«Древняя Русь и ее соседи в системе международной торговли и натурального обмена»

Лев Николаевич Гумилев Древняя Русь и ее соседи в системе международной торговли и натурального обмена

Исторические аспекты экономической и социальной географии нуждаются в уточнениях. Так, в Древней Руси торговля была как меновая, так и международная, но смысл и содержание ее весьма отличались от привычных нам.

Меновая торговля между лесными славянами и степняками, пасшими скот неподалеку, проводилась постоянно самым мирным образом. Также шла торговля пряслицами из овручского шифера. Это не исключало постоянных войн, которые, однако, в XI-XII вв. проходили между половцами и печенегами или между радимичами и северянами, т. е. кочевники дрались с кочевниками, а земледельцы с земледельцами. Рассмотрение же причин этих “феодальных” войн в нашу сегодняшнюю задачу не входит.

Международная торговля, процветавшая на караванных путях от Китая до Испании, столь же мало походила на теперешнюю борьбу за рынки. Торговали исключительно предметами роскоши: шелком, мехами, воском, рабами – и покупателями были только богатые правители. В наше время такую торговлю назвали бы “валютными операциями”.

Эти купцы участия в войнах не принимали. Наоборот, платя пошлины, они пользовались покровительством всех королей, султанов, ханов и князей. Войны за рынки появились позже как явление, присущее капитализму.

Но коль скоро так, то напрашивается вывод, что средневековая торговля не имела значения для географического народоведения и потому нам не интересна. Это в корне неверно! Она очень сильно влияла на межэтнические контакты, но не просто, а осложненно. Иногда эта торговля вела к гибели народов, иногда – к их временным расцветам, иногда – к экономическим надломам. И в этом плане наиболее показательны ситуации, имевшие место в степном Причерноморье в домонгольский период, непосредственно связанные с судьбой нашей Родины и ее народов. На этом репрезентативном материале решить поставленную задачу о роли торговли относительно легко.

Повышенное внимание к русско-половецким коллизиям породило много частных концепций, более или менее остроумных и всегда противоречивых. Разбор их увел бы нас от этнологии в область историографии [11, с. 25-39]. Но это дает поводы для характеристик не славян и тюрок, а славистов и тюркологов, что не входит в задачи нашего исследования. Поэтому можно ограничиться анализом двух концепций: политологической и экономической. Первую сформулировал А. Е. Пресняков [17], тем самым предвосхитив теорию “вызова и ответа” А Тойнби [24, с. 570], вторую – Н. А. Рожков [18], продолжением взглядов коего явилась теория “торгового капитала” и борьбы за торговые пути М. Н. Покровского [15]. Эта сторона воззрений М. Н. Покровского не связана органически с другими его высказываниями, хотя и те и другие были отвергнуты в ходе дальнейших исследований [3, с. 112].

При объяснении крупных исторических явлений, например возникновения или исчезновения той или иной “цивилизации” (у нас ее называют “культура”), всегда возникает вопрос: “почему?” А. Тойнби отвергает все природные воздействия – биологические и географические – и предлагает свою оригинальную концепцию. “Человек достигает цивилизации не в результате высшего биологического дарования (наследственность) или географического окружения (имеются в виду легкие условия для жизни), но в качестве ответа на вызов в ситуации особой трудности, которая воодушевляет его сделать беспрецедентное усилие” [24, с. 570]. Поэтому одна из глав его труда названа “Достоинства несчастья”.

Что это за вызовы? Иногда плохие природные условия: болото вокруг Нила, тропический лес в Юкатане, море вокруг Эллады, а в России – снега и морозы. А может быть, причина расцвета Англии – лондонский туман? Об этом автор молчит.

Вторая группа вызовов – нападения иноземцев, что, по мнению А Тойнби, тоже стимулирует развитие цивилизаций, потому что их надо отражать. Как пример фигурирует Австрия, которая будто бы потому обогнала Баварию и Саксонию, что на нее напали в XVII в. турки. Но, как известно, турки напали сначала на Болгарию, Сербию, Венгрию, Византию, на что те ответили капитуляцией. А от Вены турок отогнали гусары Яна Собесского, которых турки в тот момент не вызывали. Пример не подтверждает концепцию, а противоречит ей.

Это длинное отступление вызвано тем, что А. Е. Пресняков независимо от А. Тойнби и ранее его (1907-1908 гг.) дал такое же объяснение расцвета Киевского княжества: угроза кочевников из южных степей вызвала создание в Киеве “военной княжеско-дружинной организации” [17, с. 1437]. Но за свое служение делу европейской культуры Киевщина “заплатила ранним надрывом своих сил...” [17, с. 145]. Еще один вариант концепций “извечной борьбы леса со степью”.

В интерпретации А. Е. Преснякова непонятно многое, если не все. Киев был захвачен не печенегами, а варягами, печенеги долгое время были союзниками Игоря и Святослава, трагическая смерть которого является эпизодом, заслуживающим отдельного исследования. И потом печенеги поддерживают Ярополка и Святополка против Владимира и Ярослава, т. е. участвуют в усобицах, не более. Нападение на Киев в 1036 г. связано со сменой религий, а в то время это означало смену политической ориентации.

Торки просят у Всеволода I союза и места для поселения. Половцы через месяц после случайной победы на р. Альте разбиты наголову Святославом Черниговским при Снови, причем 3000 русичей оказалось достаточно против 12 000 куманов. Война 1093-1116 гг. произошла по инициативе русских, а в XIII в. русские идут на Калку спасать половцев от монголов. С чего бы так?

Да и сам принцип?! Если одной необходимости достаточно, чтобы создать сильное государство, то почему они создаются так редко? Почему не было создано такое же государство в XIII в., когда нужда в нем была еще острее? И почему киевские князья то и дело покоряли не печенегов и половцев, а славян? Да еще как жестоко! Видимо, славянам сильная держава в Киеве не была нужна, хотя Киев был средоточием торговли с Европой. Из Киева и через Киев везли меха и драгоценные изделия, дорогие ткани, вина и пряности [17, с. 146]. А что попадало в Киев?

Тут вступает в диспут экономическая концепция Н. А Рожков, принимаемая А. Е. Пресняковым без критики [17, с. 65]. Это не осуждение. Н. А. Рожков, видимо, вполне прав, когда пишет: “Внешняя торговля того времени характеризовалась двумя отличительными и имеющими первостепенную важность чертами; во-первых, торговая деятельность была занятием исключительно одних общественных верхов, князей, их дружинников и небольшой группы состоятельных горожан; масса же населения не принимала в ней никакого участия, потому что не продавала, а отдавала даром в виде дани продукты охоты и пчеловодства; во-вторых, внешняя торговля не затрагивала... насущных... потребностей даже этих, руководивших ею высших классов населения; все необходимое они получали натурой, отправляя на внешний рынок лишь избыток и выменивая этим только предметы роскоши” [19, с. 24-25].

Так, но это похоже на “торговлю” с индейцами Канады и зулусами Южной Африки. Это способ порабощения страны путем обмана и спаивания властителей. Это программа “колонизаторов эпохи первоначального накопления” капитализма, губительная для народов, становившихся ее жертвами. И ее разделяет Н. А. Рожков. Он, подобно всем перечисленным авторам, утверждает, что “в XI в. с падением Хазарского царства и торжеством половцев в южных и юго-восточных степях торговля с арабами слабеет и, наконец, совершенно прекращается, потому что половцы перерезывают и уничтожают существовавший раньше путь для этой торговли” [18, с. 152]. Отсюда Н А. Рожков делает вывод, что половцы представляли наибольшую опасность для Древнерусского государства [20, с. 5-6].

Н. А. Рожкову следовало бы поинтересоваться делами халифата, который в X-XI вв. разделили карматы, дейлемиты и сельджуки. Война там шла непрестанно. Некому было торговать и нечем! Надо бы знать, что купцы в степи, от Китая до Германии, пользовались неприкосновенностью, за что платили пошлины

Но главное не это; а зачем русским была дефицитная торговля? Это уж не “лес и степь”, а поклонение Мамонне.

С началом XX в. преклонение перед транзитной и собственной дефицитной торговлей у ряда историков превращается в навязчивую идею, унаследованную некоторыми советскими историками от минувшей эпохи историографии проблемы П. И. Лященко усматривал в кочевниках “диких степей юга” причину замедленного исторического развития восточных славян [10, с. 25, 60]. Как это понять? Неужели восточным славянам так было нужно бесплатно, в виде дани, отдавать свои меха через князей купцам и ростовщикам?! С. В. Юшков и оплакивает разгром Хазарского каганата – государства хищных работорговцев и спекулянтов – как “отрицательное” явление в экономическом развитии Руси [22, с. 9-10]. П. П. Толочко указывает, что оборона и “охрана торговых путей возглавлялась киевскими князьями и велась в интересах всей Руси” [21, с. 6]. А почему же Киев был подвергнут разграблению сначала суздальцами – в 1169 г., а потом черниговцами – в 1203 г.?

Даже В. В. Каргалов, весьма недоброжелательно относившийся к малым народам нашей Родины, пишет, что в XII в. “редкая усобица обходилась без того, чтобы тот или иной князь не приглашал к себе на помощь поганых” [9, с. 49]. Следовательно, половцы и русские уже составляли единую этно-социальную систему, причем число русских достигало 5,5 млн, а половцев – несколько сотен тысяч [16, с. 98]. Ну и, конечно, торговые отношения Руси с Востоком в XII в. приостановились: из инвентаря деревенских погребений исчезли восточные бусы [9, с. 58]. Жаль, конечно, но ведь на Восток перестали поступать русские меха. Да и иноземные купцы лишились большей части доходов. Но зато сократился налоговый пресс на население: прокормить князя с дружиной славянским мужам было легко, а вот насытить мировой рынок, пожалуй, не под силу. Поэтому в XII в. на Руси были люди, симпатизировавшие половцам, а были и ненавидевшие их.

А ведь если подумать, то эта точка зрения не так уж оригинальна. Выше было показано, что черниговские и северские князья научились находить компромиссы с половцами, Владимир Мономах говорил с половцами с позиции силы. С одной стороны, он подавил их самостоятельность и включал западные кочевья в состав Русской земли, с другой – заключил с половцами “19 миров”, т. е. использовал их как союзников против других русских князей. Обе позиции исключили несправедливость в отношении половцев. С ними князья умели договориться и даже, пожалуй, лучше, чем между собой. Для современников событий их интерпретация историками XIX-XX вв. показалась бы нереальной.

Но была и третья программа, правда, только в Киеве, при дворе великого князя Святополка Изяславича. Ее проводили “уные” (юные) сподвижники Святополка II. Название не показывает их истинного возраста, это просто было название партии, опиравшейся на купеческий капитал и имевшей польско-немецкую ориентацию. Именно эта партия толкала великого князя на войны, потому что пленных продавали в рабство купцам, увозившим их в Регенсбург и Венецию для дальнейшей перепродажи в Египет. Греки были конкурентами этих купцов, и потому митрополия была в оппозиции Святополку II, а Киево-Печерская лавра, соперница митрополии, Святополка поддерживала. В лавре же работал летописец Нестор: ориентация летописца очевидна [6, с. 171-172].

Так вот, куманофобия XII в. была программой заграничных купцов и их прихлебателей в Киеве. Им она была выгодна, и их позиция объяснима. Историки XVIII-XIX вв. еще не успели изучить историю Великой степи и фантазировали на ее счет. А вот для науки XX в. эти фантазии неуместны. Именно взгляды этой партии повторяют перечисленные авторы.

Нет, не отсталой была русская наука предреволюционного периода, но и не передовой. Юридическая школа сомкнулась с экономической в самом остром вопросе истории Древней Руси – проблеме восточных соседей. И вывод у обеих школ был один: “бей дикарей”. Как это совпадает с американским решением индейской проблемы: “хороший индеец – мертвый индеец!” И как это решение омерзительно ныне! Сами американцы стыдятся того, что их предки выдавали премии за скальп индейца, как за хвост волка. Нам, к счастью, нет поводов стыдиться прошлого. Наши предки дружили с половецкими ханами, женились на “красных девках половецких”, принимали крещеных половцев в свою среду, а потомки последних стали запорожскими и слободскими казаками, сменив традиционный славянский суффикс принадлежности – “ов” (Иванов) на тюркский – “енко” (Иваненко).

Этносы возникают и пропадают в историческом времени, поэтому, для того чтобы разобраться в географической проблеме этногенеза, надо выучить историческую науку – историю событий в их связи и последовательности. Историю не текстов, не институтов, не культурных влияний, а деяний, и только тогда можно получить достоверный материал, который бы не шокировал читателя, умеющего понимать прочитанное и критически его воспринимать.

Выслушаем и другую сторону. Нельзя упрекнуть перечисленных выше историков в том, что они были невнимательны к летописным сведениям, к актам, глоссам и древнерусской литературе. Нет, они все это прекрасно знали, и их исследования не теряют своей ценности... при одном, непременном условии: летописцы сами были людьми своего времени и фиксировали свое внимание на событиях экстраординарных, посвящали им яркие страницы. Но было бы ошибочно не замечать общего фона, который для летописцев и их читателей был настолько очевиден, что они не уделяли ему внимания.

Именно поэтому самое пристальное изучение летописных сведений может дать только искаженную картину событий. Однако привлечение широкого материала из истории окрестных стран позволило А. Ю. Якубовскому отнестись критически к банальному пониманию истории Руси и половецкой степи как вечной войне не на жизнь, а на смерть. Еще в 1932 г. он писал: “Историография, заполненная рассказами о военных столкновениях с половцами (куманами), не сумела заметить того факта, что для отношений между русскими княжествами и половецкой степью более характерными и нормальными являются не набеги, а интенсивный товарообмен” [23, с. 24].

С еще большей уверенностью высказались по этому поводу другие исследователи, компетентность которых не вызывает ни малейшего сомнения.

“Идея извечной принципиальной борьбы Руси со степью – явно искусственного, надуманного происхождения”, – пишет В. А. Пархоменко [12, с. 39]. В. А. Гордлевский еще более категоричен: “...официальное, навеянное церковью представление о народе, живущем не в городах, где утвердилась христианская вера, а в степи, идет... с запада... – через католических миссионеров; культурные связи между Киевом и Западом принесли и взгляд на половцев как на “батог Бога” – бич Божий” [2, с. 487]. А ниже В. А. Гордлевский указывает, что по мере взаимного привыкания идет изменение политических взаимоотношений между половцами и русскими; в XII в. они становятся все более тесными и дружественными, “врастают в повседневный быт”, особенно путем смешанных браков во всех слоях общества [2, с. 487]. Итак, перед нами две взаимоисключающие концепции, с обеих сторон солидно аргументированные, вследствие чего проблема остается открытой. Попробуем решить ее “панорамным” методом, так как разбор летописных текстов нами проделан в специальной работе [7, с. 92-100], благодаря чему отслоена достоверная информация, на которой можно базировать широкие выводы.

Куманофобия основана на безусловном доверии к оценкам автора “Слова о полку Игореве”. Однако, хотя гениальность и древность поэмы не подлежат сомнению, критическое восприятие ее, как всякого источника, обязательно. Оценки часто возникают за счет личных симпатий автора, его связей, вкусов и целей, которые нам, потомкам, неизвестны. Достоверность информации может быть установлена только соотношением суждения древнего автора с бесспорно установленными фактами. Достаточно проделать такое сравнение, чтобы убедиться, что автор “Слова о полку Игореве” был пристрастен [8, с. 73-82].

Зато вторая концепция соответствует несомненным фактам. С X по XIII в. невозбранно функционировали торговые пути из Киева к Черному и Азовскому морям, и посреди степи стояли русские города: Белая Вежа на Дону и Белгород в низовьях Днестра, что было бы невозможно при постоянных военных столкновениях, которые имели место внутри самой Руси, как княжеские междоусобицы.

Что же касается политического единства степных народов, якобы способного противостоять Киевской державе в X-XII вв., то это миф. Постоянные столкновения из-за пастбищ усугублялись институтом кровной мести, не оставлявшей места для примирения, а тем более объединения. Степной хан, скорее, мог найти компромисс с русским князем, считавшим, что “за удаль в бою не судят, нежели с другим степняком, полностью связанным родовыми традициями. Поэтому-то покинули родную степь венгры, болгары и аланы, уступившие место азиатам: печенегам и торкам, которых в Сибирских и Аральских степях теснили куманы, именно в то время, когда в Русской земле креп могучий Киевский каганат. Так можно ли думать, что этому суверенному государству могли угрожать разрозненные группы беглецов, тем более что кочевники не умели брать крепости? А набеги и контрнабеги – это малая война, характерная для всех стран средневековья.

Когда же Владимир Мономах навел порядок на Руси и в 1111-1116 гг. перенес войну в степь, половцы были разбиты, расколоты на несколько племенных союзов и нашли себе применение в качестве союзников тех князей, которые нанимали их за плату. Независимые или “дикие” половцы остались за Доном и стали союзниками суздальских князей.

Действительно, если бы половцы не капитулировали своевременно, а продолжали бы войну против Руси, то они были бы начисто уничтожены. Телеги, запряженные волами, движутся по степи со скоростью 4 км в час, а по пересеченной местности еще медленнее. Зато русская конница на рысях могла проходить 15 км, а хлынцой (быстрым шагом) – 8-10 км. Значит, кочевья, а тем более зимовья, были фактически беззащитны против русских ударов, тем более что легкая половецкая конница не выдерживала натиска тяжеловооруженных русских, а маневренность не имела значения при обороне жен и детей на телегах. Наконец, половецкие зимовья не были ни мобильны, ни укреплены, тогда как русские крепости надежно защищали их обитателей, а лес – всегда удобное укрытие для беглецов. Половецкие ханы были бы неразумны, если бы они не учитывали всех этих обстоятельств. Но они были умны и предпочитали союзы с князьями черниговскими, галицкими и суздальскими против киевских, поскольку те опирались на торков, с которыми у половцев была вражда. Именно поэтому киевское летописание столь неблагосклонно к половцам. Надо полагать, что черниговские летописцы писали то же самое про торков и черных клобуков, но их сочинения, к сожалению, не сохранились.

Заселенная половцами степь разрезана широкими речными долинами, где сохранилось местное население, не подчинившееся пришельцам и не слившееся с ними. Это были потомки христианских хазар – бродники. Наличие их лишало половцев надежного тыла и делало их положение крайне неустойчивым. Да и сами порядки, которые половцы принесли с собой из Сибири, не соответствовали той ситуации, в которую они попали в Европе.

Решающую роль в ослаблении куманов сыграло, с одной стороны, их слишком широкое распространение: от Алтая до Карпат, а с другой – широко практиковавшаяся эмиграция: например, в Грузию по приглашению Давида IV уехал хан Атрак в 1118 г. с 45 тыс. воинов. Не реже появлялись куманы в Болгарии, Венгрии и Византии, а множество их продавалось на невольничьих базарах Ирана и Египта, где их превращали в гулямов – гвардейцев-невольников мусульманских султанов. Там они делали карьеру и даже достигали высшей власти, как, например, Ильдегиз, основавший собственную династию атабегов в Азербайджане.

Действительно, в условиях почти ежегодно заключавшихся миров и брачных договоров многие половцы начали уже в XII в. переходить (часто целыми родами) в христианство. Даже сын и наследник Кончака Юрий был крещен.

В. Т. Пашуто подсчитал, что, несмотря на рознь русских князей, половецкие набеги коснулись лишь 1/15 территории Руси [13, с. 213], тогда как русские походы достигали Дона и Дуная, приводя половецкие становища к покорности.

Процесс этнического выдыхания проходил у куманов неуклонно, но медленно. Это оставляет возможность найти их место в конфигурации политических сил. Враги куманов печенеги в XI в. охотно принимали ислам и дружили с сельджуками. Значит, куманы оказались в контроверзе с мусульманским миром, а тем самым были вынуждены искать союза с православной Византией и Русью [1, с. 101-108]. До середины XIII в. половцы выполняли роль барьера против натиска сельджуков с востока и роль союзников Руси при столкновении с венграми и поляками. Все изменилось лишь в XIV в.

Пожалуй, здесь и кроется причина переходящей научной ошибки. Привычная для обитателей Московской Руси ситуация, продлившаяся до XVIII в., т. е. до завоевания Крыма, была экстраполирована в древность, в IX-XIII вв. Трехсотлетняя война на юго-восточной границе России заслонила явления совсем иного характера, ибо Крым и ногайские орды могли держаться так долго только потому, что за ними стояла могучая Османская империя. А ведь у половцев и торков такой заручки не было.

Даже в гимназических учебниках, формировавших мышление будущих историков, фигурировал выдуманный термин “степняки-кочевники”, хотя на самом деле этносы, населявшие Великую степь, различались между собой и по способу хозяйства, и по быту, и по религии, и по историческим судьбам. Достаточно было этого не учесть, чтобы верный вывод стал недостижим.

Да и терявшая силы Древняя Русь мало походила на Московскую, энергичную, трудолюбивую, набухавшую новой пассионарностью. Нам, людям XX в., привычны ритмы акматической фазы – молодость и зрелость этноса. Поэтому нам трудно представить, что наши предки, уступившие нам место в жизни, дожили до глубокой старости, в которой тоже есть свое очарование, но не то, которого мы ждем.

Дискретность этнических процессов трудно представима людям, воспитанным на эволюционизме, но ведь и тем было трудно преодолеть средневековые представления истории как простой смены правителей. Однако, если победить врожденную косность мышления, нам удастся избавиться от многих недоумений, избежать многих натяжек и приблизиться от ответа на вопросы “что” и “как” к ответу на вопросы “почему” и “что к чему” и на Руси, и в Половецкой степи.

Все авторы, упомянутые выше и опущенные, рассматривали проблему с одной стороны – русской, т. е. предвзято. А если бы то же самое и таким же способом написал чудом уцелевший половецкий историк? Все получилось бы наоборот и столь же неполноценно! Вот, например, В. В. Каргалов перечисляет операции суздальских и черниговских князей, в которых участвовали половцы... и делает вывод, что половцы – плохие люди [9, с. 49-54]. А М. С. Грушевский пишет о губительных походах суздальцев и смольнян на Киев... и осуждает “кацапов” [5]. Что это: две равноценных предвзятости или Наука?

А ведь можно обойтись без профанации проблемы. Б. Д. Греков предложил отказаться от традиционного упрощенного взгляда на кочевников как на чисто “внешнюю силу” по отношению к Руси [3, с. 112]. Могущество Руси по сравнению с разрозненными ордами было несомненно, и поэтому те выступали то наемниками, то федератами, постепенно обрусевая и втягиваясь в общую жизнь Киевского государства [4, с. 462-466].

Большой вклад внесла С. А Плетнева, введя периодизацию половецкой истории [14, с. 260-300]. Действительно, если бы кто-то захотел сопоставить отношения России с Францией и написал бы, что они всегда дружили – вряд ли бы его одобрили. Отношения государств меняются, и закономерности перемен не просты. Огрубление же дает не только научную ошибку, но и повод к шовинизму и расизму, что уж совсем дурно. Поэтому попробуем предложить решение, исключающее нарушения научной историографической методики.

Переход трех пассионарных групп, выделившихся из трех степных народов: канглов (печенеги), гузов (торки) и куманов (половцы) при столкновении с Киевским каганатом, создал ситуацию этнического контакта. Но поскольку и степняки и славяне имели свои экологические ниши, создался симбиоз, породивший очередной зигзаг истории.

Смешение на границе шло, но как метисация, т. е. процесс, протекающий не на популяционном, а на организмическом уровне. Дети от смешанных браков входили в тот этнос, в котором они воспитались. При этом расовые конфликты исключались, а конфессиональные – благодаря бытовавшему тогда двоеверию – решались безболезненно.

Слияние народов, т. е. интеграция этносов была никому не нужна, так как русичи не хотели жить в водораздельных степях, без реки и леса, а половцам в лесу было бы слишком трудно пасти скот. Но в телегах, топорищах, посуде половцы нуждались, а русским было удобно получать по дешевым ценам мясо и творог. Обменная торговля, не дававшая наживы, связывала степняков и славян лесостепной полосы в экономико-географическую систему, что и вело к оформлению военно-политических союзов, характерных для левобережных княжеств и Рязани. Зигзаг исторического процесса к XIII в. постепенно распрямился.

Литература

1

Белявский В. А По поводу извечного антагонизма между земледельческим и кочевым населением Восточной Европы. – В кн.: Славяно-русская этнография. Л., ГО СССР, 1973,с. 101-108.

(обратно)

2

Гордлевский В. А. Что такое “босый волк”? – Избранные сочинения. Т. 2. М., Изд-во АН СССР. 1961.

(обратно)

3

Греков Б. Д. Киевская Русь и проблема происхождения русского феодализма у М. Н. Покровского. – В кн.: Против исторической концепции М. И. Покровского. Сб. статей. М.-Л, 1939, ч. I.

(обратно)

4

Греков Б. Д. Киевская Русь. М., 1949.

(обратно)

5

рушевский М. С. Киевская Русь. СПб., 1911.

(обратно)

6

Гумилев Л. Н. Сказание о хазарской дани (опыт критического комментария летописного сюжета). – “Русская литература”, 1974, N 3, с. 164-174.

(обратно)

7

Гумилев Л. Н. Нужна ли география гуманитариям? – В кн.: Славяно-русская этнография. Л., ГО СССР, 1973, с. 92-100.

(обратно)

8

Гумилев Л. Н. Может ли произведение изящной словесности быть историческим источником? – “Русская литература”, 1972, N 1. с. 73-82.

(обратно)

9

Каргалов В. В. Внешнеполитические факторы развития феодальной Руси. М.: Наука, 1967, с. 4-61.

(обратно)

10

Лященко П. И. История русского народного хозяйства. М.-Л., 1927.

(обратно)

11

И. Мавродина Р.М. Киевская Русь и кочевники (печенеги, торки, половцы). Л.: Наука, 1983, с. 86.

(обратно)

12

Пархоменко В. А Следы половецкого эпоса в летописях. - Проблемы источниковедения. М.-Л., 1940, сб. 3, с. 39-13.

(обратно)

13

ПашутоВ. Т. Внешняя политика Древней Руси. М.: Наука, 1968, с. 462.

(обратно)

14

Плетнева С. А Половецкая земля. – В кн.: Древнерусские княжества Х-ХШ вв. М, 1975, с. 260-300.

(обратно)

15

Покровский М. Н. Русская история в самом сжатом очерке. М., 1933.

(обратно)

16

Попов А И. Кыпчаки и Русь. – Уч. зап. ЛГУ. Сер. историч. наук, 1949, вып. 14.

(обратно)

17

Пресняков А Е. Лекции по русской истории. М., 1938, т. 1, 1939, т. 2.

(обратно)

18

Рожков Н. А. Русская история в сравнительно-историческом освещении. 4-е изд. М.-Л., 1930, т. 1.

(обратно)

19

Рожков Н.А Обзор русской истории с социологической точки зрения. Ч. I. Киевская Русь. 2-е изд. М., 1905.

(обратно)

20

Рожков Н.А Русская история в сравнительно-историческом освещении. 4-е изд. М.-Л., 1930, т. 2.

(обратно)

21

Толочко П. П. Киевская земля. – В кн.: Древнерусские княжества Х-ХШ вв. М.: Наука, 1975, с. 5-57.

(обратно)

22

Юшков С. В. Феодальные отношения и Киевская Русь. – Уч. зап. Саратовского ун-та, 1924, вып. 4, с. 9-10.

(обратно)

23

Якубовский А Ю. Феодальное общество Средней Азии и ее торговля с Восточной Европой в X-XV вв. – Материалы по истории Узбекской и Туркменской ССР. Вып. 3– Л., 1932.

(обратно)

24

Toynbee AJ. A Study of History. Abridgement of volumes I-VI, by D. C. Somervell. N.Y. Toronto-Oxford Univer. Press., 1946.

(обратно)

Оглавление

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте