«К чести России»

Бойцов М К чести России (Из частной переписки 1812 года)

Составитель, автор предисловия и примечаний

кандидат исторических наук М.Бойцов

К чести России.

Из частной переписки 1812 года

Содержание

Предисловие "Вести из Двенадцатого года"

Пролог "Война кажется неизбежною"

Часть первая "Священная для русского война"

Часть вторая "Кровь на сердце запекается"

Часть третья "Отечество спасено!"

Эпилог "Мы идем с войной для мира"

Именной указатель

Важнейшие события и даты

Предисловие "Вести из Двенадцатого года"

Магическое зеркало, в котором можно разглядеть прошлое, существует. Оно лишь разбито на великое множество кусков, больших и малых: предметов старины и документов, произведений искусства и народных сказаний. Из отдельных осколков историки пытаются собирать свои зеркала, чтобы увидеть в них людей ушедших времен. В материале для этой хрупкой ювелирной работы едва ли не самые яркие блестки - частные письма. Их ценность не в том, что они точны, а в том, что искренни. Но искренность эта особая.

Сколько было жалоб на ненадежность сведений, дошедших до нас в письмах! Слухи, лишенные всякого основания, происшествия, неузнаваемо искаженные с умыслом или по неведению, темные намеки и путаница в свидетельствах,- все это в письмах в избытке и вызывает чувство протеста у любителя точного факта, поклонника четкой и строгой истины.

Зато если мы хотим понять, как самые разные люди давно ушедших поколений переживали, страдали, любили, как относились они к своему времени, его событиям, значительным и малосущественным,- мы не можем обойтись без дошедшей до нас частной переписки, не вчитаться в строки писем-исповедей и писем-проповедей, писем-рассуждений да и просто самых обыкновенных бытовых писем.

Двенадцатый год взбудоражил все русское общество и заставил по-новому оценить историческое место России в прошлом и настоящем, силы ее народа, задуматься о том, что ждет его в будущем. Всего пять с половиной месяцев продолжались боевые действия на русской земле, но казалось, что страдания и героизм народа превзошли все мыслимые меры. Неслыханное нашествие "двунадесяти языков", достигшее самого сердца страны, было уничтожено "дубиной народной войны", поднятой русским крестьянином: солдатом, ополченцем, партизаном.

Из миллионов переписывавшихся людей лишь очень немногие сознательно старались достичь в письмах художественной выразительности, придать своим строкам эстетическую ценность. До нас дошли блестящие образцы психологического самоанализа, литературной стилизации или философских поисков в письмах к близким и друзьям. Но это только вершины эпистолярного массива, и было бы слишком поверхностным судить лишь по ним о мире частного письма. Основа этого мира на протяжении веков была удивительно стабильна, хотя много раз менялись литературные вкусы, рождались и исчезали философские школы, заменялись новыми отжившие государственные структуры. Эта основа - бытовое письмо, посвященное самым простым житейским заботам, безыскусное в своей обыденности. Могла ли изысканная и утонченная, тщательно культивируемая эпистолярная литература жить тысячелетиями, переходить, как показывает историк писем В. А. Сметанин, от одной эпохи всемирной истории к другой, если бы она не опиралась на массив заурядной будничной переписки? Вот послание, отделенное от нас более чем восемью веками: "Поклон от Гюргея к отцу и матери. Продавши двор, идите же сюда в Смоленск или в Киев. Хлеб дешев. Если не идете, то пришлите мне грамоту, здоровы ли вы". Временная дистанция огромна, но очень ли отличается эта "грамота" по своему типу от бытовых писем, более близких к нам?

Когда купец Дмитрий Боткин, говоря о московском пепелище, пишет сыну, что "погреб деревянный уцелел, огурцы и капуста целы, брагу разбойники выпили, а рыбу утащили", и просит купить в Казани несколько пудов пуху и перьев, не добавляет ли эта картина своей бытовой приземленной достоверностью лишнего штришка в наше представление о жизни во время нашествия "иноплеменных"? Подлинность запечатленного мгновения и время, разделяющее его и нас, превращают, казалось бы, самый заурядный текст-однодневку в исторический документ, в памятник прошлого.

В обществе все подвижно, но медленнее всего происходят сдвиги в глубинах общественных нравов. Повседневные представления об окружающем мире, о месте в нем общества в целом и отдельного человека, отношение к труду, имуществу, семье, детству сохранялись почти неизменными на протяжении целых исторических эпох. Бытовые письма, взятые в массе, по самой своей природе, по непосредственной близости к рутинным делам и повседневным человеческим отношениям как раз и являются порождением массового обыденного сознания. И подобно тому, как внутренне нерасчлененное, обыденное сознание содержит в себе зачатки философских концепций и художественного восприятия политического теоретизирования и религиозного мистицизма, так же и бытовые письма похожи на насыщенный раствор, из которого кристаллизируются другие эпистолярные жанры, в первую очередь, литературные. Гибкость частного письма позволяет вместить едва ли не любое содержание, являться в самых разных видах, проникать сквозь какие угодно жанровые и типовые перегородки.

Письмо Константина Батюшкова из капитулировавшего Парижа - что это, бытовой текст или яркая художественная зарисовка? Документ или художественная литература? Вероятно, такое жесткое разделение в данном случае неуместно. Но ведь и в письмах людей, в отличие от Батюшкова никогда не занимавшихся литературным творчеством, то и дело проявляются черты подлинной художественности. Какие слова нашел Н. С. Мордвинов, узнав о ссылке Наполеона на остров Эльбу - "Италии Нерчинск",- чтобы выразить торжество победы над врагом России! Да и непритязательные строки жены известного генерала А. И. Коновницыной с невероятной орфографией подлинников трогательны не меньше, чем многие эпистолярные стилизации, сочиненные литератором-профессионалом. Нельзя не вспомнить, что проникновение частного письма - одного из таких "человеческих документов" - в художественную литературу породило в Европе обширную эпистолярную прозу и публицистику, хорошо известную русской читающей публике накануне Отечественной войны. "Новая Элоиза" Руссо, "Персидские письма" Монтескье или "Страдания молодого Вертера" Гете,- лишь некоторые из самых известных произведений этого жанра, которому отдали должное многие писатели от Ричардсона и Книгге до великих русских классиков XIX века Пушкина, Тургенева, Достоевского.

Собрание русских писем начала прошлого века не может совсем обойтись без переводов с французского. Виной тому не только космополитическое воспитание, господствовавшее в аристократических семьях, но и то обстоятельство, отмечавшееся и нашими филологами, что возможности национального языка еще не были полностью раскрыты - эпоха великих прозаиков, реформаторов русского языка была еще впереди. Более десятилетия спустя после Отечественной войны были написаны эти хрестоматийные строки: Доныне гордый наш язык

К почтовой прозе не привык...

Хотя "Великая армия" Наполеона Бонапарта перешла Неман без объявления войны, известие о начале вторжения не стало неожиданностью в России. Открытия военных действий ждали уже несколько месяцев. Как ясно из приводимых писем, еще весной столкновение считалось неизбежным, и общественное мнение страны было вполне подготовлено к первым манифестам о начале войны. После нескольких месяцев изнурительного ожидания исхода дипломатических демаршей, обмена грозными нотами, стягивания войск, первые залпы были восприняты многими едва ли не с облегчением - предгрозовое напряжение кончилось. Отсюда и свидетельства о "всеобщем удовольствии", с которым узнали в России о том, что затянувшийся конфликт будет решаться силой, что враг обнаружил свои истинные намерения и сбросил маску миролюбия. В Петербурге и Москве с нетерпением ждали победных реляций, а в армиях с нарастающей тревогой следили за бездарным руководством подготовкой к войне и ее ходом со стороны Александра I и его ближайшего окружения. Чем дальше в глубь страны отступали русские армии, тем беспокойнее становился тон переписки. Даже те, кто совсем недавно еще рвались подсчитывать легкие и изобильные трофеи, постепенно начинали осознавать размеры бедствия, надвинувшегося на Россию. Пятого июля цензор Петербургского почтамта И. П. Оденталь в послании к приятелю не сомневался в том, что русские уже гонят и бьют "французишек". Девятнадцатого июля его тон становится значительно сдержаннее, а тридцатого Оденталь уже не видит "конца и меры бедствиям, которые покроют отечество наше".

Мало кто знал тогда о колоссальной разнице сил противоборствующих сторон, о том, что на каждого солдата в войсках Барклая-де-Толли и Багратиона приходилось в начале войны по трое французов, о том, что невыгодное расположение войск перед началом войны исключало для русских возможность наступления. То, что русские армии отходят неделю за неделей, избегая генерального сражения, было непонятным широкой публике. Требовалось какое-то объяснение, и оно было найдено легко - измена. Одни говорили о предательстве еще совсем недавно всесильного М. М. Сперанского но еще больше голосов хулило главнокомандующего Первой Западной армией М. Б. Барклая-де-Толли. Во многих письмах повторяется эта беспочвенная версия то в форме намека, робкого предположения, то уверенно - как установленный и общеизвестныйфакт. Можно сказать, что личная трагедия оклеветанного Барклая стала одной из "сюжетных линий" рассказа в письмах, неразрывно вплелась в "человеческую историю" Отечественной войны.

Но русское общество знало и истинных виновников создавшегося в начале войны положения. В государстве, где "почта так просматривается, что просто восторг", далеко не все можно было рискнуть доверить переписке. "Много бы сказал Вам изустно, да и то прерывающимся голосом, а рука не может писать того, что теперь узнаёшь". Критика, повсеместно раздававшаяся в адрес императора Александра, по понятным причинам слабо запечатлелась в письмах современников. Но все же по крайней мере одно частное письмо позволяет почувствовать размеры, которые приняло недовольство царем, достигшее своего пика после оставления Москвы. Любимая сестра императора Екатерина, которой некоторые из иностранных наблюдателей даже прочили стать императрицей Екатериной III, не побоялась с присущей ей решительностью показать Александру, как низко упала его репутация в глазах общества, да и в ее собственных. "И не какая-нибудь группа лиц, но все единодушно вас хулят",- пишет великая княгиня и предоставляет брату самому "судить о положении вещей в стране, где презирают своего вождя".

В пространном ответе великой княгине Александр пытался оправдать свои действия, и там же, на минуту отбросив обычную сдержанность и дипломатичность, он позволил вырваться своему истинному отношению к Кутузову. Александр признается, что он был решительно против назначения "старика Кутузова" главнокомандующим, зная "его лживый характер", и лишь единодушное требование общества заставило императора, скрепя сердце, подписать рескрипт. "Мне не оставалось ничего иного, как уступить общему желанию - и я назначил Кутузова".

Но в обществе, в отличие от царского двора, долгожданное назначение Кутузова, только что завершившего как нельзя более необходимым для России миром пятилетнюю войну с Турцией, было принято с ликованием. Надежды на скорую победу сильно оживились, а армия "по приезде князя Кутузова оживотворилась". Известие о Бородинском сражении по всей стране было с готовностью встречено как весть о разгроме ненавистного врага и полном избавлении России. Тем более горестным и обескураживающим явилось сообщение об оставлении русской армией Москвы".

Трагическую необходимость этой меры не смогли сразу понять многие, и даже те, кто хорошо знал о положении дел. Генерал Д. С. Дохтуров, прославившийся в сражении при Смоленске, у Бородина, а впоследствии и при Малоярославце, присутствовал на военном совете в Филях, решавшем участь "древней столицы". Он бескомпромиссно высказался за немедленную битву с французами. Ни аргументы Барклая или Н. Н. Раевского, ни решение Кутузова не убедили Дохтурова. "...я в отчаянии, что оставляют Москву. Какой ужас!.. Я взбешен, но что же делать?.. Теперь я уверен, что все кончено..." Если такое писал Дохтуров, то что же говорить о реакции тех, кто вообще не разбирался в военных делах, имел представление о них лишь по официальным сообщениям да по слухам? К тому же тотчас оживились тайные и явные недоброжелатели Кутузова, приписывавшие главнокомандующему всю вину за поругание московской святыни. Очень старался очернить фельдмаршала граф Ростопчин, считавший себя лично оскорбленным тем, что Кутузов не только не пригласил его на совет в Фили, но и до самой последней минуты убеждал графа, что Москвы без боя не отдаст.

Ростопчин - личность сложная. Ему столь же трудно отказать в искренней любви к отечеству, как и не заметить сильного "квасного" душка, исходящего от его "афишек", да и от других сочинений, написанных фиглярным, псевдонародным языком. Человек, по свидетельству многих современников вроде бы большого ума и обаяния, он тем не менее удивляет грубостью своих шуток, высокомерием слов и поступков и импульсивностью, не только граничащей с легкомыслием, но и прямо приведшей к преступлению в том случае с купеческим сыном Верещагиным, что с документальной точностью описал Л. Н. Толстой. Еще когда русские армии были под Смоленском, Ростопчин не упускал случая громогласно грозить французам "обратить город в пепел", если они окажутся под стенами вверенной его заботам Москвы. Вероятно, как раз опасаясь, как бы граф в приступе бездумного ультрапатриотизма не привел своей угрозы в исполнение, Кутузов и скрывал так тщательно свое нежелание давать новую, безнадежную, битву.

С точки зрения стратегического плана Кутузова, ничто не могло быть более абсурдным, чем сжечь Москву накануне вступления в нее врага. Русской армии как воздух нужна была передышка, отдых после тысячеверстного отступления, изматывающих стычек и кровопролитных сражений под Смоленском и у Бородина. Необходимо было выиграть время, чтобы собрать резервы и привести в порядок амуницию и оружие. Если бы французы нашли на месте Москвы дымящееся пепелище, к чему призывал Ростопчин, то с тем большим ожесточением продолжил бы Наполеон преследование ослабевшей русской армии. Ни о какой передышке в этом случае не могло быть и речи. Но богатый город с большими запасами продовольствия и удобными квартирами, как губка, всосал в себявражескую армию и более месяца держал Наполеона в полном бездействии. За это время в ходе войны без каких-либо заметных событий произошел перелом - так трофей превратился в ловушку. Военные историки спорят о периодизации Отечественной войны. Одни видят начало ее второго этапа в Бородинском сражении, другие - в осуществлении Тарутинского марш-маневра. Но если говорить не о военных действиях, а о состоянии общественного сознания, то рубеж в настроениях самых разных социальных слоев, безусловно, связан с потерей Москвы. Новости о последних событиях расходились с театра военных действий, словно концентрическими кругами. Письма позволяют проследить, с каким запозданием узнавали жители Петербурга и Пензы, Киева и Вологды о перипетиях войны, как в один и тот же момент где-то торжествовали, только что получив известие о Бородинской победе, где-то уже оплакивали участь Москвы, а где-то, еще не зная ни о том, ни о другом, обсуждали слухи, что неприятель якобы уже отброшен к Смоленску. Кстати говоря, письма отчасти позволяют подтвердить правильность вывода Кутузова о том, что Бородинское сражение - это победа русской армии, а отнюдь не поражение, как считал, например, Барклай. Его точки зрения не разделил ни один из русских генералов и офицеров, писавших домой после битвы. "Все обстоятельства, кажется, в нашу пользу",- эта фраза из письма офицера Московского ополчения Дмитрия Апухтина могла быть написана любым рядовым участником сражения. Она приобретает силу документального свидетельства о боевом духе русской армии после Бородина.

Вести о судьбе Москвы на некоторое время сглаживали неровности эмоционального состояния общества. Но за первой реакцией боли и оскорбленного национального достоинства, общей едва ли не для всех, впервые узнававших о потере древней столицы, вспыхивал спектр самых разнообразных чувств. Кому-то казалось, что все кончено, что остается только искать спасения в бегстве, что Кутузов тоже предатель, русской армии не существует, французы уже идут на Петербург, и с минуты на минуту начнется "всеобщее резанье", когда мужики, прельщенные посулами свободы, поднимутся с топорами против помещиков и их "приказчиков". Угроза новой Пугачевщины пугала русских крепостников с первых дней Отечественной войны. Некоторые буржуазные преобразования, проведенные Наполеоном в завоеванной Европе, в том числе и отмена кое-где крепостного права, позволяли считать его в феодальной России чуть ли не революционером, наследником Марата и Робеспьера. "Я боюсь прокламаций,- писал Н. Н. Раевский своему родственникуА. Н. Самойлову впервые еще недели войны,- чтоб не дал Наполеон вольности народу..." Опасения оказались напрасными. Император Наполеон сильно отличался от генерала революционного Конвента Бонапарта, и не в его интересах были бы попытки раздувать народнуювойну против монархов. В занятых им западных губерниях России Наполеон стремился опереться на господствующий класс и обещал местным землевладельцам свято соблюдать их права на владение крепостными. Слухи о готовности французского императора освободить из крепостной неволи русских крестьян распускались после взятия Москвы агентами Наполеона специально, но, как показал историк А. Г. Тартаковский, с одной-единственной целью - запугать русское правительство и вынудить его начать переговоры о мире. Кроме этой идеологической диверсии. Наполеоном не было предпринято ничего, что могло бы поколебать основы крепостнического строя в России.

Настроения отчаяния и пессимизма, как хорошо видно из приводимых писем, не овладели русским обществом даже в самый тяжелый период войны. "Здесь все ополчается, и я сам решаюсь перепоясаться на брань за отечество!" - типичные строки тех дней. Очевидные успехи развертывавшейся партизанской войны, усиливающиеся с каждым днем трудности французов, о которых становилось известно в русском лагере, вселялиоптимизм даже в тех офицеров, которые, раздраженные оставлением Москвы, громко роптали на своего главнокомандующего, на его видимую беззаботность в первые дни тарутинской передышки. О психологическом повороте, совершившемся в русской армии за время ее, казалось бы, пассивного стояния на берегах Нары, очень точно написал Л. Н. Толстой. "Несмотря на то, что положение французского войска и его численность были неизвестны русским, как скоро изменилось отношение, необходимость наступления тотчас же выразилась вбесчисленном количестве признаков. Признаками этими были: и присылка Лористона, и изобилие провианта в Тарутине, и сведения, приходившие со всех сторон о бездействии и беспорядках французов, и комплектование наших полков рекрутами, и хорошая погода, и продолжительный отдых русских солдат, и обыкновенно возникающее в войсках вследствие отдыха нетерпение исполнять то дело, для которого все собраны, и любопытство о том, что делалось во французской армии, так давно потерянной из виду, и смелость, с которою теперь шныряли русские аванпосты около стоявших в Тарутине французов, и известия о легких победах над французами мужиков и партизан, и зависть, возбуждаемая этим, и чувство мести, лежавшее в душе каждого человека до тех пор, пока французы былив Москве, и (главное) неясное, но возникшее в душе каждого солдата сознание того, что отношение силы изменилось теперь и преимущество находится на нашей стороне".

Бой под Тарутином с авангардом французской армии и последовавшее вскоре оставление Наполеоном Москвы были встречены с ликованием, как начало долгожданных побед. Вскоре сообщения об успехах русских войск под Малоярославцем, Вязьмой, Красным, о стремительном бегстве французов высоко подняли тонус общественного мнения.

Непобедимая французская армия, только что грозившая Калуге, Петербургу, всей России, от которой, судя по письму Н. С. Мордвинова, кое-кто готов был бежать в Сибирь даже из Пензы, таяла на глазах. Непрерывная серия побед после столь долгого отступления и разорения Москвы казалась чудом. Стремительность превращения надменного завоевателя в жалкого, со всех сторон травимого беглеца потрясала сознание. Стратегический план Кутузова блестяще осуществлялся, и недоброжелатели фельдмаршала, которые отказывали ему в полководческих способностях, не могли найти иного объяснения крушению грозного нашествия, кроме вмешательства провидения, воли рока.

Уже в первые недели наступления русской армии самые проницательные современники предвидели крушение всей наполеоновской державы после изгнания завоевателей из России, вступление русских солдат в Париж. "Нам досталось играть последний акт в европейской трагедии, после которого автор ее должен быть непременно освистан. Он лопнет или с досады, или от бешества зрителей, а за ним последует и вся труппа его",- писал А. И. Тургенев П. А. Вяземскому в последние дни октября.

Страна жаждала мести за ужасы, которыми был ознаменован каждый шаг французов по России, за зверства в Москве,- они становились постепенно широко известны во многих страшных подробностях, и часто благодаря именно письмам переживших оккупацию людей. Виновник всех этих бедствий вроде бы хорошо известен - французский император,- значит, он должен дать строгий ответ за совершенные преступления. Общество так жаждало известия о поимке "главного злодея", что сами собой рождались слухи о том, что Наполеон уже попал в плен. Каково же было разочарование, когда император с жалкими остатками своей армии вырвался из сжимавшегося вокруг него кольца. Молва немедленно нашла и в этот раз виновного и стала приписывать адмиралу Чичагову, командовавшему Дунайской армией, измену. Адмирал, конечно, полководческим мастерством не блистал, но и в честности его сомневаться не приходится.

Несмотря на спасение Наполеона, итоги кампании блистательны. Враг разбит и изгнан, Пруссия и Австрия под давлением своих народов начинают склоняться к союзу с Россией. Война за освобождение Европы от французского ига популярна в России, и надежды на окончательную победу, которая принесет наконец мир и счастье стране, перемежаются с опасениямиза судьбы близких, потом и кровью добывающих эту победу.

Такова в общих чертах динамика изменения общественного настроения, социально-психологического климата русского общества в 1812 году, отразившаяся в частной переписке. Но каждое письмо уточняет эту картину, добавляет какие-то нюансы индивидуального отношения автора. Удивительно, насколько разнообразны стиль и авторская манера писем разных корреспондентов, насколько отчетливо отразились в их строках некоторые характерные черточки их личностей. Невозможно, например, спутать в высшей степени экспрессивные письма Оденталя с какими-либо другими. Сдержанные, лаконичные записки Кутузова и нетерпеливые письма П. И. Багратиона, едкая ирония Н. М. Лонгинова и растерянность Александра I, постоянное беспокойство А. А. Закревского и размашистость Ростопчина, пылкость К. Н. Батюшкова и патриотический пафос Н. М. Карамзина... Разный почерк руки, разный почерк личности. Есть в этой книге и "сквозные герои". Едва ли не в каждом ее разделе найдутся письма П. П. Коновницына, Д. С. Дохтурова или М. А. Волковой, и, читая эти послания, следишь за судьбами их авторов, за тем, как война вмешивается в их жизнь. Литературоведы утверждают, что Л. Н. Толстой, стараясь понять людей, о которых он собирался рассказать в своем романе-эпопее, тщательно изучал оказавшиеся в его распоряжении письма современников Отечественной войны и прежде всего неплохо сохранившийся эпистолярий М. А. Волковой. В ее письмах к дальней родственнице и подруге В. И. Ланской, частично здесь перепечатывающихся, самое примечательное то, как московская светская дама, привыкшая жить в мире сплетен и развлечений, сталкивается с бедствиями войны, постигшими ее семью и близких людей, и в общем горе становится строже и мудрее ее душа, тверже характер.

При идеальном состоянии переписки сохраняются все письма обеих сторон то есть все "реплики" этого своеобразного диалога, ведущегося на таком расстоянии, которое не может преодолеть устная речь. Но для писем 1812 года такая полнота-редкость. Лишь иногда нам удается включиться цепочку давней беседы, услышать ответы на заданные вопросы, заметить отблеск мысли одного из корреспондентов в словах второго. В большинстве случаев приходится иметь дело с отдельными найденными и опубликованными единицами из давно разрозненных фондов писем.

К счастью, письмо отличается от устной реплики значительно большей целостностью и завершенностью. Отдельное письмо, вырванное из контекста всей переписки, теряет многое - обрываются связи диалога. И все же в большинстве случаев оно и вне этих связей не обессмысливается, ибо обладает собственной логикой мысли и чувства, своим сюжетом, "внешним" и "внутренним".

Это естественно, ведь адресату, то есть отправителю письма, приходится ждать ответа на свою "реплику" дни, недели или месяцы. И его не может устроить расточительная роскошь устного диалога, в котором невыразительность слов может быть восполнена жестом, мимикой, интонацией. Автор письма всех этих средств лишен полностью. Он зависит целиком от слова и в слова должен облечь чувства или мысли, которыев обычном разговоре понятны собеседнику из краткого восклицания, кивка или взгляда. Корреспонденту приходится сжать поток внутренней речи в компактную и экономную форму, организовать свою мысль и найти для нее точное слово, причем такое, чтобы его верно понял именно данный адресат. Потому-то сочинение самого обыденного письма есть преодоление внутренней инерции, есть акт творчества.

На фоне десятков ничем не связанных между собой отдельных писем немалой удачей можно считать более или менее полную сохранность хотя бы одной половины "беседы на расстоянии", писем одного из корреспондентов. Так, скажем, в бумагах А. Я. Булгакова и сейчас хранятся все письма, полученные им от И. П. Оденталя. Но где же другая часть этой интереснейшей переписки? Единственное сегодня известное письмо Булгакова Оденталю опубликовал сто лет назад Н. Ф. Дубровин, впрочем, не определив автора. Значит ли это, что остальные утрачены безвозвратно?

Даже краткий пробный поиск лишь в одном из самых известных хранилищ документов - Отделе рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина - позволил выявить десятки неизвестных ранее писем времен наполеоновских войн, часть из которых ниже публикуется. Несколько лет назад М. Поповым были открыты в Центральном государственном военно-историческом архиве СССР письмаДениса Давыдова. Вряд ли можно сомневаться в том, что новые усилия вернут нам многие забытые детали Отечественной войны.

Итак, собрание разрозненных писем. Они расположены в книге по времени своего написания с двумя отступлениями от хронологического принципа. Эти исключения составляют письма-воспоминания, созданные через несколько недель или месяцев после событий, которым они посвящены. "Рассказ" о Бородинском сражении дополнен октябрьским письмом слуг Олениных о гибели одного из их господ и спасении ими второго, раненного на Бородинском поле. Часть, посвященная пребыванию французов в Москве, была бы неполной, если бы свидетельства очевидцев оккупации, написанные по большей части в ноябре, в ней отсутствовали. В остальном рассказ идет последовательно подням и месяцам, и из разноголосицы десятков обширных посланий и небольших записок возникает картина времени, перековывающего людей, общества, познающего в трагедии войны свои силы и слабости.

Сборник открывается и завершается письмами русских людей из Парижа. Их разделяет ровно три года - первое написано в январе 1812 года, последнее - в январе 1815. Для России эти три года стали эпохой, и русский человек, побывавший в Париже в 1815 году, смотрел на столицу Франции совсем другими глазами, чем его соотечественник в начале 1812 года. "Чего прежде слухом не слыхать было, ныне воочию вершится; прежде езжали в Париж для того, чтобы повеселиться, а ныне пришли... туда как победители..." Действительно, для одного из двух этих авторов Париж - это яркая беззаботная мечта, ставшая вдруг явью, для другого, офицера русской армии, Париж - это символ повергнутого врага, пережитых испытаний, воспоминание об Отечественной войне. Жизнь первого не запечатлелась в хрониках нашей истории, о трагической судьбе второго будущего декабриста С. Г. Волконского - написаны десятки сочинений. Время творило характеры, и в огне сражений за свободу отечества рождались люди, которые через тринадцать лет тоже ради свободы отечества выйдут на Сенатскую площадь. "Мы - дети Двенадцатого года..."

Считаю своим долгом выразить глубокую благодарность за деятельную помощь при подготовке и иллюстрировании сборника сотрудникам Отдела рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина, Музея-панорамы "Бородинская битва", Государственного литературного музея, Государственного музея А. С. Пушкина, Музея истории и реконструкции Москвы.

Примечания

Орфография и пунктуация переиздаваемых писем приведены в соответствие с нормами современного русского языка. В отдельных случаях сохраняются некоторые стилевые особенности авторов. Орфография подлинников сохраняется и во французских фразах и выражениях, встречающихся в текстах писем.

Острыми скобками с многоточием обозначены места, опущенные в данном издании, так как, из-за ограниченного объема и популярного характера книги, некоторые письма пришлось сократить, опустив повторы и малоинтересные для широкого читателя детали. Кроме того, часть переиздаваемых писем с самого начала была опубликована лишь в отрывках.

В квадратных скобках заключены слова или обороты, отсутствующие в оригиналах, но необходимые для уточнения смысла отрывка. Так же обозначаются случайные пропуски авторами писем отдельных букв или слов или же поврежденные в рукописях места.

Все даты в книге даются по старому стилю.

Используемые сокращения:

АВ - Архив князя Воронцова, М., 1882, т. 23; М., 1889, т. 35; М., 1891, т. 37; М., 1893, т. 39.

АР - Архив Раевских. Спб., 1908, т. 1.

Атеней - журнал "Атеней", 1858, ч. III.

БЩ - Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 1812 года, собранные и изданные П. И. Щукиным. М., 1897-1912, ч. 1-10.

BE - журнал "Вестник Европы", 1874, т. 4.

ГБЛ - Отдел рукописей Государственной библиотеки им. В. И. Ленина.

Дубровин - Дубровин Н. Ф. Отечественная война в письмах современников (1812-1815). Спб., 1882.

МИК - М. И. Кутузов. Сборник документов. М., 1954-1955, т. IV, ч. 1-2.

PA - журнал "Русский архив".

PC - журнал "Русская старина".

Сборник РИО - Сборник Императорского русского исторического общества.

ЧОИДР - Чтения в Московском обществе истории и древностей российских.

Примечания для интернет-версии:

Числа в круглых скобках - ссылки на примечания на этой же странице.

Числа в круглых скобках в самом примечании - ссылки возврата в предыдущее место.

Фамилии в виде ссылок - ссылки на страничку "Именной указатель", которая открывается в новом окне.

Пролог

"Война кажется неизбежною"

С. А. (?) Киреевский - П. С. Шишкину

16.1. Париж

Наконец, я в Париже, мои милые, и из оного к вам пишу, но с чего начать, истинно не знаю, но мне слышится будто ваш голос, что вы кричите: "Сначала, сначала, странствующий Роланд!" (1) Итак, сначала? Оставив Питер 16 ноября, я пустился в путь и по морской дороге в пять дней прибыл в Ригу, едва-едва живой, разбитый от дороги и с грустью в сердце вошел в трахтир "Hotel de Paris". "Zimmer, Zimmer!" (2) - закричал я,- "дров, огню, постель, пуншу!" было мои приказания, и чрез несколько времени все появилось. Усевшись у камина и закурив трубку, начал потягивать пунш, но сон все преодолел, и я сидя уснул.<...>

Сев в коляску, пустился далее. Глаза мои более ничего не встречали, как лес и песок. Натура, мне кажется, в сердитый час произвела эти места, но я принялся не за свое - мне ль описывать натуру. Она у вас красуется пером Карамзина, и нам предоставлено лишь чувствовать - довольно и того. Не стану вам описывать о тех городах, которых видел лишь мигом, как то: Митаву, Мемель, Кенигсберг. (3) О Берлине же что вам сказать. Я в нем пробыл шесть часов живой, а другие шесть часов как убитый, в первые шесть я успел видеть лучшую часть города. Скажу только, что ежели я возвращусь, так конечно не через Берлин - для меня он ничего не имеет привлекательного.<...>

Из Франкфурта я поехал в Майнц в дилижансе. Утро было прекрасное, общество - любезное, чего больше. Что за места! и что за дорога, подобная нашей Петер-Гофской. С левой стороны красивый Мейн своими берегами являл что-то прекрасное, а выше - величественный Рейн довершал несравненное зрелище. Ни слова о прекрасных домиках, прикрытых зеленым бархатом и виноградником, [о холмах], усеянных маленькими деревеньками, как я был счастлив! Недостает, мои милые, у хромого моего красноречия выражениев, коими бы мог вам изобразить то, что чувствовал тогда; мое сердце не испытав, трудно поверить.

Наконец, я приехал в Майнц и был уже во Франции. (4) В оном городе я провел трое суток довольно весело, а из него поехал чрез Мес, Вердон, Иперней, Шалон,(5) Мо - и въехал в Париж. Нет, друзья мои, не ожидайте от меня никаких описаний, Париж есть вселенная, так возможно ль описать вселенную. Вы знаете, что я о нем мечтал у Симионовского моста, нашел все превосходнее. Нет сомнения, что тот, кто видел наш любезный Петербург и волшебный Париж, то [т] может сказать, что он все видел. Ах! Шишкин, если план твой не сразили обстоятельства, ты увидишь то, что, конечно, не ожидаешь. С [о] скользни с Невских гор ко мне, божусь, что не раскаешься.

И тогда только оправдаешь меня, что о всем можно писать, а кроме [как] о Париже. Что за улицы, что за дворцы, магазейны, сады, спектакли, женщины!.. ни слова больше, ей-богу, невозможно описывая одно, сто предметов затмевают воображение. Друзья мои, вы представить себе не можете, что значит путешествие, оно ни с каким удовольствием в свете сравниться не может, все занимает, на все смотришь с примечанием. Ленивый Киреевский уже в семь часов утра выходит из отели, идет в музеум императора, Musee de Luxemburg, champs Elisees в jardin de Plantes,(6)- удовольствие, смешанное с пользою, есть самая сладкая пища.

Был у нашего посланника, который меня довольно ласково принял, в день рождения нашего императора я у него обедал по его приглашению, где видел всех здешних министров и славного Масену, всех иностранных послов. Дом, который он теперь занимает, Hotel de.... хорош, но не так, как Hotel de Biron (7), стол был чрезвычайный, услуга прекрасная. Тут же я видел и всех русских, которые в Париже, как то: Разумовского Петра Кириллыча, Демидова, Чернышева, который прогуливается во фраке и был в оном у князя на бале<...>.

Я живу в Hotel de Perigord, rue Batave, No 18 chambre, aupre de Palais Royal(8), плачу за две комнаты в четвертом э[таже], прекрасно убранные, и за белье постельное 60 франков в месяц, обедаю в ресторации в Пале Royal au 4 collonnes(9) и плачу за прекрасный стол и за полбутылку вина 40 sous(10). За кофе, порцию которого приносят ко мне утром, плачу 20 sous. Теперь платье? Фрак из Draps-de-Louvier, de couleure brun(11) 120 фран., панталоны - 70 ф., Redingott(12) 120 ф., из Draps de Sedan, шляпа 27 ф., сапоги 40 ф. Полный рапорт. Взял лучшего здесь учителя французского языка г. Pain и плачу за час 5 ф. Он меня водил к Делилю, который спрашивал меня, что жив ли еще творец "Россияды"(13), к Буфлеру, который говорил о Дмитр [и] еве и Карамзине, и к Сикару. Я слышу, что вы кричите: "Проклятый Роланд льстится написать поподробнее и побольше!" Оправдания мои будут тщетны, но коли хто из вас будет в Париже, то тот меня оправдает. Дайте пройти первому пылу. Не забудьте, друзья, того, хто вас сердечно любит, пишите... Ваши письма будут служить бальзамом для моего сердца, которое здесь все видит чужое.

Portes vous bien- adieu(14) (Тяжело сие слово).

П. Л. Давыдов - А. Н. Самойлову

20 февраля [С.-Петербург]

...>Три недели тому назад просил я государя о принятии меня в военную службу и вчерашнего числа от князя Александра Михайловича(15) узнал, что принят майором. Государь, у которого я был до сих пор в немилости, чрез него приказал мне сказать, что я ничего не потеряю, вышед в военную службу в етом чине, и дал(16) мне в пример князя Трубецкого и графа Воронцова, которые в короткое время дослужились до генеральского и обвешаны оба лентами. До сих пор неизвестно еще мне, в какую армию буду я назначен. Военного министра просил я об определении к князю Петру Ивановичу Багратиону, и он мне оное обещал. Естли на то решение выйдет на днях, то прежде двух недель надеюсь иметь щастие видеть вас в Смеле(17). По слухам сдешним и всем приуготовлениям, война с французами неизбежима. О главнокомандующем нашими армиями еще неизвестно, уверяют только, что сам император имеет намерение скоро ехать осматривать оную. Говорят также, что и гвардия должна первое число отсюда выступить. Других вестей сдесь теперь более нет, война слишком всех занимает. <...>

М. И. Кутузов - жене

11 марта Бухарест

...>Ты, мой друг, пишешь об моем здоровье, то есть, что хвораю. Признаюсь, что в мои лета служба в поле тяжела, и не знаю, что делать. Впротчем, мне уже не удастся сделать и в десять лет такой кампании, как прошлая(18). Детям благословение. <...>

П. Л. Давыдов - А. Н. Самойлову.

16 апреля. Москва

...>У нас здесь никаких интересных известий теперь нету, из армии пишут только, что в лагере очень весело живут и подтверждают, что никаких недостатков не терпят; в скором времени ожидают большого сражения. Армия наша числом превосходнее французской, которой уже часть переправилась чрез Вислу.<...>

К. В. Нессельроде - жене.

13 мая. Вильна

...>Со времени нашей разлуки это первый верный случай, когда мне можно поговорить с тобой непринужденно о многих вещах, которые я не решался передать с фельдъегерем, зная из достоверного источника, что все наши письма вскрываются. Почта по прибытии в Петербург доставляется к Вязмитинову, где так просматривается, что просто восторг. Состояние печатей на твоих письмах, получаемых от тебя, доказывает мне, что и им тоже не слишком посчастливилось. А потому умоляю тебя, не касайся политики или по крайней мере того, что можно передавать лишь при самой надежной оказии. В этом отношении сейчас подозрительны больше, чем когда-либо, чему я имел много доказательств с тех пор, как я прибыл сюда.

Мое личное положение по-прежнему прекрасно, несмотря на довольно сильную стычку мою с канцлером Румянцевым, в которой победа осталась за мной, чего он не простит мне вовеки. Здоровье его не слишком хорошо ни в физическом, ни в нравственном отношении. Но этот вид агонии, как в той, так и в другой области, может еще долго тянуться. Его друг Аракчеев лучше, чем когда-либо, принят при дворе и вернется, вероятно, на свое прежнее место(19). Фельдмаршал Гудович подал в отставку(20), и его заменит Ростопчин. <...>

Вести из Германии самые миролюбивые, и говорят, что Великий Муж(21) принявший так хорошо все, что доставил ему Сердобин, только затем и прибыл в Дрезден, чтобы заключить мир. Внуши ему небо подобное намерение, и ничто никогда не помешает ему его осуществить. <...>

М. Д. Нессельроде - мужу.

16 мая. С.-Петербург

...>Я никуда не выезжаю вечерами, кроме как по приглашению царственных особ. Вчера, сверх ожидания, был прием у императрицы Елизаветы. У нее давали русский спектакль - водевиль по поэме Шаховского (22), сюжет которого очень подходит к нынешним обстоятельствам. Он относится ко временам Петра Великого, но можно увидеть намеки на нашего императора. Говорится о Полтавской битве, о славе наших войск; на сцене появляются гвардейцы в старой форме, и это доставляет удовольствие. Все просто, но вместе с тем и благородно. Много в пьесе о некоем Кочубее, бывшем в то время полковником в одном из казачьих полков. Он действовал очень доблестно, но в конце концов попал в руки Мазепы, который велел его казнить за отказ перейти на его сторону. Всего этого в пьесе нет, но мне потом рассказали. Мелодии арий подобраны восхитительно - они чисто народные. Это представление растрогало меня и доставило много удовольствия. Остаток вечера прошел однообразно и очень натянуто. После скоро поданного ужина мы откланялись. До 11 часов все уже кончилось.

Н. Н. Раевский - А. Н. Самойлову.

17 мая. Бельцы

...>По почте кроме как о погоде и здоровье писать не должно. Движение армии нашей - причиною отправления жены моей восвояси. Скажу вам причину оному [движению], и что как у нас делается. Вам уже известно, что главная квартира первой армии - в Вильне(23), коей фланг примыкал к морю. На пятисотой дистанции, нас(24) разделяющей от ней, был корпус Эссена, в двух дивизиях состоящий, в Пружанах против Бреста. Позади его - болота непроходимые. Здравый рассудок всякому скажет, что неприятель, сосредоточив свой правый фланг, опрокинув слабый корпус Эссена, соединенными силами может напасть на первую армию прежде, нежели вторая до половины дороги дойдет к ней на помощь, [и] превосходными силами истребить ее может. Но, видно, что они или не готовы к войне, или не были хорошо о сем извещены, или также, будучи люди, ошиблись, [но] не [вос] пользовались нашим невыгодным положением. Теперь есть известие, что несколько полков показались на правый берег Вислы, и мы спешим исправить погрешности наши, до чего можно нас не допустить, буде имеют они сие намерение. Итак, корпус мой, Дохтурова и дивизия сводных гренадер Воронцова выступают, а другие [уже] выступили к Пружанам. Каменского корпус остается на месте и входит в состав армии Тормасова, а Эссенов корпус заменяет его в нашей. Тормасова главная квартира, говорят, будет в Дубно. С турками мир(25), вам должно уже быть сие известно. Теперь любопытно знать, что будут делать с Кутузовым и его армиею?<...>

Прошу вас, милостивый государь дядюшка, о неоставлении жены и детей. При всех верных случаях буду уведомлять вас обстоятельно, а по почте писать редко и лаконически <...>.

А. А. Закревский - М. С. Воронцову

23 мая. Вильно

...> Приближение ваше к нам есть самое нужное в нынешних обстоятельствах, а без того все силы наши были раздроблены так, что не имели мы способа, в случае неприятельского на нас нападения, соединиться в массу, а поодиночке наши армии не в состоянии будут драться с большими французскими силами. Жаль только, что сие прежде не было обдумано. <...>

Вы изобильны будете теперь артиллерийскими генералами - из трех сделайте одного хорошего, так и будете им довольны. А у нас - только два: Кутайсов и Ермолов. Конечно, жаль, что сего последнего употребили при пехоте гвардейской тогда, когда его с пользою можно употребить в другое место. У нас здесь о сем мало думают, [а так как] вы сим более занимаетесь, то и все дела у вас идут славно, а у нас с большою остановкою и медленностью.<...> Я уверен, не только артиллерия, но и все части у вас во время дела пойдут гораздо лучше и с пользою, нежели у нас. Но что же касается [того], что в России не умеют ценить людьми, теперь нужными, то вы сами знаете, что это не ново. Воинова и Остермана для пользы службы надо вызвать, но у нас думают, что лучше и достойнее их есть довольно, но как посмотришь в генеральский список, так и увидишь - ни одного. От нынешней войны зависит, можно сказать, целость нашего государства, а потому и нужно взять по всем предметам все предосторожности. <...> Письмо сие по прочтении сожгите.

Н. М. Карамзин - брату.

28 мая. Москва

Слава богу, моя Катерина Андреевна родила благополучно дочь Наталью - это имя дали мы в память покойной нашей дочери, о которой и ныне проливаем слезы.

История Сперанского (26) есть для нас тайна: публика ничего не знает. Думают, что он уличен в нескромной переписке. Его все бранили, теперь забывают. Ссылка похожа на смерть.

Французские войска стоят по Висле, наши - от Галиции до Курляндии. Война кажется неизбежною. Наполеон в Дрездене(27) и скоро будет в армии. Дела его в Гишпании идут худо. Что будет - известно одному богу. Между тем каковы у вас хлеба? Здесь не хороши.

Наш князь Вяземский зовет в свою подмосковную. Мы желаем скорее выехать из города, но еще не знаем когда.

А. А. Меншикова - мужу.

2 июня. Москва

Вчера, милый друг, получила два твои письма, то, которое [было передано] с Брокером, не могла без слез читать. Мне кажется, что тебе в етом месте будет опаснее(28). Милый, любезный друг, побереги себя - это одна моя просьба, а меня ничего не может рассеять, и слухи об войне больно слушать. Г [раф] Ростопчин мне сказал, что посылает курьера в Вильну, то ето письмо к нему посылаю, теперь, милый, я могу об тебе чаще знать. Он, верно, будет часто посылать, а я буду иметь оказии писать. <...> Гагариных часто видаю, [Гагарина] вчера у меня была, мужу ее очень хочется быть адъютантом у г. Ростопчина, и хотел ехать его просить. Прости, мой друг, будь здоров, много раз тебя целую.

Л. М.

Пожалоста, напиши, не надо ли тебе прислать выходную лошадь, те не хорошо выезжены, я все боюсь, что они не годятся, так пожалоста, скажи - пришлю. <...> А маминька велела сказать, не надо ли тебе денег прислать, то пришлем. На тамошней дороговизне тебе твоих будет мало. Лучше лишние, чтоб не иметь нужды. Еще раз тебя целую.

А. Д. Балашов - Ф. В. Ростопчину.

4 июня. Вильно

Ваше сиятельство, честь имею поздравить с турецким миром, все подробности его еще не обнародованы, ибо еще здесь не документы получены, а только первоначальное донесение. Однако же, кажется, города: Измаил, Бендеры, Хотин, Аккерман и Килия нам принадлежащими останутся, и границу составит река Прут. Но, впрочем, кажется, тут и разницы для России мало, какая граница, а важно то, что мир и при каких же обстоятельствах! Кто бы ожидать мог, что во время так критическое мы укрепим свой союз с северным естественным неприятелем нашим(29) и восстановим разрушенный с южным.<...> Вас особенно, кажется, мне поздравить можно, что [ваше] начальство над столицею(30) начинается столь приятною для всех и счастливою для государя вестью.

А. А. Закревский - М. С. Воронцову.

6 июня. Вилъно

...> Сердечно бы желал, чтобы вы побывали у нас и посмотрели по всем отношениям наши порядки и дела. После того, я уверен, вы бы при всем своем усердии кинули службу. Я, смотря на все, не надивлюсь, иногда с досады плачу. Никто не думает о отечестве, а всякий думает о себе. А станешь говорить правду - сердятся. Научите меня, что после этого остается делать. Видя все, я преждевременно могу вам сказать, что успеху нам не иметь ни в чем, ибо сами распоряжения то показывают. Больно о сем говорить, но никак не могу умолчать перед вами по благорасположению вашему ко мне дружескому.

С турецким миром вас поздравляю. Видите, что бог нас еще помнит, и теперь вся надежда на него, а без того пропадем, как собаки.

М. А. Волкова - В. И. Ланской.

7 июня. [Москва]

Вообрази, Ростопчин - наш московский властелин!(31) Мне любопытно взглянуть на него, потому что я уверена, что он сам не свой от радости. То-то он будет гордо выступать теперь! Курьезно бы мне было знать, намерен ли он сохранить нежные расположения, которые он выказывал с некоторых пор. Вот почти десять лет, как его постоянно видят влюбленным, и заметь, глупо влюбленным. Для меня всегда было непонятно твое высокое о нем мнение, которого я вовсе не разделяю. Теперь все его качества и достоинства обнаружатся. Но пока я не думаю, чтобы у него было много друзей в Москве. Надо признаться, что он и не искал их, делая вид, что ему нет дела ни до кого на свете. Извини, что я на него нападаю, но ведь тебе известно, что он никогда для меня не был героем ни в каком отношении. Я не признаю в нем даже и авторского таланта. Помнишь, как мы вместе читали его знаменитые творения(32).

Ф. В. Ростопчин - А. Д. Балашову.

11 июня. Москва

Неожиданное известие о заключении мира с Портой Оттоманской произвело радость всеместную в Москве. <...> Народ чрезвычайно весел и полагает уже дунайские наши войска на прусской границе. Я подпустил мысль, которая разнеслась, что турки с нами будут и обязались платить дань головами французскими; последнее прибавлено, но говорится. <...> Здесь между прочими слухами в обществе ходит тот, что государь желает войны и изволил объявить, что на Бонапарта положиться не можно, и если [удастся его] обезоружить, то единственно на время. А в народе говорят: "Бонапарт звал государя к себе, а государь сказал: нет, брат, поезжай-ка ты ко мне, я тебя постарее, ведь я тебя в императоры-то пожаловал". <...> Многие заняты одним мужиком здешней губернии, который без движения рук и ног лежит семь лет, вследствие сна, [а потом] катится по дороге из Москвы в Троицу на боку и в 20 дней докатился. По петербургской дороге, отсюда 46 верст, большая сгорела деревня г. Строганова, оттого что обоз с вином в ней ночевал, и при сем случае из извозчиков сгорели два человека. Недавно отправлен сыщик для разведывания о новой фабрике фальшивых ассигнаций во Владимирской губернии Чистяков. Я посылал в Можайск разведать о притеснениях и взятках городничего, и нашлось, что мои известия были справедливы. Завтра из губернского правления наряжается чиновник для следствия. Прошу покорнейше разрешить меня насчет бродяг и распутных. Люди нужны в армии, а эти - зараза в городе.

Я себя ласкаю надеждою, что вы почасту сообщать мне соблаговолите о происшествиях, что весьма здесь нужно для успокоения иногда публики и лучшего от нее доверия, чем весьма занимаюсь и успеваю.

И. П. Оденталь - А. Я. Булгакову.

11 июня. С.-Петербург

Виленские письма от 2-го июня таковы, что должно ожидать весьма скоро пушечных выстрелов. Последней почты нашей, отправленной в герцогство Варшавское, на границе Белостокской уже не пропустили, да и варшавской два дни тщетно в Вильне ожидали.

Наконец, мы получили задержанные в Пруссии почты, но весьма некомплектными. Наполеон из Познани отправлялся чрез Торунь и Мариенвердер(33) в Гданск. Сдесь, сказывают, истощено все инженерное искусство, чтоб при неудачах можно было целый год выдержать осаду 50-ти тысячной армии.

Вообще он более всего озабочен балтийским берегом, откуда могут ему зайти в тыл <...> Около Дризы и Динабурга(34) продолжают с великою поспешностью делать земляные окопы, на каковый конец взято из казенных и помещичьих селений множество людей. <...>

Сдесь начали говорить, что Сперанский отравил себя ядом.<...> Почта пришла. Писать более ничего не имею. Простите, любезнейший Александр Яковлевич.

Содержание | Часть первая

ПРИМЕЧАНИЯ (Пролог)

С. А. /?/ Киреевский - П. С. Шишкину. 16.1.- БЩ, ч. 7, с. 230-233.

(1)Имеется в виду главный персонаж поэмы Лудовико Ариосто (1474-1533) "Неистовый Роланд".

(2)Гостиница "Париж" (фр.), "Комнату, комнату!" (нем.)

(3)Современные названия: Елгава, Клайпеда, Калининград.

(4)Майнц принадлежал Франции в 1794-1815 гг.

(5)Мец, Верден, Эперне, Шалон-сюр-Марн.

(6)Люксембургский музей, Елисейские поля. Ботанический сад (искаж. фр.).

(7)"Особняк Биронов" (фр-) - вероятно, здание, в котором помещалось русское посольство до Французской революции.

(8)Гостиница "Перигор", Батавская улица, комната No 18 около Пале-рояля (фр.).

(9)"У четырех колонн" (фр.).

(10)Су (мелкая французская монета).

(11)Коричневого цвета (фр.).

(12)Редингот (фр.), сюртук.

(13)М. М. Херасков (1733-1807).

(14)Всего доброго, до свидания (искаж. фр.).

П. Л. Давыдов - А. Н. Самойлову. 20.2.- ГБЛ, ф. 219, к. 45, No 20, л. 2-2 об.

(15)Личность не установлена.

(16)В тексте - "даст".

(17)Имение А. Н. Самойлова, ныне районный центр Черкасской обл.

М.И.Кутузов - жене. 11.3.-К у т у з о в М. И. Сборник документов. М., 1953, т. 3, с. 841.

(18)После назначения М. И. Кутузова в марте 1811 г. командующим Молдавской армией русские войска под его командованием одержали 22 июня победу под Рущуком, а в октябре окружили и несколько позже взяли в плен всю турецкую армию под Слободзеей.

П. Л. Давыдов - А. Н. Самойлову. 16.4.- ГБЛ, ф. 219, к. 45, No 20, л. 4-4 об.

К. В. Нессельроде - жене. 13.5.-Перевод с фр.-РА, 1910, No 8, с. 610-611. Перевод исправлен по французскому тексту - Lettres et papiers du chancelier comte de Nesselrode 1760-1850. Paris, 1904, t. 4, p. 31-34.

(19)Военного министра.

(20)С поста главнокомандующего Москвы.

(21)То есть Наполеон.

М. Д. Нессельроде - мужу. 16.5.-Перевод с фр.-РА, 1910, No 8, с. 611-612. Перевод исправлен по французскому тексту - Lettres et papiers du chancelier comte de Nesselrode 1760-1850. Paris, 1904, t. 4, p. 55-56.

(22)Опера-водевиль А. А. Шаховского "Казак-стихотворец". Музыка К. А. Кавоса.

Н. Н. Раевский - А. Н. Самойлову. 17.5.- АР, с. 148-150.

(23)Вильнюс.

(24)То есть Вторую Западную армию.

(25)16 мая 1812 г. усилиями М. И. Кутузова удалось заключить чрезвычайно важный, ввиду грозящего вторжения Наполеона, Бухарестский мирный договор с Турцией. Русско-турецкая граница устанавливалась по реке Прут. Турции возвращался ряд территорий на Кавказе (Анапа, Поти, Ахалкалаки), завоеванных Россией в войне 1806-1812 гг.

А. А. Закревский - М. С. Воронцову. 23.5.- АВ, т. 37, с. 225-226.

Н. М. Карамзин - брату. 28.5.- Атеней, с. 484.

(26)Благодаря интригам Г. Армфельта и А. Д. Балашова М. М. Сперанский был ложно обвинен в сношениях с агентами Наполеона и передаче им государственных тайн России. М. М. Сперанский был арестован 17 марта и сослан в Нижний Новгород, а затем в Пермь.

(27)Наполеон пробыл в Дрездене с 4 по 17 мая, ожидая возвращения графа Л. Нарбонн-Лара, отправленного к Александру I в Вильно с изложением претензий французского императора к России.

А. А. Меншикова - мужу. 2.6.- ГБЛ, ф. 166, к. 3, No б, л. 14.

(28)А. С. Меншиков был переведен из Дунайской армии в 1-ю Западную.

А. Д. Балашов - Ф. В. Ростопчину. 4.6.- Дубровин, No 11, с. 7.

(29)В мае был ратифицирован союзный договор России со Швецией от 24 марта 1812 г.

(30)Ф. В. Ростопчин был назначен 24 мая московским военным губернатором, а 29 мая - главнокомандующим в Москве с присвоением военного звания генерала от инфантерии.

А. А. Закревский - М. С. Воронцову. 6.6.- АВ, т. 37, с. 227-228.

М. А. Волкова - В. И. Ланской. 7.6.- Перевод с фр.- BE, с. 582.

(31)См. примечание 2 к письму А. Д. Балашова от 4.6.

(32)В 1806-1807 гг. Ф. В. Ростопчин опубликовал несколько ура-патриотических произведений: "Мысли вслух на Красном крыльце", "Письмо Силы Андреевича Богатырева к одному приятелю в Москве", "Письмо Устина Веникова к Силе Андреевичу Богатыреву", "Ответ Силы Андреевича Богатырева Устину Ульяновичу Веникову", комедию "Вести, или Убитый-живой" и некоторые другие.

Ф. В. Ростопчин - А. Д. Балашову. 11.6.-Дубровин, No 14, с. 3-11.

И. П. Оденталь - А. Я. Булгакову. 11.6.- PC, 1912, No 6, с. 607-608. Уточнено по рукописи оригинала: ГБЛ, ф. 41, к. 114. No 32, л. 19-20.

(33)Ныне г. Квидзынь (Польша).

(34)Ныне г. Верхнедвинск (Белоруссия) и г. Даугавпилс (Латвия). Строительство Динабургской крепости только еще было начато. В Дрисском укрепленном лагере по плану Пфуля должна была сосредоточиться 1-я Западная армия.

Часть первая

"Священная для русского война"

И. П. Оденталь - А. Я. Булгакову.

18 июня. С.-Петербург

...> Точно так. Предвозвещения сбылись. От 13 июня граф Николай Иванович(1) получил высочайший рескрипт с извещением, что вероломный враг без всякого объявления вторгся в пределы наши. Уже сила отражается силою, и мы с нетерпением ожидаем официальных известий о военных происшествиях. <...> О, господи! благослови оружие наше! Возблагоденствует Россия, вся Европа, когда низложено будет стоглавое чудовище. Не знаю, уехал ли Лористон. В субботу он еще был сдесь.<...>

И. А. Пуколов - А. А. Аракчееву.

20 июня. С.-Петербург

...>Хотя последствия мира и войны совсем различны, но в настоящее время объявление мира с турками и объявление войны французам принято здесь с одинаковым нетерпением. За мир еще не благодарили бога в ожидании решительного известия, а об успехе войны начали уже молиться и молиться умиленно. Обыкновенно при каждом новом действии открываются новые суждения и умозаключения, но то верно, что нашим военным пространное поле отличиться, а духовным - помолиться. При настоящих военных хлопотах бог обещает нам хорошую жатву и изобилие плодов земных.

Не только теперь, но и во всякое время каждый, по мере возможности, обязан содействовать к пользе отечества. <...>

Ф. В. Ростопчин - А. Д. Балашову.

20 июня. Москва

Из донесения моего Е. И. В. вы изволите увидеть, сколь легко было мне при теперешнем расположении умов исполнить волю государя и собрать миллион рублей с двух первых сословий, не касаясь ни до уездного купечества, ни до мещан, даже не требуя ничего с 122 т. душ казенных крестьян. Сверх сего миллиона, по дошедшим до меня сведениям, многие из богатых здешних купцов намерены сделать знатные пожертвования, на кои я их словами и обещаниями подвигаю. На той недели приступлю к сбору денег и о скором его ходе буду иметь деятельное старание.

С тех пор, как свет стоит, не знаю примера, чтоб известие о войне с сильным и опасным неприятелем произвело всеобщее удовольствие. Всем известно ополчение наше и изобилие в продовольствии войск. Известно всем, что счастие Наполеона взяло другой оборот, и во многих случаях неудачи заступили место успехов. Русский бог велик! Да где ему с нами, мы все готовы! Ведь Александр Павлович за себя да за нас идет на воину - вот, что все говорят, вот, что все думают, и от сего желали все войны и ей обрадовались. <...> Про город говорить нечего, им править легко, только потребна большая деятельность. <...>

А. А. Закревский - М. С. Воронцову.

[Конец июня. Без места]

Скажите, каково ваше здоровье и где вы таскаетесь? Мы бродили быстро и отступали еще быстрее к несчастной Дриссенской позиции, которая, кажется, нас приведет к погибели(2). По сех пор не могут одуматься, что предпринять; кажется, берут намерение к худому. Проклятого Фуля надо повесить, расстрелять и истиранить яко вредного человека нашему государству.<...> Вот и Тормасову сего числа предписано действовать решительно, а и вы по прибытии в Бобруйск не должны дремать, [но] искать злодеев и бить как можно больше. <...>

И. А. Пуколов - А. А. Аракчееву.

27 июня. С.-Петербург

...> Получаемые оттуда(3) известия интересуют всех и каждого. Военные бюллетени переходят из рук в руки. Говорят многое, как водится в больших городах. <...> Кажется, не верится противному, но нельзя быть равнодушным. Так рассуждают благонамеренные и любящие отечество люди.

Вчера приехал сюда граф М. И. Кутузов. Родные его на руках носят, а посторонние, уважая заслуженных людей, рады, что он будет жить здесь. <...>

Я. П. Кульнев - А. А. Закревскому.

28 июня. г. Чернове

Mon cher ami(4), Арсений Андреевич!

Сего числа граф(5) отправляет рекомендацию о деле моем Вилькомирском(6) и, как слышу, весьма скупо рекомендует. Я вам откровенно скажу, что для меня ничего не желаю, ибо мое от меня не уйдет, но я обещался, по обещанию графа, своим подчиненным, что буду стараться о награждении их, а потому и прошу вас похлопотать, дабы по заслугам их были б награждены, ибо я в рапорте моем ничего не прибавил.

Скажите, скоро ли начнем сих проклятых французишков напирать, ибо при отступлении нашем кровь солдатская остыла. Я вам сие откровенно говорю, яко другу, и буде придет дело до валовой свалки, то напомните министру(7) , дабы на тот случай сняли б все ранцы и шинели. Тогда можно будет почесть нашу армию 50 000 сильнее, ибо при сей тягости [даже и] без неприятеля половина армии <...> побеждена, а паче при нынешних жарах. Теперь дело не идет о ранцах, но целости и чести всего государства. Я о сем напоминаю яко искренний сын отечества. За сим, пожелав вам все блага на свете, остаюсь навсегда ami(8)

Кульнев.

Н. Н. Раевский - А. Н. Самойлову.

28 июня. На биваках близ Несвижа

...> Неприятель начал свою переправу у Ковно и Олиты(9) . Вместо того, чтоб его атаковать, первая армия тотчас без выстрела отступила за Вильну. Князь Петр Иванович(10) получил тогда приказание подкреплять Платова, который был в Белом Стоку(11) с 8-ю казачьими полками. Платову же приказано ударить на их тыл. Сия слабая диверсия в то время, когда главная армия ретируется, поставляла нас в опасность быть отрезану. Князь о сем представил [в донесении] и предложил, буде угодно, хотя у нас оставалось не более 30 тыс., идти в Остроленку мы тогда были в Волковицке(12), где была главная квартира польских войск, или ретироваться в Минск и оттоль соединиться с главной армией.

По первому предложению мы, разбивши поляков, отступили бы к Тормасову, а главная армия тож должна была действовать наступательно. Князь получил в ответ - идти на Минск и оттоль стараться соединиться с первой армией. Едва сделали мы несколько маршей, как вдруг пишет государь, что он будет стоять в Свенцианах, чтоб мы шли на пролом корпуса Даву и с ним соединились. Мы уже начинали сходиться с французами, как вдруг получили от государя, что он отступает и что, как ему известно, противу нас отряжены превосходные силы в трех колоннах, то чтоб и мы отступали. Мы хотели идти опять в Минск и направили туда наше шествие, но получили [известие], что все дороги перерезаны неприятелем. Продолжение сего направления лишило бы нас обозов и продовольствия. К величайшему нашему удовольствию получили мы вскоре, что государь предоставляет князю уже не искать с ним соединения, но действовать по его воле, почему мы следуем к Слуцку и, может, к Бобруйску, где остановимся. 19 дней мы в движении без раздахов(13). Не было марша менее 40 верст, [но] не потеряли ни повозки, ни человека. Берем реквизиции, коими [и] кормим, и поим людей. У меня в корпусе больных - только 70 человек. Никогда войска не хотели так драться, и, конечно, имея 50 тысяч, мы 80-ти не боимся. Итак, без выстрела мы отдали Польшу(14). Завтра государь с армией [будет] за Двиной. У нас вчерась первая была стычка. Три полка кавалерийских насунулись Платова. Платов их истребил(15). Начало прекрасное. Государь пишет, что все силы и сам Бонапарте устремлен на нас. Я сему не верю, и мы не боимся. Если это [действительно] так, то что ж делает первая армия?

Я боюсь прокламаций, чтоб не дал Наполеон вольности народу, боюсь в нашем краю внутренних беспокойств. Матушка, жена, будучи одни, не будут знать, что делать.

Что предполагает государь - мне неизвестно, а любопытен бы я был знать его предположения. У него советник первый Фуль - прусак, что учил его тактике в Петербурге. Его голос сильней всех. Общее мнение, что есть отрасли Сперанского намерения(16). Сохрани бог, а похоже, что есть предатели.

Потеряв сражение, мы бы потеряли не более того, что отдали постыдным образом. Вот наши обстоятельства! <...>

А. Д. Балашов - Ф. В. Ростопчину.

28 июня. Лагерь при Дриссе

Известно, думаю, уже в. с., что я был послан Г. И. к французскому двору, а потому, уверен я, интересуетесь вы узнать предмет сего вояжа. Государь получил донесение от управляющего Министерством иностранных дел, что французский посол граф Лористон просит своих паспортов по причине такового же требования, будто бы нашим послом князем Куракиным сделанного для возвращения его в Россию (на что, однако же, повеления ему от двора нашего дано не было), и что сие Наполеоном принято будто бы за объявление разрыва с нашей стороны. Е. В., рассуждая, что император французов хочет войне, им вносимой в пределы наши, дать вид, как бы она начинаема нами, за благо признать изволил для вящшаго обнаружения пред всею Европою истинного начинщика войны сей, отправить меня с собственноручным письмом к императору Наполеону, в котором, между прочим, объяснено было, что если нет повода более ему зачинать военные действия, как упомянутое обстоятельство, то, несмотря на вторжение его без объявления войны в пределы России с воинством, Его Величество, сберегая род человеческий от нового кровопролития, соглашается вменить ни во что сей его поступок и войти в объяснение с тем, чтобы для сего он немедленно выступил с войском своим из наших границ.

Император Наполеон, войдя со мною в большой разговор, сперва два, а потом четыре часа продолжавшийся, ответствовал письменно и словесно, что он, войдя уже в пределы наши, выдти не согласен прежде заключения мира. К сему прибавил множество мнимых его претензий на наш двор, с чем я и возвратился. Военные же действия в мелких видах, как во время моего у него пребывания, что составило неделю, так и по возвращении моем, продолжаются, но важного до сих пор еще не произошло. Нами взяты в полон из известных людей по сие время принц Гогенлое и граф Сегюр.

К. Н. Батюшков - П. А. Вяземскому.

1 июля. [С.-Петербург]

Давно, очень давно я не получал от тебя писем, мой милый друг. Что с тобою сделалось? Здоров ли ты? Или так занят политическими обстоятельствами, Неманом, Двиной, позицией направо, позицией налево, передовым войском, задними магазинами, голодом, мором и всем снарядом смерти, что забыл маленького Батюшкова, который пишет к тебе с Дмитрием Васильевичем Дашковым. Я завидую ему: он тебя увидит, он расскажет тебе все здешние новости, за которые, по совести, гроша давать не надобно - все одно и то же. Я еще раз завидую московским жителям, которые столь покойны в наше печальное время, и я думаю, как басенная мышь говорит, поджавши лапки:

"Чем грешная могу помочь?"(17)

У нас все не то! Кто глаза не спускает с карты, кто кропает оду на будущие победы. Кто в лес, кто по дрова! Но бог с ними.<...> Пришли мне Жуковского стихов малую толику да пиши почаще, мой милый и любезный князь. А впрочем, бог с тобой! Кстати, поздравляю тебя с прошедшими именинами, которые ты провел в своем загородном дворце(18), конечно, весело. Еще раз прости и не забывай твоего Батюшкова.

А. И. Коновницына - мужу.

2 июля. [Квярово]

Мой милый неоцененный друг. Сейчас узнала, что Фоминцин Петр едет к брату. Тебя увидит - скажет, что мы здоровы, что грущу крепко по тебе, моя душа. Не знаю, что с тобою. Да сохранит тебя всевышний бог, да защитит наше любезное отечество, о котором крепко крушусь - больно, что все отдают. По газетам видела, что открылись военные действия в день моего отъезда 12 числа. Ежели [бы] поехала чрез Ригу, подлинно попала бы в плен - что б тогда? У нас дожди, ветры, холодно, и в доме везде несет, но рада чрезвычайно, что здесь, по крайней мере, ближе от тебя, и о тебе скорее узнаю, и чаще писать могу. В том только отраду нахожу. Дети здоровы и спокойны, одна я вздыхаю <...>. Посылаю сколько есть корпии. Буду просить Фоминцина, чтоб водки тебе свез. Возьмет ли, не знаю. Мужики все в унынии, все страшатся французов. Сегодня многие приходили, о тебе спрашивают, я, сколь могу, ободряю, что ты там [французов] не допустишь. Тем их успокоила. <...> Я за себя не трушу, бог нас не оставит, лишь ты бы жив был. Имения все [го] рада бы лишиться, лишь бы любезное отечество наше спасено было. Лиза(19) ополчается крепко - дух отечественный страшный в этом ребенке - и жалеет крепко, что не мальчик: пошла бы с радостью служить и отечество защищать и говорит, что жаль, что братья малы, что не могут государю доброму полезны быть. Иван говорит: "Я ножами защищаться [буду]". Ну такой дух во всех наших, и я уже только и думаю: защити бог отечество! Газеты у Сумародского беру и "Северную почту"(20) читаю. Дурак Фоминцин уехал - посылаю догнать. Прощай, навеки тебе друг Аннушка. Водки послать не могла. Прощай, Христос с тобою, навеки тебе друг Аннушка.

С. Н. Марин - М. С. Воронцову.

3 июля. [Без места]

Сделай одолжение, любезный граф, когда ты пойдешь с твоими непобедимыми, то подмети ниших оставшихся(21). Говорят, что их тьма и, как саранча, рассеялись по белу свету. <...> Первая армия стоит в столбняке в Дриссе(22) и не прежде из сего состояния выйдет как съест весь свой провиант, а его много. Румянцев от армии уехал, Ермолов - начальником генерального штаба, Шувалов не командует более корпусом, а на место его граф Толстой-Остерман.<...>

Ф. В. Ростопчин - А. Д. Балашову.

4 июля. Москва

...> Публика весьма покойна, потому что гр [аф] Н. И. Салтыков сообщает мне без замедления журнал военных действий, и я его тотчас приказываю печатать в Управе благочиния(23) и раздавать по городу. Хотя сначала и необыкновенно некоторым показалось, что две столь многочисленные армии могут стоять в близком расстоянии без сражения, но узнав и настоящее дел положение Наполеона и уверясь, что со стороны нашей производится пагубный для него план, все успокоились и от скорого обнародования известий ждут их от меня, а другим слабо верят. Иностранцы весьма осторожны. Всего более радует известие о хорошем урожае, по весьма многим точным сведениям, за исключением части Рязанской и Калужской губерний. Повсеместно год изобильный. <...> Г. статский советник Каразин, приехав в Москву, через час явился ко мне и подал письменное объявление, что он встретил на второй почте едущего чиновника в Николаев, который показался ему подозрительным или беглым, и по выговору, и по новостям, им передаваемым, он его принял за шпиона. Полагая, что у сего человека могли быть какие-нибудь письма в Польшу и далее, я тотчас послал его догнать и привезти назад майора Чистякова с унтер-офицером. Он его настиг, не доезжая Орла, и привез в Москву. Человек сей, родиною из Нидерландов и по имени Шлейден, 14-го класса, служит при казенной адмиралтейской суконной фабрике, говорит дурно ломаным языком, очень глуп. В бумагах ничего не найдено, и он, посидя два дня на хлебе и на воде за то, что сказывал, будто в Москве все встревожены от войны, отпущен в Николаев. <...>

И. П. Оденталь - А. Я. Булгакову.

5 июля. С.-П[етер] бург

При сем прилагаю вышедшую сегодня реляцию. Она должна нас приготовить к важным известиям, которые весьма скоро нас обрадуют. Французы с своими ненадежными союзниками кидаются в разные стороны, чтоб открыть где-нибудь удачное для себя дело. Видят, что везде ожидает их штык или пика - они и с артиллериею не отваживаются на решительную битву. Как же решатся атаковать нас в ретраншементах?(24) Нет! Их храбрование кончилось. Все готово. Мы на них наступаем. Гоним, бьем их. Ежели они вздумают приостановиться, так тем скорее совершится истребление их сил. Рядовые 1-ой армии не могут дождаться той минуты, чтоб пощитаться с французишками. Их должно уговаривать. Они кипят отмщением. О, россы! победа Вам принадлежит, но без повиновения и она не может иметь плодов. Положитесь на предусмотрительность Ваших начальников! Они знают, для чего медлют доставить Вам случай увенчать себя лаврами. Ожидающие Вас неувядаемы. Представьте себе, любезнейший Александр Яковлевич, что таких воинов, рвущихся к сражению, в 1-ой армии - 197 тысяч с сотнями; во 2-ой - с лишком 200 тысяч; под начальством Платова - отдельный корпус более 50 тыс. наездников. Обсервационная армия составляет за 150 тысяч(25) да еще к западным границам спешат те войска, которые были против турок. Quelle defaite attende nos ennemis!(26) <...>

Н. Н. Раевский - А. Н. Самойлову

5 июля. Бобруйск

От Слуцка отряжен я был с 25 тыс. идти день и ночь к Бобруйску, куда пришел сего утра <...>. Что теперь предпримем - не знаю. Я назначен опять ехать с корпусом день и ночь на подводах - закрыть Могилев. Но неподвижность неприятеля, как я думаю, переменит сей paillatif.(27) Лучший способ закрыть себя от неприятеля - есть разбить его. Говорят, что 1-ая армия в Движении вперед. Говорят, что 3 полка кавал[ерии] баварских передались к нам. Говорят, что немцы, голландцы взбунтовались, что англичане и гишпанцы сделали где-то десант и что он(28) сам поскакал во Францию, но все это говорят, и я ничему не верю. Ермолов Алексей Петрович - chef d'etat major(29) большой армии. Все сему рады. Он в ежеминутном сношении с государем и робких советов, каковых St. Priest(30), подавать не будет. А наш француз не совсем большой головы. Если все три армии теперь искусно двинутся вперед, то французы могут быть разделены по частям, ибо они также разделились, надеясь на робость нашу, и легко прервать их соединение.

Матушка ко мне не пишет, вы также, хотя и пишете, но о жене моей - ни слова, почему полагаю ее в Одессе. Скажу о брате Петре(31), что он с гусарами везде лихо отличается, и где наши с неприятелем встречаются, то везде их колотит.

Я здоров, только устал до крайности. В три дня 135 верст с войсками сделать тяжело.

Прощайте, милостивый государь дядюшка, будьте здоровы и благополучны. Честь имею пребыть с глубочайшим почтением покорный племянник

Н. Раевский.

П. И. Багратион - А. П. Ермолову.

7 июля. [Без места]

Насилу выпутался из аду. Дураки меня выпустили. Теперь побегу к Могилеву, авось их в клещи поставлю. Платов к вам бежит. Ради бога, не осрамитесь, наступайте, а то, право, худо и стыдно мундир носить, право скину его. <...> Им все удастся, если мы трусов трусим. Мне одному их бить невозможно, ибо кругом был окружен, и все бы потерял. Ежели хотят, чтобы я был жертвою, пусть дадут имянное повеление драться до последней капли. Вот и стану! Ретироваться трудно и пагубно. Лишается человек духу, субординации, и все в расстройку. Армия была прекрасная; все устало, истощилось. Не шутка 10 дней, все по пескам, в жары на марше, лошади артиллерийские и полковые стали, и кругом неприятель. И везде бью! Ежели вперед не пойдете, я не понимаю ваших мудрых маневров. Мой маневр - искать и бить! Вот одна тактическая дизлокация, какая бы следствия принесла нам. А ежели бы стояли вкупе, того бы не было! Сначала не должно было вам бежать из Вильны тотчас, а мне бы приказать спешить к вам, тогда бы иначе! А то побежали и бежите, и все ко мне обратилось! Теперь я спас все и пойду только с тем, чтобы и вы шли. Иначе - пришлите командовать другого, а я не понимаю ничего, ибо я неучен и глуп.

Жаль мне смотреть на войско и на всех на наших. В России мы хуже автрийцев и пруссаков стали.

Прощай, любезный! Христос с вами! Я всегда ваш верный

Багратион

П. И. Багратион - неизвестному.

[13 июля. Без места]

Я думаю, у вас пропасть новостей, пустых, по обыкновению Москвы, но я вам скажу, что все хорошо и везде их колотят. Наконец дождутся они, сумасшедшие, что и совсем их уничтожат. Очень нездоров, устал и ослаб, но надо терпеть, и одно мое блаженство - служить государю, пока могу. Прощайте, будьте богом хранимы. Весь ваш

к. Багратион.

Третьего дня у меня было жаркое дело(32), и потурил крепко я Даву и Мортье. Он потерял пехоты одной 5000 человек и два полка кавалерии. Наш урон невелик - славно и мы дрались - истинно, неслыханно. Спасибо, они меня тешат, [что] неприятель имел под ружьем 60 000, а я дрался с корпусом Раевского. Не токмо [не] уступил ему место, но прогнали 6 верст в лес. Он там остановился, я далее не пошел - там мы и разошлись.

А. Н. Самойлов - Н. Н. Раевскому.

[Ок. 11-15 июля. Киев]

Письмо ваше, мой друг Николай Николаевич, от 5 числа сего месяца, с слугою моим отправленное, я получил. Я вижу, мой друг, сколько велики труды ваши. Дай боже, чтобы вы их перенесли к славе вашей и к нашей пользе. Вы одни защищаете нас, ибо сформированные четвертые батальоны(33), коих число до 55-ти, составляют 26 эскадронов, 9 рот пешей и 5 рот конной артиллерии, расположены будут в самоскорейшем времени между Калугою и Волоколамском. Командир же всем войскам сим назначен наш военный губернатор Михаило Андреевич Милорадович, который сего числа отправляется в Калугу. Сие новое ополчение, как сказано в рескрипте, Милорадовичем полученном, будет служить примером и всеобщему в государстве ополчению, а из сего можно уверительно заключить, что неприятель не решится войтить во внутрь старой России, ибо в оной найдет он новую для себя Гишпанию, где несколько сот тысяч потерял он без пользы. А может статься, ежели вы не побьете его хорошенько, то не коснется ли он святого града Киева, где толикое число преподобных без пользы нам опочивают. Словом сказать, ваш достойный начальник, воспитанник знаменитого Суворова (34) один только в состоянии отвлечь от нас неприятное следствие. Уведомляйте нас почаще. <...>

А. И. Коновницына - мужу.

15 июля. [Квярово]

Вчера, милый друг, писала к тебе много с твоим унтер-офицером, которому крайне обрадовалась. Угащивала его, подарила 10 ру. и 20 на дорогу дала. Такой добрый - не брал, говорит, это много, такое ли время теперь.

Я с ним масла, рому, вина, водки, ветчины, бульону, варенья, сока послала, получил ли ты? <...> Вяленых щук посылаю 4 - ты их любишь. Вчера и сухова щавелю послала, а то негде будет и того взять. Ах, когда восстановит(35) покой бедная Россия! Дошла и до нас очередь, веришь ли, что и [я] за отечество стражду крепко. От матери твоей писем не имею, послала к ней твою последнюю записочку. Напиши - перешлю, она, бедная, крепко о тебе страдает. Пиши чаще, мой родной, неоцененный друг, милый сердцу моему, единое мое утешение и отрада. Лиза покашливает все периодами. Ни грудью, ни боком не жалуется. <...> По рецепту в Опочке сделали капли, но не тот дух, что у Вилли, и боюсь давать. Ревень ей давали, и очистило немного, кажется, поменее кашляет. Пою ее мятой, мать-и-мачехой. Посоветуйся с добрым доктором, которого люблю и почитаю, и надеюсь, что тебя сбережет. Не знаешь ли о Гавердовском, о бедном Монтандере, живы ли оне? Бениксон(36) где? Что у вас толков? Сдесь - пропасть, а правды не узнаешь. С нас пожертвование людей требуют. Хлеб, коего нет, на 1500 купила, с трех душ подвода стоит, а на других свозим, а работы стоят, к тому же беспрестанные ветры, дожди: с доходами - прости, вряд хлеб уберешь, как быть, как?.. Бог ведает. <...> Прости, родной, будь здоров, верь, что по гроб тебе верный друг Аннушка.

Гриша собирается к тебе, премилый мальчик.

Г. Р. Державин - В. С. Попову.

16 июля. Hoв-город

Милостивый государь Василий Степанович!

Почтенное и приятное мне письмо вашего высокопревосходительства от 10 числа сего месяца получил, за которое от всего моего сердца благодаря, прошу и впредь уведомлять меня новостями, по нынешним обстоятельствам толь нужными. Последний бюллетень и прочие газетные известия из "Северной почты" мы знаем. Скажу о наших [делах]. По манифесту известному(37) всеобщим государя императора воззванием и я призван от новогородского дворянства в Новгород. <...> Мы в дворянском собрании по случаю екстренного требования хлеба, муки, овса и круп в Торопец положили оный купить и доставить более 150 000 четвертей, да войска представить 10 000 человек, одетого и на нашем содержании. <...> Только мы просим оружия и артиллерии. Сверх того, по усердию моему к отечеству и по пылкому моему нраву, что я написал и отдал принцу(38) для представления государю императору, при сем к дружескому единственно вашему сведению в копии сообщаю. Я не знаю, одобрите ли вы это? Но я уж не писал того (дабы не огорчать), что я ему еще в исходе 1806 года и в начале 1807 письменно и словесно представлял, дабы быть осторожну от Наполеона и принять заблаговременные меры к защите отечества, уверяя, что он в покое его не оставит. Меня обещали призвать и выслушать мой план, но после пренебрегли и презрели как стихотворческую горячую голову. Но теперь, к несчастию, все, что я говорил, сбывается. Так и быть! Задернем эту мрачную картину и, предавшись провидению, возложим все на него упование наше.

Теперь скажу вам, единственно также к дружескому только сведению вашему, неприятные новгородские происшествия. Губернатор, губернский предводитель и несколько с ними согласившихся дворян вошли вчера при самом отъезде принца в его комнату и подали ему без всяких доказательств и порядка законного бумагу на губернского прокурора, очерняя его взятками и всякими порицаниями. Принц был сим весьма изумлен, призвал прокурора и сказал ему, чтоб он оправдался. Тот отвечал, что против клеветы словесно оправдаться не может, а пусть произведено будет следствие. Не знаю, что из сего выйдет, но мне не токмо удивительно, но грустно было видеть и слышать, что губернатор, вышед от принца, несмотря [на то], что это было во дворце, кричал с азартом, что губернский прокурор - шельма, а виц-губернатор и некоторые чиновники, имеющие с ним знакомство, такие ж. А еще того прискорбнее было видеть, что в соборе, где при публиковании манифеста совершалось молебствие об отвращении всеобщего бедствия, предводитель умножал своих союзников. И иные, как сказывают, подписались, сами не знав к чему, что и в самом деле видно, ибо в бумаге, к принцу поданной, назвались именами те, которые оную подписали, но в подписке, после собранной, очутилось вдвое их больше. Я не приставал ни к той, ни к другой партии, потому что не новгородский дворянин, а [только] по женину имению живу в новгородском уезде. Тем не менее, не оправдывая ни прокурора, ни виц-губернатора, говорил губернатору, что буде из них в самом деле кто лихоимец, тех законным порядком изобличить и наказать должно, а не бранью и ругательством, а особливо в такое время, где единодушие потребно, а не вражда и злоба личная, из которых, как я разведал, произошла сия весьма недостойная благородных людей, а особливо начальников, история. <...> Надобно бы единодушное и скорое исполнение на самом деле [пред] полагаемого ополчения, вместо того у них распри и вздоры, чем они единственно занимаются. Вот вам сказка. Боже избави, ежели по всему государству таковое несогласие и медленность происходят в защите отечества, то мы неминуемо погибли!

Пребываю с истинным и пр. Извините, что так небрежно и так пространно напутал о непринадлежащем до меня.

И. А. Пуколов - А. А. Аракчееву.

17 июля. С.-Петербург

Третьего дня чувствительно был я обрадован, имев честь получить милостивое письмо в. с. из Москвы от 12-го июля. Жена моя, свидетельствуя искреннейшее вам почтение, благодарит покорнейше за гостинец, в ящике смоленских конфект состоящий. Я во сто раз больше благодарю за продолжение милостивого к нам расположения.

Итак, теперь вы в древней столице русской! Времена горестные, година искушения приблизилась к нам. Чего в жизни не увидишь и не услышишь! <...> Москва вооружает православное воинство, начинают вооружать и здесь, и в других местах. Сегодня было большое дворянское собрание для положения мер в настоящих чрезвычайных обстоятельствах. Тотчас послали депутацию к графу Мих. Ларион. Кутузову пригласить в сие собрание. Он приехал и по просьбе дворянства согласился принять начальство над здешним ополчением. Положено дать со ста по четыре человека с дворянских душ, положены суммы и проч. В людях большой у нас недостаток, но герой Кутузов с нами. От Риги и Дриссы тревожат часто слухами. Никто ничего не знает. Малодушные следуют пословице "у страха глаза велики". Я думаю, что у зависти еще больше. Положение экстраординарное. Пламенная во всех русских любовь к отечеству произвести может чудеса! <...>

Прошедшее воскресенье праздновали мир с турками. Пушечные выстрелы очистили дурной воздух, ожидаемые победы освежат головы. <...>

И. П. Оденталь - А. Я. Булгакову.

19 июля. С.-П [етер] бург

...> Вот уже 11 часов утра, а из армий нет никаких известий. В таком случае лучше не делать никаких догадок. Божусь Вам, что сам себе дал слово никак не толковать и даже не думать о сей медленности. Ухожу от тех, которые бы могли меня на то наводить. Чувствую токмо и про себя разумею, что граф Гол.-Кутузов здесь. Опять повторяю мольбу: продли токмо бог жизнь его и здравие! Его выбрало сдешнее дворянское сословие начальником вновь набираемых защитников отечества. Натурально, ему от сего отказаться было не можно. Но ежели не последует по высочайшей воле полезнейшего для него, а следовательно, и для России, назначения, то накажет праведный и всемощный судия тех, которые отъемлют у нас избавителя. Вчерась на сего почтенного, заслугами покрытого мужа не мог я взирать без слез. И я чихиркиною манерою(39) скажу Александру Булгакову: Ахти! За что ж заставляют его вахлять, коли он дело может делать! Исторгли у него меч, а дают вместо того кортик. А вить у него меч в руках так же действует, как у Михаила Архангела. С кортиком-то, бог ведает, к чему он приступит! Да еще, боже оборони, как поспеет он к шапочному разбору. Эй! Глас общий взывает: пустите героя вперед с регулярными! Все уцелеет, а до задних оруженосцев дело не дойдет. <...>

Третьего дня и вчерась в доме гр. Безбородки собиралось сдешнее дворянство. Положили дать со ста четырех человек, вооружить и одеть их при бородах да отпустить на три месяца провианту. С оценки домов в П [етер] бурге, которые свыше 5 т. рублей стоят, взять по 2 процента. Буде кто имеет несколько домов маленьких, превышающих вместе пятитысячную сумму, с того также взискивать общую повинность. Купечество совещается и, как слышу, положило дать два миллиона, коим будет сделана раскладка по капиталам. Дворяне делают еще добровольные денежные пожертвования. <...> Сдешняя Лавра отдает серебряный свой сервиз. Митрополит Амвросий - все жалованные ему драгоценные вещи. Дадут, батюшка Александр Яковлевич, Россияне и передадут, коль требует того царь их на защиту Отечества. Людей, денег бездна явится. Пусть изберут токмо мудрых вождей, правителей. С нами ли барахтаться наемникам, вертепам разбойников! Вождей! Вождей! Правителей! правителей! <...>

Um Gottes Willen zerreisen Sie meine Briefe sobald Sie solche dupchgelesen haben(40). <...>

M. А. Волкова - В. И. Ланской.

22 июля. [Москва]

Спокойствие покинуло наш милый город. Мы живем со дня на день, не зная, что ждет нас впереди. Нынче мы здесь, а завтра будем бог знает где. Я много ожидаю от враждебного настроения умов. Третьего дня чернь чуть не побила камнями одного немца, приняв его за француза. Здесь принимают важные меры для сопротивления в случае необходимости, но до чего будем мы несчастна! в ту пору, когда нам придется прибегнуть к этим мерам. <...>

В Москве не остается ни одного мужчины: старые и молодые все поступают на службу. Везде видно движение, приготовления. Видя все это, приходишь в ужас. Сколько трауров, слез! Бедная Муханова, рожденная Олсуфьева, лишилась мужа. Несчастный молодой человек уцелел в деле Раевского(41), выказал храбрость, так что о нем представляли кн. Багратиону, но в тот же вечер он отправился на рекогносцировку, одетый во французский мундир, и был смертельно ранен казаком, принявшим его за неприятеля. После этого он прожил несколько дней и скончался на руках шурина своего, который прибыл сюда два дня тому назад, чтобы сообщить грустное известие матери и сестре. Последняя лишилась также дочери, которую сама хоронила.

А. С. Норов - родным.

22 июля. Город Смоленск

Здравствуйте, милый мой папенька и милая моя маменька. Получил я, слава богу, письмо ваше. Можете поверить, как я тому рад был, не получая так давно от вас оных. <...> Целую ручки ваши за деньги 400 р., ибо они мне довольно нужны, и непременно буду стараться умереннее употреблять оные. Я от того не мог писать вам некоторое время, что не было оказии и почты, притом мы стояли под Витебском, верстах в 5 от французов, и ведено еще нам было готовыми быть совершенно для вступления в дело. Французы доходили до двух верст до нас. Наш другой корпус, там их встретив, дал сражение(42), и от нас был виден огонь их стрельбы, и были слышны ружейные выстрелы, а смотря в подзорную трубку, видно было движение войск. Раненых и пленных ежеминутно мимо нас провозили. Совсем было доходило до нас, и очень жаль, что не послали нас. Французов же разбили мы и прогнали. Сегодня князь Багратион с корпусом своим к нам присоединился, Платов тоже. Бог нам помощник, и не умедлим произвести мщение над врагом нашим. Целую ручки ваши и прошу благословения вашего. Сын ваш А. Норов.

От братца получаю довольно часто письма, он здоров и с нетерпением желает скорее к вам приехать.

О. К. Каменецкий - Т. А. Каменецкому.

25 июля. С.-Петербург

Милостивый государь мой, Тит Алексеевич!

О предприятии вашем вступить в новый род служения два письма от вас я получил. И ничего на сие иного сказать не могу, как только похвалить ваше доброе намерение. Быть полезным отечеству - есть обязанность каждого. Но приступая к толь важному обстоятельству, должно беспристрастным образом рассмотреть самого себя, достаточно ли телесных сил на понесение трудов? Мужества и терпения? достаточно ли и ваше содержание описываемого вами жалования. Из письма вашего, полученного мною сего числа, заключаю я, что вы предпочитаете конную службу. Но мне не известно, езжали ль вы когда верхом на лошадях, буде не езжали, то я советовал бы на наемной лошади поездить сутки, двое или трое, испытав и в себе этим самым способности и обдумав хорошенько все обстоятельства. Попросите совета у своего благодетеля Ивана Андреевича(43) и буде он найдет предполагаемое вами намерение основательным, в то время избрав из своих сотоварищей или благодетелей надежного человека и поручив ему в призрение брата своего Дмитрия, призвав в помощь бога, можете вступить в новую службу и быть уверенным, что вам не престанет желать добра

ваш покорный слуга Осип Каменецкий <...>.

П. И. Багратион - Ф. В. Ростопчину.

[24-25 июля. Ок. Смоленска]

По желанию вашему я пишу. Оно точно так, но между нами сказать, я никакой власти не имею над министром(44), хотя и старше я его. Государь по отъезде своем не оставил никакого указа на случай соединения, кому командовать обеими армиями, и по сей самой причине он яко министр... Бог его ведает, что он из нас хочет сделать: миллион перемен в минуту, и мы, назад и вбок шатавшись, кроме мозоли на ногах и усталости, ничего хорошего не приобрели, а что со мною делали и делают с мая самого месяца, я вам и описать не могу, но к великому стыду короля Вестфальского(45), маршала Давуст и Понятовского, как они ни хитрили и ни преграждали всюду путь мне, я пришел и проходил мимо их носу так, что их бил. Теперь, по известиям, неприятель имеет все свои силы от Орши к Витебску, где и главная квартира Наполеона. Я просил министра и дал мнение мое на бумаге идти обеими армиями тотчас по дороге Рудни прямо в середину неприятеля, не дать ему никакого соединения и бить по частям. Насилу на сие его склонил, но тотчас после одного марша опять все переменил - никак не решается наступать, а все подвигается к Смоленску(46). Истинно, не ведаю таинства его и судить иначе не могу, как видно, не велено ему ввязываться в дела серьезные, а ежели мы его [неприятеля.- М. Б.] не попробуем плотно по мнению моему, тогда все будет нас обходить, и мы тоже таскаться, как теперь таскаемся. По всему видно, что войска его не имеют уже такого духа, и где встречаем их, истинно, бьют наши крепко. С другой стороны, он не так силен, как говорили и ныне говорят, ибо, сколько мне известно, ему минута дорога; длить войну для него невыгодно, следовательно, здравый рассудок заставляет меня судить: или он сбирает все свои силы и готовится на важный удар, или при сильном нашем наступлении будет отступать, опасаясь тылу своего(47). А всего короче скажу вам, что он лучше знает все наши движения, нежели мы сами, и мне кажется, по приказанию его мы и отступаем, и наступаем. От государя давно ничего не имею, впрочем, армия наша в таком духе и в расположении всем умереть у стен отечества и знамен государя, [что] желает наступать. Но вождь наш - по всему его поступку с нами видно - не имеет вожделенного рассудка или же лисица. <...> О, боже! если бы дали волю, этого черта Пинети(48) с нашею армиею в пух бы разбил. <...> Неприятель от моих аванпостов 20 верст, а от меня 40; вчерась еще далее отступил. Впрочем, все хорошо. Я думаю, вам известно, что ген [е-рал]-лейт[енант] Витгенштейн разбил корпус фельдмаршала Удино, взял в плен до 3 т., равно несколько пушек и преследовал за Полоцк. Равно в Литве, в г. Кобрине Тормасов разбил корпус саксонцев, взял пушки и знамена(49). Словом сказать, во всяком случае где повстречались, там их порядочно откатали, а два медведя еще не сходились, Барклай и Пинети. <...>

Истинно вам скажу, что едва дышу от множества припадков, усталости духа и тела моего.

Н. М. Карамзин - брату.

29 июля. Москва

...>Я после вас лежал дней пять: теперь оправляюсь и даже по обыкновению езжу верхом, однако ж еще слаб. Живем в неизвестности. Ждем главного сражения, которое должно решить участь Москвы. Добрые наши поселяне идут на службу без роптания. Беспокоюсь о любезном отечестве, беспокоюсь также о своем семействе, не знаю, что с нами будет. Мы положили не выезжать из Москвы без крайности не хочу служить примером робости. Приятели ссудили меня деньгами. О происшествиях вы знаете по газетам. Главная наша армия около Смоленска. По ею пору в частных делах мы одерживали верх, хотя и не без урона - теперь все зависит от общей битвы, которая недалека.

М. А. Волкова - В. И. Ланской.

29 июля. [Москва]

Мы все тревожимся. Лишь чуть оживит нас приятное известие, как снова услышим что-либо устрашающее. Признаюсь, что ежели в некотором отношении безопаснее жить в большом городе, зато нигде не распускают столько ложных слухов, как в больших городах. Дней пять тому назад рассказывали, что Остерман одержал большую победу. Оказалось, что это выдумка. Нынче утром дошла до нас весть о блестящей победе, одержанной Витгенштейном. Известие это пришло из верного источника, так как о победе этой рассказывает граф Ростопчин, и между тем никто не смеет верить. К тому же победа эта может быть полезна вам, жителям Петербурга, мы же, москвичи, остаемся по-прежнему в неведении касательно нашей участи. Что относится до выборов и приготовлений всякого рода, скажу тебе, что здесь происходят такие же нелепости, как и у вас. Я нахожу, что всех одолел дух заблуждения. Все, что мы видим, что ежедневно происходит перед нашими глазами, а также и положение, в котором мы находимся, может послужить нам хорошим уроком, лишь бы мы захотели им воспользоваться. Но, к несчастью, этого-то желания я ни в ком не вижу и признаюсь тебе, что расположение к постоянному ослеплению устрашает меня больше, нежели сами неприятели. Богу все возможно. Он может сделать, чтобы мы ясно видели, об этом-то и должно молиться из глубины души, так как сумасбродство и разврат, которые господствуют у нас, сделают нам в тысячу раз более вреда, чем легионы французов.

И. П. Оденталь - А. Я. Булгакову.

30 июля. С.-П[етер]бург

Общее внимание обращено на военные происшествия. Никакая другая мысль не находит места ни в чьей голове. Побьют врагов под Смоленском - все могут оставаться спокойными. Бонопарте должно будет тогда помышлять о собственной безопасности. Ежели же божеским попущением прорвутся злодеи после решительной битвы далее, то не вижу, любезный Александр Яковлевич, конца и меры бедствиям, которые покроют отечество наше. Граф Витгенштейн продолжает истреблять силу неприятельскую, шедшую чрез Псков и Опочку на Новгород. Удинотовой армии как будто бы не существовало. Со вчерашнего дня все заговорили, что герой наш по советам старого графа фон-дер-Палена напал и на Магдональдову армию, наносит ей поражение и гонит перед собою(50). <...> Пусть прочие наши главнокомандующие столько же сделают, сколько успела до сих пор армия под начальством гр. Витгенштейна. Не дойдет тогда дело и до земского ополчения. Удинотова армия состояла из одних токмо французов, которые сражались отчаянно, но тем большее испытали поражение, чем упорнее противустояли российским воинам, коих вел искусный начальник. С тем числом регулярного ополчения, каковое мы теперь имеем, должны мы чрез год быть в Париже. Надобно только действовать системою Витгенштейна, системою суворовскою, системою, которая одна может увенчивать нас всегда и везде победою. Ретирады замешивают только ум у полководцев, отнимают дух у солдата, расстроивают внутреннюю связь. Мне нечего говорить Вам о впечатлении, какое до сих пор произвело на умы отступление главных наших армий до Смоленска. Нас всех от П[етер]бурга до Москвы в 500 верстах от неприятеля посадили на порох. Приди только французы во Псков, то мы отсюда поднялись бы и, может быть, пешком с женами и детьми кинулись бы, сами не зная куда, искать своего спасения. Вот сколь важна победа над Удинотовым корпусом. Ни мало, ни много разбойник метил, действительно, вдруг напирать на обе столицы.

Полагать должно, что теперь в его первоначальном плане последует перемена. Когда мы не решимся его атаковать и прогонять из Белоруссии, то все знающие уверяют, что ему надобно будет самому отступить назад, дабы не дождаться с тылу Тормасова, у которого 70 тыс. войска. Бог спасет Москву от разбойничьего нашествия!

Французы делают ужасы в городах, где они бывают. Прилагаю у сего копию с письма моего приятеля, дабы дать Вам понятие, что такое за бедствие попасться в руки к извергам. Удивляюсь, что французов берут живых в плен. Это сущая зараза, которую вводят вовнутрь России. Я могу сие говорить по верным сведениям, которые имею чрез спасшихся от истязаний варваров. Изверги сии напитаны таким духом, что их больше еще должно опасаться пленных, нежели сражаясь с ними. <...>

Шельмы пантомимами изъясняются с мужиками. На что другое догадки у сих последних не становится, а эти размашки руками они очень хорошо понимают.

Sie schonen die Bauern, bezahlen alles in klingender Miinze, rauben nur die Nadle und mishandein den Adel(51). <...>

Прочтите кучу писем от других моих знакомых из Белоруссии. Все скитаются, странствуют в величайшей бедности. Простите моему беспорядку, Я Вам не знаю, что пишу. Обнимаю Вас. Вот письмо от Тургенева. Прямо посылаю его к Вам. <...>

Обрадуй нас, господи, победою!

Л. А. Симанский - родным.

31 июля.

На биваках при селении Ставни

...> Под Смоленском стояли мы неделю, но теперь четвертый день в 15 верстах от оного(52). Все войско горит нетерпением сразиться с неприятелем, наказать его за дерзости, деланные им. Во всех больших и малых с ним делах наши побеждают, и он чувствует большие потери. Его пленных - множество, полками отдаются сами, ибо дерутся поневоле. Наше препровождение времени самое машинальное, а особливо в дождливые дни, когда выйти нельзя никуда из шалаша. <...>

И. П. Оденталь - А. Я. Булгакову.

2 августа. С.-П[етер]бург

Что прикажете сказать Вам, любезный Александр Яковлевич? Мы сдесь ничего не знаем, ничего не понимаем. Тому и книги в руки, кто читать горазд. Кутузова сделали светлейшим(53), да могли ли его сделать лучезарнее его деяний? Публика лучше бы желала видеть его с титулом генералиссимуса. Все уверены, что когда он примет главное начальство над армиями, так всякая позиция очутится для русского солдата превосходною. Продлят далее козни - так и бог от нас отступится. Мне уж представляется, что Бонопарте задал всем действующим лицам нашим большой дозис опиума. Они спят, а вместо них действуют Фули, Вольцогены. Проснутся - и увидят, кому они вверили судьбу нашу. Сюда прибыл еще Штейн. Вот еще детина! Что ж нам прикажут, нещастным, делать? Увы - воздыхать! Есть уже разные слухи о Фуле.

...> Много бы сказал Вам изустно, да и то прерывающимся голосом, а рука не может писать того, что теперь узнаёшь. Русские воины! не медлите! принимайте разбойников на штыки. Они не могут против Вас устоять. Узнаем, что Вас пустили уже в бой,- так наше беспокойство кончится.

П. И. Багратион - Н. Н. Раевскому.

[3 августа около Смоленска]

Друг мой, я не иду, а бегу. Желал бы иметь крылья, чтобы соединиться с тобой. Держись, бог тебе помощник! (54)

М. А. Волкова - В. И. Ланской.

5 августа. [Москва]

...> Народ ведет себя прекрасно. Уверяю тебя, что недостало бы журналистов, если бы описывать все доказательства преданности Отечеству и государю, о которых беспрестанно слышишь и которые повторяются не только в самом городе, но и в окрестностях и даже в разных губерниях.

Узнав, что наше войско идет вперед, а французы отступают(55), москвичи поуспокоились. Теперь реже приходится слышать об отъездах. А между тем вести не слишком утешительны, особенно как вспомнишь, что мы три недели жили среди волнений и в постоянном страхе. В прошлый вторник пришло известие о победе, одержанной Витгенштейном, и об удачах, которые имели Платов и граф Пален(56). Мы отложили нашу поездку в деревню, узнав, что там происходит набор ратников. Тяжелое время в деревнях, даже когда на 100 человек одного берут в солдаты и в ту пору, когда окончены полевые работы. Представь себе, что это должно быть теперь, когда такое множество несчастных отрывается от сохи. Мужики не ропщут, напротив, говорят, что они все охотно пойдут на врагов и что во время такой опасности всех их следовало бы брать в солдаты. Но бабы в отчаянии, страшно стонут и вопят, так что многие помещики уехали из деревень, чтобы не быть свидетелями сцен, раздирающих душу. Мама получила ответ от Сен-При: он с удовольствием принимает на службу брата моего Николая. Придется расстаться с милым братом - еще прибавится горе и новое беспокойство!

Каждый день к нам привозят раненых. Андрей Ефимович опасно ранен, так что не будет владеть одной рукой. У Татищева, который служит в Комиссариате, и, следовательно, находится во главе всех гошпиталей, недостало корпии, и он просил всех своих знакомых наготовить ему корпию. Меня первую засадили за работу, так как я ближайшая его родственница, и я работаю целые дни. Маслов искал смерти и был убит в одной из первых стычек; люди его вернулись. Здесь также несколько гусарских офицеров, два или три пехотных полковника,- все они изуродованы. Сердце обливается кровью, когда только и видишь раненых, только и слышишь, что об них. Как часто ни повторяются подобные слухи и сцены, а все нельзя с ними свыкнуться.

Соллогубы совершенно разорены. Все имения графа находятся в Белоруссии между Могилевом и Витебском. Сама посуди, в каком виде они должны быть теперь. Бедную Соллогуб ужасно жалко. Она выдана замуж в разсчете, что у мужа ее будет 6000 душ крестьян, и вот теперь у них у обоих всего 6000 рублей дохода, правда, ей еще кое-что достанется, но лишь по смерти матери. У Толстого, женатого на Кутузовой, восемь человек детей, и вообрази, что из 6000 душ у него осталось всего триста душ в Рязанской губернии, так как его имения тоже в Белоруссии. Как ни вооружайся храбростью, а слыша с утра до вечера лишь о траурах да о разорении, невозможно не огорчаться и не принимать к сердцу всего, что видишь и слышишь.

М. С. Воронцов - А. А. Закревскому.

[4-5 августа. Смоленск]

Любезный Арсений Андреевич, скажите, бога ради, как у вас дела идут. Надо держаться в Смоленске до последнего, мы все рады умереть здесь. Неприятель может пропасть, истребляя лучшую свою пехоту. Он от упрямства часто рисковал, но никогда столько, как сегодня, ибо уйти ему будет трудно.

Мы все здесь готовы вас подкрепить. Ради бога, чтоб армии не расходились и составляли бы одну, как теперь. Я бы желал и еще ближе быть.

Бога ради, или атаковать его, или держаться в городе. Напиши два слова. Преданный тебе Воронцов. <...>

А. А. Закревский - М. С. Воронцову.

5 августа. [Смоленск]

Сколько ни уговаривали нашего министра, почтеннейший и любезнейший граф Михаила Семенович, чтобы не оставлял города, но он никак не слушает и сегодня ночью оставляет город. К сожалению нашему, город горит, форштаты(57) также. Неприятель опять от города отступил, дрались долго и упорно. <...> Нет, министр наш не полководец, он не может командовать русскими, а мы не смеем показаться нигде. Мы будем всегда с вами вместе, что теперь необходимо нужно.

Ваш Закревский.

А. А. Закревский - М. С. Воронцову.

6 августа. [Смоленск]

Холоднокровие, беспечность нашего министра я ни к чему иному не могу приписать, как совершенной измене (это сказано между нами), ибо внушение Вольцогена не может быть полезно. Сему первый пример есть тот, что мы покинули без нужды Смоленск и идем бог знает куда и без всякой цели для разорения России. Я говорю о сем с сердцем как русский, со слезами. Когда были эти времена, что мы кидали старинные города? Я, к сожалению, должен вам сказать, что мы, кажется, тянемся к Москве, но между тем уверен, что министра прежде сменят, нежели он туда придет. Его не иначе должно сменять как с наказанием примерным. <...> Будьте здоровы, но веселым быть не от чего. Я не могу смотреть без слез на жителей, с воплем идущих за нами с малолетними детьми, кинувши свою родину и имущество. Город весь горит.

В грусти весь ваш А. 3.

А. П. Ермолов - П. И. Багратиону.

6 августа. [Без места]

Ваше сиятельство!

Имеете право нас бранить, но только за оставление Смоленска, а после мы себя вели как герои! Правда, что не совсем благоразумно, но и тогда можно быть еще героями! Когда буду иметь счастие вас видеть, расскажу вещи невероятные. Смоленск необходимо надобно было защищать, но заметьте, ваше сиятельство, что их и доселе нет в Ельне, следовательно, все были они у Смоленска, а мы не так были сильны после суточной города обороны.

Наконец, благодаря бога, хотя раз предупредили мы ваше желание. Вам угодно было, чтобы мы остановились, дрались. Прежде получения письма вашего получил уже я это приказание(58). Почтеннейший мой благодетель! Теперь вам предлежит дать нам помощь. Пусть согласие доброе будет залогом успеха! Бог благословит предприятие наше. Если он защищает сторону правую - нам будет помощником! Представьте, ваше сиятельство, что два дни решат участь сильнейшей в Европе империи, что вам судьба предоставляет сию славу. И самая неудача не должна бы отнять у нас надежду. Надобно противостоять до последней минуты существования каждого из нас. Одно продолжение войны есть способ вернейший восторжествовать над злодеями отечества нашего.

Боюсь, что опасность, грозя древнейшей столице, заставит прибегнуть нас к миру, но сии меры слабых и робких. Все надобно принести в жертву и с радостию, когда под развалинами можно погребсти врагов, ищущих гибели Отечества нашего. Благословит бог! Умереть Россиянин должен со славою.

Ермолов.

Не гневайтесь, что удержал посланного.

А. С. Меншиков - жене.

10 августа. Дорогобуж

Я весьма давно, милый друг, не имел случая к тебе писать и воображаю твое беспокойство после произшествий, столь же глупых, сколь и несчастливых. Смоленск отдан неприятелю, и мы отступили к Дорогобужу постыдным образом, хоть без главного сражения. Мы здесь очень сильны, и неприятель, кажется, не смеет на нас [ничего] предпринять. Я весьма здоров и ни в чем не нуждаюсь, хотя обозы мои в неизвестных мне краях, и я думаю, около Гжатска.

Мужики покидают свои жилища, и неприятель живет в совершенно опустошенной земле. Все занятые им города он выжег или истребил, впродчем, надобно справедливость отдать, что наши солдаты, а особенно денщики и офицерские люди грабят и разоряют все позади армии, и потому я советую матушке из Комлево велеть вывезти вдаль все, что только можно, равным образом и из Карамышева. Надеюсь, что ты, милый друг, не упускаешь из виду делать втайне приуготовления для выезду из Москвы, буде нужда потребует, хотя я, однако же, сего нещастья не чаю, и ежели судьба оное и допустит, то по крайней мере не так скоро. В горестях разлуки и трудах моих одно лишь утешение есть - надежда освобождения Отечества продолжительною и священною для русского войною,- не искусство, а народная храбрость спасет нас от ига иноплеменных. Прощай, милый друг, и моли бога за Рос [с] ию и за нас, требуя у матушки для меня благословения.

Ф. В. Ростопчин - П. И. Багратиону.

12 августа. Москва

Принимая во всей мере признательности доверенное письмо вашего сиятельства, с крайним прискорбием узнал о потере Смоленска. Известие сие поразило чрезвычайно, и некоторые оставляют Москву, чему я чрезмерно рад, ибо пребывание трусов заражает страхом, а мы болезни сей здесь не знаем. Здесь очень дивились бездействию наших войск против наступающего неприятеля. Но лучше бы ничего им не делать, чем, выиграв баталию, предать Смоленск злодею. Я не скрою от вас, что все сие приписывают несогласию двух начальников и зависти ко взаимным успехам, а так как общество во мнениях своих меры не знает, то и уверило само себя в нелепицах. Теперь должно уже у вас быть известно, какие последствия будет иметь отступление от Смоленска. Москва ли предмет действий или Петербург, а мне кажется, что он, держа вас там, где вы [будете], станет отдельными корпусами занимать места и к петербургской, и к московской дороге, и к Калуге, дабы, пресекая сообщения, нанести больше беспокойства и потрясти дух русский. Ополчение здешнее готово, и завтра б тыс. будут на бивуаке. Остальные же сводятся к Верее и к Можайску. Ружей, пороху и свинцу - пропасть. Пушек - 145 готовых, а патронов 4 980 000. Я не могу себе представить, чтобы неприятель мог придти в Москву. Когда бы случилось, чтобы вы отступили к Вязьме, тогда я примусь за отправление всех государственных вещей и дам на волю каждого убираться, а народ здешний по верности к государю и любви к отечеству решительно умрет у стен московских. А если бог ему не поможет в его благом предприятии, то, следуя русскому правилу не доставайся злодею, обратит город в пепел, и Наполеон получит вместо добычи место, где была столица. О сем недурно и ему дать знать, чтобы он не считал на миллионы и магазейны хлеба, ибо он найдет уголь и золу. Обнимая вас дружески и по-русски, от души, остаюсь хладнокровно, но с сокрушением от происшествий,

Вам преданный

граф Ростопчин.

М. И. Кутузов - жене.

19 августа. При Гжатской пристани

Я, слава богу, здоров, мой друг, и питаю много надежды. Дух в армии чрезвычайный, хороших генералов весьма много. Право, недосуг, мой друг. Боже, благослови детей(59).

Верный друг Михаила Г [оленищев]-Кутузов.

М. И. Кутузов - дочери.

19 августа. Около Гжатска

Друг мой Аннушка и с детьми, здравствуй!

Это пишет Кудашев, так как у меня немного болят глаза и я хочу их поберечь. Какое несчастие, мой друг, находиться столь близко от вас и не иметь возможности вас расцеловать, но обстоятельства очень трудные.

Я твердо верю, что с помощию бога, который никогда меня не оставлял, поправлю дела к чести России. Но я должен сказать откровенно, что ваше пребывание возле Тарусы мне совсем не нравится. Вы легко можете подвергнуться опасности, ибо что может сделать женщина одна, да еще с детьми; поэтому я хочу, чтобы вы уехали подальше от театра войны. Уезжай же, мой друг! Но я требую, чтобы все сказанное мною было сохранено в глубочайшей тайне, ибо если это получит огласку, вы мне сильно навредите.

Если бы случилось так, что Николай(60) не получил бы разрешения губернатора на выезд, то вы должны уехать одни. Тогда я сам улажу дело с губернатором, указав на то, что мужу надлежит сопровождать свою жену и детей. Но вы, дети мои, уезжайте во что бы то ни стало.

Я чувствую себя довольно сносно и полон надежды. Не удивляйтесь, что я немного отступил без боя, это для того, чтобы укрепиться как можно больше(61).

Детей целую. Боже тебя благослови и их. Кланяйся Николаю.

Верный друг Михаила Г'[оленищев ]-Ку[тузов].

Н. М. Карамзин - И. И. Дмитриеву.

20 августа. Москва

Любезнейший друг!

Давно я не писал к тебе: у меня была лихорадка за лихорадкою, а сверх того и наши государственные обстоятельства не дают охоты писать. Я переехал в город, отправил жену и детей в Ярославль с брюхатою княгинею Вяземскою, сам живу у графа Ф. В. Ростопчина и готов умереть за Москву, если так угодно богу. Наши стены ежедневно более и более пустеют: уезжает множество. Хорошо, что имеем градоначальника умного и бодрого, которого люблю искренне как патриот патриота. Я рад сесть на своего серого коня и вместе с Московскою удалою дружиною(62) примкнуть к нашей армии. Не говорю тебе о чувствах, с которыми я отпускал мою бесценную подругу и малюток: может быть, в здешнем мире уже не увижу их! В первый раз завидую тебе - ты не муж и не отец! Впрочем, душа моя довольно тверда. Я простился и с "Историею" - лучший и полный экземпляр ее отдал жене, а другой - в Архив Иностранной коллегии. Теперь без "Истории" и без дела читаю Юма о происхождении идей!!

Здоров ли ты? Обнимаю тебя со всею дружескою горячностию. Многие из наших общих знакомцев уже в бегах. Я благословил Жуковского на брань - он вчера выступил отсюда навстречу к неприятелю. Увы! Василий Пушкин убрался в Нижний! Прости, милый. До гроба верный друг твой

Н. Карамзин.

А. М. Жихарев - матери.

20 августа. Свеаборгский рейд

Не могу вам описать, любезнейшая маминька, радости моей при получении вашего письма. <...> Впрочем же, об одном только Вас прошу: беречь себя и для своего спокойствия всем жертвовать, ибо оно для нас драгоценнее всего на свете. Что ж до меня, то я, слава богу, здоров и, не имея денег, не очень скучаю, потому что не так много имею потребностей. Одна только неизвестность о вас меня тревожила. Мы завтрашний

день садим к себе десантные войски, и я слышал, что повезем их в Ригу. Государь сегодня поутру отправился отсюда в Петербург, возвращаясь из Або, где он был для личных переговоров с принцем Понте-Корво, наследником шведского престола(63). Уверяют, что все их переговоры кончились к совершенному удовольствию государя и что поэтому мы везем десант, а в непродолжительном времени и шведы также повезут. Государь во время пребывания своего в Або многим шведам пожаловал наши ордена. А что в первом моем отсюда письме я докладывал вам, что мы простоим недели три, то это от того, что по прибытии нашем сюда мы нашли, что все войски уже готовы, и мы тотчас начали брать на кора [б] ли все их тягости. Деньги же, которые вы по м [и] лости своей мне изволили пожаловать, я не получил, я думаю, потому, что в последнее время пребывания нашего в Кронштате я совсем не ездил на берег. Затем прося Вашего родительского благословения и целуя ваши ручки с глубочайшим почитанием и преданностью вам и дражайшему дядюшке, честь имею пребыть по [кор] нейший сын и племянник

Александр Жихарев.

Сей час узнал, что мы пойдем не в Ригу, [а] в Ревель, и потому прошу вас, маминька, ужо туда написать ко мне, и теперь я полагаю, что кампания наша кончится. Милую сестрицу и братца мысленно целую.

П. И. Багратион - Ф. В. Ростопчину.

22 августа.

Лагерь при дер. Семеновской(64)

...> Я посылаю своего человека купить кое-что, мочи нет, ослабел, но надо уже добивать себя. Служил [в] Италии, Австрии, Пруссии, кажется, говорить смело о своем надо больше. Ей-богу, мой почтенный друг, я рад[служить], рвусь, мучаюсь, но не моя вина - руки связаны как прежде, так и теперь.

Неприятель вчера не преследовал, имел роздых, дабы силы свои притянуть. Он думал, мы дадим баталию сегодня, но сейчас я получил рапорт от аванпостов, что [французы] начали показываться. По обыкновению у нас еще не решено, где и когда дать баталию - все выбираем места и все хуже находим. <...> Прощайте, с нами бог.<...>

М. В. Акнов - И. Я. Неелову.

[22 августа, Тверь]

Милостивый государь, Иван Яковлевич!

Время угрожает, даже и начальник губернии приказал предпринять осторожность - семейства из Твери вывезть. В таком необходимом и крайнем случае да и по слову вашему, батюшка, на пособие изреченному изустно, всепокорнейше прошу оказать милость - прислать завтра для дому моего кибиточку с лошадьми и другую, хотя [бы] деревенскую, с лошадьми же, мы хочем, по крайней мере, выехать к Бежецку. Лошади ваши и люди будут в дороге везти, и вощики удовольствуются платою. Зделайте, батюшка, сие ваше снисхождение, а при том и еще бы в телеге для размещения плакущихся моих родных. Полагаю крепкой и твердой надеждой по врожденному вашему благосклонию на помощь и особенно при таковой н[ы]нешней угрожающей гибели, что вы не оставите тем просимым велми нужным <...>.

Ф. В. Ростопчин - П. А. Толстому.

24 августа. [Москва]

...> Положение Москвы дурное. Армии наши 13 верст от Можайска. Гжать(65) занята французами. У злодея не более 150 тысяч, а у нас с пришедшими войсками - 143 тысячи(66). Милорадович пришел, Марков с 23 тысячами там. Кутузов пишет, что дает баталию и другой цели не имеет, как защищать Москву. Неприятель не имеет провианта, и он отчаянно идет на Москву, обещая в ней золотые горы. Витгенштейн добил в четвертый раз армию Удино, сей умер от ран, и в последнем деле два генерала взяты в плен(67). В Петербурге довольно спокойны, судя по маранью Гурьева и Козодавлева. Тормасов соединился с Чичаговым (68). Москва спокойна и тверда, но пуста, ибо дамы и мужчины женского пола уехали.

Прощайте, почтеннейший граф, будьте здоровы, сего желает вам преданный граф Ф. Ростопчин.

Р. S. Скажите Ник. Селив. (69), что я отправил водою в Нижний на барке 57 французов(70), ему будет праздник видеть этот ковчег.

Д. А. Апухтин - жене.

24 августа. Под Можайском

Милый и сердечный друг мой и ангел Машинька! Мы теперь стоим под Можайском на биваках, где соединились с полком, и я командую вторым баталионом. Корпус офицеров у нас прекрасный, ш[еф] бесподобный(71), и мы все, как друзья. <...> Я, слава богу, здоров. Грусно иногда бывает, что с вами, мои милые, розно. То есть розно стало с сердцем, которое для вас живет и бьется. Но скучать некогда. Ты знаешь, мой друг, мою философию, что для того, чтобы быть счастливу, надобно стараться, как можно скорей стараться, привыкать к тому состоянию, к которому судьба нас определяет, что я и делаю. <...> Придет время, естли угодно богу, когда прижму вас к моему пламенному сердцу, и тогда все четверо скажем: "Кто счастливее меня?" Вот, мой ангел, мое утешение. Естли это и мечта, она, по крайней мере, делает меня счастливым. Отечество, вера, государь! и Вы, мои друзья,- вот для чего я жить желаю. Пишу дурно, потому что биваки и пишу лежа. Прощай, мой друг, я тебя обнимаю. Твой верный друг

Дмитрий Апухтин.

Е. Н. Давыдова - А. Н. Самойлову.

[Конец августа]

Посылаю, батюшка братец, печатные глупости Ростопчина(72). Я получила их вчерась на почте с письмом Васинькиным и от Наталии Владимировны от 15-го августа. Зделой милость, голубчик, уведомь меня, что узнаешь о чуме(73)

К. Д.

М. И. Кутузов - жене.

25 августа.

Верст шесть пред Можайском

Я, слава богу, здоров, мой друг. Три дня уже стоим в виду с Наполеоном, да так в виду, что и самого его в сером сертучке видели. Его узнать нельзя как осторожен, теперь закапывается по уши. Вчерась на моем левом фланге было дело адское; мы несколько раз прогоняли и удерживали место, кончилось уже в темную ночь(74). Наши делали чудеса, особливо кирасиры, и взяли французских пять пушек.

Детям благословение.

Верный друг Михаила Г [оленищев]-Ку{тузов].

Т. А. Каменецкий - О. К. Каменецкому.

26 августа. Москва

Милостивый государь дядюшка Иосиф Кириллович!

Вчера в б часов вечера происходило торжественное шествие Смоленския божия матери в Архангельский собор; сперва несколько часов божья матерь изволила быть в доме одного купца в Тверской-Ямской улице, откуда уже при звоне колоколов и при пении приличных песен несена была на раменах двумя архимандритами в ходу до самого собора; и Иверской божьей матери, не доходя до Кремля, был молебен. Стечение народа было многочисленное. Вы не поверите, что в несколько минут вся Тверская улица - это от заставы и до самого Кремля - и весь Кремль наполнились народом, который со всем усердием сопровождал божью матерь. Зрелище самое трогательное. Да сохранит Вас Смоленская божья матерь святыми своими молитвами в совершенном здравии и во всяком удовольствии. Через полчаса после сего торжества провезли на 104-х повозках 34 пушки из Киевского арсенала в Московский.

Сегодня в полночь получено следующее известие от его светлости Главнокомандующего армиями: "Вчерашнего числа [24-го] во 2-м часу пополудни неприятель в важных силах атаковал наш левый фланг под командою князя Багратиона и не только в чем-либо имел поверхность, но потерпел везде сильную потерю. Сражение продолжалось даже в ночи. Вторая кирасирская дивизия преимущественно отличилась своими атаками. Взяты пленные и пять пушек. Армии наши стоят на том же месте при деревне Бородине". <...>

Мимо Москвы проводят множество пленных. Тут можно видеть в миниатюре народов всех наций, кроме русских, шведов, датчан и турок. Англичане, испанцы и португальцы страшно проклинают Наполеона. Некоторые из пленных не могут переносить нашего скверного климата и умирают на месте. В моих глазах умерло двое третьего дня, когда я ходил смотреть их. Мы укладывали несколько дней сряду золотые и серебряные монеты и медали, также некоторые редкие книги, как, напр., Museum Florentinum(75) и другие. Учеников, которые имеют родителей, распускают по домам, некоторые уже и уехали месяца на три, на четыре и более. Ивану Андреевичу яко хозяину дома теперь хлопотать довольно. Многие из московских бояр paзъехались по другим губерниям, особливо в Ярославскую, Нижегородскую и Казанскую. Дня с три тому назад в Москву прислали из армии три роты артиллерии, которые расположились в недалеком отстоянии от Москвы на месте, так называемом Поклонная гора. И я себе купил саблю в арсенале за пять рублей. В Черниговскую губернию писем не принимают, в точности я еще этого не знаю, по крайней мере, Андрей Антонович(76) послал было на почту письмо, но его не приняли. <...>

Тит Каменецкий

Р. S. Жалованье нам раздают обыкновенно за прошедший месяц в начальных числах следующего, даже в 7-ое, а иногда в 8-ое число, а за настоящий август мы получили еще третьего дня.

П. П. Коновницын - жене.

27 августа.

Биваки при городе Можайске

Я два месяца, мой друг милый, ни строчки от тебя не имею, оттого погружен в скорбь сердечную и отчаянье. Утешаю себя только тем, авось все сообщение прервано, и оттого письма не пересылаются. Дай боже, чтоб сия причина была твоему молчанию! Но страшусь, чтоб не было другой. Друг ты мой сердечный, жива ли ты? Бог мой, не разлучи меня единой в жизни отрады. Ах, что дети, живы ли они, я себе уже все несчастья и злоключения представляю. Черные мысли следуют за мною повсюду, даже и в делах жестоких дел.

Обо мне ты нимало не беспокойся, я жив и здоров, а счастлив тем, что мог оказать услуги моему родному отечеству. Монтандр тебе многое расскажет, чего описать некогда, да и памяти не станет. Я был в 4-х делах жарких прежде, после того 10 дней дрался в авангарде(77) и приобрел все уважение от обеих армий. Наконец, вчерась было дело генерального сражения, день страшного суда, битва, коей, может быть, и примеру не было. Я жив, чего же тебе больше, и спешу тебя сим порадовать. Монтандра продержи у себя хотя с неделю или нет, мой друг, обрадуй меня, что ты с детьми жива как наискорее! Успокой смущенный дух мой.

Я командую корпусом. Тучков ранен в грудь, Тучков Александр убит, Тучков Павел прежде взят в плен. У Ушакова оторвана нога. <...> Раненых и убитых много. Багратион ранен. А я - ничуть, кроме сюртука, который для странности посылаю(78). <...>

Раздели печаль мою о моем добром товарище, о славном офицере, о преданном мне человеке. Сейчас мне приводят лошадь моего доброго Гавердовского, он или убит, или в плену. Чтоб достоверно узнать, постараюсь послать парламентера. Как меня сие крепко огорчило. Как он мне служил в авангарде, и был уже генерал-квартирм [ейстером] армии. Какую он славу себе уже приобрел, и армия его лишилась. Потеря, точно, велика. Как я желаю, чтобы он был жив. Но едва ли он живет. Не оставь его жену и детей. <...> Дивизии моей почти нет(79), она служила более всех, я ее водил несколько раз на батареи. Едва ли тысячу человек сочтут. Множество добрых людей погибло, но все враг еще не сокрушен. Досталось ему вдвое, но все еще близ Москвы. Боже, помоги, избави Россию от врага мира.

О моих разных подвигах понаслышке на миру тебе, уповаю, расскажет Монтандр. Лицом в грязь не ударил. А не пишу ничего, чтоб не показать хвастовства. Да теперь, правду сказать, и не до того. Не хочу чинов, не хочу крестов, а единого истинного счастья - быть в одном Квярове неразлучно с тобою. Семейное счастье ни с чем в свете не сравню. Вот чего за службу мою просить буду. Вот чем могу только быть вознагражден. Так, мой друг, сие вот одно мое желание. Пришли мне белья, теплый сюртук, теплые кое-какие вещи - и полно. <...>

Пишу сие на дворе при народе, утомлен от службы: весь день сражался, а ночь шел на лошади, которые у меня все почти не ходят. Две лошади опять ранены, а жеребенок так худ, что ног не волочит, гнедая ссаднена - то я езжу часто на гусарских. Я нередко командую и гвардиею, и конницею по 100 эскадронов, и во всем до сего часа бог помогал. <...>

Ну, прощай, мой друг, писал бы 5 листов, да устал - не спал ночь, и спешу тебя известить. Что Лиза, ее кашель? Петруша(80), Ваня, Гриша? Напиши особенно о каждом. Что пятый, стучит ли? Перекрести их, благослови, прижми их к сердцу и скажи, что я постараюсь оставить им имя честного отца и патриота. Целую тебя, крещу. Прощай, мой друг. Еще раз тебя обнимаю и есмь, пока жив, пока кровь в жилах, тебе верный и преданный друг

П. Коновницын. <...>

Е. Жуков - А. И. Горчакову.

[27 августа. Можайск]

Сиятельный князь, милостивый государь!

Сейчас был я здесь в Можайске у нашего героя князя Андрея Ивановича(81). Я нашел его на постели. Он ранен, но я клянусь вашему сиятельству, что рана его в плечо не опасна. Он уже к вам писал с эстафетою, которое письмо вручит вам Александр Львович Нарышкин, что уже служит доказательством, что он в состоянии писать. Он хотел было писать и теперь, но я ему отсоветовал. Я взял обязанность сию на себя. Обрадовал я князя и чем же? Я достал три яблока и сейчас послал к нему. Посланный возвратился и не может мне описать, как он сим доволен. О положении братца вашего не премину вас извещать. Как скоро он оправится, то хочет опять лететь на поле славы. Прощайте, ваше сиятельство! Мое почитание графу и графине. С совершенным высокопочитанием и преданностью имею честь быть, сиятельнейший князь, милостивый государь, вашего сиятельства всепокорнейшим слугою.

Егор Жуков.

Н. М. Карамзин - брату.

27 августа. Москва

Не вините меня, что я недели две не писал к вам. Право, не хотелось за перо взяться. Наконец, я решился силою отправить жену мою с детьми в Ярославль, а сам остаюсь здесь и живу в доме у главнокомандующего Федора Васильевича, но без всякого дела и без всякой пользы. Душе моей противна мысль быть беглецом: для того не выеду из Москвы, пока все не решится. Вчера началось кровопролитнейшее сражение и ныне возобновилось. Слышно, что мы все еще удерживаем место. Убитых множество, французов - более. Из наших генералов ранены: Багратион, Воронцов, Горчаков, Коновницын. С обеих сторон дерутся отчаянно - бог да будет нам поборник! Через несколько часов окажется или что Россия спасена, или что она пала. Я довольно здоров и тверд, многие кажутся мне малодушными. Верно, что есть бог! Участь моя остается в неизвестности. Буду ли еще писать к вам - не знаю, но благодарю бога за свое доселе хладнокровие, не весьма обыкновенное для моего характера. Чем ближе опасность, тем менее во мне страха. Опыт знакомит нас с самими нами.

Д. С. Дохтуров - жене.

28 августа. [Без места]

Вчера я к тебе, друг мой, писал чрез курьера, отправленного Кутузовым, где уведомил тебя, что у нас было третьего дня престрашное сражение, верно, жесточее Прейс-Ейлавского(82). Меня бог спас чудесно: не было места, где бы можно быть безопасно. С семи часов утра и до вечера поздно сражение продолжалось. Я командовал центром, и у меня началось, но как ранили к. Багратиона, то Кутузов мне прислал повеление взять 2-ю армию в мою команду, куда я тотчас и отправился. Это было на левом фланге; на сем пункте неприятель устремил все свои силы для занятия возвышений и укреплений, нами сделанных. По приезде моем на сей фланг я нашел, что некоторые были уже нами уступлены и что мы должны были несколько назад податься. В сем положении я застал вторую армию. Наши дрались отчаянно, неприятель атаковал весьма дерзко, но везде его кавалерия была опрокинута нашими кирасирами, одним словом, сражались с удивительным мужеством и удержали место до ночи, где и ночевали, а в 5 часов немного отступили к Можайску. Не могу представить, как я остался безвреден. Все побито и ранено возле меня. <...> Мы очень много потеряли, но неприятель, я думаю, еще более: взято у него два генерала и много раненых и убитых, как говорят пленные. <...> Ты у меня спрашиваешь, душа моя, остаться ли тебе в Москве. Может быть, бог нам поможет злодея нашего истребить, но, однако же, чтоб ты не подверглась опасности, я советую тебе ехать в деревню, а я при всяком случае буду извещать тебя о себе. Верь, друг мой, что мне нет ничего на свете вас дороже. <...>

Д. А. Апухтин - жене.

28 августа.

Биваки под Можайском у Кожухова

Милый и сердечный друг сердца моего, жизнь моя, мой ангел! Я спешу писать к тебе, что, благодарение богу, жив и здоров. Естли ты услышишь о сражении 27-го числа, то есть вчерашнего дня(83), я не скрою от тебя, что мы в нем были, но, благодарение всевышнему, все целы ночевали на месте сражения. Еще, кажется, никогда такова сражения не бывало. Невзирая на то, что мы стояли не в деле, а в резерве,- нас два раза в день на разных позициях обсыпало ядрами и в роте Сергея брата двух ратников ранило ядром. Все обстоятельства, кажется, в нашу пользу. <...> Crainte de quelque feusse allarme qui peut arriver fort aisement(84). Дяде и тетушке скажи, что брат Иван и Михаиле здоровы. С Михаилом и Ермоловым я нынешнюю ночь ночевал, но не видался, потому что мы приехали в главную квартиру - они уже спали, а поутру они уехали - мы еще спали. <...> Двое сутки у нас кроме вотки и простова вина пить было нечего, и я, признаюсь, умирал с жажды, но в главной квартире сегодня поутру в три часа напоил меня чаем Нарышкин Николай Дмитриевич. Это - благодеяние. <...> А впрочем, моя жизнь, моя милая, мой ангел, я тебя и среди тысячи смертей не забываю, боготворю. Всем сердцем и всею душою всюду и везде благословляю душевно. <...> Пока жив - есмь и буду верный муж и друг

Дмитрий Апухтин. <...>

On dit que le roi de Naple Murat est tue <...>(85).

И тебя, жизнь моя Алексаша, душевно обнимаю. Письма ваши меня утешили. Ты не можешь представить, как я ими порадован. Но желаю, чтобы вы были от всякого вранья избавлены выездом из Москвы. В самой армии мы насчет дел спокойны гораздо [более], нежели вы в Москве. <...>

М. И. Кутузов - жене.

29 августа. [Без места!

Я, слава богу, здоров, мой друг, и не побит, а выиграл баталию над Бонопартием.

Детям благословение. Верный друг Михаила Г[оленищев]-К[утузов].

М. К. Карасев, Т. С. Мешков и другие слуги - Е. М. Олениной.

11 октября. Нижний Новгород

Государыня Екатерина Марковна!

Письмо ваше от 28-го сентября мы получили, из которого увидели, что вы изволите беспокоиться о Павле Алексеевиче. О его здоровье доносим вам, что ему теперича против прежнего гораздо лучше - он изволит выезжать прогуливаться очень часто. Еще доносим вашему превосходительству, что наши господа были раскасированы(86). Николай Алексеевич был во 2-ом баталионе в 4-й роте, а Павел Алексеевич в 3-м батальоне правил должность за адъютанта. Лишь только началось дело у города Можайска при селе Бородине 26-го числа, лошадь была у Павла Алексеевича из крестьянских, которая боялась огнестрельного оружия, а потому и принужден он был отдать ее Михайле(87). Мы стояли тут долгое время, потом пришло повеление, чтобы денщики отошли гораздо дальше, и мы лишились зрения господ своих. Тимофей(88) был у вьючных лошадей, а я остался у перевязки (где перевязывают раненых), чтобы, по крайней мере, осведомляться о господах. Вдруг стали говорить, что Оленин оконтузен. Михаиле, бросившись, едва мог найти и увидел стоявших подле него наших полковых подлекарей, и кровь была уже ему отворена. Он едва только дышал и был полумертв. Лекаря меня послали найти какую-нибудь телегу. Телегу я нашел и, привязав кой-как к стременам, привез ее, но, подъезжая к цепи, нашел, что дирекция переменилась, и мы не знали, где найти раненого. Николай Алексеевич, узнав об этом и не поверя, что братец его оконтузен, а думая, что он убит, плакал крепко и сказал: "Бог разве не велит мне быть в деле? Отмщу врагу за смерть брата моего!" Но вскоре после сих речей ударило ядро и убило Николая Алексеевича, г. Татищева-большого и третьего - унтер-офицера. Благодетель ваш Михаил Иванович(89), узнав, что мертвого потащили, сожалел и плакал. Мы нашли, что его начали хоронить с прочими там, где отведено было место для всех обер-офицеров. Мы стали просить офицера, откомандированного для хоронения, об отдаче нам тела, но он сего не позволял, и мы ходили просить дежурного генерала позволить нам взять тела Николая Алексеевича и г-на Татищева, и он нам не отказал. Ехав по дороге с телами, нашли мы раненого Павла Алексеевича в перевязке в прежнем положении. По приезде нашем в Можайск сыскали два гроба для Николая Алексеевича и г. Татищева, и священник, отпев их, похоронил по долгу христианскому. При сем случае был и полковник Михаил Иванович, который также ранен в левую руку легкою раною. Он с Павлом Алексеевичем поехал до Москвы и берег его, как сына своего. <...> Как сделалась там тревога и начали выезжать вон, Александр Иванович(90) дал нам коляску и послал человека к крестьянину вашему Коню, нет ли лошадей из села вашего Богородского, который нам и представил тройку. При лошадях был мужик именем Павел, племянник кучера вашего Кузьмы. <...>

Н. М. Карамзин - жене.

29 августа. Москва

...> Неприятель в 80 верстах. Мы отступаем. Графиня(91) завтра едет, граф(92) переезжает на Тверскую. Сенат и присутственные места закрываются. Князь Петр(93) наш возвратился из армии и, слава богу, не ранен. <...>

Н. И. Лавров - А. А. Аракчееву.

30 августа. Вязёма

...> По приезде князя Кутузова армия оживотворилась, ибо прежний [главнокомандующий] с замерзлой душой своей замораживал и чувства всех его подчиненных. Однако же обстоятельства дел, завлекшие так далеко нас внутрь России, принудили и Кутузова сделать несколько отступных маршей, дабы соединиться с резервными силами, и наконец, 26-го числа последовало жесточайшее сражение при с. Бородине, которое продолжалось с 5 часов утра до 7 часов вечера. Беспрерывный огонь был смертоносен обеим армиям. Я имел честь командовать гвардиею, которая храбростью, послушанием и порядком заслужила похвалу от всей армии. Всякий сказывал, что она достойна своего наименования и достойна быть охранным войском благосердного нашего монарха. Сей день стоит ей убитыми и ранеными за 3000 человек. После сего жестокого дела ничто не разбрелось в сем знаменитом корпусе, и я стал с ним на биваки, как будто после учения. Словом, милостивейший благодетель, без лести вам скажу, что не воображал такого строгого порядка, какой был наблюдаем во всех сих полках. Менее всех потеряли Семеновский и Преображенский. Господа офицеры показали удивительную неустрашимость и прямо служили примером их подчиненным. Князь Кутузов по просьбе всех старших генералов армии хотел особенное сделать одобрение гвардии к государю императору. Где смерть пожрала столько сынов России, я кое-как уцелел, но проклятые французы исстреляли моих верховых лошадей, и я теперь совсем пеш. Биваки расстроили мое здоровье. Если бог даст кончить сию утомительную войну, то минуты в службе не останусь, ибо, правда, никуда не гожусь, стар и слаб. Судя по делам, то через двое суток будет опять жарко. <...>

Н. М. Карамзин - жене.

30 августа. Москва

...> Вижу зрелище разительное: тишину ужаса, предвестницу бури. В городе встречаются только обозы с ранеными и гробы с телами убитых. Теперь я видел князя Лобанова, которого участь являться позже для дела, за ним полки рекрут. <...>

И. П. Оденталь - А. Я. Булгакову.

[30 августа]. С.-П[етер]бург, ликующий неизреченно от победы в самый Александров день 1812 /года/

Кидаюсь на Вас мысленно, несравненный мой Александр Яковлевич, обнимаю Вас, прижимаю Вас и поздравляю Вас с победою над страшным, ужасным, лютым врагом. Не имею сил к излиянию на бумаге в сердце Ваше тех радостных чувствований, коими волнуется душа моя. Чего не могу по немощам моим выразить, о том судите по собственным Вашим чувствованиям. Торжествуй, Россия! <...>

Враг опрокинут, сбит с места, преследуем нашими героями. Сказывают, что до 15 тысяч(94) повалили его разбойников; пленных - множество, а между трофеями есть и пушки. Ну! Михаила Архангел, докатывай! Трудно было тебе токмо сначала расстроить коварного злодея, а теперь мы на тебя как на каменную гору надеемся, что ты его саранчу дотла истребишь. Надобно людей? Так Растопчин даст еще тебе половину дружины своей, чтоб некуда было увильнуть крокодилу.

Я весь трясусь от радости. Ночью не мог от нее спать да также и ничего делать. Спешу, невзирая на слабость, идти в Невскую Лавру, чтоб узреть радужного Александра и быть участником ликующего народа. Сладка будет и смерть в таком торжестве. <...>

Quel homme qu'est le Comte! Non, ce n'est pas un simple mortel(95).

Обнимаю Вас.

Митя всех гостей встречает резким своим голосом: "Знаете ли, что Кутузов побил французов?"

Н. М. Карамзин - жене.

31 августа. Москва

...> Нынешнюю ночь видны были здесь огни нашей армии. Надежды мало. Графиня сию минуту едет в Ярославль. <...>

Неизвестный - родным.

1 сентября. [Без места]

Любезнейшие родители!

Вы погибли от рук моих. Я ваш убийца! Я не сомневаюсь, что вы теперь, страдая, странствуете по полям или лесам и что село ваше обращено в пепел. Теперь уже поздно к вам отсылать лошадь, она к вам не попадет. Решитесь, любезнейшие, ехать за нами, умрем вместе или с сумой пойдем. Мы завтра поедем все вместе по Касимовке в село Сельну на большой дороге к священнику Киприану, за 60 верст от Москвы. Купите на мой счет лошадь, авось либо как-нибудь пробьемся. Благодетеля моего протоиерея сегодня проводил за 10 верст, он поехал в Володимир, при расстании оба мы пролили реки слез. Засим испрашивая у вас родительского благословения, пребуду всепреданнейший и послушнейший сын Алексей.

Сестрицу целую.

Французская армия стоит в 20 верстах от Москвы.

Пролог | Содержание | Часть вторая

ПРИМЕЧАНИЯ (Часть первая)

И. П. Оденталь - А. Я. Булгакову. 18.6.- PC, 1912, No 6, с. 610. Уточнено по рукописи оригинала: ГБЛ, ф. 41, к. 114, No 32, л. 23 об.

(1) Н. И. Салтыков (см. именной указатель).

И. А. Пуколов - А. А. Аракчееву. 20.6.- Дубровин Н. Ф. Письма главнейших деятелей в царствование императора Александра I (1807-1818 годы). Спб., 1883, No 58, с. 58-59.

Ф. В. Ростопчин - А. Д. Балашову. 20.6.-Дубровин, No 16, с. 12-13.

А. А. Закревский - М. С. Воронцову. [Конец июня].- АВ, т. 37, с. 229.

(2) В условиях большого численного превосходства французской армии войска Барклая-де-Толли могли быть блокированы в Дрисском лагере и принуждены к капитуляции.

И. А. Пуколов - А. А. Аракчееву. 27.6.- Дубровин Н. Ф. Письма главнейших деятелей в царствование императора Александра I (1807-1829 годы). Спб., 1883, No 60, с. 60-61.

(3) Из армии.

Я. П. Кульнев - А. А. Закревскому. 28.6.-Сборник РИО. Спб., 1891, т. 78, с. 502.

(4) Мой дорогой друг (фр.).

(5) П. X. Витгенштейн.

(6) Под г. Вилькомиром (ныне г. Укмерге в Литве) 15 июня 1812 г. арьергард 1-го пехотного корпуса под командованием Я. П. Кульнева восемь часов сдерживал натиск превосходящих сил французов.

(7) То есть М. Б. Барклаю-де-Толли.

(8) Друг (фр.).

Н. Н. Раевский - А. Н. Самойлову. 28.6.-АР, с. 150-153.

(9) Ныне г. Каунас и г. Алитус (Литва).

(10) П. И. Багратион.

(11) Г. Белосток (Польша).

(12) Ныне г. Волковыск (Белоруссия).

(13) Растаг, растах (нем.) - дневка на походе, день роздыха.

(14) То есть западные губернии России, находившиеся до разделов Польши в конце XVIII в. в составе Речи Посполитой.

(15) Начало боя у местечка Мир 27-28 июня.

(16) Неожиданная отставка и ссылка М. М. Сперанского вызвали упорные слухи о государственной измене, в которой он якобы был изобличен, и о возможности заговора в пользу Франции.

А. Д. Балашов - Ф. В. Ростопчину. 28.6.-Дубровин, No 18, с. 13-14.

К. Н. Батюшков - П. А. Вяземскому. 1.7.-Б а т ю ш к о в К. Н. Сочинения. Спб., 1886, т. 3, No 95, с. 192-193.

(17) Строка из басни И. И. Дмитриева "Мышь, удалившаяся от света".

(18) Подразумевается усадьба Остафьево.

А. И. Коновницына - мужу. 2.7.- БЩ, ч. 8, с. 127-128.

(19) Е. П. Коновницына (1801-1867), впоследствии жена декабриста М. М. Нарышкина, последовавшая за мужем в Сибирь.

(20) Официальная газета, издававшаяся в 1809-1819 гг. Выходила два раза в неделю.

С. Н. Марин - М. С. Воронцову. 3.7.-АВ, т. 35, с. 461. Ошибочно датировано 3 июня.

(21) Солдат, отставших во время отступления.

(22) 1-я Западная армия была в Дрисском лагере с 25 июня по 2 июля.

Ф. В. Ростопчин - А. Д. Балашову. 4.7.- Дубровин, No 26, с. 37-39.

(23) Общегородское полицейское учреждение в Петербурге, Москве и губернских городах, существовавшее в конце XVIII - начале XIX в.

И. П. Оденталь - А. Я. Булгакову. 5.7.-PC, 1912, No б, с. 136-137. Исправлено по оригиналу: ГБЛ, ф. 41, к. 114, No 33, л. 4-5. На письме рукой И. П. Оденталя проставлен номер - 42.

(24) Ретраншемент (фр.) - вал для защиты. Имеется в виду Дрисский укрепленный лагерь.

(25) В действительности, в начале войны в 1-й Западной армии насчитывалось 130 тыс. человек, во 2-й - 45 тыс., в 3-й (Обсервационной) армии А. П. Тормасова - 46 тыс.

(26) Какое поражение ожидает наших врагов! (фр.)

Н. Н. Раевский - А. Н. Самойлову. 5.7.- АР, с. 153-154.

(27) Паллиатив, полумеры (искаж. фр.).

(28) Наполеон.

(29) Начальник главного штаба (фр.).

(30) Э. Ф. Сен-При (см. именной указатель).

(31) П. Л. Давыдов.

П. И. Багратион - А. П. Ермолову. 7.7.- ЧОИДР, 1862, кн. V, No 1, с. 195.

П. И. Багратион - неизвестному [13.7].-Москвитянин, 1852, кн. 1, No 5, отд. 3, с. 3.

(32) Бой у деревни Салтановка 11 июля.

А. Н. Самойлов - Н. Н. Раевскому [Ок. 11-15 июля].-АР, с. 167-169 (черновое).

(33) В мирное время полк состоял из 3 батальонов. При начале военных действий на месте формирования полка разворачивался дополнительный батальон.

(34) П. И. Багратион.

А. И. Коновницына - мужу. 15.7.-БЩ, ч. 8, с. 129-130.

(35) В тексте - "восстановится".

(36) Л. Л. Беннигсен.

Г. Р. Державин - В. С. Попову. 16.7.- PA, 1865, ст. 357-360.

(37) Манифест от 6 июля о созыве дворянского ополчения.

(38) Георгию Ольденбургскому (см. именной указатель).

И. А. Пуколов - А. А. Аракчееву. 17.7.-Дубровин, No 48, с. 54-55.

И. П. Оденталь - А. Я. Булгакову. 19.7.-PC, 1912, No б, с. 140-141. Исправлено по рукописи оригинала: ГБЛ, ф. 41, к. 114, No 33, л. 14-15.

(39) Карнюшка Чихрин (Чихирин, Чигирин) - главный герой напечатанного 1 июля в Москве памфлета ультрапатриотического содержания. Автором его был, возможно, Ф. В. Ростопчин.

(40) Ради бога, рвите мои письма, как только их прочитаете (нем.}.

М. А. Волкова - В. И. Ланской. 22.7.- Перевод с фр.- BE, с. 587.

(41) В бою под Салтановкой.

А. С. Норов - родным. 22.7.- PA, 1900, No 2, с. 274-275.

(42) Арьергардное сражение у Витебска 13-15 июля.

О. К. Каменецкий - Т. А. Каменецкому. 25.7.- ГБЛ, ф. 406, к. 1, No 1, л. 171. На письме пометка: "Получено 1 августа".

(43) И. А. Гейма (см. именной указатель).

П. И. Багратион - Ф. В. Ростопчину. [24-25.7].- Дубровин, No 66, с. 72-74.

(44) М. Б. Барклаем-де-Толли.

(45) Король Вестфальский-брат Наполеона Жером Бонапарт (1784-1860). В 1812 г. командовал одним из корпусов французской армии, но из-за неудачного преследования Багратиона был удален с театра военных действий.

(46) В конце июля - начале августа русская армия дважды предпринимала наступательные движения под Смоленском, но быстро отходила назад из-за угрозы обхода французами флангов.

(47) Упреки Барклаю в нерешительности, высказывавшиеся летом 1812 г. многими военными, в том числе и П. И. Багратионом, были вызваны неверной оценкой соотношения сил сторон. Любая попытка русских перейти в наступление и принять генеральное сражение привела бы к поражению русской армии. См. характерное признание Н. Н. Раевского в письме от 10 декабря 1812 г., согласившегося со стратегией Барклая.

(48) Маршал или генерал с такой фамилией во французской армии не известен.

(49) 15 июля под Кобрином был разбит и капитулировал двухтысячный отряд саксонцев, а 19-20 июля П. X. Витгенштейн одержал победу у Клястиц.

Н. М. Карамзин - брату. 29.7.- Атеней, с. 485.

М. А. Волкова - В. И. Ланской. 29.7.- Перевод с фр.- BE, с. 587-588.

И. П. Оденталь - А. Я. Булгакову. 30.7.-PC, 1912, No б, с. 142-144. Исправлено по рукописи оригинала: ГБЛ, ф. 41, к. 114, No 33, л. 20-21.

(50) Преувеличение. После сражения у Клястиц Удино отступил к Полоцку, а Макдональд без столкновения с Витгенштейном остановился в окрестностях Динабурга.

(51) Они щадят крестьян, расплачиваются за все звонкой монетой, не украдут и иголки, но жестоко обращаются с дворянами (искаж. нем.).

Л. А. Симанский - родным. 31.7.-Архив П. Н. Симанского. Спб., 1912, в. 2, с. 24-25.

(52) Во время наступления на Рудню. См. примечание 3 к письму П. И. Багратиона от 24- 25 июля.

И. П. Оденталь - А. Я. Булгакову. 2.8.-PC, 1912, No 8, с. 165-166. Исправлено по рукописи оригинала: ГБЛ, ф. 41, к. 114, No 33, л. 23. На письме проставлен номер - 50.

(53) М. И. Кутузов получил титул светлейшего князя за успешное окончание русско-турецкой войны.

П. И. Багратион - Н. Н. Раевскому. 3.8.-АР, с. 170.

(54) Благодаря неожиданному маневру через г. Красный, Наполеон получил возможность занять Смоленск в тылу русских армий. В окрестностях города находился только корпус Раевского и 24-я пехотная дивизия, задержавшая наступление авангарда французов 3 августа. Корпус Раевского оборонял Смоленск до вечера 4 августа, когда подошли обе русские армии.

М. А. Волкова - В. И. Ланской. 5.8.- Перевод с фр.- BE, с. 588-589.

(55) См. примечание 3 к письму П. И. Багратиона от 24-25 июля.

(56) 30 июля Витгенштейн отбил наступление корпуса Удино при Свольне, а 27 июля Платов и Пален одержали верх в авангардном бою под Смоленском.

М. С. Воронцов - А. А. Закревскому. [4-5.8].-Сборник РИО. Спб., 1890, т. 73, с. 476.

А. А. Закревский - М. С. Воронцову. 5.8.- АВ, т. 37, с. 229.

(57) Пригороды (нем.).

А. А. Закревский - М. С. Воронцову. 6.8.- АВ, т. 37, с. 230.

А. П. Ермолов - П. И. Багратиону. 6.8.- ЧОИДР, 1861, кн. 3, ч. V, с. 220-221.

(58) После оставления Смоленска М. Б. Барклай-де-Толли несколько раз готовился дать сражение: 8-го августа у деревни Уполье, 9-10 на р. Ужа, 12-у Дорогобужа, 14-у Вязьмы, 17-у Царево-Займища.

А. С: Меншиков - жене. 10.8.- ГБЛ, ф. 166, к. 16, No 33, л. 7.

Ф. В. Ростопчин - П. И. Багратиону. 12.8.- Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, т. 36, No 143, 1842, с. 328-329.

М. И. Кутузов - жене. 19.8.- МИК, ч. 1, с. 108.

(59) М. И. Кутузов принял командование армиями 17 августа.

М. И. Кутузов - дочери. 19.8.- Перевод с фр. со слов "Это пишет Кудашев..." и до "...как можно больше".- МИК, ч. 1, с. 108.

(60) Н. 3. Хитрово - муж Анны Михайловны Голенищевой-Кутузовой.

(61) Это письмо показывает, что еще до Бородинского сражения М. И. Кутузов предвидел возможность перенесения военных действий на Калужскую дорогу, как и случилось после оставления русской армией Москвы.

Н. М. Карамзин - И. И. Дмитриеву. 20.8.- Письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву. Спб., 1866, с. 164-165.

(62) То есть с Московским ополчением.

А. М. Жихарев - матери. 20.8.- ГБЛ, ф. 103, к. 10336, No 9, л. 8-8 об. На письме пометка:

"Получены оба письма 30-го октября в Серпухове на почте".

(63) Бернадотом. Встреча в Або по инициативе Александра I состоялась 15-18 июля. Была заключена секретная конвенция о взаимопомощи, но в 1812 г. шведские войска в боевых действиях не участвовали.

П. И. Багратион - Ф. В. Ростопчину. 22.8.-Дубровин, No 101, с. 108-109.

(64) На Бородинском поле.

М. В. Акнов - И. Я. Неелову [22.8].- ГБЛ, ф. 459, к. 1, No б, л. 99-100.

Ф. В. Ростопчин - П. А. Толстому. 24.8.- Заря, 1871, ч. VIII, с. 186.

(65) Гжатск, ныне г. Гагарин.

(66) В действительности, перед Бородинским сражением во французской армии было 135 тыс. человек, а в русской - 120 тыс.

(67) Преувеличенные сведения о сражении 5-6 августа у Полоцка.

(68) Армии Тормасова и Чичагова соединились только 9 сентября.

(69) Личность не установлена.

(70) Ф. В. Ростопчин выслал из Москвы всех казавшихся ему подозрительными французов и других иностранцев.

Д. А. Апухтин - жене. 24.8.- ГБЛ, ф. 319, к. 1, No 24, л. 18.

(71) Князь Н. Гагарин.

E. Н. Давыдова - А. Н. Самойлову. [Конец августа].-ГБЛ, ф. 219, к. 45, No 57, л. 18.

(72) Так называемые ростопчинские афишки.

(73)В 1812 г. была эпидемия чумы в южных областях Малороссии.

М. И. Кутузов - жене. 25.8.- МИК, ч. 1, с. 146.

(74) Шевардинский бой.

Т. А. Каменецкий - О. К. Каменецкому. 26.8.- ГБЛ, ф. 406, к. 1, No 1, л. 144.

(75) Флорентийский музей (лат.).

(76) Личность не установлена.

П. П. Коновницын - жене. 27.8.-БЩ, ч. 8, с. 109-111.

(77) Слово "авангард" употреблено здесь в смысле отряда, наиболее близкого к наступающему противнику.

(78) Полы сюртука были оторваны ядром.

(79) 3-я пехотная дивизия сражалась сначала у деревни Утица, потом на Багратионовых флешах.

(80) П. П. Коновницын (1803-1830) - будущий декабрист.

E. Жуков - А. И. Горчакову. [27.8].- PA, 1871, No 1, с. 151-152.

(81) Младший брат адресата генерал Андрей Горчаков (см. именной указатель).

Н. М. Карамзин - брату. 27.8.- Атеней, с. 485-486.

Д. С. Дохтуров - жене. 28.8.- PA, 1874, No 5, ст. 1095-1097.

(82) Сражение 26-27 января 1807 г. между французской и русской армиями при Прейсиш-Эйлау (ныне г. Багратионовск Калининградской обл.).

Д. А. Апухтин - жене. 28.8.-ГБЛ, ф. 319, к. 1, No 24, л. 20.

(83) Дата ошибочна.

(84) Опасайся какой-либо ложной тревоги, которая может весьма легко возникнуть (искаж фр.).

(85) Говорят, что король Неаполитанский убит (фр.).

М. И. Кутузов - жене. 29.8.- МИК, ч. 1, с. 181.

М. К. Карасев, Т. С. Мешков и другие слуги - E. M. Олениной. 11.10.- Сын Отечества, 1812, No 1, с. 114-117 (с пропусками большинства имен).

(86) Распределены в разные части (просторен.).

(87) М. К. Карасеву.

(88) Т. С. Мешков.

(89) Личность не установлена.

(90) Личность не установлена.

Н. М. Карамзин - жене. 29.8.- Н. М. Карамзин по его сочинениям, письмам и отзывам современников. М., 1866, ч. 2, с. 102.

(91) E. П. Ростопчина, урожденная Протасова (1775-1859).

(92) Ф. В. Ростопчин.

(93) Вероятно, П. А. Вяземский.

Н. И. Лавров - А. А. Аракчееву. 30.8.- Дубровин Н.Ф. Письма главнейших деятелей в царствование императора Александра I (1807-1829 годы). Спб., 1883, No 65, с. 65-66.

Н. М. Карамзин - жене. 30.8.- Н. М. Карамзин по его сочинениям, письмам и отзывам современников. М., 1866, ч. 2, с. 102.

И. П. Оденталь - А. Я. Булгакову. [30.8].-PC, 1912, No 8, с. 170-171. Исправлено по рукописи оригинала: ГБЛ, ф. 41, к. 114, No 33, л. 30-31. На письме номер-56.

(94) В Бородинском сражении французы потеряли 58 тыс. человек, а русские около 38,5 тыс.

(95) Что за человек граф! Нет, это не простой смертный (фр.). Подразумевается Ф. В. Ростопчин.

Н. М. Карамзин - жене. 31.8.-Н. М. Карамзин по его сочинениям, письмам и отзывам современников. М., 1886, ч. 2, с. 102.

Неизвестный - родным. 1.9.-БЩ, ч. IV, с. 154.

Часть вторая

"Кровь на сердце запекается"

И. П. Оденталь - А. Я. Булгакову.

3 сентября. [С.-Петербург]

...> Государь еще сдесь, и я не слышу более о дне его отъезда к Вам или в другое место.

Кутузов Александров день превратил сего года в П [етер] бурге в светлое Христово воскресенье. Все, поздравляя друг друга с победою, обнимались, лобызались. Не можно описать радости и восторга, которые изображались на всех лицах. <...> Погода была прекрасная. Народу по Невскому проспекту от самого адмиралтейства до монастыря двигалось через целый день такое множество, что английский посол сказал: "Ма foi! en jugeant d'apres cette multitude je n'oserai prononcer, si Londres est plus peuple que Petersbourg(1)". Высочайший именинник был чрезвычайно весел. Он шествие совершал взад и вперед на лошади. Воздух наполнялся восклицаниями народа. Я сам с ним кричал ура! <...> Знайте также, что я видел нещастных, которые в радостный день стояли в церкве, повеся нос, а после уверяли, что мы преждевременно радуемся. У Вас эдакие мерзавцы составляют невидимое ополчение Злодея, а у нас они гордятся, что могут явно быть ему помощниками. Их, к щастию, теперь не слушают, и потому-то победителя сделали фельдмаршалом(2) , пожаловали ему 100 т. рублей, супруга его возведена в статс-дамы, а племянница Яхонтова - в фрейлины. <...> С тех пор, как Петербург стоит, то не было еще толь радостного Александрова дня, каков он был в прошедшую пятницу. <...>

Наше ополчение в числе 12 тысяч в воскресенье на Исаакиевской площади получило одно знамя. Оно совсем готово и выступает в четверток на Псков. Вероятно, посылают его к герою Витгенштейну, к которому идет из Ревеля и 25-ти тысячный корпус, высаженный из Финляндии. Тут находится и 5 тысяч шведов(3) . <...>

Мы ждем с последним нетерпением известий от нового фельдмаршала. Сказывают, что Злодей отступил токмо на 15 верст. Ах! Кабы подоспел Тормасов, так тотчас бы решились напасть на голодную, но отчаянную сволочь. Ее беспрестанно поят вином. Медленность Кутузова основана на пощаде своих. Он доконает Бонопарте более голодом. Скажите! Какая необходимость лесть на его необъятную артиллерию? Так, несравненный Булгаков! Кутузов победит, Россия избавится, Европа воскреснет. Он задохнется от славы, он умрет от радости. Какой блаженный конец! Для него нет другой награды, кроме бессмертия. <...>

М. А. Волкова - В. И. Ланской.

3 сентября. [Тамбов]

Здесь мы узнали, что Кутузов застал нашу армию отступающею и остановил ее между Можайском и Гжатском, то есть во ста верстах от Москвы. Из этого прямо видно, что Барклай, ожидая отставки, поспешил сдать французам все, что мог, и если бы имел время, то привел бы Наполеона прямо в Москву. Да простит ему бог, а мы долго не забудем его измены. До сегодняшнего дня мы были в постоянной тревоге, не имея верных известий и не смея верить слухам. У нас дыбом стали волосы от вестей 26 и 27 августа. Прочитав их, я не успела опомниться, выхожу из гостиной - мне навстречу попался человек, которого мы посылали к губернатору, чтобы узнать все подробности. Первая весть, которую я услыхала, была о смерти братца Петра Валуева, убитого 26-го. У меня совсем закружилась голова; удивляюсь, как из соседней комнаты не услыхали моих рыданий несчастные двоюродные сестры. Дом наш невелик - я выбежала во двор, у меня сделался лихорадочный припадок, дрожь продолжалась с полчаса. Наконец, совладев с собой, я вернулась, жалуясь на головную боль, чтобы не поразить кузин своих грустным лицом. У меня защемило сердце, когда я взглянула на несчастных моих кузин. Они не получали известий от матери - ясно почему. Каждую минуту жду, что кто-нибудь из семьи приедет с горестным известием, больно видеть, как они тревожатся о матери и поминутно молятся за брата. Я не умею притворяться. Для меня невыносимо казаться веселой, когда я смертельно тоскую.

В моем грустном настроении я далеко не благосклонно встретила твои размышления о г-же Сталь. Скажи, что сталось с твоим умом, если можешь ты так интересоваться ею в минуты, когда нам грозит бедствие. Ведь ежели Москва погибнет, все пропало! Бонапарту это хорошо известно; он никогда не считал равными наши обе столицы. Он знает, что в России огромное значение имеет древний город Москва, а блестящий, нарядный Петербург почти то же, что все другие города в государстве. Это неоспоримая истина. Во время всего путешествия нашего, даже здесь, вдалеке от театра войны, нас постоянно окружают крестьяне, спрашивая известий о матушке-Москве. Могу тебя уверить, что ни один из них не поминал о Питере. Жители Петербурга вместо того, чтобы интересоваться общественными делами, занимаются г-жой Сталь - им я извиняю это заблуждение, они давным-давно впадают из одной ошибки в другую, доказательство - приверженность ваших дам к католицизму. Но ведь твоим, милый друг, редким умом я всегда восхищалась, а ты поддаешься влиянию атмосферы, среди которой живешь! Это меня крайне огорчает. Я этого от тебя не ожидала. <...>

Д. С. Дохтуров - жене.

3 сентября. [Ок. Москвы]

...> Я, слава богу, совершенно здоров, но я в отчаянии, что оставляют Москву. Какой ужас! Мы уже по ею сторону столицы. Я прилагаю все старание, чтобы убедить идти врагу навстречу. Бенигсен был того же мнения. Он делал, что мог, чтобы уверить, что единственным средством не уступать столицы было бы встретить неприятеля и сразиться с ним. Но это отважное мнение не могло подействовать на этих малодушных людей - мы отступили через город. Какой стыд для русских покинуть отчизну без малейшего ружейного выстрела и без боя. Я взбешен, но что же делать? Следует покориться, потому что над нами, по-видимому, тяготеет кара божья. Не могу думать иначе. Не проиграв сражения, мы отступили до этого места без малейшего сопротивления. Какой позор! Теперь я уверен, что все кончено, и в таком случае ничто не может удержать меня на службе. После всех неприятностей, трудов, дурного обращения и беспорядков, допущенных по слабости начальников,- после всего этого ничто не заставит меня служить. Я возмущен всем, что творится! <...>

М. И. Кутузов - жене.

3 сентября. [Ок. Москвы]

Я, мой друг, слава богу, здоров и, как ни тяжело, надеюсь, что бог все исправит. Детям благословение.

Верный друг Михаила Г [оленищев]-Кутузов.

А. А. Меншикова - мужу.

4 сентября. Насурово

Я посылала, милый друг, к тебе двух лошадей и письмо, но они назад возвратились сюда. Мы завтра все едем в Тамбов, мне очень грустно. Я об тебе ничего не буду знать. От всего сердца тебя целую, бога ради, давай о себе знать. Маминька посылает свое благословение.

А. М.

Смоленский помещик - приятелю.

4 сентября. [Бельский уезд]

У нас по Вяземскому уезду начался скотский падеж. От моего дома в двадцати верстах пригнали ко французской армии польских 500 быков, они заразили весь скот и сами все подохли. Петербург безопасен - француз армию почти всю растерял. Чрез Вязьму взад и вперед, к Москве и Смоленску, идут французские войска, но очень мало. На сих днях проводили наших пленных воинов из Москвы чрез Вязьму, в том числе, штаб-и обер-офицеров, из них шестеро явились ко мне, а между ими и один родственник мой. Он сказывал, что дорогой от Москвы слабых без пищи пристрелено 611 человек, и в том числе 4 офицера. Войска французские очень слабы, без пищи, мужики весь хлеб меж собою поделили, а им не дают. Дом мой до сих пор не граблен, и весь Бельский уезд, а впредь богу вестимо, что будет. В хоромах моих три француза были, но чудо невероятное! Десяти лет мальчишка с девкой, которые для меня печь топили, выгнали их оттуда. Мальчишка закричал: "Ребята ж, сюда!" Они бросились в избу к его матери и стали просить хлеба и молока, но в то время наши три солдата, ушедшие из плена, явились в избу, хотели их схватить и вести в Сычевки(4) . Услыша одно имя Сычевок, французы кинулись бежать! Скажу тебе, друг мой, что у нас с первого августа все барыни и господа повыздоровели, не слыхать ни об истерике, ни о конвульсиях, а подагра сама без лекарей проходит. У меня родная тетка, лет 77, четвертый год в параличе, без руки и ноги и без языка, а теперь стала ходить, только не говорит. Один управитель у нас по соседству растек было водяною, но французские камердинеры неосторожно донага раздели [его] и привели в движение - воды открылись и сделалось легче. Но вместо россиян французы в Смоленске все издыхают, да и русские, которые к ним прилипли, лежат лоском. Еще скажу тебе анекдот. Майор и кавалер Георгиевский, живущий от меня в 25 верстах, лет 75-ти, стал на пути, где шли французские войска. Они обошлись с ним очень жестоко, а также и с женою его, потом выгнали из дому в избенку, где они и жили, а дом занимали французы. Я сжалился над ними и приказал своему племяннику выкрасть их из дому, что ему и удалось. Теперь этот майор идет в службу и готовится к сражению - не от безумия, а от досады: "Как-де меня могли бить французы!" Жена его упросила племянника не брать в плен живущих у них шести итальянцев и седьмого их попа за то, что они добрые люди. <...>

М. А. Протасова - В. А. Жуковскому.

4 сентября. [Муратова?]

Здравствуй, милый добрый друг наш!

Бог сохранит тебя для нашего благополучия, несносно грустно о тебе, друг милый! (5)Мы молимся очень усердно и беспрестанно, и я крепко надеюсь на милость божью! Ты, верно, возвратишься скоро и совершенно здоров в Муратове. Пиши к нам более. Милые письма твои нам всякий раз больше показывают дружбу твою. Дай господи, чтоб это письмо дошло к тебе, верно, ты бы много утешился. Будь на наш щет совершенно спокоен, мы, несмотря ни на что, здоровы и только и думаем, что об вас. Теперь неизвестность - совершенный ад. Христос тебя помилует, друг мой. <...>

П. М. Капцевич - А. А. Аракчееву.

6 сентября. Подольск.

Москва уступлена неприятелю 2-го сентября и занята его войсками в 6 часов пополудни. Весь арсенал и прекрасные новые ружья достались неприятелю; мало что ратниками вынесено; ружей, хлеба, сукон и всего нужного для армии довольно осталось. Два магазина с порохом подорваны по распоряжению генерала Милорадовича, и взрывы были с ужасным трясением.

Я командовал десять дней арьергардом под начальством генерала Милорадовича и самый последний позади армии с кавалериею и конною артиллериею удерживал наступление неприятеля и имел несчастье видеть вступающего за мною в город, в котором вопль и слезы каждого россиянина раздирали душу. Много подробностей писать вам, почтеннейший граф, о сем происшествии лишним считаю, но скажу только отличную черту твердости духа Михаила Андреевича Милорадовича посреди смятения и присутствие его разума, когда неприятель 2-го сентября сильно наступал с 7 часов утра до б вечера на мой арьергард, где генерал Милорадович сам беспрестанно находился и получал известия, что неприятель отрезывает наш арьергард от города, а из Москвы, что стеснение казенных и партикулярных обозов в улицах делает невозможным провести через город войска арьергарда. <...> Подобные донесения повторялись часто и тогда уже, когда мы были 7 верст от города. Положение арьергарда самое невыгоднейшее - ретироваться под сильною пушечною пальбою и быть отрезану и разбиту от превосходного числа войск, командуемых королем неаполитанским(6). Надобно было искать средств избегнуть потери нашей и дать время вывезти казенные обозы и часть артиллерии из города. Генерал Милорадович в тесных сих обстоятельствах выдумывает и одною игрою ума и хитростию выигрывает 4 часа времени. Он посылает парламентера к королю неаполитанскому, наставляет его объявить ему, что черный народ в Москве вооружен и готов защищаться, пушки в Кремле готовы, и каждый из обитателей готов предать пламени дом и всю собственность свою, если неприятель вступит вооруженною рукою. Переговоры сии остановили за 7 верст от города неприятеля, и генерал Милорадович, стремясь продлить оные, выиграл тем 4 часа времени и дал выйти из города множеству обозов. Ответ получен от Мюрата, что ежели мы не начнем делать выстрелы, то и они тоже, что по занятии города обещает устроить благочиние и тишину, в чем ручается честью. С такими условиями вошел наш арьергард в город разом вместе с неприятельским авангардом смешанный, без выстрела. Итак, до 3-го числа, утра до 6 часов мы ничего с неприятелем не имели, а за ночь дали время устроиться и войскам, и множеству обозов. Но видя генерал Милорадович большое неустройство от бесчисленности обывательских и казенных обозов, решился сделать условие с неприятелем и на 3-е число быть покойными, что принято было со стороны неприятеля охотно. 4-го же числа поутру в 9 часов неприятель начал наступать, и мы за прежнее принялись ретироваться, а куда, вам, конечно, уже известно.

Армии во все время сего происшествия были 20 верст позади арьергарда. Итак, спасение обозов и устройство к ретираде войск всегда будет обязано выдумке и присутствию разума генерала Милорадовича, под командою которого желаю я еще служить.

26-е число августа вам нечего описывать - это была геенна от б часов утра до 9 вечера - 14 часов. Вам уже все должно быть известно.

Вел. кн. Екатерина Павловна - Александру I.

6 сентября. Ярославль

Я не в состоянии больше сдерживаться, несмотря на боль, которую мне придется причинить вам, мой дорогой друг. Взятие Москвы довело ожесточение умов до высшей степени. Недовольство достигло предела, не щадят даже вас лично. По тому, что дошло до меня, можете судить об остальном. Вас во всеуслышание винят в несчастье вашей империи, в крушении всего и вся, наконец, в том, что вы уронили честь страны и свою собственную.

И не какая-нибудь группа лиц, но все единодушно вас хулят. Помимо того, что говорится о характере войны, которую мы ведем, одним из главных обвинений против вас стало то, что вы нарушили слово, данное вами Москве(7) . Она ожидала вас с крайним нетерпением, но вы с пренебрежением бросили ее. Создается впечатление, что вы ее предали. Только не подумайте, что грозит катастрофа в революционном духе, нет! Но я предоставляю вам самим судить о положении вещей в стране, где презирают своего вождя. Ради спасения чести можно отважиться на все, что угодно, но при всем стремлении пожертвовать всем ради своей родины возникает вопрос: куда же нас вели, когда все разгромлено и осквернено из-за глупости наших вождей? К счастью, мысль о мире не стала всеобщей. Совсем напротив, помимо чувства унижения, потеря Москвы возбудила и жажду мщения.

На вас открыто ропщут, и я полагаю, что обязана вам это сказать, мой дорогой друг, ибо это слишком важно. Вам не следует указывать мне на то, что все это не по моей части - лучше спасайте вашу честь, подвергающуюся нападкам. Ваше присутствие [в армии] может вернуть вам симпатии, не пренебрегайте никаким средством и не думайте, что я преувеличиваю: нет, к несчастью, я говорю истинно. Сердце обливается кровью у той, которая стольким вам обязана и желала бы ценой тысячи своих жизней вырвать вас из положения, в котором вы оказались.

Н. Н. Мордвинова - С. Н. Корсакову.

9 сентября. Пенза

Любезный братец, вы вошли в [военную] службу, будете подвержены опасностям - о, сколь сия мысль нас тревожит и тем паче, что, зная, с каким жаром вы пылаете к любезному Отечеству нашему, боюсь, любезный братец, что вы, пренебрег [ши] всякие осторожности, ни жертвовали собою без нужды. Вспомните, друг наш, любезнейший братец, вы у нас один, что потеря вас для нас будет такая, что никогда и ничто на свете не может вознаградить. Вообразите себе печаль, в какую вы нас погрузите - о, ежели б я могла вам изъяснить то, что я чувствую! Знаю, что первый долг гражданина и сына Отечества - защищать его и не пощадить последнюю каплю крови своей для пользы его, и тот, который, видя пользу, которую принесет смертию своею, и поколеблется; тот, который, видя нещастных и слабых, и не будет их покровителем, который в страшную минуту обратится в бегство, которого дух трусости объемлет, который предпочтет слабую жизнь свою Отечеству,- тот не только гнусен вам, любезный братец, но и всякой слабой женщине. Тот, который не вспомнит, что идет за спасение отца, мат [ери], брата, государя своего, тот недостоин быть семьянином. Но благодарим бога, наш братец - не стыд, а слава нашему семейству; не подкреплять нужно дух его, но напротив, удерживать в стремлении. Им мы гордимся, и [он] наше составляет спокойствие, исполнен рвением, любовью горит к Отечеству. Но ради самой этой любви к Отечеству, ради взаимной любви нашей, любезный братец, поберегите себя. Вспомните об нас всех и обещайте нам не вдаваться без нужды в опасность. Ради нас оцените вашу жизнь, для нас драгоценную и для всех, которых вы знаете. Вспомните, что редкими вашими качествами вы не только можете услужить самому себе, но многим. Услуга Отечеству не есть единое пылкое желание и жертва самого себя, но добро, кое воспоследует. Прости, любезный братец, мои рассуждения. Может быть, не то я вам сказала, что нужно, не знаю, так ли изъяснилась, но надеюсь на любезного братца, что он меня пощадит. Скажите нам подробнее, что намерены вы делать, где вы живете, в каком доме, с кем, скажите нам все, что до вас касается. Берегите ваше здоровье, будьте, сколь можно, спокойны - мы, слава богу, все здоровы, здешний климат прославился для здоровья, болезни очень редко бывают. Несколько дней тому здесь был чрезвычайный холод и ветры, за 20 верст от города снег был до колена, но теперь все утихло и стало довольно тепло. <...>

Не поверите, сколь мы все желаем с вами, со всеми нашими друзьями увидеться! Мне кажется, мы тысячу раз от вас далее, чем вподлинно, хотя, правда, далеко улетели, и время... О, кажется век прошел с нашей разлуки! Прощайте, любезный братец, сегодня ожидаю от вас письма, но почта еще не пришла. Папинька едет в гости и берет письма. Прощайте на сем.

Вас многолюбящая Н. М.

И. Б. Пестель - сыну.

10 сентября. С.-Петербург

...>Брат графа Аракчеева, находившийся подле князя Багратиона (адъютант его величества государя императора), прибывший сюда, рассказывал, что слышал, как говорили о раненых, которых он называл даже поименно, и что ты убит или, по крайней мере, тяжело ранен(8) . Граф Аракчеев, который мне постоянно оказывал искреннюю дружбу, тотчас же написал мне и просил меня придти к нему, потому что ему нужно поговорить со мной. Когда я явился к нему, он мне сказал, что не приехал ко мне сам, потому что опасался, как бы твоя мать не догадалась о том, что он должен был сказать мне. В то же время он представил мне своего брата, который совсем грубо объявил мне это ужасное известие. Не могу выразить тебе, дитя мое, какое действие произвело на меня это ужасное известие. Не дай тебе бог испытать когда-либо в жизни то, что чувствовал я в продолжение трех дней, пока находился в этой страшной неизвестности. В надежде, что, может быть, ты только ранен и что всех раненых офицеров отправляют в Москву, я не мог ничего другого сделать, как поспешить воспользоваться любезным предложением графа Аракчеева послать тебе письмо в Москву. Так как все наши уже оставили Москву и так как я даже не знал, кто из всех моих знакомых находится в Москве, я решил написать московскому гражданскому губернатору Обрескову и послать ему последнюю тысячу рублей, которая была у меня, и просить его передать ее тебе, принять тебя под свою защиту и позаботиться о тебе как можно лучше. И вдруг 7 числа сего месяца граф Аракчеев пишет мне записку <...>, в которой удостоверяет меня не только о том, что ты жив, но что ты не был даже и ранен. Посуди, дитя мое, с какой радостью читал я эту записку. Вот тогда я пошел к твоей матери, чтобы ее успокоить, потому что она очень и очень страдала, не имея от тебя никаких известий после знаменитого сражения 26 числа прошлого месяца, которое, по уверению всех, было самое кровопролитное из когда-либо бывших. <...>

М. Б. Барклай-де-Толли - жене.

11 сентября. Красная Пахра

Только что я узнал, что будет надежная оказия в Петербург (ибо я никогда не узнаю об отправке курьера, да и не связываюсь с жалкими людьми, в руках которых находится теперь управление армиями), и я пользуюсь ею, чтобы сообщить тебе, что у меня нового.

Я с нетерпением ожидаю разрешения отсюда уехать(9). Наши дела приняли здесь в настоящее время такой оборот, что мы можем надеяться счастливо и с почетом окончить войну, но действовать следует совершенно иначе и с большей активностью. Меня нельзя упрекнуть в безучастности, потому что я всегда откровенно высказывал свое мнение, но меня явно избегают и многое скрывают от меня. Чем бы дело ни кончилось, я всегда буду убежден, что я делал все необходимое для сохранения государства, и если у его величества еще есть армия, способная угрожать врагу разгромом, то это моя заслуга. После многочисленных кровопролитных сражений, которыми я на каждом шагу задерживал врага и нанес ему ощутимые потери, я передал армию князю Кутузову, когда он принял командование, в таком состоянии, что она могла помериться силами со сколь угодно мощным врагом. Я ее передал ему в ту минуту, когда я был исполнен самой твердой решимости ожидать на превосходной позиции атаку врага, и я был уверен, что отобью ее. Я не знаю, почему мы отступили с этой позиции и таскаемся, как дети Израиля в пустыне(10). Если в Бородинском сражении армия не была полностью и окончательно разбита - это моя заслуга, и убеждение в этом будет служить мне утешением до последней минуты жизни.

Все, что я тебе здесь написал,- тайна, которую я прошу тебя крепко хранить. Единственная милость, которую я добиваюсь, заключается в том, чтобы меня отсюда отпустили, а уж в какой форме это будет сделано - мне совершенно безразлично(11).

Ф. В. Ростопчин -- П. А. Толстому.

13 сентября. Пахра, 35 верст от Москвы

Сколь ни тяжело мне писать к вам, почтенный граф, но я хочу известить вас о предании Москвы и о бедственном положении армии нашей. Князь Кутузов обещал мне в десяти письмах, что он Москву защищать будет и что с судьбою сего города сопряжена судьба и России, [и] дал 26-го при Бородине баталию. Бонапарт атаковал всю нашу позицию с 5 часов утра до 7 часов вечера и был отбит так, что обозы отправились назад. Мы потеряли убитыми и ранеными 17 генералов, до 20 тысяч рядовых и на другой день 10 тысяч мародеров. Неприятелю этот день стоит близ 30 тысяч убитых и раненых, 29 генералов, по их письмам, mis hors de comptant(12). Мы у них взяли 10 пушек, они у нас - 18. С сим известием отправлен курьер в Петербург с места сражения, и Кутузов - фельдмаршал. Мы остались на месте, но ночью пошли назад. Бенигсен искал новых позиций и привел армию на Поклонную гору. Тут я виделся с Кутузовым, который повторил мне, что он дает баталию. Я возвратился в город и занимался ранеными, коих число в беспорядке пришедших было до 28 000 человек и при них - несколько тысяч здоровых. Это шло разбивать кабаки (в них вина уже не было) и красть по домам. В 8 часов вечера я получил от Кутузова письмо следующего содержания:

"Получа достоверное известие, что неприятель отрядил два корпуса по 20 тысяч на Боровскую и Звенигородскую дорогу, и находя позицию мою недовольно выгодною, с крайним прискорбием решился оставить Москву. Прошу вас прислать мне скорее проводников - вести войска чрез Калужскую и Драгомиловскую заставы во Владимирскую и Коломенскую" (13).

Тут мне оставалось вот еще что сделать. Важное, нужное и драгоценное все уже отправлено было, но должно было потопить оставшийся порох 6 000 пуд, выпустить в магазине 730 000 ведер вина, отправить пожарные, полицейские и прочие команды, гарнизонный полк и еще два, пришедшие к 6 часам утра. Все сие сделано было. Войска наши вышли в беспорядке, и если бы злодей послал три полка кавалерии, то бы вся артиллерия ему досталась. Мюрат шел по Арбату, и мужик, выстрелив по нем из окна, ранил [какого-то] полковника. Ввечеру загорелись лавки и лабазы близ Кремля. На другой день во многих местах загорелся город и при сильном ветре, продолжаясь три дня, огонь истребил 5/6 частей города. Церкви разграблены, и в соборе стоит эскадрон кавалерии. Что Кутузов не хотел защищать Москвы, сему доказательство то, что 29-го послано повеление отправить провиант во Владимир, а Бонапарт накануне своего входа отдал [распоряжение] в приказе, какому полку быть на карауле. Теперь, пройдя четыре дороги поперек, мы стали на старой Кулужской в 35 верстах(14), ничего не делаем, не знаем, что и неприятель делает, а одна лишь партия в 1200 человек на Можайской дороге взяла в 36 часов 1300 человек пленными, курьера и два транспорта из Смоленска. В письмах из армии неприятельской, захваченных с курьером, все говорят, что грабежу не было, что все вывезено, вина нет и провианта лишь на 8 дней. Кутузова никто не видит. Кайсаров за него подписывает, а Кудашев всем распоряжает. Бенигсен надеется быть главнокомандующим. Барклай советовал оставить Москву, чтобы спасти армию, полагая, что сим загладит потерю Смоленска. Армия в летних панталонах, измучена, без духа и вся в грабеже. В глазах генералов жгут и разбивают [дома] офицеры с солдатами. Вчера два преображенца грабили церковь. По 5 000 человек в день расстреливать невозможно. Регулярного войска из Калуги и от Лобанова прибыло до 27 000 человек. Мы стоим, что будет - никто не знает. Настоящее бедственно, но будущее ужасно, хотя неприятель и должен здесь погибнуть и не выйти из России.

Вам преданный граф Ф. Ростопчин.

Н. М. Лонгинов - С. Р. Воронцову.

13 сентября. С.-Петербург

...> Письмо сие назначая для вас единственно или для немногих, коим, ваше сиятельство, сообщить заблагорассудите, я почитаю за лучшее писать оное по-русски, дабы любопытное око иностранцев не могло проникнуть содержание оного. Коль скоро правительство составлено из частей, несогласных между собою, нельзя ожидать, чтобы оное могло поддерживать себя иначе как интригами, а сии, распространяясь повсюду, наполняют все места, зависящие от оного. Таким образом, стоит только упомянуть имена министров наших, чтобы все понять и всех [о] ценить как должно.

Граф Румянцев (15) один, можно сказать, наибольшее имел влияние на все меры правительства, если не куплен Франциею, то из единственной в своем роде глупости и неспособности. [Он] всегда так действовал, как бы на жалованьи у Бонапарте, до того, что если бывали когда минуты доброго расположения государя к доброму делу, то оное не иначе исполнялось как мимо его. При всем том он вообразил и заставил многих о себе думать, что он - Макиавель, хотя голова его нимало не похожа на сего умного софиста в политике. <...>

Козодавлев, министр внутренних дел, есть его креатура, подлейший из подлецов, знающий порядок и течение обыкновенных дел и ничего никогда не значивший. <...> Много препятствовал сближению России с Англиею и постоянно показывал себя врагом последней. Сей глупый, впрочем, педант никакого никогда влияния [и] даже понятия о политической системе нашей, если то можно назвать системою, не имел. <...>

Барклай, выведенный из ничтожества Аракчеевым, который думал им управлять, как секретарем, когда вся армия возненавидела его самого, показал, однако же, характер, коего. А. не ожидал, и с самого начала взял всю власть и могущество, которые А. думал себе одному навсегда присвоить, но ошибся, присвоив их месту, а не себе, и Барклай ни на шаг не упустил ему, когда вступил в министерство. Я почитаю, сколько могу судить, что Барклай есть честный тяжелый немец с характером и познаниями, кои, однако ж, недостаточны для министра. Притом, не имея ни связей, ни могущих друзей, он один стоял против всех бурь, пока, наконец, Ольденбургская фамилия(16) и Сперанский, как утверждают, приняли его в покровительство. <...>

Б[алашов], полиции министр, другого ремесла ввек не имел как шпионство, быв долго в Москве и здесь полицмейстером. Подлой должности и поручить нельзя как душе подлой, которой никто не мог себя вверить или вступить с ним в связь. Он много делал зла, добра - немногим, а в политике ничего не смыслит. <...>

Дмитриев, пиита, человек прямой и честный, немного мартинист(17), шел своею дорогою, не входя в большие связи, кроме с старинным приятелем Балашовым и с Разумовским, с прочими он мало знался и делал одни свои дела.

Министерство, так составленное, не могло почти действовать. Для него надобна была душа. Нашлась она в Сперанском, к несчастью России(18). <...>

Описав, таким образом, корень всего зла, можно удобнее приступить к отраслям, кои не меньше имели влияния на нашу армию. Некто Фуль, который принят из Пруссии в нашу службу генерал-майором, был творцом нашего плана войны. Человек сей имеет большие математические сведения, но есть не иное как немецкий педант и совершенно имеет вид пошлого дурака. Он самый начертал план Иенской баталии(19) и разрушения Пруссии. <...> Многие не без причины почитают его шпионом и изменником. Кто и как его сюда выписал - неизвестно, только он после Тильзита здесь очутился. О плане его и говорить нет нужды - он был слишком виден по всем происшествиям войны. Барклай, исполнитель оного, немец в душе, привлекший ненависть всех русских генералов, у коих он был недавно в команде, соединяющий гордость с грубостью, положил за правило никого не видеть и не допускать [к себе]. <...> Солдаты главнокомандующего не видели и не знали, кроме [как] в деле против неприятеля, где он всегда оказывал много храбрости и присутствия духа. Но все, что касалось до распоряжений прежде и после дела при беспрерывном отступлении после успехов, казалось непонятным, а о движениях неприятеля не иначе узнавали, как когда оные были уже произведены в действо, тогда как наши казались ему известными. До Смоленска винить Барклая нельзя (он исполнял предписанный план), но после Смоленска, когда предписано [было] ему действовать наступательно и он имел к тому способы, одержав значущий успех, отразив неприятеля, оправдать его трудно, тем более что большая часть генералов доказали ему возможность удержать позицию, которая одна могла закрыть Москву. Многие поставляют его на одной доске с Сперанским, но несправедливо, кажется. <...>

Князь Багратион, хотя и неуч, но опытный воин и всеми любим в армии, повиновался, но весьма неохотно Барклаю, который его моложе, хотя и министр. Впрочем, он долг свой исполнил и соединился с ним, несмотря на все препятствия и трудности. После Смоленска он писал государю, что он готов повиноваться даже и Барклаю, но что сей командовать не способен, и все солдаты ропщут. Изнурили их напрасно, половину растеряли для того, чтобы Москву и знатную часть России разорить, тогда как свежими еще войсками в начале можно было неприятеля остановить. Государь сам был свидетелем, когда в бытность его в Видзах корпус гр. Шувалова (ныне графа Остермана-Толстого) почти громко закричал "измена!" По рапорту о сем графа Шувалова, его сменили, а план по-старому продолжали исполнять, пока нашли, что не по нашему, а по своему плану неприятель действует. В Дриссе узнали, что неприятель устремился на Смоленск, в военном совете положено туда [же] идти. Государь потерял голову и узнал, что война не есть его ремесло, но все не переставал во все входить и всему мешать. Граф Аракчеев уговорил его ехать в Багратионову армию с собою. Лишь коляски тронулись с места, он велел ехать в Смоленск, а не в Витебск и объявил ему, что ему должно ехать в Смоленск и Москву учредить новые силы, а что в армии присутствие его не только вредно, но даже опасно(20). Говорят, что Аракчеев взялся быть исполнителем общего желания всех генералов.<...> Ненависть в войске до того возросла, что если бы государь не уехал, неизвестно, чем все сие кончилось бы.

Вся публика кричала Кутузова послать. Кутузов был здесь и трактован как всякий офицер, несмотря на прошлую кампанию(21) и на мир с турками, о коих даже и слова не сказано ему по приезде государя, пока, наконец, он сам не стал требовать объяснения, дурно, хорошо ли он сделал, и что он желает знать мнение государя. Тут и сторговались с ним выбрать княжеский титул или жене портрет! Наконец, когда дело зашло и за Смоленск - нечего делать, надобно послать Кутузова поправить то, что уже близко к разрушению. Увы! Москва не спасена, несмотря на 26 августа, стоившее нам до 30 000 героев! <...> Бог знает, что вперед случится. <...>

Ваше сиятельство еще до получения сего узнаете о вступлении французов в Москву. Сие случилось вследствие военного совета, который был созван и в коем Бениксен и Коновницын, генерал-лейтенант, предлагали защищать Москву, прочие все были [за то, чтобы] оставить оную(22), в том числе и князь Кутузов, несмотря на то, что при отъезде отсюда и по прибытии в армию он объявил, что неприятель не иначе вступит в сию древнюю столицу как по его мертвому трупу. Видно, были важные причины, кои заставили отступить и не произвести в действо первоначального плана защищать ее, как Сарагоссу(23). Если то справедливо, что сначала Кутузов отступил 15 верст по Рязанской и Тульской дороге, а теперь опять левым крылом занял Можайск(24), то может статься, что неприятель обойден и должен выйти [из Москвы], чтобы открыть себе путь, ибо Нижегородская, Ярославская, Костромская, Владимирская и другие милиции могут ему попрепятствовать идти далее со всеми силами, особливо имея в тылу целую армию, недавно сражавшуюся с успехом под Можайском и усиленную корпусом вновь формированных войск под командою князя Лобанова и милициями. С другой стороны, корпус отдельный бар. Винценгерода находится около Клина до 28 000 человек, прикрывая Ярославскую и Тверскую дороги и посылая отряды на Волоколамск. Многие письма, кои я сам видел, полагают, что дела наши чрез отдачу Москвы много выиграли, но кроме того, что почти невозможно преградить совершенно путь армии до 200 000 простирающейся, зло (морально судя) потери столицы есть пятно для чести народной и может произвести в народе печальные следствия, если дух начнет упадать и жар простынет. Чтобы предупредить сии пагубные последствия, надобно немедленно действовать наступательно. Надеюсь, что князь Кутузов сего не упустит, но с 4-го числа известий от него нет.

Вооруженный московский народ, который графом Ростопчиным удивительно был електризован под именем клича, вышел с ним в числе 63 000 человек и соединился с армиею, унеся с собою запасов сколько возможно. Прочие все [запасы] истреблены или вывезены заблаговременно так [же], как и наши раненые и больные, которых было до 11 000 человек. Все войска, регулярные и нерегулярные, кои должны быть ныне с Кутузовым, полагают в 225000 человек(25). Тормасов и Чичагов получили повеления действовать немедленно на Смоленск.

Все сие, если не замешкается, будет иметь важные следствия, но если станут долго откладывать, [то это] может быть только для будущего полезно, так [же], как и шведская высадка и занятие Мадрита Веллингтоном(26). Нам же теперь настает нужда в действиях немедленных, каковых спасение России и Европы требует. <...>

Если бы с [самого] начала дали команду Кутузову или посоветовались с ним, [то] и Москва была бы цела, и дела шли бы иначе, но предубеждения противу него с австрийской кампании(27), где он, впрочем, нимало не виновен, доселе остались непреклонными. Даже когда Отечество стало на краю гибели, государь даже и не начинал говорить с ним про войну. Кутузов [сам] почел обязанностию говорить о том и доказал, что план [Фуля] был самый необдуманный и войска были расположены не по военным правилам, а более похоже на кордон противу чумы. Хотя и поздно принялись за него, но, по крайней мере, надежда остается, что Отечество не погибнет и что почтенный сей старик и военными способностями, и опытностию, и именем своим может спасти и поправить дела. Что до Москвы, знающие положение мест и войск доказали, что, отдавши Смоленск, ее удерживать было бы безрассудно. С часу на час ожидаем теперь о случившемся в армии с 4-го числа известий. Они должны быть важны и решительны. Одно к утешению нам остается, что государь и не думает о мире и решился никаких предложений не принимать, хотя бы дело дошло до Казани и Архангельска. Вчера императрица, говоря о слухах, рассеваемых злонамеренными людьми насчет мира, именно мне поручила, если о том будет речь при мне, противуречить и позволила даже на нее ссылаться. Не меньше тому доказательством и то служит, что, с получением вестей о занятии Москвы, укладка архивов и пр. продолжается во всех департаментах правительства и других казенных местах. Кажется, сие совершается напрасно, ибо нельзя думать, чтобы неприятель решился сюда идти, разве несчастие довело бы нас потерять всю армию без остатка, чего при помощи бога случиться не должно и не может. <...>

Р. S. Я забыл упомянуть, что генерал Бениксен находился в армии во все время при государе или, что называлось, при особе Его Величества. Сие новое звание сделано для него, Аракчеева, Армфельта, Чичагова, в которое и Зубов попал в Вильне уже. Это был род военного совета, которого не слушались и спрашивали только в крайности и без намерения следовать мнению его. Бениксен играл ролю, которая, я думаю, удивляла его и совсем не была приятною. Вообще, странно советоваться в исполнении плана с теми людьми, кои в составлении оного не участвовали. По отъезде государя из армии поведено Барклаю и Багратиону во всем советоваться с Бениксеном и действовать с его согласия, но не по его приказаниям, то есть он был род дядьки без всякой власти. Бениксен, несмотря на болезнь свою, выполнил сие желание, остался в армии, хотя ни тот, ни другой из главнокомандующих его не спрашивали. После смоленских несчастий государь предлагал ему главное начальство, от чего он отказался по двум причинам, кои делают ему честь. Первое, что он не в силах ни физически, ни морально принять на себя толь великое бремя, зная, что есть человек способнее его, второе, что для русских войск надобно русского начальника, особливо в такое время, когда нужно их одушевить и ободрить. Кутузов, по мнению его, соединял все таковые качества с известными ему способностями, почему [Беннигсен] и объявил, что он охотно под ним служить будет. Пока сие происходило, роптание в войсках до того усилилось, что он почел нужным и благопристойным удалиться в Вязьму, а при отступлении из Дорогобужа войска почти взбунтовались и громогласно требовали Бениксена. Сие побудило его оставить в Вязьме экипажи и поскорее далее удалиться.

Князь Кутузов нашел его близ Торжка, и таким образом оба сии генералы и старинные друзья возвратились в армию и нашли ее уже в Гжати. Бениксен теперь есть первый по главнокомандующем и генерал-квартермистр всех действующих армий. Здесь немцы кричали за Палена, но к чести Бениксена он был пружиною, что русским русского дали начальника, хотя сам - немец. Теперь немцы опять вопят Палена с тех пор, как Москва потеряна. <...>

Что я не ошибся, полагая потерю нашу в вечных отступлениях, видно будет из того, что Барклаева армия состояла из 135000 человек и Багратионова из 65 000(28), а в Дорогобуже сочлось обеих вместе 84 000. Где прочие девались? Без сомнения, ни убиты, ни все в плен взяты, а растеряны по дороге больными, ранеными, усталыми, кои к ним не возвратились. Неприятель столько же терял, но все к нему возвращались, так как он шел вперед, а мы отступали. Не лучше ли было пожертвовать половиною сей потерянной армии в деле, когда оная была полна и дышала мщением и жаром сразиться с неприятелем? Если бы корпус Милорадовича, вновь формированный, и московская милиция не подошли к Можайску, то не было [бы] с чем сражение дать неприятелю, который имел 160000, по крайней мере(29), и весьма вероятно, что вся армия наша была бы истреблена, не видав даже Москвы. Вот в каком положении были дела. Слава богу, что надежда не потеряна к поправлению. Кутузов, Строгонов, сам Бениксен, хотя и был противного мнения, пишут, что отдачею Москвы ничего не потеряно, напротив, Строгонов говорит, что неприятель от сего обмана должен понести такую потерю, какой он не воображает. Дай бог! Отперли вороты - коли удастся запереть, сомнения нет, что ему худо будет. Но я не вещественного, а морального зла боюсь, как выше упомянул. <...>

Я мог во многом ошибиться, но описал все, что знаю.

М. И. Кутузов - дочери.

15 сентября. В 35 верстах от Москвы

Мой друг Парашинька, я вас никогда не забывал и недавно к вам отправил куриера. Теперь и впредь, надеюсь, в Данкове безопасно. А ежели бы [французы] приближились, на что еще никаких видимостей нет, тогда можно вить далее уехать.

Я баталию выиграл прежде Москвы, но надобно сберегать армию, и она целехонька. Скоро все наши армии, то есть Тормасов, Чичагов, Витхенштейн и еще другие, станут действовать к одной цели, и Наполеон долго в Москве не пробудет. Боже вас всех благослови.

Верный друг Михаила Г [оленищев} -Ку [тузов].

М. В. Акнов - И. Я. Неелову.

15 сентября. [Тверь]

Милостивый государь Иван Яковлевич!

Новостей никаких, как тол[ь]ко вчерась говорили, что наш город Тверь от нашествия неприятельского обезопасен. <...> Дай-то господи, чтоб возымет таковую божескую милость.

Вчерась конвойный, который из-под Москвы привел новых пленных, 3 офицеров и 87 рядовых, говорил, что неприятелем сожжено уже пол-Москвы ви[н]ой(30) его напряжения к разорению России. На ночь выезжают французы из Москвы, а на день въезжают. <...>

Е. Н. Давыдова - А. Н. Самойлову.

17 сентября. М. Каменка

Сейчас мой казначей возвратился из Кременчуга. Читал копию с письма, присланного(31) <...> из Москвы в Кременчуг к Пономареву, что французы с 26-го числа августа по 1-е сентября ежедневно продолжали(32) сражение, и французы уже отретировались от Можайска. Не пошлешь ли ты, мой друг, к Пономареву, чтобы узнать пообстоятельнее. <...>

М. А. Волкова - В. И. Ланской.

17 сентября. [Тамбов]

Что сказать тебе, с чего начать? Надо придумать новые выражения, чтобы изобразить, что мы выстрадали в последние две недели. Мне известны твои чувства, твой образ мыслей; я убеждена, что судьба Москвы произвела на тебя глубокое впечатление, но не могут твои чувства равняться с чувствами лиц, живших в нашем родном городе в последнее время перед его падением, видевших его постепенное разрушение, и наконец, гибель от адского могущества чудовищ, наполняющих наше несчастное отечество. Как я ни ободряла себя, как ни старалась сохранить твердость посреди несчастий, ища прибежища в боге, но горе взяло верх: узнав о судьбе Москвы, я пролежала три дня в постели, не будучи в состоянии ни о чем думать и ничем заниматься. Окружающие не могли поддержать меня, как я предвидела - удар на всех одинаково подействовал, на лица всех сословий, всех возрастов, всевозможных губерний, произвел ужасное впечатление. Известие о битве под Можайском окончательно сразило нас, и с этих пор ни одна радостная весть не оживляла нас. До сих пор нам еще неизвестны все жертвы 26-го августа. Нам назвали Валуева, Корсакова-старшего(33) и Кутайсова. Пока не предвижу возможности получать здесь новости и прошу тебя, если получишь мое письмо, сообщи мне как можно более сведений об убитых и раненых. Сообщения с Москвой прерваны, не знаем, откуда получать известия, к кому обратиться. События так быстро сменяются, мы даже не знаем, что сталось с лицами, которых мы оставили в Москве. Надо полагать, что вам известно более, чем нам, вы должны знать хотя [бы] число убитых. В положении, в котором мы находимся, смерть не есть большое зло, и если не должно желать ее ни себе, ни другим, [то], по крайней мере, не следует слишком сожалеть о тех, кого бог к себе призывает: они умирают, исполняя самый священный долг, защищая свое отечество и правое дело, чем заслуживают благословение божие. Я стараюсь проникнуться этим чувством, а равно и внушить его моим бедным кузинам Валуевым.

Тамбов битком набит. Каждый день прибывают новые лица. Несмотря на это, жизнь здесь очень дешева. Если не случится непредвиденных событий и обстоятельства нам позволят сидеть спокойно, мы проведем зиму в теплом и чистом домике. В прежнее время мы бы нашли его очень жалким, а теперь довольствуемся им. Кроме нашего семейства, здесь находятся Разумовские, Щукины, кн. Меншикова и Каверины. Есть много других москвичей, которых мало или почти вовсе не знаем. Все такие грустные и убитые, что я стараюсь ни с кем не видаться - с меня достаточно и своего горя.

Меня тревожит участь прислуги, оставшейся в доме нашем в Москве, дабы сберечь хотя [бы] что-нибудь из вещей, которых там тысяч на тридцать. Никто из нас не заботится о денежных потерях, как бы велики они ни были, но мы не будем покойны, пока не узнаем, что люди наши как в Москве, так и в Высоком остались целы и невредимы. Когда я думаю серьезно о бедствиях, причиненных нам этой несчастной французской нацией, я вижу во всем божью справедливость. Французам обязаны мы развратом. Подражая им, мы приняли их пороки, заблуждения, в скверных книгах их мы почерпнули все дурное. Они отвергли веру в бога, не признают власти, и мы, рабски подражая им, приняли их ужасные правила, чванясь нашим сходством с ними, а они и себя, и всех своих последователей влекут в бездну. Не справедливо ли, что где нашли мы соблазн, там претерпим и наказание? Одно пугает меня - это то, что несчастья не служат нам уроком. Несмотря на все, что делает господь, чтобы обратить нас к себе, мы противимся и пребываем в ожесточении сердечном.

Александр I - вел. кн. Екатерине Павловне.

18 сентября. С.-Петербург

Вот вам, дорогой друг, мой обстоятельный ответ, который я должен вам дать.

Нечего удивляться, когда на человека, постигнутого несчастьем, нападают и терзают его. Я никогда не обманывал себя на этот счет и знал, что со мною поступят так же, чуть судьба перестанет мне благоприятствовать. Мне суждено, быть может, лишиться даже друзей, на которых больше всего я рассчитывал. Все это, к несчастью, в порядке вещей в здешнем мире!

Мне всегда претило, а особенно при несчастье, утомлять кого бы то ни было подробностями о себе самом, но по моей к вам искренней привязанности, я делаю над собой усилие и изложу вам дела в том виде, как они мне представляются.

Что лучше, чем руководствоваться своими убеждениями? Именно они заставили меня назначить Барклая главнокомандующим 1-ой армией за его заслуги в прошлых войнах против французов и шведов. Именно они говорят мне, что он превосходит Багратиона в знаниях. Грубые ошибки, сделанные сим последним в этой кампании и бывшие отчасти причиной наших неудач, только подкрепили меня в этом убеждении, при котором меньше, чем когда-либо, я мог считать его способным быть во главе обеих армий, соединившихся под Смоленском. Хотя я не вынес большого удовлетворения и от того немногого, что выказал в мое присутствие Барклай, но все же считаю его менее несведующим в стратегии, чем Багратион, который ничего в ней не смыслит. <...>

В Петербурге я нашел всех за назначение главнокомандующим старика Кутузова - к этому взывали все. Так как я знаю Кутузова, то я противился сначала его назначению, но когда Ростопчин в своем письме ко мне от 5 августа известил меня, что и в Москве все за Кутузова, не считая ни Барклая, ни Багратиона годными для главного начальства, и когда Барклай, как нарочно, делал глупость за глупостью под Смоленском(34), мне не оставалось ничего иного, как уступить общему желанию - и я назначил Кутузова. И в настоящую еще минуту я думаю, что при обстоятельствах, в которых мы находились, мне нельзя было не выбрать из трех генералов, одинаково мало подходящих в главнокомандующие, того, за которого были все. <...>

После того, что я пожертвовал для пользы моим самолюбием, оставив армию, где полагали, что я приношу вред, снимая с генералов всякую ответственность, что я не внушаю войскам никакого доверия и поставленными мне в вину поражениями делаю их еще более прискорбными, чем те, которые приписали бы генералам,- судите сами, мой добрый друг, как мне должно быть мучительно слышать, что моя честь подвергается нападкам. Ведь я поступил, как того желали, покидая армию, тогда как сам только того и хотел, чтобы с армией оставаться. До назначения Кутузова я твердо решился вернуться к ней, а отказался от этого намерения лишь после этого назначения, отчасти по воспоминанию, что произошло при Аустерлице из-за лживого характера Кутузова, отчасти следуя вашим собственным советам и советам многих других, одного с вами мнения. <...>

Я вернулся в Петербург с 21-го на 22-е [августа] (35). Предположив, что я выехал бы на другой же день, я прибыл бы в Москву только 26-го, в день битвы, а следовательно, я не имел бы даже возможности предотвратить гибельное отступление, сделанное в ночь после сражения и погубившее все. Судите, чем бы я был тогда в Москве? Не сделали ли бы меня одного ответственным за все события, происшедшие от этого отступления, раз я был так близко (и это было бы справедливо). А между тем мог ли я помешать случившемуся, когда пренебрегли воспользоваться победой и потеряли благоприятную минуту? Я, значит, приехал бы для того только, чтобы на меня легла тяжесть позора, до которого довели другие?

Напротив, мое намерение было воспользоваться первой минутой настоящего преимущества нашей армии над неприятелем, которое вынудило бы его отступить, чтоб действительно приехать в Москву. Даже после известия о битве 26-го числа я выехал бы тотчас, не сообщи мне Кутузов в том же рапорте, что он решил отступить на 6 верст, чтобы набраться сил. Эти роковые б верст, отравившие мне радость победы, вынудили меня подождать следующего рапорта. Из него я увидел ясно только одни бедствия. <...>

Что касается меня, дорогой друг, то я могу ручаться единственно за то, что мое сердце, все мои намерения и мое рвение будут направлены на то, что, по моему глубокому убеждению, может служить на благо и на пользу отечества. Относительно таланта, может, его у меня недостаточно, но ведь таланты - дар природы, и никто никогда сам их себе не добудет. Справедливости ради следует признать, что нет ничего удивительного в моих неудачах, когда у меня нет хороших помощников, когда я терплю недостаток в механизмах, чтобы управлять такой громадной машиной и в такое кризисное время против адского врага, величайшего злодея, но и высокоталантливого, который опирается на соединенные силы всей Европы и множество даровитых людей, появившихся за двадцать лет войны и революции. Вспомните, как часто в наших с вами беседах мы предвидели эти неудачи, допускали даже возможность потери обеих столиц, и что единственным средством против бедствий этого жестокого времени мы признали только твердость. Я далек от того, чтоб упасть духом под гнетом сыплющихся на меня ударов. Напротив, более, чем когда-либо, я полон решимости упорствовать в борьбе, и к этой цели направлены все мои заботы.

Признаюсь вам откровенно, что мне гораздо менее чувствительно, когда меня не понимает общество, то есть множество людей, мало меня знающих или даже вовсе незнающих, нежели когда это непонимание я вижу в тех немногих лицах, которым я посвятил все мои привязанности и которые, как я надеялся, всецело знают меня. Но клянусь вам пред богом, если подобное горе добавится ко всему, что я теперь переношу, я не стану обвинять этих людей, а отнесу это к обычной участи людей несчастных, которых все покидают.

Простите, добрый мой друг, что так долго испытывал ваше терпение как длиной этой письма, так и длительностью его составления, ведь я мог лишь ненадолго отрываться от моих ежедневных занятий. <...>

И. А. Поздеев - С. С. Ланскому.

19 сентября. Вологда

Письма ваши я все исправно получил, за которые покорно благодарю. И если будете писать ко мне, то уже прошу писать в Вологду, ибо мы сюда приехали по взятии Москвы, о которой последнее известие имеем от 5-го сентября, что она горит, зажжена с Рогожской [слободы] и продолжает гореть. <...> Сюда все едут из Ярославля, Рыбной, Углича и прочих. Ризницу от Троицы сюда привезли, московская сюда же едет. <...>

Дорога от Москвы в Петербург открыта - вы на таком же призе, как Москва. Войск от Москвы до Петербурга нет, кроме мужиков с рогатинами, как против медведей, кои суть жертвы, да и те отягощены набором рекрут и налогами до крайности. Одни дворяне и их приказчики побуждают к повиновению к государю, дабы подати, подводы и прочие налоги давать. А дворяне к мужикам остужены рассеяньем слухов от времен Пугачева о вольности, и все это поддерживалось головами французскими и из русских, а ныне и паче французами, знающими ясно, что одна связь содержала, укрепляла и распространяла Россию, и именно связь государя с дворянами, поддерживающими его власть над крестьянами, кои теперь крайне отягощены набором рекрут, милицией и так называемым ныне ополчением, и особливо с Московской губернии, которая уже не наша. И слышу, пишут теперь из подмосковной дворовые, что уже мужики выгнали дворовых всех в одних рубашках вон теперь, а ныне уже зима, куда идти без хлеба и одежды? В леса? Замерзнуть и погибнуть с голоду. Вот состояние России! А сердце государства - Москва взята, сожжена! Войска мало, предводители пятятся назад, научились на разводах только, а далее не смыслят, войска потеряли прежний дух, а французы распространяются всюду и проповедуют о вольности крестьян - то и ожидай всеобщего [возмущения]. При этом частом и строгом рекрутстве и наборах ожидай всеобщего бунта против государя, и дворян, и приказчиков, кои власть государя подкрепляют.

Теперь множество и наехало, и едет в Вологду, которая им кажется далее от французов. А принц(36) в Ярославле и своих подчиненных городах отдал повеление: коли французы будут приближаться, то все зажигать. (То теперь случай ворам и желающим все замешать, обокрасть.) А селения и города зажигать - после от стужи помирать!

О сем, что я пишу, прошу не говорить обо мне, ибо теперь надобно молчать и ожидать, как придет всеобщее резанье. Вот что произвели молодые головы, когда бог не положит конца!

Д. С. Дохтуров - жене.

20 сентября. [Тарутинский лагерь]

Письмо твое, друг мой, чрез Молчанова я на сих днях получил. Благодарю бога, что ты здорова. Охотно бы я желал что-нибудь сделать для Молчанова сходно с его желанием, но он остался у Коновницына, которому он несколько родня. Мы почти все стоим на одном месте и часто имеем маленькие авангардные дела, все почти в нашу пользу. И так как дирекцию мы взяли по Калужской дороге, то я нахожу, что тебе нет ни малейшей опасности остаться в Рязани, по той причине, что неприятель должен сообразоваться с нашими движениями и оставить как Тульскую, так и Рязанскую дорогу. Оставайся, душа моя, покойно в Рязани и не слушай пустых вестей, кои только напрасно вас беспокоят. <...> Бедный Багратион! (37) Как я о нем сожалею от всего сердца. Это почти можно было представить: малейшая рана должна [была] быть для него смертельна - у него вся кровь была испорчена. Мне его чрезвычайно жаль как своего хорошего приятеля и больше еще как хорошего генерала. Дай ему бог царство небесное!

А. А. Закревский - М. С. Воронцову.

20 сентября. Село Рожественно

Известие, полученное здесь о кончине князя Петра Ивановича(38), нас поразило. Жаль его и очень жаль, но помочь нечем. Уведомьте, пожалуйста, каково ваше здоровье, и где вы теперь находитесь, и куда предполагаете ехать до получения совершенного выздоровления от ран? Беспорядки и беспечность князя Кутузова и Бениксена всех с ума сводят и приводят, как нарочно, армии наши к совершенному истреблению: таскают ежеминутно без пути и без пользы, войска изнуряют вовсе в теперешнюю дождливую погоду, для чего, сами не знают и не имеют никакого плана(39).

Сверх сих двух полководцев распоряжают многие, а наиболее из достойнейших Кайсаров, князь Кудашев и тому подобные, которых есть достаточное количество. Научите меня, как на сие смотреть холоднокровно и без злости тогда, когда по их милости погибает отечество и войска, которые в теперешнее время надо очень беречь. Даже Барклая вывели из терпения беспорядками, который просится до излечения болезни оставить здешнюю армию. Я же в то [же] время постараюсь ехать с ним и потом пойду в Петербург. Признаться вам должен, что по милости вышних начальников мундир наш носить не хочется.

Армии наши, 1-я и 2-я, соединены в одну. Сен-При письмо попалось как-то французам, которое он писал к брату, и они его напечатали в газетах, в коем были рассуждения и попреки обеим армиям.

О бывшем деле 26-го числа напечатана чепуха, между прочим написано, что Платов преследовал неприятеля на другой день 11 верст. Как можно писать Кутузову такие вздоры государю? (40) За что произвели его в фельдмаршалы?

С. Н. Марин - М. С. Воронцову.

20 сентября. [Тарутинский лагерь]

Хороши ребята - уехали и как в воду упали, ни от кого ни строчки. А мне так скучно, что я на стены лезу. Мне же сказали, что князь наш(41) скончался. Я не хочу сему верить, хотя многие меня в этом уверяют. Потеря сия слишком велика. Не нужно, любезный Воронцов, долго обдумывать, чтобы видеть, сколько отечество наше в нем потеряло. Зигрот скажет тебе, что у нас делается, я же ничего не пишу, потому что боюсь попасться, как наш любезный Сен-Приест: письмо, писанное им к брату, французы перехватили и напечатали. Я тебе его посылаю с тем, однако ж, чтоб мне его возвратить. Пожалуйста, Мишель, пришли мне рубашек и платков - меня обворовали, и я теперь без одежды. Армия наша соединена с первой, и я уже не генерал, а нахожусь при Ермолове. Покуда ничего не делаю - болен, а что буду делать, того по чести не знаю. Мы стоим теперь на Кулужской дороге в 63 верстах от Москвы. Партии(42) наши в несколько дней взяли около трех тысяч человек в плен, сожгли пропасть их обозу и несколько со снарядами ящиков. Между пленными находятся бригадный генерал Ферьер и Потоцкий, сын Яна Потоцкого, [а] также один из Платеров. С Дону идут 20 полков казачьих и уже начинают соединяться с армиею. Неприятель терпит большой недостаток во всем, наша же армия все имеет. Михайла Богданович(43) нездоров. Приезжайте скорей, ваше сиятельство, и утешьте вашим приездом преданного вам

Марина.

М. В. Акнов - И. Я. Неелову.

21 сентября. [Тверь]

Милостивый государь Иван Яковлевич!

Слухи есть, что под Коломною неприятельский корпус в 30 т. ч. нашими разбит, и взято 40 пушек, и два его еще корпуса будто направляются в Калугу и Тулу(44), сам-де в Москве и с немногими силами. От В [ышнего] Волочка до Москвы с ямов выбрать повелено из ямщиков в казаки и на своих лошадях по 200 член [ов]. Приехал вчерась сенатор сюда для распоряжения по провиантской части и при нем 4-го депар [тамента] секретарь Андрей Иванович Чижов. Остановился у Гальяса(45) в каменном доме. Более новостей не слышно. <...>

М. С. Воронцов - А. А. Закревскому.

22 сентября. с. Андреевское

...> Михаиле Богданович(46) дурно делает, что просится в отставку, служба его нужна, первое, для государства, второе же, и для него самого. Разные трудные обстоятельства обратили на него от многих негодование. Это пройдет, как все успокоится, и ему во многом отдадут справедливость. Выходя же в отставку, он делает то, что неприятели его желают, а прочим кажется еще больше виноватым. Поверь мне, что, наконец, меньше будут думать о Дриссе, об оставлении Смоленска и пр., нежели о том, что ему мы обязаны тем укомплектованием, коим армии наши теперь держатся, и даже что он первый и он один причиной, что последовали роду войны, который со всеми ошибками и со всеми несовершенствами в исполнении есть один, который мог нас спасти и должен, наконец, погубить неприятеля. М. Б. и во фронте и в советах может быть полезен Отечеству, и теперь такое время, что никто от своего места отходить не должен. <...>

А. Я. Булгаков - А. И. Тургеневу.

23 сентября.

В 10-ти верстах от Юрьева по Владимирской дороге

С чего начать, любезный Тургенев! Не стало б трех суток все тебе пересказать, что было с нами и со мною. Довольно того, что жив. Надеясь слишком на свое счастье, попался я французам в руки 2-го сентября, в самое то время, как занимали они отдаваемую им без боя Москву. На Сретенке был я взят и тут же и ускользнул от них чудом после долгого допроса. Дай бог таких времен и испытаний не видать никому. Ужасно! Несчастная Москва в награду своей ревности, щедрости и привязанности к отечеству горит, пламя видно за 130 верст. Горе тому, кто отдал ее, велик его ответ перед богом, перед отечеством и потомками. Сто тысяч солдат можно набрать, но что потеряно в Москве, того помещикам никакая сила земная возвратить не может, не говорю о пятне, о бесчестии, которое на нас падает и которое одним только совершенным разбитием, истреблением врагов загладиться может. Не оправдал Кутузов всеобщих ожиданий, но дело не потеряно, ежели..... (47) не потеряны. Ты можешь себе представить положение моего начальника(48): потеря двух домов (оба сожжены), из коих, кроме портрета Павла I и шкатулки, ни булавка не была вывезена. Ты не можешь сделать себе понятие о страшных опустошениях и насилиях, делаемых каннибалами в несчастной Москве. Как можно было это предвидеть! Но горсть бродяг неужели мнит дать нам закон? Лучше удавиться, чем пережить этот стыд. Чичагов скоро очень должен соединиться с Кутузовым. Я говорил сейчас с квартальным офицером, который бежал из Москвы в последний вторник, его рассказы ужас наводят. Вот тебе копия с известий оттуда от 18-го сего месяца(49).

А. А. Меншикова - мужу.

23 сентября. Тамбов

Я получила, милый друг, два твои письма под No 25 и 26. Благодарю бога, что ты здоров, но очень боюсь, не ранен ли ты был 26 числа и от меня это скрываешь. А мужика я отправляю сегодня к тебе, но сию минуту мне прислали сказать, что едет курьер, и я спешу писать, чтобы его застать. <...> Бога ради, напиши с этим курьером, если можно, письмо, а он назад сюда возвратится. Город весь наполнен приезжими по большей части из Москвы. С великим трудом нашли нанять четыре комнаты и то за 200 р. в месяц, да еще нанимаем другой двор для лошадей и живем в превеликой тесноте.

...> Ты, милый друг, напиши тогда, когда будет можно возвратиться хотя [бы] в Рязань. Маминька третий день нездорова. Прощай, милый и любезный друг, целую тебя от всего сердца.

А. М.

Не знаю, дойдет ли это письмо, а я двоих посылала, и ни один не доехал. К тебе повели лошадь из Насурова, которую я купила и там нарочно оставила для тебя. Но поехал Петр-писарь с ней, то боюсь, что он не доедет до тебя.

М. В. Милонов - Н. Ф. Грамматину.

24 сентября. С.-Петербург

Я получил письмо твое сию минуту. Это еще первое по твоем отъезде. Слава богу, ты жив и здоров; в теперешних обстоятельствах чего больше? Зачем не написал ко мне прямо? Шванович не прислал ко мне письма твоего, и я разрываюсь с досады, что не знал о тебе целый месяц, писавши к тебе почти каждую почту; но письма мои, вероятно, должны быть затеряны, ибо Москва (увы!) 3 сентября(50) сдана на капитуляцию французам. Надежда на бога, на храбрость солдат, которые дерутся как львы, и на народ русский! Ежели бог не совсем еще нас оставил, может быть, эта мрачная туча пронесется мимо! Я все еще нездоров, но мне лучше. <...> Что делать, милый друг? времена скорби и страха! година испытания! Ежели ты все будешь в Костроме, может быть, я тебя увижу: отсюда все перебирается в Казань, и меня приглашают ехать водою, только какова и езда теперь! <...> Здесь все ополчается, и я сам решаюсь перепоясаться на брань за отечество! Петин убит(51). Князь Багратион умер от раны. Вообрази судьбу человека: летал с отважностью на палящие батареи и не имел решимости сделать операцию! Я взял отпуск - если можно - ехать или идти в военную службу: это необходимо для безопасности. К тому же и должно теперь вооружиться все, что может, иначе... Сегодня пронеслись слухи, что генерал Багговут разбил Мюрата, 4 тыс. положил на месте, а две взял в плен. Изверг шел истреблять Тулу и оружейный наш завод(52). Прости, мой милый друг! Может быть, мы увидимся скоро; может быть, никогда мы не увидимся.

Весь твой М. Милонов.

М. В. Акнов - И. Я. Неелову.

25 сентября. [Тверь]

Милостивый государь Иван Яковлевич!

Носятся слухи, что из Москвы неприятель выступил(53). Главная квартира нашего Главнокомандующего за Москвою в 30 верстах. Сказывают, что были силы в сражении, а о низовых городах ничего не слышно. Из Уфы сильное ополчение из разных иноверцев приготовлено, и донских казаков к Платову идут 20 полков. <...>

Францов во многом числе гоним пересылкой в Уфу чрез Бежецк. <...>

Д. П. Трощинский - М. И. Кутузову.

26 сентября. Полтава

...> Боже мой! До какого по несчастию дожили мы времени! Кровь на сердце запекается, когда помыслю, что ни мужественное многочисленное воинство, ни вождь, состарившийся на бранях и многократно победою увенчанный, не могли заградить ворот Москвы кровожадному врагу, неслыханно счастливыми случайностями водимому и убеждающему даже и самых недоверчивых людей в том, что несбыточному верить должно... Но зачем предаваться унынию?.. Вы еще живы, дух российский еще жив и в сердцах соотечественников наших воспламенится несчастием, как бурею искра в погасающем пожаре. Сия надежда утешает меня и ободряет совещать[ся] с вами о спасении престола и Отечества. С доверенностью предложу вам мои мысли: главнейшая есть та, что сила народа нашего велика, что враг в средине нашего царства, зачем же медлить ополчить весь народ? Государь 18 июля(54) думал, что довольно части оного для отражения врага. Он пощадил общее рвение и подовольствовался частию жертвы, оным предложенной. Событие доказало истину, что не всегда милосердие венчается достойною наградою, что должно иногда с сжатым сердцем и с твердостию для искоренения зла не дорожить и тем, что нам любезно. Ежели бы земское ополчение не остановлено было в губерниях Харьковской, Курской, Орловской и Псковской, то до сих пор по примеру Малороссии было бы готово до 200 т. воинов, с помощью части регулярных войск могущих преградить или по крайней мере затруднять врагу обратный путь, по которому теперь приливается к нему беспрестанно новая всякого рода подмога. Чего медлите вы? Пригласите все сии губернии к вооружению - ревность их наградит потерянное время. Все готовы, в две недели ополчится более ста тысяч войска, когда в один месяц и не при толь бедственной крайности Малая Россия вывела на границы свои до 60 т. большею частью конных казаков. Вы вождь, приобревший доверенность всех состояний - они ждут слова вашего. Не косните. Уверьтесь примером нашим в общей готовности жертвовать всем за царя и отечество. Когда и Манифест 18 июля не остановил нашего усердия, внушенного одною предосторожностью, то падение Москвы не окрылит ли рвения всех россиян? Уже я слышу, что Слободской губернии дворянство и без воззвания готовится последовать нашему подвигу. Одно ваше слово оживит благородное общество и прочих губерний. Повторяю вам, светлейший князь! Не косните. Спасение отечества требует от вас решимости - ею торжествует враг, ею да погребется сила его в снега хладной, но пламенем любви к царю и отечеству горящей России. Бог пошлет верным своим благодать, вождю их победу над кичащимся врагом. Дерзайте. Но я забываюсь - мне ль подстрекать мужественного и мудрого военачальника к похвальному подвигу? Останавливаю перо мое и прошу, уважая доброе намерение, простить, ежели я перешел границу умеренности по неискусству в военном деле, о котором говорить только мне прилично. Итак, обращаясь в мою черту, нужным только нахожу известить в. св., что Полтав. губернии земское ополчение <...> уже совершенно сформировано и начальником оного избран генерал-майор князь Жевахов. Дворянское ополчение стоит в готовности в Переяславле, Прилуке, Золотоноше и Пирятине. Благоволите распоряжать [ся] оным, и если сего мало, то именем предводимого мною дворянства уверяю, что к защите престола и Отечества готовы все жертвовать и имением и жизнию...

P.S. Курьеры ваши часто чрез Полтаву и Лубны переезжают. Вспомните иногда, что близ них живет душевно вам преданный, которому каждая строка ваша будет драгоценна, доказывая, что вы его еще не забыли. <...>

С. Н. Марин - М. С. Воронцову.

27 сентября. Тарутино

Ты бранишь меня, любезный Воронцов, что я не пишу к тебе, но скажи, как мог я иначе писать, как не чрез курьеров? Ибо, благодаря обстоятельствам, и Москва наша - за границей, и почты все - к черту. <...> Армии наши соединены, и вторая исчезла вместе с своим начальником, но и первая без командира, ибо Михаила Богданович за болезнью получил высочайшее повеление от армии удалиться, следовательно, мы как овцы без пастыря. Ермолов не хочет служить или, лучше [сказать], не хочет быть начальником генерального штаба, да и имеет все права. Представь себе, что здесь никто ничего не знает. Отряды ходят и рапортуют прямо Коновницыну и ни слова в дежурство, как будто чужой армии. Часто кричал ты, что у нас беспорядок, но я мог тебе дать отчет всякую минуту, где какой казачий пост находится, здесь же, напротив, целые полки неизвестны.

Несмотря на все это, каждый день таскают пленных, и с тех пор, как мы оставили Москву, взято около 10 тысяч, а может, и более. Мужики бьют их без милосердия. Наши партии живут на Можайской дороге, и недавно один офицер со ста человеками сборного войска взял б пушек и сжег [артиллерийский] парк. Галлам очень худо, и они присылали Лористона (55), который жаловался на наших мужиков и очень был огорчен, когда светлейший отвечал ему, что мир с ними не в силах заключить и государь, ибо война сделалась народной. Ответы князя были очень хороши, и кажется, что поворотили нос мерзкому Бонапартию. <...>

Д. С. Дохтуров - жене.

29 сентября. [Тарутино]

Мы стоим уже несколько дней на одном месте довольно покойно. Неприятель нас не беспокоит, и везде приметна слабость его. Всякий день мы у него берем более двухсот в плен, не теряя ни одного человека с нашей стороны. Он так далеко забрался, что ему очень трудно будет отсюда вырваться. Ты мне пишешь, друг мой, что желаешь приехать ко мне, я сам сего от всего сердца желаю, но по несчастью теперешние обстоятельства сему препятствуют. Во-первых, как тебе сюда приехать? Кроме беспокойствия, я страшусь, чтоб ты не была встревожена на дороге какими ни есть слухами пустыми. И сверх сего, мы не уверены ни на одном месте остаться долго, то куда ты приедешь? Я же не могу сам далеко отлучиться. Подожди, душа моя, и если будет способное время для свидания нашего, я тотчас к тебе пришлю кого-нибудь из моих адъютантов. <...> Дай, боже, только, чтобы эта проклятая война скоро кончилась, и помоги нам бог опровергнуть нашего злодея. Представь себе, друг мой, что еще за Смоленск никто не получил награждения. Я, право, не в претензии на награждения, но жаль, что мои подкомандующие по их заслугам ничего не получили, кроме нескольких офицеров, да и то не очень справедливо и все по протекции.

М. И. Кутузов - дочери и зятю.

1 октября. На Калужской дороге

Парашинька, мой друг, с Матвеем Федоровичем(56) и с детьми, здравствуй! Я, слава богу, здоров. Стоим уже более недели на одном месте и с Наполеоном смотрим друг на друга,- каждый выжидает время. Между тем маленькими частями деремся всякий день и поныне везде удачно. Всякий день берем в полон человек по триста и теряем так мало, что почти ничего. Кудашев разбойничает также с партией и два хороших дела имел. <...>

Верный друг Михаила Г[оленищев]-Ку[тузов].

В Рязани можете быть спокойны, к вам никакой француз не зайдет.

Г. С. Волконский - дочери.

2 октября. Оренбург

Три дражайшие ваши, матушка, сердечный друг, княгиня Софья Григорьевна, грамотки я получил к искреннему моему утешению. Благодарю вас, голубушка, за оные чувствительнейше и поздравляю с кавалером Георгиевским(57). Сам поздравляю героя с отличным украшением. Мужество и храбрость россиян везде покрыты славою. Больно только русскому сердцу, что неприятель занял Москву, привел ее в ужаснейшее положение. Да подкрепит всевышний оружие наше на истребление и конечную гибель врагов!

У меня здесь новостей никаких нет. Многочисленные полки иррегулярных войск отправлены в армию. Все идут с охотою на защиту Отечества. <...>

С. Н. Марин - неизвестному.

2 октября. Тарутинский лагерь

...> От Красной Пахры отступила армия к Воронову и потом к Тарутину за реку Нару, где по сие время обретается. Граф Растопчин до Тарутина следовал с армиею, когда же кончилась Московская губерния, то он поехал, как сказывал сам, в Ярославль. Оставляя Вороново, граф Растопчин своими руками зажег дом свой и истребил пламенем всё к дому принадлежащее строение, оставя в церкве послание к французам, которым упрекает их за разорение Москвы и земли русской. Несколько времени зарево пылающей Москвы освещало темные осенние ночи. Выходящие оттуда жители сказывали, что большая половина превращена в пепел. Зло сие кончилось для нас полезно, ибо с домами вместе сгорели запасы, и неприятель остался совершенно без продовольствия. Доказательством сему служить может то, что выходящие из плену наши солдаты сказывают, что их заставляют молоть муку из заграбленного по селениям в зернах хлеба. Теперешнее положение нашей армии имеет все выгоды. Точка, нами занимаемая, от натуры хороша и укреплена искусством так, что неприятель не осмелится напасть на нас и нарушить нашего спокойствия, которое нужно для образования вновь поступивших людей, между тем как наши партии, беспрерывно беспокоя неприятеля разъездами, все дороги от Москвы к губерниям лежащие, особливо же Боровскую и Можайскую, с сих дорог беспрестанно присылают в главную квартиру пленных сотнями. И если считать с убитыми нашими партиями и крестьянами, то урон неприятельский день в день можно полагать более пятисот человек в сутки.

Продовольствием армия наша снабжена по 1-е ноября, неприятель же, лишенный всех способов [снабжения], терпит во всем недостаток, питается лошадьми и не имеет в виду получить хлеба ниоткуда. Крестьяне, оживляемые любовью к родине, забыв мирную жизнь, все вообще вооружаются против общего врага. Всякий день приходят они в главную квартиру и просят ружей и пороха. То и другое выдают им без малейшего задержания, и французы боятся сих воинов более, чем регулярных, ибо озлобленные разорениями, делаемыми неприятелем, истребляют его без всякой пощады. Сие приносит двойную пользу, потому что уменьшает число войск вражеских и потому что лишенный продовольствии неприятель не осмеливается посылать своих мародеров в ближайшие к нему селения иначе как большими отрядами, которые старанием казаков всегда бывают перехвачены или побиты. Если бы я хотел описывать все случившиеся происшествия в окружных селениях и какие способы употребляют добрые, но раздраженные наши поселяне к истреблению врагов, то бы никогда не мог кончить. Не могу умолчать о поступке жителей Каменки. 500 человек французов, привлеченные богатством сего селения, вступили в Каменку. Жители встретили их хлебом и солью и спрашивали, что им надобно? Поляки, служивши переводчиками, требовали вина. Начальник селения отворил им погреба и приготовленный обед предложил французам. Оголоделые галлы не остановились пить и кушать. Проведя день в удовольствии, расположились ночевать. Среди темноты ночной крестьяне отобрали от них ружья, увели лошадей и, закричав "ура!", напали на сонных и полутрезвых неприятелей. Дрались целые сутки, и, потеряв сами 30-ть человек, побили их сто, и остальных 400 отвели в Калугу. В Боровске две девушки убили четырех французов, и несколько дней тому назад крестьянки привели в Калугу взятых ими в плен французов. Сейчас, в то время, как я пишу сие, привезен французский офицер, который сказывает, что у них уже не очень охотно как офицеры, так и солдаты ходят на фуражировку партии наши набили им оскомину.

Между партизанами нашими более всех отличается артиллерии капитан Вагнер (58). Он начал тем, что пошел в Москву и в числе господских людей получил пашпорт от французского начальства. С сим пашпортом вышел он на Можайскую дорогу, собрал свой отряд поблизости оной и опять пошел в крестьянском платье в сопровождении двух мужиков к французам, с которыми шел несколько времени, высмотрел, где у них были орудия, говорил с нашими пленными и, отстав от них, соединился с отрядом своим, напал на неприятеля, взял 6-ть пушек, одного полковника, несколько офицеров и до 100 человек пленных, побив не менее. Его отряд состоял изо 100 человек казаков, гусар и драгун. И с сею сборною командою был он окружен 7000 неприятелей, сделал плотину чрез непроходимое болото и ушел. Теперь имеет он отряд, до пятисот человек состоящий, разъезжает кругом армии Бонапарта и все, что встретит, истребляет и, одевшись иногда французским офицером, ездит по их полкам, расспрашивает, судит с ними о положении армии и всегда удачно возвращается к своим.

Третьего дня г.-м. Дорохов овладел Вереею, в которой французы с некоторого времени укрепились. Причем взято одно знамя, две пушки и один полковник, 14-ть офицеров, 350 рядовых, побито более 200. С нашей стороны потеря состоит в 20 человек убитых и раненых(59). Пожалуйте, не думайте, что число наших убитых и раненых писал я, как обыкновенно в реляциях,- оно истинно.

Ахтырского гусарского полка подполковник Давыдов с отрядом своим находится близ Вяз [ь] мы и нападает на транспорты и парки неприятельские. Он много истребил и много взял в полон.

Князь Кудашев с двумя казацкими полками послан на Тульскую дорогу и тот же день прислал 200 человек пленных.

Граф Винценгероде, прикрывая Троицкую, Петербургскую и Ярославскую дороги, не позволяет неприятелю никак посылать своих разъездов далее 10-ти или 15-ти верст от Москвы. Одним словом, Бонапарте находится в осаде, и надобно чудом каким-нибудь избавиться ему из сей западни. <...>

Сверх того, кроме армии, близ Москвы расположенной, имеем мы: в Риге гарнизон, соединенный теперь с корпусом Штенгеля, что составит до 40 т[ы-сяч]. Винценгероде считает в отряде своем до 8 т [ысяч]. Граф Витген[ш] теин, к которому теперь присоединилась Петербургская дружина, может иметь до 40 т [ысяч], но что всего важнее, так это армия Чичагова, в которой под ружьем 90 т [ысяч], [которая] следует теперь к Минску и перережет совершенно коммуникационную линию неприятеля, так что мудрено ему будет посылать курьеров без прикрытия, и то очень сильного. Чичагов в полном марше, и 27-го сентября был он в Мозыре. Сверх войск, которые он теперь имеет, должны к нему [подойти] малороссийские казаки и отряд генерал-лейтенанта Эртеля. Продовольствие имеет он верное, ибо Бобруйская крепость наполнена провиантом. Приближение осени также не может благоприятствовать французам. Лошади их так изнурены, что крестьяне наши не хотят их брать. Следственно, при движении он подвергнет себя [риску] потерять всю артиллерию, которая и до сего [дня] возима крестьянскими лошадьми и волами. Расстояние, занимаемое его войском, не так велико, чтобы могло доставить фураж для его конницы. Они принуждены уже теперь стаскивать крышки с домов и ими кормить лошадей. Что ж будет далее? Отчаяние войск его неможно из[об]разить, когда по взятии Москвы узнали они, что не должны надеяться мира. Это видно потому, что все их генералы, офицеры и солдаты, и даже сам Мюрат беспрестанно говорят о мире, но [у нас], к счастию нашему, о нем не помышляют, что вы увидите из приложенного при сем объявления, присланного сюда из Петербурга. Таковые обстоятельства более и более улучшивают наше положение и ведут неприятеля к бездне, куда завлекла его буйственная дерзость. Должно ожидать с помощию божьего погибели врагов и торжества правды.

Мы получили официальное известие, что Мадрит занят англичанами и что Иосиф Бонапарте бежит из Гишпании(60). Сие угрожает нашествием самой Франции. Слух носится, что Неаполь взят и что король туда прибыл. Вчерась приехал курьер от Эртеля с известием, что он разбил Домбровского и взял 4 т [ысячи] в плен.

Есть известие из Малороссии, что дворянство, воспламеняясь любовию к отечеству, вооружает своих людей, и посланные отсюда офицеры за ремонтами не могли нигде сыскать купить лошадей.

Чтоб известить вас о всем, скажу, что для армии выписывают 100 000 полушубков, 100 000 пар лаптей и онуч для зимы и 6 т [ысяч] лыж для стрелков, ибо [раз] в большие снега нельзя будет употреблять конницы, то беспокоить неприятеля должно стрелками.

С тех пор, как мы оставили Москву, неприятель потерял пленными до 12 т [ысяч] без малейшей нашей потери. Чрез главное дежурство перешло их 4 т [ысячи], но более еще взято их мужиками и отдаленными партиями, которые посылают [пленных] прямо в губернские города.

У нас жил один пленный полковник, который во все отступление нашей армии был в неприятельском авангарде, и уверил нас честию, что все сие время не взяли они ни ста человек наших в плен, а что дезертиров наших он не видывал.

Сергей Марин.

К. Н. Батюшков - П. А. Вяземскому.

3 октября. [Нижний Новгород]

Я обрадовался твоему письму, как самому тебе. От Карамзиных узнал, что ты поехал в Вологду, и не мог тому надивиться. Зачем не в Нижний? Впрочем, все равно! Нет ни одного города, ни одного угла, где бы можно было найти спокойствие. Так, мой милый, любезный друг: я жалею о тебе от всей души, жалею о княгине, принужденной тащиться из Москвы до Ярославля, до Вологды, чтобы родить в какой-нибудь лачуге. Радуюсь тому, что добрый гений тебя возвратил ей, конечно, на радость. При всяком несчастии, с тобой случившемся, я тебя более и более любил: Северин тому свидетель. Но дело не о том. Ты меня зовешь в Вологду, и я, конечно, приехал бы, не замедля минутой, если б была возможность, хотя Вологда и ссылка для меня одно и то же. Я в этом городе бывал на короткое время и всегда с новыми огорчениями возвращался. Но теперь увидеться с тобою и с родными для меня будет приятно, если судьбы на это согласятся. В противном случае я решился - и твердо решился - отправиться в армию, куда и долг призывает, и рассудок, и сердце,- сердце, лишенное покоя ужасными происшествиями нашего времени. Военная жизнь и биваки меня вылечат от грусти. Москвы нет! Потери невозвратные! Гибель друзей; святыня, мирное убежище наук,- все осквернено шайкою варваров! Вот плоды просвещения, или лучше сказать, разврата остроумнейшего народа, который гордился именами Генриха и Фенелона. Сколько зла! Когда будет ему конец? На чем основать надежды? Чем наслаждаться? А жизнь без надежды, без наслаждений - не жизнь, а мученье. Вот, что меня влечет в армию, где я буду жить физически и забуду на время собственные горести и горести моих друзей.

Здесь я нашел всю Москву. Карамзина, которая тебя любит и любит и уважает княгиню, жалеет, что ты не здесь. Муж ее поехал на время в Арзамас. Алексей Михайлович Пушкин плачет неутешно: он все потерял, кроме жены и детей. Василий Пушкин забыл в Москве книги и сына: книги сожжены, а сына вынес на руках его слуга. От печали Пушкин лишился памяти и насилу вчера мог прочитать Архаровым басню о соловье(61). Вот до чего он и мы дожили! У Архаровых собирается вся Москва, или лучше сказать, все бедняки: кто без дома, кто без деревни, кто без куска хлеба, и я хожу к ним учиться физиономиям и терпению. Везде слышу вздохи, вижу слезы - и везде глупость. Все жалуются и бранят французов по-французски, а патриотизм заключается в словах: point de paix! (62) Истинно, много, слишком много зла под луною. Я в этом всегда был уверен, а ныне сделал новое замечание. Человек так сотворен, что ничего вполне чувствовать не в силах, даже самого зла: потерю Москвы немногие постигают. Она, как солнце, ослепляет. Мы все в чаду. Как бы то ни было, мой милый, любезный друг, так было угодно провидению!

Тебе же как супругу и отцу семейства потребна решительность и великодушие. Ты не все потерял, а научился многому. Одиссея твоя почти кончилась. Ум был, а рассудок пришел. Не унывай и наслаждайся пока дружбою людей добрых, в числе которых и я, ибо любить умею моих друзей, и в горе они мне дороже. Кстати, о друзьях: Жуковский, иные говорят, в армии, другие - в Туле. Дай бог, чтобы он был в Туле и поберег себя для счастливейших времен. Я еще надеюсь читать его стихи, надеюсь, что не все потеряно в нашем отечестве, и дай бог умереть с этой надеждой. Если же ты меня переживешь, то возьми у Блудова мои сочинения, делай с ними, что хочешь: вот все, что могу оставить тебе. Может быть, мы никогда не увидимся! Может быть, штык или пуля лишит тебя товарища веселых дней юности... Но я пишу письмо, а не элегию. Надеюсь на бога и вручаю себя провидению. Не забывай меня и люби как прежде. Княгине усердно кланяюсь и желаю ей счастливо родить сына, а не дочь.

Константин Батюшков. <...>

Я не пишу о подробностях взятия Москвы варварами: слухи не все верны, а и к чему растравлять ужасные раны?

А. П. Ермолов - А. А. Закревскому.

[Начало октября. Тарутинский лагерь]

Любезнейший Арсений Андреевич!

Не могу забыть отъезда вашего(63), и признаюсь, что вы так искусно избрали время уехать, что, конечно, никогда более жалеть вас невозможно, как в наших обстоятельствах. Правда, что мы заместили Михаила Богдановича лучшим генералом, то есть богом, ибо, кажется, один уже он мешается в дела наши, а прочие все ни о чем не заботятся. Мы не знаем, что из нас будет, никто ни о чем не думает, и кажется, трусость гнусная есть одно наше свойство. Жаль мне чрезвычайно, что за медленностию генералов не успел я доставить сведений и реляции о деле 7-го августа(64). Хотелось мне, чтобы сие обработано было вами и чтобы Михаил Богданович кончил дела, которые происходили в его командование, ибо не было дела, которого бы должны мы стыдиться. Теперь это пойдет чрез П. П. Коновницына, который кричит, что его дивизия более всех служила, что ничего никому не дано, что о нем самом ни слова не сказано. После того можете вообразить, что наши дела не в лучшем представлены будут виде.

Я не бываю в главной квартире, не хожу к князю, не бывши зван, но сколько ни редко бываю, успел заметить, что Коновницын - великая баба в его должности(65). Бестолочь страшная во всех частях, а канцелярия разделена на 555 частей или отделений, департаментов и прочее. <...>

Прощай! верь дружбе моей и почтению

душевно любящий Ермолов.

П. П. Коновницын - жене.

4 октября. [Тарутино]

Пишу сие с фельдъегерем, если дойдет к тебе, моя душа, то здорово. Я жив, но замучен должностию, и если меня делами бумажными не уморят, то, по крайней мере, совсем мой разум и память обессилят. Я иду охотно под ядра, пули, картечи, только чтоб здесь не быть.

От тебя другой месяц ничего не имею, тужу, как может только добрый муж, отец и друг то чувствовать. Монтандр не едет - вот каково к тебе посылать нарочных! <...>

Ф. И. Колобков - А. И. Озерецковскому.

5 октября. Коломна

За нужное почитаю уведомить вас о неприятеле. По взятии им Москвы грабил все домы, даже что схоронили имущество в земле, и оное по доказательствам наших соотечественников. Все сокровища вырыл, церкви разграбил, иконы колол и оклады снял, и живут во многих церквах. На престолах едят и делают всякие неистовства, словом сказать, осквернил, а во многих церквах дохлые лошади лежат. А в Москве от падали пройти нельзя. Наши пленные роют для них, невзирая на лица, картофель; [на них] наваливают, как на скота тяжелые ноши, а мочи нет, так погоняют фухтелями(66), а нередко и колят штыком. А есть нечего, хлеба ни за 5 рублей фунта не достанешь. Почти все пленные ушли из Москвы. Москва во многих местах выжжена и [лишь] малость осталось. В крепость не пускают не только наших, [но] и своих по разбору пускают. Спасские и прочие ворота заколочены, кроме Никольских, как сказывают, что находится в Кремле главный наш злодей. Теперь французская армия по Калужской дороге от Москвы в 40 верстах, в 8 верстах от реки Нары(67), и наши войска расположены напротив их. Уже 14 дней нет сражения, на одном месте стоят. <...> Я в армии по случаю был до отпуска сего письма 2-го октября. Деревни близ нашей армии разорены и сожжены. <...> Войск наших очень довольно, а ему нечего доходит есть, передаются к нам ротами. Отрывки его войск мужики наши бьют и в плен берут. Крайне ему приходится тесно. Сперва он пошел по Коломенской дороге к Боровскому перевозу, но наши его пощипали. После оного подался уже на Калужскую дорогу, оставя несколько войска при оном перевозе, но казаки наши были оставлены и, согласясь Шубинской волости с мужиками, в прах их разбили, в плен взяли до 600 человек, а прочие все побиты. Обоз воинский отбили, где и найдено множество сокровища и окладов с образов довольно. О всем, что знаю, вас уведомил, а как у нас есть еще оказия быть в армии, и за долг поставлю, буде случатся новости, вас уведомить.

А. А. Карфачевский - неизвестному.

6 ноября. [Москва]

...> Нельзя описать всех ужасов, произведенных в Москве французами, <..> Я от пожару пошел на пожар, и наконец, добрался до почтамта и живу в нем. Но 10-го октября пришел французский караул с повелением зажечь почтамт. Я накормил и напоил сих голодных пришлецов и заплатил с помощию наших собратий 205 рублей, за что остались несожженными, и тем спас до 60-ти семейств. Я рапортовал начальству нашему, но что получил за то? Ничего, ниже ответу какого. <...>

За несколько дней до вторжения неприятеля в Москву народ был уверен, что столица сия никогда французами взята не будет, однако, что-то предчувствуя, приходил в уныние, и выезжали из оной. Но невзирая на сие, нашлось более 20 000 жителей, кои или по неимению способов к выезду, или по любви к отечеству остались для защиты первопрестольного града и семейств своих. 1-го сентября на улицах уже не было столько народа, как прежде, а только прохаживались одни раненые солдаты, бывшие в деле под Можайском, разбивали питейные домы и лавочки на рынках. По известию, что под стенами Москвы назначено дать неприятелю сражение(68), оставшиеся жители приготовляли себя к оному. Но в понедельник, т. е. 2-го сентября поутру удалилась из Москвы градская полиция вместе с чиновниками и пожарными трубами. Везли во множестве чрез город пушки, и шло русское войско в большом количестве и скорым походом, имея направление от Тверской к Рогожской заставе. После полудня отдан был раненым солдатам приказ идти по Коломенской дороге, а между тем выдали из арсенала народу ружья и сабли. В сие время слышны были близ Москвы выстрелы. Все думали, что началось сражение, а потому возносили мольбы свои к богу о.ниспосылании победы и торопились бежать с оружием на помощь соотечественникам своим. Но вдруг появилось в самом Кремле войско, которое велело бегущему народу кидать оружие и говорить пардон. Противящихся тому или непонимающих их языка кололи и рубили без милосердия. Тут догадались, что это - наш неприятель, и с трепетом бежали все от поражения, крича: "Французы в Москве!" И в самом деле, они рассыпались по улицам, и некоторые из них бросали прокламации печатные (коих трудно достать, да и ни у кого их нет). Вместе со входом французов начались пожары. Загорелся винный двор у Каменного моста и под Симоновым монастырем пороховые магазейны, потом Гостиный двор, ряды и во многих местах домы, церкви, а особливо все сожжены фабрики и другие заведения. Пожары продолжались целые б суток, так что нельзя было различить ночи от дня. Во все же сие время продолжался грабеж: французы входили в домы и производили большие неистовства, брали у хозяев не только деньги, золото и серебро, но даже сапоги, белье и, смешнее всего, рясы, женские шубы и салопы, в коих стояли на часах и ездили верхом. Нередко случалось, что идущих по улицам обирали до рубахи, а у многих снимали сапоги, капоты, сюртуки. Если же находили сопротивление, то с остервенением того били и часто до смерти, а особливо многие священники здешних церквей потерпели большие мучения, будучи ими пытаемы, куда их церковное сокровище скрыто. Французы купцов и крестьян хватали для пытки, думая по одной бороде, что они попы. Словом сказать, обращение их с жителями было самое бесчеловечное. И не было различия, чиновник ли кто или крестьянин,всякого, кто им попадался, употребляли в работу: заставляли носить мешки с грабленым имуществом, бочки с винами, копать на огородах картофель, чистить его, рубить капусту и таскать с улиц мертвых людей и лошадей.

Осквернение же ими храмов божиих ясно доказывает, что оне не имеют никакой веры в бога. В тех церквях, кои не сгорели, по ограблении их ставили лошадей, били скотину и помещали раненых солдат, а святые иконы по снятии окладов кололи и извергали на них нечистоты. Делали притом другие мерзости, о коих язык изъяснить не может. В купеческих и господских домах имущество, поставленное в кладовые и подвалы, закладенное искусно кирпичами так, что вовсе нельзя было приметить, что тут было отверстие, французами открыто. Даже не скрылось и в землю закопанное. Под огородами и дворами землю ощупали и вынимали сундуки. С самого их вступления Кремль был заперт, и никого туда не пускали из жителей - в нем производили какую-то работу. 7-го октября был взорван Полевой двор и сожжен Симонов монастырь. В сей день приметно было в войске их чрезвычайное движение, и, как после узнали, выступило половина войска на Калужскую дорогу. Во всю же ночь ехали обозы, неизвестно чем нагруженные, после чего не так уже много видно было их по улицам. А с 10-го на 11-е число в ночь вышли они из Москвы и взорвали порохом арсенал, во многих местах кремлевские стены и башни. Ударом, от сего происшедшим, разрушились в городе-Китае обгорелые стены, которые для пущего их падения были подбиты под основание. Во всех почти домах, уцелевших от пожара, вылетели от сотрясения воздуха стекла, и даже вышибло рамы, и растворились двери. Что же было с жителями Москвы, когда и находящиеся за 20 верст от оной приведены были треском сим в смущение. Со светом дня увидели мы русских казаков в Кремле, кои успели изловить оставленных для зажигания подрывов, французами учиненных, и, принудив их загасить многие фитили в бочках с порохом, спасли от разрушения соборы, монастыри, Спасскую башню, Оружейную палату, колокольню Ивана Великого, от коей оторвало пристройку с большими колоколами. Крест с Ивана Великого снят, и листы с главы его во многих местах сняты, позлащенный всадник, стоявший на строении Сената, снят же.

С 2-го сентября по 12-е октября в Москве никаких торгов не было, а потому жители, лишены будучи от грабления запасенного хлеба, претерпевали ужаснейший голод. <...>

И. А. Тутолмин - Н. И. Баранову.

Ноябрь. [Москва]

М. г. Николай Иванович!

Великодушно извините, ваше превосходительство, что я к вам не писал, поистине не было времени. Как вы из Москвы выехали, вскоре получил от государыни повеление отправить в Казань обоего пола старших воспитанников. Августа 31-го их выпроводил, а 2-го сентября пожаловали гости, об оных ни от кого не был предуведомлен. Армия наша ретируется чрез Москву, а говорят, идет преследовать неприятеля, который будто поворотил на Коломну. Конец наших у воспитательного дома(69), а неприятель вступает в город. Сие происходило пополудни в 4 часа, и [неприятель] в Кремль вошел. Войска наши кабаки разбили, народ мой перепился. Куда ни сунусь - все пьяно: караульщики, рабочие, мужчины и женщины натаскали вина ведрами, горшками и кувшинами. Принужден был в квартирах обыскивать - найдя, вино лил, а их бил, приведя в некоторый порядок. А неприятель уже в городе по всем улицам фланкирует(70) и около Москвы цепь обводит. Нечего дремать - пустился по своему прешпекту и на Солянке дожидаюсь вышних неприятельских начальников, но нейдут. Сказал Зейпелю и экономскому сыну [быть] за переводчиков [и] сам-третей полетел в Кремль. Пройдя Варварку, повернул в яблочные ряды, взглянул к Лобному месту, видя [как] из Спасских ворот густые колонны идут на площадь. Прибавя шагов - в Спасские ворота, в которых очень стеснены взводы, [и мы] кое-как продрались в Кремль. Отойдя от ворот шагов 50, навстречу их генерал. Я приступил к нему, сказав о себе, спросил, кто войском начальствует. Он спросил - на что? "Просить его покровительства, для воспитательного дома салвагвардию" (71). Он отвечал: "От императора назначен губернатор граф Дюронель". [Он] очень учтиво оборотил свою лошадь и повел нас к Ивану Великому. Навстречу ему - жандармский поручик. Он ему приказал: "Оного чиновника доставьте к губернатору". С тем мы и пошли на площадь против Сената. Он велел нам на одном месте стоять, чтоб нас он не потерял, а мы - его. Сам [же] поскакал по всему Кремлю искать губернатора. Возвратясь, сказал: "Нет здесь, он поехал на Тверскую в наместнический дом". Мы туда промаршировали. По многим исканиям добрели к губернатору уже [за] темно. Я его прошу о салвагвардии, он тотчас тому же поручику приказал, чтоб он сказал жандармскому полковнику дать мне 12 жандарм при одном офицере. Полковник оного же поручика нарядил и на походе из взводу отчел 12 [жандармов], и мы пошли в [воспитательный] дом. Казанскую церковь прошли, повернули в Никольскую, уже большой грабеж начался в рядах. Прошу поручика, хотя они конные, а мы пешие, прибавить ходу. Итак, достигли до [воспитательного] дому. Слава богу, никого еще не было! Уже для них приготовлено ество сахарное и питье веселое, но они сказали, что "мы желаем наперед успокоить своих лошадок, а после будем просить и для нас". Я - на конюшню, казенных лошадей выкинул, их поместил. Они чрез полчаса пришли кушать, пили и ели аппетитно. Поблагодаря, я им предложил квартиру докторскую, в которой приготовлены были постели. Они, поблагодаря, [сказали]: "Ныне поздно, мы на сенце можем, а завтра будем вас просить о квартирах". Поставили посреди корделожского двора(72) одного часового, сказав мне: "Будьте покойны". С тем с нами и распрощались. Какой покой? Всю ночь на дворе, все сами были караульные. В эту же ночь начались пожары, но не так сильны. 3-го числа <...> за крестовыми и водяными воротами и в окружном строении грабят. Оставят как мать родила, бедняк бежит: "Ваше превосходительство, ограбили!" Что ж делать, так тому и быть! Жандармы говорят: "Мы в доме стережем, а за воротами сами не смеем, не приказано". 4-е число, в вечерни вся Москва объята пламенем так, что наш дом от огня был, как в котле при сильном ветре. Нельзя отдать [должного] нашим трудам, что мы всю ночь и на другой день до 10 часов в поте лица были. Нет возможности всех страхов и ужасов описать, но провидение божие от гибели спасло. <...>

5-го числа в 2 часа дня Наполеон поехал по городу смотреть свои злодеяния. По набережной доехал до воспитательного дома, спросил, что это за здание. Ему сказали: "Воспитательный дом". Почему он не горел? - "Его избавил оного начальник [со] своими подчиненными". Тут же на месте [Наполеон] послал ко мне генерал-интенданта всей армии графа Дюмаса (я прежде с ним виделся). [Дюмас] прискакал в дом, спросил: "Где ваш генерал?" Я был в бессменной страже подошед к нему: "Что вам угодно?" - "Я прислан к вам от императора и короля, который вашего превосходительства приказал благодарить за труд и спасение вашего дома. Притом Его Величеству угодно с вами лично познакомиться". Я, поблагодаря, принял равнодушно, но тем очень был обрадован, что весь дом оным окуражился(73). 6-го числа в 12 часов приехал ко мне от императора статс-секретарь Делорн. Я встречаю его, он мне говорит, что прислан от государя просить, чтоб я был к нему. Присланного я знал в Москве назад 5 лет, который у Александра Дмитриевича Хрущева ежедневно бывал. Поцеловались, посадя его, стали говорить как знакомые. Я обрадовался, что он по-русски говорит, как русский, расспрашивал его про все семейство Хрущева. Наконец, [он] взял меня за руку, сказал тихо: "Поедем, чем скорее, тем ему приятнее". Сели на дрожки, а его верховую [повели] за нами. Приехали в Кремль, он ввел меня в гостиную подле большой тронной. Тут много армейских и штатских, все заняты. Не более [чем через] 10 минут отворил Делорн двери. "Пожалуйте к императору". Я вошел, Делорн показал: "Вот государь. Он стоит промеж колонн у камина". Я [приблизился] большими шагами, не доходя, в 10 шагах сделал ему низкий поклон. Он с места подошел ко мне и стал от меня в одном шаге. Я зачал его благодарить за милость караула и за спасение дома. Он мне отвечал: "Намерение мое было сделать для всего города то, что теперь только могу сделать для одного вашего заведения. Скажите мне, кто причиною зажигательства Москвы?" На сие я сказал: "Государь! Может быть, начально зажигали русские, а впоследствии - французские войска". На то сердито отозвался: "Неправда, я ежечасно получаю рапорты, [что] зажигатели - русские, но и [сами] пойманны [е] на самом деле показывают достаточно, откуда происходят варварские повеления чинить таковые ужасы. Я бы желал поступить с вашим городом так, как поступал с Веною и Берлином, которые и поныне не разрушены. Но россияне, оставивши сей город почти пустым, сделали беспримерное дело. Они сами хотели предать пламени свою столицу, и чтоб причинить мне временное зло, разрушили созидание многих веков. Я могу оставить сей город, и весь вред, самим себе причиненный, останется невозвратным. Внушите о том императору Александру, которому, без сомнения, неизвестны таковые злодеяния. Я никогда подобным образом не воевал, воины мои умеют сражаться, но не жгут. От самого Смоленска и до Москвы я более ничего не находил, как один пепел". Потом спросил меня, известно ли мне, что в день вшествия французского войска в столицу выпущены были из тюрьмы колодники, и правда ли, что полиция с собою увезла пожарные трубы? На сие я сказал, что я слышал [об этом]. Отвечал мне на сие, что дело сие не подлежит никакому сомнению. Я с ним обо всем полчаса говорил. Он стоял на одном месте, как вкопанный. Фигура его пряма, невелик, бел, полон, нос с маленьким горбом, глаза сверкают, похож больше на немецкое лицо, широко плечист, бедра и икры полные. Отпустя меня, подтвердил еще, чтоб я о сем [разговоре] писал к своему императору Александру и послал бы рапорт чрез одного из своих чиновников, которого он велит препроводить до своих форпостов. Что я и исполнил, отправил 7-го сентября, но ответа не имел.<...> Ваш дом в сильный пожар 4-го сентября сгорел и ограблен. В Москве больше не осталось домов как восьмая часть, и то разграблены. Никак нельзя описать, какие ужасы и страхи происходили. Наконец, [французы] взяли у меня половину квадрата(74), все окружное строение для раненых и больных, в оных поместили 3000 [человек]. Ежедневно умирало от ран и поносов от 50-ти до 80-ти человек. Совсем меня загадили - где спали, ели, [там и] испражнялись. Каковы же ныне отделения! <...> 7-го октября Наполеон выехал из Москвы в 5-ть часов с главною своею армиею, которая потянулась по Калужской дороге, а обозы тяжелые отправили по Смоленской. В Москве же остался маршал герцог Тревизский с малым числом войск, которые с 9-го числа начали перебираться из города в Кремль, где прежде того производимы были злодейственные приготовления для взорвания на воздух находящихся в Кремле зданий. 10-го числа по наступлении ночи в воспитательном доме снят французский караул, и все французские войска вышли из Кремля и оставили город. В 11-ть часов загорелся Кремлевский дворец, а во 2-м часу ночи первый сделался жестокий удар, подорвавший и разрушивший арсенал, каковых было пять ударов. Оные слышны были за 80 верст, коими разрушены: пристройка к Ивановской колокольне, некоторые башни и часть кремлевской стены. Соборы же промыслом божьим остались целы, но самым хищным образом разграблены. Еще гораздо ужаснейших происшествий надлежало бы ожидать, если бы не было дождя, который всю ночь сильно шел. От ударов сих в воспитательном доме было наичувствительнейшее потрясение. Хотя предварительно открыты были окна, однако во многих местах разбились стекла, выбились рамы и двери и обвалилась штукатурка, что подействовало и в оставших[ся] в городе домах. Дети не были слишком встревожены, потому что я заблаговременно о сем предупредил как их, так и служащих, и все мы по совершении бедствий и ужасов остались живы. Нет возможности всего описать. Я очень нездоров, а притом от государыни перепиской чрезвычайно замучен. <...>

А. А. Сокольский - Ивану Николаевичу(75).

[Конец 1812 г. Без места]

...>В последнюю середу получено повеление, чтоб нам за институтами ехать в Казань. В четверток я спешил и проститься с вами, и посоветоваться. Мне встречаются, прошед Меншикову башню. Ваши. Подхожу поздоровываться - меня не узнают. На вопрос, куда путь держат, не отвечают. Как учтивый кавалер - ну провожать их или, признаюсь,- гнаться за ними. Приходил к Петрову и там ни слова. Вот все наше прощанье. Могу уверить вас, что, ей-богу, не с тем я шел, чтобы увязаться ехать с вами, а истинно с тем, чтобы спросить у вас, ехать в Казань или нет. Мы ждали прогонов от Тутолмина, но в субботу ввечеру получили отказ. Сказано нам, что будем вознаграждены! В воскресенье поутру <...> Его Высокоблагородие - adieu в Нижний! Он уговаривал всех, что нечего опасаться неприятеля до тех пор, пока не подъехала к его воротам кибитка. Все ходили на поклон к Богдыхану, кроме, разумеется, меня. Потом Петров и Заборовский отправились для покупки лошадей, но это было уже поздно, на них начали вывозить остававшихся [еще] раненых в Москве. Наступил 1-й час, но их не бывало, мы призадумались. Грабеж был во всей силе. Я вышел за ворота. Мой ангел-хранитель указал мне повозку, которую и нанял я до Измайлова за 10 ру. Тут прибыли наши(76) и привели 2-летнего жеребенка с телегою. Надежда оживилась: две телеги, лошадь, кобыла с жеребенком. Тут составились 2 воза, и мы, вооружась, поехали в Измайлово. У Покровского мосту встретили около 5 000 раненых, кои разбивали кабаки. Нам многие грозили страшною опасностию, но при помощи провидения, сжавши сердца, мы проехали Семеновскую заставу и с захождением солнца вступили в дом священника(77). Отпустя нанятую лошадь, расположились перекусить и уснуть покрепче, наши дамы утомились. Но нам не дали покою - пальба из ружей по селу, зверинцу и приходящие из города в нашу квартиру знакомые и незнакомые с полными мешками, заряженными ружьями и саблями. Все то, что взяли с собою, решились оставить на дворе на случай опасности. На другой день мои свояки на оставшейся тележке и паре рысаков, без хомутов и шор, поехали в город. Лишь успели купить мяса, то увидели скачущих через Охотный ряд казаков. Подавай бог ноги! и наши воротились в 3 часа не с добрыми вестями. Народ бежал мимо нас толпами, грабительство производилось и за нами, и перед нами. На одной тележке ехать было некуда - итак, перекрестясь, остались в Измайлове. Ввечеру видели казаков, кучу попов и много проходящих, кои все подтверждали, что неприятель в 3 часа вошел в город, откуда около 4 часов слышали выстрелы, а в 6 часов возле зверинца так стукнули, что мы присели. Поляки сделали кордон почти около всей Москвы. В этот день пристал к нам отставной офицер Борзянков. В самую полночь человек 10 раненых начали ломить наши ворота, мы вскочили и решились сражаться. Но его мундир защитил нас. В эту ночь загорелся Гостиный двор и Смоленская. Поутру около 10 часов запылали фабрики около Новой деревни, запылало Покровское и так далее - около Яузы, Гошпиталя, Немецк[ий] рынок, но в середу сделался пожар всеобщий. Страшное зарево видно за 100 верст. Тут число пришедших в нашей квартире умножилось, и мы для безопасности - оба пока - решились стоять на карауле. Две ночи проводили в ужасе, смотря на разительную картину пылающей Москвы. Ничто и никогда в свете не представляло такой картины!

Ветер ломил нашу хижину. В четверг начали в селе появляться фуражеры, по 2, по 3. Крестьяне били их и зарывали. Мы решились переехать в село. В пятницу и субботу начали грабить село, но не так сильно. Наши дамы забились под крышку. Крестьяне разбежались, и мы в 28 домах остались только одни, да прокурор 8 департ [амента] Петр Иван [ович] Дмитриев. Между фуражерами были беспардонные, т. е. в латах(78). Воскресенье прошло для нас благополучно, и мы имели случай согласить эскорту французов с крестьянами. Но - о, ужасный день понедельник! Лишь проснулись, застучали в наши ворота, отняли лошаденок и начали грабить нас нещадно. Офицер Борзянков нашел случай накануне перебраться в город. Не ожидая великой опасности, рано поутру случился я на улице, возвратясь от уехавшей эскорты. Вдруг наскакал на меня поляк, приставил к сердцу пистолет и упрекал меня, будто я кричал накануне "ура!", и строго спрашивал, где их кирасиры (т. е. убитые). Я туда, сюда - смерть перед глазами! Но, благодаря господа, не совсем струсил и начал его униженно уверять, что не знаю никакого Гура, что не видал и кирасиров. 25 минут шельма ругал меня и готов был застрелить, но удалось мне отговориться неведением, и он меня оставил. Наши дамы видели всю эту сцену, а кавалеры, помнится, стояли у ворот. Тут, чтобы избавиться [от] сабли и пули, отворили мы ворота, и к нам начали приходить гости, по 6, по 5 и по 3 человека. Они сделали честь нашим сапогам, платкам, капотам, тулупам, подтяжкам и так далее. Даже не устыдились искать у нас серебра и пониже поясницы. Словом, я надел лапти и с дырами серый кафтан, Заборовский нарядился не лучше меня, а у Петрова более уцелело, потому что и сапоги, и другое одеяние было им не впору. Нас грабили 2 и 4 полку гусары, и один, шельма, верно, жид, приходил по два дни с товарищами, все у нас повытаскал, даже перочинные ножички, бритвы, с рук кольца. Нашедши пули, бросили нам с ругательством в рожи. Во вторник мы сделали из остального имущества род лавки и предлагали, что им нравилось. Это спасло нас от жестоких грубостей. Под вечер пришли трое. Я случился на крыльце. Двое ухватили меня за руки, а третий, развязавши все, бывшее на шее, положил на нее вострую саблю и требовал шуб, серебра, денег и проч. Постный вид, немецкие клятвы и двугривенный избавили меня от сей беды.

В этот же день прострелили 2 пулями живот господину Дмитриеву, и он на другой день в госпитале скончался, оставив 5 детей. Наши дамы все сидели закупоренные. Хлеба у нас не было, и мы, купивши ржи, посылали молоть ее в полночь. Все - до последнего зерна было вырываемо. Мужик один показывал [нам]. В среду, поймавши курицу, задумали мы спозоранку сварить суп. Приходят б чел. Трое полезли в печь, трое пошли грабить, и были столь жестоки, что начинали саблями разводить доски на том потолке, над коим сидели наши дамы. Евшие суп начали поприсматриваться к нашим девушкам, шутить, но мне удалось и тех, и других избавить от опасности. Евшие суп стали, наконец, уверять грабивших, что у русских изб не делается ходу на чердак, хотя последние и начинали теребить солому и ломать крышку. Слава богу! Они нас с покоем оставили, и мы заключенным подали супу. Видимая опасность, особливо появление пьяных французов, разбивших пивоварню Брыкина, наконец, сострадание одного из неприятелей, который советовал мне идти к дивизионному генералу и просить пощады,- вложили в меня мысль решиться и идти в лагерь к неприятелю. Жалеющих, спасибо, было немного, и я в 3 часа после обеда пустился на волю божью. Дорогою увидел я вдалеке наших грабителей и рассудил идти в город. Был у 2 или 3 генералов, но их не нашел дома. Наконец, прибрел к маршалу Мортье, и его адъютант велел мне идти к коменданту Мило. Там нашел я Виллерса, полицмейстера французского, я его знавал, и он мне через 1/2 часа дал цертификат, в коем было прописано: по указу-де императора, оный комендант повелевает всем французским войскам асе [есору] Сокольскому и его фамилии отдавать должный респек [т] и хранить его собственность. Поутру прибил я к воротам копию цертификата и заложил оные бревном. Бросились опять грабить, но, увидя бумагу, иные проходили мимо, иные жестоко ругали, а неумевшие читать грозили саблею и пистолетом в окошки, от коих я не отходил многие дни. Как скоро, говорил я, осмелится кто ломать ворота, то я имею приказание от ком [енданта] Мило прямо репортовать к дивизионному] ген [ералу] Бауерману (коего я и в глаза не видывал). В пятницу Петров отправился с письмом к Виллерсу (коего я просил, чтобы очистили половину моего дому от постоя, что действительно [было] исполнено через неделю), чтоб дан был и Петрову цертификат. В тот же четверг разломали задние ворота, но и там удалось мне уверить и отогнать. Таким образом жили в великой опасности до 16 числа сент [ября]. Цертификаты везде рвали, коменданта ругали, жены наши по-прежнему под крышкою пребывали. Но мы вообще большой опасности не видали и спокойнее прежнего спали. С 16 на 17 в самую полночь отворили у нас окошко и закричали: "Вы горите!" Я почти два месяца не раздевался, выбежав, увидел, что, действительно, 4 дома пылают вдруг на той улице, где мы жили. Лошадей не было. Какая-то худая тележонка попалась нам - ну ее починивать и выбираться. Лишь успели вынести, что подле нас было, как вдруг являются беспардонные. Прощай все! Но и тут сам бог удержал их руки от грабительства, и они спрашивали меня, кто зажег. Зажгли сами. В 2 с 1/2 часа притащились опять ко священнику, который, не могши всего перенести, вынесен был мертвый в церкву, лежавши непогребенный 4 или 5 дней. Здесь опять должно было вооружиться новым терпением, сносить новые грубости, но для погребения старика привезен [был] поп из запасного дворца под французским караулом, которому должно было заплатить. А через несколько дней Петров там же выпросил лошадей и караул, с коим мы и перетащились в запасной дворец.

Как мы тут жили, о том перескажу вам словесно после. 7 октября 4 взрывами поднят на воздух и сожжен полевой двор, а с 10 на 11 в 1/4 по полуночи половина цейггауза(79), галлерея с большими колоколами, в двух местах стена и Алексеевская башня изволили приподняться с своего места. От первого взрыва протянул я и ручки, и ножки, а жена моя закудахтала. Уехали неприятели, и мы дней через 5 перебрались в дом свой. Тут является Арефий и умножает наше семейство двумя особами, т. е. Наською и Машкою. Первая пожаловала с шелудями, и в нашей кухне начали жить 9 или 10 особ. К Арсению Алексеевичу почтение у всех оказалось велико, но не у меня. И мы после жесточайшей и самой фабричной брани с Петровым расстались. Он почел меня за беглого рекрута и сильными доводами доказал, что он в тысячу раз достойнее и умнее меня. Все этому аплоудировали, и я, грешный, прожил 5 дней в бане. О, как жестоки чувства в казенной палате! (80)

Благодарю бога, что он послал мне случай иметь понятие о языках. Заговорил всеми глаголами, а то бы, бог весть, что с нами было.

Илларион - Е. Ан.

[Без даты и места]

...> Известно вам да будет, честнейшая и милостивейшая государыня, в каком мы положении во время ужасной сей бури находились.

Я думаю, вам не безызвестно, что французы и с ними двадесять языков взошли в ц [арствующий] град Москву 1812-го года сентября 2-го дня, что было в понедельник, а в обитель нашу Симоновскую [еще нет], хотя во вторник и в среду в монастырские ворота, восточные и западные, стучались много раз, но еще не ломали их. А в четверг, т. е. 5-е число поутру, во время всенощного бдения, бывшего без звону, ворота западные прорубили и взошли прямо в собор во время великого славословия, стали в западных церковных дверях и стояли до окончания службы. Служили всенощную иеромонах Митрофан и иеродиакон Мельхисидек, а архимандрит Герасим в алтаре стоял, а братья на клиросах пели. По окончании службы варвары царскими дверьми взошли в алтарь, побрали все со св. престола: кресты, евангелие и антиминс(81) в карманы вместо платков, также и жертвенника потир, дискос(82) с прибором [взяли], а другие начали ломать шкафы, сундуки и проч. Некоторые из братии, старички, как-то <...> иеромонах Тихон и иеромонах Митрофан и другие после всенощной, не выходя из церкви, начали читать правило ко святому причащению, остановясь за левым клиросом пред большим распятием Иисуса Христа, хотели за литургией причаститься св. тайн, но бог не допустил. В это время вдруг пошел стук, гром и крик и шум. "Мы от сего страха,- говорили старцы,- пред крестом пали ниц на помост чугунный, воображая, [что] вот подойдут к нам варвары и отрубят нам всем головы, [и] в тайне сердца своего со слезами молились. Вдруг подходит к нам один варвар и, толкнувши ногой игумена Андрея, говорит: "Что вы? О чем молитесь? Нас клянете?" Но игумен отвечал: "Мы о своих грехах молимся, а вас не клянем". Потом варвар начал с нас сапоги снимать. У иеросхимонаха Ионы сапоги были привязаны ремнями, и он, вставши, развязал, и варвар, севши на скамеечку против Владимирской иконы божьей матери, свои скинул и ему кинул, но тот не надел их. Потом начали нас всех раздевать и обыскивать и, обыскавши, ушли от нас. Мы же, из церкви вышедши на паперть, увидели, что архимандрита истязывают варвары: уставивши в грудь саблю, спрашивают, где добро, и говорят: "Давай злата, сребра и белья". Архимандрит говорит: "Пойдемте ко второму начальнику, все деньги у него" - и отвел их к наместнику. А мы, убежав, скрылись под Сергиевской церковью в тайном месте, куда уже много от страху набежали и мирских. Сидели мы там до вечера, потом я посмотрел на монастырь - не видать никого - я пошел в свою келью. В ней все еще было цело. И в башнях ходил, тут в погребе скрылись архимандрит Герасим, иеромонах Феоктист <...> и прочие. И они меня сперва испугались, потом пошли все в мою келью. Архимандрит попросил есть, я затопил печь и воды в чайнике согрел, а за водой на колодезь сходил. Некоторые варвары видели меня, но ничего мне не сказали, а в Сергиевской церкви, в трапезе братской и кладовой огни горят. И я, пришедши в келью сзади, нашел медку, сухарей - все укрепились сим. Архимандрит Герасим влез на ограду и прочие с ним, а меня послал в Успенский собор посмотреть, что в нем делается. Я хотя и страшился, но не ослушался настоятеля, пошел из кельи опять задом. Подхожу к собору - в нем огни и много варваров бегают с возжженными местными свечами(83). Я с молитвою и с рассуждением, что хотя меня убьют, но я послан на послушание, вошел в собор. Варвары бегают и меня видят. Я взошел в алтарь на престоле ковчег цел. Я взял его под полу и пошел в келью и подле кельи посмотрел,- в ковчеге св. даров и ящика нет. Я ковчег зарыл в грядках и землей засыпал и хотел идти в келью, но услышал топот и лалаканье. Я в грядках скрылся и лежал более двух часов. Потом, услышав из башни голос иеромонаха Феоктиста, я подошел к ним и рассказал архимандриту о соборе и ковчеге и где скрыл [его]. Потом пошли в мою келью [и] начали советоваться, как бы из монастыря уйти по той причине, что штатные(84) француза убили и подле заднего братского флигеля в отход кинули, а после они же начали его из отхода вытаскивать. В это время какой-то французский начальник увидел их и убитого француза, но штатные сказали: "Не мы убили его, а монахи".- "Где же монахи?" Штатные отвечали: "Все бежали из монастыря". Ежели бы нас нашли, то всем бы головы отрубили, а если бы сего (убиения француза) не случилось, то все мы хотели [бы] в монастыре сидеть, что бы с нами ни случилось.

Послал о. архимандрит иеромонаха Митрофана узнать о западных воротах, можно ли уйти из монастыря. Иеромонах Митрофан, сходя, сказал, что никак нельзя - ворота бревнами завалены. Потом, немного спустя времени, послал архимандрит двоих иеромонахов, Феоктиста и монаха Амфилохия. Они, пришедши, сказывают: "Очень можно [уйти]. Одним бревном [ворота] приперты, и варвары все спят, никого нет, а светло, почти как днем, от московского пламени". Итак, все монахи стали готовиться в поход. Иеросхимонаха Иону стал уговаривать архимандрит остаться в монастыре, но он отвечал: "Как мне одному с варварами оставаться? Нет, я с вами же пойду". Потом он надел на себя две рубашки, два балахона и шубу на заячьем меху китайчатую, обулся в туфли, взял образ божьей матери Казанской, а более ничего, ни денег, ни платочка, ни камилавки(85), ни хлеба. Потом помолились все со слезами в моей келье и пошли позади келий к воротам, и вышедши из монастыря, они побежали под гору, а я не успел за ними, пошел вниз к реке и, бежав подле реки, увидел архимандрита и прочих за слободою, на брегу сидящих. Потом пошли мы к Данилову монастырю. Хотели через мост перейти на ту сторону, [но] тут увидели мы на той стороне караул французский и пошли по берегу в деревню Кожухово, где перешли через реку мостом и пошли в село Коломенское, где один мужичок принял нас, ввел в сенной сарай и подсадил лестницей на сено, куда подал нам хлеба и горшок парных яблоков, где мы сидели до ночи, а ночью пошли в Екатерининскую пустынь, где пробыли двое суток, потом пошли в Давидову пустынь. Тут некоторые остались, а мы с архимандритом пошли в город Коломну, в Троицкий монастырь. Здесь архимандрит сего монастыря Анания нас принял. Здесь иеросхимонах Иона у архимандрита Анании проживал до освобождения Москвы от французов, а архимандрит Герасим, несколько здесь поживши, пошел в армию, где и был до возвращения в Москву.

По освобождении цар [ствующего] града Москвы, матери градам, все жители услышали о сем с такой радостью, что и изъяснить я не могу. Только едино сердце у всех восхищалось. Хотя и на пепелище, но на свое жилище всякий возвращается, и увидя свои хижины сожженные, горькие слезы проливали.

Часть первая | Содержание | Часть третья

ПРИМЕЧАНИЯ (Часть вторая)

И. П. Оденталь - А. Я. Булгакову. 3.9.-PC, 1912, No 9, с. 289-291. Исправлено по рукописи оригинала: ГБЛ, ф. 41, к. 114, No 33, л. 32-33. На письме номер-57.

(1) Право, глядя на это множество людей, я бы не осмелился сказать, что население Лондона больше, чем Петербурга (фр).

(2) 31 августа.

(3) Сведения неверны - шведы не принимали участия в войне 1812 г.

М. А. Волкова - В. И. Ланской. 3.9.- Перевод с фр.- BE, с. 594-596.

Д. С. Дохтуров - жене. 3.9.- PA, 1874, No 5, ст. 1098-1099.

М. И. Кутузов - жене. 3.9.- МИК, ч. 1, с. 232.

А. А. Меншикова - мужу. 4.9.- ГБЛ, ф. 166, к. 3, No 6, л. 22.

Смоленский помещик - приятелю. 4.9.- Сын Отечества, 1812, No 1, с. 122-124.

(4) Уездный город Сычевки был занят партизанским отрядом Н. М. Нахимова. В уезде действовали также отряды П. Карженковского, С. Емельянова, E. Богуславского и др.

М. А. Протасова - В. А. Жуковскому. 4.9.-ГБЛ, ф. 104, к. 8, No 17, л. 23 об. Отрывок из общего письма семьи Протасовых В. А. Жуковскому и В. А. Азбукину.

(5) В. А. Жуковский в августе 1812 г. поступил в Московское ополчение в чине поручика. Ср. письмо Н. М. Карамзина от 20 августа.

П. М. Капцевич - А. А. Аракчееву. 6.9.- Дубровин, No 120, с. 124-126.

(6) И. Мюратом.

Вел. кн. Екатерина Павловна - Александру I. 6.9.- Перевод с фр.Французский текст см. в издании: Переписка императора Александра I с сестрой великой княгиней Екатериной Павловной. Спб., 1910, с. 83-84.

(7) Обещание приехать в Москву.

Н. Н. Мордвинова - С. Н. Корсакову. 9.9.-ГБЛ, ф. 137, к. 109, No 23, л. 7-8. В конце письма приписка той же рукой: "10 августа".

И. Б. Пестель - сыну. 10.9.- Перевод с фр.- Красный архив, 1926, т. 3 (16), с. 172-173.

(8) П. И. Пестель отличился в Бородинском сражении, где был ранен.

М. Б. Барклай-де-Толли - жене. 11.9.- Перевод с фр.- Французский текст см. в издании:

Дубровин, No 124, с. 128-129.

(9) Барклай-де-Толли просил разрешения уехать из армии по причине расстроившегося здоровья.

(10) Согласно библейской легенде, еврейский народ, выведенный Моисеем из египетского плена, 40 лет скитался в пустыне.

(11) Барклай-де-Толли получил приказ об увольнении 21 сентября и на следующий же день покинул армию.

Ф. В. Ростопчин - П. А. Толстому. 13.9.-Заря, 1871, VIII, с. 187-188.

(12) Выбыли из строя (фр.).

(13) Точный текст см. в издании: Бородино. Документы, письма, воспоминания. М., 1962, с. 143-144.

(14) Первый этап знаменитого Тарутинского марш-маневра М. И. Кутузова. 15 сентября армия после шестидневной стоянки в Красной Пахре вновь двинулась на юго-запад и 21 сентября заняла позиции у деревни Тарутино, где и оставалась до б октября.

Н. М. Лонгинов - С. Р. Воронцову. 13.9.-АВ, т. 23, с. 145-162.

(15) Канцлер Румянцев слыл сторонником политического сближения с Францией.

(16) Екатерина Павловна и Георгий Ольденбургский (см. именной указатель).

(17) Мартинист - то же, что масон.

(18) Далее подробно излагается история падения М. М. Сперанского.

(19) 14 октября 1806 г. у Йены и Ауэрштедта Наполеон наголову разгромил прусскую армию.

(20) Автор несколько карикатуризирует описываемый эпизод.

(21) Кампанию 1811 г. русско-турецкой войны 1806-1812 гг.

(22) На военном совете в Филях за оставление Москвы без боя высказались М. Б. Барклай-де-Толли, А. И. Остерман-Толстой, Н. Н. Раевский и К. Ф. Толь. Л. Л. Беннигсен предлагал сражаться на выбранной им позиции. А. П. Ермолов, Д. С. Дохтуров, П. П. Коновницын и Ф. П. Уваров предложили атаковать французов.

(23) Знаменитая оборона Сарагосы от французских войск с июня 1808 по февраль 1809 г.

(24) На Можайской дороге действовали только армейские партизанские отряды, основные силы М. И. Кутузова находились под Тарутином.

(25) Численность войск в Тарутинском лагере была доведена до 120 тыс. человек.

(26) Согласно договору в Або, планировалась шведская высадка на театре военных действий, не состоявшаяся в 1812 г. Мадрид был занят Веллингтоном 12 августа, однако вскоре вновь оставлен. Только после поражения Наполеона в России французская армия в конце мая 1813 г. покинула Мадрид.

(27) Кампания 1805 г., закончившаяся Аустерлицким сражением.

(28) примечание 2 к письму И. П. Оденталя от 5 июля.

(29) Численность французской армии при Бородине составила около 135 тыс. человек.

М. И. Кутузов - дочери. 15.9.-МИК, ч. 1, с. 312-313.

М. В. Актов - И. Я. Неелову. 15.9.- ГБЛ, ф. 459, к. 1, No 6, л. 107-108. На письме пометка: "Получил 15 сентября".

(30) Слово неразборчиво.

Е. Н. Давыдова - А. Н. Самойлову. 17.9.- ГБЛ, ф. 219, к. 45, Ns 58, л. 3.

(31) В оригинале "присланному".

(32) В оригинале "продолжались".

М. А. Волкова - В. И. Ланской. 17.9.- Перевод с фр.- BE, с. 596-597.

(33) П. М. Корсаков был ранен.

Александр I - вел. кн. Екатерине Павловне. 18.9.-Перевод с фр.-РА, 1911, No 2, с. 303-309. Уточнен по французскому тексту в издании: Переписка императора Александра I с сестрой великой княгиней Екатериной Павловной. Спб., 1910, с. 86-93.

(34) Александр I считает грубыми ошибками невыполнение Багратионом его директив, вызванное необходимостью спасти армию.

(35) После встречи с Бернадотом в Або.

И. А. Поздеев - С. С. Ланскому. 19.9.- РА, 1872, ст. 1855-1857.

(36) Георгий Ольденбургский (см. именной указатель).

Д. С. Дохтуров - жене. 20.9.- РА, 1874, No 5, ст. 1102-1103.

(37) П. И. Багратион умер 12 сентября от раны, полученной в Бородинском сражении.

А. А. Закревский - М. С. Воронцову. 20.9.- АВ, т. 37, с. 234-235.

(38) П. И. Багратиона.

(39) Речь идет о передвижении армии от Красной Пахры к Тарутину. Тарутинский маневр привел к стратегическому перелому в войне, однако многие военные, в том числе А. А. Закревский, С. Н. Марин, А. П. Ермолов, как показывает это письмо и некоторые следующие, оказались не в состоянии сразу понять значение как самого маневра, так и последовавшей за ним передышки.

(40) В официальных известиях из армии, опубликованных в Петербурге, есть фраза о преследовании Платовым вражеского арьергарда на расстоянии 11 верст. Но этот вымысел исходил не от Кутузова-в его реляциях ничего подобного нет. См.: МИК, ч. 1, с. 151-155, 161-168.

С. Н. Марин - М. С. Воронцову. 20.9.- АВ, т. 35, с. 463-464.

(41) П. И. Багратион.

(42) То есть небольшие отряды.

(43) М. Б. Барклай-де-Толли.

М. В. Акнов - И. Я. Неелову. 21.9.-ГБЛ, ф. 459, к. 1, No б, л. 107. Пометка на письме:

"Получил 22 сентября".

(44) Слухи ложные.

(45) Слово неразборчиво.

М. С. Воронцов - А. А. Закревскому. 22.9.-Сборник РИО. Спб., 1890, т. 73, с. 476-477.

(46) М. Б. Барклай-де-Толли.

А. Я. Булгаков - А. И. Тургеневу. 23.9.-Дубровин, No 148, с. 178-179 (без указания автора). Примечания даются по тому же изданию.

(47) Многоточие в оригинале.

(48) Ф. В. Ростопчина.

(49) "Копия известий" опубликована: РА, 1864, ст. 1190.

А. А. Меншикова - мужу. 23.9.- ГБЛ, ф. 166, к. 3, No б, л. 23.

М. В. Милонов - Н. Ф. Грамматину. 24.9.-Библиографические записки, т. 2, 1859, с. 297-298. Исправлено по рукописи оригинала: ГБЛ, ф. 398, к. 1, No 30, л. 17-18. На письме пометка: "Получ. 5 октября". В рукописи и публикации письмо ошибочно датировано 24 октября.

(50) Москва была сдана 2 сентября.

(51) Если речь идет о И. А. Петине, то сведения неверны.

(52) Ложные слухи.

М. В. Акнов - А. Я. Неелову. 25.9.-ГБЛ, ф. 459, к. 1, No 6, л. 103-104. На письме пометка: "Получил 25 сентября".

(53) Слухи ложные.

Д. П. Трощинский - М. И. Кутузову. 26.9.-БЩ, ч. 7, с. 271-272.

(54) В Манифесте 18 июля к вооружению призывалось только 17 губерний России.

С. Н. Марин - М. С. Воронцову. 27.9.- АВ, т. 35, с. 465-466.

(55) Ж. Лористон прибыл в Тарутинский лагерь вечером 23 сентября с предложением начать мирные переговоры.

Д. С. Дохтуров - жене. 29.9.- РА, 1874, No 5, ст. 1103-1104.

М. И. Кутузов - дочери и зятю. 1.10.- МИК, ч. 1, с. 425-426.

(56) М. Ф. Толстой (см. именной указатель).

Г. С. Волконский - дочери. 2.10.-Архив декабриста С. Г. Волконского. Пг., 1918

т. 1, No 292, с. 382-383.

(57) Орденом св. Георгия 3-й степени был награжден сын автора письма Н. Г. Репнин-Волконский.

С. Н. Марин - неизвестному. 2.10.- БЩ, ч. 1, с. 60-64 (с ошибкой в определении автора). Марин С. Н. Полн. собр. соч., М., 1948.

(58) А. С. Фигнер.

(59) По приказу М. И. Кутузова И. С. Дорохов 29 сентября взял штурмом Верею, занятую батальоном вестфальцев, потеряв ок. 30 человек, в то время как противник лишился до 700 человек.

(60) См. примечание 12 к письму Н. М. Лонгинова от 13 сентября.

К. Н. Батюшков - П. А. Вяземскому. 3.10.-Батюшков К. Н. Сочинения. Спб., 1886, т. 3, с. 205-207.

(61) Басня В. Л. Пушкина "Соловей и чиж".

(62) Никакого мира (фр.).

А. П. Ермолов - А. А. Закревскому. [Начало октября].-Сборник РИО. Спб., 1890, т. 73, с. 188-189.

(63) А. А. Закревский уехал из армии 22 сентября вместе с М. Б. Барклаем-де-Толли.

(64) 7 августа были ожесточенные бои у Валутиной горы и дер. Лубино с корпусом маршала Нея.

(65) 16 сентября П. П. Коновницын был назначен дежурным генералом армии.

П. П. Коновницын - жене. 4.10.- БЩ, ч. 8, с. 111.

Ф. И. Колобков - А. И. Озерецковскому. 5.10.- БЩ, ч. 5, с. 175-176.

(66) Фухтель (нем.) - удар по спине плашмя обнаженной шпагой или саблей.

(67) Не вся французская армия, а только авангард И. Мюрата.

А. А. Карфачевский - неизвестному. 6.11.-БЩ, ч. 5, с. 165-167.

(68) Ф. В. Ростопчин заведомо ложно объявил о предстоящем сражении, в котором он сам якобы возглавит ополчившихся москвичей.

И. А. Тутолмин - Н. И. Баранову. Ноябрь.-БЩ, ч. 5, с. 147-151.

(69) Воспитательный дом - учреждение "для призрения подкидышей и бесприютных младенцев". Московский воспитательный дом был открыт в 1764 г. Его здание, построенное по проекту архитектора К. И. Бланка, сохранилось на Москворецкой набережной.

(70) То есть идет россыпью, цепью.

(71) Отряды, выделяемые армией для охраны населения занятой вражеской территории от грабежей.

(72) Двор жилого корпуса (фр.).

(73) Воодушевился.

(74) То есть квадратного корпуса.

А. А. Сокольский - Ивану Николаевичу [Конец 1812 г.].-БЩ, ч. 1, с. 1-б.

(75) Личность не установлена.

(76) То есть Петров и Заборовский.

(77) В Измайлове.

(78) "Беспардонными", то есть беспощадными, называли кирасиров.

(79) То есть арсенала.

(80) Казенная палата - губернский орган министерства финансов, учрежденный в 1775 г. и заведовавший первоначально всеми государственными имуществами и строительной частью.

Иларион - Е. Ан. [Без даты].- Письмо современника о вторжении французов в 1812 году в московский Симонов монастырь. М., 1863, с. 1-5.

(81) Плат с изображением "Положения во гроб", который кладется на церковный престол (греч.).

(82) Потир и дискос (греч.) - кубок и блюдо для святых даров.

(83) Большие свечи перед иконостасом.

(84) Обслуживающие братию светские лица.

(85) Черная шапочка, носимая монахами под клобуком.

Часть третья

"Отечество спасено!"

П. А. Кикин - брату.

[7 октября. Тарутинский лагерь]

...> Теперь скажу о нашем положении по сие время. Война, сначала столь, по-видимому, безвыгодная и даже бедственная, по мнению моему, взяла совсем иной оборот, ибо потеря наша состоит в нескольких губерниях, которые по окончании военных действий неминуемо снова к нам присоединятся. Следственно, одни государственные и частные имущества потерпели, кои также легко поправляются, особенно когда воспоследует хороший конец. Выгоды же, приобретенные сею войною, суть несчетны. Мы узнали возможность вторжения неприятеля в наши границы, чего, конечно, никто уже не предполагал после двух столетий беспрерывно, час от часу процветающей России; узнали нужду вперед предохранять себя от того, увидели неисчетные средства в богатстве и способах государства, утвердились в народном духе и привязанности к отечеству, научились распознавать истинных сынов отечества от тех, кои покорствовали силе, ожидая удобного случая отторгнуть себя от оного, познали, в чем состоит обязанность каждого друг к другу и родине своей, удостоверились, что народное просвещение, к благу человеческого рода филантропами проповедуемое, есть призрак обольщающий, [а не] токмо неудовлетворяющий рассудку, ибо неприятель наш, мечтающий воспламенить народ громкими словами: вольность, свобода, грубо ошибся в ожидании своем. И [он] убедиться теперь должен, что не нашел того варварства и порабощения, которыми несправедливо нас всегда упрекают и на конец [которых] так сильно надеялся, шедши в сердце России. Справедливую честь дворянству российскому приписать следует, и остается желать, дабы и просвещение оставалось в той же силе, ибо знающий свои обязанности, почитающий веру и любящий отечество просвещен достаточно. <...> Где ни шел [неприятель] везде находил опустошение, где мы ни останавливались - везде отражен. Привыкший, где [ранее] навоевал, содержать войска свои на счет [покоренной] земли, у нас, конечно, немногим воспользовался. Поддерживал войска свои надеждою, что обогатится в Москве и предпишет нам постыдный мир - теперь, напротив, видит, что всякий из нас охотно всем жертвует, но твердо стоит за веру и честь. Каждый не иначе как с ужасом о мире помышляет, от чего обманутые и изнуренные французы негодуют весьма и, видя невозможность почти хорошо кончить для них, теряют дух, приходят в отчаяние.

[Так] как надлежит когда-нибудь кончить, то в коротких словах после столь плодовитого и нескладного описания скажу, что одно желание всех русских должно быть - продолжение войны, которое неизбежно рано или поздно накажет достойно общего врага, и спасая Россию, спасет всю Европу. Худое положение неприятеля ясно доказывается тем, что просит уже мира, предлагая несомненно все возможные нам выгоды. На передовых постах в разных переговорах французские генералы и Мюрат, неаполитанский король без околичностей говорят нам, что ничего [так] не желают, как прекратить войну. Один из них сказал: "Дайте только нам паспорт(1), мы выйдем все и оставим все по-прежнему, и вы будете в покое". Известно, что он не смел бы заговаривать о том, если бы [это] несогласно было с волею Наполеона. Дерзость его может быть жестоко наказана, лишь бы с нашей стороны твердо устоять в решимости не делать отнюдь миру до совершенного истребления армии его, и если поможет бог, до общей перемены в Европе и избавления [ее] от ига Наполеона. Может сие показаться желанием чрез меру дерзостным, но знав подробно все обстоятельства, смело могу сказать, что для события оного надобно. А именно, твердость с нашей стороны и решительность венского двора, выгоды коего теснее прочих сопряжены с сею переменою, прочее же все уже готово и в действии. Остается согласно выполнить - тогда одно счастье может спасти любимца своего, ибо, действительно, он в худом положении.

Сейчас получено известие от генерал-адъютанта графа Винценгерода, стоящего на Петербургской дороге, что он взял в плен в течение трех недель 2700 человек, которые доставлены в Тверь. На Ярославской дороге также взято несколько сотен. Время стоит у нас хорошее, но зима приближается, и неприятелю минуется час от часу более средства и возможности здесь держаться. Мудрено придумать даже, какие возьмет меры он. Остается одно отступление и то по дурным дорогам с изнуренными лошадьми и имея одну армию пред собою, другую на его дороге, [которые] не обещают ему ничего доброго... Гений его и счастье сопровождали всегда его замыслы - они одни могут его вывести из сего лабиринта. Россия ему - второй Египет. Австрийцы ушли в свои границы, что для нас не токмо полезно, но даже обещает многого впредь(2).

Я предполагаю, что с нетерпением ожидают возвращения курьера, может быть, уже и негодуют на меня, что его задержал, но надеюсь оправдаться, изъясня оному причину. Мы намерены были произвести атаку на неприятельский авангард, которая вчерась с успехом была выполнена(3). Генерал Бенигсен с тремя корпусами, имея большое число казаков под командою графа Орлова-Денисова, пошел в обход и напал на них с левого их фланга. Милорадович - с правого. Неприятель нимало не держался, в беспорядке начал отступать и был прогнан за 15 верст, оставляя большое число своего обоза. Потеря его состоит в одном штандарте, 15 офицерах и до 600 пленных, по сие время приведенных. Значительный же урон его был в пушках, которые казаки брали, как грибы, и взято, по словам их, более 30. Но, [так] как они ко мне еще не доставлены, то достоверного числа сказать не могу. День сей, то есть б октября, не так важен потерею неприятельскою, сколько последствиями своими, ибо придает духа нашим и произведет сильное негодование с их стороны. Впрочем, сие зависит от начальников. Мы вчерашний день потеряли весьма мало, но, к несчастью, лишились хорошего корпусного командира - генерал-лейтенанта Багговута, убитого 3-м или 4-м неприятельским ядром. Партии наши вчерась также доставили значущее число пленных нижних чинов, также и офицеров. Теперь тороплюсь отправлять курьера в надежде, что не будут недовольны мною.

П. Кикин<...>

М. И. Кутузов - жене.

7 октября. Лагерь под Тарутином

Бог мне даровал победу вчерась при Чернишне(4) ; командовал [французами] король неаполитанский. Были они от 45 до пятидесяти тысяч(5). Немудрено было их разбить, но надобно было разбить дешево для нас, и мы потеряли всего с ранеными только до трехсот человек. Недостало еще немножко щастия, и была бы совсем баталия Кремская(6). Первый раз французы потеряли столько пушек и первый раз бежали, как зайцы. Между убитыми много знатных, об которых к государю еще не пишу, не зная наверное.

Я вчерась говорил с одной партией пленных офицеров и сегодни получил от их благодарное письмо, которое посылаю только для семьи, а не для публики. <.">

А. Е. Измайлов - Н. Ф. Грамматину.

7 октября. С.-Петербург

...>Потеря Москвы с самого начала навела на нас, петербургских жителей, большой страх, но благодаря богу, страх наш мало-помалу прошел и уступил место надежде. Несмотря на то, что в прошедшем месяце отправились отсюда на Крохинскую пристань(7) многие караваны с казенным имуществом, жители не думают теперь выбираться из Петербурга, да и из прежних беглецов многие от дороговизны воротились назад и раскаиваются в напрасном своем страхе.

Общество наше(8) еще существует, только собрания сделались малочисленное. Некоторые из членов уехали отсюда, в том числе и П. М. Карабанов. Он послан по казенной надобности и теперь уже, думаю, окончил благополучно свое плавание.

А соименитый вам Н. Ф. Остолопов в самый день кровопролитного Бородинского сражения 26-го августа, едучи сюда из Вологды, ранен был на дороге близ Череповца весьма опасно разбойниками, которые ограбили его почти на 7 т. р. Удивительно, как он остался жив, ибо по одному направлению попали ему в висок две картечи. Но теперь опасность совершенно миновалась, и он написал стихи на смерть раненного с ним в один день князя Багратиона.

После отъезда вашего отсюда родился у меня сын Платон. Хотя ныне в надежде и на Кутузова, и на Витгенштейна мы гораздо спокойнее прежнего, но несколько времени назад и не знал я, что делать с шестерыми ребятишками, а особливо слышав о варварствах, которые делались в Москве просвещенными нашими врагами. Вот до чего довело нас пристрастие к французам! Несмотря на все это, и теперь еще многие не могут отвыкнуть от французского языка и театра. <...>

М. А. Волкова - В. И. Ланской.

7 октября. Тамбов

С третьего дня мы подверглись нового рода мучению: нам приходится смотреть на несчастных, разоренных войной, которые ищут прибежища в хлебородных губерниях, чтобы не умереть с голода. Вчера прибыло сюда из деревни, находившейся в 50 верстах от Москвы (по Можайской дороге), целых девять семейств: тут и женщины, и дети, и старики, и молодые люди. Все помещики, имевшие земли в этой стороне, позаботились вовремя о спасении своих крестьян, дав им способы к существованию. Государственные же крестьяне принуждены были дождаться, покуда у них все отнимут, сожгут их избы, и тогда уже отправились по русской пословице куда глаза глядят. Крестьяне, виденные нами вчера, были разорены нашими же войсками; мне их стало еще жальче оттого, что, рассказывая о всем, с ними случившемся, они не жаловались и не роптали. В такие минуты желала бы я владеть миллионами, чтобы возвратить счастье миллиону людей, им же так мало нужно! Право, смотря на этих несчастных, забываешь все свои горести и потери и благодаришь бога, давшего нам возможность жить в довольстве посреди всех этих бедствий и даже думать об излишнем, между тем как столько бедных людей лишены насущного хлеба. Пребывание мое в Тамбове при теперешних обстоятельствах открыло мне глаза насчет многого. Находись я здесь в другом положении, думай лишь об удовольствиях и приятностях жизни, мне здешние добрые люди непременно показались бы глупым и очень смешными. Но прибыв сюда с разбитым сердцем и с душевным горем не могу тебе объяснить, как благодарны были мы им за ласковые к нам поступки. Все наперерыв стараются оказать нам услуги, и нам остается лишь благодарить этих добрых соотечественников, которых мы так мало знаем. Правда, здесь не встретишь молодых людей, которых все достоинство заключается в изящных манерах, которые украшают своим присутствием гостиные, занимают общество остроумным разговором, но, послушав их, через пять минут забудешь об их существовании. Вместо них сталкиваешься людьми, быть может, неуклюжими, речи коих нецветисты и неигривы, н которые умеют управлять своим домом и состоянием, здраво судят о делах и лучше знают свое отечество, нежели многие министры. Сначала, привыкши к светской болтовне, мы их не могли понять, но мало-помалу мы свыклись с их разговором, и теперь я с удовольствием слушаю их рассуждения о самых серьезных предметах. <...>

Д. С. Дохтуров - жене.

8 октября. [Тарутино]

Третьего дня у нас было очень хорошее дело. Авангард неприятельский под командою Мюрата был нами атакован нечаянно и разбит вдребезги. Взято у них более 30 пушек со всеми снарядами, более тысячи [человек] в плен попались. Слава богу, дело было хорошее, а что всего лучше: нам стоит весьма мало, только весьма жаль: бедный Багговут убит. Вот судьба - бог его спас в кровопролитных делах, а тут, где такая малая потеря, как нарочно, он один из значущих убит. Даже ни одного штаб-офицера не потеряно. Я чрезвычайно о нем сожалею - он был храбрый и достойный человек. Он, я думаю, будет похоронен со всею военною церемониею. Надо, по крайней мере, отдать последний долг хорошему слуге и верному сыну Отечества. <...>

А. А. Закревский - М. С. Воронцову.

10 октября. Володимир

Вчерашнего числа проехал чрез Володимир князь Меншиков, бывший адъютант покойного князя Петра Ивановича(9) и пожалованный в флигель-адъютанты. [Он] говорил мне, что Румянцев и Аракчеев желают мира и уговаривают на сие государя. Кутузов писал также к императору, чтоб стараться скорее заключить мир, ибо он боится, чтоб его не разбили - тог, мир не так совершится, как бы можно было теперь. Должен вам признаться, что я не всему этому верю. Меншиков - молодой человек - может солгать. Буде же действительно правда, что они желают мира, то вот три первейшие России врага. Почтеннейший граф, можно ль будет ожидать что-нибудь доброе? Нет, при эдаких бездельниках, кроме зла, быть ничего не может. Да я хочу спросить: то ли время говорить о мире с коварным злодеем тогда, когда он совершенно в наших руках и должен погибнуть; если не совсем, половина армии его при отступлении должна остаться у нас и большая часть артиллерии. Вот каковы патриоты в России! Кутузов при старости достиг своей цели(10), следовательно, ему желать более нечего, как мира, пагубного России. Время все покажет(11). <...> В Петербурге всякий день французские театры. Народ кричит, но государь, несмотря на это, нарочно приказывает играть французские пьесы. Из сего также могут быть последствия самые худые. Буде вы получили какие известия о Москве от Винценгероде и из армии, не оставьте меня уведомить по уговору нашему. Гофшпитальным вашим мой поклон(12).

В. С. Норов - родным.

10 октября. На поле при реке Наре

Здравствуйте, папенька, целую ваши ручки и прошу вашего благословения. Богу угодно было, чтоб братец пролил кровь свою за отечество и попал в руки неприятеля, но человеколюбивого, ибо сам братец пишет, что ему и всем раненым нашим офицерам весьма хорошо, доктора искусные, и рана его заживает(13). Он потерял только кисть ноги. Сперва оторвало только ему носок, но отрезав немного повыше, его тем спасли. Кротким своим нравом и поведением братец сыскал себе во всех своих товарищах и начальниках друзей. Генерал Ермолов и все офицеры гвардейской артиллерии, получа от него письма чрез французского парламентера и узнав, что ему нужда была в деньгах, послали ему значительную сумму червонцев. <...> По крайней мере к утешению вашему я извещаю вас, что братец действовал столь отлично во время сражения(14), что обратил на себя внимание начальников и награжден орденом святого Владимира с бантом и чином подпоручика. Мне весьма приятно было слышать от товарищей его, как все братца хвалят, и сколько он имел духу. В самую ту минуту, как его ранили, он сказал только: "Заставили меня французы ходить на одной ножке". Словом сказать, братец подал самому мне собою пример, и я сколько его сожалею, столько и радуюсь, что он храбрый офицер. <...> Я прибыл в армию только с неделю. Приезд мой был ознаменован столь счастливым происшествием, что надо вам об этом донести и обрадовать вас всех победою. Третьего дня атаковали мы французов столь счастливо, что они бежали от нас, как овцы. 37 пушек и один знак достались победителям. Говорят, что начальник польских войск князь Понятовский убит, а французы в крайнем беспорядке разбрелись по лесам, откуда ежедневно водят их к нам сотнями. Следствием мудрого распоряжения князя Кутузова французская армия доведена до крайности, и они питаются только лошадьми. По начатым движениям французов видно, что они хотели бы отступить, но сего им невозможно, и гордый Наполеон найдет здесь гроб своей славе и воинам своим. Еще не удалось мне быть в огне, и я был только зрителем третьего дня победы, ибо до гвардии не доходило дело. Сегодня или завтра надеюсь, что удастся мне с своими егерями потягаться с французами; уже я видел их удаль, но где им устоять против штыков наших? Так будьте уверены, что если мы много потеряли, то и французам всем лечь на земле нашей. Сие видно по положению армии. <...>

Вас, маменька, прошу Христом-богом не беспокоиться обо мне, как и о братце. <...> Братец возворотится к вам здоровым и орденом украшенным, он заслужил поведением своим любовь и почтение от всех своих товарищей, и приятно слышать, как все они его хвалят. Вы знаете, маменька, долг наш отечеству, знаете и нас, что мы постыдились бы быть в покое, когда и честь, и долг велят сражаться, и мы друг перед другом покажем, что мы русские и воспитаны в честных и благородных правилах. <...> О себе же скажу вам, что восхищен всем, что каждый день вижу. Наконец, я в своем месте и чувствую себя способным быть полезным отечеству. Живу я как нельзя лучше в походе. Очень здесь весело: военная музыка и гром орудий рассеивают всякую печаль. Прошу вашего благословения и с оным готов ежеминутно лететь в сражение. <...> Сын ваш Василий Норов.

Н. М. Карамзин - И. И. Дмитриеву.

11 октября. Нижний [Новгород]

Любезнейший друг!

Выехав из Москвы в тот день, когда наша армия предала ее в жертву неприятелю, я нашел свое семейство в Ярославле и оттуда отправился в Нижний. Думаю опять странствовать, но только без жены и детей и не в виде беглеца, но с надеждою увидеть пепелище любезной Москвы: граф П. А. Толстой предлагает мне идти с ним и с здешним ополчением против французов. Обстоятельства таковы, что всякий может быть полезен или иметь эту надежду. Обожаю подругу, люблю детей, но мне больно издали смотреть на происшествия, решительные для нашего отечества. Осудишь ли меня? По тому же побуждению я и в Москве оставался. Верю проведению. Не буду говорить много, хотя и с другом. Во всяком случае еще напишу к тебе отсюда. <...>

Жаль многого, а Москвы всего более - она возрастала семь веков! В какое время живем! Все кажется сновидением. Прости, милый друг. <...>

Верный твой друг Н. Карамзин.

Е. Н. Давыдова - А. Н. Самойлову.

14 октября, м. Каменка

Сейчас получено из Кременчуга известие от приезжего капитана комиссариатского из Бобруйска, и [он] сказывал, что там крепости начальник(15) получил от Чичагова радостные известия, что Чичагов разбил неприятельские корпусы и вступил в Люблин без в [с] якого затруднения(16). Тут объявлен ему от Римского двора(17) неутралитет. О сем делано торжество в бобруйской крепости, и 301 выстрел дан был. А получено(18) сие известие от 9-го октября. <...>

Д. С. Дохтуров - жене.

15 октября. [Ок. Малоярославца]

Здравствуй, мой милый и добрый друг. Спешу известить вас, что 12-го числа этого месяца у меня происходило большое дело, которое продолжалось целый день(19). Я был назначен в одну экспедицию для того, чтобы захватить несколько неприятельских отрядов, но это не удалось, потому что Наполеон оставил Москву и направился со всеми своими силами по новой Калужской дороге. Но для того, чтобы не дать ему овладеть этою дорогою, столь необходимою для наших сообщений, я устремился со всеми войсками, которые имел в своем распоряжении, к маленькому городу Малому Ярославцу. Я прибыл туда в пять часов утра и произвел немедленно атаку моими егерями, которые прогнали неприятеля. Но неприятель усильно вытеснил нас и занял опять город. Я усилил атаку, выгнал их. Все сие продолжалось несколько раз. Они усиливались беспрестанно, и всякий раз я их выгонял. В четвертом уже часу после полудни прислали ко мне на подкрепление 7-ой корпус Раевского и несколько после - Бороздина корпус, но и тут неприятель все покушался нас опрокинуть и, завладев городом, занять дорогу Калужскую. Но ему не удалось, он был всегда отбит. Наполеон сам был тут. Целый день я был в сем деле, устал, как собака, но слава богу, совершенно здоров и невредим. Наши дрались славно, много у нас ранено и убито, но у нашего злодея несравненно более.

Я ласкаю себя, что мною довольны, я все сделал, что мог. Пока не прислали подкрепления, с одним моим корпусом мне было весьма трудно, но бог помог, все кончилось по желанию. Я тебе посылаю нарочного курьера с сим известием. <...>

П. И. Энгельгардт - матери.

15 октября.Тюрьма, Смоленск

Дрожайшая матушка!

Я по лживому доносу четырех крестьян: Григория Борисова, Михаилы Лаврентьева, Корнея Лаврентьева и Авдея Свиридова(20) осужден на смерть, и сегодня покончат нить дней моих(21). Молите бога обо мне. Прощайте, попросите прощения мне у жены моей и тещи. Я сделал духовную: исключая подаренных попу Одигитриевскому Мурзакевичу [и отпущенных] нескольких на волю, предоставил в Ваше владение все свое имение. Вот участь несчастных. Благословите меня, хотя мертвого, много бо может моление матерние к благосердию владыки. Сестрице моей Виктории Михайловне мое почтение. Прощайте, дай бог, чтобы эта участь многих не постигла. Мне остается только полчаса наслаждаться светом.

У подлинного так: истинно и усердный сын Павел Энгельгардт.

Н. М. Карамзин - брату.

16 октября. Нижний [Новгород]

Уверенный в вашей нелестной родственной дружбе, мог ли я сомневаться и в искреннем участии, которое вы принимали в судьбе нашей? Не менее того я был тронут до глубины сердца, читая ваше дружеское письмо, в котором вы описываете ваше обо мне беспокойство. До сей минуты мы, слава богу! здоровы. Вчера курьер от владимирского губернатора привез нам известие, что Наполеон совсем вышел из Москвы, подорвав Грановитую палату, и направил адские стопы свои к Смоленску, захватывая и Калужскую дорогу. Надобно ждать кровопролитной битвы. Злодей идет не по розам, а по трупам. Дело еще не кончилось, но кажется, что бог не совсем оставил Россию. Жаль только, что дано повеление еще умножить ополчение новым набором шести человек со ста для уравнения наших губерний с Московскою! Авось либо это и отменится. Я ездил в свою деревню и видел много жалкого; не знаю, чем будем жить. Но главное то, чтобы спаслась Россия. Думаем остаться здесь на зиму - в крестьянских избах нельзя жить с детьми.

Д. А. Валуева и П. С. Валуев - Марг. А. Волковой.

16 октября. Владимир

Поздравляю, милая сестрица, с возвращением Москвы(22). [Она] в бедственном состоянии, верного ничего не знаем, а по слухам, едва ли осталось 2000 домов. Кремль, сказывают, злодей подорвал, но верного ничего еще нет. Мы вчерась послали на курьерских людей в Москву обо всем узнать, и Ивашкин также с полицией третьего дни туда же отправился. На будущей почте я вас, милая, обстоятельнее уведомлю. <...>

Посылаю к вам разговор Милорадовича с Мюратом - умный, колкий, без брани, вежливым манером как русский и патриот говорил дерзко(23). Простите, милая.

Сестрица ваша, а моя почтенная жена и друг, растревожена будучи многими неприятностями, описывает вам Москву гораздо в худшем состоянии, нежели она к нам возвратилась. Хотя по сию пору слухи разногласны, но как партикулярные, так и донесения генерал-майора Еловайского, занявшего Москву тремя полками,никто не утверждает, чтобы подорван был весь Кремль, а большая часть утверждает, что взорвана только крышка с Грановитой и часть Арсенала, а прочее, как-то: соборы, монастыри, сенатский дом, новая Оружейная [палата], Синодальное строение и Потешный дворец целы, и сверх того, почти все из Москвы выходцы удостоверяют, что еще в Москве партикулярных домов, каменных и деревянных, осталось целыми до 4000 и более. В числе последних уверяют нас и об нашем, у которого сгорели только конюшни, сарай и моя канцелярия, и для того надеюсь я в оном поместить себя, друзей и благодетелей моих.

Сверх отправленных от нас вчерась наших трех человек, на сих днях отправлю я в Москву архитектора с помощником и некоторых чиновников для осмотру всего. Надеюсь, что репорт от них получу скоро, и с будущей почтой будете вы обо всем уведомлены верно и решительно.

Препоручаю в продолжение вашей родственной милости моих детей, пребываю, целуя ручки ваши, вашим искренним слугой

Петр Валуев.

М. И. Кутузов - жене.

16 октября. [Без места]

Я, слава богу, здоров, мой друг. Здесь, ей-богу, все хорошо. Наполеон бегает по ночам с места на место, но по ею пору мы его предупреждаем везде. Ему надобно как-нибудь уйти, и вот чего без большой потери своей сделать нельзя.

Детям благословение.

Верный друг Михаила Ку[тузов].

М. И. Кутузов - дочери и зятю.

17 октября. [Без места]

Парашинька, мой друг, с Матвеем Федоровичем и с детками, здравствуй! Я, слава богу, здоров, но эти дни покою нет. Неприятель бежит из Москвы и мечется во все стороны, и везде надобно поспевать. Хотя ему и очень тяжело, но и нам за ним бегать скучно. Теперь он уже ударился на Смоленскую дорогу. Теперь вы далеко от театра войны и будьте спокойны. <...>

А. Я. Булгаков - И. П. Оденталю.

20 октября. Москва

Я так был озабочен, что с первым нашим курьером не успел к вам написать, любезный Иван Петрович. Этого [курьера] не выпущу без подробного к вам донесения. Я в Москве или, лучше сказать, среди развалин ее, гласно мщения требующих. Трудно было сюда въезжать. Мы оба с графом(24), сидя в дормезе, давали свободно течение горьким слезам. Из 9000 с лишком домов осталось только 2655, между коими треть - маленькие домики и избы, так что надобно полагать 9/10[домов] сгоревшими. В Пречистенской части только восемь домов, а в Пятницкой - пять. Грустно смотреть! Теперь вижу я, что Москва не город был, а мать, которая нас кормила, тешила, покоила, обогащала. Всякий русский, всякий христианин имел в виду в старости Москву, а после смерти - царство небесное! Из оставшихся домов нет ни единого, который не был бы разграблен. Церкви осквернены, обруганы, обращены в конюшни. Из Чудова [монастыря] выгнали мы лошадей, в Благовещенском соборе навалена была бездна бумаги, на которой вам пишу, были бутылки, стояла бочка с пробками, мощи изувечены частью, частью же расхищены. Дмитрию-царевичу отрубили руки и голову. Повторены здесь ужасные сцены Робеспьерова времени. Девочки десяти лет изнасильничены на улицах. У женщин, которые имели кольца на руках, обрубали пальцы со словами "cela va plus vite comme cela"! (25) В Богородске по подозрению, что убиты там пять французов, взято пять мещан, двое расстреляны, двое повешены за ноги, а пятый погружен в масло, а потом сожжен живой на костре. Огнем сим изверги раскуривали трубки свои, певши песни. Ужасно рассказывать. Ярость [французов] еще более умножалась от злости, что не заключается мир, и от недостатка в хлебе и шубах. Офицеры были убиваемы, а генералы обруганы солдатами французскими, кои никого не слушали, что доказывается прокламацией самого Наполеона, где [он] сулит жесточайшие наказания.

Покорность, храбрость, любовь к отечеству, к государю московских крестьян спасли Россию. Москва стоит Наполеону 25 т. человек; все козни, коварства злодея были тщетны. Россияне остались непреклонны. Его поморили в Москве с голоду, а как стал посылать в окружности фуражировать, то из 100 человек возвращалось едва 5 или 10. Есть анекдоты, коих грешно будет не передать потомству. Русские, сударь, герои. Гордиться должен тот государь, который имеет славу ими владычествовать. Вытеснен злодей из Москвы не армией, но бородами московскими и калужскими(26) . Бежит Наполеон, в двое суток сделал он с гвардией 150 верст, но [и] так не далеко уйдет - мужики бегут за утомленною его армиею. Ужасны и хладнокровны мщения наших крестьян, они тиранят жертвы свои, ловят их сами по дороге или покупают их за последние деньги у казаков на мучение. Я, право, сердце имею доброе, но не пожалею ни об одном. Нарышкин, мой приятель, служащий у графа П. А. Толстого, приехал из армии. Он говорит, что французов мрет по 1000 и 1500 в день. У всех мертвых лошадей вырезаны языки и пахи - этим только питаются. Бонапарте хотел уверить всех, что Москва зажигалась по приказанию Ростопчина, что он же желал порядок, тогда как варвар подкапывал Кремль и взорвал его, отъезжая. <...>

Изменников было человек 40, не более, почти все - бродяги, мартинисты или известные якобинцы, яко Ключарева сын, некоторые купцы из раскольников и тому подобные. Большая часть вытребована императором в Петербург(27). Они составляли муниципалитет Наполеона и имели для отличия перевязи - белые и красные ленты. Граф с сими лестными знаками отличия заставил их сгребать под караулом снег на улицах впредь до повеления. Бедный граф очень огорчен несчастьем Москвы. Грешно будет императору не сыпать деньгами, чтобы восстановить свой верный первопрестольный град. Неужели будет сказано, что пришел кровопийца Наполеон и уничтожил в месяц столицу, столько веков процветавшую? Как скоро присутственные места восстановятся, а они только разграблены, то народ валить станет со всех сторон. Почта восстановлена со вчерашнего дня. Пишите мне по-прежнему, любезнейший Иван Петрович. Умные ваши и любопытные письма крайне будут меня радовать. Адресуйте на имя графское, с коим я живу. Получили ли вы письма мои от 23-го сентября и 11-го октября из деревни графа Воронцова? О вас давно не знаю я ничего. Августин во Владимире и будет сюда для освещения вновь оскверненных храмов божьих.

И. В. Сабанеев - М. С. Воронцову.

23 октября. Рожаны

...> Здесь прошел слух, что гр. Меттерних в звании австрийского посла поехал в Петербург с угрозами и предложением о мире(28). Какой мир! Что нам осталось? Что терять можно? Истребить злодея с его шайкою и плевать на немцев. А пусть идут, пусть войдут, пусть что хотят делают. У русских должна быть одна цель: гибель изверга; ничем дорожить не должно. Я очень рад, что все честные люди одного со мною мнения. Какого мира ожидать можно с Наполеоном? Я не думаю, чтобы государь на сие согласился.

Н. Н. Раевский - А. Н. Самойлову.

23 октября. Вязьма

Заглавие письма моего, милостивый государь дядюшка, обрадует вас. Неприятель бежит. Мы его преследуем казаками и делаем золотой мост(29). Вот как все происходит и происходило.

После сражения б-го сего месяца, через два дня явился неприятель в Боровске, что на Калужской дороге в Москву, который с нами на одной высоте. А известие сие получено чрез мужиков боровских. Мы тотчас пошли на Малый Ярославец, который занятым нашли неприятелем. Дохтуров и я атаковали город, восемь раз их выгоняли, и к вечеру половина города осталась за нами. По сие время еще не решено, маскировал ли он свое отступление или действительно хотел следовать чрез Калугу, только скажу вам, что сей день стоит нам около б тысяч, а неприятелю, по крайней мере, столько ж. Я имел против себя итальянскую гвардию. После сего тщетного покушения неприятель пошел на Можайск и Вязьму и, как кажется, пойдет на Витебск и так далее за границу. Казаки его преследуют кругом, французы мрут с голоду, подрывают ящики, и с 12-го мы имеем их до 60-ти пушек и великий Наполеон сделал набег на Россию, не разочтя способов, потерял свою славу [и] бежит, как заяц. Граф Витгенштейн соединился со Штейнгелем, выгнал Saint-Cyr(30) из Полоцка, взяв 2000 в плен и одну пушку. Чичагов, не знаю зачем, послал отряд в Варшаву(31), другой - в Вильну, а сам одиннадцатого сего месяца еще был в Бресте.

Николай Чудотворец - великий генерал. С помощью его мужики более чем войска победили французов. Нап[оле]он [рас]счит[ыв]ал на мир с взятием Москвы и на возмущение, но в расчетах своих ошибся. Австрия за нас, и буде она нам поможет, то и вся немецкая земля подымется. Можно считать, что настал перелом счастья Бонапарте. Русский бог велик!

Мы все здоровы, брат Петр(32) в отряде у Милорадовича, потому не пишет. Мы все веселы, холоду, голоду не чувствуем,- всё ожило, злодей наш осквернил и ограбил храмы божьи - [теперь] едва уносит ноги свои. Дорога устлана мертвыми людьми и лошадьми его. [Неприятель] идет день и ночь при свете пожаров, ибо он все жжет, что встречает на ходу своем. За то и мы хорошо ему платим, ибо пленных почти не берут, разве одни регулярные войска.

Прощайте, будьте благополучны.

А. Я. Булгаков - жене.

25-26 октября. Москва

Я писал к тебе вчера, милая Наташа, и дал тебе отчет как о нашем путешествии, так и о печальном въезде в Москву. Исключая меня, все в доме спят, и я пользуюсь минутой общего покоя, чтобы побеседовать с тобой подольше. От Богородска до Москвы мы заметили мало следов неприятельского шествия: сожжено несколько деревень, от времени до времени видны были на дороге мертвые тела. Начиная с [Измайловского] зверинца, число мертвых тел увеличилось. Мы въехали через Рогожскую заставу в сопровождении драгун, казаков и гусар, начальники которых представляли свои рапорты по мере приближения к городу. Первый взгляд на Москву не произвел на меня того впечатления, которого я ожидал, ибо уцелевшие церкви со своими золотыми и серебряными главами придавали городу .вид довольно игривый, но боже! что я ощущал при каждом шаге вперед! Мы проехали Рогожскую, Таганку, Солянку, Китай-город, и не было ни одного дома, который бы не был сожжен или разрушен. Я почувствовал на сердце холод и не мог говорить. Всякое попадавшееся лицо, казалось, просило слез об участи несчастной нашей столицы. На заставе нашли мы Василия Обрезкова. Все это место усеяно лошадиными трупами, но я не почувствовал никакого запаха, только пожалел наших бедных солдат, закапывавших эти трупы, которые, должно быть, вблизи издавали сильный запах. Это мне внушило мысль, которую граф(33) тотчас же одобрил и которая заключалась в том, чтобы употреблять на эти работы вместо своих французских солдат, здесь оставшихся и выздоравливающих от ран. Пусть околевают эти негодяи или искупают свою жизнь тяжкой и нездоровой работой. <...> Мы направились к Иверским воротам(34). Лавки с обеих сторон все сожжены и уничтожены, а те, которые на левой стороне, разрушены выстрелами трех орудий, поставленных у Сената и теперь еще тут стоящих. <...> Спасские ворота заперты, а так как Никольские завалены обломками башни, шпиля (я разглядел во рву под мостом двуглавого орла, который венчал башню) и Арсенала, то нам нельзя было въехать в Кремль ни теми, ни другими воротами, и мы принуждены были ехать по Моховой мимо Пашкова дома через Боровицкие ворота, где стоит пикет и не пропускает никого без особого позволения. <...> Царское местопребывание стало местом ужаса: дворец сгорел, на большой лестнице валялась солома, капуста, картофель. Грановитая палата сожжена-я вошел вовнутрь - во многих местах еще дымилось. Мы спустились по Красному крыльцу оба собора представились нашим глазам совершенно целыми, так же и Иван Великий, у которого, впрочем, есть продольная трещина на стороне, обращенной к Красному крыльцу. Колокольни и все, что примыкало к Ивану Великому, взорвано и представляет страшную развалину. Тут и кирпич, и камни, и колокола, и балки, и кресты, перемешанные в грудах обломков, которыми завалена площадь на большом пространстве. Часть стены, обращенная на Москву-реку, разрушена. Это сделано было, вероятно, для того, чтобы проложить самый короткий путь к реке, куда французы, кажется, побросали пропасть пушек, ибо видны следы от самого верха до гранитной набережной, а железная решетка была в этом месте снята. Часть Кремля, где прежде стояла царь-пушка, усеяна бумагами, рукописными книгами и пергаментами. Некоторые из них я прочел - это сенатские и межевые дела, видно, они из этой бумаги делали патроны. Оттуда пошли мы на площадь против Сената. Арсенал взорвало, то есть ту половину, которая к Никольским воротам, прочее только сожжено, но не взорвано. Новая Оружейная [палата] совершенно цела, Сенат также, только в нем все переломано, оконницы и стекла все перебиты. <...> Ужас и уныние наводит смотреть на опустошение. Вообрази себе, что я сегодня, шедши от своего дома сюда пешком, к графу, пришел в четверть часа, потому что от дома Белавина у нас до дома Юшкова против почты(35) я шел прямою линией, потому что все выгорело на этом пространстве. Иногда не знаешь, где находишься - одни церкви дают возможность определить местность. Завтра отправляюсь осматривать остальные части города. Графу нездоровится - его слишком поразила эта раздирающая картина, он не решается выйти из дома, не спал всю ночь напролет и сегодня ходит в халате. Он думает, что Москва никогда не оправится, я утверждаю противное, но что потребуется много времени. <...> Вчера входит Ивашкин с расстроенным лицом. Что такое? "Французы идут в Москву". Кто вам это сказал? "Человек один проскакал в телеге и говорил это во все горло". Вероятно, какой-нибудь пьяница, а ему даже и в голову не пришло его тотчас остановить. <...> Дома наши загажены, вообрази, что свиньи-французы пакостили на полу в мраморной зале - войти нельзя было. В доме Мавры Ивановны жили они с лошадьми вместе - просто ужас! Удивляюсь, как все не перебито. Картины оборваны и взяты, а рамы на стенах. Не понимаю, какими судьбами уцелел только один портрет Людовика XVI. <...> Карты изорваны, с больших книг вырезаны переплеты и взяты. <...> Удалось собрать около тысячи книг, завтра уложу их в ящики и отошлю в Смердино. Я нашел прелестные дрожки, которые французы оставили в сарае. Вот славная пожива! Они тоже отправятся в деревню, мои дрожки сгорели у Фаста, так же как и все книги, к моему великому прискорбию. Но ничего я так не жалею, как венгерского вина. Что делать! Еще надо благодарить всемогущего - он к нам был милостивее, чем к другим. <...>

Хотя я тебе и надоедаю своими повторениями, но прошу опять сохранить мои письма со всеми приложениями - это заменит журнал всех нынешних происшествий...

Воронцов скоро к нам приедет. Я приготовил квартиру для Барклая, Всякий занимает любой дом. Я рад, что нашел бутылку рома, мешаю его с водой, которая может быть нездорова. Вообще, ром всегда полезен: благодаря ему брат предохранил себя в Молдавии от лихорадки в продолжение трех лет.

А. И. Тургенев - П. А. Вяземскому.

27-29 октября. С.-Петербург

Вчера получил я, милый друг князь Петр Андреевич, письмо твое от 16-го октября из Вологды, и несказанно обрадовался я, несмотря на то, что оно написано в унылом расположении духа. Северин не читал мне твоего письма к нему, но сказывал о содержании оного, и я тогда уже, а еще более теперь, когда дела наши ежедневно и приметно поправляются, пенял тебе мысленно за отчаянье, в которое ты погрузился. Зная твое сердце, я уверен, что ты не о том, что потерял в Москве, но о самой Москве тужишь и о славе имени русского. Но Москва снова возникнет из пепла, а в чувстве мщения найдем мы источник славы и будущего нашего величия. Не развалины будут для нас залогом нашего искупления, нравственного и политического, а зарево Москвы, Смоленска и пр. рано или поздно осветит нам путь к Парижу. Это не пустые слова, но я в этом совершенно уверен, и события оправдают мою надежду. Война, сделавшись национальною, приняла теперь такой оборот, который должен кончиться торжеством Севера и блистательным отомщением за бесполезные злодейства и преступления южных варваров. Ошибки генералов наших и неопытность наша вести войну в недрах России без истощения средств ее могут более или менее отдалить минуту избавления и отражения удара на главу виновного, но постоянство и решительность правительства, готовность и благоразумие народа и патриотизм его, в котором он превзошел самих испанцев (ибо там многие покорялись Наполеону, и составлялись партии в пользу его, а наши гибнут, гибнут часто в безызвестности, для чего нужно более геройства, нежели на самом поле сражения), наконец, пример народов, уже покоренных, которые, покрывшись стыдом и бесславием, не только не отразили удара, но даже и не отсрочили бедствий своих (ибо конскрипции съедают их, и они, участвуя во всех ужасах войны, не разделяют с французами славы завоевателей-разбойников),-все сие успокаивает нас насчет будущего, и если мы совершенно откажемся от эгоизма и решимся действовать для младших братьев и детей наших и в собственных настоящих делах видеть только одно отдаленное счастье грядущего поколения, то частные неудачи не остановят нас на нашем поприще. Беспрестанные лишения и несчастья милых ближних не погрузят нас в совершенное отчаяние, и мы преднасладимся будущим, и по моему уверению, весьма близким воскресением нашего отечества. Близким почитаю я его потому, что нам досталось играть последний акт в европейской трагедии, после которого автор ее должен быть непременно освистан. Он лопнет или с досады, или от бешенства зрителей, а за ним последует и вся труппа его. Сильное сие потрясение России освежит и подкрепит силы наши и принесет нам такую пользу, которой мы при начале войны совсем не ожидали. Напротив, мы страшились последствий от сей войны, совершенно противных тем, какие мы теперь видим. Отношения помещиков и крестьян (необходимое условие нашего теперешнего гражданского благоустройства) не только не разорваны, но еще и более утвердились. Покушения с сей стороны наших врагов совершенно не удались им, и мы должны неудачу их почитать блистательнейшею победою, не войсками нашими, но самим народом одержанною. Последствия сей победы невозможно исчислить. Они обратятся в пользу обоих состояний. Связи их утвердятся благодарностью и уважением, с одной стороны, и уверенностью в собственной пользе, с другой(36). Политическая система наша должна принять после сей войны также постоянный характер, и мы будем осторожнее в перемене оной. <...> Будет время, мы свидимся, любезный друг, и на развалинах Москвы будем беседовать и вспоминать прошедшее, но, конечно, прежде должно приучить себя к мысли, что Москвы у нас почти нет, что сия святыня наша обругана, что она богата теперь одними историческими воспоминаниями. Но есть еще остатки древнего ее величия - мы будем с благоговением хранить их. Я также потерял много с Москвою, потерял невозвратимое, например, все акты, грамоты, библиотеку, но еще, право, ни разу не жалел об этом, еще менее о другом движимом имуществе и о большой подмосковной. Нажитое опять нажить можно. Лишь бы омыть стыд нашествия иноплеменников в крови их.

Дела наши идут очень хорошо. Неприятель бежит, бросает орудия и зарядные ящики, мы его преследуем уже за Вязьмою. Последние донесения князя Кутузова очень утешительны. Наполеон желает спасти, кажется, одну гвардию; армиею, кажется, он решил жертвовать. Ты, верно, читаешь все известия в "Северной почте", и для того я тебе не посылаю их, но пришлю копии с многих интересных перехваченных у неприятеля писем. Подпишусь для тебя на "Сын Отечества", в котором помещаются любопытные статьи, назначение сего журнала было помещать все, что может ободрить слух народа и познакомить его с самим собою. Какой народ! Какой патриотизм и какое благоразумие! Сколько примеров высокого чувства своего достоинства и неограниченной преданности и любви к отечеству!

После буду писать более и чаще. Не забывай и ты меня. <...>

Весь твой Тургенев.

Н. Н. Раевский - А. Н. Самойлову.

26 октября. Близ Ельни

...> [Так] как я командую авангардом армии, от коей теперь в 12-ти верстах, то мне нельзя самому отлучиться для выполнения комиссий ваших у Михаилы Ларион [овича]. <...> Неприятель идет на Смоленск, а оттоль, пленные говорят,- на Вильну. Мы пропустили случай отрезать всей армией задний корпус [французов], состоящий в 30-ти т. в Вязьме(37), а теперь уж он впереди, и остается только казакам, голоду и холоду за нас воевать. Более писать теперь не имею и некогда. <...>

П. А. Вяземский - Н. Ф. Грамматину.

28 октября. Вологда

Посылаю Вам, милостивый государь мой Николай Федорович, книги ваши, столь долго мною задержанные, и прошу покорнейше отпустить мне мою вину. Благодарю за приятное Ваше письмо от 8-го октября и за известия, и вперед не забывайте обо мне и доставляйте мне иногда о себе вести. Мы немного начинаем привыкать к здешней стороне, и право, если бы не грусть быть в разлуке с нашими друзьями и не печальные мысли о печальных происшествиях, коих мы свидетели, то очень хорошо и здесь можно бы прожить смирехонкий свой век. Но один покой души может доставить нам счастье, а теперь русскому нигде его не найти. Везде сердцу больно, везде будешь вздыхать о прошедшем, не наслаждаться настоящим и трепетать будущего. Подождем конца, как говорит трость Дмитриева(38) , авось он будет лучше начала. Я писал к вам недели три тому назад, получили ль вы мое письмо? К довершению удовольствий, вкушаемых теперь нами, мы должны почти совсем отказаться и от письменного сообщничества с друзьями, потому что безпорядок в почтах чрезвычайный, и из трех писем едва ли можно надеяться получить и одно. Простите, милостивый государь мой, желаю, чтобы посылаемые вам мною книги не имели общей участи с письмами и чтобы Вы хотя и поздно, но могли не всегда быть недовольными моею точностию.

Имею честь быть с истинным уважением и преданностию покорнейший слуга

к[нязь] Вяземский.

П. П. Коновницын - жене.

28 октября. В 70 верстах от Смоленска

Милый друг, мы день и ночь гоним неприятеля, берем пушки и знамена всякий почти день и пленных - пропасть. Неприятель с голоду помирает, не только ест лошадей, но видели, что людей жарят, то есть описать нельзя их крайности. Можно ручаться, что армия их совсем пропала. Итак, мой друг, мы - победители, и враг погибает. Чрез 3 дня мы проходим Смоленск, а чрез две недели не быть ли нам в Минске, где и твои клавикорды отниму. У нас зима, и нам трудненько, холодно, и смерть утомились, но, благодаря богу, победно. Не бывал Бонапарт в такой беде, сам уплетает кое-как, чуть его казаки не схватили. Авось попадет еще в руки, его примечают наши. Итак, любезная родина радуется, веселится нашим победам, благодаря бога. Ежели бог даст, из Вильны попрошусь к тебе отдохнуть на месяц. <...>

М. И. Кутузов - жене.

28 октября. Город Ельня

Я, мой друг, хотя и здоров, но от устали припадки, например, от поясницы разогнуться не могу. От той же причины и голова временем болит.

По ею пору французы еще все бегут неслыханным образом, уже более трехсот верст, и какие ужасы с ими происходят. Это участь моя, чтобы видеть неприятеля без пропитания, питающегося дохлыми лошадьми, без соли и хлеба. Турецкие пленные извлекали часто мои слезы, об французах хотя и не плачу, но не люблю видеть этой картины. Вчерась нашли в лесу двух, которые жарят и едят третьего своего товарища. А что с ими делают мужики! Кланяйся всем. Об Беннигсене говорить не хочется, он глупый и злой человек. Уверили его такие же простаки, которые при нем, что он может испортить меня у государя и будет командовать всем. Он, я думаю, скоро поедет [из армии] (39). Детям благословение. Верный друг М. Г [оленищев]-Кутузов.

А. В. Воейков - Г. Р. Державину.

30 октября. Ельня

Весело извещать о бедствиях злодеев. Пепел и развалины московские навеки погребут великость и славу Наполеона. Московские и калужские крестьяне лучше испанцев защищали свои домы. Общее вооружение принудило врагов к постыднейшему бегству, голод вынудил их не только есть палых лошадей, но многие видели, как они жарили себе в пищу мертвое человеческое мясо своего одноземца. Наступившая зима довершает их погибель, они ежедневно оставляют тысячи усталых, полунагих. Смоленская дорога покрыта на каждом шагу человеческими и лошадиными трупами. Наш авангард и казаки истребляют все, что осмеливается противиться. Знамена, пушки и обозы - все достается нам в трофеи. Одних пленных, взятых нами, считается теперь у нас более 60 000, пушек взято более 100, знамен - до 40. Успешные действия графа Витгенштейна и Чичагова подают надежду к совершенному истреблению неприятеля. Масса силы его уничтожена, наши войска действуют ему во фланг и тыл. Одно провидение может спасти остатки французских войск. По всем известиям слышно, что и злой гений оскудевает в вымыслах. Один пленный полковник сказывал, что мы не знаем еще главного их несчастья. А что это такое, по сие время остается загадкою. С какой радостью встречают нас бедные жители, ужасно слышать, что они терпели. Неистовства французских генералов и войска превосходят вероятия. История опишет кровавыми чертами зверство и безбожие хвалящихся просвещением народов.

Т. А. Каменецкий - О. К. Каменецкому.

31 октября. Москва

Милостивый государь дядюшка Иосиф Кириллович!

Из Нижнего Новагорода я имел честь уведомить Вас, что по препоручению, данному мне начальством, отправился в Москву. Приехав во Владимир, я явился к г. гражданскому губернатору Супоневу для испрошения у него совета, каким путем безопаснее добраться до столицы. По его направлению я поехал на Покров, где имел честь свидетельствовать свое почтение спешившему тогда в Москву его светлости г. Главнокомандующему Московскому графу Ф. В. Ростопчину. В Москве я тотчас приступил к обозрению Университета и прочих учебных заведений. Главный корпус Университета, в коем находились Музеум, библиотека, церковь, студенческие и ученические комнаты, где были залы для преподавания лекций студентам и ученикам, где все залы для собраний и разных обществ, где жили некоторые профессора; большой дом в 3 этажа, который занимали профессоры. Другой такой же, губернская гимназия - преогромный дом, в котором я провел целые четыре года, Университетский пансион - пребольшое строение, дом типографический и множество маленьких домиков и строений сгорели дотла. Так что остался маленький дом, в котором жил И. А. Гейм, и университетская больница. Рад я, что библиотека Ивана Андреевича почти вся уцелела. Но мое имущество отчасти расхищено, отчасти сгорело, и я лишился своей библиотеки, которую собирали Вы с таким рачением. Вы как предчувствовали - все твердили мне, чтобы я не заводил большой библиотеки. <...>

Москва сама на себя не похожа. В целости остались Мясницкая, Покровка, часть Тверской, Смоленская, Донская улица и проч. <...> Кремль взорван в 5-ти местах. Спасибо еще казакам, что они, вбежавши в Москву, перехватили проклятых французов, остававшихся в Москве для зажигания протчих зданий, и поя на сем, допросили у них, где еще оставались мины, из коих вытащили пропасть пороху даже в бочках. Граф Ростопчин сам сказывал, что сгорело до 8 000 домов, а осталась в целости пятая доля. И из сих домов, в который ни войдешь - везде пусто. Не знаю, когда-то все это поправится. Храмы божии совершенно обнажены, без иконостасов, которые сожжены. А что делали проклятые в церквах - страх подумать.

Теперь, чаю, не скоро соберется Университет наш перебираться в Москву. Министр(40) велел было ехать в Симбирск, но думать надобно, что это еще переменится. А вероятнее, что Университет или переместится на время во Владимир, или соединится с Казанским университетом. <...> В Кремль никого теперь не пускают, опасаясь, чтобы кого не задавило. Полиция московская, спасибо, старается убирать мертвые трупы и палых лошадей, которые валялись повсюду. А погреба и колодцы иные завалить должно. При сем прилагаю афишку графа Ростопчина(41). <...>

И. П. Оденталь - А. Я. Булгакову.

I ноября. С.-П[етер]бург

С прошедшею почтою известил я уже Вас, любезнейший Александр Яковлевич, о постыдном бегстве Бонопартовом со всею его сволочью, которой не успели подбить ног в Московской губернии. В прилагаемой у сего "Сев [ерной] почте" найдете Вы официальные донесения о преследовании улизывающего по-французски неприятеля. Какие успехи имели войска наши за Ереминым, мне еще и по слухам неизвестно. Получены токмо из очищенной Вязьмы партикулярные письма, в коих между прочим уведомляют, что Главный Злодей с помощником своим Мюратом проехал чрез тот город 17-го октября в карете. Его от станции до станции провожали нарочитые конные отряды, расставленные на сей конец заблаговременно по всей дороге. Черт ведает, где он теперь! Многие хотят знать или, лучше сказать, по своему разщету угадать, будто бы он уже в Вильне. Тем огорчительнее для Русского таковая возможность, чем ожидания его мало-помалу исчезают без открытия причины спасению такого изверга, которому непременно надлежало быть повешенным, хоть издохшим, на Сухаревой башне. Сколько-то еще истребят погани в преследовании? Что-то сделают с нею гр. Витгенштейн и Чичагов? От их соединения или удачного нападения на обессиленного, расстроенного супостата зависит прекращение или продолжение войны, еще неслыханной. Toute fois le sieur Bonoparte sera une triste figure devant ceux, qui n'osoient le regarder qu'avec admiration(42). У адмираторов не станет и людей, хоть бы желали поддержать идола своего. <...> Немцам должно, кажется, теперь понакопить духу. Чего зевают! Чем скорее, тем для них спасительнее свергнуть несносное иго. Мы с гишпанцами самый благоприятный подали к тому случай.

Мы теперь, благодаря всевышнего! остаемся сдесь спокойными. До удаления же врага из Московской губернии сидели на горячих угольях. Какие-то вести получим от Вас, разоренных людей? Да пособит Вам господь бог найти средства к безбедному житию! Без слез нельзя о нещастных соотечественниках и подумать, а тем паче о тех, которые владеют нашим сердцем. <...>

Вообще работает теперь много перьев в изображении лютостей Бонопарта. Вырываются в том числе прекрасные произведения, и открываются доселе неизвестные таланты. Мне очень жаль, что мой карман не дозволяет высылать некоторых журналов или пьес милому человеку, а то бы все давно к нему было препровождено. Что одолею в моем расслаблении перепискою, то будет он получать. Вот акростих на Злодея. Он пародирован с французского, но не так-то удачно:

Не ты ль, Калигула, изрыгнут паки адом?

Аттилы лютые, не вы ль опять восстали?

Простерты ужасы с свирепостью, со гладом;

Объят весь свет войной, последни дни настали;

Лишен отрады всяк, лишь вздохи испущает.

Един толикие злодейства совершает!

О, смертные! и вы его не сокрушите?

На эшафот его! Злодея там казните! (43) <...>

А. Н. Самойлов - Н. Н. Раевскому.

[Первая половина ноября. Смела]

Письмо ваше, мой друг Николай Николаевич, с нарочно отправленным от вас курьером я, бывши на несколько дней в Киеве, получил и, прочитав его, хотел тотчас предать его огню при Софье Алексеевне(44), которая в то время была также в Киеве, но по ее желанию я отдал ей письмо ваше, а она обещала сжечь его. Будьте уверены, мой друг, что все то, что вы ко мне пишете, хранится у меня в непроницаемой тайне, и ежели я сообщаю кому ни есть что-либо из писем ваших, то, конечно, не иное что, как то, которое знать всякому можно. Я и Софье Алексеевне не отдал бы письма вашего, ежели бы не опасался чрез то ей досадить. Я, выехав из Киева 24-го числа прошедшего месяца, проехал в Белую Церковь, где видел письмо молодого графа Браницкого к графине, его матери, от 16-го числа прошедшего месяца отправленное, из которого письма я узнал, что в Калужской губернии, в городе Малом Ярославце было у нас с французами сражение. <...> Я уповаю, мой друг, что с первым курьером вы сообщите нам не токмо о вышеозначенном сражении, но дадите нам знать и о том, что после этого могло что-либо случиться. Я все опасаюсь того, что неприятель, следуя по Смоленской дороге, не свернул бы влево, то есть в Орловскую губернию, а чрез нее не пошел бы Малороесиею к Киеву, который может тогда быть в большой опасности. Все мне кажется, что это есть дело сбыточное. Первое, потому что Смоленская губерния, будучи разорена, прокормить армии его не может. Белоруссия также не в обильном состоянии, но Орловская и Малороссийская губернии могут много способствовать неприятелю в прокормлении армии его, и ежели бы Киев в руки его попался, то будет он тогда иметь передовую оборонительную для себя линию и способ к продовольств [ован] ию войск его. Статься может, что я во мнении моем ошибаюсь, для чего и предаю его благорассуждению вашему. От нас же любопытства заслуживающих никаких обстоятельств ожидать вам нечего, разве только о том сообщу вам, мой друг, что по сие время бог миловал губернию нашу от чумы, и ежели таковая милость его продлится хотя на две недели, то и нечего будет нам опасаться, ибо зима приближается, и утренники довольно холодные, и несколько раз выпадал снег, который и теперь довольно глубок. <...> Чтобы сколько ни есть поразвеселить вас, мой друг, то я сообщу вам о забавном происшествии, случившемся в вашем имении, о чем, уповаю я, что и Софья Алексеевна не оставила написать к вам, а именно, в краткую ее отлучку в Киев г. Куликовский сочетался законным браком с одною из горничных девушек Софьи Алексеевны. Обстоятельство сие, по мнению моему, не может, однако же, причинить какую-либо расстройку в хозяйственности вашей. Ибо сие самое обстоятельство обяжет его еще более быть к вам усердну, но жаль мне его самого, что он сделал такое дурачество, ибо он человек добрый и много вам предан. <...>

С. Никитин - Е. М. Ермоловой.

4 ноября. [Москва]

Ваше превосходительство! Милостивейшая государыня и благодетельница! Елисавета Михайловна!

Дом ваш в Москве цел, как вы уже о сем известны. <...> Естли бы вы пожаловали сюда и посмотрели на домы других, нельзя бы не почувствовать, сколько господь бог отличил Вас от прочих. Здесь уже роскоши нет, вся пропала. Она-то и пламенем всё попалила. Все вещи, к роскоши служащие, изчезли, все в рубищах без пристанища. Всякий для угла нечистого, для малого куска хлеба, для рубища, защищающего от холода, бог знает что зделает. Везде собак множество. А зимою, может статься, пожалуют и волки. Спешу при помощи божьей освятить в своей церкви один престол. Книги церковные все и образа, иконостасы целы. <...> Многие в городе ужасное потерпели, так что и пересказать не могут, а многие и жизни лишились. <...>

Протоиерей Стефан.

Н. П. Николев - Д. И. Хвостову.

5 ноября. [Тамбов]

Милостивый государь!

Разоренный, ограбленный, лишенный в подмосковной и в Москве более, нежели на сто тысяч имения от общего врага России и, наконец, кой-как дотащившийся с бедною семьею своею до Тамбова, почитая за милость божию и то, что в крестьянской избе покамест определил бог безопасную кровлю далее от супостата, берет перо, чтоб вам, почтенному и любезному моему приятелю, принесть благодарность за благодетельное ваше посредство к освобождению от нарядной службы моего старичка-доктора(45). Уверен, что вы поздное свидетельство признательности не отнесете к моей вине: письмо ваше имел я удовольствие получить в Москве в самое страшное и отчаянное время, а потому и не имел возможности исполнить моего долга... О, ежели бы свидетелем были бедственного состояния Москвы и ее окрестности, вы бы согласились со мною, что никакое перо, никакая кисть изобразить и описать той картины не могли бы, которая вживе представлялася в очах страждущего человечества!.. Я же, живучи на самом опасном пути, за семь верст от Вязёмы, видя всех соседей моих скрывшихся и не имея холодного сердца к страданию своих и соседних поселян, меня окружающих, до тех пор сидел на гнезде моем, помогал и утешал бедный народ, а притом принимая, кормя, поя, леча и похороняя ежедневно приходящих ко мне раненых и умирающих, паче после 26 августа, дня страшного сражения под Можайском, пока увидел уже все селения по можайской и боровской дорогам выжженным [и], а поселян с скотом и без скота, полунагих, мимо себя бегущих, не зная, где искать спасения... Ужасное позорище... Ах, мог ли кто помыслить, что после Петра Первого и Екатерины Второй случится то с Москвою, что случилося! Политики, может быть, скажут, что так было надобно для спасения вселенной... а я с потерей жизни моей готов спорить со всеми политиками мира, что так было не должно, что общее спасение не могло быть основано на погибели Москвы, [иначе] как от ошибки политики, и что необходимость сей жертвы не есть необходимость лучшего плана, но из худого лучшее... или крайность в беде, ошибкою навлеченной! Так, милостивый государь! Так, время уже то прошло, когда политики имели право зажимать рты усердной правде, работа их кончена и обнаружена. Общее страдание, общая напасть дают свое право каждому страждущему и бедствующему уму и сердцу вслух говорить о том, что видят, разумеют и чувствуют! Ибо страх умереть в темнице за слово правды не есть уже страх после тех страхов, коим подвергнула человечество неправда гордого невежества человеков!.. Посмотрим, опомнятся ли люди и уразумеют ли необходимость отыскивать и призывать на совет блага общего людей... а не... Но сего довольно. Сердце мое движется другим чувством и к другому, милейшему, предмету... Бога ради, дайте мне знать, где друг мой, князь Горчаков, цел ли он, жив ли он? Один из приезжих от вас в самый страшный час Москвы сказывал мне, что будто наш князь Дмитрий Петрович за ним вслед хотел быть в Москву, и это меня ужаснуло, не попался ли он в самый пыл? ...Молю вас, хоть двумя строчками дайте мне знать, и ежели он в Петербурге, скажите ему, чтоб он писал в Тамбов на имя мое, а между тем вспомните об моей трагедии "Софии" (46) и признайтесь, что я маленький пророк, и что ежели б дворяне наши духом Матвеева действовали и нынче, то бы Москва имела то же счастливое окончание, какое дано ей и в моей трагедии "Софии". <...>

Николай Николев.

Р. S. Сию минуту получа известие, что враг наш, оставя Москву, похитил с Ивана Великого крест, думая, что он золотой, а может быть, еще и из тщеславия, но как крест медный, то так это мне сделалось смешно, что я написал следующую эпиграмму.

ЭПИГРАММА

Зачем Наполеон с потерею несметной

Спешил пролезть в Москву из отдаленных мест?

Затем, чтоб получить венец бессмертный:

С Иван-Великого спилить еловый крест.

Или:

Зачем Наполеон из отдаленных мест

Тащил в Москву свое тщеславие геройско?

Затем, чтоб, потеряв скоровищи и войска,

С Иван-Великого снять деревянный крест.

И. Б. Пестель - сыну.

5 ноября. С.-Петербург

...> Я был тронут до слез, когда граф Аракчеев рассказывал мне, что главнокомандующий кн. Кутузов дал тебе шпагу "за храбрость" на поле сражения(47). Этой наградой ты обязан твоим заслугам, а не протекции и милости. Вот, мой друг, как вся наша фамилия, то есть мой дед, мой отец и я,мы все служили России - нашему отечеству(48). Ты едва вступил в свет, а уже имел счастье пролить кровь свою на защиту твоего отечества и получить награду, которая блистательным образом доказывает это. <...> В настоящее время более, чем когда-либо, славно быть подданным России. Мы готовы истребить французскую армию, не выпустив ни одной живой души. Ты должен уже знать все подробности великих подвигов наших армий. Возблагодарим провидение и благословим превосходные войска и достойную уважения нацию, которые нам дадут мир и покой, избавив нас от чудовищ, которые нарушили их и заставили нас испытать все несчастья, какие только возможно. <...>

С. Киов - И. Я. Неелову.

[Начало ноября. Без места]

Милостивый государь Иван Яковлевич!

Я наслышан об ваших добродетелях, вы милостивы к нам, небогатым дворянам. Я, больной старик в параличе, прибегаю к вам с моею усердною и покорнейшею просьбою. Я не имею ни прута дров для протопления мо [е] й стар [че] ской хижины и для людской избы. Благослови, милостивый отец, и обогрей старика и моих под [д] аных. Я только имею одного мужика, и то дворового, да еще при нем мальчика 11 лет,- все мои работники тут. И то не мои, а зятя моего, и тот от меня далече: с дворянскими детьми уехал [в] Вологду по приказанию укрываться от злодея француза. И дочь моя, и внучка со мной живут в хижине, которую [дочь] вы видели летом у Акнова Михаила Васильевича. Она не знала вас, а то бы она лично вас просила сама о не [о] ставлении меня. Я знал вашего батюшку и матушку и много ими обласкан был, почтенными, и вас надеюсь иметь себе благодетелем - не оставьте моей покорнейшей просьбы. Свидетельствую мое усердное почтение, равно и дочь моя свидетельствует свое почтение вам, милостивый государь. Останусь благодарен до конца моей жизни.

Покорный слуга Степан Киов.

Д. С. Дохтуров - жене.

7 ноября. [Ок. Красного /

Здравствуй, милый и любезный друг. Благодаря бога, я совсем здоров, и мы преследуем неприятеля, который бежит, как заяц. В настоящую минуту мы за Красным и завтра вступим в Могилевскую губ [ернию]. Всякий день мы забираем множество пушек и пленных. Вчера и третьего дня взято более 12 т. в плен, и что невероятно, более 150 пушек!(49) Все это совершается рукою всевышнего. Ни человеческое мужество, ни ум не в состоянии произвести подобное чудо. Великий Наполеон бежит, как никто еще не бежал. <...> Мы надеемся, что скоро он будет совершенно истреблен. Он лично присутствовал третьего дня при одном небольшом деле, которое происходило у нас. Говорят что он бежал со всех ног с своими приближенными, оставив за собою несколько отрядов, которые были настигнуты, и вчера арьергард маршала Нея был взят целиком без малейшего затруднения. Какое счастье! <...> Мы никогда не дерзали помышлять о подобном ряде побед и о подобных бедствиях для наших врагов.

Д. К. Боткин - сыну.

10 ноября. Ростов

Любезный сын Дмитрий Дмитрич!

От 31-го октября прошедшего месяца я имел удовольствие получить от вас письмо и при нем две тысячи руб. ассигнац [иями] чрез почту из Нижнего в Ярославль исправно. <...> В прошедший вторник московская почта открылась благополучно, и письма будут ездить по-старому, своим чередом, кроме смоленского тракту. <...> Я, братец Петр, Дмитрий Степанович] поедем дней через 10-ть, дождавши [сь] зимней дороги в Москву, а там что будем делать и сами не знаем, а будем к тебе писать в Казань. Николаша ездил в Москву, привез к нам в Ростов неприятную весть, что в Гостином дворе вообще все товары сожжены и разграблены. В домах и монастырях кладовые также. Иван Семен [ович] Живов лишился всего товару так же, как и мы, грешные. В рассуждении военных, обстоятельства для России чрезвычайно приятные, мы получаем оные известия из Ярославля. Скоро ожидают Наполеона - сидит в руках господина Платова. Помоги ему бог свое слово сдержать! Впрочем, в Москву со всех городов много жителей наехало и еще едут. Съестных припасов, фуражу и разного лесу много в Москву навезли и везут. <...> Ваш дом лужницкий и сиротский арбатский сгорели. Александре и Якову от меня писано было, чтобы старались кухню отделать для приезду нашего. В кладовой погребок цел. Николаша привез на трех лошадях что было положено. Погреб деревянный уцелел, огурцы и капуста целы, брагу разбойники выпили, а рыбу утащили. 1-го ч[исла] сего месяца приехали из Москвы в Ростов матушка Ирина Семеновна, брат Гавр [ила]. <...> Житие было их в Москве яко тьма кромешная во время неприятеля. <...> Затем остаюсь ваш доброжелатель и отец

Дмитрий Боткин.

Матушка тебя просит купить в Казани пуху пуда два, а если недорог, так и три пуда, да еще перьев пуда два. <...>

А. И. Тургенев - А. Я. Булгакову.

10 ноября. С.-П[етер]бург

Я получил, любезный друг, три письма твои и не отвечал на них потому только, что полагал тебя в беспрестанных переездах. О беспокойстве моем на твой щет ты можешь вообразить себе, судя по дружбе моей к тебе и по привязанности ко всем вам. Твои письма меня успокоили, особливо последнее, из которого я увидел, что деревня ваша цела и что ты опять на своем месте. Первое твое письмо ходило по городу, и я должен был давать его читать государю и государыням. <...> Что говорить тебе о происшествиях! Ты сам чувствуешь так же сильно. Будем из бед извлекать величайшую пользу. Купим себе и Европе избавление. Мы узнали цену народа и войска; не надобно возвышать цену одного на щет другого. Отечество не забудет наших кириловцев. Прошу тебя уведомлять меня подробнее о всем, что у вас случилось в ваше отсутствие и что случится. Если тебе возможно выправиться, все ли сгорело, что мы оставили в доме Офросимовой, что на Пречистенке, или что и спасено, то ты меня очень обяжешь. Я ничего не жалею, кроме батюшкиных книг и манускриптов. Нельзя ли осведомиться и где люди наши, которые в Москве оставались? Мы имеем близь Дмитрова деревню Жуковку, были ли в ней французы? И что с нею последовало? Постарайся, милый друг, через исправника осведомиться хотя об мужиках и об имении, которого часть и туда свезли. Очень обяжешь.

Посылаю тебе приглашение к обществу, которого императрица Елисавета председатель, а я секретарь. Сверх того, как, без сомнения, тебе уже известно, собирается под покровительством того же ангела в теле подаяние для потерпевших от войны. <...> На следующей почте буду писать к тебе больше. Ожидаю и от тебя. Прости, любезный друг, помни и люби твоего Тургенева.

П. П. Коновницын - жене.

11 ноября. Наравне с Оршею

Уже 500 верст от Москвы неприятель прогнан, и все его гоним, вчерась еще взято 25 пушек, теперь уже у нас их около 500. Скоро, скоро, бог даст, и все кончим. <...>

Грязь, мороз, дождь, а иногда вдруг и пули,- все бывает с нами. Устали, замучились в трудах, словом, кампания претрудная, но, наконец, так счастлив, что никогда такой не бывал еще. Отечество спасено, Россия будет на вышней степени славы и величия. Прощай.

И. П. Оденталь - А. Я. Булгакову.

15 ноября. С.-П[етер]бург

Ну, несравненный Александр Яковлевич, видно, что здоровье мое жестоко расстроено, а то бы мне надлежало совершенно оправиться от радостных известий из Глав [ной] нашей армии. Хоть не могу пиитически выразить Вам впечатления, которое они на меня произвели, но хворою прозою скажу, что я плаваю в восхитительном упоении. С лишком 20 тысяч в двух корпусах Даву и Нейя 5 и 6-го чисел положили ружье после тщетного усилия пробиться сквозь наши войска: 97 пушек, 3 знамя, маршала Даву жезл, обозы и казна достались нам в руки. Это победа над победами! Едва ли спасутся разбитые маршалы. Они кинулись в лес и скачут, куда глаза глядят. Один из них ранен. Их преследуют с рассеянными остатками. Таковое поражение происходило у Красного от распоряжения Милорадовича. Сам Наполеон 5-го числа был на побоище и как увидел, что нет возможности одолеть наших героев, то пустился со своею челядью на попятный двор. Смоленск неприятелем очищен и занят нашими. И там подорваны по пустякам сделанные укрепления. В 7 верстах от города нашли мы 112 оставленных неприятелем пушек. Можно себе представить, как торопился он унести свои ноги. Гр. Платов скачет за Смоленском вдогонку за новыми корпусами и кричит ура! видно их догоняет. Немного же осталось теперь у Наполеона клочков от великой его армии. <...> Много же у нас накопилось теперь Бонопартовых генералов, пропасть штаб- и обер-офицеров, а рядовых мудрено и сощитать. Их наберется за 60 тысяч. А как подумаешь о пушках, так рот разинешь. С лишком 500. Помилосердствуй! Вить после этого над французами будут и куры смеяться. На эдакую гибель, на эдакий срам привел их непобедимый полководец в Россию! Я беседовал с вами доселе о том, что читал в печатных реляциях и за что уже в среду принесено благодарение богу в Каз [анском] соборе в присутствии государя и всей его высочайшей фамилии с пушечной пальбою, как то и следует. Но теперь уверяют меня, что есть новые донесения, по которым взят вице-король Евгений(50) и истреблены последние остатки его корпуса, что в числе обоза найден весь гардероб Наполеонов и что он сюда прислан вместе с захваченным камердинером. Множество найдено также червонцев в взятых под Красным фурах и наших драгоценных церковных утварей.

Все наши три армии открыли уже между собою связи и могут стремительнее действовать на вражеское поражение. Макдональд, сказывают, должен был уйти из Курляндии от злости прус [с] ких войск, которые были под его командою. Ожидают подтверждения. О революции во Франции(51) не перестают говорить с разными дополнениями. Будто бы вновь избранный король есть герцог Ангулемский, женатый на дочери Лудовика 16-го, что императрица Луиза не взяла с собою в Вену короля Римского, а требовала настоящей своей дочери Анны, которая подменена, что Наполеон объявлен похитителем престола Бурбонского и что Талейран всю сию революцию по прозьбе нации произвел в действо весьма покойно. <...>

С. И. Мосолов - дочери и жене.

18 [ноября]. Ольгово

Милая Сонюшка, здравствуй с маминькой!

Хотя неприятное для вас будет, но должен уведомить: мой дом сгорел и все то, что в нем было, от просвещенных французов. А что вынесено было со мною, то все ограбили, словом сказать, остался в одной одежде и рубашке. Лежал в чужом саду под пламенным небом ровно 13 дней. Да еще и последнее тиранство со мною сделали: изрубили мне руку за то, что я сапоги с ног не дал снять. Вот каковы наши учители. Ни одного храма в Москве не осталось, который бы не ограбили и не осквернили. В то ж время еще больше простудился, ибо раздевали мужчин и женщин до самой рубашки, от того получил плиорет и теперь еще стражду, лежу болен в Ольгове у Ст[епана] Степановича(52). Благодарю бога, что есть мне легче. Он и Другие люди добрые меня снабжают то одеждою, то бельем.

Пиши, бога ради, ко мне почаще. Твои письма будут мне служить отрадою и лекарством в моей горести. Видно, богу так угодно, чтоб вечно страждал: не был богат, а конечно потерял всего с вещьми на 40 000 ру., сбиравши клочками 47 лет, а в 13 дней все пропало. Если б я не был болен, приехавши от Талызина, лихорадкою, то мог бы уехать так, как и все сделали. <...> Целую тебя душевно и сердечно и прошу бога, чтоб бог сохранил тебя и дал бы мне хотя [бы] то счастье, чтоб я мог когда-нибудь тебя еще видеть. Есть и пребуду тебе верный друг Сергей Мосолов.

Маминьке мое почтение объяви. <...>

М. И. Кутузов - жене.

19 ноября. Перешед Березину

...>Не могу сказать, чтобы я был весел - не всегда идет все так, как хочется. Все еще Бонапарте жив.

Детям благословение. Верный друг Михаила Г[оленищев]-Ку[тузов].

М. И. Кутузов - жене.

20 ноября. [Без места]

Я вчерась был скучен, и это грех. Грустил, что не взята вся армия неприятельская в полон, но, кажется, можно и за то благодарить бога, что она доведена до такого бедного состояния.

Д. С. Дохтуров - жене.

22 ноября. [Ок. Минска]

Здравствуй, друг мой Машинька. Я, благодаря бога, здоров, и мы идем вперед. Сегодня вся наша армия возле Минска, верст 27, а завтра пойдем далее мимо Минска, оставляя оный влево. Неприятель бежит, и Чичагов, Витгенштейн, и наш авангард, и Платов его преследуем. Слава богу, все идет весьма хорошо. У нашего злодея нет почти ни артиллерии, ни кавалерии - все взято у него во время его ретирады из Москвы. Кажется, сей пример его отучит входить в Россию. Никогда и никто так много не терял, как сей славный человек, и [он] не скоро после сего оправится.

Не знаю, друг мой, что с нами будет. Но мне кажется, что нас далеко не поведут. Мы весьма расстроены, нам непременно должно дать отдохнуть и комплектоваться. Итак, ежели остановят нас на границе, то я выпрошусь к тебе на несколько времени.

Сего дня князь Кутузов поехал к Чичагову, надолго ли, не знаю. Мне кажется, что его присутствие там нужно, ибо наш адмирал управляет все по ветрам(53).

М. И. Кутузов - жене.

26 ноября. Между Минском и Вильно

Я, слава богу, здоров, мой друг, и все гонимся за неприятелем так же, как от Москвы до Смоленска. И мертвыми они теперь теряют еще более прежнего, так что на одной версте от столба до столба сочли неубитых мертвых 117 тел. Князь Сергей Долгорукий здесь и говорит каламбуры по-прежнему, и иногда очень приятные, но теперь в отчаянии от зависти, что один молодой человек сказал на Бонапарте: "Koutousoff, ta routine m'a dero-ute" (54). Надобно знать, что село Тарутин, где был мой укрепленный лагерь, наделал неприятелю все беды. <...>

Эти дни мороза здесь 22 градуса, и солдаты все переносят без ропота, говоря: "Французам хуже нашего, они иногда не смеют и огней разводить. Пускай дохнут".

Детям благословение.

Верный друг Михаила Г[оленищев]-Ку[тузов].

Н. М. Карамзин - И. И. Дмитриеву.

26 ноября. Нижний [Новгород]

Любезнейший друг! К сердечному моему утешению получил я вдруг два письма от тебя. Скажу вместе с тобою: как ни жаль Москвы, как ни жаль наших мирных жилищ и книг, обращенных в пепел, но слава богу, что отечество уцелело и что Наполеон бежит зайцем, пришедши тигром. Ты, любезнейший, удивляешься неосторожности московитян, но отцы и деды наши умерли, а мы дожили почти до старости без помышления о том, чтобы неприятель мог добраться до святыни кремлевской. Не хотелось думать, не хотелось верить, не хотелось трусить в собственных глазах своих. Нас же уверяли, ободряли, клялись седыми волосами и проч. <...>

Судьба моей собственной библиотеки служит тебе доказательством, что я не имел средств спасти твою: все сгорело, а твои книги еще, может быть, и целы в каменной палатке, крытой железом, куда хотел положить их твой комиссионер. Сердечно желаю, чтобы ты был обрадован вестью о сохранении хотя библиотеки твоей, если уже нет сомнения, что прекрасный домик твой исчез в пламени. С нетерпением жду, чем заключится эта удивительная кампания. Есть бог! Он наказывает и милует Россию. Крайне желаю обнять тебя, моего друга, но еще не знаю, где буду жить, на московском ли пепелище или в Петербурге, где единственно могу продолжать мою "Историю", то есть найти нужные для меня книги, утратив свою библиотеку. Теперь еще не могу тронуться с места: не имею денег, а крестьяне не дают оброка по нынешним трудным обстоятельствам. Между тем боюсь загрубеть умом и лишиться способности к сочинению. Невольная праздность изнуряет мою душу. Так угодно богу! Авось весной найду способ воскреснуть для моего историо-графского дела и выехать отсюда. Здесь довольно нас, московских. Кто на Тверской или Никитской играл в вист или бостон, для того мало разницы - он играет и в Нижнем. Но худо для нас, книжных людей: здесь и Степенная кнuгa(55) мне в диковинку. Прости, милый старый друг. Будь здоров и благополучен. Все Карамзины обнимают тебя.

П. П. Коновницын - жене.

1 декабря. Вильна

Третьего дня мы здесь, ура! ура! Слава богу и русскому войску!! Вот так-то, моя душа, мы поступаем, не прогневайтесь, и нас царство Русское не бранит.

Пушек, пленных, провианту, амуниции и всего - пропасть. Неприятель бежит и почти весь пропал, и пропадет, и погибнет от руки русской. Все дороги устланы телами убитыми и замерзшими. Мы его все гоним и гнать до Вислы будем. Мы устали, замучились, и здесь армия возьмет покой, а прочие идут вслед.

Я занял свою квартиру прежнюю Огинского и сплю на твоем месте - на диване. Как мне было приятно спать в комнате, где мы с тобою столь приятно доживали, вижу каждое место, где кто из детей спал. Ты себе не представишь, как мне было мило.<...>

А Бенигсен давно уже уехал в Калугу, старики поссорились так, что умирить способу их не было, хотя я о сем очень старался. <...>

Как мне хочется хоть на часок у тебя побывать. А коли не удастся, а у нас заспокоится, то я тебя сюда перевезу со всем потрохом.

Здесь из дворян, жителей, баб и девок никого нет, все попрятались, боятся кошки, чье мясо съели. <...>

Расскажу тебе, как счастливо нам шестое число в месяцах. <...>

6 число - знаменитый фланговый марш на дорогу Серпуховскую и Калужскую(56);

6 число - счастливая первая атака под Тарутином;

6 число - славный манифест, где он(57) говорит, что не положит меча, пока ни одного злодея в краю русском не будет;

6 число - победа славная под Красным, и 6-е число, надеемся, и враг за Неман весь удалится. О сем будет вам писано в газетах. <...>

Я тебе писал или нет, что у меня кучер Бонопарте умеет править с коня, я его для тебя берегу.

Пушку, отбитую у неприятеля, Петруше посылаю на память, надобно сделать лафет и ее беречь. Другую пушку, маленькую, мне сейчас принесли - посылаю Ване милому.

Ну, прощай, моя душа. Благословляю тебя и детей. <...>

Н. С. Мордвинов - Н. О. Кутлубицкому.

2 декабря. Пенза

...>Генриета Александровна(58), любуясь чертежом дома вашего, говорит: жаль, что далеко. Она не понимает прелестей зимнего путешествия в кибитках, сколь ни старался я уверить ее, что зимою приятнее ездить, нежели летом во время жаров, пыли и стукотни колесной. Во время злочестивых в Москве я покушался было дать ей первое испытание увозом в Сибирь, но и при страхах не было возможности уговорить на смелый подвиг - стать против мороза [в] 20 градусов. <...> Слава богу, что грозная туча рассеивается. Уверяют, что ни един [француз] не уйдет из русской земли. Дай боже, чтобы так сбылось и прошла охота незванному ходить к нам в гости. Но боюсь, что званых будет всегда у нас много привычками, пристрастиями и прихотями нашими. У русских кулаки еще крепки, но умы ослабели от выговора русских слов на французский склад. Москва горела, а французские театры открыты были(59).

По приложенной от вас записочке известие не может быть верным. Таковые вести разносят французские духи.<...> И вас, и меня, и всякого могли бы тогда без суда и расправы послать в каторжную работу. Не верьте рассказчикам, коих научают в Москве, где изрубили подсудимого до решения судей(60). Виноватого должно судить и по приговору казнить. Те же самые, кои рассказывают подобные вести, старались огласить изменниками Платова, Барклая-де-Толли и самого кн. Кутузова. Всему беда - французский язык, который и русскими словами научил обманывать и обольщать и преобразил людей так, что и узнать их трудно. <...>

А. Свешников - родным.

4 декабря. [Москва]

Слава богу, мы опять в Москве, хотя она обезображена, но мила. Мы все своим семейством выехали из Москвы 2 сентября, взяли кое-что и странствовали, жили в Вязниках, потом переехали было на зимовку в Арзамас, но к 1,-му декабря все переехали сюда. Дом мой совсем истреблен огнем. Так же, как и у прочих, нет ни уголка [не] обожженного. Лавка тоже сгорела и обвалилась. Я вам пишу о себе, а нас, жертв таких, и числа нет. Теперь хлопочу, начинаю строить, низ у себя отделывать да покры [ва] ть, а на верх нарубать.

Письма пишите на мое имя во вновь построенные лавки на Красной площади, ибо тут дали место на временные деревянные лавки. В Кремль никого не пускают, и там неизвестно что. Снаружи [видно, что] взорван приделок к Ивану Великому с большими колоколами, Арсенал, Водовзводная башня, местами на набережной стены, а дворец и Грановитая палата выжжены. <...>

Д. С. Дохтуров - жене.

5 декабря. Местечко Борунье

Здравствуй, друг мой Машинька. Благодаря бога, я здоров, и уже несколько дней как я с корпусом пришел сюда, от Вильны только 20 миль. Вильна уже занята несколько дней нами, а неприятель, я думаю, теперь перешел чрез Неман. Мы его преследуем за границу, то есть Чичагов и Витгенштейн, и все партизаны, и казаки. Неприятель перешел сию реку не так, как прошел в первый раз, без артиллерии и кавалерии. Осталась у него только малая часть гвардии, да и то в великом расстройстве. Никогда еще не видали подобного неустройства и неповиновения. Бог наказал их за все неистовства и мерзости, деланные сими злодеями в Москве. Представить себе не можешь, друг мой, такой страшный спектакль, как начиная от Вязьмы до Красного и от Борисова до Вильны. Нет почти шагу, где бы не было брошенных орудий, ящиков и разного экипажа, и сверх сего, великое множество тел умерших от голоду и замерзших лошадей.

Бог явно карает их за их беззакония. Во всякой деревне находим голодных и ободранных неприятелей без оружия, которые за счастье считают попасться в плен, уверенные, что их кормить будут. Я еще в жизни не видел ничего подобного. Я взял из жалости под Красным молодого итальянца. Он не ел несколько дней и, верно бы, замерз, ежели бы бог не привел меня на его счастье. Теперь он здоров и уже распевает. Я его одел, как только можно было. Приехав сюда, нашел несколько сот пленных, кои сами пришли, в том числе 18 офицеров. Я одного взял к себе, у него озноблены ноги и в прежалком положении, но Коширевский меня уверяет, что он выздоровеет. Еще тут же взял немца с немкой, которые умирали также с голоду. Нельзя не сжалиться на их несчастное положение. Вот, душа моя, как неожидаемым образом кончается сия кампания к великой славе нашего оружия и патриотизма целой России. <...>

А. Н. Самойлов - Н. Н. Раевскому.

[6 декабря. Смела]

Поздравляю вас, мой друг Николай Николаевич, с получением ордена св-го Александра Невского. Дай боже, чтобы все ваши заслуги награждены были достойным образом. Должно сего надеяться непременно, ибо они не такого рода, чтобы могли, так сказать, между глаз проскочить. Дело ваше под Смоленском сделало бы честь и самому главнокомандующему тогда армиями. Как кавалер сего ордена посылаю к вам, мой друг, ленту и орден оного. Примите приношение сие от человека, который искренно вас любит и почитает и которому слава ваша столь же приятна, как бы она была собственная его слава. Поздравляю вас, мой друг, с нынешним днем ангела вашего, также и с милым вашим именинником, юным героем Николенькою(61), которому я часто досаждаю, уверяя его, что будто бы он ранен в заднюю часть тела и что будто бы для сей причины вы его отправили из армии. Он клянется и божится, что этого совсем не бывало, я же показываю, будто бы в том ему не верю.<...>

Давно не имеем мы известия о вас, мой друг, и о военных ваших подвигах. У нас же получено из Петербурга известие, что будто бы в Париже был бунт(62), что губернатор оного Савари арестован и что будто бы и сама императрица должна была также быть арестована, но будто бы успела уехать в Вену. Сие последнее обстоятельство для нас недурно, ибо австрийский император не будет уже заботиться о дочери своей. <...>

А. В. Чичерин - А. П. Строганову и В. С. Апраксину.

6 декабря. Вильна

Любезные и дорогие друзья <...>. Вот мы и на зимних квартирах, наконец, в покое, на месте и отдыхаем - в воображении, по крайней мере,- ибо мы только вчера прибыли сюда. Я не мог еще видеться с нашим любезным графом(63); первые дни на отдыхе всегда исполнены докучных забот, не оставляющих ни минуты свободной.

Я очень рад, что более не нахожусь на открытом воздухе. Мороз, утомление, зрелище трупов на больших дорогах, вид несчастий и бедствий жителей, досадная невозможность ничем заняться толком, напрасная потеря времени - все это внушило мне такую неприязнь к походной жизни, что я радуюсь уж одному тому, что не буду убивать время столь бесполезно.

Едва прибыв на место, я приказал устроить мою кровать, повесить полог, поставить стол для занятий, потом разложил на нем в нарочитом порядке все свои бумаги, карандаши, перья, словно я страшно трудолюбив, разбросал наброски рисунков; "Тристрама Шенди" (64), "Дон Кишота" и Гельвеция, к счастью имеющихся у меня, аккуратно положил справа, а слева - тетрадь по тактике, сохранившуюся у меня так удачно, что не преминет создать мне репутацию ученого в глазах тех, кто меня не знает.

Устроивши все, я велел подать кофе (заметьте, что чемоданы свои я послал к черту, и все мои вещи уже были разложены в комоде по-домашнему) итак, я велел принести кофе и, выпив первую чашку, воскликнул:

"Вот я и дома, у себя дома и на немалое время!"

Мне хотелось сразу же заняться делом, потому что, как вы узнаете когда-нибудь, во всяком положении совершенно необходимо уделять несколько часов в день серьезным занятиям, и я ничего не мог придумать лучше для начала, как сесть писать вам. Правда, для меня это удовольствие, я убежден, что и для вас тоже, а обе эти идеи мне улыбаются.

Вильна совсем не разрушена. Французов выгнали так быстро, что они не успели ничего с собой унести. Их хлеб служит прекрасной пищей для наших солдат, их одежда пригодится для пленных, а каски пошлют в Петербург для театра, как говорят.

Поляки приняли нас очень хорошо. Во время спектакля раздавались приветственные возгласы, сцена была украшена портретом Светлейшего с перечислением всех побед, им одержанных, внизу на транспаранте: Бородино, Ярославец, Вязьма и т. д. Но так как в газетах, которые мы здесь нашли, французы хвалятся, что убили под Ярославцем 20 тыс. русских, взяли там 200 пушек и 30 тыс. пленных (только и всего!) <...>, то нашелся шутник, который доказывал, что по прибытии Светлейшего понадобилось только сменить портрет, а раньше там красовался Наполеон, а Бородино, Ярославец и прочее обозначались как его победы. Говорили также, что Наполеон сдержал свое слово: находясь в Москве, он грозил нам, что его армия перезимует в глубине России. И действительно, она вся либо в наших руках в Тульской губернии и в других местах, либо замерзла на дорогах.

Вы не можете представить, как ужасны дороги. И хуже всего то, что к этому привыкаешь, как к всему на свете.

Страница, однако, кончается. Мне пришлось бы исписать еще десяток, если б я стал перечислять все, что прошу вас передать вашей любезной бабушке и графине. <...>

Я кланяюсь моему доброму г. Малербу. Среди пленных был маленький швейцарец, которого я потому только не взял к себе, что им занялся Жан Вадковский. Я просил Жана быть к нему сколько можно заботливее, и он очень привязался к пленному и совершенно доволен им. Сей народ дороже мне всех после моего родного, и я буду счастлив, ежели сумею помочь какому-нибудь пленному швейцарцу. Скажите об этом моему другу - не для того, чтобы придать мне достоинства в его глазах, а чтобы доказать, как он научил меня любить его народ.

Остаюсь навек вашим добрым другом Александр Чичерин.

Скажите г. Малербу, что здесь все страшно дорого, но сукно возмещает все: самое лучшее стоит 24 руб. Ко всему прочему не подступиться: цены, как у маркитанток в походе.

Попросите его препроводить по адресам прилагаемые письма.

В. А. Кавелин - брату.

7 декабря. Мстиславль

Любезный братец, Дмитрий Александрович!

Бедствия, постигшие любезнейшее наше Отечество, испровергали все, что только попадалось под ногу несправедливого и вероломного нашего злодея! Провидение, лишив нас доброго нашего родителя, предвозвещало, что бич рода человеческого и от нас, нещастных, потребует своей жертвы - и бедного, доброго нашего брата Петра Александровича после мучительных, тяжелых страданий не стало уже на свете. Будем, дорогой братец, проклинать уже проклятого человека, нанесшего нам новое несчастье, но предадимся слепо воле создателя! Царство ему небесное! он стократ блаженнее нас, принеся себя в жертву за веру и Отечество,- это его были последние слова.

Я почти уже 4 месяца скитаюся в ополчении и рад очень, что хоть мало, но был полезен любезному нашему Отечеству, которое бог за грехи наши хоть и наказал, но всещедрая его десница не могла долго наказывать любезный ему народ. Хвала всевышнему! кажется, теперь враг не страшен нам уже более.

Простите, милый, добрый братец, и вы, добрая сестрица Шарлотта Ивановна, что я среди промежуточного смутного времени не писал к вам: почты исчезли, был беспрестанно в хлопотах и проч.,- вот, что на время отвлекло меня от приятнейшей с вами переписки. Но верьте, что и среди сражения, в котором мне удалось быть по [д] Ельной, я не забывал вас и милых малюток ваших, которых от души мысленно целую и желаю от всего моего сердца вам и им здоровья. Новостей воинских не вмещаю здесь потому, что мы теперь уже далеко сами от главной квартиры, и они, если б и были какие, то дойдя с этим письмом, сделались бы уже стары. <...>

Поздравя от всего сердца вас и сестрицу Ш. И. с наступающим праздником рождества Христова, вижу, что, может быть, мне до Нового году не удастся написать к вам, и поэтому сливаю вместе мое поздравление. Желаю, чтоб Новый год пуще всего был ознаменован щастливым благоденствием России, чтоб крылья его, осеняя, целили раны изнуренного нашего Отечества и чтоб вы, домашние ваши, и все наши родные были здоровы. Покорнейше прошу засвидетельствовать мое совершенное почтение всем нашим родным. И пребуду навсегда вам верный и душою любящий вас брат Владимир Кавелин. <...>

К. Ф. Рылеев - отцу.

7 декабря. [С.-Петербург]

...>Та минута, которую достичь жаждал я не менее, как и райской обители, священного Эдема, но которую ум мой, устрашенный философами, желал бы отдалить еще на время, быстро приближается. Эта минута есть переход мой в волнуемый страстями мир(65). Шаг бесспорно важный, но верно, не столь опасный, каким представили его моему воображению мудрецы, беспрестанно вопиющие против разврата, обуревающего мир сей. Так любезный родитель, я знаю свет только по одним книгам, и он представляется уму моему страшным чудовищем, но сердце видит в нем тысячи питательных для себя надежд. Там рассудку моему представляется бедность во всей ее наготе, во всей ее обширности и горестном ее состоянии, но сердце показывает эту же самую бедность в златых цепях вольности и дружбы, и она кажется мне не в бедной хижине и не на соломенном одре, но в позлащенных чертогах, возлежащею на мягких пуховиках в неге и удовольствии. Там, в свете, ум мой видит ряд непрерывных бедствий - и ужасается. Несчастия занимают первое место, за ними следуют обманы, грабительства, вероломства, разврат и так далее. Устрашенное мое воображение и рассудок мой с трепетом гласят мне: "Заблужденный молодой человек! разве ты не видишь, чего желаешь с таким безмерием. Ты стремишься в свет, но посмотри, там гибель ожидает тебя".<...> Так говорит мне ум, но сердце, вечно с ним соперничествующее, учит меня противному: "Иди смело, презирай все несчастья, все бедствия, и если оные постигнут тебя, то переноси их с истинною твердостью и ты будешь героем, получишь мученический венец и вознесешься превыше человеков". Тут я восклицаю: "Быть героем, вознестись превыше человечества! Какие сладостные мечты! О! Я повинуюсь сердцу ".<...>

Отечество наше потерпело от врага вселенной, нуждалось в воинах, кои и были собраны. Из нашего корпуса были нынешний год три выпуска, в кои выбыло кадет до 200, да ныне выходит человек 160. Слышно, что будет выпуск в мае месяце будущего 1813 года. Мои лета и некоторый успех в науках дают мне право требовать чин офицера артиллерии, чин, пленяющий молодых людей до безумия и который мне также лестен, но не чем другим, как только тем, что буду иметь я счастие приобщиться к числу защитников своего отечества, царя и алтарей земли нашей, приобщиться и возблагодарить монарха кроткого, любезного, чадолюбивого за те попечения, которые были восприняты обо мне во все время долголетнего пребывания моего в корпусе.<...> Я буду проситься в конную артиллерию, ибо вообще конная служба мне нравится. В мае из первых чисел, верно, будет выпуск. Вот почему опять ведено набирать рекрутов с 500 по 8, почему можно безошибочно заключить, что и нас потребуют, более же потому, что в армии недостает офицеров, по крайней мере, до двух тысяч, несмотря на то, что много было выпущено. Почему, любезный родитель, прошу [как] вашего родительского благословения, так и денег, нужных для обмундировки. Вам небезызвестно, что ужасная ныне дороговизна на все вообще вещи, почему нужны и деньги, сообразные нынешним обстоятельствам. <...>

Н. Н. Раевский - А. Н. Самойлову.

10 декабря. Вильни

Начну я, милостивый государь дядюшка, описанием обстоятельств и движений.

1-ая и 2-ая армии, не считая Чичагова, Эртеля, Витгенштейна, не имеют более 30 тысяч, что удержало фельдмаршала следовать в герцогство Варшавское. Дохтуров с бывшим корпусом Эртеля и с частью, принадлежащей к 1-ой армии, и [Остен]-Сакена корпус, который к нему соединится, послан против Шварценберга, который ретируется в герцогство Варшавское. Наполеоновы остатки должны быть в Пруссии. Вышло их, я думаю, менее 10 тысяч. Macdonald(66) недавно еще был под Ригой, потому что не знал обстоятельств Наполеоновых. Туда пошел Витгенштейн, дабы его отрезать. Платов [идет] по пятам французов, коих прусские жители бьют, как били их наши мужики.

Итак, Россия освобождена от неприятеля. Что будут делать австрийцы и пруссаки - увидим! Кажется, на будущий год кампании не будет! Русский бог велик!..

Случай прекрасный отнять все забранное у Наполеона. Боюсь глупости и родства австрийского императора! Бонапарт много сделал вреда России, а политически - много пользы, ибо теперь уже не должны опасаться его внушений в народе, который его проклинает! Дорого заплатил он за ошибки свои! И ошибки его не есть ошибки великого воина! Теперь нам бывшие его силы известны, и должно признаться, что единственный способ был победить его изнурением и завлечением внутрь России, что мы все прежде осуждали. Под Смоленском имел он под ружьем, что доказано бумагами, у них взятыми, 220 т. человек. Перешел он границу, имея под ружьем 350 т., вышел же с 8-ю тысячами. Он надеялся, что, подобно как в Австрии и Пруссии, будет ему земля повиноваться и [он] найдет продовольствие, считал испугать взятием Москвы и заключить мир, полагал возмутить народ и не умел удержать войска от неистовств или, лучше сказать, не смел! Он в средине своей армии всякую минуту боится не только ослушания, но и смерти. Он употребляет все возможные обманы, чтоб удерживать ее в повиновении. Вот состояние сего врага рода человеческого! Кто его протекшей славе позавидует! Его побеждать можно, но он давит числом превосходным - людей не считает ни за что. Он сказал: que me font ces crapaux pourvus, que je vous conserve(67), говоря фельдмаршалам про войска свои исчезающие; он триста офицеров своих раненых подорвал в Смоленске и множество солдат. <...> Он уехал уже из-под Вильны, брося армию, в трех каретах с 50-ю человеками конвоя. [Он] больше конницы не имеет и ни одной пушки, ни повозки при армии.

Н. А. Мурзакевич - Е. А. Энгельгардт.

11 декабря. [Смоленск]

Милостивая государыня Елена Александровна!

По случаю несчастного последствия, когда от водворившихся в Смоленске неприятелей объявлена была сентенция предать смерти мужа вашево Павла Ивановича Енгельгарта(68), то он призвал меня в Спасскую церковь, где содержались их [французов.- М. Б.] арестанты и наши соотечественники, просил меня высповедать и приобщить животворящих тайн, что я выполнил, и по желанию его для утешения и утверждения в непоколебимом уповании на милость божию, я от него не отходил до самой полуночи. И на следующий день, по прозбе ж его, пришед я к нему очень рано, выслушивал объясняемые им мне душевные мысли и расположения относительно его дому и верных людей. Между протчим, с сердечным сожалением сказал мне, что он погрешил перед вами и чрез то причинил в вашей жизни великое расстройство, почему просил меня исходатайствовать у вас от имени его христианское прощение. В то же самое время написано им собственноручно к матери его особое письмо относительно духовной, сделанной им, и о доносителях на него. И оное отдавши мне, лично просил доставить, которое я ей и вручил. Удостоверяю вас, что покойный супруг ваш в таком был чистосердечном сознании, что бог его во всем простил, а я вас прошу ему все отпустить. Он и в письме своем к матери просил ее попросить у вас и у вашей матери прощения. Итак, выполняя возложенное на меня покойным Павлом Ивановичем доверие, желаю вам душевного спокойствия.

Вашего высокоблагородия милостивой государыни покорный слуга С [моленской] О [дигитриевской] Ц [еркви] С [вященник] Н[икифор] М[урзакевич.]

Смерть Павлу Ивановичу объявлена 13 октября. Он весь день был покоен и с веселым духом говорил о кончине, судьбою ему назначенной, и [что] нонешний год какое-то было предчувствие, что он должен умереть. 15-го октября в 11-ть часов утра пришел к нему бывший здесь в Генеральном Заседании членом польский полковник Костенецкий и принес полбутылки простого вина и просил его с ним оное распить, извиняясь при том, что он сожалеет, что во время суда из Смоленска был откомандирован, иначе участь была бы инакова чрез обследование. Он [Энгельгардт.- М. Б.], хотя от того ослабел несколько, [что] по 14-е число ничего не пил, и не ел, и всю ночь не спал, но показал геройский дух, поблагодаря его за учтивость, ответил, что "смерть христианину нестрашна, а сожалею, что [еще] многие дворяне подвергнутся подобной участи, ибо не будут у вас просить до милостей или залога. Я с радостию умираю как невинный, и смерть моя сделает осторожными других против злодеев, которым скорое и неминуемое последует наказание", и требовал, чтоб скорее его вели на место, дабы не видеть и не слышать тиранства. Когда пришли за ним, он просил идти с ним, [потому] что он некоторые записки мне вручит, и чтоб отпеть по нему провод и предать земле тело. За Молоховскими воротами в шанцах начали читать ему приговор, но он не дал им дочитать. Закричал по-французски: "Полно врать! Пора перестать! Заряжай поскорей и пали, чтоб не видеть больше разорения моего отечества и угнетения моих соотечественников!" Начали ему завязывать глаза, но он не позволил, говоря: "Прочь! Никто не видел своей смерти, а я ее буду видеть!" Потом, попрощаясь с мною и с двумя детьми, которые его в тюрьме со мной навещали, и с Рагулиным Федором Прокофичем, которому, вынувши из пазухи, духовную отдал, чтоб по оной последнюю его волю выполнили, а мне дал 2 записки, чтоб по оным в селе Дягилеве сыскал скрытые вещи, которыми он благодарит за неоставление, о чем и в духовной упомянул. Потом, сказавши: "Господи, помяни мя, егда приидеши во царствии твоем! Я в руки твои предаю дух мой!" - велел стрелять, и из 18-ти зарядов 2 пули прошли грудь, и одна живот. Он упал на правое колено, потом навзнычь пал, имея поднятые руки и глаза к небу по примеру первомученика Стефана, начал кончаться, и как дыхание еще в нем длилось, то 1-ый из 18-ти спекулаторов(69), зарядя ружье, выстрелил в висок, и тогда [он] скончался. Я начал здесь отпевать погребение, а Рагулин достал людей выкопать могилу. Не успел я долг христианский кончить, и спекулаторы раздели его донага и ничком в 3 четверти выкопанную яму вбросили, а окровавленную одежду и обувь разделили себе.

Октября 24-го такая же участь постигла Шубина, а пятеро дворян и до 15 рославских мещан особенною божию милостью избавились от казни. А именно, Петр Михайлович Храповицкий, Тит Иванович Кусонский, Яков и Алексей Петровичи Тимофевичи, Николай Иванович Адамович! Первый из них был отпущен для покупки хлеба, уверил часового, что он не арестант и из усердия к родным, [в заключении] содержащимся, для прислуги к ним живет. Часовой поверил сему, не смотрел за ним, и он ушел, за что прочих строже содержали, и за сие пред выходом из Смоленска неприятелей ведены были на место казни. Но бомба пала пред конвоем и всех рассеяла. Несчастные отведены были в Молоховскую кордегардию. Тут они содержались два дни, и когда Молоховскую башню взорвало, часовые повели их с собою за город, и как сами спешили сбежать, то при темноте они одни отстали, и воротясь в город, пришли в дом капитанши Лебедевой, а от ей по вступлении наших в Смоленск, поутру пошли по домам своим. Из них почти все теперь больны, а Тит Кусонский преставился.

О себе скажу вам, что неоднократно был в руках смерти, но бог не только меня но и церковь мою в целости соблюл, и чрез мое старание все, в ризнице архиерейской оставленное, збережено. Генерал Жемени велел сделать в Успенском соборе магазин(70), и того убедил отменить. И так собор со всем его имуществом и имуществом здешних граждан, в оном сокрытом, сбережены.

В. С. Норов - родным.

[После 10 декабря]. Вильна

Поздравляю вас с радостью: братец оставлен в Москве, вылечен от раны и хотел скоро отправиться к вам. Сию приятную весть привез мне Парфен, с которым получил я ваши письма и посылки. <...> Я, по милости божьей, до сих пор здоров. Был под ядрами и пулями, но жив.<...> Правда, что трудно в походе, но когда же и служить, как не теперь? Как можно думать о спокойствии и о жизни теперь, когда дело шло о спасении отечества? Тот день, в который я первый раз был в сражении, был самый счастливый для меня в жизни. Любовь к отечеству и вера, вот о чем помышлял я ежеминутно и часто даже не примечал падающие около меня ядра. Последнее сражение, которое наиболее расстроило французов, было под Красным. Мы день и ночь преследовали неприятеля, наконец, под городом Красным недалеко от Смоленска настигли мы французскую армию. Сам Наполеон остановил ее и расположил в боевой порядок, но сильный огонь нашей артиллерии принудил его к отступлению. Целый день продолжалась сильная канонада с обеих сторон, наконец, велено нам атаковать в штыки, и наш полк, построясь в колонну, первый на них ударил, закричав "ура!". Все, что нам сопротивлялось, положено было на месте, множество взято в плен. Корпус фельдм. Нея был отрезан и истреблен. Французы потеряли 200 пушек и 20000 пленными. Ночью я был послан со стражею, чтобы выгнать из деревни остающихся французов. Они долго защищались, но мы заняли деревню и принудили их сдаться. Подле меня разорвало одну гранату, но мне не причинило никакого вреда. С тех пор мы гнали безостановочно неприятеля к Березине, где было последнее поражение французов, а теперь гвардия остановилась в Вильне, куда приехали государь и великий князь, а армия преследует остатки французов в Пруссии. Итак,<...> неприятель выгнан из пределов нашего отечества. Мы ожидаем повеления идти в Пруссию или возвращаться в Петербург. <...>

М. И. Кутузов - жене.

13 декабря. Вильно

Ты несколько правду говоришь, мой друг, что опасно, чтобы Вильна не была то, что Ганнибалу Капуа(71). Я первый раз постлал постель, без которой обходился, и стану раздеваться, чего не делал всю кампанию. Многие генералы жалуются, что непокойна квартера. Однако же я с помощию божиею скоро опять буду без постели, и генералы будут греться у огня.<...>

А. Г. Сидорацкий - Т. А. Каменецкому.

14 декабря. Мокшан

...>Вы тужите, потеряв свою библиотеку и пр. Я думаю, что я столько же причин имею болезновать о потере, смотря из письма вашего, всех лучших моих врачебных книг, которые я покупал дорого и доставал с великим трудом. Что делать! Досталось нынче всем сестрам по серьгам... Жаль мне чрезвычайно своих манускриптов, которые многим пользу делали, а теперь, верно, откажутся мне более служить. Уведомляю вас о себе в коротких словах. Из Москвы я выехал еще позже вашего - в тот же день, только в 11 час. ночи. Я проехал через Рязань и 22 сент. приехал сюда. На судьбу свою я пенять никогда не буду, потому что ею доволен, а бог знает, что творит! С недавнего времени я имею удовольствие читать здесь московские газеты. Как это приятно, то вы можете сами это чувствовать. <...>

А. И. Тургенев - А. Я. Булгакову.

17 декабря. С.-П[етер]бург

Я получил твое письмо, любезный друг, и немедленно бы исполнил твое поручение касательно проэкта памятника, представленного А. Н. Олениным, но сперва должен сказать тебе, что он еще не утвержден, и что сверх того сделаны проэкты Воронихиным, Томоном и другими, да и Оленин сделал два, и одного и модель готова. Он весь составлен из цельных, нерастопленных пушек; ростры также из пушек. Пьедестал четвероугольный, по углам прикованы французские орлы, а на верху колонны на шаре сидит русский орел. Надпись простая, но все выражающая. С одной стороны сначала под чьим предводительством низложен Наполеон и истреблена его армия и во сколько времяни. С другой - сколько народов воевали противу России. Других проэктов я еще не видал. Как скоро будут рисунки, тотчас тебе пришлю.

Официальных известий из армии еще нет, но кажется, что дела идут хорошо. Бессмертная слава Смоленскому! (72) <...>

Твой Тургенев.

Е. Н. Давыдова - А. Н. Самойлову.

21 декабря. [Каменка]

...> Сейчас приехали ко мне одни барыни из Елисаветграда(73) и сказывали очень приятные известия, что будто Бонопарте пойман, а именно после разбития его гвардии он ушел; в каком-то маленьком местечке его нашли на хорах в костеле. Ксендз там его прятал. Я сейчас послала к княгине Кудашевой, ибо сказывают, что и к ним есть письмы с этим курьером. Что узнаю вернее, то тебя уведомлю.

К. Д.

С. Н. Марин - М. С. Воронцову.

21 декабря. [Без места] (Получено - 11 января 1813 г.)

Рад душевно, что ты произведен, а то мы с Закревским здесь за тебя изгоревались.<...> Многие удивляются, что ты поехал в армию адмирала(74), которого здесь ненавидят и раздирают на части, полагая, что он причиной спасения великого злодея. Но в сих случаях я молчу, ибо в проклятом воинском ремесле надо быть на месте и в делах, чтоб судить, кто прав, кто виноват. У нас же репутации возвышаются и упадают очень часто без всякой причины. <...> Что же касается до меня, любезный Миша, то твое свидетельство о моей службе мне приятнее креста. Все видели, что я не давал себе покою, продовольствовал армию, хлопотал обо всем и беспрестанно. Но труды мои как черная и неблестящая работа пропали. Я о сем не беспокоюсь, я желал бы только, чтоб государь знал о сем. Нельзя другого способа найти, как чтобы Сен-Приест ему объяснил. Я на него надеюсь. <...>

Я всегда был, несмотря на то, что и ты произведен, против производства за отличие. Сколько тут зла! За одного порядочного производятся пять дрянных, чему все свидетели. Гораздо бы лучше, если бы шло по старшинству. Но ведь нет правила без исключения. <...> Иной был пьян как стелька (спроси Кретова), а произведен за Бородино! Государя винить нечего - он полагается на главнокомандующих, главнокомандующий видеть всего не может - верит корпусным, а те обманывают. Их-то бы я велел на полчаса повесить. До свидания, друг и командир. Помни, что нас осталось двое, как ты говорил в письме своем после смерти бедного Арсеньева, и люби

Марина <...>.

Л. А. Симанский - матери.

22 декабря, г. Вильна

Любезнейшая матушка!

Сего месяца 5-го числа вторично вступали мы в этот город. Главнокомандующий светлейший князь со слезами на глазах встречал гвардию, которую сопровождал великий князь(75). При входе в самый город радостное "ура!" солдат ознаменовывало важнейшую победу в свете. <...> После сражения при селе Бородине в половине сентября месяца мы остановились за рекою Нарою на позиции, где простояв три недели при прекраснейшей погоде, мы довольно отдохнули. Шалаши у нас были построены домиками, потом стали делать землянки, у меня была моего изобретения с выбеленною печью и окнами, также сделаны были разного рода игры. Так препровождая время, мы не чувствовали никакой тяжести похода, 6-го числа октября ходили в ночную экспедицию, где с рассветом французы были совершенно разбиты, после чего мы воротились опять на старый свой лагерь. Выступив с оного лагеря, пришли мы 12-го числа под Мало-Ярославец. Становясь на места, проходили мы под ядрами. Гвардию тогда не употребили, и многие [другие] полки оставались в резерве также по излишеству. В нашем виду происходило все дело, которое с рассветом другого дня окончилось. С этого-то самого дня неприятель, почувствовав весь гнев божий, преследован был до самого истребления всей его армии, что вы, я думаю, по известиям из нашей видели. По большим уже морозам мы пошли по квартирам. Вы не можете себе представить, как первый ночлег в избе после семимесячного похода нам показался приятен. Итак, продолжая всякий день марши, мы подошли 5-го ноября к Красному, где еще несколько дней простояв на биваках, думали быть в деле. От сего-то места мы видели следствия поражения неприятеля. Дорогой представлялись нам самые несчастнейшие и ужаснейшие картины, каких еще ни в одной войне не было видано. Вначале смотрели мы на это с большим содроганием и подавая сим несчастным всякую помощь, но чем мы ближе подходили к Вильне, то картины сии были на каждом шагу, так что мы смотрели уже с равнодушием на растянувшихся по всей дороге сих несчастных, в самые уже ужаснейшие морозы не имеющих даже клочка холстины, чтобы прикрыть себя. [Они] падали среди дороги, смешиваясь с издохлыми лошадьми, и среди их умирали.

Вступая в Вильну же, мы видели их уже грудами наваленных в городе, едва успели только разбросать по сторонам каждой улицы их тела, чтобы пройти войскам, но, не находя слов описать сии несчастнейшие все анекдоты, я сим прекращаю. <...> Я вам опишу теперь наше препровождение здесь времени. По прибытии сюда 10-го числа государя императора, на другой день был он у развода гвардейских егерей. При появлении его троекратное "ура!" раздавалось по всей площади. Всемилостивейший монарх изъявлял им свою признательность, благодарил за службу, потом, подойдя к офицерам, милостиво их также благодарил, особенно нашему полку, а потом каждому из нас особенно приветствовал. На другой день, т. е. 12-го числа декабря в день рождения императора, был у светлейшего князя бал, на который приглашены были все гвардейские офицеры. Государь и великий князь присутствовали на оном и до ужина уехали. Светлейший был в тот день украшен первоклассным орденом Георгия, который надет был у него сверх мундира(76). Государь по прибытии в город при первом свидании с князем возложил оный на него. Город в тот день был иллюминован. Разводы были по очереди полков, когда же был от нашего полка, к которому, кстати, приехал и полковой наш командир г.-майор Храповицкий, [и] вышел на костылях явиться также императору. Прочие полки встречали его, прокричав всегда три раза "ура!". При появлении же государя к нашему полку он как бы хотел показать пред всеми ему свою признательность, поздороваясь сперва с людьми, поблагодаря их за службу и храбрость, на что они отвечали ему радостным "ура!". Потом государь, поблагодарив, сказал весьма громко сими словами: "Ваш полк покрыл себя бессмертною славою". Полковой наш командир, идя подле него, закричал: "Ура!" Солдаты, сами подхватив оное, провожали оным его, пока государь прошел по всему полку, с Храповицким поцеловался и дружески разговаривал. [Он] в этот день произвел всех наших в полку подпрапорщиков. Прежде сего еще вышло награждение нашего и Литовского полка капитанам и штабс-капитанам. Им пожаловали ордена св. Анны 2-го класса с алмазами, а полковникам Владимирские 3-го класса. Вчерась же еще у развода я слышал также весьма приятную новость, что обоим же сим полкам дадут вскоре Георгиевские знамена за отличие - подлинно сказать, что лестно в таком полку служить. Мы обязаны будем сим храброму генералу Коновницыну, который, присутствуя в самом жару сражения при сих двух полках, видел их храбрость и обещал во что бы то ни стало испросить у государя сии знамена им.<...>

Часть вторая | Содержание | Эпилог

ПРИМЕЧАНИЯ (Часть третья)

П. А. Кикин - брату. [7.10].- БЩ, ч. 5, с. 3-6.

(1) То есть пропуск, разрешение.

(2) Имеется в виду отступление корпуса К. Шварценберга.

(3) Тарутинский бой.

М. И. Кутузов - жене. 7.10.- МИК, ч. 2, с. 22.

(4) Приток р. Нары недалеко от Тарутина.

(5) В авангарде Мюрата было ок. 26 тыс. человек.

(6) При городе Кремсе в Австрии 30 октября 1805 г. М. И. Кутузов наголову разбил преследовавший его армию французский корпус маршала Мортье.

А. Е. Измайлов - Н. Ф. Грамматину. 7.10.-Библиографические записки, т. 2, 1859, с. 413-414. Исправлено по рукописи оригинала: ГБЛ, ф. 398, к. 1, No 19, л. 3-4 об. На письме пометка: "Получено 21 октября".

(7) На берегу Белоозера у истока р. Шексны.

(8) Вероятно, "Вольное общество любителей словесности, наук и художеств", существовавшее в 1801-1825 г.; было основано поэтами И. М. Борном и В. В. Попугаевым.

М. А. Вожова - В. И. Ланской. 7.10.- Перевод с фр.- BE, с. 599-600.

Д. С. Дохтуров - жене. 8.10.- PA, 1874, No 5, ст. 1104-1105.

А. А. Закревский - М. С. Воронцову. 10.10.-АВ, т. 37, с. 236-237.

(9) П. И. Багратиона.

(10) То есть стал генерал-фельдмаршалом.

(11) Беспочвенные слухи, распускавшиеся недоброжелателями Кутузова о том, что он стремится любой ценой заключить мир с Наполеоном, могли распространиться только вдали от театра военных действий. Ср. с письмом В. С. Норова, написанным из Тарутина в этот же день.

(12) М. С. Воронцов, отправившись для излечения раны, полученной в Бородинском сражении, в свое владимирское имение с. Андреевское, пригласил с собой около 50 раненых офицеров и более 300 рядовых своей дивизии, пользовавшихся у него заботливым уходом.

В. С. Норов - родным. 10.10.- PA, 1900, No 2, с. 275-276.

(13) О пребывании А. С. Норова в плену см. его воспоминания "Война и мир 1805-1812 с исторической точки зрения". Спб., 1868.

(14) А. С. Норов был ранен в Бородинской битве.

Н. М. Карамзин - И. И. Дмитриеву. 11.10.-Письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву. Спб., 1866, с. 165-166.

Е. Н. Давыдова - А. Н. Самойлову. 14.10.- ГБЛ, ф. 219, к. 46, No 1, л. 17.

(15) Небольшой гарнизон бобруйской крепости под начальством Г. А. Игнатьева 4 месяца героически оборонялся против осаждавших с июля Бобруйск наполеоновских войск и удержал крепость.

(16) Кавалерийский отряд А. И. Чернышева из армии Чичагова совершил 3-7 октября рейд в герцогство Варшавское до предместий Люблина.

(17) То есть от австрийского правительства.

(18) В оригинале "получение".

Д. С. Дохтуров - жене. 15.10.- PA, 1874, No 5, ст. 1105-1106.

(19) Сражение у Малоярославца.

П. И. Энгельгардт - матери. 15.10.-Лесли И. П. Смоленское дворянское ополчение 1812 года. Смоленск, 1912, с. 51-52.

(20) Как предполагается, крестьяне сводили личные счеты со своим помещиком.

(21) Подробнее о смерти П. И. Энгельгардта см. письмо Н. А. Мурзакевича от 11 декабря и комментарии к нему.

Н. М. Карамзин - брату. 16.10.-Атеней, с. 532.

Д. А. Валуева и П. С. Валуев - Марг. А. Волковой. 16.10.-Отголоски 1812-1813 гг. в письмах к М. А. Волковой. М., 1912, с. 48-49.

(22) Казаки И. Д. Иловайского вошли в Москву 12 октября, а не 11, как обычно считается.

(23) Так называемый "Разговор между королем Неаполитанским и генералом Милорадовичем на передовых постах российской и французской армий в 29-й день сентября 1812 г." был сочинен А. Я. Булгаковым, очень быстро разошелся в списках и в ноябре был опубликован в "Сыне Отечества", No 9. Впоследствии подлинность этого вымышленного диалога подтверждал даже сам Милорадович.

М. И. Кутузов - жене. 16.10.- МИК, ч. 2, с. 145.

М. И. Кутузов - дочери и зятю. 17.10.- МИК, ч. 2, с. 156.

А. Я. Булгаков - И. П. Оденталю. 20.10.-Дубровин, No 193, с. 265-268 (без указания автора) и PC, 1912, No 11, с. 327-329.

(24) Ф. В. Ростопчиным.

(25) Так будет быстрее, чем иначе! (фр.)

(26) Ф. В. Ростопчин приписывал исключительно своей "агитации", в духе известных афишек, развязывание народной войны против нашествия. Поэтому его сторонники старались всячески приуменьшить роль регулярной армии, возглавлявшейся М. И. Кутузовым.

(27) Все эти "изменники" были прощены и отпущены после судебного разбирательства в сенате Манифестом от 30.8.1814.

И. В. Сабанеев - М. С. Воронцову. 23.10.-АБ, т. 39, с. 356-357.

(28) В 1812 г. Меттерних в Россию не приезжал.

Н. Н. Раевский - А. Н. Самойлову. 23.10.-АР, с. 170-172.

(29) То есть даем возможность отступать.

(30) Л. Г. Сен-Сир (см. именной указатель).

(31) См. примечание 2 к письму Е. Н. Давыдовой от 14 октября.

(32) П. Л. Давыдов.

А. Я. Булгаков - жене. 25- 26.10.- PA, 1866, No 5, ст. 722-731.

(33) Ф. В. Ростопчин.

(34) Иверские (Воскресенские) ворота Китай-города находились в конце нынешнего Исторического проезда.

(35) Дом Юшкова, построенный В. И. Баженовым, сохранился. Сейчас это д. 21 по ул. Кирова.

А. И. Тургенев - П. А. Вяземскому. 27-29.10.-Остафьевский архив князей Вяземских. Спб., 1899, т. 1, с. 5-8.

(36) Даже лучшая часть русского дворянства, к которой, безусловно, принадлежал и А. И. Тургенев, не могла еще провести грань между отношением крестьянина к родине и его отношением к помещику. Отсюда и опасения в первые месяцы войны, что "мужики" встанут на сторону захватчика. Когда же патриотизм крестьянства показал нелепость таких предположений, появилась другая крайность - уверенность в том, что русские крестьяне отстаивали не только свою страну, но и господствующий в ней социальный строй. Над недостатками этого строя люди, подобные А. И. Тургеневу, стали задумываться после окончания войны, когда обнаружилось, что никакой "благодарности и уважения" к крестьянам русские крепостники не испытывали, когда вместо облегчения участи крестьянства последовало усиление гнета. Выступления крестьян против помещиков не прекратились и в 1812 г.- см.: Б ы ч к о в Л. Н. О классовой борьбе в России во время Отечественной войны 1812 г.- Вопросы истории, 1962, No 8, с. 43-58.

Н. Н. Раевский - А. Н. Самойлову. 26.10-АР, с. 173.

(37) В сражении при Вязьме 22 октября 3-й корпус Нея потерял 4 тыс. убитыми и 3 тыс. пленными. Потери русских - 1800 убитых и раненых.

П. А. Вяземский - Н. Ф. Грамматину. 28.10.- ГБЛ, ф. 398, к. 1, No 4. На письме пометка о получении: "5 ноября. В Кострому".

(38) В басне И. И. Дмитриева "Дуб и трость" есть строка: "Но подождем конца".

П. П. Коновницын - жене. 28.10.-БЩ, ч. 8, с. 113.

М. И. Кутузов - жене. 28.10.- МИК, ч. 2, с. 237-238.

(39) Л. Л. Беннигсен интриговал против М. И. Кутузова, и тот добился от Александра I разрешения отослать Беннигсена из армии. Хотя письмо Александра датировано 9 октября, М. И. Кутузов ждал до 15 ноября с повелением Беннигсену отправиться в Калугу и ждать там приказаний.

А. В. Воейков - Г. Р. Державину. 30.10.- Дубровин, No 211, с. 301-302.

Т. А. Каменецкий - О. К. Каменецкому. 31.10.- ГБЛ, ф. 406, к. 1, No 1, л. 178.

(40) Граф А. К. Разумовский (см. именной указатель).

(41) Афишки при письме нет.

И. П. Оденталь - А. Я. Булгакову. 1.11.-PC, 1912, No 11, с. 322-324. Исправлено по рукописи оригинала: ГБЛ, ф. 41, к. 114, No 34, л. 11-12. На письме проставлен номер-64.

(42) Сразу же этот господин Бонапарт станет жалкой фигурой для тех, кто ныне не смеет на него смотреть без восхищения (фр.).

(43) Автор русского текста Ю. А. Нелединский-Мелецкий.

А. Н. Самойлов - Н. Н. Раевскому [Первая половина ноября].-АР, с. 173-176. Письмо черновое.

(44) С. А. Раевская (урожденная Константинова) (1769-1844) -жена Н. Н. Раевского, внучка М. В. Ломоносова.

С. Никитин - Е. М. Ермоловой. 4.11.- ГБЛ, ф. 64, к. 110, No 1, л. 6-7 об.

Н. П. Николаев - Д. И. Хвостову. 5.11.- Письма русских писателей XVIII века. Л., 1980 с. 410-412. Примечания по этому же изданию.

(45) Николаев просил освободить от военной службы врача К. Груммерта.

(46) Трагедия не сохранилась.

И. Б. Пестель - сыну. 5.11.- Красный архив, 1926, т. 3(16), с. 173. Перевод с фр.

(47) П. И. Пестель был награжден за Бородинское сражение.

(48) Семья Пестелей происходила из Саксонии.

С. Киов - И. Я. Неелову. [Начало ноября].- ГБЛ, ф. 459, к. 2, No 65, л. 1-2. На письме пометка: "Получил 1812 года ноября 17 дня".

Д. С. Дохтуров - жене. 7.11.- PA, 1874, No 5, ст. 1106-1107.

(49) В сражении под Красным 4-6 ноября были наголову разбиты корпуса Даву и Нея. Наполеон бросил здесь почти всю артиллерию.

Д. К. Боткин - сыну. 10.11.-БЩ, ч. 1, с. 66-68.

А. И. Тургенев - А. Я. Булгакову. 10.11.- Письма Александра Тургенева Булгаковым. М.,

1939, No 93, с. 127-128.

П. П. Коновницын - жене. 11.11.-БЩ, ч. 8, с. 116.

И. П. Оденталь - А. Я. Булгакову. 15.11.-PC, 1912, No 11, с. 332-334. Исправлено по рукописи оригинала: ГБЛ, ф. 41, к. 114, No 34, л. 27-28 об. На письме номер 68 и отметка о получении "21N", то есть 21 ноября.

(50) Евгений Богарнэ не был взят в плен.

(51) Сильно преувеличенные и неточные слухи о попытке государственного переворота, предпринятой в ночь с 10(22) на 11(23) октября генералом К. Ф. Мале.

С. И. Мосолов - дочери и жене. 18. [11].- БЩ, ч. 8, с. 83-84.

(52) С. С. Апраксин (см. именной указатель).

М. И. Кутузов - жене. 19.11.- МИК, ч. 2, с. 416.

М. И. Кутузов-жене. 20.11.- МИК, ч. 2, с. 417.

Д. С. Дохтуров - жене. 22.11.- PA, 1874, No 5, ст. 1107-1108.

(53) В результате ошибок Чичагова и Витгенштейна и нескоординированности их действий с действиями главных сил Наполеону ценой больших потерь удалось вырваться из окружения и с остатками армии переправиться через р. Березину 14-16 ноября. Основная тяжесть обвинения в том, что Наполеон не был взят на Березине в плен, легла на Чичагова.

М. И. Кутузов - жене. 26.11.- МИК, ч. 2, с. 469-470.

(54) Кутузов, твоя сноровка сбила меня с пути (фр., игра слов).

Н. М. Карамзин - И. И. Дмитриеву. 26.11.-Письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву. Спб., 1866, с. 167-168.

(55) Памятник древнерусской исторической литературы XVI - XVII вв.

П. П. Коновницын - жене. 1.12.-БЩ, ч. 8, с. 119-120.

(56) Тарутинский марш-маневр начался 5 сентября, б-го числа армия уже подходила к Подольску.

(57) Александр I.

Н. С. Мордвинов - Н. О. Кутлубицкому. 2.12.-PC, 1899, No 1, с. 181-182.

(58) Г. А. Мордвинова (урожд. Коблэ) (1764-1843) -жена Н. С. Мордвинова.

(59) См. афишу французского театра в Москве от 7 октября 1812 г. (Библиографические записки, 1859, т. 2, с. 267).

(60) Речь идет о самосуде над Верещагиным, устроенном в Москве Ф. В. Ростопчиным.

А. Свешников - родным. 4.12.- БЩ, ч. 5, с. 178.

Д. С. Дохтуров - жене. 5.12.- PA, 1874, No 5, ст. 1108-1109.

А. Н. Самойлов - Н. Н. Раевскому [6.12].-АР, с. 178-180. Письмо черновое.

(61) Сын Н. Н. Раевского, отличившийся вместе с отцом и братом под Салтановкой.

(62) См. примечание 2 к письму И. П. Оденталя от 15 ноября.

А. В. Чичерин - А. П. Строганову и В. С. Апраксину. 6.12.- Перевод с фр.Дневник Александра Чичерина 1812-1813. М., 1966, с. 246-247.

(63) П. А. Строгановым.

(64) Роман английского писателя Лоренса Стерна (1713-1768).

В. А. Кавелин - брату. 7.12.- ГБЛ. ф. 548, к. 1, No 46, л. 8. Выдержки опубликованы:

Записки Отдела рукописей Государственной Библиотеки СССР им. В. И. Ленина, 1978, т. 39, с. 41.

К. Ф. Рылеев - отцу. 7.12.-Рылеев К. Ф. Полное собрание сочинений. М.-Л., 1934, с. 428-431.

(65) К. Ф. Рылеев заканчивал Кадетский корпус, но выпущен из него в чине прапорщика артиллерии был только в начале 1814 г.

Н. Н. Раевский - А. Н. Самойлову. 10.12.- АР, с. 180-182.

(66) Ж. Э. Макдональд (см. именной указатель).

(67) Что мне сделает этот сброд, довольно, что я сохраню вас (фр.).

Н. А. Мурзакевич - Е. А. Энгельгардт. 11.12.-Никифор Адрианович Мурзакевич-историк города Смоленска. Спб., 1877, с. 97-99. Дополнено и исправлено по черновику оригинала: ГБЛ, ф. 402, к. 1, No 5.

(68) Партизан П. И. Энгельгардт был обвинен в убийстве французских фуражиров.

(69) Спекулатор (церк.) - палач.

(70) То есть армейский склад.

В. С. Норов - родным [После 10.12].- PA, 1900, No 2, с. 277-278

М. И. Кутузов - жене. 13.12.- МИК, ч. 2, с. 604, примечание там же.

(71) Во время 2-й Пунической войны (218-201 гг. до н. э.) Ганнибал после многих побед над римлянами отвел свои войска в г. Капую, где они, живя в довольствии и бездействии, утратили боевой дух и были потом побеждены римлянами.

А. Г. Сидорацкий - Т. А. Каменецкому. 14.12.- PA, 1904, No 1, с. 50.

А. И. Тургенев - А. Я. Булгакову. 17.12.- Письма Александра Тургенева Булгаковым. М., 1939, No 94, с. 128.

(72) М. И. Кутузов получил титул князя Смоленского б декабря 1812 г.

Е. Н. Давыдова - А. Н. Самойлову. 21.12.-ГБЛ, ф. 219, к. 46, No 1, л. 29.

(73) Ныне г. Днепропетровск.

С. Н. Марин - М. С. Воронцову. 21.12.- АВ, т. 35, с. 469-470.

(74) П. В. Чичагова.

Л. А. Симанский - матери. 22.12.-Архив П. Н. Симанского. Спб., 1912, вып. 2, с. 25-30.

(75) Константин Павлович, считавшийся командующим гвардией. (76) М. И. Кутузов стал первым полным кавалером высшего русского военного ордена - св. Георгия.

Эпилог

"Мы идем с войной для мира"

Л. А. Симанский - матери.

11 января 1813 г. Город Иогансбург(1)

Любезнейшая матушка!

Вот уже другой раз как я поздравляю вас теперь уже с прошедшим днем Нового года, не зная, как вы оный провели, и не имея никакого вот уже пятый месяц известия о вашем и любезнейших братцев здоровье. Я уже почти не знаю, что писать, тревожение мыслей много препятствует мне вольному их обращению. <...>

Накануне праздника рождества Христова выступили мы из Вильны и пришли к местечку Меречу(2) на самых границах, там простояли несколько дней. Первый же день нового года обновлен был переходом всей гвардии за границу. Государь, который от самой Вильны вместе с главнокомандующим сопутствуют полкам гвардии в их переходах, также в оный день перешел с ними за границу и, проезжав оные, поздравлял их, начав сей год оным переходом. Я в тот день стоял в карауле у государя с ротой. Он находился тогда в местечке Лейпунах(3) и стоял на панском дворе. <...>

Итак, мы из герцогства Варшавского пришли теперь в Пруссию и, как известно, дойдя до г. Виленбурха(4) , остановились на несколько дней там. Дальнейшего же похода далее и куда теперь еще неизвестно, но говорят все разное, а именно, что идем до Стразбурга(5) , также до г. Торуна на Висле и даже до Дрездена, где будто назначен будет конгресс нашего государя с прочими королевствами. Другие же новости хотя мы находимся и ближе к оным, нежели вы, но столь бывают ложны, что даже нельзя поверить, откуда бы могло произойти их начало. <...>

Н. Н. Мордвинова - С. Н. Корсакову.

20 января 1813 г. Пенза

Долго, долго, любезнейший братец, лишены мы были радости читать строки, писаны вами, и вы можете себе вообразить восторг наш, когда мы увидели в руках маминькиных письмо. От кого? - от любимого нашего братца. И когда? - в самый день его рождения; ничего на свете не могло не соделать щастливее в тот день, для нас толь памятный, как разве единое ваше присутствие. О, любезнейший братец, ежели б вы знали, какие тяжкие минуты протекли с тех пор, как мы с вам расстались. Вспоминая о вас, какое мучительное чувство ощущала, когда представляла я себе, где вы. Любезный братец, ничем вы не могли меня столь обрадовать, как вашим признанием, что вы в мыслях ваших переменились и что единая только опасность Отечества может впредь понудить вас принят [ь] ся еще раз за оружие. Сколько раз мы вам повторяли, что чувствительная ваша душа не могла бы стерпеть видеть ужаснейшее зрелище так, как вы сами сказали в письме своем, страждущего человечества. Нет, любезный наш братец, война не для нежных сердец, и я уверена, что если б не пылающая ваша любовь к Отечеству не возбуждала и подкрепляла вас, то вы давно бы оставили поле брани. Ни почести, ни слава,- ничто не может заглушить в сердце вашем сострадание ваше к ближним, ежеминутно оскорбляемое, видя изуроденных своих сотоварищей. <...>

Прощайте, любезный друг и братец, не нужно уверять, сколь было радостно мне слышать все похвалы и отличия, которые вы получали, вы знаете, сколь вас любит Н. М.

Прочитав мое письмо, оно мне показалось очень невесело, простите меня любезный братец.

В. С. Норов - матери.

14 февраля 1813 г. Елитов

После того сражения под Красным, о котором я вам писал из Вильны, более мы не дрались с французами. Одни только казаки преследуют их. После быстрого и трудного марша, наконец, остановились мы на границах Силезии или Немецкой империи(6) , чтоб дать время идущим к нам из России подкреплениям к нам присоединиться. Сверх сего, суровость времени препятствует несколько военным действиям, но с открытием весны надо ожидать начатия оных. Сколь война сия ни была кровопролитна, но мы скорее желаем еще сражения, чтобы получить твердый и полезный мир для отечества нашего. Мы оставили Россию и идем теперь в иностранных землях, но не для завладения оными, а для их спасения. Надо даровать мир и спокойствие Европе, говорит нам государь наш, и мы идем на Запад с войною для мира. До сих пор мы сражались для спокойствия нашего отечества, теперь будем сражаться для спокойствия всей Европы. Надо пользоваться разстройством неприятеля, чтобы не дать ему усилиться. Бог и победа всегда с нами, и мы идем вперед.

Д. П. Трощинский - М. И. Кутузову.

26 марта 1813 г. [Полтава]

Светлейший князь, милостивый государь!

Где письмо застанет вашу светлость, не понимаю: вы такими исполинскими шагами подвигаетесь вперед! Да благословит господь ваши подвиги! Да приведет он Австрию в познание истины, да подымет на ноги Германию, да сломит рукою вашею рог строптивого врага и устами вашими да дарует мирови мир - сей бессмертный и благопамятный венец спасителя России и освободителя Европы! Вот мои и всеобщие желания, сопровождающие вас на блистательном поприще, по которому, видимо, ведет вас всемогущая рука. Утомлен мыслями, гоняясь за вами по пространному пути славы, возвращаюсь в малый круг мой и, оставя героя, хочу побеседовать с другом, с благодетелем.

А. А. Закревский - М. С. Воронцову.

29 апреля [1813 г.]. Бауцен

...> Не бойтесь, почтеннейший граф, уж мы успели наделать глупостей вместе с графом Витгенштейном, который много на себя берет и ничего не смыслит. Он командует всею главною армиею и пруссаками(7) . Бестолковщина такая, что никто ничего понять не может. Вы, я думаю, уже известны о скоропостижном нашем сражении, бывшем 20-го числа при Люцене(8) . Дело было беспутное, о котором описания делать никакого не буду, а только скажу вам, что было в оном деле 7 главнокомандующих, всякий по своему умению приказывал, и после сей отличной победы, как уверяют всех сии главнокомандующие, мы уже в Бауцене и отступили от Люцена 20 миль, и несчастный Дрезден уже в руках злодея.

По отступлению нашему, которое мы делаем, можно судить, что плану никакого нет. Михайла Богданович 1-го мая будет в Саган, Sagan(9) , не знаю, что теперь будет, и что с ним сделают: будет ли он главнокомандующий всех армий или нет? (10) Сего крайне не желают люди, живущие в главной квартире, а служащие в линии душевно сего желают, да и польза службы сего требует. Но граф Витгенштейн быть главнокомандующим не может и не в состоянии: эту справедливость все ему отдают.

Тормасов заболел и поехал в Петербург. Г. Витгенштейн как главнокомандующий за дело, бывшее 20-го числа, получил Андреевскую ленту. Коновницын - ранен и получил 25 т. рублей. <...> Государь надел на прусского короля 4-го [класса] Георгия, а король на нашего надел новый военный орден 3-го класса. Вот какие у нас игрушки! По желанию г. Витгенштейна здесь идут перемены ужасные. У нас гении как скоро появились! Фельдмаршал умер, и тело его повезли в Петербург(11).

В. С. Норов - матери.

20 мая 1813 г.

Лагерь под Швейдницом(12)

Я писал вам из лагеря под Бауценом, что мыготовились к сражению. На другой и третий день атаковали нас французы в превосходных силах в нашей позиции. Сражение(13) продолжалось два дня сряду, 9-го и 10-го. Наш полк прикрывал батареи, коими французы с дьявольскою силою стремились овладеть, но мы не дали им завладеть ни одним колесом. Здесь были мы четыре часа в перекрестном огне; около меня убито и ранено 230 человек. Меня самого крепко ударило выхваченною ядром землею, но ничего не сделало. Я имею счастье быть представлену в другой раз в числе отличившихся. Сам государь и прусский король подвергали себя немалой опасности. Сколь ни лестно наше ремесло, однако же мы все желали бы скорого окончания сей войны, ибо наскучило стоять на биваках и зачастую по два и по три дня почти не евши. Но мы рады все терпеть, если бы только знали, что доставим славный мир нашему отечеству. <...>

К. Н. Батюшков - Н. И. Гнедичу.

30 октября 1813 г. Веймар

...> Наконец, 4-го числа в 9 часов утра началось жаркое дело(14). С самого утра я был на коне. Генерал(15) осматривал посты и выстрелы фланкеров из любопытства, разъезжал несколько часов сряду под ядрами, под пулями в прусской цепи, и я был невольным свидетелем ужаснейшего сражения. <...> Огонь ужасный! Ядра и гранаты сыпались, как град. Иные минуты напоминали Бородино. Часу в 3-м начали свистать пули. Мы находились против густой цепи неприятеля, и я снова имел счастье быть свидетелем храбрости наших гренадеров. <...> Признаюсь тебе, что для меня были ужасные минуты, особливо те, когда генерал посылал меня с приказаниями то в ту, то в другую сторону, то к пруссакам, то к австрийцам, и я разъезжал один по грудам тел убитых и умирающих. Не подумай, чтоб это была риторическая фигура. Ужаснее сего поля сражения я в жизни моей не видал и долго не увижу. <...> Ядра свистали над головой и все мимо. Дело час от часу становилось жарчее. Колонны наши продвигались торжественно к городу. По всему можно было угадать расстройство и нерешимость Наполеоновых войск. Какая ужасная и великолепная картина! Вдали Лейпцик с высокими башнями, кругом его гремят три сильные армии: Щварценберга, где находились и мы, Бенигсена направо, а за Лейпциком - наследного принца(16). И все три армии, как одушевленные предчувствием победы, в чудесном устройстве теснили неприятеля к Лейпцику. Он был окружен, разбит, бежал. Ты знаешь последствия сих сражений. Мы победили совершенно. <...>

Н. Н. Раевский - А. Н. Самойлову.

2 ноября [1813 г.]. Веймар

...> О успехах наших вы должны быть известны. Не великий Наполеон ушел за Рейн едва ли с 30-ю тысячами своей армии(17). Баварцы, баденцы, саксонцы, вестфальцы,- все поднялось против него. Теперь опишу вкратце мое приключение. Я почти здоров, был ранен в грудь пулею в 60 шагах. Фуфайка на вате спасла меня, ее пуля не пробила, но сделала глубокую рану в том месте, где душка(18) примыкает к груди, и где все жилы шейные и ручные сходятся. Я пренебрег раной, был шесть [дней] при корпусе на лошади, наконец, под Веймаром лихорадка и жестокие боли положили меня в постелю. После девятидневных несносных мучений перенесли меня сюда. Здесь вынули из груди семь костей, но я в груди никакой боли не чувствую и скоро закрывать будут рану, только рукой правой не владею и в плече еще чувствую боль. Здесь наши обе великие княгини, которые всякий день присылают обо мне наведываться, и после завтрего я в сертуке им представлюсь. Государь меня произвел(19). Австрийский прислал маленький крест Марии-Терезии, чрез две недели я думаю ехать в армию. Я пишу через силу, оттого пишу мало. Впрочем, вы, верно, все знаете. <...>

Г. С. Батеньков - матери.

25 ноября 1813 г. Город Дармшта[д]т

Милостивая государыня матушка!

Было время, в которое обманчивое воображение представляло мне счастливую ту минуту, в которую оставлю я мое отечество и пойду обозревать места отдаленные! Но сердце, исполненное к вам любви, изменило мне в самую минуту разлуки. На берегах Тобола еще проливались слезы мои. Час от часу потом удалялся я от вас, сердце грустело более и более, и наконец, я уверился, что без вас не могу быть счастливым. Но возвратить нельзя прошедшего, и мне остается одно утешение - писать к вам. Редко я имею возможность исполнять ето, служба отнимает много времени, а война лишает часто и самих способов, так что я благословляю тот день, в который могу испросить себе благословение ваше, которое подкрепляет меня в трудах и спасает в опасностях.

Хотя нет еще перемирия, но войска главной армии спокойно расположились на кантонир-квартирах(20). Мы сперва блокировали крепость Майнц, теперь же [нас] сменил другой корпус, и мы отдыхаем. Ни малого недостатка ни в чем здесь не встречали, ибо земля довольно богата. Впрочем, совершенно неизвестно, начнутся ли опять военные действия или заключат мир. Все желают мира, хотя с другой стороны, война и обещает новые блистательные почести и славу оружию союзных войск. Сражение под Лейбцигом было решительным ударом для неприятеля. Там пали силы его, вторично противу нас собранные; не будет мира, то разрушим и третью армию, которую он собирает. Об етом можно говорить надежно, ибо мы привыкли уже на каждом шаге торжествовать над французами.

В деньгах, платье и ни в чем я не имею теперь нужды. Следственно, вы можете меньше заботиться обо мне. Пишите чаще, письма доходят всегда исправно и служат большим утешением в сердечной об вас тоске. Прощайте. <...>

М. И. Платов - А. И. Горчакову.

9 января 1814 г. Селение Донреми(21)

Милостивый государь, князь Алексей Иванович!

Имею удовольствие при сем случае свидетельствовать вашему сиятельству истинное почтение мое и уведомить, что военные дела наши идут, благодарение богу, хорошо, и сегодня повстречавшаяся неприятельская партия из корпуса маршала Виктора из города Вокулёр разбита моими казаками при деревне Ере. Начальник оной и более двадцати драгун взяты в плен, много побито, и из всей партии спаслись только двое французов бегством. Я пишу вам из селения дон-Реми, что на реке Мёзе. Селение сие известно в истории французской рождением славной девицы Жан-Дарк, избавительницы Франции.

Отсюда завтрашний день с корпусом моим последую чрез города Жуанвиль, Бар-сюр-Об к городу Бар-сюр-Сен, что на Дижонской дороге, дабы отрезать неприятеля, в Дижоне находящегося, и действовать по дороге к Парижу. (...)

К. Н. Батюшков - Н. И. Гнедичу.

27 марта 1814 г.

juissi-sur-Seine, в окрестностях Парижа

...> С высоты Монтерля я увидел Париж, покрытый густым туманом, бесконечный ряд зданий, над которыми господствует Notre-Dame с высокими башнями. Признаюсь, сердце затрепетало от радости! Сколько воспоминаний! Здесь ворота Трона, влево Венсен, там высоты Монмартра, куда устремлено движение наших войск. Но ружейная пальба час от часу становилась сильнее и сильнее. Мы подвигались вперед с большим уроном через Баньолет к Бельвилю, предместью Парижа. Все высоты заняты артиллерией - еще минута, и Париж засыпан ядрами! Желать ли сего? Французы выслали офицера с переговорами, и пушки замолчали. Раненые русские офицеры проходили мимо нас и поздравляли с победой. "Слава богу! Мы увидели Париж с шпагою в руках! Мы отметили за Москву!" - повторяли солдаты, перевязывая раны свои. <...>

На другой день поутру генерал(22) поехал к государю в Bondy. <...> Переговоры кончились, и государь, король прусский, Шварценберг, Барклай с многочисленною свитою поскакали в Париж. По обеим сторонам дороги стояла гвардия. "Ура" гремело со всех сторон. Чувство, с которым победители въезжали в Париж, неизъяснимо.

Наконец, мы в Париже. Теперь вообрази себе море народа на улицах. Окна, заборы, кровли, деревья бульвара,- все, все покрыто людьми обоих полов. Все машет руками, кивает головой, все в конвульзии, все кричит: "Vive Alexandre, vivent les Russes! Vive Guillaume, vive 1'empereur d'Autriche! Vive Louis, vive le roi, vive la paix!" Кричит, нет, воет, ревет. "Montrez nous le beau, le magnanime Alexandre!" "Messieurs, le voila en habit vert avec le roi de Prusse". "Vous etes bien obligeant, mon officier", и держа меня за стремя, кричит: "Vive Alexandre, a bas le tyran!" "Ah, qu'ils sont beaux, ces Russes! Mais, monsieur, on vous prendrait pour un Francais". "Много чести, милостивый государь. Я, право, этого не стою!" "Mais c'est que vous n'avez pas d'accent", и после того: "Vive Alexandre, vivent les Russes, les heros du Nord!" (23)

Государь среди волн народа остановился у полей Елисейских. Мимо его прошли войска в совершенном устройстве. Народ был в восхищении, а мой казак, кивая головою, говорил мне: "Ваше благородие, они с ума сошли". "Давно!" - отвечал я, помирая со смеху.

Но у меня голова закружилась от шуму. Я сошел с лошади, и народ обступил и меня, и лошадь. В числе народа были и порядочные люди, и прекрасные женщины, которые взапуски делали мне странные вопросы: отчего у меня белокурые волосы, отчего они длинны? "В Париже их носят короче. Артист Dulong вас обстрижет по моде". "И так хорошо",- говорили женщины. "Посмотри, у него кольцо на руке. Видно, и в России носят кольца. Мундир очень прост! C'est le bon genre! Какая длинная лошадь! Степная, верно, степная, cheval du desert! Посторонитесь, господа, артиллерия! Какие длинные пушки, длиннее наших. Ah, bon Dieu, quel Calmok!" И после того: "Vive le roi, la paix! Mais avouez, mon officier, que Paris est bien beau?" (24) "Какие у него белые волосы!" "От снегу",- сказал старик, пожимая плечами. Не знаю, от тепла или от снегу, подумал я, но вы, друзья мои, давно рассорились с здравым рассудком.

Заметь, что в толпе были лица ужасные, физиономии страшные, которые живо напоминают Маратов и Дантонов, в лохмотьях, в больших колпаках и шляпах, и возле них прекрасные дети, прелестнейшие женщины.

Мы поворотили влево к place Vandome(25), где толпа час от часу становилась сильнее. На этой площади поставлен монумент большой армии.

Славная Троянская колонна! (26) Я ее увидел в первый раз и в какую минуту! Народ, окружив ее со всех сторон, кричал беспрестанно: "A bas le tyran!" (27) Один смельчак взлез наверх и надел веревку на ноги Наполеона, которого бронзовая статуя венчает столб. "Надень на шею тирану",- кричал народ. "Зачем вы это делаете?" "Высоко залез!" - отвечали мне. "Хорошо, прекрасно! Теперь тяните вниз; мы его вдребезги разобьем, а барельефы останутся. Мы кровью их купили, кровью гренадер наших. Пусть ими любуются потомки наши!" Но в первый день не могли сломать медного Наполеона: мы поставили часового у колонны. На доске внизу я прочитал: Napolio, Imp. Aug. monumentum(28) и проч. Суета сует! Суета, мой друг! Из рук его выпали и меч, и победа! И та самая чернь, и ветреная и неблагодарная, часто неблагодарная, накинула веревку на голову Napolio, Imp. Aug., и тот самый неистовый, который кричал несколько лет тому назад: "Задавите короля кишками попов", тот самый неистовый кричит теперь: "Русские, спасители наши, дайте нам Бурбонов! Низложите тирана! Что нам в победах? Торговлю, торговлю!"

О, чудесный народ парижский, народ, достойный сожаления и смеха! От шума у меня голова кружилась беспрестанно; что же будет в Пале-рояль, где ожидает меня обед и товарищи? Мимо французского театра пробрался я к Пале-рояль в средоточие шума, бегания, девок, новостей, роскоши, нищеты, разврата. Кто не видел Пале-рояль, тот не может иметь о нем понятия. В лучшем кофейном доме или, вернее, ресторации, у славного Very мы ели устрицы и запивали их шампанским за здравие нашего государя, доброго царя нашего. Отдохнув немного, мы обошли лавки и кофейные дома, подземелья, шинки, жаровни каштанов и проч. Ночь меня застала посреди Пале-рояля. Теперь новые явления: нимфы радости, которых бесстыдство превышает все. Не офицеры за ними бегали, а оне за офицерами. Это продолжалось до полуночи при шуме народной толпы, при звуке рюмок в ближних кофейных домах и при звуке арф и скрыпок... Все кружилось, пока

"Свет в черепке погас, и близок стал сундук" (29).

О, Пушкин, Пушкин!

...> На другой день поутру увидел снова Париж или ряды улиц, покрытых бесчисленным народом, но отчета себе ни в чем отдать не могу. Необыкновенная усталость после трудов военных, о которых вы, сидни, и понятия не имеете, тому причиною. Скажу тебе, что я видел Сену с ее широкими и по большей части безобразными мостами, видел Тюльери, Триумфальные врата, Лувр, Notre-Dame и множество улиц,- и только, ибо всего-навсего я пробыл в Париже только 20 часов, из которых надобно вычесть ночь. Я видел Париж сквозь сон или во сне. Ибо не сон ли мы видели по совести? Не во сне ли и теперь слышим, что Наполеон отказался от короны, что он бежит, и пр. и пр. и пр.? Мудрено, мудрено жить на свете, милый друг! <...>

Я часто, как Фома неверный, щупаю голову и спрашиваю: боже мой, я ли это? Удивляюсь часто безделке и вскоре не удивлюсь важнейшему происшествию. Еще вчера мы встретили и проводили в Париж корпус Мармона и с артиллерией, и с кавалерией, и с орлами! Все ожидают мира. Дай бог! Мы все желаем того. Выстрелы надоели, а более всего плач и жалобы несчастных жителей, которые вовсе разорены по большим дорогам.

"Остался пепел один в наследство сироте".

Завтра я отправляюсь в Париж, если получу деньги, и прибавлю несколько строк к письму. Всего более желаю увидеть театр и славного Тальма, который, как говорит Шатобриан, учил Наполеона, как сидеть на троне с приличною важностию императору великого народа. La grand nation! Le grand homme! Le grand siecle! (30). Все пустые слова, мой друг, которыми пугали нас наши гувернеры.

А. Н. Самойлов - Н. Н. Раевскому.

22 апреля 1814 г. [С.-Петербург]

...> Вы, мой друг, как в сказке сказывается, зашли за тридевять земель на тридесятое царство. Куда бог вас занес? Чего прежде духом не слыхать было, ныне воочию вершится; прежде езжали в Париж для того, чтобы повеселиться, а ныне пришли вы туда как победители и в то же время как благодетели ветреного французского народа. Куда девалось геройство, возвышенность духа и великий характер, который присваивали человеку, от коего вся Европа трепетала? Выходит, что Наполеон не иное что был как отважный и счастливый разбойник. Ежели судить о нем и в то же время о Пугачеве, то, право, сей последний в равном с Наполеоном положении оказал больше его твердости(31). <...>

Н. С. Мордвинов - Н. О. Кутлубицкому.

8 мая 1814 г. Село Столыпина

С душевным порадованием поздравляю вас с окончанием французской революции(32) и низвержением с всемирного престола Неаполеона Буанапарте. По частным письмам уверяют нас, что ему назначен ссылкою остров Эльба(33). Сей остров есть железный, Италии - Нерчинск, куда опаснейшие злодеи ссылаемы были. Лицо земли напоминать ему будет зрелища, коими пресыщал он свои глаза добровольно, но теперь принужденно. Поверхность ее ржавая представляет вид запекшейся крови с гноем. Обитавшие город Ферраио (что значит железный) состояли из малого гарнизона и ссылочных убийц, зажигателей, возмутителей общего покоя и других первостепенных злодеев. Буанапарте совращать будет глаза свои от сей печальной и страшной страны на бывшие его царства, Францию и Италию и на родину свою Корсику, кои находятся в виду Эльбы, а море, кое тщетно он старался покорить, будет содержать его в неволе. Я желал его видеть в железной клетке - теперь он прикован к железной горе, ибо Эльба-остров есть гора железная, из коей искапывают руду и которая (то есть Эльба) ничего иного не порождает. Я был на сем острову и радуюсь, что всемирный царь и всемирный враг будет на оном по достоинству первым сожителем, яко сатана первый во аде. <...>

Н. М. Карамзин - брату.

13 июня 1814 г. Село Остафево

...> Сколько счастливых перемен в Европе! Настал другой век. Дай бог тишины и благоденствия для остальных дней наших! По крайней мере, имеем право надеяться. Пора людям быть умнее, но от них ли это зависит?

С. Г. Волконский - П. Д. Киселеву.

2 января 1815 г. Париж

...> Вы сообщаете мне, что в Вене картины заступили место балов. Браво! Это по меньшей мере утешительно. Кто-то сказал, что конгресс(34) танцует, но не подвигается вперед, а теперь, когда стали заниматься перспективой, надо думать, что конгресс отодвинется назад...

Я часто хожу по спектаклям, в особенности по французским; там нечто замечательное в игре Тальмы и м-ль Марс, так как каждый из них является украшением своего жанра; их можно рассматривать как чудеса этого века. Салонов я не посещаю слишком часто; мнения, которые там можно встретить, так различны, что весьма затрудняешься, с чего начинать свой разговор.

Ханжество сменило безверие, скука сменила страх, а сколько болтовни, сколько сплетен! Можно подумать, что находишься в нашей очаровательной столице. Вчера я был на балу у герцога Беррийского; если бы я вам сказал, что я там веселился, я бы вам солгал. Было слишком много народу по тому помещению, в котором принимали; но зато я видел собрание большого количества красивых женщин - и наслаждение зрительное на момент заменило мне наслаждение душевное.

Я составляю здесь коллекцию из всех сочинений, которые уже созданы и которые создаются против нас и в защиту нас. Невообразимы все те басни, которые рассказывают о нас и в особенности о кампании 1812 года. Г-н Ла-Бом, работу которого(35), я думаю, вы знаете, сочиняет тоже сильно по некоторым пунктам. Что касается литературных произведений, то ничего интересного не появлялось.

Театр Варьетэ создал несколько новинок, которые хотя и очень глупы, но заставляют смеяться благодаря игре и каламбурам Потье и Брюне; я люблю в особенности первого. Господа англичане (которые, мимоходом говоря, наводнили собою Париж) являются предметом всех этих фарсов. <...>

Я тебе, любезный друг, ничего не говорю про здешних г у с е и(36), а только скажу <...>, что за старые, что за глупцы! Далеко до Соловья-разбойника(37) и его хватов. С первой верной оказией напишу тебе обстоятельно. <...>

В этом городе находится много русских. <...> Зачем такую дрянь из Питера выпускают, она нас будет здесь страмить. Кстати, я забыл упомянуть среди русских самого себя; прошу верить, что я представляю тоже очень значительную фигуру.

Наши старые товарищи Дюма, Сен-При, Растиньяк, Рошешур довольно часто навещают меня. Ла-Гард тоже здесь, но он не оставлял нашей службы, и я скажу ему в похвалу, что он единственный, который носит русскую медаль 1812 года. Знак отличия, приобретенный с полным правом всяким участником русской армии в 1812 г., не может и не должен быть более пренебрегаем никем из тех, кто его получил. <...>

Часть третья | Содержание

ПРИМЕЧАНИЯ (Эпилог)

Л. А. Симанский - матери. 11.1.1813.-Архив П. Н. Симанского. Спб., 1912, вып. 2, с. 30-33.

(1) Ныне г. Пиш (Польша).

(2) Ныне г. Мяркине (Литва).

(3) Ныне г. Лаздияй (Литва).

(4) Ныне г. Вельбрак (Польша).

(5) Стразбург в Пруссии, ныне г. Бродница (Польша).

Н. Н. Мордвинова - С. Н. Корсакову. 20.1.1813.-ГБЛ, ф. 137, к. 109, No 23, л. 9-10.

В. С. Норов - матери. 14.2.1813.- PA, 1900 No 2, с. 278.

(6) То есть Пруссии, которая империей не являлась.

Д. П. Трощинский - М. И. Кутузову. 26.3.1813.- БЩ, ч. 7, с. 277.

А. А. Закревский - М. С. Воронцову. 29.4. [1813].-АБ, т. 37, с. 24-1-242.

(7) После смерти М. И. Кутузова П. X. Витгенштейн был назначен главнокомандующим.

(8) В сражении при Люцене 20 апреля союзники потерпели неудачу.

(9) Ныне Жагань (Польша).

(10) В мае 1813 г. М. Б. Барклай-де-Толли был назначен главнокомандующим русско-прусской армией.

(11) М. И. Кутузов умер в г. Бунцлау (ныне г. Болеславец, Польша) 16 апреля и был захоронен 13 июня в Казанском соборе в Петербурге.

В. С. Норов - матери. 20.5.1813.- PA, 1900, No 2, с. 279.

(12) Ныне г. Свидница (Польша).

(13) После сражения при Бауцене союзники вынуждены были отступить и предложить французам перемирие.

К. Н. Батюшков - Н. И. Гнедичу. 30.10.1813.-Б а т ю ш к о в К. Н. Сочинения. Спб., 1886, т. 3, с. 235-243.

(14) Сражение при Лейпциге 4-7 октбяря - "Битва народов".

(15) Н. Н. Раевский, адъютантом у которого был К. Н. Батюшков.

(16) Бернадотта.

Н. Н. Раевский - А. Н. Самойлову 2.11. [1813].- АР, с. 198-202.

(17) Наполеон вывел из Лейпцига ок. 100 тысяч человек.

(18) Часть шеи против горла и пониже, самая ямочка на горле.- В. И. Даль.

(19) Рескриптом от 2-го октября Н. Н. Раевский был произведен в генералы от кавалерии.

Г. С. Батеньков - матери. 25.11.1813.-Письма Г. С. Батенькова, И. И. Пущина и Э. Г. Толли. М., 1936, с. 48-49.

(20) То есть на постой в частных домах.

М. И. Платов - А. И. Горчакову. 9.1.1814.- PA, 1871, No 1, ст. 155-156.

(21) Домреми.

К. Н. Батюшков - Н. И. Гнедичу. 27.3.1814.-Батюшков К. Н. Сочинения. Спб.,

1886, т. 3, с. 252-256.

(22) Н. Н. Раевский.

(23) "Да здравствует Александр, да здравствуют русские! Да здравствует [Фридрих] - Вильгельм, да здравствует император Австрии! Да здравствует Людовик, да здравствует король, да здравствует мир!" "Покажите нам прекрасного, великодушного Александра!" "Господа, вон он в зеленом мундире рядом с прусским королем". "Вы весьма любезны, господин офицер". "...Да здравствует Александр, долой тирана!" "Ах, как они красивы, эти русские! Но, сударь, вас можно принять за француза". "Это потому, что вы говорите без акцента". "Да здравствует Александр, да здравствуют русские, герои Севера!" (фр.)

(24) "Хороший вкус!" "...лошадь степей!" "Ах, боже мой, какой калмык!" "Да здравствует король, мир! Признайтесь, господин офицер, Париж ведь прекрасный город?" (фр.).

(25) Вандомская площадь (фр.).

(26) Вандомская колонна, воздвигнутая в честь победы в войне 1805 г., повторяет в основных чертах колонну римского императора Траяна (поставлена ок. 114 г.).

(27) "Долой тирана!" (фр.).

(28) Наполеон, Имп[ератор] Авг[уст], памятник... (лат.).

(29) Строка из поэмы В. Л. Пушкина "Опасный сосед".

(30) "Великая нация! Великий человек! Великий век!" (фр.).

А. Н. Самойлов - Н. Н. Раевскому. 22.4.1814.- АР, с. 211-212. Письмо черновое.

(31) В России 1812-1815 гг. имена Наполеона и Пугачева часто ставились рядом, ибо российские помещики видели во французском императоре "узурпатора", "революционера", опасались объявления им вольности русскому крестьянству. Наполеон знал об этих страхах и, заняв Москву, по некоторым сведениям, отдал приказ найти в Кремле какие-то документы, относящиеся к восстанию Пугачева, чтобы напугать русское правительство и ускорить заключение мира. А. Н. Самойлов сравнивает Наполеона с Пугачевым, вероятно, в связи с отречением французского императора от престола 27 марта 1814 г. В отличие от него, "лжеимператор" Петр III боролся до конца и не капитулировал, несмотря на военные поражения.

Н. С. Мордвинов - Н. О. Кутлубицкому. 8.5.1814.- PC, 1899, No 1, с. 183-184.

(32) Великая французская буржуазная революция закончилась контрреволюционным переворотом 9 термидора (27-28 июля) 1794 г. Но в общественном мнении европейских стран, где оставались сильны феодальные отношения, Наполеон в качестве выразителя интересов буржуазии, в первую очередь крупной, ошибочно рассматривался как продолжатель "Робеспьерова времени".

(33) По договору от 11 апреля 1814 г. союзники предоставили Наполеону остров Эльбу в пожизненное суверенное владение. 1 марта 1815 г. Наполеон бежал с Эльбы и высадился на побережье Франции. 20 марта, не встретив сопротивления, он вступил в Париж. Начались "Сто дней" - время вторичного правления Наполеона во Франции. После разгрома при Ватерлоо (18 июня) Наполеон вторично отрекся от престола 22 июня (в этом примечании даты даются по новому стилю).

Н. М. Карамзин - брату. 13.6.1814.- Атеней, с. 540-541.

С. Г. Волконский - П. Д. Киселеву. 2.1.1815.-Каторга и ссылка, 1933, No 2, с. 98-101. Перевод с французского, места, написанные в оригинале по-русски, выделены курсивом.

(34) Международный Венский конгресс (сентябрь 1814 - июнь 1815 г.) подвел итоги войн европейских держав с наполеоновской Францией.

(35) "Подробное описание похода в Россию", впервые издано в 1814 г.

(36) Вероятно, подразумеваются вернувшиеся из эмиграции аристократы.

(37) Очевидно, имеется в виду Наполеон.

Именной указатель

1. Августин (Виноградский Алексей Васильевич) (1766-1819) - епископ Дмитровский (1804), с 1811 г. главноуправляющий московской епархией, с 1818 г. архиепископ Московский.

2. Адамович Николай Иванович - смоленский дворянин.

3. Акнов Михаил Васильевич - тверской домовладелец.

4. Александр Невский (ок. 1220-1263) - князь новгородский, великий князь владимирский.

5. Александр I (1777-1825) - российский император с 1801 г.

6. Амвросий (Подобедов Андрей Иванович) (1742-1818) - митрополит Новгородский и Санкт-петербургский (1801-1818).

7. Амфилохий - монах.

8. Анания - архимандрит Троицкого монастыря в Коломне.

9. Ангулемский Луи-Антуан, герцог Бурбон (1785-1844) - французский принц, эмигрант, один из лидеров ультрароялистов.

10. Андрей - игумен.

11. Апраксин Владимир Степанович (1796-1833) - граф, генерал-майор, флигель-адьютант, сын С. С. Апраксина, начал службу в 1813 г. прапорщиком в кирасирской дивизии.

12. Апраксин Степан Степанович (1757-1827) - граф, генерал от кавалерии, с 1809 г. в отставке, в 1812 г. член 1-го комитета Московского ополчения.

13. Апухтин Дмитрий Акимович (1768-1838) - капитан 1-го пехотного полка Московского ополчения.

14. Аракчеев Алексей Андреевич (1769-1834) - граф (1799), генерал от артиллерии (1807), военный министр (1808-1810), с 1810 г. председатель департамента военных дел Государственного совета.

15. Армфельт Густав Мориц (1757-1814) - шведский барон и генерал. С 1811 г. эмигрант в России, генерал от инфантерии, член Государственного совета (1812), генерал-губернатор Финляндии (с 1812 г.).

16. Арсеньев Дмитрий Васильевич (1777-1807) - полковник л.-гв. Преображенского полка, погиб на дуэли.

17. Архаровы Иван Петрович (1744-1815) - генерал от инфантерии, московский военный губернатор, в 1812 г. в отставке и Екатерина Александровна (урожд. Римская-Корсакова) (1755-1836), его жена.

18. Аттила (ум. 453) - предводитель гуннов.

19. Багговут Карл Федорович (1761-1812) - генерал-лейтенант русской службы. Участвовал в войне 1806-1807 гг. с Францией. В 1812 г. командовал 2-м пехотным корпусом.

20. Багратион Петр Иванович (1765-1812) - князь, генерал от инфантерии (1809). В 1812 г. главнокомандующий 2-й Западной армией.

21. Балашов Александр Дмитриевич (1770-1837) - московский (1804-1807) и петербургский (1808-1809) обер-полицмейстер, генерал-адъютант (1809), военный губернатор Петербурга (1809-1810), министр полиции (1810-1819), член Государственного совета с 1810 г.

22. Баранов Николай Иванович (1757-1824) - тайный советник, сенатор, почетный опекун Московского воспитательного дома.

23. Барклай-де-Толли Михаил Богданович (1761-1818) - князь (1815), генерал-фельдмаршал (1814), военный министр (1810-1812). В 1812 г.-главнокомандующий 1-й Западной армией, с февраля 1813 г.- главнокомандующий 3-й Западной армией, с мая - главнокомандующий русско-прусской армией.

24. Батеньков Гавриил Степанович (1793-1863) - декабрист. Подполковник. Поэт и критик. 21 мая 1812 г. выпущен из 2-го кадетского корпуса прапорщиком артиллерии. Отличился в кампаниях 1813-1814 гг. С декабря 1813 г. подпоручик. С 1827 по 1846 г. в одиночном заключении в Петропавловской крепости. С 1846 по 1856 г. на поселении в Сибири.

25. Батюшков Константин Николаевич (1787-1855) - известный поэт, член "Арзамаса", участник войн со Швецией (1808) и Францией (1807 и 1813-1814).

26. Бауэрманн - французский дивизионный генерал.

27. Безбородко Илья Андреевич (1756-1815) - граф, генерал-поручик, действительный тайный советник, сенатор. С 1800 г. в отставке. Предводитель дворянства Петербургской губернии.

28. Белавин - московский домовладелец.

29. Беннигсен (Бениксен) Леонтий Леонтьевич (1745-1826) - граф (1812). Уроженец Ганновера, с 1773 г. на русской службе. Генерал от кавалерии (1802), в 1812 г. (до ноября) -и. о. начальника Главного штаба армии. Командующий дивизией в 1813-1814 гг. и 2-й русской армией в 1814- 1818 гг.

30. Бернадотт Жан Батист Жюль (1763-1844) - маршал Франции (1804), князь Понте-Корво (1805), наследный принц и регент Швеции (с 1810 г.), король Швеции и Норвегии Карл XIV Юхан (с 1818 г.), основатель современной шведской королевской династии.

31. Беррийский Шарль Фердинанд (1778-1820) - один из вождей ультрароялистов. В 1815 г. командир Парижского гарнизона.

32. Biron - французская аристократическая фамилия. Наиболее известные ее представители: Арман де Гонто (1524-1592) и Шарль де Гонто (1562-1602) маршалы Франции и Арман-Луи де Гонто (1753-1794) -видный генерал республиканской армии.

33. Блудов Дмитрий Николаевич (1785-1864) - граф (1842), министр внутренних дел и юстиции (1832-1838), президент Академии наук (1855-1864), председатель Государственного совета и к-та министров (1861-1864). В молодости был близок с Н. М. Карамзиным, один из основателей "Арзамаса". Племянник Г. Р. Державина.

34. Борисов Григорий - крепостной крестьянин.

35. Борзянков - отставной офицер.

36. Бороздин Михаил Михайлович (1767-1837) - генерал-лейтенант (1812). В 1812 г.- командующий 8-м пехотным корпусом.

37. Боткин Дмитрий Кононович - московский купец 2-й гильдии.

38. Браницкий Владислав Ксаверьевич (1782-1843) - граф, действительный тайный советник (1838), сенатор (1831), обер-шенк (1838). В 1812 г.полковник, флигель-адъютант, участник Бородинского сражения. Племянник А. Н. Самойлова.

39. Брокер - вероятно, Адам Фомич (1771-1848) - чиновник Московского почтамта (1798-1810). В 1810-1812 гг. в отставке. С июля 1812 г.- полковник, московский полицмейстер. С 1817 г. полицмейстер в Петербурге.

40. Брыкин - московский пивовар.

41. Брюне Жан Жозеф Мира (1766-1851) - знаменитый французский комический актер.

42. Булгаков Александр Яковлевич (1781-1863) - действительный тайный советник (1819), камергер (1826), сенатор (1856), директор Московского почтамта (1832). В 1812 г.- личный секретарь Ф. В. Ростопчина. Был близок к кругу "Арзамаса".

43. Булгакова Наталья Васильевна (урожд. княжна Хованская) (1785-1841) жена А. Я. Булгакова.

44. Бурбоны - королевская династия во Франции, Испании и Неаполе.

45. Буффлер Станислав (1737-1815) - маркиз. Французский политик и литератор. Член Национального собрания (1789-1792), член Французской академии.

46. Вадковский Иван Федорович (1790-?) - в 1812 г. подпоручик л.-гв. Семеновского полка.

47. Валуев Петр Петрович (ум. 1812) - поручик л.-гв, кавалергардского полка, двоюродный брат М. А. Волковой. Убит в Бородинском сражении.

48. Валуев Петр Степанович (1743-1814) - действительный тайный советник (1798), сенатор (1796), обер-церемониймейстер, начальник московского дворцового управления и Кремлевской экспедиции.

49. Валуева Дарья Александровна (урожд. Кошелева) (1757-1836) - жена П. С. Валуева с 1772 г.

50. Веллингтон Артур Уэлсли (1769-1852) - герцог, английский фельдмаршал (1813). В 1808- 1813 гг. командующий английскими войсками на Пиренейском п-ве, в 1815 г. вместе с Г. Л. Блюхером разбил Наполеона при Ватерлоо. Главнокомандующий английской армией (1827-1852), премьер-министр (1828-1830), министр иностранных дел (1834-1835), министр без портфеля (1841-1846).

51. Very - парижский ресторатор.

52. Виктор (Виктор-Перрен) Клод (1764-1841) - маршал Франции (1807), герцог Беллуно (1808), пэр Франции (1815), военный министр (1821-1823), участник кампаний 1812-1814 гг.

53. Виллерс Федор Николаевич (1771-?) - уроженец Люксембурга, с 1796 г. в России. С 1807 г. магистр философского факультета Московского университета. С 1808 г. содержал пансион для воспитания юношества. С 1809 г. лектор французской словесности в Московском университете. С 1806 г. секретарь Московского общества испытателей природы. В 1812 г. французский обер-полицмейстер в Москве. Бежал вместе с французской армией, но вскоре был арестован, а некоторое время спустя покинул Россию.

54. Виллие (Вилли) Яков Васильевич (1765-1854) - баронет, действительный тайный советник. Шотландский врач, в России с 1790 г. Лейб-хирург (с 1799 г.), президент Медико-хирургической академии (1809-1838), главный инспектор медицинской части русской армии.

55. Винценгероде Фердинанд Федорович (1770-1818) - барон, уроженец Гессена, в 1797-1808 гг. и с 1812 г. на русской службе. Генерал-лейтенант (1812). В 1812 г. вел активные партизанские действия, был взят в плен в Москве, позже освобожден.

56. Витгенштейн Петр Христианович (1769-1843) - князь (1834), генерал-фельдмаршал (1826). В 1812 г.- генерал-лейтенант, командующий 1-м пехотным корпусом, прикрывавшим Петербург. С апреля по май 1813 г.главнокомандующий русской и прусской армиями, смещен с этого поста после сражений уЛюцена и Бауцена.

57. Воейков Алексей Васильевич (1778-1825) - генерал-майор (1812), управляющий канцелярией военного министра (до 1812 г.). В чине полковника командовал в 1812 г. бригадой в 27-й пехотной дивизии. Женат на племяннице Г. Р. Державина.

58. Воинов Александр Львович (1770-1832) - генерал от кавалерии (1823), генерал-адъютант (1825), участник русско-турецкой войны 1806-1812 гг.

59. Волкова Маргарита Александровна (урожд. Кошелева) (1762-1820) - в 1812 г. вдова генерал-поручика и действительного тайного советника Аполлона Андреевича Волкова (1739-1806).

60. Волкова Мария Аполлоновна (1786-1859) - фрейлина императрицы Марии Федоровны, дочь А. А. и Марг. А. Волковых.

61. Волконский Григорий Семенович (1742-1824) - князь, генерал от кавалерии (1803), оренбургский генерал-губернатор, член Государственного совета (с 1817 г.), отец С. Г. Волконского.

62. Волконский Сергей Григорьевич (1788-1865) - князь, генерал-майор (1813), участник Отечественной войны и Заграничных походов, известный декабрист.

63. Вольцоген Людвиг Юстус (1774-1845) - прусский генерал от инфантерии, в 1807-1815 гг. на русской службе. В 1812 г. состоял при Главном штабе армии.

64. Воронихин Андрей Никифорович (1759-1814) - знаменитый русский архитектор, создатель Казанского собора в Петербурге.

65. Воронцов Михаил Семенович (1782-1856) - князь (1847), генерал-фельдмаршал (1856), участник войн с Турцией и Францией, Новороссийский генерал-губернатор (1823-1854), бессарабский генерал-губернатор (1828-1844), наместник на Кавказе (1844-1854). В 1812 г.- командир Сводной гренадерской дивизии во 2-й Западной армии. Ранен при Бородине. В 1815-1818 гг.командующий русским оккупационным корпусом во Франции.

66. Воронцов Семен Романович (1744-1832) - граф (1798), генерал от инфантерии (1796), российский посол в Великобритании (1784-1800 и 1801-1806). С 1806 г. в отставке, жил в Лондоне.

67. Вяземская Вера Федоровна (урожд, княжна Гагарина) (1790-1886) княгиня жена П А Вяземского с 1811 г.

68. Вяземский Петр Андреевич (1792-1878) - князь, сенатор, член Государственного совета, товарищ министра народного просвещения (1856-1858), известный поэт в 1812 г. вступил в Московское ополчение, участвовал в Бородинском сражении.

69. Вязмитинов Сергей Козьмич (1744-1819) - граф (1816), сенатор (1795), генерал от инфантерии (1798), член Государственного совета (1811), военный министр (1802-1808). В 1812 г.- главнокомандующий Петербурга, с марта того же года - министр полиции, с сентября - председатель к-та министров.

70. Гавердовский Яков Петрович (ум. 1812) - подполковник свиты его величества по квартирмейстерской части. Погиб в Бородинском сражении.

71. Гагарины Сергей Иванович (1777-1862) - князь, действительный тайный советник (1831), сенатор (1811), член Государственного совета (1842) и Варвара Михайловна (урожд. Пушкина) (1799-1854) -его жена.

72. Гальяс (?) - тверской домовладелец.

73. Ганнибал (ок. 247-183 г. до н. э.) - карфагенский полководец.

74. Гейм Иван Андреевич (1758-1821) - ученый-статистик, профессор Московского университета. Декан отделения словесных наук в 1805-1813 гг., ректор университета в 1808-1819 гг.

75. Гельвеций Клод Адриан (1715-1771) - французский философ-материалист.

76. Генрих IV (1553-1610) - французский король (с 1589 г.), основатель королевской династии Бурбонов.

77. Георгий Ольденбургский (1784-1812) - принц, великий князь, муж Екатерины Павловны. Гверской, новгородский и ярославский генерал-губернатор, в 1812 г. участвовал в организации народного ополчения.

78. Герасим - архимандрит Симонова монастыря в Москве.

79. Гнедич Николай Иванович (1784-1833) - поэт и переводчик Гомера, Ф. Вольтера, ф. Шиллера на русский язык, член Российской Академии с 1811 г. С 1811 г. служил библиотекарем в Публичной библиотеке.

80. Гогенлоэ - немецкий принц.

81. Горчаков Алексей Иванович (1769-1817) - князь, генерал от инфантерии (1814). В 1812 г. - генерал-лейтенант, управляющий департаментом военного министерства, с августа 1812 г, и по 1815г.- военный министр.

82. Горчаков Андрей Иванович (1776-1855) - князь, генерал от инфантерии. В 1812 г. командовал русскими войсками в Шевардинском бою, ранен в Бородинском сражении.

83. Горчаков Дмитрий Петрович (1758-1824) - князь, поэт-сатирик, драматург. Член "Беседы любителей русской словесности" .

84. Грамматин Николай Федорович (1786-1827) - филолог, мелкий литератор, автор перевода "Слова о полку Игореве" и исследования об этом памятнике.

85. Гудович Иван Васильевич (1741-1820) - граф (1797), генерал-фельдмаршал (1807), сенатор, член Государственного совета (1809). Участник войн с Турцией. Главнокомандующий в Москве (1809-1812). С февраля 1812 г. в отставке.

86. Гурьев Дмитрий Александрович (1751-1825) - граф (1819), действительный тайный советник, гофмейстер, министр уделов (1806), министр финансов (1810-1823).

87. Даву (Давуст) Луи Николя (1770-1823) - маршал Франции (1804), князь Экмюльский (1809), герцог Ауэрштедтский (1808), пэр Франции (1819). В 1812 г. командовал 1-м - самым крупным - пехотным корпусом наполеоновской армии.

88. Давыдов Денис Васильевич (1784-1839) - известный поэт и писатель. В 1812 г.- полковник Ахтырского гусарского полка, командир одного из первых партизанских отрядов.

89. Давыдов Петр Львович (1783-1842) - тайный советник, гофмейстер. В 1812 г. майор, затем - генерал-майор.

90. Давыдова Екатерина Николаевна (урожд, графиня Самойлова, в первом браке Раевская) - сестра А. Н. Самойлова, мать Н. Н. Раевского.

91. Дантон Жорж Жак (1759-1794) - видный деятель Великой французской буржуазной революции, один из вождей якобинцев.

92. Дашков Дмитрий Васильевич (1788-1839) - статс-секретарь (1826), управляющий министерством юстиции и министр (с 1829 г.), член Государственного совета и председатель департамента законов (1839). Литератор, один из основателей общества "Арзамас". В 1812 г. служил в департаменте юстиции и был исключен из Вольного общества любителей словесности, наук и художеств за ироническую речь, посвященную Д. И. Хвостову.

93. Делиль Жак (1783-1813) - французский поэт и переводчик Вергилия. Член Французской академии.

94. Делорн - статс-секретарь Наполеона I.

95. Демидов Николай Никитич (1773-1828) - тайный советник. Первые годы правления Александра I провел в Париже. В 1812 г. сформировал егерский полк Московского ополчения.

96. Державин Гаврила Романович (1743-1816) - выдающийся русский поэт. Сенатор, президент коммерц-коллегии (1794), министр юстиции (1802-1803). С 1803 г. в отставке.

97. Дмитриев Иван Иванович (1760-1837) - поэт, баснописец. Сенатор, член Государственного совета, министр юстиции (1810-1814), действительный тайный советник.

98. Дмитриев Петр Иванович (ум. 1812) - прокурор 8-го департамента Сената.

99. Дмитрий (1581-1591) - царевич, сын Ивана Грозного. Погиб в Угличе, канонизирован русской церковью.

100. Долгорукий Сергей Николаевич (1770-1829) - князь, генерал-лейтенант. При Павле I - Петербургский комендант и член военной коллегии, затем посланник в Голландии и Неаполе, автор книги по истории русской армии. В 1812 г. командовал пехотным корпусом в 3-й Западной армии.

101. Домбровский Ян-Генрик (1755-1818) - польский генерал, активный участник восстания 1794 г. Генерал от кавалерии русской армии (1815). В 1812 г. командовал польской 17-й пехотной дивизией в наполеоновской армии.

102. Дорохов Иван Семенович (1762-1815) - генерал-лейтенант (1812), участник войн с Турцией и Францией. В 1812 г. командовал арьергардом 2-й Западной армии, позже командир партизанского отряда. Ранен под Малоярославцем.

103. Дохтуров Дмитрий Сергеевич (1756-1816) - генерал от инфантерии (1810), участник войн со Швецией и Францией. В 1812 г. командующий 6-м пехотным корпусом в 1-й Западной армии.

104. Dulong - парижский парикмахер.

105. Дюма (Дюмас) Матвей Иванович (1785-1862) - барон, французский эмигрант на русской службе (1795-1814), генерал-майор. В 1812 г. командир батальона л.-гв. Семеновского полка, затем командир Астраханского гренадерского полка. Военный министр Франции (1824), министр иностранных дел (1825-1828).

106. Дюма Матье де (1753-1837) - французский дивизионный генерал. В 1812 г.- генерал-интендант французской армии. Военный писатель, автор воспоминаний о 1812 г.

107. Дюронель Антуан Жан Огюст (1771-1849) - граф (1808), французский генерал, пэр Франции (1815; 1837), в 1812г.-губернатор Москвы.

108. Е. Ан - неизвестная монахиня.

109. Евгений Богарнэ (1781-1824) - пасынок Наполеона I, принц, вице-король Итальянский. В 1812 г.- командующий 4-м корпусом наполеоновской армии.

110. Екатерина II (Софья Фредерика Августа Ангальт-Цербстская) (1729-1796) - российская императрица с 1762 г.

111. Екатерина Павловна (1788-1819) - великая княгиня, сестра Александра I. В первом браке за принцем Ольденбургским, во втором браке королева Вюртембергская.

112. Елизавета Алексеевна (Луиза Мария Августа) (1779-1826) - российская императрица, жена Александра I с 1793 г., дочь маркграфа Баденского.

113. Еловайский - см. Иловайский

114. Ермолов Алексей Петрович (1777-1861) -генерал от инфантерии (1818) и от артиллерии (1837). Главноуправляющий в Грузии и командующий Отдельным кавказским корпусом (1816- 1827). Член Государственного совета. В 1812 г.начальник Главного штаба 1-й Западной армии.

115. Ермолова Елизавета Михайловна (урожд. княжна Голицына) (1767-1833) жена фаворита Екатерины II генерал-майора А. П. Ермолова (1754-1834).

116. Ефимович Андрей Иванович (1785-1814) - полковник л.-гв. Семеновского полка, тяжело ранен под Витебском.

117. Жанна д'Арк (Жан-Дарк) (ок. 1412-1431) -героиня борьбы французского народа с английскими войсками в Столетней войне.

118. Жевахов Спиридон Эристович (ум. 1817) - князь, генерал-майор. В 1812 г.- командующий Полтавским ополчением.

119. Жемени - см. Жомини

120. Живов Иван Семенович (ум. 1847) - московский купец.

121. Жихарев Александр Матвеевич (1787-1852) - капитан-лейтенант флота. В 1812 г.- лейтенант на корабле "Смелый".

122. Жомини Антуан-Анри (1779-1869) - военный писатель, барон (1807). Швейцарец по происхождению, с 1804 г. на службе во французской армии. В 1812г. бригадный генерал, губернатор Вильны и Смоленска. С 1813г. генерал-лейтенант и генерал-адъютант русской армии, впоследствии генерал от инфантерии.

123. Жуков Егор - слуга князей Горчаковых.

124. Жуковский Василий Андреевич (1783-1852) -выдающийся русский поэт. На военной службе с августа 1812 по январь 1813 г. Участник Бородинского сражения.

125. Заборовский - коллежский регистратор.

126. Закревский Арсений Андреевич (1783-1865) - граф (1830), генерал от инфантерии (1829), генерал-адъютант (1848). Генерал-губернатор Финляндии (1823-1828), министр внутренних дел (1828-1831), московский генерал-губернатор (1848-1859). В 1811-1812 гг. адъютант М. Б. Барклая-де-Толли и директор его канцелярии. В 1813-1814 гг.- флигель-адъютант Александра I.

127. Зейпель - помощник эконома в Московском воспитательном доме.

128. Зигрот - фельдъегерь.

129. Зубов Платон Александрович (1767-1822) - князь (1796). Фаворит Екатерины II. Член Государственного совета с 1801 г.

130. Ивашкин Петр Алексеевич (1762-1823) - генерал-майор. В 1812 г.московский обер-полицмейстер.

131. Измайлов Александр Ефимович (1779-1831) - поэт, баснописец, член Вольного общества любителей словесности, наук и художеств.

132. Иларион (Ремезов Иван) (1784-1852) - иеромонах Симонова монастыря в Москве. В 1812 г.- послушник.

133. Иловайский (Еловайский) Иван Дмитриевич (1767-1826) - генерал-майор, командир Донского казачьего полка.

134. Иона - иеросхимонах.

135. Иосиф Бонапарт (1768-1844) - король Испании (1808-1813), старший брат Наполеона I.

136. Кавелин Владимир Александрович - капитан-лейтенант флота, с 1810 г. в отставке. В 1812 г.- майор 1-го казачьего полка Калужского ополчения.

137. Каверины Павел Никитич (1770-1827) - сенатор, московский обер-полицмейстер при Павле I. В 1812-1813 гг.- калужский губернатор, с сентября 1812 г. одновременно смоленский губернатор и его жена.

138. Кайсаров Паисий Сергеевич (1783-1844) - генерал от инфантерии. В 1812 г.- дежурный генерал армии, командир авангарда, в 1813-1814 гг. командир летучего партизанского отряда.

139. Калигула Гай Юлий Цезарь (12-41) - римский император с 37 г., известный своей жестокостью.

140. Каменецкий Осип (Иосиф) Кириллович (1754-1823) - профессор хирургии в Медико-хирургической академии. Первый русский лейб-медик.

141. Каменецкий Тит Алексеевич (1790-1844) -адъюнкт географии и статистики в Московском университете, директор Московского коммерческого училища (с 1818 г.).

142. Каменский Сергей Михайлович (1772-1834) - граф, генерал от инфантерии. В 1812 г. командовал корпусом в 3-й Западной армии, участвовал во взятии Кобрина.

143. Капцевич Петр Михайлович (1772-1840) - генерал от артиллерии. Был дежурным генералом при военном министре Аракчееве. В 1812 г. командир 7-й пехотной дивизии, в 1813 г. командовал корпусом. Генерал-губернатор Западной Сибири (1823-1828).

144. Карабанов Петр Матвеевич (1765-1829) - мелкий литератор, член Российской Академии и "Беседы любителей российской словесности".

145. Каразин - вероятно, Василий Назарович (1773-1842) - известный либеральный деятель. Статский советник, член министерства народного просвещения. Просветитель, ученый-агроном. Основатель Харьковского университета.

146. Карамзин Николай Михайлович (1766-1826) - выдающийся русский писатель и историк.

147. Карамзина Екатерина Андреевна (урожд. Колыванова-Вяземская) (1780-1851) - вторая жена Н. М. Карамзина, сестра П. А. Вяземского.

148. Карасев Михаил Кондратьевич - слуга Олениных.

149. Карфачевский Андрей Афанасьевич (1772-1814) - коллежский асессор.

150. Кикин Петр Андреевич (1755-1834) - бригадный генерал, затем действительный тайный советник, статс-секретарь, флигель-адъютант, сенатор. В 1812 г.- полковник, и. о. дежурного генерала 1-й Западной армии.

151. Киов Степан - тверской помещик.

152. Киреевский - возможно, Степан Алексеевич (1779-1835) -статский советник.

153. Киприан - священник.

154. Киселев Павел Дмитриевич (1788-1872) -граф (1839), генерал от инфантерии, член Государственного совета (1834) и секретного к-та по крестьянскому делу. Начальник штаба 2-й армии в Тульчине (1819), участник войны с Турцией (1828-1829). Министр государственных имуществ (1837-1855), посол в Париже (1856-1862). В 1812 г.-кавалергард, адъютант Милорадовича.

155. Ключарев Федор Петрович (1754-1820-е гг.) - писатель и поэт, известный масон. Сенатор (1815). В 1812 г.- московский почт-директор. Отставлен из-за ложного подозрения в пособничестве французам.

156. Козодавлев Осип Петрович (1754-1819) - сенатор, министр внутренних дел (1810-1819). Писатель, редактор газеты "Северная почта".

157. Колобков Федор Иванович - в 1812 г. капитан.

158. Коновницын Петр Петрович (1764-1822) -граф (1819), генерал от инфантерии (1817), генерал-адъютант, военный министр (1815-1819), член Государственного совета (1819), директор кадетских корпусов и Царскосельского лицея. В 1812 г.- командир 3-й пехотной дивизии в 1-й Западной армии. С 16 августа начальник арьергарда армии. С 6 сентября назначен дежурным генералом армии.

159. Коновницына Анна Ивановна (урожд. графиня Римская-Корсакова) (1769-1843) - жена П. П. Коновницына.

160. Корсаков Павел Матвеевич - в 1812 г. поручик л.-гв. егерьского полка. Ранен в Бородинском сражении.

161. Корсаков Семен Николаевич (1787-1853) - действительный статский советник, член Русского географического общества. Организатор дружин ополчения в 1806-1807 гг., участник ополчения 1812-1815 гг. Впоследствии чиновник министерства юстиции и внутренних дел. Племянник Н. С. Мордвинова.

162. Костенецкий - польский полковник.

163. Кочубей Василий Леонтьевич (1640-1708) - генеральный писарь и судья Запорожского войска, противник Мазепы.

164. Коширевский - врач Д. С. Дохтурова.

165. Кретов Николай Васильевич (1773-1839)-генерал-лейтенант, сенатор (1823). Участник Итальянского похода, войн 1806-1807 и 1812-1814 гг. Ранен на Бородинском поле.

166. Кудашев Николай Данилович (1784-1813) - князь, адъютант и зять М. И. Кутузова. В начале войны 1812 г.- полковник, затем - генерал-майор, командир партизанского отряда. Убит в сражении под Лейпцигом.

167. Кудашева - княгиня .

168. Куликовский - вероятно, приказчик в имении Н. Н. Раевского.

169. Кульнев Яков Петрович (1763-1812) - генерал-лейтенант (1812), участник войн с Турцией, Швецией, Францией. В начале Отечественной войны командовал арьергардом корпуса П. X. Витгенштейн. Погиб в последний день Клястицкого сражения (20 июля).

170. Куракин Александр Борисович (1752-1818) - князь, вице-канцлер (1796-1798 и 1801-1802), посол в Вене (1807-1808) и Париже (1809-1812), сенатор.

171. Кусонский Тит Иванович (ум. 1812 г.) - смоленский дворянин.

172. Кутайсов Александр Иванович (1784-1812) - граф, генерал-майор (1805). В 1812 г.- начальник артиллерии 1-й Западной армии. Погиб в Бородинском сражении.

173. Кутлубицкий Николай Осипович (1775-1849) - генерал-лейтенант (1798), генерал-адъютант, комендант Михайловского замка при Павле I. С 1802 г. в отставке.

174. Кутузов (Голенищев-Кутузов) Михаил Илларионович (1745-1813) - князь Смоленский (1812), генерал-фельдмаршал (1812), главнокомандующий русскими армиями с 8 августа 1812 г.

175. Лабом Эжен (1783-1849) - французский литератор, в 1812 г. командир батальона в корпусе Евгения Богарнэ.

176. Лаврентьев Корней - крепостной крестьянин.

177. Лаврентьев Михаил - крепостной крестьянин.

178. Лавров Николай Иванович (ум. 1822) - генерал от инфантерии. В 1812 г.- генерал-лейтенант, начальник штаба 1-й Западной армии до назначения А. П. Ермолова, с июля - командовал вместо великого князя Константина 5-м пехотным (гвардейским) корпусом.

179. Ла-Гард Огюстен-Мари-Балтазар-Шарль-Пелетье де (1770-1834) -французский эмигрант на русской службе. В 1812 г.- полковник л.-гв. егерского полка. Ранен на Бородинском поле.

180. Ланская Варвара Ивановна (урожд. княжна Одоевская) (ум. 1844) - жена С. С. Ланского.

181. Ланской Сергей Степанович (1787-1862) - граф (1861), министр внутренних дел (1855-1861), член Государственного совета (1850), известный деятель крестьянской реформы. В молодости масон. Непродолжительное время был членом "Союза благоденствия".

182. Лебедева - капитанша, домовладелица в Смоленске.

183. Лобанов-Ростовский Дмитрий Иванович (1758-1838) - князь, генерал от инфантерии (1807), министр юстиции (1817-1827). Генерал-губернатор Лифляндии (1810-1812). В 1812 г. главнокомандующий резервной армией.

184. Лонгинов Николай Михайлович (1779-1853) -действительный тайный советник, сенатор, член Государственного совета. В 1812 г. секретарь при императрице Елизавете Алексеевне.

185. Лористон Жак Александр Бернар (1768-1828) - граф (1808), пэр Франции (1815), маркиз де Лоу (1817), маршал Франции (1823). Посол в России (1811-1812). Взят в плен в сражении при Лейпциге.

186. Луиза - см. Мария-Луиза.

187. Людовик XVI (1754-1793) -король Франции (1774-1792).

188. Людовик XVIII (1755-1824) -король Франции (1814-1815 и 1815-1824).

189. Мазепа Иван Степанович (1644-1709) - гетман Левобережной Украины в 1687-1708 гг., перешел на сторону шведского короля Карла XII в октябре 1708 г.

190. Макдональд Жак Этьен Жозеф Александр (1765-1840) - герцог Тарентский (1809), маршал Франции (1809), пэр Франции (1814). Шотландец по происхождению. В 1812 г. командир 10-го (прусско-французского) корпуса наполеоновской армии, осаждавшего Ригу.

191. Макиавелли (Макьявель) Пикколо ди Бернарда (1469-1527) - итальянский гуманист, политический деятель, историк, теоретик политики.

192. Малерб - гувернер М. С. Лунина, А. В. Чичерина и В. С. Апраксина 184.

193. Марат Жан Поль (1743-1793) - выдающийся деятель Великой французской революции, публицист, один из вождей якобинцев.

194. Марин Сергей Никифорович (1776-1813) - полковник л.-гв. Преображенского полка, флигель-адъютант (1807). В 1812 г. исполнял обязанности дежурного генерала 2-й Западной армии. Поэт, сатирик.

195. Мария-Луиза (1791-1847) - дочь австрийского императора Франца I, вторая жена Наполеона I, императрица Франции (1810-1814), мать Наполеона II (1811-1832), получившего при рождении титул Римского короля. С 1816 г.герцогиня Пармская. В 1812 г.- регентша Франции.

196. Мария-Терезия (1717-1780) - правительница Австрии.

197. Марков (Морков) Ираклий Иванович (1753-1829) - граф (1796), генерал-лейтенант. В 1812 г. командующий Московским ополчением.

198. Мармон Огюст Фредерик Луи Внес де (1774-1852) - герцог Рагузский (1808), маршал Франции (1809). В 1811-1812 гг. командующий войсками в Португалии. Подписал капитуляцию Парижа в 1814 г. После 1830 г. в эмиграции.

199. Марс Анна Франсуаза Ипполита (1779-1847) - знаменитая французская актриса.

200. Массена Андрэ (1758-1817) - герцог Риволи (1808), князь Эслингенский (1810), маршал Франции (1804), пэр Франции (1815). В 1810-1811 гг. командующий войсками в Португалии. В 1812 г. активной политической роли не играл.

201. Матвеев Артамон Сергеевич (1625-1682) - боярин, погиб во время стрелецкого бунта.

202. Мельхисидек - иеродиакон.

203. Меншиков Александр Сергеевич (1787-1869) - князь, адмирал (1833), генерал-адъютант (1817), член Государственного совета (1830). В 1853-1855 гг. главнокомандующий сухопутными и морскими силами в Крыму. В 1812 г.- полковник, флигель-адъютант, квартирмейстер 1-й гренадерской дивизии в 1-й Западной армии.

204. Меншиков Николай Сергеевич (1790-?) - князь, полковник. В 1812 г. штаб-ротмистр л.-гв. гусарского полка, флигель-адъютант, адъютант П. И. Багратиона и Э. Ф. Сен-При.

205. Меншикова Анна Александровна (урожд. Протасова) (ум. 1849) - княгиня, жена А. С. Меншикова.

206. Меттерних Клеменс Венцель Лотар (1773-1859) - князь, министр иностранных дел Австрии (1809-1821), канцлер (1821-1848).

207. Мешков Тимофей Семенович - слуга Олениных.

208. Мило (Millgau) - граф, французский военный комендант в Москве.

209. Милонов Михаил Васильевич (1792-1821) - поэт, чиновник министерства юстиции и провиантского департамента.

210. Милорадович Михаил Андреевич (1771-1825) -граф (1813), генерал от инфантерии (1809). Участник Итальянского и Швейцарского походов, русско-турецкой войны 1806-1812 гг. Киевский военный губернатор (1810-1812). В 1812 г. командующий арьергардом и авангардом русской армии. Военный губернатор Петербурга (1818-1825).

211. Митрофан - иеромонах.

212. Молчанов - капитан кавалерии, адъютант П. П. Коновницына.

213. Монтандр - подпоручик 21-го егерского полка, адъютант П. П. Коновницына.

214. Мордвинов Николай Семенович (1754-1845) -граф (1834), адмирал (1801), морской министр (1802), член Государственного совета, ближайший сотрудник М. М. Сперанского, президент Вольного экономического общества. В 1826 г. единственный из членов Верховного суда отказался подписать приговор декабристам. В 1812 г. в отставке.

215. Мордвинова Наталья Николаевна (в замужестве Львова) (1794-1882) дочь Н. С. Мордвинова.

216. Мортье Эдуард Адольф (1768-1835) - герцог Тревизский (1808), маршал Франции (1804). Командир Молодой гвардии Наполеона (1812-1813). В 1812 г. генерал-губернатор Москвы. Вместе с О. Мармоном подписал в 1814 г. капитуляцию Парижа. Посол в России (1830-1831), военный министр (1834-1835).

217. Мосолов Сергей Иванович (1750-после 1815) -генерал-майор, в 1812 г. в отставке. Автор записок о 1812 г.

218. Мурзакевич Никифор Адрианович (1769-1834) - смоленский священник, краевед и историк. Автор "Истории города Смоленска". Награжден за мужество, проявленное в Смоленском сражении и во время французской оккупации Смоленска.

219. Муханова Екатерина Дмитриевна (урожд. Олсуфьева) (1788-1876) - жена поручика л.-гв. егерского полка П. И. Муханова, погибшего в июле 1812 г.

220. Мюрат Иоахим (1767-1815) - маршал Франции (1804), король Неаполитанский (1808-1815). В 1812 г.- командир кавалерийского корпуса и авангарда "Великой армии". После отъезда Наполеона некоторое время командовал остатками его армии.

221. Наполеон Бонапарт (1769-1821) -первый консул Французской Республики (1799-1804), император Франции (1804-1814 и 1815).

222. Нарышкин Александр Львович (1760-1826) -обер-камергер (1801), канцлер всех российских орденов. Известный острослов.

223. Нарышкин Николай Дмитриевич (1778-1850).

224. Неелов Иван Яковлевич - казанский помещик, майор в отставке. В 1812 г. проживал в своем имении в окрестностях Твери.

225. Ней Мишель (1769-1815) - герцог Эльхингенский (1808), маршал Франции (1804), князь Московский (1812). В 1812 г. командующий 3-м корпусом армии Наполеона. При отступлении из России - командир арьергарда.

226. Нессельроде Карл Васильевич (1780-1862) - граф, завколлегией иностранных дел, министр иностранных дел России и канцлер (1816-1856). В 1812-1814 гг. начальник Походной дипломатической канцелярии.

227. Нессельроде Мария Дмитриевна (урожд. графиня Гурьева) (1786-1849) графиня, фрейлина (1802), статс-дама (с 1836 г.), жена К. В. Нессельроде с 1812 г.

228. Никитин Стефан - протоиерей.

229. Николев Николай Петрович (1758-1815) - поэт и драматург, член "Беседы любителей русского слова", автор гражданственных и вольнолюбивых стихов и трагедий.

230. Норов Авраам Сергеевич (1795-1869) - брат В. С. Норова. Литератор. Министр народного просвещения (1854-1858). В 1811 г. поступил юнкером в гвардейскую кавалерию. Тяжело ранен при Бородине.

231. Норов Василий Сергеевич (1793-1853) - подполковник (1822). 27 августа 1812 г. окончил Пажеский корпус и поступил прапорщиком в л.-гв. егерский полк. В 1813 г.- подпоручик. Тяжело ранен при Кульме. Впоследствии активный член Южного общества декабристов.

232. Обресков Василий Александрович (1782-1834) - камергер (1831), московский полицмейстер (1817-1827). В 1812 г. поручик Кавалергардского полка, адъютант Ф. В. Ростопчина. Племянник Н. В. Обрескова.

233. Обресков Николай Васильевич (1764-1821) - тайный советник, сенатор, генерал-майор, московский гражданский губернатор (1810-1816).

234. Огинский .

235. Оденталь Иван Петрович (1776-ок. 1813) - чиновник Петербургского почтамта.

236. Озерецковский Андрей Иванович (1760-1818) - коллежский советник.

237. Оленин Алексей Николаевич (1763-1843) - товарищ министра уделов (1803), директор Публичной библиотеки (1811), президент Академии художеств (1817), член Государственного совета (1827). Художник, историк, археолог, член Российской Академии.

238. Оленин Николай Алексеевич (1793-1812) - прапорщик л.-гв. Семеновского полка, сын А. Н. Оленина.

239. Оленин Павел Алексеевич (1793-1868) - генерал-майор. В 1812 г.прапорщик л.-гв. Семеновского полка, сын А. Н. Оленина.

240. Оленина Екатерина Марковна (урожд, Полторацкая) (1768-1838) -жена А. Н. Оленина.

241. Орлов-Денисов Василий Васильевич (1775-1843) - граф, генерал от кавалерии, генерал-адъютант (1811). В 1812 г.- командир казачьего отряда, отличился в боях при Валутиной горе, Бородине, Тарутине.

242. Остен-Сакен Фабиан Вильгельмович (1752-1837) - князь (1832), генерал-фельдмаршал (1826), член Государственного совета (1818). В 1812 г.генерал-лейтенант, командующий корпусом в 3-й Западной армии. Отличился в кампаниях 1813-1814 гг. Губернатор Парижа в 1814 г.

243. Остерман-Толстой Александр Иванович (1770-1857) - граф, генерал от инфантерии (1817). В 1812 г. сначала в отставке, затем в чине генерал-лейтенанта командир 4-го пехотного корпуса в 1-й Западной армии.

244. Остолопов Николай Федорович (1783-1833) - поэт, писатель, составитель "Словаря древней и новой поэзии", служил губернским прокурором, затем вице-губернатором в Вологде.

245. Офросимова Настасья Дмитриевна - московская барыня.

246. Павел I (1754-1801) - российский император с 1796 г.

247. Pain - учитель французского языка.

248. Пален Петр-Людвиг фон дер (Петр Алексеевич) (1745-1826) - граф (1799), генерал от кавалерии (1798), петербургский военный губернатор (1798-1801), участник заговора против Павла I. С 1801 г. в отставке.

249. Пален Петр Петрович (1778-1864) - граф, генерал от кавалерии, генерал-адъютант (1827), член Государственного совета (1834). Посол в Париже (1835-1841). В 1812 г.-генерал-лейтенант, командующий 3-м кавалерийским корпусом, успешно руководил арьергардом 1-й Западной армии. Отличился при взятии Парижа в 1814 г.

250. Пестель Иван Борисович (1765-1843) - сенатор, петербургский почт-директор, сибирский генерал-губернатор (1806-1819). Отец П. И. Пестеля, руководителя Южного общества декабристов.

251. Петин Иван Александрович (1789-1813) - полковник л.-гв. егерского полка, поэт, близкий друг К. Н. Батюшкова.

252. Петр Великий (1672-1725) -русский царь (1682), император (1721).

253. Петров Арсений Алексеевич - губернский секретарь Московской казенной палаты.

254. Пинети .

255. Платер Людвиг (1774-1846) - граф, кастеллян Полоцка, сподвижник Костюшко, в 1812 г.- полковник наполеоновской армии.

256. Платов Матвей Иванович (1751-1818) - граф (1812), генерал от кавалерии, (1809), атаман Донского казачьего войска (1801). Командир казачьих полков в 1812-1814 гг.

257. Поздеев Осип (Иосиф) Алексеевич (1746-1820) - полковник, в 1812 г. в отставке. Известный масон.

258. Пономарев - коллежский асессор. Кременчугский домовладелец.

259. Понятовский Юзеф (1763-1813) - князь, польский генерал, военный министр в герцогстве Варшавском (1809), маршал Франции (1813). В 1812 г. командующий 5-м (польским) корпусом наполеоновской армии.

260. Попов Василий Степанович (1745-1822) - секретарь Екатерины II, президент Камер-коллегии, сенатор. Член Государственного совета (1810-1812).

261. Потоцкий Артур (1787-1832) - граф, польский генерал.

262. Потоцкий Ян (1761-1815) - граф, польский историк, лингвист, географ, этнограф, археолог и естествоиспытатель.

263. Потье Шарль (1775-1838) - известный французский актер.

264. Протасова Мария Андреевна (в замужестве Мойер) (1793-1823) возлюбленная В. А. Жуковского, героиня многих его произведений.

265. Пугачев Емельян Иванович (1740 или 1742-1775) - вождь крестьянской войны 1773-1775 гг.

266. Пуколов Иван Антонович - чиновник коллегии иностранных дел, в 1801 г.- и. о. обер-прокурора синода, позже - член департамента герольдии сената.

267. Пушкин Алексей Михайлович (1771-1825) -действительный статский советник, второстепенный литератор, талантливый актер-любитель. Двоюродный дядя А. С. Пушкина. Был близок со многими писателями начала XIX в.

268. Пушкин Василий Львович (1770-1830) - поэт, дядя А. С. Пушкина.

269. Рагулин Федор Прокофьевич - в 1812 г. член французского "Верховного правления" в Смоленске.

270. Раевский Николай Николаевич (1771-1829) - генерал от кавалерии (1813), член Государственного совета (1826). В 1812 г. генерал-лейтенант, командир 7-го пехотного корпуса во 2-й Западной армии. Прославился в сражениях у Смоленска, Бородина и Малоярославца.

271. Разумовские Лев Кириллович (1757-1818) -граф, генерал-майор (1790), с 1796 г. в отставке и Мария Григорьевна (урожд. княжна Вяземская, в первом браке княгиня Голицына) (1772- 1865) - графиня, его жена.

272. Разумовский Алексей Кириллович (1748-1822) -граф, действительный тайный советник (1807), министр народного просвещения (1810-1814). С мая 1812 г. считался "в отпуску".

273. Разумовский Петр Кириллович (1751-1823) - граф, действительный тайный советник, сенатор (1796), обер-камергер (1814).

274. Растиньяк Карл Гаврилович - граф, из семьи французских эмигрантов. В 1812 г. - офицер л.-гв. Преображенского полка, затем полковник, командир Саратовского пехотного полка.

275. Робеспьер Максимильен (1758-1794) - глава революционного правительства якобинской диктатуры.

276. Ростопчин Федор Васильевич (1765-1826) - граф (1799), действительный тайный советник, член Государственного совета (1814). В 1801-1810 гг. в отставке, с 1810-обер-камергер. В 1812-1814 гг. генерал от инфантерии и главнокомандующий Москвы (с 29 мая 1812 г.). Автор "Записок" и других сочинений.

277. Рошешуар (Рошешур) Луи Виктор Леон де (1788-1858) - граф, из семьи французских эмигрантов, на русской службе до 1814 г. Подполковник свиты по квартирмейстерской части, флигель-адъютант, затем полковник л.-гв. егерского полка. Автор мемуаров.

278. Румянцев Николай Петрович (1754-1826) - граф, сенатор (1797), министр коммерции (1802- 1814), министр иностранных дел и канцлер (1807-1814), председатель Государственного совета (1810). Основатель Румянцевского музея.

279. Рылеев Кондратий Федорович (1795-1826) - поэт, один из руководителей Северного общества декабристов. В 1812 г.- кадет 1-го кадетского корпуса.

280. Сабанеев Иван Васильевич (1772-1829) - генерал от инфантерии, дежурный генерал Молдавской армии (1806-1812), второй уполномоченный от России на мирных переговорах с Турцией в Бухаресте. В 1812 г. начальник штаба Дунайской армии, командующий резервным корпусом.

281. Савари Анн Жан Мари Рене (1774-1833) - французский генерал, министр полиции (1810- 1813), главнокомандующий французскими войсками в Алжире (1830-1833).

282. Салтыков Николай Иванович (1736-1816) -князь (1814), сенатор, генерал-фельдмаршал (1796), президент военной коллегии (1796-1802), председатель Государственного совета и кабинета министров (1812-1816).

283. Самойлов Александр Николаевич (1744-1814) - граф (1793)., генерал-прокурор и государственный казначей (1792-1796). В 1812 г. в отставке.

284. Свешников Афанасий - курский купец.

285. Свиридов Авдей - крепостной крестьянин.

286. Северин Дмитрий Петрович (1792-1865) -дипломат, член "Арзамаса", автор остроумных экспромтов и мелких стихотворений.

287. Сегюр Анри Габриель (1779-1818) - граф, двоюродный брат известного военного писателя. Взят в плен под Вильной.

288. Сен-При Людвиг Францевич (1789-1881) - граф, французский эмигрант на русской службе. В 1812 г.- капитан л.-гв. егерского полка. После 1814 г.адъютант герцога Ангулемского, посол Франции в Пруссии и Испании.

289. Сен-При (Сен-Приест) Эммануил Францевич (1776-1814) - граф, французский эмигрант на русской службе. Генерал-лейтенант. В 1812 г.начальник штаба 2-й Западной армии. Контужен в Бородинском сражении. Убит под Реймсом.

290. Сен-Сир Лоран Гувьон (1764-1830) -маркиз (1817), маршал Франции (1812), пэр Франции (1814), военный и морской министр (1817-1819). В 1812 г. командующий 6-м пехотным корпусом наполеоновской армии.

291. Сердобин Александр Александрович - чиновник министерства иностранных дел России, барон "Священной Римской империи" (1802).

292. Сидорацкий Андрей Гаврилович (1788-1815) - хирург, в 1812 г. адъюнкт Московского университета.

293. Сикар Рох-Амбруаз Лукурон (1742-1822) - французский ученый, заслуженный деятель в области обучения глухонемых.

294. Симанский Лука Александрович (1791-1828) -генерал-майор (1826), в 1812 г.-поручик л.-гв. Измайловского полка.

295. Сокольский Андрей Анисимович (1771-1839) - статский советник. В 1812 г. коллежский асессор, и. о. учителя в Екатерининском и Александровском институтах.

296. Соллогубы Александр Иванович (1788-1844) - граф, тайный советник, в 1812 г. участник Московского ополчения и Софья Ивановна (урожд. Архарова) (1792-1854) - графиня, его жена.

297. Сперанский Михаил Михайлович (1772-1839) - граф (1839), либеральный деятель начала XIX в., статс-секретарь Александра I (1807). По ложному обвинению сослан в 1812 г. Пензенский губернатор (1816), генерал-губернатор Сибири (1819-1821), член Государственного совета (1821), член Верховного уголовного суда над декабристами. Осуществил кодификацию российского законодательства.

298. Сталь Анна Луиза Жермена де (1766-1817) - известная французская писательница, в 1812 г. находилась в России.

299. Стефан (II в.) - христианский святой-мученик.

300. Строганов Александр Павлович (1794-1814) - граф, в августе 1813 г. прапорщик. Убит в сражении под Красном.

301. Строганов Павел Александрович (1774-1817) - граф, генерал-лейтенант (1814), генерал-адъютант, сенатор (1802), товарищ министра внутренних дел (1802-1807), с 1807 г. на военной службе. С апреля 1812 г. командир сводной гренадерской дивизии, затем - 3-го пехотного корпуса.

302. Суворов Александр Васильевич (1730-1800) - граф Рымникский (1789), князь Италийский (1799), генералиссимус (1799) - великий русский полководец.

303. Сумародский - вероятно, помещик, сосед Коновницыных.

304. Супонев Авдей Николаевич - генерал-майор, действительный статский советник, гражданский губернатор г. Владимира (1812-1816).

305. Талейран-Перигор Шарль Морис (1754-1838) - французский дипломат и государственный деятель. Министр иностранных дел в 1797-1799, 1799-1807, 1814-1815 гг. В 1812 г. формально в отставке, но играл большую роль в определении внешней политики Франции.

306. Талызин Степан Александрович (1765-1815) - генерал-майор (1797), сподвижник Суворова. С 1802 г. в отставке. В 1812 г. участник Московского ополчения.

307. Тальма Франсуа Жозеф (1763-1826) - знаменитый французский трагический актер.

308. Татищев Александр Иванович (1763- 1833) - граф, тайный советник, генерал от инфантерии, член Государственного совета. Генерал-кригскомиссар (1808-1823), военный министр (1823-1827). Председатель суда над декабристами.

309. Татищев Сергей Николаевич (1791 или 1792-1812) - граф, поручик л.-гв. Семеновского полка.

310. Тимофевичи Яков и Алексей Петровичи - смоленские дворяне.

311. Тихон - иеромонах.

312. Толстой Матвей Федорович (ум. 1815) - сенатор, зять М. И. Кутузова.

313. Толстой Петр Александрович (1761-1844) - граф, генерал-лейтенант, военный губернатор Петербурга (1803-1805) и командир л.-гв. Преображенского полка. Посол в Париже (1807- 1808), член Государственного совета (1823). В июне 1812 г. назначен командующим войсками в Казанской, Нижегородской, Пензенской, Костромской, Симбирской и Вятской губерниях.

314. Толстой-Остерман - см. Остерман-Толстой А. И.

315. Томон Тома де (1760-1813) - русский архитектор.

316. Тормасов Александр Петрович (1752-1819) - граф (1816), генерал от кавалерии (1801), член Государственного совета (1812). Главнокомандующий в Грузии (1808-1811). В начале 1812 г.- главнокомандующий 3-й Западной армией, в сентябре отозван в главную квартиру, где руководил внутренним управлением войсками. Во время болезни М. И. Кутузова - и. о. главнокомандующего. С 1814 г. генерал-губернатор Москвы.

317. Трощинский Дмитрий Прокофьевич (1754-1829) - тайный советник, сенатор, член Государственного совета, главный директор почт (1801), министр уделов (1802-1806). С 1806 г. в отставке. С того же года предводитель дворянства Полтавской губернии. Министр юстиции (1814-1817). Родственник Н. В. Гоголя.

318. Трубецкой Василий Сергеевич (1776-1841) - князь, генерал-адъютант, сенатор (1826), член Государственного совета (1835). С 1805 г. на военной службе. В 1812 г. командовал кавалерией в отряде Винценгероде.

319. Тургенев Александр Иванович (1784-1845) -общественный деятель, публицист, мемуарист, брат декабриста Н. И. Тургенева. Директор департамента духовных дел в министерстве духовных дел и народного образования (1810-1824). Друг Н. М. Карамзина, П. А. Вяземского, А. С. Пушкина и многих других русских поэтов и писателей. Секретарь Библейского общества, возникшего в 1812 г.

320. Тутолмин Иван Акинфиевич (1752-1815) -директор Московского воспитательного дома.

321. Тучков Александр Алексеевич (1777-1812) - генерал-майор. В 1812 г. командир бригады. Отличился под Витебском и Смоленском. Убит в Бородинском сражении.

322. Тучков Николай Алексеевич (1765-1812) - генерал-лейтенант. В 1812 г. командир 3-го пехотного корпуса. Смертельно ранен при Бородине, умер в Ярославле.

323. Тучков Павел Алексеевич (1775-1858) - генерал-майор, сенатор (1828), член Государственного совета (1838). В 1812 г. командир бригады. Был тяжело ранен в бою 7 августа и попал в плен, где находился до 1814 г.

324. Удино Николя Шарль (1767-1847) - герцог Реджо (1809), маршал Франции (1809), пэр Франции (1814), начальник Национальной гвардии (1815). В 1812 г.-командующий 2-м корпусом наполеоновской армии, действовавшим в районе Полоцка.

325. Ушаков Иван Михайлович - генерал-майор, в 1812 г. полковник, командир Черниговского пехотного полка.

326. Фаминицын (Фоминицын) Петр Егорович (1774-после 1829) - гвардии прапорщик.

327. Фаст Николай Борисович .

328. Фенелон Франсуа Салиньях (1651-1715) - маркиз, французский писатель, один из ранних предшественников просветителей.

329. Феоктист - иеромонах.

330. Ферье (Ферьер) - французский бригадный генерал, начальник штаба И. Мюрата. Взят в плен 17 сентября 1812 г.

331. Фигнер Александр Самойлович (1787-1813) -полковник (1813), в 1812-1813 гг.-командир партизанского отряда. Погиб у г. Дессау.

332. Фома (Неверный) - один из двенадцати апостолов, согласно Новому завету, не поверивший сразу в воскресение Иисуса Христа.

333. Фоминицын - см. Фаминицын.

334. Фридрих Вильгельм III (1770-1840) - прусский король с 1797 г.

335. Фуль (Пфуль) Карл Людвиг Август (1757-1826) - барон, прусский генерал. С 1807 г.- генерал-майор русской службы, автор неудачного плана кампании 1812г. Позже в чине генерал-лейтенанта назначен послом в Нидерландах.

336. Хвостов Дмитрий Иванович (1757-1835) -граф (1799), действительный тайный советник (1831), обер-прокурор сената, затем синода (1797-1802). Литератор, стихотворец, с 1785 г. член Российской Академии.

337. Храповицкий Матвей Евграфович (1784-1847) - генерал от инфантерии (1831), генерал-адъютант (1816), участник Итальянского похода и всех войн с наполеоновской Францией, член Государственного совета, петербургский военный губернатор (1846). В 1811-1812 гг. командир л.-гв. Измайловского подка и гвардейской бригады. Ранен при Бородине и Кульме.

338. Храповицкий Петр Михайлович - смоленский дворянин.

339. Хрущев Александр Дмитриевич (1754-?) - надворный советник, прокурор.

340. Чернышев Александр Иванович (1785-1857) - князь (1841), сенатор (1827), военный министр (1832-1852), председатель Государственного совета и к-та министров (1848-1856). В 1810- 1812 гг. находился в Париже с дипломатической и разведывательной миссией. В 1812-1814 гг. командир кавалерийского отряда, в 1813 г. занял Берлин.

341. Чижов Андрей Иванович - секретарь 4-го (военных и морских дел) департамента сената.

342. Чистяков - майор, сыщик.

343. Чичагов Павел Васильевич (1767-1849) -адмирал, член Государственного совета. С апреля 1812 г. главнокомандующий Дунайской армией и главный начальник Черноморского флота. Уволен в 1813 г. из-за неудачных действий при Березине. В 1814 г. навсегда покинул Россию.

344. Чичерин Александр Васильевич (1793-1813) - в 1812 г. поручик л.-гв. Семеновского полка, смертельно ранен в Кульмском сражении.

345. Шатобриан Франсуа Рене де (1768-1848) - французский писатель, роялист.

346. Шаховской Александр Александрович (1777-1846) -драматург, член "Беседы любителей русской словесности". В 1812 г. командир казачьего полка в составе Тверского ополчения.

347. Шварценберг Карл Филипп (1771-1820) - князь, австрийский фельдмаршал и дипломат. В 1812 г.- командир австрийского корпуса в наполеоновской армии. В 1813 г.- главнокомандующий войсками антифранцузской коалиции.

348. Шишкин П. С.

349. Шлейден - коллежский регистратор.

350. Штейн Генрих Фридрих Карл фон и цу (1757-1831) - граф, министр финансов Пруссии, глава прусского правительства в 1807-1808 гг. Со времени отставки, вызванной требованием Наполеона, находился по приглашению Александра I в России. Сыграл важную роль в освобождении Германии от французов. Либеральный реформатор 59.

351. Штейнгель Фаддей Федорович (Фабиан) (1762-1831) - граф (1812), генерал-лейтенант русской службы. Главнокомандующий Финляндской армией (1810-1812), с августа 1812 г.- командир корпуса в окрестностях Риги. С декабря 1812 г. генерал-губернатор Финляндии.

352. Шубин Семен Иванович (ум. 1812) - майор, мелкий смоленский помещик, в 1812 г. командир партизанского отряда из крестьян. Казнен французами 24 октября.

353. Шувалов Павел Андреевич (1774-1823) - граф, генерал-лейтенант, дипломат. В начале войны 1812 г. командующий пехотным корпусом. В 1814 г. в качестве эмиссара от России сопровождал Наполеона на о. Эльбу.

354. Щукины Дмитрий Федорович (1750-1836) - московский домовладелец и Александра Григорьевна (урожд. княжна Вяземская) (1777-1814) -его жена .

355. Энгельгардт Елена Александровна (урожд. Корсакова) - смоленская помещица, жена П. И. Энгельгардта.

356. Энгельгардт Павел Иванович (ум. 1812) - подполковник в отставке, смоленский помещик, в 1812 г.- командир партизанского отряда.

357. Эртель Федор Федорович (1767-1825) - русский генерал, в 1812 г. командир 2-го резервного корпуса, осенью от должности отстранен, с декабря 1812 г.- военный полицмейстер действующей армии.

358. Эссен Петр Кириллович (1772-1844) - граф (1833), генерал от инфантерии русской службы, член Государственного совета, петербургский военный губернатор. В 1812 г. командующий корпусом.

359. Юм Давид (1711-1776) -английский философ-агностик, экономист и историк.

360. Юшков Иван Иванович - генерал-поручик, известный в 80-е гг. XVIII в. масон. Московский домовладелец.

361. Яхонтова.

Важнейшие события и даты 16 мая 1812 г. заключение Бухарестского мирного договора

12-14 июня переправа французской армии через Неман

11 июля бой у Салтановки

13-15 июля Витебское сражение 15 июля бой у Кобрина 15-18 июля Абосская встреча Александра I и Бернадота

19-20 июля сражение у Клястиц

4-6 августа Смоленское сражение 5-6 августа Полоцкое сражение

6 августа назначение М. И. Кутузова главнокомандующим 17 августа прибытие М. И. Кутузова к армии 24 августа Шевардинский бой

26 августа Бородинское сражение

1 сентября военный совет в Филях

2 сентября оставление Москвы

5-21 сентября Тарутинский марш-маневр

6 октября Тарутинский бой

7 октября выход французской армии из Москвы. Взятие русскими Полоцка 12 октября сражение у Малоярославца

22 октября бой у Вязьмы

4-6 ноября Красненское сражение 14-16 ноября переправа французской армии через Березину 28 ноября вступление русской армии в Вильно

2 декабря отступление за Неман остатков французской армии

16 апреля 1813 г. смерть М. И. Кутузова

20 апреля сражение при Люцене 8-9 мая сражение при Бауцене

4-7 октября Лейпцигская битва

18 марта 1814 г. капитуляция Парижа

19 сентября 1814 г. начало Венского конгресса

Реклама на сайте