«Немцы в Катыни. Документы о расстреле польских военнопленных осенью 1941 года »

Документы о расстреле польских военнопленных осенью 1941 года

Рабочий университет имени И.Б. Хлебникова

ПРЕДИСЛОВИЕ

В истории Европы, Евразии, да и в глобальном масштабе, судьбы громадной семьи славянских народов, которые не раз ставились складывавшимися обстоятельствами и межгосударственными отношениями у «бездны мрачной на краю», вынуждались к самопожертвованию, являют как светлые страницы деяний во имя человечности и культуры, так и трагические примеры взаимного непонимания и безотчетной вражды, когда от этого, как правило, выигрывал некто третий. Наглядное свидетельство тому - изобретенное еще Геббельсом «Катынское дело», вызвавшее в разгар Второй мировой войны прискорбную трещину в союзнических польско-советских отношениях, демагогически эксплуатировавшееся Горбачевым - Яковлевым в общей кампании, направленной на развал нашего Отечества - Советского Союза, отозвавшееся неожиданным эхом уже теперь в нелепой, породившей глубокую печаль в сердце русского народа, гибели президента Польши Лexa Качиньского с его штабом, - геббельсово «дело», поныне используемое разноцветной реакцией и в антироссийских, и в антипольских целях.

«Одних отцов одни дети, - / Жить бы, веселиться./ Нет, не смели, не хотели, - / Надо разделиться!», - так выражал Тарас Шевченко свое восприятие схватки запорожцев с польской шляхтой, отшумевшей еще в XVIII веке. Мы, сыны другого времени, не сказочники и не утописты. «Пускай житом- пшеницею, как золотом покрыта, неразмежованною останется от моря и до моря - славянская земля», - мечтал Тарас[1]. Мы осмотрительно не присоединяемся к этой мечте, - век XXI, стоящий на плечах XIX-го и ХХ-го, нагромоздил с избытком новых реалий и заставляет быть суровыми реалистами, - но, не присоединяясь к тарасовой мечте, от нее и не отстраняемся. Во всяком случае, в контактах России и Польши, знавших много обидных конфликтов, накопился и новый добрый, пока слабо осознанный потенциал. Кто и как его поймет, повернет и применит, послужит ли это, наконец, во благо?.. С такой думой мы решали нашу задачу.

Перемещение центра мирового революционного движения к концу XIX века с запада на восток сделало славянский фактор международной политики ахиллесовой пятой для империалистических форпостов финансового капитала. Славянские народы объективно оказались в авангарде (ведь кому-то надо было в нем быть!) поворота человечества от частнособственнической системы к товарищескому способу производства. Весь XX век прошел под знаком этого единоборства титанов. Характерную роль тут сыграла Вторая мировая война. Она в своем итоге не только пресекла славянофобский поиск «жизненного пространства» германским монополистическим капиталом, но и укрепила позиции, завоеванные Октябрьской революцией при выходе из Первой мировой войны, построила предварительные мостки к созданию мирового социалистического сообщества с крепким славянским ядром. Не случайно с фултонской речи Черчилля начала 1946 года повелась упорная антикампания в пользу главенства в мире англоязычной «цивилизации». Это была лишь внешняя, национально-«культурная» оболочка глубоко классовой политики. И Запад -таки добился своего.

Не тема для рассмотрения здесь - причины успеха буржуазно-бюрократической контрреволюции в Советском Союзе 1985-1993 годов (на этот счет уже накоплена обширная и содержательная литература) и чего-то вроде повтора ее в других странах. Обратим внимание только на одну сторону дела. Диким контрастом воссоединительному движению народов, направленному на исправление последствий Второй мировой и ряда колониальных войн (примеры - Германия и Вьетнам), является не мотивированное активностью народных масс снизу, навязанное в основном СМИ, оказавшимися в нечистых руках, расчленение СССР, СФРЮ, ЧССР, превращение их в резерв империалистического передела мира. При этом наиболее разделенным народом оказался народ русский. Вместе с ним особенно «наказали» сербов. Это не диктовалось никакими глубинными, нравственными и культурными, организационными и хозяйственными, языковыми и бытовыми мотивами или причинами. И ныне остро ощущается вся искусственность и условность отграничения бело-, мало- и великорусов, неопределенность в положении Приднестровья и Крыма, казачьих войск от Днепра до Амура, периферийные гражданские войны, преследование русскоязычия, выгодные «дяде», но совершенно не вяжущиеся с тысячелетними традициями русичей. Очевидно, поляки были задеты этим менее других. Сказались здесь и длительное влияние католической веры, и иллюзии, связывавшиеся с папой-поляком, и квази-рабочие сны «Солидарности», и мещанская идеализация «западной модели», но на дворе общая беда — очередной этап системного кризиса капитализма, а рецептов выхода из него ни у кого в предлагаемых рамках нет. Вернее сказать, нет без признания вновь социалистической альтернативы. Как говаривал вслед за Эзопом наш «старый Карла», здесь Родос, здесь прыгай. Мы исходим из того, что поляки отнюдь не глупее россиян и им несомненно под силу та мысль, что польско-российская, а лучше пошире - общеславянская солидарность, или ассоциация, может дать намного больше в поиске эффективного антикризисного поворота и воскрешении принципиально бескризисного строя, чем толчение в ступе европейского рынка с присыпанием получаемого постмодерна пудрой гламура. Подвижки, на которые мы намекаем, берутся не с потолка. Они подтверждаются фактическими процессами в самой Польше и способны в результате своей эволюции обеспечить «критическую массу», которая позволит получить решение. Родос здесь. Только «прыгунов» нынче пока маловато. Дальнейшее - работа...

* * *

13 апреля 1943 года «Радио Берлина» передало сообщение «из Смоленска», в соответствии с которым оккупационные власти были якобы извещены местными жителями о существовании «мест массовых казней», где похоронены 10 тысяч польских офицеров, ставших жертвами ГПУ. 15 апреля Совинформбюро откликнулось на это сообщение заявлением «Гнусное измышление немецко-фашистских палачей», в котором, в частности, говорилось: «Немецко-фашистские сообщения по этому поводу не оставляют никакого сомнения в трагической судьбе бывших польских военнопленных, находившихся в 1941 году в районах западнее Смоленска на строительных работах и попавших вместе с многими советскими людьми, жителями Смоленской области, в руки немецко-фашистских палачей летом 1941 года, после отхода советских войск из района Смоленска»[2].

Однако на следующий день было опубликовано коммюнике министра обороны Польши (эмигрантского правительства в Лондоне) М. Кукеля в связи с германским заявлением об обнаружении массовых захоронений польских офицеров в Катыни, требовавшего, в связи с «обильной и детальной германской информацией касательно обнаружения тел многих тысяч польских офицеров под Смоленском и категоричным утверждением, что они были убиты советскими властями весной 1940 г.», проведения расследования на месте «компетентным международным органом, таким, как Международный Красный Крест» (См. Документ № 2). Обращение в МКК было рассмотрено и утверждено на заседании польского правительства 17 апреля.

Лондонские поляки не могли не понимать реальную цену «компетентности» любых расследований Красного Креста под контролем немцев. Почему-то до тех пор МКК не интересовало не только массовое истребление гитлеровцами советских военнопленных и гражданского населения, но и тех же поляков. Упоминание об этих преступлениях, о которых знали, но отчего-то не призывали срочно расследовать, в очередном польском обращении (См. Документ № 3) выглядит как насмешка над МКК, на авторитет и компетентность которого вдруг решили положиться премьер В. Сикорский со товарищи.

Если же учесть, что согласно отчету технической комиссии Польского Красного Креста, ее представители 15 апреля 1943 года уже находились в Катынском лесу, факт согласованного поведения немецкой и польской сторон отрицать, мягко говоря, трудно.

Двуличная позиция польских «союзников» по отношению к Москве послужила поводом к появлению в «Правде» передовицы «Польские сотрудники Гитлера», в которой не только разоблачались неуклюжие немецкие измышления относительно еврейских «комиссаров» Льва Рыбака, Авраама Борисовича, Павла Броднинского и Хаима Финберга из «Смоленского отделения ГПУ», но и прямым текстом заявлялось, что «в свете этих фактов обращение польского министерства национальной обороны к Международному Красному Кресту не может расцениваться иначе, как прямая и явная помощь гитлеровским провокаторам в деле фабрикации подлых фальшивок. У всех здравомыслящих людей и особенно у тех, кто на себе испытал кошмар гитлеровской тирании, такого рода фальшивки могут вызвать только отвращение»[4].

Если Москву поведение поляков глубоко возмутило, то официальный Лондон сподвигло на активные дипломатические шаги. «Мы, конечно, будем энергично противиться какому- либо "расследованию" Международным Красным Крестом или каким-либо другим органом на любой территории, находящейся под властью немцев, - писал Черчилль Сталину 24 апреля. - Подобное расследование было бы обманом, а его выводы были бы получены путем запугивания. Г-н Иден сегодня встречается с Сикорским и будет с возможно большей настойчивостью просить его отказаться от всякой моральной поддержки какого- либо расследования под покровительством нацистов. Мы также никогда не одобрили бы каких-либо переговоров с немцами или какого-либо рода контакта с ними, и мы будем настаивать на этом перед нашими польскими союзниками». При этом британский премьер счел необходимым коснуться и подоплеки такой позиции Сикорского. «Его положение весьма трудное, - писал Черчилль. - Будучи далеким от прогерманских настроений или от сговора с немцами, он находится под угрозой свержения его поляками, которые считают, что он недостаточно защищал свой народ от Советов. Если он уйдет, мы получим кого-либо похуже»[5] (так в итоге и вышло: получили Миколайчика).

Обнародование секретных документов из архива Службы внешней разведки подтверждает опасения Черчилля и ставит под сомнение искренность если не самого Сикорского, то, во всяком случае, ряда ключевых фигур из его окружения. Летом и осенью 1943 года в Москве получили данные о том, что разведка польского правительства в Лондоне заинтересована в гитлеровских материалах по Катыни, рассматривая их получение в качестве одной из целей установления связи с немцами. В частности, по сведениям, полученным англичанами, польский резидент в Лиссабоне Я. Ковалевский (в немецких разработках значившийся как «Отто») «реагировал положительно на подходы немцев», предполагавших завербовать его на антикоммунистической почве, и стремился получить данные о Катыни для изучения в Лондоне[6].

Между тем позиция Сикорского была не столь уж безоглядно антисоветской. В свете этого любопытно свидетельство помощника генерала Андерса Ежи Климковского, передающего свой разговор с польским премьером в конце июня 1943 года, за несколько дней до его, Сикорского, загадочной (и весьма «своевременной») гибели. «Моим большим желанием является вновь восстановить согласие с Советским Союзом, предпринимая в этом направлении определенные усилия, - сказал Сикорский, - я должен это осуществить. Разрыв отношений с СССР является, собственно, результатом выходки, да, совершенно неразумной выходки генерала Кукеля.. .»[7]

Не беремся судить, насколько неразумной была «выходка» Кукеля - непосредственного начальника вышеупомянутого Ковалевского, которому последний и слал из Лиссабона разведдо- несения. Во всяком случае, вопрос о связи Кукеля с немцами, насколько можно судить по документам британской разведки, полученным в Москве, для англичан в 1943-1944 годах стоял и оставался открытым[8].

Так или иначе, лондонские поляки продолжали, выражаясь словами Черчилля, выступать «против Советского Правительства с обвинениями оскорбительного характера» и создавать видимость того, что поддерживают немецкую пропаганду[9]. В этой ситуации, после неоднократных предупреждений, у Москвы не оставалось иного выбора, кроме как разорвать отношения с двуличным «союзником» (См. Документ № 4).

Между тем, решив разыграть «катынскую карту», Гитлер и Геббельс взвалили на своих подручных непосильную ношу. Как ни старались гитлеровцы, чтобы наспех набранная «комиссия» из полутора десятков медицинских экспертов оккупированных стран (плюс представители Швейцарии и Испании) подтвердила версию расстрела поляков в 1940 году, хорошо сохранившиеся трупы говорили о том, что с момента смерти прошло не более полутора лет. В итоге, несколько раз переписывая заключительный акт и поставив подписантов практически в безвыходное положение, немцам так и не удалось добиться признания всеми экспертами требуемой даты расстрела (См. Документы №№ 16, 22).

Недавно в научный оборот введены новые документы, демонстрирующие, какими способами гитлеровцы стремились создать у экспертов нужное впечатление. Для видимости вскрытия массовых захоронений в Козьи Горы свозили трупы с окрестных кладбищ (См. Документы №№ 18,19). Эта информация должна рассматриваться в контексте манипуляций немцев со вскрытием могил и эксгумацией трупов в марте-июле 1943, факт которой в результате сопоставления известных дат и свидетельств установлен В. Н. Шведом[10].

Желание доказать вину СССР при помощи обнаруженных на трупах документов натолкнулось на не меньшие проблемы. С одной стороны, по-видимому, в могилы немцам пришлось подбрасывать советские газеты, выпущенные весной 1940 года (иначе невозможно объяснить их поразительные обилие и сохранность, отмеченные свидетелями). С другой - при раскопках обнаружились оккупационные («краковские») злотые (наличие которых в могилах тогда же, в 1943 году публично подтвердил польский сторонник геббельсовской версии Ю. Мацкевич). Присутствие этих банкнот, пущенных в оборот на территории генерал-губернаторства с 8 мая 1940 года, никак не стыкуется с инсценируемой датой расстрела весной 1940[11].

Манипулирование со списками жертв привело в итоге к тому, что сами немцы не знали, где в составленных ими списках правда, а где - ложь (См. Документ № 15). На беду «разоблачителей зверств ГПУ» некоторые члены комиссии ПКК прихватили из Катыни гильзы, которыми были усеяны могилы (См. Документ № 14). Утаить, что поляки были уничтожены из немецкого оружия, стало невозможно. Этот факт (как и безрезультатные попытки немцев скрыть его[12]) нашел свое отражение уже в 1943 году, в упоминавшемся выше отчете технической комиссии Польского Красного Креста, работавшей на захоронении в апреле-июне под жестким контролем немцев.

Этот любопытный документ был впервые опубликован в 1989 году[13]. Иная его редакция недавно обнаружена В.А. Сахаровым в фонде Чрезвычайной Государственной Комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и причиненного ими ущерба гражданам, колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР и публикуется в данном сборнике в переводе с немецкого (См. Документ №13). Различия двух вариантов далеко не формальны. Редакция, представленная в 1989 году польскими исследователями, не содержит главного: вывода технической комиссии ПКК о том, что «даже если бы ПКК располагал всеми результатами эксгумации и работ по идентификации, включая документы и воспоминания, он не мог бы официально и в окончательной форме свидетельствовать, что данные офицеры умерли в Катыни». Максимум, на что готовы были пойти поляки из ПКК, так это на признание, что данные трупы имели при себе определенные документы. И все! Ни на чем больше не основано очевидно «заказанное» хозяевами заключение комиссии: «Из найденных документов явствует, что убийство произведено между концом марта и началом мая 1940».

Помимо фантастичности немецкой версии (согласно которой тысячи человек были казнены сотрудниками НКВД весною 1940 года из немецкого оружия на территории пионерского лагеря, в оживленной лесопарковой зоне, предварительно связанные шнуром, никогда не изготовлявшимся в СССР), попытки приписать преступление Советскому Союзу наталкивались на общеизвестные факты отношения немцев к военнопленным. СССР неизменно придерживался практики гуманного обращения с попавшими в плен иностранцами (чего, кстати, нельзя сказать о тех же поляках, погубивших в 1920 году, по разным оценкам, от 50 до 85 тыс. красноармейцев[14] 1). Уже 1 июля 1941 года Советом Народных Комиссаров было принято секретное постановление № 1798-800с, утверждающее Положение о военнопленных. Его раздел «Общие положения», в частности, гласил:

«2. Воспрещается:

а) оскорблять военнопленных и жестоко обращаться с ними;

б) применять к военнопленным меры понуждения и угрозы с целью получения от них сведений о положении их страны в военном и иных отношениях;

в) отбирать находящиеся при военнопленных обмундирование, белье, обувь и другие предметы личного обихода, а также личные документы и знаки отличия.. .»[15].

В свою очередь гитлеровцы при обращении с военнопленными руководствовались документами, подобными «Распоряжениям об обращении с советскими военнопленными во всех лагерях военнопленных»[16]. Исходя из того, что «большевизм является смертельным врагом национал-социалистской Германии», делался вывод, что «большевистский солдат потерял всякое право претендовать на обращение, как с честным солдатом, в соответствии с Женевским соглашением». На этом основании «предлагается безоговорочное и энергичное вмешательство при малейших признаках неповиновения... Неповиновение, активное или пассивное сопротивление должны быть немедленно и полностью устранены с помощью оружия (штык, приклад и огнестрельное оружие)... В отношении советских военнопленных даже из дисциплинарных соображений следует весьма резко прибегать к оружию».

Наряду с педалированием «большевистской угрозы», в «Распоряжениях» нашлось место и разделу «Обращение с лицами отдельных национальностей». Весьма примечательно, что в первом абзаце этого раздела предписывается строго разделять военнопленных по национальному признаку, и поляки в нем упоминаются. А вот в третьем абзаце, где говорится, что «лица следующих национальностей должны быть отпущены на родину: немцы (фольксдойче), украинцы, белорусы, латыши, эстонцы, литовцы, румыны, финны», - поляков уже нет! Полякам немцами была уготована иная участь. Дата на документе - 8 сентября 1941 года.

Не следует забывать, что «раскрутка» «Катынского дела» осуществлялась фашистами не где-нибудь, а на Смоленщине, где ими за два с лишним года оккупации было расстреляно, повешено, сожжено живьем, отравлено газами и замучено всеми мыслимыми и немыслимыми способами более 400 тысяч советских граждан (См. Документ № 8). Из них - 120 тысяч военнопленных, отношение к которым было поистине изуверским (См. Документ № 10)[17]. По подсчетам советских историков, в целом немецко-фашистские захватчики только на оккупированной территории СССР уничтожили 3,9 миллиона советских военнопленных[18]. Но и к пленным других национальностей немцы подходили отнюдь не с женевским соглашением в руках. Так, в Польше в местечке Жагань немцы устроили целую сеть лагерей военнопленных, где содержались «польские военнопленные, затем бельгийские, английские, французские, югославские, итальянские и советские военнопленные». Об отношении к заключенным этих лагерей свидетельствует факт обнаружения около них «значительного количества массовых и одиночных захоронений, в некоторых погребены военнопленные» (См. Документ № 9).

Осенью 1943 года, после выхода Италии из войны в руках гитлеровцев оказались десятки тысяч вчерашних союзников - солдат и офицеров итальянской армии. Их обезоруживали и массово бросали в концентрационные лагеря. А 2.000 итальянцев были попросту расстреляны близ Львова. Почерк легко узнаваем: связанные за спиной руки, выстрел в затылок, с целью скрыть место казни его засадили деревьями[19].

Израильский исследователь А. Шнеер, выходец из Советской Латвии, подготовил многотомный труд «Плен»[20], где в Книге первой («Военнопленные западных стран антигитлеровской коалиции в нацистском плену») есть отдельная глава - «Убийства военнопленных». В ней, наряду с фактами уничтожения югославов, англичан, американцев, приводятся документированные факты расправ гитлеровцев в 1941 году с польскими офицерами.

Обращение с военнопленными поляками было заведомо жестоким. Гитлеровцы исходили из того, что польские военнослужащие не подлежат компетенции международных соглашений, поскольку государства Польша не существует[21]. Любопытно, что когда фашисты начали раздувать кампанию по обвинению СССР в расстреле поляков и было принято решение использовать для прикрытия Польский Красный Крест, ему предложили сформировать делегацию для осмотра лагерей военнопленных польских офицеров в Германии. Однако ПКК потребовал от немецких властей обеспечения делегации прав в рамках международных конвенций. Это было для немцев неприемлемо - неминуемо всплыли бы факты имевших место расправ. Тему тут же «замяли» (См. Документы №№ 11, 12).

За несколько месяцев до этого узники лагеря Маутхаузен в Австрии наблюдали доставку советских и польских военнопленных, с целью применения к ним «мероприятия "К"» - немедленное уничтожение или умерщвление в тюрьме[22].

Однако расправы над военнопленными поляками, - как и польскими гражданами вообще, - начались отнюдь не в 1941, а уже с осени 1939 года. Из разведсводки №141 управления пограничных войск НКВД Киевского округа от 6 ноября 1939 года узнаем о многочисленных издевательствах и убийствах, совершаемых немцами на оккупированной польской территории[23]. В первую очередь страдали польские граждане еврейской национальности (чего стоит свидетельство о том, как после погрома «работники гестапо под угрозой оружия заставили евреев подписать документ, что их дома сожжены не немцами, а поляками»!). Это было лишь начало. Спустя несколько месяцев на территории генерал-губернаторства проводится «акция АБ», в ходе которой было уничтожено около 3.500 польских деятелей науки, культуры и искусства[24]. То, что с 1940 года немцами целенаправленно проводилась политика уничтожения польской интеллигенции (к которой, несомненно, относились и командные кадры), подтверждается записью беседы Гитлера с рейхсминистром Г. Франком - наместником в генерал-губернаторстве 2 октября 1940 года (См. Документ № 1). Гитлер проводит в ней четкую мысль: «для поляков должен существовать только один господин - немец; два господина один возле другого не могут и не должны существовать, поэтому должны быть уничтожены все представители польской интеллигенции».

Расстрел польских военнослужащих в Катыни стал предметом отдельных слушаний Нюрнбергского трибунала в первых числах июля 1946 года. Совершенно очевидно, что исключение этого эпизода из обвинительного заключения явилось одним из первых антисоветских шагов, предпринятых бывшими союзниками. Ни о каком полноценном расследовании дела в течение 2-3 дней говорить просто не приходилось. Защита черпала доводы из допросов фашистских офицеров, находившихся, по советским материалам, под подозрением в соучастии или непосредственном исполнении казни. Насколько ничего не понимающими и ни к чему не причастными «честными солдатами» выглядели эти свидетели, отвечая на вопросы защиты, настолько сбивчивыми и растерянными представали они перед лицом советского обвинителя полковника Смирнова (См. Документ № 21).

В послевоенные годы тема «катынского преступления НКВД» прочно заняла одно из лидирующих мест в арсенале идеологической борьбы против СССР. Тех, кто ее реанимировал, не смущало ни отсутствие доказательств вины советской стороны, ни неопровержимые факты виновности немцев, ни то, что эти деятели фактически становились продолжателями дела Гитлера-Геббельса.

Поэтому не стоит удивляться, что тема Катыни немедленно возродилась, когда руководство КПСС в лице Горбачева и его ближайших соратников взяло курс на уничтожение СССР. 13 апреля 1990 года в «Известиях» публикуется «Заявление ТАСС о катынской трагедии», в котором вина за убийство поляков возлагалась на «Берию, Меркулова и их подручных». Однако обоснование этого сенсационного утверждения там отсутствовало. Сознательно уклоняясь от прояснения как мотивов, так и возможностей расстрела поляков НКВД, российские наследники Геббельса откровенно стремились к одному - снять ответственность за расстрел в Катыни с гитлеровских палачей и вменить это дело «тоталитарному сталинскому режиму». В 1992 году в архиве президента РФ эти деятели «случайно» обнаруживают «закрытый пакет № 1», в котором оказались решение Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 года, письмо Берии Сталину № 794/Б от «...» марта 1940 года, письмо Шелепина Хрущеву Н-632-ш от 3 марта 1959 года и др., которые немедленно объявляются неопровержимыми доказательствами виновности СССР.

В октябре 1992 года («случайная» находка оказалась кстати) была сделана попытка внести эти «документы» для рассмотрения в ходе процесса над КПСС в Конституционном Суде РФ. Однако в силу целого ряда не объяснимых для 1940 года ошибок в их оформлении суд отказался приобщить их к делу[25]. Тем не менее, эти сомнительные тексты (их полноценная экспертиза не проведена до сих пор) стали включать в публиковавшиеся в 90-е годы прошлого века архивные сборники и квалифицировать как документальное подтверждение расстрела поляков НКВД. Разумеется, столь нехитрый прием не мог убедить критичных исследователей, и подозрительное содержимое «пакета №1» в качестве документального источника по «Катынскому делу» в серьезных исследованиях не фигурирует. Упорство, с которым отдельные представители руководства архивным делом России, а с последнего времени и высшие руководители РФ убеждают общественность в подлинности этих «документов», ничего в рамках научной аргументации, естественно, не добавляет. Но активность эта не может не настораживать. Ведь «Катынское дело» с момента его возникновения в апреле 1943-го задумывалось как инструмент пропагандистской войны. Едва ли руководство третьего рейха могло предположить, каких союзников приобретет спустя шесть десятилетий.

В последние годы появилось немало работ, посвященных расстрелу в Катыни, авторы которых не склонны следовать предвзятой официальной позиции, возлагающей вину за расстрел на СССР[26]. По существу не имеется оснований подвергать сомнению выводы Специальной Комиссии по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров («комиссии Бурденко». Документ №5)[27]. У геббельсовской же версии выявилось еще одно «слабое место»: после окончания войны многие из «расстрелянных весной 1940 года» польских офицеров не просто оказались в Польше, но и рассказали, как им удалось спастись от гитлеровских палачей, внезапно и стремительно оккупировавших Смоленскую область летом 1941-го (См. Документы №№ 20,23).

Мало того, недавно установлено, что части и подразделения конвойных войск ГУКВ НКВД СССР, осуществлявшие сопровождение польских офицеров весной 1940 года, вообще не конвоировали заключенных, осужденных к высшей мере наказания. Иначе говоря, польские офицеры, направленные в апреле - мае 1940 года из Козельского лагеря в распоряжение У НКВД по Смоленской области, не могли быть и не были приговорены к смертной казни. Сохранившиеся путевые ведомости содержат многочисленные прямые указания на то, что конвоировались именно «лишенные свободы», а не приговоренные к смерти[28].

Нахождение военнопленных поляков на оккупированной советской территории подтверждается также спецсообщением особого отдела НКВД 50-й армии Западного фронта 10 декабря 1941 года, содержащем сведения о том, что «через село Починка следовало 2 эшелона поляков со связанными руками, которые отправлялись в глубь Германии за отказ воевать против СССР» (См. Документ №7)[29]. Очевидно, в отличие от офицеров, нижние чины не расстреливались, а привлекались на службу, либо, как следует из спецсообщения, этапировались во внутренние лагеря (как известно, поляков, служивших в 1941-1945 году в вермахте, нами было только взято в плен 60277, а союзниками - почти 90000 человек[30]).

Мало того, недавно установлено, что части и подразделения конвойных войск ГУКВ НКВД СССР, осуществлявшие сопровождение польских офицеров весной 1940 года, вообще не конвоировали заключенных, осужденных к высшей мере наказания. Иначе говоря, польские офицеры, направленные в апреле - мае 1940 года из Козельского лагеря в распоряжение УНКВД по Смоленской области, не могли быть и не были приговорены к смертной казни. Сохранившиеся путевые ведомости содержат многочисленные прямые указания на то, что конвоировались именно «лишенные свободы», а не приговоренные к смерти[31].

В самое последнее время появилась надежда на то, что давлению на общественность, которой без достаточных научных и юридических обоснований навязывается антисоветская и антироссийская версия Катынского расстрела, будет положен конец. 17 июня 2010 года депутат фракции КПРФ в Государственной Думе В.И. Илюхин выступил с требованием провести парламентское расследование в связи с подделкой исторических документов, на базе которых и происходит процесс облыжного переписывания отечественной истории: «Фракция КПРФ располагает информацией, - заявил Илюхин, - которую необходимо, конечно, тщательно проверить через проведение парламентского расследования о том, что в начале 90-х годов прошлого века под крышей администрации президента Бориса Ельцина была создана мощная команда специалистов по подделке исторических документов советского и в основном сталинского периода с одной целью - опорочить советское правление и уравнять сталинизм с фашизмом»[32].

Вокруг «Катынского дела» сложилась парадоксальная ситуация. Польская сторона, очевидно, ни в каких поисках истины не заинтересована. Ее целиком и полностью устраивает версия Геббельса, а прямо противоречащие ей свидетельства в расчет не берутся. Любая критика этой версии воспринимается как антипольский шаг. Руководители от науки и архивные начальники в РФ, вслед за конъюнктурной позицией Горбачева, Ельцина и пр., в принципе польскую версию поддерживают; расхождения с поляками имеются лишь в выводах: должна Россия возмещать материальный ущерб за десятки тысяч расстрелянных «сталинскими палачами» польских военнослужащих или не должна.

В этих условиях ни в Москве, ни в Варшаве соответствующих усилий для организации объективного расследования делать не намерены.

Между тем, главным препятствием для внесения ясности в этот «перегретый» вопрос является позиция именно российских чиновников, блокирующих доступ к архивным документам, которые могли бы помочь расставить точки над i. В частности, уже не один год независимые российские исследователи добиваются возможности изучить дела исправительно-трудовых лагерей, в которых содержались в Смоленской области пленные поляки с весны 1940 по осень 1941 года. Существование этих лагерей подтверждается не только в отчете комиссии Бурденко, но и многими дополнительными свидетельствами. И, разумеется, начисто опровергает геббельсовский вымысел. Однако, несмотря на официальные обращения депутатов ГД, рассекречивать эти документы сочтено нецелесообразным...

Таким образом, в угоду неясным политическим мотивам, разные ответственные лица заинтересованы сохранять «Катынское дело» в состоянии идеологического пугала, эдакого плакатного, мифологизированного свидетельства против «людоедской тоталитарной системы» и «кровавого сталинского режима». Мы уже пережили опыт, когда кампания, затеянная будто бы как антисталинская, «за очищение ленинизма и социализма», была умело развернута в антисоветскую и антикоммунистическую с итоговым разгромом и разделом СССР. Ныне же отчетливо просматривается перспектива окончательного превращения антисталинской и антисоветской «Катыни» в антироссийскую и антирусскую с дальнейшим, неизбежно антипольским «послевкусием»... И упомянутые выше чиновные лица, похоже, совершенно равнодушны к последствиям несправедливых обвинений, от которых все равно придется «отмываться» нашим потомкам. И притом и в Москве и в Варшаве.

Способ противостоять этому - как минимум, отстаивать истину.

Данный сборник призван представить самой широкой аудитории документальные свидетельства о расстреле в Катыни и тем самым дать возможность каждому самостоятельно составить мнение о том, кто же на самом деле виновен в гибели польских военнослужащих. Составители отдают себе отчет в том, что для полноценного и систематизированного документального освещения проблемы необходимо по меньшей мере более обширное издание. В материалах, объединенных под этой обложкой, обозначены разные грани проблемы, дается общее представление о широте и разнообразии аргументов, опровергающих геббельсовскую версию.

Предлагаемые вниманию читателей документы частично уже публиковались в различных исследованиях, частично впервые вводятся в научный оборот. Новые переводы с немецкого и английского - наши.

Составители

№1

ГИТЛЕР О ПОЛЯКАХ

Оперативной группой НКВД в Берлине в одном из сейфов разрушенного здания канцелярии Гитлера обнаружен документ, содержащий заметки Бормана о беседе, состоявшейся 2 октября 1940 года на квартире у Гитлера, - об обращении с польским населением. При этом представляю перевод документа. Подлинник находится в НКВД СССР.

Перевод с немецкого.

Секретно! Берлин, 2. 10. 1940 г.

ЗАМЕТКА

2.10.1940 после обеда, состоявшегося на квартире у фюрера, возник разговор относительно характера губернаторства, об обращении с поляками и об уже утвержденной фюрером передаче округов Пиотркув и Томашув в Вартскую область.

Беседа началась с того, что рейхсминистр д-р Франк сообщил фюреру о том, что деятельность в генерал-губернаторстве можно назвать чрезвычайно успешной. Евреи в Варшаве и в других городах заперты в гетто. Краков в скором времени будет очищен от них.

Рейхсляйтер фон Ширах, сидевший по другую сторону фюрера, заметил, что у него в Вене есть еще свыше 50 000 евреев, которых должен был забрать д-р Франк. Д-р Франк счел это невозможным! Гауляйтер Кох указал на то, что он до сих пор не выселил из области Цеханув ни поляков, ни евреев; само собой разумеется, что этих евреев и поляков должно принять генерал-губернаторство. Д-р Франк стал возражать также и здесь; он подчеркнул, что невозможно посылать к нему в генерал-губернаторство евреев и поляков в таком количестве, так как нет никакой возможности разместить их. С другой стороны, не следует отнимать у него, как это предусмотрено, округа Томашув и Пиорткув.

Фюрер следующим образом занял принципиальную позицию в этом вопросе: он подчеркнул, что совершенно безразлично, какой будет плотность населения в генерал- губернаторстве; плотность населения в Саксонии достигает 347 человек на кв.км, в Рейнской провинции она равна 324, а в Сааре даже 449 человекам на кв.км. Совершенно непонятно, почему плотность населения в генерал- губернаторстве должна быть ниже. Люди, проживающие в Саарской области и в Саксонии, не могли жить одним сельским хозяйством; они должны были производить и экспортировать машины и т.д., чтобы заработать себе на жизнь. Люди в генерал-губернаторстве, т.е. поляки, не являются квалифицированными рабочими, как наши немецкие соотечественники, и не должны вовсе стать ими; для того чтобы прожить, они должны экспортировать свою собственную рабочую силу, так сказать, самих себя. Поляки должны, таким образом, отправиться в империю и трудиться там в сельском хозяйстве, на дорогах и прочих неквалифицированных работах, чтобы таким путем заработать себе на жизнь; их местожительством должна остаться Польша, так как мы вовсе не хотим иметь их в Германии и не хотим кровосмешения с нашими соотечественниками.

Фюрер подчеркнул далее, что поляки, в противоположность нашим немецким рабочим, рождены специально для тяжелой работы; нашим немецким рабочим мы должны предоставлять все возможности выдвижения, по отношению к полякам об этом не может быть и речи. Даже нужно, чтобы жизненный уровень в Польше был низким, и повышать его не следует.

Генерал-губернаторство не должно ни в коем случае являться замкнутой и однородной экономической областью, оно не должно самостоятельно полностью или частично производить необходимые для него промышленные изделия, генерал-губернаторство является источником рабочей силы для неквалифицированных работ (производство кирпича, строительство дорог и т.д. и т.д.). Нельзя, подчеркнул фюрер, вложить в славянина ничего другого, кроме того, что он представляет собою по природе. В то время как наши немецкие рабочие являются, как правило, усердными и трудолюбивыми по природе, поляки ленивы, и их приходится заставлять работать. Впрочем, нет предпосылок к тому, чтобы губернаторство стало самостоятельной хозяйственной областью, отсутствуют ископаемые, и если бы они и были, поляки не способны к их использованию.

Фюрер разъяснил, что в империи необходимо крупное землевладение, чтобы прокормить наши большие города; крупное землевладение и другие сельскохозяйственные предприятия нуждаются для обработки земли и уборки урожая в рабочей силе, причем в дешевой рабочей силе... Как только окончится уборочная кампания, рабочие смогут вернуться назад в Польшу. Если бы рабочие работали в сельском хозяйстве круглый год, они употребляли бы сами значительную часть урожая, поэтому было бы крайне правильным, если бы на время посевной и уборочной кампаний из Польши прибывали сезонные рабочие.

Мы имеем, с одной стороны, перенаселение индустриальных областей, а с другой стороны, недостаток рабочей силы в сельском хозяйстве. Здесь будут использованы польские рабочие. Таким образом, будет совершенно правильным, если в губернаторстве будет избыток рабочей силы, тогда необходимые рабочие будут действительно ежегодно поступать оттуда в империю. Непременно следует иметь в виду, что не должно существовать польских господ; там, где они будут, - как бы жестоко это ни звучало - их следует уничтожить.

Естественно, не должно происходить кровосмешения с поляками; поэтому было бы правильным, если бы вместе с польскими жнецами в империю прибывали бы и польские жницы. Для нас было бы безразличным, что они станут творить между собою в своих лагерях; ни один протестантский ревнитель не должен совать нос в эти дела.

Фюрер подчеркнул еще раз, что для поляков должен существовать только один господин - немец; два господина один возле другого не могут и не должны существовать, поэтому должны быть уничтожены все представители польской интеллигенции. Это звучит жестоко, но таков жизненный закон.

Генерал-губернаторство является польским резервом, большим польским рабочим лагерем. Поляки также выгадают от этого, так как мы заботимся об их здоровье и о том, чтобы они не голодали и т.д.; но они никогда не должны быть подняты на более высокую ступень, так как тогда они станут анархистами и коммунистами. Поэтому будет правильным, если поляки останутся католиками; польские священники будут получать от нас пищу, за это они станут направлять своих овечек по желательному для нас пути. Священники будут оплачиваться нами и за это станут проповедовать то, что мы захотим. Если найдется священник, который будет действовать иначе, то разговор с ним будет короткий. Задача священника заключается в том, чтобы держать поляков спокойными, глупыми и тупоумными, это полностью в наших интересах; если же поляки поднимутся на более высокую ступень развития, то они перестанут являться рабочей силой, которая нам нужна.

В остальном будет достаточным, если поляк будет владеть в генерал-губернаторстве небольшим участком, большое хозяйство вовсе не нужно; деньги, которые ему необходимы для жизни, он должен заработать в Германии, нам нужна именно такая дешевая рабочая сила, ее дешевизна пойдет впрок каждому немцу и каждому немецкому рабочему.

В губернаторстве должна быть строгая немецкая администрация, чтобы поддерживать порядок среди поляков. Для нас эти резервы означают поддержку сельского хозяйства, особенно наших крупных имений, кроме того, они являются источником рабочей силы.

Рейхсминистр д-р Франк заметил, что поляки зарабатывают в Германии слишком мало, они не могут послать домой даже одной марки, поэтому он должен оказывать поддержку семьям проживающих в Германии рабочих.

Гауляйтер Кох возразил, что сельскохозяйственные рабочие получают 60% зарплаты немецких сельскохозяйственных рабочих, и это, несомненно, правильно, так как зарплата поляков должна быть ниже. Должно быть установлено, что часть зарплаты поляков должна в принудительном порядке посылаться в губернаторство.

Рейхсминистр д-р Франк заметил еще раз, что он должен иметь одежду для своих поляков, которую можно получить, если ему оставят округ Томашув.

Фюрер указал на низкий жизненный уровень многих немецких крестьян и сельскохозяйственных рабочих, которые лишь в немногие дни года могут позволить себе приготовление мясных блюд. Польские пленные, согласно каким-то предписаниям, снабжаются, к сожалению, гораздо лучше.

Резюмируя, фюрер установил еще раз:

1) Последний немецкий рабочий и последний немецкий крестьянин должен всегда стоять в экономическом отношении на 10% выше любого поляка.

2) Следует изыскать возможность к тому, чтобы живущий в Германии поляк не получал на руки всего своего заработка, а часть его направлялась его семье в генерал- губернаторство.

3) Я не хочу, подчеркнул фюрер, чтобы в общем немецкий рабочий работал более восьми часов, когда у нас снова будут нормальные условия; однако если поляк будет работать 14 часов, то несмотря на это, он должен зарабатывать меньше, чем немецкий рабочий.

4) Идеальная картина такова: поляк должен владеть в генерал-губернаторстве небольшим участком, который обеспечит в известной мере пропитание его и его семьи. Деньги, необходимые для приобретения одежды, дополнительного питания и т.д. и т.д., он должен заработать в Германии. Губернаторство должно стать центром поставки сезонных неквалифицированных рабочих, в особенности сельскохозяйственных рабочих. Существование этих рабочих будет полностью обеспечено, так как они всегда будут использоваться в качестве дешевой рабочей силы.

Рейхсминистр д-р Франк еще раз спросил фюрера относительно округов Томашув и Пиотркув. Фюрер решил, что д-р Франк должен еще раз переговорить с Грейзером; после этого он намерен еще раз заслушать обоих господ по этому вопросу.

М. Борман

Разослано тов. Сталину, Молотову, Маленкову, Микояну. 17 ноября 1945 г. № 1288/6

ГАРФ. Ф. Р-9401 «Министерство внутренних дел СССР (МВД СССР)». On. 2. Д. 100. л. 484-490. Копия экз. № 5. Опубликовано: Швед В.Н. Тайна Катыни. М., 2007. С.472-477.

№2

КОММЮНИКЕ МИНИСТРА ОБОРОНЫ

ПОЛЬШИ М. КУКЕЛЯ В СВЯЗИ С ГЕРМАНСКИМ ЗАЯВЛЕНИЕМ

ОБ ОБНАРУЖЕНИИ МАССОВЫХ ЗАХОРОНЕНИЙ ПОЛЬСКИХ ОФИЦЕРОВ В КАТЫНИ 1943 года, апреля 16, ЛОНДОН.

17 сентября 1940 г. официальный орган Красной Армии, «Красная Звезда», заявил, что во время боев, имевших место после 17 сентября 1939 г., советской стороной была захвачена 181 тысяча польских военнопленных. Из них 10 тысяч были офицерами регулярной армии и запаса.

Согласно информации, которой обладает польское правительство, в СССР в ноябре 1939 г. были сформированы три лагеря польских военнопленных: 1) в Козельске, восточнее Смоленска, 2) в Старобельске, около Харькова, и 3) в Осташкове, около Калинина, где концентрировались части военной полиции.

В начале 1940 г. администрация всех трех лагерей информировала заключенных, что лагеря собираются расформировать, что военнопленным позволят вернуться к семьям и что якобы с этой целью были составлены списки мест, куда отдельные военнопленные могли вернуться после освобождения.

В это время в лагерях содержались: 1) в Козельске - около 5000, из которых 4500 были офицерами; 2) в Старобельске - около 3970, в числе которых было 100 гражданских лиц, остальные были офицерами, причем некоторые военно- медицинской службы; 3) в Осташкове - около 6570, из которых 380 человек были офицерами.

5 апреля 1940 г. было начато расформирование лагерей, и группы людей от 60 до 300 человек каждые несколько дней перемещались из них до середины мая. Из Козельска их отсылали в направлении Смоленска. И только 400 человек из всех трех лагерей были переведены в июне 1940 г. в Грязовец, в Вологодскую область.

Когда после заключения польско-советского договора 30 июля 1941 г. и подписания военного соглашения 14 августа того же года польское правительство приступило к формированию в СССР польской армии, то ожидалось, что военнопленные из упомянутых выше лагерей сформируют младшие и старшие офицерские кадры в формирующейся армии. В конце августа 1941 г. группа польских офицеров из Грязовца прибыла в Бузулук, чтобы присоединиться к польским частям; однако не появился ни один офицер из депортированных в других направлениях из Козельска, Старобельска и Осташкова. В целом, следовательно, пропало около 8000 офицеров, не считая других 7000 полицейских, солдат и гражданских лиц, находившихся в этих лагерях, когда их расформировывали.

Посол Кот и генерал Андерс, обеспокоенные таким положением дел, обратились к компетентным советским органам с просьбой выяснить и сообщить о судьбе польских офицеров из вышеупомянутых лагерей.

В беседе с господином Вышинским, народным комиссаром иностранных дел, посол Кот 6 октября 1941 г. спросил, что случилось с пропавшими офицерами. Господин Вышинский ответил, что все военнопленные были освобождены из лагерей и, следовательно, в настоящее время свободны.

В октябре и ноябре в беседах с премьером Сталиным, господами Молотовым и Вышинским посол время от времени возвращался к вопросу о военнопленных и настаивал на предоставлении ему списков [военнопленных], которые велись Советским правительством тщательно и детально.

3 декабря 1941 г. во время своего визита в Москву премьер-министр Сикорский в беседе с премьером Сталиным также сделал акцент на необходимости освобождения всех польских военнопленных, и, не получив списки с ними от советских властей, вручил по этому поводу премьеру Сталину предварительный список из 3845 офицеров, который успели составить содержавшиеся вместе с ними военнопленные. Премьер Сталин заверил генерала Сикорского, что указ об амнистии носил всеобъемлющий характер, что он распространялся как на военных, так и на гражданских лиц и что Советское правительство освободило всех польских офицеров. 18 марта 1942 г. генерал Андерс вручил премьеру Сталину дополнительный список из 800 офицеров. Тем не менее, ни один из упомянутых офицеров не вернулся в польскую армию.

Кроме посреднических переговоров в Москве и Куйбышеве, судьба польских военнопленных была предметом нескольких дискуссий между министром Рачинским и послом Богомоловым. 28 января 1942 г. министр Рачинский от имени польского правительства вручил ноту советскому послу Богомолову, привлекая его внимание к тому болезненному факту, что тысячи польских офицеров еще не найдены.

Посол Богомолов проинформировал министра Рачинского 13 марта 1943[1942] г., что в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 12 августа 1941 г. и в соответствии с официальными заявлениями от 8 и 19 ноября 1941 г., амнистия была полностью воплощена в жизнь и что она распространилась как на гражданских, так и на военных лиц.

19 мая 1942 г. посол Кот направил в НКИД меморандум, в котором выразил свое сожаление относительно отказа представить ему списки военнопленных, а также обеспокоенность их судьбой, подчеркивая огромную ценность, которую эти офицеры имели бы в военных операциях против Германии.

Ни польское правительство, ни польское консульство в Куйбышеве никогда не получало ответа о приблизительном местонахождении пропавших офицеров и других заключенных, которых депортировали из трех упомянутых выше лагерей.

Мы привыкли ко лжи германской пропаганды и понимаем цель ее последних разоблачений. Однако ввиду обильной и детальной германской информации касательно обнаружения тел многих тысяч польских офицеров под Смоленском и категоричного утверждения, что они были убиты советскими властями весной 1940 г., возникла необходимость расследования обнаруженных массовых захоронений компетентным международным органом, таким, как Международный Красный Крест. Таким образом, польское правительство обратилось к Красному Кресту, чтобы он направил делегацию туда, где, как считается, были казнены польские военнопленные.

Катынь. Март 1940 г. - сентябрь 2000 г. Расстрел. Судьбы живых. Эхо Катыни. Документы. М., 2001. С.450-452.

№3

ЗАЯВЛЕНИЕ ПОЛЬСКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА ОТ 17 АПРЕЛЯ 1943 ГОДА, ОПУБЛИКОВАННОЕ В ЛОНДОНЕ 18 АПРЕЛЯ 1943 года, ПО ФАКТУ ОБНАРУЖЕНИЯ ЗАХОРОНЕНИЙ ПОЛЬСКИХ ОФИЦЕРОВ ПОД СМОЛЕНСКОМ

No Polo can help but be deeply shocked by the news, now given the widest publicity by the Germans, of the discovery of the bodies of the Polish officers missing in the USSR in a common grave near Smolensk, and of the mass execution of which they were victims.

The Polish Government has instructed their representative in Switzerland to request the International Red Cross in Geneva to send a delegation to investigate the true state of affairs on the spot. It is to be desired that the findings of this protective institution, which is to be entrusted with the task of clarifying the matter and of establishing responsibility, should be issued without delay.

At the same time, however, the Polish Government, on behalf of the Polish nation, denies to the Germans any right to base on a crime they ascribe to others, arguments in their own defence. The profoundly hypocritical indignation of German propaganda will not succeed in concealing from the world the many cruel and reiterated crimes still being perpetrated against the Polish people.

The Polish Government recalls such facts as the removal of Polish officers from prisoner-of-war camps in the Reich and the subsequent shooting of them for political offences alleged to have been committed before the war, mass arrests of reserve officers subsequently deported to concentration camps, to die a slow death, — from Cracow and the neighboring district alone 6,000 were deported in June 1942; the compulsory enlistment

in the German army of Polish prisoners of war from territories illegally incorporated in the Reich; the forcible conscription of about 200,000 Poles from the same territories, and the execution of the families of those who managed to escape; the massacre of one-and-a-half-million people by executions or in concentration camps; the recent imprisonment of 80,000 people of military age, officers and men, and their torture and murder in the camps of Maydanek and Tremblinka.

It is not to enable the Germans to make impudent claims and pose as the defenders of Christianity and European civilization, that Poland is making immense sacrifices, fighting and enduring suffering. The blood of Polish soldiers and Polish citizens, wherever it is shed, cries for atonement before the conscience of the free peoples of the world. The Polish Government condemn all the crimes committed against Polish citizens and refuse the right to make political capital of such sacrifices, to all who are themselves guilty of such crimes.

Appendix to Committee report on communist takeover and occupation of Poland. Polish documents report of the select committee on communist aggression. December 31, 1954. - Committed to the Committee of the Whole House on the State of the Union and ordered to be printed. United States Government Printing Office. Washington: 1955. P. 50.

ПЕРЕВОД

Ни одному поляку не остаётся ничего, кроме как быть глубоко шокированным этой новостью, - преданной теперь немцами самой широкой гласности, - об обнаружении тел польских офицеров, пропавших без вести в СССР, в коллективной могиле под Смоленском, и массовой экзекуции, жертвами которой они были.

Польское правительство проинструктировало своего представителя в Швейцарии потребовать от Международного Красного Креста в Женеве выслать делегацию, чтобы на месте расследовать истинное положение дел. Желательно, чтобы находки этого правозащитного учреждения, которому следует доверять в том, чтобы прояснить вопрос и установить ответственных, были опубликованы незамедлительно.

В то же самое время, однако, польское правительство, от имени польской нации, отказывает немцам в каком-либо праве основывать на преступлении, которое они приписывают другим, аргументы в свою собственную защиту. Глубоко лицемерное негодование немецкой пропаганды не должно преуспеть в том, чтобы скрыть от мира столько жестоких и неоднократно совершённых преступлений, все еще совершаемых против поляков.

Польское правительство помнит такие факты, как: вывод польских офицеров из лагерей для военнопленных в Рейхе, с последующим расстрелом их за политические преступления, якобы совершённые перед войной; массовые аресты офицеров запаса, с последующей депортацией в концлагеря, чтобы они там умерли медленной смертью, - только из Кракова и района около 6000 были отправлены в июне 1942 года; обязательная вербовка в немецкую армию польских военнопленных с территорий, незаконно присоединённых к Рейху; насильственный призыв на воинскую службу приблизительно 200000 поляков с тех же самых территорий, с расстрелом семей тех, кому удалось бежать; вырезание полутора миллионов человек казнями и в концентрационных лагерях; недавнее заключение 80000 человек призывного возраста, офицеров и мужчин, в тюрьму; пытки и убийства, совершённые над ними в лагерях под Майданеком и Треблинкой.

Не для того, чтобы позволить немцам предъявлять наглые претензии и изображать из себя защитников христианства и европейской цивилизации, Польша приносит свои громадные жертвы, борясь и вынося страдание. Кровь польских солдат и польских граждан, где бы она ни проливалась, взывает к искуплению перед совестью всех свободных народов мира. Польское правительство осуждает все преступления, совершённые против польских граждан, и отказывает в праве наживать на этих жертвах политический капитал всем, кто сам виновен в таких преступлениях.

№4

НОТА СОВЕТСКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА О РЕШЕНИИ ПРЕРВАТЬ ОТНОШЕНИЯ С ПОЛЬСКИМ ПРАВИТЕЛЬСТВОМ

25 апреля сего (1943. - Ред.) года народный комиссар иностранных дел т. В. М. Молотов передал польскому послу г-ну Ромеру ноту Советского правительства следующего содержания:

«Господин Посол,

По поручению Правительства Союза Советских Социалистических Республик я имею честь довести до сведения Польского Правительства нижеследующее:

Поведение Польского Правительства в отношении СССР в последнее время Советское Правительство считает совершенно ненормальным, нарушающим все правила и нормы во взаимоотношениях двух союзных государств.

Враждебная Советскому Союзу клеветническая кампания, начатая немецкими фашистами по поводу ими же убитых польских офицеров в районе Смоленска, на оккупированной германскими войсками территории, была сразу же подхвачена Польским Правительством и всячески разжигается польской официальной печатью. Польское Правительство не только не дало отпора подлой фашистской клевете на СССР, но даже не сочло нужным обратиться к Советскому Правительству с какими-либо вопросами или разъяснениями по этому поводу.

Гитлеровские власти, совершив чудовищное преступление над польскими офицерами, разыгрывают следственную комедию, в инсценировке которой они использовали некоторые подобранные ими же самими польские профашистские элементы из оккупированной Польши, где все находится под пятой Гитлера и где честный поляк не может открыто сказать своего слова.

Для «расследования» привлечен как польским правительством, так и гитлеровским правительством Международный Красный Крест, который вынужден в обстановке террористического режима с его виселицами и массовым истреблением мирного населения принять участие в этой следственной комедии, режиссером которой является Гитлер. Понятно, что такое «расследование», осуществляемое к тому же за спиной Советского Правительства, не может вызвать доверия у сколько-нибудь честных людей.

То обстоятельство, что враждебная кампания против Советского Союза начата одновременно в немецкой и польской печати и ведется в одном и том же плане, - это обстоятельство не оставляет сомнения в том, что между врагом союзников - Гитлером и Польским Правительством имеется контакт и сговор в проведении этой враждебной кампании.

В то время как народы Советского Союза, обливаясь кровью в тяжелой борьбе с гитлеровской Германией, напрягают все свои силы для разгрома общего врага русского и польского народов и всех свободолюбивых демократических стран, Польское Правительство в угоду тирании Гитлера наносит вероломный удар Советскому Союзу.

Советскому Правительству известно, что эта враждебная кампания против Советского Союза предпринята Польским Правительством для того, чтобы путем использования гитлеровской клеветнической фальшивки произвести нажим на Советское Правительство с целью вырвать у него территориальные уступки за счет интересов Советской Украины, Советской Белоруссии и Советской Литвы.

Все эти обстоятельства вынуждают Советское Правительство признать, что нынешнее правительство Польши, скатившись на путь сговора с гитлеровским правительством, прекратило на деле союзные отношения с СССР и стало на позицию враждебных отношений к Советскому Союзу.

На основании всего этого Советское Правительство решило прервать отношения с Польским Правительством.

Прошу Вас, господин Посол, принять уверения в моем весьма высоком уважении В. Молотов».

Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны. Документы и материалы. Том 1. 22 июня 1941 г. -31 декабря 1943 г. М., 1944. С. 301-303.

№5

СООБЩЕНИЕ СПЕЦИАЛЬНОЙ КОМИССИИ ПО УСТАНОВЛЕНИЮ И РАССЛЕДОВАНИЮ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ РАССТРЕЛА НЕМЕЦКО-

ФАШИСТСКИМИ ЗАХВАТЧИКАМИ В КАТЫНСКОМ ЛЕСУ ВОЕННОПЛЕННЫХ ПОЛЬСКИХ ОФИЦЕРОВ

Постановлением Чрезвычайной Государственной Комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников была создана Специальная Комиссия по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу (близ Смоленска) военнопленных польских офицеров.

В состав Комиссии вошли: член Чрезвычайной Государственной Комиссии академик Н.Н. Бурденко (председатель Комиссии), член Чрезвычайной Государственной Комиссии академик Алексей Толстой, член Чрезвычайной Государственной Комиссии митрополит Николай, председатель Всеславянского Комитета генерал-лейтенант Гундоров А.С., председатель Исполкома Союза обществ Красного Креста и Красного Полумесяца Колесников С.А., народный комиссар просвещения РСФСР академик Потемкин В.П., начальник Главного военно-санитарного управления Красной Армии генерал-полковник Смирнов Е.И., председатель Смоленского облисполкома Мельников Р.Е.

Для выполнения поставленной перед нею задачи Комиссия привлекла для участия в своей работе следующих судебно-медицинских экспертов: главного судебно-медицинского эксперта наркомздрава СССР директора Научно-исследовательского института судебной медицины Прозоровского В.И., заведующего кафедрой судебной медицины 2-го Московского медицинского института доктора медицинских наук Смольянинова В.М., ст. научного сотрудника Государственного научно-исследовательского института судебной медицины наркомздрава СССР Семеновского П.С., ст. научного сотрудника Государственного научно- исследовательского института судебной медицины наркомздрава СССР доцента Швайкову М.Д., гл. патолога фронта майора медицинской службы профессора Выропаева Д.Н.

В распоряжении Специальной Комиссии находился обширный материал, представленный членом Чрезвычайной Государственной Комиссии академиком Н.Н. Бурденко, его сотрудниками и судебно-медицинскими экспертами, которые прибыли в гор. Смоленск 26 сентября 1943 года, немедленно после его освобождения и провели предварительное изучение и расследование обстоятельств всех учиненных немцами злодеяний.

Специальная Комиссия проверила и установила на месте, что на 15-ом километре от гор. Смоленска по Витебскому шоссе в районе Катынского леса, именуемом «Козьи Горы», в 200-х метрах от шоссе на юго-запад по направлению к Днепру, находятся могилы, в которых зарыты военнопленные поляки, расстрелянные немецкими оккупантами.

По распоряжению Специальной Комиссии и в присутствии всех членов Специальной Комиссии и судебно-медицинских экспертов могилы были вскрыты. В могилах обнаружено большое количество трупов в польском военном обмундировании. Общее количество трупов по подсчету судебно-медицинских экспертов достигает 11 тысяч.

Судебно-медицинские эксперты произвели подробное исследование извлеченных трупов и тех документов и вещественных доказательств, которые были обнаружены на трупах и в могилах.

Одновременно со вскрытием могил и исследованием трупов Специальная Комиссия произвела опрос многочисленных свидетелей из местного населения, показаниями которых точно устанавливаются время и обстоятельства преступлений, совершенных немецкими оккупантами.

Из показаний свидетелей выясняется следующее:

Катынский лес

Издавна Катынский лес был излюбленным местом, где население Смоленска обычно проводило праздничный отдых. Окрестное население пасло скот в Катынском лесу и заготовляло для себя топливо. Никаких запретов и ограничений доступа в Катынский лес не существовало.

Такое положение в Катынском лесу существовало до самой войны. Еще летом 1941 г. в этом лесу находился пионерский лагерь Промстрахкассы, который был свернут лишь в июле 1941 г.

С захватом Смоленска немецкими оккупантами в Катынском лесу был установлен совершенно иной режим. Лес стал охраняться усиленными патрулями; во многих местах появились надписи, предупреждавшие, что лица, входящие в лес без особого пропуска, подлежат расстрелу на месте.

Особенно строго охранялась та часть Катынского леса, которая именовалась «Козьи Горы», а также территория на берегу Днепра, где, на расстоянии 700 метров от обнаруженных могил польских военнопленных, находилась дача - дом отдыха Смоленского управления НКВД. По приходе немцев в этой даче расположилось немецкое учреждение, именовавшееся: «Штаб 537-го строительного батальона».

Военнопленные поляки в районе Смоленска

Специальной Комиссией установлено, что до захвата немецкими оккупантами Смоленска в западных районах области на строительстве и ремонте шоссейных дорог работали польские военнопленные офицеры и солдаты. Размещались эти военнопленные поляки в трех лагерях особого назначения, именовавшихся: лагери № 1-ОН, № 2-ОН и № 3-ОН, на расстоянии от 25 до 45 км на запад от Смоленска.

Показаниями свидетелей и документальными материалами установлено, что после начала военных действий, в силу сложившейся обстановки, лагери не могли быть своевременно эвакуированы, и все военнопленные поляки, а также часть охраны и сотрудников лагерей попали в плен к немцам.

Допрошенный Специальной Комиссией быв. нач. лагеря № 1-ОН майор государственной безопасности Ветошников В.М. показал:

...Я ожидал приказа о ликвидации лагеря, но связь со Смоленском прервалась. Тогда я сам с несколькими сотрудниками выехал в Смоленск для выяснения обстановки. В Смоленске я застал напряженное положение. Я обратился к нач. движения Смоленского участка Западной ж. д. т. Иванову с просьбой обеспечить лагерь вагонами для вывоза военнопленных поляков. Но т. Иванов ответил, что рассчитывать на получение вагонов я не могу. Я пытался связаться также с Москвой для получения разрешения двинуться пешим порядком, но мне это не удалось.

К этому времени Смоленск уже был отрезан от лагеря, и что стало с военнопленными поляками и оставшейся в лагере охраной - я не знаю.

Замещавший в июле 1941 г. начальника движения Смоленского участка Западной ж. д. инженер Иванов С.В. показал Специальной Комиссии:

Ко мне в отделение обращалась администрация лагерей для польских военнопленных, чтобы получить вагоны для отправки поляков, но свободных вагонов у нас не было. Помимо того, подать вагоны на трассу Гусино, где было больше всего военнопленных поляков, мы не могли, так как эта дорога уже находилась под обстрелом. Поэтому мы не могли выполнить просьбу администрации лагерей. Таким образом, военнопленные поляки остались в Смоленской области.

Нахождение польских военнопленных в лагерях Смоленской обл. подтверждается показаниями многочисленных свидетелей, которые видели этих поляков близ Смоленска в первые месяцы оккупации до сентября м-ца 1941 г. включительно.

Свидетельница Сашнева Мария Александровна, учительница начальной школы дер. Зеньково, рассказала Специальной Комиссии о том, что в августе м-це 1941 г. она приютила у себя в доме в дер. Зеиьково бежавшего из лагеря военнопленного поляка.

...Поляк был в польской военной форме, которую я сразу узнала, так как в течение 1940-41 гг. видела на шоссе группы военнопленных поляков, которые под конвоем вели какие-то работы на шоссе... Поляк меня заинтересовал потому, что, как выяснилось, он до призыва на военную службу был в Польше учителем начальной школы. Так как я сама окончила педтехникум и готовилась быть учительницей, то потому и завела с ним разговор. Он рассказал мне, что окончил в Польше учительскую семинарию, а затем учился в какой-то военной школе и был подпоручиком запаса. С начала военных действий Польши с Германией он был призван на действительную службу, находился в Брест-Литовске, где и попал в плен к частям Красной Армии... Больше года он находился в лагере под Смоленском.

Когда пришли немцы, они захватили польский лагерь, установили в нем жесткий режим. Немцы не считали поляков за людей, всячески притесняли и издевались над ними. Были случаи расстрела поляков ни за что. Тогда он решил бежать. Рассказывая о себе, он сказал, что жена его также учительница, что у него есть два брата и две сестры...

Уходя на другой день, поляк назвал свою фамилию, которую Сашнева записала в книге. В представленной Сашневой Специальной Комиссии книге «Практические занятия по естествознанию» Ягодовского на последней странице имеется запись:

«Лоек Юзеф и Софья. Город Замостье улица Огродная дом № 25».

В опубликованных немцами списках под № 3796 Лоек Юзеф, лейтенант, значится, как расстрелянный на «Козьих Горах» в Катынском лесу весной 1940 г.

Таким образом, по немецкому сообщению получается, что Лоек Юзеф был расстрелян за год до того, как его видела свидетельница Сашнева.

Свидетель Даниленков Н. В., крестьянин колхоза «Красная Заря» Катынского сельсовета, показал:

В 1941 г. в августе - сентябре м-це, когда пришли немцы, я встречал поляков, работающих на шоссе группами по 15-20 чел.

Такие же показания дали свидетели: Солдатенков - быв, староста дер. Борок, Колачев А.С. - врач Смоленска, Огло- блин А.П. - священник, Сергеев Т.И. - дорожный мастер, Смирягин П.А. - инженер, Московская A.M. - жительница Смоленска, Алексеев A.M. - председатель колхоза дер. Борок, Куцев И.В. - водопроводный техник, Городецкий В.П. - священник, Базекина А.Т. - бухгалтер, Ветрова Е.В. - учительница, Саватеев И.В. - дежурный по ст. Гнездово и другие.

Облавы на польских военнопленных

Наличие военнопленных поляков осенью 1941 г. в районах Смоленска подтверждается также фактом проведения немцами многочисленных облав на этих военнопленных, бежавших из лагерей.

Свидетель Картошкин И.М., плотник, показал:

Военнопленных поляков осенью 1941 г. немцы искали не только в лесах, но и привлекалась полиция для ночных обысков в деревнях.

Быв. староста дер. Новые Батеки Захаров М.Д. показал, что осенью 1941 г. немцы усиленно «прочесывали» деревни и леса в поисках польских военнопленных.

Свидетель Даниленков Н.В., крестьянин колхоза «Красная Заря», показал:

У нас производились специальные облавы по розыску бежавших из-под стражи военнопленных поляков. Такие обыски два или три раза были в моем доме. После одного обыска я спросил старосту Сергеева Константина - кого ищут в нашей деревне. Сергеев сказал, что прибыл приказ из немецкой комендатуры, по которому во всех без исключения домах должен быть произведен обыск, так как в нашей деревне скрываются военнопленные поляки, бежавшие из лагеря. Через некоторое время обыски прекратились.

Свидетель Фатьков Т. Е., колхозник, показал:

Облавы по розыску пленных поляков производились несколько раз. Это было в августе - сентябре 1941 года. После сентября 1941 г. такие облавы прекратились и больше никто польских военнопленных не видел.

Расстрелы военнопленных поляков

Упомянутый выше «Штаб 537 строительного батальона», помещавшийся на даче в «Козьих Горах», не производил никаких строительных работ. Деятельность его была тщательно законспирирована.

Чем на самом деле занимался этот «штаб», показали многие свидетели, в том числе свидетельницы: Алексеева A.M., Михайлова О.А. и Конаховская З.П. - жительницы дер. Борок Катынского с/с.

По распоряжению немецкого коменданта поселка Катынь они были направлены старостой деревни Борок - Солдатенковым В.И. - для работы по обслуживанию личного состава «штаба» на упомянутой даче.

По прибытии в «Козьи Горы» им через переводчика был поставлен ряд ограничений: было запрещено вовсе удаляться от дачи и ходить в лес, заходить без вызова и без сопровождения немецких солдат в комнаты дачи, оставаться в расположении дачи в ночное время. Приходить и уходить на работу разрешалось по строго определенному пути и только в сопровождении солдат.

Это предупреждение было сделано Алексеевой, Михайловой и Конаховской через переводчика непосредственно самим начальником немецкого учреждения, оберст-лейтенантом Арнесом, который для этой цели поодиночке вызывал их к себе.

По вопросу о личном составе «штаба» Алексеева A.M. показала:

На даче в «Козьих Горах» постоянно находилось около 30 немцев, старшим у них был оберст-лейтенант Арнес, его адьютантом являлся обер-лейтенант Рекст. Там находились также лейтенант Хотт, вахмистр Люмерт, унтер-офицер по хозяйственным делам Розе, его помощник Изике, обер- фельдфебель Греневский, ведавший электростанцией, фотограф обер-ефрейтор, фамилию которого я не помню, переводчик из немцев Поволжья, имя его, кажется, Иоганн, но мы его называли Иваном, повар немец Густав и ряд других, фамилии и имена которых мне неизвестны.

Вскоре после своего поступления на работу Алексеева, Михайлова и Конаховская стали замечать, что на даче совершаются «какие-то темные дела».

Алексеева A.M. показала:

...Переводчик Иоганн, от имени Арнеса, нас несколько раз предупреждал о том, что мы должны «держать язык за зубами» и не болтать о том, что видим и слышим на даче.

Кроме того, я по целому ряду моментов догадывалась, что на этой даче немцы творят какие-то темные дела...

В конце августа и большую часть сентября месяца 1941 года на дачу в «Козьи Горы» почти ежедневно приезжало несколько грузовых машин.

Сначала я не обратила на это внимания, но потом заметила, что всякий раз, когда на территорию дачи заезжали эти машины, они предварительно на полчаса, а то и на целый час, останавливались где-то на проселочной дороге, ведущей от шоссе к даче.

Я сделала такой вывод потому, что шум машин через некоторое время после заезда их на территорию дачи утихал. Одновременно с прекращением шума машин начиналась одиночная стрельба. Выстрелы следовали один за другим через короткие, но, примерно, одинаковые промежутки времени. Затем стрельба стихала, и машины подъезжали к самой даче.

Из машин выходили немецкие солдаты и унтер-офицеры. Шумно разговаривая между собой, они шли мыться в баню, после чего пьянствовали. Баня в эти дни всегда топилась.

В дни приезда машин на дачу прибывали дополнительно солдаты из какой-то немецкой воинской части. Для них специально ставились койки в помещении солдатского казино, организованного в одной из зал дачи. В эти дни на кухне готовилось большое количество обедов, а к столу подавалась удвоенная порция спиртных напитков.

Незадолго до прибытия машин на дачу эти солдаты с оружием уходили в лес, очевидно к месту остановки машин, так как через полчаса или через час возвращались на этих машинах вместе с солдатами, постоянно жившими на даче.

Я, вероятно, не стала бы наблюдать и не заметила бы, как затихает и возобновляется шум прибывающих на дачу машин, если бы каждый раз, когда приезжали машины, нас (меня, Конаховскую и Михайлову) не загоняли на кухню, если мы находились в это время на дворе у дачи, или же не выпускали из кухни, если мы находились на кухне.

Это обстоятельство, а также то, что я несколько раз замечала следы свежей крови на одежде двух ефрейторов, заставило меня внимательно присмотреться за тем, что происходило на даче. Тогда я и заметила странные перерывы в движении машин, их остановки в лесу. Я заметила также, что следы крови были на одежде одних и тех же людей - двух ефрейторов. Один из них был высокий, рыжий, другой - среднего роста, блондин.

Из всего этого я заключала, что немцы на машине привозили на дачу людей и их расстреливали. Я даже приблизительно догадывалась, где это происходило, так как, приходя и уходя с дачи, я замечала недалеко от дороги в нескольких местах свеженабросанную землю. Площадь, занятая этой свеженабросанной землей, ежедневно увеличивалась в длину. С течением времени земля в этих местах приняла свой обычный вид.

На вопрос Специальной Комиссии, что за люди расстреливались в лесу близ дачи, Алексеева ответила, что расстреливались военнопленные поляки, и в подтверждение своих слов рассказала следующее:

Были дни, когда машины на дачу не прибывали, а тем не менее солдаты уходили с дачи в лес, оттуда слышалась частая одиночная стрельба. По возвращении солдаты обязательно шли в баню и затем пьянствовали.

И вот был еще такой случай. Я как-то задержалась на даче несколько позже обычного времени. Михайлова и Кона- ховская уже ушли. Я еще не успела закончить своей работы, ради которой осталась, как неожиданно пришел солдат и сказал, что я могу уходить. Он при этом сослался на распоряжение Розе. Он же проводил меня до шоссе.

Когда я отошла по шоссе от поворота на дачу метров 150-200, я увидела, как по шоссе шла группа военнопленных поляков человек 30 под усиленным конвоем немцев.

То, что это были поляки, я знала потому, что еще до начала войны, а также и некоторое время после прихода немцев, я встречала на шоссе военнопленных поляков, одетых в такую же форму, с характерными для них четырехугольными фуражками.

Я остановилась у края дороги, желая посмотреть, куда их ведут, и увидела, как они свернули у поворота к нам на дачу в «Козьи Горы».

Так как к этому времени я уже внимательно наблюдала за всем происходящим на даче, я заинтересовалась этим обстоятельством, вернулась по шоссе несколько назад и, укрывшись в кустах у обочины дороги, стала ждать. Примерно через минут 20 или 30 я услышала характерные, мне уже знакомые, одиночные выстрелы.

Тогда мне стало все ясно, и я быстро пошла домой.

Из этого факта я также заключила, что немцы расстреливали поляков, очевидно, не только днем, когда мы работали на даче, но и ночью в наше отсутствие. Мне это тогда стало понятно еще и потому, что я вспомнила случай, когда весь живший на даче состав офицеров и солдат, за исключением часовых, просыпался поздно, часам к 12 дня.

Несколько раз о прибытии поляков в «Козьи Горы» мы догадывались по напряженной обстановке, которая царила в это время на даче...

Весь офицерский состав уходил из дачи, в здании оставалось только несколько караульных, а вахмистр беспрерывно проверял посты по телефону...

Михайлова О. А. показала:

В сентябре месяце 1941 года в лесу «Козьи Горы» очень часто раздавалась стрельба. Сначала я не обращала внимания на подъезжавшие к нашей даче грузовые автомашины, крытые с боков и сверху, окрашенные в зеленый цвет, всегда сопровождавшиеся унтер-офицерами. Затем я заметила, что эти машины никогда не заходят в наш гараж и в то же время не разгружаются. Эти грузовые автомашины приезжали очень часто, особенно в сентябре 1941 года.

Среди унтер-офицеров, которые всегда ездили в кабинах рядом с шоферами, я стала замечать одного высокого с бледным лицом и рыжими волосами. Когда эти машины подъезжали к даче, то все унтер-офицеры, как по команде, шли в баню и долго в ней мылись, после чего сильно пьянствовали на даче.

Однажды этот высокий рыжий немец, выйдя из машины, направился в кухню и попросил воды. Когда он пил из стакана воду, я увидела кровь на обшлаге правого рукава его мундира.

Михайлова О. А. и Конаховская 3. П. один раз лично видели, как были расстреляны два военнопленных поляка, очевидно бежавшие от немцев и затем пойманные.

Михайлова об этом показала:

Однажды, как обычно, я и Конаховская работали на кухне и услышали недалеко от дачи шум. Выйдя за дверь, мы увидели двух военнопленных поляков, окруженных немецкими солдатами, что-то разъяснявшими унтер-офицеру Розе, затем к ним подошел оберст-лейтенант Арнес и что-то сказал Розе. Мы спрятались в сторону, так как боялись, что за проявленное любопытство Розе нас изобьет. Но нас все-таки заметили, и механик Глиневский, по знаку Розе, загнал нас на кухню, а поляков повел в сторону от дачи. Через несколько минут мы услышали выстрелы. Вернувшиеся вскоре немецкие солдаты и унтер-офицер Розе оживленно разговаривали. Я и Конаховская, желая выяснить, как поступили немцы с задержанными поляками, снова вышли на улицу. Одновременно с нами вышедший через главный вход дачи адъютант Арнеса по-немецки что-то спросил Розе, на что последний также по-немецки ответил: «Все в порядке». Эти слова я поняла, так как их немцы часто употребляли в разговорах между собой. Из всего происшедшего я заключила, что эти два поляка расстреляны.

Аналогичные показания по этому вопросу дала также Конаховская 3. П.

Напуганные тем, что происходило на даче, Алексеева, Михайлова и Конаховская решили под каким-нибудь удобным предлогом оставить работу на даче. Воспользовавшись снижением им «зарплаты» с 9 марок до 3-х марок в месяц в начале января 1942 г., по предложению Михайловой, они не вышли на работу. За ними в тот же день вечером приехали на машине, привезли на дачу и в наказание посадили в холодную - Михайлову на 8 суток, а Алексееву и Конаховскую на 3-е суток.

После того, как они отсидели этот срок, их всех уволили.

За время своей работы на даче Алексеева, Михайлова и Конаховская боялись делиться друг с другом своими наблюдениями обо всем том, что на даче происходило. Лишь будучи арестованными, сидя в холодной, ночью они поделились об этом.

Михайлова на допросе от 24 декабря 1943 года показала:

Здесь мы впервые поговорили откровенно о том, что делается на даче. Я рассказала все, что знала, но оказалось, что и Конаховская и Алексеева также знали все эти факты, но тоже, как и я, боялись говорить мне об этом. Тут же я узнала о том, что немцы в «Козьих Горах» расстреливали именно польских военнопленных, так как Алексеева рассказала, что она однажды осенью 1941 года шла с работы и лично видела, как немцы загоняли в лес «Козьи Горы» большую группу военнопленных поляков, а затем слышала в этом месте стрельбу.

Аналогичные показания об этом дали также Алексеева и Конаховская.

Сопоставив свои наблюдения, Алексеева, Михайлова и Конаховская пришли к твердому убеждению, что в августе и сентябре месяцах 1941 года на даче в «Козьих Горах» немцами производились массовые расстрелы военнопленных поляков.

Показания Алексеевой подтверждаются показаниями ее отца - Алексеева Михаила, которому она еще в период своей работы на даче осенью 1941 года рассказывала о своих наблюдениях по поводу творимых немцами на даче дел.

Она мне долго ничего не говорила, показал Алексеев Михаил, только, приходя домой, жаловалась, что на даче работать страшно и она не знает, как ей оттуда вырваться. Когда я ее спрашивал, почему ей страшно, она говорила, что в лесу очень часто слышится стрельба. Однажды, придя домой, она сказала мне по секрету, что в лесу «Козьи Горы» немцы расстреливают поляков. Выслушав дочь, я ее очень строго предупредил, чтобы она больше никому об этом не рассказывала, иначе узнают немцы и пострадает вся наша семья.

Показания о приводе на «Козьи Горы» военнопленных поляков небольшими группами в 20-30 человек, под охраной 5-7 немецких солдат, дали и другие свидетели, допрошенные Специальной Комиссией: Киселев П. Г. - крестьянин хутора «Козьи Горы», Кривозерцев М. Г. - плотник станции Красный Бор в Катынском лесу, Иванов С. В. - быв. нач. ст. Гнездово в районе Катынского леса, Савватеев И. В. - дежурный по той же станции, Алексеев А. М. - председатель колхоза дер. Борок, Оглоблин А. П. - священник Купринской церкви и др.

Эти свидетели слышали и выстрелы, раздававшиеся из леса на «Козьих Горах».

Особо важное значение для выяснения того, что происходило на даче в «Козьих Горах» осенью 1941 г., имеют показания профессора астрономии, директора обсерватории в Смоленске - Базилевского Б. В.

Профессор Базилевский в первые дни оккупации немцами Смоленска был насильно назначен ими зам. начальника города (бургомистра), а начальником города был назначен адвокат Меныпагин Б. Г., впоследствии ушедший вместе с ними, предатель, пользовавшийся особым доверием у немецкого командования и, в частности, у коменданта Смоленска фон-Швеца.

В начале сентября 1941 г. Базилевский обратился с просьбой к Менынагину ходатайствовать перед комендантом фон-Швецем об освобождении из лагеря военнопленных № 126 педагога Жиглинского. Выполняя эту просьбу, Меныиа- гин обратился к фон-Швецу и затем передал Базилевскому, что его просьба не может быть удовлетворена, так как, по словам фон-Швеца, «получена директива из Берлина, предписывающая неукоснительно проводить самый жестокий режим в отношении военнопленных, не допуская никаких послаблений в этом вопросе».

Я невольно возразил, показал свидетель Базилевский: «Что же может быть жестче существующего в лагере режима?» Меньшагин странно посмотрел на меня и, наклонившись ко мне, тихо ответил: «Может быть! Русские, по крайней мере, сами будут умирать, а вот военнопленных поляков предложено просто уничтожить».

«Как так? Как это понимать?» - воскликнул я.

«Понимать надо в буквальном смысле. Есть такая директива из Берлина», - ответил Меньшагин и тут же попросил меня «ради всего святого» никому об этом не говорить.

Недели через две после описанного выше разговора с Меныпагиным я, будучи снова у него на приеме, не удержался и спросил: «Что слышно о поляках?» Меньшагин помедлил, а потом все же ответил: «С ними уже покончено. Фон- Швец сказал мне, что они расстреляны где-то недалеко от Смоленска».

Видя мою растерянность, Меньшагин снова предупредил меня о необходимости держать это дело в строжайшем секрете и затем стал «объяснять» мне линию поведения немцев в этом вопросе. Он сказал, что расстрел поляков является звеном в общей цепи проводимой Германией антипольской политики, особенно обострившейся в связи с заключением русско-польского договора.

Базилевский также рассказал Специальной Комиссии о своей беседе с зондер-фюрером 7-го отдела немецкой комендатуры Гиршфельдом - прибалтийским немцем, хорошо говорящим по-русски:

Гиршфельд с циничной откровенностью заявил мне, что исторически доказана вредность поляков и их неполноценность, а потому уменьшение населения Польши послужит удобрением почвы и создаст возможность для расширения «жизненного пространства Германии». В этой связи Гирш- фельд с бахвальством рассказал, что в Польше интеллигенции не осталось совершенно, так как она повешена, расстреляна и заключена в лагери.

Показания Базилевского подтверждены опрошенным Специальной Комиссией свидетелем - профессором физики Ефимовым И. Е., которому Базилевский тогда же осенью 1941 г. рассказал о своем разговоре с Меныыагиным.

Документальным подтверждением показаний Базилевского и Ефимова являются собственноручные записи Мень- шагина, сделанные им в своем блокноте.

Этот блокнот, содержащий в себе 17 неполных страниц, был обнаружен в делах городского управления Смоленска после его освобождения Красной Армией.

Принадлежность указанного блокнота Менынагину и его почерк удостоверены как показаниями Базилевского, хорошо знающего почерк Меныпагина, так и графологической экспертизой.

Судя по имеющимся в блокноте датам, его содержание относится к периоду от первых дней августа 1941 года до ноября того же года.

В числе различных заметок по хозяйственным вопросам (о дровах, об электроэнергии, торговле и проч.) имеется ряд записей, сделанных Меньшагиным, очевидно, для памяти, как указания немецкой комендатуры Смоленска.

Из этих записей достаточно четко вырисовывается круг вопросов, которыми занималось управление города, как орган, выполнявший все указания немецкого командования.

На первых трех страницах блокнота подробно изложены порядок организации еврейского «гетто» и система репрессий, которые должны к евреям применяться.

На странице 10-й, помеченной 15 августа 1941 года, значится:

«Всех бежавших поляков военнопленных задерживать и доставлять в комендатуру».

На странице 15-ой (без даты) записано:

«Ходят ли среди населения слухи о расстреле польских военнопленных в Коз. гор. (Умнову)».

Из первой записи явствует, во-первых, что 15 августа 1941 года военнопленные поляки еще находились в районе Смоленска и, во-вторых, что они арестовывались немецкими властями.

Вторая запись свидетельствует о том, что немецкое командование, обеспокоенное возможностью проникновения слухов о совершенном им преступлении в среду гражданского населения, специально давало указания о проверке этого своего предположения.

Умнов, который упоминается в записи, был начальником русской полиции Смоленска в первые месяцы его оккупации.

Возникновение немецкой провокации

Зимой 1942-43 гг. общая военная обстановка резко изменилась не в пользу немцев. Военная мощь Советского Союза все усиливалась, единение СССР с союзниками крепло. Немцы решили пойти на провокацию, использовав для этой цели злодеяния, совершенные ими в Катынском лесу, и приписав их органам Советской власти. Этим они рассчитывали поссорить русских с поляками и замести следы своего преступления.

Священник села Куприно Смоленского р-на А.П. Огло- блин показал:

...После Сталинградских событий, когда немцы почувствовали неуверенность, они подняли это дело. Среди населения пошли разговоры, что «немцы свои дела поправляют».

Приступив к подготовке катынской провокации, немцы, в первую очередь, занялись поисками «свидетелей», которые могли бы под воздействием уговоров, подкупа или угроз дать нужные немцам показания.

Внимание немцев привлек проживавший на своем хуторе ближе всех к даче в «Козьих Горах» крестьянин Киселев Парфен Гаврилович, 1870 года рождения.

Киселева вызвали в гестапо еще в конце 1942 года и, угрожая репрессиями, требовали от него дать вымышленные показания о том, что ему якобы известно, как весной 1940 года большевики на даче УНКВД в «Козьих Горах» расстреляли военнопленных поляков.

Об этом Киселев показал:

Осенью 1942 года ко мне домой пришли два полицейских и предложили явиться в гестапо на станцию Гнездово. В тот же день я пошел в гестапо, которое помещалось в двухэтажном доме рядом с железнодорожной станцией. В комнате, куда я зашел, находились немецкий офицер и переводчик. Немецкий офицер, через переводчика, стал расспрашивать меня - давно ли я проживаю в этом районе, чем занимаюсь и каково мое материальное положение.

Я рассказал ему, что проживаю на хуторе в районе «Козьих Гор» с 1907 года и работаю в своем хозяйстве. О своем материальном положении я сказал, что приходится испытывать трудности, так как сам я в преклонном возрасте, а сыновья на войне.

После непродолжительного разговора на эту тему офицер заявил, что, по имеющимся в гестапо сведениям, сотрудники НКВД в 1940 году в Катынском лесу на участке «Козьих Гор» расстреляли польских офицеров, и спросил меня - какие я могу дать по этому вопросу показания. Я ответил, что вообще никогда не слыхал, чтобы НКВД производил расстрелы в «Козьих Горах», да и вряд ли это возможно, объяснил я офицеру, так как «Козьи Горы» - совершенно открытое многолюдное место и, если бы там расстреливали, то об этом бы знало все население близлежащих деревень.

Офицер ответил мне, что я все же должен дать такие показания, так как это якобы имело место. За эти показания мне было обещано большое вознаграждение.

Я снова заявил офицеру, что ничего о расстрелах не знаю и что этого вообще не могло быть до войны в нашей местности. Несмотря на это, офицер упорно настаивал, чтобы я дал ложные показания.

После первого разговора, о котором я уже показал, я был вторично вызван в гестапо лишь в феврале 1943 года. К этому времени мне было известно о том, что в гестапо вызывались и другие жители окрестных деревень и что от них также требовали такие показания, как и от меня.

В гестапо тот же офицер и переводчик, у которых я был на первом допросе, опять требовали от меня, чтобы я дал показания о том, что являлся очевидцем расстрела польских офицеров, произведенного якобы НКВД в 1940 г. Я снова заявил офицеру гестапо, что это ложь, так как до войны ни о каких расстрелах ничего не слышал и что ложных показаний давать не стану. Но переводчик не стал меня слушать, взял со стола написанный от руки документ и прочитал его. В нем было сказано, что я, Киселев, проживая на хуторе в районе «Козьих Гор», сам видел, как в 1940 году сотрудники НКВД расстреливали польских офицеров. Прочитав этот документ, переводчик предложил мне его подписать. Я отказался это сделать. Тогда переводчик стал понуждать меня к этому бранью и угрозами. Под конец он заявил: «Или вы сейчас же подпишете или мы вас уничтожим. Выбирайте!»

Испугавшись угроз, я подписал этот документ, решив, что на этом дело кончится.

В дальнейшем, после того как немцы организовали посещение катынских могил различными «делегациями», Киселева заставили выступить перед прибывшей «польской делегацией».

Киселев, забыв содержание подписанного в гестапо протокола, спутался и под конец отказался говорить.

Тогда гестапо арестовало Киселева и, нещадно избивая его в течение полутора месяцев, вновь добилось от него согласия на «публичные выступления».

Об этом Киселев показал:

В действительности получилось не так.

Весной 1943 года немцы оповестили о том, что ими в Катынском лесу в районе «Козьих Гор» обнаружены могилы польских офицеров, якобы расстрелянных органами НКВД в 1940 году.

Вскоре после этого ко мне в дом пришел переводчик гестапо и повел меня в лес в район «Козьих Гор».

Когда мы вышли из дома и остались вдвоем, переводчик предупредил меня, что я должен сейчас рассказать присутствующим в лесу людям все в точности, как было изложено в подписанном мною в гестапо документе.

Придя в лес, я увидел разрытые могилы и группу неизвестных мне лиц. Переводчик сказал мне, что это «польские делегаты», прибывшие для осмотра могил.

Когда мы подошли к могилам, «делегаты» на русском языке стали задавать мне различные вопросы по поводу расстрела поляков. Но так как со времени моего вызова в гестапо прошло более месяца, я забыл все, что было в подписанном мною документе, и стал путаться, а под конец сказал, что ничего о расстреле польских офицеров не знаю.

Немецкий офицер очень разозлился, а переводчик грубо оттащил меня от «делегации» и прогнал.

На следующий день, утром, к моему двору подъехала машина, в которой был офицер гестапо. Разыскав меня во дворе, он объявил, что я арестован, посадил в машину и увез в Смоленскую тюрьму...

После моего ареста я много раз вызывался на допросы, но меня больше били, чем допрашивали. Первый раз вызвали, сильно избили и обругали, заявляя, что я их подвел, и потом отправили в камеру.

При следующем вызове мне сказали, что я должен публично заявлять о том, что являюсь очевидцем расстрела польских офицеров большевиками и что до тех пор, пока гестапо не убедится, что я это буду добросовестно делать, я не буду освобожден из тюрьмы. Я заявил офицеру, что лучше буду сидеть в тюрьме, чем говорить людям в глаза ложь. После этого меня сильно избили.

Таких допросов, сопровождавшихся побоями, было несколько, в результате я совершенно обессилел, стал плохо слышать и не мог двигать правой рукой.

Примерно через месяц после моего ареста немецкий офицер вызвал меня и сказал: «Вот видите, Киселев, к чему привело ваше упрямство. Мы решили казнить вас. Утром повезем в Катынский лес и повесим». Я просил офицера не делать этого, стал убеждать его, что я не подхожу для роли «очевидца» расстрела, так как вообще врать не умею и поэтому снова что-нибудь напутаю. Офицер настаивал на своем. Через несколько минут в кабинет вошли солдаты и начали избивать меня резиновыми дубинками.

Не выдержав побоев и истязаний, я дал согласие выступать публично с вымышленным рассказом о расстреле поляков большевиками. После этого я был освобожден из тюрьмы с условием - по первому требованию немцев выступать перед «делегациями» в Катынском лесу...

В каждом случае перед тем, как вести меня в лес к раскопкам могил, переводчик приходил ко мне домой, вызывал во двор, отводил в сторону, чтобы никто не слышал, и в течение получаса заставлял заучивать наизусть все, что мне нужно будет говорить о якобы имевшем место расстреле НКВД польских офицеров в 1940 году.

Я вспоминаю, что переводчик говорил мне примерно следующее: «Я живу на хуторе в районе «Козьих Гор» недалеко от дачи НКВД. Весной 1940 г. я видел, как свозили в лес поляков и по ночам их там расстреливали». И обязательно нужно было дословно заявить, что «это дело рук НКВД».

После того, как я заучивал то, что мне говорил переводчик, он отводил меня в лес к разрытым могилам и заставлял повторять все это в присутствии прибывших «делегаций». Мои рассказы строго контролировались и направлялись переводчиком гестапо.

Однажды я выступал перед какой-то «делегацией» и мне задали вопрос: «Видел ли я лично этих поляков до расстрела их большевиками». Я не был подготовлен к такому вопросу и ответил, как было в действительности, т. е. что видел польских военнопленных до начала войны, так как они работали на дорогах. Тогда переводчик грубо оттащил меня в сторону и прогнал домой.

Прошу мне верить, что меня все время мучила совесть, так как я знал, что в действительности расстрел польских офицеров производился немцами в 1941 году, но у меня другого выхода не было, так как я постоянно находился под страхом повторного ареста и пыток.

Показания Киселева П.Г. о его вызове в гестапо, последующем аресте и избиениях подтверждаются проживающими вместе с ним его женой Киселевой Аксиньей, 1870 года рождения, его сыном Киселевым Василием, 1911 года рождения, и невесткой Киселевой Марией, 1918 года рождения, а также занимающим у Киселева на хуторе комнату дорожным мастером Сергеевым Тимофеем Ивановичем, 1901 года рождения.

Увечья, причиненные Киселеву в гестапо (повреждение плеча, значительная потеря слуха), подтверждены актом врачебно-медицинского обследования.

В поисках «свидетелей» немцы в дальнейшем заинтересовались работниками железнодорожной станции Гнездово, находящейся в двух с половиной километрах от «Козьих Гор».

На эту станцию весной 1940 года прибывали военнопленные поляки, и немцам, очевидно, хотелось получить соответствующие показания железнодорожников. В этих целях весной 1943 года немцами были вызваны в гестапо бывший начальник станции Гнездово - Иванов С.В., дежурный по станции Саватеев И.В. и другие.

Об обстоятельствах своего вызова в гестапо Иванов С.В., 1882 года рождения, показал:

...Это было в марте 1943 года. Меня допрашивал немецкий офицер в присутствии переводчика. Расспросив меня через переводчика о том, кто я такой и какую должность занимал на станции Гнездово до оккупации района немцами, офицер спросил меня, известно ли мне о том, что весной 1940 года на станцию Гнездово в нескольких поездах, большими партиями, прибыли военнопленные польские офицеры.

Я сказал, что об этом я знаю.

Тогда офицер спросил меня, известно ли мне, что большевики той же весной 1940 года, вскоре после прибытия польских офицеров, всех их расстреляли в Катынском лесу.

Я ответил, что об этом мне ничего неизвестно и что этого не может быть потому, что прибывших весной 1940 года на станцию Гнездово военнопленных польских офицеров я встречал на протяжении 1940-1941 гг., вплоть до занятия немцами Смоленска, на дорожно-строительных работах.

Офицер тогда заявил мне, что если германский офицер утверждает, что поляки были расстреляны большевиками, то значит так было на самом деле. «Поэтому, - продолжал офицер, - вам нечего бояться, и вы можете со спокойной совестью подписать протокол, что военнопленные польские офицеры были расстреляны большевиками и что вы являлись очевидцем этого».

Я ответил ему, что я старик, мне уже 61 год и на старости лет я не хочу брать греха на душу. Я могу только показать, что военнопленные поляки действительно прибыли на станцию Гнездово весной 1940 года.

Тогда германский офицер стал уговаривать меня дать требуемые показания, обещая в положительном случае перевести меня с должности сторожа на переезде и назначить на должность начальника станции Гнездово, которую я занимал при Советской власти, и обеспечить меня материально.

Переводчик подчеркнул, что мои показания, как бывшего железнодорожного служащего станции Гнездово, расположенной ближе всего к Катынскому лесу, чрезвычайно важны для германского командования и что я жалеть не буду, если дам такие показания.

Я понял, что попал в чрезвычайно тяжелое положение и что меня ожидает печальная участь, но тем не менее я вновь отказался дать германскому офицеру вымышленные показания.

После этого офицер стал на меня кричать, угрожать избиением и расстрелом, заявляя, что я не понимаю собственной выгоды. Однако я твердо стоял на своем.

Тогда переводчик составил короткий протокол на немецком языке на одной странице и рассказал своими словами его содержание.

В этом протоколе был записан, как мне рассказал переводчик, только факт прибытия польских военнопленных на станцию Гнездово. Когда я стал просить, чтобы мои показания были записаны не только на немецком, но и на русском языке, то офицер окончательно вышел из себя, избил меня резиновой палкой и выгнал из помещения...

Саватеев И. В., 1880 года рождения, показал:

...В гестапо я показал, что действительно весной 1940 года на ст. Гнездово в нескольких поездах прибывали военнопленные поляки и что они на машинах проследовали дальше, а куда - мне неизвестно. Я также добавил, что этих поляков я позднее встречал неоднократно на шоссе Москва-Минск, производивших небольшими партиями ремонтные работы.

Офицер заявил мне, что я путаю, что я не мог встречать поляков на шоссе, так как они расстреляны большевиками, и требовал, чтобы я именно об этом и показал. Я отказался.

После длительных угроз и уговаривания офицер посоветовался о чем-то с переводчиком на немецком языке, и переводчик тогда написал короткий протокол и дал мне его на подпись, объяснив, что здесь изложено содержание моих показаний. Я попросил переводчика дать мне возможность самому прочесть протокол, но тот оборвал меня бранью и приказал немедленно же подписать его и убираться вон. Я помедлил минуту, переводчик схватил висевшую на стене резиновую дубинку и замахнулся на меня. После этого я подписал подсунутый мне протокол. Переводчик сказал, чтобы я убирался домой и никому не болтал, иначе меня расстреляют...

Поиски «свидетелей» не ограничились названными лицами. Немцы настойчиво старались разыскать бывших сотрудников НКВД и заставить их дать нужные для них ложные показания.

Случайно арестовав бывшего рабочего гаража УНКВД Смоленской области Игнатюка Е. Л., немцы упорно, путем угроз и избиений, добивались от него дать показания о том, что он якобы являлся не рабочим гаража, а шофером и лично возил на расстрел военнопленных поляков.

По этому вопросу Игнатюк Е. Л., 1903 года рождения, показал:

Когда я был в первый раз на допросе у начальника полиции Алферчика, он, обвиняя меня в агитации против немецких властей, спросил, кем я работал в НКВД. Я ему ответил, что я работал в гараже управления НКВД Смоленской области в качестве рабочего. Алферчик на этом же допросе стал от меня добиваться, чтобы я ему дал показания о том, что я работал в управлении НКВД не рабочим гаража, а шофером.

Алферчик, не получив от меня нужных показаний, был сильно раздражен и вместе со своим адъютантом, которого он называл Жорж, завязали мне голову и рот какой-то тряпкой, сняли с меня брюки, положили на стол и начали бить резиновыми палками.

После этого меня опять вызвали на допрос, и Алферчик требовал от меня, чтобы я дал ему ложные показания о том, что польских офицеров в Катынском лесу расстреляли органы НКВД в 1940 году, о чем мне якобы как шоферу, участвовавшему в перевозке польских офицеров в Катынский лес и присутствовавшему при их расстреле, известно. При моем согласии дать такие показания Алферчик обещал освободить меня из тюрьмы и устроить на работу в полицию, где мне будут созданы хорошие условия жизни, в противном же случае они меня расстреляют...

Последний раз меня в полиции допрашивал следователь Александров, который требовал от меня таких же ложных показаний о расстреле польских офицеров, как и Алферчик, но и у него на допросе я отказался давать вымышленные показания.

После этого допроса меня опять избили и отправили в гестапо...

...В гестапо от меня требовали так же, как и в полиции, ложных показаний о расстреле польских офицеров в Катынском лесу в 1940 году советскими властями, о чем мне как шоферу якобы известно.

В изданной германским министерством иностранных дел книге, в которой были помещены сфабрикованные немцами материалы по «Катынскому делу», кроме упомянутого выше Киселева П.Г., были названы в качестве «свидетелей» Годезов (он же Годунов), 1877 года рождения, Сильверстов Григорий, 1891 года рождения, Андреев Иван, 1917 года рождения, Жигулев Михаил, 1915 года рождения, Кривозерцев Иван, 1915 года рождения, и Захаров Матвей, 1893 года рождения.

Проверкой установлено, что первые двое из перечисленных выше (Годезов и Сильверстов) умерли в 1943 г. до освобождения Смоленской области Красной Армией; следующие трое (Андреев, Жигулев и Кривозерцев) ушли с немцами, а может быть, были ими увезены насильно, а последний - Захаров Матвей - бывший сцепщик на станции Смоленск, работавший при немцах старостой в дер. Новые Батеки, был разыскан и допрошен Специальной Комиссией.

Захаров рассказал, каким способом немцы получили у него нужные им ложные показания по «Катынскому делу»:

В начале марта 1943 года, показал Захаров, ко мне на квартиру пришел сотрудник Гнездовского гестапо, фамилии его я не знаю, и сказал, что меня вызывает офицер.

Когда я пришел в гестапо, немецкий офицер через переводчика заявил мне: «Нам известно, что вы работали сцепщиком на ст. Смоленск-центральная и должны показать, что в 1940 году через Смоленск направлялись вагоны с военнопленными поляками на станцию Гнездово, после чего поляки были расстреляны в лесу у «Козьих Гор».

В ответ на это я заявил, что вагоны с поляками в 1940 году действительно проходили через Смоленск по направлению на запад, но где была станция назначения - я не знаю...

Офицер сказал мне, что если я по-хорошему не желаю дать показания, то он заставит сделать это по принуждению. После этих слов он взял резиновую дубинку и начал меня избивать. Затем меня положили на скамейку, и офицер вместе с переводчиком били меня. Сколько было нанесено ударов, я не помню, т. к. вскоре потерял сознание.

Когда я пришел в себя, офицер потребовал от меня подписать протокол допроса, и я, смалодушничав под воздействием побоев и угроз расстрела, дал ложные показания и подписал протокол. После подписания протокола я был из гестапо отпущен...

Через несколько дней после моего вызова в гестапо, примерно в середине марта 1943 года, ко мне на квартиру пришел переводчик и сказал, что я должен пойти к немецкому генералу и подтвердить там свои показания.

Когда мы пришли к генералу, он спросил у меня - подтверждаю ли я свои показания. Я сказал, что подтверждаю, т. к. еще в пути был предупрежден переводчиком, что если я откажусь подтвердить показания, то испытаю еще гораздо худшее, чем испытал в первый раз в гестапо.

Боясь повторения пыток, я ответил, что свои показания подтверждаю. Потом переводчик приказал мне поднять вверх правую руку и сказал мне, что я принял присягу и могу идти домой.

Установлено, что немцы пытались получить нужные им показания, применяя уговоры, угрозы и истязания, и от других лиц, в частности от бывшего помощника начальника Смоленской тюрьмы Каверзнева Н. С., бывшего работника той же тюрьмы Ковалева В. Г. и других.

Так как поиски нужного количества свидетелей не увенчались успехом, немцы расклеили в г. Смоленске и окрестных деревнях следующую листовку, подлинный экземпляр которой имеется в материалах Специальной Комиссии:

ОБРАЩЕНИЕ К НАСЕЛЕНИЮ

Кто может дать данные про массовое убийство, совершенное большевиками в 1940 году над пленными польскими офицерами, священниками в лесу Козьи Горы около шоссе Гнездово-Катынь?

Кто наблюдал автотранспорты от Гнездова в Козьи Горы

или

кто видел или слышал расстрелы? Кто знает жителей, которые могут рассказать об этом?

Каждое сообщение вознаграждается.

Сообщения направлять в Смоленск в немецкую полицию, Музейная улица 6, в Гнездово, в немецкую полицию дом № 105 у вокзала.

Фосс

лейтенант полевой полиции

3 май 1943 года.

Такое же объявление было помещено в издававшейся немцами в Смоленске газете «Новый путь» (№35 (157) от 6 мая 1943 г.).

О том, что немцы сулили награду за дачу нужных им показаний по «Катынскому делу», заявили опрошенные Специальной Комиссией свидетели - жители гор. Смоленска: Соколова О.Е., Пущина Е.А., Бычков И.И., Бондарев Г.Т., Устинов Е.П. и многие другие.

Обработка катынских могил

Наряду с поисками «свидетелей», немцы приступили к соответствующей подготовке могил в Катынском лесу: к изъятию из одежды убитых ими польских военнопленных всех документов, помеченных датами позднее апреля 1940 года, т. е. времени, когда, согласно немецкой провокационной версии, поляки были расстреляны большевиками; к удалению всех вещественных доказательств, могущих опровергнуть ту же провокационную версию.

Расследованием Специальной Комиссии установлено, что для этой цели немцами были использованы русские военнопленные числом до 500 человек, специально отобранные из лагеря военнопленных № 126.

Специальная Комиссия располагает многочисленными свидетельскими показаниями по этому вопросу.

Из них особого внимания заслуживают показания врачебного персонала упомянутого лагеря.

Врач Чижов А.Т., работавший в лагере № 126 в дни оккупации немцами Смоленска, показал:

...Примерно в начале марта месяца 1943 года из Смоленского лагеря военнопленных № 126, из числа более физически крепких пленных, отобрано было несколько партий, общим количеством до 500 человек, для направления якобы на окопные работы. Впоследствии никто из этих пленных в лагерь не вернулся.

Врач Хмыров В.А., также работавший при немцах в том же лагере, показал:

Мне известно, что примерно во второй половине февраля месяца или начале марта 1943 г. из нашего лагеря было отправлено в неизвестном мне направлении около 500 человек военнопленных красноармейцев. Отправка этих пленных производилась якобы на окопные работы, почему и отбирались физически полноценные люди...

Тождественные показания дали: медсестра Леньков- ская О.Г., медсестра Тимофеева А.И., свидетельницы Орлова П.М., Добросердова Е.Г. и свидетель Кочетков B.C.

Куда на самом деле были направлены 500 советских военнопленных из лагеря № 126, явствует из показаний свидетельницы Московской A.M.

Гр-ка Московская Александра Михайловна, проживавшая на окраине гор. Смоленска и работавшая в период оккупации на кухне в одной из немецких воинских частей, подала 5 октября 1943 г. заявление в Чрезвычайную Комиссию по расследованию зверств немецких оккупантов с просьбой вызвать ее для дачи важных показаний.

Будучи вызвана, она рассказала Специальной Комиссии, что в апреле месяце 1943 года перед уходом на работу, зайдя за дровами в свой сарай, находившийся во дворе у берега Днепра, она нашла в нем неизвестного человека, который оказался русским военнопленным.

Московская А. М., 1922 года рождения, показала: ...Из разговора с ним я узнала следующее: Его фамилия Егоров, зовут Николай, ленинградец. С конца 1941 года он все время содержался в немецком лагере для военнопленных № 126 в городе Смоленске. В начале марта 1943 года он с колонной военнопленных в несколько сот человек был направлен из лагеря в Катынский лес. Там их, в том числе и Егорова, заставляли раскапывать могилы, в которых были трупы в форме польских офицеров, вытаскивать эти трупы из ям и выбирать из их карманов документы, письма, фотокарточки и все другие вещи. Со стороны немцев был строжайший приказ, чтобы в карманах трупов ничего не оставлять. Два военнопленных были расстреляны за то, что после того, как они обы- екали трупы, немецкий офицер на этих трупах обнаружил какие-то бумаги.

Извлекаемые из одежды, в которую были одеты трупы, вещи, документы и письма просматривали немецкие офицеры, затем заставляли пленных часть бумаг класть обратно в карманы трупов, остальные бросали в кучу изъятых таким образом вещей и документов, которые потом сжигались.

Кроме того, в карманы трупов польских офицеров немцы заставляли вкладывать какие-то бумаги, которые они доставали из привезенных с собой ящиков или чемоданов (точно не помню).

Все военнопленные жили на территории Катынского леса в ужасных условиях, под открытым небом и усиленно охранялись.

В начале апреля месяца 1943 года все работы, намеченные немцами, видимо, были закончены, так как 3 дня никого из военнопленных не заставляли работать...

Вдруг ночью их всех без исключения подняли и куда-то повели. Охрана была усилена. Егоров заподозрил что-то неладное и стал с особым вниманием следить за всем тем, что происходило. Шли они часа 3—4 в неизвестном направлении. Остановились в лесу на какой-то полянке у ямы. Он увидел, как группу военнопленных отделили от общей массы, погнали к яме, а затем стали расстреливать.

Военнопленные заволновались, зашумели, задвигались. Недалеко от Егорова несколько человек военнопленных набросились на охрану, другие охранники побежали к этому месту. Егоров воспользовался этим моментом замешательства и бросился бежать в темноту леса, слыша за собой крики и выстрелы.

После этого страшного рассказа, который врезался в мою память на всю жизнь, мне Егорова стало очень жаль, и я просила его зайти ко мне в комнату отогреться и скрываться у меня до тех пор, пока он не наберется сил. Но Егоров не согласился... Он сказал, что во что бы то ни стало сегодня ночью уйдет и постарается пробраться через линию фронта к частям Красной Армии.

Но в этот вечер Егоров не ушел. Наутро, когда я пошла проверить, он оказался в сарае. Как выяснилось, ночью он пытался уйти, но после того, как прошел шагов пятьдесят, почувствовал такую слабость, что вынужден был возвратиться. Видимо, сказалось длительное истощение в лагере и голод последних дней. Мы решили, что он еще день-два побудет у меня с тем, чтобы окрепнуть. Накормив Егорова, я ушла на работу.

Когда вечером я возвратилась домой, мои соседки - Баранова Мария Ивановна и Кабановская Екатерина Викторовна сообщили мне, что днем во время облавы немецкими полицейскими в моем сарае был обнаружен пленный красноармеец, которого они увели с собой.

В связи с обнаружением в сарае Московской военнопленного Егорова она вызывалась в гестапо, где ее обвиняли в укрывательстве военнопленного.

Московская на допросах в гестапо упорно отрицала какое-либо отношение к этому военнопленному, утверждая, что о нахождении его в сарае, принадлежавшем ей, она ничего не знает. Не добившись признания от Московской, а также и потому, что военнопленный Егоров, видимо, Московскую не выдал, она была выпущена из гестапо.

Тот же Егоров рассказал Московской, что часть военнопленных, работавших в Катынском лесу, помимо выкапывания трупов, занималась привозом в Катынский лес трупов из других мест. Привезенные трупы сваливались в ямы вместе с выкопанными ранее трупами.

Факт доставки в катынские могилы в большом количестве трупов расстрелянных немцами в других местах подтверждается также показаниями инженера-механика Сухаче- ва П.Ф.

Сухачев П.Ф., 1912 года рождения, инженер-механик системы «Росглавхлеб», работавший при немцах машинистом на Смоленской городской мельнице, подал 8 октября 1943 года заявление с просьбой о вызове.

Будучи вызван Специальной Комиссией, он показал:

...Как-то раз на мельнице во второй половине марта месяца 1943 года я заговорил с немецким шофером, немного владевшим русским языком. Выяснив у него, что он везет муку в деревню Савенки для воинской части и на другой день возвращается в Смоленск, я попросил его захватить меня с собой, дабы иметь возможность купить в деревне жировые продукты. При этом я учитывал, что проезд на немецкой машине для меня исключал риск быть задержанным на пропускном пункте. Немецкий шофер согласился за плату. В тот же день, в десятом часу вечера, мы выехали на шоссе Смоленск-Витебск. Нас в машине было двое - я и немец- шофер. Ночь была светлая, лунная, однако устилавший дорогу туман несколько снижал видимость. Примерно на 22-23 километре от Смоленска, у разрушенного мостика на шоссе, был устроен объезд с довольно крутым спуском. Мы стали уже спускаться с шоссе на объезд, как нам навстречу из тумана внезапно показалась грузовая машина. То ли от того, что тормоза у нашей машины были не в порядке, то ли от неопытности шофера, но мы не сумели затормозить нашу машину и вследствие того, что объезд был довольно узкий, столкнулись с шедшей навстречу машиной. Столкновение было не сильным, так как шофер встречной машины успел взять в сторону, вследствие чего произошел скользящий удар боковых сторон машин. Однако встречная машина, попав правым колесом в канаву, свалилась одним боком на косогор. Наша машина осталась на колесах. Я и шофер немедленно выскочили из кабинки и подошли к свалившейся машине. Меня поразил сильный трупный запах, очевидно шедший от машины. Подойдя ближе, я увидел, что машина была заполнена грузом, покрытым сверху брезентом, затянутым веревками. От удара веревки лопнули, и часть груза вывалилась на косогор. Это был страшный груз. Это были трупы людей, одетых в военную форму.

Около машины находилось, насколько я помню, человек 6-7, из них один немец-шофер, два вооруженных автоматами немца, а остальные были русскими военнопленными, так как говорили по-русски и одеты были соответствующим образом.

Немцы с руганью набросились на моего шофера, затем предприняли попытки поставить машину на колеса. Минуты через две к месту аварии подъехали еще две грузовых машины и остановились. С этих машин к нам подошла группа немцев и русских военнопленных, всего человек 10. Общими усилиями все стали поднимать машину. Воспользовавшись удобным моментом, я тихо спросил одного из русских военнопленных: «Что это такое?» Тот так же тихо мне ответил: «Которую уж ночь возим трупы в Катынский лес».

Свалившаяся машина еще не была поднята, как ко мне и моему шоферу подошел немецкий унтер-офицер и отдал приказание нам немедленно ехать дальше. Так как на нашей машине никаких серьезных повреждений не было, то шофер, отведя ее немного в сторону, выбрался на шоссе, и мы поехали дальше.

Проезжая мимо подошедших позднее двух машин, крытых брезентом, я также почувствовал страшный трупный запах.

Показания Сухачева подтверждаются показаниями Егорова Владимира Афанасьевича, состоявшего в период оккупации на службе в полиции в качестве полицейского.

Егоров показал, что, неся по роду своей службы охрану моста на перекрестке шоссейных дорог Москва-Минск и Смоленск-Витебск, он несколько раз ночью в конце марта и в первые дни апреля 1943 года наблюдал, как по направлению к Смоленску проезжали большие грузовые машины, крытые брезентом, от которых шел сильный трупный запах. В кабинках машин и сзади поверх брезента сидело по несколько человек, некоторые были вооружены и, несомненно, это были немцы.

О своих наблюдениях Егоров доложил начальнику полицейского участка в деревне Архиповка Головневу Кузьме Демьяновичу, который посоветовал ему «держать язык за зубами» и добавил: «Это нас не касается, нечего нам путаться в немецкие дела».

О том, что немцы перевозили трупы на грузовых машинах в Катынский лес, дал также показания Яковлев-Соколов Флор Максимович, 1896 года рождения, бывш. агент по снабжению столовых Смоленского треста столовых, а при немцах - начальник полиции Катынского участка.

Он показал, что лично видел один раз в начале апреля 1943 года, как с шоссе в Катынский лес прошли четыре крытых брезентом грузовых автомашины, в которых сидело несколько человек, вооруженных автоматами и винтовками. От этих машин шел резкий трупный запах.

Из приведенных свидетельских показаний со всей ясностью можно заключить, что немцы расстреливали поляков и в других местах. Свозя их трупы в Катынский лес, они преследовали троякую цель: во-первых, уничтожить следы своих собственных злодеяний; во-вторых, свалить свои преступления на Советскую власть; в-третьих, увеличить количество «большевистских жертв» в могилах Катынского леса.

«Экскурсии» на катынские могилы

В апреле месяце 1943 года, закончив все подготовительные работы на могилах в Катынском лесу, немецкие оккупанты приступили к широкой агитации в печати и по радио, пытаясь приписать Советской власти зверства, совершенные ими самими над военнопленными поляками. В качестве одного из методов этой провокационной агитации немцы организовали посещения катынских могил жителями Смоленска и его окрестностей, а также и «делегациями» из стран, оккупированных немецкими захватчиками или находящихся в вассальной зависимости от них.

Специальная Комиссия опросила ряд свидетелей, участвовавших в «экскурсиях» на катынские могилы.

Свидетель Зубков К.П., врач-патологоанатом, работавший в качестве судебно-медицинского эксперта в Смоленске, показал Специальной Комиссии:

...Одежда трупов, особенно шинели, сапоги и ремни, была довольно хорошо сохранившейся. Металлические части одежды - пряжки ремней, пуговицы, крючки, шипы на ботинках и прочее имели не резко выраженную ржавчину и в некоторых случаях местами сохраняли блеск металла. Доступные осмотру ткани тела трупов - лица, шеи, руки имели преимущественно грязный зеленоватый цвет, в отдельных случаях грязнокоричневый, но полного разрушения тканей, гниения не было. В отдельных случаях были видны обнаженные сухожилия белесоватого цвета и часть мышц. Во время моего пребывания на раскопках на дне большой ямы работали люди по разборке и извлечению трупов. Для этого они применяли лопаты и другие инструменты, а также брали трупы руками, перетаскивали их за руки, за ноги и одежду с места на место. Ни в одном случае не приходилось наблюдать, чтобы трупы распадались, или чтобы отрывались у них отдельные части.

Учитывая все вышеизложенное, я пришел к выводу, что давность пребывания трупов в земле - не три года, как утверждали немцы, а значительно меньше. Зная, что в массовых могилах гниение трупов протекает быстрее, чем в одиночных и тем более без гробов, я пришел к выводу, что массовый расстрел поляков был произведен около полутора лет тому назад и может относиться к осени 1941 г. или весне 1942 г. В результате посещения раскопок я твердо убедился, что совершенное чудовищное злодеяние - дело рук немцев.

Показания о том, что одежда трупов, ее металлические части, обувь, а также сами трупы хорошо сохранились, дали допрошенные Специальной Комиссией многочисленные свидетели, участвовавшие в «экскурсиях» на катынские могилы, в том числе: заведующий Смоленской водопроводной сетью Куцев И.З., учительница катынской школы Ветрова Е.Н., телефонистка Смоленского отделения связи Щедрова Н.Г., житель дер. Борок Алексеев М.А., житель дер. Новые Батеки Криво- зерцев М. Г., дежурный по ст. Гнездово Саватеев И.В., гражданка Смоленска Пущина Е.А., врач 2-й Смоленской больницы Сидорук Т.А., врач той же больницы Кесарев П.М. и др.

Попытки немцев замести следы своих злодеяний

Организованные немцами «экскурсии» не достигали своей цели. Все побывавшие на могилах убеждались в том, что перед ними налицо самая грубая и явная немецко- фашистская провокация. Поэтому со стороны немецких властей принимались меры к тому, чтобы заставить сомневающихся молчать.

Специальная Комиссия располагает показаниями целого ряда свидетелей, которые рассказали о том, как преследовали немецкие власти тех, кто сомневался или не верил в провокацию. Их увольняли со службы, арестовывали, угрожали расстрелом. Комиссия установила два случая расстрела за неумение «держать язык на привязи»: такая расправа была учинена над бывшим немецким полицейским Загайновым и над Егоровым A.M., работавшим на раскопках могил в Катынском лесу.

Показания о преследовании немцами людей, выражавших свои сомнения после посещения могил в Катынском лесу, дали: уборщица аптеки № 1 Смоленска Зубарева М.С., помощник санитарного врача Сталинского райздравотдела Смоленска Козлова В. Ф. и другие.

Быв. нач. полиции Катынского участка Яковлев- Соколов Ф.М. показал:

Создалась обстановка, вызывавшая серьезную тревогу в немецкой комендатуре, и на места полицейским аппаратам срочно были даны указания во что бы то ни стало пресечь все вредные разговоры и арестовать всех лиц, высказывающих неверие в «Катынское дело».

Мне лично, как нач. участковой полиции, такие указания дали: в конце мая 1943 г. немецкий комендант с. Катынь обер-лейтенант Браунг и в начале июня - нач. Смоленской районной полиции Каменский.

Я созвал инструктивное совещание полицейских своего участка, на котором предложил задерживать и доставлять в полицию каждого высказывающего неверие и сомневающегося в правдоподобии сообщений немцев о расстреле большевиками польских военнопленных.

Выполняя эти указания немецких властей, я явно кривил душой, так как сам был уверен, что «Катынское дело» - немецкая провокация. Полностью я убедился в этом, когда лично побывал на «экскурсии» в Катынском лесу.

Видя, что «экскурсии» местного населения на катынские могилы не достигают цели, немецкие оккупационные власти летом 1943 г. распорядились зарыть эти могилы.

Перед своим отступлением из Смоленска немецкие оккупационные власти стали наспех заметать следы своих злодеяний. Дача, которую занимал «штаб 537 строительного батальона», была сожжена дотла. Трех девушек - Алексееву, Михайлову и Конаховскую - немцы разыскивали в дер. Борок, чтобы увезти с собой, а может быть, и уничтожить. Разыскивали немцы и своего главного «свидетеля» - Киселева П.Г., но тот вместе со своей семьей успел скрыться. Немцы сожгли его дом.

Немцы старались схватить и других «свидетелей» - б. начальника станции Гнездово Иванова С.В. и б. дежурного по этой станции Саватеева И.В., а также б. сцепщика ст. Смоленск Захарова М.Д.

В самые последние дни перед отступлением из Смоленска немецко-фашистские оккупанты искали профессоров Базилевского и Ефимова. Обоим удалось избегнуть увода или смерти лишь потому, что они заблаговременно скрылись.

Однако замести следы и скрыть свои преступления немецко-фашистским захватчикам не удалось.

Произведенная судебно-медицинская экспертиза эксгумированных трупов с неопровержимой ясностью доказывает, что расстрел военнопленных поляков был произведен самими немцами.

Акт судебно-медицинской экспертизы

По указанию Специальной Комиссии по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко- фашистскими захватчиками в Катынском лесу (близ гор. Смоленска) военнопленных польских офицеров, судебно-медицинская экспертная комиссия в составе:

Главного судебно-медицинского эксперта наркомздрава СССР, директора Государственного научно- исследовательского института судебной медицины наркомздрава СССР В.И. Прозоровского;

Профессора судебной медицины 2-го Московского государственного медицинского института, доктора медицинских наук В.М. Смольянинова;

Профессора патологической анатомии, доктора медицинских наук - Д.Н. Выропаева;

Старшего научного сотрудника танатологического отделения Государственного научно-исследовательского института судебной медицины наркомздрава СССР, доктора П.С. Семеновского;

Старшего научного сотрудника судебно-химического отделения Государственного научно-исследовательского института судебной медицины наркомздрава СССР, доцента М.Д. Швайковой;

при участии:

Главного судебно-медицинского эксперта Западного фронта, майора медицинской службы Никольского;

Судебно-медицинского эксперта Н... армии, капитана медицинской службы Бусоедова;

Начальника патолого-анатомической лаборатории 92, майора медицинской службы Субботина;

Майора медицинской службы Оглоблина;

Врача-специалиста, старшего лейтенанта медицинской службы Садыкова;

Старшего лейтенанта медицинской службы Пушкаревой,

в период с 16-го по 23-е января 1944 г. произвела эксгумацию и судебно-медицинское исследование трупов польских военнопленных, погребенных в могилах на территории «Козьи Горы» в Катынском лесу, в 15-ти километрах от гор. Смоленска. Трупы польских военнопленных были погребены в общей могиле размером около 60 х 60 х 3 метра и, кроме того, в отдельной могиле размером около 7 х 6 х 3,5 метра. Из могил эксгумировано и исследовано 925 трупов.

Эксгумация и судебно-медицинское исследование трупов произведены для установления:

а) личности покойных;

б) причины смерти;

в) давности погребения.

Обстоятельства дела: см, материалы Специальной Комиссии.

Объективные данные: см. протоколы судебно-медицинских исследований трупов.

Заключение

Судебно-медицинская экспертная комиссия, основываясь на результатах судебно-медицинских исследований трупов, приходит к следующему заключению:

По раскрытии могил и извлечении трупов из них установлено:

а) среди массы трупов польских военнопленных находятся трупы в гражданской одежде, количество их по отношению к общему числу исследованных трупов незначительно (всего 2 на 925 извлеченных трупов); на трупах были надеты ботинки военного образца;

б) одежда на трупах военнопленных свидетельствует об их принадлежности к офицерскому и частично к рядовому составу польской армии;

в) обнаруженные при осмотре одежды разрезы карманов и сапог, вывороченные карманы и разрывы их показывают, что вся одежда на каждом трупе (шинель, брюки и др.), как правило, носит на себе следы обыска, произведенного на трупах;

г) в некоторых случаях при осмотре одежды отмечена целость карманов. В этих карманах, а также в разрезанных и разорванных карманах под подкладкой мундиров, в поясах брюк, в портянках и носках найдены обрывки газет, брошюры, молитвенники, почтовые марки, открытые и закрытые письма, квитанции, записки и другие документы, а также ценности (слиток золота, золотые доллары), трубки, перочинные ножи, курительная бумага, носовые платки и др.;

д) на части документов (даже без специальных исследований) при осмотре их констатированы даты, относящиеся к периоду от 12 ноября 1940 г. до 20 июня 1941 г.;

е) ткань одежды, особенно шинелей, мундиров, брюк и верхних рубашек, хорошо сохранилась и с очень большим трудом поддается разрыву руками;

ж) у очень небольшой части трупов (20 из 925) руки оказались связанными позади туловища с помощью белых плетеных шнуров.

Состояние одежды на трупах, именно тот факт, что мундиры, рубашки, поясные ремни, брюки и кальсоны застегнуты; сапоги или ботинки надеты; шарфы и галстуки повязаны вокруг шеи, помочи пристегнуты, рубашки заправлены в брюки - свидетельствует, что наружного осмотра туловища и конечностей трупов ранее не производилось.

Сохранность кожных покровов на голове и отсутствие на них, а также на покровах груди и живота (кроме трех случаев из 925) каких бы то ни было надрезов, разрезов и других признаков экспертной деятельности указывает, что судебно-медицинского исследования трупов не производилось, судя по эксгумированным судебно-медицинской экспертной комиссией трупам.

Наружный и внутренний осмотры 925 трупов дают основания утверждать наличие огнестрельных ранений головы и шеи, в четырех случаях сочетавшихся с повреждением костей свода черепа тупым, твердым, тяжелым предметом. Кроме того, в незначительном количестве случаев обнаружено повреждение живота при одновременном ранении головы.

Входные отверстия огнестрельных ранений, как правило, единичные, реже - двойные, расположены в затылочной области головы вблизи от затылочного бугра, большого затылочного отверстия или на его краю. В небольшом числе случаев входные огнестрельные отверстия найдены на задней поверхности шеи, соответственно 1, 2, 3 шейным позвонкам.

Выходные отверстия обнаружены чаще всего в лобной области, реже - в теменных и височных областях, а также на лице и шее. В 27 случаях огнестрельные ранения оказались слепыми (без выходных отверстий) и в конце пулевых каналов под мягкими покровами черепа, в его костях, в оболочках и веществе мозга найдены деформированные, слабодеформированные и вовсе не деформированные оболочечные пули, применяемые при стрельбе из автоматических пистолетов, преимущественно калибра 7,65 мм.

Размеры входных отверстий на затылочной кости допускают вывод, что при расстрелах было употреблено огнестрельное оружие двух калибров: в подавляющем большинстве случаев - менее 8 мм, т. е. 7,65 мм и менее; в меньшем числе - свыше 8 мм, т. е. 9 мм.

Характер трещин костей черепа и обнаружение в некоторых случаях пороховых остатков у входного отверстия говорит о том, что выстрелы были произведены в упор или почти в упор.

Взаиморасположение входных и выходных отверстий показывает, что выстрелы производились сзади, при наклоненной вперед голове. При этом пулевой канал проходил через жизненно важные отделы головного мозга или вблизи от них и разрушение ткани мозга являлось причиной смерти.

Обнаруженные на костях свода черепа повреждения тупым, твердым, тяжелым предметом сопутствовали огнестрельным ранениям головы и сами по себе причиной смерти не служили.

Судебно-медицинские исследования трупов, произведенные в период с 16 по 23 января 1944 г., свидетельствуют о том, что совершенно не имеется трупов в состоянии гнилостного распада или разрушения и что все 925 трупов находятся в сохранности - в начальной стадии потери трупом влаги (что наиболее часто и резко было выражено в области груди и живота, иногда и на конечностях; в начальной стадии жировоска; в резкой степени жировоска у трупов, извлеченных со дна могил); в сочетании обезвоживания тканей трупа и образования жировоска.

Заслуживает особого внимания то обстоятельство, что мышцы туловища и конечностей совершенно сохранили свою макроскопическую структуру и свой почти обычный цвет; внутренние органы грудной и брюшной полости сохранили свою конфигурацию, в целом ряде случаев мышца сердца на разрезах имела ясно различимое строение и присущую ей окраску, а головной мозг представлял характерные структурные особенности с отчетливо выраженной границей серого и белого вещества. Кроме микроскопического исследования тканей и органов трупа, судебно-медицинской экспертизой изъят соответствующий материал для последующих микроскопических и химических исследований в лабораторных условиях.

В сохранении тканей и органов трупов имели известное значение свойства почвы на месте обнаружения.

По раскрытии могил и изъятии трупов и пребывания их на воздухе они подвергались действию тепла и влаги в весенне-летнее время 1943 г. Это могло оказать влияние на резкое развитие процесса разложения трупов.

Однако степень обезвоживания трупов и образования в них жировоска, особо хорошая сохранность мышц и внутренних органов, а также и одежды дают основания утверждать, что трупы находились в почве недолгое время.

Сопоставляя же состояние трупов в могилах на территории «Козьи Горы» с состоянием трупов в других местах захоронения в г. Смоленске и его ближайших окрестностях - в Гедеоновке, Магаленщине, Реадовке, лагере № 126, Красном Бору и т. д. (см. акт суд. мед. экспертизы от 22-го октября 1943 г.), надлежит признать, что погребение трупов польских военнопленных на территории «Козьих Гор» произведено около 2-х лет тому назад. Это находит свое полное подтверждение в обнаружении в одежде на трупах документов, исключающих более ранние сроки погребения (см. пункт «д» ст. 36 и опись документов).

Судебно-медицинская экспертная комиссия на основе данных и результатов исследований -

считает установленным акт умерщвления путем расстрела военнопленных офицерского и частично рядового состава польской армии;

утверждает, что этот расстрел относится к периоду около 2-х лет тому назад, т. е. между сентябрем-декабрем 1941 г.;

усматривает в факте обнаружения судебно-медицинской экспертной комиссией в одежде трупов ценностей и документов, имеющих дату 1941 г. - доказательство того, что немецко- фашистские власти, предпринявшие в весенне-летнее время 1943 г. обыск трупов, произвели его не тщательно, а обнаруженные документы свидетельствуют о том, что расстрел произведен после июня 1941 г.;

констатирует, что в 1943 г. немцами произведено крайне ничтожное число вскрытий трупов расстрелянных польских военнопленных;

отмечает полную идентичность метода расстрела польских военнопленных со способом расстрелов мирных советских граждан и советских военнопленных, широко практиковавшимся немецко-фашистскими властями на временно оккупированной территории СССР, в том числе в городах - Смоленске, Орле, Харькове, Краснодаре, Воронеже.

Главный судебно-медицинский эксперт наркомздрава СССР, директор Государственного научно-исследовательского института судебной медицины наркомздрава СССР - В.И. ПРОЗОРОВСКИЙ.

Профессор судебной медицины 2-го Московского государственного медицинского института, доктор медицинских наук - В.М. СМОЛЬЯНИНОВ.

Профессор патологической анатомии, доктор медицинских наук - Д.Н. ВЫРОПАЕВ.

Старший научный сотрудник танатологического отделения Государственного научно-исследовательского института судебной медицины НКЗ СССР, доктор - П. С. СЕМЕНОВСКИЙ.

Старший научный сотрудник судебно-химического отделения Государственного научно-исследовательского института судебной медицины НКЗ СССР, доцент - М.Д. ШВАЙКОВА.

Смоленск, 24 января 1944 г.

Документы, найденные на трупах

Кроме данных, зафиксированных в акте судебно- медицинской экспертизы, время расстрела немцами военнопленных польских офицеров (осень 1941 г., а не весна 1940 г., как утверждают немцы) устанавливается также и обнаруженными при вскрытии могил документами, относящимися не только ко второй половине 1940 г., но и к весне и лету (март-июнь) 1941 г.

Из обнаруженных судебно-медицинскими экспертами документов заслуживают особого внимания следующие:

1. На трупе № 92:

Письмо из Варшавы, адресованное Красному Кресту в Центральное Бюро военнопленных - Москва, ул. Куйбышева, 12. Письмо написано на русском языке. В этом письме Софья Зигонь просит сообщить местопребывание ее мужа Томаша Зигоня. Письмо датировано 12 сент. 40 г. На конверте имеется немецкий почтовый штамп - «Варшава, сент.-40» и штамп - «Москва, почтамт 9 экспедиция, 28 сент. 40 года» и резолюция красными чернилами на русском языке: «Уч. установить лагерь и направить для вручения. 15 нояб.—40 г.» (подпись неразборчива).

2. На трупе № 4:

Почтовая открытка, заказная № 0112 из Тарнополя с почтовым штемпелем «Тарнополь 12 нояб. -40 г.» Рукописный текст и адрес обесцвечены.

3. На трупе № 101:

Квитанция № 10293 от 19 дек. - 1939 г., выданная Козельским лагерем о приеме от Левандовского Эдуарда Адамовича золотых часов. На обороте квитанции имеется запись от 14 марта 1941 г. о продаже этих часов Ювелирторгу.

4. На трупе № 46:

Квитанция (№ неразборчив), выданная 16 дек. 1939 г. Ста- робельским лагерем о приеме от Арашкевича Владимира Рудольфовича золотых часов. На обороте квитанции имеется отметка от 25 марта 1941 г. о том, что часы проданы Ювелирторгу.

5. На трупе № 71:

Бумажная иконка с изображением Христа, обнаруженная между 144 и 145 страницами католического молитвенника. На обороте иконки имеется надпись, из которой разборчива подпись - «Ядвиня» и дата «4 апреля 1941 г.»

6. На трупе № 46:

Квитанция от 6 апреля 1941 г., выданная лагерем № 1-ОН о приеме от Арашкевича денег в сумме 225 рублей.

7. На том же трупе № 46:

Квитанция от 5 мая 1941 г., выданная лагерем № 1-ОН о приеме от Арашкевича денег в сумме 102 рубля.

8. На трупе № 101:

Квитанция от 18 мая 1941 г., выданная лагерем № 1-ОН о приеме от Левандовского Э. денег в сумме 175 рублей.

9. На трупе № 53:

Неотправленная почтовая открытка на польском языке в адрес: Варшава, Багателя 15 кв. 47 Ирене Кучинской. Датирована 20 июня 1941 г. Отправитель Станислав Кучинский.

Общие выводы

Из всех материалов, находящихся в распоряжении Специальной Комиссии, а именно - показаний свыше 100 опрошенных ею свидетелей, данных судебно-медицинской экспертизы, документов и вещественных доказательств, извлеченных из могил Катынского леса, с неопровержимой ясностью вытекают нижеследующие выводы:

1. Военнопленные поляки, находившиеся в трех лагерях западнее Смоленска и занятые на дорожно-строительных работах до начала войны, оставались там и после вторжения немецких оккупантов в Смоленск до сентября 1941 г. включительно;

2. В Катынском лесу осенью 1941 г. производились немецкими оккупационными властями массовые расстрелы польских военнопленных из вышеуказанных лагерей;

3. Массовые расстрелы польских военнопленных в Катынском лесу производило немецкое военное учреждение, скрывавшееся под условным наименованием «штаб 537 строительного батальона», во главе которого стояли оберст-лейтенант Арнес и его сотрудники - обер-лейтенант Рекст, лейтенант Хотт;

4. В связи с ухудшением для Германии общей военно- политической обстановки к началу 1943 г. немецкие оккупационные власти в провокационных целях предприняли ряд мер к тому, чтобы приписать свои собственные злодеяния органам Советской власти в расчете поссорить русских с поляками;

5. В этих целях:

а) немецко-фашистские захватчики, путем уговоров, попыток подкупа, угроз и варварских истязаний, старались найти «свидетелей» из числа советских граждан, от которых добивались ложных показаний о том, что военнопленные поляки якобы были расстреляны органами Советской власти весной 1940 г.;

б) немецкие оккупационные власти весной 1943 г. свозили из других мест трупы расстрелянных ими военнопленных поляков и складывали их в разрытые могилы Катынского леса с расчетом скрыть следы своих собственных злодеяний и увеличить число «жертв большевистских зверств» в Катынском лесу;

в) готовясь к своей провокации, немецкие оккупационные власти для работ по разрытию могил в Катынском лесу, извлечению оттуда изобличающих их документов и вещественных доказательств использовали до 500 русских военнопленных, которые по выполнении этой работы были немцами расстреляны.

6. Данными судебно-медицинской экспертизы с несомненностью устанавливается:

а) время расстрела - осень 1941 г.;

б) применение немецкими палачами при расстреле польских военнопленных того же способа пистолетного выстрела в затылок, который применялся ими при массовых убийствах советских граждан в других городах, в частности, в Орле, Воронеже, Краснодаре и в том же Смоленске.

7. Выводы из свидетельских показаний и судебно- медицинской экспертизы о расстреле немцами военнопленных поляков осенью 1941 г. полностью подтверждаются вещественными доказательствами и документами, извлеченными из катынских могил;

8. Расстреливая польских военнопленных в Катынском лесу, немецко-фашистские захватчики последовательно осуществляли свою политику физического уничтожения славянских народов.

(Следуют подписи членов Спец. Комиссии)

Председатель Специальной Комиссии, член Чрезвычайной Государственной Комиссии, академик Н.Н. БУРДЕНКО.

ЧЛЕНЫ:

Член Чрезвычайной Государственной Комиссии, академик Алексей ТОЛСТОЙ. Член Чрезвычайной Государственной Комиссии, митрополит НИКОЛАЙ. Председатель Всеславянского Комитета генерал-лейтенант А С. ГУНДОРОВ. Председатель Исполкома Союза обществ Красного Креста и Красного Полумесяца С. А. КОЛЕСНИКОВ. Народный комиссар просвещения РСФСР, академик В. П. ПОТЕМКИН.

Начальник Главного военно-санитарного управления Красной Армии,

генерал-полковник Е. И. СМИРНОВ. Председатель Смоленского облисполкома Р. Е. МЕЛЬНИКОВ.

Гор. Смоленск. 24 января 1944 года.

Правда. 1944. 26 января

№6

СТЕНОГРАММА ЗАСЕДАНИЯ ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ КОМИССИИ ПО РАССЛЕДОВАНИЮ НЕМЕЦКИХ ЗВЕРСТВ ОТ 23 ЯНВАРЯ 1944 ГОДА

Опрос свидетеля Ветошникова[33]

Потемкин: Вы обращались к начальнику Смоленского участка тов. ИВАНОВУ с просьбой о даче Вам вагонов для эвакуации военнопленных поляков. Расскажите, как это было?

Ответ: 10-го числа (июль 1941. - Ред.) я провел совещание с административным составом об эвакуации лагеря. Я ожидал приказа о ликвидации лагеря, но связь со Смоленском прервалась. Тогда я сам с несколькими сотрудниками выехал в Смоленск для выяснения обстановки. В Смоленске я застал напряженное положение. Я обратился к начальнику движения Смоленского участка Западной ж.д. т. Иванову с просьбой обеспечить лагерь вагонами для вывоза военнопленных поляков. Но т. Иванов ответил, что рассчитывать на получение вагонов я не могу. Я пытался связаться также с Москвой для получения разрешения двинуться пешим порядком, но мне это не удалось.

К этому времени Смоленск уже был отрезан немцами от лагеря, и что стало с военнопленными поляками и оставшейся в лагере охраной, - я не знаю.

Потемкин: О каком количестве вагонов шла речь?

Ответ: Мне нужно было 75 вагонов, но я просил любое количество, лишь бы только как-нибудь погрузиться и выехать. К этому времени с Москвой связь была нарушена, и связаться с Москвой мне не удалось.

13 июля я выехал для того, чтобы попасть в лагерь, но на Витебском шоссе застава меня не пропустила. Я возвратился обратно в Смоленск и хотел по Минскому шоссе попасть в лагерь, но и здесь застава меня не пропустила. Я попробовал связаться с комендатурой охраны тыла, но этого мне не удалось. Таким образом в лагерь я не попал.

Потемкин: Есть ли у Вас какие-нибудь сведения, что стало с поляками из лагерей?

Ответ: У меня никаких сведений не было об этом до опубликования материалов по «Катынскому делу».

Толстой: Комиссии сообщили, что документы из лагеря спасены.

Ответ: Не все документы. Вывезены были личные учетные дела еще с начала появления парашютных десантов.

Потемкин: Какое количество находилось в трех названных лагерях?

Ответ: У меня в лагере было 2932 человека, в лагере № 3 - более 3 тысяч, в лагере № 2 - примерно полторы, максимум 2000.

Толстой: Какое настроение было у военнопленных поляков офицеров при Советской власти?

Ответ: Старшее офицерство было замкнуто, подофицеры и средняя часть с началом военных действий были настроены так, что хоть вооружай их сегодня и они пойдут против Германии. Средние слои придерживались того, что, как бы ни сложилась обстановка, Польша не сгинет. Они ориентировались на правительство Сикорского.

Толстой: Высшее офицерство тоже работало?

Ответ: Начиная от подполковника и выше военнопленные на работах не использовались. Свободно общались между собой, питание было хорошее. Связь была ограничена только с населением.

Гундоров: Из каких лагерей были у Вас офицеры?

Ответ: Основная часть была из Козельского лагеря, часть из Осташковского лагеря и Старобельского лагеря.

Гундоров: Была ли у Вас в лагере библиотека?

Ответ: В лагере были книги на польском языке, была и наша политическая литература, которой пользовались свободно, была радиотрансляция.

Потемкин: На работах поляки были в своем обмундировании?

Ответ: Да, они находились в своем обмундировании. Обмундирование и обувь у офицерского состава были в порядке. Они очень аккуратно и бережно относились к нему. Можно было заметить, что в сырую погоду они надевали на сапоги самодельные деревянные колодки или же летом ходили в одних колодках с целью сохранения обуви.

Потемкин: В предъявленном нам т. Ветошниковым общем деле переписки с лагерем особого назначения № 1 имеются документы, относящиеся уже к периоду начала войны, в частности, последний документ имеет дату 25 июня 1941 г.

ГАРФ, ф. 7021, on. 114, д. 8, л. 264-266.

Опубликовано: Швед В. Тайна Катыни. М., 2007. С.479-481.

№7

СПЕЦСООБЩЕНИЕ ОСОБОГО ОТДЕЛА НКВД ЗАПАДНОГО ФРОНТА О ПОЛОЖЕНИИ В РАЙОНАХ, ОККУПИРОВАННЫХ ПРОТИВНИКОМ

10 декабря 1941 г.Совершенно секретно

НАЧАЛЬНИКУ УПРАВЛЕНИЯ ОСОБЫХ ОТДЕЛОВ НКВД СОЮЗА ССР КОМИССАРУ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ 3 РАНГА товарищу АБАКУМОВУ

Особым отделом НКВД 50 армии от агентуры и военнослужащих, вышедших из окружения, получены следующие сведения о состоянии территории, временно оккупированной противником:

В селе Королевка немцы убили беременную женщину за то, что она не разрешила им взять из печи приготовленную на обед пищу.

В одной из деревень для стирки белья в лазарете немцы собрали 36 женщин, которых продержали до утра и всех изнасиловали. В этой же деревне немцы изнасиловали 16- летнюю девушку, после чего отпустили домой, пригрозив, что если она об этом кому-либо расскажет, то она и ее семья будут расстреляны.

В дер. Кочетовка немцы изнасиловали 14-летнюю девушку.

В колхозе Никулыиино Починковского района Смоленской области немцы подвергли порке председателя колхоза и бригадира за медленную уборку картофеля и льна с полей колхоза. В этом же селе подвергли порке 13 колхозников за опоздание на работу.

Немецкий жандарм, производивший порку, предупредил остальных колхозников, что в дальнейшем за недобросовестное отношение к работе они будут расстреляны.

В Смоленске и Вязьме находится большое количество пленных, среди которых имеется много раненых. Пленным изредка выдают по стакану овса или ржи на одного человека и иногда по 3-5 картофе[лин]. Хлеб выдается очень редко — 1 килограмм на 10 человек.

Немцы отбирают у населения керосин.

В Белевском районе немцы издали приказ о мобилизации населения мужского пола от 19 до 50 лет.

В Одоевском районе немцы обложили все население налогом в размере 5-ти марок или 50 р. с каждого человека.

В Могилеве немцами назначен городским головой врач Филицын. В городе имеется полиция, на службе в которой состоят главным образом немцы, но есть и русские. В полиции работает секретарем Иванова Анна Алексеевна, быв. бухгалтер Могилевского педагогического училища. Кроме полиции в Могилеве имеется аппарат гестапо. В городе немцы открыли церковь и дом терпимости. Издается одна газета на немецком языке. Хождение по городу жителям разрешается с 6 часов утра до 7 часов вечера.

Деньги имеют хождение как немецкие, так и советские, причем одна марка приравнена к 10 рублям наших денег.

Евреев немцы выселили из города в местечко Дубровка, где используют их на тяжелых работах. Каждому еврею прикололи отличительный знак, хлеб им совершенно не выдается. В город Ельня из разных населенных пунктов немцы собрали 128 человек евреев, заперли их в сарай и сожгли. Пытавшихся выбраться из сарая расстреливали.

Среди личного состава германских частей наблюдается подавленное, упадническое настроение.

В одной из деревень под Тулой, оставленной немцами, было написано на немецком языке «Прощай, Москва!».

Через село Починка следовало 2 эшелона поляков со связанными руками, которые отправлялись в глубь Германии за отказ воевать против СССР.

Во всех селах Починковского района имеется много оружия (пулеметы, винтовки, гранаты, патроны и даже пушки), которое тщательно скрывается от немцев.

ЗАМ. НАЧАЛЬНИКА ОО НКВД ЗАПАДНОГО ФРОНТА МАЙОР ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ ГОРГОНОВ

ЦА ФСБ РФ, ф. 14, on. 4, д. 589, л. 248-250. Опубликовано: Лубянка в дни битвы за Москву. По рассекреченным документам ФСБ РФ. М., 2002. С. 383-384.

№8

СВОДНЫЙ АКТ О ЗВЕРСТВАХ ФАШИСТСКИХ ОККУПАНТОВ НАД МИРНЫМИ СОВЕТСКИМИ ГРАЖДАНАМИ И ВОЕННОПЛЕННЫМИ НА ТЕРРИТОРИИ СМОЛЕНСКОЙ ОБЛАСТИ

(не ранее 25 января 1945 года)

На основании актов, составленных районными комиссиями и жителями области, показаний очевидцев и свидетелей, а также материалов, опубликованных Чрезвычайной Государственной Комиссией, Смоленская областная комиссия по оказанию содействия в работе Чрезвычайной Государственной Комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и причиненного ими ущерба гражданам, колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР установила:

Ворвавшиеся на территорию Смоленской области немецко-фашистские захватчики, выполняя указания германского фашистского правительства и германского военного командования, подвергли народное хозяйство области опустошительному разорению и произвели чудовищное истребление советских граждан.

Население области испытало на себе все ужасы гитлеровского «нового порядка». Повсеместно происходили массовые расстрелы мирного населения, самые ухищренные и разнузданные убийства людей различными способами, насилия и издевательства, массовый угон населения в немецкое рабство.

За период оккупации районов Смоленской области (в старых границах) - с 13 июля 1941 г. по 10 октября 1943 г. немецкие изверги расстреляли, повесили, сожгли и закопали живыми, отравили ядом и в душегубках, замучили в застенках гестапо 89744 мирных советских граждан, от грудных детей до глубоких стариков, и свыше 121 тысячи военнопленных - бойцов и командиров Советской Армии, увели в немецкое рабство свыше 87 тысяч советских граждан (итоги по актам и спискам, представленным в Чрезвычайную Государственную Комиссию). Кроме того, в городе Смоленске и его окрестностях немцы истребили свыше 135 тыс. мирных граждан и военнопленных (сообщение Чрезвычайной Государственной Комиссии). Общее количество жертв злодеяний захватчиков по этим документам составляет около 433 тысяч.

Сопоставление этих данных с итоговыми донесениями районных комиссий показывает, что отдельными актами о злодеяниях и списками жертв охвачены не все преступления немецких извергов, особенно в отношении насильного угона населения в немецкий тыл и на немецкую каторгу. Учитывая сообщения районных комиссий, областная комиссия считает, что общее количество жертв злодеяний немецко-фашистских захватчиков на территории Смоленской области должно быть принято в 546 086 человек, из которых:

При этом из общего количества жертв в г. Смоленске, установленного Чрезвычайной Государственной Комиссией в 135 тыс. человек, отнесено к мирному населению 35 тыс. человек и военнопленных 100 тысяч человек.

Областная комиссия считает приведенные выше данные наиболее близкими к действительным, но заниженными, так как:

1) часть актов о злодеяниях немцев, составлявшаяся органами военной прокуратуры, бойцами и командирами Красной Армии непосредственно после освобождения тех или иных населенных пунктов, отсылалась в центр по линии военных органов, минуя областную комиссию;

2) составление актов о злодеяниях и списков жертв злодеяний по большему числу сельских Советов или групп сельских Советов не представляется возможным для районных комиссий вследствие полного опустошения этих сельских Советов и отсутствия в них населения. И до настоящего времени (т. е. спустя более года по освобождении) не функционируют некоторые сельсоветы в Гжатском районе (Батюшковский, Варгановский, Коробкинский, Костровский), в Кармановском районе (Пло- сковский), в Сафоновском районе Комаровский сельсовет лишь недавно возобновил свою деятельность и т. д.;

3) из-за разрушения и обезлюдения городов области также не представляется возможным составить списки и учесть количество населения, угнанного в немецкую неволю (например, по городам Смоленску, Вязьме, Дорогобужу, рабочему поселку Колодня и др.).

Ко времени освобождения области от вражеской оккупации в ней насчитывалось менее 900 тыс. человек населения, или только 40% довоенной численности (перепись 1939 года - 1987,7 тысяч).

Кровавые злодеяния немецко-фашистских оккупантов имели место во всех без исключения районах и городах Смоленской области. Повсюду были массовые и одиночные расстрелы мирного населения, в большинстве неповинных стариков, женщин и детей. Повсеместным было применение виселиц. Факты массовых или групповых сожжений установлены также почти во всех районах области. Расстрелам, сожжениям советских людей, применению виселиц почти всегда предшествовали мучительные пытки и истязания.

Особенно выделяются по многочисленности расстрелянных граждан районы: Батуринский - 1391 человек (по актам), Всходский - 1514, Глинковский - 1984, Ельнинский - 3764, Куйбышевский - 1244, Пречистенский - 909, Сафоновский - 954, Семлевский - 816, Темкинский - 1484, Хиславичский - 2280 и т. д.

Факты массового сожжения живых людей имели место в

Батуринском районе - 461 человек, Гжатском - 357, Глинковском - 384, Дзержинском -141, Демидовском - 299, Знаменском - 280, Мосальском - 483, Новодугинском - 139, Семлевском - 384, Сы- чевском - 213, Темкинском - 158, Тумановском— 156 и т. д.

Немецкие разбойники закапывали людей в землю живыми (Андреевский, Касплянский, Сычевский, Темкинский, Усвятский и другие районы), убивали граждан отравой (Дорогобужский, Понизовский, Тумановский районы) и в душегубках (Смоленск, Рославль), взрывали на минных полях (Велижский, Глинковский, Демидовский, Слободской, Сычевский, Темкинский и другие районы).

Массовым явлением была насильственная смерть мирных граждан от холода и голода: Вяземский район - 140 человек, Гжатский - 283, Медынский - 72, Мосальский - 173, Темкинский -311, Тумановский - 322 и другие.

Особые массовые изуверства совершали немецкие изверги над еврейским и цыганским населением. Евреи и цыгане были истреблены поголовно и повсеместно.

Гнусные насилия над женщинами немцы совершали также во всех районах и городах области.

Массовый угон населения в немецкий тыл и на германскую каторгу производился оккупантами из всех без исключения районов и городов области. Особенно свирепые мероприятия в этом отношении немцы осуществляли в тех районах, где длительный срок пролегала через районы линия боевого фронта, а также в районах, близких к немецким рубежам обороны. Так, угнано в рабство из Вельского района 6902 человека, Велижского - 2059, Гжатского - 7171, Кармановскош - до 12000, Сычевского - до 7000, Темкинского - 8054, Износковского - 4500, Мосальского -10313, Юхновского - 4341, Всходскош -13600, Знаменского - 3988, Думиничского - 7476, Ельнинского - 3862. В зоне немецкой обороны Смоленска угнано в рабство из Ярцевского района 13329 человек, Духовщинского - 4169, Пречистенского - 9797, Батуринского - 6506, Руднянского - 5000 и т. д.

Массовая гибель военнопленных имеет место не только в лагере для военнопленных, где они злодейски истреблялись, но и в пути следования. Дороги, по которым немецко- фашистские захватчики вели пленных, покрывались трупами замученных и убитых. Так, например, на судебном процессе над фашистскими преступниками в Харькове вскрылось, что из 15 тысяч человек заключенных, отправленных из Вяземского лагеря в Смоленск, к месту назначения дошли только 2 тысячи человек. В лагерях военнопленных - Смоленском № 126, Рославльском № 130, Вяземском, Сычевском, Гжатском, Дорогобужском, Екимовичском № 112, Кармановском, Усвятском, Мосальском, Руднянском, Пречистенском, Спас-Деменском и других военнопленные массами гибли каждодневно от холода, голода, болезней и непереносимых пыток и истязаний, а также от непосильного труда для измученных людей.

В Смоленском лагере № 126 истреблено не менее 115 тысяч военнопленных, в Рославльском - 120 тысяч, Вяземском - 15 тысяч, в Сычевском - свыше 3 тысяч, Дорогобужском - свыше 1800 человек и т. д.

Гибель военнопленных (расстрелы, сожжения и т. д.) небольшими группами на остановках или этапах следования отмечается в актах почти всех районов.

Конкретными виновниками злодеяний немцев на территории Смоленской области, непосредственными исполнителями преступлений над мирными гражданами и военнопленными бойцами и командирами Красной Армии областная комиссия считает лиц из состава германского военного командования, офицеров и солдат воинских частей и чиновников немецких оккупационных властей, поименованных в представляемом списке (отсутствует. - Ред.).

Председатель областной комиссии Д. Попов.

Член областной комиссии Зорохович.

Секретарь областной комиссии Бландовский.

Государственный архив Смоленской области (ГАСО) Ф.1630. Оп.1. Св.61. Д367. Л.10-11 об. Опубликовано: Смоленская область в годы Великой Отечественной войны. 1941-1945. Документы и материалы. М., 1977. С. 325-329.

№9

ТАЙНА ЖАГАНСКИХ ЛЕСОВ

Варшава, 21 августа (ТАСС). Главная комиссия по расследованию гитлеровских преступлений в Польше закончила расследование по делу бывших гитлеровских лагерей для военнопленных и массовых могил времен Второй мировой войны, обнаруженных близ Жагани на территории Зелено- гурского воеводства Польши.

На основании тщательного изучения собранных в ходе расследования материалов, в том числе показаний 50 свидетелей, установлено, что в лесу около города Жагань (прежнее немецкое название Заган) в годы Второй мировой войны находился ряд лагерей для военнопленных с филиалами в Свентошуве (Нейхаммер) и Конине-Жаганском (Канау).

В этих лагерях первоначально содержались польские военнопленные, затем бельгийские, английские, французские, югославские, итальянские и советские военнопленные. В лагере Шталаг № 308 заключенными были исключительно советские граждане.

Как сообщает польское агентство печати, через каждый из лагерей прошло 100 тысяч военнопленных.

Расследование показало, что отношение к военнопленным было неслыханным попранием международного права. Особенно зверски обращались фашисты с советскими военнопленными: их морили голодом, мучили, истязали, убивали.

Близ лагерей обнаружено значительное количество массовых и одиночных захоронений, в некоторых погребены военнопленные. Это было установлено на основании показаний свидетелей и официальных германских документов, а также найденных в могилах вещественных доказательств — опознавательных знаков солдат и офицеров военнопленных вооруженных сил отдельных стран, остатков обмундирования, пуговиц и т.д. Обнаружение могил было сопряжено с большими трудностями, так как на массовых могилах гитлеровцы посадили лес.

Выявленные в ходе расследования факты свидетельствуют о преступном обращении гитлеровцев с военнопленными и беспримерном попрании международных прав. Действия фашистов по отношению к советским военнопленным носили признаки геноцида.

Как сообщает ПАП, 3 сентября на территории бывшего лагеря в Жагани состоится открытие памятника жертвам гитлеровского варварства.

Газета «Социалистический Донбасс». 1968. №200. 28 августа.

№10

ИЗ ДОКЛАДА МИНИСТЕРИАЛЬНОГО СОВЕТНИКА ДОРША РЕЙХСЛЕЙТЕРУ РОЗЕНБЕРГУ 10 ИЮЛЯ 1941 ГОДА «ОТЧЕТ О ЛАГЕРЕ ДЛЯ ВОЕННОПЛЕННЫХ В МИНСКЕ»

[Документ 022-ПС]

...Заключенные ютятся на такой ограниченной территории, едва могут шевелиться и вынуждены отправлять естественные потребности там, где стоят.

Этот лагерь охраняется командой кадровых солдат, по количеству составляющей роту. Такая недостаточная охрана лагеря возможна только при условии применения самой жестокой силы.

Военнопленным, проблема питания которых с трудом разрешима, живущим по 6—7 дней без пищи, известно только одно стремление, вызванное зверским голодом,— достать что-либо съедобное.

Гражданские заключенные в возрасте от 15 до 50 лет происходят из Минска и его окрестностей. Эти заключенные питаются, поскольку они из Минска, благодаря своим родственникам. Питанием обеспечены, конечно, только те, у которых есть родственники, тянущиеся длинными рядами с утра до вечера к лагерю пленных.

Единственно доступным средством недостаточной охраны, день и ночь стоящей на посту, является огнестрельное оружие, которое она беспощадно применяет.

Помочь этому хаотическому состоянию военные власти не могут вследствие огромной потребности в транспорте и людях, вызванной наступлением.

Организация Тодта по строительству автострад (ОТ) попыталась принять решительные меры, сознавая, что, во- первых, огромную работу, выпавшую на долю тыловых оперативных работников, невозможно выполнить только с помощью немецкой рабочей силы; во-вторых, потому, что из- за уничтожения всех предприятий, выпускающих продукты питания в Минске, изо дня в день возрастает угроза распространения эпидемии в лагере вследствие тесного контакта человеческих масс.

Из числа гражданских заключенных организация Тодта в качестве опыта отобрала полноценных в смысле расы квалифицированных рабочих и успешно использовала их. После этого удачного опыта предполагалось отобрать еще около 200 квалифицированных рабочих для использования на восстановлении автопарка при управлении автострады Минск - Смоленск - Москва.

Отбор заключенных следовало производить и далее с целью использования заключенных на строительстве дорог под руководством немецких рабочих из организации Тодта. На второй же день ОТ был запрещен отбор гражданских заключенных со ссылкой на приказ генерал-фельдмаршала Клюге, согласно которому вопрос о предоставлении заключенных для работ фельдмаршал решает сам.

Под этим понятием, с военной точки зрения, приказом скрыта опасность того, что:

1. Реализация срочной программы не возможна из-за недостатка рабочей силы.

2. Едва ли возможно предотвратить ужасную эпидемию.

Вследствие этого необходимо немедленно освободить от ОТ нужное количество гражданских заключенных для восстановления предприятий, выпускающих продукты питания в Минске, причем при отборе следует ограничиваться только теми квалифицированными рабочими, которые полноценны с точки зрения расы.

Поскольку в недалеком будущем не может быть и речи о роспуске или сокращении лагерей, надо немедленно объявить строгий карантин в массовом лагере Минска, который, вероятно, не один в таком состоянии.

Г-ну рейхслейтеру Розенбергу в связи с беседой с г-ном министром д-ром Тодтом.

Подписано: Дорш, министериальный советник.

Нюрнбергский процесс. Сборник материалов. Т. I. М., 1954. С. 478-479.

№11

ТЕЛЕГРАММА УПРАВЛЕНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АДМИНИСТРАЦИИ ИЗ ВАРШАВЫ ПРАВИТЕЛЬСТВУ ГЕНЕРАЛ- ГУБЕРНАТОРСТВА ОТ 19 АПРЕЛЯ 1943 г. ПО ПОВОДУ ОРГАНИЗАЦИИ ОБСЛЕДОВАНИЯ ПОЛЬСКИМ КРАСНЫМ КРЕСТОМ ЛАГЕРЕЙ ДЛЯ ВОЕННОПЛЕННЫХ ПОЛЬСКИХ ОФИЦЕРОВ

[Документ СССР-507,402-ПС]

Срочно. Краков.

Местный отдел пропаганды и я пытались сформировать делегацию из представителей Польского Красного Креста для осмотра лагерей пленных польских офицеров в Германии. Польский Красный Крест ответил нам на это следующим образом:

«В связи с предложением о создании делегации из представителей Польского Красного Креста для осмотра лагерей пленных польских офицеров в Германии главное правление Польского Красного Креста заявляет о своей готовности принять в этом участие и просит соответствующие инстанции о предоставлении этим представителям соответствующих прав в рамках международных конвенций. Поэтому мы просим подвергнуть рассмотрению следующие моменты:

1. Справочное бюро Польского Красного Креста должно вновь проводить такую работу, которая предусмотрена в конвенциях.

Запрещения и ограничения, которые не обусловлены интересами безопасности вооруженных сил, должны быть сняты. Речь идет о следующем:

a) деятельность справочного бюро Польского Красного Креста должна вновь распространиться на все области, являющиеся местожительством военнопленных или их родных, это значит на те области, жители которых призывались в польскую армию, независимо от настоящих административных границ,

b) справочное бюро Польского Красного Креста должно вновь получить право прямой переписки с военнопленными и их родственниками и наоборот.

Эта корреспонденция будет проверяться уполномоченным Польского Красного Креста. Бюро должно также получить право пересылать посылки в соответствии с существующими в лагерях правилами. Наконец, право заботы о семьях военнопленных.

2. Отпущенным из лагерей по состоянию здоровья военнопленным должно быть разрешено возвращение на территорию генерал-губернаторства. Военнопленным из Шиль- дберга возвращение должно быть запрещено.

3. Военнопленные из лагерей не могут быть предоставлены в распоряжение гражданских и полицейских властей в целях расследования и осуждения их за якобы совершенные перед войной проступки, они должны лишь подлежать военному суду согласно международным конвенциям, причем они должны бы пользоваться правовой охраной, предусмотренной в конвенциях, и охраной со стороны других государств. Осужденные уже военнопленные должны быть вновь препровождены в лагери для военнопленных и предоставлены в распоряжение соответствующих военных властей. Вынесенные приговоры должны быть пересмотрены.

4. Дела арестованных и препровожденных в концентрационные лагери офицеров резерва должны быть проверены как можно скорее, и, если окажется, что они лично не совершили каких-либо проступков, их следует немедленно отпустить.

В связи с вышеизложенным главное правление Польского Красного Креста обращается с просьбой о пересмотре дела госпожи Марии Бортновска, начальника справочного бюро Польского Красного Креста, которая шесть месяцев тому назад была арестована и отправлена в Берлин.

Если будет невозможно освободить ее тотчас же, то главное правление Польского Красного Креста надеется, что высшие инстанции рассмотрят ходатайство Польского Красного Креста в письме от 1 апреля 1943 г. № 1474 к президиуму Германского Красного Креста и освободят госпожу Бортновска на поруки членов президиума Польского Красного Креста».

Судя по этому заявлению, мне кажется невозможным побудить Польский Красный Крест предпринять осмотр лагерей пленных польских офицеров в Германии. Я прошу связаться по этому вопросу и обсудить его как можно более тщательно с начальником местного главного управления пропаганды Хейнрихом.

Нюрнбергский процесс. Сборник материалов. Т. I. М, 1954. С. 481-482.

№12

ТЕЛЕГРАММА УПРАВЛЕНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АДМИНИСТРАЦИИ ИЗ ВАРШАВЫ ПРАВИТЕЛЬСТВУ ГЕНЕРАЛ- ГУБЕРНАТОРСТВА ОТ 20 АПРЕЛЯ 1943 ГОДА

[Документ СССР-507, 402-ПС]

Правительство генерал-губернаторства.

Управлению внутренней администрации, отдел обеспечения населения - Краков.

Вручить старшему административному советнику Вейрауху.

В случае, если к г-ну Вейрауху нельзя будет больше дозвониться по № 15200, прошу передать по его личному № 11200.

Генеральный руководитель Гартман от президиума Германского Красного Креста передал мне только что через министерство пропаганды следующую телеграмму:

«Очень срочно — немедленно доложить — немедленно по телефону г-ну Хейнриху правительство Варшава, отдел населения и обеспечения.

Телеграмму Польского Красного Креста в Женеву обязательно задержать, а это мероприятие и другие подобные мероприятия — до получения полномочий. По всем связанным с этим вопросам поддерживать связь с заграничным отделом. Установлена связь с министерством иностранных дел относительно телеграммы Польского Красного Креста. Для дальнейшего ведения дела поддерживать связь с учреждением уполномоченного, Краков, связь с которым уже установлена. Германский Красный Крест, отдел заграницы. Генеральный руководитель Гартман».

Что делать? Телеграмма могла бы быть задержана еще в Берлине. По моему мнению, вмешательство Германского Красного Креста не оправдано. Гл. упр. пропаганды, Краков, доктор Штейнмец получил также телеграмму по телеграфу пропаганды. Прошу сейчас же установить с ним связь. Ожидаю новых указаний.

Подпись: Хейнрих.

Нюрнбергский процесс. Сборник материалов. Т. I. М., 1954. С. 482.

№13

ОТЧЕТ ТЕХНИЧЕСКОЙ КОМИССИИ ПОЛЬСКОГО КРАСНОГО КРЕСТА МЕЖДУНАРОДНОМУ КОМИТЕТУ КРАСНОГО КРЕСТА

12 октября 1943 года[71]

«A b s с h r I f t

Ubersetzung aus dem Franzosischen.

Polnisches Rotes KreuzWarschau, den 12.X.43

HauptvorstandSmolna 17, V

Warschau

Nr.: 3681

An das Internationale Komitee des Roten Kreuzes in G e n f

Im Anschluss an unser Fernschreiben vom 20. IV. 43, sowie unseren Brief vom 3.V.43 Nr. 1840, erlauben wir uns dem Internationalen Komitee des Roten Kreuzes und alien daran interessierten Stellen den Bericht der technischen Kommission un- serer Auskunftsstelle, die nach Katyn zur Identifikation der dort entdeckten Leichen polnischer Militarpersonen delegiert war, wie folgt mitzuteilen.

In der Angelegenheit von Katyn war die Lage des Polni- schen Roten Kreuzes ausserst peinlich. Das, Polnische Rote Kreuz ist nicht berufen, an dem Aufrollen der Tragodie in Katyn teilzunehmen und jede Stellungnahme seinerseits ware eine Uberschreitung seiner Befugnisse gewesen .Unterdessen gehorte ohne jeden Zweifel in das Gebiet der Befugnisse und Pflichten des PRK die Tilnahme an den Aushebungsarbeiten zwecks Identifizierung der Opfer, Benachrichtigung der Angehorigen und Er- ganzung der Verlustkartei der polnischen Armee.

Bei die Ubemahme lediglich dieser Aufgabe und der be- dingungslosen Beschrankung auf die technische Mitarbeit, haben wir uns offen von jeder Propagandaaktion ferngehalten.

Die provisorisch aus drei Mitgliedern zusammengesetzte technische Kommission begann ihre Arbeit am 17 April 1943. Die Arbeit war auf folgende Weise eingeteilt:

1) ein Mitglied prufte die bei den Leichen der Ermordeten gefundenen Dokumente im Arbeitszimmer der Dienststelle der Feldpolizei, die 10 km von der Mordstele entfernt war,

2) zwei Mitglieder iibernahmen das Aufsuchen und die Si- cherstellung der Dokumente an der Aushebungsstelle.

Die Arbeiten wurden unter der Kontrolle des Oberleutnants der deutschen Wehrmacht SLOVENZIK, des Kommandanten der ,Дк- tivpropaganda-Kompanie", die in Smolensk stationierte, ausgeflihrt und waren von den Anordnungen dieses Offiziere abhangig.

Am 19 April bemuhte sich die Kommission, mit dem Ober- leutnant SLOVENZIKIN Verbindung zu treten, um die Einzel- heiten der Arbeit festzulegen. Infolge der vollstandig fehlenden Verkehrsmittel waren diese Bemiihungen erfolglos.

Am 20 April, nach einer Wartezeit bis 14 Uhr, begab sich der Leiter des Kommission zu Fuss nach der Feldpolizei, um mit dem Oberleutnant SLOVENZIKIN in Verbindung zu treten. Er kehrte jedoch zuriick, da er unterwegs ein Auto mit dreiweiteren Mitgliedern der Kommission des PRK, die nach Katyn fuhren , begegnete.

Diese Hatten Warschau am Vortage mittags vorlassen. Wah- rend der Verhandlungen, die mit dem Oberleutnant SLOVENZIKIN stattfanden, wurdeh folgende Angelogenheiten besprochen:

1) Die Einquartierung der Mitglieder der technischen Kommission des PRK;

2) Die Arbeitstatte;

3) Die Verkehrsmittel;

4) Die Organisation der Arbeit;

5) Die Sicherstellung der Dokumente;

6) Die Auswahl einer neuen Begrabnisstatte.

Mit Rucksicht auf die Entfernung von 14 km. zwischen Katyn und Smolensk und den Mangel an Verkehrsmitteln, wurden die Mitglieder der technischen Kommission in einer Baracke im Dorf bei Katyn, gegen 3 ½ km von der Mordstelle entfernt, ein- quartiert. An dieser Stelle befand sich zur Zeit ein Feldlazarett der Organisation „TODT".

Die Mitglieder der technischen Kommission verweilten in diesem Lokal seit dem 15 April bis zum 20 Mai 1943. Nach dem 20 mai bis zum 7 Juni 1943 hatten sie ihr Quartier in einer Dorf- schule, nicht weit vom Bahnhof Katyn. Die Mitglieder der technischen Kommission wurden in dem Offizierskasino (der Organisation TODT) verpflegt. Daselbst wurden sie wie die Heeresab- teilungen in dem Frontgebiet versorgt. Man muss feststellen, dass die Verpflegung hinreichend war. Das Aufsuchen der Dokumente und die Umbettung der Leichen fand an Ort und Stele im Walde bei Katyn statt, die einleitende Priifung der Dokumente wurde in der Dienststelle des Feldpolizei, gegen 6 km. vom Walde Katyn in der Richtung nach Smolensk entfernt vorgenommen. Der Obersleutnant SLOVENZIK war der Ansicht, dass das PRK ein eigenes Transportmittel nach Katyn schicken konnte. Nach einer Aufklarung, dass samtliche Kraftfahrzeuge des PRK seit langerer Zeit beschlagnahmt worden sind, wurde die Angelegenheit der Verkehrsmittel folgendermaBen geregelt:

a) Auf dem Hinwege zur Arbeitsstatte waren die Mitglieder der Kommission befugt der Strasse die militarischen Kraftfahrzeuge anzuhalten (und mitzufahren). Dasselbe durften sie auf dem Rtickwege tun.

b) Fur die Fahrt zur Dienststelle der Feldpolizei, gegen 10 km. vom Dorfe entfernt, erhielt der Leiter der Kommission ein Motorrad zu seiner Verffigung.

Die Arbeit wurde folgendermaBen eingeteilt:

a) Ein Mitglied der technischen Kommission war bei der Aushebung der Leichen anwesend,

b) Zwei Mitglieder assistierten beim Durchsuchen und Sor- tieren der Dokumente

c) Ein Mitglied prufte die laufenden Nummern der Leichen, die man demnachst an die Stelle der neuen Graber befordert,

d) Ein Mitglied war bei der Umhettung anwesend,

e) Zwei bis drei Mitgliederassistierten bei der Entzifferung der Dokumente,

f) Vom 28 April ab, dem Zeitpunkt der Ankunft der restli- chen Kommissionsmitglieder, besichtigt ein Arzt der Gerichtsme- dizin unter Beihilfe eines Proscktors eingehend die nicht erkann- ten Leichen.

Die Arbeit selbst wurde auf folgende Weise ausgefiihrt:

a) Ausgrabung und Aushebung der Leichen.

b) Entnahme der Dokumente.

c) einleitende Priifung der Dokumente.

d) Priifung der nicht erkannten Leichen durch den Gerichts- mediziner.

e) Unbettung.

Die Arbeit begann taglich um 8 Uhr morgens und dauerte bis 18 Uhr, mit einer 1 ½ standigen Mittagspause.

Die Kommission stellte fest, dass die Ausgrabungen mit grossen Schwierigkeiten verbunden war; die Leichen waren fest aneinander gepresst, chaotisch in die Gruben geworfen; teile mit verbundenen Handen auf dem Rticken, teile mit aufgeworfenen Manteln tiber dem Kopf und mit einer Schnur um den Hals ge- bunden. Die Hande waren von hinten geknebelt und wieder mit der Halsschnur verbunden. Die derail geknebelten Leichen befan- den sich vor alien in einem mit Grundwasser tiberschwemmten Grab, aus dem die Mitglieder der Kommission des PRK person- lich 46 Opfer enthoben haben, da die deutschen Militarbehorden angesichts der sich darbietenden Schwierigkeiten auf die Ausgrabung verzichten und dieses Grab zuschutten wollten. Nur in einen Schichten mit dem Gesicht nach unten lagen.

Bei den Aushebungsarbeiten machte sich der Mangel an Gummihandschuhen recht fuhlbar , da deren Lieferung in hin- reichender Menge infolge der schwierigen Verbindungen unaus- fiihrbar war. Die Anagrabung selbst wurde durch die von den deutschen Behorden beigetriebene einheimische Bevolkerung ausgefuhrt. Die ausgegrabenen Leichen wurden auf Tragbaren herausgetragen und nebeneinander zurechtgelegt. Dann trat man an das Heraussuchen der Dokumente in Gegenwart eines Mitgliedes der Kommission des PRK heran. Zwei Arbeiter durchsuchten jede Leiche. Die Taschen wurden aufgeschnitten und deren Inhalt dem Kommissionsmitglied uberreicht. Die Dokumente als auch die einzelnen gefundenen Gegenstande wurden in mit laufenden Nummern verschene Kuverts gesteckt, wobei dieselbe auf Block gestanzte Nummer an die Lichten angebunden wurde. Zwecks genauerer und eingehender Durchsuchung wurden oft die Wasche und Stiefeln aufgeschnitten. Wann man weder keine Dokumente nicht ubersengende Gegenstande gefunden hatte, so wurden Mo- nogramme aus der Wasche und den Kleidern (insoweit vorhan- den) herausgeschnitten.

Die Kommissionsmitglieder waren nicht befiigt die Dokumente durchzusehen und zu sortieren, sondern waren verpflichtet folgendes ins Kuvert zu stecken:

a) Die Brieftaschen mit ihren vollen Inhalt

b) samtliche lose vorgefundene Papiere

c) die Abzeichen und Andenken

d) die Medaillons, Kreuze usw.

e) ein Achselsttick

f) die Geldbeutel

g) samtliche Wertsachen.

Jedoch sollten sie beseitigen lose gefundene Banknoten, Zei- tungen, Kleingeld, Tabakbeutel, Zigarettenpapier, Zigarettenetuis aus Holz oder Blech. Diese Anordnungen trafen die deutschen Behorden um eine Uberfiillung der Umschlage zu vermeiden.

Die auf diese Weise gefullten Kuverts wurden mit Draht oder Schnur verbunden, und nummerweise auf einem speziell fur diesen Zweck aufgestellten Tisch gestapelt. Danach ubergab man sie den deutschen Behorden die sie zweimal taglich, gegen Mit- tag und abends mit dem Motorrad zur Dienststelle der Feldpolizei abschickten. Im Falle, wenn ein Kuvert nicht alle Dokumente aufnehmen konnte, legte man sie ein zweites und versah es mit derselben Hummer.

Die einleitende Priifung der Dokumente und die Entziffe- rung der Namen fand in Gegenwart von drei deutschen Soldaten und eines Vertreters der technischen Kommission des PRK statt. Die Kuverts wurden in ihrer Gegenwart geoffnet und die Doku- mente sorgfaltig mit Holzstabchen von den Spuren des Schmut- zes, des Fettes und er Faulnis bereinigt. Vor allem bemiihte man sich die Dokumente herauszusuchen, aus denen sich zweifellos die Namen der Verstorbenen feststellen liessen. Die Erkennungs- marken, Personalausweise, Dienstausweise, Mobilisationskarten und die in Kozielsk ausgestellten Impfscheine dienten zu diesem Zweck. Sobald diese Dokumente fehlten, priifte man die Briefsa- chen, Visitenkarten, Notizen, Notizbiicher uns. Die Brieftaschen und Geldbeutel mit polnischem Geld wurden verbrannt, auslan- disches Geld (mit Ausnahmedes russischen), samtliche Miinzen und Gegenstande aus Gold wurden in die Kuverts Hineingelegt. Die Familiennamen und der Inhalt der Kuverts wurden von einem deutschen Soldaten auf einem besonderen Bogen notiert und mit derselben Kennummer versehen.

Die Technische Kommission erlautert, warum die ersten Listen nur in deutsche Sprache angefertigt wurden. Die deutschen Behorden hatten erklart, dass die Listen alsbald hergestellt und unmittelbar dem PRK ubersandt werden. Die Kommission glaubte also keine zweite Liste anfertigen zu mtissen, umsomehr. Die anfange die Zahl ihrer Mitglieder sehr klein war.

Sobald beim Entziffern der Personalien Schwierigkeiten vorkamen, wurde unter der laufenden Nummer das Wort „unbekannt", jedoch unter Anftihrung der samtlichen gefundenen Dokumente eingetragen. Die deutschen Behorden schickten diese Dokumente in ein spezielles chemisches Laboratorium, wo sie einer genauren Priifung unterzogen wurden. Fiihrte diese Priifung zur Aufklarung des Namens des Opfers, so wurde dieser Name in eine Erganzungsliste eingetragen. Es muss bemerkt werden, dass einige Leichen weder Dokumente noch Andenken besassen. Sie wurden ebenfalls in die Liste der mit der laufenden Nummer und Adnotation „unbekannt" eingetragen.

Nach der Eintragung des Inhalts des Kuverts auf einer Liste wurden die Dokumente und einzelnen Gegenstande in einen neuen Umschlag gelegt, der mit derselben Nummer wir das Verzeichnis und einer Inhaltsangabe versehen wurde. Dese Tatigkeit wurde von deutschen Soldaten (л.34-35) ausgefuhrt. Die gepriiften, ge- ordneten und nummerierten Kuverts wurden in Kasten gelegt und bleiben in ausschlieBlicher Verfugung der deutschen Behorde.

Die auf der Shreibmaschine von den deutschen Soldaten ge- schriebenen Verzeichnisse konnten durch die Kommission nicht mehr gepriift werden, da sie in diese Urschrift keine Einsicht mehr hatte. Diese Arbeitstatigkeit wurde wahrend der Anwesen- heit des ersten Leiters der Kommission ausgeubt und umfasst die Posten von Nr. 0421 bis Nr. 0794. Die Priifung der folgenden Nummern 0795-04243 fand in Gegenwart von 1-3 Mitgliedern der Kommission statt. Ihre Ausflihrung war identisch, doch mit dem Unterschied, dass gleichlautende Listen in polnischer Spra- che verfertigt und zum Versandt an den Hauptvorstand des PRK bestimmt waren. Die Identifikation der Ankunft der technischen Kommission statt und wurde ausschlieBlich von den Deutschen ausgefuhrt.

Die Kommission fuhlt sich verpflichtet festzustellen, dass bei der Priifung der Dokumente, Denkschriften (Memoiren), Heeresbefehle und einige Briefe von dem deutschen Behorden zwecks Ubersetzung auf deutsch herausgezogen wurden. Die Kommission hatte nicht mehr die Moglichkeit festzustellen, ob diese Dokumente in die entsprechenden Kuverts zuriickgelegt wurden.

Wahrend der ganzen Dauer Arbeiten der technischen Kommission in dem Walde von Katyn, von 15 April bis zum 7 Juni 1943 wurden im ganzen 4243 Leichen ausgegraben. Hiervon wurden 4233 aus 7 Gruben enthoben die nahe voneinander lagen und von den deutschen Militarbehorden im Marz 1943 entdeckt wor- den sind. Diese 7 Gruben wurden vollstandig entleert. Die 8 Grube liegt gegen 200 m. stidlich und wurde am 2 Juni 1943 entdeckt. Daraus wurden die ersten 10 Leichen enthoven und in der damals noch offenen dann die Arbeiten aus atmospharischen Rucksich- ten, verschoben ihre Ausflihrung auf den Monat September, und die 8 Grube wurde zugeschiittet. In der ganzen Umgebung wurden von den deutschen Behorden recht genaue Sondierungen des Bodens durchgefuhrt. Diese Arbeiten lassen annehmen dass man keine weiteren Griiber finden wird. Nach dem Umfange schat- zend, diirfte die 80Grube einige hundert Leichen enthalten.

Die Leichen der Ermordeten in der Zahl von 4241 wurden in der Nahe in 6 neuen Nassengrabern beigesetzt. Die beiden Generate wurden in zwei einzelnen Grabern beerdigt. Alle Graber liegen auf einer Anhohe im trockenen und sandigen Boden. Das Gelande beiderseits der Massengruften ist niedrig und feucht. Die Ausmessungen der Graber sind nicht gleich gross, infol- ge der Gelandegestaltung und der technischen Schwierigkeiten, die sich bei der Ausfuhrung der Arbeiten erwiesen. Der Boden samtlicher Graber ist vollkommen trocken. Jede Gruft enthalt, je nach ihrer Tiefe und Breite mehrere Reihen von Leichen, die sind wieder aus mehreren iibereinander liegenden Schichten zusam- mensetzen. Die oberen Schichten der Leichen liegen mindestens 1 m. tief unter der Erdoberflache. Durch das Aufschiitten eines 1 m. hoben Grabhtigels betragt also die Gesamtdecke der oberen Leichschicht gegen 2 m. Alle Graber haben eine gleiche Hohe und ihre Seiten sind mit Rasen belegt. Jedes Massengrab ist mit je einem 2 ½ m. hohen Kreuz aus Kiefernholz versehen und am Fusse eines jeden Kreuzes sind Waldblumen gepflanzt. Ein grosses Rasenkreuz schmiickt jedes Massengrab. Die Graber sind der Reihe nach wie sie entstanden sind nummeriert, um die laufende Nummeration der geborgenen Leichen aufrecht zu erhalten. Die Leichen liegen nebeneinander mit dem leicht erhohten Haupt nach Osten gerichtet; die Hande sind auf der Brust gefaltet. Jede Reihe ist mit einer 20-30 cm. Dicken Sandschrift bedeckt. Infolge der Transportrichtung, aus welcher die Leichentrager kamen, wurden die Leichen in den Grabern I, II, III und IV von rechts nach links und in den Grabern V und VI von links nach rechts gestaffelt. Die unangenehme Verschiebung der Laufenden Nummeration der Leichen in der II. Gruft entstand durch die spatere Ruckgabe deijenigen Leichen, die von den deutschen Behorden fur die von den Professoren, den Mitgliedern der internationalen Kommission, aus- gefiihrte Prosection vorbehalten worden sind. Das Verzeichnis der in jeder Gruft begrabenen Leichen sowie der Lageplan mit samtlichen Ausmessungen des Friedhofes von 2160 m2 Oberflache, sind dem Bericht beigefugt.

Am 9 Juni 1943, dem Tage der Abfahrt aus Katyn, hangten die letzten Mitglieder der technischen Koramission des PRK auf das grosste Kreuz der Gruft IV einen grossen eiseren Kranz, den ein Mitglied der Kommission hergestellt hatte. Dieser durch Hand- arbeit, in elementaren Verhaltnissen ausgefuhrte Kranz macht nicht destoweniger einen estetischen Eindruck. Er ist schwarz angestri- chen und in der Mitte befindet sich eine Dornenkrone aus Stachel- draht, die einen polnischen Adler von einer Offiziersmutze umfasst. Nach der Kreuzniederlegung haben die Mitglieder der Kommission den beigesetzten Opfern durch kurzes Stillschweigen und Ge- bet ihre Ehrerbietung erwiesen und verabschiedeten die Toten im Namen der Angehorigen und des Vaterlandes, Beim Verlassen des Friedhofes hat die Kommission dem Oberleutnant SLOVENZIK, den deutschen Offizieren, Unteroffizieren und Soldaten sowie den russischen Arbeitern fur die Teilnahme an den 2-monatlichen Aus- hebungsarbeiten ihren Dank ausgesprochen.

Die Kommission stellt folgendes fest:

1) Die aus den Gruben herausgehobenen Leichen befanden sich im Zersetzungszustande, sodass ein Wiedererkennen unmog- lich war. Dagegen waren die Uniformen ziemlich gut erhalten, besonders die Stucke aus Metall, wie Dienstabzeichen, Ehrenzeichen, Adler, Knopfe usw.

2) Der Tod der Opfer wurde durch einen Genickschuss ver- ursacht.

3) Aus den gefundenen Dokumenten ist ersichtlich, dass die Ermordungen zwischen Ende Marz und Anfang Mai 1940 ausge- fuhrt worden sind.

4) Die Arbeit der Kommission war unter standiger Kontrol- le der deutschen Behorden, die zu jedem Kommissionsmitglied wahrend der Arbeitszeit einen Posten zuteilten.

5) Die ganze Arbeit wurde folglich gemeinsam von den Mitgliedern der technischen Kommission des PRK und den deutschen Behorden ausgefuhrt unter Beihilfe der einheimischen Bevolkerung, deren Teilnehmerzahl taglich zwischen 20 u. 30 Personen schwankte. Ausserdem waren funfzig bolschewistische Kriegsgefangene bei den Erdarbeiten beschaftigt.

6) Die Arbeitsbedingungen waren sehr schwer und erschop- fend. Neben der Tragodie der Mordtat selbst haben die sich zer- setzenden Leichen und dadurch verseuchte Luft eine hochst pein- liche Atmosphare geschaffen.

Die Ankunft zahlreicher Abordnungen, die unaufhorlichen Besuche deutscher Soldaten, sowie die durch deutsche Militar- arzte und Mitglieder der verschiedenen wissenschaftlichen Dele- gationen durchgefuhrten Leichenoffnung komplizierten die lau- fende Arbeit.

Die Kommission setzte sich aus folgenden Mitgliedern zu- sammen:

1. Rojckiewicz Ludwig Leiter vom 17. IV. bis 1. V. 43

2. Kassur Hugo Leiter vom 19. IV. bis 12. V. 43

3. Wodzinowski Georg Leiter vom 12. IV. bis 12. VI. 43

4. Kolodziejski Stefan Mitglied vom 14. IV. bis 1. V. 43

5. Jaworowski Gracian Mitglied vom 19. IV. bis 9. VI. 43

6. Godzik Adam Mitglied vom 19. IV. bis 11. VI. 43

7. Dr. Wodzinski Marian Mitglied vom 27. IV. bis 8. VI. 43

8. Buczak Ladislaus Mitglied vom 27. IV. bis 12. VI. 43

9. Krol Franz Mitglied vom 27. IV. bis 12. VI. 43

10. Plonka Ferdinand Mitglied Vom27. IV. bis 12. VI. 43

11. Gupryjak Stefan Mitglied vom 28. IV. bis 7. VI. 43

12. Mikolajczyk Johan Mitglied vom 28. IV. bis 10. VI. 43

Die Tatigkeiten in Katyn waren von der Befurchtung der nahenden Sommerwarme beeinflusst, wodurch eine gewisse Arbeitshast he vorgerufen wurde. Es muss auch beriicksichtigt werden, dass die Ausgrabungen in einem besetzten Gebiet und im Frontbereich sich vollzogen. Trotz der Hilfe der zustandigen deutschen Behorden waren die technischen Bedingungen mehr als schwer und eine Verbindung der Kommission mit dem Haupt- vorstand des PRK bestand fast gar nicht. Diese Verbindung beschrankte sich auf einige recht seltene und unregelmassige Rei- sen von Warschau nach Katyn und zurtick, was den Bedurfnissen nicht entsprechen konnte. Die Reklamationen des Hauptvorstan- des in dieser Angelegenheit bei den deutschen Behorden waren wohlwollend entgegengenommen, blieben Jedoch erfolglos.

Infolge der mangelhaften Verbindung hatten die Verzeichnisse der ausgehobenen Opfer, die der Hauptvorstand in Warschau erhielt, keinen Charakter endgtiltiger Dokumente. Einige waren in der Eile verfasst und mit Bleistift geschrieben. Die bei den Lei- chen gefundnen Dokumente und verschiednen Gegenstande sind bis jetzt noch nicht im Besitze des Hauptvorstandes, der bis dahin nur das Versprechen erhielt, die Dokumente nach ihrer Ausntit- zung fur die Zwecke der Propaganda zu erhalten.

Unter diesen Verhaltnissen hoben sich besonders zwei Fra- gen scharf hervor und durften einer Entscheidung des Hauptvorstandes des Polnischen Roten Kreuzes:

1) Welche Opfer von Katyn fur endgultig identifiziert aus- gesehen werden konnten?

2) Auf welche Art und Weise man die betreffenden Angeho- rigen benachrichtigen rnusste?

Diese Fragen wurden auf mehreren Konferenzen zwischen dem PRK und den deutschen Behoren in Warschau und Krakau besprochen. Die um die Katyner Angelegenheit hervorgerufene Propaganda begann mit der Veroffentlichung der Listen der Opfer durch die Lautsprecher und die in polnischer Sprache erscheinen- de Presse. Dank der Intervention, des Polnischen Roten Kreuzes zogen sich die Lautsprecher in dieser Hinsicht zuriick, doch trotz unserer Reklamationen und der erhaltenen Versprechungen, setz- te die Presse und setzt bis heute noch die Veroffentlichung der Listenfort. Das PRK vertritt den Standpunk, dass die Angehori- gen der Opfer lediglich durch die Vermittlung des Roten Kreuzes benachrichtigt werden mussten und zar in einer passenden Art und Weise, die der Wurde und dem tragischen Charakter dieser Nachricht ensprechen wurde.

Anderseits selbst wenn das PRK samtliche Ergebnisse der Exhumation und Identifikationsarbeiten einschl[iesen -???] der Dokumente und Andenken besasse konnte es offiziell und in end- giiltiger Form nicht bescheinigendass der betreffende Offiziere in Katyn gestorben ist. Der unerkennbare Zustand der Leichen, die Tatsache, dass in vielen Fallen bei 2 Leichen Dokumente vorgefunden worden sind, die zweifellos einer einziger Person angehorten, die minimale Zahl der Kennmarken, der einzig ein- wandfreien Beweisstocke, die auf den Leichen gefunden wurden, endlich der der Mordtat vorangegangene Zustand, das die in Katyn ermorderten Militarpersonen nicht auf dem Schlachtfelde, sondern nach einer Zeitraum fielen, in welcher der Wechsel der

Uniform, das Verkleiden und die Fluchtversuche an der Tages- ordnung waren, alle diese Urstande berechtigen das DRK nur bescheinigen zu konnen, dass die betreffenden Leichen, gewisse Dokumente getragen hat. Man muss es den Gerichten uberlassen, die dem polnischen Recht entsprechen sich bemtihen werden zu entscheiden, ob es angenracht ist schon jetzt eine Sterbeurkunde auszustellen.

Unsere Besprechungen iiber diese Angelegenheit mit den Behorden des Deutschen Roten Kreuzes sind noch im Gange.

Zum Schluss dieses Berichtes fuhlt sich der Hauptvorstand des PRK verpflichtet zu bemerken, dass das PRK, entsprechend seinen Satzungen und Pflichten, die ihm durch die Internationalen Konvetionen auferlegt sind, stets eine rein apolitische Haltung einnehmen.

Der Bericht enthalt lediglich Tatsachen in ihrer vollen Ge- nauigkeit. Wir glauben dies unterstreichen zu miissen da die in der Presse erscheinenden Berichte und Veroffentlichungen samt- licher Art als auch die Listen der Opfer den Eindruck erwecken konnten, als ob sie von uns stammten.

Die wir keinerlei Einfluss auf diese Publikationen haben, miissen wir hierfur samtliche Verantwortung des PRK ablehnen.

Der Vorsitzende

W. Lacher

Der Direktor

gez. Dr. Wl. GORCZYCKI

Fiir die Richtigkeit der Ubersetzung

Unterschrift unleserlich

Anlagen:

1 Liste der Exhumierten,

2 Lageplan

3 Zeichnung des neuen Friedhofs

4 20 charakteristische Fotografien

7 Oktober 43».

ГАРФ. Ф.7021.0П.114.Д.23. Л. 31-38

ПЕРЕВОД

Копия

Перевод с французского

Польский Красный Крест, Варшава, 12.Х.43

Главное правлениеСмольна 17,V

Варшава

№3681

Международному Комитету Красного Креста в Женеве

В дополнение как к нашей телеграмме от 20.IV.43, так и к нашему письму от 3.V.43 № 1840 мы решаемся передать Международному Комитету Красного Креста доклад технической комиссии нашего справочного бюро, которая была делегирована в Катынь для идентификации обнаруженных там трупов польских военнослужащих, каковой следует далее.

В случае с Катынью положение Польского Красного Креста было в высшей степени неудобным. Польский Красный Крест не приглашался участвовать в разбирательстве трагедии в Катыни, и любая постановка вопроса с его стороны была бы превышением его полномочий. В то же время безо всякого сомнения к сфере полномочий и долга ПКК относилось участие в работах по эксгумации с целью идентификации жертв, осведомления родственников и пополнения картотеки потерь польской армии.

При принятии на себя только этой задачи и безусловном ограничении техническим сотрудничеством мы открыто воздерживались от любой пропагандистской акции.

Временно составленная из трех членов техническая комиссия начала свою работу 17 апреля 1943. Работа делилась на следующие виды:

1) один член проверял документы, найденные на телах убитых в рабочей комнате штаба полевой полиции, который находился в 10 км от места убийства,

2) два члена брали на себя розыск и сохранение документов на месте эксгумации.

Работы проводились под контролем обер-лейтенанта немецкого вермахта Словенцика, коменданта «группы активной пропаганды», которая располагалась в Смоленске, и были зависимы от распоряжений этого офицера.

19 апреля комиссия попыталась выйти на связь с обер- лейтенантом Словенциком с тем, чтобы уточнить детали работы. Вследствие полного отсутствия средств сообщения эти попытки были безрезультатными.

20 апреля, подождав до 14 часов, руководитель комиссии отправился пешком в полевую полицию, чтобы связаться с обер-лейтенантом Словенциком. Однако он вернулся обратно, так как встретил по дороге автомобиль еще с тремя членами комиссии ПКК, которые ехали в Катынь.

Те оставили Варшаву накануне в полдень. В ходе переговоров, которые состоялись с обер-лейтенантом Словенциком, были обсуждены следующие дела:

1) Расквартирование членов технической комиссии ПКК;

2) Место работы;

3) Средства сообщения;

4) Организация работы;

5) Хранение документов;

6) Выбор нового места захоронения.

С учетом удаленности в 14 км между Катынью и Смоленском и недостатка в средствах сообщения члены технической комиссии поселились в бараке в деревне близ Катыни в 3 ½ км от места убийства. К тому времени на этом месте находился полевой лазарет организации «Тодт».

Члены технической комиссии пребывали в этом месте с 15 апреля до 20 мая 1943. После 20 мая до 7 июня они квартировали в сельской школе, недалеко от железнодорожной станции Катынь. Члены технической комиссии питались в офицерском казино (организации «Тодт»). Там они снабжались, как армейские подразделения в прифронтовой полосе. Следует констатировать, что обеспечение было достаточным. Поиск документов и перемещение трупов происходили на месте, в Катынском лесу, предварительная проверка документов производилась в штабе полевой полиции, на расстоянии 6 км от Катынского леса в направлении Смоленска. Обер-лейтенант Словенцик был того мнения, что ПКК мог бы прислать в Катынь собственное транспортное средство. После разъяснения того, что все автомобили ПКК давно конфискованы, дело со средством сообщения было отрегулировано следующим образом:

а) По пути к месту работы члены комиссии получили право останавливать на улице (и подъезжать на них) военные автомобили. То же они могли делать на обратном пути.

б) Для поездки в штаб полевой полиции, отстоявший в 10 км от деревни, руководитель комиссии получил в свое распоряжение мотоцикл.

Работа распределялась следующим образом:

a) Один член технической комиссии присутствовал при эксгумации трупов,

b) Два члена ассистировали при розыске и сортировке документов,

c) Один член проверял текущие номера трупов, которые после этого направлялись на место новых захоронений,

d) Один член присутствовал при погребении,

e) Два-три члена ассистировали при расшифровке документов,

f) С 28 апреля, с момента прибытия остальных членов комиссии, врач судебной медицины с помощью прозектора тщательно осматривает неопознанные трупы.

Сама работа проводилась следующим образом:

a) Раскопки и извлечение трупов.

b) Изъятие документов.

c) Предварительная проверка документов.

d) Проверка неопознанных трупов.

e) Погребение.

Работа начиналась ежедневно в 8 часов утра и продолжалась до 18 часов с неизменным 1½-часовым обеденным перерывом.

Комиссия установила, что эксгумации были связаны с большими трудностями; трупы были плотно спрессованы друг с другом, хаотически сброшены в ямы; частью с руками, связанными за спиной, частью в шинелях, наброшенных на голову и завязанных веревкой на шее. Руки были связаны сзади и опять связаны нашейной веревкой. Связанные таким образом трупы находились прежде всего в залитой грунтовыми водами могиле, из которой лично члены комиссии извлекли 46 жертв, тогда как немецкие военные власти ввиду представившихся трудностей пожелали от эксгумации отказаться и эту могилу засыпать. Только в одном слое [жертвы] лежали лицом вниз.

При работах по эксгумации дала себя по-настоящему ощутить нехватка резиновых перчаток, так как поставка их в достаточном количестве была неосуществима вследствие трудных сообщений. Сами раскопки проводились мобилизованным немецкими властями местным населением. Выкопанные трупы выносились на носилках и укладывались рядами. Затем происходил поиск документов в присутствии члена комиссии ПКК. Двое рабочих обыскивали каждый труп. Карманы разрезались, и их содержимое передавалось члену комиссии. Документы, как и отдельные находимые предметы, помещались под текущими номерами в различные конверты, причем тот же самый номер, штампованный на блоке, привязывался снаружи. С целью точного и обстоятельного обыска белье и сапоги часто разрезались. Если не находились ни документы, ни отдельные предметы, из белья и платья (поскольку имелись) вырезались монограммы.

Члены комиссии не имели права просматривать и сортировать документы, но были обязаны вкладывать в конверт следующее:

a) бумажники с их полным содержимым,

b) все свободно найденные бумаги,

c) знаки и сувениры,

d) медальоны, кресты и т.д.,

e) погоны,

f) денежные кошельки,

g) все ценности.

Однако они должны были уничтожать свободно найденные банкноты, газеты, мелкие деньги, кисеты, сигаретную бумагу, портсигары из дерева и жести. Немецкие власти отдавали эти распоряжения, чтобы избежать переполнения пакетов.

Наполненные таким образом пакеты перевязывались проволокой или веревкой и согласно номерам укладывались на специально установленном для этой цели столе. Затем они передавались немецким властям, которые пересылали их дважды в день, в полдень и вечером, мотоциклами в штаб полевой полиции. В случае, если конверт не мог вместить всех документов, готовился второй под тем же самым номером.

Предварительная проверка документов и расшифровка осуществлялась в присутствии трех немецких солдат и представителя технической комиссии ПКК. Конверты в их присутствии вскрывались, и документы тщательно очищались деревянной палочкой от следов грязи, жира и гнили. Прежде всего старались выискать документы, из которых можно несомненно установить имена умерших. Этой цели служили личные знаки военнослужащих, удостоверения личности, служебные удостоверения, мобилизационные карты и выданные в Козельске справки о прививке. Если этих документов не было, проверялись письменные принадлежности, визитные карточки, заметки, записные книжки и т. д. Бумажники и кошельки с польскими деньгами сжигались, иностранные деньги (за исключением русских), все монеты и вещи из золота помещались в конверты. Фамилии и содержимое конвертов отмечались немецким солдатом на особом листе и снабжались тем же идентификационным номером.

Техническая комиссия объясняет, почему первые списки изготовлялись только на немецком языке. Немецкие власти объявили, что списки представляются тотчас и пересылаются непосредственно в ПКК. Комиссия, следовательно, не считала себя обязанной готовить второй список, тем более, что вначале число ее членов было очень мало.

Как только при расшифровке персоналий появлялись трудности, под текущим номеров вносилось слово «неизвестный», однако со ссылкой на все найденные документы. Немецкие власти посылали эти документы в специальную химическую лабораторию, где они подвергались точной проверке. Если эта проверка вела к выяснению имени жертвы, это имя вносилось в дополнительный список. Надо заметить, что некоторые трупы не определялись ни документами, ни воспоминаниями. Они тоже вносились в список с текущим номером и пометой «неизвестный».

После внесения содержимого конверта в список документы и отдельные предметы помещались в новый пакет, к которому с тем же номером мы приобщали опись и характеристику содержимого. Эта деятельность проводилась немецким солдатом. Проверенные, упорядоченные и пронумерованные конверты клались в ящик и находились в исключительном распоряжении немецких властей.

Перечни, напечатанные немецким солдатом на пишущей машинке, комиссией больше не проверялись, так как она в эти оригиналы больше не заглядывала. Эта трудовая деятельность выполнялась в присутствии первого руководителя комиссии и охватывала номера от 0421 до 0794. Проверка последующих номеров 0795-04243 имела место в присутствии 1-3 членов комиссии. Ее проведение было идентично, с тем, однако, отличием, что аналогичные списки готовились на польском языке и предназначались для отправки главному руководству ПКК. Идентификация проводилась до прибытия технической комиссии и исключительно немцами.

Комиссия считает себя обязанной констатировать, что при проверке документов немецкими властями извлекались памятные записки (мемуары), воинские приказы и отдельные письма с целью перевода на немецкий язык. Комиссия не имела больше возможности установить, возвращены ли эти документы в соответствующие конверты.

На всем протяжении работ технической комиссии в лесу под Катынью, с 15 апреля по 7 июня 1943 в целом эксгумировано 4243 трупа. Из них 4233 извлечены из 7 могил, которые находятся близко друг от друга и были обнаружены немецкими властями в марте 1943. Эти 7 могил опустошены полностью. 8-я могила находится в 200 м южнее и была обнаружена 2 июня 1943. Из нее было извлечено 10 трупов, и затем отложено проведение работ в тогда еще открытой [яме] на сентябрь месяц из санитарных предосторожностей, и 8-я могила засыпана. Во всей окрестности немецкие власти произвели по-настоящему точное зондирование почвы. Эти работы позволяют считать, что не будет найдено никаких других могил. Судя по размерам, 8-я могила могла бы содержать несколько сот трупов.

Трупы убитых числом 4241 были погребены в 6 новых коллективных могилах. Два генерала преданы земле в двух отдельных могилах. Эти могилы находятся на возвышенности с сухой и песчаной землей. Местность по обе стороны коллективных захоронений низменная и влажная. Размеры могил не одинаковы из-за рельефа местности и технических трудностей, которые проявлялись при проведении работ. Земля всех могил совершенно сухая. Каждая могила содержит в зависимости от ее глубины и ширины несколько рядов трупов, которые всякий раз составляются из лежащих друг над другом слоев. Верхние слои трупов лежат самое меньшее на глубине в 1 м от поверхности земли. Благодаря насыпанию 1 м высоты могильного холма общее покрытие верхнего слоя трупов составляет до 2 м. Все могилы имели равную высоту, и их стороны покрывались дерном. Каждой коллективной могиле был положен сосновый крест 2 ½ м высоты, у подножия каждого креста высажены лесные цветы. Большой дерновый крест украшает каждую коллективную могилу. Могилы подряд, после того, как они возникали, нумеровались с тем, чтобы сохранить текущую нумерацию захороненных трупов. Трупы лежат рядами, с немного приподнятой головой, обращенной на восток; руки сложены на груди. Каждый ряд покрыт слоем песка 20-30 см толщины. В зависимости от направлений транспорта, по которым следовали перевозчики трупов, трупы в могилах I, II, III и IV располагались справа налево и в могилах V и VI - слева направо. Неприемлемое смещение текущей нумерации трупов в могиле II произошло по причине позднейшего возврата тех самых трупов, которые были оставлены немецкими властями для выборочного осмотра профессорами, членами международной комиссии.

Перечисление всех трупов, похороненных в каждой могиле, как и план размещения со всеми замерами кладбища площадью 2160 м2, прилагается к докладу.

9 июня 1943, в день отъезда комиссии из Катыни, последние члены технической комиссии ПКК повесили на самый большой крест могилы IV большой железный венок, который предложил один из членов комиссии. Этот венок ручной работы, изготовленный в элементарных условиях, производит, тем не менее, эстетическое впечатление. Он окрашен в черный цвет, в середине расположен терновый венец из колючей проволоки, окружающий польского орла с офицерской фуражки. После возложения венка члены комиссии выразили кратким молчанием и молитвой почтение и попрощались с павшими во имя родных и отечества. Покидая кладбище, комиссия выразила свою благодарность обер-лейтенанту Словенцику, немецким офицерам, унтер-офицерам и солдатам, а также русским рабочим за участие в 2-месячных работах по эксгумации.

Комиссия установила следующее:

1) Трупы, извлеченные из могил, находились в состоянии разложения, так что узнавание их было невозможно. Напротив, униформа довольно хорошо сохранилась, особенно детали из металла, такие, как знаки различия, наградные знаки, орлы, кнопки и т. д.

2) Убийство жертвы производилось выстрелом в затылок.

3) Из найденных документов явствует, что убийства произведены между концом марта и началом мая 1940.

4) Работа комиссии находилась под постоянным контролем немецких властей, которые в течение рабочего времени к каждому члену комиссии приставляли часового.

5) Итак, вся работа проводилась совместно членами технической комиссии ПКК и немецкими властями при помощи местного населения, число участников которого ежедневно колебалось от 20 до 30 лиц. Кроме того, пятьдесят большевистских военнопленных было занято на земляных работах.

6) Условия труда были очень тяжелые и изнуряющие. Наряду с самой трагедией убийства разлагающиеся трупы и тем самым отравленный воздух создавали в высшей степени мучительную атмосферу.

Текущую работу осложняли как появление многочисленных командированных, беспрерывное посещение немецких солдат, так и проводимые немецкими военными врачами и членами различных научных делегаций вскрытия трупов.

Комиссия состояла из следующих членов:

1. Ройкевич Людвиг. Руководитель с 17.IV по 1.V.43.

2. Кассур Хуго. Руководитель с 19.IV по 12.V.43.

3. Водзиновский Георг. Руководитель с 12.IV по 12.VI.43.

4. Колодзейский Стефан. Член с 14.IV по 1.V.43.

5. Яворовский Грациан. Член с 19.IV по 9.VI.43.

6. Годзик Адам. Член с 19.IV по 11.VI.43.

7. Д-р Водзинский Мариан. Член с 27.IV по 8.VI.43.

8. Бучак Ладислав. Член с 27.IV по 12.VI.43.

9. Крол Франц. Член с 27.IV по 12.VI.43.

10. Плонка Фердинанд. Член с 27.IV по 12.VI.43.

11. Гуприяк Стефан. Член с 28.IV по 7.VI.43.

12. Миколайчик Ян. Член с 28.IV по 10.VI.43.

На деятельность в Катыни влияло опасение близящегося летнего тепла, чем и вызывалась определенная рабочая спешка. Надо также иметь в виду, что раскопки совершались в оккупированной области и прифронтовой полосе. Несмотря на помощь компетентных немецких властей, технические условия были более, чем тяжелы, и связь комиссии с главным правлением ПКК почти совсем отсутствовала. Эта связь ограничивалась единичными, весьма редкими и нерегулярными поездками из Варшавы в Катынь и обратно, что не могло соответствовать потребности. Рекламации главного правления по этому вопросу принимались немецкими властями благожелательно, но оставались, однако, безрезультатными.

Вследствие неудовлетворительной связи перечни эксгумированных жертв, которыми располагало главное правление в Варшаве, не имели характера окончательного документа. Некоторые составлялись в спешке и написаны карандашом. Документы и различные предметы, найденные на трупах, до сих пор еще не находятся в руках главного правления, которое пока имеет только обещание получить документы после использования их в целях пропаганды.

При таких отношениях особенно остро встают и требуют решения главного правления Польского Красного Креста два вопроса:

1) Какие жертвы Катыни могли бы считаться окончательно идентифицированными?

2) Каким способом было бы можно известить соответствующих родственников?

Эти вопросы обсуждались на многих встречах между ПКК и немецкими властями в Варшаве и Кракове. Вызванная Катынским делом пропаганда началась с оглашения списков жертв через громкоговорители и прессу, выходящую на польском языке. Благодаря вмешательству Польского Красного Креста динамики в этом отношении перестали использоваться, однако, вопреки нашим протестам и полученным обещаниям, пресса продолжала и еще продолжает поныне опубликование списков. ПКК стоит на той точке зрения, что родственники жертв должны были бы извещаться только через посредничество Красного Креста и подобающим способом, который соответствовал бы достоинству и трагическому характеру этого сообщения.

С другой стороны, даже если бы ПКК располагал всеми результатами эксгумации и работ по идентификации, включая документы и воспоминания, он не мог бы официально и в окончательной форме свидетельствовать, что данные офицеры умерли в Катыни. Неузнаваемое состояние трупов, факт, что во многих случаях на двух трупах оказывались документы, которые несомненно принадлежали одному лицу, минимальное число опознавательных знаков, единственно безупречных улик, которые находились на трупах, наконец, то предшествующее убийству положение, что военные, убитые в Катыни, пали не на поле боя, а в тот период, в который на повестке дня была замена униформы, переодевание и попытки к бегству, все эти первичные условия дают ПКК только основание подтвердить, что на данных трупах находились определенные документы. Надо предоставить судам, которые соответствуют польскому праву, попытаться решить, возможно ли теперь выносить заключение о смерти.

Наши переговоры об этом деле с властями Германского Красного Креста пока еще идут.

В заключение этого доклада главное правление ПКК считает себя обязанным заявить, что ПКК, согласно уставу и долгу, который возлагается на него международными конвенциями, постоянно занимает чисто аполитичную позицию.

Доклад содержит только факты в их полной точности. Мы считаем, что должны это подчеркнуть, так как появляющиеся в прессе сообщения и публикации всякого толка, как и списки жертв, могли бы вызвать впечатление, как если бы они исходили от нас.

Поскольку мы не имеем никакого влияния на эти публикации, мы должны отвергнуть всякую ответственность ПКК за них.

Председательствующий

В. Лахер

Директор

подп. Д-р Вл. Горчицкий

За правильность перевода

(подпись неразборчива)

Приложения:

1. список эксгумированных,

2. план расположения,

3. рисунок нового кладбища,

4. 20 характеристических фотографий.

7 октября 43.

№14

ТЕЛЕГРАММА № 6 УПРАВЛЕНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АДМИНИСТРАЦИИ ИЗ ВАРШАВЫ ПРАВИТЕЛЬСТВУ ГЕНЕРАЛ- ГУБЕРНАТОРСТВА ОТ 3 МАЯ 1943 ГОДА

[Документ СССР-507, 402-ПС]

Правительству генерал-губернаторства. В главное управление внутренней администрации. Старшему административному советнику Вейрауху — Краков. Молния.

Секретно. Часть делегации Польского Красного Креста вчера возвратилась из Катыни. Сотрудники Польского Красного Креста привезли с собой гильзы патронов, использовавшихся при расстреле жертв в Катыни. Выяснилось, что это немецкие боеприпасы. Калибр 7,65, фирма «Геко». Письмо следует. Хейнрих.

Передано: Варшава Фидлер. Принял: Зидов.

Нюрнбергский процесс. Сборник материалов. Т. I. М., 1954. С. 483.

№15

ПИСЬМО ГЛАВНОГО ОТДЕЛА ПРОПАГАНДЫ ПРАВИТЕЛЬСТВА ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОРСТВА В ПРЕЗИДИУМ ГЕРМАНСКОГО КРАСНОГО КРЕСТА.

27 ИЮНЯ 1943 ГОДА

REGIERUNG DES GENERALGOUVERNEMENTS Hauptabteilung Propaganda Abteilung Aktivpropaganda

An das

Prasidium des Deutschen Roten Kreuzes z. Hd. Frau Grafin von Waltersee

Betr.: Namensliste der in Katyn ausgegrabenen Polen.

In der Anlage wird eine vollstandige Liste der bis zur Un- terbrechung der Ausgrabungen in Katyn identifizierten Polen tibermittelt. Sie umfaBt die Positionen 01 - 04131. Die Liste befindet sich allerdings im Zustand der ersten Rohaufstellung. Die Anlage einer in der Rechtschreibung einwandfreien Liste diirfte wegen der gegebenen auBerordentlichen Schwierigkeiten mindestens 5-6 Monate beanspruchen. Eine erhebliche Behin- derung liegt vor allem darin, daB ein nicht unbetrachtlicher Teil der Namen falsch oder entstellt geschrieben wurde. Anderer- seits wurden durch die verschiedenen Besichtigungen der Dokumente die Papiere durcheinander gebracht und zudem die zu einer Leiche gehorigen Dokumente beim Verpacken auf ver- schiedene Umschlage verteilt. So fanden sich z. B. die Papiere eines Offiziere in 12 verschiedenen Umschlagen. Die Uberprii- fung der Liste ist daher unter diesen Umstanden sehr erschwert und zeitraubend.

Spengler

ГАРФ. Ф.7021. On. 114. Д.35. Л.1.

Опубликовано: Сахаров В.А. Германские документы об эксгумации и идентификации жертв Катыни (1943 г.) ().

ПЕРЕВОД

ПРАВИТЕЛЬСТВО ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОРСТВА Главный отдел пропаганды Отделение активной пропаганды

Президиуму Немецкого Красного креста строго лично госпоже графине фон Вальтерзее

К сведению: Поименный список поляков, эксгумированных в Катыни.

В приложении передается полный список поляков, идентифицированных до прекращения эксгумации в Катыни. Он содержит номера от 1 до 4131. Список, разумеется, находится в состоянии первичного сырого составления. Из- за имеющихся чрезвычайных трудностей для превращения приложения в безупречно грамотный список понадобится по меньшей мере 5-6 месяцев. Значительная помеха состоит прежде всего в том, что немалая часть имен написана ошибочно или искажена. С другой стороны, различными просмотрами документов бумаги перепутаны и к тому же документы, относящиеся к одному трупу, при пакетировании рассованы по различным конвертам. Так, в 12 различных конвертах, к примеру, находятся документы одного офицера. Поэтому перепроверка списка при данных обстоятельствах весьма затруднена и длительна.

Шпенглер

№16

КАТЫНСКИЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА

Проф. д-р Франтишек Гаек

Прочитано в сокращении на собрании Общества Чешских врачей в Праге 9 июля 1945 г. (издано этим Обществом в апреле 1946 г.)

От переводчика Переводчик старался сделать русский перевод, который бы максимально соответствовал оригиналу как по содержанию, так и по словарному составу, что иногда идет в ущерб русскому языку. В точности соблюсти словарный состав отдельных предложений было возможно не всегда, но такие случаи не являются определяющими. Смысловые и временные связи соблюдены во всех случаях. Переводчик мог ошибиться при переводе медицинских терминов, которые еще будут уточнены дополнительно.

Текст перевода снабжен замечаниями переводчика, обозначенными арабскими цифрами со сквозной нумерацией (например: "пульмановскими10"). Эти замечания являются неотделимой частью перевода, поэтому настоятельно рекомендуется на данные замечания, приведенные в конце текста перевода, обращать внимание. В конце каждого замечания в квадратных скобках указывается страница, на которой можно найти исходное выражение.

В тексте перевода возможны случайные ошибки и опечатки. Замечания и предложения можно присылать по адресу arrow-infoKnewmail.ru. Равно, как и задать уточняющие вопросы.

Переводчик искренне благодарит участников проекта «Правда о Катыни» и участников форума этого проекта на сайте за бескорыстную помощь при подготовке русского перевода к публикации.

Перевод на русский язык с чешского оригинала к 12.12.2006 сделал ARROW.

Катынское дело

I.

В первой половине апреля 1943 г. в ежедневной печати появилось сообщение, что в лесу у Катыни в Смоленской области СССР были обнаружены массовые захоронения казненных польских офицеров, и указывалось их общее число - до 12000.

В конце апреля 1943 г. министерство внутренних дел уведомило меня, что в соответствии с приказом имперского протектора я должен выехать в Берлин и, совместно с членами комиссии профессоров судебной медицины из представителей разных народов, участвовать в осмотре найденных могил.

Эта миссия была мне в наивысшей степени неприятна.

Я знал, что у меня не будет возможности высказать свою собственную точку зрения и что я буду вынужден подписать все, что мне предложат. Немцев не могло интересовать ничего другого, кроме пропаганды. Было немыслимо, чтобы немцы, которые объявили, что немецкая раса превосходит другие, что их культура является высшей, что они не только уполномочены, но и обязаны главенствовать над остальными народами, хотели вообще получить какое-либо заключение от таких ничтожеств, как я. У них, несомненно, совесть была нечиста. К тому же я не хотел и не мог помогать немцам доказывать, что русские - убийцы.

Поэтому я постарался отговориться, сказавшись больным, но министерство внутренних дел мне ответило, что в этом случае меня обязательно арестуют и, возможно даже со всей семьей, поскольку мои оправдания были бы восприняты как саботирование приказа рейхспротектора.

Тогда я обратился также и к ведущим чиновникам из министерства образования, которому я подчинялся как профессор университета, но они посовещались и высказались в том смысле, что иного выхода, кроме как ехать, нет.

Друзья тоже советовали мне ехать, рассчитывая узнать о Катыни правду, и предлагали по окончании войны предоставить свои свидетельства о моих действиях.

Таким образом, 27 апреля 1943 г. я выехал в Берлин, где вечером в отеле «Адлон» на улице Унтер ден Линден собрались все члены комиссии.

Членами комиссии были:

От Бельгии: др. Шпеелерс (Speelers), штатный профессор глазной медицины Гентского университета.

От Болгарии: др. Марков, доцент судебной медицины и криминалистики Софийского университета.

От Дании: др. Трамсен (Tramsen), прозектор института судебной медицины в Копенгагене.

От Финляндии: др. Саксен (Saxen), штатный профессор патологической медицины Хельсинкского университета.

От Италии: др. Пальмиери (Palmieri), штатный профессор судебной медицины и криминалистики Неапольского университета.

От Хорватии: др. Милославич (Miloslavic), штатный профессор судебной медицины и криминалистики Загреб- ского университета.

От Голландии: др. де Бурле (de Burlet), штатный профессор анатомии Гронингенского университета.

От Румынии: др. Биркле (Birkle), судебный врач румынского министерства юстиции и первый ассистент отделения судебной медицины и криминалистики университета в Бухаресте.

От Швейцарии: др. Навиль (Naville), штатный профессор судебной медицины Женевского университета.

От Словакии: др. Шубик (Subik), штатный профессор патологической анатомии Братиславского университета и глава государственного здравоохранения Словакии.

От Венгрии: др. Орсос (Orsos)[36], штатный профессор судебной медицины и криминалистики университета в Будапеште.

От Франции: проф. Костедо (Costedoat) из Парижа, который, однако, заявил со всей определенностью, что в соответствии с предписанием французского правительства выступает только в роли зрителя и что участвовать ни в каких работах и подписывать протоколы не обязан.

От Испании: проф. Пига (Piga) из Мадрида, который, однако, после прибытия самолетом в Берлин заболел и не смог продолжать путь.

В среду утром 28 апреля 1943 г. мы вылетели из аэропорта Темпельгоф, сделали промежуточную посадку в Варшаве, где был двухчасовой обеденный перерыв, затем, в 17 часов, приземлились в Смоленском аэропорту и были размещены в отеле «Молохов»[37].

На следующий день мы автобусом выехали в Катынский лес, где штабной врач, профессор судебной медицины из Вроцлава[38] доктор Бутц, уполномоченный немецким военным командованием к руководству раскопками, показал нам все могилы, эксгумированные трупы, обнаруженные при них документы и в нашем присутствии провел одно вскрытие.

До нашего появления из могил было извлечено 982 трупа, из них 58 было вскрыто, остальные только осмотрены внешне.

На следующий день, т.е. в пятницу 30 апреля 1943 г., мы провели вскрытие 9 трупов. Нам было позволено выбрать труп из любой ямы по своему усмотрению, поэтому для меня подняли два трупа из седьмой ямы. Эти трупы не имели на плечах офицерских знаков отличия, и я посчитал, что речь идет о простых солдатах. Однако было установлено, что у некоторых трупов офицерские знаки отличия были обнаружены в карманах одежды, так что не исключено, что и эти трупы принадлежали офицерам. В карманах одного из трупов я нашел русскую газету «Глос»[39] от 2 апреля 1940 г. Оба вскрытых мною трупа имели огнестрельную рану на затылке, которая была нанесена с короткого расстояния. У обоих имело место сквозное ранение.

В этот же день вечером был составлен протокол, который сформулировали профессор Бутц из Вроцлава и профессор Орсос из Будапешта, самым важным пунктом которого было заключение, что трупы польских офицеров оставались погребенными приблизительно 3 года. Из этого вытекало, что они были погребены весной 1940 г., т.е. в период, когда немецко-русской войны еще не было и немцы Катынь еще не оккупировали. Таким образом, виновниками преступления оказывались советские власти.

Советские власти 16 апреля 1943 г. отвергли утверждения немцев, как безбожную ложь, и, поскольку в немецких сообщениях говорилось о деревне Гнездово, где имелись археологические раскопки, известные под названием Гнездовский могильник, считали, что немцы этот факт преднамеренно умалчивают и используют в пропаганде против Советского Союза.

Позже, снова овладев Катынью, русские тоже послали 23 сентября 1943 г. комиссию для исследования могил[40], в которой состояли:

В. Ю. Прозоровский, старший эксперт судебной медицины и директор государственного научно-исследовательского института судебной медицины народного комиссариата здравоохранения СССР.

Др. В. М. Смольянинов, профессор судебной медицины 2-го отделения государственного медицинского института.

Др. Д. Н. Выропаев, профессор патологической анатомии.

Др. П. В. Семеновский, главный научный сотрудник танатологического отделения государственного научно- исследовательского института судебной медицины народного комиссариата здравоохранения СССР.

Доц. М. Д. Швайкова, главный научный сотрудник отделения судебной химии государственного научно- исследовательского института судебной медицины народного комиссариата здравоохранения СССР.

Никольский, старший эксперт судебной медицины войск Западного фронта, майор медицинской службы.

Бусоедов, капитан медицинской службы, эксперт судебной медицины.

Субботин, майор медицинской службы, директор патолого-анатомической лаборатории.

Оглобин, майор медицинской службы.

Садыков, старший лейтенант медицинской службы.

Пушкарева, старший лейтенант медицинской службы.

Председателем этой комиссии был член Академии наук Н. Н. Бурденко со своими сотрудниками.

Эта комиссия установила, что до оккупации Смоленска и западных районов страны немецкими войсками польские военнопленные - офицеры и рядовые - работали на постройке и расчистке дорог и что, по свидетельским показаниям начальника польского лагеря военнопленных майора Ветошникова и инженера Иванова, эти военнопленные по причине недостатка вагонов и в результате других трудностей не могли быть вовремя эвакуированы, и поэтому пленные поляки с частью охранников и служащих лагеря попали к немцам в плен.

Комиссия выслушала большое количество свидетелей, провела за период с 16 по 23 января 1944 г. эксгумацию 925 тел, сравнила результаты исследования трупов из Катынского леса с результатами исследования могил в других местах Смоленской области, т.е. в Гедеоновке, Магаленщине, Реадовке и Красном Бору, и констатировала, что погребение тел в Катынском лесу состоялось приблизительно два года назад, а именно в период от сентября до декабря 1941 г.

Заключения обеих комиссий сильно отличаются, и поэтому я считаю себя обязанным рассказать о своем катынском опыте сейчас, когда об этом уже можно говорить свободно. Возможно, кто-то будет возражать против этой идеи с тем, что я могу находиться под влиянием чувства благодарности к русским, освободившим наш народ, и поэтому не могу высказываться иначе. Я, однако, преследую цель, чтобы историк, которому хотелось бы заниматься катынским вопросом, имел задокументированные аргументы, которые я приведу. Если бы я молчал, то может показаться, что я с немцами согласен и настаиваю на своей подписи, т. е. на том, что польские офицеры были казнены весной 1940 г.

Обстоятельства, прямым свидетелем которых я не был, я черпаю из акта «Amtliches Material zum Massenmord von Katyn», включенного в 1943 г. в так называемую «Белую книгу»[41]. Акт издала немецкая информационная канцелярия по предложению немецкого министерства иностранных дел в 1943 г.

В соответствии с немецким официальным отчетом, решающим свидетельством в отношении факта обнаружения могил является свидетельство 72-летнего русского крестьянина Парфена Киселева из находящейся неподалеку деревеньки Козьи Горы, который показал:

«В течение 10 лет Катынский лес, в котором находится дача[42], использовался в качестве санатория для высших чиновников НКВД. Весь лес был окружен двухметровым ограждением из колючей проволоки и охранялся вооруженной охраной. Посторонним лицам вход в лес был совершенно запрещен. Я не знал никого служащих там, кроме дворника Романа Сергеевича.

Весной 1940 г. на протяжении приблизительно 4-5 недель каждый день 3-4 грузовые машины возили в лес людей, и там их якобы расстреливали сотрудники НКВД. Машины были крытыми, так что никто не мог заглянуть вовнутрь.

Один раз, когда я был на вокзале в Гнездове, я видел, как из железнодорожных вагонов в знакомые мне машины переходят какие-то мужчины и как затем они едут по направлению к лесу. Что с ними случилось, не могу сказать, потому что никто не осмеливался к ним приблизиться, но стрельбу и человеческие крики я слышал даже в своей квартире и поэтому думаю, что они были расстреляны. В округе ни для кого не являлось тайной, что НКВД здесь расстреливало поляков. Люди говорили, что речь шла о приблизительно 10000 поляков.

Когда Катынь была оккупирована немцами, я пошел в лес, но трупов я не нашел, а видел только несколько набросанных холмиков. Это навело меня на мысль, что трупы могли лежать под этими холмиками.

Летом 1942 г. в расположении немецких войск в Гнездове работали поляки. В один из дней ко мне пришли 10 поляков и попросили меня, чтобы я им показал, где лежат их земляки. Я их привел в лес и указал на холмики. Поляки попросили меня, чтобы я им одолжил лопату и кирку, что я и сделал. Примерно через час они вернулись, понося НКВД. Заявили, что под одним из холмиков нашли трупы. На холмиках они поставили березовые кресты».

Таковы показания Киселева.

Немецкая тайная полевая полиция об обнаруженных трупах узнала якобы лишь в феврале 1943 г., и пробная раскопка одного из холмиков показала, что речь идет действительно об общей могиле. Систематические раскопки начались только в апреле, когда погода позволила производить выемку грунта.

О Катынском лесе можно сказать следующее:

Если идти по шоссе от Смоленска к Витебску, то на расстоянии 14 км от Смоленска расположены деревня и железнодорожная станция Гнездово, где, по Киселеву, сходили с поезда польские офицеры и где находились упомянутые археологические раскопки. Не доходя 2 км до населенного пункта Катынь, слева, между дорогой и Днепром, расположен сосновый лесок с деревьями 10-20 см толщиной, через который проходит немного зигзагообразная дорога длиной приблизительно 300 м, заканчивающаяся на конце леска, у дачи над Днепром. У дачи стоит гараж и один жилой дом.

В удалении приблизительно 100 м от шоссе, с правой стороны от указанной дороги было открыто 7 общих могил, расположенных близко одна от другой, и 4 могилы с левой стороны. В 7 могилах с правой стороны были трупы польских офицеров, в 3 могилах с левой стороны были трупы гражданских лиц и в последней - тоже польские офицеры. Эта последняя могила была обнаружена только после 1-го июня 1943 г. и нами не осматривалась. Могилы с правой стороны были пронумерованы номерами 1-7, с левой стороны 8-11.

Могила, обозначенная номером 1, была самой большой и имела очертания буквы L. Большая сторона этого L была 26 м, а меньшая - 16 м в длину, шириной на одном конце 5,5 м и 8 м на другом. Захоронение имело площадь 253 кв.м. Остальные могилы были меньше, с площадями 11, 21, 21, 13,5, 48 и 22,5 кв. м, т.е. в общей сложности 478 кв.м. Глубина могил была в среднем 2,3 м, слой насыпанного над трупами песка - в среднем 1,5 м. Песочная насыпь выступала приблизительно на 1 м над уровнем земли, так что слой трупов составлял примерно 1,3 м.

Трупы были в двух местах систематически уложены головой к стене ямы, однако в большинстве своем лежали в совершенном беспорядке так, как были сброшены в могилы, в основном лицом вниз. Вследствие давления песка трупы были сильно сплющены.

Сколько приблизительно было трупов? Если считать, что один сплющенный труп занимает примерно ½ кв.м. площади, тогда на дне всех могил поместится всего 950 трупов. В слое толщиной 130 см не могло быть больше, чем 7-8 слоев трупов, что соответствовало бы количеству 7000 трупов. Если прибавить трупы из 8-ой ямы, тогда количество казненных польских офицеров достигает приблизительно 8000. Если прибавить еще казненных гражданских лиц из трех отдельных ям, где были мужчины и женщины, тогда количество всех трупов в Катынском лесу могло составлять приблизительно 12000.

«Белая книга» говорит, что до 3-го июня 1943 г., когда осмотры трупов были прекращены, из могил было изъято 4143 трупа и после осмотра опять похоронено. Выявлены были: 2 генерала, 12 полковников, 50 подполковников, 165 майоров, 440 капитанов, 552 старших лейтенанта, 930 лейтенантов, 146 врачей, 10 ветеринаров и 1 полевой священник. Остальные являлись польскими военнослужащими, звание которых не было возможности определить, среди них и простые рядовые без звания, а также 221 гражданское лицо.

Трупы из верхних слоев в областях тела, не закрытых одеждой, местами уже разложились с внешней стороны, так что иногда не было губ, мягких покровов на черепе и на руках, а глаза были ввалившиеся. Трупы из нижних слоев, особенно из могилы номер 5, куда проникала грунтовая вода, находились в состоянии адипоцира[43], но адипоцир распространялся только на подкожные ткани. Мышцы сохранили свой цвет, внутренние органы также не были адипоцированны.

Все части одежды пропитались жировыми веществами. На высоких сапогах множества трупов отложился слой адипоцированной массы толщиной 1 мм. Т. е. трупы были в разной стадии разложения, причиной чего послужило их взаимное расположение. В верхних слоях были скорее несколько высохшие, а в средних и нижних - средне-адипоцированные. Трупы в верхних слоях лежали достаточно свободно, но в нижних были взаимно слеплены трупными жидкостями, которые стекали из верхних слоев в нижние.

Все нами осмотренные[44] трупы имели огнестрельные раны в затылке, только у одного была огнестрельная рана во лбу. Пули были в большинстве найдены в лобовой кости. У некоторых имелось сквозное ранение. Выстрелы производились с малого расстояния из короткоствольного огнестрельного оружия калибра 7,65. Руки значительного числа трупов были связаны за спиной шпагатом, некоторым трупам, особенно в могиле номер 5, которые также имели огнестрельное ранение в затылок, была через голову переброшена шинель[45], причем пространство между головой и шинелью было заполнено опилками. Шинель, окутывающая голову, была перевязана на шее веревкой. Трудно сказать, какая цель этим преследовалась, возможно, это делалось для того, чтобы предотвратить сопротивление, возможно - поскольку дыхание сильно затруднялось - это говорит об истязании.

II.

После этого вступления и описания самого места захоронений и его окрестностей приступаю теперь к личной оценке всего [Катынского] дела в нижеследующих 13-ти пунктах.

1. Каковы были свидетельские показания

Свидетель Кривозерцев, 27-летний сверлильщик, показал, что в апреле 1940 г. ежедневно наблюдал 3-4 железнодорожных состава из 3-4 вагонов, приезжающих в Смоленск. Окна вагонов были зарешечены. Вагоны были поданы на железнодорожную станцию Гнездово. Его сестра якобы рассказывала ему, что из этих прибывших вагонов в закрытые грузовые машины переходили польские военные, гражданские лица и несколько священников. Лично он этого не видел. Сам он наблюдал, как 17-го или 18-го апреля 1940 г. около 10 грузовых машин, доверху нагруженных чемоданами, сумками, вещмешками[46] с бельем и плащами, ехали из Катынского леса к Смоленску. Грузовые машины сопровождали чекисты. Определенное значение имеет то, что его сестра не допрашивалась, хотя это именно она видела, как людей пересаживают в машины.

Свидетель Захаров, 40 лет, работавший сцепщиком в Смоленске, показал, что в марте 1940 г. из Тамбовской области приезжали грузовые составы с присоединенными 5-6 большими пульмановскими[47] арестантскими вагонами. Из каждого состава 2-3 вагона подавались к платформе в Смоленске, тогда как остальные направлялись на станцию Гнездово. От проводников состава он узнал, что заключенные, содержащиеся в вагонах, были из Козельска, где якобы есть большой монастырь и еще много тысяч пленных. В качестве сортировщика[48] он имел возможность наблюдать, как людей из вагонов отводили к грузовым машинам, крытым брезентом, и как потом эти машины уезжали по шоссе в направлении Гнездова. На большинстве пленных была польская военная форма, большей частью офицерская. Священников среди гражданских лиц он видел лишь изредка. Женщин не было. Как он точно помнит, эта выгрузка продолжалась 28 дней. Его задача состояла в осмотре пустых вагонов [после выгрузки], причем он видел, что в вагонах имеется по 10 камер, в которых нормально могли поместиться по 6 человек, однако - как он узнал от проводников - в одну камеру набивалось до 18-20 человек. В вагонах, в которые он иногда заглядывал [до выгрузки], он всегда в числе прочих находил двух-трех священников. Они были в длинных пальто. Ему сказали, что это польские ксендзы. - Этот свидетель утверждает, что перегрузка в большинстве случаев происходила в Смоленске, в то время как другие свидетели - что это происходило в Гнездове.

Свидетель Сильвестров, 43-летний разнорабочий, показал, что в апреле-мае 1940 г. на вокзал в Гнездово, вблизи которого жил, подавали арестантские вагоны, людей из которых перегружали в приготовленные грузовые машины и увозили. Часто по возвращении домой вечером он ходил к месту перегрузок и наблюдал мужчин, которые под надзором НКВД переводились из вагонов в приготовленные крытые грузовые машины - всем известные «черные воронки»[49]. Там всегда стояли 3 таких машины и одна грузовая. Ручную кладь у выходящих из вагонов мужчин отбирали и бросали в грузовую машину, тогда как их самих сажали в крытые. Когда машины заполнялись, они уезжали по направлению к Катыни. Через 20-25 минут колонна приезжала обратно и вся процедура повторялась снова. Когда они проезжали около него, он мог часто наблюдать, что в едущей впереди легковой машине сидят люди, вероятно из НКВД, с типично еврейскими лицами. Перегрузка происходила чаще всего вечером или ночью. О том, что перевозки происходят и ночью, он имел возможность узнать потому, что в то время его жилище находилось непосредственно у шоссе. По его прикидкам, колонна проезжала приблизительно 10 раз в апреле и 10 раз в мае в течение примерно 4-х недель. Поскольку всем запрещалось задерживаться у места перегрузки, он мог с расстояния прибл. 50 метров, с которого наблюдал, видеть, что главным образом это были военные, возможно офицеры, но между ними находились и гражданские. Среди гражданских находились и пожилые лица, изредка с костылями. Женщин между ними не было. Т. к. он не разбирался в военной форме, то не мог определить их национальность. Поговаривали разное. Одни считали - это были поляки, другие - финны. По слухам, пленных доставляли к так называемому «коллективному дому отдыха», удаленному приблизительно на 4 км, и там их расстреливали. И он так думал, потому что во время этих перевозок было запрещено собирать грибы в окрестностях дома отдыха. Жители деревни, которые знали о происходящем, остерегались распространяться о своих предположениях. В показаниях этого свидетеля много противоречий. Другие свидетели показывали, что лесок был огорожен двухметровой проволокой [ограждением из колючей проволоки высотой 2 м], охранялся вооруженной охраной и никому нельзя было его посещать. Этот свидетель утверждает, что в окрестностях дачи в означенные дни запрещалось собирать грибы. Также маловероятно, что с расстояния в 50 метров вечером или ночью он мог различить типично еврейские лица.

Свидетель Андреев, 26-летний слесарь, наблюдал, что в марте-апреле 1940 г. на вокзал в Гнездово ежедневно прибывали 3-4 состава с 2-3 арестантскими вагонами. Из этих вагонов военные и гражданские лица перегружались в грузовые машины и отвозились по направлению к Катыни. Свидетель был знаком с шофером Разуваевым, который водил одну из машин-«воронков» и который при приближении немцев был эвакуирован. Он видел в каждой грузовой машине по 2-3 гражданских лица, которых распознавал по головному убору.

Свидетель Гляссер, немец, старший лейтенант бывшей польской армии, показал, что от 20-го марта до 9-го мая из лагерей для военнопленных выехало на грузовых машинах приблизительно 30 этапов[50] по 80-120 человек в каждом на перегрузочный вокзал в Козельске, где они размещались в арестантских вагонах. Его лично отделили от польских офицеров и позже, вместе с другими немцами, при вмешательстве немецкого посла, освободили. - Этот свидетель, таким образом, не знает, куда направлялись эти этапы, и не упоминает о гражданских лицах. Следовательно, гражданские лица, видимо, были присоединены к офицерам уже в пути.

Нам был представлен свидетель Киселев, который рассказывал в общем то же самое, что было сказано выше об обнаружении массовых могил. Когда мы задали ему вопрос, кто были те мужчины, которые сопровождали пленных польских офицеров, он, немного подумав, ответил: «Евреи». Несмотря на то, что такой ответ прозвучал в духе показаний Сильвестрова, он привлек мое внимание, потому что свидетель над ним раздумывал. Пленных офицеров охраняют в лагерях для военнопленных опять же военные, что следует также и из отчета русской комиссии, и их не передают полиции. Потом евреи, как и везде в других местах, несут воинскую службу во всех родах войск, и неправдоподобно, чтобы в России из них формировались карательные отряды или чтобы их отозвали с фронта и определили на легкую службу, как например охрана пленных.

Впрочем, показания этих свидетелей являются показаниями непрямыми, т.к. никто из них при казнях не присутствовал.

Странно, что немецкая администрация, хотя и приложила к делу столько усилий, не отыскала тех 10 польских рабочих, которые летом 1942 г. первыми нашли могилы, и не спросила их, от кого они узнали о могилах и почему в таком случае не сообщили о находке немецким органам. Ведь у польских рабочих не было причин утаивать это дело.

Странно так же и то, что не были найдены и допрошены люди, отдыхавшие на даче, и лечащий персонал, который располагался в отдельном доме возле дачи. Штат этого учреждения должен был быть довольно многочисленным, и невозможно, чтобы служащие не общались с жителями Катыни и соседних Козьих Гор. Они должны были знать, кто копал массовые могилы и кто их засыпал. Вырыть такие большие ямы и расстрелять 8-12 тысяч людей ведь не мог один человек, причем тайно. Этот персонал, общаясь с населением, обязательно обмолвился бы о том, что произошло в Катынском лесу, т. к. прошло больше года, прежде чем немцы заняли Катынь, и персонал до этого момента оставался на месте.

Хотя немцы и выпустили обращение к жителям Смоленска и напечатали его также в газете «Новый Путь», выходившем в Смоленске, чтобы отозвались те, у кого есть информация о массовом убийстве польских офицеров, однако обращение, по-видимому, успеха не имело.

Свидетели, которых допросила русская комиссия, показывают следующее.

Свидетели Алексеева, Михайлова и Конаховская единодушно показали, что в Катынском лесу, называемом также Козьими Горами, располагался штаб 537 строительного батальона, в котором было около 30 немцев. Командовал им подполковник Арнес, его адъютантом был старший лейтенант

Рекст, еще одним офицером был лейтенант Хотт. Женщины состояли при штабе в качестве обслуживающего персонала.

Алексеева показала, что в конце сентября 1941 г. на дачу в Козьих Горах каждый день приезжало несколько грузовых машин, которые на полчаса или на час останавливались где-то на дороге, соединяющей шоссе и дачу, т.к. звук их моторов затихал.

На месте сразу же начиналась стрельба, выстрелы следовали один за другим в коротких, но приблизительно одинаковых интервалах. Потом стрельба прекращалась, и машины подъезжали к даче. Из машин, всегда шумно разговаривая, выходили немецкие рядовые и унтер-офицеры и незамедлительно направлялись мыться в баню. Потом начиналась пьянка. На мундирах двух ефрейторов она постоянно видела следы свежей крови. Когда она ходила к даче или от дачи, то наблюдала в нескольких местах недалеко от дороги свежена- бросанную землю, которая занимала каждый раз все больше места. Когда один раз она задержалась, то увидела, как ведут пленных поляков. Она спряталась в зарослях и приблизительно через 20-30 минут услышала выстрелы.

Подобные показания дали и свидетели Михайлова и Конаховская.

Из свидетелей, которых допрашивали немцы, были найдены Киселев и Захаров.

Киселев показал, что осенью 1942 г. немцы дважды вызвали его в гестапо в Гнездово, говорили ему, что в 1940 г. люди из НКВД расстреляли польских офицеров, и требовали, чтобы он это засвидетельствовал. Когда ему предложили протокол со словами: «Или вы это подпишете, или мы вас уничтожим», - то он испугался и подписал. Позже, когда немцы организовывали для разных делегаций экскурсии к катынским могилам, он был принужден давать перед этими делегациями показания, но путался и поэтому говорить отказался. За это он был арестован и почти полтора месяца его безжалостно избивали, пока он не ослабел, стал плохо слышать и перестал владеть правой рукой. Потом ему пригрозили повешением, поэтому он обещал, что будет свидетельствовать. Каждый раз, когда приходила какая-нибудь делегация, его вызывали во двор, и он по полчаса должен был заучивать наизусть все, что будет говорить про то, как в 1940 г. люди из НКВД расстреляли польских офицеров.

Эти показания подтвердили как члены его [Киселева] семьи, так и дорожный мастер Сергеев.

Свидетель Захаров подтвердил, что сказал немцам, что в 1940 г. вагоны с поляками действительно проезжали через Смоленск по направлению к западу, но что он не знает, куда они ехали. Тогда офицер, который его допрашивал, сказал, что если он не хочет давать показания по-хорошему, тогда будет приневолен к этому силой, и стал его избивать резиновой дубинкой. Потом его положили на скамейку и офицер с переводчиком избили его до потери сознания. Когда пришел в себя, то, запуганный и принуждаемый избиениями, подписал протокол под угрозой расстрела.

Остальные свидетели, которых допрашивали немцы, или умерли, или же их немцы угнали.

Таким образом, первоначальные показания этих двух свидетелей находятся в противоречии с последующими, и поэтому является бесспорным то, что в одном из этих случаев они говорили неправду.

Среди свидетельских показаний, полученных русской комиссией, очень важными являются показания свидетельницы Саьиневой, учительницы начальной школы, которая показала, что в сентябре 1941 г. к ней пришел польский офицер и рассказал, что когда немцы заняли польский лагерь военнопленных, то завели в нем жестокий режим. Поляков не считали людьми, всячески их притесняли, истязали, а также казнили, поэтому он решил убежать. Когда на следующий день офицер уходил, он оставил свидетельнице свой польский адрес на имя Лоек Йозеф и София, г. Замощь, улица Огродова 25. - В списках расстрелянных польских офицеров под номером 3796 стоит имя Йозефа Лоека, лейтенанта, как расстрелянного в Катынском лесу весной 1940 г. То есть, в соответствии с немецким отчетом, Лоек был расстрелян более чем за год до своей встречи с Сашневой.

Свидетельские показания, полученные немцами, полны противоречий, показания, полученные русской комиссией, более определенные, хотя и в этом случае никто из свидетелей не видел казней собственными глазами. На чьей стороне правда, будет доказано в следующих пунктах.

2. Каковы могли быть мотивы преступления?

Официально комиссия мотивы преступления не исследовала, что, впрочем, не было ее целью, и только изредка о них упоминала. Когда мы приехали в Смоленск и были встречены начальником здравоохранения местного округа немецкого фронта, то на приветственную речь ответил самый старший из нас, проф. Орсос из Будапешта. Он заявил, что в Первую мировую войну он находился 4 года в русском плену, из которых 10 месяцев под властью большевиков. Он научился тогда русскому языку и имел много возможностей узнать характер и душу русского человека. На основе своего опыта он должен сказать, что такое страшное преступление русский человек совершить не мог. Только международный еврей способен на это... Однако подробнее свою точку зрения не объяснил.

Некий берлинский журналист спросил меня в Катыни, каково мнение населения моей страны об этих массовых убийствах. Я сказал искренне и в соответствии с правдой, что население моей страны этому не хочет верить. На вопрос, какова моя личная точка зрения, я ответил, что, вероятно, в лагере военнопленных произошел мятеж, за который военнопленных впоследствии данным способом наказали. Журналист решительно отверг такую точку зрения и сказал, что большевики это сделали из принципа. Я хотел было возразить, что как раз весной 1940 г., т.е. в период предположительного расстрела польских офицеров, русские окончили войну с финнами и что в качестве победителей наверняка взяли в плен много финских офицеров, но что, тем не менее, у нас нет никаких сообщений о том, чтобы большевики с ними плохо обращались, следовательно, причина была не в принципах. Ведь немецкая пропаганда, безусловно, не упустила бы возможность использовать подходящий случай. И если финским офицерам никто не причинил вреда, зачем бы это было нужно делать в отношении офицеров польских? Я, однако, осознавал, где нахожусь, и поэтому промолчал. Ведь если бы речь шла о принципах, в соответствии с которыми военнопленные воспринимались бы не так, как во время предыдущих войн, то зачем надо было бы полгода медлить с казнью? Русские овладели Польшей в сентябре 1939 г., а казни проходили, по утверждениям немцев, только в марте и в апреле 1940 г.

Конечно, преступление само по себе должно было иметь причину. Из истории нам известно следующее. По окончании «Великого переселения народов» немцы начали широким фронтом поход на восток. Возникла концепция «Дранг нах Остен». Любое едва образовавшееся княжество на востоке являлось препятствием для немцев, и поэтому они развязывали с ними войны, вследствие которых славяне в долине Лабы были вырезаны, а в дунайской долине - онемечены. В широком поясе от Балтики до Адриатики немцы основали большое количество колоний. Теперь же они продолжали этот «Дранг нах Остен» и не надо даже цитировать «Майн Кампф» или приводить изречения Гитлера и других немецких руководителей, чтобы увидеть, что и в этой войне немцы старались заполучить на востоке пространство для колонизации. Поскольку для колонизации не существовало пространства, свободного от населения, то необходимо было это население устранить. Именно в этом надо искать мотив преступления. Со стороны русских мы бы какой-то мотив искали тщетно.

3. Какое значение имеет факт обнаружения в могилах гражданских лиц?

Среди 4143 трупов казненных офицеров был найден также 221 труп казненных гражданских. Об этих трупах официальный немецкий отчет умалчивает и даже не устанавливает, были ли это русские или поляки. Трупы гражданских были обнаружены не в одной лишь могиле и даже не в одном лишь месте какой-либо из могил, но они были рассеяны среди казненных офицеров по разным могилам и слоям. Из этого следует, что гражданские лица были казнены не все одновременно, но в меньших группах, присоединяемых к группам офицеров. В соответствии с найденными при них документами, офицеры доставлялись из Козельского лагеря, который лежит в 200-х км на юго-восток от Катыни, и поэтому можно было опросом местного тамошнего гражданского населения легко установить, имелся ли в Козельске какой-нибудь концентрационный лагерь для [гражданских] поляков, или допросом железнодорожников определить, когда и куда гражданских перевозили. Это обстоятельство бросается в глаза. Т. к. свидетель Гляссер о гражданских лицах не упоминает, то поэтому похоже, что речь идет об арестованном местном населении - о русских - которых на следующий день после ареста отправляли с польскими офицерами на казнь.

4. Каково значение Катынского леса?

На основании показаний свидетелей Кузьмы Годонова, Ивана Кривозерцева и Михаила Жигулова немецкие органы установили, что якобы в Катынском лесу людей казнили с 1918 по 1929 г. С того времени до 1940 г. не видели никаких транспортных средств, следующих в лес. Вплоть до 1931 г. зайти в лес мог каждый, и дети, которые там собирали грибы, якобы рассказывали о свежих могилах. (Удивительно, что не ходили на это посмотреть взрослые, раз уж в лесу были свежие надгробия и доступ в лес был свободен.) В 1931 г. лес огородили, и вход в лес был запрещен, о чем извещалось табличками. В 1934 г. здесь построили большой дом, т. е. вышеуказанную дачу, предназначенную для служащих НКВД в качестве оздоровительного учреждения.

Т. к. такое большое множество трупов было покрыто примерно 1,5 м слоем песка, зловоние тысяч разлагающихся тел обязательно должно было распространяться по лесу. А потому является более чем странным, что служащие, даже если не принимать во внимание эстетические соображения, допустили бы превращение лесочка, где прогуливались и хотели набраться здоровья, в место массовых казней и погребения, допустили бы загрязнение воздуха трупными испарениями, в то время как в любой другой части России имеется много более подходящих мест?

5. Каким оружием были казнены польские офицеры?

Очень важным и интересным является то обстоятельство, что польские офицеры были казнены патронами немецкого изготовления. Вблизи могил и изредка среди трупов были найдены стреляные гильзы, а в могиле № 3 и нестрелянные патроны. Гильзы были на донышке маркированы «Geco DD 7,65». Пули, найденные в трупах, были выпущены из пистолета также калибра 7,65, и поэтому, учитывая найденные целые патроны, не было сомнений, что польских офицеров застрелили пулями от этих патронов. Такие патроны изготавливались в 1921-1931 гг. на оружейной фабрике Gustav Genschow et соmр. в Дурлахе у Карлсруэ. Фирма сообщила, что действительно изготовила эти патроны, однако вследствие Версальского договора [у Германии] не было возможности обзаводиться арсеналом, и фирма якобы экспортировала такие патроны в числе прочих государств также в Польшу, в Балтийские государства и в СССР. Таким образом, патроны немецкого изготовления могли попасть в Россию не только как трофей после занятия Польши в 1939 г., но и по прямым поставкам.

Хотя такое объяснение и возможно, бросается, однако, в глаза, что по этой версии русские воспользовались патронами почти 20-летней давности. Для немцев было бы решительно лучше[51], если бы польских офицеров расстреляли из оружия русского производства. Ведь у России есть отличный револьвер «Наган», изготавливаемый на Путиловском[52] заводе, или, по крайней мере, немцы могли бы поинтересоваться - какими пистолетами был вооружен НКВД, о котором немцы утверждают, что это он совершил преступление. Однако даже это не было установлено.

6. Доказательство пятилетними сосенками.

В качестве доказательства немцы указывают также на молодые пятилетние сосенки, которые были рассажены на насыпанных холмиках. Мы сами их не видели[53], ибо могилы уже были открыты, нам показали всего лишь одну из сосенок. Срез одной сосенки исследовали с применением вертикального иллюминатора[54]. Было установлено, что она как минимум пятилетняя и что на срезе ближе к середине видна малозаметная темная полоса[55]. Вызванный мастер-лесничий фон Гефф заявил, что такая темная полоса возникает, когда рост сосенки что-то остановит, например, в результате пересадки, и полагал, что сосенка была пересажена 3 года назад. Он сам, однако, признал, что сосенки плохо развиты, растут в тени других деревьев, и данная полоса могла таким образом появиться в результате других влияний, а не только в результате пересадки.

7. Значение отверстий в одежде.

На одежде некоторых трупов были обнаружены отверстия, во-первых, округлые, во-вторых, как бы поротые или даже имеющие как бы четыре луча, но на теле, за исключением единственного случая повреждения ребра, ранения в соответствующем месте практически не были заметны. Немцы утверждали, что эти отверстия сделаны четырехгранными русскими штыками, которыми подгоняли жертв к месту казни. Хотя русские штыки и четырехгранные, но они имеют долотообразный кончик, а судя по тому, что ни одна из ран не проникает глубоко в тело, но едва под кожу, трудно утверждать, что отверстия были сделаны этим орудием. И почему тогда некоторые отверстия были округлые, другие - как бы резаные, а иные четырехконечные, если их сделали одинаковым инструментом? Таким образом, это доказательство является очень ненадежным и отпадает.

8. Документы, найденные на трупах.

На 53-х трупах из 4000 нашлись различные вещи, на которых стояла дата или хотя бы год, а именно:

- 4 карандашных рисунка на бумаге с датами 26-го декабря 1939 г. и 15 января 1940 г. и два с 1940 г.,

- 2 календаря, в которых была зачеркнута дата - в одном 12-го апреля 1940 г., в другом - 23-го апреля 1940 г.,

- 3 портсигара с надписью «Козельск 1940 г»,

- 2 кошелька с надписью «Козельск 7-го ноября 1939 г.» на одном и «Козельск 1940 г.» - на другом,

- в общем счете 45 разных писем, телеграмм или квитанций с самой последней датой от 3-го апреля 1940 г. и, наконец, 10 журналов с самой последней датой от 20-го мая 1940 г.[56]

Наиболее значительным документом немцы считают дневник майора Сольского, который он вел до 9-го апреля и в котором стоит:

«8/4: 3:30 отъезд со станции Козельск на запад, 9:45 станция Ельня. С 12 часов стоим на запасном пути.

9/4: За несколько минут до пяти нас подняли и распределили к перегрузке. Мы должны перейти на машины. Куда дальше?

9/4: В 5 часов утра. Перед рассветом день начинается нехорошо. Нас перегружают в тюремные машины. В отделениях есть охрана. Приходим в лес - какая-то здравница. Нас тщательно обыскали... Часы, время на них 6:30 (8:30). Спрашивают об обручальных кольцах, отбирают рубли, паспорта, карманные ножи».

Этот дневник я сам не видел. Его последняя, описанная выше, страница была опубликована в «Белой книге». Он довольно подозрителен своим содержанием и находится в противоречии с показаниями свидетелей и другими обстоятельствами. 9/4-го говорит о том, что пришли в лес в 8:30 утра, хотя, по показаниям свидетеля Сильвестрова, их отвозили в лес вечером и ночью. Подозрительным является то, что дневник имели возможность вести, так сказать, до последнего мгновения перед казнью. Не проставлен год - только день и месяц. Одна дата стоит дважды, несмотря даже на то, что в дневник обычно пишут вечером о событиях прошедшего дня. Также отсутствует доказательство, что он написан собственной рукой автора.

То обстоятельство, что документы с более поздней датой не нашлись, не может быть решающим, во-первых, потому, что не все трупы были эксгумированы, во-вторых, потому, что в большом количестве писем дата не читаема, в-третьих, потому, что весной 1940 г. польские пленные были переброшены из Козельска на строительство шоссе у Смоленска, почему почта и не ходила регулярно.

С другой стороны, русская комиссия при дальнейшей эксгумации трупов нашла на разных трупах в общей сложности 9 других документов, в которых стояли даты с 12-го сентября 1940 г. по 20 июня 1941 г., т.е. даты периода, когда, согласно немцам, офицеры были уже казнены.

9. Признаки разложения трупов[57].

Прежде, чем по признакам разложения высказать суждение о том, как долго трупы польских офицеров могли находиться в общих могилах, надо коротко коснуться процесса разложения и условий, в которых он проходит.

В сущности, различаем два процесса разложения.

Первый процесс - это так называемое гниение (редукция), при котором происходит образование водородистых веществ (метан, сернистый водород, аммиак и сульфит аммониевый). Эти вещества являются дурнопахнущими газами, поэтому труп отекает, распухает и источает зловоние. Необходимый к образованию этих веществ водород поступает из телесных жидкостей, а т. к. в теле этих жидкостей имеется много, то процесс начинается сразу же после смерти. Водород поступает также из влажной окружающей среды, что подтверждается тем, что трупы, находящиеся в воде, раздуваются и гниют быстрее [чем в земле]. В первые дни после смерти процесс достигает максимума, после чего, по израсходовании водорода, замедляется и по истечении нескольких месяцев прекращается, так что опухлость трупа исчезает.

Второй процесс — это тление (оксидация), т.е. образование кислородистых веществ (углеродной, серной, азотной и фосфорной кислот). И этот процесс также возникает сразу же после смерти, однако продвигается очень медленно, сначала он незаметен и максимума достигает только спустя несколько

месяцев. Образующиеся вещества текучи, не зловонны, и по прошествии нескольких месяцев труп, если первый процесс находится в малозаметной фазе, не издает зловоние, но течет, расплывается. Кислород, необходимый для этого процесса, берется из окружающей среды и из воздуха, содержащегося в земле. Тление начинается раньше всего там, куда кислород попадает скорее, т.е. в частях тела, не закрытых одеждой, а это, как правило, лицо и руки. Поэтому уже через полгода можно наблюдать, что глаза, нос и губы уже разложились, глазные и носовые полости зияют пустотой, зубы обнажены, также и мягкие части рук бывают разложены, а кости свободны в суставах. Через год процесс переходит уже на шею и грудную клетку, мягкие части грудной клетки исчезают и ребра обнажаются. Также спустя год бывают ослаблены и теряют прочность голеностопный (articulatio talocruralis) и остальные суставы ноги.

Условия для этих процессов в катынских могилах не были неблагоприятны. Сырости было достаточно. Ведь дно могилы № 5 находилось на уровне грунтовых вод, т. к. в непосредственной близости от могил имелось болото и, кроме того, Катынская местность - не сухая пустыня. Зимой она покрыта снегом, летом имеется достаточно воды из-за осадков.

В этих могилах кислорода из воздуха было несколько меньше, чем в обыкновенных могилах. При нормальных условиях, когда труп похоронен в гробу, воздух, т. е. кислород, имеется в изобилии в самом гробу, под ним и в окружающей земле, что и позволяет проходить процессу оксидации. В Катыни, хотя гробов и нет, и трупы были набросаны в ямы в совершенном беспорядке, вдоль и поперек один на другого, изрядное количество воздуха содержалось в одежде и в пространстве между отдельными трупами, и, кроме того, песок, которым они были засыпаны, имел грубое зерно и содержал, наверное,воздуха. Это была не глина или какой-нибудь другой непроницаемый слой, и поэтому к трупам мог поступать новый кислород из воздуха.

У подавляющего большинства трупов мягкие части отсутствовали только на темени, все остальные закрытые и незакрытые части тела сохранились, суставы не были разболтаны, трупы можно было поднимать, сажать, переворачивать и разувать без того, чтобы труп распался.

На примере трупа, который я вскрывал сам, каждый может убедиться, что сохранились и нос, и части губ, руки и даже пальцы сохранились, глаза хотя и ввалились, но не разложились, зубы не обнажены.

И если даже предположим, что из-за меньшего содержания кислорода процесс оксидации был в катынских трупах замедлен, нельзя все же согласиться с тем, что они могли лежать в могилах 3 года. Состояние трупов говорит скорее о том, что они находились там несколько месяцев или, принимая во внимание меньшее содержание кислорода из воздуха и вялый процесс тления (оксидации), что они там лежали самое большее 1,5 года.

Когда надо провести эксгумацию с целью кремации трупов (или останков), меня вызывают на пражские кладбища, чтобы я их осмотрел, и я действительно видел изрядное количество трупов со всех пражских кладбищ по истечении различного времени после погребения, следовательно, обладаю большим опытом. Не могу, однако, сказать, чтобы мне когда-нибудь попадался даже двухлетний труп в таком состоянии, как те, что были в Катыни. Состояние трупов в Катыни указывало на то, что они лежали там самое большее 1,5 года.

Против трехлетнего периода решительно говорит ади- поцирование трупов в могиле № 5.

Адипоцирование - это превращение мягких частей тела в особенную светло-серую, липкую, однородную массу, источающую сильное зловоние, которая на воздухе засыхает и превращается в белое, но уже не пахнущее, удивительно легкое вещество. Адипоцир образуется в воде без доступа воздуха и возникает приблизительно через 2 месяца в подкожных соединительных тканях на щеках, а позже также на спине и конечностях, до 2-х лет адипоцируют все подкожные ткани, а до 3-х лет и внутренности.

В Катынском лесу в могиле № 5, куда попадала грунтовая вода, были обнаружены трупы, адипоцированные снаружи, однако их мускулатура сохранила свой цвет, а внутренние органы не были адипоцированы. Даже если допустить, что в жаркие, сухие летние дни уровень грунтовых вод падал и трупы в течение некоторого времени не находились в воде, и процесс адипоцирования не продолжался, то является бесспорным, что если бы трупы в могиле № 5 лежали три года, то у них и внутренние органы, и тем более мускулатура должны были превратиться в адипоцир. Уровень адипоцирования тоже показывает, что трупы лежали в могиле приблизительно 1,5 года.

10. Признаки на одежде.

В соответствии с общим опытом, хлопчатобумажные и льняные ткани разлагаются в течение приблизительно 5-ти лет, шерстяные приблизительно за 10 лет. На польских офицерах мундиры сохранились полностью, не были даже истлевшими, их можно было легко снять с тела и расстегнуть пуговицы, металлические детали, такие, как пряжки на ремнях; крючки и обувные гвозди хотя и были немного ржавые, однако местами сохранили свой блеск. Табак в портсигарах тоже сохранил желтый цвет; сигаретная бумага, хотя и отсырела, но не размокла и не истлела.

Анализ одежды, ее металлических деталей и сигарет тоже говорит против того, чтобы трупы могли лежать в земле 3 года.

11. Признаки на письмах и газетах

Трудно согласиться с тем, что письма и газеты, пролежав в земле 3 года, где на них воздействовала вода и продукты разложения, могли бы быть целы и читаемы так, как действительно были. У нас[58] есть традиция класть в гроб с телом усопшего изображения святых, которые обычно изготовлены из очень хорошей бумаги, но все-таки при эксгумации трехлетних трупов я никогда никаких картинок не находил. У офицеров, как я видел, они лежали совершенно свободно в карманах, а не в каком-либо футляре, и поэтому невозможно поверить, что по истечении 3-х лет их целостность и читаемость была такая, в какой их действительно обнаружили. В процессе тления трупа на них воздействуют образующиеся кислоты - и они истлевают.

12. Образование отложений на поверхности мозговой ткани.

Проф. Орсос из Будапешта обратил внимание на то, что в черепе одного из трупов он обнаружил на поверхности мозговой массы твердое, как бы известковое, отложение, которое в соответствии с его опытом наблюдается только после 3 лет нахождения трупа в могиле. Орсос опубликовал в № 11 «Орвоси Гетилап»[59] за 1941 г. статью о том, что у трупов, пролежавших в земле дольше 3-4-х лет, как он обнаружил, поверхность задней черепной ямки (fossa cranii posterior) и обеих каменистых костей (os petrosum)[60] размягчена и изъедена, т. е. наблюдается сильный дефект кости. Декальцинированная затылочная кость (os occipitale) была мягка, как корка хлеба. Всегда, когда это наблюдалось, этот дефект обнаруживался в местах соприкосновения кости с загустевшей мозговой массой, однако кость была повреждена не прямо под прилегающей к ней поверхностью мозговой массы, но в непосредственной близости, где кость могла контактировать с воздухом. Тогда на поверхности мозга в этих местах образовывалось указанное выше отложение.

Этот эффект не является ничем особенным. В результате воздействия кислот, образованных в процессе разложения, происходит декальцинирование костей. Если труп лежит навзничь, образующиеся кислоты не могут оттекать и собираются в задней черепной ямке по сторонам внутреннего затылочного гребешка crista occipitalis interna[61]. В случае более сильной концентрации кислот это может не только декальцинировать кость, но и явиться причиной сильной аррозии (разъедания), ведущей даже к перфорации. Экстра- тированные из костей минеральные вещества (кальциевые, магнезиальные и фосфатные) откладываются потом на близлежащих частях мозговой массы и после исчезновения в ней жидкостей внешние части массы засыхают и затвердевают. Это, однако, случается не только по истечении трех лет, но иногда и гораздо раньше, т. к. все зависит от количества и концентрации кислот, которые вызывают декальцинирование и размягчение костей, причем концентрация кислот бывает различна. Проф. Орсос осмотрел ряд черепов, но только у одного из них обнаружил подобные изменения, и к тому же, в незначительной степени. В остальных же черепах этого не было. Если бы явление носило регулярный характер, тогда оно бы имело место у большинства черепов, т. к. трупы были погребены одновременно.

13. Отсутствие насекомых и их переходных форм.

Немаловажно и то, что ни в трупах, ни в одежде или в могилах вообще не нашли никаких насекомых или их переходных форм, как, например, яички, личинки, куколки, и даже никаких их остатков. Недостаток переходных форм насекомых имеет место тогда, когда труп погребен в период отсутствия насекомых, т. е. в период от поздней осени до ранней весны, и тогда, когда от погребения до эксгумации прошло сравнительно мало времени.

Известно, что даже если труп погребен достаточно глубоко, зловоние разлагающегося тела, которое в различных стадиях разложения различно в соответствии с развитием процесса, привлекает насекомых разных видов, личинки которых пробуравливают землю и проникают к трупу. Немцы утверждают, что польских офицеров убили весной 1940 г. Т. е. к моменту эксгумации прошли три летних периода, а именно лето 1940, 1941 и 1942 гг. Насекомые проникли бы к трупам с большей вероятностью за эти три периода, чем в течение, скажем, одного только лета 1942 г., и поэтому хотя бы их остатки, пожалуй, могли бы найтись.

Таким образом, данное обстоятельство тоже говорит о том, что трупы были погребены приблизительно осенью 1941 г.

Как проистекает из вышеприведенных выводов, ни одно доказательство, на которые опирались немцы, не является настолько надежным, чтобы выдержать критику, и не доказывает, что трупы лежали в Катынском лесу 3 года, а наоборот, все обстоятельства указывают на то, что они там лежали 1-1,5 года.

III.

В заключение подчеркиваю, что эту работу я издал по собственной инициативе, что никто меня к этому не призывал, и приказаний это сделать я ни от кого не получал, т. е. ни от чешских, ни от русских учреждений. Сокращенно я читал об этой работе на собрании Общества Чешских врачей 9-го июля 1945 г. Я хотел было сделать это сразу же, как только в освобожденной стране Общество Чешских врачей начнет свои регулярные собрания, но мой арест этому помешал.

Во время допроса мне были заданы главным образом следующие 3 вопроса:

1. Почему я ездил в Катынь?

2. Какие публичные заявления я делал?

3. Почему я подписал Катынский протокол?

На первый вопрос я ответил во вступлении.

По второму вопросу скажу следующее: мои публичные заявления были сделаны не по собственной воле.

Еще до того, как я выехал в Катынь, о предстоящей поездке знали на радио, которое обращалось ко мне с идеей организации доклада для широкой общественности. После моего возвращения и официальной публикации Катынского протокола ко мне обратились редакторы издававшихся в то время ежедневников «» и «». Они объясняли, что получили указание взять у меня интервью и что мои ответы будут опубликованы во всех ежедневных газетах. Я ответил на их вопросы и рассказал правду о том, что видел и слышал в Катыни, однако на следующий день я был очень огорчен, когда прочел нечто совершенно иное и что мне приписывались высказывания, которые мне совершенно не принадлежали и принадлежать не могли. В частности, я никогда не говорил, что преступление совершили большевики. Однако изменить сложившуюся ситуацию в то время было невозможно. Несколько дней спустя начальник печати так называемого «протектората»[62] Вольфрам фон Волмар потребовал от меня, чтобы я сделал доклад о своем катынском опыте для представителей печати в «Прессклубе»[63]. Я так и сделал, однако опять же объективно, и по окончании доклада я вышеупомянутых редакторов упрекнул за манеру изложения, что и констатировало уже в настоящее время Чешское информационное бюро. (См. газету «Рrасе» от 11-го июля 1945 г.) Я тогда подчеркнул, что врач не должен обсуждать вину или невиновность обвиняемых, но обязан предоставить объективную экспертизу, относящуюся к области медицины. Редакторы ссылались на цензуру.

На радио я описал свою поездку и впечатления, которые она во мне оставила, и вовсе обошел стороной мнение о том, что трупы польских офицеров находились в могилах 3 года. Немецкая цензура изъяла некоторые мои фразы и потребовала, чтобы я добавил, что трупы были в могилах, несомненно, более 3 лет. Я удовлетворил это требование, но слово «несомненно» опустил. Пластинка с докладом находится в архиве радиовещания.

Редактор ежемесячника «Pntomnost» обратился ко мне с идеей статьи. Статью я написал приблизительно в том же смысле, что и доклад на радио.

Ни в каких других случаях я о Катынском деле в обществе не говорил, и только своим ближайшим друзьям, в патриотизме которых, в истинном смысле этого слова, не приходилось сомневаться, я намекнул, в течение какого времени лежали трупы в Катынском лесу.

На третий вопрос, почему я подписал Катынский протокол, я ответил:

«Каждому из нас было ясно, что если бы мы не подписали протокол, который составили проф. Бутц из Вроцлава и проф. Орсос из Будапешта, то наш самолет ни в коем случае не вернулся бы»[64]. Именно поэтому никто из нас о деле не дискутировал ни в обществе, ни в личном кругу, никто не выступил с опровержениями, не выразил противоположного суждения, и поэтому у меня создалось впечатление, что каждому из нас известно настоящее состояние дел[65].

Возможно, было бы правильным заявить, что мы не верим тем свидетельским показаниям, которые датируют преступление весной 1940 г., но оценивать правдивость свидетелей должны не врачи, а юристы. Как следствие, мы были бы вынуждены доказывать, что документы подделали или что более поздние документы изъяли, но и это не наше дело. Мы должны принимать свидетельские показания так, как есть. Кроме того, мы не могли за те два дня, которые мы провели в Катыни, удостовериться, как быстро трупы в данном месте разлагаются. Было бы необходимо исследовать несколько трупов с кладбища в Катыни [70], про которые было бы точно установлено, что они находились в могиле 3 года, и сравнить все это с результатами наших исследований, как и поступила русская комиссия. С разложением трупов в массовых могилах у нас не было достаточного личного опыта. Хотя в течение мировой войны 1914-1918 гг. и было сделано несколько эксгумаций массовых могил, но они проводились позднее, чем через 3 года [после захоронения]. Трупы в этих могилах были истлевшие и разложившиеся.

Советские власти нашу ситуацию поняли, разумеется, совершенно правильно, и поэтому надо поклониться власти Советов, которая в своем великодушии не требовала нашего наказания, ибо осознавала, что тот, кто не был бы осмотрителен, того заставили бы замолчать навсегда. Правда все-таки всегда победит.

IV.

1-го января 1946 г., во время издания настоящей публикации, ежедневные газеты отпечатали полученное из Москвы сообщение агентства Рейтер, что один из немецких офицеров по фамилии Дюре, который отвечал перед ленинградским судом, сознался, что Катынскую резню устроили нацисты, и описал, как в Катынском лесу было расстреляно и зарыто 15- 20 тысяч людей - польских офицеров и евреев.

 

№17

ПОКАЗАНИЯ ВИЛЬГЕЛЬМА ШНЕЙДЕРА

13а Бамберг

Якобсберг 22

Перевод с немецкого

США-зона Германии Бамберг, 2.IV.1947 г.

В ПОЛЬСКОЕ ВОЕННОЕ МИНИСТЕРСТВО

Я имею возможность сообщить министерству обстоятельные данные о том, какой немецкий полк произвел убийство польских офицеров в Катынском лесу. Это не был разведывательный полк (Hecresnachrichten) 537. Затем могу сообщить, когда произошло массовое убийство и по чьему приказу.

Кроме того, могу сообщить, как немецкие войска (не SS) по приказу офицеров производили массовые убийства польского гражданского населения еще в 1939 году. Также данные об убийствах польских и советских солдат, производимых немецкими войсками. Если польское военное министерство заинтересовано этими сведениями, прошу сообщить мне.

С большим уважением Вильгельм Шнейдер.

Перевели: С. Пронин (подпись), А. Иванцов (подпись)

Перевод с польского. Копия.

ПРОТОКОЛ

допроса свидетеля Вильгельма Гауля Шнейдера

5 июня 1947 г. в городе Бамберг по ул. Якобсберг, № 22, Германия, в американской зоне оккупации Германии, ко мне, капитану Б. Ахту, явился немецкий гражданин Вильгельм Га- уль Шнейдер и в присутствии прокурора д-ра Савицкого дал следующие показания:

Признаю, что предъявленное мне в копии письмо от 2 апреля 1947 года, адресованное «Военному министерству Польши - Варшава» относительно сообщения о преступлении, совершенном в Катыни, написал я.

I

Я, сын Доминика и Анны, урожденной Вавжинек, родившийся 10 января 1894 г. в Роздзене Катовицкого уезда Верхней Силезии, вероисповедания римско-католического, по профессии журналист, предупрежден об ответственности за дачу ложных показаний и изъявляю готовность дать под присягой настоящие показания.

II

До прихода Гитлера к власти, т.е. до 30.1.1933 г., я работал в качестве журналиста в периодических изданиях «Welt am Montag», «Montag Morgen» и «Weltbtihne», выходивших в Берлине.

Позднее, из-за принадлежности к социалистической партии (SPD) я не был включен в список правомочных журналистов. Очутившись в таком положении, я поступил на обувную фабрику «Batta» «Ottmuth» К. Krapitz в немецкой Верхней Силезии в качестве референта по печати. Там я работал по 2 августа 1940 г., т.е. до момента призыва в немецкую армию, во флот, в Wilhelmshafen. Спустя несколько недель, а именно 9 сентября 1940 г., я был арестован гестапо (SD) из Ополя.

Меня арестовали в г. Hook van Holland в Голландии и доставили в Ополе. Причиной моего ареста послужила моя деятельность совместно с верхне-силезскими поляками против режима и войска. После 3-месячного пребывания в тюрьме в Ополе, где меня подвергали пыткам с целью получения признаний, я был переведен в Берлин в Wehrmachtsuntersuch ungsgefangisse, Tegel, Seidelstrasse 39, которая была тюрьмой Reichskriegsgericht. В этой тюрьме я находился около 2 лет, т.е. до 4 сентября 1942 г., когда я был приговорен IV Senat'om Reichskriegsgericht к расстрелу.

К концу сентября 1942 г. ночью, накануне казни - точной даты не помню - в тюрьме я принял яд, чтобы покончить с собой. Несмотря на принятие большой дозы яда, попытка самоубийства не удалась, и я в течение 14 дней боролся со смертью. Через 14 дней я пришел в сознание. За это время мой защитник адвокат д-р Bragger, проживающий в Берлине, подал прошение о моем помиловании. Прошение было рассмотрено положительно, и смертная казнь была заменена пожизненным заключением.

После этого меня перевели в Вальдгейм в Саксонии, где я находился до 7 мая 1945 г., т.е. до вступления советских войск. В поисках семьи, также вывезенной гестапо, я приехал в г. Бамберг, где в настоящее время проживаю и работаю в качестве журналиста социалистической печати. Помещаю статьи под своей фамилией, особенно интересуюсь проблемами профсоюзов и общественными вопросами. Являюсь членом общества жертв гитлеризма. Моя жена, которая также была арестована гестапо в Ополе, в настоящее время является домашней хозяйкой, а мои три дочери работают в различных американских учреждениях. Две из них помолвлены с американцами и выезжают в США.

Являясь выходцем из Силезии, я владею польским языком и поэтому выразил согласие, чтобы показания на допросе, который ведется на немецком языке, были переведены и записаны на польском языке с тем, чтобы я имел полную возможность прочитать и проверить, соответствует ли протокол на польском языке показаниям, данным на немецком языке.

III

Во время пребывания в следственной тюрьме Tegel, а именно зимой 1941/42 г., я находился в одной камере с немецким унтер-офицером, фамилию которого не помню, выходцем из Цербста, земли Ангальт, сыном железнодорожника. Он мне рассказал, что во время войны он служил в полку «Regiment Grossdeutschland», позднее преобразованном в дивизию. Этот унтер-офицер был обвинен в подрыве боевого духа народа, или пораженчестве, и приговорен к смерти. Между прочим, он рассказал мне, что этот полк использовался в карательных целях.

Он, например, сказал, что этот полк в 1939 г. в Польше провел ряд массовых убийств и репрессий. Он рассказывал мне также, что поздней осенью 1941 г., точнее, в октябре этого года, его полк совершил массовое убийство более десяти тысяч польских офицеров в лесу, который, как он указал, находится под Катынью (выделено автором). Офицеры были доставлены в поездах из лагерей для военнопленных, из каких - я не знаю, ибо он упоминал лишь, что их доставляли из тыла. Это убийство происходило в течение нескольких дней, после чего солдаты этого полка закопали трупы.

Он говорил, что, возможно, когда-нибудь человечество узнает об этом преступлении. После совершения преступления полк был куда-то переведен, так как он не входил в состав армии. Когда я спросил о причинах убийства, он рассказал мне, что хотели устранить польский руководящий состав, чтобы он не угрожал тылам немецкой армии.

В одиночных камерах из-за переполнения тюрем находилось тогда по два заключенных. Поэтому и я находился с ним в одной камере. Больше по этому вопросу я ничего не знаю.

IV

Прилагаю конверт с адресом адвоката, который меня защищал и добился помилования. По моему делу к смертной казни были приговорены следующие лица: 1. Гуго Томашевский из Катовиц, польский офицер, 2. Пауль Джимала из Бытома и Вессель, имя которого не помню. Во время заседания Международного Трибунала я слышал о Катынском деле и написал письмо в Трибунал, изъявляя готовность быть свидетелем. Однако никакого ответа я не получил (выделено автором). Борясь всю жизнь с гитлеризмом, я считал своей обязанностью сообщить о вышеуказанном военному министерству в Польше. Возможно, что исследование в этом направлении позволит выяснить дело.

Свидетелю заявлено, что если он вспомнит еще какие- то подробности, он может поставить в известность делегата Польской Республики при Трибунале в Нюрнберге, телефон № 61384, или гранд-отель Нюрнберг.

Показания я прочитал и понял. Они соответствуют моим показаниям, данным на немецком языке, в подтверждение чего расписываюсь.

Вильгельм Шнейдер. Бернард Ахт, капитан.

Соответствие копии с оригиналом подтверждаю. Секретарь вице-министра (подпись неразборчива) Перевели: С. Пронин (подпись), А. Иванцов (подпись)

Архив внешней политики Российской Федерации.

Фонд 07, опись 30а, папка 20, дело 13, л. 23-29. Подлинник.

Опубликовано: Швед В. Тайна Катыни. М., 2007. С.482-485.

№18

ИЗ РАЗВЕДЦОНЕСЕНИЯ «АРКАДИЯ» В ЗАПАДНЫЙ ШТАБ ПАРТИЗАНСКОГО ДВИЖЕНИЯ «ПОПОВУ»[66].

До 26 июля 1943 года

Бежавшие из немецкого плена бывшие красноармейцы рассказали о том, что, готовя катынскую авантюру, немецкие фашисты провели предварительно серьезную подготовку. Они выкопали большое количество трупов на Смоленском гражданском кладбище, а также отрыли все трупы бойцов и командиров Красной Армии, погибших в боях за Смоленск в 1941 году, и перевезли их в Катынский лес, которые впоследствии отрывали как польских солдат и офицеров.

Во время раскопок очень часто попадались остатки снаряжения и обмундирования бойцов и командиров Красной Армии, что приводило в недоумение фашистских экспертов. Присутствовавшие при раскопках немецкие врачи между собой говорили, что при всем желании определить принадлежность трупов, какой они национальности, не представляется возможности ввиду их разложения.

Государственный архив новейшей истории Смоленской области (ГАНИСО). Ф.8. On.2. Д.64. Л.86.

Опубликовано: Сахаров В.А. Германские документы об эксгумации и идентификации жертв Катыни (1943 г.) (. html).

№19

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА СВИДЕТЕЛЯ ПО ДЕЛУ ФАШИСТСКОЙ ПРОВОКАЦИИ КАТЫНСКИХ ЛЕСОВ[67]

Копия

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО Экз..№ 3

Свидетель КАРАСЕВ Михаил Иванович, бывший военнопленный, жил и работал при немецком военном госпитале в гор. СМОЛЕНСКЕ с 10 августа 1941 года до перехода в отряд. В одной комнате с КАРАСЕВЫМ жил военнопленный ВИНОКУРОВ Владимир Петрович, которого в январе 1943 г. немцы отправили в лагерь военнопленных. Впоследствии ВИНОКУРОВ приходил к КАРАСЕВУ в госпиталь с целью сбора больничных отбросов для питания.

Во время одного посещения в частной беседе на вопрос КАРАСЕВА: «как живете?» - ВИНОКУРОВ ответил: «очень плохо, потому что наша команда в 60 чел. занимается очень грязной работой, отрываем трупы на Смоленском кладбище, укладываем в гробы и в закрытых машинах вывозим в Катынский лес, где вываливаем трупы из гробов в большие ямы и закапываем их».

Подтверждают отрытие трупов и вывоз их в Катынский лес местные жители: ФРОЛОВ Михаил Семенович, проживающий в гор. СМОЛЕНСКЕ по ул. Большая Спортивная 21, и КУЗЫТИНА Прасковья, проживающая в гор. СМОЛЕНСКЕ около Нового завода, последняя утверждает, что во время отрывки она видела остатки плащей начсостава Красной Армии. ПЕРЕГОНЦЕВ Василий Андреевич, проживающий в СМОЛЕНСКЕ, по ул. Запольной, который работал при немецком госпитале сапожником, он утверждает, что комиссия в Катынском лесу нашла только 900 трупов, а пишут 12.000. Врач Николай Борисович, житель города РОСТОВА, проживающий на 4-й линии, ездил на экскурсию с немецкими врачами и участвовал в комиссии по раскопке трупов в Катынском лесу, он осматривал трупы и читал акт комиссии, по его словам, комиссией было обнаружено 900 трупов, но не 12.000, как это пишут немцы. Трупа при осмотре совершенно невозможно было определить, какой они национальности. Но им как экскурсантам было показано несколько предметов польского происхождения, как-то: монеты, портсигары, мундштук, пуговицы и кольца.

По заданию немецкого командования, врач Николай Борисович проводил беседу с военнопленными по вопросу о Катынских событиях, но в частной беседе не соглашался с этой провокацией и говорил, что это все ложь.

По этому же вопросу перебежчик АНАНЬЕВ Сергей и ФИЛЬЯНОВ Михаил имели разговор с очевидцами и показывают то же, что показал КАРАСЕВ.

КОМАНДИР ОТРЯДА им. КОТОВСКОГО МАЙОР - КОЛЕНЧЕНКО НАЧАЛЬНИК ШТАБА ОТРЯДА МАЙОР - РВАЧЕВ

Снята копия в 7 экз.

ВЕРНО МАЙОР: Мамынов (МАМЫНОВ) 26.8.43 г. пн».

Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 69. ОП.1.Д. 750. Л. 61-62.

Опубликовано: Сахаров В.А. Германские документы об эксгумации и идентификации жертв Катыни (1943 г.) ().

№20

БЕСЕДА РЕДАКТОРА «ВОЕННО-ИСТОРИЧЕСКОГО ЖУРНАЛА» ПОДПОЛКОВНИКА А.С. СУХОНИНА С Б.П. ТАРТАКОВСКИМ

- Борис Павлович, расскажите, пожалуйста, когда впервые Вы столкнулись с Катынским делом.

- С 1944 года я служил в польском корпусе, который формировался в Житомире. Как-то над нашим расположением пролетел немецкий самолет и разбросал листовки, в которых сообщалось, что русские расстреляли в Катыни тысячи польских пленных. Я в то время был строевым офицером и историей не очень интересовался, но все же этот факт меня заинтересовал.

Второй раз о Катынской трагедии я услышал уже на территории Польши. Нашей части пришлось освобождать Люблин и Майданек. В Люблине к нам пришло пополнение, состоявшее из польских граждан. Среди прибывших были два сержанта - польские евреи. Один из них - Векслер, фамилии второго, к сожалению, не помню. Из беседы с ними узнал, что они находились в 1940-1941 гг. в советском лагере для военнопленных, расположенном в Козьих Горах, в так называемом Катынском лагере. Сержанты рассказали: когда немцы подходили к Смоленску, начальник лагеря приказал эвакуировать всех военнопленных. Железной дорогой этого сделать не смогли, то ли вагонов не хватало, то ли по какой другой причине. Тогда начальник лагеря приказал идти пешком, но поляки отказались. Среди военнопленных начался бунт. Правда, не совсем бунт, но поляки оказали охране сопротивление. Немцы уже подходили к лагерю, были слышны автоматные очереди. И в этот момент охрана лагеря и еще несколько человек, в основном польские коммунисты, сочувствующие им и еще те люди, которые считали, что от немцев им ничего хорошего ждать не приходится, в том числе и эти сержанты, ушли из лагеря.

Оказавшиеся в тылу Советской Армии все были арестованы и направлены в Сибирь. Там они и жили где-то в деревне до мобилизации в армию Андерса.

- Значит, часть польских военнопленных вместе с охраной лагеря оказались в нашем тылу!

- Да, совершенно верно, по их рассказу, военнопленные ушли от немцев вместе с охраной лагеря. Будучи мобилизованными в армию Андерса, они прослужили в ней до момента вывода последней с территории СССР. Уходить в Иран с Андерсом они отказались, тогда многие поляки не ушли, причем добровольно. Не ушли и многие старшие офицеры, в том числе генерал Берлине

По второй мобилизации Векслер с товарищем были направлены вначале в первую польскую дивизию, а затем переведены в нашу часть, где прослужили до конца войны. Впоследствии оба уехали в Израиль.

- Вы сейчас рассказали очень интересные факты. В этой связи хотелось бы уточнить вот что. Часть, в которой служили Вы и эти люди, была советская или Войска Польского?

- Это была часть Войска Польского, и никакого отношения к Советской Армии не имела. Хочу рассказать еще об одном случае.

В Люблине я жил на квартире у одной женщины по фамилии Зелинская. Мы ее звали пани Зелинская. Она одно время жила в России, работала медсестрой в Басманной больнице в Москве. Тут она оказалась в первую мировую войну, эвакуировавшись с родителями. В период гражданской войны выехала в Люблин, там же вышла замуж. Ее муж был судьей.

Однажды она меня познакомила со своим племянником. Он был солдатом Войска Польского в 1939 году, потом оказался в советском лагере. В 1941 году в момент подхода к лагерю немцев он с товарищами совершил побег.

- Извините, что перебиваю, не говорил ли он Вам, в каком лагере находился? Вы не помните?

- Помню, именно в Катынском. Об этом он рассказал мне сам. Я уже говорил, что тогда меня это дело мало интересовало, так что специальных каких-то уточняющих вопросов я ему не задавал.

- Вы не знаете, жива сейчас пани Зелинская?

- К сожалению, не знаю, но мне кажется, что это маловероятно. Ведь она уже в годы гражданской войны была взрослой.

- А племянник был намного моложе пани Зелинской? Может быть, он сейчас еще жив?

- Этого я тоже не знаю.

- Не могли бы Вы вспомнить адрес, где проживала пани Зелинская?

- Почтового адреса я не помню. Но если бы поехать в Люблин, то ее дом я сразу бы нашел. Постараюсь объяснить. Дом пани Зелинской находился недалеко от центральной площади, через которую проходила дорога на Варшаву. Второй или третий дом от центра, если идти по этой улице в сторону Варшавы, по-моему, она называлась Варшавская.

Хотелось бы рассказать вот еще о чем. Я в 1944 году служил в первом самоходовом полку в должности командира взвода. Полк дислоцировался в Люблине. В это же время там находилось и правительство Польши (примерно до января 1945 года). Кажется, в октябре 1944-го представители польского правительства во главе с Осубка-Моравским, тогдашним премьером, поехали в Катынь.

Мне было приказано сопровождать Моравского и его группу. Наш полк в то время подчинялся непосредственно Главному штабу Войска Польского. Мне приказали взять две-три машины для сопровождения группы Моравского в Смоленск. Так я оказался в Катынском лесу. В это время там работала комиссия, возглавляемая Бурденко. У меня, кстати, имеется акт, составленный комиссией. Лежит где-то среди бумаг.

Моравский со своей группой находился в Катыни около трех дней. Я жил в это время на квартире недалеко от Катынского леса. Как-то я разговорился с хозяйкой, и она рассказала, что расстреливали польских военнопленных немцы. И еще она рассказала, что одно время, когда Смоленск еще был оккупирован немцами, у нее в сарае прятался польский офицер, бежавший из лагеря. О том, что немцы расстреливали поляков, он ей и поведал.

И вот еще что. Во время пребывания в Катыни я подходил к рвам-могилам, видел, как эксгумировали трупы. Как потом мне стало известно, в карманах некоторых трупов (форма на них сохранилась) находили письма, написанные в октябре и ноябре 1941 года, т. е. тогда, когда в Смоленске хозяйничали немцы. Эти письма я видел и держал их в руках. Так что я полностью уверен, что Катынь - это их рук дело.

Вот, пожалуй, и все, что я могу рассказать о Катынских событиях, о которых узнал в период службы в Люблине.

Затем меня перевели в другую часть, которая участвовала в освобождении Варшавы. После освобождения польской столицы нашу часть разместили в Гродецк-Мазовецком, что приблизительно в 15 км от Варшавы. Мы были расквартированы на химическом заводе. В этот период я занимал должность помощника, а затем коменданта города. Кроме поляков в этом городе дислоцировались и советские части, поэтому был и советский комендант, с которым мы часто и успешно взаимодействовали.

В доме, где я жил, проживала польская женщина. Она плохо относилась к русским, говорила, что ее муж был польским офицером и его уничтожили русские. У нее сложилось такое мнение, как я понял, в результате деятельности АК. Людьми из АК на домах делались надписи: «Красная Армия - вруг» и ей подобные. Будучи комендантом, я ближе познакомился с некоторыми деятелями из этой организации и понял, что это очень сомнительные люди.

Они собирали списки всех погибших, ходили по домам, в частности приходили и к этой женщине. Их интересовали анкетные данные людей, служивших перед войной в польской армии. Затем они составляли списки и говорили, что эти люди якобы погибли в Катыни. В эти списки вносили всех - и пропавших без вести, и погибших на территории Польши, и т. д. Издавались эти списки типографским способом и расклеивались на улицах города. В одном из этих списков оказалась и фамилия мужа этой женщины. И вдруг, война еще, по-моему, не закончилась, к этой женщине является муж, цел и невредим.

- Борис Павлович, Вы с ним лично разговаривали? Он подтвердил, что находился в Катынском лагере?

- Когда он пришел домой, то собрались все родственники и соседи. Ведь все знали, что он погиб, и вдруг человек вернулся. Пришедшие расспрашивали о сыновьях, мужьях, родственниках, встречал ли он их, и т. д. Он рассказал, что прибыл из Карпат, где партизанил. К партизанам попал после побега из Катынского лагеря. А бежал он из лагеря в момент захвата его немцами. Видите, история практически повторяется, как и с теми поляками, что служили у меня в Люблине.

- А еще Вы встречали людей, которые находились в Катынском лагере?

- Да, встречал. Но это было уже после войны. Я в то время был зам. начальника танкоремонтной базы. У меня в подчинении были два сержанта-водителя. Хорошие люди. В Польше в это время начался период амнистий. Причем порядок амнистирования был упрощен до предела.

Например, вот как проходила одна из амнистий. Человек, претендующий на амнистию, писал рапорт по команде, к рапорту прикладывал автобиографию. Рядовые и сержанты амнистировались по решению командира части, получали справку об амнистии на руки и продолжали служить в этой части. Бывшие офицеры направлялись в отдел кадров вышестоящего штаба, им восстанавливали звание и направляли к новому месту службы.

Как-то вечером сижу в своем кабинете, раздается стук. Приглашаю войти. Входят два польских офицера, два бравых капитана в форме старого образца. Я посмотрел - бог мой! - так это же мои сержанты-водители. Я пригласил их присесть, каждому дал бумагу и предложил написать автобиографию.

Знакомясь с документами, узнал, что оба служили в старой польской армии, долго скрывали свое офицерское прошлое. Один из них находился в Катынском лагере. Правда, называл он его несколько по-другому: Козельский лагерь, который находился под Смоленском. Так же как и другие свидетели, он писал, что из лагеря бежал в период захвата его немцами.

- Не могли бы Вы назвать его фамилию?

- К сожалению, фамилии я не помню, Если бы я собирался исследовать эту проблему или предположил бы, что она так остро встанет в будущем, я бы непременно все записал. Но, увы...

Военно-исторический журнал. 1991. №4. С. 90-92.

№21

ИЗ СТЕНОГРАММЫ ЗАСЕДАНИЙ МЕЖДУНАРОДНОГО ВОЕННОГО ТРИБУНАЛА. ДОПРОС СВИДЕТЕЛЕЙ ЗАЩИТЫ.

СТО ШЕСТЬДЕСЯТ ВОСЬМОЙ ДЕНЬ

Понедельник, 1 июля 1946

Утренняя Сессия

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: У меня объявление.

Трибунал приказывает, чтобы любое свидетельство, принятое комиссией, которое Совещание Защиты или Обвинение желают использовать, должно быть предложено ими в качестве свидетельства. Это свидетельство тогда станет частью отчета и может быть обжаловано.

Совещание по организациям должно начать составлять свои книги документов как можно скорее и сделать свои запросы о переводах.

Это все.

Д-р Штамер.

Доктор ШТАМЕР: В отношении событий в Катыни, Обвинительный Акт содержит только вот это замечание: «В сентябре 1941 года 11000 польских офицеров, военнопленных, были убиты в Катынском лесу близ Смоленска». Советское судебное обвинение представило детали только на сессии 14 февраля 1946. Документ СССР-54 был тогда представлен Трибуналу. Этот документ - официальное сообщение Чрезвычайной Государственной Комиссии, которая была официально уполномочена исследовать Катынское дело. Эта комиссия после опроса свидетелей...

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: доктор ШТАМЕР, Трибунал знает о документе, и требуется лишь, чтобы Вы представили свое свидетельство; это - все.

Доктор ШТАМЕР: Я хотел только добавить, г. Председатель, что, согласно этому документу, есть два обвинения: одно, что расстрел польских военнопленных был совершён осенью 1941; и второе утверждение, что убийства были произведены некоей немецкой военной властью, скрытой под названием «Штаб строительного батальона № 537».

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Это - все, не так ли? Я только что сказал Вам, что документ нам известен. Мы только хотим, чтобы Вы привели свое свидетельство.

Доктор ШТАМЕР: Тогда в качестве первого свидетеля защиты я вызываю к свидетельской трибуне полковника Фридриха Аренса.

Доктор СИМЕРС: Г. Председатель, я хотел бы сделать запрос прежде, чем начнется слушание свидетельств по Катыни. Трибунал решил, что нужно заслушать трех свидетелей, и дал понять, что в интересах равенства обвинение может также привлечь только трех свидетелей посредством прямого допроса или посредством показания под присягой. В интересах того же принципа равенства я был бы весьма благодарен, если бы советская делегация, как и защита, заявила бы имена своих свидетелей перед слушанием свидетельств. Защита представила имена своих свидетелей несколько недель назад. К сожалению, до сих пор я отмечаю, в интересах равенства и касательно обращения с Защитой и Обвинением, что советская делегация пока не представила имен своих свидетелей.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Генерал Руденко, Вы готовы мне дать имена свидетелей?

Генерал РУДЕНКО: Да, г. Председатель. Сегодня мы уведомили Генерального Секретаря Трибунала, что советское обвинение намеревается допросить трех свидетелей: профессора Прозоровского, руководителя комиссии врачей-судмедэкспертов; болгарского участника, профессора судебной медицины в Софийском университете Маркова, который был членом так называемой Международной Комиссии, созданной немцами; и профессора Базилевского, заместителя бургомистра Смоленска во время немецкой оккупации.

[Свидетель Аренс встает.]

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы назовете свое полное имя?

ФРИДРИХ АРЕНС (Свидетель): Фридрих Арене.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Повторяйте за мною присягу: я клянусь Богом - Всемогущим и Всезнающим - что я буду говорить чистую правду, только правду и ничего кроме правды.

[Свидетель повторяет присягу.]

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы можете сесть.

Доктор ШТАМЕР: Скажите, Вы, как военнослужащий немецких вооруженных сил, участвовали во Второй мировой войне?

АРЕНС: Да, конечно; как военнослужащий я участвовал во Второй мировой войне.

Доктор ШТАМЕР: В каком чине Вы завершили войну?

АРЕНС: В чине полковника.

Доктор ШТАМЕР: Вы находились на восточном театре войны?

АРЕНС: Да.

Доктор ШТАМЕР: Кем Вы были?

АРЕНС: Я был командиром полка связи группы армий.

Доктор ШТАМЕР: Каковы были задачи Вашего полка?

АРЕНС: У полка связи армейской группы была задача организации и поддержания коммуникаций между группой армий и соседними соединениями и подчиненными соединениями, а также подготовка необходимых линий связи для новых операций.

Доктор ШТАМЕР: у Вашего полка были какие-нибудь специальные задачи помимо этого?

АРЕНС: Нет, за исключением обязанности защиты, принятия всех мер, чтобы воспрепятствовать внезапному нападению и быть готовыми имеющимися средствами предотвратить захват штаба полка.

Это было особенно важно для полка связи группы армий, потому что в нашем штабе находилось много строго секретных материалов.

Доктор ШТАМЕР: Вы служили в 537-м полку связи. Существовал ли 537-й строительный батальон, с тем же номером?

АРЕНС: В течение времени, когда я был в группе армий «Центр», я не слышал ни о каком подразделении с тем же самым номером и не думаю, что такое подразделение существовало.

Доктор ШТАМЕР: Кому Вы были подчинены?

АРЕНС: Я был непосредственно подчинен штабу группы армий «Центр» во время всего периода, когда я служил в армейской группе. Моим начальником был генерал Оберхаузер.

По поводу обороны, штаб полка связи и его первый батальон, который был в тесном контакте с полковым штабом, время от времени подчинялся коменданту Смоленска; все приказы, которые я получал от вышеупомянутого коменданта, проходили через генерала Оберхаузера, утверждавшего или отменявшего использование полка для данных целей.

Иными словами, приказы я получал исключительно от генерала Оберхаузера.

Доктор ШТАМЕР: Где находилась Ваша часть?

АРЕНС: Я подготовил рисунок с расположением штаба к западу от Смоленска.

Доктор ШТАМЕР: Я показываю Вам рисунок. Пожалуйста, скажите нам, это Ваш рисунок?

АРЕНС: Тот рисунок был сделан мной по памяти.

Доктор ШТАМЕР: Теперь я хочу показать Вам второй рисунок. Пожалуйста, также взгляните на него и скажите, отражает ли он реальную картину положения вещей?

АРЕНС: Можно мне кратко объяснить Вам этот рисунок? Большое красное пятно в правом краю - город Смоленск. К западу от Смоленска, и с обеих сторон дороги на Витебск, располагалось командование группы армий вместе с корпусом ВВС, это к югу от Красного Бора. На моем рисунке я отметил фактическую область, занятую командованием группы армий «Центр».

Часть моего рисунка, обведенная темной линией, была очень плотно занята войсками, которые находились непосредственно под армейской группой; едва ли в той местности пустовал хоть один дом.

Штаб моего полка находился в так называемом молодом Катынском лесу. Он обозначен на рисунке белым пятном, охватывающим около 1 кв. км. большого леса и являющегося частью всего леса вокруг Катыни. На южном краю этого маленького леса находится так называемый Днепровский Замок, который и был местонахождением полкового штаба.

В двух с половиной километрах на восток от штаба располагалась первая рота полка, обеспечивавшая телетайпную и телефонную связь армейской группы. Приблизительно в 3 километрах к западу от штаба полка находилась рота беспроводной связи. В радиусе около 1 километра от штаба никаких зданий не было.

Этот дом был большим двухэтажным зданием приблизительно с 14 - 15 комнатами, несколькими ванными комнатами, кинозалом, тиром, гаражами, сауной и так далее, и был весьма подходящим для размещения штаба полка. Наш полк постоянно квартировал там.

Доктор ШТАМЕР: Находились ли поблизости какие- либо другие высокопоставленные штабы?

АРЕНС: Более высоким штабом было командование армейской группы, которое я уже упомянул, затем штаб корпуса ВВС и несколько батальонных штабов. Был также представитель железной дороги при командовании армейской группы, находившийся в Гнездове в специальном поезде.

Доктор ШТАМЕР: На процессе было заявлено, что определенные события, которые происходили рядом с Вашим расположением, были чрезвычайно секретными и подозрительными. Пожалуйста, поэтому отнеситесь к ответу на следующие вопросы с особым вниманием.

Сколько немцев было в Вашем штабе, и какие должности они занимали?

АРЕНС: Вначале у меня в штабе было три офицера, потом два, и приблизительно 18-20 сержантов и рядовых; то есть минимум того, что я мог иметь в своем полковом штабе, и каждый человек в штабе был полностью занят.

Доктор ШТАМЕР: В Вашем штабе был русский персонал?

АРЕНС: Да, у нас было четыре добровольца в помощниках и кое-какой женский персонал, живший в непосредственной близости от штабных квартир. Добровольные помощники служили в штабе подолгу, тогда как женский персонал время от времени менялся. Некоторые из этих женщин прибыли из Смоленска и жили в отдельном здании возле штаба.

Доктор ШТАМЕР: Русский персонал получал от Вас специальные инструкции об их поведении?

АРЕНС: Я выпустил общие инструкции относительно поведения для полкового штаба, которые специально к русскому персоналу не относились.

Я уже упомянул важность соблюдения тайны в отношении этого штаба, который не только вел учет положения группы армий, но также и тех из ее соседних соединений, по которым можно было догадаться о намерениях группы. Поэтому моей обязанностью было держать этот материал в особом секрете. Таким образом, у меня были комнаты, содержащие этот материал, закрытые для обычного доступа. Допускались к ним люди - преимущественно офицеры - отобранные мной, также и несколько сержантов и другие чины, подвергнутые специальной присяге.

Доктор ШТАМЕР: Какие комнаты относились к этой категории «нет доступа»?

АРЕНС: Во-первых, надо упомянуть комнату телефонных экспертов, затем мою собственную комнату и частично, хотя в меньшей степени, комнату адъютанта. Все остающиеся комнаты в доме и на участке не имели ограничений.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Доктор ШТАМЕР, какое отношение рассказ о фактических условиях в штабе имеет к этому вопросу?

Доктор ШТАМЕР: Г. Председатель, в русском документе содержится утверждение, что события особо секретного характера имели место в этом штабном здании и что для русского персонала полковником Аренсом был введен запрет на разглашение, что комнаты были заперты и что каждому разрешали войти в комнаты лишь в сопровождении охранников. Я задал свои вопросы в порядке исключения этой трактовки и доказательства, что у этих требований имеется совершенно естественное объяснение из-за задач, порученных полку и которые требовали, очевидно, известной степени секретности.

По этой причине я поставил эти вопросы. Разрешите мне...

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Очень хорошо.

Доктор ШТАМЕР: Я почти закончил с этими вопросами.

[Поворачиваясь к свидетелю.] Катынский лес был огорожен и особенно строго охранялся солдатами?

Г. Председатель, я поясняю насчет этого вопроса, что также предполагается, что этот кордон был только введен полком. Ранее был свободный доступ к лесу, и отсюда делаются выводы, которые вредны для полка.

АРЕНС: Чтобы обеспечить зенитное прикрытие для полкового штаба, я мешал любой вырубке деревьев на топливо в непосредственной близости штаба. В течение этой зимы ситуация была такова, что люди могли рубить лес всюду, где могли его брать.

22 января было довольно массированное воздушное нападение на мое расположение, во время которого была разрушена половина дома. Было практически невозможно найти любое другое местоположение из-за перегруженности местности, и я поэтому предпринял дополнительные меры, чтобы удостовериться, что этот, и так уже поредевший, лес будет сохранен в качестве прикрытия. Будучи, с другой стороны, против расстановки запрещающих знаков, я попросил, чтобы другие подразделения не трогали наши деревья как прикрытие от воздушной атаки. Лес не был закрыт вообще, особенно потому, что дорога должна была быть сохранена открытой для интенсивного движения, и я только время от времени посылал в лес часовых, чтобы посмотреть, не трогают ли наши деревья.

Доктор ШТАМЕР: Обвинение...

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Доктор ШТАМЕР, в момент, когда Вам это будет удобно, Вы, конечно, акцентируете внимание на необходимых датах, когда подразделение было там расквартировано и когда это закончилось.

Доктор ШТАМЕР: Очень хорошо,

[Поворачиваясь к свидетелю], Когда Ваше подразделение, Ваш полк разместился в упомянутом Днепровском Замке?

АРЕНС: Насколько я знаю, этот дом был немедленно занят после того, как боевые войска выехали из той области в августе 1941, он был конфискован вместе с другими командованием группы армий и занят передовыми группами. Штаб полка квартировал там постоянно, пока я был там до августа 1945 г.[68]

Доктор ШТАМЕР: Так, если я понимаю Вас правильно, передовая группа заняла его в августе 1941?

АРЕНС: Да, насколько я знаю.

Доктор ШТАМЕР: Когда штаб прибыл туда фактически?

АРЕНС: Несколько недель спустя.

Доктор ШТАМЕР: Кто был в то время командиром полка?

АРЕНС: Моим предшественником был полковник Беденк.

Доктор ШТАМЕР: Когда Вы приняли полк?

АРЕНС: Я присоединился к армейской группе в течение второй половины ноября 1941 и, полностью познакомившись со всеми деталями, я принял команду полка в конце ноября, насколько я помню, 30 ноября.

Доктор ШТАМЕР: Была надлежащая передача от Беденка Вам?

АРЕНС: Весьма тщательная, детальная и долгая передача имела место из-за очень значительных задач, порученных этому полку. Добавлю, что мой начальник, генерал Оберхау- зер, был необычно кропотливым начальником и предпринимал большие усилия, чтобы убедиться, был ли я, в результате переговоров и инструкций, которые я получил, полностью готов к принятию на себя обязанностей командира полка.

Доктор ШТАМЕР: Обвинение также утверждает, что было подозрительным, что в лесу часто звучала стрельба. Если это так, то как бы Вы это объяснили?

АРЕНС: Я уже упоминал, что одной из главных задач полка было принять все необходимые меры, чтобы защититься от внезапного нападения. Учитывая небольшое количество военнослужащих, которых я имел в своем штабе, я должен был организовать оборону и сделать необходимые шаги, которые позволили бы мне получить подкрепление в самое короткое время. Это должно было обеспечиваться посредством радиосвязи с полковым штабом. Я приказал произвести оборонительные учения и подготовить оборонительные сооружения вокруг расположения штаба, и что должны быть маневры и учения при этих работах, вместе с членами полкового штаба. Я лично участвовал в этих маневрах время от времени, и, конечно, выстрелы имели место, особенно в связи с тем, что мы готовились к ночному бою.

Доктор ШТАМЕР: Предполагается, что вокруг здания штаба имели место очень оживлённые и весьма подозрительные передвижения. Пожалуйста, скажите нам кратко, что эти передвижения означали?

АРЕНС: Было неординарное оживленное движение вокруг штаба, которое еще более увеличилось весной 1941[69], поскольку дом перестраивался. Я упоминал, что он был разрушен в результате воздушных налетов. Но и, конечно, движение увеличилось и из-за взаимодействия с соседями. Батальоны на передовой, находящейся на 300- и 400-километровом расстоянии, могли выполнить свою работу, только поддерживая личный контакт с полком и его штабом.

Доктор ШТАМЕР: Предполагается, что имело место активное передвижение грузовиков, расцененное как подозрительное.

АРЕНС: Помимо наших поставок, которые были относительно невелики - коммандос, как я только что упомянул - ввозились на грузовиках; но так же и весь строительный материал, которого я потребовал. Кроме того, движение было обычно весьма затруднено.

Доктор ШТАМЕР: Вы знаете, что приблизительно в 25 километрах к западу от Смоленска было три русских лагеря для военнопленных, в которых первоначально содержались поляки и которые были оставлены русскими, когда немецкие войска приблизились в июле 1941 ?

АРЕНС: Тогда я еще не прибыл. Но никогда во время всего периода, когда я служил в России, я не видел ни одного поляка и не слышал о поляках.

Доктор ШТАМЕР: Предполагается, что из Берлина поступил приказ, согласно которому должны были быть расстреляны польские военнопленные. Вы знали о таком приказе?

АРЕНС: Нет. Я никогда не слышал о таком приказе.

Доктор ШТАМЕР: Возможно, Вы получали такой приказ из какой-то иной инстанции?

АРЕНС: Я уже сказал Вам, что я никогда не слышал о таком приказе и, следовательно, не получал его.

Доктор ШТАМЕР: Расстреливались ли в результате Ваших указаний, Ваших прямых указаний, поляки?

АРЕНС: Никаких поляков не расстреливали по моим указаниям. Никого вообще никогда не расстреливали по моему приказу. Я никогда не отдавал такой приказ в своей жизни.

Доктор ШТАМЕР: Хорошо, Вы не приезжали до ноября 1941. Вы слышали что-нибудь о своем предшественнике полковнике Беденке, отдавал ли он какие-нибудь подобные приказы?

АРЕНС: Я ничего не слышал об этом. С моим штабом, с которым я жил близко в течение 21 месяца, у меня были такие близкие связи и я знал своих людей так хорошо, а они знали меня, что я отлично убежден, что это дело не было совершено ни моим предшественником, ни любым военнослужащим моего прежнего полка. Я, несомненно, столкнулся бы со слухами об этом, по крайней мере.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Это - спорное утверждение, Вы знаете, доктор Штамер. Это не свидетельство; это - мнение. Он говорит Вам, что, по его мнению, могло иметь место.

Доктор ШТАМЕР: Я спросил, слышал ли он об этом от военнослужащих своего полка.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Ответ на это был бы «нет», я полагаю, что он не слышал - а не то, что он убеждён, что нет.

Доктор ШТАМЕР: Очень хорошо.

[Поворачиваясь к свидетелю.] После Вашего прибытия в Катынь Вы заметили могильную насыпь в Катынском лесу?

АРЕНС: Вскоре после того, как я прибыл - вокруг был снег - один из моих солдат показал мне, что в определенном месте была своего рода насыпь, которую он едва мог описать как таковую и на которой был березовый крест. Я видел этот березовый крест. В течение 1942 года мои солдаты продолжали говорить мне, что в этом лесу, наверное, имели место бои, но сначала я не обращал внимания на это. Однако летом 1942 эта тема была упомянута в приказе армейской группы, которой позже командовал генерал Фон Харсдорфф. Он сказал мне, что также слышал об этом.

Доктор ШТАМЕР: Эти истории подтвердились позже?

АРЕНС: Да, они действительно, как оказалось, были верны, и я смог убедиться, в общем случайно, что здесь и в самом деле была могила. В течение зимы 1943 - полагаю, в январе или феврале - совершенно случайно я увидел волка в этом лесу, и сначала я не думал, что это был волк; когда я следовал по следам с егерем, мы заметили следы царапин на насыпи с крестом. Я попытался выяснить, что за кости там были. Доктора сказали мне: «человеческие кости». Вслед за этим я сообщил этот факт офицеру, отвечавшему за военные могилы, потому что я полагал, что это было военное захоронение, каких было много в нашей непосредственной близости.

Доктор ШТАМЕР: Как происходила эксгумация?

АРЕНС: Я не знаю обо всех деталях. Однажды, по поручению командования армейской группы, прибыл профессор, доктор Бутц и сообщил, что, в связи со слухами, в моем небольшом лесу он должен был сделать эксгумацию и что он должен был сообщить мне, что в моем лесу будут проводиться работы.

Доктор ШТАМЕР: Сообщал ли Вам профессор Бутц позже детали результатов эксгумаций?

АРЕНС: Да, он действительно иногда сообщал мне детали, и я помню, что он сказал мне, что у него было убедительное доказательство относительно даты расстрела. Между прочим, он показал мне письма, из которых я много теперь не вспомню; но я действительно помню своего рода дневник, который он передавал мне, в котором были даты, сопровождаемые некоторыми примечаниями, которые я не мог прочитать, потому что они были написаны на польском языке. В этой связи он объяснил мне, что эти примечания были сделаны польским офицером о событиях прошлых месяцев и что в конце - дневник был закончен весной 1940 - страх был выражен в этих примечаниях, что что-то ужасное должно произойти. Я передаю смысл в общих чертах.

Доктор ШТАМЕР: Сообщал ли он Вам другие указания на время, в которое, как он предполагал, случился расстрел?

АРЕНС: Профессор Бутц, на основе доказательств, которые он нашел, был убежден, что расстрел имел место весной 1940, и я часто слышал, как он утверждал это в моем присутствии и позже, когда могилу посещали комиссии, и я предоставлял свой дом для размещения этих комиссий. Лично я не имел никакого отношения к эксгумациям и комиссиям. Все, что от меня требовалось - это разместить их в доме и выполнять функции хозяина.

Доктор ШТАМЕР: Считается, что в марте 1943 тела свозили в Катынь из других мест в грузовиках, и эти тела были зарыты в маленьком лесу. Вы знаете что-нибудь об этом?

АРЕНС: Нет, я ничего не знаю об этом.

Доктор ШТАМЕР: Вы должны были бы заметить это?

АРЕНС: Я должен был бы, по крайней мере, заметить это, или мои офицеры, по крайней мере, сообщили бы мне об этом, потому что они постоянно находились в штабе, тогда как я, будучи командиром полка, конечно, часто бывал в отъезде. Офицер, бывший там в эти дни постоянно, - старший лейтенант Ходт, адрес которого я узнал вчера вечером из письма.

Доктор ШТАМЕР: Русские военнопленные использовались при эксгумациях?

АРЕНС: Насколько я помню, да.

Доктор ШТАМЕР: Вы можете сказать нам число?

АРЕНС: Не могу сказать точно, поскольку я не интересовался в дальнейшем этими эксгумациями из-за ужасного и усиливающегося зловония вокруг нашего дома, но могу приблизительно оценить их как 40-50.

Доктор ШТАМЕР: Предполагается, что затем они были расстреляны; знаете ли Вы об этом?

АРЕНС: Я об этом ничего не знаю, я никогда не слышал об этом.

Доктор ШТАМЕР: У меня нет никаких дальнейших вопросов, г. Председатель.

ФЛОТТЕНРИХТЕР ОТТО КРАНЦБЮЛЕР (Советник ответчика Деница): Полковник, обсуждали ли Вы события 1940 года с кем-либо из местных жителей?

АРЕНС: Да. В начале 1943 г. русская супружеская пара жила недалеко от моего штаба; они жили на расстоянии в 800 метров и были пасечниками. Я тоже держал пчел, и я вошел в тесный контакт с этой супружеской парой. Когда эксгумации были закончены, приблизительно в мае 1943, я сказал им, что должны же они, в конце концов, знать, когда случились эти расстрелы, раз они жили в непосредственной близости от могил. Тогда эти люди сказали мне, что это произошло весной 1940 и что на станции Гнездово более 200 поляков в униформе прибыли в грузовых вагонах по 50 тонн каждый и были доставлены в лес на грузовиках. Кроме того, они слышали много выстрелов и криков.

ФЛОТТЕНРИХТЕР КРАНЦБЮЛЕР: Был ли лес открыт для местных жителей в это время?

АРЕНС: Мы...

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Это - наводящий вопрос. Не думаю, что Вы должны задавать наводящие вопросы.

ФЛОТТЕНРИХТЕР КРАНЦБЮЛЕР: Вы не знаете, могли ли местные жители попасть в лес в это время?

АРЕНС: Вокруг леса был забор, и, согласно утверждениям местных жителей, гражданские лица не могли войти в это время, когда русские были там. Остатки забора были все еще видны, когда я был там, и этот забор обозначен на моем рисунке и отмечен чёрной линией.

ФЛОТТЕНРИХТЕР КРАНЦБЮЛЕР: Когда Вы оказались в Днепровском Замке, Вы наводили справки относительно того, кем были прежние владельцы?

АРЕНС: Да, я действительно наводил справки, потому что мне было интересно. Дом был построен довольно специфическим способом. Там были кинозал и собственный тир, который, конечно, заинтересовал меня; но я был не в состоянии установить что-нибудь определенное в течение всего времени, которое я был там.

ФЛОТТЕНРИХТЕР КРАНЦБЮЛЕР: Кроме братских могил по соседству замка, были там найдены какие-нибудь другие могилы?

АРЕНС: Я указал несколькими точками на моем эскизе, что около замка было обнаружено много других небольших захоронений, в которых были разложившиеся тела, скелеты. Там было, возможно, шесть, восемь или еще несколько мужских и женских скелетов. Даже я, непрофессионал, мог это ясно понять, потому что у большинства из них были резиновые ботинки в хорошем состоянии и были также остатки сумочек.

ФЛОТТЕНРИХТЕР КРАНЦБЮЛЕР: Какого возраста были эти скелеты?

АРЕНС: Этого я Вам сказать не могу. Знаю только, что трупы сгнили и разложились. Кости же сохранились, скелетная структура не была повреждена.

ФЛОТТЕНРИХТЕР КРАНЦБЮЛЕР: Спасибо, это - все.

Доктор ГАНС ЛАТЕРНСЕР (Советник Главного штаба и Верховного командования немецких вооруженных сил): Г. Председатель...

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Доктор Латернсер, Вам известны правила Трибунала.

Доктор ЛАТЕРНСЕР: Да, Сэр.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Хорошо, у Вас нет права задать вопросы свидетелю.

Доктор ЛАТЕРНСЕР: Г. Председатель, я лишь хотел попросить Вас в этом необычном случае позволить мне задать вопросы...

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Я сказал Вам, что Вы знаете правила Трибунала, и Трибунал слушать Вас не намерен. Мы уже неоднократно выносили решения по Вашим возражениям, и Трибунал слушать Вас не будет.

Доктор ЛАТЕРНСЕР: Г. Председатель, случай Катыни - одно из самых серьезных обвинений, поднятых против группы.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Трибунал прекрасно осведомлен о характере Катынских обвинений, и не собирается делать никаких исключений для этого случая, и в этой связи заслушивать Вас не будет, сядьте, пожалуйста.

Доктор ЛАТЕРНСЕР: Г. Председатель, я желаю заявить, что по вынесении этого решения у меня возникает впечатление незаконного воспрепятствования моей защите.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Доктор Латернсер прекрасно осведомлен, что имеет право обратиться в Комиссию, чтобы вызвать любого свидетеля из названных здесь, если его свидетельство касается случая тех организаций, которые представляет доктор Латернсер. Больше я ничего слышать не желаю.

Доктор ЛАТЕРНСЕР: Г. Председатель, способ, на который Вы указываете мне, не имеет практического значения. Я не могу вызывать каждого свидетеля, который появляется здесь, через Комиссию.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Доктор Симерс, Вы представляете ответчика Деница или Раэдера?

Доктор СИМЕРС: Ответчика Раэдера.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Хорошо, если вопросы, которые Вы собираетесь задать, не относятся к делу ответчика Раэдера, Трибунал не собирается слушать дальнейшие опросы свидетеля. Вопрос был в целом закрыт доктором Штамером и доктором Кранцбюлером. Поэтому, если вопросы, которые Вы хотите поставить, не касаются дела Раэдера, Трибунал не станет заслушивать Вас.

Доктор СИМЕРС: Г. Председатель, я просто предположил, что есть две причины, на основании которых я мог бы задать несколько вопросов: во-первых, потому что сам Трибунал заявил, что, принимая концепцию заговора, все ответчики были участниками; и, во-вторых, согласно утверждениям обвинения, гроссадмирала Раэдера также считают членом предполагаемых преступных организаций, Генштаба и ОКВ. По этой причине я и хотел задать один или два дополнительных вопроса.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Доктор Симерс, если бы имелись какие-нибудь заявления, которые были как-то связаны с обвинением ответчика Раэдера, Трибунал, конечно, позволил бы Вам задавать вопросы; но нет никаких заявлений, которые как-то связывают ответчика Раэдера с преступлением в Катынском лесу.

Доктор СИМЕРС: Я благодарю Трибунал за это утверждение, г. Председатель.

Доктор ЛАТЕРНСЕР: Г. Председатель, позвольте еще вопрос? Мне можно было бы поставить вопрос перед обвинением, кого следует признать ответственным за Катынское дело?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Я не буду отвечать на подобные вопросы.

Обвинение может теперь приступить к перекрестному допросу, если желает.

ГЛАВНЫЙ КОНСУЛЬТАНТ ОБВИНЕНИЯ Л.Н.СМИРНОВ (Помощник обвинителя от СССР): Пожалуйста, скажите мне, свидетель, с каких пор, точно, Вы были в Смоленской области?

АРЕНС: Я уже ответил на тот вопрос: со второй половины ноября 1941.

Г. СМИРНОВ: Пожалуйста, ответьте мне далее, где были Вы до второй половины 1941 года? Имели ли Вы какое- либо отношение к Катыни или Смоленску или этому району вообще? Вы были там лично в сентябре и октябре 1941?

АРЕНС: Нет, я не был там.

Г. СМИРНОВ: То есть Вас там не было в сентябре или в октябре 1941, и поэтому Вам неизвестно, что случилось тогда в Катынском лесу?

АРЕНС: Я не был там тогда, но я упоминал раньше это...

Г. СМИРНОВ: Нет, фактически я лишь интересуюсь коротким вопросом. Вы были там лично или нет? Действительно ли Вы были в состоянии лично убедиться, что случалось там или нет?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Он говорит, что он не был там.

АРЕНС: Нет, я не был там.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Он сказал, что он не был там в сентябре или октябре 1941.

Г. СМИРНОВ: Спасибо, г. Председатель.

[Поворачиваясь к свидетелю.] Возможно, Вы помните фамилии русских работниц, которые работали в загородном доме в лесу?

АРЕНС: Те работницы не работали в разных зданиях. Они просто работали как вспомогательный кухонный персонал в нашем Днепровском Замке. Я вообще не знал их имен.

Г. СМИРНОВ: Это означает, что российские работницы работали только на даче, расположенной в Катынском лесу, где и располагался штаб?

АРЕНС: Я полагаю, вопрос переведен не точно. Я не понимаю.

Г. СМИРНОВ: Я спросил Вас, работали ли русские работницы только на даче в Козьих Горах, где располагался штаб? Это так?

АРЕНС: Работницы работали в штабе как кухонная помощь, и как кухонные помощники они работали в нашем помещении; под нашим помещением я подразумеваю этот специфический дом со смежными зданиями, например, конюшнями, гаражом, подвалами, котельной.

Г. СМИРНОВ: Я упомяну несколько имен немецких военных служащих. Пожалуйста, скажите мне, служили ли они в Вашем подразделении? Первый лейтенант Рекс?

АРЕНС: Первый лейтенант Рекс был моим полковым адъютантом.

Г. СМИРНОВ: Пожалуйста, скажите мне, его уже назначили в это подразделение перед Вашим прибытием в Катынь?

АРЕНС: Да, он был там прежде, чем я приехал.

Г. СМИРНОВ: Он был Вашим адъютантом или нет?

АРЕНС: Да, он был моим адъютантом.

Г. СМИРНОВ: Лейтенант Ходт? Ходт или Гот?

АРЕНС: Правильно - лейтенант Ходт; но какой вопрос по поводу лейтенанта Ходта?

Г. СМИРНОВ: Я только расспрашиваю Вас о том, принадлежал ли он к Вашему подразделению или нет.

АРЕНС: Лейтенант Ходт служил в полку. Был ли...

Г. СМИРНОВ: Да, именно это я спрашивал. Он служил в полку, которым Вы командовали, в Вашем подразделении?

АРЕНС: Я не говорил, что он был сотрудником штаба, но что он служил в полку. Полк состоял из трех подразделений.

Г. СМИРНОВ: Но он жил на той же самой даче, это так?

АРЕНС: Этого я не знаю. Когда я прибыл, его там не было. Я приказал, чтобы он доложил мне в первый раз.

Г. СМИРНОВ: Я перечислю несколько других имён. Капрал Розе, рядовой Гизеккен, обер-фелдфебель Кримменски, фельдфебель Люммерт, повар по имени Густав. Были эти военнослужащие среди тех, кто был расквартирован на даче?

АРЕНС: Могу я просить, чтобы Вы перечислили имена по порядку, и я отвечу Вам по порядку.

Г. СМИРНОВ: Фельдфебель Люммерт?

АРЕНС: Да.

Г. СМИРНОВ: Капрал Розе?

АРЕНС: Да.

Г. СМИРНОВ: И, если я правильно припоминаю, кладовщик Гизекке.

АРЕНС: Его имя Гизеккен.

Г. СМИРНОВ: Да, это правильно. Я произнес это имя неверно. Все они были Вашими людьми или, по крайней мере, служили в полку, так?

АРЕНС: Да.

Г. СМИРНОВ: И Вы утверждаете, что не знали, что эти люди делали в сентябре и октябре 1941 года?

АРЕНС: Поскольку я не был там, я не могу сказать Вам наверняка.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Мы прервемся теперь.

[Объявлен перерыв]

Г. СМИРНОВ: Я могу продолжить? Г. Председатель, так как свидетель заявил, что он не может дать показаний относительно периода сентября-октября 1941, я ограничусь очень короткими вопросами.

[Поворачиваясь к свидетелю.] Свидетель, пожалуйста, укажите на местоположение дачи и леса относительно шоссе Смоленск-Витебск? Усадьба занимала большое пространство?

АРЕНС: Мой рисунок в масштабе 1 - 100.000 и сделан по памяти. Я оцениваю, поэтому, что могилы были расположены 200 - 300 метров западнее дороги к нашему Днепровскому Замку и в 200 - 300 метрах к югу от дороги «Смоленск- Витебск» так, чтобы Днепровский Замок находился на расстоянии в 600 метров.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы можете повторить?

АРЕНС: К югу от шоссе Смоленск-Витебск, приблизительно в 15 километрах к западу от Смоленска. Согласно масштабу 1 - 100.000, насколько возможно воспроизвести такой эскиз точно по памяти, участок с этими могилами находился в 200 - 300 метров к югу, и в ещё 600 метрах к югу, непосредственно на северном изгибе Днепра, были расположены наши штабные квартиры, Днепровский Замок.

Г. СМИРНОВ: Значит, дача находится приблизительно на расстоянии в 600 метров от шоссе Смоленск-Витебск?

АРЕНС: Нет, это не так. Я сказал, что...

Г. СМИРНОВ: Пожалуйста, укажите более или менее точное расстояние. Каково было расстояние между шоссе и дачей, пожалуйста?

АРЕНС: Я только что упомянул в своем рассказе, что могилы были приблизительно на расстоянии в 200 - 300 метров, и было еще метров 600 до Замка, поэтому всего около 900 - 1.000 метров. Может, метров 800, но это - приблизительно, как видно также из рисунка.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Я потерял нить. Ваш вопрос, полковник Смирнов, был: Как далеко от дороги до того, что Вы назвали загородным домом? Это так?

Г. СМИРНОВ: Нет, г. Председатель, я спросил, как далеко была дача от шоссе Смоленск-Витебск.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Что Вы подразумеваете под «дачей»?

Г. СМИРНОВ: Штаб подразделения, которым командовал свидетель в 1941 году, был расквартирован на даче, и эта дача была расположена недалеко от Днепра, на расстоянии приблизительно 900 метров от шоссе. Могилы были ближе к шоссе. Я хотел бы знать, как далеко был штаб от шоссе и как далеко от шоссе были могилы в Катынском лесу.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы хотите знать: Насколько далеко был дом, где находился штаб, от шоссе? Это так?

Г. СМИРНОВ: Да, это именно то, что я хотел знать, г. Председатель.

АРЕНС: Вы задаете мне сразу два вопроса: прежде всего, как далеко были могилы от шоссе; и, во-вторых, как далеко был дом от шоссе. Я повторю ответ еще раз, дом был в 800 - 1.000 метров к югу от шоссе Смоленск-Витебск.

Г. СМИРНОВ: Минуту, пожалуйста. Я спросил Вас, прежде всего, только о доме. Ваш ответ относительно могил был дан по Вашей собственной инициативе. Теперь я спрошу Вас о могилах, как далеко были эти братские могилы от шоссе Смоленск-Витебск?

АРЕНС: От 200 до 300 метров. Ну, может быть, 350.

Г. СМИРНОВ: Следовательно, могилы отстояли на 200 или 300 метров от главной дороги, которая соединяла два важных центра? Это так?

АРЕНС: Да, действительно. Они были на расстоянии 200 - 300 метров к югу от нее, и я могу сказать, что в мое время это была наиболее часто посещаемая дорога, какую я когда-либо видел в России.

Г. СМИРНОВ: Я спрашивал Вас только об этом. Теперь, пожалуйста, скажите мне: действительно ли Катынский лес был настоящим лесом или скорее он был парком или рощей?

АРЕНС: До сих пор я только говорил о Катынском лесе. Этот Катынский лес - огороженная лесистая область приблизительно 1 кв. км, площадью, который я указал на своем рисунке. Этот лес имеет разный рост, взрослые и молодые деревья. В этом небольшом лесу было много берез. Однако в этом лесу были прояснения, и я должен сказать, что он на 30- 40 процентов был прорежен. Были пни недавно срубленных деревьев.

Этот лес никак нельзя назвать парком; во всяком случае, нельзя было прийти к такому выводу. Война прошла через этот лес, поскольку можно было все еще видеть ячейки и траншеи.

Г. СМИРНОВ: Да, но, так или иначе, Вы не назвали бы Катынский лес настоящим лесом, ибо это скорее небольшая роща в непосредственной близости шоссе Смоленск- Витебск. Это правильно?

АРЕНС: Нет, это не так. Это был лес. Весь Катынский лес был регулярным лесом, который начался около нашей рощи и простирался гораздо дальше. Из этого Катынского леса, который был смешанным лесом, была отгорожена часть, и эта часть, несколько более 1 квадратного километра, была тем, что мы назвали малым Катынским лесом, и он действительно был частью лесистой области к югу от шоссе. Лес начался с нашего малого леса и простирался на запад.

Г. СМИРНОВ: Я не интересуюсь общими особенностями леса. Я хотел бы, чтобы Вы ответили на следующий короткий вопрос: братские могилы были расположены в этой роще?

АРЕНС: Братские могилы были расположены точно на запад от поворота к нам в лесной прогалине, где росли молодые деревья.

Г. СМИРНОВ: Да, но эта прогалина, эти ростки молодых деревьев, она была расположена в этой маленькой роще, около шоссе Смоленск-Витебск, это так?

АРЕНС: В 200 - 300 метрах к югу от шоссе Смоленск- Витебск, и точно на запад от поворота, ведущего от этой дороги до Днепровского Замка. Я отметил это место на своем рисунке довольно большой белой точкой.

Г. СМИРНОВ: Еще один вопрос. Знаете ли Вы, шоссе

Смоленск-Витебск существовало перед немецким занятием Смоленска или было построено после?

АРЕНС: Когда я прибыл в Россию в конце ноября 1941 года, все было под снегом. Позже мне показалось, что это была старая дорога, тогда как дорога Минск-Москва была более новой. Так мне показалось.

Г. СМИРНОВ: Понятно. Теперь скажите, при каких обстоятельствах, или вернее когда Вы впервые обнаружили в роще крест?

АРЕНС: Я не могу назвать точную дату. Мои солдаты сказали мне об этом, и однажды, когда я шел мимо, в начале января 1942 - а, может быть, и в конце декабря 1941 г. - я увидел этот крест, торчащий из снега.

Г. СМИРНОВ: Значит, Вы видели это уже в 1941-м или самое позднее - в начале 1942-го года?

АРЕНС: Именно это я только что заявил.

Г. СМИРНОВ: Да, конечно. Теперь, пожалуйста, укажите более или менее точно дату, когда волк привел Вас к этому кресту. Было это зимой или летом, и в каком году?

АРЕНС: Это было начало 1943 года.

Г. СМИРНОВ: В 1943? И вокруг креста Вы видели кости, так?

АРЕНС: Нет.

Г. СМИРНОВ: Нет?

АРЕНС: Нет, сначала я не видел их. Чтобы узнать, не ошибся ли я, заметив волка, - ибо казалось маловероятным, чтобы волк оказался столь близко от Смоленска, - я исследовал следы вместе с егерем и нашел следы царапин на земле. Однако земля была сильно промёрзшей, был снег на земле, и я ничего там больше не увидел. Только позже, после того, как оттаяло, мои солдаты нашли разные кости. Однако это было несколько месяцев спустя, и затем, при подходящей возможности, я показал эти кости доктору, и он сказал, что они были человеческими костями. Вслед за этим я сказал, «тогда весьма вероятно, что это - могила, оставленная в результате шедших здесь боев», и что офицер, отвечающий за регистрацию могил, должен был бы заботиться о захоронении так же, как мы заботились о других могилах павших солдат. Поэтому-то я и переговорил с ним - но лишь после того, как стаял снег.

Г. СМИРНОВ: Кстати, а Вы лично видели катынские могилы?

АРЕНС: Раскопанные или до того, как они были раскопаны?

Г. СМИРНОВ: Да, раскопанные.

АРЕНС: Когда их раскопали, мне постоянно приходилось ездить мимо них, поскольку вообще они были приблизительно на расстоянии 30 метров от въезда. Поэтому я едва ли мог пойти мимо, не обращая на них внимания.

Г. СМИРНОВ: Я интересуюсь следующим: Вы помните, какова была толщина слоя земли, покрывавшего массу человеческих тел в этих могилах?

АРЕНС: Этого я не знаю. Я уже сказал, что у меня вызывало такое отвращение зловоние, которое приходилось выносить в течение нескольких недель, что, когда я ездил мимо, я закрывал окна автомобиля и мчался мимо с такой скоростью, с какой только мог.

Г. СМИРНОВ: Однако даже если Вы только небрежно поглядели на те могилы, возможно, Вы заметили, был ли слой земли, покрывающей трупы, глубок или мелок? Это были несколько сантиметров или несколько метров глубиной? Быть может, профессор Бутц сказал Вам кое-что об этом?

АРЕНС: Как командир полка связи, я отвечал за пространство, сопоставимое с размерами Большой Германии, и я часто был в разъездах. Моя работа выполнялась далеко не только в штабе. Поэтому, вообще, с понедельника или со вторника до субботы я был со своими подразделениями. По этой причине, когда я проезжал, я действительно бросал случайный взгляд на эти могилы; но я особенно не интересовался деталями, и я не обсуждал с профессором Бутцем подобные детали. По этой причине у меня есть только смутные воспоминания по этому вопросу.

Г. СМИРНОВ: Согласно материалу, представленному Высокому Трибуналу советским обвинением, установлено, что тела были похоронены в глубине от полутора до двух метров. Интересно, где Вы встретили волка, который мог расцарапать землю до глубины 2-х метров.

АРЕНС: Я не встречал этого волка, но я видел это.

Г. СМИРНОВ: Скажите, пожалуйста, почему Вы начали эксгумацию братских могил только в марте 1943 года, обнаружив крест и узнав о могилах уже в 1941-м?

АРЕНС: Это было не моей заботой, а проблемой армейской группы. Я уже сказал Вам, что в ходе 1942 свидетельства стали более существенными. Я часто слышал о них и говорил об этом с полковником Фон Герсдорффом, начальником разведки группы армий «Центр», который сообщал мне, что ему все известно об этом, на чем мое участие закончилось. Я сообщил, что я видел и слышал. Кроме того, вопрос этот меня не касался, и я не интересовался им. У меня хватало собственных забот.

Г. СМИРНОВ: Теперь последний вопрос. Пожалуйста, скажите мне, кем были эти двое, с кем Вы говорили, и, возможно, Вы сможете вспомнить имена пары, которая сказала Вам о расстреле в Катынском лесу?

АРЕНС: Эта пара жила в маленьком доме приблизительно в 800 - 1.000 метров к северу от нашего выезда на Витебскую дорогу. Я не помню их имен.

Г. СМИРНОВ: Значит, Вы не помните имена этой пары?

АРЕНС: Нет, не помню.

Г. СМИРНОВ: Таким образом, Вы услышали о Катын- ских событиях от пары, фамилии которой Вы не помните, и Вы ничего не слышали об этом от других местных жителей?

АРЕНС: Пожалуйста, повторите Ваш вопрос.

Г. СМИРНОВ: Следовательно, Вы услышали о Катын- ских событиях только от этой пары, фамилии которой Вы не помните? Ни от кого еще из местных жителей Вы ничего не слышали о событиях в Катыни?

АРЕНС: Я лично слышал факты только от этой пары, тогда как мои солдаты рассказали мне ряд историй, услышанных от других жителей.

Г. СМИРНОВ: Вы знаете, что во время расследования

Катынского дела, вернее катынской провокации, немецкой полицией на улицах Смоленска расклеивались объявления с обещанием награды любому, кто даст информацию в связи с Катынскими событиями? За подписью лейтенанта Фосса.

АРЕНС: Я лично не видел этого объявления. Лейтенант Фосс известен мне только по имени.

Г. СМИРНОВ: И самый последний вопрос. Вы знаете о сообщении Чрезвычайной Государственной Комиссии по поводу Катыни?

АРЕНС: Вы подразумеваете российскую Белую Книгу, когда Вы упоминаете это сообщение?

Г. СМИРНОВ: Нет, я подразумеваю сообщение советской Чрезвычайной Государственной Комиссии по поводу Катыни, советское сообщение.

АРЕНС: Да, я прочел это сообщение.

Г. СМИРНОВ: Следовательно, Вам известно, что Чрезвычайная Государственная Комиссия называет Вас как одно из лиц, ответственных за преступления, осуществленные в Катыни?

АРЕНС: Там упомянут подполковник Арнес.

Г. СМИРНОВ: У меня больше нет вопросов, г. Председатель.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: доктор Штамер, Вы желаете провести повторный допрос?

Доктор ШТАМЕР: Свидетель, только что Вы сказали, что Вы не знали, когда старший лейтенант Ходт попал в Ваш штаб. Вы знаете, когда он оказался в полку?

АРЕНС: Я знаю, что он был в полку во время русской кампании фактически с самого начала.

Доктор ШТАМЕР: Таким образом, он был в полку с начала?

АРЕНС: Да. Он служил в этом полку с начала русской кампании.

Доктор ШТАМЕР: Только еще один вопрос, касающийся Ваших разговоров с профессором Бутцем. Профессор Бутц упоминал что-нибудь о последних датах на найденных им письмах?

АРЕНС: Он говорил мне о весне 1940. Он также показал мне тот дневник, и я смотрел его, и я также видел даты, но не помню точно, какие. Но они закончились весной 1940.

Доктор ШТАМЕР: Значит, не было найдено никаких документов с более поздними датами?

АРЕНС: Профессор Бутц сказал мне, что не нашли никаких документов или заметок, указывающих на более поздние даты, и он считал, что расстрелы, видимо, происходили весной 1940 года.

Доктор ШТАМЕР: Г. Председатель, у меня больше нет вопросов к свидетелю.

ТРИБУНАЛ (Генерал Никитченко): Свидетель, а Вы не можете вспомнить точно, когда профессор Бутц обсуждал с Вами дату захоронения тел в братских могилах?

АРЕНС: Могу я попросить повторить вопрос?

ТРИБУНАЛ (Генерал Никитченко): Когда профессор Бутц говорил с Вами о братских могилах и утверждал, что захоронение, должно быть, имело место весной 1940?

АРЕНС: Я не могу сказать Вам дату точно, но это было весной 1943, прежде, чем эти эксгумации начались - я прошу прощения - он сказал мне, что получил указание предпринять эксгумацию, и во время эксгумаций он время от времени общался со мной; поэтому, возможно, это было в мае или в конце апреля. В середине мая он сообщил мне детали эксгумации и сказал мне, между прочим, то, о чем я свидетельствовал здесь. Я не могу теперь сказать Вам точно, когда именно профессор Бутц посетил меня.

ТРИБУНАЛ (Генерал Никитченко): Насколько я помню, Вы заявили, что профессор Бутц прибыл в Катынь. Когда он точно прибыл туда?

АРЕНС: Весной 1940 профессор Бутц приехал и сказал мне, что по указанию командования армейской группы он должен предпринять эксгумации в моих лесах. Эксгумация была начата, и в ходе...

ТРИБУНАЛ (Генерал Никитченко): Вы сказали в 1940? Может быть, неверен перевод?

АРЕНС: В 1943-м, весной 1943-го. Спустя несколько недель после начала эксгумаций профессор Бутц посетил меня, когда я оказался на месте, и сообщил мне, или скорее он обсуждал этот вопрос со мной, и он сказал мне то, что я свидетельствовал здесь. Быть может, это была середина мая 1943-го.

ТРИБУНАЛ (Генерал Никитченко): Согласно Вашим показаниям, насколько я понял из Вашего ответа на вопрос, поставленный защитой, профессор Бутц утверждал, что расстрел был весной 1940, перед прибытием комиссии для эксгумаций. Это так?

АРЕНС: Я могу еще раз повторить, что профессора Бутца...

ТРИБУНАЛ (Генерал Никитченко): Нет необходимости повторять то, что Вы уже сказали. Я только спрашиваю Вас, правильно это или нет? Возможно, перевод был неправильным или, возможно Ваши показания были неверны вначале.

АРЕНС: Я не понял, о чем меня спрашивали. Вот почему я хотел объяснить это еще раз. Я только не знаю, что означает последний вопрос. Я могу попросить, чтобы этот вопрос повторили?

ТРИБУНАЛ (Генерал Никитченко): Вначале, когда Вы были опрошены представителем защиты, я понял Вас так, что профессор Бутц сообщил Вам, что расстрелы имели место весной 1940 г., и случилось это до прибытия комиссии для эксгумаций.

АРЕНС: Нет, меня поняли неправильно. Я свидетельствовал, что профессор Бутц приехал ко мне и сказал мне, что он должен сделать эксгумации, поскольку это касалось моих лесов. Начались эксгумации, и приблизительно 6-8 недель спустя профессор Бутц был у меня, и бывал еще - но приблизительно 6-8 недель спустя он приехал ко мне и сказал мне, что он убежден, что в результате его открытий он теперь был в состоянии установить дату расстрелов. Это утверждение, которое он сделал мне, относится приблизительно к середине мая.

ТРИБУНАЛ (Генерал Никитченко): Вы были на месте, когда нашлись дневник и другие документы, которые показал Вам профессор Бутц?

АРЕНС: Нет.

ТРИБУНАЛ (Генерал Никитченко): Вы не знаете, где он нашел дневник и другие документы?

АРЕНС: Нет, этого я не знаю.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Когда Вы впервые сообщали начальству о Вашем подозрении, что там была могила?

АРЕНС: Сначала я не догадывался. Я уже упомянул, что там были бои; и сначала я не придавал значения услышанным рассказам и не верил этому. Я полагал, что там были погибшие солдаты, как и в нескольких могилах поблизости.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы не отвечаете на мой вопрос. Я спрашиваю Вас, когда Вы впервые сообщали начальству о могиле?

АРЕНС: В ходе лета 1942 я говорил с полковником фон Герсдорффом о разговорах, о которых узнал. Герсдорфф сказал мне, что он также слышал об этом, на том и закончилась беседа с фон Герсдорффом. Он не думал, что это было правдой; в любом случае он не был полностью убежден. Этого я, однако, не знаю.

Когда весной 1943-го года стаял снег, мне принесли кости, которые там нашли, и тогда я позвонил ответственному за военные могилы и сказал ему, что, очевидно, здесь были могилы каких-то солдат. Это было до того, как профессор Бутц посетил меня.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы делали какое-нибудь сообщение в письменной форме?

АРЕНС: Нет, я этого не делал.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Никогда?

АРЕНС: Нет, я не настолько был обеспокоен этим вопросом.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Свидетель свободен.

Доктор ШТАМЕР: В качестве следующего свидетеля я хотел бы вызвать лейтенанта Рейнхарда фон Эйхборна.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Да.

[Свидетель фон Эйхборн занимает место у свидетельского пульта.]

Сообщите, пожалуйста, свое полное имя.

РЕЙНХАРД ФОН ЭЙХБОРН (свидетель): Рейнхард фон Эйхборн.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Повторяйте за мною присягу: я клянусь Богом - Всемогущим и Всезнающим - что я буду говорить чистую правду, только правду и ничего кроме правды.

[Свидетель повторяет присягу.]

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы можете сесть.

Доктор ШТАМЕР: Свидетель, чем Вы занимаетесь?

ФОН ЭЙХБОРН: Помощник судьи.

Доктор ШТАМЕР: Вы были призваны в германские вооруженные силы во время войны?

ФОН ЭЙХБОРН: Да, в августе 1939.

Доктор ШТАМЕР: И в какое подразделение?

ФОН ЭЙХБОРН: 537-ой армейский полк связи.

Доктор ШТАМЕР: И каков был Ваш чин?

ФОН ЭЙХБОРН: В начале войны - командир взвода и лейтенант.

Доктор ШТАМЕР: А в конце?

ФОН ЭЙХБОРН: Старший лейтенант.

Доктор ШТАМЕР: Вы были на Восточном фронте во время войны?

ФОН ЭЙХБОРН: Да, с самого начала.

Доктор ШТАМЕР: С Вашим полком?

ФОН ЭЙХБОРН: Нет, перед этим, с 1940-го года - в штабе группы армий «Центр».

Доктор ШТАМЕР: Кроме этого 537-го полка был ли там инженерный батальон № 537?

ФОН ЭЙХБОРН: В сфере группы армий «Центр» не было никакого инженерного батальона № 537.

Доктор ШТАМЕР: Когда Вы прибыли со своим подразделением в район Катыни?

ФОН ЭЙХБОРН: Около 20 сентября штаб группы армий «Центр» перевел его штаб под Смоленск, то есть в Смоленскую область.

Доктор ШТАМЕР: Где Вы квартировали прежде?

ФОН ЭЙХБОРН: Как я должен понять этот вопрос?

Доктор ШТАМЕР: Откуда Вы туда прибыли?

ФОН ЭЙХБОРН: Мы приехали из Борисова.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Минуту. Свидетель сказал 20 сентября. Это не идентифицирует год.

Доктор ШТАМЕР: В каком году было это 20 сентября?

ФОН ЭЙХБОРН: 20 сентября 1941 года.

Доктор ШТАМЕР: 537-й полк уже там находился?

ФОН ЭЙХБОРН: Штаб 537-го полка был переведен приблизительно в то же самое время вместе со штабом армейской группы в место, где находилось командование группы. Передовые подразделения уже размещались там ранее, чтобы установить средства связи.

Доктор ШТАМЕР: И где этот штаб был размещен?

ФОН ЭЙХБОРН: Штаб 537-го полка связи группы армий был размещен в так называемом Днепровском Замке.

Доктор ШТАМЕР: Где были передовые подразделения?

ФОН ЭЙХБОРН: Передовое подразделение, возможно, также занимало это здание; по крайней мере, часть этого подразделения оставили, чтобы охранять это здание для полкового штаба.

Доктор ШТАМЕР: Вы знаете, кто командовал этим подразделением?

ФОН ЭЙХБОРН: Им командовал лейтенант Ходт.

Доктор ШТАМЕР: Когда подразделение оказалось в Катыни?

ФОН ЭЙХБОРН: Смоленск пал приблизительно 17 июля 1941. Армейская группа запланировала перенести свой штаб в непосредственную близость от Смоленска, и после того, как группа выбрала себе квартиры, область была немедленно захвачена после падения города. Передовое подразделение прибыло в то же самое время, поскольку эта область была захвачена, и это было, вероятно, во второй половине июля 1941 года.

Доктор ШТАМЕР: Значит, это подразделение было там с июля 1941 до 20 сентября 1941?

ФОН ЭЙХБОРН: Да.

Доктор ШТАМЕР: И весь штаб был там с 20 сентября 1941 года?

ФОН ЭЙХБОРН: Да. Может быть, часть штаба прибыла несколько позже, но большинство штаба прибыло 20 сентября.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы говорите о штабе армейской группы или о штабе полка связи?

ФОН ЭЙХБОРН: Я говорю об обоих штабах, потому что перемещение больших штабов, таких, как штаб армейской группы, нельзя осуществить за день; обычно для этого нужно 2-3 дня. Надо было поддерживать связь, поэтому полк должен был оставить кого-то из сотрудников, пока не переехал весь штаб.

Доктор ШТАМЕР: Где разместилось передовое подразделение?

ФОН ЭЙХБОРН: По крайней мере, часть его была размещена в Днепровском Замке. Другие - по соседству, где позже были расквартированы роты. Для того, чтобы подготовить квартиры к прибытию полка, пока не прибыла его основная часть.

Доктор ШТАМЕР: А штаб 537-го полка?

ФОН ЭЙХБОРН: Он был в Днепровском Замке.

Доктор ШТАМЕР: Вы можете назвать нам имена офицеров из штаба этого полка?

ФОН ЭЙХБОРН: На тот момент подполковник Беденк, командир; лейтенант Рекс, адъютант; лейтенант Ходт, дежурный офицер; и капитан Шэфер, который был телефонным экспертом. Может быть, были еще один или два, но я не могу вспомнить их имен.

Доктор ШТАМЕР: Предыдущий свидетель уже сказал нам о задачах полкового штаба. Как штаб управлял действиями полка?

ФОН ЭЙХБОРН: Полк, состоявший из 10 - 12 рот, должен был представлять точный отчёт каждый вечер относительно того, какая задача поставлена каждой роте. Это было необходимо, поскольку мы должны были знать, какие силы свободны в случае крайней необходимости для того, чтобы решать какие-то новые задачи.

Доктор ШТАМЕР: Как далеко от Днепровского Замка Вы были расквартированы?

ФОН ЭЙХБОРН: Приблизительно 4-5 километров. Я не могу назвать Вам точное расстояние, поскольку я всегда преодолевал его на машине, около 4-5 километров.

Доктор ШТАМЕР: Вы часто бывали в Днепровском Замке?

ФОН ЭЙХБОРН: Очень часто, когда я был не на дежурстве, поскольку я служил в этом полку, знал большинство офицеров и был с ними в дружественных отношениях.

Доктор ШТАМЕР: Вы можете сказать нам о характере и интенсивности движения к Днепровскому Замку?

ФОН ЭЙХБОРН: Чтобы судить об этом, надо иметь представление о людях и вещах. Насколько касается людей, то движение было очень оживлённым, потому что полк, чтобы справляться со своими задачами, должен был быть организован весьма централизованно. Поэтому прибывало много курьеров, и командиры рот часто бывали в полковом штабе.

С другой стороны, было напряженное движение грузовиков и легковых автомобилей, потому что полк попытался улучшить свои квартиры; а так как мы оставались там в течение некоторого времени, в доме проводились всевозможные строительные работы.

Доктор ШТАМЕР: Вы слышали что-нибудь о существовании трех русских лагерей с польскими офицерами в 25 - 45 километрах к западу от Смоленска, которые предположительно попали в немецкие руки?

ФОН ЭЙХБОРН: Я никогда ничего не слышал ни о каких лагерях польских офицеров или лагерях польских военнопленных.

Доктор ШТАМЕР: Ваша армейская группа получала сообщения о захвате таких польских офицеров?

ФОН ЭЙХБОРН: Нет, я бы заметил, потому что сведения о числе пленных, и особенно офицеров, всегда предоставлялись мне в вечерних сводках армий, которые брали этих пленных. Это была наша обязанность - получать такие сводки, и мы поэтому видели их каждый вечер.

Доктор ШТАМЕР: И вы не получали подобного сообщения?

ФОН ЭЙХБОРН: Я не видел таких сообщений ни от армии, выславшей его, и не получал от армейской группы, обязанной передавать подобные сведения в вечернем рапорте Верховному командованию армии (ОКВ).

Доктор ШТАМЕР: Могло это сообщение появиться из другого источника или быть послано в другую инстанцию?

ФОН ЭЙХБОРН: Официальный порядок отчетности в армии был очень строг, и сотрудники следили, чтобы он строго соблюдался. В любом случае, армии всегда были обязаны подавать детальные отчёты, в соответствии с предусмотренной формой, и это в особенности касалось числа военнопленных. Поэтому просто невероятно, чтобы такое число офицеров попало в руки армии и об этом не было бы сообщено надлежащим образом.

Доктор ШТАМЕР: Вы только что сказали, что Вы были в особенно тесной связи с офицерами этого полка. Вы когда- либо слышали, чтобы польских военнопленных офицеров расстреляли в то или иное время в Катынском лесу при участии 537 полка при полковнике Беденке или при полковнике Аренсе?

ФОН ЭЙХБОРН: Я знал почти всех офицеров полка, поскольку сам был более года с полком, и был настолько близок с большинством из офицеров, что они сказали бы мне все, что случилось, даже что-то, не подлежащее оглашению. Поэтому просто невероятно, чтобы я не знал о таком важном деле. Сама природа того, как подобные вещи распространяются в полку, такова, что невероятно, чтобы не нашлось хотя бы одного, кто сразу же довел бы это до моего сведения.

Доктор ШТАМЕР: Действительно ли все приказы, официально отдаваемые 537 полку, были Вам известны?

ФОН ЭЙХБОРН: Приказы этому армейскому полку связи были двойными: те, которые касались только радиороты и те, которые относились к девяти телефонным ротам. Так как я был телефонным экспертом, было весьма естественным для меня готовить эти приказы и представлять их моему начальнику, генералу Оберхаузеру. Поэтому каждый выпущенный приказ был либо подготовлен мной, либо я видел его заранее.

Доктор ШТАМЕР: Существовал ли когда-либо приказ, исходящий из Вашего штаба и предписывающий расстрелять польских военнопленных?

ФОН ЭЙХБОРН: Такой приказ никогда не отдавался полку ни нашим штабом, ни какой-либо иной инстанцией. И при этом мы ни сообщения об этом не получали, ни из какого- либо иного источника о подобных вещах не слышали.

Доктор ШТАМЕР: Если бы такой приказ проходил по официальным каналам, он мог бы пройти только через Вас?

ФОН ЭЙХБОРН: Такой приказ касался бы очень многих членов полка, отрывая их от непосредственных обязанностей, направленных на охрану систем связи. Поскольку мы очень нуждались в связистах, мы должны были знать, что делал почти каждый человек в полку. Просто немыслимо, чтобы какой-то военнослужащий полка был оторван от своих обязанностей без нашего ведома.

Доктор ШТАМЕР: У меня больше нет вопросов, г. Председатель.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Доктор Кранцбюлер, от чьего имени Вы выступаете?

ФЛОТТЕНРИХТЕР КРАНЦБЮЛЕР: Ответчика грос- садмирала Деница, г. Председатель.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: В связи с этим преступлением против адмирала Деница никаких обвинений нет.

ФЛОТТЕНРИХТЕР КРАНЦБЮЛЕР: Г. Председатель, эксгумации и пропаганда, связанная с ними, произошли в тот период, когда гроссадмирал Дениц был Главнокомандующим Флота. Обвинение утверждает, что тогда гроссадмирал Дениц был членом правительства и участвовал во всех действиях, предпринятых правительством. Поэтому я обязан рассматривать его как участника всех действий, проистекающих из катынского случая.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Это означало бы, что нам придется услышать прения всех, кто был, так или иначе, связан с правительством. Трибунал уже указывал в отношении адмирала Раэдера, что его случай не связан с этим вопросом. Только если случай непосредственно связан с конкретным делом, адвокатам отдельных ответчиков позволено подвергнуть свидетеля перекрестному допросу - в дополнение к защите, которая вызывает свидетеля. Если есть какое-нибудь предложение, которое Вы хотели бы сделать адвокатам, вызывающим свидетеля, то Вы можете сделать его им, но Вы не наделены подобным правом...

ФЛОТТЕНРИХТЕР КРАНЦБЮЛЕР: Но я спрашиваю Вашего позволения задать этому свидетелю два или три вопроса.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Если у Вас есть какие-нибудь специальные вопросы, то, чтобы задать их, Вы можете предложить их доктору Штамеру, и доктор Штамер задаст их. Доктор Кранцбюлер, если Вы хотите задать какие-нибудь вопросы, Вы можете передать их доктору Штамеру и он задаст их свидетелю.

ФЛОТТЕНРИХТЕР КРАНЦБЮЛЕР: Г. Председатель, я действительно не совсем понимаю. Буду ли я предлагать доктору Штамеру задать вопросы, или...

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Если Вы не можете сделать этого устно, Вы можете сделать это в письменной форме; и позже Вы можете сделать это. Но я действительно не думаю, что могут быть какие-то вопросы, которые являются настолько важными, чтобы делать это подобным образом.

ФЛОТТЕНРИХТЕР КРАНЦБЮЛЕР: Они могут также быть проведены через доктора Штамера. Я только думал, что я сэкономлю некоторое время, задавая вопросы самостоятельно.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Я сказал Вам, если Вы желаете задать какие-нибудь вопросы, Вы должны задать их через доктора Штамера.

ФЛОТТЕНРИХТЕР КРАНЦБЮЛЕР: Спасибо, г. Председатель.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Тем временем, Трибунал будет продолжать перекрестный допрос, и любые вопросы, которые Вы желаете задать, могут быть заданы во время повторного расспроса.

Обвинение желает подвергнуть свидетеля перекрестному допросу?

Г. СМИРНОВ: Свидетель, мне интересно знать точно Ваши должностные обязанности в армии. Действительно ли Вы отвечали за телетайпную связь в штабе группы армий «Центр» и действительно ли Вы были экспертом по беспроводной связи?

ФОН ЭЙХБОРН: Нет, г. Обвинитель, Вы неправы. Я был телефонным экспертом группы армий «Центр», а не радио-экспертом.

Г. СМИРНОВ: Это в точности то, о чём я спрашиваю Вас. Перевод был, очевидно, неверным. Таким образом, Вы отвечали за телефонные коммуникации, не так ли?

ФОН ЭЙХБОРН: Да, Вы правы.

Г. СМИРНОВ: За обычные телеграммы или зашифрованные телеграммы?

ФОН ЭЙХБОРН: Задача телефонного эксперта, связанного с армейской группой, состоит в том, чтобы поддерживать в безопасности телефонные линии...

Г. СМИРНОВ: Нет, я не интересуюсь общими задачами. Я хотел бы знать, были ли они секретными зашифрованными телеграммами или обычной армейской почтой, проходящей по армейским коммуникациям, которая не была секретной.

ФОН ЭЙХБОРН: Было два вида телеграмм, открытые и секретные.

Г. СМИРНОВ: Секретные телеграммы также проходили через Вас?

ФОН ЭЙХБОРН: И те, и другие через меня.

Г. СМИРНОВ: Следовательно, все коммуникации между вермахтом, между армейскими соединениями и самыми высокими полицейскими властями также проходили через Вас; это так?

ФОН ЭЙХБОРН: Самые важные телеграммы, и особенно секретные, представлялись телефонному эксперту.

Г. СМИРНОВ: Да. Следовательно, корреспонденция между полицейскими властями и подразделениями вооруженных сил проходила через Вас, это так? Я задаю Вам этот вопрос повторно.

ФОН ЭЙХБОРН: Я должен ответить с учетом того, что сообщения не проходили через телефонного эксперта, но только самые важные секретные телетайпные дела представлялись ему - не вся корреспонденция, потому что она отправлялась также и с курьерами.

Г. СМИРНОВ: Это ясно. Вы знаете, следовательно, что в сентябре и октябре 1941 года в Смоленске имелись специальные подразделения, обязанность которых в тесном сотрудничестве с армией состояла в том, чтобы выполнять так называемую чистку лагерей военнопленных и истребление военнопленных?

Доктор ЛАТЕРНСЕР: Г. Председатель, я должен решительно возразить против этого допроса свидетеля. У этого допроса может быть лишь одна цель - определить отношения между Генштабом и ОКВ и какими-то командами Службы безопасности. Поэтому они обвиняют Генштаб и ОКВ; и если я, г. Председатель, как адвокат защиты Генштаба и ОКВ, не имею права задать вопросы, на основе равного обращения с защитой и обвинением, те же самые правила должны относиться и к обвинителю.

Г. СМИРНОВ: Могу я, г. Председатель, сделать короткое утверждение?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Полковник Смирнов, это законный вопрос.

Г. СМИРНОВ: Прошу прощения.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Я сказал, что вопрос законен. Можете задать.

Г. СМИРНОВ: Свидетель, я хотел бы спросить у Вас следующее. Так как все секретные телеграммы проходили через Вас, не сталкивались ли Вы когда-либо среди них с какой-либо от так называемой 1-й айнзацгруппы «Б» - так называемой первой команды - или от спецкоманды «Москва», расположенной в то время в Смоленске до срока в резерве? У последней был приказ - совершить массовые расправы в Москве. Обе команды тогда находились в Смоленске.

ФОН ЭЙХБОРН: Никаких подобных сообщений через мои руки не проходило. Я могу дать Вам исчерпывающие объяснения, г. обвинитель. Когда подобные подразделения располагались в районе группы армий «Центр», у них были собственные радиостанции. Лишь позже в ходе русской кампании они пользовались телетайпом; в этом случае они использовали сеть армейской группы. Но это было позже.

Г-Н СМИРНОВ: Следовательно, телеграммы спецподразделений, назначенных приказом высоких полицейских властей для выполнения специальных действий в сотрудничестве с военными, не проходили через Ваши руки в сентябре и октябре 1941 года?

ФОН ЭЙХБОРН: Это так. В то время эти спецподразделения не пользовались телетайпом, даже если телетайпная сеть имелась на этой территории.

Г-Н СМИРНОВ: Г-н Председатель, этот документ уже был внесен в Суд вместе с сообщением Чрезвычайной Комиссии, номер документа - СССР-3. Если Высокий Суд разрешит, я хотел бы представить в Суд и Защите фотокопию одного из документов, приложенную к сообщению Чрезвычайной Комиссии. Если Суд посмотрит на страницу 2 этого документа, он увидит, что спецкоманда «Москва» и айнзацгруппа «Б» обе находились в Смоленске. На первой странице сообщается, что эти подразделения, вместе с подразделениями вермахта, назначаются для выполнения массовых расправ в лагерях. Если Суд мне позволит, я представлю сейчас этот документ...

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Полковник Смирнов, это существенный факт. Мы, естественно, приобщим данные Советской Правительственной публикации. И я понимаю Вас так, что этот документ - часть донесения Советского правительства или отчёта Советского правительства.

Г-Н СМИРНОВ: Да, г-н Председатель; но я прошу разрешения представить первоначальный немецкий секретный документ, указывающий, что в Смоленской области находились две большие спецкоманды, чьей обязанностью было выполнение массовых казней в лагерях, и что действия эти должны были выполняться вместе с подразделениями вермахта, обязанными сотрудничать с ними.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Полковник Смирнов, передаваемый Вами документ является частью СССР-3?

Г-Н СМИРНОВ: Да, г-н Председатель, это часть документа СССР-3, называющегося «Специальные Директивы гитлеровского руководства об уничтожении военнопленных». Я прошу разрешения Суда приобщить подлинник одного из документов, даже если отчёт СССР-3 уже полностью приобщён.

Из него следует, что спецподразделения были расположены в Смоленске и получили указание вместе с подразделениями вермахта осуществлять массовые казни в лагерях.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Да, полковник Смирнов. Это может быть принято, если Суд правильно Вас понял.

Г-Н СМИРНОВ: Благодарю вас, г-н Председатель.

[Поворачиваясь к свидетелю.] Следовательно, мы можем считать установленным фактом то, что корреспонденция, телеграфные сообщения этих специальных подразделений не проходили через Ваши руки; это верно?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Он уже дважды подтвердил это.

Г-Н СМИРНОВ: Прошу прощения, г-н Председатель.

[Поворачиваясь свидетелю.] Почему же Вы утверждали с такой уверенностью, что не существовало никаких сообщений об уничтожении поляков? Вам известно, что уничтожение военнопленных является специальной акцией, и любое сообщение об этом действии должно было пройти через ваши руки? Это так?

ФОН ЭЙХБОРН: Я ответил обвинителю - вернее, доктору Штамеру - что если бы приказ об уничтожении поступил 537-му полку связи армейской группы, я, несомненно, должен был бы об этом знать. Я не говорил того, что обвинитель теперь пытается мне приписать.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Полковник Смирнов, Суд считает, что было бы лучше, если бы Вы зачитали этот отрывок на немецком из документа, чтобы его содержание стало частью стенограммы.

Г-Н СМИРНОВ: В этом документе, г-н Председатель, установлено...

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Продолжайте, полковник Смирнов.

Г-Н СМИРНОВ: Благодарю Вас, г-н Председатель.

Этот документ датирован «Берлин, 29 Октября 1941».

Заголовок, «Руководитель Полиции Безопасности и Службы Безопасности». Классифицирован: «Совершенно Секретно; Срочно; действующий порядковый номер - 14». Ссылка на приказы 17 июля и 12 сентября 1941 года. Прочту несколько коротких предложений, начиная с начала: «В приложении я посылаю указания для перемещения советских гражданских заключенных и военнопленных из постоянных лагерей для военнопленных и транзитных лагерей в армейский тыл...

«Эти директивы разработаны в сотрудничестве с Армейским Главным Командованием. Армейское Главное Командование известило командующих тыловых армий, а также полевых начальников лагерей для военнопленных и транзитных лагерей.

«Группы выполнения задач, в зависимости от размера лагеря на их территории, создают специальные команды достаточной численности под руководством офицера СС. Командам предписывается немедленно начать работу в лагерях». Я пропущу здесь и перейду к последнему параграфу: «Я особенно подчеркиваю, что действующие приказы номер 8 и 14, а также Приложение, должны уничтожаться немедленно в случае возникновения опасности». Я завершаю чтение, осталось огласить лишь список рассылки. На странице 2 имеется указание относительно Смоленска. Сообщается, что в Смоленске располагается айнзацгруппа «Б», включающая спецкоманды 7а, 7b, 8 и 9; и, кроме того, уже находящаяся в Смоленске спецкоманда, несколько преждевременно названная организаторами «Москва».

Это - содержание документа, г-н Председатель.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Суд считает необходимым перевести документ целиком. Объявляется перерыв до 14.05

[Перерыв до 14.05.]

Дневная Сессия

Г-Н СМИРНОВ: Г-н Председатель, у меня нет больше вопросов к данному свидетелю.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Д-р Штамер.

Д-Р ШТАМЕР: Свидетель, Вы знаете, кем использовался этот небольшой замок около Днепра перед тем, как его заняли немецкие войска? Кто использовал его, кто жил там?

ФОН ЭЙХБОРН: Не могу сказать наверняка. Мы обратили внимание, что небольшой замок был удивительно хорошо обставлен. Все удобно располагалось. Там было две ванных, тир, кинозал. Мы сделали определённые выводы в дальнейшем, когда стали известны факты, но мне о предшествующем владельце ничего неизвестно.

Д-Р ШТАМЕР: Русский обвинитель показал Вам документ, датированный 29 октября 1941 года «Директивы руководителю СИПО для отрядов СТАЛАГС». Хочу задать Вам вопрос по поводу этого документа: как относился командир группы армий «Центр» фельдмаршал Клюге к расстрелам военнопленных?

ФОН ЭЙХБОРН: Случайно я услышал разговор между командующими Боком и Клюге. Этот разговор происходил около 3 или 4 недель перед началом русской кампании. Я не могу сообщить Вам точную дату. В то время фельдмаршал фон Бок был командующим группы армий «Центр», а фельдмаршал Клюге - командующим 4-й армией. Командование группы армий находилось в Позене, 4-й армии - в Варшаве. В тот день меня вызвал адъютант фельдмаршала фон Бока полковник Харденберг. Он дал мне приказ...

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Эти подробности совершенно не относятся к делу. Вас спросили: каково было отношение Клюге? Только это...

Д-Р ШТАМЕР: Я не понимаю. Не пойму, что Вы сказали, г-н Председатель.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Я сказал, что все эти детали о конкретном месте, где фон Клюге встретил какого-то другого командующего армией, совершенно излишни. Вас лишь спросили: как фон Клюге относился к убийству военнопленных? Ведь так?

Д-Р ШТАМЕР: Да.

[Поворачиваясь к свидетелю.] Когда будете говорить, отвечайте кратко. Пожалуйста, просто сообщите нам, что сказал фон Клюге.

ФОН ЭЙХБОРН: Фон Клюге сказал по телефону фон Боку, что приказ расстреливать военнопленных неприемлем и невыполним с точки зрения войсковой дисциплины. Фон Бок поддержал эту точку зрения, и они полчаса говорили о мерах, которые хотели предпринять против этого приказа.

Д-Р ШТАМЕР: Согласно заявлениям Обвинения, расстрел этих 11.000 офицеров предположительно произошел где-то в сентябре 1941 года. Вопрос: Вы считаете возможным, чтобы столь массовые расстрелы и захоронения могли происходить рядом с полковой штаб-квартирой и Вы ничего об этом не слышали?

ФОН ЭЙХБОРН: Мы были очень заняты подготовкой к переезду командования группы армий в Смоленск. Было выделено большое количество связных подразделений для установки качественных сооружений. Повсюду там постоянно ходили и прокладывали кабели и телефонные линии. Не может быть и речи о том, чтобы что-то подобное могло там произойти, а я не узнал бы об этом.

Д-Р ШТАМЕР: У меня больше нет вопросов к свидетелю, г-н Председатель.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Свидетель может быть свободен.

Д-Р ШТАМЕР: Г-н Председатель, перед вызовом моего третьего свидетеля, генерал-лейтенанта Оберхаузера, не позволите ли Вы мне сделать следующее замечание?

Обвинение до сих пор только предполагает, кто осуществил расстрел: что это был 537-й полк под командой полковника Аренса. Сегодня полковник Арене опять был квалифицирован обвинением как виновный. Очевиден отвод этого обвинения; и было сказано, что если это был не Арене, то его предшественник, полковник Беденк; а если и Беденк этого не совершал, то очевидно - и это, кажется, уже третья версия - что это сделало СД. Защита сконцентрировалась исключительно на утверждении, что полковник Арене является виновником, и это обвинение опровергла. Исходя из изменившейся ситуации и позиции обвинения, я должен вызывать еще одного, четвертого свидетеля. Это старший лейтенант Ходт, упоминавшийся сегодня как виновник, который был в штабе полка с самого начала и который был, как мы установили, старшим передового подразделения, занявшего Днепровский Замок в июле. Вчера я случайно получил адрес лейтенанта Ходта. Он находится в Глюксбурге, возле Фленсбурга; и я, таким образом, прошу разрешения вызвать в качестве свидетеля лейтенанта Ходта, который будет свидетельствовать, что в промежутке между июлем и сентябрём расстрелы не имели места.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Д-р Штамер, Суд рассмотрит Ваше предложение относительно дополнительного свидетеля в половине третьего.

Д-Р ШТАМЕР: Да, сэр. Теперь я вызываю в качестве свидетеля генерал-лейтенанта Оберхаузера.

[Свидетель Оберхаузер встает.]

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Сообщите, пожалуйста, Ваше полное имя?

ЮГЕН ОБЕРХАУЗЕР (СВИДЕТЕЛЬ): Юген Оберхаузер.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Повторяйте за мною присягу: я клянусь Богом - Всемогущим и Всезнающим - что я буду говорить чистую правду, только правду и ничего кроме правды.

[Свидетель повторяет присягу.]

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы можете сесть.

Д-Р ШТАМЕР: Генерал, какую должность Вы занимали во время войны?

ОБЕРХАУЗЕР: Я был командующим связью в армейской группе во время польской кампании, в группе армий «Север»; затем, во время Западной кампании, в группе армий «В»; и затем, в русскую кампанию, в группе армий «Центр».

Д-Р ШТАМЕР: Когда Вы и Ваш штаб оказались в районе Катыни?

ОБЕРХАУЗЕР: Где-то в сентябре 1941 года.

Д-Р ШТАМЕР: Где расположился Ваш штаб?

ОБЕРХАУЗЕР: Мой штаб был расположен в непосредственной близости от командующего группы армий; то есть около 12 километров на запад от Смоленска, около железнодорожной станции Красный Бор.

Д-Р ШТАМЕР: Был ли 537-й полк под Вашей командой?

ОБЕРХАУЗЕР: Полк 537 был непосредственно под моей командой.

Д-Р ШТАМЕР: Какова была задача полка?

ОБЕРХАУЗЕР: Полк имел задачу установления как телеграфной, так и беспроволочной связи между командованием группы армий и подчиненными ему армиями и подразделениями.

Д-Р ШТАМЕР: Штаб полка располагался рядом с Вами?

ОБЕРХАУЗЕР: Штаб этого полка был расположен около 3, возможно, 4 километров на запад от моего расположения.

Д-Р ШТАМЕР: Можете ли Вы дать нам более подробную информацию о точном местонахождении штаба 537-го полка?

ОБЕРХАУЗЕР: Штаб 537-го полка находился в очень хорошем русском лесном доме. До этого там, наверное, жили комиссары. Он находился на крутом берегу Днепра. В стороне от дороги, возможно, в 400 или 500 метрах. Думаю, километрах в 4-х на запад от меня, по главной дороге Смоленск- Витебск.

Д-Р ШТАМЕР: Кто был старшим в полку после взятия Смоленска?

ОБЕРХАУЗЕР: После взятия Смоленска командиром полка был полковник Беденк.

Д-Р ШТАМЕР: До какого времени?

ОБЕРХАУЗЕР: До ноября 1941 года.

Д-Р ШТАМЕР: Кто был его преемником?

ОБЕРХАУЗЕР: Его преемником был полковник Арене.

Д-Р ШТАМЕР: До какого времени?

ОБЕРХАУЗЕР: Приблизительно до сентября - быть может, августа - 1943 года.

Д-Р ШТАМЕР: Как долго Вы сами находились в районе Катыни?

ОБЕРХАУЗЕР: Я был там до переезда штаб-квартиры командования группы армий дальше на запад.

Д-Р ШТАМЕР: Каковы были Ваши отношения с командирами этого полка?

ОБЕРХАУЗЕР: Мои отношения с полковыми командирами были весьма тесными как по службе, так и вне ее, поскольку я был первым командиром этого полка. Я сам формировал полк и был к нему очень привязан.

Д-Р ШТАМЕР: Вы лично часто посещали Днепровский Замок?

ОБЕРХАУЗЕР: Я часто бывал в Днепровском Замке; обычно раз или два в неделю.

Д-Р ШТАМЕР: Часто вызывали командиров?

ОБЕРХАУЗЕР: Командиры бывали у меня чаще, чем я у них.

Д-Р ШТАМЕР: Известно ли Вам что-нибудь о том, что около Смоленска, в 25-45 километрах на запад, были три русских лагеря, где содержались польские военнопленные...

ОБЕРХАУЗЕР: Я ничего об этом не знал.

Д-Р ШТАМЕР: ... которые попали в руки немцев?

ОБЕРХАУЗЕР: Я никогда ничего не слышал об этом.

Д-Р ШТАМЕР: Существовал ли приказ, предположительно исходивший из Берлина, о том, что польские военнопленные должны быть расстреляны?

ОБЕРХАУЗЕР: Нет, такого приказа никогда не было.

Д-Р ШТАМЕР: Издавали ли Вы сами когда-либо такой приказ?

ОБЕРХАУЗЕР: Я никогда не отдавал такого приказа.

Д-Р ШТАМЕР: Известно ли Вам, чтобы полковником Беденком или полковником Аренсом такой расстрел был осуществлен?

ОБЕРХАУЗЕР: Неизвестно, но я считаю это совершенно невозможным.

Д-Р ШТАМЕР: Почему?

ОБЕРХАУЗЕР: Во-первых, поскольку такой приказ должен был бы обязательно пройти через меня, поскольку я был прямым начальником над этим полком; и, во-вторых, поскольку, если такой приказ был бы дан по не известной для меня причине и передан полку по какому-то неведомому каналу, командиры наверняка позвонили бы мне или сказали при встрече: «Генерал, нам приказали что-то непонятное».

Д-Р ШТАМЕР: Вы знаете старшего лейтенанта Ходта?

ОБЕРХАУЗЕР: Да, я знаю его.

Д-Р ШТАМЕР: Какую должность он занимал в 537 полку?

ОБЕРХАУЗЕР: Ходт замещал разные должности в полку. Как правило, его посылали вперед, поскольку он был особенно квалифицированным офицером - в особенности, что касалось технической квалификации - для подготовки нового местоположения полка. Он, таким образом, был начальником передовой партии, так называемой технической роты, для того, чтобы готовить новое расположение полка; затем он был полковым экспертом по телефонным системам, имеющим дело со всем, что касается телефонной и телетайпной связи с командованием группы армий. В моем штабе он замещал должности каких-либо из моих офицеров во время их отсутствия.

Д-Р ШТАМЕР: Он также был начальником передового подразделения при переезде в Катынь?

ОБЕРХАУЗЕР: Этого я сказать не могу. Могу лишь сказать, что я лично слышал от своего начальника штаба, что он послал вперед офицера после того, как стало ясно, как располагать штаб-квартиру; что офицер этот действовал от моего имени, поскольку я был еще на старом месте, он готовил переезд так, как я хотел, с точки зрения командующего связи. Я не знаю, кто был старшим в этом передовом подразделении тогда, но вполне возможно, что им был старший лейтенант Ходт.

Д-Р ШТАМЕР: Были ли Вы в Катыни или рядом с ней в момент после оставления Смоленска, то есть, я полагаю, с 20 июля 1941 и вплоть до переезда Вашего штаба в Катынь 20 сентября?

ОБЕРХАУЗЕР: Я был поблизости. Я находился в расположении командования группы армий; то есть западнее смоленского леса, где расположена Катынь.

Д-Р ШТАМЕР: Вы часто там бывали в этот период?

ОБЕРХАУЗЕР: Думаю, три или четыре раза.

Д-Р ШТАМЕР: Вы говорили с Ходтом в тех случаях?

ОБЕРХАУЗЕР: Если он был офицером передовой партии, в чем я не могу быть сегодня уверен, я должен был без сомнения говорить с ним. Во всяком случае, я говорил с посланным вперед офицером, также служившим в этом полку.

Д-Р ШТАМЕР: Вы слышали что-нибудь о расстрелах, имевших место в то время?

ОБЕРХАУЗЕР: Я ничего не слышал. Вообще ничего, вплоть до 1943 года, когда могилы были обнаружены.

Д-Р ШТАМЕР: Имелись ли в Вашем расположении или в 537-м полку необходимые технические средства, пистолеты, боеприпасы и так далее, с помощью которых возможно осуществить расстрел таких масштабов?

ОБЕРХАУЗЕР: Полк связи в тылу не был оснащен оружием и боеприпасами, необходимыми для ведения боя. Подобная задача весьма не типична для полка; во-первых, поскольку у полка связи совершенно другие задачи, и, во- вторых, он не в состоянии технически выполнить столь массовую казнь.

Д-Р ШТАМЕР: Вам известно место, где потом были обнаружены могилы?

ОБЕРХАУЗЕР: Да, известно, потому, что я раньше много раз ездил там.

Д-Р ШТАМЕР: Можете ли Вы описать это более точно?

ОБЕРХАУЗЕР: От шоссе Смоленск-Витебск дорога шла через лесистую, холмистую местность. Затем песчаное пространство, покрытое зарослями кустарника и вереском, простиравшееся вдоль дороги от шоссе до Днепровского Замка.

Д-Р ШТАМЕР: Места, где позже были обнаружены могилы, уже были заросшими, когда Вы расположились там?

ОБЕРХАУЗЕР: Они были поросшими так же, как и окружающее пространство, не выделяясь на его фоне.

Д-Р ШТАМЕР: Поскольку Вам известно это место, как, по-Вашему, можно ли захоронить там 11.000 поляков, предположительно расстрелянных между июнем и сентябрем 1941 года?

ОБЕРХАУЗЕР: Считаю, что об этом не может быть и речи по той простой причине, что если бы командующий узнал тогда об этом, он, несомненно, никогда не выбрал бы этого места для штаб-квартиры - возле 11.000 трупов.

Д-Р ШТАМЕР : Можете ли Вы сообщить мне, как могилы были обнаружены?

ОБЕРХАУЗЕР: Официально я не имел к этому никакого отношения. Я слышал, что либо от местных жителей, либо как-то иначе стало известно об имевших место там массовых казнях за несколько лет до этого.

Д-Р ШТАМЕР: От кого Вы это услышали?

ОБЕРХАУЗЕР: Может быть, от своего командующего, поскольку он находился там же и узнал об этом раньше меня. Я не могу теперь вспомнить точно.

Д-Р ШТАМЕР: То есть Вы не получали официального уведомления об обнаружении могил, не правда ли?

ОБЕРХАУЗЕР: Нет, никогда не получал.

Д-Р ШТАМЕР: После вскрытия могил говорили ли Вы с немецкими или иностранными участниками комиссии?

ОБЕРХАУЗЕР: Я никогда не говорил ни с кем из участников этой комиссии.

Д-Р ШТАМЕР: У меня больше нет вопросов, г-н Председатель.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Полковник Смирнов.

Г-Н СМИРНОВ: Свидетель, Вы прибыли в район Катыни в сентябре 1943 года?

ОБЕРХАУЗЕР: В 1941-м, не в 1943-м.

Г-Н СМИРНОВ: Извините меня, я имел в виду сентябрь 1941-го, так правильно?

ОБЕРХАУЗЕР: Да, в сентябре 1941.

Г-Н СМИРНОВ: И Вы утверждаете, что Вам ничего не известно о лагерях для военнопленных поляков, оказавшихся в руках немцев, не так ли?

ОБЕРХАУЗЕР: Я никогда не слышал что-либо о военнопленных поляках в руках немецких войск.

Г-Н СМИРНОВ: Я понимаю, что это не имело отношения к Вашей официальной деятельности командира полка связи. Но, несмотря на это, Вы, наверное, были свидетелем, как немецкие войска прочесывали лес возле шоссе Смоленск-

Витебск с целью поимки военнопленных поляков, сбежавших из лагерей?

ОБЕРХАУЗЕР: Я никогда не слышал что-либо о войсках, введённых туда для того, чтобы, скажем так, ловить сбежавших польских военнопленных. Я слышу это здесь впервые.

Г-Н СМИРНОВ: Пожалуйста, ответьте, может быть, Вы видели немецкие военные подразделения, сопровождающие польских военнопленных, схваченных в лесу?

ОБЕРХАУЗЕР: Я этого не видел.

Г-Н СМИРНОВ: Пожалуйста, ответьте на следующий вопрос: Вы были в хороших отношениях с полковником Аренсом, не так ли?

ОБЕРХАУЗЕР: У меня были хорошие отношения со всеми командирами полка.

Г-Н СМИРНОВ: И, кроме того, Вы были его непосредственным начальником?

ОБЕРХАУЗЕР: Да.

Г-Н СМИРНОВ: Полковнику Аренсу стало известно о массовых захоронениях в конце 1941 или в начале 1942. Он сообщал Вам что-нибудь о своем открытии?

ОБЕРХАУЗЕР: Я не могу поверить, что полковник Арене мог обнаружить могилы в 1941 году. Это невероятно, но что я особенно не могу себе представить, так это то, что он ничего мне об этом не сообщил.

Г-Н СМИРНОВ: В любом случае, Вы утверждаете, что ни в 1942, ни в 1943 полковник Аренc не сообщал Вам ничего об этом деле?

ОБЕРХАУЗЕР: Полковник Арене никогда ничего мне об этом не сообщал, а он обязан был сообщить мне, если бы узнал.

Г-Н СМИРНОВ: Меня заинтересовал Ваш ответ во время допроса защиты. Вы заметили, что полк связи не имел достаточно оружия, чтобы осуществить расстрел. Что Вы имели в виду? Какого типа оружие и в каком количестве, имелось в полку?

ОБЕРХАУЗЕР: Полк связи по большей части был оснащен пистолетами и карабинами. У них не было автоматического вооружения.

Г-Н СМИРНОВ: Пистолеты? Какого калибра?

ОБЕРХАУЗЕР: Это были парабеллумы. Калибр, кажется, 7.65, но я не помню наверняка.

Г-Н СМИРНОВ: Пистолеты парабеллум 7.65 или маузеры, или какие-нибудь еще?

ОБЕРХАУЗЕР: Разные. У сержантов, насколько мне известно, были маленькие маузеры. Действительно, только сержанты были вооружены пистолетами. Большинство солдат имели карабины.

Г-Н СМИРНОВ: Я попросил бы Вас поточнее рассказать о пистолетах. Вы говорите, что они были калибра 7.65, это так?

ОБЕРХАУЗЕР: Я не могу сейчас дать Вам точную информацию о калибре. Я только знаю, что парабеллум был калибра 7.65 или около того. Думаю, у маузера калибр был несколько меньше.

Г-Н СМИРНОВ: А вальтер?

ОБЕРХАУЗЕР: Были и вальтеры. Думаю, того же калибра, что и маузер. Это маленький черный пистолет, и он лучше, чем громоздкий, тяжелый парабеллум.

Г-Н СМИРНОВ: Да, это так. Пожалуйста, скажите, в этом полку у сержантов были такие небольшие пистолеты?

ОБЕРХАУЗЕР: Как правило, сержант был вооружен пистолетом, а не карабином.

Г-Н СМИРНОВ: Понятно. Может быть, Вы можете сказать, как много пистолетов было в полку связи?

ОБЕРХАУЗЕР: Конечно, я сейчас не могу этого сказать. Допустим, у каждого сержанта имелся пистолет...

Г-Н СМИРНОВ: И сколько же было сержантов? Сколько пистолетов было в полку, если, как Вы говорите, каждый сержант имел пистолет?

ОБЕРХАУЗЕР: Допустим, каждый сержант в полку имел пистолет, и их должно быть 15 в одной роте - в общей сложности 150. Тем не менее, сказать точно сейчас,

задним числом, нельзя. Я могу только указать правило.

Г-Н СМИРНОВ: Почему Вы считаете, что 150 пистолетов недостаточно, чтобы выполнять массовый расстрел, который длится определенное время? Откуда взялось Ваше убеждение?

ОБЕРХАУЗЕР: Поскольку полк связи группы армий развертывался на большой площади в соответствии с расположением командования группы армий, а не компактно. Полк размещался от Колодова до Витебска небольшими группами, а в штабе было относительно немного людей; другими словами, никогда не было 150 пистолетов в одном и том же месте.

Г-Н СМИРНОВ: Основная часть полка связи дислоцировалась в Катынском лесу, это так?

ОБЕРХАУЗЕР: Я не понимаю Вашего вопроса.

Г-Н СМИРНОВ: Основные силы Вашего полка были расположены в Катынском лесу, да или нет?

ОБЕРХАУЗЕР: Первая рота главным образом была расположена между расположением штаба и командованием группы армий. Эта рота обеспечивала телефонную и телетайпную связь группы армий. Эта рота, таким образом, была ближе всех.

Г-Н СМИРНОВ: Еще один вопрос. Офицеры в полку, очевидно, были вооружены пистолетами, а не карабинами?

ОБЕРХАУЗЕР: Офицеры имели только пистолеты, и, как правило, небольшие. Лишь у одного или у двух были парабеллумы.

Г-Н СМИРНОВ: То есть вальтеры или маузеры?

ОБЕРХАУЗЕР: Да.

Г-Н СМИРНОВ: Вы часто посещали дачу, где располагался штаб 537-го полка?

ОБЕРХАУЗЕР: Да, я был там, по меньшей мере, раз, иногда два раза в неделю.

Г-Н СМИРНОВ: Вас никогда не интересовало, почему солдаты из других подразделений бывали на даче в Козьих Горах и почему для них были приготовлены специальные спальные места, а также напитки и пища?

ОБЕРХАУЗЕР: Не могу себе представить нахождение там других солдат или военнослужащих других подразделений. Мне ничего об этом не известно.

Г-Н СМИРНОВ: Я не говорю о большом количестве. Я говорю о 20 или иногда 25 военнослужащих.

ОБЕРХАУЗЕР: Когда полковой командир вызывал своих ротных командиров или командиров взводов для офицерского совещания, тогда, конечно, там была дюжина военнослужащих, которых обычно там не бывает.

Г-Н СМИРНОВ: Нет, речь не идет о военнослужащих этого полка. Я хотел бы задать Вам несколько иной вопрос. Число 537 имелось на знаках отличия солдат, принадлежащих этому полку?

ОБЕРХАУЗЕР: Насколько я помню, номер был на погонах, но в начале войны мог быть скрыт под средствами маскировки. Не помню, использовалась ли маскировка в этот конкретный период. Во всяком случае, у подъезда полкового штаба был черно-желто-черный флаг с числом 537.

Г-Н СМИРНОВ: Я говорю о солдатах, которые приезжали на дачу в Козьих Горах, но не имели на знаках отличия числа 537. Вы никогда не интересовались, что делали там эти солдаты в сентябре и октябре 1941 года? Сообщал ли Вам командир подразделения об этом?

ОБЕРХАУЗЕР: Можно уточнить - какой год Вы имеете в виду, 1941-й?

Г-Н СМИРНОВ: Да, 1941-й, который нас наиболее интересует.

ОБЕРХАУЗЕР: Не думаю, что в это время там было много приезжих и военнослужащих из других частей, поскольку в течение этого периода всё было в стадии реконструкции и я не могу представить себе, чтобы другие подразделения, даже небольшие группы по 20 или 25 человек, могли бы там быть. Я лично, как уже говорил Вам, был там только раз или два раза в неделю, и то, начиная с сентября - октября.

Г-Н СМИРНОВ: С какого именно сентября Вы начинали бывать там? Вы сказали, что это было в сентябре, но не назвали даты.

ОБЕРХАУЗЕР: Не могу Вам сказать. Командующий группой армий переехал туда в конце сентября из Борос- силова, незадолго до захвата Вязьмы, который случился 2 октября.

Г-Н СМИРНОВ: Следовательно, Вы могли бы начать бывать на этой даче, например, только в конце сентября или начале октября 1941 года?

ОБЕРХАУЗЕР: Это произошло только после того, как небольшой замок, наконец, был полностью занят и не намного раньше, чем переехало командование группы армий.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Полковник Смирнов, эти детали необходимо выяснять? У Вас имеется конкретная цель, требующая прояснения стольких нюансов?

Г-Н СМИРНОВ: Г-н Председатель, я задаю этот вопрос вот почему: позже мы должны опросить свидетелей Советского Обвинения по той же теме и особенно руководителя медико-юридического исследования. Вот почему я прошу позволения суда выяснить у свидетеля дату, когда именно он посещал дачу. Это будет мой последний вопрос.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Да, очень хорошо. Не вдавайтесь в большие детали, чем находите безусловно необходимым.

Г-Н СМИРНОВ: Итак, в начале сентября и в первой части октября 1941 Вы были на даче в Катынском лесу или Вы не могли быть там в то время?

ОБЕРХАУЗЕР: Я не помню этого точно. Полковой командир выбрал небольшой замок и расквартировал в нем штаб. Когда в точности он оказался там впервые, я знать не могу, у меня хватало собственных дел.

Г-Н СМИРНОВ: Нет, я спросил о Вас лично: не могли Вы быть на даче в течение первой части сентября? Не могли Вы быть там ни при каких обстоятельствах до 20 сентября?

ОБЕРХАУЗЕР: Я так не думаю.

Г-Н СМИРНОВ: У меня нет больше вопросов, г-н Председатель.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Хотите ли Вы вновь допросить свидетеля, д-р Штамер?

Д-Р ШТАМЕР: К несчастью, да, г-н Председатель, я должен вернуться к вопросу о датах, ибо он не был достаточно прояснен в ходе этих последних вопросов.

Когда 537-й полк расквартировался в помещениях замка?

ОБЕРХАУЗЕР: Как я понимаю, было в течение сентября.

Д-Р ШТАМЕР: В начале или конце сентября?

ОБЕРХАУЗЕР: Вероятно, ближе к концу сентября.

Д-Р ШТАМЕР: До тех пор там находилась только передовая партия, или ...

ОБЕРХАУЗЕР: Передовая партия полка была там с моими офицерами, которых я послал вперед.

Д-Р ШТАМЕР: Сколько сержантов было в передовой партии?

ОБЕРХАУЗЕР: Я не могу точно Вам сказать, сколько полк посылал. Я лично послал одного офицера. Обычно полк не мог посылать очень много народу. Ведь полк все еще действовал в старом расположении командования, в Бороссилове, и одновременно он должен был оборудовать новый пост. Следовательно, в течение периода перегруппировки, совпадающего по времени с перемещением командования группы армий, имеется значительная нехватка солдат. Еще было необходимо обеспечивать старую штаб- квартиру, и новый пост требует людей для своего оборудования, так что в течение этого периода, несомненно, имелась нехватка людей.

Д-Р ШТАМЕР: Можете ли Вы оценить размер передовой партии?

ОБЕРХАУЗЕР: Это 30, 40 или 50 человек.

Д-Р ШТАМЕР: Сколько из них сержантов?

ОБЕРХАУЗЕР: Может быть, один или два офицера, несколько сержантов, остальные солдаты.

Д-Р ШТАМЕР: Полк был очень сильно разбросан, да или нет?

ОБЕРХАУЗЕР: Да.

Д-Р ШТАМЕР: Насколько сильно, приблизительно?

ОБЕРХАУЗЕР: Во всем расположении группы армий, на пространстве между Орлом и Витебском.

Д-Р ШТАМЕР: Сколько это, приблизительно, километров?

ОБЕРХАУЗЕР: Более 500 километров.

Д-Р ШТАМЕР: Вам известен юрист группы армий «Центр» генерал д-р Конрад?

ОБЕРХАУЗЕР: Да.

Д-Р ШТАМЕР: Вы знаете, что в 1943-м году он опросил местных жителей под присягой о дате предполагаемого расстрела польских военнопленных в Катынском лесу?

ОБЕРХАУЗЕР: Нет, я не знаю.

Д-Р ШТАМЕР: У меня нет больше вопросов, г-н Председатель.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Находились ли в одно время с Вами в окрестностях Катыни какие-либо айнзацкоманды?

ОБЕРХАУЗЕР: Мне ничего об этом не известно.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы когда-нибудь слышали о приказах расстреливать советских комиссаров?

ОБЕРХАУЗЕР: До меня доходили слухи.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Когда?

ОБЕРХАУЗЕР: Кажется, в начале русской кампании, я так думаю.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Перед началом кампании или после?

ОБЕРХАУЗЕР: Я не могу вспомнить, когда слышал; возможно, что перед началом кампании.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Кто должен был выполнять этот приказ?

ОБЕРХАУЗЕР: Строго говоря, войска связи в боях не участвуют. Следовательно, они действительно не имели с этим ничего общего и, следовательно, никоим образом не имели отношения к этим приказам.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Я Вас об этом не спрашивал. Я спросил Вас, кто должен был выполнять приказ.

ОБЕРХАУЗЕР: Может быть, те, кто вступал в контакт с этими людьми.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Любой, кто входит в контакт с русскими комиссарами, должен убивать их; так, что ли?

ОБЕРХАУЗЕР: Нет, я допускаю, что это были войска, борющиеся с войсками, фактически ведущие борьбу с войсками на линии фронта, т.е. те, кто сначала встречал неприятеля. Это могло применяться только к армейской группе. Войскам связи никогда не приходилось встречаться лицом к лицу с комиссарами. Вероятно, поэтому они не были упомянуты в приказе или подвержены каким-либо образом этому приказу.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Свидетель может быть свободен.

Trial of the major war criminals before the International Military Tribunal Nuremberg Proceedings 25 june - 8 july 1946 Vol XVII Ams Press, 1971. Pp. 273-320. Перевод с английского.

№22

ИЗ СТЕНОГРАММЫ ЗАСЕДАНИЙ МЕЖДУНАРОДНОГО ВОЕННОГО ТРИБУНАЛА. ДОПРОС СВИДЕТЕЛЕЙ ОБВИНЕНИЯ

1-2 июля 1946 года

Допрос свидетеля Базилевского Бориса

Помощник главного обвинителя от СССР Смирнов: Господин председатель, я прошу о вызове для допроса в качестве свидетеля бывшего заместителя бургомистра города Смоленска во время немецкой оккупации - профессора астрономии Базилевского.

Председатель: Да, пожалуйста, приведите свидетеля.

(Вводят свидетеля)

Назовите Ваше имя и фамилию.

Свидетель: Базилевский Борис.

Председатель: Повторяйте за мной слова присяги в следующей форме:

«Я, гражданин Советского Союза, вызванный в качестве свидетеля по настоящему делу, перед лицом Высокого Суда торжественно обещаю и клянусь говорить все, что мне известно по данному делу, ничего не утаить и ничего не прибавить».

(Свидетель повторяет слова присяги)

Вы можете сесть.

Смирнов: Разрешите приступить к допросу, господин председатель?

Председатель: Да, пожалуйста.

Смирнов: Скажите, свидетель, чем занимались Вы до начала немецкой оккупации города Смоленска и Смоленской области и где проживали?

Базилевский: Я до оккупации Смоленска и Смоленской области проживал в городе Смоленске и занимал должность профессора сначала Смоленского университета, затем Смоленского педагогического института, одновременно был директором астрономической обсерватории. В течение 10 лет был деканом физико-математического факультета, в последние годы - заместителем директора института по учебной части.

Смирнов: Сколько всего времени Вы жили в Смоленске до начала немецкой оккупации?

Базилевский: С 1919 года.

Смирнов: Известно ли Вам, что представлял собой так называемый Катынский лес?

Базилевский: Да. По существу, это была скорее роща - излюбленное место, в котором жители Смоленска проводили праздничные дни, а также летний отдых.

Смирнов: Являлся ли этот лес до начала войны какой- либо особой территорией, охраняемой вооруженными патрулями, сторожевыми собаками или, наконец, просто отгороженной от окружающей местности?

Базилевский: За долгие годы моего проживания в Смоленске это место никогда не ограничивалось в смысле доступа всех желающих. Я сам многократно бывал там и в последний раз в 1940 году и весной 1941 года. В этом лесу находился и лагерь для пионеров. Таким образом, это место являлось свободным, свободно-доступным для всех желающих.

Смирнов: Я прошу Вас несколько задержаться на этом ответе. В каком году там помещался пионерский лагерь?

Базилевский: В последний раз Смоленский лагерь пионеров был в районе Катынского леса в 1941 году.

Смирнов: Следовательно, я правильно понял Вас, что в 1940 и 1941 годах, до начала войны во всяком случае (Вы говорите о весне 1941 года), Катынский лес не был особо охраняемой территорией и доступ туда был совершенно свободен?

Базилевский: Да, я утверждаю, что это именно так.

Смирнов: Вы это показываете как очевидец или из вторых уст?

Базилевский: Нет, как очевидец, бывавший там.

Смирнов: Я прошу Вас рассказать Суду, при каких обстоятельствах Вы оказались первым заместителем бургомистра города Смоленска в период немецкой оккупации? Говорите медленнее.

Базилевский: Ввиду того, что я был административным лицом, я не имел возможности своевременно эвакуироваться, так как был занят руководством по замуровыванию весьма ценной библиотеки института и ценного оборудования. Я имел возможность, в силу сложившихся обстоятельств, сделать попытку выехать только 15 числа вечером. Попасть на поезд мне не удалось, и мне была назначена эвакуация на 16 июля утром. Но в ночь с 15 на 16 июля Смоленск неожиданно для меня был занят немецкими войсками, мосты через Днепр взорваны, и я в силу обстоятельств оказался в плену. Через некоторое время, 20 июля, на обсерваторию, где я проживал как директор ее, явилась группа немецких солдат, которые заявили, что они должны записать, что здесь, на обсерватории, имеется ее директор в моем лице и проживавший там же профессор физики Ефимов. Вечером 20 июля ко мне явились два немецких офицера и повели меня в штаб части, которая заняла Смоленск. После проверки моих документов и небольшого разговора мне было предложено занять должность начальника города, т. е. бургомистра. На мой отказ, мотивированный тем, что я - профессор астрономии, совершенно неопытен в подобного рода делах и не могу взять на себя этой должности, мне было категорически и даже угрожающе указано, что «мы всю русскую интеллигенцию заставим работать».

Смирнов. Таким образом, правильно ли я Вас понимаю, что немцы заставили Вас угрозами быть заместителем бургомистра этого города?

Базилевский: Это еще не все. Мне было указано тогда, что через несколько дней я буду вызван в комендатуру. 25 июля ко мне на квартиру в сопровождении немецкого жандарма явился неизвестный мне человек в штатском платье, который отрекомендовался смоленским адвокатом Меньшагиным и заявил, что по поручению немецкой комендатуры он прислан за мной и что я должен немедленно с ним отправиться в комендатуру, уже постоянную.

Смирнов: Скажите, свидетель, кто был бургомистром Смоленска?

Базилевский: Адвокат Меньшагин.

Смирнов: В каких отношениях Меньшагин находился с немецкой администрацией и, в частности, с немецкой комендатурой города?

Базилевский: В очень хороших. Эти отношения становились более тесными с каждым днем.

Смирнов: Можно ли сказать, что Меныпагин был у немецкой администрации доверенным лицом, которому они считали возможным доверять секреты?

Базилевский. Несомненно.

Смирнов: Я прошу Вас ответить, - Вам известно, что в Смоленске находились польские военнопленные, вернее, близ Смоленска?

Базилевский: Да, очень хорошо.

Смирнов: Что делали польские военнопленные близ Смоленска и в какое время?

Базилевский: Весной 1941 года и в начале лета они работали по ремонту дорог Москва - Минск и Смоленск - Витебск.

Смирнов: Что известно Вам о дальнейшей судьбе польских военнопленных?

Базилевский: О судьбе польских военнопленных мне, в силу занимаемой мною должности, стало известно даже несколько ранее.

Смирнов: Я прошу Вас рассказать об этом суду.

Базилевский: В связи с тем обстоятельством, что в лагере для русских военнопленных, известном под именем «Ду- лаг 126», существовал чрезвычайно жестокий режим, при котором военнопленные сотнями ежедневно умирали, в силу этого обстоятельства я старался по возможности всех, по отношению к кому можно было найти повод, освобождать из этого лагеря. Вскоре я получил сведения, что в лагере находится известный в Смоленске педагог Георгий Дмитриевич Жиглинский. Я обратился к Меньшагину с просьбой возбудить ходатайство перед германской комендатурой Смоленска, в частности перед фон Швецем, об освобождении Жи- глинского из лагеря, мотивируя...

Смирнов: Я прошу Вас не задерживаться на этих деталях и не терять на них времени, а рассказать суду о беседе с Меныпагиным, о том, что Вам сообщил Меньшагин.

Базилевский: Меньшагин сказал на мою просьбу: «Что же, одного спасем, а сотни все равно будут умирать». Однако я все-таки настаивал на ходатайстве. Меньшагин после некоторого колебания согласился войти с таким ходатайством в немецкую комендатуру.

Смирнов: Может быть, Вы будете короче говорить, свидетель, и расскажете, что Вам сказал Меньшагин, вернувшись из немецкой комендатуры?

Базилевский: Через два дня он мне сообщил, что из-за моей просьбы он попал в неловкое положение. Фон Швец ему отказал, сославшись на существующую директиву из Берлина проводить самый жестокий режим в отношении военнопленных.

Смирнов: Что сказал он Вам о военнопленных поляках?

Базилевский: Относительно военнопленных поляков он мне сказал, что русские по крайней мере сами будут умирать в лагере, а вот поляков военнопленных предложено уничтожить.

Смирнов: Далее, какой разговор имел место между вами?

Базилевский: Я на это, естественно, довольно громко возразил: «Как так? Как это надо понимать?» На это Меньшагин ответил, что понимать надо в самом прямом смысле слова, и тут же обратился ко мне с указанием и просьбой - ни под каким видом об этом никому не говорить, так как это представляет собой большой секрет.

Смирнов: Когда имела место точно эта Ваша беседа с Меньшагиным, в каком месяце, в какой части месяца?

Базилевский: Эта беседа имела место в начале сентября, точно число сейчас не помню.

Смирнов: Но Вы помните, что это было в начале сентября?

Базилевский: Да.

Смирнов: Возвращались ли Вы когда-нибудь далее в беседах с Меньшагиным к вопросу о судьбе военнопленных поляков?

Базилевский: Да.

Смирнов: Когда это было?

Базилевский: Недели через две, т. е. в конце сентября.

Смирнов: Медленнее.

Базилевский: В конце сентября я не удержался и задал вопрос, какова же судьба военнопленных поляков. Сначала Меньшагин помедлил, а затем в некоторой степени нерешительно сказал: «С ними уже покончено».

Смирнов: Он сказал что-нибудь о том, где с ними покончено, или нет?

Базилевский: Да, он сказал, что ему фон Швец сказал, что они расстреляны близ Смоленска.

Смирнов: Но точного места им названо не было?

Базилевский: Да, мне он это место не назвал.

Смирнов: Скажите, Вы рассказывали, в свою очередь, кому-нибудь об умерщвлении гитлеровцами польских военнопленных близ Смоленска?

Базилевский: Я об этом рассказал жившему в одном доме со мной профессору Ефимову, и, кроме того, через несколько дней об этом же зашел разговор с санитарным врачом города доктором Никольским. Но оказалось, что Никольский из каких-то других источников уже знал об этом злодеянии.

Смирнов: Вам говорил что-нибудь Меньшагин, в силу каких причин были произведены эти расстрелы?

Базилевский: Да, когда он мне сообщил, что с военнопленными покончено, он еще раз подчеркнул необходимость во избежание больших неприятностей хранить это в глубочайшей тайне и стал мне пояснять линию немецкого поведения в отношении поляков-военнопленных. Он указал, что это является одним из звеньев общей системы по отношению к военнопленным полякам.

Смирнов: От кого-нибудь из служащих немецкой комендатуры Вам приходилось слышать относительно уничтожения поляков?

Базилевский: Да. Дня через два или три, войдя в кабинет к Менынагину, я застал там переводчика зондерфюрера седьмого отдела немецкой комендатуры, ведавшего русским отделом. Он вел с Меньшагиным разговор относительно поляков. Это был Отзейский.

Смирнов: Может быть, Вы кратко расскажете о том, что он говорил?

Базилевский: Его разговор сводился в тот момент, когда я его застал, к тому, что поляки - неполноценная нация, уничтожение которой может послужить хорошим удобрением и расширением жизненного пространства для Германии.

Смирнов: Меньшагин говорил Вам о расстреле польских военнопленных со слов коменданта фон Швеца?

Базилевский: Да, кроме того, насколько я вынес впечатление, он ссылался на фон Швеца. Но, по-видимому, - это мое глубокое убеждение из частных разговоров, - в комендатуре он имел об этом разговор.

Смирнов: К какому времени относится разговор с Меньшагиным, когда он сказал, что польские военнопленные уже уничтожены близ Смоленска?

Базилевский: Это относится к концу сентября...

Допрос свидетеля Маркова Марко

...Смирнов: Г-н председатель, я прошу Суд о вызове для допроса в качестве свидетеля профессора судебной медицины Софийского университета Марко Антонова Маркова - болгарского подданного.

(В зал вводят свидетеля и переводчика)

Председатель: Вы - переводчик?

Переводчик: Да, сэр.

Председатель (обращается к переводчику): Назовите, пожалуйста, Ваше имя и фамилию.

Переводчик: Людомир Валев.

Председатель: Повторяйте за мной слова присяги: «Клянусь перед богом и законом, что я буду переводить показания, которые будет давать этот свидетель, правильно и по мере моих способностей».

(Переводчик повторяет слова присяги)

(Свидетель Марко Антонов Марков занимает место за свидетельским пультом)

Председатель: Назовите Ваше имя и фамилию.

Свидетель: Доктор Марко Антонов Марков.

Председатель: Повторяйте за мной слова присяги: «Клянусь в качестве свидетеля, вызванного по данному делу, что я буду говорить только правду, зная полностью о своей ответственности перед богом и законом, и что я ничего не утаю и ничего не прибавлю».

(Свидетель повторяет слова присяги)

Вы можете сесть.

Смирнов: Разрешите мне приступить к допросу свидетеля, господин председатель?

Председатель: Да, пожалуйста.

Смирнов: Свидетель, я прошу Вас в самой краткой форме, не занимая внимания Суда подробностями, рассказать, при каких обстоятельствах Вы были включены в состав так называемой интернациональной медицинской комиссии, созданной немцами в апреле 1943 года для осмотра могил польских офицеров в Катынском лесу. Я прошу Вас, давая ответы, делать паузы между вопросом, который я Вам ставлю, и Вашим ответом.

Марков: Это было в конце апреля 1943 года. Я находился в судебно-медицинском институте, где я работал тогда и где я и сейчас работаю.

Меня вызвал по телефону доктор Гюров, секретарь д-ра Филова, который был тогда премьер-министром Болгарии. Он сообщил мне, что в качестве представителя болгарского правительства я должен принять участие в работе какой-то международной медицинской комиссии, которая будет исследовать трупы, найденные в Катынском лесу, - трупы польских офицеров.

Не желая выехать, я ответил, что я обязан заменить директора института, который находился в провинции. Доктор Гюров сказал мне, что согласно распоряжению министра иностранных дел, который послал телеграмму, я должен выехать именно с тем, чтобы заменить его. Гюров вызвал меня в министерство. Там я спросил, могу ли я отказаться от выполнения этого распоряжения. Он ответил мне, что теперь мы находимся в состоянии войны и что правительство может посылать людей туда, куда оно найдет необходимым.

Гюров направил меня к главному секретарю министерства иностранных дел Шушманову. Шушманов повторил это распоряжение и сказал мне, что предстоит исследовать трупы тысячи польских офицеров. Я ответил, что для того, чтобы исследовать тысячи трупов, необходимы месяцы времени. Но Шушманов сказал мне, что немцы уже эксгумировали большую часть из них и что я должен выехать вместе с остальными членами комиссии только для того, чтобы осмотреть то, что уже сделано, и подписать в качестве болгарского представителя уже составленный протокол.

После этого меня провели в германское посольство к советнику Морману, который организовал эту поездку практически.

Это было в субботу, а в понедельник, 26 апреля, утром я вылетел в Берлин. Там меня встретил сотрудник болгарского посольства, который и доставил меня в гостиницу «Адлон».

Смирнов: Я прошу Вас ответить на следующий вопрос;

когда и в каком составе эта так называемая интернациональная комиссия выехала в Катынь?

Марков: Следующий день, 27 апреля, мы провели в Берлине, и туда же прибыли остальные члены комиссии.

Смирнов: Кто именно?

Марков: Это были следующие лица: кроме меня, были доктор Биркле - главный врач министерства юстиции и первый ассистент института судебной медицины и криминалистики в Бухаресте, доктор Милославич - ординарный профессор судебной медицины и криминалистики в Загребском университете, который присутствовал в качестве представителя Хорватии, профессор Пальмиери - профессор судебной медицины и криминалистики в Неаполитанском университете, доктор Орзос - профессор судебной медицины и криминалистики в Будапештском университете, доктор Субик - ординарный профессор патологической анатомии в Братиславском университете и начальник государственного ведомства здравоохранения в Словакии, доктор Хаек - профессор судебной медицины и криминалистики в Праге в качестве представителя так называемого протектората Богемии и Моравии, профессор Навиль - ординарный профессор судебной медицины в Женевском университете в качестве швейцарского представителя, доктор Спелерс - ординарный профессор по глазным болезням в Гентском университете в качестве бельгийского представителя, доктор де Бурлетт - профессор анатомии в Гронингенском университете в качестве голландского представителя, доктор Трамсен - заместитель директора института судебной медицины в Копенгагене в качестве датского представителя, доктор Саксен - ординарный профессор патологической анатомии в университете в Хельсинки. В течение всей работы комиссии не присутствовал только доктор Костедуа, который заявил, что он может присутствовать только в качестве личного представителя президента Лаваля.

Прибыл также и профессор Пига из Мадрида, человек очень немолодой, который не принял никакого участия в работе комиссии. Впоследствии нам сказали, что он заболел в результате длительного путешествия.

Смирнов: Все эти лица вылетели в Катынь?

Марков: Все эти лица прибыли в Катынь, за исключением профессора Пига.

Смирнов: Кто, кроме членов комиссии, вылетел еще в Катынь вместе с комиссией?

Марков: 28-го числа утром мы вылетели в Катынь с аэродрома Темпельгоф в Берлине. Мы вылетели на двух самолетах, в каждом из которых находилось около 15-20 человек.

Смирнов: Кто именно, может быть, Вы ответите короче на этот вопрос?

Марков: Вместе с нами находился доктор Тиц, который встретил нас и сопровождал нас от министерства здравоохранения. Там также были представители прессы и представители немецкого министерства иностранных дел.

Смирнов: Я прошу Вас тогда прервать ответ на этот вопрос и сообщить мне, когда комиссия прибыла в Катынь?

Марков: Эта комиссия прибыла в Смоленск вечером 28 апреля.

Смирнов: Сколько рабочих дней, я подчеркиваю рабочих дней, продолжалось пребывание комиссии в Смоленске?

Марков: Мы оставались в Смоленске только два дня - 29 и 30 апреля 1943 года и 1 мая утром мы выехали из Смоленска.

Смирнов: Сколько раз члены комиссии были непосредственно у массовых могил в Катынском лесу?

Марков: Мы были в Катынском лесу два раза, а именно: в те же дни 29 и 30 апреля, в первой половине дня.

Смирнов: Сколько часов Вы каждый раз были непосредственно у массовых могил?

Марков: Я считаю что не больше 3-4 часов каждый раз.

Смирнов: Присутствовали ли члены комиссии хоть раз при разрытии могил?

Марков: В нашем присутствии не были разрыты новые могилы. Нам показали лишь несколько могил, уже разрытых до нашего прибытия.

Смирнов: Следовательно, Вам были предъявлены уже вскрытые могилы, около которых лежали трупы?

Марков: Совершенно верно. Около этих разрытых могил лежали уже вырытые трупы.

Смирнов: Были ли созданы членам комиссии надлежащие условия для объективного и всестороннего научного исследования?

Марков: Единственным, что из нашей деятельности можно охарактеризовать как научное медицински-судебное исследование, явилось вскрытие, совершенное некоторыми членами комиссии, которые являлись экспертами судебной медицины. Среди нас было семь или восемь человек, которые могли претендовать на такую квалификацию, и, насколько я припоминаю, было вскрыто только восемь трупов. Каждый из нас вскрыл по одному трупу, за исключением профессора Хайта, который вскрыл два трупа. Вся наша остальная деятельность в течение этих двух дней носила характер быстрого осмотра под руководством немцев. Это напоминало туристскую прогулку, в течение которой нам показали разрытые могилы и сельский дом, отстоявший на несколько километров от Катынского леса, где в витринах были выставлены какие-то документы и другие предметы. Об этих документах и предметах нам заявили, что их извлекли из одежды вскрытых трупов.

Смирнов: Вы видели сами, как извлекли эти бумаги и документы, или они вам были предъявлены под стеклом на витринах?

Марков: Документы, которые мы видели на витринах, были извлечены еще до нашего прибытия.

Смирнов: Вам дали возможность произвести какие-нибудь исследования этих документов, например, проверить пропитанность бумаги трупными кислотами и вообще произвести какие-нибудь судебно-криминалистические исследования?

Марков: Мы не производили никаких научных исследований этих документов. Как я уже заявил, нам они были показаны на витринах за стеклом, и мы даже не дотрагивались до них.

Смирнов: Теперь я все же прошу ответить коротким ответом - да или нет - на поставленный мной ранее вопрос, были ли созданы членам комиссии надлежащие условия для объективного и всестороннего научного исследования?

Марков: По моему мнению, эти условия работы никак нельзя назвать соответствующими для производства полного и объективного научного исследования. Единственно, что носило характер действительно медицинского исследования, это было вскрытие, которое я произвел.

Смирнов: Однако правильно ли я Вас понял, что из 11 тысяч трупов члены комиссии вскрыли всего 8 трупов - это так?

Марков: Совершенно верно.

Смирнов: Я прошу Вас ответить на следующий вопрос. В каком состоянии находились трупы? Я прошу вас описать состояние трупов и внутренних органов.

Марков: О состоянии трупов в катынских могилах я могу судить только по состоянию трупа, вскрытие которого я произвел. Состояние этого трупа было, насколько я мог констатировать, таким же, как и состояние остальных трупов. Кожа была совершенно сохранившейся, частично высохшей, с коричнево-красноватой окраской, кое-где окрашенная в синий цвет от одежды. Ногти и волосы в большинстве случаев уже выпали. В голове трупа, которую я отделил, находилось маленькое отверстие от пулевой раны в затылок.

От мозга осталась лишь кашеобразная масса. Мышцы были сохранившимися до такой степени, что были видны даже волокна сердечной мышцы и сердечного клапана. Внутренние органы были также, в основном, хорошо сохранившимися, но, конечно, согнутыми, ссохшимися и потемневшей окраски. В желудке имелись следы какого-то содержания. Часть жира превратилась в жировоск. На нас произвело впечатление то обстоятельство, что даже при грубом дергании трупа никакие части конечностей не отрывались.

На основании того, что я констатировал, я продиктовал на месте производства вскрытия протокол, такой же протокол продиктовали и остальные члены комиссии, производившие вскрытие. Позже этот протокол был опубликован немцами в изданной ими книге под № 827.

Смирнов: Я прошу Вас ответить на следующий вопрос: свидетельствовал ли судебно-медицинский осмотр трупов о том, что они находились в земле в течение трех лет?

Марков: Об этом я мог судить опять-таки только по трупу, вскрытие которого я производил.

Состояние этого трупа, как я уже заявил, было типично для среднего состояния катынских трупов. Это были трупы, которые находились в состоянии, далеком от распадения мягких частей, поскольку жир только еще начинал преобразовываться в жировоск. По моему мнению, эти трупы находились в земле гораздо меньше трех лет. Я считал, что труп, который я вскрыл, находился в земле около года или полутора лет.

Смирнов: Следовательно, применяя критерии, выработанные Вашим опытом в Болгарии, то есть в более южной местности, чем Смоленск, где процесс распада трупов активизируется в сравнении со Смоленской областью, Вы считали, что трупы, извлеченные из могил в Смоленском лесу, пролежали в земле не более полутора лет? Я правильно вас понял?

Марков: Да, совершенно правильно. Я считал, что они находились в земле не более полутора лет.

(Объявляется перерыв до 10.00 2 июля 1946 г.)

2 июля 1946 г. (Утреннее заседание)

Смирнов: Разрешите, господин председатель? Итак, свидетель, когда Вами производилось вместе с другими членами комиссии вскрытие этих восьми трупов, точно какого числа?

Марков: Это было 30 апреля в первой половине дня.

Смирнов: И на основании Ваших личных наблюдений Вы пришли к заключению, что трупы пробыли в земле год или максимум полтора года?

Марков: Совершенно верно.

Смирнов: Прежде чем задать следующий вопрос, я прошу Вас дать мне короткий ответ на такой вопрос. В практике болгарских судебных медиков принято, чтобы при освидетельствовании трупа составленный по этому поводу судебными медиками акт заключал в себе две части: описательную часть и выводы.

Марков: В нашей практике так же, как и в практике других стран, насколько мне известно, это делается так: дается сначала описательная часть и затем заключение.

Смирнов: В составленном Вами протоколе вскрытия трупов есть заключение или нет?

Марков: Мой протокол о трупе, вскрытие которого я произвел, состоит только из описательной части, без заключения.

Смирнов: Почему?

Марков: Потому что из бумаг, которые были даны нам, я понял, что нам хотели заранее внушить, что трупы находились в земле три года. Это бумаги, которые нам были показаны в этом маленьком деревенском доме, о котором я говорил.

Смирнов: Кстати, эти бумаги Вам были показаны до вскрытия трупов или после вскрытия трупов?

Марков: Да, это было за день до вскрытия.

Смирнов: Значит, Вы были сразу поставлены...

Марков: Так как данные, полученные во время вскрытия трупа, которое я произвел, находились в явном противоречии с этой версией, я воздержался от заключения.

Смирнов: Следовательно, Вы воздержались от заключения потому, что объективные данные медицинской секции свидетельствовали о том, что трупы пробыли в земле не три года, а только полтора?

Марков: Совершенно верно.

Смирнов: Существовало ли единство по вопросу о пребывании в земле трупов, извлеченных из катынских могил, у членов комиссии?

Марков: Большинство членов делегации, которые совершили вскрытие в Катынском лесу, дали заключение, не касаясь, однако, существенного вопроса о времени пребывания трупов в земле; некоторые, как, например, профессор Гейн, говорили о несущественных вещах, как, например, о том, что покойный болел плевритом; другие, как, например, профессор Дюркле из Бухареста изъял волосы с трупа для исследования вопроса о возрасте трупа, что, по моему мнению, совершенно несущественно. Профессор Пальмиери на основании исследований трупа, вскрытие которого он произвел, сказал, что труп находился в земле больше года, но точно не определил - сколько.

Единственный, кто дал заключение о том, что труп находился в земле три года, был профессор Милославич из Загреба. Когда была опубликована немецкая книга о Катыни, я прочитал его объективную констатацию о состоянии трупа, вскрытие которого он произвел, и у меня создалось впечатление, что труп, вскрытие которого он произвел, не отличается по своему состоянию от остальных трупов. На основании этого я пришел к заключению, что его сообщение о том, что труп находился три года в земле, не соответствует его описанию.

Смирнов: Я прошу Вас ответить на следующий вопрос. Много ли черепов с явлениями так называемого псевдокаллуса было предъявлено членам комиссии. Кстати, так как этот термин в общей криминалистике и в обычных книгах по судебной медицине не известен, я прошу Вас остановиться на том, что подразумевал профессор Орзос из Будапешта под наименованием «псевдо-каллус»...

Много ли черепов с явлениями так называемого псевдокаллуса было предъявлено членам комиссии? Остановитесь на этом термине профессора Орзоса.

Марков: О псевдокаллусе профессор Орзос говорил нам на общей конференции делегатов, которая состоялась 30 апреля во второй половине дня в здании, где помещалась полевая лаборатория Бутца в Смоленске. Под этим явлением профессор Орзос понимал отложение и наслоение нерастворимых солей кальция и других солей во внутренней части черепа, и профессор Орзос утверждал, что, согласно его опыту, в Венгрии такое явление наблюдалось в том случае, если труп находился в земле, по меньшей мере, три года. Когда профессор Орзос сообщил об этом на научной конференции, никто из делегатов не сказал ничего ни за, ни против этого явления, в силу чего у меня создалось убеждение, что и остальным делегатам явление псевдокаллуса также не известно, как и мне. На той же конференции профессор Орзос продемонстрировал нам это явление на одном черепе.

Смирнов: Я прошу Вас ответить, под каким номером значился труп, от которого якобы взял череп для демонстрации профессор Орзос?

Марков: Труп, череп которого был взят, носил номер 526. В книге, в которой был отмечен этот труп, стоял данный номер. Этот факт позволил мне убедиться в том, что этот труп был извлечен из могилы до нашего прибытия в Катынь, так как все остальные трупы, вскрытие которых мы произвели 30 апреля, имели номера больше, чем 800. Нам было объяснено, что как только труп извлекается из могилы, на него надевается сразу же соответствующий номер.

Смирнов: Скажите, на черепах трупов, которые были вскрыты Вами и Вашими коллегами, имелись ли явления псевдокаллуса?

Марков: В черепе трупа, вскрытие которого я произвел, имелась вместо мозга кашеобразная масса, но явлений псевдокаллуса я не заметил. Все остальные делегаты после объяснений профессора Орзоса также не заявили о том, что они наблюдали это явление. Даже Бутц и его сотрудники, которые исследовали трупы еще до нашего прибытия, не заявляли, что они наблюдали это явление. Позже в изданной немцами книге в докладе Бутца я заметил, что Бутц ссылается на явления псевдокаллуса, чтобы подкрепить свой тезис, что труп находился в земле три года.

Смирнов: Таким образом, Вам был предъявлен только один череп с явлениями псевдокаллуса из 11 тысяч трупов?

Марков: Совершенно верно.

Смирнов: Я прошу Вас подробно описать суду состояние одежды трупов.

Марков: Одежда вообще хорошо сохранилась. Но, конечно, она была пропитана жидкостью из разлагающихся трупов. При грубом дергании, чтобы снять одежду и обувь, одежда не рвалась, а сапоги не расшивались по швам. У меня даже создалось впечатление, что после соответствующей чистки эту одежду можно употребить вновь. В одежде трупа, вскрытие которого я произвел, были найдены и некоторые бумаги. Они также были пропитаны трупной жидкостью. Некоторые из немцев, присутствовавших на месте производства вскрытия трупа, потребовали, чтобы я описал эти бумаги и их содержание. Но я отказался сделать это, сообразив, что это не дело врача.

По существу, я уже в предыдущий день заметил, что на основании дат из этих бумаг стремятся внушить нам, что трупы находятся в земле три года, и поэтому я хотел основываться лишь на объективном состоянии трупа. Некоторые из других делегатов, которые совершили вскрытие, также извлекли из одежды трупов некоторые бумаги. Бумаги, которые были найдены на трупе, вскрытие которого производил я, были вложены в конверт с тем же номером, что и у трупа, - 827. Позже в изданной немцами книге я увидел, что некоторые из делегатов описали содержание бумаг, найденных при трупах.

Смирнов: Я прошу Вас ответить на следующий вопрос. На каких же объективных судебно-медицинских данных основывается заключение комиссии о том, что трупы пролежали в земле не менее трех лет?

Свидетель, я спрашиваю Вас не о Вашем личном протоколе, а об обобщенном протоколе всей комиссии. Я спрашиваю, на каких объективных судебно-медицинских данных основывается заключение всей комиссии, в котором в числе других подписей имеется и Ваша подпись, о том, что трупы пролежали в земле не менее трех лет?

Марков: Общий протокол, который был подписан всеми делегатами, очень беден в отношении настоящих судебно- медицинских данных. В отношении состояния трупов... о состоянии трупов там сказана лишь одна фраза о том, что трупы находятся в различной степени разложения, но не описывается степень разложения. Так что, по моему мнению, это заключение основывается на документах и на свидетельских показаниях, но отнюдь не на судебно-медицинских данных. В судебно-медицинском отношении старались подкрепить это заключение констатацией Орзоса о явлениях псевдокаллуса в трупе № 526, но, по моему убеждению, на основании этого единственного черепа вовсе неправильно приходить к заключению о состоянии тысяч трупов, которые находились в катынских могилах. Кроме того, наблюдения Орзоса относительно псевдокаллуса были произведены в Венгрии, т. е. при совершенно других почвенных и климатических условиях и притом в единичных могилах, а не в массовых могилах, как в Катыни.

Смирнов: Вы говорили о свидетельских показаниях. Членам комиссии была предоставлена возможность лично подробно и свободно допросить свидетелей, в частности русских свидетелей, или нет?

Марков: Нам не была предоставлена возможность общаться с местным населением. Напротив, немедленно после нашего прибытия в гостиницу в Смоленск Бутц собрал нас и предупредил о том, что мы находимся в военной зоне и что не имеем права передвигаться по городу без сопровождения немца в военной форме или общаться с местными жителями, или производить снимки. И, действительно, во время нашего пребывания там у нас не было никакого контакта ни с кем из местных жителей.

В первый день нашего пребывания в Катынском лесу, т. е. 29 апреля, в первой половине дня, до обеда, на место, где находились могилы, было приведено несколько русских гражданских лиц, сопровождаемых немецкой стражей. Сразу же после нашего прибытия в Смоленск нам были вручены показания некоторых местных свидетелей, написанные на машинке. Когда привели этих свидетелей в Катынский лес, нам заявили, что это те же самые свидетели, показания которых нам были предъявлены.

Не было регулярного опроса свидетелей, который мог быть запротоколирован, и он вообще не был запротоколирован. С ними вступил в разговор профессор Орзос, который заявил нам, что он владеет русским языком, так как был пленным в России во время первой мировой войны. Он начал разговаривать с одним довольно пожилым мужчиной, фамилия которого, насколько я помню, была Киселев. Затем он разговаривал со вторым свидетелем, фамилия которого была, насколько я помню, Андреев. Весь этот разговор продолжался всего несколько минут. Пользуясь тем, что наш болгарский язык похож на русский язык, я также попытался начать разговор с некоторыми из них.

Председатель: Нельзя ли эти детали оставить для перекрестного допроса?

Смирнов: Слушаю, господин председатель.

(Обращается к свидетелю): Я прошу Вас, свидетель, прервать ответ на этот вопрос и ответить на следующий вопрос. Было ли Вам в момент подписания обобщенного протокола всей комиссией совершенно ясно, что убийства совершены в Катыни во всяком случае никак не ранее последней четверти 1941 года и что 1940 год во всяком случае исключается?

Марков: Да, это было для меня ясным, и именно поэтому я не сделал заключения к протоколу, который был составлен мной в Катынском лесу.

Смирнов: Почему же Вы все-таки подписали обобщенный протокол, с Вашей точки зрения неверный?

Марков: Чтобы стало ясным, при каких условиях я подписал этот протокол, я должен сказать, как он был составлен и как произошло подписание.

Смирнов: Разрешите один вопрос, уточняющий это. Был ли протокол действительно подписан 30 апреля 1943 г. в Смоленске или он был подписан другого числа и в другом месте?

Марков: Он не был подписан в Смоленске 30 апреля, а был подписан 1 мая в полдень на аэродроме, носившем название «Бела».

Смирнов: При каких обстоятельствах? Скажите о них суду.

Марков: Составление протокола должно было происходить на той же конференции, о которой я говорил и которая состоялась в лаборатории Бутца. Это было 30 апреля, после полудня. На этой конференции присутствовали все делегаты, все немцы, которые прибыли с нами из. Берлина, Бутц и его помощник, генерал-лейтенант медицинской службы Холм - главный врач Смоленского сектора, а также некоторые не известные мне немцы-военнослужащие. Бутц заявил, что они, немцы, присутствуют лишь в качестве хозяев. Но в действительности ведущее место на конференции занял генерал Холм, а работа велась фактически под руководством Бутца. Секретарем была личная секретарша Бутца, которая составляла протокол, однако этого протокола я никогда не видел. На эту конференцию явились Бутц и Орзос с проектом какого-то протокола, однако мне не было известно, чтобы кто-либо поручил им составление такого протокола. Этот протокол был зачитан Бутцем, и тогда возник вопрос о состоянии и возрасте молодых сосенок, которые находились в просеках Катынского леса. Бутц считал, что в этих просеках находятся также могилы.

Смирнов: Простите, я прерву Вас. Вам было представлено доказательство, что на этих просеках действительно находятся могилы, или нет?

Марков: Нет, когда мы присутствовали, не были раскрыты какие-нибудь новые могилы. Поскольку некоторые из делегатов заявили, что в качестве медиков они не компетентны и не могут сказать своего мнения о возрасте этих деревцев, генерал Холм распорядился привести какого-то немца, который являлся специалистом по лесному делу. Он показал нам поперечный разрез ствола деревца и по числу кругов этого разреза он пришел к заключению, что возраст деревца пять лет.

Смирнов: Простите, я опять прерву Вас. Вы сами можете подтвердить, что это деревцо было взято именно с могилы, а не просто с лесной просеки?

Марков: Я могу лишь сказать, что действительно в Катынском лесу были просеки с маленькими деревцами и что действительно, когда мы возвращались в Смоленск, в автобусе везли деревцо, но я не знаю, имелись ли действительно могилы на том месте, откуда было взято это деревцо, так как, я уже сказал, в нашем присутствии вообще не раскапывались могилы.

Смирнов: Я прошу Вас продолжать Ваши ответы, но очень коротко, не задерживая внимания Суда ненужными подробностями.

Марков: В этом проекте протокола, который был предложен на заседании, были внесены и некоторые редакционные заметки, содержания которых, однако, я не припоминаю. Тогда Орзосу и Бутцу было поручено составить протокол в окончательной форме. Подписание протокола должно было состояться в тот же вечер на банкете, который состоялся в одном немецком военном лазарете. На банкет Бутц действительно явился с протоколом и начал зачитывать его, но подписания тогда не произошло по причинам, которые до сих пор для меня остались неясными. Было заявлено, что протокол нужно будет еще раз перередактировать, в связи с чем банкет продолжался до очень позднего времени, до 3 - 4 часов ночи. Тогда профессор Пальмиери сказал мне, что немцы недовольны содержанием протокола, что с Берлином ведутся телефонные разговоры и что вообще, может быть, не будет никакого протокола. Действительно, переночевав в Смоленске, мы 1 мая утром вылетели, не подписав протокола. У меня лично создалось убеждение, что вообще не будет никакого протокола, и я был очень доволен.

Как по пути к Смоленску, так и на обратном пути некоторые из делегатов попросили остановиться в Варшаве, чтобы осмотреть город, но нам ответили, что это невозможно по военным соображениям.

Смирнов: Это не имеет отношения к делу, я прошу Вас придерживаться фактов.

Марков: Вместо этого в полдень мы приземлились на аэродроме под названием «Бела». Аэродром был, очевидно, военный, так как я там видел лишь легкие военные постройки, бараки. Там мы пообедали, и непосредственно после обеда, несмотря на то, что нам не сообщили, что подписание протокола произойдет по пути к Берлину, нам предложили экземпляры протокола для подписания. При подписании присутствовало много военнослужащих, так как вообще на этом аэродроме не было других лиц, кроме военных. Меня лично поразило то обстоятельство, что протоколы были готовы еще в Смоленске, но там они нам не были предложены для подписания, а также не подождали, чтобы мы их подписали несколько часов спустя в Берлине. Нам их предложили подписать именно здесь, на этом изолированном военном аэродроме. Вот это именно и явилось причиной того, что я подписал протокол, несмотря на убеждение, к которому я пришел при вскрытии, которое я совершил.

Смирнов: Значит дата и место, указанные в протоколе, являются ложными?

Марков: Да, это так.

Смирнов: И Вы его подписали потому, что Вы были поставлены в безвыходное положение?

Марков: Я считал, что для меня нет другой возможности.

Допрос свидетеля Прозоровского Виктора

Смирнов: Господин председатель, я прошу Вас о вызове для допроса в качестве свидетеля профессора судебной медицины Прозоровского Виктора Ильича.

(Вводят свидетеля)

Председатель: Назовите, пожалуйста, Ваше имя и фамилию.

Свидетель: Прозоровский Виктор Ильич.

Председатель: Повторяйте за мной слова присяги: «Я, гражданин Советского Союза, вызванный в качестве свидетеля по настоящему делу, торжественно обещаю и клянусь перед лицом Высокого Суда говорить все, что мне известно по данному делу, и ничего не прибавить и не утаить».

(Свидетель повторяет слова присяги)

Вы можете сесть.

Смирнов (обращаясь к свидетелю): Я прошу Вас сообщить Суду в самой короткой форме сведения о Вашей научной специальности и о стаже в качестве судебного медика.

Прозоровский: По образованию я врач, профессор судебной медицины, доктор медицинских наук, главный судебно- медицинский эксперт министерства здравоохранения СССР, директор Научно-исследовательского института судебной медицины министерства здравоохранения СССР. В порядке научно-общественной деятельности являюсь председателем судебно-медицинской комиссии ученого медицинского совета министерства здравоохранения СССР.

Смирнов: Стаж Вашей работы в качестве судебного медика?

Прозоровский: Практический стаж моей работы 17 лет.

Смирнов: В чем заключалось Ваше участие в расследовании массовых убийств гитлеровскими преступниками польских офицеров в Катынском лесу?

Прозоровский: Председатель Специальной Комиссии по расследованию и установлению обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками польских офицеров в начале января 1944 года академик Николай Нилович Бурденко предложил мне возглавить судебно-медицинскую экспертную комиссию. Помимо этой организационной деятельности, я принимал непосредственное участие в эксгумации и исследовании этих трупов.

Смирнов: Свидетель, я прошу Вас сказать, далеко ли от города Смоленска были размещены места захоронения трупов?

Прозоровский: 14 января 1944 года судебно-медицинская экспертная комиссия совместно с членами Специальной Комиссии - академиком Бурденко, академиком Потемкиным, академиком Толстым и другими членами этой комиссии выехала на место захоронения польских офицеров в так называемый Катынский лес. Это место расположено в 15 километрах от города Смоленска. Эти могилы располагались метрах в двухстах от Витебского шоссе, на покатом холме. Одна могила была размерами 60 на 60 метров, другая могила в некотором отдалении от этой большой могилы размерами 7 на 6 метров.

Смирнов: Какое количество трупов подверглось эксгумации возглавляемой Вами комиссией?

Прозоровский: В Катынском лесу судебно-медицинской экспертной комиссией было эксгумировано и исследовано с различных участков и различной глубины могил 925 трупов.

Смирнов: Как были организованы работы по эксгумации и какой круг сотрудников был привлечен к этим работам?

Прозоровский: В судебно-медицинскую комиссию вошли специалисты - судебно-медицинские эксперты, которые в сентябре - октябре месяцах 1943 года эксгумировали и исследовали трупы жертв, погибших от расстрела немцев. В эту комиссию вошли...

Смирнов: В каком месте они исследовали трупы?

Прозоровский: Они исследовали трупы в городе Смоленске и его окрестностях. В эту комиссию вошли: профессор Прозоровский, профессор Смолянинов, старший научный сотрудник Научно-исследовательского института судебной медицины, старейший эксперт судебной медицины доктор Семеновский, профессор патологической анатомии Воропаев и профессор судебной химии Швайкова, которая была приглашена для судебно-химической консультации и судебно-химических исследований. В помощь этой комиссии были привлечены также судебно-медицинские эксперты - военные, в числе их были: Никольский, кандидат медицинских наук, доктор Субботин.

Смирнов: Свидетель, вряд ли суд интересует перечисление всех фамилий.

Прозоровский: Хорошо.

Смирнов: Я прошу Вас ответить на следующий вопрос. Какой метод исследования трупов был принят Вами? Я понимаю под этим следующее. Снималась ли одежда с трупов, ограничивались ли Вы внешним осмотром мертвого тела или производилась полная медицинская секция трупа - каждого трупа из 925 извлеченных?

Прозоровский: После извлечения трупов из могил они подвергались тщательному осмотру, в частности их одежда, затем производился наружный осмотр трупа, затем подвергались полному судебно-медицинскому исследованию все три полости трупа - черепная полость, грудная и брюшная полости, а также подвергались детальному исследованию все внутренние органы этих полостей.

Смирнов: Я прошу Вас ответить: извлеченные из мест захоронения трупы имели на себе следы ранее произведенного медицинского исследования?

Прозоровский: Из 925 трупов, которые мы исследовали, только три из них были вскрыты, и то частично - черепа. На остальных какой-либо судебно-медицинской деятельности заметно не было, так как одежда на них была надета; кители.., в частности кители, были застегнуты, брюки застегнуты, рубашки застегнуты, помочи пристегнуты, шарфы, которые имелись на трупах, и галстуки были повязаны вокруг шеи. И второе - мы отметили, что ни в области головы, ни в области туловища никаких разрезов или надрезов и каких-либо других действий судебной медицины не было обнаружено. Этим самым исключается, что эти трупы подвергались какому-либо судебно-медицинскому исследованию.

Смирнов: При судебно-медицинском исследовании, производившемся Вашей комиссией, вскрывались черепа жертв?

Прозоровский: Обязательно. При исследовании каждого трупа череп распиливался и исследовалось содержимое черепной полости.

Смирнов: Вам известен термин псевдокаллус?

Прозоровский: В частности, о нем я узнал, когда получил книгу в институте судебной медицины, в библиотеке. Это в 1945 году...

Смирнов: Говорите медленнее, свидетель.

Прозоровский: До этого у нас, в частности, в Советском Союзе, ни один судебно-медицинский эксперт таких явлений не наблюдал.

Смирнов: Среди вскрытых 925 черепов много ли было с явлениями псевдо-каллуса?

Прозоровский: Никто из судебно-медицинских экспертов при исследовании этих 925 трупов каких-либо известковых отложений на внутренней поверхности черепа или на каком-либо другом участке головного мозга не обнаружил.

Смирнов: Таким образом, ни одного черепа с явлением псевдокаллуса не было?

Прозоровский: Нет.

Смирнов: Подвергалась ли исследованию одежда трупов?

Прозоровский: Как я уже сказал, одежда подвергалась тщательному исследованию.

Смирнов: Я прошу Вас говорить медленнее.

Прозоровский: Эта одежда подвергалась тщательному исследованию. По поручению специальной комиссии, в присутствии членов ее, как, например, митрополита Николая, академика Бурденко и других членов, судебно-медицинские эксперты исследовали, осматривали эту одежду; карманы, в частности, брюк, кителей, шинелей, как правило, были вывернуты, разрезаны или разорваны. Это свидетельствовало о том, что производился обыск. Сама одежда, в частности шинели, кители, брюки и верхнее белье, были влажные, пропитанные трупной жидкостью. При значительном усилии руками эта одежда разрыву не поддавалась.

Смирнов: Таким образом, ткань исследуемой одежды была крепкой на разрыв?

Прозоровский: Эта ткань одежды была очень крепкой и замазана, конечно, землей.

Смирнов: При эксгумации Вы производили осмотр карманов одежды и находили там какие-либо документы?

Прозоровский: Как я уже сказал, большинство карманов было разрезано и вывернуто, но некоторые карманы остались целыми. В этих карманах, а также под подкладкой кителей, брюк были обнаружены, например, записки, брошюры, газеты, открытые и закрытые почтовые карточки, папиросная бумага, мундштуки, трубки и т. д., далее были обнаружены и ценности - слитки золота, золотые доллары.

Смирнов: Эти детали не имеют отношения к делу, свидетель. Я прошу Вас не останавливаться на них, я прошу Вас ответить на следующий вопрос: были ли обнаружены в одежде трупов документы, датированные концом 1940 года или 1941 годом?

Прозоровский: Да, были, в частности, мною обнаружены некоторые документы и другими судебными экспертами, как, например, профессором Смоляниновым, было обнаружено у одного трупа письмо на русском языке. Отправительницей этого письма была некая София Зигонь. Она направляет письмо в Москву в адрес Красного Креста с просьбой сообщить местопребывание ее мужа Томаша Зигоня. Дата проставлена в этом письме — 12 сентября 1940 года. Помимо этого, на конверте имелся штамп почтовый: «Варшава. Сентябрь месяц. 1940 год», а также штамп московского почтамта, датированный 28 сентября 1940 года.

Следующий документ такого же порядка, открытка из Тарнополя со штампом; «Тарнополь 12 ноября 1940 года». Затем были обнаружены квитанции с датами, в частности, на имя, если не путаю, Орашкевича, кажется, о приеме от него денег на хранение с датой 6 апреля 1941 года. На его же имя была обнаружена другая квитанция, также о приеме денег на хранение, датированная 5 мая 1941 года. Затем мною лично было обнаружено письмо с датой от 20 июня 1941 года на имя Ирины Тучинской. И ряд других документов такого же порядка.

Смирнов: Были ли извлечены при судебно-медицинском исследовании трупов стреляные гильзы или пули, патроны? Я прошу Вас сообщить, какой фирмы были эти стреляные гильзы и патроны - советской фирмы или иностранной. Если иностранной, то какой, какого калибра.

Прозоровский: Причиной смерти польских офицеров служили пулевые огнестрельные раны головного мозга. При слепых огнестрельных ранениях мы обнаруживали в веществе мозга, в костях черепа или под мягкими тканями пули, которые были или деформированы или мало деформированы. В отношении гильз. При раскопках действительно были найдены пистолетные гильзы германского производства, так как на них, на донышке гильзы, была указана фирма «Геко».

Смирнов: Одну минуту, свидетель. Я оглашу Вам сейчас один подлинный немецкий документ, за которым прошу следить. Господин председатель, я прошу разрешения суда предъявить по ходу допроса документ, любезно предоставленный нам нашими американскими коллегами. Это документ № ПС-402. Я предъявляю его под № СССР-507. Это германская переписка о Катыни. Целая серия телеграмм, причем телеграммы эти отправлены каким-то германским чиновником генерал-губернаторства по фамилии Хейнрих правительству генерал-губернаторства. Это подлинный документ, который я передаю суду. Я оглашу только один документ очень короткий, связанный с патронами, обнаруженными в массовых могилах. Я начинаю цитату. Телеграмма адресована: «В правительство генерал-губернаторства. Главному управлению внутренней администрации. Старшему административному советнику Вейрауху - в Кракове. Молния. Секретно.

Часть делегации Польского Красного Креста вчера возвратилась из Катыни. Сотрудники Польского Красного Креста привезли с собой гильзы патронов, использовавшихся при расстреле жертв в Катыни. Выяснилось, что это - немецкие боеприпасы. Калибр 7.65, фирма «Геко». Письмо следует. Хейнрих».

Обнаруженные Вами в массовых могилах германские патроны были той же германской фирмы и такого же калибра или нет?

Прозоровский: Как я указал, пули, найденные при слепых огнестрельных ранениях, были калибра 7.65, гильзы, найденные при раскопках, имели марку фирмы «Геко».

Смирнов: Я прошу Вас подробно описать состояние тканей тела и внутренних органов трупов, извлеченных из могил в Катыни.

Прозоровский: Кожные покровы трупов и внутренние органы их находились в хорошей степени сохранности. Мышцы туловища и конечностей сохранили свою структуру. Мышцы сердца на разрезах также имели свою характерную структуру. Вещество головного мозга в некоторых случаях подверглось гнилостному изменению, в большинстве же случаев сохранило свои структурные особенности с ясно выраженными границами белого и серого вещества. Изменения внутренних органов заключались главным образом в их дряблости и уменьшении размеров. Волосы головы при незначительном усилии легко отделялись.

Смирнов: К какому заключению пришли Вы при исследовании трупов о времени наступления смерти и времени захоронения жертв?

Прозоровский: Основываясь на полученном мною опыте, опыте Смолянинова, Семеновского и других...

Смирнов: Одну минуту, свидетель. Я прошу Вас, расскажите коротко суду, какой это опыт. Какое количество трупов в местах захоронения было эксгумировано Вами или при Вашем участии?

Прозоровский: Во время Великой Отечественной войны мне пришлось быть судебно-медицинским экспертом при эксгумации и исследовании трупов жертв, расстрелянных немцами. Эти расстрелы были в городе Краснодаре и его окрестностях, в городе Харькове и его окрестностях, в городе Смоленске и его окрестностях, в лагере смерти, так называемом Майданеке, близ Люблина. В общей сложности при моем участии было эксгумировано и исследовано более 5000 трупов.

Смирнов: Так вот, основываясь на Вашем опыте и объективных наблюдениях, к какому заключению Вы пришли о времени наступления смерти и времени захоронения катын- ских жертв?

Прозоровский: То, что я сейчас сказал, — относится ко мне и к моим коллегам, которые участвовали при этих эксгумациях. И все судебно-медицинские эксперты, т. е. комиссия в целом, пришли к единому мнению о том, что захоронение польских офицеров в катынских могилах было произведено около двух лет тому назад, считая с января месяца 1944 года, то есть падает на период осени 1941 года.

Смирнов: Дает ли объективная картина состояния трупов возможность допустить, что они были захоронены в 1940 году?

Прозоровский: Сравнительное судебно-медицинское изучение трупов, похороненных в Катынском лесу, и сопоставление данных, полученных при этом изучении, с картиной трупных изменений предшествовавших им многочисленных эксгумаций, проведенных нами, при учете описанных доказательств, дали нам полное основание заключить, что захоронение было произведено не ранее чем осенью 1941 года.

Смирнов: Таким образом, 1940 год исключается?

Прозоровский: Таким образом, 1940 год исключается полностью.

Смирнов: Насколько я Вас понял, Вы являлись судебно- медицинским экспертом по делу других убийств в районе города Смоленска и окрестностей?

Прозоровский: В районе города Смоленска и окрестностей при моем участии было эксгумировано и исследовано 1173 трупа.

Смирнов: Кроме Катыни?

Прозоровский: Кроме Катыни.., извлеченных из 88 мест захоронения.

Смирнов: К каким приемам маскировки массовых могил прибегали учинявшие расстрелы немцы в других местах?

Прозоровский: Метод маскировки могил был применен, в частности, в окрестностях Смоленска, в Гедеоновке. Этот метод заключался в том, что на верхний слой земли этих могил накладывался дерн. Были случаи также в Гедеоновке, когда на некоторых могилах были высажены деревья, а также мелкие кустарники, для маскировки. Помимо этого, в частности, в пионерском саду в городе Смоленске, могилы были замощены кирпичом и были устроены дорожки.

Смирнов: Вами было эксгумировано более 5000 трупов в различных местах Советского Союза?

Прозоровский: Да.

Смирнов: От каких причин в подавляющем большинстве случаев следовала смерть жертв?

Прозоровский: В подавляющем большинстве причиной смерти являлось огнестрельное пулевое ранение в голову, в область затылочной кости.

Смирнов: Картина смерти жертв в Катыни являлась сходной или нет с картиной смерти в других местах? (Я говорю о массовых расстрелах.)

Прозоровский: Все расстрелы были произведены одним методом - выстрелом в затылок в упор или на близком расстоянии. Выходные отверстия, как правило, находились в лобной кости или в области лица.

Смирнов: Я оглашаю последний абзац из Вашего акта по Катыни, приведенного в сообщении Чрезвычайной Государственной Комиссии.

«Экспертная комиссия... отмечает полную идентичность метода расстрела польских военнопленных со способом расстрела мирных советских граждан и советских военнопленных, широко практиковавшимся немецкими фашистскими властями на временно оккупированной территории СССР, в том числе в городах: Смоленске, Орле, Харькове, Краснодаре и Воронеже».

Вы подтверждаете эти положения?

Прозоровский: Да, это был типичный метод расстрела жертв, характерный для уничтожения мирных граждан немцами.

Нюрнбергский процесс. Сборник материалов. Т. I. М., 1954. С.483-502.

№23

Генеральному прокурору Российской Федерации

Устинову В.В.

от гражданина Кривого Ильи Ивановича, 1921 г.р., проживающего: Московской обл.., паспорт серии ... выдан ОВД .., района Московской обл. телефон: 8... дом.

ЗАЯВЛЕНИЕ

Из сообщений средств массовой информации, посвященных состоявшемуся 28-29 сентября 2004 г. визиту в Россию президента Польши господина Александра Квасьневского, мне стало известно о том, что 21 сентября 2004 года Главная военная прокуратура Российской Федерации прекратила расследование так называемого «Катынского дела». После изучения содержания тех же самых сообщений СМИ у меня сложилось впечатление, что, по итогам проведенного расследования, массовый расстрел военнопленных польских офицеров в Катынском лесу датирован сотрудниками Главной военной прокуратуры апрелем-маем 1940 года и что вина за расстрел польских офицеров полностью возложена Главной военной прокуратурой РФ на работников НКВД СССР и высшее политическое руководство Советского Союза того времени.

В конце 1990-х - начале 2000-х годов я неоднократно посылал в редакции различных российских печатных изданий письма с изложением известных лично мне сведений об обстоятельствах Катынского дела. Большинство из этих писем остались без ответа, однако два моих письма тогда всё же были опубликованы: в газете «Правда» №25 за 2-5 марта 2001 г. и в газете «Дуэль» №23 за 5 июня 2001 г.

Я наивно полагал, что информация о существенных обстоятельствах Катынского дела, опубликованная в таких популярных и известных изданиях, как «Правда» и «Дуэль», заинтересует занимающихся расследованием Катынского дела сотрудников ГВП, будет приобщена ими к материалам расследуемого уголовного дела и поможет установить истину. Однако время показало, что я глубоко заблуждался. По всей видимости, сотрудники Главной военной прокуратуры вообще не заметили публикации вышеуказанных статей.

В связи с этим вынужден донести до Генеральной прокуратуры Российской Федерации и лично до Вас, уважаемый Владимир Васильевич, нижеследующую информацию, которую прошу рассматривать в качестве моих собственноручных свидетельских показаний по Катынскому делу:

Я, Кривой Илья Иванович, родился 22 марта 1921 г. в селе Студена, Песчанского района, Винницкой области на Украине.

В 1939 г. я закончил 10 классов средней школы в районном центре Песчанка, Винницкой области и поступил в Киевский индустриальный институт, располагавшийся на Брест-Литовском шоссе в г. Киеве. В связи с тем, что 1 сентября 1939 г. в Европе началась Вторая мировая война, студентам отменили отсрочки от призыва в армию, и все, кто имел среднее образование, призывались на службу в РККА, РКВМФ и войска НКВД. Я был отозван из института Песчанским райвоенкоматом и направлен на учёбу в г. Смоленск в формируемое там Смоленское стрелково-пулемётное училище. Это училище формировалось на базе танковой бригады, которая убыла на западную границу СССР. Военный городок танковой бригады находился на западной окраине города Смоленска у Шкляной Горы на Мопровской улице.

У подножия возвышенности Шкляная Гора проходило Витебское шоссе и параллельно с ним шли железные дороги: южнее шоссе - на Витебск и севернее шоссе - на Минск. Почти параллельно железным дорогам протекала река Днепр. Южнее Витебского шоссе против нашего училища располагался военный городок 64-й стрелковой дивизии. Севернее города Смоленска проходила трасса строившегося в то время нового шоссе Москва-Минск.

В г. Смоленске я прибыл в конце ноября 1939 года в бывшее здание штаба Западного особого военного округа, который незадолго перед тем передислоцировался в г. Минск. Через два-три дня всех призывников, прибывших в стрелково- пулемётное училище, перевели на Шкляную Гору в военный городок убывшей на западную границу танковой бригады. В военном городке был страшный беспорядок, и даже кормили нас в гараже. Мы все стали проситься, чтобы нас отправили в воинские части. Командование училища, чтобы погасить это недовольство, отправило всех прибывших призывников в отпуск, не выдавая нам обмундирования, а только проездные документы туда и обратно и продуктовый паек.

Когда мы возвратились из отпуска примерно 10 декабря 1939 г., то в городке был наведён уже образцовый порядок. Нас распределили по подразделениям, выдали форменное обмундирование, в том числе ботинки с обмотками, определили жилые помещения, и 12 декабря 1939 года начались плановые занятия.

Начальником Смоленского стрелково-пулемётного училища в 1939-41 гг. был полковник Горшенин.

Командиром нашего 2 батальона курсантов был майор Аксененко.

Командиром 7 роты курсантов, в которой я учился, сначала был старший лейтенант Зайцев, награждённый орденом Ленина за участие в боях на р. Халхин-Гол, а затем капитан Сафонов.

Старшина роты - старшина Высевко.

Командир нашего 2 взвода - лейтенант Чибисов.

Заместитель командира взвода - помкомвзвода Катеринич.

Командир нашего пулемётного отделения - отделенный командир Дементьев.

Всего в стрелково-пулемётном училище было 4 курсантских батальона по 4 роты в каждом. В каждой роте по 100 курсантов. Таким образом, в батальоне было 400 курсантов, а в училище - 1600 курсантов.

В таком составе курсанты занимались по единой программе до мая 1940 года включительно, а после мая 1940 г. курсантов в училище разделили на 1-й и 2-й курс. На второй курс были переведены курсанты, имевшие высокие показатели в учёбе и дисциплине. Я был в списках для перевода на второй курс, но за недисциплинированность, выразившуюся в том, что я по горячке старшину роты назвал дураком, меня оставили на первом курсе.

Второй курс занимался по очень уплотнённой программе, и осенью 1940 года курсанты были выпущены с присвоением наркомом обороны СССР воинского звания «лейтенант». Весь этот выпуск 800 человек убыл на западную границу, в основном в новые УРы, и там практически все они погибли, защищая Родину от немецко-фашистских захватчиков. Из выпускников этого курса я за всю свою службу в Вооружённых Силах СССР не встречал ни одного человека. А вот из нашего второго выпуска я встречал несколько человек. Воевал на фронте и служил в войсках с Щемелевым Валентином Гавриловичем - сейчас он генерал-лейтенант в отставке и живёт в г. Минске. В 1945 году учился на курсах «Выстрел» с капитаном Чибисовым, бывшим командиром нашего взвода, в 1948 году встречал своего бывшего командира отделения капитана Дементьева, который работал в Казани в республиканском военном комиссариате, с майором Поповым Александром учился в военной академии им. Фрунзе в 1949-1952 гг., с майором Михалёвым работал в штабе при ВО в 1948-1949 гг. В 1945 году, уже будучи подполковником, я на Белорусском вокзале в Москве встретил капитана Высевко, бывшего старшину нашей роты, и сделал ему замечание за «нарушение» формы одежды. Считаю, что благодаря нашей стычке с ним в училище я остался живой.

После выпуска второго курса из училища осенью 1940 г. все отучившиеся 1 год курсанты-первокурсники были переведены на второй курс и стали заниматься по программе «рота - батальон», которую закончили к концу мая 1941 года. В первой половине июня 1941 г. мы сдали государственные выпускные экзамены и ждали присвоения нам воинских званий «лейтенант», которые в мирное время присваивал только нарком обороны СССР. Мы уже были не курсанты, но ещё и не лейтенанты. В таком положении для нас началась Великая Отечественная война.

На летний период обучения Смоленское стрелково- пулемётное училище в 1940 и в 1941 гг. выводилось в военный лагерь им. Ворошилова, находившийся севернее железной дороги Смоленск-Минск между гор. Смоленском и ст. Гнездово.

Западнее нашего лагеря был лес, называвшийся Красный Бор, в котором в то время располагались военные склады, и в первые дни войны немецкая авиация усиленно их бомбила, а расположение нашего училища, как ни странно, не бомбила. За Красным Бором на западе находился массив Катынского леса.

Дорога к Витебскому шоссе из нашего летнего лагеря пересекала железную дорогу Смоленск-Минск, и на переезде с одной стороны находился ж/д пост, а с другой - контрольно- пропускной пункт (КПП) училища, с которого хорошо просматривалось Витебское шоссе и железная дорога. На этом КПП постоянно дежурили курсанты стрелково-пулеметного училища.

Южнее этого КПП на реке Днепр находилась купальня нашего училища, и там также дежурили курсанты. Местность ровная, и с купальни тоже хорошо просматривалось шоссе, которое как бы находилось под постоянным наблюдением курсантов.

Нас из лагеря раз в неделю после обеда строем водили в баню в гор. Смоленск.

В 1940 и в 1941 гг. я несколько раз нёс караульную службу на КПП у ж/д переезда и купальне на берегу Днепра и регулярно строем ходил вместе с другими курсантами в городскую баню Смоленска. И практически каждый раз при этом я видел польских военнопленных, которых везли на автомашинах на работы или с работ на строящемся новом Минском шоссе, везли на работы и с работ где-то в районе самого Смоленска, или под конвоем строем вели на ремонт Витебского шоссе.

Первый раз я увидел польских военнопленных в начале лета 1940 г., когда нашу учебную роту в составе примерно 100 человек строем вели в баню в Смоленск. Мимо нас проехала колонна автомашин, в кузовах которых находились люди в польской военной форме. Когда курсанты моего взвода обратились к командиру взвода лейтенанту Чибисову с вопросом, кто они такие, Чибисов ответил нам, что это пленные поляки, лагеря которых находятся в Катынском лесу.

Другие офицеры и политработники училища также говорили нам, курсантам, что в Катынском лесу и западнее него располагаются лагеря военнопленных польских офицеров, причем уточняли при этом, что в этих лагерях содержатся лишь те поляки, которые оказывали ожесточенное сопротивление частям Красной Армии во время сентябрьской кампании 1939 года и взяты в плен непосредственно в ходе боевых действий. Сам я лично, будучи курсантом, ни разу не был ни в Красном Бору, ни в Катынском лесу, но в летний период 1940 года и в начале лета 1941 года практически до самого начала войны регулярно лично видел польских офицеров, когда их на грузовых машинах везли на работу или с работы. Запомнилось, что курсанты нашего училища в разговорах между собой после возвращения в расположение части, помимо обсуждения последних городских и гарнизонных новостей (у курсантов стрелково-пулеметного училища были напряженные отношения с курсантами Смоленского политического училища), периодически спрашивали друг у друга, видел ли кто пленных поляков на этот раз и, если видел, то где, но в глубину вопроса не вдавались.

Чаще всего военнопленных поляков мы видели во время их перевозки на грузовых автомашинах по 15-20 человек в каждом кузове колоннами от 4-5 до 15-20 автомобилей. Грузовики были советского производства, «полуторки» ГАЗ-АА Горьковского автозавода или «трехтонки» ЗИС-5. Машины были выкрашены в светло-зеленый и серый цвет (или машины серого цвета были серыми от пыли, точно вспомнить не могу). Грузовики были открытые, оборудованные скамейками для сидения, располагавшимися поперек автомашин. Во время перевозки поляки сидели в кузовах на сиденьях лицом против направления движения, спиной к кабине водителя. Водители за рулем были в гражданском, но рядом с водителем в кабине обычно сидел охранник в военной форме. Один раз я видел охранника, сидящего вместе с поляками в кузове у заднего борта с карабином в руках. В то время курсанты училища (и я в том числе) были уверены, что эти конвоиры были бойцами войск НКВД, поскольку форма охранников у поляков внешне хотя и походила на обычную армейскую форму бойцов РККА, но у них были фуражки и петлицы синего цвета (а, к примеру, у курсантов Смоленского стрелково- пулеметного и политического училищ петлицы были малиновые с аббревиатурами «ССПУ» и «СПУ» соответственно, у курсантов Смоленского артиллерийского училища - черные с аббревиатурой «САУ»). Кроме того, бойцы войск НКВД заметно отличались от бойцов РККА своим внешним поведением, а именно - держались более настороженно, замкнуто и неприветливо и избегали общения с посторонними. Вооружены конвоиры были карабинами. Винтовок, тем более винтовок с примкнутыми штыками, я у них не видел ни разу.

Летом 1941 г. я два-три раза лично видел пленных поляков на земляных работах по ремонту Витебского шоссе на участке от западной окраины Смоленска до пересечения железных дорог на Витебск и Минск в районе Гнездово (западнее этого пересечения по Витебскому шоссе я ни разу, будучи курсантом, в 1939-41 гг. не был, даже в выходные дни). Обычно поляки работали на Витебском шоссе группами от 4-5 до 15-20 человек. При этом рядом с ними постоянно находился конвоир в форме войск НКВД с карабином наизготовку. Если группа пленных поляков была небольшая (4-5 человек) - то один конвоир, если группа в 15-20 человек или больше - то двое или трое конвоиров. Конвоиры посторонних лиц к работавшим полякам не подпускали. Местные жители относились к работающим на дороге полякам равнодушно и проходили мимо, не останавливаясь и не обращая на них особого внимания. Одну такую группу пленных поляков я довольно продолжительное время, в течение нескольких часов, наблюдал на Витебском шоссе в конце июля или начале августа 1940 г., когда дежурил на КПП у ж/д переезда. Та группа занималась расчисткой кюветов от мусора и укреплением откосов дороги, подсыпая лопатами на обочины и откосы приносимый на носилках щебень.

Запомнилось, что военная форма у пленных поляков различалась по покрою, фасону и цвету. Польских военнослужащих в форме черного цвета я не видел, однако утверждать этого с полной уверенностью не могу, так как из-за летней жары многие пленные снимали с себя кители, а иногда снимали даже и нательные рубахи, обматывая ими головы для защиты от солнца.

Среди одетых в униформу военнопленных поляков находились также и одетые в гражданскую одежду лица, но они терялись на фоне военных, в глаза сразу же бросались люди, одетые в польскую военную форму. Гражданских лиц в длинной черной одежде священнослужителей среди поляков я не видел. Ещё запомнилась такая странная деталь, что пленные польские офицеры и польские рядовые солдаты перевозились и работали совместно (позднее во время Великой Отечественной войны и после ее окончания мы всегда отделяли пленных немецких офицеров от рядовых солдат и содержали тех и других раздельно).

Поведение пленных поляков, которых я видел летом 1940 г. и в начале лета 1941 г., внешне не отличалось от поведения немецких военнопленных, которых мне приходилось позднее видеть во время войны и после ее окончания при аналогичных обстоятельствах. Запомнилось только то обстоятельство, что поляки более небрежно относились к своему внешнему виду, допуская неряшливость и различные вольности в форме своей одежды.

Определить процентное соотношение офицеров и рядовых солдат среди пленных поляков я затрудняюсь, так как обычно видел проезжавших мимо в кузовах автомобилей поляков только снизу, находясь в строю курсантов, и не мог подробно рассмотреть различия в покрое мундиров или рассмотреть знаки различия на погонах.

Офицеры и политработники училища неоднократно предупреждали нас, курсантов, о том, чтобы мы никоим образом не общались с пленными поляками при встрече. Курсантам категорически запрещалось даже просто приближаться к работающим на Витебском шоссе полякам.

Еще одна запомнившаяся деталь - в традиционных четырехугольных фуражках-«конфедератках» польских офицеров было мало, на работу они обычно ездили в пилотках или с головами, замотанными неизвестно чем. О наличии или отсутствии на мундирах у пленных поляков знаков отличия, нашивок и шевронов, а также о наличии или отсутствии на головных уборах кокард и гербов ничего определенного сказать не могу, так как лично тогда с поляками ни разу не общался и даже не приближался к ним на близкое расстояние.

С полной ответственностью и категоричностью заявляю, что я польских военнопленных видел несколько раз в начале лета 1941 г. и последний раз я их видел буквально накануне Великой Отечественной войны, ориентировочно 15-16 июня 1941 года, во время перевозки польских военнопленных на автомашинах по Витебскому шоссе из Смоленска в направлении Гнездово. Дата 15-16 июня 1941 г. хорошо запомнилась потому, что незадолго до этого на сельскохозяйственную выставку в Москву своим колхозом был направлен мой отец, садовод-передовик Кривой Иван Иванович. На обратном пути из Москвы он 11 или 12 июня 1941 г. приехал в Смоленск навестить меня в училище, и командование училища разрешило мне убыть из Ворошиловских лагерей в город на встречу с ним. Командир моего взвода лейтенант Чибисов дал мне ключ от своей городской квартиры в Смоленске и велел поселить отца там (семьи у Чибисова не было и он жил в квартире один). Отец пробыл в Смоленске три дня и где-то 15-16 июня 1941 г. я проводил его на ж/д вокзал Смоленска, посадил на поезд и поздно вечером, уже в сумерках, возвращался пешком по Витебскому шоссе в расположение училища. В этот момент меня обогнала колонна автомашин с пленными поляками, направлявшаяся из Смоленска в направлении Гнездово.

Я утверждаю, что польские военнопленные офицеры в Катынском лесу к моменту начала Великой Отечественной войны 22 июня 1941 г. были ещё живы, вопреки утверждению Главной военной прокуратуры РФ, что все они якобы были расстреляны сотрудниками НКВД СССР в апреле-мае 1940 года.

Смоленское стрелково-пулемётное училище эвакуировалось из гор.Смоленска в первой декаде июля 1941 г. Эвакуация училища началась, если мне не изменяет память, 4 или 5 июля 1941 г.

Из-за постоянных ударов немецкой авиации по расположенным в черте города объектам и по железнодорожной станции Смоленска, погрузка личного состава и имущества нашего училища в ж/д эшелоны проводилась в ночное время. В результате бомбежек город был страшно разрушен, у меня сложилось впечатление, что в Смоленске тогда вообще не осталось ни одного не сгоревшего деревянного дома, а от каменных остались лишь одни остовы. После самого крупного авианалета в ночь с 30 июня на 1 июля 1941 г. в городе возникла стихийная паника, сопровождавшаяся беспорядочными перестрелками различных подразделений советских войск между собой.

Мне запомнилось, что погрузка училища в ж/д эшелоны производилась не в районе главного ж/д вокзала, а где-то на восточной окраине Смоленска, вероятно, в районе современной станции Смоленск-Сортировочная или даже еще восточнее. Перед погрузкой в эшелон моей учебной роты ориентировочно 5-6 июля 1941 г. (точную дату не помню) командир нашей роты капитан Сафонов зашел в кабинет военного коменданта станции Смоленск. Придя оттуда уже в темноте, капитан Сафонов рассказал свободным в этот момент от погрузочных работ курсантам нашей роты (и мне в том числе), что в кабинете военного коменданта станции он (Сафонов) лично видел человека в форме лейтенанта госбезопасности, который, чуть ли не стоя на коленях, выпрашивал у коменданта эшелон для эвакуации пленных поляков из лагеря, но вагонов комендант ему не дал.

Об отказе коменданта в предоставлении вагонов для эвакуации поляков Сафонов рассказал нам, очевидно, для того, чтобы еще раз подчеркнуть, какая критическая обстановка сложилась в городе и какая большая ответственность в связи с этим ложится на курсантов. Кроме меня, при этом рассказе присутствовали также командир взвода Чибисов, помкомвзвода Катеринич, командир моего отделения Дементьев, командир соседнего отделения Федорович Василий Стахович (мой односельчанин, бывший учитель из села Студена), курсант Власенко, курсант Дядюн Иван и еще человека три-четыре курсантов, фамилий не помню.

Это сообщение Сафонов сделал нам ночью на погрузочной ж/д площадке на восточной окраине Смоленска. Мы выслушали его рассказ молча и продолжили погрузку имущества училища в вагоны. Позднее в эшелоне в разговорах между собой курсанты говорили, что на месте коменданта они поступили бы точно так же и тоже эвакуировали бы в первую очередь своих соотечественников, а не польских пленных.

Хочу особо подчеркнуть, что в кабинете военного коменданта ж.д. станции Смоленск 5-6 июля 1941 г. я лично не присутствовал и весь эпизод с человеком, просившим вагоны для эвакуации пленных поляков, излагаю исключительно со слов командира моей учебной роты капитана Сафонова.

Убедительно прошу Вас приобщить данное письменное обращение к материалам уголовного дела ГВП №159 (так называемого «Катынского дела») и рассматривать содержащуюся в нем информацию в качестве моих свидетельских показаний относительно известных лично мне обстоятельств Катынского дела.

При необходимости готов дать свидетельские показания сотрудникам прокуратуры лично или зафиксировать свои свидетельские показания об известных мне обстоятельствах Катынского дела каким-либо иным удобным для прокуратуры образом.

И.И.Кривой

гор. Москва, 26 октября 2004 г.

Опубликованное заявление полковника И.И.Кривого в Генеральную прокуратуру РФ представляет собой нотариально заверенную расшифровку видеозаписи его личных свидетельских показаний, записанных на видеокамеру в формате БЕТАКАМ 19 октября 2004 г.

Письменный текст показаний согласован с И.И.Кривым и лично отредактирован им 26 октября 2004 г.

26 октября 2004 года три идентичных экземпляра показаний были в установленном законом порядке заверены у нотариуса.

В тот же день, 26 октября 2004 г., один из нотариально заверенных экземпляров показаний был официально передан на личном приеме прокурору приемной Генеральной прокуратуры РФ В.Ф.Рябину.

№24

ОТВЕТ ПРОКУРАТУРЫ НА ЗАЯВЛЕНИЕ И.И. КРИВОГО

Генеральная прокуратура Российской Федерации Главная военная прокуратура Проезд Хользунова, 14 Москва, Россия, К-160 2.11.2004 №5у-6818-90

Гражданину Кривому Илье Ивановичу Московская обл...

Уважаемый Илья Иванович!

Ваше обращение от 26.10.2004 г. поступило в Главную военную прокуратуру и рассмотрено. Изложенные в нем сведения приняты во внимание.

Старший военный прокурор 1 отдела 5 управления ГВП С.В. Шаламаев

2

1

2

3Имеется в виду селение Катынь, расположенное приблизительно в 6 км к западу от места обнаружения катынских массовых могил.

1

1

Шевченко Т.Г. Гайдамаки. М., 1939. С. 64-65, 98.

(обратно)

2

Правда. 1943. 16 апреля.

(обратно)

3

Катынь. Свидетельства, воспоминания, публицистика. М., 2001. С. 117-128

(обратно)

4

Правда. 1943. 19 апреля.

(обратно)

5

Переписка председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941-1945. Том I. М„ 1957, № 151, С. 120, 121

(обратно)

6

Секреты польской политики. Сборник документов (1935-1945). М., 2009. С. 358-359.

(обратно)

7

Климковский Е. Я был адъютантом генерала Андерса. М., 1991. С. 251

(обратно)

8

Секреты... С. 339-340.

(обратно)

9

Переписка... № 154, С. 123.

(обратно)

10

См.: Швед В.Н. Тайна Катыни. М., 2007. С. 38-53.

(обратно)

11

Там же. С. 80-81

(обратно)

12

«Опасаясь, как бы большевики не использовали этого обстоятельства, германские власти тщательно следили за тем, чтобы ни одна пуля или гильза не была спрятана членами комиссии ПКК» (Катынь. Свидетельства, воспоминания, публицистика. С. 117-128.)

(обратно)

13

Яжборовская К. С, Яблоков А. Ю, Парсаданова В. С. Катынский синдром в советско-польских отношениях. М., 2001. С. 470-472.

(обратно)

14

См.: Швед В.Н. Тайна Катыни. С. 231-233

(обратно)

15

Русский архив: Великая Отечественная. Иностранные военнопленные второй мировой войны в СССР. Т.24 (13). М., 1996. С. 37-40.

(обратно)

16

Военно-исторический журнал. 1991. № 11. С. 38-41. Воспроизведен в Приложении к Т. 15 (Часть I) Сочинений И.В. Сталина. М., 2009. С. 823-831

(обратно)

17

Сравни: «Лагерь пленных при сборной станции для пленных - это был настоящий застенок. Никто об этих несчастных не заботился, поэтому ничего удивительного в том, что человек немытый, раздетый, плохо кормленный и размещенный в неподходящих условиях в результате инфекции был обречен только на смерть» (Красноармейцы в польском плену в 1919-1922 гг. Сборник документов и материалов. М. - СПб., 2004. С. 167).

(обратно)

18

Великая Отечественная война. 1941-1945. Энциклопедия. М., 1985. С. 157.

(обратно)

19

Мельников Д., Черная Л. Империя смерти. Аппарат насилия в нацистской Германии 1933-1945. М., 1987. С. 348-349.

(обратно)

20

Книга представлена в электронной версии: / RED/Shneyer/

(обратно)

21

Мельников Д., Черная Л. Империя смерти. С. 348.

(обратно)

22

Там же. С. 359-360.

(обратно)

23

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Сборник документов. Том I. Накануне. Книга первая (ноябрь 1938 г. - декабрь 1940 г.). М., 1995. С.119-122.

(обратно)

24

Там же

(обратно)

25

См.: Рудинский Ф.М. «Дело КПСС» в Конституционном Суде. М., 1999. С. 309

(обратно)

26

См.: Мухин Ю.Н. Антироссийская подлость. М., 2003; Слободкин Ю.М. Катынь. Как и почему гитлеровцы расстреляли осенью 1941 года польских офицеров. Марксизм и современность. (Киев). 2005. №1-2; Швед В.Н. Тайна Катыни. М., 2007 и др. Отдельного упоминания заслуживает Интернет-ресурс «Правда о Катыни. Независимое расследование» (/).

(обратно)

27

Польская «научно-историческая экспертиза» сообщения Специальной Комиссии, произведенная в 1988 году (См.: Яжборовская К. С., Ябло- ков А. Ю, Парсаданова В. С. Катынский синдром... С.259-261), носит крайне тенденциозный характер и построена на безосновательном игнорировании всех неудобных для геббельсовской версии свидетельств. Результаты «экспертизы» были без звука приняты горбачевцами, и это позволило польской стороне считать выводы комиссии Бурденко дезавуированными, что нас, разумеется, ни к чему не обязывает.

(обратно)

28

Сахаров В.А. Германские документы об эксгумации и идентификации жертв Катыни (1943 г.) ().

(обратно)

29

Внимание составителей на этот документ обратил Кузнецов А.А.

(обратно)

30

Россия и СССР в войнах XX века. Потери вооруженных сил. Статистическое исследование. Под ред. Г.Ф. Кривошеева. М., 2001. С. 512; Тонина О.И. Под знаменами третьего рейха или третий фронт Польской армии (-ver-33.shtml).

(обратно)

31

Сахаров В.А. Германские документы об эксгумации и идентификации жертв Катыни (1943 г.) ().

(обратно)

32

Парламентская газета. 2010. №31-32. 18 июня.

(обратно)

33

Ветошников В.М. — бывший начальник лагеря № 1-ОН, майор НКГБ.

(обратно)

34

Ошибки прежних переводчиков в немецком варианте не исправлялись. — Ред.

(обратно)

35

В тексте он именуется и Словенцик, и Словенцикин. - Ред.

(обратно)

36

В документах и Орсос и Орзос

(обратно)

37

Так у автора (Пер.).

(обратно)

38

В оригинале - «Vratislav», что является чешским названием польского города Wroclawa.

(обратно)

39

В оригинале - «Glos». Имеется в виду газета «Glos Radziecki», выходившая на польском языке.

(обратно)

40

Очевидная неточность. Смоленск был освобожден советскими войсками 25 сентября 1943, решение о создании комиссии Бурденко принято Политбюро ЦК ВКП(б) 12 января 1944 года.

(обратно)

41

В оригинале - «Bila kniha». Имеется в виду «Amtliches...». Автор рассматривает эту публикацию, как собрание материалов, считая, что собственно «Amtleches...», как официальный акт, является только частью целого, причем под второй частью в таком случае надо понимать номерной список эксгумированных трупов, содержащийся здесь же.

(обратно)

42

В оригинале - «zamek». Это может обозначать «замок», «вилла», «дача». Подобное слово «Schloss» использовано в «Amtliches...». Это не является ошибкой, так как в Чехии и Германии словом «замок» обозначается, помимо прочего, определенный архитектурный тип. Речь идет об известной даче НКВД.

(обратно)

43

В оригинале - «adipocir», что в чешском языке является специальным термином иностранного происхождения, который раньше использовался и в русском языке. В настоящее время в русскоязычных источниках используется тождественное выражение «жировоск». Переводчик счел необходимым оставить оригинальное выражение для передачи общей атмосферы публикации.

(обратно)

44

В оригинале - именно «осмотренные». Имеются в виду вообще все осмотренные трупы, а не только вскрытые.

(обратно)

45

В оригинале - «plasf». Чешский язык допускает использование выражения «плащ» и для обозначения легкого пальто. Гражданские лица могут этим выражением обозначать и военные шинели, так как «тяжелых» - в русском понимании - шинелей в чешской армии нет

(обратно)

46

В оригинале - «pytlik», что является уменьшительным от «pytel», т.е. «мешок». Возможно, автор имеет ввиду «вещмешок», но это является только предположением переводчика. Трудность заключается в стилистических особенностях чешского языка времен 1946 года.

(обратно)

47

Так у автора

(обратно)

48

В оригинале - «roztrid'ovad», т. е. «сортировщик».

(обратно)

49

В оригинале - «», т.е. «черный ворон». Переводчик посчитал возможным использовать русское сленговое выражение «воронок» как наиболее соответствующее по смыслу.

(обратно)

50

В оригинале - «transport», т.е. «транспорт», «эшелон» (также «железнодорожный состав»). По общему смыслу сказанного имеется в виду, вероятно, русское выражение «этап», т.е. «группа заключенных»

(обратно)

51

По мнению переводчика, автор слегка саркастичен

(обратно)

52

Так у автора

(обратно)

53

Автор имеет в виду «мы - члены комиссии».

(обратно)

54

В оригинале - «vertikalni iluminator». Переводчику не удалось установить, о каком приборе идет речь

(обратно)

55

Или «полоска».

(обратно)

56

Так у автора.

(обратно)

57

При переводе специальных медицинских терминов возможны неточности, так как переводчик не имеет медицинского образования

(обратно)

58

Т. е. в Чехии

(обратно)

59

В оригинале - «Orvosi Hetilap».

(обратно)

60

Os petrosum является одной из четырех костей, из которых состоит височная кость.

(обратно)

61

Crista occipitalis interna - небольшой выступ на внутренней поверхности затылочной части черепной коробки, по сторонам которого имеются два небольших углубления.

(обратно)

62

Автор имеет в виду Protektorat Bomen und Mahren, т. е. Протекторат Богемия и Моравия, что являлось во время войны официальным названием Чехии, находящейся под немецким управлением.

(обратно)

63

В оригинале - «Presseklub».

(обратно)

64

Данные кавычки, закрывающие цитату, в оригинале отсутствуют. Это несомненная ошибка наборщика. Переводчик позволил себе закрыть цитату там, где - по его мнению - она могла быть изначально закрыта у автора.

(обратно)

65

По контексту невозможно в точности сказать, к какому времени относится содержание этого абзаца. Возможно, что автор имеет в виду «во время войны» или «когда мы были в Катынском лесу».

(обратно)

66

«Попов» - Попов Дмитрий Михайлович (1900-1952). На тот момент - первый секретарь Смоленского обкома и горкома ВКП(б), член Военного совета Западного фронта, начальник Западного штаба партизанского движения.

(обратно)

67

Таково название документа.

(обратно)

68

Вероятно, оговорка свидетеля или ошибка записи (Ред.)

(обратно)

69

Вероятно, оговорка свидетеля или ошибка записи (Ред.)

(обратно)

70

Имеется в виду селение Катынь, расположенное приблизительно в 6 км к западу от места обнаружения катынских массовых могил.

(обратно)

71

Ошибки прежних переводчиков в немецком варианте не  исправлялись. — Ред.

(обратно)

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ

№1

№2

№3

№4

№5

  Катынский лес

  Военнопленные поляки в районе Смоленска

  Облавы на польских военнопленных

  Расстрелы военнопленных поляков

  Возникновение немецкой провокации

  Обработка катынских могил

  «Экскурсии» на катынские могилы

  Попытки немцев замести следы своих злодеяний

  Акт судебно-медицинской экспертизы

  Документы, найденные на трупах

  Общие выводы

№6

№7

№8

№9

№10

№11

№12

№13

№14

№15

№16

  I.

  II.

  III.

  IV.

№17

№18

№19

№20

№21

№22

№23

№24 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте