«Казна Наполеона (Казна Наполеона - 1)»

АЛЕКСАНДР АРСАНЬЕВ

Записки масона

Казна Наполеона

Век девятнадцатый закончился. Он вошел в историю, полный противоречивых событий. А сколько судеб людских он изломал! Что принесет с собой новое столетье?

Дмитрий Михайлович Готвальд, довольно известный в русских научных кругах этнограф, прибыл в Сибирь изучать тюремный фольклор. Лошади тащились с трудом, скрип колес убаюкивал. Вдруг тарантас довольно резко остановился, и задремавший было Дмитрий Михайлович проснулся, ударившись обо что-то затылком.

- Харитон, что стряслось? - крикнул он кучеру, высунувшись из неудобной крытой повозки. Кругом темнели могучие кедры, вдаль простиралась великая тайга. Этнограф нахмурился, пасмурная погода не располагала к хорошему настроению.

- Колесо отлетело! - с досадой воскликнул возница, поправляя сбрую. Работы часа на три, чтоб его! - выругался он.

"Что же делать?" - Готвальд засомневался. Конечно, он мог дождаться, пока Харитон починет тарантас, и спокойно двигаться дальше, но что-то не давало ему сидеть на месте, толкало вперед, взывало к нему из-за раскидистых еловых ветвей.

- А ехать-то далеко еще? - Готвальд снова обратился к вознице.

- Верст десять - двенадцать, - скзал Харитон в ответ, отвязав у лошади постромки. Повозка, стоявшая на трех колесах, перекосилась на левую сторону.

- Я, пожалуй, пойду, - вдруг решительно заявил Дмитрий Михайлович, отважившись, наконец, прогуляться до Тобольска пешком. По дороге он мог встретить местных бродяг и, если посчастливится, записать пару песен.

Этнограф потянулся и нырнул обратно в повозку, где переоделся в рваную поддевку, набрал побольше мелочи, в правый карман сунул револьвер, а в левый - сложенный вчетверо лист нотной бумаги и маленький карандаш. Теперь он и сам вполне мог сойти за бродягу.

Харитон подивился:

- И не страшно, вам, барин? Вдруг каторжника встретите... Здесь беглых-то много шляется!

- Волков бояться - в лес не ходить, - усмехнулся Дмитрий Михайлович.

- Ага, и верно, - поддакнул кучер.

- Тут, говорят, где-то у самого оврага есть харчевня. Слыхал?

- А то? Весь местный сброд там и собирается. Ворованным золотом с приисков торгует. Ее Сенька содержит, кажется, сам из беглых. Скупкой-то и промышляет.

- А что власти? - притворился удивленным Дмитрий Михайлович.

Возничий пожал здоровенными плечами:

- Вестимо, кормятся.

Готвальд спрятал в усах улыбку и устремился вперед, прямо по дороге. Еще долго следом провожал его обеспокоенный взгляд Харитона.

Этнограф миновал лес и вышел на большую, залитую прозрачным светом поляну. Солнце прорезалось из-за туч и озарило небо сверкающими лучами. Под ногами московского академика зеленела сочная таежная трава, где-то в вышине слышались звонкие голоса сибирских птиц. Сердце ученого забилось в предчувствии чего-то необычайно значительного и волнующего. Готвальд уверился, что сегодня неприменно совершит архиважное открытие, за что потомки скажут ему огромное спасибо.

Дмитрий Михайлович прошел еще три версты и присел на землю передохнуть. Готвальд действительно устал. Все-таки сказывались годы. Его грела надежда, что осталось совсем чуть-чуть, и он, наконец-то, доберется до своего перевалочного пункта. Отдышавшись, этнограф поднялся и снова тронулся в путь. Где-то рядом, по-словам знакомого охотника, должна была распологаться та самая знаменитая харчевня.

Дмитрий Михайлович раздвинул тяжелые ветви темнеющего кедра и увидел низкую худую избу.

- А вот и она! - прошептал он еле слышно и постучался в окошко. Дверь на несмазанных петлях со скрипом отворилась. На пороге появился высокий белобрысый мужик с хитрыми глазами на изрытом оспой, бледном лице.

- Тебе чего? - сердито осведомился он.

- Сеньку, - ответил Готвальд.

- Ну, я - Сенька. Чего понадобилось?

- Напои, накорми, а уж потом расспрашивай!

- Лады, - кивнул хозяин. - Проходи!

Дмитрий Михайлович не заставил себя долго ждать и шагнул в избу, где в воздухе растворился тяжелый запах дыма и перегара. За высоким столом, сколоченным из неровных досок, на длинных скамьях сидело несколько человек в оборванной грязной одежде. Около каждого стояло по деревянной кружке с водкой и лежали мясные шаньги.

Готвальд порылся в кармане и бросил на стол горсть серебряной мелочи. Сенька собрал монетки в ладонь и принес этнографу такую же полную кружку и блюдо с пельменями.

- Благодарствую, - Дмитрий Михайлович принял кружку из его рук. Отхлебнул и едва не задохнулся.

- По гостям и брага, - с видом знатока изрек Сенька.

В этот момент один из оборванцев, по всей видимости грузин, затянул арестантскую песню, мелодия которой наполнила душную прокуренную избу пряным кавказским ароматом. От ее тональности Готвальд пришел в настоящий восторг.

- Напой еще, а? - обратился он с просьбой к доморощенному артисту, едва тот закрыл рот и замолчал. Дмитрий Иванович бросил на стол целковый, а сам полез в другой карман за нотной бумагой. Он и не заметил, как оборванцы переглянулись.

Сенька кивнул, давая добро:

- Спой, Гурам, порадуй гостя!

Кавказец спорить не стал, исполнил песню на бис. Обрадованный Готвальд поторопился занести ее мелодию на нотный стан. Гурам подошел к нему вплотную и шепнул:

- Идем со мной, дело есть.

Дмитрий Михайлович спорить не стал, а послушно пошел за ним в соседнюю крохотную комнатку с низким потолком, где они скрылись от посторонних, жадных до денег глаз. Бродяга вынул из под лавки истрепанную сермяжную котомку, порылся в ней и извлек на свет божий пухлую тетрадь в бархатном переплете. У этнографа глаза на лоб полезли, ничего подобного он от Гурама не ожидал. Готвальд даже позабыл о своем предчувствии, которое преследовало его весь день, и уставился на тетрадь, обложка которой была украшена какими-то таинственными символами.

Бродяга заговорил:

- Я вижу, ты - человек непростой. - Он протестующе замахал рукой, оборвав возражения Готвальда. - И денег у тебя навалом. Может быть, тебе эта писанина и понадобится, а мне она ни к чему. Я ее в тюремной больнице получил, дружок мой там от чахотки помер. Глядишь и сторгуемся, а?

- Товар бы поглядеть не мешало, - опомнился Дмитрий Михайлович, у него пересохло во рту, то ли - от водки, то ли - от смутного ощущения иррациональности происходящего. Он подозревал, что тетрадь, таит в себе нечто необыкновенное и загадочное.

- Идет! - согласился Гурам и протянул Готвальду рукопись. Этнограф взял ее в руки и трепетно погладил по темно-лиловому переплету. Он присел на скамью, перелистнул первую страницу и начал читать. Рукопись имела название, в правом верхнем углу было написано:

"ДНЕВНИК ЯКОВА КОЛЬЦОВА, ДВОРЯНИНА, ОТСТАВНОГО ПОРУЧИКА ПРЕОБРАЖЕНСКОГО ПОЛКА, ИМЕВШЕГО НЕСЧАСТИЕ СКОМПРОМЕТИРОВАТЬ СЕБЯ УЧАСТИЕМ В ИЗВЕСТНЫХ СОБЫТИЯХ ДЕКАБРЯ 1825 ГОДА И СОСЛАННОГО НА ПОСЕЛЕНИЕ В ГОРОД ТОБОЛЬСК".

Готвальд внимательнейшим образом рассмотрел тетрадку со всех сторон, она была исписана мелким каллиграфическом почерком и кое-где изрисована какими-то странными знаками, похожими на те, что красовались на ее бархатной обложке, и другими - совершенно от них отличными, по мнению Дмитрия Михайловича, имеющими мистический смысл.

Этнограф заметил, что рукопись состоит из отдельных историй, очевидно, озаглавленных автором. Однако ему пришлось с сожалением констатировать, что значительная часть записок утеряна, а начало дневника обрывается на второй странице.

И Дмитрий Михайлович чуть слышно, полушепотом прочел:

"Я, Яков Андреевич Кольцов, девятнадцати лет от роду, вступивший в орден "Золотого скипетра", считаю для себя возможным оставить эту рукопись", - дальше строчки были размыты и Готвальду пришлось прервать свое новое увлекательное занятие.

"Неужели в мои руки попали записки одного из масонов?!" - этнограф не верил в свою удачу. Он знал, что ни один из них, будучи в здравом уме и трезвой памяти, никогда не посмеет нарушить тайну, так свято ими оберегаемую.

Готвальд продолжил чтение:

"Я добровольно наложил на себя силанум, священный обет молчания, но мастер разрешил меня от него. Поэтому я и отважился описать те события, в которых волею ордена вашему покорному слуге довелось принимать участие. Естественно, я скажу только то, что имею право сказать, и ни словом больше. Не кары человеческой опасаюсь я, а - кары небесной".

У Дмитрия Михайловича от прочтенного захватило дух, он так и представлял свое имя на первых полосах газет и обложках солидных высоко научных изданий.

Бродяга с интересом наблюдал за его реакцией, прикидывая в уме, сколько бы содрать с этого простофили, которому столь сильно хотелось сойти за "своего", но так и не удалось ибавиться от барских замашек.

Готвальд перевернул страницу:

"Всю свою жизнь, без остатка, мечтал посвятить я поискам истины, и небо ответило на мои мольбы. Сколько загадочных преступлений совершается в мире?! И я, по поручению ордена, имел счастие раскрыть хотя бы их толику. То, что вы держите в руках - это записки мои об этих историях".

Дмитрий Михайлович захлопнул тетрадь, у него появилось ощущение, что сам автор наблюдает за ним из-за тяжелой завесы времени. Он встряхнул головой, отгоняя наваждение.

- Ну что? - Гурам вернул его к действительности.

Дмитрий Михайлович поднял на него непонимающие глаза.

- За пять целковых берешь? - опасливо осведомился бродяга. Гурам боялся спугнуть покупателя баснословной ценой.

- По рукам, - согласился обрадованный Готвальд, он бы душу дьяволу заложил за обладание этой пухлой тетрадью в бархатном перелете.

Дмитрий Михайлович и опомниться не успел, как в дверном проеме появились два верзилы, оба - косая сажень в плечах.

- Живо деньги гони, - крикнул один из них, медленно приближаясь к этнографу и угрожающе сжимая в огромных ручищах дубину.

Готвальд попятился, он ума не мог приложить, что делать, и мысленно распрощался с жизнью. Вдруг, как по волшебству, бродяги исчезли, словно растворились, подобно туману по утру. И тогда Гурам объяснил:

- Господин урядник пожаловали.

Готвальд облегченно вздохнул. Вот когда воистину убеждаешься в том, что полиция действительно необходима. Он расплатился с певцом и забрал у него дневник Якова Кольцова.

Дмитрий Иванович покинул Сенькину харчевню в сопрвождении полицейского после того, как тот несколько минут рассматривал его бумаги. Готвальд удовлетворенно заметил, что открытый лист к сибирской администрации, подписанный начальником Забайкальской области, произвел на него серьезное впечатление.

- Какими судьбами в наши края? - осведомился урядник уже в повозке.

- Изучаю быт ссыльных и катаржан. Надеюсь, что губернатор будет оказывать мне всяческое содействие.

И Готвальд в своих чаяниях не обманулся. Уже к вечеру, немного передохнув в гостиннице, он отправился в городскую тюрьму, расположенную в верхней части Тобольска, и имел длительный разговор с инспектором.

- Яков Кольцов? - инспектор наморщил лоб. - Что-то припоминаю. Кажется, был такой ссыльный в наших краях. Ах, да! - он щелкнул себя по лбу. - В его доме теперь располагается тюремный музей, поэтому его имя мне и показалось знакомым.

Инспектор проводил Дмитрия Михайловича до музея, который он пожелал непременно осмотреть. Впрочем, экспонаты его не особенно волновали. Готвальд во что бы то ни стало хотел погрузиться в атмосферу, которой некогда дышал масон Яков Андреевич Кольцов.

Одна из комнат сохранила свою обстановку со времен ее ныне покойного владельца. От инспектора Дмитрий Михайлович узнал, что Кольцов скончался вследствие апоплексического удара в сорок пятом году.

Стены комнаты были обтянуты шелковой материей. В углу, прямо напротив камина стояло большое черное пианино, рядом - небольшой шкаф, весь заставленный книгами. На нем красовалась индийская статуэтка Шивы. Готвальд хорошо разбирался в восточных религиях. Он присел на обитый бархатом диванчик и погрузился в занимательное чтение.

I

Первого сентября 1816 года стемнело рано, и наступил туманный прохладный вечер. Я заскучал, и мне пришло на ум разложить старинный, довольно сложный пасьянс. Картами я владею виртуозно, поэтому эта забава меня почти не развлекала, так как я давно утратил к ней всяческий интерес.

Однако черви никак не желали складываться в восходящую линию, и я немного занервничал, не ожидая подобного подвоха с их стороны. Мне показалось, что бронзовая фигурка Шивы, соседствующая на полке с этрусской вазой, слегка надо мной посмеивается.

Колода у меня была разложена на маленьком столике в виде шести раскрытых вееров и открытого квадрата. Одна из "грядок" окончательно разошлась, и я задумался над своими дальнейшими шагами. В этот момент Мира, занятая обучением Кинрю непальскому языку, видимо заметила мои колебания и переложила на место разошедшейся "грядки" червонную даму из "букета", и линия сошлась.

- Браво, - не смог я не отдать должное ее таланту, выпестованному под моим собственным руководством. Мира скромно потупила свои черные глаза, сделав вид, что полностью поглощена изучением сари, которое явно было изготовлено не в Калькутте, так как шелковую изумрудного цвета ткань с темно-зелеными разводами, я сам лично ей привез из Китая.

Кинрю оторвался от таблицы с девангари, разрисованной Мирой специально для того, чтобы ему было сподручнее постигать систему слогового письма, и изрек по-непальски, что индианке больше пристало бы заниматься шитьем, чем картами. Выслушав его высказывание, Мира едва не задохнулась от возмущения, но моментально пришла в себя и улыбнулась ей одной присущей, тонкой пленительной улыбкой. Она невсегда понимала шутки японца с первого раза.

Идея вести дневник пришла мне в голову именно в этот вечер. Я собрал истрепанную колоду и убрал ее в секретер, инкрустированный перламутром, а затем извлек из ящика темно-лиловую бархатную тетрадь.

- Что это вы собираетесь делать? - полюбопытствовала Мира. Она превосходно говорила по-русски.

- Записывать умные мысли.

Мира бросила на меня удивленный взгляд из-под черных густых ресниц, но так ничего и не сказала. Ей была известна моя вечная нелюбовь к эпистолярному жанру. Писем я не писал почти никогда.

Я молча достал чернильницу и обмакнул в чернила перо, потом приоткрыл тетрадь и задумался. Только сегодня я закончил прочтение книги Иоанна Масона "О познании самого себя", в которой он недвусмысленно рекомендовал вести дневник с целью исповедания. Однако я боялся приоткрыть завесу над тайной, не мне одному принадлежащей... И в памяти моей живо всплыла картина моего посвящения.

В мерцающем полумраке загадочной комнаты стою я на ковре, испещренном символами, среди чадящих церковных свечей, пламя которых колеблет струя моего дыхания. Торжественно произношу я слова древней масонской клятвы:

"В случае же малейшего нарушения сего обязательства моего подвергаю себя, чтобы голова была мне отсечена, сердце, язык и внутренности вырваны и брошены в бездну морскую; тело мое сожжено и прах его развеян по воздуху".

Кому как ни мне знать, что клятва эта - не пустая формальность.

- Яков, что-то случилось? - Мира звала меня по имени, с тех пор, как я спас ее от пламени погребального костра. В проницательности моей юной подруге никак нельзя было отказать. Я подозревал, что она любит меня невинной детской любовью, как и положено, по ее мнению, любить своего спасителя.

- Нет, дорогое дитя, ничего не случилось, - сказал я почти что искренне. - Может быть, ты споешь нам?

Я любил ее чистый высокий голос, и особенно мне нравилась в ее исполнении баркарола, песня венецианских гондольеров. Мира об этом догадывалась.

- Я мигом, - сказала она и скрылась в своем будуаре, чтобы переодеться. Он распологался на втором этаже, рядом с библиотекой. Мира неслышной походкой скользнула по ступенькам, не в ее манере было исполнять итальянскую песню, облаченною в сари.

Кинрю, наконец, убрал свою таблицу и заговорил по-непальски. Он явно делал успехи.

- Странная тишина, - заметил японец. - Словно перед бурей. Давно к нам Кутузов не захаживал. Или люди перестали совершать преступления?

Кинрю был отчасти посвящен в мои дела и поэтому иногда распускал язык. Я невольно порадовался, что Мира взялась за обучение его своему наречию. Однако я тоже был удивлен столь длительным молчанием Ивана Кутузова, который обычно не забывал напомнить мне о второй добродетели вольного каменщика. Она, в частности, подразумевала повиновение высшим чинам и соответствовала второй ступени храма Соломона.

Кутузов был моим "братом", мастером и наставником, которому прекословить я не смел. Именно он показал мне вход в тайную храмину масонской ложи, протянул мне руку и научил бороться за Истину, рыцарем которой я себя и считаю.

Мира вернулась минут через десять - пятнадцать. Она нарядилась в легкое платье из жемчужно-серого флера на розовом шелковом чехле и приколола к корсажу живую розу. Дверь из ее будуара вела прямо на лестницу, которая спускалась в сад. Пять лет провел я на Востоке, но никогда не встречал более красивой женщины. Я перевел взгляд на Кинрю, по-моему, он подумал о том же.

Мира легкой походкой направилась к клавикордам розового дерева. Я всегда испытывал слабость к роскоши и позволял себя всяческие прихоти. Отложив в сторону тетрадь, я приготовился слушать.

Она склонилась над инструментом, и под ее тонкими пальцами зазвучала удивительная музыка. Плавная мелодия укачивала на своих нежных волнах, и Мира запела. Ее голос проник в самые затаенные глубины моей души. Такого божественного исполнения я не слышал больше никогда в своей жизни.

- Господин Кутузов прибыть изволили, - доложил седой камердинер в парадной красной ливрее. Мира оторвалась от клавикордов и бросила на меня испуганный взгляд. По-моему, его она боялась больше всего на свете, интуитивно догадываясь об отношениях, которые нас связывали.

- Проси.

Камердинер испонил приказание, и через пару минут в гостиную стремительно вошел Иван Сергеевич. Он поклонился присутствующим и тут же сделал комплимент растерявшейся Мире, которая не сумела его принять.

- Quelle belle personne! - протянул восхищенно Иван Сергеевич. Мира натянуто улыбнулась и закрыла крышку.

- Спасибо, - тихо поблагодарила она по-русски. Мира и в самом деле выглядела красавицей, но едва ли это осознавала. Красота ее была дикой и необузданной, экзотической для светлых русских просторов.

- Любезный друг, у меня к вам дело, - обратился Иван ко мне. Кинрю и Мира переглянулись. Взгляд Кинрю словно говорил: "Вот, легок на помине!"

Я пригласил Кутузова в свой кабинет и велел лакею принести туда два прибора, расчитывая провести приятельскую беседу за ужином. Кабинет располагался справа по коридору, окнами в сад. По левую сторону пустовали несколько спален.

Когда дверь за нами закрылась, мастер сказал:

- В ваш дом меня привела трагедия.

- Неужели? - впрочем, я не был удивлен. Именно так, чаще всего, и случалось.

Кутузов подошел к моему письменному столу, склонился над ним и принялся рассматривать недавно купленную мной картину Дель Сарто, которую я до сих пор не удосужился повесить на стену. На его лицо падал свет от единственного фонарика, освещавшего комнату.

Вообще мой кабинет походил на монашескую келью со стрельчатым сводом в средневековом стиле. Его оживлял лишь оконный витраж, но это не меняло общего впечатления.

- Вы знакомы с Андреем Картышевым? - задумчиво осведомился Иван, выпрямившись во весь рост и оставив, наконец, в покое картину без рамы. Картышев был одним из братьев, и я его довольно хорошо знал.

- Более или менее, - осторожно заметил я.

- Его юную племянницу нашли мертвой в парке у дома.

- Кажется, ее звали Татьяной, - неожиданно вспомнил я.

- Да, - согласился Кутузов. - Негодяй задушил ее шарфом.

- Какое варварство! - ужаснулся я. - Убийцу нашли?

- Если бы это было так просто! Вы и должны найти убийцу. Раньше у вас это получалось неплохо! - похвалил он мои способности и похлопал по плечу.

- Вам что-нибудь еще известно об этом деле?

Кутузов развел руками:

- Практически ничего.

В матовом свете моего фонарика лицо его выглядело усталым. Он казался много старше своего возрата из-за редких прядей седых волос и изрытого морщинами лба. Кутузов продолжил:

- Таня вышла из графского дома никем незамеченной. Ее мать и отец до сих пор гадают, зачем она это сделала. Но так и не могут докопаться до истины. Так что, дело, мой друг, за вами. Весь Орден заинтересован в раскрытии этого преступления. Видели бы, в каком состоянии находится Андрей Валерианович. Поэтому мы и возлагаем на вас большие надежды.

- Когда нашли тело девушки? - Мне было важно знать мельчайшие детали проишедшего, чтобы с самого начала не ступить на неверный путь.

- Трое суток спустя покойную обнаружила полиция. А родные хватились только утром, но их поиски, к сожалению, ни к чему не привели, - сообщил Иван Сергеевич, тяжело вздохнув. Он скрестил свои пальцы, на одном из которых красовался тяжелый чугунный перстень с изображением Адамовой головы. Он невольно приковывал мой взгляд, так как прямо-таки кричал о принадлежности своего обладателя к розенкрейцерам.

- Я запамятовал, как звать родителей убитой графини?

Иван Кутузов напомнил:

- Анна Васильевна и Алексей Валерианович, - в этот момент он заметил мою почту, аккуратной стопкой сложенную на столе. - Я смотрю, что розыск не мешает вашей переписке. Весьма похвально, - Кутузов указал на письмо от швейцарского философа Лафатера.

Я кивнул.

- Прекрасно, что вы не забываете трудиться над познанием Бога, природы и человека, - сказал он проникновенным голосом и добавил. - Однако мой друг, мне уже пора.

На этом мы и расстались с моим учителем, который вышел от меня через потайную дверь, укрытую от посторонних глаз коричневым гобеленом.

Я вернулся в гостиную, где меня все еще ждали Кинрю и Мира. Девушка удобно расположилась на оттоманке, широком низком диване с подушками, заменяющими спинку, в которых она утопала. Мира все еще оставалсь в своем прелестном платье из флера.

Японец примастился у ее ног, зачитываясь нравоучительным романом Фелиситы Жанлис. Мне приходилось только дивиться, что его увлекает такая литература. Впрочем, Кинрю нередко ставил меня в тупик. Он занимал высокое положение при своем императоре. Однажды только благодаря ему я избежал японской тюрьмы, выполняя одно из поручений своего Ордена. Тем самым Кинрю поставил собственную жизнь под угрозу, и ему пришлось переехать в Россию вместе со мной.

На самом деле моего друга звали Юкио Хацуми, но он почему-то называл себя "Кинрю" - золотым драконом. Всем своим знакомым я представлял его как слугу, во избежание никому ненужных пересудов.

Кинрю подозрительно посмотрел на меня своими раскосыми глазами, но ни о чем не спросил, справедливо полагая, что, если понадобится, я и сам ему все расскажу, как это случалось уже не раз.

- Идите спать, - обратился я к ним и сам последовал собственному совету, отправившись к себе в спальню, которая располагалась на втором этаже моего особняка и выходила огромными окнами во двор.

Размышления не давали мне уснуть, так как встреча с Кутузовым подействовала возбуждающе на мою нервную систему. А в связи с тем, что я и без того страдал бессонницей, ночь мне предстояло провести в наблюдениях за звездами или перечитыванием Бема. В конце-концов я все-таки уснул, пристроившись на канапе под теплым клетчатым пледом из шерсти и уткнувшись затылком в приподнятое изголовье.

Утром меня разбудила красавица Мира, рискнув постучаться в незапертую дверь.

- Войдите, - позволил я, отбросив в сторону свое слегка помявшееся чтиво, и рассудив легкомысленно, что Бем, очевидно, меня простит.

Мира, смущаясь, переступила порог моей обители. В руках она держала поднос с кофейником и фруктовыми бисквитами. Ее стройное смуглое тело скрывал бирюзовай кружевной пеньюар, расшитый настоящими жемчужинами.

Она бросила на меня влюбленный взгляд и мечтательно прошептала:

- Какие у тебя глаза! Синие-синие, как море!

Я не нашелся, что ответить. Девушка впервые обратилась ко мне на "ты". Мира поставила поднос на маленький столик у дивана, который в эту ночь послужил мне постелью, и с достоинством удалилась из моей комнаты.

Позавтракав, я переоделся, облачившись в столь нелюбимый мною штатский темно-синий фрак - мундир я не носил, в в связи с тем, что три года, как вышел в отставку, по случаю ранения, едва не стоившего мне жизни в трехдневном сражении при Лейпциге, - и отправился с визитом в семейство Картышевых, испытывая глухую душевную боль. Всегда неприятно бередить раны скорбящего от невосполнимой утраты человека. А здесь я должен был встретиться с осиротевшими родителями, и от этого мне становилось особенно тоскливо. Я утешал себя тем, что преследую благую цель.

Графский особняк распологался на улице Офицерской, почти в двух шагах от Литовского рынка. Улица кипела жизнью, экипажи сновали туда-сюда по каменной мостовой, по своим делам спешили пешеходы.

Дом Картышевых представлял из себя трехэтажный каменный особняк, балкон которого поддерживали колонны, опиравшиеся на аркаду первого этажа.

Я вошел в него с парадного входа, и лакей поторопился доложить обо мне хозяевам, после чего проводил в паркетную гостиную, отделанную под мрамор. Навстречу мне вышла дородная женщина с заплаканным лицом, одетая в черное шелковое платье с плерезами. По этим траурным нашивкам я догадался, что вижу перед собой мать задушенной девушки, Анну Васильевну. Она была вся в расстроенных чувствах и говорила дрожащим голосом, так как еще не оправилась от горя. Я объяснил ей цель моего визита намерением выразить соболезнования ближайшим родственникам своего друга.

- Как это мило с вашей стороны, - печально произнесла Анна Васильевна, утирая слезы носовым платком с вензелями. - Алексей Валерианович в отъезде, все в имении хлопочет. Как уехал после похорон, так и не появлялся больше, - женщина всхлипнула и попросила воды у одной из девушек. - Говорит, в хозяйстве глаз да глаз нужен, - скзала она, отпивая глоток из стакана. - А сам так страдает, так страдает, не может просто здесь находиться. Я сама, как о Танюшке подумаю... - голос графини прервался, и она залилась слезами.

Вокруг барыни засуетились девушки, кто с водой, кто с нюхательными солями. Мне оставлось дожидаться, когда Анна Васильевно придет в себя и сможет продолжить разговор. Я прекрасно понимал, что оставься здесь в данный момент скорее всего неуместно, но другой возможности встретиться с матерью покойной могло больше и не представиться, так как я никогда не был вхож в эту семью, и поэтому продолжал стеснять графиню своим присутствием, развлекая себя изучением настенных росписей и потолочной лепнины.

Наконец Анна Васильевна пришла в себя и, слегка удивленная тем, что я все еще продолжаю быть ее гостем, спросила меня из вежливости, чем может быть мне полезной.

Я ответил, что хотел бы ее немного отвлечь от грустных мыслей, отвечая настоятельной просьбе Андрея Валериановича, пребывающего в Москве и не имеющего возможности лично засвидетельствовать ей свое почтение и утешить в такую трагическую минуту.

- Если бы что-то могло меня утешить, - грустно произнесла графиня и махнула рукой, отпуская девушек.

- Вожможно, вы хотели бы поговорить о Татьяне Алексеевне, излить свою душу, рассказать, с кем она была близка, что ее занимало?

- Молодой человек, вы так любезны, - она вздохнула. - Говоря entre nous, я совсем не понимала свою дочь. В последнее время она стала такой скрытной. Я никогда не умела угадать, что у нее на уме. К примеру, Таня сблизилась со своей бывшей гувернаткой Харитой Никифоровной и нередко захаживала к Бибиковым, где та теперь состоит в услужении, -Анна Васильевна снова утерла платком глаза.

- Неужели у нее не было подруг из своего круга? - задал я графине наводящий вопрос.

- Ах, да, Нелли Орлова, вы верно о ней наслышаны? Ныне она блистает в свете, а раньше... - она махнула рукой. -Впрочем, что говорить? Татьяна познакомилась с ней еще до ее удачного замужества. Я считаю, что Нелли сделала очень выгодную партию. Я и дочери всегда говорила... - внезапно графиня осеклась, видимо сообразив, что наговорила лишнего. - Хотя, очевидно, поразмыслив, Анна Васильевна решила, что я заслуживаю доверия, Танечка собиралсь замуж за князя Павла Корецкого, так что ее жених ничуть не уступал Орлову. - вдруг она вспомнила, что Тани больше нет, а свадьба уже никогда не состоится, и снова заплакала.

- Ну что вы, графиня, полноте, - пытался я ее успокоить. - Господь милостив, надо уповать на него, - но Анна Васильевна оставалсь безутешной.

- На что мне теперь Господня милость? - всхлипывала она.

В конце концев графине все-таки удалось взять себя в руки, и она перестала без устали увлажнять белоснежный батистовый платок. Мы расстались с ней почти что друзьями, и Анна Васильевна даже приглашала навестить ее разочек - другой.

Я как раз, стоя за дверью, раздумывал над тем, как бы познакомиться с Татьяниной горничной, не открывая хозяйке истинной цели своего визита, как в гостную влетела, едва не сбив меня с ног, расстроенная молодая женщина. Судя по ее наружности, я признал в ней камеристку - француженку. Она сбивчиво и взволновонно принялась объяснять графине причину своего длительного отсутствия, та же, в свою очередь, очевидно, полагая, что незванный гость уже покинул ее владения, принялась упрекать ее в смерти дочери, обвиняя в том, что не доглядела.

- Так барышня-то уже взрослая были, - оправдавалась девушка, которую графиня звала мадмуазель Камилла.

Я поинтересовался у камердинера, где можно встретиться с мадмуазель Камиллой наедине, и сунул ему в руку несколько гривенников. Он с подозрением осмотрел меня с головы до ног прищуренными глазами, нахмурил брови и изрек простуженным глухим басом, когда я уже потерял всякую надежду дождаться какого-либо вразумительного ответа:

- На какой предмет?

Я ответил, что не его ума дело. Однако лакей на меня ни капли не обиделся. Подумав немного, старик предложил подождать Камиллу у дверей ее комнаты.

- Что вы здесь делаете? - набросилась она на меня, гневно сверкнув ореховыми глазами.

- Дожидаюсь вас, - честно тветил я.

- Я приняла вас за порядочного человека, - девушка сделала попытку ускользнуть от меня, протиснувшись в полуоткрытую дверь, но я преградил ей дорогу.

- Вы не ошиблись.

- Тогда что же вам от меня понадобилось? - сердито вопрошала она.

- Да вот, хочу расспросить вас о молодой графине.

- Вы из полиции?

Я согласно кивнул, справедливо полагая, что если ей и придет в голову пересказать наш разговор Анне Васильевне, она ей в любом случае не поверит. Тогда камеристка пригласила меня войти. Она выглядела испуганной и обеспокоенной, словно что-то скрывала.

Я спросил:

- Какого числа исчезла барышня и при каких обстоятельствах?

- Если вы из полиции, вам и так все известно, - дерзко ответила девушка.

- Я хотел бы услышать это от вас.

- Ну, хорошо, - горничная, все-таки сдалась. - Это случилось двадцать первого августа. Она вышла из дома поздно вечером, когда все уже спали, поэтому-то ее отсутствия до утра никто и не обнаружил.

- В тот трагический вечер лично вы не заметили ничего подозрительного?

Губы Камиллы дрогнули, и она коротко сказала, что нет. Камилла скрестила руки на груди, от волнения ее щеки порозовели. Девушка показалась мне смущенной. Я был уверен, что она что-то знает, но по каким-то одной ей ведомым причинам скрывает это от меня. Я задал ей еще несколько вопросов, но в результате перестал уповать на то, что мне удастся ее разговорить. Однако я надеялся, что в будущем Фортуна будет ко мне более благосклонна.

Притворив за собою дверь, я, озираяясь по сторонам, стал продвигаться к выходу.

- Барин! - возглас старика - камердинера заставил меня вздрогнуть, так как я старался уйти незамеченным. -Идем, я тебя выпущу с черного входа.

Он проводил меня по коридору мимо людской и вывел на крыльцо во дворе.

Отблагодарив услужливого лакея, я отправился ловить извозчика, чтобы благополучно добраться до Кутузова, так как назрела острая необходимость в его участии, а жил он от Офицерской улицы на довольно приличном расстоянии.

Иван Сергеевич встретил меня в белом мундире, звездах и ленте, по всей видимости, собираясь отправится на какое-то официальное мероприятие, где должны были присутствовать значительные особы.

- Мой друг, возникли какие-нибудь сложности? - осведомился он, отодвинув в сторону пюпитр с бумагой и выложив из рук заточенное перо. Голос моего мастера всегда вызывал во мне ощущение какой-то смутной тревоги. Это не был страх, а скорее его предчувствие. - Как продвигается наше дело?

- Я вижу, что вы заняты, - сказал я в ответ. - И мне не хотелось бы причинять вам беспокойство.

- Я заканчиваю труд о гибели тамплиеров и как раз принялся за последнюю страницу. Так что, Яков, я очень рад встрече с вами. Вы сможете его оценить. - Он протянул мне стопку исписанных листов. Я пробежал глазами по рукописи, которая и в самом деле вызывала невероятный интерес, однако почти сразу же передал ее автору.

- К сожалению, мое дело не терпит отлагательств, -улыбнулся я, как бы извиняясь.

- Конечно, конечно, - сказал Кутузов. - Мы все заинтересованы в его скорейшем продвижении. Чем я могу быть вам полезен? Что-то подсказывает, что сегодня вы нанесли мне визит неспроста.

- Вы знакомы с Нелли Орловой? - осведомился я.

Иван Сергеевич, наморщив высокий лоб, медленно произнес:

- Конечно. Прекрасная женщина, настоящая светская львица. Сегодня вечером она устраивает бал-маскарад.

- Об этом мне известно, - заметил я.

О Елене Николаевне Орловой я и в самом деле был наслышан, но никогда не входил в круг ее близких друзей, а получить приглашение на бал, устраиваемый в ее доме, было не так-то просто. Разумеется, я мог бы попробовать раздобыть пригласительный билет, и моя попытка, возможно, и увенчалась бы успехом, если бы бал состоялся на неделе или, в крайнем случае, завтра, в любой другой день, но только не этим вечером. Теперь же все возможности были упущены, и я в любом случае не успевал ко времени при всем своем желании. Поэтому я и явился к всемогущему Кутузову просить о помощи.

- А в чем же дело? - поинтересовался Иван Сергеевич.

- Мне любой ценой необходимо попасть на этот бал и встретиться с Нелли.

- Я постараюсь вам это устроить, - пообещал Кутузов. Он лично проводил меня до дверей и, прощаясь, сказал, что с его работой я смогу более детально ознакомиться на собрании ложи.

Итак, я наметил себе три пути, посредством которых намеревался продвигаться в своем расследовании. Меня инетересовали, в частности, три персоны, с которыми я еще не успел познакомиться: гувернантка Харита, князь Корецкий и блистательная Нелли Орлова. Оставалось лишь сделать выбор, с кого начать, но Судьба распорядилась самостоятельно, непосредственно в лице Ивана Кутузова, который пообещал мне свое горячее содействие. Поэтому я и решил для себя, что в первую очередь отправлюсь к Елене Николаевне, если мастер соизволит выслать мне пригласительный билет. А так как мне не приходило в голову сомневаться в его возможностях, я отправился домой готовиться к маскараду.

Мира прогуливалась в английском парке, примыкавшем к особняку. Она стояла под раскидистым деревом и вертела в пальцах кленовый лист.

- Я чувствую опасность, - сказала Мира, когда я подошел к ней на достаточное расстояние, чтобы ее услышать. Впрочем, в ее словах не было ничего необычного, у себя на родине она славилась как гадалка, предсказания которой всегда сбывались.

- Откуда она исходит? - искренне поинтересовался я.

В братстве меня научили верить в оккультные науки, поэтому я ничуть не сомневался в ее способностях.

- Пока не могу сказать ничего определенного, - Мира пожала красивыми плечами, слегка оголенными по европейской моде. Сегодня она решила обойтись без своего обычного сари, но и парижские наряды ей очень шли.

Мы вышли из парка под руку, оживленно беседуя. Я радовался этой перемене в ее настроении, так как нуждался в дружеском участии. Мира умела меня поддержать, как никто другой.

Здание дома, в котором я имел счастие коротать свои мирные вечера, имело колонный портик с треугольным фронтоном. Я всегда питал слабость к античной архитектуре и потому не мыслил родного жилища без ее классически стройных мотивов.

В столовой меня уже ждал сервированный стол, где пряные восточные закуски гармонично перемежались с изысканными французскими блюдами. Я был уверен, что и тут без Миры не обошлось, поскольку она добровольно взяла на себя обязанности экономки. Только одна Мира справлялась с моими строптивыми людьми и делала это с непременным успехом. Я неизменно представлял ее в свете как мою гостью с Востока, но знал, что о ней уже пошла дурная молва, однако ничего не мог с этим поделать. Расстаться с Мирой было выше моих сил и возможностей, поэтому я эгоистично продолжал держать ее подле себя. К тому же я знал, что она на это не согласится.

Кинрю куда-то запропастился, и мы пообедали вдвоем в огромной пустой столовой.

- Вы куда-нибудь собираетесь этим вечером? - поинтересовалась индианка, поглощенная созерцанием столового серебра. Она старалась выглядеть безразличной, но ей это совершенно не удавалось.

- Да, - я кивнул. - У меня большие планы на вечер, и я остро нуждаюсь в твоей помощи.

- Я польщена, - ответила Мира, но мне показалось, что я уловил в ее голосе ироничные нотки.

- Нелли Орлова устраивает бал-маскарад, - сообщил я ей.

- Это не новость, - усмехнулась девушка. - Она устраевает балы едва ли не каждую неделю. Нелли мне не нравится, - добавила Мира и категорично заключила: - Пустая женщина!

Я улыбнулся:

- Ты же ее совсем не знаешь.

- Я достаточно наслышана, - сказала индианка. - Так что же требуется от меня?

- Подобрать мне подходящий костюм. Только и всего, -на ее лице я заметил тень разочарования, которая тут же развеялась, уступив место привычно бесстрастному выражению.

- Это несложно, - сказала она. - Я пошлю кого-нибудь к месье Жано, а сама займусь чем-нибудь более полезным.

Мира покинула столовую, оставив меня наедине со своими размышлениями. Я спрашивал себя, кому могла понадобиться жизнь молодой графини, и не находил ответа. Мне оставалось надеяться, что встреча с Нелли прольет свет на эту загадочную историю.

Я вернулся в свой кабинет и снова открыл тетрадь в бархатном переплете, в которую так до сих пор и не удосужился внести ни одной строки, взял гусиное перо из стеклянного стакана и обмакнул его в чернила. Слова полились на бумагу сами собой.

Спустя полчаса в дверь постучала Мира, я позволил ей войти, оторвавшись от своей рукописи.

- Почему вы ничего не рассказываете мне о том, чем сейчас заняты? обиженно спросила она. Я и сам не знал, что ей ответить. Обычно я всегда делился с Мирой своими наблюдениями, в пределах возможного, конечно. Но в памяти моей все еще звучали слова Кутузова, прочитанные им из священного устава в день, когда я отрекся от жизни обычного непосвященного смертного: "Бойся наказаний, соединенных с клятвопреступством..."

Однако Мира ни разу не заставила меня пожалеть о своей откровенности, к тому же я смутно чувствовал, что ей известно куда более, чем она старается показать.

- Я должен найти и покарать убийцу невинной девушки, - решился я приоткрыть ей тайну происходящего. Впрочем, я не был уверен, что девушка эта и впрямь не замешана в чем-либо преступном.

- Я так и знала, - взволнованно воскликнула Мира. -Так и знала, приглушенно повторила она, широко распахнув свои черные глаза, из которых смотрела ночь. - Смерть прячется где-то рядом, - пророчески произнесла индианка. - Я скоро вернусь, - сказала она и вышла. От ее слов мне стало как-то не по себе, несмотря на то, что я был готов ко всяким неожиданностям и нередко заглядывал в лицо костлявой старухе с косой.

Не успела за Мирой закрыться дверь, как явился лакей доложить, что приехал посыльный от господина Кутузова. Я велел проводить его в гостиную, где он и передал мне пригласительный билет к Орловой, запечатанный в красивый конверт. Он покосился на Миру, которая возлежала на оттоманке, разложив кругом себя астрологические таблицы, и представляла собой весьма экзотическое зрелище.

Когда посыльный ушел, Мира заговорила:

- "Панчак" говорит, что вы разыщите убийцу, - обнадеживающе сказала она, ткнув пальцем в одну из таблиц.

- А там не сказано, как его имя? - усмехнулся я, склонившись над ее астрологическими атрибутами.

- Нет, не сказано, - Мира восприняла мой вопрос всерьез. - Но можешь быть уверен, речь здесь идет о деньгах, об очень болших деньгах, - сообщила она многозначительно.

К вечеру мне доставили пару костюмов от месье Жано. Я должен был выбрать, предстать ли перед Нелли в образе испанского кабальеро или облачиться в мадьяра. Я все-таки предпочел испанца и довольно легко перевоплотился в дона Фернандо. Мира собственноручно водрузила мне на голову бархатный берет, украшенный перьями и бриллиантами. Мой взгляд случайно скользнул по зеркалу, и я едва не рассмеялся, увидев себя в таком обличии. На мне красовались пышные, но короткие штаны, узкая куртка со стоячим воротником, застегнутая спереди, с висячими откидными рукавами и наплечными валиками, благодаря которым мои плечи выглядели неестественно широкими. Особенно смешными, на мой вгляд, были накрахмаленные складчатые брыжи, от которых Мира пришла в настоящий восторг. Картину довершали высокие высокие узкие сапоги из белой кожи, заходящие за колено. Я скорее укутался в длинный черный плащ, лишь бы не видеть этого кошмара. Меня утешала единственная мысль, что лицо мое будет скрыто под бархатом элегантной маски, и я, очевидно, останусь неузнанным.

Карета, запряженная четверкой породистых лошадей, подвезла меня к сверкающему подъезду дома Орловых. Я миновал швейцара и оказался в парадном зале, окруженный толпой народа. Почти все гости были в маскарадных костюмах, а иные просто скрывали лицо за масками. Только сама хозяйка не прятала свою внешность, а выступала, как королева, среди зеркал по навощенному паркету. Она была удивительно хороша в атласном мареновом роброне, широком и длинном платье со шлейфом. Ее послушные белокурые волосы были уложены локонами в прическу a la Ninon.

И вот, наконец, зазвучала музыка. Пары закружились в вальсе, который затем сменила мазурка. Но танцы в данный момент интересовали меня меньше всего, я непременно хотел переговорить с хозяйкой этого гостеприимного дома. И тут я услышал разговор, который в ту же минуту привлек мое внимание. Два гвардейских офицера обсуждали несостоявшуюся дуэль. Сам этот факт вряд ли мог меня заинтересовать, но мне показалось, что один из них упомянул имя князя Павла Корецкого. Я прислушался, офицеры говорили приглушенными голосами, но все же я мог разобрать их шопот.

- Рябинин едва не стал секундантом Корецкого, - распинался один из них.

- Я знаю Сергея. С каких это пор, господа, он дружен с князем? дивился другой.

- Так или иначе, но дуэль не состоялась. Секунданты уладили дело миром.

- Говорят, что Корецкий хотел стреляться из-за... - в этот момент говоривший отвлекся, глянув на даму в малиновых кружевах.

- Какая ножка! - воскликнул он полушепотом, едва заметно кивнув в сторону маленькой узконосой туфельки, краешком показавшейся из-под платья, и разговор потек совсем в ином русле, нежели мне хотелось бы. Поэтому я так и не узнал, из-за чего Павел Корецкий едва не стал участником почти узаконенного кровопролития. Для себя я решил, что при первой же возможности познакомлюсь с Сергеем Рябининым. Этот вопрос засел у меня в голове, как заноза. Я надеялся, что если мне удастся докопаться до истинных причин, побудивших жениха Татьяны взяться за оружие, то я смогу и разгадать загадку ее таинственной гибели.

Я отошел от стены, где простоял почти половину бала, и направился в сторону Нелли, которая смеялась в окружении толпы поклонников, наперебой восхищавшихся ее несомненными достоинствами.

- Дозволите ли пригласить вас на котильон? - обратился я к ней, прижимая к груди берет.

- С огромным удовольствием, - сказала Нелли, вставая.

Я не был удивлен столь легкой победой, потому что уже к двадцати годам заметил, что редко какую женщину оставляет равнодушной моя наружность. По молодости я был этим польщен, но с годами стал тяготиться таким вниманием со стороны слабого пола, так как считал, что меня занимают вещи куда более серьезные, чем пустые светские страсти. Однако я научился использовать свое очарование, когда того требовали особенные обстоятельства, оставаясь при этом человеком чести и не выходя за рамки дозволенного.

- Вы избавили меня от скуки, - благодарно добавила хозяйка дома. Мы с вами знакомы?

Ее жаркий взор пронизывал меня насквозь, Нелли просто жаждала узнать, кем же я являюсь на самом деле. Мне показалось, что она была бы очень разочарована, если бы могла догадываться, что я интересуюсь только ее подругой, чья смерть, очевидно, ее не очень-то и печалила. По крайней мере, носить по ней траур она явно не собиралась.

- Я чужестранец, - ответил я. - И видимся мы впервые.

- Так как вас зовут, благородный кабальеро?

Губы Нелли слегка тронула едва уловимая улыбка. Она подняла голову, пытаясь заглянуть мне под маску. Однако ее намерение не увенчалось успехом.

Я представился:

- Дон Фернандо.

- Вы божественно танцуете, дон Фернандо, - заметила Елена Николаевна.

- С вами легко танцевать божественно, - ответил я любезностью на любезность.

Тур за туром я осыпал ее комплиментами, к которым моя дама в силу своей красоты уже успела привыкнуть, но тем не менее неизмено приходила в восторг. Я ангажировал ее на следующий танец, и мы разговаривали уже как давние знакомые. Наконец, я уединился с ней у одной из колонн и попробовал расспросить о графине Татьяне. При звуке ее имени Нелли изменилась в лице, краска схлынула с ее щек, а фиалковые глаза померкли.

- Разговоры о смерти навивают тоску, - печально произнесла она. Бедняжка, она была еще так молода.

- Вы были подругами?

- Да, сударь, - согласилась Нелли. - Однако почему вас так интересует эта несчастная девушка? Вы были в нее влюблены? - предположила она.

- Нет, право же, вы ошибаетесь, - поспешил я ее разубедить. - Просто меня ужасает, что в столице можно так вот легко задушить человека, женщину, даму из высшего общества. И при этом полиция бездействует.

- Вы правы, это ужасно, - произнесла Елена Николаевна дрожащим голосом, но я больше не хочу об этом говорить. Давайте оставим эту тему, предложила она.

Это не входило в мои намерения, но возражать я не стал, потому что страшился спугнуть ее своим навязчивым интересом. Я заговорил о другом. Через час мы уже обсудили с Нелли всех ее гостей и перебирали косточки ее ныне здравствующим подругам. Я пришел к выводу, что моей милой Мире и в этот раз не изменила ее обычная проницательность.

- Я должен с вами проститься, - сказал я грустно. -Могу ли я надеяться вновь вас увидеть?

- Вы так и не сняли маски, - укорила она меня в ответ.

- Вы сможете рассмотреть мое лицо при новой встрече.

- Завтра в моем доме премный день, - сказала Нелли. - Буду рада вас видеть.

Маскарад я покинул, возлагая огромные надежды на грядущее рандеву и вполне довольный собой. Отправляясь в гости к Орлововой, я получал возможность выяснить у нее новые обстоятельства гибели графини, а заодно и расспросить ее о Рябинине, в связи с тем, что не мог отрицать вероятность их знакомства.

II

Ночь я провел в тревожных сновидениях. Морфей навеивал картины одна страшнее другой, участниками которых были я, Мира и Кинрю, от присутствия которого мне невозможно было избавиться даже в своих кошмарах, так как он с некоторых пор вменил себе в обязанность стать моим бессменным ангелом-хранителем. Я видел и графиню Татьяну в ее предсмертной агонии, видел ее мучителя, лицо котрого было скрыто тьмой, и мертвенный лунный свет, оказавшийся не в силах развеять ее бархатный занавес в россыпи мерцающих далеких созвездий.

Я проснулся, обливаясь холодным потом. Стены любимого кабинета виделись мне чужими, за окнами едва забрезжил рассвет. Я и сам не помнил, как умудрился минувшим вечером уснуть, не дойдя до постели. Хотя и редко, но такое случалось: кабинет служил мне столовой, и спальней, и даже гостиной.

Ночью, когда часы пробили двенадцать, я все еще размышлял над тем, что сумел выяснить за день, и не спешил покинуть сою обитель. Я и не заметил, как сон сморил меня, и я очутился в плену смутных, пугающих видений.

Свечи в бронзовых резных подсвечниках догорели, перестав ронять блики на стены, затянутые неярким шелком. Я оставил свое неуютное ложе и вышел в коридор, собираясь подняться в спальню и поспать хотя бы пару часов.

У лестницы меня подстерегал неутомимый Кинрю. Его тень выскользнула из-за угла так неожиданно, что я едва не принял японца за призрака.

- Что ты здесь делаешь? - возмутился я, все еще отчасти встревоженный его столь внезапным появлением.

- Дожидаюсь вас, - на его губах играла обычная улыбочка, к которой я, признаюсь, успел привыкнуть с тех пор, как вместе с ним и Мирой вернулся с Востока, где по заданию Ордена мне пришлось провести довольно долгое время еще накануне Наполеоновского вторжения. Однако цель своей миссии открывать не имею права, ибо носила она характер секретный, и замешаны в этом деле были персоны весьма влиятельные.

- Чему обязан высокой честью? - поинтересовался я, немного успокоившись.

- Я слышал, вы взялись за новое расследование? - Кинрю скорее утверждал, чем спрашивал, и я догадывался, кто мог послужить ему самым верным источником информации. К счастью, Юкио я тоже мог полностью доверять.

Я ответил, что Мира всегда знает то, о чем говорит.

- Я только хотел предложить свою помощь, - добавил Кинрю, в чем, собственно, я и не сомневался.

Выспаться мне все-таки удалось, и я спустился в столовую в прекрасном расположении духа, полный сил и веры в успех своего нового предприятия. Мира была очаровательна, как никогда, но малоразговорчива. Я знал, что в такие минуты индианку лучше всего оставить в покое, позволив предаваться своим тяжелым воспоминаниям без помех. Она витала в мире вечнозеленых джунглей, древних богов, погребальных костров, жертвоприношений, мистических песнопений. Вряд ли в данный момент Мира была способна воспринимать действительность.

Плотно позавтракав, я переоделся, спрятал концы шейного платка за пестрый жилет и отправился осматривать место преступления. До парка на Офицерской улице я добрался пешком, потратив часть пути на бесплодные размышления, так как до сих пор так и не умудрился взять в толк, кому помешала Татьяна Картышева, любовно именуемая "нашей графинюшкой" в домашнем кругу.

День выдался солнечный, в воздухе пахло свежестью и лесом. Роковой для графини парк встретил меня раскидистой зеленью огромных дубов, ароматом древесной смолы и тихим шелестом листвы.

Я осмотрелся, ничто не выдавало недавно разыгравшейся здесь трагедии. Невольно мне вспомнился мой кошмарный сон, и стало как-то неуютно, промозгло в казавшемся до недавней поры таким милым парке. Я счел, что сон привиделся мне не даром, предупреждая об открытии, которое неизбежно должно будет направить меня по верной стезе. С тех пор, как Орден протянул мне свою твердую руку в лице Кутузова, я перестал доверять случайностям, поверив в высший Господний промысел и установленный порядок вещей.

Пробираясь через кустарник, я споткнулся, зацепившись за корень носком черного сапога, еле успел опереться рукой о землю, чтобы совсем не упасть, и тут заметил что-то блестящее. Я разгреб руками опавшую листву и сухие обломанные ветки, подняв с земли эмалевое кольцо, в оправе которого красовался, насколько я мог судить, довольно дорогой темно-синий сапфир.

"Нешуточный камешек!" - пробормотал я чуть слышно, разглядывая его на свету. Сапфир был прекрасно огранен и играл в солнечных лучах всеми цветами радуги. Я решил, что если мне повезет, и бывшим владельцем этого перстня окажется уийца, у меня появится великолепный шанс установить его личность, поэтому я спрятал кольцо в карман сюртука.

Вернувшись домой, я зашел в кабинет, закрылся на ключ и повернул на стене картину Гвидо Рени, за которой располагался встроенный в стену тайник, о существовании которого в особняке не догадывался никто, включая и Миру. Я вынул из него пустующий палисандровый ларец, инкрустированный мозаикой маркетри и отделанный изнутри темно-вишневым бархатом, и положил в него свою драгоценную находку. Шкатулка хранилась в тайнике как раз для таких вот целей, однажды мне довелось прятать в ней даже императорскую печать, но, к моему великому сожалению, я пока не имею возможности осветить эту запутанную историю более подробно.

Я положил свой ларец обратно и вернул картину на прежнее место. Взгляд мой упал на фарфоровые часы, которые поддерживала консоль, выступавшая из стены. Они сообщили мне, что близится час моего свидания с Нелли, к которому я решил подготовиться как можно более основательно, ввиду того, что собирался вскружить легкомысленную голову этой непреступной светской красавицы. Вряд ли я мог бы объяснить, с чего это я счел, что она у нее именно легкомысленная. Вероятно на меня повлияли бальные впечатления и безжалостные рассуждения Миры, которая о ком угодно обычно высказывалась откровенно и без какого-либо снисхождения.

Итак, мне предстояло предстать перед Еленой Николаевной Орловой без своей ослепительной маски, но я не сомневался в силе собственного обаяния и потому не испытывал особого волнения, хотя и возлагал на встречу с ней большие надежды.

По дороге к Нелли я приказал извозчику остановиться у небольшой цветочной лавки, где приобрел для своей обольстительной подопечной целый букет самых дорогих и изысканных камелий. Белокурая барышня в темно-синем платье не уставала нахваливать мой вкус, перевязывая атласной лентой кипельно-белые цветы. Невольно мне вспомнилась легенда о прелестнице, лишенной жестокими богами души, которая была обращена в утратившую аромат камелию. Мой выбор показался мне символичным, и, довольный собою, я велел вознице следовать дальше по намеченному маршруту.

Тучный лакей, не замеченный мною в прежний визит, проводил меня к Елене Николаевне по широким ступенькам мраморной лестницы, устланной узорным ковром. Сегодня Нелли принимала в гостиной, где располагались большие карточные столы. Кажется, я пришел как раз ко времени, так как игра была в самом разгаре, а гости полны азарта и воодушевления, и кое-кто в угаре и пылу готов был поставить на кон собственную жизнь. В одном из игроков я узнал титулярного советника, виденного мною на одном из наших собраний. Чем, интересно, он заслужил высокую милость быть приглашенным в это великосветское общество? Кстати, я познакомился с Иваном Сергеевичем Кутузовым как раз на одном из таких приемов.

Я поклонился хозяйке, которая вышла поприветствовать вновь прибывшего гостя. Она была задрапирована в индийскую кашемировую шаль, которая только подчеркивала ее безукоризненную фигуру.

- Яков Кольцов, - представился я и встретился с взглядом ее лучистых глаз. Нелли немного смутилась, и на ее лице отразилось непонимание.

- Не припомню, где... - начала было она.

- Дон Фернандо, - поправился я. - К вашим услугам!

Елена Николаевна виртуозно справилась с недоумением и любезно промолвила:

- Charme de vous voir!

Честно говоря, я не вполне был уверен в искренности ее красивых слов, которыми она стремилась показать свое радушие и гостеприимство. Впрочем, я готов был допустить, что она действительно рада меня увидеть. На маскараде об этом недвусмысленно говорили ее чудесные глаза в обрамлении золотистых длинных ресниц.

- Вы не разочарованы?

- Без маски, сударь, вы не только ничего не потеряли, - заявила Нелли, - а, напротив, скорее, приобрели.

Она не успела произнести последние слова, как лакей передал ей камелии, где была спрятана моя записка, написанная заранее и вложенная в букет прямо в экипаже.

Дамы зашептали:

- Как мило!

- Charmante! - слышалось со всех сторон.

Нелли изогнула свои прекрасные брови и извлекла из цветов листок атласной бумаги с моей монограммой.

- Очаровательно, - произнесла светская львица и склонилась ко мне, коснувшись воздушным локоном моей щеки.

- Благодарю, - прошептала она. Ласкающий тембр ее голоса многое обещал.

В этот момент появился новый посетитель, о котором объявил все тот же круглолицый лакей. Я ушам своим не поверил, когда услышал:

- Сергей Рябинин.

Имя визитера навело меня на мысль, что день сегодня и впрямь выдался прямо-таки несказанно удачный, мало того, что я перстень эмалевый подобрал на месте убийства, так еще и встретился vis-a-vis с несостоявшимся секундантом. Вернее, вот-вот эта знаменательная встреча произойдет!

Под звон шпор, сверкая эполетами и аксельбантами, в гостиной Нелли стремительно возник высокий черноглазый кавалергард с нафабренными усами.

- День добрый, - кивнул он, приветствуя присутствующих.

Елена Николаевна, успевшая к этому моменту избавивиться от моего букета, выступила вперед в своем бледно-лиловом обворожительном наряде. Она словно тонула в волнах муслина, поразительным образом оттенявшего ее волшебные фиалковые глаза.

- Сергей Арсеньевич! - воскликнула Нелли, виртуозно исполняющая обязанности хозяйки. - Как любезно с вашей стороны заглянуть к нам на огонек, - почти пропела она своим нежным высоким голоском.

- Я в любом случае обязан отыграться, - пожал плечами Рябинин.

"Не очень-то он любезен", - подумал я.

Сергей подошел к карточному столу, к котрому было приковано внимание почти всех присутствующих. Банк метал князь Герман Труновский, Рябинин стал против него понтировать. На лицах обоих застыло напряжение. Труновский был высок, хорош собой и всегда галантен. Несмотря на то, что он носил штатский костюм, в нем чувствовалась военная выправка. Герман смотрел на Рябинина холодными стальными глазами, от взгляда которых любому становилось не по себе. Но, по моим наблюдением, ввиду легкомыслия, или чего-либо другого, особого впечатления этот высокомерный взгляд на офицера не произвел. Он поставил на свою карту семпелем триста рублей.

Направо лег туз, налево дама.

Рябинин открыл свою карту:

- Выиграла! - его и без того приятное лицо преобразила счастливая улыбка.

Труновский достал из кармана три банковских билета и расплатился. Рябинин принял свои деньги, но от стола не отошел. Кажется, всем светским удовольствиям он предпочитал прелести бостона, виста и фараона.

Я дождался следующей тальи и тоже подошел к карточному столу. Труновский уступил свое место Сергею и вышел, вероятно, для того, чтобы утолить свою жажду лимонадом, в доме стояла страшная духота.

Рябинин взял в руки колоду, стасовал ее и начал метать. Я поставил карту и написал над ней мелом пятьсот рублей.

Направо выпал валет, налево тройка.

В этот раз моя карта выиграла. Рябинин расчитался со мной, но игры я не прекратил. В карты везло мне всегда и безоговорочно, в Ордене я не только освоил мистические науки, но и приобрел некоторые другие навыки, хотя никогда не использовал их без особой на то нужды. Я загнул пароли, затем пароли-пе и в итоге остался в приличном выигрыше. Сергей Рябинин заметно занервничал, его цыганские глаза загорелись каким-то лихорадочным блеском. Когда он со мной рассчитывался, его руки слегка дрожали. Чуть позже ко мне подошла Нелли с просьбой от него - отыграться. Именно этого-то я и добивался!

Мы распечатали две новые колоды, оказавшись в центре внимания понтеров. К моему удовольствию, Рябинин подряд побил три мои карты и полностью взял у меня реванш.

- Вы не в обиде? - спросил у меня Сергей за бокалом шампанского.

- Игра есть игра, - философски заметил я.

В конце концов мы стали с Рябининым настоящими приятелями и проговорили весь вечер, обсуждая присутствующих, как заправские сплетники. Мне показалось, что Нелли даже слегка приревновала меня к кавалергарду. Вот уж не ожидал!

Наконец разговор зашел о дуэлях, и я намекнул ему, что мне кое-что известно об истории с Корецким.

- Князю не повезло, - справедливо рассудил Рябинин. - Случай пренеприятнейший! И с таким благородным человеком!

Более он ни словом не обмолвился о несостоявшемся поединке.

- Я, к сожалению, не знаком с Корецким, - признался я.

Рябинин сглотнул наживку и предложил представить меня князю Павлу Корецкому. Само собой разумеется, чтоот такой возможности я не отказался!

Понемногу игроки стали разъезжаться, и игра сходила на нет. Наконец настал тот час, когда и Рябинин решил покинуть это великосветское общество. Мы условились с ним о встрече у меня дома и на этом распрощались.

Гостиная Орловых опустела, я все еще не спешил откланяться, уповая на приватный разговор с Нелли, которая, судя по всему ждала от меня каких-то объяснений, видимо, посчитав одним из своих многочисленных наивных поклонников, кружить головы которым доставляло ей огромное удовольствие. Впрочем, я не слышал, чтобы у нее был какой-то явный любовник. Хотя... Кто разберет светскую женщину?!

Нелли переоделась и снова вышла в гостиную. В этот раз она облачилась в легкое платье из льна цвета чайной розы, расшитое золотыми нитями. Елена Николаевна скользила, как нимфа, в своих легких туфлях без каблука по прямоугольным паркетным плитам.

- Яков, вы о чем-то хотите поговорить со мной наедине? - догадалась она.

- Absolument! - я согласился и присел в мягкое лакированое кресло с низким сиденьем.

Нелли позвонила, дернув за бисерный змеевидный шнур в простенке. На ее зов буквально из ниоткуда возникла молоденькая горничная в белом переднике с толстой соломенной косой, довольно высоко уложенной на затылке.

- Арина! Мороженое и фрукты! - велела барыня, хотя язык не поворачивался назвать Елену Николаевну этим русским старинным словом. Ее голос звучал по-хорошему красиво, властно. Пожалуй, на своем веку я не встречал более уверенной в себе и пленительной женщины.

Арина почти мгновенно выполнила прихоть Нелли.

- Итак, - обронила Орлова и окинула меня взглядом настоящей заговорщицы. Мысленно я усмехнулся: "Женщина до мозга костей! Ликует в душе, очередную победу празднует над смазливым ловеласом". И постарался не обмануть ее ожиданий.

Изобразив из себя мученика, состроив довольно кислую физиономию, я начал изливать свою душу, стараясь говорить как можно напыщеннее и поэтичнее:

- Я так одинок! - мне удалось выдавить из себя таинственный и печальный вздох. - Некая дама разбила мне сердце, выскочила замуж и уехала в имение с законным супругом, оставив меня предаваться любовной печали и страдать. Моя рана едва успела зарубцеваться, как не далее, чем вчера, я встречаю вас! Я чувствую, что погиб!

Я распалялся все больше и больше, понимая, что новая роль пылкого влюбленного, похоже, удается на славу. Однако я ощущал, что все же чего-то не хватает, пожалуй, какой-то малой толики искренности, так как не мог заставить себя хотя бы чуть-чуть увлечься Нелли на самом деле. Она должна была мне поверить, но с ее-то чутьем!

Для пущей убедительности я взял ее руку в свою, она ее не высвободила. Ладонь у Елены Николаевны была влажная и холодная, словно покрытая змеиной кожей. Я и сам не понимал почему, но эта прекрасная женщина была мне неприятна.

- Чего же вы от меня желаете? - учтиво вопршала она, не теряя при этом своего светского достоинства.

- Надежды, - промолвил я, коснувшись губами ее пальцев, унизанных золотыми перстнями.

Елена Николаевна повела плечами и игриво пообещала:

- Посмотрим!

Оторвавшись от ее руки, я налил нам по бокалу вина из бутылки, захваченной предусмотрительной Ариной вместе с мороженым. Должен заметить, что шамбертен - это напиток богов, и я не откажусь от этого своего утверждения даже под пыткой.

Нелли сделала пару глотков, и ее щеки порозовели, а темно-голубые глаза подернулись загадочной прозрачной поволокой. Она слегка приоткрыла рот, словно приготовившись к поцелую.

Чего хочет женщина, того хочет бог! Я всегда верил в справедливость этого постулата, так что не мог обмануть ожиданий Елены Николаевны.

- А вы смелы! - заметила она. Однако трудно было определить, восхищает ее моя амурная отвага или вызывает заслуженное праведное негодование.

- Просто я прежде никогда не встречал такой прекрасной женщины! С вами не сравнится ни одна дама из общества, - я исподволь старался подвести ее к разговору о Тане. Мне не хотелось причинять ей боль, но я извинял себя тем, что действую в интересах справедливого дела. Никогда бы я не осмелился играть чувствами женщины, если бы не испытывал к ней предубеждения. И тем не менее, несмотря на все свои тщетные попытки оправдания, я испытывал угрызения совести, которые добросовестно старался подавить, но из этого мало что выходило. Однако я почему-то был уверен, что Орлова ни в коем случае не захочет говорить о Картышевой. Хотя бы потому, что убийство - не тема для салонной беседы.

- Сударь, вы лицемерите! - неожиданно заявила Нелли. - Весь Петербург говорит о вашей индианке!

Это был один из тех немногих случаев, когда мой идеальный план провалился с треском. Ну кто же мог знать, что сударыня наслышана о нашей скромной персоне! Тогда зачем же она со мной играет? Я, конечно, неотразим, но не до такой же степени!

"Туше!" - мрачно констатировал я, судорожно сообоажая, какой шаг предпринять в сложившейся пренеприятнейшей ситуации.

- Вы говорите о Мире? - Мой вопрос, в общем-то, получился бессмысленным, так как ответ на него был просто очевиден.

- Разумеется, - усмехнулась Нелли и отправила в рот внушительную порцию фруктового десерта. Как она ест, мне тоже не нравилось, и от того Елена Николаевна все больше теряла в моих глазах. "Львица" легко угадывала эту неприязнь своим врожденным, я бы даже сказал, биологическим инстинктом, вопреки тому, что я всеми силами старался скрыть свои ощущения, а может быть, напротив, именно благодаря этим моим бесплодным усилиям.

- Мира - моя экономка, - я скромно потупил глазки, сделав вид, что внимательнейшим образом изучаю свои новые бальные туфли. В конце концов, пусть думает, что хочет.

- Конечно, - неожиданно согласилась Нелли. - Как же я раньше не догадалась? У вас, дорогой Кольцов, - обратилась она ко мне, не скрывая своей ядовитой иронии, - довольно экзотический вкус! Не можете обойтись без аффектации!

В голову мою невольно по-прежнему лезли весьма нелестные для дамы сравнения со змеями или скорпионами. Я должен был признать, что восточный вояж все-таки оставил в моей душе самые что ни на есть неизгладимые впечатления.

- Ну... - признаюсь откровенно, я был растерян.

- От меня-то вы что хотите? - перебила она меня. -Актер-то из вас, Яков Андреевич, весьма никудышный, - безапеляционно заявила Нелли. Я должен был сознаться, что, пожалуй, недооценил дражайшую Елену Николаевну и перестал изображать из себя влюбленного идиота.

- Погибла ваша подруга, - начал было я.

- И что? - спросила она довольно холодно. И без лорнета было заметно, что разговор ей ужасно неприятен. - Вы упоминали Татьяну уже неоднократно! У вас какой-то свой, особенный интерес? - невозмутимо поинтересовалась Елена Николаевна, потягивая из бокала шамбертен.

- Ее дядя - мой бизкий друг, - я немного лукавил. -И мне бы хотелось разобраться в этом деле.

- И поэтому вы решили возложить на себя полицейские обязанности?! изумилась она. - Вот уж действительно, до чего только не доводит скука, сказала Нелли едва ли не с презрением. - Да что вы о себе возомнили?! воскликнула она взволнованно. - Уж не числюсь ли я у вас в подозреваемых?

Я рассмеялся так громко, как только мог, прекрасно понимая, что кто-кто, а Кутузов нисколько не одобрит эту мою игру с Орловой.

- Слишком громко сказано! - заверил я мою несостоявшуюся любовницу. Впрочем, я и не собирался заходить настолько далеко. - Вы преувеличиваете, - добавил я. - Мне вовсе не пристало изображать из себя сыщика-любителя. И тем не менее я хотел бы выяснить, что же произошло. Думаю, и вам, ее ближайшей подруге, это тоже должно быть небезинтересно, -ее нежелание разговаривать наводило на странные подозрения. Неужели к гибели графини может быть причастна Елена Николаевна? Все-таки эта мысль никак не укладывалась в моем сознании.

- Конечно, интересно - Нелли взяла себя в руки и согласилась.

- Вы не заметили в ее поведении накануне гибели ничего подозрительного?

- Кажется, она с кем-то встречалась, - сообщила Нелли, нервно теребя своими изящными пальчиками часовую золотую цепочку, обвитую вокруг шеи.

- С Павлом Корецким?

Нелли покачала головой и тихо промолвила:

- С кем-то еще.

Дело становилось все занимательнее, с каждой минутой я все более жаждал узнать имя ее таинственного поклонника.

- Так назовите же его! - воскликнул я и тут же пожалел о своем порыве.

- Мы с Татьяной не были настолько близки, как Вы себе вообразили! возмутилась Елена Николаевна и наконец выпустила из своих холеных ручек цепочку. Она приоткрыла крышечку часов, взглянула на циферблат и захлопнула ее со щелчком. -Она не обнажала своей души и не доверяла мне свои сердечные тайны. Может быть, только намекала, - Нелли развела руками.

- И все же, - я продолжал настаивать, уверенный, что Орлова недоговаривает, чем окончательно вывел из себя Елену Николаевну.

- Я думаю, ваш визит подошел к концу, - заявила она бесцеремонно. Неужели вы не понимаете, что компрометируете меня? Ведь я замужняя женщина и должна оберегать свою репутацию, особенно в отсутствие мужа. Так что прошу меня извинить, - Елена Николаевна дернула за шнурок, и я не успел опомниться, как был выпровожен расторопной Ариной к выходу, где каменным изваянием застыла фигура седоусого швейцара.

Выходя из подъезда, я столкнулся с экипажем, который едва не сбил меня с ног, и это мне совсем не понравилось. Кажется, у меня постепенно начала развиваться мания преследования, что, впрочем, при моем образе жизни было не удивительно.

Имя Евгрфа Петровича Бибикова было мне хорошо известно, более того, я знал, что он тоже входит в одну из масонских лож. Уверен я не был, но предполагал, что в Общество "Ищущих манны", поэтому вполне серьезно расчитывал на его содействие, так как братья всегда помогали друг другу, камень за камнем воздвигая свой Божественный храм.

Я поймал извозчика и отправился в гости к генералу, который проживал недалеко от Бердова моста у речки Пряжки. При мне была орденская печать с эмблемой дикого камня, которую я собирался предъявить ему в доказательство моих слов.

У парадного входа меня встретил лакей в ливрее, поблескивая серебряными пряжками на туфлях, от чего я почувствовал себя едва ли не в восемнадцатом веке, не хватало только напудренного екатерининского парика.

Бибикова дома не оказалось, зато я мило побеседовал с его любезной супругой Дорофеей Владимировной, которая угощала меня сладким, крепко заваренным чаем. Я как раз раздумывал, каким бы образом мне переговорить с Харитой, как в отделанную в русском стиле столовую вошел только что вернувшийся генерал.

- Яков Андреевич! - он кивнул мне в знак приветствия. - Чем обязан?

- У меня к вам одно важное дело, - ответил я, извлекая из кармана печать. Дорофея Владимировна сослалась на хозяйственные дела и оставила нас одних.

Евграф Петрович внимательнейшим образом рассмотрел печать с символичнским изображением.

- Дикий камень, - произнес он задумчиво. - Душа человеческая, генерал помолчал немного, а затем спросил:

- Так что же, mon cher, привело вас ко мне? Какое неотложное дело?

И тогда я рассказал Бибикову, чем занимаюсь. Он с пристальным вниманием выслушал мою историю и поинтересовался:

- А я-то чем помочь могу?

- Представьте меня гувернантке Харите, - попросил я. - Покойная Картышева, говорят, с ней близка была.

- Вы считаете, что она могла быть причастна к делу? -ужаснулся генерал. Я прочел в его узких серых глазах страх за детей.

Я поспешил его успокоить:

- Ничего определенного я пока сказать не могу - осторожничал я. - Но, думаю, - нет. Просто Харита Никифоровна могла бы пролить свет на некоторые неясные вопросы, - это я, конечно, слегка преувеличил, на данный момент практически все вопросы оставались неясными.

Евграф Петрович крикнул того же лакея из прошлого столетия, приказав ему отвести меня в детскую, где царствовала гувернантка.

Стены комнаты, обитые тонкой нежно-розовой материей, в солнечном свете, льющемся из раскрытого окна, отливали золотом. Над пустым камином, временно осиротевшим до грядущей зимы, величественно красовались два семейных портрета в массивных бронзовых рамах. С одного, насупив брови, нежно-голубыми глазами смотрел пожилой господин с напудренными волосами в темно-синем поколенном кюлоте. С другого улыбалась русоволосая красавица в муаровом платье с глубоким вырезом, отделанном мехом.

На низком овальном столике красного дерева стоял красивый бронзовый светильник, рядом лежали заточенные гусиные перья, стоял пюпитр.

У стены расположились две детские кровати, над которыми крепился полог. В центре полукругом стояли несколько кресел, обитых изурудно-зеленым штофом. Над столиком и по бокам от камина висели полки, до верху набитые книгами. В углу примостился комод того же красного дерева, на нем восседала фарфоровая златокудрая кукла с нарисованными глазами. По моим подозрениям, вместительные ящики его скрывали горы детских игрушек.

У трюмо прихорашивалась миловидная девушка в белом батистовом платье с античной камеей, приколотой на корсаже. Не успел я появиться в комнате, как ее живые, по-детски лучистые глаза остановились на моем отражении. Она резво обернулась, передернув хрупкими плечиками и отогнав от себя наваждение зазеркалья.

- Алина, - сказала она, тряхнув темно-русыми кудрями и рассыпав их по плечам.

Я поклонился.

- Яков Андреевич, - в ту же секунду открылась дверь и в детскую впорхнул белокурый глазастый ангел.

- Алина! - позвал он громким настойчивым голосом, сжимая в руках бильбоке, новомодную игрушку. Чашка на палочке буквально вибрировала и ходила ходуном, шарик то и дело взлетал к самому потолку, и девочка неприменно его ловила. Ловкости этой пятилетней шалунье было не занимать. Она подошла к сестре и ткнула в меня тоненьким пальцем:

- Это кто?

- Яков Андреевич, - посмеиваясь, повторила за мной Алина.

Секундой позже я смог поздороваться с Харитой Никифоровной, высокой и статной женщиной лет тридцати пяти в грезетовом бледно-зеленом платье и таких же, под цвет, перчатках с застежками. Лицо у нее было вытянутое, загорелое, бронзово-золотистое, с россыпью мелких морщин в углах умных усталых глаз.

- Девочки, тише, - мягко попросила она, и те, как ни странно, послушались. А я почему-то проникся к ней жалостью и сочувствием.

"Жарко, наверное, в шерстяном-то платье, - пронеслось у меня в голове. - Мода и красота жертв требуют!"

Лакей кивнул в мою сторону и сквозь зубы процедил:

- От Евграфа Петровича, для разговору.

- Мы собирались на прогулку, - произнесла гувернантка, словно угадав мои мысли, и взяла с консоли маленький воздушный зонтик от солнца.

Старичок-слуга нас покинул, и Харита Никифоровна отвела меня в библиотеку, велев девочкам дожидаться в детской. На прощание ангелочек чуть не угодил мне шариком в глаз.

- Прелестное дитя, - растерянно заметил я.

Невозмутимая Харита Никифоровна улыбнулась:

- Действительно прелестное, - затем она наморщила лоб и, словно вернувшись из запредельных сфер, неподвластных человеческому пониманию, любезно поинтересовалась:

- Так о чем же вы хотели спросить?

- О вашей воспитаннице Татьяне, - осторожно ответил я, сосредоточенно наблюдая за ее реакцией.

Гувернантка немного побледнела, и ее веселый деревенский загар, от которого не спасал и зонтик, померк, потускнел, будто ясное небо в туманные сумерки. Зрачки в огромных бледных глазах расширились, от чего они стремительно потемнели. Она сжала кулаки так, что даже захрустели костяшки пальцев. По тому, как Харита себя вела, я понял, что она наслышана о Татьяниной гибели.

- Вы хотите найти... - она замялась, подбирая подходящее слово, - это чудовище? Монстра, убившего мою девочку? - ее лицо исказила боль. - Я была к ней привязана, так привязана, - защебетала Харита скороговоркой, слезы сами собой побежали по впалым щекам, обтянутым кожей, напоминающей пергаментную бумагу. - Я любила Танюшу, как собственную дочь, - всхлипывала она.

Полный болезненного и щемящего сопереживания, я молча стоял, переминаясь с ноги на ногу и не смея прервать ее горестный монолог.

Наконец гувернантка, кажется, успокоилась, и я рискнул нарушить воцарившееся на несколько мгновений молчание.

- Вам есть что мне рассказать? - спросил я ее участливо.

- Да, - резко произнесла она, и я насторожился, приготовившись слушать Хариту Никифоровну с удвоенным вниманием. Я чувствовал, что темная завеса тайны приоткрывается, еще чуть-чуть, и я ухвачусь за нитку клубка, который и приведет меня к безжалостному убийце.

Однако Харита Никифировна не спешила давать мне в руки нить Ариадны.

- Вы были знакомы с Татьяной? - спросила она, разглядывая мое лицо и словно колеблясь, открыть или не открыть не внушаещему доверия незнакомцу то, что известно только ей одной.

- Нет, - я отрицательно качнул головой, которая у меня уже раскалывалась от того, что головоломка никак не хотела разгадываться. Впрочем, я вынужден был делать скидку и на последствия лейпцигского ранения, а потому и винить не только свой интерес.

- Я могу надеяться, что услышанное вы не предадите огласке? поинтересовалась Харита, взволнованно теребя в руках свой зонтик, который почему-то прихватила с собой в генеральскую библиотеку. - Мне дорога ее репутация, пусть даже... - женщина запнулась. - Пусть даже, - выговорила она с трудом, - Таня и умерла.

Уж на что, на что, а на это она могла надеяться, или я не был бы Яковом Андреевичем Кольцовым.

- Разумеется, - уверил я Хариту Никифоровну.

- Хорошо, - решилась она, словно собираясь ринуться в бездну. - Таня в последнее время стала меня пугать, она изменилась, - гувернантка сделала паузу, чтобы проверить какое впечатление произвели на меня ее многозначительные слова. Она глубоко вдохнула и продолжила:

- Таня всегда была девочкой послушной, спокойной. Резкого слова не скажет, грубого жеста не сделает. Нежная такая, ласковая, - предприняла Харита Никифоровна экскурс в историю. - А незадолго до трагедии, - женщина снова всхлипнула и сглотнула застрявший в горле огромный ком, -Таня стала нервная, дерганая какая-то вся, будто в нее бес вселился, - Харита Никифоровна перекрестилась. - Нехорошо так про покойницу говорить, ну да ладно! - она махнула рукой. - Раздражалась по пустякам, с маменькой они то и дело слово за слово... Я ведь ушла из дома Картышевых где-то за полгода до того, как несчастье случилось. Таня и сюда ко мне забегала.

- В тихом омуте, как известно, черти водятся, - заметил я едва слышно.

Харита Никифоровна не обратила на мою реплику никакого внимания и снова приступила к своему прелюбопытнейшему рассказу:

- У нее была какая-то тайная привязанность, - заявила она, очертив своим зонтиком в воздухе огромную дугу. - И я эту связь не одобряла!

- А имя своего воздыхателя Таня не называла? - спросил я нетерпеливо.

- Нет, - гувернантка качнула головой, и я прикусил губу от разочарования. Фортуна явно не желала мне улыбаться!

- Князь знал об этой связи? - задал я новый вопрос, считая, что ревность толкает и не на такие преступления.

- Вы имеете в виду Павла Корецкого? - осведомилась Харита Никифоровна.

- Да.

- По-моему, догадывался, - гувернантка наморщила лоб. - Но утверждать не буду. Доподлинно мне об этом не известно, а вводить вас в заблуждение мне бы не хотелось, - произнесла она с пафасом.

- Из-за чего Корецкий чуть было не стал участником дуэли? поинтересовался я.

- Поединок?! - воскликнула Харита Никифоровна, ее и без того большие глаза расширились, она всплеснула руками. - Впервые об этом слышу! Какой кошмар! - гувернантка была ошеломлена. - Впрочем, этого можно было ожидать, - усилием воли ей удалось взять себя в руки, и она вздохнула. Бедная Таня, до чего она себя довела!

- Так, значит, для вас это полная неожиданность?! -изумился я.

- Не совсем, - Харита Никифоровна замялась, я снова заметил, как по ее лицу пробежали волны сомнения. Женщина колебалась, стоит ли ей делиться со мной тем, что она узнала, или унести эти сведения с собою в могилу, чтобы не опорочить имя своей воспитанницы.

Я упорствовал в своем страстном желании докапаться до истины:

- Ну же!

- Хорошо, - гувернантка махнула рукой. - Я вам скажу. Вы, на мой взгляд, производите впечатление порядочного человека. Совсем недавно я узнала, что Таня на целый месяц куда-то уезжала с этим... - Харита замолчала, подбирая подходяшее корректное слово, - негодяем, - наконец проговорила она.

- И ее родители это допустили? - пришел черед удивиться и мне.

- Она сказала, что едет к тетке в Москву, - сказала Харита Никофоровна. - Я очень жалею, что послушалась ее и ничего не сказала графу.

- Таня не называла место, куда она собиралась? - поинтересовался я в предвкушении новых открытий. Но гувернантка не оправдала моих надежд:

- Не называла, - сказала она печально.

Тем не менее я мог сделать некоторые выводы:

Во-первых, горничная Камилла определенно мне врет. Скорее всего, она сопровождала Таню в поездке, а значит, просто обязана быть в курсе событий.

Во-вторых, у юной графини был любовник, с которым, по всей видимости, и собирался стреляться Павел Корецкий.

В-третьих, исходя из первых двух выводов, в деле убитой графини Картышевой наметились двое подозреваемых: обманутый жених и неизвестный, имя которого мне так и не удалось узнать.

Зачем Таня Картышева уезжала из города? На этот вопрос у меня ответа не было. Чтобы получить его, я решил нанести еще один визит мадемуазель Камилле. Поэтому я распростился с Харитой и с милым семейством Бибиковых и направился на Офицерскую улицу.

Анна Васильевна была все также печальна и гостеприимна. Хозяйка с порога сообщила мне, что Алексей Валерианович по-прежнему отсутствует, но она рада меня видеть.

- Присаживайтесь, - указала она на стул. Я послушался, и Анна Васильевна, расправив юбки, устроилась поблизости от меня в глубоком кресле. Я заметил, что она собирается мне что-то сказать и собирается с духом. Глаза у нее, как и прежде, были на мокром месте, они покраснели от сез и недосыпания, но сегодня графиня Картышева уже не хваталась без устали за платок, как в мой прошлый визит.

Я хотел обратиться к ней с обычными словами любезности, но она прервала меня нетерпеливым движением руки.

- Почему же вы сразу не сказали? - укорила меня Анна Васильевна, чем вызвала мое искреннее недоумение.

- Чего не сказал? - удивился я.

- Что вы разыскиваете убийцу моей дочери, - заявила она, уставившись мне в глаза немигающим взгядом. - Андрей Валерианович приезжал, мы с ним долго говорили о вас, - добавила она.

Мне стало не по себе, я ощутил пугающее нечто, которое неумалимо на меня надвигалось. Неужели Картышев осмелился сказать ей и об Ордене? Я в это просто не мог поверить, сама эта мысль мне казалась совершенно невероятной. Хотя... Я-то ведь не скрывал от Миры и Кинрю, что числюсь в масонской организации. Да и мое расследование пока не касается интересов ложи. И тем не менее...

Видимо, мои мысли отразились у меня на лице, потому что Анна Васильевна спросила:

- Mon ami, чего же вы так испугались? Вам следовало сразу открыться мне, а не ходить вокруг, да около. Хотя, признаюсь, я не вижу в этом вашем расследовании особенного смысла. Вчера заходил господин из полиции, пренеприятнейший такой субъект, так он говорит, что моя дочь стала жертвой трагических обстоятельств. Случайная жертва, так сказать, -губы графини Картышевой побелели, и она налила себе воды в прозрачный стакан. Я уж подумал, что снова не обойдется без нюхательных солей, но ошибся, Анне Васильевне в этот раз удалось справиться со своими нервами самостоятельно. - Скорее всего, какой-то бродяга ее... - она не договорила.

- Мне так не кажется, - заметил я.

- Вы и правда напали на след убийцы? - лицо Анны Васильевны оживилось, но покрылось красными пятнами. Мне показалось, что она встревожилась еще больше.

- Я этого не говорил.

- Тогда почему вы вернулись?

- Мне надо переговорить с вашей камеристкой Камиллой и, кроме того, уточнить некоторые сведения касательно недавней поездки вашей дочери.

- Вы и об этом уже знаете? - графиня вспыхнула.

Я немного схитрил:

- Разве она уезжала не к тетке?

- Да, то есть нет, - Анна Васильевна занервничала. -А впрочем, вы все равно узнаете о бесчестии моей дочери! -воскликнула она, подошла к секретеру и выдвинула верхний ящик:

- Вот, - графиня протянула мне распечатанный конверт. Я вопросительно посмотрел на нее.

- Читайте, - махнула она рукой.

Я пробежал глазами письмо. Оказалось, что оно было написано рукою той самой московской тети, которая упоминала, что больше года не видела племянницы, и интересовалась ее здоровьем.

- Где она была? С кем? Мерзавка Камилла ни о чем говорит не хочет, а она же с ней ездила, тварь такая! - Теперь Анна Васильевна от слез все же не удержалась. - Заклинаю, - взмолилась она. - Только не говорите графу! Мы потеряли дочь, но пусть хотя бы ее имя останется незапятнанным!

Я ее успокоил:

- Конечно.

Следовательно, мои предположения оказались верными, дело оставалось за малым - разговорить мадемуазель Камиллу.

Я вернул графине письмо, она убрала его в ящик и закрыла на ключ.

- Сожгу сегодня же, - зло сказала она. - Эх, Танечка, Танечка! Бедная моя доченька!

- Я хотел бы переговорить с Камиллой, - на ее счет я питал большие надежды.

Анна Васильевна горько усмехнулась:

- Вещи собирает мадемуазель, - сообщила она. - Не место ей в порядочном доме. Пусть убирается!

- Как?

Я терял свой единственный шанс. Конечно, потом мне в любом случае удалось бы отыскать камеристку. Только кто знает, сколько на это было бы затрачено сил и времени?!

- Неужели вы и впрямь полагаете, что я и дальше стала бы держать у себя эту гадину? - спросила графиня с отвращением.

- Она еще не ушла? Как мне ее найти? - воскликнул я.

- Не знаю, - на лице Анны Васиьевны читалось нескрываемое презрение. - Возможно, она все еще в своей комнате. В бывшей ее комнате, уточнила она.

Я выбежал из гостиной и помчался в комнату Камиллы, скользя подошвами туфель по паркетному полу, и едва не рухнул у лестницы. Но мне все-таки удалось удержать равновесие, я в несколько секунд добраля до цели, распахнул дверь и...

Комната пустовала! Как тут было сдержаться и не выйти из себя?!

На пороге появился знакомый камердинер.

- Вы все мадемуазель Камиллу разыскивате? - спросил он скорее для проформы, так как был уверен в моем ответе. -Так она только сейчас ушла. Я ей еще вещи тащить помогал, -добавил старичок. - С серного входа.

Камердинер снова провел меня тем же путем, что и в прошлый раз, и получил заслуженную награду. Я сбежал с крыльца, разглядев на приличном расстоянии изящную женскую фигуру, которая от меня стремительно удалялась. Я прибавил шагу и вскоре ее нагнал.

- Мадемуазель Камилла! - я окликнул француженку, но она не отозвалась. Тогда мне пришлось схватить беглянку за край канзы, концы этой кисейной накидки были завязаны у нее крест-накрест на талии, которую можно было без преувеличения назвать осиной.

- Ах, это снова вы? - Камилла обернулась. - Что вам угодно на этот раз? - спросила она с негодованием, устремившись к калитке.

- Уберечь вас от тюрьмы, мадемуазель!

- Да что вы говорите?! - Камилла негодовала. - Мне кажется, я сплю и вижу дурной сон. Оставьте меня, наконец, в покое!

Легкий ветерок растрепал ее каштановые волосы, и она то и дело поправляла их рукой.

Мне пришло в голову немного изменить свою тактику:

- Я вам заплачу, - пообещал я Камилле. - Если вы ни при чем, и вам нечего скрывать, то мое предложение должно показаться заманчивым. Или, - я перешел к угрозам, - по вам, Камилла, уже плачет сибирская каторга! Вы не были в Сибири? - невинно осведомился я. - Не слыхали, как гремят железные кандалы? Таежный климат отличается от парижского! - откуда я мог знать, что каким-то непостижимым образом предвижу свою судьбу?

- Прекратите меня пугать, monstre! - воскликнула Камилла. Кстати, чудовищем меня назвали впервые, и мне это почему то не понравилось. В дальнейшем я привык и к более неласковым именам.

- Это для вашего же блага, сударыня, - я улыбнулся самой очаровательной улыбкой, на которую только был способен, и отпустил ее локоть.

- Ну, ладно, - Камилла сдалась, видимо взвесив все "за" и "против" делового сотрудничества со мной. Перспектива легкого заработка показалась ей более заманчивой, чем тюрьма. Облокотившись о чугунное кружево ограды, она спросила:

- Так что же, сударь, вы конкретно желаете узнать?

Я ответил:

- Сущую малость.

- Не сомневаюсь, - Камилла усмехнулась.

- Был ли у вашей барышни любовник?

- Был, - призналась Камилла.

- Он действовал через вас?

- С чего вы взяли? - возмутилась камеристка с видом оскорбленной невинности.

- Он вам платил? - Я встряхнул ее за плечи. - Говорите же!

- Мне некогда с вами разговаривать! - воскликнула Камилла. - Вы что, не видите? Мне же отказали от места. У меня назначена встреча с госпожой Сычевой, если я опаздаю, то останусь без работы! Лучше давайте условимся о встрече, и я все расскажу в спокойной обстановке.

- Вы не исчезнете?

- Конечно, нет. Ведь, вы, я полагаю, все равно меня отыщете.

- Справедливо полагаете! Я заплачу сто рублей, если вы обстоятельно ответите на все мои вопросы.

- Обязательно отвечу, - сказала горничная. - Только попозже. Часов в семь-восемь вечера вас устроит?

Мне пришлось дать согласие, но впоследствии я себя за это винил. Я поверил Камилле на слово, полагая, что обещанное вознаграждение заставит ее сдержать данное мне слово, но не учел, что и убийца может предпринять ответный шаг. И в этом была моя ошибка, о которой я потом горько сожалел.

- Хотя бы скажите, куда вы ездили с Татьяной в июле? - спросил я напоследок.

Уходя, Камилла ответила:

- В сторону Орши, недалеко от Борисова. Есть там такая деревушка Студенка. Мы там с барышней неделю прожили.

- А...

- А все остальное вечером, - пообещала Камилла. Я объяснил ей, как легче добраться до моего особняка.

Я ума приложить не мог, что же забыла графиня Татьяна Картышева в этой самой Студенке. Вот и пойми, что у этих барышень в голове.

Меня просто бесило, что я так и не выяснил имени княжеского соперника. Оставалось только вечера ждать, да уповать на удачу.

Я вернулся домой усталый, голодный и раздраженный, но спустя полчаса пришел в свою обычную норму и расположился в гостиной за шахматной доской. К этой игре я пристрастился еще на Востоке, она помогала мне успокаиваться и размышлять. Такой вот я себе выбрал своеобразный метод медитации.

Шахматами мы баловались с Кинрю, Мира нашу забаву не признавала. Слоны и ферзи наводили на индианку тоску, она предпочитала фигурам, вырезанным из желтоватой слоновой кости, свои древние тяжелые книги и шкатулки с драгоценностями, которые я ей дарил.

Вид у Юкио в европейском костюме был весьма оригинальный. Он возлежал на диване в длинных панталонах со штрипками, которые держались на подтяжках и еще только входили в моду. Щеки ему подпирал стоячий крахмальный воротничок белой рубашки, поверх которой красовался пестрый жилет.

- Как продвигается расследование? - поинтересовался он, передвигая слона.

- Медленно, - ответил я коротко и поделился с ним своими догадками.

Кинрю задумался, я "съел" у него ладью, а японец практически никак на мой ход не прореагировал.

- Да что с тобой? - изумился я. Обычно обыграть его в шахматы не имелось возможности, а здесь возникла прямая угроза мата. На мой взгляд, это была дурная примета.

- Вы зря ее отпустили, - наконец-то изрек японец. -Это большая, огромнейшая ошибка.

- Кого? - мой ум все еще был занят шахматами.

- Камиллу, - Юкио Хацуми бросил на меня осуждающий долгий взгляд. Она не доживет и до вечера.

- По-моему, это невозможно! - засомневался я.

- Если поездка Татьяны как-то связана с ее смертью, а Камилле и в самом деле известно что-то важное, то у нее очень мало шансов выжить.

Я погрузился в мрачные мысли. Прикидывая и так и эдак, я все более убеждался в правоте Кинрю и жалел о своей беспечности. Выходило, что француженка навестит меня вечером только в единственном случае - если ей повезло, и убийца на время выпустил ее из своего поля зрения.

Правда, существовала и другая возможность, о которой уже упоминал Кинрю. Поездка графини могла и не иметь никакого отношения к ее трагической гибели. Но это казалось мне маловероятным. Я рассуждал следующим образом.

Если Татьяна вышла в парк в такое время одна и при этом старалась остаться незамеченной, значит, о встрече было условлено заранее, а так как живой ее больше никто не видел, выходило, что она встречалась с убийцей, с которым, по-видимому, была хорошо знакома . Скорее всего, неизвестный действовал через горничную, которая и устраивала эти свидания.

Если мои догадки верны, и Таня уезжала из города для того, чтобы навестить возлюбленного, она, очевидно, узнала в этой поездке что-то такое, из-за чего любовник и поспешил ее устранить. Оставалось только выяснить, что именно?

Согласно другой моей версии, которая основывалась на ревности, главным действующим лицом в этой трагедии выступал Павел Корецкий, который каким-то образом узнал о свидании -здесь, как я полагал, тоже могла быть замешана Камилла - и выследил невесту, которая от его руки и погибла. Проверить мою догадку было не сложно, достаточно выяснить, носил ли когда-нибудь князь эмалевое кольцо с сапфиром.

Кинрю втянулся в игру и объявил мне шах, но партию мы так и не успели закончить. Мира сказала, что меня спрашивает высокий гвардейский офицер, представившийся Сергеем Рябининым.

III

Красавец Рябинин появился в моей гостиной под звонкое бряцание своих шпор. Невольно я обратил внимание, каким заинтересованным взглядом одарила брюнета моя преданная Мира. Я неожиданно понял, что ревную, и постарался подавить это подлое чувство в самом его зародыше.

- Bonjour! - радостно приветствовал нас Сергей Арсеньевич. Мира в ответ кивнула, горничная ее смутилась и выскользнула из комнаты.

- Bonjour, monsieur, - ответил Кинрю. У офицера немного отвисла челюсть, так как азиата он вообще, по-моему, видел впервые, а вообразить, что японец способен говорить по-французски, было выше возможностей Рябинина, фантазии у него на это не хватало.

- Я слышал, что вы большой оригинал, но не предполагал, что... взгляд Сергея Арсеньевича остановился на Мире, и его цыганские глаза вспыхнули.

- Это же сенсация! - воскликнул он. - la femme la plus seduisante de Petersburg!

- Мире известно, что она самая обворожительная женщина в Петербурге, - с небольшим акцентом лениво заметил Кинрю, складывая фигуры.

- Благодарю вас, сударь, - Мира склонила голову, и ее роскошные волосы цвета вороного крыла рассыпались по обнаженным плечам.

У Рябинина пересохло в горле, и я понял, что Серж пропал. Ходили слухи, что кавалергард был пылким поклонником цыганской певецы Стеши. Но цыганка была московской знаменитостью, а Мира... Мира здесь. Как я недавно убедился, в северной столице уже поговаривали о ее таинственности, о красоте, о прекрасном голосе, так что Рябинину спасения не было. Только вот как поведет себя Мира?

Индианка предложила гостю присесть в глубокое кресло, и Серж послушался безоговорочно. Наблюдая за его поведением, я решил, что было бы неплохо использовать Миру как осведомителя. Идея, конечно, не комильфо, но куда деваться? Уж она-то, конечно, Рябинина бы разговорила.

Я пригласил всех в столовую, где был уже накрыт стол на четыре персоны, а сам поднялся в свой кабинет, где извлек из тайника эмалевый перстень. Сапфир переливался всеми своими гранями в свете единственной свечи. Взгляд мой остановился на тетради, к которой я сегодня так и не прикоснулся. И что бы сказал Иоанн Масон, глядя на это?

Но сокрушаться не было времени. Окольцевав безымянный палец, я дернул шнур от звонка, водрузив картину на положенное ей место. Потом велел камердинеру немедленно пригласить ко мне Миру, которая не заставила себя ждать. Волосы она убрала в прическу a la grecque, в ушах засверкали бриллиантовые серьги, платье из шелка, задрапированное на античный манер, только подчеркивало ее неординарность.

- Яков, вы меня звали? - спросила она заинтересованно, поглаживая тонкой рукой бархатную обивку моего канапе. От Миры исходил кружащий голову, опьяняющий аромат восточных духов.

- Да, - я кивнул и издали, очень осторожно приступил к изложению своей необычной просьбы, опасаясь полностью утратить ее расположение. Но, как оказалось, мой страх не имел под собой никакой серьезной причины. Мира ничуть не была удивлена моим не вполне корректным предложением.

- Я сразу поняла, что именно в этом, Яков, и будет заключаться ваша просьба, - сказала она. - Буду рада оказать вам услугу, - в глазах ее заплясали игривые огоньки.

Ни с того, ни с сего я подумал, что эта женщина может принести мужчине или неземное блаженство, или, что более вероятно, погибель.

Рябинин с Кинрю уже ждали нас за резным дубовым столом, заставленным всевозможными яствами. Не зная пристрастий гостя, я решил не рисковать и не угощать его своими излюбленными блюдами восточной кухни. Стол был накрыт крахмальной камчатой скатертью, которая свежо похрустовала при каждом прикосновении. На ней красовался рыбник из осетрины, цыплята в блестящем желе, груши и прочие вкусности, да несколько бутылок моего любимого шамбертена.

К моему великому удивлению, Кинрю и Рябинин, похоже, нашли общий язык, скорее всего, конечно, не японский, и мило беседовали, ожидая хозяина.

В тот миг, когда появилась Мира, Рябинин присвистнул.

- Что с вами, Сергей Арсеньевич? - невинно осведомился я, изображая из себя глуповатого простофилю.

- Dieu! mon dieu! - затороторил он всуе имя господне, что, в принципе, для меня как масона было оскорбительно, но я промолчал, понимая, что благодаря его слепому восторгу в скором времени обрету la possibilite d`une conquete, говоря русским языком, возможность победы.

Мира улыбнулась усатому ловеласу своей самой обворожительной улыбкой и села за клавикорды. Голос ее звучал божественно, словно созданный для высокого искусства.

- Сирена, - прошептал, к моему удовольствию, растроганный Серж.

За столом завязалась светская беседа.

- Я слышал, что вы в Преображенском полку служили, -произнес Сергей Рябинин задумчиво. - Отчего же в отставку подали? Или блеск аксельбантов разонравился?

- По случаю ранения в сражении, кем-то окрещенным "Битвой народов". ответил я.

- Так, значит, под Лейпцигом воевали, - понял Серж и сказал с почтением:

- Наш человек, герой!

- Каждый выпоняет свой долг, - ответил я с пафасом.

- Messieurs, - взмолилась Мира, изображая из себя легкомысленную красавицу. - Давайте сменим тему разговора!

- Яков Андреевич, и где вы только раздобыли это бесценное сокровище?

Я ответил туманно:

- В стране коралловых жасминов и "Рамаяны".

- Мне говорили, - признался Рябинин, - что вы человек странный.

Я промолчал в ответ, и гость мой на эту тему тоже больше ни словом не обмолвился. Серж поглядывал на мой палец с эмалевым кольцом, а меня так и подмывало спросить его, не знает ли он имени его владельца. Однако я полагал, что всему свое время, и поэтому не торопил события.

После недолгого молчания Мира заговорила первой. Речь, в частности, зашла о природной жестокости мужчин.

- Ну так докажите же нам свое мнение! - горячился Сергей Арсеньевич. - Я, допустим, существо безобидное и ранимое, - сообщил он, кокетливо стреляя бархатными глазами.

- Ну, возьмем, к примеру, поединки, - вслух рассуждала Мира. - Разве женщине придет в голову стреляться?

- Позвольте, - перебил ее Серж. - Это же вопрос чести. Честь - высшее достоинство благородного человека, и порой она крайне нуждается в защите!

- Согласна, - сказала Мира. - Но не таким же варварским способом!

- А на вашей родине способы более гуманные? - парировал офицер.

- Речь не идет об Индии, - возмутилась Мира. - Я говорю о так называемых европейских странах, жители которых, считают себя людьми цивилизованными, - индианка перевела дух и продолжила:

- Например, я слышала, что совсем недавно стрелялся князь Корецкий, Мира не обращала внимания на протестующие жесты ее пылкого поклонника. Если даже такие люди!.. -возмущалась она. - А ведь за ним-то не водилась слава бретера!

Рябинин едва сдерживался, чтобы не взорваться, его щеки побагровели, от чего он перестал казаться знойным красавцем.

- Вы не правильно осведомлены! - Серж негодовал. -Эта дуэль не состоялась. Радевич вовремя спохватился и принес ему свои извине... Рябинин осекся на полуслове, поздно сообразив, что болтает лишнее.

Я развернулся к окну таким образом, что мое лицо оставалось только в поле зрения Миры, и подмигнул своей юной сообщнице, так как она явно заслуживала аплодисментов. Теперь благодаря ее скромному участию мне стало известно имя таинственного любовника покойной графини. Кинрю посмеивался, расправляясь с цыпленком, он-то нашу игру раскусил почти с самого начала, это вам не шахматы, это куда более примитивно!

Я велел передать кучеру, чтобы запрягал экипаж, полагая, что prince Корецкий уже заждался, поскольку был предупрежден Рябининым о нашем предстоящем визите.

В карете Сергей Арсеньевич, начиная уже кое-что понимать, осведомился:

- Почему вы так интересуетесь князем Павлом и этой его проклятой дуэлью? Вы полагаете, я не заметил, что ваша индианка только и делала, что подначивала меня?

Я подумал, что Серж себе явно льстит, он ведь и в самом деле ничего не заметил. Когда в его красивую, но пустую голову закрались первые подозрения, было уже слишком поздно.

- Право же, mon cher, вы преувеличиваете.

- Не думаю, - произнес он встревоженно. - Ведь вы так и оставили без ответа мой вопрос, а это наводит на размышления. Что-то здесь нечисто! заявил Рябинин уверенно.

- Вы, вероятно, слышали о загадачном убийстве графини Картышевой, начал я вдоваться в подробности. Делать мне этого не хотелось, но обстоятельства обязывали.

- Ах, вот из-за чего весь сыр-бор! - стукнул себя по лбу горе-секундант. - Неужели вы подозреваете Корецкого в смерти Татьяны? искренне изумился он. - Князь - не тот человек, - заявил Серж с уверенностью. - Стреляться - да, но чтобы руку поднять на женщину?! Это уж вы хватили!

Я не стал возражать:

- Возможно.

В этот момент я подумал о Камилле, о которой как-то забыл, увлеченный разговором о поединках. Она так и не пришла. На меня словно повеяло кладбищенским холодом, я так и видел мадемуазель где-нибудь с перерезанным горлом или простреленной головой. Неужели она унесет все свои секреты с собой в могилу?

- Что с вами? - Сергей Арсеньевич заметил мое сотояние. - У вас даже губы побелели! - воскликнул он. - Вы напуганы? Я вас уверяю, князь Павел не убийца!

Я смог лишь тихонько кивнуть в ответ, так как перед моими глазами маячил могильный камень.

- Не уберег душу людскую? - вопрошал с небес громовой голос.

Я в ответ еле слышно прошептал:

- Errare humanum est! Однако Рябинин меня расслышал.

- Что вы там на латыни про ошибки толкуете? - осведомился он.

Я перевел:

- Человеку свойственно ошибаться!

- С Корецким как раз тот случай! - снова заладил Серж свое, но взгляд своих жарких глаз от эмалевого перстня не отводил.

- Неужели вам мой перстень так понравился, что вы только на него и смотрите всю дорогу?! - поинтересовался я, окончательно придя в себя после своего мрачноватого видения.

Рябинин смутился:

- Сапфир играет красиво, огранка тонкой работы, - это он в полумраке экипажа рассмотрел. Я с трудом удержался от улыбки.

- Ой ли?

Карету снова тряхнуло, Рябинин уперся локтем мне в бок.

- У вас все хиханьки да хаханьки, - обиделся он. -Нехорошо обижать нового друга.

Я серьезно согласился:

- Нехорошо. Только в чем же обида?

- Видал я уже где-то это ваше кольцо, только вспомнить никак не могу, где именно, - Сергей Арсеньевич нахмурился, наморщил лоб и обхватил свою голову руками, от чего стал похож на скульптуру античного мыслителя.

- А не у князя ли? - осведомился я, снимая перстень и поднося его поближе к глазам Сергея.

- Нет - возразил Рябинин. - Точно не у Корецкого, -уверенно заверил меня кавалергард.

Я стал осознавать, что одна из моих блестящих версий затрещала по швам. Но, слава всемогущему Богу, у меня оставалась еще одна, и не менее блестящая!

- Как мне снова увидеть Миру? - жалобным голосом спросил меня Серж, выходя из кареты. Яркий сноп солнечного света ударил нам обоим в глаза, и я зажмурился. Не люблю такие ослепительные закаты!

- Яков, я к вам обращаюсь, - настаивал Рябинин.

- Вот бы с ней и поговорили на эту тему! - я усмехнулся, прекрасно понимая, что бравый кавалергард не будет пользоваться успехом у моей индианки.

- Так я могу нанести вам новый визит?! - обрадовался Рябинин, сверкнув черными глазами, и ослепительно заулыбался.

- C`est bien, - ответил я. - Хорошо!

Я с удивлением обнаружил, что выступаю в роли Мириного опекуна.

Водрузив кольцо на свое прежнее место, я в сопровождении моего нового друга направился в сторону княжеского особняка, который встречал нас огромными колоннами куполообразной ротонды.

Миновав анфиладу освещенных лампами комнат с высокими потолками, мы вошли в парадный зал, где нас ожидал Корецкий.

Я с интересом оглядывался по сторонам. Нередко жилище способно так много поведать о склонностях и пристрастиях своего хозяина!

Стены особняка были укращены величественным античным орнаментом, от всей обстановки веяло холодом имперского Рима. Я невольно поежился, и мне показалось, что на Сергея этот монументальный дом производит такое же впечатление. Но я мог и ошибаться. Как никак, он давно водил дружбу с его хозяином!

Корецкому на вид было лет около тридцати пяти-сорока, он производил впечатление серьезного человека, я бы даже сказал - сурового, мрачного. Взглянув на него единожды, я был готов оправдать Татьяну во всех ее смертных грехах. Одет, тем не менее, Павел был с иголочки, франтом: темно-серый фрак с чуть завышенной талией, черный бархатный воротник, фарфоровые пуговицы, мышиные панталоны.

Я представился:

- Яков Андреевич Кольцов, отставной поручик Преображенского полка, и протянул хозяину руку для рукопажатия. На пальце синим огнем сверкнул сапфир в перекрестном свете свечей.

Квадратный, словно выточенный из куска мрамора подбородок князя задрожал.

Он глухо спросил:

- Откуда у вас это кольцо?

Пожалуй, я такого вопроса не ждал и воспринял его слова как откровенный цинизм. Мелькнула невероятная догадка: может, каяться начнет?

- Нашел, - ответил я честно.

Князю удалось взять себя в руки.

- Вероятно, - коротко бросил он.

- Вспомнил! - воскликнул Рябинин. - Ну, конечно же!

- Что вы вспомнили? - я затаил дыхание.

- Да это же перстень Радевича!

Лицо князя Корецкого стало чернее тучи.

- Серж, я же вас просил не упоминать при мне имени этого человека, произнес он с нескрываемым гневом. Пожалуй, мне бы не хотелось встретиться с ним лицом к лицу у барьера. Что-то подсказывало мне, что с князем Корецким шутки плохи!

- Ах, да, - Рябинин снова спохватился, но слишком поздно. Мой главный подозреваемый обрел, наконец, фамилию.

У Сержа был жалкий вид, до того ему было неприятно. Он даже рот ладонью зажал, чтобы еще о чем-нибудь невзначай не проговориться.

- Из-за чего вы хотели стреляться с Радевичем? -спросил я Корецкого напрямик.

- Это личное дело, и я не обязан перед вами отчитываться! Вы за этим просили Рябинина представить вас? - осведомился он возмущенно и заходил взад-вперед по огромной светлой комнате, меряя размашистыми шагами блестящие паркетные плиты.

- Да, - согласился я. - Для меня очень важно это выяснить.

- Мне бы не хотелось вас оскорблять, - сухо проговорил Корецкий. Но...

Я перебил его:

- Речь идет о Татьяне и ее убийце! Вы просто обязаны рассказать мне обо всем.

- Вы полицейский? - изумился князь Павел и несколько сбавил тон.

- Не совсем, - я выразился туманно, но отрицать не стал. Корецкий явно заинтересовался и посмотрел на меня уже иными глазами.

- Занятно, - промолвил он и остановился, перестав изображать из себя маятник от часов. - Я думал, что со смертью графини эта история исчерпана, - Корецкий поморщился, было заметно, что этот человек явно не страдал от горя, скорее он чувствовал облегчение от того, что "эта история", как он выразился, так благополучно разрешилась, на его взгляд.

- Вы узнали о неверности своей невесты? - высказал я свое предположение.

- Да, - ответил он с неохотой. Казалось, что слова, которые он вынужден говорить, причиняют ему физическую боль. Я сделал вывод, что Татьяна сильно ударила его по самолюбию. - Я случайно стал свидетелем отвратительной сцены... -князь замолчал. - Я надеюсь на вашу деликатность и порядочность, - произнес он, встревоженно заглянув мне в глаза. -Огласка весьма нежелательна, - добавил Корецкий. - Стыдно признаться, но я был вынужден следить за графиней и подкупить ее горничную. От нее я узнал, что Татьяна ездила в Оршу, где неделю прожила у любовника. И это девушка из порядочной семьи!

- О времена, о нравы! - чуть-слышно прокомментировал Рябинин и снова зажал свой рот, в этот раз платком, под грозным взглядом Корецкого. Вторую руку он поднял над головой, тем самым сообщив, что сдается.

- Вот тогда я его и вызвал, - продолжил князь. - И ему это вовсе не понравилось. Мерзавец, каких свет не видывал, да еще и трус! Сережу, - он кивнул на Рябинина, - я взял в секунданты. Но Таня погибла, а Радевич принес свои извинения, которые я счел для себя возможным принять, чтобы не усугублять скандала. Вот, в общем-то, и все! - Корецкий развел руками.

- Вы узнали этот перстень? - я поднес руку к свету.

Князь Павел кивнул:

- Радевич с ним никогда не расставался. Так что я его сразу признал.

- Вам известно, где ваш соперник в Петербурге остановился?

- Бывший соперник, - уточнил Корецкий. - У него особняк в Полторацком переулке, от Фонтанки недалеко.

- Au revoir, ваше сиятельство, - раскланялся я.

- Постойте, - обоатился ко мне Корецкий. - Не доверяйте Нелли!

Мне показалось, что я ослышался, а князь продолжил:

- Это она сбила с пути Татьяну, и потому ответственна за ее ужасную смерть. Эти распущенные нравы, вольнодумство, Вольтер, Руссо... Иной мужчина не знает, что делать со свободой! Что уж говорить о женщине?! Таня познакомилась с Радевичем у Орловой, на одном из ее знаменитых приемов, добавил он.

По этому вопросу я придерживался мнения диаметрально протиположного, но спорить не стал. Всю свою жизнь во главу угла я ставил идею свободы политической и духовной, что, главным образом, и являлось причиной моего внутреннего разлада с самим собой, потому как Орден требовал подчинения беспрекословного и безоговорочного.

Я оставил Рябинина в обществе князя, а сам вернулся домой, уповая на то, что Камилла все-таки ждет меня в гостиной, развлекаемая радушной Мирой. Но все мои чаяния оказались тщетными, ибо, как заверил меня Кинрю, камеристка не приходила.

Устало опустился я на диван, и Мира в огненно-красном сари поднесла мне свое фирменные пирожные, которые я любил сильнее всех лакомств на свете. В высоком бокале слоями она разложила безе с пралине, клубнику, кремово-шоколадные шарики с дольками ананаса и залила изысканным сладким соусом из коньячного клубнично-ананасового сиропа.

- Ты меня балуешь, - сказал я ей, отправляя в рот ложечку воздушного крема с орехами.

- Яков, вы себя не бережете, - изрекла она с глубокомысленным видом. - Кутузов использует вас нещадно, а вы ему во всем потакаете.

- Ты не права, - сказал я со вздохом.

Откуда же ей было знать, что к моменту моего вступления в Орден я остался практически без средств к существованию, и именно Иван Сергеевич протянул мне руку помощи, указав тот самый единственно верный путь, ведущий к духовному обновлению и просветлению, и только благодаря его дружескому участию могли мы вести светский образ жизни, окруженные роскошью и потворствующие всем своим прихотям. Ложа сторицей оплачивала все наши расходы в лице моего щедрого поручителя и наставника.

Миру убедить мне так и не удалось, и я покинул ее, погруженную в противоречивые мысли, полную тревог и сомнений.

Я зашел в кабинет, зажег светильники, не прибегая к услугам верного valet de chambre. На угловом палисандровом столике лежала моя едва начатая тетрадь. Я раскрыл ее и перелистал исписанные страницы. Сколько всего теснилось у меня в голове, требуя выхода. Я поднял перо и задумался. За оконным стеклом стемнело, на бумагу ложились блики от витража, который переливался в неярком мерцающем свете свечей и розового фонарика под сводчатым потолком. Сколько всего хотелось мне поведать этой тетради?! Я обмакнул в чернильницу заточенное перо и приступил к изложению своего запутанного повествования. На пальце у меня по-прежнему поблескивало эмалевое кольцо, посланное волею Божьего провидения.

Лишь на рассвете спрятал я перстень, убрал дневник и поднялся в спальню, где меня ожидала разобранная постель.

Что делать дальше? Этот вопрос промучил меня еще около часа, прежде чем я сомкнул глаза и погрузился в тревожный и прерывистый сон, который так и не принес мне желательного отдохновения.

Поутру я спустился в столовую. Мира, бывшая уже на ногах, встретила меня чашкой своего неизменного черного кофе.

- Вы опять провели бессонную ночь? - осведомилась она, бросив озабоченный взгляд на сиреневые тени у меня под глазами.

Я покачал тяжелой головой, в которой каждое мое движение отдавало болью, и возразил:

- Мира, я очень ценю твою заботу, но не принимай, пожалуйста, близко к сердцу мою усталось. Она ровным счетом ничего не значит.

День выдался пасмурным, туманным. Небо сковали свинцовые тучи, грозившие проливным дождем.

К завтраку вылез осоловелый Кинрю с заспанными глазами, которые теперь превратились и вовсе в едва различимые щелочки.

- Ну, как Камилла? - осведомился он, намазывая на ломоть сдобного белого хлеба толстый слой масла. В еде он оканчательно и бесповоротно перенял русские традиции.

- Ты, как всегда, оказался прав, - вынужден был я признать справедливость его слов, как это было для меня ни прискорбно.

Утолив голод, я переоделся, набросил поверх фрака серый сюртук и направился к госпоже Сычевой, все еще не утратив надежды разыскать мадемуазель Камиллу.

- Яков Андреевич! - обрадовалась хозяйка уютного домика недалеко от Сенной. Я прошел в маленькую гостиную, уставленную далеко не новой мебелью, свидетельствующей о небольшом достатке вдовы.

- Добрый день, Дарья Степановна, - приветствовал я ее. Мы были знакомы еще с войны, на которой она потеряла сына, а я утратил лучшего друга.

Дарья Степановна распорядилась поставить чай, и через несколько минут мы уже сидели за самоваром.

- Камилла раньше служила у меня, - сказала хозяйка. - Именно я и давала ей рекомендации, чтобы устроиться к графине. Ничего плохого я о ней сказать не могла, - Дарья Степановна хлебнула свежезаваренного чая и продолжила:

- Признаться, я была удивлена, что она попросилась обратно. У Картышевых и жалование больше, да и вообще... Престиж, так сказать, - она пожала плечами и спросила заинтересованно:

- А что все же произошло? Камилла должна была зайти, а ее все нет и нет. Даже не знаю, что и думать...

- Я тоже хотел бы узнать ответ на этот вопрос, - ответил я, так и не удовлетворив ее любопытства. В итоге мой визит к Сычевой оказался безрезультатным.

Я отодвинул на окошке кретоновую занавесь. По улице сновали мелкие чиновники с кокардами на фуражках, юные гимназисты, а вдалеке замаячила фигура знакомого квартального надзирателя.

Я наспех распрощался с Дарьей Степановной и опрометью выскочил под дождь, чтобы успеть за Медведевым, который с некоторых пор возглавлял одну из столичных полицейских управ.

У меня основательно намок сюртук, прежде чем я нагнал его и ухватил за плечо прямо у Литовского замка, в котором располагались казармы Гвардейского экипажа.

- Здорово, Лаврентий Филиппович! - приветствовал я его. - Давненько не виделись!

- Яков Андреевич, вы ли это? - весело осведомился Медведев. - Увидел вас, и на душе точно ангелы запели.

- Лукавите, - заметил я, улыбаясь.

- Никак нет, - обиделся Лаврентий Филиппович. -Сердце сомлело от радости, - он оскалился белозубой улыбкой и по-заговорщически мне подмигнул.

"Вспомнил былое", - подумал я.

Медведев в масонах не состоял, но помогал мне по настоятельной просьбе одного из братьев, занимающего в столичной полиции весьма влиятельную должность.

- Много с тех пор воды утекло, Яков Андреевич, как вы в последний раз нас своим визитом удостоить изволили, - выговорил Медведев.

Неужели соскучился? Я едва удержался от язвительного замечания, потому как с Лаврентием Филипповичем мы друг друга на дух не переваривали, хотя при этом всегда за ручку здоровались. Зато, не будь на то особой нужды, готов поспорить, за две версты бы друг к другу не подошли.

- Ну вот как раз случай-то и пришелся, - ответил я. - Потолкуем?

- Чего же не потолковать? - не возражал Медведев. -Коли о деле.

- О деле, само собой, - согласился я, поеживаясь от холода. Сентябрь - сентябрем, а все-таки осень! Дождь лил не переставая, усиливаясь с каждой минутой. Мы стояли у низких и тяжелых ворот, проделанных в башне, выходящей к Литовскому мосту. Два ангела с крестом на фронтоне потемнели от сырости.

- Хорошо бы здесь тюрьму разместить, - мечтательно протянул Медведев.

- Это от чего же? - удивился я. Логика моего собеседника нередко заводила меня в тупик.

- Да место удобное, - ответил он. - Преотличные бы казематы вышли, только решеток на окнах не хватает.

Спорить я не стал, справедливо рассудив, что ему виднее.

- Извозчика бы поймать, - предложил Лаврентий Филиппович. - Все комфорту-то больше, чем мокнуть на улице.

Он шагнул прямо в лужу и замахал рукой, наконец остановив экипаж. Возница - видно с первого взгляда - пропойца, карета - самая, что ни на есть, колымага, а выбирать-то не приходится! Так мы и нырнули с Медведевым в экипаж.

- Водочки бы, - мечтательно заметил Лаврентий Филиппович. - Вмиг бы согрелись, - блаженно фантазировал он, а у самого, как и у меня, зуб на зуб не попадал.

- Куда изволите? - поинтересовался пьяный извозчик, прежде чем тронуться с места и выехать из грязи.

Мы с надзирателем переглянулись. Он вопршающе уставился на меня и подобострастно осведомился:

- У вас-то, поди, дела поважнее моего будут?! Трогать-то куда, соизвольте определиться!

Я так и не понял, издевается надо мной Медведев или и впрямь заискивает, но ответил:

- На Невский, - мой особняк располагался неподалеку.

- Так какое у вас до меня дело имеется? - Лицо Лаврентия Филипповича обрело серьезное выражение, я бы даже сказал, сделалось суровым. Он, не мигая, уставился на меня своими холодными бледно-голубыми глазами в окаймлении золотисто-рыжих ресниц.

- Я разыскиваю мадемуазель Камиллу Данре, - фамилию камеристки я выведал у любезной Дарьи Степановны. - Она исчезла со вчерашнего вечера.

- Вы обратились по нужному адресу, - ответил Медведев, поглаживая чисто выбритый подбородок.

Я воспрянул духом:

- Мадемуазель числится в задержанных?

Медведев хмыкнул.

- Мадемуазель, - произнес он медленно, выдержав лакомую паузу, числится в невинно убиенных. А может, не так уж и в невинных? - Лаврентий Филлипович снова мне подмигнул, отчего мне и его захотелось приобщить к тому же разряду. Сердце мое упало, и последние надежды развеялись.

- Что же с ней сталось? - с замиранием в груди осведомился я.

- Труп интересующей вас особы, - продолжил надзиратель под грохот экипажа, - обнаружен на набережной Крюкова канала с явными следами насильственной смерти от удушья и с рекомендательными письмами при себе. А писаны они на названное вами имя, - добавил Медведев самодовольно. - Ранним утром, часов около семи, о такой вот находке сообщил в управу лавочник Коровкин Иван Семенович.

- Ясно, - сказал я со вздохом, заключив, что расследуемое мной дело приняло нешуточный оборот. Одной-то жертвой оно не ограничилось! А преступник, по всему видно, шутить не любит.

- Вы удолетворены? - осведомился Медведев, довольный произведенным эффектом.

- Весьма, - ответил я коротко и удержался от комментариев.

- Приехали, - сообщил извозчик.

- Если что, - крикнул мне Медведев в догонку. - Любезно просим пожаловать!

Я отозвался:

- Пренеприменно!

Итак, у меня оставался адрес Радевича, Камилла мне ничем уже помочь не могла. Смерть ее я не оплакивал, но тем не менее сожалел о случившемся.

- Яков, что с вами? - всплеснула руками Мира, когда я вернулся домой, продрогший и вымокший до нитки. - Вы сумасшедший, - заклчила она и бросилась отдавать распоряжения по поводу ванны, стола и одежды. - Это же надо! - причитала она, а я тем временем ушел к себе в кабинет глотнуть горячего кофе с коньяком и облачиться в домашнее платье.

Приведя себя в порядок, я имел долгую беседу с Кинрю, который советовал мне не соваться к Радевичу в одиночестве. Кто знает, что можно ждать от такого человека, если именно он и есть преступник? Вот только его мотивы по-прежнему оставались мне не ясны.

Я извлек из тайника пистолет, оделся как можно теплее и, под негодующими взглядами Миры, вместе с Кинрю, скрывающим свое лицо за капюшоном белого шерстяного бурнуса, отправился разыскивать дворянина Радевича, заподозренного мною во всех тяжких грехах.

Я снова решил ехать на извозчике, которого без труда остановил почти у самого дома. Рысак понес нас в сторону Полторацкого переулка, где, по моим сведениям, и должен был проживать убийца.

Дождь продолжал накрапывать, монотонно настукивая по крыше. Брызги из под колес экипажа летели в разные стороны. Кучер пару раз крикнул зазевавшемуся прохожему: "Поберегись"!

"Вот, дурни-то еще!" - пробурчал он недовольно, объезжая огромную бездонную лужу, отражавшую почти половину улицы, и хмыкнул: "Ретивые-то лошадки долго не живут!"

Петербург окунулся в туман, будто в густое сливки, дома, люди, экипажи сделались едва различимыми в сумеречном полумраке.

- Барин, приехали, - сообщил извозчик, намеренно игнорируя Кинрю, который нечаянно приоткрыл лицо.

Мы выбрались из кареты по уши в грязи. Я расплатился с извозчиком, взял Кинрю под локоть, и мы торопливо устремились с ним к освещенному подъезду. Я был почти полностью уверен, что дворянина Радевича дома не застану, но все еще продолжал на что-то надяться.

Кинрю позвонил, двери открывать, однако, никто не торопился. Мы переминались с ним с ноги на ногу, я то и дело поправлял свою шляпу, а Кинрю кутался в капюшон. Дождь усиливался, и я чувствовал, что начинаю простужаться. В горле першило, меня знобило, и я все время подкашливал. Что уж было говорить о Кинрю, привыкшем к совсем другому климату?!

- Яков, а вы уверены, что мы сможем здесь кого-то застать? поинтересовался японец.

- Если говорить откровенно, то - нет, - признался я, поеживаясь от того, что вода стекала мне за воротник сюртука.

От стремительного порыва ветра приоткрылась калитка в чугунной литой ограде.

- Скорее сюда! - позвал Кинрю, и я поспешил за ним. Мы оказались во дворе двухэтажного особняка, окруженного маленьким сквером.

- Кто здесь? - прохрипел пожилой простуженный голос, обладатель которого отворил деревянную дверь на несмазанных петлях.

В потемках я разглядел кирпичную боковую пристройку, довольно скромных размеров и предположил, что вижу перед собой, по всей видимости, флигель привратника. Мои догадки оказались верны.

- Чего изволите? - осведомился все тот же голос и закашлялся. Хозяина дома нет, - буркнул он, предупреждая наши вопросы. Я, наконец, адаптировался в темноте, точно заправский филин и смог рассмотреть старомодного пожилого господина в домашнем платье и туфлях на босу ногу. В руках он сжимал огарок большой свечи.

- Господин Радевич здесь проживает? - громким голосом поинтересовался я, стараясь перекричать завывания ветра, так как пройти внутрь помещения нас никто не приглашал.

- Я же сказал, что Родион Михайлович отсутствуют, -раздраженно повторил привратник, недовольный тем, что ему приходится стоять на ветру по воле каких-то чумазых незнакомцев. Меня он не видел, а вот Кинрю рассмотрел. Ветер как раз откинул капюшон у него с лица.

- Мы можем его дождаться? - я снова попробовал перекричать стихию.

- Никак нет, - ответил пожилой господин. - Они за границу отбыть изволили.

- Куда? - спросил я в отчаянии.

- Не знаю, - человек с подсвечником пожал плечами. -На предмет незваных гостей не было оставлено никаких распоряжений, - добавил он и захлопнул дверь. Мы с Кинрю переглянулись, он оставался по-прежнему невозмутимым, я только завидовал его выдержке. В лице этого японца Орден мог бы приобрести и в самом деле настоящее сокровище. Мне показалось, что даже непогода не производит на моего друга особого впечатления.

- Что будем делать? - осведомился он у меня, а мне и самому хотелось задать ему тот же вопрос. И тем не менее, мне довольно быстро удалось справиться с собой и вспомнить, что сыщик здесь все-таки я.

- Думаю, надо дождаться ночи, - высказал я свое предположение. - И обыскать это... - я задумался, подыскивая подходящее слово.

- Логово, - подсказал Кинрю.

Я согласился:

- Оно и верно, логово! - А как иначе назвать дом, где обитает убийца? Почему-то я уже не сомневался в том, что Радевич и есть тот человек, от руки которого погибли и Таня и мадемуазель Камилла. Хотя я все-таки потрудился и проверил как мог, где провел ночь убийсва князь Корецкий, отправив к нему в дом своего человека. Стремянной Гришка, добрый малый, конюх, холивший Ласточку, мою верховую лошадь, был вхож в княжескую дворню, так как на него положила глаз одна тамошняя девка, кажется, горничная княжны Марьи, младшей сестры Павла. Она-то и сказала ему, что князь в те роковые сутки из столичного особняка никуда не отлучался.

Мы миновали пять-шесть комфортабельных барских домов, пару магазинчиков и останавились на углу, где примостился небольшой опрятный трактирчик.

Пожалуй, мне не хватит красноречия и литературного дара живописать словами, то наслаждение или, я бы даже сказал, райское блаженство, которое я почувствовал, шагнув с промозглой и ветряной улицы в тепло уютной портерной, где за невысокой, но чистой стойкой бородатый хозяин этого питейного заведения разливал довольно темное пенистое пиво всем желающим с монетами в тугих кошельках.

Уже за дубовым столом, с деревянной кружкой в руках, в которой пенилось горькое пиво, я вспомнил о своей простуде, которая одолевала меня весь вечер, и закашлялся, сделав несколько глотков. Пиво оказалось добрым, но холодным.

- Плохо дело, - заметил японец. - Надо бы домой возврашаться!

Я запротестовал:

- Ни за что, - так как собрался раскопать в особняке Родиона Михайловича нечто чрезвычайно важное, хотя вряд ли смог бы членораздельно сказать, что именно!

- Вы больны! - настаивал Кинрю, мне нечего ему было возразить, и все же я продолжал упорствовать. В моем кабинете хранилась тинктура, оставленная мне на память. Я был уверен, стоит мне только проглотить пол-чайной ложечки этой сладковатой жидкости, и все мое нездоровие снимет, как рукой. Но, к сожалению, лекарство моего друга Алексея Лунева, спасшего мою жизнь под Лейпцигом, пылилось в домашнем шкафу, рядом с той самой потайной дверью, прикрытой коричневым гобеленом.

Минуты шли, наконец, трактир почти опустел. Только один лохматый, помятого вида пьяница храпел под лавкой.

- Закрываемся, - сказал хозяин в длинной суконной чуйке.

Мы не стали спорить с трактирщиком и мирно удалились под дождь.

- До чего же я не люблю такую погоду! - воскликнул я, поднимая воротник. Кинрю ничего не сказал, только улыбнулся, мягко и как-то снисходительно.

"Вот еще, самурай!" - сердито подумал я, однако, признав, что и масонам не чуждо ничто человеческое.

- Надо Ваньку Беззубого найти, - придумал я. - Он с замками справляется только так!

- Где же его теперь сыщешь? - удивился Кинрю. - Он поди давно на съезжой.

- Увы, - согласился я. Медведев при нашей встрече, тоже обмолвился, что видел Беззубого в полицейском участке.

- Я помогу, вам, Яков Андреевич, - задумчиво произнес Кинрю. Отмычки-то и при мне имеются. - Японец вообще никогда не переставал меня удивлять. Мне было известно, что он у себя на родине принадлежал к довольно древнему и известному роду и владел основными дисциплинами ниндзюцу, или, как он сам говорил, добродетелями. Он никогда их мне не открывал, словно сам был связан клятвой, не менее древней и страшной, чем моя. И, тем не менее, иногда применял свои искусства на практике. Кинрю прекрасно владел холодным оружием и умел быть невидимым, как никто другой. Но вот про отмычки я слышал впервые.

По мокрому тратуару мы вернулись обратно, в переулок, именуемый Полторацким. Вновь встречаться с привратником нам не хотелось, поэтому калитку мы обошли стороной и нырнули прямо в парадный подъезд.

- Яков Андреевич, вы бы посмотрели на улице, пока я тут... - Кинрю опасливо оглянулся по сторонам. Я признал справедливость его слов и занял свой пост у фонаря, излучающего неяркий свет. Улица оказалась на диво пустынной, ни одного прохожего вогруг. Только прошмыгнул какой-то солдат во фризовой шинели и скрылся с глаз, словно растаял, как призрак.

- Готово, - шепнул японец, и мы наощупь стали пробираться по дому.

- Темень-то какая, хоть глаз выколи! - заметил я, обо что-то споткнувшись и едва не вытянувшись на паркетном полу.

- Надо свечу зажечь, - ответил Кинрю. Постепенно глаза привыкали к темноте, и я рассмотрел на низком угловом столике подсвечник с застывшей, почти новой свечей, которую мне удалось разжечь практически без труда.

Вспыхнул пляшущий огонек, отбрасывающий тени на стены, украшенные римским орнаментом. Кинрю засмотрелся на огромную скульптуру грифона.

- У вас, европейцев, - промолвил он, - испорченное воображение.

Я усмехнулся:

- Неужели мне стоит воспринимать твои слова, как оскорбление?

- Нет, - Кинрю покачал головой. - Скорее, как констатацию неопровержимых фактов. - Он рассуждал с превосходством представителя древней цивилизации, убежденного в собственной правоте. Мне не хотелось с ним спорить, поэтому я смолчал.

Кинрю продожал высказывать свое мнение:

- Туловище льва, орлиная голова, крылья! - японец пожал плечами. Это же чудовищно!

Наконец я не удержался:

- По-моему, это скорее восточные традиции, чем западные.

Кинрю ничего не ответил, но мне показалось, что мои слова его не убедили.

Я начал обыскивать книжные полки, а Кинрю взялся трясти шкафы, столы и письменные принадлежности. Постепенно я переключился на гардероб, а затем вышел на винтовую лестницу, которая вела в будуар. Я со всех сторон осмотрел старинную картину в массивной тяжелой раме, рассчитывая найти что-нибудь вроде скрытого тайника. Однако картина оказалась обыкновенной репродукцией Ван Дейка в духе барокко. Горячий воск больно капал мне на ладони, поэтому я поставил подсвечник на круглый столик и зажег два светильника. Комната сразу же преобразилась.

Вошел Кинрю:

- А если нас заметит привратник?

- Я думаю, он давно уже спит мертвым сном, - легкомысленно отмахнулся я от него.

Кинрю не стал спорить, а только сделал задумчивое лицо и оставил меня изучать будуар предпологаемого убийцы в одиночестве. Однако я так ничего и не обнаружил в этом интимном помещении, куда, как я догадывался, Радевич и водил легковерную Татьяну.

Я покинул будуар и взялся за обыск зеркальных площадок на лестнице. Кинрю тем временем осматривал бельэтаж. Мне пришло в голову присоединиться к нему, и я поднялся на второй, парадный этаж особняка. Мы все перевернули вверх дном, но так ничего и не обнаружили. Дело осложнялось еще и тем, что, в общем-то, ни один из нас даже смутно не представлял, чего же он ищет. Но чем не шутит лукавый?!

- Не может быть, чтобы мы ничего не нашли, чего-нибудь, что доказывало бы, что Радевич - преступник! - Я просто негодовал.

- Если ваши предположения верны, - уверил Кинрю, -Мы обязательно, что-нибудь отыщем. А если - нет, то... -он развел руками. Я вспомнил, что в скором времени Кутузов потребует от меня отчета, и вздохнул.

- Не расстраивайтесь, - Кинрю не привык к тому, чтобы я терял надежду. - Вы обязательно что-нибудь придумаете!

Мне бы его уверенность!

Я с новыми силами ринулся обыскивать особняк. В итоге в доме не осталось ни одного нетронутого места. Мы осмотрели четыре спальни, библиотеку, столовую, комнату для прислуги, которая, к нашему счастью, пустовала. Видимо, хозяин, ввиду своего отсутствия, отправил всех девушек и лакеев в свое заглазное имение, в котором не жил. Проверили парадный зал и гостиную. Оставался только флигель с привратником, но туда заглянуть я все-таки не осмелился.

Я присел на диван, чтобы передохнуть. Кинрю пристроился рядом, почитывая "Сенатские ведомости", которые взял со стола. Уродливый грифон теперь он и мне казался уродливым -смотрел на меня своими пустыми глазницами. Вид у него был какой-то неестественный. Я подошел поближе и поднес к скульптуре свечу. Мне показалось, что от львиного туловища немного отходит голова.

- Боже мой! - воскликнул я, слегка надавив на мраморное оперение.

Кинрю взглянул на меня, как на умалишенного. Он словно дивился моему новому религиозному обращению, а я тем временем отвернул грифону голову, поставил ее на стол и порылся во львином чреве, нащупав сложенный вчетверо лист вощеной бумаги.

- Что там?! - черные глаза Юкио Хацуми из щелочек превратились в блюдца.

- Еще не знаю, но, по-моему, - я, подобно бывалому акушеру, извлек находку на свет, - какая-то карта.

- А при чем здесь графиня Картышева? - изумился Кинрю.

- Я и сам бы хотел узнать ответ на этот вопрос, -промолвил я. - Не мешало бы глянуть на эту карту.

Кинрю поднес свечу поближе ко мне, и мы устроились с ним за круглым столиком красного дерева изучать обнаруженную мною карту. Я развернул ее и положил таким образом, чтобы на нее падало как можно больше света.

- Кажется, это план переправы через Березину, - догадался я. - Час от часу не легче! А я-то, наивный, считал, что война закончилась.

- Яков, а вы ничего не путаете? - засомневался Кинрю. - Речь действительно идет о Наполеоне?

- Да, я уверен! - воскликнул я. - Смотри, вот обозначена дорога в Борисов, - я ткнул пальцем в то место плана, где была проведена жирная линия. - А вот, под стрелочкой, явственная подпись: "Березина"

Кинрю все еще продолжал смотреть на меня с недоверием.

Я продрлжал стоять на своем:

- Да я же там был и прекрасно ориентируюсь на местности!

- А это что? - Кинрю указал на латинскую букву C.

- Дай-ка прикинуть, по-моему, это как раз мосты, по которым шла переправа французской армии. Здесь и широта реки указана. Вот, гляди двадцать три сажени.

- А что означают прописные ab? - спросил японец, ткнув пальцем с коротко остриженным ногтем на пунктирную линию, в центре которой стояла жирная буква D.

- Смотри внимательнее, - велел я ему. - Здесь же подписано. Летняя дорога вброд через реку. Тут и промеры указаны: глубина реки в этом месте два с половиной аршина, - добавил я и присвистнул: - Занятно! Видел бы ты, Кинрю, что здесь творилось 12 ноября 1812 года! В этот-то день Наполеон как раз со своей армией к Березине подошел, следом его Кутузов преследовал. Да нет, не тот! - усмехнулся я, заметив каким выразительным взглядом окинул меня Кинрю, и продолжил:

- Витгенштейн ему путь с севера преградил, а Чичагов еще 9 ноября занял Борисов. Ситуация для французов усугублялась тем, что река, уже давно замерзшая, снова вскрылась после двухдневной оттепели, и ледоход мешал наводить мосты. Но Бонапарт нашел выход и здесь.

- И какой же? - Кинрю выглядел и в самом деле заинтригованным, его черные хитрые глазки зажглись интересом.

- Вот! - Я показал на плане еще одну жирную букву А, обведенную пунктиром. - Читай! - На карте было написано: "Деревня Студенка в 12 верстах от Гор. Борисова; сожжена". Похоже, что именно о ней мне успела сообщить мадемуазель Камилла незадолго до гибели. Здесь Наполеон мосты и построил, дезориентировав Чичагова, а потом переправил боеспособные части на правый берег, откуда с тяжелыми боями к Вильно ушел.

- Но здесь же черным по белому написано, что деревню сожгли.

Я пожал плечами:

- Ее запросто могли и отстроить заново. Меня волнует не это, а то, что в этой деревне забыла графиня. Кстати, ты заметил вот этот крест, на участке В?

Кинрю кивнул.

- Я пока не знаю, что скрыто за этой литерой. Но думаю, что с этим-то мы еще успеем разобраться.

- Надеюсь, - в голосе японца не прозвучало энтузиазма.

Я усмехнулся:

- До чего же любопытно получается, в этом месте полегло около двадцати тысяч французов, а в летнее время здесь, оказывается, наши крестьяне через реку переправлялись вброд!

- Это, бесспорно, факт любопытный, но...

Я не дал моему другу договорить, охваченный каким-то мистическим порывом, и повторил слова, произнесенные государем:

- "Господь шел впереди нас. Он побеждал врагов, а не мы!"

Кинрю отнесся скептически к откровению, явленному Александру, но мнение свое все же удержал при себе. Однако спросил:

- И что же мы будем делать дальше?

- Отправимся в Оршу, я полагаю, оттуда через Борисов - в Студенку, поищем то, что этим крестом означено, а заодно и бесследно исчезнувшего дворянина Радевича.

- План многообещающий, - заключил Кинрю на полном серьезе.

- Не мешало бы скрыть следы нашего вторжения, - подумал я вслух.

- Отчего же? - спросил Кинрю. - Неужели, Яков Андреевич, вы полагаете, что Радевич в полицию побежит? Я думаю, что Управа благочиния им-то в первую очередь и заинтересуется! Так что не в его это интересах!

- Не спорю, - я согласился. - Но поостеречься все же не помешает! Все-таки недаром народная мудрость-то гласит, что береженого Бог бережет! Хотелось бы, чтобы Родион Михайлович не знал до поры до времени о нашем с вами к нему интересе!

- А с этим что вы предлагаете делать? - Кинрю кивнул в сторону изуродованного грифона. Я призадумался, повертел орлиную голову в руках и попытался приладить ее к львиному туловищу, но не удержал, и тяжелая фарфоровая махина с грохотом покатилась по паркетным плитам. Кинрю и охнуть не успел, бросился ловить нашу "птичку", но она со звоном вдребезги разбилась. Я спешно сложил план переправы и запрятал его в карман.

В этот момент в комнату вбежал заспанный привратник в ночном колпаке в сопровождении здоровенного мужика, вооруженного довольно увесистой дубиной.

- Караул! - заорал привратник. - Грабят!

Он вжался в стену и заморгал испуганными глазами. Мужик угрожающе двинулся вперед, тем самым вынудив меня схватиться за пистолет. Я и опомниться не успел, как японец молниеносным, почти бесшумным движением оказался в полутора шагах от несчастного и одним лишь движением руки распростер его на полу. Привратник бросился выручать товарища, и Кинрю ткнул его со всего размаха в плечо. Я только сейчас заметил, какое своеобразное кольцо с выдвижной иглой одето на его правом указательном пальце. Хлынула кровь, и мужик завопил, поднимаясь с пола. Привратник не шелохнулся, он онемел от ужаса. Воспользовавшись сумятицей, мы с моим другом бросились к двери.

Дождь прекратился, на небе показались первые звезды. Мы зашагали в сторону Невского, в надежде встретить извозчика. Однако улицы к этому часу замерли и опустели.

Внезапно из-за угла вынырнула карета, и я едва не угодил под ее колеса. Вряд ли бы я писал эти строки, если бы Кинрю вовремя не схватил меня за локоть и буквально не выволок из-под экипажа, который промчался мимо.

Отдышавшись, я пробормотал:

- Что-то подсказывает мне, что господин Радевич Петербурга не покидал!

- Надо торопиться, - сказал японец. - Возница может вернуться, - и тихо добавил:

- Я хорошо запомнил его лицо.

От этих коротких слов повеяло холодом. Кинрю увлек меня за собой под какую-то арку, и около часа мы с ним еще поплутали по городу, который я знал, как свои пять пальцев.

Дома Кинрю прочитал мне слова из кодекса его клана:

Солнце - моя душа,

Холод - мой разум.

Я вижу с помощью мыслей,

Я мыслю с помощью глаз.

Мой дух - моя власть,

Моя сила - невозмутимость,

Мой долг - это закон вселенной.

Тень - моя сущность,

Честь моя - это я сам,

И со мною всегда мой меч.

Я слушал его очень внимательно, радостно иметь такого друга, но одновременно и боязно. Не хотел бы я быть на месте его врага! В этот же вечер я поспешил занести услышанное в свою тетрадь. Теперь Иоанн Масон мог бы мною гордиться! С этой благостной мыслью я и уснул почти под самое утро, так и не отведав луневской тинктуры.

IV

Утром я горько сожалел о своей беспечности, потому как проснулся в своей постели разбитым и больным. Я нескольно минут провалялся под одеялом, вспоминая модное ныне в свете название простуды. Я дотронулся прохладной рукой до пылающего лба, и меня наконец-то осенило: грипп! Именно это слово мне двумя днями ранее привелось услышать на вечере у Нелли.

Едва я присел, как грудь моя разразилась чудовощным кашлем, приступ которого промучил меня около пяти минут. Кости мои разламывались, на лбу выступила испарина.

"Только горячки мне не хватало"! - сокрушонно подумал я, натягивая рубашку, которая липла к мокрому телу, в котором каждое, даже самое пустячное движение отдавалось нешуточной болью. Мысль о поездке в Студенку приводила меня едва ли не в ужас.

Я все-таки с трудом поднялся с постели, оделся и спустился в свой кабинет, тщетно уповая на то, что не встречу Миру, с которою волею злого рока, разумеется, столкнулся на лестнице.

- Яков Андреевич! - всплеснула она руками, а я прислонился к стене, чтобы не упасть, так как чувствовал, что теряю равновесие. Мира помогла мне добраться до кабинета и устроиться на излюбленном канапе. Она заботливо укутала меня пледом и обеспокоенно сказала:

- Я велю послать за доктором!

- Ни в коем случае! - я запротестовал, так как визит врача мог нарушить все мои планы.

- Этот ваш Кутузов сведет вас в могилу! - воскликнула она, и ее оливковые щеки порозовели. Я нечаянно заметил, что волнение ей к лицу. Мира была одета в платье из брюссельского кружева нежно-розового оттенка, открытое сзади и скрепленное там же изысканными бантами, сооруженными из парижских лент. При ходьбе ее колоколообразная белая юбка покачивалась в такт шагам, почти не скрывая изящных ножек прозрачной материей. Руки же индианка, напротив, спрятала за длинными рукавами. Черные длинные волосы Мира гладко зачесала наверх, сотворив из заплетенных тяжелых кос волшебную китайскую прическу. Я мысленно отметил, что не зря выписывал своей подруге заграничные журналы мод.

Индианка склонилась надо мной в своем robe en tablier, коснувшись моей головы миниатюрным брелоком в виде сердца на шейной цепочке.

"Неужели она соблазняет меня намеренно?" - пронеслось у меня в мозгу, но я тут же прочь отогнал эту мысль, заставив свой ум переключиться на более насущные, а потому и более серьезные проблемы.

- Дитя мое, твои суждения предвзяты, а потому неверны, - ответил я и откинулся на приподнятое изголовье, сраженный кашлем.

- Чем я могу быть вам полезна? - спросила Мира дрогнувшим голосом.

- Подай тинктуру, - попросил я как можно ласковее. -Бутылочка вон в том шкафу, рядом с гобеленом, - объяснил я ей, указав пальцем.

Она поднесла мне лекарство, и я, задержав дыхание, сглотнул невкусную жидкость с серебряной ложки. Спустя несколько мгновений мне полегчало, и кашель отпустил.

Мира смочила платок в холодной воде и приложила его к моему разгоряченному лбу.

- У вас жар, - мрачно констатировала она. Мне нечего было ей возразить.

За окнами же снова разверзлись хляби небесные, и мне сделалось тоскливо по-настоящему. Похоже, моя поездка через Борисов переносилась на неопределеное время.

К обеду меня зашел навестить Кинрю, к этому времени оповещенный Мирою о состоянии моего здоровья.

- Итак, поездка откладывается, - констатировал он, нахмурившись.

- Надеюсь, что к завтрашнему дню мой жар спадет, -возразил я ему.

- По-моему, вы выдаете желаемое за действительное, -заметил японец.

Я попробовал пошутить:

- Sic transit gloria mundi!

Но, к сожалению, мой золотой дракон не ведал латыни, вопреки своему глубокому познанию закона вселенной.

Я перевел:

- Вот так и проходит слава мирская!

- Ну, - возмутился Кинрю. - Рановато вы, Яков Андреевич, на погост-то...

- Да, поживем еще, - согласился я, все глубже и глубже зарываясь в клетчатый плед.

В этот момент на пороге возникла Мира с чашкой горячего куриного бульона в руках.

- Рябинин ваш заходил, - сообщила она. - Так я его отправила восвояси.

- Чего хотел? - полюбопытствовал я, с наслаждением хлебнув целительного питья.

- Билеты принес в оперу, - пояснила Мира, поправив край платья.

- Так тебе опера не нравится? - улыбнулся я.

- Мне Рябинин не нравится, - ответила Мира.

Оставшись один, я разложил на столе ту самую загадочную карту, найденную мной у Радевича. Так что же означает сей крест на переправе? Я поднес к плану свечу и вновь погрузился в размышления. Определенно, ответ на мой вопрос знала графиня, вероятно, что и мадемуазель Камилла тоже была в курсе событий. В итоге обе они мертвы. Печальная получается картина!

Предположим, что карта скрывает тайну какого-либо сокровища, тогда возникает новый вопрос: какого именно?

План определенно военный, значит сокровища как-то связаны с кампанией Бонапарта. Легко предположить, что кто-то, возможно, в самый разгар сражения сбросил в реку драгоценности. Ходили слухи, что войсковая казна Наполеона и сокровища, награбленные им в ходе похода, были по его приказу где-то затоплены, но следов их обнаружить не удалось. Вполне возможно, что именно Радевич и стал их единственным счастливым обладателем, а потому и убрал свидетелей. Тогда что же отмечено на карте? Если дела минувших дней, то особой ценности она не представляет, кроме как в качестве вещественного доказательства, а драгоценности ищи - свищи! А вдруг Радевич перепрятал казну?!

Совершенно ясно, что в скором времени новоявленный Крез, любезный Родион Михайлович, хватится утерянной им карты, если до сих пор не хватился. Вот тогда-то мне и несдобровать, это ясно, как божий день.

От этих мыслей сделалось на душе как-то нехорошо, я бы даже сказал, что жутковато. Мой монашеский кабинет привиделся мне подобием некоего средневекового склепа. Вопреки тому, что моя вера учила меня совсем иному, я все же испытывал тревогу. Но седьмая заповедь вольного каменщика взывала к любви, и возлюбленной была... сама смерть. Так что ее я не страшился, только переживал за Миру с Кинрю, которые оказались невольно втянутыми в эту историю.

Наутро мне полегчало настолько, что я велел закладывать экипаж, не обращая внимания на протесты Кинрю и причитания Миры. В конце-концов японец перестал со мной спорить и отправился собираться в дорогу. Мира обиделась, надула пухлые губы и перестала со мной разговаривать. Я заметил, что, несмотря на свою религию, индианка в тайне от меня послала горничную Матрешу во Владимирскую церковь поставить свечку за здравие, а сама уединилась в библиотеке со своими ведическими книгами.

Кинрю оделся довольно быстро и фланировал перед окнами по парку, пока я собирался, как вор на ярмарку. В этот раз я тоже прихватил с собой пистолет, так как дело, на мой взгляд, стало принимать оборот серьезный. Я не сомневался, что Кинрю вооружился не хуже.

Дождь продолжал накрапывать, и я, найдя оправдание в болезни, оделся как только можно теплее, водрузив на себя зеленый фрак с бархатным воротником, нанковые брюки и осеннее пальто с воротником на шелку, а также добротный черный цилиндр.

Всю дорогу до Орши я развлекал себя тем, что поглощал в несметных количествах шоколадные конфеты из бонбоньерки и делился с Кинрю, который жалел, что не прихватил с собой шахматы, своими догадками.

В Орше мы остановились на постоялом дворе, где хозяин в цветастом жилете и белой ситцевой рубахе сдал нам с Кинрю, на которого он недобро косился и коего принял за калмыка, крошечную, но опрятную комнату с кивотом, наполненным старинными образами, окнами со светлыми занавесками, с круглым столом, на котором теплилась свеча в медном шандале.

Следующим пунктом нашего назначения стал город Борисов, от которого до деревни Студенки было рукой подать - каких-то двенадцать верст! Но я не торопился отправляться туда, желая прежде набраться сил и хорошо отдохнуть, ибо простуда моя обострилась, не помогала и луневская тинктура. Поэтому я два дня провалялся в кровати под пологом, пользуясь услугами Кинрю, который мне таскал еду из трактира.

Наконец я все-таки отважился выползти на свет Божий и спустился к обеду. Каково же было мое удивление, когда за одним из столов я заметил знакомую фигуру Ивана Сергеевича, сменившего свой парадный мундир на штатское платье. Я инстинктивно поспешил спрятаться за спиной у какого-то широкоплечего господина, потому что ума приложить не мог, что понадобилось в Орше Кутузову. Наставник оживленно беседовал с человеком, который приковывал к себе внимание своим внешним видом. Что и говорить! Франт франтом! Один плиссированный белый галстук вокруг остроконечного высокого воротника чего стоит!

Неужели Кутузов знал с самого начала, на чей след выведет меня расследование убийства графини? Может, дело-то вовсе и не в Картышевой, а в тех самых - будь они неладны! -наполеоновских сокровищах?!

Но тогда почему Иван Сергеевич скрыл это от меня? Неужели не доверяет? Или это проверка, прежде чем Орден сочтет, что я достоин претендовать на более высокие масонские должности?

Еще как пригодилась бы Ложе брошенная французская казна с награбленными драгоценностями! Материальное благосостояние - залог орденского процветания. Одной только символической милостыней, собираемой на масонских собраниях, тут не обойдешься! Помню, как сам я трепещущей рукой в день своего посвящения отдал собранию те несколько жалких империалов, которые имел при себе, и остро переживал, что дар мой ничтожен в сравнении с другими.

Однако рискну предположить, что революционный огонь, охвативший Европу, был следствием решений Вильгельмсбаденского конвента в 1782 году. И на это нужны были немалые средства!

Пишу эти строки, и в памяти отдаются слова наставника: "Бойся наказаний, соединенных с клятвопреступством".

Набатом звучит: "Да не избежишь ты казни твоего сердца!"

Что там Кинрю говорил? Тень - моя сущность!

Озадаченный вернулся я в свою комнату, так и не отобедав. К счастью, Кинрю был занят какой-то головоломкой и не обратил никакого внимание на мое невеселое умонастроение. Я же был почти уверен, что Кутузов за мной следит, и что дело как раз в сокровищах, обозначенных на карте Радевича. От такого заключения на душе у меня кошки скребли, и я снова принялся за дневник, чтобы как-то скрасить свое унылое настроение.

"Неужели Кутузов, что называется homme sans moeurs et sans religion?!" - дописал я последнюю строчку и оставил свою бархатную тетрадь на столе. Снова жар одолел меня, и я забылся прямо на стуле.

- Человек, у которого нет никаких нравственных правил и ничего святого! - услышал я голос Кинрю и открыл глаза. Японец держал в руках мой пухлый дневник и листал страницы, зачитывая вслух некоторые фразы. Французский язык он выучил основательно и прекрасно с него переводил на русский.

Я вырвал лиловую тетрадь у него из рук и крикнул:

- Не смей никогда этого делать! Ни-ког-да! - повторил я по слогам, охваченный гневом, смешанным со страхом и одновременно досадой на свою невоздерженность.

Лицо у Кинрю побелело. Мне кажется, если бы у него в тот момент было оружие, он схватился бы за него.

- Охолонитесь, Яков Андреевич, - процедил он сквозь зубы и выбежал из номера, хлопнув дверью так, что с белого потолка посыпалась штукатурка.

Я с тревогой ожидал его возвращения, гадая, что же предпримет мой старый друг. Неужели этот ничтожный инцидент сведет на нет наши прежние отношения?!

Вечером в комнату постучали. Я готов был ожидать кого угодно: и Кинрю со стальным мечом, и Кутузова с пистолетом. Однако мои опасения оказались напрасныи, в дверь вошел безоружный Юкио Хацуми, видимо вспомнив, что его сила в невозмутимости.

- Я обязан принести свои извинения, - выговорил он, немного коверкая русские слова, что с ним иногда случалось, когда он волновался. - Мой разум должен был оставаться холодным. Держать тайну в сохранности - твое законное право. - Кинрю не заметил, как перешел на "ты", что бывало с ним крайне редко.

Я предложил забыть все то, что произошло, и на этом мы примирились. Но все же осталась какая-то легкая отчужденность. Или мне только кажется?

Наутро мы выехали из Орши в Борисов, где молодая веселая крестьянка в цветном сарафане, схваченном поясом под грудью, сказала мне, что деревню Студенку совсем недавно отстроили заново. Двенадцать верст до нее пролетели и вовсе незаметно, но еще одна бонбоньерка от конфет опустела.

- Ну у вас, господин Кольцов и аппетиты! - смеялся Кинрю, почитывая "Амалию Мансфельд". Что и говорить, приобщился мой золотой дракон к европейской культуре, французскими писательницами зачитывается: Коттен, Суза...

Наконец-то наш экипаж въехал в деревню, вверх по левому берегу Березины. Природа вокруг, залюбуешься! Зелень кругом, соловьи заливаются, только вот от комаров житья никакого! Да и жарко стало, пришлось мне свое новомодное щегольское пальто снять и положить на сидение. Северная-то столица далеко осталась, вместе с петербургскими знаменитыми туманами.

Деревня-то, конечно, новая! Только избы в ней срублены по-старому. Поспорить могу, что зимой они отапливаются по-черному, дым стелется под потолком, затрудняя всяческое, в том числе и человеческое дыхание, а выходит в волоковое окно.

- Вот и приехали! - порадовал я Кинрю, погруженного в чтение.

К нашей карете сбежалась деревенская ребятня, не каждый день здесь случаются гости из города! Вот и столпились поглядеть да пощупать. За погляд, как известно, денег не берут, а будет потом, о чем дружкам с подружками рассказать.

Я поинтересовался у одного из мальчишек, самого рослого, с лицом, усыпанным рыжими веснушками, как добраться до имения Радевича, и предчувствие меня не обмануло. Родовая усадьба Родиона Михайловича располагалась в нескольких верстах от деревни.

- Мы почти что у цели, - заметил Кинрю, оторвавшись от своих французских романов.

- Посмотрим, что же нас ждет, - ответил я, поглаживая карту в кармане.

Мы миновали крестьянские застройки и въехали в регулярный парк, обильно украшенный безвкусными скульптурами. Невдалеке, в нескольких саженях от старой барской усадьбы, возвышался изумрудно-зеленый купол беседки. Экипаж свернул на центральную аллею, которая вела к трехэтажному новому зданию, нижний этаж которого окружала просторная веранда. Парадный вход этого дворца был украшен классическими колоннами и выходил на обширную долину реки.

Вести о нашем приезде долетели до управляющего еще до того, как карета появилась на горизонте, и он вышел к нам навстречу, как только мы достигли дворца. Если признаться честно, то я был подобными почестями изумлен, и мне показалось, что здесь что-то нечисто.

Заметно было, что усадьба выстроена совсем недавно. Плоская крыша поблескивала в солнечном свете, радовал глаз и отполированный каменный фундамент.

Управляющий оказался человеком в полном расцвете сил, лет сорока-сорока пяти, с уже редеющей кудрявой шевелюрой темно-русых волос, вздернутым, словно что-то вынюхивающим носом и широко поставленными рыбьими глазами на выкате.

- Вечер добрый! - поприветствовал он нас, так как скоро должны были сгуститься сумерки, и представился:

- Демьян Ермолаевич, управляю именьицем, так сказать, в отсутствие хозяина, - он заулыбался заискивающей улыбкой и жестом пригласил нас войти.

- Яков Андреевич Кольцов, - я кивнул. - А это мой друг, Юкио Хацуми, - если имя Кинрю его и удивило, то он ничем этого не выдал. Управляющий окинул моего дракона мутным взглядом из-под полуопущенных ресниц, но ничего не сказал.

- А вы по какому вопросу? - вдруг оживился он и провел нас в одну из парадных комнат. - Сразу видно, что гости знатные и издалека, - тараторил Демьян Ермолаевич.

- С хозяином бы хотелось увидеться, - сказал я елейным голосом. Дело у нас к нему.

- Так Родион Михайлович в отъезде, месяца два, как отсутствуют, сообщила говорящая рыба. Я мысленно определил его как продувную бестию. Если с Радевичем и не в сговоре, то вор все равно изрядный. Плачет по такому матушка Сибирь!

- Так он меня в гости звал, - нашелся я. - Или не говорил Родирон Михайлович о друге из Петербурга?

Демьян Ермолаевич немного смутился, но все же вышел из затруднительного положения достойно:

- Не припомню, - пожал он плечами. - Могло так случиться, что и упоминал, да я прослушал. А погостить-то оно всегда можно, - добавил он. Комнаты-то для гостей у нас свободные!

- Захар! - крикнул управляющий какому-то дворовому человеку. Багажом займись!

- А когда Радион Михайлович прибыть изволят? - осведомился я, не особенно надеясь на удачу.

- Через неделю-две будут, - сообщил управляющий.

Нас проводили по мраморной лестнице на второй этаж, где и располагались комнаты для гостей. Нам отводилась просторная угловая комната рядом с библиотекой по одну сторону и галереей - по другую. Радевич, оказвается, был тонким ценителем живописи и слыл в округе знатаком изобразительного искусства.

- Ну вот мы и на месте, - заметил я, усаживаясь в глубокое кресло за письменым столом. Захар перенес наши вещи и бесшумно удалился, как и положено хорошо вышколенной прислуге.

Кинрю вышел на балкон, откуда открывался прекрасный вид на берег реки.

- Дворец-то недавно совсем отстроен, - промолвил он. - Состоятельный человек, однако, ваш друг Радевич.

- А то, - согласился я.

Часом спустя мы ужинали с Демьяном Ермолаевичем в той самой беседке, которую я заметил, едва заехав в имение. За чаем мы и познакомились с его юной супругой Варенькой или, как ее звали местные, Варварой Николаевной. У нее были нежные светло-голубые глаза, спокойный ласковый взгляд и приветливая улыбка. Одета она была совсем легко, в тонкое платье цвета топленого молока, с наброшенным на хрупкие плечи белоснежным шелковистым фуляром. Варенька сидела на деревянной скамейке и опиралась спиной о трельяж, тонкую решетку, обвитую темной зеленью плюща. Ну совсем не подходил ей в мужья пучеглазый хитрюга Демьян Ермолаевич!

- Вы знакомы с Татьяной Картышевой? - спросил я ее, как бы невзначай, и закашлялся, так как моя простуда все еще давала о себе знать.

Варя отреагировала на мой вопрос абсолютно спокойно, со свойственной ей невозмутимостью. Из чего я заключил, что о смерти графини она до сих пор ничего не знает.

- Конечно, - улыбнулась Варвара Николаевна. - Она у нас в имении гостила в июле. Барышня приятная во всех отношениях. Даже не понимаю, почему у них с Родионом Михайловичем ссора вышла, - она развела руками. Словно он ей и не обрадовался вовсе, - выговорила Варя растерянно. - А она ведь его невеста!

Демьян Ермолаевич съежился весь, глазки у него так и забегали. Досадовал, очевидно, на болтливость супруги.

- Не нам судить, - выдавил он сквозь зубы для поддержания разговора.

- Зато он потом с ней очень ласковым стал, бутоньерку ей подарил миротовую с розами, - продолжала Варвара Николаевна. - Милые бранятся, только тешатся, - добавила она.

Итак, сомнений в том, что я близок к цели, почти не оставалось. Так что же узнала графиня Картышева? Пока я еще не мог ответить на этот вопрос.

Сославшись на головную боль и простуду, я покинул свою компанию и вернулся в комнату для гостей. Мне пришла в голову мысль, что русское командование не могло не предпринять попытки по горячим следам отыскать эту самую казну. Интересно было бы разузнать о результатах подобной экспедиции. Вполне может оказаться, что все это всего лишь домыслы и сплетни, хотя карта Радевича явно свидетельствует об обратном.

Я достал бумагу и написал подробное письмо оберкоменданту города Борисова с запросом на этот счет, приложив к нему орденскую печать. Заклеив конверт, я положил его в секретер дожидаться Кинрю, которого я и намеревался отослать в Борисов.

Воспользовавшись тем, что в усадьбе никого не было, я отправился разыскивать кабинет хозяина с целью обыскать его вещи. Намерение, конечно, неблаговидное, но, тем не менее, необходимое. Дверь в кабинет, к моему удивлению, оказалась незаперта. Я вошел, дивясь своему везению, но беглый осмотр пустовавшего помещения практически не принес мне никаких результатов, если не считать единственной находки, которая косвенно подтверждала все мои подозрения. Я оставил ее лежать на месте, а сам отправился писать второе письмо, неплотно притворив за собою дверь. Мне показалось, что за углом промелькнула какая-то тень. Впрочем, в последнее время мне то и дело мерещились призраки, что, в общем-то, для мистичиски настороееного масона, на взгляд обывателя, не диво. Хотя... Это привидение тоже подтверждало мою теорию.

Спрятав оба конверта в ящик стола, я запер за собой дверь, спустился по лестнице к парадной двери и отправился в парк, вышел к аллее, по которой дошел до хозяйственных построек. У одного из амбаров расположилась группа крестьян у пылающего тут же костра.

Я спрятался за раскидистым дубом, желая подслушать их разговор, и мне снова улыбнулась удача.

- Вот бы клад найти, - размечтался какой-то скотник. - А, Данила?

- Эх, Петруша, - покочал головой Данила. - Все-то ты манны небесной ищешь.

- Да ты небось тоже слыхал об антихристовых деньгах, - распалялся мужик, под антихристом он, очевидно, подразумевал Наполеона.

- Сокровища-то нечистые, кровью омытые, - вразумлял другой.

- И чего с того? - настаивал Петруша.

- Да барские они... - работник махнул рукой. Похоже, здесь никто и не сомневался, что казну к своим рукам Радевич прибрал. Но, к моему глубокому сожалению, Петруша замолчал, и разговор перешел совсем на другую тему. Говорили, что урожай в нынешнем году ожидается скудный.

Я выбрался из своего укрытия, оставаясь по-прежнему незамеченным и, умирая от усталости, поплелся на розыски Кинрю. Меня снова знобило и бросало то в жар, то в холод. Однако я решил заново переговорить с управляющим и по его реакции определить, замешан ли он в этом деле. Я полагал, что если мои догадки верны, то оставаться в имении опасно. И все-таки я был обязан рискнуть.

Я вернулся в беседку, где все еще шел оживленный разгорор. Кинрю красноречием не блистал, но тем не менее в силу своей привычки вставлял по ходу беседы веские, иногда пространные замечания, которые, как я сразу же упел заметить, выводили из себя любезного Демьяна Ермолаевича. Он и сам должен был поддерживать разговор, который в основном велся его женой, и следить заодно, чтобы она не наговорила чего-нибудь лишнего. А когда еще я появился под куполом беседки, он и вовсе взглянул на меня, как на пятое колесо в телеге, и вздохнул, ощущая себя, по всей видимости, в данный момент самым несчастным человеком на свете.

- Яков Андреевич! Милейший! - обрадованно восклилкнула Варвара Николаевна. - Вам лучше? Где же вы запропастились? - обрушила она на меня град вопросов. - Я уж хотела за вами Аришу послать, справиться о здоровье!

- Неужели меня так долго не было? - искренне удивился я, не предполагая даже, что мое отсутствие вызовет такое волнение. К тому же я был так занят своими изысканиями, что и не заметил, как скоро летело время. Однако в парке совсем стемнело, в небесной бездне засверкали первые звезды, а комары совсем разъярились. - Я подумывал и вовсе лечь спать, - добавил я.

- Тогда я неприменно послала бы к вам Аришу! - отликнулась Варвара Николаевна.

- И я тебя, Варенька, полностью поддерживаю в этом вопросе, - завил Демьян Ермолаевич, окинув меня подозрительным взглядом мутных глаз. Кинрю загадочно улыбнулся, определенно понимая значение этих слов. Походило на то, что управляющий очень сожалел, что не смог проследить за моими действиями в усадьбе.

- Демьян Ермолаевич, любезнейший, - вкрадчиво начал я. - Каюсь, но мне тут довелось среди ваших крестьян один занимательный разговор подслушать. Любопытство, как говорится, не порок...

Плутоватый управляющий насторожился, встал в стойку, словно охотничья собака, почуявшая добычу. Мне снова пришло в голову, что в деле покойной графини Картышевой и брошенной французской казны не обошлось без его участия.

- О чем речь? - осторожно осведомился он, его височные голубоватые жилки запульсировали от плохо скрываемого напряжения. Было заметно, что Варвара Николаевна тоже заинтересовалась моими словами и приготовилась слушать меня с удвоенным вниманием. Вот и верь потом в кажущуюся безучастность.

Набрав полную грудь воздуха, я выпалил:

- О сокровищах!

- Каких т-таких со-сокровищах? - Демьян Ермолаевич начал заикаться, но справился со своим волнением. - Ничего подобного я не слыхивал.

- И я ранее, признаться, тоже, - произнес я задумчиво. - Да, говорят, в ваших краях, Наполеон свою казну где-то затопил, так как несподручно ему было с ней из России-матушки выбираться.

- Домыслы это все, батюшка, слухи, - всплеснул руками управляющий. Чего только эти мужики не набрешут!

- А я тоже слышала что-то в этом роде! - неожиданно вспомнила Варвара Николаевна, на что Демьян Ермолаевич только головой покачал, дивясь бабьей глупости, и тяжко вздохнул.

- Что же вы слышали? - теперь Кинрю уже заулыбался в отрытую, широко и по-доброму, демонстрируя свою влюбленность в доверчивую красавицу. Мне показалось, что он и впрямь без ума от супруги Демьяна Ермолаевича.

- Что где-то здесь спрятана войсковая казана Наполеона Бонапарта, пролепетала она под грозным взглядом рассерженного мужа и искренне удивилась, захлопав ресницами:

- Я что-то не так сказала? Поговаривают еще, что совсем недавно в наших краях военным командованием была предпринята попытка отыскать сокровища по горячим следам, но, кажется, она не увенчалась успехом.

"С каждым часом все интереснее", - подумал я и посмотрел на управляющего:

- В самом деле?

- Да не знаю я! - взорвался Демьян Ермолаевич. - С таким же успехом вы можете эту казну поискать на дне Семлевского озера!

Тогда я переменил тему разговора, чтобы далее не искушать терпение хозяина, и заговорил о том, что ныне творится в свете, поведав провинциалам, что мадам де Сталь, очарованная Александром, назвала императора русского Агамемноном -царем царей.

- Ах! Как бы мне хотелось увидеть государя! - протянула Варвара Николаевна мечтательно.

Вернувшись в свою комнату, я тут же обратился к Кинрю со своей просьбой, протянув ему два конверта.

Он выжидающе смотрел на меня своими узкими глазами, требуя объяснений.

Я заговорил:

- У меня появились некоторые подозрения, но пока я не получу ответа на некоторые вопросы, уверенным быть не могу, поэтому вынужден просить тебя завтра же выехать в Борисов.

- Дело не требует отлагательств? - осведомился Кинрю. Я кивнул и изложил ему суть своих подозрений.

- Если дело обстоит так, как вы говорите, то я никуда отсюда не уеду! - наотрез отказался мой золотой дракон. -Яков Андреевич, неужели вы не понимаете, какой опасности себя подвергаете?! - воскликнул он.

Я напомнил ему о своей седьмой заповеди и о том, что долг, согласно его кодексу, - это закон вселенной.

- Разве нельзя отправить эти письма как-то иначе? -засомневался Кинрю.

- Если Демьян Ермолаевич как-то замешан в этой истории, а факты свидетельствуют, что замешан, он всеми силами будет способствовать тому, чтобы эти письма не были отправлены.

- Мне кажется, - Кинрю продожал настаивать, - что ваша жизнь дороже.

- Я обещаю тебе, что буду осторожен. К тому же мне просто необходимо предпринять несколько шагов в имении, а ты, как только справишься со своим поручением, поспешишь мне на помощь!

И все-таки Кинрю согласился, хотя и с видимой неохотой.

- Оба письма вручишь из рук в руки оберкоменданту, -добавил я. Второе он сам отправит в Лондон, передашь ему эту мою просьбу на словах.

- И он меня послушает?

- Не сомневайся, как только печать увидит, - заверил я своего Фому неверующего.

Наутро Кинрю уехал в Борисов, одолжив у управляющего старинный дормез, крытую дорожную карету.

- Почему ваш друг так быстро нас оставил? Не дождался Родиона Михайловича? - удивился Демьян Ермолаевич за завтраком.

Я пожал плечами:

- Дела неотложные, видимо. Он волен передо мною и не отчитываться.

- Ну, ну, конечно, - торопливо согласился он. - А все-таки как-то странно.

- Но господин Радевич тоже ведь дома не сидит, - заметил я, уплетая за обе щеки поджаристого цыпленка.

- О! - усмехнулась Варенька. - Он у нас еще тот вояжер!

- Правда? - оживился я. - А я, признаться, и не замечал за ним ранее этой склонности.

- Странная у вас какая-то дружба получается, - Демьян Ермолаевич подозрительно покосился в мою сторону.

- Видимся редко, - ответил я. - Болезнь эпохи.

- Да, - завистливо сказала Варвара Николаевна и вздохнула. - Родион Михайлович у нас все по заграницам, да по заграницам, - добавила она. - А я всю жизнь мечтала в Лондон поехать!

Я уточнил:

- Так господин Радевич в Лондоне?

- В Лондоне, - подтвердил Демьян Ермолаевич, сверкнув глазами на Вареньку, которая тут же потупилась и покраснела, из чего я заключил, что накануне с ней уже была проведена соответствующая случаю воспитательная беседа.

После завтрака я решил осмотреть имение, воспользовавшись отсутстием его неуловимого хозяина.

День выдался восхитительный, если не считать прохладного ветерка, который дул с самого утра, поэтому я набросил сюртук, так как все еще чувствовал себя простуженным.

- Яков Андреевич! - окликнул меня на веранде Демьян Ермолаевич. - Не составить ли вам компанию?

Я едва не поперхнулся от его любезного предложения.

- Не стоит, - ответил я ему. - Такое чудесное утро располагает к идиллическим размышлениям в романтическом одиночестве.

- Как знаете, - вздохнул управляющий. На мой взгляд, он согласился слишком легко, и я боялся, как бы Демьян Ермолаевич не увязался за мною следом. Однако мне показалось, что он не сделал такой попытки, видимо, сочтя ее тщетной.

Аллея, по обеим сторонам которой высились вековые дубы и клены с резными листьями, липа и молодой кустарник, вывела меня из дома прямо к хозяйственным постройкам, где у одного из амбаров я заприметил таинственную тень, которая быстро скрылась внутри. Естественно, у меня возникло прямо-таки непреодолимое желание проследить за этим загадочным привидением.

Я шагнул в раскрытую дверь, которая манила меня, подобно пасти удава. Чувствуя себя загипнотизированным кроликом, я подчинился интсинкту и в это самое мгновение едва не вскрикнул от ужаса. Холодная влажная рука тяжелым бременем легла на мое плечо.

- Яков Андреевич! - услышал я у самого уха. Очень медленно до моего затуманенного сознания стало доходить, что управляющий так и не отказался от своей блестящей идеи сопровождать меня во время прогулки.

- Демьян Ермолаевич! - воскликнул я, просто горя немилосердным желанием придушить его собственными руками. Тень, за которой я следил, разумеется, успела развеяться, я услышал, как скрипнула дверь с другого конца, где, видимо, располагался еще один, ранее незамеченный мною выход.

Управляющий рассмеялся, его нижняя губа отвратительно подрагивала.

- Представляете, - он едва не задыхался от смеха. -Я принял вас за вора. Вот уж действительно конфуз так конфуз! - воскликнул он.

Конфуз или не конфуз, а карты он мне и в самом деле попутал, словно заправский шулер.

- А что вам понадобилось в амбаре-то? - Демьян Ермолаевич прекратил смеяться и с любопытством уставился на меня, поглаживая пальцами подбородок, обросший едва заметной седоватой щетиной. В темноте я с трудом мог различать черты его неприятного мне лица. В воздухе отдавало плесенью.

- Прохлады захотелось, - ответил я и закашлялся.

- Это с вашим то здоровьем?! - удивился он и покачал головой с укором:

- Поостеречься бы надо, Яков Андреевич. Всякое ведь случится-то может! - добавил управлящий. - А то и беды не оберешься!

Я задумался: "Неужели угрожает?" Взглянул на него, лицо непрницаемое. О чем помышляет человек, и сам нечистый не разберет. Я впервые пожалел, что не послушался своего дракона. Верно японец говорил, только вот дело, увы, не терпит отлагательств, а так бы и на сажень его от себя не отпустил.

- Пожалуй, вы и правы, - согласился я. - Мне бы под плед, да настоечки хлебнуть.

Про себя я решил, что непременно вернусь сюда ближе к ночи, не сомневаясь, что события и дальше будут развиваться все в том же направлении.

- Оно и верно, - ответил Демьян Ермолаевич, не скрывая своей откровенной радости.

Выходя из амбара, я споткнулся о лопату, механически отметив в мыслях небрежность местных нерадивых рабоников, которые повсюду инструменты разбрасывают.

Вернувшись в комнату, я вновь взялся за бумагу с чернилами и записал в дневнике свои впечатления от посещения имения господина Радевича. При этом отвел целую страницу в тетради под схематическое отображение версии, которую отрабатывал. Потом я вырвал листок и сжег его в бронзовом блюде, как будто специально предназначенном именно для подобной цели. Память у меня была отменная, но выводы свои мне хотелось некоторое время по возможности держать в тайне, сделать для недобрых глаз недоступными.

Бумага медленно потемнела, скрючилась и пеплом рассыпалась на почти зеркальной поверхности, язычки пламени запрыгали, взвились и почти мгновенно погасли, когда нечему стало догорать.

- Enfin! - прошептали мои губы. Не успел я это слово произнести, как в мою комнату постучали.

Кто бы это мог быть? Возможность встречи с незваным гостем меня не радовала.

- К вам можно, Яков Андреевич? - поинтересовался тоненький голосок.

- Конечно, Варвара Николаевна, проходите, будьте как дома, - я пригладил ладонью непослушные кудри и мельком заглянул в настенное зеркало. Узкие полоски волос на щеках придавали моему облику тот самый солидный вид, которого я так старательно добивался.

Варенька влетела, как фея, и с порога промолвила:

- Я вам яблочки принесла, - и улыбнулась своей самой очаровательной детской улыбкой. Она держала в руках корзинку, едва прикрытую кружевной салфеткой, доверху набитую золотисто-зелеными плодами с красновато-коричневыми подпалинами по бокам. Одета Варвара Николаевна была в легкое платье, кажется, из линона, в узкую бледно-голубую полоску, отделанное такой же бахромой небесного цвета. Она протянула мне яблоко и произнесла тихо-тихо, так что я едва мог расслышать:

- Я боюсь, - Варя больше не улыбалась.

- Чего вы боитесь? - встревожился я и положил яблоко на стол, рядом с бронзовым блюдом. Оно покатилось по полированной поверхности и упало на пол.

Варя охнула и закрыла лицо руками.

- Не к добру это! Все не к добру! - запричитала она.

- Успокойтесь, сударыня, прошу вас, - я ласково погладил ее по голове. Варвара Николаевна, наконец, отняла от лица ладони.

- Я боюсь своего мужа, - сказала она. - И не знаю, можно ли вам доверять, - весь ее вид говорил о том, что она довольно долго набиралась решимости, прежде чем отважилась завести со мной этот разговор.

- Он жестоко обращается с вами? - высказал я одно из своих самых страшных предположений.

- Нет, - Варенька покачала головой. - Только грозится, если я не замолчу, перейти к более решительным мерам. А я все никак понять не могу, что же я такого сделала, какую страшную тайну раскрыла? Неужели Демьян замешан в каком-то страшном преступлении? - она подняла на меня уже заплаканные глаза, словно умоляя о помощи.

Я попробовал ее успокоить:

- Милая моя Варвара Николаевна, вы не сделали ничего плохого!

- А мой муж? - перебила она меня. - Я чувствую, что здесь что-то не так, - сказала Варвара Николаевна встревоженно. - Я ведь никогда его не любила, - откровенничала она. - Меня силой за него отдали. Я при этом ничего кроме ужаса и не испытывала! Словно знала заранее...

"Интересно, о чем"? - невольно пронеслось в моей голове.

- Полноте, успокойтесь! - я налил ей стакан воды, и она отпила из него меленькими глотками.

- Если бы это было так просто, - всхлипывала Варенька и совсем невпопад добавила: - Я страх как привидений боюсь.

- Каких еще привидений? - живо насторожился я, припомнив собственную историю с призраками.

- Я видела ночью, как в старой барской усадьбе зажегся свет, видела, как какая-то тень через двор из амбара пробиралась, - объяснила она.

Я вспомнил, что амбар, где досужий Демьян Ермолаевич испортил мне охоту на привидений, располагался как раз неподалеку от старой барской усадьбы.

- Так-так, - пробормотал я себе под нос.

- Что? - не поняла Варвара Николаевна.

- Это я о своем, не обращайте внимания. - А вам, сударыня, я даю честное слово дворянина разобраться в этом вопросе.

- Вы обещаете? - спросила она обрадованно.

Я кивнул:

- Ma parole d' honneur, - на этом мы с Варварой Николаевной и расстались. Правда за этот день она успела мне оказать еще одну маленькую услугу.

Я едва смог дождаться вечера, до того мне не терпелось познакомиться с призраком. Вооружившись, я отправился загонять добычу и прежде всего решил внимательнейшем образом осмотреть тот самый амбар, заинтересовавший меня больше всего. От Демьяна Ермолаевича мне удалось отделаться с великими трудностями, сославшись на усугубившееся нездоровье. Да и тут он высказал желание всю ночь продежурить у моей постели, насилу я его отговорил.

Я вышел из дома, как только часы пробили полночь, и мне удалось рассмотреть с балкона, что в старой барской усадьбе в одном из окон зажегся свет.

"А Варвара Николаевна-то права, оказывается"! - присвистнул я.

Я старался двигаться как можно бесшумнее и все время оглядывался по сторонам, не сидит ли у меня на хвосте Демьян Ермолаевич?

Но он почему-то отсутствовал на своем посту, и это показалось мне странным. Неужели и правда поверил в мою затянувшуюся хворь?! Подозрительно что-то! К своему счастью, я никого не встретил на парковой аллее, благополучно добравшись до амбара. Невольно я обратил внимание на то, что лопаты на месте уже не было.

Амбар, как и прежде, оказался незапертым. Я с трудом приотворил скрипучюю тяжелую дверь, которая никак не хотела мне поддаваться. Наощупь я вытащил из холщового мешка свечу, которую прихватил с собой, зажег ее и осветил заплесневелые стены ветхой, насквозь прогнившей постройки. Я огледелся по сторонам, но так и не заметил ничего подозрительного. Оставалось только руками развести, но останавливаться на полпути было не в привычке преображенца Кольцова, пусть он ныне и в отставке.

Покинув амбар, я направился к другому сараю, напротив, чтобы учинить в нем такой же обыск, так как тень могла обитать и по соседству с амбаром.

Этот сарай, как ни странно, также оказался открытым.

"Что за чертовщина"? - подумал я, с опаской ступая за дверь, которая, не в пример первой, открылась на удивление легко и свободно. Я едва не упал, споткнувшись обо что-то железное, снова зажег потухшую свечу и понял, что чуть было не наступил на лопату, которая занимала почти что половину сарая. Кругом были разбросаны другие инструменты, а земляной пол вскопан в нескольких местах, словно тут совсем недавно велись строительные работы, или кладоискатель решил откопать здесь клад.

"Ага, клад", - произнес я почти вслух с удовлетворением и решил, что самое главное - невзначай не нарваться на неприятеля.

В нескольких шагах от меня валялся вскрытый дубовый бочонок, и мне пришлось констатировать, что я опоздал. Если в бочонке и хранилось когда-то золото, то его уже успели благополучно переправить в иное, куда более безопасное, место. Без труда я направил на дно бочонка мерцающий свет свечи, которая вот-вот готова была погаснуть, и обнаружил на досках следующие обозначения, очевидно, выжженные: инициалы WS и римскую цифру XX.

Я рассудил, что если принять вышеназванные буквы за имена монет, то в этом боченке, скорее всего, были монеты виртембергские и, судя по всему, на сумму около двадцати тысяч, не меньше. По крайней мере, об этом свидетельствовали цифры.

Так куда же девалось содержимое? Если моя гипотеза верна, то...

Я не успел додумать свою мысль до конца, потому как у самой двери мелькнуло привидение, которое я толком не успел рассмотреть. Я сжал в руке пистолет, дуло которого грело мне душу, и устремился в погоню за назойливым призраком, который стремительными шагами удалялся в сторону давно заброшенной барской усадьбы. Что-то в фигуре фантома показалось мне знакомым.

Привидение скрылось в стенах полуразрушенного здания. Мне привиделось, что оно что-то тащило в своих бесплотных руках, по всей видимости, лопату. Я напрочь забыл об осторожности и бросился следом.

Теперь я корил себя за то, что не удосужился рассмотреть старинную усадьбу при свете дня. В темноте мне было довольно трудно ориентироваться в незнакомом месте.

Я дернул за медную ручку двери в виде косматой львиной головы, и она отворилась. Почти от самого порога начиналась крутая витая лестница, по ступеням которой я с опаской начал пробираться наверх, туда, где, по моим расчетам, и находилось таинственное освещенное окно.

Как только я оказался в доме, на верхнем этаже раздался какой-то шум, и мне показалось даже, что я расслышал голоса, но несколько мгновений спустя все стихло, и заброшенная усвдьба погрузилась в безмолвие. Я только не мог определить, продолжает ли гореть свет наверху. Здесь же царила непроглядная тьма, и я наощупь двигался дальше. Перила были явно обшарпанными, и я едва не поранил руку о гвоздь, который не заметил поначалу.

Я колебался, не зажечь ли свечу. Но все-таки посчитал разумнее не привлекать к своей персоне особенного внимания, хотя и подозревал, что меня уже заметили.

Я провел по стене ладонью. Когда-то она была обита шелком, который теперь пришел в полную негодность. Я пришел к заключению, что имение Радевича довольно долго находилось в запущенном состоянии, но внезапно его хозяин разбогател и принялся наводить порядок в родном краю, хотя до старой фамильной усадьбы его руки все еще не дошли. Накануне мне удалось подслушать разговор между работниками, что вот-вот должны подвезти строительный материал для ремонта. Только на какие средства? На государственной службе Радевич не состоял, а имение особых доходов не приносило. Я успел уже ознакомиться с бухгалтерией Демьяна Ермолаевича, так как Варенька, несмотря на риск, позволила мне на несколько минут заглянуть в его приходно-раходную книгу, когда управляющий почивал послеобеденным крепким сном.

- Мне кажется, что я совершаю что-то ужасное, - сказала она тогда. Грешу против божеских законов.

- Нет, Варвара Николаевна, вы не правы, - успокоил я ее. - Вы помогаете раскрыть важное государственное преступление.

Кажется, мои слова на нее подействовали, и она прониклась каким-то чувством особой значимости, что отразилось на ее спокойном умном лице.

Наверху снова раздался гохот, который отвлек меня от размышлений. Я отчетливо расслышал слово "дурак" и какое-то бормотание в ответ. Вдруг что-то покатилось мне под ноги, кто-то зачертыхался, и я упал на крутые немытые ступеньки. В уме промелькнула мысль, что фантом обронил ворованный бочонок с деньгами.

Послышался топот ног, а я растянулся на лестнице и, кажется, поранил колено.

"Вот не было печали"! - подумал я, пытаясь встать и уцепившись обеими руками за ободранные перила. Однако встать мне не удалось, похоже, что повреждение оказалось серьезнее, чем я полагал вначале.

- Кто здесь? - услышыл я глухой встревоженный голос, но промолчал, сглотнув в горле огромный ком. И от чего я не действовал с большей осторожностью? Одноко сетовать на свое безрассудство, как я понял, было уже поздно. Я даже не успел взяться за оружие. Человек на лестнице выстрелил из пистолета. Я успел только обратиться к Богу, прежде чем острая боль пронзила мне правое плечо, и я потерял сознание. Мне видилась рука моего наставника в кожаной белой перчатке, сжимающая острую шпагу, которую он направлял мне в грудь. Я снова присутствовал на древнем обряде своего посвящения.

V

Экипаж остановился у небольшого домика, окна которого выходили на Большую Садовую улицу. Здесь располагалось помещение ложи, о котором догадывался мало кто из прохожих, разве что он был посвящен в таинство Ордена.

Я вышел из кареты в сопровождении Кутузова, он проводил меня в дом, в полумраке которого я разглядел несколько лиц, знакомых мне по светским приемам.

Миновав темный коридор, я очутился в комнате, которую освещала огромная звезда, встроенная под потолком. Здесь на глаза мне был повязан шелковый платок со странными вензелями, представляющими из себя иероглифы, значения которых понять я, увы, не мог.

Меня снова повели, на этот раз под руки. Платок был повязан слишком туго и жестко впиявился мне в глаза. Я с трудом подавлял в себе желание избавиться от него. Кажется, мы миновали целую анфиладу комнат, прежде чем мне позволили открыть глаза и осмотреться. Оказывается, меня подвели прямо к алтарю с человеческим черепом, внутри которого истаивала воском догорающая свеча, рядом лежало старинное Евангелие с изображением распятого Христа. Шипение пламени показалось мне зловещим, но отступать было некуда. Я обернулся, позади меня располагались два длинных стола. И тот и другой были накрыты черным бархатом. За одним столом восседали члены ложи, на другом стоял грубо срубленный деревянный гроб в окружении свечей. За столом председательствовал Кутузов, одетый в помятый кожаный фартук, с молотом в руках и ожерельем на шее.

- Внял ли ты малому свету? - спросил Иван Сегеевич.

Я кивнул, не смея и рта раскрыть.

Кутузов продолжил мучительный для меня допрос:

- Соблюдаешь ли седьмую добродетель царя Соломона?

Я не успел ответить, как крышка гроба приподнялась со зловещим скрежетом, и покойница восстала. В тлеющем теле я узнал мадемуазель Камиллу. Она с укором пожаловалась:

- Господин Кольцов сударыню Смерть не любит! Он и карту Радевича перепрятал, мерзавец этакий! - Камилла размахнулась, бросила в меня кубическим камнем, и я очнулся, не в силах перенести вида ее полупрозрачных рук, сквозь плоть которых просвечивали кости.

***

- Успокойтесь, Яков Андреевич! - встревоженная Варвара Николаевна трясла меня за плечо. - Вы не в себе!

Я только в это мговение понял, что нахожусь в отведенной мне комнате в имении Радевича, и изо всех сил вцепился в руку жены Демьяна Ермолаевича, оставив на ней след от своих ногтей.

В комнате суетились еще несколько человек, я перевел на них взгляд и узнал управляющего и горничную. За маленьким столиком распоряжался доктор, расположив на нем инструменты из своего саквояжа. На вид ему было лет шестьдесят, но действовал он очень энергично, и у меня не было оснований ему не доверять. Доктор то и дело касался своей редкой седой бородки и приговаривал:

- Так-с... - осматривая свое добро.

- Пулю извлечь надо бы, - изрек он глубокомысленно.

Плечо у меня горело огнем, но мне тем не менее казалось, что я все еще вижу бредовый сон, и боль эта относится не ко мне, а к кому-то совсем другому, постороннему человеку.

- Вам виднее, - ответил Демьян Ермолаевич и приблизился к моей постели. Я вздрогнул и застонал. Управляющий странным образом напоминал мне приведение с лопатой, которое я едва не настиг в заброшенной усадьбе.

Что там говорил мадемуазель Камилла в моем кошмаре? Я, припоминая, наморщил лоб.

- Так больно? - посочувствовала Варвара Николаевна.

- До свадьбы заживет, - ответил я, но боль и в самом деле чувствовал адскую. Колено тоже болело, видимо, и падение мне даром не обошлось.

Я покосился на плечо, край белой рубашки пропитался кровью вместе с побагровевшей корпией.

"Под знамем я стою багровым"! - вспомнились слова из масонского гимна. Так что в случившемся со мною, я не видел ничего удивительного.

Так о чем же говорила Камилла?

Карта! Я ужаснулся и схватился за то место, где должен был располагаться карман сюртука. Меня же наверняка обыскивали!

- Что с вами? - насторожился Демьян Ермолаевич.

- Ничего, - произнес я, переведя дух. Я успокоился, потому как вспомнил, что перепрятал карту, перед тем как отправился осматривать амбары. По всей видимости, именно это и спасло мне жизнь, так как в обратном случае Радевич - а в том, что стрелял в меня именно он, я был совершенно уверен - не поленился бы меня добить. Теперь же он вынужден был меня выслеживать, чтобы забрать то, что, по его мнению, ему принадлежало. Я допускал, что у него могла быть и копия карты, но тем не менее он все равно не мог убрать меня, пока бы не вычислил всех посвященных в это дело. А так как карта отсутствовала, Радевич рисковал нарваться на новые неприятности, например, встретиться лицом к лицу с ее новым владельцем.

Хотя я допускал и другую возможность, объясняя свое спасение тем, что Родион Михайлович убивать меня и не собирался, а просто хотел припугнуть и вывести на время из строя, чтобы убрать улики. В том, что он уже некоторое время присутствовал в имении, я не сомневался.

Во-первых, слишком уж много в имении развелось привидений.

Во-вторых, его кабинет оказался незапертым. Когда я осмелился его осмотреть, все выглядело так, словно хозяин отлучился буквально на минутку. Об этом свидетельствовали и кредитные билеты Английского банка, за которыми, по всей видимости, Радевич и вернулся. Это их я обнаружил у него на столе, из чего и заключил, что большую часть наполеоновской казны он вложил в лондонский банк. Другую часть господин Радевич собирался забрать из имения, а третья была спрятана в том месте, которое было отмечено на карте жирным крестом.

Но пока, к сожалению, это были только мои догадки, раздобыть доказательств мне так и не удалось.

Ход моих размышлений прервался новым приступом кашля, горлом у меня хлынула кровь, и я снова лишился сознания, успев-таки порадоваться перед тем, что меня в таком состоянии не видит Мира.

В этот раз никакие ужасы мне не привиделись, и я очнулся стараниями колдовавшего надо мной немолодого доктора.

- Так-с, ну и напугали вы нас, батенька, - ласково улыбнулся он, обнажив неровные зубы.

- Не то слово! - поддакнул Демьян Ермолаевич, не отходивший от меня ни на долю секунды. Я все больше проникался уверенностью, что именно он и был тем самым фантомом с лопатой. А накануне Демьян Ермолаевич оставил меня в одиночестве только потому, что Радевич сам бы не справился с бочонками.

- Как вас зовут? - обратился я к доктору, предварительно его поблагодарив.

- Василий Владимирович, - сообщил он мне, поднося к моему рту стакан, доверху наполненный водкой. - Пейте, -велел доктор. - Вы умеете терпеть боль?

Я кивнул, предчувствуя неприятности. Меня знобило, бросая то в жар, то в холод. Но явно не от страха, а от того, что у меня начиналась горячка.

- Рана у вас воспалилась, молодой человек, - объяснял доктор с видом знатока. - Так что рано вам меня еще благодарить-то!

Он взял со стола инструменты и бутыль со спиртом.

- Я собираюсь пулю извлечь, - сообщил мне доктор. -Так что держитесь. И как вас угораздило так неосторожно в себя выстрелить? Что за манера носить с собой дуэльные пистолеты?! - Василий Владимирович пожал плечами.

"Ах, вот оно что! - подумал я. - Так, значит, это я сам в себя выстрелил! Хорошо хоть, что растолковали неразумному!"

Я принял из его рук стакан и залпом выпил жгучий напиток. Откровенно признаюсь, до водки я никогда охотником не был! У меня снова открылся такой кашель, что, я едва не задохнулся под скептическим взглядом доктора.

Он выплеснул мне на рану спирт, и я не смог удержаться от крика. Проваливаясь в туман, я успел заметить, как Варвара Николаевна вздрогнула и заплакала. Я догадывался, что столько корпии для меня нащипала именно она. Что и говорить, жалостливая натура!

***

Над полем боя клубится дым от взрывов, не продохнуть. Трупы кругом, раненые стонут, и я пытаюсь ползти, напоминая себе беспомощного младенца. Голова разрывается на части, будто в нее ядром попали. А может, и попали? Кровь-то почему по лицу стекает? Когда я прикоснулся к ране на затылке, мне показалось, что сквозь истерзанную плоть можно и до мозга дтронуться, однако ясно было, что кости черепа целы. Не зря же я с полковым врачом дружбу водил, поднатаскался немного в медицине. И где ты теперь мой милй доктор Алексей Лунев? Только и остается без тебя погибать! Вряд ли сумею доползти до лазарета. А жить-то хочется, несмотря на то, что масон. Вон небо-то какое раскинулось! Синее-синее, как море. Никогда больше Мире с ним мои глаза не сравнивать!

И тут вдруг показались на горизонте два всадника в военной форме.

Один Лешкиным голосом кричит:

- Яшка, не умирай! Я тебе еще пригожусь! В Петербурге-то дела остались. Ты-то ведь не под Лейпцигом!

***

Я очнулся, Василий Владимирович вытирал окровавленные руки о фартук.

- Так-с, молодцом! - проговорил он, закуривая сигару. - Слабость, сказал он в свое оправдание и вышел в коридор. Я не удивился, что мне Лунев привиделся, наверняка бы мой старый друг справился с моей раной лучше. Однако я не любил быть неблагодарным. Справедливости ради, надо было отметить, что доктор сделал все вполне нормально.

Варвара Николаевна сжала мне руку:

- Ну, слава Богу! - она вытерла заплаканные глаза.

- Мы так переволновались, - подхватил управляющий.

"Однако по виду не скажешь! - заметил я мысленно. -Хотя... Как посмотреть, если мои выводы верны, то эта компания не так уж и заинтересована в моей смерти. Так что Кинрю мог особенно и не опасаться!"

Вернулся доктор и обратился ко мне с настоящей речью:

- Пулю я вам, милейший, удалил, рану почистил, дренаж поставил, перевязку сделал. Все как надо! Не подкопаешься! Теперь, Яков Андрееевич, дело за вами! С оружием, особливо огнестрельным, не шутите, берегите здоровьице. Иначе за последствия я не ручаюсь! - доктор развел руками.

Когда Василий Владимирович покинул имение, и я услышал, как от усадьбы отъехал его обшарпанный экипаж, я попросил Демьяна Ермолаевича принести мне бочонок, который я обнаружил в сарае, сыграв таким образом ва-банк, пожертвовав почти всем, открывая карты.

- Какие еще бочонки? - замахал он руками. - Пригрезилось вам все это, Яков Андреевич! Бред горячечный - дело нешуточное! То-то вы все выведываете да вынюхиваете. Я это за вами давно заметил! Про казну наполеоновскую все выспрашивате. Клад, что ли, отыскать хотите?! Вы за этим, наверное, к нам пожаловали! - управляющий сощурил глаза, от чего они не перестали казаться рыбьими.

- Ошибаетесь, - Демьян Ермолаевич, - улыбнулся я. -Врожденная любознательность покоя не дает. Да и за друга, за Родиона Михайловича обидно. Что-то странное творится в поместье в его отсутствие!

- Мерещится вам все! - махнул рукой Демьян Ермолаевич.

Варя открыла было рот, чтобы что-то сказать, но передумала, ее светлые глаза погрустнели.

- Да ладно, - вдруг согласился Демьян Ермолаевич. -Схожу проверю, что там, в сарае делается.

- Загляните заодно в заброшенную усадьбу, - посоветовал я. - Ходят слухи, что по ночам там в окнах свет зажигается. Да я и сам видел, потому и проверять пошел, как бы здесь приют не нашли какие злые бродяги. Потому-то в меня и выстрелили, то есть, mille pardons, я сам в себя выстрелил. Верно, каторжник какой-то, - добавил я.

- Нет здесь никаких каторжников! - возмутился Демьян Ермолаевич. Сами, как есть сами, - заверил он меня. -Чего в горячке-то не привидится!

Я спорить не стал, в любом случае управляющий давно уже меня раскусил, да и Радевич видел во мне, скорее всего, не приятеля, а конкурента в лучшем случае, а то и полицейского агента.

- Варенька, не пора ли тебе домой? - настоятельно спросил жену Демьян Ермолаевич, и она не посмела его ослушаться, только бросила на меня затравленный взгляд, сказала: "au revoir" и закрыла за собой дверь. Следом вышел и управляющий, пообещав вернуться сегодня же и отчитаться о проведенной проверке. Мне ничего не оставалось, как ждать, а заодно и проверить, на месте ли карта. Я зашил ее за подкладку своего дорожного сюртука, и, как видно, в мое отсутствие обнаружить ее до сих пор так никому и не удалось.

Только я успел повесить сюртук обратно в платяной шкаф, как в дверь постучали, и вошел лакей с серебряным подносом в руках. Он принес мне на ужин тушеную телятину с шампиньонами. Мясо показалось мне на удивление пресным, я успел стосковаться по острым пряностям моей индианки. Зато вино горчило на вкус.

Демьян Ериолаевич вернулся усталым и раздраженным, видно здорово влетело ему от госодина Радевича.

- Все как я и говорил, - сообщил он мне. - Очень у вас, Яков Андреевич, богатая фантазия!

Другого ответа я от него и не ожидал, очевидно было, что Родион Михайлович по-прежнему велел ему отпираться, продолжая тайно проживать в своих родовых пенатах.

- Может, в вист перекинемся? - предложил Демьян Ермолаевич. Но я отказался:

- Все равно я вас обыграю, лучше велите послать за Кинрю, пожалуйста, то есть за Юкио Хацуми, - поправился я. - К оберкрменданту, в Борисов.

Однако попросил я так, для проформы, зная наверняка, что Кинрю мне придется ожидать до второго пришествия, потому как Демьян Ермолаевич скорее удавится, чем выполнит мою просьбу.

Каково же было мое удивление, когда утром в мою комнату буквально ворвался Кинрю, фигура которого, несмотря на жару, была скрыта складками шерстяного бурнуса.

- Что здесь произошло? - воскликнул он с порога. Конечно, за моим золотым драконом никто не посылал, просто Кинрю почувствовал, что происходит что-то неладное. Он с самого начала не хотел уезжать и переживал за меня всю дорогу. - Почему вы ранены? - заволновался он. - Я же говорил, что не стоит оставаться здесь в одиночестве!

- Все самое страшное уже позади, - ответил я, в надежде, что так оно и есть на самом деле. - Кажется, я почти лицом к лицу столкнулся с нашим неуловимым господином Радевичем, и он так был рад нашей встрече, что не удержался от праздничного салюта!

- И вы еще можете иронизировать! - возмущался Кинрю.

- Ты передал оба письма по назначению? - поинтересовался я, поправив повязку. Рана неприятно зудела, но я успокаивал себя тем, что это верный признак того, что дело идет на поправку.

- Разумеется, - ответил Кинрю, понемногу успокаиваясь. - И все-таки, Яков Андреевич, я жду от вас обстоятельного рассказа.

Я деланно вздохнул:

- Что ж, делать нечего, - и в красках описал ему все, что произошло в усадьбе с момента его отсутствия, поделившись своими соображениями на этот счет.

- Занятно, - заметил Кинрю, выслушав мой рассказ вплоть до самого конца. - По-моему, - произнес он задумчиво, - господин Радевич в панике и не знает, что предпринять. Ну, я-то вас в любом случае больше не оставлю в одиночестве в этом осином гнезде. Даже и не просите!

Впрочем, я от него такой жертвы и не требовал.

- Ты встретился с оберкомендантом? - спросил я, умирая от нетерпения. Эта история с сокровищами захватывала меня все больше и больше. Правда, я уже не знал, кого опасаться сильнее: то ли Радевича с его прихвостнем управляющим, то ли Ивана Сергеевича Кутузова с могущественнейшей организацией за спиной, доверие которого, как я полагал, мне, увы, случилось утратить. Смерть Тани Картышевой осталась как-то за горизонтом и все более уходила в тень с каждым новым днем, с каждым новым открытым фактом.

Кинрю растягивал удовольствие, наблюдая за мной. А я, несмотря на свое ранение, готов был вскочить с кровати и зашагать взад-вперед по комнате, изнемогая от желания узнать последние новости. Я покосился на повязку, она промокла от крови. Поэтому я натянул одеяло к самому подбородку, лишь бы мой золотой дракон не заметил этого обстоятельства.

Наконец, он выговорил:

- Встречался, - наслаждаясь произведенным впечатлением. Но неожиданно его лицо сделалось серьезным, словно он вспомнил об очень важном и неприятном обстоятельстве.

- Эта встреча тебя встревожила? - я нахмурился, в предчувствии нериятностей.

- Нет, дело не в этом, - сказал Кинрю. - Помните, когда мы обыскивали в столице особняк Радевича? - он выжидающе посмотрел в мою сторону.

- Конечно, помню, - согласился я, гадая к чему клонит Кинрю. Иногда ход мыслей моего самурая был мне немного непонятен.

- Вас тогда едва не сшибла карета, - продолжил он.

- Да, - усмехнулся я. - Честно говоря, я здорово испугался. Мне кажется, что к концу этого расследования из меня выйдет самый настоящий калека.

- По-моему, здесь неуместна ирония, - серьезно заметил Кинрю. - Это дело может стоить вам жизни.

Я философски заметил:

- В конечном итоге, именно для этого я и живу.

- Какие глупости! - скорчился японец. - А я-то считал вас разумным человеком.

- Ближе к делу! - поторопил я Кинрю.

- Так вот, на выезде из имения я встретил этот же экипаж! воскликнул он.

- Ну, вряд ли сегодня ты сможешь меня удивить этим известием, заметил я.

- Это я уже понял, - ответил Кинрю, усаживаясь в кресло. Мне показалось, что ему наконец-то надоело стоять. - Я же говорил, что в любом случае запомню лицо извозчика. Я просто подумал, что теперь наверняка должен встретить его в имении. Так что Радевичу помогает не только управляющий. Здесь есть по крайней мере еще один человек, преданный Родиону Михайловичу настолько, что даже способен на убийство, -заключил японец. Поэтому я решил действовать так быстро, как это только возможно. И мне повезло, - продолжил он. -Я встретил вашего оберкоменданта гораздо раньше, чем мог надеяться, даже не доезжая до Борисова, на постоялом дворе в одной из местных деревень. Я понял так, что он какого-то беглого разыскивает. Вот ему на месте-то и не сидится.

- И что?! - воскликнул я и даже присел в постели. -Ну же, не томи! Он передал мне ответ? - одеяло откинулось, и глазам Кинрю предстала моя окровавленная повязка. Он выругался по-русски, но больше ничего не сказал по этому поводу.

- Нет, не передал, - ответил он сухо. - Но ваша печать на конверте произвела на него очень большое впечатление. Мы играли с ним в бикс на постоялом дворе, и все, что он знает, оберкомендант велел передать на словах. Очень приятный человек, между прочим.

- Не сомневаюсь. А что такое бикс? - удивился я.

Кинрю заулыбался:

- Миниатюрный китайский бильярд. Он мне понравился даже больше, чем шахматы. На этом самом постоялом дворе под него оборудована целая комната. Каждый удар по шару сопровождается приватной беседой, можно услышать много интересного, - добавил он, - когда шар по наклонной поверхности катится в обратном направлении.

- И что же ты услышал? - не удержался я, начиная уже терять свое натренированное терпение.

- Здесь действительно велись правительственные работы по розыску брошенной французской военной казны, - заявил он торжественно. - Сведущие люди считали, что спрятать их в земле в условиях вашей русской зимы и уничтожить следы такого тайника было бы просто немыслимо, поэтому казну и искали на дне Березины, и проделано это было сразу после войны, в 1813 году.

- Это все? - сердце бешено колотилось в моей груди, хотелось плакать и смеяться одновременно. Вот оно, дверь в неизведанное приоткрылась. Еще чуть-чуть и...

- Не все, - японец продолжал испытывать мои нервы. -Экспедицией руководил военный советник императора Александра Благословенного - Алексей Алексеевич Коротков.

Я взгляда не смел от Кинрю отвести, как завороженный, а он невзначай добавил:

- Кажется, он служит в артиллерийском департаменте.

Неожиданно Кинрю резким движением оказался у двери и распахнул ее. Послышался топот ног где-то в конце коридора, но "шпиона" уже и след простыл.

- Превосходно, - раздраженно заметил Кинрю. - Нас еще и подслушивали. Не имение, а гадюшник, - констатировал он, закрывая дверь. - Не прочтете ли мне что-нибудь из вашей тетради? - заговорщически спросил Кинрю. Я даже не нашелся, что же ответить моему другу. Зачитывать вслух выдержки из моего дневника мне по-прежнему не хотелось.

- Да ладно! - Кинрю махнул рукой вместо своего обычного хлопка по плечу, видимо, сделал скидку на мое "боевое" ранение. - Я не в обиде, добавил он. - Очень бы хотелось на этого Радевича взглянуть. Всегда желательно знать в лицо своего врага!

Я ожидал, что мой золотой дракон прочтет мне что-нибудь, подходящее по случаю, наизусть из своего родового кодекса, но на этот раз Кинрю удержался от цитирования.

- Ты прав, как всегда, - согласился я, - но, к сожалению, любезнейший Родион Михайлович не горит желанием с нами познакомиться!

- А чей портрет я видел в гостиной? - оживился Кинрю.

- Не знаю, - я пожал плечами, и это движение причинило мне жуткую боль. Выражение лица у Кинрю изменилось, видимо, он заметил, как страдальчески скорчились мои губы.

- Вам очень больно? - спросил он сочувственно.

- Терпимо. Но я и в самом деле не видел никакого портрета!

- Странно, - пробормотал Кинрю, о чем-то задумавшись. - А вы не могли бы послать за Варварой Николаевной?

Я усмехнулся:

- Мой золотой дракон истосковался по белокрылой горлице?

- Что же в этом удивительного? - невозмутимо спросил Кинрю.

Я признал, что в этом действительно не было ничего удивительного, настолько Варвара Николаевна была мила, и дернул сонетку, отдав приказание тотчас же появившемуся лакею сходить за супругой управляющего.

Спустя некоторое время в мою комнату опасливо постучалась Варвара Николаевна. В последние дни она выглядела испуганной и несчастной, подозревая мужа в ужасных преступлениях.

- Что случилось? - осведомилась она, безрезультатно пытаясь скрыть тревогу в дрожащем голосе.

- Господин Юкио Хацуми соскучился, - ответил я.

- Это вы приказали повесить в гостиной портрет господина Радевича? спросил японец, чем по началу весьма меня удивил.

- Да, - кивнула Варвара Николаевна. - Ведь вы никогда его не видели. А прошлой ночью... Мне показалось. Ну, в общем, по-моему, я видела его экипаж у старой усадьбы, Демьян вместе с кучером грузил в него какие-то сундуки. А потом они уехали, остался только мой муж, и он меня заметил, -сказала она. - И еще... - Варвара николаевна колебалась: сказать или не сказать. - Это просто немыслимо! - она закрыла лицо руками. - Демьян намекал мне, что если я об этом проговорюсь, то, скорее всего, разделю судьбу графини Татьяны. Я спросила его, что сталось с Картышевой, и он ответил, - Варя запнулась. - Он сказал, что она мертва.

- Вам необходимо уехать отсюда и как можно быстрее, -сказал я серьезно. - Вы становитесь опасны и для Радевича, и для вашего мужа. Вы можете погибнуть.

- Но мне некуда ехать, - растерянно улыбнулась Варенька.

- Вы поедете с нами, - сказал я твердо. - Некоторое время, пока все не утрясется, поживете у моей кузины Божены Феликсовны.

- Нет, я не могу, - грустно ответила Варвара Николаевна. - Нехорошо это как-то, не по-человечески. Он же все-таки муж мне... И потом, я не уверена, что Демьян и Родион Михайлович причастны к убийству.

Я понял, что переубеждать ее совершенно бесполезно, она принадлежала к тем цельным личностям, которые действуют только в соответствии со своим твердыми принципами и хорошо обдуманными решениями. Но Варя еще ничего не решила, час ее еще не настал. Она оставила нас с Кинрю наедине, все же пообещав подумать.

Спустя некоторое время я вышел в коридор, чтобы воспользоваться случаем и рассмотреть лицо моего противника. Мой ангел-хранитель сопровождал меня неотступно, верный своему слову.

- А мое второе письмо будет отправлено по назначению? - заволновался я, неожиданно вспомнив, что забыл расспросить об этом Кинрю. - Что сказал оберкрмендант?

- Он сказал, что ваш адресат ныне находится в Петербурге, а вовсе не в Лондоне. И все же он пообещал отправить ему ваше послание с эстафетой, ответил Кинрю, поддерживая меня под здоровую руку и приоткрывая дверь в гостиную.

- Если мы уедем отсюда как можно быстрее, то, скорее всего, сумеем еще застать моего англичанина в столице, и я смогу переговорить с ним лично. Здесь нам все равно теперь делать нечего. Радевич в имении теперь наверняка еще долго не появится. Он исполнил все что хотел: забрал часть сокровищ из усадьбы и улики уничтожил. Его теперь и след простыл! Что-то мне подсказывает, что теперь Родион Михайлович, скорее всего, в Лондоне объявится, в каком-нибудь из тамошних банков.

- А как же карта? Вы не хотите попробовать отыскать то, что осталось от сокровищ?! - изумился Кинрю.

- Я больше чем уверен, что их уже нет на месте. Радевич, подстрелив меня, выиграл время. Пока я здесь валялся больной, он их или забрал, или, по крайней мере, перепрятал, - объяснил я свое спокойствие на этот счет. Но если желаешь, - я пожал плечами, снова скривившись от боли, - можем рискнуть.

Я, наконец, обратил внимание на стену, куда указывал Кинрю. Над камином красовался огромный портрет хозяина, на котором Радевич предстал во всем своем великолепии. Это был отлично сложенный, широкоплечий, довольно высокий светловолосый человек лет тридцати с приятным добродушным лицом, почти правильные черты которого прекрасно гармонировали между собою. Он улыбался тонкими, почти женскими губами и смотрел с портрета в тяжелой бронзовой раме мечтательным легким взглядом прозрачных светло-карих глаз.

- Красавец! - усмехнулся Кинрю.

- Да уж, - ответил я. - И богат к тому же. По всей вероятности, если мы ему не помешаем, вскорости станет первым светским львом в северной столице!

- И то! - снова усмехнулся Кинрю. - Особняк-то в Петербурге он уже приобрел. Вот только обстановку в нем мы немного попортили!

Я тоже заулыбался, как только вспомнил, что сталось с фарфоровым грифоном Радевича.

- Кто распорядился портрет повесить?! - от грозного голоса за своей спиной я едва не вздрогнул. - Извините, господа, но вы здесь уже, как у себя дома, командуете, -возмущался Демьян Ермолаевич, нахохлившись, словно взъерошенная курица.

- А мы не распоряжались, - развел руками Кинрю. Демьян Ермолаевич отступил на шаг, помрачнел. Кажется, и сам догадался, что глупость сморозил. Откуда нам вообще знать про портрет? Только вот Вареньку жалко. Понятно, что ее рук дело, больше некому!

- Я должен вас уведомить, - сухо произнес Демьян Ермолаевич, - что ваше присутствие в имении на данный момент нежелательно и, - управляющий запнулся, - я бы даже сказал, неуместно.

- Неужели? - У Кинрю брови полезли вверх от удивления.

- Да, господа. Мне кажется, что вы злоупотребляете нашим гостеприимством. Всякие бредни выдумываете, по ночам шастаете... Впрочем, мне бы не хотелось показаться невежливым, но это распоряжение господина Радевича, - добавил он.

- Вы виделись с Родионом Михайловичем? - заинтересовался я.

- Нет, - сказал управляющий. - Господин Радевич известил меня письменно. - Он не желает, чтобы в его отсутствие в имении находились какие-либо гости.

- Должен вас успокоить, - ответил я, переглянувшись с Кинрю. - Думаю, завтра мы уже будем вынуждены откланяться.

Демьян Ермолаевич кивнул и вышел, очевидно, удовлетворенный моим ответом.

Я вернулся к себе, попросил у горничной ножницы и, как только она ушла, вспорол подкладку у сюртука, подойдя поближе к окну.

- Что это вы делаете? - удивился Кинрю, наблюдая за мною пристальными глазами.

Я открыл было рот, чтобы ответить, но промолчал и судорожно начал ощупывать край суконной материи, отложив маленькие ножнички на край полированного стола.

- Черт возьми! - не удержался я. Пусть я был масон, знакомый с каббалистикой, однако не мог при помощи молитв и ритуалов вмешиваться в божественно-космические процессы. А теперь вот пришлось допустить это умение за кем-то еще. Хотя до настоящего момента я и не предполагал, что такой человек мог находиться в имении Радевича.

- Что-то случилось?

- Карта! - воскликнул я. - Ее похитили!

- Демьян Ермолаевич времени даром не теряет, - задумчиво заметил Кинрю. - Как это могло произойти? - заинтересовался он.

Я хотел уже было посвятить его в таинства "Книги Сияния", переведенной с арамейского одним из наших ученых братьев и знакомой мне как теоретику этой мистической науки, но неожиданно вспомнил о горьковатом вкусе вина, отведанного мною за ужином накануне вкупе с телятиной, которая показалась мне безвкусной, и плутоватые глаза лакея с подносом. Всю ночь я проспал как убитый, несмотря на раненое плечо.

- По-моему, обошлось без каббалы, - заметил я вслух.

- А нельзя ли попонятнее? - попросил Кинрю.

- Кажется, прошлой ночью меня пытались отравить и, воспользовавшись моим бессознательным состоянием, обыскали мою одежду, - я закашлялся, простуда не проходила. -По-моему, что-то подмешали в вино.

- То-то у Демьяна глаза были удивленные, когда он вас увидел почти что в полном здравии, да еще и возле хозяйского портрета. Вот он и начал возмущаться, - ухмыльнулся японец, ему было хорошо известно, что некоторые яды на меня совершенно не действовали, так как я употреблял их постоянно в мельчайших дозах, и мой организм к ним привык. Однако на некоторое время я все-таки заснул непробудным сном.

Я прислонился к стене, лицо у меня покрылся испариной, и голова закружилась. Кинрю дотронулся ладонью до моего лба и изрек с видом опытного эскулапа:

- Яков Андреевич, да у вас жар! Пожалуй, наши поиски клада придется отложить!

- О чем ты говоришь? - мне показалось, что горячка у Кинрю, а не у меня. - Карта же теперь у Радевича.

- Вы меня недооцениваете, Яков Андреевич. Я давно уже сделал копию с плана, - сообщил Кинрю.

- Тебе и опаивать меня не пришлось? - изумился я.

- Вы же не сразу карту за подкладку зашили, - сверкнул он белозубой улыбкой. - Помните, когда я вашу тетрадку читал?

- А ты, однако, шустрый малый! - заметил я.

- На сообразительность не жалуюсь, - снова заулыбался Кинрю. Видя мое состояние - я присел в глубокое малиновое кресло, едва сдерживая стоны японец принес мне луневскую тинктуру. Я выпил лекарство и почувствовал некоторое облегчение.

- Пора идти, - сказал я Кинрю.

- Конечно, как скажете, Яков Андреевич, но моя бы воля... - японец махнул рукой. - Я буду за кучера, - добавил он. - Нет у меня желания втягивать в это дело Григория.

- И то верно, - согласился я. - Чем меньше глаз, тем лучше.

Спустя час мы уже выехали из имения по главной парковой аллее и добрались до места довольно быстро, расстояние-то -всего несколько верст.

Я спросил у какого-то местного мужика в рваной рубахе, с серпом в руках, где здесь брод через реку. Он почесал в затылке, помолчал немного, подумал, словно запамятовал, но тем не менее ответил и даже показал узловатым пальцем в нужную сторону.

Мы подъехали к переправе, Кинрю протянул мне копию плана, я сверил ее с местностью и остался доволен. Мне показалось, что это и есть именно то место, что на карте дворянина Радевича крестиком обозначено.

- Приехали, - сказал я Кинрю, и пошли мы с ним на левом берегу ивовые кусты обшаривать после того, как я принял новую порцию своего лекарства. Комары, почуяв новые жертвы, устремились к нам целым роем. Что с того, что сентябрь? Пора упущенное время наверстывать. Знай успевай отмахиваться!

Кинрю прихватил с собой из экипажа топор, о такой экипировке он еще в имении позаботился, чтобы быть, так сказать, во всеоружии. Иву он всю, несчастную, повырубил, душа самурайская. И сердце у него не дрогнуло! Однако никаких сокровищ мы в этом месте так и не нашли. И реку вброд, где было можно, несколько раз пролазили, но так ничего и не отыскали! Пришлось в усадьбу возвращаться не солоно хлебавши! Останавливались несколько раз в дороге, когда мне совсем худо делалось, и Кинрю перевязывал мне рану.

- Перепрятал Радевич сокровища! - сокрушался я, постанывая. - Не успели!

Японец меня утешал:

- Мы еще, Яков Андреевич, с вами свое возьмем!

Одна из лошадей захромала, и Кинрю заехал к кузнецу ее подковать, там бедную животину и оставив, так что до новой усадьбы нам пришлось добираться пешком по парковой центральной аллее. Я еле тащился на ослабевших ногах, поддерживаемый Кинрю. Приступы кашля настигали меня все чаще и чаще, видимо, из-за нашей безрассудной попытки найти сокровища. Я ведь заранее был уверен в неудаче этого предприятия, но ввязался в эту рискованную авантюру. И все-таки я никак не мог смириться с тем, что Радевич меня опередил, успокаивая себя тем, что я просто дал фору Радиону Михайловичу, и спуску ему в любом случае не будет.

Из беседки, увитой зеленью, раздавались громкие голоса, один женский, другой мужской. Они показались мне знакомыми. Я прислушался. Предчувствие подсказывало мне, что Варвара Николаевна в опасности. Говоря откровенно, за время своего пребывания в имении Радевича я успел привязаться к этой искренней доброй женщине, которая помимо своих прочих достоинств была еще и удивительно красива глубокой спокойной красотой. Надеюсь, что Мирины глаза никогда не увидят эти строки, или же мне несдобровать.

- Вы слишком много на себя берете! - вопил управляющий.

- Вы чудовище, - взволнованно отвечала Варя дрожащим голосом.

- Я заставлю вас замолчать! - рыкнул Демьян Ермолаевич, и мое ухо явственно различило звук звонкой пощечины. Кинрю подался вперед, но я его удержал, полагая, что эта сцена придаст Варваре Николаевне решимости и ускорит ход событий. Я заметил, что Варенька очаровала даже моего неприступного японца, считающего своей силой невозмутимость. Смутила-таки его провинциальная красавица.

Варвара Николаевна вылетела из беседки как ошпаренная. Ее лицо вспыхнуло и зарделось, как только она нас увидела. Она пробежала мимо, едва соприкоснувшись со мной рукавом шерстяного спенсера. Я шепнул ей:

- Решайтесь!

Она ничего не ответила и устремилась прочь легкими шагами. Ее юбка, украшенная по краю цветочной гирляндой, колыхалась в такт шагам, сметая росу с травы на своем пути.

Следом за ней из беседки выскочил управляющий. Шея его побагровела, жилки на лбу кровью налились, да и рыбьи глаза покраснели от ярости.

- Вы еще здесь? - выпалил он. - Я же сказал вам, чтобы вы убирались из имения. - Или русского языка не понимаете?

- По-моему, вы, уважаемый Демьян Ермолаевич, нарываетесь на неприятности. Вы забыли, что разговариваете с благородным человеком? О последствиях не беспокоитесь? Я ведь могу вас и того... нет, не к барьеру пригласить, а попросту арапником выдрать - выговорил я, стараясь сохранять свойственное мне в таких ситуациях ледяное спокойствие. Кинрю выступил чуть вперед, готовый в любую минуту броситься на обидчика. Я задумался на мгновение, с собой ли у него его редкостное кольцо со спицей. Не завидывал я нашему Демьяну Ермолаевичу!

Управляющий сразу поостыл, сник как-то. Плечи его ссутулились, от лица отхлынула краска. Понял, наверное, что лишнего хватил, через край разошелся. Радевича-то нету поблизости, защитить-то в случае чего некому! В уме у меня промелькнуло, что апоплексический удар в этот раз Демьяна Ермолаевича, по-видимому, не хватит!

- Завтра на рассвете мы уезжаем, - заверил я его.

- Всех благ! - поклонился Демьян Ермолаевич и пошел в сторону новой усадьбы.

- Что с Варей будем делать? - поинтересовался Кинрю, как только управляющий скрылся из вида.

- Я так думаю, выручать, - произнес я задумчиво. -Выезжаем этой же ночью. Варвару Николаевну я лично предупрежу.

- Ну, наконец-то, появились дельные мысли! - обрадовался японец. Пойду кучера предупрежу, чтобы лошадей запрягал. Надеюсь, что кузнец уже закончил свою работу!

Чета управляющих проживала в отдельном домике, выстроенном вблизи новой усадьбы специально для Демьяна Ермолаевича. Однако я узнал от молоденькой горничной Насти, что около полугода назад Варенька отделилась от него и жила самостоятельно в одной из комнат на втором этаже хозяйского дома.

- Ох и шуму-то поначалу было! - восклицала она, делая огромные глазищи. - А потом ничего, буря-то улеглась, смирились Демьян Ермолаевич и не мешали вести супруге жизнь, сообразно ее желаниям.

Настя так и произнесла:

"Сообразно желаниям", старательно проговаривая неясные ей слова, очевидно, в недавнем прошлом подслушала барский разговор, надо полагать, не для ее ушей предназначенный.

Я осторожно постучал в дверь Варенькиной комнаты. Однако никто мне не ответил, шаги под дверью не раздались, никакое движение не нарушило мертвенной тишины. Я собрался было уйти, вообразив, что Варвара Николаевна отсутствует.

Вдруг я услышал какой-то шепот, мигом нарушивший затянувшееся безмолвие. Я прислушался, однако слов не разобрал. Но мне показалось, что говорила женщина. Я подтолкнул дверь здоровым плечом, и она открылась, не запертая на ключ.

Комната Варвары Николаевны была светлой, просторной, хотя и скромной, но со вкусом обставленной. Она не напоминала альков аристократки, однако и не говорила о нищите. Мебель у Вари была мягких тонов с позолотой. В зеркале отражался вид из широкого окна. Под образами горела лампада. Молодая женщина стояла на коленях и читала молитву:

"Благого Царя Благая Мати, Пречистая и Благородная Богородица Матерь..."

Мне стало не по себе, словно я подслушал ее сокровенные мысли, что, впрочем, и было недалеко от истины.

"Милость Сына Твоего и Бога нашего излей на страстную мою душу, шептала Варя. - И Твоими молитвами наставь меня на деяния благия".

Я понимал, что Варвара Николаевна все еще сомневается, все не решается нарушить священные узы брака и устремиться в пугающую неизвестность. Но здесь ей еще страшнее, не может ее ангельская душа смириться с тем, что делит она кров с преступником, а то и с убийцей.

Я хотел уже выйти, как женщина обернулась и взглянула на меня молча. Я и шелохнуться не посмел под взглядом ее немигающих светлых глаз. Черные зрачки ее сузились в отсвете свечей.

Варя так ничего и не сказала, а снова принялась за молитву. Взывала она к Богу простоволосая и коленопреклоненная, готовая смириться.

- "... да прочее время жизни моей без порока переживу и Тобой рай да обрящу, Богородица Дева, единственная Чистая и Благословенная", - твердили ее пересохшие губы.

- Варвара Николаевна, - наконец позвал я ее. - Опомнитесь! Вы здесь погибнете. Бог благословит вас, - заверил я ее.

- Когда? - спросила она в отчаянии.

- Сейчас же!

Она кивнула, у входа нас уже ждал Кинрю с запряженными лошадьми. Только в экипаже Варвара Николаевна наконец-то окончательно пришла в себя. Зато ваш покорный слуга в очередной раз потерял сознание.

VI

Подъезжая к Петербургу, вся наша компания умирала от усталости. Плечо мое то и дело обжигала огненная волна, и каждый раз, когда карета подпрыгивала в каком-нибудь ухабе, мне приходилось стискивать зубы, чтобы не застонать. Дороги наши, как всегда, оставляли желать лучшего, однако в данный момент это обстоятельство беспокоило меня меньше всего, так как я раздумывал над тем, какие шаги предпринять мне в первую очередь, по прибытии в северную столицу. И все-таки Кинрю пару раз умудрился обыграть меня в шахматы. - О чем вы мечтаете? - осведомился он, складывая фигуры. Ферзь закатился у него под сидение, и Кинрю полез его доставать, чем почти до слез рассмешил, пребывающую в экзальтации Варвару Николаевну, которая изредка бросала на меня нежные взоры, чем приводила почти в полное недоумение. Время от времени она вновь принималась за молитвы и потихонечку стала выводить меня из себя, хотя я и считал себя человеком религиозным. О том, чем мы будем заниматься в Петербурге, - ответил я золотому дракону, которому наконец удалось водрузить королеву на место. - А это и не вопрос, - скзал Юкио Хацуми. - Вашим здоровьем, разумеется. Я усмехнулся: О своем здоровье я позабочусь чуть позже, - и кивнул в сторону Вари. - Меня беспокоит судьба вот этой сударыни. Радевич ведь может не постеняться и обойтись с нею так же, как и с Татьяной. Решит наш богач, что она много знает, что болтлива не в меру, посчитает ее опасной. И обнаружит ее тело какой-нибудь Коровкин где-нибудь возле Крюкова канала. - Вы в самом деле полагаете, что?.. - ужаснулась было задремавшая Варя. - Не берусь утверждать, - промолвил я. - Но существует такая вероятность. Кинрю тоже как-то напрягся, мне показалось, что его массивные скулы сделались еще шире, вскипела-таки азиатская кровь. Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но смолчал, с его языка и пары слов не слетело. Не хотелось Кинрю выдавать своего волнения. - По-вашему, в вас Демьян стрелял? - серьезно спросила Варвара Николаевна. - Ведь это он вас нашел, я даже выстрела не слышала. Я честно сказал: - Не знаю. Или он, или Радевич. Они явно действуют заодно. - Из-за затопленной казны? Я не ожидал, что ей и об этом известно. - Милая Варвара Николаевна, вы-то что об этом знаете? - спросил я, всерьез заинтересовавшись ее осведомленностью. - Но я же не полная дура, - ответила она, застегивая верхнюю пуговицу спенсера, которая в вечерних сумерках слегка отливала перламутром. - Слухи-то давно ходят. А в двенадцатом году одна повозка, запряженная тройкой лошадей, была с мосту сброшена, так эти лошади, из-за того, что берег в том месте крутой, выбраться не смогли, да вместе с грузом и утонули. - Откуда вам это известно? - осведомился я. - Так я сама видела, мне в ту пору шестнадцать лет исполнилось. И любила я тогда по берегу погулять, так и подмывало на баталию поглазеть, точно одержимая была какая. Околдовывали меня мундиры, залпы, опасность! Я тогда сожалела, что мужчиной не родилась, первая бы ринулась с французами воевать! - Так что же вы об этом раньше молчали? вступил в разговор Кинрю, переваривая услышанное. - Ну, так вы и не спрашивали. - Резонно, - заметил я. Мне ведь и в голову не могло прийти, что вы, сударыня, такой находкой окажетесь. - Так вот, - продолжала Варвара Николаевна. - Мне кажется, что я передок с колесами от той денежной повозки в подвале старой усадьбы видела. - А потом добавила: - Может, мне и померещилось, - глаза у Варвары Николаевны слипались. Она зевнула и склонила голову на плечо ошеломленному Кинрю. Варя задремала, а японец бросил на меня какой-то затравленный взгляд и развел руками. Ничего, мол, не могу поделать!

Еще бы!

Итак, я уверился, что положение Варвары Николаевны еще более критическое, чем я думал. Я практически не сомневался, что она проговорилась о том, что видела, Демьяну Ермолаевичу. Можно было, конечно, на некоторое время поселить ее у меня, но я не был уверен, что Варвара Николаевна примет мое предложение, потому как ей не позволит ее врожденная щепетильность. И предчувствие меня не обмануло. Как только карета влетела в очередную яму, и нас порядочно тряхнуло, Варя открыла глаза, обвела нас непонимающим взглядом сонных, а потому еще мутных глаз и слегка отстранилась от Кинрю, удивленная тем, что ее голова со светлыми локонами покоится на его крепко сбитом, мускулистом плече. Тогда я решил вернуться к нашему разговору.

- Уважаемая Варвара Николаевна, - обратился я к ней. - Вы не согласились бы до определенной поры пожить у меня в особняке, пока все не утрясется?

Варенька задумалась, по ее лицу было заметно, что она колеблется. Краска то приливала, то отливала от ее бледных щек, от чего я только уверился в том, что она испытывает ко мне некоторые чувства, которые считает неприличными в своем положении и с которыми ведет внутреннюю упорную борьбу.

Варенька затрясла головой, словно сопротивляясь наваждению, и, одолев влекущее искушение, произнесла:

- По-моему, это будет неуместно, - она развела руками. - Я компрометирую вас, Яков Андреевич. Да это и неприлично, в конце концов! Я же вам не родственница. Неужели нет никакой другой возможности? поинтересовалась Варенька. -Вы же говорили, что я какое-то время могла бы пожить у вашей кузины, - она вопросительно посмотрела на меня. - Я ее не стесню?

- Разумеется, нет! Только, конечно, придется предупредить ее заранее, - ответил я, отлично понимая, что взваливаю на себя новые проблемы. Божена Зизевская относилась ко мне прекрасно и никогда мне не отказывала, но личностью она все же была довольно своеобразной, поэтому я старался просьбами ее без особой на то нужды не одолевать и к помощи ее прибегал только в крайнем случае. Однако я полагал, что это как раз тот случай.

Мира была несказанно рада нашему возвращению и вся сияла от счастья, напрочь позабыв о своей обиде, но на пораженную ее видом Варю она косилась с подозрением, интуитивно ревнуя ее ко мне. Тем не менее Мира успела свыкнуться с тем образом жизни, который я вел, и понимала, что мне неспроста взбрело в голову привести в свой дом молодую женщину. Она ждала объяснений, но не подавала виду, так как считала, что отчитываться я перед нею не обязан.

Варя впервые отведала пряные блюда индийской кухни и отправилась спать на второй этаж, в отведенную ей просторную спальню.

Тогда разговорился Кинрю:

- Яков Андреевич, вы полагаете, вам удастся договориться с Боженой? С моей кузиной он был немного знаком, и они друг друга невзлюбили с первого взгляда.

- Она просвещенная женщина, знакомая с теориями французских энциклопедистов, Кинрю, и будет рада приютить у себя несчастную, сбежавшую от мужа-тирана.

По-моему, мои слова его нисколько не убедили. Я и сам-то не до конца верил в то, о чем говорил. Божена Феликсовна была особой весьма и весьма своенравной, иначе говоря - человеком настроения. Если Варвара Николаевна ей понравится, она для нее все сделает, ну а уж если не приглянется... Придется мне тогда для Вареньки иной подходящий приют подыскивать.

Особняк Божены Феликсовны Зизевской рапологался неподалеку от Адмиралтейства, в аристократическом районе Петербурга и выходил двумя флигелями на Гороховую улицу. Я отправился к ней прямо на следующее же утро в собственном экипаже и при параде, дабы сделать ей приятное, ибо она всегда любила видеть во мне этакого светского франта.

Сестра моего отца, Софья Романовна Кольцова вышла замуж семнадцати лет от роду за польского дворянина и уехала вместе с ним в Варшаву, где у молодой четы и родилась единственная дочка Божена. Вскоре супруги вместе с ребенком переехали в Петербург, где и приобрели этот особняк. Девушке едва исполнилось восемнадцать, как моя дрожайшая тетушка Софья умерла от чахотки, а отец, как человек военный, отправился сражаться в Иран, где и пал смертью героя где-то к северу от реки Аракс, кажется, в районе Дербентского ханства.

Божена Зизевская сызмальства славилась красотой и недюжинным умом, от чего, несмотря на свое богатство, замуж так и не вышла. Ее то и дело кидало из крайности в крайность. Поговаривали, что одно время Божена сдружилась с баронессой Буксгевден и зачастила к ней на собрания в Михайловский замок, но, разочаровавшись в хлыстовской вере, порвала с сектой всяческие сношения.

Одевлась моя кузина экстравагантно, курила гашиш и в настоящее время содержала модный светский салон, где обсуждались насущные политические проблемы. Ее синие сияющие глаза, золотые кудри и постоянная ажитация по слухам свели с ума значительное число поклонников.

- Яков! - кузина распростерла свои объятия, стремительно бросившись мне на встречу. - Я видела тебя сегодня во сне! - воскликнула она возбужденно. - E' est un grand signe!

В чем-в чем, а в великих знаках и знамениях Божена была осведомлена прекрасно. Не было тайного общества, в котором она хоть кем-то не состояла бы. Кажется, к ней даже благоволил сам император, несмотря на то, что его фаворитка Нарышкина относилась к Божене до крайности неприязненно.

Кузина пригласила меня в свой будуар, обставленный прямо-таки с восточной роскошью.

- Я чувствую, братец, что ты, как всегда, нуждаешься в моей помощи, проворковала она пророчески с заговорщическим видом. Когда я согласно кивнул в ответ, Божена и вовсе изобразила из себя сивиллу египетскую.

Я сидел совсем близко к ней ней на оттоманке, и у меня голова кружилась от запаха пачули, исходящего от ее волос. С юности она предпочитала именно эти духи, от чего ее в свете и прозвали Цирцеей. По старинному поверю масло пачули издревле использовалось женщинами как приворотное средство.

- Так в чем же дело? - оживленно переспросила она.

Я вкратце пересказал ей историю Вареньки, впрочем, не утаив и некоторых подробностей, так как всецело доверял сестре, а она помогала мне только с условием полной откровенности с моей стороны.

- Ты желаешь, чтобы твоя Варвара у меня погостила? -догадалась Сивилла. - Так я не прочь, если она особа интересная.

- А если не интересная?

- Ну, не знаю, - Божене повела оголенными плечами. -Мне думается, о другой ты бы и заботиться не стал, - констатировала она. - А сокровища и правда несметные? - глаза моей сестры вспыхнули сапфировым блеском, словно кольцо Радевича.

- Думаю, что это все-таки некоторое преувеличение, -скромно заметил я.

- А я надеюсь, что нет, - сказала в ответ Божена. -В конце-концов, приятно сознавать, что твой брат человек неординарный.

Я не стал возражать, поскольку скромность никогда не была моим главным достоинством.

- Хорошо, - Божена снова стала серьезной, как только заговорила о деле. - Вечером у меня прием, так что можешь привозить свою протеже. Только умоляю, обойдись без твоего отвратительного японца. Он повсюду за тобой ходит, словно тень из загробного мира, - она сморщила свой прелестный носик, крылья которого у нее всегда подрагивали, видимо, вследствие холерического темперамента.

От кузины я сразу поехал к Аллану Риду, письмо к которому должен был переправить с нарочными борисовский оберкомендант. Я действовал через него, полагая, что Аллан находится в Лондоне. Но, как оказалось, я ошибался, о чем мне и доложил мой верный Кинрю.

В Петербурге стояла промозглая погода, и меня вновь начали преследовать удушающие приступы кашля. Тем более что одет я был легко. В один из таких приступов, сотрясающих все мое тело, едва подживающая рана на плече, по-моему, вновь открылась. Но я не мог утверждать этого наверняка, так как плечо мое было скрыто под черным фраком. Однако я чувствовал дурноту, которая с каждым мгновением усиливалась.

Меня ожидало новое разочарование. Привратник дома графа Титова, где должен был остановться Рид, сообщил мне, что англичанин уже изволил отбыть. Из чего я и заключил, что изменчивая Фортуна повернулась ко мне спиной. Ведь я возлагал на Аллана большие надежды. Мне довелось познакомиться с ним в турне по Западной Европе, в которое я отправился по заданию ордена, на масонские деньги. Ведь первая русская ложа в Москве в году 1713 в великой тайне была основана гроссмейстером именно лондонской Великой ложи лордом Ловелем, когда он поручил капитану Джону Филлипсу стать нашим провинциальным гроссмейстером.

А так как мы стали гражданами мира, Аллан имел возможность рассказать мне много интересных вещей про лондонские банковские билеты, ведь он и сам был владельцем частного банка. Я даже подозревал, что того самого, куда вложил свои, pardon, краденые деньги Радевич.

- А господин ничего не велел мне передать? - обеспокоенно поинтересовался я в надежде на лучшее.

- А вы кто будете-то? - оторопел привратник от моего внезапного натиска. И только теперь я понял, что из-за волнения позабыл представиться. Я порылся в кармане и протянул слуге свою визитную карточку.

- А, господин Кольцов, - привратник словно даже обрадовался, заулыбался, подкручивая седые усы. - Так вам послание, - сообщил он многозначительно и крикнул камердинера. А я остался дожидаться ответа на улице, заключив про себя, что в этом доме придерживаются довольно экзотических правил приличия. Однако я обнадеживал себя тем, что "легкая" почта все-таки доставила мое письмо по назначению.

Наконец камердинер вынес мне объемный конверт и протянул прямо в руки. Я радостно принял его и отблагодарил лакея какой-то мелочью. Седоусый привратник с завистью взглянул на эти несколько гривен, так что пришлось и ему руку посеребрить.

- А дома ли граф Титов? - поинтересовался я. На что получил ответ, что граф уехал в имение, чем объяснялась нерасторопность прислуги. Впрочем, я больше не стал задерживаться и поторопился вернуться в экипаж, чтобы без посторонних глаз распечатать конверт и углубиться в прочтение послания.

Я вскрыл конверт и пробежал глазами письмо, написанное по-английски, черными чернилами на брюссельской бумаге.

Аллан Рид сожалел, что не смог меня дождаться, в связи с неотложными делами, возникшими у него в Лондоне. Однако он подтверждал, что Радевич является вкладчиком - какое везение! - именно его банка. Так что с изъятием незаконно присвоенных денег проблем, очевидно, не возникникнет. Масоны всегда считали весь мир своей чертежной доской. Что нам какой-то Радевич, поставивший себя в оппозицию Ордену, а тем самым и жизнь свою под угрозу. Теперь я и сам не дал бы за жизнь Родиона Михайловича и ломаного гроша. Хотя вряд ли Радевич подозревал об этом, он и сам еще до конца не осознал, в какую историю ввязался.

Однако из письма Рида мне стало известно, что в Англии назревает банковский кризис, подобный тому, что разразился в Лондоне в 1793 году, и неизвестно еще, сумеет ли Английский банк выступить "заимодавцем на крайний случай", как это случалось ранее, и хватит ли его наличности, для того чтобы покрыть неожиданные выплаты частных банков.

Вот теперь-то я понял, почему Радевич засуетился. Он подозревал, что вскоре сможет потерять значительную часть своего состояния, и эти опасения требовали от него позаботиться как можно лучше о том, что осталось. Скорее всего, он перепрятал сокровища где-то в своем имении, не полагаясь больше на банковскую систему. Я предполагал, что Радевич буквально на днях отправится в Англию, чтобы попытаться уладить свои дела. Если уже не отправился! По крайней мере, я поступил бы именно так на его месте.

Тогда дело осложнялось, но я все же надеялся застать его в Петербурге и сделать так, чтобы Родион Михайлович лично вывел меня к своему тайнику. Вот только каким путем? Об этом, пожалуй, стоило подумать.

Тонкие стенки экипажа не спасали от промозглого ветра, сдувающего все на своем пути, и я пожалел, что не оделся теплее.

Дома я застал просто идиллическую картину. Мира и Варя щебетали как старые подружки и ходили по дому, не иначе как приобнявшись за талию. Надо же! Нашли ведь общий язык! Кто бы мог подумать? На столе в гостиной лежала стопка французских модных журналов и гадальные карты Миры. Интересно, какую судьбу предрекла моя индианка Варваре Николаевне?

- Ну что? - спросила Варенька с надеждой в голосе. -Сочтет ли ваша кузина приличным мое пребывание у нее?

- Не беспокойтесь, - сказал я уверенно. - Божена Феликсовна действует исключительно сообразно своим желаниям, она не из тех, кого больше всего волнует единственный вопрос: "Что скажет свет?"

- Вы уверены? - Варя волновалась.

Я кивнул:

- Уверен. - И обратился к Мире:

- Подбери, пожалуйста, нашей красавице платье на этот вечер. Я должен так представить ее Божене, чтобы она понравилась.

Мира взяла Вареньку за руку и сказала:

- Пойдем, я сделаю из тебя принцессу.

В способностях индианки я не сомневался, поэтому предоставил ей возможность действовать по своему усмотрению.

Мира преобразила Варю настолько, что из прелестной провинциалки она, словно по волшебству, превратилась в великосветскую придворную даму. Варвара Николаевна вышла из будуара в белом платье из лионского шелка, затканном серебром и отделанном по краю подола цветками искусственной сирени. Волосы ее были убраны в иную прическу, завитые и по-прежнему разделенные пробором, они теперь спускались вдоль щек. Нежная лебединая шея была украшена ниткой жемчуга, в ушах поблескивали жемчужные сережки.

Я заключил, что Мира не иначе как поделилась с подругой частью содержимого своего ларца.

Милую Варенькину головку венчал одетый чуть набок берет с эгреткою сбоку, по последней парижской моде.

Я не смог удержаться от возгласа:

- Прелесть!

Кинрю молчал и не сводил с Вари влюбленных глаз. Я велел закладывать экипаж и сам отправился переодеваться. Однако чувствовал я себя по-прежнему дурно, и мое состояние ухудшалось, хотя и медленно, но верно.

Карета загремела по мостовой, Варя то и дело норовила высунуться наружу. В Петербурге она была впервые и ожидала от северного Вавилона чего-то необычного, сногшибательного и великого. Будто и не в Петербург она приехала, а на сам Олимп к небожителям. Я, однако, побаивался, как бы этот ее Олимп ей аидом не обернулся. Где-то теперь Радевич? И сколько в загробном мире душ, им загубленных?

В голове у меня зрела идея, в которой я и себе признаться не осмеливался. Пожалуй, лишь Варя и могла меня вновь вывести на Родиона Михайловича и помешать ему покинуть российские просторы. Правда не хотелось мне девушкой рисковать, мерзко от этого как-то делалось на душе. Не для того же я ее от чудовища Демьяна увез, чтобы здесь тотчас сунуть в лапы Радевича. Вон как она жизни радуется, светится вся от счастья. Поди позабыла уже и молитву свою, и прежнее свое отчаяние. Но, кажется, у меня не оставалось иного выхода. Я полагал необходимым обсудить свою идею с Кутузовым, если он, конечно, еще не утратил ко мне своего драгоценного доверия, на что, к сожалению, указывали некоторые веские обстоятельства. Тем не менее я собирался переговорить начистоту со своим мастером. Вдруг мне это только мерещится! Так или иначе, я должен был отчитаться перед Иваном Сергеевичем и собирался разыскать его в ближайшее время.

Карета остановилась у парадного подъезда на Гороховой улице, и я с удовольствием помог своей юной спутнице выйти из экипажа. Она куталась в кашмирскую шаль и поддерживала край платья. Весь ее вид говорил о жутком волнении, которое она испытывала.

Я сжал ее руку в белой перчатке, безмолвно обещая свою поддержку. Она кивнула мне в ответ, оповещая о том, что все понимает.

Божена проводила свой светский вечер в узком кругу ближайших друзей, расположившихся в уютной диванной, обставленной в персидском стиле роскошной комфортной мебелью, полы которой были застелены цветными коврами, в ворсе которых вполне можно было и утонуть.

Кузина расцвела в радушной улыбке, едва заметив меня. Я увидел, как зорко скользнула она глазами по Вареньке, старавшейся изо всех сил держаться с достоинством.

- Господа, - обратилась к присутствующим Божена. -Позвольте представить вам моего двоюродного брата Якова и нашу родственницу Варвару Николаевну Кострову, - она благосклонно кивнула ей, но тем не менее едко добавила:

- Дальнюю родственницу.

Но, к моему удивлению, Варенька не смутилась, ей было довольно и того, что она нашла все-таки на этой земле приют подальше от своего мужа. Мне снова стало ее пронзительно жаль и стыдно от того, что я собирался ее немилосердно использовать.

Божена была, как всегда, обворожительна, в масаке, струящейся по ее телу мареновым бархатом, с высокой античной прической из золотистых, сверкающих волос. Она шепнула мне на ухо:

- Она мила! Однако не хватает чего-то, эксцентричности, что ли? Впрочем, она мне нравится, - быстро проговорила кузина. - Я выполню твою просьбу и оставлю ее погостить у себя на неопределенное время.

Я в благодарность склонился перед сестрой и поцеловал ей руку.

- Какой нежный брат! - услышал я знакомый женский голос и обернулся в сторону особы, произнесшей эти слова. А Варенька в этот момент охнула, ухватившись за мой локоток, и зашептала: "Богородица дева, единственная Чистая..."

На меня во все глаза смотрела Нелли, вся задрапированная в фиалковые шелка.

"В цвет глазам, вероятно", - подумал я неожиданно.

- Добрый вечер, - растерянно приветствовала она меня. Рассмотрев ее, я заметил, что выглядела она неважно. Нелли похудела, спала с лица, под глазами легли темно-коричневые тени, а тонкий нос с изящно вырезанными ноздрями заострился.

Я поздоровался в ответ и перевел взгляд на Вареньку, которая справилась уже со своим волнением и тоже кивнула Нелли. Однако мне было над чем поразмыслить... Так, значит, они знакомы?

Я отвел свою протеже в сторонку, чтобы перемолвиться с ней словечком.

- Варвара Николаевна, как вы познакомились с Орловой? - спросил я, находясь в лихорадочном возбуждении. Грезилось мне, что я пребываю на пороге нового важного открытия, связанного с делом графини Картышевой и брошенной французской казной.

- Она тоже как-то приезжала в имение, - зашептала она.

- С Радевичем?

- С кем же еще! - воскликнула Варя, кажется, впадая в истерику. Я впервые видел ее такой и ущипнул за мизинчик, чтобы привести в чувство. А потом глубокомысленно заключил: "Значит, ничто женское нам не чуждо!"

- Они состояли с ним в близких отношениях?

Варя смутилась и пожала плечами.

- Кажется, - выдохнула она, краснея. - Родион Михайлович представил ее как свою дальнюю родственницу. Боже мой! - ужаснулась она. - И вы ведь меня тоже... Моя репутация погибла!

- Возьмите себя в руки! - строго велел я ей. - Я русский офицер, и честь женщины для меня дороже жизни!

- Хорошо, хорошо. Я постараюсь, - зашептала Варенька. - Но получается, что если Нелли связана с Радевичем, то она может ему обо мне проговориться, и мне бесполезно прятаться! Наши усилия тщетны, - печально вздохнула она.

- Это не обязательно должно быть так, - попробовал я ее утешить, хотя и сам признавал справедливость сказанных ею слов. - В доме у Божены вы в относительной безопасности, -добавил я, - так что будем надеяться на лучшее.

- Увы, но у меня просто не остается другого выхода, как вам довериться, - сказала она в ответ. - Я буду надеяться, что все обойдется. Я вернулся домой без Варвары Николаевны за полночь и попробовал бесшумно проскользнуть в кабинет, так как спать мне не хотелось, и я собирался сделать несколько записей в дневнике, а так же поразмышлять о дальнейших шагах, которые ради Варенькиной безопасности должны были быть в высшей степени продуманными.

Однако навощенный паркет показался мне особенно скользким, и я растянулся на полу, не дойдя до лестницы. Падая, я, кажется, перевернул несколько деревянных стульев, которые с грохотом покатились по полу, переполошив весь дом.

- Яков Андреевич! Что с вами? - вскричала вбежавшая Мира в кружевном пеньюаре, с заспанными глазами и огромной свечой в дрожащих руках, пламя которой создавало причудливые тени на стенах. - Я так и знала, - произнесла она с пафосом. Я только хотел спросить ее, что именно, как увидал, что по кипельно-белой рубашке струится кровь. Моя рана снова открылась. Будь проклят Радевич или - как его там? - Демьян!

- Пошлите за Луневым, - попросил я, с трудом передвигая ногами, и подумал, что эта история с войсковой казной меня просто-напросто угробит.

Часом спустя я лежал в своей постели с высоким пологом, в комнате на втором этаже, и возле меня суетился Алешка, которому помогала Мира. Не доверяя врачу, она шепотом напевала надо мной ведический гимн, ей одной известный.

- Да замолчите же, - огрызнулся Лунев. - Вы действуете мне на нервы. Мира бросила на него презрительный взгляд и запела громче. Доктор махнул рукой, почему-то он Миру недолюбливал, и гордая индианка отвечала ему взаимностью. Он вообще восточной культуры не признавал, считая Европу светочем цивилизации, а каждого неевропейца почитал за варвара, как древний римлянин какого-нибудь галла или сакса. Тем не менее это не мешало ему оставаться воспитанным, образованным и благороднейшим человеком из всех, кого я знал. И все его высказывания относительно национального вопроса казались мне деланными и напускными. Будто он рисовался и сам себя старлся уверить в том, что говорил. А случись какая беда, первым бы прибежал на помощь какому-нибудь азиату.

Мира сегодня вырядилась в янтарное сари и раздражала его своей национальной одеждой и тонким кольцом в красивом носу. Ее запястья были унизаны столькими браслетами, что они непрерывно звенели, что особенно бесило Алешку. Впрочем, мне казалось, что он просто ревновал меня к индианке, так как виделись мы с ним редко, и он почему-то считал, что я променял его дружбу на любовь индианки.

Лунев скальпелем вскрыл мне рану и облил каким-то дезинфицирующим раствором. Я вскрикнул и едва не дернулся в сторону, когда он приступил к перевязке.

- Держись, Яков! - велел он мне. - Под Лейпцигом я тебя вытащил и тут помереть не дам! Вот только помощница у меня хилая, - Лунев покосился на Миру. - Лучше уж была бы монашка какая-нибудь!

Мира его выпад проигнорировала, а только молча подала корпию.

Часом позже мы ужинали прямо в моей спальне, и Алешке пришлось отведать Мирину индейку, приготовленную по ее рецепту и приправленную одной ей известными специями. Лунев закашлялся, он был сторонником пищи простой и здоровой, преимущественно крестьянской. А тут его обдало жаром Востока, вот он едва и не подавился.

- Что за чертовщина, - выругался Алешка. - Если ты и дальше будешь продолжать эту гадость глотать, то никогда не поправишься.

Мира подняла к потолку свои черные прекрасные глаза, покачала головой и вздохнула:

- Вы неисправимы, доктор Лунев.

- Яша, тебе бы бульончик из пулярочки хорошо откормленной, - протянул мечтательно Леша. - Ты бы сам у меня, как курочка, забегал!

Потом он начал рассказывать какие-то светские новости, чтобы отвлечь меня от болезни. Разговор, наконец, оживился и потек, как горный ручей, даже Мира развеселилась. Я слушал его, изредка поддакивая или кивая и ожидая чего-то необыкновенного, что должно было вот-вот свершиться, потому как отлично помнил свой сон, в котором Лешка звал меня в Петербург.

Тут-то речь и зашла о журфиксе Нелли Орловой.

- Вы и представить себе не можете, как переполошились дамы, - вещал Лунев, с которого все его занудство словно рукой сняло, - когда сама Елена Николаевна рухнула в обмороке прямо при гостях, в самый разгар приема. Вот уж действительно конфуз так конфуз! - Алешка рассмеялся. Любопытно, и что это его так развеселило? В общем-то не в его привычках над больною женщиной потешаться!

- Я, как водится, кинулся ей помощь оказывать. Как говорится, назвался доктором... Иначе говоря, покоя ни днем, ни ночью. Что тебе война, что журфиксы, - Алешка развел руками. - А муж ее как переполошился! - Лунев возвел глаза к потолку. - Особенно когда Нелли в беспамятстве не его позвала, а какого-то Родиона.

- Что? - я даже на подушке приподнялся. Подтверждались-таки Варенькины слова. Придется теперь с Елены Николаевны глаз не спускать, глядишь, и выведет на Радевича.

- А в чем причина обморока-то? - поинтересовался я.

Лунев сразу как-то смутился и, кажется, вообще пожалел, что завел об этом речь.

- Женское недомогание, - пожал он плечами.

- А ты не мог бы изъясняться понятнее?

- Не мог бы, - отрезал Лунев и отвернулся. Я знал, что уж если он что-либо вбил себе в голову, то переубедить его практически невозможно, и, все-таки, попытался:

- И по какой же причине?

- Медицинская этика, - ответил он, показывая всем своим видом, что вопрос исчерпан. Однако Мира бросила на Лунева долгий испытывающий взгляд, из чего я заключил, что она о чем-то догадывается, но пока еще сомневается.

- Что вы на меня так смотрите? - буркнул Алешка.

- А вы мне понравились, - неожиданно заявила Мира, отчего Лунев сделался красно-бурого цвета.

- Скромности вам, дорогая, недостает, - заметил он.

- Куда уж нам, варварам, - усмехнулась она. - Да не дуйтесь вы! Лучше печенье попробуйте! Я уверена, что вам понравится.

Лунев послушался, подозрительно косясь в сторону индианки и ожидая от нее непременно какой-нибудь пакости. К примеру, что она в тесто вместо муки мышьяка подсыпала или какого иного яда! Тем не менее он откусил кусочек и, пережевывая, проговорил:

- Послезавтра в Каменном театре премьера, дают оперу Керубини, - и добавил с удивлением: - Действительно, во рту просто тают, - не смог истины не признать.

- Какую? - глаза моей Миры загорелись интересом, оперное искусство пленило ее с первого спектакля и на всю жизнь.

- "Водовоза" - сообщил Лунев, потянувшись за новым печеньем. Итальянская труппа с гастролями приехала.

Я насторожился, мой мозг лихорадочно заработал. Такая светская женщина как Нелли не может не появиться на премьере. А если Радевич действительно ее любовник, то это просто идеальное место для свидания. И грех не воспользоваться случаем и не проследить за ними.

Алеша Лунев отказался наотрез покидать меня в этот вечер, так как кризис, по его словам, все еще не миновал, и Мира велела постелить ему в одной из спален на втором этаже. Я попросил ее зайти ко мне, как только она управится с делами. Индианка не заставила себя долго ждать и через несколько минут появилась на пороге моей обители.

- Что-то случилось? - взволнованно спросила она. -Вам стало хуже?

Я отрицательно замотал головой и убрал со лба прилипшие волосы. За время ее отсутствия я успел сочинить письмо Кутузову, в котором просил его о встрече.

- Распорядись, чтобы его передали по назначению, -попросил я и протянул его Мире. Она прочла на конверте адрес и имя человека, которому оно было адресовано. Брови ее нахмурились, прекрасное лицо помрачнело.

- Вы снова не можете обойтись без этого ужасного человека, промолвила она с горечью и убрала письмо в расшитую бисером сумочку, напоминающую кисет.

- Не могу, - ответил я откровенно. - Кстати, я думаю, что он сможет помочь нам с билетами на пермьеру, которые, скорее всего, уже все распроданы.

Тогда Мира просияла. Пожалуй, это был единственный раз, когда она подумала об Иване Сергеевиче без содрогания.

- Хорошо, - наконец, вздохнула она. - Я выполню вашу просьбу, - еще не было случая, чтобы она в в чем-либо мне отказала.

Этим вечером я уснул в постели в собственной спальне, пребывая на вершине блаженства, так как обошлось без кошмаров. Лихорадка, кажется, меня отпустила, лоб перестал гореть, и я снова почувствовал себя почти здоровым человеком. Вот если бы не рана... Но мне, тем не менее, все равно удалось забыться, как только погас фонарь.

Я проснулся, почувствовав на себе чей-то пристальный долгий взгляд, и отрыл глаза. Разноцветный свет падал мне на лицо из раскрытого окна. Я зажмурился и снова приподнял веки. Надо мной стояла фигура Кутузова, и я невольно подумал о Командоре. Так, набежала ассоциация, как легкий утренний бриз!

- Я получил ваше письмо, Яков Андреевич, и решил посетить вас немедленно. Дело кажется мне чрезвычайно важным, -заявил он с серьезным видом. А я все никак не мог разобраться сросонья, откуда взялся в моей комнате мой мастер и наставник, и зол ли он на меня.

- Как ваша рана? - осведомился Кутузов.

- Заживает, - я приподнялся на постели.

- Билеты в оперу, - он кивнул в сторону столика. Наконец, заметив мое недоумение, Иван Сергеевич все-таки решил объясниться:

- Я воспользовался вашим потайным ходом. В связи с некоторыми обстоятельствами мне не желательно появляться в открытую в вашем доме, сообщил он мне. - Первоначально, через дверь за коричневым гобеленом, мне удалось проникнуть в ваш кабинет, который, к сожалению, пустовал. Хотя должен заметить, - добавил Иван Сергеевич, - что жаловаться мне грех, дверь в коридор оказалась не заперта, и я с легкостью оказался на лестнице. Но, Кутузов усмехнулся, - все-таки перепутал спальни и насмерть напугал вашего друга, по-моему врача. Я рассудил так из-за того, что он вздумал обороняться хирургическими инструментами, а если говорить предельно честно, то не обороняться, а нападать. Ваш гость принял меня за вора, и мне пришлось прибегнуть к силе, воспользоваться кляпом и запереть его в комнате.

- Бедолага Лунев, - произнес я сокрушенно.

- А! - понял Иван Сергеевич. - Это и есть тот самый знаменитый доктор, спасший вам жизнь под Лейпцигом. Сожалею, что вынужден был обойтись с ним именно так! - искренне заверил меня Кутузов. - Кстати, с чего это вы взяли, что я перестал вам доверять?!

- Я видел вас в Орше, на постоялом дворе, - я решил действовать в открытую, ибо считал, что не имел другого выхода. - И пришел к выводу, что вы следите за мной.

- А что вы делали в Орше? - пришла очередь удивиться Кутузову. Я смотрел на него во все глаза, гадая, играет ли он со мной или и в самом деле откровенничает.

- Выслеживал дворянина Радевича.

Иван Сергеевич заинтересовался.

- Любопытно, очень любопытно, - выговорил он задумчиво. Блики от витража падали на его лицо, и оно казалось мне разноцветным.

- Он имеет какое-то отношение к Татьяне?

- С трудом верится, что вы об этом не знаете, - ответил я довольно резко, и сам удивился, что могу разговаривать с наставником в подобном тоне.

- И какое же? - к моему изумлению Кутузов на грубость никак не отреагировал.

- Деликатный вопрос, - замялся я.

Вот тут уже не выдержал и Иван Сергеевич:

- А вы на то и Орденом поставлены, чтобы разрешать деликатные вопросы. Я бы попросил вас не забываться. Речь идет о слишком серьезных вещах, чтобы вы позволяли себе так разговаривать!

Невольно я вспомнил про своего друга неофита, неопытного конспиратора, погибшего при загадочных обстоятельствах, и мне стало как-то нехорошо. Ведь он, как и я, очевидно мечтал о высших масонских степенях и должностях, а заработал только место на кладбище, потому как его погубило инфернальное стечение обстоятельств.

Я взял себя в руки и продолжал уже более спокойно:

- По моим сведениям, именно он и является ее убийцей. Кроме того, я считаю, что господин Радевич причастен к исчезновению наполеоновской войсковой казны, которую считают затонувшей.

Когда я говорил, Кутузов, на первый взгляд, выглядел совершенно бесстрастным, но его волнение выдавали голубые жилки на лбу, которые пульсировали.

- Как далеко вы продвинулись в своих изысканиях? -спросил он после недолгого молчания.

- Мне кажется, я напал на след в его имении, но так, в конечном итоге, ничего и не нашел, кроме пустого бочонка из-под денег, который тоже исчез, да кредитных билетов Английского банка, - я перевел дух и снова продолжил. - Я обладал картой, но у меня ее похители. Тем не менее я обследовал то место, которое было отмечено на карте, но так ничего и не обнаружил.

- Ваши выводы, - произнес ледяным тоном Иван Сергеевич.

- Каким-то образом Родион Михайлович Радевич узнал, где спрятаны деньги, и большую их часть переправил в Англию, другая часть пошла на обустройство имения и строительство новой роскошной усадьбы, а третью часть решил перепрятать, когда узнал, что карта в моих руках, а в Англии вот-вот разразится финансовый кризис, и он может потерять свои деньги в банке, если снова решит ими воспользоваться.

- Как с этим связана судьба графини? - поинтересовался он уже немного спокойнее.

- Вы знаете этот тип людей, - охарактеризовал я Радевича. Великосветский франт, желтая перчатка. Он ее соблазнил, но девушка почуяла что-то неладное, она ездила в его родовое поместье, возможно, что-то узнала... Радевич под каким-то предлогом выманил ее из-под родительского крова и избавился от свидетельницы.

- Я и не думал, что эти два дела могут быть связаны, - Кутузов словно подумал вслух. - Я как раз ездил в Оршу, чтобы разобраться с похищенными сокровищами. У меня и в мыслях не было вам не доверять, - клялся он. В этом вопросе заинтересован сам император. Так что, сами понимаете, Яков Андреевич, это дело государственной важности, добавил Кутузов многозначительно. - И что же вы собираетесь делать дальше?

Вот тут-то я его и посвятил в свой план, который, к моему изумлению, Иван Сергеевич, вполне одобрил. Только попросил:

- С девушкой будьте поосторожнее! - и добавил: -Поддержку на высшем уровне я вам гарантирую, у Радевича непременно возникнут сложности с выездом из страны.

- Можете не сомневаться, приложу все усилия! - заверил я. - Мне удалось выяснить от оберкоменданта Борисова, что в районе, отмеченном на карте Радевича, уже проводились правительственные розыскные работы. Это верно?

Кутузов кивнул:

- Наше командование предприняло попытку отыскать сокровища по горячим следам, но успехом она не увенчалась.

- Вы можете мне устроить встречу с человеком, который участвовал в этом деле лично? - осведомился я.

Иван Сергеевич наморщил лоб и задумался, застучав костяшками пальцев по колену. Просьба моя, как видно, пустяковой ему не показалась.

- Полагаю, что да, - наконец, выговорил он. - Я сообщу вам, как только что-то проясниться с этим вопросом.

Я понял, что в деле действительно участвовали чиновники высшего ранга.

Не успел еще Иван Сергеевич меня покинуть, как в дверь без стука влетела испуганная Мира. Ошеломленными глазами она уставилась на моего визитера и хрипло произнесла:

- Bonjour, - она даже и не пыталась скрывать своей антипатии к Кутузову.

Иван сергеевич поклонился в ответ, прижав руку к груди.

- Кто-то запер Лунева в его спальне! - воскликнула Мира. - Что же творится в этом доме? - ее черные глаза засверкали гневом, она и не сомневалась даже, кто был виновником происходящего.

- Сударыня, это только меры превентивной безопасности, - улыбнулся Кутузов.

- Ничего с Алешкой не случится, - успокоил я Миру, положив руку ей на плечо.

- Надеюсь, - жестко произнесла она. Я и не думал доныне, что Мира умеет разговаривать таким стальным голосом. Кто бы мог подумать, что она так будет за Лунева переживать.

Наконец Иван Сергеевич Кутузов распрощался со мной и покинул наш дом так же, как и появился, через потайную дверь в кабинете.

Тогда Мира сказала:

- Если бы я была христианкой, я бы перекрестилась!

Что и говорить, Кутузов иногда и мне напоминал Мефистофеля.

Не стану описывать, как бесновался Лунев, когда обрел, наконец, свободу, и чего мне стоило хотя бы немного его успокоить, а потом и самому успокоиться.

Но давайте вернемся к делу. Поразмыслив, я решил использовать Варю в качестве подсадной утки только в самом крайнем случае, если мне не удастся выследить Радевича на спектакле.

Однако моему плану, в котором фигурировала бы Варвара Николаевна, так и не суждено было осуществиться. Я намеревался отправить ее в гости к Радевичу, в его особняк, полагая, что привратник непременно доложит о ней Радевичу, как только тот соизволит объявиться. Варя оставила бы ему свой адрес и письмо, в котором уведомляла бы, что ей известно, где спрятаны деньги и драгоценности, и что она желает получить свою долю.

Тогда Родион Михайлович непременно бы предпринял попытку ее убрать, которая, как я надеялся, не без моей помощи не увенчалась бы успехом. Тем самым он выдал бы свое местонахождение, почувствовал бы, что земля горит у него под ногами и вывел бы нас на сокровища, желая их снова перепрятать в безопасное место, так как не мог бы находиться в полной уверенности, что Варвара Николаевна блефует. Хотя я допускал, что Радевич мог просто-напросто затаиться, лечь на дно и занять выжидательную позицию, но тем не менее намеревался рискнуть, при условии, конечно, что Варенька согласится.

Камердинер доложил, что прибежала запыхавшаяся горничная от кузины Божены. Я срочно велел ее впустить и спустился в гостиную в сопровождении Лешки, Кинрю и Миры, которая была вся на взводе и ни на минуту не хотела оствлять меня в одиночестве после визита Кутузова. Теперь у меня появился второй ангел-хранитель, мало мне было моего золотого дракона с его самурайским кодексом.

Девушка была в легком кисейном платье с завышенной талией, одетая явно не по погоде, но она дышала так, словно бежала со всех ног, и ей было жарко. Я узнал в ней горничную Зизевской, Машеньку, можно сказать, ее доверенное лицо.

- Что с Боженой Феликсовной?! - воскликнул я, полный дрных предчувствий. - Или Варя?

- Да, - выдохнула девушка и замолчала.

- Что да? - я тряхнул ее за плечи, так что у самого загорелась рана, запылала огнем.

- С Боженой Феликсовной все в порядке, - проговорила она, ничуть не обидевшись на мое грубое обращение. - Но вот Варвара Николаевна...

Машенька совсем вывела меня из терпения, я едва не простонал:

- Что с ней?

Кинрю впился в Машу своими узкими глазками, так и буравил ее насквозь, и все же, в отличие от меня, проявлял самообладание.

Маша перевела дух и выпалила:

- Ее пытались похитить!

- Как? - ужаснулась Мира и прслонилась к стене, чтобы не упасть. Кто?

- Все-таки Нелли встречалась с Радевичем! - воскликнул я. - И проговорилась ему о Варе. Почему я не подумал об этом раньше?

- Кто же мог знать, что Радевич обнаглеет до такой степени, - пытался успокоить меня Кинрю.

- Вечером Варвара Николаевна гуляла по парку в сопровождении госпожи Божены. Но она отлучилась на минутку, и у самой ограды остановился какой-то экипаж, - рассказывала Маша. - Из него вышел страшный господин и вместе с кучером вошел в калитку. Варвара Николаевна и опомниться не успела, как они набросились на ее и попытались затащить в карету. Барыня закричала... Маша сделала многозначительную паузу, отчего мне захотелось прямо-таки разорвать ее на части, и продолжила: - ...но Варвару Николаевну спасла собака, королевский дог. Одного из разбойников он здорово покусал, у другого вырвал клок из одежды. Потом стали сбегаться люди, и лиходеи укатили в своем экипаже. Божена Феликсовна после этого Варвару Николаевну еле-еле успокоила. И все сокрушалась, что ей кашмирская шаль понадобилась так невовремя, а все для нее же и старалась, боялась, как бы не простудилась.

- Ясно, - у меня отлегло от сердца, значит ни моя кузина, ни Варя не пострадали. Я заметил, что Кинрю и даже Мира вздохнули облегченно. - Что велела передать Божена Феликсовна?

- Чтобы вы немедленно к ней явились, так как она за безопасность Варвары Николаевны больше не ручается, - ответила Маша, поправляя прическу, сооруженную из накладных волос на манер господской.

Я отпустил ее, наказав передать на словах Божене, что буду с минуты на минуту.

Итак, мой первый план сорвался, не пошлешь же теперь Варвару Николаевну к Радевичу, да она и не согласится, естественно. Оставалась последняя возможность выйти на Родиона в театре. Что Елена Николаевна с ним близка, сомнений у меня не осталось, а вот явится ли Радевич в оперу?

Погруженный в такие вот размышления, я собирался к кузине, после того как хлебнул луневской тинктуры и вытерпел перевязку, исполненную руками все того же целителя.

Златокудрая Цирцея встретила меня взволнованно, ее прекрасные глаза, обращенные на меня, лихорадочно блестели. В воздухе пахло вербеной, эфирным маслом пачули, цикорием, амброй и почему-то римскими свечами, которые при взрыве выкидывают снопы разноцветных огненных шариков. У меня создавалось впечатление, что я попал в покои Шехерезады.

- Такого скандала в моем доме еще не бывало! - заявила она, как только меня увидела.

- Разве это не в вашем духе, милая сестрица? - заулыбался я.

- Конечно, - заколебалась Божена. - Но обычно я не рискую ничем, кроме репутации. А тут возникла прямая угроза для жизни!

- Вы же мне обещали позаботиться о Варваре Николаевне, - напомнил я ей. - Вы отказываетесь?

- Нет, - Божена отрицательно покачала головой. - Но я начинаю опасаться, что не смогу обеспечить безопасность твоей протеже. Она находится в такой истерике! - кузина схватилась за голову. - У меня просто руки опускаются. Очень экзальтированная особа, хотя на первый взгляд и не скажешь. Говорит, это ей господь кару за грехи послал. Спрашиваю, что за грех, молчит. Потом открылась, что мужа она бросила, который ее третировал. Так разве ж это грех? - говорю, а она свое твердит. И не понимает того, что если ее эта банда и здесь достала, то, останься она с этим своим чудовищем, ее бы уже давно где-нибудь убитой нашли или и вовсе бы сгинула без следа на дне какой-нибудь речки!

- Милая Божена, вы даже не представляете, насколько недалеки от истины! - сказал я в ответ. - Но нам просто необходимо что-то придумать, чтобы как-то обезопасить это наивное создание.

Божена помолчала немного, а потом изрекла, взвешивая каждое слово:

- Запомни Яков, это только ради тебя, обязан мне будешь по гроб жизни!

Я приготовился ее слушать очень внимательно, в такие моменты Божена Зизевская зря слов на ветер не бросала.

- Помнишь ли ты о некоем моем давнем увлечении? - поинтересовалась она. Я начал перебирать в уме ее многочисленные увлечения и не знал, на каком остановиться. Божена сжалилась таки и решила прийти мне на помощь:

- Мою близкую дружбу с баронессой Буксгевден?

- Да-да, что-то припоминаю, - замялся я. Эта тема в кругу Божены обычно считалась запретной, и я старался обходить ее стороной, чтобы не бередить старые раны кузины, которая порвала всяческие сношения с этой фанатичкой, как она ее теперь называла. Говоря о ней, Божена и сегодня заметно нервничала, то и дело теребя тонкое кружево пеньюара, выписанного ею из Парижа. Российских нарядов она не признавала.

- Как оказалось, в вере я тверда недостаточно и хлыстовский "корабль" баронессы поплывет, минуя адские бури, без меня к берегам Эдема. Как говорится, рада бы в рай, да грехи не пускают! - Божена усмехнулась. Я все еще никак не мог сообразить, куда она клонит. Но кузина продолжила:

- По-моему, квартира в Михайловском замке может стать единственно надежным пристанищем для Вареньки. Государь этому обществу благоволит, да и собрания посещает достаточное количество гвардейских офицеров, чтобы вступиться за женщину. Никакой Радевич там ее не достанет. Дело только за баронессой, у нас с ней слишком напряженные отношения, чтобы она согласилась, но я постараюсь, - заверила меня кузина. -Тебе-то эта идея нравится? - спросила она меня.

Конечно, я не особенно доверял сектантам, но иного выхода в голову мне не приходило, и я возражать не стал.

- Ну что же, на этом и порешим, - сказала, вставая с кресла, Божена. - Думаю, что к вечеру этот вопрос будет улажен. Иди к своей Вареньке!

Маша проводила меня в комнату, отведенную Варваре Николаевне. Я легонько ткнул дверь, и она приоткрылась. Я снова застал ее за молитвой перед кивотом с образами в золоченых окладах. Под ними тихонечко теплилась лампада.

"Пресвятая Троица, помилуй нас; Господи, очисти грехи наши; Святый, помилуй и исцели немощи наши, имени твоего ради"! - читала она.

Варенька прервалась на секунду и снова зашептала: "Утешитель, Душа истины, который есть везде и все наполняет, Сокровищница благ и жизни Податель..."

Наконец, Варвара Николаевна меня заметила.

- Я так испугалась, - вздохнула она.

- Скоро все будет позади, - пообещал я ей. - А пока собирайтесь!

- Куда? Божена выгоняет меня?

- Нет, мы едем на Большую Садовую в первый департамент Управы благочиния к квартальному надзирателю Медведеву, -ответил я.

- Зачем? - изумилась Варя.

- Делать заявление о нападении.

Медведев встретил меня, как всегда, деланно любезно и расшаркивался, как мог, но даже Варенька заметила ту неприязнь, которая просвечивала в каждом его слове и взгляде. Он записал все со слов Варвары Николаевны, обойдясь практически без вопросов, объяснив такое доверие к потерпевшей своим личным расположением ко мне, и пообещал нам всяческое содействие в поимке преступников. Однако я такой цели не преследовал, намереваясь разобраться с Родионом Михайловичем самостоятельно. Мне казалось, что главное - это выиграть время и не позволить Радевичу укатить за границу. Хотя мой друг Аллан Рид также был мною предупрежден письмом и в любом случае денег бы Родиону не выдал. Но оставались еще сокровища, препрятанные этим новоявленным Крезом в России. О них-то я и хотел позаботиться, обеспечив преступнику заслуженное возмездие. Каторгу я ему пророчил, сибирские рудники. До чего же насмешлива Фортуна! Я ведь уже в те дни начал свое сотрудничество с главным розенкрейцером Петербурга князем Трубецким, не подозревая, чем это обернется в дальнейшем. Да если бы и догадывался, разве бы поступил иначе? Видно, кому уж что на роду написано. Добавлю только, что общался я с ним по делу совсем иного рода, нежели изыскание наполеоновских денег!

Спустя некоторое время мы вернулись домой к Божене, в ожидании которой Варя мне рассказала во всех подробностях о покушении, которое на нее было произведено.

- Вы узнали человека, который хотел затащить вас в карету? осведомился я, разглядывая настенные часы.

- Он был в маске, - сказала Варя.

- Так, значит, не узнали?

- Я этого не говорила, - возразила она.

- Вы бы не могли выражаться яснее? - попросил я ее.

- Я не сомневаюсь, что этот человек - господин Радевич.

- Но вы же не видели лица! - неунимался я.

- Но я узнала его руки! - воскликнула Варвара Николаевна, - когда этот мерзавец сомкнул их у меня на горле. -У него удивительно холеные руки, он ухаживает за ними щепетильнее женщины. Всякий раз, когда он представал у меня перед глазами, я видела его с изящной пилочкой для ногтей, итальянской работы.

- Тем не менее это еще не доказательство, - настаивал я, желая убедиться наверняка, что Радевич уже в Петербурге. - Вы могли и ошибиться.

Варя обиженно пожала плечами:

- А ведь раньше-то вы мне верили!

- Я и сейчас вам верю, - сказал я чистую правду. -Просто желаю докапаться до истины!

- Я узнала и экипаж, - упорствовала Варвара Николаевна, кутаясь в шерстяную шаль. Невзначай она заметила, что уже не мешало бы было разжечь камин. - И рысаков, - продолжала она, - и даже кучера! Родион Михайлович окликнул Евсея по имени, - добавила Варя. - Да и голос Радевича мне сразу же показался знакомым, он велел мне молчать, прошипел по-французски: "Tais toi!.."

Сомнений не оставалось, Радевич уже был в Петербурге. Вздрогнула кружевная занавесь, заволновалась воздушным морем, запахло пачулей и вербеной, в приемной появилась хозяйка, Божена Феликсовна Зизевская. Выглядела она усталой, словно разговор с баронессой ее несказанно утомил. Очень редко мне доводилось встречать свою энергичную кузину в подобном состоянии. Я даже рассмотрел тонкую паутинку морщин в нежных уголках ее глаз. Она развязала ленты на шляпке, сняла ее, обнажив золотистую голову, и положила "кибитку" на консоль, а только затем поздоровалась и присела в кресло, лишь на одно мгновение сверкнув ажурным чулком, и тут же оправила визитное платье.

- Баронесса Буксгевден дала добро, - наконец, сообщила она.

- Я надеюсь, такое решение вопроса обошлось для вас малой кровью, осторожно промолвил я.

- Я бы не сказала, - призналась Божена Феликсовна. -Баронесса припомнила мне все старые обиды и все же решилась-таки оказать благодеяние.

- Не знаю, как вас благодарить! - возликовала Варенька.

- Не стоит благодарности, дитя мое, - сказала Божена и подмигнула мне так, что я сразу узнал свою прежнюю кузину. Она изъявила желание отвезти нашу Вареньку в Михайловский замок в собственном экипаже.

Со спокойной душой я, наконец, все-таки вернулся домой, где Мира, дрожа от негодования, передала мне очередную записку от Кутузова.

VII

Я прошел к себе в кабинет, заперся на ключ и извлек из тайника свою бархатную тетрадь в лиловом переплете. Мне совсем недавно пришло в голову спрятать ее от посторонних глаз, так как с некоторых пор я стал слишком откровенным в своих письменных излияниях.

Перья оказались плохо заточенными и скребли по тетрадному листку, отвратительно корябая дорогую бумагу. Я решил отложить свою затею и вновь развернул записку, полученною мною от Ивана Сергеевича.

Кутузов сообщал, что Александр Алексеевич Коротков, советник Артиллерийского департамента будет ждать меня в министерстве завтра с десяти до одиннадцати утра, после совещания с директором. Он уведомил меня, что советник, кавалер ордена Святой Анны 2-ой степени, принимал участие в первой правительственной поисковой экспедиции, предпринятой русским командованием по горячим следам в интересующем меня районе.

Что же? Это уже кое-что! Кажется, я смогу разузнать множество интереснейших деталей. Вот если бы раньше! А теперь ищи ветра в поле!

Однако я строго-настрого запретил себе думать подобным образом, дабы не спугнуть своими мыслями капризную птицу удачи! Я снова убрал свой дневник в тайник за картину, сложил в стакан гусиные перья, спрятал в карман записку и отправился спать на второй этаж, затушив чадящие свечи и не забыв, однако, при этом оставить незапертым кабинет на случай, если Иван Сергеевич вздумает снова воспользоваться моей потайной дверью.

Этой ночью мне удалось отлично выспаться, рана не беспокоила, температура не поднималась. Зато как только я спустился в столовую к затраку, меня одолели с распросами Мира, Кинрю и даже мой дражайший Лунев. Я удивился, как они все умудрились дотерпеть до утра и не разбудить меня где-нибудь около полуночи.

- Варвара Николаевна в порядке? - первым начал Кинрю.

- Что там все-таки случилось? - присоединился Лунев.

- Ее не ранили? - тревожилась Мира.

- Все обошлось, - отвечал я, стараясь перекричать громкий хор голосов. Затем я обстоятельно рассказал им, как моя кузина Божена вышла из затруднительного положения и выискала для Вареньки самое надежное пристанище, какое только было в Петербурге возможно.

Алексей засомневался:

- А эти сектанты не опасны?

- Опасны настолько, насколько может быть опасна столичная аристократия, - ответил я. В конце-концов, и сам я принадлежал к тайному обществу.

После завтрака я все-таки отправился в министерство, обратившись с просьбой к Кинрю последить за домом Радевича. В случае чего он должен был прислать мне человека с известием. Правда на такой вариант я особенно не надеялся, но все же постарался предусмотреть и его.

В кабинет к Короткову меня проводил секретарь, представив меня советнику и плотно притворив дверь за собою. Это был высокий статный человек средних лет, в безукоризненно сидевшем на нем военном мундире.

- Присаживайтесь, - Коротков указал мне рукой на высокий казенный стул. Сам он стоял у стола, на котором были разложены стопками многочисленные государственные бумаги. При виде меня советник отложил в сторону какой-то отчет, кашлянул и снял очки. У него оказались теплые голубые глаза, которые представлялись темными из-за густых черных ресниц, и прямой римский нос с горбинкой. Черные волосы у висков начинала серебрить благородная седина.

Я присел на стул, гадая, как же поведет себя этот высокопоставленный чиновник, и на сколько хватит влияния Ивана Сергеевича Кутузова.

- Яков Андреевич, если не ошибаюсь?

Я кивнул.

- По делу о брошенной казне? - он снова надел очки и принялся пристально меня из-под них разглядывать.

"Не очень-то приятные манеры у этого господина"! -промелькнуло у меня в голове.

- Совершенно верно, - ответил я, раздумывая, когда же Александр Алексеевич рискнет прекратить допрос, который ведется им в силу военной привычки, и перейдет к делу.

- Вы понимаете, что это очень щепетильный вопрос?

Я согласился с этим и пришел к выводу, что не внушаю советнику особенного доверия. Он ума не мог приложить, как этому "рябчику", так обычно звали штатских военные, удастся распутать клубок, который оказался не по зубам его офицерам. Видимо, мастер позабыл посвятить его в мое гвардейское прошлое.

- Хорошо, - наконец отважился Коротков и начал рассказ, очевидно заключив, что делать нечего:

- Поиск сокровищ наполеоновской армии мы начали в феврале 1813 года по всевысочайшему повелению Его Императорского Величества, изложенному в предписании генерала от артиллерии графа Алексея Андреевича Аракчеева, который с декабря 1812 года находился в главной квартире русской армиии при импереторе Александре I, - он сделал многозначительную паузу, а затем продолжил: - Я прибыл из столицы в город Оршу, - тут я заметил про себя, что в недавнем прошлом тоже проследовал маршрутом советника. - На месте меня ожидал купец Лаврентьев, доставленный к моему прибытию из Вильны, в ту пору он был по этому делу главным свидетелем, так как заявил, что видел, как французы сбросили в реку свою военную казну при отступлении армии к Вильне. Из Орши мы проследовали в Борисов, по указываемой купцом дороге, а оттуда до сожженой деревни Студенки вверх по левому берегу речки Березены. Морозы стояли страшные, - Александр Алексеевич поежился. - До сих пор содрагаюсь. Вам верно известно, что французы имели в том месте гибельную переправу, - заметил он несколько высокомерно. Я не стал уведомлять его, что мне о ней известно не понаслышке.

Советник обошел вокруг стола, уселся в глубокое кресло и снова заговорил:

- По прибытии на указанное место, были нами обнаружены на другом берегу, у деревни Брилы разные шанцевые инструменты, которые мы откопали в мерзлой земле.

Тогда я в первый раз отважился на вопрос:

- А как вы узнали об их местонахождении?

- От военнопленного офицера Роже, который, по его словам, находился при казне и, кстати, подтвержал показания Лаврентьева, - обстоятельно ответил Александр Алексеевич, все-таки решивший оказывать мне содействие.

Я оживился при мысли, что, возможно, сумею встретиться с этим офицером.

- Где же теперь пребывает господин Роже?

- Скончался от чахотки, - вздохнул советник.

- И что же случилось дальше? - разочарованно осведомился я.

Коротков ответил:

- По обеим сторонам от мостов начата была вырубка льда так как Роже сомневался, который из них он переезжал, да и Лаврентьев не мог указать точно, с какого моста была сброшена повозка.

Я подумал про себя, что находился в более выгодном положении, чем советник, так как какое-то время, в отличие от него, располагал довольно подробной картой. Но на Александра Алексеевича время работало, я же в этом отношении, напротив, проигрывал. Любопытно, это от господина Роже Радевич узнал, где спрятаны сокровища? И не эту ли повозку видела Варвара Николаевна?

Тем временем советник продолжил:

- Верхний из этих мостов был сожжен, а нижний сохранился в целости и сохранности. Для произведения работ мы истребовали людей от Борисовского земского начальства. Вообще, конечно, зрелище было отвратительное. Трупы закоченевшие на песчаном дне, вмерзлые в лед люди, лошади! - батистовым платком Коротков вытер пот со лба. Было заметно, что вспоминать о своей экспедиции военному советнику неприятно, и он не видел смысла вновь бесполезно ворошить дела минувшие. Тем не менее Александр Алексеевич снова заговорил:

- Была найдена масса различных вещей во льду. Ружья, тесаки, сабли, штыков немерено, пистолетов, только никакого следа от повозок с деньгами. И случилась в те дни еще одна страшная трагедия, - Коротков помрачнел. - Я стоял на мосту и видел собственными глазами, как лед под Лаврентьевым провалился, и он в прорубь нырнул, одна шапка торчала, я и глазом не успел моргнуть. Вытащили его, конечно, только оказался купец здоровьем слаб, переохладился сильно, должно быть, вот и скончался за две недели. Вообще, я заметил, что со всеми моими свидетелями творились какие-то странности. Взять, к примеру дворянина Радевича...

- И Родион Михайлович в свидетелях числился? - изумился я.

Теперь пришел черед удивляться Короткову:

- Вы-то откуда с Радевичем знакомы? - и глаза его голубые вспыхнули. - Неужели что выяснить удалось? Он у меня с самого начала под подозрением находился. Имение у него там поблизости. Радевич сообщил, что, находясь в Вильне, слышал от австрийского офицера Бришера о брошенном у левого берега Березины бочонке с серебряной полковой казной. Он, шельмец, так подробно рассказывал, как был брошен бочонок, что можно было подумать, что он его сам и бросил. И, конечно же, на том самом месте никакого бочонка обнаружено не было.

- И вы оставили все как было? - воскликнул я. - И никаких больше мер не предприняли?

- Отчего же? - усмехнулся советник. - Стали того самого Бришера искать, на которого Радевич ссылался, так он словно в воду канул. К той поре потеплело, вода прибыла, ледоход начался, вот мы работу и прекратили, господина Роже в Вильно отправили, под надзор Александра Михайловича Римского-Корсакова, генерала от инфантерии, в то время уже ставшего литовским генерал-губернатором, где он и кончался. А купца Лаврентьева похоронили на местном кладбище. Я же остался на месте проследить за Радевичем, но мои изыскания так ни к чему и не привели. Усадьба его была мною осмотрена, при обыске и борисовский исправник присутствовал, но никаких повозок и бочонков найдено не было. В итоге я пришел к выводу, что или показания свидетелей были ложными, или казна была расхищена нашими солдатами и обывателями. На случай последнего варианта я отдал распоряжение борисовскому городничему следить за тем, не будет ли кто из местных жителей разменивать иностранную монету на российскую. С тем и отбыл в Санкт-Петербург, - закончил Александр Алексеевич свое занимательное повествование. - Итак, Яков Андреевич, удалось ли вам извлечь из моего расказа какую-либо пользу? - поинтересовался он.

Говоря откровенно, я и сам еще не успел определить, пригодилось ли мне сообщение советника. Я только прокручивал его в уме, стараясь не упустить не единой детали и запомнить сказанное во всех подробностях. Однако ответил:

- Разумеется. Только вы не упомянули, были ли известия из Борисова от тамошнего городничего?

- Нет, - покачал головой советник. - Он ничего подозрительного так и не обнаружил.

Я поблагодарил Короткова за потраченное на меня время, распрощался с ним и вернулся в экипаж, продолжая размышлять над услышанным. Так каким же образом Радевичу удалось выведать про казну? Этот вопрос занимал меня все более и более. Единственной фигурой из рассказа советника, чья судьба продолжала до настоящего времени оставалсь неизвестной, был некий Бришер, на которого и ссылался на допросе Радевич. Я все более склонялся к мысли, что именно от него и вызнал Радевич о наполеоновском сокровище. Вот только что случилось с австрийским офицером потом? Предположение мое выглядело довольно мрачным: я полагал, что после того, как Радевич обнаружил казну и перепрятал ее, возможно, даже с помощью все того же Бришера, ему страсть как расхотелось делиться, а австриец мог за свое молчание потребовать недешево, вот и избавился от него Радевич тем же путем, что и от несчастной юной графини. Вполне вероятно, что труп офицера, обглоданный рыбами, с камнем на шее до сих пор пребывает на дне все той же Березины.

Я велел кучеру трогать, экипаж покатил по мостовой, и я приказал возничему остановиться, только когда мы подъехали к кондитерской, где я приобрел самую дорогую бомбоньерку шоколадных конфет для кузины Божены и выбрал любимые Мирины пирожные.

Карета свернула к особняку Зизевской, я не стал заходить к Божене, а передал конфеты через привратника и только потом поехал домой готовиться к своему визиту в итальянскую оперу.

Мира была в восторге от пирожных, словно ребенок.

- Как ваши успехи? - осведомилась она.

Я ответил, что могли быть и лучше.

Индианка сделалась вдруг серьезной и задумчиво произнесла:

- Я за вас очень беспокоюсь.

- В который раз ты мне сообщаешь об этом? - спросил я ее. К подобным выссказываниям моей подруги я, пожалуй, успел привыкнуть.

- Я раскладывала карты, - объяснила она. - И мне не нравится, что на них выпадает.

- Мне не впервой обманывать судьбу, - заявил я хвастливо и сам испугался того, что сказал. Все-таки я всегда оставался суеверным.

- Вашими бы устами... - ответила Мира.

- А где же Лунев? - вдруг вспомнил я о друге.

- Уехал домой, посчитав, что вам полегчало, - заулыбалась Мира. По-моему, он вас ревнует к вашим делам, -заключила она.

- Не было ли вестей от Кинрю? - спросил я с надеждой в голосе.

Мира меня разочаровала, ответив, что не было.

Несколько мгновений спустя, комердинер доложил, что явился Сергей Арсеньевич Рябинин.

- Этому-то что от меня понадобилось? - искренне удивился я, напрочь позабыв о тех нежных чувствах, которые он питал к моей индианке.

- От меня, а не от вас, - объяснила Мира.

Я хлопнул себя по лбу:

- Ну, конечно же, amour!

- Вот именно! - согласилась Мира, приказав лакею:

- Просите!

Я и не знал, что их отношения продолжают развиваться.

Серж ворвался в гостиную, как ураган. Лицо его сияло все той же ослепительной белозубой улыбкой, аксельбанты сверкали, шпоры бренчали.

- Позвольте ручку поцеловать, - обратился он к улыбающейся Мире, наскоро поздоровавшись со мною.

- Отчего же не позволить? - соблаговолила она.

- Наш договор остается в силе? - обратился к ней Рябинин.

Я перевел изумленный взгляд на Миру, неужели она снизошла-таки до этого щеголя. - Так мы едем кататься на Дворцовую набережную?

- После небольшого сеанса гадания, - ответила индианка. Я чувствовал, что ее кабаллистика еще более интригует и завлекает несчастного Рябинина. Гадать она, разумеется, собиралась мне!

Мира разложила на столе колоду карт Таро, которую египтятне почитали за одно из своих древнейших изобретений, но индианка упорно настаивала на том, что это именно выходцы с ее родины привезли магические знаки в страну пирамид и фараонов.

Она потушила все светильники, достала из шифоньерки две толстых черных свечи, вручила их Сергею Арсеньевичу, который завороженно наблюдал за гадалкой, взяла со стола колоду и вслед за свечами передала ему карты. Затем индианка накрыла стол покрывалом из черного бархата и поставила на него подсвечники. Потом она определила в них свечи, зажгла их и снова положила колоду на стол. Бархат таинственно поблескивал в мерцании колеблющегося пламени. Невольно мне эта сцена напомнила одно из орденских таинств. В воздухе как-то сразу запахло сандаловым маслом, Мира заранее натирала им свечи.

Я ее действий не одобрял, ворожба всегда представлялась мне процессом интимным, и Мира, на мой взгляд, в данный момент просто красовалась перед поклонником, поддавшись обычному женскому тщеславию. Однако я ошибался, кажется, она занялась гаданьем всерьез.

Индианка перетасовала колоду, позволила снять мне ее левой рукой и положила карты на стол. Она обняла ладонями голову в изумрудном тюрбане из кисеи поверх длинных распущенных волос и закрыла глаза, раскачиваясь из стороны в сторону и нашептывая какие-то непонятные мне слова, видимо на древнем языке, мне показалось, что на маратхи.

Мира вся просто лучилась загадачностью восточных магов, Рябинин не сводил с нее жаркого, влюбленного взгляда.

Не открывая глаз, Мира разложила карты на бархате рубашками вверх в виде пятиконечной звкзды. Еще одну карту индианка положила на середину. Потом она приподняла тяжелые веки и сказала по-русски:

- Я вижу будущее, но не могу его открыть.

Сергей Арсеньевич внимал ей, затаив дыхание и не смея шелохнуться. Для него все это действо было пока вновинку. Несмотря на то, что мне к таким сеансам уже удалось привыкнуть, я тоже сосредоточенно слушал Миру, смуглая кожа которой при свечах выглядела неестественно бледной.

- Однако, - прошептала она, - великое божество Аштарот позволило мне слегка приподнять завесу тайны, и я символически прочту вам буквы грядущего.

Мира перевернула пентаграмму лицевой стороной. Теперь и я смог увидеть ее раскладку. Индианка использовала только козыри, то есть мажор аркана. Я затаил дыхание, ожидая, что будет дальше. Дойдя до степени подмастерья, я получил знак пламенеющей звезды, который и символизировала пентаграмма. Мира об этом не знала, но, должно быть, чувствовала интуитивно, раз избрала для своего предсказания именно этот расклад.

Она взяла в руку первую, ценртальную карту. Я заглянул ей в ладонь, карта символизировала мага. Он стоял у алтаря, подпоясанный блестящей змеей.

"Что ж, недурно", - подумал я просебя. Масону ли не знать Ороборо змею, что проглотила свой хвост? Именно в нее Моисей обратил свой волшебный жезл.

- Вы властвуете над силами, которые движут этим миром, - вещала Мира. - Вам благоволит Солнце, поэтому вы и манипулируете людьми.

Я заметил, что Серж Рябинин перевел на меня изумленный взгляд, он верил всему, что говорила Мира и, по-моему, безоговорочно! Теперь я подозревал, что приобретаю преданного друга до гробовой доски. Если, конечно, дружбе не станет помехой ревность!

- Вам противостоит отпетый мошенник, - продолжила Мира, указав на карту с изображением отшельника в перевернутом положении. - Его фонарь освещает дорогу ложных исканий, -впрочем, об этом она могла и не говорить, что представляет из себя господин Радевич, я и так знал прекрасно.

Мира склонилась над пентаграммой, ее черные волосы рассыпались по спине. Она подняла со стола другую карту.

- Дурной знак, - сказала гадалка. - Падающая башня, думаю, объяснять не стоит! - добавила Мира. - Однако карта Силы свидетельствует, что ваше противостояние с отшельником принесет вам успех.

Я взглянул на молодую женщину, которая на карте голыми руками сражалась с огромным львом.

- Но сначала, - продолжала Мира вы переживете небольшое разочарование.

- Почему же ты решила, что оно окажется небольшим?

- Потому что башня перевернута и нет других дурных предзнаменований, - сообщила она. - Вот, посмотрите, рядом с Отшельником притаилась Смерть.

Мира достала из другой стопки еще одну карту. Это был отложенный ей на крайний случай минор аркана.

- Перевернутый туз мечей, - произнесла предсказательница задумчиво. Ваш недоброжелатель погибнет насильственной смертью. Кстати, эта карта относится и к Шуту, - она указала на шестую вершину пентаграммы. - Этот человек вам пока незнаком, - добавила Мира, - но он в вашем деле играет не самую последнюю роль!

Мне невольно подумалось об австрийце Бришере.

- Карты меня немного успокоили, - улыбнулась Мира, зажигая свет и убирая с глаз долой свои магические свечи. -Прошлое предсказание было хуже, - добавила она. - Теперь, Яков Андреевич, я могу о вас беспокоиться чуть меньше.

- Так мы едем? - спросил Рябинин. - Нас давно ждет тюльбюри, который я недавно из Лондона выписал.

Я подумал, что Серж Рябинин не был бы Сержем Рябининым, если бы не приобрел новомодный двухколесный экипаж без места для кучера и не вывез бы в нем напоказ beau mond'у свою новую подругу.

Мира кивнула, ей и самой давно хотелось развеяться, а я ее баловал редко. Однако мне было вполне понятно, что индианка не принимает Сержа всерьез.

Она накинула спенсер, одела одну из своих многочисленных шляпок, перчатки и оставила меня одного дожидаться вечера. Я знал, что к спектаклю она обязательно вернется, потому как Керубини привлекал ее куда более, чем обворожительный Серж.

Полдня пролетело незаметно. Я уже собирался уходить, то и дело посматривая на часы и волнуясь, когда, наконец, объявилась Мира со своим кавалером, который сопровождал ее всюду, как тень. А это мне абсолютно не нравилось, в связи с тем, что в таких условиях все труднее было хранить конфиденциальность. Оказалось, что и в оперу они тоже едут вместе, так как Сергей Арсеньевич заранее позаботился о билете. Рябинин словно бы и не замечал, как в его присутствии у меня час от часу все сильнее портилось настроение. Он и впрямь возомнил себя моим другом, так что предчувствия меня не обманули.

- Видел сегодня князя Корецкого, - сообщил мне Сергей многозначительно.

- Встретились на набережной, - уточнила Мира.

Я заинтересовался, в конце концов, князь Павел был в этом деле не последней персоной.

С важным видом Рябинин изрек:

- Он проговорился, что видел сегодня господина Радевича.

У меня сердце в груди всколыхнулось, как птица испуганная. Все-таки Радевич в Петербурге, по всей видимости, пытается выехать за границу. Интересно, ему известно, что полиция уже на него зуб имеет?

- Князь сказал, что Радевич с ним и не поздоровался. Вообще сделал вид, что не заметил.

Я решил, что Радевич в курсе, что на него охота объявлена. Только появится ли он в театре? Ответ на этот вопрос мне предстояло узнать чуть позже.

Все втроем - Мира, Рябинин и я - выехали мы из дома в моей карете, томимые каждый своим предчувствием. Мира жаждала музыки, которую, как никто другой, чувствовала всеми фибрами своей богатой души; Сергей Арсеньевич возжелал во что бы то ни стало добиться от индианки взаимности и возлагал на итальянскую оперу особые надежды; я же мечтал застать-таки у Нелли Радевича, хотя бы единственный раз заглянуть ему в глаза и вывести, наконец, убийцу и вора на чистую воду. К тому же я гадал, как поведет себя Елена Николаевна, узнав, что за человек ее любовник?

"А если ей все известно"?! - подумал я, и от этой ужасной мысли мне стало страшно.

На Садовой улице жизнь текла своим чередом, сновали взад и вперед прохожие, по лужам катили извозчиковы сани, слышалась площадная брань. Сюда же, к театру, стекались немногочисленные господские кареты, запряженные кровными великолепными лошадьми. Площадь мигала оконными огнями и рассеянным светом уличных фонарей.

Невольно мне вспомнилась Варвара Николаевна. Хорошо ли ей теперь в Михайловском замке? Впрочем, я утешал себя тем, что сделал все, что было в моей возможности, а такой экзальтированной и целеустремленной особе, как Варенька, придется по душе и сама баронесса, и ее знаменитая квартира.

Наконец мы подъехали к зданию Каменного театра, который так же иногда именовался Большим. Архитектор Тома де Томон, отстроевший его еще в самом начале века, насколько я знал, уже скончался. А театр все еще продолжал радовать великосветскую публику. Я поспешно покинул экипаж, следом за мной вышел Серж и помог Мире, которая одну руку протянула ему, а другой подбирала юбки.

Мира и Рябинин от меня немного отстали, увлеченные разговором. Индианка всегда привлекала к себе внимание, в этот раз без этого тоже не обошлось. Но я, тем не менее, оставил ее на попечение Сергея Арсеньевича. Кажется, она решила купить афишу.

Я прошел в коридор бенуара, мы слегка опоздали, опера уже началась. Я жадно искал глазами Радевича, но не находил его между входившими.

Зал ослепил меня ярко сверкающими огнями, и я шагнул в дверь своей литерной ложи тотчас, как только капельдинер торопливо отворил мне ее.

Занавес еще не был поднят, оказывается, в коридоре услышал я только увертюру. Я сел, оглядывая ряды противоположных лож, выискивая Нелли Орлову. Она все еще не показывалась. Я напряженно ждал, облокотившись здоровой рукой о бархатную рампу. Внизу шумел и блистал мундирами партер.

Неужели Радевич не появится? Я прикусил губу от нетерпения, кажется, на ней показалась капелька крови. Я облизнул пересохшие губы, почувствовав медный солоноватый привкус. Что-то надо было срочно предпринимать!

Дверь в ложу скрипнула, и в ней появился Рябинин под руку с восхищенной Мирой. Капельмейстер взмахнул палочкой, музыка на мгновение смолкла, и занавес поднялся. В тот самый момент я заметил, что в ложе Елены Николаевны так же приотворилась дверь. Я направил лорнет на противоположную сторону бенуара и встретился взглядом с фиалковыми глазами.

Я готов был поспорить, что Орлова меня узнала, и ей наша встреча явно не пришлась по душе. По-моему, красавица тоже беспокоилась о Радевиче и нервничала. Мужа ее, который по слухам, вернулся из имения - кстати, рассказ Лунева слухи эти в точности подтверждал - в ложе Орловых тоже не было.

Нелли вся сверкала брильянтами, она была в глубоко декольтированном муслиновом платье цвета турецкой лазури, затканном серебром. Актеры и декорации вовсе не привлекали ее внимания. Всего секунду выдержала она мой взгляд и отвела глаза. Тогда я понял, что ей обо всем известно. Это был голос интуиции, но я ему безраздельно верил.

- Нелли, - шепнула Мира, которая к тому времени ее тоже заметила.

- Яков Андреевич, вы кого-то разыскиваете? - осведомился Рябинин, и во взгляде его цыганских глах зажегся лихорадочный интерес. Я так и не понял кем он меня воспринимает, не иначе - тем самым тайным чиновником Министерства внутренних дел, который по воле Его Императорского Величества с 1802 года возглавлял всю систему полицейских органов в России, введенных взамен упраздненной Тайной экспедиции.

Скрывать я не стал:

- Дворянина Радевича.

Рябинин покосился на меня с удивлением:

- Неужели вы думаете, что?..

Я оставил его вопрос без внимания, и, к моему удивлению, Сергей Арсеньевич не стал настаивать на ответе. По-моему, он начинал кое-что понимать или просто проникся ко мне доверием после Мириного сеанса. Не каждый день встречаешь человека, властвующего над миром - при этой мысли я усмехнулся, все-таки мне никогда не приходило в голову понимать предсказания индианки абсолютно буквально - а тем более осмеливаешься спрашивать его о чем-либо.

Я извинился и снова оставил Сержа с Мирой наедине. Индианка была заворожена представлением, Рябинин ею. Каждому из них было не до меня, поэтому я покинул парочку со спокойной душой, вышел в коридор, обошел кругом бенуар, представляющий из себя ложи по обеим сторонам от партера, и заглянул в ложу Нелли. Она скорее почувствовала, чем услышала мое присутствие и вздрогнула, после чего медленно повернула голову в мою сторону:

- Вы?! - глухо произнесла она.

- К вашим услугам, - я кивнул.

- Чего вы желаете в этот раз? - с вызовом спросила она. - По-моему, Яков Андреевич, мы с вами не уславливались о встрече! - Елена Николаевна озиралась по сторонам, словно боясь быть застигнутою в расплох.

В этот момент дверь в ее ложу распахнулась, и в полумраке, будто черт из табакерки, возник мужчина, которого я никогда прежде не видел. Одет он был в черный двубортный фрак, закрытый до подбородка, и темные свободные брюки. Изпод борта фрака с правой стороны виднелась короткая часовая цепочка. Мужчина шагнул, и фрак оттопырился еще больше, показались золотые часы, словно напоминя о быстротечности времени.

Нелли никак не ожидала увидеть этого господина, она отшатнулась в сторону, не совладав с собой и прикрыв ладонью лицо. Мне же как адепту эзотерического знания невольно подумалось, что человека с часами направила в театр сама Судьба. Впрочем, я не особенно ошибался на этот счет, вопреки тому, что колесо ее катилось совсем не по той дороге, что я ожидал в это мгновение.

Господин смотрел на меня с укором пронзительными зелеными глазами, словно видел во мне врага. Я даже попытался припомнить, не навредил ли я ему чем-либо, но так ничего и не вспомнил.

- Ваше имя? - воскликнул он.

Не понимая еще, что происходит, я отрекомендовался:

- Кольцов Яков Андреевич.

Нелли дрожала всем телом и готова была вот-вот потерять сознание, только вблизи я смог рассмотреть, как резко эта женщина подурнела. Красота ее схлынула, словно береговой прибой. Я не заметил этого из ложи напротив, даже несмотря на наведенный лорнет. Неужели она и вправду больна?

- Ну, наконец-то, - выдохнул незнакомец. - Теперь я знаю свой позор в лицо! - воскликнул он патетически и замахал у меня перед лицом искомканным листом бумаги. - Вы узнаете свой почерк, Яков Андреевич? Вы написали это пошлое billet doux?

- Вы забываетесь, Пьер! - воскликнула Елена Прекрасная. - Этот человек здесь совершенно ни при чем, - Нелли вполне овладела собой и, кажется, готова была ринуться в бой, только я не понял еще, кого она защищала.

- Позвольте, - я взял из рук Пьера любовное письмецо и поднес к глазам.

- Не смейте! - прошипела Нелли и осмотрелась по сторонам. Пока скандал еще не привлек внимания зрителей, и женщина слегка успокоилась.

Невзирая на пртесты Орловой, я все-таки прочел злосчастное "бильеду", как того требовали интересы дела, и заключил, что оно было написано рукою господина Радевича, в котором тот, в соответствии с моими предположениями, и условился о в стрече с Нелли. В письме упоминалось, что ее "глупый муж", а им, как я догадывался, и был взбешенный Пьер, терпеть не может оперные спектакли.

Однако огромного труда мне стоило не рассмеяться вслух, меня ведь приняли за Радевича, которого я так безрезультатно разыскивал. А он, похоже, и не собирался появляться в опере, а, просчитав наперед несколько ходов, ловко подстроил эту неприятную ситуацию, воспользовавшись доверием любовницы и ее легковерного мужа. Тем более что о легкомыслии Елены в петербургском свете с некоторых пор поползли отвратительные слухи.

Письмо, конечно, было без подписи, но в имении Радевича я видел записи, сделанные им собственноручно в расходных книгах, показанных мне Варенькой. Я не мог утверждать наверняка, но все же авторский почерк показался мне знакомым.

Со слов Лунева мне довелось узнать, что бедная Нелли, болея, звала не Якова, а Родиона, и муж об этом знал. Но ревность, судя по всему, затмила Пьеру воспаленный разум.

Он выпалил:

- Стреляться завтра же, - и вырвал у меня из рук компрометирующее послание. - Ждите секундантов! - Я и возразить ничего не успел, как Орлов выскочил из ложи как ошпаренный.

- Ну и ну! - только и сумел я пробормотать полушепотом.

- И откуда вы взялись на мою голову? - всхлипнула Нелли.

Я понял, что предсказания Миры начинают сбываться, башня вот-вот была готова обрушиться! А неуловимый Радевич снова выскользнул у меня из рук вместе с сокровищами. Только дуэли мне не хватало, вот не было печали!

Блистательнейшей арией итальянской актрисы на сцене Каменного театра завершился первый акт оперы Керубини, и я вернулся в собственную ложу по алому ковру партера.

- Уже? - осведомилась индианка с видом пророчицы. Мне показалось, что и Рябинин начал догадываться, о чем она спрашивает.

Мы вернулись домой довольно поздно, смешавшись с вереницей карет. В каретное окно я разглядывал неяркие фонари и дремавшие тихие улицы сонного Петербурга. Закралась предательская мысль: "А не мне ли выпала смерть"? Я не гнал ее прочь, заставляя себя блюсти седьмую заповедь. В конечном итоге, смерть всегда понималась мной как возрождение и освобождение из пылающего вулкана земных страстей. Смерть - это посвящение! Бессмертие человеческой души узрели масоны сквозь тьму похоронного склепа. Только, да простит мне Господь сей грех, до чего же я люблю эту самую тленную жизнь и просто так от нее отказаться не собираюсь!

"И Таня ее любила"! - эхом отозвалось в моем сознании.

Рябинин уехал домой, предложив мне себя в качестве секунданта, Мира ушла к себе в спальню, а я забежал в кабинет обновить свой заброшенный дневник. Иногда меня посещала мысль, что я был плохим масоном. Никогда не видать мне высших орденских степеней. Я зажег фонарик, и тьма в моей келье со сводчатым потолком рассеялась. На жестком диване дремал Кинрю, он мирно посапывал, словно ребенок. Еще никогда не доводилось мне видеть японца таким беззащитным. Впрочем, я подозревал, что впечатление это обманчиво. Не раз приходилось мне убеждаться, что кто-кто, а мой золотой дракон за себя всегда постоит, была бы только нужда!

В смуглых, оливковых руках Кинрю сжимал неброский медальон в виде сердечка. Цепочка к нему, однако, выглядела золотой. Эта вещица, признаться, меня сильно заинтриговала, и я попробовал потихоньку извлечь ее из цепких пальцев Кинрю до того, как он успеет проснуться и рассказать мне, к чему привела его слежка за особняком Радевича.

Но планам моим не суждено было сбыться, японец открыл глаза, как только я потянулся к нему. Мне показалось, что он и вовсе не спал, настолько сосредоточенным и колючим был его взгляд.

Кинрю спрятал медальон у себя на груди, и я не осмелился его расспросить об этой вещице.

- Я видел Радевича, - первым нарушил молание Кинрю. - Я сразу его узнал! Но этот гад сумел-таки от меня улизнуть! - он хлопнул себя ладонью по бедру. - Вылитый, -добавил японец. - Точно на портрете!

- Почему ты не послал за мной? - спросил я разочарованно. Башня продолжала рушиться, посыпались кирпичи.

- Не было времени, - Кинрю не оправдывался, а с чувством собственного достоинства детально отвечал на вопросы. - Я мчался за ним в вашей повозке, сам будучи за извозчика. Но кучер Радевича оказался искуснее, - досадливо добавил японец. - Ему словно сам дъявол помогает, - сокрушался он. Оторвался от меня в районе Фонтанки, сдается мне, больше Радевич в Полторацком переулке не появится, - заключил Кинрю без тени сомнения. Оставалось признать, что я вновь нахожусь у разбитого корыта. Но я решил пока не задумываться о дальнейшем, все же завтра дуэль. Кто знает, чем дело обернется?! Хотя, должен сказать без ложной скромности, стрелком я всегда был что надо!

Наконец я осмелился полюбопытствовать:

- Чей это медальон ты прячешь у себя на груди? Не хочешь - не отвечай, - поспешно добавил я и развел руками.

Кинрю помолчал немного, а потом проговорил, с нежностью:

- Варенькин.

Значит, мои подозрения подтвердились, попался-таки японец. Однако я сомневался, что Варвара Николаевна ответит ему взаимностью.

- Как она? - спросил он с тревогой в голосе. - Вы ее не навещали в Михайловском?

- Нет, - я отрицательно покачал головой. - Не навещал. Но я уверен, что с ней все будет в порядке, - заверил я его. - Положись на Божену Феликсовну. - А потом спросил: - Медальон-то тебе она подарила?

Мой самурай кивнул, полез за пазуху и достал сердечко, а затем протянул его мне. Я взял в руки медальон, приоткрыл крышечку и увидел спокойное лицо Варвары Николаевны, искусно запечатленное каким-то художником.

- Хороша? - спросил Кинрю.

- Хороша! - согласился я.

В дверь постучали, я позволил войти. Перепуганный лакей известил меня, что пришли секунданты от господина Орлова.

- Господи! - взмолился я. - Это на ночь-то глядя?

Кинрю удивленно поднял глаза.

- Это что еще за новости? - осведомился он.

Я невозмутимо ответил:

- Пьер Орлов окончательно лишился рассудка.

VIII

Поединок был назначен на час следующего дня. В семь утра я послал своего человека известить Лунева и Рябинина. Где-то минут через двадцать-сорок к моему дому подъехал экипаж, и в холл буквально вбежал Алешка.

- Яков, ты спятил? - завопил он с порога. - С твоим-то здоровьем?! Надумал! Стреляться?! Плечо-то еще не зажило! Или это бред лихорадочный?!

- К сожалению, Яков Андреевич находится в ясном уме и твердой памяти, - вздохнул Кинрю. - Только его дела, - он сделал многозначительную паузу, - день ото дня становятся все утомительнее.

Лунев прекратил негодовать и решил заняться полезным делом.

- Сними рубашку, - скомандовал он мне не терпящим возражений тоном. Я раной твоей займусь, - Алешка имел небольшое представление о том, чем мне приходилось заниматься. Но в учение вольных каменьщиков не верил, хотя и охотно помогал мне по дружбе. О Кутузове Лунев отзывался принебрежительно, не испытывая к его положению абсолютно никакого почтения. Я подозревал, что мой старый друг вообще был атеистом, что, в принципе, как я полагал, свойственно для врачей.

- Волнуешься? - поинтересовался он, обернувшись через плечо.

Я пожал плечами. Вчерашние мысли о смерти как-то забылись, я был преисполнен решимости довести начатое мной дело до конца, а для этого мне надо было по крайней мере выжить.

Мира сидела в кресле, не сводя с меня взгляда огромных глаз. Я читал в них плохо скрываемый страх. Она верила и одновременно не верила своему гаданию, но никак не могла мне помешать выполнить свой долг чести.

- И чем ты не угодил Орлову? - поинтересовался Лунев.

Я усмехнулся:

- Он меня к жене приревновал.

- К Нелли? - воскликнул Алешка. - И что, - улыбнулся он. Действительно был повод?

- Пустое! - я махнул рукой. - Происки моего врага.

- Радевича? - догадался Лешка. - Слухи-то о нем и Орловой ходят давно.

Я сделал вид, что не слышал его вопроса.

Лунев переспрашивать не стал, а лишь с усердием принялся заново перевязывать рану, края которой начинали потихонечку стягиваться. Не успел он закончить, как камердинер доложил о Рябинине.

Серж привез с собой два набора пистолетов. По всему было видно, что Рябинин - человек решительный.

- Надо осмотреть обе пары, - заявил Сергей Арсеньевич.

Лунев согласился:

- Это наш долг.

Что и было проделано незамедлительно, затем одну пару Рябинин старательно переложил в черный ящик.

- Пули парижские, - заметил он, словно невзначай. -А о четырехместной карете я уже позаботился.

В полдень мы выехали за Выборгскую заставу, где и должна была состояться дуэль. Я размышлял над тем, что я или Орлов непременно должны были погибнуть злой волею преступника. Не мог же я принести свои извинения Пьеру, да он их мог просто-напросто не принять, ослепленный своей обидой. На извинения Орлова и вовсе не приходилось расчитывать. Попробовать объяснить ему, что происходит? Я тут же отбросил эту мысль. Во-первых, он мне, судя по всему, не поверит; во-вторых, круг посвященных лиц и так оказывался слишком широким!

День выдался туманный, меня немного знобило. В молочной дымке трудно было что-либо рассмотреть. В половине первого мы прибыли на место. Орлов с секундантами уже ожидали нас на холме, шагах в шести от дороги. Дуэль должна была состояться на поляне, окруженной подлеском.

Все шло своим чередом: сабли были воткнуты в землю на расстоянии восьми шагов друг от друга и означали барьер, пистолеты заряжены секундантами. Примирение, как я и предполагал, было исключено. Мы начали сходиться...

Вдруг на дороге появилась карета, запряженная рысаками. Она внезапно остановилась, из нее, путаясь в юбках, выскочила женщина.

- Остановитесь! - закричала она. Я узнал в ней взволнованную Нелли. Что же должно было случиться, чтобы она осмелилась на такое?! А как же репутация? Хотя, насколько мне было известно, здесь, в нескольких верстах от Выборской заставы, собрались сегодня люди порядочные и умеющие держать язык за зубами.

- Елена Николаевна! - закричал рассержанный Пьер. -Немедленно езжайте домой!

- Я обязана переговорить с вами наедине! - отвечала она, сделав несколько шагов в нашу сторону. Орлов засомневался, он в растерянности перевел взгляд с Нелли на меня. Что-то подсказывало мне, что кровопролитие все же не состоится.

- Прислушайтесь к Елене Николаевне, - мягко посоветовал я. Секунданты Орлова одобрительно закивали головами. Тогда Пьер передал одному из них пистолет и пошел в сторону жены.

Елена Николаевна скрылась в карете, следом за ней шагнул в дврцу и он.

Мы с Луневым и Рябининым вместе с орловскими секундантами мерили шагами поляну в ожидании того, чем разрешится дело. Я готов был продолжить поединок, если Орлов не принесет мне своих извинений.

Орловы отсутствовали минут пятнадцать, и нам это время казалось вечностью. Секунданты Пьера о чем-то перешептывались между собой.

Наконец, ссутулившись, к нам вышел нахмуренный Орлов, казалось, что он был не в себе.

- Господин Кольцов, - с трудом выговорил он. - Я прошу у вас извинения в своей горячности. Произошла ошибка, о чем я безмерно сожалею.

Я охотно протянул ему руку и сказал:

- Ваши извинения приняты.

Оказалось, что на этом инцидент был исчерпан, и все разошлись по своим каретам, разгоряченные и обескураженные.

Когда экипаж тронулся, Рябинин спросил:

- Неужели Елена открыла мужу всю правду? Я не понимаю, зачем?!

В ответ мне оставалось только пожать плечами, я и сам задавался этим вопросом.

Мира дожидалась нас в парке и вышла навстречу экипажу. Увидев меня она тихо проговорила:

- Жив! - и вздохнула с облегчением. Индианка была одета в ярко-желтое сари и казалась воплощением осени среди позолоченной листвы. Она приветствовала меня, подняв правую руку к плечу и развернув ладонь параллельно небу. Это был ритуальный жест, который я впервые узнал в Калькутте, буддхашрамана-мудра.

Опустив руку, Мира сказала:

- Я сделаю тебе амулет, - она назвала меня на "ты", что случалось с ней крайне редко.

Я согласился:

- Пожалуй, это будет для меня кстати, как никогда.

Дома она во всех подробностях расспросила меня о поединке. При разговоре присутствовал и Кинрю.

- Что же заставило ее так поступить? - Миру изумил поступок Нелли.

Японец сказал:

- По-моему, она чего-то смертельно боится... или кого-то.

- А ведь ты прав, - произнес я задумчиво. - Надо бы с ней срочно поговорить. Как бы не случилось новой беды!

Лунев и Рябинин переглянулись, их все больше занимало происходящее.

Не успел я произнести этих слов, как кто-то дернул за ручку звонка у подъезда моего дома. Через несколько минут лакей проводил в гостиную горничную Арину с посланием от Нелли.

- Вот это удача! - не сумел я сдержать восторга.

Арина отдала мне в руки письмо и сказала, что барыня велела ей передать ответ на словах. Я развернул глянцевую бумагу.

"Милостивый государь, - писала Нелли. - Судьба уготовала нам неприятные испытания. Мы расстались врагами, но я, тем не менее, уповаю на Ваше благородство. Мне грозит страшная опасность, я знаю, что в Ваших силах оказать мне участие и помочь избежать жуткой доли покойной графини. С Пьером у нас состоялся откровенный разговор, и он в своем великодушии понял меня. В некотором роде я Вам оказала услугу, - она намекала на несостоявшуюся дуэль. - Так заклинаю Вас, теперь помогите мне! Уверяю, у меня найдется, чем Вас заинтересовать. Настало время, и сегодня я отвечу на все вопросы. Вам незачем будет притворяться одним из моих поклонников, чтобы дознаться истины..." - Нелли продолжала в том же духе, смысл письма сводился к тому, чтобы я согласился встретиться с ней на втором мосту у Елагинской стрелки. Она обещала поведать мне много интересного.

- Я буду ждать Елену Николаевну в условленном месте, - сказал я Арине, взглянул на часы и добавил: - Около трех.

Горничная кивнула головой, сказала, что ей все ясно и вышла с чувством исполненного долга.

- Кажется, кое-что понемногу начинает проясняться, -заметил Кинрю.

Я согласился:

- Ты был абсолютно прав. Нелли смертельно боится Радевича, и я полагаю, ей прекрасно известно, что он из себя представляет.

- Так вы встретитесь с ней? - заинтересовался Серж.

- Конечно.

Лунев засомневался:

- А вдруг именно таким образом Радевич пытается выманить тебя одного из дома и покончить с тобой, скинув с какого-нибудь моста или пустив пулю в затылок?

Я подумал, что Леша и не подозревает о своей врожденной способности читать мысли на расстоянии. Он в глаза не видел письма и не мог знать, что Орлова назначила мне свидание именно на мосту.

- Это единственная возможность хоть как-то пряснить ситуацию, сказал я в ответ.

- Мы могли бы поехать с вами, - воодушевился Сергей Арсеньевич.

Я возразил:

- Здесь замешана женская честь!

- Ну, как знаешь! - Лунев махнул на меня рукой. -Только имей в виду, - пригрозил Алешка. - Раны свои в следующий раз будешь сам залечивать! Я к тебе и за версту не подойду, учти!

Я улыбнулся, мне ли было не знать, в который раз Алешка повторяет одно и тоже. Однако бежит на помощь при первой возможности, даже когда и не зовут.

В конечном итоге все-таки Рябинин с Луневым разошлись по домам, а я, пообедав и слегка отдохнув, поспешил на Елагинскую стрелку. Располагалась она в районе Елагина острова и называлась так в честь обер-гофмейстера двора Екатерины II.

От Елагинской стрелки отходили три моста, на втором из которых меня извозчик и высадил. Я осмотрелся по сторонам. Ни единой души, словно вымер Елагин остров. Нелли запаздывала, мне невольно подумалось, что Лунев мог и не ошибаться, подозревая великосветскую даму в коварстве.

Недо заволокло глянцевой мглой, вода под мостом была такая же серая. Я бросил камешек, по воде разошлись многочисленные круги, расплескав мое мутное отражение. Я несколько раз прошел по мосту туда и обратно, Орловой все еще не было. Разозлившись, я решился уже отправляться домой, как внезапно появилась ее карета.

- Я заставила вас ждать, - произнесла, подойдя ко мне, Нелли. - Прошу прщения. Мне последнее время нехорошо, потому, из-за нездоровия, я и задержалась.

- Чего вы боитесь? - спросил я ее напрямик, как только она отдышалась.

- Я могу надеяться, что этот разговор останется между нами? спросила Елена Николаевна.

- Обещать не могу, - откровенно признался я. - Вы же сами прекрасно знаете, что речь в этом деле идет о преступлении. Однако сделаю все от меня зависящее, чтобы эта история по возможности оставалась в секрете.

- Мне не остается ничего другого, - сказала Нелли, -как довериться вам, - она тяжело вздохнула. С моря налетел порывистый ветер, женщина вздрогнула, кутаясь в легкую светлую шаль. - Но эта история долгая, грустно добавила она.

- Я слушаю вас очень внимательно.

Нелли помолчала немного, собираясь с духом, и наконец приступила к своему рассказу:

- Я познакомилась с Родионом несколько лет назад. Он показался мне человеком благовоспитанным, благородным и щедрым. Тогда как Пьер часто был суров со мной и скуп, и почти все свое свободное время любил проводить в деревне. К нему я чувств не испытывала, а Радевич, как я поняла позднее, умел вскружить голову женщине. И я попалась, - Нелли прервала свое повествование и прислонилась к ажурной ограде моста. Я впервые видел ее такой растерянной и опустошенной. Это была уже не та светская львица, какой я узнал ее впервые, это была обычная и при этом сильно утомленная женщина.

- Графиня Татьяна познакомилась с ним у меня на рауте, - продолжала она. - Поначалу я и не подозревала об их связи. Поверьте, это бы шокировало меня! Я попыталась бы оградить подругу, да и сама прервала бы с ним отношения! Впрочем, - неожиданно Елена остыла. - В последнем я не уверена. Но, возможно, графиня была бы сегодня еще жива, - голос Орловой дрожал, по всему было видно, что эти слова ей дались с трудом. - Я стала догадываться об их отношениях незадолго до ее смерти! Графиня однажды мне намекнула, что ездила в усадьбу к возлюбленному, и этот возлюбленный вовсе не князь Корецкий. А по тому, как она смотрела на Радевича, я смогла догадаться, кто именно, - Нелли склонилась к воде, ее мутило. - Вы, вероятно, подозреваете о моем состоянии, - проговорила она. - Сегодня об этом узнал и Пьер. Признаюсь, он сильно меня удивил. Никогда прежде за ним не водилось великодушия, - Нелли замолчала, о чем-то задумавшись. Я молча ждал продолжения и хода ее размышлений не нарушал.

- Я, кажется, отвлеклась? - вновь заговорила Нелли. - Так вот, Таня проговорилась мне вскользь, что видела в его имении нечто страшное, - Нелли пожала плечами. Когда она это сказала, мне сделалось как-то не по себе. Я и сама ездила к нему три года назад и тоже присутствовала при странной сцене. В общем-то, я должна признаться, что всегда подозревала, что он преступник. Но убедилась в этом только после смерти Татьяны. И потом, - Елена вздохнула. - Ведь я любила его! - она говорила об этом так, словно это ее извиняло.

- Что же вы видели? - наконец я отважился прервать ее монолог.

- Однажды мне не спалось, и под покровом ночи я вышла прогуляться. Потом услышала голоса и притаилась за деревьями, подозревая, что столкнулась с грабителями. По-видимому, мое заключение было не так уж и далеко от истины, - грустно заметила она. - В имении Радевича есть маленький охотничий домик в лесу, не так уж и далеко от деревни. По направлению к нему Радевич перегонял повозку с бочонками. С ним был еще офицер, по всей видимости, австрийский. Я так и не вышла из своего укрытия, но решила все выяснить поутру. Но что-то меня остановило, - добавила Нелли. - Наверное, мой ангел хранитель. Австрийца в деревне больше никто не видел. В поместье из той поезди вернулись только Радевич, его управляющий Демьян, да еще кучер, Евсей, по-моему. Потом я узнала, что Родиона допрашивали о какой-то казне, в его доме даже был обыск. Теперь-то я понимаю, что к чему!

- Вы говорили, что вам угрожает опасность, - напомнил я. - Так что же вы хотите от меня?

- Я еще не закончила, - сказала Нелли.

И я ей закивал:

- Продолжайте!

- В опере я поняла, что он использовал меня и Пьера, чтобы сквитаться с вами. Сегодня я видела его и выложила ему все, что о нем думаю. Но, поразмыслив, горько пожалела об этом. Теперь я не чувствую себя в безопасности. И потом, ребенок... Теперь я особенно уязвима.

- Где прячется Радевич?

- Я не знаю, - Нелли пожала плечами. - Мы встречались тайно и всегда в разных местах. Он вызывал меня записками, их все время приносили разные люди, - она замолчала и вдруг взмолилась со слезами в голосе:

- Помогите!

- Как? - я искренне недоумевал.

- Через несколько дней мы с мужем уезжаем в Италию. Я не могу обратиться в полицию из-за особой щепитильности вопроса. Но вы, Яков Андреевич, с вашими связями, вы бы могли обеспечить нам защиту на каких-то несколько дней!

- Я не так уж и влиятелен, как вы думаете, - заметил я. - Но я попробую.

Елена Николаевна едва удержалась, чтобы не броситься мне на шею от радости.

Когда я, распростившись с Нелли, заехал к Лаврентию Филипповичу в управу, он встретил мое предложение без особого энтузиазма.

- А не болтает она, эта ваша светская львица? - Медведев сощурил свои бледно-голубые глаза, отрываясь от протокола. - Вообразила себе, поди, невесть что, скучая. Вот теперь и отрывает от дел занятого человека, - он посмотрел на меня. - Вернее, двух занятых людей.

"Ну, слава Богу, и меня, наконец, признали не праздношатащимся"! невольно подумал я и пришел к выводу, что Медведев не раз уже пожалел о том, что звал меня в гости, по-видимому, считая, что я к нему зачастил.

- А вы представьте, Лаврентий Филиппович, - продолжал я его соблазнять, - что именно вам посчастливиться поймать важнейшего государственного преступника.

- Да ну! - продолжал сомневаться он. - Людей-то, конечно, выделить можно, - Медведев задумчиво потер подбородок. - Только дело-то, как я понял, деликатное!

Я подтвердил:

- Верно поняли, Лаврентий Филиппович, так что, заклинаю, не подведите!

- Ну, если вы настаиваете, - Медведев неохотно, но согласился.

Теперь я мог со спокойной совестью отправляться домой. Не успев переступить порог, я заявил Кинрю, что завтра же мы снова уезжаем в Студенку.

- Ну и ну, - развел руками Хацуми. - А можно поинтересоваться зачем?

- Обыскивать охотничий домик Радевича, - сообщил я ему и добавил:

- Да и Родиона Михайловича опередить не мешало бы!

- Я вижу, что Нелли была с вами достаточно откровенна, - резюмировал он.

- Кстати, - я огляделся по сторонам. - А куда подевалась Мира?

- Заперлась со слугой в своей в своей комнате демонов, - ответил Кинрю. - Колдует над чем-то, - японец к индийской магии почему-то относился скептически.

Мире в моем особняке были отведены три комнаты. Помимо спальни и будуара, она занимала еще одну, входить в которую строго-настрого запрещалось всем, кроме индианки и ее преданного слуги. Именно ее-то Кинрю и окрестил комнатой демонов. Располагалась она на втором этаже, слева по коридору.

Меня действия Миры заинтриговали, и довольно поспешно я поднялся по лестнице на второй этаж. Остановившись у запретных дверей, я прислушался, однако почти ничего не расслышал. Тогда я склонился и заглянул в замочную скважину. Напротив дверей горел зажженный камин, озаряя темное помещение багровым полусветом. Старый Мирин слуга плавил в железном ковше свинец, стоя на коленях. На его седые виски падали блики от огня. Рядом в глубоком кресле сидела Мира и что-то шептала на своем языке. На столике горели палочки с благовониями. Мне показалось, что из-за дверей распространяется стираксовый аромат. Чуть позже повеяло горьковатым запахом ладана с примесью можжевельника. Индианка привстала с кресла и бросила в огонь горстку кораллового порошка. Я отступил от дверей, позволив ей и дальше священнодействовать, и медленно спустился вниз. Судя по всему, она готовила для меня оберег, как и обещала.

Мира покинула свою комнату демонов только к вечеру. Я сообщил ей, что завтра уезжаю.

- Хорошо, что я успела вовремя, - сказала она. -Сваруп! - обратилась Мира к слуге, семенящему за ней следом. - Принеси пантакль, - попросила она. Старый индиец кивнул и исчез за дверью. Через некоторое время он вернулся в гостиную с амулетом. Свинец уже остыл, и я смог без опаски положить его на ладонь. Пантакль представлял из себя двойной ромб - два ромба, наложенные один на другой, с выгравированной древнееврейской буквой Алеф.

- Носите его, не снимая, - сказала Мира.

Я послушался ее и надел амулет на цепочку.

Эту ночь я спал как убитый. Однако утреннюю поездку пришлось ненадолго отложить, в связи с тем, что ни свет, ни заря в моем доме появился Медведев. О нем доложил мне мой камердинер. Я нскоро облачился в халат и спустился в гостиную.

- Что-то стряслось? - поинтересовался я на ходу.

- Вы оказались правы, - выдохнул Лаврентий Филиппович.

- Что с Нелли? - встревожился я.

- К счастью, обошлось без жертв, - сказал он в ответ.

- Ее пытались убить?

- Так точно!

- Радевич?

Лаврентий Филиппович замотал головой и сказал:

- Какой-то бродяга.

- Что еще за бродяга?

- Имени своего не называет, - ответил Медведев и уточнил:

- Мерзавец забрался в спальню Орловой через окно.

- И где он сейчас находится? - осведомился я, томимый предчувствием удачи, которая, грезилось мне, наконец обернулась ко мне лицом.

- В управе, - ответил надзиратель. - Если хотите пообщаться, милости просим. Эта скотина ранила одного из моих людей!

- Пообщаемся пренеприменно! - заверил я его. - Только позвольте переодеться!

- Поторопитесь, - настоятельно попросил Лаврентий Филиппович.

Я себя долго ждать не заставил и через полчаса, в сопровожденнии Медведева и Кинрю, мчался в управу в казенном экипаже.

На месте разбойника первым признал Кинрю:

- Да это же барский кучер! Он вас, Яков Андреевич, едва не зашиб в Полторацком переулке, когда вы подхватили свою простуду. Я же говорил, что запомню его в лицо! - глаза японца зажглись азартом. - Он мне еще по дороге в имение встретился. Помните, я вам об этом докладывал?

Я согласно кивнул.

- Ну, здравствуй, Евсей! - поприветствовал я его. От звука своего имени он вздрогнул, будто его кнутом ударили. Тогда я понял, что у Елены Николаевны Орловой прекрасная память на имена.

- Здорово, барин! - ответил он. - Чего тебе надо-то? поинтересовался Евсей не особенно любезно.

- Узнать, где прячется господин Радевич.

- Эко загнул, - присвистнул кучер. - С чего это ты взял, что я тебе своего барина задешево продам?

- А я тебе, Евсей, и не говорил, что задешево.

Кучер немного оживился, прикусил губу и сказал, посмеиваясь:

- Покупаешь - платишь, а продашь - заплачешь!

- Да не бойся ты, слез лить не будешь, - заверил я.

В конечном итоге мы условились с ним, что он проводит нас в охотничий домик, за что я обещал ему временную свободу и свое заступничество на суде после того, как он поможет нам отыскать сокровища, запрятанные Радевичем. По его словам, Родион Михайлович тоже собирался в свое поместье, однако места, где барин скрывался в Петербурге, так и не назвал. Евсей мне не особенно верил, но положение у него было безвыходное.

Сложнее всего было уломать Медведева отпустить лиходея на свободу. Он ему никак своего человека простить не мог, но все-таки поддался на мои уговоры после того, как я пообещал ему существенное денежное вознаграждение.

В этот же день мы выехали в Оршу, и все было бы прекрасно, если бы Евсея не угораздило сбежать от нас по дороге. Это случилось как раз на постоялом дворе, когда Кинрю пошел договариваться с хозяином, а я остался с Евсеем наедине. Толкнув меня в больное плечо, извозчик выскочил из экипажа. Я было бросился за ним следом, но мне преградила дорогу какая-то тяжело груженая телега, и кучер затерялся в толпе. Я стыдился Кинрю, который, однако, сказал, что невелика потеря. Говоря откровенно, слова его меня мало утешили, но делать было нечего, и я смирился с тем, что произошло.

Наконец мы приехали в Студенку, и надо было решать, что делать дальше. В том, что Демьян в имение нас не пустит, сомнений не оставалось. А вот Родион Радевич вполне мог находиться в усадьбе, и это меня нервировало. Быть от него буквально в каком-то десятке саженей и ничего не предпринимать!

Какой-то мальчишка помог нам отыскать сельского старосту, к которому я и обратился за помощью, представив ему бумагу от оберкоменданта, к которому я все-таки заехал в Борисове и лично засвидетельствовал свое почтение.

Староста долго рассматривал бумагу, чесал в затылке и, наконец, порекомендовал одного из крестьян в качестве проводника.

- Ивашка, - велел он пареньку лет пятнадцати. - Сбегай-ка к Поликарпу и кликни его сюда!

Поликарп оказался здоровущим мужиком с окладистой бородой, одет он был в длинный темно-коричневоый кафтан. Я показал ему империал, золотую монету достоинством в десять рублей. И за такую щедрую плату он согласился провести нас к охотничьему домику в лесу.

Путь оказался долгим и утомительным, но никто из нас по дороге не обронил ни слова. Наконец, на самой опушке, замаячила крыша небольшого деревянного дома.

Отпустив с богом проводника - Кинрю поклялся, что запомнил обратный путь - мы приблизились к домику, который при ближайшем рассмотрении оказался заброшенной лачугой. На двери висел амбарный замок, который Кинрю сбил топором, позаимствованный на этот случай у старосты.

Я толкнул разбухшую дверь, она никак не хотела открываться, но все-таки поддалась, когда Кинрю пришел мне на помощь. Из дома повеяло удушливо-кисловатым запахом. Я зажег фонарь и прошел в небольшую комнату, которая озарилась неярким матовым светом. Окна в лачуге были завешаны желтыми занавесками не первой свежести. Однако обставлена она была не плохо, но, как видно, давно, так как вся мебель была покрыта слоем вековой пыли, деревянный пол провалился и местами покрылся плесенью. Я посмотрел на потолок, было заметно, что крыша в лачуге неоднократно протекала. На стене висело охотничье ружье.

- Яков Андреевич! - позвал Кинрю из сеней.

Я откликнулся:

- Что-то случилось?

- Идите скорей сюда!

Я послушался и послушно вернулся в сени.

- Помогите мне сдвинуть этот шкаф, - попросил японец. Сначала я не понял зачем, но, проследив за взглядом Кинрю, заметил, что шкаф прикрывает крышку от погреба. Общими усилиями мы его передвинули, открыли непреподъемную крышку и по трухлявой лестнице, готовой вот-вот рассыпаться, спустились вниз.

- Ух ты! - воскликнул Кинрю. Весь пол был заложен заплесневевшими дубовымы бочонками.

- Кажется, в этот раз успели вовремя, - пробормотал я еле слышно.

Кинрю с трудом приподнял бочонок.

- Тяжелый, - заметил он. Я посветил на дно и сумел прочесть на нем выжженные буквы HS и цифру XXX.

Я заключил:

- Монеты, вероятно, голландские.

- Неужели тридцать тысяч? - охнул Кинрю.

- Похоже.

Японец без особых усилий вскрыл бочонок, на землю посыпались серебряные монеты. Я проверил и другие бочонки, которые также были полными.

- Как же нам отсюда все вывезти?

- Попросим подводы из Борисова - ответил я растерявшемуся Кинрю.

- А если за это время сюда Радович заявится?

- Вполне возможно, - заметил я. - Придется все-таки обратиться к местному старосте. Только действовать надо в строжайшей секретности.

- К старосте вы поедете, - решительно заявил Кинрю. - А я пока здесь покараулю.

Я попробовал было протестовать, но мой золотой дракон меня убедил. У него на самом деле было больше сил, чтобы справиться с Радевичем и его подручными. Он на всякий случай проверил свой пистолет. И тут я вспомнил, что мы еще не осмотрели комнату.

- Вдруг найдем что-нибудь еще?

Кинрю согласился с моими доводами, и мы вернулись в единственную комнату охотничьего домика. Я с фонарем начал осматривать пол. Частично он был покрыт недорогим истертым ковром. Мне показалось, что одна из досок под ним заметно выступает. Я попросил Кинрю помочь мне его свернуть. После чего я склонился над выступающей доской и рассмотрел на ней огромное бурое пятно. Мне вспомнилось предсказание Миры и собственные подозрения относительно австрийского офицера.

- Кровь? - догадался японец.

- Похоже на то.

С помощью все того же топора, который Кинрю повсюду таскал с собой, мы приподняли пару досок. От зрелища, которое предстало моим глазам, меня затошнило. Это были истлевшие, обглоданные крысами кости. И череп скелета совсем не походил на тот, что я нередко видел на алтаре.

- Еще одно убийство, - сердито сказал Кинрю. -По-видимому, покойный был военным, - добавил он.

- Это кости офицера Бришера, - сказал я, указав на остатки австрийской формы.

- Видимо, его тело и обнаружила графиня, когда приезжала навестить Радевича, - предположил Кинрю.

- Ты полагаешь, она могла вскрыть эти доски? - засомневался я.

- Я думаю, что Радевич настолько обнаглел, что не потрудился припрятать тело, а Татьяна набрела на домик случайно. Возможно, заблудилась в лесу. Замок, конечно, оказался ей не под силу, но она вполне могла проскользнуть сюда и через окно. Радевич каким-то образом заставил ее молчать об увиденном. И только после этого перепрятал кости.

- А почему именно здесь? Не легче было бы избавиться от трупа, закопав его где-нибудь в лесу или скинув в реку?

Японец пожал плечами:

- Иногда логика преступника необъяснима, - и предположил:

- Возможно, он торопился.

- А мне кажется, - сказал я в ответ, - что она просто случайно подслушала разговор, не предназначенный для ее ушей, и устроила по наивности сцену Родиону, которая впоследствии ей и стоила жизни.

- Может, и так, - согласился японец. Внезапно его лицо изменилось, он схватился за указательный палец и закружился по комнате.

- Да что с тобой? - изумился я.

- Кажется, я потерял кольцо, - ответил Кинрю, остановившись. - Пойду поищу его на дороге.

- Далеко не уходи, - попросил я его.

- Конечно, - он не стал возражать. - Вернусь минут через десять, а вы пока отдохните. До Студенки-то путь неблизкий. Если не найду, что ж теперь, - японец махнул рукой. - Видно, ничего не поделаешь.

Я стряхнул с кресла пыль, последовал совету Кинрю и слегка задремал. Однако мой сон прервал конский топот под окнами. Вскочив с кресла я бросился к стене за ружьем, так как поступил безрассудно, отдав пистолет Кинрю, полагая, что в лесу он может подвергнуться большей опасности, чем я под крышей этого дома.

В ту же секунду на пороге появился Радевич, за ним сбежавший проходимец Евсей и угрюмый Демьян Ермолаевич. Я нажал на курок, но ружье, к моему несчастию, оказалось незаряженным.

- Здравствуйте, Яков Андреевич, - губы Демьяна скривились в отталкивающей улыбке.

- Радевич, - сказал Родион Михайлович. - Очень приятно познакомиться, - он снял шляпу.

Кучер Евсей молча нацелил в мою сторону пистолет. Демьян Ермолаевич освободил меня от ружья, приговаривая:

- Поранитесь еще, - словно это имело какое-то значение. Я не сколько не сомневался, что Радевич на этот раз собирается избавиться от меня раз и навсегда.

Я попробовал сопротивляться, но получил удар прикладом по голове. Пока Евсей держал меня на мушке, Радевич с Демьяном связали меня и усадили в кресло.

- Пойду проверю, все ли на месте, - сказал Демьян Ермолаевич, покосившись в мою сторону с нескрываемой ненавистью, видимо, он мне никак Вареньку простить не мог, и вышел в сени.

- Ну что, Яков Андреевич, обнаружили, наконец, то, что искали? усмехнулся Радевич. Почему-то мне было совсем не страшно. Наверное, действовал Мирин талисман, или я все-таки проникся последней Соломоновой заповедью. Хотя, если говорить откровенно, больше надеялся на Кинрю.

- Обнаружил.

- Боитесь теперь, наверное? - Родион Михайлович пристально меня разглядывал. - Если не секрет, и что вы ко мне привязались?

- Секрет, - ответил я. - Но я вам его открою, если вы мне расскажите, как было дело с французской казной, и зачем вы убили графиню Татьяну!

Радевич задумался.

- Была - не была! - он махнул рукой. - Все равно вам отсюда живым уже не выйти!

- А где японец? - поинтересовался Евсей.

Я ответил и глазом не моргнув:

- Остался в Борисове у городничего.

- Вот и отлично, - обрадовался Радевич.

- Так вы будете рассказывать или нет? - торопил я его.

- Австриец Бришер, - начал Радевич, кивнув в сторону развороченного пола. - Я вижу, вам с ним уже удалось познакомиться. Так вот, он видел, как тонули повозки с деньгами, и одну из них ему удалось спасти. Он поделился со мною этим секретом, так как ему была нужна помощь, чтобы достать со дна реки остальные. За ними мы вернулись чуть позже, незадолго до того, как сюда приехал советник Коротков со своей поисковой экспедицией.

- И где же вы их спрятали? - поинтересовался я.

- Повозки разобрали на доски, а бочонки закопали вблизи усадьбы, а затем перевезли их сюда. Отсюда я и брал их по мере надобности.

- И переводили деньги в Лондон?

- Вам и об этом уже известно? - восхищенно удивился Радевич.

Я кивнул, это движение отдалось довольно острой болью в затылке.

Радевич продолжил:

- Бришер захотел слишком большую долю, поэтому нам и пришлось его устранить. Татьяну я убивать не хотел, но она сама виновата. - Радевич развел руками. - Девушка подслушала мой разговор с Демьяном, он что-то там упомянул о Бришере, а потом закатила мне скандал, убийцей назвала, хорошо хоть, слуги не слышали. Насилу успокоил, пришлось пообещать, что все объясню при первой возможности, что дело государственной важности и все-такое. Она, дурочка, и поверила, -цинично добавил он.

- И как же вы выманили ее из под родительского крова? - осведомился я, в принципе, уже зная наперед, что ответит убийца.

- Посредством горничной, мадемуазель Камиллы, - сказал Радевич. - Она и раньше нередко передавала барышне записочки от меня. За щедрую плату, разумеется. Я с людьми не скуплюсь, - заявил он самодовольно. - Правда, Евсей?

Кучер поддакнул.

- Но ей не повезло, - снова заговорил Радевич. - В это дело вмешались вы. Я ожидал ее под окнами, как раз, чтобы расплатиться, когда впервые увидел вас. Тогда я еще ничего не заподозрил. Но, встретив вас следующий раз у дома Нелли, подумал, что это не случайно. Тогда я и начал присматриваться к вашей персоне и на всякий случай заставил Камиллу молчать более надежным способом. Я же и попросил Евсея вас припугнуть, чтобы вы, наконец, оставили меня в покое. Но вы все не унимались и даже прикатили ко мне в поместье. Я же как раз приехал, чтобы перевезти бочонки, так как мне срочно понадобились деньги. А вас угораздило выйти на прогулку именно в ту ночь, когда мы с Демьяном заметали следы. Пришлось вас немного ранить. Я ведь должен был избавиться от пустых бочонков, которые вы помешали закопать Демьяну.

- Почему вы оставили меня в живых?

- За мной и так одно время следила полиция. Зачем привлекать излишнее внимание к своей персо...?

В этот момент в лесу раздался выстрел.

"Кинрю, - сразу подумал я. - Вероятно, Демьян зачем-то вышел из дома.

Евсей и Радевич выбежали из дома. Я попытался освободиться от своих тенет, но моя попытка не увенчалась успехом. Связали меня на совесть.

Послышался еще один выстрел и шум падающего тела. Потом что-то загрохотало и кто-то снова выстрелил. Затем в комнату вбежал запыхавшийся Кинрю с пистолетами в обеих руках. Я решил, что Евсею уже не придется отправляться на катаргу.

- Что с извозчиком? - все-таки осведомился я.

Кинрю ответил:

- Он отправился в страну теней, - и бросился освобождать меня от веревок.

- А Радевич?

- Не знаю, по-моему, я его ранил, - он быстро орудовал своим кольцом со спицей, распутывая узлы. - Демьяна я запер в погребе, - добавил он, возвращая мне мой пистолет, свой он позаимствовал у покойного Евсея.

В этот момент в комнату ввалился, раненый в колено, Радевич. Все решалось в какие-то доли секунды. Он целился в меня, но я успел выстрелить первым. Радевич свалился замертво.

- Отличный выстрел! - изрек Кинрю.

Потом мы спустились в погреб, выволокли оттуда Демьяна, который не переставал упираться ни на минуту, связали его и погрузили в экипаж Радевича, туда же мы сгрузили остатки наполеоновской казны.

- Что будем делать с трупами? - осведомился Кинрю.

На этот счет у меня имелась одна дельная мысль, и я поделился ею с Кинрю, который меня одобрил.

Радевич привез с собой керосин, чтобы пджечь лачугу и тем самым избавиться от моего трупа, так как знал от Евсея, что я направляюсь в охотничий домик, и не собирался оставлять меня в живых. Так почему бы не позаимствовать его идею?

Домик со страшным треском занялся пламенем. Мы не стали дожидаться, пока обрушиться кровля и тронулись в путь. Но Демьяну Ермолаевичу не было суждено прибыть в Борисов живым. По дороге он попытался бежать и на полном ходу вывалился из кареты. Двумя днями позже он был опознан как бегдый каторжник местной полицией. Я подозревал, что именно его и разыскивал оберкомендант Борисова, когда встречался с Кинрю.

Я собственноручно доставил бочонки с наполеоновской казной Ивану Сергеевичу Кутузову, из который он и выплатил мне вознаграждение, оплатив, разумеется, все случившиеся в этом деле расходы.

Аллан Рид перевел из Англии, в пользу Ордена, все деньги Радевича. Был ли в курсе этого император Александр, мне так доподленно и не довелось узнать. Зато мне стало известно, что имение Радевича перешло в государственную собственность.

Рябинин все еще продолжал питать какие-то надежды на Мирину благосклонность, которой, все-таки, льстило его внимание.

И только Кинрю остался несчастным в этой истории, потому как Варвара Николаевна его решительно отвергла. Он ездил к ней в Михайловский замок, но она отказалась с ним разговаривать и предпочла обратиться к поискам веры истинной, сдружившись с баронессой Буксгевден и став ее правой рукой, что так и не удалось, когда-то в прошлом, Божене Феликсовне, ибо mon frere обладала нравом совсем отличным от Варенькиного.

Кинрю понемногу успокоился, верный заветам своего самурайского кодекса. Но иной раз золотой дракон брал в руки простенький медальон, и тогда мне доводилось видеть его печальным, чего раньше с японцем никогда не случалось.

***

Дмитрий Михайлович перевернул страницу, оторвал свой взгляд от тетрадки и только сейчас заметил, что за окнами забрезжил рассвет.

- Неужели все это правда? - прошептал он вслух и осмотрелся по сторонам. Этнограф по-прежнему находился в, обтянутых шелком, стенах музея, но окружающие его предметы виделись ему совершенно иначе.

Дмитрий Михайлович открыл дневник на другой странице, намереваясь продолжить чтение, но усталость, все-таки, сморила его, и он уснул на диванчике Якова Андреевича Кольцова.

Со шкафа ему таинственно улыбался индийский верховный бог.