«Операция «Раскол»»

СТЮАРТ СТИВЕН ОПЕРАЦИЯ «РАСКОЛ»

ПРЕДИСЛОВИЕ. ОПЕРАЦИЯ ЦРУ «РАСЩЕПЛЯЮЩИЙ ФАКТОР» ПРОТИВ ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЫ И СОВЕТСКОГО СОЮЗА В ОДНОИМЕННОЙ КНИГЕ СТЮАРТА СТИВЕНА КАК ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ ДЛЯ «ТИХИХ АМЕРИКАНЦЕВ»

В середине 70-х годов прошлого века на Западе вышла книга английского журналиста Стюарта Стивена «Операция «Расщепляющий фактор» – сенсационное расследование операции Центрального разведывательного управления США против руководителей стран Восточной Европы в 1947-1951 годах. Но книгу замолчали и в США, и в Европе, и в Советском Союзе. У всех были свои причины, а получился всеобщий заговор молчания. В 1990-1991 годах ее перевели и опубликовали в Москве, в журнале «Диалог» (публикация В. Дорофеева, В. Попова, Н. Клепача, Э. Макаревича, Т. Пращерук; перевод с английского И. Рабиновича). Но и после этого в СССР того времени ни у кого не появилось желания говорить о расследовании С. Стивена. Обращение к нему оказалось невыгодным ни властям, ни общественному мнению как в США, так и в Советском Союзе, и в постсоветской России.

И вот теперь расследование С. Стивена вышло отдельным изданием в издательстве «Алгоритм». Не будем гадать, как к нему отнесется современный читатель. А вот в ситуацию почти 30-летней давности, когда книга вышла на Западе, стоит вернуться. Хотя бы ради вопроса, который, несомненно, имеет отношение и к современности, – почему такая нелюбовь к ставшей известной сенсационной истории?

Чтобы это понять, стоит вернуться к истокам «холодной войны», началом которой будем считать известную речь тогда уже бывшего английского премьера У. Черчилля, произнесенную им 5 марта 1946 года в Вестминстерском колледже маленького американского городка Фултона, что в штате Миссури. Эта речь была согласована с тогдашними руководителями Англии и с президентом США Гарри Трумэном и выросла из озабоченности ростом авторитета Советского Союза после разгрома гитлеровской Германии.

Прозорливый и интеллектуально одаренный политик, У. Черчилль, ненавидевший СССР и Сталина, все же понимал, что авторитет советского государства вырос на крови советских солдат, перемоловших почти 77 процентов самой сильной гитлеровской армии, а англичанам с американцами и другими союзниками «достались» лишь двадцать три из каждых ста немецких бойцов. Разгром подавляющей массы гитлеровских войск на советской территории позволил СССР войти в Европу и освободить от гитлеровского нашествия Польшу, Венгрию, Чехословакию, Австрию, Румынию, Болгарию, Югославию, почти половину Германии и взять Берлин. Такой Советский Союз в роли освободителя становился, по мнению руководящей элиты Америки и Англии, опасен для западного мира.

Речь, произнесенная У. Черчиллем в марте 1946 года в Фултоне, была программной. Она и сейчас поражает своей политической ясностью и агрессивностью, звучит как меморандум «холодной войны» против Советского Союза. Центральный образ в этой речи – «братская ассоциация народов, говорящих на английском языке». Этот образ рождает главную идею: «взаимопонимание с Россией» должно «поддерживаться всей силой стран, говорящих на английском языке, и всеми их связями». И дальше развитие главного тезиса. «Соединенные Штаты Находятся на вершине мировой силы. Это торжественный момент американской демократии», но и очень ответственное положение. Противостоят им два главных врага – «война и тирания». «От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике через весь континент был опущен железный занавес. За этой линией располагаются все столицы древних государств Центральной и Восточной Европы: Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград и София, все эти знаменитые города с населением вокруг них находятся в том, что я должен назвать советской сферой, а все они, в той или иной форме, объекты не только советского влияния, но и очень высокого, а в некоторых случаях и растущего контроля со стороны Москвы… Коммунистические партии, которые были очень маленькими во всех этих восточноевропейских государствах, были выращены до положения и силы, значительно превосходящих их численность, и они стараются достичь во всем тоталитарного контроля… в большом числе стран, далеких от границ России, во всем мире созданы коммунистические «пятые колонны», Которые работают в полном единстве и абсолютном послушании в выполнении директив, получаемых из коммунистического центра». Но «я отвергаю идею, что новая война неотвратима…». Войну можно предотвратить «своевременным действием». «А для этого нужно под эгидой Объединенных Наций и на основе военной силы англоязычного содружества найти взаимопонимание с Россией». «Если население Содружества наций, говорящих на английском языке, добавить к США и учесть, что будет означать подобное сотрудничество на море, в воздухе, во всем мире, в области науки и промышленности, то не будет существовать никакого шаткого и опасного соотношения сил…» Тогда, подвел итог Черчилль, «главная дорога в будущее будет ясной не только для нас, но для всех, не только в наше время, но и в следующем столетии» (1).

На столь важную программную, а в некоторых пассажах даже ультимативную речь У. Черчилля, устами которого тогда говорила правящая элита Запада, И. Сталин ответил на страницах «Правды» через девять дней в присущей ему манере. По этому ответу можно судить, сколь глубоко был озабочен советский лидер идеями Запада и складывающейся ситуацией.

«По сути дела, господин Черчилль и его друзья в Англии и США предъявляют нациям, не говорящим на английском языке, нечто вроде ультиматума: признайте наше господство добровольно, и тогда все будет в порядке, – в противном случае неизбежна война… Но нации проливали кровь в течение пяти лет жестокой войны ради свободы и независимости своих стран, а не ради того, чтобы заменить господство гитлеров господством черчиллей… Господин Черчилль утверждает, что «Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, София – все эти знаменитые города и население в их районах находятся в советской сфере и все подчиняются в той или иной форме не только советскому влиянию, но и в значительной степени увеличивающемуся контролю Москвы». Господин Черчилль квалифицирует все это как не имеющие границ «экспансионистские тенденции» Советского Союза… Во-первых, совершенно абсурдно говорить об исключительном контроле СССР в Вене и Берлине, где имеются Союзные контрольные Советы из представителей четырех государств и где СССР имеет лишь 1/4 часть голосов. Бывает, что иные люди не могут не клеветать, но надо все-таки знать меру. Во- вторых, нельзя забывать следующие обстоятельства. Немцы произвели вторжение в СССР через Финляндию, Польшу, Румынию, Венгрию. Немцы могли произвести вторжение через эти страны потому, что в этих странах существовали тогда правительства, враждебные Советскому Союзу… Спрашивается, что же может быть удивительного в том, что Советский Союз, желая обезопасить себя на будущее время, старается добиться того, чтобы в этих странах существовали правительства, лояльно относящиеся к Советскому Союзу? Как можно, не сойдя с ума, квалифицировать эти мирные стремления Советского Союза как экспансионистские тенденции нашего государства?»

По сути, обмен столь выразительными и воинственными заявлениями между Черчиллем и Сталиным открыл первую страницу «холодной войны» между англоязычной и социалистической системами. Потом за сорок последующих лет с обеих сторон много было разных заявлений и меморандумов, испещренных идеологическими понятиями, которые обеспечивали эту войну. Самые громкие превращались в доктрины: «Сдерживание мирового коммунизма», «Отбрасывание коммунизма»; из них лепились имиджи страны- противника: «США – цитадель мирового империализма, враг народов», «СССР – империя зла», «СССР – душитель прав человека». Но первое политическое и идеологическое обеспечение этой войны прозвучало в незабываемой речи Черчилля и в жестких ответах Сталина.

Эта речь Черчилля как первая политико-идеологическая доктрина холодной войны удачно встроилась в планы военного командования США. К декабрю 1945 года в Штатах уже сделали запас в 196 атомных бомб, которых еще не было в СССР. И этим бомбам нашли достойное применение в военных циркулярах. В директиве Объединенного комитета военного планирования № 432/д от 14 декабря 1945 года читаем: «На карте к приложению А (документ разведки. – Э. М.)… указаны 20 основных промышленных центров Советского Союза и трасса Транссибирской магистрали – главной советской линии коммуникаций. Карта также показывает базы, с которых сверхтяжелые бомбардировщики могут достичь семнадцати из двадцати указанных городов и Транссибирскую магистраль. Согласно нашей оценке, действуя с указанных баз и используя все 196 атомных бомб… Соединенные Штаты смогли бы нанести такой разрушительный удар по промышленным источникам военной силы СССР, что в конечном счете может стать решающим» (2).

И пошло-поехало. В середине 1948 года был составлен план «Чариотир» – по нему предполагалось сбросить 133 атомные бомбы на 70 советских городов. К 1 сентября 1948 года появился документ под названием «Флитвуд», своего рода руководство к составлению оперативных планов.

А уже 21 декабря 1948 года разработанный по новой методике оперативный план бомбардировки СССР под названием САК ЕВП 1-49 был готов и доложен комитету начальников штабов. В 1949 году по методике «Флитвуда» родился план «Дроп- шот», по которому в первые дни войны на СССР планировалось сбросить более 300 атомных бомб, не считая обычных, способных уничтожить до 85 процентов советской промышленности (3).

Таковы были планы военного командования США, которые не сбылись. В том числе и благодаря военной мощи СССР, в котором к концу 1949 года появилась «атомная» составляющая. Но уже «нарабатывались» планы политического и идеологического сдерживания и отбрасывания Советского Союза. Что же делал СССР в этот период помимо наращивания военной мощи? Его политическое руководство очень хотело, чтобы просоветски настроенные левые политические силы вошли в состав правительств Болгарии, Венгрии, Польши, Румынии, Чехословакии, а то и возглавили их. И если до 1947 года правительства этих стран были в большинстве коалиционными, то в 1947 году Сталин поставил вопрос о преобразованиях по советскому образцу в странах Восточной Европы (4). Его подтолкнул к этому американский «План Маршалла», названный так в честь госсекретаря США того времени Маршалла. Именно он выступил 5 июля 1947 года с идеей срочной экономической помощи европейским государствам. И хотя она прикрывалась необходимостью ликвидации последствий Второй мировой войны, на самом же деле эта помощь должна была привязать европейские страны, и прежде всего восточноевропейские, к западной экономической системе, к системе рыночных механизмов. И тем самым ослабить влияние СССР на эти страны. А помощь предлагалась немалая – на всю Европу 9 миллиардов долларов. По тем временам значительная сумма.

Советское руководство сначала согласилось с американским предложением, рассчитывая с помощью недавних союзников по войне возродить в первую очередь разрушенную промышленность в западной части страны. Но разведка открыла глаза кремлевским вождям, заставила по-иному взглянуть на этот американский план. Сотрудник британского МИДа Д. Маклин, наш человек в Лондоне, сообщил в Москву, что этот план – ловушка, что все восстановление промышленности в странах Европы и в СССР будет находиться под контролем американского капитала (5). И позиция СССР резко меняется. На парижской встрече министров иностранных дел европейских стран прозвучало заявление советского министра В. Молотова: «Совершенно очевидно, что европейские страны окажутся подконтрольными государствами и лишатся прежней экономической самостоятельности и национальной независимости в угоду некоторым сильным державам» (6).

Восточноевропейские страны заметались – и помощь нужна, и СССР против. Те, кто готов был сделать выбор в пользу «Плана Маршалла», нарывались на ультимативное требование Москвы отказаться от этого желания. В числе первых этот ультиматум выслушал министр иностранных дел Чехословакии Я. Масарик, вернувшийся из советской столицы в Прагу в полном расстройстве.

Вот тогда-то Сталин и стал добиваться перестройки власти и общества в восточноевропейских странах по советскому образцу, чтобы максимально приблизить эти страны к СССР, сделать их верными союзниками. Это решение Сталина, с одной стороны, и осуществление «Плана Маршалла» для западноевропейских стран, с другой, американской стороны, окончательно и раскололи Европу на два лагеря. И еще одна сталинская инициатива способствовала этому: он загорелся идеей воссоздания международного коммунистического органа – Коминформа. Москва устами секретаря ЦК ВКП (б) А. Жданова провозгласила тезис: важнейшим долгом коммунистов во всех странах в новых условиях является оказание помощи и поддержки Советскому Союзу. Этому и должна была способствовать координационная деятельность Коминформа. «Поскольку во главе сопротивления новым попыткам империалистической экспансии стоит Советский Союз, – внушал новым союзникам А. Жданов, – братские компартии должны исходить из того, что, укрепляя политическое положение в своих странах, они одновременно заинтересованы в укреплении мощи Советского Союза как главной опоры демократии и социализма» (7).

Такая наступательно-сопротивленческая позиция СССР вызвала в США не меньшую политическую и идеологическую активность. Там окончательно взяли курс на конфронтацию с Советским Союзом, да такую, в которой политика и идеология шли рука об руку с тайными подрывными операциями. Тогда-то и родилась в Совете национальной безопасности известная директива СНБ-58. 14 сентября 1949 года она легла на стол президенту США Гарри Трумэну, и он не мешкая утвердил ее как руководство к действию. Изложенные в ней политические цели и технологии оставались актуальными до последних лет существования СССР и его союзников. Вот некоторые фрагменты из этой директивы СНБ-58:

«Наша конечная цель, конечно, – появление в Восточной Европе нетоталитарных правительств, стремящихся связаться и устроиться в сообществе свободного мира. Однако серьезнейшие тактические соображения препятствуют выдвижению этой цели как непосредственной… Для нас практически осуществимый курс – содействовать еретическому процессу отделения сателлитов. Как бы они ни представлялись слабыми, уже существуют предпосылки для еретического раскола. Мы можем способствовать расширению этих трещин, не беря на себя за это никакой ответственности. А когда произойдет разрыв, мы прямо не будем впутаны в вызов советскому престижу, ссора будет происходить между Кремлем и коммунистической реформацией… Мы должны вести наступление не только открытыми, но и тайными операциями… Курс на подстрекательство к расколу внутри коммунистического мира следует вести сдержанно, ибо этот курс всего-навсего тактическая необходимость и нельзя никак упускать из виду, что он не должен заслонить нашу конечную цель – создание нетоталитарной системы в Восточной Европе. Задача состоит в том, чтобы облегчить рост еретического коммунизма, не нанеся в то же время серьезного ущерба нашим шансам заменить этот промежуточный тоталитаризм терпимыми режимами, входящими в западный мир. Мы должны всемерно увеличивать всю возможную помощь и поддержку прозападным лидерам и группам в этих странах» (8).

Так осенью 1949 года впервые в США обрела право на жизнь идея, когда тайные операции приравниваются к боевым планам. А в 1950 году появилось продолжение директивы СНБ-58 – директива СНБ-68. Ее строки передают явный прогресс в мыслях и устремлениях создателей: «Нам нужно вести открытую психологическую войну с целью вызвать массовое предательство в отношении Советов и разрушать иные замыслы Кремля. Усилить позитивные и своевременные меры и операции тайными средствами в области экономической, политической и психологической войны с целью вызвать и поддержать волнения и восстания в избранных стратегически важных странах-сателлитах» (9). Не иначе как эти программные документы вдохновили политиков на новые идеи и предложения по Советскому Союзу на годы вперед. Сенатор Г. Хэмфри обращается к президенту Г. Трумэну: «Для историка культуры, на мой взгляд, нет ничего более интересного, чем тщательный и объективный анализ наших новейших основных усилий оказать решительное воздействие на культуру другого народа прямым вмешательством в процессы, через которые проявляется эта культура» (10).

Но вернемся в 1949 год к директиве СНБ-58. Если к этому времени у американских генералов было уже по нескольку планов ядерных ударов по СССР, то у американских политиков, разведчиков и специалистов по «паблик рилейшнз» только появился свой первый документ – директива СНБ-58, дающая политическое обоснование для тайных операций, которые должны были привести к расколу социалистического мира.

Настал звездный час Аллена Даллеса, приложившего руку к этой директиве (11). Выпускник Принстонского университета, бывший глава миссии Управления стратегических служб США в Швейцарии в годы Второй мировой войны, он вошел в историю, когда в феврале 1945 года начал переговоры с Карлом Вольфом, руководителем службы СС в Италии. Обговаривали условия и технологию безоговорочной капитуляции германской армии на Апеннинах. Сталин узнал об этом от разведки (вспомним легендарного литературного Штирлица из «Семнадцати мгновений весны» Ю. Семенова) и посчитал, что немецкие части после «итальянской» капитуляции окажутся на Восточном фронте. Потрясенный вероломством союзников, он написал о своем отношении к этим переговорам Рузвельту, президенту США. Даллесу приказали остановиться. Простить этого Сталину он не мог никогда. В тот момент он осознал, по словам С. Стивена, что Россия сделает все, чтобы достичь своих послевоенных целей. С этого момента СССР стал для него врагом номер один.

В 1947 году, когда он был не у дел, Трумэн предложил ему поработать в комиссии, готовившей доклад о национальной безопасности и о состоянии дел в разведывательных организациях. Даллес отнесся суперответственно к поручению президента и скоро представил доклад, ставший по сути революционным. Он ломал привычные представления о стратегии и методах спецслужб. Главная идея доклада была в том, что США могут пасть жертвой коммунистической угрозы из-за своей пассивности. Поэтому задача Центрального разведывательного управления не просто получать разведданные с территории СССР, а проводить тайные политические и пропагандистские операции с целью подрыва социалистического строя в СССР, подрыва союза его со страна- ми-сателлитами и вытеснения оттуда социализма. Вот откуда появилось в директиве Совета национальной безопасности США СНБ-58 понятие «тайные операции» – от Даллеса.

Но Даллес не был бы Даллесом, если бы ограничился лишь революционной теорией тайной войны, изложенной в вышеупомянутом докладе. Не будучи еще на службе в ЦРУ, он разрабатывает почти на общественных началах операцию против советского блока, которая впоследствии получила название «Расщепляющий фактор». Это было его детище, плод стратегического мышления и холодной ненависти к коммунизму и лично к Сталину. Он предлагает эту операцию ЦРУ и становится, как отмечают французские исследователи Р. Фалиго и Р. Коффер, неофициальным руководителем подпольных операций этого ведомства, вплоть до официального назначения заместителем директора ЦРУ по проведению тайных операций в январе 1951 года. Но к этому времени операция «Расщепляющий фактор» прошла пик своего напряжения и уже накрыла кровавой волной отношения СССР со своими союзниками – странами Восточной Европы. А творческой искрой, разбудившей вдохновение и подвигшей Даллеса к разработке этого провокационного проекта, стали трения между Советским Союзом и Югославией, которые в 1948 году достигли кризиса.

Маршал Тито не хотел поступиться суверенитетом страны ради устремлений Сталина. Югославия была исключена из Коминформа, и отношения с СССР были разорваны. Тогда-то у Даллеса и родилась идея использовать эту ситуацию, чтобы страны Восточной Европы пошли путем Югославии и вышли из-под советского влияния. ЦРУ и должно было создать для этого все условия, которые бы привели к восстаниям в этих странах под лозунгом «Нет социализму, нет социалистическому лагерю во главе с СССР». Даллес исходил здесь из того, что внутри коммунистических партий стран Восточной Европы были два крыла: коммунисты-«националисты» и коммунисты-«сталинисты», между которыми существовало известное напряжение.

Он отвергал суждения тех американских политиков, что призывали поддержать «националистов». Ведь они могли сделать коммунизм приемлемым в своих странах, ориентируясь на национальные особенности. Чтобы не допустить этого, Даллес задумал жестокую, кровавую операцию по дискредитации наиболее авторитетных, перспективных «националистов», уничтожению их руками национальных служб безопасности под руководством и патронажем советников из Советского Союза. Тогда неминуемо последовало бы возвышение коммунистов-«сталинистов», которые бы перевернули жизнь и уклад этих стран на манер СССР. Люди познали бы практику коллективизации, индустриализации, ожесточенной классовой борьбы. Все это, несомненно, привело бы к общественному напряжению и подвигло определенные социальные группы на сопротивление. Что в общем-то и получилось в дальнейшем.

ЦРУ тогда определило тех коммунистов-«националистов», что становились объектами разработок. В Чехословакии это был генеральный секретарь компартии Рудольф Сланский, в Венгрии – министр внутренних дел Ласло Райк, в Болгарии – заместитель премьер-министра Трайчо Костов, в Польше – генеральный секретарь компартии Владислав Гомулка.

А дальше, в соответствии с планом операции, ЦРУ использовало полковника польской службы безопасности Йозефа Святло, незадолго до начавшихся событий добровольно предложившего свои услуги американской разведке, и некоего Ноэля Хавиланда Филда, бывшего американского дипломата и агента НКВД с 1934 года. После войны Филд работал в международной организации в Женеве, в Комиссии унитарных служб. В 1947 году его оттуда уволили. Филд начал метаться по Восточной Европе в поисках работы свободным журналистом или преподавателем. Эти метания привели его в Польшу, где на него и «вышел» Й. Святло. Польский полковник, он же американский агент, запросил своих заокеанских коллег, не является ли Филд агентом ЦРУ? И вот что пишет Стюарт Стивен: «Йозеф Святло был крайне удивлен, когда ожидаемый ответ был доставлен лично его старшим американским начальником. Еще более удивительной была поставленная перед ним задача… Он должен повсюду находить «шпионов», разоблачать высших партийных лидеров как американских агентов, и сами американцы будут снабжать его необходимыми доказательствами. Он раскроет крупный троцкистский заговор, финансируемый США, охватывающий все страны в Русской империи сателлитов. Он докажет, что титоизм свил гнездо не только в Польше, но и в Венгрии, Болгарии, Чехословакии, Румынии и Восточной Германии. Он доложит самому Берии, что… связующим звеном между предателями и Вашингтоном является человек по имени Ноэль Филд, о котором Берии следует сказать, что он является самым важным американским разведчиком в Восточной и Западной Европе. Он покажет, как Филд провел наиболее успешную американскую шпионскую операцию в Период Второй мировой войны, используя унитариев в качестве прикрытия. Он доложит, как Филд использовал свое положение для привлечения к себе коммунистов и их последующей вербовки в качестве агентов. Он раскроет, что уже после окончания Гарвардского университета Филд стал работать на американскую разведку, выдавая себя за сочувствующего или члена коммунистической партии. Он выявит, что после войны Филд внедрил своих агентов на высокие партийные и правительственные посты в восточноевропейских странах. Причем все это было сделано настолько быстро, что важные должности были захвачены до того, как лояльные Москве деятели смогли показать свои силы. Он доложит и покажет, как даже в настоящее время проводятся мероприятия с целью усилить прикрытие Филда. Например, проводимое сенатом расследование является мистификацией, цель которой – помочь Филду обосноваться в Восточной Европе. В целом он должен доказать, что Ноэль Филд развернул деятельность, направленную на разрушение всего советского блока, и что, более того, он опасно близок к достижению цели».

И Святло выполнил поручение ЦРУ. Его доклад был направлен советскому руководству. Берия, как утверждает С. Стивен, доложил эту информацию Сталину, и машина «расследований» и репрессий двинулась.

В июне 1949 года венгерская служба безопасности арестовала Ласло Райка. С советской стороны его дело надзирал генерал Ф. Белкин (12). Показательный суд над Райком и семью его соучастниками в сентябре 1949 года наглядно продемонстрировал существование мифа о заговоре, в центре которого стоял Югославский лидер Тито, связанный с западными разведслужбами.

В марте 1949 года был смещен с постов заместителя председателя Совета министров Народной Республики Болгария и секретаря ЦК Болгарской компартии Трайчо Костов, а в мае арестован за «серьезнейшие преступления против государства». Леонид Колосов, в свое время офицер разведки и собственный корреспондент «Известий» в Югославии, разыскал закрытые материалы Главной прокуратуры Болгарии от октября 1949 года по обвинению Трайчо Костова и его группы в организации противогосударственного заговора, в предательстве, шпионаже и измене Родине. Вот некоторые фрагменты из следственных документов: «Следствие установило, что английская и американская разведывательные службы, представляя особые стратегические, политические и экономические интересы своих стран на Балканах, уже во время Второй мировой войны активизировали свою агентуру в Болгарии и Югославии. Вынужденные считаться с неизбежным поражением гитлеровской Германии, а также с возможностью установления народной власти в странах Восточной и Юго-Восточной Европы, английская и американская шпионские службы засылают своих эмиссаров и агентов в некоторые коммунистические партии, находящиеся еще в подполье, учитывая, что они в будущем могут стать правящими партиями. Таким образом, когда 9 сентября 1944 года в Болгарии к власти пришел Отечественный фронт во главе с коммунистической партией, в ее рядах на некоторых руководящих постах оказались агенты, завербованные английской и американской спецслужбами. Эта агентура в Болгарии быстро нашла общий язык со своими коллегами в Югославии в лице Тито, Карделя, Джиласа и Ранковича, оказавшихся на руководящих постах. Обвиняемый Костов заявил во время допроса, что английский резидент полковник Бейли, с которым он был связан, сказал, что еще во время войны с согласия американцев было достигнуто соглашение между Тито и Черчиллем в отношении политики, которую Югославия будет вести после войны. Тито принял на себя обязательство держать Югославию в стороне от СССР и его друзей, а также вести политику сообразно с особыми политическими и стратегическими интересами англо-американского блока на Балканах. Взамен этого Тито регулярно получал щедрую финансовую поддержку англичан и американцев и имел твердые гарантии того, что помощь будет оказана и в будущем. Костов признался далее, что Тито изложил ему план, по которому он будет действовать по согласованию с англичанами и американцами. А этот план предусматривает рост антисоветских сил не только в Югославии и Болгарии, но и во всех других странах народной демократии, чтобы добиться их присоединения к западному блоку. Тито с апломбом заявил, что в странах Восточной и Юго-Восточной Европы он лично пользуется большим авторитетом и что, опираясь на этот свой авторитет и престиж новой Югославии, можно будет осуществить в упомянутых странах политику отрыва от СССР и сближения с США и Англией. Так, в результате переговоров с Тито в ноябре 1947 года было достигнуто тайное соглашение о том, что противогосударственный заговор в Болгарии получит поддержку вооруженных сил Югославии…» Трайчо Костов был приговорен к смертной казни и повешен во дворе софийской тюрьмы 17 декабря 1949 года.

А в ноябре 1951 года в Праге арестовали генерального секретаря Компартии Чехословакии Рудольфа Сланского. С советской стороны его дело курировал руководящий сотрудник МГБ А. Бесчастнов. Р. Сланский и десять обвиняемых вместе с ним были приговорены к смертной казни.

В августе 1951 года были арестованы генеральный секретарь Польской компартии Владислав Гомулка и многие его соратники. Аресты производил сам полковник Й. Святло. Гомулка не был уничтожен, он вышел из тюрьмы в апреле 1956 года.

Таковы были самые первые результаты операции Даллеса.

Работа в годы войны по Германии неплохо обогатила его оперативный кругозор. Думая над операцией «Расщепляющий фактор», он ориентировался и на свой опыт создания из Швейцарии оппозиции Гитлеру в высших военных кругах Германии. Хотя заговор немецких генералов против Гитлера 20 июля 1944 года провалился, усилиями Даллеса в число «авторитетных» заговорщиков попал самый популярный и талантливый полководец Третьего рейха фельдмаршал Роммель, который не имел никакого отношения к этому заговору. Но с ликвидацией Роммеля немецкий вермахт лишился весомой частички интеллектуальной полководческой мощи. Разрабатывая свою «расщепляющую» операцию, наверное, Даллес держал в уме и показания главы гитлеровской зарубежной разведки бригаденфюрера СС В. Шелленберга о фабрикации документов, уличающих накануне войны советского маршала М. Тухачевского в тайных контактах с немецкими военными кругами. В 1937 году эти «документы» якобы довели до сведения Сталина, что стоило жизни маршалу и тысячам советских генералов и офицеров. Так это или нет в отношении контактов советского маршала с генералами вермахта, вдохновила эта история Даллеса или нет, но спустя десять лет Сталин попал в его ловушку. Повторение, если оно было, оказалось не менее зловещим и кровавым.

Жестокие репрессии смели со сцены в странах Восточной Европы тех коммунистических лидеров, которые могли бы строить свой социализм, социализм с венгерским, чехословацким, болгарским или польским лицом. Но получилось так, что везде строился сталинский социализм. Что потом и привело сначала к волнениям познанских рабочих в Польше в 1956 году, а потом в конце 70-х к движению «Солидарность», к восстанию в Венгрии в 1956 году, к «бархатной» революции в Чехословакии в 1968 году.

Снова обратимся к словам С. Стивена, которые во многом объясняют, почему его книгу замолчали на Западе: «Русское вторжение в Венгрию в 1956 году и в Чехословакию в 1968 году – таковы два самых трагических события в послевоенной истории Европы. Но в каждом из этих случаев Россия стояла перед лицом не только потери империи, что имело бы достаточно серьезное значение, но и перед лицом полного подрыва ее стратегических позиций на военно-геополитической карте Европы. И в этом, больше чем в факте вторжения, состояла действительная трагедия. Именно скорее по военным, чем по политическим причинам контрреволюция в этих двух странах была обречена на подавление: потому что, когда в них поднялись восстания, они перестали быть государствами, а вместо этого превратились просто в военные фланги».

Именно этот фактор всячески замалчивали на Западе, да и в СССР. Советские идеологи больше говорили об опасности крушения социализма в этих странах, нежели о стратегической военной опасности для Советского Союза с потерей союзных государств. И. Сталин в ответе У. Черчиллю еще в 1946 году заострил внимание на военной опасности: «Немцы могли произвести вторжение (в СССР. – Э. М.) через эти страны (Польшу, Румынию, Венгрию и Финляндию. – Э. М.) потому, что в этих странах существовали тогда правительства, враждебные Советскому Союзу… Что же может быть удивительного в том, что Советский Союз, желая обезопасить себя на будущее время, старается Добиться того, чтобы в этих странах существовали правительства, лояльно относящиеся к Советскому Союзу?» Синдром военной опасности после самой кровавой и смертоносной войны двадцатого столетия – Второй мировой – никогда не отпускал советское руководство, тем более что до 1985 года лидеры советского государства принадлежали к военному поколению. Генерал-лейтенант А. Майоров, чья 38-я армия в ночь с 20-го на 21 августа 1968 года вошла в Чехословакию, в своих воспоминаниях особо подчеркивает, что советское военное руководство и Генштаб были озабочены прежде всего потерей Чехословакии как члена оборонительного союза – Варшавского Договора, и они больше всех настаивали на вводе войск в эту союзную страну, пренебрегая политическими и идеологическими последствиями этого. Для них ведущим сценарием развития событий была выброска воздушных десантов НАТО, после чего должно появиться марионеточное правительство Чехословакии, которое объявит о выходе страны из Варшавского Договора и обратится к НАТО – защитить страну от советского вторжения (13).

И советское политическое руководство, и военное командование действовали под впечатлением этого сценария, хотя пропаганда больше кричала об утрате Чехословакией социалистического лица. Более чем за четыре месяца до ввода советской 38-й армии в Чехословакию ее командующий был ознакомлен с планом операции, уже разработанной Генштабом, который звучал так: «Карта-приказ… на вторжение 38-й армии… в ЧССР с целью подавления, а при необходимости и уничтожения контрреволюции на ее территории…» (14). Когда этот приказ стал реальностью, группа интеллигентов объявилась на Красной площади в Москве с лозунгом «Руки прочь от Чехословакии!».

Относительно бескровная операция в Чехословакии закончилась большой морально-психологической травмой чехословацкого общества. А в Венгрии октябрьско-ноябрьское восстание 1956 года закончилось большой кровью после вхождения в Будапешт советских войск. В тех боях на улицах венгерской столицы и других городов погибло более 5 тысяч человек, а более 19 тысяч были ранены, а потери советской стороны составили 640 убитых и 1250 раненых солдат и офицеров (15). Такое значение придавало советское руководство военным флангам, по выражению С. Стивена. Жесткое противостояние двух военных блоков заставляло мыслить категориями театров военных действий, фронтов и флангов, а не категориями человеческих судеб и обществ. «Ответственность за подобное положение вещей, – пишет в своей книге С. Стивен, – обусловившее неизбежность жестокого русского вмешательства, лежит не только на советском правительстве. Ее должны разделять также авторы операции «Раскол». Эта операция привела к усилению, а не к уменьшению советского господства в этих странах; она усилила страх советского руководства и его подозрительность по отношению к западным союзникам, из-за всего этого она содействовала утверждению в странах Восточной Европы колониального статуса, чего вполне можно было избежать».

Когда в 1947 году на востоке еще только распрямлялась операция «Расщепляющий фактор», на западе Европы ЦРУ начинало операцию в Италии против коммунистической партии, чтобы она не достигла победы на парламентских выборах. ЦРУ финансировало ее противников – христианских демократов, 10 миллионов долларов ссудили для демократов на подкупы и пропагандистские акции (16). А в 1953 году, когда на очередных выборах в итальянский парламент компартия всего лишь на 3 процента отстала от христианских демократов, ЦРУ так озаботилось этой ситуацией, что немедленно послало своего сотрудника У. Колби в Рим для организации срочного финансирования всех антикоммунистических партий. 25 миллионов долларов бросили на это. Так же активно действовало тогда ЦРУ против коммунистов во Франции и в Греции (17). Спустя годы У. Колби скажет, что операции в Италии были необходимы, потому что Москва в 50-х годах ежегодно вливала в Итальянскую компартию 50 миллионов долларов, а проникновение коммунистов в правительство создало бы подрывную пятую колонну в оборонной системе НАТО (18). И здесь вершина интересов – не судьбы людей, а те же пресловутые оборонные системы и фланги.

И хотя в те годы все протесты, движения, восстания, случившиеся в странах – союзниках СССР, были задавлены, мастерски разработанная и осуществленная Алленом Даллесом операция имела далеко идущие последствия для социалистического блока. Ее глубинные линии действовали в течение десятилетий и в конце концов взорвали систему европейского социализма. Конечно, нельзя считать, что операция «Раскол» вызвала «холодную войну», но она превратила ее в жестокую, кровавую драму, подорвала доверие к Советскому Союзу. А Даллес вошел в современную историю как выдающийся мастер международной провокации. И на нем тоже муки и кровь и тех людей, что принадлежали к руководству восточноевропейских стран, и тех, кто был в центре событий 1956 года в Венгрии и 1968 года в Чехословакии.

Это один стиль – стиль ЦРУ, взращенный американскими националистически-эгоцентристскими интеллектуалами (по выражению бывшего канцлера ФРГ Гельмута Шмидта), к которым принадлежал и Аллен Даллес. Этот стиль просматривается в самых «ярких» акциях ЦРУ: свержение правительства Мосаддыка в Иране в 1953 году; свержение правительства Арбенса в Гватемале в 1954 году; попытка свержения правительства Фиделя Кастро на Кубе в 1961 году, после чего Даллеса отправили в отставку; государственный переворот в Доминиканской Республике; военный переворот в Бразилии; подготовка вооруженной агрессии против Вьетнама; заговор против правительства народного единства в Чили, частью которого стало убийство победившего на выборах кандидата от движения Народное единство президента Сальвадора Альенде. Разве могло ЦРУ приветствовать книгу С.Стивена, которая предъявила миру этот самый «цэрэушный» стиль, у истоков которого стоял Аллен Даллес?

В начале 50-х годов прошлого века среди руководящей американской элиты господствовало мнение, что СССР занимается подрывной деятельностью по всему миру и США должны принять этот вызов. Лучше всех тогда выразили позицию страны в комиссии Гувера: «Эта игра не имеет правил. Принятые нормы человеческого поведения не годятся. Мы должны учиться проводить подрывную работу, совершать диверсии, уничтожать наших врагов более хитрыми и эффективными методами по сравнению с теми, которые используются против нас» (19).

Конечно, комиссия ничего нового не открыла. ЦРУ так и действовало. А советское МГБ-КГБ? Явно недотягивало. И если бы прозвучал глас высшего арбитра, обращенный к обоим игрокам: «Карты на стол, господа-товарищи!» – скорее всего МГБ-КГБ предъявить было бы нечего по разделу тайных подрывных операций. В авторитетные свидетели возьмем профессора колледжа Магдалины в Оксфорде Р. Джонсона: «Не удалось обнаружить ни одной тайной операции КГБ, сравнимой по масштабам с заливом Кочинос (попытка свержения кубинского лидера Фиделя Кастро. – Э. М.) или дестабилизацией режима Альенде в Чили. Ни одна разведка мира не может быть столь совершенной или настолько удачливой 40 лет подряд. Поэтому напрашивается вывод о том, что КГБ крайне редко прибегает, если прибегает вообще, к тайным операциям. Столкнувшись с мятежным клиентом, как США с Никарагуа или с Чили, Советский Союз предпринимает открытое военное вмешательство (Чехословакия, Венгрия) или позволяет мятежникам идти избранным ими путем (Югославия, Албания)» (20). Позже была операция в Афганистане в 1979 году по уничтожению лидера тогдашнего афганского режима И.Амина. Но она из той же практики обхождения с мятежным клиентом – практики военного вмешательства.

Но это все дела давно минувших дней. И герои их уже ушли в историческое небытие. А современность принесла трагедию в Соединенные Штаты. 11 сентября 2001 года жертвами террористов стали более 3,5 тысячи человек. Шок, поразивший нацию, перерос в волю к сопротивлению. Суть его выразил президент Дж.Буш: война против терроризма. В этой войне США заручились поддержкой стран мира, в том числе России. Терроризм – самая страшная опасность современности. Начало борьбы положено операцией в Афганистане, где базировалась главная террористическая организация «Аль Каида». Новые операции ждут своей очереди. Но нужна идеология борьбы. И в США вырабатывают Доктрину национальной безопасности, озвученную в сентябре 2002 года президентом страны Дж. Бушем. Главная идея – распространение демократических ценностей, которые провозглашаются главными неоспоримыми ценностями цивилизации. Их защитой объясняется «крестовый поход» на терроризм как одно из основных проявлений мирового зла. Отныне Америка переходит от политики сдерживания к стратегии превентивности. «Мы будем защищать США, американских граждан и их интересы дома и за рубежом путем выявления и уничтожения угрозы до того, как она достигнет наших границ… Мы не будем колебаться и станем действовать одни и, если это нужно, на опережение террористов» (21). Стратегия превентивности нацелена на распространение демократических ценностей и их защиту от «плохих» стран и от «плохих» парней. И отсюда весь мир поделен на «хороших» и «плохих», которых определяет одна держава, готовая единолично распоряжаться судьбой народов и государств. Опять ситуация, когда благородные цели затмевают прямолинейные, националистически-эгоцентристские, да еще при этом превентивные методы.

Не напоминает ли этот стиль приемы конца 40-х годов, когда так эффектно прозвучала Доктрина национальной безопасности СНВ-58 о тайных операциях и сдерживании коммунизма? Ощущение такое, что в справедливой борьбе с терроризмом за дело взялись последователи корифея американского эгоцентризма Аллена Даллеса, националистически настроенные интеллектуалы, готовые осчастливить мир демократическими ценностями по-американски.

Один из лучших романов известного английского писателя Грэма Грина называется «Тихий американец». Главный герой его – Пайл, сотрудник американской разведслужбы, интеллектуал, окончивший Гарвард, воодушевленный книгами Йорка Гардинга «Угроза демократии» и «Миссия Запада», организует серию взрывов на улицах Сайгона. Гибнут женщины и дети, но по замыслу организаторов это должно привести к власти третью силу – «национальную демократию». И «тихий американец» Пайл говорит: «Сегодня мы были ужасно огорчены… но, поверьте, через неделю все будет забыто. К тому же мы позаботимся о родственниках пострадавших… Мы запросили по телеграфу Вашингтон. Нам разрешат использовать часть наших фондов… Война требует жертв. Они неизбежны. Жаль, конечно, но не всегда ведь попадаешь в цель. Так или иначе, они погибли за правое дело… Можно даже сказать, что они погибли за Демократию».

Какова цена Демократии от «тихих американцев»? В 1947-1951 годах, в 1956-м и отчасти в 1968 годах это была кровавая цена – цена «расщепляющего фактора», придуманного «тихим американцем» Алленом Даллесом, выпускником Принстона. И это убедительно показал С. Стивен в своей книге. Поэтому ее и замолчали. Поэтому нынешнюю справедливую борьбу с терроризмом не хотелось бы доверять новым «тихим американцам», которые одержимы в этой борьбе силой навязывать ценности по-американски, – это новая кровь. Может, расследованная С. Стивеном история операции «Расщепляющий фактор» вместе со старой доброй книжкой Г. Грина «Тихий американец» станут неким предостережением новым «тихим американцам»? Если бы книги могли влиять…

Эдуард МАКАРЕВИЧ

ИСТОЧНИКИ, ПРИМЕЧАНИЯ

1. The Sinews of Peace by Winston S. Churchill. A Speech at Westminster College. Fulton Missouri), 5 march 1946. Fulton, 1995, pp. 3,6, 10-13,15.

2. Цит. по «Новое время», 1980, № 8, с. 28-29.

3. «Drop Shot. The United States Plan for War with the Soviet Union in 1957», Ed. by A. Brown, N.Y., 1978, pp. 6, 20-38; «Containment. Documents on American Policy and Strategy 1945-1950», Ed. by T. Etzold and J. Gaddis, N.Y., 1978, pp. 357-360.

4. Корниенко Г. M. Холодная война. Свидетельство ее участника. М., 1995, с.32.

5. Судоплатов П. А. Разведка и Кремль. М., 1996, с.274.

6. Коллекция документов Архива Президента РФ.

7. Адибеков Г.М. Коминформ и послевоенная Европа. 1947-1956 гг. М., 1994, с. 53.

8. «Containment. Documents on American Policy and Strategy 1945-1950», Ed. by T. Etzold and J. Gaddis, N.Y., 1978, pp. 212, 222.

9. Chester L., Hodgson G., Page B. The American Melodrama, N.Y., 1969, p. 778.

10. Harry S. Truman Library, President's, Secretary's File.

11. Директор ЦРУ в 50-е годы прошлого века Аллен Уэлш Даллес родился в апреле 1893 года в семье пастора. Окончил Принстонский университет, после чего работал адвокатом. С 1926-го по 1942 год занимался адвокатской практикой в международной сфере. В ноябре 1942 года становится представителем американской секретной службы УСС в Берне (Швейцария). В 1948-1950 годах – внештатный, по выражению некоторых исследователей – анонимный, руководитель тайных операций ЦРУ. В 1951- 1953 годах – заместитель директора ЦРУ по проведению операций, затем помощник директора ЦРУ. И с февраля 1953-го по ноябрь 1961 года – директор ЦРУ. Умер в январе 1969 года.

12. В венгерских источниках Федор Белкин. На самом деле Михаил Ильич Белкин, 1901 года рождения. С 1918 года работал в органах ВЧК-ОГПУ-НКВД, в годы войны – в особых отделах Красной Армии и военной контрразведке СМЕРШ. В 1947-1950 годах – начальник Управления контрразведки МГБ СССР при Центральной группе войск, генерал-лейтенант. Летом 1949 года курировал подготовку процесса по делу JI. Райка. В октябре 1951 года арестован по обвинению в принадлежности к так называемому сионистскому заговору в МГБ СССР. В 1953 году освобожден от занимаемой должности и уволен из органов госбезопасности, в 1954 году лишен генеральского звания за нарушения законности (см. Б. Желицки «Трагическая судьба Ласло Райка. Венгрия 1949 год» – Новая и новейшая история, № 2, 2001, с. 137).

13. Майоров A.M. Вторжение. Чехословакия, 1968. Свидетельства командарма. М., 1998, с. 193.

14. «1956: Осень в Будапеште». Б.Й. Желицки, А.М. Кыров, Н. Капиченко. М., 1996, с. 152.

15. Trevor Barnes,…The Secret Cold War. The CIA and American Foreign Policy in Europe, 1946-1956, Part 1…, Historical Journal, vol. 24, no.2 (1981), pp. 412-413. Part 2…, pp.660-663.

16. Найтли Филипп. Шпионы XX века: пер. с англ. О.Г. Косовой, Г.Б.Косова. М.,1994, с.277.

17. Harry Howe Ransom,…Secret Intelligence in theUnited States, 1947-1982: the CIA…S Search for Legiti- masy…, in Andrew and Dilks, Missing Dimension, p. 209.

18. R.W. Johnson,…Making Things Happen…, London Review of Books, 6-19 September 1984, p.14.

19. С. Бабаева, Г. Бовт. Новые крестоносцы. – Известия, 24.09.2002 г.

ОТ АВТОРА

Операция "Расщепляющий фактор" [Операция «Расщепляющий фактор», она же «операция» (прим. пер.)], на мой взгляд, – одна из худших страниц в истории американской внешней политики времен «холодной войны». Эта широкомасштабная провокация, именно так ее следует оценить, значительно усилила напряженность в послевоенном мире, а возможность разрядки между Востоком и Западом была отброшена на целое поколение.

Особенно обескураживающим является то обстоятельство, что в соответствии с принятыми для подобных случаев критериями операция должна быть расценена как провал. Отсюда следует, что все многочисленные человеческие жертвы были принесены зря. Операция «Расщепляющий фактор» не достигла намеченной цели. Она также нисколько не содействовала благополучию западного мира, как это пытались изобразить ее организаторы. Более того, она никогда и не могла бы выполнить подобную задачу, поскольку в ее основе лежали невежество, страх и жестокость.

Информация об этой разведывательной операции собиралась мною из различных источников в течение двух лет и сведена воедино в этой книге.

Мне пришлось действовать в той сфере, где факты не только тщательно скрываются, но и прикрыты слоем полуправды и лжи. В связи с чем мне пришлось использовать всю известную мне журналистскую технику бесконечного сравнивания, перепроверки фактов. Я был вынужден полагаться в основном на устные свидетельства – документы и досье просто отсутствовали. Но если кто-либо считает, что современная история должна излагаться на строго документальной основе и опираться на факты, скрепленные правительственной печатью, то он должен согласиться что знания наши о прошлом сократятся очень значительно. Да и кто сможет в таком случае написать книгу о какой-либо из современных разведывательных операций наших секретных служб, если заранее известно, что ни одно из секретных досье никогда не будет раскрыто перед нами.

За время всей моей журналистской карьеры – и как политического корреспондента при Вестминстере, и как дипломатического корреспондента, а позднее редактора внешнеполитического отдела крупной английской газеты – я очень редко получал возможность опираться в работе на истинные документы, имеющие важное политическое значение. Журналист, стремящийся к разоблачениям, в лучшем случае может рассчитывать на доверительное нашептывание или откровенность правительственного чиновника, мстящего своему ведомству за обиду или пренебрежение. В наше время, когда широко рекламируемая гласность правительственных мероприятий – не более чем очередной популистский миф, подобный метод является единственно возможным для выполнения первейшего долга журналиста – информирования общественности. Не поддаваться ослеплению яркими огнями рампы, суметь очистить сцену от декораций и заглянуть за кулисы, где делается вся настоящая работа без прикрас, без макияжа, которым обычно очаровывают публику, – таков мой стиль.

В послевоенный период политическая разведка стала играть поистине огромную роль. Случайные громкие провалы, подобные тому, который претерпела операция в заливе Кочинос, становятся известными общественности (хотя и подозреваю, что еще многое остается нераскрытым). В широком же плане мы по-прежнему почти ничего не знаем о той действительной работе, которая проводится разведывательными службами за наш счет.

Я не могу поверить, что политическое и моральное здоровье западного мира станет лучше, если наши разведывательные службы будут засекречены и тем самым ограждены от всякой публичной ответственности, как это происходит сейчас. Документы Государственного департамента, Форин Оффиса, президента или премьер-министра станут со временем доступными для историков. Но досье Центрального разведывательного управления, Интеллидженс сервис, других разведывательных организаций могут остаться закрытым навеки. Необходимо немедленно начать широкую кампанию, которая бы заставила правительства покончить с подобным удручающим положением. Заявления о том, что безопасность государства окажется под угрозой в случае, если скажем, через двадцать пять лет раскрыть секретные разведывательные архивы, являются чистейшей софистикой. Если бы сегодня мы узнали какие-либо страшные факты, относящиеся к 1899 году, пострадало ли что-нибудь, кроме репутации некоторых из наших давно умерших лидеров? Может ли кто-нибудь поверить в то, что историк, пишущий о вьетнамской войне, сможет понять проблему, не прочитав каждый документ, относящийся к ней, в делах ЦРУ? Сможет ли англичанин когда-либо понять события в Ольстере, не порывшись в делах специального управления Интеллидженс сервис? Поймет ли кто-нибудь нашу эпоху, не подвергнув микроскопическому исследованию материалы тех служб, которые так много сделали для ее формирования?

ПРОЛОГ

Шел 1947 год. Произвольно и жестоко мир был разделен надвое. На одной стороне находились коммунистическая Россия и ее вновь приобретенные восточноевропейские союзники, стремящиеся распространить воинствующий марксизм на весь мир. По другую сторону – США и их западноевропейские друзья, объятые страхом перед коммунизмом. На Востоке располагались страны народной демократии, на Западе господствовал демократический образ жизни. Слова потеряли всякое значение, и конец сороковых годов превратился в эпоху безумия.

В прошлые века столь невыносимое напряжение разрядилось бы, видимо, разрушительной войной. Ныне такой выход был практически невозможен. Европа, едва уцелевшая в недавней войне, не пережила бы ядерного конфликта. Таким образом, лишенные возможности решать непримиримые противоречия старым методом, два могущественных блока бурлили ненавистью подобно двум бойцовым петухам, еще не выпущенным из клетки.

Каждый совершал ужасные ошибки, каждый осквернял атмосферу истерической полемикой и пропагандой; и каждый в полной мере нес ответственность за то обострение отношений, которое вскоре стало известно как «холодная война». Запад считал, что на карту поставлены драгоценные демократические свободы. Точка же зрения Востока была неясной для большинства людей. В те годы Советский Союз и страны-сателлиты значительно больше опасались войны. Ведь Запад владел атомной бомбой, и большинство восточноевропейских лидеров полагали, что она будет использована. Они были убеждены, что американцы сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки не для того, чтобы нанести поражение Японии, а главным образом, чтобы запугать русских. Ведь было известно, что японцы собирались безоговорочно капитулировать (они уже вели на этот счет переговоры) еще до того, как были сброшены бомбы. В этой ситуации все воинственные действия русских носили скорее оборонительный, чем агрессивный характер.

Мы указываем на это вовсе не для того, чтобы доказать, будто Сталин был благодушным старым джентльменом. Рубежи, перекроившие карту Европы, на которых Красная Армия остановилась в конце Второй мировой войны, он считал внешними границами своей новой территории.

Американцы, как он полагал, занимают подобную же позицию. Отсюда следовало, что Польша должна быть включена в Советскую империю в силу одной только территориальной близости к Советскому Союзу, несмотря на то, что ее политические традиции были совершенно противоположны коммунистическим. В то же время Франция должна была быть включена в западный лагерь, несмотря на то, что Французская коммунистическая партия оказалась после войны самой сильной и дисциплинированной из всех политических партий этой страны. Потсдамское соглашение, как считал Сталин, позволяло русским, англичанам и американцам поделить мир между собой. К тому же результаты войны, переговоры, которые он вел во время войны с Черчиллем и Рузвельтом, поощряли Сталина думать подобным образом.

В Ялте и Потсдаме союзники – «большая тройка» – приступили к откровенному дележу мира, подобно поселенцам старого Запада. Возможно, самым циничным примером этого является соглашение между Черчиллем и Сталиным относительно разделения сфер влияния на Балканах, о котором Черчилль говорит, как о «наших делах на Балканах». Советы получали практически полный контроль над Болгарией, Румынией, Венгрией, они делили с Англией ответственность за Югославию; англичане взамен получили контроль над положением в Греции. Черчилль писал впоследствии: «…совершенно естественно, что Советская Россия имеет жизненно важные интересы в странах, окружающих Черное море; со стороны одной из них – Румынии – она подверглась бессмысленной атаке с участием 26 дивизий; с другой – Болгарией – у нее были давние связи».

Политика Сталина продолжала политику царского режима – как по идеологии, так и по методам. Сталин угрожал Персии, пограничным провинциям Турции и Дарданеллам. Мечта о теплом порте на Средиземном море получила новое выражение, когда он поднял вопрос об установлении советской опеки над Ливией. Он был продолжателем дела Петра Великого.

Совершенно очевидно, что мартовскую доктрину Трумэна 1947 года Сталин должен был рассматривать как открытую угрозу Советскому Союзу и его законным устремлениям.

Отказ от традиционного американского изоляционизма для всякого марксистского историка служил достаточным доказательством того, что внешняя политика США по своей природе является агрессивной. Для такого самодержца, как Сталин, подобный отказ имел еще более зловещий смысл. Возникало совершенно новое континентальное политическое и военное руководство, сводившее на нет любую прежнюю концепцию о равновесии сил в Европе. Для Сталина это было так же неприемлемо, как и для США, когда через несколько лет Россия использовала Кубу, пытаясь создать плацдарм в западном полушарии.

Если отказаться от пропагандистского подхода к послевоенной истории, то следует признать, что, когда Сталин заставил Чехословакию в июне 1947 года отвергнуть «План Маршалла», он скорее реагировал на события, чем являлся их инициатором. С его точки зрения Запад совершенно ясно продемонстрировал свою враждебность на 48 часов раньше, когда все коммунисты были изгнаны из французского и итальянского правительств. Действия такого рода Сталин не мог оставить без ответа. Теперь, по его мнению, никто не может возражать, если он примет подобные меры в «своих владениях». Ряд историков убеждены в том, что усиление коммунистического контроля над Восточной Европой было скорее следствием, чем причиной ухудшения отношений между двумя великими державами. Вина за это ложится не только на Иосифа Сталина, но и на Запад, который отказался согласиться с законными мерами России по обеспечению безопасности в Восточной Европе.

На Западе в то время совершенно не считались с тем фактом, что Россия и ее восточные доминионы должны были больше, чем кто-либо другой, опасаться новой войны. Для них такая перспектива действительно была ужасной. Во время Варшавского восстания поляки потеряли больше людей, чем американцы за всю войну. Русские в период войны потеряли больше людей, чем все западные страны, вместе взятые. Целые города лежали в развалинах. В сравнении с русскими европейские страны уже тогда жили довольно комфортабельно.

Проблемы, стоящие перед Россией, усложнялись еще и тем, что после войны к власти в странах Восточной Европы пришли неопытные, зачастую просто неподходящие для этой цели люди. Революции обычно рождают слишком много революционеров, но очень мало компетентных руководителей. Тот сложный психологический комплекс, который побуждает человека жертвовать своим здоровьем, состоянием, положением и даже жизнью ради участия в борьбе нелегальных подпольных организаций, редко встречается у людей, обладающих качествами, необходимыми для эффективного руководства современным государством. Это почти целиком следует отнести к большинству, если не ко всем тогдашним восточноевропейским лидерам. Они отдали всю жизнь нелегальной борьбе за дело, которое не имело бы реальных перспектив, если бы не война. Многие из них провели годы в тюрьмах или концентрационных лагерях. Некоторые были вынуждены бежать в тридцатых годах в Россию. Другие присоединились к интернациональным бригадам в Испании. Многие, как только разразилась война, храбро сражались на стороне союзников, участвуя в движениях Сопротивления, существовавших во всех европейских странах. С их убеждениями можно было не соглашаться, но они, несомненно, обладали замечательными человеческими качествами.

Когда все эти люди возвратились после войны, исполненные сознанием своих, бесспорно, больших заслуг, между ними возникли противоречия. Те, кто непосредственно участвовал в вооруженной борьбе, видели в тех, кто отсиживался в Москве, коммунистов лишь на словах, людей, избравших легкий путь. Те же, кто провел войну в Москве, считали чужаками бойцов Сопротивления, к тому же идеологически ослабленными от постоянного соприкосновения с буржуазной пропагандой.

Усиление «холодной войны» способствовало трансформации всех этих подозрений в горькую и часто ужасную вражду. Для тех, кто находился во время войны в Москве, тесный союз с СССР представлялся единственным спасением для их народов перед угрозой неотвратимого нападения со стороны Запада. Хотя «интернационалисты» никогда не возражали против этого, они сильно сомневались в необходимости рабского подчинения Сталину.

Следует учесть и то, что в спешке, с которой формировались правительства сразу же после освобождения государств Красной Армией, не хватало времени для проверки истинных заслуг каждого, «получившего» высокий пост. Наряду с коммунистами, с первых дней участвовавшими в борьбе, на высокие посты пришли люди, вступившие в партию только когда выяснилось, что она выйдет из войны победительницей. Открылось широкое поле деятельности для всякого рода карьеристов, авантюристов и просто жуликов. На начальном этапе с этим мало что можно было поделать. Независимо от того, нравилось это или нет, приходилось использовать и гражданских чиновников, служивших буржуазным правительствам или даже немцам в период оккупации.

Были и другие проблемы, связанные с кадрами. Как среди «москвичей», так и среди «интернационалистов» имелись настоящие революционные герои, заслуживавшие назначения на самые высокие посты. Но у них порой не хватало образования для выполнения подобных функций. В то же время в обоих лагерях имелись люди, которые вели двойную игру. Несколько человек, получивших высокие правительственные должности как «уважаемые коммунисты», на самом деле были внедрены в довоенные нелегальные коммунистические партии в качестве агентов-провокаторов. Другие стали агентами тайной полиции после ареста и, возможно, пыток. Были «москвичи», давно уже продавшие души Москве и являвшиеся платными агентами русской тайной полиции. Точно так же среди «интернационалистов» имелись люди (впрочем, их всех подозревали в этом), завербованные англичанами или американцами.

Политические позиции, которые постепенно занимала трумэновская Америка, усугубляли свойственную Сталину параноидальную подозрительность по отношению к Западу. В первые же годы после окончания войны на внешнюю политику Государственного департамента США большое влияние оказывали многочисленные иммигранты из стран Восточной Европы. Многие из них в предвоенные годы являлись крупными политическими деятелями, академиками и журналистами, бежавшими в страхе перед наступавшей Красной Армией. Если не считать данных разведки, эти люди стали для американских государственных деятелей главным источником сведений об обстановке в восточноевропейских странах.

В результате позиция американской дипломатии становилась все менее реалистичной, поскольку она основывалась на все менее правдивой информации. Хотя среди иммигрантов имелось много разногласий, в одном они были едины: их соотечественники в Польше, Венгрии, Чехословакии, Югославии, Болгарии, Румынии, Албании ждут лишь сигнала, чтобы свергнуть своих коммунистических хозяев – находясь в тисках отвратительной системы тайной полиции, они нуждаются лишь в моральной поддержке, чтобы организовать восстание. Политика западных держав и в настоящее время еще не избавилась от этих представлений о восточноевропейских странах. И причина трагедии периода «холодной войны» коренится именно в этом.

Однако в действительности народы Восточной Европы приветствовали Красную Армию как освободительницу. В политическом плане война положила конец гегемонии правых, как бы они ни протестовали против этого, оказавшись в эмиграции в Америке. Народы же этих стран не возражали против социализма и прочного дружественного союза с СССР. Многие из экономистов видели необходимость установления торговых связей с Востоком, рассчитывая и на американскую помощь в восстановлении разрушенной промышленности. Если из-за этого надо приспособить некоторые из политических институтов к новому восточному партнеру, то пусть так и будет.

Сталин, конечно, считал справедливым требовать несколько большего. И именно в этом плане с ним можно было бы успешно спорить. К несчастью, Запад решил бороться с ним иначе. Вместо того чтобы разоблачать русские империалистические планы по включению Польши и Венгрии, несмотря на их сопротивление, в Советскую империю, США и их союзники предпочли разглагольствовать о «коммунистическом империализме».

Таким образом, американцы полностью подорвали позицию националистов, которые полагали, что применение марксистского учения в их странах будет способствовать развитию, но в то же время отстаивали самостоятельный – чешский, польский или венгерский – путь к социализму. Они желали быть независимыми от России и США, хотя признавали необходимость тесных связей с Советским Союзом.

Значительная часть интеллигенции восточноевропейских стран была согласна с такой точкой зрения и готова к любым последствиям политической борьбы за независимость от Советского Союза. И в первое время казалось, что они одерживают верх. Однако реакция американцев дискредитировала их позицию. Ставя знак равенства между коммунизмом и русским империализмом, американцы вступили на тот же путь, что и Сталин: страны-сателлиты должны сделать выбор между Россией и США, между коммунизмом и капитализмом. Оказалось невозможным оставаться, например, венгерским коммунистом и быть принятым в качестве такового и Россией, и Америкой. Обе стороны провозгласили, что человек должен быть или коммунистом, или антикоммунистом. Коммунистом является некто, кто соглашался с «руководящей ролью Советского Союза»; антикоммунистом считался тот, кто занимал проамериканские и антирусские позиции.

Заявление Андрея Вышинского о том, что США пытаются экономически поработить Европу при помощи политики подачек, было в высшей степени несправедливым по отношению к стране, которая по доброй воле стремилась восстановить разрушенную Европу. Но этого обвинения оказалось достаточно для того, чтобы затруднить восточноевропейским странам принять услугиСША, не подвергая серьезному риску свои отношения с Советским Союзом. Две телеграммы, которыми обменялись государственный секретарь США Бирнс и посол Штейнгардт во время мирной конференции в Париже в октябре 1946 года, достаточно полно освещают эту проблему.

Американцы возмущались злобной антиамериканской пропагандой, поднятой в чехословацкой прессе, а также медлительностью, с которой Чехословакия (тогда еще не являвшаяся коммунистической) реагировала на американские требования о компенсации недавно национализированной собственности. С целью оказания давления на чехословацкое правительство США временно прекратили всякую помощь Чехословакии. Штейнгардт встретился с премьер-министром Готвальдом, и они согласились, что давление является слишком жестоким. Готвальд обещал быстро разрешить наиболее срочные американские требования. В связи с этим Штейнгардт просил Бирнса возобновить помощь как свидетельство американской доброй воли.

Ответ Бирнса из Парижа был весьма знаменательным:

«Я с удовольствием узнал, что правительствоЧехословакии начинает, по-видимому, понимать, что его враждебная политика по отношению к США, игнорирование им наших справедливых требований и непрекращающиеся нападки прессы могут привести, в той степени, в какой это касается экономической помощи, к последствиям, которые не соответствуют интересам Чехословакии. Однако Вы должны иметь в виду, что с самого окончания этой конференции Чехословакия постоянно выступала против США и по каждому важному вопросу голосовала заодно со славянским блоком. Мы, конечно, не могли рассчитывать на то, что какая-либо делегация согласится с нами по всем вопросам. Но поскольку они выступают против нас при каждом голосовании, по каждому договору, это подтверждает их недружественную позицию, которая до сих пор была выражена в прессе. Я хотел бы получить гораздо более существенные доказательства чехословацкой независимости и дружественного отношения к США до того, как будет возобновлена какая-либо из форм экономической помощи».

В этой телеграмме впервые был сформулирован принцип, что предоставление американской помощи зависит от политической поддержки, получаемой США. Конечно, это еще не стало официальным принципом американской внешней политики («План Маршалла» имел в своей основе гуманитарные идеи), однако ход будущих событий был предрешен.

Ответ Штейнгардта не менее значим. В нем излагалось мнение Яна Масарика – сына основателя Чехословацкой Республики, по своим убеждениям не коммуниста, а социал-демократа. То, что говорил Масарик, являлось свидетельством агонии, переживаемой Восточной Европой, попыткой объяснить Западу, как наилучшим образом содействовать делу свободы. Штейнгардт следующим образом сообщал Бирнсу о своей беседе с Масариком:

«В нынешних условиях Масарик считает предпочтительным голосовать вместе с Советским Союзом почти во всех случаях, когда то же самое делают Польша и Югославия. Он убежден, что это не наносит ущерба США, в то время как Чехословакия может выиграть от этого. Он подчеркнул, что благодаря тому, что Чехословакия именно так голосовала до сих пор, Советский Союз строго воздерживается от вмешательства во внутренние дела Чехословакии. В результате умеренные круги постепенно наращивают успех в деле поворота страны вновь на путь демократического развития. Он доказывает, что возврат Чехословакии в ближайшем будущем к демократическим порядкам стал возможным благодаря невмешательству Советов, и это в конечном счете будет более выгодно для США, чем ничего не значащие голосования на международных конференциях…»

Сегодня трудно обвинять Масарика в неправильной линии. (Ян Масарик после «путча» согласился остаться на посту министра иностранных дел. Однако 10 марта 1948 года он трагически погиб, выпав из окна своего служебного кабинета. До настоящего времени остается спорным вопрос о том, выпрыгнул ли он сам, упал нечаянно или был выброшен кем-то… Несмотря на ряд официальных и неофициальных расследований, этот случай никогда не был объяснен удовлетворительным образом.)

Ясно, что в 1946 году на «порабощенные народы» (по американской формулировке) начало оказываться давление с двух сторон. Советы требовали политической поддержки в обмен на невмешательство во внутренние дела. Американцы же требовали некоторой политической поддержки в обмен на свою помощь. Не нужно обладать большой логикой, чтобы понять несовместимость этих двух требований.

Творцы американской политики оказались неспособными понять, что коммунизм как таковой отнюдь не является пугалом, что нет абсолютно никаких причин, которые могли бы воспрепятствовать существованию двух экономических систем – капитализма и коммунизма. В любом случае мировая коммунистическая революция определялась революцией технической, так быстро изменявшей облик стран, традиционно считавшихся слаборазвитыми. Государство, официальной религией которого является атеизм, заслуживало сожаления не больше, чем государство, основанное (подобно Израилю, который так усердно поддерживают США) на солидных теократически принципах. Итак, США разработали свои долгосрочные планы. Американцы вознамерились осуществлять, только в обратном направлении, то, чем занимался старый довоенный Коминтерн, инспирировавший саботаж на Западе в попытке подорвать его институты. Многие полагали, как это сформулировал в 1953 году сенатский комитет по коммунистической агрессии, что «мирное сосуществование является коммунистическим мифом, который может быть осуществлен только путем полного отказа от нашего свободного образа жизни в пользу рабства под игом коммунизма, контролируемого Москвой». У правительства США не хватало веры в свой собственный американский образ жизни и его способность выстоять перед очевидно неэффективным и неудачным коммунистическим экспериментом.

Путаница в умах, которая, по-видимому, характеризовала тот период, наглядно проявилась в истеричной кампании, поднятой вокруг вопроса о мерах безопасности по сохранению секрета атомной бомбы. Американская атомная монополия представлялась главной целью, подорвать которую стремились советские шпионы. В результате на свет появились клятвы в лояльности, судебные процессы над предателями, прения в конгрессе, и все это разжигало антикоммунистические страсти внутри страны. Подобно тому, как в военный период население Англии убеждали в том, что «и у стен есть уши», в США политические деятели и правая пресса преднамеренно пытались внушить людям мысль, что коммунистические шпионы скрываются за каждым углом. Мало кто понимал, какая в этом таится опасность. Генри Стимсон, республиканский министр обороны в правительстве президента Трумэна, призывал Америку открыто поделиться атомными секретами с Россией, с тем чтобы предотвратить «отчаянную секретную гонку вооружений». Но эта идея, несмотря на ее дальновидность, никогда не подвергалась серьезному изучению. Вместо этого США создали аппарат безопасности, гораздо более грубый и безжалостный, чем что-либо подобное, существовавшее у американцев во время войны. Одновременно была развернута пропагандистская кампания против коммунистов и тех, кто им сочувствовал. Организаторы кампании использовали порожденное бомбой беспокойство в мире для того, чтобы внушить американскому народу и союзникам США: они могут считать себя в безопасности до тех пор, пока Россия не располагает атомной бомбой.

Сейчас, конечно, есть возможность оглянуться назад и увидеть, насколько все это было бесполезным. И не только потому, что события доказали беспочвенность подобных аргументов, но и потому, что разведывательные службы допустили ошибку в той единственной области, которая входит в их компетенцию: в области безопасности. В своей книге «Гуманное использование человеческих существ» (в русском переводе опубликованной под названием «Кибернетика и общество» в 1958 году) Норберт Винер писал: «При изучении такой научно-естественной проблемы как атомная реакция и атомный взрыв, самая ценная информация, которую мы можем сообщить общественности, состоит в том, что такие проблемы существуют. Стоит только ученому начать исследовать проблему, о которой ему известно, что она имеет решение, его положение меняется. Он уже примерно на 50% приблизился к ответу».

Правительство США само разоблачило секрет атомной бомбы, когда 6 августа 1945 года американский стратегический бомбардировщик сбросил ее на Хиросиму. С того самого момента создание СССР подобного оружия стало неизбежным; он должен был создать бомбу, причем быстро.

Шпиономания достигла своего апогея по другую сторону железного занавеса. Этому способствовал тот факт, что в странах Восточной Европы, Франции и Германии сохранились агенты шпионских служб военного времени, искавшие ныне, новых хозяев. Американские посольства во всех восточноевропейских странах осаждались местными гражданами, предлагавшими свои услуги – обычно для того, чтобы заработать себе право на жизнь в США. Более того, разведывательные операции проводились под руководством бывших работников Управления стратегических служб в Западной Европе, находившихся на территории Западной Германии; эти люди, возможно, имели хорошую военную подготовку, но они не обладали достаточными политическими знаниями и зрелостью. Они показали себя непригодными для выполнения задач и фактически приносили вред. Каждый раз, когда тайная полиция восточноевропейских стран обнаруживала настоящего шпиона или признаки сбрасывания людей на парашюте над своей территорией, она лишь усиливала меры безопасности.

В этом также состояла ирония судьбы в тот период: хотя русским казалось, что за каждым кустом скрываются американские агенты, в действительности их было мало и они в большинстве своем были плохо подготовлены как в общем, так и в специальном плане.

В конце войны президент Трумэн распустил Управление стратегических служб под предлогом, что в мирное время нет необходимости тратить деньги на разведывательные агентства. Это была восхитительная точка зрения, напоминавшая о том великом периоде американской наивности после войны, когда Генри Стимсон ликвидировал дешифровальную службу Государственного департамента, заявив: «Джентльмены, не следует читать корреспонденцию других людей».

Таким образом США вступили в «холодную войну» совершенно не подготовленными для ее ведения. Несколько военных атташе, незначительное число сотрудников разведки Государственного департамента и несколько сотрудников бывшего Управления стратегических служб, приданных военным миссиям в Европе, – вот и все, что имелось. Качество получаемой информации находилось на крайне низком уровне.

Трумэн скоро понял, что он проявил легкомыслие, но он все еще, по-видимому, не был убежден в необходимости проведения в мирное время широких разведывательных операций. Такое положение продолжалось до 1947 года, когда на основе Акта о национальной безопасности было организовано Центральное разведывательное управление во главе с контр-адмиралом Pecкью Хилленкётером.

Но даже и тогда на ЦРУ была возложена лишь задача «координировать» деятельность других американских разведывательных служб. Лишь летом 1948 года Национальный совет безопасности издал директиву № 10/2, по которой ЦРУ было дано право «проводить операции по указанию Национального совета безопасности». Было бы неправильным полагать, что тайные операции до тех пор не проводились. Например, советским отделом ЦРУ руководили уроженец Польши капитан-лейтенант Сэмюэль Френкель и полковник морской пехоты Гарольд Мориэ, которые получили опыт разведывательной работы, будучи американскими военно-морскими атташе в Мурманске во время войны. Этот отдел был полностью самостоятельным и проводил свои операции оригинально, с умом и воображением.

К тому же ЦРУ уже успело установить контроль над знаменитой русской антисоветской сетью генерала Рейнхардта Гелена, который предложил в конце войны свои услуги американцам и служил им так же добросовестно, как и Гитлеру.

Первоначально кое-кто проявлял отвращение к самой идее использования того, что считалось «грязной информацией от грязного человека». Однако скоро с подобными взглядами было покончено, поскольку идеи «холодной войны» полностью овладели творцами американской политики.

Итак, обе стороны создавали свои разведывательные службы, поставлявшие передовые отряды для действий на фронтах «холодной войны». Отношения между Востоком и Западом были подорваны до такой степени, что они вообще почти перестали существовать. Призрак ядерной войны постоянно маячил на горизонте. Каждый лагерь лихорадочно перевооружался. А чтобы обосновать необходимость этого, пропаганда разжигала настроения крайней нетерпимости. Дипломаты опускались до обычной брани. Понимание и разум были исключены из политического словаря. Антикоммунистическая «охота за ведьмами» породила волну истерии в США. Тайная полиция в России и Восточной Европе действовала подобно саранче, уничтожаявсе живое.

Сложилась обстановка, благоприятная для любых эксцессов. В этой сгущенной и отравленной атмосфере неизбежно, на мой взгляд, родилась идея операции «Раскол».

ГЛАВА 1. СВИДАНИЕ НА СКАМЕЙКЕ В ПАРКЕ

Сильный ветер поднимал клубы послевоенной пыли, несколько оживляя безжизненные развалины. Кругом царили разруха и грязь, которые превратились в последние годы в такую же характерную принадлежность Варшавы, как и река Висла. Редкий трамвай громыхал по рельсам, рассыпая под дугой искры, освещавшие разбитые немецкими снарядами дома – красноречивое доказательство разрушительной мощи вермахта. Зимнее небо, подобно серому одеялу, нависло над городом, придавая ему еще более хмурый вид. Вот появился взвод советских солдат – все в грязных сапогах и поношенной форме; чувствуется, что дух их подавлен окружающей атмосферой ненависти. Им было трудно понять ее причину: разве они в конце концов не освободили Польшу от нацистского врага, так безжалостно разрушившего этот некогда прекрасный город? Политрук, пытаясь дать ответ на этот вопрос, утверждал: реакционеры все еще сохраняют влияние на польский народ; враги и их агентура, как, например, католическая церковь, проникли повсюду: пока они не будут выкорчеваны, оголтелая кампания лжи против Красной Армии и ее великого вождя Иосифа Виссарионовича Сталина будет продолжаться. И все же солдаты были обескуражены. Победа не должна быть такой.

Укрывшись среди развалин здания (некогда здесь был магазин), капитан Майкл Салливен наблюдал за солдатами, хотя у него и не было необходимости прятаться, поскольку документы были в порядке. К тому же он мог отлично аргументировать причину своего пребывания в этой части города, редко посещаемой иностранцами. И все же он рассудил: лучше не бросаться в глаза ни русским, ни полякам.

Чувство опасности не оставляло его, и Салливен не был уверен, что, если сейчас с ним кто-нибудь заговорит, он сможет сдержать волнение в голосе. Конечно, вероятность того, что Советы готовят ему ловушку, чрезвычайно велика. Даже Лондон, потребовавший от него пойти на данную встречу, признавал это. И тем не менее вероятность, что этот поляк в самом деле желает переметнуться на сторону Запада, представлялась настолько привлекательной и перспективной, что Лондон распорядился: каким бы ни был риск, встреча должна состояться.

Были приняты все меры предосторожности, чтобы избежать возможного провала. Салливен – глава службы Интеллидженс сервис в Польше – был полностью отстранен от работы со своей агентурной сетью и больше не занимался ее реорганизацией. Как только Салливен был задействован в этой операции, в Варшаву прибыл новый резидент, сменивший его. Самые ценные из известных Салливену агентов были отозваны из страны на случай, если его схватят и он под пыткой будет вынужден назвать их имена. По той же причине от Салливена было скрыто, кто является новым резидентом.

От разработанной и созданной им в 1945 году системы связи полностью отказались, была создана новая система. Известные Салливену люди в соседних странах, как англичане, так и местные, были оповещены об опасности и некоторые из них отозваны. Секретная разведывательная служба (Интеллидженс сервис) Его Величества не любила оставлять события на произвол судьбы. Поэтому на случай, если Салливен сам попадет в ловушку, все должно быть подготовлено к тому, чтобы любая информация, которую он мог бы предоставить другой стороне, имела бы лишь историческую ценность. Конечно, в том, что делалось, существовала большая доля риска. Поспешный ввод в действие новых людей увеличивал опасность внедрения в агентурную сеть двойников. И в самом деле, кое-кто в Лондоне возражал против выхода Салливена на встречу: они опасались коварного русского заговора с целью вынудить Интеллидженс сервис дезорганизовать свою эффективную разведывательную сеть в Польше, что позволит русским перехватывать каждого вновь прибывающего агента и вместо него внедрять своих людей. Эта точка зрения была отклонена, поскольку, как любил говорить сэр Стьюарт Мензис – глава Интеллидженс сервис, «как только вы наделили противника всеохватывающим высшим разумом, у вас не остается иного выбора, как ничего не делать».

Даже известие о том, что англичане «накололи» активного агента МГБ, которого они в случае необходимости могли бы обменять на него, не могло восстановить спокойствие в душе Салливена. Он достаточно долго работал в Восточной Европе, чтобы знать, сколь многого могут добиться следователи от человека за считанные дни. (МГБ – советское Министерство государственной безопасности, руководившее разведывательной службой за рубежом, в 1954 году было преобразовано в КГБ – Комитет государственной безопасности.)

Одним из самых важных звеньев в шпионской сети является легальный представитель, своего рода «посол от шпионов», в стране, где он аккредитован. Этот так называемый «легал» не знает никаких деталей организации шпионской деятельности своего государства в стране пребывания, но он может быстро установить контакт с резидентом, которому подчинен. Его задача состоит в установлении связей с местными жителями, в получении сведений от властей страны, способных заинтересовать его резидента; и он должен вообще помогать распутывать всякие сложные проблемы, которые неизбежно возникают в связи со шпионской деятельностью. Другая сторона, конечно, знает, кто он в действительности. Среди своих же только послу (и даже не всегда) разрешается знать, каковы его истинные функции.

…Все это дело началось для Салливена через три недели после того, как тот поляк установил контакт с англичанином – «легалом», заявив, что он хотел бы завязать определенное сотрудничество с Западом. После этого «легал» доложил о происшедшем Салливену вместе с данными на поляка. Последнему немедленно была дана кличка – Алис. Алис дал понять, что если англичане заинтересуются им, то он согласен встретиться только с самим резидентом, эта встреча должна произойти в течение трех недель в заранее обусловленном месте. Долго не раздумывая, Лондон решил, что Салливен должен пойти на эту встречу. Сейчас он с горечью думал, что если дело кончится провалом, то в лучшем случае ему предстоит пережить несколько неприятных дней, в худшем – получить пулю в затылок.

Во многих отношениях Салливен (это почти наверняка не было его настоящим именем) был типичным представителем своей профессии. Он получил традиционное образование: школа, Кембриджский университет, служба в армии, а во время войны – работа в Управлении специальных операций. Его перевод в Интеллидженс сервис произошел благодаря всего лишь одному обстоятельству: он бегло говорил по-польски. Его отец был бумажным фабрикантом и вел дела почти исключительно с поляками. В связи с этим он сам выучил польский язык и настоял на том, чтобы на нем разговаривали дома. В результате Салливен получил квалификацию специалиста в области восточноевропейских языков. Но Интеллидженс сервис связывала с ним более важные планы. С начала 40-х годов английская разведка полагала, что поражение Германии, возможно, приведет к еще большей войне с Россией из-за Польши. И поэтому Салливена держали в стороне от поляков с тем, чтобы он никоим образом не был бы перед ними скомпрометирован.

Как только Польша была освобождена, Салливен прибыл туда в качестве главы английской службы по оказанию помощи. Используя свое официальное положение в качестве прикрытия, он создал одну из самых сложных и хорошо организованных сетей политической разведки из действовавших в то время в.мире. Его сеть стала центром мощного антикоммунистического, антирусского Сопротивления. Известные антикоммунисты переправлялись в безопасные места – иногда из тюрем; саботаж и терроризм использовались также очень широко. Он организовывал распространение зловещих слухов: о недостатках продовольствия, волнениях в провинциях, предстоящей коллективизации крестьянских хозяйств, надругательстве над святыми местами. Бывших служащих антикоммунистической польской армии, которая храбро сражалась против Германии, подстрекали сохранять оружие, дожидаясь момента, когда начнется контрреволюция. В 1945 году, выполняя инструкции центра, Салливен и его агенты помогли организовать широкие антисемитские выступления, в том числе в Кракове. На первых порах возникали ситуации, когда казалось, что успех (восстание в масштабе всей страны с целью свержения правительства) совсем близок. Но, увы, шел 1948 год, и Салливен понимал, что битва на этом этапе проиграна. Польская тайная полиция (известная любому гражданину как «УБ» или «Безпека») сумела установить свой контроль в стране. А после того, как они достигли этого с помощью советских советников, вряд ли можно было ожидать, что польские спецслужбы легко откажутся от своих достижений. Поначалу казалось, что люди Салливена (почти все они были польскими гражданами) обладают каким-то иммунитетом: они свободно разъезжали по стране, сея смятение и хаос. Теперь же почти ежедневно кого-нибудь из них арестовывали. В результате, когда коммунисты полностью обеспечили свою власть в Чехословакии, Венгрии, Румынии, Болгарии и Албании, машина сталинского террора начала действовать в полную силу. Если прежде Салливен находил благоприятную почву для своей деятельности, то теперь эта почва стала бесплодной, так как население, которому внушили, что все беды являются результатом военных приготовлений Запада, становилось все более напуганным и враждебным. Хотя Салливен никогда не сомневался в справедливости своего дела, сейчас он все больше задумывался о его бесполезности. Он устал. Все труднее становилось планировать ту или иную операцию. Многие из его лучших людей были арестованы. Он больше не обладал прежней организацией, или внутренними контактами, и ныне, как бы подчеркивая изменившееся положение, его решили вывести из подполья, чтобы свести с человеком, который был… одним из его главных противников.

Салливен медленно шел по своему маршруту. Видимо, произошло очередное короткое замыкание – ни один из уличных фонарей не горел. Натыкаясь на неубранные обломки кирпича, он добрался до скамейки, стоявшей среди старых укреплений. Посмотрел на часы: до встречи оставалось пять минут. Он пришел раньше времени: явное нарушение дисциплины, что недопустимо. Ведь время – это передний край обороны агента. Или вы приходите вовремя, или совсем не приходите – таков закон.

Салливен сел на скамейку, с опаской осмотрелся. Лишь огромным усилием воли он удержал себя от того, чтобы не вернуться в свою уютную комнату в отеле «Полония». Тут он увидел Алиса, осторожно обходящего стену и пробирающегося между камнями. Салливен удивился, что поляк так молод. На минуту возникла мысль, что, быть может, это не тот, кого он ждет. Но затем он вспомнил, что Алис должен быть не старше тридцати двух лет.

Человек подал знак Салливену оставаться на месте. На нем был потрепанный синий костюм, поверх которого накинут очень длинный дождевик. Он бодро улыбнулся и присел рядом.

– Я тут, – несколько бессмысленно сказал Салливен. – Вы хотите что-то предложить?

Алис утвердительно кивнул. Его звали Йозеф Святло. Хотя его лицо было совершенно незнакомо Салливену, это был один из двенадцати людей, наиболее влиятельных и внушавших страх в Польше.

Да, у него было предложение: подполковник Йозеф Святло вознамерился изменить своей стране…

ГЛАВА 2. ПОЛЬСКИЙ КОШМАР

Подполковник Йозеф Святло, несмотря на свою молодость, олицетворял собой то, что можно назвать беспомощной жертвой польской истории. Как и многие поляки, он страдал от раздвоенности сознания и национальной гордости. Он стал жертвой того политического водоворота, который восстановил поляков друг против друга и, по-видимому, затянул страну в трясину «холодной войны». Всегда нелегко было чувствовать себя поляком, но в сорок восьмом году Россия и США сделали это почти невозможным.

Йозеф Святло происходил из бедной семьи, принадлежащей к обществу, раздираемому, как ему представлялось, социальной несправедливостью. Умный и честолюбивый, недовольный, как он писал впоследствии, «ужасными экономическими условиями, в которых жили я и моя семья», Святло в 16 лет оставил школу, а в 18 лет вступил в подпольную коммунистическую партию. Вскоре он зарекомендовал себя в местной партийной ячейке отличным работником.

Когда Святло был ребенком, его родина боролась за сохранение своей независимости. На Западе милитаристская фашистская Германия была полна решимости отвоевать у Польши то, что потеряла в Версале после Первой мировой войны. На Востоке Сталин считал Польшу не только традиционным врагом России, но и центральным звеном ненавистного ему «санитарного кордона», возведенного западными державами вдоль границы Советского Союза, чтобы предотвратить проникновение вируса коммунизма в свои страны. Малоэффективное польское «колониальное правительство» тщетно пыталось балансировать между этими двумя противостоящими силами. Оно (правительство) никогда фактически не было прорусским. Но оно же старалось не скатиться на антигерманские позиции как во внутренней, так и во внешней политике. Отсутствие четкой позиции намного усложняло задачу нелегальной подпольной коммунистической партии по мобилизации общественного мнения против правительства. Кроме того, перед польскими коммунистами, вроде молодого Святло, стояла также и другая проблема. Дело в том, что польский национализм требовал, чтобы восточные границы Польши, отвоеванные у России во время войны в 1920 году, остались неприкосновенными. Кремль думал иначе…

Многие видели выход из этих противоречий в идеях Розы Люксембург (убитой в Германии в 1919 году), которая призывала к созданию настоящего интернационального социалистического общества, где не будет противостояния между независимой Польшей и Россией. Для Сталина это было откровенной ересью – троцкизм в его худшем виде. В 1938 году, разозленный непослушанием польских коммунистов и движимый своими идеями о разделе Польши между Германией и Россией, Сталин исключил всю Польскую коммунистическую партию из Коминтерна. Большинство польских коммунистов, находившихся в то время в Москве, были либо казнены, либо отправлены в концентрационные лагеря.

Те польские коммунисты, которые оставались у себя дома, либо отошли от активной деятельности, либо были, подобно Святло (его дважды арестовывали), заключены в тюрьму. Движение к которому Святло примкнул в юном возрасте, было окончательно подорвано, когда германская армия первого сентября 1939 года осуществила свой «блицкриг» против Польши, а Россия цинично использовала ситуацию и в соответствии с пактом Молотова – Риббентропа захватила восточную половину Польши.

В июне 1941 года, когда Святло уже было 26 лет, обстановка вновь изменилась. Осуществляя «План Барбаросса», Гитлер вторгся в Советский Союз. Неожиданно Польша оказалась союзницей России в общей борьбе против нацистов. Россия установила дипломатические отношения с польским правительством, находившимся в изгнании в Лондоне. Было оговорено, что советско-германский договор 1939 года, разделивший Польшу между двумя державами-победительницами, утратил свою силу.

Поляки, депортированные русскими после того, как Советский Союз овладел «своей» половиной их страны, освобождались тысячами. Им было разрешено создать польскую армию под командованием генерала Владислава Андерса и выехать с этой целью из России через Персию для борьбы в составе британских сил в Африке. Святло, мобилизованный в армию еще в 1938 году, попал в немецкий плен, откуда ему удалось бежать. Вместе е другими поляками он принял участие в создании армии под командованием генерала Зигмунда Берлинга для участия в боевых действиях на русском фронте. В течение короткого времени казалось, что Польша и Россия ведут одну и ту же войну против общего врага. Но так не могло продолжаться долго. Сталин вскоре дал понять, что, как только Германия потерпит поражение, он предложит обеспечить безопасность своих границ с Польшей, установив их по «линии Керзона» 1920 года.

4 января 1944 года, когда Красная Армия пересекла довоенную польскую границу и освободила первые километры польской территории, противоречия между поляками обострились. Политики расценили это весьма своеобразно: польская территория может быть освобождена, но Польша еще по этому поводу не высказалась. Несколькими днями позднее руководящие польские коммунисты совместно с несколькими сочувствовавшими им левыми, сознавая, что именно Красная Армия, а не англичане или американцы, освободит страну, создали Национальный совет для выполнения административных функций на освобожденных территориях. Этот факт побудил польское правительство в Лондоне провозгласить создание Совета национального единства как органа власти, действующего до того времени, пока правительство не возвратится из Лондона и не займет свое законное место в польском государстве.

Сталинская тактика была проста: он согласился бы на любое антифашистское польское правительство, признающее законность «линии Керзона». Черчилль умолял лондонских поляков согласиться на «линию Керзона», с тем чтобы они могли возвратиться и принять участие в формировании нового правительства на широкой основе. Но те были непреклонны: границы Польши должны остаться неприкосновенными. Неспособное заручиться где-либо поддержкой, польское правительство в изгнании скоро оказалось полностью бессильным.

Между тем Красная Армия продвигалась по польской территории. В июле 1944 года, когда Святло уже был одним из руководящих офицеров-политработников армии Берлинга, Красная Армия пересекла «линию Керзона» и немедленно создала в городе Люблине Польский комитет национального освобождения, известный как Люблинский комитет. Скоро стало очевидным, что Советы намерены признать этот орган, а не правительство в Лондоне в качестве ядра будущего правительства Польши. Сталин потребовал создания такой администрации, которая смогла бы гарантировать его солдатам возможность вести борьбу против жестокого врага на фронте, не отвлекая силы на защиту тыла против враждебных польских партизанских сил.

Эти острые политические противоречия достигли апогея в 5 часов вечера 1 августа 1944 года, когда население Варшавы подняло восстание против нацистских захватчиков. Генерал Бур-Комаровский, командующий польской армией в Варшаве, имел достаточно продовольствия и вооружения, чтобы развернуть боевые действия в условиях большого города и вести их в течение семи дней. В первые фантастические двадцать четыре часа восстания его армия численностью в сорок тысяч человек захватила у немцев две трети Варшавы. Казалось, победа в руках восставших. Тем более что напротив, на противоположном берегу Вислы, стояли части Красной Армии, располагавшие всеми видами оружия, необходимыми для подавления немецкого сопротивления. Но битва в городе продолжалась два месяца. Части Красной Армии, находившиеся на расстоянии пушечного выстрела от города… ждали.[Автор обходит молчанием факты, что восстание началось без согласования с советским командованием, хотя на сей счет имелась твердая договоренность, что предпринимались безуспешные попытки форсирования Вислы и т.д. (Прим. ред.)] Немцы же медленно и необратимо стали уничтожать Варшаву, квартал за кварталом, оставляя вместо города пустырь.

Вся эта история завершилась столь плачевно лишь по одной причине: у маршала Сталина были иные планы. Поэтому Варшава истекала кровью. 200 тысяч поляков погибли, а с ними потеряло последнюю надежду правительство в изгнании в Лондоне. К моменту, когда части Красной Армии вошли в город, Варшава представляла собой пустыню – физическую, моральную и политическую. Был создан вакуум, и Люблинский комитет и НКВД были готовы заполнить его (НКВД – Народный комиссариат внутренних дел разделял с НКГБ – Народным комиссариатом государственной безопасности функции тайной полиции в Советском Союзе. В 1946 году «комиссариаты» стали «министерствами», в связи с чем НКВД превратился в МВД, а НКГБ – в МГБ.)

Польский народ оказался в руках своих Йозефов Святло.

Патриотизм может принимать различные формы. Святло избрал путь, который поляки за пределами Польши, где бы то ни было в мире, находили трудным для понимания. Как политработник армии Берлинга, он сознавал, что какие-либо разумные политические аргументы невозможны в атмосфере, порожденной войной. Более того, он и другие коммунисты видели, что недостаток объективности, продемонстрированный польским правительством в Лондоне, побудил Сталина больше не доверять Польше. Поэтому требовалось создать в Варшаве правительство, достаточно дружественное па отношению к Сталину и способное ликвидировать его тяжелые подозрения. В то же время это правительство должно было быть достаточно независимым, чтобы отвечать патриотическим чувствам польских коммунистов. Трагедия состояла в том, что эти надежды не оправдались точно так же, как потерпели фиаско и планы лондонского правительства.

В 1944-1945 годах дивизия Костюшко из армии Берлинга продвигалась по Польше, а в это время Святло и его друзья, действуя с крайней жестокостью, преследовали тех, кого они считали враждебно настроенными по отношению к Красной Армии, показывая при этом образцы сталинского террора.

Польские коммунисты стояли перед довольно трудным выбором. В Польше, особенно среди сторонников лондонского эмигрантского правительства, многие считали: те, кто сотрудничает с Советами, предают свою родину. Но по мере того как лондонские поляки активизировали свою антирусскую политику, коммунисты были вынуждены демонстрировать готовность Польши стать политическим, дипломатическим и военным союзником СССР. Это им было необходимо, чтобы убедить Сталина: Польша может и должна управляться самостоятельно.

Поскольку армия эмигрантского правительства повернула оружие против «освободителя», польской коммунистической тайной полиции пришлось действовать все более беспощадно чтобы убедить НКВД: это внутренняя польская проблема, которая может быть разрешена самими поляками, без русского вмешательства.

В своем большинстве поляки были настроены антикоммунистически и антирусски. Они так были ожесточены ужасной войной, что, если бы не присутствие Красной Армии, страна была бы потеряна для русских в течение 24 часов, а за неделю было бы сформировано правительство, полностью враждебное Сталину. Поэтому последний требовал все больших доказательств преданности. И скоро люди, подобные Святло, полностью перекрасились в сталинский колер.

По мере того как сталинское владычество над Польшей становилось реальностью, были сделаны дальнейшие уступки, чтобы внушить русским: Польша может самостоятельно управляться внутри советского блока. Но в это время «холодная война» стала набирать силу, и борьба между сверхдержавами ожесточилась. Судьба Польши была предрешена. Россия требовала от нее только дивизий и сотрудничества, подтверждающего лояльность.

Советские представители занимали все руководящие посты, а тем, кто не соглашался с этим, аппарат тайной полиции скоро показал, что они ошиблись. Одним из руководителей этого аппарата стал Йозеф Святло. Безпека, или «УБ», подобно органам тайной полиции в любом тоталитарном государстве, скоро стала единственной организацией внутри Польши, имевшей вес. Все было подчинено ее нуждам. Лишь один президент Болеслав Берут был посвящен во все ее секреты, но он также знал, что в любой момент «УБ» может быть использована против него самого.

В 1948 году, когда Святло установил контакт с Интеллидженс сервис, предложив работать на нее, центральный аппарат польской тайной полиции состоял из девятнадцати управлений, насчитывавших тысячи людей. Офицеры «УБ» представляли собой новую аристократию. Ее работники получали зарплату в 4-5 раз большую, чем средний квалифицированный промышленный рабочий. Им в первую очередь предоставлялись квартиры, им разрешалось приобретать ценные товары в специальных магазинах, куда обычная публика не допускалась. И если в стране крайне не хватало продовольствия, то в столовых «УБ» в Варшаве подавались изысканные блюда, забытые в Польше с довоенных времен. Работники «УБ» пользовались незаконными привилегиями, и мало кто из них был готов рискнуть потерять свое место, вызвав недовольство советских хозяев. Потому что «УБ» находилось под непосредственным контролем назначенных Кремлем офицеров МВД, возглавлявших местные органы и разделявших высшие посты с польскими коллегами (МВД в то время несло ответственность за контрразведку в СССР и странах-сателлитах). Первое управление «УБ» ведало контрразведкой против иностранных разведывательных служб. Второе управление занималось архивами, цензурой корреспонденции из-за границы и прессой; его возглавлял советский полковник. Третье, четвертое и пятое управления, каждое под двойным руководством польского и русского полковников, занимались внутренними подрывными организациями, актами саботажа в легкой промышленности, подрывной деятельностью в некоммунистических политических партиях. Шестое, восьмое и девятое управления осуществляли руководство концентрационными лагерями и тюрьмами в Польше, вопросами саботажа в тяжелой промышленности и на транспорте. Седьмое управление занималось ведением шпионажа за границей, а одиннадцатое управление вело наблюдение за католической церковью, которая всегда рассматривалась как потенциальный противник.

Самым важным было девятое управление, непосредственно подчинявшееся главе тайной русской полиции – Лаврентию Берии. Управление возглавлял мрачный и беспощадный полковник Анатолий Фейгин. Но он обычно действовал по приказу еще более могущественного человека, одного из представителей партийной верхушки, Якова Бермана. Десятое управление было ответственно за идеологическую и политическую чистоту коммунистической партии и правительства Польши. Оно выполняло функции полиции, следившей за полицейскими – уже полицейского государства. Оно вело досье на каждого члена партии в стране, собирало компрометирующие материалы на своих собственных лидеров. Оно имело, право допрашивать подчиненных об их министрах и приказывать министрам увольнять их подчиненных. Любой грешок, каждый слушок, каждый пример нелояльности к президенту Беруту или Москве фиксировался в досье на будущее…

Эти досье служили Сталину орудием угрозы против тех, кто попытался бы когда-либо вести себя неподобающим образом. Ведь лучшая гарантия постоянной лояльности члена партии – знание им, что любой его проступок в прошлом может быть вдруг «раскрыт», а досье направлено прокурору. Что может быть большей гарантией абсолютной лояльности, чем сведения о том, что, дескать, министр, ведающий общественной безопасностью, был, возможно, в прошлом агентом- провокатором?

Десятое управление Безпеки было орудием Сталина внутри Польши. Это была ужасная, внушающая страх организация, а Йозеф Святло был заместителем ее начальника. В 1948 году, к которому относится начало этой истории, коммунистическая партия и правительство Польши были у него в руках. Не было ни одного секрета, которого бы Святло не знал. Ему ничего не стоило добиться назначения или отставки министра…

ГЛАВА 3. БРИТАНЦЫ ВЫХОДЯТ ИЗ ИГРЫ

Получив по телетайпу зашифрованное сообщение из штаб-квартиры Интеллидженс сервис, Ворота Королевы Анны, дом 21, чиновник отдела связи Форин Оффиса в Лондоне немедленно отправил его начальству.

Почти сразу же сообщение Салливена стало объектом ожесточенных споров. И в результате невероятной бюрократической волокиты то, что могло превратиться в триумф англичан, обернулось роковой ошибкой: Интеллидженс сервис отреклась от своей миссии в пользу ЦРУ, по существу, вытекающей из ее репутации как самой мощной разведывательной организации западного мира.

Большинство из нас имеет искаженное и довольно странное представление о том, что из себя представляет современный шпионаж. Это следствие широкого распространения в послевоенное время популярной «шпионской» литературы. В ней, естественно, все внимание сфокусировано на человеке действия. Но оперативник (как его именует разведывательная терминология) является не более чем рядовым в армии привилегированных офицеров. Проверка сведений – вот что ценится в разведке. А она полностью зависит от тех, кто оценивает получаемые сведения. Сообщение о том, что какой-то ответственный коммунист скоро потеряет сбой пост, не имеет никакой ценности, если тот, кто дает оценку информации, не сделает заключение, что этот человек отстаивает особую точку зрения, ввиду чего от него скоро избавятся. Донесение о новых военных сооружениях в районе Полярного круга ничего не означает, пока эксперты не воссоздадут ясную картину новой советской системы установок межконтинентальных баллистических ракет. Информация делает возможной выработку оценки, однако при плохой оценке девяносто процентов всей разведывательной информации бесполезно.

Таким образом, первыми, кто получил сообщение Салливена, были эксперты. Они должны были дать ответ на следующий вопрос: почему Святло хочет изменить, какие выгоды получат Англия или западные союзники, если он это сделает, отсутствует ли какой-либо риск, что Святло является участником сложной дезинформационной игры?

Причины, по которым человек решает перейти на другую сторону, позволяют обычно сделать вывод о его будущей полезности. Мало кто изменяет в расцвете своей карьеры. Большинство из тех, кто идет на такой шаг, уже отстранены от важных постов, а поэтому информация, которую они могут сообщить, имеет лишь историческую ценность. Большинство перебежчиков осознают закат своей карьеры намного позже, чем их коллеги, и Интеллидженс сервис в противоположность ЦРУ всегда относилась к ним с предельной осторожностью, избегая тех, кого она называла «поношенными вещами».

Судя по всему, Святло был далек от того, чтоб ему полностью доверяли русские и чтоб он пользовался доверием поляков. Он был неправдоподобно молодым для столь важного поста. И его ожидало блестящее будущее. В то же время Святло располагал материалами не только сенсационными, но и самыми свежими. Он имел доступ к сверхсекретным архивам, пользовался доверием высшего руководства, и в его интересах было оставаться среди своих. Данный факт сам по себе вызывал настороженность некоторых экспертов: уж слишком легко доставался такой агент, как Святло, он был слишком хорош для того, чтобы быть настоящим.

Поэтому не исключалась возможность, что Святло подставлен русскими. Возможно, МГБ разработало новый способ внедрения шпиона в западные страны под «крышей» перебежчика или, что более правдоподобно, решило использовать Святло для дезинформации западных разведок. Если дело обстояло таким образом, то ясно, данная операция должна была готовиться несколько лет. Иначе если Святло действительно тот, за кого он себя выдает, то при интенсивной передаче информации может не удержаться и выболтать факты, которые русские хотели бы скрыть. Поэтому подобная операция могла быть успешно осуществлена лишь в случае, если бы Святло почти сразу после окончания войны занял фиктивный пост в фиктивном департаменте и ежедневно в течение нескольких лет знакомился с фиктивной информацией. Но это казалось маловероятным, хотя русские и обладали мастерством в проведении подобных операций.

Следовательно, Святло был настоящим перебежчиком. Но почему? Причины, которые он изложил Салливену, были классическими: он стал коммунистом по искреннему убеждению, однако медленно и постепенно осуществление коммунистических идей, сопровождавшееся насилием над человеческой личностью, сначала поразило его, а в конце концов внушило ему отвращение. Разочарование уступило место отчаянию, и сейчас его единственноё желание – перейти на Запад и бороться за дело свободы. Он понимал, что его страна стала всего лишь сателлитом Советского Союза, а польские лидеры всего лишь марионетки в руках своих русских хозяев. Такое объяснение было правдоподобным, поскольку Святло был в высшей степени преуспевающим молодым человеком. Совершенно очевидно, он мог скорее потерять, чем выиграть, если лишится своего влиятельного поста, не имея в перспективе гарантированного будущего на Западе.

Объяснение Салливена, основанное на тщательно собранной в Варшаве информации, было несколько более сложным. По его словам, Святло решил перейти на сторону Запада главным образом под влиянием момента, в связи с тем, что он проиграл битву с одной из самых выдающихся фигур режима Яковом Берманом.

Сотрудник «Юнайтед пресс» в Варшаве до войны и член Центрального Комитета Польской коммунистической партии,. Берман отвечал за вовлечение в ряды партии новых членов из числа интеллигенции. После войны он стал ответственным за вопросы безопасности и партийной идеологии. Будучи в тесной дружбе с Берутом, он занял положение второго после президента человека в стране. Оставалось тайной, каким образом Берману удалось остаться невредимым во время войны, тем более что, по свидетельству ряда арестованных коммунистов, полиции было известно о нем. У Святло, который сразу невзлюбил Бермана, имелось только одно объяснение: Берман находился на службе у политической полиции, которая, возможно, внедрила его в партию в качестве агента-провокатора.

Никаких доказательств того, что Берман сотрудничал с довоенной полицией, не было, но Святло был убежден в этом. Он собрал досье, содержавшее в лучшем случае такие доказательства, как слухи и сплетни, и пошел к президенту, требуя полного партийного расследования. Святло был честолюбивым человеком. В случае отстранения Бермана его путь в верха оказался бы намного проще. Но он руководствовался не только этими мотивами. Святло серьезно относился к своей работе. Он хорошо знал, что в результате запутанной истории Польши в последние годы не каждый был тем, за кого себя выдавал. Стоило потрясти калейдоскопом, и подлец превращался в героя, фашист становился коммунистом, а полицейский шпик – министром правительства Именно его управлению предстояло разобраться во всей этой неразберихе.

Вместо того чтобы отдать распоряжение расследовать справедливость обвинений, высказанных Святло, президент Берут приказал арестовать одного из главных информаторов последнего и порекомендовал Святло держать язык за зубами. В то же время Берут не возражал против продолжения расследования всей деятельности Бермана, нынешней и прошлой, но при этом дал понять, что не намерен принимать никаких мер против своего главного помощника. Возмутившись тем, как отнеслись к его докладу, Святло решил изменить. Это было решение обозленного человека с неудовлетворенным честолюбием, уверенного в том, что система, за которую он боролся всю свою жизнь, непоправимо разъедается коррупцией.

В донесении капитана Салливена говорилось, что, решив перейти на сторону противника, Святло может так же быстро изменить свое побуждение. Необходимо действовать быстро, так как, если Святло пожалеет о своих действиях, жизнь Салливена окажется висящей на волоске. Как он подчеркивал, ничто не было зафиксировано на бумаге, и любая попытка вынудить Святло выполнить свое намерение под давлением шантажа легко может быть отвергнута как провокация Интеллидженс сервис. Но в этом случае он, Салливен, должен быть отозван.

Последний довод Салливена оказался достаточно весомым для того, чтобы те, кто производил оценку, отвергли все, что было им сказано ранее. Ведь нельзя надеяться на оценку человека, у которого явно сдают нервы. Требовалось найти иное объяснение действиям Святло. Поскольку в беседе с Салливеном он вскользь отметил высокий уровень жизни на Западе, Интеллидженс сервис решила (за отсутствием лучших мотивов), что поляком движут «материальные» интересы. Это было сделано просто потому, что перебежчики из восточноевропейских стран на Запад по «материальным» соображениям были наиболее распространенным явлением, и Интеллидженс сервис считала их людьми второго сорта. Таким образом, самый важный перебежчик, пришедший к англичанам в послевоенный период, был ими оценен фактически «за грош».

Перебежчику второго сорта обычно гарантировалось разрешение приехать и поселиться в Англии, но ему не оказывалось никакой помощи ни в организации переезда, ни в устройстве после прибытия.

В конце сороковых годов сотни мелких чиновников, обычно беспартийных, в странах Восточной Европы оказались в тяжелом положении из-за старых связей с англичанами. В английские посольства в соответствующих странах стали поступать просьбы о предоставлении политического убежища, которые затем направлялись к министру внутренних дел на подпись.

На этот раз, получив очередной список лиц с просьбой о предоставлении гарантии политического убежища, министр внутренних дел заупрямился: в списке слишком много людей, и среди них мало кто мог принести пользу Англии. Тогда список был направлен министру иностранных дел Эрнесту Бевину – номинальному правительственному куратору Интеллидженс сервис. Совершенно неожиданно для Интеллидженс сервис Бевин тоже отказался подписать список, более того, он подверг ожесточенной критике методы английской разведки в Восточной Европе, назвав их совершенно непригодными и бесполезными. Как он заявил, страны-сателлиты потеряны для Запада; вести политическую разведку в таких столицах, как Варшава, Будапешт и Бухарест, – это значит напрасно терять время; Интеллидженс сервис должна сосредоточить свои усилия в странах, где Англия еще пользуется влиянием и существует лишь угроза захвата власти коммунистами.

Критика Бевина была несправедливой. Англия все еще располагала единственным по-настоящему эффективным разведывательным аппаратом в западном мире. Организация Гелена в Западной Германии еще не развернула оперативную деятельность. Франция имела слишком много внутренних проблем, чтобы всерьез заниматься шпионажем. В Вашингтоне же все еще велись дебаты относительно того, необходима ли подпольная разведывательная деятельность в мирное время. В действительности же эти споры маскировали совсем иное. Вооруженные силы, государственный департамент и различные частные учреждения финансировали и проводили кровавые операции не только в странах Восточной Европы, но и в Советском Союзе. Вся эта секретная и не очень профессионально подготовленная армия разведчиков неизбежно оказывалась слабее при столкновении с таким широко финансируемым, снаряженным и подготовленным противником, как МВД-МГБ, вышедшим из войны сильным и более эффективным, чем прежде.

Бевин стремился исправить сложившееся положение. Выводя Интеллидженс сервис из Восточной Европы, он непоправимо ослабил всю организацию. У англичан не было достаточного опыта, чтобы действовать быстро и эффективно всюду, а они начали расставлять свои сети в слишком большом районе, располагая ограниченными средствами. Между тем в образовавшийся в Восточной Европе вакуум бросились профессиональные антикоммунисты из американской и западногерманской разведок. Убийства и нанесение увечий стали куда более обычными по мере того, как Интеллидженс сервис со своими традиционными изощренными методами уступала место новым конкурентам. Возможно, Бевин считал, что методы Интеллидженс сервис являются слишком деликатными в период, когда требуются более решительные действия. Быть может, он искал возможность глубже и активнее втянуть американцев в европейские дела, вынудить их ввести в действие свой собственный разведывательный аппарат.

А пока что Интеллидженс сервис с ужасом поняла, что Йозефа Святло низвели до уровня мелкой рыбешки. Наряду с другими ему было отказано в предоставлении политического убежища, и при этих настроениях Бевина нечего было и думать о пересмотре этого вопроса. А ведь фактически Святло был бесценной находкой – мечтой разведчика. И он был почти навсегда потерян из-за немыслимой некомпетентности. Только те, кто работал в правительственных учреждениях, могут понять, как такие вещи становятся возможными.

Сейчас же первейшей заботой Интеллидженс сервис был капитан Майкл Салливен. Если бы Салливен должен был сообщить Святло, что для него ничего не может быть сделано, то не исключено, что с целью самозащиты Святло не только убил бы Салливена, но и ударил бы по любому из его агентов в Польше. Если Интеллидженс сервис ценила Салливена, она не могла пойти на риск поспешного его отзыва из страны. По-видимому, Святло наблюдал за ним в ожидании ответа от Интеллидженс сервис, на что он дал срок в семь дней. Любое внезапное перемещение Салливена могло кончиться для него плачевно. Поэтому нечего торопиться с ответом, а следует в ходе негласных контактов с американцами выяснить, не займутся ли они тем делом, которое начал Салливен. Салливена следует проинструктировать, чтобы он сказал Святло, что им будут заниматься американцы.

Несмотря на презрение, с которым Интеллидженс сервис относилась в то время к американской разведке, она надеялась, что американские разведчики в своих подбитых гвоздями ботинках убедят Святло, что они намерены с ним работать, что англичане сделали свое дело и что ему обеспечено хорошее отношение в будущем.

На следующей встрече Салливен сообщил об этом Алису. Тот согласился с таким решением и вновь исчез. (Салливен возвратился в Лондон и впоследствии работал на Ближнем Востоке; умер от сердечного приступа в Бейруте в 1967 году.)

Между тем Интеллидженс сервис направила письмо в английское посольство в Вашингтоне, прося организовать неофициальную встречу с американцами по вопросу о Святло. Для главного представителя Интеллидженс сервис в Вашингтоне слово «неофициальную» означало лишь одно: связавшись по телефону с Нью-Йорком, он немедленно после этого отправился поездом на только что назначенную встречу с одним из высших руководителей знаменитой старой юридической конторы на Уолл-стрит – «Салливен и Кромвелл».

ГЛАВА 4. В ИГРУ ВСТУПАЕТ ЧЕЛОВЕК С УОЛЛ-СТРИТА

Аллен Уэлш Даллес, сын известного пресвитерианского миссионера, внук государственного секретаря, выпускник Принстонского университета, бывший офицер зарубежной службы и глава миссии Управления стратегических служб в Швейцарии во время Второй мировой войны, располагал всем на Уолл-стрит, чтобы быть принятым на самом высшем уровне. Там он пользовался большим влиянием. Высокий, общительный, корректный интеллектуал, одетый в слегка потертый твидовый пиджак, как человек, который может не заботиться о своем внешнем виде, Даллес располагал связями в самых высоких правительственных сферах. Хотя он и являлся старшим партнером в известной на Уолл-стрит юридической конторе «Салливен и Кромвелл», это было всего лишь прикрытием и оперативной базой для его подлинной деятельности. Потому что, несмотря на различные посты, он никогда не прекращал быть тем, кем он стал, покинув Принстон, – постоянным работником американской разведывательной службы.

В период Второй мировой войны Аллен Даллес оказался в центре международной жизни, и у него пробудился вкус к политическим авантюрам на высшем уровне. (Со временем ему предстоит стать пугалом для всякого рода левых во всем мире, но, как и всякий стереотип, это представление о нем никогда не было вполне истинным.) Вильям (Дикий Билл) Донован – глава Управления стратегических служб – признавал гений Даллеса как организатора тайных разведывательных операций. И Донован же открыл перед ним путь к успеху на этом поприще, предоставив, возможно, самый важный пост в своей организации: отделение Управления стратегических служб в Берне, Швейцария, – в этом естественном пункте пересечения дорог поистине всех разведок военного времени. Здесь Даллес быстро показал себя, но не как одержимый антикоммунист. Таковым он стал впоследствии. Он смотрел на войну как на борьбу против фашизма и совершенно сознательно сотрудничал с коммунистами. С его точки зрения, каждый, кто был готов помочь в этой борьбе, был достаточно для него удобен. Подобно большинству американцев своего класса и образовательного уровня, Аллен Даллес был склонен относиться к России с восхищением, а на коммунизм смотрел как на безобидную эксцентричность, импонировавшую некоторым из его друзей. Британскую империю он считал большей угрозой миру на земле, чем Россия. Поэтому первой задачей после войны должно быть расчленение империи и превращение Британии в маленький остров в стороне от Европы. Сейчас трудно утверждать, насколько глубокой была антипатия, которую ощущали американские интеллектуалы по отношению к Британской империи. И хотя это чувство, возможно, несколько смягчилось под влиянием героического сопротивления англичан нацистам, оно тогда все еще оставалось сильным.

Россия же в годы Второй мировой войны была окружена ореолом романтики. Фантастические потери, которые понес русский народ, битва с немцами у ворот Москвы, а затем великая победа под Сталинградом, бесспорно, являвшаяся поворотным пунктом войны, – все это вызвало восхищение у американцев. Сталин стал казаться почти что добродушным дядюшкой. Конечно, бизнесмены, правые конгрессмены, профессиональные антикоммунисты из руководства профсоюзным движением и еще кое-кто все еще страшились большевистской угрозы, однако политический климат смягчился настолько, что высказывание подобных взглядов вслух стало просто непопулярным.

Тем не менее особый случай, происшедший с Алленом Даллесом во время его работы в Швейцарии, повлиял на его отношение к России. Этот случай повлек за собой глубокое личное разочарование и мог нанести большой ущерб всей карьере Даллеса, так как дело было связано с нарушением полученных им инструкций. (Историки, возможно, сочтут слишком поверхностным предположение о том, что общественные взгляды такого человека, как Даллес, могут быть подвержены влиянию личных переживаний. Но я полагаю, что оскорбления и обиды, униженное достоинство, крушение надежд порой оказывают гораздо большее воздействие на политику и взгляды лидеров великих наций, чем кто-либо может себе помыслить. Стремление представить себе своих лидеров как лишенных простых человеческих чувств направлено к тому, чтобы затемнить, смазать эффект, производимый на них личными трагедиями. Безусловно, большинство людей, знавших Аллена Даллеса, согласятся, что случай в Берне, имевший место в 1945 году, оказал на него глубокое влияние.)

8 марта 1945 года генерал-майор Карл Вольф, убежденный нацист и глава службы СС в Италии, встретился в Берне с Алленом Даллесом. Вольф, полагая, что капитуляция Германии необходима для предотвращения коммунистического марша в Европе, предложил безоговорочную капитуляцию миллионной германской армии в Италии и возможную капитуляцию всего вермахта. Немедленно переговоры были зашифрованы кодовым названием «Санрайз» («Восход солнца»). И на следующий день на них были приглашены представители союзнических штабов в Италии. 13 марта американский генерал Лимэн Лемнитцер и английский генерал Теренц Эри прибыли в Лион для встречи с Вольфом, а 19 марта Вольф возвратился в Италию, чтобы выяснить позицию вермахта и Берлина. Даллес полагал, что он добился наибольшего успеха, какой когда- либо выпадал на долю кого-либо из разведчиков за всю Вторую мировую войну. Но 20 апреля он получил из Вашингтона указание прекратить все контакты с Вольфом.

Дело в том, что Даллес забыл или, возможно, преднамеренно игнорировал деликатность отношений, существовавших в то время между Москвой и Вашингтоном. Когда Сталин услышал об этих переговорах, он потребовал советского участия в них. Но поскольку цель инициативы Вольфа состояла в том, чтобы воспрепятствовать коммунистам, английский генерал сэр Гарольд Александер, главнокомандующий в Италии, по совету Аллена Даллеса отклонил это требование.

Сталин, конечно, знал о том, что происходило, от своих агентов, пристально следивших за переговорами. Он считал, что немцы затеяли переговоры с тем, чтобы получить возможность перебросить три дивизии из Италии на Восточный фронт. Сталин, как он писал об этом в письме к Рузвельту, был уверен в том, что германский командующий на западе Кессельринг «согласился открыть фронт и позволить англо-американским войскам продвигаться на восток, а англо-американцы обещали за это облегчить для немцев условия мирного договора».

Рузвельт раздраженно ответил: «Откровенно говоря, я не могу, избавиться от чувства горькой досады по отношению к Вашим информаторам, кем бы они ни были, за подобное злонамеренное искажение моих действий или действий моих доверенных подчиненных». Сталин ответил: «Я никогда не сомневался в Вашей честности и надежности, как и в честности и надежности мистера Черчилля».

Но переговоры были прекращены, и германская армия в Италии сдалась только за шесть дней до капитуляции всех вооруженных сил Германии в Европе. До того, как это произошло, Даллес должен был испытать еще одно личное унижение, спасая генерала Вольфа от итальянских партизан, окруживших штаб последнего. То, что названо Рузвельтом «Бернским инцидентом», уже в какой-то степени озадачило историков. Советско-американские отношения были достаточно хороши, и Сталин мог быть уверен, что Рузвельт не примет германскую капитуляцию в Италии таким образом, чтобы немецкие войска могли бы использоваться против Красной Армии на востоке. И, конечно, Рузвельт не стал бы плести интриги за спиной Сталина с тем, чтобы позволить англо-американским войскам пересечь Европу и занять оборону против наступающей Красной Армии. Тем не менее сталинское письмо было насыщено неподдельной горечью. Нельзя считать, как это делает большинство историков, что Сталин в типичном для него дуболомном стиле проводил свою политическую линию. Он действительно был глубоко потрясен вероломством союзников.

Вина за это лежала на Аллене Даллесе. В соответствии с британскими источниками, он на первой стадии переговоров говорил Вольфу то, что, по мнению Даллеса, тот желал услышать. Если Вольфа можно было склонить на капитуляцию германской армии в Италии взамен на обещания относительно будущего поведения американцев в отношении Красной Армии, то для Даллеса это означало, что такое обещание стоит сделать, даже если и нет намерения его выполнить.

При переговорах с нацистами во время войны Даллес активно стремился убедить немцев, что они выиграют, если будут действовать, как он предлагает. Так, в феврале 1943 года Даллес вел переговоры с принцем Максимиллианом Гогенлоэ – агентом СС, который пытался убедить Даллеса заключить сепаратный мир не только с Третьим рейхом, но непосредственно с Гиммлером в качестве фюрера. Как сообщил Гогенлоэ в своем отчете, Даллес сказал ему, что он «по горло сыт постоянными разговорами с устаревшими политическими деятелями, эмигрантами и предубежденными евреями». Гогенлоэ доложил, что, как считает Даллес, «мир в Европе должен быть установлен таким образом, что все, кого это касается, были бы по-настоящему заинтересованы в его сохранении. Нельзя вновь допустить деления на победителя и побежденного, довольного и недовольного. Никогда вновь такая страна, как Германия, не должна быть вовлечена злой волей и несправедливостью в отчаянные героические эксперименты. Германское государство должно продолжать существовать как фактор порядка и прогресса. Не может стоять вопрос о его разделе или его отделении от Австрии… Чешскому вопросу Даллес, казалось, придавал малое значение. В то же время он считал необходимым сохранить санитарный кордон против большевизма и панславизма путем восстановления восточных границ Польши и сохранения Румынии и сильной Венгрии».

Левые критики Даллеса используют это заявление как доказательство, что он, по существу, является фашистом. Это, конечно, нелепость. Он участвовал в войне, преследуя единственную цель – разгром и расчленение нацистской Германии. И хотя его мотивы всегда были благородными, его методы, особенно в период «Бернского дела», были иногда глупыми. Во время этих переговоров он далеко преступил любое указание свыше, которое у него могло быть по вопросу обеспечения быстрой германской капитуляции. На данном этапе войны его обещания Вольфу, передававшиеся в Берлин, были слишком рискованными. Даллес должен был понять, что Германия уже была крайне деморализована. Кроме того, существовала большая вероятность, что советские агенты непременно узнают о переговорах.

И так действительно случилось. Когда Сталин услышал о предложениях Даллеса, он придал им чрезмерно большое значение. Тем более что Даллес в течение войны несколько преувеличивал свое влияние на Рузвельта. Результатом всего явилось не быстрое окончание войны в Италии, а серьезная конфронтация между Россией и США как раз незадолго до смерти Рузвельта. С этого момента внутри сталинского политбюро возобладало мнение о том, что западные державы, выиграв войну против Германии, начнут борьбу против своего более традиционного противника – коммунистической России. И великий военный союз начал расползаться по швам.

Это был горький и памятный момент для Даллеса. Он чувствовал, что русские подозрения способствовали продлению войны, и это стоило бесчисленных жертв на театре, где все уже было почти закончено. Он извлек для себя урок, что Россия сделает все, чтобы достичь своих послевоенных целей. И он осуждал Рузвельта за принесение в жертву американских жизней для укрощения русских амбиций.

В английских и американских кругах широкое распространение получило мнение о том, что Даллес плохо провел это дело. Интересно отметить, что впоследствии Даллес хвастался, что, дескать, он фактически обеспечил капитуляцию германских армий, поскольку переговоры, которые он начал, в конечном счете увенчались успехом. Действительно, но в той степени, в какой это касалось достижения важной более ранней капитуляции, он потерпел провал.

Несомненно, что все это омрачило отношения Даллеса с Диким Биллом – Донованом, который после победы в Европе отказался назначить Аллена Даллеса главой Управления стратегических служб на Европейском театре, то есть на должность, на которую Даллес являлся первым кандидатом и по своему положению, и по опыту. Вместо этого его назначили директором Управления стратегических служб в американской зоне оккупации в Германии, иными словами, на гораздо более низкий пост.

К этому времени Даллес глубоко проникся антикоммунистическими и антирусскими настроениями. Этому способствовали безжалостные методы сотрудников НКВД в советской зоне оккупации, их полнейшее нежелание хоть как-то сотрудничать с американцами.

Не видя для себя никаких перспектив, Аллен Даллес оставил в 1946 году службу в Управлении стратегических служб и стал работать в фирме «Салливен и Кромвелл». Помимо других причин, он также нуждался в деньгах, а их, видимо, скорее можно было заработать в юридической фирме, чем на правительственной службе. Он, однако, быстро обнаружил, что по сравнению с будоражившей нервы работой во время войны его деятельность в юридической конторе скучна и прозаична. Поэтому, когда друзья из Государственного департамента проинформировали его о возможности заняться независимой разведывательной деятельностью в условиях отсутствия официальной американской разведывательной службы, он ухватился за это. И в течение короткого времени А. Даллес стал известен как один из выдающихся разведчиков западного мира. С 1946 по 1948 год Даллес занимался частной разведывательной деятельностью, организуя разведывательные операции в странах Восточной Европы на средства, полученные от богатых друзей и компаний. Подобно своему брату Джону Фостеру, он был непосредственно связан с рядом религиозных и благотворительных организаций, имевших международные контакты и филиалы в различных странах. Эти организации предоставляли ему необходимое прикрытие. Большая часть была направлена на то, чтобы вывезти известных антикоммунистов из стран Восточной Европы на свободу. Сотни мужчин и женщин, которые в ином случае исчезли бы в тюрьмах или закончили свою жизнь на виселицах, оказались в безопасности благодаря Даллесу. Хотя подобного рода деятельность весьма была в духе романтических настроений Даллеса, она вряд ли могла сравниться по значимости с тем, что он делал во время войны, когда ему приходилось плести заговоры с представителями германской военной оппозиции или с помощниками Гиммлера с целью убийства Гитлера или организовывать капитуляцию германской армии в Италии. Даллес воображал себя не только вершителем людских судеб, но творцом и разрушителем империй. Разведку он рассматривал не просто как войну другими средствами, а как созидательный инструмент американской политики. Он считал, что свободный мир находится в долгу у стран-сателлитов и он должен вызволить их из пасти Иосифа Сталина. Конечно, война была немыслимой. Надо было найти другой путь. И Даллес сумел найти его.

Как бы там ни было, американскую разведывательную службу необходимо возродить. Она должна быть использована для проникновения в страны-сателлиты и их подрыва изнутри. Даллес инстинктивно понимал, что он наилучшим образом подготовлен для организации этой работы. Опираясь на помощь руководящих деятелей республиканской партии, он стал добиваться достижения следующей цели: захватить руководство Центральным разведывательным управлением. Одним из его активных покровителей стал губернатор Томас Дьюи.

В начале 1948 года А. Даллесу казалось, что он уже близок к своей цели, поскольку губернатору Дьюи, как многим в то время казалось, почти наверняка удастся сменить Гарри Трумэна – этого маленького человечка из Миссури – в Белом доме на ноябрьских выборах. Новая же республиканская администрация, провозгласившая борьбу с коммунизмом внутри США и за рубежом, очистит Вашингтон от последователей «нового курса». В результате Джон Фостер Даллес получит Государственный департамент, а его младший брат – Аллен Даллес – недавно созданное ЦРУ.

Казалось, что даже президент Трумэн, ранее уверенный в своей победе на выборах, несмотря на результаты исследований общественного мнения, стал задумываться о возможности поражения. Проводя двухпартийную внешнюю политику, он согласился, что Аллен Даллес должен быть хорошо подготовлен на случай, если на него будет возложена та страшная ответственность, которая отводилась для него Дьюи. Поэтому он пригласил Даллеса участвовать в работе комитета, готовившего доклад об Акте национальной безопасности и работе различных правительственных разведывательных организаций. Тем самым Трумэн, по существу, дал Даллесу возможность в течение года изучать деятельность и методы учреждения, которое он должен был возглавить после вступления Дьюи в должность президента.

(Кроме Даллеса, членами этого комитета являлись два высших сотрудника американской разведки – Вильям X. Джексон, служивший во время войны в военной разведке, и Матиас Ф. Корреа, занимавший пост помощника военно-морского министра.)

Даллес отнюдь не скрывал свои политические симпатии. Даже участвуя в работе важного комитета и формально работая на президента Трумэна, изучая потенциально один из самых мощных органов американской внешней политики, он одновременно выполнял обязанности одного из главных советников генерала Дьюи и писал для него речи.

Учитывая возможности комитета, в котором ему приходилось работать, следует признать, что это была довольно пикантная ситуация, как раз в духе острого юмора, присущего Даллесу. Однако настолько все были уверены в неизбежном поражении Трумэна, что никого подобное не удивило. Считалось, что Дьюи вправе заранее готовить свою администрацию. То были опасные годы, без проявления чрезмерной щепетильности в политических играх.

Даллес отнесся к делу, порученному президентом, очень серьезно. Он увидел возможность навязать ни больше ни меньше как свое собственное мнение о будущем деле. Ведь через несколько месяцев управление будет в его руках, и оно должно быть способным выполнить ту роль, которую он отводил для него в этом расстроенном мире.

Доклад Даллеса остался строго засекреченным. Известны лишь его самые основные идеи. В нем заявлялось, что Советский Союз развязал во всем мире секретную войну и что США стоят перед опасностью ее проигрыша из-за своей пассивности. У США отсутствует эффективный орган по сбору и анализу даже открытой информации, не говоря уже об информации секретного характера из потенциально вражеской державы. В докладе утверждалось, что в той степени, в какой это касается США, такие традиционные функции разведки, как, например, добывание данных о вооруженных силах и похищение промышленных, научных секретов государства, имеют малое значение. Бессмысленно проводить дорогие опасные операции с тем, чтобы выявить, например, какова толщина брони последнего русского танка, если американцы создали снаряды, способные пробить любую броню.

В чем нуждаются США, так это в политической разведке. Они должны иметь службу, способную своевременно обнаружить политические тенденции, таящие военную угрозу, с тем чтобы достойно встретить вызов. Всеобъемлющую важность имеет оценка информации. А посему необходимо создать орган и выделить достаточно крупные средства для выполнения этой задачи.

Однако Центральное разведывательное управление не должно быть лишь пассивным получателем.разведывательных данных из-за «железного занавеса». Оно должно идти гораздо дальше и встретить коммунистическую угрозу на ее собственной территории. Оно должно располагать всем необходимым для проведения в широком масштабе глубоко продуманных скрытых политических операций с целью подрыва сталинского господства над странами-сателлитами и вытеснения коммунизма из них. Страны-сателлиты, все славянские страны следует вдохновить на восстание и свержение режима угнетателя. На ЦРУ должна быть возложена миссия создать условия, при которых все это было бы возможным. Директор ЦРУ, по мнению Даллеса, должен нести ответственность только перед президентом. Этот пост должен занимать высокопоставленный гражданский человек, уполномоченный на правах начальника штаба вооруженных сил вести секретную войну против врагов США.

Предложения Даллеса далеко выходили за рамки, установленные конгрессом, когда тот принял в июле 1947 года Акт о национальной безопасности, вызвавший к жизни ЦРУ. В соответствии с Актом о национальной безопасности, авторы которого опасались, что всемогущий директор ЦРУ сможет оказывать слишком большое влияние на политику США, был учрежден Национальный совет безопасности в составе президента, вице-президента, министра обороны и директора Управления чрезвычайного планирования. Этому совету и должен был подчиняться директор ЦРУ. Национальный совет безопасности, а не директор ЦРУ, должен определять задачи американской разведки. А главная функция нового ЦРУ определялась лишь как «координация разведывательной деятельности различных правительственных учреждений и агентств».

Несколько менее ясным было положение Акта о национальной безопасности, позволившее ЦРУ «выполнять такие другие функции и обязанности разведки, обеспечивающей национальную безопасность, какие Национальный совет безопасности может время от времени возлагать на него». После создания ЦРУ Национальный совет безопасности дал толкование этому положению, установив, что ЦРУ строго ограничено в своем праве «осуществлять подпольные операции», направляемые Национальным советом безопасности. При этом было подчеркнуто, что такие операции должны быть действительно подпольными, чтобы правительство США могло отречься от них. Все эти указания подняли ЦРУ до уровня оперативного центра, а не только центра по сбору информации и координации деятельности. Тем не менее те, кто формулировал первоначальный Акт о национальной безопасности, и те, кто формулировал последующие дополнения к нему, приняли меры, чтобы не только наделить Национальный совет безопасности правом вето, но сделать его органом, дающим оперативные директивы. Иными словами, директор ЦРУ не рассматривался как творец политики этого органа. Именно против такого положения и боролся сейчас Даллес. Ни одно секретное агентство, организованное на принципах, которые он считал необходимыми, не смогло бы работать, если бы его директор был настолько ограничен законом.

Конечно, в области шпионажа только те, кто располагает в высшей степени неограниченной и секретной информацией, способны делать правильные выводы о том, какой политический курс следует проводить с учетом новых разведывательных данных. Если директор ЦРУ, обязанный представлять Национальному совету безопасности информацию, на основе которой затем должны быть сделаны выводы, хоть немного изменит ее, то Национальный совет безопасности может принять решение, которое желает ЦРУ. Приведем не совсем недостоверный пример: директор ЦРУ хочет получить больше средств, чтобы усилить отдел, занимающийся Восточной Германией. Он убеждает Национальный совет безопасности, что Советы с непонятной целью наращивают силы в Восточном Берлине; и тогда именно Национальный совет безопасности предложит увеличить штаты и ассигнования, а не директор ЦРУ.

Но Даллес хотел большего, чем возможность подобным образом воздействовать на Национальный совет безопасности. Он считал, что директор ЦРУ должен быть свободен от всех легальных ограничений. Но он никогда не был заинтересован во власти ради власти. Он был терпимым в социальном смысле и профессионально честолюбив, но лишен мании величия. Однако он считал коммунизм всемирной угрозой и полагал, что лишь его – Даллеса – методами можно ликвидировать и разбить эту угрозу.

В 1948 году благодаря положению, которое он занимал в штабе по избранию Дьюи президентом, а также благодаря назначению председателем особого комитета по разработке Акта о национальной безопасности, он занимал исключительно важное положение. Аллен Даллес пользовался властью, но не нес никакой ответственности. Работа в комитете позволила ему проникнуть в каждый отдел ЦРУ. Он имел право знакомиться с делами, с деталями проводимых операций, беседовать с офицерами и агентами, присутствовать на служебных совещаниях. Еще более важным было то, что, поскольку его считали будущим директором, он мог воздействовать на важные решения. Большинство «молодых львов» внутри ЦРУ советовалось с Даллесом с глазу на глаз по каждому пункту готовящегося доклада. Они тоже желали активизации деятельности. Они разделяли энтузиазм Даллеса в отношении того, что он назвал грязными трюками. Как и он, они равнодушно относились к более прозаичным делам вроде оценки информации или администрирования. Многие из них знали его во время войны, когда он находился в Швейцарии, и вместе с ним возмущались отношением к директору Управления стратегических служб Доновану, который после войны был уволен в отставку и в настоящее время разъезжал по стране, предупреждая о красной опасности. Более того, Даллес и двое его коллег не смогли бы докладывать президенту о работе ЦРУ, если бы они сами не были бы активными штатными высшими сотрудниками американской разведывательной службы. Президент, может быть, даже председатель Объединенного комитета начальников штабов, министр обороны и государственный секретарь должны располагать разведывательной информацией. Но ниже она должна поступать только к небольшому, строго отобранному кругу лиц. Материал, докладываемый ЦРУ, имеет настолько особый характер, что никто из посторонних, каковы бы ни были его прошлые заслуги, не должен иметь к нему доступа.

Таким образом, Даллес являлся в то время и до конца своих дней активным оперативным работником разведки. В 40-х годах он действовал под прикрытием фирмы «Салливен и Кромвелл», а в 50-е годы – под прикрытием должности директора ЦРУ. (Я считаю, что это директорство было довольно прозрачным прикрытием его главной функции – руководителя специальных операций ЦРУ.)

Обо всем этом, конечно, было известно кадровым работникам британской Интеллидженс сервис. Они знали, что, имея дело с Даллесом, смогут добиться сотрудничества с американцами и в то же время сохранить все это дело на неофициальном уровне скорее, чем установив контакт с секретной службой или на правительственном уровне. Все это было сделано в духе, предпочитаемом разведывательными службами. В результате именно Аллен Даллес однажды сердечно приветствовал английского гостя в своем уставленном книгами кабинете на Уолл-стрит. Попыхивая трубкой, поблескивая глазами из-за стекол очков без оправы, одетый просто, хотя и не совсем по протоколу (жилет и домашние туфли), он был скорее похож на профессора колледжа, занимающегося далекими от реальной жизни вопросами средневекового английского реализма, а не на профессионального мастера шпионажа, каковым был в действительности.

Хотя Даллес старался не показывать этого, он никогда не любил англичан. Еще в ранней юности он опубликовал свою первую работу (о которой было сообщено в «Нью-Йорк тайме»), представлявшую собой резкую, правда, недостаточно хорошо сформулированную, критику английской политики по отношению к бурам во время южноафриканской войны. Подобно многим американцам своего поколения, он рассматривал Британскую империю как постоянную угрозу международной стабильности.

(Во время Второй мировой войны его деятельность в Берне часто раздражала местных представителей Интеллидженс сервис. Иногда его считали слишком симпатизирующим нацистам, с которыми он вел переговоры, а иногда, наоборот, коммунистом, бежавшим в Швейцарию из оккупированной Европы в поисках убежища. Он признавал, что Интеллидженс сервис обладает опытом и умением, которых не хватает американской разведке. Однако Даллес считал, что высшее руководство Интеллидженс сервис слишком наивно в политическом отношении, чтобы распорядиться с толком информацией, когда она получена. Он был склонен рассматривать сотрудничество с представителями Интеллидженс сервис как рискованное дело и в гневе называл их «букетом анютиных глазок», иронически повторяя эпитет, которым пользовался директор ФБР Эдгар Гувер, когда говорил о молодых сотрудниках самого Даллеса.)

Однако обычное пренебрежение Даллеса к своему союзнику быстро испарилось, когда гость из Интеллидженс сервис вручил ему досье на Святло и высказал предположение, что США, возможно, будут заинтересованы в том, чтобы взять польского перебежчика к себе на связь. Даллесу едва удалось скрыть свое возбуждение. Лишь за день-два до того он просматривал личные дела американских агентов, действовавших в странах Восточной Европы. Один был хуже другого: старый пограничник, несколько чиновников, сотрудничавших с американцами, чтобы пополнить свою жалкую зарплату, и это все… Сейф был обескураживающе, даже опасно пуст. Йозеф Святло, казалось, был послан самим богом.

(Тайная разведка не может быть создана за одну ночь. Мало операций с долговременными задачами имели успех, если заранее не был внедрен агент в лагерь противника, в его разведывательный аппарат. Более чем вероятно, что сегодня среди высокопоставленных чиновников ФБР и ЦРУ имеется активный русский агент, поставляющий материал для Москвы. Оба эти американских учреждения сознают подобный факт. В целях самозащиты в них установлен очень строгий порядок допуска к информации, чтобы уменьшить вред, который может такой агент причинить. Хотя с подобной ситуацией эти службы уже смирились.)

В то время США не имели ни одного такого агента. Тем не менее Даллес строил грандиозные планы деятельности американской разведки в послевоенном мире. Он был генералом без армии, стратегом, играющим на ящике с песком. Это его глубоко разочаровывало. А ведь уже имелись признаки трещин в советском монолите: в июне 1948 года Югославия была исключена из Коминформа за то, что маршал Тито отказался поступиться своим суверенитетом ради Советского Союза. Стоит правильно использовать случившееся, и, как полагал Даллес, можно будет убедить последовать за Тито и Чехословакию, Польшу, Болгарию, всех остальных. Это должно стать первейшей задачей американской разведки. ЦРУ должно создать условия, которые приведут к восстанию сателлитов и их освобождению из сталинского плена. Но для того чтобы начать подобную операцию, Даллес должен иметь людей, работающих на него внутри восточноевропейских стран, глубоко внедренных в правительственный аппарат и органы безопасности.

Он считал своей миссией осуществить давление, которое приведет к политическим изменениям в странах Восточной Европы. И он убедил Национальный совет безопасности, что это должно стать первоочередной задачей ЦРУ. Сейчас, основывая свой план первоначально на этом единственном человеке – Йозефе Святло, он получал возможность создать агентурную сеть. Вокруг Святло Даллес смог бы сколотить свою команду. Сегодня он располагает одним агентом, завтра их будет десять, а послезавтра он накроет ими Восточную Европу вдоль и поперек. Святло должен быть насажен на крючок.

В Варшаву был послан специальный курьер для переговоров с поляком! Это был опытный человек, который вел себя более умело, чем любой другой американский агент после окончания Второй мировой войны.

Святло попросили остаться на своем посту. Его безопасность гарантируется. Будет создана специальная организация, не имеющая никаких иных задач, кроме как находиться 24 часа в сутки в постоянной готовности к принятию необходимых мер по его спасению в случае чрезвычайных обстоятельств. Специальная сеть станет обеспечивать его всей необходимой помощью, начиная от денег и кончая средствами связи. Он получит щедрое вознаграждение – сразу и по окончании работы, когда ему обеспечат «транспорт» для переброски на Запад.

Йозеф Святло согласился. Самый удачливый западный агент за всю историю «холодной войны» был задействован. Но его работа только начиналась.

ГЛАВА 5. ПЕШКА В ИГРЕ

Ноэль Филд родился 23 января 1904 года в Лондоне. Школу он окончил в Цюрихе, в Швейцарии. Его мать была англичанкой. Отец, д-р Герберт Филд, известный биолог, был американцем. Он воспитывался в семье квакеров и по своему уму, образованию и связям отца мог рассчитывать на хорошую карьеру в Америке. Поступив на учебу в Гарвардский университет, он мог рассчитывать впоследствии на работу в государственном департаменте. Его убеждения сформировались не сразу, однако он всегда больше сочувствовал левым, особенно после казни Сакко и Ванцетти в 1927 году. Эти два несчастных итальянца были ложно обвинены в вооруженном ограблении и убийстве и приговорены к смертной казни. Дело было поднято на щит левыми силами, считавшими, что Сакко и Ванцетти судили за их убеждения. Оно было широко использовано Американской коммунистической партией и произвело неизгладимое впечатление на Ноэля Филда и многих его современников, до крайности обострив их радикальные убеждения. Сакко и Ванцетти олицетворяли собой бедняков, лишенных всех прав. 1 сентября 1926 года Ноэль Филд поступил на дипломатическую службу в государственный департамент. Но в течение нескольких лет его не посылали за границу, поскольку считали политически незрелым и требующим «шлифовки острых углов». В 1929 году при подготовке материалов для Лондонской конференции по вопросам военно-морского разоружения он познакомился и работал совместно с членом делегации Алленом Даллесом. Они оба были представителями одного класса, имели сходное происхождение и образование. Даллес был республиканцем и происходил из хорошо известной республиканской семьи. Филд же находился на гораздо более левых позициях, чем любая из основных американских политических партий. Несмотря на это, при обсуждении международных политических проблем они обычно соглашались друг с другом.

Тогда, как и сейчас, принадлежность к одному поколению оказывала на политические взгляды людей большее влияние, чем их принадлежность к политическим партиям. Такие молодые люди, как Филд и Даллес, выражали недовольство тем, что Америка не являлась членом Лиги Наций, расценивая это как полное и непростительное отречение от своей международной ответственности. Они, рассуждали о необходимости создания всемирного правительства и предпосылок для полного разоружения, считали, что американское правительство должно оказывать воздействие на мир, постоянно сотрясаемый беспокойными и неуживчивыми европейцами.

Однако Ноэль Филд пошел намного дальше. Он все активнее сотрудничал с левыми радикалами. В сравнительно терпимой политической атмосфере тех лет никому и в голову не могло прийти, что чиновник государственного департамента систематически сотрудничает с левыми. В государственном департаменте у него почти не было друзей, за исключением Лоуренса Даггана, который разделял его политические убеждения. С 1930 года Дагган поселился в одном доме с Филдом и его женой Гертой.

Быстро продвигаясь по служебной лестнице, Ноэль Филд к 1930 году стал старшим экономическим советником западноевропейского отдела государственного департамента. Он горячо увлекался своей работой. После победы Ф. Рузвельта на президентских выборах в 1933 году началась эпоха «нового курса», и Вашингтон превратился в прелестное место для жизни. Все казалось возможным. У Ноэля Филда появился новый друг – юрист из министерства сельского хозяйства Алджер Хисс. В своей книге «Человек, который исчез» Флора Льюис так описала эту дружбу:

«Двое молодых людей, Хисс и Филд, немедленно потянулись друг к другу. Алджеру Ноэль казался человеком английского типа, и это ему нравилось. Его привлекали спокойные солидные манеры и очевидная культура высокого и слегка сутулившегося Ноэля Филда. Очень быстро они подружились семьями. Жена Алджера Хисса – Присцилла быстро усвоила фамильярно-дружественную манеру общения квакеров друг с другом. Все четверо собирались на семейные обеды. Приходя в дом к Хиссам, Филды затевали возню с детьми, которых они обожали. Вместе с Дагганами, остававшимися лучшими друзьями Филдов, они образовали тесную и дружную группу, имевшую много общих интересов. Алджер был энергичным, остроумным человеком, везде чувствовавшим себя непринужденно. Ларри Дагган был человеком светлого ума, рассудительным, практичным и язвительным. Ноэль был импульсивной натурой, знающим, но не уверенным в себе человеком. Он всей душой льнул к своим друзьям, восхищаясь, как всегда, людьми, уверенными в себе. Всех их захватила идея переделки мира, популярная в Вашингтоне, они остро ощущали свою значимость как свидетелей рождения нового лучшего общества».

Конечно, левые не понимали Рузвельта и занимали все более крайние позиции. Для Ноэля Филда, который в тот период даже не думал о вступлении в коммунистическую партию, все могло кончиться, как и для тысяч других молодых людей, невинным флиртом с коммунистическими идеалами. Обстановка в мире была крайне сложная, казалось, что выбор может быть сделан лишь между уродливым капитализмом, фашизмом и воинствующим социализмом.

Многие молодые люди из привилегированных семей, особенно такие чувствительные, как Ноэль Филд, не могли удержаться от сравнения своего благосостояния с ужасами нищеты и экономической эксплуатации, которые они видели вокруг себя. Возможно, что Филда отличало от людей его класса лишь отсутствие здравого цинизма. Он был политическим ребенком в мире взрослых.

Это несколько ребяческое качество Филда временами такое привлекательное, стало приобретать более мрачный характер в середине 30-х годов. Подобно многим другим молодым людям, он был глубоко взволнован статьей Пауля Массинга в американском левом журнале «Ныо массиз» о злоключениях и пытках того в нацистской Германии. Эта история, рассказанная немецким коммунистом, была первым свидетельством очевидца о том, что из себя представляли гестапо и его трудовые лагеря. Оно подкрепляло утверждения левых в их пропаганде против нацистов.

Когда Ноэль узнал, что жена автора статьи находится в Нью-Йорке, он пригласил ее на обед. Он не мог знать, что Хедда Массинг была советским агентом, задачей которого было вербовать в качестве агентов представителей американской интеллигенции, особенно тех, кто работал в правительственных учреждениях. После случайного знакомства с Филдом было решено, что он должен стать ее главной целью. К 1935 году левые убеждения Филда фактически уже перебродили и он решил открыто вступить в Американскую коммунистическую партию. Первой задачей Хедды Массинг было постараться убедить его не делать этого. В качестве ответственного чиновника государственного департамента он имел огромные перспективы для использования его русскими. Вступив в коммунистическую партию, он должен был бы оставить свой пост и потерял бы какую- либо ценность как информатор. Имеетея доказательство, что Ноэль Филд подавал заявление о вступлении в партию, но оно было отклонено лидером партии Эрлом Браудером, как полагают, в соответствии с инструкциями из Москвы. Отклонение заявления глубоко ранило Филда, он никогда не мог простить Браудеру этого.

Тем временем Хедда Массинг и ее муж Поль, которому удалось перебраться в США из Германии, почти день и ночь работали с Филдом, убеждая его в необходимости остаться на своем посту, с тем чтобы содействовать успеху борьбы за «международный мир» путем передачи им секретной информации государственного департамента для последующего направления в Москву. Филд не соглашался. Он говорил о лояльности к своей стране, о доверии, которое питали к нему его руководители. Но в целом он был легкой добычей для такого опытного и хорошо подготовленного агента, как Хедда Массинг.

В 30-е годы довольно много людей, подобно Филду, придерживалось той точки зрения: фашизм настолько страшен, что любая мера оправдана для того, чтобы уничтожить его. Все «прогрессивные» свято верили, что однажды Гитлер нападет на Россию и что война между ними будет не чем иным, как борьбой за защиту самой цивилизации. В свете этого Ноэль Филд в конце концов пришел к выводу, что на него возложен более высокий долг, чем лояльность к государственному департаменту: долг перед всем человечеством. Этот сложный человек имел противоречивый характер. Он бегло говорил на иностранных языках и стремился к работе за границей: вместе с тем ощущал себя принадлежащим Америке, привязанным ко всему, что там происходило. Противоречия между своими метаниями, как он их понимал, он разрешил в типичной для него наивной манере. Он передавал Хедде Массинг документы, предварительно убедившись, что они не имеют важного значения и не могут повредить его стране. Складывалась ситуация, которая не могла продолжаться долго. Даже если бы он начал с передачи меню столовой, все равно он оказался бы в тисках порочного и подозрительного шпионского аппарата.

Однако Ноэль Филд неожиданно проявил твердость характера. Он быстро понял, что сделал первый шаг на пути к предательству, и, чтобы избежать в дальнейшем вреда дня своей страны, предпринял смелые шаги, которые нанесли вред и его карьере в государственном департаменте, и его отношениям с новыми русскими хозяевами. Последние никогда не простили ему этого.

В 1936 году перед ним открылись две возможности по работе. Первая состояла в том, что он мог стать работником секретариата Лиги Наций в Женеве, вторая – возглавить германский отдел государственного департамента. Хотя Филд страстно верил в миссию Лиги Наций, он понимал, что от нее скоро будет мало толку. Что же касается германского отдела, то назначение в него не только являлось большим выдвижением, но и предоставляло Филду возможность заняться той единственной страной, которую он считал угрозой цивилизации. Находясь в этом отделе, он смог бы оказывать влияние на американскую политику. Но он отказался от этой должности, как полагают, из-за того, что этот отдел был вовлечен в то время в подготовку нового американо-германского соглашения о торговле и должен был проявлять «дипломатичность» в отношениях с германскими дипломатами в Вашингтоне. А Филд на это органически был не способен. Трудно поверить, но подготовка, которую он получил в государственном департаменте, не оставила на нем своих следов; он был не способен выполнять публично обязанности, против которых внутренне все время восставал. Что же касается русских и Хедды Массинг, то для них не было сомнения в том, какую должность он должен выбрать. Русский агент, руководящий германским бюро в государственном департаменте, имел бы совершенно исключительное значение, принося невероятную пользу. Филд стал бы одним из самых важных агентов русских в западном мире. Поэтому на него было оказано чрезвычайно большое давление, чтобы вынудить его принять назначение. Однако в апреле 1936 года Ноэль Филд неожиданно заявил, что чувствует себя морально обязанным работать для Лиги Наций, упаковал чемоданы и уехал в Женеву. Не осталось никаких документов, объясняющих, какие мотивы на самом деле побудили его отказаться от германского отдела. Конечно, ему был свойствен крайний идеализм, но в данном случае факты свидетельствуют об ином. Ноэль Филд совершенно сознательно решил не допустить своего превращения в послушного русского агента. А он понимал, что, оставшись в тот период в Вашингтоне, он не смог бы этого избежать. Для него было невозможно оставаться лояльным и добросовестным чиновником государственного департамента, но точно так же для него было невозможно руководить германским отделом, передавая русским каждую конфиденциальную и секретную телеграмму, которая проходила бы через его руки. Он не был эмоционально подготовленным для того, чтобы выдержать конфликт с лояльностью, но он и не был настолько преступником, чтобы стать советским шпионом.

Не выполнив русских требований, Филд (который к тому времени должен был уже немного понимать, что из себя представляет советская власть) сознавал, что не подчинился приказам хозяина, который не прощает подобных вещей. В Швейцарии, в том числе в Лиге Наций, уже было достаточно русских агентов, и его появление там, в общем, оказалось для них почти бесполезным. Его просили, и он отверг просьбу. Русские ж ему никогда этого не простили, в то же время и американцы никогда не забывали о его предыдущей деятельности. Через всю жизнь он пронес на своих плечах тяжесть двойной вины: предательство и своей родины, и своего дела. Такому человеку, как Филд, нелегко было жить с такими мыслями.

Но, возможно, после всех этих лет он заслуживал сочувствия и некоторой признательности. Не многим людям, попавшим благодаря своей глупости, наивности или жадности в сети русской секретной службы, удалось благополучно вырваться и избежать крупного предательства. Филду это удалось. Это было с его стороны актом храбрости и лояльности по отношению к своей стране.

По всей вероятности, только человек, подобный Ноэлю Филду, мог увлечься работой умирающей Лиги Наций. Он с истинным увлечением стал работать, когда в 1938 году был назначен секретарем комиссии Лиги Наций по наблюдению за репатриацией иностранцев, участвовавших на стороне республиканцев в гражданской войне в Испании. На этой работе он столкнулся с реальной жизнью: фашизм против сил демократии. И Ноэль Филд, с большой горячностью отдававшийся делу оказания помощи участникам интернациональных бригад, был глубоко тронут тем, что он видел. Впервые он чувствовал себя по-настоящему полезным. Это была работа, которую он мог хорошо выполнить. Тучи войны сгущались, могла понадобиться помощь еще большему количеству беженцев. Ноэль Филд прибыл в Европу и обрел себя.

Когда разразилась война, еще один человек нашел свое дело. Аллен Даллес, с которым Филд встретился несколько лет назад, прибыл в Берн в 1942 году формально в качестве члена американской миссии, а фактически в качестве главы швейцарского отдела Управления стратегических служб важного разведывательного штаба в нейтральной стране, в центре раздираемой войной Европы. Даллес совершенно не беспокоился о том, чтобы его признавали в качестве дипломатического работника миссии, он упивался своей ролью американского шпиона и хотел, чтобы все знали об этом. В Швейцарии это стало его задачей – действовать открыто. Страна кишела шпионами. Там, например, находились представители всех германских группировок: нацисты, антинацисты, пронацисты, германские коммунисты, немцы, хотевшие вести разумные переговоры о мирном урегулировании, и другие, имевшие собственные идеи. И Даллес совершенно правильно считал, что он должен превратиться в магнит, притягивающий к себе все эти конфликтующие группы. А это было бы невозможным, если бы он оставался под прикрытием. В сущности, его роль была довольно курьезной: роль тайного агента, чья личность и работа были известны всем и каждому. Одновременно Даллес начиная с 1942 года вел переговоры на высшем уровне с немцами с гораздо большим успехом, чем кто-либо другой из представителей союзников.

Филд тоже был важным лицом. В 1941 году он был назначен американским директором представительства унитарного комитета в Марселе, в вишистской Франции. Там он с неиссякаемой энергией занимался делами бесчисленных беженцев, переполнявших город. Однако в ноябре 1942 года, когда нацисты решили оккупировать всю Францию, Ноэль и Герта Филд совершили драматическое бегство в Швейцарию, воспользовавшись последним поездом, покидавшим Францию. В Женеве Ноэль был назначен европейским директором миссии унитарных служб, и скоро эта организация стала самой важной спасательной организацией Европы, а сам Ноэль одним из самых влиятельных американцев в Швейцарии.

Пути этих двух людей почти наверняка должны были пересечься.

Но их первая встреча с тех пор, как они вместе работали в государственном департаменте в 30-е годы, была ускорена д-ром Робертом Декстером. В 1940 году руководство унитарных миссий направило д-ра Декстера проверить, какова ситуация с беженцами в Европе, и доложить о возможностях организации служб помощи. Именно его доклад, описавший ужасы войны, убедил унитарное руководство создать миссию спасения. Декстер был назначен директором миссии в Лиссабоне, филиалом которой, по крайней мере вначале, была марсельская миссия, возглавлявшаяся Ноэлем Филдом. Выполняемая Декстером работа служила для него прикрытием, поскольку он являлся сотрудником Управления стратегических служб, подчиненным Аллену Даллесу в Берне. Как это часто бывало в жизни Ноэля Филда, случайное совпадение обстоятельств определило то, что с ним произошло.

Декстер заново представил Даллесу Филда в Берне с очевидным намерением привлечь его к сотрудничеству с Управлением стратегических служб. Филд мог, подобно Декстеру, использовать унитарную миссию в качестве прикрытия. Декстер полагал, что многие беженцы, проходившие через лагеря Филда со всей оккупированной Европы, как западной, так и восточной, могли бы явиться неисчерпаемым разведывательным фондом для Управления стратегических служб.

В тот период своей жизни Филд отчаянно искал возможности поправить свои отношения с коммунистами. Под условным именем он стал кандидатом в члены Швейцарской коммунистической партии. Он, однако, знал, что его кандидатура должна быть одобрена Москвой и что именно на Москву он должен произвести хорошее впечатление, если хочет вновь оказаться в фаворе. Проблема состояла в том, что в связи с войной швейцарская партия действовала в интересах военной разведки и практически не имела контактов с «политической Москвой», а именно в ее помощи нуждался Филд. Он не знал, что любое решение, принятое в его пользу, будет иметь чисто местное значение и вряд ли сможет помочь ему, когда Москва появится на горизонте. В результате все это могло привести лишь к совершенно неразрешимым противоречиям.

Эта необходимость произвести хорошее впечатление на коммунистов привела по крайней мере к одному результату не в его пользу. Беженцы принимались унитарной комиссией не строго на основе потребности, а в зависимости от того, рекомендовала ли их партия. Конечно, коммунисты Европы не меньше нуждались в помощи, чем кто-либо другой. В конечном итоге их безжалостно преследовали нацисты, а будучи пойманными, они были обречены на медленную смерть в концентрационных лагерях. Точно так же гражданская война в Испании породила в Европе большое число лагерей беженцев, состоявших из коммунистов или сочувствующих им, боровшихся на стороне республиканцев, потерпевших поражение и сейчас не знавших, куда им деться. Тем не менее унитарные деятели в Бостоне не могли себе даже представить, что помощь, которую они предоставляли, используя общественные фонды, собранные в США по подписке, получали главным образом члены коммунистической партии, а некоммунисты, особенно явные антикоммунисты, не допускались в унитарные лагеря.

Однако Декстер, а через него Аллен Даллес распознали, что беженцы Филда имеют «политическую» окраску. Но они не рассматривали это как что-то недопустимое или бесполезное. Если случайно получилось так, что первыми людьми, которым Филд помог, были ветераны испанской гражданской войны, то совершенно естественно, что они потянули за собой своих друзей. Но такая ситуация сделала беженцев Филда потенциально полезными: разбираясь в политических вопросах, они, возможно, были лучше информированы и были наделены более острой наблюдательностью, чем многие другие.

Решив не портить больше отношений с коммунистами, Филд передал Лео Бауэру требование Декстера – Даллеса о помощи Управлению стратегических служб. Это был глава немецких коммунистов в Швейцарии, а Даллес, очевидно, был прежде всего заинтересован именно в получении информации о Германии. Немцы согласились помочь взамен на американские деньги, требуемые для организации их собственного «антифашистского крестового похода». Филд привел Лео Бауэра к Даллесу для обсуждения этой проблемы, и те быстро поняли друг друга. Между тем и другие коммунистические группы, с которыми Филд имел дело, также согласились помочь, опять-таки за оплату наличными, которые Даллес с большой щедростью распределял через Филда. (Эти любопытные отношения чуть было не прекратились, когда однажды Декстер встретился с Лео Бауэром в сопровождении человека, представившегося как Фред. Декстер попросил Бауэра взять с собой перечень вопросов, касающихся детальной военной информации, которую Управление стратегических служб хотело получить по Германии. Бауэр взял с собой вопросник – явно шпионского характера, но был неожиданно арестован швейцарской полицией за «ненадежные» документы. К несчастью, вопросник оказался у него в бумажнике. Если бы швейцарские власти, соблюдавшие нейтралитет и следившие за тем, чтобы никакие военно-шпионские операции не проводились на их территории, хотя бы заподозрили, что этот вопросник, обнаруженный у немецкого коммуниста, исходит от Даллеса, последний почти наверняка был бы объявлен «персоной нон грата» и выслан из страны. Бауэр отказался сообщить, от кого он получил вопросник, а в тюрьме строго соблюдал инструкцию, полученную от Даллеса, в которой было сказано: «держите язык за зубами». Впоследствии с него было снято обвинение в шпионаже, но все же его направили в лагерь для тех, кто совершил иные преступления против швейцарского федерального закона.)

Между тем позиции Филда все более усиливались. Его унитарная миссия помощи, помимо выполнения функций центра сбора беженцев со всей Европы, стала также, опираясь на свою базу в Женеве, выполнять задачи по переправке в безопасные места важных лиц из оккупированных европейских стран. В оккупированные страны систематически направлялись курьеры, одним из которых иногда бывала его жена Герта. Они передавали и получали различные послания, главным образом от коммунистов. Филд лично активно участвовал в этой работе, сочетая при этом свою романтическую склонность находиться там, где разворачивались события, свои гуманистические убеждения и довольно высоко развитый вкус к интригам. Казалось, что к 1943 году его проблемы взаимоотношений с русскими решены. У него даже могло создаться впечатление, что Москва косвенным образом поощряла его. Это случилось, когда германский коммунистический лидер Вильгельм Пик, впоследствии ставший первым президентом Восточной Германии, направил Юлиусу Гумберту Дрозу (старому лидеру Швейцарской коммунистической партии, пользовавшемуся международной репутацией) список немецких коммунистов, которых Филд должен был постараться вызволить из Франции. Это было очевидным признанием достижений Филда и показателем его возможностей в будущем.

Одновременно он поставлял бесценную информацию Аллену Даллесу не только об обстановке на оккупированных территориях, но и в самой Германии. На протяжении войны коммунисты являлись, вероятно, единственной дисциплинированной оппозиционной партией, противостоявшей нацистам. Они, как и их противники, были готовы отдавать и выполнять приказы и действовать как единое политическое движение Сопротивления, не теряя времени на бесконечные споры между собой. Это означало, что каждый, непосредственно вступавший в контакт с коммунистами, знал, что он имеет дело с группой преданных профессионалов, располагающей и средствами, и волей для того, чтобы выполнить все, что от нее требуется. Пока Аллен Даллес не занялся Ноэлем Филдом, этот колоссальный потенциальный источник информации почти полностью игнорировался. Такое положение было крайне невыгодно как для коммунистов, так и для тех, кто планировал боевые действия западных держав. Вряд ли могут быть какие-либо сомнения в том, что Филд и Даллес наладили между собой обмен ценной информацией и что в результате Берн превратился в один из самых важных центров союзников по сбору разведывательной информации во время войны.

(Одно из открытий Филда, несомненно, изменило позицию США в отношении национального движения Сопротивления. В то время США помогали в Югославии движению Сопротивления, возглавляемому Драго Михайловичем, не считаясь с силами Тито. Положение изменилось, когда Филд представил Даллесу двух ответственных югославских коммунистов, которым удалось убедить Даллеса, что лишь коммунисты являются достаточно сильными и дисциплинированными для того, чтобы бороться против нацистов и нанести им в конце концов поражение. Эта идея захватила Даллеса, и он убедил военных усилить помощь Тито. Это было важным поворотным моментом для Тито и для всей антигитлеровской коалиции в Восточной Европе.)

Однако к концу войны отношения между Филдом и Даллесом резко ухудшились, поскольку из-за Филда Даллес невольно превратился в посмешище для коммунистов. Дело в том, что после Сталинградской битвы русские с помощью плененных немецких генералов сформировали «Свободный германский комитет». Он должен был стать ядром коммунистического правительства Германии после войны под руководством Вальтера Ульбрихта, находившегося все время в Москве. Позднее, после освобождения Парижа, во Франции и Швейцарии было создано западное ответвление, сокращенно именовавшееся «КАЛПО» («Комитет свободной Германии для Запада»). Оно совершенно очевидно было коммунистической организацией. В декабре Филд прибыл к Даллесу с идеей, за которую тот немедленно ухватился. По мере того как американские и английские армии продвигались по территории Германии, было важно не только создавать администрацию на освобожденных территориях, но и иметь агентов, ожидающих подхода войск союзников и способствующих их продвижению. Одновременно предполагалось, что многих офицеров вермахта, знавших, что война будет в любом случае проиграна, можно убедить капитулировать на местах еще до падения Берлина, сберегая таким образом жизни и время. Филд предложил использовать для выполнения этой задачи «КАЛПО» и его связи, а также, чтобы «КАЛПО» постоянно поставлял агентов, которых можно было бы сбрасывать на парашютах или доставлять в Германию, используя другие средства. Даллес встретил этот план с энтузиазмом и велел Филду обсудить этот вопрос с представителями Управления стратегических служб в Париже, где находилась штаб- квартира «КАЛПО». Филд встретился с Артуром Шлесинджером-младшим, которому в то время было всего 27 лет. Тот со свойственной молодости огромной самоуверенностью оказался способным сделать то, что Аллен Даллес не мог на протяжении всех этих лет: он с первого взгляда распознал Ноэля Филда. «Меня больше всего поразила его совершенно тупая уверенность в своей непогрешимости. Он был квакером-коммунистом, ограниченным и готовым к самопожертвованию, притом не очень интеллигентным», – заявил Шлесинджер (Р. Гарри Смит. УСС: секретная история первого американского Центрального разведывательного управления. Калифорния, 1972, с. 228). Париж отверг этот план. Но Аллен Даллес все же занялся его осуществлением, используя в основном людей, рекомендованных Филдом, а не тех, кого назначал «КАЛПО».

Таким образом, в Германии, Венгрии, Югославии и Чехословакии коммунисты, поддерживаемые Управлением стратегических служб, иногда одетые в американскую форму, снабженные американскими деньгами, в течение нескольких месяцев пользовавшиеся всеми выгодами, предоставляемыми положением победителя, оказались способными захватить в свои руки бразды власти задолго до того, как некоммунистические демократические силы смогли перегруппироваться и организоваться.

Вскоре после окончания войны все это дело превратилось в предмет насмешек для всех разведывательных служб как на Востоке, так и на Западе. Рана еще растравлялась и тем, что Управление стратегических служб под руководством Даллеса и опять-таки с помощью Филда публиковало и распространяло в Германии левую антифашистскую подпольную газету, которую, по-видимому, готовило левое немецкое подполье. Эта газета, называвшаяся «Нойес Дойчланд», сразу же после освобождения стала официальным органом коммунистической партии Восточной Германии. Даллес подвергался особым насмешкам. Мир разведки – тесный мир, и не требуется много времени, чтобы подобная история получила широкую известность: Даллеса провел человек, который, как каждый тогда ему об этом говорил, был известным коммунистом. Он чувствовал, что Филд злоупотребил доверием, которое он ему оказал. Тот факт, что Филд снабжал союзников первоклассной разведывательной информацией, был забыт в свете того, что в последние минуты войны он сумел провести Управление стратегических служб и поставить в неловкое положение его наиболее энергичного деятеля – Аллена Даллеса. Он показал, что коммунисты являются его настоящими хозяевами и что ради них он готов предать собственную страну.

Даллес не простил и не забыл этого.

В январе 1949 года Ноэль Филд вышел из самолета в варшавском аэропорту. Его горячо приветствовали друзья, как это обычно делают люди, вместе пережившие опасности и страдания. Он слегка сутулился, зачесанные назад волосы открывали высокий лоб: у него были большие светлые глаза и несколько слабовольный рот. Он выглядел взволнованным и возбужденным: эта поездка, как он полагал, явится венцом его карьеры или ее крахом.

Январь мало подходит для визита в Варшаву. А тот январь выдался особенно плохим. Стоял мороз. Да и политическая атмосфера была неблагоприятной. Блокада Берлина была в разгаре, и как на Западе, так и на Востоке люди с опаской поговаривали о войне. Плакаты, расклеенные в Варшаве, призывали население готовиться к худшему – немецкий милитаризм и столпы международного капитализма неистовствуют: товарищи, к оружию!

Если Ноэль Филд и считал подобный призыв несколько истеричным, то он этого не показывал. В 30-е и 40-е годы имелось много людей, мужчин и женщин, обладавших, как и он, пытливым умом и критически настроенных, но не способных понять, насколько грубо и цинично Иосиф Сталин и те, кто его поддерживал, извратили коммунизм Маркса. Воспитанные в духе великих западных либеральных традиций, они закрывали глаза на то, что коммунисты отвергли такие либеральные принципы, как свобода слова и личности, справедливый и независимый суд, законность ареста. Любой человек в мире знал, что сталинизм означает аресты на рассвете, пытки политических заключенных, трудовые лагеря, где умирали тысячи людей. Любой, кроме людей, подобных Ноэлю Филду.

Этому сорокапятилетнему мужчине, перед которым когда-то открывалась блестящая карьера, 1949 год представлялся концом пути. Ноэль Филд только что лишился поста главы унитарной миссии помощи в Европе из-за того, что превратил это благотворительное европейское учреждение со штаб-квартирой в Бостоне в прокоммунистическую организацию. Его друг, Ларри Дагган, которого подозревали в принадлежности к коммунистической партии, погиб, выпав с 17-го этажа своего учреждения в Нью-Йорке на 5-й авеню. Как и в случае с Масариком, никто не знал, выпрыгнул ли он из окна сам или его кто-то вытолкнул. В конгрессе подвергли допросу Алджера Хисса, причем во время следствия неоднократно упоминалось имя Ноэля Филда. Его неминуемо вызвали бы на допрос, если бы он когда-либо вернулся в США. Ноэль Филд прибыл в Варшаву, фактически чтобы попытаться найти политическое убежище.

Многое произошло в жизни Ноэля Филда после того, как он покинул Государственный департамент и отправился в Женеву. Когда он прибыл в Варшаву, в тот холодный январь 1949 года, американцы считали его коммунистическим шпионом, но и коммунисты относились к нему с большим подозрением. Он знал, что должен сжечь все мосты, связывавшие его с прошлым, чтобы вновь войти в доверие к последним.

Его прибытие в Варшаву в 1949 году всполошило Безпеку – польскую тайную полицию. Когда за несколько месяцев до этого он приезжал в Прагу с той же целью – найти работу, чешские органы безопасности включили его имя в «серый список», куда заносились люди, наблюдение за которыми не дало пока результатов. Ему не разрешили жить и работать в Праге, а другие страны Восточной Европы были оповещены о нем в обычном порядке. Включение Филда в «серый список» не было чем-то необычным и не грозило принести ему затруднений в будущем. (Многие журналисты, бизнесмены и дипломаты, посещающие Восточную Европу, берутся на заметку и даже не подозревают об этом.)

Однако польская полиция особенно заинтересовалась им, так как подобное же досье было ею заведено и на брата Ноэля Филда – Германа, посетившего Варшаву в 1948 году в качестве главы делегации американских архитекторов. Перед войной тот работал в Катовицах, в «Британском комитете». Эта организация была создана английским либералом лордом Лейтоном, чтобы помочь сотням чехов, главным образом коммунистам, покинуть свою страну после немецкого вторжения. К 1948 году польская тайная полиция считала «Британский комитет» передовым форпостом английской разведки. А Герман Филд, имевший много друзей в Варшаве (вообще в Польше и Чехословакии), вызывал у нее самые серьезные подозрения.

Тот факт, что Ноэль Филд всю войну проработал в подобной же организации американских унитариев в Европе (также, вероятно, форпосте западного шпионажа) и имел повседневные контакты с коммунистическими лидерами, насторожило Безпеку. Этот факт был расценен ею как подозрительное совпадение. Перед выдачей ему визы Безпека запросила о Филде все страны коммунистического блока, стремясь получить как можно больше информации об этом странном человеке. Результаты запроса были разноречивыми.

Казалось, Ноэль Филд был знаком со всеми значительными людьми Восточной Европы. Он был в отличных отношениях с членами политбюро компартий Польши, Венгрии, Чехословакии, Восточной Германии, Болгарии и Югославии. Он знал министров и посылал им поздравления в связи с их назначениями. Ряд руководящих коммунистов Польши, Чехословакии и Венгрии выполняли по его просьбе функции уполномоченных унитарной миссии.

Единственным условием оказания унитариями помощи было периодическое представление местными уполномоченными докладов об экономическом положении тех районов, для которых эта помощь предназначалась. Но именно это условие в политической обстановке тех дней могло иметь самое зловещее значение.

Беспокоило и то, что привлекательная девушка Эрика Глазер Уоллах, значившаяся приемной дочерью Ноэля Филда (хотя на самом деле ею не являлась), состояла когда-то членом Коммунистической партии Германии, затем вышла из нее, но до сих пор имела друзей в восточногерманском политбюро.

В период, когда рушились связи между Восточной и Западной Европой, нашелся человек, который знал (или имел семью, которая знала) буквально сотни руководящих коммунистов демократического блока. И поэтому его попытки найти работу в Восточной Европе вызывали особенные подозрения.

Вместе с тем было бы невозможно отказать ему в визе, учитывая насущную необходимость в объединении западных коммунистов и «прогрессистов» вокруг единой цели. Отказать такому человеку, как Ноэль Филд, в праве посетить одну из стран народной демократии, не обосновав этого серьезными причинами, означало бы внести глубокое смятение в ряды западных лидеров. Поэтому ему не без опасений разрешили приехать в Польшу.

Во время визита его подвергли самому тщательному надзору, а мнения о нем направлялись по всем отделам Безпеки. Таким образом впервые услышал о нем и полковник Йозеф Святло. Естественно, что 10-е управление проявило особую заинтересованность в этом деле. Ведь если Филд был американским шпионом, связанные с ним сейчас или в прошлом коммунисты представили бы для управления особый интерес. Если он является, как это, по-видимому, считают русские, троцкистом, то появление его контактов с поляками также заслуживало внимания. Польские коммунисты, знавшие Филда, быстро поняли заинтересованность Безпеки и все, кроме одного, сообщили в Безпеку детали своих прошлых связей с ним, чтобы отвести от себя подозрения на будущее.

Единственный человек, который этого не сделал, была активно участвовавшая в деятельности компартии до войны, а во время войны работавшая с Филдом в Швейцарии привлекательная женщина лет сорока. Это была Анна Дурач – секретарь всемогущего Якова Бермана, главы органов безопасности. Она не сделала этого, поскольку, видимо, считала, что уж ее-то положение гарантирует ей безопасность.

Филд виделся с Анной Несколько раз во время своего пребывания в Польше.

Полностью доверяя ему, Анна сказала Филду, что он должен добиться согласия русских, если хочет устроиться на работу в Восточной Европе. И она предложила помочь ему в установлении контакта. По ее совету Ноэль Филд написал Якову Берману и попросил его помочь наладить контакт с русскими. Анна вручила письмо Берману, заверив его, что может поручиться за американца.

Но одного телефонного звонка в Безпеку оказалось достаточно, чтобы убедить Бермана в том, что от Ноэля Филда лучше держаться подальше. Тем не менее из уважения к Анне Дурач Берман ответил Филду, написав весьма в уклончивой форме, что займется этим вопросом. Он конечно, не собирался ничего предпринимать и надеялся, что Филд сумеет прочитать между строк и оставит его в покое. У Филда было много талантов, но читать между строк он не умел. По совету Анны Дурач (которая уже знала об истинных настроениях тайной полиции), он решил поехать в Прагу – второй пункт его маршрута, а затем возвратиться в Женеву, где будет ждать решения вопроса, требующего времени. Анна Дурач обещала ему сообщать обо всех новостях, если они появятся.

Ноэль Филд покинул Варшаву полный надежды. Он настолько был уверен в своем возвращении, что оставил в Варшаве чемодан с вещами – главным образом с книгами. Но он оставил после себя еще кое-что такое, чему суждено было разрушить не только его собственную жизнь и жизнь его семьи, но и погубить лучшую часть коммунистов Восточной Европы. Случалось и до того, что незначительные события поворачивали в сторону русло истории. Но в истории мало случаев, когда нечто столь тривиальное, как письмо, содержащее просьбу такого незначительного человека, как Ноэль Филд, могло таким образом повлиять на судьбу многих наций и привести такому жестокому кровопролитию.

Йозеф Святло приступил к работе. После неудавшейся попытки год назад убрать Бермана с его поста он никогда не забывал о своей ненависти к этому могущественному человеку и о стремлении погубить его. Он продолжал составлять досье на Бермана: он включил туда, в частности, сведения о том, что свояк Бермана – врач по специальности – спекулирует дефицитными лекарствами на черном рынке, делясь с ним прибылью. Однако у Святло все еще не было достаточных доказательств, на которые он мог бы опереться, чтобы разделаться с Берманом.

Через оперативного работника 10-го управления в канцелярии Бермана он узнал о передаче последнему письма от Ноэля Филда его доверенным лицом Анной Дурач. Шпионский невроз достиг своего апогея. Аппаратам тайной полиции восточноевропейских стран в прошлом достаточно было малейшего подозрения, чтобы утверждать о наличии шпионской связи между облеченным доверием коммунистом и американцем. Письмо можно было выдать за шифрованное послание. Содержавшаяся в нем просьба о представлении «советским коллегам» могла быть истолкована как прямое указание Берману приступить к вербовке русских в шпионскую сеть Филда.

В первую очередь необходимо было доказать, что Ноэль Филд является американским шпионом. Впрочем, это было не так уж трудно сделать для человека, располагающего такими возможностями, как Святло. В его распоряжении были все средства тайной полиции, включая сеть осведомителей в тюрьмах и за их пределами. Этих людей можно было тем или иным путем заставить сделать «признания» в заговорщической деятельности с участием Филда. Причем все это представлялось возможным обработать на основе глубокого понимания и знания тех моментов, которые могут сделать подобные «признания» совершенно невыносимыми для русских. Наконец-то Святло достиг того, чего он так долго добивался: появилась возможность уничтожить Бермана. Письмо могло превратиться в мощное оружие.

Лишь одно обстоятельство удерживало его от того, чтобы начать действовать немедленно. Ведь Святло являлся, помимо прочего, американским агентом. Он не мог разоблачить Филда как шпиона США, не связавшись предварительно с Вашингтоном. А вдруг Ноэль Филд в самом деле работает на ЦРУ. В этом случае новые хозяева Святло не поблагодарили бы его за то, что он полностью сорвал миссию, возложенную на Филда.

Йозеф Святло направил первое послание своим руководителям в Вашингтоне: можно причинить большой ущерб партии и ее авторитету в стране, если добиться смещения Бермана за активное сотрудничество с Ноэлем Филдом как с американским агентом; в это дело можно впутать и многих других. Послание заканчивалось словами: «Имеются ли возражения?»

И Святло принялся ждать ответа.

ГЛАВА 6. КОДИРОВАННОЕ НАЗВАНИЕ ОПЕРАЦИИ:«РАСКОЛ»

Это был уже другой Вашингтон. И над Алленом Даллесом сгустились тучи. Гарри С. Трумэн был избран президентом США еще на один срок. Тем самым были опровергнуты данные всевозможных опросов общественного мнения, а также поставлена под угрозу карьера Даллеса.

Доклад Даллеса об организации работы ЦРУ, представленный на рассмотрение президенту Трумэну, но рассчитанный на Дьюи, был аккуратно положен под сукно. Даллес не только не получил пост директора ЦРУ, как того ожидали все в Вашингтоне; он не получил никакого назначения вообще. Америка имела теперь сильного президента, питавшего отвращение к шпионажу вообще и к ЦРУ – в частности. Это обстоятельство затрудняло работу профессионалов, а подчас делало ее невозможной.

Будучи в течение года основным кандидатом на пост будущего директора ЦРУ, Даллес сумел поставить на ключевые посты в этой организации тех, кого называли впоследствии «люди Даллеса». Благодаря им он не был полностью отстранен от участия в делах ЦРУ и сохранил влияние. Оно в конце концов помогло ему получить через несколько лет директорское кресло.

А пока он сохранял «прикрытие» юриста с Уолл-стрита, оставаясь консультантом ЦРУ по вопросам организации тайных операций. Фактическое положение руководителя тайных операций ЦРУ поставило Даллеса на высшую ступень в американской разведывательной службе, но он был лишен базы, опираясь на которую можно было бы действовать. Эта неприятная ситуация скрашивалась лишь наличием «своих людей».

Йозеф Святло оставался, конечно, собственным детищем Даллеса. Даллес настаивал на том, что Святло является слишком ценной находкой, чтобы рисковать им в повседневных операциях. Даллес считал, что Святло следует, если понадобится, законсервировать хоть на 20 лет, до тех пор, пока не потребуется его участие в достаточно крупной операции. Но не все в ЦРУ соглашались с ним. Даллес же больше не обладал достаточным политическим весом, чтобы противостоять этим возражениям.

Постоянное недоверие, царившее тогда и существующее ныне в отношениях между ЦРУ и британской Интеллидженс сервис, также затрудняло работу. Наряду с другими факторами, приведшими в конце концов к тому, что Святло стал одним из самых крупных разведчиков нашего времени, данное обстоятельство (глубокое подозрение, с которым разведки союзников относились друг к другу) также сыграло свою роль.

Адмирал Хиллинкётер настаивал на том, что если США должны иметь, как это и предлагал Аллен Даллес, под влиянием которого находился и Совет национальной безопасности, тайную разведывательную службу, то последняя должна быть основана как можно быстрее. Беда состояла в том, что, конечно, ни стремление военно-морских сил, ни американская деловитость не могли быстро создать оперативную службу. Для этого обычно требуются годы. Поэтому адмирал Хиллинкётер сделал вывод о том, что дальнейшее соперничество между Англией и США в области разведки является дорогим, неэффективным, иногда опасным и всегда бессмысленным. Он предложил, чтобы обе страны объединили свои усилия. С целью реализации своего предложения Хиллинкётер вылетел в Лондон для переговоров с сэром Стюартом Мензисом. Он предложил, чтобы США приняли от Интеллидженс сервис ее агентурную сеть в Восточной Европе, в которой Англия, как об этом заявил министр иностранных дел Эрнест Бевин, ныне менее заинтересована. Взамен Англия получит свободу действий на Ближнем Востоке и сотрудничество с США на Дальнем Востоке.

Преимущества, которые получили бы американцы в этом случае, были очевидными. Они смогли бы использовать уже готовую английскую сеть и одновременно приобрести исключительный контроль над районом, который, по-видимому, станет полем битвы в новой войне с участием США. Англичане не нуждались в том, чтобы их долго убеждали. Они рассматривали Ближний Восток как свою вотчину и с растущим беспокойством наблюдали за тем, как американцы начинают закрепляться в районе Средиземноморья. В результате между главами двух разведок была заключена сделка. Однако она никогда не была осуществлена на практике.

Хотя Мензис согласился передать Хиллинкётеру английскую сеть в Восточной Европе, это было осуществлено лишь в ограниченных масштабах. Точно так же, хотя Хиллинкётер согласился отдать англичанам Средиземноморье, государственный департамент, независимо от того, знал он или не знал о соглашении, не одобрил бы этого. Одновременно с лондонскими переговорами происходили переговоры между государственным департаментом, ближневосточным отделом ЦРУ и правительством об увеличении ассигнований на организацию наблюдения за всем этим районом, особенно за англичанами.

До сегодняшнего дня некоторые работники ЦРУ негодуют, что Интеллидженс сервис не выполнила своих обещаний в Восточной Европе. Они утверждают, что из-за бессмысленного нежелания англичан пойти на уступки напрасно погибло много людей. Но, конечно, для английского руководства было невозможно передать американцам (к которым они, в определенной степени оправданно, относились скептически как к профессионалам) кучу агентов, доверивших им свою жизнь и имевших право рассчитывать на сохранение в полной тайне своих имен секретной службой Его Величества.

Настоящие профессионалы в ЦРУ быстро поняли, что агенты, переданные англичанами, в лучшем случае мало на что способны, а в худшем – настолько расконспирированы, что установление связи с ними поставило бы под угрозу жизнь любого американца. В результате ЦРУ оказалось в сложном положении: оно имело политическое соглашение и санкцию политического руководства на развертывание подрывной деятельности за «железным занавесом», но оно не располагало никакими возможностями осуществить это, не рискуя поставить в крайне затруднительное положение правительство США.

Для верхушки ЦРУ Йозеф Святло и созданная вокруг него сеть представляли собой единственную солидную базу, на основе которой можно было сразу же организовать что-нибудь значительное. По правде говоря, после 1945 года американская разведка не сидела без дела и создала некоторые заделы на будущее. Однако мало где было хотя бы отдаленно напоминающее то, что уже создано в Польше. Через 12 месяцев, к началу 1950 года, картина должна была полностью измениться. Но в 1948 году сейфы были пустыми.

Поэтому внутри ЦРУ усиливались требования немедленно задействовать Святло в операциях, хотя Даллес настаивал на том, что этого пока не стоит делать со столь ценным агентом. Эти отчаянные попытки организовать для него подходящую операцию представляли собой еще одно звено в сложной цепи обстоятельств, обусловивших будущую роль и значение Святло.

И вот прибыло послание от Святло, в котором он запрашивал, не является ли Ноэль Филд американским агентом. Радость Даллеса усиливалась его воспоминаниями о связях с Филдом в Европе во время войны. Ведь эпизод с «КАЛПО» ранил самолюбие Даллеса, нанес ущерб его престижу. Аллен Даллес уже давно считал: единственно важная цель американской разведки – это внесение раскола между странами-сателлитами и Москвой. Югославия показала, что в определенных экономических и политических условиях и при наличии лидера – достаточно сильного или достаточно напуганного – колосс может быть свален. Звено Святло – Филд должно быть так закручено, полагал Даллес, чтобы с его помощью можно было бы разорвать на части Советскую империю. Решив активизировать Святло, Аллен Даллес составил план операции, которая должна была, как он позднее сказал одному из друзей, стать его самым большим триумфом. Он видел, что коммунистические партии в каждой из стран Восточной Европы безнадежно расколоты и что усиливающиеся требования со стороны Сталина привели к невыносимому напряжению внутри блока, несмотря на внешние выражения преданности. Нужен был лишь небольшой толчок в правильно выбранный момент, чтобы народы Восточной Европы восстали и сбросили железные цепи, которыми Сталин опутал их.

Даллес безжалостно отверг суждения некоторых западных дипломатов о том, что следует оказать всяческую дипломатическую и иную поддержку коммунистам-националистам, в отношении которых можно надеяться, что они в какой-то степени восстановят западное влияние за «железным занавесом». Вопреки этому он считал, что истинное лицо коммунизма может быть выявлено только в результате неограниченного развития сталинизма. Он шел еще дальше. Коммунисты-националисты в отдаленной перспективе были намного опаснее для дела западной демократии, чем последовательные сталинисты; если та форма коммунизма, за которую ратуют «либералы» восторжествует внутри блока, то коммунизм может стать приемлемым.

Но успешная революция может произойти только тогда, когда повседневное существование масс станет настолько невыносимым, что их нищета, как духовная, так и экономическая, возобладает над страхом за последствия их действий.

Этот тезис может быть расширен: позвольте такому националисту, как Гомулка, прийти к власти в Польше и резко сократить влияние русских на страну, и коммунизм неожиданно станет респектабельной силой, способной преодолеть все препятствия в Европе. Несомненно, единственное, что удерживает французских и итальянских рабочих от того, чтобы обеспечить своим голосованием приход к власти в своих странах коммунистов, это осознание большинством из них того факта, что голосовать за коммунистов означает голосовать за русских. Так или иначе, они чувствуют себя в большей безопасности, находясь под благосклонным патронажем США, чем перед лицом опороченного колониализма Советского Союза.

По Даллесу выходило, что главное не в том, что «коммунизм Москвы» является угрозой во всем мире, а в том, что коммунизм всех видов органически плох и должен быть уничтожен. С ослепляющей ясностью он видел, как это должно быть сделано. И он приказал направить послание своему человеку в Варшаве.

Йозеф Святло был крайне удивлен, когда ожидаемый ответ был доставлен лично его старшим американским начальником. Еще более удивительной была поставленная перед ним задача. Ему было сказано, что он не должен работать на американцев, не должен снабжать их разведывательными данными, информировать о политической и военной обстановке в Восточной Европе. Вместо этого он должен делать ту работу, за которую ему платят его польские и русские хозяева.

Он должен повсюду находить «шпионов», разоблачать высших партийных лидеров как американских агентов, и сами американцы будут снабжать его необходимыми доказательствами. Он раскроет крупный троцкистский заговор, финансируемый США, охватывающий все страны в Русской империи сателлитов. Он докажет, что титоизм свил гнездо не только в Польше, но и в Венгрии, Болгарии, Чехословакии, Румынии и Восточной Германии. Он доложит самому Берии, что в центре этого заговора связующим звеном между предателями и Вашингтоном является человек по имени Ноэль Филд, о котором Берии следует сказать, что он является самым важным американским разведчиком в Восточной и Западной Европе. Он покажет, как Филд провел наиболее успешную американскую шпионскую операцию в период Второй мировой войны, используя унитариев в качестве прикрытия. Он доложит, как Филд использовал свое положение для привлечения к себе коммунистов и их последующей вербовки в качестве агентов. Он раскроет, что уже после окончания Гарвардского университета Филд стал работать на американскую разведку, выдавая себя за сочувствующего или члена коммунистической партии. Он выявит, что после войны Филд внедрил своих агентов на высокие партийные и правительственные посты в восточноевропейских странах. Причем все это было сделано настолько быстро, что важные должности были захвачены до того, как лояльные Москве деятели смогли показать свои силы. Он доложит и покажет, как даже в настоящее время проводятся мероприятия с целью усилить прикрытие Филда. Например, проводимое сенатом расследование является мистификацией, цель которой – помочь Филду обосноваться в Восточной Европе. В целом он должен доказать, что Ноэль Филд развернул деятельность, направленную на разрушение всего советского блока, и что, более того, он опасно близок к достижению цели.

Святло станет молотком, а Ноэль Филд гвоздем.

И Святло выполнил поручение, его доклад был направлен русскому руководству – как в Польше, так и в Москве.

ЦРУ было хорошо известно, что любому донесению о деятельности американской разведки в МГБ придают исключительное значение. Хотя в то время число американских активно действующих агентов было весьма незначительным. Что же касается МГБ, то оно поистине пребывало в смятении от того, что не могло разоблачить большого количества важных агентов. Ведь ни Сталин, ни Берия не были склонны поверить в то, что ничтожное число выловленных американских агентов объясняется просто тем, что их было вообще мало. МГБ, находившееся под воздействием сталинской паранойи и постоянной пропагандистской кампании своей прессы, раздувавшей опасность американского шпионажа, также не верило в это. Более того, оно постепенно все тверже убеждалось, что имеет дело с разведывательной организацией, обладающей сверхчеловеческой ловкостью и хитростью.

Небольшое число агентов способствовало распространению этого психоза, передавая по радио бессмысленные, якобы кодированные послания, создававшие впечатление существования огромной организации, щупальца которой опутали все стороны жизни стран Восточной Европы. Такие люди, как «полковник Белл» (на самом деле американский журналист Ладислав Фарого), каждую ночь передавали по каналам радио «Свободная Европа» инструкции, будто бы предназначавшиеся для огромной армии агентов, которая существовала лишь в их воображении. Каждый раз, когда в прессе сообщалось о крушении поезда или о пожаре, «полковник Белл» передавал в эфир поздравления «своим людям» с успешным выполнением задания по организации саботажа. Это может показаться смешным, но ЦРУ никогда не пользовалось, такой высокой репутацией у своего противника, как в середине 40-х годов, когда оно вообще едва лишь начало существовать!

Берия посчитал доклад Святло настолько важным, что пошел с ним прямо к самому Сталину. Генералиссимус был вне себя. Как можно было это допустить?! Ведь совершенно очевидно, Филд имеет влиятельные связи во всех странах блока; он может, по-видимому, совершенно свободно передвигаться между Восточной и Западной Европой! А как он вошел в доверие к столь многим коммунистам восточноевропейских и западных стран! Тревожные сигналы насчет Филда поступали уже много лет тому назад. На них следовало обратить внимание. В 30-е годы он не подчинился партийным инструкциям и уехал в Женеву вместо того, чтобы остаться на своем посту в Вашингтоне. Уже этот факт достаточно ясно свидетельствует, кому он действительно предан. Хорошо известно, что он был связан с Алленом Даллесом, а также о том, что несет личную ответственность за возвращение после войны в страны Восточной Европы многих коммунистов, безнадежно испорченных своими контактами с западным миром и, в определенной степени, за получение ими важных постов.

Берия, как в этом были уверены американцы, настоял на перепроверке всех сведений о Филде в особом порядке. В результате русские задействовали своего агента, внедренного в аппарат ЦРУ. Его имя все еще не может быть названо по соображениям государственной безопасности. Он служил офицером одного из отделов штаба ЦРУ в Вашингтоне. Русские считали его своим агентом, однако еще в середине 30-х годов, будучи младшим чиновником государственного департамента, он немедленно информировал свое руководство о сближении с советским агентом. С тех пор он постоянно тщательно инструктировался американской стороной. Он никогда преднамеренно не поставлял России ложную информацию. Его всеми мерами оберегали от действий подобного рода. Словом, это был агент-двойник.

Агент-двойник может быть использован в крайне ограниченных случаях. Потому что достаточно один раз передать ложную информацию, чтобы никогда больше не обрести вновь полного доверия. Досье агента «икс» было превосходным. Его донесения хотя никогда и не были чрезвычайно важными, но тем не менее всегда были точными. Теперь настал момент, когда американцам можно было пренебречь безупречностью досье.

Прошло несколько дней, и агент «икс» доложил в ЦРУ, что у него запросили информацию о Ноэле Филде. Его донесение подверглось строгой редакции и было сформулировано в осторожных выражениях. Он сообщал, что не смог получить доступа к делу Ноэля Филда, хотя может с уверенностью сказать, что такое дело существует. В ЦРУ же говорят, что Филд связан с Алленом Даллесом, но, кажется, никто ничего о нем точно не знает. Все документы, в какой-либо степени касающиеся Филда и его деятельности, изъяты из дел ЦРУ. Самое интересное, однако, состоит в том, что он, по-видимому, был под следствием за свою деятельность в государственном департаменте до войны и был известен как коммунистический активист. Агент «икс» извинился за то, что не может быть более точным. Однако его донесение произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Оно стало потому особенно убедительным, что не было именно точным. У Советов почти не осталось сомнений в том, что Филд – американский агент.

Еще одно веское доказательство должно было быть поставлено через МГБ. Генерал-лейтенант Федор Белкин, низкорослый, с бычьим затылком, начальник управления МГБ по Юго-Восточной Европе, возглавлявший советскую тайную полицию в Венгрии, Австрии, Германии, Чехословакии, Польше, Румынии, Болгарии и Албании, был избран ЦРУ как человек, который должен нанести окончательный удар. Прибыв с визитом в Вену, он встретился с англичанином по фамилии Хатавей, являвшимся одним из его постоянных информаторов. Последний сообщил, что сотрудники Интеллидженс сервис и ЦРУ повздорили между собой из-за деятельности человека по фамилии Филд, который, как заявил Хатавей, переманивает оперативных работников Интеллидженс сервис в ЦРУ, предлагая им больше денег, чем могут позволить себе англичане. Таким образом он, например, разрушает сеть Интеллидженс сервис в Чехословакии.

Упоминание Чехословакии в беседе с Белкиным было тонким приемом, поскольку Чехословакия, самая развитая в экономическом и политическом отношении коммунистическая страна с богатыми традициями парламентарной демократии западного типа, уже некоторое время являлась объектом активной деятельности английской и американской разведок. Интеллидженс сервис, независимо от Вашингтона, начала свою собственную пропагандистскую кампанию с контрразведывательными дезинформаторскими целями. И эта кампания уже давала свои результаты. Дело в том, что в 40-е годы английская контрразведка проявляла растущее беспокойство в связи с наличием в парламенте большого числа левых депутатов, рвавшихся к власти после победы лейбористов на выборах 1945 года. Во многих случаях служба контрразведки считала этих депутатов недостаточно лояльными. Они переполняли залы на приемах в посольствах стран «железного занавеса», им легко можно было угодить, угостив обильным обедом, а еще больше – полностью оплатив их расходы на поездки в составе делегации в страны за «железным занавесом». Контрразведка считала этих людей представляющими потенциальную угрозу для безопасности страны. Но оно было политически безоружным для того, чтобы предпринять что-нибудь против них. Будучи не способной сделать что-нибудь у себя дома, служба безопасности предприняла шаги для дискредитации этих людей за границей. При этом преследовались две цели: 1) вызвать недоверие к их информации, если таковая будет передана; 2) вызвать враждебность в отношении к ним со стороны тех, у кого они гостили. Последствия этой операции ощущаются до сих пор. Например, объяснимо, почему многие коммунисты, особенно те, кто прошел через события 40-х и 50-х годов, лучше чувствуют себя в присутствии консерваторов, чем социалистов.

Операция была настолько успешной, что в августе 1948 года два руководящих офицера органов безопасности Чехословакии написали президенту Готвальду, премьер-министру Запотоцкому и секретарю партии Сланскому письмо. Эти офицеры, один из которых возглавлял внутреннюю политическую разведку, а второй – управление кадров и безопасности тайной полиции, заявляли, что Чехословакия «кишит» иностранными агентами. «Мы считаем, что многие англичане, выдающие себя за левых и даже за коммунистов, являются обученными агентами разведки. Похоже, что в славянских странах разведка вообще широко использует мнимых коммунистов или левых интеллектуалов». Подобное описание могло бы точно подойти к Ноэлю Филду. В письме содержалось следующее предупреждение: «Мы подчеркиваем, что столь маленький штат офицеров разведки не может обеспечить безопасность республики. Мы опасаемся, что в любой момент могут быть совершены покушения на руководящих деятелей, и подозреваем возможность самого серьезного предательства, в результате которого самые секретные документы известны противнику или могут стать ему известными в ближайшее время».

Чехи, конечно, уже имели довольно «пухлое» досье на Ноэля Филда. В октябре 1948 года Филд обратился с просьбой о выдаче ему вида на жительство в Чехословакии, рассчитывая получить место лектора в Пражском университете. При этом он сослался на нескольких чешских коммунистов, которых он знал и которым помог. Все они оказались достаточно осторожными, чтобы не выразить определенную долю сомнения в его личности. Было решено, хотя об этом никогда не сообщалось Филду, не выдавать ему разрешение на пребывание в стране. Никаких других мер не планировалось.

Теперь же дело обстояло совсем иначе. Генерал Белкин со своей «информацией» о Филде полетел в Москву для консультации с Берией, а также для получения заключительных указаний от Сталина, который лично был вовлечен в это дело. Ведь Филд был не только шпионом, но, безусловно, главой ужасного англо-американо-югославского заговора, направленного на разрушение коммунистического блока. Сталин провозгласил, что нет ничего более важного, чем уничтожение Филда и контролируемого им змеиного гнезда. Белкин получил полную свободу для достижения этой цели.

В Вашингтоне после создания достаточно прочного прикрытия операции Аллен Даллес ожидал взрыва. Для того чтобы избежать угрозы неожиданного разоблачения, он сам стал способствовать просачиванию сведений по этой операции для внешнего мира. Но то, что он изображал, было кривым отражением происходившего в действительности. Его агенты распространяли слухи (даже брат – Джон Фостер Даллес говорил об этом публично) о том, что ЦРУ начало операцию «икс», цель которой – проникновение американских агентов в высшие слои восточноевропейских коммунистических партий и правительств. Это был исключительно умный заключительный штрих. Любой двойник внутри ЦРУ или Интеллидженс сервис, случайно столкнувшись с проводимой операцией, сочтет, что это и есть операция «икс».

Возможно, одним из наиболее известных агентов-двойников нашего времени является Ким Филби. В 1941 году он поступил на службу в Интеллидженс сервис, но еще за 5 лет до того был завербован русскими. В 1949 году он занимал пост первого секретаря английского посольства в Вашингтоне, но в действительности выполнял роль связующего звена между ЦРУ и Интеллидженс сервис. В 1951 году ему удалось организовать бегство двух русских агентов Ги Берджесса и Дональда Маклина, которых должны были арестовать. Им удалось спастись в России. В 1963 году Филби последовал за ними в Москву, где он живет в настоящее время.[К.Филби скончался в 1989 году (Прим. ред.)] Русские, зная об операции «икс», с большей готовностью поверят, что некоторые из их наиболее доверенных слуг являются американскими шпионами. Таким образом, реальная операция создавала фиктивных шпионов. Фиктивная же операция «икс» порождала реальных шпионов – советских агентов, следящих за своими коллегами. Круг замкнулся.

Операция была окружена почти поэтическим ореолом. Даллес страдал из-за того, что непроизвольно расчистил восточноевропейским коммунистам путь к власти в их странах после войны. Теперь он создавал ситуацию, в которой те же самые люди должны были остаться без работы и, возможно, оказаться в тюрьме за свою связь с ним. В свое время Ноэль Филд одурачил его; теперь Филд будет уничтожен за это. Всякий нелояльный поступок Филда по отношению к США обернется таким образом, что станет выглядеть как нелояльность по отношению к Советскому Союзу.

Что касается русских, то их так накормят всякими заговорами, что они подавятся, пожирая друг друга. На народы же Восточной Европы вновь опустится темная ночь. Правда станет выглядеть политической неблагонадежностью, ложь станет инструментом государственной политики. Пытки и смерть станут нормой повседневной жизни. Тюрьмы заполнятся людьми, принесшими свои жизни в жертву тому делу, которое теперь их уничтожает. Суды станут игрушкой в руках мелочных тиранов. Даллес знал, что никто не сможет ускользнуть из рук такого мастера, как Иосиф Сталин.

Сейчас ясно, какая жестокая судьба готовилась для народов Восточной Европы. Но Даллес не сомневался в том, что их спасение может быть достигнуто только в результате пребывания в аду и возвращения обратно. Они должны познать, что из себя представляет сталинизм, именно это заставит их бороться. Даллес не сомневался в том, что в конечном счете народы восстанут, чтобы дать отпор тому недостойному вызову, который он сам сейчас подготавливал. Разве русские не начали по-настоящему воевать лишь тогда, когда они испытали на себе истинную природу немецкого дикарства? Разве когда-нибудь революция вспыхивала в условиях либеральной диктатуры? Следовательно, должен быть сделан следующий вывод: человек борется за изменение существующего порядка только тогда, когда поступать иначе невозможно. Осуществление плана Даллеса приведет к расширению пропасти между сателлитами и Москвой. Гигантский колосс начнет разваливаться по мере того, как от него станет откалываться одна часть за другой. Он будет раздавлен под тяжестью сталинизма.

Этому плану не хватало только одного: кодированного названия. Даллес раздумывал над ним некоторое время, а затем нацарапал своим хорошо известным почерком на обложке дела с документами название: операция «Раскол».

ГЛАВА 7. ИСЧЕЗНУВШАЯ СЕМЬЯ

5 мая 1949 года рейсом «Эр-Франс» № 240 с парижского аэродрома Ле-Бурже Ноэль Филд вылетел в Прагу навстречу будущему, которое, казалось, вновь предвещало светлые перспективы. Возбужденный надеждами на интересную работу, счастливый, что всякие недоразумения с русскими, по-видимому, урегулированы, Ноэль на прощание поцеловал Герту, провожавшую его в аэропорту, и прошел иммиграционный контроль.

Не исключено, что если бы он не был так сильно возбужден, ему бы не понравилось, что предложение прибыть в Чехословакию для рассмотрения вопроса о его назначении лектором всемирно известного Пражского университета было сделано по телефону, а не в письменной форме. Точно так же он, возможно, удивился бы той легкости, с которой была получена чешская виза. Чешское посольство в Париже знало о нем все и проштемпелевало его паспорт в рекордно короткий срок. Более осторожный человек, возможно, встревожился бы, однако Ноэль Филд не заметил ни одной фальшивой ноты.

Друзья, которым он нанес прощальные визиты в Париже, не могли вспомнить, когда в последний раз видели его таким счастливым и здоровым. Все былые невзгоды, усугубленные за месяцы страха и отчаяния, испарились. Он снова был полон планов и надежд на будущее, и это было прекрасное чувство.

Герта тоже покинула Париж (они оба присутствовали там на конгрессе сторонников мира), чтобы забрать семейные вещи, находившиеся ы Женеве. Она должна была присоединиться к мужу в Праге, как только он там устроится. Они разговаривали по телефону 8 мая, и он просил ее приехать быстрее, потому что ищет квартиру, а главное, потому что не может питаться в ресторане из-за больного желудка. 10 мая они одновременно – Ноэль из Праги и Герта из Женевы – написали оптимистические письма о положении дел сестре Ноэля – Эльзе в США. На следующий день, 11 мая, два человека зашли к Филду в отель «Палас» – величественное здание, знавшее лучшие дни. Все трое ушли несколько позже. Филд выглядел беззаботным и спокойным. Как рассказывал потом администратор отеля, они направились к Вацлавской площади в центре города. Через несколько дней одному из приятелей Филда, зашедшему к нему в отель, было сказано, что Филд, по-видимому, находится с кратковременным визитом в Венгрии, но его номер все еще оплачивается. Через 48 часов администратор отеля получил от Филда телеграмму из Братиславы на чешско-венгерской границе. В телеграмме было сказано, что Филд желает освободить номер, а за его вещами зайдет Рене Киммел. По словам администратора, м-р Киммел действительно зашел в отель и забрал немногие вещи Филда, а затем наступило молчание.

В течение двух месяцев Герта Филд сохраняла спокойствие. Ей почему-то казалось, что Ноэль скоро должен появиться и ей не следует поднимать шума. Она не просила о помощи ни американское посольство, ни какую-либо официальную организацию. В июле она не могла больше этого выносить и полетела в Париж, чтобы встретиться с Германом – младшим братом Ноэля, который находился там по пути в Италию на конгресс архитекторов. Она сказала ему, что желает лететь в Прагу и попытается выяснить, что случилось. Герман согласился помочь ей и пообещал присоединиться к ней в Праге, как только конгресс закончится.

В Праге они избрали своей резиденцией тот же отель «Палас». Она напрасно исходила весь город в поисках информации. В правительственных учреждениях обещали навести справки, но каждый раз давали один и тот же ответ: о Ноэле нет никаких сведений.

Герману надо было поехать в Варшаву. Он обещал Герте навести справки там, затем вернуться в Прагу на один день, после чего был намерен полететь в США через Лондон, где он оставил свою жену – англичанку Кейт и двух детей. 22 августа друзья провожали его в варшавском аэропорту, откуда он должен был совершить двухчасовой перелет до Праги. Они видели, как он прошел паспортный контроль и помахал им, прежде чем исчез в последней комнате. Когда самолет приземлился в Праге, Германа Филда на борту не оказалось. На этот раз совершенно обезумевшая Герта обнаружила, что его имени не значилось даже в списке пассажиров.

Когда Кейт Филд, жена Германа, прибыла в лондонский аэропорт, чтобы встретить мужа, возвращавшегося из Праги, и обнаружила, что его не только не было в самолете, но он никак даже этого не оговорил, она сделала то, что, возможно, должно было быть сделано еще несколько месяцев назад: она пошла в американское посольство в Лондоне и сообщила, что Герман и Ноэль исчезли за «железным занавесом».

Одновременно и Герта наконец решила, что американское посольство в Праге – это последняя надежда. И 25 августа она сообщила туда обо всем. В посольстве обещали навести справки. 26 августа сотрудник посольства позвонил Герте в отель «Палас», ему было сказано, что она выписалась. Герта Филд исчезла.

Ровно год спустя красивая немецкая девушка 28 лет, Эрика Глазер-Уоллах, которую Ноэль и Герта разыскивали всю войну и о которой в прессе писали как об их приемной дочери (Ноэль сам называл ее «моя маленькая девочка»), приехала из Западной Германии в Восточный Берлин в надежде разыскать Ноэля, Германа и Герту. С любой точки зрения это казалось безнадежным делом, но Эрика Уоллах была необычной девушкой…

Эрика Глазер родилась в Шлаве, Померания, в северо-восточной части Германии, 19 февраля 1922 года. Ее отец, наполовину еврей, был доктором и активным антинацистом. У нее был брат – старше на три года, который отказался вступить в «гитлерюгенд» и был вынужден уехать в Англию для завершения образования. Позднее он вступил в английскую армию, где дослужился до чина капитана и был убит в 1945 году.

В декабре 1935 года ее отец и мать бежали из Германии в Испанию. Эрике тогда было 13 лет. В Испании ее отец, знавший местный язык и имевший лицензию на занятия медицинской практикой, начал новую жизнь. В период гражданской войны в Испании д-р Глазер, придерживавшийся левых убеждений, работал врачом первоначально в республиканской, а затем в коммунистической Интернациональной бригаде, в которой он служил в чине капитана до конца войны в 1939 году. Эрика и ее мать работали во время войны в Испании как медицинские сестры в госпитале Интернациональной бригады.

Д-р Глазер не был коммунистом, из-за чего имел неприятности. Позднее Эрика показывала в комиссии Конгресса:

«Он испытал в Испании много трудностей… потому что он не был коммунистом и никогда не мог держать язык за зубами: он говорил то, что думал. Трижды его снимали с поста начальника госпиталя по политическим причинам. Однажды его чуть было не расстреляли по обвинению в антикоммунизме, шпионаже против левых и т. п.».

Когда в 1939 году война в Испании подошла к концу, положение Глазеров стало поистине ужасным. Эрика, которой было 17 лет, болела тифом и подлежала эвакуации к французской границе. Неожиданно кто-то посетил ее и сказал, что супруги Филды, знавшие ее родителей, с которыми познакомились при посещении госпиталя в Испании, хотели бы удочерить ее и увезти в США.

Удивленная и пораженная этим предложением, Эрика пошла повидаться со своими родителями. Вот как она описывает это:

«Это было самое ужасное место, которое я когда-либо видела. Вы знаете, большой лагерь, люди лежат прямо на улице, в грязи, раненые… В конце концов я нашла свою мать в театре. В той деревне был маленький театр, и на сцене, в кровати, лежала моя полумертвая мать».

И вновь Эрика потеряла своих родителей во время Второй мировой войны. В течение шести лет Филды разыскивали ее. Она была ребенком, которого они никогда не имели.

Эрика сама была жертвой фашизма, к тому же ее приемным отцом был человек, являвшийся коммунистом, проявлявший заботу о ней и делавший много добра (она сама видела это) для тысяч людей. Поэтому вполне естественно, что она смотрела на коммунизм как на некое решение всех проблем мира, столь тяжело отразившихся на судьбе людей.

Говоря по-немецки и являясь членом семьи Филда, она познакомилась с руководящими немецкими коммунистами, ждавшими окончания войны в Швейцарии. Из-за этих контактов она непроизвольно стала участницей проводимой Филдом операции по тайной переброске коммунистов на оккупированные территории – главным образом немцев обратно в Германию. Многие из этих людей, к огорчению Даллеса, заняли в дальнейшем высокие посты в Восточногерманской коммунистической партии. Так что Даллес имел персональную причину, чтобы и на нее точить зубы.

Поскольку в конце войны Даллес все еще верил, что Ноэль Филд является уважаемым патриотом, Эрика получила работу в качестве секретаря одного из сотрудников даллесовского штаба – оперативного работника Управления стратегических служб по имени Герхард ван Аркель. Вместе с ним она выехала из Швейцарии в штаб-квартиру Управления стратегических служб в Висбаденe (Германия). Позже она вместе с ван Аркелем переехала в Берлин, где тот занимался вопросами, связанными с германским рабочим движением, а она носила американскую военную форму и жила в штаб-квартире управления.

Связавшись с немецкими коммунистами, Эрика сообщила им о своей готовности следить за американцем, у которого работала. По непонятным бюрократическим мотивам, столь характерным для партийного аппарата, ей было сказано, что она должна оставить работу в Управлении стратегических служб, прежде чем станет членом партии. В результате Эрика ушла из управления и стала секретарем коммунистической фракции в парламенте одной из немецких земель, а в январе 1947 года она стала редактором немецкого коммунистического журнала «Виссен унд тат», и ее имя появилось на обложке.

Даллес, который активно использовал ее в Швейцарии во время войны, давно уже подозревал, что она является коммунистическим агентом. Но публичное признание ею своей коммунистической веры было для него плевком в лицо, последним унизительным ударом в «саге о Филдах», начавшейся после войны.

Что касается Эрики, то она обладала слишком независимым характером, чтобы смиренно носить ту тесную одежду, которую норовила напялить на нее коммунистическая организация. И она быстро начала ссориться со своими хозяевами. Дело усугубилось тем, что она влюбилась и решила выйти замуж за молодого американского капитана Боба Уоллаха и в 1948 году написала в германский ЦК о выходе из партии.

Из-за ее коммунистических настроений и несомненной враждебности Даллеса к ней Эрике отказали в разрешении на въезд в США, несмотря на то, что Боб был военнослужащим и американским гражданином. Для него оказалось невозможным даже получить работу в какой-нибудь из американских организаций в Европе. Причиной стала политическая ориентация его жены. В конце концов в соответствии с Биллем о правах военнослужащих он поступил в качестве студента в Сорбонну.

Весной 1950 года Эрика решила, что настало время сделать что-нибудь для Ноэля и Герты, которых она любила и перед которыми чувствовала себя в долгу. Она связалась со своим старым другом Лео Бауэром (потом он был членом политбюро) в Восточной Германии и попросила его прибыть во Франкфурт-на-Майне для встречи с ней. Скоро от Бауэра пришел ответ, где говорилось, что их встреча «очень важна», но он не может прибыть во Франкфурт.

Эрика немедленно пошла в американское консульство в Женеве, заявив, что она едет в Берлин, чтобы получить информацию о Ноэле. Консульство согласилось с ее планом. Ей было сказано, что ввиду важности выяснения деталей случившегося с этой семьей американское посольство готово оплатить проезд и расходы. Она отказалась от этого, поскольку принятие подобного предложения могло скомпрометировать ее. Поэтому же она решила уехать, не поставив консульство в известность о своих планах.

Но во время всей поездки ЦРУ сопутствовало ей, потому что и она была задействована в операции «Раскол» как человек, которого коммунисты должны посчитать за крупного агента.

Эрика попыталась связаться с Бауэром по телефону из Западного Берлина, но секретарь ответила ей, что он отсутствует. Она позвонила женщине, занимавшей высокий партийный пост. Та ответила, что не знает адреса Бауэра, который можно получить, лишь приехав в ЦК компартии в Восточном Берлине.

Заперев деньги и документы в ящике письменного стола в своем номере в отеле, Эрика просто села в поезд метро и уехала по ту сторону «железного занавеса». В здании ЦК часовой у входа сказал, что ничего не знаёт о Бауэре, но упомянул о съезде партии, проходившем в городе. Она направилась туда, надеясь, что Бауэр является одним из делегатов. Случайно она повстречала одного знакомого, он сказал ей, что Бауэр уехал в Тюрингию за больной женой и утром, вероятно, возвратится в Берлин. Эрика рассказывает:

«Я собралась возвратиться обратно в отель и… написать открытку мужу… о том, что, к сожалению, у меня ничего не вышло и я должна остаться здесь до понедельника. Я думала о том, как я ему об этом напишу, как вдруг услышала шаги за собой. Я поняла, что это конец. Я не оборачивалась. Но через мгновение кто-то просто положил руку мне на плечо и сказал: «Криминальная полиция. Будьте любезны пройти с нами».

Итак, вся семья ушла в небытие. Операция «Раскол» поглотила Филдов.

ГЛАВА 8. ПЕТЕРУ ОТ ВАГНЕРА

В той степени, в какой это касалось Вашингтона, то, что произошло с Филдом, не имело значения. Ему было суждено стать лишь средством для достижения цели, Он должен был дать доказательства, которые в конце концом дискредитируют некоторых крупных деятелей Восточной Европы: Владислава Гомулку из Польши – первого секретаря партии; Ласло Райка из Венгрии – министра внутренних дел; Трайчо Костова из Болгарии – заместителя премьер-министра и многих других. Все они были коммунистами, твердыми и бескомпромиссными. Однако они считали, что Россия должна быть их союзником, а не хозяином. Они считали, что торговые переговоры между ними и русскими должны быть настоящими переговорами, а не простым согласием с советскими требованиями. Они считали, что им должно быть разрешено торговать с Западом в целях восстановления разрушенной экономики, Хотя они заявляли о поддержке принципов марксизма-ленинизма, они хотели приспособить коммунизм к специфическим нуждам своих стран и народов. Они были готовы стать союзниками Москвы и даже более того, но не колониями. В лучшем случае они были патриотами, в худшем – полагали, что не могут политически выжить, если сталинизму в его чистом виде будет разрешено диктовать, по какому пути должны развиваться их страны.

Именно по этим причинам Аллеи Даллес и ого коллеги разработали мероприятия с целью их уничтожения. Их модель коммунизма, которая, например, в случае с Польшей все еще позволяла крестьянам обладать землей, имела определенную привлекательность для класса земледельцев и могла быть переносимой интеллектуалами. Лишь средний класс и старая аристократия сочли бы ее неприемлемой; но средний класс или исчез, или принял бы ее, а аристократия давно дискредитировала себя как политическая сила. Цель Даллеса состояла в том, чтобы показать коммунизм таким ужасным, как он сам его себе представлял. Коммунисты-националисты делали коммунизм приемлемым для народа, и поэтому они подлежали устранению.

Первый шаг сделан. Люди, которые впоследствии скомпрометируют коммунистов-националистов, арестованы. Генерал-лейтенант Белкин доложил, что Венгрия – центр заговора, представляющего собой попытку вырвать Восточную Европу из-под влияния Советского Союза. Сталин согласился с анализом Белкина. Конечно, сердцевина заговора – в Венгрии, учитывая, что она имела целую дивизию Ракоши во время гражданской войны и Испании – целую армию людей, знавших Ноэля Филда. Эти люди работали вместе и во время послевоенных переговоров с Москвой отстаивали венгерский путь к коммунизму с такой настойчивостью, что это с самого начала выглядело подозрительным. Матьяш Ракоши, первый секретарь Венгерской компартии и председатель совета министров, попросил чехов, по приказу самого Сталина, осуществить арест Ноэля Филда. Первоначально чехи отказались. Ракоши связывал Филда с известным довоенным коммунистом адвокатом д-ром Гезой Павликом (позднее директор чехословацкого бюро путешествий). Но чешское партийное руководство уважало и любило Павлика. Он был известен как хороший приятель Ноэля Филда и был ответственным за деятельность комиссии унитарной службы помощи в Чехословакии после войны. В частности, он посылал периодические доклады о социальных и экономических условиях в районах, нуждающихся в помощи. Однако он согласовывал эти доклады с партийным руководством, которое поддерживало его деятельность. Более того, на партийное руководство в Чехословакии не произвели особого впечатления обвинения против Ноэля Филда. Проведенное ими несколько месяцев назад собственное расследование говорило о том, что если Филд и был американским агентом, то не слишком опасным; они не желали ставить под угрозу международный престиж Чехословакии, заманив Филда в Прагу, чтобы арестовать его там.

Однако события, вызванные к жизни операцией «Раскол», были значительно сильнее таких людей, как Инджих Веселый – глава чешской службы безопасности, который вначале отверг венгерское требование. Белкин, узнав о сопротивлении Веселого, прилетел в Прагу и лично изложил свои требования самому президенту Готвальду. Он настаивал, чтобы президент принял всерьез венгерское требование. Будучи корректно спрошенным, почему Венгрия не желает сделать эту грязную работу, Белкин терпеливо разъяснил, что Ноэль Филд никогда бы не согласился въехать в страну, где находилось сердце организуемого им заговора; зато Филд доверяет чехам. В конце концов Готвальд согласился и сказал Веселому: «Если и генерал Белкин проверил и выступает за это, то сделайте так, как они (венгры) хотят».

Так Филд был завлечен в Чехословакию обещанием работы в Пражском университете. Немедленно после прибытия он был взят под наблюдение, продолжавшееся до тех пор, пока два ответственных сотрудника венгерской тайной полиции смогли прибыть и арестовать его. Филда увезли в Будапешт и немедленно подвергли безжалостным круглосуточным допросам, которыми руководил страшный глава венгерской секретной полиции Габор Петер.

Что касается Германа Филда, то, когда он прибыл в Польшу, Сталина запросили, следует ли и его тоже арестовать. Ответ был утвердительным. Но в лучших традициях контрразведки Герману позволили оставаться на свободе и встречаться с поляками, которые могли привести службу безопасности к центру заговора. Решение арестовать его в момент, когда он собирался сесть в самолет, улетавший из Польши, было принято полковником Святло. Сам Святло поджидал его в аэропорту. (Он увез Германа в тюремную камеру.) Были приняты меры, чтобы и его «расколоть», но, в общем, Герман никогда не считался таким опасным, как его брат. К тому же допросы Ноэля Филда уже дали фантастические результаты.

Ноэль признался в своих контактах с Алленом Даллесом во время войны, а также в том, что представил нескольких ответственных коммунистов Даллесу, который помог им и их организациям деньгами, нередко это были очень большие суммы. Филд сказал, что югославские коммунисты выделялись во всех лагерях, которыми он руководил. Если венгры тяготели к венграм, а чехи к чехам, то югославы, возможно, из-за того, что в их стране разворачивалось активное движение Сопротивления, не знали национальных границ при выборе друзей и установлении контактов. Он показал, что при его поддержке многие венгры возвратились обратно в Венгрию через Югославию при активной помощи партизан Тито. Он признал, что был посредником между Тито и американцами, что другие коммунистические группы в Швейцарии относились к югославам с уважением и даже с любовью. Все это, конечно, он мог объяснить, но этого было мало. Никто тут не собирался считать его добропорядочным американским квакером, заблудшим коммунистом-идеалистом. Ну, а если с самого начала исходить из того, что все, что он когда-либо делал, можно рассматривать как подтверждение двойной жизни, то в руках опытных следователей у него не оставалось никаких шансов.

Он заявлял, что он убежденный коммунист; тогда почему он на протяжении многих лет сотрудничал с таким человеком, как Аллен Даллес, которого каждое правительство в Восточной Европе считает самым опасным врагом? Он утверждал, что в его связях и в связях его друзей с югославами во время войны не было ничего преступного; тогда почему за все эти годы они ни в чем не заподозрили Тито и его сторонников, которые так открыто готовили свой заговор?

Он отрицал, что служба унитариев по оказанию помощи была прикрытием для американского шпионажа; тогда как же получилось, что человек, взявший его на работу (Роберт Декстер), был постоянным сотрудником Управления стратегических служб? Разве не Декстер предложил, чтобы Филд и его друзья сотрудничали с Даллесом?

Разве можно действительно поверить в то, что во время войны Управление стратегических служб США могло бы упустить возможность внедрить человека с отличным прикрытием в вишистской Франции – в Марселе. Разве можно допустить, чтобы, внедрив своего человека – Декстера в организацию унитариев в качестве главы всей их европейской службы, Управление стратегических служб не позаботилось бы, чтобы его преемник Ноэль Филд также являлся ответственным сотрудником американской разведки; особенно если он размещался, как это было в действительности, в таком важном районе, как Швейцария.

Даже те случаи, когда Филд не выполнял своих обязанностей в организации унитариев ради выгоды коммунистов, использовались теперь против него с сокрушительным эффектом. Почему он изгонял некоммунистов из своих лагерей? Чтобы помочь членам партии? Но ведь ранее он заявлял, что гуманный долг выше политического, и кто мог отрицать это? Разве не был его интерес к коммунистам подозрительным? Разве не более вероятно, что Управление стратегических служб использовало этот метод оказания помощи коммунистам с тем, чтобы сделать их навсегда своими должниками, подкупать и шантажировать их впоследствии?

Неужели это чистая случайность, что он выбрал коммунистов из даллесовского списка для оказания помощи в их возвращении в Европу? Неужели он действительно полагает, что его следователи поверят, будто Даллес мог добровольно помогать людям, о которых он знал, что они враги? Или же Даллес при помощи Филда помогал возвращению только тех людей, которые уже тогда состояли на платной службе в американской разведке?

Через две недели Филд признался, что он американский агент, но, собравшись с силами, отказался от своего признания на следующий день и никогда больше не повторял его.

Впрочем, генералу Белкину это было безразлично. Доклады о допросах поступали ежедневно, и ни Белкин, ни Сталин не сомневались, что Филд действительно был тем, кем они его считали – американским агентом, который разложил или был уже близок к тому, чтобы разложить коммунистические партии советского блока. И в самом деле, в свете тех фактов, о которых Филд добровольно рассказывал, Сталину легче было поверить в то, что дело обстояло именно таким образом, а не иначе. Действительно, даже сегодня реальная история Филда вызывает некоторое сомнение. Учитывая же политическую атмосферу тех дней, вопрос о его вине был очевиден. Однако для Сталина Ноэль Филд представлял интерес, поскольку мог вывести на связанных с ним людей. Будь он просто американским шпионом, его бы расстреляли или обменяли в удобный момент на советского агента. Но Филд, Сталин был убежден в этом, гораздо более важное лицо: это резидент в центре разветвленной паутины, которая высасывала жизнь из доминионов Сталина.

Между тем во всей Восточной Европе огромное число людей, знавших, к своему несчастью, Ноэля и Германа Филдов, арестовывались и подвергались допросам. Поначалу это были в основном бойцы Интернациональной бригады, которые так отчаянно сражались в Испании против Франко. Ноэль Филд был знаком почти со всеми из них, помогал и заботился о них, когда после поражения они влачили жалкое существование во французских пересыльных лагерях. Многие из них воевали против нацистов, участвуя в движениях национального Сопротивления. Многие были схвачены фашистами, подвергнуты пыткам, брошены в концентрационные лагеря. Их здоровье было разрушено, но вера в коммунизм еще больше укрепилась после этих ужасных испытаний. Ноэль Филд помог им (больницами, медицинским обслуживанием) в восстановлении здоровья. Затем, или через Управление стратегическим служб и Аллена Даллеса, или каким-либо другим путем, он дал им возможность возвратиться в свои страны, к «новой жизни».

Это со всех точек зрения были отборные люди – мужчины и женщины, готовые пожертвовать комфортом, карьерой, здоровьем и, наконец, жизнями ради дела. Сейчас они вполне могли бы рассчитывать, что с уничтожением старых буржуазных партий и приходом к власти коммунистических правительств они – борцы, добывшие эту победу, – впервые в своей жизни смогут насладиться покоем в условиях политической безопасности. Никогда больше (при условии соблюдения гражданских законов страны) их не посадят в тюрьму, не будут пытать или морить голодом; никогда больше не станут они отвергнутыми обществом; никогда больше они не должны будут жертвовать комфортом, чтобы принадлежать нелегальной организации, преследуемой и выслеживаемой на каждом шагу.

Но из этих мечтаний ничего не вышло. В тот момент, когда они установили контакт в любой форме с одним из братьев Филдов, они уже были приговорены. Нетрудно представить, какими должны быть их отчаяние и ужас, когда они поняли, что пытки, которым они уже однажды подвергались и которые чудесным образом пережили, вновь обрушатся на них. Многие кончали жизнь самоубийством. Некоторые пришли в смятение (они знали, что во второй раз не выживут) и сделали неловкие попытки связаться с американским и английским посольствами в Венгрии, Польше и Чехословакии, прося об убежище. Поскольку их теперь считали «филдистами» – членами международного заговора со штаб-квартирами в Вашингтоне и Белграде, они лишь еще глубже вырыли яму для себя и своих друзей. Они уже потому были обречены, что обо всех их знал тов. Сталин.

Маленькие люди пострадали первыми. В Польше Анна Дурач, секретарша Бермана, была арестована почти немедленно. По иронии судьбы, самому Берману удалось пережить допросы, и позднее он оказался в состоянии дать свою версию того, что произошло:

«В деле Анны Дурач имело место непосредственное вмешательство Сталина. Я был до самого конца против ее ареста. Я глубоко убежден в ее невиновности. В то время я не знал, насколько правдоподобно обвинение против Филда. Товарищ Берут на протяжении ряда лет защищал меня от клеветнических обвинений в шпионаже. Он делал это с полной убежденностью и самопожертвованием, но обвинения постепенно выдвигались вновь… Мы очень хорошо знаем, какова была судьба тех, кого в 1949 году и в последующие годы обвиняли в связях с Филдом. Нет никакого сомнения в том, что если бы товарищ Берут так не защищал меня, то сегодня меня не было бы в живых».

Это заявление, сделанное перед ЦК Польши в 1956 году человеком, который, сам того не зная, находился в самом сердце этого дела, является ярким свидетельством той трагедии, которая начала медленно разворачиваться. Иосиф Сталин был настолько лично заинтересован в деле о заговоре Филда, что он нашел время для того, чтобы отвлечься от государственных дел и настоять на арестах и допросах многих польских партийных работников, начиная от самых незначительных и кончая занимавшими самые высокие партийные посты.

Генералу Белкину не понадобилось много времени для того, чтобы обнаружить главных заговорщиков. Как свидетельствуют чешские документы, 28 мая, после ареста Ноэля Филда, полковник Суке, высший чиновник венгерской службы безопасности, прибыл в Прагу и затребовал ареста Геза Павлика. Тибор Сони, руководитель отдела кадров ЦК Венгерской коммунистической партии, ответственный за все государственные и партийные назначения по стране, был арестован и дал показания, изобличающие Павлика в участии в заговоре Филда. Арест Сони был первым знаком того, как высоко зашел генерал Белкин, поскольку Сони в силу своего служебного положения занимал высокое положение в руководстве. Но арест Сони был вполне естественным. Подобно Ноэлю Филду, все его действия в 1944- 1945 гг., которые тогда выглядели вполне обычными и даже достойными награды, приобрели совсем иную окраску.

Для русских, которые теперь верили в заговор «филдистов», не было никакого сомнения, что Сони шпион. Он стоял во главе большой группы венгерских коммунистов в Швейцарии во время войны, Ноэль Филд в порядке помощи его группе выдал ему деньги, а он дал за них расписку. В 1945 году ему помогли возвратиться в Венгрию с подложными документами, которыми его снабдил работник Управления стратегических служб, югослав по национальности; по этим документам он являлся югославским офицером. Тогда же он получил от Даллеса через Ноэля Филда 4 тысячи швейцарских франков на расходы для своей группы. Наконец, что самое худшее, имелось его письмо в отдел Управления стратегических служб в Белграде. Это письмо свидетельствовало о доверительных отношениях между ним и американской организацией, у которой он просил помощи в деле возвращения в Венгрию.

Но и Сони не был главной целью. Его арест только расчищал путь. В тот момент, когда он был взят, не осталось никаких сомнений в том, что Сони скомпрометирует своего друга и наставника – Ласло Райка, одного из самых известных коммунистических лидеров Восточной Европы, первого коммунистического министра внутренних дел после войны, позднее министра иностранных дел, единственного реального соперника Матьяша Ракоши в партии.

Интересный мужчина в возрасте 40 лет, первоклассный оратор с острым умом, жизнелюб, Ласло Райк пользовался истинной популярностью среди народа. Он хорошо понимал дух времени и мог быть неимоверно грубым, когда это ему было нужно. Период его пребывания на посту министра внутренних дел был отмечен систематическим разрушением некоммунистических партий Венгрии, политическими процессами и убийствами.

Райк, конечно, поддерживал ортодоксальную и достаточно страшную идею коммунистических революционеров о том, что капитализм, являясь формой насилия против трудящихся классов, может быть ликвидирован только насильственным путем. И он не был одинок в этом убеждении. Если кто-либо принимает коммунизм как конечную истину, то он должен принять и эту идею – пусть даже как неправильную, но необходимую. Он сам пострадал от рук полиции в период довоенного фашистского режима в Венгрии, его несколько раз сажали в тюрьму и жестоко избивали. Он происходил из бедной семьи сапожника и стал коммунистом еще в студенчестве. Принимая активное участие в подпольной деятельности нелегальной компартии, он приобрел известность как своими интеллектуальными способностями, так и личной храбростью. Райк командовал батальоном интернациональной бригады во время гражданской войны в Испании, а после ее окончания находился во французском пересыльном лагере, где имел несчастье, как это потом обнаружилось, повстречаться и поговорить с Ноэлем Филдом. В 1942 году он с помощью югославских коммунистов возвратился в Венгрию и стал выдающейся личностью в антифашистском подполье.

В реорганизованном после войны правительстве Коммунистического фронта Райк скоро выдвинулся как один из самых значительных и способных. В результате он вызвал страх и ненависть среди некоммунистов. В его фанатичной убежденности они видели намного большую опасность, чем в более циничном поведении его коллег. Они чувствовали его беспощадность и знали что он неподкупен. Наряду с этим они знали о настроениях народа: если Райк когда-либо одержит верх над скользким Ракоши, то благодаря его популярности коммунизм станет более приемлемым для нации.

Но коллеги Райка боялись и не доверяли ему, В противоположность другим высшим деятелям в правительстве и партии его политическое воспитание не очень устраивало Москву. Тем не менее, как это ни странно, он, по-видимому, доверял русским и верил в их добрые намерения больше, чем его коллеги-министры, прошедшие подготовку в Москве. Они были непосредственными очевидцами практики сталинизма и потеряли ту идеалистическую веру в намерения Советского Союза, которую еще в определенной степени сохраняли Райк и многие другие. К тому же советская власть ничего плохого ему не сделала. Ведь Венгрия, в общем, начала войну на стороне нацистов, имея фашистское правительство. Остатки этого режима все еще не были выкорчеваны, и без помощи Красной Армии венгерские коммунисты оказались бы в опасном одиночестве.

Правда, Райк полагал также, что такое положение вещей является временным, и не собирался соглашаться с тем, что Москва должна всегда отдавать приказы. Сотрудничество между Венгрией и Россией имело важное значение для благополучия государства. Но это должно было быть добровольным сотрудничеством, основанным на взаимном уважении и являющимся результатом совпадения интересов обеих стран. Он подозревал, что Матьяш Ракоши поступается венгерскими интересами перед Советами, когда они требуют этого, и он не скрывал своих подозрений.

В июле 1948 года Райка назначили министром иностранных дел. Немедленно было сделано предположение (до сих пор высказываемое некоторыми серьезными историками), что это был первый шаг на пути к его будущему отстранению от власти. Но это было не так. Райк одержал политическую победу (правда, временную) над своими коллегами. Даже Ракоши сказал в узком кругу: «Наконец-то во главе министерства иностранных дел будет стоять не учитель из детского сада». Райк считался (он и сам так думал) достаточно сильным для того, чтобы иметь дело с русскими в качестве министра иностранных дел – он будет способен отстоять суверенитет венгерского правительства и народа. Однако его назначение на пост министра иностранных дел не очень нравилось русским. Сталин сам постарался убедить Ракоши в том, что единственное, чего тот, достиг, – это создал для себя мощного соперника.

Одновременно ЦРУ делало все, чтобы дискредитировать Ласло Райка. Кампания по его компрометации в глазах Сталина и Ракоши началась в 1948 году. На пресс-конференциях в Государственном департаменте, на Кэ д'рсе и в Форин Оффисе в Лондоне о Райке говорили как о венгерском националисте, который решительно возражает против советизации своей страны. В западной прессе часто публиковались сообщения о ссорах между ним и Ракоши – большей частью неверные. Его назначение министром иностранных дел характеризовалось как немилость, в которую он впал в результате своих националистических настроений.

Между тем к нему шел поток писем из-за границы от венгерских националистов, знакомых с ним в студенческие годы по Испании или пересыльным лагерям, или от тех, кто выдавал себя за его знакомых. У всех этих писем были общие характерные черты: его поздравляли с правительственными назначениями, благодарили за то, что он настоящий венгерский патриот, напоминали некоторые его частные высказывания прежних дней, в которых, если их проанализировать, можно было обнаружить основательное отклонение к троцкизму. Было и другое сходство. Дело в том, что все эти письма были написаны одним и тем же человеком, в настоящее время профессором Джорджтаунского университета в Вашингтоне, который между 1947 и 1949 годами по указанию ЦРУ только и делал, что сочинял отравленные ядом письма от имени других людей, адресованные известным деятелям за «железным занавесом». Это делалось в расчете на то, что письма вскроет и прочитает тайная полиция. Примерно в то же время органами безопасности были перехвачены послания «Петеру от Вагнера». Полагали, что от имени Вагнера пишут и Аллен Даллес, и Ноэль Филд, а Петером является Сони. По крайней мере, в одном из писем был упомянут Райк как одна из связей.

Через три недели после ареста Ноэля Филда и через неделю после ареста Сони Ласло Райк стал обреченным человеком. Полученные у этих двух показания, а также свидетельства других арестованных указывали на наличие крупного заговора. В центре заговора находились югославы, а Райк являлся своего рода «палачом Тито» в Венгрии. К тому же Райк допустил одну ошибку. В октябре 1949 года, после назначения на пост министра иностранных дел, он согласился встретиться с титовским министром иностранных дел Александром Ранковичем. Встреча происходила секретно в старом охотничьем домике на венгерской стороне венгеро-югославской границы. На этих переговорах Райк рассчитывал убедить югославов занять более умеренную позицию по отношению к Москве. Он симпатизировал их политике, но считал, что, широко оповещая о ней, югославы играют на руку американцам. Ранкович просил венгров поддержать Югославию в Коминформе. Это была встреча министров двух соседних стран для переговоров и поисков выхода из тупика. В нормальные времена подобная инициатива была бы совершенно естественной, но эти времена не были нормальными, и Райк должен был знать об этом. Эта встреча была проявлением политической самонадеянности, за которую он никогда не был прощен. Переговоры с правительством, глава которого маршал Тито характеризовался московским радио и русской прессой такими эпитетами, как «жадная обезьяна», «болтливый попугай», «предатель», «бандит», «негодяй» и т. п., были больше, чем ошибка в оценке обстановки. Это был акт полнейшей безответственности. Райк, очевидно, не извлек уроков из своего пребывания на посту министра иностранных дел и не понял, какими безжалостными могут быть русские с теми, кого они считают действующими за их спиной.

В 1948 году Райк был вызван в Москву (его единственный визит в революционную столицу), где ему напомнили, в чем состоят его обязанности. Но в тот момент русские были настроены дружелюбно. Он, конечно, был молодым и самоуверенным, но не предателем.

Вечером 3 июня 1949 года Ласло Райк узнал, что это отношение изменилось. Он был дома рядом с женой Юлией, кормившей их пятинедельного сына. Раздался звонок, и теща пошла посмотреть, кто пришел. Потом она позвала Ласло, и он вышел в холл, где обнаружил четверых сотрудников венгерской политической полиции. Они сказали ему, что их начальник Габор Петер хочет немедленно его видеть. Райк начал возражать: если Петер хочет видеть его, он должен или прийти сам, или подождать до утра. Офицеры политической полиции не стали спорить. Они схватили его, потащили за собой и втиснули ногами вперед в большой черный «Бьюик», ожидавший на углу. Больше жена никогда его не видела. «Бьюик» подъехал к дому № 60 по ул. Андраши, где находилась штаб-квартира политической полиции. Все еще громко протестующего, его грубо втолкнули в богато обставленный кабинет печально известного Габора Петера. Петер без каких-либо вступлений тут же спросил, признается ли он в том, что он предатель и югославский агент. Райк потребовал свидания с Матьяшем Ракоши.

Его с размаху ударили по лицу: «Первый секретарь партии не разговаривает с предателями». Затем вновь потащили и повезли на большой скорости в одну из вилл, конфискованных политической полицией на окраинах Будапешта.

Другой заключенный, друг Райка по университету, который был арестован за несколько дней до него как «филдист», написал волнующий рассказ о том, как он встретился с Райком и тюрьме через 72 часа после его ареста:

«Я стоял у другого конца стола, имевшего форму буквы «Т» и смотрел на моего бывшего университетского товарища. Я даже не думал ни об этой удивительной обстановке, ни о том, что нас ожидало. Мое внимание было сконцентрировано на трех горизонтальных шрамах, изуродовавших его. Когда Габор Петер выкрикнул мое имя, я отвел глаза от лица Райка и посмотрел на Петера. Делая ударение на каждом слове, глава тайной полиции спросил меня: «Кто принял Ласло Райка в партию и кто установил контакт между ним и движением молодых рабочих?» «Иштван Штольте», – ответил я. Глаза Райка блуждали по комнате.

«Ласло Райк, вы признаете это?» Райк швырнул карандаш, который он держал в правой руке, на белый лист бумаги, лежавший на столе, и сказал низким голосом: «Я утверждаю, что это был Mешсарож», (Бела Сас. Добровольцы на виселицу. Лондон, 1970, с. 37.)

Направленность допроса после того, как прошло столько лет, имеет малое значение. Член партии периода 40-х годов Иштван Штольте был исключен за троцкистскую деятельность и пытался создать вместе с сыном Троцкого Седовым троцкистскую ячейку в Венгрии. Мешсарож был ортодоксальным коммунистом. Попытка связать Райка со Штольте была лишь одним звеном в сложной цепи обвинений, которые должны были погубить ого. Важно то, что человек, уже перенесший пытку (являющуюся специальностью Габора Петера) – битье по голым пяткам резиновой дубинкой, пока нога но опухала до чудовищных размеров – все еще являлся министром иностранных дел своей страны.

Протокол заседания венгерского совета министров от 8 июня показывает, что на нем обсуждался законопроект, представленный от имени тов. Райка. В то время тов. Райк находился в тюрьме уже неделю. Ни закон, ни что-нибудь другое не могли уже помочь ему.

ГЛАВА 9. НАРОДНЫЙ СУД ЗАСЕДАЕТ

Началась полоса знаменитых инсценированных судебных процессов 40-х и начала 50-х годов, ужаснувших весь мир своей жестокостью и приведших к расколу внутри Восточной Европы: раны того времени не залечены до сих пор.

Эти процессы должны были повергнуть весь коммунистический блок в состояние нервного шока, свести все политические дискуссии к простому выдвижению лозунгов и разрушить хотя бы на некоторое время и без того уже хрупкие надежды миллионов людей. Эти процессы создали именно ту обстановку, которую предвидел Аллен Даллес, когда он впервые сформулировал задачи операции «Раскол».

И в самом деле, через короткое время Сталин будет окончательно лишен последних остатков ореола «доброго отца», которым он был окружен после войны. Он оставит своим преемникам в наследство воспоминания о ненавистном тиране и проблему, как удержать в союзе враждебные народы, которые со стыдом оглядываются на свое недавнее прошлое и с тяжелыми предчувствиями ожидают будущего.

«Процесс Ласло Райка и его сообщников» начался в четверг 16 сентября 1949 года в скупо обставленном зале заседаний правления профсоюза работников металлургической промышленности в Будапеште. Заседания проходили спокойно и почти торжественно. Никто не мог подумать, что восемь обвиняемых борются за свою жизнь. По существу, они вовсе не боролись. Ни разу ни один из адвокатов не выступил в их защиту, лишь в самом конце адвокаты произнесли бледные речи, таким образом попросив о смягчении наказаний, но это мало чем отличалось от того, что требовал прокурор. Это не было судом, это было линчеванием. Народный суд состоял из судьи (д-р Петер Янко), журналиста, представлявшего интеллигенцию страны, трудящегося-крестьянина, представлявшего земледельцев, заводского рабочего и кожевенника, представлявших соответственно неквалифицированных и квалифицированных рабочих. На почетной галерее для гостей сидел представитель Польской Народной Республики полковник Йозеф Святло, начавший подготовку этого процесса 18 месяцев тому назад, теперь в награду получивший разрешение наблюдать за последним актом драмы, которую он помог развязать.

Это был момент, когда все составные части встали на свое место, когда операция «Раскол» стала, по понятиям политической разведки, чистой поэзией. В течение многих месяцев Аллен Даллес в Вашингтоне развертывал сложный клубок мистификаций, подобно мастеру магии, руки которого движутся так быстро, что утомляют глаза. И вдруг все нити этого клубка соединились в стройный узор, представший перед миром в самый подходящий момент. И даже тогда никто не заметил никакого подвоха. И поэтому американский агент – «человек Даллеса» – Святло сидел на скамье, отведенной для почетных гостей в суда этой народной демократии. А верные коммунисты и патриоты сидели на скамье подсудимых по обвинению в государственной измене.

И вот народный суд начал заседать. Восемью венгерскими обвиняемыми были министр иностранных дел Ласло Райк; заместитель министра обороны и начальник генерального штаба генерал-лейтенант Георгий Палфи; бывший поверенный в делах Югославии в Венгрии Лазар Бранков, перебежавший к венграм после раскола между Коминформом и Тито; секретарь ЦК партии по кадрам Тибор Сони; его заместитель Андраш Салаи; полковник Бела Коронци из тайной полиции; заместитель председателя венгерского комитета по радиовещанию Пауль Юстус; партийный работник Милан Огенович.

В обвинительном заключении говорилось, что «Ласло Райк и его сообщники создали и возглавили организацию, целью которой было насильственное свержение демократического строя». Все обвиняемые признали себя виновными, и процесс продолжался.

Райк, находившийся в тюрьме в течение последних четырех месяцев, был первым, кто подвергся на суде допросу. Он сделал самое невероятное признание в целом ряде преступлений. Он показал, что в 1931 году, будучи молодым коммунистом, был арестован полицией и освобожден на том условии, что будет доносить властям о деятельности коммунистической партии. Ему удалось сорвать забастовку строительных рабочих, созвав митинг и дав таким образом возможность полиции захватить руководителей. Он участвовал в гражданской войне в Испании, но фактически его специально послали туда, чтобы саботировать действия бригады Ракоши. «Чтобы избежать подозрений, – заявил он, – меня несколько раз арестовывали вместе с людьми, которых я предавал». Из Испании он бежал во французский пересыльный пункт, где установил первый контакт с югославскими коммунистами, которые уже тогда «имели троцкистские тенденции».

Затем следовало первое публичное упоминание о Ноэле Филде с того момента, как он исчез четыре месяца тому назад.

«Это произошло в пересыльном лагере в Берне. Американский гражданин по имени Филд, являющийся, насколько мне известно, главой американской разведывательной службы в Центральной и Восточной Европе, посетил меня. Он сказал мне, что с удовольствием направит меня домой, потому что я остался неразоблаченным агентом. Я должен буду работать в партии в соответствии с инструкциями, получаемыми от американцев, дезорганизовывать и разлагать партию, а по возможности даже добиваться перехода руководства партией в свои руки».

Дальше Райк описал, как он работал во время войны на гестапо, а затем стал шпионом Тито после того, как подвергся шантажу югославов, знавших о его предыдущей деятельности. Райк давал показания в холодной, сухой манере, как будто бы он говорил выученный наизусть текст. Впрочем, так и было в самом деле.

Это было великолепное представление, к которому нельзя было придраться. Каждое слово, каждый жест были отработаны заранее. Когда судья обнаруживал какую-нибудь неправильность, Райк просил не прерывать его, иначе нарушится ход его мысли. Он ни разу не добавил ни одного штриха в свою собственную защиту.

Показания других обвиняемых были по меньшей мере такими же, как у Райка. Показания Сони, о которых следует помнить, что они были подготовлены для него задолго до суда, выявили, насколько искусно Аллен Даллес использовал к своей выгоде то, что в свое время воспринималось им как его личная неудача: оказание помощи людям, подобным Сони, в возвращении после войны в Восточную Европу навстречу своей грядущей гибели. Они не очень честно вели себя с Даллесом. Их главная цель состояла не в продолжении борьбы против фашизма, а в обеспечении себе позиций для захвата власти сразу после победного окончания войны. Теперь он отплатил им той же самой монетой, но тысячекратно переоцененной. Вот что показывал Сони народному суду:

«…Во время войны в Швейцарии проживало большое число политических эмигрантов почти из всех стран Центральной и Восточной Европы. Среди них было много коммунистов. Среди всех этих левых политических эмигрантов активную работу проводили разведывательные органы Англии и особенно США. Американская военно-стратегическая разведка, так называемое Управление стратегических служб, имела свой европейский центр в Швейцарии. Его возглавлял Аллен Даллес. Летом 1944 года… стало очевидным, что часть стран Центральной и Восточной Европы будет освобождена советскими войсками. В то время американская разведывательная служба сосредоточила свое внимание на вербовке шпионов из числа эмигрантов, особенно из числа коммунистов. Целью всего этого была засылка этих людей на территории, освобожденные советскими войсками, для проведения там подпольной деятельности против коммунистических партий. Развив эту деятельность, шпионская организация установила контакт со мной. Главным помощником и ближайшим сотрудником Даллеса в вербовке шпионов из числа политических эмигрантов был Ноэль Филд. Официально он являлся главой американской организации помощи в Швейцарии… которая называлась Комиссия унитарных служб… В его обязанности, как главы организации помощи, входило оказание финансовой помощи политическим эмигрантам. Моя официальная вербовка как американского шпиона состоялась в конце ноября 1944 года в Берне. На этой встрече Даллес подробно объяснил мне свою политическую концепцию на период после войны. Он сказал мне, что коммунистические партии станут, по-видимому, правящими партиями в ряде восточных стран, которые будут освобождены советскими войсками. Поэтому работу в поддержку проамериканской ориентации и за проведение политики сотрудничества с США надо проводить прежде всего внутри коммунистических партий. Он спросил меня о моих возможностях проникнуть в коммунистическую партию Венгрии. После того, как я дал ему необходимую информацию, он поставил передо мной некоторые задачи. На этой встрече в конце ноября 1944 года между нами не было разногласий в вопросе о моем сотрудничестве, и я полностью был согласен с точкой зрения, изложенной Алленом Даллесом. Тем не менее он считал необходимым показать мне с целью запугивания мою расписку, данную ранее Ноэлю Филду… за полученную финансовую помощь. Я согласился, что после возвращения домой я буду сохранять с ним связь, причем моим псевдонимом будет имя «Петер», а его «Вагнер».

Сони далее рассказал, как он обнаружил, что Райк тоже является американским агентом, и установил с ним контакт: он рассказал также о планах, которые они вырабатывали с целью уничтожения народного демократического строя в Венгрии.

Заявление Сони осветило волшебным светом и операцию «Раскол», как она была запланирована американцами, и советскую реакцию на нее; оно показало, насколько хитро русские организуют судебные представления подобного рода. Собственно говоря, каждое показание, сделанное Сони, было правильным. Некоторые оттенки, которые он должен был придать своим словам, мотивировка, которую он приписывал себе и другим, – вот что превращало его рассказ из достоверного показания о том, что в действительности происходило, в клубок лжи.

Иностранные наблюдатели всегда были заинтригованы вопросом, как люди типа Райка или Сони могли приходить в суд и час за часом говорить о себе в самых презрительных выражениях, принижать все свои достижения, выставлять себя в качестве предателей родины, зная, что подобный акт самоотречения является нелепым поклепом на самих себя, свои семьи и в конечном счете на свои страны.

Один из чешских обвиняемых на более позднем процессе – бывший заместитель министра торговли Эуген Лёбль, человек высокой культуры, великолепный университетский лектор, экономист и писатель, прошедший через это испытание и каким-то образом оставшийся живым и невредимым к концу ужасной оргии, не мог как следует объяснить, почему он признался в длинном перечне невероятных преступлений. Он постарался описать, как это произошло:

«…Заранее был составлен диалог: в нем содержались все вопросы, которые судья и прокурор должны были задать мне, и мои ответы на эти вопросы. После того, как я выучил свои ответы наизусть, меня проверил один из чиновников по имени Дрозд. Он был моим «режиссером-постановщиком», указывал мне, достаточно ли громко я говорю, слишком медленно или быстро. Мне становится сейчас страшно, когда я думаю, что в то время до меня даже не доходило, в каком идиотском и унизительном положении я находился… Все, что человек унаследовал на протяжении веков, что он больше всего ценит и сделалось частью его натуры, что делает его действительно человеком, все это перестало во мне существовать… Я чувствую себя виновным в том, что не оказался достаточно сильным, чтобы устоять перед террором. Мне не было оправданий в том, что я действовал против своих идеалов, и я думаю, что до конца своих дней не смогу простить себе эту слабость… Я был вполне нормальной личностью, за исключением того факта, что перестал быть человеком». (Из книги Эугена Лёбля «Судимый и приговоренный».)

Артур Лондон, которого судили вместе с Лёблем и который тоже пережил это ужасное испытание, пишет следующее:

«За два или три дня до суда меня привели в комнату, где я оказался перед членом политбюро партии – министром государственной безопасности Каролем Бацилеком. Он стал мне объяснять, что партия обращается ко мне с призывом придерживаться моих признаний, как они были записаны до суда. Он говорил… что обстановка в стране крайне серьезная, существует угроза войны, и партия ожидает от меня, что я буду руководствоваться национальными и партийными интересами; если я поступлю так, то мое поведение будет учтено.

Это подтвердило мою уверенность в том, что если я буду отрицать что-нибудь перед судом, если стану доказывать свою невиновность, то никто не поверит мне и я буду повешен.

А кроме того, хотя вам известно, что вы являетесь невинной и бессильной жертвой в руках безжалостных преступников… вы все же знаете, что за пределами суда, за следователями, за советскими советниками существует партия с массой преданных членов. Советский Союз со своим народом, который принес так много жертв для дела коммунизма; существует лагерь мира, миллионы борцов, стремящихся к тому же идеалу, к социалистическому идеалу, которому вы посвятили свою жизнь. К тому же было известно, что международная обстановка действительно сложна, холодная война в разгаре, что империалисты могли использовать любой предлог, чтобы развязать новую войну, и как честный коммунист вы не в состоянии стать «объективным сообщником» империалистов.

И тогда вы решаете: поскольку все пропало, вы можете пренебречь своей невиновностью и признать себя виновным» (Лондон Артур. Перед судом. Лондон, 1970, с. 257-258).

Позднее, описывая первый день процесса Лондон писал: «У меня… было не больше человеческих реакций, чем у куска металла на конвейерной ленте перед доставкой под пресс».

Как и Лёбль, он чувствовал, что перестал быть человеком.

Хотя нигде не записано, как эти люди сделали свои признания, свидетельства других венгерских узников того времени показывают, что их допросы строились по классическим образцам. Метод допросов был выработан в течение многих лет в Советском Союзе. На первом этапе – жесткость, унижение человека (очевидно, тем более эффективно действующие, чем более высокопоставленным является подследственный), лишение его всякой надежды на освобождение. На этом этапе от человека будут требовать признания в самых невероятных преступлениях, и он обнаружит, что каждая деталь его биографии уже известна, а каждое его действие искажено до неузнаваемости. Ежедневно он будет заново писать свою автобиографию, и малейшее отличие одного варианта от другого будет использовано следователем. В конце концов под влиянием физических и умственных страданий человек перестает понимать, где же правда, его память начинает спотыкаться: если оказалось, что он ошибся в какой-то небольшой детали, то ведь он может ошибиться и в других деталях.

На втором этапе следователь меняется. На этот раз он предупредителен и вежлив. Может быть, арестованный и не намеревался работать на американцев, но разве его поведение не нанесло ущерба социализму, не привело к разногласиям внутри советского блока; а поэтому разве он, возможно, без умысла, не помог империалистам? Разве он не является виновным, хотя бы объективно? Благодарный за вежливое поведение следователя, приученный верить, что партия всегда права, готовый согласиться с тем, что нечаянно совершил проступки, которые, раз партия говорит, могли привести к катастрофическим последствиям, арестованный охотно признает свои действительные ошибки и ошибки, которых он не делал.

Затем на сцену выступает третий следователь – такой же злобный, как и первый. Что это за чепуха насчет объективной виновности? Как мог арестованный нанести такой вред партии и при этом утверждать, что он не знал об этом? Слишком поздно человек начинает понимать, что он попал в ловушку, которую сам же поставил; он пытается отречься от прежних признаний, но он уже их подписал. Более того, подписал тогда, когда с ним хорошо обращались. Совершенно растерявшись, узник соглашается со всем, лишь бы ему разрешили посидеть или поспать несколько часов.

Четвертый этап предназначен лишь для того чтобы полностью подавить волю. Ему говорят что у партии есть для него специальное поручение. Если он согласится его выполнить, это докажет, что он не только осколок прошлого; если он не согласится, это покажет, что он неисправимый предатель. Он должен добровольно признаться и тогда он получит легкое наказание, а в соответствующее время вернется в человеческое общество. Если он поступит иначе, то будет повешен. Отношение к его семье также будет зависеть от готовности сотрудничать: будет вести себя хорошо – партия позаботится о семье; устроит в суде представление – семья пострадает.

В отношении Райка на заключительном этапе следствия применялась особенно утонченная тактика. В тюремной камере его посетил хороший друг Янош Кадар, в то время министр внутренних дел Венгрии, которого во время войны спасла жена Райка. Кадар обещал Райку, что если он признает свою вину на суде, то смертный приговор, который будет ему вынесен, явится чистой фикцией. Он сможет остаток своей жизни прожить в Крыму. Райк совершил ошибку – поверил ему. (Кадар позднее сам был арестован, посажен в тюрьму и подвергнут пыткам. После того, как он был освобожден, а затем стал руководителем Венгрии, он посетил вдову Райка и спросил ее, может ли она простить его. Вдова ответила: «Я прощаю. Мой муж в любом случае был бы уничтожен. Но можете ли вы сами простить себя? Если вы хотите жить как порядочный человек, вы должны сказать миру то, что сказали мне». Янош Кадар никогда этого так и не сделал.)

Общественный обвинитель, подводя итоги, охарактеризовал Райка как «обычного шпиона, орудие иностранных держав, заговорщика, бандита, готовящего предательство». Описывая попытку Райка вступить в предательский заговор с югославами, обвинитель продолжал:

«…B свете этих грязных планов и обстоятельств, оскорбляющих нашу гордость, мы можем лучше понять попытку западной империалистической прессы и радио обрисовать Райка и его сообщников как представителей «национальной линии». Этим представителем «национальной линии», как об этом шумят правящие круги Лондона и Вашингтона и трубадуры британского и американского империализма, является человек, который в течение 18 лет был профессиональным шпионом и предателем, продававший свою родину оптом и в розницу иностранным империалистам и руководителям шпионажа, начиная от Ноэля Филда и кончая Алленом Даллесом, от второго бюро и гестапо до разведывательных служб Тито и Ранковича.

Уважаемый народный суд, логическим следствием того, что Райк и его сообщники планировали пожертвовать венгерской независимостью является тот факт, что они хотели оторвать нашу страну от мощного демократического лагеря мира и повернуть нас против Советского Союза».

В заключительной речи прокурора содержалось еще одно прямое подтверждение правильности плана операции «Раскол». Упомянув об опровержениях американских дипломатов, о которых во время процесса говорилось как об агентах ЦРУ, связанных с Райком или другими обвиняемыми, прокурор заявил:

«Как они могут отрицать, что м-р Аллен Даллес был связан со шпионской группой Тибора Сони? Ведь брат Аллена Даллеса – Джон Фостер Даллес объявил весной 1948 года о начале так называемой операции «Икс» по организации подпольных движений в странах народной демократии. Именно в это время Тито, Райк и К0 – активизировали свою деятельность.

Существо этой секретной операции было изложено в швейцарской газете «Ди Тат» в номере от 26 апреля 1949 года следующим образом: «Запад попытался прежде всего проникнуть в кадры и элиту господствующих классов стран народной демократии, и, как говорят, успех превзошел все ожидания…»

Итак, существо данного процесса изложено в этом признании из нескольких строчек. На этом процессе было разоблачено практическое осуществление плана, который американские империалисты назвали операция «Икс».

В заключение прокурор заявил: «Наш народ требует смерти предателям, и я, как представитель обвинения, солидаризируюсь с этим требованием… Приговор должен быть таким, чтобы любой американский шпион и предатель узнал, что его ожидает, если он посмеет поднять руку на нашу народную республику».

В заключительном слове до вынесения приговора Ласло Райк сказал:

«Прежде всего, до того, как народный суд вынесет свой приговор, я должен подчеркнуть, чтобы предотвратить всякое непонимание, что все свои признания я сделал по собственному решению после свободного размышления… В заключение я выражаю полное согласие с большинством заявлений прокурора. Конечно, я имею в виду не второстепенные или незначительные детали, а существо. Именно поэтому я заранее заявляю, что каким бы ни был приговор народного суда в отношении меня, я буду считать этот приговор справедливым».

Этот приговор был зачитан судьей, д-ром Янко, в 9 часов 45 минут утра 24 сентября, через восемь дней после начала процесса. Ласло Райк был приговорен к смерти через повешение и был казнен 14 октября вместе с Тибором Сони и Андрашем Салаи на виселице, специально построенной в тюремном дворе в центральной части Будапешта.

Таким образом, Ласло Райк был наконец сокрушен системой, для которой он всем пожертвовал. Оказывается, не только до 1945 года, когда ему было 36 лет, жизнь коммуниста Райка подвергалась опасности. Его триумф был недолгим, всего 4 года, а затем – смерть.

В течение некоторого времени члены компартии, даже интеллигенты, верили в его вину, но постепенно стали просачиваться слухи о том, каким образом добывались признания политических заключенных, которых теперь стали бросать в тюрьму сотнями. События в соседней Болгарии раздули искры сомнения, постепенно запуганные люди стали все яснее осознавать, что коммунистическая партия пожирает своих детей. Это было совсем не то, что, по их представлениям, должно было быть.

ГЛАВА 10. ЛЮДИ, КОТОРЫЕ СОПРОТИВЛЯЛИСЬ

Герои этой истории не похожи друг на друга, но тем не менее они, несомненно, таковыми являлись. Первый – Трайчо Костов, заместитель премьер-министра Болгарии, «экономический царь» своей страны и естественный преемник старого и больного президента Георгия Димитрова, второй – Владислав Гомулка, который до 1948 года занимал пост генерального секретаря ЦК Польской коммунистической партии, являясь единственным возможным соперником президента Берута.

В отличие от Ласло Райка, веселого, остроумного, страстного любителя футбола и элегантной одежды, Костов и Гомулка не имели времени для развлечений. Правда, ходили слухи, что у Гомулки была любовная связь с его секретаршей, а Костов тоже засматривался на хорошеньких девушек. Но на подобные слабости этих людей, во всем остальном строгих пуритан, вряд ли кто в Европе обратил бы внимание. В целом же Костов и Гомулка были железными людьми, уверенными, что правы лишь они одни. Необщительные и чувствующие себя неловко в обществе обыкновенных смертных, они были не очень обаятельными людьми. Все же оба, каждый по-своему, приобрели впоследствии ореол героев во всех странах Восточной Европы. Один из-за того, как умер, другой из-за того, как жил.

Каждый из них по-своему оказался более значительным человеком и, может быть, даже более стойким, чем Иосиф Сталин. Костов и Гомулка нанесли поражение не только Сталину, но и Аллену Даллесу. Даллес хотел оставить Восточную Европу без надежды, с тем чтобы расчистить путь для образования там проамериканских антисоветских правительств. Трайчо Костов и Владислав Гомулка ликвидировали такую возможность, породив у своих народов некую надежду на то, что они смогут вынести существующий режим. Даллес доказал, что способен вызвать потрясения великих наций и даже целых блоков. Но единственное, чего он не учел (и, конечно, не мог учесть), это двух упрямых бюрократов, лишенных воображения и фантазии, не верящих в способность народа управлять своей судьбой и тем не менее настолько отважных, что до сегодняшнего дня они возвышаются, подобно монументам, олицетворяющим победу личности над всеподавляющей властью.

В рамках данной истории особый интерес представляет обстоятельство, что Костов и Гомулка были отстранены от власти за несколько месяцев до того, как операция «Раскол» извратила представление Сталина относительно своих восточноевропейских владений.

Владислав Гомулка должен был уйти сначала. Он стал генеральным секретарем ЦК Польской коммунистической партии во время войны и почти что по несчастью, Москва дважды направляла своего человека на эту должность, чья важность была несомненной для страны, пограничной с Россией. Тем более что с самого начала войны, когда впервые возник спор по поводу «линии Керзона», Сталину стало ясно, что в будущем возникнут неразрешимые разногласия между поляками восточной и западной ориентации. Все московские кандидаты на этот пост были убиты, и, пока в течение 6 месяцев между Польшей и Москвой была прервана связь, Гомулка оказался у руководства. Но это был не тот человек, которого выбрал бы Сталин.

Гомулка немедленно обнаружил, что Польская коммунистическая партия (официально она называлась Польская рабочая партия – ПРП) в прошлом была более озабочена сведением старых счетов с Армией Крайовой, поддерживаемой лондонским эмигрантским правительством, чем борьбой против нацистов. Гомулка немедленно положил этому конец.

Между тем Сталин подготовлял создание Люблинского комитета в качестве временного правительства Польши. Комитет целиком состоял из людей, проведших всю войну в Москве. Он также включал людей, подобных своему лидеру – Болеславу Беруту. Не пользуясь поддержкой у самих поляков, этот комитет во всем оглядывался на Москву, поставившую его у власти, ища защиты и совета. Члены комитета со страхом и подозрением смотрели на каждого поляка, не связанного с Москвой. Они были правы, поступая таким образом, поскольку эти чувства были взаимными.

Тем не менее московские поляки нуждались в Гомулке, чтобы придать своему правительству хотя бы некоторую респектабельность. Его патриотизм был неоспорим: он жил в Польше всю войну и имел хорошую репутацию как борец Сопротивления и как человек, готовый отстаивать интересы Польши против русских. Когда советские офицеры, сброшенные на парашютах на польскую территорию для оказания помощи движению Сопротивления, отказались подчиняться приказам поляков, Гомулка написал лично Сталину, жалуясь на их поведение. Когда Сталин в один из периодов войны, ведя переговоры с лондонскими поляками, прекратил снабжать вооружением польских коммунистов, Гомулка вновь написал письмо прямо Сталину, в котором не побоялся выразить осуждение действиям, в результате которых народ приносится в жертву политике.

После войны Гомулка, как бы он ни был непопулярен в Москве, имел важное значение для коммунистической партии, которой приходилось действовать среди населения, относившегося к ней с неприязнью. Он же пользовался уважением. Но с самого начала Гомулка был неудобным партнером. Он приказал публично расстрелять русских солдат, занимавшихся грабежом. Когда русские стали демонтировать промышленные предприятия в новых районах Польши, отошедших от Германии в порядке компенсации за польские земли, отданные России на востоке, и стали отправлять техническое оборудование в Россию, Гомулка приказал остановить все это и вынудил русских начать переговоры. Результат этих действий вряд ли можно было назвать победой Польши, но Гомулка, по крайней мере, воспрепятствовал вывозу из Польши без компенсации вновь приобретенного польского имущества.

В международном плане Гомулка, как и маршал Тито, возражал против создания Коминформа, усматривая для себя опасность в организации, которая крепко привяжет своих членов к Москве. В 1947 году, на начальной стадии дебатов по этому вопросу, он высказал свои возражения гораздо решительнее и четче, чем сам Тито. Когда Тито в июне 1948 года во время знаменитого совещания в Бухаресте был исключен из Коминформа, Гомулка выразил свое негодование тем, что не явился на него. Это было уже слишком для Москвы, которая настояла на смещении «бунтаря» с занимаемого поста. На заседании польского ЦК, происходившего в том же месяце, его резко критиковали за «националистические тенденции» и убедили взять на неопределенный срок отпуск по причине слабого здоровья.

Через две недели, к ужасу своих коллег, Гомулка проинформировал их, что снова чувствует себя хорошо, и спокойно приступил к исполнению своих обязанностей как генеральный секретарь. Это было блестящей демонстрацией неподчинения, которое, однако, не могло сойти так просто. На этот раз он был снят со своего поста по решению пленума ЦК и был вынужден уйти в отставку. Его друзья и сторонники последовали за ним: ведь казалось, что карьера этого резкого и уверенного в себе поляка пришла к концу.

История Трайчо Костова похожа на предыдущую. 17 июня 1947 года ЦК Болгарской коммунистической партии отмечал его 50-летие. При этом ему воздавали такую хвалу, которая заставила бы покраснеть даже Нерона:

«Тов. Трайчо Костов, Ваши достижения огромны… Ваши глубокие знания марксистско-ленинской теории, Ваша высокая культура, Ваше исключительное трудолюбие и настойчивость, Ваша скромность, Ваша несомненная преданность партии и рабочему классу, Ваша железная воля… Сегодня Вы один из самых любимых и уважаемых вождей нашей партии, великий государственный деятель и строитель новой Болгарии…»

27 марта 1949 года, то есть менее чем через 2 года, тот же ЦК объявил, что Костов смешен с поста заместителя премьер-министра и председателя национальной финансово-экономической комиссии за то, что проводил «неискреннюю и недружественную политику по отношению к СССР» во время торговых переговоров. Он был назначен директором национальной библиотеки с надеждой, что канет в безвестность.

Костов, как и Гомулка, был насквозь националистом. Когда он вел торговые переговоры с русскими, он, как истый болгарин, хотел добиться ЛУЧШИХ условий для Болгарии и наиболее выгодных цен за болгарские продукты. Его отказ сообщить, какова себестоимость болгарских товаров, хотя, по словам русских, это необходимо им для того, чтобы установить справедливые цены, был расценен как самое большое прегрешение. Костов же считал, что эти данные нужны советским партнерам для установления самых низких цен, с чем он не собирался соглашаться.

Костов пострадал, как и Гомулка, за свою внешнюю политику. В течение долгого времени он был сторонником образования федерации балканских стран, против которой решительно возражал Советский Союз. Сталин, видимо, опасался, что она сможет стать богатой и сильной, способной отделиться от Москвы и проводить независимую политику.

И в деле Гомулки, и в деле Костова удивляло то, что в период, когда они впали в немилость у Москвы (середина 1948 года – весна 1949 года), никто не заявлял, что они являются шпионами или саботажниками, которых следует отдать под суд. Все, что требовала Москва, сводилось к тому, что они должны быть сняты со своих постов и отстранены от всякой активной деятельности.

Операция «Раскол» все резко изменила, С того самого момента, как на Ноэля Филда легло клеймо американского агента, целью которого являлось вырвать страны-сателлиты из-под советского влияния, действия всех, кто в прошлом выражал несогласие с линией Москвы, стали расцениваться не просто как ошибки. Эти люди были зачислены или в разряд активных американских агентов, участников заговора Филда, или к тем, кто сознательно или бессознательно действовал в интересах США.

Более того, было нелегко определить, кем они являлись в действительности, поскольку агенты были сторонниками той же политики, за которую с 1945 года выступали так называемые националисты. Разница между преднамеренной изменой и нелояльными действиями, которые русские считали следствием политической незрелости, была такой нечеткой, что ее невозможно было различить, и положительно не в интересах русских было это делать. Потому что, если Сталин однажды пришел к выводу, что политика, проведение которой странами-сателлитами было желательным для американского агента Ноэля Филда, равнозначна политике, за проведение которой выступали националисты, предательство и ересь становились тождественными и подлежали одинаково суровому наказанию. Поэтому неудивительно, что следствие против Владислав Гомулки, смешенного в июне 1948 года, началось лишь в июне 1949 года, через день после ареста Ноэля Филда. Точно так же не случайно Трайчо Костов, назначенный директором национальной библиотеки в марте 1949 года и получавший персональную пенсию, был исключен из партии через месяц после ареста Филда, а еще через два месяца арестован за «серьезнейшие преступления против государства». Операция «Раскол» не собиралась позволить и этим двум людям скрыться в спокойной неизвестности.

Дело Костова тотчас же и непосредственно связали с именем Ноэля Филда: последний, хотя и не знал самого Костова, знал многих людей, связанных с ним, и назвал их имена во время допросов в Венгрии. Утверждалось, что Костов с 1933 года придерживался троцкистских взглядов, «предал своих товарищей» во время ареста пронемецкой болгарской полицией в 1942 году. А в конце 1944 года установил связь с английской Интеллидженс сервис, под руководством которой последовательно проводил враждебную деятельность против республики. После войны он установил контакт с югославскими лидерами, пытался подорвать экономические и торговые отношения между Болгарией и СССР и стремился свергнуть существующее в Болгарии правительство с помощью югославов. Теперь его должны были судить как английского агента, а вместе с ним большинство самых известных экономистов.

Когда 7 декабря начался суд в Софии, все знали, чего следовало ожидать: Костов и все остальные обвиняемые будут признавать себя виновными, с готовностью соглашаясь с каждым словом обвинительного заключения и со многим другим. Трайчо не подчинился. Он осмелился не признавать себя виновным и на судебном процессе отказался от тех «признаний», которые сделал под пытками в тюрьме. Лондонская ежедневная коммунистическая газета «Дейли Уоркер» предпочла сообщить об этом таким образом:

«С величайшим цинизмом он опроверг даже свое собственное устное признание, заявив на суде совершенно обратное: «Я всегда испытывал восхищение Советским Союзом…» Полностью отвергая свои собственные письменные показания, Костов оставался до конца верным своим англоамериканским хозяевам».

«Дейли уоркер» не сообщила, что суд в ужасе немедленно поднялся после такого заявления о невиновности. И в конце заседания защитник Костова извинился за поведение своего подзащитного, а болгарская пресса, всячески старавшаяся обелить процесс, умудрилась опустить тот факт, что главный обвиняемый в действительности отверг все обвинения. На последующие заседания Костова не приглашали. В качестве доказательств суд использовал его письменные показания. После суда, который продолжался неделю, судья спросил Костова, не хочет ли он что-нибудь сказать перед вынесением приговора. Костов сказал: «Движимый своей совестью, я считаю своим долгом заявить суду и болгарскому народу, что я никогда не был английским шпионом, никогда не принимал участия ни в каких заговорах, я всегда уважал и чтил Россию…»

«Прекратите», – закричал председатель суда и вынес ему смертный приговор. Несмотря на замалчивание этого факта болгарской прессой, известие, что Костов не склонил головы, быстро распространилось по Болгарии и другим странам Восточной Европы. Власти отчаянно пытались бороться с вредными слухами, публикуя так называемые предсмертные признания, в которых Костов не только извинялся за неправильное поведение в Верховном суде, но и вторично признавался в своей вине. Поскольку Костов был уже мертв (его повесили в тюремном дворе в Софии 17 декабря 1949 г.), он не был в состоянии отказаться от своих признаний и на этот раз. Но его непреклонное мужество в суде гарантировало, что народ сделает это за него.

Коммунисты в своей массе верили в правильность процесса Райка. Суд был тщательно подготовлен, приведены доказательства, обосновывающие обвинения. Да и сами признания, хотя, возможно, и преувеличенные, не были абсолютно невероятными, по крайней мере, для тех, кто верил. Но когда те же коммунисты услышали о том, что Костов заявил о своей невиновности, а суд отказался слушать, предпочитая его письменные показания из тюремной камеры, то они больше не смогли игнорировать слухи о том, что признания были выбиты из обвиняемых. Припомнили подробности процесса Райка и других политических процессов…

Заслуга Костова в том, что он доказал возможность для личности выстоять даже перед такой великой державой, как Советский Союз. Он не выиграл: никто из тех, кто нашел смерть на виселицах, не мог бы утверждать, что что-нибудь выиграл. Но дело, которому он отдал свою жизнь, победило.

Владислав Гомулка извлек уроки из дела Костова. Стало очевидным – болгары провалили процесс. Сталин был вне себя, а советские советники, руководящие процессом, были сосланы в Сибирь за некомпетентность. Из происшедшего был быстро извлечен урок: в будущем не только обвиняемые должны быть подготовлены соответствующим образом, но и доказательства должны иметь хотя бы видимость достоверности.

Поляки были полны решимости не совершать подобной ошибки в деле Гомулки, который тоже был серьезно скомпрометирован как филдист. Конечно, он никогда не встречался ни с одним из Филдов. Но Филды знали некоторых сторонников Гомулки. Впрочем, это было поле деятельности Йозефа Святло, и предполагалось, что он сделает свое дело. Однако, к несчастью, Герман Филд не мог стать убедительным свидетелем. Хотя поляки были убеждены, что Британский трест лорда Лейтона, в котором работал Герман Филд в Катовицах в конце 30-х годов, служил прикрытием для английской разведки (мнение, которого упорно придерживаются до нынешнего времени многие члены коммунистической партии), все же невозможно было предъявить Герману какие-либо серьезные обвинения, как это удалось сделать венграм в отношении его брата Ноэля. Поляки, которых назвал Ноэль Филд, были арестованы несколько месяцев назад. И хотя некоторые из них покончили с собой, а другие сошли с ума от ужасных пыток, большинство отказалось дать какие-либо показания против Гомулки.

Несмотря на это, Гомулка должен был быть арестован: того требовал Сталин. Совершенно убежденный, что каждый националист является также американским агентом, он заявил работникам госбезопасности: «Если они настолько умны, что не оставили для вас никаких свидетельств против себя, то вы должны быть достаточно умны, чтобы найти свидетельства, о существовании которых они не знают». Это было прямое указание сфабриковать доказательства.

Как и всюду, против главной жертвы свидетельствовали ее подчиненные. В Польше для этой цели был избран генерал Мариан Спыхальский. Поскольку он был ближайшим коллегой и другом Гомулки в политбюро, его подвергли невероятному давлению, чтобы вынудить дезавуировать Гомулку. Что он и сделал на одном из заседаний политбюро в 1948 году. На этом заседании Гомулка был исключен из состава политбюро. После предательства Спыхальского Гомулка понял, что остался в одиночестве.

В 1951 году было принято решение об аресте Гомулки. Но для того чтобы сделать это, надо было «расколоть» Спыхальского. Спыхальского, который давно уже был снят с поста министра обороны и работал в качестве гражданского инженера во Вроцлаве, арестовал полковник Святло. Вспоминая об аресте Спыхальского, Святло позднее рассказывал:

«Когда Спыхальский, по прибытии во Вроцлав, вошел в дом, он нашел меня в своей квартире. За ним следовал мой агент, который, увидев меня, понял, что все кончено. Спыхальский остановился и смотрел на меня: мы знали друг друга лично. Он поздоровался со мной, протянув мне руку, а я задержал ее в своей руке. Мои агенты обыскали его, Спыхальский слегка побледнел, и я сказал ему: «Мы поедем в Варшаву, товарищ». Он не сопротивлялся, и я повез его в машине… в тюрьму на нашей вилле в Мидзечине».

В тюрьме Спыхальский повел себя более стойко, чем можно было предположить, отказался скомпрометировать Гомулку.

К счастью, Гомулка в защите мог опереться на два сильных аргумента. Во-первых, в его прошлом не было ничего, что свидетельствовало бы о его нелояльности как поляка и коммуниста. Ему нечего было скрывать. Во-вторых, он был способен вызывать к себе преданность у окружающих. Все близкие друзья, арестованные для того, чтобы обличить Гомулку, отказались чем-либо дискредитировать его. В конечном счете его арестовали не потому, что против него были добыты какие-то доказательства, а потому, что на этом настояли русские.

Полковник Святло, которому поручили арестовать Гомулку, впоследствии следующим образом рассказывал об этом аресте и заключении Гомулки:

«Для доказательства вины Гомулки мы, помимо прочего, вошли в контакт с братскими партиями. Я разговаривал с главами служб безопасности Венгрии и Чехословакии, допрашивал людей, арестованных в связи с этими процессами. Я допрашивал арестованных членов семьи Филдов и не сумел получить какое-либо доказательство вины Гомулки.

В июле 1951 года было решено арестовать Гомулку.

Радкевич вызвал меня в свой кабинет и приказал ехать в Криницу, арестовать Гомулку и привезти в Варшаву. Он сказал, что таков приказ Берута. Я должен был убедить Гомулку поехать со мной в Варшаву добровольно…

Было 7 часов утра, я приехал в Криницу и вошел в комнату Гомулки в санаторном корпусе. Его жена Софья… ушла ненадолго в город. Гомулка меня хорошо знал. Войдя и поздоровавшись, я сказал, что у меня есть приказание от партии привезти его в Варшаву. Сначала Гомулка отказался, ссылаясь на отпуск и нежелание появляться в Варшаве. Тем временем пришла его жена и заволновалась… Я разговаривал с тов. Владиславом и его женой с 7 часов до 10 часов утра, пытаясь убедить их, что они должны поехать со мной добровольно. В конце концов Гомулка оделся, и мы втроем сели в машину и поехали.

Я запланировал поездку таким образом, чтобы не появляться в Варшаве средь бела дня. Мне было неудобно и неприятно, чтобы варшавяне увидели меня в обществе бывшего генерального секретаря при таких обстоятельствах… Поэтому я часто в дороге останавливался. Тем временем в Варшаве царило замешательство. Почти каждые полчаса Берут и Минц звонили Ромковскому, справляясь об обстановке. Они не знали, что я несколько раз останавливался в дороге, и не могли понять причину задержки. Обеспокоенные и испуганные, они настояли, чтобы мне навстречу была послана машина с рацией для установления связи со мной. Я повстречал эту машину между Кельце и Радомом, но не остановился: какая была в этом польза?

Я прибыл в город ночью и привез Гомулку и его жену как раз к месту заключения. Гомулку поместили в Мидзечине, около Варшавы, на специальной вилле под контролем 10-го управления министерства госбезопасности… Жену Гомулки Софью я поместил в соседнем доме. На меня была возложена личная ответственность… за безопасность и благополучие Гомулки и его жены.

Он жил в комнате с зарешеченными окнами, ему приносили хорошую пищу, книги и журнал «Проблемы». Ему не разрешалось получать газеты. В стене комнаты имелся глазок, через который за ним постоянно наблюдал часовой. Здоровье Гомулки не было очень плохим, хотя у него был больной желудок, а левая нога не сгибалась после ранения полицией еще до войны.

С арестом Гомулки и его заключением в Мидзечине началась серия осложнений и недоразумений в политбюро. Прежде всего ни один из партийных руководителей не осмелился поговорить с ним. Они его просто боялись… В результате Гомулка оставался в Мидзечине около 3 месяцев почти в полной изоляции и никто его не допрашивал.

Наконец политбюро приняло решение. Заместителю министра госбезопасности Ромковскому и главе 10-го управления полковнику Фейгину было поручено поговорить с Гомулкой. До самого моего отъезда в декабре 1953 года, то есть в течение 2,5 лет, на допросы Гомулки ушло в целом не более 15 полных рабочих дней. За это время с ним не поговорил никто из партийных деятелей.

Во время допросов Гомулка не добавил ничего нового к тому заявлению, которое сделал на пленуме. Он во всем обвинил Берута и его клику, осуждая их и партию за сотрудничество с нацистами в период оккупации и за внутренние раздоры. Он обвинил их в том, что они предали почти всех коммунистов, арестованных в России. Я знаю, что он был очень озабочен их судьбой…»

Таким образом, Гомулка пошел дальше Костова. Костов признался в тюрьме и отказался от своих показаний во время процесса. Гомулка отказался признать себя виновным еще в тюрьме. Правда, его никогда не пытали и не обращались с ним плохо, но все равно он вряд ли согласился бы с ложными обвинениями даже под давлением. Он был так непоколебимо честен и так уверен в своих силах, что варшавские политические остряки распространили шутку: созданный русскими новый атомный ледокол следовало бы прежде испытать на тов. Владиславе. Он изнурил целые бригады следователей, ни разу не допустив ошибки и не потеряв контроль над собой.

Совершенно неожиданно жесткий, необщительный и недоступный польский лидер Владислав Гомулка превратился в воображении людей в символ борьбы за независимость Польши: если он погибнет, то та же участь постигнет нацию. Но он не погиб, и у Польши все еще оставалась надежда на будущее. Операция «Раскол» наконец-то натолкнулась на достойного противника.

ГЛАВА 11. КОРЕЯ: ГОРЬКИЕ ПЛОДЫ

К тому времени, когда Владислав Гомулка был арестован полковником Святло, операция «Раскол» стала неуправляемой. В то время как прежде Даллес был способен контролировать ее ход, теперь, в 1950 году, бурный поток событий, вызванный операцией, подчинялся своим собственным законам.

Сам Даллес фактически к этому моменту был отстранен от руководства. ЦРУ стало настолько большим и важным учреждением, что человек извне, подобный Даллесу, больше не мог влиять, на него.

Про Филдов забыли. Никто не знал, живы они или умерли, никто об этом не заботился. Важно было лишь, что замысел блестящим образом оправдался. Жизнь внутри коммунистического блока чрезвычайно усложнилась, повсюду господствовали сталинисты, а народ страдал от невыносимых политических и экономических ограничений. Почти еженедельно поступали в Вашингтон сообщения о волнениях на предприятиях Восточной Европы. Контрреволюционная смута казалась неизбежной.

Если бы Даллес сам в тот критический период находился у руководства ЦРУ, он почти наверняка обнаружил бы важные ошибки в оценке обстановки. Будучи высокопрофессиональным специалистом своего дела, он понимал, какой риск заложен в любой разведывательной операции, над которой утерян контроль, а тем более управление. Наступило время, когда необходимо было заново рассмотреть все материалы операции «Раскол» с тем, чтобы решить: не приобрели ли порожденные ею события опасные масштабы. Но этого не было сделано.

Тем не менее с самого начала Даллес признавал первейшую необходимость того, чтобы постоянно не упускать из виду конечную цель (это было его главным отличием на протяжении всей деятельности как профессионала-разведчика, и уже одно это резко отличает Даллеса от его коллег-современников). Он также понимал, насколько велика опасность игры с таким вспыльчивым характером, как у Иосифа Сталина.

Совершенно очевидным становился и тот факт, что успех операции «Раскол» серьезно взволновал старого человека в Кремле. Ему казалось, что кругом кишели шпионы, саботажники и предатели. Он никому не мог больше верить. Враг находился у ворот, а война, по всей видимости, являлась неизбежной. В сентябре 1949 года весь мир узнал, что Сталин обладает атомной бомбой, а в ноябре миру стало известно, зачем она ему понадобилась. На сессии Коминформа в Варшаве американский империализм характеризовался как «международный заговор», что подтверждалось процессами Райка и Костова. Этот заговор необходимо было раздавить. Рассматривая заговор филдистов лишь как первый шаг, предпринятый американцами для отрыва России от ее новых европейских владений, Сталин поверил в то, что скоро должно произойти американское военное нападение. Единственное средство к спасению сателлитов состоит в том, чтобы изгнать американцев с европейского континента. В Ялте президент Рузвельт заверил его, что американцы будут находиться в Европе лишь в течение 18 месяцев после окончания Второй мировой войны. Но они все еще здесь, число их увеличивается, к тому же они стремятся к перевооружению Западной Германии, а также к созданию военного блока с союзниками России военного времени. Доктрину Трумэна Сталин рассматривал как недопустимое нарушение взятых обязательств, а «План Маршалла» – как попытку экономического порабощения европейских стран. Образование же НАТО он считал актом неприкрытой агрессии. Мало того, американцы искусно внедрили своих агентов типа Райка на самые высокие посты в государственном и партийном аппаратах внутри сталинских владений.

Неважно, как рассматривать все это – как бредовые идеи или как результат в какой-то степени оправданного раздражения лидера, надежды и амбиции которого оказались непонятыми его бывшими союзниками. Все это в то время не имело значения. Важно, что он был царем в России и ее владениях и что независимо от того, был он или не был тираном, необходимо принять во внимание его сложную натуру. Но это не было сделано, и операция «Раскол» должна была вывести его из себя.

Поскольку число предателей, арестованных его тайной полицией, все возрастало, Сталин стал готовить свое контрнаступление. Американцы должны быть изгнаны с европейского континента а если это означает третью мировую войну, то пусть так и будет.

Сейчас Сталин переходил в наступление. В Европе вооруженные силы Варшавского пакта готовились к военной оккупации Западной Германии. Причем часть сил намечалось выделить для захвата Бельгии, Франции и Англии в случае вмешательства какой-нибудь из этих стран. Самые опытные советские генералы и дипломаты говорили Сталину, что если он окажет достаточное давление, то американцы спокойно уйдут. Ни одно американское правительство не ввяжется в войну, чтобы защищать европейские города (хотя они могут напасть на Россию). Уже было подготовлено обращение к американцам. В нем говорилось о дружеских чувствах русских к американскому народу, но заявлялось, что эта дружба нарушена тем фактом, что американцы ежедневно наращивают вооружения на русских границах. Россия принесла столько жертв во время войны, и она полна решимости не допустить, чтобы они оказались напрасными. Русский народ имел право ожидать, что Германия будет нейтрализована, если бы это было сделано, мир во всем мире был бы обеспечен.

Американцам будет предоставлено 24 часа для того, чтобы они осознали, что не смогут остановить Красную Армию на ее пути в Западную Германию. Им будет дано 7 дней для того, чтобы эвакуироваться из Европы. Казалось, что Сталина не волнует мрачная перспектива атомной войны. Он был уверен: Россия сможет это пережить, а США – нет. Он полагал, что американский характер не сможет выдержать прямого удара по Нью-Йорку.

(Я сознаю противоречивость этого заявления, с которым многие историки не согласятся. Но после проведения ряда интервью с людьми, занимавшими в то время ответственные посты в генеральном штабе Варшавского Договора, у меня нет сомнения насчет того, что такой план существовал и Сталин в высшей степени серьезно отнесся к нему. Это был не пустой проект, лишь смерть Сталина предотвратила его осуществление.)

Первые залпы этой войны, которая так и не состоялась, прозвучали 25 июня 1950 года, когда северокорейские войска перешли границу Южной Кореи и начали то, что теперь известно как корейская война.

Американцы всегда рассматривали корейскую войну как чисто локальную попытку мирового коммунизма расширить сферу своего влияния. Но для русских эта война представляла собой нечто большее. Это был заранее спланированный удар, преследовавший двойную цель – испытать волю США к сопротивлению и отвлечь внимание от более важных сталинских планов в Европе.

Это было блестящим мероприятием – военным и дипломатическим. Лишь сейчас историки начинают понимать, что отсутствие русского представителя на дискуссии в ООН, в результате которой вооруженным силам США было позволено воевать под американским флагом в Северной Корее, отнюдь не было ужасной ошибкой, совершенной русскими политиками. Как раз наоборот. Если бы Россия присутствовала на этих дебатах (что она легко могла сделать), то она была бы вынуждена использовать право вето.

Если бы советский делегат Яков Малик присутствовал в Совете Безопасности при обсуждении первой резолюции, осуждающей эту агрессию, то советское вето могло бы быть использовано, чтобы не допустить ее принятия. Конечно, он мог не успеть прибыть туда вовремя, поскольку чрезвычайное заседание было созвано через 24 часа после нападения. К тому же Россия отозвала своего представителя из Совета Безопасности за 5 месяцев до этого по причине, что место Китая занимал гоминьдановец. Но советский представитель наверняка мог прибыть вовремя через 3 дня, ко второму голосованию, узаконившему военное вмешательство США. И бесспорно, что он мог прибыть вовремя к еще более позднему третьему голосованию, в результате которого было создано объединенное военное командование сил ООН. Но следует задать вопрос: действительно ли русские совершили какую-нибудь ошибку? Могли ли они не заметить столь важное положение Устава ООН, в создании которого они сами принимали участие? Неужели они забыли негативную силу права вето, которое они с таким постоянством и так эффективно использовали с момента основания Организации Объединенных Наций? У русских было достаточно времени, чтобы все обдумать – в противоположность американцам, которые, оказавшись перед лицом внезапного нападения, действовали исключительно эффективно. В Вашингтоне сейчас преобладает мнение, что русские вели очень умную игру. Они подготовили ловушку и наблюдали, как американцы в нее втягивались.

Если бы русские использовали вето, то американцы должны были бы вести борьбу в одиночку, а не под голубым флагом ООН. Если бы США сделали это, то из соображения престижа русские должны были вмешаться на стороне Кореи. Но Россия еще не была готова к этому. И поэтому русская стратегия состояла в том, чтобы выиграть как можно больше, не втягиваясь в непосредственную конфронтацию с вооруженными силами США.

Получилось так, что Советы, цинично используя Северную Корею, смогли вовлечь США в войну в далекой стране, о которой американцы мало что знали. Россия, прикрываясь завесой этой войны, смогла сосредоточить свои войска, организовать крупные военные учения Варшавского Договора, создать новые виды оружия и дать их корейцам для испытания на поле боя. Причем все это было осуществлено под видом реакции на усиление международной напряженности, а не в порядке подготовки нападения на Западную Германию.

Хотя это может показаться чрезмерным упрощением, заявление о том, что операция «Раскол» косвенным образом вызвала корейскую войну, не является полностью неоправданным. Именно операция «Раскол» высекла искру – дала пишу для сталинской паранойи. Он нуждался в этой войне, потому что после ужасных политических последствий инсценированных процессов ему надо было дать какую-нибудь победу международному коммунизму. Ему надо было показать не только Западу, но и всем в своем собственном лагере, что он – а не американцы – олицетворяет собой будущее.

Хотя корейская война проходила в Азии, в действительности это был европейский конфликт. Корейские и китайские солдаты дрались в защиту европейских интересов. Конечно, солдаты войск ООН также гибли, но это носило преимущественно характер несчастных случаев. Отношения между Востоком и Западом стали такими тесными, что для того, чтобы разрядить невыносимое напряжение, обязательно должна была произойти война. Корея была для этого удобным местом. Ее преимуществом было то, что она находилась достаточно далеко от Европы и Америки, а это давало гарантию, что белых граждан фактически не будут убивать; ее удаленность обеспечивала и то, что никакое поражение одной из сторон не вызовет использования атомных бомб в западном полушарии для поддержания национального достоинства. Обе стороны подогревали амбиции своих союзников в Корее, русские к тому же убедили северян начать внезапное наступление. Сталин был не из тех, кто хорошо думает о своих товарищах. Если такие товарищи, как Райк, оказались предателями, то это не потому, что ими двигала какая-то идея, а в силу оппортунизма. Сталин чувствовал, что он должен показать, что является хозяином. И он выбрал маленькую слаборазвитую страну в Азии, чтобы поупражнять свои мускулы.

Если операция «Раскол» повлияла на возникновение войны, то и война оказала решающее влияние на судьбу операции. Нападение Северной Кореи 25 июня 1950 года застало правительство США врасплох. Хотя ЦРУ на протяжении некоторого времени докладывало о приведении северокорейских войск в состояние боевой готовности, оно не смогло предупредить об угрозе вторжения через 38-ю параллель. В широком плане та критика, которой немедленно подверглось ЦРУ, была несправедливой, поскольку оно в данном случае натолкнулось на генерала Дугласа Макартура, «подавлявшего» всякого, кто приносил плохие вести.

Но пока генерал Макартур занимал свой высокий пост, было немыслимо, чтобы он стал козлом отпущения. В результате способный и честный руководитель ЦРУ адмирал Хилленкётер был вынужден уйти в отставку, а вместо него был назначен генерал Беделл Смит. Став в октябре 1950 года директором ЦРУ, Смит первым делом поднял доклад об обстановке в Корее, составленный в 1949 году Даллесом и Джексоном и тогда же положенный под сукно президентом Трумэном. Затем он вызвал в Вашингтон обоих главных авторов доклада – Даллеса и Джексона и предложил им представить свои рекомендации. Это был один из самых важных моментов в карьере Даллеса: наконец у него в поле зрения оказалось его будущее наследство. Смит мудро перепоручил все вопросы разведки Даллесу, а сам сосредоточился на крайне необходимой внутренней реорганизации и, что было самым главным, на установлении новых взаимоотношений с Белым домом и Пентагоном, с тем чтобы они прислушивались к тому, что говорит ЦРУ. Даллес и Джексон, глубоко уважавшие Смита, предоставили ему возможность заняться этой важной проблемой, а сами окунулись в практическую работу. Даллес быстро обнаружил, что специалисты ЦРУ серьезно озабочены военной угрозой, но ни президент, ни конгресс до сих пор не хотели прислушаться к их предупреждениям. Руководство штаба НАТО в Европе просто не верило, что ЦРУ вообще способно добыть сколько-нибудь ценную разведывательную информацию. В самом деле, любые разговоры о коммунистической агрессии слишком уж смахивали на типично американские басни на тему «красные под кроватью», чтобы их принимать всерьез. Американское военное командование во главе с председателем Объединенного комитета начальников штабов генералом Омаром Брэдли рассматривало доклад ЦРУ о том, что, по мнению русских, американцы не станут воевать за целостность Европы, не как ценный разведывательный документ, а как прямое оскорбление достоинства американского народа.

Новое руководство ЦРУ немедленно разглядело, что, хотя война в Корее занимает главное место на газетных страницах, основные проблемы по-прежнему связаны с Европой. Оно поняло: Корея является прикрытием для сталинских планов в Европе. Даллес, лишь только он переступил порог ЦРУ, сразу же поднял все дела по операции «Раскол». Крайне сложное международное положение требовало срочного решения, и операция «Раскол», которая после гибели Костова в конце 1949 года отошла на второй план, стала единственным имевшимся в наличии средством, которое ЦРУ могло с выгодой использовать.

Не считая, что операция «Раскол» угрожает рикошетировать по самим американцам, не беспокоясь о том, что до сих пор имеется мало признаков назревания предсказанной им народной революции в восточноевропейских странах, Даллес почти ясно видел, что Сталина можно вынудить отсрочить свои планы вторжения, если убедить его в том, что он не может положиться на своих союзников.

Между тем моральное состояние населения Восточной Европы крайне ухудшилось. Производство продукции уменьшалось. Люди выполняли свои повседневные обязанности в состоянии молчаливого недовольства. Ни одно правительство не пользовалось популярностью. Ни один партийный деятель или министр не мог рассчитывать на народную поддержку. С каждым днем перед Сталиным вставало все больше проблем в деле сохранения единого фронта против «империалистов». И Даллес считал своим долгом способствовать увеличению этих трудностей. Более того, Даллес не сомневался, что однажды произойдет взрыв. Руководимые ЦРУ вашингтонские лоббисты уже готовили почву для того, что впоследствии стало известно как поправка Керстена (поправка к закону о вооруженных силах 1952 г.). На территории Германии должны быть созданы, обучены и размещены специальные части, полностью укомплектованные лицами восточноевропейского происхождения: эти части должны были прийти на помощь повстанческим движениям за «железным занавесом», профессионально оказать поддержку восставшим и помочь восстановить демократию после контрреволюции. В ее скором наступлении Даллес был уверен.

То были жаркие дни. Даже несмотря на то, что атомная война все еще представлялась как реальная возможность, несмотря на то, что вторжение русских в Западную Европу казалось вероятным, такие американцы, как Даллес, по-видимому, прониклись новым чувством уверенности: насколько они могли предвидеть, коммунизм будет отвергнут повсюду, где имеется свободный выбор. Там же, где он существует, он может господствовать лишь при помощи тайной полиции.

Но предстояло сделать еще большее. Россия все еще была способна развязать мировую войну, Сталин все еще был способен навлечь на Европу ядерное опустошение. Борьбу с противником следует вести с еще большей энергией. Поэтому план операции «Раскол» следует теперь пересмотреть и продумать все до мелочей: цели должны быть выбраны более тщательно, задача должна быть определена более четко.

Из всех стран Восточной Европы только Чехословакии удалось избежать сталинской ярости в ее полном объеме. А между тем там уже назревало возмущение. Привыкшее к демократии западного типа, чешское население чувствовало себя неуютно в строгих рамках, установленных коммунистическими хозяевами. Если повернуть внимание Сталина в сторону Чехословакии, то у него не будет времени или охоты заниматься авантюрами в других местах. Стоит вывести чехов на улицы для выступления против коммунистических правителей, как за ними последует вся остальная Восточная Европа.

Обосновавшись в своем новом кабинете в Вашингтоне, Аллен Даллес собрал своих людей и спланировал с ними новый этап операции «Раскол»: цель – Чехословакия. То было возвещение очередной кровавой бани.

ГЛАВА 12. ЦЕЛЬ – ЧЕХОСЛОВАКИЯ

Клемент Готвальд не был старым человеком, хотя и выглядел таким. Он больше не пил спиртного ради того, чтобы облегчить груз своих высоких обязанностей. Сейчас печать отчаяния лежала на его пристрастии к выпивке: как будто от этого зависело, выживет он или нет. Прежде он был искусным политиком, но ныне его политическое лицо было опошлено культом личности, который он воздвиг вокруг себя в качестве защитной стены, прикрывающей его слабости. Из-за того, что он дал себя убедить в том, что будущее Чехословакии зависит от этого культа, он оказался вовлеченным в такое количество мелких преступлений, что потерял способность отличать справедливость от несправедливости. Короче говоря, президент Чехословакии был выеденным яйцом. Он уже давно забыл, что такое сочувствие, понимание и любовь. Вместо этого его заполнил патологический страх за свою собственную судьбу.

Некогда Клемент Готвальд был значительным человеком. Он происходил из крестьянской семьи в Моравии. В 12-летнем возрасте он был послан к родственникам в Вену, где работал учеником плотника. Во время Первой мировой войны был мобилизован в австро-венгерскую армию, дослужился до чина сержанта и воевал против русских на Карпатском фронте. Позднее он вступил во вновь сформированную чешскую армию, а после демобилизации работал на заводе, где стал цеховым мастером и секретарем местной ячейки социал-демократической партии. После раскола этой партии Готвальд стал одним из основателей коммунистической партии. В 1929 году в возрасте 33 лет он был избран генеральным секретарем и сохранял этот пост до своей смерти. Он был также депутатом чешского парламента.

Та Чехословакия, в которой он начинал политическую карьеру, резко отличалась от Чехословакии, которой он стал править. До войны в Чехословакии была парламентская демократия – единственная в Восточной Европе. Чешский народ пользовался свободой слова, свободой печати и всеми гражданскими правами. В Чехословакии никогда не было внутренней социальной напряженности, которая, казалось, существовала повсюду. Крестьяне обрабатывали собственную землю, не были такими скупыми, как повсюду в Европе. Но для всех было очевидно постепенное уничтожение демократического строя. В 1938 году по единому организму нации был нанесен удар мюнхенским соглашением, демократические парламентские государства – Англия и Франция – просто продали Чехословакию Германии. Мало кто из чехов был готом простить это предательство, но только коммунисты имели место, куда можно было уйти, – Советский Союз. Когда Красная Армия освободила во время войны Прагу, значительное большинство чешского народа ждало от России руководства и защиты. Почему они должны были смотреть в сторону Запада, который так цинично продал их фашистам? Какой толк и демократии, если демократические страны так недостойно обошлись с чехами? В результате во время совершенно свободных выборов в 1946 году коммунисты получили 38% голосов и стали самой сильной партией в чешском парламенте.

В том же году Готвальд стал премьер-министром, а в 1948 году он разрушил гордый демократический строй Чехословацкой Республики с помощью бескровного переворота, который превратил эту страну в коммунистическое государство. Он сделал это не для того, чтобы захватить власть (которую он уже имел как премьер-министр), а потому, что он рассматривал как опасную несбыточную мечту тщеславную идею старых демократических политических деятелей, состоявшую в том, что Чехословакия может стать мостом между Востоком и Западом. Чехословакия, как и любая другая страна в Европе, должна избрать, на чьей стороне она будет находиться. В противном случае она превратится, как это было до войны, в промежуточный пункт для захвата одной из великих держав на пути к развязыванию мировой войны. Готвальд избрал сторону России, убежденный в том, что, поступая так, он обеспечивает независимость своей страны. Опыт политического прошлого убедил многих некоммунистов-чехов в необходимости согласиться с ним.

Полный надежд, Клемент Готвальд вступил в должность президента. Он был достаточно умен и опытен, чтобы знать, что Иосиф Сталин будет жадным и требовательным союзником. Но он полагал, что сможет сговориться со Сталиным, и в течение некоторого времени это ему удавалось. Поскольку Готвальд обладал искусством политического маневрирования, операция «Раскол» потерпела здесь неудачу, причем именно в той европейской стране, где ее успех казался предопределенным. Если у Вашингтона были некоторые сомнения в том, что им удастся убедить венгров или поляков восстать, то в отношении чехов у них не было таких сомнений. В условиях, когда на чешской земле не дислоцировались части Красной Армии, гордые своими традициями, привыкшие к западному образу жизни чехи, как полагали, в любой момент после захвата власти коммунистами готовы были восстать и свергнуть правительство, которое большинство из них считало незаконным. Готвальд и его жесткий и способный помощник Рудольф Сланский также это знали и учиняли расправу при малейшем признаке назревавшего восстания. Вся тяжесть того, что Сланский называл «твердым курсом», легла на средний класс. По оценке руководства, средние классы не очень хорошо среагировали на «путч». Многие бежали за границу и активно выступали против чешского правительства там. Были раскрыты случаи передачи государственных секретов западным дипломатам. (Измена потеряла характер преступления, так как многие считали, что само правительство пришло к власти в результате предательского сговора.) Насколько серьезной была обстановка, свидетельствует заявление министра социальных дел, которое он сделал через 3 месяца после государственного переворота, о том, что тысячи людей подверглись «чистке». Эта цифра не включала тех, кто убежал за границу. По данным министра, более 9500 человек были уволены: 5800 человек работали на национализированных и частных предприятиях, 2500 были государственными служащими, остальные 1432 человека перешли на другую работу. Большинство тех, кто потерял в это время работу, составляли мужчины и женщины, отказывавшиеся принять новый коммунистический режим, внезапно пришедший к власти.

В июле 1948 года, через 6 месяцев после переворота, средние классы решили, что с них достаточно, и организовали крупнейшую антикоммунистическую демонстрацию, когда-либо происходившую в какой-либо коммунистической стране.

Любому, кроме чехов, может показаться любопытным, как это произошло. Дело в том, что еще во второй половине XIX века была создана чешская спортивная организация, превратившаяся в обобщенный символ чешского национализма, враждебного старой габсбургской монархии. Эта организация называлась «Соколы», и она скоро стала не только массовой, но в период Первой Республики (1918-1938 гг.) превратилась в националистическое политическое движение, имевшее влияние, далеко выходившее за рамки его формальных целей. Руководители организации в политическом плане обычно занимали правые позиции, а ее члены большей частью принадлежали к среднему классу. До войны коммунисты пытались создать свою соперничающую организацию. Тем не менее «Соколы» настолько прочно укрепились, что даже после «путча» казалось невозможным, чтобы их ежегодный недельный конгресс в Праге не состоялся, как обычно, и чтобы президент республики не стоял бы на трибуне, принимая их парад.

Но этот парад, в котором участвовали около 4000 спортсменов, быстро превратился в крупную антиправительственную демонстрацию. Совершенно неожиданно в руках многих участников парада оказались неизвестно откуда американские, английские и, что особенно знаменательно, югославские флаги. Стали раздаваться возгласы в честь бывшего президента Бенеша и маршала Тито. В знак презрения многие «Соколы», участвовавшие в марше, отвернулись при прохождении трибуны, где стоял Готвальд.

Через 3 месяца «Соколы» организовали еще более впечатляющую демонстрацию, на этот раз на похоронах социал-демократа Бенеша. Только недавнее ознакомление с документами по внутреннему положению Чехословакии показало, насколько значительным было в действительности контрреволюционное движение. «Соколы» решили, что нельзя допускать, чтобы похоронами руководили коммунисты, и буквально тысячи людей попытались проникнуть в Прагу и физически вырвать руководство похоронами у властей. Если бы им это удалось, то искры контрреволюции не были бы погашены.

Но полиции удалось не подпустить демонстрантов, и похороны проходили, как было запланировано.

Через два дня после похорон, 9 сентября, Рудольф Сланский, первый секретарь партии, сказал на заседании президиума Центрального комитета партии:

«…Реакционеры хотели использовать похороны как предлог для провокаций в широком масштабе, чтобы достичь того, чего не сумели добиться в феврале.

Похороны превратились в антиправительственную демонстрацию. Она охватила примерно 100 тысяч человек; несмотря на опубликованные предупреждения, в Прагу прибыло большое число людей. Мы правильно охарактеризовали это дело как попытку путча. Это именно то, во что должны были превратиться похороны. Реакционеры хотели добиться господства на улицах. Были изданы листовки, призывающие людей к открытой борьбе, к занятию министерств, железнодорожных станций, почтовых учреждений и т. д.».

Это было наиболее значительное выступление против власти коммунистов, когда-либо происходившее в Восточной Европе. Оппозиционеры, став жертвами своей собственной и американской пропаганды, полагали, что стоит им только проявить инициативу, как народ стихийно вместе с ними восстанет и сбросит московское иго. Но, как показали послевоенные выборы, средний заводской рабочий являлся верным коммунистам, приученный верить, что все экономические недостатки, так больно бьющие по нему, являются следствием слишком малого, а не слишком большого распространения коммунизма.

Таким образом, контрреволюция потерпела провал, а Сланский извлек соответствующие уроки. «…Рабочие требуют принятия решительных мер против реакционеров, – говорил он. – По моему мнению, наступление на контрреволюцию весьма своевременно. Правительством будет принят закон в защиту республики… Это хорошо, но я рекомендую, чтобы был принят закон об исправительно-трудовых лагерях». Не все на том секретном заседании были согласны со своим первым секретарем, но в последующие месяцы чешский народ на своих плечах все сильнее и больнее ощущал кнут Сланского.

Менее жесткий Готвальд придерживался мнения, что социализм не обязательно означает полицейское государство, политических заключенных и полный набор инсценированных процессов. И он убедил Сланского придерживаться более умеренного курса. Из-за этой первоначально смелой позиции Готвальда Чехословакия смогла избежать тех потрясений, которые вызвала операция «Раскол» в соседних с ней странах.

И все же Даллес и его коллеги продолжали верить в то, что если контрреволюция и возникнет где-нибудь, то это будет в Чехословакии. У большинства членов партийного руководства и правительства Чехословакии отсутствовала та полнейшая беспощадность, которая была характерна для коммунистических лидеров в других странах; и эта слабость (так Даллес характеризовал эту особенность) могла быть использована. Использование в операции Ноэля и Германа Филдов делало Чехословакию еще более естественной целью. Ведь они имели большое число друзей и знакомых в Праге, многие из которых занимали высокое положение в партии и правительстве. Но Даллес просчитался. Именно те традиции, которые он надеялся использовать, придавали чехам волю к сопротивлению. Они не считали Ноэля Филда особо опасной фигурой, и потребовались уговоры генерала Белкина, чтобы они организовали его арест. Они с явным нежеланием передали Ноэля Филда венграм и совсем неохотно разрешили увезти в Будапешт Гезу Павлика и его жену, потребовав их возвращения. Более того, когда Павлик отказался от своих признаний, заявив, что они были вырваны у него венграми под пыткой, чехи были склонны верить ему и обращались с ним настолько хорошо, насколько это позволяли обстоятельства.

Полковник Святло, находясь в Польше, все время занимался чешскими делами. Он лично встретился с главой чешской службы безопасности и потребовал ареста членов «преступной сети Филда». Он убедил президента Польши и секретаря ЦК венгерской партии оказать максимальное давление на явно сопротивляющееся чешское правительство. Но чехи все еще отвергали каждое требование о репрессивных действиях, организовав еще одну комиссию по расследованию, результаты работы которой были еще более туманными, чем предшествующих комиссий. Но сопротивление чехов не могло продолжаться вечно.

3 сентября 1949 г. Ракоши послал президенту Готвальду примечательное письмо:

«Через две недели мы начнем суд над первой группой обвиняемых по делу Райка. Обвинительное заключение будет опубликовано через неделю. В связи с этим мы натолкнулись на следующую трудность: если мы в эту группу включим шпионов, направленных из Англии в Венгрию, то станут известны десятки чешских имен, которые вы тоже знаете. Все эти люди сейчас на свободе, и все эти сведения окажутся неожиданными для чешской общественности. Можно заранее понять, что при подобных обстоятельствах эти люди, названные во время судебного процесса, будут решительно протестовать против того, что было сказано на суде. Это привяжет их к титоистам, которые, безусловно, не пожалеют никаких усилий, чтобы дискредитировать выдвинутые против них обвинения».

В список Ракоши были включены следующие чешские партийные деятели, пользующиеся уважением в международных кругах: Владимир Клементис, министр иностранных дел; Артур Лондон, заместитель министра иностранных дел; Отто Слинг, секретарь партийной организации Словакии; Эуген Лёбль, заместитель министра внешней торговли; Людвиг Рейка, председатель государственной плановой комиссии.

Проигнорировать это письмо означало бы для Готвальда и любого другого занять опасную позицию. Никто в тот момент не верил, что эти люди являются американскими агентами, но сделать вид, что подобные обвинения вообще не существуют, означало бы поставить под вопрос лояльность самого Готвальда и его коллег. Очевидно, надо было что-то предпринять. Некоторые из этих людей (но не самые крупные), поименованные в списке Ракоши, были вызваны для допросов. Но к негодованию поляков и венгров, все они были реабилитированы. К тому времени, когда начался процесс Райка, в Чехословакии в связи с делом Филда находилось в тюрьме лишь 6 человек: из них по меньшей мере трое в течение некоторого времени находились, вероятно, под наблюдением.

Однако в конце концов Готвальд капитулировал, и 16 сентября 1949 года он и секретарь партии Рудольф Сланский официально запросили русских прислать двух советских советников по вопросу безопасности. 23 сентября в Прагу прибыли Лихачев и Макаров. И немедленно обстановка изменилась. Набравшись сведений, содержавшихся в докладе Святло, о том, что примерно 100 человек, связанных с Филдом и арестованных в Польше, дали показания против ответственных чешских деятелей и что центр заговора врагов стран народной демократии следует искать в Праге, эти два советника приступили к выполнению своей задачи.

И вновь Святло постарался раздуть пламя. Он доложил президенту Беруту, что, несмотря на все предупреждения, сделанные им и венгерской службой безопасности, чехи преднамеренно прикрывают врагов партии в своей среде. Тот факт, что они совсем мало или ничего не сделали по этому вопросу, должен означать, что в правительстве Чехословакии имеются достаточно ответственные лица, защищающие шпионов и саботажников от законного возмездия.

В восточноевропейских странах было отмечено также, что чехи все еще в широких масштабах торгуют с Западом. Никто не хотел понять, что чешские министры находились в очень трудном положении. Ведь Чехословакия была самой промышленно развитой страной в блоке, она имела весьма широкие экономические связи с Западом в течение многих лет, и совершенно очевидно, что этого нельзя было сразу изменить, не нанеся тяжелого урона экономике Чехословакии в целом.

Чехи пытались оправдать свои действия, но тем не менее они подверглись тяжелой критике. Назревал вывод об экономическом саботаже с их стороны, чехи делали все возможное для того, чтобы договориться со своими коллегами. На сессии Совета Коминформа, хотя все еще подвергаясь критике, они были удостоены услышать в докладе Анастаса Микояна, что чешские товарищи и теперь понимают необходимость переориентировать свою продукцию для нужд других социалистических стран.

Следствием этой «переориентации» было дальнейшее снижение жизненного уровня населения, что усилило давление на партию и правительство внутри страны. Рудольф Сланский быстро принял меры для того, чтобы отвлечь огонь критики от правительства. Он искал повсюду козла отпущения: «Наш народ имеет большое терпение, – говорил он. – Когда изучаешь некоторые экономические недостатки, то видишь, что за этим стоит враг».

Все это должно было оказать глубокое воздействие на президента Готвальда. Там, где всего лишь несколько месяцев тому назад он был готов оказать сопротивление внешнему давлению, теперь он готов был выслушать любое обвинение, даже самое нелепое. Правда состояла в том, что между маем и декабрем 1949 года состояние его здоровья ухудшилось до такой степени, что он больше не контролировал ход событий или даже не знал, что происходит.

Яркой иллюстрацией несостоятельности Готвальда может служить дело Владимира Клементиса, изысканного и вызывающего симпатии чешского министра иностранных дел, высокоуважаемого в мире, который с самого начала был намечен в операции «Раскол» как легкая цель. Первоначально ставилась задача вызвать инсценированный процесс по его делу, как это было в случае с Райком, и привести его к решению перебежать на Запад. Это дало бы повод для широкой пропагандистской шумихи в пользу Запада и навлекло бы тяжелые подозрения на всех его сотрудников и друзей.

Кроме того, из этой истории можно было бы извлечь дополнительные выгоды. Клементис был словаком, а к тому времени были уже признаки, что словацкий народ проявляет все больше недовольства по мере того, как в стране назревает один кризис за другим. В результате раздражения, вызываемого господством чехов в Праге, словацкий национализм вновь стал усиливаться и многие словаки смотрели на Клементиса как на своего лидера. Если бы Даллесу удалось вызвать непоправимый раскол между чехами и словаками, то ничто не могло бы послужить лучше делу западных демократий. Поэтому Клементис стал следующей жертвой.

Но до того как заняться Клементисом, следовало убрать с дороги Отто Слинга – секретаря областной партийной организации Словакии. Он вступил в партию в возрасте 22 лет, участвовал в гражданской войне в Испании, а годы Второй мировой войны провел как эмигрант в Англии. Грубый сталинист, любивший организовывать свои местные инсценированные процессы и считавший тюрьму идеальным местом для своих критиков, он быстро прибрал власть к своим рукам. Его считали будущим первым секретарем партии (соперник для Сланского) и когда-нибудь даже президентом. В то же время он был безжалостным местным правителем, добивавшимся увеличения продукции внутри своей вотчины.

Он отличался нетерпеливым характером и не был склонен слушать кого бы то ни было, из-за чего допустил много ошибок и нажил много врагов. Многие считали его слишком непреклонным. В то же время его критиковали за то, что он не смог добиться назначения довоенных коммунистов на высокие посты, и за «нетвердость в использовании советского опыта». По иронии судьбы служба безопасности решила использовать против Слинга именно то, что она сама широко использовала в Праге: его обвинили в незаконных арестах, допросах и организации последующих процессов над членами партии. Был создан ряд комиссий, чтобы определить вину Слинга в использовании диктаторских методов и организации незаконных преследований старых членов партии. Однако на этот раз политики перехитрили службу безопасности: они не очень желали принести своего коллегу в жертву на основе обвинений, которые потом могут быть использованы против них самих.

Слинг едва спасся. Была создана специальная комиссия для изучения так называемого Брноского дела. Хотя комиссия представила для обсуждения в ЦК проект резолюции «Об ошибках в кадровой политике Брноского областного комитета партии», она не предложил никаких дисциплинарных мер, подтвердив таким образом правильность курса Слинга. Это было тяжелым ударом, потому что без Слинга невозможно было начать дело против Клементиса: ведь никто в Чехословакии не поверит тому, что Клементис является руководителем словацкого антигосударственного центра, если Слинг также не будет привлечен по этому делу.

Однако новый советский советник по вопросам безопасности Владимир Боярский дал ответ на этот вопрос и раздавил как Слинга, так и Клементиса. Благодаря ему было «открыто» письмо, написанное Слингом одному офицеру чешской разведки еще до войны. Это было простое послание офицеру разведки по имени Эмануэль Воска от 17 апреля 1939 года. В нем предлагалась помощь неопределенного характера. Будучи присоединено к другим обвинениям, выдвинутым против Слинга, оно стало единственным свидетельством, придающим определенную окраску его деятельности в прошлом.

Если прежде его поведение казалось ошибочным, то теперь могло рассматриваться, как предательское.

Боярский потребовал немедленные действий. Президент Готвальд доложил об этом деле президиуму ЦК, и 6 октября Слинг был арестован. Некоторые авторы, такие, как, например, Артур Лондон, в книге «На судебном процессе» заявляют, что Слинг был арестован в ноябре. Однако я считаю, что он был арестован 6 октября и что его арест держался некоторое время в тайне. Даже в чешских официальных документах нет указаний относительно точной даты его ареста. Слинг подвергался самым ужасным пыткам и сознался в шпионаже. 10-11 ноября областной партийный комитет исключил Слинга из партии, охарактеризовав его, по предложению самого президента Готвальда, как «вражеского агента».

В ночь на 11 ноября началась крупная облава. По всей области хватали друзей и сотрудников Слинга и бросали их в тюрьму, обвиняя в том, что получило название «слингизма», Всюду, где побывал Слинг, власти теперь находили врагов партии. Ни одному общественному сектору не удалось остаться в стороне, даже службе безопасности. Были арестованы руководящие военные деятели, такие, как генерал Буландер – начальник военного кабинета президента республики, и генерал Зденек Новак, командующий третьим военным округом. Но и это не удовлетворило Боярского. Он заявил, что у Слинга все еще имеются защитники, занимающие высшие партийные посты. И тогда началась самая главная чистка.

Все это сопровождалось широчайшей пропагандистской кампанией, когда-либо организованной в мирное время государством против одного из своих граждан. Ежедневные газеты по всей Чехословакии посвящали исключительно много места сообщениям и о разоблачении Слинга и его преступной клики. Каждому взрослому гражданину республики был послан экземпляр брошюры с речью президента Готвальда, в которой разоблачались Слинг и вся его деятельность.

Тем временем ЦРУ проводило работу по делу Клементиса. В октябре 1949 года Клементис присутствовал на сессии Генеральной Ассамблеи ООН в Нью-Йорке. Немедленно он подвергся атаке по двум направлениям, целью которой было убедить его просить о политическом убежище. Эта атака направлялась ЦРУ – по каналам Государственного департамента и Интеллидженс сервис – по каналам Форин Оффиса. Высокие чиновники заявляли журналистам, что Клементис является одним из независимо мыслящих политических деятелей Восточной Европы: он борется против усиливающегося сталинского давления на Чехословакию; он выступает против людей типа Готвальда. Беседы Клементиса с западными политическими деятелями таким образом искажались, когда о них сообщалось журналистам, чтобы представить его как злобного антисоветчика.

Глубоко встревоженный происходящим, Клементис был вынужден почти ежедневно звонить по телефону Готвальду, чтобы опровергнуть очередное заявление по его адресу и извиниться за то необычное впечатление, которое он, видимо, производил.

Затем наступил второй этап заговора. На этот раз в одной швейцарской газете появилась статья, в которой заявлялось, что Клементис будет арестован сразу же после возвращения в Прагу. Готвальд, который в действительности не имел намерения сделать что-либо подобное, в свою очередь позвонил Клементису, отрицая то, что было написано в этой статье. В знак своего доверия к Клементису Готвальд направил в Нью-Йорк его жену Людмилу с личным письмом, в котором заверял своего большого и доброго друга в полнейшем уважении и поддержке. Присутствие Людмилы Клементис в Нью-Йорке побудило ЦРУ установить непосредственный контакт с Клементисом, но он, будучи фактически ни в чем не виновным, отверг предложение о переходе на Запад и возвратился в Прагу.

Готвальд не имел представления о том, насколько далеко зашло дело против Клементиса, до тех пор, пока этот словацкий деятель не был впервые обличен Ракоши как участник заговора Филда. Но сам Клементис узнал об этом сразу же по прибытии в Прагу.

13 марта 1950 года он был вызван в президентский дворец в Градчанах и снят со своего поста Готвальдом. Через 10 месяцев, в конце января 1951 года, он был арестован.

К тому времени словацкое дело разрослось по всей стране, как вирусная эпидемия. Немыслимое число – 169 тысяч членов Коммунистической партии Чехословакии, или 10 процентов всех ее членов, были уже арестованы. Это была одна из самых крупных политических чисток за все время. Из этих 169 тысяч значительно больше половины были словаками, которых обвиняли в новом преступлении: в словацком буржуазном национализме. В это же время пришло сообщение Йозефа Святло о том, что Мария Швермова была названа Германом Филдом как одна из его связей, после чего ее посадили в тюрьму. Это вызвало в Словакии еще больший шок, чем арест Слинга. Ведь Швермова была вдовой любимого национального героя Яна Шверма, убитого во время словацкого восстания: она являлась сестрой Карела Шваба – заместителя министра внутренних дел и главы службы безопасности. Вот насколько далеко зашло дело. 28 января 1951 года, примерно в то же время, что и Клементис, был арестован Артур Лондон. Слинг героически сопротивлялся, но в конце концов он признался во всем. После нескольких месяцев в тюрьме он был слишком сломлен, чтобы продолжать сопротивление. Он скомпрометировал почти всех, но главным образом Лондона и Клементиса. Вся страна начала деградировать под прессом этих политических преследований. В феврале 1951 года были вновь введены продовольственные карточки на хлеб, кондитерские изделия и муку, а цены на эти товары были повышены. Цены на промышленные товары достигли огромных размеров. Самый обычный радиоприемник стоил 15 тысяч крон, а средняя заработная плата составляла 5 тысяч крон в месяц. В конце ноября был отменен старый обычай выдавать к Рождеству премии, а продуктовые нормы вновь были сокращены.

Руководство совершенно очевидно рассчитывало на то, что разоблачения Слинга, Швермовой и Клементиса несколько отвлекут внимание от вызывающих раздражение экономических недостатков. Но это оправдалось лишь в отношении действительно преданных партийных работников.

Летом 1951 года обстановка в стране стала взрывоопасной. Почти всюду, даже в Праге, вспыхивали забастовки. Прекратили работу крупные заводы в Брно, и тысячи рабочих вышли на улицы на демонстрацию. Делегации из различных районов страны стекались в Прагу и резко выступали на общественных и партийных собраниях. В конце концов в протестах стали участвовать даже районные партийные работники, а в состав делегаций, направляемых в Прагу, входили секретари районных парторганизаций и члены местных президиумов.

Создалась революционная ситуация, в точности соответствовавшая тому, что было запланировано операцией «Раскол». Но сейчас она развивалась самостоятельно, не было никакой нужды в агентах-провокаторах. В Нюрнберге, в Германии, были подняты по тревоге свободные чешские силы, входившие в состав Интернациональной бригады – детища американской армии. Они должны были оказать помощь стихийному восстанию в Чехословакии, которое ожидалось каждую минуту, но все еще не начиналось.

Оно было так близко, что казалось: еще один толчок, еще один удар, и весь политический и государственный строй в Чехословакии развалится. Операция «Раскол» потеряла всякий интерес к ныне арестованному Владимиру Клементису. Аллен Даллес был накануне своего самого большого улова.

ГЛАВА 13. ВЕЛИКИЙ СОКРУШИТЕЛЬ

Рудольф Сланский был вторым человеком в Чехословакии после Готвальда к 1950 году, по мере того как Готвальд все больше замыкался в себе. Сланский, в сущности, стал руководить партией и страной. Власть не была тяжелым бременем для него, и хотя он держался несколько в тени, его всегда уважали и часто боялись. Он, несомненно, был сталинистом, и его действия совпадали с его словами: оппозицию надлежало уничтожить, выкорчевать и истребить, пусть лучше страдают 10 невинных жертв, чем один виновный останется на свободе.

Для Аллена Даллеса и ЦРУ Рудольф Сланский был единственным человеком, способным удержать Чехословакию в коммунистическом блоке. Только он способен был сдержать назревавший бунт. Сланский должен уйти. Его необходимо убрать при помощи тех же самых методов, которые Даллес так беспощадно использовал против других людей.

Сын богатого купца, крепкого телосложения, рыжий, с нависающими бровями, Сланский производил внушительное впечатление. С юных лет он участвовал в коммунистическом движении. Хотя коммунистическая партия находилась в Чехословакии на легальном положении, у нее постоянно были конфликты с полицией из-за подстрекания к забастовкам и разжигания недовольства.

Сланский легко мог занять видное и почетное положение одного из руководителей партии, но он предпочел более опасную и гораздо менее спокойную судьбу партийного активиста в низах. В 1936 году, спасаясь от полиции, он был вынужден покинуть страну и уехал в Советский Союз. Там во время войны Сланский снова показал, что у него нет недостатка в храбрости. В качестве одного из лидеров партии он мог играть в Москве важную роль, но он предпочел выброситься на парашюте на территорию Словакии, присоединился к словацким партизанам и воевал со словацкими партизанами против немцев. По масштабам Второй мировой войны эта борьба не была большой, но она ничуть не менее героическая, чем любая другая.

Те, кто хорошо знал Сланского, говорили, что в молодости он был общительным и веселым товарищем, но после того, как во время войны в Москве был таинственным образом похищен младший из его детей, Сланский совершенно изменился, стал замкнутым, жестким, грубым.

Но те, кому досталось от него после войны, вряд ли могли сделать скидку на это. Они видели в нем только душителя нации, человека, лишенного человечности или жалости. И американцы не сомневались в том, что Сланский заслуживает именно ту участь, которую они для него готовили.

Для любой хорошей тайной операции нужна удача, и эта удача сопутствовала Аллену Даллесу. Генералу Гелену удалось в свое время ввести немецкого агента, чешского Святло, в высшие сферы чешской службы безопасности. Хотя имя этого агента пока остается неизвестным, нет сомнения в том, что он действительно существовал. Он занимал настолько ответственное положение, что на одном из этапов операции даже преднамеренно игнорировал прямые указания Сталина.

Подарком для Даллеса явилось и то, что чешские «филдисты» упомянули имя Рудольфа Сланского на начальной стадии следствия. В конце концов именно Сланский назначил их на посты и отдавал им приказания. Многие из арестованных ссылались на указания Сланского, а также президента Готвальда, чтобы доказать беспочвенность выдвинутых против них обвинений, и полагали, что их невиновность будет восстановлена, если доказать, что проводившаяся ими линия, взятая ныне под подозрение, соответствовала указаниям Сланского.

До середины лета 1951 года правительство стремилось задержать начало показательного процесса с Отто Слингом (чешским Райком) в качестве главного обвиняемого. В феврале 1951 года служба безопасности предоставила ЦК полный доклад о Слинге и его преступлениях. «Жестокий и циничный шпион и убийца», «преступное чудовище», «подлый ренегат» и «злобный авантюрист» – так в докладе говорилось о Слинге. Он планировал убийство Готвальда и Сланского и захват власти. Но поскольку имя Рудольфа Сланского все больше и больше упоминалось в протоколах допросов Слинга и других арестованных, служба безопасности начала проявлять большой интерес к прошлому своего генерального секретаря. Слинг понимал, что если ему удастся отвлечь от себя внимание, то он сумеет спастись. И он стал преднамеренно обвинять Сланского. Сам президент Готвальд, узнав, какой оборот приняли допросы обвиняемых, запретил следователям упоминать имя Сланского. Но это не остановило службу безопасности.

Именно в этот момент вмешалась операция «Раскол». Два ответственных сотрудника службы безопасности майор Смола и Владимир Кагутек сообща решили, что информация, которой они располагают, является слишком важной, чтобы ее игнорировать. Поэтому ее следует довести до сведения соответствующих инстанций. И в июне 1951 года они убедили товарищей по работе направить материалы допросов не президенту Готвальду и даже не советским советникам, а прямо русскому послу в Праге. Это был акт неслыханной нелояльности по отношению к суверенному государству Чехословакия. Это было также прямым приглашением Сталину вмешаться в дело. Когда чешские партийные лидеры узнали об этом, они пришли в ярость, и по меньшей мере один из работников службы безопасности, который ходил в посольство, был арестован. Но дело было сделано.

Итак, давление продолжалось. Тщательно отредактированный советскими советниками доклад о разоблачении органами безопасности «еврейского буржуазного национализма», обвиняющий Сланского и Бедржиха Геминдера, заведующего международным отделом ЦК, был направлен президенту Готвальду и министру национальной безопасности Ладиславу Коприве. Под давлением Копривы Готвальд дал согласие разрешить расследование по этому вопросу с целью выяснения фактов. Но он не снял своего прежнего запрета относительно прямых вопросов о Рудольфе Сланском. Другими словами, если арестованные говорили о Сланском, то их показания могли быть зафиксированы; но спрашивать их о Сланском запрещалось. С учетом того, что происходило в то время в тюрьмах Чехословакии, это указание было бесполезным.

В июле вмешался Сталин. Советский посол в Праге верноподданнически уведомил Сталина об имеющихся подозрениях относительно Сланского. Может быть, начав подозревать, что эти показательные процессы спровоцированы американской разведкой, Сталин в 20-х числах июля направил Готвальду шифрованную депешу: «Мы получили компрометирующий материал на тов. Сланского и Геминдера, – писал он. – Мы считаем, что этот материал недостаточен для того, чтобы выдвигать против них обвинение. Отсюда следует, что в Праге недостаточно серьезно отнеслись к этой работе, и поэтому мы решили отозвать Боярского (главного советского советника) в Москву».

Готвальд в тот же день ответил на это послание: «Я совершенно с Вами согласен, что на основании имеющегося материала невозможно обвинить упомянутых в нем товарищей, а еще меньше – сделать какие-то выводы. Этот материал вдвойне сомнителен, поскольку заявления исходят от осужденных преступников. Таково было мое впечатление, как только я узнал об этом деле».

Сталин пригласил Готвальда в Москву для немедленного совещания. Но чешский президент извинился, сославшись на плохое здоровье, и направил в Москву доверенного помощника – заместителя премьер-министра Алексея Чепичку. Данный вопрос подвергся всестороннему обсуждению на заседании советского политбюро в полном составе 23 июля. Чепичка рассказал, как развивалось следствие, каким образом на нем всплыли имена Сланского и Геминдера.

Сталин снова стал защищать их. «Это, возможно, провокация со стороны врага», – сказал он и привел примеры, как «честные члены партии были ложно обвинены арестованными. Чтобы не допустить использования результатов работы следственных органов врагом в своих интересах, необходимо, чтобы эти органы находились под постоянным и строгим контролем; это нужно и для того, чтобы предотвратить распространение настроений недоверия по отношению к руководящим деятелям». Вспышка интуиции позволила ему проникнуть в замысел операции «Раскол», но он все еще не понимал, что такая операция существует. Он отослал Чепичку обратно с письмом к Готвальду: «Мы полагаем, как и раньше, что заявления осужденных лиц, не подтвержденные доказательствами, не могут служить основой для обвинений работников, хорошо известных партии своей положительной работой. Поэтому Вы правы, что проявляете осторожность и не доверяете опытным преступникам в том, что касается товарищей Сланского и Геминдера».

Но Сланский не получил полной реабилитации. Сталин порекомендовал снять Сланского с поста генерального секретаря, потому что тот допустил ошибки, предоставив высокие посты «враждебным элементам». И снова Сталин был прав: Сланский стал слишком деспотичным генеральным секретарем; и, безусловно, с партийной точки зрения многие из назначений, сделанных им вопреки советам других, были ошибочными. В партии, как и в правительстве, не все обстояло гладко, и Сланский в большой мере нес за это ответственность. Готвальд немедленно согласился с «организационными мерами, которые Вы рекомендуете по делу тов. Сланского… Мы намерены дать ему пост в правительстве».

Интересно, что Готвальд изменил своему истинному мнению, выраженному в проекте ответа, который никогда не был отослан Сталину. В этом проекте он полностью был на стороне Сланского и критиковал самого себя. Данный факт показывает, что Готвальд был слаб и нерешителен. Сланский являлся его ближайшим другом внутри партийной иерархии. И тем не менее, когда надо было об этом написать самому Сталину, Готвальд предпочел не выступить в защиту друга.

Через несколько дней вся Чехословакия отмечала 50-летие Сланского. В газетах печатались статьи и письма, восхваляющие его. За заслуги в строительстве социализма он был награжден высшей чехословацкой наградой – орденом Клемента Готвальда. Но самым главным (хотя он об этом не знал) было то, что министр внутренних дел дал директиву следственным органам, в которой, ссылаясь на Сталина и Готвальда, запрещал задавать какие-либо прямые вопросы относительно Сланского.

В сентябре 1951 года Сланский лишился своего могущественного положения как секретаря партии; он все еще оставался членом политбюро и заместителем премьер-министра. ЦК партии, удовлетворенный самокритичностью Сланского, отмечал, что он «признал свои ошибки с большевистской искренностью».

(Любопытная переписка между Сталиным и Готвальдом опубликована в книге «Чешские политические процессы 1950-1954 гг.». Лондон. Макдональд. В этой книге Иржи Пеликаном представлена версия доклада о процессах, составленного в 1968 году чешской правительственной комиссией. Этот доклад был уничтожен до того, как мог быть опубликован в Праге.) Интересно, что известие о смещении Сланского было встречено с удовлетворением по всей стране. Те, кто был настроен враждебно к партии и страшился, по понятным причинам, Сланского, полагали, что увольнение самого главного сторонника твердой линии должно означать ослабление всей той машины террора, которую он создал. Члены партии, у которых он никогда не пользовался особой популярностью, также горячо одобряли принятое решение. Даже самым фанатичным из них было ясно, что коммунистическое правительство отнюдь не оказалось тем благом, на которое они рассчитывали. Экономику сотрясал один кризис за другим. Средний рабочий был настроен враждебно. Теперь, когда высшее руководство признало, что были допущены ошибки, и сняло с занимаемого поста человека, ответственного за них, страна вздохнула с надеждой, а престиж Готвальда вырос еще больше. Каждый знал, что Сланский был его другом и ближайшим соратником. Но дружба не может помешать решениям, принимаемым честным правительством.

По оценке Даллеса, вмешательство Сталина не было характерным, к тому же оно натолкнулось на операцию, развивавшуюся успешно. Оно не могло остановить хода операции, поскольку сотрудники службы безопасности, вовлеченные в нее, в первую очередь западногерманский агент, игнорировали приказ и продолжали допрашивать своих арестованных о Сланском.

В августе, за месяц до смещения Сланского, эти люди решили, что у них есть достаточно доказательств против Сланского, оправдывающих их неподчинение приказам. Они вырвали у Карела Шваба, бывшего главы службы безопасности и заместителя министра внутренних дел, уже находившегося в тюрьме несколько месяцев, заявление, разоблачающее Сланского в шпионаже. Президент Готвальд отнесся к этому докладу с полной серьезностью и отказался от своих возражений против постановки на следствии прямых вопросов относительно Сланского.

Если первоначально надежды Даллеса усилились, то затем наступило разочарование, когда было объявлено о реорганизации чешского правительства и стало ясно, что Сланский все еще сохраняет сильные позиции в руководстве. Очевидно, что операция «Раскол» не сработала, как это было рассчитано и в Польше. Правда, Гомулка был арестован Святло в августе 1951 года, однако не было никаких гарантий, что его когда-нибудь отдадут под суд. Но он, по крайней мере, сидел в тюрьме. В Чехословакии же результаты операции казались катастрофическими. Из-за того, что компрометирующие данные на Сланского были доведены до русского посольства, операция лишь разбудила в сознании Сталина подозрение, что он является жертвой мистификации. Хотя Сланский и был унижен, его смещение скорее усилило, чем ослабило позиции партии в Чехословакии. Оказалось, что Сталин не намерен сразу же осудить Сланского, и было сомнительно, смогут ли новые доказательства убедить его изменить свое мнение. Готвальд был теперь достаточно слабым, чтобы уступить малейшему давлению со стороны своей службы безопасности. Он пожертвовал своим другом, но он вряд ли был способен травить его, взять на себя инициативу и убедить Сталина, что со Сланским будет покончено.

Операция «Раскол» так успешно действовала в прошлом, потому что простое обвинение оказывалось достаточным, чтобы уничтожить людей, относительно которых существовали политические сомнения. В Чехословакии работники службы безопасности утверждали, что Сланский был главой заговора с целью совершения государственного переворота. Политические же руководители считали, что Слинг возглавлял заговор с целью убийства Сланского.

Нет никаких сомнений, что определенную роль в аресте Сланского сыграло то обстоятельство, что он был евреем.

Сионизм по воле Сталина неожиданно превратился в такой же тяжкий грех, как титоизм, а еврей, занимающий высокий пост, будучи однажды назван сионистом, немедленно брался под подозрение. Чешские евреи были особенно уязвимы. Коммунистический блок первоначально поддержал создание Государства Израиль, но по мере увеличения в Израиле американского влияния эта позиция должна была измениться. Однако Чехословакия поддерживала израильтян гораздо более открыто, чем любая другая страна внутри блока – в политическом, военном и экономическом отношениях; она, возможно, с некоторым запозданием уяснила поворот Кремля в этом вопросе. Борьба против европейского (публикатор: так у переводчика) буржуазного национализма и сионизма уже получила довольно уродливое отражение внутри Рузинской тюрьмы. В своей книге «На судебном процессе» Артур Лондон описывает, как майор Смола схватил его за горло, крича при этом: «Мы избавимся от вашей отвратительной расы! Вы все одинаковые. Гитлер не во всем был прав. Но он уничтожал евреев, и в этом он был прав. Слишком много вас избежало газовой камеры. Мы закончим то, что он начал. Мы похороним тебя и вашу отвратительную расу на глубине 10 ярдов».

В конце сентября, через две недели после назначения Сланского заместителем премьер-министра, Аллен Даллес решил, что надо предпринять решительные шаги, чтобы спасти операцию. План был готов и начал осуществляться в ноябре.

С тех пор, как на начальной стадии операции «Раскол» Филды были представлены как американские агенты, ЦРУ больше не прибегало к «прямым действиям», иначе говоря, не подбрасывало обличающих свидетельств органам безопасности стран Восточной Европы. Но теперь, когда Даллес прочно закрепился в ЦРУ, борясь за самый высокий пост (Даллес стал директором ЦРУ 7.01.1953 г.), было решено, что Рудольф Сланский должен стать объектом прямой атаки. Многие детали этой атаки все еще остаются неясными, кроме того, что ее главной задачей должна быть полная политическая и моральная дискредитация одного из самых значительных деятелей Восточной Европы.

Эта операция, подобно лучшим разведывательным операциям, началась с распространения слухов. В начале ноября 1951 года до чешских эмигрантов, находившихся в Германии, дошли слухи о том, что Рудольф Сланский, потрясенный понижением в должности, поговаривает о переходе на Запад. Немногие поверили, но тем не менее об этой пикантной новости стоило поговорить, они давала повод еще для одной дискуссии на тему о положении и Чехословакии.

4 ноябри некто Отто Хауптер (вымышленное имя), которого русские считали своим агентом в чешском отделе ЦРУ в Мюнхене, сообщил им, что все уже почти готово для переброски на Запад. Хауптер, чешский еврей, два года тому назад был арестован и Праге за шпионаж. Он был крупным американским агентом и, но по-видимому, согласился работать на русских в обмен на сохранение своей жизни и жизни своей семьи. Убежденные в том, что он будет с ними сотрудничать, русские выпустили Хауптера (дело было поставлено так, как будто он совершил побег) и разрешили ему вернуться в Мюнхен к американцам. Но как только он вернулся, он рассказал все своему начальству, которое решило использовать его против русских.

9 ноября 1951 года ему «удалось» передать русским сообщение о планах ЦРУ по переброске Рудольфа Сланского на Запад. Русские, конечно, немедленно передали донесение Сталину. Хауптер сообщил русским, что он лично несет ответственность за Сланского и за всю операцию, при осуществлении которой он должен был использовать свою старую агентурную сеть; в ночь ни 9 ноября через границу будет переброшен курьер с письмом с указаниями по операции.

Сталин действовал быстро, и 11 ноября в Прагу приехал его личный представитель – Анастас Микоян. Он сообщил Готвальду, что Сталин настаивает на немедленном аресте Сланского, поскольку последний вот-вот перебежит на Запад. На этот раз Готвальд стал возражать. Он стол уверять Микояна, что давно знает Сланского и уверен в том, что Сланский, что бы он ни сделал, к врагу не перебежит. Микоян, вернувшись в советское посольство, поговорил по телефону со Сталиным и сообщил ему точку зрения Готвальда. Казалось, что даже он с неохотой допускает мысль, что Сланский действительно является предателем. Микоян вернулся к Готвальду, у которого находился Алексей Чепичка, заместитель премьер-министра, и сказал, что единственной причиной, по которой Сталин требовал ареста Сланского, было то, что до него дошел слух о возможном побеге Сланского из Чехословакии. Готвальд согласился с тем, что у Сталина, конечно, имелись «серьезные причины», чтобы поверить этому, однако заявил, что потребуются доказательства.

Тем временем Хауптер направил несколько писем в Чехословакию, адресованных его знакомой Даниэле Канковской. В них он, в частности, назначил ей свидание на следующей неделе. Как и было рассчитано, письма были перлюстрированы. Они дошли до Канковской 14 ноября. К счастью, ее что-то встревожило, и она уничтожила письма. Вновь над операцией «Раскол» нависла опасность: русские рассчитывали найти письма у Канковской и не перехватили их; операция вновь могла сорваться. Но они были умнее.

Уже 9 ноября чехи перехватили следующую передачу радиостанции «Свободная Европа»: «Честон говорит, что обнаруживаются плохие вещи». В момент, когда письма были в руках русских и чешских офицеров службы безопасности, это послание получило определенный смысл. Дело в том, что в письмах, своеобразно адресованных «Великому сокрушителю», Сланскому напоминалось о судьбе Гомулки в Польше, предлагалась его безопасная переброска через границу и гарантировалась работа на Западе (правда, далекая от политики); сообщалось, что находящиеся в Чехословакии люди окажут помощь, а также о том, что через радиостанцию «Свободная Европа» будут переданы зашифрованные послания от «Честона». Первое послание было уже передано 9 ноября, следующие намечалось передать 17 ноября, 24 ноября и 1 декабря. Мюнхен к этому времени был переполнен слухами, которые добросовестно докладывались в Москву. Чтобы придать этим слухам большую силу, на американском аэродроме был разыгран любопытный спектакль: каждую ночь туда доставлялись известные чешские эмигранты, ожидавшие прибытия «важного лица». Ночь за ночью они стояли вместе с группой высших американских офицеров в конце взлетной полосы, причем им не говорили, кто именно это «важное лицо». Но они, конечно, догадывались: Рудольф Сланский. Хотя их очень просили не распространяться о бесполезных ночных бдениях, новость быстро распространилась. Об этом позаботился Чарльз Катек – глава службы ЦРУ в Мюнхене и бывший американский военный атташе в Праге. С этого момента в Москве и в Праге не было больше сомнений относительно того, что следует предпринять.

И вот 23 ноября 1951 года президент Готвальд вызвал к себе премьер-министра Запотоцкого, министра национальной безопасности Коприву и советского советника по вопросам безопасности Алексея Бесчастнова. Готвальд мрачно сообщил им новые доказательства, полученные по делу Рудольфа Сланского, и приказал арестовать его в ту же ночь. Запотоцкий побагровел. «Сланский сегодня вечером обедает у меня, – сказал он, явно взволнованный. – Мне надо теперь отменить приглашение».

Бесчастнов воспротивился этому: «Есть доказательства, что он может постараться покинуть страну. Поэтому все должно происходить как обычно, чтобы не вызвать у него подозрений». Впрочем, он оказал услугу Рудольфу Сланскому. «Великому сокрушителю» было разрешено в последний раз отведать великолепных кушаний, соответствовавших его высокому рангу и положению.

ГЛАВА 14. МЕШОК, ПОЛНЫЙ ПЕПЛА

Вечер был приятным и даже сердечным. Хозяином был премьер-министр Чехословакии Антонин Запотоцкий. Главными гостями – группа советских экономических советников, возвращающаяся на следующий день в Москву после командировки в Чехословакию. На вилле премьер-министра собралось немного гостей. Все это была избранная публика: премьер-министр с женой; Анатолий Лаврентьев – новый советский посол; Вильям Широкий, министр иностранных дел; Густав Климент, министр тяжелой промышленности; Яромир Коланский, председатель Госплана, и его жена; и, наконец, заместитель премьер-министра Рудольф Сланский и его жена Йозефа.

Все происходило 23 ноября 1951 года, в день рождения Клемента Готвальда. И собравшиеся выпили за его здоровье, а также за здоровье Иосифа Сталина. Сланским, которые, как обычно, приехали поздравить президента, сказали, что он очень болен и никого не принимает. И они передали для него картину, на которой была изображена его родная деревня.

После полуночи Йозефа Сланская, беспокоившаяся за здоровье мужа – у того была больная печень, предложила разойтись по домам. Жена премьер-министра вызвала по телефону машину, и Сланские, тепло распрощавшись, уехали.

Их вилла, когда подъехали к ней, была погружена в полную темноту. Г-жа Сланская споткнулась, и Рудольф сердито велел охранникам выяснить, что случилось со светом. Он открыл входную дверь, вошел в темный холл, и свет мгновенно зажегся. Кто-то схватил г-жу Сланскую за руку, вывернув ее за спину. Рудольфа Сланского крепко держали у дверей кухни двое мужчин. Несколько человек, вооруженных пистолетами-автоматами, стояли вдоль стен, готовые стрелять, если кто-нибудь попытается бежать. Йозефа закричала (это был «нечеловеческий вопль», как писала она впоследствии в своей книге «О моем муже»). Кто-то зажал ей рот, чтобы заставить замолчать. Ее увезли в покинутый домик в лесу близ Праги; там к ней присоединился 16-летний сын Руди. Дочь Мария была отправлена в детский дом. Рудольфа Сланского поместили в Рузинскую тюрьму.

Человек, всего несколько месяцев тому назад бывший вторым лицом в Чехословакии после Готвальда, которому тот сказал на его 50-летии три месяца назад: «…Вся наша партия, весь наш трудовой народ, поздравляет Вас как своего преданного сына и бойца, полного любви к трудящемуся классу, к Советскому Союзу, великому Сталину», – был обвинен в предательстве и шпионаже.

Его посадили на цепь, как собаку, надели смирительную рубашку и били. Допросы продолжались круглые сутки. В течение месяца Сланский признавал только некоторые политические ошибки, за которые он уже подверг себя самого критике на заседании ЦК в сентябре.

Он написал письмо в президиум ЦК партии: «Я знаю, что мой арест безусловно вызван серьезными причинами, – правда, мне неизвестными. Но в том, что касается подозрений относительно меня, что я совершил какие-то преступления против партии, то они, очевидно, вызваны ужасной ошибкой. Никогда в моей жизни я не предавал партию и не наносил ей сознательно вреда. Я никогда не шел на сделки с врагом.

Я хотел бы просить вас об одной милости: не осуждать меня заранее как врага. Я не враг. Я твердо уверен, что вы убедитесь в несостоятельности выдвинутых против меня обвинений».

Но скоро ему стало ясно, что его надежды оказались тщетными.

Он больше не мог сопротивляться. Несколько раз ему причиняли такие страдания, что Сланский был не в состоянии вынести их, терял сознание на несколько часов. Однажды, задумав покончить с собой, он попросился у следователя в туалет. Следователь покинул на мгновение помещение, чтобы вызвать охрану. Сланский подскочил к двери и запер ее. Обезумев, он напрасно искал пистолет следователя, а затем попытался повеситься на оконной раме. Когда взломали дверь, Сланский был без сознания, ему сделали инъекцию и искусственное дыхание. Врач, который спас его тогда, позже был награжден.

Допросы продолжались до самого лета. По всей стране сотни людей, занимавших различное положение, были арестованы лишь за то, что знали Сланского или назначены им на свои посты. Всех их заставили дать новые компрометирующие Сланского показания, которые приобщались к разросшемуся делу.

Началась подготовка к судебному процессу. Но в тюрьме оказалось так много народа, что было трудно решить, кто должен предстать перед судом вместе со Сланским. После того, как актеры были отобраны, сотрудники службы безопасности стали разучивать с ними роли. И те выучили их наизусть. Судьи, прокуроры и защитники также выучили свои роли в том спектакле. Ничто не было пущено на самотек. Сотрудников органов безопасности, помнивших о процессе Костова, преследовал страх перед возможностью отказа кого-либо из обвиняемых от показаний на суде. Была проведена генеральная репетиция – судьи, прокуроры, защитники и обвиняемые разыграли предназначенные для них роли. Все записали на магнитофонную пленку. Была разработана система сигналов между председателем суда и представителем службы безопасности, который должен был сигнализировать председателю, как только кто-либо из обвиняемых собьется с текста. При подобных сигналах председатель должен немедленно объявлять перерыв.

Внутри руководящей верхушки ни у кого не оставалось сомнений, что этот процесс является не чем иным, как фарсом. Потому что они тоже тщательно изучали материалы дела до начала суда и распорядились внести ряд изменений. Заместитель премьер-министра Алексей Чепичка, получивший повышение после женитьбы на дочери Готвальда, полагал, что «обвинения являлись слабыми с юридической точки зрения», и он предложил их усилить. Министр иностранных дел Вильям Широкий считал, что обвиняемые говорят слишком много и что следует обратить больше внимания на обвинительные заключения. Готвальду казалось, что было бы ошибкой подчеркивать враждебную деятельность обвиняемых внутри партии, поскольку партия уже исключила их из своих рядов, к тому же они вряд ли могут быть судимы обычным судом за это.

20 ноября 1952 года, практически точно через год после ареста, Рудольф Сланский и его сообщники по «заговору» заняли места на скамье подсудимых в государственном суде в Праге. В соответствии с обвинительным заключением перед судом предстали:

«Рудольф Сланский, еврей, бывший генеральный секретарь Коммунистической партии Чехословакии, во время ареста – заместитель премьер-министра; Ведржих Геминдер, еврей, бывший заведующий международным отделом ЦК КПЧ; Людовик Фрейка, еврей, бывший глава отдела национальной экономики Кабинета президента республики; Джозеф Франк, чех, бывший заместитель генерального секретаря Коммунистической партии Чехословакии; Владимир Клементис, словак, бывший министр иностранных дел; Бедржих Рейсин, еврей, бывший заместитель министра обороны; Карел Шваб, чех, бывший заместитель министра государственной безопасности; Артур Лондон, еврей, бывший заместитель министра иностранных дел; Вавру Хайду, еврей, бывший заместитель министра иностранных дел; Эуген Лёбль, еврей, бывший заместитель министра внешней торговли; Рудольф Марголиус, еврей, бывший заместитель министра внешней торговли; Отто Фишль, еврей, бывший заместитель министра финансов; Отто Слинг, еврей, бывший первый секретарь Коммунистической партии в Брно; Андрей Симон, еврей, бывший редактор «Руде право». Все люди, «сговорившись между собой, развернули подготовку заговора, в который вовлекали других лиц, с целью уничтожить независимость республики и народно-демократический строй государства, узаконенный Конституцией. Подобными действиями, проводившимися в широком масштабе, они поставили под угрозу этот государственный строй».

Ни одно из признаний на всех восточноевропейских процессах не выглядело так унизительно, как показания Сланского. Он признал себя виновным по всем четырем пунктам обвинения: в шпионаже, государственной измене, саботаже и в военном предательстве.

Прокурор следующим образом изложил существо дела на суде:

«Империалисты, хорошо зная силу коммунистической партии, начали готовить эту агентуру еще в период домюнхенской республики. Придавая ей особую важность в своих планах на послевоенный период, они укрепили ее накануне войны. С конца 1938 года в Лондоне и позже в Кракове существовала важная англо-американская шпионская организация – так называемый «Британский комитет», известный впоследствии как «Фонд доверия». Эта организация действовала якобы для оказания помощи гражданам Чехословакии и другим беженцам под прикрытием английского министерства внутренних дел. В указанной организации из числа беженцев были отобраны и обучены эти агенты, которые позднее при помощи «Фонда доверия» были направлены из Кракова в Лондон. Всей этой деятельностью руководил Герман Филд, а позднее его брат Ноэль Филд, оба – ближайшие сотрудники Аллена Даллеса, главы американской разведывательной организации Управления стратегических служб, занимавшейся шпионской деятельностью в Центральной и Восточной Европе».

Сланский был обвинен в том, что назначал на высокие посты людей, известных ему как филдистов, чтобы создать конспиративный центр с целью свержения правительства.

(Даже небольшая английская операция, имевшая целью подорвать репутацию леволейбористских депутатов парламента и их восточноевропейских друзей, ознаменовалась успехом. Иони Зиллиакус, депутат английского парламента, человек большого обаяния и эрудиции, занимавший гораздо более левые позиции, чем руководство его лейбористской партии, получил причитающуюся ему долю на суде в Праге. Прокурор охарактеризовал его как мастера «обмана и провокации, одного из наиболее опытных агентов английской разведки». Бедный Зиллиакус в течение месяца ходил по Вестминстеру с крайне обескураженным видом. Но зато много смеха было в доме № 21, по ул. Ворота Королевы Анны.)

Газеты мобилизовали своих самых лучших корреспондентов для описания процесса. «Руде право», официальный партийный орган, превзошла сама себя. Вот как она описывала Сланского, когда он давал показания:

«Трусливые предательские глаза поблескивают на морщинистом лице под свисающими рыжими волосами, оглядывая в какую-то долю секунды зал. Он идет медленной походкой, садится на скамью подсудимых, и на мгновение кажется, что он раскаивается… Он кивает головой, отвечая «да» на вопрос, признает ли он себя виновным. Без каких-либо эмоций, непостижимо спокойным, вызывающим отвращение голосом начинает говорить о своих страшных преступлениях. Их перечисление показывает, что этот один негодяй причинил больше зла, чем сотни закоренелых уголовников».

Итак, процесс разворачивался к своему заранее определенному и трагическому концу. Приговоры не явились неожиданными. Смерть для всех, кроме Артура Лондона, Вавру Хайду и Эугена Лёбля. Они были приговорены к пожизненному заключению.

Никто из приговоренных не обжаловал приговор. Прошения о помиловании были отклонены, и 3 декабря 1952 года состоялась казнь. 11 осужденным, приговоренным к повешению, было разрешено написать последние письма своим семьям. Лишь Рудольф Сланский отказался это сделать; он слишком хорошо понимал, что то было еще одно жестокое издевательство, подобное многим другим, которым он и его товарищи по процессу подвергались в тюрьме. Он был уверен, что эти письма никогда не будут доставлены.

Сталину оставалось недолго править. Через 3 месяца – 5 марта 1953 года он умер. Вместе с ним умерла операция «Раскол». Во всех странах Восточной Европы Сталин оставил кровавый след, но и он стал такой же жертвой сил, гораздо более мощных, чем сам, как и те, кто закончил свою жизнь на виселице, или те, которые умерли, не выдержав пыток, или те, кто покончил жизнь самоубийством, или те, чьи сердца не вынесли жесткого режима трудовых лагерей. Сотни людей были убиты этой смертоносной комбинацией Иосифа Сталина с операцией «Раскол». Еще больше было доведено до безумия в момент, когда обнаружили, что идея, которой они посвятили всю жизнь, была отдана на поругание уголовным садистам, утверждавшим, что необходимо воздвигнуть целое здание из лжи для того, чтобы партия осталась сильной. Тысячи были отправлены в лагеря и навсегда превратились в калек. Тысячи других потеряли работу.

Интеллигенты, которые никогда не держали в руках ничего более тяжелого, чем перо, получили работу только на строительных площадках. И даже там их преследовали и унижали: бригадир обычно присваивал себе часть их зарплаты, зная, что они благодарны за любую работу и не посмеют жаловаться. Никто не может точно сказать, сколько людей попало в каждый из этих разрядов. Но известно, что непосредственно пострадали по меньшей мере 100 тысяч мужчин, женщин и детей, из которых около тысячи были казнены.

Безусловно, Сланский стал последним объектом операции «Раскол», но не последней жертвой. В дополнение к процессу Сланского в Чехословакии проходили другие процессы и другие казни. В Восточной Германии известные члены ЦК, имевшие несчастье знать Ноэля Филда, были арестованы. В Венгрии происходили ежедневные аресты, секретные процессы и казни. В Польше все еще пытались сломить волю Владислава Гомулки, и ради этого каждый день арестовывалось все больше людей. В Румынии, Болгарии и Албании тайная полиция при помощи советских советников развернула широкую охоту за врагом. Хотя, по мере усиления сталинских подозрений, никто точно не знал, кто же действительно является врагом.

Безумие распространилось и на саму Россию. Теперь, когда сионизм стал великим преступлением, евреи России встречали каждый день со страхом и каждую ночь с благодарностью за то, что они пока выжили. 13 января 1952 года «Правда» объявила об аресте террористической группы кремлевских врачей-евреев, которые с 1945 года постоянно губили руководителей, одного за другим. Массовая истерия охватила Россию и весь коммунистический блок.

В Чехословакии тела 11 казненных подверглись кремации. Было решено, что их останки не должны быть захоронены: никогда в будущем родные не должны иметь возможность принести цветы на могилы. Пепел, оставшийся после кремации, был сложен в мешок из-под картошки. Этот мешок дали шоферу, служившему в тайной» полиции, чтобы он вывез его из Праги и закопал в поле. Но дорога была покрыта плотным слоем снега, и шофер, двое сопровождавших его работников, которые должны были вырыть яму, проехав несколько километров, решили, что поездка является бессмысленной и тяжелой. Они остановили автомобиль в тихом уголке на окраине города, взяли мешок и разбросали по заснеженной земле останки людей, которые еще совсем недавно были уважаемыми руководителями.

ЭПИЛОГ

Закончив свои дела, полковник Святло 21 декабря 1953 года, за два дня до казни Берии в Москве, перебежал на Запад. История его побега является достаточно примечательной. Выступая перед комиссией конгресса в Вашингтоне, он рассказал, что первоначально прибыл совместно со своим начальником Анатолием Фейгиным в Восточный Берлин на совещание с немцами по вопросам безопасности.

«…У нас было мало времени, и мы торопились увидеть Берлин. Совершенно случайно, проехав по подземной дороге, мы оказались в Западном Берлине. Сначала мы не поняли, куда попали. Мы думали, что это центр Восточного Берлина. И поняли, что находимся в Западном Берлине, когда зашли в какой-то магазин и хотели уплатить по счету. Мы хотели заплатить восточногерманскими марками, но продавщица сказала нам: «Джентльмены, вы находитесь в западной части Берлина. Мы принимаем здесь только западные марки». В тот момент я понял, что перебежать в Западный Берлин не составляет труда. Я также понял, что моему начальнику так нравятся красивые западные вещи, что он еще раз согласится поехать в Западный Берлин, если я попрошу его об этом. И действительно, на следующий день по моему предложению он пошел со мной в Западный Берлин… Я составил план: сначала я зайду в бюро обмена восточных марок на западные, а он останется ожидать меня на улице и наблюдать, поскольку все это дело не было достаточно законным. Затем он зайдет в бюро обмена, а я останусь один на улице и смогу скрыться. Все случилось точно так, как я запланировал. Я немедленно явился к американским представителям».

В другом случае Святло рассказывал, что его сопровождал в тот день не Фейгин, а полковник Милка – глава службы безопасности Восточного Берлина. Обе версии вызывают сомнение. Как бы там ни было, Святло, конечно, перебежал на Запад с помощью ЦРУ. Надо сказать, что этот побег не был совершен слишком рано. Сталин уже умер, Берия исчез, аппарат тайной полиции в Советском Союзе и странах Восточной Европы трещал по всем швам. Для таких людей, как Святло, настало самое время бежать.

В марте 1954 года Святло вдруг выступил по радио «Свободная Европа». Вечер за вечером, в одной из самых успешных из когда-либо передававшихся пропагандистских передач, он, сидя перед микрофоном, раскрывал перед оторопевшими слушателями Польши подробности деятельности польской тайной полиции. Он называл секретных осведомителей, действующих на заводах и в университетах; рассказывал, как арестовывал Гомулку и как другие коммунисты-националисты были доведены до безумия в польских тюрьмах; он раскрыл, что многие во время войны сотрудничали с гестапо против Армии Крайовы и что коллаборационисты все еще являлись членами партии и правительства. (Святло, конечно, не раскрыл, что сам играл двойную роль и что американцы несли ответственность за некоторые из тех ужасов, которые совершались. Он всегда будет утверждать, что честно служил режиму, пока не решил перебежать на Запад.)

Это произвело потрясающее впечатление. Хотя слушать передачи радиостанции «Свободная Европа» было запрещено и эти передачи глушились, вся Польша слушала Святло с невыразимым ужасом. Правительство вынуждено было реагировать: вся история оказалась слишком достоверной, чтобы ее можно было просто отрицать. Сотрудников службы безопасности стали увольнять с работы; министры вдруг почувствовали, что власть ускользает от них. Никто не мог больше чувствовать себя спокойно. Среди населения началось брожение. В конечном счете все это привело к волнениям в Познани и к возвращению Гомулки к власти.

Одновременно, сразу же после побега Святло, была создана комиссия экспертов для расследования его деятельности с целью точно установить, что ему было известно и какую информацию он увез с собой на Запад. Сначала неуверенно, апотом с неожиданной ясностью комиссия поняла страшную правду: Святло все это время работал на противника.

Однако Святло сам дал возможность судить об истинных размерах причиненного им ущерба. На пресс-конференции в Вашингтоне 28 сентября 1954 года, в тот день, когда генеральный прокурор объявил о предоставлении ему политического убежища в США, Святло объявил миру, что Филды находятся в тюрьме за «железным занавесом». Удивленная интересом, проявленным Святло к этому давно забытому делу, польская комиссия, проводившая расследование, изучила дело Филда, и не потребовалось много времени, чтобы прийти к заключению: Филды являются невинными жертвами ужасного заговора. Потрясенное этим открытием, польское правительство проинформировало русских. Надо было что-то делать.

25 октября 1954 года Герману Филду было объявлено, что он свободен. 19 ноября, после оказания ему необходимой медицинской помощи в Варшаве, он в конце концов сел в самолет, которым пытался улететь 5 лет тому назад. Он увозил в своем бумажнике 40 тысяч долларов – компенсация, полученная от польского правительства, – первый зарегистрированный случай, когда коммунистическое правительство выплатило своей жертве компенсацию наличными за годы незаконного заключения.

17 ноября будапештское радио объявило, что Ноэль и Герта Филды также освобождены. Они встретились в помещении для охраны, их волосы поседели после ужасного испытания. Позднее Герман Филд писал: «И вот теперь, когда кончились рыдания, я знаю, что это самый замечательный момент в моей жизни. Это больше, чем счастье, больше, чем печаль. Через годы разлуки, мы снова вместе…»

«Им тоже каждому дали по 40 тысяч долларов в виде компенсации. Ко всеобщему удивлению они предпочли остаться жить в Венгрии. Никто никогда не дал удовлетворительного объяснения этому решению. Возможно, им сообщили об операции «Раскол» и они не пожелали возвратиться в США, которые могли столь жестоко поступить с ними. Конечно, коммунисты тоже совершили непростительное преступление против них, но Филды принадлежали к людям, которые считали психологическую пытку, учиненную им в США, более ужасной, чем физические мучения, которые испытали, находясь в руках коммунистов.

Эрика Уоллах, строившая дороги в Сибири, прождала немного больше. Но 27 октября 1955 года, тоже с денежной компенсацией, она улетела из Москвы в Берлин. Наконец-то семья Филдов полностью выпуталась из дела, которое она, сама того не ведая, начала.

Как только Филды официально были реабилитированы, встал вопрос о пересмотре тысяч дел по всем странам Восточной Европы. Медленно отпирались тюремные ворота, и люди выходили из них, зажмурив глаза от яркого солнца, вдыхая полной грудью воздух свободы.

Операция «Раскол», окончательно разоблаченная в странах Восточной Европы еще до возвращения Гомулки к власти, несла на своем последнем этапе прямую ответственность за познанские волнения, которые так драматически повлияли на ход всей польской истории. В июне 1956 года 30 тысячам познанских рабочих было разрешено организовать забастовку, которая превратилась в крупнейшую из когда-либо происходивших демонстраций против советского господства. После нее польское правительство и партийное руководство почти непрерывно заседало, обсуждая возникший кризис. В октябре большинству было ясно, что лишь один человек может сохранить единство нации, человек, руки которого были чисты и кто благодаря своему смелому противостоянию сталинским эксцессам стал популярным героем у народа: мрачный, неулыбающийся Владислав Гомулка. Арестованный в августе 1951 года, предназначавшийся для виселицы, Гомулка в апреле 1956 года был извлечен из тюремной камеры и… поставлен у власти. Пришло его время, но поначалу казалось, что оно долго не протянется.

Огромный ТУ-104 уже целый час кружил над Варшавой, чтобы дать время членам польского политбюро доехать до аэропорта. Затем самолет приземлился на взлетно-посадочной полосе. Поспешно был выстроен почетный караул. К самолету подали трап.

Первым человеком, спустившимся по ступенькам трапа, был Никита Сергеевич Хрущев. Все происходило утром 19 октября 1956 года. Рассвет только начал пробивать темные облака. Прибытие русских было неожиданностью, тем более что поляки всю ночь заседали и приняли историческое решение.

Хрущев начал кричать еще до того, как его нога коснулась польской земли. Это не был любящий пошутить добродушный мужиковатый лидер, очаровывающий одну столицу за другой. Это был кремлевский босс – жестокий, необузданный и грубый. Никита Сергеевич прибыл, чтобы навести порядок в своем доме.

Хотя польские руководители еще не знали об этом, части Красной Армии начали уже передвижение со своих баз на польской территории и вдоль польской границы. Огромные танки двигались, грохоча, к городам, чтобы продемонстрировать русскую мощь.

В варшавском аэропорту единственным признаком этой мощи в то холодное октябрьское утро оказалась фаланга генералов, которых Хрущев привез с собой: все в парадной форме, с орденами, поблескивавшими на груди. Среди них – маршал Конев, главнокомандующий силами Варшавского пакта, генерал Антонов, заместитель начальника советского генерального штаба, и дюжина других.

Был также представлен президиум советского ЦК партии – мастерами тонкого искусства политического выкручивания рук. Хрущев привез с собой основную команду – Молотова, Микояна и Кагановича. Это были люди, полагавшие, что могут скушать всю Польшу на завтрак и сохранить аппетит для хорошего обеда.

«Мы проливали кровь за эту страну, а теперь они хотят продать ее американцам», – кричал Хрущев, ни к кому конкретно не обращаясь. Один из поляков – серолицый, истощенный, скромно выглядевший, спокойно ответил: «Мы пролили больше крови, чем вы, и мы никому не продаемся».

«Кто этот человек?» – воскликнул Хрущев с лицом, искаженным от гнева.

«Это бывший генеральный секретарь партии, которого Сталин и вы бросили в тюрьму. Мое имя, – он выпрямился во весь рост, – мое имя – Гомулка!».

«Что он здесь делает?» – спросил Хрущев, отказываясь разговаривать с Гомулкой.

Один из поляков ответил: «Он здесь потому, что этой ночью мы избрали его генеральным секретарем партии».

«Предательство!» – негодующе воскликнул Хрущев, садясь в машину.

По прибытии в Варшаву Хрущев направился в ЦК, где проходил пленум польского Центрального комитета, и потребовал смещения Гомулки и избрания политбюро на свой вкус. Но польские хозяева вежливо и твердо заявили, что «гостя» не приглашали.

Затем раздался взрыв «бомбы». В разгаре затянувшихся и часто горьких прений, развернувшихся в варшавском Бельведерском дворце, польские лидеры узнали о передвижениях русских войск. Твердым, сдержанным голосом Гомулка сказал Хрущеву:

«Если войска не будут немедленно возвращены, мы уйдем отсюда и между нами не будет никаких переговоров. Мы не будем разговаривать под дулами орудий, направленных на Варшаву. Если передвижения войск не будут немедленно остановлены, я, Владислав Гомулка, обращусь по польскому радио к народу и расскажу о том, что произошло».

Все приготовления для организации радиопередачи из здания ЦК уже были сделаны, на заводы, в институты, в университеты направились доверенные посланцы. Польша была готова бороться.

Русские заколебались. Их войска были остановлены. Пленум ЦК утвердил Гомулку на пост генерального секретаря. И через 48 часов Хрущев, возвратившись в Москву, в телеграмме официально поздравил его. Польша, Владислав Гомулка и коммунистическая партия одержали победу.

Несколькими днями раньше, 6 октября, другой человек, удаленный за 400 миль, в Будапеште также одержал победу. Но между двумя событиями пролегла существенная разница. Ласло Райк был мертв. Около 300 тысяч венгров сопровождали вдову Райка и все венгерское правительство на будапештское кладбище, где происходили торжественные государственные похороны человека, зверски замученного почти 7 лет тому назад. Но дух Райка пережил его. Арест лидера вынудил венгров скрывать свою жажду свободы, смерть подогрела это чувство. И теперь пламя должно было вырваться наружу.

В тот день, когда новость о триумфе Гомулки достигла Венгрии, студенты, рабочие и солдаты, чувства которых уже достаточно были возбуждены из-за похорон Райка, организовали марш к памятнику генералу Вему – польскому герою восстания 1848 года. Там они пели «Марсельезу», как это делали большевистские революционеры в Петрограде в 1917 году, и «Интернационал». Скоро численность толпы превысила 200 тысяч человек. Были сожжены флаги компартии, а вместо них подняты антикоммунистические знамена. При поддержке народа к власти пришел Имре Надь. Он говорил о свободных выборах, о возвращении к конституции 1945 года, о нейтральной Венгрии и выходе из Варшавского пакта. Но здесь не оказалось Гомулки, чтобы остановить русские танки. Они вошли и силой подавили то, что мир назвал венгерской революцией.

В 1968 году, через 12 лет, пришла очередь Чехословакии. Оковы тоталитарного государства были сметены ее народом. Народ потребовал свободы выбора и действий, что с точки зрения Кремля почти наверняка должно было привести к отстранению коммунистической партии от власти. На этот раз это были Брежнев и Косыгин, кто принял роковое решение, полностью поддержанное Владиславом Гомулкой. И снова были использованы русские танки: «чешская весна» былая превращена в раннюю зиму.

Аллен Даллес оказался прав. В единственном стране Восточной Европы – Польше, где коммунисты-националисты были достаточно сильны, чтобы взять власть в свои руки, коммунистическая партия утвердилась сильнее, чем когда-либо.

Гомулка всегда был коммунистом и не мог себе представить некоммунистическую Польшу. Однако он хотел установить такую форму коммунизма, которая подходила бы к условиям его страны, а не к тем, которые продиктованы из Москвы.

Как предсказывал Даллес, существование националистов-коммунистов не в интересах западных демократий, если они хотят вырвать сателлитов из тесных объятий Москвы. Гомулка дал полякам такое коммунистическое правительство, с которым они могли солидаризироваться и которое позволяло им смотреть в будущее с некоторой надеждой. Его второе пришествие не убило коммунизм в Польше, а придало ему новые силы.

В Венгрии и Чехословакии репрессии ликвидировали всех деятелей гомулковского калибра. В противоположность полякам, которые, возможно, в первый раз за свою историю были готовы смириться с тем, что они имели, венгры, а позднее чехи вели себя точно так, как предсказал Даллес на случай, если в результате сталинских преследований будут отстранены все крупные либеральные вожди. Они попытались не только реорганизовать партию, но и создать совершенно новую. Когда они говорили, как это делали чехи, о «социализме с человеческим лицом», то имели в виду разрыв с Советским Союзом. Коммунистический мир, исключая так называемый коммунистический Китай, представляет систему правительств, тесное переплетение экономических, военных и политических сил, пришедших к власти в Восточной Европе после войны. Центром притяжения этих сил является и должен оставаться Советский Союз. Демократия западного типа в одной из стран блока разрушила бы единство.

Это, конечно, было то, к чему стремился Аллен Даллес. И он почти преуспел. Операция «Раскол» потерпела неудачу только потому, что русские были готовы использовать всю необходимую силу, чтобы удержать то, что они имели. Предвидел ли Даллес, что они способны на это, мы не знаем. Но в 1956 году в качестве директора ЦРУ он настаивал на вмешательстве Запада, чтобы закончить начатое им дело – освобождение порабощенных наций Восточной Европы.

Иностранные наемники из специальных подразделений, подготовленных ЦРУ, расквартированных в Западной Германии, были посланы в Венгрию для оказания помощи мятежникам. Радиостанция «Свободная Европа», в то время почти полностью контролируемая ЦРУ, подбадривала венгерских мятежников и призывала их держаться, так как помощь вот-вот прибудет: в качестве врага назывались не русские, а коммунизм. 31 октября радио «Свободная Европа» передало: «Министерство обороны и министерство внутренних дел все еще в руках коммунистов. Не допустите, чтобы это продолжалось. Борцы за свободу, не вешайте своего оружия на стену!» Радио передавало инструкции, как делать бутылки с зажигательной смесью, и подогревало настроение восставших. Венгры всему этому верили, не понимая, что радиостанция «Свободная Европа» говорит от себя и ЦРУ, и ни от кого больше.

Потому что фактическое положение вещей состояло в том, что какой бы героической ни выглядела их борьба, ни один здравомыслящий западный лидер не мог пойти на оказание военной помощи ни венграм, ни чехам: это развязало бы третью мировую войну.

И все-таки будущее выглядит не таким уж темным. Коммунизм меняется. Притеснения все еще имеют место, только храбрецы осмеливаются выражать свое мнение, не все граждане имеют автоматическое право на справедливость. Но откровенное насилие над человеческим духом, характерное для сороковых и начала пятидесятых годов, отошло в прошлое. Теперь уже можно смотреть в будущее с некоторой долей оптимизма, потому что Иосиф Сталин, и операция «Раскол», и дух, двигавший ими, мертвы и похоронены. Конечно, в Советском Союзе все еще проводятся репрессии, но тотальная преступная жестокость сталинской эры прошла. Будем надеяться, что навсегда.

Аллен Даллес вызвал к жизни ситуацию, с которой могли справиться лишь русские танки. Если это можно рассматривать как успех, то Аллен Даллес действительно достиг его. Но если использование танков продемонстрировало превращение политики из искусства служения народу в фактор, которому должен служить народ, операция «Раскол» должна кануть в историю как вредоносное явление, полностью разрушившее политическую целостность нашего послевоенного мира.

В этой книге речь идет только о Чехословакии, Венгрии, Польше и Болгарии. И даже по этим странам в ней упоминаются только самые сенсационные процессы. Однако и во всех остальных странах Восточной Европы происходили сотни процессов подобного рода, к которым имели непосредственное отношение Филды и на которых людей приговаривали к смертной казни или пожизненному заключению.

Когда была раскрыта правда, семьи погибших смогли несколько успокоить себя сознанием того, что их соотечественники больше официально

не считают их предателями, шпионами или саботажниками. Семьи оставшихся в живых смогли заняться склеиванием сохранившихся осколков и начать все снова.

Герман Филд с женой и Эрика Уоллах с мужем живут сегодня нормальной жизнью в США. Там же находится и Йозеф Святло. Ноэль Филд умер, а его жена Герта живет в Будапеште. Иосиф Сталин умер; Клемент Готвальд, простудившийся на похоронах Сталина, скончался через несколько дней. Трайчо Костов, Ласло Райк и Рудольф Сланский были реабилитированы, как и те, кто вместе с ними сидел на скамье подсудимых. Владислав Гомулка был смещен в 1970 году – его политические артерии с возрастом потеряли эластичность. Аллен Даллес ушел из ЦРУ в 1961 году после провала в заливе Кочинос и умер в 1969 году.

Все эти люди ушли в прошлое. Будущее принадлежит другим поколениям.

ПОСТСКРИПТУМ

При поверхностном рассмотрении операция, направленная к смещению со своих постов всех либерально настроенных коммунистических деятелей Восточной Европы с тем, чтобы подвести население к пониманию сущности коммунистического строя (воспитание – через страдание), может показаться достойной положительной оценки. Но даже если было бы желательно вмешаться во внутренние дела суверенного государства подобным образом, то такой сценарий, как операция «Раскол», не выдерживает даже слабой критики.

Безусловно, правильно, что «события 1956 года» в Польше (так называют обстановку, в результате которой Гомулка возвратился к власти) и венгерской революции в какой-то степени подтверждают идею о том, что народ страны, лишенной своих естественных лидеров, может в конце концов восстать, чтобы добиться своих политических целей. Однако нельзя игнорировать два момента. Во-первых, в Польше и Венгрии произошли волнения после того, как процесс либерализации уже начался: факт, который сам по себе отрицает даллесовскую теорию о том, что народ восстанет лишь после того, как будет доведен до полного отчаяния.

Однако правда в обратном. Только надежда может породить надежду. Сталинизм и сталинская террористическая машина породили состояние политической апатии. Народы Восточной Европы вновь возвратились к жизни лишь после того, как Хрущев начал процесс десталинизации. Уже тогда перед русскими встала дилемма, перед которой они, возможно, в еще большей степени стоят сегодня: надо ввести некоторые свободы, и народ потребует еще больших; удовлетвори его требования, и он опять потребует еще больше. Операция «Раскол» смогла задержать этот процесс на много лет. И это, по-видимому, самое большое обвинение, которое можно выдвинуть против нее.

И во-вторых (обстоятельство, которое, очевидно, не было первоначально понято авторами операции «Раскол»), русское правительство не рассматривало свои восточноевропейские владения лишь как часть недвижимого имущества: эти владения играли важную роль для оборонительных планов русских и для их концепции безопасности.

Президент Рузвельт понял навязчивую идею Сталина о необходимости обеспечить навсегда неприкосновенность русских границ. Возможно, если бы Рузвельт был жив, то Сталин удовлетворился бы тем, что такие страны, как Чехословакия и Венгрия, могут быть его союзниками, а не колониями. Но дело не в этом. Раз сателлиты стали составной частью военного механизма Варшавского пакта, то Россия при необходимости готова воевать или вмешаться для того, чтобы удержать их в системе. Вместо того чтобы поощрять такую возможность, творцы западной политики должны были бы в первую очередь поддерживать возникновение прокоммунистических, прорусских, но независимых суверенных правительств во всех странах Восточной Европы (можно привести в пример коалиционное правительство, пришедшее к власти в Венгрии после сравнительно свободных выборов в ноябре 1945 года, в котором доминировали коммунисты). Но они не должны, как это делал Аллен Даллес, оказывать помощь в их уничтожении. Русское вторжение в Венгрию в 1956 году, и в Чехословакию в 1968 году – таковы два самых трагических события в послевоенной истории Европы. Но в каждом из этих случаев Россия стояла перед лицом не только потери империи, что имело бы достаточно серьезное значение, но и перед лицом полного подрыва ее стратегических позиций на военно-геополитической карте Европы.

И в этом, больше чем в факте вторжения, состояла действительная трагедия. Именно скорее по военным, чем по политическим причинам контрреволюция в этих двух странах была обречена на подавление: потому что, когда в них поднялись восстания, они перестали быть государствами, а вместо этого превратились просто в военные фланги.

Ответственность за такое положение вещей, обусловившее неизбежность жестокого русского вмешательства, лежит не только на советском правительстве. Ее должны разделить также авторы операции «Раскол». Эта операция привела к усилению, а не к уменьшению советского господства в этих странах; она усилила страх советского руководства и его подозрительность по отношению к западным союзникам, из-за всего этого она содействовала утверждению в странах Восточной Европы колониального статуса, чего вполне можно было избежать.

Таким образом, Сталин, слепо попавшийся в ловушку операции «Раскол», превратил Восточную Европу в простое приложение к Советскому Союзу, управляемое при помощи неограниченной власти тайной полиции. Возможность преодоления «железного занавеса» и диалога была сведена к нулю, и два могущественных блока стали готовиться к тому, чтобы однажды уничтожить друг друга.

Было бы нелепым считать, что операция «Раскол» вызвала «холодную войну». Но она, бесспорно, придала ей особо дикий, зверский оттенок, ставший характерной особенностью той эпохи. Она чуть было не превратила «холодную войну» в «горячую», разрушила надежды целого поколения и превратила мир в раздолье для тайной полиции.

Операция «Раскол» на многие годы уничтожила надежду на подлинный политический диалог между правителем и управляемым в Восточной Европе. Она отравила отношения восточноевропейских стран с Россией и между собой.

Что касается Запада, от имени которого все это было затеяно Даллесом, то он был заведен в глухой тупик, из которого лишь теперь начинает выбираться. Мы тоже, хотя многие из нас не понимали этого, стали жертвами ловкой пропагандистской машины, затормозившей наше политическое развитие и приведшей нас к недавним трагедиям вроде вьетнамской войны.

Понадобился Вьетнам, чтобы американцы поняли, что они не обладают данным богом правом вмешиваться во внутренние дела другой страны, что не уполномочены исправлять социальные системы, отличающиеся от их собственной.

Это не означает, что Запад имел дело с легким противником или что Сталин был непонятным добрым малым периода послевоенных международных отношений. Но что так удивительно в американской политике, это страх и неуверенность, лежавшие в ее основе. Перед нами была самая богатая нация, которую когда-либо знал мир, нация, обладавшая всеми талантами и достоинствами, вышедшая из войны сильной и авторитетной. И тем не менее, несмотря на все это, она среагировала на вызов своего конкурента в борьбе за руководство миром, подобно испуганному мальчику, только что пришедшему в школу. Америка вела себя так, будто подверглась атаке столь мощного противника и под угрозу поставлено ее существование.

«Холодная война» началась и так долго продолжалась потому, что два мощных государства вступили во вторую половину XX, века, отягощенные огромным комплексом неполноценности. Русские имели для этого определенные основания, но США не имели никаких.

Политически бесплодная, неоправданно жестокая и безусловно провалившаяся операция «Раскол» была частью той черной эпохи. Она легла уродливым пятном на честь и достоинство США и, несомненно, представляет собой одну из самых темных глав во всей истории американской дипломатии и шпионажа.

* * *

Всякий, кто прочитает такую книгу, как эта, обязательно поинтересуется, проводятся ли операции подобного значения и масштаба в настоящее время. К сожалению, знать об этом никому не дано. Если в сороковых годах черное могло быть превращено в белое, то сегодня белое может быть превращено в черное. Обыкновенному человеку, беседующему с работником разведки о какой-либо из известных операций, например, об операции «Раскол», обязательно хоть в какой- то степени покажется, что речь идет о чем-то совершенно фантастическом. Во всяком случае, он уйдет убежденным, что в действительности люди так себя не ведут.

Отстраняться от всякой ответственности за действия таких учреждений, как ЦРУ и Интеллидженс сервис, недостойно нашего демократического строя. Начальники и руководящие работники этих агентств являются слугами народа. Они должны действовать, исходя из принципов, которые мы установили для них через наших выборных представителей. Если появляются признаки того, что они систематически нарушают эти принципы, то мы через наших выборных представителей должны добиться их наказания. Беда в том, что наши выборные представители слишком уж нерешительны, когда дело доходит до осуществления их контрольных функций. В США, Англии, Франции и Западной Германии разведывательные организации стали государствами в государствах. Это фактически автономные институты, действующие на таком уровне, который исключает прямой контроль представительных органов над тем, чем они занимаются. Но их нельзя винить за то, что они не несут никакой ответственности. Мы виноваты в этом. Мы не настаиваем достаточно часто и громко на необходимости постоянного усиления контроля над ними.

Неправильно осуждать эти учреждения за то оружие, которое они используют в своей секретной войне. Это мы снабжаем их этим оружием. И если мы, страшась поранить свою совесть, не выясняем досконально, как это оружие используется, то у нас нет права на критику, если впоследствии обнаружится, насколько ужасным было такое использование.

Любую нашу попытку провести расследование слишком легко приглушают под предлогом охраны национальных интересов. Но на любом этапе нашей истории нация должна быть заинтересована в принятии таких политических решений, о которых мы (если мы живем в условиях демократии) должны быть проинформированы и на которые могли бы оказать влияние. Понятие «национальный интерес» должно стать краеугольным камнем деятельности исполнительной власти вместо того, чтобы служить для нее прикрытием.

В чем состоят национальные интересы великих демократических государств, не так уж трудно определить. Они наверняка состоят в том, чтобы доказать на примере как коммунистическим, так и некоммунистическим странам, что наша западная демократия является высшей формой организации государства и олицетворяет собой такие вечные истины, как свобода, гуманность, законность и равенство.

Конечно, трудно использовать эти принципы в качестве орудий борьбы против врага, неразборчивого в средствах. Но безусловно и то, что попытка защитить демократию средствами, присущими тоталитарным режимам, заранее обречена на поражение.

Операция «Раскол» показывает, насколько может быть осквернена внешняя политика государства, основанная на предположении, что справедливая цель оправдывает использование несправедливых средств для ее достижения. Перед нашими лидерами и теми из нас, кто избирает их, нет более высокой и благородной цели, чем навсегда искоренить из нашей жизни эту философию отчаяния. Слишком уж она слаба, чтобы решить сколько-нибудь сложные задачи.

ЗАМЕЧАНИЯ ПО ИСТОЧНИКАМ

Исходным пунктом для моего исследования били работа опытной американской журналистки Флоры Льюис. В своей книге «Человек, который исчез», где блестяще прослеживается трагическая история Ноэля Филда, она писала:

«Определенное легкомыслие, подогреваемое интригующим характером предстоящей работы, толкнуло меня собирать материал.

Это продолжалось недолго. Поначалу я обратилась с доверительными просьбами в американские, шведские, французские, английские и западногерманские разведывательные центры. Я полагала, что имеющиеся у них материалы на Филда, если исходить из разумных предположений, не могут больше считаться совершенно секретными и практически необходимыми, поскольку те, кто был причастен к этому делу, давно раскрыты. Полученные ответы оказались поразительными. Некоторые были вежливыми, некоторые грубыми и отвергающими саму постановку вопроса. Во всех ответах отмечалось: все материалы по делу Ноэля Филда, какими бы они ни были старыми, все еще сохраняют актуальность. Будучи журналисткой, работавшей во многих странах, я знала достаточное количество людей, вовлеченных в деятельность разведывательных агентств или связанных с ними. Поэтому я сумела направить свои запросы по правильным и авторитетным каналам.

Я была поражена безоговорочным отказом и попробовала добиться чего-нибудь другими путями. Сдержанно, но твердо мне вновь ответили «нет».

Внешне могло показаться, что в отказе нет никакой логики. Естественно, что я поинтересовалась, почему простые сведения о датах и местах которые, по-видимому, имеются в наличии, все еще являются секретными; почему мне решительно отказано в контактах с коммунистическим перебежчиком (Святло), живущим в США; ведь он может знать только о том, что происходило на коммунистической стороне, к тому же ему разрешено публиковать и передавать по радио большие куски своих воспоминаний, в то время как дело Филда все еще остается нераскрытым. Тогда мне было в резких и предостерегающих тонах заявлено, что мне нет дела до всего этого, что имеются «причины» сохранения досье в тайне и что это будет плохо воспринято, если я буду упорствовать в своем стремлении прорвать официальную завесу молчания» (Ф. Льюис. Человек, который исчез. Лондон, Артур Баркер, 1965, с. 16-17).

Несмотря на то, что она провела огромную исследовательскую работу, г-жа Льюис так и не смогла вскрыть истинные причины ареста Филда и существования «завесы молчания». Точно так же она не узнала, почему это дело все еще окружает обстановка столь большой нервозности или почему, как она говорит, «большинство людей, встречавшихся со мной и рассказывавших мне о том, что они знают, или о других людях, которые могли что-нибудь знать, делали это при условии, что их имена не будут названы как источники сведений».

Тем не менее я детально изучил материал, собранный в книге г-жи Льюис.

Она так тщательно проделала свою работу, что я быстро понял бессмысленность траты времени на изучение тех же вопросов. Это позволило мне сосредоточить мою энергию и возможности на изучении самой операции «Раскол», оставив «сагу о Филдах» в значительной степени за Флорой Льюис.

Однако я встретил в тысячу раз больше трудностей, чем она, когда писала свою книгу. Потому что людям, первоначально желавшим помочь мне, быстро стало ясно, что я коснулся нечто такого, в разоблачении которого никто не был заинтересован. Как и г-жа Льюис, я обнаружил, что те, кто мог помочь, делали это лишь при условии, что я не открою своего источника. Те же, кто хотел быть названным, не знали ничего важного. И уж, конечно, когда речь заходила о недавних разведывательных операциях, никто не хотел ничего говорить без гарантий сохранения инкогнито, что бы ни произошло. Опыт журналистской работы по изучению подобных проблем помог мне прежде всего установить контакт с рядом лиц, занимающих высокие посты. Через общих знакомых им было сообщено, что мне можно (и всегда было можно в прошлом) доверять. Во-вторых, длительное время работая с материалами, достоверность которых часто вызывала сомнения, я особенно хорошо научился отличать правду от вымысла.

В моем распоряжении имелось четыре вида источников:

1. Бывшие работники ЦРУ. Они передавали меня из рук в руки, как жезл в эстафете. Пока я в конце концов не натолкнулся на несколько человек, которые не только готовы были помочь, но и считали: поскольку все это дело относится к далекому прошлому, общественность должна наконец понять хоть немного, что означает «холодная война», оказавшая такое влияние на нашу жизнь. Их социальное сознание, впрочем, понятное, не выросло в желание увидеть свои имена напечатанными. Несколько месяцев спустя я встретил одного из них при следующих обстоятельствах. Я позвонил ему в Швейцарию и попросил разрешения использовать его имя. Он давно уже ушел из ЦРУ, был хорошо устроен и наверняка мог ничего не бояться. Он не только умолял меня не делать этого, но сел буквально на ближайший самолет в Лондон, чтобы высказать мне лично свои возражения.

2. Бывшие сотрудники восточноевропейских органов безопасности и военнослужащие, перебежавшие на Запад. С ними трудно было установить контакт, а тем более – получить от них информацию. Потому что большинство из них жило в страхе, опасаясь, что однажды у их двери появится работник КГБ, который отомстит им. Было бы непростительно назвать их имена – не обязательно потому, что русские станут охотиться за ними, но из-за того, что они станут бояться такой возможности.

3. Действующие сотрудники правительственного аппарата в странах Запада. От них я получил много полезной справочной информации. Конечно, они рисковали потерять работу, если бы их имена были раскрыты.

4. Действующие сотрудники правительственных аппаратов в странах восточноевропейского блока. Должен сказать, что я был очень удивлен их желанием сохранить анонимность и тем, что они проявили меньшую готовность к сотрудничеству со мной, чем я первоначально рассчитывал. Я понял, что служащие в восточноевропейских странах боятся преследований за контакты с западными журналистами и авторами. Они опасаются, что правительство может не согласиться с их заявлениями и обвинить их во враждебных высказываниях, помещенных в книге. Возможно, без согласования с ними Йозеф Святло, с которым я связался через посредника, первоначально благожелательно отнесся к этой работе и согласился с основными принципами, на основе которых она строилась. Именно он внес исправления в первоначально полученную мною информацию о том, что это была скорее английская, чем американская операция. Однако последующие попытки наладить с ним контакт – официально, через отдел по связи с общественностью Государственного департамента или неофициально – закончились неудачно. Впрочем, его едва можно было в этом винить: служба безопасности воздвигла вокруг него стену.

Хотя Герман Филд ничего не знал об истинных причинах, приведших к тому, что он столько лет просидел в тюрьме, то, что он рассказал, производит большое впечатление. Через четыре месяца после его возвращения на Запад, 20 марта 1956 года, когда его память была еще свежей, а эмоции в результате освобождения были повышенными, его проинтервьюировал г-н А. Блазинский – для внутренних нужд радио «Свободная Европа» (и, по-видимому, других заинтересованных учреждений).

Отчет Блазинского также является пока конфиденциальным документом внутри радиостанции «Свободная Европа». В конце отчета Блазинский писал:

«…B его вопросах и ответах можно обнаружить настоящую наивность и недоумение. Как могло все это случиться? Как могли использовать его против кого бы то ни было и особенно против людей, которых он даже не знал? Когда я упомянул о его официальной роли в процессе Сланского и в чистке коммунистов Восточной Германии, он явно был удивлен и ошеломлен. Он ничего об этом не знал».

Этот материал важен для меня тем, что он свидетельствует о чувствах невинной жертвы операции «Раскол», какими они были тогда, а не сейчас, после того как прошло уже несколько лет.

В этом смысле Святло также оставил ценную информацию. Тексты радиопередач, которые я привожу в книге, получены из архивов радиостанции «Свободная Европа». И хотя Святло несколько искажает факты, когда говорит об этом деле, и не говорит всю правду, его выступления представляют собой исключительной важности характеристику самого этого человека и политической системы, воспитавшей его. В своих исследованиях я в значительной степени опирался на эту передачу, а кроме того, использовал и другие записи при помощи бывшего коллеги Святло.

Последние дни Рудольфа Сланского прекрасно, хотя и немного эмоционально, описаны мадам Сланской в ее книге, первоначально изданной в Чехословакии в 1968 году. Мне удалось близко познакомиться с другом этой семьи, который смог указать мне те места в ее книге, где преданность жены своему мужу повлияла на то, что некоторые события она описала не так, как они происходили в действительности. Тем не менее свои собственные переживания она описывает с исключительной объективностью.

***

Материал о Салливене из первой главы получен от сотрудника ЦРУ, в прошлом бывшего в курсе операции «Раскол» с самого ее начала и лично знавшего Салливена. Я широко использовал существующую литературу о советском шпионаже, отличную книгу Отто Хейльбруга «Советская секретная служба»; Бориса Левицкого «Применение террора: советская секретная служба, 1917-1970 гг.»; Рональда Хингли «Русская тайная полиция». Я также широко использовал литературу о западном шпионаже: Кристофер Феликс «Тайный агент и его хозяйства»; Давид Уайз и Томас Б. Росс «Шпионская организация». Я провел большую и оригинальную исследовательскую работу среди бывших оперативных сотрудников ЦРУ, Интеллидженс сервис и русской секретной службы как в части современной шпионской терминологии, так и практики. Подобно всем профессиям, шпионаж имеет свой собственный международный жаргон. Как сказал бывший сотрудник Интеллидженс сервис: «Я чувствую, что у меня гораздо больше общего с моим советским противником, чем с моим соседом на лондонской улице». Такую точку зрения разделяют большинство профессионалов.

В главе второй описание начального этапа деятельности Святло составлено на основании его показаний, сделанных в октябре 1954 года в специальном комитете Палаты представителей по расследованию коммунистической агрессии и насильственного включения прибалтийских государств в состав СССР. Вся информация, содержащаяся в третьей главе, является новой и получена от источников внутри Интеллидженс сервис.

В 4-й главе материал о роли Аллена Даллеса в организации капитуляции итальянских войск заимствован из его книги «Сила разведки» и подтверждается военными историками. Цитаты из переписки Сталина и Рузвельта взяты из официальных американских документов того периода. Данные о беседе между Даллесом и принцем Гогенлоэ вызвали споры. Они взяты из восточногерманских архивов и впервые приведены в памфлете Р. Эдвардса и К. Дунна «О мастере шпионажа». Сам факт, действительно имевший место, был в свое время использован советскими пропагандистами в «дезинформационной» кампании против Даллеса. Подлинная запись беседы находится среди захваченных германских документов (Вашингтон, Национальный архив, документы германского Министерства иностранных дел, серия Т-120). Поскольку карьера Даллеса в послевоенные годы покрыта в какой-то степени тайной, некоторые эксперты, изучающие этот вопрос, сомневаются в том, что он был действующим агентом разведки. Мнение самого Даллеса о том, что он должен был стать директором ЦРУ сразу после вступления Дьюи на пост президента, изложено здесь, как я полагаю, впервые; но об этом было известно в кругах работников разведки.

В 5-й главе содержится материал о жизни Ноэля Филда, история которой прекрасно изложена в книге Флоры Льюис «Человек, который исчез». Процесс над Алджером Хиссом дал интересную информацию относительно Хедды Массинг. Нечего говорить о том, что у журналистов нет доступа к документам, содержащим детали операции «Раскол», а потому все данные, относящиеся к ней, получены в результате личных бесед с людьми, вовлеченными в нее в тот момент. Подобным же образом, путем интервью, проведенных мною в течение нескольких лет с бьющими сотрудниками ЦРУ и Интеллидженс сервис, собрана информация, содержащаяся в 6-й главе; имена этих сотрудников не могут быть раскрыты. В 7-й главе материалы, касающиеся исчезновения семьи Филда, взяты из вышеупомянутой книги Флоры Льюис, сообщений прессы того периода (главным образом из лондонской «Дейли телеграф» и из «Нью-Йорк тайме»), из бесед с гражданами восточноевропейских стран и из доклада чешской комиссии Пиллера. Информация об Эрике Глазер-Уоллах взята главным образом из ее показаний, данных 21 марта 1958 года комиссии Палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности. Я имел доступ к полной стенограмме ее показаний, несколько отличающейся от отредактированной версии, которая была опубликована.

Детали об обстоятельствах ареста Ноэля Филда в 8-й главе были опубликованы в чешских официальных документах, доступных для историков в 1968 году. Я целиком положился на исследования профессора Карела Каплана, а также на доклад комиссии Пиллера по процессу Сланского, как он был издан Иржи Пеликаном. Сообщение о пленуме ЦК Польской компартии в 1956 году может быть свободно получено в Польше. Оно отражает трактовку происходивших событий Яковом Берманом. Информация об аресте Райка получена от членов его семьи, а также основывается на сведениях, которые можно было добыть в Венгрии в период революции и которые были вывезены венгерскими беженцами, но не в документальной форме.

Детали, касающиеся процесса над Райком в 9-й главе, заимствованы из воспоминаний венгров, в значительной степени из английского перевода стенограммы процесса, опубликованной в Будапеште в 1949 году под заглавием «Ласло Райк и его сообщники перед народным судом». Эта стенограмма распространялась по всему миру в целях просоветской пропаганды.

Данные о Костове в 10-й главе взяты из болгарских газет того периода и из документов, опубликованных ЦК Болгарской компартии. Информация о процессе Костова также заимствована из сообщений болгарской прессы того времени и из английской «Дейли уоркер», корреспондент которой Анна Келли с самого начала присутствовала на процессе. Рассказ о деле Гомулки составлен на основе сообщений польской прессы, записей выступлений Йозефа Святло по радио «Свободная Европа» в передачах на Польшу из Мюнхена в марте 1954 года, а также на основе неопубликованной и не имеющей даты рукописи Святло «Внутренняя история Безпеки и партии», хранящейся в архивах радио «Свободная Европа».

Общая оценка корейской войны, ее причин и результатов выработана исследовательско-аналитическим управлением Государственного департамента. 11-я глава написана на основе бесед с одним из научных работников этого управления. Документы Ачесона – Трумэна по корейской войне все еще заперты в архивах, и пока к ним не будет доступа, никакое серьезное изучение этой войны не будет возможным. Как это ни странно, мы сегодня больше знаем о Вьетнаме, чем о войне, много лет тому назад предшествовавшей вьетнамским событиям. Описание чехословацких процессов в 12 – 14-й главах хорошо документировано. Такие люди, как Артур Лондон и Эуген Лёбль, написали книги о своих арестах и процессах. Оба сообщили много важного о Рудольфе Сланском. Г-жа Сланская в своей книге «О моем муже» особо выделила события, приведшие к аресту, и сам арест. Это все источники личного характера. Источниками официального характера следует считать работы профессора Каплана и доклад комиссии Пиллера. Эти материалы заполняют пустоту удивительными сообщениями о дебатах, происходивших за закрытыми дверьми между членами партийного руководства и правительства, а также о личном вмешательстве Сталина. Сам процесс получил широкое освещение в прессе того времени, но лучше всего он описан в книге Эугена Лёбля «Приговоренный и судимый». Мрачный эпизод с останками казненных описан проф. Капланом.

Приведенные в эпилоге высказывания Святло взяты из его показаний перед специальной комиссией Палаты представителей, а также из материалов пресс-конференции, которую он дал 28 сентября 1954 года в Нью-Йорке; отчет об этой пресс-конференции был помещен в «Нью-Йорк тайме» и «Дейли телеграф». Запись сообщения будапештского радио об освобождении Филдов имеется на радиостанции «Свободная Европа», а освобождение Эрики Уоллах описано в ее показаниях перед комиссией по антиамериканской деятельности. Описание прибытия Хрущева в Варшаву 19 октября составлено на основе сообщений, помещенных в лондонской «Тайме» и в «Нью-Йорк тайме», и материалов книги Флоры Льюис «Польский вулкан». Некоторые детали взяты из бесед с польскими дипломатами того времени в Варшаве.

НАШИ ПУБЛИКАЦИИ

Допускаем, что некоторые авторские трактовки и оценки событий весьма спорны и требуют новых исследований. Но при всем этом мы считаем, что публикация книги Стюарта Стивена «Операция «Раскол» поможет познать одну из трагических, но до сих пор еще мало изученных страниц истории Восточной Европы.

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ. ОПЕРАЦИЯ ЦРУ «РАСЩЕПЛЯЮЩИЙ ФАКТОР» ПРОТИВ ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЫ И СОВЕТСКОГО СОЮЗА В ОДНОИМЕННОЙ КНИГЕ СТЮАРТА СТИВЕНА КАК ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ ДЛЯ «ТИХИХ АМЕРИКАНЦЕВ»

ОТ АВТОРА

ПРОЛОГ

ГЛАВА 1. СВИДАНИЕ НА СКАМЕЙКЕ В ПАРКЕ

ГЛАВА 2. ПОЛЬСКИЙ КОШМАР

ГЛАВА 3. БРИТАНЦЫ ВЫХОДЯТ ИЗ ИГРЫ

ГЛАВА 4. В ИГРУ ВСТУПАЕТ ЧЕЛОВЕК С УОЛЛ-СТРИТА

ГЛАВА 5. ПЕШКА В ИГРЕ

ГЛАВА 6. КОДИРОВАННОЕ НАЗВАНИЕ ОПЕРАЦИИ:«РАСКОЛ»

ГЛАВА 7. ИСЧЕЗНУВШАЯ СЕМЬЯ

ГЛАВА 8. ПЕТЕРУ ОТ ВАГНЕРА

ГЛАВА 9. НАРОДНЫЙ СУД ЗАСЕДАЕТ

ГЛАВА 10. ЛЮДИ, КОТОРЫЕ СОПРОТИВЛЯЛИСЬ

ГЛАВА 11. КОРЕЯ: ГОРЬКИЕ ПЛОДЫ

ГЛАВА 12. ЦЕЛЬ – ЧЕХОСЛОВАКИЯ

ГЛАВА 13. ВЕЛИКИЙ СОКРУШИТЕЛЬ

ГЛАВА 14. МЕШОК, ПОЛНЫЙ ПЕПЛА

ЭПИЛОГ

ПОСТСКРИПТУМ

ЗАМЕЧАНИЯ ПО ИСТОЧНИКАМ

НАШИ ПУБЛИКАЦИИ

Реклама на сайте