«Биосфера и импульсы сознания»

Лев Николаевич Гумилев Биосфера и импульсы сознания

География издавна включала в сферу своего изучения взаимоотношения людей с природной средой, и каждая эпоха, начиная с античности, давала посильные объяснения разнообразию ландшафтов как девственных, так и преобразованных человеком. В XX в. эта проблема приобрела еще большую актуальность в связи с необходимостью охраны природы. Поэтому вопрос о механизме взаимодействия социосферы и техносферы с природной средой оказался особенно важным[1].

Но что же такое сам этнос? Это тот или иной коллектив людей (динамическая система), противопоставляющий себя всем прочим аналогичным коллективам («мы» и «не мы»), имеющий свою особую внутреннюю структуру и оригинальный стереотип поведения; то и другое подвижно, т.е. является одной из фаз этногенеза, процесса возникновения и исчезновения этнических систем в историческом времени. «Историю... можно разделить на историю природы и историю людей, – писал К. Маркс. – Однако обе эти стороны неразрывно связаны; до тех пор пока существуют люди, история природы и история людей взаимно обусловливают друг друга»[2]. Именно этносы являются феноменами, в коих осуществляется взаимодействие природной среды с производственной деятельностью, со всей материальной и духовной культурой людей. Подчеркнем, что было бы неверно называть этнос популяцией (которая представляет собой скопление особей одного вида в одном регионе), так как без социальной структуры, уровня техники и культурной традиции этнос существовать не может. А эти обязательные условия существования отграничивают этносы друг от друга. Так, две популяции в одном ареале сливаются воедино, а два этноса существуют веками, часто без столкновений, путем взаимоизоляции, достигаемой нормализацией брачных законов и обычаев. Итак, этнос – явление не биологическое и не социальное, а маргинальное, т.е. лежащее на границе социосферы и биосферы. Поэтому очевидно, что в процессе этногенеза соприсутствуют социальные и биологические компоненты, проявляющиеся в самой этнической истории. Задача лишь в том, чтобы установить характер этого взаимодействия.

Важную роль здесь, на наш взгляд, может сыграть предложенный нами ранее такой этногенный признак, как пассионарность – способность людей к повышенной активности, кроющийся в их психологии, но генерирующий антропогенные ландшафты, ставшие ныне объектом изучения географии. Пассионарность – это характерологическая доминанта, это непреоборимое внутреннее стремление (осознанное или чаще неосознанное) к деятельности, направленной на осуществление какой-либо цели, причем достижение этой цели, как правило, иллюзорной, представляется данному лицу ценнее даже собственной жизни. Пассионарность отдельного человека может сопрягаться с любыми способностями – высокими, средними, малыми; она не зависит от внешних воздействий или ландшафтных условий, являясь чертой конституции данного человека. Она не имеет отношения к этническим нормам, одинаково легко порождая подвиги и преступления, творчество и разрушения, благо и зло, исключая только равнодушие; и она не делает человека «героем», ведущим «толпу», ибо большинство пассионариев находится именно в составе «толпы», определяя ее потентность и степень активности на тот или иной момент. Пассионарность – это эффект энергии живого вещества биосферы, описанной В. И. Вернадским, проявляющийся в психике людей. Пассионарность не возникает от тех или иных ландшафтных условий. Она возникает как новый признак, т.е. при изменении генотипа. Это явление хорошо известно и называется мутацией. Устраняется пассионарность естественным отбором как всякий экстремальный признак. Это позволяет сопоставить, разумеется метафорически, процесс этногенеза с явлением сукцессии, когда после какой-либо катастрофы, например лесного пожара, происходит постепенное восстановление прежней растительности через ряд промежуточных форм. Так и здесь. Этнос возвращается к гомеостазу, оставив после себя памятники культуры. В последнем основное отличие этногенеза от натуральных сукцессий.

Попытки прямых сопоставлений географических условий и этнических феноменов делались неоднократно – от Сыма Цяня и Ибн Халдуна до Ф. Ратцеля и Э. Хантингтона. Однако только учения В. И. Вернадского о биосфере и системный подход Л. Берталанфи в интерпретации А. А. Малиновского удовлетворяют в известной мере современных исследователей.

Сделать это не так просто, так как приходится изучать все многообразие жизнедеятельности людей, не только их язык или культуру[3], но и способ общественного производства, потребления, формы повседневного общения и т.д.

Вряд ли можно изучать этнографию, скажем, эскимосов, ограничившись лишь грамматическими формами глагола или их представлениями о злобных духах моря и тундры и игнорируя их способ охоты на морского зверя. Вряд ли можно описать индусов, не упомянув, как они обрабатывают рисовые поля, зато подробно изложив теорию кармы и перевоплощения душ. Характер трудовых процессов, потребление, войны, создание государства или падение его – такие же объекты этнографического исследования, как свадебные обряды или ритуальные церемонии. А изучение народов на определенных стадиях их развития в процессе сравнения и противопоставления каждого из них соседям немыслимо без учета географической среды.

Естественно, географическая среда не определяет движения общественных явлений. Однако она оказывает существенное влияние на жизнь людей, ибо способствует замедлению или ускорению развития отдельных этнических общностей.

Во всех исторических процессах – от микрокосма (жизнь одной особи) до макрокосма (развитие человечества в целом) – общественная и природные формы движения материи соприсутствуют и взаимодействуют подчас столь причудливо, что иногда трудно уловить характер связи. Это особенно относится к мезокосму, в котором обнаруживается феномен, представляющий собой процесс становления этноса от момента возникновения до исчезновения или перехода в состояние гомеостаза, т.е. этногенез. Однако это не значит, что этнос – продукт случайного сочетания биогеографических и социальных факторов, поскольку этнос имеет в своей основе элементарную схему: подъем, расцвет, инерционную фазу и распад.

Этногенез можно рассматривать в разных ракурсах. Социально-политический аспект позволяет выделить фазы исторического становления, исторического существования и исторического упадка с последующим пережиточным или реликтовым прозябанием[4]. Аналогичное деление получается при исследовании воздействия этноса на окружающий его ландшафт[5] и при этнографическом изучении способов отсчета времени[6]. Выраженная графически (если отложить на абсциссе время), кривая этнического развития являла бы собой не плавную синусоиду или циклоиду, а неправильную кривую, резко поднимающуюся в начальных фазах до краткого перегиба. Затем идет длинный плавный спад, который прекращается, когда процесс либо естественно затухает, либо насильственно обрывается.

В географическом аспекте этнос в момент возникновения представляет собой группу сходных особей, которая приспособила определенный ландшафтный регион к своим потребностям и одновременно сама приспособилась к нему. Для поддержания достигнутого этноландшафтного равновесия необходимо, чтобы потомки повторяли деяния предков, хотя бы по отношению к окружающей их природе. В исторической науке это называется традицией. Ее можно рассматривать и в социальном аспекте как нечто застойное, консервативное, и в биологическом. Генетик М. Е. Лобашов, например, открыл это же явление у животных и назвал его «сигнальной наследственностью»[7].

Но момент рождения краток. Появившийся на свет коллектив должен немедленно сложиться в систему с разделением функций между членами, иначе его уничтожат соседи. Для самосохранения он быстро вырабатывает социальные институты, характер которых в каждом отдельном случае обусловлен обстоятельствами места (географическая и этнографическая среда) и времени (стадия развития человечества). Именно потребность в самоутверждении обеспечивает быстрый рост системы. Силы же для развития ее черпаются в повышенной активности, или пассионарности, популяции. Рост системы создает инерцию развития, медленно теряющуюся от сопротивления среды, вследствие чего нисходящая ветвь кривой значительно длиннее. Даже при снижении жизнедеятельности этноса ниже оптимума социальные институты продолжают существовать, иногда переживая создавший их этнос. Так, римское право прижилось в Западной Европе, хотя античный Рим и гордая Византия превратились в воспоминание.

Но если на абсциссе отложено время, то на ординате – та форма энергии, которая стимулирует процессы этногенеза, т.е. пассионарность. При этом надо помнить, что максимум пассионарности, равно как и минимум ее, отнюдь не благоприятствует процветанию жизни и культуры. Пассионарный «перегрев» ведет к жестоким кровопролитиям как внутри этнической или суперэтнической системы, так и на границах ее, в регионах контактов одних народов с другими, часто при полной инертности и вялости массы населения. Когда уровень пассионарности приближается к нулю, теряется сопротивляемость окружению, этническому и природному, что всегда является кратчайшим путем к гибели. Пассионарность присутствует во всех этногенетических процессах, и это создает возможность этнологических сопоставлений в глобальном масштабе.

Такая непривычная для нас кривая проявления пассионарности, равно не похожая ни на линию прогресса производительных сил – экспоненту, ни на повторяющуюся циклоидную кривую биологического развития, видимо, получается в результате инерции, возникающей время от времени вследствие «толчков» – мутаций, вернее микромутаций, отражающихся на стереотипе поведения, но не влияющих на генотип.

Как правило, мутация почти никогда не затрагивает всей популяции в определенном ареале. Мутируют только отдельные, относительно немногочисленные особи, но этого может оказаться достаточно для того, чтобы возник новый тип людей, в нашем случае консорция, которая при благоприятном стечении обстоятельств вырастает в этнос. Пассионарность членов консорции – обязательное условие такого перерастания. В этом механизме – биологический смысл этногенеза, но он не подменяет и не исключает социального смысла[8].

Как известно, деятельность человека на поверхности планеты, по размерам приравниваемая к геологическим переворотам малого масштаба, была не всегда благотворна. Антропогенные воздействия иной раз превращали болота в Эдем, в другой же раз райские места – в пустыни. И в обоих случаях для таких работ требовалась не та энергия, которая необходима для метаболизма и размножения с обязательным воспитанием потомства, а избыточная, не сохраняющая особь или популяцию, а толкающая на самопожертвование, которое почему-то иногда предпочитается самосохранению. Однако как бы редко ни наблюдалось это явление, только оно ведет к изменению лика Земли, а ныне даже состава атмосферы. Вот почему пассионарность можно причислить к природным факторам биосферы, которая, как известно, весьма лабильна, что усиливает ее воздействия на людей, не успевающих реадаптироваться. А люди, в свою очередь, воздействуют на беззащитные биоценозы с помощью техники, созданной при становлении человека и накапливающейся в течение тысячелетий. Таков импульс пассионарности.

Направление воздействий определяется не слепой геобиохимической энергией, описанной В. И. Вернадским, а уровнем социального развития, которое бывает либо прогрессивным, либо застойным. Любой общественный строй характеризуется тем или иным способом производства, причем смена его касается своей Ойкумены и часто происходит внутри одного и того же этноса, тогда как этносы оригинальны и неповторимы. Следовательно, для сравнения их друг с другом необходим иной инвариант и другая шкала.

Подавляющее число поступков, совершаемых людьми, несомненно, диктуется инстинктом самосохранения – либо личного, либо видового. Последнее проявляется в стремлении к размножению и воспитанию потомства.

Однако пассионарность имеет обратный вектор, ибо заставляет людей жертвовать собой и своим потомством, которое либо не рождается, либо находится в полном небрежении из-за иллюзорных вожделений: честолюбия, тщеславия, гордости, алчности, ревности и прочих страстей. Следовательно, мы можем рассматривать пассионарность как «антиинстинкт» т.е. импульс, имеющий знак, противоположный инстинкту самосохранения. А поскольку нет и не может быть этноса, не связанного с первичным взрывом пассионарности, то она является соизмеримой для всех этносов величиной.

Следовательно, все этносы мы можем классифицировать по степени возрастания и падения пассионарного напряжения этнического поля. Наличие флуктуаций несколько осложняет этот принцип, но не слишком, потому что схема – быстрый подъем пассионарности и медленная его утрата – действительная для всех известных нам этносов. Это не может быть случайностью. Потому пусковой момент этногенеза мы можем считать подобием толчка, сообщившего этнической системе инерцию, утрачиваемую при сопротивлении среды.

Как инстинктивные, так и пассионарные импульсы лежат в эмоциональной сфере. Но ведь психическая деятельность охватывает и сознание. Значит, в области сознания следует отыскать такое деление импульсов, которое можно было бы сопоставить с описанным выше. Иными словами, оно должно быть разбито на импульсы, направленные либо на сохранение жизни, либо на ее пожертвование во имя иллюзии. Для удобства отсчета обозначим жизнеутверждающие импульсы знаком плюс, а импульсы «жертвенные» – знаком минус. Тогда эти параметры можно развернуть в плоскостную проекцию, похожую на привычную систему Декартовых координат, причем отметим, что положительные – не значит «хорошие» или «полезные», а отрицательные – «плохие»; так, в физике катионы и анионы, а в химии кислоты и щелочи не имеют качественных оценок.

Вообще надо отметить, что только внутри общественного развития есть смысл противопоставлять прогресс застою и регрессу. Поиски осмысленной цели в дискретных процессах природы – неуместная телеология. Как горообразование в геологии ничем не «лучше» денудации, а зачатие и рождение -такие же акты жизни организма, как смерть, так и в этнических процессах отсутствует критерий лучшего. Однако это не значит, что в этногенезе нет системы, движения и даже развития, но главным определяющим его признаком, как в любом колебательном движении, является ритм и большая или меньшая напряженность.

Положительным импульсом сознания будет только безудержный эгоизм, требующий рассудка и воли для осуществления себя как цели. Под рассудком мы условимся понимать способность выбирать реакции при условиях, это допускающих, а под волей – способность совершать поступки согласно выбору. Следовательно, все чувственно-рефлекторные действия особей из этого разряда исключаются, равно как и поступки, совершенные по принуждению других людей или достаточно весомых обстоятельств. Но ведь внутреннее давление, диктуемое либо инстинктом, либо пассионарностью, также детерминирует поведение. Значит, и его надо исключить наряду с давлением этнического поля и традиций. Для «свободных» или «эгоистичных» импульсов остается небольшая, но строго очерченная область – та, где человек несет за свои поступки моральную и юридическую ответственность.

Тут мы опять сталкиваемся с невозможностью дать дефиницию, практически ненужную. Коллективный опыт человечества четко отличает вынужденные поступки от преступлений. Убийство при самозащите отличается от убийства с целью грабежа или мести, обольщение – от изнасилования и т.д. В середине XIX в. делались попытки отождествить такие поступки, но это было беспочвенное резонерство. В наше время очевидно, что сколь бы ни была разумна забота человека о себе, это не дает ему основания сознательно нарушать права соседей или коллектива.

«Разумному эгоизму» противостоит группа импульсов с обратным знаком. Она всем хорошо известна, как, впрочем, и пассионарность, но также никогда не выделялась в единый разряд. У всех людей имеется странное влечение к истине (стремление составить о предмете адекватное представление), к красоте (тому, что нравится без предвзятости) и к справедливости (соответствие морали и нравственности). Это влечение сильно варьирует в силе импульса и чаще всего ограничивается постоянно действующим «разумным эгоизмом». Но в ряде случаев оно оказывается более мощным и приводит особь к гибели не менее неуклонно, чем пассионарность. Оно как бы является аналогом пассионарности в сфере сознания и, следовательно, имеет тот же знак. Назовем его аттрактивностью (от лат. attractio – влечение).

Природа аттрактивности неясна, как, впрочем, и природа сознания, но соотношение его с инстинктивными импульсами самосохранения и с пассионарностью такое же, как соотношение двигателя и руля. Равным образом соотносится с ними «разумный эгоизм» – антипод аттрактивности. Но нужно ли такое сложное построение и для чего? В биологической природе инстинктивных импульсов можно не сомневаться. Как желание долго жить, так и тяга к воссозданию себя через потомство – биологический признак, свойственный человеку как виду. Но если так, то его величина, в смысле воздействия на поступки особи, в хронологических рамках определенного исторического периода должна быть стабильна. Это значит, что тяга к жизни у всех живущих, живших и тех людей, которые еще только будут жить, в каждом отдельном случае одна и та же. На первый взгляд, это противоречит наблюдаемой действительности.

В самом деле, есть сколько угодно людей, не ценящих жизнь: разве мало случаев самоубийства; бывает, что родители бросают детей на произвол судьбы, а иной раз и убивают. И это наряду с дезертирами, уклоняющимися от войны; с теми, кто ради спасения жизни терпит оскорбления; родителями, отдающими жизнь за детей, часто недостойных и неблагодарных. Огромный разброс данных! Кажется, что системы в сумме наблюдаемых явлений нет.

Не напоминает ли все это представление древних о том, что тяжелые тела падают быстрее легких? Такие взгляды держались не одно столетие. Ведь только в XVII в. опыт Галилея показал, что сила тяжести равно действует на пушинку и ядро, а разница в скорости падения зависит от постороннего явления – сопротивления воздушной среды. С тем же самым мы сталкиваемся и в нашей проблеме.

А что же происходит в случае, если пассионарное напряжение выше инстинктивного? Тогда появляются конкистадоры и землепроходцы, поэты и ересиархи или, наконец, инициативные фигуры вроде Цезаря и Наполеона. Как правило, таких людей немного, но их энергия позволяет им развивать или стимулировать активную деятельность, фиксируемую везде, где есть история. Сравнительное изучение напряженности и массовости событий дает определение величины пассионарного напряжения в первом приближении.

Ту же последовательность мы наблюдаем в сознательных импульсах. «Разумный эгоизм», т.е. принцип «все для меня», в лимите имеет стабильную величину. Но он умеряется аттрактивностью, которая либо меньше единицы (за которую мы принимаем импульс себялюбия), либо равна ей, либо больше ее. В последнем случае это писатели и художники, бросающие карьеру ради искусства, ученые, подобно Дж. Бруно отстаивающие справедливость с риском для жизни, короче говоря – тип Дон Кихота в разных концентрациях. Реальное, поддающееся наблюдению поведение особи складывается из двух постоянных и двух переменных величин. Следовательно, только последние и определяют разнообразие поведенческих категорий.

Собственно говоря, все описанные импульсы подходят под принятое в физиологии определение «доминанта». Для нашей задачи необходимо выделить несколько определенных доминант, оставив без внимания остальные, например libido (половой инстинкт), как не имеющие значения для нашей темы. И еще важнее установить векторность избранных доминант, что позволяет уловить их взаимоотношения.

Для изучения психологии отдельной особи предлагаемая точка зрения и система отсчета дают очень мало. Поскольку уровень пассионарности является прирожденным признаком, то соотношение величин не меняется. Что же касается аттрактивности, то она меняется под воздействием других людей: учителей, друзей, учеников, и, значит, изменчивость ее является свойством коллектива, а не особи. Зато при изучении этногенеза принцип предложенной концепции весьма удобен, хотя при настоящем уровне знаний и возможностей результаты могут быть выражены в условных соотношениях. Получение числовых данных – пока за пределами наших возможностей. Но даже то, что есть, уже весьма полезно для анализа.

Мы хорошо знаем, что все этносы проходят ряд фаз эволюции, который в идеале или в схеме единообразен. Многочисленные уклонения от схемы, например обрывы развития или смещения за счет посторонних вмешательств, легко учесть и исключить из рассмотрения основной закономерности. Столь же легко их потом учесть при синтезе, т.е. восстановлении действительной истории народа.

Как уже неоднократно отмечалось, сознательная деятельность людей играет не меньшую роль в исторических процессах, чем инстинктивно-эмоциональная, но характер их принципиально отличен. Бескорыстное стремление к истине порождает научные открытия, которые определяют возможность технических усовершенствований и тем самым создают предпосылки для роста производительных сил. Красота формирует психику и художника, и зрителя. Жажда справедливости стимулирует социальные переустройства. Короче говоря, «человеческий разум, который не является формой энергии, а производит действия, как будто ей отвечающие»[9], становится импульсом явления, именуемого прогрессом, и, следовательно, связан с общественной формой движения материи. Связь этих двух форм движения материи, которые соприсутствуют в каждом историческом событии, большом или малом, очевидна. Согласно В. И. Вернадскому, «эволюция видов, приводящая к созданию форм жизни, устойчивых в биосфере» (второй биохимический принцип), и, следовательно, направленное (прогрессивное) развитие – это явление планетарное[10]. Геохимик-философ Ю. П. Трусов уточняет это положение, утверждая, что «по отношению к породившему его органическому миру общество имеет не только черты преемственности, но и глубокие, принципиально новые черты, которые выделяют его из всего биологического мира... Эти черты связаны прежде всего с разумом, познанием мира и социально организованным трудом»[11]. Такое различие и заставляет многих ученых выделить из биосферы особую область – ноосферу, т.е. сферу разума, продуктом которой является техника в самом широком смысле, включающем искусство, науку и литературу как кристаллизацию деятельности разума. Верно ли это?

Плоды рук человеческих имеют изначальное отличие от творений природы. Они выпадают из конверсии биоценоза, где идет постоянный обмен веществом и энергией, поддерживающий биоценозы как системные целостности. Человеческое творчество вырывает из природы частицы вещества и ввергает их в оковы форм. Камни превращаются в пирамиды или Парфенон, шерсть – в пиджаки, металл – в сабли и танки. А эти предметы сами по себе лишены саморазвития; они могут только разрушаться. На это принципиальное различие природы и техники в широком смысле обратил внимание С. В. Калесник. Однако не все, испытавшие на себе воздействие человека, «покинуло» природу[12]. Поле пшеницы, арык, стадо коров или домашняя кошка по-прежнему остаются в ней, несмотря на воздействие человека. Итак, антропосфера занимает промежуточное положение между мертвой техносферой и живой природой. Но коль скоро так, то они находятся в оппозиции. И тут уместно ввести поправку географа Ю. К. Ефремова к оценке ноосферы, которую он назвал «социосферой»[13].

Но так ли уж разумна «сфера разума»? Ведь она заменяет живые процессы, обогатившие нашу планету запасами конденсированной энергии, укрытой в почвах и осадочных породах, в каменном угле и нефти. Былая жизнь микроорганизмов подарила нам кислородную атмосферу и озоновый слой, спасающий нас от убийственных космических излучений. Растения, покрывающие землю, – это фабрики фотосинтеза, перерабатывающие свет в живую материю. Животные – наши меньшие братья – регулируют биоценозы и сообщают им устойчивость.

А что дала нам ноосфера, даже если она действительно существует? От палеолита остались многочисленные кремневые отщепы и случайно оброненные скребки да рубила; от неолита – мусорные кучи на местах поселений. Античность представлена развалинами городов, а Средневековье – замков. Даже тогда, когда древние сооружения целиком доходят до нашего времени, как, например, пирамиды или Акрополь, это всегда инертные структуры, относительно медленно разрушающиеся. И вряд ли в наше время найдется человек, который бы предпочел видеть на месте лесов и степей груды отходов и бетонированные площадки. А ведь техника и ее продукты – это овеществление разума. Что же касается произведений гениальных поэтов или философов, то они остаются в памяти людей, не образуя никакой особой «сферы».

Рисунок. Казуальное взаимодействие истории людей и истории природы в процессах этногенеза.

Короче говоря, как бы ни относиться к идее существования ноосферы, полярность техники и жизни как та ковой неоспорима[14], но в наше время определилась ясная тенденция к снижению этого противоречия.

В концепции уделено так много внимания описанию пассионарности не потому, что автор придает ей значение решающего фактора. Учение о пассионарности привлечено лишь для того, чтобы заполнить пустоту, образовавшуюся при однобоком изучении этногенеза. Не замена учения о примате социального развития в истории, а дополнение его бесспорными данными естественных наук – вот цель теоретического введения, необходимого для исторического синтеза[15].

Теперь целесообразно показать соотношение между четырьмя главными группами причинных воздействий на этнические процессы. Две из них – высшего ранга, две – подчиненные. В общем виде это будет схема, но именно схема нужна для отделения случайного от закономерного, постоянно сопрягающихся в любой из исторических и географических дисциплин, ибо и те и другие изучают переменные величины, изменяющиеся во времени и воздействующие на этногенез.

Ясно, что главным фактором общественного развития является рост производительных сил, вследствие чего имеет место изменение производственных отношений, а тем самым и организации общества.

Другой фактор, определяющий не импульс, а ход процессов этногенеза, – географическая среда, игнорирование роли которой С. В. Калесник правильно назвал «географическим нигилизмом»[16]. Но и преувеличение значения географической среды, т.е. «географический детерминизм», не приводит к положительным результатам[17]. Это показал еще Г. В. Плеханов в полемике с А. Лабриолой, заметив, что «современных итальянцев (конца XIX в.) окружает та же естественная среда, в которой жили древние римляне, а между тем как мало похож темперамент современных нам данников Менелика на темперамент суровых покорителей Карфагена»[18]. Можно было бы возразить, что антропогенное воздействие в течение 2300 лет изменило ландшафт Италии, но тем не менее очевидно, что не замена буковых лесов лимонными рощами и зарослями маквиса привела итальянскую армию к поражению под Адуей.

Однако эти могучие факторы в сочетании определяют лишь «общее направление» социально-исторических процессов, но не «индивидуальную физиономию событий и некоторые частные их последствия»[19]. А именно такие мелочи часто ведут к созданию или разрушению консорций, иногда к сохранению или рассеиванию субэтносов, редко, но все-таки отражаются на Судьбах этносов, а в исключительных случаях могут оказать воздействие и на становление суперэтноса. Примеров таких исторических зигзагов, компенсирующихся на длинных отрезках истории, у Плеханова достаточно много, хотя взяты они исключительно из истории Европы. Аналогичные данные можно привести и из истории других народов[20].

Таким образом, можно выделить фактор низшего ранга, логику событий, где учитываются короткие цепочки причинно-следственных связей, сами по себе закономерные, но для процесса высшего ранга являющиеся случайностями. В свою очередь, эти краткие закономерности, постоянно обрываемые в ходе истории, зависят от случайностей второй степени и т.д.

Можно пренебречь этими вариациями при рассмотрении глобальных процессов, например при сменах формаций, но для этногенеза учет их необходим. И вот тут-то выплывает роль пассионарных взрывов и флуктуаций, так относящихся к становлению биосферы, как логика событий к общественной форме движения материи. Иными словами, роль пассионарности в этногенезе меньше 25%, но пренебрежение этой величиной дает заметную ошибку, смещающую результат.

До сих пор мы только описывали пассионарность как физиологический наследственный признак, связывающий личность человека с биосферой планеты. Таким образом, мы увидели, что история как наука дает возможность проследить некоторые закономерности явлений природы. Следовательно, история может быть полезна не только сама по себе, но и как вспомогательная естественнонаучная дисциплина. До сих пор она для этой цели не использовалась.

Да и сама биосфера – понятие отнюдь не биологическое, а географическое[21]. Так называется одна из оболочек Земли, в которую кроме живых организмов входят продукты их жизнедеятельности за все геологические периоды: свободный кислород воздуха и осадочные породы литосферы, включая метаморфические. Естественно, в процессе эволюции биосфера меняется весьма значительно, что не может не сказаться на жизни людей. Например, влияние ледниковых периодов на антропогенез не вызывает сомнений. Но и флуктуации меньшего значения, например, длительные засухи или наводнения оказывают воздействие на отдельные регионы, способствуя или препятствуя процветанию хозяйства населяющих их этносов. Разумеется, это не может повлиять на глобальный процесс общественного развития, величину, стоящую на порядок выше, но детали событий таким способом могут быть объяснены без внутренних противоречий и натяжек. Именно к числу подобных мелких, но существенных флуктаций относятся колебания пассионарного напряжения не отдельных людей, а этнических целостностей.

Итак, в наблюдаемой и доступной изучению истории мы видим сочетание социальных формообразующих закономерностей с энергетическими импульсами из недр биосферы. Последние выявляются лишь при соприкосновении с общественной формой движения материи, которая кристаллизует их в культурно-политические институты и памятники искусства. Это и есть постоянное взаимодействие истории природы и истории людей.

Примечания

1

Гумилев Л. Н. Этнос как явление //Доклады Геогр. об-ва СССР. 1967. Вып.З.

2

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 16.

3

Козлов В. И., Покшишевский В. В. Этнография и география //Советская этнография. 1973. No 1.

4

Гумилев Л. Н. Внутренняя закономерность этногенеза //Ландшафт н этнос. XIV. Вестник ЛГУ. 1973 (должно быть 1970), No 6.

5

Гумилев Л. Н. Об антропогенном факторе ландшафтообразования //Ландшафт н этнос. VII. Вестник ЛГУ, 1967, No 24.

6

Гумилев Л. Н. Этнос и категория времени //Доклады Геогр. об-ва СССР. Л., 1971. Вып. 15.

7

Лобашов М. Е. Сигнальная наследственность //В сб.: Исследования по генетике. Л., 1961. No 1.

8

Гумилев Л. Н. По поводу «единой» географии //Ландшафт и этнос. VI. Вестник ЛГУ. 1967. No 6.

9

Вернадский В. И. Химическое строение биосферы Земли и ее окружения. М., 1965. С. 272.

10

Вернадский В. И. Химическое строение биосферы Земли и ее окружения. М., 1965. С. 272.

11

Трусов Ю. П. Понятие о ноосфере //В сб.: Природа и общество. М.. 1968. С. 37-38.

12

Колесник С. В. Проблема географической среды //Вестник ЛГУ. 1968. No 12.

13

Ефремов Ю. К. Ландшафтная сфера нашей планеты //Природа. 1966. No 8.

14

Гумилев Л. Н. Этносфера как одна из оболочек Земли //В сб.: Вопросы физической географии и палеогеографии. Сер. Ученые записки ЛГУ. 1977. No 388. С. 24-32.

15

Оценки предлагаемого подхода см.: Вопросы философии. 1971. No 1. С. 158.

16

Колесник С. В. Общие географические закономерности Земли. М., 1970.

17

Исаченко А. Г. Детерминизм и индетерминизм в зарубежной географии // Вестник ЛГУ. 1971. No 24.

18

Плеханов Г. В. О материалистическом понимании истории //Соч. Т. VIII. М.; Л., 1923, С. 254-255.

19

Плеханов Г. В. К вопросу о роли личности в истории //Соч. Т. VIII. С. 294.

20

Гумилев Л. Н. Хунны в Китае. М., 1974.

21

Гумилев Л. Н. Изменения климата и миграции кочевников //Природа. 1972. No 4.

Оглавление