Варшавском восстании в газете «Rzeczpospolita» (от 31 июля-1 августа 2005 г.) пишет:

«Вскоре стало ясно, что Сталин вообще не намерен помогать сражающейся Варшаве. Можно сказать, что советская армия в начальной фазе не могла, а затем, согласно линии Сталина, не хотела вмешиваться».

Однако общеизвестно, что судьбу Варшавы решал не её маломощный гарнизон, а сильный Варшавский укрепленный район. Рокоссовский в своих мемуарах «Солдатский долг» писал:

«Немецкие войска оказались в более выгодном положении, так как опирались на сильный Варшавский укрепленный район».

(Рокоссовский. С. 287.).

О наличии Варшавского укрепленного района, тяжелых боях с 1-ой танковой дивизией «Герман Геринг» и непрерывной бомбежке боевых порядков танковых корпусов немецкой авиацией на подступах к Праге сообщал в своем донесении Рокоссовскому от 30 июля 1944 г. командующий 2-й танковой армии С. И. Богданов.

Тем не менее Ставка Верховного Главнокомандования в своей директиве от 29 июля 1944 г. за № 220166 поставила задачу с ходу форсировать Вислу. Командующий войсками 1-го Белорусского фронта маршал Рокоссовский в приказе 30 июля 1944 г.(!) поручил командующим 69-й, 1-й польской, 8-й гвардейской, 2-й танковой армиями к 1 августа 1944 г. составить армейские планы форсирования Вислы (ЦАМО РФ. ф. 233. оп. 2307. д. 168. л. 105–106.).

Однако немцы, буквально в считанные дни подтянули к Варшаве 4-ю и 19-ю танковые дивизии и 73-ю пехотную. Вскоре туда дополнительно прибыли 5-я танковая дивизия СС «Викинг», 3-я танковая дивизия СС «Мертвая голова» и две пехотные дивизии (Рокоссовский. Солдатский долг, с. 287; Эпоха Сталина, с. 57.).

В ночь с 31.07 на 01.08. 1944 г. части 1-ой армии Войска Польского (ВП) форсировали Вислу, но удержаться на противоположном берегу не смогли. В донесении начальника политуправления 1-й армии ВП подполковника Замбровского о ходе форсирования Вислы подробно анализируются причины неудачи. Отмечалось, что переправочные средства были недоброкачественные и в недостаточном количестве. Дивизионная и полковая разведки не произвели рекогносцировки, так что подразделения были брошены вслепую. Отсутствовала связь, т. к. провода связи все время уничтожал противник. Радиосвязь не была использована целиком. Активно действовала вражеская артиллерия (ЦАМО РФ. ф. 233. оп. 2380. д. 14. л. 85–90.)

В донесении офицера-представителя Генерального штаба Красной Армии подполковника Драбкина заместителю Верховного Главнокомандующего о причинах задержки форсирования Вислы войсками 8-й гвардейской армии от 3 августа 1944 г. отмечалось, что овладеть плацдармом на западном берегу Вислы помешало отсутствие танков и недостаточное количество артиллерии. Из-за отсутствия понтонного моста:

«…попытка переправить танки на западный берег Вислы под водой результата не дала, первые 2 танка KB остались под водой и на этом переправа танков была прекращена».

(ЦАМО РФ. ф. 233. оп. 178503. д. 2. л. 98–99.)

Как видим ситуация была непростая и свидетельствует о стремлении частей 1-го Белорусского фронта и 1-й армии ВП «с ходу» овладеть Варшавой. Но немцы оказали яростное сопротивление. Уже в первых числах августа 1944 г. они нанесли контрудар, в результате которого двигавшаяся к Варшаве 2-я танковая армия Богданова была разбита и не могла продолжать наступление. В августовском (1944 г.) интервью английскому корреспонденту А. Верту маршал Рокоссовский заявил:

«Если бы немцы не бросили в бой всех этих танков, мы смогли бы взять Варшаву, но шансов на это никогда не было больше 50 из 100…»

Рокоссовский хорошо понимал, что его армии подошли к Варшаве предельно измотанными. Развивая операцию «Багратион», они вели наступление 40 дней и прошли с боями от 600 до 700 км. Как пишет немецкий историк Пауль Карелло:

«…темпы наступления советских войск превышали темпы продвижения танковых групп Гудериана и Гота по маршруту Брест-Смоленск-Ельня во время „блицкрига“ летом 1941 г.».

Тылы отстали не только из-за темпа наступления, но и из-за необходимости переходить с широкой колеи на узкую. Помимо этого не надо сбрасывать со счетов такую преграду перед Варшавой, как Висла.

Учитывая печальный опыт сражений Красной Армии в первые годы войны, Рокоссовский готовил войска к форсированию Вислы и освобождению Варшавы. Разговоры о взятии Варшавы с ходу из области предположений типа «баба надвое сказала». Лукавил Н. Сванидзе, что Варшаву можно было взять с ходу, «на здоровом военном азарте». Да что там Варшаву, ещё каких-то 500 км «марш-броска» — и прямо в Берлин. Но, как говорится, «гладко было на бумаге, да забыли про овраги». Ясно одно, развитие ситуации с взятием Варшавы «с ходу» могло быть непредсказуемым. Красная Армия в то время не могла себе позволить неопределенности. Бить надо было наверняка.

Чем могло закончиться взятие Варшавы «с ходу»? В 1920 г. подобная ситуация под Варшавой завершилась «польским чудом на Висле», разгромом частей Красной Армии, позорным Рижским договором и потерей значительных территорий РСФСР.

Вспомним, что в ноябре 1941 г. Москва перед наступающими нацистскими ордами также казалась беззащитной. Сплошной линии обороны не было. Гитлер полагал, что Москва обречена. Нацисты отпечатали приглашения на парад победы и торжественный приём. Но подольские курсанты, воины-панфиловцы и тысячи безымянных героев совершили, казалось бы, невозможное. Они остановили врага. Москва не только устояла, но и смогла отбросить немцев.

В мае 1942 г. советские войска, окрыленные успехом под Москвой, начали наступление на юго-западе и «с ходу», без должной подготовки тылов, освободили Харьков. Однако немцы нанесли ответный удар такой силы, что Красная Армия летом 1942 г. оказалась у Сталинграда.

Авантюрный наскок на Варшаву, защищенную многоводной Вислой, в августе 1944 г. мог дорого обойтись Красной Армии. Маршал Рокоссовский был любимым и уважаемым командующим в Красной Армии. Так считали многие фронтовики, в том числе и в нашей семье (отец и мамины братья). Он ценил солдат и никогда понапрасну не жертвовал ими. Даже в первые тяжелейшие дни войны части под руководством К. Рокоссовского несли потери в 2,5 раза ниже, нежели у немцев. Немцы уже тогда называли Рокоссовского «генерал Кинжал». Солдаты знали это и любили своего маршала. Жаль, что ему не воздано по заслугам.

В этой связи нельзя не сказать о тех заслугах маршала, за которые русская и польская земли должны быть ему благодарны. Всем известно, что перелом в Отечественной войне в пользу Красной Армии произошел под Сталинградом. Но мало кому известно, что после завершения Сталинградской битвы фельдмаршал Паулюс вручил свое личное оружие именно Рокоссовскому, как побежденный — Победителю.

Окончательно военная фортуна стала на сторону СССР после Орловско-Курского сражения в июле 1943 г. Во многом победу Красной Армии в этом сражении предопределило талантливо задуманное и организованное К. Рокоссовским 11–12 июля 1943 г. контрнаступление на северном фланге Курской дуги. Чаша весов военного счастья тогда колебалась. Рокоссовский заставил склониться ее в пользу советских войск.

В годы Великой Отечественной войны Москва салютовала войскам Рокоссовского 61 раз, больше чем любому другому, в том числе и Жукову, советскому полководцу. Рокоссовский был вторым человеком (первым был маршал Б. Шапошников), которого Сталин называл по имени и отчеству. Он был единственным Маршалом Советского Союза, встречать которого выходило все население освобожденных им городов и устилало его путь ковром из живых цветов.

Рокоссовский также был единственным маршалом СССР, который не принял участие в вывозе трофеев из побежденной Германии. Из Польши, где он несколько лет был министром обороны и маршалом Войска Польского, Рокоссовский вернулся с одним чемоданчиком! Константин Константинович Рокоссовский был и остается величайшим сыном двух народов русского и польского. Все, что он делал, было благородно и достойно, во имя торжества свободы и независимости как СССР, так и Польши. Хотелось бы, чтобы это поняли и сегодняшние польские власти.

Но вернёмся к Варшаве. О том, что ситуация с ее взятием была не простой, свидетельствует такой факт. Взять предместье Варшавы Прагу Красной Армии удалось лишь через полтора месяца — 13 сентября 1944 г. Всего на подступах к столице Польши Красная Армия простояла долгих пять месяцев пять с половиной месяцев, с августа 1944 г. до 17 января 1945 г. Необходимо заметить, что взятие Варшавы открывало прямой путь по польской равнине на Берлин и этот путь, по мнению Сталина, необходимо было открыть как можно раньше, так как союзники тоже приближались к границам рейха.

Посол США в СССР в 1943–1946 гг. У. А. Гарриман в воспоминаниях писал:

«Я думаю, что Сталин приказал бы форсировать Вислу, невзирая на позицию лондонских поляков, если бы пришел к выводу, что имеется достаточно сил, чтобы сломать немецкую оборону. Решающую роль в принятии им решения сыграли военные соображения».

(Русский полонез. С.277.)

Советские войска на подступах к Варшаве столкнулись с упорным сопротивлением гитлеровцев. К. Рокоссовский писал, что только:

«…к 14 сентября они (части Красной Армии) разгромили противника и овладели Прагой… Вот когда было наиболее подходящее время для восстания в польской столице! Если бы осуществить совместный удар войск фронта с востока, а повстанцев — из самой Варшавы (с захватом мостов), то можно было бы в этот момент рассчитывать на освобождение Варшавы и удержание её. На большее, пожалуй, даже при самых благоприятных обстоятельствах войска фронта не были способны.

Очистив от противника Прагу, наши армии подошли к восточному берегу Вислы. Все мосты, соединявшие предместье с Варшавой, оказались взорванными».

(Рокоссовский. С. 292)

В сентябре 1944 г. десантные подразделения польской армии высадились на участках берега, которые должны были быть в руках повстанцев. И вдруг оказалось, что на этих участках — гитлеровцы. Вскоре стало известно, что по распоряжению Бур-Коморовского и его заместителя полковника по кличке «Монтёр» части и отряды Армии Крайовой к началу высадки десанта были отозваны с прибрежных окраин в глубь города. Их место заняли немецкие войска.

«В таких условиях удержаться на западном берегу Вислы было невозможно».

(Рокоссовский. С. 292)

Почему же бойцы Армии Крайовой в решающий момент сдали немцам свои позиции на западном берегу Вислы? Вероятно, дело в том, что после того, как овладеть всей Варшавой Армия Крайова оказалась не в силах, ее руководство приняло решение овладеть символом польской государственности — Королевским замком. Поэтому сюда было стянуто большинство отрядов аковцев. Основные потери они понесли в боях у Королевского замка. Его захват и последующее удержание до подхода советских войск дало бы возможность руководству АК предстать перед советским руководством полноправным представителем восстановленной государственной власти в Польше, заседающим в государственной резиденции.

Никаких планов у руководства АК относительно помощи Красной Армии в форсировании Вислы и освобождении Варшавы не было. Ему было абсолютно безразлично, каких жертв это будет стоить советским войскам. Так что о «безнравственной» позиции Красной Армии, безучастно наблюдающей за истреблением «цвета польской интеллигенции» в Варшаве, полякам следует помолчать.

Можно поставить встречный вопрос — была ли нравственной позиция Армии Крайовой, безучастно наблюдавшей, как в сентябре 1944 г. немцы истребляли десант 1-ой армии Войска Польского, высадившийся на западном берегу Вислы?

Не надо быть военным стратегом, чтобы понимать, что восстание в Варшаве должно было бы обеспечить нанесение ударов, скоординированных с Красной Армией, в тыл немецким частям. Восставшие парижане благодаря координации своих действий с союзниками 25 августа 1944 г. освободили от немцев Париж. Армия Крайова поступила наоборот.

Рокоссовский, пытаясь наладить связь с руководством Армии Крайовой, приказал выбросить в Варшаву двух офицеров — парашютистов. Глава Армии Крайовой генерал Бур-Комаровский на контакт с представителем советского командования не пошел. Советскому офицеру Ивану Колосу, раненому, пришлось в одиночку выбираться из незнакомого города. Об этом эпизоде рассказывается в фильме «Освобождение».

В ситуации с подавлением Варшавского восстания немцы продемонстрировали иезуитскую хитрость. С 10 по 20 августа 1944 г. в Варшаве свирепствовали подручные предателя, организатора «Русской освободительной народной армии» (это не РОА Власова), в то время бригаденфюрера и генерал-майора войск СС Каминского, которые начали дикую расправу над польскими женщинами и детьми. Этим немцы хотели предметно показать полякам, что их ждёт, когда придут русские!

Затем после показательной жестокости «восточных варваров» бригаду Каминского вывели из Варшавы, ее личный состав передали Власову, а Каминского за плохое обращение с поляками расстреляли! («Исторический архив», № 4, 1994. С.62). Но ни один из немцев, сжигавший польских женщин и детей из огнеметов, не был наказан. Справедливость по-нацистски. Но некоторые поляки поверили в нее и для них главные виновники варшавской трагедии — русские.

Надо заметить, что именно после ввода бригады Каминского восстание в Варшаве принимает поистине всенародный характер. Эта ситуация вновь подтверждает предположение о некой дьявольской договоренности между аковцами и немцами.

Надо напомнить, что аковцы сумели выторговать у нацистов условия почетной капитуляции с сохранением холодного оружия (сабель). Это при том, что Варшава и тысячи варшавян были повергнуты поголовному уничтожении. После разгрома Варшавского восстания в 1944 г. нацисты основную часть уцелевших варшавян направили в Освенцим («Исторический архив», № 4, 1994, с. 58.).

Однако в отношении офицеров Армии Крайовой (АК), организаторов Варшавского восстания, нацисты поступили иначе. Прежде чем принять капитуляцию Армии Крайовой, в Прушковский лагерь, подготовленный для аковцев, была направлена делегация АК. Фишер, губернатор Варшавского округа, отмечал в своем докладе начальству, что лагерь офицерам Армии Крайовой понравился!

Руководителю восстания генералу Бур-Комаровскому немцы предоставили самолет, на котором тот вылетел сначала в Швейцарию, а затем в Лондон. За какие заслуги перед рейхом Армия Крайова и ее командующий были удостоена таких привилегий? В Польше на эту тему предпочитают не говорить. Забыли там и о предложении генерала Андерса судить Бур-Коморовского и его приспешников.

Лондонское правительство и руководство Армии Крайовой в августе — сентябре 1944 г. положили в Варшаве на алтарь своих амбиций:

«10,2 тыс. бойцов убитыми, 25 тысяч — ранеными и 5 тысяч— пропавшими без вести… Сильнее всего пострадало гражданское население: 150 тыс. человек были убиты, 165 тысяч — вывезены в Германию на принудительные работы, 350 тысяч — насильственно переселены».

(«Ньюсуик-Польша», 1 авг. 2005 г.)

Погибли настоящие патриоты, лучшие молодые польские юноши и девушки, в том числе и дети, которые храбро сражались на баррикадах Варшавы. Прав был Ю. Пилсудский, который говорил: «Ах уж эти мои генералы…» (Д. и Т. Наленч. Ю. Пилсудский. С. 192.). Свой грех за неудачу в Варшавском восстании польские генералы хотят переложить на Россию. Говорить об ответственности советского руководства за гибель мирных варшавян абсурдно. Ясно, что основная ответственность, человеческая и государственная, за провал Варшавского восстания ложится на тогдашнее эмигрантское правительство Польши.

Вопрос жизни и смерти для Советского государства

О значении Польши для СССР красноречиво свидетельствует следующее высказывание Сталина на Ялтинской конференции 6 февраля 1945 г.:

«…для русских вопрос о Польше является не только вопросом чести, но также вопросом безопасности. Вопросом чести потому, что у русских в прошлом было много грехов перед Польшей. Советское правительство стремится загладить эти грехи. Вопросы безопасности потому, что с Польшей связаны важнейшие стратегические проблемы Советского государства.

Дело не только в том, что Польша — пограничная с нами страна… На протяжении веков Польша всегда была коридором, через который проходил враг, нападающий на Россию… Почему враги до сих пор так легко проходили через Польшу? Прежде всего, потому, что Польша была слаба. Польский коридор не может быть закрыт механически извне только русскими силами. Он может быть надёжно закрыт только изнутри собственными силами Польши. Для этого нужно, чтобы Польша была сильна. Вот почему Советский Союз заинтересован в создании мощной, свободной и независимой Польши. Вопрос о Польше — это вопрос жизни и смерти для Советского государства»

(Тегеран — Ялта — Потсдам, с. 144.).

Следует внести ясность, для кого и во имя чего СССР должен был жертвовать сонями тысяч солдат, штурмуя в августе 1944 г. Варшаву. На одной из научных конференций, состоявшейся в 1995 г. в Москве, А. Прозмовска (Лондон) сделала доклад «Польские военные планы разгрома Германии и Советского Союза 1939–1941 гг.».

В докладе были приведены следующие факты.

«Польское эмигрантское правительство в Лондоне считало, что после войны Польша должна будет играть главную роль в Центральной Европе. Для этого при ее доминирующей роли должен быть создан блок ряда государств этого региона. В состав Польши должны войти не только старые, но и некоторые новые государства»

(Сиполс. Тайны дипломатические. С. 187.).

Сегодня эту политику Польши мы видим воочию.

Необходимо отметить, что советское руководство было хорошо информировано о всех планах и интригах, которые затевали в Лондоне польские политики, т. к. один из высокопоставленных чиновников английского Министерства иностранных дел Дональд Маклин (один из «кембриджской пятерки») работал на советскую разведку. Сталин хорошо понимал, что помогать в этой ситуации реализации планов польского эмигрантского правительства, значит заново создать враждебную СССР Польшу.

СССР не мог согласиться, как не согласилась бы на его месте и Польша, с тем, что, используя советскую военную помощь восставшей Варшаве, польское эмигрантское правительство хотело установить режим власти, враждебной Советскому Союзу. При этом без всяких обязательств и уж тем более благодарности к СССР. История подтвердила справедливость такого вывода. В настоящее время забыты 600 тысяч советских солдат, погибших за освобождение Польши. Забыта материальная помощь, которую Советский Союз оказывал в восстановлении послевоенной Польши.

Забыто, что только благодаря жесткой позиции СССР, а точнее, Сталина новая польско-германская граница прошла по Одеру — Нейсе. В Кракове демонтирован памятник маршалу Коневу, который, зная историческую ценность древней столицы Польши, приказал брать город без применения тяжелой артиллерии. Удивительно было слышать в 1977 г. заявления польского гида о том, что Краков спасли и освободили поляки. Да, Войско Польское, вооруженное и снабжаемое советским народом, вместе с Красной Армией освобождало Краков. Но решающий вклад в освобождение Польши и Кракова внесла Красная Армия. Это факт.

Наиболее красноречиво отношение новой польской элиты к жертвам, понесенным советскими людьми в борьбе за освобождение Польши, характеризует беседа — интервью директора (в настоящее время бывшего) Института национальной памяти Леона Кереса с корреспондентом журнала «Новая Польша» Кшиштофом Маслонем, опубликованная в № 3 этого журнала за 2005 г.

В беседе Л. Керес рассказал, что «рядовые люди, с которыми мы разговаривали в Москве», высказывались за то, что полякам «следует помнить то хорошее, что мы от них получили». К. Маслонь безаппеляционно заметил: «А что хорошего мы от них получили? Ничего!»

На что пан Керес глубокомысленно ответил: «Русским трудно согласиться с тем, что их „освобождение“, правда, принесло Польше избавление от немецкой оккупации, зато навязало ей тоталитарную систему коммунистической власти. Они в рамках этой системы жили с 1917 г. и за этот строй отдавали жизнь».

К. Маслонь: «Простите, но это их забота, не наша».

Л. Керес: «Да, вы правы, это их забота».

И после такого кощунственного замечания пан Керес и иже с ним осмеливаются говорить по поводу каких-либо извинений русских.

Абсолютно ясно, что помощь восставшей Варшаве была бы оценена аналогично. Как поступили бы в подобном случае поляки, красноречиво свидетельствует ситуация с армией генерала В. Андерса. В 1942 г. в разгар Сталинградского сражения, когда каждая винтовка и каждый боец был на счету, эта восьмидесятитысячная армия, обмундированная и вооруженная Советским Союзом, отплыла из СССР в Иран на соединение с англичанами.

Нет нужды напоминать, что осаждённый в 1942 г. Сталинград — это та же осажденная Варшава в 1944 г., но советские люди отстояли Сталинград без помощи Андерса. И никто не намерен требовать ни у него, ни у его идейных наследников в Польше извинения. Хотя, учитывая польский подход, следовало бы.

Гибель тысяч варшавян и почти полное разрушение Варшавы в августе — сентябре 1944 г. трагедией считали не только поляки, но многие советские люди. Известно, что Советский Союз в первые месяцы после освобождения Варшавы оказывал большую помощь продовольствием жителям польской столицы.

Огромен вклад советских людей в восстановление Варшавы и Польши в целом. СССР отказался от всех претензий на германское имущество в Польше и уступил Варшаве 15 % репарационных поступлений, причитающихся СССР за счет советской зоны оккупации, а также 15 % промышленного оборудования, которое СССР вывозил из Германии (Взгляд из Германии. С.311).

Польские претензии на извинения по поводу «пассивности Красной Армии на подступах к гибнущей Варшаве» многим в России напомнили известный сатирический киносюжет. Тонущего гражданина спасают. Придя в себя, он начинает предъявлять к спасателям претензии по поводу утонувшей шляпы. Конечно, претензии по поводу шляпы и по поводу погибших соотечественников несоизмеримы, но тем не менее в такой ситуации не знаешь, обижаться или… Из истории известно, что непомерность претензий нередко заканчивается, как в известной тяжбе шекспировского ростовщика Шейлока с веницианским купцом Антонио.

Желающих заставить каяться русских в мире более чем достаточно. В 1999 г. россияне с удивлением узнали, что и в России такие есть. Новоявленный владелец Челябинского завода дорожных машин им. Колющенко, выпускавшего в годы войны грозные «Катюши», несостоявшийся физрук Сергей Моисеевич Бухдрукер, направил канцлеру ФРГ Шредеру письмо, в котором принёс извинения немецкому народу за то, «что руководит предприятием, чья продукция лишила жизни тысячи немцев».

В интервью, опубликованном в газете «Коммерсант» (от 03.06.1999 г.) этот новоявленный мессия, как его называет местная пресса, призвал президента России принести подобные извинения. Комментарии, как говорят, излишни. Правда, возникает вопрос: появился бы на свет Сергей Моисеевич, если бы нацисты одержали победу?

«Русские грехи»

Польская сторона постоянно подчеркивает, что основная ответственность за напряженность в польско-российских отношениях ложится на Россию. В то же время исторический анализ этих отношений свидетельствует, что тактика нагнетания напряженности в отношениях с Россией имеет в Польше давние традиции.

В четырёхсотлетнем противостоянии России и Польши было все, в том числе немало взаимных провокаций. Ситуация была переменчива. Исключая последние 15 лет взаимного паритета, 200 лет в XVIII–XX веках условия политической игры диктовала Россия, а до этого более 200 лет Московия явственно ощущала диктат Польши. Поэтому не надо одну сторону изображать жертвой, а другую агрессором. Таковы были безжалостные правила игры на выживание. Историческая ситуация могла сложиться и в пользу Польши. Но…

В XVII веке численность населения Речи Посполитой почти вдвое превосходила численность подданных российского царя. Однако история распорядилась иначе. Если осознать эту истину, то, возможно, удастся достичь цели, о которой польский писатель Жукровский сказал примерно так:

«Мы „прикрыли“ некоторые моменты прошлого, сидящие в памяти, как осколки, завесой молчания, вместо того чтобы „прооперировать“ и „удалить“».

Однако в современной Польше существует и другая точка зрения, которой, к сожалению, придерживаются многие. Вот как представляет историю польско-российских отношений ведущий польский специалист в этом направлении, профессор истории Ягеллонского университета (Краков) Анджей Новак:

«„Они“, то есть русские власти, лишают нас независимости, жестоко подавляют очередные попытки вернуть ее, вешают польских заговорщиков и повстанцев, тысячами ссылают их в Сибирь, грабят польские культурные ценности. Затем разгорается война 1919–1920 гг. с большевистской Россией, грозящая возрожденной Польше и советизацией, и новым разделом во взаимодействии с Германией. Впоследствии подписывается известный пакт между Риббентропом и Молотовым с „ударом в спину“, нанесенным Красной Армией Польше 17 сентября 1939 г., и начинается новая, охватывающая уже сотни тысяч поляков, депортация на русский Север, в Сибирь и Казахстан.

За этим следует уже упоминавшаяся Катынь, а потом полякам силой навязывают новую власть, опирающуюся на „московские штыки“ — те самые, что бездействовали в 1944 г., когда Красная Армия остановилась на левом берегу Вислы, ожидая, пока Гитлер выполнит „черную работу“ — уничтожит цвет польской интеллигенции, участвовавшей в Варшавском восстании. И еще 45 лет, проведенных в политическом лагере, центром которого была Москва, а языком, сопровождавшим процессы укрепления политического господства, — русский язык.

Так вкратце выглядит наша историческая память, в контексте которой функционируют сознательные и подсознательные ассоциации, связанные с Россией».

(Новак. Унтер-офицерская вдова.)

Это пример «махровой» дезинформации, против которой якобы пытается «бороться» редактор журнала «Новая Польша» Е. Помяновский. Только дезинформаторов, подобных А. Новаку, пан редактор почему-то не замечает. А. Новак сумел интерпретировать исторические факты с иезуитской хитростью. Кажется, что все так, но в то же время и не так.

Грехов у России в отношении Польши достаточно. Об этом говорил Сталин на Ялтинской конференции. Но и Польша в отношении России никогда не была невинным агнцем. Должна быть равнозначная оценка этих грехов. Но польская сторона категорически против подобного подхода. Непримиримость, помноженная на дезинформацию, пронизывает польский взгляд на историю польско-российских отношений.

С момента обретения независимости в конце 1918 г. и в течение последующих двух десятилетий Польша была одним из самых агрессивных европейских государств. В свое время Пилсудский в связи с этим был объявлен во Франции «персоной нон грата» и не был приглашен в Париж для участия в церемонии подписания в 1919 г. Версальского мирного договора между странами Антанты и Германией.

Можно как угодно оценивать Советскую Россию, но надо признать, что в период между двумя мировыми войнами Польша выступала в отношении России постоянным агрессором. Помимо похода на Советскую Россию в 1920 г. Польша приютила на своей территории остатки белогвардейских формирований, совершавших бандитские налеты на советскую территорию. Известный эсер-террорист Б. Савинков, приглашенный в Польшу Пилсудским, также действовал против Советской России с территории Польши. Об этом, «как о мелких „укусах“ в отношении СССР», в своё время писал известный польский публицист и историк Збигнев Залусский (Д. и Т. Наленч. Ю. Пилсудский, с. 270.).

Польша в 1919–1920 годах за счёт Украины, Белоруссии и Литвы стремилась создать польское государство «от моря и до моря». В марте 1938 г. она пыталась оккупировать Литву, предъявив ей ультиматум. Литву спасло энергичное вмешательство СССР. В отношении «большевистской» России Польша занимала самую непримиримую позицию.

Для неискушенного читателя из вышеприведенного «откровения» А. Новака должно быть абсолютно ясно, что в 1919 г. «большевистская Россия» напала на «возрождённую Польшу» с целью вновь разделить её вместе с Германией. Панове «историки», побойтесь Бога, не удастся вам переписать историю. Как же вы смотрите в глаза своим читателям и слушателям, утверждая такую ложь? Ведь рано или поздно они выяснят правду. Агрессию в 1919 и 1920 годах начала Польша. Это общеизвестный факт.

Об этом в апреле 1919 г. сообщал президенту В. Вильсону американский представитель при миссии государств Антанты в Польше генерал-майор Дж. Кернан:

«Хотя в Польше во всех сообщениях и разговорах постоянно речь идет об агрессии большевиков, я не мог заметить ничего подобного. Напротив, я с удовлетворением отмечал, что даже незначительные стычки на восточных границах Польши свидетельствовали скорее об агрессивных действиях поляков и о намерении как можно скорее занять русские земли и продвинуться насколько возможно дальше».

(Мельтюхов. Сов.−польские войны, с. 33.)

По итогам Первой мировой войны Германия признала себя побежденной и 11 ноября 1918 г. была вынуждена подписать перемирие в Компьенском лесу, а 26 июня 1919 г. — «кабальный» Версальский мирный договор, который «связал» ее по рукам и ногам. Ни о каком участии в разделе Польши Германия в то время не могла и помышлять.

Германия и Россия восстановили дипломатические отношения лишь в результате Рапалльского договора, подписанного 16 апреля 1922 г. во время Генуэзской конференции. Перечень подлогов и дезинформации можно продолжать, но пытаться что-то доказывать человеку, способному на столь изощренную ложь, бесполезно. Остается только сослаться на самого А. Новака, который заявляет, что:

«…количество беспардонной лжи, которая содержится в рассматриваемом очерке, физически превосходит возможность опровергнуть её нашем журнале».

Очень верно сказано применительно к высказываниям самого пана Новака.

Что же касается остальных исторических новаций А. Новака, то проблема в том, что «борьба за историческую память» приняла в Польше своеобразный характер. В историческом контексте в Польше любые действия России расцениваются как безнравственные, направленные на ее порабощение и уничтожение борцов за польскую независимость. Так ли это?

В 1794 г. русская императрица Екатерина II не слишком сурово, по русским меркам, наказала поляков, участвовавших в восстании под руководством Т. Костюшко. Все они, в том числе и польский народный герой Т. Костюшко, сумели дожить до освобождения в 1796 г. А вот с бунтовщиком Пугачевым и его товарищами двадцать лет ранее, в отличие от польских бунтовщиков, императрица расправилась по полной программе. Конечно, это не повод для прославления милосердия российских властей. Но это свидетельство особого отношения к полякам. Примеров исключительных по своей жестокости расправ польской шляхты с восставшими холопами в Белоруссии и Украине можно привести более чем достаточно.

После участия поляков в войне 1812 г. на стороне Наполеона Царство Польское, вошедшее в состав Российской империи, обладало значительно большими свободами, чем любая российская губерния. Александр I в 1815 г. официально даровал полякам КОНСТИТУЦИОННУЮ ХАРТИЮ (которая, по утверждению польского историка Ш. Ашкенази, была наиболее прогрессивной хартией в Европе), ВЫБОРНЫЙ СЕЙМ, СВОБОДУ ПЕЧАТИ И ПРАВО ИМЕТЬ СОБСТВЕННУЮ АРМИЮ. Польский язык являлся языком администрации и суда. Все государственные должности замещались поляками. Председателя национального польского правительства князя Адама Чарторысского император Александр I считал своим личным другом.

Кстати, об армии Царства Польского. Она сохранила форму пресловутого 5-го польского корпуса Ю. Понятовского, в которой он наступал в составе наполеоновского войска на Москву. Смогли бы поляки так великодушно поступить с русскими, если бы те были на их месте?

Ужесточение отношения к Польше, её принудительная русификация началась после подавления восстания 1863 г. Но так в то время поступали все мировые державы. Да и Польша на захваченных территориях не церемонилась. Обратимся за свидетельством к Антону Ивановичу Деникину. Вот что он пишет в своих воспоминаниях.

«Я должен, однако, сказать, что эти перлы русификации бледнеют совершенно, если перелистать несколько страниц истории, перед жестоким и диким прессом полонизации, придавившим впоследствии РУССКИЕ земли, отошедшие к Польше по Рижскому договору (1921). Поляки начали искоренять в них всякие признаки русской культуры и гражданственности, упразднили вовсе русскую школу и особенно ополчились на русскую церковь. Польский язык стал официальным в ее делопроизводстве, в преподавании Закона Божия, в церковных проповедях и местами — в богослужении.

Мало того, началось закрытие и разрушение православных храмов: Варшавский собор — художественный образец русского зодчества — был взорван; в течение одного месяца в 1937 году было разрушено правительственными агентами 114 православных церквей — с кощунственным поруганием святынь, с насилиями и арестами священников и верных прихожан. Сам примас Польши в день святой Пасхи в архипастырском послании призывал католиков в борьбе с православием „идти следами фанатических безумцев апостольских“. Отплатили нам поляки, можно сказать, с лихвою! И впереди никакого просвета в русско-польской распре не видать».

(Деникин. Путь русского офицера, с. 14.)

Не следует забывать, что в самой России интеллигенция во все времена доброжелательно относилась к Польше. Деньги для восставшей Польши собирали по всей царской России, а в Сибири — даже открыто. В советское время участники восстаний 1830 г. и 1863 г. были объявлены героями, их именами были названы улицы, но это не изменило отношение польской элиты к России. Русские, наиболее угнетаемые царизмом и больше всех пострадавшие от советской системы, записываются в злейшие враги Польши.

Процесс примирения с Польшей обоюдный. Претензий русских к полякам никак не меньше (к сожалению, мне не первому и, вероятно, не последнему, приходится это доказывать), если не больше, чем у поляков к русским. Однако это нисколько не уменьшает «русские грехи» перед Польшей, перечисление которых также заняло бы немало времени. Что было, то было. При этом русские готовы забыть о многом, если их поймут. Ведь, как бы ни говорили поляки о своей близости к Западу, более верного союзника в тяжелую минуту, чем Россия, у Польши нет. Прав Мариан Орликовски заявляя:

«…ведь „по душам“ поляки и россияне ближе… надо нам больше прагматизма в двусторонних отношениях».

(Полит. журнал № 33, 2005.)

Полякам и русским надо попытаться сначала услышать друг друга, отказаться от навязывания друг другу своего видения проблем. Пусть первыми попытаются это сделать историки, писатели, деятели культуры. Это будут не простые дискуссии, но в них может родиться истина.

Примеры объективного подхода к анализу российско-польских отношений есть. Достаточно вспомнить интервью известного польского кинорежиссера К. Занусси российскому телевидению в 2004 г. о проблемах человечества, которое вызвало массу восхищенных откликов россиян. Режиссеру удалось достаточно беспристрастно рассмотреть тему отношений Польши и России через судьбу конкретных персонажей в фильме «Персона нон грата». В этом фильме прекрасно раскрыта вечная библейская тема:

«Благими намерениями вымощена дорога в ад».

В российско-польских отношениях тоже было немало добрых намерений, закончившихся печально. Поэтому надо попытаться рассмотреть российско-польские отношения и с польской и русской точек зрения.

Правда, «исторические новации и откровения» историков типа Вечоркевича и Новака тормозят этот процесс. Надеемся, что это временно. Благо, уже появились первые совместные документальные исследования спорных вопросов российско-польских отношений. Их надо продолжить и добиться, чтобы в этих исследованиях был паритет мнений. Потом придет очередь и политиков.

ПРИМЕЧАНИЯ

Андерс В. Без последней главы… / Пер. с польского Т. Уманской. Послесловие Н. Лебедевой. «Иностранная литература» №№ 11, 12, 1990. (-center.ru/asfcd/auth_pages.xtmpl?Key=191728page=7)

Бардах Я. Глисон К. Человек человеку волк. Выживший в Гулаге / Пер. с англ. — М.: Текст. Журнал «Дружба народов» 2002.

Безымянский Л. А. Разгаданные загадки третьего рейха (1940–1945). Смоленск: Русич, 2001.

Брейтвейт Р. Москва, 1941 г. Город и его люди на войне.

Библия. Иерусалим, 1992.

Бушин B. C. Президенты! Сталина на вас нет. М.: Алгоритм, 2005.

Богомолов В. Жизнь моя, иль ты приснилась мне // Наш современник. № 10. 2005.

Боевой приказ № 01 штаба Белорусского фронта от 15.09.1939 г. // РГВА, ф. 35086, оп. 1, д. 21 л. 1.

Валъден Н. В польском плену, записки // «Новый мир», № 5, 6, 1931.

Вечоркевич П. Польская война // «Rzeczpospolita», 28 сентября 2005.

Вторая мировая война: Взгляд из Германии: Сборник статей. М.: Яуза, ЭКСМО, 2005.

Выступление Н. С. Лебедевой «Катынь — боль не только Польши, но и России» от 25.11.2005. .

Гареев М. А. Маршал Жуков //

Герценштейн Р. Война, которую выиграл Гитлер. Смоленск, Русич, 1996.

Гитлер A. Mein Kampf. M.: «Витязь», 2002.

Гитлер о поляках. Записи Бормана. ГА РФ. ф. Р-9401 «Министерство внутренних дел СССР (МВД СССР)». оп. 2. д. 100. л. 484–490. Копия экз. № 5.

Деникин A. И. Путь русского офицера. М., 1990.

Иванов Ю. В. Основные политические и военные аспекты Варшавского восстания 1944 г. в книге Куняева С. Ю. «Русский полонез». М.: Алгоритм, 2006.

Ильин И. А. Собрание сочинений: Гитлер и Сталин. Публицистика 1939–1945 годов / Сост. и коммент. Ю. Т. Лисицы. — М.: Русская книга, 2004.

«Исторический архив». № 4, 1994.

Карнер С. Архипелаг ГУПВИ. М., Рос. Гуманитарный университет, 2002.

Катынь. Пленники необъявленной войны. Документы материалы / Отв. составитель Н. С. Лебедева. М., Демократия, 1999.

«Коммерсант», 03.06.1999.

Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг. Сборник документов и материалов. — М.; СПб. Летний сад, 2004, 912 с.

Куличкин С. П. Вставай, страна огромная! М: ИИПК «ИХТИОС», 2005.

Куняев С. Ю. Шляхта и мы. Наш современник. Москва, 2005.

Куняев С Ю. Русский полонез.

Ленин В. И. Детская болезнь «левизны» в коммунизме. ПСС, т. 41.

Любодзецкий С. В Козельске // Сборник «Катынь. Свидетельства, воспоминания, публицистика».

Маркс К., Энгельс Ф. Избранные произведения в 3-х томах. М., Политиздат, 1970, т. 1.

Мартиросян А. Б. 22 июня. Правда генералиссимуса. М.: Вече, 2005.

Массовые казни и прокуратура России. «Газета выборча», 3 авг. 2005.

Матвеев Г. Ещё раз о численности красноармейцев в польском плену в 1919–1920 годах // Новая и новейшая история. № 3, 2006.

Мацкевич Ю. Катынь / Пер. с польского С. Крыжецкого. Из-во «Заря». Лондон. Канада, 1988. (http//katyn.codis.ru/mackiew.htm).

Мельтюхов М. И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз в борьбе за Европу; 1939–1941 гг. 2-е изд., исправ. и доп. — М.: Вече, 2002.

Мельтюхов М. И. Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние. М.: «Вече», 2001.

Мельников Д., Черная Л. Преступник № 1. Нацистский режим и его фюрер. М.: Изд. Агенства печати Новости. 1982.

Мельников Д., Черная Л. Тайны гестапо. Империя смерти. М.: Вече, 2000.

Милош Ч. Россия. Глава из книги «Rodzinna Europa». Новая Польша. № 7–8. 2001.

Наленч Д. и Т. Юзеф Пилсудский. Легенды и факты. М., Политиздат, 1990.

Неизвестный Гитлер / О. Гюнше, Г. Линге; Авт. — сост. М. Уль, X. Эберле; пер. с немецкого А. Чекишева, Е. Кулькова, — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2005 г.

Новак А. Унтер-офицерская вдова // «Русский журнал», 05. 03. 2003.

«Новая газета». № 84, 2005 г. О балтийском газопроводе.

«Новая Польша». № 3, 2005.

«Ньюсуик-Польша», 1 авг. 2005 г.

Ольштынский Л. И. Разгром фашизма. СССР и англо-американские союзники во второй мировой войне (политика и военная стратегия: факты, выводы, уроки истории), М.: ИТРК, 2005.

Полторак A. И. Нюрнбергский эпилог. / под ред. А. А. Беркова, В. Д. Ежова. — 3-е изд. М.: Юрид. лит., 1983.

«Политический журнал» № 33, 2005 г.

Помяновский Е. К истории дезинформации. Новая Польша, № 5, 2005 г.

Пронин А. А. Архив: № 12, ноябрь-декабрь 2000: Первая монография: Советско-германские соглашения 1939 г. Истоки и последствия. Глава III. Советско-германский договор о дружбе и границе. Четвертый раздел Польши.

Раушнинг Г. «Голос разрушения», изд. 1940 г., Нью-Йорк, стр.225. По книге Раткина С. И. Тайны Второй мировой войны: Факты, документы, версии. — Мн.: Соврем, лит. 1995.

Ржевская Е. Берлин, май 1945. М.: изд. второе, доп. Советский писатель, 1970.

Ржевская Е. Геббельс. Портрет на фоне дневника. М.: Слово, 1994.

«Rzeczpospolita», 31 июля — 1 авг. 2005. Л. Безымянский.

«Рокоссовский». Док. фильм в телепрограмме «Исторические хроники» с Н. Сванидзе. 16 ноября 2005.

Рокоссовский К. К. Солдатский долг. Военные мемуары. Военное издательство Министерства обороны СССР. М., 1968.

Рудинский Ф. М. «Дело КПСС» в Конституционном суде. М., Былина, 1999.

Сиполс В. Тайны дипломатические. Канун Великой Отечественной. 1939–1941. — М.: ТОО «Новина», 1997.

Сталин, Рузвельт, Черчилль, де Голль. Полит, портреты. Сост. В. Велесько, Мн.: Беларусь, 1991.

Строгий А. В Польше тоже пытаются переписать историю. «Российские вести». 16–23 марта 2005.

Таранов П. С. Эмоции ума. Книга всемирных рекордов интеллекта. Мысли, микро-эссе, афоризмы. Т. 2. Симферополь. Реноме, 1997.

Тегеран — Ялта — Потсдам. Сборник документов. М. «Международные отношения», 1971.

Толанд Д. Адольф Гитлер. Кн. 2. — Пер. с англ. М.: Интердайджест, 1993.

Усовский. Что произошло 22 июня 1941 года?

Фабрика смерти. М.: Государственное издательство политической литературы, 1960.

Фуллер Д. Вторая мировая война 1939–1945 гг. М.; «Иностранная литература», 1956.

Черчилль У. Вторая мировая война. Кн. 1, М., 1991.

Черчилль У. Вторая мировая война. Кн. З, М., 1991.

Хёне Г. Орден «Мертвая голова». История СС / Пер. с нем. А. Уткина. Смоленск: Русич, 2002.

ЦАМО РФ. ф. 233. оп. 2307. д. 168. л. 105–106).

ЦАМО РФ. ф. 233. оп. 2380. д. 14. л. 85–90.)

ЦАМО РФ. ф. 233. оп. 178503. д. 2. л. 98–99).

Червов Н. Ф. Провокации против России. М.: 2003.

Ширер У. Крах нацистской империи. / Пер. с англ. С. Л. Орловой, Е. М. Федотовой, И. В. Квасюка. Смоленск: Фирма «Русич», 1999.

Яковлев Н. Н. 19 ноября 1942. М., «Молодая гвардия», 1972.

Jacek Wilczur. Nievola i eksterminacija jencow wojennych — wlochow w niemieckich obozach jenieckich. Wrzesien 1943 — maj 1945. Wydawnictwo Ministerstwa Obrany Narodowej. 1969.

Справочные издания

Хроника человечества. Сост. Бодо Харенберг. М.: Х 94 «Большая энциклопедия», 1996.

Всемирная история: Вторая мировая война. Итоги второй мировой войны. М: ACT, Мн.: Харвест, 2001.

Кушнир А. Г. «Хроноскоп». Рипол классик, 2003 г.

Эпоха Сталина. События и люди. Энциклопедия / Автор-составитель Суходеев В. В. — М., Изд-во Эксмо, Изд-во Алгоритм, 2004.

История России в лицах. Биографический словарь. М.: Русское слово, 1997.

Пашков Б. Г. Русь — Россия — Российская империя. Хроника правлений и событий 862–1917 гг. 2 изд. М.: Центрком, 1997.

Lietuvos istorija. Red. A. Sapoka. Vilnius. «Mokslas», 1989/1936.

ПРИБАЛТИЙСКИЕ СОЮЗНИКИ ФЮРЕРА И ИХ РОССИЙСКИЕ ПОСОБНИКИ[5]

Праздник победы — повод для раздора?

Отгремели залпы праздничного салюта в честь 60-летия Великой Победы над нацистской Германией и ее сателлитами. Этот праздник многие в России ждали так, как в свое время наши отцы и матери ждали взятия Берлина. Не потому, чтобы насладиться торжеством победителей, а чтобы почтить память миллионов соотечественников, отдавших жизнь за свободу и независимость нашей Родины, отдать дань уважения ветеранам, ратным трудом приближавших «этот день», напомнить нашей молодёжи, что такое 9 мая и какой ценой досталась нам Победа.

Такой праздник нужен был и для того, чтобы положить конец спекуляциям по поводу того, кто взял Берлин и каков был вклад Советского Союза в эту Победу. Празднование 60-летия Победы в Москве поставило всё на свои места. Мир воздал должное скорбной цене и вкладу советского народа в Победу, поэтому Москва стала центром торжеств и сюда приехало более 50 мировых лидеров.

Свидетельством того, что Россия по-прежнему пока остаётся в числе ведущих мировых держав является то, что в Москву приехали первые лица государств, в том числе Д. Буш, Ж. Ширак, С. Берлускони, Дз. Коидзуми, Ху Цзиньтао. На Т. Блэра, который под надуманным предлогом отказался приехать, британская пресса обрушила буквально шквал самой жесткой критики, говоря, что подобное поведение премьер-министра не просто неправильно — «это позор международного масштаба».

Говоря о политическом успехе празднования 60-летия Победы, нельзя забывать и о человеческом измерении праздника, т. е. с позиций ветеранов. Здесь необходимо согласиться с критическими оценками, которые прозвучали в большинстве российских СМИ. Как говорят, «после пира — горькое похмелье». Празднества закончились, и российские ветераны, о бедственном положении которых так много написано, опять остались наедине со своими проблемами. Как высказался один из них:

«Нам осталось теперь надеяться на Царствие Небесное. Может быть, там нам воздастся по заслугам?».

Вместе с тем трудно согласиться с мнением, которое высказал в газете «Московский комсомолец» от 13 мая 2005 г. журналист А. Минкин. Он считает, что празднование 60-летия Победы раскололо российское общество, что своим праздником мы возбудили злобу у соседей: прибалты твердят об оккупации и требуют репараций, поляки отменили концерты Большого театра и польская публика сдает билеты, Грузия объявила о блокаде российских военных баз. Так ли это? Если бы проблема заключалась только в праздновании Победы, то это был бы самый легкий вариант разногласий с нашими соседями. Корни здесь глубже, ответы надо искать в истории спорных вопросов.

Но прежде о настоящем. Ясно, что ультиматумы в адрес России последовали не по поводу праздника, а как следствие визита в Прибалтику и Грузию американского президента Д. Буша. Антирусские настроения в последние пятнадцать лет, несмотря на то, что в 1989 г. Съезд народных депутатов СССР дал оценку пакту Риббентропа-Молотова и секретному протоколу к нему, Россия признала факт расстрела сотрудниками НКВД польских офицеров в Катыни, были и остаются краеугольным камнем во внешней политике стран Балтии и Польши.

Требование о компенсациях за ущерб, якобы нанесенный действиями советских «оккупационных» войск в размере 462 (!!!) миллиардов долларов США, рассчитанных с помощью экономиста из Гарварда Л. Саммерса, Литва предъявила СССР ещё в 1991 году (см. газету «Согласие» (Вильнюс), № 18, от 30 апреля 1991 г. «Цена оккупации».). Второй раз с подобными претензиями, но с гораздо меньшей суммой — в 1994 г. А 13 июня 2000 г. Сейм Литвы принял закон «О возмещении ущерба, причинённого в ходе советской оккупации в 1940–1991 годах», по которому Россия должна выплатить Литве 20 млрд. долл. США.

Литовские политики, махая жупелом «компенсаций», не хотят понять, что в этом плане Литва более уязвима, нежели Россия. Если говорить о компенсациях, которые требует Литва, то необходимо заметить, что она должна быть признательна за территорию, с которой она вышла из Союза, так как во времена Второй мировой войны она фактически являлась союзницей нацистской Германии со всеми вытекающими отсюда последствиями, в т. ч. и в территориальных вопросах.

Только благодаря Советскому Союзу Литва обрела утраченные в 1920 г. и 1939 г., Вильнюсский и Клайпедский края. Помимо этого из союзного бюджета за годы советской власти на развитие Литовской советской социалистической республики было выделено более 60 млрд. долл. США (в пересчете). Литва вышла из СССР с уровнем развитой европейской страны. Это сколько стоит?

Латвия также пытается стать в очередь на получение от России компенсации за так называемую «оккупацию» на сумму 100 млрд. долл. США. Потом, вероятно, аналогичные требования предъявит Грузия, которая еще в 1989 г. насчитала, что она во времена СССР якобы ежегодно поставляла в Россию продукции на 4 млрд. рублей больше, чем ввозила из России.

В то же время всем в Союзе было известно, что Прибалтика и Грузия были привилегированными республиками, получавшими из союзного бюджета в разы (до 3 раз) больше средств, чем ведущие российские области, в том числе и черноземные. В ЦК КПСС выезд работников отраслевых отделов в Прибалтику ценился на уровне выезда в соцстраны. Так что встречные иски будут не менее внушительными.

Но самый разумный вариант предложил российский президент В. Путин. Во время визита в Венгрию он обратился с призывом «обнулить счётчик взаимных обид» к бывшим союзникам по Варшавскому блоку и бывшим советским республикам. Какой-либо реакции на этот призыв со стороны руководства стран Балтии не последовало.

Трудно ожидать другой реакции от властей стран, где один из президентов (Адамкус, Литва) воевал на стороне фашистской Германии, другой — (Вике-Фрайберга, Латвия) не в ладах с историей своей страны, т. к. всю жизнь прожила вдали от нее и в последнее время прославилась лишь как активная пропагандистка воблы, как русской закуски под водку. Под стать им и молодой президент Грузии М. Саакашвили, который договорился до того, что обвинил русских в том, что они «подобно римлянам, туркам, персам и монголам пытались уничтожить грузинский народ». Это при том, что представительство грузин во властных структурах СССР сталинского периода было весьма значительным.

Почему Буш, демонстрируя в Москве доброе отношение к Путину и России, тем не менее стал решающим фактором, обусловившим ультимативное поведение наших «добрых» соседей. Все очень просто. Администрация Буша просчитала, что после грандиозного празднества в Москве рейтинг России и Путина в международном плане существенно вырастет, что позволит продолжить курс на дальнейшее укрепление независимости России во внешней и внутренней политике (за который американские СМИ в прошлом году обвинили Путина в дрейфе к фашизму).

Подобная ситуация США не устраивает. Поэтому наши «соседи.» почувствовали, что «американский старший брат» не против «удара» по России. Усугубление конфликта с «соседями» неизбежно вынудит Россию обратиться к Соединенным Штатам, которые тем самым восстановят в американо-российских отношениях свою роль «старшего партнера». Буш поступает так, как требуют американские интересы. Их защита для американского президента главное, остальное, в том числе и личные отношения, второстепенно. Пример, достойный подражания для любого политика. Пора и нам так действовать.

Относительно раскола российского общества можно сказать следующее. Оно раскололось не по поводу праздника или роли Сталина в обеспечении Победы над Германией. Этими проблемами обеспокоено не так много людей. Страшнее раскол, с одной стороны, на богатых и бедных, а с другой — на защитников российских интересов и новых «печериных». В XIX веке был известен некий русский дворянин B. C. Печерин (1807–1885), который, будучи ярым поклонником Польши, перешел в католичество и так писал о России:

«Как сладостно Отчизну ненавидеть и жадно ждать ее уничтоженья».

Только современные «печерины» отстаивают в России интересы и ценности так называемого «цивилизованного» западного мира.

К сожалению, мы ещё долго будем разгребать политические, экономические и дипломатические завалы, которые создали «печерины» за последние 15 лет. Вспомним известную Декларацию о государственном сувернитете России, поспешно принятую 1 съездом народных депутатов РСФСР 12 июня 1990 г. До сих пор никто не может объяснить, от кого и от чего Россия провозгласила независимость? От того, что было создано трудом и завоевано поколениями наших предков?

Или трагические события в Тбилиси в апреле 1989 г. Результаты их поспешного и явно предвзятого депутатского расследования Россия переживает еще и сегодня. До сих пор жив миф о применение советскими (считай русскими) солдатами саперных лопаток при разгоне демонстрации в Тбилиси. Официальное (не депутатское) расследование показало, что это ложь. Люди погибли в толпе от сдавливания и удушья. Прочитав в прессе официальные выводы о тбилисской трагедии, я был уверен, что генерал Радионов подаст в суд на народных депутатов СССР, запустивших информацию о сапёрных лопатках. Но кому-то было выгодно, чтобы правда о тбилисских событиях пока была скрыта от широкой общественности. За это и платим. Блокада наших военных баз в Грузии — первая ласточка, тем более что, несмотря на грозные речи «думцев», Грузия фактически добилась своего.

Российские пособники сепаратистов

Проблема «оккупации» стран Балтии, которая сегодня вновь активно муссируется там, оформилась не без активного участия новых российских «печериных». Резолюция 2-го съезда народных депутатов СССР (декабрь 1989 г.), осудившего секретный протокол к договору о ненападении между СССР и Германией от 23 августа 1939 г. (так называемый пакт Риббентропа-Молотова), готовилась комиссией под руководством известного прораба перестройки А. Н. Яковлева при активном участии депутатов от Прибалтики.

Комиссия рассматривала пакт и секретные протоколы к нему по принципу per se, т. е. сам по себе, вне связи с событиями до и после. Поэтому выводы комиссии и соответственно проект подготовленной ею резолюции получились соответствующими, так как в основе работы комиссии лежала в американская концепция оккупации Прибалтики Советским Союзом. На съезде резолюция была принята под давлением прибалтийских депутатов в основном в выгодной для них редакции.

Несмотря на то, что ни сам пакт, ни секретный протокол не предусматривали никаких агрессивных действий СССР в Прибалтике (для этого достаточно внимательно прочитать эти документы, которые сегодня доступны каждому), съезд квалифицировал секретный протокол как средство «предъявления ультиматумов и силового давления на другие государства» (как может быть средством то, что для всех являлось секретным?).

Съезд также констатировал, что секретный протокол от 23 августа 1939 г. и другие секретные документы, подписанные с Германией в 1939–1941 гг., как по методу их составления, так и по содержанию являлись отходом от ленинских принципов советской внешней политики. Предпринятые в них разграничения:

«…„сфер интересов“ СССР и Германии и другие действия находились с юридической точки зрения в противоречии с сувернитетом и независимостью третьих стран…»

Однако даже при внимательном изучении четырех пунктов секретного протокола, трудно найти нечто, что свидетельствовало бы о намерении СССР напасть на Прибалтику. Все пункты протокола были гипотетичны, то есть их действие предполагалось лишь:

«…в случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав прибалтийских государств…»

При этом надо понимать, что раздел «сфер интересов» это не раздел суверенных государств и не договоренность об их захвате. Это просто взаимное самоустранение договаривающихся сторон от военной и политической активности за пределами совместно определенной ими географической линии. В пункте первом протокола подчеркивается:

«…При этом интересы Литвы по отношению Виленской области признаются обеими сторонами».

Следует добавить, что сомнения в споре о содержании секретных договоренностей Германии и СССР разрушает нота (Меморандум) МИД Германии Советскому Правительству от 21 июня 1941 г. («Военно-исторический журнал», № 6, с. 32–40.). В ноте немцы обвинили Советский Союз в нарушении секретных договоренностей от 23 августа 1939 г. и объяснили, что эти договоренности основывались на обязательстве правительства Советской России:

«…не занимать, не большевизировать или аннексировать входящие в сферу его влияния государства…».

Так что все разговоры о значении пакта Риббентропа-Молотова и секретного протокола к нему на вхождение Прибалтики в СССР не более чем пропагандистская уловка, на которую «купилось» тогдашнее руководство СССР.

Более того, если быть предельно точными, секретный дополнительный протокол, по которому вся территория Литвы была включена в сферу интересов СССР, был подписан 28 сентября 1939 г. И договор от 23 августа и от 28 сентября в соответствии с нормами международного права утратили свою силу в момент нападения Германии на СССР. Если бы итоги войны были иными, о них никто бы и не вспомнил.

Ввод подразделений Красной Армии на территорию Прибалтики регламентировался договорами, не имеющими отношения к пакту. Так, в соответствии с «Договором о передаче Литовской республике города Вильно и Виленской области и о взаимопомощи между Советским Союзом и Литвой» от 10 октября 1939 г. Советскому Союзу было предоставлено:

«…право держать в установленных по взаимному соглашению пунктах Литовской Республики за свой счёт строго ограниченное количество советских наземных и воздушных сил».

Кстати, на отмене этого договора почему-то никто не настаивает? Вероятно, потому что тогда встанет вопрос о Вильнюсском крае.

Необходимо заметить, что вступление частей Красной Армии на территорию Литвы в 1939 г. на основе этого договора проходило без каких-либо эксцессов. Более того, 11 октября 1939 г. президент Литвы В. Сметона, выступая перед демонстрантами, благодарил «дружественный великий Советский Союз» за Вильно и Виленскую область. Ссылки на то, что три прибалтийские республики, которые к этому времени заключили военное соглашение о взаимопомощи и могли рассчитывать на помощь западных держав, панически, до паралича боялись «большего соседа», не вполне состоятельны, если иметь в виду, что маленькая Финляндия в том же 1939 г. дала бой большому Советскому Союзу при попытках вступить на её территорию.

Вхождение прибалтийских республик в СССР состоялось на основании Деклараций Народных сеймов Литвы и Латвии и Государственной Думы Эстонии, которые были избраны в результате всеобщих выборов в июле 1940 г. Американский тезис о «недемократичном» избрании этих органов верховной власти, т. к. они проходили в присутствии на территории Прибалтики частей Красной Армии, сегодня опровергли сами американцы, проведя в 2004–2005 гг. в условиях фактической оккупации в Афганистане и Ираке выборы верховных органов власти этих стран. Правда, существует серьезная разница между тогдашними выборами в Прибалтике и выборами, недавно состоявшимися на Ближнем Востоке.

В Прибалтике, в 1940 г., несмотря на присутствие частей Красной Армии, выборы проходили в атмосфере спокойствия, без каких-либо акций противодействия ни со стороны вооруженных сил прибалтийских республик, ни со стороны местного населения. На выборы пришло более 90 % избирателей и абсолютное большинство проголосовало за «советскую власть». Итоги выборов 1940 г., например, в Литовской республике, признали все европейские государства, представители которых в то время были в Каунасе. В Латвии весь дипломатический корпус присутствовал на церемонии открытия Народного Сейма.

А в какой атмосфере военного противостояния состоялись выборы в Афганистане и Ираке, всем известно. Но американцы называют эти выборы лигитимными и демократичными. Налицо двойные стандарты. А точнее, полная уверенность американцев в том, что их любую оценку мир просто обязан принять.

Несколько слов о современном «разделе сфер интересов». Спустя шесть десятилетий Америка наполнила «новым» смыслом это понятие. Оно трансформировалось в «зоны жизненных интересов» американских «борцов за демократию», которые позволяют им под надуманными предлогами осуществлять агрессию против суверенных стран (Югославия, Афганистан, Ирак). Но преступлением это не считается. Сегодня подобные действия преподносятся как новая форма борьбы за демократию. Только в отличие от Сталина и Гитлера, включавших в зону своих интересов лишь приграничные районы и страны, США сегодня, не стесняясь, объявляют зоной своих жизненных интересов регионы, находящиеся в тысячах километров от Америки: Прибалтику, Закавказье, Ближний Восток, Среднюю Азию и т. д. И пока мир считает это нормальным.

Но вернемся к резолюции 2-го съезда народных депутатов СССР. После принятия этой резолюции выход прибалтийских республик из Союза становился делом техники. Не случайно нынешнее руководство прибалтийских стран активно защищает эту резолюцию. Так, в качестве одной из причин отказа президента Литвы В. Адамкуса прибыть в Москву на юбилейные торжества стали «неприемлимые» (для литовской стороны) оценки пакта Риббентропа — Молотова и, соответственно, попытки «пересмотреть решение съезда народных депутатов СССР», прозвучавшие в интервью российского президента В. Путина словацкому радио 22 февраля 2005 г.

Кстати, В. Путин в своём интервью лишь повторил весьма уважаемого в странах Балтии У. Черчилля, который считал, что Сталин после безуспешных попыток найти союзников против Гитлера на Западе был вынужден пойти на договор с Гитлером для защиты своих западных границ.

Не удовлетворит прибалтийских политиков и ответ Путина эстонской журналистке во время майской пресс-конференции по поводу «оккупации» Прибалтики: вопрос закрыт, и пора прекратить спекуляции на данную тему. Дело в том, что в настоящее время вся концепция оккупации Прибалтики построена на резолюции 2-го Съезда народных депутатов СССР и договоре, подписанного Ельциным в Таллине в 1991 г., в котором Россия признала:

«…осуществленную Советским Союзом аннексию республик Балтии и взяла обязательства ликвидировать последствия этой аннексии».

Тема оккупации будет подниматься и впредь, пока не будет дана всеобъемлющая и полноценная с исторической точки зрения правовая оценка фактов вхождения Прибалтийских республик в СССР. А может быть, это и не требуется?

За минувшие со дня 2-го съезда народных депутатов СССР шестнадцать лет появились многочисленные публикации и исследования, аргументированно доказавшие правовую несостоятельность увязки так называемой «аннексии» Прибалтики с пактом Риббентропа-Молотова и секретным протоколом к нему (для этого достаточно внимательно прочитать эти документы, сегодня доступные каждому). К сожалению, это пока мало интересует российскую власть. Как мало ее интересуют высказывания некоторых российских дипломатов.

14 мая этого года в телепрограмме «Постскриптум» депутат В. Алкснис рассказал о своей недавней встрече в Молдове с послом России Рябовым, известным по скандалу с подсчётом голосов на выборах президента в 1996 г., когда он возглавлял ЦИК. В беседе Рябов заявил, что для России Молдова и Калининград окончательно потеряны и оттуда надо уходить. До сих пор ни Министерство иностранных дел, ни Администрация президента РФ не отреагировали на эту информацию. Представьте, что было бы, если бы нечто подобное позволил себе посол любой из прибалтийских стран? Поэтому на дипломатическом фронте Россию пока бьют.

Завершая тему «оккупации», необходимо сделать вывод (о нем уже в течение 16 лет говорит ряд российских и зарубежных историков и политиков). Непризнание факта вхождения Прибалтийских Советских Социалистических республик в состав СССР de jure может основываться только на непризнании июльских 1940 г. выборов в верховные органы власти и пересмотре решений Ялтинской и Потсдамской конференций.

Не случайно даже президент Буш в телеинтервью журналисту НТВ В. Соловьёву накануне празднования 60-летия Великой Победы был вынужден признать, что ответственность за послевоенный раздел Европы (соответственно, и за восстановление прибалтийских республик как частей СССР), осуществленный на Ялтинской и Потсдамской конференциях, в равной степени несут три лидера: Рузвельт, Черчилль и Сталин. Правда, через неделю Буш в Риге опять заявил об оккупации стран Балтии. Но его можно понять: нельзя же в одночасье отказаться от 60-летней традиции. Правда, президенту США и его советчикам достаточно было бы поинтересоваться правовыми определениями «военная оккупация» и «послевоенная оккупация», и стало бы ясным, что послевоенные режимы власти в прибалтийских республиках не имеют ничего общего с оккупацией.

Американские политики, впервые озвучившие в свое время тему «оккупации» Прибалтики, вначале пытались разыграть карту «нелигимности» выборов. Однако вскоре поняли, что юридически выборы трудно уязвимы, и были вынуждены сделать основную ставку на весьма сомнительный в правовом, но беспроигрышный в пропагандистском смысле вариант с секретным протоколом к пакту Риббентропа — Молотова. В этом и есть секрет Полишинеля всей пропагандистской интриги восьмидесятых годов с якобы имевшей место «оккупацией» Прибалтики.

Что же касается определенного давления, которое СССР оказывал накануне войны на Прибалтику, пытаясь создать вдоль своих границ некую буферную зону, повышающую безопасность, то это была общепринятая практика как тогда, так и сейчас, и ничего противоречащего международному праву здесь нет.

Союзники Фюрера

В 1939 г. в Прибалтике складывалась сложная ситуация. В немецком плане нападения на Польшу «Вайс» указывалось, что положение Балтийских государств:

«…будет определяться военными потребностями Германии. С развитием событий может возникнуть необходимость оккупировать лимитрофные государства до границы старой Курляндии и включить эти территории в состав империи».

(Сиполс. С. 44.)

В мае 1940 г. Гитлер заявил, что «все Балтийские государства должны быть включены в состав рейха». В это время в Германии были изданы карты с включением этих стран в состав немецкой империи. Возможно, если бы не явное заигрывание руководства этих стран с Германией, дело ограничилось бы размещением на их территории ограниченных контингентов Красной Армии. Но дело шло к явному включению стран Балтии в состав германского рейха. Если бы в 1939 г. Польша и Прибалтика были оккупированы Германией, то сегодня, вероятно, мировая история развертывалась бы по сценарию Гитлера. Это хорошо понимал не только Сталин, но и руководители западных держав.

Следует напомнить, что 22 марта 1939 г. был подписан договор между Литовской республикой и Германским рейхом, более известный как пакт Риббентропа — Урбшиса. Статья первая этого договора, подписанного в Берлине министром иностранных дел Литвы Ю. Урбшисом и посланником в Берлине К. Шкирпой с литовской стороны и министром иностранных дел Германии И. фон Риббентропом с немецкой стороны, гласит:

«…Клайпедский край, который был отторгнут от Германии согласно Версальскому договору, вновь воссоединяется с Германским рейхом».

Значение этого договора ясно без комментариев. Первого апреля 1939 г. этот договор ратифицировал и обязался в соответствии с Конституцией Литовской республики 1938 г. неукоснительно выполнять президент Литовской республики А. Сметона.

Учитывая, что актом от 11 марта 1991 г. Верховный Совет Литвы фактически восстановил действие Конституции 1938 г., вышеотмеченный договор в настоящее время не потерял своей силы. Надо иметь в виду, что в Германии пока слабы политики, требующие возврата «германских территорий». Но как знать, что произойдёт в ближайшие 50 лет?

О союзническом рвении Литвы в 1941 г. свидетельствуют следующие факты. Прежде всего это «Слово к народу Временного Правительства Независимой Литвы» от 25 июня 1941 г. (Nepriklausamos Lietuvos Laikinosios Vyriausybes zodis i Tauta…), подписанное премьер-министром К. Шкирпой, министром иностранных дел Р. Скипитисом и др. членами Временного правительства, в том числе тогдашним министром коммунального хозяйства В. Ландсбергисом-Жямкальнисом, отцом главы Сейма Литовской Республики в начале 1990-х годов. Телеграмма аналогичного содержания с соответствующими подписями была также направлена Гитлеру.

В этом «Слове» Временное правительство Литвы благодарит:

«…спасителя Европейской культуры рейхсканцлера великой Германии Адольфа Гитлера и его отважную армию, освободившую территорию Литвы».

В пункте 3 «Слова» Временное правительство «провозглашает»:

«Национализированное еврейское богатство, а также национализированное богатство, ранее принадлежавшее другим лицам, активно действующим против интересов литовского народа, остается в собственности Литовского государства…».

Вот где идеологические и правовые истоки варварского истребления 94 % всех проживавших на территории Литвы евреев. Литовские националисты, единственные в мире, «решили» «еврейский вопрос» по рецептам Гитлера, хотя по нацистской расовой теории они сами попадали в разряд неполноценных наций.

Обратимся к газете «Los Angeles Times» от 29 апреля 1990 г., в которой журналисты Б. Франкл и Б. Д. Куке вспоминают «тёмное прошлое литовского национализма».

«…Когда 23 июня 1941 г. Красная Армия оставила Каунас (бывшую столицу Литвы), партизаны Литвы под руководством народного героя Климайтиса начали в массовом порядке истреблять евреев, жечь их дома и синагоги.

С 25 по 29 июня литовские националисты убили 5000 евреев (3800 в Каунасе и 1200 в других городах). Убийства совершались примитивно, но эффективно — сотни еврейских мужчин, женщин и детей были схвачены и палками забиты, на каунасских улицах и площадях, в присутствии и с одобрения прохожих. 28 июня литовская полиция, проявляя нетерпение из-за медлительности убийств, выпустила заключенных, дала им железные ломы в руки и послала в города Литвы истреблять евреев. Тех, которых не убили публично или смертельно не замучили, партизаны Литвы расстреляли подальше от городов.

…Один из руководителей СС, Карл Егер, сообщал в штаб СС в Берлине, что… благодаря литовским партизанам столица Литвы превратилась в „рай для стрельбы“. В собственных документах СС выражается восхищение литовской „акцией самоочищения“».

Далее авторы статьи отмечают, что:

«…надо серьёзно учесть беспокойство русского и польского меньшинств. Обращение литовцев с национальными меньшинствами в прошлом вряд ли вызывает их доверие».

Да, это во многом обусловило противостояние по национальному признаку, которое началось в Литве в 1988 г.

О практических военных действиях литовских националистов против Красной Армии свидетельствует то, что в июне 1941 г. многие советские летчики не добрались до своих аэродромов, расположенных в Литве, т. к. автобусы с ними расстреливались так называемыми «партизанами», которые также наносили удары по группам отступающих красноармейцев.

Нынешний президент Литвы В. Адамкус в 1944 г. записался добровольцем во второй литовский пехотный полк, входивший в одну из дивизий вермахта. И если бы он стоял на Красной площади во время парада в честь 60-летия Победы, это было бы кощунством над памятью погибших в войне. Карательные подразделения, сформированные из литовских националистов, активно привлекались вермахтом для борьбы с партизанами.

Однако осуждать за это весь литовский народ было бы неправильно. В своем большинстве это трудолюбивые и доброжелательные люди. Но «в семье не без урода». И, когда России и, прежде всего русским, предъявляются претензии, приходится напоминать, что свой «скелет в шкафу» есть и у литовцев. И не только у них.

Аналогичная ситуация была и в Латвии. Здесь Гитлер Железным крестом отметил заслуги Р. Бангерскиса, командира латвийского легиона СС, который также прославился своей жестокостью, расправляясь с партизанами и мирными жителями Прибалтики, Белоруссии и России. Недавно его кости, с одобрения г-жи Вике-Фрайберга, были торжественно перезахоронены в Латвии. Это ли не 60-летняя верность нацистскому союзнику по борьбе с антигитлеровской коалицией? Комментарии излишни.

И в Латвии и в Эстонии преподносят своих бывших эсэсовцев как патриотов, сражавшихся за независимость. Однако надо знать, что эсэсовцы любой национальности давали клятву верности не своим отечествам, а лично фюреру А. Гитлеру. При чём здесь патриотизм? Это чистейший воды нацизм! Ясно также и то, кому надо каяться и перед кем.

Вместе с тем, нельзя игнорировать то, что 9 мая этого года к памятнику Героям-освободителям в Риге пришло более 100 тысяч человек, значительная часть из них была латышами, и ВСЯ площадь перед памятником была усыпана цветами. Нельзя также забывать, что десятки тысяч латышей и литовцев сражались в Красной Армии против нацистов.

К этому следует добавить, что за освобождение Прибалтики заплатили своей жизнью треть миллиона советских солдат. Сколько это стоит в долларах, господа, живущие сегодня на берегах мирного Балтийского моря?

ПОЛИТИЧЕСКАЯ АМНЕЗИЯ[6]

Падение российского самолета «Су-27» дало повод для очередного всплеска стенаний по поводу «советской оккупации», якобы остановившей развитие Литвы, уровень которого, в 1940 году соответствовал аж уровню Финляндии, а в сельском хозяйстве — Дании. Забавно, но в середине 80-х годах прошлого века то же самое сравнение широко использовали в своих выступлениях партийные деятели Литвы, когда хотели подчеркнуть впечатляющие достижения литовской экономики за 45 лет советской власти.

Что же представляла собой в 1939–1940 гг. экономика Литвы? Довоенная Литва была преимущественно аграрной страной. В промышленности было занято около 40 тыс. рабочих. В городах на биржах труда числилось 58 тысяч безработных. Из крупных предприятий в Литве действовали табачная фабрика «Континенталь», чулочная «Котон» и спичечная Крейгера. Все, что посложнее, — веялки, плуги, сноповязалки, велосипеды, швейные машины и т. п. — Литва ввозила из Англии и Германии. Причем, как рассказывали мне старики, работавшие при Сметоне (президент Литвы до 1940 г.), за пуд гвоздей надо было отдать хорошего бекона, а велосипед стоил больше коровы.

На селе избыточная рабочая сила составляла более 200 тысяч человек, 40 тысяч крестьянских хозяйств были пущены с молотка. За период с 1923 по 1939 гг. из Литвы за границу выехало 80 тысяч человек. Родители моих родственников по линии жены в этот период эмигрировали из Литвы в Бразилию. В Литву они вернулись в 1957 г. Недостаток бытовой техники, проблемы с приобретением автомашин и другого советского «дефицита» воспринимались ими спокойно. Они говорили:

«Со временем и это все будет. Зато у вас есть постоянная работа, гарантированное медицинское обслуживание, пенсия и, главное, уверенность в завтрашнем дне».

Что же касается экономических показателей, по которым довоенная Литва была, якобы, на уровне Финляндии и Дании, то вот они. По производству и потреблению электроэнергии Литва занимала одно из последних мест в Европе (80 млн. кВтч в 1940 г.). Лишь 19 % литовцев знали, что такое электричество. Урожайность зерновых составляла немногим более 9 ц/га. В лучший период 1938/39 г. Литва произвела мяса (в убойной массе) 180 тыс. т, молока — 1240 тыс. т на 4430 тыс. га сельхозугодий. От одной коровы в среднем в год надаивалось 1400 кг молока. Даже без статистики ясно, что до датских показателей здесь далеко.

Что принесла Литве «советская оккупация»? Общие капвложения в народное хозяйство Советской Литвы из союзного фонда за годы советской власти составили (по сравнимому курсу) примерно 66 млрд. долларов. Это в несколько раз превышает капвложения в любую из черноземных областей России, которые по размеру равны или в полтора, два раза больше, чем Литва. На мелиорацию и строительство дорог Лит. ССР за 1975–1985 гг. было выделено 1 млрд. 30 млн. рублей. Белоруссии, которая по площади больше Литвы в три с половиной раза — лишь 1 млрд. 90 млн. рублей. В свое время эту цифру неоднократно называл, подчеркивая способности Литвы осваивать выделяемые Москвой средства, тогдашний секретарь ЦК Компартии Литвы по экономике, А. Бразаускас. За годы советской власти в Литве, размером 260 км с севера на юг и 360 км с запада на восток, было построено более 24 400 км дорог с твердым покрытием (в 1940 г. такие дороги имели протяженность всего 2200 км). Закрытым дренажем было осушено более половины всех сельхозугодий (2500 тыс. га). Такие показатели не снились ни одной российской области.

Урожайность зерновых в 1985 г. достигла 25 ц/га (рост по сравнению с 1940 г. в 2,7 раза), надои от одной кровы выросли почти в 2,5 раза и составили 3,4 тыс. кг в год. Практически на то же количество с/х угодий (4640 тыс. га), что и в довоенной Литве, производство мяса составило более 500 тыс. т (рост по сравнению с 1939 г. в 2,8 раза), молока — около 3000 тыс. т (рост в 2,4 раза).

Необходимо развенчать миф о том, что Литва, якобы, кормила мясом всю Россию. Удельный вес Литвы в производстве мяса и молока в СССР составляли 2,9 и 3,0 % соответственно. Эти очень хорошие показатели, если учесть, что население Литвы составляло от общесоюзного всего 1,3 %. Поставки мяса в союзный фонд составляли около 400 тыс. т, что составляло немного более 5 % потребностей России. Кстати, взамен мяса республика из союзного фонда получала ежегодно 1200 тыс. т фуражного зерна. Это соответствовало мировой практике: за 1 кг мяса — 3 кг зерна. Поставляя в союзный фонд, Литва себя тоже не обижала. В магазинах всегда был достаточно большой ассортимент мясных и молочных продуктов. Настоящие оккупанты, как известно из истории, с потребностями местного населения никогда не считались.

Надо напомнить, что по плану «Ост» Литву планировалось колонизировать за 20–30 лет. В 1941 г. на оккупированных территориях Прибалтийских республик и Белоруссии был образован Остланд, куда Литва вошла как область во главе с ген. комиссаром фон Рентельном. По распоряжению главы Остланда Лозе в августе 1941 г. было разогнано Временное правительство Литвы, зарекомендовавшее себя ярым пособником нацистов и отличившееся организацией массовых убийств советских людей. Вместо него было назначено Литовское самоуправление из советников. Немецкий язык был объявлен государственным.

В марте 1943 г. оккупационные власти закрыли в Литве все высшие учебные заведения, Академию наук, госфилармонию. За два года войны в Литву прибыло почти 6 тысяч семей немецких колонистов. В 1965 г. нам, студентам политехнического института, работница Каунасского драмтеатра рассказала случай о том, что, когда в этом театре молодой человек нагрубил немецкому офицеру, тот вытащил пистолет и расстрелял его прямо в фойе. Вот что такое настоящий оккупационный режим.

В течение первого года после установления советской власти в Литве было создано более 240 тысяч рабочих мест. После войны республика стала одной из самых динамично развивающихся в Союзе. Были построены крупные промышленные предприятия не только в Вильнюсе и Каунасе, но и в большинстве районных центров. Достаточно сказать, что в заштатном районном центре Утена, где до войны действовали лишь мини-маслозавод и лесопилка с десятком рабочих и где я начинал свою трудовую деятельность, в 60-е годы были построены мощные пивной и мясокомбинаты, трикотажная фабрика, завод лабораторных электропечей. Советские «оккупационные» железнодорожные войска в ударные сроки построили ширококолейную железнодорожную ветку, соединившую Утену с Вильнюсом. И так по всей Литве. Не случайно темпы роста промышленного производства в Лит. ССР были в три раза выше, чем в среднем по Союзу.

Успешно продолжает перерабатывать российскую нефть Мажейкский нефтеперерабатывающий завод (в настоящее время «Mazeikiu nafta»), построенный в советское время. Благодаря этому бюджет Литвы ежегодно получает 200 млн. долл. США. Настоящими воротами Литвы в Европу стала паромная переправа Клайпеда — Мукран, также построенная в советское время. Ее строительство обошлась союзному бюджету в несколько миллиардов рублей (считай долларов). Сегодня в Литву паромами ввозится значительная часть подержанных иномарок из Германии, которые потом, будучи отреставрированными в бесчисленных литовских автомастерских, продаются в Россию.

В советское время была создана энергетика республики. Рядом с мощнейшей Литовской ТЭЦ был выстроен современный город Электренай. Производство электроэнергии в Литве в 1985 г. выросло по сравнению с 1940 г. в 258 раз и составило почти 21 000 млн. кВтч, что позволило полностью электрифицировать все города, поселки и хутора, а также на 100 % механизировать доение коров, на 98 % — подачу воды и на 71 % — раздачу кормов скоту. Это уже на уровне европейских показателей.

При советской власти Литва стала страной сплошной грамотности и по количеству студентов на 10 тысяч жителей опережала Японию, Англию и Западную Германию. Были построены современные здания для Литовского драмтеатра, театра оперы и балета, Паневежского драмтеатра, слава о котором гремела по всему Союзу. Вильнюс украсили Дворец спорта и одна из самых высоких в Европе телебашен. Поучиться жилищному строительству в Литву приезжали со всего Союза.

При этом в Советской Литве бережно относились к сохранению исторического наследия и традиций. Широко проводились всенародные праздники песен. Был создан этнографический музей под открытым небом в Румшишкес. Литовские реставраторы первыми в Союзе стали восстанавливать исторические памятники: Тракайский замок и Старый город в Вильнюсе.

Надо отметить, что столь динамичное и сбалансированное развитие Литвы во многом было обусловлено мудрой (такое определение в данном случае наиболее точно характеризует ситуацию) политикой многолетнего руководителя Литвы А. Снечкуса, который с 1936 по 1974 г. возглавлял компартию Литвы. Он был настоящим патриотом Литвы, что бы сегодня о нем ни говорили литовские политики и историки.

Позиции республики Снечкус умел отстаивать и в кабинете Сталина, и в кабинете Хрущева, и в кабинете Брежнева. После войны Литва стала убежищем для многих советских интеллигентов и партработников из России и других республик, ставших жертвой ложных доносов. Судьбой некоторых из них занимался сам Снечкус. Во времена «кукурузомании» некоторые председатели колхозов, спасая традиционное литовское земледелие, занимались, как тогда говорили, «вредительством», т. к. сеяли кукурузу только по периметру полей с зерновыми. Снечкус к этим фактам относился с пониманием.

Аналогично он поступил и во время бездумных установок Москвы, после выполнения которых секретари некоторых обкомов КПСС стрелялись, любой ценой повысить производство мяса. Тем самым он сумел сохранить сельский потенциал Литвы. Использование бюджетных средств на реконструкцию Тракайского замка также могло дорого обойтись ему. Судьба сохранила Снечкуса и в тот раз. Сегодня его имя незаслуженно забыто и оболгано. Но пройдет время, вырастет новое поколение и все станет на свои места.

В нынешней Литве большой популярностью пользуется парк советской символики под Друскининкай, где можно посмотреть на памятники и скульптуры советского периода, а также пообедать в «советской» столовой. На основании этого говорить сегодня о возврате к прошлому не серьезно. Но воздать должное этому прошлому, благодаря которому существует благополучное настоящее Литвы, просто необходимо. В этой связи пожелаем господину Кубилюсу, заявившему 1 октября с. г. по российскому каналу «Ren-TV» о том, что до «советской оккупации» уровень развития Литвы соответствовал датскому и финскому, внимательнее проштудировать статистику довоенной буржуазной и послевоенной социалистической Литвы.

УРОКИ ВЕЛИКОЙ ПОБЕДЫ[7]

Накануне 65 годовщины решающей битвы Красной Армии с нацистским вермахтом под Москвой вновь активизируются некоторые историки и политики, пытающиеся доказать бездарность советского политического и военного руководства, позволившего немцам дойти до Москвы.

О «бездарности» советского руководства поговорим позже. Сегодня особую актуальность для России приобретает вопрос — возможно ли повторение 22 июня? Несмотря на то, что Россия стала полноправным членом мирового сообщества и агрессия против нее, казалось бы, невозможна, некоторые западные политики, не стесняясь, заявляют о том, что несправедливо, когда Россия владеет такими огромными природными богатствами и территориями. От слов до дела, как известно, дистанция нередко бывает невелика.

Политическая ситуация в современном мире дефицита жизненно важных ресурсов меняется так стремительно и непредсказуемо, что Россия не может быть уверена в собственной неприкосновенности. К сожалению, пока многое говорит о том, что повторение «22 июня» возможно. Достаточно вспомнить заявление президента Путина о том, что к началу второй чеченской кампании (1999 г.) в российской полутора миллионной армии с трудом нашли 50 тысяч боеспособных солдат. Комментарии излишни.

Ситуация в настоящее время несколько улучшилась. Но говорить о высокой боеготовности российской армии, оснащении её современным оружием в полном объеме пока не приходится. Танки, соответствующие мировому уровню, в российских вооруженных силах составляют 4 %, тогда как в 1941 г. этот показатель составлял 7 %. Крайне низки объемы поступающей в армию новой техники. Так, в 2006 г. российские вооруженные силы получат лишь три вертолета КА-50 «Чёрная акула». На следующий год запланирована поставка еще 15 этих грозных машин. В 2007 году на вооружение поступят всего две установки лучшего в мире ракетного комплекса «Искандер-М». С такими темпами мы лет через 20, может быть, догоним сегодняшний уровень армий НАТО и США.

Поэтому следует постоянно возвращаться к страшному опыту времен Великой Отечественной войны, за который страна заплатила миллионами жизней. Надо сделать все, чтобы России вновь не пришлось платить за победу чрезмерную цену.

Смертельное противостояние

В 1941 г. Советский Союз был ввергнут в войну, которая могла закончиться не просто уничтожением государства, но порабощением и гибелью большинства его населения. К сожалению, во многих случаях при оценке предвоенной политики СССР не учитывается то, что первое в мире социалистическое государство с первых дней своего существования оказалось перед выбором — либо выстоять во враждебном окружении, либо погибнуть.

Социализм представлял угрозу всему тогдашнему мировому сообществу, т. к. исключал капитализм. Это хорошо понимали лидеры всех ведущих капиталистических держав мира. Желание уничтожить «коммунистическую заразу», которая в своем гимне «Интернационал» заявляла: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим…» — всегда присутствовало в их политике.

Попытки большевиков в 20-е годы разжечь «факел мировой социалистической революции» закончились провалом. Советскому государству пришлось идти на компромисс и искать свое место во враждебном мире, добиваясь дипломатического признания и участвуя в борьбе за «коллективную безопасность».

Сталин, будучи по своей природе в большей степени государственником-прагматиком, нежели революционером, после смерти Ленина сосредоточил свои усилия на превращение СССР в индустриального гиганта, способного отразить любой удар извне. Он прекрасно понимал, что включение в сферу влияния Советского Союза все большего числа государств гарантировало бы большую безопасность социалистическому государству. Поэтому, участвуя в борьбе за «коллективную безопасность», СССР пытался создать зону безопасности для своих жизненно важных промышленных и политических центров. В этих целях советское руководство стремилось использовать любое обострение международной ситуации для «освобождения от власти капитала» народов мира и включения их в свою орбиту.

Вопрос о «нравственности» подобной политики в свете современной международной политики стран НАТО и США делается излишним. В настоящее время подобную политику, но гораздо более жесткую и в глобальных масштабах проводят Соединённые Штаты Америки.

В условиях усиления международного терроризма и возрастающего дефицита жизненно необходимых ресурсов «оплот мировой демократии» Соединённые Штаты явственно дрейфуют к тоталитарным методам, благо, что исторический опыт в этой области они имеют. Так, вскоре после вступления в войну с Японией американское руководство интернировало 120 тысяч (по другим данным — 200 тысяч) японских семей, которые в товарных вагонах были депортированы с Западного на Восточное побережье Северной Америки.

Сегодня Соединённые Штаты пытаются контролировать жизнь не только своих граждан, но и мирового сообщества. Зонами американской безопасности объявляются регионы, находящиеся в тысячах километрах от США. Любое государство мира может быть объявлено американцами «представляющим угрозу мира и демократии» с последующим применением политических, экономических или военных санкций.

Однако вернёмся в 30-е годы прошлого столетия. Успехи социалистического строительства в СССР в то время были впечатляющи. Многие известные демократические умы человечества (например, Герберт Уэллс, Бернард Шоу, Лион Фейхтвангер, Ромен Роллан и др.) поверили, что в России строят новое общество. Это начало представлять особую опасность для правящих кругов западных стран. Они приложили немало усилий, чтобы столкнуть в военной схватке СССР и Германию. Так, летом 1939 г. американский посол в Лондоне Дж. Кеннеди выражал надежду на вооруженный конфликт между СССР и Германией, что «принесло бы большую выгоду всему западному миру».

Министр иностранных дел Великобритании лорд Галифакс, в ноябре 1937 г. посетивший Гитлера в Берлине, выразил надежду, что Германия, став «бастионом Запада», начала свой поход против большевизма. Гитлер был согласен с отведенной ему ролью, и 11 августа 1939 г. он заявил верховному комиссару Лиги Наций швейцарскому профессору Буркхарду следующее:

«Я ничего не хочу от Запада ни сегодня, ни завтра… Всё, что я предпринимаю, направлено против России. Если Запад слишком глуп, чтобы понять это, я буду вынужден добиться соглашения с Россией, разбить Запад, а затем, после его поражения, собрав все силы, двинуться на Россию».

Российский историк М. Мельтюхов в книге «Упущенный шанс Сталина» убедительно доказал, что попытки возложить вину на СССР за начало Второй мировой войны не обоснованны. Война стала неизбежной с того момента, когда Гитлеру разрешили нарушить Версальский договор. 16 марта 1935 г. Германия отказалась от выполнения условий Версальского договора. В мае того же года Гитлер объявил о всеобщей воинской повинности и замене рейхсвера вермахтом. В июне 1935 г. Англия согласилась на создание мощных германских военно-морских сил, в марте 1936 г. Германия ввела войска в Рейнскую область, а в марте 1938 г. безнаказанно оккупировала Австрию. И, наконец, в сентябре 1938 г., по решению Мюнхенской конференции, Германия получила Судетскую область Чехословакии, в марте 1939 г. — захватила всю Чехословакию, а впоследствии и Клайпедский край.

По свидетельству советского историка Л. Ольштынского после включения в состав Третьего рейха Австрии, Рейнской и Судетской областей Германия:

«…„без единого выстрела“ стала крупнейшей капиталистической страной в Европе с населением в 70 млн. человек (Франция — 34 млн., Англия — 55 млн.)».

В 1947 г. конгрессмен Соединённых Штатов Л. Джонсон, впоследствии президент США, выступая в палате представителей, заявил:

«Франция могла бы остановить Гитлера, когда он вторгся в Саарскую область. Франция и Англия могли бы предотвратить оккупацию Австрии, а позднее не дать нацистам захватить Чехословакию. Соединенные Штаты, Англия и Франция могли бы не допустить разгрома Польши, если бы была общая решимость остановить агрессию».

Нацистский блицкриг — стратегия захвата

Сталин осознавал, что война с Германией неизбежна. Во время подписания пакта в Москве 23 августа 1939 г. он об этом прямо сказал Риббентропу. К этому времени Красная Армия, ценой неимоверных усилий советского народа и его руководителей по насыщению боевой техникой, считалась одной из самых мощных в мире.

Вместе с тем надо признать, что утверждения о «несокрушимой и непобедимой Красной Армии» были в значительной мере порождены советской пропагандой. СССР, начавший индустриализацию в 1925 г. и к 1939 г. добившийся впечатляющих успехов в создании промышленного потенциала, который впоследствии позволил сломать хребет нацистской Германии, в плане человеческого потенциала оставался, в основном, крестьянской страной. Сталин понимал это. Поэтому он лавировал, выигрывал время, оттягивая начало войны.

За 1939–1941 гг. численность Красной Армии выросла в 2,3 раза, с 2,2 млн. чел. до 5,1 млн. чел. Однако Красная Армия, в отличие от немецкой армии, не имела многочисленного корпуса младшего командного состава (унтер-офицеров), обеспечивающего преемственность воинских традиций, и боевого опыта. Соответственно, в Красной Армии за 2,5 лет не удалось подготовить достаточное количество грамотных командиров среднего и низового звена, способных умело использовать боевую технику и самостоятельно действовать в сложной боевой обстановке.

Свою роль сыграл тот факт, что в конце 30-х годов по Красной Армии прокатилась волна репрессий. «Дело военных» («Антисоветской троцкисткой организации в Красной Армии»), по которому проходили бывший замнаркома обороны СССР маршал Михаил Тухачевский и ряд высопоставленных военачальников, затронуло многих. Несомненно, что эти командиры имели много сторонников в вооруженных силах, учитывая, что в Красной Армии немало командиров не одобряли насильно пороводимую на селе коллективизацию и чрезвычайные меры по индустриализации страны, а также меры по военному строительству Красной Армии.

Главная вина Тухачевского была в том, что он был убежден: строить великую социалистическую державу и её вооружённые силы следует по-другому, нежели это делал Сталин. Вряд ли он был сознательным вредителем. Но если бы планы Тухачевского о создании в 30-х годах 50-тысячной танковой армады были реализованы, то это не только подорвало бы неокрепшую советскую экономику, но превратило бы Красную Армию в свалку отсталой бронированной техники.

Так называемый «заговор генералов» вряд ли был обширен, как его пытался представить тогдашний нарком НКВД Ежов. В условиях всеобщей подозрительности жертвами чисток прежде всего становились люди, имеющие собственное мнение и без боязни высказывающие его. В результате командиры Красной Армии, способные к принятию самостоятельных решений, в первую очередь становились жертвами доносов и оговоров.

В ноябре 1938 г. было принято постановление Совета народных комиссаров и ЦК ВКП(б), в котором говорилось, что:

«…массовые операции по разгрому и выкорчевыванию враждебных элементов, проведенные органами НКВД в 1937–1938 годах при упрощенном ведении следствия и суда, не могли не привести к ряду крупнейших недостатков и извращений в работе органов НКВД и прокуратуры…»

Ежов и его зам Фриновский были расстреляны.

Но дело было сделано, и советские военноначальники всех рангов в дальнейшем стремились слепо и беспрекословно выполнять приказы сверху. Не случайно в докладе германского генштаба от 1 января 1941 г. отмечалось, что слабость Красной Армии, несмотря на попытки учесть опыт финской войны, состоит в «неповоротливости командиров всех степеней, привязанности к схеме… боязни ответственности…».

Надо признать, что уровень боевой подготовки военных специалистов в Красной Армии был несравненно ниже, нежели в вермахте. Курс подготовки советского танкиста составлял 12 часов практического вождения — немцы своих танкистов готовили год. Немецкий летчик считался подготовленным после налета не менее 200 часов — налет наших летчиков был значительно меньше, как тогда говорили, «6 часов в коробочке».

О низкой боевой готовности Красной Армии писал в июле 1939 г. русский философ и публицист И. Ильин в своей статье «Гитлер и Сталин»:

«Наступательная война будет невозможна. Наивные люди, которые верят каждому слову советской пропаганды, часто дают невероятные описания красных вооруженных сил: и вот слышишь об „обученных резервах, количеством в 18 млн. человек, и о 13 млн. человек дополнительных резервов; о 40 000 летательных аппаратов, об исторически уникальном „паровом катке““. Все это пропагандистские цифры и зарисовки, которые должны внушить уважение и которым трезвый знаток обстоятельств не доверяет».

Самый главный нелицеприятный для СССР вывод Ильина заключался в том, что:

«…„обученные миллионы“ не обучены, они лишь числятся на бумаге… Сталин об этом знает. Поэтому он не будет принимать участие в войне».

К сожалению, итоги финской кампании 1939–1940 гг. и первые месяцы войны в 1941 г. подтвердили правильность прогнозов Ильина.

Некоторые российские политики и историки, говоря о поражениях Красной Армии в первые недели и месяцы войны, преподносят их как нечто необычное. Однако подобное в мировой истории случалось не раз.

Александр Македонский с 30 тысячами воинов-гоплитов, используя новую тактику — косую фалангу плюс тяжелую конницу, разгромил в ноябре 333 г. (до н. э.) при Иссе 250-тысячную армию персидского царя Дария II, до этого не знавшую поражений. В VIII веке нашей эры 19 тысяч мусульманских воинов разгромили противостоявшее им 100-тысячное испанское войско, считавшееся сильнейшим в Европе, и завоевали Испанию и Португалию. Все стенания о беспрецедентной бездарности, с которой воевала Красная Армия в первые месяцы войны, это заявления людей, которые плохо знают мировую историю.

Главное преимущество вермахта состояло в том, что он применил совершенно новую стратегию ведения войны — «блицкриг». Его суть состояла в молниеносном концентрированном взломе обороны противника мощными автономными и самодостаточными танковыми соединениями, действующими в тесном взаимодействии с авиацией. Численность моторизованных пехотных частей, приданных танковым соединениям, позволяла в глубине этой обороны окружать части противника и захватывать стратегически важные пункты.

Вот что писал о блицкриге американский публицист и историк, лауреат Пулитцеровской премии Д. Толанд в книге «Адольф Гитлер»:

«Для иностранных наблюдателей блицкриг — молниеносная война — был почти таким же ужасающим, как и для его жертв, ибо он знаменовал поворотный пункт в истории военного искусства».

Блицкриг позволил немцам в течение 43 дней разгромить Франция, извечного противника Германии, готовившуюся отразить немецкую агрессию в течение 20 лет. Франция располагала 5-миллионной армией и помощью почти 300-тысячного британского экспедиционного корпуса. Её бронетанковые силы насчитывали 2850 танков, из которых почти 600 составляли средние «Сомуа S-35» и тяжелые «Вlbis» (вес 32 тонны), значительно превосходившие как по вооружению, так и броневой защите наиболее совершенные на тот момент немецкие танки «Pz. III» и «Pz. IV». Помимо этого вместе с французскими действовало 500 танков английского экспедиционного корпуса, которые, казалось бы, были также «не по зубам» немецким.

Тем не менее 10 мая 1940 г. вермахт бронированным кулаком в 2.5 тысячи танков (по данным Г. Гудериана), в тесном взаимодействии с люфтваффе и моторизованной пехотой, на узком участке от Льежа до Саарбрюккена прорвал оборону бельгийской и французской армий и 21 мая вышел к Ла-Маншу. Несмотря на то что в основном немцы использовали легкие танки (средние по немецкой классификации, весом в пределах 20 т, танки «Pz. III» и «Pz. IV» составляли лишь 21 %), французы и англичане не смогли оказать серьезного противодействия тактике блицкрига.

Российский публицист-историк А. В. Исаев считает, что:

«…разница между немецкими и французскими вооруженными силами была не в качестве техники, а в организационных структурах, эту технику объединявших. Создание организационной структуры, включающей танки, моторизованную пехоту, артиллерию, инженерные части и части связи, позволяло не только осуществлять прорыв обороны противника, но и развивать его вглубь, отрываясь от основной массы своих войск на десятки километров. Танковое соединение становилось в значительной мере автономным и самодостаточным».

Надо отметить, что замечания историков относительно ошибок советского руководства, проигнорировавшего предупреждения о готовящемся нападении немцев, в свете печального опыта французов, выглядят легковесно. Франция, находившаяся в состоянии войны с Германией в течение восьми с лишним месяцев, была также заранее предупреждена о готовящемся нападении немцев. Еще в марте 1940 г. министр иностранных дел Италии граф Чиано сообщил французскому послу в Риме Франсуа-Понсе и американскому эмиссару в Риме Уэллису о готовящемся нападении немцев. 7 мая 1940 г. (за двое суток до нападения) французский Генштаб получил из Бельгии сообщение о готовящемся немецком наступлении. Тем не менее 15 % личного состава французской армии находилось в отпуске. Многие части находились на полигонах и учебных центрах и не смогли должным образом отразить немецкое нападение.

Уже после пяти дней военных действий, в ночь на 16 мая 1940 г., главнокомандующий французской армии генерал Гамелен сообщил правительству, что у него нет резервов и он снимает с себя ответственность за безопасность Парижа. В ответ французский премьер Райно телеграфировал английскому премьеру Черчиллю: «Дорога на Париж открыта. Посылайте все самолеты и все войска, какие можете послать». Однако французские историки и политики в оценках действий тогдашних руководителей Франции никогда не пытаются представить их «бездарными недоумками».

К сожалению, советское руководство через год повторило ошибки своих французских коллег. Но надо иметь в виду, что сроки нападения Германии на СССР в разведдонесениях советских агентов постоянно менялись. Наряду с правдивыми донесениями на стол Сталина ложилась дезинформация, подготовленная немецкими спецслужбами. Понять, где правда, а где дезинформация, было весьма сложно.

Причём немцы делали все, чтобы спровоцировать нападение СССР. Известно, что «голубой» мечтой гитлеровского генералитета был «упреждающий» удар Красной Армии по вермахту. В этом случае немцы отступали бы на территорию Польши на 300–400 км, втягивая костяк Красной Армии в огромный «котел», по которому впоследствии были бы нанесены мощнейшие лобовой и фланговые удары. После разгрома расчлененных и деморализованных советских частей, оказавшихся в «котле», путь в глубь России, по мнению германских стратегов, стал бы для вермахта легкой прогулкой. Первые месяцы войны в 1941 г. показали, что части Красной Армии, попавшие в немецкие «котлы», противостоять вермахту были не способны.

При этом необходимо заметить, что в случае превентивного удара по Германии Советский Союз считался бы агрессором и оказался бы в международной изоляции. Последствия этого шага советского руководства были бы непредсказуемы. Сталин это хорошо осознавал. Поэтому говорить, что именно Сталин санкционировал подготовку известного плана С. Тимошенко (наркома обороны Союза ССР) и Г. Жукова (начальника Генштаба Красной Армии) от 15 мая 1941 г. о нанесении упреждающего удара по развертывающимся у границ СССР группировкам вермахта, просто несерьёзно.

Единственный рукописный вариант этого плана, подготовленный зам. начальника Оперативного управления Генштаба А. Василевским и никем не подписанный, до 1948 г. хранился в личном сейфе у Василевского, откуда был передан в ЦАМО (Центральный архив министерства обороны). Он был и остался рабочим черновым документом, каких немало разрабатывают военные стратеги. Г. Жуков, обнародовавший информацию об этом документе, спустя четверть века признал, что план был «ужасной ошибкой», в результате которой Красная армия была бы немедленно уничтожена. Комментарии излишни.

Всё это говорит о том, насколько была сложна и неоднозначна ситуация в начале 40-х годов прошлого столетия. Но для некоторых историков это повод для обвинения советского руководства в бездарности.

Зададим вопрос, была ли вообще способна Красная Армия в начале войны противостоять немецкому вермахту? Необходимо отметить существенное количественное преимущество Красной Армии перед немцами в танках, самолетах и орудиях. Только в 1939–1940 гг. и первую половину 1941 г. советские войска получили от промышленности 92 492 орудия и миномета, 7448 танков и 19 458 боевых самолетов. При этом не следует забывать, что и Германия в 1941 г. произвела 11 тысяч самолетов, 5200 танков и бронемашин и 30 тысяч орудий, многие из которых по своим тактико-техническим данным превосходили имевшееся в Красной Армии вооружение.

По количеству танков, дислоцированных на западных границах СССР, Красная Армия превосходила немецкий вермахт почти в три с половиной раза (11 029 советских танков против 3226 немецких). Это была одна из причин того, что Сталин в первые дни войны постоянно требовал контратаковать противника. Он не мог понять, каким образом огромная военная машина, созданная им, не может оказать должного отпора нацистскому вермахту.

Однако количество и качество вещи разные. Покажем это на примере известной советской 45-мм противотанковой пушки, которая составляла массовую основу (16 621 шт.) не только советской артиллерии, но и бронетанковых войск. Она стояла на танках Т-26, БТ-5, БТ-7, Т-35 и практически всех бронеавтомобилях.

«Сорокопятка» была способна пробивать броню до 42-мм с 500 м, т. е. поражать абсолютное большинство существовавших в то время танков. Но немцы перед нападением на СССР провели модернизацию своих танков, в том числе и трофейных лёгких чешских, увеличив лобовую броню до 50–60 мм. «Сорокопятке» немецкие танки стали не по зубам. Стрелковые дивизии, лишившись танковых батальонов, переданные в формирующиеся механизированные корпуса и не имеющие эффективной противотанковой артиллерии, оказались слабой преградой на пути немецких танковых лавин.

57-мм противотанковую пушку ЗИС-2, способную пробивать 106 мм броню с 500 м, а 96-мм броню — с 1000 м, к началу войны изготовили в количестве всего 320 шт. Более того, осенью 1941 г. «ведущие» специалисты в артиллерийском деле, будущие маршалы Воронов, Говоров и Яковлев предлагали снять ЗИС-2 с производства! Этому воспротивился Сталин.

Надо признать, что Сталин сыграл решающую роль в судьбе танка Т-34. Его конструктор М. Кошкин, бывший директор кондитерской фабрики, в 30 лет по рекомендации С. Орджоникидзе и С. Кирова поступил в институт, где увлекся танковой темой. После института Кошкин возглавил КБ танкостроения в Харькове, где разработал концепцию нового танка. Но в 1938 г. Совет РККА её не принял. Специалисты Круппа также смеялись, заявляя, что «кондитер решил сварить свой танк»! В 1939 г. Кошкин своим ходом доставил в Москву 2 танка Т-34, которые военные отказались смотреть. Об этом стало известно Сталину. Он приказал пригнать Т-34 в Кремль, сам сел за рычаги машины и дал «добро» на его доработку.

Но вернёмся в 1941 год. Вот как описывает начало войны историк Бодо Харенберг в своей «Хронике человечества».

«Германия к началу войны сосредоточила на советско-германской границе по сравнению с СССР в 1,8 раза больше живой силы, в 1,5 раза больше танков, в 1,3 раза больше артиллерии, в 3,2 раза больше современных самолетов… Существенную роль играл фактор внезапности, в значительной степени обусловленный неверием советского лидера И. В. Сталина в возможность начала войны в 1941 г. Только через 4 часа после начала войны в войска был направлен приказ об ответных, причем ограниченных, действиях».

Российские исследователи военного периода до сих пор ведут ожесточенные споры, что явилось основной причиной поражения Красной армии. Не претендуя на «истину в последней инстанции», несомненно, что речь следует вести о комплексе причин. Некоторые из них были указаны. Но это тема отдельного обширного исследования, а пока сошлемся на начальника немецкого генерального штаба генерала Гальдера.

22 июня тот записал в своем служебном дневнике:

«…О полной неожиданности нашего наступления для противника свидетельствует тот факт, что части были захвачены врасплох в казарменном положении, самолеты стояли на аэродромах, покрытые брезентом, а передовые части, внезапно атакованные нашими войсками запрашивали командование, что им делать».

Подобное положение объясняют уверенностью Сталина в том, что Гитлер как настоящий стратег не повторит ошибку кайзера в 1914 г. и не ввяжется в 1941 г. в войну на два фронта. О том, что у СССР будет, как минимум, несколько лет передышки, подтверждали и разведданные, получааемые Сталиным. Особое впечатление на него произвело заявление Гитлера 23 ноября 1939 г. на совещании с руководством вермахта:

«Мы сможем выступить против России лишь после того, как освободимся на Западе».

Уверенность Сталина в том, что Гитлер, концентрируя войска в Польше, готовится к вторжению в Англию вдали от ее авиации и разведчиков, дорого обошлась Советскому Союзу. Тогдашний нарком ВМФ Н. Кузнецов вспоминал, что:

«…государственная машина, направленная по рельсам невероятности нападения Гитлера, вынуждена была остановиться, пережить период растерянности и потом повернуть на 180 градусов».

Но и большинство советских военачальников допустили ряд роковых просчетов, прежде всего, в организации безусловного исполнения директив Генштаба. Из всего советского генералитета лишь упомянутый адмирал Н. Кузнецов в первые часы войны не допустил потерь Военно-морского флота СССР, приведя его, в соответствии с директивой Генерального штаба от 18 июня 1941 г., в состояние «готовности № 1».

Однако при любом раскладе ситуации противостоять «блицкригу» в начальный период войны Красная Армия оказалась бы не в силах. Для прорыва советского фронта немцы сконцентрировали войска и технику на трех направлениях, каждое оперативной шириной не более 150 км. Советские войска к 22 июня не успели завершить сосредоточение и развертывание. В растянутом по фронту в 4500 км первом стратегическом эшелоне находилось 3,3 млн. красноармейцев против 4,4 млн. солдат вермахта, сконцентрированных, как уже говорилось, на трёх направлениях.

Стратегические эшелоны РККА были расположены на большом удалении друг от друга, между ними отсутствовала надежная оперативная связь и они не могли оказывать помощь друг другу в ходе отражения немецкой агрессии. Это позволило немцам поэтапно, без особого труда, уничтожать части РККА. Тот же Гальдер в своем дневнике 29 июня написал:

«Русские сопротивляются отчаянно, но действия их носят разрозненный характер и потому малоэффективны».

Фронт прорыва немецкой дивизии составлял 4 км, а советская стрелковая дивизия должна была удерживать фронт обороны до 40 км. Одно это обеспечивало почти десятикратное превосходство немцев в живой силе и технике. В действительности немцы при прорыве советской обороны создавали численное превосходства в живой силе и технике в 6–8 раз. Но и этого более чем достаточно.

Немцы наносили удары по советским войскам, используя свое качественное преимущество в организации связи и взаимодействия воинских соединений. Практически все немецкие самолеты и танки, от отличие от советских, были оснащены радиосвязью. В советских танковых соединениях — мехкорпусах, способных по своей боевой мощности в одиночку противостоять немецким танковым группам, маломощной радиосвязью были оборудованы лишь командирские машины. В итоге мехкорпуса РККА, подобно полуглухому Голиафу, бесцельно носились вдоль линии фронта в поисках противника, вырабатывая драгоценный боевой ресурс.

На советских самолетах с 1934 г. устанавливали радиостанции. Но, по настоянию нового наркома обороны Тимошенко, который считал, что сильные помехи в наушниках от работающего двигателя будут отвлекать летчика во время боя, они с самолетов были сняты.

Немецкие танковые экипажи благодаря прекрасной цейссовской оптике издали видели даже замаскированную советскую технику, что позволяло им наносить упреждающий удар. Можно, конечно, и это отставание отнести на счет Сталина. Только возникает вопрос, зачем в таком случае были нужны Генштаб, наркомат обороны и другие многочисленные военные ведомства, которые были обязаны заниматься этими вопросами? Сталин всегда соглашался с обоснованными предложениями. Если Кошкин сумел «достучаться» до Сталина, почему это не делали генералы?

Необходимо заметить, что согласно утвержденному до войны плану отражение любой агрессии Красная Армия должна была осуществлять методом немедленного (по факту нападения) встречно-лобового контрблицкрига. Воевать предполагалось только на территории противника. Это была губительная для Красной армии стратегия. Достаточно сказать, что огромные запасы вооружения и других мобрессурсов, находящиеся на складах, переброшенных накануне войны в приграничную полосу в расчете на сокрушительные лобовые удары РККА по агрессору, в первые дни войны оказались у немцев. Красная армия в одночасье лишилась своих стратегических запасов.

К сожалению, только к сражению на Курской дуге советские полководцы поняли, что наступающую немецкую концентрированную военную лавину способна остановить только глубоко эшелонированная оборона. Орловско-Курский выступ представлял восемь рубежей обороны глубиной до 300 км, преодолевая которые немцы выдохлись. И после этого им был нанесен мощный встречный удар, закончившийся нашей победой.

Попытка Юго-Западного фронта в июне 1941 г. действовать по немецкой технологии «блицкрига» и нанести в районе Броды-Дубно-Ровно контрудар силами 4 механизированных корпусов, насчитывающих почти 2500 танков, по 1-й танковой группе фельдмаршала Клейста, располагавшей немногим более 700 танков, потерпела сокрушительную неудачу. Не хватило ни опыта, ни умения.

В результате этого «контрудара» мехкорпуса из-за неумелых действий командования фронта и отсутствия координации в действиях, потеряли более 80 % танков. Причем основная часть танков была потеряна не в боях, а по причине отсутствия горючего, боеприпасов и поломок. Клейст предпочел не вступать во встречные танковые сражения с советскими мехкорпусами и решил «просочиться» к Днепру сквозь их боевые порядки. Это ему удалось.

А теперь вспомним злополучный штурм Грозного в 1996 г., когда улицы этого города превратились в ловушку для российских танков и БМП. К сожалению, дальнейшие военные действия в Чечне показали, что российские генералы пока не сделали должных выводов из этого печального урока. Хотелось бы верить, что нынешнее военное руководство не наступит на те же «грабли», если, не дай Бог, придётся защищать независимость и целостность России.

Советский блицкриг — стратегия победы

Современным российским военным стратегам пример следует брать с отцов и дедов. Уступая немцам в выучке и тактике, растеряв техническое и материальное преимущество, они, тем не менее, сделали невозможное. В тяжелых боях, неся огромные потери, они вымотали боевые части вермахта. Нацисты смогли дойти, а точнее говоря, доползти до Москвы. Однако взять ее у них не хватило сил. В декабре 1941 г. морозный ветер России развеял немецкие пригласительные на торжества по поводу взятия Москвы, а вермахт потерпел своё первое сокрушительное поражение.

Роли в войне окончательно поменялись после Орловско-Курского сражения 1943 г. Немцы в этой величайшей битве Второй мировой войны сделали ставку на применение новых танков «тигр» и «пантера», которые по целому ряду показателей превосходили советские танки. 76-мм пушка Т-34 пробивала бортовую броню «тигра» только с 500 м, а «тигр» мог поразить «тридцатьчетверку» с 1500 м. Потери наших танков под Курском значительно превысили немецкие. За 12 июля 1943 г. эти потери соотносились как 2,5:1 в пользу немцев. Но победа под Орлом и Курском, в конечном итоге, осталась за нами. И она от этого только весомее.

Нелишне напомнить, как оценил Орловско-Курскую операцию немецкий «танковый гений» генерал-полковник Гудериан:

«В результате провала операции „Цитадель“ мы потерпели решительное поражение. Бронетанковые войска, пополненные с таким трудом, из-за больших потерь в людях и технике на долгое время были выведены из строя… Инициатива полностью перешла к противнику».

Но главная причина поражения немцев была в том, что полководцы Красной Армии научились воевать. Это умение, а также беспримерная стойкость советских солдат стали залогом победы под Курском.

Следует заметить, что из итогов танковых сражений в июле 1943 г. советское руководство оперативно сделало надлежащие выводы. Уже в январе 1944 г. советские войска стали получать танк Т-34 с новой 85-мм пушкой (зенитной), которая пробивала лобовую броню «тигра» на расстоянии километра. Лобовая броня «тридцатьчетверки» была увеличена на 50 мм. При этом танк Т-34–85 оставался предельно простым в управлении и обслуживании. Им без особой подготовки могли управлять вчерашние трактористы. Т-34–85 был признан лучшим танком Второй мировой войны. Американская пресса ставила конструктора Т-34 Кошкина в один ряд с Рузвельтом, Черчиллем и Сталиным.

В настоящее время на Западе часто возвращаются к итогам Курской битвы. Можно согласиться с мнением западных экспертов о том, что одной из причин поражения немцев в 1943 г., явился тот факт, что вермахт, как в свое время Красная Армия, не сумел должным образом подготовить свои экипажи для управления новыми танками «тигр» и «пантера». Сложные в управлении и обслуживании эти танки имели целый ряд конструктивных недоработок. В результате из-за недостаточной подготовки экипажей проблемы, связанные с этими недоработками, усугублялись, что вело к поломкам техники в самые неожиданные моменты.

Вместе с тем имеет место и фальсификация итогов сражения под Курском. Одним из таких фальсификаторов является немецкий историк К. Г. Фризер. Согласно его утверждениям, в первые дни Курской битвы потери немцев в танках составили лишь несколько десятков танков, а советские — несколько сотен.

Осуществить такой подсчет Фризеру помогла разная методика подсчета потерянных танков. В Красной Армии учитывались все подбитые танки, в том числе и потом восстановленные, у немцев — только безвозвратно потерянные. Известно, что ночью после сражения 12 июля 1943 г. немцы эвакуировали все свои подбитые танки, кроме сгоревших, и взорвали все советские танки, прежде всего с небольшими повреждениями. Вот весь секрет советских ПОТЕРЬ.

Утверждение Фризера о том, что немцы вышли из Курской битвы с минимально возможными потерями, абсурдно. Если немецкая военная машина после Курска осталась на прежнем уровне, почему немцы после Курска отступали до Берлина, не сумев провести ни одной успешной наступательной операции с использованием танков?

Всё дело в том, к 1944 г. полководцы Красной Армии сумели так овладеть тактикой «блицкрига», что во время операции «Багратион» по освобождению Белоруссии, как пишет немецкий историк Пауль Карелло:

«…темпы наступления советских войск превышали темпы продвижения танковых групп Гудериана и Гота по маршруту Брест — Смоленск — Ельня во время „блицкрига“ летом 1941 г.».

Необходимо отметить, что Карелло писал о войсках маршала К. Рокоссовского, командира одного из мехкорпусов, наносивших в июне 1941 г. под Дубно вышеописанный «контрудар».

Но до этого было еще долгих три года, которые потребовали от каждого из советских людей нечеловеческого напряжения сил и огромных лишений. Поэтому войну назвали Великой Отечественной, и, что бы ни писали и ни говорили злопыхатели, такой она навсегда останется в народной памяти.

Эта память также говорит о том, что техническое перевооружение российских вооруженных сил и овладение ими тактикой современного боя является, как и 70 лет назад, задачей № 1. Не опоздать бы в очередной раз!

DEJA VU РОССИЙСКОГО МАСШТАБА, или ПУТИН КАК ВТОРОЕ ИЗДАНИЕ ГОРБАЧЁВА[8]

Несмотря на то что до очередных выборов президента осталось два с половиной года, большинство россиян все чаще задумываются о том, за кого голосовать. Последние двадцать лет россияне отдавали свои симпатии лидерам, с которыми связывали свои надежды на лучшую жизнь. В начале такую надежду подал Горбачев. Однако его перестроечные реформы закончились кризисом в обществе и экономике и развалом СССР. Потом всенародную любовь снискал «борец» с привилегиями Ельцин, в правление которого Россия стала заповедником для приближенных к «Семье», а страна оказалась на грани развала. Очередным президентом «надежды» стал В. Путин.

Первые четыре года Путин охарактеризовал как годы «напряженной и непростой работы», когда «власть фактически постоянно должна была разгребать текущие завалы» в стране, фактически «утратившей основные признаки единого государства».

Все ждали второго срока. Наконец он настал. Россиянам показалось, что их мечты сбываются, когда главными задачами Путин объявил борьбу с бедностью, повышение качества жизни и удвоение внутреннего валового продукта. Сформированное президентом правительство начало проводить реформы, которые должны были обеспечить решение вышеназванных задач.

Прошло немного времени и мне, как свидетелю и участнику горбачевских реформ, ситуация показалось знакомой. Вспомним горбачевский «удар» по алкоголизму, который стоил 40 млрд. бюджетных денег и вызвал массовое самогоноварение. Волюнтаристический расчет на «ускорение» в экономике стоил еще 60 млрд. рублей. Одновременное проведение реформы управления народным хозяйством СССР и внедрение элементов рыночной экономики нарушило большинство хозяйственно-экономических связей, что усугубило кризисные явления в экономике СССР и вызвало всплеск сепаратистских настроений. Денежная реформа января 1991 г. фактически подвела черту под горбачёвской перестройкой.

Правительство Фрадкова тоже пошло на реформы в социальной сфере одновременно с административной реформой, т. е. в условиях нарушенного управления страной. Ожидали, что объединенные ведомства, разойдясь по своим этажам, слаженно заработают. Однако оказалось, что «в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань».

Поэтому совсем неудивительны печальные результаты начавшихся в России реформ. По мнению специалистов Независимого института социальных исследований, от «удара» по льготам пострадало более трети россиян, а от реформы жилищно-коммунального хозяйства может резко снизиться уровень жизни 40 миллионов россиян. К этому следует добавить беспрецедентный рост цен на товары, медикаменты и услуги. Рассуждения о том, что на цены влияет повышение госсборов, налогов и пошлин, несерьезны. Например, за последние три года рост тарифов на газ для населения составил 24,4 %, рост прибыли газовиков — 23 %, прибыли нефтяников за минувший год выросли почти на треть. Существенно увеличились дивиденды, выплачиваемые акционерам крупных компаний. В то же время рост доходов большей части населения России не покрывает потерь от инфляции, темпы которой, как признало 31 августа с. г. правительство, бьют рекорды. Все это дестабилизирует общественно-политическую атмосферу в стране.

«Не драматизируйте ситуацию!»

Положение усугубляет отсутствие диалога власти с обществом. Интеллектуальная и профессиональная элита, СМИ страны предупреждают руководство страны о негативных последствиях выбранного курса. Предупреждения подтверждаются, но власть упорно идет по намеченному пути. Поражает равнодушие властей к людским проблемам. Даже на письмо Героев России и Советского Союза чиновники отреагировали лишь после объявления голодовки. Что это? Уверенность в своей правоте, паралич мышления или?..

Аналогичная ситуация складывалась и в конце 80-х годов. ЦК КПСС был завален письмами о губительности выбранного курса, о нарастании в стране деструктивной ситуации. Но ни на пленумах, ни на съездах народных депутатов СССР ситуация в стране глубоко не анализировалась. События в Сумгаите, Тбилиси, Баку, кризис в обществе и экономике остались «за кадром». Главное внимание акцентировалось на перспективах. При личных встречах с Горбачёвым на все высказывания по поводу возможного распада КПСС и СССР, он заявлял: «Не драматизируйте ситуацию!» Горбачёв был так увлечен планами переустройства СССР, что на решение насущных, обострившихся в результате реформ проблем у него не было ни времени, ни желания. Чем это кончилось, известно.

К сожалению, с тех пор практически мало что изменилось. Это видно из послания президента РФ Федеральному собранию 2005 г., которое в подзаголовке раскрывается как послание о положении в стране и основных направлениях внутренней и внешней политики государства. Анализа положения в стране там, к сожалению, явно недостаточно. Акцент в основном сделан на направлениях деятельности государства на будущий период. Это, безусловно, чрезвычайно важно, но общеизвестно, что успешно продвигаться дальше можно только при учете ошибок, допущенных при реализации предыдущих планов.

За рамками послания остался целый ряд актуальных для россиян проблем. Прежде всего — реформы в социальной сфере. То, что они необходимы, понимает большинство, но почему они осуществляются в основном за счет тех людей, реальные доходы которых, несмотря на утверждения «лукавой статистики», постоянно уменьшаются. Сделала ли власть выводы из январских уроков внедрения монетизации, не ясно. Ведь впереди новые реформы.

Не всё безоблачно и в экономике. При всех победных реляциях ситуацию здесь наиболее красноречиво характеризует фраза, брошенная спикером Госдумы Грызловым министру финансов Кудрину при обсуждении бюджета на 2006 г.: «Экономика, в которой нельзя использовать деньги, придумана вами». Об удвоении ВВП говорить не приходится, т. к. в него не верят ответственные за это чиновники, как в свое время не верили в «ускорение» горбачевские министры.

Кому на Руси жить хорошо

Президент РФ сделал подарок бывшим олигархам, заявив о сокращении срока давности приватизации. Ни в одной стране мира национальное достояние не создавалось путем таких лишений и человеческих жертв. И теперь все это оказалось в руках людей, которые Россию всегда рассматривали как «дойную корову».

В той же Англии, когда выяснилось, что в результате приватизации, проведенной в 1980 г. правительством М. Тэтчер, ряд компаний получили неоправданно крупную выгоду, английский парламент в июле 1997 г. установил новый налог Windfall Tax (т. е. на богатство, «принесенное ветром»). В результате английские олигархи были вынуждены поделиться с обществом богатством, которое им «ветром надуло». В России от этого опыта отмахнулись. Сложно решать такие вопросы, когда в стране за последние пять лет в три раза увеличилось количество долларовых миллиардеров, а количество миллионеров приблизилось к 90 тысячам.

Хотя президент достаточно жестко выразился по поводу «неэффективной и коррумпированной бюрократии», осталось неясным, что будет конкретно сделано с обузданием произвола чиновников. По данным исследования Фонда «ИНДЕМ», в 2005 г. бизнес-коррупция в России составила 300 млрд. долл. США, т. е. чиновники присваивают в два раза больше, чем Россия зарабатывает за год. Они наглеют и наращивают коррупционное давление на граждан. Размер деловых взяток вырос с 10 тыс. в 2001 г. до 135 тыс. долл. в 2005 г. Во многом это обусловлено провалами в административной реформе. При этом трудно представить, что должен совершить в России чиновник высокого ранга, чтобы быть привлеченным к ответственности?! Пока наших коррупционеров отлавливают только зарубежные органы правосудия.

Давно назрела необходимость принять конституционный Закон о национальной безопасности (аналог закона, действующего в США), на основании которого можно было бы привлечь к ответственности чиновника любого ранга за действия, нанесшие ущерб национальной безопасности России. А ухудшение жизненных условий населения надо расценивать именно с этих позиций.

Но об этом речь даже не идёт, хотя кремлёвские кадры усиленно убеждают (прежде всего самих себя) в том, что они «вспахивают целину» в вопросах «переустройства» Отечества. Что это за «вспашка», видно из следующего примера.

Новый Таможенный кодекс (порождение Минэкономразвития) способствует тому, что из дальневосточных областей (по свидетельству губернатора Ишаева) в Китай на металлолом вывозят даже действующие производства. Аналогичная ситуация и с экспортом леса-кругляка. По этому поводу министр Греф заявил:

«Не пойму Пуликовского! Зачем он все время пишет — поднять да поднять пошлины на круглый лес?»

Если министру экономразвития это непонятно в связи с его профессиональной юридической специализацией и отсутствием опыта работы в практической экономике, то ему давно пора менять место работы. Если наоборот, встает вопрос:

«На кого вы работаете, г-н Греф?»

Когда подумаешь, что было бы, если бы сегодняшние кремлевские кадры руководили страной в 1941 г., делается не по себе. Тогда, всего за полгода, в восточные районы было перебазированы 2593 промышленных предприятия, в т. ч. 1523 крупных. Об объемах говорят следующие цифры: для эвакуации «Запорожстали» потребовалось 8000 вагонов. Это было в то время, когда каждый вагон нужен был для фронта. А к концу 1942 г. СССР превзошел по выпуску военной продукции Германию со всеми ее саттелитами. А для сегодняшних управленцев задача удвоения за 10 лет ВВП кажется невыполнимой. Потому что они умеют только командовать, когда надо управлять. И реальную действительность чиновники воспринимают по-своему, наблюдая её из окна министерских авто.

Не случайно проблему повышения качества жизни российские чиновники решают только для себя. Недавно «Комсомольская правда» сообщила всей России, что Греф купил красные джинсы за 10 000 руб. Это при том, что офицер-ракетчик, сидящий в пусковой шахте и держащий в руках ключи от безопасности России, получает 9000 руб. Кстати, сколько стоит экономия на специалистах-профессионалах, мы убедились при спасении батискафа АС-28. Нежелание платить нормальную зарплату российским специалистам за работу с дорогой техникой привело к тому, что более совершенный, нежели «Скорпион», подводный аппарат «Веном» по вине неподготовленного оператора был выведен из строя и пришлось приглашать зарубежных спасателей.

Однако дело не в джинсах Грефа. Ведь его коллеги носят костюмы от Бриони стоимостью до 15 тыс. евро, часы — до 40 тыс. евро, ездят на машинах в 100 тыс. евро и живут в коттеджах, на которые им, «не евши, не пивши», надо работать от 100 до 200 лет. Как сообщили в одной телепередаче, только забор вокруг одного из коттеджей на Рублёвке обошёлся в 8 млн. долл. Такой уровень благосостояния их советским предшественникам и не снился. Но в том, что касается кремлевских кадровых игр, традиции не умирают.

Где-то реет буревестник

Новый министр образования и науки А. Фурсенко заявил, что он узнал о своем назначении лишь после прибытия в Кремль! Таким же образом назначал кадры М. Горбачев. Бывший вице-президент СССР Янаев (и не только он) о своем предполагаемом избрании узнал от самого Горбачева лишь незадолго до выдвижения своей кандидатуры. Кстати, о Янаеве. Еще в первую встречу с ним, в его кабинете в Кремле, я обратил внимание, как он трясущимися руками брал сигареты и закуривал. Так что дрожание рук Янаева, якобы от страха, на прессконференции 19 августа 1991 г., это миф нашей журналистики. Другое дело, почему Горбачёв, зная о недуге Янаева, так упорно добивался избрания того вице-президентом СССР? Не так прост был Михаил Сергеевич!

Однако методы назначения кадров — это одно, а профессионализм — это другое. К сожалению, команда Путина — Фрадкова показала себя не лучшим образом. Создается впечатление, что она работает не на создание достойных условий жизни людей, а прежде всего на создание благоприятных условий для своего функционирования и дальнейшего обогащения «золотого» миллиона россиян. О последствиях подобной ситуации достаточно прозрачно намекнул известный «защитник демократии» Б. Березовский заявив, что все происходящее в России как нельзя лучше соответствует его планам.

Необходимо напомнить, что в 1990 г. люди голосовали не столько за Ельцина, сколько против Горбачева. Не хотелось бы, чтобы ситуация повторилась и на гребне народного протеста к власти прорвался какой-нибудь авантюрист. Кое-где подобное уже произошло. Утверждают, что в России это невозможно, учитывая монополизм на политическом пространстве.

Видя на телеэкране осунувшееся за эти годы лицо президента, невольно вспоминается истина, высказанная два с половиной тысячелетия назад афинским реформатором и законодателем Солоном:

«Будучи поставлен во власть, не употребляй на должности при себе лукавых людей, ибо они в чем погрешат, за то и обвинят тебя как начальника».

Духовность и нравственность, за счет которых Россия всегда выживала, сегодня не в почете. Главной идеологией в России становится стремление разбогатеть любым способом. По данным соцопроса, проведенного ВЦИОМом, сегодня 40 % жителей страны считают, что для достижения успеха любые средства хороши. Добавьте к этому, что 15 млн. молодых людей России относят себя к бедным. Дополнительно к этому необходимо учесть 5 млн. молодых беспризорников, которые в ближайшие 5–10 лет станут полноправными гражданами. Что ждет Россию тогда? Поживём, увидим.

НА ЗАДВОРКАХ МИРОВОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ[9]

С интересом прочитал статью Н. Сванидзе («Книга не закончена, роман продолжается». Фельдпочта. № 30, 2005 г.) о проблемах добра и зла через ретроспективу истории СССР, как «империи зла». Сванидзе сетует, что «цветущая страна», какой являлась, по мнению тележурналиста, царская Россия, в результате Октябрьской революции была «заброшена на задний двор цивилизации». Однако не все так однозначно и просто, как пытается представить Сванидзе.

США — «империя зла» без грима

Несколько слов о так называемых задворках мировой цивилизации, куда «цветущую» Россию забросила революция 1917 г. Порождение «цивилизованной» Европы — коммунистические идеи нашли благодатную почву в общинной России, которая заплатила за это кровавую цену. Вероятно, жизнь в ней не была уж такой «цветущей», если крестьяне поддержали большевиков.

Но Россия не была бы Россией, если бы ценой огромных жертв не смогла выстоять в борьбе с революционерами-космополитами, планировавшими с ее помощью устроить «мировой революционный пожар». В итоге революция вызвала такой подъем и энтузиазм в деле построения новой жизни, что достижения наших дедов и отцов, несмотря на порой непомерную цену, до сих пор вызывают восхищение.

Фактом является то, что СССР был второй сверхдержавой в мире. Фактом является также и то, что при всех издержках в сфере материально-бытового обеспечения советские люди были уверены в завтрашнем дне. При этом духовно-нравственное начало у советских людей было неизмеримо выше, нежели у многих современных россиян.

История России и, соответственно, СССР — это история становления великого государства, победившего разруху, безграмотность, эпидемии, преодолевшего беспризорность, нищенство и почти поголовную безграмотность, создавшего науку и культуру, достижениями которых до сих пор живет Россия. Нельзя забывать, что СССР, в свое время, занимал лидирующее положение по двум третям из 50 базовых технологий, благодаря которым развивается современное человечество. У России, спешащей в «цивилизованный» мир, позиции остались лишь по нескольким технологиям. Надо признать, что Запад последние пятнадцать лет жирует благодаря обломкам наследия СССР, которые так называемые «деловые люди» беззастенчиво вывозят из России.

Да, два десятилетия назад Рейган назвал СССР «империей зла», угрожающей «цивилизованному» миру. Но при этом президент Америки ничего не сказал об американских традициях пренебрежительного отношения к чужим жизням. Он скромно умолчал, что Соединенные Штаты, или, как их называют сами американцы, «Союз», был создан ценой жизни 25 миллионов индейцев, которых убивали, травили, заражали оспой, спаивали и т. п. В конце Второй мировой войны, без всякой военной необходимости, американцы в течение одной ночи уничтожили жемчужину немецкой культуры Дрезден, а заодно и 43 тысячи (до другим данным, до 100 тысяч) мирных немцев. В августе 1945 г. США, в целях запугивания СССР и испытания нового оружия, уничтожили свыше 300 тысяч человек, сбросив на Японию две атомные бомбы.

В конце сороковых годов XX столетия они, рассчитывая на ядерную монополию, несколько раз были готовы превентивно сбросить на СССР сотню ядерных бомб, цинично рассчитывая уничтожить 100 крупных городов и 60–70 млн. советских граждан. И сбросили бы, если бы не просчитали, что ответный удар советских танковых армий, дислоцированных в Восточной Европе, будет сокрушительным (у СССР атомной бомбы не было до августа 1949 г.).

При этом необходимо напомнить, что академик А. Д. Сахаров в воспоминаниях рассказывал о своем проекте гигантской торпеды со стомегатонным зарядом для удара по портам и прибрежным городам противника. Но советские военные отвергли этот проект из-за «людоедского» характера, заявив, что «с мирным населением они не воюют».

Советский Союз в гонке вооружений всегда был вынужден догонять США. Инициатором создания НАТО в 1949 г. были Соединенные штаты. Организация стран Варшавского договора появилась лишь в мае 1955 г. Карибский кризис 1962 г., в котором обвиняют только СССР, был вызван тем, что в ответ на размещение американских ракет в Турции Советский Союз разместил свои ракеты на Кубе.

Судя по обнародованным планам Пентагона и некоторым заявлениям президента Буша, американцы, в случае необходимости, для «защиты демократии», сегодня готовы первыми применить ядерное оружие. Возникает вопрос, кто способен ради ценностей демократии уничтожить миллионы невинных людей? Это ли не империя зла?! Об этом недавно недвусмысленно заявил создатель «звёздных войн» С. Спилберг, который заявил, что под «империей зла» в заключительной серии он имел в виду США.

Можно ли говорить об СССР как империи зла, если в советских школах детей воспитывали в духе интернационализма и коллективизма, взаимопомощи, уважения к старшим, к традициям и истории. Все знали, что Америка враг, но ненависть к американцам не разжигалась. А с каким энтузиазмом советская молодежь строила новую жизнь. О разнице в моральных установках советских людей и американцев говорит следующий факт. В начале 60-х годов весь мир обошла история о 49-дневном дрейфе в Тихом океане на барже четырех советских солдат (Зиганшин и др.). Наиболее популярный вопрос, который задавали нашим ребятам в Америке, касался того, как они не съели друг друга. Тогда нам было трудно понять смысл этого вопроса. Но сегодня после трагических событий в Новом Орлеане, сорвавших налет цивилизации с американцев, этот вопрос обретает подлинный смысл.

Правда, и мы уже не те. 20 лет безверия и вседозволенности сделали свое. 40 % россиян считают, что для достижения цели хороши любые средства. Этим мы приближаемся к так называемому «цивилизованному» миру. Точнее к миру культа потребления, где бытовой уровень жизни стал подменять понятие «цивилизация».

Кое-что о «сводных братьях»

Утверждать, что гитлеровский и сталинский режимы — «сводные братья», как это делает Н. Сванидзе, можно лишь в случае недостаточно глубокого знания сути нацизма и коммунизма. По поводу псевдосхожести нацистского и коммунистического режимов еще в 1939 г. высказался И. Ильин:

«Главное не абстрактная „схожесть друг с другом“, а взаимная непримиримость убеждений, конкуренция планов завоевания мира и, в особенности притязания Германии на так называемое „восточное пространство“, т. е. на территорию России…»

Сталин и Гитлер схожи как диктаторы, чьи методы правления и насилия, как свидетельствует история, одинаковы. Но схожесть методов насилия не дает права ставить знак равенства между ними. В противном случае можно поставить знак равенства между шайкой бандитов, разгромивших дом, и защитниками этого дома, вынужденными разобрать его на укрепления. Результат-то один и тот же.

Гитлер накануне войны заявил:

«Я освобождаю людей от отягощающих ограничений разума, от грязных и унижающих самоотравлений химерами, именуемыми совестью и нравственностью, и от требований свободы и личной независимости, которыми могут пользоваться лишь немногие».

Гитлер провозгласил основной целью нацистов передачу «власти над миром в руки самой лучшей из наций». Он заявил:

«Мы объявляем непримиримую борьбу марксистскому принципу „человек равен человеку“, …мы оцениваем человека, прежде всего, с точки принадлежности его к определенной расе».

В целях окончательного решения еврейского вопроса Гитлер планировал уничтожить 11 млн. евреев. А в целях обеспечения жизненного пространства «лучшей из наций» он намеревался стереть с лица земли более 70 % коренного населения СССР, остальных сделать рабами или онемечить. Так что о духовном родстве коммунистов и нацистов говорить не приходится.

Сталин хотел осчастливить весь мир, построив общество всеобщего равенства. Да, его правление, в плане человеческих жизней, к сожалению, немало стоило России. Хотя, возможно, без Сталина, если бы к власти пришел Троцкий или Свердлов, мы бы лишились России вообще. Сталин безжалостно боролся с «врагами народа», как в свое время Великий Инквизитор Торквемада истреблял еретиков, огнем выжигая «врагов церкви». Но, как сказано в Святом Писании:

«…благими намерениями дорога в ад вымощена».

Во имя «светлого будущего» всегда было много неоправданных жертв, несмотря на то, что Маркс и Энгельс о коммунистическом будущем говорили как об:

«…ассоциации, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех».

Позицию Сталина во многом объясняет сказанное им на обеде у Ворошилова 7 ноября 1937 г. (об этом писал Георгий Димитров).

«Русские цари… делали одно хорошее дело — сколотили огромное государство до Камчатки. Мы получили в наследство это государство… Мы объединили государство таким образом, что каждая часть, которая была бы оторвана от общего социалистического государства, не только нанесла бы ущерб последнему, но не могла бы существовать самостоятельно и неизбежно попала бы в чужую кабалу. Потому каждый, кто пытается разрушить это единство социалистического государства, кто стремится к отделению его отдельной части и национальности, он враг, заклятый враг государства, народов СССР. И мы будем уничтожать каждого такого врага, будь он и старым большевиком…».

Сталин считал, что все свершенное им сделано на благо страны. И власть ему нужна была ради этого, и миллионы жертв, которые он бросил на алтарь Отечества. Он полагал, что лучше других знает, как сделать людей счастливыми. Сталин оставил России не свору разжиревших родственников и прихлебателей, а свою поношенную шинель, полЕвропы социалистических союзников, уважение не только друзей, но и врагов СССР, 2500 тонн золотого запаса и ядерный щит. Признавая заслуги Сталина перед страной, русским народом, несмотря на все его трагические ошибки, в Русской Православной Церкви ему пропели «Вечную память».

Сегодня, когда мир познакомился с американскими методами защиты «демократических ценностей» в США, сталинские методы защиты социалистических завоеваний уже не кажутся чем-то из ряда вон выходящим. Кстати, говоря об одном таком методе — депортациях населения, необходимо помнить, что в самой «демократичной» стране мира — США, в период вступления в войну, без суда и следствия, по причине неблагонадежности были депортированы в товарных вагонах почти 200 тысяч японских семей.

Для современных критиков Сталина должно быть интересным мнение русских эмигрантов, сбежавших от советской власти на Запад. Бывший премьер Временного правительства России А. Керенский в одном интервью заявил:

«Сталин поднял Россию из пепла, сделал великой державой. Разгромил Гитлера, спас Россию и человечество».

Писатель Бунин, убежденный антикоммунист, в 1943 г. писал:

«Нет, вы подумайте, до чего дошло: Сталин летит в Персию, а я дрожу, чтобы с ним, не дай бог, чего в дороге не случилось».

Завершая, обратимся к У. Черчиллю, который не любил Сталина, но, отдавая ему должное, так сказал:

«Для России большое счастье, что в часы её страданий во главе её стоит этот великий твердый полководец. Сталин является крупной и сильной личностью, соответствующей тем бурным временам, в которых ему приходится жить».

После войны ЧЕРЧИЛЛЬ, став еще более убежденным антикоммунистом, признавался, что, когда во время Ялтинской конференции СТАЛИН входил в зал заседаний, он невольно хотел стать по стойке «смирно» и держать руки по швам, потому что СТАЛИН был личностью. Все эти цитаты не попытка обелить Сталина. История еще воздаст ему за все. Но добро и зло так переплелись в этом человеке, что однозначно его нельзя оценивать.

Защитники дикой капиталистической системы, пришедшей на смену советскому строю, не случайно пытаются разыграть карту равной ответственности Гитлера и Сталина. В этом случае все советские люди становятся у них пособниками зла и все, что они делали семьдесят лет, надо оценивать соответственно. Надо же хоть что-то противопоставить тому, что вот уже пятнадцать лет происходит с большинством россиян.

ПРИЛОЖЕНИЯ

Ежи Урбан. «Me» (Польша), 30 апреля 2007 г. ОТ ЛЯХОПРОВОДА ДО ТРУБОПРОВОДА

Только кровь поляков питает польский патриотизм. Сося собственную кровь, мы являемся народом самодостаточных вампиров.

Польша не имеет претензий к острову Рождества, Габону, Шри-Ланке, Доминиканской Республике, Мальте и Монако. Остальные страны на Польшу нападали, оккупировали, участвовали в разделах или, по крайней мере, пренебрегали ею и оставляли в одиночестве. За эти исторические обиды правящие Речью Посполитой близнецы должны получить плату. А правительства всех стран обязаны подчиниться требованию Польши, чтобы ее интересы ставились выше своих собственных. Мы называем это польской исторической политикой. Так-то, фрау Меркель, — «Бисмарк с прокладкой», — соображать надо.

Польская историческая политика произрастает из трагизма польской истории. Когда польский народ слезал с дерева, то зацепился шерстью за ветку и упал под машину. Скорее всего, на голову упал. Это стало началом множества неудач, из которых и состоит наше прошлое. Наши исторические несчастья — это Россия, Германия, Франция, Швеция, Литва, магнаты, наводнения, потопы и разливы, либерум вето, коммунизм, гитлеризм, Наполеон, сентябрьское поражение и поражение под Мачеевицами, масоны, крестоносцы, казаки, оккупации, разделы, выборные короли, спецслужбы, турки и украинцы, УПА, КГБ, НКВД, ZNP и GG, сталинизм, посткоммунизм, военное положение, Миллер, последняя черта, Тарговица и торговый центр в Катовицах.

Обиды и страдания предков дают Польше вечное моральное преимущество над другими обычными странами. Россия хочет против Польши положить трубу под Балтикой, мы ей на это твердо скажем: Катынь, Катынь, Катынь. И будем повторять до тех пор, пока у Кремля труба не отвалится. Немецкая фрау канцлер говорит, что европейская конституция mufi sein. Мы ей на это: Освенцим, Освенцим и еще раз Ось. И что затем Польша проиграла Вторую мировую войну вместе с немцами, чтобы теперь пухленькая немецкая канцлерша проявила солидарность и помогла нам ввозить мясо в Москву.

У нас «холодная война» с Россией. Россия говорит, что посылаемое на восток польское мясо — это аргентинское мясо. А мы твердим, что людское мясо, которое во время Второй мировой войны везли с востока и жарили в печах Освенцима, было человечиной граждан польских. А не советских. Россию мы пустим в Европу только тогда, когда трупы польских свиней и коров смогут, подобно Димитрию Самозванцу, свободно въезжать в Москву. Запихивать польское мясо в православные глотки — вот наша месть за подавление восстаний, за Сибирь, Катынь, ПНР и т. д.

Внутренняя историческая политика Польши, то есть люстрация, деКГБизация, декоммунизация и ИНПенизация — это месть радикальных патриотов за исторические грехи самого польского народа. Главной его виной были слишком длинные антракты между очередными восстаниями. Только кровь поляков питает польский патриотизм. Сося собственную кровь, мы являемся народом самодостаточных вампиров.

Скоро внутренняя историческая политика IV Речи Посполитой будет укреплена законом о декоммунизации, который предусматривает уничтожение исторических памятников тех трагических эпох, когда у власти были не Качиньские. Газеты сообщили, что в правительственном списке есть и уничтожение памятника польско-советскому братству по оружию, — его предполагается взорвать. Есть такой в Варшаве на Праге. В народе его зовут памятником грустных. Солдаты двух армий стоят с опущенными головами и уже много лет их не поднимают, так им стыдно. Но даже этот символ покаяния в коллаборационизме должен быть разрушен. И удастся Польше, Отчизне нашей, при помощи динамита вызвать неспровоцированное возмущение в России и других постсоветских странах, откуда пришли к нам и погибли на тех землях, что теперь зовутся польскими, 600 тысяч солдат. Народы бывшего СССР вообще не знают, что их армия Польшу не освобождала, а порабощала. Польская историческая политика с грохотом просветит эти народы.

В течение нескольких месяцев с августа 1944-го до конца апреля 1945-го погибло больше солдат польской армии, воюющей бок о бок с Красной Армией, чем во всей сентябрьской кампании 1939 года и во всех польских частях западного альянса, вместе взятых. Эти погибшие на советских фронтах вообще не знали, что уходят на тот свет ради порабощения своей Родины. Но даже нынешние выученики Института национальной памяти должны бы ответить на несколько вопросов. Например, I и II армии Войска Польского, занимая Восточную Пруссию, Западное Поморье, нижнюю Силезию и т. п., — порабощали немецкие земли или освобождали? Потому что их завоеваниями Польша по сию пору пользуется с большим удовольствием. И дальше, уходя на запад, польские солдаты освобождали Бранденбург, Саксонию, Берлин, Дрезден, Лейпциг или порабощали? Ну, может, так: порабощали только до Варты или только до Одера, а дальше уж освобождали?

Следующий вопрос: к послевоенной зависимости Польши от Советского Союза не приложила ли свою руку армия Андерса, которая из СССР эвакуировалась на Ближний Восток, вместо того чтобы там остаться, в 1944-м вступить в Польшу, вбирая в себя Армию Крайову и миллион рекрутов. Тогда советская политика устройства послевоенной Польши не могла бы не принимать во внимание такой политической силы, подчиненной лондонскому правительству. Так что имеет ли право Андерс отбирать улицы у Берлинга? И вообще, продолжать ли эту столь спорную аннексию улиц? Внутренняя историческая политика и внешняя историческая политика — это, по своим результатам, одна общая политика, превращающая Польшу в чирий на правой ягодице Европы.

Pytają nas wciąź cudzoziemcy, cóz takiego ci rządzący u was straszliwi bliźniacy rozumieją przez tę swoją politykę historyczną. Wyjaśniam, źe oni w ten sposób ogłaszają, źe Polska pod ich włiadztwem nikomu juź (z wyjątkiem Stanów Zjednoczonych) nie będzie robić laski. Zamiast laski ona wszystkim teraz robi łaskę. Po prostu bracia K. do jednej polskiej litery dodali małą ukośną kreseczkę.[10]

ГИТЛЕР О ПОЛЯКАХ

Оперативной группой НКВД в Берлине в одном из сейфов разрушенного здания канцелярии Гитлера обнаружен документ, содержащий заметки Бормана о беседе, состоявшейся 2 октября 1940 года на квартире у Гитлера, — об обращении с польским населением. При этом представляю перевод документа. Подлинник находится в НКВД СССР.

* * *

Перевод с немецкого. Секретно!

Берлин, 2.10.1940 г.

ЗАМЕТКА

2.10.1940 после обеда, состоявшегося на квартире у фюрера, возник разговор относительно характера губернаторства, об обращении с поляками и об уже утвержденной фюрером передаче округов Пиотркув и Томашув в Вартскую область.

Беседа началась с того, что рейхсминистр д-р Франк сообщил фюреру о том, что деятельность в генерал-губернаторстве можно назвать чрезвычайно успешной. Евреи в Варшаве и в других городах заперты в гетто. Краков в скором времени будет очищен от них.

Рейхсляйтер фон Ширах, сидевший по другую сторону фюрера, заметил, что у него в Вене есть ещё свыше 50 000 евреев, которых должен был забрать д-р Франк. Д-р Франк счел это невозможным! Гауляйтер Кох указал на то, что он до сих пор не выселил из области Цеханув ни поляков, ни евреев; само собой разумеется, что этих евреев и поляков должно принять генерал-губернаторство. Д-р Франк стал возражать также и здесь; он подчеркнул, что невозможно посылать к нему в генерал-губернаторство евреев и поляков в таком количестве, так как нет никакой возможности разместить их. С другой стороны, не следует отнимать у него, как это предусмотрено, округа Томашув и Пиорткув.

Фюрер следующим образом занял принципиальную позицию в этом вопросе: он подчеркнул, что совершенно безразлично, какой будет плотность населения в генерал-губернаторстве; плотность населения в Саксонии достигает 347 человек на кв. км, в Рейнской провинции она равна 324, а в Сааре даже 449 человекам на кв. км. Совершенно непонятно, почему плотность населения в генерал-губернаторстве должна быть ниже. Люди, проживающие в Саарской области и в Саксонии, не могли жить одним сельским хозяйством; они должны были производить и экспортировать машины и т. д., чтобы заработать себе на жизнь. Люди в генерал-губернаторстве, т. е. поляки, не являются квалифицированными рабочими, как наши немецкие соотечественники, и не должны вовсе стать ими; для того чтобы прожить, они должны экспортировать свою собственную рабочую силу, так казать, самих себя. Поляки должны, таким образом, отправиться в империю и трудиться там в сельском хозяйстве, на дорогах и прочих неквалифицированных работах, чтобы таким путем заработать себе на жизнь; их местожительством должна остаться Польша, так как мы вовсе не хотим иметь их в Германии и не хотим кровосмешения с нашими соотечественниками.

Фюрер подчеркнул далее, что поляки, в противоположность нашим немецким рабочим, рождены специально для тяжелой работы; нашим немецким рабочим мы должны предоставлять все возможности выдвижения, по отношению к полякам об этом не может быть и речи. Даже нужно, чтобы жизненный уровень в Польше был низким, и повышать его не следует.

Генерал-губернаторство не должно ни в коем случае являться замкнутой и однородной экономической областью, оно не должно самостоятельно полностью или частично производить необходимые для него промышленные изделия, генерал-губернаторство является источником рабочей силы для неквалифицированных работ (производство кирпича, строительство дорог и т. д. и т. д.). Нельзя, подчеркнул фюрер, вложить в славянина ничего другого, кроме того что он представляет собою по природе. В то время как наши немецкие рабочие являются, как правило, усердными и трудолюбивыми по природе, поляки ленивы, и их приходится заставлять работать. Впрочем, нет предпосылок к тому, чтобы губернаторство стало самостоятельной хозяйственной областью, отсутствуют ископаемые, и если бы они и были, поляки не способны к их использованию.

Фюрер разъяснил, что в империи необходимо крупное землевладение, чтобы прокормить наши большие города; крупное землевладение и другие сельскохозяйственные предприятия нуждаются для обработки земли и уборки урожая в рабочей силе, причем в дешевой рабочей силе… Как только окончится уборочная кампания, рабочие смогут вернуться назад в Польшу. Если бы рабочие работали в сельском хозяйстве круглый год, они употребляли бы сами значительную часть урожая, поэтому было бы крайне правильным, если бы на время посевной и уборочной кампаний из Польши прибывали сезонные рабочие.

Мы имеем, с одной стороны, перенаселение индустриальных областей, а с другой стороны, недостаток рабочей силы в сельском хозяйстве. Здесь будут использованы польские рабочие. Таким образом, будет совершенно правильным, если в губернаторстве будет избыток рабочей силы, тогда необходимые рабочие будут действительно ежегодно поступать оттуда в империю. Непременно следует иметь в виду, что не должно существовать польских господ; там, где они будут, — как бы жестоко это ни звучало — их следует уничтожить.

Естественно, не должно происходить кровосмешения с поляками; поэтому было бы правильным, если бы вместе с польскими жнецами в империю прибывали бы и польские жницы. Для нас было бы безразличным, что они станут творить между собою в своих лагерях; ни один протестантский ревнитель не должен совать нос в эти дела.

Фюрер подчеркнул ещё раз, что для поляков должен существовать только один господин — немец; два господина один возле другого не могут и не должны существовать, поэтому должны быть уничтожены все представители польской интеллигенции. Это звучит жестоко, но таков жизненный закон.

Генерал-губернаторство является польским резервом, большим польским рабочим лагерем. Поляки также выгадают от этого, так как мы заботимся об их здоровье и о том, чтобы они не голодали и т. д.; но они никогда не должны быть подняты на более высокую ступень, так как тогда они станут анархистами и коммунистами. Поэтому будет правильным, если поляки останутся католиками; польские священники будут получать от нас пищу, за это они станут направлять своих овечек по желательному для нас пути. Священники будут оплачиваться нами и за это станут проповедовать то, что мы захотим. Если найдется священник, который будет действовать иначе, то разговор с ним будет короткий. Задача священника заключается в том, чтобы держать поляков спокойными, глупыми и тупоумными, это полностью в наших интересах; если же поляки поднимутся на более высокую ступень развития, то они перестанут являться рабочей силой, которая нам нужна.

В остальном будет достаточным, если поляк будет владеть в генерал-губернаторстве небольшим участком, большое хозяйство вовсе не нужно; деньги, которые ему необходимы для жизни, он должен заработать в Германии. Нам нужна именно такая дешевая рабочая сила, ее дешевизна пойдет впрок каждому немцу и каждому немецкому рабочему.

В губернаторстве должна быть строгая немецкая администрация, чтобы поддерживать порядок среди поляков. Для нас эти резервы означают поддержку сельского хозяйства, особенно наших крупных имений, кроме того, они являются источником рабочей силы.

Рейхсминистр д-р Франк заметил, что поляки зарабатывают в Германии слишком мало, они не могут послать домой даже одной марки, поэтому он должен оказывать поддержку семьям проживающих в Германии рабочих.

Гауляйтер Кох возразил, что сельскохозяйственные рабочие получают 60 % зарплаты немецких сельскохозяйственных рабочих, и это, несомненно, правильно, так как зарплата поляков должна быть ниже. Должно быть установлено, что часть зарплаты поляков должна в принудительном порядке посылаться в губернаторство.

Рейхсминистр д-р Франк заметил ещё раз, что он должен иметь одежду для своих поляков, которую можно получить, если ему оставят округ Томашув.

Фюрер указал на низкий жизненный уровень многих немецких крестьян и сельскохозяйственных рабочих, которые лишь в немногие дни года могут позволить себе приготовление мясных блюд. Польские пленные, согласно каким-то предписаниям, снабжаются, к сожалению, гораздо лучше.

Резюмируя, фюрер установил ещё раз:

1) Последний немецкий рабочий и последний немецкий крестьянин должен всегда стоять в экономическом отношении на 10 % выше любого поляка.

2) Следует изыскать возможность к тому, чтобы живущий в Германии поляк не получал на руки всего своего заработка, а часть его направлялась его семье в генерал-губернаторство.

3) Я не хочу, подчеркнул фюрер, чтобы в общем немецкий рабочий работал более восьми часов, когда у нас снова будут нормальные условия; однако если поляк будет работать 14 часов, то несмотря на это, он должен зарабатывать меньше, чем немецкий рабочий.

4) Идеальная картина такова: поляк должен владеть в генерал-губернаторстве небольшим участком, который обеспечит в известной мере пропитание его и его семьи. Деньги, необходимые для приобретения одежды, дополнительного питания и т. д. и т. д., он должен заработать в Германии. Губернаторство должно стать центром поставки сезонных неквалифицированных рабочих, в особенности сельскохозяйственных рабочих. Существование этих рабочих будет полностью обеспечено, так как они всегда будут использоваться в качестве дешевой рабочей силы.

Рейхсминистр д-р Франк ещё раз спросил фюрера относительно округов Томашув и Пиотркув. Фюрер решил, что д-р Франк должен ещё раз переговорить с Грейзером; после этого он намерен ещё раз заслушать обоих господ по этому вопросу.

М. Борман Разослано тов. Сталину, Молотову, Маленкову, Микояну. 17 ноября 1945 г. № 1288/6 ГА РФ. ф. Р-9401 «Министерство внутренних дел СССР (МВД СССР)». Оп. 2. д. 100. л. 484–490. Копия экз. № 5.

«ОПЕРАТИВНЫЕ СВОДКИ ЧАСТЕЙ 20-й ДИВИЗИИ»

Сов. секретно,

Командиру 20-й дивизии войск НКВД

Копия: командиру 1, 2, 3, 4, 5 и п/рот

155-й полк войск НКВД

по охране особо важных

предприятий промышленности

5 июля 1941

№ 00470

АК ССР р/п Повенец

ОПЕРАТИВНАЯ СВОДКА № 12

за июнь месяц 1941 г.

ОПЕРАТИВНАЯ ОБСТАНОВКА.

1. В первых числах июня м-ца с/г в южной и северной части канала открылась навигация с 14.6.41 по всему каналу.

2. До начала военных действий на Маткожненское строительство (район 4-й роты) продолжали прибывать партии заключённых, среди которых имелись бывшие польские офицеры.

3. Сейчас со всех лагерных пунктов окружающих канал собираются к/р элементы из з/к и партиями конвоируются на Пудож и далее на северо-восток по направлению на Архангельск.

4. На Конж-озеро 12 клм восточнее 8 шл[юза]. в 3.00 23.VI.41 г. два германских самолета высадили АДГ…

…26.6.41 г. в 0 ч. 40 м. на 10 км тракта Телейкино — Петровский в сторону юга 80–100 м была обнаружена АДГ…

Командир полка подполковник Бухарин. Начальник штаба капитан Громков. РГВА, ф. 38291, оп. 1, д. 8, л. 94.

* * *

Сов. секретно,

Командиру 20-й дивизии войск НКВД

155-й полк войск НКВД

по охране особо важных

предприятий промышленности

9 июля 1941

№ 00484

АК ССР р/п Повенец

ОТЧЕТ

о служебной деятельности 155 полка войск НКВД по охране Беломорско-Балтийского канала им. тов. Сталина за 1-е полугодие 1941 г.

В КАКОЙ ОБСТАНОВКЕ ПОЛК НЁС СЛУЖБУ.

1. На участке 1 и 2 роты в январе месяце с/г прибыло не сколько этапов з/к в лагерь около 2-го шлюза, один из этапов был с з/к западных областей Белорусской и Украинской ССР исключительно бывшие полицейские и один в Волозерское отделение севернее 7-го шлюза в 5 клм.

2. На участке 1-й роты идет строительство 2-го пути Кировской жел. дороги силами вольнонаемных рабочих, завербованных в центральных областях СССР. Строится гидроэлектростанция на реке Онда (Ондострой), силами заключенных.

В Надвоицкий лагерь трудколонии прибыло 4 этапа малолеток и 2 этапа взрослых, осужденных на разные сроки.

3. На участке 4-й роты идет большое строительство по постройке гидроэлектростанции и алюминиевого комбината силами заключённых, где работает до 12 000 человек.

Заключенные лагпункта ранее имели цель обезоружить охрану лагеря и бежать. Своевременно принятыми мерами побег предотвращен.

4. На участке 5-й роты идет строительство гидролизного завода и жел. дор моста через ББКанал силами з/к.

…В последние дни производится полная эвакуация с районов окружающих канал лагерных пунктов з/к и ВОХР по направлению на Архангельск.

Командир полка подполковник Бухарин. Начальник штаба капитан Громков. РГВА, ф. 38291, оп. 1, д. 8, л. 99.

СТЕНОГРАММА ЗАСЕДАНИЯ ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ КОМИССИИ ПО РАССЛЕДОВАНИЮ НЕМЕЦКИХ ЗВЕРСТВ от 23 января 1944 года

Опрос свидетеля Ветошникова

Потёмкин: Вы обращались к начальнику Смоленского участка тов. ИВАНОВУ с просьбой о даче вам вагонов для эвакуации военнопленных поляков. Расскажите, как это было?

Ответ: 10-го числа я провел совещание с административным составом об эвакуации лагеря. Я ожидал приказа о ликвидации лагеря, но связь со Смоленском прервалась. Тогда я сам с несколькими сотрудниками выехал в Смоленск для выяснения обстановки. В Смоленске я застал напряженное положение. Я обратился к начальнику движения Смоленского участка Западной ж. д. т. Иванову с просьбой обеспечить лагерь вагонами для вывоза военнопленных поляков. Но т. Иванов ответил, что рассчитывать на получение вагонов я не могу. Я пытался связаться также с Москвой для получения разрешения двинуться пешим порядком, но мне это не удалось.

К этому времени Смоленск уже был отрезан немцами от лагеря и что стало с военнопленными поляками и оставшейся в лагере охраной, — я не знаю.

Потемкин: О каком количестве вагонов шла речь?

Ответ: Мне нужно было 75 вагонов, но я просил любое количество, лишь бы только как-нибудь погрузиться и выехать. К этому времени с Москвой связь была нарушена и связаться с Москвой мне не удалось.

13 июля я выехал для того, чтобы попасть в лагерь, но на Витебском шоссе застава меня не пропустила. Я возвратился обратно в Смоленск и хотел по Минскому шоссе попасть в лагерь, но и здесь застава меня не пропустила. Я попробовал связаться с комендатурой охраны тыла, но этого мне не удалось. Таким образом в лагерь я не попал.

Потемкин: Есть ли у вас какие-нибудь сведения, что стало с поляками из лагерей?

Ответ: У меня никаких сведений не было об этом до опубликования материалов по «Катынскому делу».

Толстой: Комиссии сообщили, что документы из лагеря спасены.

Ответ: Не все документы. Вывезены были личные учетные дела, еще с начала появления парашютных десантов.

Потемкин: Какое количество находилось в трёх названных лагерях?

Ответ: У меня в лагере было 2932 человека, в лагере № 3 — более 3 тысяч, в лагере № 2 — примерно полторы, максимум 2000.

Толстой: Какое настроение было у военнопленных поляков офицеров при Советской власти?

Ответ: Старшее офицерство было замкнуто, подофицеры и средняя часть с началом военных действий были настроены так, что хоть вооружай их сегодня и они пойдут против Германии. Средние слои придерживались того, что, как бы ни сложилась обстановка, Польша не сгинет. Они ориентировались на правительство Сикорского.

Толстой: Высшее офицерство тоже работало?

Ответ: Начиная от подполковника и выше военнопленные на работах не использовались. Свободно общались между собой, питание было хорошее. Связь была ограничена только с населением.

Гундоров: Из каких лагерей были у вас офицеры?

Ответ: Основная часть была из Козельского лагеря, часть из Осташковского лагеря и Старобельского лагеря.

Гундоров: Была ли у вас в лагере библиотека?

Ответ: В лагере были книги на польском языке, была и наша политическая литература, которой пользовались свободно, была радиотрансляция.

Потемкин: На работах поляки были в своем обмундировании?

Ответ: Да, они находились в своем обмундировании. Обмундирование и обувь у офицерского состава были в порядке. Они очень аккуратно и бережно относились к нему. Можно было заметить, что в сырую погоду они надевали на сапоги самодельные деревянные колодки или же летом ходили в одних колодках с целью сохранения обуви.

Потемкин: В предъявленном нам т. Ветошниковым общем деле переписки с лагерем особого назначения № 1 имеются документы, относящиеся уже к периоду начала войны, в частности, последний документ имеет дату 25 июня 1941 г.

ГАРФ, ф. 7021, оп. 114, д. 8, л. 264–266.

ПОКАЗАНИЯ ВИЛЬГЕЛЬМА ШНЕЙДЕРА

13а Бамберг

Якобсберг 22

Перевод с немецкого

США — зона Германии Бамберг, 2.IV.1947 г.

В ПОЛЬСКОЕ ВОЕННОЕ МИНИСТЕРСТВО

Я имею возможность сообщить Министерству обстоятельные данные о том, какой немецкий полк произвел убийство польских офицеров в Катынском лесу. Это не был разведывательный полк (Hecresnachrichten) 537. Затем могу сообщить, когда произошло массовое убийство и по чьему приказу.

Кроме того, могу сообщить, как немецкие войска (не SS) по приказу офицеров производили массовые убийства польского гражданского населения еще в 1939 году. Также данные об убийствах польских и советских солдат, производимых немецкими войсками. Если польское Военное министерство заинтересовано этими сведениями, прошу сообщить мне.

С большим уважением Вильгельм Шнейдер. Перевели: С. Пронин (подпись), А. Иванцов (подпись) Архив внешней политики Российской Федерации. Фонд 07, опись 30а, папка 20, дело 13, л. 23. Подлинник.

* * *

Перевод с польского.

Копия.

ПРОТОКОЛ

допроса свидетеля Вильгельма Гауля Шнейдера

5 июня 1947 г. в городе Бамберг по ул. Якобсберг, № 22, Германии, в американской зоне оккупации Германии, ко мне, капитану Б. Ахту, явился немецкий гражданин Вильгельм Гауль Шнейдер и в присутствии прокурора д-ра Савицкого дал следующие показания:

Признаю, что предъявленное мне в копии письмо от 2 апреля 1947 года, адресованное «Военному министерству Польши — Варшава» относительно сообщения о преступлении, совершенном в Катыни, написал я.

I

Я, сын Доминика и Анны, урожденной Вавжинек, родившийся 10 января 1894 г. в Роздзене Катовицкого уезда Верхней Силезии, вероисповедания римско-католического, по профессии журналист, предупрежден об ответственности за дачу ложных показаний и изъявляю готовность дать под присягой настоящие показания.

II

До прихода Гитлера к власти, т. е. до 30.1.1933 г., я работал в качестве журналиста в периодических изданиях «Wielt am Montag», «Montag Morgen» и «Wueltbuhne», выходивших в Берлине.

Позднее, из-за принадлежности к социалистической партии (SPD) я не был включен в список правомочных журналистов. Очутившись в таком положении, я поступил на обувную фабрику «Batta» «Ottmuth» K. Krapitz в немецкой Верхней Силезии в качестве референта по печати. Там я работал по 2 августа 1940 г., т. е. до момента призыва в немецкую армию, во флот, в Wilhelmshafen. Спустя несколько недель, а именно 9 сентября 1940 г., я был арестован гестапо (SD) из Ополя.

Меня арестовали в г. Hook van Holland в Голландии и доставили в Ополе. Причиной моего ареста послужила моя деятельность совместно с верхне-силезскими поляками против режима и войска. После 3-месячного пребывания в тюрьме в Ополе, где меня подвергали пыткам с целью получения признаний, я был переведен в Берлин в Wehrmachtsuntersu-chungsgefangisse, Tegel, Seidelstrasse 39, которая была тюрьмой Reichskriegsgericht. В этой тюрьме я находился около 2 лет, т. е. до 4 сентября 1942 г., когда я был приговорен IV Senat’ом Reichskriegsgericht к расстрелу.

К концу сентября 1942 г. ночью, накануне казни — точной даты не помню — в тюрьме я принял яд, чтобы покончить с собой. Несмотря на принятие большой дозы яда, попытка самоубийства не удалась и я в течение 14 дней боролся со смертью. Через 14 дней я пришёл в сознание. За это время мой защитник адвокат д-р Bragger, проживающий в Берлине, подал прошение о моем помиловании. Прошение было рассмотрено положительно и смертная казнь была заменена пожизненным заключением.

После этого меня перевели в Вальдгейм в Саксонии, где я находился до 7 мая 1945 г., т. е. до вступления советских войск. В поисках семьи, также вывезенной гестапо, я приехал в г. Бамберг, где в настоящее время проживаю и работаю в качестве журналиста социалистической печати. Помещаю статьи под своей фамилией, особенно интересуюсь проблемами профсоюзов и общественными вопросами. Являюсь членом общества жертв гитлеризма. Моя жена, которая также была арестована гестапо в Ополе, в настоящее время является домашней хозяйкой, а мои три дочери работают в различных американских учреждениях. Две из них помолвлены с американцами и выезжают в США.

Являясь выходцем из Силезии, я владею польским языком и поэтому выразил согласие, чтобы показания на допросе, который ведется на немецком языке, были переведены и записаны на польском языке с тем, чтобы я имел полную возможность прочитать и проверить, соответствует ли протокол на польском языке показаниям, данным на немецком языке.

III

Во время пребывания в следственной тюрьме Tegel, a именно зимой 1941/42 г., я находился в одной камере с немецким унтер-офицером, фамилию которого не помню, выходцем из Цербста, земли Ангальт, сыном железнодорожника. Он мне рассказал, что во время войны он служил в полку «Regiment Grossdeutschland», позднее преобразованном в дивизию. Этот унтер-офицер был обвинен в подрыве боевого духа народа, или пораженчестве, и приговорен к смерти. Между прочим, он рассказал мне, что этот полк использовался в карательных целях.

Он, например, сказал, что этот полк в 1939 г. в Польше провел ряд массовых убийств и репрессий. Он рассказывал мне также, что поздней осенью 1941 г., точнее, в октябре этого года, его полк совершил массовое убийство более десяти тысяч польских офицеров в лесу, который, как он указал, находится под Катынью (выделено автором). Офицеры были доставлены в поездах из лагерей для военнопленных, из каких — я не знаю, ибо он упоминал лишь, что их доставляли из тыла. Это убийство происходило в течение нескольких дней, после чего солдаты этого полка закопали трупы.

Он говорил, что, возможно, когда-нибудь человечество узнает об этом преступлении. После совершения преступления полк был куда-то переведен, так как он не входил в состав армии. Когда я спросил о причинах убийства, он рассказал мне, что хотели устранить польский руководящий состав, чтобы он не угрожал тылам немецкой армии.

В одиночных камерах из-за переполнения тюрем находилось тогда по два заключенных. Поэтому и я находился с ним в одной камере. Больше по этому вопросу я ничего не знаю.

IV

Прилагаю конверт с адресом адвоката, который меня защищал и добился помилования. По моему делу к смертной казни были приговорены следующие лица:

1. Гуго Томашевский из Катовиц, польский офицер;

2. Пауль Джимала из Бытома и Вессель, имя которого не помню.

Во время заседания Международного Трибунала я слышал о Катынском деле и написал письмо в Трибунал, изъявляя готовность быть свидетелем. Однако никакого ответа я не получил (выделено автором). Борясь всю жизнь с гитлеризмом, я считал своей обязанностью сообщить о вышеуказанном Военному министерству в Польше. Возможно, что исследование в этом направлении позволит выяснить дело.

Свидетелю заявлено, что если он вспомнит еще какие-то подробности, он может поставить в известность делегата Польской Республики при Трибунале в Нюрнберге, телефон № 61384, или гранд-отель Нюрнберг.

Показания я прочитал и понял. Они соответствуют моим показаниям, данным на немецком языке, в подтверждение чего расписываюсь.

Вильгельм Шнейдер. Бернард Ахт, капитан. Соответствие копии с оригиналом подтверждаю. Секретарь вице-министра (подпись неразборчива) Перевели: С. Пронин (подпись), А. Иванцов (подпись) Архив внешней политики Российской Федерации. Фонд 07, опись 30а, папка 20, дело 13, л. 24–29. Подлинник.

ЦК КПСС

К пункту 104 прот. № 187

Секретно

ЦК КПСС

О наших шагах в связи с польскими требованиями к Советскому Союзу

К настоящему времени развязаны две центральные проблемы, омрачавшие советско-польские отношения: признание существования секретного протокола к советско-германскому договору от 23 августа 1939 г. и вины Берии и его подручных за гибель интернированных польских офицеров в Катыни.

Польская сторона, освоившая за эти годы методику давления на нас по неудобным вопросам, выдвигает сейчас группу новых требований, нередко вздорных и в совокупности неприемлемых. Министр иностранных дел К. Скубишевский в октябре 1989 г. поставил вопрос о возмещении Советским Союзом материального ущерба гражданам польского происхождения, пострадавшим от сталинских репрессий и проживающим в настоящее время на территории Польши (по польским оценкам — 200–250 тыс. человек). Речь идёт о выплате 5–7 млрд. руб. В конце апреля с. г. сейм и сенат Республики Польша приняли специальную резолюцию по Катыни, в которой выражается надежда, что правительство СССР рассмотрит проблему компенсации семьям погибших. Цель этих требований раскрыта в польской прессе — списать таким способом задолженность Польши Советскому Союзу (5,3 млрд. руб.).

Стремлением подогревать антирусские и антисоветские настроения продиктована систематически выдвигаемая претензия на выдачу польских культурных ценностей.

МИД РП в конце апреля 1990 г. официально поставил вопрос о возвращении в Польшу ценностей польской культуры, оказавшихся в Советском Союзе «в результате захвата части территории Польши бывшей Российской империей», «занятии Советским Союзом территории польского государства после 17 сентября 1939 года», и даже «вывезенных Советской Армией в 1945 году из западных и северных земель Польши», отошедших от Германии. В таком объеме это делается впервые.

В силу всех этих акций у польской, а отчасти и советской общественности складывается мнение, выгодное нынешним польским властям, о некой односторонней вине Советского Союза. Между тем наш счет Польше мог бы быть куда весомее. Речь идет о культурных ценностях украинского, белорусского и русского народов, вывезенных в свое время в Польшу из западных областей Украины и Белоруссии, об огромных затратах на военные операции по освобождению Польши от немецких захватчиков (не говоря уже о моральном факторе — 600 тысяч советских воинов погибли на польской земле), об ущербе, нанесенном польской оккупацией жителям Советской России в войне 1920 года и в последующее время, о компенсации семьям советских воинов, погибших в 1944–1945 гг. в тылу наших войск от рук польского реакционного подполья.

По предварительным оценкам, ущерб, нанесенный Польшей только УССР и БССР, многократно превышает выдвигаемые польской стороной претензии к СССР. Детальная разработка украинских и белорусских потерь проводится, списки некоторых ценностей, находящихся сейчас в польских руках, имеются.

Полагали бы целесообразным:

— рекомендовать Комитету Верховного Совета по международным делам рассмотреть на одном из заседаний претензии польской стороны и направить ей аргументированный ответ, в котором показать, что требования и контртребования по вопросам, столь чувствительным для национального сознания людей в обеих странах, способны лишь накалить обстановку, не давая никаких ощутимых экономических результатов. Что касается исторических и культурных ценностей, то эта проблема может решаться на основе обоюдных договорённостей и эквивалентного обмена;

— предусмотреть, в случае неготовности польской стороны к такому подходу, возможность довести до сведения советской общественности факты, показывающие безосновательность польских претензий.

Проект постановления ЦК КПСС прилагается.

Просим рассмотреть.

А. Яковлев, Э. Шеварднадзе 29 мая 1990 г. 06/2–223 В правом верхнем углу первой страницы документа ниже слова «Секретно» прямоугольный штамп с надписью: «ЦК КПСС 1-й СЕКТОР 29 МАЙ 90 11148 ПОДЛЕЖИТ ВОЗВРАТУ В ОБЩИЙ ОТДЕЛ ЦК КПСС».

ПОСТАНОВЛЕНИЕ ПОЛЬСКОГО СЕЙМА К 65-й ГОДОВЩИНЕ КАТЫНСКОГО ПРЕСТУПЛЕНИЯ

Опубликовано 24.03.2005[11]

В 56-ю годовщину катынского преступления Сейм Республики Польша воздает дань памяти предательски убитым военнопленным, прежде всего офицерам Войска Польского и государственной полиции, служащим администрации и судебных органов, посаженных в лагеря в Старобельске, Козельске и Осташкове.

По приказу Сталина и высшего руководства СССР в Катынском лесу, в Твери, Харькове и в других местах были злодейски убиты 22 000 представителей польской элиты, люди, до конца преданные делу свободы и независимости Польши, которые первыми в Европе приняли удар гитлеровской Германии.

Это беспримерное, кровожадное убийство беззащитных военнопленных, совершенное с попранием самых элементарных принципов права и морали, было частью страшного плана двух тоталитарных государств — Третьего рейха и Советского Союза — по уничтожению Польши путем ликвидации самых достойных и патриотически настроенных её граждан.

Отдавая дань памяти жертвам катынского преступления, мы выражаем благодарность всем тем, кто в прошедшие десятилетия, не взирая на запреты, преследования и широко распространенную официальную ложь, не оставлял усилий по поддержке памяти о Катыни и стремлению выяснить обстоятельства этого преступления.

Мы склоняем головы перед близкими убитых, которые в тяжелейших условиях хранили память о трагедии и разыскивали правдивую информацию о судьбах своих родных. Мы благодарим всех поляков в нашей стране и в эмиграции, которые отваживались добиваться правды о Катыни и оглашать её.

Сейм Республики Польша выражает также сожаление, что до сего дня катынское преступление является предметом политических манипуляций, направленных на преуменьшение его масштабов и размытие ответственности виновников.

Мы убеждены, что только раскрытие полной правды о преступлении, а также осуждение и наказание всех виновных поможет затянуться этой ране и послужит формированию добрососедских отношений между Польшей и Российской Федерацией.

Примирение и дружбу между народами возможно строить только на фундаменте правды и памяти, но не на замалчивании, полуправде и лжи.

Поэтому, верные памяти невинных жертв, почивших в Катыни, Медном и Харькове, мы ожидаем от российского народа и властей РФ окончательного признания человеконенавистнического характера убийства польских военнопленных, так, как было определено во время Нюрнбергского процесса.

Мы также ожидаем выяснения всех обстоятельств этого преступления, а особенно — указания места захоронения огромной группы убитых пленных, могил которых до сего дня не удалось отыскать. Мы полагаем, что имена всех виновных в преступлении — не только отдавших приказ, но и исполнителей — должны быть публично названы и осуждены.

Мы выражаем сожаление по поводу прекращения следствия по катынскому преступлению Генеральной прокуратурой Российской Федерации. Мы ожидаем от российской стороны выдачи всех документов, собранных в процессе следствия. Сейм Республики Польша выражает поддержку решения Института национальной памяти о возбуждении следствия по делу о катынском преступлении и считает необходимым продолжение начатых в этом направлении действий.

Мы призываем международное сообщество достойно почтить память жертв Катыни. Катынское преступление не может рассматриваться как одна из многочисленных военных «трагедий». Его исключительность должна быть признана с должным почтением во имя фундаментальных принципов справедливости и человеческой солидарности, чтобы никогда в будущем никто не посмел совершить подобных постыдных и чудовищных преступлений.

ОТВЕТ ИНСТИТУТА НАЦИОНАЛЬНОЙ ПАМЯТИ В ВАРШАВЕ НА ПИСЬМО РОССИЙСКОЙ ГЛАВНОЙ ВОЕННОЙ ПРОКУРАТУРЫ

Варшава

Институт национальной памяти

Новый председатель Института национальной памяти в Варшаве Януш Куртыка и председатель Главной комиссии по изучению преступлений против польского народа Витольд Кулеша выступили 6 марта 2006 г. с официальным заявлением от имени Института национальной памяти по вопросу катынского преступления, а также с информацией о ходе следствия.

28 февраля 2006 г. Институт национальной памяти получил переданное через польское посольство в Москве письмо Главной военной прокуратуры Российской Федерации от 18.01.2006 с изложением ее позиции по вопросу о возможности распространения Закона Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18.10.1991 (с изменениями от 22.12.1992) на жертвы катынского преступления.

С середины девяностых годов польское посольство зарегистрировало десятки запросов польских граждан — членов семей жертв катынского преступления, на которые российская сторона отвечала, что эти запросы могут быть рассмотрены только после окончания следствия, проводившегося Главной военной прокуратурой. Российское следствие было прекращено 21.10.2004[12]. Несмотря на запросы, польской стороне не был открыт доступ к его материалам. Российская сторона обосновала свою позицию тем, что большинство из более чем 180 томов следственного дела, а также постановление о его прекращении содержат гриф секретности.

В письме от 23.11.2005, направленном в польское посольство, российская прокуратура отказалась предоставить постановление об окончании следствия вдове расстрелянного в Катыни польского офицера, а в письме от 18.01.2006 объяснила причины, по которым данный офицер «и другие не могут быть реабилитированы по указанным основаниям». Эта прецедентная позиция опирается на утверждение, что закон «о реабилитации (…) предусматривает реабилитацию лиц, которые были подвергнуты репрессиям по политическим мотивам» (подчеркнуто в оригинале письма). Далее утверждается, что «между тем в ходе предварительного следствия по данному уголовному делу, к сожалению, не было установлено, на основании какой статьи Уголовного кодекса РФ (в редакции 1926 г.) указанные лица были привлечены к уголовной ответственности, поскольку документация была уничтожена».

Позиция Главной военной прокуратуры Российской Федерации находится в отрыве от содержания распоряжения от 05.03.1940, подписанного Сталиным и членами Политбюро ВКП(б), в соответствии с которым было совершено катынское преступление. В распоряжении указано, что поляки, содержащиеся «в лагерях для военнопленных НКВД СССР и в тюрьмах западной области Украины и Белоруссии (…), являются заклятыми врагами советской власти, преисполненными ненависти к советскому строю». Поэтому было предложено дела этих «закоренелых, неисправимых врагов советской власти (…)», как «находящихся в лагерях военнопленных 14 700 человек (…), так и дела об арестованных и находящихся в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии в количестве 11 000 человек (…) рассмотреть в особом порядке, с применением к ним высшей меры наказания — расстрела». В решении Политбюро было поручено НКВД СССР провести «рассмотрение дел без вызова арестованных и без предъявления обвинения, постановления об окончании следствия и обвинительного заключения».

Содержание процитированного решения от 05.03.1940 однозначно и вне всякого сомнения указывает, что катынское преступление было актом самых тяжелых политических репрессий. Поэтому аргумент Главной военной прокуратуры Российской Федерации, что для подобного утверждения необходимым является установление, на основании какой статьи российского уголовного кодекса 1926 г. убитые поляки «были привлечены к уголовной ответственности», находится в логическом противоречии с указанным в решении Политбюро способом совершения этого преступления — без предъявления намеченным жертвам каких бы то ни было обвинений, основанных на положениях российского уголовного кодекса, а также без решения об окончании следствия и без обвинительного заключения.

Такая позиция Главной военной прокуратуры Российской Федерации, по сути дела, закрывает дорогу для выработки с прокурорами Института национальной памяти совместных, согласованных определений и правовых оценок катынского преступления. Отказ распространить положения Закона «О реабилитации…» на жертвы катынского преступления и представленное прокуратурой обоснование такой позиции могут быть воприняты как унижение польских жертв и оскорбление чувств живущих членов их семей. Удивительно, что документация российского следствия по катынскому делу 1940 г. остается секретной в 2006 г. Поэтому ИНП обращается к Главной военной прокуратуре Российской Федерации с призывом рассекретить все документы следственного дела, а также завершающее постановление о его прекращении.

В данной ситуации главной целью польского следствия — наряду с выявлением всех живущих членов семей расстрелянных поляков, которым полагается статус пострадавших от катынского преступления, — является формулировка и детальное обоснование оценки этого преступления в исторических и правовых категориях. Для Польши оценка катынского преступления всегда будет критерием правды и доброй воли в польско-российских отношениях.

Д-р Януш Куртыка (Janusz Kurtyka), председатель Института национальной памяти. Проф. Витольд Кулеша (Witold Kulesza), директор Главной комиссии по расследованию преступлений против польского народа.

Информация о ходе следствия по делу о катынском преступлении[14]

Постановление о начале следствия по делу о катынском преступлении было принято 30.11.2004. Оно основано на обширном правовом анализе фактического состояния дел, принимая во внимание, что данное преступление является военным преступлением, а также преступлением против человечности в его самой тяжелой форме — форме геноцида. Принятию решения о начале польского следствия предшествовало ознакомление с позицией Главной военной прокуратуры Российской Федерации, представленной председателю и прокурорам ИНП во время переговоров в Москве 04.08.2004.

Российская прокуратура не признала представленную директором Главной комиссии уголовно-правовую оценку катынского преступления, аргументируя свою позицию тем, что после 17.09.1939 в советском плену находились 240 тысяч поляков, из которых в соответствии с решением от 5 марта 1940 г., подписанным Сталиным и членами Политбюро, убиты 22 тысячи поляков, то есть такое количество жертв не может служить основанием для уголовно-правовой квалификации преступления как акта геноцида.

Одновременно было отмечено, что понятие геноцида было впервые введено в международное уголовное право в 1948 г. в Конвенции о предупреждении преступления геноцида и наказании за него, а потому не может относиться к действиям, совершённым ранее.

Российская сторона оставила без содержательного ответа заявление директора Главной комиссии, который отметил, что в период Нюрнбергского процесса российский прокурор Ю. Покровский в своем выступлении 12.02.1946 представил катынское преступление, приписанное тогда немцам, как подлежащее осуждению на основе международного уголовного права, каким был Устав Нюрнбергского трибунала, а в обвинительном заключении, подписанном и российским прокурором, при квалификации массовых убийств, совершенных в отношении «евреев, поляков и цыган», использовался термин «геноцид» («ludobojstwo»; вероятно, речь идет о термине «истребление» — прим. перев.).

Не были затронуты и другие представленные польской стороной проблемы, такие, как вопрос о юридической квалификации катынского преступления, основанной на результатах российского следствия, а также вопрос о влиянии военного приказа и распоряжения государственной власти на уголовную ответственность организаторов и непосредственных исполнителей преступления.

Напротив, было отмечено, что «нерационально» ожидать привлечения к суду живущих исполнителей преступления. Одновременно российская сторона декларировала готовность предоставить польской стороне заверенные копии всех томов дела в количестве ста и нескольких десятков (к середине девяностых годов полякам были переданы незаверенные ксерокопии 93 томов).

Несмотря на пятикратное обращение ИНП, данное обещание не было выполнено. Вместо этого прокурорам ИНП в период 10–21.10.2005 была предоставлена возможность ознакомиться с 67 томами дела, не содержащими грифа секретности, из общего количества свыше 180 томов. Не было дано согласия на снятие копий этих документов.

Просмотр предоставленных томов дела не расширил наших знаний о катынском преступлении и о результатах российского следствия. Несмотря на повторный запрос, также не была предоставлена возможность ознакомиться с содержанием постановления от 21.10.2004 о прекращении российского следствия[13].

С момента начала польского следствия собраны показания 1497 свидетелей, главным образом членов семей расстрелянных, однако среди опрошенных есть и непосредственные свидетели тех событий — узник специального лагеря в Старобельске Юзеф Локучевский (Jozef Lokuciewski), освобожденный из лагеря в ноябре 1939 г., узник Козельского лагеря Богдан Ковальский (Bogdan Kowalski), освобожденный из лагеря в начале декабря 1939 г., а также уцелевший узник Козельского лагеря ксендз Здислав Пешковский (Zdzislaw Peszkowski).

В первую очередь опрашиваются свидетели самого преклонного возраста — жёны убитых, братья и сёстры, дети и другие живущие родственники. Следует отметить, что значительную долю опрашиваемых свидетелей составляют пожилые люди, которым трудно передвигаться. В таких случаях показания снимаются по месту жительства.

Диапазон проводимого следствия охватывает также убийства польских граждан, останки которых были обнаружены в массовых захоронениях на участке 19–20 в Днепровском лесничестве около села Быковня под Киевом, в также убийство польских граждан, останки которых были обнаружены в 1988 г. во время эксумационных работ в Куропатах под Минском.

В феврале 2005 г. из Генеральной прокуратуры Украины получено 77 страниц заверенных копий документов. Среди них — протокол допроса свидетеля Леонида М., который подтвердил факт пребывания в июле 1940 г. в киевской тюрьме НКВД на ул. Владимирской польского военного прокурора генерала Станислава Любодзецкого (Stanislaw Lubodziecki), a также факт содержания польских офицеров и гражданских лиц в Лукьяновской тюрьме в 1940 г.

Среди переданных документов находятся также заверенные выписки из двух экспертиз, проведенных в рамках следственных действий военной прокуратуры Северного региона Украины (номер 50–0092), касающихся массовых расстрелов граждан в 1937–1941 годах, которые потом были захоронены в массовых могилах на участке 19–20 в Днепровском лесничестве около села Быковня под Киевом. Получен доступ к Политическому архиву МИД Германии в Берлине, где прокуроры ИНП в период 19–22.07.2005 ознакомились с не изученными до сих пор документами и получили их копии на микрофильмах. От Генеральной прокуратуры Украины ожидаются ответы на ранее направленные очередные запросы. Продолжается поиск документов в иностранных архивах.

06.03.2006

НА УКРАИНЕ РАЗГОРАЕТСЯ СКАНДАЛ ВОКРУГ РАСКОПОК В БЫКОВНЕ

Киев, 11 ноября 2006 г., «Зеркало недели»

Выяснилось, что раскопки в Быковне летом 2006 г. проводились с грубыми нарушениями законодательства, а также вопреки элементарным нормам и общепринятым методикам проведения эксгумаций (не велось полевое описание находок, отсутствовала нумерация захоронений, человеческие кости собирались в мешки без указания номера могилы, при эксгумациях не присутствовали представители местных властей, МВД, прокуратуры, санитарной службы, судмедэкспертизы и т. д.). Киевский «Мемориал» считает, что заявления о захоронении в Быковне 3500 польских граждан из катынского «украинского» списка являются «мифом» и что в действительности в Быковне захоронены от 100 до 270 репрессированных польских граждан. Выяснилось также, что с аналогичными нарушениями проводилась в Быковне и предыдущая серия раскопок и эксгумаций в 2001 г.

БЫКОВНЯ: БИЗНЕС НА КОСТЯХ — ТАЙНО РАССТРЕЛЯЛИ И ТИХО ПОХОРОНИЛИ

Прошло 70 лет с тех пор, как решением киевских землеустроительных служб столичному НКВД был выделен участок в 19 и 20 кварталах Дарницкого лесничества вблизи села Быковня. Почти до самой оккупации нацистами Киева в сентябре 1941 года неподалеку от Черниговского шоссе в обстановке строжайшей секретности работал конвейер НКВД по захоронению граждан — и это в стране, «где так вольно дышит человек». Методика ежовских, а позже бериевских «соколов» была очень простой: после расстрела в Лукъяновской тюрьме и подвалах бывшего Октябрьского дворца культуры тела людей ночными рейсами полуторок перевозили в Быковнянский лес.

Впервые покров тайны над преступлениями коммунистического режима приоткрыли такие же преступники — нацисты. Похожая трагедия происходила в печально известной Катыни, где энкавэдисты расстреляли польскую военную элиту. Только после распада СССР президент РФ (как правопреемницы Союза) Борис Ельцин извинился перед поляками. И так же, как в Катыни, после освобождения Киева все преступления списали на нацистов, разместивших вблизи Быковни — в Дарнице — концлагерь, где методически уничтожались советские военнопленные. Государственная комиссия «по установлению фактов кровавых расправ немецко-фашистских захватчиков» работала в 1944–1945 годах. Уже в 1971 году вторая по счету Госкомиссия подтвердила выводы первой: в Быковне похоронены люди, убитые нацистами.

В годы перестройки ситуация изменилась, в прессе появились неопровержимые данные, что в Быковне похоронены жертвы сталинского режима 1936–1941 годов. Третья Госкомиссия проигнорировала их (УССР во время правления Щербицкого считалась «заповедником коммунизма» даже во времена всеобщей демократизации в советской империи), и в мае 1988 года открыли памятник, на котором были высечены слова: «Вечная память. Здесь похоронены 6329 советских воинов, партизан, подпольщиков, мирных граждан, замученных фашистскими оккупантами в 1941–1943 гг.».

Только после создания историко-просветительского общества «Мемориал» и новой волны фактов и свидетельств, опубликованных в СМИ, горбачевская власть 8 декабря 1988 г. вынуждена была создать четвертую Госкомиссию. В 1989 году комиссия пришла к выводу, что в Быковне были погребены жертвы НКВД; называли даже количество захороненных — 6783. На монументе оставили слова «Вечная память». В быковнянском лесу нашли последний приют, по разным оценкам, от как минимум восьми до ста тысяч человек.

22 мая 2001 г. вышло постановление Кабмина под № 546 (при премьере В. Ющенко) «О создании Государственного историко-мемориального заповедника „Быковнянские могилы“». Указом президента Украины № 400 от 22 мая 2006 года заповеднику предоставлен статус национального.

Как это ни печально, тема Быковни и сейчас остается предметом различных инсинуаций и спекуляций. Об этом рассказывает председатель киевской городской организации общества «Мемориал» имени Василя Стуса, и. о. заместителя директора Украинского института национальной памяти Роман Круцик: «Быковня — место преступления, и работы на этом месте возможны только после возобновления уголовного дела». В соответствии со статьей 14 Закона Украины «Об охране культурного наследия» с момента выхода постановления № 546 Кабмина территория погребений, хоть и не исследованная до конца, находится под охраной этого закона.

Прокуратура УССР 5 декабря 1988 г. возбудила уголовное дело № 50–0092. Постановление о закрытии уголовного дела № 50–0092 от 25 июня 2001 года подписано старшим помощником военного прокурора Северного региона Украины, полковником юстиции А. Амонсом.

И вот буквально через несколько месяцев, в октябре 2001 года, там начинаются самовольные раскопки. Проводила их Государственная межведомственная комиссия по делам увековечения памяти жертв войны и политических репрессий (ответственный секретарь — Виталий Казакевич) в присутствии польской стороны. Без разрешения, без возобновления уголовного дела. Я сразу начал бить тревогу, обратился с письмами в прокуратуру, Кабмин, Верховную Раду, милицию…

И что интересно — начаты раскопки 17 октября 2001 г. (как констатирует Генпрокуратура Украины 19.03.2002 г. письмом под № 24–10256.02), но ведь за разрешением к Дарницкому лесопарковому хозяйству господин Казакевич обратился 18 октября, уже после начала раскопок. В ответе ему читаем: «Дарницкий леспаркхоз письмом от 22.10.2001 № 195 сообщил Казакевичу В. В., что разрешит проведение работ при условии согласования разрешения на их проведение в Киевсовете». После этого «факсом была передана в лесопарковое хозяйство копия разрешения от 9.10.2001 № 1/26/01/2001 „на осуществление эксгумации и перезахоронения останков людей, погибших вследствие войн, депортаций и политических репрессий“, но в связи с тем, что вышеуказанное разрешение не было подписано представителем Киевской горгосадминистрации, раскопки запретили и предупредили о незаконности проведения земляных работ.

В отмеченном письме Генпрокуратура констатирует, что „в ходе их проведения материальный ущерб Дарницкому лесопарковому хозяйству, которому принадлежит земельный участок, не причинен, а отмеченные работы прекращены“. Откуда же тогда на холмах 19–20 кварталов Дарницкого лесничества появились восемь символических могил с крестом и польской символикой?»

Поскольку дальше речь пойдет о незаконных раскопках 2006 года, сообщаем читателям, в соответствии с какими разрешениями должны проводиться такие работы. Поражает то, что Государственная межведомственная комиссия за четыре года не сподобилась выучить порядок предоставления разрешений на проведение земляных работ, которые регламентируются постановлением Кабмина от 13.02.2002 г. за № 316. В пункте 9 читаем: «До начала работ научный работник, получивший разрешение на проведение археологических разведок, раскопок, должен зарегистрировать его в органе культурного наследия» на территории, где проводятся работы, а также в органах исполнительной власти на местах. То есть в управлении охраны культурного наследия КГГА. Разрешения, полученные Казакевичем в Минкультуры и КГГА, должны быть зарегистрированы в управлении охраны культурного наследия, инспекция которого выдает ордер на проведение земляных работ.

И вот что констатирует проверка Счетной палаты Украины от 22.11.2005 г. под № 28–4: «В нарушение положений Инструкции о порядке поиска и учета мест погребения граждан иностранных государств, погибших вследствие войн, депортаций и политических репрессий на территории Украины, Соглашения между Правительством Украины и Правительством Республики Польша о сохранении мест памяти и погребения жертв войны и политических репрессий и Протокола ее реализации, подписанной в г. Варшаве 13.03.99, ДП „Центр“ за счет бюджетных средств оплачены поисковые работы СДП „Мемориалы Украины“ в с. Быковня, которые выполнялись по обращению польской стороны и должны были оплачиваться ею, чем нанесен ущерб государству на сумму 154,8 тыс. гривен.

Кроме того, указанные работы в заповедной зоне осуществлялись с нарушением требований Закона Украины „Об охране культурного наследия“ и Инструкции о порядке поиска и учета мест погребения граждан иностранных государств, погибших вследствие войн, депортаций и политических репрессий на территории Украины, без разрешения и участия органов местных властей».

Продолжает Роман Круцик: «Любые раскопки, будь-то уголовного или археологического характера, начинаются с поиска информации в архивах. Почему я начал бить в набат? Вот письмо Шелепина к Хрущеву, где он пишет: „В Комитете государственной безопасности при Совете Министров СССР с 1940 года хранятся учетные дела и другие материалы на расстрелянных в том же году пленных и интернированных офицеров, жандармов, полицейских, осадников, помещиков и т. п. лиц бывшей буржуазной Польши. Всего по решениям специальной тройки НКВД СССР было расстреляно 21 857 человек, из них: в Катынском лесу (Смоленская область) 4421 человек, в Старобельском лагере близ Харькова 3820 человек, в Осташковском лагере (Калининская область) 6311 человек и 7035 человек были расстреляны в других лагерях и тюрьмах Западной Украины и Западной Белоруссии“. И Быковни здесь нет! Шелепин пишет и о негативных последствиях возможной „расконспирации проведенной операции, со всеми нежелательными для нашего государства последствиями“.

Когда я начал искать, на каких основаниях господин Казакевич проводил раскопки в Быковне, нашел письмо от 20.08.2001 г., присланное на имя председателя вышеупомянутой Межведомственной комиссии Владимира Гусакова польским Советом охраны памяти борьбы и мученичества (за подписью генерального секретаря Анджея Пшевозьника). Вот что там написано: „На основании сведений, полученных в ходе следствия, проведенного российской военной прокуратурой, установлено, что в Быковне под Киевом захоронены бренные останки польских граждан, в том числе офицеров, убитых киевским НКВД в 1940–1941 гг. на основе решения Политбюро ЦКВКП (б) Советского Союза от 5 марта 1940 года. Того же решения, на основе которого убиты польские полицейские и офицеры Войска Польского в Катыни, Харькове и Твери. Группа, покоящаяся в Быковне, это около 3500 поляков, погибших на территории Украины“.

Я встретился с Владимиром Игнатьевым, следователем по особо важным делам Киевской городской прокуратуры. Именно он вынес в 1989 г. постановление о том, что в Быковне захоронены жертвы НКВД, а не нацистов. И он утверждает: „Шла война, люди эмигрировали, бежали, Польшу Гитлер и Сталин разгромили. Мы нашли в 1989 г. останки 30 польских офицеров. Держали их на Лукьяновке вместе с женщинами. Можно говорить о трагической гибели 100–150 поляков. Но 3500 офицеров в Быковне — это миф“.

А дальше господин Пшевозьник пишет вообще жуткие вещи: „Факт сокрытия тленных останков поляков в Быковне был подтвержден уже в 1989 году в ходе зондирующих поисков на этой территории… Эту информацию подтверждает также Военная прокуратура Украины, ведущая следствие относительно украинских следов катынского преступления“. На чём основывается обвинение Украины или украинцев в катыньских расстрелах? Ведь весь мир знает, что они на совести НКВД.

Сейчас у Казакевича работает советник по юридическим вопросам — следователь Военной прокуратуры Андрей Амонс. Это он закрывал уголовное дело и не выполнил распоряжения президента Л. Кучмы. Это он в 1999 году после прямого указания Леонида Кучмы проводить раскопки в Быковне в рамках возобновления уголовного дела сделал все, чтобы их вообще не проводить. И когда перешел работать в комиссию Казакевича, осмелился прибегнуть к незаконным раскопкам.

Как только Виктор Янукович стал премьером, повторяются словно дежа-вю события 2001 года. По состоянию на 25 августа 2006 года было обнаружено 17 новых погребений. Ситуация требовала немедленного возобновления уголовного дела, учитывая вновь открывшиеся обстоятельства. Предыдущее следствие признало Быковню местом преступления. Раскопки связаны с человеческими останками. Согласно статье 192 УПК Украины, „когда возникает необходимость эксгумации трупа, следователь составляет об этом постановление, которое утверждает прокурор. Труп изымается из места погребения в присутствии следователя, судмедэксперта и двух понятых, о чем составляется протокол, который подписывают все указанные лица“. Результатом юридически не зафиксированных раскопок стала искаженная информация в польских и отечественных СМИ о якобы найденных в Быковне останках 103 польских офицеров. Эту информацию предоставил официальный представитель РП Анджей Пшевозьник», — отметил Роман Круцик.

Мы не отрицаем тот факт, что в Быковне захоронены граждане Польши, в конце концов, об этом свидетельствуют материалы следствия. Вот выписка из постановления о закрытии уголовного дела от 25.06. 2001 г.: «В отдельных погребениях были найдены останки людей, фрагменты военной формы, различные вещи и документы военнослужащих Войска Польского и граждан Польши… В ходе расследования общего уголовного дела установлено, что в Киеве захоронены свыше 270 офицеров Войска Польского, бывших граждан Польши, которые были репрессированы».

Как выявила проверка Счетной палаты, Государственная межведомственная комиссия за десять лет своей работы так и не обеспечила нормативными актами выполнение Комплексной программы поиска и приведения в порядок погребений жертв войны и политических репрессий. Комиссия не несет никакой ответственности. Созданы внутренние инструкции, распоряжения, противоречащие законодательству и Конституции Украины.

И не случайно 11 августа 2006 г. ГУ ОКН (главным управлением охраны культурного наследия) КГГА составлено предписание, где СДП «Мемориалы Украины» предлагается «немедленно прекратить все земляные работы. В трёхдневный срок предоставить Главному управлению охраны культурного наследия письменное объяснение проведения работ и разрешительную документацию на проведение работ».

Основания просто ужасают: «Работы проводятся с нарушением общепринятой методики, а именно:

— не ведётся полевое описание находок;

— отсутствует нумерация погребений;

— отсутствует фиксация (чертежи);

— человеческие кости не выкладываются в антропологическом положении возле каждой могилы, а собираются в мешки без указания номера могилы;

— отсутствуют представители местных властей, МВД, прокуратуры, санитарной службы, судмедэкспертизы».

Роман Круцик: «Я так и не дождался ответов ни от Генеральной прокуратуры, ни от кабинета министров, хотя целью моего обращения было направить раскопки в правовое поле законодательства Украины и закрепить их юридически для истории. Впрочем, поступил ответ самого Казакевича, на действия которого я жаловался, но в другие государственные учреждения, где мои требования названы „бредом“, а я сам — „провокатором“. Правдивого ответа как не было, так и нет. Тихо расстреливали — и так же тихо „похоронили“ 28 октября 2006 года незаконные действия Государственной межведомственной комиссии. Непонятно, как господину Казакевичу до сих пор удается называть секретариат, Счетную палату „коррумпированными“, вводить в заблуждение вице-премьер-министра по гуманитарным вопросам Д. Табачника, народных депутатов».

С 1996 года существует эта комиссия, но в Украине по сей день нет банка данных военных погребений соотечественников в стране и за рубежом, реестра погребений жертв трех голодоморов и мест погребений жертв коммунистических репрессий. Быковня давно известна. Так почему же не разыскиваются места погребений в других городах, городках и селах Украины, пережившей в прошлом веке ужасную цивилизационную катастрофу?

Сергей Махун

СЛЕДСТВЕННОЕ ДЕЛО СТ. ЛЮБОДЗЕЦКОГО

Документ № 1

СПРАВКА

ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИЙ Станислав Владиславович, 1879 г. рожд., по национальности поляк, подданство польское, отставной полковник.

ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИЙ СВ. работал прокурором дисциплинарного присутствия Верховного суда Польши.

ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИЙ имеет обширное знакомство с высшими офицерами 2-го отдела (разведки) не только в Польше, но и в Японии (где также он бывал), хорошо знаком с генерал-лейтенантом 2-го отдела японского генштаба — ХАСЕБЕ (Так в документе.), который 1/2 года назад приезжал в Польшу с целью присоединения Польши к военному договору Японии и Германии против Советского Союза.

ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИЙ имеет ряд польских орденов, а также и его занимаемая должность дают основание предполагать, что он является крупной фигурой.

НАЧ. ОО УГБ НКВД ЛАГЕРЯ В/П СЕРЖАНТ ГОСПЕЗОПАСНОСТИ МИРОШНИЧЕНКО 19 октября 1939 г. г. Путивль. ЦДАГО Украины. ф. 263. оп. 1. Спр. 62113-ФП. Арк. 2.

Документ № 2

«Утверждаю»

Зам. Наркома внутренних дел УССР майор госбезопасности (ГОРЛИНСКИЙ) «23» марта 1940 г.

ПОСТАНОВЛЕНИЕ (на арест)

г. Киев «…» дня, я, зам. нач. отделения 3-го Отдела УГБ НКВД УССР — мл. лейтенант госбезопасности ЛЕБЕДЕВ, рассмотрев имеющиеся материалы в отношении военнопленного полковника б. польской армии ЛИБКИНД-ЛЮБО-ДЗЕЦКОГО Станислава Владиславовича, 1879 года рождения, поляка, уроженца г. Варшавы (Германия), по профессии юриста — прокурора Верховного Суда б. польского государства.

НАШЁЛ:

ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИЙ С. В., занимая должность прокурора Верховного суда б. Польши, проводил работу, направленную против рабочего класса б. Польши и коммунистического движения.

Имел обширные знакомства среди офицерского состава 6. 2 Отдела польского главштаба (польская разведка), а также был близко знаком с генерал-лейтенантом японской разведки ХАСЕБА, приезжавшим в б. Польшу с целью установления контакта в работе против СССР и заключения военного договора.

За активную работу в борьбе за сохранение капиталистического государства против революционного движения награжден бывш. польским правительством рядом высших орденов.

Усматривая в действиях ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКОГО СВ. преступления, предусмотренные ст. 54–13 УК УССР

ПОСТАНОВИЛ:

ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКОГО Станислава Владиславовича, 1879 г. рождения, подвергнуть аресту для предварительного следствия по его делу. Настоящее постановление представить прокурору для санкции.

ЗАМ. НАЧ. 6 ОТДЕЛЕНИЯ МЛ. ЛЕЙТЕНАНТ ГОСБЕЗОПАСНОСТИ ЛЕБЕДЕВ СОГЛАСЕН: ЗАМ. НАЧ. III ОТДЕЛА УГБ НКВД УССР КАПИТАН ГОСБЕЗОПАСНОСТИ ТИМОФЕЕВ ЦЦАГО Украины. ф. 263. оп. 1. спр. 62113-ФП. арк. 3.

Документ № 3

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

Гор. Киев, «23» марта 1940 г. Я, зам. нач. 6-го отделения 3-го Отдела УГБ НКВД УССР, мл. лейтенант госбезопасности ЛЕБЕДЕВ, рассмотрев материалы по обвинению гр. ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКОГО Станислава Владиславовича, 1879 года рождения, поляка, уроженца г. Варшавы (Германия) в преступлениях, предусмотренных ст. 54–13 УК УССР, выразившихся в том, что он в период существования польского государства проводил активную работу, направленную против революционного движения рабочего класса,

Нашёл, что пребывание ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКОГО С. В. на свободе может отразиться на ходе следствия и обвиняемый может скрыться.

На основании изложенного и руководствуясь ст. ст. 143, 145 и 156 УПК УССР ПОСТАНОВИЛ:

Избрать мерой пресечения способов уклонения от суда следствия по отношению к обвиняемому ЛИБКИНД-ЛЮБО-ДЗЕЦКОМУ Станиславу Владиславовичу, 1879 г. р., содержание под стражей в Киевской тюрьме.

Настоящее постановление представить Прокурору.

СОГЛАСЕН: ЗАМ. НАЧАЛЬНИКА 6 ОТДЕЛЕНИЯ МЛ. ЛЕЙТЕНАНТ ГОСБЕЗОПАСНОСТИ ЛЕБЕДЕВ УТВЕРЖДАЮ: ЗАМ. НАЧАЛЬНИКА 3 ОТДЕЛА УГБ НКВД УССР КАПИТАН ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ ТИМОФЕЕВ ЦДАГО Украины. ф. 263. оп. 1. спр. 62113-ФП. арк. 4.

Документ № 4

К следделу № 147146

СПРАВКА

Обвин. ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИЙ Станислав Владиславович для следственной его проработки был доставлен из Козельского лагеря НКВД, где он содержался как военнопленный б. польской армии.

В силу этого ордер на его арест не выписывался.

ЗАМ. НАЧ. ОТД. 3 ОТДЕЛА УГБ НКВД УССР МЛ. ЛЕЙТЕНАНТ ГОСБЕЗОПАСНОСТИ… ЦДАГО Украины. ф. 263. оп. 1. спр. 62113-ФП. арк. 5.

Документ № 5

3 отдел УГБ НКВД УССР

АНКЕТА АРЕСТОВАННОГО

1. Фамилия: Либкинд-Любодзецкий.

2. Имя и отчество: Станислав Владиславович.

3. Дата рождения: число «24» месяц января год 1879.

4. Место рождения: г. Варшава.

5. Местожительство (адрес): г. Варшава, ул. Мицкевича, дом № 20, кв. 3.

6. Профессия и специальность: юрист.

7. Место службы и должность или род занятий Прокурор верховного гражданского суда бывш. польского государства.

8. Паспорта: советского не имел.

9. Социальное положение:

а) до революции служащий, из семьи врача.

б) после революции служащий.

10. Образование (общее и специальное): Варшавский университет, юридический факультет.

11. Партийность (в прошлом и настоящем): ни в каких партиях не состоял и не состоит.

12. Национальность и гражданство: (подданство) поляк, б. польского государства.

13. Категория воинского учета-запаса и где состоит на учёте: полковник в отставке с 1931 года.

14. Служба в белых и др. к-р армиях, участие в бандах и восстаниях против Сов. власти (когда и в качестве кого): нет.

15. Каким репрессиям подвергался при Соввласти: судимость, арест, каким органом и за что): нет. Взят в плен 17 сентября 1939 г. частями Красной Армии под г. Збараж, Тарнопольского воеводства.

16. Состав семьи: жена Марья Густавовна — г. Варшава, сын — Станислав-Георгий Станиславович — гор. Варшава, инженер-электрик.

Подпись арестованного: Ст. Любодзецкий […] 20 августа 1940 г. ЦДАГО Украины. ф. 263. Оп.1. спр. 62ПЗ-ФП. арк. 6–7.

Документ № 6

К следделу № 147146

СПРАВКА

Обвин. ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИЙ Станислав Владиславович подвергался обыску в Козельском лагере НКВД, где он содержался как военнопленный б. польской армии.

При обыске в лагере НКВД у обвин. ЛИБКИНД-ЛЮБО-ДЗЕЦКОГО СВ. были изъяты часы наручные за № 1 126 840 и денег польских на сумму 2332 злотых 10 грош.

Указанные ценности при этапировании обвиняемого ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКОГО С. В. из Козельского лагеря НКВД также были доставлены и сданы финчасти внутренней тюрьмы УГБ НКВД УССР гор. Киева.

В силу этого протокол обыска 3 отделом УГБ НКВД УССР не составлялся.

ЗАМ. НАЧ. ОТД. 3 ОТДЕЛА УГБ НКВД УССР МЛ. ЛЕЙТЕНАНТ ГОСБЕЗОПАСНОСТИ… ЦДАГО Украины. ф. 263. оп. 1. спр. 62 113-ФП.Арк. 10.

Документ № 7

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА

обвиняемого ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКОГО Станислава Владиславовича

ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИЙ Станислав Владиславович, 1879 г. рождения, уроженец г. Варшавы, по национ. поляк, подданный б. польского государства, соцположение служащий, род занятий — прокурор верховного суда б. польского государства, соцпроисхождение из семьи врача, местожительство г. Варшава, ул. Мицкевича, 20, кв. 3. Образование — высшее.

Вопрос: Расскажите о вашем служебном положении в бывш. царской России?

Ответ: По окончании юридического факультета Варшавского университета я поступил на службу в судебное ведомство на должность кандидата на судебного работника и одновременно тогда же (1904 г.) отбывал воинскую повинность в качестве вольноопределяющегося 1-го разряда в Варшаве. В конце 1905 г. я выдержал испытание на прапорщика пехоты и был произведен в этот чин в ноябре 1905 г.

В 1906 г. выдержал испытание на должность старшего кандидата на судебную должность, в этом звании дважды временно исполнял должность судебного следователя.

В 1906 г. был назначен исполняющим должность судебного следователя б. Чердынского уезда г. Чердынъ б. Пермской губернии, где проработал до апреля 1907 года.

В 1907 г. переведен на ту же должность в г. Читу, где проработал до августа 1908 г.

С августа 1908 г. по май 1909 г. работал городским судьей г. Гжатска б. Смоленской губернии, после чего был назначен снова в г. Читу товарищем прокурора, где проработал до начала войны 1914 г.

Вопрос: В бытность работником судебных органов и прокуратуры вы рассматривали дела по политическим преступлениям в б. царской России?

Ответ: Политических дел мне не доверяли, так как я считался, благодаря своей национальности (поляк), неблагонадежным.

Вопрос: Расскажите, чем вы занимались с 1914 г., периода возникновения империалистической войны?

Ответ: С возникновением войны я как имеющий чин прапорщика был призван в армию и определен на службу во 2-й Сибирской корпус в качестве офицера-ординарца при штабе. В этой должности я находился до половины 1915 года около Варшавы, где стоял тогда фронт.

В июне или июле 1915 г. я был назначен кандидатом на военно-судебную должность в соединенный суд корпусов 2-й армии.

В том же 1915 г. в сентябре месяце я был назначен на должность судебного следователя 1-го Туркестанского корпуса, но вскоре был назначен пом. прокурора Приамурского окружного военного суда в гор. Владивостоке, куда и выехал. В сентябре 1917 г., уже после Февральской революции, я по предложению вновь назначенного прокурора Судейской Палаты в Иркутске б. ссыльного эсера С. С. СТАРЫНКЕВИЧА переехал на должность прокурора окружного суда в г. Иркутск, но работы по этой должности не проводил, так как советские все судебные органы закрыли, а дела я сдал комиссару.

В 1918 г. выехал во Владивосток, куда меня пригласили мои знакомые поляки, обещая дать должность. Во Владивостоке я замещал нотариуса Раймунда ВОНАГО, который впоследствии был в б. Польше судьёй (умер несколько лет назад).

В том же 1918 г. после произведенного переворота чехами всем служащим было предложено возвратиться к ранее занимаемым должностям и я вынужден был выехать снова в Иркутск, но, не желая в нем оставаться, написал министру юстиции, которым был тогда указанный СТАРЫНКЕВИЧ, с просьбой перевести на работу во Владивосток. Эта просьба моя была выполнена и я в декабре месяце 1918 г. был переведен и приехал во Владивосток. Примерно в марте 1919 г. узнал, что бывший тогда правитель Сибири и Дальнего Востока КОЛЧАК издал закон, в котором он признает самостоятельность Польши и разрешил б. русско-подданным полякам выходить из подданства и возвратиться на родину.

После увольнения в отставку я работал в 6. польском комитете, организованном в то время с целью опекунства над проживавшими в Приморье поляками, и подготавливал их возвращение на родину.

Вопрос: Кем был организован «польский комитет»?

Ответ: Польский комитет для Сибири и России с центральным органом в Харбине был организован по инициативе влиятельных лиц польской колонии Дальнего Востока.

Целью этого комитета была помощь полякам в возвращении на родину, как я указал выше.

Вопрос: Продолжайте ваши показания.

Ответ: Стремясь выехать на родину в Польшу, я поступил на работу в коммерческую контору польского коммерсанта Альфоноса БЕРНАРСКОГО, находящуюся в Японии, г. Йокагама, куда и выехал 31 августа 1919 года.

Находясь в Иокагаме, я был уполномоченным польского комитета по организации выезда поляков на родину.

В 1920 г. в апреле месяце с помощью директора русско-азиатского банка в Шанхае ЯСТРЖЕМСКОГО (умер) выехал через Марсель — Париж — Берлин в Варшаву.

По прибытии в Варшаву я был призван на военную службу в военно-судебные органы б. Польши и находился на военной службе с 8 июня 1920 года по 31 июля 1931 г., после чего ушёл в отставку.

Вопрос: Расскажите, какие должности вы занимали в период пребывания на военной службе в б. Польше и о вашем звании?

Ответ: С момента призыва на военную службу я был назначен делопроизводителем отдела судебного надзора департамента юстиции военного министерства, где проработал до весны 1921 г.

В 1921 г. был назначен начальником законодательного отдела того же департамента. В этой должности находился до 1923 года, после чего был переведен в прокурорский надзор Верховного военного суда в качестве помощника прокурора Верховного военного суда.

В 1924 г. был вновь командирован на должность начальника законодательного отдела, где пробыл до 1926 года, а затем назначен в Верховный суд. В 1927 г. занял должность судьи Верховного военного суда, где находился до ухода в отставку.

Вопрос: Какие причины явились основанием вашей отставки?

Ответ: В отставку я ушел по возрастному цензу, т. к. мне в то время было 52 года.

Вопрос: В каком чине вы находились на военной службе?

Ответ: С призывом на военную службу я был подпоручиком, а в 1922 году был произведен в полковники, так как мне засчитали мой весь период пребывания на военной службе.

Вопрос: Расскажите, какие дела, за весь период вашей судебной практики вы разбирали о революционном выступлении или проявлении в армии?

Ответ: Такие дела я никогда не вел и они в наш верховный суд не доходили, вернее сказать, их у нас не было.

Вопрос: Продолжайте ваши показания о дальнейшей деятельности.

Ответ: После увольнения с военной службы в отставку я занял должность прокурора верховного гражданского суда по дисциплинарным делам и в этой должности находился до моей эвакуации из Варшавы в связи с военными действиями 1939 г.

Вопрос: Скажите, как вы очутились на территории б. Западной Украины и были пленены частями Красной Армии?

Ответ: 5 сентября была объявлена эвакуация судебного ведомства из Варшавы в связи с наступлением немецких войск и я совместно с другими судебными работниками выехал по направлению на восток, сначала в г. Люблин, а затем в г. Дубно и Тарнополь.

По пути в Тарнополь я был встречен конным патрулем Советских войск, задержан и таким путем попал в плен.

Вопрос: Вы оказывали сопротивление войскам Красной Армии при задержании или до задержания вас?

Ответ: Нет, никакого сопротивления я не оказывал при задержании, сразу же сдал имевшийся у меня пистолет «Маузер» и через Волочиск направлен с другими военнопленными в лагерь военнопленных в Путивль. В ноябре месяце переведен в Козельский лагерь военнопленных, где я находился до марта месяца — момента отправки меня в г. Киев.

Вопрос: Расскажите, к каким партиям, организациям и обществам вы принадлежали, находясь на территории б. Польши.

Ответ: К партиям я ни к каким не принадлежал, был только членом правления польского общества «судебной медицины криминологии и криминалистики» вице-председателем правления Варшавского столичного округа «Общества противовоздушной и противогазовой обороны» и до половины 1937 года членом правления «Союза Сибиряков».

ДОПРОС ПРЕРВАН.

Ст. ЛЮБОДЗЕЦКИЙ ДОПРОСИЛ: ЗАМ. НАЧ. ОТДЕЛЕНИЯ 3 ОТДЕЛА УГБ НКВД УССР МЛ. ЛЕЙТЕНАНТ ГОСБЕЗОПАСНОСТИ ЛЕБЕДЕВ ЦДАГО Украины. ф. 263. оп. 1. спр. 62113-ФП. арк. 24–27.

Документ № 8

ПРОТОКОЛ

дополнительного допроса обвиняемого Либкинд-Любодзецкого Станислава Владиславовича 20–21 августа 1940 г.

Вопрос: Вам предъявлено обвинение в том, что на протяжении ряда лет, занимая ответственные руководящие должности в судебно-карателъных органах бывш. царской России и Временного правительства КЕРЕНСКОГО, — вы вели борьбу с революционным движением рабочих и крестьян. Признаете ли вы себя в этом виновным?

Ответ: Нет, виновным себя в этом, по сути предъявленного мне обвинения, я не признаю.

Вопрос: Вам также предъявлено обвинение в том, что, работая в судебных органах б. польского государства, вы проводили работу, направленную против революционного движения рабочих и крестьян б. Польши. В этом себя виновным вы признаете?

Ответ: Нет, виновным себя не признаю.

Вопрос: Признаете ли вы себя виновным в том, что, состоя в руководстве общества «Союза Сибиряков», вы вели работу по организации антисоветских сил на вооруженную борьбу с Советским Союзом?

Ответ: Нет, в этом виновным себя не признаю.

Вопрос: 5-я польская дивизия в годы гражданской войны вела борьбу на стороне Колчака против Соввласти в Сибири. Это так?

Ответ: Да, это так.

Вопрос: «Союз Сибиряков» состоял из бывших офицеров и солдат этой 5-й дивизии. Это верно?

Ответ: Основное ядро этого «Союза Сибиряков» до 80 % и даже больше составляли именно офицеры и солдаты, боровшиеся против Соввласти в Сибири, 5-й польской дивизии.

Вопрос: Японский генерал 2 отдела Генерального штаба Японии — ХАСЕБЕ на совещании руководства «Союза Сибиряков» оглашал планы борьбы с Советским Союзом. Это так?

Ответ: Я не хочу сказать, что это было официальное совещание руководителей «Союза Сибиряков» совместно с японским генералом ХАСЕБЕ, т. к. свою речь — планы борьбы с Советским Союзом — он, ХАСЕБЕ, произнес во время ужина в ресторане. Говоря о борьбе с Советским Союзом ХАСЕБЕ выражал надежду также на то, что в этой борьбе против СССР примет участие и Польша.

Вопрос: Вы на этом совещании присутствовали как один из руководителей «Союза Сибиряков». Это верно?

Ответ: На совещание руководства «Союза Сибиряков» совместно с японским генералом ХАСЕБЕ я был приглашен инициаторами этого совещания.

К этому времени членом центрального правления «Союза Сибиряков» я уже не был. На совещание я был приглашен как один из старейших членов союза, до этого состоявший в руководстве его.

Вопрос: Таким образом, сами обстоятельства говорят за себя, что вы, будучи близки к польским правящим кругам, состоя в активе антисоветских, националистических организаций, также проводили работу, направленную к интервенции против Советского Союза.

Признаете ли вы себя в этом виновным?

Ответ: Близким к правящим кругам б. польского государства я себя не считал и не считаю. Также я не считаю «Союз Сибиряков» организацией националистической и антисоветской. Из членов Центрального правления этого Союза я вышел в 1937 г.; на ужин в ресторан с участием японского генерала ХАСЕБЕ — я приглашался в конце 1938 или начале 1939 года, потому активистом «Союза Сибиряков» я себя не считаю, т. к. к этому времени я был рядовым членом союза.

Вопрос: Что вы еще можете показать по своему делу?

Ответ: По сути предъявленного мне обвинения и моих показаний в связи с вопросами по настоящему протоколу допроса я прошу также учесть и мои собственноручные показания, мною изложенные 2 апреля и 8 мая 1940 г.

К изложенному выше ответу добавляю, что в составе 5-й польской дивизии я не был и участия в ее боевых действиях против частей Красной Армии я не принимал.

Протокол читал лично, с моих слов записан верно, в чём расписываюсь.

(подпись) ДОПРОСИЛ: ЗАМ. НАЧ. ОТД. 3 ОТДЕЛА УГБ НКВД УССР МЛ. ЛЕЙТЕНАНТ ГОСБЕЗОПАСНОСТИ… ЦДАГО Украины. ф. 263. оп. 1. спр. 62113-ФП. арк. 80–82.

Документ № 9

«УТВЕРЖДАЮ»

НАРКОМ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ УССР

КОМИССАР ГОСБЕЗОПАСНОСТИ 3-го РАНГА СЕРОВ

30 августа 1940 г. г. Киев

ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ

По обвинению ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКОГО Станислава Владиславовича по ст. 54–13 УК УССР.

Органам НКВД стало известно о том, что среди военнопленных бывш. польской армии, содержащихся в Козельском лагере НКВД, находится в/п ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИЙ Станислав Владиславович — прокурор Верховного суда бывш. польского государства, состоявший в близкой связи с офицерами 2 отдела генштаба Японии.

На основании этого ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИЙ был арестован и привлечен к следствию в качестве обвиняемого по ст. 54–13 УК УССР.

В процессе следствия было установлено, что обв. ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИЙ с 1906 по 1918 гг. находился на ответственных руководящих должностях судебно-карательных органов бывш. царского правительства России, временного правительства Керенского, практическая деятельность которых была направлена против революционного движения в стране. За службу в России обв. ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИЙ был награжден 4 орденами (л.д. 16-об, 24–25).

С образованием польского государства, находясь в 1919 г. в Сибири, а затем с августа месяца 1919 г. по апрель месяц 1920 г. в Японии, обв. ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИЙ выехал в Польшу, где начал работать в судебно-карательных органах, последовательно занимая должности: начальника законодательного отдела департамента юстиции военного министерства, помощника прокурора, а затем судьей Верховного Военного суда. В 1931 г. обв. ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИЙ по выслуге лет был уволен в отставку в чине полковника.

С 1931 по 1939 г. (по день эвакуации гор. Варшавы, в связи с германо-польской войной) обв. ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИЙ являлся прокурором Верховного гражданского суда. (л.д. 26–27)

При разгроме польских войск частями Красной Армии, выступившей на защиту трудящихся Западной Украины, обв. ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИЙ 17 сентября 1939 г. был захвачен в плен, обезоружен и доставлен в лагерь военнопленных. (л.д. 27)

Следствием установлено, что обв. ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИЙ принимал активное участие в государственном устройстве б. Польши, являлся участником различных государственных организаций и в том числе членом центрального правления польской военной националистической организации, так называемого «Союза Сибиряков», состоявшего из офицеров и солдат 5-й польской дивизии, активно боровшейся на стороне Колчака против Советской власти в Сибири, (л. д.).

Практическая деятельность «Союза Сибиряков» всячески поощрялась правительством б. Польши и одновременно с этим субсидировалась японскими разведывательными органами, подготовлявшими в 1939 г. интервенцию против Советского Союза.

В этих целях в 1939 г. в гор. Варшаву из Японии приезжал японский генерал ХАСЕБЕ (сотрудник 2-го отдела генштаба Японии), на совещании с которым по вопросу подготовки войны с СССР и создания для этого военного союза ряда капиталистических государств также принимал участие и обв. ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИЙ. (л. д. 42, 63)

За активную государственную деятельность правительством бывш. Польши обв. ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИЙ был награжден 3 орденами, (л.д. 16-об).

На основании вышеизложенного:

Следственное дело № 147146 на ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКОГО Станислава Владиславовича, 1879 г. рожд., уроженца г. Варшавы, по профессии юриста, с высшим образованием, по национальности поляка, б. прокурора верховного гражданского суда б. польского государства, б. вице-председателя правления Варшавского округа, «Общества противовоздушной обороны», б. члена правления польской военной националистич. организации «Союза сибиряков», полковника в отставке,

Направляется на рассмотрение Особого совещания НКВД СССР — в г. Москву.

СПРАВКА: Вещдоков по делу нет.

Арестов. ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИЙ СВ. содержится под стражей во внутренней тюрьме НКВД УССР — гор. Киева.

ЗАМ. НАЧ. 4 ОТДЕЛЕНИЯ 3 ОТДЕЛА МЛ. ЛЕЙТЕНАНТ ГОС. БЕЗОПАСНОСТИ МАЗИН «СОГЛАСЕН» ЗАМ. НАЧ. 3 ОТДЕЛА УГБ НКВД УССР КАПИТАН ГОС. БЕЗОПАСНОСТИ ТИМОФЕЕВ Составлено «30» августа 1940 года в 3 Отделе УГБ НКВД УССР г. Киев. ЦДАГО Украины. ф. 263. оп. 1. спр. 62113-ФП. арк. 86–88.

Документ № 10

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

г. Киев, 1940 г. сентября 7 дня.

Вио Прокурора Отдела по Спеццелам Прокуратуры УССР ШАФИРО СБ., рассмотрев следственное дело за № 147146 по обвинению ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКОГО Станислава Владиславовича по ст. 54–13 УК УССР,

НАШЁЛ:

Обв. ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИИ Станислава Владиславович, 1879 г. рождения, уроженец г. Варшавы, по профессии юрист, с высшим образованием, по национальности поляк, бывший прокурор верховного гражданского суда быв. Польского государства, находился среди военнопленных быв. Польской армии, содержащихся в Козельском лагере НКВД.

На основании изложенного ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИИ был арестован и привлечён к ответственности по ст. 54–13 УК УССР.

Произведенным по делу следствием было установлено следующее:

Обв. ЛИБКИНД-ЛЮЮДЗЕЦКИЙ с 1906 по 1918 г. находился на ответственных руководящих должностях судебно-карателъных органов быв. Царского правительства России, временного правительства Керенского. За службу в России обв. ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИИ был награжден 4-мя орденами (л.д. 16,24,25).

С образованием польского правительства, находясь в 1919 г. в Сибири, а затем в августе м-це 1919 г. по апрель м-ц 1920 г. в Японии, обв. ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИИ выехал в Польшу, где начал работать в судебно-карательных органах от Начальника законодательного отдела департамента юстиции военного министерства до судьи Верховного военного суда. В 1931 г. обв. ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИИ по выслуге лет был уволен в отставку в чине полковника. С 1931 по 1939 г. (по день эвакуации г. Варшавы, в связи с германо-польской войной), обв. ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИЙ являлся прокурором Верховного гражданского суда.

При разгроме польских войск красными войсками обв. ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИЙ был захвачен в плен, обезоружен и доставлен в лагерь военнопленных.

Также следствием установлено, что обв. ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИЙ принимал активное участие в государственном устройстве быв. Польши, являлся участником различных государственных организаций и в том числе членом центрального правления польской военной националистической организации, так называемого «Союза сибиряков», состоявшего из офицеров и солдат быв. Польской дивизии, активно боровшейся на стороне Колчака против советской власти в Сибири.

Практическая деятельность «Союза сибиряков» всячески поощрялась правительством быв. Польши и одновременно с этим субсидировалась японскими разведывательными органами, подготовлявшими в 1939 г. интервенцию против Советского Союза.

В этих целях в 1939 г. в г. Варшаву из Японии приезжал японский генерал ХАСЕБЕ (сотрудник 2-го отдела генштаба Японии), на совещании с которым по вопросу подготовки войны с СССР и создании для этого военного союза ряда капиталистических государств, также принимал участие и обв. ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКИЙ (л.д. 42*4, 63).

На основании изложенного,

ПОСТАНОВИЛ:

Следственное дело № 147146 по обвинению ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКОГО Станислава Владиславовича по ст. 54–13 УК УССР направить на рассмотрение Особого совещания при НКВД СССР

ВИО ПРОКУРОРА ОТДЕЛА ПО СПЕЦЦЕЛАМ ШАФИРО «УТВЕРЖДАЮ»: ЗАМ. ПРОКУРОРА УССР ПО СПЕЦДЕЛАМ ДРУГОБИЦКИЙ ЦДАГО Украины. ф. 263. оп. 1. спр. 62113-ФП. арк. 89–90.

Документ № 11

ВЫПИСКА ИЗ ПРОТОКОЛА № 132

Особого совещания при Народном Комцссаре Внутренних

Дел СССР от 19 октября 1940 г.

СЛУШАЛИ:

7. Депо № 147146/НКВД УССР по обв. ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКОГО Станислава Владиславовича, 1879 г. р. ур. г. Варшавы, поляк, б. польско-подданный.

ПОСТАНОВИЛИ:

ЛИБКИНД-ЛЮБОДЗЕЦКОГО Станислава Владиславовича как социально-опасный элемент, заключить в исправително-трудовой лагерь сроком на ВОСЕМЬ лет, считая срок с 23 марта 1940 года

НАЧ. СЕКРЕТАРИАТА ОСОБОГО СОВЕЩАНИЯ ПРИ НАРОДНОМ КОМИССАРЕ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР. ЦДАГО Украины. ф. 263. оп. 1. спр. 62113-ФП. арк. 91.

Документ № 12

УТВЕРЖДАЮ

Первый заместитель Прокурора УССР

государственный советник юстиции

II класса М. А. Потебенько

«22» мая 1989 года

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

в отношении Либкинд-Лободзецкого (Так в документе) С. В. по материалам уголовного дела (арх. № 45853)

Фамилия, имя, отчество: Либкинд-Лободзецкий Станислав Владиславович.

Дата и год рождения: 24 января 1879 года. Место рождения: гор. Варшава.

Сведения о партийности (в том числе № партийного билета): беспартийный.

Место работы и должность до ареста: Верховный гражданский суд Польши, прокурор. Взят в плен 17.09.39 г. частями РККА.

Место жительства до ареста: г. Варшава, ул. Мицкевича, д. 20, кв. 3.

Данные о родственниках: родственники проживали на территории Польши.

Дата ареста, предъявлявшееся обвинение, когда и каким несудебным органом было вынесено решение по делу Арестован 23.03.40 г. НКВД УССР в Козельском лагере военнопленных. Обвинялся в том, что, работая в судебных органах царской России и Польши, «проводил работу, направленную против революционного движения рабочих и крестьян», т. е. в преступлении, предусмотренном ст. 54–13 УК УССР.

Доказательств, подтверждающих обоснованность данного обвинения в деле не имеется.

По постановлению Особого совещания при НКВД СССР от 19 октября 1940 г. Либкинд-Лободзевский С. В. был заключен в исправительно-трудовой лагерь сроком на 8 лет.

Либкинд-Лободзевский Станислав Владиславович подпадает под действие ст. 1 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 г. «О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в период 30–40-х и начала 50-х годов».

НАЧАЛЬНИК ОТДЕЛА ПРОКУРАТУРЫ УССР ПО НАДЗОРУ ЗА СЛЕДСТВИЕМ В ОРГАНАХ ГОСБЕЗОПАСНОСТИ СТАРШИЙ СОВЕТНИК ЮСТИЦИИ В. И. ЛЕСНОЙ ЗАМ. НАЧАЛЬНИКА СЛЕДСТВЕННОГО ОТДЕЛА КГБ УССР ПОДПОЛКОВНИК В. ИПРИСТАЙКО 17 мая 1989 г. ЦЦАГО Укрины. ф. 263. оп. 1. спр. 62113-ФП. Арк.104–105.

ЗАКРЫТЫЙ ПАКЕТ № 1

Вот как описывается история этого пакета в книге «Катынь. Пленники необъявленной войны. Документы и материалы» (Под редакцией Р. Г. Пихои, А. Гейштора. Составители: Н. С. Лебедева, Н. А. Петросова, Б. Вощинский, В. Матерский. М., 1999. С. 431–432), изданной под эгидой Международного Фонда «Демократия» в серии «Россия. XX век. Документы»:

«Публикуемый документ находился в закрытом опечатанном пакете, одном из 16 тысяч запечатанных пакетов, которые поступили при образовании архива президента Российской Федерации из VI сектора общего отдела ЦК КПСС. В таком виде в общем отделе ЦК КПСС хранились некоторые особо секретные и конфиденциальные документы. Их вскрытие и запечатывание осуществлялось лично заведующим общим отделом ЦК.

В соответствии с поручением Б. Н. Ельцина от 15 июля 1992 г. была образована комиссия в составе руководителя администрации президента РФ Ю. Петрова, советника президента РФ Д. Волкогонова, главного государственного архивиста России Р. Пихои и директора архива А. Короткова. В задачу комиссии входило ознакомление с материалами, находящимися в запечатанных пакетах. На проходившем 24 сентября 1992 г. плановом (11-м) заседании комиссии был вскрыт пакет, в котором была обнаружена заклеенная папка, содержащая следующие материалы:

а) записку НКВД СССР от первых чисел марта 1940 г. № 794/Б о польских военнопленных, подписанную Л. П. Берией;

б) выписку из протокола № 13 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) „Особая папка“ от 5 марта 1940 г. „Вопрос НКВД СССР“ (2 экземпляра, в том числе один экземпляр, посылавшийся А. Н. Шелепину 27 февраля 1959 г.);

в) листы с текстом решения, изъятые из протокола № 13 за седания Политбюро ЦК ВКП(б);

г) рукописную записку председателя КГБ при СМ СССР А. Н. Шелепина от 3 марта 1959 г. № 632-Ш с предложением ликвидировать все дела по операции, проведенной органами НКВД в соответствии с постановлением ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г.

На папке имелась запись:

„Документы в этой папке получены от тов. Черненко К. У в заклеенном виде. Доложены тов. Андропову Ю. В. 15 апреля 1981 г. В таком виде получены от тов. Андропова после ознакомления с этими документами. В. Галкин. 15.IV.81 г.“.

В 70-е годы пакет длительное время хранился в сейфе К. У. Черненко (заведующего общим отделом ЦК), затем поступил на хранение в VI сектор общего отдела с указанием: „Справок не давать, без разрешения заведующего общим отделом ЦК пакет не вскрывать“. В 1987 и 1989 гг. пакет выдавался заведующему общим отделом ЦК КПСС В. Болдину. Об этом говорит еще одна помета на пакете:

„Получил от тов. Болдина В. И. документы в заклеенной папке вместе с конвертом вскрытого пакета за № 1, которая в тот же день сдана в VI сектор в новом опечатанном пакете за № 1. В. Галкин. 18.IV.89 г.“.

Все эти документы были представлены Конституционному суду во время слушания дела КПСС. 14 октября 1992 г. они были переданы представителем президента Российской Федерации Р. Пихоей президенту Республики Польша Л. Валенсе».

Закрытый пакет № 1

Обложка папки

Вид закрытого пакета

Оборотная сторона пакета

Листы из протокола Политбюро ЦК ВКП(б)

Записка Л. Берии

Выписка из решения ПБ для Л. Берии

Оборотная сторона выписки

Выписка из решения ПБ для А. Шелепина

Справка общего отдела о подлиннике решения ПБ

Записка Шелепина

Проект постановление Президиума ЦК КПСС

Примечания

1

Это исследование написано в соавторстве с С. Э. Стрыгиным, координатором международного проекта «Правда о Катыни».

(обратно)

2

Сокращённый вариант настоящего исследования был опубликован во 2 и 4 номерах журнала «Наш современник» за 2007 г.

(обратно)

3

Сокращённый вариант настоящего исследования под названием «Анти-Катынь» был опубликован в журнале «Наш современник» № 6 за 2006 г.

(обратно)

4

Сокращённый вариант настоящей статьи под названием «Исторические откровения профессора дезинформации» был опубликован в журнале «Наш современник» № 7 за 2006 г.

(обратно)

5

Сокращённый вариант настоящей статьи под названием «Плюют в тех, кто утирается» был опубликован в газете «Фельдпочта» № 21(81) в 2005 г.

(обратно)

6

Сокращённый вариант настоящей статьи был опубликован в газете «Фельдпочта» № 35(95) в 2005 г.

(обратно)

7

Сокращённый вариант настоящей статьи под названием «Не опоздать бы в очередной раз» был опубликован в журнале «Национальная безопасность и геополитика России», № 5–6 (76–77), 2006 г.

(обратно)

8

Сокращённый вариант настоящей статьи под тем же названием был опубликован в газете «Фельдпочта», № 32(92), 2005 г.

(обратно)

9

Сокращённый вариант настоящей статьи под названием «Кто же действительно оказался на задворках цивилизации?» был опубликован в газете «Фельдпочта», № 32(92), 2005 г.

(обратно)

10

Примечание переводчицы: Последний абзац — это труднопереводимый каламбур, более того, это крайне неприличный каламбур. Смысл такой: под властью близнецов Польша никому более интимных услуг оказывать не будет (за исключением США), а станет поглядывать свысока.

(обратно)

11

Неофициальный перевод с польского — HRO.org

(обратно)

12

Так в тексте, в действительности — 21.09.2004. — Прим. перев.

(обратно)

13

Так в тексте, в действительности — 21.09.2004. — Примеч. перев.

(обратно)

14

Перевод с польского: Алексей Памятных.

(обратно)

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ

ТАЙНЫ КАТЫНИ[1][2]

  Взгляд из Варшавы и Москвы

  Выстрелы из прошлого

  Дело «Геббельса»

  Эксгумация по-немецки

  Эксгумация по-польски

  «Посторонние» поляки в Катыни

  «Двойники» и «живые мертвецы» Катыни

  Кто оставил улики в Катыни?

  Научно-историческая экспертиза

  НКВД или нацисты?

  Ещё одна польская версия

  О польской элите и геноциде

  Спланированный расстрел или трудовые лагеря?

  Свидетели утверждают

  Убийственная секретность

  «Исторические» документы

  «Особая папка» и «закрытые пакеты»

  «Случайные» находки

  Загадка «записки Берии»

  Кое-что о соцзаконности «Сталинского» периода

  «Проклятое прошлое» и борьба за власть в Кремле

  Шелепин как «основной» свидетель катынского преступления

  «Рукописи не горят!»

  Следствие длиной в 14 лет

  Польский взгляд на исторические реалии

  Перспективы Катынского дела

  ЛИТЕРАТУРА

АНТИ-КАТЫНЬ, или КРАСНОАРМЕЙЦЫ В ПОЛЬСКОМ ПЛЕНУ[3]

  Анти-Катынь

  Подлог

  Польское «возмездие»

  Путь на Голгофу

  Особенности польского учёта и инспекционных проверок

  Благими пожеланиями…

  Нетерпимость

  Предтечи Освенцима

  Голодом и холодом

  К вопросу о смертности красноармейцев

  Письма, которые надо уметь читать

  Туходь — лагерь смерти

  40 лет фальсификации

  Вместо заключения

  ЛИТЕРАТУРА

ИСТОРИЧЕСКИЕ «ОТКРОВЕНИЯ» ПРОФЕССОРОВ ДЕЗИНФОРМАЦИИ[4]

  Нацистский наследник

  «Живые консервы» Гитлера

  Гитлер и Польша

  У каждого в шкафу свой пакт

  «Польская война» 1939 г.

  17 сентября 1939 г.

  Крессы всходные

  О польском коллаборационизме

  О «зверствах» большевиков

  О кампаниях ненависти и дезинформации в России?!

  Так кто же клеветник?

  Восставшая Варшава

  Вопрос жизни и смерти для Советского государства

  «Русские грехи»

  ПРИМЕЧАНИЯ

  Справочные издания

ПРИБАЛТИЙСКИЕ СОЮЗНИКИ ФЮРЕРА И ИХ РОССИЙСКИЕ ПОСОБНИКИ[5]

  Праздник победы — повод для раздора?

  Российские пособники сепаратистов

  Союзники Фюрера

ПОЛИТИЧЕСКАЯ АМНЕЗИЯ[6]

УРОКИ ВЕЛИКОЙ ПОБЕДЫ[7]

  Смертельное противостояние

  Нацистский блицкриг — стратегия захвата

  Советский блицкриг — стратегия победы

DEJA VU РОССИЙСКОГО МАСШТАБА, или ПУТИН КАК ВТОРОЕ ИЗДАНИЕ ГОРБАЧЁВА[8]

  «Не драматизируйте ситуацию!»

  Кому на Руси жить хорошо

  Где-то реет буревестник

НА ЗАДВОРКАХ МИРОВОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ[9]

  США — «империя зла» без грима

  Кое-что о «сводных братьях»

ПРИЛОЖЕНИЯ

  Ежи Урбан. «Me» (Польша), 30 апреля 2007 г. . ОТ ЛЯХОПРОВОДА ДО ТРУБОПРОВОДА

  ГИТЛЕР О ПОЛЯКАХ

  «ОПЕРАТИВНЫЕ СВОДКИ ЧАСТЕЙ 20-й ДИВИЗИИ»

  СТЕНОГРАММА ЗАСЕДАНИЯ ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ КОМИССИИ ПО РАССЛЕДОВАНИЮ НЕМЕЦКИХ ЗВЕРСТВ . от 23 января 1944 года

  ПОКАЗАНИЯ ВИЛЬГЕЛЬМА ШНЕЙДЕРА

  ЦК КПСС

  ПОСТАНОВЛЕНИЕ ПОЛЬСКОГО СЕЙМА К 65-й ГОДОВЩИНЕ КАТЫНСКОГО ПРЕСТУПЛЕНИЯ

  ОТВЕТ ИНСТИТУТА НАЦИОНАЛЬНОЙ ПАМЯТИ В ВАРШАВЕ НА ПИСЬМО РОССИЙСКОЙ ГЛАВНОЙ ВОЕННОЙ ПРОКУРАТУРЫ

    Информация о ходе следствия по делу о катынском преступлении[14]

  НА УКРАИНЕ РАЗГОРАЕТСЯ СКАНДАЛ ВОКРУГ РАСКОПОК В БЫКОВНЕ

  СЛЕДСТВЕННОЕ ДЕЛО СТ. ЛЮБОДЗЕЦКОГО

    Документ № 1

    Документ № 2

    Документ № 3

    Документ № 4

    Документ № 5

    Документ № 6

    Документ № 7

    Документ № 8

    Документ № 9

    Документ № 10

    Документ № 11

    Документ № 12

  ЗАКРЫТЫЙ ПАКЕТ № 1

    Закрытый пакет № 1 . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте