«Всемирная история без комплексов и стереотипов. Том 1»

Валерий Гитин ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ БЕЗ КОМПЛЕКСОВ И СТЕРЕОТИПОВ Том 1

Рукописи не горят

(лирико-авантюрное вступление)

Однажды Диоген закричал: «Эй, люди!» Тотчас же сбежалась огромная толпа. Философ замахнулся палкой и сказал: «Я звал людей, а не дерьмо!»

История появления на свет Божий этой книги в очередной раз подтверждает справедливость банальной мысли о том, что всякий случай — это всего лишь звено неразрывной цепи причин и следствий.

Думается, вовсе не случайно именно в тот самый день, когда наследники профессора N деловито осваивали однокомнатную квартирку в неказистом пятиэтажном доме, где этому выдающемуся ученому довелось провести последние десять лет своей нестандартной жизни, именно в тот самый день и в определенную его минуту я вышел во двор с благим намерением опорожнить переполненное мусорное ведро.

Над дворовой свалкой курились клубы сизого дыма. Там, за трансформаторной будкой и шеренгой проржавевших мусорных баков, пылал нехитрый скарб покойного, который его наследники, видимо, сочли бесполезным для себя, а поэтому подлежащим уничтожению.

Наверное, неслучайно я приблизился к кострищу в тот самый момент, когда огонь, поглотив любимое кресло Профессора, жадно лизнул стопку перетянутых бечевкой пухлых тетрадей в коричневых коленкоровых обложках.

Отшвырнув в сторону ведро, я бросился вперед и выхватил из огня уже занявшиеся тетради.

И лишь тогда заметил стоящих неподалеку двух мужчин. Одному из них было едва за двадцать, другому — лет сорок пять-пятьдесят. Крепыши с коротконогими крестьянскими фигурами и квадратными лицами, которых я уже встречал на похоронах профессора N. Зять и внук.

Первый был в свое время комсомольским деятелем, затем оперативно перестроился в директора-распорядителя одного из благотворительных фондов. Второй учился в какой-то весьма престижной приватной академии и состоял в неокоммунистической молодежной организации радикального свойства.

— Э-э, — обратился ко мне юный ленинец, — положь на место, слышь!

Сбивая рукавом домашней куртки тлеющий огонь со своего трофея, я не обратил должного внимания на эти слова. Дальнейший текст прозвучал уже совсем рядом:

— Я че, неясно выражаюсь? Положь на место, лох!

Не столько даже лексика, сколько рэповская бесцветная интонация, характерная для пригородной шпаны, мгновенно вернули меня в те реалии бытия, где на дворе желтел осенним золотом 2003 год. Где были бесценные тетради, густо исписанные бисерным почерком профессора N, и где был я, в потертой куртке и домашних штанах, живописно заляпанных морилкой, автор десяти книг, вице-президент литературной ассоциации, почетный магистр и так далее, да еще и десантник во времена юности.

— Да я што… я думал — так… макулатурка… — как можно более косноязычно прошелестел я, — зачем добру-то пропадать…

— Ну да, все вокруг колхозное, все вокруг мое! — подал голос старший из ликвидаторов.

Я глупо хихикнул и, положив у ног тетради, развел руками.

— Вот что, здесь будет, — кивнул он на архив тестя, — килограмма два, не больше, да и то… Ладно, получи за десять кило и считай, что день прошел не зря. На, — протянул он мне мятую бумажку, — бери-бери, выпьешь за наше здоровье…

— Да ты что, пап, откупаешься от него, в натуре?! — взорвался внук профессора N. — Еще чего! А ну, вали отсюда, козел!

И он схватил меня за ворот куртки.

Тогда сработала автоматика. Одновременно с резким поворотом корпуса моя левая рука угодила локтем точно в переносицу радикала, который рухнул навзничь и дико взвыл, закрыв руками окровавленное лицо.

А в двух шагах от меня уже находился его отец, успевший подобрать с земли отрезок водопроводной трубы. Он слишком рано замахнулся этой железкой, так что носок моего ботинка до неприличия беспрепятственно достиг его паха, что вынудило благотворителя выронить трубу и сосредоточиться на своем пострадавшем мужском достоинстве.

И тут я ощутил медленный укол под левую лопатку, совсем как полгода назад, когда погиб профессор N. Лишь несколько недель спустя я узнал, что перенес тогда на ногах инфаркт.

Сейчас намечалось что-то похожее, если судить по тому, что предметы вокруг меня вдруг утратили резкость, качнулись и очень медленно, будто нехотя вернулись на свои места…

Если бы те двое чуть раньше пришли в себя, этот эпизод мог закончиться довольно просто и бесславно, но, к счастью, на подходе уже были парни из нашего двора, которые заблокировали атакующих, подобрали с земли тетради профессора N и вместе с ними сопроводили меня домой.

А там уж Дарья Павловна, моя соседка по лестничной площадке и отставная фельдшерица «скорой помощи», поднесла мне рюмку коньяку, а затем стакан отвара боярышника, и все, слава Богу, обошлось.

Таким вот образом я стал обладателем заветных очерков профессора N.

Между прочим, наследники поспешили продать его квартиру, так что мы не продолжили столь экспрессивно начавшееся знакомство.

Несколько слов об авторе публикуемых далее очерков.

Доктор исторических наук, профессор, заведующий университетской кафедрой, а кроме того, почетный доктор Сорбонны и Оксфорда, блестящий эрудит, умница, любимец женщин и саркастичный пересмешник.

Естественно, в советские времена добрая половина университетских коллег относилась к нему с той напряженной сдержанностью, с какой, вероятно, аборигены Океании относились к капитану Куку (по крайней мере, в начальной фазе их знакомства).

Помимо всего прочего, он был, пожалуй, единственным заведующим кафедрой, не обладавшим билетом с профилем «Вождя мирового пролетариата» на обложке.

Нельзя сказать, что ему было недоступно членство в этом элитном легионе. Мало того, его, вначале простого преподавателя, затем доцента и наконец профессора, ученого с мировым именем, потомственного историка, не раз готовили к посвящению, но всякий раз в самый канун торжественного события происходило нечто, бросающее тень на моральный облик кандидата в неофиты. В результате церемония откладывалась на довольно длительный срок. И так до следующего случая…

Только уж очень простодушный не догадывался, что все эти препятствия были рукотворными, и автором их являлся сам же кандидат, однако так называемые компетентные органы относились к этому балагану достаточно снисходительно, считая не более чем озорством признанной знаменитости, что само по себе никак не угрожало сложившемуся порядку вещей.

К этим компетентным органам, или, как их еще называли, «Конторе Глубокого Бурения», профессор относился на удивление лояльно и даже уважительно.

Когда (это было в начале восьмидесятых) один из его любимых аспирантов и мой друг еще со школьных времен, Костя Мальцев, не без смущения сообщил ему, что официально приглашен на службу в КГБ, профессор с неожиданной легкостью одобрил эту аллергическую для любого советского интеллигента стезю, сказав при этом: «Чем больше там будет умных, честных и талантливых людей, тем лучше для мировой интеллигенции».

Как он говаривал потом, уже будучи моим соседом по двору, это был, в сущности, единственный орган советской власти, где не держали дураков.

К дуракам он относился крайне нетерпимо, с видимым удовольствием и часто цитируя Бенджамина Франклина: «Заткнуть дураку глотку — невежливо, но позволить ему продолжать — просто жестоко».

Профессор был искренне убежден в том, что если не все, то многие беды этого мира происходят оттого, что дураки имеют непозволительно много прав и возможностей, особенно в нашей стране, которую вслед за классиками можно назвать краем непуганных идиотов.

Последние имели в университете достаточно солидное представительство, но серьезного сопротивления враждебным выпадам профессора не были в состоянии оказать прежде всего потому, что были дураками, а кроме того, их гонитель был гораздо более ценен для Системы, хотя бы в плане престижности, а вот они, несмотря на свое квазипрестижное бедняцкое происхождение, были для нее всего лишь необходимыми издержками, не более.

Так продолжалось до августа 1991 года, после которого Система сделала вид, будто рухнула, дабы беспрепятственно попользоваться ею же самой построенным хаосом во всех сферах неумирающей жизни.

Многие из ортодоксально ориентированных коллег профессора были либо отправлены на пенсию, либо уволены по причине служебного несоответствия. Им на смену пришли недавние партийные функционеры с дипломами кандидатов наук, но, увы, без той истинной образованности, которая так раздражала их в процессе общения с «прослойкой» (как официально называли интеллигенцию).

В аудитории пришел и новый студент. Он никак не тяготился отсутствием начитанности, идеалов и принципов, презирал бедность и преклонялся перед богатством, оправдывая любое его происхождение.

Эти и другие явления стремительно меняющегося бытия оказали неожиданно сильное воздействие на Профессора, напрочь лишив его того, что принято называть душевным равновесием.

Дело в том, что, пребывая во внутренней эмиграции, он взирал на Систему как бы со стороны, не испытывая в отношении ее ярких негативных эмоций, как это было присуще диссидентам.

Сейчас же, вернувшись из внутренней эмиграции, Профессор почувствовал себя грубо и нагло обманутым теми, кто, распахнув ворота концлагеря, разоружив караул и расписав все стены пьянящим словом «свобода», в действительности вручил все властные полномочия ворам и бандитам с явной целью поживиться плодами беспредела.

Лучше самые плохие, самые жестокие законы, чем беззаконие.

Одной из ключевых фраз новых хозяев жизни была следующая: «Если ты такой умный, то почему же такой бедный?» И этот вопрос задавал тот, кто только что обчистил карманы своего собеседника (вынужденного, разумеется). Пожалуй, именно эта фраза и включила зажигание в доселе невозмутимой душе Профессора.

Он, по словам Кости, как-то на рассвете позвонил ему с просьбой о немедленной встрече.

Когда Костя привел его на конспиративную квартиру, одну из тех немногих, до которых еще не дошли руки новой власти, Профессор твердо произнес:

— Константин Павлович, я намерен прежде всего поставить, вас в известность о том, что коренным образом изменил мнение о вашей организации…

Немного помолчав, он добавил:

— Отдать без боя великую страну всякому отребью — это, знаете, батенька, дурно пахнет… и весьма смахивает на предательство…

— Вы меня за этим вызывали ни свет ни заря? — спросил Костя. — Сообщить мне о том, что я, оказывается, работаю в преступной организации? Так? Но это я и без вас, извините…

— Да нет, я о другом… совсем о другом… Учитывая обстоятельства окружающей нас жизни… я решил создать некое общественное движение… своего рода движение сопротивления…

— Понятно, — кивнул Костя. — Вот теперь наконец-то мне понятно… Итак, сколько вас? Тысяч двадцать наберется? Ну, хотя бы десять… А для разгона, для затравки уже собрано пять-шесть миллионов долларов? Заметьте, это минимум, входной билет… Господи, да неужели же вы так ничего и не поняли, господин рыцарь?! Оглядитесь вокруг, оглядитесь! Вас ведь окружают не мельницы, а мясорубки, профессор, мясорубки, а это уже принципиально иное… И лишь столь не жалуемые вами дураки могут не сознавать эту разницу…

Все это Костя изложил мне при встрече вечером того же дня, присовокупив к рассказу ксерокопию письма, в котором благонамеренный зять ставит органы безопасности в известность о том, что «отец его супруги», Профессор, представляет собой угрозу для социальной стабильности, а также источник утечки на Запад закрытой информации.

— Зятек, конечно, редкая мразь, — прокомментировал Костя этот образчик эпистолярного жанра, — но отнюдь не дурак. Он ведь понимает, что такое письмо в наше время — компетенция психиатра, однако пишет… И все это не случайно, ох, не случайно…

А дальнейшие события разворачивались следующим образом.

Пообещав Косте не опекаться консолидацией голодной интеллигенции, Профессор, судя по всему, решил избрать путь мстителя-одиночки. Он во все времена слыл отчаянным эпатажником, но сейчас, вернее, тогда его блистательное ерничество сменилось вспышками агрессии и мизантропии, доводившими до оцепенения почтеннейшую публику.

Главными объектами своих выпадов Профессор, как и следовало ожидать, избрал людей, ставших наиболее характерными фигурантами новой эпохи, ее символами и баловнями.

Зимняя сессия на историческом, факультете увенчалась фантастически низкими результатами по причине того, что Профессор присутствовал практически на каждом экзамене, который принимали его подчиненные, и ни один из студентов, решивших возместить родительскими долларами дефицит собственного трудолюбия и интеллекта, не сумел получить заказанную оценку.

Понятно, что реакция потерпевших не заставила себя ждать.

Ректор не нашел ничего лучшего, чем на заседании ученого совета поставить вопрос о низких показателях работы кафедры, при этом не без сарказма бросив в сторону ее заведующего:

— Вам, если не ошибаюсь, уже пятьдесят девять… Здоровье позволяет успешно руководить коллективом? Что скажете?

— Господин ректор, — безмятежно улыбнулся Профессор, — всегда может получить исчерпывающие сведения о состоянии моего здоровья, направив ко мне свою супругу часика этак на два — на три…

Аудитория ошарашенно замерла.

— Полагаю, в подобном тесте нет необходимости, — криво усмехнулся ректор, — если рассматривать именно этот аспект вашего самочувствия.

Он едва заметно кивнул проректору по хозчасти. Тот сразу же вышел и через минуту вернулся в сопровождении двух женщин в добротных серо-сизых дубленках и с одинаково грубыми чертами обветренных лиц. Одной из них было лет сорок, другой — вдвое меньше. При этом она гордо несла перед собой огромный живот, поражавший не только своими размерами, но и какой-то водевильной выразительностью.

Эта выразительность вкупе со смиренным выражением лиц и ровной, накатанной речью весьма напоминали метро, нищих и трафаретный текст: «Граждане — Извините — Что — Я — К — Вам — Обращаюсь…»

Их текст содержал в себе жалобу на Профессора. Суть ее заключалась в том, что весной текущего года они обратились к заведующему кафедрой всеобщей истории (старшая не без напряжения, но достаточно четко выговорила название кафедры), Профессору, за консультацией по вопросу поступления Люды (младшей) в университет.

Профессор-де обещал помочь, при этом, что правда, то правда, наотрез отказавшись от денежного вознаграждения. Однако они с Людой виделись наедине, причем, несколько раз, вследствие чего, во-первых, «ребенок» не прошел по конкурсу и, во-вторых, полюбуйтесь… шестой месяц беременности…

Далее жалобщица, предупреждая возможные вопросы, поспешила заверить, то никак не добивается внеконкурсного (она сказала: «бесплатного») зачисления дочери, потому как… «видно, так уж на роду написано детям простого трудящегося народу поступать в университеты либо за неподъемные деньги, либо через постели старых развратников-педагогов, однако же пускай восторжествует хоть какая-то правда (именно так и было сказано), и пусть все знают…»

Понятно, что главным было: «…пусть все знают…»

Как потом рассказывал Костя, прослушавший фонограмму этого знаменитого заседания и свидетельства очевидцев, подавляющее большинство ученых коллег Профессора, несомненно сознающих всю глубину идиотизма этого зрелища, тем не менее безоговорочно приняли правила игры и в течение последующего получаса совершенно серьезно обсуждали моральный облик заведующего кафедрой всеобщей истории.

А далее было то, что Костя назвал корридой.

Далее было выступление Профессора. Прежде всего он принес глубочайшие извинения коллегам по кафедре за то, что не подумал о последствиях, три недели назад оставив незапертым свой кабинет, где в ящике письменного стола лежал листок бумаги, на котором он в минуту досуга набросал шуточные названия монографий. В итоге многострадальная научная часть получила на рассмотрение заявки типа: «Мастурбационные особенности демократического процесса в Древних Афинах» или «Социальный коитус в период упадка Римской империи».

Еще раз извинившись перед учеными мужами, Профессор, взглянув на истицу и ее беременную дочь, пожал плечами и заметил, что в принципе не отрицает вероятности сексуального контакта с последней, однако крайне удивлен вероятности зачатия вследствие акта орального секса. «Этот феномен, — сказал далее Профессор, — достоин самого тщательного изучения коллегами с биологического факультета… Заметьте, господа, — добавил он, — я произнес „биологического факультета“, а не „биофака“, дабы не смущать знатоков английского языка, окажись они, паче чаяния, в составе столь просвещенной публики».

«Просвещенная публика» ошарашенно проглотила и эту пилюлю, так что накал страстей перешел было в стадию затухания, когда беременная Люда, перемолвившись с матерью касательно, видимо, новой для нее терминологии, вдруг взорвалась гневной тирадой: «Ах ты старый козел! Да я не то что в рот у тебя брать, я с тобой на одном гектаре с… не сяду! Да я тебя вообще впервые вижу, лох поганый! Да ладно, — отмахнулась она от матери, — какого ты меня втянула в эту лажу?! А, пошла ты…»

И она, широко шагая, покинула зал.

Ясное дело, заседание было закрыто в самом экстренном порядке.

А спустя несколько дней состоялось последнее сражение этой робинзоновой войны. Костя в силу специфики своей службы наблюдал это сражение собственными глазами, так что я получил его описание, как говорится, из первых уст.

В то хмурое февральское утро университет посетила делегация, в составе которой были американские конгрессмены, предприниматели, ученые и, разумеется, журналисты.

Ректор, на правах радушного хозяина, водил гостей по нескончаемым кафедрам, аудиториям и лабораториям. Озвучивал его декан иняза, довольно сносно владевший американским вариантом английского. Все шло протокольно гладко и безмятежно до того момента, когда делегация остановилась перед дверью кафедры всеобщей истории. Кто-то из ректорской свиты широким жестом зазывалы распахнул обитую кожзаменителем дверь, и тут изумленным взорам предстал Профессор в каком-то куцом потрепанном пиджачке, еще более жалкого вида брюках и уж совсем развалившихся башмаках.

На отменном англо-американском он представился гостям и тут же обратился к ним с просьбой ссудить ему пару долларов, дабы он смог пообедать в студенческой столовой. Стыдно признаться, но он не ел уже шесть дней (явное заимствование у Кисы Воробьянинова). Почему? Хронический дефицит зарплаты. Еще с сентября прошлого года. Какая зарплата у профессора? На этот вопрос отвечать стыдно, но если уж господа так настаивают, то пусть представят себе ее эквивалент в виде четырех бутылок хорошей водки… Иностранная помощь университету? Господа, видимо, никак не в состоянии преодолеть неизбывную западную наивность. Любые иностранные инвестиции непременно окажутся там же, где и вклады в сберегательные банки граждан бывшего СССР… Уехать на Запад? Привлекательная идея, но что будет с этой и без того многострадальной страной, если ее в одночасье покинут все голодные ученые, инженеры, учителя, врачи и военные? Роман ужасов. Стивен Кинг. Так что, господа, лучше одолжите мне несколько долларов. Я непременно верну… Извините, но шесть дней без пищи…

Нечего и говорить о том, что изображения небритой знаменитости, да еще и с протянутой рукой, обошли все солидные издания Старого и Нового Света.

Сразу же после этих достославных событий Профессор покинул университет. Свое шестидесятилетие он встречал уже моим соседом по двору.

Квартира эта досталась ему. вследствие какого-то очень сложного межродственного обмена, организованного госпожой профессоршей вскоре после развода. Она тогда продемонстрировала поистине титанические усилия в стремлении любой ценой сохранить за собой профессорское родовое гнездо. Увы, старое, как мир, следствие брака потомственного интеллектуала и потомственной горничной.

Госпожа профессорша, несмотря на то что из своих пятидесяти лет от роду более тридцати вращалась среди городской интеллигенции, да еще и высшей ее категории, так и не сподобилась освободиться от двух последствий своего пригородного происхождения: привычки отдыхать, сидя на корточках, и непроизвольного употребления междометия «ля» («Ля, какой умный!» и т.п.).

Мужчина может сделать свою жену профессоршей, генеральшей, княгиней, первой леди государства, в конце концов, но ему никак и никогда не убрать из ее лексикона это сакраментальное «ля», если уж оно имеет место

В варианте первой леди изменить status quo в состоянии ретивые спецслужбы, которым всегда «за державу обидно», а потом хоть трава не расти, но это уже тяжкий грех, так что лучше все-таки жениться на девушках своего круга.

Кстати о девушках. Стоило Профессору поселиться в нашем дворе, как началось настоящее паломничество в его скромную квартирку юных и длинноногих красавиц.

Профессор и в прежние времена не мог пожаловаться на дефицит внимания со стороны прекрасного пола, но сейчас… сейчас это был поистине парад звезд.

Обсуждая с Костей эту тему, мы пришли к единодушному выводу о том, что университетские девы решили таким образом выразить свое несогласие со сложившимся порядком вещей и оказать действенную энергетическую поддержку своему кумиру.

Так или иначе, но Профессор на протяжении добрых трех лет купался в лучах щедрой ласки этого созвездия.

Но случилось так, что это паломничество вдруг прекратилось, причем, без всяких видимых причин, к общему удовольствию дворовых старух, прокомментировавших ситуацию поговоркой: «Не все коту масленица».

Их сарказм был явно преждевременным. На смену сонму юных нимф пришла женщина лет тридцати семи, элегантная, красивая, ухоженная, пахнущая дорогими духами и — что более всего потрясало местных кумушек — приезжавшая на свидание к Профессору за рулем изящной «Тойоты», которую она, правда, парковала за пределами двора.

Приезжала она, как правило, по утрам, примерно в начале десятого, а покидала «чертог любви» (по выражению тети Шуры, бывшей библиотекарши) около шести вечера. Такая четкая согласованность с обычной нормой рабочего дня сама по себе наводила на мысль о брачном статусе незнакомки, что придавало особую остроту коллизии, где за кулисами присутствовал еще и обманутый муж.

В моих разговорах с Костей эта тема почти не обсуждалась, разве что в самом прологе этого профессорского романа. Тогда, помнится, Костя выразил одобрение такому повороту событий, пофилософствовав относительно перехода количества в качество.

Больше мы не касались этой темы, да и виделись довольно-таки нечасто. Как мне показалось, либо у костиной конторы, либо у Кости лично дела шли не очень гладко. Расспрашивать об этом не полагалось, так что при встречах мы последнее время больше молчали каждый о своем в обществе холодной «Смирновской».

Как-то Костя позвонил и спросил, не забыл ли я, что через несколько дней моему соседу исполняется шестьдесят девять лет. Учитывая то обстоятельство, что день рождения Профессора приходился на субботу, когда его возлюбленная не появлялась ввиду своего семейного положения, мы решили нанести Профессору визит без предварительного согласования регламента.

И вот субботним вечером мы позвонили в дверь его квартиры. Профессор встретил нас в элегантном вечернем костюме, пахнущий французской туалетной водой, с загадочно-снисходительной улыбкой на губах истинного ценителя жизненных радостей.

И началось приятное во всех отношениях застольное общение, не нарушаемое внешними раздражителями.

— Предлагаю выпить за здоровый консерватизм, — сказал Костя, взглянув на рабочий стол Профессора, где возвышалась стопка тетрадей в коленкоровых обложках.

— Да, — усмехнулся именинник, — двадцать первый век, общие тетради в клетку и перьевая ручка… Компьютер остался там, в прошлой жизни… Собственно, Лев Толстой ведь писал ручкой… Думаю, прогресс заключается не в средствах, а в целях, как это ни парадоксально.

— Добрыми намерениями вымощена дорога в ад, — заметил Костя.

— Всякая дорога имеет два конца, и один из них…

Не успел я закончить эту не слишком оригинальную мысль, как все мы замерли, услышав скрежещущий звук поворота ключа во входной двери.

Это была Она.

Мы с Костей начали было откланиваться, ссылаясь на крайнюю занятость, однако Она, освобождая свою дорожную сумку от кульков и коробок, проговорила, обращаясь к Профессору:

— Воздавая должное тактичности ваших друзей, Мастер, ставлю в известность о том, что, если не прогоните, намерена провести в этой квартире ближайшие семьдесят два часа.

Профессор просиял.

Мы задержались ровно настолько, сколько потребовалось времени, чтобы выпить за прекрасную даму и пожелать имениннику того праздника, который будет всегда с ним…

Кофе мы пили уже у меня на кухне.

— М-да… — сказал Костя, — видать, такая уж планида у нашего мэтра…

— Ты о чем?

— Эта дамочка оканчивала универ лет через десять-двенадцать после нас. Но дело не в этом. Она замужем…

— Понятное дело.

— Да ни хрена тебе не понятно! — Костя чиркнул зажигалкой и глубоко затянулся ароматным дымом. — Дрянь дело, ох какая дрянь… Ее муж… короче, очень крутой мэн… Очень. Депутат. Нефть. Заправки. Автопарк. Криминал. Весь джентльменский набор народного избранника… М-да… Уж лучше те юные соски с истфака… Господи, когда в отставку? Я ведь уже двадцать четыре года блюду безопасность, будь она неладна!

Он выпил «на посошок» и растаял в синей апрельской ночи.

Дней, примерно, через десять после этого разговора я увидел, как Она спешила к подъезду Профессора какой-то дерганой, без привычной вальяжности, походкой, и лицо у нее было бледное, с темными кругами под огромными карими глазами.

Тогда я еще подумал, что недавняя трехдневная самоволка, по всей видимости, не прошла незамеченной со стороны ее избранной народом половины, но не придал этой ситуации должного значения. Помнится, я еще не без сарказма подумал о том, что рога — прекрасное дополнение к депутатскому значку, некий символ вселенской справедливости. Эти игривые умопостроения в стиле Джованни Боккаччо увели меня в сторону от реалий бытия образца второго года третьего тысячелетия, о чем я вспоминал потом с горьким раскаянием.

А реалии были такими.

В один из ласковых дней конца апреля в наш двор (по рассказам соседей, т.к. я в это время присутствовал на церемонии открытия очередной выставки, посвященной замученным властью поэтам) медленно въехал большой черный джип. Он остановился возле парадного, где проживал Профессор. Из машины вышли двое молодых людей, хорошо одетых, при галстуках, аккуратно подстриженных, чем живо напомнили старухам комсомольских деятелей былых времен.

Они вошли в парадное и буквально через пару минут вышли в сопровождении Профессора, одетого по-домашнему и даже «как-то затрапезно». Эта деталь насторожила дворовых кумушек, и не зря, как оказалось впоследствии.

Профессор исчез.

Лишь через полторы недели его случайно обнаружили в лесной чаще километрах в семидесяти от города. На нем были только домашняя вельветовая куртка и клетчатая рубаха-«ковбойка». Нижняя часть туловища оголена. Гениталии отрезаны и вложены в правую руку. Лицо, левая рука и ступни ног сильно пострадали от ожогов. Видимо, применялась паяльная лампа, как невозмутимо заметил Костя, рассказывая мне о страшной находке тамошнего лесника.

— Следствие уже началось? — спросил я, еще плохо представляя себе суть происшедшего.

— Следствие?! — вдруг взорвался Костя. — Следствие ему подавай! Ты что, совсем при…бацаный?! Тебя устроит, если это дело повесят на какого-то бедолагу бомжа? Тебя устроит то, что он во всем сознается, а вот до суда не доживет, потому как помрет от сердечной недостаточности? Следствие ему вынь да положь! Ладно… Достал ты меня… Если хочешь как-то помочь делу, лучше выйди-ка во двор да расспроси баб о том джипе. Цвет, особые приметы. В идеале — номер. И про тех двоих отморозков. Вот, — протянул он мне пачку фотографий, — может, узнают…

Бабы сразу узнали тех двоих. И номер джипа запомнили.

Получив эти данные, Костя поспешно уехал.

А я вдруг ощутил нарушение резкости в глазах и сильную тошноту. Спустя три недели выяснилось, что это был инфаркт.

А Профессора похоронили как жертву несчастного случая.

Оказалось, что во время загородной прогулки он нечаянно наступил на конец оборвавшегося провода высоковольтной линии. Вот так.

В больницу, где я задним числом излечивался от перенесенного удара, Костя приходил очень часто, принося неизменный кефир и цитрусовые. Но однажды он явился с палкой сырокопченой колбасы и бутылкой коньяку.

— Я беседовал с доктором, — сказал он. — Тебе можно. В разумных пределах; естественно. А тут такой повод…

Он откупорил коньяк и наполнил стаканы: мне на четверть, себе — до края.

Я понял, какой именно повод он имел в виду. У меня в палате был телевизор. В утренних новостях сообщалось о скоропостижной смерти депутата, того самого. Диагноз — сердечная недостаточность.

Будто прочитав мои мысли, Костя качнул головой в сторону телевизора и сказал:

— Теперь-то мы можем с полным на то правом помянуть нашего друга. Только лишь теперь.

Мы выпили за царствие небесное для Профессора, поговорили о разных пустяках, после чего Костя попросил проводить его до ворот больничного сада.

Вот там я и узнал о том, что скоропостижный финиш жизненного марафона депутата состоялся отнюдь не в рабочем его кабинете, о чем скорбно сообщил телеведущий, а в совсем ином, отдельном кабинете одного из ночных клубов с весьма сомнительной репутацией.

— Прилег с устатку, — ровным голосом проговорил Костя, — и на тебе: сердечная недостаточность… Бог не фраер, он все видит.

— Бог?

— Бог, — отрезал Костя. — Бог. Иначе как объяснить, что сегодня, три часа назад, тот самый джип неожиданно теряет управление, да еще как раз на середине моста, пробивает чугунные перила и грохается в реку? Ни один не всплыл. Двери оказались заблокированными…

— Все-то ты знаешь.

— Озарение.

Он улыбнулся, обнял меня и исчез.

Три недели спустя он погиб, выполняя, как сообщили его семье, особо важное задание по обеспечению безопасности родной страны. Хоронили его в закрытом гробу.

А осенью я при уже известных читателю обстоятельствах стал обладателем тетрадей Профессора, которые содержали очерки мировой истории, написанные в совершенно неожиданном, я бы сказал — немыслимом для историка ключе.

Он писал эти очерки на протяжении, примерно, трех-четырех лет, уже будучи моим соседом по двору. Навещая его, я имел возможность наблюдать, как постепенно растет стопка исписанных им общих тетрадей. На вопрос об их содержании Профессор дал весьма уклончивый ответ, из чего я сделал вывод о том, что здесь идет речь о мемуарах сугубо интимного свойства.

Однако незадолго до своей мученической кончины Профессор по собственной инициативе завел разговор об этих тетрадях.

— Честно говоря, я не знаю, что мне с ними делать, — сказал он. — Это, в некотором роде, взгляд на историю человечества… даже не со стороны, нет… а с изнанки, что ли… взгляд абсолютно ненаучный… Вызывающий… пошлый и примитивный с точки зрения официальной истории… Между прочим, — добавил он, покачивая крупной головой, — этот пресловутый принцип историзма — бред, чушь собачья! Принцип… Какой там, к дьяволу, принцип? История — самая беспринципная из всех наук, да-да!

— Выходит, — заметил я, — что Вы, профессор, писали все это лишь для собственного удовольствия… спустить пар…

— В принципе — да… Впрочем, нет… нет, не только для собственного… Мне бы очень хотелось доставить этим безумным опусом удовольствие тем десяткам, сотням, а может быть, и тысячам людей, не страдающих комплексами и не признающих стереотипов в качестве норм бытия.

— Так давайте издадим!

— А под чьим именем, позвольте спросить? Я ведь не могу себе позволить таким образом перечеркнуть все, что делал до сих пор, чему учил своих последователей, в чем убеждал оппонентов… Нет, так я не могу…

— Псевдоним.

— Ах, что в лоб, что по лбу. Вот если бы некто, вполне реальный и вполне успешный, согласился… как бы это сказать… озвучить меня от своего вполне достойного имени…

— Если вы имеете в виду вашего покорного слугу, то благодарю за честь, однако пользоваться чужим как-то не приучен.

— Вы что, так ничего и не поняли?

— Понял, дорогой профессор, все я понял, и весьма благодарен за честь… Но… дайте мне немного времени.

— Зачем?

— Подумать.

— Это далеко не всегда плодотворно, если верить фактам истории.

На этом закончился один из последних наших разговоров…

Совершенно верно, господин профессор, совершенно верно: раздумье далеко не всегда плодотворно. Шекспир точно подметил: «Так трусами нас делает раздумье, и начинанья, взнесшиеся мощно, теряют имя действия».

Что поделать, мы зачастую раздумываем над тем, что нужно принимать как данность, и безоговорочно верим тому, над чем нужно ох как поразмышлять…

Описанные выше события лишают меня права на разумную трусость и не оставляют выбора. Посмертные записки профессора N будут изданы при любых обстоятельствах.

Хочу разочаровать вероятных следопытов: некоторые ключевые ситуации достаточно умело трансформированы, так что вычислить с абсолютной точностью имя Профессора вряд ли возможно. А Костю я закамуфлировал особенно тщательно, так что если найдутся желающие свести счеты с его семьей, пусть выкусят все, что им положено.

Пусть каждый обретет то, чего заслуживает.

Каждому — свое.

И воздадим должное славной музе истории — Клио, и не будем по-мелочному придираться к ней, а тем более упрекать за легкомыслие, памятуя о том, что, как говорил великий Гете, «лучшее, что мы имеем от истории, — это возбуждаемый ею энтузиазм».

История как жанр искусства

Природу следует трактовать научно, об истории же нужно писать стихи.

Освальд Шпенглер

Да простят меня кандидаты и доктора исторических наук вкупе с членами-корреспондентами Академии, но называть Историю наукой может человек либо далекий от понимания действительной природы научного знания как такового, либо (что в принципе одно и то же) избравший для себя карьеру профессионального историка.

Первый невежествен, второй недобросовестен.

Поэтому, если по правде, плевать мне на их прощение.

Как говаривали древние римляне, «кто служит алтарю, тот живет с алтаря». И так во всем и везде. Целый легион служащих пенитенциарной (исправительной) системы весьма сытно кормится посредством совершенно бесплодной идеи перевоспитания преступников, то есть того, чего никто и никогда не видел с самого начала начал.

Желающие вволю пощипать сочной травки на ниве Истории определяют ее как науку, «изучающую факты и закономерности развития общества и природы».

Что до Природы, нашей мудрой и всесильной праматери, то если уж физики, химики, биологи или, скажем, медики проявляют столь инфантильную беспомощность, пытаясь хоть как-то объяснить ее закономерности, то упоминание об историках в данном контексте попросту смехотворно.

Закономерности развития общества еще можно как-то попытаться анализировать с позиций социальной психологии, логики, психиатрии, на худой конец, но никак не Истории. Эта дама слишком субъективна, прихотлива и склонна к проституции.

Поэтому не только закономерности, но даже свободно плавающие на поверхности факты едва ли доступны научному анализу господ историков.

Факты фактам рознь.

Одно дело — падение с дерева яблока, что иллюстрирует закон всемирного тяготения, и совсем иное — какой-либо социальный катаклизм. Весьма вероятно, что у этого катаклизма есть причина, сформированная теми или иными объективными закономерностями, но, увы, не историкам их отследить и тем более объяснить.

Вот и выходит, что даже общеизвестный факт далеко не всегда возможно объяснить с научных позиций или хотя бы с позиций элементарной житейской логики.

КСТАТИ:

Как-то оппоненты указали Гегелю на то, что его теоретические выкладки не согласуются с фактами. Философ невозмутимо ответил: «Тем хуже для фактов!»

Бесспорно, каждый из историков (или философов) опишет общеизвестный факт по-своему, в зависимости от особенностей своего менталитета, мировоззрения, пристрастий, не говоря уже о пошлой материальной заинтересованности.

Встречаются, правда, и такие случаи, когда историки наглядно иллюстрируют такое понятие из области криминалистики, как «добросовестно заблуждающийся свидетель». Суть этого понятия состоит в том, что человек дает ложные показания вовсе не из стремления запутать следствие, а по причине искаженного восприятия. К примеру, свидетель утверждает, будто видел светло-серый автомобиль, однако в действительности этот автомобиль был синим и номер его начинался не с двух восьмерок, а с тройки и девятки. Или — у страха глаза велики — нападающий описывается как детина двухметрового роста, хотя на поверку он оказывается тщедушным сморчком ростом, как говорится, метр пять со шляпой…

Эти люди заблуждаются действительно добросовестно, но вот среди профессиональных историков их искать не стоит.

КСТАТИ:

«Беспристрастных историков нет. Историки делятся на две группы: одни говорят половину правды, другие — чистую ложь».

Гилберт Кийт Честертон

Да что там историки… Возьмем для примера спортивного комментатора, что ведет репортаж с футбольного матча. Характер этого репортажа, его смысловые акценты, эмоциональная окраска и прочие особенности прямо укажут на личностные ориентировки комментатора. Здесь достаточно ярко проявятся и его патриотизм, и национальная принадлежность, и сугубо индивидуальные пристрастия, которые могут касаться взаимоотношений с президентом того или иного футбольного клуба или, скажем, цветовой гаммы формы игроков.

И это, заметим, рассказ бесспорного очевидца!

Недаром же бытует такое выражение: «Лжет как очевидец».

Но что же тогда говорить о хронике событий, имевших место несколько сотен, а то и тысяч лет назад, да еще в какой-нибудь экзотической стране, быт и нравы которой никак не соответствуют стереотипам мышления исследователя?

Вот он и пытается подогнать явления старины глубокой под параметры прокрустова ложа своей, понятной его сознанию и валентной в отношении его ущербного менталитета Истории, которую многие с настойчивостью, достойной лучшего применения, продолжают называть наукой…

Такой вот историк, пытаясь применить знакомый ему с университетского курса метод аналогий, начинает бездумно сравнивать Наполеона с Гитлером только на том лишь основании, что и тот, и другой в свое время двигались с запада на восток в направлении Москвы, и оба — с бесславным финалом на театре военных действий.

Метод аналогий, как и всякий иной научный метод, гораздо сложнее примитивного сопоставления, достойного разве что старух на лавочке у подъезда. Среди великого множества требований, предъявляемых научному методу, есть и такое, как унификация понятийного аппарата. Если История, преподаваемая в российских школах, содержит сведения о том, что испанский авантюрист Кортес во главе небольшого отряда высадился на побережье Мексики и грабительски захватил эту страну, то его современник Ермак Тимофеевич совершал абсолютно идентичные действия на территории Сибирского ханства. Можно, конечно, из чувства патриотизма называть действия Ермака присоединением, но сути дела это не меняет, а вот на понятийный аппарат влияет самым разрушительным образом, уничтожая иллюзию наукообразности.

Если своего соотечественника, засланного на чужую территорию с целью сбора секретной информации, мы почтительно называем разведчиком, то иностранец, прибывший к нам с той же миссией, тоже имеет право на аналогичное определение. Оценочные критерии должны быть едиными, иначе нужно наложить жесточайшее табу на слово «наука» в сочетании со словом «история».

Критерии не имеют права зависеть от вкуса, моды, политической конъюнктуры, а также от религиозной или национальной принадлежности исследователя.

Если, конечно, вести речь об Истории как о науке. Есть история Франции, но не может быть французской истории. Можно говорить о французской мифологии, поэзии, музыке или живописи, но не существует французской физики или химии…

КСТАТИ:

«Национальной науки нет, как нет национальной таблицы умножения; что же национально, то уже не наука».

Антон Чехов. Из записных книжек

А древнегреческий ритор Лукиан писал: «Историк в своей книге обязан забыть про свою национальность».

Национально ориентированная история, если уж на то пошло, ничуть не лучше патриотически ориентированной. И та, и другая может быть проиллюстрирована известной анекдотической фразой: «А-а-а! Их двое, а мы одни!»

Историки, к сожалению, весьма напоминают этих двух болванов, особенно если позволяют себе фразу типа: «О, как мы их отколошматили при Грюнвальде!»

Вы, господа, всего лишь читали о Грюнвальдской битве, а вот кто, кого и как колошматил тогда, увы, никто доподлинно знать не может.

В идеальном, можно сказать, случае историк наблюдает какое-либо событие, хуже, если он слышит о нем из уст очевидцев, и уж совсем безнадежно, если он об этом событии прочтет, скажем, в газете, где какой-нибудь ретивый борзописец этой публикацией берет реванш за отсутствие литературного таланта и его признания.

Если в газете напечатана заметка под названием «Попал под лошадь» (см. «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова) с описанием уличного происшествия, то едва ли самый талантливый из историков смог бы на основании прочитанного убедительно проанализировать множество самых разных исходных моментов. Например, Остап Бендер мог по нечаянности, по рассеянности попасть под лошадь; мог сделать это умышленно, желая покончить счеты с жизнью; его могли толкнуть под копыта и т.п.

Не может быть также и однозначного ответа на вопрос, являлся ли Остап Бендер исторической личностью. Впрочем, так ли это важно?

Зачастую художественные произведения отражают суть эпохи точнее и содержательнее архивных материалов.

КСТАТИ:

«История — это роман, который был; роман — это история, которая могла бы быть».

Братья Гонкуры

И при этом далеко не всякий документ мог бы стать Историей. В архивах пылятся сотни, тысячи неправедных судебных вердиктов, идиотских указов и законов, справок, протоколов, заявлений и т.п.

Ну, как можно делать выводы об эпохе на основании типичного протокола профсоюзного собрания, на котором обсуждалось аморальное (по-советски: антиобщественное) поведение одного из членов коллектива образца 1982 года? Подобные документы — компетенция скорее психиатра, чем историка.

И все же…

Профсоюзное собрание.

— Да что ж это такое?! — сокрушается председательствующий. — Вы, Альбина Николаевна, зарекомендовали себя прекрасным работником, принимаете участие в общественной жизни коллектива, у вас есть муж, двое детей… Как же получилось, что вы стали валютной проституткой?

— Повезло…

Можно ли представить более убедительный документ, характеризующий эпоху Брежнева? А само понятие «валютная проститутка»? Ведь ничего подобного мир не видел… Куда там документам!

КСТАТИ:

Эй, родившиеся в трехтысячном! Удивительные умы… Археологи ваши отыщут, Где мы жили, Что строили мы…

Роберт Рождественский

А что подумают эти самые археологи, отыскав, к примеру, протокол заседания парламента любого из независимых государств на территории бывшего СССР? Применив метод аналогий, они, конечно же, сопоставят этот протокол с фильмом «Чапаев», где легендарный (во всех отношениях) комдив требует немедленно экзаменовать коновала на доктора. Ярче иллюстрации не придумаешь. Вернее, аналога.

А законы, с вызывающей наглостью лоббирующие интересы отдельно взятых малых групп населения?

А что скажут эти археологи, каким-то образом проникнув в секреты предвыборных технологий?

А совершенно смехотворное обоснование многих налогов и акцизных сборов… Но будут ли эти документы вызывать естественный смех? Они ведь так страшны…

А как они воспримут лозунги брежневской поры?

А как оценят панегирики Ленину, Сталину или Гитлеру — злым гениям XX века, погубившим десятки миллионов ни в чем не повинных людей?

Да нет, чушь я несу. Это они, эти десятки миллионов, прямо повинны в том, что милостиво позволили неудачнику-адвокату, сапожнику с уголовным прошлым и неудачнику-художнику с нашивками ефрейтора распоряжаться судьбами народов и поколений. Социальный мазохизм — вот как это называется. Ну, а за удовольствия надо платить. И за экзотические в том числе.

Любопытно, что скажут наши потомки, ознакомившись с обвинительными приговорами по делам так называемых «врагов народа». Впрочем, суть проблемы заключается даже не в этих памятниках тоталитарно-кухарочьего правосудия, а в том, кто и кого именно считает народом. Не следует смешивать такие понятия как «народ» и «население», как это делают тоталитарные вожди и американские демократы.

Еще Диоген в весьма едкой форме советовал не путать «народ» с «людьми», ну да ладно, бог с ним. Так можно далеко зайти. Однако формула состава населения видится мне такой:

Население = народ + осадок

Осадок — это люмпены и примыкающие к ним группы. В здоровом обществе осадок должен включать в себя не более 10—11 процентов населения. В ином случае самое лучшее вино грозит превратиться в уксус.

Образованный, квалифицированный, самодостаточный человек всегда воспринимался и будет восприниматься как враг социального дна, которое хочет, чтобы представители абсолютно всех слоев общества были похожи на это самое дно и умом, и эрудицией, и трудолюбием — всем, что отличает народ от осадка, как металл от руды.

Народ, конечно, тоже не является неким слитком драгоценного металла, однако он принципиально отличается от осадка, который существует только в человеческом обществе. В Природе подобная категория особей так или иначе ликвидируется.

Мне, честно говоря, как-то не хочется идти на избирательный участок, зная, что при решении сложнейших социальных проблем мой голос равен голосу какого-то пьяного отребья.

КСТАТИ:

«Голоса взвешивают, а не считают».

Марк Туллий Цицерон

Взгляните на любой парламент. Даже не беря во внимание то, что говорят эти люди, а лишь посмотрев на их лица, можно прийти к уверенному выводу о том, что если бы голоса избирателей взвешивались, а не считались, подавляющее большинство «народных избранников» видело бы зал пленарных заседаний разве что на экране телевизора.

Что поделать, если вопреки элементарной логике вот уже которое тысячелетие владеет массовым сознанием жутчайший стереотип, суть которого заключается в правомерности доминирования большинства людей над их меньшинством!

Этот стереотип абсолютно антиприроден, и прежде всего потому, что жизнь на планете Земля развивается по принципу естественного отбора всего лучшего, продуктивного, жизнеспособного из массы, участвующей в этом конкурсе. Таким образом осуществляется процесс совершенствования видов, процесс совершенно немыслимый без отбраковки всего нежизнеспособного и тормозящего дальнейшее развитие.

А доминирование большинства — самый верный путь к регрессу, к вырождению любого человеческого сообщества.

А упорно насаждаемый постулат о том, что массы — движущая сила истории! Бесспорная компетенция психиатра.

Массы в ходе исторического процесса всегда были фоном, фундаментом, почвой, рычагом, режущим инструментом, бульдозером, наконец, но они никогда не были действительно созидательной силой. И никогда не были творцом прогрессивных, да и вообще каких-либо идей.

Фридрих Ницше со свойственным ему сарказмом отмечал, что «если грубой массе пришлась по душе какая-нибудь идея, например, религиозная идея, если она упорно защищала ее и в течение веков цепко за нее держалась, то следует ли отсюда, что творец данной идеи должен считаться в силу этого и только в силу этого великим человеком? Но почему, собственно? Благороднейшее и высочайшее совершенно не действует на массы…»

Массы имеют устойчивую тенденцию двигаться не вперед, а назад, от светлого мира людей к дикому остервенению зверей, к первобытной орде.

Роль масс в истории можно охарактеризовать лишь как деструктивный фактор естественного процесса развития общества, а идеи, которые пользуются среди них наибольшей популярностью, можно уверенно отнести к антиприродным, а следовательно, к античеловеческим.

Человеческая личность изначально противопоставлена массе, и ценность ее определяется глубиной имеющихся между ними противоречий. Извечное противостояние Я и Мы. Кто создал бумагу, порох, велосипед, электрическую лампочку или роман «Война и мир»? Это, как и все прочее на Земле, создало Я. А вот МЫ… разве что таскали камни для пирамид да еще что-то крушили, свергали, переворачивали с ног на голову… Вода — драгоценность, но едва ли она доставляет кому-то радость в половодье.

А историки зачастую воспевают именно половодье.

В немалой степени повинны они и в разжигании среди народа совершенно бесплодной и крайне опасной идеи национальной исключительности.

Это было бы смешно, если бы не отдавало таким махровым идиотизмом, когда «богоизбранным» народом объявляют себя и евреи, и немцы, и русские, и тибетцы, да и вообще все кому не лень, предоставляя при этом ну абсолютно неоспоримые и «научно» обоснованные свидетельства этой самой «богоизбранности». Ну ладно, если б речь шла о составе крови или отличительных особенностях строения, скажем, голеностопного сустава, так нет же… Бравые патриоты-историки в своих сенсационных «открытиях» ссылаются на такой спорный материал как размышления древних философов (записанные их учениками) или на книги, авторство которых азартно приписывают существам высшего порядка. «Махабхарата», Коран, Библия… Конечно, лишь крайне извращенный ум может представить себе Всевышнего, занятого маранием бумаги (пергамента, папируса и т.п.). Бог — не графоман. Его книга — Вселенная, и странно было бы предполагать письменность в качестве знаковой системы общения Бога со своими творениями.

Давно замечено, что когда человек разговаривает с Богом, это называется молитвой, а вот когда Бог разговаривает с человеком, это уже шизофрения.

Встречаются и такие субъекты, каждый из которых, признаваясь в такого рода авторстве, заявляет при этом, что «его рукой двигал Бог». Звучит, конечно, интригующе, однако не следует путать литературное творчество с мастурбацией.

КСТАТИ:

«Библия — это литература, а не догма».

Джордж Сантаяна

Думается, что историков можно с полным правом назвать профессиональными лжесвидетелями на суде Времени.

Что ж, кто платит, тот, как правило, и заказывает музыку.

Историк всегда готов выполнить любой заказ, даже самый нелепый, немыслимый, самый фантастический. Есть заказчики, желающие документально подтвердить арийское происхождение своего народа? Что ж, без проблем! Иным край как необходимо оправдать плачевное состояние своей экономики и убогость социальной сферы многовековым гнетом соседних держав, о котором, правда, никто толком не знает, да и вообще сомнительно, имел ли место тот гнет… Третьим нужно оправдать свои территориальные притязания на явно чужие земли. Историки и здесь не теряются, добывая совершенно неправдоподобные документы, оправдывающие эти притязания.

Меня всегда изумляла та легкость, с которой историки употребляют слово «исконный». Выходит, что Сибирь — исконно русская земля, а Мексика — исконно испанская, будто бы там никогда не существовало коренного населения, покоренного жестокими завоевателями. В то же время по меньшей мере удивительна аргументация образования государства Израиль на землях, которыми арабы владели многие и многие века после ухода оттуда евреев. Тоже исконная земля, но чья именно? Думается, все-таки, что события, имевшие место до Великого переселения народов, не должны провоцировать территориальные споры.

Но историки зачастую думают иначе.

Существует упоминание о том, что царь кочевников-гуннов Аттила, в 452 году вошедший во главе своего войска в Милан, пришел в ярость, увидев на стене королевского дворца фреску, на которой скифские владыки низко кланялись римскому императору. Имея свое представление об Истории и об исторической справедливости, кровожадный предводитель гуннов приказал художнику переписать фреску таким образом, чтобы римский император низко кланялся скифам.

А потом, спустя примерно полторы тысячи лет, эта самая фреска может быть представлена историками как бесспорный документ. И после этого кто-то будет что-то произносить о научности исторических исследований!

КСТАТИ:

«Легенда историчнее факта: факт говорит об одном человеке, легенда — о миллионах. Если мы прочитаем, что герой обращал Солнце в Луну, а зелень — в багрец и пурпур, то можем усомниться, но при этом мы узнаем самое главное; мы узнаем, что глядя на него, люди в это верили».

Гилберт Кийт Честертон

Наиболее высоким спросом пользуются легенды о героическом прошлом. Нужно, однако, заметить, что историки, раздувая эти легенды, оказывают медвежью услугу своим заказчикам. Безмерно героическое прошлое вступает в кричащее противоречие с бесславным и бесперспективным настоящим, что порождает идею вырождения нации, комплекс неполноценности, но никак не ожидаемый энтузиазм.

На совести историков лежит и культивирование такого порочного комплекса, как ксенофобия, когда все чужое, невиданное ранее и не соответствующее привычным стереотипам воспринимается как глубоко враждебное и таящее в себе потенциальную угрозу.

Тенденциозная, искаженная в угоду тем или иным политическим заказам картина жизни предшествующих поколений приводит, как правило, к однозначно негативным результатам.

КСТАТИ:

Где лгут и себе, и друг другу, и память не служит уму, история ходит по кругу: из крови и грязи — во тьму.

Игорь Губерман

Весьма подозрительно наличие огромного числа копий исторических документов, которые, естественно, ни один нотариус не сверял с оригиналами. Да и был ли в природе тот подлинник, на который ссылаются позднейшие летописцы?

Потому-то и воспринимаются как вполне правдоподобные исторические версии о том, что не было никогда такого явления, как татаро-монгольское иго (по крайней мере, в его хрестоматийном варианте), или что князь Юрий Долгорукий и Чингиз-хан — одно и то же лицо, или что всю историю средневековой Московии написала парочка каких-то борзописцев немецкого происхождения по заказу (или как теперь говорят, под патронатом) Петра Первого, которого весьма заботило убедительное обоснование воцарения династии Романовых.

Что ж, все может быть…

Не случайно же очень многие из выдающихся умов человечества называли Историю не иначе как сборником популярных басен.

Не случайно же в наше время бытует такая насмешливо-горькая фраза: «непредсказуемое прошлое».

Заказное мифотворчество господ историков своим откровенным цинизмом и всеядностью во все времена составляло достойную конкуренцию древнейшей человеческой профессии — проституции.

Итак, если найти в себе силы отринуть вековые комплексы и стереотипы, то что же можно назвать действительным предметом изображения Истории как жанра художественного (или антихудожественного) творчества?

На первое место, конечно же, следует поставить войны как самое популярное и в то же время самое бессмысленное, регрессивное и низкое из всех человеческих деяний, но горячо любимое как острием социальной пирамиды, так и ее подошвой, не говоря уже о таком мощном слое населения, как профессиональные военные. И те, и другие, и третьи вне войны никак не могут реализовать свои планы быстрого обогащения, профессиональной реализации, а также разрушительные инстинкты и влечения. Эту кровавую реализацию историки подносят грядущим поколениям не иначе как дела чести, доблести и геройства.

КСТАТИ:

«Мировая история — это история государств. История государств — это история войн».

Освальд Шпенглер

А что есть государство?

На этот вопрос так ответил в свое время блистательный Людовик XIV, Король-Солнце: «Государство — это я!»

Действительно, что есть Франция без этого человека или Россия без Петра Первого? или Британия без Елизаветы Английской, как, впрочем, Шотландия без Марии Стюарт?..

Роль личности в Истории.

А кто, кроме личности, вообще способен играть в ней достойную внимания роль?

Монарх, полководец, зодчий, инженер (самое презираемое сословие в бывшем СССР. Но инженеры есть и будут, а вот СССР — только «бывший»), изобретатель, ученый и художник (живописец, скульптор, музыкант, актер, литератор). Вот, пожалуй, и все.

Есть, правда, и личности деструктивной неправедности, такие как Кромвель, Пугачев, Ленин или Гитлер. Их деятельность наглядно свидетельствует об извечном противостоянии Бога и Сатаны, а посему придает картине мира характерные оттенки вселенской борьбы двух ее действенных начал.

А вот у других, остальных, на протяжении тысячелетий ничего не менялось, ничего не возникало принципиально нового, ничего не изобреталось, не свершалось, не творилось.

Они ели, пили, рожали себе подобных и добывали хлеб свой насущный, закапывая весной зерна в землю, а в конце лета собирая урожай. И так все время, от Адама до Чернобыля, и ничего у них при этом не менялось…

Другие ткали льняные или шелковые полотна — и во времена Александра Македонского, и во времена Интернета — и ничего у них не менялось.

Третьи старательно складывали камни согласно замыслам великих зодчих, добывая себе тем самым хлеб насущный во времена фараонов и во времена возведения небоскребов Нью-Йорка, —и ничего у них при этом не менялось.

Четвертые обрабатывали металл инструментами, созданными великими инженерами, и ничего у них при этом не менялось.

Так же точно и пятые, и двадцатые, и сорок шестые…

КСТАТИ:

«Осел, ходя вокруг жернова, сделал сто миль, шагая. Когда его отвязывали, он находился все на том же месте. Есть люди, которые много ходят и никуда не продвигаются».

Иисус Христос

Вот потому-то Клио, седьмая муза, не проявляет к ним интереса.

Ей больше по душе отчаянные персонажи театра военных действий, их эпохальные походы и битвы, эпизоды с израненными героями, изнасилованными героинями, громом орудий, ржаньем коней, лязгом клинков и смачной матерщиной.

Милы ей и различного рода массовые гнусности в виде заговоров, государственных переворотов, мятежей, революций — зрелища свободной импровизации человеческого зверства.

Не обойдены вниманием непритязательной красотки Клио и «мыльные оперы» с их крикливыми страстями и бездарным коварством, с адюльтером в высшем обществе, с незаконнорожденными наследниками престолов, с морганатическими браками и прочей ретроспективной клубничкой.

История — прежде всего явление массовой культуры, некий телесериал — пышно костюмированный, щедро насыщенный любовью, коварством, ревностью, погонями, драками и сексуальными эксцессами.

Имеют достаточно устойчивый спрос и такие темы:

— борьба за независимость (от кого и чего — неважно);

— крестовые походы и другие эксцессы военного характера на религиозной почве;

— казни;

— пожары (Рим, Москва, Чикаго и т.д.);

— инцест (кровосмесительные связи);

— скандальные проявления нестандартной сексуальной ориентации среди представителей высших эшелонов власти;

— курьезы, анекдоты, грязь, кровь, жестокость, алчность, похоть;

— головокружительная карьера представителя социального дна, названная «американской мечтой» (Золушка, Ломоносов, Меншиков и т.п.);

— организованная преступность и ее более или менее успешное сопротивление законной власти (Кудеяр, Пугачев, Бонни и Клайд, прочие висельники);

— самозванцы, двойники, загадочные и труднообъяснимые явления.

И тому подобное.

И никакого нравственного прогресса.

И никакого стремления к совершенствованию, без которого, по выражению Зигмунда Фрейда, история человечества выглядит не более чем историей развития животных.

Тем не менее знать прошлое необходимо хотя бы затем, чтобы не повторять его ошибок. Как говорится, умные учатся на чужих ошибках, а вот дураки — на своих. Но было бы сказано…

КСТАТИ:

«Погляди на стадо, которое пасется около тебя: оно не знает, что такое вчера, что такое сегодня, оно скачет, жует траву, отдыхает, переваривает пищу, снова скачет, и так с утра до ночи и изо дня в день, тесно привязанное в своей радости и в своем страдании к столбу мгновения и потому не зная ни меланхолии, ни пресыщения. Зрелище это для человека очень тягостно, так как он гордится перед животным тем, что он человек…»

Фридрих Ницше. «О пользе и вреде истории для жизни…»

Было бы чем гордиться.

Народ все же любит музу Истории хотя бы за то, что она развлекает его красивыми легендами, с одной стороны, далекими и чуждыми, а с другой — все же в какой-то мере имеющими к нему отношение, что, несомненно, волнует и вдохновляет.

И народ, оглядывая эту лавку древностей, приговаривает, подобно персонажам «Двенадцати стульев»: «Эх! Люди жили!»

КСТАТИ:

«Там лучше, где нас нет. В прошлом нас уже нет, следовательно…»

Антон Чехов. Из записных книжек

Мелькают, сменяя друг друга, кадры исторического сериала с постоянно повторяющимися сюжетными ходами — нескончаемый труд легендарного Сизифа, катящего вверх по горному склону камень, который неминуемо вернется вниз.

И так все время…

Если спросить любого из элементарно образованных людей, какие именно ассоциации вызывает у него, к примеру, девятнадцатый век, то ответ, скорее всего, будет таким: «…Наполеон… Диккенс… Железная дорога… Пушкин… Покорение Кавказа… Королева Виктория… Фотография… Репин… Автомобиль… Эйфелева башня… Золя… Толстой…»

И никакого капитализма, социализма, общественных формаций, движущих сил, да и народа как такового.

Скорее всего, это и есть История.

А все прочее… было ли оно?

Наверное, было, потому что вот уже в который раз Сизиф начинает свой путь к вершине.

КСТАТИ:

«Отличительное свойство человека — желать непременно все начинать сначала…»

Иоганн Вольфганг Гете

Что ж, начнем…

Предыстория

Невольно приходит в голову одна чрезвычайно забавная, но невыносимо грустная мысль: «Ну что, если человек был пущен на землю в виде какой-то наглой пробы, чтоб только посмотреть: уживется ли подобное существо на земле или нет.

Федор Достоевский

Происхождение человечества окутано настолько плотным флером взаимоисключающих версий, что сама собой напрашивается мысль о какой-то позорной тайне.

Но что толку в этой мысли? Очередная версия, не более того.

А из сонмища существующих можно выделить три основных направления, три тенденции.

Первая из них — не по времени возникновения, а по степени популярности в нашем пошло-материалистическом мире — основывается на теории Чарльза Дарвина о происхождении видов. Согласно этой теории (в наиболее одиозной ее части) человек якобы произошел от обезьяны.

Основоположник дарвинизма швырнул в мир очень опасную и чреватую самыми тяжкими последствиями мысль об эволюционном превращении четверорукого, как принято называть, зверя в человека. Эта мысль, прежде всего, становится фундаментом для воинствующего атеизма и его родного брата — социального нигилизма: человек произошел от приматов, следовательно, является венцом их совершенствования без всякого там участия того, что называется душой. Действительно. Можно научить зверя перетаскивать тяжести, складывать кубики или сшибать палкой яблоки с дерева, но вот человеческую душу в него не вдохнет никакая эволюция.

А без души любой, самого совершенного внешнего вида человек — вовсе не человек, а композиция из костей, мяса и звериных инстинктов.

Душа — по крайней мере в человеческом понимании этого слова — относится к совершенно особой категории компонентов личности, а посему никак не может быть простым слагаемым результата развития одного из подвидов земной фауны.

КСТАТИ:

Древнегреческий философ Аристипп, плывя на корабле, был застигнут бурей. Он очень испугался, причем, настолько сильно было это состояние его души, что не укрылось оно от глаз окружающих его людей.

— Забавная штука получается, — обратился к философу один из матросов, — мы, простые люди, спокойны, а ты, мудрец, трясешься от страха!

— Тому есть веская причина, — ответил Аристипп.

— Какая же?

— Души у нас неодинаковой ценности.

Кроме того, если преображение гориллы в человека — процесс эволюционный, то почему же тогда в современном мире никто и никогда не сталкивался с промежуточными стадиями этой эволюции?

Впрочем, это компетенция естественников.

Я же, продолжая тему, мог бы сказать вслед за Козьмой Прутковым: «Если человека назвать свиньей, он начнет хрюкать». Если человеку приписать обезьянью генеалогию, это не сможет не сказаться на его мироощущении, причем, сказаться не самым лучшим образом, что подтверждают бесчисленные факты Истории.

КСТАТИ:

«Немец обезьяну выдумал» — выдумать это гораздо интереснее, чем самое обезьяну».

Антон Чехов. Из записных книжек

А стоит ли выдумывать?

Видимо, стоит, если это соответствует чьим-то далеко идущим интересам, если обезьянье происхождение автоматически занижает планку требований к уровню сугубо человеческих качеств не только у отдельно взятого прямоходящего, но и у целых слоев человеческого сообщества.

Всегда отыщутся сердобольные, которые склонны простить самое тяжкое преступление только лишь на основании такого обстоятельства как «тяжелое детство» злодея, которого в нежном возрасте никто не любил, видите ли, и малютка вынужден был героически бороться за жизнь, противостоя грозным стихиям. Так что, господа присяжные заседатели…

Но каким в действительности было детство человечества, никто толком не знает, а археологические раскопки едва ли могут служить серьезным основанием для уверенных выводов. Что говорить, если даже те жалкие данные, которыми располагают исследователи, тщательно сортируются с целью надежно изолировать «зерна» от «плевел»!

«Плевелами» считаются все прямые или косвенные свидетельства контактов наших пращуров с представителями внеземных (или земных, но не вписывающихся в обезьянью теорию) цивилизаций. Право слово, таких свидетельств ничуть не меньше, чем гордо демонстрируемых каменных топоров или наконечников дротиков! Их список достаточно велик. Он включает в себя и электрические батареи, изготовленные не менее четырех-пяти тысяч лет назад, и череп неандертальца, простреленный винтовочной пулей (причем именно тогда, во тьме тысячелетий, что подтвердил спектральный анализ), и площадка в Кордильерах, выложенная каменными монолитами такого размера и веса, что их монтаж был бы абсолютно недоступен самой мощной современной технике (и это при том, что примерный возраст монолитов — 12 000 лет), и наскальные рисунки, изображающие людей в скафандрах астронавтов, и многое другое, с маниакальным упорством игнорируемое официальной наукой.

В этом плане власти предержащие снисходительно поддерживают своих верноподданных академиков, главным аргументом которых является сакраментальное: «Этого не может быть потому, что этого не может быть никогда!», но одновременно с этим правительства многих стран щедро субсидируют засекреченные исследования паранормальных явлений, имеющих самое прямое отношение к «инопланетной» версии происхождения Homo sapiens.

Эта версия, конечно же, кого-то пугает, кого-то волнует своей таинственностью, кого-то раздражает своей нестандартностью, несоответствием наиболее привычным стереотипам мышления.

Ведь, согласитесь, гораздо более спокойной, комфортной, а главное — выгодной представляется стандартная версия в сравнении с любой из космических, где имеют место сила и мощь, во много раз превышающие возможности самых развитых человеческих сообществ.

Представим себе Советский Союз в эпоху правления Брежнева, примерно 1977 и 1978 годы, то есть до того как полудикие афганские горцы начали сурово наказывать вторгшуюся в их страну «непобедимую и легендарную» Советскую Армию. В те годы армия считалась бесспорно непобедимой и уникальной. Что да, то да: она насчитывала в своих рядах такое количество генералов, что их с лихвой хватило бы на укомплектование личного состава всех имеющихся на земном шаре армий. Так вот, представим себе эту эпоху, седьмое ноября семьдесят седьмого — шестидесятилетняя годовщина Октябрьской революции — и, понятное дело, парад войск на Красной площади. Дата круглая, поэтому все обставлено с особой пышностью, с особым самодовольством, крикливым и вызывающим…

Утро. Время — девять часов пятьдесят восемь минут. Через две минуты начнется парад. Войска построены, на трибуне мавзолея — полновластные хозяева страны, члены Политбюро. Туда же допущены в знак особого расположения руководители силовых министерств. На гостевых трибунах — генералитет, так называемые «герои труда» (рабочие с бедняцко-запойной генеалогией, которым были созданы искусственные условия достижения рекордных производственных показателей) и представители интеллигенции: любимые режимом артисты, писатели, а также строго засекреченные конструкторы танков, ракет и средств массового уничтожения себе подобных.

Все пребывают в радостном возбуждении. Еще минута с четвертью, и…

Но происходит нечто совершенно непредвиденное, немыслимое, неправдоподобное, то, что следовало бы скрыть как позорнейшую государственную тайну, если бы, конечно, представилась такая возможность, но увы…

Над Красной площадью зависает космический корабль явно инопланетного происхождения. Реакцию наблюдающих это явление лучше не описывать. Массовый энурез — всего лишь небольшая деталь всеобщего остолбенения.

Корабль уже опустился на брусчатку. Открывается люк, обращенный в сторону мавзолея. Из люка медленно выдвигается трап… Но вместо проблеска подспудной надежды — появления человекоподобных существ, прилетевших поприветствовать «товарищей» и поздравить с юбилеем безраздельной власти над одной шестой частью планеты Земля, — раздается механический голос на довольно сносном русском языке: «Всем, стоящим на балконе гробницы, подойти к кораблю! Повторяю! Всем, стоящим на балконе…»

Политбюро продолжает неподвижно стоять на трибуне, так и не осознав реальности происходящего.

И тут происходит еще одна непредвиденность. Со стороны Исторического музея на площадь врывается одинокий танк. Скорее всего, им командовал офицер, либо ошалевший от верноподданнического экстаза, либо усмотревший в происходящем гигантскую мистификацию, имеющую целью проверку на лояльность, так что тот, кто отреагирует на «вторжение» должным образом, может в одночасье достичь всех мыслимых высот карьеры. Кто знает, что именно мелькает в сером веществе армейских мозгов старлея, но его танк, развив скорость, вдруг останавливается в тридцати метрах от корабля инопланетян, будто натолкнувшись на невидимую, но абсолютно непреодолимую преграду.

Беспомощно поелозив гусеницами по брусчатке, он начинает задирать вверх длинный хобот башенного орудия. И тут вся площадь вскрикнула от ужаса: орудийный ствол, изготовленный, понятное дело, из лучших сортов отечественной стали да еще с применением самых секретных технологий, медленно сгибается и так же медленно, размеренно завязывается в узел!

Что и говорить, аргумент исчерпывающий.

Члены Политбюро поспешно спускаются с трибуны и направляются к трапу корабля. На мавзолее остается один Брежнев, видимо, так и не решивший, какую линию поведения избрать в этих нестандартных обстоятельствах.

Снова раздается механический голос: «Тебя, густобровый идол, наш приказ касается в первую очередь. К кораблю бегом… марш!»

Брежнев с неожиданным проворством сбегает с трибуны и мчится к трапу, обгоняя своих партийных собратьев.

Через минуту посадка заканчивается. Люк закрывается. Корабль неторопливо поднимается на высоту здания ГУМа, а затем резко взмывает в свинцовое ноябрьское небо…

Такого рода кошмар вполне мог пригрезиться советским властителям как прямое следствие версии об инопланетном происхождении рода человеческого, так что активное неприятие этой версии вполне объяснимо.

Впрочем, американцы ничуть не лучше.

И тем, и другим, и очень-очень многим гораздо милее ретроспектива, где любознательная и трудолюбивая обезьяна терпеливо прилаживает рукоять к каменному топору, а затем, приладив, обхватывает эту рукоять лапой и гордо потрясает над головой своим нехитрым произведением. И чем чаще будет она обхватывать лапой эту рукоять, тем скорее грубая волосатая лапа трансформируется в человеческую руку…

Так оно как-то спокойнее.

И роднее.

Или чрезвычайно популярная библейская версия, согласно которой нашими общими прародителями являются Адам и Ева, изгнанные из рая за своевольное поведение. Они-де сотворили ужасный грех, и вот теперь все мы должны жить с комплексом вины за этот грех, называемый «первородным».

Какого дьявола?

КСТАТИ:

«Кто бы ни был прав — Библия или Дарвин — мы происходим, стало быть, или от еврея, или от обезьяны».

Венедикт Ерофеев

Но ни на Библии, ни на учении Дарвина свет клином не сошелся.

Между прочим, если уж муссировать тему обезьян, то нельзя не вспомнить о версии, согласно которой не люди произошли от этих животных, а напротив. Речь идет о том, что Земля была избрана авторитетным межпланетным представительным органом в качестве места ссылки преступных элементов. И вот со всей Вселенной начали свозить сюда всякую мразь, жестокую и крайне распущенную. Эта мразь начала вовсю заниматься скотоложством, вследствие чего и возникли так называемые человекообразные обезьяны.

Ну, а мы с Вами — потомки вот той самой мрази.

Что ж, всякая версия имеет право на жизнь, а эта — никак не меньше, чем любая иная, тем более учитывая основные тенденции развития человечества в последние 2500—3000 лет.

Но весьма вероятно, что на Землю прилетали вовсе не какие-то гнусные каторжники, а вполне самодостаточные и благонамеренные субъекты, влекомые благородной целью поддержать своих братьев по разуму.

В пользу этой версии, кроме целого ряда вполне материальных свидетельств, говорит эпос многих народов, живших в древнейшие времена на разных континентах планеты, что в принципе исключает заимствование информации. В легендах и мифах неизменно присутствуют так называемые «сыны неба», прилетающие на «огненных колесницах», всемогущие, мудрые и благородные.

Между прочим, мифы о «сынах неба» сыграли роковую роль в истории современной Мексики. Когда испанский авантюрист Эрнандо Кортес в 1519 году высадился на побережье, где обитали племена ацтеков, аборигены, никогда до того не видевшие людей и огнестрельного оружия, сочли всадников с громыхающим оружием не иначе как «сынами неба», что позволило Кортесу и его четырем сотням головорезов практически без боя овладеть огромной страной.

Да, вполне вероятно, что они все-таки прилетали…

КСТАТИ:

«Когда сыны Божий увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жены, какую кто избрал».

Бытие. Глава 6:2

Эта указанная в Библии интеллектуальная экспансия представителей иных цивилизаций производилась наряду с сексуальной, что было, возможно, явлением, в достаточной мере сопутствующим основной деятельности пришельцев на нашей планете, а возможно, и основной частью их программы, направленной на коренное улучшение жившей в то время на Земле человеческой популяции.

Учитывая уровень их интеллектуального развития, данный план нельзя не признать прогрессивным и во всех отношениях положительным, однако он мог иметь весьма ограниченные возможности своей реализации, так как наши дикие пращуры жили тогда отнюдь не в мегаполисах, так что отыскать достаточное количество «дочерей человеческих» в чащах первобытных лесов было достаточно проблематично.

Скорее всего, в Космосе вращался на околоземной орбите основной корабль, а патрульные челноки приземлились в разных регионах земного шара, где астронавты вступили в контакты с аборигенами.

Можно себе представить тот благоговейный ужас, с которым эти самые аборигены взирали на приземлившиеся корабли, на пришельцев в скафандрах, на привезенную ими могучую технику… Как тут не возникнуть мифам о богах, сошедших на землю, о их несокрушимой и таинственной мощи, о их отеческом милосердии и отеческой же строгости…

КСТАТИ:

Думается, совсем не случайно культовые здания большинства мировых религий своей архитектурой весьма и весьма напоминают космические корабли. Впрочем, встречается ли вообще что-либо случайно в нашем безумном мире?

Не представляется случайным и то, что лишь отдельные регионы планеты стали очагами цивилизации. Ссылки на различия в природных условиях обитания, якобы обусловившие столь разительные перепады развития, не выдерживают элементарной критики. Как и аргумент типа: «Если у древних не было… (предположим, колеса), то они, значит, в этом не нуждались».

Трудно предположить, что кто-то не нуждается в колесе, как это имело место у североамериканских индейцев до прихода на их земли европейцев.

Древние римляне уже знали водопровод, видимо, испытывая нужду в нем, так что едва ли вероятно, что такой нужды не испытывают жители иных местностей спустя две с лишних тысячи лет. В силу тех или иных причин эти люди видят водопровод лишь на экране телевизора. Такие вот гримасы цивилизации…

А как все это начиналось, можно только предполагать, не владея никакими данными, которые можно было бы признать исчерпывающими доказательствами.

Между прочим, уже в конце XX века с телевизионных экранов прозвучало очередное сенсационное сообщение, согласно которому все мы происходим от одной праматери, причем, чернокожей, как показали новейшие исследования.

К счастью, мы уже научились относиться к сенсационным сообщениям с должной степенью спасительной иронии.

К примеру, нас никак не коробит осознание того, что все мы — плоды кровосмешения, если, разумеется, принять на веру наше происхождение от Адама и Евы. В этом аспекте чернокожая безымянная праматерь ничего не меняет. Что ж, инцест — не самое страшное из преступлений.

КСТАТИ:

«Ненавидеть преступление, а не того, кто его совершил, — это не так уж трудно. Большинство детей реализуют этот афоризм в отношении большинства родителей».

Акутагава Рюноске

Кроме мартышки, Адама и Евы, негритянки и т.д., существует еще версия, согласно которой наша цивилизация — далеко не первая на этой планете. Сколько их было — никто, естественно, не знает, но предыдущая завершила свое существование в результате тотальной ядерной разборки между какими-то кланами, добивавшимися, скорее всего, сомнительной радости мирового господства. Как говорится, за что боролись…

Но все это лишь версии, предположения. Такие же, как бытие наших пращуров в каменном веке (палеолит, мезолит и неолит), охватывающем период от полутора миллионов до четырех тысяч лет тому назад, или в так называемом бронзовом (от трех до одной тысячи лет назад).

Плюс-минус тысяча лет, две, три…

Версии, догадки, гипотезы, фантазии на заданные темы.

Слабый, тонкокожий, заметно уступающий своим четвероногим оппонентам и в скорости, и в агрессивности, и в способности к выживанию Homo sapiens волей-неволей должен был искать общества себе подобных для совместной охоты и для преодоления гнетущего страха. Его разум еще блуждал в предрассветных сумерках, он панически боялся грома, молнии, ночи с ее зловещей темнотой, жуткими звуками девственного леса и неисчислимыми опасностями, которые приходили на смену покинувшему его на время ночи спасительному Солнцу.

Он, правда, владел рукотворным огнем и оружием, вытесанным камнем из камня, но ни то, ни другое не давало ему особых преимуществ в борьбе за выживание в первобытной глуши…

Именно мысль дала реальную возможность выживания человеку с его весьма ограниченными физическими возможностями, с его явной неконкурентоспособностью в системе земной фауны.

Будучи не в силах догнать и поразить дубиной бегущую антилопу, человек, вернее, несколько наиболее просветленных его умов изобрели пращу и лук, при помощи которых разница в скорости передвижения охотника и объекта его охоты сводилась на нет.

Именно изобретения как проявления человеческой мысли и спасли человечество от бесславного поражения в борьбе за элементарное выживание, именно ум, а не физическая сила, обусловил дальнейшее развитие человечества, изобретение им статуса полновластного хозяина планеты (боюсь, что на горе и себе, и ей).

Вот тогда-то, в ту самую эпоху лука, собаки, загона для овец и проросшей пшеницы, и появилось природное разделение людей на сильных и слабых, но уже не в животном аспекте этого разделения, а в сугубо человеческом, где сила и слабость определяются исключительно уровнем интеллекта.

Этот тезис во все времена вызывал крайне негативную реакцию у людей, обладающих силой быка (при соответствующем, разумеется, интеллекте), но факты — упрямая вещь: в подавляющем большинстве случаев тореадор берет верх над быком, и, понятное дело, далеко не силой своих изящных мышц.

А такое крылатое выражение, как «Сила есть — ума не надо», придумано, бесспорно, людьми ущербными в плане умственных способностей. Ум всегда побеждает силу. Как в свое время заметил Альберт Эйнштейн, «Сила всегда привлекает людей с низкими моральными качествами».

Могу добавить, что в цивилизованных человеческих сообществах прославляют философов и поэтов, а в нецивилизованных — прыгунов И футболистов.

Умиляют телевизионные сюжеты, где президент поздравляет какого-либо бегуна, который, оказывается, защитил честь и достоинство державы на международных соревнованиях. Вот, оказывается, в чем состоит честь и достоинство державы! Не в уровне цивилизованности, не в благосостоянии граждан, не в развитии культуры, не в отсутствии голодающих стариков и беспризорных детей, а в скорости бега на 400 метров отдельно взятого подданного! А не проще было бы вместо него выставить, скажем, страуса — ведь он бегает гораздо быстрее?! А прыжки в длину? Ведь как безмерно повезло австралийцам с их кенгуру! М-да, везет же людям…

Конечно, олимпийскую команду подготовить проще, чем разработать передовые технологии, а чести и славы, оказывается, можно добыть гораздо больше. Много ли известно миру бразильских физиков? Поэтов? Философов?

А футболистов?

То-то и оно.

И тем не менее сила человека заключается в его интеллекте и ни в чем другом.

КСТАТИ:

Библейский юноша Давид с помощью пращи и непоколебимой веры в справедливость своей борьбы побеждает грозного и могучего Голиафа, представляющего войско завоевателей. Физическое превосходство всегда отступало перед интеллектом и высокими духовными порывами.

Имена Давида и Голиафа стали нарицательными, и первый из них является символом победоносной силы, а второй — побежденной слабости. Так еще в доисторические эпохи сама собой проявилась главная формула развития цивилизации: «Мозги дороже рук».

И тогда же возникла сугубо человеческая борьба между сильными и слабыми. Это действительно сугубо человеческая борьба, потому что животному миру (в пределах одного вида) она неведома. В животном мире имеет место борьба за выживание, в ходе которой травоядные поедают определенную часть флоры, а плотоядные — определенную часть фауны, но никак не своего вида. Волк с подобной целью никогда не будет охотиться на другого волка. Слабые же и больные волки приговорены Природой к ликвидации, а сильные ни в коем случае не станут препятствовать исполнению таких вердиктов.

У человека же все не так.

Понятна и естественна забота сильных и здоровых о маленьких детях и немощных стариках, которые не в силах (одни — еще, другие — уже) добыть себе средства к существованию. Но совершенно непонятна и противоестественна политика такого рода в отношении молодых, здоровых, но глупых, ленивых и духовно отсталых человеческих особей.

Ввиду крайней ограниченности интеллектуальных возможностей они не могут заниматься разумной индивидуальной деятельностью, а посему непременно сбиваются в стада, облегчая себе с помощью коллективной мощи решение задачи выживания за счет производительных сильных.

Даже и в праисторические времена это стремление примитивных особей, осужденных Природой на вымирание, не приводило в восторг их более совершенных собратьев. Они покидали стадо и разворачивали индивидуальную деятельность либо в сфере животноводства, либо в сфере земледелия, либо занимаясь свободной охотой.

Поначалу оставшиеся члены стада не придавали, скорее всего, особого значения такого рода потерям, даже радуясь перспективе дележа добычи на меньшее число едоков, однако когда они увидели результаты деятельности своих бывших соплеменников, их реакция, надо полагать, была жестко агрессивной.

Ничего удивительного: если в раннем детстве ребенок получает примерно половину всей информации, которой обладает взрослый человек, то в первобытные времена, то есть в раннем детстве человеческой цивилизации, вполне естественны и объяснимы корни всех проблем грядущих эпох.

КСТАТИ:

«Почти всегда по отроческим наклонностям человека уже ясно, что приведет к падению его тело и душу».

Франсуа де Ларошфуко

Детские наклонности не менее симптоматичны.

Ведь еще в раннем детстве цивилизации проявились корни природного неравенства. Сильное меньшинство Природа щедро наделила известной самодостаточностью и способностью добыть у нее все необходимые жизненные блага. Слабое большинство, лишенное этих данных и возможностей, никогда не желало мириться с таким положением вещей и, начиная с доисторических времен, предпринимало попытки тем или иным способом вынудить сильных поделиться своим достоянием или — в крайнем случае — опуститься самим до уровня слабых, чтобы тем было не столь тягостно осознание своей ущербности, так как счастье или несчастье — понятия относительные и проистекающие из сопоставления.

Сильные, естественно, возражают против такого решения проблемы природного неравенства, и потому возник конфликт, который длится от эпохи каменных топоров до наших дней.

Идеи насильственного передела собственности возникли, пожалуй, одновременно с возникновением самой собственности. В этом историческом периоде следует искать истоки всех социалистических идей, всех революционных учений и всех теорий человеческого равенства — самых, пожалуй, античеловеческих и чреватых ужасающе катастрофическими последствиями, как это продемонстрировала трагическая история XX столетия.

КСТАТИ:

«Природное неравенство людей делает невозможным и равенство их имуществ. Напрасны были бы попытки сделать общей собственность существ, неравных по силе и уму, по предприимчивости и активности натуры».

Поль-Анри Гольбах

Антиприродность человеческого равенства привела к распаду первобытного стада и в немалой степени обусловила зарождение частной собственности.

Но слабые с настойчивостью, достойной лучшего применения, нашли новую форму коллективного существования, позволяющую им паразитировать за счет сильных.

Образовался так называемый род — общность людей, связанных кровным родством.

Понятие «кровное родство» было весьма и весьма относительным, если учесть, что в так называемых кровнородственных ордах одной из этических норм был промискуитет — беспорядочная половая жизнь, которая наблюдается у современных диких племен. Промискуитет, естественно, исключает установление родства по отцовской линии ввиду того, что наши праматери были лишены права выбора сексуальных партнеров и являлись достоянием всех желающих их мужчин.

Поэтому родство могло устанавливаться только по материнской линии, когда мать твердо знала, кого именно она родила, а рожденные ею знали ее и своих одноутробных братьев и сестер.

Таким образом, женщина имела определенные логические основания быть главой рода, откуда, собственно, и возникло предположение о существовании первобытно-общественного уклада, называемого матриархатом.

В пользу этого предположения говорит другое: весьма вероятно, что наши пращуры не сразу сообразили, что между половым актом и беременностью существует самая непосредственная связь, а потому могли испытывать нечто вроде благоговейного трепета при появлении, возникновении тела ребенка из женского тела. Это, вероятно, могло вызывать некое уважительно-опасливое отношение к плодоносящей женщине. Впрочем, эта вероятность нашла свое воплощение в культах последующих эпох, в частности в культе Деметры.

Да, буквально все, что касается стереотипных человеческих взаимоотношений, уходит корнями именно туда, в детство цивилизации.

А возвращаясь к осевой теме противостояния сильных и слабых, можно отметить, что с возникновением кровнородственных объединений последние, конечно, обрели, как говорится, долгоиграющий шанс паразитирования за счет первых, шанс, который имеет место и в наши дни.

В человеческом стаде, например, отказ наиболее продуктивных его членов кормить лентяев, трусов или патологических неумех, то есть тех, которые не только ничего не умеют, но и откровенно не хотят уметь, вполне естествен и в принципе справедлив, хотя, наверное, находились сердобольные, которые вступались за коммуникабельного или смазливого паразита примерно такой тирадой: «Так что, если он во время вашей охоты на мамонта занимался трахом (о любви тогда еще не слыхивали), то теперь не имеет права на кусок мяса?» или: «Жалко, что ли? Этого мяса на всех хватит, не мы, так шакалы поедят… а этот все-таки наш…» На что им отвечали: «Пусть лучше шакалы поедят, чем эта мразь». И споры, скорее всего, на этом прекращались.

P. Пигльгейн. Нубийский воин XIX в.

А вот в кровнородственной орде аргументы защиты слабых (т.е. порочных) могли быть — согласно общепринятым стереотипам — гораздо более вескими: «Как тебе не стыдно?! Ведь это же твой родной брат! Родная кровь! И ты не дашь ему куска мяса?!» Здесь, в этом случае, тон гораздо более жесткий, требовательный, апеллирующий к какому-то естественному праву, которое на самом деле никакое не естественное, а изобретенное лукавыми паразитами, чтобы обмануть Природу.

Аргумент типа: «Ведь мы же с тобой одной крови!» — не более чем озвучивание такой попытки. Разве тюрьмы не переполнены чьими-то сыновьями, братьями, сестрами, племянниками и т.п.? Конечно, есть вероятность судебных ошибок, но эта вероятность при всем при том… ладно, предположим нечто невероятное, жуткое, то есть пятьдесят процентов. Но даже если так, то все равно за решетками тюрем находится целая армия насильников, грабителей, бандитов, киллеров, мучителей, которые являются чьими-то кровными родственниками, и эти самые родственники яростно проклинают правосудие, свидетелей обвинения, оставшихся в живых жертв, которые указали на своих мучителей…

Это патология. В Природе ничего подобного не существует. Природа не знает родственной любви или родственной солидарности. Это — коварная выдумка слабых, выдумка, которая со временем превратилась в некую норму бытия. Но это превращение не изменяет ее антиприродной сути.

Все преступники — люди объективно слабые, потому что вполне способны удовлетворить свои запросы законным путем.

А родственная любовь — ни что иное, как извращение.

АРГУМЕНТЫ:

«Материнская любовь неразборчива, она будет простираться на все, что мать когда-либо носила в своем чреве. Это истина страшная — страшная и для матери, и для ребенка, но нельзя не видеть, что в этом заключается вся безнравственность материнской любви. Любви, которая остается всегда одинаковой, независимо от того, станет ли сын святым или преступником, королем или нищим, остается ли он ангелом или вырождается в гадкое чудовище. Не менее безнравственны и притязания детей на любовь матери — притязания, основанные только на том, что они ее дети (особенно повинны в этом дочери, но и сыновья не без греха)».

Отто Вейнингер. «Пол и характер»

В Природе все по-иному. Птички, к примеру, выкармливают своих ненаглядных отпрысков ровно 21 день. На двадцать второй день непосредственного общения с родителями птенцы должны покинуть гнездо, опираясь на собственные крылья. Ну, а тех, кто не может или ленится летать, ждет внизу кошечка, во всей своей природной справедливости…

Это не жестокий каприз, а непреложное условие выживания вида.

Некоторые люди еще с незапамятных времен научились выживать в обход этого естественного условия.

Для обуздания могущества сильных и для успешного паразитирования за их счет слабые изобрели ряд религиозных догматов, норм общественной морали и таких понятий, как групповая солидарность — родоплеменная, национальная или государственная. Эта принадлежность к группе в значительной степени освобождает слабых от честной конкурентной борьбы за выживание, тем самым ставя под угрозу срыва весь процесс совершенствования данного вида.

Разумеется, слабых эта проблема не волнует.

Подпав под влияние стереотипов общественной морали, сильный, впавший в некоторое застойное благодушие, рассуждает таким образом: «Ну, что ж… бездельник… наркоман… проиграл в карты квартиру… мою… не повезло, видно… но, опять же, свой, не чужой…» А ведь речь идет о неудачной человеческой особи, приговоренной самой Природой к ликвидации. И никто, даже очень сильный человек, не вправе оспаривать этот приговор.

КСТАТИ:

«Слабовольные люди — это легкая кавалерия армии дурных людей: они наносят больше вреда, чем сама эта армия, потому что их слабоволие все разоряет и опустошает».

Никола-Себастьен де Шамфор

Эти люди, как подтвердила вся печальная история актов милосердия, гораздо опаснее самых откровенных и жестоких злодеев, и прежде всего тем, что они способны вызвать снисходительное сожаление и желание помочь им в разрешении их жизненных проблем, а это неизменно оборачивается гораздо более сложными проблемами для тех, кто оказал им помощь. Слабовольные люди — самые характерные, самые типичные предатели, лицемеры и отступники.

Безмерно прав был Фридрих Ницше, призывая: «Помоги упасть тому, что падает». Он имел в виду, разумеется, не физически слабых людей, не стариков или детей, а людей слабых в сугубо личностном плане. Не следует сочувствовать человеку, пропившему или проигравшему в карты свою зарплату, не следует сочувствовать вору, польстившемуся на то, что плохо лежит, бездельнику и лентяю, которые не удосужились собрать посеянный ими в минуту краткого вдохновения урожай, не следует заботиться о сохранении беременности женщины, которая не в силах воздержаться от курения или алкоголя, — все равно она родит или урода, или преступника.

И Библия, и десятки светлейших умов человечества утверждают универсальный жизненный принцип: «Каждому — свое».

Слабым, естественно, этот принцип абсолютно не приемлем, как, впрочем, любой принцип индивидуальной инициативы и, разумеется, ответственности. Им больше по душе большая группа, групповая солидарность, групповая ответственность, возможность надежно раствориться в группе, где всякое Я нивелируется до абстрактного МЫ.

Недаром же говорят, что воробьи слетаются в стаи, а орлы летают в одиночку…

Формула «МЫ — хорошо, ОНИ — плохо» на протяжении веков и тысячелетий всячески проституируется и различными племенами, и государствами, и религиями, и расами, и нациями, да и вообще любыми мало-мальски сформированными человеческими сообществами.

Самое непосредственное воплощение в жизнь этой формулы можно наблюдать во все времена и во всех землях нашей беспокойной планеты хотя бы на примере такой человеческой общности, как толпа.

Толпа — традиционная форма интеграции слабых против сильных, которые традиционно находятся в физическом меньшинстве. Толпу характеризуют крайне низкий уровень критичности восприятия, крайне высокий уровень агрессивности и при этом — резко подавленный инстинкт самосохранения.

Толпа, бесспорно, обладает худшими качествами двуногого животного, который не упустит случая воспользоваться беспомощным положением слабого, но при этом не устыдится самым позорным образом бежать от агрессии сильного.

Толпу всегда характеризует коварная и тупая жестокость, жаждущая своей реализации, но только при гарантированной безнаказанности. Во всякого рода смутные времена у толпы возникает возможность вволю покуражиться над беззащитным меньшинством, которое своим положением провоцирует, возбуждает массовую кровожадность, дает стаду повод проникнуться осознанием своей всесильности и своей «народности».

Толпа — символ торжества идеи разрушения, хаоса. Мощь толпы никогда не была направлена на созидание.

Толпа — неизменная участница всех крупных событий истории, и если ее никак нельзя назвать движущей силой этих событий, то режущим инструментом — наверняка.

КСТАТИ:

«Если хотите быстро разогнать толпу, то расстреляйте первые пять сотен; остальные разбегутся сами».

Наполеон I

Действительно так. Подтверждено многочисленными испытаниями.

А вот тезис Фридриха Энгельса о том, что труд превратил обезьяну в человека, никак и ничем подтвержден не был.

Опыт развития человечества более чем убедительно показал, что труд в понимании, вернее, в трактовке марксистов, социалистов да и вообще всех, кто не прочь погреть руки на амбициях черни, не только не способен кого-то облагородить, возвысить, развить, но и является бесспорно деструктивным фактором формирования человеческой личности.

Неквалифицированный физический труд способен лишь унизить человеческое достоинство (если, конечно, таковое имеет место). Этим трудом можно заниматься либо по несчастью, вследствие крайне неблагоприятного стечения каких-либо ужасающих обстоятельств, либо вследствие врожденной бездарности, ограниченности элементарных умственных способностей. Человек, способный стать хотя бы средней руки слесарем, никогда не изберет стезю чернорабочего.

А социалистов можно понять: неквалифицированный физический труд непременно предполагает нерассуждающие мозги — их главный оплот.

КСТАТИ:

«Тот производственный эффект, который ожидает от применения (в угольной промышленности) врубовых машин тов. Пятаков, явно преувеличен. Киркой лучше и дешевле».

Владимир Ульянов (Ленин). Записка, датированная сентябрем 1921 года.

Пропагандируемый Лениным труд способен лишь превратить человека в обезьяну, и никак не наоборот.

А вот изобретение лука, сохи, колеса, капкана, молотка и т.д., а также творческое применение этих достижений сугубо человеческого интеллекта действительно подняло наших пращуров высоко над всей прочей фауной и сделало его хозяином планеты.

Этот неугомонный и не слишком добросовестный субъект довольно оперативно проник в суть элементарных причинно-следственных связей и научился разгулу желаний, уже тогда в большинстве случаев превышавших его потребности.

Неуемность желаний очень скоро превратилась из позитивного фактора развития, освоения окружающей среды, познания мира — в коварную ловушку, в гостеприимно распахнутую мышеловку с пахучим дармовым сыром…

Эта неуемность при весьма ограниченных возможностях, вернее, способностях к воплощению их в жизнь, породила самое ужасное, самое деструктивное, самое идиотское из всех порождений человека — войну.

Сугубо человеческое изобретение. Природа не знает войн.

…В лесу, где обосновались ОНИ, полным-полно дичи, а вот в нашем лесу ничего не ловится (совсем как в известной песне из кинофильма «Бриллиантовая рука», где на острове Невезения «крокодил не ловится, не растет кокос»)…

…МЫ живем в каких-то жалких звериных норах, а ОНИ вон додумались строить себе жилища из бивней мамонта или стволов упавших деревьев. Ты погляди какие умные выискались…

…ОНИ приручили лошадей и теперь ездят на них верхом, в то время как МЫ передвигаемся лишь на собственных ногах. Почему это у них есть лошади, а у нас нет?

…ОНИ поклоняются каким-то странным идолам, совсем не похожим на наших. В этом, несомненно, таится угроза (аргументация будущих крестовых походов и вообще всех религиозных войн)…

…Если не МЫ захватим ИХ территорию, то это сделают другие, а вот этого допустить нельзя! (Аргументация советской правящей верхушки интервенции в Афганистан)…

…НАШ вождь неожиданно умер, и МЫ не можем понять причину этой смерти. Но многие из НАШИХ говорят, что это ОНИ наслали смерть на нашего вождя, и его дух требует отмщения…

…ИХ воин встретил в лесу НАШУ девушку и наслаждался ее телом. А потом она ушла с ним и теперь живет у НИХ. За это все ОНИ заслужили наказание: не нужно принимать в племя чужих женщин… Если ИХ не наказать, то скоро МЫ останемся вообще без женщин…

…И так далее.

Поводов к войнам может быть бесчисленное множество, было бы желание. А желание поправить при помощи военных действий свои пошатнувшиеся дела у людей ограниченных, интеллектуально бесплодных и, на мой взгляд, лишенных одного из самых главных человеческих достоинств — дара воображения? Даже самый поверхностный взгляд на историю войн наводит на мысль о неспособности их главных героев делать хотя бы беглые, черновые наброски коллизий, наступающих немедленно после победы (своей или чужой — не имеет никакого значения. Впрочем, известно, что с течением времени победитель имеет гораздо больше проблем, нежели побежденный).

Если бы у главных героев так называемого театра военных действий присутствовал дар исторического предвидения, то если не все, то большинство самых «справедливых» войн никогда бы не начиналось, и осталось бы лишь посочувствовать армиям невостребованных историков.

КСТАТИ:

«Плоды победы? Груши на вербе».

Станислав Ежи Лец

Это еще мягко сказано.

А изобрели войну как пилюлю от комплексов, конечно же, наши пращуры, вернее, те из них, кто жаждал легкой добычи, незаслуженной славы и вообще внеконкурсного существования.

На это можно гневно возразить: «Какой там „легкой“? Какого там „внеконкурсного“?! Они ведь жизни, жизни свои клали!»

А на такие возражения можно спокойно ответить: «Если они клали свои жизни ради таких низменных целей и если они ничего другого не умели делать, да и не стремились делать, то все это едва ли предполагает сочувствие элементарно порядочного человека».

Исключение может составлять лишь вооруженная защита родной земли от вражеского вторжения, но как эти исключения редки на скрижалях Истории!

Поразительно, с какой единодушной уверенностью в своей правоте каждый народ во все эпохи и на всех континентах провожал в походы свои войска «на защиту идеалов добра и справедливости». Да, и никак не иначе!

КСТАТИ:

«Правда у всех одна и та же, но у всякого народа есть своя особая ложь, которую он именует своими идеалами».

Ромен Роллан

В далекую Индию направлялись фаланги Александра Македонского, и среди провожающих мало кто задался простым вопросом: «А что они там забыли?», как мало кто задавался вопросом, что забыли в Египте легионы Юлия Цезаря, испанские рыцари — в Палестине, конница хана Батыя — в Московском княжестве, «чудо-богатыри» Суворова — в Альпах, полки Наполеона — в Неаполе, гусары Александра Первого под Аустерлицем, гитлеровские дивизии — под Москвой, а советская армия — в Афганистане…

КСТАТИ:

«Государственная необходимость — это понятие, придуманное тиранами, так как им кажется, что для сохранения и приобретения власти можно преступить любой закон… Это понятие имеет в виду лишь личное благо того, кто правит».

Томазо Кампанелла

И это понятие уходит корнями в праисторию…

Они ведь изобрели и само понятие государства как машины для подавления негативных инициатив в человеческом сообществе. В отличие от войны государство возникло, несомненно, как защитная реакция продуктивного меньшинства и едва сформировавшейся личности от разрушительных посягательств.

Можно со всей уверенностью сказать, то изначальной целью государства всегда была защита интересов сильного меньшинства перед угрозой агрессии слабого большинства.

Ницше определял это большинство как носителей неразумного эгоизма в отличие от немногих носителей эгоизма разумного, то есть такого, которому хватает ума и воли для должного самоограничения во имя позитивного развития всего общества.

АРГУМЕНТЫ:

«…Разумный эгоизм… изучает историю именно с целью узнать, что представляет собой эгоизм неразумный. Такого рода занятие историей научило нас, что в образовавшейся мировой системе эгоизмов на долю государства выпадает особая миссия: оно должно стать покровителем всех разумных эгоизмов для того, чтобы оградить их при помощи своей военной и полицейской силы от ужасных взрывов неразумного эгоизма».

Фридрих Ницше. «О пользе и вреде истории…»

Но слабые очень быстро сообразили, в чем заключена суть понятий «государство» и «государственная власть», и, — как обычно, пользуясь своим физическим превосходством, — перехватили инициативу, сделав государственную власть выразительницей воли большинства, как это имело место уже в Афинах и других полисах, как это имеет место в так называемых демократических государствах современного мира.

К этому многие уже привыкли, это стало стереотипом, однако если вдуматься, то невозможно не содрогнуться от осознания какого-то невообразимо наглого, неправдоподобно неразумного явления и без того безумной действительности. Ну вот, к примеру, тысяча кузнецов… Сколько можно насчитать среди них тех, кого называют «Мастер Золотые Руки»? Не более сотни, никак не более. Так вот, именно эта сотня и должна обладать исключительным правом на решение всех проблем, связанных с кузнечным делом, только эти мастера и способны разработать критерии качества продукции и наметить пути прогресса своего ремесла, только они и никто больше. А остальные 900 должны принять, причем безоговорочно, все решения своей профессиональной элиты.

И здесь совершенно неуместно какое бы то ни было неприятие такого status quo, потому что никто ведь никому не препятствует стать подлинным мастером своего дела и тем самым обрести право вершить его судьбы.

Но так должно было бы быть, следуя элементарному здравому смыслу. В действительности же все решения принимают те самые 900, которые, конечно же, не заинтересованы в повышении уровня качества, да и вообще в прогрессе кузнечного дела.

Таким образом игнорируются элементарные требования Природы, которые заключаются в совершенствовании видов путем естественного отбора.

Человеческое сообщество, в котором важнейшие решения принимаются простым большинством его членов, является ничем иным как вызовом Природе и обречено на уничтожение.

Такое вот извращение зародилось в самом нежном возрасте человеческой цивилизации…

КСТАТИ:

«Худших везде большинство».

Биант из Приены, древнегреческий философ

Еще одно антиприродное изобретение первобытного человека — проституция, которую называют древнейшей профессией. Так это или нет, никто доподлинно не знает, да и знать не может, скорее всего, за ненадобностью подобного исторического знания. Гораздо более интересны мотивы возникновения этого любовного промысла.

Проституцией принято считать предоставление сексуальных услуг за материальное вознаграждение, причем, всем без исключения партнерам, способным эти услуги оплатить.

Мы настолько привыкли к этому явлению, что оно, как, впрочем, и волеизъявление большинства, не потрясает нас своей явной аномальностью. Мало того, в последнее время, когда власть позволила журналистам смаковать разного рода «клубничку», они на многочисленных ток-шоу затрагивают тему проституции, и трепетные девушки проникновенно отвечают на вопрос ведущего: «Ну… как вам сказать… эта профессия… она ничуть не хуже других…» Ведущий при этом понимающе кивает, то ли действительно разделяя взгляды выступающей, то ли из опасения прослыть ретроградом.

Ну, с девушкой все более или менее ясно. Достаточно было бы проследить ее генеалогию хотя бы до уровня прабабушки, и ее ответ ведущему будет восприниматься как естественный плод фамильного древа.

Но сама по себе проституция, уходящая корнями в праисторию…

Очень и очень непросто ответить на вопрос: зачем было первобытным мужчинам платить за то, что было так же доступно им, как вода в реке или желуди под дубом?

Ведь тогда, в те времена, господствовал промискуитет, когда люди на знали стыда и совокуплялись друг с другом так же запросто, как это делали животные, по крайней мере в большинстве своем. В таком случае, как и зачем возникла необходимость платить за это общедоступное удовольствие?

Можно, конечно, обратиться к версии космического вторжения и объяснить это загадочное явление (проституцию, разумеется) тем, что инопланетное отребье, сосланное за свои преступления на Землю, научило этой мерзости наших простодушных предков.

Но если бы это явление противоречило человеческой натуре, оно бы никогда не прижилось и не просуществовало бы так долго, да еще и постоянно совершенствуясь.

Еще одна форма несвободных (а потому неприродных) сексуальных отношений, изобретенная в доисторическую эпоху, — брак.

Институт брака, как и институт государства, порожден частной собственностью. Женщина в рамках этих новых социальных отношений становится частью домашнего обихода, прислугой с многочисленными хозяйственными обязанностями и детородной машиной.

Нельзя не брать во внимание то обстоятельство, что зародившийся в праисторическом мужчине могучий инстинкт собственника требовал полной ясности в вопросе наследования нажитого имущества. Вполне естественным могло быть стремление оставить это имущество не какому-то чужому человеку, а своим детям, кровное родство с которыми не должно подвергаться сомнению. Поэтому индивидуальный брак исключал беспорядочные половые контакты жен. Он означал, что все остальные мужчины рода лишаются возможности (хотя бы на гипотетическом уровне) вступать в сексуальную связь с женой одного из них. Такое положение не вызывает восторга даже в наш цивилизованный век, не говоря уже о предрассветных сумерках человеческой истории.

И тем не менее вполне понятно, что накопителю и без того горько передавать собственность в чьи-либо руки, ну а в чужие — вообще нестерпимо.

Естественно, Природе неведома такая форма взаимоотношений живых существ.

КСТАТИ:

«Любовь приятнее брака по той же причине, по какой романы занимательнее исторических сочинений».

Никола-Себастьен де Шамфор

Но любовь придумали несколько позднее.

А вот тогда, в обозреваемое нами время, людям было не до любви, им нужно было как можно скорее выработать основные принципы взаимоотношений, потому что развитие материальной культуры стало заметно опережать развитие духовной (что, если по правде, наблюдается и сейчас), так что потребовалось набросить узду на звериное человеческое естество.

Вот тогда-то, скорее всего, и была выработана запрещающая система норм, система табу. Запрет-табу ничем не мотивируется и ничем не обосновывается. Естественно, его правомерность никем не обсуждается. Табу — это данность. Нарушение табу связано с опасностью, причем, без какогр бы то ни было анализа этой причинно-следственной связи, без какой-то обозначенной силы, с которой можно договориться, вымолить у нее прощение и т.п.

Нарушение табу автоматически высвобождает сидящую в засаде опасность, которая неотвратимо обрушивается на нарушителя.

Подавляющее большинство исследователей утверждает (какое емкое слово — «подавляющее»), будто самым древним табу было запрещение инцеста, брачных отношений между кровными родственниками. Это суровое табу якобы было необходимой защитной мерой против вырождения человечества, так как дети, рождающиеся вследствие кровосмесительных половых контактов, как правило, неполноценны.

Чушь. Специальные многолетние исследования показали, что число идиотов, рождающихся вследствие кровосмесительных половых связей, ничуть не превышает числа идиотов, рождающихся у «нормальных» брачных партнеров. Идиоты здесь ни при чем. А кто, что при чем?

Существует и такая гипотеза: табу на кровосмешение возникло как мера сдерживания роста могущества одних племен в контрасте с другими.

Но если это действительно так, то справедлива ли эта мера? Не препятствует ли она процессу естественного отбора? Ведь если какое-то племя не жизнеспособно, то стоит ли в законодательном порядке спасать его от вырождения, разбавляя его гнилую кровь здоровой?

АРГУМЕНТЫ:

«Мог бы человеческий род после страшнейших катастроф, перенесенных земным шаром, воспроизвестись без помощи инцеста? Разве не находим мы примера и даже доказательства того в самых почитаемых книгах христианства? Разве мог род Адама и род Ноя увековечиться без посредства инцеста? Поройтесь в документах, исследуйте нравы человечества: вы всегда будете нападать на след инцеста, рассматриваемого как мудрый закон, созданный для упрочения семейных связей».

Маркиз де Сад. «Философия в будуаре»

А Природа не знает табу на инцест, и ничего, до сих пор еще не выродилась…

В целом же возникшая система различных табу сыграла достаточно позитивную роль в формировании таких понятий, как мораль, право, этика, и в их дальнейшем развитии.

КСТАТИ:

«Род человеческий, дрянной уже по своей натуре, стал еще хуже под влиянием цивилизованной жизни»

Никола-Себастьен де Шамфор

Сталкиваясь с грозными силами окружающей Природы, человек воплотил эти силы в более или менее конкретные образы, посредством которых он теперь мог общаться с неведомым ему миром. Это общение было замешено на гнетущем страхе, который в определенной степени развеивался осязаемостью объектов культового поклонения, а также на двух основных побудительных мотивах человечества: на голоде в его гастрономическом понимании и на голоде сексуальном.

Поэтому человек (как существо, которое никогда и ничего не делало просто так) при отправлении своих культовых ритуалов то и дело просит, умоляет, извивается, как червяк под каблуком, заказывая у высших сил свою безопасность, свой прокорм и свой секс. На последующих этапах истории он будет просить все большего и большего…

Но есть и уже упоминавшаяся мною версия о пришельцах и их стреловидных кораблях, о Сынах Неба, которые были божественно мудры, всезнающи и всесильны. Почему бы не обратиться к ним с такими несложными просьбами? Действительно, что им стоит! Ну, а если они улетели и не торопятся возвращаться, то можно обратиться к их изображениям… Какая разница?

В пользу этой версии говорят многочисленные сооружения праисторического периода, которые ни практически, ни даже гипотетически не могли возвести наши пращуры.

Одним из таких сооружений является всемирно известный Стоунхедж в Англии. Некоторые из его монолитных каменных блоков весят до 50 тонн, и разговоры о том, что если четыре тысячи лет назад люди, которые едва освоили колесо и выплавку топора из меди, возвели это циклопическое сооружение, значит, они были в состоянии сделать это, могут поддерживаться только академическими маразматиками, которые больше всего на свете боятся не угодить власти, которая традиционно пресекает версии о пришельцах: а вдруг действительно вернутся? Знает кошка, чье мясо съела…

КСТАТИ:

Летом 2000 года группа энтузиастов предприняла попытку транспортировки к Стоунхеджу каменного монолита, соответствующего самому малому из деталей этого сооружения. Они пользовались механизмами, которые могли быть известны древним строителям. Эта попытка закончилась полным провалом. Для такого рода работ, как выяснилось, требуется техническое оснащение уровня конца XX столетия…

Любовь и голод нашли свое отражение и в художественном творчестве наших далеких предшественников. Найденные образцы наскальной живописи (пещера Ласко в юго-западной Франции, Альтамирская пещера на севере Испании, Капова пещера на Нижнем Урале и т.д.) свидетельствуют о их живейшем интересе прежде всего к животным как к источнику свежего мяса. На пещерных рисунках наиболее часто изображены различные травоядные: пасущиеся, спящие, убегающие от погони, пронзенные охотничьими копьями. Сами охотники на рисунках отсутствуют, как вообще отсутствуют изображения людей.

Встречаются и рисунки с изображениями хищников: волков, львов, медведей — потенциальных врагов, своевременное уничтожение которых весьма желательно в целях безопасности, как уничтожение травоядных — в целях утоления голода. Итак — уничтожение одних, других, третьих во имя собственного выживания…

Между прочим, наскальная живопись играла не только и, пожалуй, не столько эстетическую роль, сколько служила предметом магического культа, о чем свидетельствуют хотя бы многочисленные углубления и царапины, оставленные стрелами и дротиками на изображениях животных, запечатленных на стенах древних капищ.

И совсем иное, можно сказать, жизнеутверждающее впечатление производят образцы доисторической скульптуры. Они, по правде говоря, не отличаются разнообразием, так как в основном представляют собой различные модификации образа довольно упитанной женщины. Эти скульптурки, названные археологами «палеолитическими венерами», обнаружены в разных регионах Европы и Азии. Наиболее известные из них — так называемые «Венера из Брассемпуи» и «Венера из Виллендорфа».

Последняя, сохранившаяся гораздо лучше первой, датируется, тем не менее, примерно XXXIII-ХIХ столетием до нашей эры. Виллендорфская Венера представляет собой небольшую (11 сантиметров) фигурку, изображающую толстую женщину с большой грудью и необычайно широкими бедрами. Голова и конечности практически не вылеплены. Скульптор умышленно подавлял все детали фигуры, не имеющие отношения к сексу и деторождению, и это является, пожалуй, наиболее характерной особенностью всех подобных находок.

Древние скульпторы выражали таким образом свои жизненные приоритеты, а что касается непомерной толщины изваянных красавиц, то таким, видимо, было тогда господствующее представление о женской привлекательности и сексуальности… Каждому времени — свои идеалы.

Но идеалы — забота идеалистов, то есть меньшинства, а вот большинство и в те времена, и во все последующие было озабочено куда более осязаемыми вещами.

Например, изобрести рабство. Ведь до чего же простая мысль: сгоняя соседей с их территории, не убивать их, а заставить работать на победителя, сделать их подневольными, своей собственностью, товаром. Очень простая мысль, и как это она раньше не приходила в голову? Ведь столько людей убито совершенно зря…

КСТАТИ:

«У животных есть та благородная особенность, что лев никогда не становится из малодушия рабом льва, а конь — рабом другого коня».

Мишель де Монтень

А может ли лев быть племянником другого льва? Нет, не так. Племянником-то он, по человеческим меркам, может быть, но вот может ли он идентифицировать себя в этом качестве?

Исключено. Племянники, двоюродные братья, сестры, свояченицы, девери, кумовья и прочие никакого отношения к естественным связям и явлениям не имеют, являясь лишь нелепым порождением слабого человеческого большинства. А возникло это чреватое многими бедами изобретение именно в ту доисторическую эпоху, когда еще был шанс осознать и оценить свою роль в мировой иерархии…

Собственно этого шанса никто у нас не отнимал, но с течением времени его реализация требует все большей и большей крови, а кто из нормальных людей может взять на себя роль Бога? Потому-то слабые и торжествуют, и довольно интенсивно размножаются, пока не наступила решающая стадия обещанного Библией Апокалипсиса. Но тогда всем будет все равно.

Я представляю себя комендантом города. Начальник ночного дозора докладывает о поимке на месте преступления двадцатилетнего парня, который насиловал семилетнюю девочку. Девочку отправили в больницу, где она умерла.

— Что делать с парнем? — спрашивает начальник дозора.

— Как это «что»? Повесить, разумеется.

Начальник дозора переминается с ноги на ногу.

— Вам что-то неясно, майор?

— Дело в том… что этим парнем оказался… ваш сын…

— Так что? Тем более повесить!

Но так поступали далеко не все коменданты. Зачастую подобная проблема разрешалась в пользу отцовских чувств, известных Природе, но лишь до того рубежа, за которым детеныш становится полноценным представителем своего вида. А потом львица не узнает при встрече свое потомство…

А о львиных племянниках и говорить нечего.

КСТАТИ:

«Наполеон потерпел крах из-за того, что его окружение было не в состоянии выполнить поставленные перед ним задачи. Он, безусловно, виноват в том, что подбирал на высшие посты недостойных людей. Родственники — не люди… Ошибается тот, кто считает, что наиболее тесно соединяют людей именно кровные узы».

Адольф Гитлер. Из застольных бесед

Относительно родственников и кровных уз трудно не согласиться с геноссе Гитлером, однако кто бы говорил… Человек, который, опираясь на весьма эмоциональную расовую теорию, причислил к свои «кровным родственникам» миллионы и миллионы «истинных арийцев», большинство которых… да что там… большинство есть большинство, и опора на него привела к краху фюрера германцев.

Первобытные люди еще не знали расовых теорий, однако понятие «кровное родство» уже успело оказать на них свое разлагающее влияние.

Или они на него.

У них было достаточно времени и возможностей, чтобы войти в роль нерадивых хозяев прекрасной планеты, не столько даже завоевателей, сколько истребителей, безмозгло любующихся собственной жестокостью, которую они с незапамятных времен преподносили миру как необходимое зло, как издержки познания…

Но к познанию стремились лишь единицы, а миллионы — к использованию результатов этого познания в угоду своей порочности.

… — О ком гадаешь по ромашке? — спросили палача.

— Я не гадаю, — ответил он, — я выдергиваю из нее лепестки…

Древний мир

Единственный урок, который можно извлечь из истории, состоит в том, что люди не извлекают из истории никаких уроков.

Джордж Бернард Шоу

Истинно так. Ведь не зря же говорится, что умные учатся на чужих ошибках, а вот дураки — на своих. Даже при самом беглом сравнении истории Древнего мира с летописями всех последующих эпох становится совершенно очевидным то, что она несоизмеримо более богата созидательными событиями и роковыми ошибками, а потому особенно поучительна. А то, что забубенное человечество не извлекло из нее практически никаких уроков… что ж, человечество есть человечество…

Сама же по себе древняя История настолько динамична, самодостаточна и насыщена ярчайшими проявлениями знаний, умений и талантов человеческих, что ее финалу вполне пристала бы роль завершающего аккорда, и на том можно было бы смело закрыть занавес под аплодисменты восхищенных зрителей.

Эта история во многом напоминает какой-нибудь популярнейший телесериал, к которому не слишком добросовестные и талантливые продюсеры и режиссеры буквально пришивают белыми нитками продолжения с тем же названием, но с добавлением порядковых номеров. Как правило, номер два еще способен хоть в какой-то мере развить удачные находки номера первого и эксплуатировать обаяние полюбившихся зрителям образов, но номер три и так далее — это уже ни что иное, как бледная немочь, рассчитанная на успех той части зрителей, чья непритязательность граничит с умственной отсталостью.

Таким же образом последующие акты человеческого трагифарса попросту поражают своей надуманностью и творческой беспомощностью.

Единственное, чем они сочно и густо насыщены, так это проявлениями кичливости человека перед Природой, что поначалу воспринимается с некоторым нездоровым интересом (как, например, наблюдают за поведением городского сумасшедшего), но очень скоро эта ничем не оправданная кичливость начинает раздражать, и в итоге ее тупое однообразие вызывает лишь непреодолимую скуку.

КСТАТИ:

«Все жанры хороши, кроме скучного. Но скука — не жанр».

Вольтер

Но первый акт великолепен.

Письменность, расцвет самых разнообразных наук, технический прогресс, развитое сельское хозяйство, мелиорация, зодчество, государство и право, бессмертные шедевры литературы и искусства — вот очень беглый перечень наиболее характерных примет того исключительного времени, исключительного потому, что никакое иное не смогло бы похвастать ничем подобным…

Впрочем, здесь следует рассматривать не только фактор исторического времени, но и места.

В ученых беседах о древних цивилизациях принято упоминать некий стандартный набор таких географических понятий, как Египет, Двуречье, Палестина, Иран, Финикия, Индия и Китай.

Древним американским цивилизациям в принципе не отказывают в оригинальности, однако со времени их обнаружения испано-португальскими конкистадорами они, изнасилованные и обгаженные, замерли, затаились и стали некоей «вещью в себе», независимой (в том плане, что от нее ничего не зависит) экзотикой, о которой рассуждают, многозначительно покачивая лысыми головами, но в которой никто толком не разбирается.

Ну и, естественно, сверкающим алмазным венцом этого набора служат Греция и Рим, роль которых в развитии мировой цивилизации переоценить практически невозможно.

Что ж, не будем без нужды нарушать привычные комбинации кубиков с буквами и цифрами. Начнем с начала…

Египет

С самого начала начал эта страна располагалась в долине и дельте Нила — одной из величайших рек планеты. Естественно, Нил всегда был для египтян тем, что принято называть артерией, источником жизнеобеспечения. Он обожествлялся, ему молились, приносили жертвы, в честь него исполнялись хвалебные гимны, где он назывался источником жизни, дарителем хлеба насущного и творцом всего прекрасного.

С незапамятных времен берега Нила были изрезаны оросительными каналами. Здесь располагались поселки и города, здесь процветала торговля, здесь бурлила жизнь во всех ее непростых для того периода всемирной Истории проявлениях.

В IV тысячелетии до н.э. в долине Нила располагалось сорок небольших государств, так называемых «номов», в каждом из которых функционировала система монархической власти.

Среди великого множества царей, фараонов, королей, императоров, президентов и просто желающих «порулить» (типа Кромвеля или Ленина). История едва ли сможет при всем желании назвать хотя бы дюжину истинно мудрых и элементарно дорожащих своей репутацией людей. Правда, если заглянуть в учебник истории любой страны, там можно обнаружить богатейшую галерею образов чрезвычайно благородных, умных, образованных патриотов-филантропов, которых лишь жестокая необходимость спасения нации заставила схватиться за кормило власти… Если так, то откуда же взялся весь этот алчный и кровавый идиотизм, называемый историческим процессом?

Но если это можно сказать о тех, чьими роскошными памятниками сейчас любуются туристы, то как представить себе всю глубину державного мышления тех древнеегипетских царьков, которые были в своих номах и «отцами нации», и законом, и властью? Исходя из фактов истории того времени, можно сказать, что уровень государственного мышления каждого из них сводился к простейшему арифметическому рассчету: «У меня три тысячи подданных, но если я присоединю к своим владениям земли соседнего нома, то подданных будет уже не три. а шесть тысяч, и тогда налоги составят…» Короче говоря, стандартный мотив расширения границ любой страны…

И вот царек идет войной на своего соседа, а там уж как повезет: либо он присоединит к себе владения, что плохо лежат, либо его…

КСТАТИ:

В поход на чужую страну собирался король. Ему королева мешок сухарей насушила И старую мантию так аккуратно зашила, Дала ему пачку махорки и в тряпочке соль. И руки свои королю положила на грудь. Сказала ему, обласкав его взором лучистым: «Получше их бей, а не то прослывешь пацифистом, И пряников сладких отнять у врага не забудь.

Булат Окуджава

Эти войны египетских царьков для Клио, музы Истории, не имели абсолютно никакого значения. Как, впрочем, и для рядовых подданных этих недалеких монархов. Подданные в итоге любой войны в худшем случае погибают «за свободу родины», а в лучшем — остаются, как говорится, при своих интересах. Ведь какая, к примеру, разница рязанскому землепашцу образца XVI века — завоевал ли Иван Грозный Казанское ханство… И так же все прочие великие державные свершения.

Но вернемся к нашим алчным староегипетским царькам.

В итоге их примитивных междоусобиц из сорока мелких государств образовалось всего два: Египет Верхний и Египет Нижний. Разумеется, через некоторое время они сошлись в последнем и решительном бою за «единство нации» (как теперь принято называть державный разбой), и Египет стал неделимой страной всех египтян, объединенных под властью (наконец-то!) одного фараона.

Можно представить себе бурную радость всех этих египтян.

А того славного собирателя египетских земель звали Менес.

Он-то и основал династию фараонов, первую из тридцати функционировавших в течение всего периода государственной независимости Египта.

Фараон и его слуги

Объединение это имело место на рубеже IV и III тысячелетий, около 3000 года до н.э.

Столицей объединенной державы стал город Мемфис.

Обычная столица, которую традиционно отличают от обычного города бросающаяся в глаза концентрация представителей двух родственных классов общества: чиновников и проституток.

И те и другие кормятся, в основном, за счет наплыва провинциалов, приезжающих в столицу улаживать свои дела разного рода и значения.

Впрочем, их объединяет не только это.

А еще в столице есть множество военачальников, изнывающих в ожидании очередной победоносной войны. Ведь только уж очень наивные люди верят в заявления правительств о том, что армия создается с целью обороны страны. Армия создается для разбоя, а когда дело оборачивается действительной необходимостью обороны родной земли, то в таких случаях либо разбегается, либо в массовом порядке сдается в плен.

Известно, например, что в период царствования фараона Джосера (около 2800 лет до н.э.) египетская армия достаточно активно наносила грабительские визиты и жителям Нубии, расположенной к югу от границ державы, и племенам, населяющим Синайский полуостров, тем самым с лихвой окупая расходы на свое содержание.

Древняя летопись представляет нам хвастливый отчет египетского военачальника о походе в чужую страну:

«Войско вернулось с победой,

разорив соседнюю страну, вырубив ее сады и виноградники.

подпалив вражеские селения, перебив там много десятков

тысяч людей, захватив столько же пленных.

Фараон хвалил меня за это и осыпал богоравными милостями».

Собственно, в этом нет ничего примечательного, ибо таковы все армии мира и их победоносные визиты на чужие территории, а вот фараон Джосер вошел в историю прежде всего как первый из правителей Египта, кто был похоронен в монументальной усыпальнице — пирамиде.

Известно, что автором этой первой из пирамид, что считались одним из семи чудес древнего мира, был архитектор Имхотеп. Вот этот человек действительно оставил свой след в Истории…

КСТАТИ:

Семь чудес света — семь знаменитых сооружений зодчих Древнего мира: египетские пирамиды; подвесные сады Семирамиды в Вавилоне; храм Артемиды в Эфесе; статуя Зевса работы Фидия; гробница Мавзола в Гелакарнасе. Колосс Родосский — статуя бога Солнца Гелиоса, установленная в гавани Родоса, и мраморная башня маяка на острове Фарос.

Из египетских пирамид наиболее известными являются усыпальницы трех фараонов: Хуфу (Хеопса), Хафра (Хефрена) и Менкаура (Микерина). Пирамида Хеопса — несомненный лидер среди этих циклопических сооружений. Ее высота — 146 метров, а длина основания каждой из четырех граней — 230 метров. Сооружение состоит из двух миллионов трехсот тысяч каменных блоков, каждый из которых весит от 2 до 30 тонн. Точность подгонки такова, что между их гранями невозможно просунуть и лезвие ножа.

Любопытна история постройки этой знаменитой пирамиды, изложенная греческим историком Геродотом (между 490 и 480 — ок. 425 до н.э.). По его словам, пирамида возводилась двадцать лет и стоила несметного количества денег. Все эти деньги были добыты исключительно путем проституции, причем, одной-единственной женщиной — дочерью самого фараона. Так что эта пирамида самым убедительным образом свидетельствует не только о могуществе и славе Хеопса, но и об уникальных сексуальных способностях его дочери.

Но и это не все. Дочь фараона решила пересмотреть собственный финансово-хозяйственный план и в ходе строительства этого архитектурного чуда увеличила сумму своего разового гонорара, чтобы на деньги, полученные за одно соитие с ее царственным телом, можно было бы приобретать не один, как это было раньше, а два каменных блока.

«Из этих камней, — писал Геродот, — по словам одного жреца, и была выстроена между тремя возвышающимися пирамидами четвертая».

КСТАТИ:

Все-таки самая большая в мире пирамида находится не в Египте, а в Мексике, в местечке Холула-де-Ривадабиа, что расположено в ста километрах от столицы. Это пирамида была возведена между 11 и VI веками н.э. в честь ацтекского бога Кетцалькоатля. Площадь сооружения — 18 гектаров, высота — 54 метра, а объем — 3,3 миллиона кубических метров, т.е. почти на миллион больше, чем объем пирамиды Хеопса.

Это так, для общего развития. Думается, грандиозность пирамиды Хеопса от этого сравнения не померкнет.

Как не померкло величие этих сооружений оттого, что еще в древности какие-то недочеловеки разграбили их содержимое.

Скорее всего, мотивом разграбления пирамид была не столько жажда наживы, хотя в усыпальницах было немало драгоценностей, сколько стремление маленьких во всех отношениях особей осквернить признанную святыню, надругаться над тем, что в обычных условиях объективно недосягаемо…

КСТАТИ:

«Для низких натур нет ничего приятнее, как мстить за свое ничтожество…»

Виссарион Белинский

Еще один циклопический символ величия власти — Большой Сфинкс. Он возвышается неподалеку от пирамид, огромное скульптурное изображение льва с головой человека (как принято считать — фараона Хафра). Высота чудовища — 19,8 м, длина — 70 м, а ширина его рта — 2,32 м. Нос отсутствует.

Одно время бытовало мнение о том, что нос каменному чудовищу отшибли артиллеристы Наполеона во время египетского похода 1798—1799 гг. Это мнение оказалось ошибочным. Нос Большому Сфинксу действительно отстрелили артиллеристы, но только не французские, а турецкие, которые посетили те края гораздо позднее Наполеона. Им было попросту наплевать на какие бы то ни было святыни, они упражнялись в стрельбе. Просто так, от нечего делать…

А во времена фараонов Сфинкса называли «Отцом ужаса».

Этот грандиозный истукан и в самом деле не излучает оптимизма, как, впрочем, почти все египетские боги.

Исключение могут составить лишь бог Солнца по имени Ра и бог-кормилец Хапи (так называли Нил). Ра почитался египтянами как «царь богов», который в течение дня проплывает в золотой ладье по небу, удаляясь на ночь в пустыню. Хапи должен был постоянно заботиться о должном уровне воды в своем русле и о наполнении оросительных каналов.

Бог Осирис опекался плодородием, помогал произрастать посевам. Бог пустыни, злой бог по имени Сет, с красным лицом и воспаленными глазами, коварно убил Осириса, но тот ожил, воскрес из мертвых и стал царем потустороннего мира, где живут души умерших. Там не бывает засухи, там всегда достаточно чистой воды, а пшеница достигает человеческого роста.

Но в этот рай попадали далеко не все души. Им предстояло судебное заседание под председательством Осириса. Если владелец души жил праведной жизнью — добро пожаловать в царство сытости и благополучия, если же нет — душу безжалостно пожирало ужасное чудовище.

Своего рода судебным заседателем был при Осирисе бог с головой шакала, которого звали Анубис.

Апис, бог-бык, служил, естественно, символом плодовитости.

Сохмет, богиня-львица, считалась матерью царей.

Бараноголовый бог Хнум вылепил самых первых людей на гончарном круге, а бог Тот, имевший голову ибиса, научил людей писать и считать. Как видим, боги египтян были в основном звероликими, что свидетельствует об изначальной двойственности человеческой натуры, послужившей моделью для сотворения богов.

Видимо, в русле этой традиции следует рассматривать и почитание некоторых видов животных, в частности кошек и собак.

Священные животные содержались при храмах и в домах высшей знати. После смерти их бальзамировали и торжественно хоронили на особых кладбищах. В те времена можно было увидеть на берегах Нила пышные похоронные процессии, сопровождавшие в последний путь скончавшихся четвероногих кумиров. По ним носили траур и даже сбривали брови в знак наивысшего проявления скорби.

КСТАТИ:

«Чем больше я узнаю людей, тем больше люблю собак».

Адольф Гитлер

Авторство сомнительно, однако известно, что эта фраза была у этого исторического деятеля одной из самых любимых.

Как бы то ни было, но среднестатистическому человеку следует опасаться среднестатистической собаки в неизмеримо меньшей степени, чем своего ближнего, которого авторы Библии настоятельно советуют возлюбить как самого себя.

И не только ближнего следует опасаться, но и близкого, о чем свидетельствуют многочисленные и достаточно убедительные факты мировой истории.

Так что не стоит вертеть пальцем у виска, прочитав об отношении древних египтян к кошкам и собакам. Хоть к кому-то ведь надо относиться с должным почтением.

Фараоны, правда, не могли пожаловаться на недостаток почтения к своим богоравным особам. Именно богоравным, потому что по существующей традиции фараон считался живым воплощением Осириса, сыном бога Солнца Амона Ра. Недаром же к фараону обращались в такой форме: «О, Солнце, видящее лучами своими!» В честь фараона возводились храмы, дворцы, статуи, украшенные золотом и драгоценными камнями.

Фараона постоянно окружала толпа придворных, каждый из которых усматривал основное предназначение своей жизни в ревностном служении повелителю, в мгновенном выполнении всех его пожеланий. Придворный этикет требовал от каждого, кто был удостоен чести непосредственного общения с земным богом, добрый десяток метров подползать к нему исключительно на брюхе и как огромную честь воспринимать милостивое позволение поцеловать его сандалию.

Когда фараон отходил в сторону, следовало пылко целовать его следы на песке или каменных плитах.

Но это была общедоступная, внешняя сторона медали. В Египте фараон был не столько действительным самодержавным властителем, сколько раскрашенной и отделанной золотом марионеткой в руках опытных, расчетливых и целеустремленных кукловодов, то есть жрецов.

Именно им и принадлежала реальная власть в Египте. Как и реальные признаки материального могущества: земли, рабы и т.д.

Фараон, разумеется, не был каким-то подставным лицом, не имеющим никаких властных прерогатив, однако по большому счету ключи от высшей власти хранились не в его чертогах золотых, а в тайниках главного храма.

АРГУМЕНТЫ:

«…В Египте жречество дисциплинировало царскую власть, не уступало никогда своих прав и даже в самые трудные эпохи имело влияние на царей, изгоняло деспотов и всегда управляло народом; и влияние это исходило из умственного превосходства, из глубокой мудрости, какой не достигало ни одно правящее сословие нигде и ни в к какой стране».

Эдуард Шюре. «Великие посвященные»

Между прочим, жрецы обладали несметными богатствами. Храмы выполняли роль своеобразных терминалов, где аккумулировались запасы золота и зерна. Храмам принадлежали плодородные поля, скот и рабы, причем в довольно впечатляющем количестве. К примеру, главному храму в городе Фивы принадлежало более 80 тысяч рабов…

И все же главная задача жрецов заключалась не в том, чтобы обладать золотом, а в том, чтобы обладать властью над теми, кто этим золотом владеет. Так оно вернее, надежнее и продуктивнее, что не раз подтверждалось практикой развития человеческой цивилизации.

Та же практика, однако, может достаточно авторитетно свидетельствовать о том, что египетские жрецы иллюстрируют собой весьма редкий случай, когда высшая власть в стране принадлежит ее интеллектуальной элите.

Это бесспорно. Жрецы действительно были интеллектуальной элитой Египта: именно в их среде нашли самое интенсивное развитие физика, химия, математика, медицина. Именно в египетских храмах были написаны первые в мире медицинские трактаты, где анализировались симптомы различных болезней и способы их лечения. Там же родились формулы вычисления площади треугольника, объема цилиндра или шара. Жрецы могли уверенно предсказывать солнечные затмения и вычислять сроки половодья Нила.

Что и говорить, это уж никак не маразмирующее Политбюро Компартии Советского Союза или не полуграмотные лабазники из гитлеровского окружения…

В Египте интенсивно развивалось храмовое строительство. Величественные храмы украшались многочисленными статуями богов и фараонов. К примеру, фасад одного из самых известных в Египте храмов — Абу-Симбел — почтили своим присутствием сразу четыре двадцатиметровые статуи, изображавшие фараона XIX династии Рамсеса Второго.

Стремление увековечить, расширить временные границы жизни человека посредством его изображения способствовало возникновению реалистической традиции в египетском изобразительном искусстве. Статуя могла выполнить свою основную задачу лишь при условии бесспорной схожести с оригиналом, а это требовало от скульптора не только таланта, не только чувства, но и совершенно определенных знаний в области анатомии и владения такими понятиями как пропорция, линейная перспектива, гармония.

Эти (как, впрочем, и все прочие) знания родились в секретных покоях египетских храмов. Именно там ученые жрецы разработали систему изобразительной гармонии, систему, универсальную для всех сфер видимого мира, отражающую вселенские законы пропорции, ставшую и в Древнем Египте, и во всем параллельном ему и последующем мире непреложным каноном, — так называемое впоследствии «золотое сечение», выражением которого является соотношение частей, числовая дробь которого дает цифру 1,618…

Когда размышляешь на тему египетских жрецов, постоянно приходит на ум старая-старая истина: «Лучше с умным потерять, чем с дураком найти».

Неумолимая и тайная власть жрецов, естественно, многих субъектов власти светской безмерно раздражала, и прежде всего по причине огромного интеллектуального превосходства первых. Да, скорее всего, именно так оно и было, потому что в иных планах фараонам было не на что сетовать: на их поистине сказочные богатства никто не посягал, а касательно внешних проявлений престижа власти фараонов, то жрецы честно соблюдали правила игры и всеми доступными средствами пропагандировали богоизбранность и богонравность светских властителей.

Но вот своего интеллектуального превосходства они не находили нужным скрывать, да и полученные знания не торопились делать всеобщим достоянием.

А светская власть медленно, но верно утрачивала и без того чахлую свою духовность, что не могло не привести в итоге к грубейшим просчетам и во внешней, и во внутренней политике.

Эти просчеты и привели примерно в 1750 году до н.э. к массовому восстанию рабов и беднейших слоев населения.

При разумной, а следовательно, нормально функционирующей власти какие бы то ни было восстания напрочь исключаются.

В этом же случае имело место следующее.

По дошедшим до нас описаниям, «бедняки ворвались во дворцы… Тех, которые были одеты в тонкие полотна, избивают палками… Богачи стали неимущими… Тот, который не имел даже пары быков, стал владельцем стада. Рабы стали владельцами рабов».

Потрясающая фраза, ценнейшая фраза: «Рабы стали владельцами рабов!» Ведь рабы в основном были чужеземцами, пленными, захваченными во время нескончаемых военных походов на земли соседних государств. К чему должен, по идее, стремиться раб? Конечно, к свободе, к обретению той высокой ценности, которую у него отняли. Следуя элементарной логике, можно со всей уверенностью предположить, что, обретя вожделенную свободу, раб сразу же помчится на свою утраченную родину, к своим родным куда-нибудь в Нубию или в Иудею… Нет, вместо этого он станет «владельцем рабов»! Так вот. Раб жаждет не свободы, а мести, и все красивые легенды про Спартаков всех времен и народов лишь подтверждают эту мысль.

КСТАТИ:

«Нельзя людей освобождать в наружной жизни больше, чем они освобождены внутри. Как ни странно, но опыт показывает, что народам легче выносить насильственное бремя рабства, чем дар излишней свободы».

Александр Герцен

Обстоятельства любого из людей могут сложиться таким образом, что он утратит физическую свободу, но лишь немногий избранный найдет в себе силы не утратить при этом свободу духа. Яркий пример тому — раб Эзоп, и это исключение в очередной раз подтверждает правило.

Если выражаться фигурально, то многие и многие из нас — рабы. Рабы своих стремлений, вожделений, страхов, привычек, комплексов, стереотипов… Без ошейников, без цепей, но разве это что-то меняет?

А разве египетские фараоны не были рабами своей жажды беспредельной власти, почестей, сокровищ?

В 1922 году археологами была обнаружена подземная усыпальница фараона XVIII династии Тутанхамона. Она была буквально набита драгоценностями, а лицо мумии пряталось под золотой маской, щедро усыпанной изумрудами и сапфирами. Известно, что в саркофаги клали только те предметы, которые покойный больше всего любил при жизни и которые совершенно необходимы ему в потустороннем существовании.

Впрочем, древние египтяне достаточно внимания уделяли и радостям вполне живой плоти, о чем свидетельствует, в числе прочих признаков, бурное развитие религиозной и светской проституции.

Как отмечали современники, в египетских храмах массовые богослужения непременно завершались столь же массовыми сексуальными оргиями, в которых самое непосредственное участие принимали замужние женщины, почтенные матери семейств, как принято говорить в наше лицемерное время.

Геродот, описывая богослужения в храме богини Изис, поражается размаху и эмоциональному накалу массового разврата в стенах, которые почитаются как священные. Впрочем, кто бы поражался: в его родной Греции храмовая проституция имела не меньший, если не больший размах.

Весьма вероятно, что греческий историк был поражен не столько массовыми формами культового разврата, сколько тайными церемониями, благосклонно открытыми ему египетскими жрецами.

Вот там разврат вполне мог быть поражающим своей изощренностью, тем более, что в этих засекреченных оргиях традиционно ведущая роль отводилась нубийкам, темнокожим красавицам, известным всему Древнему миру своей фантастической сексуальностью.

Простой народ, даже если бы и был допущен до подобных таинств, не смог бы оценить по достоинству и проникнуться их трансовой сутью, да и не нуждался он в таком знании ни тогда, ни в последующие времена.

Народ в основном соприкасался со светской проституцией, простой, понятной и абсолютно доступной.

Нофрет, жена принца Рахотепа IV династия

Светская проституция пополняла свои ряды прежде всего за счет одиноких молодых женщин, которые, не найдя себе иного применения, бродили по стране, отдаваясь каждому желающему за весьма скромную, часто почти символическую плату.

Египет славился своими бесчисленными питейными заведениями, где к услугам посетителей были самые разнообразные вина — фруктозные и пальмовые, — а также не менее разнообразный ассортимент женской и мужской сексуальной обслуги.

По всему видать, египтяне, проявляя трогательную заботу о своей потусторонней жизни, все же основное внимание уделяли земным удовольствиям. В частности следует отметить возникновение именно в Египте духов и прочих косметических средств.

Египетские проститутки то ли эмпирическим путем, то ли с помощью научных консультантов — жрецов, но так или иначе пришли к осознанию значения роли обоняния в сексуальной практике. Поэтому наиболее пытливые и прогрессивные представительницы этой профессии стали широко применять духи, произведенные на базе таких возбуждающе-опьяняющих веществ, как амбра, мускус и цибетовый сок.

В древнеегипетских папирусных хрониках встречаются многочисленные указания на применение различных благовоний в целях привлечения сексуального партнера и его активизации во время сношения.

Повсеместно были распространены и роскошные бани, но в основном они служили опять-таки целям проституции. Что ж, этим целям служили многие и многие достижения человечества, если, конечно, рассматривать его Историю предвзято…

Фрагменты древнеегипетской лирики

Целый день я молю мою госпожу: Не будь мне врагом! О госпожа моя, не заставляй, Не заставляй меня ждать. Я не могу сдержать мою лошадь, В ее теле — буря… Ночью я проходил мимо ее дома. Я постучал, но мне не открыли — Превосходная ночь для привратника. О засов, я хочу отомкнуть тебя! Дверь! Ты судьба моя, Ты мой добрый дух. Там, внутри, для тебя зарежут быка. В жертву твоему могуществу, о дверь!

(Перевод Анны Ахматовой)

Ну, а иные стороны древнеегипетского бытия хоть и выглядели гораздо более подходящими для традиционных анналов, тем не менее не являли собою ничего оригинального, того, что можно было бы назвать «изюминкой» данного исторического периода в данной стране.

К середине II тысячелетия до н.э. новой столицей Египта стал город Фивы.

Кого должно было взволновать это событие? Да никого. Чиновников и проституток, как всегда.

Новинка в техническом оснащении армии: колесницы. Созданы отряды колесничих. На каждой такой повозке стояли два воина: один правил лошадьми, а второй стрелял из лука. Прообраз пулеметной тачанки.

В этот же период, около 1500 года до н.э., фараон Тутмос III начинает проводить политику активной военной экспансии. Он и его преемники, в результате долгих и кровопролитных войн захватив Палестину и Сирию, остановились лишь на берегах реки Евфрат, а также присоединили к своим владениям Нубию с ее золотыми рудниками.

Такова природа алчного человека: в процессе удовлетворения собственной алчности он утрачивает способность осознания различий между такими понятиями, как «цель» и «средство», и уже не может остановиться на том рубеже, где заканчивается здравый смысл и начинается область безумных иллюзий.

Вначале все шло так, как задумано: из завоеванных стран к столице тянулись караваны верблюдов, тяжело груженных золотом и слоновой костью, табуны великолепных лошадей, нескончаемые колонны пленных… Но очень скоро возникла необходимость содержания в покоренных городах усиленных гарнизонов, потому что покорными они оставались ровно столько времени, сколько там находились грабившие их военные отряды. Как только эти отряды уходили, сопровождая караваны с трофеями, власть немедленно менялась со всеми вытекающими последствиями.

Собственно, чего иного можно было ожидать? Что завоеванные и ограбленные народы будут добровольно поддерживать навязанный им порядок? Алчный завоеватель может, конечно, помечтать о таком, но подобные мечты всегда оставались мечтами, не более того, причем, во все времена. Египетским фараонам еще можно извинить такие бесплодные мечтания, фигурально выражаясь, по молодости лет, но в начале XXI века за подобное нужно пороть кнутом на площади…

Что ж, за все нужно платить, а за имперские замашки — особенно дорого. В начале I тысячелетия до н.э. Египет утратил все свои завоевания в Нубии и в Передней Азии, а затем вынужден был занять и откровенно оборонительную позицию. В 525 году до н.э. Египет был завоеван персами, в 332 — Александром Македонским, а в 30 году до н.э. он стал одной из провинций Римской империи.

А как славно все начиналось…

КСТАТИ:

«Исторический путь — не тротуар Невского проспекта, он идет целиком через поля то пыльные, то грязные, то через болота, то через дебри. Кто боится быть покрыт пылью и выпачкать сапоги, тот не принимается за общественные дела»

Николай Чернышевский

В истории Египта встречался один фараон, который уж никак не побоялся «выпачкать сапоги». Его звали Аменхотеп IV. Сам себя он называл Эхнатоном…

Известно, что во время его правления (середина XIV века до н.э.) произошло — по тогдашним египетским нормам — нечто абсолютно немыслимое, а именно: своим единоличным волевым решением Аменхотеп IV отменил всех, вернее, почти всех богов, провозгласив веру в единое божественное Солнце.

По его приказу создается новая столица государства — Ахетатон. На всей территории Египта безжалостно уничтожаются изображения звероликих богов. С их консервативными защитниками поступают не менее радикальным образом. Жрецы высшего уровня хранят молчание. Мудрое молчание, которое длилось долгих семнадцать лет. Народ все эти годы тоже безмолвствовал, но по иным мотивам: с одной стороны, он никак не мог понять, в чем заключается истинная причина этого религиозного переворота (а понять это было действительно сложно), с другой стороны, такая смена религиозной ориентации была ему абсолютно безразлична, так как никоим образом не влияла на земные проблемы.

Сразу же после смерти фараона Аменхотепа IV все вернулось на свои места. Фивы снова стали столицей, а звероликие боги снова заняли свои почетные места на пьедесталах. Будто ничего не произошло…

И было бы известно имя этого фараона-реформатора лишь очень узкому кругу историков-египтологов, если бы не одна деталь: он был мужем одной красивой женщины, скульптурное изображение которой, сотворенное поистине божественным резцом мастера по имени Тутмес, стало общепризнанным шедевром мирового искусства.

Звали ее Нефертити.

Нефертити

Вот это действительно история, а всякого рода перевороты, завоевания, присоединения и тому подобные конвульсии общественной жизни являются не более чем периодами ненастной погоды, которые в любом случае минуют, а все созидательное, благодатное, солнечное — вернется…

История помнит такую незаурядную личность как фараон Рамсес II, прозванный Великим. Он действительно был великим полководцем, великим покорителем чужих народов, великим захватчиком всего, что плохо лежало, и великим организатором строительства храмов, уставленных его скульптурными изображениями, словом, средней руки исторический деятель любой из эпох.

Но было одно существенное отличие.

Примерно в 1240 году до н.э. фараон Рамсес II приступил к прорытию канала через Суэцкий перешеек, намереваясь таким образом открыть морской путь в Индию. И первый Суэцкий канал был прорыт! И отправились корабли из Средиземного моря в Красное!

Но спустя несколько веков канал был занесен песками пустыни, и лишь в 1869 году (нашей эры, разумеется) его прорыли заново и, будем надеяться, окончательно.

Рамсес царствовал 63 года и умер в столетнем возрасте, оставив безутешными наследниками 3 сыновей и 53 дочери.

Что ж, как говорится, талантливый человек талантлив во всем.

Сильные мира сего, к сожалению, весьма редко бывают талантливыми и сильными в сугубо человеческом смысле этого слова, так что Рамсеса Великого можно считать исключением, лишь подтверждающим общее правило…

Тридцать династий фараонов. Но что бы изменилось, если бы их было двадцать? Или сорок? Имела ли место оккупация Нубии?

Как пришли туда египетские войска, так и ушли. Будто бы ничего и не было.

КСТАТИ:

У царя Соломона, говорят, было кольцо, на котором отчетливо виднелось выгравированное изречение: «Все проходит». В разного рода критических ситуациях мудрый царь черпал спокойствие и выдержку именно в этом изречении. Но однажды стечение обстоятельств было настолько негативным, настолько стрессовым, что Соломон в ярости сорвал кольцо с пальца и швырнул на пол. Оно покатилось, описало круг и замерло у ног царя. Соломон разглядел какую-то надпись на внутренней стороне кольца, поднял его и прочитал: «И это пройдет».

Так-то.

А что осталось, что не кануло бесследно в мутные воды забвения?

Сфинкс. Пирамиды. Храмы. Нефертити. «Золотое сечение».

И литература: философская лирика, легенды, трактаты мудрецов…

И наука.

На одном из папирусных свитков можно прочесть:

Они не строили себе пирамид из меди И бронзовых надгробий, Не оставили после себя наследников, Детей, продолжателей дел и имен, Но они увековечили себя в написанном, В своих сочинениях, в своих поучениях… Книга ценнее самого дорогого надгробья И самой высокой колонны. Мудрость слов возводит пирамиды в сердцах тех, Кто помнит имена авторов великих истин.

Вот, пожалуй, и все, что следует воспринимать всерьез. И не только в истории Древнего Египта.

Двуречье (Месопотамия)

В южных предгорьях Кавказа берут свое начало две реки, Евфрат и Тигр, которые впадают в Персидский залив. Пространство, ограниченное их средним и нижним течением, издавна называлось Двуречьем (по гречески — Месопотамией).

В течение всего периода древней истории в долине Тигра и Евфрата образуются, развиваются и увядают три буйноцветные цивилизации, три державы: Шумер, Вавилон и Ассирия.

Шумерская цивилизация является самоей древней не только в этом регионе, но и, пожалуй, во всем обитаемом мире. И самой, пожалуй, таинственной.

Она оставила в наследство потомкам понятия о годе, который состоит из 12 месяцев или 365 дней, о зодиакальных созвездиях, о колесе и гончарном круге, о бронзе и цветном стекле, о профессиональной армии и правовом кодексе. Но вместе с тем эта цивилизация оставила и множество неразрешенных вопросов. Например, в шумерских мифах упоминаются военные действия, которые осуществляются с помощью каких-то длинных металлических стрел, несущих в себе «зарева адского пламени» (перевод может быть не совсем точным, но смысл именно таков). Боевые ракеты за шесть тысяч лет до нашей эры? А то, что шумерские воины после боя тщательно промывали каким-то особым раствором оружие и одежду? Этот процесс называется дезактивацией. Он является необходимой мерой защиты от ядерного заражения. Так что, описание этого процесса в шумерских мифах — неопределенная игра слов? Так, конечно, хотелось бы тем, кто с маниакальным упорством пытается загнать мир в узкие рамки своих жизненных стереотипов.

КСТАТИ:

«На что ни посмотрит больной желтухой, все ему кажется желтоватым».

Тат Лукреций Кар

Видимо, шумеры в свое время пережили что-то невообразимо ужасающее, какую-то страшную трагедию, которой они не смогли дать исчерпывающего определения, но которая явственно отпечаталась на их мировосприятии.

Шумерская мифология пронизана леденящим ужасом и бесперспективной борьбой против злого рока, против того, что выше понимания и поэтому особенно страшно.

У шумеров напрочь отсутствуют характерные для египтян мотивы загробного благополучия в светлом царстве Осириса. Их боги жестоки и беспощадны, они не знают ни жалости, ни милосердия, а в потустороннем мире царят беспросветный мрак и страдания. Этот, живой мир, в шумерском восприятии не намного лучше, но все же допускает наличие определенных радостей, которые можно добыть ценой напряженной и жестокой борьбы, страданий и лишений.

Авторство крылатой фразы «Momento more» («Помни о смерти») принадлежит не римлянам, как принято считать, а шумерам. Именно шумеры провозгласили нормой мировосприятия постоянное ощущение угрозы смерти и при этом стремление к наслаждению каждым мгновением быстротекущей жизни.

КСТАТИ:

«Смерть — это стрела, пущенная в тебя, а жизнь — то мгновение, что она до тебя летит».

Аль-Хусри

Несказанно забавляет трактовка шумерского мировосприятия, кочующая из одного академического учебного пособия в другое. Она основывается, прежде всего, на сложных природных условиях Двуречья, на разливах Тигра и Евфрата, на жарком климате и т.п. И поэтому, мол, возникла в этих суровых краях такая мрачная жизненная философия. Ну, что тут можно сказать? Если по правде, то очень хочется обратиться к ученому мужу: «Дубина, взгляни на карту!» Действительно, не на Аляске же располагалось это самое Двуречье. Плодородная почва, на которой каждое посеянное зерно давало урожай в соотношении 1 к 100; финиковые пальмы; леса, полные дичи, и реки, кишащие рыбой. Практически общий с Египтом регион. А что до жизненной философии, то природные условия если и играют какую-то роль в ее формировании, но все же далеко не решающую.

Сама же жизненная философия того или иного народа, вернее, господствующая философия того или иного народа играет, бесспорно, решающую роль в формировании его духовных ценностей.

Между прочим, шумерский миф о всемирном потопе возник если не раньше библейского, то во всяком случае вне зависимость от него. В нем фигурируют и ковчег, и ворон, нашедший земную твердь.

Самый значительный литературный памятник шумеров — эпос о Гильгамеше. Герой этого эпоса отправляется в долгий и опасный путь, желая обрести бессмертие. Его поиски мучительны и полны опасных приключений. В конце концов Гильгамеш возвращается домой. Он смотрит на высокие городские стены и утешает себя мыслью о том, что если после человека остается то, что он построил, то бессмертие вполне может заключаться в его свершениях.

Шумеры оставили после себя еще и такие символы бессмертия, как ступенчатые башни, так называемые зиккураты. Эти башни были центральными сооружениями храмовых комплексе», На вершине многоступенчатой башни располагалось святилище которое считалось обиталищем бога. Там жрецы вступали в непосредственное общение с высшими силами, и никто не может знать наверняка, были то монологи или диалоги…

Мы слишком мало знаем наверняка.

Что ж, возможно, знание вовсе не является необходимым условием прогресса цивилизации.

Может быть, именно по этой причине культурное наследие шумеров пронизано столь глубокой печалью.

А вот наследники шумерской культуры — вавилоняне — уже отличались непоколебимым оптимизмом, и вовсе не потому, что меньше знали, а потому, что по-иному относились к своему знанию, более трезво, прагматично — в известной мере. Да, если жизнь — паршивая овца, то с паршивой овцы — хоть шерсти клок!

И они брали свой клок шерсти весело, дерзко, безоглядно.

Недаром же Вавилон является символом жизнелюбия, синонимом гипертрофии любого жизненного явления. Есть такое расхожее выражение «вавилонская блудница». Никто не сможет определить точные параметры этого понятия, однако любой скажет, что здесь имеется в виду какая-то супершлюха, какая-то ниспровергательница всех приличий, всех моральных догм, всех общественных стереотипов.

А выражение «вавилонское столпотворение» само собой предполагает нечто крупномасштабное, многолюдное, потрясающее своим размахом. Согласно библейскому мифу, в городе Вавилоне началось строительство огромной башни, которая должна была достичь неба. Естественно, в осуществлении этого дерзкого проекта принимало участие немыслимое количество строителей. Строительство развивалось довольно успешно, и Вавилонская башня (столп) уже была весьма высокой, когда Бог, разгневавшись на зарвавшихся людишек, наделил их разными языками, и тогда, утратив возможность свободно общаться друг с другом, они вынуждены были прекратить строительство…

А само слово «Вавилон» является синонимом большого и величественного города, полного соблазнов и какого-то изощренного греха, во многом соответствующего расхожим представлениям о современном Лас-Вегасе.

В Библии Вавилон характеризуется как город, который «яростным вином блуда своего напоил все народы».

Так или иначе, но Вавилон был столицей могущественного царства и самым крупным торговым центром Двуречья, по крайней мере в период своего расцвета (первая половина II тысячелетия до н.э.).

В истории человечества Вавилон был первым из городов, соответствующих понятию «столица мира».

Известно, что в Вавилоне насчитывалось 53 храма великих богов, 55 храмов верховного бога Мардука, 300 святилищ земных и подземных богов, 600 святилищ богов небесных, 180 жертвенников богини войны и любви Иштар и 200 жертвенников, посвященных другим богам. Венцом этого огромного комплекса культовой архитектуры была так называемая Есагила — 90-метровая многоступенчатая башня (зиккурат), выстроенная в честь верховного бога Мардука.

Само собой разумеется, что все эти сооружения не пустовали.

Религиозное рвение вавилонян стимулировалось, прежде всего, могучим сексуальным инстинктом, потому что храмы служили местами массовых совокуплений.

Можно сказать, что сексуальный экстаз вавилонян мягко переходил в религиозный. И наоборот.

В то время уже была достаточно сильно развита храмовая проституция, так что мужчины имели широкие возможности вступать в контакт с теми или иными божествами посредством сношения с их жрицами.

КСТАТИ:

«Начало блуда есть обращение к идолам».

Книга притчей Соломоновых. 14;12.

Вавилон считался классической страной религиозной проституции.

Геродот отмечал, что все жительницы Вавилона обязаны были хоть раз в жизни прийти в храм Милитты, чтобы там отдаться какому-нибудь чужеземцу. Разумеется, далеко не все из них обладали необходимой степенью привлекательности, тем более учитывая жестокую конкуренцию, так что некоторым приходилось ждать своего счастливого случая довольно долго. Впрочем, учитывая огромное количество «гостей столицы», положение дурнушек было не столь уж безнадежным.

А во всем остальном этот человеческий улей был таким же, как и все ему подобные торговые центры Древнего и всех прочих миров. И так было до того, как страной начал править царь Хаммурапи (с 1792 по 1750 гг. до н.э.). Во время его правления в храмах или на торжищах все продолжалось своим издавна заведенным порядком, как и в домах вавилонян, если рассматривать внешнюю сторону бытия. Но во внутренней, в истинной сути своей бытие радикально изменилось, и это изменение определило особое место Вавилона в истории цивилизации.

В начале XX века археологи нашли высокий столб из черного камня. На этом столбе убористой клинописью были высечены законы царя Хаммурапи, весьма вероятно, первые на нашей планете писаные законы.

Эти законы в определенной мере стали фундаментом для всех последующих правовых норм всех народов и государств.

«Я, Хаммурапи, — было написано во вступительной части этого кодекса, — вождь, поставленный богами, первейший из царей, покоривший евфратские поселения, я вложил правду и справедливость в уста страны и дал благоденствие народу.

Отныне:

Если человек украдет имущество храма или царя, его должно убить; и того, кто примет украденное, должно убить…»

В учебных пособиях советского периода на приведенные выше строки изливались ведра саркастической желчи. Вот, мол, как правители пеклись о сохранности своего имущества. А разве существует иной способ обеспечения сохранности имущества?

Сейчас, в начале XX века, нередки случаи хищений сотен метров медных проводов прямо с троллейбусных линий. Ночью. Утром — кроме материальных убытков, еще и сюрприз для тех, кто собирался прибыть к месту работы троллейбусом.

Так что же посоветуют делать в таких случаях с пойманными ворами ревнители абстрактного гуманизма? Пару лет в колонии общего режима, где эти субъекты будут чувствовать себя, как щуки в водоеме? Освободившись, они возьмутся за старое, возможно, и за что-то новое, более впечатляющее.

Как писал Ницше в 1887 году, немцы на протяжении многих веков прибегали к ужасающим по своей жестокости средствам, чтобы достичь элементарного порядка, чтобы «выдрессировать „народ мыслителей“.

К сожалению, иного пути нет, и лучший способ уберечь от хищений троллейбусные провода — это повесить на одном из оскверненных столбов пойманного вора, а рядом с ним — скупщика краденного.

Но вернемся к законам Хаммурапи.

Они базируются на известном законе Природы, который гласит: «Сила действия равна силе противодействия» (да-да, физика — это рупор Природы, это вам не история или социология).

По законам Хаммурапи, воровство в любом своем проявлении карается смертью, и это совершенно справедливо. Имущество человека возникает вследствие затрат его жизненной энергии, следовательно, посягая на него, вор тем самым посягает на жизнь человека. Зачастую это проявляется в самом прямом смысле, когда, к примеру, угоняют автомобиль, приобретенный ценой многолетних лишений, или крадут у старушки кошелек с ее жалкой, но жизненно необходимой пенсией. Не знаю, как господа гуманисты, а я не вижу иного выхода из создавшейся ситуации, кроме публичкой и к тому же позорной казни виновного.

Или следующее: «Если человек ударит по щеке равного, он должен заплатить штраф». Кто станет возражать против этого справедливого требования? Разве что поборники всеобщего мордобоя, который им почему-то выгоден.

А вот «если человек ударит по щеке высшего (вельможу, жреца), должно ударить его 60 раз плетью из воловой кожи». Это очень серьезно, на грани, пожалуй, смертной казни, ну, а с другой стороны, не справедливо ли старинное изречение: «Власть нельзя трогать руками»?

Иначе воцарится хаос.

А в заключение было написано: «Я, Хаммурапи, царь справедливый, которому бог Солнца даровал законы…»

Вот это действительно вклад в Историю.

В этом плане следует отметить и литературу Вавилона.

«Поэма о Атрахасисе» содержит яркое и образное описание всемирного потопа, наступившего вскоре после раскаяния богов в сотворении людей.

В эпосе, названном «Когда наверху», разрабатывается своя версия шумерской поэмы о Гильгамеше, который продолжает искать эфемерное бессмертие и, естественно, не находит… А проблема добра и зла нашла свое отражение в известном диалоге между рабом и его господином. Тот отдает приказание рабу, и это приказание немедленно и беспрекословно исполняется. Затем господин отдает приказание прямо противоположного смысла, и оно исполняется так же старательно. И тогда господин спрашивает: «Что же, в таком случае, считается добром, а что — злом, если и то, и другое находит себе столь беспрепятственное применение?» Раб отвечает господину: «Сломать твою и мою шею и бросить в реку, потому что нет ни добра, ни зла».

Так-то. А размеры товарооборота на рынках Вавилона нисколько не волнуют утонченную и капризную музу Клио, как не волнуют ее ни показатели урожаев на полях этого государства, ни угрожающие телодвижения вавилонских (да и не только вавилонских) военных. Что толку? Через 232 года после смерти царя Хаммурапи Вавилон был завоеван горскими племенами, которые хозяйничали там достаточно долго, но как пришли, так и убрались восвояси, будто снег под лучами Солнца.

Вавилон снова расцвел, да таким пышным и буйным цветом, какого еще не видел мир.

Навуходоносор II, царь Вавилонии в 605—562 гг. до н.э., прославился, прежде всего, своим градостроительским рвением. Он окружил столицу мощными крепостными стенами, настолько мощными, что на них могли разминуться две боевые колесницы.

Городские ворота смотрели на все четыре стороны света, откуда неиссякаемыми потоками стекались в легендарный Вавилон торговцы, путешественники, искатели приключений, ремесленники, проститутки, странствующие воины и множество всякого иного люда, привлеченного рассказами о сказочной роскоши и столь же сказочной свободе нравов. Между прочим, главные, обращенные к восходящему Солнцу, городские ворота были посвящены богине войны и любви — Иштар (Ашторет, Астарта), а это само по себе говорит о многом.

Волею царя Навуходоносора II было создано в Вавилоне второе чудо света — так называемые висячие сады Семирамиды.

Таков реальный вклад Навуходоносора II в Историю.

А иные его действия, хоть и отличались масштабностью, однако уже не носили того личностного начала, которое так высоко ценит муза Истории. Известно, что в 605 году до н.э. этот царь захватил территории Сирии и Палестины. В 597, а затем в 587 (или в 586 г. до н.э.) разрушил восставший Иерусалим, ликвидировал Иудейское царство и увел в плен большинство его жителей. Но такое было вполне под силу любому опытному военачальнику, а вот сады Семирамиды…

КСТАТИ:

Семирамида — легендарная царица Вавилона (по другим данным — Ассирии). По крайней мере, известно и ассирийское ее имя — Шаммурамат. Правила она в конце IX в. до н.э. К Навуходоносору II непосредственного отношения не имела и иметь не могла по причине явной разницы в возрасте (век IX и век VII), так что «сады Семирамиды» — название скорее традиционное, чем настоящее. О Семирамиде еще поговаривают, будто бы она разрешила кровосмесительные браки и вышла замуж за своего сына, которого спустя некоторое время сама же и убила. Как бы там ни было, но дама незаурядная, и, видимо, не случайно с ее именем связано второе чудо света.

В 538 году до н.э. Вавилон был взят персами.

Теоретически это было совершенно немыслимым предприятием, учитывая мощь крепостных сооружений и защищавшего их гарнизона, однако на практике все обстояло просто и похабно: вавилонские жрецы предательски открыли одни из четырех городских ворот. Видимо, что-то не поделили со светской властью. Что ж, на скрижалях Истории такое встречается сплошь и рядом…

Богиня со змеями XVII век до н.э.

А после недолгого господства персов в Двуречье подлинной жемчужиной этого региона становится Ассирия.

В немалой мере Ассирия может считаться наследницей вавилонской цивилизации, продолжательницей ее достижений, однако она и трансформировала их, приспособила под основные требования своей государственной идеологии. Такому воздействию подверглись и религия, и культура, и все, в принципе, социальные институции Вавилона.

Если раньше власть была средством достижения экономического могущества, сказочной роскоши и громкой славы в мишурно-восточном ее понимании, то в ассирийском варианте власть была уже целью, самоценным образом, облик которого складывался из символов державного величия.

Ассирийская культура дышала пафосом мощи, непобедимости, мудрости и справедливости царской власти. Религиозные мотивы уступили место светским. Величественным храмам бросали вызов еще более величественные дворцы, построенные на искусственных холмах и окруженные крепостными стенами. Таким был знаменитый дворец царя Саргона II, построенный в окрестностях города Ниневии. Вход в него сторожили мастерски изваянные фигуры крылатых быков с человечьими головами, внутренние стены были украшены барельефами на военные или охотничьи темы, демонстрирующие высочайшее искусство ассирийских скульпторов.

Во дворце царя Ашшурбанипала (Сарданапала) находился шедевр мирового изобразительного искусства — барельеф «Умирающая львица». Это, бесспорно, творение великого мастера, гораздо более ценного для Истории, чем его царственный заказчик.

Впрочем, Ашшурбанипал вошел в Историю не только как грозный тиран и неуемный завоеватель чужих территорий, но и как вдумчивый собиратель древних письменных памятников. Он обладал богатейшей по тем временам библиотекой, состоящей из более чем двух десятков тысяч клинописных табличек, которые отображали самые разные аспекты бытия. «Я познал самые сокровенные тайны искусства письма, — отмечал Ашшурбанипал на одной из табличек своей библиотеки,— я читал в небесных и земных сферах и долго размышлял над прочитанным».

Что ж, совсем неплохо для самодержца.

Но стиль жизни той эпохи менее всего характеризовался благостным времяпровождением в тиши библиотек. Власти для поддержания своего имиджа требуется постоянная демонстрация силы.

Ассирийцы мастерски владели искусством войны, о чем свидетельствуют нетленные глиняные таблички:

«Смотрите, вот они подходят быстро и неудержимо, никто не задремлет и не заснет. Копыта их коней словно из камня, а колеса — как буйный вихрь. Рев их подобен львиному. Никто не в силах укрыться от них».

«По пропастям и ущельям кровь их заставил я течь, как реки; степи, равнины, высоты я окрасил, как алую шерсть; окрестные селения я запалил, как костры; свежую воду канала превратил я в болото. В прекрасные сады ворвались мои воины и дали греметь железному топору… ни колеса я не оставил».

А если бы спросить их, зачем, в конечном счете, совершались все эти гнусности, которыми они так гордились? Да и не только их. Подобными гнусностями буквально нашпигована История человечества. Когда читаешь такое, невольно возникает мысль о том, что одного всемирного потопа было, пожалуй, мало…

Война, если по правде, не такое уж отвратительное явление, если рассматривать ее как сшибку на огромном поле двух конфликтующих армий, а там уж как Бог решит, но такое как «свежую воду канала превратил я в болото» можно считать только преступлением, и никакая личная доблесть его участников не искупит такого жуткого греха. Да и какая здесь может быть, к дьяволу, доблесть?

Кстати о доблести. Геродот и клинописные тексты сообщают множество любопытных фактов о царствовании одного из самых доблестных властителей Ассирии, которого звали Синаххериб (годы правления 705—680 до н.э.).

Этот достойный муж начал свое правление с коренного пересмотра своей родословной. Отрекшись от родного отца, царяСаргона II, он объявил себя прямым потомком полубогов Адапы и Гильгамеша.

Он часто воевал с соседями, опустошая их города и селения, жестоко подавляя восстания в оккупированных областях.

Он покорил практически всю переднюю Азию, и лишь только Вавилон долгие годы оставался белым пятном на карте победоносных приобретений доблестного Синаххериба. Все эти годы он коршуном кружил вокруг прославленного города, наиболее чтимого культового центра Месопотамии, выжидая свой звездный час.

И этот час настал. В 689 году до н.э. Синаххериб, предварительно обескровив всех возможных союзников Вавилона, окружил его и взял штурмом.

После «героического» разграбления великого города его жителей частью переселили, частью отдали в рабство.

Несметные сокровища вывез Синаххериб из Вавилона, но это акция была, как оказалось, лишь малой частью комплексного плана попрания святынь. После вывоза сокровищ Синаххериб приказал снести все жилые кварталы Вавилона, все административные и культовые сооружения, то есть стереть город с лица земли. Но и это не все. Запрудив часть русла Евфрата, он пустил воды реки по разрушенному городу, превратив его в болото. И в завершение операции образцы вавилонской земли были торжественно развеяны по ветру…

А через семь лет Синаххериб стал жертвой дворцового переворота. Он был убит в храме двумя своими сыновьями, которые, правда, вынуждены были вскоре бежать, спасаясь от мести своего брата — третьего сына доблестного ассирийского царя Синаххериба.

Вот такими, по преимуществу, и были исторические реалии, в которых действовали персонажи этого героического фарса.

Право слово, уж лучше и, без сомнения, неизмеримо более нравственно служить ненасытным богам таким образом, как это описал Геродот: «Каждая женщина в стране должна раз в жизни сесть у храма Афродиты и отдаться какому-нибудь чужестранцу Многие женщины, не желающие смешиваться с другими потому, что, имея деньги, много воображают о себе, приезжают в святилище в закрытом экипаже, и их сопровождает многочисленная прислуга. Но большинство поступает следующим образом: они сидят в священной роще Афродиты с венками из веревок на голове — их много, потому что одни уходят, а другие приходят.

Из круга, образуемого женщинами, по всем направлениям расходятся прямые дороги, по которым проходят чужеземцы, чтобы выбрать себе одну из сидящих. Раз женщина пришла и села здесь, она не может вернуться домой, пока не получила денег с чужеземца и не вступила с ним в сношение вне святилища. Бросая ей деньги, он должен сказать: во имя богини Милитты. Милиттой называется у ассирийцев Афродита. Сколько бы он ни дал ей денег, она не должна отвергать. Это запрещено, потому что деньги посвящены божеству. Она должна пойти с первым встречным, кто дал ей деньги, и не должна никому отказывать».

Лучше бы История хранила в памяти вот такое, а не моря крови, пролитые, помимо всего прочего, совершенно напрасно.

КСТАТИ:

Покрытый лаврами разбой, И сухопутный и морской, Не стоит славословья. Готов я кровь отдать свою В том жизнетворческом бою, Что мы зовем любовью. Я славлю мира торжество, Довольство и достаток. Приятней сделать одного, Чем истребить десяток!

Роберт Бернс

Даже при беглом знакомстве с древней Историей создается впечатление, что делать-то, конечно, делали, но вот истребляли людей гораздо больше и с неизмеримо большим рвением.

Персия

Собственно Персия входила в состав большого иранского государства, которое во II тысячелетии до н.э. раскинулось от Ферганской долины до Северного Причерноморья, но в этом разноликом и разноязычном конгломерате персы были, как говорится, титульной национальностью, определяющей наиболее характерные его особенности.

Огромное влияние на процесс формирования этих особенностей оказали в свое время племена ариев, которые двигались из лесов Европы на Восток. Часть этих племен осела на территории иранской державы, откуда и произошло название Иран (Ариана, Арьяварда), то есть «страна ариев».

Основная же часть ариев вторглась в Индию.

И оставалась бы эта деталь ничем не примечательным звеном нескончаемой цепи событий той бурной эпохи, если бы не тот ажиотаж, который возник вокруг арийской темы в XX веке, когда на звание потомков ариев стали претендовать самые разные, самые непохожие как друг на друга, так и на заявленный стандарт люди.

Германские нацисты определяли этот стандарт так: высокий рост, светлые волосы, голубые глаза и «характер стойкий, нордический» («Семнадцать мгновений весны»). Вот этот стандарт и считался у них воплощением германского расового идеала. Ни Гитлер, ни его окружение этому идеалу не соответствовали ни в коей мере. При этом они обвиняли в «расовой неполноценности» восточных славян.

Восточные славяне, тем не менее, заявляют, что именно они — потомки столь престижных ариев, что весьма вероятно, но стандарту в таком случае соответствуют разве что жители архангельских краев — высокие, светловолосые и голубоглазые. А вот коренастые брюнеты — увы…

Или следует брать на вооружение совсем иной стандарт, основанный на том положении, что арии принадлежали к индо-средиземноморской расе со всеми вытекающими отсюда внешними признаками. Тогда уже коренастые горбоносые брюнеты получат моральное право смотреть свысока на высоких блондинов.

Между прочим, на Руси всегда считалось престижным вести свой род от татарских князей, а это как раз та синица, которая в руках, что отличает ее от арийского журавля.

Но вернемся к персам.

У них была великолепная конница, которая мчалась так же быстро, «как журавли», если верить отзывам современников. Персидские лучники также составляли предмет гордости своих правителей, в частности хрестоматийного царя Кира, с его патологической озабоченностью касательно расширения границ вверенного ему государства.

Это он в 538 году до н.э. штурмовал, вернее, захватывал Вавилон, воспользовавшись вероломством местных жрецов. Войско Кира ворвалось в город через гостеприимно распахнутые ворота и в считанные часы превратило жемчужину Древнего Востока в груду развалин, обильно политую кровью жителей этого сказочного полиса.

Да, царь Кир вошел в Историю как страстный любитель кровопролития.

Думается, что совсем не случайно, когда Кир погиб во время очередного похода в Среднюю Азию, враги бросили его отрубленную голову в кожаный мешок, наполненный кровью, будто бы проговорив при этом: «Ты хотел крови, так напейся теперь досыта!»

Но жизнь, как ей и положено, продолжалась. Неуемные персидские цари отгрызали все новые и новые куски от азиатского пирога, еще, видимо, не осознавая всей тщетности подобных устремлений.

В 525 году до н.э. пал Египет, что явилось следствием не столько демонстрации воинского мастерства персидских полководцев, сколько предательства командиров наемных военных отрядов фараонской гвардии. Ну, здесь удивляться нечему: наемники во все времена принимали сторону того, кто больше платит, так что глупо было бы обольщаться на счет беззаветной преданности любой ангажированной военной силы.

У персидских же царей хватало собственной военной силы, и она была весьма эффективна, судя по стремительному приумножению их владений.

В конце VI — начале V века до н.э., в период царствования Дария I, Персия достигла апогея своей территориальной значимости. Эта значимость измерялась огромным расстоянием от западных границ Египта до реки Инд на востоке и от южного Причерноморья до Персидского залива.

После апогея, как водится, наступает спад, но еще примерно полтора века, пока не родился Александр Македонский, Персия могла почивать на захваченных в чужих садах лаврах.

Это касается военных авантюр, но вот в духовной сфере Персия имела лавры собственные и соответствующие самым высоким мировым стандартам. Прежде всего это зороастризм — одно из самых значительных религиозно-философских учений Древнего мира.

Его основные положения изложены в сборнике священных текстов Авести — оригинальном своде законов, поучительных историй, молитв и заклинаний. Основная часть Авести, так называемая Гати, содержит 17 молитв, автором которых считается знаменитый реформатор системы древних иранских культов и основоположник религиозной культуры, основанной на поклонении огню, духовный учитель Заратустра, известный еще под именем Зороастра.

Суть его учения заключается в том, что есть в мире единый и универсальный бог добра, света, жизни, радости, любви и т.д., которого зовут Ахура-Мазда (Ормузд). Он вечен, он существовал до начала мира, потому что он — его Творец, Создатель, Источник жизни. Но у Ахура-Мазды есть оппонент по имени Ангро-Манью (Агриман), который воплощает силы и тенденции зла. Он чрезвычайно активен и коварен в своих негативных устремлениях, командуя целым легионом злых духов (дэвов), которые вездесущи, пронырливы и крайне циничны.

Благородный Ахура-Мазда без устали борется с Ангро-Манью, но борьба эта бесконечна, как бесконечна жизнь — ее арена, поле боя. Происходит это, прежде всего, потому, что человек, несмотря на то что он создан богом добра Ахура-Маздой, свободен в своем выборе характера жизненного пути в целом и тех или иных поступков в частности, то есть он свободен в выборе между добром и злом.

Тем не менее, при всей полноте такой свободы, человек должен противостоять проискам дэвов и всячески способствовать победе сил добра и света. Это, конечно, легче советовать, чем исполнять, но нужно же иметь положительную программу, положительный идеал, к которому следует стремиться…

Оптимальные нормы поведения изложены наряду с молитвами, притчами и анализом модели мироздания.

Заратустра указывает на два начала окружающего мира: реальный, осязаемый мир вещей и ирреальный, идеальный, мистический мир души. Они пребывают в неразрывном взаимодействии и взаимно дополняют друг друга, но пророк должен прежде всего заботиться о реальном, земном мире, способствовать победе добра над злом в плоскости вполне осязаемых коллизий повседневного бытия.

Заратустра решительно осуждал бессмысленное уничтожение животных во время проведения многочисленных обрядов жертвоприношений. Он однозначно давал понять, что богу Ахура-Мазде нет никакой необходимости вкушать мясо забитых овечек, и это является одним из коренных отличий бога от человека, а само по себе ритуальное убийство животных — ничто иное как служение богу зла.

По тем временам это звучало вполне революционно.

Совершенно очевидным фактом является то, что зороастризм оказал громадное влияние на античную философию, а также на христианство и ислам.

Персидские мудрецы оставили миру бессмертное, нетленное наследство, со значимостью которого ни в коей мере не могут спорить ни полководческие бенефисы, ни державно-территориальные вздутия, ни даже величественная дворцовая архитектура, о которой ходили по всему свету легенды.

В городе Пасаграды до настоящего времени сохранилась роскошная гробница царя Кира II. Это претенциозное сооружение послужило образцом для создания целого направления в архитектуре, и более поздние памятники погребального зодчества в той или иной мере несли на себе печать первоисточника. Таким памятником стала гробница Мавсола в Галикарнасе, от которой пошло название «мавзолей» и которая стала одним из признанных чудес света.

По моему субъективному мнению, уровень роскоши любого мавзолея находится в прямой пропорциональной зависимости от степени комплекса неполноценности тех, кто заказал его строительство.

Роскошь правительственных резиденций имеет ту же природу.

Персидские цари построили грандиозные дворцовые комплексы в Пасаградах, Сузах и Персеполе. Эти болезненно-пышные строения должны были, видимо, затмить безумную роскошь дворцов ассирийских владык. Этой цели они достигли, но… время — вещь жестокая, и от них достаточно скоро остались лишь руины.

Впрочем, время — вещь не только жестокая, но и справедливая.

Осталась потрясающая персидская поэзия, которая стала фундаментом для того великого явления, которое называется «Поэзия Востока».

Осталась персидская философия.

Остались знаменитые персидские чеканка и резьба по камню.

Остались не менее знаменитые персидские ковры.

Учитывая то, что от целого ряда государств вообще ничего не осталось, думается, что одних даже ковров хватило бы для достойного следа в Истории…

Что же касается многосерийного боевика под названием «Греко-персидские войны», то он посвящен уже не истории Ирана, а истории Греции, потому что ко времени его действия это было уже не просто столкновение двух государств или двух народов, а естественный отбор среди цивилизаций, и греческая оказалась гораздо более жизнеспособной…

КСТАТИ:

«Нелепо соперничать с теми, кто лучше или сильнее тебя».

Эзоп

Признать кого-то сильнее себя более или менее вероятно — под давлением обстоятельств, но признать лучшим — едва ли…

Здесь, впрочем, тоже не существует четких критериев качества. Кто возьмет на себя смелость заявить, что данная культура лучше другой? Чем лучше? Почему лучше? В каком именно аспекте ее можно считать лучше?

Персы, к примеру, носили брюки, и это было совершенно уникальным явлением в моде Древнего мира, потому что все остальное человечество носило туники, хитоны, просто куски ткани на бедрах, но только не брюки. И лишь на этом основании нужно было презирать персов? Или, напротив, возвеличивать их? А ведь были, несомненно, приверженцы и той, и другой позиции…

Палестина

Эта страна располагалась на восточном побережье Средиземного моря между горой Синай и рекой Иордан. По мнению многих исследователей, история собственно Палестины началась приблизительно в XII веке до н.э., когда семитские скотоводческие племена вторглись на эту территорию, частью уничтожив, частью ассимилировав коренное население (ханаанеев). Северная группа этих племен (израильтяне) и южная группа (иудеи) на рубеже XI и X столетий до н.э. воссоединились, образовав Израильско-Иудейское царство.

В 935 году до н.э. оно распалось на две независимые державы, следствием чего явилось то, что Израильское царство было завоевано ассирийцами в 722-м, а Иудейское — в 586 году до н.э. испытало на себе все «прелести» нашествия вавилонян. Навуходоносор II разорил столицу Иудеи — Иерусалим, а население расселил в разных регионах Ближнего Востока по своему усмотрению.

После падения в 538 году до н.э. Вавилонского царства Кир II, персидский царь, разрешил иудеям вернуться на землю обетованную и отстроить разрушенный вавилонянами Иерусалим, при этом, разумеется, пребывая под протекторатом Персии.

Вскоре, однако, персидский протекторат сменился греко-македонским.

В середине II столетия до н.э. Иудея некоторое время была формально независимой, однако в 63 году до н.э. ее союзнические отношения с Римом незаметно, но очень динамично переросли в колониально-зависимые. Осознав это, многие жители Иудеи схватились было за мечи, но было уже поздно…

Ну, а в 70 году уже новой эры состоялась героическая, но абсолютно бесперспективная попытка обрести независимость, вследствие чего Иерусалим был стерт с лица земли войсками римского императора Тита.

Большинство евреев рассеялось по свету, утратив свою государственность, а вместе с нею и такое понятие, как нация.

Что бы там кто ни говорил, но Исаак Ньютон — не еврейский, а английский физик, а Исаак Левитан — соответственно российский художник. Происхождение здесь не играет определяющей роли. Ведь никакому психически нормальному человеку не придет в голову объявить Пушкина африканским поэтом.

Но в принципе с евреями все обстоит гораздо сложнее, чем могло бы представиться, исходя из позиций формальной логики. Немало народов рассеялось по земному шару, но ни один, пожалуй, из них не обнаружил такого отчаянного сопротивления ассимиляции, как это наблюдается в еврейской диаспоре любой страны. Почему так? Случайно ли столь широкое представительство евреев в высших эшелонах финансово-экономической власти если не любой, то, по крайней мере, подавляющего большинства стран мира? Можно ли объяснить это явление только лишь традиционной склонностью к торговой деятельности и ростовщичеству? Ведь подобная склонность не уникальна, так что едва ли может служить своего рода пропуском на высокие трибуны.

Но что, в таком случае, является этим самим пропуском?

Пресловутый жидо-масонский заговор? Его существование весьма и весьма вероятно, но все же само по себе понятие «заговор» предполагает строго ограниченный круг посвященных и, как высказывался бессмертный Остап Бендер, «полную тайну вкладов», так что едва ли заговор может быть глобальным явлением. Если, конечно, речь идет именно о заговоре, а не о какой-либо иной форме воздействия на реалии бытия, форме совершенно нестандартной и, пожалуй, доселе неведомой.

Как бы то ни было, но в этой сфере существует гораздо больше вопросов, чем ответов на них.

И тем не менее существует, на мой взгляд, значительное число достаточно прозрачных указаний на те или иные причинно-следственные связи в русле данной темы. Эти указания располагаются под обложкой толстенного фолианта, названного Главной Книгой Человечества, то есть Библией.

Сразу же возникает естественный вопрос: почему древняя история и морально-религиозные догмы одного из весьма малочисленных народов, к тому же, ничем особым не проявившего себя (имеется в виду народ как целостное явление, а не отдельные его представители), стали учебником жизни для миллионов людей в разных странах и на разных континентах земного шара?

Ответ типа «Это так, потому, что так» всерьез восприниматься не может, равно как и «Потому что эту книгу написал Бог». Ну, это вообще компетенция психиатра. Бог — графоман… Бог — служащий бюро загса. Бог — прокурор. Бог — репетитор. Мартобря восемьдесят шестого числа…

А заявления относительно того, что Библия — квинтэссенция человеческой мудрости или что ее тексты надиктованы представителями более развитых цивилизаций, являются не более чем формальной декларацией. По мне так учения Будды и, тем более, Конфуция значительно превосходят библейские уровнем философской глубины, и я, конечно же, не одинок в своем мнении.

Бесспорна мудрость царя Соломона, но ведь он же едва ли не единственный фигурант Библии, обладающий такими данными.

Что до инопланетян, то я, искренне веря в их возможные визиты на Землю, не думаю, что их занимал вопрос о том, кто кого родил: Авраам Исаака или наоборот. Точно так же, как и проблема обрезания или употребления в пищу свинины.

КСТАТИ:

«По селу бегали два еврея, которые пугали всех своими обрезами».

Городской фольклор

Одно совершенно ясно: Библия очень хорошо «раскручена». На протяжении многих веков ее статус формировался и упорным насаждением определенного стереотипа мышления, и сладостью дармового пряника, и хлесткостью сыромятной кожи кнута, и жаром костра святой инквизиции и т.д.

Что ж, как говорится, стерпится — слюбится.

Основой Библии является Ветхий (или Старый) Завет, включающий три больших раздела: «Пятикнижие» (Тора), «Пророки» и «Писания».

Авторство Пятикнижия приписывается легендарному Моисею.

В первой книге, называемой «Бытие» (глава первая), описывается сотворение мира всемогущим и вездесущим Богом. В течение шестого дня этой напряженной работы был создан человек.

«И сотворил Бог человека по образу своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их» (Бытие. 1; 27)

Казалось бы, все ясно, процесс завершен, однако в главе второй имеет место повтор ситуации, но уже с новыми нюансами:

«20. И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым; но для человека не нашлось помощника, подобного ему.

21. И навел Господь Бог на человека крепкий сон; и когда он уснул, взял одно из ребер его, и закрыл то место плотию.

22. И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену и привел ее к человеку».

Итак, в первой главе Бог создает мужчину и женщину, а уже во второй Он под общим наркозом выламывает у мужчины одно из ребер и вытачивает из него некую «жену». Сомнительно, чтобы все это было следствием невнимательности автора (или авторов) данной книги, но иные версии выглядят еще более надуманно.

Разве что автор (или авторы) недвусмысленно и четко разграничивают такие понятия, как «женщина» и «жена».

КСТАТИ:

«Быть живой женской плотью и быть женщиной — две вещи разные».

Виктор Гюго

Истинно так.

Ю. Ш. фон Карольсфельд. Шестой день творения

Далее следует популярная история о том, как коварный змей уговорил Еву отведать яблоко с дерева познания добра и зла, что росло среди райского сада. Игнорируя строжайший запрет Бога, Ева не только сама вкушает запретный плод, но и уговаривает Адама сделать то же самое. Безвольный Адам надкусывает злосчастное яблоко, после чего наши гипотетические пращуры изгоняются из райского сада.

Эта история имеет, великое множество трактовок. Одна из них, основная и самая, пожалуй, мизантропическая, заявляет о будто бы «смертном грехе», который наложил свою печать на все последующие поколения.

Тезис о «первородном грехе», о каком-то позорящем ярлыке, который навешивается на человека в момент его рождения с единственной видимой целью — внедрить в его сознание разрушающий комплекс неполноценности.

Древо познания добра и зла зачастую воспринимается как некий барьер-табу в области духовного развития, и это представляется весьма странным, если исходить из того, что человек якобы создан в точности по образу и подобию Всевышнего…

Змей зачастую трактуется не как просто пропагандист запретного, а как Сатана, искушающий доверчивых людей, что в принципе может быть одноименными понятиями, но вот стилизованный образ огромного извивающегося фаллоса представляется все же довольно тенденциозным.

Следующая история посвящена первому из зафиксированных историей человечества убийств. «И восстал Каин на Авеля…» Брат на брата. Мотив банален до неприличия: зависть, причем, не глубинная, взлелеянная, испепеляющая, а мгновенно возникшая вследствие того, что «призрел Господь на Авеля и на дар его. А на Каина и на дар его не призрел». Только и всего. Но вполне, как оказалось, достаточно, чтобы лишить жизни единоутробного брата. Мало того, когда Бог, прибыв на место происшествия, произносит свою знаменитую крылатую фразу-вопрос: «Где Авель, брат твой?», убийца невозмутимо отвечает: «Разве я сторож брату своему?»

Ю. Ш. фон Карольсфельд. Жертвоприношение Каина и Авеля

Существует заслуживающая внимания версия относительной условности этого жуткого эпизода: ввиду того, что Авель был пастухом, а Каин — земледельцем, возникшая ситуация в определенной мере отражает напряженные взаимоотношения между земледельческими и скотоводческими племенами в ту основополагающую эпоху. Что ж, может быть, может быть…

Люди, видимо, в массе своей вели себя не лучшим образом, что вызвало адекватную реакцию Создателя: «И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их было зло во всякое время… И раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем».

Еврейский бог — невидимый, неосязаемый, но вездесущий Ягве — необычайно требователен, неумолим и жесток. Он признает лишь безусловное и нерассуждающее подчинение своей воле, подчас достаточно непредсказуемой.

Оценив степень «развращения человеков», Ягве принимает решение исправить положение путем ликвидации своего неудачного творения, наслав на землю всемирный потоп.

Тема потопа подробно отражена и в вавилонском сказании о Гильгамеше, но там речь идет о стихийном бедствии, происшедшем вследствие распрей между разными богами, а в Библии потоп является карательной акцией единственного бога, который вынес человечеству смертный приговор. Исключение делается только для праведника Ноя, его семьи и представителей различных видов земной фауны.

Ю. Ш. фон Карольсфельд. Потоп

Но ковчег, ворон и зеленая ветвь как знак появления твердой земли из-под сплошной толщи воды — детали, в равной мере присущие и вавилонскому эпосу, и Библии.

Принципиальное же их отличие заключается в мотивации всемирного потопа. В Библии она попросту ужасна. Она кричаще несправедлива. Ведь если созданное неким автором произведение на поверку оказывается не шедевром искусства, а грубой и пошлой поделкой, то кого в первую очередь следует винить в этом? Естественно, автора. Его и только его. Можно, конечно, ссылаться на неблагоприятные обстоятельства, но какие такие обстоятельства могут возникнуть у Вседержителя? Так вот, если уж эти дикие бедолаги своими моральными качествами так вопиюще не соответствовали запрограммированному Богом идеалу, то уместны, да и законны ли какие-либо претензии в их адрес?

КСТАТИ:

«Боги (говорят жрецы) скоро раскаялись, что сотворили человека. Мы правомерно им ответствуем: человек раскаялся, что сотворил богов».

Пифагор Регийский

И как это увязать с заповедью Божьей: не убий?

Сам же Он совершает массовое убийство, причем, просто так, походя, потому, видите ли, что «велико развращение человеков на земле». Весьма и весьма растяжимое понятие — «развращение». Что же тогда следовало сделать с Землей после Октябрьской революции в России или прихода к власти Адольфа Гитлера?

Что же до «развращения» в его привычно-утилитарном смысле, то Книга Бытия попросту изобилует вполне благожелательными указаниями на этот счет.

Патриарх Аврам (впоследствии — Авраам) со своей женой Сарой отправляется в Египет. Там он принимает решение представить ее в качестве своей сестры, дабы избежать возможных неприятностей со стороны вполне вероятных претендентов на ее благосклонность (верх благородства, что и говорить!).

Красота Сары, как и предполагалось, была оценена по достоинству: ее забрали во дворец фараона. Последний был настолько восхищен ее сексуальными способностями, что щедро, по-царски наградил не только палестинскую прелестницу, но и ее скромного «брата», которому в итоге достались «мелкий и крупный скот, и ослы, и рабы, и рабыни, и лошаки, и верблюды».

Налицо типичное, классическое, можно сказать, сутенерство, за которое Аврам не понес никакого Божьего наказания. Мало того, Господь осыпает его всяческими дополнительными милостями. Сара тоже не была наказана за очевидный факт прелюбодеяния. Но наказан был простодушный фараон, который по неведению наслаждался телом чужой жены, а вот это уже, оказывается, грех…

Некоторое время спустя эта предприимчивая парочка направляется в другую страну, в Герару. Там Авраам (Бог в знак своего расположения прибавил к его имени еще одну букву, как и к имени Сары) и Сарра решили сыграть «на бис» спектакль «Брат и сестра». Царь Герары, Авимелех, увидев очаровательную пришелицу, немедленно впал в безумное вожделение и забрал ее к себе во дворец. Какое-то странное стечение обстоятельств помешало царю той же ночью «войти к ней» (согласно библейской терминологии), или «познать ее», и он благополучно засыпает. Бог во сне предупреждает царя об опасности впасть в смертный грех прелюбодеяния. Утром Авимелех возвращает Сарру ее «брату», не только не разгневавшись на аферистов, но еще и щедро одарив их.

КСТАТИ:

«Забавно, что не только у нас, но и у некоторых древних народов, чьи нравы были первобытны и близки к природе, выражение „познать женщину“ означало „переспать с ней“, словно без этого ее до конца не узнаешь! Если это открытие сделали патриархи, они были людьми куда более искушенными, чем принято считать».

Никола-Себастьен де Шамфор

Да, в Библии довольно часто познание женщины является синонимом половой близости. Видимо, иные формы познания этого объекта или напрочь исключены, или не имеют какого-либо смысла…

Верно говорится, что яблоко от яблони недалеко катится… Прошли годы. В Гераре, где по-прежнему правит царь Авимелех, поселяется сын Авраама, Исаак, который, как и его отец, выдает свою жену, Ревекку, за единоутробную сестру. В этом случае Бог специально не предупреждал Авимелеха о подвохе, но влюбленный царь как-то сам увидел в окно сексуальные забавы «брата» и «сестры» и, естественно, потребовал объяснений. Аферисты повинились, а царь был несказанно рад тому, что и на этот раз избежал греха…

Книга Бытия не обходит своим вниманием и нестандартные сексуальные проявления. Так, некий Онан (от чьего имени произошел термин «онанизм»), который, следуя обычаю, обязан был жить с женой своего умершего брата, причем, возможные дети считались бы потомками не его, а покойного, поступал следующим образом: «…входил к жене брата, но семя изливал на землю, чтобы не дать семени брату своему». Бог был весьма раздосадован подобным расточительством, в принципе осуждая всякий непродуктивный секс.

Сам собой напрашивается вывод об основной причине гибели города Содома (и вместе с ним города Гоморры), жители которого поголовно увлекались анальным сексом (отсюда — «содомия»).

Как и в случае со всемирный потопом, Бог выбрал из приговоренной массы одного праведника (здесь — Лота) и создал условия для его спасения на фоне всеобщей ликвидации.

В город Содом, где проживал Лот со своим семейством, пришли два ангела, два посланца Божьих. Лот принял их в своем доме, угостил, приготовил место для ночлега, но тут горожане окружили дом и весьма настойчиво потребовали выдачи им гостей Лота с целью «познания» их излюбленным в этом городе способом.

Лот напрасно уговаривал их отказаться от своих намерений, напрасно предлагал им в виде компенсации двух своих дочерей-девственниц: горожане были неумолимы. Они уже начали фактический штурм дома Лота, когда ангелы поразили их слепотой и отогнали прочь.

После этого гости приказали Лоту покинуть город вместе со своими домочадцами, так как по воле Господа они должны уничтожить Содом.

Лот, его жена и две дочери ушли из города, на который обрушились с неба «огонь и сера» — нечто похожее на ядерную бомбардировку. Жена Лота, нарушив запрет ангелов, обернулась, чтобы взглянуть на горящий город, и тут же превратилась в соляной столб.

Ю. Ш. фон Карольсфельд. Бегство Лота из Содома

Вот так в библейские времена проходила борьба с проявлениями нестандартных сексуальных ориентации.

КСТАТИ:

«Верх безумия — ставить себе целью уничтожение страстей»

Дени Дидро

История свидетельствует о том, что если не поддаются уничтожению страсти, то всегда можно отыграться на тех, кто им подвержен.

Довольно снисходительно (скорее всего) отреагировал Господь на сексуальное преступление, участниками которого стали Лот и его юные дочери.

«И сказала старшая младшей: отец наш стар; и нет человека на земле, который вошел бы к нам по обычаю всей земли.

Итак, напоим отца нашего вином и переспим с ним, и восстановим от отца нашего племя…» (Бытие. Глава 19).

Что они и сделали, причем, без каких бы то ни было негативных для себя последствий.

Зато секс был продуктивный, а значит — богоугодный.

Бог довольно благосклонно взирает на некоторые поступки своих любимцев, поступки зачастую неоправданно жестокие и, если можно так выразиться, патологически коварные.

…Патриарх Иаков с женой, дочерью Диной и двумя взрослыми сыновьями живет во владениях чужеземного князя Еммора. Княжеский сын по имени Сихем влюбился в Дину и изнасиловал ее. Истинную суть насилия, совершаемого сгорающим от страсти юношей над игривой кокеткой, весьма сложно вписать в жесткие рамки определения изнасилования как уголовного преступления, тем более учитывая простоту нравов той эпохи.

Мало того, князь и его влюбленный сын пришли к Иакову просить руки Дины, выражая искреннее стремление породниться с его семьей…

Но сыновья Иакова вынашивают планы жестокой мести насильнику, обесчестившему, как они заявляли, в лице их сестры весь Израиль. Во время сватовства Сихема они выражают согласие выдать за него сестру, но выставляют безоговорочное условие: жених и все горожане-мужчины должны совершить обрезание.

Это условие было принято.

А когда все мужское население города болело на третий день после операции обрезания (видимо, она не так уж безобидна), сыновья Иакова вырезали всех горожан, не забыв, конечно, реквизировать их имущество.

Ужаснувшись подобной жестокости, Иаков гневно осудил поведение своих отпрысков, на что те ответили: «А разве можно поступать с сестрою нашею, как с блудницею?»

КСТАТИ:

«Месть всегда страшнее, чем вызвавшее ее зло».

Плутарх Херонейский

Мстители той же категории, что и сыновья Иакова, стремятся не к адекватности возмездия за причиненное зло, не к реализации принципа «око за око», а к реализации собственной яростной агрессии, которая лишь ищет благовидный предлог для своего смертоносного выброса.

Второй пример. Коварные и завистливые старшие братья, вознамерившись убить младшего, Иосифа, в силу обстоятельств отказываются от первоначального намерения и продают его в рабство.

Юноша попадает в Египет. Его хозяином становится Потифар, начальник телохранителей фараона. Он оказывает полное доверие смышленому и трудолюбивому рабу, назначив его кем-то вроде дворецкого.

Но благополучие Иосифа оказывается под угрозой, потому что на него, как говорится, «положила глаз» жена хозяина. Когда же он решительно отказался спать с нею, объяснив свой отказ нежеланием обманывать доверие своего благородного господина, похотливая бабенка обвинила юношу в попытке изнасилования, вследствие чего он попадает в тюрьму.

Там, за решеткой, он становится популярным толкователем снов.

Вскоре им заинтересовался сам фараон, который вследствие нескольких толкований его снов, приведших к весьма осязаемым успехам, назначает Иосифа своим наместником.

А тут старшие братья приходят в Египет за хлебом, потому что их земли выжжены засухой. Иосиф прощает их и приглашает на постоянное жительство в Египет.

Очень скоро начинается массовое переселение евреев в Египет, благо сам наместник фараона, как говорится, свой человек.

Ю. Ш. фон Карольсфельд. Иосиф — наместник фараона

Но вот и в Египет приходит голодное время, обнажая подлинную натуру людей вообще и Иосифа в частности.

«И купил Иосиф всю землю Египетскую для фараона, потому что продали египтяне каждый свое поле, ибо голод одолевал их. И досталась земля фараону.

И народ сделал он рабами от одного конца Египта до другого» (Бытие. Главы 20—21).

Такая вот справедливая плата за гостеприимство.

Но сила действия равна силе противодействия (если, конечно, в естественные процессы не вмешиваются необъективные боги), и во второй книге Моисеевой, называемой «Исход», ситуация в Египте коренным образом меняется…

Умер Иосиф, умер и его покровитель фараон. Новый властитель Египта, усмотрев в евреях угрозу для своей власти, приказывает уничтожить всех их младенцев мужского пола, что выполняется неукоснительно. Но, как это всегда имеет место в ходе выполнения заданий, прямо не затрагивающих личные интересы их исполнителей, где-то кто-то чего-то не проверил, не досмотрел, не услышал, — и в результате избегает всеобщей участи некий младенец, который благополучно подрастает и оказывает решающее влияние на ход всех дальнейших событий.

Звали его Моисеем.

Убежденный знамением Божьим в правомерности своей миссии, Моисей обращается к фараону с просьбой разрешить евреям покинуть Египет, где они к тому времени пребывали в статусе рабов.

Фараон не только отказывается отпустить евреев, но и ужесточает и без того суровый режим их пребывания на земле Египетской.

Тогда Бог обрушивает на Египет целый арсенал средств карательного воздействия, так называемые «египетские казни»: вода в реке превращается в кровь; Жабы, падающие с неба; мошки; песьи мухи; моровая язва; нарывы; убийственный град; нашествие саранчи; тьма и наконец — гибель всех первенцев. Но фараон оставался непоколебим…

И тогда, в пасхальную ночь, когда совершалась десятая казнь — гибель всех первенцев, начался благословенный Богом исход евреев из Египта.

Фараон снарядил погоню, но в самый критический момент расступилось море, пропустило по своему сухому дну беглецов, а затем вновь сомкнулось, потопив все войско фараона.

КСТАТИ:

Анекдот

В тот самый критический момент Моисей подзывает своего пресс-секретаря и спрашивает его совета.

Пресс-секретарь: Я бы рекомендовал вам вскинуть руки к небу и попросить Божьей помощи. Думаю, что после этого море расступится и пропустит нас…

Моисей: А если не расступится?

Пресс-секретарь: Как бы то ни было, но публикацию в Ветхом Завете я вам гарантирую.

Ю. Ш. фон Карольсфельд. Переход израильтян через море

И двинулись они дальше. Тут-то начинается довольно поучительная эпопея взаимоотношений народа и вождя. Народ проявляет себя глупым, капризным, алчным и неблагодарным ребенком, жестоко третирующим своего заботливого и безмерно терпеливого отца.

Уже на первом этапе исхода народ выказывает недовольство тяготами пути, египетской погоней, недостатком продовольствия. Бог посылает им с неба крупу — так называемую «манну небесную», которую нужно собрать с земли столько, сколько каждый в состоянии съесть до наступления вечера. Это условие Моисей излагает им достаточно внятно.

Но многие решили схитрить — отложить еду про запас, так, на всякий случай…

Но Бога не обманешь: в припрятанном хлебе немедленно завелись черви.

И при этом — ни тени народного смущения или хотя бы показного раскаяния.

А Моисей продолжает удовлетворять (с Божьей помощью, разумеется) все народные чаяния, вернее, требования. Этот долготерпеливый человек стал заложником возникшей ситуации: уж если он возглавил их исход из Египта, то отныне он в ответе за все возможные последствия этой акции (в которой они, как выяснилось вскоре, не очень-то и нуждались), а посему обязан обеспечивать их всем необходимым.

Закончилась питьевая вода — народ укоряет Моисея. Дело не столько в воде. Вода — всего лишь повод…

Господь призывает Моисея подняться на гору Синай, где сообщает ему десять заповедей и вытекающие из них основные законы человеческого общежития:

— глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу;

— того, кто ударит отца своего или мать, — предать смерти;

— за похищение людей — смерть;

— за злословие в адрес отца или матери — смерть;

— «и если выбьет зуб рабу своему или рабе своей, пусть отпустит их на волю за зуб».

Ю. Ш. фон Карольсфельд. Десять заповедей

Что ж, здесь трудно возразить что-то против естественной логики, согласно которой сила действия равна силе противодействия. Ведь в массе своей люди глухи ко всякого рода уговорам, увещеваниям и апелляциям к чести или совести. Только неотвратимость ответного удара способна с большим или меньшим успехом остановить преступную руку. Только она. А гражданская совесть — изобретение истинных граждан, но таких, увы, немного.

Но есть и другие положения, которые настораживают фанатичной непреклонностью, категоричностью и неоправданной жестокостью. Например, «всякий скотоложник да будет предан смерти». Бесспорно, сношение с животными — не очень красивое и благородное деяние, но кому из окружения скотоложника оно наносит реальный ущерб? И не его ли это личное дело?

Или вот такое: «Приносящий жертву богам, кроме одного Господа, да будет истреблен». Неужели тот Бог так боялся конкуренции? И благотворно ли служение Господу под страхом смерти?

КСТАТИ:

«Фанатизм — это удвоение усилий, когда их цель уже позабыта»

Джордж Сантаяна

А к концу этой своеобразной конференции Господь сказал Моисею: «Пока ты здесь, на горе, они празднуют нового бога — Золотого тельца… Развратился народ твой, который ты вывел из земли Египетской».

Господь приходит к решению истребить этих совершенно безнадежных людей. Моисей умоляет его не делать этого, дабы не дать возможности египтянам злословить по поводу его, Моисея, акции, чтобы не говорили они, будто бы он вывел евреев из Египта затем лишь, чтобы уничтожить.

Господь согласился с ним, но без видимого одобрения такого решения.

А Моисей, спустившись с горы в лагерь, сурово осудил вероотступников. Было истреблено 3000 человек, после чего отдан приказ продолжать путь к земле обетованной.

Господь сказал Моисею, что дальше с ними не пойдет, потому что очень уж велико искушение погубить этот «жестоковыйный» народ.

КСТАТИ:

«Не рассуждай с детьми, с женщинами и с народом».

Пифагор Регийский

Третья Книга Моисеева, называемая «Левит», полностью посвящена нормам поведения и наказаниям за нарушения этих норм, наказаниям весьма строгим и не всегда адекватным (ну, это еще мягко сказано!) тем проступкам, которые им предшествовали.

Эротический триллер с элементами ужаса.

Прелюбодеяние во всех возможных его вариантах (с замужней соотечественницей, с женой отца, с невесткой, с мужчиной и т.п.) однозначно карается смертью.

За сложный сексуальный контакт с женой и ее матерью (тещей) полагалось сожжение всех участников этого трио, хотя, если подойти к вопросу без извращенного фанатизма, то какое кому дело до сексуальных забав взрослых людей, да еще и в кругу собственной семьи?

А какое кому дело до того, произошел ли у кого-либо сексуальный акт с женой во время месячных? Если произошел, то смертный приговор обоим, можно считать, неизбежен.

Ну, а «если женщина подойдет к скотине, убить обоих».

Непонятно, в чем бедная скотина виновата, однако закон есть закон…

В Четвертой Книге Моисеевой народ снова начинает третировать своего вождя. На этот раз по причине однообразия рациона. Все манна да манна. Хотим, дескать, мяса. Вон в Египте даром ели лук, и чеснок, и огурцы, и дыни… а здесь что?

Моисей уже начинает терять терпение.

Бог (видимо, скрепя сердце) посылает на землю дождь из перепелов. Все досыта наелись перепелиного мяса, однако вскоре множество людей умерло от язвы. Что ж, за все нужно платить…

А Моисей посылает разведчиков в страну Ханаанскую. По возвращении они докладывают, что страна во всех отношениях хороша, однако, поселиться там не удастся, так как местные жители многочисленны и сильны.

Среди народа — снова брожение: надоело бродить по пустыне, нужно возвращаться назад, в Египет.

«И сказал Господь Моисею: доколе будет раздражать Меня народ сей?»

И снова Моисей вымаливает снисхождение Божье.

Но все разведчики (кроме двоих) и все смутьяны умерли, и притом, надо полагать, не своей смертью.

А затем начинается уже откровенное восстание народа против Моисея.

Господь отреагировал немедленно: сначала земля поглотила 250 непокорных, а через некоторое время — еще 14 700.

И двинулись они дальше, ища новые земли, а найдя — предавая их огню и мечу…

А запретное продолжает неумолимо притягивать к себе. В главе 25 сообщается о том, что «народ начал блудодействовать с дочерями Моава и поклоняться Ваал-Феору».

Из других источников известно, что этот Ваал-Феор (или Вельфеор) изображался в виде огромного истукана с обнаженной нижней половиной туловища. Вызывающих размеров гениталии, естественно, тоже были обнажены и служили центром всеобщего внимания при богослужении, которое сопровождалось сексуальными оргиями, попирающими все заповеди и запреты целомудренного еврейского бога Ягве.

Процветал также запрещенный Моисеем культ бога Молоха, который изображался в виде человека с телячьей головой. Внутри полого бронзового идола бушевало пламя, пожирающее жертвы, приносимые этому жестокому божеству. Жертвы — голуби, ягнята, телята и даже дети — забрасывались внутрь идола через огромные отверстия в его животе, причем, живыми. Чтобы заглушить их предсмертные крики, жрецы громко вопили и били в бубны. Во время жертвоприношения устраивались, естественно, массовые оргии.

Чтобы пресечь подобное, Моисей приказал умертвить 24 000 идолопоклонников.

А далее — новые войны, бесчисленные жертвы и кровь. Реки, моря крови во имя призрачных, надуманных целей.

Этим целям, в основном, посвящена Пятая Книга Моисеева, называемая «Второзаконием».

…Сорок лет они ходят по пустыне в ожидании того часа, когда умрет последний хранитель неоднозначной памяти о прошлом. Ведь только при этом условии возможны радикальные общественные перемены. В противном случае всегда отыщутся люди, для которых это прошлое свято — хотя бы тем, что они тогда были молоды, их потенция была неиссякаемой, а запросы достаточно примитивны. И вот это счастливое (в их разумении) состояние намертво связывается с определенным периодом времени независимо от всех прочих его характеристик. Учитывая печальные реалии постсоветского периода Истории, можно сказать, что в этом выжидающем хождении по пустыне Моисей был безусловно прав.

Ю. Ш. фон Карольсфельд. Господь показывает Моисею землю обетованную

А вот дальнейшие его законы потрясают, и далеко не в позитивном смысле:

«7.16. И истребишь все народы, которые Господь, Бог твой, дает тебе; да не пощадит их глаз твой…

7.18. Не бойся их, вспомни то, что сделал Господь, Бог твой, с фараоном и всем Египтом.

12.2. Истребите все места, где народы, которыми вы владеете, служили богам своим…

…А город сожги огнем… все, что в нем, порази острием меча…

…Иноземцу отдавай в рост, а брату своему не отдавай в рост…»

В следующем разделе, называемом «Книга Иисуса Навина», продолжается описание захватов чужих городов, пожаров, убийств и прочих деталей, сопутствующих обретению земли обетованной.

Одной из таких деталей является легендарный штурм города Иерихона. Библия указывает на некое боевое приспособление, которое лишь в настоящее время признано не плодом фантазии древних, а вполне реальным средством разрушения. Принцип действия его основан на свойствах звуковых волн, в достаточной мере изученных в конце XX столетия.

«Народ воскликнул, и затрубили трубами. Как скоро услышал народ голос трубы, воскликнул народ (весь вместе) громким (и сильным) голосом, и обрушилась (вся) стена (города) до своего основания, и (весь) народ пошел в город, каждый со своей стороны, и взяли город» (Книга Иисуса Навина. Глава 6).

Речь идет о так называемых Иерихонских трубах.

Странная книга Библия, очень странная. Если бы кто-то всерьез задался целью опорочить историю евреев, он бы не добился большего, чем Ветхий Завет, этот программный религиозный документ, базис, на котором выстраиваются моральные догмы иудеев и христиан.

Я понимаю, что время было весьма жестокое, что, как говаривал Наполеон, на войне как на войне, но может ведь существовать сила без коварства, непреклонность без мстительности, верность без вероломства, — может, чему есть масса примеров из той же древней Истории, но, как правило, увы, не из Библии…

Библейский герой Самсон. Необычайно сильный, могучий витязь, он чем-то сродни греческому Гераклу, но лишь в сугубо внешних проявлениях, да и то наиболее общего свойства.

Во время господства филистимлян он решает жениться на представительнице оккупантов. Что ж, возможно, это была любовь, возможно, хотя дальнейшие события ставят под сомнение эту версию.

Он голыми руками убивает свирепого льва, а в начале брачного пира загадывает гостям загадку на тему побежденного зверя: «Из едящего вышло едомое, и из сильного — сладкое». Тому, кто отгадает эту загадку, Самсон обещает дать тридцать рубашек и тридцать перемен другой одежды.

Молодая жена коварно выведала ответ у простодушного мужа, и загадка была «разгадана».

Самсону нужно выполнить им же поставленное условие.

Ничтоже сумняшеся, он убивает тридцать первых встречных людей, сдирает с них одежду и отдает ее тем, кто выиграл пари.

Что и говорить, поступок, достойный подражания!

Но это еще не все. Герой ловит триста лисиц, связывает их попарно и, привязав к каждой паре несчастных зверей горящий факел, отпускает их в поля, готовые к жатве. Поля, естественно, занялись огнем.

За этот «подвиг» иудеи решили выдать Самсона филистимлянам.

Вот тогда-то состоялся тот хрестоматийный бой, в ходе которого Самсон ослиной челюстью поразил тысячу филистимлян.

Ю. Ш. фон Карольсфельд. Самсон поражает филистимлян ослиной челюстью

Его почему-то неудержимо тянет к представительницам враждебной стороны. Начинается бурный роман Самсона с филистимлянской блудницей Далилой.

Напрасны попытки усмотреть в поведении Самсона некий «подвиг разведчика». Увы, здесь налицо самое пошлое вожделение без учета личностных качеств его объекта. А вот о Далиле этого никак не скажешь. Девушка вступила в контакт с этим простоватым силачом ради одной-единственной практической цели: выведать секрет его физического могущества. Преодолев настороженность Самсона и усыпив его бдительность, Далиле удается проникнуть в секрет его силы.

Оказывается, эта сила таилась в волосах, к которым никогда не прикасались ножницы. Далила сообщает об этом своим соплеменникам, и те остригают Самсона во время его сна. Лишенного силы, его заковывают в цепи, выкалывают ему глаза и бросают за решетку.

И вот тут-то он совершает настоящий подвиг.

Во время многолюдного праздника, когда все знатные филистимляне собрались на террасе огромного дома с колоннами, Самсона вывели из темницы на потеху публике, не подозревая о том, что остриженные волосы отросли вполне достаточно для того, чтобы к нему вернулась былая сила. Слепой Самсон попросил мальчика подвести его к опорам, на которых держалось все огромное строение, а затем, упершись руками в две ближайшие колонны, свалил их, похоронив вместе с собой под обломками рухнувшего дворца весь цвет филистимлянского общества.

Ю. Ш. фон Карольсфельд. Смерть Самсона

КСТАТИ:

2 декабря 1877 года в Веймаре состоялась премьера оперы Шарля Сен-Санса «Самсон и Далила». В сюжете оперы Самсон действует как идейный вождь иудеев, как герой освободительной борьбы против захватчиков-филистимлян. Далила представлена как народная мстительница. Она жаждет воздать должное Самсону за смерть предводителя филистимлян, которого, согласно сюжету, он убил в ходе народных волнений.

Что ж, художественное произведение есть художественное произведение…

Еще один библейский герой — Левит.

Вместе со своей наложницей он отправился из Израиля в иудейский город Вифлеем. По пути они остановились на ночлег в городе Гиве. Жители Гивы (по необъяснимой причине) окружили дом, где путники нашли приют, ворвались внутрь и затем всю ночь насиловали наложницу Левита. Под утро она умерла.

Левит разрубил ее тело на 12 частей и разослал во все израильские города.

Израильтяне принимают решение направить в Гиву военную экспедицию, что и было сделано с подобающим случаю размахом: под стены Гивы двинулось 400 000 израильских солдат.

Им противостояло 26 000 иудеев, среди которых было 700 жителей Гивы — отборных бойцов, каждый из которых был левшой и мог попасть в волос камнем, пущенным из пращи.

Началась осада Гивы. В первом же открытом бою под ее стенами погибло 22 000 израильтян, во втором — 18 000. В ходе третьего дня противостояния иудеи потеряли 25 000 человек вследствие того, что они, не разгадав военную хитрость израильтян, опрометчиво погнались за их отступающими отрядами и попали в западню. Мало того, в это самое время резервные силы израильтян вошли в практически не защищенный город и устроили там кровавую баню.

Впоследствии иудеи предприняли акцию возмездия, которая заключалась в том, что их воины похитили множество израильских женщин, а это, конечно, едва ли можно признать адекватной мерой.

КСТАТИ:

«Лучше синица в руках, чем журавль в небе»

Мудрость всех времен

И снова война. Филистимляне против израильтян. Или наоборот. Для Истории это не имеет никакого значения.

Имеет значение лишь то, что у тех и других хватило ума договориться о том, что назревшие противоречия можно разрешить не боевым контактом их армий, а поединком двух воинов — представителей враждующих сторон. И те, и другие согласились признать себя рабами победившей стороны.

И вот от филистимлян выступает самодовольная, вооруженная до зубов и не отягощенная даже элементарным интеллектом гора мяса по имени Голиаф.

Израильскую сторону неожиданно для всех представил хрупкий белокурый пастушок Давид, вооруженный одной лишь пращой и пятью гладкими камушками, подобранными на дне ручья.

Голиаф грубо потешается над юношей, на что тот с достоинством отвечает: «Не мечом и копьем спасает Господь…»

И в самом начале поединка он поражает Голиафа прямо в лоб камнем, пущенным из примитивной веревочной пращи.

«Так одолел Давид филистимлянина и убил его; меча же не было в руках Давида. Тогда Давид подбежал и, наступив на филистимлянина, взял меч его и отсек им голову его; филистимляне, увидев, что силач их умер, побежали» («Первая Книга Царств». Глава 51).

Эта история очень понравилась потомкам. Имена Давида и Голиафа сделались нарицательными. Сам поединок стал хрестоматийным примером того, что грубая физическая сила далеко не всегда является залогом победы, как не является таковым любой количественный показатель.

А кроме того, следует, пожалуй, Отметить, что в этой части Библии впервые со всей наглядностью выводится формула развития человеческой цивилизации: Мозги дороже рук.

В этом поединке сталкиваются не сила и слабость, вооруженная пращой, а сила человеческая, сила Homo sapiens, с силой если не зверя, то, можно сказать, недочеловека. Ведь главное отличие человека от всех прочих живых существ заключается в его интеллекте, и только в нем, так что гордиться человек может только интеллектом, ибо все остальное, абсолютно все, звери делают несравненно лучше.

А у этой поучительной истории было не менее поучительное продолжение. Израильский царь Саул, как сообщают авторы Библии, взревновал к славе пастушка-победителя и решил его сгубить. Сначала царь пытается сделать это крайне грубо, как-то уж слишком не по-царски: он швыряет копье в Давида, играющегона музыкальном инструменте. Давид уклонятся, избежав таким образом верной смерти.

Но царь не успокаивается, не оставляет своего намерения убить счастливчика. Он жалует ему чин тысяченачальника (по нашим понятиям — полковника, а то и генерала), он отдает за него свою дочь Мелхолу, но при этом постоянно вынашивает планы его физического устранения.

Идея-фикс, да и только.

Впрочем, мотивы поведения Саула достаточно прозрачны. Этот царь обладал психологией человека толпы, человека, который всегда, во все времена преклонялся перед силой физической и ненавидел силу человеческую. Поэтому он воспринимал Давида не столько как выскочку-пастушка, сколько как носителя интеллектуального превосходства, а вот этого подобные люди не прощают…

КСТАТИ:

«Мудрецы не умеют разговаривать с царями: с царями надо говорить или как можно меньше, или как можно слаще».

Эзоп

Во Второй Книге Царств мы встречаемся с Давидом уже в сане царя, который активно воюет против моавитян и сирийцев. Зачем — непонятно, но, видимо, положение обязывало поступать так, а не иначе.

И промелькнул бы этот образ во тьме времен одной лишь яркой вспышкой победы над Голиафом, если бы однажды в предвечерний час не вышел царь Давид на кровлю дворца своего и не узрел оттуда купающуюся в соседнем дворе женщину, и не воспылал к ней умопомрачающей страстью…

Звали эту красавицу Вирсавией, и была она законной женой некоего Урии Хеттеянина.

Но чего стоит это обстоятельство в сравнении с царской страстью?

Первая вспышка этой страсти закончилась беременностью Вирсавии, а это уже серьезная проблема, ибо по закону Моисея такая ситуация влекла за собой верную смерть всех ее действующих лиц. Но что такое закон для царя? Давид отправляет несчастного мужа своей возлюбленной на войну, да еще и с письмом, адресованным военачальнику Исаву: «Поставьте Урию там, где будет самое сильное сражение, и отойдите от него, чтобы он был поражен и умер».

Все именно так и произошло, к вящему удовольствию царя, который незамедлительно поселил новоиспеченную вдову в своем дворце.

Господь, который ранее во всем покровительствовал Давиду, теперь нахмурил брови, и царский сын, рожденный Вирсавией, вскоре умирает.

И лишь после суровых испытаний и чистосердечного покаяния Давида Господь смилостивился над грешниками и подарил им смышленого крепыша, которого назвали Соломоном.

В Третьей Книге Царств Соломон представлен как преемник царя Давида, что само по себе было бы не столь уж знаменательно, если бы речь шла не о царе Соломоне, правившем с 960 по 935 год до н.э., прославившемся тонкостью ума и оригинальностью суждений и прозванном Соломоном Мудрым.

Можно сказать, что это был один из уникальных случаев в Истории, когда на троне восседал мудрец. Такое происходило крайне редко. Это подлинная экзотика.

КСТАТИ:

«От многой мудрости много скорби, и умножающий знание умножает печаль».

Соломон Мудрый

Тем не менее он постоянно пополнял запасы своих знаний и совершенствовал свою мудрость, ставшую поистине легендарной.

…Однажды пришли к нему две женщины. Одна из них рассказала, что на днях родила ребенка, того самого, которого сейчас держит на руках другая, ее соседка. Она тоже родила в это же время, но ее ребенок умер, и она подменила одного младенца другим. Теперь эта женщина заявляет, что именно она — мать живого ребенка.

« — Так ли это? — спросил царь вторую женщину.

— Нет, — ответила она. — Это я родила живого ребенка, а вот она — мертвого.

— Что ж, — проговорил Соломон, — если так, то вот меч. Рассеките ребенка пополам и отдайте каждой ее законную часть».

Вторая женщина спокойно проговорила:

— Пусть так — ни мне, ни ей, рубите. А первая закричала в ужасе:

— Нет! Нет! Отдайте ей ребенка, только бы он был жив! И вынес судья свой вердикт:

— Вот этой женщине отдайте живое дитя, потому что она и есть его мать!

Ю. Ш. фон Карольсфельд. Соломоново решение

«И услышал весь Израиль о суде, как рассудил царь; и стали бояться царя, ибо увидели, что мудрость Божия в нем, чтобы производить суд».

Чрезвычайно важная деталь: «…и стали бояться…» Посредственность никогда добровольно не подчинится мудрости только при наличии у этой мудрости карающего меча. Мудрость ведь всегда воздаст мерой за меру, не перекладывая эту обязанность на Господа, как это делают глупцы или пособники злодеев. Мудрость всегда базируется на законах Природы, где сила действия равна силе противодействия…

КСТАТИ:

«Копающий яму в нее упадет, и сносящего стенку укусит змея. Разбивающий камни о них ушибется, и колющему дрова от них угроза».

Соломон Мудрый

А после того знаменитого суда родилась крылатая фраза «Соломоново решение».

Он все решения принимал сам, и, скорее всего, именно поэтому они стали классикой мудрости.

Он женился на дочери египетского фараона, нимало не беспокоясь о том, что по сему поводу скажет его духовенство, придворные, да и вообще кто бы то ни был.

Читая Библию, приходишь к мысли, что в годы правления Соломона Мудрого история войн попросту отдыхала.

Это было время строительства величественного храма — признанного чуда архитектуры той эпохи, время бурного развития наук, ремесел и торговли, время истинного могущества, которому вовсе не требуется стимулировать себя захватническими войнами.

Слава об уникальном царе-мудреце облетела весь Древний мир, и вот царица Савская, красавица и умница (сочетание этих качеств всегда считалось экзотикой), решила лично убедиться в справедливости цветистых восточных легенд.

Огромный царский поезд, нескончаемый караван тяжело груженых верблюдов и лошадей направился в Иерусалим.

К тому времени уже был построен храм, неподалеку от которого возвышался явно соперничающий с ним роскошью дворец Соломона, где он и принял именитую гостью.

«И увидела царица Савская всю мудрость Соломона и дом, который он построил.

И пищу за столом его, и жилище рабов его, и одежду их, и виночерпиев его, и всесожжения его, которые он приносил в храме Господнем. И не могла она более удержаться…

И царь Соломон дал царице Савской все, чего она желала и чего просила, сверх того, что подарил ей царь Соломон своими руками…» (Третья книга Царств. Глава 10).

После обмена дорогими подарками, премудростями и просто любезностями царица Савская отбыла восвояси, а спустя девять месяцев родила прелестного мальчугана.

Надо сказать, что царь Соломон был страстным ценителем женской красоты, и на этой почве у него возникли серьезные разногласия с законами Моисея. Он совершенно справедливо счел, что его личная жизнь касается лишь его лично, а потому завел многолюдный гарем, населенный представительницами самых разных стран, и начал поклоняться богине Астарте, служение которой прямо предусматривает буйные сексуальные оргии.

Как отмечается в Библии, Бог был весьма недоволен таким поведением, но, как известно, победителей не судят…

КСТАТИ:

«Я увидел: нет большего блага, чем радоваться своим делам, ибо в этом и доля человека, — ибо кто его приведет посмотреть, что будет после?»

Соломон Мудрый

А посредственность зудит пронзительно: «Будьте скромнее. Пусть другие порадуются вашим делам, пусть другие оценят их по достоинству…»

Как же, ждите…

Но посредственность дождалась-таки своего, и когда умер царь Соломон Мудрый, снова начались войны, заговоры, перевороты и прочие мерзости.

А также — периодическое разрушение и восстановление храма в Иерусалиме.

Этот процесс почему-то проходит красной нитью через значительную часть библейских историй, а в 70 году н.э. история Израиля оборвалась на многие столетия непосредственно после разрушения Иерусалимского храма войсками римского императора Тита.

Разумеется, существуют места, называемые святынями, но все же думается, что истинная вера не привязывается к какому-либо сооружению, не зависит от архитектуры или иных материальных символов, а живет в бессмертной человеческой душе, и лишь тогда она надежно защищена. А храм… храм, сегодня он есть, а завтра — нет…

КСТАТИ:

«Все суета сует. Все тщета и ловля ветра. Все — из праха, и все возвратится в прах».

Соломон Мудрый

Но не все возвращается в прах.

Жемчуг имеет свойство стареть и крошиться со временем, но жемчужины человеческой мысли переживают тысячелетия и лишь приобретают все большее очарование новизны.

Царь Соломон Мудрый подарил Истории три произведения: «Книга притчей Соломоновых», «Книга Экклезиаста» и «Песнь песней», где простым и ясным языком, без жесткой категоричности десяти заповедей и без двойной моральной бухгалтерии Пятикнижия представлена вся шкала человеческих ценностей.

«Доколе, невежды, будете любить невежество, доколе буйные будут наслаждаться буйством, доколе глупцы будут ненавидеть знание?» (Притчи. 1:22).

Вопрос явно риторический. Разумеется, так будет всегда, если не избавить от излишней терпимости He-невежд, Не-буйных и He-глупцов. Невежество, буйство и глупость должны быть свойствами позорными и опасными для их носителей, и лишь при этом условии можно всерьез говорить об их искоренении. Впрочем, Новый Завет, напротив, призывает к еще большей терпимости в отношении носителей этих пороков.

«И для чего тебе, сын мой, увлекаться посторонней и обнимать груди чужой?» (Притчи. 4:7).

Для чего? О, если бы кто-нибудь знал ответ…

«Пойди к муравью, ленивец, посмотри на действия его и будь мудрым» (Притчи 6:6).

Простейшая формула жизненного успеха. Комментарии излишни.

«Неодинаковые весы, неодинаковая мера, то и другое — мерзость перед Господом» (Притчи 20:10).

«Кто говорит виновному: ты прав, того будут проклинать народы» (Притчи 24:24).

Правила жизненной игры, как и правила уличного движения, должны быть одинаковы для всех, иначе катастрофы не только возможны, но и неизбежны, и в такой ситуации уже нет никакой разницы между стареньким «Запорожцем» и новеньким «Мерседесом».

А как не признать жемчужиной определение того, чего не может носить земля?!

«Раба, когда он делается царем;

Глупого, когда он досыта ест хлеб;

Позорную женщину, когда она выходит замуж,

И служанку, когда она занимает место госпожи своей» (Притчи 30:22—23).

Полная противоположность догмам Нового Завета, не говоря уже об основах социалистического учения, столь популярного среди перечисленных царем Соломоном фигурантов.

В Книге Экклезиаста также можно обнаружить немало умозаключений, ценность которых трудно преувеличить:

«И возненавидел я сам весь труд, над чем я трудился под солнцем, потому что оставлю его человеку, что будет после, и кто знает, мудрый ли он будет или глупый, — а будет владеть моими трудами».

«Всему свой час, и время всякому делу под небесами: время родиться и время умирать… время разрушать и время строить… время разбрасывать камни и время собирать камни… время обнимать и время уклоняться от объятий…»

«Все труды человека — для рта его, а душа его не насыщается».

«Не скоро совершается суд над худыми делами; потому и не страшится сердце сынов человеческих делать зло».

«Бог — ради человеков, чтобы их просветить, дабы поняли сами, что они — это скот, и только!»

Ю. Ш. фон Карольсфельд. Песнь песней

И наконец «Песнь песней» — шедевр любовной лирики Древнего Востока, своеобразный эталон, не подвластный влиянию времени или эстетических тенденций любых эпох и народов.

Главные действующие лица этого произведения — юная пастушка Шуламит (Суламифь) и юноша, который выступает то в роли пастуха, то в роли царя (что зачастую одно и то же).

И любовная страсть поистине вселенской силы и глубины.

«Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою; ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность…» (8:6).

«Кобылице моей в колеснице фараоновой я уподобил тебя, возлюбленная моя» (1.8).

«Два сосца твоих, как двойня молодой серны, пасущаяся между лилиями» (4.5).

Сколько поэтов пыталось перевести, пропустить сквозь призму собственного творчества эти терпкие строки!

Две груди твои — как два слоненка, как двойня газели, Они бродят среди лилий.

(Перевод И.М. Дьяконова)

Скольких художников они вдохновили, эти незатейливые, на первый взгляд, слова! И находились же люди, которые совершенно серьезно трактовали «Песнь песней» как поэму о любви между Богом и Его паствой! Что ж, трактовать что-либо никому не возбраняется, однако как в русле такой трактовки могут восприниматься вот эти строки:

«Этот стан твой похож на пальму, и груди твои на виноградные кисти.

Подумал я: влез бы на пальму, ухватился бы за ветви ее; и груди твои были бы вместо кистей винограда, и запах от ноздрей твоих, как от яблоков…» (7.8—7.9).

Комментарии, думается, излишни.

Вот, собственно, и все основное содержание Ветхого Завета, если не считать целого ряда текстов, называемых пророческими: «Книга пророка Иеремии», «Книга пророка Даниила», «Книга пророка Захарии» и т.д. Эти тексты являют собой, как правило, горькие размышления на тему несовершенного настоящего и сладкие мечты на тему прекрасного будущего.

И последняя, пожалуй, деталь.

Она возвращает нас к теме неблаговидного использования библейских женщин в мужских играх. Речь идет об Иудифи (Юдифи), которая, став наложницей вражеского военачальника Олоферна, в одну из ночей отрубила ему голову и принесла ее в родной город.

Ю. Ш. фон Карольсфельд. Иудифь

«Иудифь издали кричала сторожившим при воротах: отворите, отворите ворота! С нами Бог, Бог наш, чтобы даровать еще силу Израилю и победу над врагами, как даровал Он и сегодня.

Как только услышали городские мужи голос ее, поспешили прийти к городским воротам и созвали старейшин города. И сбежались все, от малого до большого…» (Иудифь. 13:14).

Итак, ее чествуют как героиню, и никому, видимо, и в голову не приходит осознание того, что, во-первых, негоже мужчинам, а тем более воинам прятаться за женскую спину (вернее, бедра), и во-вторых, эта барышня — прелюбодейка, мошенница и убийца.

Для них и в данном случае — героиня. Дело, оказывается, не в поступке, а в точке зрения на него. Тема Юдифи много раз отражалась в различных художественных произведениях, воспевающих героизм красавицы-патриотки, которая, если взглянуть на дело непредвзято, обладала жестокостью киллера, хитростью мошенницы и безразличием ко всем нормам нравственности, характерным для проститутки.

И тем не менее, поступки библейских персонажей, будучи во многих случаях неприемлемыми для элементарно порядочного человека, все же имеют логически обоснованные мотивы, которые не вызывают разночтений, что весьма важно для их понимания. Да, они зачастую густо замешаны на вероломстве, на безответственности, на жестокости или иных пороках людских, но цели их понятны и близки естественному началу человека: стремление к сытости, к власти, к богатству, к сексуальному удовлетворению, стремление от минуса к плюсу.

И совершенно иное впечатление оставляет Новый Завет, или Евангелие (Благая весть), — памятник культуры того же народа, возникший в том же регионе и на том же отрезке времени, именуемом «Древний мир».

Новый Завет отличается от Ветхого прежде всего своей направленностью от плюса к минусу, от удовлетворения к неясному томлению, от богатства к бедности, от самодостаточности к ущербности.

КСТАТИ:

«Ветхий Завет считает благом процветание. Новый Завет — напасти».

Фрэнсис Бэкон

Действительно, между ними обнаруживается столько несоответствий, столько взаимоисключающих требований выдвигают они, что их объединение под одной обложкой с надписью «Библия» представляется либо вопиющим недомыслием церковников, либо особо коварной проделкой атеистов. Как говорится, нарочно не придумаешь…

Чего стоит одна лишь фраза:«Блаженны нищие духом»! Что бы и кто бы ни говорил о том, что Евангелие нельзя понимать буквально, что его истины глубоко зашифрованы, я — не самый последний в плане интеллекта человек — воспринимаю такое понятие как «нищие духом» исключительно в негативном смысле, глубоко презирая носителей этого понятия. Ах да, презирать тоже нельзя, по евангельскому учению, ибо «не судите да не судимы будете». То есть я не должен даже в душе своей осуждать подлость, низость, вероломство, продажность и прочие человеческие пороки, потому что за это меня будут судить тем же судом. Будьте так любезны. Я никого не предал, не продал, не занимаюсь лихоимством и не дурак. И при всем этом не люблю дураков и ненавижу лихоимцев, не мучаясь, кстати, сомнениями относительно правомочности своих реакций на эти жизненные явления.

Есть все же такие понятия, как человеческая культура, мораль, нравственность, которые никак не предполагают кроткой терпимости в отношении своих антиподов.

Со злом необходимо бороться, а для этого нужно вынести ему приговор, и прежде всего в своей душе, к чему бы там ни призывали евангельские догмы.

В противовес Ветхому Завету, в этом вопросе опирающемуся на закон соответствия силы действия силе противодействия, Новый Завет отвергает понятие «око за око», предлагая следующее: «…не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую».

Не послужило ли такое «евангельское терпение» одной из причин очень плохо объяснимого поражения российских регулярных армий в Гражданской войне 1918—1921 гг.? И не представляется ли весьма и весьма странным то обстоятельство, что во время обороны Зимнего дворца 25 октября 1917 г. огонь пулеметной роты осажденных поразил не 6000, не 600 и даже не 60, а всего лишь шесть представителей пьяного и довольно слабо организованного отребья, идущего в лобовую атаку по Дворцовой площади Санкт-Петербурга?

Трудно что-либо утверждать определенно, однако выводы все-таки напрашиваются…

КСТАТИ:

«Никто не волен становиться христианином, никого нельзя обратить в христианство — сначала надо сделаться достаточно больным для этого… В глубине христианства живет злоба больных людей, инстинкт, направленный против здоровых, против здоровья. Все хорошо уродившееся, гордое, озорное и прекрасное вызывает боль в ушах и резь в глазах. Напомню слова апостола Павла, которым цены нет: „…бог избрал немудрое мира… и немощное мира избрал бог… и не знатное мира и уничиженное…“

Фридрих Ницше

То есть именно то, что природа приговорила к ликвидации.

Так что в этом случае Бог, выходит, противостоит Природе, а это уже отдает психиатрией.

А как воспринимать настоятельный призыв благословлять «проклинающих вас»? Ведь слово материально, и чье-то проклятие является совершенно реальной агрессией. В каком-то случае можно игнорировать эту агрессию, быть выше адекватной реакции на чье-то злобное шипение, презреть чьи-то проклятия, но почему, с какой стати нужно благословлять проклинающих? Это ведь извращение. Возможно, их не следует принимать всерьез, возможно, они не достойны того, чтобы на них тратились сильные эмоции, весьма возможно, но чтобы благословлять…

Что ж, если таковы правила игры, то они, по крайней мере, должны быть едиными для всех ее участников, ибо, как сказано в Книге Притчей Соломоновых, «неодинаковые весы — мерзость перед Господом». Но если это так, то по меньшей мере странным выглядит этот фрагмент десятой главы Евангелия от Матфея:

«Если кто не примет вас (апостолов) в доме своем и не послушает речей, стрясите прах от ног, выходя оттуда.

А за это отраднее будет земле Содомской и Гоморрской в день суда, нежели городу тому».

М-да… Что-то не просматривается за этими словами евангельского долготерпения и страстного желания благословить «проклинающих»… Иначе чем двойной бухгалтерией все это не назовешь.

А почти неприкрытый призыв к безделью, к иждивенчеству? Можно, разумеется, возразить, что евангельские тексты аллегоричны, что их не следует понимать столь буквально. Можно, когда речь идет о философских размышлениях, о формулах смысла жизни и т.п., но вот глава 4 Евангелия от Матфея: Симон (впоследствии апостол Петр) и его брат Андрей ловят рыбу, причем не для забавы на уик-энде, а для прокорма семьи. Подходит к ним Христос и предлагает бросить это занятие. Братья обескуражены, не понимая, как можно бросить источник существования. «Я сделаю вас ловцами человеков», — обещает им Мессия, и братья, оставив сомнения, бросают на землю свои снасти.

Их примеру следуют Иаков и Иоанн, тоже бросив свои сети на землю, а престарелого отца — на произвол судьбы.

И пошли «ловить человеков».

Да, можно ловить этих самых «человеков» в совершенно буквальном, рабовладельческом или полицейском смысле этого слова, а можно стать ловцами душ. Вот и все. Но почему при всем этом нужно перестать трудиться, перестать заботиться о своих семьях?

И вот Христа сопровождают уже тысячи бездельников, которые слушают его проповеди. Они при всем этом, естественно, хотят есть. Царь Соломон считал аморальным сочувствие голодному бездельнику, но Христос придерживается принципиально иного мнения и насыщает пятью хлебами и двумя рыбами 5000 человек (как отмечено в Евангелии, кроме женщин и детей). А почему бы этим пяти тысячам не заняться каким-либо полезным трудом? Так-то оно так, но ведь куда проще ходить следом за проповедником и слушать его речи, а он уж не оставит своей милостью: то хлеба подкинет, то рыбки с неба…

А призывал проповедник вот к чему:

«Если хочешь быть совершенным, пойди продай имение свое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах».

«Удобнее верблюду пройти сквозь игольное ухо, нежели богатому войти в Царство Божие».

«И будут первые последними и последние первыми; ибо много званых, а мало избранных».

«Блаженны бедные, ибо ваше — Царствие небесное».

Есть еще притча о хозяине виноградника, который платил поровну всем своим работникам, и тем, кто трудился с рассвета, и тем, кто пришел только к обеду. Такая пошлая уравниловка оценивается как весьма позитивное явление.

Было бы несправедливым не отметить то, что в Евангелиях встречаются и другие сентенции, действительно мудрые и глубокие, но эта глубина и мудрость доступны весьма немногим, а вот приведенные выше изречения легли в основу всех учений социалистического толка и отозвались в Истории поистине жутким эхом.

Природа очень сурово карает за любые попытки ревизии ее законов, а идея торжества слабых над сильными — самая дерзкая и самая, пожалуй, взрывоопасная из всех подобных попыток.

Так что Бог, который отождествляется с Природой, никак не мог послать на Землю своего «сына» с целью посягательства на важнейшие законы Мироздания. Здесь могут иметь место либо грубое извращение учения Христа в ходе апостольских его изложений, либо своеобразное восстание падшего ангела против своего Творца, либо банальнейшая попытка очередного пророка выдать себя за Мессию, попытка, которая — в отличие от аналогичных — приобрела столь широкий резонанс, будучи предпринятой в нужное время и в нужном месте.

КСТАТИ:

«Как много дел считались невозможными, пока они не были осуществлены».

Плиний Старший

Все может быть, все без исключения, и нужно относиться к такой вероятности трезво, без наркотической зависимости от господствующих стереотипов, памятуя слова мудрого Станислава Ежи Леца о том, что человек, стремящийся надеть на свои глаза шоры, не должен забывать о том, что в комплект входят еще узда и кнут…

Рождение Иисуса. Оно обставлено таким количеством рутинных подробностей, что поневоле возникает мысль о неадекватности Божьих усилий, направленных на достижение столько тривиального результата, каковым является рождение человеческого существа.

Будем избегать крайностей и сочтем всего лишь соленой шуткой пушкинскую «Гаврилиаду», где Дева Мария вступает в сексуальный контакт (по очереди) с тремя субъектами нечеловеческого происхождения, в результате чего и происходит пресловутое «непорочное зачатие» Иисуса.

Но при этом едва ли стоит игнорировать вероятность искусственного оплодотворения Марии представителями внеземной цивилизации с целью повлиять таким образом на ход событий земной Истории.

Если это действительно так, то можно со всей уверенностью заметить, что эксперимент удался. Он, правда, уж очень дорого обошелся нашей цивилизации, фантастически дорого, но… как говорится, снявши голову, по волосам не плачут…

Как бы то ни было, но Евангелие от Матфея описывает такую пикантную ситуацию: «Рождество Иисуса Христа было так: по обручению Матери Его Марии с Иосифом, прежде, нежели сочетались они, оказалось, что она имеет во череве от Духа Святого» (Глава 1:18).

По законам того времени девушку в подобном случае ждала верная смерть вследствие побиения камнями. Скромный плотник Иосиф, не желая быть героем громкого скандала, хочет тайно отпустить Марию к ее родителям, предоставив им возможность самим решать проблему адекватности преступления и наказания, но тут к нему приходит некий Ангел и дает исчерпывающее объяснение причины беременности его невесты. Объяснение было принято, причем с пониманием, и рождение потомка Духа Святого произошло в положенный срок и в соответствии со всеми этическими нормами.

Ю. Ш. фон Карольсфельд. Рождение Иисуса Христа

Можно сказать: кощунство. Можно такое сказать. Ну, а если взглянуть на вещи непредвзято… Ладно. Родила девица от Духа Святого — что ж, всякое может случиться на нашей неизведанной Земле. И звезда, загоревшаяся над городом Вифлеемом, где родился Христос, может называться и патрульным кораблем исследователей, которые следили за ходом эксперимента, и просто знамением Божьим — в зависимости от аспекта восприятия того или иного события.

Были в биографии Мессии и такие эпизоды, которые не нуждаются в трактовке ввиду их логической завершенности и полного соответствия моральным стереотипам своей эпохи.

К таким эпизодам можно отнести массовое избиение младенцев в Вифлиеме по повелению иудейского царя Ирода, узнавшего от волхвов о рождении Иисуса, названного ими царем иудейским. Подобные меры, призванные воспрепятствовать появлению нежелательных исторических фигур, были нередки в Древнем Мире, но при этом весьма неэффективны, потому что абсолютно всех будь то младенцев или членов какой-либо организации (представителей народности, профессии и т.п.) истребить никогда и никому не удавалось, а среди чудом выживших всегда оказывался именно тот, кто был, как говорится, «виновником торжества».

Существует, правда, общепринятое несоответствие между датами рождения Иисуса и смерти царя Иудеи Ирода I, но это уже те дебри, в которые едва ли стоит углубляться.

Очень эффектен эпизод казни Иоанна Крестителя. Ирод Антипа, царь Галилейский, устраивает пышный пир по случаю дня своего рождения. Перед восхищенными гостями танцует Саломея, дочь сестры царя, который опрометчиво пообещал вознаградить ее искусство всем, чего бы девушка ни пожелала. Посоветовавшись с матерью, девушка настойчиво потребовала в качестве награды голову Иоанна Крестителя, пребывавшего тогда в дворцовой темнице. Царь искренне опечалился, потому что узник своими знаниями и мудростью был ему весьма полезен, но… царское слово есть царское слово, и племянница его получила желаемое на серебряном блюде (возможно, что и на золотом, что сути дела не меняет).

Этот жутковатый эпизод вдохновил немалое число живописцев и литераторов, включая Лесю Украинку и Оскара Уайльда. Нужно признать, что он совсем не так прост, как кажется на первый взгляд, и таит в себе множество психологических пластов — ценнейшего исходного материала для художественного творчества.

Ю. Ш. фон Карольсфельд. Въезд в Иерусалим

Эпизоды чудесных исцелений, воскрешений и превращений носят явно (если можно так выразиться) пропагандистский характер. Они скорее рассчитаны на ожидаемую реакцию толпы, чем на позитивное преображение действительности. Например, Иисус воскрешает умершего сына вдовы, остановив многолюдную погребальную процессию.

«Он сказал: юноша! тебе говорю, встань! Мертвый, поднявшись, сел и стал говорить; и отдал его Иисус матери его. И всех объял страх, и славили Бога, говоря: великий пророк восстал между нами, и Бог посетил народ Свой. Такое мнение о нем распространилось по всей Иудее и по всей окрестности» (От Луки. Глава 7:17).

Выходит, что жизнь и смерть не являются Божьим провидением, если допустимы такие произвольные вмешательства в эту сферу.

Ведь если тот юноша умер, да еще и естественной смертью, то, значит, таков был его жребий, такова связь причин и следствий, и тем не менее…

Вызывает немалое удивление въезд Иисуса в Иерусалим верхом на осле (ослице), потому что согласно действующему тогда закону въезд верхом в городские ворота был исключительной прерогативой царей, так что наивно было бы рассматривать такое действие как случайное или совершенное по неведению.

«Ученики пошли и поступили так, как повелел им Иисус: привели ослицу и молодого осла и положили на них одежды свои, и Он сел поверх их.

Множество же народа постилали свои одежды по дороге, а другие резали ветви с дерев и постилали по дороге; народ же, предшествовавший и сопровождавший, восклицал: осанна Сыну Давидову! Благословен Грядущий во имя Господне!..» (Евангелие от Матфея. 21:9).

Понятное дело, этот торжественный въезд в Иерусалим уже сам по себе означал смертный приговор для возмутителя спокойствия.

Думается, что изгнание Иисусом торговцев из храма было чревато не менее печальными последствиями. Таким образом Он приобрел смертельных врагов в лице представителей и государственной власти, и высшего духовенства, и многочисленного торгового сословия.

Ю. Ш. фон Карольсфельд. Иисус Христос очищает храм

Отношения Его с учениками были, мягко говоря, неоднозначными. Будучи чрезвычайно терпимым к различного рода негативным проявлениям, к блудным сыновьям, ленивым нищим и проституткам, Иисус вместе с тем проявлял к своим последователям трудно объяснимую непреклонность.

«Другой из учеников сказал Ему: Господи! Позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего.

Но Иисус сказал ему: иди за Мною и предоставь мертвым погребать своих мертвецов» (От Матфея. 8:21:22).

Вряд ли этот ученик удовлетворился таким ответом на вполне законную просьбу.

И вряд ли кого-нибудь из слушателей приводили в восторг такие вот заявления:

«Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел я принести, но меч;

Ибо я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее…

Кто любит отца или мать более, нежели меня, не достоин Меня; а кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня» (От Матфея. 10:34, 35, 37).

И не иначе. Мало того: «Кто не со Мною, тот против Меня» (12:30).

А также: «И всякий, кто оставит домы или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную» (От Матфея. 19:29).

А потом один из учеников Его, Иуда Искариот, продал Учителя за тридцать сребренников церковным властям, а те препроводили арестованного к властям светским, и Понтий Пилат, прокуратор Иудеи, под мощным давлением местной общественности вынес Мессии смертный приговор, причем казнь была назначена не традиционно иудейская — побивание камнями, а позорящая — на кресте, как принято было казнить беглых рабов, бандитов, короче говоря, подонков общества. И толпа, которую политики левого толка так любят называть «народными массами», остервенело кричала Пилату: «Распни! Распни Его!» И какая разница была той толпе, с малой или с большой буквы следовало писать слово «Его»…

Ю. Ш. фон Карольсфельд. «Распни Его!»

КСТАТИ:

«Радостный вестник» умер, как жил, как учил, — не ради «искупления людей», а для того, чтобы показать, как надо жить. Практическое поведение — вот что завещал он человечеству: свое поведение перед судьями, перед солдатами, перед обвинителями, перед всевозможной клеветой и издевательствами, — свое поведение на кресте. Он ничему не противится, не защищает своих прав, не делает и шага ради того, чтобы предотвратить самое страшное, — более того, он еще торопит весь этот ужас… И он молит, он страдает и любит вместе с теми и тех, кто чинит ему зло… Не противиться, не гневаться, не призывать к ответу… И злу не противиться — любить его…»

Фридрих Ницше

И едва ли кто-то смог бы противопоставить этому что-либо, кроме, разумеется, стереотипных обвинений в святотатстве или напоминаний о том, что ведь миллионы-то людей верят…

Во-первых, господа, не следует путать нерассуждающую веру и вполне сознательное посещение Божьего храма с целью предоставления отдыха измученной мелочными страстями душе, а также восстановления почти утраченного единения с Мирозданьем.

Во-вторых, как настоятельно советует мадам Клио, нужно очень и очень осторожно относиться к кумирам миллионов. В подавляющем большинстве случаев эти кумиры фальшивы, примитивны и адекватны крайне левым идеям насильственного равенства сильных и слабых, талантливых и бездарных, храбрых и трусливых, умных и глупых — светлой мечте отребья.

При всем возможном уважении — к интеллекту и героическому началу личности Христа, едва ли какой-либо здравомыслящий и самодостаточный человек искренне примет постулаты о том, что последние непременно должны стать первыми, что болезнь лучше здоровья, а бедность — богатства, что нельзя противиться злу, нельзя быть успешным и почитаемым, нельзя быть естественным, природным, нельзя смотреть на женщину с вожделением (а на кого же еще тогда смотреть с вожделением?!).

В последнем случае — так требует Новый Завет, — «если правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его. И если правая рука твоя соблазняет тебя, отсеки ее…» (От Матфея 5:29,30).

Как же, бросил писать, пошел искать топор…

Однако кому-то все это выгодно, ох как выгодно.

Думаю, не я первый пришел к простой и естественной мысли о том, что христианское учение — ничто иное как изощреннейшая иудейская месть Риму за оккупацию, месть страшная, явно неадекватная изначально причиненному злу.

Действительно, месть всегда страшнее, чем вызвавшее ее зло.

И в завершение темы позволю себе предъявить читателям, считающим себя элементарно нравственными людьми, следующий текст из Евангелия от Марка (Глава 11:13, 14, 20, 21). Комментарии не прилагаются ввиду очевидной ненадобности.

«И увидев издалека смоковницу, покрытую листьями, пошел, не найдет ли чего не ней; но пришел к ней, ничего не нашел, кроме листьев, ибо еще не время было собирания смокв.

И сказал ей Иисус: отныне да не вкушает никто от тебя плода вовек. И слышали то ученики Его.

Поутру, проходя мимо, увидели, что смоковница засохла до корня.

И, вспомнив, Петр говорит Ему: Равви! Посмотри, смоковница, которую Ты проклял, засохла».

Кто-то, выразительно повертев пальцем у виска, скажет, что это же аллегория. Возможно и такое, но кто тогда подразумевается под «смоковницей»?

КСТАТИ:

«Если Бог хотел стать предметом любви, то ему следовало бы сперва отречься от должности судьи, вершащего правосудие: судья, и даже милосердный судья, не есть предмет любви.

Основатель христианства недостаточно тонко чувствовал здесь — как иудей…

Как? Бог, который любит людей, если только они веруют в него, и который мечет громы и молнии против того, кто не верит в эту любовь! Как? Оговоренная любовь, как чувство всемогущественного Бога! Любовь, не взявшая верх даже над чувством чести и раздраженной мстительности! Как по-восточному все это!»

Фридрих Ницше. «Веселая наука»

Да, Восток — дело тонкое…

Сирия

В те времена то была могущественная и высококультурная страна, пребывавшая в счастливом неведении относительно таких новомодных реалий, как исламский фундаментализм и автомат Калашникова, лишний раз подтверждающих расхожую мысль о том, что Восток — дело тонкое.

А в той, еще вполне цивилизованной Сирии, можно отметить период наивысшего процветания, когда царствовали Селевкиды, потомки Селевка, одного из полководцев Александра Македонского.

«Процветание» — понятие достаточно условное. В ту эпоху основными критериями его оценки были военные успехи, то есть самое спорное, зыбкое и скоропортящееся из традиционного исторического наследия любой страны, но… такова была знаковая система той эпохи, да и не только той… Как заметил Уильям Шекспир по аналогичному поводу: «Так хочет время. Мы — его рабы».

И как всякие рабы, мы из кожи вон лезем, стремясь как-то трансформироваться в господ, при этом упорно не желая осознать всю тщетность таких устремлений.

Наиболее характерными их выразителями можно было бы назвать двух Селевкидов: Антиоха III Великого и Антиоха Епифана.

Между прочим, столица Сирии носила название Антиохий.

Антиох III воссел на престол в 224 г. до н.э. Восемнадцатилетний царь первые четыре года своего правления посвятил реформированию армии и реконструкции столицы, а на пятом году проявил жгучий интерес к вечной теме всех мужей, мнящих себя государственными, теме расширения границ путем завоевательных войн.

Но прежде всего следовало навести порядок в собственных владениях, где большинство наместников ранее покоренных земель вдруг заразилось вирусом сепаратизма и провозгласило себя монархами независимых государств. Неадекватность их притязаний и возможностей проявилась при первых же контактах с сирийской регулярной армией, возглавляемой молодым царем, который быстро рассеял войска честолюбивых наместников и заодно, как-то невзначай, покорил Армению, которая оказывала им политическую и экономическую помощь.

Одержанные победы прославили имя Антиоха III и подвигли его на новые экспедиции батального свойства.

В 217 г. до н.э. происходит целый ряд сражений с египетскими войсками, после чего Египет вынужден был запросить мира, причем на весьма невыгодных для себя условиях.

В 216 году Антиох III выступил в поход против парфян и бактрийцев. Этот четырехлетний поход был ознаменован множеством сокрушительных побед сирийского царя и завершился почетным для него миром с парфянами, причем с выплатой ими победителю сказочной по своей сумме дани.

Сирия встречала своего повелителя пышными триумфами и прочими проявлениями всенародного энтузиазма. Ему было присвоено звание «Великий». В честь него проводились массовые богослужения и оргии, а в Антиохии довольно долгое время продолжался веселый праздник с участием многочисленных гостей из ближнего и дальнего зарубежья. Понятное дело, что при этом никто из жителей столицы, исключая, естественно, проституток, не работал.

Царская охота на львов

На всех этих празднествах Антиох Великий услышал много панегириков в свой адрес, воспринимая их как нечто само собой разумеющееся, но одна фраза вполне заурядного придворного поэта вдруг молнией пронзила его сознание. Фраза звучала примерно так: «О, всемогущий царь Сирии, ты велик, как велик был Александр Македонский!» Никто из гостей не обратил внимания на эту примитивную лесть, но царь отныне утратил покой и сон…

Как гласит предание, однажды ночью он спешно созвал своих приближенных и сообщил, что видел сон, в котором к нему явился предок, Селевк, с требованием продолжить его славные дела подвигом, способным уравнять Антиоха Великого с Александром Великим.

— О каком подвиге шла речь? — проговорил царь. — Ответьте же, мои верные, мудрые и всезнающие сподвижники!

Сподвижники молчали, переминаясь с ноги на ногу и позевывая украдкой.

Царь резким жестом прогнал их прочь.

Целый месяц он пребывал в уединении, погрузившись в свои думы и отвлекаясь от них лишь затем, чтобы вынести какому-нибудь докучливому вельможе смертный приговор.

Кто знает, как долго длился бы этот депрессивно-агрессивный период правления Антиоха Великого, если бы в один прекрасный день не постучался в дворцовые ворота некий брюнет с плутовскими глазами, который представился начальнику стражи известным греческим ученым и заявил, что прибыл в Сирию с великой целью: предложить царю единственно верную разгадку его вещего сна.

Начальник стражи предупредил визитера о весьма возможных печальных последствиях его беседы с удрученным царем и привел в тронный зал.

— О покоритель земель и народов! — проговорил грек, упав на колени перед Антиохом. — Твой славный предок, говоря о подвиге, способном уравнять тебя с Александром Великим, конечно же, имел в виду покорение далекой и чудесной страны, называемой Индией! Вот на какой подвиг благословил тебя первый царь Сирии, богоподобный Селевк!

Видимо, брошенное зерно попало не только на благодатную, но и на изнывающую от страстного ожидания почву, если царь бросился к греку, поднял его с колен, обнял и немедленно назначил своим первым советником и личным другом.

Так начался фарс, называемый индийским походом Антиоха Великого и сыгранный в 206 г. до н.э.

В этом походе, больше напоминавшем выезд на пикник, кроме армии, участвовала вся царская семья, со всеми тетушками, дядюшками, свояченицами и любовницами первого лица государства.

Антиох Великий, подобно Александру Великому, не собирался присоединять экзотическую Индию к своим владениям. Речь шла лишь о грабеже ее богатств и демонстрации перед всем миром непобедимости сирийского (в данном случае) оружия, ну и, естественно, славного подвига в духе Александра Македонского.

Все эти цели были достигнуты достаточно быстро и до неприличия просто, так как в этот период Истории Индия была разделена на множество мелких княжеств, постоянно занятых выяснением отношений и удовлетворением взаимных претензий, так что им было не до обороны родной земли.

Сирийская армия прошлась по Индии, можно сказать, церемониальным маршем, практически не встречая боевого сопротивления и все свои силы бросая на тотальный грабеж. О непобедимости сирийского оружия говорить не приходилось, потому что оно попросту не применялось.

Три месяца продолжалось это безнаказанное разграбление Страны Чудес (как в древности называли Индию), после чего Антиох Великий решил отбыть восвояси.

Возвращение было поистине грандиозным. Слоны, верблюды, кони, нескончаемый караван, придавленный к земле тяжестью несметных богатств. Сам Антиох передвигался в колеснице из слоновой кости, запряженной огромным слоном, покрытым шелковой попоной, усеянной крупными бриллиантами.

Сирия бурно ликовала.

На подступах к столице процессию встречали грандиозные триумфальные арки, а народ падал ниц по краям дороги, при этом истошно выкрикивая здравицы в честь великого царя.

Празднование блистательной победы затянулось на долгих два года, после чего Антиох вернулся к военным забавам.

В 204 г. до н.э. он покорил Палестину (напрашивается мысль о том, что в ту эпоху Палестину не покорял только уж очень ленивый) и соседствующую с ней Финикию, обладавшую в то время огромным флотом.

Этому флоту суждено было сыграть роковую роль в судьбе Антиоха Великого, который вдруг решил предпринять победоносный морской поход, да еще и против Рима, самого могущественного государства Древнего мира. Как ни странно, но этот поход не закончился разгромом Антиоха, как ожидалось вначале. Сирийский флот был попросту отброшен от восточного побережья Аппеннинского полуострова, отброшен, как навязчивый нищий.

Но если Антиох переоценивал свои силы, то надменные римляне явно недооценивали и возможности, и воинственный азарт сирийского царя, который доставил им немало хлопот в течение долгих лет противостояния, пока в 190 г. до н.э. римский полководец Корнелий Сципион не разгромил наголову сирийские вооруженные силы.

Антиох Великий вынужден был просить мира, причем на любых условиях. В итоге он лишился многих земельных владений, включая Малую Азию, всего флота, всех боевых слонов и верблюдов, а также фактически всего золотого запаса.

Долгая и глубокая депрессия сирийского царя завершилась решением поправить положение любой ценой, решением, чреватым самыми тяжкими последствиями, как показывает мировой опыт.

И вот темной ночью 187 г. до н.э. Антиох Великий во главе небольшого военного отряда проникает в храм малоазийского города Элимаиды. Похищенные сокровища древних богов спешно грузятся на заранее приготовленные повозки. Перед Антиохом уже забрезжил свет надежды на блистательный реванш, когда огромная толпа местных жителей окружила осквернителей храма (мягко говоря) и перебила их всех до одного.

Такой вот позорный финал стал венцом помпезного представления под названием: «Жизнь Антиоха Великого».

КСТАТИ:

«Из того, что некто есть „великий муж“, вовсе не следует, что он — муж, возможно, только мальчик, или хамелеон всех возрастов, или околдованная бабенка».

Фридрих Ницше

Антиох Епифан, наследник Антиоха Великого, также был большим любителем военных авантюр и, кроме того, убежденным грекофилом. Убежденным до того, что всерьез считал себя воплощением Зевса. Каким образом это должно было проявляться в повседневной жизни, он доподлинно не знал, однако полагал, что успехи на военном поприще являются универсальным залогом утверждения в роли великого человека.

Для начала он вознамерился покорить Египет, даже не взяв на себя труд ознакомиться с тамошними военно-политическими реалиями. А реалии были таковы, что Египтом к тому времени уже владели римляне. И когда легкомысленный потомок Зевса пересек во главе своих войск границу Египта, его встретили римские легионы, готовые к немедленному сражению, а командовавший ими консул издевательски поинтересовался, чем обязан посещению столь высокого гостя.

Обескураженный Антиох промямлил в ответ что-то невразумительное, а римлянин в свою очередь недвусмысленным жестом приказал ему убираться восвояси.

— Я должен подумать, — проговорил Антиох Епифан, пытаясь хоть как-то сгладить унизительность ситуации.

— Сколько? — вежливо поинтересовался римлянин.

— Наверное… неделю…

Римлянин усмехнулся, вынул из ножен меч, очертил им круг, в центре которого оказался сирийский царь, и сказал:

— Думай здесь.

Антиоху ничего не оставалось, как приказать своим войскам трогаться в обратный путь.

И надо же было Фортуне распорядиться таким образом, что обратный путь Антиоха Епифана пролег не через юго-восточные земли Палестины, а через Иерусалим. Здесь опозоренный, смятый, крайне раздраженный сирийский царь не обнаруживает на городских улицах своих изображений, равно как изображений греческих богов, которым по его приказу поклонялись Сирия и ее колонии!

Представители высшего духовенства ответили на гневные вопросы царя заявлением о том, что Израиль не признает никаких богов, кроме Единого Творца и Создателя. Антиох, в свою очередь, заявил, что он — ни кто иной как Зевс для своих народов, а посему не допустит пренебрежительного к себе отношения.

И началась расправа над инакомыслящими. На улицах Иерусалима пылали костры из священных книг, а на деревьях в окрестностях города висели приверженцы библейской веры обоих полов и всех без исключения возрастных категорий.

Но, как говорится, посеешь ветер — пожнешь бурю.

Через некоторое время вспыхнула освободительная война, вождем которой стал такой исторический персонаж, как Иегуда Маккавей. В результате этой войны сирийские войска были изгнаны из Палестины.

КСТАТИ:

«Пытаться с помощью войны решать политические споры между государствами, пытаться добиться мощи и славы — это все равно, что заставить всех людей страны пить одно лекарство для лечения разных заболеваний, ибо польза от этого, может быть, будет лишь четырем-пяти человекам».

Мо-цзы

Эти слова древнекитайского мудреца так и остались, к сожалению, словами, но никак не практическим руководством для «судьбоносцев» всех времен и народов. Они-то ведь хорошо понимают, что не будь войн, многим из них пришлось бы пасти свиней или подметать улицы. Они ведь не так глупы, как хотят показаться, чтобы вызвать снисходительное сочувствие действительных творцов Истории.

И это им достаточно хорошо удается, нужно заметить…

Понтийское царство

Было и такое в северо-восточном Причерноморье, и не стоило бы оно подробного упоминания, если бы не один из его царей, вошедших в Историю под именем Митридата Евпатора. Имя знаменитое, что и говорить, да и судьба непростая.

В тринадцатилетнем возрасте Митридат лишился отца и был провозглашен, во исполнение воли покойного, понтийским царем. Оказалось, что у вдовствующей царицы, матери Митридата, были несколько иные планы относительно осуществления державной власти. Она решила восседать на понтийском престоле в качестве первого и единственного действующего лица, отстранив своего несовершеннолетнего сына путем его физического устранения. В разработке этого дьявольского плана участвовали и официальные опекуны юного царя, и представители высшей знати, и военачальники, которых по тем или иным причинам устраивала самодержавная власть именно этого исчадия ада в обличьи развратной бабенки.

Но нашлись среди соратников покойного царя решительные и смелые люди, которые поклялись защищать и жизнь законного наследника престола, и его права. Узнав о готовящемся убийстве Митридата, его приверженцы тайно вывезли мальчика из столицы и в сопровождении отряда воинов направились в дремучий лес, где в непроходимой чаще создали укрепленный лагерь. Его обитателям приходилось отбивать частые нападения четвероногих и двуногих хищников-разбойников. В этих столкновениях мужал и постигал воинское искусство юный Митридат, твердо решивший вернуться когда-нибудь в отчий дом и восстановить попранную справедливость. Прошло семь лет.

И вот двадцатилетний Митридат во главе своего отряда выходит из лесной чащи и движется в сторону столицы. По пути к нему присоединяются многочисленные противники правящего режима.

И столица Понтийского царства сдалась на милость победителя! Солдаты гарнизона хорошо осознавали, что защищают неправое дело, а такое осознание ни в какие времена не способствовало проявлениям воинской доблести, так что отряд молодого царя не встретил достаточно серьезного сопротивления.

Вернув себе отнятую у него власть, Митридат казнил свою фурию-мать и ее сообщников, что является поступком, заслуживающим безусловного одобрения, потому что зло нужно наказывать вне зависимости от образа, в котором оно воплощено.

А на иудео-христианский вопрос: «Кто дал тебе право судить?» можно ответить, что кому как не жертве судить своих обидчиков. Впрочем, этот случай не требует ни суда, ни следствия…

КСТАТИ:

«Кто прощает преступление, становится его сообщником».

Вольтер

На этом заканчивается первый, героический и оригинальный период жизни Митридата. Второй, гораздо более длительный, почти полувековой, полон победных свершений и громких триумфов, но иначе как банальным его не назовешь, потому что все подобное уже было, а зачем — никому не понятно…

Митридат загорелся идеей расширения границ своего царства. Уже через три года его правления войско насчитывало 250 000 пехотинцев и 40 000 всадников, а флот — 300 боевых судов.

И началась эпоха захватов.

В течение десяти лет Митридат завоевал все соседние государства, а также многие острова Средиземного моря. К концу этого эпизода ему добровольно подчинились Афины и Спарта.

Когда понтийские войска вошли в Афины, Митридату было присвоено звание «Великий». Еще бы… Попробовали бы не присвоить…

Нужно, однако, заметить, что в ту пору Митридат проявлял трогательную заботу о благосостоянии и культуре покоренных им народов. На оккупированных землях он строил театры и храмы, школы и дороги. Он устанавливал вполне приемлемые налоги и сурово пресекал злоупотребления своих чиновников.

Вид города Спарты времен Митридата Великого

Он свободно говорил и писал на двадцати двух (!) языках покоренных народов. Он в совершенстве изучил медицину и даже лично принимал больных. Говорят, в современной фармации известно противоядие, носящее его имя…

Вместе с тем это был мстительный, злобный и неуемный в своей алчности человек. К римлянам, владевшим обширными землями в Малой Азии, он питал особую, какую-то маниакальную ненависть.

И вот Митридат бросает вызов Римской империи.

С 89 г. до н.э. начинаются знаменитые Митридатские войны, продолжавшиеся почти четверть века.

Начал Митридат с азиатских владений Рима, где он наголову разбил римскую армию и стал полновластным хозяином обширных и богатых земель.

Далее у Рима отнимаются его колонии, расположенные в нынешнем Крыму, в том числе и Херсонес Таврический.

Римляне ответили сокрушающим ударом своих легионов под командованием Корнелия Суллы, вследствие чего Митридат вынужден был запросить мира и выплатить значительную контрибуцию.

Через четыре года он нарушил мирный договор и развязал вторую войну с Римской империей. Эта война закончилась, можно сказать, вничью, и противники разошлись без каких-либо взаимных уступок.

В 74 г. до н.э. Митридат, пополнив свои вооруженные силы, начал третью войну против Рима, на этот раз создав довольно мощную коалицию государств-противников римского господства в Причерноморье.

Во главе римского войска стоял консул Луций Лициний Лукулл, тот самый, который так любил роскошные пиры, впоследствии названные «лукулловыми».

Этот гурман в 73 г. до н.э. нанес Митридату поистине сокрушающее поражение, уничтожив почти весь его флот и большую часть сухопутных сил.

Разумеется, союзники тут же под разными предлогами оставили Митридата наедине с его проблемами.

Он вынужден был отступать, теряя не только присоединенные территории, но и коренные земли Понтийского царства.

Лукулл прекратил свое победоносное преследование лишь на границах Передней Азии, но здесь эстафету принял римский полководец Помпей, довершивший разгром Митридата.

Понтийский царь вернулся в свои заметно усеченные земли надломленным и ожесточенным против всего мира. Что до мира, то руки уже были коротки, а вот ближайшее окружение Митридата сполна испытало на себе жестокость нрава поверженного покорителя стран и народов. Эта ничем не оправданная, вздорная жестокость оттолкнула от Митридата не только верных соратников, но и родного сына, который, в отличие от многих и многих, был не просто наследником, но и настоящей опорой во всех невзгодах.

В свои шестьдесят девять лет понтийский царь пришел к полному краху всех жизненных устремлений и надежд…

Он дважды выпивал яд, но могучий организм не поддавался воздействию смертоносного напитка. Тогда Митридат нашел уединенное место, где обнажил меч, воткнул его рукоять в землю и упал своим неуемным сердцем на острие.

Это произошло близ города Пантикапей, где теперь расположена Керчь. Похоронен Митридат на горе, доныне носящей его имя и несущей на себе различного рода развлекательные заведения.

Стоило ли из-за всего этого посягать на мировое господство?

Родина как таковая еще никогда и никуда не посылала умирать ни одного солдата. Это от ее имени делают цари, президенты, генсеки, парламенты — всякая властолюбивая мразь, которой любой ценой неймется доказать свою значимость и удовлетворить свою алчность, только и всего.

Индия

Известно, что уже в III тысячелетии до н.э. в долине реки Инд существовали города, застроенные большими каменными домами с канализацией, с роскошными мраморными ваннами и богато расписанными стенами. Эта древняя цивилизация, впоследствии названная Хараппской, активно торговала с Месопотамией и Египтом, была широко известна и уважаема в Древнем мире.

Но во II тысячелетии до н.э. жители покинули свои прекрасные города по причинам, которые не в состоянии объяснить ни История, ни археология.

Мы знаем лишь то, что в этот период времени в Индию проникли с северо-запада племена ариев, которые, смешавшись с местным населением, создали новую цивилизацию, некий симбиоз культуры туземцев-дравидов и арийских всадников-кочевников, покорителей пространства и прирожденных воинов.

Началась принципиально новая эпоха.

Одним из наиболее значительных ее достижений можно назвать создание санскрита, литературного языка, состоящего из 55 букв.

На санскрите были написаны древнейшие религиозно-философские памятники Индии — Веды (то есть «ведать», «знать»). Известны четыре Веды: «Ригведа», «Самаведа», «Яджурведа» и «Атгарведа», которые содержат священные гимны, заклинания, поучения и толкования явлений бытия. К ним примыкают так называемые брахманы — тексты теологического содержания, араньяки и упанишады — философские трактаты об окружающем мире, которые в совокупности образуют канон религии индуизма.

Само по себе многобожие индуизма не представляет собой ничего оригинального, но заложенные в нем сложнейшие космологические представления трансформируются в стройную систему этических ценностей, систему достаточно уникальную, чтобы оправдать многие столетия культурного развития этого народа.

О его быте и нравах известно очень немногое. Например, то, что его мужчины имели обыкновение красить бороды в синий, красный или зеленый цвета, что они одомашнили слона и поклонялись олицетворениям огня, грома, Солнца, космической гармонии и т.д., а также вполне реальным воплощениям двух природных начал, называемым лингамом и йони, мужским и женским гениталиям, вернее, их символическим обозначениям.

Ритуальный лингам

Изображение йони

Такие объекты поклонения присущи не только индийской религиозной культуре, но и всякой иной, в основе которой лежит культ Природы как таковой, без тех ее извращений, которые, к сожалению, сопутствуют единобожию. Да, есть два природных начала — мужское и женское, и в их успешном взаимодействии развиваются и совершенствуются различные формы жизни, и это, бесспорно, важнее всех без исключения морально-теологических догм, противопоставляющих человеческую душу человеческому телу.

Индуизм относится к половой жизни как хорошо сбалансированная система к своей неотъемлемой части, имеющей законное право на соответствующий статус.

Согласно Ведам половое сношение является религиозным актом, сопутствующим традиционному ритуалу жертвоприношения. Оно служило мощным усилителем религиозного чувства, естественным и надежным способом достижения состояния отрешенности, освобождения от экстатического напряжения и приобщения к высшим силам, к Абсолюту.

«Как?! Вот такое — и в храме Божьем!» — ужаснется ортодоксальный священник из Европы. Да, и христианин, и мусульманин, и иудей усмотрят в этом ужасающее кощунство, оскорбление самой сути богослужения, самого его принципа. А вдалбливать в сознание своей паствы если не мертвые, то крайне надуманные догмы, противоречащие как Природе вообще, так и природе человека в частности — это позитивное деяние?

КСТАТИ:

«Церковь — место, где джентльмены, никогда не бывавшие на небе, рассказывают небылицы тем, кто никогда туда не попадет».

Генри Менкен

Что касается неба, то к началу I тысячелетия до н.э. в Индии возникают взаимодополняющие культы богов Брахмы, Вишну и Шивы, создающие некое триединство, высшее проявление единого Вседержителя. Брахма воспринимался как творец мироздания, как автор законов человеческого общежития., Это он разделил людей на четыре основные касты: брахманов (жрецов), воинов, ремесленников и слуг (шудр). Была еще каста неприкасаемых — тех, которые не вошли ни в одну из основных каст. К этим беднягам действительно нельзя было даже прикасаться, а допускались они только до уборки нечистот и сдирания шкур с трупов животных.

Второй бог этого триумвирата — Вишну. Это бог-хранитель, помощник, который время от времени принимает человеческий образ, чтобы вмешаться в какую-то экстремальную ситуацию и восстановить нарушенную гармонию.

И третий, Шива. Бог плодородия и производительной силы. Символом этого бога служил фаллос, как символом его жены богини Парвати служило изображение влагалища.

Думается, нет нужды отмечать то, что наиболее популярным из этой троицы богов был Шива, а служение ему носило особо пикантный характер.

Кроме массовых оргиастических форм богослужения, в Индии процветала и профессиональная храмовая проституция.

Ее представляли так называемые баядеры (или девадаси), среди которых выделялись две категории, два класса. Представительницы первого из них были посвящены в жреческий сан (читай: растлены) самим верховным жрецом, что считалось большой честью и к очень многому обязывало. Они составляли постоянный штат храма бога Вишну или, скажем, Шивы, и не имели права покидать пределы этого храма без специального разрешения главного жреца. При этом допускалась возможность их любовных связей с представителями лишь высших каст.

Баядеры, относящиеся ко второй категории, служили при небольших храмах и в принципе были свободны в своих действиях, живя вне стен храма и принимая участие в различного рода празднествах и увеселениях, где были самыми желанными гостьями.

Все они считались повенчанными с богом, которому принадлежали не только их тела, но и деньги, которые баядеры зарабатывали проституцией. Этакий бог-сутенер…

Баядеры нередко рекрутировались из самых знатных каст, если их отцы в силу данного ими обета посвящали тому или иному храму своих дочерей. Обучение баядер начиналось с 5 лет и заканчивалось в возрасте 7—8 лет. По достижении половой зрелости будущая баядера лишалась невинности либо верховным жрецом, либо представителем высшей касты, заплатившим за дефлорацию довольно внушительную сумму, которая шла на нужды храма. Использование брамином таких денег не по назначению было абсолютно исключено, так как смертельная (понятное дело) кара за такое преступление была так же абсолютно неотвратима.

После дефлорации баядера (второй категории) обязана была вступать в сексуальный контакт с любым желающим независимо от его кастовой принадлежности.

При этом баядеры были хорошо образованны, умели достойно вести себя в любом окружении и были уважаемыми членами общества, так что здесь едва ли уместны аналогии с вульгарными «жрицами любви» других эпох.

А наиболее характерные события тех времен нашли свое отражение в древнеиндийском эпосе. Один из самых известных его образцов «Рамаяна», где отражена борьба между темнокожими дравидами, коренным населением Индии, и индоариями. Сюжет этого произведения строится на том, что некий темнокожий демон похищает царевну, а арийский принц Рама вместе со своими сподвижниками ищет ее.

Сюжет и проблематика «Рамаяны» все же ограничены достаточно узким кругом коллизий в отличие от «Махабхараты» — многопланового эпоса, отражающего целый пласт индийской истории, широкомасштабного полотна, истинного памятника своей эпохи.

В этой поэме отражена борьба между двумя семьями раджей (вождей). Представители одной из этих семей, пятеро братьев Пандавов, еще в раннем детстве осиротели и были изгнаны из отчего дома дядьями и двоюродными братьями, что, собственно, является не только индийской, а и общечеловеческой типичной проблемой.

Братья выросли и стали могучими воинами.

Царь соседней державы пообещал выдать свою дочь замуж за того, кто сумеет попасть стрелой в глаз золотой рыбке. Задача усложнялась еще и тем, что рыбка висела на ветке дерева, перед которым быстро вращалось колесо со множеством спиц.

Со всей Индии съехалось множество искусных стрелков, но только одному из братьев Пандавов удалось поразить цель. Он и женился на царевне.

Казалось, вот и счастливый конец красивой сказки, так нет же…

Старший из братьев Пандавов оказался заядлым игроком. Он без зазрения совести проигрывает в кости себя, своих братьев и даже царевну. По вине этого негодяя все они становятся рабами. В дальнейшем братья освободились, но уже не могли вернуть себе законные владения, по крайней мере мирным путем. И начинается кровопролитная война между Пандавами и их двоюродными братьями, война не на жизнь, а на смерть.

Каждая из сторон имела союзников в лице представителей разных племен, так что в сражении участвовали достаточно крупные силы.

А продолжалось это побоище ни много ни мало — 18 дней.

И все восемнадцать дней стрелы в своем полете наталкивались на встречные стрелы, колесницы наезжали на колесницы, слоны сшибались, как тучи в небе, и массы людей самозабвенно отправляли своих ближних в лучший мир. И покрылось поле телами убитых и раненых, проклинающих зачинщиков этой ужасной битвы…

В конце концов братья Пандавы победили своих противников и стали всесильными царями, от чего участникам сражения было, по правде говоря, ни холодно, ни жарко…

В битвах всегда участвуют массы людей, чьи интересы никак не совпадают с интересами устроителей таких смертельных шоу. За чаяния единиц погибают тысячи, а бывает, что и миллионы, которым умело внушили мысль о том, что их семьям, их домам, их свободе угрожает злонамеренный противник, хотя на самом деле имеет место противостояние интересов вождей (фюреров, царей, парламентариев, олигархов и т.п.). Так не проще ли заставить их биться друг с другом или же отправить одного в подарок другому — в клетке или в мешке?

КСТАТИ:

«Несколько бесчеловечных ленивцев, не выходя из своих кабинетов, отдают, в часы пищеварения, приказы об убийстве миллионов людей и потом заставляют торжественно благодарить за это Бога».

Вольтер

И об этом тоже повествует «Махабхарата». Что ж, проблема древняя и, боюсь, неизбывная по причине ловкой шулерской подмены священного понятия «Родина» весьма сомнительным и плохо вымытым понятием «Государство».

Иногда во имя спасения Родины должно погибнуть Государство, но не тут-то было: чиновники никогда не пожертвуют корытом, из которого лакают…

А в начале I тысячелетия до нашей эры в Индии возникает государство, называемое Магадха, достаточно большое и могущественное, объединившее многие племена. Образовались и другие государства, поменьше, но со всеми необходимыми атрибутами державной власти: царями, армиями, чиновниками и пр.

То ли сама идея тотальной государственности была принципиально чужда индоарийскому духу, то ли интеллектуальная элита этого народа открыла своего рода панацею от всех бед повседневного бытия, но так или иначе именно в этой стране возникло уникальное по тем временам явление, которое можно назвать массовым отшельничеством.

Множество молодых и здоровых людей, к тому же людей вполне состоявшихся в плане социальном, вдруг покинуло насиженные места своего обитания и удалилось в дремучие леса, где предалось поискам путей единения с Абсолютом.

Это единение достигалось через отрешение от земных благ, от всех уже наработанных человечеством символов благополучной жизни: богатства, власти, большой семьи, хозяйства и т.п. Отшельники, которых называли архатами, пришли к осознанию иных, непреходящих ценностей духа, которым не страшны ни мор, ни война, ни произвол властей, ничто из того набора факторов, которые обуславливают порабощение человеческого духа.

Это великолепно!

— «Мы тебя не повысим по службе». — «А зачем мне эта ваша служба?»

— «Ты останешься без куска хлеба». — «Обойдусь как-нибудь».

— «Ты не живешь проблемами страны». — «То есть проблемами власти. Но это ее проблемы». —«А если случится война?» —«Тот, кто ее развязал, пусть и воюет. Лично у меня нет врагов». «Нобудущие поколения…» — «Думаю, они дорастут до понимания всего сказанного выше».

КСТАТИ:

«В детстве глупец думает лишь об отце с матерью, в молодости — лишь о возлюбленной, в старости — лишь о детях. Так и не успевает он подумать о самом себе».

Фольклор Древней Индии

Если бы каждый со всей ответственностью думал о себе, право, отпала бы необходимость в благотворительности — явлении, порождающем все новые проблемы вместо решения старых. Если бы…

А проблемы постижения бессмертного мира в собственной душе нашли свое вдумчивое отражение в цикле литературных произведений, называемых упанишадами. Упанишады построены на воспроизведении бесед мудрых наставников (гуру), посвящающих своих последователей в тайны сокровенного учения. Упанишады — это огромный пласт многоплановой литературы, создаваемый в течение всего I тысячелетия до нашей эры.

Красной нитью проходит через все Упанишады непреложное требование познания божественной тайны во всем сущем. Это познание осуществляется прежде всего путем освобождения себя от оков материальной стороны бытия. Многие отшельники шли к этому освобождению через отказ от радостей плоти, мало того, через ее сознательное умерщвление.

Познание божественной тайны и познание самого Бога отражены в великой книге индусов, написанной в конце I тысячелетия до нашей эры. Это «Божественная песнь, или Бхагават-гита».

«Бхагават-гита» считалась и считается квинтэссенцией ведической мудрости, которая не подлежит критическому анализу, воспринимаясь как объективная данность.

Сюжет этой книги строится на том, что члены одной большой семьи сходятся на поле, называемом Курукшетра, для решающего сражения между двумя родственными ветвями одного генеалогического дерева.

Итак, две грозные армии готовы начать кровавую битву.

Представитель одной из конфликтующих сторон и главный герой повествования — царевич Арджуна — стоит на боевой колеснице, в полном боевом облачении. Он уже готов выпустить первую смертоносную стрелу этого межродственного сражения, но вдруг с какой-то особой ясностью «увидел в обеих армиях своих отцов, дедов, учителей, дядей по матери, братьев, сыновей, внуков, друзей, а также тестей и благожелателей».

Царевич смущен увиденным, его сердце переполняется состраданием к своим близким, и он, отложив в сторону лук, обращается к своему вознице за советом. А возница — ни кто иной, как Кришна, Бог, принявший человеческий образ.

«Что может принести мне эта битва, — сокрушается Арджуна, — где погибнут все мои сородичи? Такой ценой, о Кришна, как могу я желать победы, надеяться на царство и радости, которые оно мне принесет?»

Смятение принца, как отмечают толкователи книги, было вызвано чрезмерной привязанностью к материальному. Он боялся стать несчастным после убийства своих родственников, несчастным в сугубо земном, предметном значении этого слова, хотя как воин (кшатрия) он не имел права уклоняться от боя, как не имел права сомневаться в справедливости предписаний Кришны.

Арджуна задает Кришне множество вопросов. Эти вопросы и ответы на них составляют основное содержание книги. При этом поле битвы Курукшетра становится символом человеческой жизни, где зачастую брат воюет с братом, где в порядке вещей предательство, несправедливость и жестокость.

Бог сурово осудил нравственные колебания Арджуны, сказав: «Ты скорбишь о том, что недостойно горя. Мудрые не скорбят ни о живых, ни о мертвых».

Речь идет о том, что царевич скорбит о недостойном — о телах своих сородичей. Но тело рано или поздно погибает, и поэтому оно гораздо менее ценно, чем душа.

«И тот, кто думает, что живое существо может убить, и тот, кто думает, что оно может быть убито, заблуждается, так как истинное „я“ не может убить или быть убитым».

Кришна учит, что человек подобен Богу, бессмертному и свободному от какой бы то ни было зависимости, и прежде всего материальной. Следовательно, ни жизнь, ни смерть в итоге не имеют никакого значения.

Вот почему Кришна говорит царевичу: «Иди сражайся. Это не имеет значения».

Очень опасная мысль. Так можно оправдать многие рукотворные беды человечества: анархизм, социализм, терроризм и т.п. Деструктивная, я бы сказал, мысль. Высшее начало — да, оно, несомненно, существует, как и бессмертная душа человеческая. Однако все мы живем в определенной среде, и если вдруг отринем все принципы взаимоотношений с этой средой, то наступит губительный хаос, ничего иного.

Жуткая мысль.

Возможно, конечно, что Высшему началу совершенно безразлично, перережем ли мы в одночасье глотки друг другу, или же сделаем это в процессе эволюции, растягивая удовольствие. Как утверждал экстравагантный маркиз де Сад, исчезновение человечества с лица Земли для Бога значило бы не больше, чем исчезновение какой-либо из пород кур. Что ж, может быть и такое, однако если Бог наградил нас инстинктом выживания, следовательно, так Ему было угодно, что бы там ни говорили толкователи «Бхагават-гиты».

А какой Он, Тот-Который-Вершит-Наши-Судьбы?

Царевич Арджуна просит Кришну явить ему свой подлинный лик. Кришна соглашается. И вот прекрасный юноша-возница мгновенно преображается в гигантское чудовище с окровавленным зевом и ужасными клыками. Арджуна потрясен. Он молит: «О Владыка всех владык, прибежище всех миров, прошу тебя, будь милостив ко мне. Я не могу сохранять равновесие при виде Твоих пламенеющих смертоносных ликов и устрашающих зубов. Я совершенно растерян».

На что ему спокойно отвечает Кришна: «Я есть время, великий разрушитель миров, и Я пришел сюда, чтобы уничтожить всех людей. Кроме вас (Пандавов), все воины, с обеих сторон, погибнут».

Кришна говорит, что гибель ожидает воинов неотвратимо и независимо от того, будут ли они сражаться, или нет, так что от Арджуны здесь мало что зависит, потому что приговор вынесен. Здесь Бог — равнодушная, стоящая по ту сторону добра и зла сила, Высшая Сущность, которой совершенно чужды человеческие игры в благородство, преданность, милосердие или совесть.

И принц Арджуна отбрасывает прочь все свои сомнения…

КСТАТИ:

Междоусобные сражения были, видимо, настолько популярны в Древней Индии, что, несомненно, послужили моделью для шахматной игры — истинно индийского изобретения, называемого еще «Четыре рода войск» (пешки, слоны, конница и ладьи).

Индийские междоусобицы сыграли свою роль не только в возникновении шахмат, но и в том бесславном обстоятельстве, что эту страну завоевывали практически все, кому не лень. Правда, следует при этом отметить, что Индия всегда иллюстрировала такое выражение: «Где сядешь, там и слезешь». Если могущественных ариев она впитала в себя, как губка, и при этом не утратила своего неповторимого лица, если Македонский как пришел, так и ушел из этой Страны Чудес, то об остальных завоевателях и говорить не приходится сколь-нибудь серьезно. Ну, пограбили, ну, захватили несколько подвод золотых цацок и увели с собой пару десятков слонов, ну и что? Жизнь все равно продолжается…

И поиски ее смысла тоже продолжались с упорством, наверное, достойным лучшего применения. Одни мудрецы отрицали божественное начало во всем сущем, другие гневно им возражали, третьи самозабвенно умерщвляли свою бренную плоть, четвертые, напротив, услаждали ее сексуальными излишествами, пятые… И все они считали себя правыми, потому что, как говорится, Солнце высоко, а Бог… Кто и когда Его видел? Кто может уверенно ссылаться на волю Его? И в чем она может выражаться, эта воля?

Индусы призадумались над этими каверзными вопросами и решили — первые в мире, так как христиане, мусульмане и прочие пришли к этому гораздо позже, — сделать свой символ Бога зримым, конкретным, говорящим, чтобы можно было его цитировать и подавлять оппонентов силой его непререкаемого авторитета.

Так возник на арене мировой Истории индийский принц Сидхартха Гаутама, он же Будда (Просветленный).

Родился он в 556 году до н.э. у подножия Гималаев, там, где Индия граничит с Непалом. Был он сыном царя племени шакья. По некоторым источникам — плодом непорочного зачатия матери — царицы Махамайя. Согласно легенде, новорожденный Будда поднял одну руку к небу, а другой указал на землю, сказав при этом: «Над небом и под небом я единственный, кто достоин почитания».

Отец очень любил его (несмотря на непорочное зачатие) и стремился уберечь от любых негативных впечатлений, любых тревог и разочарований. Принц подрастал, живя в роскошном дворце, окруженный поистине царской атмосферой неги и безмятежности, не ведая о том, что люди старятся, болеют и умирают. Это неведение всячески поддерживалось в нем согласно воле царя.

Но однажды принц отправился со своим слугой на прогулку за пределы дворцовой ограды (и, разумеется, без ведома отца). В то время он был уже супругом прелестной Яшодхары и отцом не менее прелестного малыша. И вот принц встречает на дороге сначала дряхлого, беззубого старца, затем — тяжелобольного и в довершение всего — носилки с покойником.

Принц изумлен. Он спрашивает слугу: «Что случилось с этими людьми?» Тот отвечает, что любая болезнь весьма вероятна, а вот старость и смерть — неизбежны. И тут перед принцем вдруг открылся весь трагизм человеческой жизни, вся ее бесперспективность.

Желая успокоить своего господина, слуга говорит: «Учителя утверждают, что каждый из нас возродится в другом теле». Такая перспектива привела принца в полное отчаяние. Этой же ночью он тайно покидает дворец и уходит в лес, к отшельникам. По дороге он меняется одеждой со встречным охотником, накидывает на себя желтый плащ (впоследствии — традиционная одежда буддийских монахов) и скрывается в чаще леса, где, обрив голову, вступает на путь познания тайны бытия.

Семь лет он морил себя голодом и всеми иными способами умерщвлял молодую плоть, но тайна бытия все не открывалась, к великому разочарованию толпы молодых отшельников, которые приходили, чтобы приобщиться к откровению.

И вот однажды, когда он был уже на грани смерти, пришла женщина и почти насильно накормила этот живой еще труп. Он поел и вдруг осознал, что умерщвление плоти — вовсе не путь к истине, скорее напротив. Когда он сказал об этом другим отшельникам, они возмутились и, обозвав его предателем святого дела, ушли прочь.

А отшельника действительно посетило озарение, и он теперь стал называться Буддой (Просветленным).

Будда пришел к тем молодым отшельникам, которые ранее оставили его. Вначале они не желали его слушать, но когда увидели свет, излучаемый лицом Просветленного, склонились и приняли все, что он им сказал…

И обрили головы, и надели желтые плащи, и образовали Буддийский монашеский орден.

Так возникла одна из мировых религий, называемая буддизмом.

Буддизм не прижился в Индии, не слился с ее государственностью, не стал духовной пристанью для миллионов граждан Страны Чудес.

Возможно, они отнюдь не желали подавлять в себе бушующие страсти, не понимая цели такого подавления.

Возможно, их представления о нирване базировались на ощущениях сугубо земных удовольствий.

Возможно, поиск личного Бога в собственной душе оказался излишне сложной задачей ввиду абстрактности объекта.

Возможно, оказались неприемлемыми этические нормы буддизма: неубиение, неупотребление алкогольных напитков, воздержание от блуда, лжи и воровства. Для многих и многих эти нормы совершенно неприемлемы, что там греха таить…

Да и мудрость Будды (впрочем, как и всякая иная) не нашла, видимо, достаточного числа адептов в стране, где был настолько развит плюрализм взглядов и норм, что едва ли рядовой ум способен был сориентироваться в этом духовном хаосе.

КСТАТИ:

«Ненависть не прекращается ненавистью, но отсутствием ненависти прекращается она».

«Как в дом с плохой крышей просачивается дождь, так в плохо развитый ум просачивается вожделение».

«Если странствующий не встретит подобного себе или лучшего, пусть он укрепится в одиночестве: с глупцом не бывает дружбы».

«Будьте сами своими светильниками».

Будда

Последняя мысль явно не для среднего ума и средних возможностей.

И все же буддизм нашел убежище в душах множества китайцев, корейцев, тибетцев, калмыков, жителей Шри-Ланки и Индонезии, России и США.

Был мощный всплеск буддизма и в Индии, когда страной правил великий царь Ашока, прозванный Беспечальным (268—223 гг. до н.э.). Приняв буддизм, этот правитель прекратил агрессивные войны. Он строил приюты, больницы, запретил жестокое обращение с животными, построил свое законодательство на базе буддийского принципа сострадания, милосердия, что возвело Ашоку в ранг правителя, действительно преследующего такие цели, как благоденствие и счастье своих подданных, — настоящая экзотика на ниве Истории.

После смерти Ашоки буддизм был оттеснен более доступными массовому сознанию и массовым приоритетам учениями.

Но Индия навсегда осталась землей, взрастившей буддизм.

Эта земля по праву считается истинной родиной арабских цифр. Арабы, собственно, никогда не претендовали на авторство касательно этого гениального изобретения, просто именно они разнесли его по свету, который с благодарностью принял эту систему исчисления, без которой было бы невозможно развитие математики со всеми вытекающими отсюда последствиями.

На этой земле возник прекрасный символ движения Солнца, называемый свастикой, и то обстоятельство, что этот символ спустя десятки столетий использовали в качестве эмблемы не в меру честолюбивые немецкие колбасники во главе с несостоявшимся художником Адольфом Гитлером, которого консультировали не слишком образованные референты, никак не умаляет великого значения этого символа.

Повсеместное запрещение свастики не более разумно, чем, предположим, запрещение какого-либо музыкального произведения на том только основании, что его любил слушать кто-то из злых гениев человечества, или запрещение носить черные береты потому, что это традиционный головной убор бывшего иракского диктатора Саддама Хусейна. А Ленин носил кепку, так что теперь делать?

Ну и, конечно же, говоря об индийских вкладах в банк, где хранятся драгоценности Истории, нельзя не упомянуть о великолепных индийских храмах, возникших уже на заключительном этапе древней Истории.

Эти храмы украшены подлинными шедеврами культового изобразительного искусства, которое, с одной стороны, было своеобразным отражением бытия, а с другой — средством религиозно-мистического воздействия на это бытие в популярной, абсолютно доходчивой форме, близкой естественным влечениям всех без исключения посетителей этих культовых сооружений.

Скульптурная группа из храма Кхаджурахо

Те из них, которым не позволялось входить во внутренние помещения, т.е. представители низших каст, имели возможность лицезреть на наружных стенах вечность в виде эротических скульптур и многофигурных барельефов, где боги в образах вполне реальных раджей занимались животворящим сексом со своими женами и весьма многочисленными наложницами.

Внутренние помещения храмов были украшены изображениями богов иногда в символическом, а иногда и в достаточно реалистическом воплощениях.

Боги были представлены в самых различных обликах, но неизменным был символ бога Шивы — бога плодородия и производительной силы. Этот символ представлял собой фаллос, зачастую соединенный с символом богини Парвати — влагалищем.

Те же тенденции прослеживались в светском искусстве Древней Индии.

Это художественное наследие с полным на то правом можно назвать шокирующим, если исходить из традиционных особенностей мировосприятия христиан, иудеев и мусульман.

Индии довелось шокировать приверженцев этих религиозных течений не только своими барельефами, горельефами и статуэтками, но и таким выдающимся явлением духовной культуры, каким является трактат мудреца Ватсьяяны Малланаги, написанный приблизительно в III-V вв. н.э.

Называется этот трактат «Камасутра», что в буквальном смысле означает «Наставление в сфере чувственной любви».

Этот трактат, в отличие от китайских сексуальных руководств и овидиевской «Науки любви», посвящен не технике обладания и не технике обольщения, а проблемам любви в самом широком ее понимании.

Если Овидий в своей насмешливо-иронической манере просвещает читателя относительно того, как поймать женщину в расставленные сети, а когда надоест — как избавиться от нее, если китайские «подподушечные книжечки» напоминают руководства по эксплуатации бытовой аппаратуры, то Ватсьяяна предлагает читателю своеобразную энциклопедию человеческих поступков и переживаний, пронизанных чувством любви, чувством, в котором гармонично сочетаются физическое влечение к объекту и обожествление его. Ничего подобного практически не знала литература Древнего мира.

«Камасутра» состоит из семи разделов, в свою очередь подразделенных на части и главы.

Первый раздел содержит в себе изложение краткого содержания трактата и смысла трех жизненных целей: приобретения званий в юном возрасте, любви в молодости и богоугодных дел в старости. Читателю предлагается также перечень всех необходимых для жизни знаний и, навыков (всего 64), не считая некоторых полезных советов.

Во втором разделе приводится сравнительная классификация мужчин и женщин по физиологическим признакам, а также носителей разных типов темперамента. Классифицируется и сама любовь, подразделенная на четыре основных вида. Первый — простая половая связь, не более чем обычное развлечение. Второй — тоже развлечение, но гораздо более изысканное, с особыми приемами сексуальной техники и благотворной игрой воображения. Третий характеризуется эмоциональной привязанностью и строгой индивидуализацией восприятия объекта. Четвертый связан с умозрительным восприятием и может носить даже односторонний характер. Этот четвертый вид и является, по мнению автора, самым важным, ценным, необходимым элементом всех возможных вариантов любви.

Все-таки духовная, сугубо человеческая составляющая любви признается автором как главная, как определяющая это сложное понятие.

Далее следует пространное рассуждение о разного рода объятиях, поцелуях и совершенно специфических приемах усиления любовного воздействия, например, царапания партнерши: «Даже у чужого, видящего издали молодую женщину, чьи груди носят следы ногтей, рождается преклонение и страсть».

А вот сексуальные позы, как ни странно, описываются довольно бегло. Видимо, автор справедливо полагал, что не в них истинное счастье. Вместе с тем он достаточно подробно описывает так называемые «особые наслаждения»: сношение на весу, с двумя женщинами одновременно («объединенное»), со многими («коровье стадо»), с несколькими мужчинами, анальный секс («нижнее наслаждение») и т.д.

Индийская скульптура

Специальная глава посвящена оральному сексу с евнухами и женщинами. Автор не очень одобряет этот вид сношения, но относится к нему, по крайней мере, лояльно: «Свободен от скверны теленок во время сосания, чиста собака, когда хватает лань, птица, когда роняет плод, женский рот — при любовном соединении».

Но основное внимание уделяется все же этике любви. Этическое начало присутствует даже в главе, посвященной классификации наслаждений. Например, описывается некое «переносное влечение», когда мужчина, занимаясь любовной игрой с одной женщиной, подогревает свой пыл мыслями о другой. Или — «наслаждение со служанкой», когда мужчина «спускает пар» с низкородной блудницей или прислужницей. Упоминается еще и «низменное наслаждение», когда происходит деловитое обслуживание гетерой деревенского увальня. А вот когда оба партнера занимают равное положение в социуме, когда они прониклись взаимным расположением, тогда секс является, бесспорно, высшим подтверждением этого душевного порыва…

Третий раздел носит название «Об обращении с девушками». Он посвящен выбору будущей жены и заключению брака. Например, основные требования к невесте: она должна непременно быть благородного происхождения, должна быть младше жениха не меньше чем на три года, должна быть красива, приветлива, должна обладать хорошими зубами, ногтями и волосами, упругой грудью и здоровым телом. Особое внимание уделяется социальным аспектам того или иного брачного союза.

Четвертый раздел, названный «Относительно замужних женщин», посвящен правилам поведения как единственной супруги, так и гаремных жен.

Пятый раздел являет собой практическое руководство по соблазнению чужих жен, в том числе и содержащихся в гаремах.

Автор приводит подробные инструкции по завязыванию знакомства с замужней женщиной, по тактике обольщения и приемам овладения ею.

Весьма любопытна и глава, называемая «О гареме и охране жен». Из нее можно почерпнуть такие, например, ценные сведения:

«Поскольку гаремные жены охраняются и не могут встречаться с мужчинами и поскольку супруг один, а их много, они остаются неудовлетворенными и услаждают друг друга искусственным способом.

Нарядив молочную сестру, подругу или рабыню мужчиною, они успокаивают свои желания подобными по форме принадлежностями — луковицами, корешками, плодами или другими искусственными средствами; ложатся с мужеподобными и с теми, чьи признаки пола неразвиты…

Обычно гаремные жены проводят к себе вместе со служанками горожан, переодетых женщинами…

У жителей Абхиры гаремные жены достигают своей цели с помощью гаремных стражников…

У жителей Видарбхи женщины, исключая самих матерей, соединяются с сыновьями гаремных женщин, свободно ходящими по гарему.

У жителей восточных областей каждые девять-десять женщин вместе прячут по одному юноше…»

Шестой раздел посвящен гетерам, их образу жизни и принципам контактов с мужчинами.

«Общение ради наслаждения — естественно, — отмечает Ватсьяяна, — а ради выгоды — искусственно… Но и в этом случае пусть она изображает естественное чувство…»

Автор призывает к достижению гармонии между профессиональным стремлением гетеры к заработку и ее естественными чувствами и влечениями. Иными словами, сексуальное обслуживание, так сказать, в чистом виде приносит лишь чувство унижения нормальному человеку, потому следует находить компромисс между служебными обязанностями и внеслужебными удовольствиями.

И седьмой, финальный, раздел называется «Тайное наставление». Он содержит полезные советы и рецепты. Здесь можно найти сведения о том, как добиться внешней привлекательности, как сохранить привязанность, как удовлетворить женщину при помощи подручных средств, как увеличить свой скромных размеров пенис, как достичь благополучия, славы, богатства и долголетия.

В конце своего трактата Ватсьяяна предостерегает от бездумного следования всем без исключения советам и наставлениям, ибо «содержание науки простирается на все, применение же — лишь на отдельные случаи».

Такой вот литературный памятник поставил эффектную точку в летописи Древней Индии…

Цивилизация индоариев, брахманизм, кришнаизм, буддизм, храмы, искусство, «Махабхарата», «Бхагават-гита», «Камасутра» — вот исторический лик Страны Чудес, а присоединял ли к ней часть территории Афганистана царь Ашока перед тем как стать заядлым буддистом, или же не присоединял, право слово, не имеет никакого значения.

Бог дал каждому народу определенную территорию, так что присоединяй или не присоединяй — неизменно все вернется на круги своя, как это бывало уже не один десяток раз, так что только невежды и тупицы могут всерьез говорить о вечных империях.

А визиты в Индию Александра Македонского или этого опереточного Антиоха Великого ровным счетом ничего там не изменили и ни на что не повлияли…

Китай

На юго-востоке Азии расположена примыкающая к морю равнина, прорезанная руслами двух великих рек — Хуанхэ и Янцзы. Именно там, в долинах этих рек, и зародилась одна из самых оригинальных культур Древнего мира.

В самом начале все происходило довольно тривиально: среднее течение реки Хуанхэ было заселено трудолюбивыми людьми, которые выращивали просо, пшеницу и рис, разводили скот и шелковичных червей, с помощью которых создавалось истинно китайское чудо — шелк.

Это благодатное время соответствует рубежу II тысячелетия до н.э.

Примерно к середине этого тысячелетия идиллия завершилась возникновением целого ряда рабовладельческих государств. Каждое из этих государств (как, впрочем, и каждая земледельческая община) поклонялось своим богам. Объединяющим этико-религиозным началом служило обожествление сил Природы, а также поклонение памяти предков.

В некоторых местностях процветал также культ священных гор, предусматривающий человеческие жертвоприношения.

Типичная, как любят выражаться колонизаторы, языческая страна, отгородившаяся мощными стенами от всего цивилизованного мира.

И все подобные ярлыки были бы в достаточной степени справедливыми, если бы не отдельно взятые явления духовной жизни, превратившие эту страну в колыбель самобытной, великой цивилизации.

Эти явления возникли в VI-V веках до нашей эры, когда Китай, разделенный на множество удельных княжеств, жестоко страдал как от произвола князьков, так и от непрекращающихся междоусобиц.

Вот тогда-то и промчалась по городам и селам молва о странствующем мудреце по имени Кун Фу-цзы, известном теперь во всем мире под именем Конфуций (551—479 гг. до н.э.).

Он родился в уезде Чанпин, что на востоке Китая, в обедневшей аристократической семье. Когда ему было три года, умер отец, а в семнадцатилетнем возрасте он лишился матери.

Известно, что был он довольно высок — 1 м 91 см.

Известно, что с 30 до 66 лет мудрец путешествовал по стране, проповедуя свое учение, что было у него 3000 учеников, 72 из них считались особенно близкими, а 12 находились при нем неотлучно.

Известно, что со своих слушателей Конфуций брал весьма скромную плату, а последний этап своей жизни он провел, живя на средства нескольких богатых учеников, предоставивших Учителю помещение для собственной школы.

Известно, что он был женат, но жена оставила его по причине, как утверждают злые языки, совершенно непереносимой педантичности и почти маниакальной приверженности к установленному порядку. Он, говорят, не входил в дом, если циновка у входа лежала не так, как положено.

По недостаточно проверенным данным, Конфуций некоторое время исполнял обязанности уездного правителя и ему даже пришлось приговорить к смертной казни одного человека, хотя это противоречило его убеждениям: мудрец считал порочным исполнение требований тех или иных законов под страхом смерти.

Незадолго до своей кончины Конфуций горько сетовал на то, что «не нашлось ни одного правителя, который пожелал бы стать его учеником». Ученики похоронили его там, где он сам выбрал место для собственной могилы: на берегу тихой речки под сенью кипарисов.

А впоследствии был издан императорский указ о возведении в каждом городе храма в честь Конфуция и о регулярных жертвоприношениях в этих храмах.

В XVII веке в Китай приехали миссионеры-иезуиты, которые, ознакомившись с учением великого мудреца, сделали его достоянием мировой культуры. Таким образом Почтенный Учитель Кун Фу-цзы стал известен как Конфуций.

В жизни он строго придерживался четырех правил:

1. Не вдаваться в бесплодные размышления.

2. Не быть категоричным в суждениях.

3. Не проявлять упрямства.

4. Не проявлять заботы о себе лично.

Его учение потрясает своей простотой, своей земной реальностью и — в отличие от многих и многих — своей однозначностью. Его можно принимать или не принимать, но чтобы кто-то раздраженно говорил: «Да нет же! Здесь совсем другое имелось в виду!» — исключено.

Конфуций признавал Абсолют, называя его старым китайским термином тянь — небо. Но в отличие от многих и многих искателей истины, он ни в коей мере не пытался ни анатомировать это Небо, ни искать мистических контактов с ним. Когда заходил разговор на тему Неба, Конфуций пожимал своими мощными плечами и произносил примерно следующее: «Как можем мы что-то знать о Небе, если не имеем четкого понятия о том, что происходит на земле?»

Да, Небо создало наш мир на основании определенных законов, которые принято называть законами Природы. Эти законы не подлежат обсуждению, они исполняются беспрекословно, и лишь при этом условии на земле может воцариться гармония.

Он отвергал вероятность каких-либо переговоров с Небом: «Разве Небо высказывается? Четыре времени года сменяются волей его. Сто вещей существуют за счет этого. Разве Небо высказывается?».

Когда в очередной раз слышишь о том, что Бог написал Библию, всегда вспоминаются именно эти слова Конфуция. Действительно, Небо уже все сказало, и к этому уже не добавить ни слова. Остается лишь исполнять.

В Небе царит гармония, там каждая звезда, каждая планета знает свое место, и все взаимно дополняют друг друга, соблюдая общий незыблемый порядок, что является залогом благоденствия.

Истинно так. Люди могут и должны корректировать свои притязания и устремления соответственно законам мировой гармонии, которые едины и для Млечного Пути, и для муравейника, где каждый элемент выполняет определенную функцию в стройной системе всеобщего взаимодействия. Например, муравей-строитель не может вдруг поменяться местами с муравьем-воином, а Луна — с Землей. Эти же законы гармонии действуют и в человеческом обществе, которое подвержено опасности разрушения, прежде всего, вследствие притязаний каких-то его групп на революционное изменение существующего порядка вещей.

Аксиома.

А Мао Цзэдун люто ненавидел Конфуция, и совершенно понятно почему: всякая революция противоречит Природе, нравится ли это революционерам, или нет. Люмпены, конечно, могут дорваться до высшей власти в стране, но это ненадолго. Как солнечное затмение.

Конфуций выдвигал идею имен и названий. Он утверждал, что нельзя называть человека мудрецом, если он не мудр, как нельзя называть кого-либо царем, если он никак не соответствует этому понятию.

Исчерпывающая формулировка учения Конфуция содержится в его ответе Цзин-чуну (царю государства Ци) на его вопрос о том, каковыми должны быть принципы управления государством. Конфуций сказал: «Все очень просто. Государь должен быть государем, сановник — сановником, отец — отцом, сын — сыном».

Вся Тянься (Поднебесная, как назывался Китай) должна быть отражением Неба, где все и всегда находится на своих местах, то есть где царит порядок.

Истоки этого земного порядка Учитель видел в глубинах исторического опыта, в традициях предков.

Он придавал огромное значение обрядам и ритуалам, требуя от окружающих неукоснительного их соблюдения. Говорят, что это довело до полного отчаяния его жену, в итоге сбежавшую из супружеского дома.

КСТАТИ:

«При разных принципах не найти общего языка».

Конфуций

Но следует отметить, что ритуал никогда не был для Конфуция самоцелью, некоей идеей-фикс. Он подходил к ритуалу не как к магическому действу, а как к правилам игры, которые игрокам не положено обсуждать.

Эти ритуалы он черпал из древних преданий, будучи искренне и глубоко уверенным в том, что развитие культуры должно уходить корнями в опыт, наработанный предками, и только так, иначе культура становится чем-то похожим на растение «перекати-поле», которое катится туда, куда дует ветер.

КСТАТИ:

«Мораль благородного мужа подобна ветру, мораль низкого человека подобна траве. Трава клонится туда, куда дует ветер».

Конфуций

Но при этом Конфуций предостерегал от слепого, бездумного следования установленным нормам, потому что все должно соответствовать своему названию и предназначению, иначе человека будет подстерегать опасность создания ложных кумиров.

Вообще кумиры — вещь коварная, потому любые объекты восхищения следует рассматривать взором холодным и беспристрастным. Лишь при соблюдении этого условия можно вести речь об элементарной справедливости.

Как-то ученики спросили Конфуция:

— Следует ли отвечать добром на зло?

— Как можно отвечать добром на зло? — удивился Учитель. — Добром отвечают на добро, а на зло отвечают справедливостью.

Естественный закон адекватности: сила действия равна силе противодействия. Причем, это не ветхозаветное «око за око». Иногда случается такое, что за око, выбитое агрессором с особой жестокостью, особой циничностью, вполне допустимо в ответ отбить всю голову, что бы там ни говорили проповедники христианского всепрощения. Призыв отвечать добром на зло — я не устану повторять это — исходит прежде всего от злодеев, которым, конечно же, он чрезвычайно выгоден. Да что там выгоден — это заветная мечта любого негодяя!

— Платить добром за зло, — продолжает свои размышления Учитель, — нелепость… Чем же тогда платить за добро?

А что есть добро по Конфуцию?

Его воплощает великое начало, называемое жэнь, что означает «человечность». Его еще можно назвать доброжелательностью, причем не абстрактной, излучаемой на все человечество, а совершенно конкретной, устремленной на тех людей, которые безусловно достойны ее, прежде всего — на родителей, как живых, так и покойных.

Конфуций сделал почитание предков, этот древнейший китайский культ, связующим звеном между прошлым и настоящим.

КСТАТИ:

«Тот, кто, обращаясь к старому, способен открывать новое, достоин быть Учителем».

Конфуций

Он предлагает образец позитивного поведения и мировосприятия как на примере собирательного образа «благородного мужа», так и на своем собственном.

«Каждый может стать благородным мужем. Нужно только решиться им стать».

«Благородный муж думает о Пути, не думает о еде. Когда пашут — за этим страх голода. Когда учатся — за этим стремленье к жалованью. Благородный муж печалится о Пути, не печалится о бедности».

«Благородный муж, привязанный к домашнему очагу, не достоин называться таковым».

Конфуций отнюдь не был противником земных радостей или элементарного благополучия, но с нескрываемым презрением относился к людям, которые ставили это благополучие во главу угла, превращали его из необходимого средства в заветную цель, в смысл жизни, которая в этом случае становилась бессмысленной…

КСТАТИ:

«Ученый, ищущий истину, но стыдящийся бедной одежды и грубой пищи! О чем тут еще говорить!»

Конфуций

Он утверждал, что человек, вооруженный знаниями, неизмеримо выше любого, кто вооружен мечом или золотом. Нет нужды ломать голову по поводу того, отчего Конфуция так не любили местные князья, в большинстве своем крайне невежественные и считавшие это качество достоинством, а не недостатком.

Конфуций не раз подчеркивал, что люди, обладающие врожденными знаниями, стоят выше всех. За ними следуют те, кто приобрел знания благодаря настоящему учению. Ступенью ниже стоят те, которые приступают к учению, встретившись с трудностями и решив их преодолеть. А вот те, которые, встретившись с трудностями, не учатся, на совершенно законных основаниях стоят ниже всех.

Неучи должны знать свое место. Истинно так.

КСТАТИ:

Воссевший на китайский престол в 221 г. до н.э. император Цинь Шихуанди в первые же дни своего правления ознаменовал приказом сжечь все книги, кроме руководств по сельскому хозяйству, и закопать живьем в землю всех Учителей-конфуцианцев. Комментарии, думается, ни к чему.

Человек, по Конфуцию, — мера всех вещей, творец и разрушитель, зритель и действующее лицо, кнут и пряник.

«Человек расширяет Путь, а не Путь расширяет человека».

Ну, как такое снести какому-нибудь Цинь Шихуанди, Мао Цзедуну или Сталину, которые считали людей всего лишь винтиками своих машин?

Знаменитый, и, пожалуй, первый китайский историк Сыма Цянь, живший во II — начале I века до н.э., в своих «Исторических записках» упоминает как о знаменательном событии о якобы имевшей место встрече Конфуция с легендарным мудрецом, которого звали Лао-цзы.

О чем говорили они, никто не знает. Известно лишь то, что мудрый старец выразил свое особое уважение Конфуцию тем, что в конце встречи проводил его не материальными знаками внимания, как это принято у торгашей и политиков (что в принципе одно и то же), а добрым словом, которое способны по-настоящему оценить лишь истинно благородные люди.

Имя Лао-цзы окружено множеством легенд.

Во-первых, оно является прозвищем. Подлинное имя мудреца — Ли Эр. Родился он в 579 году, умер в 499 году до н.э. А «Лао-цзы» означает «учитель Лао», или «учитель Старец». Его звали Старцем, потому что мать вынашивала его в чреве якобы 81 год, и, едва родившись, новорожденный был уже седым.

Лао-цзы служил (как говорят) архивариусом при дворе царства Чжоу. Он был сторонником жизненной позиции, называемой у-вэй, что означает «ничегонеделание». То есть пассивная созерцательность, прямо противоположная позиции Конфуция, сторонника активного созидания, рационального переустройства общества.

Лао-цзы оставил после себя учение о Дао. Это слово традиционно переводят как «путь». По восточной традиции «путь» — символ Бытия, Жизненной стези, Цели, Абсолюта.

Дао — это и Бог, и Природа, и нечто всеобъемлющее, которому гнет названия.

«Дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное Дао, — утверждает Лао-цзы. — Имя, которое может быть названо, не есть настоящее имя. Безымянное есть начало неба и земли».

Русский философ Владимир Соловьев в конце XIX века назовет Лао-цзы «величайшим из метафизиков желтой расы».

Этот загадочный человек вдруг решил покинуть общество, уйти куда глаза глядят. Он взгромоздился на буйвола и поехал… Стало художественной традицией изображать большеголового старца верхом на буйволе, который уезжает куда-то в сторону густеющего тумана. Сохранилось и бесчисленное количество статуэток подобного содержания (без тумана, разумеется).

По легенде, Лао-цзы отправился за солнцем — на запад. Начальник пограничной заставы попросил его оставить хоть что-нибудь для своей родины (м-да, это не современные таможенники), хоть что-нибудь. И Лао-цзы оставил ему рукопись в 5000 иероглифов — свою поэму, которую История знает под названием «Дао-дэ-цзин». Оставил — и больше никогда и никто его не видел…

А поэма осталась.

«Дао пусто, но действуя, оно кажется неисчерпаемым. О, глубочайшее! Оно кажется праотцом всех вещей… Я не знаю, чье оно порождение. Оно предшествует предку явлений.

Дао — корень неба и земли. Дао — мать всех вещей. Дао лежит в основе мира.

Дао постоянно пребывает в бездействии, но нет ничего, чего бы оно ни делало.

Не выходя со двора, мудрец познает мир. Не выглядывая из окна, он видит естественное Дао. Чем дальше он идет, тем меньше познает. Поэтому мудрый человек не ходит, но познает… Он, не действуя, творит. Бытие и небытие порождают друг друга…»

Лао-цзы считал, что свобода человека от всего земного, суетного, уклонение человека от всякой деятельности, его отстраненность, его созерцательный мистицизм являются самыми необходимыми условиями того состояния, которое носит весьма условное название — «счастье».

Нечего и говорить о том, что Лао-цзы никогда не был симпатичен властям предержащим. Разумеется, они никогда не понимали подлинную суть учения Великого Старца, но всегда чувствовали его отношение к ним…

КСТАТИ:

«Там, где мудрецы имеют власть, подданные не замечают их существования. Там, где властвуют великие мудрецы, народ бывает привязан к ним и хвалит их. Там, где властвуют еще меньшие мудрецы, народ боится их, а где еще меньшие, совсем ничтожные, народ их презирает».

Лао-цзы

Проблемы взаимоотношений властителей и мудрецов нашли свое отражение в наследии философа Мо-цзы (Мо Ди), в определенной степени последователя Конфуция.

Взгляды этого незаурядного человека и ученого, жившего в V веке до н.э. (480—400 гг.) изложены в книге, носящей его имя и составленной его учениками.

Мо-цзы определил три условия успешного государственного правления:

1. Если мудрых не наделять высокими чинами, то народ не будет их уважать.

2. Если мудрым выдавать мизерное жалованье, народ не поверит в полезность их действий.

3. Если мудрые не будут иметь подчиненных, народ не будет относиться к ним с необходимой почтительностью.

Суть той части его учения, которая касается проблем государственного устройства, можно, пожалуй, выразить такой мыслью: «Следует выдвигать мудрых и возвышать их, делать их богатыми и знатными, ставить старшими над чиновниками».

Чиновники — это приводные ремни управления. Ремни сами по себе ничего не решают, а главное — не мыслят. Им очень хочется именоваться властью, но на самом деле они — всего лишь слуги действительной власти, и по-настоящему мудрая власть никогда не позволит чиновнику подменять ее в процессе реализации властных полномочий, потому что он — всего лишь ремень…

КСТАТИ:

«Если благородные и мудрые управляют глупыми и низкими, то царит порядок»

Мо-цзы

И еще он призывал вести беспощадную борьбу с бедностью, Сотому что «бедность — корень беспорядков в стране».

Можно себе представить ту «любовь», которую вызывал философ у «державных» людей!

А вот следующий в списке выдающихся мыслителей Древнего Китая был, как ни странно, действительно «державным».

Звали его Шан Ян (390—338 гг. до н.э.).

Его соображениями о государственном устройстве заинтересовался Сяо Гун, правитель царства Цинь, который доверил ученому проведение реформ в своем государстве. Что и говорить, случай поистине экзотический…

Но эксперимент удался, причем, с блеском!

Шан Ян исходил из положения о том, что государство — это, прежде всего, закон, который действует непременно, нелицеприятно и неотвратимо, как горная лавина.

Чтобы заставить подданных поверить в такие свойства закона, Шан Ян издал указ, который гласил, что каждый, кто перенесет бревно от Северных до Южных ворот столицы, незамедлительно получит вознаграждение в виде десяти золотых монет.

Это была огромная сумма, и люди, собравшиеся у Северных ворот, оживленно обсуждали указ, не решаясь, однако, приблизиться к бревну, дабы не оказаться в положении глупых воробьев, которых можно провести на мякине.

Но вот глашатай объявляет, что цена вознаграждения за переноску возросла в пять раз. Пятьдесят золотых! И вот из толпы выходит мужчина. Он взваливает на плечо бревно и несет его через весь город к Южным воротам. Естественно, толпа идет за ним, по дороге разрастаясь подобно снежному кому. Южные ворота. Здесь смельчак сбрасывает бревно на землю, а взамен получает из рук начальника городской стражи пятьдесят золотых монет.

Подобными акциями Шан Ян приучал горожан доверять законам.

«Истинно мудрый правитель опирается не на мудрость, — писал Шан Ян, — а исключительно на закон».

Он считал, что знания бывают полезны лишь тем людям, которые способны найти для них позитивное применение. При этом существует множество людей, которым знания попросту противопоказаны, так как попадают в крайне неблагоприятную среду, где они приобретают силу скорее разрушительную, чем созидательную.

КСТАТИ:

«Если знания поощряются и не пресекаются, они увеличатся, но когда они увеличатся, невозможно будет управлять страной, ибо появится коварство. Когда знания пресекаются и не поощряются, люди искренни и просты».

Шан Ян

А еще он писал, что если народ глуп, то им легко управлять.

Что же до знаний как таковых, то нельзя не согласиться с Шан Яном: некоторым людям они попросту противопоказаны, потому что порождают амбиции, неадекватные интеллектуальному потенциалу личности, а это ведет к разладу между желаниями и возможностями, то есть к жизненному краху.

Я знаю множество доцентов, которые чувствуют себя довольно дискомфортно в подобной роли. Если интеллект сильно отстает от эрудиции, то лучше оставаться козопасом. В крайнем случае пойти в управдомы.

Излишне начитанный управдом, наверное, тоже вреден, но все же не так, как тупоголовый доцент.

КСТАТИ:

«Одно из величайших бедствий цивилизации — ученый дурак».

Карел Чапек

А вот этот человек был ученым и при этом весьма умным, что, однако, не было оценено при его жизни. Звали его Мэн-цзы (Мэн Кэ). Родился он примерно в 372, а умер в 289 году до н.э.

Он разработал 12 принципов успешного правления, основанного на гуманности и благородстве. Возможно, поэтому он, странствуя по царствам Китая, так нигде и не попал на государственную службу.

А принципы были весьма неплохими, хотя зачастую исходили из ирреальных представлений о реальной действительности.

То, что человеколюбие правителя обеспечивает успешность его правления, — тезис весьма спорный, если исходить из реалий бытия.

А вот то, что народ должен непременно иметь собственность, то есть не быть пролетарием, ибо отсутствие собственности порождает безнравственность и беззаконие, — просто до гениальности и справедливо для всех времен и всех народов.

Уважение мудрых и привлечение к делам правления наиболее способных — аксиома, но такая, которая не годится там, где правитель окружает себя дураками и бездарями, чтобы выгодно смотреться на их фоне.

Снижение налогов как залог процветания — тоже истина, требующая доказательств, разве что там, где страной управляет какой-нибудь потомственный неудачник или же парламент, состоящий из удачливых рэкетиров.

Забота о благосостоянии народа и его главенствующее место на шкале ценностей правителя — тезисы, против которых никогда и никто не возражал, однако мало кто следовал им.

А вот это действительно свежо, и не только для своего времени: «Кто трудится умом, тот управляет людьми; кто трудится силой, тот подлежит управлению; те, кем управляют, кормят; те, кто управляют людьми, кормятся от людей». Просто и понятно: мозги дороже рук. Так нет же, это противоречит понятию демократии потому, что рук неизмеримо больше, чем мозгов, и первые скорее вышибут вторых, чем признают их приоритет.

Однако чтобы осознать то, что подобное действие приведет к ликвидации человечества на планете Земля, требуются все же мозги…

Далее Мэн-цзы призывает не допускать растрачивания доброй природы человека, развивать все позитивные человеческие начала и при всем этом помнить о справедливости.

Такой рецепт едва ли осуществим, и хотя бы потому, что, как заметил сам же мудрец Мэн-цзы, «благородный муж понимает толк, низкий понимает выгоду». Если позволить второму из них подняться с колен, он немедленно поставит на колени первого, и тогда… История эти ужасы уже видела.

Современник Мэн-цзы, известный под именем Чжуан-цзы (369—286 гг. до н.э.), вовсе не засорял свои светлые мозги проблемами государственного правления, что давало повод злым языкам называть его учение философией неудачников. Что ж, такие понятия как «удача» и «неудача» очень и очень размыты, так что поди определи критерии…

…Правитель царства Чу послал к Чжуан-цзы двух своих сановников с посланием такого содержания: «Хочу возложить на Вас бремя государственных дел».

Сановники нашли философа на берегу реки с удочкой в руках.

Выслушав содержание послания, Чжуан-цзы, не отложив в сторону удочки и даже не повернув головы, проговорил: «Я слышал, в царстве Чу хранится священная черепаха, умершая три тысячи лет назад. Ей поклоняются в храме предков. Что предпочла бы эта черепаха: быть мертвой, но почитаемой, или же быть живой и волочить хвост по грязи?»

Сановники, не задумываясь, ответили: «Живой, разумеется».

Тогда Чжуан-цзы сказал: «Уходите! Я тоже предпочитаю волочить хвост по грязи».

В учении Чжуан-цзы есть множество мудрых и полезных мыслей о Дао, о единстве и борьбе противоположностей, об истине и заблуждении, но, пожалуй, вершиной его философского откровения можно считать следующее: «Мешать человеку радостно жить, отнять у него возможность ткать и одеваться, обрабатывать землю и кормиться, украсить его так называемой добродетелью и справедливостью — в этом преступление мудрецов».

И поди возрази…

А поди возрази его современнику, которого звали Хуй Ши (ок. 350—260 гг. до н.э.) и который безумно любил спорить с Чжуан-цзы, всячески эпатируя собеседника и изрекая нелепости, которые кажутся таковыми лишь на первый взгляд…

Например: «В яйце есть перья», или «Глаза не видят», или совершенно неподражаемо: «У осиротевшего жеребенка никогда не было матери»…

А вот этого философа то и дело приглашали на высшие государственные посты, затем приходили в ужас от его мудрости, изгоняли, возвращали, снова обливали грязью, снова изгоняли… и так все время, пока он не умер невостребованным и неоцененным своими современниками.

Звали его Сюнь-цзы (ок. 313 — ок. 235 гг. до н.э.).

Основные принципы его учения были такими:

«Если распределение будет равным, тогда не хватит на всех; если уравнять власть, станет невозможным единство; если все будут равны, никого не заставишь работать. Подобно тому как существуют небо и земля, существуют различия между теми, кто наверху, и теми, кто внизу».

Кому-то ведь нужно подметать улицы, а кому-то чистить нужники, и общество попросту утонет в грязи и дерьме, если буквально каждый скажет, гордо вскинув голову: «А почему я? Чем я хуже?». Да, есть те, кто похуже, и это совершенно естественно, а то, что естественно, то не безобразно».

Далее: «Если те, кто стоит над людьми и правит ими, не богаты и не щедры, они не смогут управлять теми, кто находится внизу».

Это же ясно, как день. Бедный человек (если он не стал таковым в результате чрезвычайных обстоятельств) — как правило, человек ущербный, с неоправданными амбициями и мелочной алчностью, не говоря уже о мстительном желании отплатить богатым за их благополучие. Ну, как такой человек может управлять другими? Откуда у него возьмутся рассудительность и независимость суждений? Чувство справедливости? Здесь и обсуждать нечего. Есть, правда, одна деталь: человек, ставший практически богатым в короткий срок и вследствие финансовой операции, не потребовавшей предварительных больших вложений, — это всего лишь удачливый преступник, продолжающий страдать всеми комплексами бедняка.

Происхождение богатства — вопрос весьма щекотливый, однако, ключевой и непременно требующий однозначного ответа.

Сюнь-цзы продолжает: «Лучше сначала дать возможность народу получить выгоду и лишь затем отобрать часть ее, чем совсем не давать народу возможности получать выгоду и отнимать ее у него».

Понятно, что только недобросовестный временщик и враг государства может установить налоги, сдерживающие развитие экономики. Только дебил не понимает, что выгоднее отобрать десять процентов с миллиона, чем семьдесят процентов — с рубля.

Размышляя о принципах управления государством, Сюнь-цзы высказывает далеко не новую, но неизменно актуальную мысль о выдвижении на высшие должности людей мудрых и способных, мысль, бесспорно, ценную, однако едва ли осуществимую ввиду того, что выдвигать-то должны тоже люди, а вот среди них мудрые и одаренные почти не встречаются, так что ситуация, можно сказать, тупиковая.

И еще одна ценная, но, увы, традиционно игнорируемая мысль о том, что народ можно заставить быть единым в своих стремлениях, но нельзя обсуждать это в его присутствии.

КСТАТИ:

«Люди любят и ненавидят одни и те же вещи, но желающих много, а вот вещей мало».

Сюнь-цзы

И тут уж ничего не поделаешь.

Последним, пожалуй, из древнекитайских философов — легистов («законников») можно назвать Хань-Фэя (288—233 гг. до н.э.).

Он провозглашал безусловное верховенство закона как непреложное условие процветания государства. Только закон и никакие иные факторы обуславливает политику правителя, если он действительно стремится к позитивному результату своего правления.

«Правитель, — писал Хань-Фэй, — ни в коем случае не должен делить ни с кем свою власть. Если он уступит чиновникам хотя бы крупицу власти, они тут же превратят эту крупицу в сто крупиц… Надо постоянно поддерживать в чиновничьей среде атмосферу подозрительности и взаимного недоверия, раскалывать ее на противоборствующие группировки и тем самым добиваться ослабления влияния чиновничества на власть».

Естественно, у Хань-Фэя и речь не шла о чиновниках как носителях власти. Он советовал держать их в постоянном страхе за свою судьбу, угрожать им уничтожением их семей и развивать систему всеобщего доносительства. Всякий обман государя со стороны представителей этого подлого сословия следует, по мнению философа, расценивать как тяжкое преступление, расплата за которое — смерть и только смерть. Начинать казни следует с самых высших чиновников…

КСТАТИ:

«Если при завершении какого-либо дела возникает вред, но при сравнении оказывается, что польза все же превышает этот вред, следует непременно идти на это».

Хань-Фэй

Идеями Хань-Фэя руководствовался первый император Китая, которого звали Цинь Шихуанди, тот самый, который приказал закопать живьем в землю 460 конфуцианцев, тот самый, который начал строительство Великой Китайской стены вдоль всей северной границы страны.

Целью создания этого циклопического сооружения была защита от кочевников — гуннов, постоянно угрожавших пограничным уездам Китая.

Работы по строительству стены продолжались с перерывами около 1500 лет. Длина стены — почти 4000 километров, а ширина позволяет проехать по ней шеренге из пяти всадников.

Стена, разумеется, не могла сама по себе решить проблему гуннов, даже если бы ее можно было возвести в одночасье. Эта проблема была решена позднее, когда китайские императорские армии двинулись на запад, осваивая Среднюю Азию и прокладывая так называемый Великий шелковый путь, по которому везли из Китая шелк, очень ценившийся во всем мире, способ производства которого был засекречен на уровне важнейшей государственной тайны.

Что и говорить, китайцам того времени было что прятать от посторонних глаз и ушей: бумагу, порох, чай, компас, сейсмограф, небесный глобус, ракету, лак, тушь, целый ряд технологий и т.д.

Авторов подавляющего большинства этих великих изобретений мы не знаем, но то, что любое из них оправдывало многовековое существование миллионов и миллионов, — несомненно.

Мадам Клио получила на память от Древнего Китая еще и экзотику массового мышления, быта и нравов.

Китайское мировоззрение по сути своей в корне отличалось от принципов восприятия окружающей жизни большинства других народов, исповедующих веру в богов, созданных человеческим воображением.

Древние китайцы представляли себе мир как неразрывное целое, как симбиоз элементов живой и неживой природы, который находится в постоянном движении и взаимном преобразовании составляющих его энергий. Все энергии пронизаны единой силой, как бы стержнем всего сущего, которое имеет свой путь развития, называемый Дао (Путь).

На Пути все элементы бытия движутся, преобразуются, трансформируются, подвергаются бесконечному изменению.

В середине I тысячелетия до нашей эры в Китае появляется божественная книга «И-цзин» («Книга перемен»). В ней описываются дуальные космические силы инь иян, взаимодействие которых называется Дао (Высший Путь или Порядок), а процесс постоянного зарождения, вызванный взаимодействием инь и ян, называется «переменой». Женская энергия называется инь, а женщина — «один инь», соответственно мужчина — «один ян».

Если жизнь как таковая, в ее космическом масштабе, есть результат взаимодействия инь и ян, то взаимодействие «одного инь» и «одного ян» дает жизнь всему живущему на Земле.

Согласно этому учению половое сношение эквивалентно взаимодействию космических сил, а следовательно, является высшим проявлением жизни. Это высшее проявление жизни нашло свое отражение в многочисленных сексуальных руководствах, которые по чисто внешним показателям вполне могут соответствовать понятию «порнография» (в трактовке муниципальных чиновников). Для китайца же той эпохи эти руководства были ценнейшими учебниками гармонии жизни, гармонии между мужчиной и женщиной. А все остальное: социальные институции, церемонии, морально-нравственные стереотипы — ведут лишь к отчуждению от природы, а следовательно, к неблагополучию, к угасанию жизни.

Гравюра эпохи Мин

Эти пособия входили в ту категорию китайской литературы, которая называлась фанчжун, что означает «искусство спальных покоев». В Древнем Китае было издано несколько вариантов фанчжун, но различия между ними несущественны, и общая схема остается неизменной.

Таковы наиболее характерные фрагменты фанчжун:

1

«Среди десяти тысяч вещей, порожденных Небом, превыше всего человек. И из того, что человек особенно ценит, ничто не может сравниться с совокуплением. Оно подражает Небу, а за образец берет Землю, упорядочивает инь и смиряет ян. Понимающие эти принципы могут питать свою природу и продлить свою жизнь…

…Сношаясь с женщинами, знаток сокрушается только из-за того, что их слишком мало. И вовсе не обязательно, чтобы все они были хорошенькими и привлекательными. Достаточно, чтобы они были молодыми, еще не рожавшими детей и были бы хорошо сложены. Если совокупиться с 7—8 такими женщинами, это очень благотворно скажется на здоровье.

Если все время совокупляться с одной и той же женщиной, то ее жизненная сила ослабнет, и мужчине не будет от нее особой пользы…»

2

«…Желтый Император спросил: „Что делать, если хочешь совокупиться, а „нефритовый стебель“ не поднимается? От стыда и тревоги пот выступает крупными каплями, и охваченный страстью мужчина начинает помогать себе рукой. Что делать в таком случае?“

Чистая Дева отвечала: «То, по поводу чего беспокоится Ваше Величество, случается со всеми мужчинами… Прежде всего надо привести в гармонию энергии партнеров, и тогда „нефритовый стебель“ воспрянет…»

«…Если за одну ночь удастся совокупиться не менее десяти раз, не извергая при этом семени, то сможешь избавиться от всех болезней, а продолжительность жизни будет с каждым днем возрастать».

Китайская ксилография

3

«Если мужчина движется, а женщина на это не откликается, или же женщина возбуждена без того, чтобы мужчина ее к этому привел, то тогда совокупление не только повредит мужчине, но и женщине будет во вред, поскольку противоречит принципу отношений, существующих между инь и ян».

4

Тщательные изыскания показали, что для совокупления существует не более тридцати поз.

Кроме основных, существуют следующие варианты:

— «Разворачивание шелка». Женщина лежит на спине, обнимает мужчину за шею и обвивает его спину ногами…

— «Сосна с поникшими ветвями». Женщина скрестит ноги и поднимет их кверху…

— «Танец двух самок феникса». Мужчина с двумя женщинами: одна лежит на спине лицом вверх, а другая — у нее наживоте. Женщина, лежащая на спине, подгибает ноги, а та, что сверху, садится на нее так, чтобы их гениталии оказались рядом. Мужчина попеременно проникает…

— «Самка феникса обнимает своего детеныша». Крупная, толстая женщина совокупляется с юнцом. Какое наслаждение!

— «Прыгающий белый тигр». Пусть женщина спустится на колени лицом вниз. Мужчина становится на колени за ее спиной…»

И тому подобное.

Гравюра эпохи Мин

«…Если мужчина совокупляется, но не извергает семени, то его жизненная энергия возрастает… Ему кажется, что он никогда не сможет ею насытится. Как можно такое считать неприятным?»

КСТАТИ:

«Мне не приходилось встречать такого, кто любил бы доблесть — дэ, как любят женскую красоту».

Конфуций

Если по правде, то ведь любовь к женской красоте сама по себе животворна, а доблесть имеет прямо противоположное свойство. Без женской красоты мужчина не может обойтись в соответствии с законами Природы, а вот потребность в доблести продиктована уже не Природой, а обществом, которому безоглядная самоотверженность некоторых индивидуумов очень и очень выгодна.

Доблесть на государственной службе зачастую бывает аморальной, а ведь тот же мудрец Конфуций предупреждал, что «умереть с голоду — событие маленькое, а вот утратить мораль — большое».

Китайцы всегда славились как доблестные воины, но доблесть их никогда не была целью, а только средством, что достаточно четко проявилось в их знаменитых боевых искусствах, где мысль первична, сила вторична, а эмоциям выделяется скромное место на дальних задворках.

В летописях Древнего Китая

часто фигурируют сильные эмоции, но не стоит искать в них какие-либо характерные китайские черты. Да, имели место кровавые междоусобицы, но где в ту эпоху они не имели место? Так называемые народные восстания? А где не было такого, чтобы низшие слои населения вдруг не решили из последних в одночасье стать первыми? При этом они отнюдь не стремятся ко всеобщему благоденствию или чему-то подобному, нет, их рабские души жаждут, вырвавшись из-под гнета, сами угнетать других. В этом и только в этом заключается цель всех организаторов гражданских смут — поменяться местами с власть имущими.

Что же касается сугубо китайских следов в Истории, то, кроме, разумеется, Великой китайской философии наряду с Великой китайской стеной, шелка, чая, бумаги, пороха и т.п., можно упомянуть и тот факт, что Китай с древнейших времен считался классической страной опия, который курили во всех злачных местах И борделях. Китайские чайные, впрочем, также уверенно связывают с торговлей «живым товаром», но это уже проблема всех заведений общественного питания и во всем мире.

И еще одно. Нужно отметить, что в языческом Китае властями пресекались проявления фанатизма, если они наносили общественный ущерб функционированию властных институций.

Древний историк Сыма Цянь приводит такой пример взаимоотношений религии и державной власти.

В одном городе согласно местным верованиям ежегодно устраивали свадьбу бога реки. Старейшины и жрицы при этом топили в реке самую красивую девушку, предварительно собрав с населения значительную сумму денег якобы на свадебные подарки. Эти свадьбы довели горожан до разорения, что повлияло на сбор налогов, а вот это уже всерьез обеспокоило правителя области.

Он приезжает на очередную свадьбу. Взглянув на несчастную «невесту», правитель возмущенно заявил, что она недостаточно красива для такого уважаемого жениха, как речной бог. «Придется, — добавил он, — главной жрице лично попросить „жениха“ подождать, пока отыщут более достойную». И приказал бросить жрицу в реку.

Так как она долго не возвращалась (почему-то), то правитель приказал послать следом за ней трех младших жриц. Они, естественно, тоже не возвратились. Тогда он сказал, что жрицы недостаточно красноречивы для того, чтобы объяснить богу реки, в чем суть проблемы, и приказал послать следом за жрицами всех старейшин.

После этого уже никто не смел устраивать свадьбы бога реки.

Оказывается, бороться с суевериями не так уж сложно, было бы желание.

КСТАТИ:

«Вместо того чтобы возвеличивать Небо и размышлять о нем, не лучше ли самим, умножая вещи, подчинить себе Небо?».

Сюнь-цзы

Вот таков Древний Китай, и недаром Мао-Цзедун так ополчался на Конфуция, хорошо понимая, на какие ценности посягал, ввергая Китай во мрак люмпенского социализма. А теперь — где тот Мао и где эти вечные ценности… Туман всегда рассеивается под лучами солнца.

Китайская аксиома.

Греция

«Беломраморная Эллада», «колыбель европейской цивилизации», «классическая древность» и тому подобные эпитеты едва ли в состоянии передать ту особую, неповторимую атмосферу, тот терпкий дух праздника жизни, который начался на Балканском полуострове в XII веке до нашей эры и которому нет конца…

Первый период этого праздника, названный гомеровским, был наследником крито-минойской и микенской культур с их величественными дворцами, храмами, фресками и канализацией, в то время как большинство человечества ходило в звериных шкурах и питалось желудями, не задумываясь об их питательных свойствах.

А этот период назван гомеровским потому, что сведения о нем историки черпают в основном из двух эпических поэм Гомера за неимением иных источников и иных архитектурных свидетелей того времени, кроме раскопанных в XIX веке Генрихом Шлиманом стен Трои, павшей под натиском штурмующих греков в 1184 году до н.э. Дата в известной мере условна, но традиционна. Что же до ученых мужей, которые всерьез и страстно обсуждают вопрос, пала Троя в 1184 году или же 1201 году до Рождества Христова, то они представляются не иначе как мошенниками, внаглую обкрадывающими налогоплательщиков, субсидирующих (да еще и почасово) подобные диспуты.

Налогоплательщики (в массе своей) умиляются идиллическими картинками, где среди оливковых рощ бродят томные красавицы в белых хитонах, а пастушки задумчиво играют на свирелях, и чарующей музыке вторит журчанье быстрого ручья, и козочка, пришедшая на водопой, забыв про жажду, зачарованно слушает божественную песнь пастушьей свирели… Или что-то в этом роде, только из городской жизни, где мудрые философы на фоне величественных колоннад изрекают своим подопечным нечто феноменально разумное, доброе и вечное…

Что ж, каждому свое.

Даже кастрированные с каким-то сладострастным варварством «Легенды и мифы Древней Греции» в изложении Н.А. Куна позволяют сделать определенные выводы о быте и нравах эллинов, очеловечивших своих богов и бросивших их в пучину собственных страстей и пороков.

Впрочем, очеловечивание богов — гораздо более естественное и, надо сказать, безобидное занятие, чем обожествление людей. Христианство и ислам — наглядные и не слишком радостные тому примеры. А у греков боги — всего лишь гипертрофированные, наделенные особыми возможностями люди.

С их радостями и печалями, милосердием и жестокостью, любовью и ненавистью. С полным набором человеческих реакций на явления окружающего мира.

Царь Менелай радушно встречает троянского гостя, устраивает в его честь пир, где тот знакомится с прекрасной Еленой, которая сразу же пленилась красотой залетного молодца. Через несколько дней Менелай отправляется по спешным делам на Крит, поручив жене заботу о госте и его свите.

Пустил козла в огород…

Вскоре после отъезда Менелая его благоверная уступает страстным просьбам Париса, и тогда, согласно легенде, «тайно увел Парис прекрасную Елену на свой корабль: похитил он у Менелая жену, а с ней и его сокровища…» Последняя деталь имеет большое значение, потому что одно дело — безумное вожделение, помутившее разум, и совсем иное — сопутствующая ему кража сокровищ, кража наглая, пошлая и перечеркивающая весь романтизм этой истории, так любимой художниками, поэтами и композитором Жаком Оффенбахом, создавшим в 1864 году оперетту «Прекрасная Елена».

Мало того, Елена, не забыв прихватить с собой сокровища Менелая, почему-то «забывает» о том, что в покинутом ею дворце остается малолетняя дочь Гермиона, а это уж совсем дурно пахнет. Так что не следует умиленно закатывать глаза при упоминании об этом криминальном дуэте, о Елене и Парисе.

А Менелай, оскорбленный, обманутый, да еще и обворованный, принимает решение организовать военный поход против Трои. Он напоминает многочисленным царям мелких греческих государств об их клятве помогать ему в несчастье. Впрочем, это напоминание едва ли было необходимо: все цари и герои, подобно своре гончих, рвались в «дело», не задумываясь о вызвавших его обстоятельствах и вообще о таком понятии, как справедливость.

Царей было великое множество, что напоминает фразу из записной книжки Антона Павлович Чехова: «На Кавказе всякий, кто имеет козу, уже князь». («Имеет» следует трактовать как «является владельцем»).

Единственный из царей, Одиссей, рассудив, видимо, что если жена оказывается шлюхой и воровкой, то это — всего лишь личные трудности ее мужа, но никак не повод к крупномасштабной войне, решил уклониться от участия в походе, но не тут-то было: его уличили в симуляции сумасшествия и вынудили присоединиться к «коллективу»…

И началась десятилетняя Троянская война, с кровопролитными боями под стенами города, с картинными, но очень жестокими поединками представителей противоборствующих сторон, с пышными погребениями и позорным надругательством над телами павших противников, со скандалами и интригами в воинском стане, и над всем этим —толпа олимпийских богов, будто бы играющих в шахматы, где фигурами служат греки и троянцы, уже ведущие войну ради самой войны, позабыв о ее причинах и не осознав до конца ее смысла…

Здесь явно прослеживаются связи и с «Махабхаратой», и с эпосом о Гильгамеше.

И неизвестно, сколько продолжалась бы эта опоэтизированная мясорубка, если бы после девяти лет совершенно бесплодной борьбы уставшие и покрытые уже несмываемой кровью руки не отдали бы законный приоритет мозгам. Хитроумный Одиссей приказывает построить огромного деревянного коня, внутри которого спрятались самые могучие герои греков, а затем инсценировать уход на родину всех участников антитроянской коалиции, как это принято говорить в наше время. Хитрость удалась. Троянцы поверили уходу греков, втащили в город коня, нафаршированного греческим десантом, а с наступлением ночи распахнулись городские ворота и штурмующие ворвались в Трою, сея ужас, смерть и насилие.

В очередной раз предупреждения вещей Кассандры были пропущены мимо ушей, но теперь они сбылись в полной мере и со всей очевидностью. А саму Кассандру насиловали воины греческого полководца Аякса, обнаружив ее в святилище Афины Паллады. Афина, правда, впоследствии наказала негодяев, но Кассандре от этого легче не стало.

Как не легче стало от славословий родным и близким греческих и троянских героев, павших в этой войне, которая была лишена сколько-нибудь значительных и тем более благородных целей. Ведь доблесть без такой цели — просто упражнение в лишении жизни себе подобных. В этом аспекте все подвиги Ахилла, Агамемнона, Гектора, Аякса, Патрокла и других олицетворений воинского героизма — вещь в себе, вещь кровавая, жестокая и, что самое печальное, никому не нужная.

Иное дело, если бы троянцы, предположим, напали на дворец Менелая и силой умыкнули его жену, прихватив сокровища. Тогда можно было бы говорить об операции возмездия, однако, в этом случае…

Мало того, когда пала Троя, наивный читатель ждал примерного наказания осквернительницы домашнего очага, но не тут-то было. Вместо того чтобы привязать Елену к хвосту бешеного коня или — в крайнем случае — отдать ее в пользование отряду пехотинцев, Менелай под влиянием Афродиты вновь воспылал к ней страстью и «с торжеством повел ее к своему кораблю».

За что боролись…

Финал этой истории напоминает известный анекдот.

Брачная церемония. К жениху подходит один из его родственников и что-то шепчет на ухо.

Жених: Остановите церемонию! Мою невесту вчера обесчестили!

Невеста, как и положено в таких случаях, падает в обморок.

К жениху подходит другой родственник и что-то шепчет на ухо.

Жених: Продолжайте церемонию! Честь невесты восстановлена! Негодяй только что принес свои извинения!

Все бы ничего, если бы не моря пролитой крови, не тысячи загубленных судеб и не ощущение полной бессмысленности всего, что произошло…

КСТАТИ:

«Историю можно было бы назвать Летописями жестокости человека по отношению к самому себе и другим. Ничего, кроме войны, то есть смерти, или религии, то есть умерщвления, — зла, приносимого самому себе или другим. Гомер или „Рамайяна“.

Братья Гонкуры

Второй источник данных о гомеровском периоде истории Греции — «Одиссея», которая повествует о долгом и густо насыщенном яркими впечатлениями и приключениями возвращении на родину царя Итаки, Одиссея, названного «хитроумным».

Десять лет он воевал под стенами Трои, горько тоскуя о родном городе, о верной жене Пенелопе и малолетнем сынишке Телемахе, и никакие воинские успехи, и никакие наложницы-полонянки не могли унять эту неизбывную тоску…

И вот Одиссей пускается в обратный путь, изобилующий непредвиденными остановками то на острове феакийцев, то на земле мифического народа, именуемого киконами, где спутники Одиссея «истребили всех жителей, захватили в плен женщин, а город разрушили», то на острове циклопов, то на острове волшебницы Кирки, то у нимфы Калипсо. Все эти остановки густо насыщены опасностями, жестокостью, коварством и сексом.

Здесь четко прослеживается двойной стандарт: критерии оценки поведения Одиссея никак не зависят от его многочисленных сексуальных похождений, в то время как позитивное поведение его жены Пенелопы оценивается, прежде всего, в аспекте сохранения супружеской верности. Верность Пенелопы стала нарицательной, в то время как частые нарушения пресловутой верности со стороны Одиссея как таковые вообще не рассматриваются.

Собственно говоря, почему бы и нет, если порожденные людьми боги еще и не такое себе позволяют? Богини, правда, тоже, но то, что дозволено богиням, не может быть дозволено смертным женщинам…

КСТАТИ:

«Была бы жизнь смертных восхитительной без плотского наслаждения? Ведь даже боги не могут без него обойтись!»

Симонид

Греческая религия вообще не рассматривала в аспекте греховности какие бы то ни было сексуальные проявления.

А вот верность Пенелопы воспета как величайший подвиг. Гораций, правда, утверждал, что богиня Земли — Гея подсказала ей, как преодолеть все искушения при столь долгой разлуке с мужем, и Пенелопа в ожидании Одиссея постоянно пользовалась искусственным фаллосом, но верность — это ведь не только уклонение от сексуальных искушений. Пенелопа действительно героически выдерживает и моральную осаду многочисленных женихов, которые оккупировали царский дворец и бесчинствовали в нем под предлогом сватовства.

Когда буйство женихов достигает апогея, Одиссей и его сын Телемах начинают акцию возмездия при поддержке Афины-Паллады и самого Зевса. Все женихи убиты к вящему удовольствию читателя и положительных героев поэмы. Когда же граждане Итаки вознамерились восстать против Одиссея, отомстив таким образом за гибель своих мерзавцев сыновей, сватавшихся к жене царя и грабивших его дом, их едва не постигла та же участь, и только вмешательство Зевса предотвратило массовое избиение.

Этот эпизод иллюстрирует общеизвестную истину: народной массе совершенно чуждо чувство справедливости. Но если так, то на каком основании эта самая масса может претендовать на управление страной?..

А ведь претендовала и во времена Гомера, и в не столь отдаленные, притом небезуспешно.

Греческая история, несмотря на беломраморный антураж, довольно мрачна. Она дышит трагедией, которую сама же создала на основе религиозных обрядов весьма кровавого свойства — т.е. жертвоприношений животных, почему и возникло само слово «трагедия» («трагос» — козел и «ода» — торжественная песнь, т.е. «песнь в честь козла»).

Одиссей, как говорится, легко отделался в своей ситуации. Убитые женихи не в счет. Они служили лишь средством подтверждения непоколебимой верности Пенелопы и мишенями для справедливых стрел ее мужа.

Другой герой Троянской войны, царь Агамемнон, был убит своей супругой Клитемнестрой сразу же по возвращении домой. Его сын Орест, мстя за смерть отца, убивает мать и получает оправдательный приговор высокого суда.

Антигона, Электра, Медея — испепеляющие страсти, безысходность, гибель…

Но самая, пожалуй, ужасающая судьба была уготована царю Эдипу, которому довелось, не подозревая о сути происходящего, убить родного отца, жениться на столь же родной матери, прижить с ней четверых детей, а затем — уже вполне сознательно — выколоть себе глаза с последующим уходом в мир иной.

Эдип упоминается в «Илиаде» и «Одиссее». Впоследствии его история станет центральным элементом творчества Эсхилла, Софокла и Еврипида. Она вдохновила Сенеку и Корнеля, Элиста и Кокто, Ануя и Брехта. Именно она натолкнула Фрейда на открытие «Эдипова комплекса» — подсознательной враждебности мальчика к своему отцу при стремлении к обладанию матерью.

Это действительно след в Истории.

А гомеровский период сменился так называемым архаичным периодом греческой истории, когда (VIII-VI вв. до н.э.) стремительно укреплялась государственная власть в Афинах и в многочисленных провинциях, когда окончательно сформировалось сословие аристократов и вырисовались черты другого сословия — демоса, состоящего в основном из свободных крестьян и ремесленников. Взаимоотношения этих сословий были продуктивными и мирными до тех пор, пока определенная часть демоса не разбогатела и не стала тяготиться своим второстепенным, как ей представлялось, положением. Это был зародыш того общественного класса, который во все времена молился одному лишь божеству — деньгам, веря в их всесилие и приоритет над любыми моральными ценностями. Разбогатевший лавочник задается провокационным вопросом: «А чем я хуже?» и начинает мучиться идеей реванша. Ну, а дальше… дальше он будет действовать, и действия эти нужно пресечь со всей возможной жестокостью (иной знаковой системы он не воспринимает), иначе все завоевания цивилизации пойдут на удовлетворение его, лавочника, амбиций и его патологической алчности, губящей все и вся вокруг.

Эта алчность мелких хозяйчиков еще в те времена породила экологические проблемы. Ведь недаром же издавались указы, запрещавшие земледелие на крутых склонах, чтобы избежать оползней, или поощрявшие разведение там же оливковых деревьев. За охрану окружающей среды и пресечение варварского использования ее решительно выступал Платон.

Разбогатеть любой ценой — это крайне опасная тенденция, чреватая тягчайшими последствиями, так что абсолютно правы были греческие правители, не позволявшие торгашам подниматься с колен вне зависимости от их материального положения.

В 624 г. до н.э. афинский законодатель Дракон издал первый в греческой истории свод законов, породивший крылатое выражение «Драконовские законы (меры)». Законы были действительно весьма суровыми. Они карали смертью преступление любой тяжести: от убийства до кражи виноградной грозди из чужого сада.

Дракон отнюдь не был маньяком, и поэтому можно уверенно предположить, что его спровоцировал на такие меры лишь угрожающий уровень преступности в стране. Между прочим, вся дальнейшая законотворческая практика убедительно показала, что уважение к человеческой жизни и собственности культивировать иными методами попросту невозможно.

Иного пути не бывает. Те, кто утверждает обратное, либо в опасной степени прекраснодушны, либо лоббируют интересы преступников, что еще более отвратительно, чем само преступление.

Тема преступления и наказания находит свое продолжение в деятельности великого афинского законодателя Солона (между 640 и 635 — ок. 559 гг. до н.э.), одного из семи легендарных греческих мудрецов.

Солон. Бюст в Неаполитанском музее

Он принадлежал к очень знатному афинскому роду, но жил как многие граждане весьма среднего достатка, усматривая в роскоши лишь проявление заносчивости разбогатевшего простолюдина.

Свои философские воззрения зачастую излагал в стихотворной форме, считая, что ритмически организованный текст обладает большей силой воздействия.

Начало VI века до н.э. было для Афин поистине смутным временем, когда все слои общества в одночасье начали требовать коренных перемен и лишь в свою, разумеется, пользу. В этот тяжкий для всей Аттики час Солон избирается правителем Афин, причем с очень широкими полномочиями, о которых и мечтать не могли его предшественники.

Прежде всего Солон отменил (исключая смертную казнь за убийство) все законы Дракона, сочтя их излишне жестокими. Таким образом возник прецедент, когда наказание, скажем, за кражу определялось, исходя из суммы украденного, а не из самого факта преступного деяния.

На мой взгляд, нет никакой разницы между кражей десяти или ста рублей. Кража есть кража, и наказываться должно деяние, а не его результат. Человек, стрелявший в другого человека, но не попавший в него, должен быть наказан наравне с попавшим. Того, в кого стреляли, сохранил Бог, но это не дает оснований быть снисходительным к стрелявшему.

Так или иначе, но при Солоне количество корыстных преступлений угрожающе возросло.

Второй неоднозначный шаг — законодательное списание всех долгов граждан и запрещение впредь обращать в рабство свободного гражданина за долги. Не думаю, что кредиторы были в восторге от этого закона.

Правда, чтобы подсластить пилюлю, Солон ограничил полномочия народного собрания, создав в противовес ему сенат, состоящий из четырехсот членов, по сто от каждого из четырех сословий. Сенат обсуждал и утверждал законы до того, как они поступали на утверждение народного собрания, но без этого утверждения они не имели силы.

Создание верхней палаты афинского парламента послужило мощным сдерживающим фактором охлократии, власти толпы («охлос» по-гречески — «толпа»), которая время от времени воцарялась в Греции, родине классической трагедии.

КСТАТИ:

«Никто не знает, как поступит толпа, тем более она сама».

Томас Карлейль

Несомненно прогрессивным можно считать закон о праве на судебную защиту, о чем до Солона никто и понятия не имел.

Прекрасен его закон о праве на завещание, то есть праве человека распоряжаться на свое усмотрение собственным имуществом.

Специальным законом Солон освобождал сына от обязанности кормить отца, если тот не обучил его никакому ремеслу.

Потрясает своей мудростью закон, сурово осуждающий того гражданина, который во время какого-либо общественного катаклизма не примыкает ни к одной из противоборствующих сторон, выжидая тот момент, когда можно будет без всякого риска принять сторону победителя. Действительно, нейтралитет в общественных конфликтах — прибежище низких и подлых натур, так что не мешает сделать его опасным если не для жизни, то хотя бы для житейского благополучия.

КСТАТИ:

«Тот, кто слизывает мед с крапивы, платит за него слишком дорого»

Томас Фуллер

Не оставил без внимания великий законодатель и любовь, вернее, две такие формы несвободной любви, как брак и проституция.

Что касается брака, то Солон запретил давать за невестой какое бы то ни было приданое, кроме трех платьев и простой домашней утвари. Вообще браки по откровенному расчету классифицировались Солоном как тайная проституция, которая должна преследоваться по закону.

КСТАТИ:

«Девушки, которые надеются устроить свою жизнь с помощью юных прелестей и хитрость которых поддерживают расчетливые матери, хотят того же самого, что и гетеры; они только умнее и бесчестнее последних»

Фридрих Ницше

Солон был первым из греческих правителей, кто узаконил проституцию и определил ее место в государственной системе.

Внимание, которое Солон уделил проституции, было вызвано состоянием сексуального беспредела, в котором пребывала Греция того времени, в особенности женская часть ее населения. Это не могло не вызывать тревогу, и прежде всего потому, что беспрепятственное удовлетворение женщинами своих сексуальных капризов непременно приводит к деградации общества, пренебрегшего сословным отбором половых партнеров. Иными словами, беспорядочная половая связь нищих с принцессами умножает число нищих, но уж никак не принцев.

А вот связь принцев с нищенками гораздо менее опасна для общества, особенно если нищенка имеет официальный статус проститутки, что уже само по себе исключает множество проблем…

Солон ставил любовь непременным условием заключения брака, хотя, как известно, выявить наличие этого условия практически невозможно, как и проследить выполнение предписанного законодателем минимального количества супружеских половых контактов — три в месяц. Что ж, это, как говорится, по-божески…

Солон культивировал развитие особого учреждения, называемого «гинекономами». Это была своего рода полиция нравов, наблюдающая за поведением молодежи и свободных женщин.

По свидетельству Плутарха, Солон издал особый закон относительно выездов замужних женщин и поведения их на праздниках. При выездах женщина не имела права брать с собой более трех платьев, более определенного количества пищи и дорожную корзинку большей, чем это предусмотрено законом, вместимости. А ночью женщина имела право выезжать только в телеге и с зажженным фонарем впереди (телеги, естественно).

Солон решительно защищал институт брака, всемерно ограничивая свободу жен и предоставляя мужьям полное право удовлетворения сексуальных потребностей на стороне. Единственное ограничительное условие — не трогать свободных женщин. А вот несвободных, то есть рабынь, — сколько угодно.

Так как Солон отменил рабство свободных граждан за долги, то проституция стала уделом только рабынь-чужеземок. Он учредил несколько государственных борделей и купил для них рабынь, которые часть своих заработков должны были отдавать государству. Так родился солоновский «налог на проституцию», как и само понятие «государственная светская проституция», начавшая уверенно вытеснять религиозную.

Впрочем, контроль и учет в этой специфической сфере человеческой деятельности — понятия весьма и весьма условные. Ведь совершенно же бесспорно то, что добрая половина браков (и в те времена, и сейчас) — ни что иное, как закамуфлированная проституция, но поди докажи… А если мужчина знакомится с девушкой на улице и ведет ее к себе домой, то кто может знать доподлинно, давал ли он ей какие-то деньги при прощании, или же только лишь поцеловал?..

КСТАТИ:

Подвыпивший мужчина знакомится в баре с девушкой и приглашает ее к себе домой. Девушка отказывается под тем предлогом, что у нее «критические дни». Не сообразив толком, о чем речь, он уговаривает ее выпить пару крепких коктейлей, а затем, уже более сговорчивую, ведет к себе… Проснувшись поутру, он обнаруживает, что девушки уже нет рядом, и с похмелья начинает мучиться угрызениями совести:

— Нехорошо… Она ведь вдвое моложе меня… Вот из-за таких типов девушки и становятся на скользкий путь… И тут он взглянул на свои руки, густо вымазанные кровью.

— Боже, — ужаснулся мужчина, так я ее еще и убил! Вскочив с кровати, он увидел свое отражение в зеркале и пролепетал:

— Мало того, еще и съел!!!

А тут кто-то говорит о каких-то там налогах на соитие. Ну-ну… Между прочим, Солон говорил еще и такое:

«В великих делах всем нравиться невозможно».

Эта фраза весьма охотно цитируется теми, кто всерьез считает свои дела великими.

«Начальника, замеченного в пьянстве, наказывать смертью».

Сказано сильно, но на практике едва ли осуществимо, так как в этом случае не останется в живых ни одного начальника, а как же без них жить?

«Мне дороже всего жить под народовластием».

Звучит вполне естественно в устах человека, осуществляющего на практике это самое народовластие и фактически находящегося на под, а над ним. То же самое скажет любой депутат любого законодательного собрания (если только сможет выговорить слово «народовластие»).

А вот «советуй не то, что всего приятнее, а то, что всего лучше» — это уж кто как понимает, что «приятнее», а что «лучше»…

Древние греки однозначно почитали за лучшее плотские радости, ненасытное влечение к ним, которое ценилось гораздо выше объектов этого влечения, что в немалой степени способствовало укреплению института брака. Действительно, зачем же бросать жену и уходить к другой, когда дело вовсе не в ней самой, а в желании, удовлетворить которое окружающая жизнь предоставляла такое множество возможностей.

Греческая вазопись

Главенствующее место среди этих возможности занимала, естественно, проституция.

К тому времени уже сложилась и иерархическая система, которая предусматривала разделение проституции на различные ее специализации.

Самым низшим, примитивным звеном этой системы были бордельные и уличные проститутки. Они либо стояли, как в витрине магазина, у дверей публичного дома, либо бродили по улицам в поисках клиентов, которым отдавались прямо на улице, в каком-нибудь укромном уголке. Были и такие, которые промышляли, исключительно на больших дорогах — «дорожные» (прообраз мимолетных подружек современных шоферов-«дальнобойщиков»), на мостах — «мостовые» и даже на кладбищах — «кладбищенские».

Следующую категорию представляли проститутки, которых можно было бы назвать богемными.

В отличие от бордельных и уличных проституток, которые были по сути сексуальными автоматами, эти создавали определенную эстетическую атмосферу, в которой секс был не самоцелью, а естественным следствием восприятия искусства.

Они развлекали своих клиентов игрой на различных музыкальных инструментах, пением, танцами, театральными представлениями, они были традиционным элементом всех празднеств и просто сборищ мужчин в кабачках и банях. К этой же категории можно отнести и многочисленных цветочниц, которые в комплекте с розами зачастую предлагали покупателям и себя.

К ним примыкают натурщицы, позировавшие для скульпторов и живописцев.

Высшую категорию греческих проституток, аристократию этого сословия, представляли гетеры, обладавшие изысканными манерами, широко образованные и считавшиеся вполне престижными подругами мужчин из средних и высших классов афинского общества. Но это отдельная тема…

КСТАТИ:

«Выдающиеся люди всегда любили только тип женщины-проститутки; они всегда останавливают свой выбор на бесплодной женщине, и если они производят потомство, то нежизнеспособное, скоро вымирающее, что, может быть, таит в себе глубокий этический смысл. Ибо земное отцовство так же малоценно, как и материнство».

Отто Вейнингер. «Пол и характер»

Несмотря на бурное развитие светской, религиозная проституция пока еще не собиралась сдавать свои исконные позиции.

Процветающий культ Афродиты проявлялся в крайне разнузданных оргиях с участием тысяч приверженцев этой формы сексуального общения.

Каждую осень праздновались Елисейские мистерии, длившиеся девять дней. В основу этих мистерий была положена тема умирающего и возрождающегося зерна, тема непрерывности самой жизни, которая раскрывалась довольно оригинальными выразительными средствами, такими как ритуальные купания в море, факельные шествия и массовые соития, непременными элементами которых были кровосмесительные сексуальные акты.

В храмах греческой богини Кибелы неотъемлемой частью культа были гомосексуальные сношения с мужчинами-проститутками.

Согласно древнему обычаю, они подвергались обязательной кастрации. Этот обычай уходил своими корнями в миф о Зевсе, у которого во время сна семя стекло на землю, и из него произошел демон с двойными половыми органами — мужскими и женскими. Это был гермафродит Агдистид. Боги заковали этого демона в цепи и отрезали у него мужские половые органы.

Так Агдистид превратился в женщину, названную Великой Матерью Кибелой.

Великая Мать Кибела сделал Аттиса своим жрецом.

Отсюда и пошел обычай обязательного оскопления всех жрецов храма Кибелы и всех мужчин-проституток, участвующих в культовых оргиях.

Мужчины-проститутки были неизменными участниками обрядов в храме Афродиты в Афинах.

Зародившаяся в храмах мужская гомосексуальная проституция проникает и в светскую жизнь эллинов.

Главная, пожалуй, причина расцвета проституции в Греции коренится в характерных особенностях брачных отношений, жестко зафиксированных действующим законодательством.

Смыслом и целью греческого брака было прежде всего деторождение. Женщине изначально отводилась роль породистой производительницы потомства и экономки, что отнюдь не способствовало восприятию ее как партнерши в сексуальных играх.

Это положение усугублялось еще и тем, что браки в Элладе заключались, — какие бы законы не издавал прекраснодушный Солон, — как правило, по расчету, так что эротическая привязанность к законной супруге была поистине экзотикой.

И все же это было в известной мере позитивным явлением, так как такой брак исключал союз девушки из благополучной семьи с подонком общества, что нередко наблюдается там, где социальная мораль провозглашает приоритет брака по любви и потому какая-нибудь экзальтированная девица имеет вполне реальную возможность выйти замуж за полюбившегося бродягу и нарожать от него новых бродяг.

Но брак по расчету совершенно однозначно является провокатором внебрачных связей. Круг интересов замужней женщины замыкался стенами дома, ей запрещалось даже посещать театральные представления, не говоря уже о иных акциях светского характера.

Мужчина искал радостей общения вне домашних стен, ну и, разумеется, спрос порождал предложение…

А тут еще и крайне жестокие наказания за связь с замужней женщиной (она ведь только для собственного мужа — пустое место, только для него), наказания такие, что игра явно не стоила свеч (как правило): смертная казнь или — при смягчающих обстоятельствах (!) — ослепление. А за сношения с незамужними свободными женщинами грозил либо весьма серьезный штраф, либо изгнание.

Проституция, таким образом, была единственной сферой реализации эротических потребностей мужчин. Она служила оборотной стороной брака и одновременно щитом для благонравия женщин средних и высших классов общества.

Как брачные отношения, так и отношения с проститутками обоих полов не предполагали любви в современном понимании этого слова. Эти отношения были в подавляющем большинстве случаев обезличены, лишены индивидуальной привязанности.

Во главу угла ставилась бушующая чувственность, естественная, гармоничная, вытекающая из самой природы человека и еще не знающая, к счастью, христианского антагонизма между телом и душой.

Греческая вазопись

В красоте и наслаждениях плоти греки черпали наслаждение души и щедро платили за эти наслаждения тем, кто был способен предоставить их наиболее изысканным и изощренным образом.

А мужская проституция получила в Греции настолько широкое распространение, что законодатель вынужден был регламентировать это распространение специальными актами:

«Если отец, или брат, или дядя, или опекун, или вообще глава семьи отдаст кого-нибудь внаймы для разврата, то Солон не позволяет подать жалобу за разврат на мальчика, а лишь на того, кто его отдал внаймы, и того, кто его нанял. На них возлагается равный штраф. А когда мальчик, отданный внаем, вырастает, он не обязан ни кормить своего отца, ни давать ему помещение…»

Другой закон Солона лишал мужчину-проститутку права занимать государственные должности.

А вот в таком греческом государстве, как Спарта, подобных проблем не было и в помине, зато хватало своих, сугубо спартанских… Прежде всего — взаимоотношения с рабами. Если афинские рабы были пленными чужеземцами, стремящимися возвратиться на родину, то спартанские илоты были ни кем иным, как коренным населением области Лаконики, захваченной дорийцами, которые образовали свое государство, обратив в рабов недавних хозяев своей земли. Поэтому илотам попросту некуда было бежать от рабовладельцев, и все их конфликты замыкались внутри весьма скромной своими размерами Спарты.

Среди свободных граждан также не было единодушия в решениях насущных проблем их неспокойного бытия. Тирания царей то и дело сменялась тиранией народовластия, еще более удручающей, и тогда маховик раскручивался в обратную сторону, возводя на трон очередного кровавого деспота, и так без конца…

Но вот на арене спартанской Истории появляется великий законодатель, который резко изменил как принципы бытия, так и сложившиеся стереотипы его восприятия.

Звали его Ликург.

Время действия — рубеж IX и VIII веков до н.э.

Чтобы уравновесить притязания царей и их подданных на бесконтрольную тиранию, он создает сенат, что сразу же придало обществу необходимую стабильность.

Следующий шаг Ликурга был весьма решительным и достаточно оригинальным, однако бесперспективным: он убедил спартанцев признать все земли общими, а затем распределил их поровну между всеми гражданами.

Совершенно бесполезная затея, потому что матушка Природа наделила все свои творения отнюдь не равными способностями и возможностями, что ярко отражается на их собственности. Распределенная поровну земля через несколько лет неизбежно вновь будет переделена в соответствии с объективными данными владельцев участков.

Подобный эксперимент имел место в 1922 году (нашей эры, разумеется) в России, когда после государственного переворота и гражданской войны всем крестьянам предоставили землю в соответствии с числом «едоков» в каждой семье. Ну и что? Через пять-семь лет образовался класс зажиточных крестьян, называемых кулаками, и класс бедняков, которые лишились своей земли по разным причинам, но, как правило, вследствие лени, пьянства и неумения продуктивно трудиться.

Кулаков правящая партия частично уничтожила физически, частично выслала в необжитые края, но от этого оставшееся отребье отнюдь не стало рачительными и умелыми хозяевами собственной земли. А естественный отбор… его ведь не запретишь партийным декретом.

КСТАТИ:

«Если человек старательно занимается сельским хозяйством и бережет добро, то Небо не в состоянии ввергнуть его в нищету».

Сюнь-цзы

Но без вышеупомянутого «если» избежать нищеты не поможет ни Ликург, ни Сталин, ни фракция аграриев в парламенте.

Далее Ликург развернул борьбу с богатством и роскошью. Он заменил золотые монеты железными, что, соответственно, резко понизило их достоинство. Для приобретения, скажем, козы требовалась теперь целая подвода железных монет.

Художников он заставил создавать лишь предметы утилитарного назначения.

Но и этого ему показалось мало. Ликург заставил всех граждан питаться только за общественными столами, причем запрещалось избегать этих трапез или брать еду домой. Не позволялось также заранее наедаться дома и садиться сытым за общественный стол. Запрещалось и отказываться от еды под каким бы то ни было предлогом. Это расценивалось не иначе как оскорбление уважаемого общества.

Можно представить себе ликование его подонков…

Спартанцам запрещалось освещать себе путь в темноте.

Запрещалось также воевать с одними и теми же врагами, чтобы те не смогли постичь секретов боевой тактики спартанцев.

Женщины Спарты занимали совсем иное положение в обществе, чем афинянки. Они ни в коей мере не были затворницами или предметами домашнего обихода. Спартанки принимали самое деятельное участие в общественной жизни, пользуясь уважением и заботой со стороны мужчин, что вызывало завистливое недоумение чужеземок. Однажды спартанка по имени Горго, жена царя Леонида (того самого, который остановит персов в Фермопильском ущелье), так ответила на замечание относительно того, что только лишь спартанки повелевают мужчинами: «Это происходит потому, что только мы рожаем мужчин».

Девушкам вменялись в обязанность ежедневные физические упражнения. Они, как и юноши, должны были, независимо от времени года, участвовать в состязаниях и шествиях совершено нагими, и это ни в коей мере не провоцировало сексуальные эксцессы, что также заметно отличало Спарту от Афин.

Ликург клеймил позором безбрачие. Холостяки подвергались всяческим унижениям и считались людьми второго сорта. Им, например, вменялось в обязанность зимой ходить голыми вокруг агоры (места общественных собраний) и выкрикивать в свой же адрес разные обидные слова.

Новорожденного приносили в общественное учреждение, где его внимательно осматривали старейшины. Если они оставались довольны осмотром, то назначали ему содержание, если же нет — младенца бросали в пропасть, дабы он не был в тягость ни себе, ни государству. История не знает ни одного хилого или болезненного спартанца.

Младенцев не пеленали. Едва отлучив от груди, кормили простой и грубой пищей, приучали не бояться ни темноты, ни одиночества, заставляли самим преодолевать свои страхи.

Ликург запрещал заниматься воспитанием детей рабам или торговцам.

В возрасте семи лет ребенок отбирался у родителей и поступал в распоряжение государства, которое занималось его дальнейшим воспитанием. Основные принципы этого воспитания заключались в выработке установок на подчинение власти и победу в борьбе.

Дети ходили с обритыми наголо головами, босые и полуголые. Спали они вместе, не пользуясь одеялами, на вязанках тростника. К двенадцати годам мальчику выдавали плащ. Они должны были месяцами не мыться, посещая бани лишь по праздничным дням или в порядке поощрения. Проступки, естественно, влекли за собой немедленное и неотвратимое наказание.

Дети и юноши должны были беспрекословно подчиняться старшим. Говорить они могли только по разрешению, причем кратко и точно. Многословие наказывалось, как и размытость формулировок (мудрейшее и величайшее достояние!). Оттуда, из местности Лаконика, и произошло понятие «лаконичная речь».

КСТАТИ:

Спартанка, провожая сына на войну, вручала ему щит со словами: «С ним или на нем», то есть с победой или с почестями павшему герою.

Спартанцам запрещалось заниматься каким бы то ни было оплачиваемым делом. Каждый служил государству, прежде всего, совершенствованием своего воинского искусства, а обработка земли и всякого рода промыслы были уделом рабов (илотов).

Военная подготовка имела в жизни спартанцев первостепенное значение. Она была чрезвычайно тщательной и изнурительной, так что лишь на войне появлялась возможность отдохнуть от ее тягот. А в мирное время воинов заставляли каждую неделю маршировать голыми, чтобы заблаговременно выявить складки жира на их животах или ягодицах, а специальная комиссия проверяла, не слишком ли мягки солдатские матрасы.

В бой спартанцы шли плотно сомкнутым строем и в несколько шеренг, так называемой фалангой. Перед сражением царь приносил в жертву козу, приказывал воинам украсить себя цветами и грянуть торжественную песнь под звуки флейт. Они шли на врага уверенно и радостно, без страха и без ярости, как принято выполнять любимую работу, с чувством, с толком, с расстановкой…

Когда враг бежал, спартанцы почти никогда не преследовали его, удовлетворяясь очевидностью победы. Такое поведение было продиктовано не столько милосердием, сколько трезвым расчетом: знакомый с этим спартанским обычаем неприятель предпочтет бежать, чем оказывать бесполезное сопротивление победителям.

Совсем иным было отношение к илотам. Их считали внутренними врагами, причем врагами непримиримыми, с которыми нельзя было договориться о каких-либо правилах взаимной игры, а посему — в целях общественного благоденствия — подлежащими ликвидации, несмотря на очевидную пользу от их труда на полях и в мастерских. Современники отмечали организованные властями убийства илотов молодыми спартанцами как в целях социальной чистки, так и в целях приобретения боевого опыта.

Вот такими были характерные черты правления Ликурга и его законы, которые действовали еще пятьсот лет после его смерти.

И еще один штрих. При всем при этом Ликург никогда не считал себя истиной в последней инстанции и не боялся окружать себя мудрецами. Одним из них был Фалес Критский, политик, философ и поэт, авторитетный советник Ликурга во всех его начинаниях и весьма вероятный соавтор его законов.

А греческий полис Милет прославился сразу двумя великими достижениями: лучшими во всем Древнем мире шерстяными тканями и своим гражданином, одним из семи великих мудрецов (причем, первым из них), которого звали Фалес из Милета (625—547 гг. до н.э.)

Он первым всерьез занялся астрономией, и настолько успешно, что предсказал солнечное затмение 28 мая 585 года до н.э.

Он измерил высоту египетских пирамид по отбрасываемой ими тени.

Он изрек гениальную фразу, которая почему-то не была оценена должным образом последующими поколениями: «Поручись — и пострадаешь». Как-то его спросили:

— Чем отличается жизнь от смерти?

— Ничем, — ответил мудрец.

— Почему же ты тогда не умираешь?

— Потому, что нет никакой разницы.

А еще он как-то заметил: «Все полно богов».

Там же, в Милете, жил ученик и родственник Фалеса по имени Анаксимандр (ок. 610—547 гг. до н.э.), который первый в Элладе начертил географическую карту мира, изготовил глобус и астрономические инструменты, а также солнечные часы.

Да, это, конечно, не блистательное завоевание соседней пустынной земли с десятком полуразвалившихся халуп и армией, которой лучше было бы продолжать пасти своих коз…

Еще один знаменитый полис, Коринф, славился своей фантастической роскошью, прекрасными мастерами-оружейниками, буйно процветающей проституцией и одним из своих правителей, который являлся одновременно и одним из семи великих мудрецов Эллады.

Звали его Периандр (666—586 гг. до н.э.)

Правил он в Коринфе почти 40 лет.

Значительная историческая личность с весьма неоднозначными, а зачастую и взаимоисключающими характеристиками.

Был женат на Мелиссе, дочери тирана Прокла из Эпидавра, которая родила ему дочь и двух сыновей. Обращение его с женой, мягко сказать, оставляло желать лучшего. Как-то, в припадке гнева, он убил ее, беременную, ударом в живот то ли ногой, то ли скамейкой, что само по себе не так важно. Причиной этой вспышки ярости была злостная клевета на Мелиссу завистливых наложниц Периандра. Придя в себя, он осознал свою ошибку, но жены уже не вернешь, а то, что он сжег живьем клеветниц, сути дела не изменило, как не изменило и вздорный характер тирана.

Своего сына, скорбевшего о смерти матери, он выгнал из дома, объявив через глашатаев всем жителям Коринфа, что всякий, кто заговорит с юношей, обязан будет уплатить довольно крупный штраф. Через некоторое время тиран столкнулся на улице с сыном — немытым, голодным, оборванным. Устыдившись собственной жестокости, Периандр предложил ему вернуться домой. Юноша ответил категорическим отказом, заметив, что отец теперь должен уплатить штраф за то, что заговорил с ним.

По свидетельству Аристотеля, Периандр был азартным охотником за чужими землями, присоединяя их под любым благовидным и вообще под любым предлогом.

Присоединенные земли рано или поздно отпадали, отваливались от Коринфа, как это имело место во все времена и во всех концах света, но, видимо, Периандра больше увлекал процесс, чем результат.

Гораздо больше внимания он уделял внутренним проблемам своего правления.

Он будто бы направил верного человека в Милет, к своему другу, тирану Фрасибулу, с вопросом: «Как наилучшим образом утвердить свою власть?» Милетский правитель вывел посла в пшеничное поле и, ни слова не говоря, начал сшибать посохом наиболее высокие колосья. Далее он, опять-таки молча, дал понять, что аудиенция окончена.

Посол, вернувшись в Коринф, изложил Периандру все подробности этой экскурсии, и тот сразу же догадался, что имел в виду его милетский друг. Речь шла о том, что самых выдающихся граждан следует уничтожать во избежание смуты в государстве.

КСТАТИ:

«Имеющий сильные войска уничтожается».

Лао-цзы

Периандр в точности выполнил все, что посоветовал ему Фрасибул: в течение очень короткого времени множество представителей самых знатных семейств Коринфа было либо казнено, либо выслано из страны.

Богачей он лишил возможности кичиться своим богатством, установив строгий контроль за доходами всех граждан, что весьма понравилось малоимущим.

Однажды, когда у него не хватило средств на пышное жертвоприношение, он приказал сорвать дорогие одежды и украшения со всех женщин, пришедших на праздник.

При том, что Коринф буквально кишел проститутками, что в храме Афродиты постоянно проживало более тысячи жриц религиозной похоти и целые кварталы состояли из одних лишь борделей, Периандр тем не мене распорядился отлавливать сводниц и топить их в реке. В принципе это справедливо, потому что самые отвратительные персонажи сферы проституции — не шлюхи, не их клиенты, какими бы они ни были, а сводни и сутенеры. Недаром же в современном Китае карается смертью не торговля собственным телом, а именно сводничество.

Периандр запретил сельским жителям бесцельное блуждание по городу и какие бы то ни было собрания, а также приобретение рабов.

При нем буквально расцвели различные ремесла и промыслы. Весь Древний мир восхищался так называемым коринфским стилем в архитектуре и прикладных искусствах.

При Периандре в Коринфе появился водопровод.

Он отменил налог на имущество крестьян и налог на прибыль с урожая, что, однако, не мешало крестьянам относиться к нему с крайней враждебностью.

Он построил великолепные гавани на Коринфском и на Сапроническом заливах, но и это не прибавило ему народной любви. Впрочем, народная любовь — это понятие еще более неоднозначное, чем любовь женская, но кое-какие черты совершенно идентичны, в частности — мазохизм. Народ зачастую напоминает бабу, которая со счастливой улыбкой говорит о своем муже-пьянице: «Бьет — значит любит». И она тоже любит его за такую вот любовь…

Выходит, что Периандр недостаточно сильно любил свой народ. Или казнил не тех, кого следовало. Существует одна из версий его кончины, которая заключается в том, что Периандр по известным причинам не желал, чтобы кто-либо знал место его захоронения, а потому придумал вот что. Двое молодых воинов получили приказ выйти на большую дорогу глубокой ночью, убить первого встречного и похоронить его. Четверым воинам Периандр приказал следовать за ними, и после того как они похоронят убитого, убить их самих и похоронить. А десяток других воинов должен был ликвидировать эту четверку. Сам же Периандр вышел навстречу первой паре…

КСТАТИ:

«Кто хочет править спокойно, пусть охраняет себя не копьями, а всеобщей любовью».

Периандр

Но как добиться этой вот всеобщей любви без применения копий?

А можно ли вообще чего бы то ни было добиться без них?

— Можно, — отвечают с усталой улыбкой люди, которых историки небрежно рассовали где-то позади живописных толп тиранов, царей, военачальников, политиков, вождей и прочей дьявольщины, которая вспыхивала во мраке веков подобно болотным огонькам.

Именно они, эти люди, и оправдали существование целых поколений просто едоков, просто самцов и самок, просто палачей для себе подобных и просто коллекционеров кружочков из желтого металла, именно они…

Хилон из Эфор (первая половина VI века до н.э.)

Один из семи мудрецов, который на вопрос, чем отличаются воспитанные люди от невоспитанных, ответил: «Подаваемыми надеждами».

Анахарсис (ок. 638—559 гг. до н.э.)

— Удивительно, — говорил он, — как это в Элладе состязаются люди искусные, а судят их невежды.

И все же он изобрел для них гончарное колесо и якорь.

Питтак из Митилены (651—569 гг. до н.э.)

Один из семи мудрецов, который однажды заметил не без горечи: «Трудно человеку быть хорошим». Эта простая фраза заставила потомков много размышлять и спорить о том, какое именно слово в ней считать ударным. И до сих пор не пришли к общему мнению…

Эзоп (ок. 640—560 гг. до н.э.)

Великий мудрец, автор 400 басен, ставших сюжетным и моральным фундаментом творчества всех лафонтенов, крыловых и пр., блестящий пересмешник, благородный и ранимый человек, раб по положению, но никак не по духу…

Гениальный урод, как отмечали летописцы его эпохи. Он был, говорят, рабом философа Ксанфа, который паразитировал за счет мудрости и находчивости Эзопа. Как-то Ксанф спьяну поспорил, что выпьет море и вследствие этого едва не лишился всей своей собственности, когда пришло время исполнения условий этого пари. Он умолял Эзопа придумать что-нибудь оригинальное, такое, что могло бы спасти от разорения и позора, за что клятвенно обещал свободу своему рабу. Эзоп, разумеется, нашел гениально простой выход из, казалось бы, тупикового положения. Наученный им Ксанф заявил, что готов выпить море, но только лишь само море, а посему требуется перекрыть все впадающие в него реки и тогда — со всем удовольствием…

Народ славил мудрость Ксанфа, который тут же позабыл о своих обещаниях Эзопу, так жаждавшему свободы и только ее…

В другой истории Эзоп благодаря своей сообразительности находит клад, но вероломный хозяин, забрав у него золото, не дает взамен обещанной свободы.

В третьей истории жена Ксанфа соблазняет Эзопа, и оба они подшучивают над незадачливым рогоносцем, явно предвосхищая озорные сюжеты Джованни Боккаччо.

Эзопу принадлежит знаменитая фраза: «Огонь, женщина и море — три бедствия».

Да разве только она?

«Удачи не стоят радости, а неудачи — печали: все преходяще, и ничто не зависит от человека».

«Видимость обманчива: за хорошими словами часто кроются дурные дела, за величавым видом — ничтожная душа».

«Исправить злого человека невозможно, он может изменить только вид, но не нрав».

Это изречение следовало бы вывесить на всех тюремных воротах, а главное — в роскошных вестибюлях управлений, где сотни чиновников, проедая наши деньги, отгораживаются от реалий бытия липовыми отчетами о процессе исправления — пресловутых «злых людей».

С течением времени эзопов никак не прибавилось, а вот ксанфов — хоть отбавляй…

КСТАТИ:

«Голодная лисица увидела виноградную лозу со спелыми гроздьями, попыталась дотянуться до них, но не смогла, а уходя ни с чем, проговорила: „Они ведь еще зеленые“.

Эзоп

По преданию, именно эту историю рассказал Эзоп жителям Дельф перед тем, как они решили казнить его в отместку за горькую правду, сказанную Эзопом в их адрес.

У него была возможность спастись, объявив себя рабом, но в ответ на такое предложение он гордо покачал головой и спросил:

— Где здесь пропасть для свободных людей?

И полетел…

Его современник, философ Биант из Приены, сделал весьма безрадостный, но чрезвычайно ценный вывод из своих жизненных наблюдений;

«Большинство — зло». Кровь стынет в жилах при мысли о том, скольких бед избежало бы человечество, если бы не пыталось опровергнуть эту простую истину!

А когда родной город Бианта был осажден войсками царя Кира, жители начали убегать, захватывая самое ценное из своего имущества.

Один лишь Биант шел налегке. На вопрос удивленных сограждан, почему он ничего не прихватил с собой, мудрец (тоже один из семи великих) ответил фразой, пережившей тысячелетия: «Все свое ношу с собой».

Существует ли более точная и емкая формула душевного покоя, а следовательно, счастья?

А философ Эпименид Критский (тоже VI век до н.э.) оставил в наследство потомкам знаменитый логический парадокс, названный «парадоксом лгущего критянина». Суть его состоит в следующем:

Если кто лжет и сам утверждает, что лжет, то лжет ли он в этом случае или говорит правду?

Говорят, что древнегреческий логик Диодор Кронос уже на склоне лет дал обет не принимать пищу до тех пор, пока не найдет решение парадокса Эпименида. Он так и умер, не найдя искомого. И такая суперзвезда, как Пифагор (576—496 гг. до н.э.) Он был первым, кто назвал свои рассуждения о смысле жизни философией.

Существует легенда, согласно которой Пифагор, находясь в греческом городе Флиунте, встретился там с правителем этой провинции Леоном, который спросил его: «Знатоком какой науки ты являешься?». Пифагор ответил: «Никакой. Я только философ». «Философ? — удивился правитель, впервые услышавший это слово. — А что такое философия?» Пифагор ответил: «Человеческую жизнь можно сравнить с рынком или с Олимпийскими играми. На рынке есть продавцы и покупатели, которые ищут для себя выгоду. Участники игр соревнуются за известность и славу. Но есть еще и зрители, которые наблюдают за всем происходящим. Так и в обыденной жизни. Большая часть людей заботится о богатстве и славе, и только очень немногие не принимают участия в гонке, созерцая и исследуя природу вещей, стремясь к познанию истины. Эти люди и называются философами — любителями мудрости…»

А сколько этот мудрейший человек послал из своего VI века до н.э. в нашу безумную современность подлинных жемчужин мысли, которые, конечно же, выглядят не иначе как бисер перед хрюкающим стадом…

«Не будь членом ученого общества: самые мудрые, когда они. составляют общество, делаются простолюдинами».

Ученый совет. Академия наук. Творческий союз…

«Не возвещай истину в местах общенародных: народ употребит оную во зло».

Причем с радостью.

«Мудрый! Обязан будучи жить среди простого народа, будь подобен маслу, плавающему поверх воды, но не смешивающемуся с нею».

И дело тут вовсе не в презрении, а в том, что соленое море отнюдь не станет слаще оттого, что в нем растворят бочку меда.

«Если можешь быть орлом, не стремись стать первым среди галок».

Да, каждому свое…

«Знание и мудрость — ни одно и то же».

Сколько безмозглых дураков зачастую решают наши судьбы лишь на том основании, что у них имеются университетские дипломы!

«Природа едина, и ничего нет ей равного: мать и дочь себя самой, она есть Божество богов. Рассматривай только ее, Природу, а прочее оставь простолюдинам».

«Гражданин без собственности не имеет отечества».

За пренебрежение этой не нуждающейся в доказательствах истиной человечество заплатило многими ужасами XX столетия.

А вот этот бесценный шедевр следовало бы вытатуировать на правом запястье каждого, кто берет на себя смелость участвовать в сочинениях законов, по которым должны жить миллионы ни в чем не провинившихся перед ним людей:

«Законодатель! Не пиши законов торговле: она не терпит оных, подобно океану, носящему корабли ее».

А они в основном только этим и занимаются…

«Они» ведь во все времена одинаковы, так что Пифагор, как и следовало ожидать, был зачислен во враги общества. А тут еще случился инцидент с неким Килоном, богатым наглецом, уверенным в своих неограниченных возможностях (чем-то живо напоминающем наших «крутых»). Этот Килон пришел к Пифагору с требованием дать ему несколько платных уроков мудрости. Пифагор лишь пожал плечами и указал ему на дверь. Такие люди, понятное дело, подобного не прощают.

Килон решил ответить на оскорбление, выражаясь по-нынешнему, «конкретно».

Когда Пифагор проводил занятия со своими учениками, Килон и его «братки» завалили камнями входную дверь и подожгли дом с четырех сторон. Только двое ушли живыми из пылающего дома: Пифагор и его юный ученик.

Философ тайно поселился в Метапонте, но и там его настигла рука убийцы.

Что ж, обычная история, вернее, История.

А после Пифагора осталась еще теорема, носящая его имя.

«В прямоугольном треугольнике, где катеты равны 3 и 4, квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов».

Потомки Килона при всем старании не могут доказать эту теорему, сколько бы их родители ни носили подарков директорам школ.

КСТАТИ:

«Не стремись к великому знанию: из всех знаний нравственная наука, может быть, самая нужная, но ей не обучаются».

Пифагор

Нравственной наукой блистательно владели и философ Эпихарм, тот, который заметил, что «боги продают все блага нам лишь только за труды», и Парменид, и Клеобул, и, наконец, Гераклит, завершающий архаический период истории Древней Греции.

Этот философ часто плакал на городской площади, объясняя это тем, что не может без слез воспринимать ничтожество окружающих его людей. Такие речи, естественно, не приводили в восторг этих самых окружающих, но они вынуждены были проглатывать обиду, учитывая высокое общественное положение Гераклита (он был царского роду).

А отчего он плакал? Дело здесь вовсе не в чрезмерной чувствительности человека, подарившего миру одну из самых трезвых, холодных и при этом самых знаменитых из всех когда-либо произносимых фраз:

«Все течет, все меняется».

Плакал он потому, что не мог спокойно лицезреть торжество массового убожества мысли, самодовольного и агрессивного убожества, так что никакое философское самообладание не могло сдержать бурных вспышек его протеста.

Когда жители города Эфеса изгнали одного из достойнейших граждан (его звали Гермодор) на том лишь основании, что он выделялся среди них умом и талантом, Гераклит сказал во всеуслышание: «Следовало бы всем взрослым эфесцам удавиться и оставить город подросткам».

Конечно, все течет, все меняется, но только не людские нравы, а что до подростков, то они ведь вырастают, одни — к счастью, но большинство — увы, к сожалению…

КСТАТИ:

«Обманулся Гомер тогда, когда изрек: „Сгинет пусть Рознь из среды богов и людей…“ Ибо не понял он, что молится о том, чтобы все исчезло».

Гераклит

Хорошо понимая, тем не менее, чем чревата Рознь, он сказал как-то: «Война — отец всех вещей, отец всего».

Эти слова нашли свое безусловное подтверждение в самом ближайшем времени…

Следующий, так называемый классический период истории Греции (V — последняя треть IV вв. до н.э.), начался с персидского нашествия. Царь Дарий I вознамерился присоединить Элладу к своим владениям. Ни больше ни меньше.

В 490 году до н.э. войско персов переправилось на кораблях через Эгейское море и высадилось в Аттике. На Марафонской равнине, расположенной в 42 километрах от Афин, состоялось грандиозное Марафонское сражение, в ходе которого афинское войско разгромило превосходящие силы противника, который спешно ретировался восвояси.

Один из участников этой битвы, желая поскорее принести афинянам радостную весть о победе, пробежал 42 километра от Марафона от Афин. Вбежав в город, он проговорил: «Радуйтесь, афиняне, победа!»

И умер.

В память об этом событии были учреждены соревнования в марафонском беге на 42 километра 195 метров.

А через десять лет, в 480 году до н.э. огромное войско персов под командованием царя Ксеркса, преемника Дария I, вторглось в Северную Грецию и двинулось на юг.

И вот тогда, согласно старой историографической традиции, персидский блицкриг натолкнулся на неожиданно серьезное препятствие, называемое «Фермопилы».

Небольшой греческий отряд под командованием спартанского царя Леонида занимает Фермопильское ущелье и преграждает персам путь в Среднюю Грецию. Далее историки (в частности Геродот) сообщают о том, что Ксеркс направил к Леониду парламентеров с требованием сложить оружие и отдать его персам. Леонид ответил: «Приди и возьми». Тогда один из парламентеров заметил: «Наши стрелы закроют от вас солнце», на что спартанец отреагировал такой фразой: «Что ж, будем сражаться в тени».

Два дня персы безуспешно атаковали греков, пока следующей ночью предатель-грек не указал персам обходной путь через горы. Царь Леонид приказал отступить всему своему отряду, исключая спартанцев. Он и триста его соотечественников пали смертью храбрых в неравном бою, задержав наступление персов и тем самым дав возможность греческому войску отступить с возможно меньшими потерями.

Эта битва, подобно Марафонской, представлена историками как отчаянная борьба горстки героев-греков против неисчислимых полчищ свирепых варваров. Геродот даже приводит точную численность персов — 5 383 220 человек. Многие историки преподносят эту цифру как данность, однако она весьма спорна, и прежде всего потому, что такое войско практически не могло разместиться на поле битвы между греками и персами.

Немецкий историк Ганс Дельбрюк писал, что такая армада при движении к Фермопилам должна была растянуться на 420 миль, то есть когда первые персы подошли бы к ущелью, хвост колонны еще не покинул бы побережья. Но стереотип такой: миллионы персов и всего триста спартанцев. Они ведь и без того совершили величайший подвиг, эти триста, но зачем же омрачать память о нем такой вот забубенной ложью?

В этих войнах греки проявили поистине легендарный героизм, хорошо отдавая себе отчет в том, что на их земле происходит не просто военный конфликт, а решение греческого вопроса: быть или не быть далее их нации, их великой цивилизации.

И вот в Саламинском проливе, на глазах у сотен тысяч греков, стоящих на прибрежных скалах, разворачивается грандиозная битва между греческим и персидским флотами, битва, в которой победа должна была стать абсолютным понятием, и она стала им. Персидский флот, потеряв 200 боевых судов, скрылся за морским горизонтом, причем — если говорить именно об этом периоде Истории, — навсегда.

А войны с персами продолжались еще целых тридцать лет, но, разумеется, уже без фермопильского или саламинского накала. В итоге был заключен мирный договор, в котором Персия признала право Эллады на полную независимость.

После заключения мира с Персией образовался так называемый Афинский морской союз, куда входило 200 городов-государств, которые содержали общий флот и армию. Афины, заняв главенствующее положение в этом союзе, достигли невиданного ранее расцвета и положения некоего «старшего брата» среди других греческих полисов.

Бурно развивались торговля, промышленность, ремесла, искусства.

Общественная жизнь, как это всегда бывает после войны, стала более регламентированной, и вместе с тем в ее лексиконе все чаще встречается слово «народ» («народные нужды», «воля народа», «совесть народа», «мудрость народа»).

Весьма опасный симптом.

КСТАТИ:

«Не рассуждай с детьми, женщинами и народом».

Пифагор

Да, исходя из соображений здравого смысла этого делать ни в коем случае не следует, и если в первых двух случаях рассуждения попросту бессмысленны, то в третьем они чреваты заведомо тяжкими последствиями.

Итак, в V веке до н.э. высшая власть в Афинах принадлежала так называемому народному собранию, которое еженедельно в яростных спорах решало проблемы войны и мира, экономики, законотворчества и многого другого, требующего знаний, опыта, интеллекта и прочих показателей, абсолютно недоступных сборищу случайных особей, как ни назови это сборище — народным собранием, парламентом, думой, верховным советом или как-то по-иному.

А сам принцип управления обществом посредством сборища избранников, воплотивших в себе самые примитивные, самые худшие свойства своих избирателей, получил название: демократия.

То есть «власть демоса».

Или — «власть тьмы».

АРГУМЕНТЫ:

«Признание народной воли верховным началом общественной жизни может быть лишь поклонением формальному, бессодержательному началу, лишь обоготворением человеческого произвола. Не то важно, чего хочет человек, а то, чтобы было то, чего он хочет. Хочу, чтобы было то, чего захочу. Вот предельная формула демократии, народовластия. Глубже она идти не может. Само содержание народной воли не интересует демократический принцип. Народная воля может захотеть самого страшного зла, и демократический принцип ничего не может возразить против этого».

Николай Бердяев

А еще Бердяев писал, что самодержавие народа — самое страшное из всех возможных, потому что «воля немногих не может так далеко простирать свои притязания, как воля всех».

Фильм ужасов с элементами сюрреализма.

Одно лишь утешает: в чистом, так сказать, лабораторном виде демократия практически не встречается. Как правило, она либо вырождается в охлократию (власть толпы), что неизбежно приводит к быстрой избавительной агонии общества, либо передает бразды своего правления в руки некоего человека, у которого хватает ума играть роль покорнейшего слуги народа, на самом деле будучи кучером, погоняющим свою упряжку довольно жестко, а подчас и немилосердно.

Таким был, вернее, пытался быть один из главных героев этого периода — Перикл (ок. 495—429 гг. до н.э.), который почти четыре десятилетия являлся фактическим царем Афинского государства.

Аристократ и эстет, он в молодые годы настолько опасался разрушительной активности народных масс, что пришел к оригинальной мысли возглавить эти самые массы, дабы облагородить и направить в нужное русло убийственный коллективный энтузиазм, обуздать амбиции алчной толпы, укротить ее дикий нрав, придать хоть какой-то смысл ее хаотическому существованию…

Ему удалось достичь если не всего намеченного, то весьма и весьма многого: он укрепил греческие колонии на приобретенных территориях, он не только сохранил целостность Афинского морского союза, но и расширил его где с помощью дипломатии, а где и с помощью военной силы, он учредил выдачу казенного жалованья беднейшим из граждан за исполнение государственных обязанностей и выдачу продовольствия просто так…

Чего он только ни делал, чтобы угодить совершенно неуемному в своих требованиях народу, но все это воспринималось лишь как должное или как очередной ход в конкурентной борьбе между ним и его политическими оппонентами, в частности с Фукидидом и Кимоном. Последний, закусив удила, дошел до того, что ежедневно угощал обедом любого нуждающегося афинянина (то есть любого желающего поесть на дармовщину), пожилых нахлебников он еще и снабжал одеждой и в довершение всего снес заборы, окружавшие его владения, чтобы все желающие могли беспрепятственно вкушать плоды в садах и виноградниках.

И некому было остановить этих людей, вразумить, пристыдить их, так бездумно мечущих бисер перед свиньями… некому было рассказать, чем заканчиваются такие выходки…

Плутарх, достаточно доброжелательно настроенный в отношении афинского благодетеля, тем не менее отмечал, что вследствие его действий народ «усвоил дурные привычки и стал… привередливым нераспущенным, хотя прежде был скромным и трудолюбивым».

Народ был постоянно чем-то недоволен, постоянно капризничал и упрекал Перикла в недостаточном рвении на стезе служения ему, народу.

КСТАТИ:

«Если ты прежде всего и при всех возможных обстоятельствах не внушаешь страха, то никто не примет тебя настолько всерьез, чтобы в конце концов полюбить тебя».

Фридрих Ницше

Перикл не внушал, следовательно…

А ведь было же с кем посоветоваться, хотя бы со своим учителем Анаксагором, знаменитым философом, подлинным украшением своей эпохи, мудрым наставником, освободившим трепетное сознание своего подопечного от гнета суеверий и вооружившим его пониманием тленности мира и вообще всего сущего.

ФАКТЫ:

Анаксагор из Клазомен (500—428 гг. до н.э.) Греческий философ, подаривший миру фразу: «Во всем заключается часть всего».

А еще он заявил, что Солнце — это всего-навсего огненная глыба, но никак не бог. И что в мире царит не знание, а мнение, так что мир — это сумма наших представлений о нем, не более того.

За такой образ мыслей Анаксагор не раз подвергался преследованиям и даже сидел в тюрьме, откуда его вызволил Перикл, правда, не очень решительно.

Анаксагор был настолько поглощен философией, что забросил все хозяйственные дела, и его имение превратилось в пастбище для скота его соседей.

Окончательно убедившись в том, что его ученик настолько погряз в государственной благотворительности, что напрочь забыл о нем, философ, больной и всеми покинутый, решил покончить с собой, уморив себя голодом. Когда Периклу сообщили об этом, он побежал к Анаксагору и начал умолять его отказаться от своего намерения во имя общественного блага, на что старик ответил: «Тот, что нуждается в светильнике, наливает в него масло».

И это при том, что Перикл проявлял самую трогательную заботу о всяком отребье…

Но не только о нем. Перикл вошел в историю Греции и как неутомимый строитель, украсивший Афины целым рядом величественных зданий, каждое из которых стало признанным шедевром архитектуры. Достаточно упомянуть среди них Парфенон и Одеон, возведенные под непосредственным руководством гениального скульптора Фидия, друга Перикла. Их стараниями Афины за короткий срок превратились в подлинный музей, поражающий благородным величием и вызывающей роскошью своих монументальных экспонатов.

В те времена, когда еще не было традиционных средств массовой информации, их роль исполняли авторы комедий. Эти люди, в массе своей, конечно же, не представляющие ни малейшего интереса для истории литературы, довольно оперативно откликались на злобу дня, а скорее на злобу сплетен.

Они обвинили Перикла в вопиющем разврате, утверждая, будто на строительной площадке Парфенона (!) Фидий устраивал Периклу любовные свидания со свободными женщинами! Глупость, конечно, но каков размах! Строительная площадка Парфенона в качестве холостяцкой квартиры! Ни больше ни меньше!

Мало того, авторы народных комедий обвиняли Пирилампа, друга Перикла, в том, что он дарил павлинов из своего птичника тем женщинам, которые отдавались Периклу.

Павлины во все времена ценились очень высоко, так что женщина, достойная павлина, должна была бы обладать либо неземной красотой, либо неземным интеллектом, что обнаружить весьма и весьма проблематично.

КСТАТИ:

«Историческому исследованию, очевидно, чрезвычайно трудно и мучительно установить истину: более поздним писателям продолжительность истекшего времени мешает определить, каков был действительный ход событий; история же, современная описываемым событиям и людям, искажает и извращает истину, частью из зависти и вражды, частью из угождения и лести».

Плутарх

Относительно павлинов и адекватных им красоток можно высказать достаточно серьезные сомнения, но роман Перикла и Аспасии является неоспоримым фактом, ни в коей мере не зависящим от прославляющих или проклинающих его уст.

ФАКТЫ:

Аспасия (ок. 470 гг. до н.э.) — знаменитая афинская гетера. С 445 года — жена Перикла.

Интеллектуалка высочайшего уровня, у которой сам Сократ учился ораторскому искусству.

Самая авторитетная и квалифицированная из всех советников Перикла в вопросах государственного управления и международной политики. Будучи «первой леди» государства, содержала публичный дом.

Она была свободной женщиной, но не гражданкой Афин, и поэтому ее брак с Периклом не считался законным.

Один из борзописцев-комедиографов по имени Кратин так высказался об этой чете:

«Аспасию — Геру родила богиня Похоти ему,

Содержанку — суку, тварь бесстыдную и гнусную…»

А в другом подобном «шедевре» Перикл спрашивает о своем сыне, которого родила ему Аспасия:

«А мой ублюдок жив?» На что ему отвечает другой персонаж:

«Он мужем был бы уже, Коль не стыдился б, что от шлюхи он рожден».

И ничего им за это не было (авторам): как же, демократия… Но как смаковали эти строки афинские обыватели! А тут еще Перикл бросает очередной вызов сложившимся стереотипам: он прилюдно целует Аспасию, причем дважды в день, уходя из дому и возвращаясь после самоотверженной службы интересам народа. Это настолько противоречило нормам супружеских отношений, что попросту повергало в шок.

Построенные им храмы и театры тоже вызывали массовое брожение умов. Дело дошло до того, что в народном собрании прозвучало недвусмысленное обвинение в разбазаривании государственных денег. Перикл поставил вопрос ребром: «Итак, народ считает, что я истратил много денег?» В ответ послышались крики: «Много! Слишком много!» И тогда Перикл сказал: «Хорошо, в таком случае все расходы на эти сооружения я беру на себя». Народные избранники выразили горячее одобрение. «Но, — продолжал Перикл, — в таком случае на всех этих зданиях будут вывешены мраморные доски с именем владельца, то есть моим». Народ возмутился: «Как так?» Перикл в ответ лишь пожал плечами. И тогда народ постановил, что отныне Перикл волен единолично распоряжаться государственной казной.

Пройдет совсем немного времени, и они попомнят этот эпизод…

Наступил довольно длительный период войн, порожденных, в основном, неуемной алчностью афинян, жаждущих новых земель, богатств, рабов, и при этом не желающих чем-то пожертвовать, рискнуть или испытать какие-либо лишения, а если уж случится подобное, то готовых найти виновного во всех бедах народных, и тогда, конечно, горькая пилюля подслащивается осознанием справедливости отмщения…

КСТАТИ:

«Самодержец может быть Нероном, но порой бывает Титом или Марком Аврелием, народ часто бывает Нероном, однако Марком Аврелием — никогда».

Антуан де Ривароль

Коллективная порочность никогда не брала на себя ответственность за жуткие результаты своих проявлений. Она во все времена находила козла отпущения то ли в лице Перикл, а то ли — Робеспьера, Ленина, Гитлера, Сталина, Саддама и т.д. Таков стереотип: народ не может ошибаться, не может быть негодяем, грабителем, нет, нет и нет. Фраза «народная мудрость» — общепринятая норма, а вот «народная глупость» — это извращение, гнусная клевета на традиционные святыни. Увы…

КСТАТИ:

«На свете существуют две истины, которые следует помнить нераздельно. Первая: источник верховной власти — народ; вторая — он не должен ее осуществлять».

Антуан де Ривароль

«Мало ли кто чего не должен…»

Народ разочаровался в Перикле как в отце нации и, естественно, приступил к жестокой травле экс-кумира.

Первый удар был нанесен Фидию, великому скульптору и другу Перикла. Его обвинили в том, что он якобы присвоил часть золота, предназначенного для украшения одной из статуй, над которой работал по заказу городских властей. Его обвинили также и в том, что, изображая на щите бой с амазонками, он одному персонажу барельефа придал свои собственные черты (а почему бы и нет?), а другой персонаж уж очень напоминал Перикла (!). И хотя первое из обвинений разбилось вдребезги о простое взвешивание золотого покрова статуи, а остальные были уж очень надуманны, если не смехотворны, Фидий был брошен в тюрьму, где вскоре умер якобы от какой-то болезни.

Доносчику, который представил судьям заявление о «преступлениях» скульптора, народ, по словам Плутарха, даровал освобождение от всех налогов и выдал охранную грамоту.

Через некоторое время самого Перикла обвинили во взяточничестве, а его жену Аспасию — в том, что она устраивала ему свидания со свободными женщинами.

Если Периклу удалось отмести нелепое обвинение (всем было хорошо известно, что он за годы служению народу Афин не только не приумножил своего состояния, но и вложил немало личных средств в благоустройство города), то оправдания Аспасии ему пришлось добиваться ценой многих унижений. Современники отмечали, что гордый Перикл плакал и умолял судей пощадить его жену.

И это вместо того, чтобы дать команду войскам…

Впрочем, вскоре боги наслали на Афины эпидемию чумы, тем самым хоть в какой-то мере восстановив попранную справедливость.

В такой «карательной экспедиции» нуждалось не только народное собрание, но и те, кого принято называть «родными и близкими». Более всех отличился Ксантипп, старший из законных сыновей Перикла. Этот молодой человек, не имеющий никаких достоинств, кроме родства с главой государства, крайне избалованный, капризный и расточительный, к тому же имеющий супругу с аналогичными чертами характера, постоянно обижался на отца за то, что тот, будучи человеком бережливым, давал ему ровно столько денег, сколько требовалось для жизни достойной, но не столь роскошной, на какую претендовала эта паразитическая пара.

Как-то Ксантипп занял от имени Перикла весьма крупную сумму у одного из его друзей. Через некоторое время тот, естественно, обратился к Периклу с просьбой возвратить долг. Перикл, как и следовало ожидать, отказался покрывать сыновнюю подлость и даже возбудил по этому поводу судебное дело.

Взбешенный Ксантипп начал всюду поносить отца, при этом даже обвиняя его в соблазнении снохи.

К счастью, чума избавила Перикла от такого наследника, однако некоторое время спустя он сам стал жертвой эпидемии.

Афиняне отреагировали на его смерть довольно спокойно, и лишь при новых правителях оценили благородство и бескорыстие этого незаурядного человека.

Впрочем, не совсем так. Они говорили о благородстве и бескорыстии Перикла, а это вовсе не предполагает должной оценки. Невозможно оценить чье-то благородство, не имея своего, да и вообще не понимая, что это такое…

КСТАТИ:

«Каждый усматривает в другом лишь то, что содержится в нем самом, ибо он может постичь и понимать его лишь в меру собственного интеллекта».

Артур Шопенгауэр

Ну, а если не в состоянии постичь и понять, то, как правило, этот «каждый» в лучшем случае злословит, в худшем — злодействует.

Видимо, эпидемия чумы так и не была воспринята афинянами как предостережение свыше относительно разгула коллективной порочности, о чем свидетельствует история великого мыслителя Сократа (469—399 гг. до н.э.), история ужасающая, история, которая заставляет каждого мало-мальски нормального человека хвататься за пистолет при словосочетании «народное представительство» (или «народная власть»).

Сократ

Сократ… Светлый гений человечества, один из тех, кто своей жизнью оправдывает существование многих и многих поколений…

Сын каменотеса и повитухи.

Жил в крайней бедности, но никогда не тяготился этим, потому что, по его словам, «ел, чтобы жить, а не жил, чтобы есть». Эти слова, не обращенные ни к кому определенному, тем не менее очень многих обидели. Уж что-что, а вот обижаться эти «многие» умеют… Что ж, надо же хоть что-то уметь…

Сократ был очень любознательным, и эта любовь к истинному знанию резко отличала его от многих и многих так называемых «простых» людей, что интересовались лишь теми объектами окружающего мира, которые можно съесть, надеть на себя и т.п.

Он любил повторять: «Заговори, чтоб я тебя увидел». Действительно, увидеть Человека в человеке возможно лишь тогда, когда тот заговорит. Все же иное: одежда, манеры и т.д. — может принадлежать и хорошо выдрессированной макаке. О сколько мужчин и женщин способны произвести потрясающее впечатление, но только лишь до того момента, пока они не заговорят…

Основными темами философских размышлений Сократа были принципы взаимоотношений людей, пружины, мотивы человеческих поступков, критерии их оценок и критерии того, что принято подразумевать под словом «истина».

АРГУМЕНТЫ:

«Цари и правители — не те, которые носят скипетры, не те, которые избраны кем-то, и не те, которые достигли власти посредством жребия или насилием, обманом, но те, которые умеют править».

«Править должны знающие».

«Мудрецы учат, что небо и землю, богов и людей объединяют общение, дружба, порядочность, воздержанность, справедливость, оттого-то они и зовут нашу Вселенную „порядком“, „космосом“, а не „беспорядком“ и не „бесчинством“.

«Существует только один бог — знания и только один дьявол — невежество».

«Не от денег рождается добродетель, а от добродетели бывают у людей деньги и все прочие блага…»

«Я знаю, что я ничего не знаю».

Сократ

Большую часть своего времени Сократ проводил в философских спорах и дискуссиях. Обычно он одерживал верх над своими оппонентами, и те, в качестве последнего аргумента, нередко били его, высмеивали, таскали за волосы, но философ отвечал на такие «аргументы» полнейшим равнодушием к происходящему, что, конечно, еще более распаляло «собеседников». Как-то один из друзей Сократа упрекнул его в непротивлении злу, на что тот ответил: «Если бы меня лягнул осел, разве я стал бы подавать на него в суд?»

Он был коренаст, большеголов, некрасив, что, однако, не мешало ему пользоваться успехом у женщин. Именно успехом, потому что платить ему было нечем.

Понятно, что Аспасия, жена Перикла, обучала его ораторскому искусству также, как говорится, «на общественных началах».

В хрестоматийном варианте биографии Сократа фигурирует в качестве его жены некая Ксантиппа, немыслимо говорливая и сварливая баба, умевшая приводить в состояние депрессии всех приятелей философа. А он, смеясь, говорил, что сварливая жена для него — то же, что норовистые кони для наездников, которые, усмирив их, легко справляются с обычными. «Я на Ксантиппе учусь обхождению с другими людьми», — часто говаривал Сократ, пожимая могучими плечами.

В иных вариантах биографии философа фигурирует и вторая его жена — Мирто. Известно, что она и Ксантиппа, насытившись взаимной перебранкой, сообща набрасывались на своего муженька, который при этом отнюдь не терял привычного благодушия…

КСТАТИ:

«Женишься ты или не женишься — все равно раскаешься».

Сократ

Еще один аспект его личной жизни: сношения с юношами.

Но не следует забывать, что такова была культурная традиция и Греции, и всего Древнего мира в целом. Почти все великие мужи древности, имена которых мы с благоговением читаем на тисненных золотом фолиантах, были причастны к этой форме сексуального общения.

Эсхил, Софокл, Сократ, Платон…

КСТАТИ:

«Во Франции „прекрасным“ принято называть только женский пол.

Среди древних греков не существовало такого понятия, как «галантность», зато у них была любовь, которая нам сегодня кажется противоестественной… Они, так сказать, культивировали чувство, отвергнутое современным миром».

Стендаль. «О любви»

Но в жизни Сократа плотские утехи играли весьма второстепенную роль, не говоря уже о его равнодушии к престижу, богатству и всем иным составляющим понятия «благополучие» — в его общепринятом понимании. Когда его упрекали за такую жизненную позицию, он отвечал, покачивая крупной головой: «Богатство и знатность не приносят никакого достоинства». Бедность он также считал порочной, если она не является плодом самоограничений.

Сократ ненавидел невежество, алчность, бездарность, агрессивный энтузиазм и прочие «прелести» господствующего большинства.

Он любил жизнь, и считая свои мысли частью этой жизни, не опускался до редактирования этих мыслей в угоду толпе.

Как и следовало ожидать, в Афинский народный суд поступило обвинительное заявление некоего Мелета, где было написано, что «Сократ не признает богов, которых признает город, и вводит других, новых богов. Обвиняется он и в развращении молодежи. Требуемое наказание — смерть».

Это произошло в 399 году до н.э.

Нечего и говорить о том, что судилище было тщательно подготовлено и продумано до мельчайших нюансов: народ Афин против Сократа, а народ не может ударить лицом в грязь. Как же…

К примеру, Сократ часто цитировал слова Гесиода: «Дела позорного нет, и лишь бездействие позорно», имея в виду порочность пустой созерцательности. На суде его обвинили в том, что цитируя эту строку, он оправдывал любое действие, в том числе самое дурное.

Припомнили Сократу и отрывок из Гомера, который он также любил цитировать:

Если ж кого заставал он кричащим из черни народной,

Скипетром тех ударял, обращаясь с такими словами:

«Смирно сиди, сумасшедший, и слушай других рассужденья,

Тех, кто получше тебя. И труслив ты, и силой не славен,

Ты и в войне никогда не заметен, и в мирном совете…

Этот фрагмент был преподнесен как издевательство над «простым народом», как высокомерие, которому нет прощения.

И они его, конечно же, не простили…

Впрочем, он и не просил у них прощения. Не хватало еще, чтобы Сократ просил прощения у всякой мрази.

Суд признал его виновным 280 голосами против 220.

КСТАТИ:

«Общество карает за всякое превосходство… Самобытный характер, цельная личность, не идущая на компромиссы, повсюду наталкивается на препятствия, со всех сторон встречает неприязнь… чтобы достичь чего-либо, необходимо быть человеком посредственным и услужливым, уметь раболепствовать…»

Братья Гонкуры

Он не умел, за что и был приговорен к смерти.

Приговоренный должен был в назначенное время выпить чашу настоя ядовитой травы цикуты. В этот день в тюрьму к Сократу пришли его родственники и друзья.

— Ты умираешь безвинно, — проговорила плачущая Ксантиппа.

— А ты бы хотела, чтобы заслуженно? — улыбнулся философ.

Аполлодор, друг Сократа, предложил ему надеть перед смертью более приличествующую такому событию дорогую одежду.

— Вот как, — проговорил смертник, — выходит, моя собственная одежда была достаточно хороша, чтобы в ней жить, но не годится на то, чтобы в ней умереть.

И выпил яд.

Гегель называл смерть Сократа всемирно-исторической трагедией.

Суть этой трагедии состоит не в факте смерти мыслителя как таковой, а в победе невежества и мракобесия над знанием и мудростью.

Чернь необычайно мстительна. Ей, видимо, мало было физической смерти великого пересмешника, и спустя 231 год после позорного афинского судилища, в 1972 году, в советском журнале «Прометей» можно было прочесть статью, автор которой пытался доказать, что Сократа как исторической личности вообще никогда не существовало…

Попытка, конечно, провалилась, в очередной раз подтвердив слова Сократа:«Злой человек вредит другим без всякой для себя пользы».

Думается все-таки, что пользу он извлекает, и немалую, просто польза у него своя, не такая, как у тех, кому он причиняет зло…

КСТАТИ:

«Вредить ближнему — высшее наслаждение».

Виктор Гюго

А вот другой великий философ этой эпохи считал, что добро заключается не в том, чтобы не вредить ближнему, а в том, чтобы не желать этого…

Что и говорить, такого уровня добродетель по плечу, пожалуй, единицам, увы.

Звали этого философа Демокрит (460 — ок. 360 гг. до н.э.). Он был первым, кто заявил, что мир состоит из атомов.

АРГУМЕНТЫ:

«Существуют первопричины, бесконечные по числу, но неделимые из-за своей величины. Это минимальные первотела — атомы».

«Начала Вселенной — атомы и пустота, все же остальное существует лишь во мнении».

«Могут ли разные тела состоять из одних и тех же атомов? Да, могут. Как из одних и тех же букв пишутся разные книги».

Демокрит

Он по праву считается одним из основателей атомной физики. Честно говоря, я затрудняюсь отнести это обстоятельство к плюсам или минусам Истории. С одной стороны, расширение границ человеческого знания является несомненно положительным деянием, с другой же — знание, которое в начале XXI века новой эры справедливо считается принесшим человечеству неизмеримо больше страданий, чем пользы, едва ли можно причислять к позитивным завоеваниям цивилизации. Существует вполне реальная угроза того, что уровень нравственного развития человечества никогда не придет в равновесие с уровнем знания, а вот это уж точно конец света, который может наступить в любой момент, например, когда какие-нибудь недочеловеки, ошалевшие от идеи первобытного коммунизма или религиозной исключительности, дорвутся до ядерного оружия…

К счастью, Демокрит проявлял интерес не только к атомам. Он внес весьма достойный вклад в развитие геометрии, став автором целого ряда теорем, он написал полсотни трактатов на самые разные темы, каждую из которых философ раскрыл со свойственными ему остроумием и дерзостью.

КСТАТИ:

«Законы — дурная выдумка. Законы создаются людьми, а ведь от природы — лишь атомы и пустота».

Демокрит

Действительно, какие бы стереотипы поведения и восприятия мира ни придумывали пастухи человечества, они попросту ничто в сравнении с необоримыми реалиями Природы.

Свои трактаты Демокрит писал, уединяясь в одном из склепов за городскими стенами. Он очень любил уединяться, что совершенно естественно, учитывая характерные свойства подавляющего большинства окружающих, но эти самые окружающие почему-то обижались на философа за это и называли «тронутым». Это мнение поддерживалось еще и посредством такого общеизвестного явления, как смех, который не покидал Демокрита все то время, пока он находился среди людей. Ну, что тут поделаешь, если их невозможно было воспринимать всерьез?

КСТАТИ:

«Пусть женщина не рассуждает: это ужасно».

«Не следует растить детей — ненадежное это дело, ибо удача достигается высокой ценой борьбы и забот, в случае же неудачи страдание ни с чем не сравнимо».

«Мужествен не только тот, кто побеждает врагов, но и тот, кто господствует над своими удовольствиями. Некоторые же властвуют над городами и в то же время являются рабами женщины».

«Мудрому человеку вся Земля открыта. Ибо для хорошей души отечество — весь мир».

Демокрит

Что ж, под каждым словом могу подписаться…

Единственное, что не могу принять, это то, что Демокрит на последнем этапе жизни сам себя ослепил, подолгу глядя на медный щит, отражающий лучи заходящего солнца. По расхожей версии, он таким образом лишил себя возможности воспринимать искаженную глазами картину мира, чтобы усилить восприятие посредством разума. Весьма похоже на правду, учитывая то, что Демокрит не раз писал о том, что мышление — самый главный, самый совершенный «орган познания».

В принципе, каждый волен выбирать способ познания, но не исключена и вероятность того, что Демокриту попросту изменило чувство юмора, и он уже не мог находить смешными все те мерзости, которые то и дело попадались ему на глаза. Все может быть…

Но, конечно же, существует достаточно большой выбор иных способов дистанцирования от мерзостей жизни. Один из таких способов предложил современник Демокрита философ Антисфен (444—366 гг. до н.э.), который на вопрос, какая наука может считаться самой необходимой, ответил: «Наука забывать ненужное».

А ведь это и вправду выход из многих нежелательных ситуаций: забыть, вычеркнуть, стереть из памяти, потому что слишком много чести для какой-то мрази — позволить ей занимать место в драгоценной памяти, да еще и терзать эту. самую память… Нет. Не было и все тут. В особенности если не сделано никаких логических выводов. Так что если какой-то деятель, отнюдь не бедствующий при нынешнем государственном устройстве, заявляет о том, что памятники большевистским главарям — это «наша история» и поэтому их никак нельзя убирать с главных улиц, не верьте ему. Это не наша история, это их история, тех, которые запросто произвели эту во всех планах посредственную личность с дипломом историка в президенты весьма тучного фонда, которые оплатили учебу его отпрыска в Оксфорде и которые бессовестно эксплуатируют ностальгию впавших в детство стариков о том времени, когда колбаса была дешевой, а эрекция — изнуряющей. Да, это их история.

Время от времени какой-то из банков подвергается ограблению, и если следовать их логике, то нужно это ограбление считать историей банка и устанавливать памятники грабителям (или хотя бы мемориальные доски). Нет, господа, нельзя героически ограбить банк. Это можно сделать дерзко, нагло, вызывающе или как-нибудь еще в этом духе, но никак не героически, так что памятники тут, как говорится, «не из той оперы».

КСТАТИ:

«Государства погибают тогда, когда не могут более отличать хороших людей от дурных»

Антисфен

Он был одним из самых заметных учеников Сократа, он был свидетелем его смерти и был он одним из очень и очень немногих, кто сделал верные выводы из сократовской трагедии.

Антисфен (444—366 гг. до н.э.) стал ценителем философской школы киников (в ином звучании — «циников»), то есть людей, которые открыто пренебрегают общепринятыми нормами нравственности и благопристойности и при этом живут так, что у них практически нечего отнять и их нечем устрашить, в чем они схожи с бродячими собаками: kyon — «собака» и соответственно kinikoi — «киники».

Сам Антисфен называл себя «Непородистый пес».

Его жизненная позиция заключалась во всемерном ограничении потребностей, ибо именно это ограничение и способно подарить человеку ощущение подлинной свободы.

КСТАТИ:

«Мудрец ни в ком и ни в чем не нуждается, ибо все, что принадлежит другим, принадлежит и ему».

Антисфен

А еще Антисфен бескомпромиссно отделял сугубо человеческие достоинства от достоинств других объектов окружающего мира. Как-то он заглянул в мастерскую знакомого скульптора и увидел там юношу, который позировал с таким гордым видом, как будто только что разгромил в одиночку огромную армию неприятеля.

— А скажи-ка, — обратился к нему философ, — если бы бронза могла говорить, чем бы она могла похвастаться?

— Своей красотой, — ответил юноша.

— И тебе не стыдно гордиться тем же, чем и бездушная статуя? — с презрением проговорил Антисфен.

Истинно так. Красотой, ловкостью, выносливостью и т.п. гордятся тогда, когда с человеческими достоинствами не все в порядке.

Законы жизни, по мнению Антисфена, весьма отличаются от законов человеческого общежития, так что «надо запастись либо умом, чтобы понимать их, либо веревкой, чтобы повеситься».

Если ума нет, это, конечно, лучший выход из положения и для себя, и для окружающих.

Но какою мерою измерить наличие и количество ума?

Другой ученик Сократа — философ Аристипп (430—355 гг. до н.э.) знал, как отличить мудреца от глупца: следовало отправить обоих голыми к людям, которые их не знают, и тогда ум и глупость проявятся сами собой.

Теоретически все верно, однако эксперты ведь все как на подбор могут оказаться глупцами (что встречается довольно часто), и тогда ум никак не сможет проявиться в такой среде… Впрочем, стоит ли?

Аристипп вел великосветский образ жизни, в отличие от Антисфена, знал толк в изысканных яствах и дорогой одежде, был авторитетным ценителем наслаждений плоти. Он основал школу философов — киренаиков (или гедонистов), которые высшим благом для человека называли чувственные наслаждения. Аристипп много путешествовал. Некоторое время он жил на о. Сицилии, при дворе местного тирана Дионисия I (ок. 430—367 гг. до н.э.), который сам был не чужд философии, а потому довольно снисходительно относился к экстравагантным выходкам своего греческого гостя.

Говорят, что однажды Аристипп долго уговаривал Дионисия сменить гнев на милость в отношении кого-то из своих приятелей. Тиран был непреклонен, и тогда Аристипп — на глазах у многочисленных придворных — бросился к его ногам. Когда его стали высмеивать за низкопоклонство, Аристипп с достоинством сказал: «Всему виной Дионисий, у которого уши расположены возле щиколоток». А как-то во время пира Дионисий обратился к Аристиппу:

— А скажи-ка что-нибудь этакое… философское!

Аристипп усмехнулся и сказал в ответ:

— Смешно и странно, что ты учишься у меня, как следует говорить, а сам учишь меня, когда надо говорить.

Дионисий рассердился и приказал философу занять место на самом дальнем конце стола.

Аристипп сел там, где ему было приказано, не отказав себе в удовольствии заметить:

— Что ж, отныне это место будет считаться самым почетным!

Вскоре, однако, тиран простил дерзкого гостя и в знак своего расположения предложил ему на выбор одну из трех роскошных гетер. Немного подумав, Аристипп увел с собой всех троих, сказав: «Парису плохо пришлось, когда он отдал предпочтение одной из трех красавиц».

Гетеры, без сомнения, были главными героинями его жизненных коллизий.

Он, говорят, питал сильную привязанность к знаменитой гетере Лаис, что служило поводом для многочисленных шуток и анекдотов.

Как-то во время философского диспута один из оппонентов Аристиппа не без ехидства заметил:

— Вот ты, Аристипп, осыпаешь Лаис бесчисленными дарами, а с Диогеном она ложится задаром.

— Да, — невозмутимо ответил философ, — я действительно делаю ей много подарков, что не запрещено делать и любому другому, если он того пожелает.

— Но, Аристипп, — вмешался Диоген, — ты ведь понимаешь, что натягиваешь самую обыкновенную шлюху? Или отбрось прекраснодушие и стань киником, как я, или откажись от таких отношений.

—Диоген, — спокойно спросил Аристипп, — ты не считаешь предосудительным жить в доме, где до тебя кто-то уже проживал?

— Нет, конечно, — ответил Диоген. — Какая мне разница, кто там проживал?

— А плыть на корабле, на котором плавали другие?

— Стану я об этом думать!

— Вот видишь. Так чем же плоха связь с женщиной, которую обнимали другие?

Лучшая доля, говаривал Аристипп, не в том, чтобы воздерживаться от наслаждений, а в том, чтобы их иметь, находясь в положении хозяина. Однажды он в сопровождении мальчиков пришел навестить знакомую гетеру. Заметив, что один из них покраснел, когда они входили в дом, философ заметил: «Не позорно входить, позорно не найти сил, чтобы выйти».

Пожалуй, уровень душевных сил — главное, что отличает одних людей от других.

Однажды, во время морского путешествия Аристипп был застигнут жестоким штормом и не смог скрыть охватившую его тревогу.

Один из моряков заметил:

— Нам, простым людям, не страшно, а вы, философы, трусите?

— Дело в том, — ответил Аристипп, — что все мы беспокоимся о своих душах, но ведь души-то эти имеют совсем не одинаковую ценность…

КСТАТИ:

«Философия приносит ту пользу, что дает способность говорить с кем угодно».

Аристипп

Способность-то она дает, но вот что до возможности…

По мнению Платона, далеко не все изъявляют желание говорить с философами, которые, как правило, не пользуются почетом в государствах, которые непременно процветали бы, окажись философы у кормила верховной власти. Но такое возможно лишь в теории…

Платон

Древнегреческий философ Платон (428—347 гг. до н.э.) создал целый ряд теорий относительно разных сторон бытия, но едва ли хоть одна из них нашла практическое применение в общественной жизни, потому что общественная жизнь и философия — «вещи несовместные».

КСТАТИ:

«Философия в чуждых для себя душах не пускает корней».

Платон

Он изучал природу идей и закономерности их взаимоотношений с объектами, в которые они воплощены.

Он изучал природу человека и пришел к выводу: «Человек — двуногое животное, лишенное перьев».

Он изучал свойства человеческой души и поэтому мог взять на себя смелость заявить, что Душа бессмертна, что она существовала задолго до рождения своего носителя — человека, и вообще «то, что движет само себя, есть ни что иное, как душа». Но душа имеет способность обманываться, и повинно в этом только лишь тело…

Он первым обозначил понятие духовной любви, той, которая лишена элемента чувственности, и эта любовь получила название платонической — в честь первооткрывателя…

Между прочим, его звали Аристокл, а Платон — всего лишь прозвище, которым его наградил Сократ, учитывая ширину груди и лба своего ученика (по-гречески: platus — «полный», «широкоплечий»). Впрочем, какое это имеет значение…

Он изобрел будильник, что не нуждается в комментариях.

А комментарии к наследию Платона стали фундаментом всей европейской философии, и это бесспорный факт.

Он написал значительное число политических и драматических произведений и, что вполне вероятно, был бы известен потомкам именно как поэт и драматург, если бы не знакомство с Сократом и не решение полностью посвятить себя философии, вследствие которого Платон публично сжег свои поэтически произведения.

КСТАТИ:

«Поэт — если только он не хочет быть настоящим поэтом — должен творить мифы, а не рассуждения».

Платон

Ах, если бы все последующие поэты были так же честны перед собой и перед поэтическим творчеством!

Он называл творчеством все, что вызывает переход из небытия в бытие.

Лично я заметил бы при этом, что творчество может быть позитивным и негативным, ибо не всякий переход из небытия в бытие есть благо.

Впрочем, как для кого…

КСТАТИ:

«Когда одни думают так, а другие иначе, тогда уже не бывает общего мнения и непременно каждый презирает другого за его образ мыслей».

Платон

Но лучше так, чем единое мнение (то есть его внешнее выражение) мудреца и глупца. Мы это уже проходили…

Его несогласие с мнением Демокрита по ряду проблем вызывало жгучее желание сжечь все сочинения данного философа. Друзьям все-таки удалось отговорить Платона от этой неблаговидной затеи, сославшись на то, что сочинения Демокрита имеются у довольно большого числа людей.

Он, будучи на Сицилии, общался с тираном Дионисием, тем самым, который ранее принимал у себя Аристиппа.

Между ними состоялся диалог примерно такого содержания.

Дионисий: Кто, по-твоему, может считаться счастливцем среди людей?

Платон: Сократ.

Дионисий: Вот как… Ну а ремесло тирана… требует ли оно большой храбрости?

Платон: Никакой храбрости оно не требует. Тиран — самый боязливый человек на свете: ему приходится дрожать даже перед бритвой цирюльника в страхе, что тот его зарежет невзначай…

Дионисию ответы Платона не понравились. Настолько не понравились, что он приказал философу в тот же день покинуть Сиракузы.

Там, на Сицилии, у Платона был еще один конфликт, завершившийся не столь мирно. Он что-то не поделил с неким Дионом, родственником тирана Дионисия, и в результате превратился в раба. Его выкупил философ Архит, заплатив 30 мин — довольно значительную сумму. Друзья Платона, собрав через некоторое время после его освобождения требуемое количество денег, принесли их Архиту, но тот категорически отказался от компенсации. Тогда Платон на эти деньги купил сад, носивший имя греческого героя Академа, и открыл в нем свою философскую школу…

КСТАТИ:

«Полнейшее невежество вовсе не так страшно и не является самым великим злом, а вот многоведение и многознание, плохо направленные, составляют гораздо большее, чем это, наказание».

Платон

Он тысячу раз прав: печальный опыт человечества говорит о том, что знание, угнездившееся в непотребных головах, чревато самыми тяжкими последствиями. Всеобщее образование — не только не панацея от социальных болезней, но, можно сказать, что оно сродни вирусу иммунодефицита, разрушительному и подтачивающему глубинные основы общества. Есть такие категории людей, которым абсолютно противопоказано образование выше самого элементарного, иначе полученные знания в сочетании с неразвитой или испорченной душой образуют поистине взрывчатую смесь.

Кстати о взрывах… Российские «народовольцы» — в большинстве своем интеллигентствующие отпрыски дьячков и лабазников — яркий пример того, как «едет крыша» у людей, вдруг попадающих из нижних слоев в верхние. В водолазном деле это называется «кессонная болезнь». В социуме это может привести к вспышке терроризма: образование порождает претензии, которые никаким законным путем не могут быть удовлетворены. Такая вот взаимосвязь…

КСТАТИ:

«Для низких натур нет ничего приятнее, чем мстить за свое ничтожество».

Виссарион Белинский

Низкие натуры, конечно, тоже нужны обществу, но обязательно на своем месте, в тех его слоях, которые соответствуют их генетике, характерам, наклонностям и т.п.

Перед смертью Платон увидел во сне себя в образе лебедя, за которым настойчиво, но безуспешно охотятся птицеловы. Друзья-философы трактовали это видение так, что Платон останется недосягаемым для тех, кто захочет истолковать все направления его учения. Что ж, весьма вероятно, весьма…

Ну, а из общедоступного наследия Платона можно назвать тезис о происхождении полов: «Все у людей было двойным, они имели четыре руки, четыре ноги, два лица, двойные половые органы… Тогда Зевс разделил каждого человека на две части, как разрезают груши пополам, у каждого человека появилось влечение к его второй половине, и обе половины снова обвили руками одна другую, соединили свои тела и захотели снова срастись…»

Красивая версия, но пригодная только для прочных моногамных союзов, а ведь сколько есть иных вариантов…

И еще одно.

Платон оставил после себя сообщение об Атлантиде — материке, который 12 тысяч лет назад погрузился в океан всего лишь «в один день и бедственную ночь». Было ли это сообщение плодом фантазии великого мыслителя, дерзким предположением или попросту жестоким розыгрышем, мы, конечно же, не знаем, но это неведение никак не мешало, не мешает и не будет мешать мечтать об Атлантиде и искать ее вопреки всему, включая и здравый смысл…

С уходом Платона закончился так называемый классический период Истории, хотя границы между этими периодами невозможно устанавливать по какому-то конкретному году или событию. Считается, что примерно к середине IV века до н.э. классический период уступил место новому, называемому эллинистическим. Считается, что на этом временном рубеже приказала долго жить хваленая афинская демократия…

Собственно, почему «считается»? Она действительно исчерпала сама себя, причем достаточно безболезненно. Могло быть гораздо хуже, потому что этот монстр, народное самодержавие, взял такие грехи на свою коллективную душу, сотворил такие мерзости, что вполне естественно было бы ожидать адекватного возмездия со стороны Мироздания.

Они убили все, чем прославлена Греция на многие века и тысячелетия. Да что там… вполне достаточно упомянуть скульптора Фидия и философа Сократа, и все, обсуждать нечего. И оправдания такой «воле народа» быть не может, что бы там ни говорил Сократ обидного в адрес этих…

КСТАТИ:

«Некоторые люди должны называться не иначе как проходами для пищи, производителями дерьма и наполнителями нужников, потому что от них в мире ничего другого не видно, ничего хорошего ими не совершается, а потому ничего от них не остается, кроме полных нужников».

Леонардо да Винчи

Мессиру Леонардо повезло, что он не жил в Афинах в эпоху демократии…

А если на одну чашу весов Истории поставить Фидия и его скульптуры, а на другую — все агрессивное большинство афинского народного собрания вкупе со всеми их избирателями, то едва ли у кого-то может вызвать сомнения результат такого взвешивания.

Бессмертие в потомстве обретают только животные. Люди обретают бессмертие только в своих свершениях, так что аргументы типа: «Зато он отец пяти сыновей» никак не состоятельны. В многодетных семьях очень редко рождается что-либо полезное цивилизации. Достаточно яркий пример тому — семья Ульяновых, где один из сыновей — террорист, а второй… лучше не поминать вовсе…

А истинные достижения той эпохи обрели бессмертие в мраморе и глине, в бронзе и слове, и творцов этого бессмертия можно легко пересчитать по пальцам. Легендарная Сафо, поэтесса, которую поклонники ее таланта называли «десятой музой». Она жила и творила на острове Лесбос, где была основана школа для девушек знатного происхождения, своего рода «институт благородных девиц», где они получали утонченное образование, совершенствуясь в музыке, поэзии, риторике и этике. Эта школа была еще и религиозной общиной со своим уставом и правилами внутреннего распорядка, предусматривающими и различные увеселения, и интимные пиршества.

Учитывая бушующую чувственность, которой была буквально насыщена окружающая жизнь, и изолированность этих девушек от внешнего мира, очень трудно было бы поверить в их сугубо духовные взаимоотношения, в особенности учитывая «розовую» сексуальную ориентацию руководительницы этого розария.

Ее поэзия насыщена страстной любовью к представительницам своего пола, муками ревности и сексуального томления.

КСТАТИ:

«Так смеется весело, так небрежно Поправляет прядь. У меня же — сердце бьется в горле. Встречусь с тобой глазами — Зрение меркнет. Ты ж, Аттида, и вспомнить не желаешь Обо мне. К Андромеде стремишься ты. Да, Аттида! Ко мне охладела ты! Андромеда Аттиде отныне мила…»

Сафо

Современники довольно зло подшучивали над Сафо, не не из-за самого по себе факта лесбийской любви, а из-за ее восприятия любви как таковой, восприятия, которое шло вразрез с существующей традицией, согласно которой сексуальное влечение ценилось гораздо выше своего объекта. Сафо же любила именно объект, и это воспринималось не иначе как отклонение от нормы, как вызывающий эпатаж.

Недаром же поэтессе было посвящено целых шесть комедий разных авторов, но с одним и тем же названием — «Сафо». Впрочем, сочинителям комедий как-то все равно, о ком или о чем писать, лишь бы вызвать смех. Тексты этих комедий не сохранились, что никак не обеднило культурное наследие Древней Греции, а вот поэзия Сафо — как и следовало ожидать:

«…Эрос вновь меня мучит истомчивый — горько-сладкий, необоримый змей…»

Еще один литературный гений того времени — Анакреон (ок. 570—478 гг. до н.э.).

В его творчестве доминируют темы чувственных наслаждений на отчетливо выраженном фоне неизбежной старости, болезней и смерти.

Анакреон стал основоположником своеобразного направления в поэзии, названном анакреонтическим. Это направление успешно развивалось в эпоху поздней античности, Возрождения и Просвещения. В России анакреонтическая поэзия была представлена М. Ломоносовым, Г. Державиным, К. Батюшковым и А. Пушкиным.

Осознание неизбежности смерти не мешало Анакреону жадно вкушать все мыслимые и немыслимые радости жизни.

В те времена еще не было сифилиса и тем более СПИДа, так что, как говорится, все, что не во вред, то — на здоровье…

Но Анакреон был не просто поэтом, а поэтом греческим, и это, несомненно, придало и его поэзии, и его жизни как таковой тот оттенок, который был столь характерен для данного места и данного времени…

Конечно, возлюбленных мужского пола в жизни Анакреона было значительно меньше, чем женщин, однако их тоже невозможно сосчитать по пальцам, причем не только рук, но и ног. Вот, например, стихотворение, посвященное юному красавцу Вафиллу:

Ляжем здесь, Вафилл, под тенью, Под густыми деревами, Посмотри, как с нежных веток Листья свесились кудрями. Ключ журчит и убеждает Насладиться мягким ложем. Как такой приют прохладный Миновать с тобой мы можем?

Между прочим, восторженные почитатели поэзии Анакреона воздвигли бронзовую статую Вафилла в храме Геры в Самосе.

А из-за прелестного мальчугана Смердиса Анакреон вступил в опасное соперничество с тираном Поликратом. Поэт старался привлечь к себе благосклонность мальчика прекрасными песнями, а тиран — дорогими подарками. В конце концов Поликрат, опасаясь проигрыша в этой гонке, приказал обезобразить мальчика. Что ж, Греция есть Греция. Случись подобная ситуация в Риме, мальчик бы остался целым и невредимым, а вот поэт пожалел бы о том, что родился на свет. Впрочем, не только в Риме и не только в столь глубокой древности…

КСТАТИ:

«Когда люди хвастаются пороками, это еще не беда; нравственное зло возникает, когда они хвастаются добродетелями».

Гилберт Кийт Честертон

Еще один поэт и еще одна ситуация, характерная для Древней Греции. Звали его Архилох. Он был признанным мастером элегии, лауреатом многих поэтических конкурсов, известным и почитаемым… И вот эта знаменитость влюбляется в младшую дочь некоего Ликамба, влюбляется до беспамятства, до идеи-фикс. Ликамб торжественно обещает отдать за него свою дочь, но спустя некоторое время отказывается от своего слова, возможно, вследствие каких-либо достаточно уважительных причин.

Но что там какие-то причины для умирающего от вожделения поэта!

Его пылкая любовь мгновенно оборачивается своей противоположностью, и он подвергает Ликамба и всех его дочерей таким уничтожающим насмешкам, что те, не выдержав такого… повесились, причем все.

Такова сила слова, к тому же поэтического.

КСТАТИ:

На вопрос о том, что в человеке одновременно положительно и отрицательно, греческий философ Анахарсис ответил: «Язык».

Понятное дело, философ имел в виду речевую, словесную функцию этой детали человеческого тела. А вот другая деталь, та попросту возводилась в ранг божества, в символ самой жизни… Дело в том, что греки (как, впрочем, и весь Древний мир) буквально молились на изображения фаллоса. Ему, символу плодородия и неиссякаемой жизненной силы, поклонялись, приносили жертвы, в его честь воздвигали величественные храмы.

Древние источники повествуют о пышных праздниках Артемиды, в которых основным компонентом были многолюдные фаллические шествия.

Во время великих афинских Дионисий все греческие колонии присылали в метрополию ритуальные фаллосы, стремясь, как водится, перещеголять друг друга величиной и мастерством отделки этих предметов религиозного культа. Плутарх, описывая праздник Диониса, отмечает, что в ритуальном шествии допускался свободный подбор символов и персонажей, однако огромный фаллос был обязательной и неизменной деталью, венчающей собою всю праздничную колонну.

Смысл такого поклонения заключался прежде всего не в возвеличивании мужского полового члена и не в навязчивой идее изготовления предметов порнографического свойства, как это, возможно, расценивают председатели домовых комитетов или чиновники из Министерства культуры, а в прославлении животворной мощи, энергии созидания и развития, нашедших свое символическое воплощение в этом гордо вскинутом столпе…

А из этих фаллических шествий родился греческий театр, ни больше, ни меньше.

И знаменитая триада драматургов — авторов великих трагедий: Эсхил (525—456 гг. до н.э.), Софокл (ок. 496—406 гг. до н.э.) и Еврипид (ок. 480—406 гг. до н.э.).

Эсхила по праву считают «отцом трагедии». Именно он превратил трагедию из обрядового действа в собственно драматическое произведение, где развитие действия происходит за счет конфликта между персонажами, чего до него театр не знал. Правда, ведущая роль в трагедиях Эсхила принадлежит хору как воплощению некоей коллективной совести, как коллективному судье, но столкновение, конфликт между героями трагедии приобретают самоценность и могут восприниматься зрителями вне их взаимоотношений с хором.

А сами герои — воплощение несгибаемой воли и высокого гражданского мужества, такие как Прометей в трагедии «Прометей прикованный», который осознанно избирает удел страдальца во имя блага человечества.

Человечество всегда охотно принимает жертвы, но лучше от этого никак не становится, так что смысл этих жертв весьма и весьма сомнителен…

КСТАТИ:

«Для того чтобы быть услышанным людьми, надо говорить с Голгофы, запечатлеть истину страданьем, а еще лучше — смертью».

Лев Толстой

Но быть услышанным — вовсе не означает «быть понятым» и тем более — «быть принятым» как образец позитивного поведения.

А вот Софокл предъявлял зрителям не идеальные модели, а картины краха сильной личности, посягнувшей на общепринятые нормы жизни. Таковы главные герои одноименных трагедий: Эдип, Антигона, Электра. Что до Эдипа и Электры, то они впоследствии еще и дали названия соответствующим комплексам (комплекс Эдипа означает влечение мальчика к матери, а Электра символизирует влечение девочки к отцу). Природе, конечно же, все равно, кто и к кому испытывает влечение, но вот общество всегда пресекало любые человеческие проявления, которые оно не сочло нужным санкционировать. Так что трагедии Софокла — грозное предостережение вольнодумцам.

КСТАТИ:

«Непреклонный нрав скорее всего сдается».

Софокл

Не высовываться, не плыть против течения, не плевать против ветра, жить так, как это общепринято, и тогда не будет никаких личных трагедий…

Вот то, что они с Эсхилом во всю наслаждались мальчиками, это допустимо, потому что одобрено обществом, потому что это не вразрез, потому что такова традиция, а следовательно, благо…

А вот третий из великих авторов трагедий, Еврипид, отличается явно критическим отношением к традиционным нормам. Видимо, такое отношение сформировалось эпохой кризиса афинской демократии, когда люди наконец-то начали понимать, что воля большинства, традиции, ими установленные, мораль, приоритеты, законы — деструктивны и чреваты гибелью.

Герои Еврипида часто задаются вопросами «Почему?» Почему так, а не иначе, почему нужно поступать так, как это принято? Кем именно принято? И опять-таки почему…

Этот интерес к корням проблем иногда заостряется до анализа моральных патологий (трагедия «Вакханка» и «Геракл»). Впрочем, «Медея» тоже не так уж проста: из-за жгучей ревности, из-за испепеляющего желания досадить изменнику-мужу зарезать собственных детей…

Еврипид считается одним из ярчайших апологетов мизогинии — активного презрения по отношению к женщинам, низведения их до положения каких-то недочеловеков.

По свидетельству современников, у Еврипида были достаточно веские причины ненавидеть женщин. Его первая жена и мать двоих сыновей, Хирилла, была, как принято говорить в университетских кругах, «слаба на передок», так что изменяла великому драматургу с кем попало, не чураясь даже домашних рабов. Он развелся с нею и через некоторое время женился на очаровательной девушке, которая была сама стыдливость и непорочность… ну и что? Вскоре и она пустилась во все тяжкие. Видимо, такова уж была планида знаменитого мужа…

КСТАТИ:

«И нашел я, что горше смерти женщина, потому что она — сеть, и сердце ее — силки, руки ее — оковы, добрый пред Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею».

Экклезиаст. Глава 7:26

Как видим, не только Еврипид…

При всем многообразии мнений, идей, теорий и убеждений каждое из них имеет реальные шансы быть поддержанным достаточно многочисленным контингентом своих сторонников, тем самым подтверждая расхожую фразу о том, что на каждый товар находится свой покупатель. Причем, каким бы странным или одиозным этот товар не был. Так что идеи Еврипида, как и все иные, находили своих почитателей.

Вообще-то представляется довольно сомнительным предположение о том, что зрители древнегреческих театров (в массе своей) глубоко вникали в идейную суть спектакля. Довольно сомнительно, если такое трудно предположить в просвещенном XXI веке. Скорее всего, основная масса зрителей воспринимала лишь внешнюю канву драматического действа, не замечая психологических нюансов хотя бы в силу своей неотесанности.

Театр этой поры уже был элитарным искусством, не предназначенным для общего пользования.

Иное дело Олимпийские игры, где все происходящее было явным, понятным и не требовало никаких интеллектуальных усилий ни от исполнителей, ни от восторженных зрителей! Бег, прыжки, борьба, кулачный бой, метание диска и копья, гонки колесниц — все это, бесспорно, обладает яркой зрелищностью, динамикой и эстетизмом, который можно назвать телесным, однако этот культ силы, выносливости и скорости является актом децивилизации, откатом назад, в те дремучие времена, когда главным достоинством человека была способность превзойти животное в тех же силе, ловкости и скорости передвижения.

А культ телесной красоты, столь распространенный в Греции, едва ли может сам по себе вызвать положительную реакцию у самодостаточного человека. Выше я уже упоминал о том, как философ Антисфен упрекнул красавца-натурщика в том, что тот гордится тем же, чем и бездушная статуя.

Вряд ли Всевышний создавал нас всех только затем, чтобы мы соперничали с павлинами красотой, а с антилопами — быстротой бега. Все гораздо сложнее, и не понимать этого могут только крайне примитивные натуры, своим интеллектуальным развитием соответствующие такому понятию, как «чернь». Не берусь определять цифру процентного содержания черни в современном обществе, но тот факт, что вторым ведущим телевизионных новостей является спортивный журналист, а не, скажем, музыкальный критик или театровед, говорит сам за себя…

КСТАТИ:

Барон Пьер де Кубертен, возродивший в 1896 году Олимпийские игры, прежде всего преследовал цель всемирного развития массового спорта. Он уверенно заявлял: «Чтобы сотня человек занималась физической культурой, необходимо, чтобы пятьдесят занимались спортом. Чтобы пятьдесят занимались спортом, двадцать должны специально заниматься отдельными упражнениями. Чтобы двадцать занимались специальными видами спорта, пять человек должны продемонстрировать выдающиеся достижения».

Кубертен весьма негативно относился к спортивной славе как к таковой. После первой возрожденной Олимпиады он писал другу: «Я не могу сказать, что очень доволен. Сияние Олимпийских игр меня никак не ослепляет».

Зато оно ласково согревает их устроителей.

И радует миллионы непритязательных глаз.

Собственно, почему бы и нет? Человеческой натуре присущ весьма широкий диапазон интересов и пристрастий, и отличается одна натура от другой прежде всего соотношением этих интересов.

КСТАТИ:

«Мы познаем человека не по тому, что он знает, а по тому, чему он радуется»

Рабиндранат Тагор

Думается, что древние греки слишком много радовались красоте, силе, коллективному всемогуществу, вкусной еде, своей первосортности по отношению к соседям и союзникам, короче говоря, тем ценностям, которые либо весьма условны, либо преходящи, либо ложны, и это, конечно, не могло не сыграть с ними шутку того свойства, которое предрекает трагический исход всем завязкам их классических трагедий. Да, родина театральной трагедии не смогла избежать трагедии реальной и, кроме того, вполне предсказуемой.

Неизбежный крах афинской демократии был запрограммирован уже самим ее возникновением, как запрограммировано разрушение замка, построенного на песке.

КСТАТИ:

«Народ не может управлять, это физически невозможно. Каждый гражданин не может быть правителем, как каждый из мальчишек не может стать машинистом паровоза или главарем пиратов. Нация премьер-министров или диктаторов — это такой же абсурд, как армия, состоящая из фельдмаршалов. Правление при помощи всего народа не существует и никогда не сможет существовать на деле; это лозунг, которым демагоги дурачат нас, чтобы мы за них голосовали»

Джордж Бернард Шоу

Как говорится, где тонко, там и рвется, и саморазрушение афинской демократии привело самым естественным образом к силовому выяснению отношений с многочисленными соседями, имевшими статус «младших братьев» Афинского государства. Как хорошо знает История, такой «младший брат» никогда не упустит случая дать сокрушительного пинка «старшему».

И вот, когда Спарта решила окончательно выяснить отношения с Афинами, к ней присоединился целый рой городов-государств, мечтавших о реванше за свою второстепенность. На стороне Афин, правда, тоже выступило немалое число полисов, решивших, что лучше синица в руках, чем журавль в небе, и началась долгая и монотонная Пелопонесская война, которая закончилась спустя 30 лет безусловным поражением Афин.

Началась новая эпоха, называемая эллинистической.

Общепризнанный «отец истории» Геродот сказал бы, что солнце этой эпохи взошло, как и положено, на востоке.

Вернее, на северо-востоке от Греции, где располагалось Македонское царство. Правил им в то время Филипп II, человек в достаточной степени неглупый, по крайней мере, способный сообразить, что к исходу Пелопоннесской войны Афины, как, впрочем, и все остальные греческие государства, можно было отнести к разряду того, что плохо лежит, и только ленивый не удосужится их прибрать к рукам.

И он начал прибирать город за городом, причем очень редко встречая сколько-нибудь серьезное сопротивление. Управлявшие этими городами народные избранники за весьма умеренную плату (нужно отдать должное народным избранникам) объявляли капитуляцию или же самым пошлым образом под покровом ночи распахивали городские ворота перед неприятелем.

Тогда-то и родился знаменитый афоризм Филиппа II: «Осел, навьюченный золотом, способен взять любую крепость».

Только лишь Афины оказали должное сопротивление завоевателю, и только лишь потому, что нашлась действительно сильная личность, которая сумела возглавить это сопротивление. Звали этого человека Демосфеном (ок. 384—322 гг. до н.э.).

Он относится к категории тех, о которых говорят: «Он сделал сам себя». Действительно, из закомплексованного, стеснительного и косноязычного юноши Демосфен ценой одних лишь собственных усилий превратился в великого оратора и популярнейшего общественного деятеля.

Например, недостатки дикции он устранял тем, что подолгу говорил, наполнив рот мелкими морскими камешками. От короткого и сбивчивого дыхания он освобождался путем декламирования во время бега или восхождения на крутой склон холма, а силу голоса наращивал, произнося речи на морском берегу во время прибоя.

У него была привычка во время речи судорожно подергивать плечом. Чтобы избавиться от нее, Демосфен подвесил к потолочной балке меч и репетировал свои речи, становясь так, чтоб острие меча находилось как раз над тем самым плечом. Через некоторое время привычка подергивать плечом исчезла, будто бы ее никогда и не было.

Этот пример достаточно убедительно подтверждает мысль о том, что вредные привычки вполне искоренимы. Нужно только, чтобы платой за такую привычку было достаточно ощутимое страдание, и куда она денется…

КСТАТИ:

«Страдание есть самый скорый способ постижения истины».

Фридрих Ницше

И Демосфен постиг истину.

Он стал непревзойденным оратором и влиятельным социальным лидером. Он стал сердцем и знаменем сопротивления афинян войскам Филиппа II. Пылкие речи Демосфена против македонского царя назывались «филиппиками». Он представлял собой силу, с которой нельзя было не считаться, но, увы, падение Греции было делом решенным и уже не зависело от чьих-то усилий, даже самых героических…

А у царя Филиппа II родился сын Александр, один из главных героев эпохи и ее захватывающих легенд…

Согласно одной из них рождение Александра было окутано весьма пикантной тайной, которая, как водится, была тайной разве что для его официального отца. Дело в том, что царственная супруга Филиппа, Олимпиада, была бесплодной, и весьма опасалась, что Филипп даст ей развод, отчаявшись заполучить законного наследника. И вот, когда опасения царицы уже грозили обернуться печальной реальностью, при македонском дворе появился египетский маг и звездочет, который в действительности был ни кем иным, как сбежавшим из своей страны царем Нектанебом. И вот этот беглый царь Египта, будучи принятым Олимпиадой, заявляет, что только египетский бог Аммон способен разрешить проблему ее бесплодия. Немного поколебавшись, царица соглашается на эксперимент, и вскоре в ее опочивальню явился, конечно же, Нектанеб в образе божества с золотыми кудрями и бородой, золотой грудью и таким же золотым рогом на лбу. Заподозрила ли царица обман, или же нет, о том легенда умалчивает, но уверенно сообщает, что после нескольких встреч с египетским богом царица зачала будущего наследника македонского престола.

Царь Филипп в это время находился в очередном походе. Однажды его посетило странное сновидение, которое вавилонский маг (состоящий в свите царя) истолковал так, будто Олимпиада зачала от египетского бога. Естественно, Филипп не пришел в восторг от этой новости.

Вернувшись домой, он застал там беременную жену, которая объяснила свое состояние благословением египетского бога Аммона. Это объяснение, полностью совпадающее с толкованием вещего сна, вынудило царя покорно принять эту данность и впредь не мучиться бесполезными подозрениями.

КСТАТИ:

Подозревая жену в неверности, муж нанял частного детектива для слежки за своей благоверной. Через некоторое время детектив докладывает:

— Восемь двадцать — вы отправились на работу… Восемь сорок — в вашу квартиру вошел какой-то мужчина… Восемь пятьдесят — они сели завтракать. Пили шампанское… Да, утром, еще и девяти не было… Девять десять — направились в спальню… Девять одиннадцать — ваша жена задернула шторы, и поэтому мой бинокль оказался бесполезным…

Муж: Черт возьми! Опять эта таинственная неизвестность!

По слухам, царь Филипп в нетрезвом состоянии (что случалось довольно часто) упрекал жену в том, что та зачала не от него, но никаких конкретных претензий он предъявить ей не мог, так что конфликт на этом и заканчивался.

В положенное время Олимпиада родила мальчика с длинными, напоминающими львиную гриву волосами, косоглазого и с прямым носом. Он был определенно не похож ни на царя Филиппа, ни на свою мать. Назвали его Александром.

Банальщина. Мало ли кто из действующих лиц Истории имеет, мягко сказать, не слишком светлое и законное происхождение… как, впрочем, подавляющее большинство живущих на этой планете… Да и мало ли кто из подростков, подобно царевичу Александру, был не по годам рассудителен, смел и решителен? Да, юный Александр самым чудесным образом укротил свирепого дикого коня, занявшего почетное место на скрижалях Истории под именем легендарного Буцефала, верного боевого друга великого полководца… Но мало ли в разные времена встречалось дерзких отроков, способных укротить строптивое животное?

Но есть одна деталь в биографии Александра, деталь, которая делает ее поистине уникальной: ну, кто из когда-либо живущих юношей мог бы похвастать тем, что его наставником был Аристотель?

А он мог. Не хвастая этим, правда, потому что тогда, в юношеском возрасте, он считал это обстоятельство чем-то само собой разумеющимся. Это потом, когда его спросят, почему он уважает своего учителя больше, чем отца, Александр ответит: «Потому что отец подарил мне жизнь бренную, а Аристотель — вечную».

Великий греческий философ Аристотель (июль 384 — октябрь 322 гг. до н.э.) с полным на то правом может называться фундатором всех известных человечеству наук, от минералогии до эстетики и теологии. Он написал 28 книг, среди которых: «Метафизика» и «Физика», «Поэтика» и «Метеорологика», «Политика» и «История животных», не говоря о «Первой аналитике» и т.д.

Аристотель первым ввел в философию термин «категория».

Ему принадлежит авторское право на такие понятия, как «эфир» (или «пятый элемент»), «tabula rasa» («чистая доска») и «формальная логика», как, впрочем, на множество других, если ознакомиться с исходными положениями едва ли не всех существующих наук.

Ему приписывается знаменитое высказывание: «Платон мне друг, но истину следует предпочесть».

Он пережил своего царственного ученика на два года, и эти два года были, пожалуй, самыми печальными, самыми трагическими из всех прожитых. После смерти Александра Великого афинское народное собрание развернуло массированную карательную кампанию, направленную против соратников покойного царя. В «черный список» попал и Аристотель. То, что речь идет о великом ученом, не только не было принято во внимание народными избранниками, но, боюсь, автоматически простимулировало вынесение ими такого приговора: «Смерть Аристотелю за оскорбление богов». Ну, как тут не помечтать о машине времени, которая перенесла бы меня и ручной пулемет на это их заседание…

А вот Аристотель, желая избавить афинян от очередного, после смерти Сократа, гнуснейшего преступления против человечества, счел за лучшее бежать на остров Эвбею, где вскоре умер.

КСТАТИ:

«Не было ни одного знаменитого полководца, который не черпал бы своего искусства из сокровищницы человеческого разума. В основе побед Александра Македонского мы всегда в конце концов находим Аристотеля».

Шарль де Голль

Да, если говорить только лишь об искусстве полководца, рассматривая это искусство как некую вещь в себе, никак не связывая эту вещь с ценностями человеческой цивилизации.

Восторженный хор историков вот уже которое столетие поет о том, как после смерти царя Филиппа двадцатилетний Александр воссел на македонский престол, которому угрожал буквально весь мир. Никто и никогда, пожалуй, не собирался захватывать Македонию, с ее гористой местностью, бедной почвой и населением, озабоченным одной лишь мыслью, где и кого бы ограбить. В этом плане Македония весьма напоминала некоего Неуловимого Джо из старого анекдота, который был неуловим не потому, что его не могли поймать, а потому, что он и даром никому не был нужен…

Иное дело — государства, которым царь Филипп успел нанести захватнические визиты. Вот у них действительно были достаточно веские причины освободиться от оккупации и нанести ответные визиты оккупанту. А больше, практически, никто…

Но историки поют о том, что Александру «угрожали одновременно греки и варвары», а потому у него не было иного выхода, кроме как ополчиться и на тех, и на других. Как, впрочем, и на третьих, четвертых и т.д.

КСТАТИ:

В ночь рождения Александра некий грек по имени Герострат, изнывая от желания хоть чем-нибудь прославить свое никому не интересное имя, не придумал ничего лучшего, чем поджечь в городе Эфесе храм, который по праву считался шедевром архитектуры того изысканного времени.

Может быть, это случайное совпадение, а может быть… все может быть в мире, где редко что происходит случайно.

Так или иначе, но Александр подвергает огню и мечу все балканские земли, придунайские и греческие. Он берет штурмом цветущие Фивы, не пожелавшие покориться его притязаниям. Город был разграблен и разрушен. Шесть тысяч горожан заплатило своими жизнями за сопротивление воле Александра Македонского, а тридцать тысяч были проданы в рабство.

Таким образом все северо-восточное Средиземноморье стало владением неукротимого Александра.

Но ему мало было одной лишь воинской славы, да и полученное воспитание давало о себе знать. Александр желал, чтобы его считали своего рода миссионером, распространителем эллинизма во всем обозреваемом мире. В целях пропаганды такого имиджа он пригласил к себе в гости греческого философа Диогена, человека известного во всем Древнем мире.

Философ решительно отказался от приглашения, и тогда Александр сам отправился навестить отшельника, живущего в бочке (вернее, в огромном глиняном сосуде) вблизи ворот Коринфа.

Александр и Диоген

Когда Александр в сопровождении свиты приблизился в обиталищу Диогена, тот лежал в своей бочке и задумчиво глядел на солнце. Он и бровью не повел, увидев перед собой грозного царя. Подождав некоторое время, тот вынужден был представиться:

— Я — Александр, великий царь.

— А я — собака Диоген, — последовал ответ.

— Что я мог бы для тебя сделать? — спросил Александр.

— Не заслоняй мне солнца!

— Хорошо, — проговорил царь, отходя в сторону. И добавил, обращаясь к своей свите: — Если бы я не был Александром, то хотел бы стать Диогеном!

…Легко сказать. Таких как Александр Македонский отыщется в Истории немало, чего не скажешь про Диогена…

АРГУМЕНТЫ:

«Свободное и глубокое мышление, которое стремится к уразумению жизни, и полное презрение к глупой суете мира — вот два блага, которых никогда не знал человек. И вы можете обладать ими, хотя бы вы жили за тремя решетками. Диоген жил в бочке, однако же был счастливее всех царей земных».

Антон Чехов

Диоген (400—13.06.323 гг. до н.э.) — знаменитый греческий философ. Ученик и последователь Антисфена, основателя школы киников.

Это он ходил по городу днем с фонарем, отвечая на недоуменные вопросы: «Ищу человека, а не негодяя».

Это он однажды закричал, стоя посреди городской площади: «Эй, люди!», а когда сбежался к нему народ, замахнулся палкой и сказал: «Я звал людей, а не дерьмо!»

Это был великий, непревзойденный эпатажник, с которым лишь в какой-то мере мог бы посоперничать маркиз де Сад — через двадцать два века…

Однажды Диоген поблизости от большой дороги уложил в траву женщину и начал заниматься с ней любовью. Когда прохожие обрушили на него град обвинений в оскорблении общественной морали, философ ответил им:

— Почему, в таком случае, вы не возмущаетесь, наблюдая за сеятелем в поле?

Он откровенно издевался над тем, что большинство понимает под термином «общественная мораль». Собственно, какой еще реакции на это понятие можно было ожидать от самодостаточного человека, хорошо знающего о том, как эта «мораль» расправилась с Сократом, Фидием и другими великими личностями?

Однажды он рассуждал о важных предметах, но никто не слушал его, и тогда философ заверещал по-птичьему. Когда его окружила плотная толпа, Диоген пристыдил тех, кого можно привлечь только пустяками. Подобная исходная ситуация спровоцировала то, что Диоген, прервав свою речь, присел на землю и на глазах у почтеннейшей публики испражнился…

Мастурбируя на глазах у всех, он приговаривал: «Вот если бы и голод можно было унять, потирая живот!»

Увидев, как какой-то мальчик пил воду из горсти, Диоген выбросил из сумы свою чашку и сказал: «Мальчик превзошел меня простотой жизни».

Как-то он просил подаяния у… статуи, объяснив это так: «Я хочу приучить себя к отказам».

А когда его спросили, почему, по его мнению, люди охотно подают милостыню нищим, но отказываются подавать ее философам, Диоген ответил не задумываясь: «Да потому что они знают, что хромыми или слепыми они, может быть, и станут, а вот мудрецами — никогда!»

Жители Коринфа, узнав, что Филипп, царь Македонский, идет на них войной, начали спешно готовиться в обороне города. Диоген при этом старательно катал взад-вперед свою бочку, отвечая так на вопросы любопытных: «У всех сейчас запарка, так что и мне не годится бездельничать, а бочку я катаю потому, что ничего другого у меня нет».

Он очень скептически относился к спорту и спортивной славе. Однажды один из увенчанных славой чемпионов снисходительно посоветовал Диогену продемонстрировать свою закалку на Олимпийских играх, дабы она не пропадал даром, на что философ ответил:

— Зачем? Я ведь участвую в состязаниях куда более важных, чем Олимпийские игры.

— Да ну? В каких это? — изумился прыгун.

— Я участвую в борьбе с пороками, — гордо произнес Диоген.

Такой ответ в наше время был бы оригинален до дерзости, учитывая всеобщий ажиотаж вокруг Олимпийских игр, футбольных чемпионатов и т.п., не говоря уже о времени Александра Македонского, когда наиболее почитаемыми людьми были спортсмены и головорезы…

Но следует отдать должное Александру: это был весьма и весьма многогранный человек, в характере которого сочетались жестокость и мудрость, аскетизм и сибаритство, черствость и отзывчивость, вспыльчивость и отрешенная созерцательность.

Искренне сожалея о жертвах среди мирного населения Фив, он, вторгшись в Малую Азию, покоряет город Тир, где приказывает перебить восемь тысяч жителей, а тридцать — продать в рабство. И так он поступал не только с Тиром…

В то же время есть свидетельства того, что Александр был крайне щепетилен в вопросах воинской чести. Например, он отказывался атаковать неприятеля под покровом ночи, заявляя, что не желает принимать подачки у темноты. Или вот такой эпизод…

В расположение войск Александра пришел человек, настоятельно просивший личной встречи с царем, так как он должен был открыть Александру некую великую тайну.

Царь принял его. Человек этот оказался изобретателем весьма действенного средства защиты от вражеской конницы. Этим средством оказалась простая доска, густо усеянная длинными гвоздями. Если множество таких досок, пояснил изобретатель, разбросать в траве на пути конницы, то лошади, наступив на гвозди, будут ранить себе ноги, падать и сбрасывать всадников на острия этих гвоздей. Он заверил царя, что такое препятствие совершенно непреодолимо.

Александр спросил его, знает ли кто-нибудь еще об этом новшестве. Изобретатель поклялся, что никто. Тогда царь сказал: «Есть вещи, которые не позволено преступать ни смертному, ни даже богам. Истинная судьба решается в честном бою лучших с лучшими».

И приказал немедленно казнить злополучного изобретателя.

Мог ли он предполагать, что на смену казненному придут десятки, сотни, тысячи таких изобретателей, и они продвинутся гораздо дальше в своих адских изысканиях, а сильные мира сего не только не станут их казнить за это, а напротив, окружат всеми мыслимыми и немыслимыми благами…

КСТАТИ:

Доски, усеянные гвоздями, довольно широко применялись во все последующие времена вплоть до Первой мировой войны, где они, правда, выглядели сущим анахронизмом в сравнении с отравляющими газами и разрывными пулями «Дум-дум».

Александр, покорив Малую Азию, двинулся в Египет, где жрецы, пораженные его сходством с таинственно исчезнувшим царем Нектанебом, объявили его богом, что не вызвало никаких возражений у македонского царя.

В его честь был основан город Александрия.

Но всего этого ему показалось мало. Ему всего и всегда казалось мало.

Войска Александра Македонского двинулись на Персию, где тогда правил царь Дарий III. В его распоряжении находилось стотысячное войско, в составе которого были боевые слоны и целые отряды колесниц, оснащенных острыми косами по бокам, что создавало дополнительную угрозу противнику. У Александра же было всего 35 тысяч пехоты и кавалерии.

В мае 334 г. до н.э. произошло первое сражение между персами и войсками Александра у реки Граники. Персы были разбиты наголову, что дало Александру возможность стремительно продвинуться в глубь Передней Азии.

Один из покоренных им городов носил название — Гордий. На его стене возвышался довольно необычный памятник. Это была самая обыкновенная телега, когда-то принадлежавшая основателям города, Гордию и Мидасу. Дышло этой телеги было привязано к передней оси при помощи такого замысловатого узла, что его никто не мог развязать в течение нескольких сотен лет.

А народное предание гласило, что тот, кто сумеет справиться с этим узлом, будет властителем всей Азии. И вот Александр решает попытать счастья. При огромном стечении народа он пытается развязать узел, но все его усилия оказываются тщетными. Не привыкший отступать молодой царь выхватывает меч и разрубает узел, что и было единственным верным решением задачи! Отсюда и пошло выражение «разрубить Гордиев узел».

А царь Дарий жаждал реванша. Он лично выступил против Александра во главе 600 тысяч воинов, 600 мулов и 300 верблюдов.

В распоряжении Александра было всего 35 тысяч воинов и обоз, в котором передвигались за солдатами не столько съестные припасы, сколько запасное вооружение и девицы для развлечений. Лично Александра сопровождала одна из знаменитейших и красивейших гетер того времени — Таис Афинская.

Противники встретились на равнине у города Иссы. Битва была до неприличия короткой. Персидская армия бежала, потеряв убитыми 100 тысяч пехотинцев и 10 тысяч всадников. Столько же попало в плен. Победителям достались несметные богатства персидского царя, который бежал с поля битвы, растеряв не только свое личное вооружение, не и детали одежды.

Вскоре состоялась третья, заключительная битва этого противостояния Александра и Дария. Они встретились у местечка Гавгамелы на берегу реки Тигр. И на этот раз персы были разбиты. Сам Дарий скрылся с остатками своей разгромленной армии, но через некоторое время его походный лагерь был окружен передовым отрядом Александра. Желая выслужиться перед победителем, один из приближенных Дария, которого звали Бесс, заколол кинжалом своего повелителя, за что был приговорен к казни Александром, ненавидевшим предательство в любых его проявлениях.

Был взят штурмом главный город Персии — Персеполис.

Во время пира победителей на середину зала вышла Таис Афинская. Она обратилась к Александру с просьбой разрешить ей поджечь дворец Дария III, дабы слабые женщины из свиты македонского царя получили возможность отомстить персам за Грецию. Хмельной от победы и от вина Александр милостиво разрешает вздорной бабе спалить шедевр мировой архитектуры, что она и делает…

Вообще-то Александр был довольно суров с женщинами, однако бушующая чувственность подчас играла с ним весьма пикантные шутки.

После победы над Дарием он устроил себе и ближайшим соратникам пышные свадьбы с персидскими полонянками. Были сооружены роскошные шатры с сотнями брачных лож, отделанных серебром и задрапированных тончайшими тканями Востока. Ложе Александра было изготовлено из чистого золота. Свадебный пир длился пять дней и ночей. Женами македонского царя стали две красавицы — Статира, дочь Дария III, и Парисатида, которую летописцы Александра называли «Богиней ночи».

В другой раз Александр женился на некоей Филлиде, уроженке экзотической Индии. То ли эта девушка действительно являла собой образец совершенства женской плоти, то ли сработал фактор. экзотики, но в любом случае факт оставался фактом: Александр настолько увлекся новой женой, что забросил государственные дела.

Бывший тогда при нем Аристотель решает вмешаться в ход событий. Он обращается к Филлиде с предложением оставить Александра, аргументируя свое предложение мыслью о бренности всего сущего и сексуального влечения в том числе. Красавица соглашается на предложение великого философа, но с одним условием: он прокатит ее по залу на своей спине, то есть исполнит роль верховой лошади.

Самолюбивый Аристотель с готовностью соглашается на это странное требование, исходя исключительно из интересов государства.

Войдя в зал через несколько минут, Александр остолбенел, увидев гордого Аристотеля в немыслимой роли скакуна, которого пришпоривала Филлида.

— Вот видишь, — сказал ему философ, — что эта девица вытворяет со мной, старым и умудренным опытом человеком! Думаю, тебе нетрудно представить себе, во что она может превратить сгорающего от страсти молодого человека.

Молодожен все правильно понял и сделал необходимые выводы.

И так до очередной женитьбы, к счастью, такой же недолгой…

Да к тому же всякая слава влечет за собой множество побочных явлений гораздо более серьезного характера, чем пополнение списка любовниц или жен, а слава Александра была огромной, невообразимо громкой — и с соответствующими побочными явлениями. Как бы рано ни взрослели молодые люди в те далекие эпохи, но 26 лет — это все еще не возраст мудрого игнорирования мишурного блеска и медных труб популярности. Александру ведь было 26 лет, когда праздновали победу в Персеполисе, где он так опрометчиво позволил Таис сжечь ради забавы сокровище древнего зодчества, забыв наставления Аристотеля о том, что все и вся должны находиться на своих местах, и шлюхи — в том числе…

Но что там шлюхи, когда перед ним открылись возможности гораздо более высокого порядка! Александр приказал изготовить для него трон из чистого золота. Этот трон был установлен в огромном шатре, опиравшемся на золотые колонны. Здесь молодой властелин принимал посольства от покоренных народов.

Трон окружали 500 персидских вельмож в желтых шелковых одеяниях, 1000 персидских лучников в красных бархатных плащах и 500 македонских воинов с серебряными щитами.

А вокруг шатра стояли 100 боевых слонов и 10 000 персидских воинов под началом македонских офицеров.

Можно сказать, что у парня «крыша поехала».

Он стал крайне надменным даже с ближайшими соратниками. Проявления малейшего неповиновения теперь карались немедленной смертью. У персов перенял молодой царь и манеру жестоко обращаться с военнопленными.

Недаром же говорят, что победа — далеко не всегда означает благо для победителя…

А он жаждал новых и новых побед, и жажда эта фактически превратилась в манию.

Менее чем через год после разорения Персеполиса он двинул свои войска в Индию, о которой ходило множество легенд и которая влекла к себе множество потенциальных завоевателей, но пока что ни один из них не решился на такой отчаянный и так трудно объяснимый с позиции формальной логики поступок.

Когда его войска двигались в сторону Индии, выяснилось, что огромный обоз, тяжело груженный воинскими трофеями, сильно замедляет поход. И тогда Александр предпринимает меры, мягко сказать, непопулярные. Сначала он приказывает сжечь повозки с его собственными трофеями, затем — с трофеями его приближенных, после чего были сожжены вообще все повозки, которые не несли на себе оружия и походного провианта. Видимо, доверие к Александру было настолько велико, как, наверное, и азарт охоты на журавля в небе, что войско восприняло эту акцию на удивление спокойно.

Они вторглись в Индию, где их ожидали четыре года войны с местными племенами, где Александр то проявлял чудеса благородства в отношении побежденных царьков, то беспощадно вешал туземных мудрецов, призывавших к сопротивлению захватчикам.

Его война споткнулась и остановилась на берегу реки Ганг, когда войско категорически отказалось форсировать эту водную преграду.

— Много лет идем мы за тобой, — сказали царю представители войска, — много царств мы для тебя завоевали, много мы терпели лишений, голода, холода и болезней. Зачем же ты ведешь нас еще дальше, чтобы мы погибли в пустыне и не увидели больше родины, матерей, жен и детей своих?

Ах, это неумолимое «зачем?»… Александр не смог дать вразумительный ответ на этот простой вопрос, и никакие его угрозы, и никакие его мольбы не смогли заставить войско двинуться дальше.

Ему ничего иного не оставалось, как, предвосхищая Монтеня, сказать, не достигнув желаемого, что желал именно достигнутого.

Весь обратный путь был ознаменован пышными праздниками, невообразимым количеством выпитого вина и сексуальными оргиями такого размаха, что греческие культовые совокупления выглядели в сравнении с ними детскими играми в «папу и маму».

Весной 323 года Александр вступил в Вавилон, где вакхические праздники продолжались с новой силой. Здесь, в Вавилоне, Александр был провозглашен «Великим» и признан божественным.

А затем он заболел какой-то неизвестной болезнью и умер как самый простой из смертных.

Историки часто говорят, что главная заслуга Александра Великого заключается в том, что он распространил по миру передовую культуру Эллады. Разные культуры так или иначе взаимодействуют между собой и оказывают взаимное влияние друг на друга, но культура, насаждаемая огнем и мечем, если и приживется, то в очень извращенных, уродливых формах, порождая мутантов-чудовищ.

Да что там, простейший пример с брюками, которые носили одни лишь персы во всем Древнем мире. Ну, пришел Александр, ну, заставил носить вместо брюк хитоны и туники… Где сейчас тот Александр, а где брюки, которые носит весь мир… Военные успехи действительно сродни поднятию штанги. Вскинул ее над собой атлет, зафиксировал достижение, и вернулась она на прежнее место, будто и не покидала его… А был ли мальчик?

КСТАТИ:

«Победа ослабляет народ, поражение пробуждает в нем новые силы».

Антуан де Сент-Экзюпери

Так что блистательные победы Александра Великого едва ли оказали положительное влияние на эллинов. Скорее напротив: закат Эллады после Александра заметно ускорился, и ничто уже не могло его хотя бы задержать.

А вот одна из самых знаменитых гетер древности, Фрина, поставила своеобразную точку в летописи эпохи Александра. Она обратилась в афинское народное собрание с просьбой разрешить ей отстроить за собственный счет стены города Фив, разрушенные Александром. И отстроила. Так стоило ли их разрушать?

Фрина послужила моделью великому скульптору Праксителю в создании им целого ряда прекрасных произведений, составивших славу не только автору, но и всей Элладе. Вот так. Это не сожжение храма в Персеполисе…

К слову о храме… Его поджигательница, Таис Афинская, после смерти Александра вышла замуж за Птолемея I, ставшего царем Египта, и родила ему двух сыновей и дочь.

Птолемей был сподвижником и другом Александра. Его Египетское царство стало одним из трех наиболее значительных осколков огромной державы, которая была довольно быстро сколочена, но еще быстрее распалась.

Кроме Египетского, полководцы Александра возглавили Македонское и Сирийское царства, а также множество мелких, которые были очень скоро развеяны неумолимым ветром Истории.

Стены Фив были восстановлены и еще долгое-долгое время никакой ветер перемен не был им страшен.

А вот у Фрины, пожертвовавшей громадные средства на их восстановление, были немалые проблемы, связанные все с тем же, недоброй памяти, народным собранием Афин. Ее популярность, естественно, провоцировала вспышки активности многочисленных недоброжелателей. А тут еще одна из ее статуй, отлитая из золота, была торжественно установлена в храме Аполлона города Дельфы! Вот этого красавице-гетере уже простить не могли.

В афинский суд поступило заявление с обвинением Фрины в умышленном развращении греческой молодежи посредством своих многочисленных изображений.

Судебное заседание длилось недолго. Почтенные судьи уже готовы были вынести обвинительный приговор, чреватый весьма печальными последствиями для обвиняемой, когда адвокат неожиданно попросил Фрину выйти на середину зала. Затем он подошел к ней и разорвал одежду, обнажив груди великолепной формы и ослепительной белизны.

Пораженные судьи тут же оправдали обвиняемую, исходя из того, что такая красота может быть только даром богов и находится под их покровительством…

КСТАТИ:

«Красота выше гения, так как гений требует понимания, а красота принимается сердцем».

Оскар Уайльд

Не думаю, что красота способна спасти мир, но облагородить ту или иную эпоху и преподнести ее потомкам в виде радостного, праздника Муз и Граций — несомненно. По крайней мере, когда речь идет об Элладе.

Греческое искусство по праву считается каноном, классическим образцом для всей европейской художественной культуры. Статуи Фидия, Праксителя, величественные храмы, разнообразное прикладное искусство, трагедии Эсхила, Софокла и Еврипида, комедии Менандра и Аристофана — вот далеко не полный Перечень драгоценных алмазов в венце греческого искусства.

Пракситель. Венера Книдская

И такое совершенно уникальное явление, как греческий театр…

Греция, бесспорно, родина трагедии, причем в самом широком, не только театральном понимании этого термина, но она еще и родина Платона, который советовал трагедии бытия познавать через смешное. И этот совет был с готовностью воплощен в жизнь, где находится место и для трагедии, и для ее изнанки — комедии.

Основная мысль греческой комедии: нужно как можно более полно предаваться радостям жизни, то есть пить, есть и заниматься сексом, а все остальное — всего лишь необходимое зло, в том числе и брачные отношения.

Брак преподносился комедиографами как не более чем исполнение гражданского долга, а вот связи с гетерами — воплощение высокой любви.

Конфликты комедий Евполида, Ферекрата, Тимокла, Менандра и других греческих драматургов построены, в основном, на ситуациях, возникающих в связи с «голубыми» пристрастиями героев. В одних случаях завязкой комедии становится ревность гетеры к прекрасному юноше, который предпочел ей любовника-мужчину, в других — мужской любовный треугольник, в третьих — борьба гетер за сферы влияния и т.п.

Греческая комедия насыщена торжеством человеческого естества, а посему изобилует моментами, которые мораль последующих эпох признавала непристойными.

Да и не только комедия…

Что касается непосредственно литературы, то она в эллинскую эпоху начала называться содатической — по имени Содата из Маронеи, жившего во время правления Птолемея II Филадельфа. Он специализировался в написании неприличных произведений в стихах и прозе. Стихи Содата обладали той особенностью, что непристойность их проявлялась лишь по прочтении их в обратном порядке.

Птолемей Филадельф всячески благоволил к озорному литератору и часто приглашал его на пиры, где тот развлекал гостей своими «солеными» каламбурами.

Но ничто не бывает вечным. Содат, вдохновленный царскими милостями и, видимо, утративший чувство меры, как-то весьма неудачно пошутил по поводу свадьбы своего покровителя со своей родной сестрой Арсиноей. Порицание за неприличную шутку выразилось в том, что Содата заварили в свинцовый ящик и бросили в море.

Как видим, реакция на непристойность всегда носила чисто субъективный характер.

Так называемая «адаптация» переводов с древнегреческого, а по сути выхолащивание их, дает потомкам весьма извращенное представление о культуре, ставшей фундаментом для развития культурных образований всех последующих эпох.

Можно, конечно, «адаптировать» или «причесать» тексты, можно содержать греческие вазы в спецхранах, чтобы их, не дай Бог, не увидели школьники во время экскурсии в музей, но подобные меры приводят лишь к деформированию культурного наследия и мало чем отличаются от уничтожения буддийских святынь талибами Афганистана.

Время от времени высказываются мысли о том, что эти предметы не характеры для культуры Древней Греции, что они подобраны с неким умыслом удовлетворить вкусы некоторых развращенных туристов, но факты говорят обратное. При раскопках эти предметы находились и продолжают находиться сотнями и тысячами. Их можно увидеть не только в музеях Греции, в Лувре или в Британском музее, но и в значительном количестве частных коллекций.

Такое повторение «случайностей» принято называть закономерностью.

Ну, а в сфере анализа закономерностей греческому интеллектуальному наследию попросту нет равных.

Золотой список мудрецов Эллады может продолжить Эпикур (341—270 гг. до н.э.). Тот, который сказал, что удовольствие есть начало и конец блаженной жизни, а прекрасное, добродетель и тому подобное заслуживают почитания лишь в том случае, если это доставляет удовольствие, а если не доставляет, то с ним нужно проститься.

КСТАТИ:

«Ни жениться, ни заводить детей мудрец не будет».

«Величайший плод ограничения желаний — свобода».

«Поблагодарим мудрую природу за то, что нужное она сделала легким, а тяжелое ненужным».

«Имей всегда в своей библиотеке новую книгу, в погребе — полную бутылку, в саду — свежий цветок».

Эпикур

А еще он, как и все нормальные люди, презирал толпу, утверждая, что нечестив не тот, кто устраняет богов толпы, а тот, кто применяет к богам представления толпы…

Всемирная история без комплексов и стереотипов

Представление о боге как об особом роде состояния материи высказал основоположник философской школы стоиков Зенон из Кития (346—264 гг. до н.э.). Стоики создали теорию космополиса, мирового государства, где права у всех его граждан были бы одинаковы, о чем мечтали и продолжают мечтать представители многих поколений. Как и о том, чтобы никого не могли бросить за решетку без суда и следствия. Что ж, такие мечты делают честь мечтателю…

Как делают честь Греции математика Евклида и механика Архимеда. Как делает честь Греция миру, и не только Древнему.

Рим

Если Греция, несмотря ни на что, воспринимается как красочное народное гулянье, где одни, накачавшись молодого вина, с гиканьем носятся вокруг исполинской модели фаллоса, другие слушают философские речи в оливковой роще, третьи в соседней роще предаются любовным забавам, четвертые вытесывают из мраморных глыб классику красоты для всех времен и народов, пятые, подоив своих коз, голосуют на собрании, жить или не жить философу Сократу, шестые, сидя в амфитеатре, от души хохочут, глядя как актер в образе почтенного торговца выслеживает другого актера в образе ветреного любовника данного торговца в то время как жена любовника… а седьмые готовятся к военному походу куда-нибудь в Индию, впрочем, неважно куда…

И совсем иное дело — Рим, воспринимаемый как военный городок, где все строго функционально, где вся жизнь расписана в соответствии с параграфами уставов, где милитаризм сквозит во всем, начиная с законотворчества и заканчивая театральными зрелищами.

Когда Александр Македонский захватывал чужие страны, он, подобно сеятелю, внедрял, распространял эллинизм, производя таким образом центробежное движение, а вот римляне в ходе своих постоянных завоеваний производили обратное, центростремительное движение, стаскивая в метрополию все, что плохо лежит, и все, что может пригодиться державе, по мнению ее высших авторитетов, то есть солдафонов. Можно себе представить, что они понатаскали со всего мира…

В итоге — вызывающая, безумная роскошь, какой-то сладострастный деспотизм правления и тотальный разврат, имеющий целью не столько удовлетворение желаний, сколько дерзкую демонстрацию вседозволенности, именно демонстрацию, где средства обретают статус самоценности, игнорируя естественную цель.

В то же время Рим во многих аспектах можно считать преемником Эллады, но преемником, склонным не столько развивать и приумножать полученное наследство, сколько подгонять, подтасовывать его под свое мировоззрение, свою культуру и свои социальные приоритеты. А началось все довольно скромно, по меркам восьмого века до нашей эры, разумеется…

Жили себе два брата, два наследника царя, Нумитор и Амулий. Один честолюбивый, а другой — умеющий хорошо считать, вернее, просчитывать. То, что они получили в наследство, состояло из двух элементов: само по себе царство и золото, много золота, привезенного из Трои. Нумитор выбрал царство, а его брат — золото. С помощью этого награбленного золота он вскоре лишил брата его царства, а дочь его, дабы исключить вероятность рождения ею законных наследников, насильно сделал жрицей богини Весты. Но с этим он явно опоздал: она давала клятву никогда не знать мужчины, будучи при этом уже беременной, так что в положенное время успешно родила двух близнецов.

Амулий приказывает своему слуге бросить мальчиков в реку.

Далее сюжет развивается по схеме, уже ставшей традиционной: слуга, вместо того чтобы швырнуть колыбель вместе с ее содержимым в реку, оставляет ее на берегу; река, разлившись, переносит колыбель в безлюдное место, где добросердечная волчица берется вскормить детей, а благородный дятел опекается проблемами их безопасности; потом близнецов начинают образовывать и воспитывать славные пастухи, чьими стараниями Ромул и Рем становятся отважными и мудрыми юношами…

Благосклонная судьба дарит им встречу с Нумитором, дедом по матери, и они вместе поднимают народ против тирана Амулия, который получает заслуженную кару за свои злодеяния. Братья возводят Нумитора на трон, а сами отправляются на то место, где были вскормлены волчицей, чтобы построить там город. Ввиду того, что они никак не могли достичь соглашения относительно места основания будущего города, Ромул в полемическом азарте убивает Рема, после чего закладывает город там, где находит нужным.

Так возник Рим.

Отсчет лет велся римлянами от года основания их города — 753 г. до. н.э. А Ромул разделил все пригодное для несения воинской службы мужское население на несколько больших отрядов, названных легионами. Каждый легион состоял тогда из трех тысяч пехотинцев и трехсот кавалеристов.

Штатское население получило почетное название: народ. Ромул выбрал из массы народа сотню наиболее уважаемых людей, которые стали называться патрициями. Они же были и сенаторами, так как заседали в сенате, т.е. «совете старцев».

Кроме того, Ромул назвал всех знатных людей патронами (покровителями), а всех прочих — клиентами (сторонниками). Патроны трактовали законы, участвовали в судопроизводстве, короче говоря, правили обществом. Клиенты обязаны были оказывать материальную поддержку своим патронам. Ни закон, ни какое бы то ни было должностное лицо не могли заставить патрона свидетельствовать против клиента, как и клиента против патрона…

Ромул фактически был первым царем Рима, основавшим не только «Вечный город», но и целое государство, со своими обычаями и законами, со своей религией, моралью, политикой и рядом прочих черт, из которых складывается образ той или иной страны.

Рим являл собою искусственное образование со всеми характеризующими его особенностями. Одно из них заключается, пожалуй, в том, что основная масса первых горожан, как это бывает всегда и везде, состояла из авантюристов разного уровня, да вообще людей, которых принято называть «темными лошадками», кроме того, в большинстве своем, мужчинами. Женщины, и в частности проститутки, составляли дефицит в ходе первого этапа градостроительства, что порождало определенные проблемы в делах управления и поддержания элементарного порядка.

Проблему дефицита женского тела Ромул решил достаточно просто: он организовал массовое похищение женщин у сабинян, ближайших соседей первых римлян. Заметную донорскую, в данном плане, помощь оказывали и другие их соседи, в частности этруски.

Ромул издал закон, предписывающий мужчинам уступать дорогу представительницам прекрасного пола и воздерживаться от произнесения бранных слов в их присутствии. Но при этом жена, у которой бы муж обнаружил дублирующий набор ключей от дома, горько раскаялась бы в своей беспечности…

КСТАТИ:

«Не открывайся жене и не делись с ней никакими тайнами: в супружеской жизни жена — твой противник, который всегда при оружии и все время измышляет, как бы тебя подчинить».

Эзоп

Так начался первый период римской Истории, называемый царизмом. Этот период состоит из семи царствований. Так же, как город Рим основан на семи холмах, так и римский царизм основывается на семи царствованиях, каждое из которых сыграло свою роль каменного блока в фундаменте величественного здания, именуемого Римом…

Вторым римским царем был Нума Помпилий, сабинянин, при котором целых сорок три года не было войн, — явление, казалось бы, совершенно немыслимое для этой страны. Нума был в известной степени воплощением мечты Платона о мудреце на престоле.

Он запретил кровавые жертвоприношения и изображения богов в виде людей или животных, и запрет этот был настолько жестким, что в течение первых ста семидесяти лет римской истории не существовало ни одного графического или пластического изображения сверхъестественных существ.

Нума Помпилий учредил новый календарь; в котором первым месяцем стал вместо марта январь. Март, посвященный богу войны Марсу, уступил первенство месяцу, названному в честь божества Януса, покровителя мира и просвещения. Тем самым Нума четко установил приоритет гражданских добродетелей в сравнении с воинскими доблестями.

Он открыл храм Януса, ворота которого должны были отворяться в начале войны и закрываться при наступлении мирного времени. Во время правления Нумы Помпилия ворота войны ни разу не распахивались…

Третий римский царь, Туллий Гостилий, сравнял с землей соседний город Альба Лонга и разогнал его жителей. Эта акция, понятное дело, не принесла ни малейшей пользы «победителям».

Четвертый, Анк Марций, сформировал сословие, называемое «плебсом», то есть «простолюдинами».

Пятый, Тарквиний Приск, этруск по происхождению, прославился сооружением в Риме системы канализации.

Шестой царь, Сервилий Туллий, дал Риму первую конституцию.

И наконец, седьмой, которого звали Тарквиний Гордый, этруск по происхождению, был с позором изгнан из Рима после того, как его сын изнасиловал добропорядочную матрону Лукрецию, а сам он не только не казнил негодяя, а еще и пытался его выгородить.

Исходная ситуация вполне узнаваема: сынки партийных бонз всех уровней, советских ответработников, милицейских начальников, заведующих базами и т.п., как правило, довольно часто грешили подобной мерзостью, оставаясь недосягаемыми для правосудия. И даже самое богатое воображение не в силах было бы представить себе массовые беспорядки по этому поводу на улицах Москвы или любого другого советского города. Но внутреннее стремление к такому ответу на дерзкое и циничное зло, несомненно, имело место и, полагаю, к середине восьмидесятых уже приближалось к температуре кипения, так что все вышеперечисленные должны поставить Горбачеву при жизни золотой памятник за изобретение перестройки, иначе случилось бы так, что не хватило бы столбов, чтобы их повесить…

Тарквиний Гордый тоже, можно сказать, легко отделался, покрывая своего отпрыска, однако, еще долго кипел жаждой мщения и вынашивал планы реванша при поддержке своих соплеменников-этрусков.

После его изгнания в 509 г. до н.э. в Риме началась эра республики. Теперь страной управляли избранные народом консулы, что в принципе, как мне представляется, ничего кардинально не меняло в сравнении с царизмом, разве что в сугубо количественном плане. Правда, порой говорят: «Одна голова хорошо, а две… некрасиво». И два порочных ума бывают гораздо опаснее одного, так что царское самодержавие — не самый антинародный способ правления, отнюдь не самый…

КСТАТИ:

«Если взять республику, где весь народ выбирает главу государства, то с помощью денег, рекламы и тому подобных вещей на этот пост можно продвинуть просто шута горохового».

Адольф Гитлер. Из застольных бесед

Именно так, в особенности если брать во внимание соображения, из которых исходят избиратели, отдавая предпочтение тому или иному кандидату в пастухи общества.

Первыми римскими консулами эры республики стали Тарквиний Коллатин и Брут, который, естественно, не имеет никакого отношения к гнусному убийству Юлия Цезаря хотя бы по той причине, что оно случилось лишь через 465 лет после избрания консулом этого вполне достойного человека, по праву пользовавшегося всеобщим уважением. А вот избрание Коллатина вызывало недоумение у любого здравомыслящего римлянина, потому что основным аргументом в его пользу было лишь то, что он являлся мужем несчастной Лукреции, изнасилованной сыном низложенного царя, и, следовательно, непримиримым врагом этого семейства, что, в свою очередь, гарантировало, по мнению большинства, преданность интересам республики. Ну, а чего стоит мнение большинства, госпожа Клио доказала более чем убедительно…

А между тем существовал еще один кандидат в консулы, не набравший нужного числа голосов избирателей, но неизмеримо более Коллатина пригодный для данной роли. Это был Валерий Публикола, человек решительный, разумный, благородный. Пожалуй, последнее свойство послужило основным препятствием к его избранию. Народ не любит тех, которые блюдут чистоту своих рук и, как подметил Жванецкий, употребляют слово «отнюдь».

По общему мнению, Публикола, раздосадованный тем, что проиграл выборы, вполне мог войти в сговор с изгнанными Тарквиниями, но, как известно, общее мнение всегда ошибается в оценке людей, стоящих выше его понимания…

В Рим прибыли посланцы Тарквиния Гордого. Они заверили, что он отказывается от царской власти и не таит зла на изгнавших его. Единственная просьба бывшего монарха — вернуть ему личное имущество. Сенат принимает решение удовлетворить эту просьбу, однако посланцы всячески затягивают переговоры, как выяснилось позднее, чтобы выиграть время, требуемое для организации заговора против республики.

И это им удалось. Представители семейства Аквилиев и Вителлиев, пользующихся большим уважением в сенате, выразили готовность свергнуть новую власть во имя возвращения Тарквиниев. Среди Вителлиев, кроме того, были два племянника консула Коллатина. К заговору примкнули и двое сыновей консула Брута, так что верховная власть республики оказалась связанной кровными узами именно с теми, кто замыслил ее ликвидировать.

События развивались стремительно. Вскоре после предварительных переговоров заговорщики собрались в доме Аквилиев, где они обсудили все подробности мятежа и составили петицию в адрес низложенного монарха. И надо же было случиться тому, чтобы некий раб по имени Виндиций совершенно случайно оказался свидетелем этого совещания, что он проникся важностью происходящего и осознал всю степень опасности, нависшей над (как принято говорить) молодой римской республикой, хотя какая, в принципе, разница рабу, влачит он свое рабское существование при монархии или при республике… Короче, этот Виндиций решает, что республику нужно спасать. Но как? Рассказать обо всем консулу Коллатину, племянники которого составляют ядро заговорщиков? Или консулу Бруту — касательно радикальных решений его сынишек? Кто знает, чем все это может обернуться?

И Видиций, поразмыслив, отправляется к Валерию Публиколе.

Тот, выслушав раба, запирает его в одной из комнат своего дома, а сам с небольшой группой слуг и друзей спешит к дому Аквилиев, где захватывает и заговорщиков, и петицию с их заверениями в верности Тарквинию.

По его инициативе срочно созывается народное собрание, и приведенный на форум раб Виндиций начинает давать показания…

Собрание сначала ошеломленно молчит, а затем из сострадания к Бруту решает изгнать из Рима его сыновей-заговорщиков.

Брут, будто не слыша этого вердикта, обращается к своим сыновьям: «Тит! Валерий! Почему вы не отвечаете на обвинения?» В ответ — молчание. Повторив трижды свой вопрос, Брут обращается к ликторам: «Действуйте как надлежит!»

Исполнители судебных вердиктов, не обращая внимания на крики ужаса, которые неслись из толпы, хватают юношей, срывают с них одежду, секут розгами, рубят головы, а затем, когда все уже было кончено, удаляются, предоставив другим завершать судебное заседание.

И тогда, и в последующие времена находилось немало тех, которые закатывали глаза и всплескивали руками со стоном: «Но ведь родные же сыновья!» Но ведь наказывается же не сын, а измена, предательство, вероломство, и пожалеть в этом случае сына — значит пожалеть зло, пожалеть преступление, то есть совершить то, что является еще большим злом.

КСТАТИ:

«Если сын твой вышел из отроческого возраста дерзким и бесстыжим, склонным к воровству и лжи, сделай его гладиатором. Дай ему в руки меч или нож и молись Богу, чтобы он поскорее был растерзан зверьми или убит. Ибо если он останется в живых, то из-за его пороков погибнешь ты. Не жди от него ничего хорошего. Плохой сын пусть лучше умрет…»

Менандр

А те, которые ужасаются, любят еще говорить, что дети — наше продолжение, наше бессмертие. Бред профессионального семьянина, которому уж очень хочется выдать желаемое за действительное. Это кошки обретают бессмертие в своих котятах, а человек в своих свершениях сугубо человеческого свойства, и реализация способности к размножению тут ни при чем…

К тому же Брут — государственный муж, как принято говорить, и он не имеет права свои животные привязанности ставить выше интересов государства. В таком случае голову прежде всего нужно рубить подобному государственному деятелю, а потом уже его преступному потомству.

Ну, а после того как Брут покинул судебное заседание, ошеломленные его суровой справедливостью заговорщики, в частности представители семейства Аквилиев, видя нерешительность Коллатина, второго консула, потребовали выдачи своего раба Виндиция, главного свидетеля обвинения.

И что же? Коллатин, изнывающий от желания спасти негодяев-племянников, выказывает готовность не только выдать Виндиция, но и вообще распустить собрание. Но Валерий Публикола твердо заявляет, что не выдаст свидетеля и не позволит распустить собрание, то есть помиловать изменников. На форуме завязывается потасовка между патриотами и сторонниками заговорщиков. В это время возвращается Брут и с ним надлежащий порядок. Коллатин отстранен от участия в заседании, да и вообще от должности консула. На его место избирается Валерий Публикола. А судьи единогласно приговаривают изменников к смерти. Приговор исполняется тут же и немедленно.

Став консулом, Валерий Публикола предпринимает ряд шагов, направленных на завоевание всенародной любви. Самым эффектным из этих шагов можно считать следующий. Он разрушил до основания свой роскошный дом на Палатинском холме, дабы не подчеркивать свое превосходство над среднестатистическим римлянином. Народ это оценил по достоинству, и Публикола из надменного и чванливого олигарха враз превратился в «своего парня», тем более бездомного. Впрочем, ему вскоре народ выделил участок земли, на котором был выстроен дом просторный, но без претензий на изящество, так раздражающее простых людей…

А вот что безоговорочно принимается простыми людьми, так это захват чужих территорий. Простые люди никогда не осудят действия своих правителей в этом направлении. Они будут охотно собираться на митинги в поддержку политики правительства и восторженно одобрять выступления косноязычных ораторов относительно того, что «если разобраться, так это ж наша исконная земля» или «житья от них нет» (это при том, что «их» никто никогда в глаза не видел), а еще — самое потрясающее — «если не мы, то…» Простой народ, он всегда патриотичен, он никогда не скажет, как эти паршивые интеллектуалы, что это «незаконное вторжение»», «агрессивная политика» или «оккупация», ни в коем разе!

КСТАТИ:

«Патриотизм — это последнее прибежище негодяя».

Сэмюэль Джонсон

Римляне были патриотами в самом широком понимании этого слова, так что можно лишь посочувствовать из соседям сначала по Аппенинскому полуострову, затем — по северному Средиземноморью, а затем… Как известно, аппетит приходит во время еды.

КСТАТИ:

«Многие почему-то думают, что несправедливые завоевания менее позорят государства, чем кражи — отдельных лиц».

Клод Анри Гельвеций

В V веке до н.э. простые римляне — плебеи — добились права ежегодно избирать своих защитников — народных трибунов, которым вменялось в обязанность держать открытыми двери своих домов в любое время суток, чтобы любой плебей мог обрести там законную защиту.

Естественно, эти трибуны были беззастенчивыми популистами, добиваясь благосклонности плебеев, претензии которых к окружающей жизни чисто по-плебейски превалировали над возможностями их удовлетворения.

Так же естественно, что благоразумные общественные деятели пытались по мере сил сдерживать популистский азарт народных трибунов, а это подчас чревато было весьма опасными последствиями.

КСТАТИ:

«Народ — парень дюжий, но злокозненный».

Томас Гоббс

Весьма поучительна история римского аристократа Гая Марция Кориолана (ок. 493 г. до н.э.), который, вступив в жестокий конфликт с народными трибунами, навлек на себя общественное осуждение и вечное изгнание.

И никто не принял во внимание то, что этот человек — известный общественный деятель, отец славного семейства и храбрый полководец, во многих битвах приумноживший военную славу Рима.

Изгнанника охватывает жажда мести.

И вот здесь-то требуется уточнить, кому именно собирался мстить Марций Кориолан, своей отчизне или державе, что отнюдь не одно и то же. Я не устану повторять, что отчизна и держава — вовсе не синонимы, как на этом настаивают правители всех времен и народов, что отчизна — это мать, а вот держава — всего лишь устройство, государственная машина, которую любят только те, разве что, которым позволено лакать из ее корыта, а вот все остальные могут лишь уважать, да и то если есть за что… Бывают случаи, когда интересы державы вступают в противоречие с интересами отчизны, и тогда, думается, любой нормальный человек окажет предпочтение матери…

Так что, Марций Кориолан решил выяснить отношения с державой, на что имел полное право, потому что машина — не мать. А мать была для него самой большой любовью и самым высоким авторитетом. Держава, изгнавши его, тем самым оторвала от матери, а такое не прощается, тем более людьми, подобными Кориолану.

Он направился во владения вольсков, могучего племени, успешно пресекавшего римскую экспансию, где предложил свои услуги в качестве полководца. Его предложение было встречено с радостью: воинская слава Марция Кориолана была залогом грядущих побед.

Не теряя времени, вольски объявили римлянам войну и вторглись в их владения. Войско под командованием Кориолана занимает позицию в непосредственной близости от стен Вечного Города, где никак не ожидали такого поворота событий. В Риме воцаряется паника. Сенат не находит ничего лучшего чем направить к Марцию Кориолану делегацию, которая должна объявить изгнаннику, что он прощен и может вернуться в город, разумеется, не в роли командующего вражеским войском.

Марций Кориолан встречает посланцев сената довольно холодно. Он требует безоговорочного возврата вольскам отнятых у них земель и предоставления им прав римского гражданства, так как мир должен основываться на справедливости и равенстве. На обдумывание своих требований Кориолан дает римлянам тридцать дней, и ни дня больше.

Сам же он в это время разоряет земли союзников Рима, захватив семь больших городов. Это уже блокада, причем настолько мощная, что прорвать ее у римлян нет никакой возможности.

В назначенный день делегация осажденных вновь приходит в стан вольсков и с истинно римской надменностью предлагает Марцию Кориолану увести свое войско за пределы римских владений, разоружить его, а там, мол, посмотрим на поведение этих мятежников и, может быть, дадим им гражданство, если они будут того заслуживать.

Кориолан советует римлянам умерить свою спесь и трезво оценить положение вещей, потому что шансов выстоять у них практически нет. И еще советует через три дня принести в ставку положительные ответы на его требования, иначе едва ли кто сможет гарантировать безопасность делегатов. Впрочем, добавил Кориолан, делегации будут уже ни к чему, потому что на рассвете четвертого дня произойдет штурм города. И это уже не будет подлежать обсуждению.

И вот такое героическое начало истории Кориолана, вдохновившее Шекспира на создание одной из его классических трагедий, неожиданно переходит в слезливую мелодраму, когда гордые римляне, вместо того чтобы героически защищать свой город от врага, направляют к нему мать, жену и детишек.

Он терпеливо объясняет матери, что пошел войной на державу, где фактически власть перешла ко всякому отребью, а потому следует это отребье ликвидировать во имя спасения Отчизны, и здесь иного выхода нет, потому что отребье не способно жить интересами государства и ему неведомы такие простые понятия, как честь, совесть и достоинство, так что переговоры с ним абсолютно бесполезны и губительны.

КСТАТИ:

«Жизнь есть родник радости; но всюду, где пьет отребье, все родники бывают отравлены… И многие приходившие опустошением и градом на все хлебные поля хотели только просунуть свою ногу в пасть отребья и таким образом заткнуть ему глотку… И от господствующих отвернулся я, когда увидел, что они теперь называют господством: барышничать и торговаться из-за власти с отребьем!»

Фридрих Ницше. «Так говорил Заратустра»

Кориолан, наверное, осознавал эту истину, но не желал следовать ей. Так или иначе он внял мольбам своей матери и беспрекословно выполнил все, о чем она просила: он увел войско из-под стен Рима, предоставив отребью торжествовать победу. Как показала не очень веселая История человечества, далеко не последнюю из побед подобного рода…

Не следует отождествлять и такие понятия, как «плебей» и «малоимущий». Плебеями назывались все, кто переселился в Рим из других местностей, независимо от их материального состояния, так что должен разочаровать просоциалистически настроенного читателя: среди плебеев нередки были очень богатые купцы и рабовладельцы.

Ставши нарицательным, плебейство означает убогость, но отнюдь не одежды, не жилища, не банковского счета, а души, ее бескрылую заземленность и примитивно алчный прагматизм.

И, кроме того, бесталанность. Зачем вот, предположим, хорошему кузнецу бросать свое дело и переселяться в столицу? А плохой кузнец на брюхе туда поползет, потому что это его шанс, и, возможно, единственный. Успешный земледелец никогда не оставит свою землю ради столичных «возможностей», столь ценимых чиновниками и проститутками. Что касается последних, то для них эти самые «возможности» были в ту пору поистине безграничны.

Развитию проституции способствовал прежде всего уклад римской жизни с его тотальным бездельем. Труд отнюдь не был в почете, и если интеллектуальный труд признавался еще как-то достойным свободного человека, то физический был уделом только лишь рабов. Если учесть то, что интеллектуальным трудом (не путать с чиновничьим!) способны заниматься очень и очень немногие, то выходит, что подавляющее большинство свободных римлян мучилось проблемой свободного времени и решало эту проблему в соответствии со своими наклонностями.

А какие могут быть наклонности у бездельника, к тому же агрессивно настроенного?

Не забывая о том, что Рим во многом являлся преемником Эллады, в то же время нельзя не обратить внимание на ту деталь, которая была стержнем той и другой культуры. Речь идет о чувственности, бушующей чувственности, которая у греков была животворящей, а у римлян — испепеляющей, разрушающей. Если для греков физическая любовь была высшей радостью, роскошным пиром, своего рода целью, то для римлян — всего лишь средством удовлетворения страсти к обладанию, подчинению, средством реализации воинского и охотничьего инстинкта.

Римляне беззастенчиво присвоили греческих богов, изменив, правда, их имена и сферы влияния. Так, греческая Афродита превратилась в римскую Венеру, мать нации, покровительницу одновременно и брака, и всех проституток.

Римский бог Либер, покровитель роста и плодородия, стал преемником греческого Приапа. Будучи, как и Приап, фаллическим символом, он со временем трансформировался в символ победы, дерзкого вызова всем возможным противникам. Он был одним из самых почитаемых римских богов. Его статуи всегда были украшены венками из живых цветов, надетых на огромный, поистине устрашающих размеров фаллос.

Светильник из Помпеи

Родственным ему был и бог Мутинус (Мутутинус), который отличался от Приапа только тем, что изображался восседающим на троне, а не стоящим, как его собрат. Одна из особенностей культовой обрядности в честь этого бога состояла в том, что девушка, перед тем как выйти замуж, должна была прийти к статуе Мутинуса и сесть к нему на колени в знак того, что она приносит ему в жертву свою девственность. По свидетельству современников, контакт с гладко отполированным фаллосом статуи был отнюдь не символическим, если учесть, что после каждого жертвоприношения с него смывали кровь.

Замужние женщины в случае своего бесплодия снова обращались к Мутинусу, чтобы он посодействовал зачатию. В этом случае контакт с внушительным органом бога был также вполне реальным. Греческий бог Дионис превратился в римского Вакха, в честь которого совершались разнузданные оргии, не носившие, правда, такого массового характера, как другие римские празднества.

Самыми древними оргиастическими празднествами были так называемые Флоралии, учрежденные какой-то популярной проституткой.

Знаменитые римские сатурналии — всеобщие праздники неуемной радости — неизменно состояли из двух отделений. Первое называлось «ночь пьянства» (или «пьяная ночь») и имело своим содержанием безудержные возлияния до, как говорится, положения риз, причем в масштабах всего города. Второе отделение начиналось с восходом солнца и представляло собой день отчаянного разврата, массового, обезличенного, всеобщего.

Очень популярными среди римлян были и праздники в честь бога Либера, когда по городу возили на повозках огромные деревянные фаллосы, после чего на людных площадях самые уважаемые матроны украшали их цветочными гирляндами. А вокруг безумствует ажиотаж поклонения мужским гениталиям, причем в самом буквальном смысле, что означало массовый сеанс орального секса. У греков такого не было. Могло быть массовое соитие, да, но не массовое сексуальное обслуживание. Совсем иная окраска, совсем иная…

Греки своими оргиями выпускали пар из перегретого котла желаний, а римляне использовали оргии в качестве полигона для испытаний темных инстинктов, так что переход от массового сексуального обслуживания до проявлений сексуальной жестокости, а затем и жестокости как таковой был довольно быстрым и плавным.

Можно с уверенностью предположить, что большинство римлян были приверженцами садомазохизма и находили особое, изощренное наслаждение в азартном саморазрушении.

Римские вакханалии по уровню агрессивного разврата никак не уступали прочим празднествам, но проводились более изолированно. С ними связаны вспышки групповой истерии и сексуального насилия. В какой-то мере они были сродни греческим Дионисиям, но в этом варианте оргиастическое действо перестало быть очистительным, превратившись в своего рода наркотик, побуждающий уже не к сексуальной раскрепощенности, как у греков, а к садомазохистским извращениям, которые преподносились как воля того или иного бога. Таким образом римляне возлагали на плечи своих богов ответственность за собственные пороки, которые, как известно, распространяются гораздо быстрее и эффективнее, чем добродетели.

Пан и коза

Римские пороки нашли самую, пожалуй, благодатную почву для своего произрастания — у этрусков, что традиционно славились легкомыслием и любовью к роскоши.

По свидетельству римских историков, этрусские женщины тщательно холили свои тела и отдавали их в пользование любому желающему, причем не утруждая себя поисками укромных мест. Дети этрусков вступали в сексуальную жизнь, начиная с неприлично раннего возраста, а их отцы и матери усматривали высшее наслаждение в однополой любви и зоофилии.

А в Риме буйным цветом расцветала, кроме обычной, традиционной, религиозная проституция. В центре города возвышалось восемь (!) храмов богини Изиды (Изис), у которых постоянно ждали клиентов толпы храмовых проституток, как и у храма матери богов, Кибелы, который располагался на Палатинском холме.

Храмы, улицы, хижины бедняков и дворцы патрициев, базары, цирки, театры — все они были аренами воинствующего разврата.

Трезво мыслящие римляне (были и такие) выражали беспокойство по поводу атмосферы похоти, дикости и бессмысленной жестокости, царившей в государстве. Некоторые ораторы предупреждали о том, что такая атмосфера угрожает не только величию Рима, но и его элементарной безопасности. Как это всегда бывает, такого рода предупреждения остались лишь актом сотрясения воздуха…

КСТАТИ:

«Когда господствует страсть, нет места для умеренности. И вообще в царстве наслаждения добродетели нет места».

Архит из Тарента

Добродетель — понятие, честно говоря, растяжимое, но забота о безопасности государства принадлежит, несомненно, к самым необходимым гражданским добродетелям, которым, однако, не нашлось места в разудалой римской действительности.

Но всякий вакуум заполняется. И в начале IV века до н.э. на Аппенинский полуостров вторгаются орды воинствующих галлов, обитавших на территории нынешних Франции, Бельгии и Англии. В тот период римской Истории они, пожалуй, более чем все прочие незваные гости соответствовали понятию «варвары»: это были рослые, косматые, свирепого вида бойцы в звериных шкурах, вооруженные длинными мечами и огромными щитами.

Существует версия, согласно которой вторжение галлов в Италию было вызвано, в основном, влечением к итальянскому вину, которое им довелось случайно отведать. Что ж, все может быть, вино еще и не на такое может сподвигнуть… Хотя нет… вино всего лишь распахивает настежь дверцу клетки, где ждет своего часа чудовище… Да, вино могло иметь место в этом эпизоде, но всего лишь в роли бодрящего напитка, а вот истинная причина вторжения заключалась в неизбывном стремлении банальных и непроизводительных натур поживиться за счет натур созидающих, какими римлян так или иначе следует признать.

Римское созидание, правда, носило ярко выраженный материалистический характер, что далеко не всегда заслуживает восхищения, но без элемента материалистичности любое созидание слишком умозрительно.

КСТАТИ:

«В каждом греке есть что-то от Дон-Кихота, в каждом римлянине — от Санчо Пансы. Можно понимать греков вне их хозяйственных отношений. Римлян понимают только через эти отношения».

Освальд Шпенглер. «Закат Европы»

Итак, галлы шагают по цветущим лугам Италии.

Встретив на своем пути этрусский город Клузиум, они берут его в кольцо осады, сквозь которое, однако, прорываются гонцы с письмами для римского сената.

Римляне посылают на место событий делегацию из трех представителей знатного рода Фабиев. Они вступают в переговоры с предводителем галлов, неким Бренном, который на вопрос о том, чем провинился перед нападающими город Клузиум, ответил, громко смеясь в паузах между предложениями: «Жители этого города провинились перед нами тем, что их мало и они богаты, владея плодородной землей, в то время как нас много и мы бедны».

Железная логика, ничего не скажешь! Казалось бы, если вас много и вы не в силах прокормить себя, то туда вам и дорога, ибо именно такой вынесла приговор сама Природа, так нет же, вы, размахивая мечами, требуете «справедливого распределения»! Вот они, эти раковые клетки идеи «отнять и разделить», да и тогда они уже не были каким-то открытием, так что все эти Марксы, Ленины и Троцкие — не более, чем напыщенные плагиаторы…

В заключение Бренн посоветовал римлянам не вмешиваться в его действия во избежание разрыва дипломатических отношений, говоря современным языком. Фабии, откланявшись, уходят прочь из стана галлов, но далее отправляются не в Рим, а в осажденный Клузиум, где возглавляют вооруженное сопротивление захватчикам. Вскоре, во время сражения, Бренн узнает одного из Фабиев и устраивает то, что в наше время именуется международным скандалом. Он гневно упрекает римлян в вероломстве, потому что они, представившись послами, в действительности выступили в качестве воинов враждебной стороны.

Далее вождь варваров снимает осаду с Клузиума и направляет свое войско на Рим. По пути он посылает гонца с письмом для римских сенаторов. В письме изложено требование примерно наказать Фабиев и тем самым спасти остальных римлян от мести оскорбленных галлов.

Понятное дело, это требование было лишь уловкой Бренна, рассчитывавшего на то, что сенат откажется наказывать Фабиев и тем самым даст ему повод наказать Рим. Сенат, правда, вынес решение о наказании, но народ, которому во все времена были симпатичны люди, пренебрегающие какими бы то ни было законами и правилами, не только не поддержал решение сената, но еще и избрал Фабиев в военные трибуны.

Бренн стремительно движется на Рим.

Навстречу варварам выступает римское войско, ничуть не уступающее по численности, но не имеющее опытных военачальников, способных обыграть противника в той шахматной партии, которая называется сражением. В итоге римляне позорно бежали с поля боя, открыв неприятелю путь в свою столицу.

Жители Рима свезли все ценности на хорошо укрепленный Капитолийский холм и укрепили подступы к нему, благо большая их часть представляла собой неприступные скалистые склоны.

А галлы, простояв некоторое время у распахнутых городских ворот и поразмышляв на тему вероятной засады, тем не менее входят в необороняемый город и совершенно беспрепятственно захватывают его, кроме, разумеется, Капитолия.

Бренн приказывает окружить этот последний оплот обороны римлян, а сам направляется на форум, где, как ему доложили, восседают в своих креслах все римские старейшины, никак не реагируя на происходящие вокруг них события.

Спокойное достоинство всегда раздражает людей примитивных, так что один из помощников Бренна, не выдержав, дергает одного из старцев за бороду, тот в ответ бьет варвара жезлом по голове, ну а тогда уже остальные галльские военачальники с явным удовольствием рубят своими мечами всех римских старейшин.

После этого в течение нескольких дней Рим подвергается грабежу и разрушению, причем какому-то спонтанному, дикарскому, без всякой видимой выгоды для разрушителя.

Часть галльского войска продолжает осаждать Капитолий, а остальные варвары приступают к планомерному опустошению страны. Их победный марш самым неожиданным образом наталкивается на серьезное сопротивление у стен небольшого города Ардеи, где в это время (ничего не происходит случайно!) жил знатный римлянин по имени Камилл, изгнанный, подобно Кориолану, из Рима в результате конфликта с народными трибунами.

Камилл собрал ополчение и нанес галлам сокрушительный удар, весть о котором быстро облетела всю Италию. Представители нескольких городов просят его возглавить движение сопротивления варварам, на что Камилл отвечает согласием, но ставит одно условие: римский сенат должен уполномочить его на командование войском, тем самым аннулируя приговор к изгнанию.

Это условие было весьма трудно выполнимым из-за глухой осады Капитолийского холма варварами, но один храбрец, которого звали Понций Коминий, мчится в Рим, достигает неприступного склона Капитолия и взбирается по нему, не замеченный врагами.

Спешно собирается сенат, который не только подтверждает полностью полномочия Камилла, но и возводит его в звание диктатора, учитывая серьезность ситуации.

Да, когда ситуация становится действительно угрожающей, демократия должна уступать место диктатуре, потому что во время жестокого шторма кораблю нужен капитан, а не сборище разглагольствующих дилетантов.

КСТАТИ:

«Всякое государство, в котором верховная власть принадлежит обширному собранию, находится в отношении вопросов войны и мира в таком же положении, как если бы верховная власть находилась в руках малолетнего».

Томас Гоббс

Понций Коминий без особых приключений покидает Капитолий, выбирается из города и возвращается к Камиллу, который, не теряя времени, объявляет поход на Рим.

Но визит гонца во вражеский стан не проходит без последствий: его следы обнаружены на скалистом склоне холма, и галлы приходят к естественному выводу о том, что если подъем по этому склону не так уж невозможен для одного человека, то почему бы тем же путем не пойти сотне людей, двум, трем…

Что они и делают одной безлунной ночью. Но вот незадача: когда на вершину холма взобралось достаточное количество галлов и они двинулись к храму Юноны, там их неожиданно встретили священные гуси, которые своим гоготом разбудили спящих римлян, таким образом дав повод для возникновения крылатой фразы «Гуси Рим спасли».

«Спасли», — это, конечно, громко сказано, но то, что они предотвратили безнаказанное избиение спящих защитников Капитолийского холма, несомненно.

Галлы были отброшены, но общую ситуацию это не изменило: противники вернулись на прежние позиции, причем и те, и другие вскоре начали страдать от болезней и голода. При этом римляне, будучи запертыми на Капитолийском холме, не имели, в отличие от галлов, никакой информации о событиях в стране. А события развивались довольно стремительно: освобождая город за городом от галльской оккупации, Камилл со своими войсками уже приближался к Риму.

Бренн, которому никак не улыбалось оказаться запертым в стенах им же захваченного города, принимает решение выйти на оперативный простор, но не упустив при этом возможности извлечь вполне материальную выгоду из этого положения. Он вступает в переговоры с осажденными и обещает снять осаду с Капитолия, если получит за это выкуп в размере трех тысяч асов (свыше 300 килограммов) золота. Римляне соглашаются на эти условия и в назначенное время приносят на форум золото. При взвешивании его галлы ведут себя, мягко говоря, недостойно, сначала применяя не правильные весы, затем нагло надавливая на чашу с гирями. Римляне открыто негодуют, а Бренн, расхохотавшись, снимает с себя тяжелый меч с перевязью и бросает поверх гирь со словами, ставшими с тех пор крылатыми: «Vae victis!» (Горе побежденным!)

Римляне готовы проглотить и эту обиду, но как раз в эту минуту на форум входит Камилл в сопровождении отряда воинов. Он приказывает римлянам снять с весов золото и отнести его в храм, а галлам — забрать свои весы и убираться восвояси, так как римляне привыкли спасать свою родину не золотом, а железом. Бренн кричит, что римляне нарушают договор, на что Камилл спокойно отвечает: «Договор недействителен. Только я, диктатор, могу заключать договоры, равно как поощрять или карать преступников, так что советую тебе, Бренн, искренне покаяться в своих прегрешениях».

Бренн и его приближенные, как и следовало ожидать, выхватывают из ножен мечи. Начинается бой, который завершается отступлением галлов из Рима.

Но Камилл со своим войском настигает их и разбивает наголову, еще раз доказывая справедливость пословицы: «Лучше лев во главе стада баранов, чем баран во главе львиной стаи».

Но ни лев, ни баран, никакое из живых существ не станет захватывать жизненные блага просто так, не столько для удовлетворения потребностей, сколько для расширения сферы влияния, а еще того хуже для вящей славы, демонстрации могущества или иной нелепицы. На такое способен только человек.

КСТАТИ:

«Никакое удовольствие не есть зло само по себе; но средства, производящие некоторые удовольствия, приносят беспокойства, во много раз превышающие эти удовольствия».

Эпикур

Римляне обрели свое удовольствие в захвате чужих земель, в основном греческих, сначала на территории Аппенинского полуострова, а затем и далее, иллюстрируя поговорку «Аппетит приходит во время еды».

Этот аппетит был серьезно подпорчен Пирром (319—273 гг. до н.э.), царем Эпира, небольшого государства на Балканах. Он прибыл на помощь грекам, защищающим свои земли на юге полуострова, с 22 тысячами пехотинцев, тремя тысячами всадников и двадцатью боевыми слонами.

Его войско одержало несколько убедительных побед над римлянами, но понесло такие потери, что Пирр вынужден был произнести фразу, ставшую тут же крылатой: «Еще одна такая победа, и я останусь без войска!» Вернее, не столько сама фраза, как понятие «пиррова победа».

Вскоре римляне взяли реванш, действительно оставив Пирра без войска. Они покорили все греческие города на юге Италии и обратили свои алчные взоры на остров Сицилию, пока что только взоры, потому что в ту же сторону смотрел и могущественный соперник Рима — Карфаген.

Расположенный на северном берегу Африки этот город обладал сильным флотом и огромной армией, что позволило ему захватить обширные территории на побережье и претендовать на господство во всем Западном Средиземноморье.

И вот эти двое псов зарычали и стали в боевую стойку, глядя на лежащую между ними кость в виде Сицилии.

В 264 году до н.э. началась война между Римом и Карфагеном, названная Пунической (карфагенян называли пунами). Она продолжалась более 20 лет и закончилась победой Рима, который завладел не только Сицилией, но и такими средиземноморскими островами, как Сардиния и Корсика.

А Карфаген, быстро оправившись после этого поражения, начинает захват Испании. Главным действующим лицом этого эпизода истории становится молодой, но блистательно талантливый карфагенский полководец Ганнибал (247 или 246—183 гг. до н.э.), чьи победы в Испании послужили поводом для объявления Римом войны Карфагену.

Началась вторая Пуническая война.

Совершенно неожиданно для римлян Ганнибал со своим войском совершает переход через заснеженные вершины Альп и, потеряв, правда, почти половину своих солдат, выходит в долину реки По на севере Италии.

К нему присоединяются галлы, значительно усилившие поредевшее войско карфагенян. Ганнибал стремительно движется с севера на юг Италии, не встречая сколько-нибудь серьезного сопротивления римлян.

В 216 году до н.э. состоялось большое сражение у селения Канны. Римская армия насчитывала 80 тысяч пехоты и 6 тысяч конницы, а карфагенская 40 тысяч пехоты и 10 тысяч конницы. В этой битве полководческий гений Ганнибала одержал ошеломляющую победу над грубой силой римлян, потери которых составили — ни много ни мало — 70 тысяч! Еще одно подтверждение истины: «Мозги дороже рук».

После этой победы часть городов Италии, покоренных Римом, перешла на сторону карфагенян. Известно, что если крысы бегут с корабля, то дела этого корабля очень и очень плохи… И тем не менее римский сенат отказался выслушать карфагенского посла, предлагавшего начать переговоры о мире.

Ганнибал подступил к римским стенам, но, не обладая силами, необходимыми для штурма, отошел на юг Италии.

А римляне деятельно готовились к реваншу, собирая огромную армию и блокируя всех действительных или вероятных союзников Карфагена.

В 212 году до н.э. была предпринята такого рода экспедиция на Сицилию. Возглавил ее военный консул Марцелл, располагавший мощными морскими и сухопутными силами, а потому воспринимавший свою миссию как выезд на пикник или что-то вроде этого.

Но под стенами города Сиракузы пикник враз превратился в избиение младенцев, причем в роли младенцев выступили римляне, явно не предполагавшие такого поворота событий…

Этот поворот был обязан светлому гению одного-единственного человека по имени Архимед. Этот скромный житель города Сиракузы вошел в Историю как великий изобретатель, физик и инженер. Он придумал множество разнообразных машин, действие которых основывалось на применении рычагов, которым Архимед придавал огромное значение. Недаром же ему приписывают слова: «Дайте мне точку опоры, и я переверну мир».

А вот машинам своим он, будучи творчески неиссякаемой натурой, не придавал должного значения, так что они были построены лишь по настоянию тирана Гиерона, задумавшего наглядно ознакомить жителей Сиракуз с новейшими техническими достижениями. Вот эти-то машины и сыграли решающую роль в событиях под стенами Сиракуз.

Римляне напали на город одновременно с суши и с моря. Приведенные в действие машины Архимеда забросали сухопутное войско огромными стрелами и камнями, производившими подлинное опустошение в рядах противников, а то, что происходило с римскими кораблями, похоже, пожалуй, на кадры из самых крутых американских блокбастеров: длинные рычаги с железными крючьями подхватывали боевые корабли и, повертев в воздухе, швыряли их. на скалы, а другие приспособления каким-то непостижимым для среднего ума образом сталкивали корабли друг с другом, переворачивали их вверх дном, ломали, будто лучины, мачты и т.п.

Марцелл отдает приказ своим войскам отступить от стен Сиракуз, но вскоре, как говорится, для очистки совести, предпринимает попытку нового штурма, рассчитывая на то, что метательные машины Архимеда будут бессильны на близком расстоянии, в так называемой «мертвой зоне».

Но не тут-то было. На штурмующих опускались бревна с железными остриями, их лестницы далеко отбрасывались от стен с помощью выдвижных рычагов, а из сотен узких бойниц вылетали стрелы, камни и метательные диски, сея ужас и панику.

Марцелл отступает в глубь острова, покоряя один сицилийский город за другим, но через некоторое время вновь возвращается под стены Сиракуз, не оставляя своих первоначальных замыслов, но не представляя, как именно их воплотить в жизнь.

На помощь ему приходит случай, как это всегда бывает, когда реальные шансы объективно равны нулю…

КСТАТИ:

«И еще довелось мне увидеть под Солнцем — что не быстрым — удача в беге, не разумным — богатство, не храбрым — удача в битве и не мудрым — хлеб, и не сведущим — благословенье, но срок и случай постигает всех».

Соломон Мудрый

В ходе переговоров относительно выкупа за одного взятого в плен уроженца Сиракуз Марцелл совершенно случайно замечает опытным глазом слабое звено в системе крепостной обороны, ну а дальше… дальше жители Сиракуз справляют праздник в честь богини Дианы, в разгар которого римляне захватывают почти незащищенную башню, ну а там уже самые хитроумные машины Архимеда были ни к чему…

Потом говорили, что Марцелл плакал при мысли о том, что сотворят с этим прекрасным городом солдаты, которые требовали разрешения на грабеж и уничтожение его. Что до уничтожения Сиракуз, то Марцелл клятвенно пообещал казнить каждого, кто будет замечен в активности такого рода, а вот грабеж и захват рабов пришлось разрешить, следуя стереотипам тогдашнего массового мышления. Он, правда, строго запретил убивать, насиловать или обращать в рабство свободных жителей Сиракуз, так что можно предположить, будто римские солдаты не очень зверствовали в захваченной ими жемчужине Средиземноморья.

Но имел место один случай, который свел на нет все боевые победы и римлян, и греков, и кого угодно из желающих оставить подобный след на страницах Истории. Марцелл приказывает одному из своих ординарцев отыскать Архимеда и привести к нему для беседы. Ординарец быстро обнаружил жилище ученого и его самого, увлеченного решением математической задачи и, по обыкновению, отрешенного от всех прочих реалий бытия. Что говорить, если он, принимая ванну и совершенно неожиданно открыв при этом понятие водоизмещения, выбежал на улицу с криком «Эврика»! («Нашел!») И это не единственное подтверждение его отрешенности, так что ничего нет удивительного в том, что Архимед, мельком взглянув на вошедшего воина, сказал, что примет его предложение, но только после решения задачи. Римлянин отреагировал так, как и следовало от него ожидать: он обнажил меч и убил этого ненормального умника. Только и всего…

Согласно другой версии, Архимед сам направлялся к Марцеллу, неся модели машин и инструменты, но был встречен солдатами, почему-то решившими, что он несет золото.

Так или иначе, но все историки сходятся на том, что Марцелл был крайне опечален смертью Архимеда, назвал это убийство святотатством и приказал немедленно отыскать родственников ученого, чтобы выплатить им компенсацию.

Смерть Архимеда весьма символична: она сыграла роль модели греко-римских отношений той эпохи.

Римляне не только воспользовались изобретениями великого грека, они вывезли из Сиракуз все шедевры греческого искусства, и Рим — до того времени всего лишь казарма, украшенная разве что окровавленными доспехами, — вдруг превращается в галерею, где выставлены произведения изящных искусств и где суровый прагматизм склоняется перед легкомысленной эстетикой и капризной роскошью.

В Риме началась мода на греческую изысканность, но мода эта, разумеется, охватывала лишь сугубо внешние проявления, да и то в отдельно взятых сферах бытия. В целом же Рим оставался Римом, символом которого вполне можно было бы признать того солдата, который убил Архимеда.

КСТАТИ:

След Архимеда в Истории едва ли представляется возможным оценить по достоинству. Можно лишь сказать, что он оправдывает существование многих и многих поколений. В частности же можно отметить, что этот человек разработал методы исчисления поверхностей различных фигур, принципы теоретической механики и гидростатики. Он построил действующую модель небесной сферы, которая после его гибели была вывезена Марцеллом в Рим, где в течение нескольких веков демонстрировалась как чудо. Он построил также гидравлический орган, считавшийся чудом человеческого творчества, прибор для определения диаметра Солнца, водоподъемный механизм (так называемый «Архимедов винт») и многое другое, доступное лишь единицам из сотен миллионов, да и то, наверное, один раз в пятьсот лет…

А Марцелл вскоре погиб в бою с воинами Ганнибала, который приказал воздать ему почести, достойные полководца, но вот похоронить его прах так и не удалось, потому что он был случайно рассыпан. Ганнибал приписал это воле богов. Что ж, возможно, это была расплата за Сиракузы…

Но тогда об этом мало кто задумывался, да и некогда было задумываться: мир велик, а его ведь нужно завоевать, причем весь без остатка…

К берегам Африки отплывает экспедиционный корпус под командованием полководца Сципиона, который в 202 году до н.э. одержит блистательную победу над армией Ганнибала в битве при городе Замы.

Ганнибал, практически утративший свои войска, находит приют сначала в городе Эфесе (Малая Азия), а затем продолжает свои скитания, уклоняясь от нежелательных встреч с наступающими римскими легионами…

КСТАТИ:

В этой ситуации Сципион, получивший прозвище «Африканский», проявил похвальное благородство. После того рокового для Ганнибала сражения он не поставил побежденному ни одного условия, несовместимого с представлениями о чести и достоинстве, а когда они вскоре встретились в Эфесе, Сципион со всей почтительностью уступил Ганнибалу дорогу. Когда же они разговорились о воинском искусстве, Ганнибал первым из великих полководцев назвал Александра Македонского, вторым — Пирра, а третьим — себя, после чего Сципион спросил с улыбкой: «А как бы ты считал, если бы я не победил тебя?» Ганнибал без тени смущения ответил: «Тогда бы я назвал себя не третьим, а первым!»

А вот другой римский полководец, Тит Квинций Фламиний, повел себя совершенно по-иному в отношении былого противника. Совершая довольно успешные операции этой войны, операции, которые вполне соответствовали такому понятию, как «слава полководца» (если не задумываться о таком понятии, как «целесообразность»), Тит Квинций, тем не менее, поставил перед собой задачу, которую можно определить не иначе, как «дикая и жестокая забава». Заключалась она в преследовании и физическом уничтожении Ганнибала, престарелого и больного изгнанника.

В этой задаче есть что-то параноидальное, невольно напоминающее ситуацию, когда после победы над Германией и, соответственно, смерти Гитлера, люди Сталина с каким-то собачьим остервенением разыскивали его родственников, разумеется, не с целью выразить им соболезнование по поводу кончины их брата, племянника и т.п. Зачем? Ведь это же не наследники престола, которые когда-нибудь будут претендовать на реванш, и тем не менее…

И вот, зная, что Ганнибал нашел приют в Вифинии, при дворе местного царя Прузия, Тит Квинций просит сенат уполномочить его на дипломатические переговоры с Прузием (разумеется, умолчав об истинной причине предполагаемой поездки). Прибыв в Вифинию, Тит Квинций сразу же требует казни знаменитого полководца. Прузий, испытавший непреодолимый страх перед Римом и не подозревавший, естественно, о том, что требование Тита Квинция — это всего лишь его личная инициатива, приказывает своей страже арестовать Ганнибала.

Во время ареста тот принял яд со словами: «Избавим римлян от лишних хлопот».

Узнав об этой бесславной победе, римский сенат единодушно осудил ее и выразил порицание Титу Квинцию — за самоуправство, за бессмысленную жестокость и за порочное стремление оставить свой след в Истории посредством убийства действительно знаменитого человека.

КСТАТИ:

В бывшем Советском Союзе в разные времена чествовали как героев убийц Его Величества Николая Второго и его семьи, вероятного убийцу Джона Кеннеди и прочее отребье, заслужившее лишь вечное проклятие…

Вообще-то сказать однозначно и уверенно, кто чего заслуживает, — все равно что назвать цвет камзола на голом короле.

А Уильям Шекспир говорил, что «если воздавать каждому по заслугам, то кто избежит кнута?»

Очередная римская знаменитость: Катон Цензор Марк Порций, известный еще как Катон Старший (ок. 234—149 гг. до н.э.)

В молодости прославился как храбрый полководец, участник второй Пунической войны. В 201 году до н.э., после ее окончания, вернулся в Рим и начал свое стремительное восхождение по ступеням карьеры государственного чиновника. Будучи наместником Сардинии, Катон заслужил народное признание в качестве неподкупного судьи и гонителя ростовщиков.

Современники с изумлением отмечали его аскетизм на этом весьма доходном месте, где предшественники Катона буквально купались в роскоши.

Далее — Сирийская война, в ходе которой Катон вновь обретает славу полководца и даже удостаивается триумфа, а это уже свидетельствует о незаурядных военных заслугах, отмеченных всеобщим признанием.

После триумфа он избирается на должность цензора, и вот тут-то присущие его натуре аскетизм и непоколебимость проявляются не только в полной мере, но и с оттенком некоторой маниакальности. Объявив войну роскоши, Катон оценивает ее предметы так высоко, что фантастически высокие налоги выводят за пределы понятия «здравый смысл» покупки украшений, карет и т.п.

Мало того, доблестный цензор приказывает уничтожить водопроводные трубы, соединяющие общественные фонтаны и дома частных лиц (да, в Риме было и такое), а также разрушить все особняки, выступающие за линии, на которых расположены остальные уличные строения.

Естественно, подобные меры не вызвали восторга у домовладельцев и вообще у мало-мальски обеспеченных граждан Рима.

Его борьба с роскошью, да еще и поддержанная незаурядным ораторским искусством, снискала пылкую любовь простолюдинов, которая материализовалась в виде его мраморной статуи с надписью: «Римская республика впадала во зло. Катон, став цензором, установил правила столь мудрые, учреждения и законы столь предусмотрительные, что укрепил и возвысил государство».

Но борьба с теми или иными явлениями бытия всегда предполагает контакт с ними, а контакт чреват заражением.

КСТАТИ:

«Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы при этом самому не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя».

Фридрих Ницше

И Катон в итоге стал ростовщиком и скопидомом, а его приверженность букве закона переросла в нерассуждающую жестокость. Он, к примеру, судил своих рабов по всем правилам тогдашнего судопроизводства и в случае осуждения сам казнил приговоренного. И это, нужно заметить, при крайней суровости в отношении виновных даже в самых мелких проступках.

Состарившихся рабов Катон продавал или прогонял со двора, чтобы, как он говорил, «не развращать дармовой пищей», ну а это уже может свидетельствовать лишь о низости и жестокости натуры.

КСТАТИ:

«Не надо думать, что человек, поступающий в соответствии со своими убеждениями, уже порядочный человек. Надо проверить, а порядочны ли его убеждения».

Федор Достоевский

В числе же положительных деяний Катона необходимо отметить его литературное творчество, позволившее признать в нем первого латинского прозаика. Он написал энциклопедию для своего сына, трактаты о сельском хозяйстве, о военном деле и медицине. Его перу принадлежат также «Начала» — история Рима и других городов Италии, правда, без персоналий выдающихся деятелей, так как истинным героем Истории Катон считал народные массы (искренне или нет, неизвестно). Он первым стал издавать собственные речи, которыми впоследствии восхищался Цицерон.

Но венцом его карьеры было разрушение Карфагена. Собственно, практическое разрушение осуществил полководец Сципион Младший в ходе третьей Пунической войны, но авторство этого не очень славного эпизода Истории, несомненно, принадлежит Катону.

Совершая дипломатическое турне по землям Северной Африки, он — без какой-либо особой цели — заезжает в Карфаген и обнаруживает, что после сокрушительного поражения в войне этот город не только не впал в нищету и разруху, но еще и расцвел, окреп, возродил все свое былое величие, как и подобает побежденному, о чем свидетельствует вся История человечества, в частности возрождение Германии после поражения во Второй мировой войне.

Оратор-ростовщик и непоколебимый борец с чужой роскошью буквально заболевает от неправедного гнева и спешит в Рим, где излагает все увиденное на заседании сената, для пущей наглядности вывалив на пол груду роскошных ливийских фиников и заметив, что эти плоды растут всего лишь в трех днях плавания от Рима. На этом заседании, как и на целом ряде последующих, Катон не уставал повторять одну и ту же фразу, ставшую впоследствии крылатой: «Карфаген должен быть разрушен!» («Carthaginen esse deledam»).

Трудно сказать, что более повлияло на решение сената — эта фраза, финики или ненависть к чужому процветанию, но вскоре началась третья Пуническая война.

Три долгих года карфагеняне героически обороняли (да, только оборона имеет право именоваться героической!) свой родной город, терпя все мыслимые и немыслимые лишения. Небольшая, но характерная деталь: карфагенские женщины остригли свои длинные волосы и сплели из них канаты для метательных машин.

К исходу третьего года обороны карфагеняне окончательно ослабели от голода и болезней, что позволило римлянам ворваться в город, где вспыхнули пожары и ожесточенные уличные бои, продолжавшиеся целую неделю.

По постановлению сената Карфаген был стерт с лица земли, а пятьдесят тысяч оставшихся в живых его граждан были проданы в рабство.

И последний штрих к биографии Катона Старшего: он изгнал из Рима всех философов, объявив их врагами общественного спокойствия. Что ж, ощущение несовместимости всегда порождало тревогу, а тревога — агрессию…

Ну, чего-чего, а вот агрессии не занимать было римлянам, среди которых Катон Старший был в достаточной мере собирательным образом. После уничтожения Карфагена они двинулись на восток, буквально растоптав Сирийское царство, а затем — на Балканы, где, следуя своему классическому принципу «Разделяй и властвуй», стравили македонян и греков, а затем разгромили и первых, и вторых.

Римские войны и нещадная эксплуатация провинций привели к стремительному росту числа рабов, которым, естественно, нужно было найти эффективное применение. В отличие от Древнего Востока и Греции огромное число римских рабов было занято в сельском хозяйстве. Десятки тысяч рабов трудились на серебряных рудниках, на строительстве дорог и сооружений, на галерах, на верфях, в мастерских.

Определенной части рабов была предопределена стезя гладиаторов, сражавшихся на потеху публике между собой и дикими зверями.

То, что интерес народных масс к тому или иному зрелищу прямо пропорционален его непристойности или жестокости, было давно подмечено сильными мира сего и так же давно они стали вовсю эксплуатировать этот интерес в своих политических целях.

Если греческие трагедии ставились, в основном, для царей и узкого круга интеллектуалов, а народ при этом едва ли понимал и тем более разделял переживания условных героев, то в Риме зрелища были подлинно народными, соответствующими печально известному лозунгу: «Искусство принадлежит народу».

Любое зрелище оказывает на своих зрителей воздействие воспитательного характера, и римские в этом плане отнюдь не были исключением из общего правила, скорее напротив.

Рим постоянно вел завоевательные войны, а для войн, естественно, нужны солдаты, и чем более они будут жестокими, агрессивными и не ведающими угрызений совести по поводу проливаемой ими крови, тем лучше.

Римские кровавые зрелища — гладиаторские бои, травля людей и зверей, массовые казни — призваны были сломать предохранительные барьеры личности и превратить ее в зверя с установкой на нерассуждающую агрессию.

КСТАТИ:

Когда животные видят, как убивают их собратьев, они испытывают непреодолимый ужас. Обратная реакция человека на подобные обстоятельства — одна из основных черт, отличающих его от животных. Увы…

Римские удовольствия не исчерпывались боями гладиаторов. В числе весьма популярных явлений культурной жизни того времени следует отметить театральные и балетные представления, пронизанные воинствующей эротикой и являвшиеся, по сути, не более чем антуражем к совершенно безобразным оргиям.

Примерно во втором веке до н.э. в Риме окончательно воцарился греческий обычай пировать непременно в обществе проституток и, естественно, тут же отправлять сексуальные надобности. Возможно, что здесь сказалось не только влияние греков, но и этрусков, у которых пиршества и разврат были с древнейших времен объединены незыблемой традицией.

Фреска из Помпеи

Но если греки и этруски проделывали все это элегантно, непринужденно, с изяществом подлинных гурманов и знатоков плотских наслаждений, то римляне вели себя при аналогичных внешних обстоятельствах просто омерзительно. Они обжирались до такой степени, что принимали рвотное, дабы освободить место для новых и новых порций пищи. Напивались они до такой степени, что без помощи раба не могли помочиться в горшок, ну, совсем как выдвиженцы советских времен после пьянки, завершающей заседание партхозактива районного масштаба…

Пожалуй, римляне, даже достигшие вершин общественной пирамиды, всегда оставались выскочками-простолюдинами, и это проявлялось во всех сферах их бытия.

Они обладали немыслимым количеством рабов, как никакой иной народ Древнего мира, и, естественно, значительная часть этих рабов составляла многочисленный контингент проституток обоих полов.

И не следует при этом забывать про такое стремительно прогрессирующее явление римской жизни, как маммонизм (любовь к деньгам, материальным ценностям), явление, способное завести очень и очень далеко, что со всей наглядностью подтверждает наше постсоветское бытие.

КСТАТИ:

«Чуждые нравы пришли впервые с бесстыдной корыстью, И расслабляющее богатство роскошью гнусной Сокрушило нам жизнь. Что пьяной Венере заветно?»

Ювенал

Как известно, выгода, возведенная в ранг идеи-фикс, является основной отличительной чертой низких натур, а их критическая масса — основная предпосылка неизбежного падения государства, и тут уж ничего не поделаешь. В бочке вина осадок совершенно естествен, но не должен же он составлять половину ее емкости…

К стимулам развития римской проституции следует отнести и стремительный рост урбанизации. В городах скапливались большие массы мужчин как холостых, так и женатых, ищущих сексуального удовлетворения у женщин, специально предназначенных для этих целей. При этом следует учитывать то, что римские законы очень сурово карали за связи с замужними, да и вообще со всеми свободными женщинами.

Конечно, законы, как говорилось уже тогда, для того и написаны, чтобы их нарушать, но все же… заплатить жизнью за сомнительное удовольствие тайного свидания с какой-нибудь закомплексованной матроной…

Так думали, разумеется, не все, но подавляющее большинство все же пользовалось услугами профессиональных жриц любви.

Катализатором развития проституции служил и запрет на брак для солдат. Этот запрет исходил из другого, исключающего римские браки с иностранками, так что солдаты легионов, пребывающих в чужих странах, либо вступали в свободный брак, либо удовлетворялись проститутками.

Свободные браки, как правило, сопутствовали продолжительному пребыванию в той или иной стране. Так, в 171 году до н.э. возникла испанская колония Картея, где римские солдаты, вступив в свободные браки с испанками, стали отцами 4000 детей.

Но зачастую легионы сопровождались в своих походах целыми обозами проституток. Вследствие этого возникали лагерные города, ставшие впоследствии вполне благополучными центрами мировой цивилизации.

А число рабов и простолюдинов все росло и росло, приближаясь к жуткой отметке, за которой социальный взрыв является уже не случайностью, а закономерностью. Впрочем, едва ли социальные взрывы вообще бывают случайными…

И совсем не случайно на арене Истории возник человек с пронизывающим взглядом голубых глаз на суровом лице, будто обсыпанном мукой, причем частично, пятнами, Что делало образ этого человека довольно жутким.

Звали его Луций Корнелий Сулла (133—78 гг. до н.э.).

Происходил он из небогатого, но знатного рода, из той среды, где вполне естественным было бы услышать такое: «Можно ли считать тебя порядочным человеком, когда ты, ничего не унаследовав от отца, вдруг нажил себе такое состояние?» Да, и никто не смел возразить, как это бытует у нас: «Ну и что? Значит, я умею жить!» Тогда такое не проходило. Правда, лишь в определенных кругах. Все остальные…. умели жить… а Корнелий Сулла — гораздо лучше всех, кто имел несчастье оказаться в его окружении.

В юности он предавался дикому разгулу в обществе актеров, скоморохов и просто проституток обоих полов. Привычки и навыки, приобретенные в этом возрасте, он сохранил до самой смерти. Известно, что в молодые годы у него был длительный роман с актером Метробием, который он успешно совмещал со столь же длительной и пылкой связью с некой Никополой, которая была заметно старше его, но очень богатой. Старания молодого Суллы увенчались тем, что Никопола сделала его своим наследником. Вскоре после этого она умерла.

Мачеха тоже сделала его своим наследником, так что к двадцати пяти годам Сулла был уже достаточно обеспеченным человеком. И вот тогда-то начинается его восхождение на вершину власти.

Военная карьера Суллы начинается в свите известного полководца Гая Мария (156—86 гг. до н.э.). Уже тогда даже очень искушенный наблюдатель мог отметить, что этого молодого человека привлекают на сцене жизни только первые роли и для воплощения своих замыслов он не пожалеет ничего и никого. При этом следует воздать должное личной храбрости, дипломатическому и полководческому таланту Корнелия Суллы.

Во время военной экспедиции в Северную Африку, исключительно по собственной инициативе и втайне от Гая Мария, заводит дружбу с одним из местных царьков, Бокхом, который, просчитав направление и скорость ветра удачи, выступает с предложением выдать римлянам своего зятя Югурту, вождя непримиримой оппозиции римской экспансии. Сулла, не раздумывая, принимает это предложение. Взяв с собой лишь несколько солдат, он приходит ночью во дворец Бокха и там захватывает Югурту, который доверчиво воспользовался гостеприимством тестя. Конечно, Сулла рисковал головой, потому что ситуация могла измениться с точностью до наоборот, прими Бокх иное решение, но все произошло, как произошло.

Честь поимки Югурты Сулла подарил своему начальнику Марию, именно подарил, чем только унизил прославленного полководца, а себя выставил в роли скромного героя, совершающего подвиги не ради личной славы, а исключительно во имя счастья родины.

Гай Марий не сделал личных выводов из этого эпизода, считая Суллу не более чем удачливой пешкой в большой игре, и в этом состоял, пожалуй, главный просчет этого незаурядного, но непростительно открытого персонажа римской истории.

Мало того, Марий брал с собой Суллу и в последующие походы, где тот приносил бесспорную пользу общему делу, но неизменно давая понять окружающим, что польза эта была достигнута не в соответствии с волей Гая Мария, а вопреки ей. Вот тогда-то и началась открытая война между ними, война, имевшая достаточно тяжкие последствия для многих и многих людей…

КСТАТИ:

«В природе человека три основные причины войны: соперничество, недоверие, жажда славы»

Томас Гоббс

В этом случае имел место весь набор причин, а может быть, и сверх того, учитывая особенности характера Корнелия Суллы.

Вернувшись в Рим, он выставил свою кандидатуру на выборы городского претора (ни много ни мало — представитель высшей судебной власти в Риме), но потерпел фиаско из-за черни (по его же словам), которая хотела вынудить его искать народного расположения посредством пышных зрелищ с участием экзотических африканских зверей, привезенных им из похода.

Так или иначе, но через год Сулла был избран претором, как тогда говорили, оплатив звонкой монетой народную благосклонность. Когда он после выборов пригрозил кому-то показать свою власть, присутствовавший при этом Секст Юлий Цезарь (дядя Гая Юлия Цезаря) не без сарказма заметил: «Ты прав, считая эту власть своей: ведь она у тебя купленная». Но подобные заявления были для Суллы просто сотрясением воздуха и имели последствиями лишь репрессии для тех, кто их высказывал.

У Суллы была прочная и цепкая память…

Вся дальнейшая его деятельность вне Рима была направлена, в основном, на борьбу с царем Митридатом VI Евпатором, представлявшим реальную угрозу владычеству римлян в Средиземноморье, а внутри Рима — с Гаем Марием, представлявшим столь же реальную угрозу планам Суллы относительно безраздельной власти над Италией.

А тут еще разгорается попутно Союзническая война (90—88 гг. до н.э.), в ходе которой Риму нужно было или доказать свое право занимать лидирующее положение среди италийских союзников, или занять скромное место в общем строю.

Рим доказал со всей убедительностью свое право на верховенство, в чем была немалая заслуга Корнелия Суллы — и полководца, и дипломата. Ну, а то, что в итоге этой войны все италийцы получили права римских граждан, Суллу особо не волновало: мысленно пребывая на вершине власти, он уже видел, сколь ничтожны эти хваленые права…

КСТАТИ:

«Определение деспотизма: такой порядок вещей, при котором высший низок, а низкий унижен».

Никола-Себастьен де Шамфор

Сулла избран консулом.

Сулла — герой и благодетель.

Сулла — надежда на скорое процветание, что бы там ни болтали его завистники.

Пятидесятилетний Сулла женится на юной Цецилии, дочери верховного жреца Метелла. Это был уже четвертый брак народного любимца: никакая из первых трех жен не соответствовала его величественным планам, а посему были отпущены за ненадобностью. Цецилия же объективно соответствовала будущей роли супруги самодержца всея Италии.

В Риме начинаются волнения, вызванные противостоянием Гая Мария и Суллы. Дело доходит до уличных боев. В ходе одного из таких эпизодов Сулла вынужден искать спасения от толпы сторонников Мария в доме самого Мария. Тот, конечно, проявил благородство и отпустил с миром политического противника, который, выбравшись ночью за городскую стену, поспешил в военный лагерь.

Несколько дней подряд сторонники Гая Мария бежали из лагеря в город, а сторонники Суллы — из города в лагерь, после чего Сулла, посоветовавшись с гадателями, двинулся на Рим.

По дороге его встретило посольство римских граждан с предложением сесть за стол переговоров во избежание полномасштабной гражданской войны. Сулла со всем вниманием выслушал этих достойных людей и заверил их в своем нежелании проливать кровь сограждан. Они договорились о том, что он не двинется дальше, пока не оговорит все условия гражданского мира с представителями римского сената.

Но стоило посольству удалиться, как Сулла отдает приказ двигаться ускоренным маршем на Рим. После короткого, но яростного штурма город был взят. Население, однако, продолжало сопротивляться захватчикам, осыпая их с крыш градом камней и черепицы. И тогда Сулла отдает страшный приказ: «Жги дома!», причем, воодушевляя своих воинов личным примером. Улицы Рима заволокло дымом многочисленных пожаров.

Гай Марий покидает город.

Утром следующего дня Сулла собирает членов сената и приговаривает к смерти Гая Мария и его ближайших соратников. Ввиду того, что тот бежал из города, победитель назначает денежную награду за его голову. Сенат, даже покорный власти Суллы, был шокирован, помня недавние события, когда Марий великодушно отпустил своего оппонента, нашедшего приют в его доме. Сулла, конечно же, также помнил об этом, и потому сгорал от желания отомстить за его великодушие.

ФАКТЫ:

Гай Марий, бежав из Рима, высадился на африканском берегу Средиземного моря, как раз там, где ранее стоял город Карфаген, сожженный римлянами в 146 году до н.э. Каким-то образом это становится тут же известно римскому наместнику, он посылает своего помощника объявить Гаю Марию о нежелательности его присутствия на территории, находящейся под римской юрисдикцией. Помощник излагает Марию это требование, на что тот отвечает фразой, ставшей знаменитой: «Возвести ему, что ты видел, как изгнанник Марий сидит на развалинах Карфагена».

Фраза «Марий на развалинах Карфагена» стала крылатой и, как правило, применима к человеку, испытавшему крушение былой славы.

А Сулла, наскоро установив в Риме какое-то подобие порядка, поспешил на Балканы, где целый ряд греческих городов склонился на сторону Митридата.

Эти города с поразительной легкостью сменили векторы своей политики, и лишь Афины, где правил тиран Аристион, ставленник Митридата Евпатора, не торопились выказывать покорность Риму.

Сулла отдал приказ о немедленном штурме Афин. Он сгорал от нетерпения, он жаждал как можно скорее ворваться в эту жемчужину Средиземноморья, растоптать призрак былого величия, а растоптав, еще выше вознести свое… и чтобы привели к нему на веревке тирана Аристиона. Такого же, как и он, Сулла, развратника и садиста, такого же властолюбца. Но не такого талантливого полководца, дипломата и уж совсем никакого, в противоположность ему, Сулле, отца нации…

Он начал с того, что ограбил все священные хранилища и вырубил все священные рощи вокруг Афин, даже знаменитую «Академию», где когда-то учил великий Платон (что ему до Платона?), а затем — ночной штурм, пламя пожаров, лязг оружия, крики умирающих… Он не просто взял город, не просто, по обычаям того времени, отдал его на разграбление своим воинам, он в буквальном смысле слова потопил Афины в крови. Крови было столько, что она, говорят, текла ручьями за городские ворота…

А дальше — целый ряд сражений с войском Митридата, где Сулла продемонстрировал действительно незаурядный талант военачальника и отчаянную храбрость воина.

И снова — кровопролитные битвы со своими согражданами, сомнительной ценности победы над ними, массовые казни и реки крови…

Такое понятие, как проскрипционный список до Суллы — «Список имущества, выставляемого на продажу за долги», а при Сулле — «Список лиц, подлежащих репрессиям», то есть ликвидации.

Став диктатором, Сулла составил проскрипционный список на 80 человек, затем, через день, — новый список, уже на 220, а утром следующего дня — еще столько же… и так далее…

ФАКТЫ:

«Он помещал в списки всякого, кто принял и укрыл в своем доме кого-либо из жертв, карая смертью человеколюбие и не щадя ни брата, ни сына, ни родителей, а всякому убившему опального он назначал награду в два таланта, платя за убийство, хотя бы раб убил своего господина или сын отца… Проскрипции свирепствовали не только в Риме, но и по всем городам Италии. От убийств не защищали ни храмы богов, ни очаг гостеприимства, ни отчий дом; мужья гибли в объятиях супруг, сыновья — в объятиях матерей. При этом павшие жертвой гнева и вражды были лишь каплей в море среди тех, кого казнили ради их богатства…»

Плутарх. «Сравнительные жизнеописания»

В городе Пренесте Сулла сначала карал всех, кого находил достойным своей кары, поодиночке, осуществляя, так сказать, индивидуальный подход к делу, но вскоре это ему наскучило, и он приказал собрать в одно место двенадцать тысяч человек, чтобы сразу покончить с «враждебными элементами», как это делали, кстати, большевики в 1918—1921 годах (нашей эры). Странно, что портреты Суллы не несли на первомайских демонстрациях…

А тогда, в городе Пренесте, был случай действительно достойный страниц Истории. Когда согнали для казни двенадцать тысяч горожан, Сулла объявил, что милостиво дарует жизнь одному человеку, который оказал ему гостеприимство. Но этот человек (к сожалению, летописцы не удосужились сохранить для нас его славное имя) сказал, что не желает принимать такой подарок от палача своей родины и, смешавшись с толпой обреченных, разделил их судьбу…

Меня часто мучает вопрос: «Почему люди, обреченные на массовое заклание, не пытались избежать уготованной им участи, не пытались перебить своих палачей, которых в любом случае всегда было гораздо меньше, чем их жертв?»

Вот, к примеру, те двенадцать тысяч в Пренесте… Ну, сколько там могло быть палачей? Тысяча, две, три… А ведь тогда же не было огнестрельного оружия, так что палач с мечом мог отбиться не больше, чем от двух, трех людей, которым уже нечего было терять, а ведь энергия отчаяния удваивает, удесятеряет силы, однако… А когда во второй четверти XX века энкаведисты расстреливали в одночасье тысячи людей, неужели нельзя было, реализовав ту энергию отчаяния, перегрызть глотки и энкаведистам и их овчаркам? Наверное, нельзя. Видимо, вступало в силу нечто, парализующее волю даже бесспорно храброго человека, а среди массы — тем более.

КСТАТИ:

«А людей не будет. Будут массы, массы, массы…»

Николай Эрдман. «Самоубийца»

А Сулла, став диктатором, узаконил свой статус постановлением сената, причем срок диктаторских полномочий определялся весьма условно: «…пока Рим, вся римская держава, потрясенная междоусобными распрями, не укрепится». Поди определи, укрепилась она уже, или еще нет… То же самое, что определить, построен ли уже социализм в СССР, или же еще нет, и тогда чрезвычайные меры, сопутствующие этому строительству, будут и далее иметь место…

Так что Сулла чувствовал себя вполне уверенно, восседая в кресле диктатора, казня, милуя, раздаривая своим любовницам и любовникам конфискованные имения, верша чьи-то судьбы. Например, желая породниться со знаменитым полководцем Гнеем Помпеем Великим, Сулла убедил его развестись с женой и жениться на Эмилии, своей падчерице. То, что Эмилия замужем, да еще и с большим сроком беременности, вершителя судеб не волновало. Он насильно выдал ее за Помпея, в доме которого она вскоре умерла.

А вслед за нею умерла и жена Суллы, Цецилия Метелла.

В канун ее смерти жрецы посоветовали Сулле не подходить к больной и не осквернять свой дом присутствием мертвого тела. Следуя их советам, Сулла весьма оперативно развелся с Цецилией и приказал перенести ее, умирающую, в дом ее родственников. Похороны, правда, он устроил довольно пышные.

Через некоторое время он женится на Валерии, дочери Мессалы, одного из знатных римлян. Несмотря на то что она была женщиной ошеломительно красивой и способной удовлетворить с лихвой самые похотливые сексуальные фантазии, Сулла, тем не менее, продолжал свои связи с самыми грязными проститутками, с флейтистками и актерами, в том числе с мимом Метробием, его многолетним возлюбленным.

Но за все нужно платить, и страшная болезнь, долгие годы дремавшая в его измученном излишествами теле, дала о себе знать бурно и неумолимо. Сулла гнил изнутри, и оттуда из разлагавшихся заживо внутренностей, вылезали на поверхность тела вши, причем в таком количестве, что бороться с этим нашествием было практически невозможно.

Вскоре он скончался, оставив после себя недобрую память и двадцать два тома своих «Воспоминаний», посвященных победоносному восхождению к вершине власти.

Впрочем, смотря что понимать под словом «благополучие»…

Жизнь Суллы пришлась на период излета республики, и она, как никакая другая, подтвердила факт этого излета, продемонстрировав аморфность республиканского правления и действующую модель диктатуры, которая лишь подтверждает расхожее мнение о том, что хрен редьки не слаще.

На страницах Истории упомянуты и другие персонажи, но все они в том или ином качестве вращались вокруг некоего центра, имя которому — Сулла. Это и заклятый враг диктатора — полководец Квинт Серторий, и приверженец Суллы полководец Лукулл, который в 73 году до н.э. нанес сокрушительный удар Митридату, но более того известный своими роскошными пирами, и Гней Помпей Великий, окончательно разбивший войска Митридата и уничтоживший если не всех, то подавляющее большинство пиратов Средиземноморья, тот, которого даже недоброжелатели сравнивали с Александром Великим, и Марк Красс, обладавший несметными богатствами и неограниченным влиянием.

Но самым главным событием карьеры Красса можно считать победу над войсками восставших рабов под предводительством Спартака (умер в 71 г. до н.э.)

Фракиец Спартак ранее служил в римской армии, затем дезертировал, был пойман и отдан в гладиаторы. Среди его товарищей по несчастью, содержащихся в гладиаторской школе города Капуи, зреет план восстания против своих хозяев. Узнав о том, что их заговор фактически раскрыт, семьдесят восемь гладиаторов бегут из Капуи. По дороге им попадается несколько телег с гладиаторским оружием и доспехами, которые направлялись на игры в другой город. Беглецы захватывают это оружие и обосновываются на горе Везувий.

Они избирают Спартака своим командующим. Их маленькая армия постоянно пополняется, успешно отражая атаки римских отрядов, посылаемых на усмирение мятежников.

Через некоторое время Спартак во главе уже многотысячного войска движется на север, к Альпам, справедливо рассудив, что если целью восстания было обретение желанной свободы, то самый короткий путь к ней лежит через альпийские перевалы, за которыми — их родные земли.

Но не тут-то было. Войско Спартака категорически отказалось покидать пределы Италии, проигнорировав и уговоры, и угрозы своего предводителя. И ничего удивительного. Раб ведь жаждет не свободы, а мести. Ему хочется, во-первых, отомстить своему хозяину за сложившуюся ситуацию, а во-вторых, изменить эту ситуацию, повернуть ее на 180 градусов, став хозяином, а низложенного хозяина обратив в раба. Вот смысл всех народных революций и всех освободительных движений. Их лидерам никак не нужна свобода для всех, кто в ней нуждается, им нужно лишь оттолкнуть от корыта тех, кто из него лакает, чтобы занять их место.

Так и рабы из войска Спартака не поспешили, обретя свободу, в свои родные края, а остались, чтобы поменяться местами со своими прежними хозяевами, и свобода здесь ни при чем…

КСТАТИ:

«Рабы подобны тем животным, которые могут существовать лишь в низинах, ибо задыхаются на высоте: воздух свободы убивает их».

Никола-Себастьен де Шамфор

И они двинулись на юг, в сторону Рима.

Спартак, вместо того чтобы оставить это отребье, бросить его на произвол судьбы, вернее, на произвол их же низменных страстей, подчиняется обстоятельствам и возглавляет это безумное мероприятие.

Сенат, сбросив с себя оцепенение, наконец-то начал адекватно реагировать на реалии бытия. Против Спартака, как во время крупномасштабных войн, посылаются сразу два консула со всеми свободными легионами.

Спартак разбивает их наголову, и это, пожалуй, сыграло злую шутку с повстанцами, которые всерьез восприняли свои победы как свидетельство непреодолимой силы. Они продолжают свой бросок на юг.

Сенат объявляет чрезвычайное положение и назначает главнокомандующим Марка Красса, который немедленно выступает навстречу рабам во главе всех резервных вооруженных сил республики. Кроме того, сенат вызвал войска из Испании и с Балкан.

Красс посылает два легиона во главе с легатом Муммием в обход войск Спартака, запретив вступать в боевой контакт. Муммий, в нарушение приказа, идет в наступление, которое заканчивается разгромом и позорным бегством его легионов.

Красс вновь приводит эти легионы в боевую готовность, казнив при этом каждого десятого из бежавших, и, умело маневрируя, вынуждает Спартака принять открытый бой на равнине. Собственно, ради справедливости следует заметить, что вынудил Спартака принять этот бой вовсе не Красе, а безмозглый энтузиазм рабов, совершенно уверенных в своей непобедимости и практически не оставивших ему иного выбора.

Перед сражением Спартак убил своего коня, чтобы исключить для себя возможность спастись бегством. Он погиб с мечом в руке. Как и надлежит воину.

В этом сражении погибло множество рабов. Уцелевших добивали легионы Помпея, оставив шесть тысяч для распятия на крестах вдоль дороги из Капуи в Рим.

Вот как закончилась эта попытка последних стать первыми.

А Крассу сенат отказал в большом триумфе, удостоив лишь пешим триумфом, называемым овацией. Впрочем, и он был лишен какой-либо помпезности. Потому что победа над рабами ценилась невысоко…

КСТАТИ:

Когда Маркса спросили, что, на его взгляд, было бы, если бы не Красе победил Спартака, а наоборот, вождь-теоретик, не задумываясь, ответил: «Ничего особенного. Поменялись бы местами».

Вот и все. И нечему умиляться.

Пожалуй, еще один немаловажный штрих. Под началом Спартака пребывало много тысяч людей (одно время их число достигало 100 000), которые нуждались в элементарной пище, ну, хотя бы один раз в день, иначе они попросту не смогли бы воевать. Можно себе представить, что оставалось от цветущих краев после прохождения этой саранчи…

Это же в полной мере касается всех партизан, повстанцев, «народных мстителей» и им подобных, которым нужны пища и прочее обеспечение их существования. Согласно законам физического мира, ничто не возникает из ничего и не исчезает в никуда, так что и здесь тоже умиляться нечему…

КСТАТИ:

«Множество жертвенников требует множества жрецов, а множество жрецов требует множество жертв».

Пифагор

Восстание Спартака поставило жирную точку в конце эпизода римской Истории, называемого «Эра республики».

Собственно, ничего особенного: борьба за власть, вероломство, предательство, подлость, низость, разврат — и лишь несколько ярких вспышек ума, благородства, таланта…

Тит Лукреций Кар (99—55 гг. до н.э.) — выдающийся ученый и поэт, честь и слава Рима (и не только в эру республики), автор знаменитой поэмы «О природе вещей».

КСТАТИ:

«… Не ясно ли всякому, что природа наша требует лишь одного — чтобы тело не ощущало страданий и чтобы мы могли наслаждаться размышлениями и приятными ощущениями, не зная страха и тревог?»

Тит Лукреций Кар

А еще были поэт Гай Валерий Катулл (ок. 87 — ок. 54 гг. до н.э.), вдохновенный певец любви, комедиографы Афр Публий Теренций (195—159 гг. до н.э.) и Тит Марций Плавт (250—184 гг. до н.э.), а также такое открытие, как бетон, такие архитектурные детали, как арка и свод, не считая десяти водопроводов, снабжавших римлян ключевой водой.

Негусто, конечно, в сравнении с Грецией, но учитывая особенности происхождения и развития этой страны, нужно признать, что римская культура если и не достигла к середине I века до нашей эры сверкающих высот мирового уровня, то, по крайней мере, не была аутсайдером, как этого вполне можно было ожидать. Здесь, несомненно, сказалось позитивное влияние греков и этрусков. И нельзя забывать о такой значимой сфере культуры, как право, где Рим давно опередил многих и многих соревнующихся за лидерство в Древнем мире.

Принятые в 450 г. до н.э. законы XII таблиц стали фундаментом правовых отношений не только в Риме, но и во всей Европе, причем на все последующие времена.

Казалось бы, простые и однозначные понятия изложены в этих таблицах, но так это воспринимается сейчас, в XXI столетии, а тогда были открытиями, потрясением основ: опекунство и заклад, смертная казнь за клевету, право завещания личного имущества, право убивать ночных воров, т.е. лиц, совершавших незаконное проникновение в жилище, и т.д.

КСТАТИ:

«Хорошие законы порождены дурными нравами».

Корнелий Тацит

А римские законы были действительно хороши. Это потом на них стали влиять религиозные догмы, социалистические фантазии и прочие антиприродные факторы, имеющие целью разрушить естественное состояние вещей и их гармоническое соотношение, это все потом, а пока римское право было одним из величайших достижений человеческой цивилизации…

Особенно, если учитывать, что все эти достижения — капля в море совершенно бесполезных, бессмысленных деяний, море с красновато-кровавым оттенком и солоноватым вкусом то ли крови, то ли слез…

Завоевательные войны и треволнения республики привели к естественной мысли о необходимости твердой руки, управляющей движением общественной колесницы. У кого может быть рука тверже, чем у полководца, завоевателя, вершителя судеб? Практика показала, что легионеры воспринимают в качестве субъекта власти полководца, но никак не сенат и не консулов, а о трибунах и говорить нечего. Они повинуются только своему командиру и будут сражаться только с теми, на кого укажет его сильная рука.

Мало того, по существующему обычаю, легионы могли провозгласить своего любимого начальника императором, то есть кем-то вроде главного военачальника. Ну, а от «кем-то вроде» до чего-то вполне реального — один шаг…

И на арену Истории выходит один из самых ярких, самых незаурядных ее персонажей — Гай Юлий Цезарь (100—44 гг. до н.э.). Следовало бы добавить: «…и самых неоднозначных…»

Великий полководец и беззастенчивый популист, образец несгибаемого мужества и… пассивный гомосексуалист, что, впрочем, не мешало ему быть покорителем огромного числа женщин, аскет и гурман, человек долга и прожигатель жизни…

Римская вазопись

Будучи родственником Гая Мария, он в юные годы вынужден был бежать из Рима, спасаясь от репрессий Суллы. Он долгое время скитался по Италии, а затем нашел приют у царя Вифинии Никомеда IV Филопатора. Как утверждают многие из его современников, он тогда стал «женой» этого доброго царя.

АРГУМЕНТЫ:

«Это был позор тяжкий и несмываемый, навлекший на него всеобщее поношение. Я не говорю о знаменитых строках Лициния Кальва: „…и все остальное, чем у вифинцев владел Цезарев задний дружок…“ Умалчиваю о речах Долабеллы и Куриона-старшего, в которых Долабелла называет его „царской подстилкой“ и „царицыным разлучником“, а Курион — „злачным местом Никомеда“ и „вифинским блудилищем“… А Цицерон описывал в некоторых своих письмах, как царские служители отвели Цезаря в опочивальню, как он в пурпурном одеянии возлег на золотое ложе и как растлен был в Вифинии цвет юности этого потомка Венеры. Мало того, когда однажды Цезарь говорил перед сенатом в защиту Нисы, дочери Никомеда, и перечислял все услуги, оказанные ему царем, Цицерон его перебил: „Оставим это, прошу тебя: всем отлично известно, что дал тебе он и что дал ему ты!“

Гай Светоний Транквилл. «Жизнь двенадцати цезарей»

Даже если все это — не ложь, то нет причин всплескивать руками; в те времена подобные приключения были в порядке вещей, так что как-то странно звучат слова Светония относительно «позора тяжкого и несмываемого»,

Так или иначе, но Цезарь, вернувшись в Рим после смерти Суллы, немедленно приступил к его покорению как в прямом, так и в переносном смысле, и делал это столь решительно, что разговоры о «голубых» приключениях едва ли могли привлечь чье-то внимание. Цезарь, как говорится, во мгновение ока завоевал всеобщую любовь простотой манер, обходительностью, блестящим красноречием и безоглядной щедростью, которая всегда сводит на нет любые обвинения в аморальности.

Среди хора восторженных голосов, славящих восходящую звезду римской политической элиты, звучал единственный, пожалуй, голос, призывающий немедленно остановить восхождение к вершинам власти могильщика римской демократии. Это был голос знаменитого оратора и философа Цицерона (106—43 гг. до н.э.), но его, как и вещую Кассандру, никто не хотел слушать…

Юлия Цезаря избирают военным трибуном.

Этот человек, несомненно, обладал тем таинственным свойством, которое принято называть харизмой или «фактором-Х», — свойством, дающим его обладателю возможность повелевать другими людьми, заражать их желанием повиноваться. И если это свойство подчас реализуется просто так, без всякой осознаваемой причины, то в случае Юлия Цезаря причин было более чем достаточно.

Он умел идти ва-банк, идти красиво, дерзко, эпатирующе, но этот эпатаж, вопреки сложившимся стереотипам, не вызывал негативных реакций усредненной массы, а напротив, она проникалась восхищением, переходящим в желание целовать следы…

КСТАТИ:

«Где есть масса людей, там сейчас же является вождь. Масса посредством вождя страхует свои тщетные надежды, а вождь извлекает из массы необходимое»

Андрей Платонов. «Чевенгур»

И он извлекал. У римлян не было принято произносить речи при погребении молодых женщин, и Цезарь первым нарушил это правило, когда умерла его жена Корнелия. Народ по достоинству оценил этот шаг, восславив доброту, благородство и гражданское мужество безутешного вдовца.

А он получал все новые и новые должности и не жалел денег на театры, народные увеселения и подарки. Во время одного праздника он выставил триста двадцать пар гладиаторов, заплатив за это целое состояние, что было по достоинству оценено народом.

Ободренный этой оценкой, Цезарь идет на довольно рискованный шаг: он выставляет на Капитолии статуи Гая Мария и богинь Победы, несущих добытые им трофеи. И это при строгом запрете властей даже упоминать имя Гая Мария, при отказе реабилитировать его сторонников, которые продолжали именоваться врагами государства!

И это тоже оценил народ, избравши Юлия Цезаря верховным жрецом государства.

Его репутация грозила быть серьезно подмоченной практически всего лишь один раз, когда был раскрыт антигосударственный заговор Катилины и в сенате решались судьбы заговорщиков. Цезарь избавил их от смертной казни, чем вызвал серьезные подозрения в его причастности к заговору, а Цицерон открыто обвинил его в этом, и если бы не вмешательство народа, пришедшего защищать своего любимца, карьера, а возможно, и жизнь Цезаря на этом и завершились бы.

Испуганный народной активностью сенат принимает спешное решение учредить ежемесячные хлебные раздачи для бедняков, что также, хоть и косвенно, но связалось с именем Цезаря.

К тому времени он был женат на Помпее, внучке Суллы. Брак этот продлился недолго по причине громкого скандала, связанного с тем, что в дом Цезаря во время женского священного таинства проник переодетый весталкой некий Публий Клодий, юный развратник, видимо, испытывавший дискомфорт от того, что в его «коллекции» недостает жены Цезаря. Есть серьезные основания полагать, что жена Цезаря и сама была не прочь отведать запретного плода, так что здесь имел место предварительный сговор.

Нарушитель священного таинства был изобличен (случайно, правда, но это не меняет сути дела) и привлечен к суду за «оскорбление святынь». Наиболее влиятельные сенаторы поддержали обвинение, хорошо зная о бесчинствах Клодия и решив в конце концов положить им конец. Но… В дело активно вмешались народные массы, которые традиционно поддерживают разбойников, воров, развратников, насильников и прочую нечисть, которая им гораздо ближе по духу, чем философы, ученые, поэты и т.д. Можно, конечно, сказать, что эти слова — клевета, но факты утверждают обратное, и какой-нибудь Робин Гуд или Стенька Разин гораздо популярнее в народе, чем Джордано Бруно или Ломоносов. И тут уж ничего не поделаешь…

КСТАТИ:

«Предосудительно — давать определения неизученным вещам; низко думать чужим умом; раболепно и недостойно человеческой свободы покоряться; бессмысленно — соглашаться с мнением толпы, как будто количество мудрецов должно превосходить, или равняться, или хотя бы приближаться к бесконечному количеству глупцов».

Джордано Бруно

Комментарии, пожалуй, излишни.

Итак, народ решительно выступил на защиту столь милого его большому сердцу Клодия, заставив призадуматься самых принципиальных обвинителей. Цезарь немедленно развелся с Помпеей. Его вызвали в суд как главного свидетеля обвинения, но он твердо заявил, противореча показаниям матери и сестры, что ему ничего не известно о прелюбодеянии. Когда же его спросили, почему же тогда он развелся с женой, Цезарь ответил: «Потому что мои близкие, как я полагаю, должны быть чисты не только от вины, но и от подозрений».

Эти слова впоследствии трансформировались в крылатую фразу: «Жена Цезаря должна быть вне подозрений».

Клодий был оправдан, к стыду римского суда, так как большинство судей подало при голосовании таблички с надписью «NL» — «non licet» — «неясно» (т.е. «воздержался»), чтобы не гневить чернь и не бросать открытый вызов патрициям.

И напрасно: чернь невозможно удовлетворить уступками, разве что с их помощью разжечь новые притязания. И так без конца — проверено Историей.

А Цезарь в итоге получил почетную роль управителя Испании.

Красс, которому нужны были сила и энергия Цезаря для борьбы против Помпея, оплатил его долги, и Цезарь отбыл в Испанию. За одним из альпийских перевалов он произнес очередной афоризм, проезжая улицей какого-то захолустного городка: «Я предпочел бы быть первым здесь, чем вторым в Риме».

В Испании он развил бурную военную и административную деятельность, принесшую его легионерам весьма значительную прибыль, а ему — и прибыль, и громкую славу, и почетное звание императора.

По возвращении в Рим он избирается консулом и примиряет враждующих Красса и Помпея, создав союз, известный в Истории под названием Первого триумвирата. Чтобы еще более его сцементировать, Цезарь выдает за Помпея свою дочь Юлию. Сам же он женится на Кальпурнии, дочери Пизона, которого он провел в консулы на следующий год.

Это вызвало отрицательную реакцию его политических противников, в частности Катона Младшего и Цицерона, предупреждавших римлян об опасности таких союзов, но те оставались слепы и глухи ко всякой критике в адрес их кумира.

Единственное, что вызвало негативное удивление всех и каждого, — это избрание народным трибуном Публия Клодия, того самого, который осквернил брак Цезаря, а теперь ставшего его другом. Но никто не знал, что вся эта комедия разыгрывалась с единственной Целью погубить наиболее авторитетного противника Цезаря, Цицерона. И действительно, не прошло и пары месяцев, как по инициативе народного трибуна Клодия Цицерон был обвинен во всех возможных грехах и отправлен в изгнание.

КСТАТИ:

Формулу «Цель оправдывает средства» упорно приписывают итальянскому философу Никколо Маккиавелли (1469—1527 гг.), в то время как Юлий Цезарь, если и не заявлял публично ничего подобного, то делами своими убедительно доказал право на сомнительную честь подобного авторства.

А далее началась почти десятилетняя эпопея, подробно описанная самим Цезарем в его знаменитых «Записках о галльской войне». Между прочим, эти «Записки», как и последующие «Записки о гражданской войне», являются признанными образцами латинской прозы. А деяния Цезаря в этот период признаны величайшими достижениями полководческого искусства.

Цезарь в ходе Галльской войны взял с бою более 800 городов, покорил 300 народов, сражался более чем с тремя миллионами врагов, из которых один миллион был убит и столько же попало в плен.

Он проявил феноменальную личную отвагу, чем заслужил любовь и безграничную преданность своих легионов. Когда перед одним из сражений ему подвели коня, Цезарь сказал: «Я им воспользуюсь после победы, когда дело дойдет до погони. А сейчас — вперед, на врага!» — и двинулся вперед в пешем строю…

И это при том, что он не отличался ни крепким телосложением, ни могучим здоровьем: у него были припадки падучей в сочетании с сильнейшими головными болями. И на фоне этого — изнуряющие переходы, постоянное пребывание под открытым небом, скудное питание и сражения, где он бился в первых рядах…

Но всякой войне приходит конец, и наступает мир, который зачастую бывает гораздо опаснее войны, где противник, по крайней мере, открыт и понятен в своих намерениях.

КСТАТИ:

«Неизвестная беда всегда внушает больше страха»

Публилий Сир

А еще говорят, что худой мир лучше доброй ссоры. Глупость. Скрытые противоречия не перестают быть противоречиями, то есть фактической войной, которая будет продолжаться до тех пор, пока не будет устранена причина, породившая их.

Между Цезарем, Помпеем и Крассом существовали непримиримые противоречия, которые не могли быть разрешены переговорами, взаимными уступками или декларациями о ненападении. Открытая война между ними была неизбежна, так что начало ее могло быть спровоцировано каким угодно благоприятным обстоятельством.

Красс вскоре сошел с арены, убитый парфянами во время недолгой, но ожесточенной войны за земли Средней Азии.

А противостояние Цезаря и Помпея, как и следовало ожидать, перешло в открытую фазу, разумеется, с участием массовки, то есть войск.

Новая война, уже гражданская, началась с того, что Цезарь, подойдя со своими легионами к небольшой речке Рубикон, протекающей вдоль южной границы Галлии, долго смотрел на италийский берег, размышляя о той ответственности, которую собирается взять на себя, развязывая войну между соотечественниками, а затем произнес историческую фразу: «Жребий брошен!» — и перешел Рубикон.

Гнуснейшее из деяний, если судить объективно. Ради эфемерной игрушки — власти — сознательно пролить кровь тысяч и тысяч ни в чем перед тобой не повинных людей… такая вот плата за сугубо личное удовольствие… да еще и забыв при этом, что имеешь, как и все прочие, хрупкую, уязвимую оболочку, легко доступную кинжалу или стреле, или пуле снайпера, от которой практически нет защиты, и тогда… стоила ли игра свеч?

Как говаривал Бернард Шоу, добрые советы подобны касторке: их легче давать, чем принимать. Как отказаться от игры во власть?

Тут советы бесполезны, и теряют свои привычные значения такие понятия, как «жизнь» или «смерть»…

Что ж, на свою смерть играй сколько угодно, но ведь играют с тобою вместе тысячи, миллионы. Правда, большинство из них это делает добровольно. Или по глупости. Так что, может быть, все не так страшно…

Нет, все равно множество людей страдает безвинно, и гражданская война — как ни крути — преступление.

По словам Цицерона, Цезарь часто повторял строки Еврипида:

Коль преступить закон — то ради царства; А в остальном его ты должен чтить.

Это преступление Цезаря и Помпея продолжалось больше года, с 49-го по конец 48-го, с переменным успехом, пока Цезарь не разгромил наголову войска Помпея под Фарсалой.

Тогда, после победы, Цезарь помиловал всех пленных противников, в том числе Марка Брута, своего вероятного сына и будущего убийцу.

Помпей бежал в Египет.

Цезарь с небольшим отрядом переправился через Средиземное море и высадился в порту Александрии.

Египетские власти сочли за лучшее убить нашедшего у них приют Помпея. Когда Цезарю преподнесли голову его великого противника, он отвернулся, не в силах сдержать слез. Египтяне выдали ему всех соратников Помпея, но он не подарил им кровавого зрелища расправы над побежденными. Напротив, все они были щедро облагодетельствованы.

И вот тут-то совершенно неожиданно началась новая война, названная историками Александрийской.

Дело в том, что Египтом фактически правил могущественный царедворец, евнух Потин, который изгнал законную наследницу престола — юную Клеопатру. Появление Цезаря противоречило всем его планам, но он рассчитывал на то, что, удовлетворившись смертью Помпея, тот отбудет восвояси. Однако Цезарь задержался, то ли чтобы навести должный порядок в Египте, то ли, как утверждают некоторые, поближе познакомиться с Клеопатрой.

Потин, раздраженный таким ходом событий, велел кормить солдат Цезаря только черствым хлебом, заявив при этом, что они должны быть довольны и этим, раз уж едят чужое. Цезарь в ответ заметил, что правительство Египта задолжало ему семнадцать с половиной миллионов драхм. Семь с половиной из них он прощает в пользу детей царя, а остальные десять миллионов он требует на содержание войска. Выслушав это требование, дерзкий евнух пообещал вернуть деньги лишь после того, как Цезарь вернется в Рим. Он, конечно, напрасно вел себя подобным образам с таким человеком, как Юлий Цезарь, и если причиной тому была банальная ограниченность интеллекта, это еще полбеды, но если Потин исходил из того, что в распоряжении Цезаря был весьма небольшой отряд воинов, то тогда речь может идти об агрессивной глупости, которая имеет обыкновение самой себе копать яму.

Как выяснилось довольно скоро, речь шла именно об агрессивной глупости, последствия которой не заставили себя долго ждать…

Цезарь тайно вызвал из изгнания царицу Клеопатру. В сопровождении всего лишь одного из своих приближенных, Аполлодора Сицилийского, она глубокой ночью причаливает в утлой лодчонке к берегу неподалеку от царского дворца, затем залезает в мешок, который ее спутник взваливает на плечо и приносит в покои Цезаря.

Тот по достоинству оценил смелость юной красавицы и решил восстановить ее в царских правах.

Потин с подозрительной готовностью согласился провести официальную церемонию возвращения Клеопатры на египетский престол, естественно, подготовив покушение на Цезаря, в очередной раз не сообразив, с кем имеет дело. Любимец богов, Цезарь, конечно же, запросто раскрыл этот нелепый провинциальный заговор, и когда в пиршественной зале дворца евнух и египетский военачальник Ахилла уже изготовились для нанесения смертельного удара, вдруг распахнулись все двери, и зала наполнилась стражей Цезаря. В скоротечном бою погибли Потин и его приспешники, а вот Ахилле удалось скрыться.

Он поднял войска и развернул против Цезаря жестокую войну, в ходе которой небольшому римскому отряду пришлось защищаться против огромной египетской армии, причем зимой, без припасов, без подкреплений, да еще при активной враждебности местного населения.

Эта война не имела особого смысла, разве что если признать таковым удовлетворение страсти Цезаря к юной царице. Учитывая характер всех остальных его войн, нельзя не отдать должное многогранности этой незаурядной натуры. Кто бы мог подумать, что этот человек, чьей единственной страстью была власть и только власть, вдруг забросит все неотложные дела поистине государственной важности и будет терпеть лишения, будет подвергаться смертельной опасности исключительно из-за увлечения женщиной!

КСТАТИ:

«Любая страсть толкает на ошибки, но на самые глупые толкает любовь».

Франсуа де Ларошфуко

Что ж, на то она и страсть, чтобы вытеснить, прогнать прочь соображения мелочной выгоды или трусливой безопасности. А что касается добродетели, то кто возьмется точно определить, что это такое?..

Казалось бы, такой холодный, расчетливый прагматик, ничего не предпринимающий просто так, по велению мятежной души, — и вот…

Впрочем, нельзя сказать, что Цезарь всегда избегал любовных коллизий. И Светоний, и ряд других авторов утверждают, что он был любовником многих знатных женщин, в том числе Тертуллы, жены Марка Красса, и Муции, жены Гнея Помпея. Так-то. Противоречия противоречиями, война войной, а любовь любовью. Правда, здесь речь могла идти вовсе не о любви, а о своеобразном способе подавления своих политических противников. Все может быть…

У него был многолетний роман с Сервилией, матерью Брута, так что есть достаточно веские основания предполагать, что Брут — его родной сын. Что ж, История знает немало ситуаций, когда сыновья с удовольствием исполняли роли убийц своих отцов. Этакий Эдипов комплекс, доведенный до точки кипения…

Но это потом, а пока, еще до египетского похода, столь любезная его сердцу Сервилия свела своего любовника со своей же младшей дочерью Юнией Третьей.

Была в числе его любовниц и мавританская царица Эвноя. Вниманием Цезаря были отмечены и жены многих наместников в провинциях. Во время галльского триумфа легионеры пели, шагая за его колесницей: «Прячьте жен, ведем мы в город лысого развратника!»

Нужно отдать должное демократизму Цезаря: попробовал бы кто-нибудь спеть что-нибудь подобное на парадах в честь Гитлера или Сталина!

Правда, эти величины едва ли соизмеримы: он-то Цезарь, а они — всего лишь фюреры (вожди), отсюда и разные уровни самодостаточности.

Цезарь без всякой ложной скромности инициировал законопроект, согласно которому ему дозволялось брать себе жен сколько угодно и каких угодно для производства наследников.

С Клеопатрой он не сочетался законным браком, однако она родила сына, которого Цезарь признал наследником и позволил назвать Цезарионом. Некоторое время спустя он пригласит ее в Рим, где устроит ей поистине триумфальный прием и осыплет дарами и почестями. Видимо, в этой молодой женщине было нечто особенное, то, что за неимением другого определения называется «изюминкой». Так или иначе, но Клеопатра вошла в Историю как один из ярчайших ее персонажей, и не только в эпизоде с Юлием Цезарем.

А он, в конце концов решив, что делу время — потехе час, отбыл из Египта, оставив царство Клеопатре и ее младшему брату. Он намеренно не превратил Египет в римскую провинцию, дабы у какого-нибудь не в меру честолюбивого наместника не возникла мысль об очередной смуте в границах государства.

Из Египта Цезарь отправился в Сирию, а затем в Понт, где сын Митридата, Фарнак, решил взять реванш за все военные неудачи своего родителя и потому затеял восстание всех союзников Рима в этом регионе. Цезарь с тремя легионами блистательно разгромил довольно многочисленное войско Фарнака, после чего сообщил в Рим: «Veni, vidi, vici» («Пришел, увидел, победил»).

Вернувшись в Африку, он победил союзников Помпея — Сципиона и Юбу, а затем двинулся в Испанию, где разгромил последних военных противников — сыновей Помпея.

Ну, а далее пришло время триумфов и прочих празднеств. Ветеранам Цезарь выдал по двадцать четыре тысячи сестерций и наделил каждого из них участком земли. Всем своим подданным в честь провозглашения его пожизненным диктатором, то есть императором, если называть вещи своими именами, он выделил по десять мер зерна на каждого и столько же фунтов масла, не считая денежных выплат по триста сестерциев, обещанных ранее, и еще по сотне в виде компенсации за просрочку этих выплат. Современным правителям чужда и, думается, пугающе непонятна такая щепетильность, ну, да что с них возьмешь…

А Цезарь еще устраивал пиры и раздачи мяса, а после испанского триумфа — еще и два обеда (для всех, разумеется) на двадцати двух тысячах столов. Первый из них почему-то показался ему недостаточно роскошным, так что через четыре дня состоялся второй обед, превзошедший самые требовательные ожидания.

Правда, испанский триумф вызвал множество нареканий, думается, вполне справедливых. Одно дело — разбить, вбить в землю войско мятежного сына Митридата, и совсем другое — сделать то же самое с сыновьями Помпея Великого, своими соотечественниками. Да, может возникнуть и такая необходимость, но это всего лишь необходимость, и хвалиться победой такого рода попросту безнравственно, как безнравственно такое звание, как «герой гражданской войны». Этот человек помог тебе отправить на тот свет несколько тысяч соотечественников, что ж, подари ему мешок, вагон денег, но не смей называть его героем и награждать теми же орденами, которые вручают защитникам отечества!

Но возмущенные голоса критиков были надежно заглушены радостным шумом пышных праздников и зрелищ, которые устраивались часто и постоянно. Гладиаторские бои сменялись скачками, скачки — состязаниями атлетов, а те, в свою очередь, морскими боями…

Он подвергался подчас довольно резкой критике со стороны вернувшегося из изгнания Цицерона, но теперь, став диктатором, Цезарь реагировал на критику довольно спокойно и отвечал на нее с достоинством человека, чье величие не может пострадать от чьих бы то ни было замечаний, даже если они исходят от великого Цицерона. Например, когда Цицерон написал хвалебное сочинение в честь Катона, врага Цезаря, озаглавив свой труд одним словом: «Катон», Цезарь немедленно отреагировал на это сочинением «Антикатон». Он уважал разумных и образованных оппонентов.

Цезарь проводит реформу календаря, впервые разделив год, применительно к движению Солнца, на 365 дней, и вместо существующего ранее вставного месяца ввел один вставной день через каждые четыре года. Новый календарь в честь него был назван Юлианским.

Он провел перепись римских граждан, в результате которой число получателей казенного хлеба сократилось с трехсот двадцати до ста пятидесяти тысяч.

Конечно, как говорится, легко судить с такого временного расстояния, но, пожалуй, именно с такого расстояния хорошо видно то, что для блага государства следовало бы еще более сократить число нахлебников, оставив там только стариков и увечных. Все же остальные должны есть свой хлеб, заработанный своим трудом или своей службой. Нахлебничество развращает здоровых людей, насаждая психологию паразитизма, а убежденного паразита проще уничтожить, чем удовлетворить. Сократив более чем вдвое число нахлебников, Цезарь имел уникальную возможность вытравить наиболее агрессивных из них, позволив восстать открыто против «антинародной политики». Но, увы, видимо, со стороны легко давать советы…

Цезарь заметно упорядочил судопроизводство и внес существенные изменения в действующие законы. Он усилил ответственность за умышленные убийства, за вымогательство и за коррупцию, потребовал неукоснительного выполнения законов, направленных против роскоши.

Цезарь правил фактически единолично, назначая и смещая со своих должностей всех представителей, как теперь принято говорить, высших эшелонов власти. Сначала это встречало поддержку многих разумных людей, уставших от того, что любая мразь могла стать претором или даже консулом, щедро напоив и накормив своих избирателей. Мало того, разумные люди хорошо понимали, что из себя, как правило, представляют народные избранники, и полагали, что если уж Цезарь отождествляет себя и государство, то в своих действиях так или иначе он прежде всего печется о благе государства, поэтому грешно сетовать на его самоуправство.

Однако разумные люди никогда, ни в какие времена не составляли не то чтобы большинства населения, но даже сколько-нибудь заметной группы, с которой должно было бы считаться простое большинство, так что в обществе с поразительной быстротой начал распространяться вирус недовольства Цезарем. Одни были недовольны тем, что он сократил число государственных нахлебников, другие были уязвлены его борьбой с роскошью, третьи — бесполезностью своих выборных технологий и махинаций, четвертые — его неуважительным отношением к существующей выборной власти и т.д.

И созрел заговор, в котором, как водится, приняли самое активное участие именно те люди, которых Цезарь либо помиловал в припадке неосмотрительного великодушия, либо облагодетельствовал каким-то иным образом. Что ж, ничего удивительного…

КСТАТИ:

«Причинять людям зло большей частью не так опасно, как делать им слишком, много добра»

Франсуа де Ларошфуко

И они убили его прямо в зале заседаний римского сената, убили подло, кроме того, с поистине парламентской неуклюжестью и трусливой жестокостью…

Предварительно задержав у входа консула Марка Антония, ближайшего друга и соратника Цезаря, заговорщики окружили императора, будто приветствуя его, и затем нанесли ему двадцать три раны кинжалами и мечами. Цезарь пытался защитить себя от ударов, когда на него бросился Марк Брут, он только и сделал, что негромко проговорил: «И ты, дитя мое?»

После убийства заговорщики во главе с Брутом пошли по улицам Рима, потрясая мечами и поздравляя народ с возвращенной ему свободой. Народ, как это всегда бывает в подобных случаях, безмолвствовал в ожидании последствий происшедшего.

Марк Антоний вынужден был скрываться в чужих домах.

А к шествию убийц Цезаря примкнули люди, не имевшие ни малейшего отношения к содеянному, но желающие использовать сложившуюся ситуацию и разделить чужую славу, попросту примазавшись к ней. Они, как и все остальные, потрясали мечами и орали, что «вот этим самым клинком римский народ был избавлен от тирана» или что-то в подобном роде. Пройдет совсем немного времени, и участники этого шествия, по крайней мере те из них, кого потом удалось поймать, будут казнены Марком Антонием и новым императорам Октавианом Августом (63 г. до н.э. — 14 г. н. э), казнены даже не за сам по себе поступок, которого кое-кто из них не совершал, а за преступное намерение, что представляется весьма и весьма справедливым.

После вскрытия завещания Цезаря стало известно, что он оставил каждому римлянину триста сестерций, а городу — свои сады над Тибром. Многим своим убийцам он завещал значительные суммы, а Гаю Октавию передавал свое имя и усыновлял его.

Вот тут-то народ бросился громить дома его убийц и вершить самосуд над ними.

Впрочем, даже тем из них, кому удалось избежать расправы, не пришлось прожить после содеянного более трех лет. Кое-кто из них погиб во время кораблекрушения, кое-кто — в бою, а Марк Брут в 42 году до н.э. бросился на собственный меч, проиграв битву Марку Антонию в ходе очередной гражданской войны…

Вот так закончился один из самых ярких эпизодов Истории, главным героем которого был Гай Юлий Цезарь, или «Божественный Юлий», каким он остался в памяти поколений, личность, конечно, весьма неоднозначная, xoтя… если о ком-то высказаться совершенно однозначно, то при этим едва ли можно назвать его личностью.

Юлий Цезарь — личность во многих отношениях незаурядная, обладающая очень высокой степенью сложности и многозначности, и эти качества, накладываясь на его поступки, придают им оттенки совсем иного свойства, чем те, которыми окрашены поступки менее сложных, элементарных людей. К примеру, то, что мы воспринимаем как чудачества Диогена, великого мудреца и незаурядной личности, едва ли можно было бы назвать чудачествами, если бы они исходили от какого-нибудь торговца или регионального тирана. В этом случае речь бы шла о дикости, об испорченности, в крайнем случае — о простоте, которая хуже воровства, и никак не иначе. Так что когда Юлий Цезарь отдает приказ казнить каждого десятого воина из легиона, потерявшего боевой штандарт, то это делает герой, любимец легионов, гениальный полководец, чье искусство сохранило жизни тысяч, десятков тысяч легионеров, и совсем иное дело, если подобный приказ исходит от человека, ничем не примечательного, ставшего во главе войска вследствие случая или взятки, совсем иное…

Вот почему преемники Юлия Цезаря производят такое удручающее впечатление. Действительно, то, что позволено Юпитеру, не позволено быку.

Формальным наследником Юлия Цезаря стал юный Октавиан, впоследствии названный Октавианом Августом и даже «Божественным Августом». Юноша, не блещущий ни отчаянной храбростью, ни острым умом, ни даже крепким здоровьем, однако обладающий должным для дел управления уровнем сообразительности, хитрости, напористости, целеустремленности и беспринципности.

Он хорошо понимал, что Цезарь завещал ему имя, деньги, но не власть, потому что Рим был республикой, а диктаторские полномочия по наследству не передаются при таком социальном устройстве, так что власть придется добывать самому, разве что используя шлейф популярности своего предшественника в качестве трамплина.

В этом же качестве он решил использовать и здравствующего в ту пору человека, чья популярность если и уступала популярности Цезаря, то не так уж разительно, если исходить из каких-то более или менее общих критериев. Речь идет о Марке Туллии Цицероне (106—43 гг. до н.э.), знаменитом политическом деятеле, ораторе, философе и писателе, авторе 19 трактатов по риторике, политике и философии, 58 судебных и политических речей и 800 писем.

КСТАТИ:

«Каждому — свое».

«Так называемые боги —это собственная природа вещей».

«Я признаю, что не от нас зависит родиться с острым умом или тупым, сильным или слабым. Но тот, кто из этого делает вывод, что не в нашей воле даже сидеть или гулять, тот не видит, что за чем следует».

«Невелика заслуга, если человек честен лишь потому, что никто и не пытается его подкупить».

«Бумага все стерпит».

Марк Туллий Цицерон

Юнец Октавиан, как говорится, травой расстелился перед Цицероном, чтобы тот взял его под свое крыло и добился для них обоих консульских званий. При этом Октавиан клятвенно заверял его, что интересуется не властью как таковой, а лишь ее внешней стороной, престижностью консульского звания, не более того, так что Цицерон будет править за двоих.

И многоопытный, мудрый Цицерон клюет на эту пошлую приманку (нужно отдать должное настойчивости Октавиана), а когда понимает, что натворил, то заодно вынужден признать, что ошибку уже не поправишь…

Октавиан, быстро сориентировавшись в розе политических ветров, отошел от Цицерона и вступил в союз с Антонием и Лепидом. Они образовали Второй триумвират, первой акцией которого была ликвидация двух сотен противников новой власти. В проскрипционные списки включен был и Цицерон, давний политический противник Антония. Октавиан, по утверждению Плутарха, некоторое время протестовал против убийства своего наставника…

ФАКТЫ:

«Первые два дня Октавиан, говорят, боролся за Цицерона, на третий же уступил и пожертвовал им. Обменялись же они следующим образом: Октавиан уступил Цицерона, Лепид — своего брата Павла и Антоний — Луция Цезаря, который приходился ему дядей с материнской стороны. Так лишились они от бешеной злобы способности мыслить по-человечески или, лучше сказать, показали, что нет зверя свирепее человека, совмещающего в себе дурные страсти и власть».

Плутарх. «Сравнительные жизнеописания»

Исполнители приговора нашли Цицерона в его имении, убили и привезли в Рим его отрубленные руки и голову.

Марк Антоний приказал выставить их на всеобщее обозрение. Римляне говорили, что видят перед собой не лицо Цицерона, а душу Антония.

А Второй триумвират постигла судьба первого: из троих его участников двое очень скоро оказались лишними. Лепид благополучно отправился в пожизненное изгнание, а Марк Антоний, согласно распределению полномочий, отбыл в Александрию, чтобы оттуда управлять восточными провинциями державы. Сам же Октавиан взялся управлять западными провинциями непосредственно из Рима.

Он подавил несколько мятежей, грозивших перерасти в гражданские войны, подавил с какой-то мстительной жестокостью, позволяющей предположить, что эта жестокость была не средством восстановления нарушенного порядка, а скорее своего рода целью. Поговаривали, что он умышленно доводил гражданские беспорядки до уровня войн, чтобы надежнее выявить своих противников, ликвидировать их и конфисковать имущество. Такой вот способ решения насущных проблем…

Добровольно сдавшихся на милость победителя Октавиан, как правило, казнил. Мольбы о милосердии он обрывал короткой фразой: «Ты должен умереть!». Что и говорить, это не «Veni? Vidi? Vici»…

А главный конфликт его не слишком богатой биографии был еще впереди. Осведомители сообщали интригующие подробности жизни Марка Антония на Востоке: изысканные оргии в Афинах, пышные праздники в Эфесе, богатые подношения местных царьков и пикантные приключения с их царственными супругами, богатство, роскошь, нега… Но самое сильное впечатление, без сомнения, оставляли рассказы о бурном романе Антония с египетской царицей Клеопатрой, которой тогда было лет 27—28, и она только вступила в пору женской зрелости, буквально сводя с ума всех, кто имел счастье (или несчастье) приблизиться к ней на расстояние полета стрелы из тугого африканского лука…

Действительно, Антоний потерял голову, напрочь забыл обо всех своих честолюбивых планах, устремлениях, о своих обязанностях наместника восточных провинций, о своем войске в конце концов. Казалось, будто бы мифический странник вдруг оказался на острове, где красавица-волшебница очаровывает его и заставляет забыть, стереть из памяти всю прошлую жизнь. Цезарь тоже был увлечен ею в свое время, но не до такой же степени… Правда, ей тогда было лет семнадцать, и она, наверное, еще не достигла того отточенного искусства обольщения, которое сейчас демонстрировала Антонию. Впрочем, Цезарь — это Цезарь, а Антоний — всего лишь Антоний, и у него, говоря современным языком, поехала крыша…

И все же Октавиан видел в нем серьезного противника, с которым нельзя было не считаться. Покончить с ним одним решительным ударом пока что не представлялось возможным, так что Октавиан избрал выжидательную позицию.

В октябре 40 года до н.э. они встретились в Брундизии, на юге Италии. Обе стороны рассыпались в любезностях и уверениях касательно дружбы, верности, преданности и т.п. Чтобы скрепить союз, Октавий там же выдал за Антония свою младшую сестру Октавию, учитывая то, что тот не был официально женат на Клеопатре.

Этот странный брак продолжался, тем не менее, целых восемь лет, в течение которых Антоний, конечно же, не расставался с Клеопатрой, по крайней мере на относительно долгое время, а в 32 году до н.э. он потребовал развода с Октавией и объявил Клеопатру своей законной женой.

КСТАТИ:

«Мужчина может быть счастлив с какой угодно женщиной — если он ее не любит»

Оскар Уайльд

Это было равносильно объявлению войны.

И она разразилась, как говорится, по полной программе, на суше и на море. Второго сентября 31 года до н.э. при мысе Акции у берегов Северной Африки состоялось морское сражение, самым прихотливым образом сочетающее в себе элементы трагедии и фарса. В кульминационный момент ристалища, когда закованные в броню тяжелые корабли Антония, разбросав, как щенков, суденышки Октавиана, перестраивались для сокрушающего маневра, в этот самый момент шестьдесят кораблей Клеопатры (ни много ни мало!) покидают сражение и, гонимые попутным ветром, мчатся в направлении Пелопоннеса!

В этом, пожалуй, нет ничего уникального: Истории хорошо известны многочисленные случаи вероломного поведения союзников на поле боя, но вот то, что произошло потом…

Увидев бегство Клеопатры, Антоний пересаживается на легкую галеру и мчится за ней, бросив свой флот на произвол судьбы! Мало того, он бросает на произвол судьбы девятнадцать легионов и двадцать тысяч кавалеристов, он бросает все свои вооруженные силы! Нужно отдать им должное, покинутые своим предводителем, они семь дней героически сражались на суше и на море, сражались в общем-то за его честь и достоинство…

Это уже не фарс, а какой-то кровавый сюрреализм.

Далее Антоний скитается по пустыне в сопровождении небольшой группы близких друзей, возвращается в Александрию и — на фоне постоянно приходящих известий о разгроме его армий и о переходе самых надежных союзников на сторону Октавиана — пытается забыться в изощренных радостях плоти.

Тщетные попытки! Своим поведением во время морского сражения он заслужил не только самую позорную казнь, но и глубочайшее презрение всех грядущих поколений, и никакой сироп любовной темы художественных произведений (в том числе и Уильяма Шекспира) не перебьет горечь этого, увы, бесспорного факта.

А когда Октавиан осадил Александрию, на его сторону перешли и войска Клеопатры, и остатки войск Антония, который не нашел ничего лучшего, чем бегать по городу с мечом в руке и орать, что Клеопатра его предала и т.д. Узнав об этом, Клеопатра укрылась в усыпальнице близ храма Изиды. Она посылает гонца к Антонию с сообщением о ее смерти.

Трагифарс, ни дать, ни взять!

Антоний, придя в свой дворец, решает наложить на себя руки (думается, основным мотивом такого решения была не столько скорбь по случаю смерти Клеопатры, сколько четкое осознание того, что с ним сделает Октавиан, солдаты которого уже начали грабить город).

Он приказывает верному рабу (чудесное словосочетание: «верный раб»!) исполнить последний долг относительно своего господина — заколоть его. Раб обнажает меч, но вместо того, чтобы убить Антония, убивает сам себя. «А! — восклицает Антоний. — Он показал мне пример!» Затем он вонзает меч себе в живот, но как-то неудачно. Он просит вошедших рабов прикончить его, но те убегают прочь, и тут возникает некий Диомед, секретарь Клеопатры, имеющий предписание доставить (в случае смерти Антония) его тело в усыпальницу, где нашла приют его госпожа. Умирающего переносят в усыпальницу.

Клеопатра в отчаянии. Она падает на окровавленное тело, бьется в истерике, молит Антония о прощении. Тот прощает ее и, выпив вина, умирает.

Октавиан, раздосадованный тем, что Антоний избежал его изощренной мести, тем не менее приказывает похоронить его со всеми подобающими почестями.

Он принимает решение доставить Клеопатру в Рим, чтобы, закованную в цепи, провести ее по улицам во время триумфа. Дабы она не нарушила его планов, к ней была приставлена бдительная стража, прежде всего следившая за тем, чтобы «товар» дожил до триумфа в целости и сохранности.

Но эти люди не учли, с кем имеют дело. Согласно заранее разработанному плану, Клеопатре доставили совершенно безобидную внешне корзину, заполненную свежими финиками. Стража, обследовав корзину на предмет наличия там оружия, со спокойной совестью передала ее узнице. Клеопатра же, хорошо зная, что на дне корзины находится ядовитая змейка, без колебаний разгребла плоды обнаженной рукой и получила смертельный укус…

Октавиан, хотя и был раздосадован случившимся, выразил свое восхищение благородством египетской царицы и велел похоронить ее рядом с Антонием.

КСТАТИ:

Клеопатра не была египтянкой. Она являлась продолжательницей царского рода Птолемеев, который угас вместе с нею. Сами же Птолемеи были выходцами из Македонии.

По приказу Октавиана статуи Антония были сброшены с пьедесталов. Та же участь ожидала и статуи Клеопатры, но один из ее друзей помешал этому, дав крупную взятку Октавиану. Впрочем, тот отыгрался на Цезарионе, сыне Клеопатры и Юлия Цезаря, повелев убить мальчика.

Ну, а далее — возвращение в Италию, триумфы, титул императора и сопутствующее ему имя: Гай Юлий Цезарь Октавиан.

Август

В этой роли он произвел реформу римского сената, убрав оттуда всех неугодных и сократив его численность с 1000 до 600 человек. Отныне он будет время от времени проводить чистки этой толпы законодателей.

А в январе 27 года до н.э. он собрал сенат и отказался от верховной власти и всех своих титулов ввиду возрождения республиканского строя. Этот трюк, несмотря на свою очевидную примитивность, тем не менее вызвал большое волнение и в народе, и в сенате, и в армии. А ну как он действительно уйдет от дел, и тогда вместе с ним уйдут многие льготы и привилегии? Им уже было что терять с его уходом, и они единодушно высказались за сохранение и усиление его власти. Октавиан милостиво согласился уступить требованиям римлян и принять почетное звание Принцепса Сената, который присвоил ему еще одно звание — «Август», то есть «возвеличенный богами». И стал он именоваться: Император Цезарь Август.

Историки зачастую величают его «Божественный Август», исходя из славословий его современников.

Римский плебс боготворил его за регулярные и весьма щедрые раздачи хлеба и других продуктов, а также за пышные зрелища. А что еще требуется простому (во всех отношениях) человеку? «Хлеба и зрелищ!» — вот основной принцип внутренней политики той (да и не только той) эпохи.

Он не скупился в расходах на гладиаторские бои и спортивные праздники, и в те, и во все иные времена столь любимые плебсом. Для развлечения римлян Август часто устраивал звериные бойни.

Только в инсценировках охоты погибло более трех с половиною тысяч редких африканских зверей, а европейские звери вообще не подлежали учету.

Он украсил Рим великолепными беломраморными зданиями, повторяя, что «получил Рим кирпичным, а оставляет его мраморным». Среди этих мраморных джунглей достаточно заметное место занимали многочисленные изваяния самого «Божественного Августа», у которого с годами скромности никак не прибавлялось, увы…

Как и все прочие диктаторы, Август хотел прослыть покровителем изящной словесности, что ему вполне удалось: в истории литературы период его правления значится, как «золотой век Августа». В этот период яркими звездами блистали имена поэтов Вергилия, Горация и Овидия. Первые двое входили в так называемый «кружок Мецената», организованный богачом, другом императора и щедрым спонсором (выражаясь современным языком) римских литераторов. Меценат, правда, в обмен на свою благотворительность требовал отдачи в виде прославления Августа.

Они честно отрабатывали благодеяния Мецената, прославляя «божественного отца отечества» и в то же время создавали величественный образ эпохи, свободной от сиюминутных и надуманных ценностей, эпохи, призванной искупить грехи предков и возродить их доблести.

Самая значительная фигура этого периода — поэт Вергилий Марон Публий (70—19 гг. до н.э.), автор идиллий «Буколики», элегий, од и — основного, программного произведения — «Энеиды», эпической поэмы, которая должна была стать продолжением, дальнейшим развитием гомеровских «Илиады» и «Одиссеи». Главный герой поэмы — троянец Эней, благочестивый и мужественный воин, ставший предком основателей Рима. Таким образом Рим коренным образом облагораживался, превращаясь у Вергилия из пристанища древних авантюристов неизвестного происхождения в колонию потомков героев-троянцев.

И, естественно, в поэме был увековечен сам Август…

КСТАТИ:

Август, с триумфом въезжающий в Римские стены, Свой бессмертный обет посвящал богам италийским, Трижды сто алтарей величайших воздвигнув по граду, Всюду по улицам шум от игр и рукоплесканий…

Вергилий. «Энеида»

Если Вергилия можно назвать трубадуром патриотизма и гражданственности в литературе, то поэт Гораций Флакк Квинт (65—8 гг. до н.э.) оставил свой след в летописи той эпохи как утонченный лирик, как вдохновенный певец любви, наслаждений, радости жизни во всех ее проявлениях.

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

Лучше ты, Меценат, речью обычною Сказ о войнах веди Цезаря Августа И о том, как склонив выю, по городу Шли цари, раньше грозные. Но я воспою, Музе покорствуя, Звонкий голос твоей милой Ликимнии, Ясный блеск ее глаз, грудь ее, верную Неизменной любви твоей…

Квинт Гораций Флакк. «К Меценату»

Не покидает мысль о том, что все это — лишь попытка доказать Греции свою интеллектуально-творческую потенцию, не более того.

Но факты, цифры — куда от них денешься? Семь веков до нашей эры в Греции это ярчайшее созвездие философов, поэтов, драматургов, художников. А семь веков до нашей эры в Риме? Да, Лукреций, Цицерон, Катулл, Плавт, Вергилий, Гораций и еще два-три имени… Все. Несоизмеримые величины, и тут уж ничего не скажешь насчет климатических или прочих неравных условий. Ясно, что интеллектуально-культурный прогресс если и имеет отношение к ландшафту и температуре воздуха, то в очень малой мере… А вот такой римский поэт как Публий Овидий Назон (43 г. до н.э. — ок. 18 г. н.э.) — совсем иное дело. Его творчество — уже не перепевы греческих тем, а истинно римская литература, проникнутая римским духом, особенностями римской жизни и римскими проблемами, которые не перепутаешь с греческими, как не перепутаешь с греческими римские зрелища. А каковы зрелища, таковы и зрители…

Когда имперский дух, основанный на мифах величия нации, непобедимости армии, справедливости захватнической политики державы и т.п., витает где-то вокруг вершины общественной пирамиды, остальные ее части функционируют более или менее нормально, когда этот дух окутывает всю пирамиду, когда о величии, непобедимости и справедливости захватов чужих территорий и карательных экспедиций на окраинах империи взахлеб говорит чернь, тогда дело плохо, тогда становится ясно, что болезнь вошла в последнюю стадию своего развития — агонию.

КСТАТИ:

«Бывают времена, когда люди принимают коллективную вонь за единство духа».

Фазиль Искандер

В Римской империи тогда наступало именно такое время…

Август создает профессиональную полицию и бюрократию, то есть категорию должностных лиц, деятельность которых оплачивается за счет государственной казны, чего раньше не было; по крайней мере, так явно и постоянно. Ведь раньше человек, занимавший ту или иную должность, был лицом выборным, то есть отвечающим запросам своих избирателей, и кроме всего прочего, эта должность не оплачивалась государственным жалованьем. Теперь же главным достоинством этого человека было умение быть полезным тем людям, которые назначили его на данную должность, и больше ничего. Чтобы те люди не чувствовали дискомфорта в общении с ним, он, естественно, должен быть глупее их, грубее, примитивнее и т.д.

КСТАТИ:

«Не может быть двух более счастливых свойств, чем быть немножко глупым и не слишком честным».

Фрэнсис Бэкон

От чиновника требуется не умение, не мастерство или знание, а всего лишь лояльность и беспрекословная исполнительность. По своей объективной неквалифицированности труд чиновника может быть приравнен разве что к труду чернорабочего. Это не может не культивировать в нем комплекса неполноценности и, естественно, жажды реванша. В этом же аспекте следует рассматривать и тенденцию чиновничьего аппарата к разрастанию, разбуханию… Действительно, каждому, даже самому мелкому начальнику хочется расширить круг своих подчиненных, а то ведь что же получается… что он, в самом деле, ефрейтор какой, чтобы командовать всего лишь десятком солдат? Нет, шалишь!

Чиновники размножаются, как поганки, — делением.

Наряду с ростом чиновничьего сословия при Августе наблюдался бурный рост проституции, в особенности ее высшего слоя — гетеризма.

Этот рост стал отчетливо наблюдаться еще при Корнелии Сулле, который был подлинным гурманом в сфере плотских наслаждений и стремился к обладанию образованными, коммуникабельными, утонченными женщинами (впрочем, и мужчинами тоже), а таковыми уж никак не могли быть уличные или бордельные проститутки. Здесь требовалась элита…

Но расцвет гетеризма при Августе прямо совпал с явлением, которое в наше время считается чем-то совершенно тривиальным, а в то время вызывало шок своей смелой новизной. Речь идет о проституции замужних женщин, к тому же из высших сословий. Это очень важно, так как опровергает заявления деятелей левого толка о том, что проституцию порождали и порождают социальное неравенство, бедность, нищета и т.п. Проституцию порождает порочность натуры, и только она, так что здесь не имеет абсолютно никакого значения, занимается этим ремеслом барыня или ее служанка, хозяйка роскошного особняка или дворничиха, вокзальная шлюха или жена красного командарма, расталкивающая локтями других таких жен, чтобы лечь под Сталина, дабы заработать какие-то блага для своей безбедно живущей семьи.

Тогда, при Августе, это шокировало и в то же время стало типичным явлением, как о нем с возмущением писал Гораций, сам по себе далеко не ханжа, но человек, привыкший уважать основные правила социальной игры:

Но на глазах у всех, при муже, наконец, Она встает, спеша на оклик отозваться, Коль с корабля пришел испанского купец, Который о цене не станет торговаться.

И все это на фоне нового брачного кодекса Августа, строго каравшего за супружескую измену и создающего ряд проблем для холостяков!

Пожалуй, именно в эту эпоху и получило свое наибольшее распространение явление, которое в XX веке Зигмунд Фрейд назовет «культурным лицемерием». С одной стороны — преследования за прелюбодеяние, с другой — проституция при участии матерей благородный семейств, с одной стороны — активизация полиции нравов, с другой — публичные проявления откровенно безнравственного поведения тех, которые охраняют эту, нравственность всеми наличными средствами имперского воздействия.

Первое лицо империи, Божественный Август. По его приказу прокуроры неустанно рыскали по городу, раздевая и обследуя женщин «на предмет их связи с блудниками», как сообщают историки того времени. Ну, в то, что прокуроры охотно раздевали смазливых женщин, поверить нетрудно, но вот каким образом они определяли наличие «связи с блудниками» — загадка едва ли разрешимая.

Историки единодушно утверждают, что у Августа в зрелом возрасте развилась навязчивая страсть к девственницам, и даже его законная супруга без устали поставляла ему все новых и новых непорочных созданий для упражнений в дефлорации.

Кроме того, Август совершенно открыто держал при себе мальчика Сарментуса, как говорят, для «задних» развлечений. Еще говорят, что он учредил специальные придворные должности «комиссаров сладострастия», которым вменялось в обязанность изобретать и разрабатывать новые виды и формы сексуальных сношений. Это своеобразное «конструкторское бюро» просуществовало довольно долго и при последующих римских императорах, изобретая не только способы и варианты этого вида общения, но и специальные аксессуары и приспособления, которые в наше время можно увидеть на прилавках секс-шопов.

Август также оставил след в Истории и как устроитель грандиозного пиршества, вернее, оргии, получившей название «Ужин двенадцати богов». Участники этой оргии были одеты богами и богинями, а сам император исполнял роль Аполлона, осыпавшего любовными ласками всех обитателей этого импровизированного Олимпа независимо, разумеется, от пола.

Эта разнузданная и пышно обставленная оргия вызвала всеобщее возмущение не только наглой демонстрацией пренебрежения нормами имперской морали, но еще и тем, что она отличалась поистине божественной роскошью в то время как в Риме вследствие неурожая и неразумно щедрых хлебных раздач царил голод. К неприкрытой развращенности Августа все уже давно привыкли, но это гастрономическое изобилие на глазах у голодных римлян расценивалось не иначе как беспредел власти и вызвало волну всеобщего возмущения. На римских улицах раздавались гневные крики: «Весь хлеб съели боги!», «Цезарь — Аполлон, но Аполлон — мучитель!», но кто на них обращал внимание…

Вот теперь самое время вернуться к знаменитому римскому поэту Овидию, автору поэм «Метаморфозы», «Любовные элегии», «Наука любви» и «Лекарство от любви», которые по праву считаются наиболее авторитетной художественной летописью эпохи Августа. Впрочем, может быть, это Август является общественным деятелем эпохи Овидия…

В своих «Метаморфозах» поэт переосмысливает все мифологические сюжеты, касающиеся перевоплощений людей в зверей или в растения, что в принципе не может претендовать на какую бы то ни было оригинальность. Но явление совершенно иного порядка — трилогия о любви, которая стала своеобразной энциклопедией римской жизни того времени.

В «Любовных элегиях» описываются разнообразные эротические истории, своего рода этюды на темы римского быта, где действуют похотливые и чрезвычайно изобретательные жены, простодушные мужья-рогоносцы, дерзкие соблазнители, ловкие служанки-сводни. «Элегии» насыщены любовными победами и поражениями, осадами и штурмами, недоразумениями, ссорами и изменами.

Здесь Овидий несомненно предвосхитил Боккаччо, который, кстати, был его поклонником и последователем.

А вот «Науку любви» можно назвать учебником любовной стратегии, вернее, стратегии обладания. В первой части поэмы автор щедро делится с читателями своими соображениями о приемах соблазнения. Он советует знакомиться с будущими «жертвами» в основном в общественных местах, где внимание женщины рассеяно и она волей-неволей взволнована присутствием множества людей. Лучше всего знакомиться, предлагает Овидий, на улице, в театре, местах общественных собраний, в суде… И — жанровые зарисовки той же улицы, театра, суда, бесценная летопись…

Третья часть поэмы содержит наставления женщинам в искусстве наиболее выгодного преподнесения себя: как украшать волосы, как использовать косметику, какую часть тела обнажать для привлечения мужского внимания, но самое главное — какую позу выбрать для любовной игры:

«Женщины, знайте себя! И не всякая поза годится — Позу сумейте найти телосложенью под стать. Та, что лицом хороша, ложись, раскинувшись навзничь. Та, что красива спиной, спину подставь напоказ. Миланионовых плеч Атлантида касалась ногами — Вы, чьи ноги стройны, можете брать с них пример. Всадницей быть — невеличке к лицу, а рослой — нисколько: Гектор не был конем для Андромахи своей…»

И попутно, как бы вскользь, но яркими щедрыми мазками Овидий рисует семейный быт, взаимоотношения, конфликты, проблемы, о которых не вычитаешь у господ историков…

В своем «Лекарстве от любви» Овидий предлагает методику разрушения любовных иллюзий:

Сколько есть нравов людских, столько есть и путей их целенья — Там, где тысяча зол, тысяча есть и лекарств.

Лучшее лекарство от любви, по мнению поэта, — занятие каким-нибудь полезным делом. Занятой человек не станет забивать себе голову любовными мечтаниями. Но самый, пожалуй, эффективный способ решения проблемы — найти у объекта страсти недостатки, которые надежно излечат от любовного недуга. Собственно, в «Лекарстве от любви» все, что предлагалось в «Науке любви», вывернуто наизнанку, все повторяется, как говорится, с точностью до наоборот…

Книга Овидия была названа «оскорбляющей нравственность», хотя автор заявлял, что его советы предназначены не всем римским женщинам, а лишь куртизанкам. Это заявление, как и следовало ожидать, далеко не всеми было принято на веру. В числе сомневающихся был и император Август, который через некоторое время после появления «Науки любви» отправил ее автора в изгнание…

По одной из версий, Август обвинил Овидия в том, что его поэмы повлияли развращающим образом на дочь императора, Юлию, и внучку, тоже Юлию. Известно, что данные мать и дочь оказались уличены в каких-то жутких преступлениях против нравственности, настолько жутких, что Август вынужден был отправить обеих в ссылку после длительных размышлений о том, не казнить ли их, особенно старшую. Данные о том, что именно они натворили, отсутствуют, так что остается лишь строить предположения относительно того, каким образом можно было заслужить изгнание из этого большого борделя по обвинению в безнравственности…

Да и кто бы изгонял…

А вот изгнание Овидия было продиктовано, конечно же, реакцией Августа на зарисовки римского быта и нравов в его поэмах, зарисовки, которые разительным образом отличались от той идеальной модели империи, старательно насаждаемой государственным пропагандистским аппаратом —любимым детищем императора.

Однако — увы и ах! — реальная жизнь очень редко соответствует людским проектам и моделям, так что Августу пришлось не единожды испить горькую чашу разочарований. К примеру, миф о непобедимости римского войска был дважды развеян германцами, и если первый раз можно было считать случайной неудачей, то второй, когда германцы самым пошлым образом заманили в непроходимые болотистые леса полководца Квинтилия Вара с его тремя отборными легионами и вспомогательными войсками, а затем попросту ликвидировали их всех, поголовно, это уже была не случайность…

После этого разгрома Август впал в глубокую депрессию. Он несколько месяцев подряд не брился, не стриг волосы и часто (разумеется, при свидетелях) бился головой о дверной косяк, восклицая: «Квинтилий Вар, верни легионы!»

Впоследствии эта фраза стала крылатой.

Но самый страшный и самый сокрушительный удар по империи (и не только по Римской) еще только готовился, зрел в одной из дальних провинций. Владыки мира не могли, да если бы и смогли, то не захотели бы расходовать на него свое драгоценное внимание, в то время как мудрецы уже ощущали приближение этого удара…

Тит Лукреций Кар усматривал панацею от всех возможных бед в изучении законов Природы и максимальном сближении их с реалиями повседневного человеческого бытия.

Лукреций, видимо, чувствовал приближение принципиально новой эры, когда наступит весьма опасное (как показала История) сближение философии и религии. Эта опасность заключается прежде всего в том, что философия существует совершенно независимо от широких масс и от их понимания (или непонимания) тех или иных ее положений, поэтому она функционирует как лекарство, которое каждый волен принимать либо не принимать, а вот религия, основанная не на знании, не на разуме и логике, а на вере, имеющей больше отношения к подсознанию, чем к сознанию, создает атмосферу массового эмоционального заражения и массовой нетерпимости к инакомыслию, и поэтому слияние этих двух понятий — «философия» и «религия» — создает слишком много возможностей для жесткого давления последней на первую, а следовательно, на мудрость человечества и на процесс его совершенствования.

Приближение принципиально новой эры чувствовал, конечно же, не только Лукреций, и не только он осознавал надвигающуюся опасность, но этих вещих Кассандр уходящей эры никто не слушал, потому как не до них было…

КСТАТИ:

«Pan em et cir senses!» (Хлеба и зрелищ!)

Хлеб при этом должен быть все белее, а зрелища все кровавее».

Станислав Еж Лец

Казалось бы, куда уж кровавее. Однако…

В 14 году н.э., после смерти императора Августа, стал править усыновленный им в самом недавнем времени 55-летний Тиберий (49 г. до н.э. — 37 г. н. э).

До этого времени проявил себя достаточно удачливым военачальником (впрочем, недостаточно удачливые до такого возраста не доживали) и юристом, а также человеком, умеющим держать нос по ветру, о чем свидетельствует хотя бы тот факт, что в свое время он, угождая Августу, развелся с любимой женой и вступил в брак с Юлией, дочкой императора, той самой, которую Август отправил в изгнание за вопиющую безнравственность.

Став императором, Тиберий не оставил на страницах Истории никаких более или менее заметных следов державного уровня и характера, однако запомнился как организатор государственного террора и показательных процессов, а также как изощренный садист и патологический развратник.

Он уверенно заявлял, что смерть — слишком мягкое наказание для осужденного, и при нем редкий приговор приводился в исполнение без жесточайших пыток и истязаний.

Узнав, что один из приговоренных к казни, по имени Карнул, умер в тюрьме, Тиберий горестно всплеснул руками и воскликнул: «Карнул ускользнул от меня!»

Он регулярно посещал тюремные застенки и присутствовал при пытках. Когда один из узников стал умолять его ускорить казнь, император надменно ответил: «Я тебя еще не простил!»

По его приказу людей засекали насмерть колючими ветками терновника, распарывали их тела железными крючьями, отрубали конечности.

Тиберий любил присутствовать при том, как приговоренных сбрасывали со скалы в реку Тибр, а когда несчастные пытались спастись, то их заталкивали под воду баграми сидящие в лодках палачи.

Для женщин и детей исключений не делалось.

Сталина напрасно упрекали в изобретении репрессий по отношению к женам и детям осужденных врагов режима. Подобного рода репрессии широко применялись уже во времена Тиберия, но и тогда они не были чем-то принципиально новым…

Старинный обычай запрещал убивать с помощью удавки девственниц. Что ж, обычай — это святое, и поэтому палач перед казнью непременно дефлорировал осужденных девочек.

Император Тиберий являлся несомненным автором и такой пытки: приговоренным давали выпить изрядное количество молодого вина, после чего им туго перевязывали половые члены, в результате чего они умирали долгой и мучительной смертью от задержки мочеиспускания.

Последние 11 лет своего правления он жил на острове Капри, где самые изощренные и жестокие казни перемежались с фантастическими оргиями, упоминания о которых являются в наше время надежной приманкой дли туристов всего мира.

ФАКТЫ:

«На Капри, оказавшись в уединении, он дошел до того, что завел особые постельные комнаты, гнезда потаенного разврата. Собранные отовсюду девки и мальчишки — среди них были те изобретатели чудовищных сладострастии, которых он называл „спринтиями“, — наперебой совокуплялись перед ним по трое, возбуждая этим зрелищем его угасающую похоть. Но он пылал еще более гнусным и постыдным пороком: об этом грешно даже слушать и говорить, но еще труднее этому поверить. Он завел мальчиков самого нежного возраста, которых называл своими рыбками и с которыми он забавлялся в постели. К похоти такого рода он был склонен и от природы, и от старости.

Говорят, даже при жертвоприношении он однажды так распалился на прелесть мальчика, несшего кадильницу, что не мог устоять и после обряда чуть ли не тут же отвел его в сторону и растлил, а заодно и брата его, флейтиста, — но когда они после этого стали попрекать друг друга бесчестием, он велел перебить им голени».

Гай Светоний Транквилл. «Жизнь двенадцати цезарей»

Тиберий был всеяден, и женщинам уделял не меньше внимания, чем мальчикам, но к обычному половому акту он еще с юности не испытывал особой тяги, поэтому предпочитал содомию и различные виды орального секса.

Однажды он заполучил в свою спальню знатную римлянку Маллонию, которая в принципе была не прочь отдаться императору, но когда он предъявил ей весь набор своих сексуальных претензий, благонравная матрона категорически отказалась их удовлетворить.

Раздосадованный Тиберий через платных доносчиков обвинил Маллонию ни больше ни меньше чем в государственной измене.

Состоялся суд, на котором он, естественно, председательствовал. Во время допроса обвиняемой император время от времени повторял один и тот же вопрос: «Ты не жалеешь?» Доведенная до отчаяния женщина обозвала его «волосатым и вонючим стариком с похабной пастью», бросилась вон из здания суда, и, прибежав домой, закололась кинжалом.

КСТАТИ:

«Спрашивают: кому это выгодно? — самый невыгодный из вопросов, зато самый глубокий».

Марк Туллий Цицерон

Действительно, если все это было, значит, оно непременно должно было быть кому-то выгодно, естественно, кому-то, кроме самого Тиберия, иначе бы подобное попросту не могло иметь места. Главным аргументом, конечно, можно считать символическое корыто, из которого хлебал весь государственный аппарат и не менее чем 200 000 (!) люмпенов, которые ничем иным не занимались, кроме блужданий по Риму на сытый желудок и пьяную голову. О том, что подобное добром не кончается, разумеется, догадывались трезвые и светлые головы, но кто и когда слушал их предостережения?

Но самым, пожалуй, нелепым, самым трагически бездарным эпизодом правления Тиберия была казнь в далекой провинции Иудея странствующего проповедника Иисуса Христа.

Прокуратор Иудеи Понтий Пилат повел себя в этой истории довольно странно, как-то не по-римски. Ведь Иисус не совершил никакого преступления против империи, следовательно, его конфликты с иудейским духовенством, торговцами, которых он выгнал из храма, и прочими представителями местного населения являлись в принципе их внутренним делом. Понятно, они хотели расправиться с возмутителем их спокойствия чужими, римскими руками, но зачем Пилат позволил использовать себя столь пошлым образом? У него ведь были достаточно серьезные сомнения касательно этого подозрительного во многих отношениях дела, тогда почему же фактический хозяин провинции так послушно исполняет роль орудия в руках тех, чьими судьбами он имеет полное право распоряжаться по своему усмотрению?

Он опасался волнений, беспорядков? Да, подстрекаемая духовенством толпа требовала казни Иисуса, ну и что? Уж ему-то, прокуратору, было хорошо известна простая истина: никогда не следует выполнять требования толпы! Стоит ей ощутить свою силу, и эти требования будут расти подобно снежному кому, расти безостановочно и беспредельно. Толпу нужно останавливать в ее разрушительном порыве, останавливать любыми средствами, даже самыми радикальными.

КСТАТИ:

«Нельзя попустительствовать беспорядку ради того, чтобы избежать войны, ибо войны все равно не избежишь, а преимущество в ней утратишь».

Никколо Маккиавелли

Так оно и произошло через некоторое время, когда при императоре Веспасиане вспыхнула Иудейская война, которой могло бы и не быть, отреагируй римская администрация адекватно на бесчинства толп… Так что если бы Понтий Пилат, окружив площадь перед своим дворцом тяжелой конницей, а на крышах расставив лучников, объявил толпе, что не ее свинячье дело — жизнь или смерть проповедника Иисуса Христа, кто знает, какой была бы мировая История в течение последующих двух тысячелетий…

Если бы Иисуса не распяли тогда, кто знает, говорило бы о чем-нибудь это имя среднему американцу или европейцу XXI века…

Да и такого хлопотного в наше время явления, как ислам, тоже бы не наблюдалось…

Никогда не следует торопиться казнить проповедников. Это сомнительное удовольствие потом обходится очень дорого.

АРГУМЕНТЫ:

«Греки взирали на своих богов не как на своих владык и не сознавали себя их рабами, подобно иудеям. Они видели в них как бы лишь отражение самых удачных экземпляров своей собственной касты, т.е. идеал своего собственного существа, а не его противоположность…

Христианство совершенно раздавило и сломило человека и как бы погрузило его в глубокую тину; среди сознания полнейшей отверженности оно внезапно бросало свет божественного милосердия, так что изумленный, оглушенный благодатью человек испускал крик восторга и на мгновение, казалось, ощущал в себе само небо… Христианство хочет уничтожить, сломить, оглушить, но оно не хочет лишь одного — меры, — и потому оно в глубочайшем смысле слова имеет варварский, азиатский, неблагородный, негреческий характер».

Фридрих Ницше. «Человеческое, слишком человеческое»

А с Тиберием, как утверждают летописцы, 16 марта 37 года нашей эры случился глубокий обморок. Решив, что он умер, приближенные начали было распоряжаться освободившимся «святым местом», когда император вдруг начал подавать признаки жизни. Тогда они его задушили…

Римляне выражали бурное ликование.

По улицам Рима бегали радостные горожане с воплями: «Тиберия — в Тибр!» и тому подобными требованиями посмертной расправы над тираном. Вспоминается, как в году, скорее всего, пятьдесят шестом, после публичного осуждения «культа личности» Сталина его преемниками, имела место такая картина: рабочий с характерной пролетарской внешностью яростно громит кувалдой скульптурное изображение уже бывшего «вождя и учителя», долгие годы простоявшее у заводской проходной… Еще одна деталь. Низвержение идола производилось в присутствии толпы тружеников завода, которые громкими криками и энергичными телодвижениями подбадривали своего коллегу с кувалдой, надо сказать, довольно искренне (если учесть, в какой стране и когда это происходило).

КСТАТИ:

Первая страсть человека толпы — сотворение себе кумира.

Вторая его страсть — низвержение его при удобном и безопасном случае.

И третья страсть — мечты о новом кумире.

Долго мечтать и ждать, как правило, не приходится: было бы стадо, а пастух уж как-нибудь отыщется…

Римлянам тоже не пришлось долго ждать. На арену Истории вышел 25-летний Гай Калигула (12—41 гг. н.э.), смазливый молодой человек, дальний родственник и Тиберия, и Августа.

Тиберий как-то заметил по его поводу, что этот юноша «живет на погибель и себе и всем».

Если после Юлия Цезаря процесс деградации римской власти имел довольно динамичное развитие, судя по Августу и Тиберию, то Калигула сделал его поистине обвальным.

Калигула запечатлен на скрижалях Истории в образе кровавого психопата, поистине изверга рода человеческого. Его имя стало синонимом изощренного разврата и столь же изощренной жестокости.

В ранней юности он вступил в кровосмесительную связь со своими сестрами. Одна из них, Друзилла, видимо, обладала какими-то уникальными сексуальными достоинствами, потому что его привязанность к ней можно было уверенно назвать маниакальной. Калигула возводил Друзиллу в ранг божества. Их связь не прекращалась и во время недолгого замужества, недолгого потому, что став императором, Калигула сразу же отнял ее у мужа и впредь держал при себе как вторую законную жену. Женат он был постоянно, сменяя «подруг жизни» стремительно и непредсказуемо.

Например, подруга по имени Цезония, которая, как утверждают современники, не блистала красотой и пребывала далеко не в юном возрасте, тем не менее надолго привлекла к себе внимание императора. Говорят, его восхищала ее феноменальная развращенность. Калигула зачастую вместе с нею принимал военные парады, а на пирах демонстрировал голую своим приближенным.

А вот сестер своих (кроме Друзиллы, разумеется) он любил отдавать в пользование всем, кому хотел выказать свое капризное расположение.

Правда, Калигула приказал римлянам заканчивать всякое клятвенное заверение словами: «И пусть я не люблю себя и детей моих больше, чем Гая и его сестер!»

А еще он приказал обожествить себя, что было выполнено весьма оперативно. Из Греции привезли скульптурные изображения олимпийских богов и с них со всех, включая и Зевса, сняли головы, чтобы заменить их мраморными головами Калигулы. В храмах стояли его статуи. На них молились, им приносили жертвы.

Он казнил своего брата по нелепому подозрению в нелояльности.

Он казнил сотни, тысячи ни в чем не повинных людей просто так, для острастки, чтобы остальным римлянам, как говорится, жизнь медом не казалась.

Он лично клеймил людей каленым железом, лично заталкивал их в клетки с голодными хищниками, лично распарывал животы и выпускал внутренности.

Калигула собственноручно перепиливал осужденных пополам, собственноручно выкалывал им глаза и собственноручно отрезал женщинам груди, а мужчинам — члены.

Он требовал, чтобы при палочной казни применялись не слишком сильные, но частые и многочисленные удары. При этом Калигула любил повторять свой печально знаменитый приказ: «Бей, чтобы он чувствовал, что умирает!»

Он часто приказывал подвешивать за гениталии осужденных мужчин.

Целуя в шею очередную любовницу, он любил приговаривать: «Такая красивая шея, а прикажи я — и она слетит с плеч!»

Он обезображивал всех мужчин, которых молва признавала красивыми.

Он устраивал пиршества с участием в них представителей высшей знати. Время от времени он удалялся в свои покои, вызывая туда жен своих гостей. Возвращаясь, Калигула во всеуслышание рассказывал о подробностях их телосложения и сексуального поведения.

Он не оставлял в покое ни одной знатной римлянки, мало того, он держал в спальных помещениях специально обученных псов, с которыми должны были вступать в сношения самые надменные и чопорные из матрон.

Наряду с псами в его дворце содержался своеобразный отряд, состоящий из мальчиков, гермафродитов, карликов и прочих уродцев, которые должны были служить исключительно сексуально-экзотическим целям.

В этом же дворце стараниями императора был открыт мужской бордель.

Этот человек проявлял какое-то немыслимое, патологическое вероломство. Кроме того, что он брал в заложники своих подданных с целью получения за них выкупа от их родственников, он, получив требуемые деньги, как правило, убивал своих пленников.

Он совершенно произвольно изменял действующие законы, устанавливал все новые и новые налоги, запретил деятельность юрисконсультов, заявив, что никто кроме него не должен толковать римское право.

Он открывал притоны настолько дорогие, что клиенты посещали их только в принудительном порядке.

Его поборы были настолько наглыми, что могли квалифицироваться лишь как неприкрытый грабеж.

Своему любимому коню он приказал построить мраморную конюшню и стойло из слоновой кости. Вскоре этого показалось мало, и Калигула отвел животному целый дворец, куда от его имени приглашал гостей. В итоге он собирался сделать его консулом.

КСТАТИ:

«Калигула посадил в сенате лошадь, так вот я происхожу от этой лошади».

Антон Чехов. «Из записных книжек»

Понятное дело, все эти художества не могли не вызвать возмущения представителей самых разных слоев населения, кроме, как и следовало ожидать, римских люмпенов, которых Калигула предусмотрительно ублажал и хлебом и зрелищами. О, это был если не великий, то очень талантливый популист! Он был не чужд некоторого артистизма, который проявлялся и в страсти к переодеваниям в женское платье, и к мистификациям иного рода. К примеру, он инсценировал сражение с германцами, роли которых исполняли солдаты из его личной охраны, а когда в его лагере появился некий изгнанник из Британии, Калигула не моргнув глазом, послал донесение в Рим о захвате Британских островов (после блистательной победы над германцами, разумеется).

Вот такой человек правил Римской империей с 37 по 41 год нашей эры.

На мой взгляд, единственно позитивным штрихом этого правления было отношение Калигулы к высокопоставленным чиновникам, к тем, кого китайские мудрецы настоятельно советовали держать в постоянном страхе, не давая возможности привыкнуть к своему высокому положению, срастись с ним и зажраться, обретя статус номенклатуры. Калигула, конечно же, не мог читать трактаты китайцев, но действовал в полном соответствии с их предписаниями. Он заставлял государственных деятелей бежать за своей колесницей по нескольку миль, прислуживать ему во время трапез, следить за каждым шагом друг друга и доносить, доносить, доносить. А казнил он их неожиданно, без каких-либо видимых причин, так что каждый из них пребывал в томительном ожидании своей очереди…

Увы, иное обращение с этими людьми, как показала мировая практика, неразумно и непатриотично.

А Калигула был убит 24 января 41 года заговорщиками в подземном переходе (да, в Риме и такие сооружения были в первом веке) по пути в театр.

Чернь начала было волноваться, протестуя против ликвидации своего кумира, но вскоре успокоилась, когда ей был предъявлен в качестве нового императора родной дядя Калигулы, Клавдий, который во время убийства прятался в подсобных помещениях дворца, никак не предполагая такого неожиданного поворота событий.

Итак, с 26 января 41 года н.э. Римом начал править Божественный Клавдий(10 г. до н.э. — 54 г. н.э.).

Ну, в этом, пожалуй, случае понятие «Божественный» как нельзя более соответствует понятию «не от мира сего», потому что этот человек, по вздорной прихоти судьбы ставший императором Рима, был, попросту говоря, полудурком. Его родная мать говаривала, что он «урод среди людей», что он «недоделанный», а вместо слова «дурак» произносила: «глупей моего Клавдия». Она была не одинока в подобном мнении о достоинствах будущего главы великой державы. Во время пиров Тиберия, а позднее и Калигулы, над ним потешались даже шуты, не говоря уже о прочих искателях дешевых забав.

Понятное дело, он был очень и очень многим удобен и выгоден в качестве императора.

Достаточно характерный пример. Как-то он устроил морское сражение на Фуцинском озере. Перед началом, согласно древней традиции, гладиаторы дружно прокричали ему: «Ave, imperator! Morituri te salutant!» («Здравствуй, император! Идущие на смерть приветствуют тебя!»).

Он должен был ответить на приветствие властным жестом, означающим приказ начинать побоище. Вместо этого Клавдий радостно проговорил: «А может, и нет». Гладиаторы усмотрели в этом свое помилование и, естественно, отказались сражаться.

Почтеннейшая публика разразилась громкими негодующими криками и оскорбительными эпитетами в адрес «отца нации». А тот, ковыляя, пошел вдоль берега, уговаривая, умоляя бойцов начать сражение. Гладиаторы, понимая безвыходность своего положения, согласились…

Конечно, он как-то управлял государством, но, в основном, в роли марионетки, которую заинтересованные лица дергали за те или иные ниточки.

Его всенародно провозгласили «Божественным». А что, жалко, что ли?

КСТАТИ:

«По-настоящему угодны богу только дураки, поэтому они везде преуспевают».

Эразм Роттердамский

И не стоило, может быть, вообще бы упоминать об этом человеке, если бы не одна деталь его биографии, деталь, никак не влияющая на развитие цивилизации, однако достаточно характерная для той эпохи. Дело в том, что император Клавдий был мужем такой скандально известной фигурантки исторического действа, как Валерия Мессалина, имя которой стало нарицательным для обозначения самого разнузданного разврата.

О распущенности Мессалины всегда ходили легенды, ее имя было синонимом торжествующей похоти в первом веке нашей эры и остается таковым сейчас, в двадцать первом веке.

Мессалина, говорят, принимала одновременно целые толпы мужчин, независимо от их общественного положения, которые пользовали ее в очередь, не удовлетворяя, однако, ненасытной похоти первой леди Римской империи.

Во дворце императора была специально оборудованная комната для наслаждений, где Мессалина продавала себя и других знатных женщин, даже в присутствии их мужей, как утверждают вездесущие историки.

Но и это не было пределом для любвеобильной супруги Божественного Клавдия. Она ходила по публичным домам, исполняя там роль самой дешевой и непритязательной проститутки.

КСТАТИ:

В 1862 году при раскопках города Помпеи был обнаружен публичный дом, называемый древними — «лупанарий» (от слова «lupa» — блудница). Это было двухэтажное сооружение, на первом этаже которого располагались вестибюль и пять комнат, площадью в два квадратных метра каждая. Видимо, сношение происходило на рогоже, брошенной на пол. Окна в этих комнатах отсутствовали. К вестибюлю примыкал примитивный туалет. Комнаты второго этажа были попросторней, но мало чем отличались от «гнездышек любви» первого этажа.

Нетребуется богатого воображения, чтобы представить себе атмосферу, а главное — запахи, царящие в подобных чертогах.

Клавдий достаточно долгое время делал вид, что не замечает «шалостей» императрицы, но когда она — при живом-то муже! — подписала брачный договор со своим давнишним любовником Гаем Силием, он приказал ее казнить.

Кое-кто, правда, утверждал, будто сам он был в числе свидетелей, подписавших этот брачный договор, так как его убедили в том, что эта церемония совершается как бы понарошку, чтобы обмануть злых духов. Что ж, могло быть и так…

После казни Мессалины он во всеуслышание заявил, что отныне будет пребывать в безбрачии, а если нарушит эту клятву, то пусть его заколят собственные телохранители. Ну и что? Прошло совсем немного времени, и он через подставных лиц предложил сенату обязать его жениться на своей же племяннице Агриппине якобы для блага государства. Мало того, впредь подобные браки не считать кровосмесительными.

Как говорится, в нагрузку он приобрел и пасынка по имени Нерон, которого поторопился усыновить и объявить своим наследником.

Это произошло в 50 году, который был ознаменован еще и тем, что Клавдий изгнал из Рима иудеев, проповедовавших учение Христа.

Вскоре после свадьбы он начал выказывать сожаление по поводу брака с Агриппиной и усыновления Нерона, который, едва достигши совершеннолетия, начал строить новоявленному папаше всяческие козни, причем, не без поддержки алчной и жестокой маменьки.

Судьба Клавдия была решена, когда он попытался было отстранить от себя Агриппину и ее многообещающего отпрыска. В 54 году он умер, отравившись грибами, — по официальной версии, разумеется.

КСТАТИ:

«Проблему добра и зла не только невозможно решить, но невозможно даже рационально поставить, потому что тогда она исчезает».

Николай Бердяев

Когда однажды Агриппина спросила прорицателей о судьбе своего сына и когда те ответили, что он будет царствовать, но убьет свою мать, она воскликнула: «Пусть убьет, лишь бы царствовал!»

Что ж, каждому — свое, как говаривал мудрый Цицерон,

А 17-летний Нерон (37—68 гг. н.э.), вступив в права императора, вначале повел себя достаточно скромно, предоставив дела управления государством двум опытным политикам: своему воспитателю, философу Сенеке, и командующему преторианской гвардией Афраннию Бурру.

Ничуть не умаляя достоинств второго, нужно, однако, заметить, что первый из этих двух державных мужей является поистине, великой личностью, подлинным украшением мировой Истории, тем, из-за кого еще как-то допустимо вспоминать таких его современников, как Нерон, Клавдий или Калигула.

Сенека Луций Анней (ок. 4 г. до н.э. — 65 г. н.э.), римский философ, политик, поэт.

Автор философских трактатов, из которых самый известный — «Нравственные письма к Луциллию», и девяти трагедий, не считая отдельных поэм и стихотворений.

Консул, представитель высшего сенаторского сословия.

Расцвет его славы пришелся на годы правления Калигулы, который, конечно же, взревновал к славе философа и политика и распорядился его убить. Этому намерению неожиданно помешала одна из любовниц императора, успокоив его тем, что слабый здоровьем философ и без того скоро отдаст Богу душу.

Однако Сенека пережил и Калигулу, и его преемника Клавдия. И вообще время…

КСТАТИ:

«Нет рабства более позорного, чем рабство духа».

«Душа — это бог, нашедший приют в теле человека».

«Цезарю многое непозволительно именно потому, что ему дозволено все».

«Каждый из нас для другого являет великий театр».

«Если нет дальнейшего роста, значит близок закат».

«Золотая узда не сделает клячу рысаком».

Луций Анней Сенека

Под руководством Сенеки и Бурра юный император исполнял свою роль достаточно пристойно, если не брать во внимание его склонности к театральщине, причем в самом негативном смысле этого слова.

Со всем пылом юности он бросился устраивать самые различные зрелища: юношеские игры, цирковые скачки, театральные спектакли, бои гладиаторов и т.п. Все бы ничего, да вот такая деталь: Нерон заставил выступать в юношеских играх престарелых сенаторов и матрон, и отнюдь не с целью совершенствования их спортивной формы.

Один раз, устраивая сражение гладиаторов, он не позволил убить ни одного бойца, даже из осужденных преступников, зато во время других игр погнал на арену четыреста сенаторов и шестьсот всадников, не проявляя столь трогательной заботы об их безопасности. Он учредил состязания на манер греческих Олимпиад, где спортивная программа сочеталась с художественной, и назвал их Нерониями. Нечего и говорить о том, что сам Нерон принимал самое активное участие и в конкурсах чтецов, и в конкурсах певцов, музыкантов, мимов и т.д. и т.п.

Естественно, Нерон был лауреатом всех возможных конкурсов во всех вероятных и невероятных номинациях.

Но Нерон-декламатор, певец, музыкант, актер, это лишь одна сторона, вернее, одна грань этой непростой и во многом непредсказуемой личности. Он вошел в Историю не только как самодеятельный артист, но и как палач-любитель. Характерной особенностью этой сферы его деятельности было стремление к медленному умерщвлению жертв, преимущественно при помощи ядов и вскрытия вен.

Яды Нерон предпочитал подносить жертве лично, а затем терпеливо ждал результатов их воздействия. Других приговоренных он заставлял самих вскрывать себе вены, сидя в ванне, заполненной теплой водой, а к тем из них, кто не проявлял должной решительности, он приставлял врачей, которые оказывали «неотложную помощь».

Он любил, изменив внешность, бродить по окраинам города, нападать на случайных прохожих, грабить торговцев, затевать драки в кабаках, короче говоря, безоглядно, беспредельно реализовывать весь свой жуткий потенциал, благо окружающая жизнь никоим образом тому не препятствовала.

Современники уверенно утверждают, что Нерон состоял в кровосмесительной связи с Агриппиной, своей матерью, приводя множество достаточно убедительных аргументов в пользу этого утверждения. Если учесть хотя бы тот факт, что Агриппина явно ревновала сына ко всем его любовницам, даже мимолетным, то версия относительно инцеста представляется вполне правдоподобной.

И конфликт между матерью и сыном, имевший столь печальные для нее последствия, основывался на грубом вмешательстве Агриппины не столько в державную деятельность сына, сколько в его личную жизнь. Сначала она оказала яростное сопротивление роману Нерона с некоей Актой, а затем пыталась любой ценой разлучить сына с аристократкой Поппеей Сабиной, которую он решил увести от мужа и сделать императрицей,

И вот тогда-то Нерон пошел в атаку. Он предпринял три серьезные попытки отравления матери, но эта предусмотрительная женщина, хорошо понимая, с кем имеет дело, избежала уготованной ей участи, заблаговременно принимая противоядия.

Целеустремленный сын приказал тогда тайно соорудить над постелью матери подвесной потолок, который должен был обрушиться на спящую при помощи хитроумной машины — подлинного шедевра механики того времени.

Когда же и этот замысел сорвался, Нерон, немного поразмыслив, изобрел самораспадающийся корабль, который должен был в открытом море мгновенно превратиться в груду мелких обломков, а каюта матери — в глубоководный саркофаг.

Но Агриппина отказалась от морской прогулки, и близкий к отчаянию сын вынужден был, не мудрствуя лукаво, подослать к ней пару верных людей с длинными кинжалами…

После этого Нерон заявил, что Агриппина организовала заговор против государства, готовила вооруженный переворот и, ввиду чрезвычайной опасности для общества, император как гарант его спокойствия и благоденствия вынужден был пойти на крайние меры… Это заявление было письменным, и автором его был не Нерон, а мудрый Сенека, но, казалось бы, железная его аргументация не успокоила римское общественное мнение.

Заволновались те из сенаторов, которые поддерживали Агриппину в ее стремлении влиять на внутреннюю политику, независимо от наставников молодого императора, Сенеки и Бурра, а таких сенаторов было немало. Заволновался и плебс, глубоко шокированный таким поступком Нерона в отношении собственной матери. Как известно, у представителей низших слоев населения чрезвычайно развит культ родственных связей, так что восприятие кровных родственников у них напрочь лишено необходимой критичности: брат — это святое, мать — это святое, племянник — это святое и т.д. Среди этих «святое» зачастую встречаются подлинные изверги рода человеческого, но родственнички скорее будут проклинать тех, кто стал их безвинными жертвами, чем единокровных убийц, насильников, мучителей и т.п. Недаром же на телах преступников часто встречаются вытатуированные надписи «Не забуду мать родную»…

Так или иначе, но репутация Нерона среди значительной части населения была подорвана. Будь он более цельной личностью, то проигнорировал бы критику в свой адрес, при этом двумя-тремя широкими, а главное щедрыми жестами трансформировав недовольных в довольных, но Нерон, увы, не был таковым. Особое чутье свирепого зверя подсказало ему приближение расплаты за роковую ошибку, но вместо того, чтобы замести следы, спрятаться, затаиться в чаще, а потом напасть на азартных охотников, он вышел им навстречу, приплясывая и кривляясь…

Свою первую жену, Октавию, он совершенно необоснованно обвинил в прелюбодеянии, выслал из Рима и убил, разумеется, чужими руками. Октавия пользовалась всеобщей любовью, так что ее смерть лишь усилила напряжение во взаимоотношениях Нерона и римлян.

Дальше — больше. Нерон оформляет законный брак с Поппеей Сабиной, красивой, фантастически развращенной, жестокой и лицемерной женщиной, которая имела странную власть над ним, погрязшим в бездне порока. Эта власть, скорее всего, основывалась на том, что Нерон попросту робел перед порочностью, превышающей его собственную.

Видимо, подобное чувство действительно терзало эту экспрессивную натуру, вылилось в то, что во время семейной ссоры Нерон ударил беременную Поппею ногой в живот, после чего она скончалась, а затем была обожествлена…

Он выступал на всех аренах Рима как певец, чтец-декламатор и кифаред (музыкант, играющий на кифаре). При этом несчастные зрители вынуждены были по многу часов слушать то, что никак не являлось шедеврами искусства (мягко выражаясь)… Известно, что во время его «творческого отчета» все входы в цирк перекрывались до конца выступления, и одна женщина вынуждена была родить ребенка прямо на скамьях для зрителей.

Нерон, бесспорно, был натурой художественной, но ее эстетическое начало тесно сплеталось с деструктивным, разрушительным, садистским, и это вот сочетание являло собой поистине взрывчатую смесь.

Он начал устраивать дикие оргии прямо на арене большого цирка, где экзотические яства подавали голые проститутки.

Он изнасиловал весталку Рубрию.

Огромное количество изнасилованных им женщин часто перемежалось мальчиками и зрелыми мужчинами.

Но и это не все.

Этот неуемный бисексуал находил особое удовольствие в заключении законных браков с представителями своего пола.

ФАКТЫ:

«Для него самого, опозоренного всевозможными деяниями, все равно, были ли они дозволены, или нет, не осталось, по-видимому, больше новых преступлений, но, тем не менее, он вступил в формальную супружескую связь с неким Пифагором, одним из людей развратной толпы, и отдался ему в жены.

Императору надели фату, выставлены были приданое, брачная постель, свадебные факелы, все было выставлено напоказ, что даже у женщин скрывает покров ночи».

Публий Корнелий Тацит. «История»

А спустя всего лишь несколько дней после этой свадьбы Нерон — уже в качестве мужа — венчается с вольноотпущенником Спором, которого взял в «жены» за сходство с покойной Поппеей Сабиной.

С этой целью Нерон приказал кастрировать юношу, нарядить в платье императрицы и отныне называть только Сабиной…

Их свадьба праздновалась с поистине императорской пышностью. Многочисленные гости дошли до того в своем рабском лицемерии, что всерьез желали новобрачным кучу наследников!

На вопрос, как ему нравятся такие браки, один смельчак-философ (и такие встречались на необозримых просторах Истории) так ответил взбалмошному императору: «Ты правильно поступаешь, беря себе таких жен. Жаль только, что боги не внушили подобную страсть твоему отцу».

Нерону и этого показалось мало, и он вскоре вышел замуж за своего секретаря, вольноотпущенника Дорифора, причем в первую брачную ночь Нерон дико вопил на весь дворец, как насилуемая девушка.

А теперь представим себе небольшую арену со вкопанными в центре ее столбами. К столбам привязаны 8—10 обнаженных мужчин и женщин. Звучит торжественная музыка. На арену въезжает повозка с клеткой, в которой мечется и рычит одетый в звериную шкуру Нерон.

Служители открывают дверцу клетки. Император с диким ревом выскакивает на арену и набрасывается на привязанных к столбам мужчин и женщин, торопливо совокупляясь с ними. Наконец, насытив свою похоть в роли субъекта, он тут же превращается в объект и отдается своему любимому мужу Дорифору…

Он послал яд вместо лекарства своему наставнику Бурру.

Главного своего наставника и учителя, Сенеку, он заставил покончить с собой. Что ж, обычная гримаса мадам Клио…

КСТАТИ:

«И вновь понимаешь: нет, нет, мы не умираем — мы только прячемся в природе. Ибо дух наш — вечен… Ох, побыстрее бы в гавань! Чего желать! Что нам оплакивать в этом мире? Вкус вина, меда, устриц? Но мы все это изведали тысячу раз. Или милости фортуны, которые мы, как голодные псы, пожираем целыми кусками — проглотим и вкуса не чувствуем? Все суета… Пора! Пора! Прочь из гостей! Засиделся! В гавань! В гавань!»

Луций Анней Сенека

А тут начались волнения в провинциях. Причем в нескольких сразу, что было весьма тревожным симптомом грядущего в недалеком будущем распада.

Еще один симптом такого рода — активное распространение христианства, троянского коня древнего социализма. Проповедники этого верования вступались за права бедных, осуждая богатых, что, конечно же, импонировало люмпенам, заветной мечтой которых во все времена было изъятие чужих богатств и безбедное паразитическое существование, не отягощенное заботами о каком бы то ни было созидании, воспроизведении и приумножении этих богатств.

Более разрушительной теории человечество не знало и в те времена, и во все последующие. Ленивое, непродуктивное, морально слабое большинство наконец-то обрело теорию, превращающую его постыдные пороки в несомненные достоинства. Да, только лишь бедному уготовано царствие небесное, а вот богатому труднее туда войти, чем верблюду проникнуть сквозь игольное ушко.

ФАКТЫ:

«Ненависть к ним была всеобщей и несомненной, доказательством чему служит их позорная смерть: их одевали в шкуры диких зверей и бросали собакам или привязывали к крестам, где оставляли умирать медленной смертью, или сжигали заживо, будто вязанки хвороста, чтобы освещать улицы. Нерон с удовольствием предоставлял свои сады для этих спектаклей. Часто, смешавшись с толпой или сидя в колеснице, одетый конюшим, он наблюдал эти зрелища. Ему доставляли удовольствие казни христиан, он и сам принимал в них непосредственное участие.

Публий Корнелий Тацит. «История»

Что ж, понятие удовольствия весьма многозначно.

Историки утверждают со всей определенностью — и Тацит настойчивее всех, — что главным организатором удовольствий Нерона был человек, вошедший в историю литературы как Гай Петроний Арбитр (? —66 г. н.э.), классик, автор знаменитого «Сатирикона», сохранившегося до наших дней лишь в виде нескольких фрагментов.

В этих фрагментах ярко и выпукло описана жизнь римских провинций, дана многоплановая картина быта и нравов той бурной эпохи.

А окружавшая жизнь приводила все новые а новые аргументы в пользу очень простой истины: «За все нужно платить, и за удовольствия — в том числе».

Печально знаменитый римский пожар, который многие историки называют делом рук Нерона, стал кульминационным моментом его 14-летнего правления, той точкой апогея, после которой начался процесс падения, процесс необратимый и стремительный.

А пожар был действительно ужасен. Он бушевал шесть дней и семь ночей, затронув 10 из 14 районов огромного города. Четыре из них выгорели дотла. Это была катастрофа такого масштаба, что требовала столь же масштабного виновника. Таковым, естественно, оказался Нерон. По Риму поползли слухи, что император, одержимый манией величия, приказал сжечь город, чтобы на его месте построить новый. Рассказывали и о том, что во время пожара он стоял на Меценатовой башне в театральном одеянии и пел торжественные оды. Но серьезные исследователи высказывают по этому поводу весьма серьезные сомнения, с которыми нельзя не считаться. Ведь как бы там ни было, но в результате этого пожара сам Нерон понес огромные убытки: сгорел его роскошный дворец вместе с находящимися там коллекциями и драгоценностями, а кроме того, как известно, Нерон, будучи императором, нес личную ответственность за то, чтобы его подданные имели крышу над головой и хлеб насущный (ночной кошмар любого современного президента), а пожар уничтожил почти все его ресурсы.

И все же большинство современников обвиняло в этой трагедии именно Нерона, даже несмотря на массовые казни христиан по тому же самому обвинению. Предполагать сговор Нерона с христианами — мягко выражаясь, нелепо.

А вот сговоры против него начали возникать с угрожающей частотой и раз от разу они становились все серьезнее, а участники их — все решительнее…

В довершение ко всему в 66 году вспыхнуло крупное восстание в Иудее, названное Иудейской войной. На его подавление было брошено 3 легиона под командованием Тита Флавия Веспасиана. А первое лицо государства в это время безмятежно путешествовало по Греции, выступая в театрах и коллекционируя лавровые венки победителя различных музыкальных конкурсов.

Он вернулся из Греции только в начале 68 года, продемонстрировав римлянам 1808 победных венков. Видимо, это было последней каплей, переполнившей чашу терпения римлян. Началось крупномасштабное восстание, возглавляемое наместником Испании Сервием Гальбой. К нему присоединились наместники других провинций, и очень скоро римская армия присягнула Гальбе, а сенат объявил Нерона врагом отечества,

Он бежал, но погоня неумолимо приближалась. «Нерон понимал, что такой приговор сената означает быть засеченным насмерть розгами, и решил избежать столь бесславного конца. Проговорив: „Какой великий артист погибает!“, как утверждает Светоний, он с помощью своего секретаря вонзил себе в горло меч.

КСТАТИ:

«Наша беда не приходит извне: она в нас, в самой нашей утробе».

Луций Анней Сенека

Да, беда обитает в нас самих, и нечего вертеть головой в поисках образа врага. Когда один человек (или группа людей) долго и безнаказанно издевается над тысячами и миллионами себе подобных, причину этого явления следует искать прежде всего в порочности этих миллионов, выплеснувших на поверхность житейского моря именно такого правителя.

Поэтому не стоит, пожалуй, ронять слезы сочувствия, читая в исторических сочинениях: «Народ изнывал…» или «Народ страдал…» Это страдание мазохиста, который, как известно, всегда является одновременно и садистом…

КСТАТИ:

«И как меньший отдает себя большему, чтобы тот радовался и власть имел над меньшим, — так приносит себя в жертву и больший и из-за власти ставит на доску — жизнь свою».

Фридрих Ницше. «Так говорил Заратустра»

В некоторых кругах принято говорить, что всякая власть — от Бога. Но, думается, вовсе не потому, что именно он, Бог, надел на нас то или иное ярмо, а потому, что если мы его терпим, то, значит, иного мы у Бога не заслуживаем, значит, туда нам всем и дорога…

После Нерона Римом правил Гальба, император, способный восстать и сокрушить, но не умеющий ни жить в мире, ни созидать, человек одновременно жестокий и слабовольный, полностью зависящий от капризов своих многочисленных партнеров по гомосексуальным играм. Был убит спустя семь месяцев после провозглашения его императором.

Его преемник и организатор его свержения, Отон, через девяносто пять дней своего сумбурного правления закололся кинжалом.

Следующим был Вителлий, в прошлом проституированный мальчик Тиберия. Став императором, окружил себя целым гаремом развратных мальчишек, в обществе которых забывал и свой сан, и свой долг первого лица государства. Оставил о себе память как о садисте, обжоре и моте. Через восемь месяцев правления его растерзали на площади.

Бесславные дела, бесславное время… Собственно, чему тут удивляться?

Ведь каждый из этой троицы императоров был избран на столь высокий пост пьяной солдатней, а это еще хуже и чревато еще более тяжкими последствиями, чем так называемое «всенародное избрание».

Из всех троих один лишь Гальба, как мне представляется, может быть отмечен в роли обладателя хоть какого-то позитивного свойства. Таким свойством можно назвать его чувство справедливости. Факты проявления этого чувства могут, конечно, у кого-то вызвать протест, но не следует забывать, что уже давно свершившимся фактам от этого как-то ни холодно, ни жарко, но самое главное: справедливость потому и называется справедливостью, что неуклонно придерживается принципа адекватности следствия вызвавшей его причине, и здесь разговоры о жалости или о сострадании попросту неуместны. Да и не аморально ли сострадание к негодяям?

ФАКТЫ:

В легионе, которым командовал Гальба, один солдат решил, как говорится, «нагреть руки» на дефиците продовольствия и продать своим товарищам какое-то количество пшеницы по баснословно завышенной цене.

В наше время и на так называемом постсоветском пространстве такая ситуация далеко не редкость, но вызывает, как правило, лишь равнодушное пожатие плеч властей предержащих и фарисейскую фразу: «Ну, что ж… это рынок… что ж…» А вот Гальба (в условиях рынка) поступил по-справедливости: он запретил кормить этого солдата, когда он реализует весь свой хлеб. В итоге солдат умер с голоду. Человеку, который, взявши на себя роль менялы, нагло обманывал клиентов (в наше время такие особи называются «кидалами»), Гальба приказал отрубить руки и прибить гвоздями к столу.

А вот опекуна, который отравил опекаемого сироту, дабы завладеть наследством, он распял на кресте, но когда тот начал кричать с креста, что это незаконно, что он как римский гражданин имеет право на особое положение, Гальба сказал: «Да, ты имеешь право на особое положение» — и приказал перенести его на другой крест, выше других и выкрашенный. Вот так. А все остальное — как у всех…

Но вот у кормила власти оказывается Веспасиан (9—79 гг. н.э.), представитель не слишком знатного, но уважаемого рода Флавиев. После подавления восстания в Иудее, завершившегося фактической ликвидацией этого государства, Веспасиан вместе со своим сыном Титом, командовавшим в его войске отдельным легионом, вернулся в Рим, где после окончания волнений, последовавших за смертью Вителлия, был провозглашен императором.

Он, бесспорно, являл собой разительный контраст со своими предшественниками. Во-первых, он был гетеросексуалом, мало того, большим любителем и тонким ценителем противоположного пола. Во-вторых, он не упивался властью, а относился к ней лишь как к средству наведения и поддержания элементарного порядка. И в-третьих, он был психически нормален, в то время как подавляющее большинство римских императоров состояло из психопатов.

Веспасиану после всех передряг римской Истории достались поистине Авгиевы конюшни, которые он расчистил с поразительными хладнокровием и усердием. Причина этого усердия, кроме целеустремленности характера, заключалась еще и в том, что Веспасиан твердо заявил сенату, что наследовать его будут его сыновья, либо никто. Действительно, практика избрания на высший пост в государстве любого полюбившегося народу мерзавца уже завела так далеко, что поставила под вопрос само существование Рима. Так что Веспасиан наводил порядок не просто так, по долгу службы, а с конкретной целью оставить сыновьям империю во всей ее былой славе и мощи.

Он основательно почистил высшие сословия, изгнав оттуда самозванцев и ублюдков, которые почему-то решили, что если какой-то сенатор развлекся по пьяному делу с какой-то вольноотпущенницей, то возможный плод такого развлечения должен непременно носить тогу сенатора, и не иначе…

Падение нравов никого и никогда не удивляло в Римской империи, но Веспасиан столкнулся с такими его проявлениями, которые, можно сказать, угрожали безопасности государства.

Исходя из многочисленных фактов развала семей знатных римлян, император провел через сенат указ, согласно которому любая свободная женщина, состоящая хотя бы в мимолетной связи с рабом, автоматически становилась рабыней, даже если речь шла об аристократках самой высшей пробы.

Впрочем, именно они, рафинированные аристократки, и олицетворяли тот нравственный беспредел, который ужасал Веспасиана, да и не только его. Знатнейшие матроны того времени в буквальном смысле слова отбивали хлеб у проституток, соревнуясь с последними не только в предоставлении своего тела любым вероятным пользователям, но и в различного рода извращениях, которые традиционно считались прерогативой именно «жриц Венеры».

Так что все, абсолютно все, что может украсить меню самых роскошных борделей нашего времени, было известно в первом веке и практиковалось весьма и весьма широко… Памятники той эпохи содержат описания и садизма, и мазохизма, и копролагнии (когда удовлетворение достигается при вдыхании запаха или рассматривании экскрементов партнера), и фетишизма, и многого другого, называемого сексуальными деликатесами.

Небывалого размаха достигли мужская (как гетеро-, так и гомосексуальная) проституция и то направление женской, которое принято называть «розовой» (лесбийской).

Фрески и вазопись того времени изобилуют эротическими сценами, большинство которых отражает празднества в честь Вакха, а главными героями являются сатиры. Здесь царствует беспредельный разгул страстей: сатиры преследуют женщин и менад, занимаются мастурбацией, совершают сексуальные акты с животными и друг с другом.

Разумеется, все эти сцены были не столько плодом творческого воображения художников, сколько своеобразным зеркалом бытия.

В литературе той эпохи таким зеркалом было творчество римского поэта Марка Валерия Марциала (ок. 40 — ок. 104 гг.), автора 15 книг, содержащих эпиграммы на его современников. Многие из этих эпиграмм, как известно из свидетельств этих же современников, шокировали своей грубой прямотой, однако читая их в переводах поэтов xix и xx столетий, абсолютно невозможно представить себе, что же именно в этих изысканно-расплывчатых сентенциях могло кого-либо шокировать. И лишь ученые-лингвисты, презревшие существующие стереотипы восприятия античного творчества, пришли к однозначному выводу: в угоду нормам обывательской морали Марциал был фактически переписан наново в переводах академических поэтов.

Чем так беспардонно извращать мысли великого римлянина, не лучше и не честнее ли было бы заявить, что тексты утрачены, или что-то в таком роде, но не выдавать вялую эстетскую немочь за фейерверк эпатирующего острословия.

Вот он, подлинный Марциал:

XI-LXIII

«Ах, какой же ты наблюдательный, Филомуз, особенно в бане!

«Отчего это твой член так волнуют гладкокожие мальчуганы?» — с подначкой вопрошаешь ты меня.

Отчего?

Отвечу по-простому тебе, вопрошающему:

«В жопу трахают, Филомуз, любознательных».

Да, такие стихи действительно могли шокировать, особенно тех, к кому они были обращены.

Но вернемся к Веспасиану. Он отличался от своих предшественников еще и тем, что его не радовала чужая смерть, поэтому он плакал, вынося смертные приговоры даже тем, кто их явно заслужил.

Одна дама долго и настойчиво добивалась его расположения. В конце концов Веспасиан провел с ней ночь, подарив ей наутро четыреста тысяч сестерциев. Когда казначей спросил его, по какой статье занести в книгу расходов эту сумму, император ответил: «За пылкую любовь к Веспасиану».

Этот эпизод, однако, никак нельзя считать характерным для этого человека, потому что Веспасиан отличался болезненным корыстолюбием. Он, к примеру, удвоил дань с провинций, скупал и перепродавал недвижимость, давал возможность чиновникам-взяточникам вволю нажиться, чтобы потом их засудить и конфисковать имущество. Но самым, пожалуй, эффектным деянием этого императора было открытие в Риме платных туалетов и произнесение по этому поводу исторической фразы: «Деньги не пахнут».

И умер он, в отличие от многих императоров, естественной смертью, от болезни, симптомами своими напоминающей лихорадку.

КСТАТИ:

«Может, мы всю жизнь живем, чтобы заслужить могилу. Но узнаем об этом только подходя к ней».

Василий Розанов

Весьма вероятно…

Тем не менее, Веспасиан был признан Божественным. Кем и почему — не так уж важно…

Его сын Тит был также признан Божественным (разумеется, когда стал очередным императором), хотя правил он очень недолго: с 79 по 81 гг. н.э.

Он еще в юные годы зарекомендовал себя всесторонне развитой личностью, обнаружив самые разнообразные таланты: от фехтования до стихосложения, что, впрочем, не мешало ему окружать себя великим множеством проституированных мальчиков и евнухов, с которыми он забывал обо всех проблемах, заботах и талантах. Правда, став императором, Тит предпринял ряд шагов по ограничению публичных проявлений гомосексуальной проституции, но это были скорее политические жесты, чем акты доброй воли.

Прославил он себя победоносным штурмом Иерусалима, поставившим жирную точку в истории Иудеи. Этот поход был окрашен еще и скандальным романом Тита с иудейской принцессой Береникой, этой Клеопатрой первого века нашей эры, романом бурным до самозабвения, но все же завершившимся расставанием влюбленных, когда Тит решил наконец-то взяться за ум и исполнить роль настоящего императора.

Разрушив Иерусалимский храм, этот оплот, символ веры народа, столь опрометчиво провозгласившего себя богоизбранным, а следовательно, не подвластным земному суду, Тит, став императором, освятил другое сооружение, как бы пришедшее на смену тому надменному храму, тоже своеобразный храм, но предназначенный для совсем иных культов, — Колизей, огромный амфитеатр, на арене которого могли сойтись 3000 пар бойцов.

КСТАТИ:

Вопреки бытующему стереотипу восприятия этого величественного сооружения, исследователи со всей уверенностью заявляют, что на арене Колизея никогда не происходили сцены пожирания первых христиан какими-либо хищниками. Их вообще не убивали в Колизее, чего, правда, не скажешь о других сооружениях такого характера.

В честь победы над иудеями была сооружена и величественная Триумфальная арка Тита, под которой он проехал на белом коне в 81 году.

Правил он недолго, чуть больше двух лет, все это короткое время было заполнено делами, за которыми ясно сквозило искреннее стремление зрелого (ему тогда исполнилось сорок лет) человека хоть каким-то образом искупить жестокие безумства юности.

Тит свято чтил право собственности, в отличие от своих предшественников.

Он взял себе за правило никого из просителей не отпускать без твердого обещания разрешить его проблему. Когда же его домашние замечали ему, что даже он не все проблемы в состоянии разрешить, Тит отвечал: «Никто не должен уходить опечаленным после разговора с императором».

Однажды за обедом он вспомнил, что за целый день не сделал ни одного доброго дела, и произнес фразу, ставшую исторической: «Друзья мои, я потерял день!»

Во время его правления произошло извержение вулкана Везувий, принесшее неисчислимые бедствия, а затем разгорелся очередной пожар Рима, не такой обширный, как при Нероне, но достаточно разрушительный. Во время пожара Тит обратился к народу со словами: «Все убытки — мои!»

Немало усилий он приложил и для борьбы с эпидемией моровой язвы. Одним из самых оригинальных его деяний было решительное разрушение системы всеобщего доносительства, формировавшейся веками в этом государстве. Доносчиков специально отлавливали, затем проводили по арене переполненного зрителями Колизея, били плетьми, после чего либо продавали в рабство, либо ссылали на самые отдаленные и дикие острова. Нам бы такое…

Видимо, Тит уж очень нагрешил в юности, если в зрелые годы проявлял странную снисходительность к людям, зачастую явно не достойным этой снисходительности. Такое смирение при неограниченных императорских возможностях карать неугодных толковалось окружающими не иначе, как проявление раскаяния за неблаговидные поступки, совершенные в прошлом.

Например, он поразительно мягко реагировал на враждебные выпады своего брата Домициана, которому просто невтерпеж было дожидаться своей очереди на императорский трон и поэтому он вел себя в полном соответствии с теми чертами своего характера, которые снискали со временем всеобщую ненависть.

Умер Тит скоропостижно, внезапно заболев лихорадкой. Перед смертью он успел сказать, что лишается жизни безвинно, если не считать одного поступка… Далее он ничего не успел сказать, предоставив хронистам строить самые разнообразные догадки на этот счет. Некоторые выдвигали версию сексуального контакта с женой брата, но эта версия явно надумана, и прежде всего потому, что жена Домициана была шлюхой, с которой не имел сексуального контакта лишь какой-нибудь уж очень ленивый римский гражданин, так что если что-то такое имело место, то страшной тайной уж никак не могло являться, да и святотатством тоже.

Думается, гораздо более приемлема другая версия, согласно которой Тит глубоко страдал из-за разрыва с принцессой Береникой, из-за любви, которой ему пришлось пожертвовать во имя императорского сана…

КСТАТИ:

«Цезарю многое непозволительно именно потому, что ему дозволено все».

Луций Анней Сенека

Брат не оказал ему никаких посмертных почестей, кроме церемонии обожествления, да и то под давлением представителей буквально всех слоев римского общества.

Став императором, Домициан прежде всего начал самоутверждаться путем соблазнения жен римских аристократов. Затем этого ему показалось мало, и у Тацита мы читаем о его «постыдных и развратных похождениях». Светоний упоминал о его ежедневных соитиях, которые Домициан любил называть не иначе, как «постельной борьбой», о том, что он окружал себя проститутками самого низшего пошиба, а любимым его развлечением было вырывание лобковых волос у своих сексуальных партнерш.

У Светония встречается упоминание о том, что Домициан часто развлекался ловлей мух и прокалыванием их острием грифельной палочки. Такие действия — несомненное доказательство склонности к некрофилии.

Он был женат на шлюхе, к которой питал необычайную, какую-то патологическую сексуальную привязанность. После громкого скандала, увязанного с чересчур пылкой любовью к актеру Парису, Домициан развелся с нею, но очень скоро затосковал и якобы по требованию народа вернул грешницу в лоно августейшей семьи. Естественно, разлучник Парис был убит, да и не только он, а еще и его ученик, вся вина которого заключалась в том, что он имел несчастье быть похожим на своего учителя.

Домициан заигрывал со столичным плебсом, устраивая раздачи хлеба и денег, различных подарков, а также пышные зрелища, разумеется, кровавые, да еще и с участием гладиаторов-женщин.

М-да… чего не сделаешь для завоевания народной любви!

Не полагаясь, впрочем, на любовь плебса, Домициан на всякий случай значительно повысил жалованье военным. Отдавая себе отчет в том, что для завоевания популярности среди военных требуется хотя бы одна боевая победа, он организовал поход против якобы восставших хаттов, живших между Рейном и Дунаем. Передвигался он в этом походе преимущественно на носилках (да, это не Юлий Цезарь!). Как утверждают хронисты, никакого сражения с хаттами не было, но в Риме был устроен пышный триумф. По словам Тацита, роль пленных хаттов в этом триумфе исполняли подкупленные римские люмпены, что весьма вероятно.

К числу позитивных деяний Домициана следует отнести восстановительные работы после пожара 80 года и сооружение великолепного дворцового комплекса на Палатинском холме.

Правда, при этом он приказывал везде, где можно (да и где нельзя тоже), ставить в его честь золотые и серебряные статуи, причем сам назначал их вес.

Казну он истощил окончательно, но жить хотелось широко и красиво (по его представлениям), поэтому резко возросли налоги, начались поборы, конфискации и репрессии. Самые богатые из сенаторов были объявлены оппозиционерами и казнены, разумеется, с конфискацией имущества.

Налог с иудеев был повышен и взыскивался с особой строгостью, даже с тех, кто не придерживался иудейского образа жизни. Светоний упоминает о том, как среди многолюдного собрания прокуратор осматривал девяностолетнего старика, чтобы проверить, не обрезан ли он.

А во всех кварталах Рима спешно сооружались триумфальные арки с именем Домициана. Что говорить, если месяц октябрь был переименован в месяц Домициан, а сентябрь — в Германик (прозвище, которое император себе присвоил)… Он присвоил также названия «господин и бог», так что отныне к нему должны были обращаться только так.

Из Рима и Италии были изгнаны все философы.

Историка Гермогена Тарсийского Домициан казнил за некоторые «намеки», которые он якобы позволил себе в своем сочинении. Разумеется, это сочинение было уничтожено, а переписчики распяты на крестах.

Были изгнаны все иудеи и христиане, а за ними вообще все, кого доносчики (полуграмотные, понятное дело) определяли как потенциальных оппонентов. Чистки проводились весьма тщательно, и если совсем недавно богатых налогоплательщиков оберегали как кур, несущих золотые яйца, то теперь их убивали, потому что воцарился принцип «Все и сразу!», тот самый, который так популярен среди молодежи начала XXI века.

Такой принцип, правда, резко и неумолимо приближает финиш жизненного пути, но кто об этом думает в состоянии эйфории штурма, а если ж думает, то лишь в плане: «Гуляйте, блохи, завтра в баню!»

«Баня» Домициана стремительно приближалась, и это приближение ускорялось репрессиями, которые быстро превратились в волну террора, и военными неудачами в Дакийском царстве и в Британии, и бесчестными поступками «господина и бога», и бездумностью преобразований, короче говоря, всеми реалиями римского бытия, связанными так или иначе с именем Домициана!

И вот настал день, когда «баня» приблизилась вплотную, причем и в переносном, и в прямом смыслах. Домициан направлялся в баню, когда ему сообщили, что какой-то человек хочет сообщить нечто важное. Он вернулся в спальню, где и был заколот кинжалами заговорщиков.

Граждане Рима ликовали, люмпены недовольно ворчали, а военные несколько дней негодовали, но вскоре забыли, по поводу чего негодовали…

КСТАТИ:

«Stat sua cuique dies». Vergilius («Каждого ожидает его день». Вергилий)

Да, каждому свой день, но почему-то эти дни уж очень схожи если не у всех, то у громадного большинства субъектов, обладавших титулом Императора, у психопатов, тиранов, извращенцев и т.п.

Император Траян запомнился Истории как страстный любитель мальчиков и содержатель мужского борделя, из которого в свое время буквально не вылезал его преемник, император Адриан, оставивший по себе память прежде всего как гомосексуалист-насильник.

Но в кровавой суматохе этих же самых дней вспыхивали подлинные звезды Истории, негасимый свет которых озаряет и наши дни, не менее кровавые, пожалуй, а то, что не менее извращенные, это уж точно…

Философ Эпиктет (ок. 50—135 гг.), стоик, мудрец, бывший раб некоего Эпафродита, телохранителя Нерона. Между прочим, этот Эпафродит как-то сломал ему ногу — просто так, проверяя, насколько терпелив его юный раб.

Когда же пришедший к власти Домициан казнил Эпафродита как бывшего приближенного Нерона, Эпиктет получил свободу и начал вести нищенскую жизнь киника. Все его имущество состояло из соломенной подстилки, деревянной скамейки и глиняной лампы, которая после смерти философа была продана на аукционе за деньги, эквивалентные 13 килограммам серебра.

Его мудрость дожила до нашего времени в изложении ученика и почитателя Эпиктета, греческого писателя Флавия Арриана.

Программное изречение Эпиктета: «Людей мучают не вещи, а представления о них». Эти слова впоследствии были начертаны на потолке библиотеки французского философа Мишеля де Монтеня.

КСТАТИ:

«Подумай о том, что ты являешься актером в драме и должен играть роль, предназначенную тебе поэтом, будь она велика или мала. Если ему угодно, чтобы ты играл нищего, постарайся и эту роль сыграть как следует; то же относится и к любой другой роли — калеки, государя или обыкновенного гражданина. Твое дело — хорошо исполнить возложенную на тебя роль; выбор же роли — дело другого».

«Земной человек — слабая душа, обремененная трупом».

Эпиктет

Как жалко выглядят в сравнении с ним императоры!

А такой светоч разума как Плутарх! Его «Сравнительные жизнеописания» — подлинные шедевры искусства мадам Клио, как являются шедеврами мысли всех эпох и культур такие высказывания, как например: «При большой опасности и в трудных обстоятельствах толпа, по обыкновению, ожидает спасения больше от чего-то противоречащего рассудку, чем от согласного с ним». Ведь в этой фразе — ключ к пониманию природы власти, а с нею и большинства нелепостей, которые называются закономерностями исторического процесса.

Еще одна звезда той эпохи — Децим Юний Ювенал (ок. 60 — ок. 127), поэт, признанный классик жанра, называемого «суровой сатирой», неустанный и бесстрашный бичеватель пороков всех слоев общественной пирамид. А что может лучше характеризовать эпоху, чем присущие ей пороки?

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

Не спит уж любовник. И велит она, чтобы шел он, плащом обернувшись, Коль его нет, на рабов накинется. Если и те оплошают, то пусть приведут водоноса… Но кто же сторожем будет стражей самих?

Децим Юний Ювенал. «Сатиры»

А в 140 году произошло нечто, можно сказать, немыслимое, учитывая характерные особенности римского бытия: императором стал знаменитый философ, последователь Эпиктета и Сенеки, Марк Аврелий Антонин (121—180 гг.), автор произведения «Наедине с собой», где есть сентенция, которую можно считать программной:

«Паучок, поймавший муху, уже гордится этим; а иной гордится тем, что словил зайчонка или рыбешку сетью, или кабаненка, или медведей, или сарматов. Разве все они не разбойники, если разобраться в их побуждениях?»

И это не просто слова, не декларация абстрактного гуманизма (чем зачастую баловались его предшественники), а жизненная позиция, от которой император Марк Аврелий не отступил ни на шаг при самых разных перипетиях своего девятнадцатилетнего правления.

Он возглавлял множество военных походов, предпринимая поистине героические попытки вернуть Риму если не былое величие, то хотя бы прежние границы имперского пирога, изрядно понадкушенного варварами. Марк Аврелий восстановил римский протекторат над Арменией и одержал блистательную победу над парфянами. Особое внимание он уделял совершенствованию законодательства и судопроизводства, и это внимание, запечатленное в сборнике его рескриптов, стало классикой юриспруденции.

КСТАТИ:

«Непрестанное течение времени постоянно сообщает юность беспредельной вечности».

Марк Аврелий Антонин

Немного же отыщется на просторах Истории державных мужей, обладающих таким уровнем интеллекта…

В центре современного Рима красуется великолепная конная статуя Марка Аврелия. Скорее всего, она была в свое время установлена на триумфальной арке, возведенной в честь победы над парфянами (164—166 гг.), и чудом уцелела в Средние века, когда инквизиция уничтожала все памятники Античного Рима. Говорят, что какой-то инквизиционный функционер, не отягченный, как все функционеры, ни излишней эрудицией, ни интеллектом, принял скульптурное изображение язычника Марка Аврелия за памятник императору Константину, который возвел христианство в ранг государственной религии. Таким образом невежество инквизитора спасло от неминуемой гибели этот шедевр искусства.

А вот другому памятнику великому императору повезло меньше. Речь идет о триумфальной колонне, возведенной в конце II века в честь победы Марка Аврелия над германцами. Известная под названием колонны Марка Аврелия, она возвышается и по сей день на Пьяцца Колонна, но скульптурный образ философа-императора заменен средневековыми церковниками на статую одиозного апостола Павла. Ну и что? Памятник-то все равно называют колонной Марка Аврелия…

КСТАТИ:

«Можно предвидеть будущее. Ведь оно в том же роде, что и настоящее, и не выйдет из его ритма. Поэтому и безразлично, будешь ли ты наблюдать человеческую жизнь в течение сорока лет или же десяти тысяч лет. Ибо что ты увидишь нового?»

Марк Аврелий Антонин

Как и многие философы, он был женат на шлюхе, которая родила ему сына.

Когда в 180 году Марк Аврелий умер, заразившись чумой, начался двенадцатилетний кошмар правления этого сыночка, известного под именем Коммода Люция (161—192 гг.).

Но прежде чем окунуться в эту кровавую грязь, глотнем свежего воздуха при упоминании о знаменитом современнике знаменитого философа-императора, о писателе Апулее (ок.125 г. — ок. 180 г.).

Он сочетал великолепное ораторское искусство с глубокими философскими знаниями. Он был автором романов, философских трактатов, стихов и публичных речей.

Наиболее значительным произведением Апулея, пережившим тысячелетия, является роман «Золотой осел», признанный шедевр античной литературы. Основная линия сюжета романа-приключения молодого человека, силой колдовских чар превращенного в осла. Он становится свидетелем и живым участником множества самых разных событий, которые в сочетании своем дают исчерпывающую картину «золотого века» Римской империи. Эта картина далеко не во всем (мягко говоря) является панегириком тому жизненному укладу, который воспевали верноподданные писатели и философы, поэтому роман Апулея был воспринят весьма неоднозначно и, как следовало ожидать, заклеймен «сладкоголосыми», обвинявшими его автора в непристойности.

Имена «сладкоголосых» (как того времени, так и последующих) канули в Лету, а вот имя Апулея и его литературная слава пережили почти девятнадцать веков вне зависимости от того, кто и когда считал «Золотого осла» малопристойным произведением… Литература и искусство всегда были своеобразными зеркалами своих эпох. Как видим, римская эпоха характерна, в отличие от греческой, пресыщенностью естественными удовольствиями и поиском новых, зачастую противоестественных, что неизбежно ведет к девальвации культурных ценностей.

И не только культурных.

КСТАТИ:

«Пресыщенный сотрапезник вызывает отвращение у пирующих».

Тит Лукреций Кар

А если он не только пресыщен, но еще и патологически жесток, развращен, вероломен и просто глуп? Ведь именно таким был Коммод, наследник Марка Аврелия, признанного самым мудрым из всех римских императоров.

Коммод проявил себя необычайно взбалмошным и жестоким еще в детстве, на двенадцатом году жизни. Когда его мыли в воде, показавшейся ему слишком теплой, этот прелестный мальчишка потребовал, чтобы банщика бросили живым в печь. Человек, которому было приказано привести в исполнение этот приговор, сжег в печи баранью шкуру, дабы запах гари убедил будущего повелителя Рима в том, что его воля исполнена.

В четырнадцатилетнем возрасте это уже был законченный сексуальный извращенец, психопат и садист. Его благородный отец, конечно, трезво оценивал происходящее, но, видимо, как и большинство родителей, ухватился за успокоительную мысль о том, что все это, мол, возрастное, издержки созревания и т.п., так что еще пара-тройка лет и… Глупость все это. Пройдет дерзость, пройдет максимализм, пройдет беспечность или вспыльчивость, но никогда не пройдут жестокость, алчность, завистливость, сластолюбие, склонности к садизму, мазохизму, некрофилии и подобным свойствам. Никогда.

И Марк Аврелий должен был это понимать, не питая беспочвенных надежд. Вместо бесплодных попыток перевоспитать этого юного изувера, следовало, конечно же, его ликвидировать при каком-либо удобном случае или иным способом изолировать от системы власти, но уж никак не провозглашать своим преемником, не подкладывать такую свинью римлянам, безмерно уставшим от междоусобиц, от алчных люмпенов, от психопатов-императоров, от внешней агрессии варваров и внутренней агрессии христиан…

Конечно, сейчас легко говорить о том, что следовало и чего не следовало делать Марку Аврелию, но тогда, во втором веке нашей эры, все случилось так, как, видимо, должно было случиться. Ком-мод стал императором Рима.

Незадолго до своей смерти отец женил его на некоей Криспине, одной из самых красивых девушек столицы, дочери почтенного сенатора Презента. К сожалению, она очень скоро приобрела скандальную известность, в какой-то мере даже затмившую известность Мессалины.

А Коммод, став первый лицом государства, сразу же завел во дворце гарем из 300 мальчиков. Сам он вовсю занимался проституцией, зачастую переодеваясь женщиной. Попутно он растлил своих сестер, а затем и всех ближайших родственниц, после чего обязал их отдаваться каждому желающему.

При этом он пришел в неистовство, застав свою жену Криспину с каким-то случайным партнером. Она была сослана на остров Капри, где ее ожидал какой-то верноподданный с длинным ножом…

А Рим затопила волна репрессий, конфискаций и наглого беспредела любимчиков императора. Здесь поражаться нечему было, не впервой…

Коммод придумал себе новое развлечение: провозгласив себя римским Гераклом, он теперь расхаживал в львиной шкуре и с палицей в руке. Но и это не все. Он вышел на арену! Вот такого Рим еще не видел. Нерон, правда, выступал в качестве певца и чтеца-декламатора, но в качестве звероборца или гладиатора никто из императоров никогда не предъявлял себя своим подданным…

Перед ним ставили заграждение, из-за которого эта мразь убивала дротиками зверей, не подвергаясь ни малейшей опасности. А его партнерам-гладиаторам предписывалось лишь имитировать бой, в то время как Коммод отнюдь не понарошку кромсал их незащищенные тела. Рим, конечно, всякое видел, но такое чудовище возникло в его летописи впервые.

Единственно кто был в состоянии оказывать на него заметное влияние, так это некая Марция, сладострастная красавица, превосходящая Коммода своей порочностью и тем вызывавшая его благоговейное поклонение.

Она симпатизировала христианам, и поэтому при Коммоде они единственные, пожалуй, из всех римлян пребывали в покое и безопасности.

Марция сподвигла Коммода переименовать Рим, назвав его Коммодианом. Да, и такое было возможно уже в те времена, так что нечего удивляться Ленинграду, Сталинграду, Калинину, Свердловску и т.п.

Он развлекал свою подругу сценами невероятной жестокости. Например, приказал одному жрецу отрезать себе руку, чтобы доказать свою набожность. А однажды на одну из площадей столицы согнали всех городских калек, и лучники, расположенные на крышах окрестных домов, продемонстрировали на них свое искусство.

Такая вот атмосфера царила в Риме на протяжении двенадцати лет, и кто знает, сколько еще продолжался бы этот кошмар, если бы Коммод не решил избавиться от Марции (видимо, надоела) и составил список людей, которых необходимо умертвить немедленно, этой же июльской ночью 192 года. Естественно, Марция занимала в нем почетное первое место.

Нет, не зря гениальный Вильям Шекспир назвал мир театром! Все, что происходит в нем, неизменно подчинено законам жанра, абсолютно все, и эта историйка — не исключение из общего правила. Случилось так, что список совершенно случайно попал в руки маленького мальчика, исполнявшего роль постельной принадлежности Коммода, и он показал его Марции. Дальше, как говорится, все было делом техники. Марция срочно собирает совет, состоящий из тех, чьи имена украсили список, и они принимают решение покончить с Коммодом еще до наступления ночи. Сказано — сделано. Выйдя из бани, император выпивает бокал отравленного вина, но почему-то не умирает сразу же, а начинает блевать. Испугавшись, что таким образом он очистит свой организм от яда, заговорщики зовут на подмогу знаменитого борца Нарцисса, и тот вполне профессионально ломает своими мощными руками шейные позвонки очередного чудовища Римской Истории.

После него остался такой многолюдный мужской гарем, что преемник Коммода, Пертинакс, вынужден был лично заниматься распродажей его обитателей, чтобы поскорее очистить от них императорский дворец.

Следующий исполнитель роли императора — Гелиогабал, оставивший свой след на страницах хроник прежде всего в качестве воинствующего гомосексуалиста и рьяного покровителя мужской проституции.

Создается впечатление, что в период его правления генеральная линия внутренней (да и. внешней тоже) политики Римской империи состояла исключительно во всестороннем развитии гомосексуальной сферы бытия.

Гелиогабал собирался кастрировать себя, но ограничился, правда, обрезанием. Зачастую он приходил в какой-нибудь третьеразрядный бордель, выгонял оттуда всех проституток и, надев женский парик, сам обслуживал клиентов. Так-то. Куда там этой пошлой Мессалине…

В те времена еще не знали об операциях по изменению пола, широко практикуемых в начале XXI века, но Гелиогабал требовал от придворных медиков произвести с ним подобную операцию, обещая баснословное вознаграждение в случае успеха. Медики отказались от этой авантюры, за что были казнены.

Говорят, что Гелиогабал проявлял явную склонность к мазохизму. Он, к примеру, любил, переодевшись женщиной, играть роль неверной жены, застигнутой мужем на месте преступления, и при этом унижаться, заискивать, вымаливать прощение и т.п.

Правил он недолго. Вместе со своими придворными Гелиогабал был убит, а затем брошен в Тибр.

Его преемник Александр Север предпринял весьма решительные меры против сторонников политики Гелиогабала. Он значительно сократил число придворных евнухов и проституированных мальчиков, многих их них выслал на дальние острова, а тех, кого не выслал, — казнил.

Такие вот дела государственной важности.

Дальше больше. В конце второго века многострадальные римляне получили подарок судьбы в виде сразу двух правителей: Каракаллы и Геты, сыновей Септимия Севера, который намеревался укрепить власть, следуя принципу: «Одна голова — хорошо, а две — лучше». Власть вследствие этого эксперимента никак не укрепилась, скорее напротив, лишь подтвердив другой принцип, вполне применимый к двоевластию: «Одна голова — хорошо, а две — некрасиво».

КСТАТИ:

«На высочайшем положении не бывает двух».

Сенека

Ну, что тут поделаешь… Власть во все времена более или менее терпеливо выслушивала мнения интеллектуалов, но в подавляющем большинстве случаев откровенно игнорировала эти мнения, потому что боялась всего непонятного. Боялась, боится и будет бояться, потому что воля к власти — это не просто стремление, это диагноз. Зачем власть Сенеке или, скажем, Шопенгауэру? Они и без того самодостаточны. А вот те, другие… чем им еще гордиться, кроме невесть откуда свалившегося на них права казнить и миловать?

Бюст Каракаллы. Неаполитанский музей

А те двое, Каракалла и Гета, начав совместное правление с того, что поделили пополам императорский дворец и оборудовали каждый себе по отдельному входу, выставив каждый свою личную стражу. Затем начались переговоры о разделе империи, которые перешли в споры, а споры закончились тем, что Каракалла убил своего брата на глазах у матери.

Далее Каракалла начал методически убивать всех, кого он подозревал в симпатиях по отношению к убиенному Гете. Были убиты все его слуги, наложницы, даже музыканты, которые играли на его пирах. Потом этого показалось мало, и Рим захлестнула (в который раз!) волна террора, причем террора слепого, нерассуждающего, террора, в котором убийство перестает быть средством, превратившись в цель или — еще того хуже — в навязчивую идею.

По Риму в разных направлениях ежедневно катились вереницы подвод, доверху нагруженных трупами…

При этом император заметно повысил жалованье военным, а так как это потребовало дополнительных расходов, он не нашел ничего лучшего, чем дать приказ в серебряные монеты добавлять медь (до 80% веса!), что, конечно же, обесценило деньги. Какие же они все болваны, ну, почти поголовно…

8 апреля 317 года Каракалла был убит Макрином, начальником его личной охраны.

Этот Макрин взял в соправители своего сына Диадумена. Их правление продолжалось очень недолго, но создало очень опасный прецедент: любая «горилла» может, оказывается, при благоприятном стечении обстоятельств стать императором.

АРГУМЕНТЫ:

«Совершенной и целомудренной христианке следует не только не стремиться к привлекательности, но прямо ненавидеть ее. Знайте, что вы губите брата своего, когда, представляя глазам его свою красоту, порождаете в нем похотливые желания. В душе он уже совершил то, чего пожелал, и вы становитесь для него мечом убивающим. Хотя прямой вины тут на вас нет, ненависть вам за это обеспечена…» Мы будем украшаться, чтобы губить другого? А как же заповедь: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя?»

Римским престолом безраздельно распоряжались легионеры. Они по своему усмотрению возводили на этот престол любого, кто обещал побольше заплатить за это своеобразное удовольствие. Императоры сменялись почти ежегодно, а иногда и через 1—2 месяца. Иногда возникало сразу несколько императоров, ожесточенно воевавших друг с другом.

Вследствие этого империя слабела и разрушалась с невероятной быстротой. К середине III века от Рима отпали Галлия, Испания, Египет, почти все провинции в Азии и на Нижнем Дунае.

Надежд на спасение империи оставалось все меньше и меньше. В таких случаях уповают на некую твердую руку, которая все расставит по своим местам, и тогда возвратится утраченная гармония, а с нею мир и благодать. Ну, надо же на что-то уповать, когда весь организм уже поражен гангреной…

Такой обнадеживающе твердой рукой обладал военачальник Диокл, сын вольноотпущенника, далматинец, в юности занимавшийся пастушеством. Осенью 284 года он стал Диоклетианом (243 — между 313 и 316 гг.), императором Рима..

Это был энергичный и жестокий человек, обладающий мужицким умом, скорее хитростью, но не отягощенный излишним в подобных случаях образованием.

Попав «из грязи в князи», он немедленно облачился в шелка и обвесился драгоценностями, а затем завел особый церемониал поклонения своей особе, весьма напоминающий персидский: перед ним положено было падать на колени и целовать край одежды. И делать подношения царского уровня, не иначе.

А империю продолжало лихорадить, причем все сильнее и сильнее. Устав от бесконечного тушения военных пожаров на границах, Диоклетиан назначает соправителя. Им стал полководец Максимиан. Они поделили империю пополам, причем наиболее богатую восточную ее часть Диоклетиан оставил себе, а западную отдал своему коллеге.

Через несколько лет раздвоившаяся власть снова размножилась делением, превратившись в тетрархию, т.е. власть четырех. При этом Диоклетиан и Максимиан были высшими правителями, августами, а другие двое — как бы рангом ниже, и назывались они, в отличие от августов, цезарями.

Но и этот квартет не в состоянии был исправить создавшееся положение. Он подавлял восстания на окраинах, он проводил запоздалые реформы, он рубил головы спекулянтам прямо на рынках, но если есть дефицит товаров, то спекуляция все равно будет жить, хоть руби головы, хоть не руби. На излете брежневской поры наблюдалось то же самое, как говорится, один к одному…

А последним значительным мероприятием Диоклетиана был комплекс мер по борьбе с христианством. Это были меры достаточно эффективные, но запоздалые. Христианство уже успело пустить глубокие корни, оно распространилось в городах империи и даже в армии. Что говорить, если жена и дочь Диоклетиана были убежденными христианками?

А христиане оказывали сопротивление культу двух августов, почитанию древних богов, то есть основам государственного устройства, ни больше, ни меньше. Кроме того, Диоклетиан усматривал в церковной организации структуру, параллельную государственной, а вот этого уже допускать нельзя было ни в коем случае.

В феврале 303 года появился первый эдикт против христиан. За ним вскоре последовали еще три. Христианский культ был запрещен. Церкви и церковные книги подлежали сожжению, Каждый христианин был обязан публично отречься от своей веры и принести жертвы божественным императорам и древним богам. В числе прочих это предписывалось сделать жене и дочери Диоклетиана. Ослушники подвергались пыткам, тюремному заключению и смертной казни. Их имущество, разумеется, конфисковывалось в пользу государства.

КСТАТИ:

«Государством называется самое холодное из всех холодных чудовищ. Холодно лжет оно; и эта ложь ползет из уст его: „Я, государство, есмь народ“.

Фридрих Ницше

Никогда, нигде и ни в какие времена государство не представляло интересы народа, да и вообще людей, если честно.

В мае 305 года Диоклетиан и Максимиан отреклись от власти и ушли в отставку. Августами стали бывшие цезари, а цезарями — новые люди, но уже через несколько месяцев то здесь, то там возникли новые цезари и новые августы. Что ж, согласно закону физики вакуум неизбежно заполняется, и тут нечему удивляться…

А Диоклетиан после отречения поселился на морском побережье, где занялся цветоводством и овощеводством. Когда ему предложили вернуться к государственной деятельности, он лишь улыбнулся в ответ, а затем проговорил: «Если бы вы могли взглянуть на овощи, которые я вырастил своими руками, то, наверное, не предлагали бы ничего подобного».

Так он прожил девять лет, пока новые августы не позвали его в Рим на какое-то торжество. Он отказался принять приглашение, ссылаясь на старческое нездоровье. Второе приглашение уже было выдержано в категорических тонах, и Диоклетиан, подозревая, что его зовут отнюдь не на дружеский ужин, счел за лучшее принять яд…

КСТАТИ:

«Зло есть то же, вероятно, добро, результат которого не проявляется немедленно».

Оноре де Бальзак

И вот на арену вышел император Константин Великий (285—337 гг.). Это он был инициатором приглашения Диоклетиана в Рим, чтобы подвергнуть его позорной казни, так что предчувствие не обмануло старика…

Константин, выждав удобный момент, устранил всех своих соперников и возможных претендентов на власть, не остановившись перед кровопролитной гражданской войной.,

В честь его победы была сооружена триумфальная арка. Это была первая и единственная триумфальная арка, посвященная не победе над внешним врагом, а успешному избиению своих соотечественников. Такое деяние если и признавалось необходимым, то ни в коем случае не увенчивалось победными лаврами. Это был прецедент, прямо указывающий на сползание цивилизованного Рима в пучину азиатской дикости, указывающий на то, что римляне отныне перестали быть полноправными гражданами своей страны, превратившись в собственность своего господина, то есть сделав то, за что они всегда так презирали варваров…

К сожалению, эти простые истины напрочь отвергаются нашими современными правителями. Существует ведь дистанция огромного размера между воином, защищающим Отчизну от чужеземного нашествия, и воином, применяющим оружие против своих соотечественников. Последний может проявлять чудеса храбрости, однако нельзя его награждать теми же орденами, что и защитника родины, иначе эти ордена будут запятнаны, девальвированы, они перестанут быть могучим стимулом проявлений истинно воинской доблести.

Тем, последним, нужно хорошо платить, давать мешки денег, но не знаки державного героизма. Или изобрести для них особые ордена и медали…

КСТАТИ:

«Лицемер мне напоминает человека, который убил родителей и просит суд о снисхождении на том основании, что он сирота».

Авраам Линкольн

Константин по достоинству оценил перспективность христианства как опоры абсолютной власти, и в 313 году издается судьбоносный Медиоланский (Миланский) эдикт, согласно которому христианская религия объявлялась равноправной со всеми иными культами. Видимо, и показательная казнь Диоклетиана была задумана как справедливое наказание ярого гонителя христиан.

Сам же Константин справлял в своем дворце и христианские, и языческие праздники, нимало не смущаясь таким смешением жанров.

Он установил для сенаторов налог, причем очень высокий, так что это вожделенное для многих и многих звание стало довольно дорогим удовольствием, которое не каждому было по карману.

Вот, кстати, урок Истории, который следовало бы творчески переосмыслить в наше время. Зарплата депутатам — это привычно, но ненормально, если отбросить стереотипы. Это такой же нонсенс, как объявление: «Плачу алименты. Деньги вперед».

А налоги при нем все росли и росли, и рост этот исходил не из действительного положения вещей, а исключительно из желаемого. Если раньше Рим существовал за счет грабежа других народов, то теперь другие народы начали грабить его, а сам он — в лице власти, которой очень хотелось быть пышной и богатой, — начал грабить самого себя.

КСТАТИ:

«Царь, который пополняет свою казну имуществом подданных, подобен тому, кто мажет крышу своего дома глиной, взятой из-под его фундамента».

Мухаммед Аззахири ас-Самарканди

А город Рим он почему-то невзлюбил и в итоге решил основать новую столицу империи.

Эту новую столицу, Второй Рим, как ее сначала называли, построили на месте древнего греческого города, расположенного на берегу пролива Босфор, на границе Европы и Азии. Имя этого города — Византий.

Новая столица была построена довольно быстро и сразу же начала поражать своим кричащим великолепием, скорее азиатским, чем европейским. Кроме прочих богатств, новая столица славилась прекрасными статуями, огромным количеством подлинных шедевров ваяния. Эти шедевры были вывезены из Рима и других городов Италии и Греции. Константин продолжал грабить своих подданных.

Новую столицу в честь императора назвали Константинополем (нынешний Стамбул).

А первое лицо государства все более входило в роль азиатского царя, самовластного господина своих рабов-подданных, истины в последней инстанции. Константин окружил себя немыслимой даже по тем временам роскошью и цветистым славословием угодников. Одновременно с этим у него развивалась какая-то маниакальная подозрительность, заметно омрачавшая радости его нынешнего величия.

Одной из жертв этой подозрительности стал его старший сын Крисп, в котором он начал усматривать сильного соперника, причем не только в делах правления. Его жена Фауста, мачеха Криспа, обвинила юношу в попытке надругательства над ее царственным телом. Этого хватило для того, чтобы император приказал казнить сына, правда, вскоре он устранил и заявительницу, столкнув ее в ванну с кипятком.

Немного повоевав с готами и сарматами, Константин в 337 году заболел и умер, предварительно приняв крещение.

Историки-христиане в благодарность за все его заслуги перед новой религией назвали его Великим.

М-да… Ты — мне, я — тебе…

А с той поры христиане, пользуясь поддержкой последующих императоров, начали жестоко преследовать другие религии, разрушая древние храмы и уничтожая произведения искусства.

Римский император Феодосий издал целый ряд эдиктов, согласно которым языческие храмы и статуи богов подвергались обязательному разрушению, а последователи старой религии были объявлены государственными преступниками.

Феодосий приказал удалить из здания римского сената великолепную статую богини Победы и поместить ее в сарае среди всякого хлама. Это была пощечина сенаторам, воспринимавшим эту статую как символ государственной мудрости, как неотъемлемую деталь зала заседаний. Они много раз униженно просили императора вернуть статую на ее законное место, но тот был непреклонен.

Вскоре прекрасная статуя была уничтожена дворцовыми слугами, которые сочли неразумным держать в сарае такую громоздкую вещь.

Явная деградация сената: в лучшие времена император, отдавший подобное приказание, оставался бы живым день-два, не больше. А этот не только остался живым, но и продолжил свою варварскую деятельность по разрушению древних святынь.

В 389 году Феодосий посетил Египет. В Александрии он обратил свое императорское внимание на величественный храм Сераписа, заключавший в своих стенах одну из самых больших в мире библиотек и школу языческих философов. Феодосий был поражен великолепием древнего храма, а посему заявил следующее:

— Этот языческий храм красивее и больше самых лучших христианских церквей! Я не могу допустить такого торжества язычества над христианством! Этот храм должен быть уничтожен!

Сказано — сделано. Глубокой ночью толпа христиан под руководством епископа Феофила подожгла храм, и к утру от него остались лишь обгорелые развалины. В числе прочих сокровищ погибла библиотека, состоявшая из 200 000 сочинений древних авторов.

Между прочим, Феодосию, как и Константину, было присвоено звание «Великий»…

Я хочу быть правильно понятым. Множество наших бед происходит оттого, что, оценивая те или иные реалии бытия, мы исходим не из логики, не из здравого смысла, не из чувства вселенской справедливости, в конце концов, а из какого-то неясного томления, называемого чувством расовой, классовой или какой иной солидарности, из политических симпатий и антипатий, из заржавленных стереотипов и не слишком тщательно скрываемых комплексов, которые при случае выдаются опять-таки за ощущения единства, причастности к тому или иному эгрегору… Чушь все это, господа. Так можно очень далеко зайти в оправдании любой мерзости, любого злодейства, и это оправдание непременно ударит когда-нибудь по оправдывающим.

Мера оценки поступков должна быть единой, и если мы считаем тяжким преступлением против человечества сожжение неприятельскими солдатами нашей деревни (вместе с жителями, разумеется), то аналогичное деяние наших солдат следует считать таким же преступлением, иначе нам никогда не построить более или менее справедливое общество для себя же самих…

КСТАТИ:

«Да будут прокляты все интересы цивилизации, и даже сама цивилизация, если для сохранения ее необходимо сдирать с людей кожу».

Федор Достоевский

На улицах Александрии толпа христиан растерзала женщину по имени Ипатия, которая занималась научными исследованиями. Вот тогда, в конце IV века, и начались повсеместные гонения на ученых, чьи трактаты вступали в противоречие с христианскими догмами.

А в это время все усиливался и усиливался натиск варваров, которые хотели даже не столько поживиться на римских землях, сколько уничтожить там все завоевания столь раздражающей их цивилизации. Если вникнуть в глубины психологии бывшего колхозника, то можно понять его раздражение при виде преуспевающего фермерского хозяйства. Подняться до такого уровня он не в состоянии, а вот низвести раздражающий объект до своего уровня с помощью полной канистры и коробка спичек — это сколько угодно!

В 410 году Рим пережил нашествие вестготов, двигавшихся с территорий нынешней Швеции. Шесть дней они куражились над городом, разрушая его святыни, убивая и насилуя его жителей.

Вслед за готами в Западную Римскую империю ринулись и другие варварские племена. Они затопили собой Галлию, Италию, Испанию и Северную Африку, где выкорчевывали виноградники под посевы ржи и ячменя, вырубали оливковые рощи под пастбища, разрушали храмы, чтобы использовать их обломки для постройки крепостей, короче говоря, показывали со всей наглядностью, кто в Европе (да и не только в ней) хозяин.

По аналогии можно вспомнить раскулачивание в конце 20 годов XX века в Советском Союзе, когда сельское отребье, поселившись в домах ликвидированных тружеников-земледельцев, срывало железо с крыш и пропивало его…

В эту эпоху жил и творил знаменитый философ и христианский богослов Августин Аврелий (354—430 гг.), известный еще как Блаженный Августин.

Этот человек славился как своей святостью, так и разносторонними знаниями. Он обладал явно не традиционным для своего времени и статуса мышлением, если мог заявить следующее: «Вера вопрошает, разум обнаруживает».

Как-то его спросили, бывают ли на свете чудеса.

Блаженный Августин, не задумываясь, ответил: «Бывают. Восход солнца есть подлинное чудо».

Последние 34 года своей жизни он занимал епископскую кафедру в городе Гиппоне (Северная Африка). Им написаны 93 трактата общим объемом в 232 книги.

Умер Августин в 430 году в Гиппоне, осажденном варварами.

Это был великий человек, своей жизнью оправдавший само существование той жуткой эпохи, великий мудрец, которому очень повезло не дожить до времен инквизиции.

АРГУМЕНТЫ:

«Будем же верить, если не можем уразуметь».

«Я убедил себя, что следует больше доверять тем, кто учит, а не тем, кто приказывает».

«Все человеческие беды происходят оттого, что мы наслаждаемся тем, чем следует пользоваться, и пользуемся тем, чем следует наслаждаться».

Блаженный Августин

Последняя мысль поистине гениальна!

В ней содержится, кроме общечеловеческой мудрости, еще и объяснение одной из основных причин столь бесславного конца надменной Римской империи.

В середине V века империю посетило германское племя вандалов, название которого стало нарицательным при обозначении беспощадного уничтожения произведений искусства и других памятников культуры. И не зря, потому что, пожалуй, только из фильма ужасов можно почерпнуть представление о том, что вандалы творили в захваченном Риме, да еще в течение двух недель! Достаточно заметить, что после их нашествия в огромном городе осталось всего 7 тысяч жителей…

Но самый страшный, можно сказать, смертельный удар нанесли Римской империи гунны, пришедшие с территории, где ныне располагаются Монголия и Калмыкия. Это были свирепые орды, которые неумолимо двигались с востока на запад, истребляя все и всех на своем пути.

Одно время они даже помогали римлянам (за немалую плату, разумеется) отбиваться от наиболее навязчивых соседей. Наверное, это мирное сосуществование продолжалось бы довольно долго, если бы королем гуннов не стал некий Аттила (ок. 406—453), за свою феноменальную кровожадность прозванный «Бичом Божьим». Странно. Учитывая то, что он делал, надо было прозвать его «Бичом Сатаны», но… переименовывать это чудовище уже поздно.

Пожалуй, самая опасная из черт его характера — тщеславие. В сочетании с жестокостью, вероломством, алчностью и болезненной вспыльчивостью эта черта характера способна была завести его очень далеко. И завела…

В 447 году он во главе своих диких полчищ оказался у стен Константинополя. Римляне тогда откупились от него, и Аттила вернулся в свои владения на территории нынешней Румынии.

Здесь он начал готовиться к большой войне. Поводом к этой подготовке послужила пикантно-романтическая история, случившаяся при дворе римского императора Валентиниана III. Его сестра красавица Гонория имела неосторожность забеременеть от одного из придворных. Император сослал ее в Константинополь, где эта темпераментная девица оказалась в положении пленницы, за каждым шагом которой бдительно следили благочестивые родственники.

Так прошло долгих тринадцать лет. И вот молодая женщина решается на отчаянный шаг: она тайком посылает Аттиле свой перстень и записку, в которой обещает стать женой вождя гуннов, если тот вызволит ее из заточения.

Предложение показалось Аттиле весьма и весьма заманчивым, так как фактически открывало путь к римскому престолу. Он обращается к Валентиниану с просьбой выдать за него сестру. Тот вежливо отказывает королю варваров, объясняя свой отказ тем обстоятельством, что Гонория уже выдана за другого, да и, кроме того, она в любом случае не может быть наследницей императорской власти. Но Аттила продолжал настойчиво требовать Гонорию. При этом он заявлял, что она уже помолвлена с ним, ссылаясь на полученный перстень, и требовал у Валентиниана половину его державы, ни больше, ни меньше.

Валентиниан, как и следовало ожидать, при разговоре с посланцами Аттилы выразительно покрутил пальцем у виска (или по-иному выразил свое отношение к нелепому требованию), после чего Аттила объявил Риму войну.

В 451 году он повел на Галлию огромную объединенную армию гуннов и вандалов. Эта армия двигалась в сторону Орлеана, оставляя за собой лишь выжженную землю и горы трупов. Это уже не был набег дикарей-кочевников, это одна цивилизация шла уничтожать другую.

И вот, когда Орлеан уже считался обреченным на полное уничтожение, появились римские войска под командованием полководца Аэция и объединенные силы вестготов, франков, аланов, бургундов и саксов, возглавляемые королем вестготов Теодорихом.

На равнине близ города Шалон-на-Марне произошла одна из самых жестоких в Истории человечества битв. Тем осенним днем 451 года решалась судьба западной цивилизации. И она выстояла, победила. Аттила с остатками своих полчищ поплелся зализывать раны. А на поле битвы при Марне осталось 200 000 трупов. Такая вот цена спасения цивилизации от притязаний обезумевшего монстра.

Через год он пришел на Аппенинский полуостров, но это был уж скорее набег дикарей, чем война миров.

А 15 марта 453 года, после грандиозного свадебного пиршества Аттила попытался было дефлорировать свою очередную юную жену, но на этот раз попытка так и осталась попыткой: у жениха лопнула артерия и он отдал Богу свою свирепую душу. Согласно другой версии, его заколола кинжалом прелестная избранница, но это не меняет сути дела.

В 476 году был свергнут германцами последний римский император. Таким образом некогда великая империя прекратила свое существование. Еще теплилась жизнь в восточной ее части, но это касалось уже совсем другой страны…

Что же до истории Древнего мира, то она на этом закончилась, оставив грядущим поколениям массу неразрешенных проблем и массу ошибок, на которых, как оказалось, никто не пожелал учиться.

Действительно, умные учатся на чужих ошибках, а вот дураки — на своих.

Средние века

Люди живут идолопоклонством перед идеалами, и, когда недостает идеалов, они идеализируют идолов.

Василий Ключевский

Пожалуй, идеализация идолов — одна из самых характерных черт второй серии исторического трагифарса. Идолы существовали и раньше, в первой серии, но там они играли роли очеловеченных сил Природы, генераторов энергий, способных повлиять на реалии бытия, и своеобразных кукол, с которыми малые дети разговаривают, которых наряжают в лоскутные платья и катают в колясочках. Посредством идолов люди общались с огнем, деревьями, землей и облаками, с богами любви, войны, торговли, вина и т.п.

Перед богами все были равны и одинаково бессильны противостоять их воле, которая воплощалась в виде конкретных явлений и событий. Вот это-то равенство не могло не смущать тех, кто был одержим жаждой власти, не имея объективных данных обладания этой властью. И возник довольно каверзный вопрос: «Если боги действительно существуют, то почему их никто и никогда не видел?» Вопрос, мягко говоря, неумный. Разве кто-нибудь видел электрический ток? А воздушные потоки? А земное притяжение?.. Но простодушные смутились этим вопросом, а непростодушные предложили им сделать предмет своего обожествления зримым, конкретным, говорящим, которого можно цитировать и силой авторитета которого можно было бы подчинять себе других… Ну, последний аргумент они вряд ли излагали простодушным.

А тут еще и весьма полезный прецедент: обожествление на далеком Востоке принца Сиддхартха Гаутамы, простого, — если судить непредвзято, — парня, который стал Буддой со всеми вытекающими последствиями.

И вот Ближний Восток (которому при иных обстоятельствах никогда бы не улыбалось получить роли первого плана) становится колыбелью двух мировых религий — христианства и мусульманства, Христос и Мухаммед — вполне реальные персонажи Истории, которых можно цитировать, высказывания которых можно трактовать, ссылаться на них, вернее, на свои трактовки, именем которых можно казнить или миловать, преследовать, сжигать на кострах, поучать, осуждать, выносить вердикты… Гениальное изобретение! Куда там этому свирепому богу войны Марсу или этой сексуально озабоченной Венере! Здесь все гораздо более конкретно, прагматично, целево и при этом — безвариантно. Так и только так! Без рассуждений, без сомнений, короче говоря, без того, что является отличительными особенностями человеческого разума.

КСТАТИ:

«Если науки учат тому, что сказано в Коране, то они излишни; если же они учат другому — они безбожны и преступны».

Мухаммед (Магомет)

И никаких возражений!

В оправдание простодушным, позволившим надеть на себя столь жесткую узду, можно заметить, что после падения Западной Римской империи ситуация в цивилизованном мире была настолько сумбурной, настолько хаотичной, что на ее почве могли произрасти и гораздо более опасные злаки…

Великое переселение невеликих людей

Мир напоминал циклопических размеров вокзал, где поминутно кто-то прибывает, кто-то убывает, кто-то переходит на другую платформу, кто-то покупает билет, кто-то сдает… А тут еще торговцы, разбойники, проститутки и прочий вокзальный люд…

Великое переселение народов.

По необозримым пространствам в разных направлениях двигались огромные массы людей, жаждавших обретения земного рая (по крайней мере, в их понимании этого термина). Их погоняло на этом пути множество различных факторов, из которых самым, пожалуй, вероятным был хватательный рефлекс, присущий маленьким детям. И жгучая зависть, умноженная на неспособность к созиданию. Картошка на соседском огороде всегда кажется крупнее, а дворовые куры — жирнее и, конечно же, яйценоснее. Конечно, можно согнать соседа с его земли, но что толку с той земли, если вместо соседского трудолюбия и таланта приложить к ней собственные лень и бездарность? И снова поиск земли, которая избавит от труда и забот. А вон там, на горизонте, какая высокая трава растет сама по себе… Чья это земля? Да какая разница!

И они двигались все вперед и вперед, где задерживаясь на пару лет, где — на пару веков, где смешиваясь с местным населением, где сгоняя его с обжитых мест, чтобы через какое-то время самим быть согнанными…

И так долгое-долгое время. Так что, утверждение типа «Мы здесь живем две тысячи лет» — явная чушь (если, конечно, это не произносит китаец, японец, индус или, скажем, аргентинский гаучо). Да, те или иные племена когда-то жили на данном пространстве, но этнос меняется каждые 500 лет, так что это не мы жили здесь в третьем веке, а они, те, которые, скорее всего, ужаснулись бы, увидев, какое отребье претендует на роль их потомков.

Переселение народов, естественно, влекло за собой их смешение, так что есть серьезные основания утверждать, что кельты, германцы, славяне или готы в те времена не имели тех отличительных свойств, которыми так гордятся современные ультра-патриотические историки. Так что нынешние жители города Рима не имеют ни малейших оснований идентифицировать себя с римлянами времен Калигулы, да и гораздо более поздних эпох — тоже. То же касается и представителей других народов, населяющих Европу, Северную Африку, Ближний Восток и т.д. Расхожее представление о так называемой «расовой чистоте» вдребезги разбивается о реалии бытия того времени и элементарную логику нашего. В крови римлян, несомненно, были примеси, исходящие и от североафриканских негроидов, и от западноазиатских семитов, и от восточноевропейских варваров, и, собственно, от всех рабов и рабынь огромного и пестрого мира. Но язык, культура, религия, менталитет — бесспорные детерминанты этнической идентичности.

Какой-то из народов был в большей изоляции от внешних влияний, какой-то — в меньшей, но ни одному из них не удалось в те сумбурные времена законсервировать свой этнический тип. Впрочем, едва ли это кому-то приходило в голову, переполненную куда более насущными и серьезными заботами…

КСТАТИ:

«Голодная собака верует только в мясо».

Антон Чехов. Из записных книжек

Да, в те времена было, как говорится, не до жиру…

Историки, упоминая ужасающее побоище при Марне, утверждают, что если бы римляне не победили тогда, в 451 году, то большинство сегодняшних европейцев обладало бы ярко выраженной монголоидной внешностью. Сильно сказано, но проблема заключается отнюдь не во внешности европейцев, а в основных характеристиках европейской цивилизации, что гораздо важнее для всего ее последующего развития.

Между людьми оседлыми, то есть людьми, строящими свое благополучие на обработке земли, на животноводстве, на ремеслах и т.п., и кочевниками, для которых земля — всего лишь территория одноразового использования — со всеми вытекающими отсюда последствиями, существуют совершенно непримиримые противоречия, те же самые, что всегда существуют между тружеником и тунеядцем, саранчой, пожирающей плоды чьего-то тяжкого труда и передвигающейся дальше, оставив после себя пустыню. С саранчой нельзя договориться, нельзя откупиться от нее, нельзя ее прогнать… Она, конечно же, имеет право на жизнь, как все живое, но когда она идет в поход, ее нужно уничтожать еще на подступах к зеленому полю, и альтернативы этому нет.

Битва при Марне была необходимой операцией по уничтожению саранчи, и при этом ее расовая, социальная, национальная или какая иная принадлежность не имеют абсолютно никакого значения.

К концу V века миграция на просторах Европы если не прекратилась вовсе, то резко сократилась. Вандалы наконец-то нашли свое место обитания в Северной Африке, вестготы — в Испании, остготы — в Италии, франки — в Галлии, англы и саксы — в Британии и т.д.

Многие города были разрушены, дороги и порты опустели, торговля замерла, экономика возвратилась к принципу натурального обмена, законы утратили силу…

Черт возьми, как это напоминает 1993 год на территории бывшего СССР!

КСТАТИ:

«Что было, то и будет, и что творилось, то творится, и нет ничего нового под Солнцем».

Соломон Мудрый

Похищение Европы

Европа того времени была тем, что, как говорится, плохо лежит, и достаточно дерзкий вор имел все возможности ее прикарманить. Вот до чего довела римская политика производить окружающих не в друзья, а в рабы, не желая при этом разглядеть за имперским своим чванством простейшую истину: чем больше рабов, тем больше врагов. Да, империя есть империя… Вон большевики в 1945-м бурно радовались, наложив свою пролетарскую лапищу на Польшу, Венгрию, Чехословакию, Румынию, Болгарию, половину Германии (не говоря уже о ранее подмятой Прибалтике), и что толку? Мало того, что нерадивые рабы никак не блюли интересы хозяина, они еще и усердно точили ножи, чтобы вонзить их в его брюхо при первом же удобном случае… «Это что же им так кисло было?!» — возмущенно пожмет плечами какой-нибудь бравый еще участник танкового рейда на Прагу в августе шестьдесят восьмого. Дело даже не в том, господин танкист, кисло или не очень, а в том, что нормальный человек никогда не смирится с рабством, не говоря уже о том, что быть рабом у пролетария — это вообще… нет слов.

А тогда, в конце V века от Рождества Христова, плохо лежащую Европу быстро и цепко захватила христианская церковь, создавшая сеть централизованной власти и ставшая единственной объединяющей силой в ситуации всеобщей разрозненности и нестабильности.

Церковь не завоевала Европу, не победила в жестокой конкурентной борьбе иных претендентов на роль Хозяина, нет, она просто подобрала то, что плохо лежит. Правда, в любом случае брать чужое означает «похищать»…

Растерянным, разуверившимся, подавленным европейцам Церковь пообещала вечное спасение, избавление от войн, эпидемий, разрухи, а главное дала надежду на светлое будущее — пусть не в этой жизни, так в той, загробной. Большевики эксплуатировали ту же надежду, только в варианте счастья для детей и внуков. Это была роковая ошибка, так как со времени их обещаний успели народиться не только внуки, но и правнуки тех, кто им поверил, а счастья не было как не было (если, конечно, не брать во внимание дешевую водку и вареную колбасу ценой в 2 рубля 20 копеек)… Церковники же поступали гораздо более мудро: проверить их обещания было попросту невозможно.

Мало того, они терзали души своих прихожан комплексом вины за первородный грех, да и вообще за разного рода грехи, совершаемые человеком в процессе своей жизнедеятельности. Грехи нужно как-то искупать, а еще проще — откупиться деньгами или какими-нибудь ценностями через посредника между человеком и Всевышним, который всегда готов помочь.

КСТАТИ:

«За дешевку массы охотно платят втридорога».

Станислав Ежи Лец

Они вступили в альянс с грубой земной властью, вследствие чего власть приобрела определенную легитимность, стала как бы санкционированной Господом, а не какой-то пьяной солдатней. кроме того, власть теперь могла опереться на Церковь с ее разветвленной системой приходов, где простым людям внушалась потрясающе циничная мысль о том, что власть — от Бога, где общество пронизывалось насквозь железными прутьями идеологической арматуры и приобретало ту самую цельность, монолитность пирамиды, которую так естественно венчает вершина, в необходимости которой сомневаться попросту невозможно…

А Церковь приобрела некого рода «крышу», защищающую ее грубой силой и способствующую ее дальнейшему развитию — небескорыстно, конечно.

Простой пример. В целом ряде трудов по истории христианской Церкви упоминается, как ключевая фигура, король франков Хлодвиг I (466—511 гг.), который в немалой мере способствовал обращению своих полудиких подданных в католичество. Упоминается этот персонаж, как правило, со знаком плюс, так как принес неоспоримую пользу Церкви (joseph h. linch. the medieval church new york, 1992).

А все прочие деяния этого кровавого чудовища… ну, с кем не бывает. Но как же грех? Грех — он, конечно, грех, однако польза-то какая…

В 486 году Хлодвиг, девятнадцатилетний король салических (живших в долине реки Салы) франков, выступил во главе своего войска против римского наместника Сиагрия. При поддержке короля Рагнахара, своего родственника, он разбил римлянина, а когда тот получил убежище у тулузского короля Алариха, потребовал его выдачи, после чего приказал заколоть в темнице.

Вскоре от руки Хлодвига гибнет и Рагнахар. Собственно, от этой же руки погибли абсолютно все его родственники.

Хлодвиг женился на бургундской принцессе Клотильде, которая была христианкой и настойчиво уговаривала мужа порвать с язычеством. Но он медлил с окончательным решением, взвешивая все возможные последствия такого шага.

Однако во время кровопролитного сражения с алеманнами, когда неприятель начал брать верх, король Хлодвиг громко поклялся в случае победы принять христианство. Среди его воинов было немало галло-римских христиан, которые, услышав эту клятву, воодушевились и помогли Хлодвигу выиграть сражение. Он сдержал свою клятву и принял крещение вместе с тремя тысячами своих воинов.

Таким образом Хлодвиг получил поддержку весьма влиятельных слоев галло-римского населения и католического духовенства.

Эта поддержка очень скоро проявилась в том, что католики Вестготского королевства предали своего короля Алариха и дали возможность Хлодвигу стереть его державу с карты Европы.

Затем по той же схеме произошло присоединение Южной Галлии.

Все территориальные приобретения этого христианского монарха теснейшим образом сплетались с феноменальной жестокостью, вероломством и игнорированием каких бы то ни было правил социального поведения.

ФАКТЫ:

В ходе интенсивных военных действий франки ограбили в числе прочих объектов своего корыстного интереса и христианский храм в Суассоне. Епископ обратился к Хлодвигу с просьбой вернуть храму хотя бы драгоценную чашу. Хлодвиг пообещал сделать это, но ему еще предстояло получить согласие войска на возвращение чаши, потому что при дележе добычи король мог претендовать лишь на ту ее часть, которая полагалась ему по жребию. Войско согласилось выделить королю чашу, но один из солдат, относящихся, видимо, к категории заядлых правдоискателей, закричал, что это есть нарушение прав и оскорбление вековых традиций, после чего обрушил боевой топор на изящный сосуд. Хлодвиг не повел и бровью, но вскоре устроил войсковой смотр. Поравнявшись с тем самым правдоискателем, король взял у него из рук боевой топор, осмотрел его и швырнул на землю со словами: «Никто не содержит оружие так небрежно, как ты!» Солдат нагнулся, чтобы поднять топор, но Хлодвиг своей секирой разрубил ему голову, а затем проговорил: «Так ты поступил с чашей!»

И никто ничего не сказал…

А епископ Суассона заявил с церковной кафедры: «Бог предает в руки короля Хлодвига врагов его»

КСТАТИ:

«Богу — богово, кесарю — кесарево. А людям что?»

Станислав Ежи Лец

В своем отношении к безграничной власти над телами и душами людей Церковь действовала по принципу «Разделяй и властвуй». Плоть и дух человека были однозначно и бесповоротно противопоставлены друг другу.

Церковь, не владея достаточно весомыми аргументами в пользу победы своего учения, решила в борьбе с язычеством взять под обстрел одно из наиболее природных человеческих влечений — сексуальное.

Из всех возможных грехов самыми тяжкими считались сексуальные, если учитывать, с какой яростью средневековая Церковь обрушивалась на естественные контакты представителей противоположных полов. То, что в Греции, Риме, Китае, Индии и многих других странах считалось проявлением любви к высшим силам, единением с Природой, матерью всего сущего, в мире христианского средневековья осуждалось как нечто грязное и противоестественное.

Христианские богословы дошли даже до такого программного заявления: «Женщина целиком и мужчина ниже пояса являются творениями дьявола».

В середине VI века состоялся Маконский церковный собор, который в числе прочих важных проблем рассматривал и такую: есть ли у женщины душа? Почти половина присутствующих отцов Церкви категорически отвергала даже само предположение чего-то подобного, и лишь с перевесом в один голос собор христианской Церкви признал, что у женщины, хоть она и является существом низшего порядка, все же имеется некое подобие души.

Образ Богоматери

Религиозная философия средневековья однозначно утверждает идею неполноценности женщины и определяет ей статус похотливой и нечистой во всех отношениях твари.

Правда, можно не без некоторого злорадства отметить, что во всемирной истории философии раздел европейского средневековья поразительно беден в сравнении с другими эпохами, а философскую мысль представляют в нем лишь христианские богословы, до неприличия однообразные в муссировании темы греха и противопоставления бессмертного духа бренной плоти.

КСТАТИ:

«Те, кто видят различие между душой и телом, не имеют ни тела, ни души».

Оскар Уайльд

А на фоне яркого многоцветья восточной философии их перепевы размышлений одиозного апостола Павла о том, что «хорошо человеку не касаться женщины», и о том, что «мы будем судить ангелов, тем более дела Житейские…», выглядят, скорее всего, как примеры из учебника психиатрии. Начиналась антисексуальная революция, которая в раннем средневековье, на подготовительном этапе своего развития, встречала ожесточенное сопротивление. Не только бесхитростные прихожане никак не могли взять в толк, чего ради они отныне должны стыдиться наиболее доступного и увлекательного из всех жизненных удовольствий, но и рядовые священники не могли понять, зачем было Иисусу идти на такие страдания, если теперь его именем насаждается нечто противоречащее элементарным законам Природы.

Так что идеи антисексуальной революции пока что оставались идеями…

Тем более что имели место и другого порядка идеи, переходящие в проблемы, не решенные и по сей день. Речь идет прежде всего о разделении христианства на две ветви, католическую и православную, получившую свое развитие в Восточной Римской империи. Византийцы считали католицизм еретической верой, католики, естественно, не оставались в долгу, а на подходе была уже третья сила, но об этом позже…

В Византии на императорский трон усаживается некий Юстин, бывший крестьянин, как говорится, сделавший сам себя. В го время ему исполнилось уже 67 лет. При нем пребывает тридцатисемилетний племянник, бывший пастушок, которого заботливый дядя давно уже переселил в столицу и ввел в высшие эшелоны власти. Племянник, принявший имя Юстиниан, становится преемником старого императора. Готовясь к роли первого лица государства, он вступает в связь с некоей Теодорой, дочкой циркового сторожа, еще в подростковом возрасте прославившейся в роли проститутки, блестяще владеющей всеми мыслимыми способами сексуальных сношений, да еще и демонстрирующей свое искусство почтеннейшей публике, будь на то ее воля и деньги.

Современники утверждали, что Теодора как-то выразила сожаление относительно того, что Бог не снабдил ее тело таким количеством отверстий, которое позволило бы вступать в одновременный контакт с более многочисленной группой партнеров (то есть более трех).

Юстиниан после первой же встречи с этой «многостаночницей» был ошеломлен, смят, покорен, что, конечно, было удивительно, учитывая то, что он прожил в столице уже достаточно много времени и, по идее, не должен был потрясаться, столкнувшись с профессиональной сексуальной техникой.

Колесо. Иллюстрация к книге «Женская академия». XVII в.

Видимо, Теодора действительно обладала какими-то уникальными способностями…

Так или иначе, но Юстиниан твердо решил жениться на ней. Осуществить это намерение было не так-то просто, потому что императрица Евфимия, супруга дяди, категорически отказалась признать проститутку своей племянницей. Но сорокалетний «мальчик» так прикипел душой к полюбившейся ему «игрушке», что император пошел на то, чтобы изменить существующий закон, и этот скандальный брак все-таки состоялся.

В 527 году Юстиниан был объявлен соправителем своего дяди, а через пять месяцев после этого акта он и Теодора были торжественно коронованы в храме Святой Софии.

Нужно отдать должное этой женщине: она была умна, и ее советы не раз помогали Юстиниану принимать верные решения в нестандартных ситуациях. Но в целом она оставалась, как отмечали исследователи той эпохи, источником плебейской силы и чувственности, при этом будучи ярой поборницей ханжеской морали, как, впрочем, все вышедшие в тираж проститутки.

Она, поддерживая своего супруга в его попытках искоренить проституцию, велела выкупить у сводников 500 проституток и поселить их в старом монастыре на берегу Босфора, чтобы они отныне вели созерцательную и благочестивую жизнь. Затея, как и следовало ожидать, с треском провалилась: проститутки предпочли смерть такой жизни, бросившись в море с крутого берега.

КСТАТИ:

«Познающий не любит погружаться в воду истины не тогда, когда она грязна, но когда она мелкая».

Фридрих Ницше

При Юстиниане зародилась традиция, согласно которой христианские императоры преследовали мужской гомосексуализм, словно бы отдавая дань канонам иудаизма, который карал смертью подобные отношения.

Кроме того, Юстиниан стремился расширить границы Византии и организовывал военные экспедиции против вандалов в Северной Африке, против остготов на Сицилии и в Италии, против персов и вестготов.

С одной стороны, неуемный император в конце концов вернул империи ее былое величие, но с другой — эта реанимация была непомерно дорогостоящей, и запоздалой. Мало того, она нарушила сложившуюся систему связей между государствами Европы К примеру, когда из Италии были изгнаны вестготы, ее положение заметно ухудшилось, так как она сразу же стала легкой добычей для лангобардов. Нельзя создавать вакуум, даже с самыми благими намерениями, потому что он непременно заполнится, причем абсолютно неожиданным образом.

Пока византийские войска рьяно вычищали Испанию и Северную Африку от их владетелей, славяне перешли Дунай, вследствие чего такие имперские провинции как Иллирия, Далмация, Македония и Фракия очень быстро превратились в Славянский край, где образовались впоследствии уже не имперские Хорватия, Сербия и Болгария.

Все это весьма напоминает авральную сдачу крупных строительных объектов к какому-либо красному празднику или съезду Компартии Советского Союза. В назначенный день происходил митинг, перерезалась красная ленточка у входа, объект под гром оркестров сдавался в эксплуатацию, а через пару недель он закрывался на капитальный ремонт…

Единственное, что можно назвать великим свершением Юстиниана, — это титанический труд по составлению свода законов всех времен Римской империи. Многие придворные отговаривали императора от этой затеи, утверждая, что она займет не одну человеческую жизнь, однако после шести лет напряженной работы собрание законов (12 книг) увидело свет под названием «Кодекс Юстиниана».

Этот кодекс служил и служит до настоящего времени фундаментом правоведения всех цивилизованных стран. Вот это действительный вклад в Историю!

В «Кодексе Юстиниана» дается четкое определение меры наказания за каждое из преступных деяний, и мера эта адекватна не только самому деянию, но и статусу того, кто его совершил, что очень и очень важно. К примеру, одно дело, если взятку берет школьный учитель, и совсем иное — прокурор. Если первого можно прогнать с работы и подвергнуть публичной порке на городской площади, то второго за то же самое на той же площади четвертовать, конфисковать имущество его семьи и в течение пятидесяти лет никого из его родственников не принимать на государственную службу, учитывая особую тяжесть его преступления.

КСТАТИ:

«Справедливость умеренного судьи свидетельствует лишь о его любви к своему высокому положению».

Франсуа де Ларошфуко

Вклад Юстиниана в Историю заключался прежде всего в его Кодексе, так что звание «Великий» он получил именно за это. А военные операции и даже интенсивное строительство величественных сооружений, давших повод всему миру говорить о «византийской пышности», едва ли могли быть отмеченными в ранге великих дел.

Прилагательное «византийский» стало определять некое особое качество того или иного понятия. Византийская роскошь, византийская политика, византийское придворное коварство… правда, наряду с этим — византийское искусство, византийские ремесла и такое Уникальное явление мировой культуры как византийская икона.

Это явление было настолько значительным, что стало причиной довольно длительной борьбы против его запрещения западным христианством, которое классифицировало икону как идола. Во время ожесточенной икономахии (войны за иконы) наиболее авторитетным защитником этих предметов культа был философ Иоанн Дамаскин. Он подчеркивал разницу между поклонением иконам как средству изображения образа Божьего, и как замещающему предмету, а это ведь очень важно. Многие проблемы человечества гнездятся в смешении понятий «цель» и «средство»…

А в это время перед самым носом спорящего христианства возникла новая религия пророка Магомета, называемая исламом.

Борьба с иконопочитателями время от времени ужесточалась до массовых проявлений государственного террора. Апогеем этой бессмысленной войны, которая велась на фоне ожесточенных войн с персами, войн, которые будто нарочно ослабляли и Византию, и Персию перед лицом грядущего наступления мусульман, было, бесспорно, правление одиозного императора Константина V (719—755 гг.), прозванного Копронимом за то, что он якобы во время крещения обмарался в святой купели. Так это было или нет, в точности никому не известно, но презрительное прозвище навсегда привязалось к его имени. Его, правда, называли еще Кобылятником — то ли из-за пристрастия к верховой езде, то ли, что более вероятно, из-за склонности к скотоложеству. Что ж, и это могло иметь место.

Константин Копроним всю жизнь с кем-то боролся: со столичной знатью, с Сирией, с Болгарией, со славянами Македонии и с отечественными монахами. Но особенно активно боролся он с иконами.

По его инициативе с 10 февраля по 27 августа 754 года в одном из предместий Константинополя заседал вселенский собор, который единогласно принял решение о том, что почитание икон — сатанинское дело, а сами иконы — «презренное эллинское искусство». Иконы воспрещалось держать как в храмах, так и в частных домах.

Такой радикализм встретил осуждение римского Папы и всей западной церкви, а это осуждение в свою очередь вызвало активное сопротивление монашества идеям иконоборчества, Прежде всего, разумеется, монахами руководил пошлый материальный интерес, так как торговля иконами составляла немалую часть их дохода. Кроме того, столичное монашество было тесно связано со столичной знатью, которая была в оппозиции к императору…

Но если на Западе быть в оппозиции к первому лицу государства означало подвергать себя очень серьезной опасности, то на Востоке, в Византии, это означало подписание себе же смертного приговора. Встретив сопротивление, Константин развернул террор против столичной знати и против монахов. Вельмож арестовывали и казнили по обвинению в антигосударственной деятельности, а с монахами император расправлялся руками народных масс, санкционировав погромы монастырей.

Монахам разбивали головы иконами, выкалывали глаза, обрубали руки и половые члены. Патриарха провезли по городу верхом на осле (совсем как Иисуса Христа), а затем отрубили голову. Монастыри были превращены в казармы. Лишь немногие из них уцелели, публично предав анафеме иконы с изображениями Господа, Богородиц и святых.

Война за иконы продолжалась и после смерти Константина V, до тех пор, пока на престол Византии не воссели менее зашоренные люди, а это произошло только в IX веке.

Но драгоценное время, которое можно было использовать для консолидации европейских Востока и Запада, было безнадежно утрачено.

КСТАТИ:

«Надеялась трава, что будет ей хорошо, когда она вырастет, но поникла позднее под тяжестью своей».

Аль-Фарадзак

Да, за все нужно платить, а воплощение надежд — одно из наиболее дорогих удовольствий.

Византия всегда стремилась объять необъятное, объединять в себе два полюса — Восток и Запад. Но нельзя называться Римской империей и одновременно с этим иметь деспотически-азиатскую систему власти, нельзя так плотно соединять державу и Церковь, нельзя превращать сенат в некое сборище, единственная задача которого одобрять и без него уже принятые императором решения (ну, совсем как Верховный Совет СССР!), нельзя так круто замешивать экономику на политике, как это всегда было Принято в Азии.

Между прочим, в Византии было принято кастрировать всех государственных чиновников высшего ранга — чтоб исключить возможность наследования власти. Ценнейшее изобретение!

Вместе с тем следует отметить, что в Византии особое внимание уделялось массовому образованию. Государство содержало церковные школы, университеты, юридические академии и даже учебные заведения для девушек. Ничего подобного Западная Европа того времени не знала.

Не знала Западная Европа и таких изысканных произведений литературы (правда, богословской) и искусства, религиозного по содержанию, но совершенно неповторимого по форме.

Византия имела все основания считаться цивилизованной страной хотя бы по таким показателям, как культура и образование, о чем в Западной Европе того времени уже сформировалось смутное представление. Похищение, можно сказать, состоялось.

Drang nach Westen

Пока похитители Европы хватали друг друга за грудки, выкрикивая классический полувопрос «А ты кто такой?!», в небольшой городок Медину, расположенный на западе Аравийского полуострова, прибыл ничем особым не примечательный арабский проповедник-мистик Мухаммед, впоследствии известный европейцам под именем Магомет. Прибыл он из такого же небольшого аравийского городка — Мекки, где, мягко говоря, не нашел взаимопонимания с городскими властями, а посему вынужден был искать убежища в Медине.

Это произошло 20 сентября 622 года.

Магомет попросил, чтобы на том самом месте, где его встречали в Медине ученики, был построен храм. Как ни странно, эта скромная просьба была неукоснительно исполнена. Так возникла первая в мире мечеть.

Этому предшествовали десять лет проповедей абстрактной справедливости и вещий сон, в котором архангел сообщил Магомету, что он — пророк Аллаха, а сам Магомет совершил путешествие на небеса, по дороге заглянув в Иерусалим, в храм Соломона.

В 624 году этот непростой человек вооружил три сотни своих последователей, которые почти что шутя разбили наголову несколько тысяч правительственных солдат, которых власти послали улаживать богословские противоречия. В 628 году Магомет в сопровождении 10 000 верных ему людей посетил Мекку, где уничтожил языческих идолов в святилище, называемом Каабой (кубом), а его главный храм провозгласил культовым центром новой религии, названной исламом.

Ислам (что в переводе означает «путь») охватил Аравию, как огонь — тополиный пух, возникнув в нужное время и в нужном месте. Арабские племена, населявшие полуостров, достигли той степени разрозненности, за которой следует иноземное порабощение, а то и ликвидация. Иран уже захватил треть Аравии, а Византия — ее северную часть. Торговля пришла в упадок, зато межплеменные распри расцветали самым буйным цветом. Ситуация нуждалась в каком-то радикальном средстве реанимации, притом очень оперативном.

Вот таким средством и стало новое вероучение, которое с фантастической скоростью обрело статус мировой религии.

Ее основные положения зафиксированы в Коране — сборнике священных текстов проповедей пророка Магомета. Язык Корана стал основой формирования единого арабского литературного языка, так что если бы значение этой книги ограничивалось только этим, то даже в таком случае это значение трудно было бы переоценить.

Арабский ислам обращался ко всем народам земли, к представителям всех общественных слоев, к мужчинам и женщинам. Одно из его фундаментальных положений состоит в утверждении братства всех мусульман независимо от пола, возраста, социального статуса и т.д. Рядовые воины провозглашались равными своим командирам, подданные — своим властителям, жены — мужьям. Постулаты этой новой веры были поистине революционными. Они мгновенно овладели массами, оставив далеко позади христианство, по крайней мере, в плане популярности.

Идея всеобщего равенства — одна из самых заманчивых и в то же время самых разрушительных идей в Истории. Откровенно пренебрегая законами Природы, эта идея воодушевляет непродуктивную массу перспективой гарантированного выживания за счет продуктивного меньшинства. Масса в этом случае не берет на себя труд сообразить, что получает не улучшение жизни, а лишь пролонгацию агонии, как это имело место в ходе недолгой жизни Советского Союза.

Но в качестве бикфордова шнура, ведущего к общественной пороховой бочке, идея равенства едва ли может быть заменима какими бы то ни было аналогами.

Магомет все-таки великий человек, если ему удалось просто так, вдруг, из ничего, как говорится, создать великую империю, не говоря уже о создании мировой религии, уверенно возобладавшей и над древним иудаизмом, и над 600-летним христианством, при этом творчески использовавшей их фундаментальные догмы и образы.

Основной задачей, которую ставил перед собой Магомет, было непреклонное возрождение единобожия, от которого, по его мнению, отошли и иудеи, и христиане.

Первое из пяти основных положений ислама состоит в произнесении формулы: «Нет бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк Его». Всякий, кто произнесет эти слова в присутствии свидетелей, становится мусульманином.

Второе положение — ритуальная молитва с касанием головой земли, с лицом, обращенным в сторону Мекки. Совершается пять раз в день при любых обстоятельствах.

В шестидесятое годы XX века, во времена вооруженных конфликтов между Израилем с его союзниками и арабскими странами, советские «военные консультанты» поначалу изумлялись тому, что их подопечные в боевой обстановке становились на молитву вместо того, чтобы обслуживать зенитные орудия во время налета вражеской авиации. Потом привыкли…

Третье — уплата налога в пользу бедных.

Четвертое — пост. Каждый взрослый мусульманин обязан строго воздерживаться от пищи, воды и секса в течение светового дня на протяжении месяца рамадана.

И пятое, которое состоит в том, что каждый из мусульман хотя бы один раз в жизни должен совершить паломничество в Мекку, к гробу пророка Магомета.

Само собой разумеется, каждый правоверный мусульманин обязан чтить Коран, вместилище мудрости, правовых норм, наук, философии, основ морали и вообще всех полезных знаний.

Одна из ключевых особенностей культуры ислама состоит, пожалуй, в четком разграничении между сферой богословия и сферой философии, что выгодно отличает арабскую философию того времени от византийской и западноевропейской.

КСТАТИ:

«Кто хочет блаженства в этом мире, тот пусть займется торговлей, а кто хочет блаженства в том мире, тот пусть ищет воздержания и благочестия. Кто хочет блаженства в обоих мирах — пусть ищет его в учении и знании».

Магомет

В то же время ислам призывал к «священной войне» против «неверных», то есть людей иной, немусульманской веры. При этом каждому мусульманину гарантировалось в случае гибели на такой войне попадание в рай.

Видимо, новая религия была чрезвычайно заманчивой и представлялась панацеей от всех бед, если к 630 году большинство арабских племен безоговорочно приняло ислам и признало безграничную власть Магомета.

7 июня 632 года пророк скончался. Государством начинают управлять халифы (заместители пророка). Вот тогда-то и возник процесс, который можно назвать drang nach Westen. Это действительно был натиск на Запад, натиск стремительный и не знающий жалости, как кривая сабля бедуина. При этом необходимо отметить, что этот drang коренным образом отличался от мусульманского наплыва в Европу и Америку во второй половине XX — начале XXI вв. Тогда, в середине седьмого века, арабы несли Европе тот уровень культуры, который был ей, к сожалению, уже неведом. А сейчас… сейчас процесс наплыва гостей с Востока носит прямо противоположный, следовательно, деструктивный характер, и тут уж ничего не поделаешь, если, конечно, правители Западной Европы не излечатся от крайне опасной формы маниакальной демократии…

А тогда, в середине седьмого века, арабы, как река в половодье, затопили богатейшие византийские провинции Сирию и Египет, а также огромное Иранское царство. Затем пришла очередь Палестины. Иерусалим перешел из христианских в мусульманские руки, что имело огромное значение для всего христианского мира. «Священный город» неожиданно стал чужим и далеким. Несмотря на то, что арабы не запрещали христианским паломникам посещать Гроб Господень, те все больше и больше склонялись к решению избрать Рим святым местом.

А мусульманский натиск продолжался. Константинополь дважды побывал в арабской осаде (673—678 гг. и 717—718 гг.) и едва не стал добычей воинов ислама, которые в течение этих же лет взяли Кабул, Бухару, Самарканд, Карфаген и Танжер. Завоевавши Северную Африку, арабы в 711 году переправились через Гибралтарский пролив и напали на государство вестготов, расположённое на Пиренейском полуострове. За какие-то несколько лет почти вся Испания оказалась в полной власти мусульман.

В 732 году, отмечая таким образом сотую годовщину со дня смерти пророка Магомета, арабы хлынули из Испании на территорию Франкского королевства. Войско франков встретило их у города Пуатье, где в результате кровопролитной битвы непрошеные гости были отброшены далеко на юг.

Их восточные армии оказались гораздо более удачливыми. Освоив долину рек Амударьи и Сырдарьи, они захватили Северо-Западную Индию, где был образован, как и в других завоеванных странах, отдельный халифат.

Таким образом в течение одного столетия ислам расширил сферу своего влияния настолько же, насколько христианству удалось лишь по истечении семи столетий экспансии.

Самым значительным среди новых арабских государств был, несомненно, Кордовский эмират в Испании, просуществовавший почти восемь столетий и оставивший ярчайший след в истории цивилизации. Этот след имеет вид величественных сооружений, научных открытий, шедевров литературы и искусства, не говоря уже о том, что европейцы благодаря мусульманской Испании познакомились с лимонами, апельсинами, баклажанами, артишоками, макаронами и зубной пастой.

Жемчужиной Востока по праву считался Багдадский халифат, но ему суждена была не столь долгая жизнь: в IX веке от него отделились Египет, Средняя Азия, Иран и Афганистан.

К середине XI века большая часть арабских владений в Азии была захвачена турками-сельджуками, которые тоже двигались на Запад…

Вот тогда-то, скорее всего, возникли распространенные стереотипы цивилизованного Запада и дикого Востока, хотя тогда все обстояло с точностью до наоборот. А стереотипы эти обошлись человечеству так дорого, что видавшая виды мадам Клио разводит руками в полном недоумении, шепча при этом слова, которые едва ли встречаются в толковых словарях как на Западе, так и на Востоке.

Сарацинский след

Мусульман в те времена называли сарацинами, что соответствует арабскому слову, означающему «человек с Востока». Согласно древнему стереотипу, «человек с Востока» ассоциируется с экспансивным брюнетом, не отягощенным излишней эрудицией и вообще всем комплексом знаний и навыков, которые являются показателем уровня цивилизованности личности.

Этот стереотип очень живуч, и прежде всего потому, что пришельцы с Востока бывают, как правило, людьми несостоявшимися, не нашедшими себе позитивной реализации на родине, собственно, как и все эмигранты — за очень и очень редкими исключениями. Иной, не похожий на западный, уклад жизни, иной менталитет и, соответственно, иные ценности — и все это в комплекте с дерзкой энергией выживания не может не провоцировать массовой негативной реакции, где замешанной на примитивной ксенофобии, где на интернациональной зависти по поводу чужого успеха.

К середине девяностых годов уже прошлого века в России (да и не только в России) назрела проблема сарацинской монополии на розничную торговлю. Власти, как правило, держали неплохо оплаченное подобие нейтралитета в этом вопросе, так что на защиту интересов той части коренного населения, которая сетовала на ущемление ее прав вольно торговать на своей исконной земле, выступили радикальные организации правого толка.

Воодушевленные заявлениями некоторых политиков о том, что нужно навести порядок, что «в наших городах за прилавками киосков мы должны видеть голубоглазых блондинов» и т.п., решительные парни правого толка в ряде мест пригасили торговую активность пришельцев, но увы… образовавшийся таким образом вакуум почему-то не заполнили голубоглазые блондины. По крайней мере, настолько, насколько это было бы желательно.

Вакуум всегда заполняется в соответствии с законами Природы, так что искусственный отбор здесь едва ли целесообразен.

В средневековой Европе тоже был заполнен образовавшийся вакуум, причем во многих сферах бытия одновременно. Собственно, то же самое можно сказать и о Ближнем Востоке, и о Северной Африке, и о Северо-Западной Индии, обо всех объектах сарацинской экспансии.

Но если битвы, походы и территориальные захваты со временем стираются со страниц книги бытия подобно следам на пляжном песке, то сугубо человеческие достижения вечны и нетленны, как скалы на том же пляже…

Таким был сарацинский след в истории того бурного времени. Впрочем, найдется ли когда-нибудь такое время, которое не назовут бурным?..

Сарацинский след необычайно ярок и богат шедеврами культуры мирового уровня, чему способствовало немало факторов, среди которых не последнее, пожалуй, место занимал либерализм ислама того периода. Задачей ислама было объединение общества, цементирование его с помощью простых и понятных формул благополучия, формул, но никак не безжизненных догм и такого же пошиба жестких правил социального поведения.

То была благодатная пора, когда правоверному мусульманину никто не мог запретить пить вино, любить женщин, философствовать, искать свой индивидуальный смысл жизни, не оглядываясь пугливо на священников, которые в те времена еще знали свое место и не пытались контролировать политику, экономику, идеологию или, скажем, секс.

Был, правда, жесткий запрет на изображение Бога и человека (визуальное), но на фоне скандальных иконоборческих эксцессов в Византии этот запрет не выглядел таким уж одиозным. Во всем же остальном культура ислама переживала свой поистине золотой век.

Ислам терпеливо возродил и творчески развил все наработки европейской науки, загубленные уже к тому времени христианскими мракобесами, дал мощный толчок бурному развитию ремесел и искусств.

Галерею образов главных героев той поры с полным на то правом могли бы открыть легендарный халиф Гарун аль-Рашид (786—809 гг.), герой «Тысячи и одной ночи», и халиф аль-Мамун (813—833 гг.). Оба внесли весьма значительный вклад в развитие исламской культуры. Достаточно упомянуть о том, что аль-Мамун построил в Багдаде так называемый «Дом мудрости» — аналог Александрийского научно-культурного центра, уничтоженного в 389 году римским христианским императором Феодосией. В «Доме мудрости» были размещены огромная библиотека (400 000 книг), обсерватория и множество лабораторий.

Средневековые мусульмане славились своими блестящими достижениями в области точных и естественных наук. Этому в немалой степени способствовала тенденция к освоению мировой сокровищницы научных знаний. Арабские ученые перевели множество греческих, римских, византийских, персидских научных трактатов, что дало резкий толчок развитию собственных изысканий с учетом уже накопленного опыта.

Например, индийский опыт, осмысленный арабскими математиками, дал миру арабскую цифровую систему, включающую доселе неведомый в Европе и на Ближнем Востоке ноль. Но арабы пошли дальше, создав алгебру и тригонометрию. Одним из отцов-основателей алгебры считается среднеазиатский математик аль-Хорезми, который, кстати, подарил миру и такое понятие, как алгоритм. Тригонометрией же мы обязаны прежде всего математику аль-Баттини.

Основателем минералогии по праву считается ученый Ибн-Хайтан, а «светилами» передовой медицины безоговорочно признаются такие исследователи, как Рази, аль-Хайсам, аль-Харави, аль-Маджуси и, конечно же, «князь ученых» Ибн Сина, известный в Европе как Авиценна.

Это они подарили миру основы медицинской диагностики, фармакологии и офтальмологии, в том числе и очки.

Ибн Сина — автор 273 трактатов по всем возможным в то время отраслям знаний и философии, а его коллега и сподвижник аль-Бируни вошел в историю как автор гипотезы о вращении Земли вокруг Солнца и фундаментального труда по топографии Средней Азии.

А еще были знаменитые философы, такие как аль-Кинди, аль-Фараби, аль-Газали, Ибн-Рушд (Аверроэс)…

Сарацины впервые, пожалуй, в истории четко определили суть такого понятия как «элита общества». У них это были халифы, их приближенные, то есть те, кого эти халифы считали достойными своего общества, и люди, отмеченные Божьей печатью, обладатели незаурядных способностей и талантов — разумеется, в сугубо человеческом понимании этих свойств, то есть в интеллектуально-творческом.

И никаких «народных избранников», у которых столько же оснований называться элитой общества, сколько их имеет самый распоследний из тех, кто голосовал за них, клюнув на удочку популизма или соблазнившись дармовой бутылкой дешевой водки.

И никаких финансовых воротил, за быстрыми успехами которых неизменно стоит преступление, тяжесть которого находится в прямой пропорциональной зависимости от суммы состояния и скорости его обретения.

И, конечно же, никаких спортсменов, «защитивших честь державы» посредством быстрого бега, плавания, прыгания и тому подобных действий, в принципе доступных любому здоровому животному.

Ну и, разумеется, никаких чиновников, торговцев, военных или политиков.

Сарацины «денежную аристократию» не признавали, и вовсе не из презрения к материальной стороне бытия, а лишь вследствие уразумения ее природы и места в Природе как таковой.

КСТАТИ:

«Мир принадлежит герою, а не торговцу».

Артур Меллер ван ден Брук

Что же до взаимодействия материальной и духовной сторон бытия, то оно нашло отражение в такой сарацинской области знании как алхимия (по-арабски «аль-хешйа»). В алхимии самым прихотливым образом соединялись гуманитарные приоритеты той эпохи и естественно-научные методы познания мира.

Между прочим, независимо от степени ироничности восприятия алхимии, от всех существующих стереотипов этого восприятия, нельзя не признать, что именно благодаря кропотливым изысканиям средневековых алхимиков родились многие из современных технологий.

И не случайно, наверное, категорически отвергая сарацинскую культуру и вообще все, что с нею связано, христианский мир очень охотно взял на вооружение арабскую алхимию.

Физико-химические процессы очистки, переплавки, обогащения, кристаллизации и т.д. были неразрывно связаны с процессами духовного совершенствования носителей тайных знаний.

КСТАТИ:

Толпы избегай! Открой для немногих душу — Меж многих легко застрять, как в песке сыпучем. Ведь жажду твою моря утолить не могут — Но может ручей, что робко журчит по кручам…

Ибн ар-Руми

Алхимии сопутствовали такие сферы тайного знания как кабалистика, магия и астрология — так называемые оккультные науки. Существовало восемь объектов их изучения: «философский камень», «эликсир долголетия», «размягчитель стекла», «вечный свет», «вечный двигатель», «градус долготы», «вогнутое гиперболическое зеркало» и «квадратура круга».

Оккультные науки считались прикладными. Например, Ибн Сина относил их к прикладной физике, куда входили медицина, астрология, физиогномика, учение о талисманах, магия, толкование сновидений и алхимия. Точные же науки относились к прикладной математике.

КСТАТИ:

«Крылья знаний меня от людей отлучили, Я увидел, что люди — подобие пыли».

Аль-Маарри

Эти «крылья знаний», столь высоко ценимые сарацинами, вознесли искателей истины на недоступную для широких масс высоту, которая получила название — «суфизм».

Суфизм ошибочно считают сугубо религиозным течением. Дело в том, что его адепты, называемые суфиями, уважают религиозные обряды лишь в той мере, в какой эти обряды способствуют социальной гармонии и вообще позитивному развитию человеческой личности, только в той мере и в никакой другой.

Суфии не принимают выражений типа: «так принято», «так нужно» или «я — как все» и т.п. Идеал суфия — быть в миру, но не от мира, быть свободным от честолюбия, алчности, спеси, слепого повиновения обычаю или благоговейного страха перед вышестоящими лицами.

Суфии не заботились, о том, чтобы сделать свои мысли достоянием толпы, напротив, они всячески старались (и стараются) эти мысли закодировать, выставить защиту в виде метафор и других иносказаний. Суфий Ибн-аль-Араби в ответ на обвинение исламской инквизиции в ереси заявил, что его произведения метафоричны, а их главная цель состоит в том, чтобы показать божественное совершенство человека, достигаемое религиозной любовью. При этом он сослался на бесспорно эротическую «Песнь песней», включенную в иудейское Священное Писание, которую фарисейские мудрецы трактовали как метафорическое изображение любви Бога к Израилю, а католические богословы — как любовь Бога к своей Церкви.

КСТАТИ:

«Видение Бога в женщине является самым совершенным».

Ибн-аль-Араби

Большинство мусульманских поэтов и писателей были членами суфийских братств и орденов, что само по себе, конечно же, не случайно, учитывая особенности их мировосприятия.

Представляется невообразимое: партийный функционер советской поры обращается к писателям: «Товарищи суфии! Что ж это такое происходит, в самом-то деле?! Что вы такое себе позволяете, в конечном итоге?! Ведь вы должны писать для народа, а народ ни черта не понимает в вашей писанине!» Один из суфиев задает вопрос из зала: «Кого именно словоохотливый господин считает народом?» Функционер с достоинством отвечает, что народ — это те, перед кем в долгу писатели, художники, композиторы, инженеры, врачи, ученые… Он увлекается перечислением должников, суфии его подзадоривают с самым невинным видом, и в конце концов выясняется, что те, перед кем в долгу писатели и т.д., ни кто иной, как люмпен-пролетарии, совершенно бесполезное для общества, но очень полезное партии отребье, которое не то что народом, а вообще людьми назвать как-то стыдно… Но функционеру не стыдно, и он продолжает настаивать на своем. Тогда один из суфиев решительно замечает: «Такими требованиями вы, господин, подрываете общественный порядок. Почему? Да потому, что если те, чьи интересы вы защищаете, поймут нашу, как вы говорите, „писанину“, поймут, разумеется, буквально, то некому будет улицу подмести, не говоря уже ни о чем другом. Почему? Объясняю: при отсутствии внутренней свободы внешняя свобода подобна гранате „Ф—1“ в лапах орангутанга. Что, и это не понятно? Тогда возьмите в правую руку свой партийный билет и подойдите к зеркалу…»

КСТАТИ:

«Нечестив не тот, кто устраняет богов толпы, но тот, кто применяет к богам представления толпы».

Эпикур

Членами суфийских орденов могли быть и богатые аристократы, и странствующие нищие (дервиши), так что поди определи, кто из них народ, а кто у него в долгу… К счастью, в те эпохи такие вопросы не ставились из-за очевидной бессмысленности.

Персидский суфий Низами писал: «Во рту поэта спрятан ключ от сокровищницы».

Усложненный язык служил суфиям средством защиты от вульгаризации их творчества, а также от обвинений в ереси или антиобщественной деятельности.

В отличие от официальных мусульманских учений, суфийским трактатам присущ повышенный интерес к человеку и его внутреннему миру, к порывам и извивам человеческой души, к стимулам и мотивам поведения.

КСТАТИ:

«Есть три формы культуры: мирская культура, или просто накопление информации, религиозная культура, смысл которой заключается в исполнении определенных установлений, и культура избранных — саморазвитие».

Худжвири, суфийский Мастер

Уже который век не умолкают споры вокруг творчества суфийских поэтов, в частности Гафиза и Омара Хайяма, которых одни считают религиозными мистиками, другие — раскрепощенными гедонистами. Учитывая особенности исламской культуры Средневековья, можно примирить спорщиков тем очевидным обстоятельством, что в суфийском творчестве совершенно естественно уживаются эти два, казалось бы, взаимоисключающих начала, потому что именно эти начала и образуют сущность человеческой личности. Эти два начала, аскетизм и гедонизм, пронизывают творчество практически всех суфиев: и Саади, и Амира Хосрова, и Дехлеви, и Руми, и Джами, и Шабустари, и Навои…

АРГУМЕНТЫ:

Я ночью замещал ее супруга, Был как бы властелином властелина…

Аль-Аша

Для молодых в любви ослабь запреты! Всегда опасны юные аскеты.

Ибн-Сина

Брось молиться, неси нам вина, богомол, Разобьем свою добрую славу об пол. Все равно ты судьбу за подол не ухватишь — Ухвати хоть красавицу за подол! * * * * Если пост я нарушу для плотских утех — Не подумай, что я нечестивее всех. Просто: постные дни —словно черные ночи, А ночами грешить, как известно, не грех! * * * * Много сект насчитал я в исламе. Из всех Я избрал себе секту любовных утех. Ты — мой бог! Подари же мне радости рая. Слиться с богом, любовью пылая, — не грех!

Омар Хайям

Когда промозгло на дворе и дождь стучит впотьмах, Как хорошо, что я держу красавицу в руках. Я ей объятья распростер, она чарует взор, Горит застенчивый костер — румянец на щеках. Терпенья разрывая круг, отбился я от рук. Похищен был, но, милый друг, я вновь простерт в ногах. Едва подумаю о ней, волненья нет сильней. Ей верен до скончанья дней, клянусь, велик Аллах.

Джалалладдин Руми

Значительная часть историй из всемирно известной «Тысячи и одной ночи» имеет явно выраженный суфийский подтекст, очень тонко переданный в английском переводе Ричарда Бартона (XIX век). К сожалению, русский перевод в гораздо меньшей мерс передает этот неповторимый вкус и аромат…

В английском переводе мир увидел и такой шедевр арабской литературы, как «Сад услаждения душ», написанный Шейхом Нефзави.

«Восславим Аллаха, — пишет Нефзави в предисловии к своему произведению, — который заключил величайшее наслаждение мужа в расселине женщины и поместил родник радости женщины на конце дротика мужчины!»

Иллюстрация к «Саду» Шейха Нефзави. 1850 г.

«Сад» представляет собой художественно-философский трактат о чувственной любви. Безусловно, его автор был хорошо знаком и с «наукой любви» Овидия, и с китайскими сексуальными руководствами, и с «Камасутрой». Влияние этих источников можно ощутить, читая «Сад», но не более, чем влияние. Произведение Нефзави абсолютно оригинально и самобытно, а темы, которые оно отражает, хоть и являются общими для всех подобных трактатов, но раскрыты они с таким терпким очарованием, какое присуще только арабской, и никакой другой, поэтике.

«Сад услаждения душ» состоит из двадцати глав, каждая из которых посвящена определенной теме. Например, первая глава, названная «О мужчине, достойном похвал», содержит подробное описание типов мужчин, обладающих высокими моральными и физическими качествами, способными привлечь внимание женщин и вызвать уважение у мужчин,

…Как-то один из моих коллег заметил, что произведения литературы вообще не следует упоминать в трудах по истории, иначе, как он сказал, «эта похабщина — „Декамерон“ — будет восприниматься читателями на уровне исторического события». Я как можно более спокойно ответил ему, что «Декамерон» и есть событие, причем величайшего масштаба, а вот какой-нибудь военный поход со всеми сопутствующими ему мерзостями, а главное — не имеющий ни малейшего смысла, является компетенцией не столько историка, сколько психиатра, занимающегося проблемами некрофилии. Коллега — сын ну очень ответственного партийного работника — нахмурил брови и сказал, что этак можно все наши завоевания отнести к компетенции психиатра.

— Если вы имеете в виду не защиту родины, а именно завоевания, то — бесспорно, — пожал я плечами. — Между прочим, кому сейчас принадлежит Берлин?..

Но вернемся к «Саду услаждения душ». Следующая его глава посвящена женщинам, заслуживающим похвалы. Автор описывает положительный идеал женщины, которая «восседающая, она — арка; лежащая — схожа с пуховой периной; стоящая — древко знамени. При движении формы ее выделяются под нарядом. Она говорит и смеется нечасто и никогда — без причины…»

Иллюстрация к «Саду» Шейха Нефзави. 1850 г.

В дальнейших главах обсуждаются мужчины, заслуживающие презрения из-за слабой потенции и низкого уровня сексуальной культуры, и женщины, заслуживающие того же, если они безобразны, нетемпераментны, глупы, неряшливы и ленивы.

Несколько глав посвящены половому контакту, его формам и позициям, причем с соответствующими поэтическими комментариями.

Ряд забавных и поучительных историй посвящен неверным женам, их коварству, хитрости и невероятному самообладанию.

Завершающие главы трактата содержат набор полезных советов касательно подкрепляющих и возбуждающих средств, лечения половых органов и совершенствования их возможностей, а также сведения о режиме питания, от которого во многом зависит жизненная сила. В качестве примера автор приводит историю о рыцаре и его слуге-негре, которые, заключив пари с прекрасной принцессой, проявили чудеса мужских возможностей исключительно благодаря соответствующему рациону. В итоге рыцарь, лишивший в одну ночь невинности восемь десятков девственниц и при этом ни разу не изливший ни капли спермы, женится на принцессе.

КСТАТИ:

Может быть, этот сад Аллах Для того и явил на свет, Чтобы, всех испытав, узнать, В ком покорности должной нет. Много Он сотворил чудес, Испытуя нас так и сяк, Между ними и слабый пол: Слабый пол — это сильный враг. Там, где стрелы любви свистят, Не спасает броня от ран. Перед женщинами — ничто Даже те, кого вел Хакан. Не родила земля того, Кто поспорить бы с ними мог, И мудрейшие из людей Прах целуют у стройных ног…

Ибн ар-Руми

Сарацинское культурное наследие немыслимо без такого его компонента, как легендарный Ходжа Насреддин.

Многочисленные рассказы-притчи, в которых этот насмешливый мудрец выступает главным героем и носителем истины, представляют собой одно из самых необычных и ярких достижений в области метафизической философии. Они создают основу для постижения суфийского отношения к жизни путем решительной ломки сложившихся стереотипов ее восприятия.

Насреддин постоянно утверждает, что к истине нельзя подходить со стандартными мерками, что ее невозможно втиснуть в лекала общепринятых норм.

…Однажды Насреддин посетил дворец одного короля. Тот пожаловался ему на то, что подданные этого королевства патологически лживы.

— Ваше величество, — заметил Насреддин, — истины бывают разными. Прежде чем люди смогут использовать относительную истину, им необходимо практически познать истину реальную, однако они всегда пытаются делать наоборот.

— Эти рассуждения показались королю слишком сложными.

— Вещи должны быть или истинными, или ложными, — твердо заявил он. — Я заставлю своих подданных говорить правду, и только правду!

На следующее утро перед открытыми городскими воротами красовалась виселица, которую окружали королевские гвардейцы во главе с капитаном.

Глашатай объявил:

— Всякий, кто хочет войти в город, должен правдиво ответить на вопрос капитана королевской гвардии!

Насреддин был первым из желающих.

— Куда ты идешь? — спросил его капитан. — Говори правду, иначе тебя повесят.

Насреддин ответил:

— Я иду, чтобы быть повешенным на этой виселице.

— Я не верю тебе.

— Отлично, — улыбнулся Насреддин. — Если я солгал, повесь меня.

— Но это будет означать, что ты говорил правду!

— Вот именно, — сказал Насреддин, — правду, только вашу!

Из этого следует, что представления о добре и зле обусловлены не какими-либо объективными факторами, а лишь субъективными критериями, сложившимися в результате позитивного или негативного опыта. В поисках истины люди зачастую избирают не самые верные, а самые удобные пути…

…Как-то сосед увидел, что Насреддин что-то ищет, стоя на коленях посреди улицы.

— Что ты потерял, мулла?

— Свой ключ, — ответил Насреддин.

— А где ты обронил его?

— Дома.

— Тогда почему же ты ищешь его здесь?

— Потому что здесь светлее.

А однажды сосед попросил Насреддина одолжить ему бельевую веревку.

— Извини, но я сушу на ней муку, — сказал Насреддин.

— Как же можно сушить муку на веревке? — изумился сосед.

— Это не так сложно, как ты думаешь, — серьезно ответил Насреддин, — особенно если не хочешь одалживать веревку.

А когда Насреддин был судьей, к нему пришла женщина, которая вела за руку своего сына-подростка.

— Этот мальчик, — сказала она, — ест слишком много сахара, но я не в силах помешать ему это делать. Я прошу вас официально запретить ему есть столько сахара.

Насреддин приказал ей прийти через неделю, а затем, когда она пришла, перенес решение вопроса еще на неделю. И лишь тогда он сказал подростку:

— Отныне я запрещаю тебе есть больше одного куска сахара в день!

Впоследствии эта женщина спросила его, почему потребовалось столько времени для вынесения такого простого решения. Насреддин ответил:

— Прежде чем отдавать приказ твоему сыну, я должен был проверить, смогу ли я сам сократить потребление сахара…

Неразрывность связи теории с практикой иллюстрирует и такая притча. Насреддин дал сыну кувшин, приказал принести воды из ручья, а затем залепил ему звонкую оплеуху.

— Это чтобы ты не разбил кувшин! Прохожий спросил его:

— Как можно бить того, кто не сделал ничего плохого? Насреддин ответил:

— Но когда он разобьет кувшин, битье будет уже ни к чему. И поди возрази…

Украшением сарацинского наследия может служить и гигантская по объему (60 000 строк) и замыслу поэма «Шах-наме» («Книга иранских царей»), над которой тридцать лет трудился знаменитый Абу-аль-Касим Фирдоуси (934—1020 гг.), подлинная энциклопедия своего времени и кладезь бесконечной мудрости.

КСТАТИ:

Мудрец сказал: «Коль ты умен, пойми ты, Что все деянья с их причиной слиты. О том, что ты услышал, всем поведай, С упорством корни знания исследуй: Лишь ветви изучив на древе слов, Дойти ты не сумеешь до основ.

Фирдоуси.

Своим высоким уровнем исламская культура обязана была прежде всего большим городам, которые, между прочим, во все времена играли роль колыбели культуры, науки, техники и вообще всего того, что именуется человеческой цивилизацией. Ни в коей мере не умаляя степень полезности сельскохозяйственного труда, следует, однако, заметить, что его специфика не предусматривает сколько-нибудь существенного эволюционного развития: семена бросают во взрыхленную землю и во времена Адама, и в XXI веке, овец пасут на лугах, а корова случается с быком ради потомства и т.д. А вот то, чем и как взрыхлять землю под посевы, чем ее удобрять (кроме навоза), уборочные и прочие машины, горючее, телевизор, телефон, лекарства, одежду, обувь — да все, буквально все, кроме самих продуктов сельского труда производит город.

И город совершенствуется в своем производстве, разрабатывает новые технологии, новые тенденции развития науки, техники, образования, культуры, искусства — и ничего тут нет дискриминирующего по отношению к деревне. Просто у нее и у города свои задачи, которые нельзя ни смешать между собой, ни унифицировать. Декларируемое у нас в семидесятых годах «стирание граней между городом и селом» вылилось в итоге в явную деградацию и того, и другого. От того, что квалифицированные инженеры вместо того, чтобы разрабатывать новые технологии, неумело ковырялись в измордованной колхозной земле, продовольствия в стране отнюдь не прибавлялось, а в области технологий она все больше и больше отставала от не только передовых, но вообще нормальных государств…

Можно с уверенностью сказать, что цивилизация может успешно развиваться только в условиях городской культуры, и независимо от того, нравится ли это людям, мечтающим снова провести насильственную коллективизацию в деревне и гонять туда студентов, преподавателей, инженеров и прочий элемент, который в долгу перед народом.

Ну, а в сарацинском мире времен средневековья считали, наоборот, что «народ» в долгу у мудрецов, учителей, врачей, изобретателей и т.д., вследствие чего там наблюдался мощнейший подъем науки, культуры, образования, и уже как следствие — усиление военной мощи.

Сарацинское оружие

КСТАТИ:

«Кто трудится умом, тот управляет людьми; кто трудится силой, тот подлежит управлению; те, кем управляют, кормят; кто управляет людьми, тот кормится от людей».

Мэн-цзы

Абсолютно «антинародная» аксиома.

А одной из основополагающих черт исламской культуры было обостренное чувство красоты. В недрах, именно в недрах этой культуры родилось такое понятие как «художественный вкус». Привитие ученикам художественного вкуса выставлялось как необходимое требование системы исламского образования, включающей в себя разветвленную сеть начальных, средних и высших учебных заведений. Коран однозначно требовал от каждого мусульманина и каждой мусульманки постоянно накапливать и совершенствовать свои знания. Требования Корана обсуждению не подлежат, поэтому власть предержащие с готовностью выплачивали жалованье преподавателям и их прислуге (да-да, и такое было!), а студентов обеспечивали учебными пособиями, стипендиями и жилищем.

И не напрасно. Арабская наука пользовалась заслуженным авторитетом во всем мире. Труды сарацинских математиков и астрономов считались фундаментальными в средневековой Европе, а исследования Ибн Сины на протяжении многих веков служили практическим руководством для врачей многих стран Востока и Запада.

Ну, а с художественной культурой, и прежде всего с шедеврами архитектуры европейцы знакомились в завоеванной сарацинами Испании. Здесь ошеломляли своим гордым величием дворец Альгамбра в Гранаде, Алькасар в Севилье и, конечно же, мечеть в Кордове (ныне кафедральный собор). Там же, в Кордове, потрясала воображение «Медина Асахара», загородная резиденция халифа, где проживало 20 000 человек, в том числе 6 000 обитательниц гарема. Это грандиозное сооружение было разрушено в 1010 году, и только в 1911 году археологи обнаружили его руины.

Трудно, очень трудно преувеличить значение сарацинского следа в Истории, тем более на фоне европейских реалий того же отрезка времени. А в начале XIII века, когда Испания вновь стала христианской, этот след постарались не просто стереть, а вытравить, но такие действия, даже если они совершаются последовательно и бескомпромиссно, никогда не могут претендовать на абсолютный успех…

КСТАТИ:

Когда темпераментные испанцы кричат «Ole!» («Браво!»), вряд ли многие из них подозревают, что при этом повторяют сарацинское обращение к Аллаху…

Реинкарнация Рима

Сарацинские завоевания поставили христианскую Европу перед гамлетовским вопросом, и чтобы ответить на него положительно, ей потребовалось создать мощный противовес военно-политической силе ислама. Причем создать этот противовес оперативно и решительно, потому что конкурент был очень мобильным, целеустремленным и пока еще не зашоренным в интеллектуальном плане, что давало ему весомые преимущества перед христианским миром, уже захлестнутым волной церковного мракобесия.

Мало того, этот конкурент был носителем гораздо более высокого уровня культуры, чем тот, которым обладали предшественники современных французов, немцев или англичан. Превратиться из «неверного» в «верного» было очень несложно, и это накладывало гораздо меньше обязательств, чем обращение в христианство, которое было так же чуждо европейским язычникам, как и ислам. А язычниками в VII веке, например, были и германцы, и славяне, и саксы, и многие другие народы Европы, которых в равной мере не прельщали эти две монотеистические религии.

Так что перспектива мусульманского обрезания более всего страшила христианское духовенство, потому что именно оно в случае тотальной исламизации Европы утрачивало все с таким трудом завоеванные позиции, а с ними и власть, и вполне осязаемые материальные блага. Действительно, только-только удалось добиться независимости от Константинополя, разграничить полномочия сфер влияния западной и восточной ветвей христианства, только начать раздел сладкого европейского пирога, и… отдать все это сарацинам, уступить им это бойкое место под Солнцем… нет, никогда!

И вот римские патриархи начинают поспешно сколачивать вокруг себя союзы своих вооруженных защитников. Достигнув определенных успехов в этом очень непростом деле, они провозглашают Рим столицей католического христианства, а епископа Римского — Папой…

КСТАТИ:

«Христианство — самая доходная басня».

Папа Лев X

А вот другой Папа, Стефан II, также осознававший эту высокую рентабельность, в ноябре 753 года пересек Альпийский горный хребет в сопровождении двенадцати (!) высокопоставленных римских священников. Целью этого путешествия были переговоры с королем франков Пипином III, который недавно воссел на трон, фактически совершив государственный переворот.

Встречал делегацию двенадцатилетний сын короля, Карл, который сопроводил почтенных прелатов в город Понтион, где и начались судьбоносные (в полном смысле слова) переговоры.

Разные исторические источники по-разному описывают это событие, смещая акценты и споря меж собою на тему, кто в ком больше нуждался: франкский король — в Папе Римском или же наоборот, что в действительности не имеет особого значения. Папа испытывал острую нужду в вооруженной силе, способной защитить христианство и расширить сферу его влияния, а Пипин III так же остро нуждался в авторитетном признании законности своего статуса, добытого путем преступления.

Они очень скоро нашли общий язык. Папа Стефан II венчал на царствие короля франков Пипина III, хотя не имел никаких законных полномочий это делать. Тем не менее прецедент был налицо. Взамен король франков признал право Римского епископа именоваться понтификом всего католического мира, о чем тоже до тех пор никто не говорил на официальном уровне. Кроме того, Пипин спустя некоторое время подарил Папе Римскому экзархат Равенны, который ранее считался владением Восточной Римской империи, нагло захваченным лангобардами. Для этого потребовалось разгромить лангобардов, но на что не пойдешь ради пользы дела? Таким образом были заложены основы создания Папского государства.

Да, встреча Стефана II и Пипина III была действительно судьбоносной, что бы там кто ни говорил про сговор двух мошенников…

А свидетель этой встречи, двенадцатилетний принц Карл, наверное, еще тогда задумал стать хозяином собственной империи, и не иначе.

КСТАТИ:

«Принципов нет, а есть события; законов нет — есть обстоятельства».

Оноре де Бальзак

Обстоятельства сложились так, что Карл после смерти отца становится королем франков, вполне законным, в отличие от своего родителя, так как имел место прецедент с участием Папы Римского. Двадцатишестилетний король начинает свое правление с очень значительной услуги папскому престолу, у которого возникли территориальные разногласия с королем лангобардов Дезидерием. Во главе большого и хорошо оснащенного войска Карл вторгается на территорию лангобардов, осаждает Дезидерия в его столице Павии, затем отправляется в Рим, куда его настойчиво приглашает Папа.

Он был ошеломлен теми почестями, которые оказало ему римское духовенство, почестями, которые никак не соответствовали истинному положению вещей, но к очень многому обязывали. Да, от него ждали действительно многого: воссоздать Западную Римскую империю — ни больше, ни меньше!

Карл Великий

Оправдывая эти ожидания, Карл завершил осаду Павии, заточил в монастырь короля Дезидерия и стал именоваться королем франков и лангобардов. Далее он начинает покорение саксов — языческого народа, обитавшего на берегах рек Эльбы и Везера. Разгромив их военные силы, Карл азартно равняет с землей языческие храмы и памятники, что, естественно, вызывает бурное ликование в Риме, где никого не смущало, что христианство насаждается грубой силой и ценой неисчислимых жертв. Достаточно сказать, что христианизация саксов длилась свыше 30 лет и носила крайне жестокий характер. В одном из многочисленных случаев такого рода Карл приказал казнить 4500 саксов, отрекшихся от христианской религии.

За сорок шесть лет своего правления Карл предпринял более 50 военных кампаний, большинство которых завершалось присоединением все новых и новых земель.

Задумав выгнать арабов из Испании, он во главе огромной армии вторгся на территорию Испании. Мусульмане сумели оперативно сгруппировать своивооруженные силы, и самонадеянный завоеватель мира вынужден был отступать за Пиренейские горы, причем довольно поспешно.

И не было бы в этом эпизоде ничего примечательного, ничего достойного внимания мадам Клио, если бы не связанная с ним история о том, как отступление франкского войска прикрывал маленький отряд под командованием доблестного рыцаря Роланда, который должен был затрубить в сигнальный рог, чтобы вызвать подкрепление в случае крайней опасности.

И вот, в Ронсевальском ущелье, отряд попадает в критическое положение, но Роланд не трубит в спасительный рог, несмотря на явную необходимость. Напрасно просит об этом рыцарь Оливер, друг Роланда… И вот, когда, собственно, уже поздно вызывать подкрепление и вообще надеяться на что бы то ни было, Роланд трубит в свой рог, трубит так, что его слышит вся Франция, а сам падает под ударом меча ослепленного Оливера… Такая вот недоуменно-героическая история, со временем преподнесенная человечеству как «Песнь о Роланде»…

По крайней мере, в ней воспеваются отвага и благородство, не в пример хроникам времен Карла, где взахлеб прославляются массовые казни военнопленных, варварское разрушение святынь и прочие «художества», которые впору классифицировать как преступления против человечества.

Со временем Карлу все-таки удалось отвоевать у мусульман часть Испании к югу от Пиренеев. Он подмял под себя лангобардов, владеющих большой областью южнее Альп, саксонцев, баварцев и множество других народов, ни в какие времена не имевших отношения к Римской империи, которую Карл возрождал с таким жестоким пылом. В итоге под его мечом оказалась весьма значительная территория от Атлантики до Дуная и от Нидерландов до Прованса.

К концу VIII века римская Церковь окончательно утрачивает связи с императорским Константинополем и, как никогда ранее, нуждается в поддержке Карла. А тут еще в том же Константинополе происходят события, мягко говоря, нестандартные: императрица Ирина, очередная шлюха на Византийском престоле, ослепив сына, становится полновластной хозяйкой империи. Но самое, пожалуй, страшное даже не в этих действиях ополоумевшей бабы, а в том, что никто в Константинополе на них не отреагировал. Никак, будто ничего не произошло!

Папа Лев III в связи с константинопольскими событиями, счел для себя возможным считать вакантным место Римского императора так что у Карла возникли реальные перспективы…

23 ноября 800 года он прибывает в Рим. Папа встречает его у городских ворот.

24 ноября двое монахов, прибывших из Иерусалима, вручают Карлу ключи от Святого Гроба и священное знамя.

Затем он целый месяц живет в Риме, тесно общаясь с высшим католическим духовенством, которое предупредительно отпускает ему все грехи прошлого, настоящего и будущего, прощает тысячи загубленных жизней, разрушенные храмы, сотни и сотни соблазненных женщин… Между прочим, сексуальные эксцессы Карла приобрели скандальную известность во всей Европе, что, однако, не помешало церковникам славить его как величайшего праведника.

И вот, 25 декабря 800 года, в день Рождества Христова, в соборе Святого Петра происходит беспрецедентное событие: франкского короля Карла провозглашают Римским императором. Карл, уже получивший прозвище «Великий», провозглашается «цезарем» и «августом», делая вид, что все происходящее является для него полной неожиданностью. Папа, в свою очередь, делает вид, что это происходящее — не более чем приятный сюрприз королю-праведнику. Он опускается на колени перед новоявленным цезарем, а тот в ответ клянется чтить, блюсти, приумножать и т.д.

Это был фарс, потому что Папа Лев III не имел никакого права венчать кого бы то ни было титулом римского императора, а Карл Великий также не имел права принимать этот титул, но, как говорится, если нельзя, но очень хочется, то можно.

В итоге на Западе появился католический император, а варварское королевство франков превратилось в новый Рим…

Ну, «превратилось» — это, пожалуй, громко сказано. «Стало называться» — более соответствует действительности, в которой мало что изменилось вследствие перемены названия этого государственного образования.

КСТАТИ:

«Путь, уже усыпанный цветами, никогда не приводит к славе».

Жан де Лафонтен

Славы там было маловато, но зато хватало славословия, причем во всеевропейском масштабе. Карла это вполне устраивало. Он пытался увековечить свое имя сооружением величественных дворцов в Нейменгене, Енгельгайме и Ахене, а также моста через Рейн у Майнца. Он прослыл щедрым покровителем образования и науки, хотя сам освоил премудрости азбуки лишь в весьма зрелом возрасте. Под его непосредственным руководством была составлена грамматика франкского языка, переписаны народные сказания, песни и баллады, а также пересмотрен (!) текст Библии.

КСТАТИ:

«Неграмотные вынуждены диктовать».

Станислав Ежи Лец

При Карле империя включала в себя триста графств, каждое из которых управлялось личным представителем императора — графом. За каждым графом, правда, приглядывал местный епископ. Рядом своих указов Карл упорядочил законодательство, приведя его в соответствие с церковным. Убийство священника неизменно каралось смертью. Но вот если, паче чаяния, преступление совершал священник, то судить его мог лишь особый суд под председательством графа и епископа. Ясное дело, об осуждении священников в империи Карла Великого никому ничего не известно. Зато известно, что сбор десятой части урожая и прочих доходов в пользу Церкви был узаконен совершенно однозначно. В то же время епископства и аббатства Карл считал феодальными имениями, на которые в полной мере распространялись все светские законы (правда, в основном защищающие права и неприкосновенность имущества феодалов). Церковь была предметом постоянных забот Карла, за что он после смерти был канонизирован (не сразу, правда, а лишь через 351 год из-за уж очень громких скандалов, связанных с его сексуальными похождениями).

Карл Великий в старости

После его смерти в 814 году империя распалась, как неизбежно распадаются все подобные образования. Вскоре его наследие стало предметом алчных притязаний тех, которые по праву кровного родства считали себя причастными к его славе, положению и материальным ценностям. Как показывает весь печальный опыт упрямого человечества, в большинстве случаев наследство достается крайне недостойным людям. Да ладно бы еще речь шла об автомобиле, даче или, скажем, о ценных бумагах, но ведь речь идет о государственной власти, о судьбах миллионов людей, которыми по праву рождения будет распоряжаться кто попало.

КСТАТИ:

«И возненавидел я сам весь труд, над чем я трудился под солнцем, потому что оставлю его человеку, что будет после, и кто знает, мудрый ли он будет или глупый, — а будет владеть моими трудами».

Соломон Мудрый

А разве мало случаев, когда королева переспит с лакеем, и впоследствии страной правит не потомственный король, а потомственный лакей! Понятно, что это тешит самолюбие всех лакеев, но ведь общество, к счастью, состоит не только из лакеев…

Наследие Карла начали тащить в разные стороны его сын и внуки, тащить яростно, безоглядно, презрев не только нормы морали, но и элементарные соображения относительно блага державы. Они, ничтоже сумняшеся, как говорится, ввергли доставшееся им добро в пучину гражданской войны. После многолетней кровавой резни три оставшихся в живых внука заключили в городе Вердене в 843 году договор о разделе империи. Так образовались три независимых государства: Франция, Германия и Италия.

В 962 году германский король Оттон I (936—973 гг.), прозванный тоже Великим, завоевав часть Италии, был провозглашен Римским императором. Теперь уже Германия стала центром нового лоскутного образования, которое, хоть и формально, продержалось на удивление долго. Так называемая Священная Римская империя германского разлива рухнула только под натиском Наполеона. Впрочем, это говорит не столько о прочности империи, сколько об отсутствии стремления ее испытать.

КСТАТИ:

«История — совокупность фактов, которые не должны были произойти».

Станислав Ежи Лец

Роза ветров

Угроза, излучаемая Севером, ничем не уступает угрозе с Востока, и в VIII веке европейцы оценили это в полной мере. Викинги совершенно справедливо назывались «чумой» и на Британских островах, и на всем северном побережье континента. Вначале их набеги были спонтанными и непродолжительными, как резкие порывы северного ветра, но к концу VIII века они сменились хорошо спланированными и обстоятельными походами, сопряженными со строительством укрепленных лагерей, служивших базами для дальнейших разбойничьих нападений.

Один из таких лагерей был построен датскими викингами в устье Сены. Это был плацдарм, с которого наносились удары по всем городам северной Франции.

В 851 году викинги напали на Англию и контролировали ее восточную часть почти 150 лет.

В IX веке они создали на севере Франции область, называемую Нормандией. Норвежские викинги в VIII—IX столетиях захватили Шетлендские, Фарерские и Гебридские острова, Восточную Ирландию и Исландию. Викинги открыли Гренландию и, весьма возможно, Америку, которую они назвали Винландом.

Шведские викинги освоили всю Балтику, а также построили укрепленные лагеря на Одере, на Висле и в Новгороде. Им принадлежал проторенный путь от Балтийского до Черного моря. Они были хорошо известны в бассейне Днепра и даже в Константинополе.

Бесспорно, именно северным ветром «надуло» государственные образования восточных славян в Новгороде и Киеве. По крайней мере, главными героями этого процесса были варяг Рюрик и его сыновья.

Видимо, симбиоз северных авантюристов и обстоятельных, спокойных, уравновешенных восточных славян, в принципе не известных своими грабительскими набегами, был довольно благотворным, если и Новгород, и Киевская Русь очень скоро стали весьма значимыми субъектами мировой политики. То же можно сказать о таких славянских государствах как Польша, Чехия и Болгария.

Между прочим, посол кордовского калифа, Ибрагим Ибн Якуб, совершив в 965 г. поездку по Восточной Европе, уверенно заявлял, что русины вовсе не славяне, а варяги. Скорее всего, он ошибался, но лишь в определенной мере.

В 907 году Киевская Русь уверенно вошла в клуб мировых агрессоров, совершив поход на Византию. Как сообщается в так называемой «Повести временных лет», возглавлял этот поход киевский князь Олег, который «взял с собой множество варягов, и славян, и чудь, и кривичей, и мерю, и древлян, и радимичей… Со всеми ними пошел Олег на конях и кораблях. Число кораблей было 2 000, и пришел он к Царьграду».

Что ж, сам по себе такой поход в те времена был довольно-таки обычным делом, потому что в X веке только ленивый не пытался напасть на Византию, поэтому в данном случае интересен не сам по себе факт, а мотив этого похода. Как правило, сформированные государства организовывают военные походы с целью захвата, колонизации чужих территорий, расширения собственных границ. Иные мотивы движут кочевниками или международными разбойниками, какими были викинги: грабеж и вымогательство (рэкет). Такой мотив не был характерен для восточных славян, так что в этом походе явно прослеживается варяжское начало.

АРГУМЕНТЫ:

«Греки замкнули Судскую гавань, а город заперли. Вышел Олег на берег и начал воевать. Много убил около города греков, разрушил много дворцов и пожег церкви. А которых брал в плен, одних убивал, иных подвергал пыткам, других расстреливал, а других бросал в море, и другого много зла учинила Русь грекам — все, что воины (на войне) делают. И повелел Олег своим воинам сделать колеса и наставить на колеса корабли. Когда ветер стал попутным, надулись паруса, и (корабли) с поля пошли к городу. Увидали греки, напугались и сказали, послав к Олегу: „Не губи города, согласимся на дань, какую хочешь“…

И сказал Олег: «Сшейте шелковые паруса для Руси, а для славян холстинные». И было так сделано. И повесил Олег свой щит на вратах в знак победы, и пошел прочь от Царь-града. И подняла Русь шелковые паруса, а славяне холстинные, и разодрал их ветер. И сказали славяне: «Возьмемся за свои холстины, не даны славянам шелковые паруса». И пришел Олег в Киев, принеся с собой золото, шелковые ткани, сладости и вина, и всякое узорочье. И прозвали Олега вещим».

«Повесть временных лет»

Тут есть над чем призадуматься, но стоит ли? Да, предположим, Русь и славяне — не одно и то же, и скорее всего это так и есть, ну и что? Что из этого может следовать? Выявить, кто из москвичей XXI века варяг, а кто славянин? И тогда представители тех, кого окажется больше, получат преимущества перед теми, кого окажется меньше, и они будут оплачивать коммунальные услуги лишь на 50%, их дети получат право поступать в вузы без экзаменов и т.д., а все прочие будут людьми второго сорта? А кто будет выявлять? И сколько будут брать за хорошую родословную? Тут поди-ка выяви, кто является прямым потомком тех, кто совершал преступления против человечества в концлагерях ГУЛАГа или в мирных деревнях во время насильственной коллективизации…

Но выявлять не нужно, потому что это ведь ничего, кроме новой крови и новых страданий, не даст. Конечно, генетика у них гнусная, и нормальный человек любой ценой воспрепятствует женитьбе своего сына на правнучке следователя НКВД или «вертухая» из концлагеря, но главная задача состоит не в том, чтобы отомстить внукам за преступления дедов, а в том, чтобы впредь никому не пришло в голову гордиться этими преступлениями, как это было на протяжении всего срока существования советской власти.

Вещи должны называться своими именами, в ином случае бессмысленно говорить о каких-то моральных ценностях, воспитывать подрастающее поколение, определять нормы социального поведения, изучать историю и т.п. Нужно четко осознать, чем является, к примеру, изъятие личной собственности гражданина, да еще с помощью вооруженной силы. Если это разбой, то это есть разбой, и тогда не следует называть его экспроприацией или, никак не называя, бубнить о том, что «это была необходимая мера по спасению революции». Мафиозные структуры стран Латинской Америки традиционно прикрываются революционными лозунгами, занимаясь обычной наркоторговлей. Так давайте же решим, хотя бы для себя, наркоторговля — преступление, или же нет. А иначе нужно аннулировать уголовные кодексы, право, мораль, понятия добра и зла и т.д.

Поход князя Олега на Царырад был разбойничьим набегом, и в этом нет ничего постыдного, учитывая нравы того времени, но вот называть его «миссией по исполнению интернационального долга» или чем-то в этом роде — действительно постыдно.

КСТАТИ:

«Оценка не превращает ложь в истину и истину в неистину. Оценка — это выбор между полезным и вредным».

Мо-цзы

Но то, что полезно для грабителя, никак не полезно для ограбленного. Например, в 945 году князь Игорь (не тот князь Игорь, который ходил на половцев в 1185 г.) счел полезным для себя подвергнуть древлян тому, что ныне называется двойным налогообложением, то есть взяв с них весьма значительную дань и отправившись с нею восвояси, он подумал-подумал и вернулся с полдороги, чтобы повторить взыскание дани с тех же самых древлян. Вернулся он с небольшим отрядом, основные свои силы отправив домой с богатой добычей. Когда он подступил к стенам Искоростеня, главного города древлян, те спросили князя: «Зачем идешь опять? Ты взял свою дань». Игорь не счел нужным им отвечать на столь бестактный вопрос. Тогда древляне вышли из города, перебили княжий отряд, а его самого привязали за ноги к двум наклоненным осинам, после чего верхушки деревьев вернулись в изначальное положение…

Не мешало бы портрет этого злополучного князя вывесить во всех законодательных собраниях в назидание всем, кого греет мысль о двойном налогообложении. Этот эпизод свидетельствует об однозначной оценке зла и его справедливом наказании, так что едва ли найдется человек, оправдывающий действия князя Игоря и осуждающий действия древлян. Тем не менее, княгиня Ольга, супруга Игоря, очень жестоко отомстила им за смерть мужа: древлянских послов она приказала живьем зарыть в землю, как утверждают хронисты, а город Искоростень сожгла с помощью голубей, которых страдающие комплексом вины древляне подарили ей, не подозревая о том, что вскоре несчастные птицы вернутся домой с горящей паклей, привязанной к их лапкам…

Княгиня Ольга приняла христианство и прославилась активной деятельностью по укреплению влияния церкви, за что и была впоследствии канонизирована…

Этот образ далеко не однозначен. Что бы там ни было, но История не может похвастать обилием женских персонажей такого ранга. Это была поистине державная женщина, с соответствующим складом ума и характером, ну а то, что она сделала с древлянами… что ж, женщина, если она настоящая, всегда остается женщиной…

КСТАТИ:

«Совершенная женщина есть более высокий тип человека, чем совершенный мужчина, но и нечто гораздо более редкое».

Фридрих Ницше

Внук княгини Ольги, Владимир, незаконнорожденный сын князя Святослава и хазарской рабыни, был язычником в самом расхожем значении этого слова. Историки называют его братоубийцей и многоженцем, и не без достаточно веских на то оснований. Массовая история пытается затушевать эти черты, дабы сохранить позолоту на образе крестителя Руси, что представляется весьма и весьма проблематичным.

Сам эпизод крещения представлен по-разному в разных источниках. По одной расхожей версии киевский князь Владимир (правил с 980 по 1015 год) отправил в разные стороны света посланцев, которые должны были собрать сведения о господствующих религиях: исламе, иудаизме и христианстве, после чего представить князю подробные отчеты с анализом преимуществ той или другой из религий.

Призовое место на этом конкурсе заняли те посланцы, которые посетили Константинополь. Они так восторженно рассказывали о своей экскурсии в храм Святой Софии, что князь, зараженный этой восторженностью, заявил о своей готовности принять крещение. Он приказал киевлянам выйти на берег Днепра, а когда этот приказ был выполнен, их загнали в воду и окрестили, разумеется, не интересуясь чьим бы то ни было мнением на этот счет.

Другая версия изложена в «Повести временных лет», которую трудно заподозрить в антихристианских тенденциях. Там говорится, что в 988 году князь Владимир взял в кольцо осады византийский город Корсунь (Херсонес). Жители города оказали яростное сопротивление агрессору, и кто знает, чем бы закончилась эта военная авантюра, если бы среди осажденных не оказался некий предатель-энтузиаст по имени Анастас, который послал в стан врага стрелу с надписью: «Из колодца, который за тобой от востока, идет вода по трубе в город; раскопай и перекрой воду». Прочтя это послание, Владимир якобы взглянул на небо и сказал: «Если это сбудется, крещусь сам».

Труба была перекрыта, после чего жители Корсуня сдались на милость победителя. Какова была эта милость, нетрудно догадаться, учитывая нравы того времени и нрав князя Владимира, который сразу же после своей победы отправил письмо византийскому императору Василию II с ультимативным требованием выдать за него сестру его, Анну, а в противном случае Константинополь ожидает печальная участь Корсуня.

Василий II как можно более поспешно и вежливо ответил, что с удовольствием благословит этот брак, но просит учесть, что Анна, будучи христианкой, не может выйти замуж за язычника. Владимир пообещал окреститься, но в день свадьбы, не иначе.

Анну немедленно отрядили в Корсунь, где состоялось крещение Владимира и венчание молодых.

В Киеве Владимир приказал уничтожить языческих идолов. Статуе бога Перуна была оказана особая честь: ее привязали к хвосту лошади, протащили по городу и лишь после этого пустили по течению реки.

А князь Владимир обратился к киевлянам с такими словами: «Тот, кого не окажется завтра на реке, богатого ли, убогого ли, нищего или раба, тот идет против меня».

Довольно значительная часть киевлян все же рискнула ослушаться князя-реформатора и горько в том раскаялась. Тех, которые остались верны религии предков и пришли к языческим алтарям, убивали там же, во время богослужения. С другими непокорными поступали столь же радикально. А покорных загнали в Днепр и сделали христианами.

Так пал один из последних в Европе бастионов язычества. Пал следом за Болгарией, Моравией, Богемией, Польшей и Венгрией. Болгарский князь Борис I поначалу склонялся в пользу латинского варианта крещения, но обстоятельства (тщательно спланированные Константинополем) вынудили его прийти в лоно византийской церкви.

Моравия, первой из славянских земель сформировавшая свою государственность, была католической страной. Но, как это всегда бывает там, где нарушается гармония между церковью и государством, где попы отождествляют себя с властью как таковой, немецкие священники стали фактором и государственного, и национального гнета. Ответом на создавшееся положение стала организованная в 862 году византийская миссия, возглавляемая двумя братьями-македонцами, Михаилом и Константином, которые вошли в Историю как святые Кирилл (826—869 гг.) и Мефодий (815—885 гг.). Кирилл создал азбуку (так называемую глаголицу), отражающую фонетические особенности славянского языка и перевел на нее сборник евангельских текстов, читающихся во время богослужения. Вдвоем с Мефодием они перевели на славянский текст Литургии и стали совершать богослужение на родном языке прихожан.

Тогда же были созданы такие произведения как «Проглас» — поэтический текст духовного содержания и «Написание о правой вере», положившие начало славянской религиозно-философской терминологии.

А вот далее следует нестандартная деталь. В 867 году братья выезжают из Моравии в Венецию, а затем в Рим, где Папа Адриан II освящает славянские церковные книги. Вскоре Кирилл умирает и его с почестями хоронят в склепе церкви Сан-Клементе. Мефодий возвращается в Моравию, где исполняет функции епископа Паннонского и Моравского. Умер он в 885 году.

Кирилла и Мефодия называют «апостолами славян». Их имена почитаемы и чехами, и русскими, и хорватами, и сербами, и болгарами. Они являли собой уникальный пример христианского единства, презревшего явно надуманные разногласия между западной и восточной ветвями одной религии.

Эти ветви только в одном были всегда солидарны: в агрессивно-силовом насаждении христианства. Разница состояла лишь в том, что Запад предпочитал пользоваться оружейной сталью, а Восток — золотом, причем с истинно византийскими изощрениями.

ФАКТЫ:

В 949 году некий Лютпранд Кремонский, посол короля Италии, побывал в Константинополе, где его принял император Константин Багрянородный. Посол, конечно, знал, что Византия — страна далеко не бедная и позволяет себе вызывающую роскошь императорского двора, но то, что он увидел, далеко выходило за рамки стандартных представлений о роскоши. Императорский дворец был своего рода агитпунктом, самым сокрушительным образом воздействующим на неподготовленную психику иностранных гостей. Вот что отмечал в своем отчете итальянский посол:

«Перед императорским троном стояло дерево, изготовленное из позолоченного железа. На его ветвях сидели разнообразные птицы, также из позолоченного железа, каждая из которых пела свою песню. Сам трон имел хитроумную конструкцию, которая позволяла изменять его высоту непостижимым способом. По обе стороны трона сидели огромные львы из позолоченного металла или дерева. Они били хвостами по полу и громко ревели, широко открывая зубастые пасти, где еще и двигались языки.

Двое евнухов подвели меня к императору. В это время львы взревели, а птицы запели разноголосо… Я трижды простерся перед троном. После третьего раза я поднял глаза и с удивлением отметил, что император вдруг переместился под самый потолок на своем троне; а кроме того, он еще и успел сменить одно одеяние на другое. Как они все это проделали, я не знаю…»

Если все увиденное так изумило видавшего виды итальянского посла, то можно представить себе степень потрясения бесхитростных вояк, которых князь Владимир посылал в Константинополь для ознакомления с характерными особенностями христианства в его восточном варианте.

Так северный ветер, гнавший паруса отчаянных разбойников-романтиков викингов, забился в бессильной ярости и угас в золотых сетях таинственного Востока.

Зачастую князя Владимира сравнивают с Карлом Великим как с основателем лоскутной державы и как с популярным героем национального эпоса. Правда, как отмечают действительно независимые исследователи, Владимир имеет не больше оснований называться русским, чем Карл — французом. Собственно говоря, тут даже не требуется особой независимости мышления, ввиду очевидности отсутствия в те времена как русской, так и французской наций.

Тогда, в то время, христианство по-киевски было чем-то вроде этикета, правил внешнего поведения, функционирующих не как проявления душевных порывов, а как сугубо формальные акты, совершаемые только лишь потому, что «так надо».

А киевляне еще долго-долго воспринимали навязанную им религию лишь как необходимое зло.

Край северного ветра и сам вынужден был сдаться на милость ближневосточного захватчика. Король Дании Гаральд Синезуб принял христианство в 960 году, но был изгнан при попытке навязать его Дании. Его сын, Свен Вилобородый, когда нужно было дискредитировать отца, был яростным противником христианства, но, воссев на престол, быстро сменил религиозную ориентацию. Причина? Выгода, причем сугубо материальная.

Тот же мотив, прослеживается в действиях христианизатора Норвегии Олафа Гаральдсона и в действиях шведского короля Олафа Скутконунга, который спровоцировал гражданскую войну на почве религии…

А Польша после долгого сопротивления превратилась в форпост католицизма.

Христианство, огнем и мечом, золотом и медными трубами славы завоевав свое место под Солнцем, раскололось на Восток и Запад, которые и по сию пору не могут договориться о вещах, никак не таящих в себе антагонистических противоречий. Что ж, значит, это кому-то выгодно…

Ну, просто диву даешься, когда читаешь материалы о том, как люди, столь мало знакомые с законами породившей их Природы, столь мало умеющие производить необходимые вещи, столь робко осваивающие навыки обращения с металлом и химическими элементами, в то же время затрачивали уймищу усилий и проливали столько крови только лишь затем, чтобы заставить кого-то признать, что нет бога кроме Аллаха или заставить креститься не слева направо, а наоборот, да и вообще — само слово «заставить»…

А ведь именно заставляли. Как будто не было дел поважнее. Были, конечно, но в ходе извечного противостояния сильных и слабых последние то и дело изобретают новые способы прилепиться к сильным, подпитаться их энергией, попользоваться их достижениями, оправдывая все это, делая все это само собой разумеющимся, легитимным, и один из таких способов — групповая солидарность: классовая, национальная, религиозная и т.п. Религиозная, пожалуй, наиболее эффективная в силу специфики воздействия на психику, поэтому под ее сенью кормится такое множество людей, не желающих заниматься продуктивным трудом, да и, пожалуй, не способных им заниматься…

КСТАТИ:

«Чем внимательнее мы будем изучать религию, тем больше будем убеждаться в том, что ее единственная цель — благополучие духовенства».

Поль-Анри Гольбах

И ради сохранения этого благополучия разжигались религиозные войны, устраивались погромы… Собственно, к чему здесь прошедшее время? Разжигаются, устраиваются, провоцируются… И этого ни скрыть, ни стереть со страниц Истории.

Голландская карикатура. XIV в.

Одна из злорадных легенд средневековья повествует о том, что в 855 году на папском престоле оказалась женщина! По одной версии, это была монашенка из Майнца по имени Гильберта, по другой — некая Иоанна Англик, но так или иначе в роли Папы Иоанна VIII выступала представительница слабого пола, причем довольно успешно.

Один из вариантов финала этой легенды содержит в себе смерть папессы при родах, да еще и прямо на людной улице Рима. Согласно другому варианту она родила ребенка, когда садилась на коня. Оскорбленные в своих лучших чувствах набожные прихожане тут же привязали несчастную к конскому хвосту и вдобавок забили камнями.

Так это было или иначе, но с тех пор в церемонию избрания Папы Римского включен обязательный элемент: проверка гениталий.

КСТАТИ:

«Все религии являются человеческим измышлением и призваны держать людей в узде».

Папа Бонифаций VIII

Те, кого держат в узде, должны, естественно, содержать своих погонщиков. Беспрерывная война между религиями имеет прежде всего материальную подоплеку. Это война за сферы влияния и рынки сбыта. Если бы не было абсолютно никаких различий между догматами разных религий, их бы непременно придумали, сочинили, высосали из пальца, но обнаружили бы, потому что… не уступать же конкурентам лакомые куски…

И, движутся друг на друга нормальные с виду люди, потрясая оружием и скандируя: «С нами Бог!» С вами, с вами…

Между прочим, если человек разговаривает с Богом, то это называется молитвой, а вот если Бог с человеком — шизофренией.

Особые приметы

Эти приметы прежде всего представляют собой те или иные характерные ситуации, которые присущи именно данному времени, и никакому другому, даже несмотря на их кажущуюся схожесть. Совокупность этих оригинальных ситуаций, которые прежде всего отражают особенности взаимоотношений между представителями различных слоев населения, и порождает такое понятие, как феодализм, — ключевое понятие, определяющее неповторимые особенности той эпохи.

Феодализм — это прежде всего система взаимозависимости между двумя вольными людьми, из которых один — сеньор, а другой — его вассал. Последний обязуется верно служить первому, а первый обязуется защищать и поддерживать второго. Эти взаимные обязательства и их неукоснительное исполнение обеспечивают общественную гармонию.

Вассальная зависимость является одной из главных примет того времени наряду с системой раздачи земли, особенностями феодального права и рыцарством.

Вассал, присягая на верность своему сеньору, получал от него земельный участок (феод или лен), как правило, вместе с населяющими этот феод крепостными, их домами, хозяйством и т.д. Кроме крепостных, на территории феода могли проживать и вольные люди, которые становились вассалами владельца феода. Феод был своего рода ведомственной квартирой, которой сотрудник может пользоваться лишь в период своей работы на данном предприятии. Увольняясь, он обязан освободить занимаемую квартиру. Точно так же вассал владел феодом лишь в течение срока своей службы сеньору.

Понятное дело, каждый вассал стремился, говоря современным языком, приватизировать свой феод, а каждый сеньор стремился любой ценой помешать этому, и его можно понять, потому что вышестоящий сеньор спрашивал с него в соответствии с величиной предоставленного ему феода, так что тут было не до благотворительности.

Если, к примеру, владелец данного феода должен в случае необходимости выставить сотню рыцарей в полном вооружении, не говоря уже о других формах материального участия в делах сеньора, то здесь ссылки на то, что кто-то из вассалов оказался клятвопреступником и не обеспечил свою часть требуемого, во внимание не принимаются. Воздействовать на необязательного вассала должен был сам сеньор, и только он, потому что действовало непреложное правило: «Вассал моего вассала — не мой вассал».

Как говорится, аппетит приходит во время еды, так что если в начале эпохи феодализма расчет за пользование феодом осуществлялся только лишь в виде рыцарской службы, то впоследствии, кроме службы, требовалось еще и охранять замок сеньора, и сопровождать его на различных церемониях, и заседать в его суде, а со временем потребовалось и выкупать сеньора из плена в случае необходимости, и давать деньги на снаряжение его старшего сына, и субсидировать приданое его дочери, и пополнять припасы…

Общество было пронизано густой сетью разного рода договоров между сеньорами и их вассалами, стоящими на разных ступенях иерархической лестницы. Ее независимую вершину занимали лишь король и Папа — вассалы Господа Бога, ниже располагались герцоги и графы, получавшие свои феоды непосредственно от короля, далее — бароны, ну и подножье лестницы — рыцари. Каждый, таким образом, был вассалом вышестоящего и сеньором нижестоящего. Понятно, что не всем сеньорам хватало здравого смысла удерживать свои требования в разумных пределах, как не всем вассалам — добросовестно выполнять эти требования; что если каждый крупный феодал был верховным судьей для своих вассалов, то далеко не каждый из таких судей был мудр и справедлив; что законов было много, но гораздо больше — их толкований — и все это вместе взятое формировало атмосферу весьма далекую от идиллической.

КСТАТИ:

«Существуют три источника несправедливости: насилие как таковое, злонамеренное коварство, прикрывающееся именем закона, и жестокость самого закона».

Фрэнсис Бэкон

Право как таковое во все человеческие времена вступало в противоречие с правом сильного, а в феодальные времена — тем более, так что сюжетов для трагедий или страшных романов хватало с избытком.

Этих сюжетов стало гораздо больше, когда феодальные земли начали передаваться по наследству, как и вассальная зависимость.

Что же до тех, которые находились за пределами феодальной лестницы, то они, крестьяне, были крепостными, но в несколько ином смысле слова, чем мы привыкли обозначать рабскую зависимость своих отечественных крестьян от помещиков до 1861 года. В Средние века феодал предоставлял крестьянской семье земельный участок в обмен на трудовые обязательства с ее стороны, и это в принципе соответствовало присяге самого феодала своему сеньору. Конечно, имели место и притеснения, и превышение власти, и прочие прелести сосуществования вышестоящих и нижестоящих, известные и в наше просвещенное время.

Ну а скандально известное «право первой ночи», согласно которому феодал мог дефлорировать любую крестьянскую невесту, было, если смотреть на вещи непредвзято, не таким уж негативным явлением, как его пытаются представить историки-ортодоксы. Во-первых, крестьянские девушки так или иначе выходили замуж не по любви, а на основании выбора, сделанного родителями, так что так называемой трагедии первоцветья, сорванного нелюбимым, как таковой не было. Кроме того, далеко не все крестьянские девушки выходили замуж девственницами, так что и сокрушаться-то было не от чего… Во-вторых, как ни крути, но любой (почти любой) феодал был деятелен, храбр, элементарно образован, что выгодно отличало его от (почти) любого крестьянина, так что вероятное зачатие в ходе реализации права первой ночи было скорее позитивным, чем негативным явлением в плане евгеники.

Одним из важнейших факторов, стимулирующих развитие общества, было наличие класса рыцарей.

Этот класс был совершенно необходим обществу, нуждающемуся в защите от нападений извне и в цементировании своих внутренних структур. Рыцарство, кроме всего прочего, было могучим стимулятором развития ремесел, так как постоянно нуждалось в изготовлении и совершенствовании вооружения, тем более что такая военная сила той эпохи как тяжелая кавалерия требовала особых технических решений, потому что в тяжелую броню заковывались не только всадники, но и их кони.

По требованию времени родилось такое техническое новшество, как стремя. Давая возможности всаднику обрести устойчивое положение в седле, стремена изменили характер кавалерийского боя, в котором теперь фигурировали тяжелое копье и щит и который из беспорядочного набора мелких стычек превратился в столкновение мощных наступательных сил, сметающих все и вся на своем пути.

Так что стремя — не мелочь.

А оснащение рыцаря и его коня по стоимости своей было эквивалентно стаду из 45 коров. Тоже не мелочь, так что требовался целый класс людей, которые должны были все это обеспечивать, и не нужно принимать всерьез фразы из советских учебников Истории о том, что рыцари были всего лишь алчными и неблагодарными тунеядцами, пьющими кровь трудового народа. Вооруженные силы любой страны кто-то должен содержать, и это не подлежит обсуждению. Известно, что тот, кто не хочет кормить собственную армию, непременно будет кормить чужую. А когда смотришь на титульные листы тех учебников, просто диву даешься, как можно было писать такое в то время, когда весь, ну абсолютно весь многомиллионный советский народ жил, мягко сказать, скромно только лишь потому, что львиную долю усилий и ресурсов тратил на содержание своей неправдоподобно огромной армии…

КСТАТИ:

«Кто хорошо платит, тот всегда найдет себе армию, хотя бы он шел на самое дурное в мире дело».

Джон Локк

И укрепленные замки тоже не были прихотью кичливых феодалов. В сочетании с тяжелой кавалерией они представляли собой силу, которая спасла завоевания западной цивилизации от опустошительных набегов викингов с севера и кочевников-мадьяров с востока. Именно об эти неприступные замки и разбились в конце концов все мутные волны пришельцев. Правда, большие укрепленные замки способствовали в определенной мере взращиванию ощущения самодостаточности в ее военно-хозяйственном и административном понимании, что отнюдь не способствовало укреплению центральной власти, но, с другой стороны, центральная власть не должна развращаться гарантией своей монополии, и замки здесь сыграли важную дисциплинирующую роль. Власти время от времени нужно напоминать о том, что и без нее Солнце всходит…

Трудно преувеличить и значение рыцарей, как стержневого сословия в обществе, которое вольно или невольно все же сверяло векторы своей морали, политики и культуры именно по этому сословию, оказавшему столь сильное влияние на процесс формирования и общественного бытия, и общественного сознания.

Рыцарство выработало свой особый кодекс чести с такими обязательными его параграфами, как чувство долга, сила духа и т.д. И все это в обрамлении пышных церемоний, титулов, знаков отличия, геральдики, целой системы норм и правил, без которых Средние века враз утратили бы весь свой терпкий аромат.

И сопутствовали этому аромату четкие понятия, такие, как равновесие между правами и обязанностями, уважение к собственности, к личности, к заключенному договору, презрение к торгашеству, к мелочной расчетливости, трусости и т.п.

Естественно, установленные нормы и правила зачастую оставались не более, чем декларацией, добрыми намерениями, которыми, как говорится, вымощена дорога в ад…

Гравюра XV в.

Рыцари, как, впрочем, и все остальные люди, были разными, и далеко не каждый из них соответствовал тому слащавому ярлыку, который историки часто пришивают белыми нитками к героям той эпохи (если, конечно, эти герои свои, родные). Судя по культурным памятникам Средневековья, а также по судебным хроникам и мемуарам, большинство рыцарей относилось к женщинам откровенно потребительски и не упускало случая изнасиловать приглянувшуюся даму.

Впрочем, учитывая нравы той эпохи, сексуальные преступления считались скорее грубой шуткой, чем злодеянием. Церковь только входила в силу, и еще было вполне допустимо махнуть рукой на ее запреты, тем более, что сами пастыри отнюдь не подавали примеры благочестия. Например, известно, что некий Арчибальд, епископ графства Сенс, в начале X века изгнал монахинь из аббатства, устроил в трапезной гарем, а в галерее стал содержать охотничьих собак и соколов. Епископ Льежский Генрих III имел 65 незаконных детей, и это не считалось рекордом. Во всех европейских странах понятие «незаконнорожденный» означало «ребенок священника». Роды в женском монастыре не были чем-то из ряда вон выходящим, скорее напротив…

Сексуальная связь с рыцарем почиталась за честь любой женщиной, независимо от ее общественного положения.

Легкости отношений в известной мере способствовала и мода того времени. Мужчины носили короткие куртки, не прикрывающие гениталий, которые, — вследствие особенностей кроя штанов, — укладывались в специальный мешочек, так называемый гульфик, призванный продемонстрировать их грозную величину. Придворное женское платье зачастую полностью открывало грудь, а во время светской беседы поднять юбки и продемонстрировать собеседнику подстриженный лобок вовсе не считалось непристойностью, если верить записям хронистов того времени.

КСТАТИ:

«Я обнажаю человека? Просто мои люди растут, и потому их коротенькие рубашонки чего-то там не прикрывают».

Станислав Ежи Лец

Да, люди росли, при этом мало задумываясь о том, насколько пристойна длина их рубашонок, характер их отношений и строки их песен. Некогда было задумываться о таких пустяках, когда нужно было строить замки, воевать, сражаться на турнирах, сеять хлеб, разводить скот, ковать оружие и орудия труда, писать стихи, править государством, зачинать детей и просто заниматься любовью… Но нашлись люди, которые не умели, не могли, не хотели заниматься вышеперечисленными делами, а потому избрали себе совсем иную стезю: контролировать все и всех от имени Бога, объявив себя посредниками между Ним и теми, кто строит, сражается, кует, мелет и т.д. Власть по достоинству оценила их потенциальные возможности и охотно согласилась на взаимовыгодное сотрудничество.

КСТАТИ:

«Ведь полудикую чернь обуздать лишь религия может, Страх наказанья один… Ибо чернь и темна, и коварна, И неспособна сама к добродетельной жизни стремиться…»

Пьер-Анджело Мандзолли

И началось обуздывание, причем не только черни, а всех, кого можно. Впрочем, при тотальной власти — кого нельзя?

Они, люди в сутанах, решительно внедряют в массовое сознание понятие греха, привязав это понятие к сексуальной сфере, тем самым нанеся коварный и жестокий удар по одному из самых жизненно важных человеческих инстинктов. Вечный и всеобщий первородный грех культивировал столь же всеобщий и неизбывный комплекс вины. До такого не додумывался никто с самого сотворения человеческого мира…

КСТАТИ:

«Тайна первородного греха есть тайна полового влечения. Грех передается от Адама до нашего поколения только потому, что передача эта есть естественный акт размножения. Вот в чем тайна христианского первородного греха».

Людвиг Андреас Фейербах

Церковники разожгли беспрецедентную антисексуальную революцию. Началась азартная охота на плотские грехи и, естественно, на самих грешников.

Суровое осуждение получила контрацепция, а с нею и любые разновидности непроизводительного секса. Преследовалось использование различных зелий, прерывающих беременность, преследовался анальный секс, а с ним и оральный, преследовались петтинг, прерванный половой акт и вообще любые эротические проявления, чуждые целям деторождения.

Издавались (для служебного пользования) руководства для исповедников, где предусматривались специальные наказания за те или иные проявления эротизма.

Например, для гомосексуалистов:

«Простой поцелуй — 6 особых постов.

Вольный поцелуй без семяизвержения — 8 постов.

Поцелуй с семяизвержением — 10 постов».

Для кого бы то ни было:

«Взаимная мастурбация — покаяние сроком от 20 дней до одного года.

Фелляция (оральный секс) — покаяние сроком в 4 года. При рецидивах — до семи лет.

Анальный секс — покаяние от 4 до 7 лет».

Церковные запреты и наказания проникали и в супружеские спальни, где сношение (даже с искренней целью зачатия) должно было совершаться исключительно в той позе, когда мужчина находится сверху.

Массированное воздействие на сексуальную сферу человека довольно скоро привело к тому, что нереализованная сексуальная энергия у значительного числа людей трансформировалась в агрессивный фанатизм, истерию, ведьмоманию, флагеллянтизм и садизм.

Все эти социально-психологические явления Средних веков представляют собой ни что иное, как доведенные до абсурда христианские догмы. Флагеллянтизм (самобичевание) — прямое воплощение идеи о греховности плоти, буйство которой следует усмирять прежде всего физическим воздействием. Бичевание стало массовым явлением. На улицах средневековых городов можно было увидеть длинные процессии, состоящие из людей, самозабвенно «умерщвляющих» свою грешную плоть. Кровавые рубцы на их спинах свидетельствовали о подлинности происходящего.

Это явление связано с именем бенедиктинского священника Пьера Дамиани, который ввел в практику богослужения так называемую «покаянную дисциплину», которая очень быстро стала достоянием масс…

Другое удивительное явление Средневековья — культ женщины.

Приезд Королевы Изабеллы в Париж. Миниатюра XIV в.

Если учесть, что Церковь усматривала в женщине символ бездуховно-полового соблазна, то этот культ весьма странен на первый взгляд, однако здесь нужно учитывать и то, что та же Церковь возвеличивала Марию, мать Христа. Вот и получалось, что женщина, с одной стороны, — непорочная Дева, Богородица, а с другой — воплощение грязной похоти, исчадие ада. Полутона отсутствуют. Либо-либо. Либо недосягаемый идеал, либо презренная блудница.

На фоне всеобщего психоза это породило массовый мазохизм. Собственно, не только это, потому что весьма распространенный садизм не мог в конце концов не трансформироваться в свою противоположность.

Культ Девы Марии породил культ Прекрасной Дамы, а тот в процессе своей реализации вызвал вспышки массового мазохизма. Мечтательно-религиозное чувство вылилось в поклонение, впоследствии приписанное исключительно рыцарскому сословию. Так возникло понятие «рыцарская любовь», которое было скорее расхожим стереотипом, чем отражением действительного положения вещей. Правда, это поветрие охватывало определенную часть рыцарства, но всего лишь часть…

Свое художественное воплощение культ Прекрасной Дамы нашел в песнях провансальских трубадуров, на которых лежит немалая доля ответственности за этот массовый психоз, охвативший, подобно эпидемии, всю Европу.

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

Когда ее узрел впервые я, Любовью так наполнился мой взор, Что сделалась блаженной жизнь моя. Свершилось чудо дивное с тех пор: Себя не раня в глаз моих теснине, Она тихонько в сердце мне вошла И бедное навеки заняла… О госпожа моя! Пощаду окажи мне Бога ради! Над сердцем собственным не властен я; Там власть мою сменила власть твоя — Взывать могу я только о пощаде…

Рейнмар Старый, австрийский рыцарь из рода Хагенау. XII век.

С легкой руки, а скорее с луженой глотки такого вот трубадура и ему подобных возникли принципы, а затем и правила рыцарско-мазохистской любви, когда обожествление объекта сексуальных притязаний выливалось в акты явно патологического поведения. Согласно принятым правилам все участники этой антиприродной игры подразделялись на четыре категории: 1) «робкий», 2) «просящий», 3) «услышанный», 4) «действительный». Понятное дело, чтобы из первых двух перейти в категорию «услышанного», нужно было преодолеть весьма суровые испытания и выполнить целый ряд условий, среди которых ношение рубашки дамы сердца или собирание волос с ее лобка были не самыми сложными. Нужно было, к примеру, сдать экзамен на сдержанность, прислуживая даме в роли ее камеристки, когда она готовилась ко сну, или провести с нею ночь в одной постели и при этом никоим образом не выказывая своих сокровенных желаний касательно ее вожделенного тела… А бывало и такое: влюбленные рыцари, желая доказать свою преданность прекрасной даме, позволяли вырывать себе ногти и даже отрубать пальцы. Некоторые «рабы любви» доводили самоистязание до летального исхода.

КСТАТИ:

«К тебе, которой день и ночь молюсь, Без разрешенья я не прикоснусь!» Красавица подумала с досадой: «Иль евнух ты или глупец, клянусь».

Атааллах Аррани

Мазохистский культ женщины имел своей естественной противоположностью ненависть к тем представительницам прекрасного пола, которые по тем или иным причинам не входили в категорию «Прекрасная Дама».

Одной из самых характерных примет Средневековья является инспирируемая Церковью ведьмомания. Женщина, вызывающая совершенно нормальные эротические желания и при этом не играющая в рыцарско-мазохистские игры (хотя бы по причине принадлежности к иным социальным слоям), имела немало шансов прослыть ведьмой — в особенности отказавшись удовлетворять сексуальные притязания какого-нибудь священника.

КСТАТИ:

«У священников были свои причины, когда они запрещали сладострастие: этот запрет, сохраняя за ними право на знание тайных грехов и отпущение их, давал неслыханную власть над женщинами, открывал безграничное поприще похоти…»

Маркиз де Сад. «Философия в будуаре»

Ситуации со священниками усложнялись, начиная с XI века, еще и тем, что Церковь окончательно ввела целибат (требование безбрачия для служителей Господа). Это требование, которому священники противились долго и яростно, став безусловным законом, вызвало серьезные изменения в характере социальных отношений. Священники, ко всему прочему, начали фигурировать на страницах хроник и как азартные охотники на женщин, причем из всех сословий и социальных групп.

С. Креннер. Монахи

Нужно заметить, что в блуде погрязли не только провинциальные кюре, но и церковная элита, что неизменно отмечалось хронистами. Так, согласно их свидетельствам, Папа Иоанн XII превратил собор Святого Иоанна в настоящий бордель, Иоанн XIII превзошел своего предшественника скандальными эпизодами, связанными с инцестом, растлением малолетних, убийствами и тому подобными «подвигами». Недалеко от них ушел и Бенедикт IX, обвиняемый в патологической распущенности (по меньшей мере).

И в то же самое время — агрессивная пропаганда «умерщвления плоти» во всех вариантах, от нескончаемых постов до самобичевания и крайних проявлений мазохизма. Церковь решительно выступала против эротического наслаждения, навешивая на него, ярлык дьявольщины. Священники во время исповеди расспрашивали мужей и жен о подробностях выполнения ими супружеского долга. Поза «мужчина сзади» сурово осуждалась, так как считалась особо эротичной. Приветствовалась мода на плотные ночные сорочки с небольшим отверстием впереди, через которое муж мог оплодотворить жену без всяких там нежностей, развращающих бессмертную душу…

Как и в ряде других случаев, напрашивается жестокая, но справедливая мысль: если все обстояло так гнусно, то почему бы тогда мыслящим людям не объединиться, не взять в руки оружие и не перебить всю эту сволочь? Кажется, чего бы проще? Ан нет. История, к сожалению, утверждает со всей уверенностью, что никогда, ни в какие времена нормально мыслящие люди не могли объединиться для позитивного преображения бытия. А вот всякая мразь — сколько угодно! Видимо, нормальных людей Бог создает эксклюзивно, а тех — серийно, вот почему они с такой легкостью сбиваются в стаи. Иначе — и воспоминания бы не осталось о «хозяевах жизни» в сутанах образца XI века или в кожанках образца 1917 года. Всех их роднит ненависть к законам Природы и желание публично попрать их, при этом заставив миллионы людей истошно выкрикивать, что белое — это черное, а дважды два — пять…

КСТАТИ:

«Свобода — это возможность сказать, что дважды два — четыре».

Джордж Оруэлл. «1984»

В одном невозможно отказать средневековой Церкви — в хорошо просчитанной логике. Понимая, что перегревать паровой котел очень опасно, церковники проявили трогательную заботу об аварийном клапане, призванном предохранить этот котел от взрыва. Таким клапаном была проституция.

Проститутки считались какими-то полулюдьми, поэтому сексуальные контакты с ними не классифицировались как прелюбодеяние, так что Церковь смотрела на этот социальный институт достаточно снисходительно, если не сказать — заинтересованно.

Средние века характеризуются бурным ростом борделей — в Западной Европе. На мусульманском Востоке сексуальным обслуживанием занимались, в основном, гетеры в режиме свободного промысла, а вот на Западе эта сфера была представлена преимущественно бордельными проститутками.

Даже совсем небольшие по численности населения города Европы обязательно имели один-два борделя, причем с постоянной занятостью персонала. В больших же городах, таких как Париж, Страсбург, Неаполь или Гамбург, — существовали целые бордельные улицы или кварталы.

Проституция была признанным средством защиты от худшего зла — от супружеских измен и от развращения девушек из приличных семейств.

Публичные дома, в основном, находились в ведении городских властей. Ими управляли муниципальные служащие или арендаторы, представившие властям свидетельства своей благонамеренности. Частные бордели были крайне редки, и к ним относились так же предубежденно и сурово, как у нас в начале 90-х годов XX века к частным предпринимателям. Вольных проституток также всячески старались изжить, как пережиток языческого прошлого.

Бордельные проститутки были частью городского имущества и источником весьма значительного дохода, поэтому каждый город не только заботился об этих курицах, несущих золотые яйца, но и строго следил за тем, чтобы их половые органы использовались только по назначению, а это означало, что бескорыстные любовные связи проституток категорически запрещались — и в случаях выявления таковых виновные преследовались по всей строгости закона. Известен инцидент с некоей Гретой, проституткой из Аугсбурга, которая позволила себе неформальную связь с одним молодым человеком. За это, как гласит хроника 1344 года, она была изгнана из города сроком на 10 лет без права приближаться к городским стенам ближе, чем на 5 миль. В противном случае городские власти грозились выколоть ей глаза.

Однако, несмотря на все запреты, пытки и казни, существовала и нелегальная проституция в трактирах, банях, в цирюльнях, на мельницах и вообще в любых подходящих местах, а такие места никогда не были в дефиците…

В раннем Средневековье было принято устраивать ярмарки неподалеку от монастырей и церквей во время религиозных праздников. Ну, а какой праздник мог обойтись без проституток? И тут уж ничего не поделаешь…

Один хронист-монах оставил потомкам такую скорбную запись: «Многие христиане, как мужчины, так и женщины, только затем являются на празднества в память мучеников, чтобы заниматься развратом, сходясь в какой-нибудь гробнице или другом укромном уголке».

Праздники в честь мучеников обычно привлекали многие тысячи паломников, ну а паломникам, естественно, ничто человеческое не чуждо, так что спрос на женское тело едва ли не превышал предложения. На мужское тело тоже существовал покупательский спрос, но апогей его наступил немного позднее…

Проститутка была необходимым компонентом любого народного праздника. Например, Иванов день в Вене сопровождался зажжением огромных костров на площадях и танцами полуголых проституток, которым городские власти жаловали щедрое угощение.

В Вене и других городах часто устраивались бега проституток. Главным призом таких состязаний был большой кусок ярко-красного бархата, который доставался той жрице любви, которая добегала до него первой. Результат был зримым, однозначным, не то что на современных конкурсах «Мисс Васюки», где самая красивая и обаятельная преемница средневековых Венер будет признана таковой лишь в том случае, если спонсоры и устроители конкурса позволят членам жюри вынести именно такой вердикт.

Без проституток не обходился ни один рыцарский турнир. Иногда они вручались победителям в виде почетной награды. Они сопровождали в поездках знатных людей, как это было, например, в 1298 году, когда король Альбрехт нанес деловой визит городу Страсбургу в сопровождении восьми сотен проституток. Они служили неизменным эскортом паломникам и солдатам, странствующим рыцарям и королям — всем, кто не желал отказываться от радостей жизни во имя некрофилических догм.

В 744 году архиепископ Милана написал письмо архиепископу Кентерберийскому. В этом письме почтенный прелат предложил обратиться в синод с совместной инициативой относительно запрещения женщинам, в том числе и монахиням, паломничества в Рим, потому что, как правило, эти паломничества завершаются в публичных домах, где невесты Христовы и почтенные матери семейств с удовольствием остаются навсегда, по «наущению дьявола превратившись во взбесившихся кобылиц».

А, может быть, они просто-напросто обретали себя? В связи с этим вспоминаются слова Шекспира:

Вот дама. Взглянешь — добродетель, лед, Сказать двусмысленности не позволит, А в чувственных страстях своих буйна, Как самка соболя или кобыла. И так все женщины наперечет…

Не знаю, в какой мере это соответствовало истине во времена Шекспира, но в наше — бесспорно.

Возвращаясь к особым приметам раннего Средневековья, нельзя не упомянуть еще раз о ведьмомании, которая не только приводила к гибели ни в чем не повинных людей, но и ограничивала, извращала знания человечества об окружающем мире, который пронизан энергиями и существует лишь вследствие их взаимодействия. Отвергнув этот принцип мироздания и жестоко преследуя носителей как самого этого принципа, так и связанной с ним системы знаний, христианство тем самым отбросило на много веков назад позитивное развитие Европы, роль которой в процессе становления цивилизации едва ли возможно переоценить.

Казалось бы, кому мешали седобородые волхвы и кудесники Киевской Руси? Значит, мешали, как всегда мешало продуктивное и мыслящее меньшинство зашоренному, закомплексованному, но очень сильному своим нерассуждающим единством большинству…

КСТАТИ:

«И я подумал: лучше мудрость, чем храбрость, но мудрого бедные презирают и не слушают его речей».

Соломон Мудрый

Вышеупомянутые «бедные» — это, конечно же, те самые «нищие духом», о которых с такой теплотой упоминают авторы Евангелий…

Еще одна особая примета того времени — тема человека в изобразительном искусстве. У мусульман она вообще отсутствовала ввиду запрета на такие богопротивные изображения, а вот христиане позволяли (гран мерси!) изображать простых смертных, но непременно лишенных каких бы то ни было половых признаков.

Любопытно, что в изобразительном искусстве Средневековья присутствует даже откровенная нагота, и не только в произведениях светского характера, но и в иллюстрациях к Библии. Но это была нагота совершенно иного свойства, чем, скажем, в греческой вазописи или в римской скульптуре. В средневековом изобразительном искусстве нагота напрочь лишена эротического эффекта!

Этот эффект возникает лишь тогда, когда обнаженная натура является объектом наблюдения, причем ясно осознавая это. Она может наблюдать сама себя в зеркале, ее может наблюдать кто-то, находящийся в рамках картины или за их пределами, но нагота объекта наблюдения непременно вызывает интерес наблюдателя, и этот интерес передается зрителю.

У средневековых художников наблюдатель отсутствует, как отсутствует и интерес к обнаженному телу — объекту сексуального притяжения. У них обнаженный человек — это просто человек без одежды, лишенный сексуальной энергетики, совсем как Адам и Ева до грехопадения.

Эта идеализированная асексуальность была одним полюсом средневековой культуры, а другим полюсом был изощренный разврат в самых низменных его проявлениях.

Естественно, оба эти полюса чужды Природе, но полезны тотальной власти, которой всегда были милы люди зашоренные, внутренне несвободные и весьма довольные ощущением своей несвободы, повторяющие при этом с бездумной улыбкой: «Всякая власть — от Бога».

Весьма вероятно. Только вот неясно: от какого из них?

Побежденные и легендарные

Почему-то принято считать, что если в хрониках названа точная дата и место свершения какого-либо события, то это событие подлинное, так называемое — историческое. Как будто нельзя сфальсифицировать сообщение о нем, внаглую выдав эту фальсификацию за копию таинственным образом исчезнувшего документа, о котором, кстати, упоминается в других источниках (разумеется, тоже сляпанных холодными профессионалами)…

Тем более, что спрос на такие подделки никогда не иссякает: кому-то очень хочется с полным правом на то именоваться потомком Рюрика, кому-то желательно найти свои арийские корни, кому-то необходимо «доказать» исконное право его страны на земли, которые признает спорными лишь человек, впервые в жизни увидевший глобус… Впрочем, таких людей не столь уж мало. Короче говоря, исторических поделок и подделок хоть отбавляй, и на фоне всего этого недостойного «творчества» легенды той или иной эпохи выглядят несравненно более правдивыми, чем документы, основное достоинство которых заключается в подробностях, легко фабрикуемых борзописцами.

КСТАТИ:

«Легенда правдивее факта: она говорит нам, каким был человек для своего века, факты же — каким он стал для нескольких ученых крохоборов много веков спустя».

Гилберт Кийт Честертон

Итак, легенды о людях Средневековья, легенды, которые зачастую гораздо правдивее фактов…

В английском Корнуолле туристам охотно показывают каменную колонну, на которой виднеется полустертая надпись: «Здесь спит Тристан, сын Квонимора». Да, это тот самый Тристан, который известен многим как герой эпических поэм и знаменитой оперы Вагнера, тот самый Тристан, который, согласно легенде, потерял голову от любви к Изольде, ирландской принцессе, когда он сопровождал ее как невесту своего родственника, короля Марка, на церемонию их бракосочетания.

В ходе довольно длительного совместного путешествия молодые люди героически борются с нахлынувшим на них всесильным чувством любви, пытаясь урезонить себя соображениями верности сеньору, данному слову, традициям, родственным связям, но все напрасно, и они обретают счастье в объятиях друг друга…

А потом, конечно, погибают, потому что моральные стереотипы общества всегда жаждут крови тех, кто взял на себя смелость наплевать на них столь дерзко и откровенно. Последнее, пожалуй, наиболее непереносимо для хранителей этих стереотипов — людей серийного производства, которые чувствуют себя очень неуютно при любом наблюдаемом ими отклонении от привычного, знакомого, нормированного.

Тристан и Изольда бросили вызов не только догмам господствующей морали, но и такому древнему и, казалось бы, не подлежащему обсуждению понятию как кровно-родственные связи, а это уже посерьезней, чем роман вассала с невестой своего сеньора…

КСТАТИ:

«Самая великая вещь на свете — уметь принадлежать себе».

Мишель де Монтень

И там же, в этом всегда загадочном Корнуолле, по преданию, родился знаменитый и легендарный король Артур — одна из самых, пожалуй, ярких фигур Истории независимо от того, идентифицировали ли его архивные и археологические функционеры с каким-то невесть кем составленным документом.

Если обывателю показать телевизионную программку с анонсом, предположим, историко-приключенческого сериала под названием «Король Артур» и спросить, какие ассоциации вызывают у него эти два слова, он, скорее всего, ответит: «Ну, как же… король Артур… рыцари Круглого Стола… да, вот еще… его супруга, кажется… Гвиневера (Геневера, Джунивьера)… влюбилась в друга короля, рыцаря Ланселота… ну и… любовный треугольник… Кто-нибудь более осведомленный (начитанный) добавил бы несколько слов о сыне короля, случайно зачатом с родной сестрой в дни беспутной молодости, а затем внезапно возникшем через много лет на жизненном пути Артура…

И снова возникает тема порочности кровно-родственных связей, когда Артур, увидев своего случайного отпрыска, вдруг проникается отцовскими чувствами, которые нейтрализуют присущие этому легендарному монарху благоразумие, здравый смысл и даже инстинкт самосохранения, без которого любой смельчак превращается в обезумевшую скотину… Что тут говорить? Эта история лишний раз подтверждает крамольную мысль о том, что сын — это отнюдь не почетное звание, не профессия и не гарант хотя бы позитивного отношения к родителям. Сын короля Артура, сэр Мордред, проявляет себя редким негодяем, посягающим и на все достижения своего отца по объединению английских земель в единое государство, и на его титул, и на его жизнь. Эта жестокая мразь разжигает кровавую междоусобную войну, которая приводит к гибели славного короля Артура. Он вполне сознательно становится причиной неисчислимых бедствий, так что смерть этого исчадия ада не приносят желаемого удовлетворения воспринимающей стороне.

Есть злодеи такого уровня, такого накала античеловечности, что простое уничтожение их воспринимается с определенным разочарованием, потому что мера наказания явно неадекватна совершенным преступлениям. Действительно, если некто повинен в умышленном убийстве человека, не совершившего против него никаких негативных действий, то этот «некто» должен быть казнен, и такой финал данной история воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Но представим себе, что этот «некто» убил 20, 200, 2000 человек, что он взорвал торговый центр в Нью-Йорке, многоквартирный жилой дом в Москве или предпринял газовую атаку на пассажиров метро в Токио, тогда, в таком случае, как его наказать? Казнить, как и первого? Да нет. Пусть что угодно подумают обо мне те, кому, возможно, доведется прочесть эти строки, но я считаю совершенно справедливыми и правомерными действия наших предков, которые варили таких злодеев живьем в кипящем масле, заливали им в глотки расплавленный свинец или четвертовали на городских площадях. Такое возмездие за причиненное зло вызывает ощущение адекватности, что весьма и весьма ценно для нравственного здоровья общества. Нечто подобное есть у Ницше, и это избавляет меня от малейших сомнений по данному поводу.

Между прочим, еще один виновник несчастий благородного короля Артура — сэр Гавейн, чьими стараниями началась война между войсками короля и рыцаря Ланселота, война, которая ослабила государство и дала реальную возможность негодяю Мордреду поднять мятеж против отца. А это сэр Гавейн — родной племянник Артура. Так вот…

Право слово, я не приверженец Адольфа Гитлера, но одна из его фраз меня искренне восхищает. Это фраза: «Родственники — не люди», фраза, не придуманная Гитлером, а лишь к месту процитированная, пожалуй, но иногда удачная цитата имеет решающее значение. А то, что родственники — не люди, подтверждено всей Историей, начиная с очень поучительного эпизода, в котором участвуют братья Авель и Каин.

Так или иначе, но в Истории, в памяти человечества, остались король Артур, его неоднозначная красавица-жена, его славные рыцари, его героические победы — и не имеет никакого значения, он ли покоится в могиле, что обнаружена была в Гластонберри и над которой был водружен каменный крест с надписью: «Здесь отдыхает от забот славный король Артур…»

И славен он независимо от политической конъюнктуры или столь же преходящей моды на популярные образы, как это было с Карлом Великим в 1938 году в гитлеровской Германии и примерно в то же историческое время с Иваном Грозным в СССР, когда эти образы вдруг стали необычайно популярными, а совсем еще недавно они же преподносились обывателю не иначе как полоумные самодержцы, истребители народных масс и т.п.

Легендарный, и в то же время совершенно реальный князь Игорь Святославич, герой жемчужины древнерусской литературы — «Слова о полку Игореве». Это, бесспорно, шедевр средневековой литературы, отражающий куда более социально значимые проблемы, чем, скажем, легенды о Тристане или о Нибелунгах. Здесь уже речь идет не о трагедии любовников, бросающих вызов обществу и не о внутриклановых разборках, а о борьбе с внешним врагом, о защите родины, что соответствует идее поиска коллективной идентичности, невозможной, пожалуй, без противопоставления НАС — благородных, честных, защищающих самые светлые идеалы, какие только возможны в этом жестоком мире, и ИХ — агрессивных, жестоких, алчных, представляющих собой неизбывную угрозу для своих мирных соседей, то есть, для НАС. Следовательно, как говорится, сам Бог велел собрать войско и нанести превентивный удар по этим мерзавцам…

И, вот, по свидетельству неизвестного автора «Слова о полку Игореве», северские князья во главе с Игорем Святославичем выступают в поход против половцев (1185 г.) «Слово» потрясает своими поэтическими достоинствами, которые настолько значительны, что надежно заслоняют неприглядность ситуации, когда защитники родной земли вместо того, чтобы радеть о ее благе, опустошают ее кровавыми междоусобицами. Доблесть без позитивной цели крайне порочна, и эта простая мысль находит в «Слове» однозначное подтверждение.

Поход заканчивается неудачей, князю Игорю удается бежать из плена, но не в этом дело. Право слово, земле русской было и есть чем гордиться, и это поважнее военных походов, которыми вообще не стоит гордиться никакой стране и ни в какие времена. Так что «Слово о полку Игореве» гораздо ценнее и полка, и Игоря, и того бесславного похода.

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

«Копья поют на Дунае. Слышен голос Ярославны, кукушкою в безвестье рано она кукует: «Полечу, — сказала, — кукушкою по Дунаю, смочу бобровый рукав в Каяле-реке, оботру у князя кровавые его раны на крепком его теле».

Это произведение было положено в основу классической оперы Бородина «Князь Игорь». Вот чем стоит гордиться, а вовсе не военными авантюрами или мячами в воротах футбольного противника с последующим мордобоем фанов и уличными беспорядками…

Процесс поиска коллективной идентичности включает в себя трансформацию исторических персонажей в национальных героев, в символы самоотверженности и патриотизма, в лидеров, возглавляющих процесс конфронтации с соседями или с чужеземными захватчиками, в некий эталон поведения, отвечающего нормам господствующей морали.

Одним из таких персонажей можно назвать испанского рыцаря Родриго Диаса де Бивара, прозванного Сидом (арабы называли его Эль Сидом). Как реальный исторический персонаж он был доблестным вождем, то и дело сражавшимся то на стороне мавров, оккупировавших Испанию, то против них. Этакая мятущаяся личность, которой, если по большому счету, было не так уж важно, за кого именно воевать.

Однако через сто лет после смерти этот человек был востребован уже в качестве национального героя, активного деятеля так называемой реконкисты (национально-освободительной войны испанцев против сарацин на Пиренейском полуострове). О его подвигах повествовал такой памятник испанского героического эпоса, как «Песнь о моем Сиде», где он уже предстает как верный вассал короля Альфонса VI и пылкий патриот христианской Испании.

Нужно отметить, что главный герой той поры — рыцарь, и никто другой. Это потом в этом качестве на арену Истории выйдут торгаши, ростовщики и их наемники, а пока что золото имеет значение всего лишь одного из средств достижения тех или иных значимых целей. Меч в ту пору был гораздо предпочтительнее…

КСТАТИ:

«Все мое», — сказало злато; «Все мое», — сказал булат. «Все куплю», — сказало злато; «Все возьму», — сказал булат.

Александр Пушкин

Однако пройдет совсем немного времени, и злато заставит булат служить ему, поначалу даже не подозревая об этом, затем — сокрушаясь, как это можно было так влипнуть, а совсем немного погодя — вполне сознательно…

Кризис жанра

Примерно к середине XI века произошел довольно ощутимый перелом в европейском коллективном сознании, перелом, который не мог не повлиять на коллективное бытие.

Тогда в Европе завершался процесс образования государств, создавалось какое-то подобие консолидированной защиты от внешних, неевропейских врагов, от нехристей иными словами. Формировалось понятие европейской общности.

Формировалась и система европейских ценностей, в которой не последнее место занимала идеология рыцарского сословия, призванного стать нравственным стержнем общества, эталоном духовности, носителем именно тех качеств, характеризующих человека, который, цитируя Сократа, «ест, чтобы жить, а не живет, чтобы есть», как это присуще большинству людей иных слоев общественной пирамиды.

Разумеется, это был некий идеал, зачастую всего лишь задекларированный, далекий от реалий бытия, но все же идеал, норма, ценность которой едва ли кто-нибудь осмелился бы оспаривать, по крайней мере, публично.

Понятно, что этим идеалом часто прикрывались, что его не менее часто извращали в угоду низменным страстям, что едко спрашивали у его верных носителей: «Если ты такой благородный, то почему же ты такой бедный?» Думается, все-таки, что такие вопросы, если и имели место, то произносились вслух крайне редко, потому что любой, самый бедный рыцарь занимал положение неизмеримо более высокое, чем самый богатый торговец.

Но вот приходит время, когда торговец, дождавшись того, что рыцарь отвоевал для него место под солнцем и прочие благоприятные условия, решает взять реванш за свое второсортное (вернее, третьесортное, так как торговцы составляли так называемое «третье сословие») положение в обществе и утвердить приоритет злата в его извечном споре с булатом. Сделать это было очень непросто, потому что господствующая идеология отвергала саму вероятность такого приоритета, так что перед реваншистом стояла задача ненавязчиво, этакой тихой сапой внедрить в общественное сознание те ценности, которые оно категорически отвергало как недостойные, низменные, плебейские, мужицкие и т.п.

КСТАТИ:

«Когда заботятся только о личной выгоде и забывают о чувстве долга — это называется величайшей подлостью».

Сюнь-цзы

И внедрить эту «величайшую подлость» в общественное сознание, сделать ее из порока добродетелью взялась очень даже златолюбивая сила, называемая духовенством.

Если учесть, из каких слоев населения оно рекрутировалось, какими ценностями руководствовалось и к каким целям стремилось, то не стоит удивляться тому, что именно духовенство и стало тем шприцем, посредством которого в относительно здоровую кровь был введен наркотик так недавно презираемых ценностей третьего сословия.

КСТАТИ:

«Перелистайте истории всех народов Земли: везде религия превращает невинность в преступление, а преступление объявляет невинным».

Дени Дидро

Нельзя ставить знак равенства между такими понятиями, как «Бог» и «религия» и уж тем более — между религией и Церковью. Они не более равнозначны, чем «отечество» и «государство» или «любовь» и «брак».

Господь — в высшем понимании этого слова — едва ли нуждается в слабо напоминающих космические корабли офисах, где служат чванливые клерки — одни бородатые, другие гладко выбритые, третьи обрезанные, но все одинаково настойчиво претендующие на доходные места посредников…

А тогда, в XI веке, духовенство необычайно талантливо сыграло свою роль, обрядив плебейскую алчность в плащ благородного защитника христианских ценностей.

Вот с этого-то все и началось…

В ноябре 1095 года в Клермоне состоялся церковный собор, на котором Папа Урбан II призвал всех христиан бороться за освобождение Гроба Господня (т.е. Иерусалима). Любопытно, что аргументация этого призыва к защите высших духовных ценностей была до неприличия прагматичной: «Земля та течет медом и млеком, — заявил почтенный отец Церкви, — Иерусалим — плодоноснейший перл, второй рай… Исторгните ту землю у нехристей и подчините ее себе!»

Толпа его слушателей, конечно же, немедленно возбудилась и заорала в один голос:

«Так хочет Бог!» Видимо, Бог их не услышал, иначе бы непременно покарал за такую дерзость. А может быть, услышал и покарал, только не сразу, не по нашим земным стандартам…

Толпа продолжала заходиться в пароксизме агрессии, как это всегда с ней бывает, когда она слышит из авторитетных уст страшное слово «можно», а затем один из кардиналов вышел вперед, дрожа всем телом, бухнулся на колени и от имени всех присутствующих начал читать молитву «Каюсь». Толпа неистовствовала…

Так начался Первый крестовый поход.

Всего их было семь на протяжении 200 лет — семь, если считать только большие, масштабные, но сколько было мелких, так сказать, под шумок…

Боже, какая мерзость.

Первый крестовый поход 1096—1099 гг. возглавили бароны Готфрид Бульонский, Раймонд де Сен-Жиль и Гуго Вермандуа. Они штурмовали не слишком хорошо охраняемый Иерусалим, взяли его, а затем просто так, возможно, для острастки, хладнокровно вырезали там 70 000 мирных жителей.

А по дороге туда они практически опустошили Богемию, Венгрию, Болгарию и Византию, которые от того, понятное дело, не пришли в восторг. Крестоносцы основали в Иерусалиме Латинское королевство, которое, правда, продержалось очень недолго, но это никого особо не волновало.

КСТАТИ:

«Наиболее суеверные эпохи всегда были эпохами самых ужасных преступлений».

Вольтер

Второй крестовый поход (1147—1149 гг.), который возглавили французский король Людовик VII и немецкий король Конрад III, не принес никаких ощутимых результатов, если не брать во внимание почти случайно отбитый у арабов Лиссабон, а также ограбленные порты всего европейского побережья Средиземноморья. Третий крестовый поход (1189—1192 гг.) закончился позорным провалом, хотя им руководили такие персоны как император Фридрих Барбаросса, французский король Филипп-Август и английский король Ричард Львиное Сердце.

Последний, между прочим, как-то разоткровенничался: «Я бы и Лондон продал, если бы нашел покупателя».

Четвертый крестовый поход (1202—1204 гг.) был ознаменован взятием Константинополя, массовой резней и учреждением Латинской империи в Византии, ненадолго, естественно… Ну, а о пятом, шестом и седьмом крестовых походах, и говорить-то нечего. Обычные погромы, грабежи, кровь, пожары, тысячи изнасилованных женщин…

Правда, крестоносцев сопровождали огромные толпы проституток. Известно, что во время Третьего крестового похода за французским войском следовало полторы тысячи женщин для утех. И тем не менее крестоносцы, как отмечали хронисты, с диким остервенением насиловали все живое…

Следует учитывать еще и то, что за рыцарями шли на Восток легионы всякого отребья, подонков со всех уголков Европы, обуянных жаждой наживы и реализации самых темных человеческих инстинктов. Представляя себе все это, воспринимаешь эпидемии чумы и холеры, терзавшие средневековую Европу, вполне адекватной реакцией Всевышнего на все мерзости, творимые якобы по Его повелению и в Его честь.

КСТАТИ:

«Давайте смотреть непредвзято! Крестовые походы — то же пиратство, чуть повыше классом, и больше ничего!»

Фридрих Ницше

Аппетит приходит во время еды. Католическая Церковь решила расширить сферу крестоносного разбоя, и бряцающие оружием колонны вскоре двигались уже в трех направлениях: на Иерусалим, в Прибалтику и в Испанию. В Прибалтике считалось крайне необходимым обратить в христианскую веру всех язычников, а из Испании изгнать всех арабов.

Собственно, те арабы интересовали крестоносцев, пожалуй, не больше, чем испанцы, якобы изнывающие под их гнетом. Просто Церкви нужно было расширить границы своего влияния, а ее славным воинам — вволю пограбить и «спустить пар», только и всего. Ведь там, в походе, была совсем иная жизнь, без навязчивого церковного контроля, без ненавистного аскетизма, без тупого поклонения эфемерной Прекрасной Даме…

И вот рыцарь, защелкнув замок железного пояса целомудрия на бедрах опостылевшей жены, садился на боевого коня и отправлялся куда-нибудь за тридевять земель во славу Господа, ну а там уж… Там он изощренно насиловал женщин в захваченных городах, там устраивал оргии, изумлявшие своей дикостью самых диких аборигенов, там навязанный христианским укладом мазохизм неизбежно превращался в свою естественную противоположность — садизм.

КСТАТИ:

«Не удивительно ли, что люди так часто воюют за религию и так редко живут по ее предписаниям?»

Георг Кристоф Лихтенберг

Достаточно яркий пример. Венецианский дож Энрико Дандоло обещает предоставить суда для транспортировки участников, Четвертого крестового похода (1203—1204 гг.), но с условием, что те поделятся с ним добычей. Второй спонсор этого похода, немецкий король Филипп Швабский, недавно вступивший в брак с византийской императрицей Ириной, намерен усадить на константинопольском престоле своего племянника, разумеется, при помощи участников этого похода.

По дороге крестоносцы захватили венгерский порт Задар, но это не принесло ощутимых материальных результатов. Миновав пролив Дарданеллы, они вошли в Босфор и довольно оперативно взяли штурмом по-восточному изнеженный и беспечный Константинополь. Усадив на трон племянника немецкого короля, они двинулись было дальше, на Восток, но их догнало в пути известие о том, что новоиспеченного императора задушили в ходе дворцового переворота.

Крестоносцам пришлось возвратиться, снова взять штурмом Константинополь, вырезать его граждан, разграбить церкви и превратить эту часть Византии в колонию Венеции.

Что касается колоний, то Латинское королевство в Иерусалиме считается первой европейской заморской колонией. Невелика честь, но все же…

Но были и кое-какие позитивные стороны этого преступного процесса. Крестовые походы способствовали развитию европейских портов Средиземноморья, резкому подъему кораблестроения и оружейного ремесла, что, в свою очередь, дало толчок прогрессу всей городской культуры.

Богатый и разнообразный фактический материал, собранный в этот период Истории, лег в основу развития средневекового рыцарского романа, оказал заметное влияние на литературный процесс и на философскую мысль, не говоря уже о различных жанрах изобразительного, прикладного искусства и т.д.

КСТАТИ:

Крестовый поход. Колонна рыцарей движется по пыльной дороге…

ПЕРВЫЙ РЫЦАРЬ: Зигфрид, а ты надел своей жене перед отъездом пояс целомудрия?

ВТОРОЙ РЫЦАРЬ: Зачем? Ты ведь видел эту корову: кто на нее позарится?

ПЕРВЫЙ РЫЦАРЬ: Моего крокодила ты тоже видел, однако я на нее поясок все-таки нацепил!

ВТОРОЙ РЫЦАРЬ: Делать нечего…

ПЕРВЫЙ РЫЦАРЬ: Э, не скажи! По возвращении домой я скажу ей, что в походе потерял ключ!

Крестовые походы окончательно уничтожили все нормальные взаимоотношения Востока и Запада, установили между ними совершенно непреодолимый «железный занавес», при этом представив миру Запад не иначе как вероломного разбойника, вандала, некрофила, насильника и садиста. К сожалению, все эти определения соответствовали действительности…

Еще одно следствие крестовых походов — бурный рост военно-монашеских орденов.

Орден Рыцарей госпиталя Святого Иоанна в Иерусалиме возник в 1099 году, после окончания Первого крестового похода (Госпитальеры). Со временем они перебрались на Кипр, а затем надолго обосновались на Мальте (1530—1801 гг.).

Орден «Бедных рыцарей Христа и храма Соломона» был основан в 1118 году для защиты паломников, направляющихся в Иерусалим (более известный как «Орден тамплиеров»). Этот орден очень скоро приобрел огромное влияние из-за своих несметных богатств, добытых ростовщичеством и путем успешных операций с недвижимостью. В 1312 году Орден тамплиеров был разгромлен по обвинению в магии и содомии, хотя никаких веских доказательств этих «преступлений» представлено не было, так что здесь, скорее всего, имело место желание французского короля Филиппа Красивого избавиться от нежелательных конкурентов на финансовом поприще и от кредиторов, которым он задолжал огромные суммы.

Папа Климент V поддержал обвинение французского короля. «Орден тамплиеров» был упразднен. Его несметные богатства достались обвинителям, а обвиненные были сожжены на костре после пыток и истязаний.

Был предан пыткам и сожжен великий магистр ордена Жак Молэ. Перед смертью, как утверждают хронисты, он предрек Папе Клименту V и королю Филиппу Красивому скорую смерть: одному через сорок дней, а второму — через год.

И предсказание магистра сбылось! Климент V умер через 33 дня от тяжелой формы дизентерии, а Филипп Красивый — через 255 дней после жестокой агонии. Вот и не верь после этого предсказаниям…

Церковь богатела всеми правдами и неправдами, что не могло оставаться незамеченным и не могло не вызывать негативную реакцию прихожан всех званий и рангов. Чтобы исправить этот непрестижный имидж, папа Иннокентий III решил санкционировать создание орденов нищих монахов, которые должны были бы жить подаянием, умиляя окружающих смирением и самоотверженным служением Господу.

«Орден нищенствующих проповедников» («Черных братьев» или «Доминиканцев») основал Святой Доменик Гусман, а «Орден миноритов» («Франсисканцев») — Святой Франциск Ассизский. В уставах обоих орденов присутствовало жесткое требование коллективной и индивидуальной бедности. Таких же принципов придерживались и другие подобные ордена: кармелитки, августинцы, бенедиктинцы и т.п.

А крестовые походы продолжались. Папа Иннокентий III снарядил поход против альбигойцев, членов секты гностиков, обвиненных в ереси. К тому времени Церковь уже вошла во вкус карательных операций, и на любые проявления инакомыслия отвечала огнем и мечом. Так было и в этот раз, когда многотысячные армии в течение полувека методически равняли с землей города и деревни провинции Лангедок (южная Франция), жители которой не желали отказываться от своих убеждений. Имели место, естественно, пытки, массовые, по 200 человек сразу, сожжения на костре и прочие методы «увещевания» заблудших душ.

В Прибалтике таким вот образом меченосцы «увещевали» язычников Эстонии, Финляндии и Ливонии.

Воинственный Тевтонский орден довольно быстро овладел Пруссией, создав там мощный плацдарм для разбойничьих набегов на весь северо-восток Европы.

Что и говорить, блистательное восхождение от робких и малозаметных подвижников-христиан первого века нашей эры до грозных и беспощадных карателей инакомыслия в веке тринадцатом!

КСТАТИ:

«Для великих трагедий требуется кровь, а не слезы».

Станислав Ежи Лец

Крестовые походы однозначно продемонстрировали победу мужицкого недальновидного прагматизма над старыми рыцарскими ценностями, но предпосылки этой победы следует все же искать не только в проповедях священников, но и в благодатной почве подлой человеческой натуры, и в патологической испорченности тех, которые именуются сильными мира сего и активно влияют на бытие, которое, в свою очередь, не может не влиять на сознание…

КСТАТИ:

«Обстоятельства образуют великих людей, а потом великие люди образуют обстоятельства. Это старое!»

Константин Батюшков

К примеру, Вильгельм, побочный сын нормандского герцога Роберта Дьявола, прозванного так за феноменальную, патологическую жестокость. Речь идет о Вильгельме I Завоевателе (1028—1087 гг.).

Волею судьбы он стал наследником нормандского герцогства. Это был достойный сын своего отца, уже в юные годы стяжавший сомнительную славу непредсказуемого союзника и вероломного врага. Собственно, мало ли таких типов знала та эпоха, да и не только та…

Но этот решил пойти дальше других, причем в самом прямом смысле слова. Он вдруг решил пересечь Ла Манш и прибрать к рукам Англию. Ни больше, ни меньше.

Учитывая бездетность английского короля Эдуарда, с которым он, по идее, состоял в отдаленном родстве (это незаконнорожденный-то!), Вильгельм решил попытать счастья. Нормандии ему, видите ли, показалось мало…

А тут, как по заказу, происходит кораблекрушение у берегов Нормандии, и среди спасенных англичан оказывается граф Гарольд, брат жены Эдуарда III, и, учитывая ситуацию с бездетностью короля, один из наиболее реальных претендентов на английский престол.

Вильгельм берет с него торжественную клятву над святыми мощами о том, что он не только не будет претендовать на английский престол, но и поможет Вильгельму воссесть на него!

А тут вскоре умирает Эдуард III, завещая трон графу Гарольду. Однако, не успел тот вступить в свои королевские права, как Вильгельм потребовал соблюдения давешней клятвы. В ответ Гарольд заявил, что клятва была вырвана у него силой, а потому не может признаваться законной.

Тогда Вильгельм объявил его клятвопреступником и похитителем титула английского короля.

Это была из ряда вон выходящая наглость. Все окружающие хорошо понимали, что у Вильгельма столько же оснований претендовать на английский престол, сколько, к примеру, именоваться турецким султаном. Тут бы титул нормандского герцога сделать легитимным…

Незаконнорожденные реваншисты чрезвычайно опасны для общества, а такие, как Вильгельм — в особенности. Он обращается к папе Александру II с жалобой на графа Гарольда. Вместо того, чтобы покрутить пальцем у виска, папа признает эту жалобу вполне законной! Мало того, он требует от Гарольда объяснений по поводу клятвопреступления! Гарольд, нужно отдать ему должное, вместо объяснений крутит пальцем у виска. Папа в ответ отлучает его от Церкви и поручает Вильгельму покорить Англию (ни больше, ни меньше!) и привести ее к послушанию папскому престолу. Вскоре из Рима прибывают священная хоругвь и папская булла, санкционирующая вторжение в Англию.

Вильгельм с шестидесятитысячной армией пересекает Ла Манш и высаживается на английском побережье близ Гастингса, где вскоре и происходит решающая битва.

На мой взгляд, все битвы имеют очень много общего, так много, что для Истории не имеет абсолютно никакого значения, где были расположены основные силы, где резерв, а где арьергард каждого из противников… Мало того, ни одна из битв ничего не изменила в развитии исторических событий, они лишь подтверждают очевидное, уже свершившееся за кулисами театра жизни…

И эта битва была сугубо формальным актом, потому что все уже было предрешено. Поэтому в самом ее начале погиб граф Гарольд, поэтому англичане дали заманить себя в ловушку и были разбиты.

А победитель Вильгельм двинулся на север, сея огонь и смерть на своем пути. После недолгой осады он взял Лондон, где был провозглашен королем Англии и назван «Завоевателем».

Первым делом он приказал произвести опись общественной и частной собственности. Все сторонники погибшего графа Гарольда лишались своего имущества, которое передавалось нормандским баронам.

Естественно, значительная часть английских графств отказалась покориться новоиспеченному королю. Вильгельм Завоеватель двинул войска против мятежников. В течение короткого времени он взял штурмом Эксетер, Оксфорд, Варвик, Лейчестер, Дерби и Ноттингем.

Стоп. Не будем забывать о том, что у этого незаконнорожденного узурпатора было под рукой всего лишь шестьдесят тысяч солдат. Внушительная цифра, если речь идет о захвате какого-то отдельно взятого объекта, но речь-то идет об Англии, о целой Англии, которая почему-то не смогла противостоять столь небольшому войску, да еще на своей территории… А как же национальная гордость, рыцарская честь, как же память о знаменитых предках — рыцарях короля Артура? Видимо, в этой истории главенствовали уже совсем иные ценности…

Правда, неподалеку от Йорка захватчиков встретило объединенное войско англосаксов и шотландцев, но это было скорее не войско, а народное ополчение, плохо вооруженное и едва обученное. Вильгельм разбил это ополчение наголову и, ворвавшись в Йорк, истребил всех его жителей, от мала до велика.

В 1069 году против узурпатора выступило войско, возглавляемое сыновьями Гарольда, законного короля Англии. В их войске основное ядро составляли датские отряды, пришедшие на помощь англосаксам. Эта сила заставила Вильгельма отступить и отдать Йорк…

Но, увы, ненадолго. Вильгельм дает очень крупную взятку датскому вождю Осборну, и тот вероломно покидает своих союзников. На этот вопиющий факт европейское рыцарство никак не отреагировало.

А Вильгельм вскоре объявляет себя владельцем седьмой части английских земель, а остальные шесть частей обкладывает тяжкой данью, что отнюдь не приводит в восторг новых землевладельцев — нормандских баронов, которые рассчитывали на освобождение от налогов ввиду своих заслуг по завоеванию и разграблению Англии.

Наивные нормандские бароны! Они никак не хотели признать очевидное: дело сделано, и они теперь — всего лишь использованный материал.

КСТАТИ:

«Марионеток проще всего превратить в висельников. Веревочки уже есть».

Станислав Ежи Лец

И он превращал. Наверное, марионетки и не заслуживают иного обхождения. Но для кого-то, все же, следует делать исключение: мало ли что в жизни случается…

В июле 1087 года Вильгельм падает с лошади, да так неудачно, что распарывает себе живот. Через несколько дней он умирает в страшной агонии, во время которой свита разбежалась, так что грозного Завоевателя некому было и похоронить…

С ним-то все ясно, но какова Церковь! Санкцией на грабительский захват Англии папский престол сам же создал предпосылки для английской Реформации.

А раскол христианства в 1054 году, когда папа и константинопольский патриарх взаимно прокляли друг друга и на веки вечные установили железный занавес между католицизмом и православием! Последствия этого раскола поистине ужасающи и не перестают сказываться сейчас, в начале XXI века, когда мусульманский мир уверенно выдавливает с планеты «неверных», причем не учитывая никаких различий между католиками и православными. Что ж, за все нужно платить…

КСТАТИ:

«Кто хочет царствовать, пусть разделяет».

Людовик XI

Еще один характерный персонаж… Фридрих II (1194—1250 гг.). Он стал королем Сицилии в трехлетнем возрасте, а когда достиг совершеннолетия, был избран германскими князьями немецким королем.

Будучи властителем Германии и Сицилии, он начал править на восточный манер, окружив себя азиатской пышностью и провозгласив культ государя.

Он беспощадно расправлялся с еретиками, первым узаконив их публичное сожжение. При этом он не стеснялся распространяться «о трех обманщиках», имея в виду Моисея, Иисуса Христа и Магомета.

При дворе Фридриха жили ученые и поэты. Он любил блеснуть оригинальностью своих высказываний и поступков, например, пригрозив Папе Григорию IX войной в том случае, если тот не снимет с него отлучение от Церкви за неисполнение обета. И Папа покорно снес это оскорбление, аннулировав отлучение. Наверное, это называется здравым смыслом. Что ж, весьма вероятно.

А смысл правления Фридриха II состоял, как оказалось, в расширении владений ради обретения вожделенного титула императора. И он стал таковым, прибавив к этому титулу еще и титул короля Иерусалимского, женившись на Иоланте Иерусалимской.

Затем он стал самым банальным деспотом, которому приходилось то и дело подавлять мятежи на окраинах империи, и уже разглагольствовал он не о чести и славе, а о налогах, пошлинах и прочих поборах, которые всегда растут, но никогда не удовлетворяют алчную душу…

КСТАТИ:

«Самая пагубная из страстей — алчность, ибо она делает человека неразумным, заставляет его бросать надежное и устремляться за ненадежным».

Эзоп

Довольно эффектная фигура — Филипп IV Красивый (1268—1314 гг.) — король Франции.

Он создал так называемый Королевский совет (Генеральные штаты), куда, вопреки существующим традициям, вошли, кроме духовенства и дворянства, представители третьего сословия, разумеется, достаточно обеспеченные. Сделано это было отнюдь не из любви к демократии, а с целью заручиться поддержкой всех сословий в борьбе против Папы Римского.

Эта борьба провоцировалась старыми, как мир, мотивами: деньги и сферы влияния.

В 1297 году французская армия вторглась в богатую Фландрию, которой была отведена роль дойной коровы Филиппа Красивого и которая должна была регулярно пополнять бездонное ведро его казны.

А. Дюрер. Жанровая сценка

Фландрия отказалась играть эту роль. В мае 1302 года в городе Брюгге народ в течение одного дня перебил 1200 французских рыцарей и 2000 солдат.

Филипп направил во Фландрию дополнительные силы, но в сражении у Куртре французская армия была разгромлена наголову. В церкви Мастрихта были выставлены 6000 пар шпор, снятых с убитых французских рыцарей.

Естественно, Филипп решил отомстить Фландрии, но уже по-своему…

В 1304 году он во главе шестидесятитысячной армии захватил целый ряд фландрийских городов. На переговорах он клятвенно пообещал вернуть этой стране независимость в обмен на фантастическую сумму выкупа. Деньги были ему доставлены незамедлительно, но вернуть независимость Фландрии он «забыл»…

Аппетиты все росли, и Филипп Красивый установил налог на церковное имущество. В ответ Папа Бонифаций VIII категорически запретил французским священникам платить какие бы то ни было налоги в пользу казны. Филипп, в свою очередь, начал отбирать церковные поместья за долги этой самой казне и прекратил выделять средства на содержание папского двора. Разгневанный Бонифаций VIII решил созвать собор, чтобы на нем примерно наказать зарвавшегося монарха.

А зарвавшийся монарх созвал парижский парламент, который с готовностью обвинил зарвавшегося Папу в ереси. Его решено было вызвать на альтернативный собор, который должен был состояться в Париже. Официальный вызов повез Бонифацию VIII некий Гийом Ногаре, человек, как говорится, без комплексов. Папа принял его в своей спальне, где разговор состоялся настолько резкий и нелицеприятный, что в итоге Папа получил от визитера звонкую оплеуху.

Через несколько дней Бонифаций VIII умер, не перенеся такого унижения. Зато Папа Климент V повел себя совсем по-иному, охотно исполняя роль помощника, вернее, подельника алчного и вероломного Филиппа Красивого.

В Париже к концу XII века насчитывалось большое количество торговцев — выходцев из Ломбардии. Поэтому ломбардийцами принято было называть всех менял и ростовщиков, среди которых было немало евреев и французов.

И вот в 1306 году Филипп Красивый обрушивает на ломбардийцев волну жесточайших репрессий, дабы конфисковывать их имущество под благовидным предлогом. Операция проходит блестяще при активной поддержке населения, получившего возможность избавиться от кредиторов.

Но и этого показалось мало неуемному Филиппу Красивому. Он решил, при горячей поддержке папы Климента V, завладеть несметными богатствами ордена Тамплиеров, и это ему, как мы знаем, тоже удалось, но с весьма печальными последствиями как для него самого, так и для его друга Климента V.

КСТАТИ:

«Грабь, хватай, копи, владей — все придется оставить».

Марк Валерий Марциал

И, наверное, одна из самых характерных фигур эпохи заката рыцарства — французский король Людовик XI (1423—1483 гг.).

Сын Карла VII, того самого, кто так вероломно бросил на произвол судьбы деву-воительницу Жанну д'Арк, спасшую и его, и всю Францию, Людовик, несомненно, обладал гораздо более твердым характером при такой же, если не большей, склонности к вероломству.

Рассорившись с отцом, пытавшимся помешать его браку с некоей Шарлоттой, дочерью савойского герцога, Людовик бежал в Бургундию к герцогу Филиппу, который принял его очень радушно, взял на себя все расходы по содержанию его двора и поручил заботам своего сына Карла.

Некоторое время молодые люди были неразлучны. Их можно было бы назвать антиподами. Людовик — прагматичный, осторожный, подозрительный, чуждый любым проявлениям подлинного рыцарства, и Карл-гордый, отважный рыцарь без страха и упрека, впоследствии названный Карлом Смелым. Два наиболее знаковых персонажа эпохи…

Очень скоро они станут смертельными врагами.

В 1461 году Людовик становится королем Франции. Он ведет чрезвычайно скромный образ жизни, презирая роскошь и прочие проявления комплекса королевской неполноценности. Скрытный, хитрый, вероломный и беспощадный, он мастерски реализует все эти качества в деле управления государством.

Он задумал войти в Историю как собиратель французских земель, но собрать их воедино можно было только преодолев сопротивление крупных феодалов, которых никак не воодушевляла перспектива такой коллективизации. Первые же шаги короля в этом направлении вызвали ответную реакцию в виде союза феодалов под предводительством герцога Бургундского, того самого, который не так давно приютил его, Людовика, в лихую годину. Этот союз, названный Лигой Общего Блага, стал серьезным препятствием на пути воплощения честолюбивых замыслов короля.

Лига собрала довольно внушительное войско, командовал которым Карл Смелый — тот самый Карл, с которым Людовик так недавно разделял юные забавы…

Решив нанести превентивный удар, король двинул против Карла регулярную армию. Сражение у Менлери завершилось поспешным отступлением королевских сил под защиту городских стен Парижа. Войско Лиги взяло Париж в плотное кольцо осады. Людовик, осознавая безнадежность своего положения, предлагает Карлу Смелому начать мирные переговоры.

Элементарная логика требовала раздавить гадину в ее логове, но благородному Карлу Смелому претило добивать фактически поверженного противника, и он принял его предложение.

В ходе этих переговоров Людовик признал все территориальные претензии членов Лиги. Этой вероломной и жестокой натуре нужно было любой ценой добиться прекращения вооруженного конфликта, чтобы затем расправится с каждым своим оппонентом поодиночке.

И нужно отдать ему должное — эта операция была проведена просто блестяще!

Очень скоро Людовик вбивает клинья практически между всеми членами Лиги, а затем прибирает к рукам их земли — где силой, где хитростью, а где и с помощью наемных кинжалов.

И только Карл Смелый, герцог Бургундский, не поддался ни на какие провокации и не сдал свои позиции. Что ж, тогда Людовик направляет на него швейцарцев, и в одной из битв Карл погибает. Правда, и после его смерти проблема оставалась нерешенной, так как бургундское наследство должно было перейти к дочери Карла Смелого, Марии. Прибрать это наследство к рукам проще всего было бы посредством брака, но Марии уже исполнилось 19 лет, а сыну Людовика — всего шесть, так что этот вариант отпадал. И тогда Людовик не находит ничего лучшего, чем ввести в Бургундию войска под малоубедительным предлогом защиты прав Марии от возможных посягательств на них со стороны каких-то злонамеренных недоброжелателей.

Мария попросила помощи у своего дяди, английского короля Эдуарда IV, но тот не решился ссориться с Людовиком, так как не был готов к войне, весьма вероятной в этом случае.

Тогда она вступила в брак с австрийским эрцгерцогом, но этот шаг ничего не смог изменить в сложившейся ситуации, когда Людовик XI уже фактически оккупировал Бургундию.

А через несколько лет Мария упала с лошади во время охоты и спустя три недели умерла, оставив сиротами четырехлетнего сына Филиппа и трехлетнюю Маргариту. В том же 1482 году девочка была обручена с одиннадцатилетним Карлом, сыном Людовика, и Бургундия официально перешла к Франции в виде ее приданого.

Вот Людовик XI и стал повелителем всея Франции…

Ну и что?

Когда речь заходит о воссоединении «родных земель», о едином этносе или национальной культуре, за такой речью обычно стоят вполне материальные интересы тех, кто хорошо просчитал все плюсы и минусы возможного воссоединения, кто хорошо знает, что чем больше подданных, тем, соответственно, больше сумма собранных с них налогов, не говоря о том, что за всем этим стоят новые административные единицы с их аппаратом управления, взятками и прочими прелестями чиновничьего разгула.

Но вот обитателей присоединенных областей обретение «исторической родины» как-то не радует, вопреки душещипательным заявлениям политиков касательно единой крови, культуры, языка и т.д. Мало того, их реальная, действительная жизнь отнюдь не становится лучше, духовней или хотя бы сытнее, потому что воссоединение, проводимое, как правило, с помощью военной силы, поглощает немалые средства, которые собиратель земель хочет вернуть, и побыстрее — понятно, за чей счет.

А духовная культура — она ведь приобретает новые характерные особенности через каждые 200—300 километров, так что культурные традиции Лангедока на юге Франции имеют очень мало схожих черт с культурными традициями Бургундии на северо-востоке…

А. Дюрер. Танцующие крестьяне

Все это — шулерская игра политиков, апеллирующих к национально-патриотическим чувствам людей, как правило, не занятых каким-либо конкретным и полезным делом. Кузнец или землепашец не мучаются подобными проблемами. Ими мучаются те, кому хочется на них заработать, потому как ничего другого они делать не умеют…

КСТАТИ:

«Патриотизм — это последнее прибежище негодяя».

Сэмюэль Джонсон

А великий патриот Франции и воссоединитель ее земель Людовик XI провел последние годы жизни в весьма замкнутом пространстве своего замка Плесси-де-Тур. Провел в практическом одиночестве и постоянном страхе смерти. Его общество составляли брадобрей Оливье Дьявол и палач Тристан Отшельник. Развлекался Людовик XI в основном лицезрением пыток в подземельях замка, и тут уж Тристан Отшельник старался вовсю…

Иногда он сочинял законы, просто так, для развлечения.

Умер от паралича, в смятении и страхе.

Вот так. А какие были претензии!

Антон Павлович Чехов говорил, что три аршина земли нужны не человеку, а трупу. Человеку же нужен весь земной шар. Ну, это смотря в каком смысле, да и зачем… Без внятного ответа на этот вопрос лучше все-таки ограничиться тремя аршинами или, по крайней мере, не посягать на большее, чем владеешь по воле Бога.

Нужно, однако, заметить, что Людовик XI многое сделал для развития французского книгопечатания и, кроме того, Франция обязана ему созданием почтовой службы. Что да, то да…

КСТАТИ:

«И только когда он въехал на колеснице, стало ясно: это кучер».

Станислав Ежи Лец

Да уж — не король Артур.

Что тут поделать… Другое время — ведь со времен короля Артура прошло добрых (вернее, недобрых) шесть веков… Другие приоритеты, другие герои. Доблестного рыцаря Ланселота сменил дерзкий разбойник Робин Гуд — воплощение мечты аутсайдеров о насильственном перераспределении жизненных благ, о добром (!) преступнике, который отнимет у богатых и отдаст бедным. И при этом будет плевать на закон, на власть, на собственность (чужую) да и вообще на человеческую жизнь, тоже, разумеется, чужую.

У каждого времени свои герои.

Город

Всякого рода военные игры и захваты того, что плохо лежит, требовали прежде всего металла, притом такого, который в состоянии заявить: «Все возьму!», а чтобы он стал именно таким, потребовались хорошо оснащенные мастерские и квалифицированные мастера: в сельской кузне рыцарские доспехи должного уровня выковать невозможно, не говоря уже о том, что требовалось выплавить металл тоже должного качества, а сделать это можно было лишь в городских плавильнях и под руководством городских мастеров, для которых ремесло стало единственным занятием, а его совершенствование — залогом повышения уровня жизни.

А тут еще пошла мода на шерстяную одежду. Лен уже стал не в чести, оправдывая тогдашнюю поговорку: «Овца победила лен».

Совершенствовались сельскохозяйственные орудия, вследствие чего росли урожаи, что в свою очередь, привело к тому, что продовольствие стало таким же товаром, как и всякие иные плоды человеческой деятельности. Это очень важно, потому что пройдет совсем немного времени, и еда, поставляемая Городу в обмен на плуги, ткани, оружие, утварь и т.п., будет возводиться в некий абсолют, и крестьяне, потрясая выделанными в Городе вилами и косами, будут громогласно заявлять, что они кормят Город, армию и вообще всех тех, кто не «горбатится» на земле.

В то же время всем и во все времена известно, что труд работника сельского хозяйства может почти мгновенно освоить любой представитель любой городской специальности, что блестяще доказали студенты, преподаватели и инженеры советской поры.

Да не обвинят меня в крестьянофобии. Просто все должно быть на своем месте, как в человеческом организме, где легкие никак не важнее почек, и лишь их четкое взаимодействие создает возможность нормальной жизнедеятельности того целого, частями которого они являются.

Но функции у них, естественно, разные, и едва ли здравомыслящему человеку пришло бы в голову утверждать, что они взаимозаменяемы. Это так же невозможно, как невозможно предположить взаимозаменяемость Земли и Луны.

Городская культура основывается на постоянном, ни на миг не прекращающемся процессе самосовершенствования, чутко реагирующем на запросы динамично меняющегося бытия, а зачастую и опережающим возникновении тех или иных запросов и тенденций.

Например, открытие Колумбом Америки вызвало необходимость разработки и строительства больших океанских судов, и Город очень оперативно откликнулся на этот запрос, вследствие чего стали возможны торговые связи с Новым Светом и его активная колонизация европейцами.

А вот викинги, открывшие Америку гораздо раньше Колумба, ничего такого предпринять не могли (даже если бы и захотели), и прежде всего потому, что у них отсутствовала городская культура, без которой невозможен технический, научный, интеллектуальный и т.д. прогресс, как и прогресс вообще. Так что викинги не смогли бы освоить Америку…

Городская культура, конечно, в немалой степени обязана своим прогрессом в XI—XIII веках малопочтенным крестовым походам. В результате этих походов в Европе появляются такие предметы как мыло, подушка, шелковое белье; такое лекарство как хинин; такие фрукты, как финики, инжир, гранат, абрикос; такое оружие как сабля, да еще из такой стали, что ею можно разрубить в воздухе легчайшую сарацинскую ткань.

Вместе с предметами в Европу прибыли и люди с Востока, которые умели изготавливать эти предметы, а также обучать европейских мастеров своему искусству. Этот импульс трудно переоценить.

Если до середины XI века большинство западноевропейских городов представляли собой военные или религиозные центры, имеющие привязку либо к феодальному замку, либо к епископскому собору, то уже в конце этого века города приобретают значение вполне самостоятельных культурно-политических административных единиц. Эта самостоятельность базируется на бурно развивающейся промышленности, науке, торговле и системе самоуправления.

А. Дюрер. Повар и его жена

Одним из крупнейших достижений той эпохи можно считать цехи ремесленников. Уставы этих цехов предусматривали создание условий для совершенствования того или иного ремесла и выставляли жесткие требования относительно качества производимых товаров. Существовало такое забытое сейчас понятие, как цеховая честь — понятие, от которого напрямую зависело совершенно реальное благополучие цеха и всех без исключения его членов.

Например, если лондонский пекарь продавал булку неполного веса, то за это его весь день возили по городу в железной клетке на всеобщее осмеяние. Если бы, предположим, колбасник посмел выставить на продажу товар, изготовленный по распространенным современным технологиям, ему бы, скорее всего, отрубили руки на городской площади.

В Париже и других городах Европы ремесленные изделия низкого качества выставляли у позорного столба на рыночной площади. Производителей таких изделий ожидали довольно ощутимые неприятности: их могли изгнать из цеха, и тогда за лучшее считалось покинуть Город, потому что вне цеха такой ремесленник не имел права работать. И вообще, человеку, изгнанному из цеха, ничего не оставалось, как идти в лакеи или привратники.

Существовало такое понятие, как цеховая марка. Это была гарантия высокого качества продукции, скрепленная круговой порукой членов цеха. И здесь не имели никакого значения ни родственные узы, ни связи с высокопоставленными покровителями, ни деньги, потому что уж очень многое было поставлено на карту.

Чтобы вступить в цех, нужно было представить на рассмотрение цехового совета так называемый шедевр — великолепный, лучший образец изделия, и никаких поблажек или давления извне на цеховой совет не могло быть, потому что плохой кузнец все равно очень скоро проявит себя в этом качестве, и тогда уже скандала и позора не избежать, кто бы ему ни покровительствовал.

Это у нас сейчас можно устроить телеведущей свою шепелявую наложницу, которая и трех-то слов связать толком не в силах, или принять в творческий союз сына какого-нибудь высокопоставленного чиновника, редкую бездарь, способную опозорить не только тот союз, но и всю государственную систему, допускающую такие ситуации. Но нет, не опозорят, потому что опозорить можно только того, кто воспримет это как позор. А если он попросту не способен воспринимать мир с позиций чести и совести, тогда что?

Он (или его покровитель) улыбнется, разведет руками и скажет: «Ну и что? Ведь не боги горшки обжигают!» Не боги, мразь, не боги, но пойди в церковь и поставь свечку в благодарность Богу за то, что ты со своими способностями и усердием не живешь в том жестоком, но справедливом XIII веке…

КСТАТИ:

«Рука прилежных будет господствовать, а ленивая будет под данью».

Соломон Мудрый

Да, в те времена быть ленивым и бездарным означало быть бедным, зависимым, а то и битым.

А вот прилежные, то есть мастера, были в почете, их избирали в городской совет, они получали выгодные заказы, так что за свои труды они были вознаграждены по достоинству.

Старшины цехов, как правило, были представлены королю. Члены цеха по очереди несли сторожевую службу в городе и составляли отряд городского войска.

Каждый цех имел свой герб, флаг, свою церковь и даже кладбище. Казалось бы, идеальная структура, чего еще желать… Да, на определенном этапе развития так оно и было, но жизнь не стоит на месте, она усложняет свои требования, и чтобы им достойно соответствовать, нужно не просто усердно и квалифицированно трудиться, нужно трудиться творчески, изобретая и выдумывая, а трудиться творчески в коллективе попросту невозможно, так что цехи со временем превратились в тормоз технического прогресса. К примеру, цеховые правила предусматривали определенное количество станков у мастера, и не только количество, но их тип и другие параметры. Расширить мастерские не позволялось, как не позволялось применять новые инструменты и технологии. Известны случаи уничтожения ценных изобретений и жестоких расправ с изобретателями.

Снова проблема сильных и слабых — вечная, неизбывная проблема человечества…

Равенство возможностей — это прекрасно, но нет ничего гнуснее установленного и зорко охраняемого силами непродуктивного большинства равенства результатов — светлой мечты лентяев, бездарей, пьяниц, дураков и т.п. Это все равно что сообщить бегунам перед стартом, что все должны бежать вместе, не отрываясь от коллектива, а ежели кто и вырвется вперед, пусть перед финишем притормозит, подождет товарищей, а то ведь им обидно будет, да и приз-то все равно придется делить между всеми…

Запретить Антонио Страдивари или Джузеппе Гварнери применять нестандартные технологии при изготовлении скрипок, а то, видите ли, другим мастерам обидно… Наверное, самая порочная, самая подлая тенденция из всех возможных в практике человеческих отношений.

КСТАТИ:

«Изобретай, и ты умрешь, гонимый, как преступник; подражай, и ты будешь жить счастливо, как дурак!»

Оноре де Бальзак

«Гонимый, как преступник»… м-да… мсье де Бальзак явно романтизировал действительность. Хотя… может быть, в XIX веке преступники были все еще гонимы… может быть…

А человеческое творчество все равно неистребимо, потому что оно — величайший дар Божий, и вполне естественно, что Он не распределил его поровну, как не распределил же Он поровну между людьми ум, музыкальный слух или математические способности и т.п. Природное неравенство наших способностей исключает равенство наших достижений, так что все попытки установить равенство силовым путем попросту бесперспективны. Но искушение, как свидетельствует История, велико, ох как велико…

КСТАТИ:

«Когда крикнут: „Да здравствует прогресс!“ — всегда спрашивай: „Прогресс чего?“

Станислав Ежи Лец

Так или иначе, но колыбелью прогресса всегда был Город. Здесь было изготовлено огнестрельное оружие, что повлекло за собой глобальные перемены в оружейном деле, в фортификации, в боевой тактике, а за нею — в конечном счете — и в стратегии, и в политике, и во многом и многом…

А в основе всех этих перемен — человеческое творчество, опять-таки мозги, которые дороже рук.

Именно они, мозги, способствовали тому, что Город обретал независимость и в отношениях с деревней, и в отношениях с феодалами, на землях которых он располагался, и, — в меньшей степени, конечно, — с монархами, которые волей-неволей должны были считаться с политической, военной и финансовой мощью того или иного Города. Пример тому — так называемое Магдебургское право, возникшее в Германии (XIII в.). Согласно этому праву, города, наделенные им, освобождались от значительней части обычных обязательств в отношении центральной власти. Нужно заметить, что Магдебургское право — вовсе не монаршая милость, не благотворительность, а лишь разумное решение проблемы взаимоотношений государственного центра и периферии. Ведь лучше же получать гарантированную десятину с миллиона рублей, чем вероятные семьдесят процентов от сотни тех же рублей. Простая, вроде бы, арифметика, но не для мозгов современных парламентариев, увы…

КСТАТИ:

«Лучше сначала дать возможность народу получить выгоду и лишь затем отобрать часть ее, чем совсем не давать народу возможности получать выгоду и отнимать ее у него».

Сюнь-цзы

Это было, пожалуй, золотое время для предприимчивых и трудолюбивых людей. Идеализировать, конечно, его не стоит, как и всякие иные времена, но золотым хочется признать хотя бы потому, что городское творчество тогда уже перестало быть нeрассуждающим слугой феодала и еще не стало наемным рабочим нового француза (англичанина, немца, голландца, новгородца, ливонца и т.д.), то есть того, кто делит мир только на два аспекта восприятия: «купи» и «продай». К счастью, они тогда еще не набрали силу, так что Европа была лесистой, в ее реках протекала чистейшая вода, кишащая рыбой, воздух был свеж, а придорожные грибы — съедобными.

На холмах выросли ветряные мельницы, окна домов оделись в прозрачное стекло, а на башнях городских ратуш начали бить городские часы…

КСТАТИ:

«Часы бьют. Причем всех».

Станислав Ежи Лец

Кое-кому всегда, во все времена было крайне тягостно наблюдать проявления чужой независимости, чужой предприимчивости, незакомплексованности, раскрепощенности. Учитывая тот очевидный факт, что люди, обладающие независимостью духа и т.д., всегда пребывали в подавляемом меньшинстве, ни в какие времена не составляло особого труда создать из представителей подавляющего большинства какой-нибудь карательный орган, который не только по долгу службы, но еще и с большим удовольствием будет преследовать тех, которые не вписываются в рамки общепринятого стандарта «простого человека», позволяют себе вольные мысли и высказывания, и вообще…

Церковь, осознав тот очевидный факт, что в бурных социально-экономических и политических процессах того времени ей практически не остается места, что она все более превращается в какое-то инородное тело при наличии системы городского самоуправления, что купцы, ремесленники, ученые, то есть люди состоявшиеся, благополучные, в ней нуждаются все меньше и меньше, решила принять надлежащие меры.

Так, в 1215 году была учреждена инквизиция (Конгрегация святой службы), в переводе с латинского — «расследование».

Возглавить исполнение такого рода деятельности должен был монашеский орден доминиканцев, основанный Домиником де Гусманом. Символом этого ордена была собачья голова, которая, по идее, должна была охранять овец-мирян от волков-еретиков. Эта организация с самых первых шагов своей деятельности запятнала себя гнуснейшими преступлениями против человечества, и никакие покаянные выступления современных отцов Церкви не осушат морей крови, пролитой инквизиторами.

Когда во время крестового похода на юг Франции против альбигойцев папского посла, представителя инквизиции, спросили, как отличать во время бойни еретиков от, добрых католиков, почтенный прелат ответил: «Бейте всех подряд. Бог на небе узнает своих!» И этот пример далеко не единичен.

Между прочим, Доминик де Гусман был причислен к лику святых.

А инквизиция провела жесточайшую «зачистку» всех средневековых городов, выискивая еретиков, ведьм, колдунов, всех инакомыслящих, а то и просто неугодных какому-либо инквизитору или тому, кто даст взятку этому инквизитору.

Это было очень прибыльное дело, дьявол побери инквизиторов всех времен и народов! Имущество казненных делилось между Церковью, властями и доносчиком. Можно себе представить эту дикую охоту…

КСТАТИ:

«За исключением небольшого количества людей, кстати, очень мало уважаемых, все остальные представляют собой собрание безумцев, злодеев и нечестивцев».

Вольтер

Но на их стороне всегда сила и, как гениально высказался в свое время Петр Чаадаев, «покорный энтузиазм толпы». Что и требовалось доказать. Впрочем, это аксиома.

Я убежден, что, кроме служебной добросовестности, рвения, ксенофобии и самого пошлого корыстолюбия, инквизиторами руководили явно извращенческие мотивы, прежде всего садистские и некрофилические.

Представим себе тюрьму святой инквизиции где-нибудь в Риме или Неаполе. Идет допрос подозреваемого в ереси. Тот упорно отрицает свою вину, хорошо понимая, что в случае признания его ожидает костер…

Инквизиторы преподносили аутодафе (сожжение на костре) как очищение от бесовской скверны. И вот, с XII по XVIII века на площади западно-европейских городов выходили зловещие процессии, и люди в балахонах из грубой мешковины поднимались на подмостки из дров и сухого хвороста, и начиналась огненная феерия под восторженный вой горожан…

Сожжение живьем вызывает, пожалуй, наиболее атавистический отклик в подсознании воспринимающей стороны: оно объединяет в себе сразу два зрелищных компонента, высоко ценимых почтеннейшей публикой: пожар и насильственная смерть.

Иногда палач, подкупленный родственниками или друзьями жертвы, избавлял ее от пытки огнем. Он или незаметно, под прикрытием густого дыма, душил приговоренного, или надевал ему на шею специальный воротник, начиненный порохом.

Но и это еще не все. Инквизиция расправлялась и с обугленными телами своих жертв: их дробили на мелкие части и бросали либо в огонь, либо в проточную воду.

Так что допрашиваемый в пыточной камере инквизиции делал все возможное, чтобы если не избежать, то хотя бы отдалить аутодафе…

Самое страшное во всем этом даже не адские пытки, даже не «очищающие» костры на площадях, а то, что они были банальной приметой времени, чем-то само собой разумеющимся. Ужасно, когда мучают и убивают людей, но еще ужаснее, когда это делает самое отъявленное отребье в отношении достойнейших людей не только своей эпохи, но и всей Истории человечества, вся вина которых заключалась в ереси — отклонении от господствующих догм.

Так, в начале нашей эры учение Иисуса Христа было еретическим по отношению к господствующей религии и к общественной морали современной Иудеи, что вызвало агрессивную реакцию духовенства и основной массы населения, которая во все времена реагировала однозначно, когда власти предержащие, указывая на еретика, произносили: «Ату его!».

КСТАТИ:

«Всякий, кто стремится выйти из общего стада, становится общественным врагом. Почему, скажите на милость?»

Франческо Петрарка

Джордано Филиппе Бруно (1548—1600 гг.), итальянский философ. Великий еретик, не побоявшийся в период наиболее полного беспредела инквизиции высказывать независимые суждения на очень опасные темы:

«Вселенная есть целиком центр. Центр Вселенной всюду и во всем».

«Существуют бесконечные земли, бесконечные солнца и бесконечный эфир».

«Мы непрерывно меняемся, и это влечет за собой то, что к нам постоянно притекают новые атомы и что из нас истекают принятые уже ранее».

«Ведь глупо и нелепо считать, будто не могут существовать иные существа, иные виды разума, нежели те, что доступны нашим чувствам».

В те времена любого подобного изречения достаточно было бы для сурового допроса в застенках инквизиции, ну а за нижеследующее можно было пострадать не только в Средние века…

«Говорить терминами истины там, где этого не нужно, значит хотеть, чтобы простой народ и глупая масса, от которой требуется практическая деятельность, имели специальное понимание; это все равно, что хотеть, чтобы рука имела глаз, хотя она создана природой не для того, чтобы видеть, но чтобы содействовать зрению».

После такого заявления инквизиция уже имела все основания действовать не только от своего имени, но и от имени оскорбленных еретиком народных масс, и в мае 1592 года Джордано Бруно был арестован и брошен в застенки инквизиции, где без малого восемь лет его пытали, морили голодом, всячески унижали — только лишь затем, чтобы вынудить отречься от своих опасных мыслей.

КСТАТИ:

«Опасные мысли — те, которые заставляют шевелить мозгами».

Акутагава Рюноске

Приговор: смерть через сожжение. Был приведен в исполнение 17 февраля 1600 года.

В 1616 году была признана вредной и еретической книга Николая Коперника «О вращениях небесных тел», а ее автор отправился на костер.

КСТАТИ:

«Природа насмехается над решениями и повелениями князей и монархов, и по их требованию она не изменила бы ни на йоту свои законы».

Галилео Галилей

Весной 1633 года 70-летнего больного Галилея арестовали, доставили в Рим и буквально силой заставили отказаться от своего еретического мировосприятия.

Существует легенда, согласно которой Галилей, выходя из зала заседаний трибунала инквизиции, произнес фразу, ставшую знаменитой: «А все-таки она вертится!»

И независимо от того, совпадает ли это с чьими-то убеждениями, комплексами и стереотипами. Правда, резкие несовпадения зачастую бывают чреваты очень и очень серьезными последствиями для еретика…

КСТАТИ:

«Остерегайся святой простоты! Все для нее нечестиво, что не просто. Она любит играть с огнем костров».

Фридрих Ницше

Но не следует преувеличивать возможностей инквизиции. Ее агентура, хоть и была достаточно многочисленной, но в массе своей не обладала интеллектуальным потенциалом, необходимым для квалифицированного анализа информации, так что, к счастью, достаточно много вероятных объектов их внимания так и остались вероятными. Этот изъян, между прочим, присущ всем без исключения спецслужбам, руководители которых традиционно подозрительно относятся к интеллектуалам, а посему окружают себя любителями повторять, что не боги горшки обжигают.

Вот почему, вероятнее всего, инквизиция прозевала целый ряд объектов, которые могли вызвать у нее жгучий интерес, окажись она способной оценить их по достоинству.

В числе таких объектов прежде всего следовало бы назвать монаха францисканского ордена Роджера Бэкона (1214—1294 гг.), студента, а затем преподавателя Оксфордского университета, Парижского университета, автора ряда ученых трактатов.

Роджер Бэкон, которого современники называли «Дивный доктор», первым употребил словосочетание «опытная наука». Именно он внедрил в европейскую науку методы математического доказательства и экспериментального исследования. Он внес огромный вклад в развитие оптической физики, а самое, пожалуй, главное, из-за чего это имя имеет право быть записанным золотыми буквами на скрижалях Истории — это изобретение им «магических кристаллов», попросту говоря, — очков. Да, как бы там ни было, но Европе подарил очки именно Роджер Бэкон!

Понятное дело, эту выдающуюся личность постоянно окружала толпа «доброжелателей», с нетерпением ожидающих момента, когда можно будет вцепиться ему в глотку. Инквизиция тоже не дремала, но «нарыть» достаточное количество компрометирующего материала ей не удавалось, скорее всего, не по причине невежественности агентуры, а просто так, из антипатии, человека уровня Бэкона бросить в пыточный застенок было все же не так-то просто.

КСТАТИ:

«Я учу, что есть высший и низший типы человека и что одиночка при определенных обстоятельствах может оправдать существование целых тысячелетий».

Фридрих Ницше

Бэкон, несомненно, относился к категории тех самых одиночек, которые останавливают Бога в его вполне понятных намерениях вылить ведро кипятка на общечеловеческий муравейник.

Такие люди, как Бэкон, являются центральными персонажами эпох, а вот короли, министры, военачальники и т.п. — всего лишь фоном.

В эпоху Роджера Бэкона правил английский король Генрих III (1216—1272 гг.). Среди наиболее влиятельных и наиболее опасных для государства людей, окружающих короля, был Винчестерский епископ Пьер де Рош, человек жестокий, коварный и весьма ограниченный, что, однако, не мешало ему разрабатывать далеко идущие планы, направленные против короля.

Учитывая то, что «Пьер де Рош» по-латыни звучит как «Петрус де Рупиус» (в переводе означает «скалы и утесы»), Бэкон на королевском приеме предупредил Генриха о грозящей опасности довольно оригинальным способом. «Государь, — обратился он к королю, — скажите мне, что более всего угрожает тому, кто плывет через бурное море к берегу?» Король несколько удивился такому вопросу, но ответил без раздумий: «Наверное, бурное море…» «Увы, не совсем так, ваше величество, — покачал головой Бэкон и добавил, пристально глядя прямо в глаза Генриху, — более всего ему угрожают скалы и утесы».

Король улыбнулся и кивнул в знак понимания.

Видимо, этот намек понял не только король, если вскоре после его смерти Роджер Бэкон был заточен в монастырскую тюрьму, где провел долгих 14 лет, почти до конца своей жизни. Монастырская тюрьма, конечно, не застенки инквизиции, но, как и всякая тюрьма, то самое бедствие, от которого не принято зарекаться, если обладаешь мало-мальски философским складом ума а уж его-то Роберту Бэкону было не занимать…

КСТАТИ:

«Философия торжествует над горестями прошлого и будущего, но горести настоящего торжествуют над философией».

Франсуа де Ларошфуко

Но не над философами.

В особенности такими как Альберт Великий (1206—1280 гг.), Раймонд Луллий (1235—1315 гг.) или Фома Аквинский (1225—1274 гг.).

Последний был очень любим Церковью. Его учение было канонизировано, однако незадолго до смерти Фома Аквинский совершенно однозначно противопоставил веру и интеллект, охарактеризовав свои теологические труды как «сплошную солому»…

КСТАТИ:

«Когда несправедливое правление осуществляется многими лицами, это называется демократией; господство народа имеет место именно тогда, когда широкие массы, благодаря своей силе и численному превосходству, подавляют богатых. Тогда весь народ выступает как один единый тиран».

Фома Аквинский

При всем многообразии философских школ и направлений следует все же отметить, что в оценке демократии (по крайней мере, в ее традиционной трактовке) все свободомыслящие философы сходятся на категорическом ее отрицании.

Так или иначе, но тема демократии даже не упоминалась на многочисленных философских диспутах в университетах Европы.

Каждый университет был своего рода Городом в Городе. Он был независим от городских властей, он сам избирал своих функционеров, сам вершил суд.

Учебные корпуса в сочетании с общежитиями назывались коллегиями. Одну из таких коллегий открыл в Париже некий Роберт Сорбон, подаривший Истории Сорбонну. Что и говорить, великолепный подарок!

Конечно, студенты (как и во все времена, впрочем) вносили в городскую жизнь элемент безалаберности, беспечности и скандальности. Хронисты отмечают, что университетские города лихорадило от студенческих бесчинств. Общежития были буквально оккупированы проститутками, а зачастую и в учебных корпусах устраивались массовые оргии. Все попытки университетского начальства если ни пресечь студенческий разгул, то хотя бы сделать его менее вызывающим, как правило, ни к чему не приводили.

Студенты были завсегдатаями борделей, где плата за посещение проститутки была более чем доступной (в одной хронике упоминается о том, что сношения с четырьмя проститутками стоили не больше цены одного яйца).

И на фоне всего этого — трепетный образ преподавателя Парижской богословской коллегии Пьера Абеляра (1079—1142 гг.), автора «Истории моих бедствий», где описана трагическая история его любви к прекрасной Элоизе, родственники которой свой протест против этой любви реализовали в акте кастрации Абеляра.

Факт вроде бы не такой уж из ряда вон выходящий, учитывая нравы того времени, однако Абеляр так лелеет его трагизм, его непоправимость, спроецированные на любовь, которая, оказывается, платонической может быть, но только в теории, что «История моих бедствий» вполне может называться доказательством от противного теоремы земной любви.

Но Абеляр известен еще и тем, что именно он развил учение, названное концептуализмом. Его знаменитая формула «Понимаю, чтобы верить» вызвала протест ортодоксальных церковных деятелей, и учение Абеляра было решительно осуждено соборами 1121-го и 1140 гг., и это могло иметь гораздо более серьезные последствия, чем кастрация. Но все, как говорится, обошлось, если можно так выразиться в подобном случае…

Русский эротический лубок

А традиционно беззаботное студенчество дарит Истории такой литературный жанр, как бардовская поэзия. Во время каникул студенты бродили по свету в поисках случайного заработка. Наиболее способные к литературе и песенному творчеству стали так называемыми вагантами (от лат. vagantes — «странствующие люди»). Характерная черта поэзии вагантов — радость жизни вне жестких рамок, придуманных ханжами для того, чтобы легче было загонять людей в стойло. Ну, а священникам доставалось от бродячих пересмешников более всех. Конечно, кто-нибудь благонамеренный мог, по идее, сообщить в инквизицию, но, во-первых, ваганты довольно мобильно перемещались, а, во-вторых, благонамеренные, как правило, очень туго соображают, так что пока до них дойдет…

Вот достаточно характерный образчик поэзии вагантов:

Ах, куда вы скрылись, где вы, Добродетельные девы? Или вы давным-давно Скопом канули на дно?! Может, вы держались стойко, Но всесветная попойка, Наших дней распутный дух Превратил вас в грязных шлюх?! От соблазнов сих плачевных Застрахован только евнух, Все же прочие — увы — Крайней плотью не мертвы.

Это состояние крайней плоти демонстрировалось при всяком удобном случае, и не только странствующими студентами. Средние века во многом парадоксальны, но прежде всего — многообразием тенденций половой морали, зачастую взаимоисключающих.

С одной стороны — жестко насаждаемый аскетизм, сожжение «ведьм», массовое самобичевание, безбрачие священников и мазохистский культ Прекрасной Дамы, и, в то же самое время, с другой — буйный расцвет проституции, разврат в монастырях, да и вообще где только возможно. Как заметил Ницше, «христианство поднесло Эроту чашу с ядом, но он не умер, а выродился в порок».

В эпоху жесточайших репрессий инквизиции существовали тайные секты, которые провозглашали принципы религиозной проституции, преследуемые Церковью, но обладавшие терпкой сладостью запретного плода.

Члены секты Николаитов, например, отрицали чувство стыда как такового и пропагандировали абсолютную свободу половых отправлений.

Некий Карпократ возглавил секту, согласно учению которой стыд должен творчески приноситься в жертву Богу. Его сын и наследник Епифан развил это учение, установив общность жен членов секты, вменив в обязанность женщинам-сектанткам отдаваться своим «братьям» по первому требованию.

Подобными им были секты Адамитов и Пикардистов. Последняя подверглась жестокому разгрому со стороны инквизиции, и ее члены нашли было приют в Богемии у последователей недавно сожженного Яна Гуса. Последователи оказались людьми высокой нравственности, настолько высокой, что истребили развратников всех до одного, не пощадив даже беременных женщин…

КСТАТИ:

«Добрые должны распинать того, кто находит себе свою собственную добродетель! Это — истина!»

Фридрих Ницше

Но в основном-то мораль подобна медали, которую можно носить то одной, то другой стороной наружу для всеобщего обозрения, и стороны эти не просто отличаются одна от другой…

Из одного документа, датированного восьмым сентября 1327 года, явствует, что по окончании разбирательства дела монастыря бенедиктинок Кельнский епископат вынес решение о сожжении данного монастыря «как гнездилища дьявольской ереси и греховного искуса и срытии его под корень с лица земли».

Суровый вердикт даже по тем временам. Что же такого могли натворить смиренные «Христовы невесты»?

…На высоком берегу Рейна, неподалеку от славного города Кельна, стоял основанный в XI веке монастырь, где послушницами были самые знатные девушки княжества, отказавшиеся от радостей суетного земного бытия.

А на противоположном берегу, как грибы после дождя, вырастали замки и загородные виллы, одна роскошнее другой… Окрестные жители давно уже замечали, что владельцы этих внушительных сооружений, вместе со своими гостями и вассалами, очень часто садились в лодки и переправлялись на монастырский берег, где ими же был сооружен причал…

В такие вечера крестьяне из ближних сел и рыбаки могли слышать вместо божественных песнопений звуки вполне светской музыки и пьяные крики, доносившиеся из-за монастырских стен. А в теплое время года в роще за монастырским холмом можно было и увидеть пирующих рыцарей в обществе полуобнаженных красавиц, забывших о своем обручении с Господом.

Дурная слава монастыря бенедиктинок, разумеется, не была секретом ни для инквизиции, ни для церковных и светских властей, но никакой заметной реакции она у них почему-то не вызывала, что позволяет строить предположения о денежной или телесно-натуральной оплате отсутствия интереса к славе подобного рода.

Но вот, вскоре после назначения нового епископа Кельна, происходит событие, буквально всколыхнувшее весь край. Один крестьянин, бродя в окрестностях монастыря, неожиданно обнаружил подземный ход. То ли из любопытства, то ли из желания поживиться чем-либо, крестьянин берет лопату и фонарь, а затем входит в заброшенный подземный коридор. Вскоре он попадает в квадратный зал с низким сводчатым потолком и замирает в ужасе, увидев груду полуразложившихся младенческих трупиков.

Выронив лопату, крестьянин бросается наутек.

Как явствует из протокола допроса, он, выбравшись на поверхность, долго раздумывал о том, что предпринять дальше. Перед ним открывалось два пути. Первый, греховный, состоял в том, чтобы прийти к настоятельнице монастыря, рассказать ей о своем открытии и получить за дальнейшее молчание немало звонкого золота. Второй путь гораздо более приличествовал честному христианину, и крестьянин избрал именно его…

Он возвращается в страшное подземелье, кладет в мешок три детских трупика и спешит в Кельн, прямо во дворец нового епископа. Тот принимает его, выслушивает, разглядывает ужасные вещественные доказательства, а затем приказывает подать карету…

Посетив подземелье, епископ возвращается в Кельн, после чего устанавливает секретный надзор над монастырем бенедиктинок.

А через несколько дней отряд епископской гвардии буквально штурмом берет монастырь, и его преосвященство, войдя в трапезную, видит перед собой около полусотни мечущихся в панике обнаженных тел — мужских и женских. Кое-кто из рыцарей хватается за оружие, и тут же, в трапезной, происходит кровавая бойня, завершившаяся, разумеется, поголовным избиением голых и пьяных гостей монастыря.

А затем началось долгое судебное разбирательство, в ходе которого стало ясно, что монастырь уже долгие годы фактически был борделем, гостями которого были рыцари из всех окрестных земель.

Часть монахинь, отказавшихся участвовать в диких оргиях, была — по приказу настоятельницы — живьем замурована в стены.

Рождавшиеся у монахинь младенцы также живьем сбрасывались в подземелье через специальный люк — как мусор.

По решению епископского суда монахини были подвергнуты публичному бичеванию и сосланы в дальние монастыри, а их настоятельница — зашита в мешок и утоплена в Рейне.

Монастырь был сожжен, а его обгорелые камни сброшены в реку.

Но сколько монастырей подобного рода продолжали благоденствовать!

Святоши. Литография. 1830 г.

Светские власти проявляли все меньше и меньше интереса к подробностям духовной жизни. Государство постепенно, но уверенно отделялось от Церкви, которая уже не справлялась (да, пожалуй, и не хотела справляться) с ролью овчарки, помогающей пастуху наводить порядок в отаре.

Ее занимали собственные проблемы и планы, в которых узурпация государственной власти занимала далеко не последнее место.

Но короли не дремали, отлично понимая, с кем имеют дело. Они, не доверяя ни феодалам, ни церковникам, создавали им противовесы в виде представительских органов власти. В 1265 году возник английский парламент, состоящий из представителей рыцарства, купечества и духовенства, а в 1303 году был созван парламент Франции. Когда в том же 1303 году Папа Бонифаций VIII уж очень допек французского короля разговорами о двуединой (светской и духовной) власти, тот попросту посадил его за решетку. Оскорбленный Папа вскоре умер.

А в 1377 году, чтобы Папа Григорий XI не слишком много мнил о себе, в Авиньоне был избран альтернативный Папа, чем было положено начало периода, названного «Великим расколом» католичества, когда все новые и новые папы (к римскому и авиньонскому присоединился еще и пизанский) устраивали между собой кровавые разборки с участием наемной военной силы.

КСТАТИ:

«Нельзя царствовать невинно».

Лев Толстой

Впрочем, подобные мысли никогда не посещали любителей царствовать. Папы упорно твердили о том, что они — наместники Бога на земле, естественно, со всеми вытекающими отсюда последствиями, а короли в ответ либо пренебрежительно пожимали плечами, либо предпринимали достаточно радикальные действия по сдерживанию властной активности духовных пастырей.

Эта борьба проходила с переменным успехом, в зависимости от личностных качеств противников. Так, в конце XI века разгорелся ожесточенный конфликт между германским королем Генрихом IV и Папой Григорием VIII по поводу права назначать епископов. Король своим указом лишил Папу реальной власти, а в послании выразился так: «Мы, Генрих, король милостию Божьей, со всеми нашими епископами говорим тебе — пошел вон!» В ответ Папа Григорий VIII освободил всех подданных короля от присяги на верность ему. Крупные феодалы немедленно воспользовались случаем и подняли мятеж против королевской власти. Генрих вынужден был искать примирения с «наместником Бога». С небольшой свитой он отправился на север Италии, где в замке Каносса обосновался обиженный Папа. Стены этого замка стали свидетелями того, как германский король в одной рубашке и босиком, как и надлежит выглядеть кающемуся грешнику, слонялся у ворот в ожидании папского решения. Наконец он был допущен к святейшему отцу и на коленях вымолил его прощение…

Этот эпизод породил крылатую фразу «Пойти в Каноссу», означающую необходимость идти на унизительные уступки.

Правда, Генрих IV поквитался с Папой за свое унижение сразу же после подавления мятежа германских феодалов.

Но с папской властью нельзя было не считаться, и хотя бы потому, что Церковь как-то незаметно, ненавязчиво превратилась в чрезвычайно богатую организацию. В Западной Европе она владела третьей частью пахотных земель, деревнями, торговыми путями и т.д. Церковь взимала со всего населения особый налог на свое содержание — церковную десятину, что составляло в сумме огромные средства, которыми едва ли владел кто-либо из европейских монархов.

Немалые деньги наживались и посредством различного рода сборов и пожертвований в пользу Церкви, а также продажи «святынь» типа волос Христа или гвоздей, которыми его прибивали к кресту. Сказать, что все потребители товара такого характера были сплошь умственно неполноценными, значило бы погрешить против истины; скорее здесь имело место массовое психологическое заражение, спровоцированное, правда, все той же Церковью.

КСТАТИ:

«Невежество — первая предпосылка веры, и поэтому Церковь так высоко его ценит».

Поль-Анри Гольбах

Но вершиной церковного авантюризма была продажа индульгенций — специальных грамот о прощении тех или иных грехов, в зависимости от денежного эквивалента каждой из них. К примеру, убийство могло быть прощено за сумму, в полтора раза превышающую плату за грех изнасилования, которое, в свою очередь, обходилось дороже клятвопреступления, однако в один и две десятых раза дешевле грабежа. Вот так, все имеет свою цену, а раз так, то все можно, выходит, купить. И, соответственно, продать.

Зря они это делали, ох как зря… Нельзя зарабатывать деньги любыми методами, и католическая церковь очень скоро испытает на себе справедливость этой мысли. А пока что— бойкая торговля бумажками, освобождавшими преступников от вероятных угрызений совести и от сомнений в своем загробном благополучии…

КСТАТИ:

Во время воскресной службы священник объявил прихожанам:

— Среди вас находится человек, вступивший в богопротивную связь с чужой женой. Если этот грешник не положит на блюдо десять долларов, я назову его имя с амвона!

Когда блюдо обошло собравшихся и вернулось к священнику, на нем оказалось двадцать десятидолларовых купюр и одна пятидолларовая с запиской: «Пять долларов принесу завтра».

Ну, здесь хоть угрожала перспектива огласки греха, но платить просто так, за неизвестно кем подписанную справку о том, что ее предъявитель отныне не мерзавец, не прелюбодей и не мошенник… Впрочем, а если такая справка подписана не неизвестно кем, а известно кем, что это меняет?

Пока что она, Церковь, диктовала свои условия многим сильным мира сего, а слабых того же мира подавляла, устрашала, впечатляла до обалдения величественными соборами, торжественными мессами, крестными ходами и т.п. Западноевропейская культурная традиция нашла свое воплощение в знаменитых готических храмах, глядя на которые, проникаешься величием человеческого творчества, перед которым отходят на задний план индульгенции, церковные судилища и костры инквизиции.

Собор Парижской Богоматери, Шартрский собор, Амьенский собор, Реймский, Кельнский, Страсбургский, Миланский. А кто помнит тех инквизиторов?

Очень важно, правда, учитывая уроки тех эпох, не допустить новых аутодафе, новых святейших трибуналов, но, если по правде, кто может остановить тех, кто изучает Историю лишь с целью трансформирования ее мерзостей в современные политические программы и формы управления людьми, которые отличаются от животных прежде всего тем, что животных охватывает безумная паника, дикий страх от зрелища насильственной смерти их собрата, а люди, густо заполнив городскую площадь, с огромным воодушевлением глазеют на казнь себе подобного…

Это было всегда и всегда будет. Люди не меняются. Меняются лишь декорации, техника, мода, но никак не характер человеческий…

КСТАТИ:

«Утверждать, что социальный прогресс производит нравственность, все равно, что утверждать, что постройка печей производит тепло».

Лев Толстой

Тем не менее Город строил печи, соборы, ратуши, биржи, больницы, университеты, суды — все необходимое для жизни вне зависимости от ее нравственной окраски или идеологической направленности. Целью жизни прежде всего является сама жизнь.

И она всегда, при любых обстоятельствах побеждала рукотворную анти-жизнь без оглядки на какие бы то ни было традиции, правила и стереотипы.

Искусство очень медленно, но все-таки освобождается от мертвящих догм ненавистников живой человеческой плоти. В готических статуях уже просматриваются под тяжелыми складками одежды выпуклости тела, а лица отражают уже не только скорбную готовность до самозабвения служить отцу небесному, отринув все то, для чего Он, собственно, и сотворил всех нас…

Картины духовного содержания уже соседствуют с полотнами, на которых радуются жизни вполне реальные люди, радуются пока что несмело, в процессе лишь трудовой деятельности, но все же радуются!

Литература воспевала подвиги рыцарей, их верность долгу, любовь к Прекрасной даме и благородство на грани полного самоотречения.

Именно тогда родился прекрасный рыцарский девиз: «Шпагу — королю, сердце — даме, честь — никому!»

Жизнь была яркой, что и говорить. Театральные постановки, рыцарские турниры, карнавалы — звонкие прелести городской жизни, отвлекающие от страха перед инквизицией, от войн, эпидемий, сточных канав на узеньких улочках, от огромных крыс, разгуливающих спокойно и с достоинством, совсем как хозяева Города…

А может быть, это и были хозяева Города, только уже после реинкарнации, кто знает. А впрочем, какая разница? Видимо, этим вершителям судеб нечего было сказать миру и нечего было оставить после себя, кроме золота, которое растрачивают алчные наследники, кроме стереотипов мышления, которые живут только за счет массовой ксенофобии, и кроме переполненных нужников, как заметил в свое время нестандартный Леонардо да Винчи. Вот их сущность и воплотилась в этих бурых длиннохвостых грызунов, которые так нагло разгуливают по улицам, не уступая дорогу не только простым смертным, но и самому Данте. Божественному Данте, задумчиво бредущему улицами Флоренции, его родного города, очага прекрасного человеческого творчества, раздираемого на части алчными политиканами.

Великий поэт примкнул к антипапской партии, руководствуясь исключительно велением сердца, но вскоре эта партия оказалась разгромленной, и он был изгнан из Флоренции.

Он навсегда остался скитальцем, которому не нашлось места ни в одном из Городов, которые могли бы оправдать свое существование только лишь тем, что им оказал честь своим присутствием Данте Алигьери.

Это был выдающийся поэт всего христианского мира, создавший целый ряд прекрасных поэтических произведений, философских трактатов и непревзойденный шедевр — «Божественную комедию».

Влюбленный Данте

В этой поэме Данте изображает путешествие по трем царствам потустороннего мира: через пропасть ада («Ад»), через гору покаяния («Чистилище») и через райские кущи («Рай»). Это грандиозное эпическое полотно, аллегорически отражающее вполне земную жизнь, со всеми ее проблемами, радостями и горестями, Добром и Злом, величественную, низменную и прекрасную во всех своих ипостасях.

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

Там вздохи, плач и исступленный крик В беззвездной тьме звучали так ужасно, Что поначалу я в слезах поник. Смесь всех наречий, говор многогласный, Слова, в которых боль, и гнев, и страх, Плесканье рук, и вопль, и хрип неясный Сливались в гул, без времени, в веках Кружащийся во мгле неозаренной. Как бурным вихрем возмущенный прах. И я, с главою, ужасом стесненной, «Чей это крик? — едва спросить посмел, — Какой толпы, страданьем побежденной?» И вождь в ответ: «То горестный удел Тех жалких душ, что прожили, не зная Ни славы, ни позора смертных дел. И с ними ангелов дурная стая, Что, не восстав, была и не верна Всевышнему, средину соблюдая. Их свергло небо, не терпя пятна; И пропасть Ада их не принимает, Иначе возгордилась бы вина.

Данте Алигьери. «Божественная комедия»

«Иначе возгордилась бы вина…» Хорошо сказано. Описывая жестокое отребье, которое правило нашими предками (а нами — нет?), я очень хочу подыскать такие слова, чтобы не возгордилась вина грандиозностью своей алчности, жестокости или вероломства. Нет, этого нельзя допускать. Только омерзение, только холодное презрение, никаких сильных чувств. Они этого не достойны…

КСТАТИ:

«Да и откуда взял Данте материал для своего ада, как не из нашего действительного мира?

И тем не менее получился весьма порядочный ад. Когда же, наоборот, перед ним возникла задача изображения небес и их блаженства, то он оказался в неодолимом затруднении, именно потому, что наш мир не дает материала ни для чего подобного».

Артур Шопенгауэр

А еще Данте запечатлен Историей в связи с его великой, непобедимой любовью к женщине, звавшейся Беатриче. Он обессмертил эту любовь в своих стихах, способных облагородить и не столь высокие душевные порывы. А может быть, напротив, душевные порывы облагораживают стихи да и вообще все, что делает человек в своей земной жизни… Так-то оно так, но ведь порывы бывают разными…

Еще один великий флорентиец — Франческо Петрарка (1304—1374 гг.), поэт, певец любви к прекрасной Лауре, автор изысканной и вместе с тем вполне трезвой поэзии, острослов, философ и безумно смелый одиночка, бросавший вызов обществу, которое вовсе не общество, а всего лишь рассеявшаяся по городу толпа…

КСТАТИ:

«Нехватка придает достоинства вещам: будь земля на каждом шагу усеяна жемчугом — его начнут топтать, как гальку; покрой бальзамовым деревом все горные склоны — бальзам станет плебейской жидкостью; у всех вещей с увеличением их числа и массы падает цена. И наоборот, от нехватки самые низменные вещи бывали драгоценными: так среди жаждущих песков Ливии чуточка влаги в руках римского полководца Вызывала всеобщую зависть; так при осаде Казилина в цене было безобразное животное — крыса; и что превосходит всякий род безобразия — подлейшие люди часто расцветали из-за одного отсутствия мужей… примеров не привожу, потому что перо отказывается выводить гадкие имена, да и нужны ли примеры?»

Франческо Петрарка. «Письмо к потомкам»

Примеров, конечно, не занимать. И гадких имен вполне хватает на скрижалях Истории, и, может быть, именно поэтому так часты случаи бурного роста цен на крыс в городах эпохи Средневековья.

Беспредел

Примерно к концу XII века степи Монголии стали колыбелью страшной силы — непроизводительной, дикой, алчной и неуемной, которая представила угрозу человеческой цивилизации как Запада, так и Востока.

Эта сила была настолько чуждой таким понятиям, как «созидание» или «развитие», присущим изначально как человеку вообще, так и человеческим общностям, создающим необходимые предпосылки для совершенствования вида Homo sapiens, что она воспринимается сейчас, как армия инопланетных пришельцев с четкой установкой на уничтожение человечества.

Глядя на карты, где обозначены их опустошительные походы в Китай, Индию, Среднюю Азию, Европу, представляешь себе несметные полчища, оставляющие за собой мертвую землю, горы трупов, обгорелые руины некогда прекрасных строений, и кажется, что смотришь одну из серий «Звездных войн», что летишь над ними в боевом корабле, что нажимаешь кнопки пуска ракет, которые в считанные секунды положат конец кровавому беспределу этих монстров… но, увы… они тогда, в те времена, шли вперед и вперед, преображая живое в неживое, гармонию в хаос…

Порою мне кажется, что они действительно были космическими пришельцами, настолько их поведение не вписывалось в рамки земной логики.

Организатором этой разрушительной силы и основателем огромной Монгольской империи был некий Темучин, он же Чингисхан (ок. 1155—1227 гг.).

Именно он и объединил все племена Монголии под своей деспотической властью. Добился он этого, естественно, с помощью феноменальной жестокости, вероломства и прочих «доблестей», характеризующих правителей всех времен и народов.

В 1206 году он был торжественно провозглашен Чингисханом (от тюркского «тенгиз» — океан, море), великим ханом монгольских, тюркских и манчжурских племен.

В том же году он обнародовал свод законов, подчинявших общество строжайшей дисциплине, так поражавшей чужеземных гостей. В основу государства была положена военно-административная схема с четко обозначенной вертикалью власти. Целью существования был откровенно объявлен захват земледельческих стран, ослабленных кровавыми междоусобицами, короче, того, что, как говорится, плохо лежит.

И вот в 1211 году Чингисхан двинул свои войска на Северный Китай под предлогом освобождения этнических монголов от гнета Цзиньского государства (как это знакомо!). Этот предлог привел Чингисхана под стены Пекина.

Город сдался без боя, но для «освободителей» это не имело никакого значения. Десятки тысяч пекинцев были зарублены. Грабеж и насилие продолжались долгие недели, в течение которых горели целые районы Пекина.

Захватив богатую добычу, монголы покинули территорию Китая, оставив после себя фактически выжженную землю. И урок на будущее: никогда не следует верить в искренность военной заботы об этнических соплеменниках. Ей зачастую невозможно помешать, но следует хотя бы назвать своим именем, чтобы лишить славы изначально бесславное деяние.

КСТАТИ:

«Следы многих преступлений ведут в будущее».

Станислав Ежи Лец

В 1218 году Чингисхан занял Восточный Туркестан, азартно истребляя мирное население богатых и цветущих городов.

Зимой того же 1218 года пала Бухара. Здесь осквернялись мечети, уничтожались святыни и люди, а шедевры зодчества пылали вместе со своими обитателями. По свидетельствам хронистов, Чингисхан будто бы произнес в изнасилованной Бухаре такую историческую фразу: «Я скажу вам, что я — бич Аллаха, и если бы вы не были великими грешниками, Аллах не послал бы меня на ваши головы».

Ох уж эти исторические фразы! Сколько в них цинизма…

В марте 1220 года монголами был взят Самарканд, который постигла судьба Бухары, разве что Чингисхан не произнес там ничего исторического.

В начале 1221 года он двинулся на Ургенч, столицу Хорезма. Пять месяцев жители города героически сопротивлялись захватчикам, лишь ценой огромных усилий и потерь Чингисхану удалось овладеть Ургенчем.

С потерями он не считался: ну, подумаешь, миллионом больше, миллионом меньше, главное — результат. В этом все деспоты схожи — от Аттилы до Сталина.

Нечего и говорить о том, что победители вволю удовлетворили в захваченном Ургенче свои некрофилические наклонности.

Меня просто мутит, когда в некоторых трудах по истории читаю о том, что Чингисхан — великий полководец. Чем же он велик? Уж не победами ли над противником, как минимум, вдесятеро уступающим ему по численности? А то, что он делал после этих побед, не позволяет его назвать иначе, чем проклятием человечества. И еще одно: то были не войны, а откровенный разбой. Я уже не раз говорил, что нельзя героически ограбить банк.

В том же 1221 году был взят Мерв, последний из больших городов Средней Азии. Монголы увели в рабство 400 ремесленников — самых ценных обитателей города, а остальных ликвидировали. Дабы эта операция не заняла слишком много времени (город-то большой), жителей распределили по армейским подразделениям. Каждый солдат Чингисхана должен был собственноручно зарубить не менее трех сотен безоружных людей. Если считать не только горожан, но и крестьян из пригородных сел, то общее число убитых, по свидетельствам хронистов, составило около одного миллиона трехсот тысяч человек.

Затем монголы «освоили» Азербайджан, Грузию и Крым.

В 1223 году на берегу реки Калки они разгромили сводное войско русских князей, а затем двинулись в направлении Средней Волги, где располагалось Болгарское княжество.

Ирония судьбы! Болгары, которых, учитывая предыдущие эпизоды монгольской эпопеи, вообще не стоило, казалось бы, принимать всерьез, разбили полчища Чингисхана и заставили его повернуть восвояси!

КСТАТИ:

«Против дьявола не аргументируют. Его побеждают или ему подчиняются».

Отто Вейнингер

Осенью 1225 года Чингисхан разгромил государство тангутов, а затем двинулся на Запад, но по пути умер.

Хоронили его в обстановке строжайшей секретности, убивая всех, кто мог стать хотя бы случайным свидетелем траурной церемонии.

А во время поминального пира в жертву усопшему было принесено сорок девушек из самых знатных монгольских семей.

Сплошной минус. Ни одного плюса. Можно было бы, конечно, сказать, что все было напрасно, и на том закрыть тему, но как быть с миллионами безвинно убиенных?

КСТАТИ:

«Я считаю главнейшей обязанностью хроник сохранить память о проявлениях добродетели и противопоставить бесчестным словам и делам устрашение позором в потомстве».

Корнелий Тацит

Еще один истребитель людей, называемый «великим полководцем». Тимур Тамерлан (1336—1405 гг.), основатель империи, столицей которой стал Самарканд.

Он завоевал всю Среднюю Азию, Армению, Грузию и Азербайджан.

В 1398 году Тамерлан совершил поход в Индию, где умертвил 100 000 безоружных пленных и откуда вывез несметные сокровища.

В 1400 году он вступил в конфликт с турецким султаном Баязедом. Этот конфликт вылился в 1402 году в кровопролитное сражение с участием по 200 000 воинов с каждой стороны. Войско Баязеда было разбито наголову, он взят в плен. Эта победа отсрочила завоевание турками Константинополя на целых пятьдесят лет. По идее, Византия, получив такую отсрочку, должна была бы сделать все возможное и невозможное для того, чтобы исключить турецкое завоевание восточной столицы мирового христианства, да где там…

А Тимур Тамерлан во время похода на Китай неожиданно умер. На его счету девять истребленных династий, множество разрушенных городов, сотни тысяч казненных военнопленных.

Это он приказал соорудить в мятежном Исфагане башню из 70 000 (!) отрубленных голов, это он приговаривал к погребению заживо по 4—5 тысяч людей одновременно.

КСТАТИ:

«Ни один жестокий человек не бывает счастлив».

Децим Юний Ювенал

А вот этот деятель, так же, как и предыдущие, известный своей патологической жестокостью, но все же отличающийся от них стремлением не к разрушению ради самого разрушения, а к дальнейшему развитию на базе произведенных разрушений, то есть быть не истребителем, а хозяином захваченных позиций.

Мехмед II Фатих Завоеватель (1432—1481 гг.), турецкий султан.

Сын султанской наложницы, он после смерти отца начал свое правление с ликвидации всех возможных претендентов на престол, включая девятимесячного брата и других кровных родственников.

Когда итальянский художник Джентили Беллини писал его портрет, Мехмед, разговорившись с ним об анатомии, лично отрубил голову одному слуге, чтобы продемонстрировать конвульсии шейных мышц.

Он получил неплохое образование, владел несколькими языками, хорошо знал труды греческих философов.

И была у него заветная мечта, ставшая ночным кошмаром, идеей-фикс: завоевание Константинополя и уничтожение Византии.

Собственно, турки давно уже точили зубы на эту страну чудес, так что Византия хорошо понимала, что ее ждет, если не предпринять радикальных мер по собственному спасению.

Это спасение могло прийти только с Запада, а для этого нужно было восстановить утраченное единство христианского мира. Отчаянной попыткой такого восстановления можно считать Флорентийскую унию 1439 года, когда греческие и латинские священники подписали документ о единстве христианской церкви. Текст унии с амвона церкви Святого Креста во Флоренции по-латыни зачитал кардинал Юлиан, а по-гречески — Виссарион, архиепископ Никейский.

Ну и что? Папа в Риме был обвинен в предательстве, а в Константинополе делегацию, вернувшуюся из Флоренции, ждала обструкция. Под окнами патриаршего дворца собралась огромная толпа, которая с подозрительной слаженностью выкрикивала: «Нам не нужны латиняне! Господь и Богородица спасут нас от Магомета!». Я не думаю, что каждый из людей этой толпы смог бы внятно объяснить свою позицию. Вера в Христа есть вера в Христа, а все отличия католицизма от православия — компетенция церковников, но отнюдь не среднестатистического верующего. Уния — ведь не призыв отказаться от религии предков, а наоборот — возвратить ей былую целостность и силу, но увы… И в этом случае, и в последующих наблюдалась массовая агрессия по отношению к идее объединения Церквей, и нет ни малейших сомнений в том, что эта агрессия была умело срежиссирована теми, кому это выгодно…

Так Константинополь остался фактически один на один с турецкой угрозой.

А Мехмед II, последовательно и настойчиво выполняя свой дерзкий план, за шесть месяцев 1452 года выстроил на европейском берегу Босфора, как раз напротив Константинополя, мощную и оснащенную всем необходимым вооружением крепость Румели-Хиссар. Теоретически это было немыслимо, но практически крепость была готова к началу военных действий точно в назначенный срок.

А на азиатском берегу Босфора так же стремительно выросла вторая турецкая крепость — Анатоли-Хиссар. Теперь Константинополь мог быть блокирован в любой момент, будь на то воля Аллаха и грозного султана. Византийский император Константин XI Палеолог начал готовиться к обороне столицы.

Он послал просьбы о помощи в Венецию, в Ватикан, во Францию и в Арагон. Вскоре прибыл отряд из 700 человек во главе с генуэзцем Джованни Лонго.

Вместе с этим отрядом численность защитников Константинополя составляла семь тысяч человек. Общая численность турецкой армии составляла почти 200 000.

В марте 1453 года султан Мехмед II начал захват византийских городов Месемврии, Анхиала и Визы, а к концу месяца подошел к стенам Константинополя.

Из Адрианополя была доставлена с помощью 60 волов циклопических размеров бронзовая пушка, стреляющая ядрами весом в 609 килограммов. В Мраморное море вошла турецкая эскадра.

Кроме превосходства в живой силе и наличия чудовищной пушки, турки владели еще полевой артиллерией — последним словом военной техники того времени. Правда, турецкие артиллеристы только начали осваивать эту техническую новинку, но перспектива расстаться с головой за неудачный выстрел — очень эффективное средство повышения качества боевой (да и не только боевой) выучки.

Начался штурм. Огромная пушка стреляла каждые семь минут от восхода до заката солнца 12 апреля. Каждый ее выстрел наносил существенный ущерб городским стенам, не считая интенсивной работы традиционных стенобитных орудий и полевой артиллерии.

Воинам было обещано трехдневное разграбление Константинополя, а кроме того, священники гарантировали каждому, кто падет в бою, счастье мусульманского рая и вечную славу борца с неверными.

Византийцы оказывали поистине героическое сопротивление туркам, защищая сначала каждый участок крепостных стен, а потом — каждую улицу и каждый дом.

В бою пал император Константин XI.

Турецкий султан поступил как последнее отребье, приказав выставить голову византийского императора на высокой колонне в центре Константинополя. Такое едва ли мог бы себе позволить даже такой монстр, как Чингисхан. За такое весь христианский мир должен был бы стереть с лица земли государство турок-османов, да где там…

Константинополь стал добычей огромной турецкой армии. Солдаты убивали всех подряд, не щадя ни стариков, ни детей. Они насиловали всех представительниц женского пола, независимо от возраста.

Множество горожан укрылось в храме Святой Софии, наивно полагая, что турки их не тронут там, в священных стенах. Естественно, они были частью убиты там же, в храме, а частью уведены в плен.

После трехдневного разграбления Константинополя в него торжественно въехал на белом коне султан Мехмед II Фатих, теперь уже и Завоеватель.

Так пала Византия.

А вскоре пали под ударами османов Албания, Венгрия, Фракия, Родос, который героически защищали монахи ордена Госпитальеров, Лесбос, венецианская колония Негропонт, Трапезунд и др.

Турки безнаказанно хозяйничали в Средиземноморье, отрезая один за другим куски от европейского пирога, а христианский мир только смотрел на все это с укоризной, видимо, во исполнение завета своего Учителя:«А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему другую!»

Да нет, дело тут вовсе не в патологическом смирении: христианские государи, выясняя отношения между собой, отнюдь не являли собой образцы евангельского поведения. Дело тут, скорее всего, в расчете на то, что волк, проникший в овчарню, насытится одной-двумя овцами, а остальных оставит в покое. Но этот волк задерет столько овец, сколько требует его голодный желудок, а вот человек — совсем иное дело, совсем иное…

КСТАТИ:

«Иногда преступлением является как раз алиби».

Станислав Ежи Лец

И еще: первыми горят всегда крайние хаты.

А волк, если уж повадился навещать овчарню, будет это делать до тех пор, пока не появится хозяин с ружьем, так что Европа долго еще исполняла роль той овчарни…

Монгольский хан Джучи, сын Чингисхана, еще в 1207 году завоевал Южную Сибирь.

В 1236—1237 годах внук Чингисхана, Батый, топчет копытами своей конницы Рязанское и Владимирское княжества, а Москву равняет с землей. В 1240 году он штурмует Киев и затем движется на запад. В 1241 году он захватывает Галичину и Краков. В том же году он наголову разбивает польское войско под командованием Генриха Бородатого. Хронисты утверждают, что после этой победы монголы собрали девять больших мешков правых ушей павших поляков.

Такая же судьба ждала войско мадьярских князей.

После этих событий Батый направился на восток и отаборился в районе устья Волги. Он свирепо отомстил волжским булгарам за героическую победу над полчищами его деда, Чингисхана. Их государство исчезло с лица земли, а вместо него возникла между Волгой и Доном монгольская Золотая Орда.

На полуострове Крым образовалось татарское ханство, которое долгих пять веков будет жить за счет грабежа причерноморских и приазовских земель.

Монголы оккупировали Китай, где хозяйничали до 1368 года, пока их не вышвырнуло оттуда освободительное движение, в котором приняли участие представители всех слоев населения.

Индия пока что оставалась вне сферы их влияния, но зато там существовало мусульманское государство со столицей в городе Дели — Делийский султанат.

Но по-настоящему «горячей точкой» Евразии было пространство между Волгой и Доном, где располагалась Золотая Орда, мобильная и беспощадная военная сила, с которой невозможно было ни о чем договориться наверное, которая была тем волком, который всегда в лес смотрит и в любую минуту может вцепиться в горло…

М-да… «Повезло» нашим предкам с соседями, что и говорить…

КСТАТИ:

«На картах исчезли белые пятна. Выступили кровавые».

Станислав Ежи Лец

Форпост

Киевской Руси, вольно или невольно, но выпала роль форпоста христианского мира на границе двух миров, двух цивилизаций, олицетворяющих Запад и Восток. При этом их взаимное влияние, их взаимопроникновение не могло не сказаться на очень сложном, противоречивом и не поддающемся анализу формальной логики характере этой во многих отношениях нестандартной страны.

Навязанное ей князем Владимиром христианство она еще долгое время не принимала внутренне, духовно, и это — при необходимости соблюдения строгих правил внешнего христианского поведения — порождало двойственность, резко усилившуюся общую нестабильность жизненного уклада и мировосприятия, которые, впрочем, наблюдаются и в наше время.

Но тут уж ничего не поделаешь.

Поделать-то пытались, и эти попытки были, надо сказать, достаточно успешными, но то была инициатива, воля отдельного правителя, который, увы, смертен, а посеянные им зерна редко находили у его преемников должный уход. Но так было далеко не всегда…

Сын князя Владимира Ярослав Мудрый (ок. 980—1054 гг.), будучи Новгородским князем, успешно выиграл конкурентную борьбу за Киевский престол. Хорошо осознавая негативность византийского влияния, Ярослав принимает решение впредь не выписывать митрополита из Константинополя, а назначать его лично, что он и сделал на свой страх и риск.

Он многое делал на свой страх и риск, не считаясь со сложившимися стереотипами. Например, будучи еще новгородским князем, Ярослав неожиданно для всех окружающих категорически отказывается платить дань Киеву, что вызывает страшный гнев отца, князя Владимира, который объявляет поход на Новгород.

Надо сказать, что Новгород всегда был соринкой в глазу Киевских князей, затем — Московских, а затем и Всея Руси. Это был подлинно европейский торговый город, участвующий в глобальных политических процессах и зачастую влияющий на них как весьма авторитетный субъект международных отношений. Правителям Руси этот город всегда казался вызывающе независимым и успешным, что естественно, провоцировало вспышки агрессии.

Карательная экспедиция князя Владимира не состоялась по причине его смерти, а то быть бы гражданской войне…

Через гражданскую войну Ярослав прошел, оспаривая престол у своего сводного брата Святополка I Окаянного, который после кровопролитной битвы на Альте вынужден был признать себя побежденным и отказаться от претензий на Киев.

Но это не главное. Мало ли кто с кем воевал и мало ли за что? Ярослав Мудрый славен совсем иными делами.

Его подлинную славу составляют и Киево-Печерская лавра, и Золотые ворота с надвратной церковью Благовещения, и храм Святой Софии, и оборонительная линия вдоль реки Рось, и первая на Руси храмовая библиотека, и первый законодательный акт — «Русская Правда», и многое другое, десятой доли которого с лихвой бы хватило для присвоения звания «Великий» многим европейским государям.

Звание «Мудрый», конечно, не менее почетно, но присвоено оно было этому великому человеку лишь в XIX веке…

Он более полагался на искусство дипломатии, чем на отточенное железо, поэтому Русь при нем получила подлинное международное признание. Его дочь Анна стала королевой Франции. Завязать с ним родственные отношения стремились и Германия, и Византия, и Норвегия…

Правда, под конец жизни он допустил усиление влияния христианских фундаменталистов из Византии, что сильно замедлило процесс социально-культурного развития Киевского княжества.

Фундаменталисты любого толка и направления — ярые враги жизни без шор и комплексов, потому что в подобной жизни им попросту нет места, а кушать-то хочется…

КСТАТИ:

«Библия учит нас любить ближних; она также учит нас любить врагов — может быть, потому, что это обычно одни и те же люди».

Гилберт Кийт Честертон

Переяславский князь Владимир Мономах (1053—1125 гг.), внук Ярослава Мудрого, после жестокого подавления народного восстания в Киеве получает титул Великого князя Киевского. Талантливый полководец, он лично возглавляет 85 военных походов, в ходе которых надежно укрепляет позиции Киевской Руси в отношениях с ближайшими соседями, в частности половцами, которых, как и подавляющее большинство контрагентов, только угроза успешного применения силы может заставить соблюдать принятые на себя обязательства.

Что поделать, во все времена мир обусловлен только равновесием взаимной угрозы, увы…

Владимир Мономах прекращает междоусобицы на территории Руси, но это достижение носит временный, нестабильный характер, потому что запретить драки под страхом смерти можно, но устранить их причины — никак нельзя, потому что процесс феодальной раздробленности — понятие объективное, и его не остановишь и не отменишь по чьему-то хотению.

Натуральное хозяйство никак не нуждается в централизации, напротив, они в принципе так же несовместимы, как несовместимы колхозы и хуторское хозяйство. То же можно сказать о средневековых городах, которые ради своего позитивного развития освобождались от опеки сеньоров, и было бы странно, если бы Новгород стремился к зависимости от своеволия киевского князя.

Что же касается коллективной безопасности, то она, безусловно, только выигрывает от централизации, но скорее всего теоретически, так как успех коллективной защиты зависит от множества субъективных факторов, противоречащих понятию «коллективизм».

Князь Мстислав, сын Владимира Мономаха, продолжая дело отца, много сил отдал идее объединения русских земель и даже многого достиг на этом пути, но стоило ему умереть, как все вернулось на круги своя…

Уже в XII веке Киевская Русь распадается на 12 княжеств: Галицко-Волынское, Владимиро-Суздальское, Новгородская республика и др.

Князь Даниил Галицкий (1228—1265 гг.), объединивший Галицкие и Волынские земли, стал первым украинским королем. В 1253 году он получил корону от Папы Римского и в том же году основал город Львов в честь своего сына Льва.

В начале XIII века количество княжеств — наследников Киевской Руси — доходило уже до полусотни, а в XIV веке — до 250. Учитывая зависть, недоверие, дух не слишком здорового соперничества, а то и неприкрытую вражду, характерные для взаимоотношений русских князей, можно сказать, что их владения были до неприличия легкой добычей любого достаточно сильного и организованного внешнего врага, какими оказались монголы.

Их первый боевой контакт убедительно показал, что объединение сил вовсе не является залогом победы, иначе бы все битвы выигрывались за счет численного превосходства…

31 мая 1223 года на берегу реки Калки состоялось сражение между монгольским передовым отрядом (25 тысяч) и огромным сводным русско-половецким войском. Монголы одержали убедительную победу в этой странной битве, где погибло 9/10 русских воинов, в том числе шестеро князей и трое легендарных богатырей: Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович. Тех князей, которые имели несчастье попасть в плен, монголы уложили на берегу реки, сверху настелили прямо на них бревна, и на этом настиле несколько дней пировали под предсмертные стоны поверженных противников. А потом они двинулись дальше…

Существует обоснованное мнение, что так называемого монголо-татарского ига не было, а был союз русских князей с Золотой Ордой, причем на взаимовыгодных условиях. Это мнение подтверждается хрониками, на страницах которых Батый называется «добрым царем»; другие ханы, как ни странно, выдают своих дочерей замуж за княжеских сыновей; ханы помогают князьям решать их внутренние проблемы, как они помогли Москве расправиться с Тверью; князья достаточно независимы в своих действиях и даже чеканят собственную монету, чего, как известно, никогда не бывает при оккупации, и т.д. и т.п.

С другой стороны, были налицо: ежегодная дань Золотой Орде, торможение процесса культурного развития в широком понимании этого слова, целенаправленное низведение уровня русской цивилизации до уровня монгольской.

А еще моральный аспект. Например, князей часто вызывали «на ковер» в Орду, где, приближаясь к ханской палатке, нужно было идти между двумя рядами пылающих костров, расположенных так близко друг от друга, что пламя буквально лизало одежду. Кроме того, нужно было миновать целый ряд арок настолько низких, что пройти под ними возможно было только согнувшись в поясном поклоне. А ползти на коленях к ханскому трону? Правда, монгольские номенклатурщики тоже ползли, так что, может быть, все это не устраивалось с целью унижения русских князей? Но поверить в толерантность и воспитанность монголов все-таки никак невозможно.

Но взаимная выгода была налицо.

КСТАТИ:

Когда сподвижники хана Батыя спросили, почему он довольствуется десятипроцентной данью с русских земель, хан ответил: «Если я буду брать больше, моим внукам вообще нечего будет с них брать.»

Учитывая процент современных налогов, нельзя не задаться кощунственным вопросом: «Так что же называть игом?»

Да и вообще — где взять критерии оценок, если все так многозначно?

Весьма многозначна и такая, бесспорно высветленная историками и Церковью, личность, как Александр Невский (1221—1263 гг.), князь Новгородский, великий князь Владимирский.

В стереотипном восприятии он — победитель шведского войска на Неве в 1240 году, за что и получил титул «Невский», освободитель Пскова, истребитель немецких «псов-рыцарей» во время знаменитого Ледового побоища на Чудском озере в 1242 году, заступник и герой земли Русской, причисленный церковью к лику святых.

Это — хрестоматийная сторона биографии славного князя, благородного рыцаря, патриота, самоотверженного защитника Отечества.

Причисление воителя к лику святых аргументируется, конечно же, его выдающимися заслугами перед родиной и религией, его подвижнической деятельностью, направленной на спасение от врагов, захватчиков, ниспровергателей.

Да, эта часть биографии героя, по идее, соответствует таким условиям и требованиям. Но есть и другие части биографии, и есть такой, в общем-то, объективный фактор, как время.

Время действия, заметим, было периодом самого острого, самого жестокого этапа покорения русских земель монголами.

А канонизированный защитник земли Русской, Александр Ярославич, почему-то никак не реагирует на эти события. Родную землю он защищает как-то выборочно: только западные ее границы, не обращая никакого внимания на ее тяжкие страдания вследствие монгольского нашествия.

Он почему-то спокойно реагирует на оккупацию Суздальской земли и своего родного города Переславля-Залесского, на разгром Владимира и даже Торжка — новгородской вотчины. Он не идет на соединение с войском своего дяди — Великого князя Юрия, который решил дать отпор захватчикам.

В обмен на это Батый не интересуется богатым Новгородом и поворачивает свои войска на города Южной Руси.

Что это? Дипломатия? Политика? Жертва во имя спасения хоть какой-то части родной земли? Если речь идет о некоем едином русско-монгольском государстве, как утверждают некоторые весьма уважаемые историки, тогда все более или менее понятно (если проигнорировать ту же «Никоновскую летопись»): монголы (татары) наводили должный порядок в державе, подавляя мятежные выступления сепаратистов.

Но что-то многовато получается этих самых «сепаратистов», вельми многовато… Да и методы «наведения должного порядка» уж очень круты, даже по тем временам… И так цинично издеваться над русскими святынями… Что-то не сходится с теорией единой державы. Правда, на оккупированных территориях, как правило, создаются органы местного самоуправления, издаются газеты на местном языке, формируется местная полиция и т.д. Вот такая модель, на мой взгляд, ближе в возможной истине.

В 1250 году Великий князь Владимирский, младший брат Александра Невского, и Великий князь Даниил Галицкий заключили военно-политический союз против Орды. Александр не только не примкнул к этому патриотическому союзу, не просто отказался вступить в него по каким-то благовидным соображениям — нет, он пошел гораздо дальше — прямо в Орду, где, попросту говоря, «сдал» участников союза. Вскоре после этого монголы отрядили карательную экспедицию во Владимирское княжество. Верно говорится, что предают только свои.

В следующем 1251 году Александр категорически отказался от помощи Папы Римского в борьбе с оккупантами. Понятно, что Папа делал это далеко не бескорыстно, желая, кроме укрепления безопасности Западной Европы, расширить сферу своего влияния в Восточной. И понятен был бы отказ Александра, если бы у него был другой план спасения Родины, более эффективный и автономный. Но такого плана не было.

Зато был четко выраженный азиатский выбор. Но ведь Азия — понятие далеко не однозначное: высокоцивилизованная Азия Японии, Китая и Индии и Азия кочующих головорезов и вандалов, Азия монгольских завоевателей, этих алчных и жестоких крыс, в общении с которыми применимо только одно средство — крысомор.

Но выбор был сделан.

После карательной экспедиции монголов во Владимирское княжество оно по решению Орды перешло к Александру. Сам он еще и побратался с Сартаком, сыном Батыя. Связи становились все крепче, все неразрывнее…

Александр привел в Новгород монгольских переписчиков населения для поголовного обложения данью. Всех, кроме духовенства.

Между прочим, сразу же после первого этапа завоевания русских земель монголы начали весьма одобрительно относиться к русской православной Церкви, которая, по-видимому, стала для них своего рода подспорьем в деле управления аборигенами на оккупированных территориях. Обидно звучит, но по-другому как назвать? А когда Александр так решительно отклонил руку помощи Папы Римского, можно представить себе бурную радость православного духовенства…

В 1259 году новгородцы ответили массовыми волнениями на притеснения оккупантов. Александр Невский ответил на эти волнения вводом войска, исполнившего карательную функцию. Зачинщикам антимонгольских волнений выкололи глаза и отрезали носы.

Не хочется проводить такую аналогию, но подобные действия в XX веке назывались коллаборационизмом, а людей, действующих в таком духе, — полицаями. Ну, а те из них, которые участвовали (только участвовали) в карательных акциях, были объявлены военными, преступниками, со всеми вытекающими отсюда последствиями…

КСТАТИ:

«Подлинная ценность славы в значительной степени зависит от того, чьи голоса звучат в хоре славящих.

Трудно вообразить, какая в том честь богу, если его славят создания, неспособные различить, что достойно хвалы и что действительно превосходно в самом роде человеческом».

Энтони Эшли Купер Шефтсбери

В период монгольской оккупации не теряли даром время и московские князья, в отличие от киевских, новгородских или владимирских никому особо не ведомые и не заметные на политическом небосклоне. Тем не менее, они медленно, но уверенно начали прибирать к рукам то, что плохо лежало, а в ту эпоху и на тех пространствах трудно было найти то, что не лежало бы плохо. Они начали с мелких княжеств, прилегающих к Владимиро-Суздальским землям, и довольно скоро уже обладали наследственным титулом Великих князей Владимирских, разумеется, с соизволения на то хана Золотой Орды. Они были настолько симпатичны ему, что получили так называемый ярлык, дающий право быть главными сборщиками дани со всех русских земель.

Наиболее усердным и строгим сборщиком дани прослыл московский князь Иван Калита (? — 1340 гг.), который, как отмечали хронисты, большую часть времени своего правления провел не в Москве, а в Золотой Орде.

При этом он был весьма набожен и старался придать своему правлению оттенок смиренной благодати. Его стараниями православный митрополит сначала перенес свою резиденцию из Киева во Владимир, а затем — из Владимира в Москву.

А контроль над материальными ресурсами оккупированных русских княжеств давал полную возможность установить московскую гегемонию на всей зависимой от Орды территории. Москва все больше входила в роль жандарма. Известно, что в 1327 году Иван Калита активно помог монголам расправиться с восставшей Тверью, и этот пример далеко не единственный.

Но пришли и другие времена, и 8 сентября на Куликовом поле князь Дмитрий Донской одержал блистательную победу над монголами. Эта победа, правда, не поставила жирной точки в русско-монгольской эпопее, но несомненно стала ее кульминацией, после которой действие неумолимо помчало к развязке. Миф о непобедимости Орды был развенчан раз и навсегда.

Правда, через два года после Куликова поля монголы в отместку сожгли Москву, но это уже напоминало скорее неожиданное похолодание в марте, когда весна еще не вступила окончательно в свои права, но время зимы уже прошло…

Примерно в это время московиты начали называть себя русскими, а свои земли — Россией, считая ее — без особых на то оснований — преемницей Киевской Руси. Почему-то ни новгородцы, ни суздальцы, ни владимирцы таких претензий не предъявляли. Впрочем, в те времена было не до обсуждения справедливости такого рода претензий, да и не имели они никакого практического смысла. Но только лишь тогда и только лишь на первый взгляд…

КСТАТИ:

«Политика: скачки троянских коней»

Станислав Ежи Лец

Понятное дело, московские князья вынашивали идеи гегемонии во всей Восточной Европе, и эти идеи были не так уж неосуществимы, учитывая положение, создавшееся в этом регионе. Монголов можно было уже не считать сколько-нибудь серьезным фактором сдерживания, однако на северо-западе такой фактор сформировался в виде Литовского государства, которому на долгие годы предстояло играть роль соперника Москвы и противовеса ее экспансии.

Если Москва гребла под себя северо-восточные земли Руси, то Великое Княжество Литовское делало то же самое с юго-западными, не уступая ей в скорости и напористости.

Наиболее значимыми персонажами этого акта исторического спектакля были, несомненно, Великий князь Гедимин (1275—1341 гг.), его сын Ольгерд (правил 1345—1377 гг.) и Ягайло (правил 1377—1434 гг.).

В период их правления к Великому княжеству Литовскому отошла вся Белая Русь, значительная часть Красной Руси (Галичины), а также земли от Волыни до нынешней Белгородской области и от Брянской области на севере до Херсонской на юге. А в 1263 году князь Ольгерд взял Киев.

В итоге сформировалось огромное государство, в корне отличающееся от Золотоордынского, а затем и Московского. Это была федерация многочисленных земель, которые никто не пытался унифицировать и подвести к какому-то общему знаменателю. Принцип правления литовских князей был таким: «Старое — не меняем, новое — не внедряем». Украинская и белорусская знать пользовалась полной автономией и уж никак не могла пожаловаться на какие-либо притеснения. Да и о каких притеснениях могла идти речь, если украинцы и белоруссы составляли большинство населения княжества, законы которого были составлены на основе «Русской Правды» Ярослава Мудрого, а государственным языком был русинский (одно из древнерусских наречий), на котором говорили украинцы и белоруссы…

Между прочим, этот язык был официальным языком Великого княжества Литовского до 1700 года.

В 1385 году между Литвой и Польшей была заключена Киевская уния, в результате чего литовский князь Владислав Ягайло женился на польской королеве Ядвиге и был провозглашен польским королем, а вооруженные силы обоих государств объединились для совместной борьбы с захватчиками, в частности с Тевтонским орденом, совершавшим постоянные набеги на польские и литовские земли.

Для Ягайло, запятнавшего себя сотрудничеством с ханом Мамаем, таким образом представлялась возможность «подсушить» свою «подмоченную» репутацию и прослыть героическим защитником отечества.

И такая возможность представилась, правда, не так скоро, как хотелось бы, но все же в обозримом будущем.

5 июля 1410 года состоялась знаменитая Грюнвальдская битва между рыцарями Тевтонского ордена и войсками коалиции, в составе которых были польские, литовские, украинские, белорусские подразделения, а также смоленские, чешско-моравские, мадьярские и татарские полки.

Битва закончилась разгромом крестоносцев, после чего Тевтонский орден практически утратил свое былое значение и признал вассальную зависимость от польского короля.

Как говорили древние, «Sic transit gloria mundi» («Так проходит слава мира»).

Грюнвальдская битва заметно ослабила позиции Золотой Орды, которая убедилась в том, что на западе ее владений созрела грозная сила, способная положить конец ее владычеству.

Вскоре Москва перестала платить дань монголам.

Князь Иван III (правил в 1462—1505 гг.) небезосновательно строил планы относительно суверенной русской державы. Папа Римский после падения Константинополя решил, что православный мир нуждается в повышенном внимании, без которого он запросто станет колонией мусульман. Это внимание выразилось в том, что он предложил Ивану Третьему жениться на 24-летней красавице Зое Палеолог, племяннице последнего византийского императора, получившей образование в Риме.

Этот брак должен был завязать прочные отношения между Римом и Москвой, при этом придав Ивану III совершенно новый статус: он таким образом становился родственником императора, а следовательно, приобщался к тому социальному слою, который составляли монархи, цезари, люди того уровня, о котором он раньше мог только мечтать.

У Московского княжества появились достаточно реальные перспективы стать империей, преемницей Византии, а если еще престижней — «Третьим Римом». То, что оснований для этого было не больше, чем считать Московское княжество преемником Киевской Руси, никого особо не волновало…

Зоя Палеолог приехала в Москву, приняла веру своих предков — православие и стала «первой леди» русского государства.

В 1477—1478 гг. Иван III расправился с Новгородом и Вяткой, после чего занялся капитальной перестройкой московского Кремля, а в 1480 подвел черту под эпохой монгольской оккупации.

Правда, взамен ее новгородцы, псковитяне и др. получили возможность без преувеличений говорить о московской оккупации, но от таких заявлений попросту отмахивались. Московская трактовка Истории и современности стала доминирующей и единственно верной.

Иван III отказался от предложения Габсбургского королевского дома принять титул короля, но от имперского герба Габсбургов не отказался, и с тех пор, с 1490 года, символом Московской державы стал двуглавый орел.

Он любой ценой добивался вожделенного титула императора, не обращая внимания на явное несоответствие своих чаяний своим же реальным возможностям. Да, он был женат на племяннице византийского императора, да, он присоединил к своему княжеству изрядное количество если не совсем чуждых, то бесспорно чужих земель, да, он поселил в Москве православного митрополита, но ведь подлинный православный патриарх находился все-таки в Константинополе. У турок хватило ума, завоевав Византию, не разрушать структуру православной церковной системы, и поэтому Константинополь продолжал оставаться своего рода нравственной Меккой православия.

И Новгород, земли которого, кстати, значительно превосходили московские, никак не признавал Москву центром православия. Да, собственно, какие были на то основания, кроме страстного желания митрополита Московского стать патриархом, а князя Московского превратиться в императора?

Естественно, православные подданные Великого Княжества Литовского не воспринимали всерьез московские амбиции. А тут еще власть в Литве переходит к молодому и неженатому Александру… Ивана III осеняет мысль выдать за него свою дочь Елену, чтобы вовлечь Литву в сферу своего влияния, а там… кто знает…

И вот в Литву едет посольство — уже не от Великого князя Московского, а от Государя всея Руси, хотя оснований на обладание подобным титулом у Ивана III было не больше, чем, скажем, у Вильгельма Завоевателя именоваться королем Англии. Миллионы и миллионы руссов не имели никакого отношения к Москве, а потому титул государя всех руссов воспринимался если не как шутка, то как весьма дерзкая выходка.

Иван понимал это, ощущал в окружающей атмосфере, в особенности в атмосфере внутренне независимого Новгорода, который он ненавидел всеми фибрами души (как, впрочем, и последующие самодержцы). Литву он тоже ненавидел, но туда нельзя было ввести карательные отряды, а потому нужно было произвести подкоп. Таким подкопом он считал брак Елены и Александра. И он добился своего, но предварительно объявив себя государем всея Руси и продемонстрировав поистине монаршую жестокость как ненавязчивое предупреждение партнеру по дипломатическим переговорам.

Для этого были арестованы двое литовцев, работавших в реконструируемом Кремле. Эти строители, вероятнее всего, и в глаза никогда не видевшие Ивана, были обвинены в попытке его отравить. Как они практически могли бы осуществить свой замысел, никого не интересовало. Несчастных литовцев посадили в железную клетку, установленную на середине замерзшей Москва-реки. Несколько дней москвичи ходили смотреть на коченеющих «врагов царя и веры», а затем, перед самым отъездом царского посольства в Литву, их сожгли живьем в клетке, которая раскалилась от страшного жара и, проломив тающий под ней лед, ушла под воду, окутанная клубами пара.

Что и говорить, эффектное зрелище.

А свадьба Елены и Александра была по-царски пышной и по-московски разухабистой.

Русский эротический лубок

Москва входила в роль Третьего Рима, при этом отвергая все римское и создавая не только своеобразную имперскую идеологию, адаптированную под постордынские реалии, но и своеобразное направление христианства, свое, сугубо московское православие, имеющее очень мало общего с византийским, то есть восточно-римским…

КСТАТИ:

«В противоположность всем законам человеческого общежития, Россия шествует только в направлении своего собственного порабощения и порабощения всех соседних народов».

Петр Чаадаев

Что касается «всех соседних», то этим, если по справедливости, грешила не только Россия, а вот в отношении «своего» — тут есть великая доля правды. Но если говорить о своем народе, то возникнет очень много вопросов касательно того, какие из его составляющих считать народом…, пришитыми суровыми нитками к живому телу…

Прекрасные дамы

Средние века… Романтические времена рыцарских турниров и ночных серенад, патологические времена массового садизма и мазохизма, жестокие времена охоты на ведьм и сожжения охотничьих «трофеев» на городских площадях — собственно, времена как времена, с одним лишь отличием от всех прочих: они были свидетелями какой-то неправдоподобной, фантасмагорической борьбы между природным началом в человеке и насаждаемыми властями антиприродными принципами общения с окружающим миром.

Сама постановка такой проблемы была надуманной, невероятной, немыслимой, и тем не менее…

КСТАТИ:

«Весьма вероятно наступление невероятного».

Агафон

На острие этой невероятной проблемы стояла Женщина — ее естественная первопричина и в то же самое время — естественное, а потому неоспоримое доказательство ее невероятности.

Однако проблема все-таки существовала, потому что мотив ее возникновения был совершенно естественным и логически оправданным: стремление слабых, ущербных, бесталанных властвовать над сильными и полноценными посредством ущемления их природных свойств и потребностей, угнетения в них всего человеческого, в том числе и свободы мысли.

А воплощением природного начала во все времена была Женщина и потому именно она находилась в эпицентре этой борьбы.

Она — недосягаемая Прекрасная Дама, дантовская Беатриче, Лаура Петрарки, и Она же — общедоступная уличная блудница, Она — грозная королева и озорная камеристка, добродетельная воительница и распутная монахиня, принцесса и нищенка, благотворительница и воровка, умница и, цитируя Жванецкого, «ужас какая дура»…

Есть универсальные, узнаваемые во всех эпохах женские образы, но есть такие, которые способны придать эпохе неповторимый колорит, которые и определяют ее женское лицо. Ведь каждая эпоха двулика, а ее женское лицо подчас лишь оттеняет мужское, а подчас приобретает особую самоценность, становясь уже не лицом, а ликом…

Ну, в какой иной эпохе мог появиться такой женский лик, как легендарная папесса Иоанна, которая целых два года успешно, безукоризненно выступала в образе Папы Римского?

А ведь эту дерзкую монашенку не назначили, а избрали на этот пост суровые кардиналы, которым и в голову не могло прийти подозрение относительно того, что они избирают переодетую женщину! А избирали они потому, что претендент на папский титул действительно соответствовал всем необходимым требованиям, и кто же мог представить себе вот такое…

Когда же тайное вдруг стало явным, они, жестоко оскорбленные столь наглым обманом, забили ее, только что родившую, камнями (или привязали к конскому хвосту), вкладывая в этот акт не столько обиду оскорбленного доверия, сколько ненависть к чужому успеху, который оказался настолько великим, что далеко выходил за рамки их компетенции и власти.

КСТАТИ:

В Риме, возле церкви Сан-Клементе, на том месте, где папесса Иоанна якобы родила ребенка, с IX по середину XVII века стоял памятник в честь этого события, которое тогда никто не подвергал сомнению…

А такой образ, как русская княгиня Ольга, правившая с 945-го по 964 г. и уничтожившая пять тысяч древлян, казнивших ее мужа, включая два состава посольств древлянского князя Мала, который изнывал от желания жениться на ней…

Традиционно этот акт возмездия трактуется как образец супружеской верности и солидарности, но, думается, причина его кроется в другом. Ольга ведь отлично осознавала всю низость поступка мужа, самовольно изменившего правили игры и подвергшего древлян двойному «налогообложению», понимала, что он получил именно то, что заслужил, но это ее муж, и право судить о его поступках она никому не уступит, как и право на собственное видение истины.

Она отнюдь не узурпировала это право, оно было присуще ее характеру как нечто само собой разумеющееся, и основанием для него служила высокая цивилизованность чувств этой незаурядной женщины.

Как в этом контексте не упомянуть византийскую императрицу Зою (ок. 978—1050 гг.), полстолетия управлявшую страной, умело манипулировавшую тремя мужьями-императорами, которые, умирая, сменили друг друга и на троне, и в постели этой великой женщины…

В соборе святой Софии (нынешняя мечеть Ая-София) сохранился мозаичный групповой портрет, где она занимает центр изображаемого пространства, а слева и справа от нее — Иисус Христос и один из мужей-императоров, имя которого затерто. Действительно, не все ли равно…

КСТАТИ:

«Мягкое и слабое побеждает твердое и сильное. В Поднебесной нет ничего мягче и слабее воды, но она нападает на крепкое и сильное, и никто не может победить ее».

Лао-цзы

А вот такой образ средневековой Женщины…

Тамара (ок. сер. 60-х гг. xii — 1207 г.), царица Грузии.

Во время ее правления страна достигла невиданного ранее могущества во всех сферах деятельности, включая и военную. Грузинский древний историк Басили в своем знаменитом труде «Жизнь царицы Тамары» так описывает внешность царицы: «Говоря здесь старым слогом, „рожденный слепым — слепым и идет из мира“ — подразумевается всякий, не видевший Тамары. Правильно сложенное тело, темный цвет глаз и розовая окраска белых ланит; застенчивый взгляд, манера царственно вольно метать взоры вокруг себя, приятный язык, веселая и чуждая развязности, услаждающая слух речь, чуждый всякой порочности разговор…»

Конечно, придворные хронисты есть придворные хронисты, то есть искусные лакировщики действительности, так что все их славословия, как правило, следует делить на 2, 4, 8 и т.д., но в случае царицы Тамары Басили, пожалуй, был объективен.

Его характеристики внешности Тамары подтверждаются свидетельствами и других, более независимых хронистов. Она действительно была красива, умна, образованна и аристократична. Она была мудрой и справедливой правительницей и при всем этом как утверждали современники, страдала самой элементарной нимфоманией, вечной сексуальной неудовлетворенностью (в просторечии — «бешенством матки»), вследствие чего сбрасывала со скалы своих несчастных любовников. По приблизительным данным, их количество подходило к двум тысячам.

Никто не знает доподлинно, как все было на самом деле, да и так ли это важно?

Что же касается полноты образа царицы Тамары, то вот еще один фрагмент из труда Басили:

«Когда приблизились к Тбилиси, навстречу им выступила и Тамара. Радовалась, благодарила Бога, спрашивала о здоровье каждого из вернувшихся из похода. И они радовались, видя ее.

Все поля вокруг Тбилиси были запружены победителями и больше не могли уместить людей, лошадей, мулов и верблюдов.

Так велико было число пленных, что завозили их в город и продавали за деревянную мерку муки…

Привезли торжественно Тамару и, принесши ей в дар добычу, привели на вассальный поклон ей всех главарей Персии.

Затем сами тоже поклонились ей и поздравили со счастливым царствованием, Богом дарованным».

Вот так. А бешенство матки — это всего лишь деталь, штрих, призванный оттенить и тем самым сделать еще более ярким сияние этой звезды на небосклоне Средних веков.

КСТАТИ:

«Ночь придает блеск звездам и женщинам».

Джордж Гордон Байрон

Еще одна августейшая Дама — Элеонора Аквитанская (1122—1204 гг.). В пятнадцатилетнем возрасте она вышла замуж за короля Людовика VII.

Когда ей было 28 лет, супруг дал ей развод, предварительно вернув под конвоем домой из Второго крестового похода. Причина: независимость суждений. Ровно через два месяца после расторжения брака Элеонора вышла замуж за Генриха II Английского, вассала своего бывшего супруга. Людовик VII, конечно, пришел в бешенство, но благоразумно воздержался от каких-либо действий по реализации своего бешенства.

Элеонора была покорной и нерассуждающей женой более двадцати лет, так что второй муж не имел никаких оснований обвинить ее в независимости суждений, но обвинить хоть в чем-нибудь было весьма желательно, так как Генрих II Английский уже присмотрел ей замену в виде молодой красавицы Розамунды. Не желая вынуждать мужа брать на душу грех женоубийства, Элеонора самоустранилась из семейной жизни, переехав в Пуатье, где устроила свой двор, при котором блистали знаменитые поэты, художники и музыканты.

Двор Элеоноры Аквитанской, которую называли «королевой трубадуров», был широко известен во всей Европе. Понятное дело, ей завидовали, ее ненавидели и пытались обвинить во всех смертных грехах, среди которых инцест и отравление — едва ли не самые безобидные.

Кроме того, что Элеонора Аквитанская внесла огромный вклад в развитие культуры Средних веков, она стала родоначальницей сразу нескольких монарших династий: из ее детей и внуков один стал императором, трое — королями Англии, Иерусалима и Кастилии, один — герцогом Бретанским и одна — королевой Франции.

Значимость этой исторической фигуры переоценить невозможно. Она — именно та, кого называют: «Свет во тьме». Довольно экзотический тип и не только для той не слишком светлой эпохи…

КСТАТИ:

«Талантами измеряются успехи цивилизации, и они же представляют верстовые столбы истории, служа телеграммами от предков и современников к потомству».

Козьма Прутков

Пьеро ди Козимо. Портрет Симоны Веспуччи

Собирательный образ Прекрасной Дамы Средневековья был бы, конечно, далеко не завершен без тех его черт, которые характеризуют тип женщин-воительниц.

Воительницы… Что это: дикая аномалия или же каким-то чудесным образом сохранившиеся ростки древнейшего матриархата? Так или иначе, но игнорировать это вполне очевидное явление невозможно, тем более, что оно прослеживается на всех этапах развития цивилизации.

Древнейшая история содержит множество упоминаний о женщинах, взявшихся исполнять сугубо мужские роли, что расценивалось не иначе как аномалия. Некоторые хронисты отмечали, что женщины-воины выжигали себе груди, чтобы они не мешали во время битвы (иногда — только правую, чтобы удобнее было стрелять из лука).

Древнегреческий эпос уделяет им (амазонкам) достаточно много внимания, связывая с ними и девятый подвиг Геракла, и подвиги героя Тесея. О них писали и такие серьезные историки как Плутарх и Страбон. О «народе женщин», обитавшем на севере Европы, упоминал Тацит.

КСТАТИ:

«Женщина хочет быть независимой. Но знает ли она доподлинно, от чего именно?»

Фридрих Ницше

В VIII веке об амазонках упоминает хронист короля Карла Великого.

О чешских амазонках упоминал и в XIV веке итальянский историк и поэт Сильвио Пикколомини, впоследствии — Папа Пий II.

Как видим, здесь наблюдается если не историческая традиция, то, по крайней мере, стойкая тенденция к узурпированию женщинами сугубо мужского права на ведение боевых действий.

Причины? Их может быть очень много, и сугубо психологических, и медицинских, и социальных, которых, наверное, хватило бы на отдельное исследование, но одно можно сказать со всей определенностью: в исторических материалах об амазонках напрочь отсутствуют указания на разумное и аккуратное ведение ими хозяйства, на миролюбие, на справедливость их обычаев и нравов, на патриотизм, на стремление оказать военную помощь стране, на территории которой они проживали…

Только один образ является исключением из общего правила (по крайней мере, на период Средних веков), светлый образ героини Франции — Орлеанской девы Жанны д'Арк (ок. 1412—1431 гг.).

…В самом разгаре (если можно так выразиться) была вялотекущая Столетняя война между Англией и Францией, когда английские войска на фоне мелочных разборок между французскими феодалами двигались с севера на юг Франции, можно сказать, церемониальным маршем, почти не встречая серьезного сопротивления.

Законный, но некоронованный наследник французского престола, трусливый и во всех отношениях никчемный Карл VII отсиживался со своим двором в замке Шинон, в то время как захватчики подминали под себя город за городом.

И только Орлеан — ключ к пока еще свободному от англичан югу Франции — героически выдерживал вражескую осаду, которая длилась уже двести дней…

И вот в это самое время никому не известную крестьянскую девушку Жанну начинают посещать видения: святой Михаил, затем Святые Екатерина и Маргарита убеждают ее оставить свою родную деревню Домреми и поспешить в замок Шинон, к Карлу VII, чтобы спасти Францию.

И она поспешила.

6 марта 1429 года Жанна прибыла в замок Шинон, где состоялась ее беседа с Карлом. Об этой исторической беседе написано немало произведений, но о ее подлинном характере и содержании можно лишь строить предположения.

Главное то, что Жанна д'Арк возглавила отряд рыцарей, который влился в войско, направлявшееся на помощь Орлеану, то, что она сражалась в первых рядах, воодушевляя воинов сражаться так, — по словам очевидцев, — «будто они считали себя бессмертными». Через девять дней осада с Орлеана была снята.

Далее Орлеанская Дева возглавила поход на Реймс — город, где по традиции короновались французские короли. Там, в Реймсе, 17 июля 1429 года состоялся торжественный акт коронации Карла VII. Между прочим, во время этого акта знамя над королем держала Жанна д'Арк.

Затем были выигранные ею битвы при Шалоне и Божанси, ну а затем…

Необходимость в ней как-то отпала, и эта жалкая мразь — Карл VII попросту предал спасительницу Отечества.

Еще и еще одно подтверждение мысли о том, что Отечество и держава — отнюдь не идентичные понятия. В отличие от Отечества, державу нельзя любить, к ней вообще нельзя испытывать какие-либо чувства, с нею можно только договариваться о чем-либо, обусловив взаимные обязательства, гарантии, штрафные санкции и т.п. В противном случае военкоматовский чиновник говорит, издевательски осклабясь: «Ну и что? Разве это я вас посылал в Афган? Я? Все претензии к тому, кто посылал…» А кто, действительно, посылал?

Вот так и Жанна…

Она командовала вылазкой французского отряда из осажденной бургундцами крепости Компьен. Вылазка оказалась неудачной. Жанна приказала отступать назад, в крепость. Естественно, она уходила в последних рядах, прикрывая своих товарищей…

И перед ней, по приказу коменданта крепости, подняли мост и наглухо закрыли ворота.

Схватив Жанну, бургундцы продали ее англичанам. Карл VII и пальцем не пошевелил, чтобы выкупить ее из плена.

Англичане, чтобы как-то оправдать свои позорные поражения, приписали ее военные успехи вмешательству дьявола и передали героиню в лапы инквизиции.

Трибунал приговорил ее к смерти, и 30 мая 1431 года Жанна д'Арк была сожжена на костре в городе Руане.

КСТАТИ:

В 1455—56 гг. в городе Бурже состоялся процесс посмертной реабилитации Жанны д'Арк, а 16 мая 1920 г. она была причислена Церковью к лику Святых.

Так, согласно официальной Истории, завершилась история жизни Девы Франции.

Но есть и другая история…

В конце мая 1436 года в городе Меце (Лотарингия) появилась молодая женщина, которая разыскивала братьев погибшей Жанны д'Арк. При встрече они тотчас же узнали в незнакомке свою сестру. Весть об этом немедленно облетела всю Лотарингию, и вот вскоре в Мец приехали бывшие соратники Орлеанской Девы, чтобы изобличить самозванку. Однако при встрече с нею они, пораженные, падали на колени и целовали ей руки.

Воскресшая Жанна осенью того же года вышла замуж за графа Робера д'Армуаза и вскоре уже была счастливой матерью двух прелестных малышей.

Она неоднократно писала Карлу VII, добиваясь аудиенции, но король под любыми предлогами уклонялся от встречи.

Зато ей устроили пышную встречу жители Орлеана, который Жанна посетила в июле 1439 года. Многие из них были свидетелями событий десятилетней давности, и ни у одного не возникло сомнений в подлинности Орлеанской Девы.

Не возникло сомнений в ее подлинности и у самого, пожалуй, пристрастного эксперта — маршала Франции Жиля де Рэ (Реца), который был чрезвычайно привязан к Жанне и ее казнь произвела на него неизгладимое впечатление. Он без колебаний признал в Жанне д'Армуаз Жанну д'Арк и даже предложил ей возглавить участок фронта на севере Франции.

В 1440 году Жанна д'Армуаз решила посетить Париж. При въезде в город она была арестована и препровождена в парламент, где ее обвинили в самозванстве, после чего она была выставлена у позорного столба на рыночной площади. Впрочем, когда она заявила, что вовсе не является легендарной Жанной д'Арк, ее освободили.

О ее дальнейшей судьбе почти ничего не известно, так, предположения…

Что ж, вполне вероятно, что в Руане сожгли кого-то другого. Мало ли что случается…

Жан Фуке. Дева Мария. XVI в.

Какие еще черты требуются для создания собирательного образа Прекрасной Дамы? Неверное, все-таки стандартные, узнаваемые, потому что Дама, по сути своей, — прежде всего женщина, а потом уже королева, дипломат, покровительница трубадуров или спасительница Отечества, так что ее портрет немыслим без озорного блеска слегка прищуренных глаз и усмешки Евы, всегда готовой отведать запретный плод…

КСТАТИ:

Людовик IX Святой (правил 1226—1270 гг.) остался в памяти потомков очень добродетельным, но и столь же наивным монархом. В 1254 году он, проанализировав состояние общественной морали, пришел в ужас и сочинил закон, предписывающий немедленное изгнание из Франции всех распутных женщин. Его канцлер, ознакомившись с текстом нового закона, растерянно пробормотал:

— Ваше величество, видимо, намерено оставить Францию вообще без женщин!

Король удивленно взглянул на канцлера, затем, когда до него дошел смысл услышанного, взял у того из рук свое сочинение и, подойдя к камину, швырнул пергамент в огонь…

Куда же без женщин? И как? Недаром же во всех случаях нашей безумной жизни французы, а за ними и все прочие представители сильного пола говорят, глубокомысленно покачивая головами: «Cherchez la femme», то есть «Ищите женщину».

Монстры

Каждая эпоха имеет как своих героев, так и антигероев. Подчас различия между ними настолько условны, что только лишь сложившиеся стереотипы позволяют хоть как-то ориентироваться в их принадлежности к той или иной категории исторических персонажей.

Но есть еще и третья категория, те, кого называют исчадиями ада. Это те, которые тоже убивают других людей, но по иным мотивам, чем представители первых двух категорий. Если первые убивают своих ближних ради, предположим, создания единого государства, присоединения к нему новых земель, демонстрации политической воли или рыцарской отваги, то вторые делают это же, но из корысти, честолюбия, мстительности, ксенофобии, вероломства или просто желания устранить препятствие на пути к заветной цели.

Разница, как видим, лишь в мотивах.

А вот мотив третьих отличается от мотивов первых и вторых тем, что он предусматривает убийство не как средство достижения определенной цели, а как саму цель. Убийство ради самого убийства, убийство как наслаждение.

Конечно, в определенной мере такое отношение к убийству присуще представителям и первой, и второй категорий, но лишь в определенной мере, в то время как для представителей третьей категории оно является доминирующим, если не вообще смыслом жизни.

Таких людей, к счастью, немного, но каждая эпоха озарена кровавым отблеском лучей их ужасной славы.

Эпоха Средних веков знает всего двух таких монстров, и это говорит в пользу того, что она далеко не самая жестокая из всех известных эпизодов исторического действа.

Жиль де Рэ (Рец) родился примерно в 1404 году в одной из самых знатных семей Франции. Естественно, получил утонченное воспитание и всестороннее образование. Когда юноше исполнилось 17 лет, он женился на Катрин де Туар, дочери богатейшего из французских дворян, вследствие чего сам он начал котироваться как один из самых состоятельных людей в Европе.

Шла Столетняя война. Франция все более и более соответствовала понятию «оккупированная территория». Влекомый благородным патриотическим порывом, Жиль де Рэ отправляется к дофину Карлу VII в замок Шинон, где предлагает свою помощь в деле освобождения Франции от захватчиков. Свое предложение он подкрепляет огромной суммой денег — суммой, которой с лихвой хватило бы на формирование новой армии.

В это самое время в Шиноне появляется Жанна д'Арк. Склонный к мистицизму Жиль де Рэ, услышав ее рассказы о видениях и таинственных голосах, призывающих спасти Францию, проникся святостью миссии этой крестьянской девушки и обратился к Карлу VII с ходатайством о предоставлении ей войска для похода на Орлеан. Карл согласился при условии, что Жиль будет опекать новоявленную спасительницу государства.

С тех пор они неразлучны во всех походах и боях. Жиль де Рэ относился к своей подопечной как к святой, благоговея перед ней и окружая ее самой трогательной заботой.

После коронования в Реймсе Карла VII барон Жиль де Рэ был произведен в маршалы Франции.

Случилось так, что во время той злополучной операции под стенами крепости Компьен, когда преданная державой Жанна попала в руки врага, Жиль де Рэ находился на другом участке фронта. Узнав о пленении Жанны, он не проявил особого беспокойства, будучи уверенным, что бургундцы не причинят ей вреда, и тут же послал посредника на переговоры о выкупе. Но посредник вернулся ни с чем: бургундцы заявили, что ведут переговоры о судьбе пленницы непосредственно с королем Франции. Жиль помчался в ставку Карла VII, но тот попросту спрятался от него. А через несколько дней стало известно о передаче Жанны англичанам.

Первым порывом Жиля де Рэ было убить вероломного короля, вторым — с небольшим отрядом рыцарей совершить рейд в тыл англичан и освободить Жанну, но и первый, и второй порывы в своем практическом воплощении были обречены на неудачу.

И вот тут-то заканчивается одна жизнь блестящего рыцаря и героя Жиля де Рэ и начинается другая, особая, совершенно противоположная первой…

Может быть, у него после всего прочувствованного и пережитого, выражаясь современным языком, «поехала крыша», вполне может быть, в особенности если принять во внимание склонность к мистицизму и психопатичность этой непростой натуры, но так или иначе Жиля де Рэ словно подменили, враз превратив из жизнелюба и эпикурейца в мрачного нелюдима, самого себя осудившего на затворничество в родовом замке Тиффоже.

Там он жадно читал книги Овидия, Валерия Максима и Светония, который своими жизнеописаниями римских диктаторов произвел на Жиля поистине ошеломляющее впечатление.

Через некоторое время в замок съезжаются довольно подозрительные личности: алхимики, колдуны, предсказатели и т.п.

Жиль де Рэ много времени посвящает занятиям алхимией и поискам философского камня. Он все более и более подпадает под влияние сатанистов, которые слетаются в замок, будто мухи на мед. Один из них, некий дю Месниль, убеждает Жиля подписать кровью соглашение с дьяволом, а в ночь накануне Дня всех святых в замковой церкви отслужили и дьявольскую мессу.

Но вся эта дьявольщина имела место в общем-то на умозрительном уровне, пока из Флоренции не приехал священник Франческо Прелати, который сразу же по приезде заявил, что существует лишь один способ ублажить Сатану и добиться от него конкретной пользы. «Что это за способ? Извольте, господин барон. Это — кровь. Кровь невинных детей!»

Господин барон живо заинтересовался этим несложным способом, и уже через несколько дней они с Прелати заманили в замок какого-то мальчика, привели в потайную комнату, затем Жиль совершил с ним акт содомии, после чего мальчик был задушен. Маршал де Рэ собственноручно вскрыл его грудную клетку и вырвал сердце, которое они со священником Прелати принесли в жертву демону…

Так началась кровавая эпопея одного из самых страшных чудовищ мировой Истории.

С 1432-го по 1440 год Жиль де Рэ убил более 800 детей. Как он писал в своем дневнике, «это было большое удовольствие — наслаждаться пытками, слезами, страхом, кровью…» Получать это «большое удовольствие» ему помогали верные слуги — Пуату и Генриет. Если, например, Пуату в какой-то из вечеров был занят подогревом воды, чтобы после «удовольствия» смыть кровь с пола, то Генриет занимался тем, что в нужный момент перерезал ребенку яремную вену, да так ловко, что кровь брызгала в нужном направлении, прямо на господина барона, который в этот момент заканчивал сеанс анального секса…

Они с Франческо Прелати часто вызывали духов, приманивая их отрезанными детскими головами.

Детей на заклание поставляли со всех окрестных деревень специальные доверенные люди барона. Иногда он сам выезжал на «охоту», а иногда дети исчезали во время периодических раздач милостыни, когда опускался мост и во двор замка приходили бедняки из окрестных деревень. Самых красивых детей слуги уводили во внутренние помещения замка под предлогом того, что их на кухне угостят чем-то вкусненьким… Разумеется, эти дети исчезали бесследно.

По свидетельству слуг маршала, после каждого убийства он ложился в постель и молился. Иногда он купался в свежей крови, распарывая свои жертвы и ложась между ними. Иногда он проводил время, любуясь гниющими головами, пересыпанными солью в сундуках, и целуя в губы каждую из них…

Но тайное рано или поздно становится явным. Несмотря на явное противодействие многих высокопоставленных особ, епископ города Нанта, Жан де Малетруа, провел надлежащее расследование, в результате которого 14 сентября 1440 года Жиль де Лаваль барон де Рэ, маршал Франции, был арестован. Верные слуги — Генриет и Пуату добровольно вызвались сопровождать своего господина. Вся же остальная нечисть поспешно скрылась, как стая летучих мышей от луча света.

На допросах маршал заявлял, что его развратила книга Светония «Жизнь двенадцати цезарей», что описанные там злодеяния Нерона или Калигулы стали для него руководством к действию. Трибунал не счел необходимым принимать во внимание это заявление. Опираясь на доказательства множественных убийств, содомии и колдовства, судьи единогласно приговорили его к смерти.

Вердикт гласил: «Повесить и сжечь после пыток. Затем, когда тело будет расчленено и сожжено, оно должно быть изъято и помещено в гроб в церкви Нанта, выбранной самим осужденным. Генриет и Пуату должны быть сожжены отдельно, и их прах развеян над рекой Луарой».

Это произошло утром 26 октября 1440 года.

Имя Жиля де Рэ еще много веков спустя было синонимом дьявольской жестокости и извращенной похоти.

КСТАТИ:

«Иной человек способен был бы убить своего ближнего хотя бы для того, чтобы смазать себе сапоги».

Артур Шопенгауэр

И второе исчадие ада: Влад III Дракула (1431—1476 гг.).

Да, он — отнюдь не порождение фантазии романиста Брема Стокера, а вполне реальная историческая личность, послужившая прототипом известного персонажа романа ужасов.

Он получил прозвище Дракула потому, что на его фамильном гербе изображен дракон (по-румынски «Яракуд»). Сын правителя Валахии (область современной Румынии)… он в детстве был взят турками в заложники, дабы этим обусловить лояльное отношение к ним его отца. Таков был обычай того времени: если какой-нибудь вассал проявлял непокорность, султан приказывал умертвить его сына-заложника. Иногда смертную казнь заменяли кастрацией.

Влад провел в плену долгих семь лет. Есть достаточно веские основания предполагать, что там он подвергся насилию, и тогда болевые ощущения в заднем проходе в сочетании со жгучей обидой и сформировали в сознании юноши мстительную идею-фикс. Эта идея заключалась в широком применении такого вида казни как сажание на кол, который медленно протыкает все внутренности жертвы от анального отверстия до ключицы…

Так или иначе, но, вернувшись домой и став полноправным правителем Валахии, Влад Дракула проявил себя ярым приверженцем этой крайне жестокой казни, за что он был прозван еще и «Колосажателем».

Его правление было отмечено необычайной жестокостью, наводящей на мысль о кровожадной мании. Например, он мог беспричинно, просто так, от скуки напасть на свой же город, чтобы пытать и казнить тысячи ни в чем не повинных людей.

В 1460 году, в день Святого Варфоломея, Дракула приказал посадить на кол 30000 жителей Трансильвании. Эта акция предвосхищала (если уместно так выразиться) французскую Варфоломеевскую ночь, но там хоть была формальная причина массовой резни: борьба католиков с гугенотами, а вот в Трансильвании было лишь проявление дьявольской мании убийства, да еще такого жестокого…

А колы он приказывал делать тупыми, чтобы они не так быстро пропарывали жертву насквозь, чтобы продлить ее муки и, соответственно, свое наслаждение этими муками.

Однажды Дракула устроил пикник на лесной поляне, вокруг которой были установлены колы, естественно, увенчанные насаженными на них людьми. Кроме всего прочего, нетрудно представить себе душераздирающие крики, служившие звуковым оформлением этой трапезе на траве…

Он жег людей живьем, он заставлял жен есть зажаренные куски тел их мужей, он пил кровь своих жертв…

При этом он считается одним из очень немногих христианских правителей, оказавших серьезное сопротивление туркам.

Когда посланники султана вошли в тронный зал его дворца, не сняв головных уборов, Дракула приказал прибить тюрбаны гвоздями к их головам. Начиная с 1460 года он прекратил платить дань Османской империи, что, конечно, не могло не вызвать гнев султана.

Он вступил в союз с венгерским королем Матиашем Корвином и теперь они вместе составляли оппозицию турецкому владычеству в Европе.

Султан пригласил Дракулу в Стамбул, напомнив при этом, что тот задолжал достаточно много денег в счет дани. Надеясь на то, что Дракула повезет эти деньги с собой в Стамбул и не сомневаясь в том, что все будет именно так, султан приказал устроить засаду на берегу Дуная, дабы захватить Дракулу вместе с деньгами.

Командующий турецким контингентом на Дунае лично возглавил эту операцию, но хитрый Дракула опередил противника и сам расставил ему сети. В результате турецкий командующий сел на кол, причем очень высокий, соответствующий его высокому положению.

А Дракула вторгся в Болгарию, бывшую тогда турецкой территорией, и прошелся по ней огнем и мечом, не щадя ни турок, ни болгар.

Султан, рассвирепев, послал в мятежную Валахию огромный экспедиционный корпус. В первом же лесу турки натолкнулись на 20000 трупов болгар и турок, насаженных на колья и распятых на крестах.

Долгая и кровопролитная борьба закончилась бегством Дракулы в Молдавию. Турецкий командующий привез в Стамбул 2 000 отрубленных голов валахов. Подданные Дракулы, не разделявшие его бесперспективной агрессивности по отношению к султану и порядком уставшие от его кровавых забав, послали в адрес венгерского короля целый поток писем, обвиняющих их правителя в измене их общим интересам. Вследствие этого, или же исходя из иных соображений, исключающих союз с подобным монстром, король Матиаш засадил Дракулу в тюрьму на долгих 12 лет.

Выйдя на свободу в 1474 году, Дракула был убит в сражении с турками. Его отрубленную голову отправили в подарок султану.

КСТАТИ:

«Любование собственной жестокостью — характерная черта отребья»

Фридрих Ницше

Находятся некоторые историки, которые преподносят Дракулу едва ли не как народного героя, освободителя от турецкого ига. Вот то, что делал он в собственной стране, это, пожалуй, и есть иго. Как известно, тираны очень обижаются, когда их лишают права грабить и убивать свой народ…

Что же до монстров Средневековья, то следует отметить их отставание и по численности, и по размаху как от Древнего мира, так и от цивилизованного XX столетия, ну а такой аргумент как инквизиция явно несостоятелен в сравнении с ЧК, НКВД, гестапо, сигуранцей и т.п. Да что там, рождественская сказочка, не более того…

КСТАТИ:

«Я не храню верности и смогу следующего тирана ненавидеть так же, как и предыдущего».

Станислав Ежи Лец

Страсти по-лондонски

Вскоре после окончания Столетней войны в Англии разгорелась новая и такая же вялотекущая, на этот раз между домом Йорков, на гербе которых фигурировала белая роза, и домом Ланкастеров, символом которых была тоже роза, только алая. Их противостояние получило романтическое название: «Война Алой и Белой роз».

Эта война была бездарной во всех отношениях, с бессмысленными жертвами и полным отсутствием каких-либо достижений, скорее война ради самой войны, хотя цель ее была совершенно определенной — власть. Но одно дело — желание заполучить эту самую власть, причем любой ценой, и совсем иное — знать, как это сделать практически. Вот почему обе стороны конфликта обильно проливали кровь, но ни на шаг не продвигались к вожделенной цели.

9 апреля 1483 года скоропостижно умирает король Эдуард IV. Его старшему сыну и наследнику престола, Эдуарду Уэльскому, было всего двенадцать лет, поэтому, согласно завещанию, страной должен был править младший брат покойного, Ричард, герцог Глостерский. Но вдовствующая королева, Елизавета Вудвилл, и ее родственники решили совершить переворот. Воспользовавшись отсутствием в Лондоне Ричарда Глостера, они решили как можно скорее провести коронацию юного Эдуарда и провозгласить Елизавету Вудвилл королевой-регентшей. Эту операцию они начали немедленно, отправив в замок Лудлоу, где находился наследник престола, отряд в 2000 человек во главе с лордами Риверсом и Греем, братом и сыном Елизаветы от первого брака.

Узнав о смерти брата, Ричард Глостер отправился в Йорк, где привел к присяге юному королю всю местную знать, а затем поспешил с отрядом в 600 человек в замок Лудлоу на встречу с наследником. По дороге он узнал о перевороте Елизаветы, арестовал Риверса и Грея, разогнав их грозный отряд, и вместе с Эдуардом приехал в Лондон.

Его поддержало большинство лордов, так что Елизавете ничего другого не оставалось как искать убежища в Вестминстерском аббатстве вместе с младшим сыном и пятью дочерьми.

Наследник в королевской резиденции ждал коронации.

Ричард уговаривает Елизавету отправить к нему девятилетнего Ричарда Йоркского, ее младшего сына, чтобы старшему было не так скучно в своих апартаментах.

А через несколько дней разгорается грандиозный скандал. Юному Эдуарду V было официально отказано в праве престолонаследия на основании неопровержимых данных о том, что покойный король двоеженец: вступая в брак с Елизаветой Вудвилл, он, как оказалось, уже был женат на леди Элеоноре Батлер. На основании этих данных парламент принимает решение считать брачный союз покойного короля с Елизаветой Вудвилл незаконным, а следовательно, ее детей — ублюдками, не имеющими права претендовать на английскую корону.

Королем был провозглашен Ричард Глостер, отныне — Ричард III.

Лишенный короны Эдуард V получил прозвище «Эдуард-выблядок». Он и его младший брат Ричард Йоркский содержались в лондонском Тауэре.

К началу осени того же 1483 года сначала поползли неясные слухи, а затем прозвучало вполне внятное обвинение в адрес короля Ричарда III в том, что он убил двух мальчиков, двух возможных претендентов на престол, то есть Эдуарда и Ричарда Йоркского.

Ясно, что обвинение было сформулировано никем иным как несостоявшейся королевой-регентшей Елизаветой Вудвилл. Мало того, ее сторонники почти в открытую готовили переворот.

Король Ричард III блокировал действия заговорщиков и арестовал трех их предводителей: лорда Гастингса, лорда Стэнли и епископа Джона Мортона.

Арестовать-то он их арестовал, но далее повел себя очень опрометчиво. Казнив, как это всегда положено делать в подобных случаях, лорда Гастингса, он по необъяснимому поводу милосердно милует лорда Стэнли и епископа Мортона. Пройдет совсем немного времени, и лорд Стэнли сыграет достаточно роковую роль в решающей битве между королем и его противниками, а епископ Мортон будет еще долгие годы после смерти Ричарда III промышлять рассказами о его злодеяниях. Главарей любого заговора нельзя оставлять в живых. Это аксиома, и игнорировать ее нельзя кому бы то ни было — если он, конечно, не склонен к суициду.

Уже в ноябре (какая оперативность!) состоялось открытое вооруженное выступление оппозиции под эгидой лорда Бекингема, недавнего сторонника Ричарда. Самое деятельное участие в подготовке этого выступления принимал, конечно же, епископ Мортон, буквально только что помилованный беспечным королем Ричардом! И, нужно заметить, тут вышло на сцену еще одно лицо, вышло пока что негромко, неявно, но достаточно действенно: им были оплачены наемники, составившие ядро сил лорда Бекингема. Этим лицом был некий (до поры) Генрих Тюдор, герцог Ричмондский, член семейства Ланкастеров, проживающий во Франции.

Ричард III разгромил повстанцев, после чего благоразумно казнил лорда Бекингема.

В январе 1484 года парламент вновь подтверждает право Ричарда на английский престол и звание ублюдков за юными принцами, которых к тому времени уже никто и нигде не видел. Это подтверждение нашло свое документальное выражение в специальном билле парламента под названием «Титулус Регнус».

А оппозиция не дремала. На ее тайном собрании был утвержден претендент на престол — имеющий весьма отдаленное и сомнительное отношение к королевской крови, но несомненно обладающий огромным богатством Генрих Тюдор, герцог Ричмондский.

Он собирает во Франции довольно сильное войско, высаживается с ним на побережье Южного Уэльса, и 22 августа 1486 года встречается с Ричардом III в открытом бою на Босвортском поле.

Еще одна ошибка Ричарда: он принимает в ряды своего войска недавно помилованного им лорда Стэнли с его отрядом. Мало того, что пожалел змею, так еще и положил за пазуху… Естественно, в решающий момент сражения отряд лорда Стэнли начинает действовать в пользу противника!

Войско короля Ричарда разгромлено.

В городской книге Йорка появилась следующая запись: «В этот день король наш добрый Ричард был подло убит к великому горю и печали города сего».

Там же, на поле боя, золотую корону английских королей, надетую поверх рыцарского шлема Ричарда, подобрали с земли и вручили победителю.

Так стал королем Генрих Тюдор, вошедший в анналы Истории под именем Генриха VII.

Так, в конце концов, закончилась война Алой и Белой розы.

Нового короля терзала мысль о том, что мальчики-принцы якобы живы и, следовательно, в любой момент могут предъявить свои претензии на английский престол. Вот тогда-то и была распространена версия, согласно которой мальчики были задушены по приказу Ричарда III. После казни одного типа, якобы имевшего отношение к охране замка Тауэр, было обнародовано его «признание» в том, что он лично убивал принцев по приказу Ричарда III. С другой стороны, епископ Мортон буквально на всех углах распространял сведения о «черном злодействе» жестокого и хладнокровного убийцы невинных детей — проклятого Богом и людьми Ричарда III. За это Генрих VII сделал его кардиналом и епископом Кентерберийским.

Все эти байки легли в основу жизнеописания Ричарда III, опубликованного в 1534 году под авторством Томаса Мора. Именно на основе этого жизнеописания и создал свою знаменитую трагедию Уильям Шекспир.

Она писалась в те годы, когда Англией правила королева Елизавета I, правнучка Генриха VII. В угоду ей Шекспир и представил всем грядущим поколениям Ричарда III как злобного горбуна, убийцу невинных детишек и коварного соблазнителя, сношающего все живое…

Вот что такое социальный заказ…

Правда, поговаривают, и, пожалуй, не без некоторых оснований, что Елизавета, называемая «королевой-девственницей», имела с великим драматургом не совсем платонические отношения, так что, кто знает, этот заказ мог быть не столько социальным, сколько постельным, что в немалой мере обеляет Шекспира: все же не хотелось бы думать, что он — тоже борзописец, ландскнехт пера, подобный многим и многим…

Этюд в рассветных тонах

Если судить непредвзято, забыв о наработанных стереотипах и традициях подачи читающей публике образа той или иной эпохи, то Средние века предстанут не такими уж грязно-серыми по колориту, иррациональными по духу и бессмысленно-тревожными по атмосфере.

Сам термин «Средние века» имеет разные значения для христиан того времени, полагающих, что они живут в промежутке между первым и вторым пришествием Христа, для ученых эпохи Просвещения, воспринимавших этот период как торжество варварства, и для современного обывателя, чей ассоциативный ряд непременно составят фигуры: рыцаря в громыхающих доспехах; инквизитора, греющего руки в пламени костра, где корчится в судорогах красавица-ведьма; сарацина в тюрбане, играющего отрубленной головой благонравного христианина; монашенки со свечой, применяемой в роли фаллоимитатора и, пожалуй, благородного разбойника, снисходительно раздающего золотые слитки пьяным от счастья сельским беднякам.

Естественно, все было гораздо сложнее и в то же время проще, как это всегда бывает в жизни, где кроме черного и белого цветов существует безмерное количество полутонов и оттенков, каждый из которых способен придать картине совершенно оригинальный колорит.

Например, так называемая реконкиста в Испании была не просто процессом «национально-освободительной борьбы испанского народа против арабских поработителей», как это могло преподноситься советскими учебниками, а и весьма заметным откатом цивилизации в сторону варварства, так как городская культура мавров была неизмеримо выше культуры пиренейских плоскогорий, которую несли освободители от «мавританского гнета», и памятники культуры того времени ясно дают понять, who is who в плане уровня человеческого развития.

А если совершенно откровенно, то, как это ни кощунственно звучит, все национально-освободительные движения — это не более чем стремление тех или иных деятелей, способных раздобыть оружие для толпы бездельников, пробиться с помощью этой толпы к вожделенной кормушке, которой пользуются какие-то наглые чужаки. Занятые полезным трудом люди, как правило, в таких авантюрах не участвуют: некогда. Да и в итоге в их жизни ничего ведь не меняется. Это у бездельников появляются новые возможности пожить на дармовщину, выкрикивая лозунги…

Вон Дракула сражался против турок… Упаси Бог…

То же касается и объединения «родных» земель.

Лишь к концу Средних веков хоть как-то сформировались национальные государственные образования, и люди, населяющие те или иные местности, смогли назвать себя французами, итальянцами, русскими и т.д.

В связи с этим весьма странно звучат территориальные претензии, основанные на пространственном статусе того или иного народа до, скажем, XIII—XIV веков. Достаточно яркий пример подобной нелепости — государство Израиль, построенное на землях древнего Израиля и Иудеи под предлогом торжества исторической справедливости. Исторической справедливости вообще не существует как таковой, так что не лучше ли было бы купить у палестинцев этот участок земли, а не отнимать силой? Им-то, может быть, и все равно, но вот лидерам… Неровен час утратится смысл национально-освободительной борьбы, и тогда придется идти работать…

То же касается и Кубы, и Вьетнама, и Чечни, и всех «горячих точек» прошлого, настоящего и, увы, будущего.

КСТАТИ:

Блуд мировых переустройств и бред слияния в экстазе имеют много общих свойств со смерчем смыва в унитазе.

Игорь Губерман

Борьба за «социальную справедливость» имеет те же пружины и те же характерные черты.

Природное неравенство возможностей исключает равенство как имущественное, так и социальное, так что все требования равенства — не более чем фарисейская уловка, имеющая своей целью пробудить темные инстинкты толпы и направить вспышку негативной энергии в русло, намеченное желающими припасть к кормушке.

В ином случае на что мог рассчитывать в этой жизни несостоявшийся присяжный поверенный Владимир Ульянов?

Или сельский балагур Гийом Каль, возглавивший в мае 1358 года восстание французских крестьян под названием «Жакерия»?

Или его английский коллега Уот Тайлер, заваривший кровавую кашу в 1381 году?

История не знает ни одного крестьянского восстания, которое бы увенчалось победой. Казалось бы, печальный французский опыт, за ним английский, немецкий и чешский способны подвести к определенным выводам относительно бесперспективности попыток бесплатного пользования землей, освобождения от налогов и т.д., однако этот опыт не остановил упорного стремления всегда учиться на собственных ошибках, вернее, не учиться, а попросту их повторять, не задумываясь о последствиях.

Конечно, восстание восстанию рознь, и там, где целью восстания бывает не попытка извращения естественного положения вещей, а восстановление именно такого порядка, то его результаты свидетельствуют о существовании вселенской справедливости, которая всегда восторжествует над хаосом.

КСТАТИ:

«Только слабые совершают преступления: сильному и счастливому они не нужны».

Вольтер

Таким было восстание ректора Пражского университета Яна Гуса (1371—1415 гг.) против беспредела, творимого в Чехии католическим духовенством, против его вопиющей коррупции, торговли индульгенциями, распущенности и т.д. Церковники сожгли его на костре, но вызванное Гусом движение всех слоев чешского населения если не изменило в корне сложившегося положения вещей, то, несомненно, привело к гармонизации общества. Церковь допустила великое множество тяжких ошибок, самой зловещей из которых было размежевание христианства в 1054 году. Учитывая последствия этого размежевания, которые не замедлили сказаться уже в эпоху Средневековья и продолжают сказываться по настоящее время, можно без колебаний назвать эту ошибку преступлением, причем с заранее обдуманным намерением.

Очень важно, чтобы наказание было абсолютно адекватно преступлению, без учета вероятной слабости преступника, иначе оно попросту не имеет смысла.

Думается, средневековый человек именно таким и воспринимал Божьи наказания за свои грехи, и когда на него сваливались вражеские нашествия, наводнения, землетрясения или эпидемии чумы, он не роптал, не проклинал злую судьбу и не искал козлов отпущения. Как правило, конечно. Дураки, они ведь в каждой эпохе — дураки…

Ю. Ш. фон Карольсфельд. Агнец открывает книгу

КСТАТИ:

«Дураков не куют, не отливают, они производятся сами».

Даниил Заточник

Но, по правде говоря, дураки в эпоху Средневековья играли гораздо более скромные роли, чем в другие, более демократичные времена, когда судьбы войны и мира решало большинство, значительная часть которого — не самые умные, мягко говоря…

Именно в Средние века, в эпоху жестко насаждаемого суеверия и агрессивного мракобесия, был заложен фундамент реформации духовной жизни, основа всех грядущих перемен в структуре человеческих отношений. Как сказано в Писании, в начале было слово…

А потом уже те, кто его произносили.

И прочие материальные реалии бытия.

Как бы там ни было, но Средние века символизируют движение от ночи к рассвету, а это направление представляется гораздо более заманчивым, чем обратное.

КСТАТИ:

«Когда нет радости, тогда надежда на будущую радость — тоже радость».

Уильям Шекспир

Правда, смотря, что именно считать радостью.

P.S. Английский король Иоанн Безземельный в 1215 году подписал Великую Хартию Вольностей, которая и по сей день заменяет Англии конституцию. И ничего, все нормально. Вот это прорыв в будущее! А то: конституция, конституция… Чушь все это, господа. Кто хочет работать, ищет возможности, а кто не хочет — предлоги…

Оглавление

.

Рукописи не горят

История как жанр искусства

Предыстория

Древний мир

  Египет

  Двуречье (Месопотамия)

  Персия

  Палестина

  Сирия

  Понтийское царство

  Индия

  Китай

  Греция

  Рим

Средние века

  Великое переселение невеликих людей

  Похищение Европы

  Drang nach Westen

  Сарацинский след

  Реинкарнация Рима

  Роза ветров

  Особые приметы

  Побежденные и легендарные

  Кризис жанра

  Город

  Беспредел

  Форпост

  Прекрасные дамы

  Монстры

  Страсти по-лондонски

  Этюд в рассветных тонах

Реклама на сайте