«Морские рассказы»

Владимир Гущ

Морские рассказы

Содержание

Веселый поход

Немой случай

Венок

Писатель поневоле

Гуттаперчивый мальчик

Везунчик

Заслуженный отпуск

Веселый поход

Выходы в море бывают разные - короткие, непродолжительные, длительные, автономные, спокойные, напряженные, аварийные и неожиданные. Предугадать их характер фактически невозможно, бывают такие, что с самого начала и до конца похода экипаж преследует череда мелких неприятностей, и он ждет - не дождется возвращения на базу.

Стояла ранняя весна, солнечная погода навевала ощущение приближающегося тепла, огромные снежные сугробы за пирсами отражались в лучах солнца столь ярко, что на белый снег смотреть было невозможно. Наша лодка стояла на Вилючинском пирсе асфальтово-черная, блестящая в резком контрасте со свинцовым морем и бело-синими льдинами. Матросы и офицеры, свободные от вахты, слонялись по закрытой зоне, курили в строго отведенных местах и просто вдыхали свежий мартовский воздух. Приближался конец боевого дежурства.

К слову сказать, по мнению большинства подводников, лучше уж сходить в автономный поход, чем на протяжении месяцев держать в постоянной боевой готовности у пирса подводный ракетоносец, который и в надводном положении представляет собой грозную силу, а мощь его межконтинентальных ракет вызывает неподдельный страх у предполагаемого противника. Так день за днем прочный корпус, смена вахт, учения, учебные тревоги, плавучая казарма, снова корабль. Перемещения в основном в радиусе 200-300 метров от лодки до казармы. За высоким забором охраняемой зоны на сопках в поселке стоят игрушечные дома, школы, дом офицеров, иногда можно различить пешеходов. Все кажется рядом, рукой достать, но в этом-то и особенность боевого дежурства: видеть-то можно, а дойти - нет. Особенно грустится вечерами, когда яркие огни фонарей и окон домов светятся стройными ярусами, и ты смотришь на них, как на далекие недостижимые звезды черного небосклона.

Ранним утром в 5 часов сыграли боевую тревогу, и в считанные минуты ракетоносец стратегического назначения под дизелями отошел от пирса. Всех волновал один вопрос - "надолго ли в море?" - ведь по неписаным законам дежурство уже подходило к концу, и мы планировали уйти в ближайшее время на заслуженный отдых в отпуск. "Может быть, торпедные или ракетные стрельбы как венец боевого дежурства?.."- Наши сомнения рассеялись через несколько часов, когда мы встали на якоря в бухте, и командир объявил, что нам предстоит размагничивание в течение нескольких суток.

Я поднялся в рубку подышать свежим воздухом. Было тепло, легкий ветерок трепал кормовой флаг, я расстегнул меховую кожаную куртку и зажмурился от яркости природных красок. Мое внимание привлекла активность вахтенной службы и швартовой команды. Они надевали страховочные пояса, пристегивались к карабинам и на тросах спускали лестницу-подъемник по левому борту.

- Владимир Георгиевич, - спросил я командира, - а что это мы суетимся ждем кого-нибудь?

- Да, доктор, сейчас прибудет небольшой буксир, который доставит нам специалистов с небольшим интересным прибором, который мы должны опробовать в действии, так что подожди и позагорай!

Где-то через тридцать минут на горизонте по левому борту показался небольшой буксир, вахтенный подтвердил приближающуюся цель, прозвучала команда: "Швартовой команде приготовиться к приему буксира!". Все с интересом смотрели на маневры маленького суденышка, которое медленно приближалось к борту лодки со стороны трапа.

- Веденин, отдать швартовы!

Старшина I статьи Веденин стоял на носовой палубе и держал свернутый кольцами швартовый конец. Он ловким движением размахнулся и бросил конец на буксир - и тут случилось непредвиденное. Вместе с концом моряк в меховой куртке, ватных штанах, рукавицах и пилотке рыбкой погрузился в море. Все оцепенели. Буксир медленно приближался к борту, расстояние сокращалось, и, наконец, нос буксира уткнулся в борт. Командир вышел из ступора и закричал изо всех сил:

- Назад, полный назад!!!

Бешено забурлила вода за кормой буксира, и он очень медленно стал отползать от борта. Прошло несколько секунд, расстояние между буксиром и лодкой увеличилось до 10-15 метров. Над рейдом стояла мертвая тишина, прерываемая криками чаек. По лицу командира и старшего помощника можно было определить, какие бури чувств бушуют у них в душах - ничего нельзя сделать, глубины здесь большие, да и течение, подстегнутое винтами буксира, сделало свое дело, а если Веденин был неглубоко в воде, то винты могли... не хотелось думать о страшном...

Неожиданно всплыла его пилотка и замерла на морской глади. Не знаю, сколько прошло времени - минута или две, время как будто остановилось. Над морем поднялись воздушные пузыри, и - Веденин вынырнул с широко открытым в молчаливом крике ртом, его руки беспомощно били по воде.

Все сразу пришло в движение - бросали спасательные круги с концами, к большой радости у старшины хватило сил ухватиться за них. Быстро подтащили его к борту, матросы из швартовой команды подхватили его под руки и с трудом вытащили на борт, не снимая намокшей одежды спустили в люк и донесли до лазарета. Матрос был бледен, еле шевелил синюшными губами. Быстро сняли меховую куртку, брюки, шерстяное нательное белье, валенки - раздели донага, уложили на кушетку, и я стал растирать его чистым спиртом и делать массаж. Помощники проводили кислородную терапию из кислородного баллона через маску. Через час кожа его стала розоветь, и он осмысленно посмотрел на меня. Несколько раз заходили командир, политработник, его непосредственный командир БЧ-1 Миша Пухов.

- Как он - будет жить? - это были их основные вопросы.

На что я отвечал:

- Жить будет, раз не утонул, но вот как скажется переохлаждение на развитии пневмонии? Самое главное, он на лодке, а не в море, в ледяной воде. Посмотрим.

Через два часа самочувствие его значительно улучшилось, кожные покровы горели, весь отсек пропах спиртом. Одели сухое шерстяное белье, завернули в верблюжье одеяло, и Веденина стало клонить ко сну. Вдруг он открыл глаза и спросил:

- Доктор, а какое сегодня число?

- Двадцатое марта, - отвечаю.

- Доктор, разрешите выпить спирту!

Я немного подумал, налил ему 150 грамм чистого медицинского спирта в граненый стакан, он жадно его выпил, сделал глоток воды, заел желтыми горошинами витаминов и мгновенно заснул.

Проспал он беспробудно около двадцати часов, и я иногда сомневался, уж не вошел ли он в коматозное состояние, но температура, пульс и артериальное давление у глубоко спящего были нормальными. Наконец, он очнулся, потянулся, открыл ясные глаза и улыбнулся. - Хочу есть, - были его первые слова.

Насытившись, он повеселел.

- Как самочувствие?

- Отличное.

Я его внимательно осмотрел - все в норме.

- Ну, - говорю, - испугал ты нас и сам, наверное, испугался.

- Не помню, - ответил он. - Да, кстати, какое сегодня число?

- Двадцать первое марта.

- Здорово.

- А что же здорового? - ответил я.

- Так ведь я вчера выпил - так, доктор?

- Ну, выпил, - говорю, - для профилактики пневмонии.

- Спасибо Вам!

- За что, Веденин?

- А ведь, доктор, у моей мамы вчера был день рождения - вот я и отметил!- радостно сказал он - и ни слова о переживаниях, страхе, происшествии.

Через день он, как ни в чем не бывало, руководил швартовой командой при отправке специалистов обратно на буксире на базу, точно в его жизни ничего необычного не произошло.

- Весело мы начинаем следующий этап нашей службы, - отметил командир, поглядывая на Веденина. - А ведь нам еще предстоят торпедные и ракетные стрельбы, уходим в море на несколько недель. Вот так, доктор!

Через несколько часов мы погрузились и пошли выполнять торпедные стрельбы. Нагрузка в первую очередь ложилась на командование, минно-торпедную и штурманскую службы. От их мастерства зависело выполнение столь важного для подводников задания. Подготовка, выход на курс, реальные стрельбы были выполнены отлично, береговая и прибрежная службы успешно нашли отстреленные торпеды, все были довольны, командование находилось в приподнятом настроении.

- Ну что же, - говорил командир, - с этим этапом задания мы справились неплохо, будем готовиться ко второму - ракетным стрельбам.

Следует напомнить, что проведение этого этапа требовало не только мастерства подводников, но и сложной организации большого комплекса сопровождающих мероприятий, включающих выход лодки в конкретную акваторию океана, присутствия вспомогательных судов, как правило, эсминцев сопровождения, подключения служб космического контроля и специальных судов в различных точках земного шара, готовности полигона и т.д. Ведь стрельбы ракетами с нашего корабля в подводном положении позволяли поразить цель условного противника на расстоянии 12-14 тысяч километров.

Последующие дни подготовки к старту прошли в большом напряжении: многократно проходили тренировки по выходу на ракетные стрельбы, проверялась техника и электронно-вычислительные комплексы боевого информационного поста, в общем, напряжение нарастало.

Наконец, мы пришли в запланированную зону ракетных стрельб и встали в готовность номер 1. Пришла команда стрелять. Помню, как в тишине по громкой связи звучали команды подготовки, отсчитывались секунды перед залпом, пошла команда "Пуск", лодка вздрогнула на глубине, немного провалилась вниз и быстро вернулась на исходную глубину.

Несколько минут после пуска на корабле стояла необычная тишина, и вот радостным голосом командир объявил всему экипажу, что условная цель на Новой Земле поражена и командование флотом объявляет всем нам благодарность. Напряжение отпустило нас. Мы выполнили поставленные задачи и ждали, что нам скажет командир. Он продолжил:

- Ну что, ребята, устали? Ничего, герои-подводники, дней через десять будем у родного пирса, а там - сдаем корабль и готовимся в отпуск.

- Ура! - разнеслось по лодке. - Осталось продержаться совсем немного.

Возбужденные и довольные, мы делились впечатлениями с друзьями и в курилках, начали планировать свои действия после прихода на базу и варианты проведения отпуска.

Я тоже думал об этом. Естественно, некоторые моменты всегда хочется обсудить с друзьями, и вот в ближайший день после ужина я спустился на первую палубу ракетного отсека посетить командира боевой части 2 Володю Петранкина, то есть пошел к нему в гости. Офицеры его части несли вахту за пультами, а Володя что-то писал в каюте.

- А, доктор пожаловал! - обрадовался Петранкин, как будто не видел меня длительное время. - Садись, чайку попьем, - и усадил меня лицом к открытой двери своей каюты, через которую были видны ракетные шахты, а сам разместился к ней спиной. Начали с общих тем, я похвалил его за прекрасно проведенные стрельбы, предположил, что командование обязательно его отметит, чувствовал, что Володя в душе тоже предполагает такой исход.

Через несколько минут я вдруг увидел в проеме двери, как языки пламени охватили близлежащую ракетную шахту. Пламя как бы обнимало ее, поднимаясь снизу вверх. Я похолодел (известно, что пожар на лодке страшнее потопления) и говорю Володе:

- Петранкин, а ведь мы горим!

- Брось, доктор, подкалывать, меня не проведешь!

- Володька, точно горим! - закричал я.

Он повернулся вокруг своей оси, оценил ситуацию и мгновенно нажал ревун аварийной тревоги: пожар в пятом отсеке. За долю секунды облачился в индивидуальный спасательный комплект, который висел у него прямо над головой, и стал руководить борьбой за живучесть в отсеке. Весь личный состав присоединился к индивидуальным дыхательным аппаратам, автоматически включилась противопожарная система ЛОХ, в основе действия которой лежит вытеснение кислорода из объема и замещение его более тяжелым фреоном. В такой ситуации находиться в горящем помещении можно лишь в индивидуальном дыхательном аппарате (ИДА), которые по штатному расписанию отсека расписаны строго индивидуально, и на меня, естественно, свободного не было.

Не помню, с какой скоростью я выпрыгнул на вторую палубу четвертого ракетного отсека и подлетел к люку, разделяющему четвертый и пятый отсеки, в надежде вернуться в свой отсек. Но он уже был загерметизирован (по инструкции при аварийной тревоге происходит герметизация всех отсеков лодки), и с той стороны уже несколько человек держали плотно упор. Я стал рвать ручку и бешено руками и ногами стучать по люку. Ручка несколько поддалась, я крикнул в щель, чтобы меня впустили. По ту сторону люка смилостивились, узнав мой голос, и в одно мгновение я был у себя в отсеке, где меня окружили товарищи, одетые по тревоге. Люк опять намертво задраили, уже с нашей стороны, еще мгновение - и я облачился в свой индивидуальный дыхательный аппарат. Аварийная тревога продлилась не более двадцати минут. Очаг возгорания был быстро подавлен, потом вентилировали отсек и все приводили в порядок. Техника существенно не пострадала, причина возгорания связана была с перегревом и воспламенением обкладки второстепенного кабеля. "Да, - подумал я, - так хорошо было и спокойно, удачно отстрелялись, и какая неожиданная неприятность!"

На собрании офицеров при подведении итогов командир опять высказал мысль:

- Веселый получается у нас поход, будем ждать следующего ЧП.

Все молча покачали головами. Вечером за чаем большинство офицеров сошлись во мнении, что от благополучия до неприятностей дистанция мельчайшего размера, вернее, в плавании ее может и не быть, и ко всему надо быть готовым. Еще раз провели собрание личного состава, предупредив, что самые тяжелые дни - последние перед возвращением, так как личный состав начинает расслабляться после напряженных дней, и поэтому надо утроить бдительность.

Буквально через день я пошел помыться в душ - не к себе в изолятор, а в душевые выгородки в своем отсеке на средней палубе. Вдруг заревел сигнал аварийной тревоги, и я почувствовал, как меня, совершенно голого, бросило всем телом на дверь душевой, которую сразу же заклинило и вода с пола навалилась на нее. Все мои усилия покинуть душевую были тщетны, из ситуации я понял, что произошла заклинка горизонтальных рулей, и мы под довольно острым углом уходим на глубину. "Дело плохо, - подумал я. - Если мы погибнем, то всех ребят найдут на лодке в одежде, и только меня, доктора, найдут совершенно голого - какая же это будет несправедливость!" Других мыслей на тот момент у меня в голове не было.

Вдруг почувствовал, как все затряслось, завибрировало и задрожало, и я стал ощущать, как с неимоверным усилием лодка выходит из пике, вода в душевой отхлынула от двери, потом и я смог от нее отлепиться. Стоял не шелохнувшись; меня била дрожь. Ватной рукой с некоторым трудом открыл дверь и вышел в отсек. Ребята, одетые по аварийной тревоге, с удивлением смотрели, как голый и мокрый доктор прошлепал по отсеку к себе в амбулаторию.

Я сел на кушетку. Не было сил ни одеться, ни думать. Через несколько минут сыграли отбой, я спешно оделся. Уже потом я узнал, что во время несения вахты мичман случайно нажал кнопку заклинки горизонтальных рулей, мы потеряли до 150 метров глубины и с большими усилиями смогли продуть цистерны главного носового балласта, выровнять лодку и вновь вернуться в заданный коридор.

- Да, - сказал командир, - уж и не знаешь, чего еще можно ожидать одно слово, веселый поход, не соскучишься! До возвращения на базу оставалось пять дней. Экипаж затаился.

Утром следующего дня ко мне в амбулаторию пришел старшина II статьи Рахманов с жалобами на боли в животе. Типичная картина аппендицита, надо оперировать, но как не хочется! Ведь через несколько дней будем уже на базе. Холод на живот, внутримышечно большие дозы антибиотиков, наблюдаю около восьми часов. Боль локализовалась в правой подвздошной области, не проходит, картина острого живота. Все - надо готовиться к операции. Иду докладывать командиру.

- Да, я говорил, что что-нибудь еще будет, - сказал он. - Мало нам было Веденина, пожара, наводнения - теперь вот и доктор хочет внести свою лепту в череду неприятностей, - и как-то грустно добавил, - если надо, то, конечно, оперируй, тебе виднее. Операционная подготовлена в считанные минуты, старшина I статьи Володя Рогов приготовился ассистировать. Я провел местную анестезию, вошел в брюшную полость, делаю все автоматически, но подленькая мыслишка теребит мозг: "Только бы без осложнений!", ведь после удачной операции на сердце меня считают светилом хирургии. Дескать, такие операции, как аппендэкомия для меня должны быть семечками - но я-то помню, как коварны бывают подобные операции! В моей памяти остался случай, когда наш начальник курса академии полковник мед. службы Мореев С.Ф. был оперирован своим однокашником профессором Порембским О.Б. по поводу аппендицита и лишь спустя полтора месяца вышел из клиники - бледный, исхудавший из-за редчайшего в практике послеоперационного осложнения.

Но то было в условиях прекрасной операционной, а мы оперируем в лодке без наличия ингаляционного наркоза, опытных помощников и опытной операционной сестры. Моя "операционная сестра" Володя Рогов хоть и постоянно в свободное от вахты время благодаря моим усилиям направлялся в госпиталь для отработки навыков, но все же ему далеко до профессионала. В общем, в нашем положении все зависит не только от мастерства, но и от банальной удачи.

Так вот. Зашел в брюшную полость и мечтаю, чтобы отросток не находился за брюшиной, или под печенью, или еще где-нибудь атипично... Нашел быстро, вывел слепую кишку, нашел основание синюшно-фиолетового отечного отростка, наложил двойной кисет, удалил отросток, осмотрелся, зашил брюшину, мышцы передней брюшной стенки, швы на кожу - и наложил повязку. Все. Операция заняла двадцать пять минут. Спина мокрая, напряжение спадает. Перенесли больного в лазарет. Пошел к командиру с банкой со спиртом, в которой плавает отросток, по дороге показывая ее содержимое встречающимся. Никто не удивился, в том числе и командир.

- Ну что же, молодец,- констатировал он. Послеоперационный период идет гладко; спокойный, я задремал. Проснулись мы оба. Матрос начал жаловаться на боли внизу живота.

Прошло десять часов после операции, а он все еще не мочился, хотя очень хочет - но не может. После введения спазмолитиков решил катетеризировать его сначала мягким, а потом жестким катетером. Не получилось, манипуляции лишь вызвали повреждение слизистой до появления сукровицы. Заволновался. Мочевой пузырь отчетливо пальпируется над лобком в виде плотного эластичного шара. "Да, - думаю, - не хватало еще мне разрыва мочевого пузыря". Еще раз безуспешно попробовал ввести жесткий катетер. Прошло еще несколько часов. Больной уже стоял на коленях над тазиком и под шум вытекающей струи из-под крана пробовал рефлекторно помочиться, стонал от напряжения и боли. Пошел на пункцию мочевого пузыря, но, по-видимому, от волнения не смог ее эффективно сделать, иголка постоянно соскальзывала, не прокалывая раздутый пузырь. Исчерпал все свои профессиональные ресурсы и пошел к командиру, объяснив ему сложившуюся ситуацию.

- Да, - сказал он, - все одно к одному, весело. Буду выходить на связь и просить сократить время перехода до базы. Через час мы получили разрешающий ответ и увеличили скорость, а через сутки всплыли и в надводном положении устремились в базу. Буквально через час после разговора с командиров в лазарете послышался душераздирающий крик, и с огромной силой неудержимой струей кровавая моча ударила в дно тазика, быстро заполнив его на треть. Такого количества мочи, отделяемой за один раз, я до этого случая в своей практике не наблюдал. Совершив сей физиологический акт, больной крепко заснул, проснувшись же сказал, что совершенно здоров и что у него ничего не болит.

Мы вернулись на базу на двое суток раньше графика. На пирсе наряду с встречающимися командирами невдалеке стояла скорая помощь, готовая отвезти тяжелого больного в госпиталь. Каково же было удивление встречающих врачей, когда я спустился с лодки на пирс вместе с матросом, который самостоятельно передвигался и сам сел в санитарный транспорт. Врачи пошутили:

- Что, Володя, надоело тебе в море, вот ты и решил раньше вернуться, а чтобы это получилось, придумал и операцию, и осложнения... Несмотря на наши мечты, сразу в отпуск мы не пошли, а поехали отдыхать лишь поздней осенью.

Немой случай

Пролетела первая неделя подводного плавания, закончились нервотрепка первых дней и утряска всего уклада жизни в замкнутом пространстве. Люди постепенно вживаются в иные биологические ритмы, привыкают к вахтам, боевым и аварийным учебным тревогам. За неделю отоспались, появилось новое ощущение ритмичности и стабильности всего процесса.

В лодке тепло, сухо, равномерно и почти неслышно гудят вспомогательные механизмы, лампы дневного освещения, вентиляторы и фильтры. Возникает ощущение, что ты не в море на глубине 150 метров, а где-нибудь в закрытой лаборатории НИИ на берегу.

Делаю регулярные обходы по отсекам лодки, периодически выношу на большом блюде влажные спиртовые тампоны для протирания открытых мест личного состава. Хоть и понимаю архаичность этой процедуры, перешедшей от дизельных подводных лодок, - ведь моряки могут принимать регулярно душ и соблюдают неукоснительно правила личной гигиены.

К моему удивлению, обращений за медицинской помощью немного, поэтому больше внимания уделяю контрольным замерам газового состава, температуры, влажности, радиационной безопасности, вредных примесей - все эти показатели в норме. Наряду с обязательными измерениями проводил и дополнительные, специальные - с помощью уникальных приборов и датчиков, которые были одобрены на кафедре Подводного плавания и аварийно-спасательного дела Военно-медицинской академии. Оценивал психофизиологические параметры, умственную работоспособность, состояние иммунобиологической реактивности у подводников и все это увязывал со средой обитаемости и интенсивностью службы.

В общем, вырисовывалась интересная работа. Лодка была последнего проекта, над ее обитаемостью работали известные научно-исследовательские институты, и меня радовало, что их рекомендации были грамотно воплощены в жизнь, что в целом подтверждалось и моими дополнительными исследованиями.

Экипаж постепенно врабатывался в поставленную задачу, вахты нес слаженно, четко, что вселяло уверенность. В этом походе, как довольно часто бывало, принимало участие несколько офицеров из Главного штаба флота, которые в случае необходимости готовы были оказать посильную практическую помощь. К нашему удовлетворению, командование и личный состав корабля самостоятельно справлялись с возложенными на них задачами.

Мне даже показалось, что эти офицеры немного заскучали, и чтобы активизировать свою деятельность по прямому указанию старшего адмирала, начали проявлять излишнюю инициативу, которая заключалась в плотном контроле личного состава, объявлении на боевых постах дополнительных учений, тренировок, заканчивающихся "разносами". Все это создавало нервозность обстановки. Эти кавалерийские наскоки проверяющих отрицательно сказывались на работе личного состава, и в курительных комнатах с большим неудовольствием обсуждались действия этих офицеров. Свои мысли по этому поводу я неоднократно доносил командованию лодки, отмечая ухудшающийся микроклимат у матросов механической боевой части; мое мнение принималось к сведению, но все оставалось по-прежнему.

Однажды, уже на третьей неделе похода, открывается дверь амбулатории, и мичман Евсеев заводит старшину II статьи Фиряго, который как-то глупо улыбался. Зная, что последний должен быть на вахте, я поинтересовался причиной посещения. Отмечу, что за веселый нрав, манеру поведения и своеобразные черты характера этот матрос получил странную, на французский лад, кличку - Жан-Жак Фирягу, которая ему полностью не подходила. Матрос был из-под Рязани, внешний вид соответствовал простому русскому парню с копной рыжих волос.

На мой вопрос о причине прихода он лишь широко улыбнулся и смог выговорить лишь:

- ...й!, ый!, ой!, уй-уй, - и так далее.

Ни одного понятного слова, лишь гортанные звуки и мучительное желание что-то рассказать. Если бы я его раньше не знал, то подумал бы, что передо мной немой. Сначала у меня мелькнула мысль о довольно глупой шутке с его стороны, но мичман Евсеев подтвердил, что подобное состояние у Фиряго длится уже около десяти минут, он не знает, как его исправить, и ясно, что только я смогу оказать ему помощь.

Мои вопросы моряк понимал, но из-за своей беспомощности ответить не мог, и по щекам его текли слезы. Было не до шуток. Вызвал к себе командира отсека, в котором Фиряго нес вахту, сходил за заместителем командира по политической части. Они быстро собрались и в недоумении уставились на издававшего нечленораздельные гортанные звуки матроса.

- Доктор, а что это с ним?

- Не знаю, но, кажется, психогенная немота. Однако, в чем ее причина, мне сказать трудно.

Стали выяснять предшествующую ситуацию, расспросили вахтенных, мичмана. И вот что оказалось. Заступив на вахту во вторую смену (с 16:00 до 20:00), матрос четко ее нес. Открылась переборка, и в отсек в сопровождении мичмана вошел строгий капитан I ранга из группы прикомандированных.

- Так, - сказал он, - вахту несете, вижу. А вот правильно ли Вы ее несете, моряк? А знаете ли Вы инструкции по эксплуатации вверенной Вам материальной части? По боевому расписанию - отвечайте быстро, какие Ваши действия при..., - спросил он суровым голосом. Фиряго открыл было рот, чтобы ответить, но изо рта вырывались лишь гортанные звуки, похожие на смех.

- Ах, Вы еще смеетесь надо мной! - сказал грозно капраз. - Все будет доложено непосредственному начальнику. И за этим, я Вам обещаю, последует наказание! - быстро вышел из отсека, ругаясь про себя.

- Я с вопросами к Фиряго, и так, и этак, а он только молчит и размахивает руками, - говорил мичман. - Вот я и привел его к Вам. Мы переглянулись.

- Да, по-видимому, психогенный мутизм (немота), - сказал я. - Вот до чего народ доводят! Так может еще чего-нибудь случиться: со страху не тот клапан откроют, или, не дай Бог, еще что-нибудь!..

Заместитель командира по политической части молниеносно исчез, а я уложил матроса в лазарет, назначил лечение и стал размышлять, пройдет ли у него это состояние и надолго ли оно. Открылась дверь амбулатории, вошел адмирал в сопровождении того капитана I ранга.

- Ну, что тут у вас случилось? - спросил он недовольным голосом.

- Не у ВАС, а у НАС, - ответил я. - Мы все сейчас в длительном походе, и все вместе отвечаем за его благополучный исход. И тут я высказал свое мнение об излишней ретивости прикомандированных офицеров, отсутствии у них тактичности и, на мой взгляд, несвоевременности дополнительных проверок. Ведь и без того напряженная служба усугубляется дополнительными стрессами, а ситуации на этом фоне могут перейти в нештатные...

Выслушав все мои непозволительные критические, по его мнению, замечания, адмирал молча вышел из лазарета. Заместитель командира по политической части посмотрел на меня с укором, давая всем своим видом понять, что меня ждут неприятности. По крайней мере, не на моем уровне высказывать предположительные причины сложившейся ситуации. Но лодка - это большое общежитие, и известие о том, что Фиряго онемел во время контрольного опроса, вызвала у моряков неприятный осадок. Продолжались бесконечные учебные боевые и аварийные сверхзапланированные тревоги. Народ издергался. Из специальной литературы я почерпнул, что состояние Фиряго - временное. Единственное, точные сроки окончание болезни были неизвестны.

Не прошло и нескольких дней, как внезапно была сыграна аварийная тревога. Все высыпали в спасательных средствах на палубы - узнать, в чем дело. Все оказалось проще простого: в трюме третьего отсека из-за невнимательности матроса вырвало заглушку, что вызвало поступление забортной воды. За полминуты мы приняли до четырех тонн воды через мизерное отверстие под давлением забортной воды в пятнадцать атмосфер, которая поступала в виде мелкодисперсной пыли. С этой неприятностью мы справились довольно быстро, откачали воду, проверились на герметичность и только потом успокоились. Я неспеша заглянул в лазарет к Фиряго. Он лежал бледный, ничего не понимающий, и только испуганные глаза выдавали его внутреннее состояние.

Не знаю, что изменило ситуацию на корабле - этот ли случай или все ранее накопившееся, но проверяющие офицеры резко снизили свое рвение. Теперь проверки проходили планово и привязывались к корабельному ритму. Обстановка была благоприятная, и в глазах офицеров уже не было жесткости. А вот капитан I ранга проверки начинал со слов:

- А скажите, старшина такой-то, что Вы будете делать, если... Не спешите, подумайте, - говорил он мягким голосом. Фиряго же заговорил на пятые сутки и в полном здравии приступил к исполнению своих обязанностей, с которыми он прекрасно справлялся до конца похода.

Венок

Февраль на Камчатке был относительно теплый, температура резко понижалась до 6-8°, но крайне снежный и ветреный. Сугробы наносило до двух метров в высоту, дома стояли засыпанные по первые этажи. Расчищались только основные дороги в поселке - центральная, пересекающая весь поселок по длине, к дому офицеров, к школам, на пирсы и больницы. К народным домам прорывались в снегу дорожки, имеющие вид настоящих туннелей. Несмотря на переменчивую погоду настроение у камчедалов было предпраздничное, приближался день Советской армии и Военно-морского флота.

В дивизии подводных лодок шла будничная жизнь. Часть кораблей собиралась в походы, другие, возвратившись, приводили материальную часть в порядок или стояли в боевом дежурстве. Наш экипаж уже несколько дней как сдал лодку второму, и мы готовились к очередному отпуску, большую часть дня проводя в мелочных заботах на плавучей казарме.

Появилась необходимость провести консультацию мичмана Тарабанова В.К. в условиях главного госпиталя, так как состояние его здоровья вызывало у меня опасения. Оформил все необходимые документы, краткосрочную командировку в Петропавловск-Камчатский в качестве сопровождающего и пошел ставить у командира печати.

В каюте находился и заместитель командира по политической части. Узнав о моей поездке, он выразил пожелание, чтобы я присоединился к группе офицеров - старшим лейтенантами Григорьеву В. и Корытному С. Им было доверено получение в городе заказанного венка, который надо было доставить к торжественному построению флотилии и возложить к памятнику Неизвестному Матросу в день Советской армии и Военно-морского флота.

Так как Авачинская бухта никогда не замерзала, было решено всем коллективом назавтра рано утром поехать в Петропавловск-Камчатский на пароме. С утра стояла морозная и солнечная погода, безветрие, паром быстро рассекал бухту, и уже через час мы сходили на пирс города.

Наша команда разделилась, мы с больным пошли добираться до госпиталя, а товарищи поехали на скалу тыла флота за своим грузом. Договорились о встрече у гастронома напротив ресторана "Авача" в 16:00. В госпитале организационные моменты, в том числе и госпитализация мичмана, заняли не более четырех часов, и я на рейсовом автобусе направился на встречу. Хотя был еще день, начало смеркаться, задул сильный ветер и повалил снег, на глазах наметало сугробы высотой до метра.

Автобус довез меня до места встречи за полчаса. Я вышел, погрузившись в снежную пелену, и стал искать глазами своих товарищей. За спиной мерцали ярко освещенные витрины крупного гастронома, на той стороне дороги проглядывалась очередь человек на пятьдесят у входа в ресторан. Друзей видно не было. Чтобы спрятаться от ветра, я забрел в гастроном, и мне сразу представилась живописная картина: у прилавка винного отдела стояли спиной два офицера, на спине одного из них был привязан большой венок, в руках другого висела сетка-"авоська", в которой переливались три бутылки вьетнамской водки. Они о чем-то живо спорили - как выяснилось потом, спор шел о покупке закуски, в частности, плавленых сырков, а расходились офицеры во мнении, сколько покупать, три или четыре. Я быстро подошел и предложил вступить в долю. Решили, что две бутылки мы привезем сослуживцам для домашнего застолья, а одну спокойно разопьем в ближайшем кафе и, конечно, заедим четырьмя плавлеными сырками.

Вышли на улицу. Ветер усилился, снег больно бил по лицу, и что интересно, к звуку ветра присоединился железный шелест венка, привязанного к спине Григорьева. Зашли в ближайшее кафе, выпили, закусили сырками и почувствовали, как разыгрался аппетит. Выйдя вновь на улицу и увидев вывеску ресторана "Авача", мы захотели посидеть в уютном ресторане и хорошо пообедать, тем более что до отправления последнего парома было еще почти четыре часа.

Подошли ко входу - очередь рассосалась, но небольшая кучка желающих облепила входную дверь, за которой маячила величественная фигура швейцара. Следует напомнить, что в те времена в подобных заведениях на этой почетной вахте стояли бывшие служивые, которые к нашему брату относились благосклонно.

Постучали железным рублем в стеклянную дверь, чтобы привлечь внимание швейцара. Посмотрев на нас и увидев трех бравых морских офицеров, он приоткрыл дверь и под неодобрительный гомон остальных впустил нас в холл ресторана - тем более, что было преддверие праздника. Григорьев вошел в дверь лишь боком.

Окружив швейцара, мы уже начали договариваться, но тут Володя начал развязывать веревки, которыми венок крепился на спине. Присмотревшись к нам и увидев венок, швейцар мгновенно изменил свое решение. - С венком нельзя, не положено, - сказал он сонным голосом.

- Мы его снимем, аккуратно поставим в угол гардероба, и никто не заметит!

Подошел старший по гардеробу, ознакомился с ситуацией и ... отказался принять венок на хранение:

- Шинели и шапки приму, даже сетку с водкой поставлю в тумбочку - а вот венок ни за что.

Все наши уговоры с привлечением дополнительных материальных благ оказались тщетными. Как приятно пахло в вестибюле ресторана шашлыками, коньяками и еще чем-то ароматным, веселая музыка ласкала слух - жаль, что все это не для нас. Покидая холл и протискиваясь к выходу под злорадный гул жаждущих, мы вновь вышли на продуваемую насквозь улицу. Все, неужели нет выхода? Мы стояли и смотрели на светящиеся витрины ресторана. Мое внимание привлекла небольшая пристройка к ресторану с надписью "Парикмахерская". Не задумываясь, быстро в нее вошел, попросив товарищей ждать меня на улице. Большинство кресел, на удивление, были пустыми. Выбрав достойного мастера-женщину, я заговорщически зашептал:

- Хочу подстричься, но быстро, так как время не ждет!

- Садитесь, - ответила она и стала быстро работать ножницами и машинкой.

Завязался разговор, я выяснил, что Нина Петровна работает здесь уже больше двадцати лет, сама приехала из Ленинграда вместе с мужем-военным думали после окончания службы вернуться, но привыкли здесь. Дети выросли, учатся в Ленинграде, родители навещают их только раз в год во время отпуска.

- А что, Нина Петровна, есть ли проход в ресторан из парикмахерской?

- Конечно есть!

- Ой, как нам кушать хочется!

- Можно легко устроить, - сказала Нина Петровна и пошла за кем-то.

Я быстро встал с кресла, подошел к окну и позвал друзей. Они мигом зашли в зал, вид у них был неважный - здорово замерзли. Из смежной с рестораном двери вышла Нина Петровна в сопровождении ее знакомой официантки. Увидев, что нас трое, несколько удивилась, а всмотревшись в венок на спине Григорьева, смутилась.

Мы честно объяснили ситуацию, напомнили о том, что Ленинградцы должны помогать друг другу и сломили ее сопротивление. - Все это хорошо, - сказала она, - а куда мы денем венок?

- Ладно, сказала Нина Петровна, - все ваши вещи вместе с венком я спрячу у себя в бытовке. Только долго не задерживайтесь, парикмахерская работает до десяти вечера.

Щедро расплатившись за стрижку, мы пошли вслед за официанткой в холл, чем удивили швейцара.

- А где их вещи? - спросил он.

- Нормально, Николаевич, я все устроила, они идут за мой столик.

Поднялись на второй этаж, и на нас сразу пахнуло труднообъяснимым духом ресторана. Звучал "Крутой поворот", настроение значительно улучшилось. Заказали обильный ужин, обязательные шашлыки, зелень, трепанги, мидии. Коньяк теплом разливался по всему организму, мы блаженствовали...

- А сколько сейчас времени? - вдруг встрепенулся Корытный.

- 21:30, - ответил я, посмотрев на наручные часы. - Как летит время!

Мы замерли: последний паром уходи через полчаса - явно не успеваем. Влипли.

- Ничего, - сказал Григорьев, - доберемся окружным путем (примерно километров тридцать), автобусы ходят до 24:00.

Я подумал: "Если ходят..."

Расплатились, извинились, отблагодарили официантку, вернулись в парикмахерскую, привязали Григорьеву венок на спину и вывалились в пургу. Темно, ветер, снег и громыхание железных листьев венка. С большим трудом доплелись до автостанции. Опять неприятность: автобусы до нашего Рыбачего не идут из-за заносов, только до поселка Елизово, который расположен в пятнадцати километрах от нашей базы.

Надо ехать, другого мнения нет, венок должен быть доставлен к 9:00. Ждать утреннего рейса опасно - автобусы могут опять не ходить. А так нам придется пройти около пятнадцати километров пешком. Думали, что часа за четыре дойдем. Садимся в автобус, едем до Елизово. Конечная; на часах около двенадцати ночи. Кругом темень, качаются фонари, метет пурга, нашу дорогу начинает заносить. Ждем около пятнадцати минут - а вдруг какой-нибудь случайный попутный транспорт. Нет, видимо придется идти пешком, пока полностью не занесло дорогу, наш единственный ориентир.

Ветер в лицо, бредем медленно след в след по колено в снегу. Ночь. Где-то далеко сквозь пелену снега мигают огни нашей базы. Старожилы говорили, что при сильных морозах часть бухты в этом месте покрывается толстым льдом и появляется возможность сократить путь километров на пять-семь. Но в такую погоду не до риска, и нам приходится идти вкруговую а это около двенадцати километров, которые при хорошей погоде и дороге можно пройти за три-четыре часа, а в таких условиях задача значительно усложняется.

Идем, вернее, бредем, едва видя спину впереди идущего. Я шел за Григорьевым, который нес на спине большой венок. Листья этого венка железом скребли мой слух.

Где-то через два часа, пройдя километров пять, встретили бредущую фигуру одинокого офицера с красным обветренным лицом и с сосульками на бровях. На наш удивленный вопрос, зачем он идет в город, он ответил, что сам из поселка Елизово, где служит в строительной части, что идет к семье, так как ему выпало два дня выходных...

Прошли еще около часа, ноги ватные, дышать трудно, лицо заиндевело. Надо согреться - но как? Пришли к мысли распить одну бутылку водки, которую достали из сетки вместе с каменными плавлеными сырками. Разливаем водку в маленький складной серебряный стаканчик, который всегда и везде Григорьев как бывший "нахимовец" носил с собой. Сбились в кучу спиной против ветра, разливаем вьетнамскую рисовую водку, тягучую, как подсолнечное масло на морозе, разгрызаем плавленые сырки и так, в несколько заходов, приканчиваем бутылку, совершенно не чувствуя вкуса. Внутри стало теплее, а снаружи...

Поплелись дальше. Снега на дороге все больше, и вот через пару часов выходим на такое место, где было уже трудно разобраться, где дорога, где залив, и где берег. Единственной радостью было то, что огни базы как бы стали ярче. Мы были в пути около пяти часов, а конца путешествию не видно... Жаль, если не успеем донести венок ко времени построения!.. Вдруг яркий свет прожектора ослепил нас. Наперерез на приличной скорости, разбрасывая веером снег, несся гусеничный транспортер. Он остановился, не доезжая до нас метров пятьдесят. Мы, радостные, поковыляли ему навстречу. Удивление экипажа этой железной машины было неподдельным, мы стучали по корпусу машины, кричали... Открылся люк, появившаяся фигура задала несколько разъясняющих вопросов, смилостивилась и разрешила нам забраться на броню, что нами и было молниеносно сделано.

Машина развернулась, и наши спасители за двадцать минут довезли нас до основной дороги поселка. Наша благодарность выразилась в передаче экипажу второй бутылки вьетнамской водки. По расчищенной дороге до флотилии мы добрались к восьми утра. Все уже переполошились, командование звонило и в город, и на базу. Но мы пришли сами, хоть и холодные, все в инее, едва передвигали ноги, но венок доставлен. Доползли до камбуза, поели горячего, выпили чаю, незаметно допили последнюю бутылку водки и с разрешения командования пошли спать. Под команду "Дивизия, выходи строиться!" мы провалились в омут сна и проспали до позднего вечера, после чего присоединились к друзьям и поддержали их застолье. Наш подробный рассказ о приключениях был встречен ликованием.

Шел четвертый год моей службы в подводном флоте...

Писатель поневоле

Шел второй месяц этого затяжного похода. Пока все было спокойно, если, конечно, сравнивать с некоторыми предыдущими. Вахта сменяла вахту, личный состав вжился, вработался в однообразный режим подводной службы. Техника работала безукоризненно, параметры обитаемости и микроклимата были в пределах нормы. Единственным параметром, вызывающим некоторое волнение, была относительная влажность, которая в отсеках достигала 25-40%, что, правда, нисколько не мешало нашей жизнедеятельности. "Сухой" воздух нес уменьшение простудных и грибковых заболеваний, но создавал некоторую опасность при перегреве механизмов, проводки и различных соединений, поэтому в ночное время в отсеках ставили открытые емкости с водой, что позволяло этот параметр повысить до 50%.

Соответственно с графиком смен и вахт проходило питание личного состава, свободное время и сон. Все свыклись жить в этом графике, и к этому времени мы все уже очень редко встречали друг друга как в столовых, так и на других мероприятиях, даже фильмы мы смотрели по сменам. Исключение составляли экстренные сборы по боевой или аварийной тревоге. Чаще других по долгу службы с личным составом встречались "односменщики" - заместитель командира по политической части, начальник особого отдела и доктор. К середине похода выявилась тенденция к уменьшению количества непрерывного сна и снижению аппетита, несмотря на различные ухищрения работников камбуза - не помогали ни сухие вина, ни вяленая рыба, ни специи.

В один из дней где-то после обеда я как всегда делал обход отсеков подводной лодки, присматриваясь как к быту, так и к общей атмосфере, царящей на боевых постах. В третьем отсеке ко мне подошел мой санитарный инструктор Володя Рогов и доверительно зашептал:

- Доктор, надо спуститься в трюм - посмотрим, как матрос Рахманов обслуживает свой боевой пост.

- А что случилось? - спросил я.

- Да ничего особенного, только заслуживают внимания некоторые моменты, которые мне не до конца понятны.

Следует сказать, что старшина II статьи Ильдар Рахманов был высококлассным специалистом в группе трюмных. Его непосредственный начальник, старший лейтенант А.Силоров, всегда ставил его в пример, подчеркивая безукоризненное выполнение им своих служебных обязанностей. Кроме того, он был молчалив, скромен. Он закончил техникум по специальности "машиностроение", а единственным его недостатком было слабое знание русского языка, поэтому свои служебные записки он писал с огромным количеством ошибок, а в разговоре ощущался колорит его родного языка - по национальности он был татарин. Говорил он с акцентом.

Боевой пост, на котором Рахманов нес вахту, находился в трюме, был в полном порядке, механизмы и манометры работали четко, документы лежали ровной стопкой - во всем чувствовалась аккуратность и серьезность подхода к службе. Матрос немного удивился моему появлению, но в процессе разговора успокоился.

Я нехотя перебирал его книги, лежащие на столе, и случайно наткнулся на тетрадь в 96 листов в черном кожаном переплете. Захотел ознакомиться с ее содержимым, но Рахманов быстро взял ее у меня, всем видом показывая, что ему не хочется, чтобы кто-нибудь знакомился с ней. Я сделал вид, что не обратил на это внимания, перевел разговор в другое русло. Собираясь уходить, внимательно посмотрел на матроса:

- Слушай, а ведь ты ко мне давно не приходил на осмотр. Я предполагаю, что у тебя в последнее время появились головные боли.

- Откуда Вы знает?

- Да мне так кажется, - сказал я. - Приходи ко мне в амбулаторию завтра после смены вахты.

Поднявшись на верхнюю палубу, я внимательно посмотрел Рогову в глаза и приказал обязательно доставить матроса завтра ко мне и, что самое главное, постараться незаметно принести мне эту заинтересовавшую меня тетрадь. Предупредил, что Рахманов после вахты пойдет обедать и уже потом поднимется ко мне на прием...

Я с интересом взял в руки тетрадь и стал знакомиться с ее содержимым, понимая, что внедряюсь в чужую тайну. Первые страницы меня заинтересовали: прекрасным языком, без ошибок, в духе Вальтера Скотта была записана древнерыцарская баллада - с подробным описанием вооружения и снаряжения рыцарей, замков, битв и т.д. Я подумал, что матрос просто переписал это из какой-либо книги, но зачем?

Следующие страницы были посвящены товарищам из нашего экипажа, непосредственному командиру Силорову, которого Рахманов сравнивал с фашистом, зверем, садистом. Хороший литературный язык подчеркивал необъективность высказываний и вызывал удивление. Но самое интересное появилось в середине тетради. Вот примерно то, что там было написано. Примерно - потому что в дальнейшем эта тетрадь исчезла в сейфах начальника особого отдела.

"Наконец стали готовиться в поход, на душе радостно и в то же время грустно - немного устали при погрузке, но, слава Аллаху, и это все закончилось. Мне еще на берегу стало интересно, как Аллах переносит подводное плавание, поэтому я незаметно, еще на пирсе, завернул его душу в промасленную ветошь, пронес незаметно в лодку, спустил в трюм и спрятал под лестницей у себя на боевом посту. Он, наверное, волновался, но я его успокоил. В море, во время моих ночных вахт, я выпускаю душу Аллаха полетать по отсекам лодки. На связь с ним я выхожу просто, ведь у меня есть замаскированная передающая станция с мощной антенной, и я посредством этого прибора даю те или иные команды душе. Летает она незаметно, правда, во время вахты в восьмом отсеке Самохин мне говорил, что неважно себя чувствовал, его преследовало ощущение, что кто-то на него смотрел, дышал в затылок, перевертывал страницы инструкций, поэтому ему пришлось передвинуть вентилятор подальше от боевого поста. Глупый Самохин, он и не догадывался, что это не вентилятор, а душа бога кружила над ним и, наверное, из баловства мешала ему.

Чувствую, что душе Аллаха становится в походе скучно - впрочем, как и мне. Планирую в ближайшее время разнообразить его жизнь - в частности, на одной из ночных вахт попытаюсь открыть люк в десятом отсеке, выпустить в океан. Пусть душа Аллаха пройдет по верхней палубе под водой, а я быстро слетаю в первый отсек, открою там люк и впущу ее обратно в лодку. Ведь, наверное, душа замерзнет в холодном море, а в лодке я ее отогрею".

У меня похолодели руки, мурашки поползли по спине, и зашевелились волосы на голове... Я задумался о возможных исходах нашего плавания.

Мою задумчивость прервал стук в дверь амбулатории. Довольный и веселый после обеда, Рахманов вошел в амбулаторию. Я его осмотрел, поговорил, сделал взволнованное лицо и выговорил:

- А ты, однако, и впрямь заболел. У тебя высокое артериальное давление, тебе надо несколько дней остаться в лазарете на лечение. Он с этим согласился легко и даже, кажется, обрадовался. Назначив успокаивающие и снотворные препараты (все равно у меня специальных лекарств не положено по расписанию), я положил его в изолятор, а Рогова обязал присматривать за ним.

В первую очередь вызвал Силорова и предупредил, чтобы он пересмотрел расписание несения вахт, так как матрос серьезно заболел. Конечно, тот высказал недоумение, отметив, что матрос здоров как бык и придуривается и что место его в тюрьме. Я не стал его переубеждать и сразу же посетил начальника особого отдела и заместителя командира по политической части. Написанное в тетради вызвало у них шок. Особист осмотрел боевой пост матроса и нашел еще инструкции по открытию люка в десятом отсеке, которых никоим образом не должно было быть у Рахманова, так как они носили гриф "Секретно". Было ясно, что задуманное Рахмановым могло произойти в любой момент, и только чудесное стечение обстоятельств позволило нам избежать трагедии. Были срочно собраны все командиры подразделений, проведена "накачка", углубленные проверки боевых постов и мест обитания, после чего были сделаны нелицеприятные выводы.

Мною же были начаты, по возможности, лечение и наблюдение матроса. Были моменты, когда клинические проявления нездоровья матроса вызывали неподдельное удивление личного состава. Так, один раз уже спустя пару дней пошли мы с ним после обеда основной смены в кают-компанию личного состава принимать пищу. Сели. Ему принесли первое, второе, компот. К моему удивлению и, конечно, к неописуемому восторгу "приборщиков" столовой Рахманов с невозмутимым видом влил в миску с первым блюдом второе и компот и стал с аппетитом есть. Все замерли в недоумении.

После этого случая пришлось кормить его в изоляторе. Чтобы отвлечь матроса от дурных мыслей, принимая во внимание его "литературный" талант, я рекомендовал ему писать для нашей корабельной стенной газеты, что он и делал регулярно. Мне удалось выяснить, что творческий порыв пришел к нему месяц назад, при этом писал он только ночью на вахте. Матрос говорил, что писал он как будто под диктовку с голоса, который "наговаривал" ему текст. При этом я отмечал, что писал он без ошибок. Также на вахте он входил в непосредственную связь с душой Аллаха с помощью специального аппарата (который мы, естественно, не нашли).

В нашу газету писал он с большим удовольствием, его статьи отличались смелостью, зрелостью, он вскрывал недостатки, пороки, заблуждения. Естественно, его художества оставались достоянием лишь узкого круга руководящего состава. Прошло еще две недели, и вдруг, когда я вновь принес ему бумагу и ручку с просьбой продолжить написание статей, он все это отодвинул и сказал, что больше писать не будет, так как "диктующий" голос пропал. Я настоятельно рекомендовал написать хотя бы несколько фраз и получил листок с бессвязными мыслями и огромным количеством ошибок. Стало ясно: в заболевании наступила новая фаза.

На совещании было принято решение допустить матроса к несению службы на камбузе - конечно, под присмотром старших. Через две недели мы вернулись на родную базу, и я отвез его в главный госпиталь.

Мой старший товарищ, В.К.Раев, главный психиатр, с радостью встретил меня, нисколько не сомневаясь, что я вновь привез ему интересный медицинский случай. За время моей службы это был уже девятый пациент. Мягкая доброжелательная речь Раева успокоила матроса, вел он себя тихо. Было принято решение поместить матроса в обычную палату.

Как только Рахманов услышал эти слова, он сразу, ничего не говоря, рыбкой головой вперед прыгнул в окно кабинета - видимо, хотел на свободу. Но не знал пациент, что стекла в психиатрических клиниках ставят небьющиеся. Ему перевязали голову, и санитары, применив "ленинградку" - специальную фиксацию, - поместили его уже в палату для буйных больных.

- Ничего, Володя, - обращался ко мне врач. - Мы его постараемся вылечить, а материалы, с которыми я ознакомился, очень интересные и назидательные. Повезло тебе, что удалось раскусить этот случай вовремя, а то бы мы вряд ли сейчас с тобой разговаривали...

Гуттаперчивый мальчик

Вторую неделю мы спали урывками, был аврал, связанный с приездом Государственной комиссии и приемкой ею лодки от производителей. Времени хронически не хватало. Заводские сдаточные команды устраняли недоделки, и Государственная комиссия находилась с нашим экипажем в постоянных конфликтах - ругались, доказывая друг другу необходимость плановой сдачи объекта. Мы упирали на качество выполняемых работ - ведь в море ходить нам, и должна быть полная уверенность, что подводная лодка свои задачи сможет выполнить.

Бесконечно проверялись и прогонялись схемы ракетных и торпедных стрельб, штурманского навигационного комплекса, радиационной и химической защиты, обитаемости, плавучести - и еще многих систем, столь необходимых для боевой деятельности атомного подводного ракетоносца. Кроме экипажа в море на лодке находилась Государственная комиссия, коллективы сдаточной команды завода "Звезда", куча каких-то дополнительно прикомандированных - в общем, вместо 150 человек по штатному расписанию было одномоментно около 300 человек, а ведь их надо было накормить, обеспечить спальными местами и медицинской помощью. В течение суток между берегом и лодкой сновали небольшие катера и буксиры, которые привозили и увозили специалистов, детали и механизмы, продукты и воду, членов комиссии. Фактически ночью подводились ежедневные итоги, на которых срывающимися голосами выдвигали обоюдные требования, грозили всевозможными карами, высказывали претензии - но все четко знали, что лодку надо принять в этом году и ввести ее в строй до нового года; а за бортом уже декабрь.

Неожиданно выявили недостатки в реакторной системе: определили в выгородках при их запусках повышение радиационного фона. Все всполошились это была очень серьезная неисправность, которая могла свести на нет все усилия коллектива. Совещания проводились круглосуточно, докладывали в Москву, предлагали решить проблему разными способами, вплоть до вырезки прочного корпуса и замены неисправного блока; но это отодвигало бы сдачу корабля на неопределенное время.

Наконец, решили вызвать высококлассную бригаду сварщиков из Ленинграда. Директор завода выслал за ними свой самолет, и бригада со своим уникальным оборудованием прилетела на следующий день. Два дня они круглосуточно трудились в реакторном отсеке, что-то стыковали, варили, повиснув в цирковых позах на подъемных талях, и на третьи сутки доложили об исправлении дефекта. Еще двое суток экипаж проверял работу реактора в различных режимах радиационный фон не выходил из нормальных пределов. К вечеру пятого дня бригада загрузила свое оборудование в самолет и улетела в Ленинград, получив, по слухам, премии, равные стоимости "Жигулей".

Только ликвидировали эту неисправность и вздохнули с облегчением, как случилась неприятность в радиотехнической службе, связанная с отказом системы при выходе на ракетные стрельбы. Наши инженеры бились над этой неисправностью более суток, меняли целыми блоками ЗИП - все впустую. Опять послали гонцов в закрытый город на Волге, откуда привезли разработчиков этой системы. Осмотрев технику, разработчики потребовали трехлитровый графин медицинского спирта, закуски, попросили наших специалистов радиотехнической службы покинуть помещение и пообещали, что через четыре часа можно будет приступить к проверке работы комплекса. Доставив им требуемое и увидев, как они сначала выпили по стакану чистого спирта, закусив хлебными корочками, я засомневался в благополучном исходе работы. Показав мне на дверь, они повторили свою просьбу. Я, конечно, с живым интересом вернулся в третий отсек к исходу истекшего времени, чтобы увидеть финал этого процесса.

Дверь открылась, и красное лицо старшего группы пригласило членов приемной комиссии приступить к проверке работы. Заглянув в щель двери, я с удивлением увидел пустой графин из-под спирта и две пустые консервные банки из-под курицы в собственном соку, вокруг которых на столике лежали хлебные крошки. "Невероятно", - подумал я, всматриваясь в красные лица мастеров: глаза их смотрели довольно ясно. "Может, часть спирта они использовали в работе?.."

Более тридцати раз прогоняли наши специалисты блок ракетных стрельб в разных режимах - ни одного сбоя! Комиссия приняла работу. На прощание разработчики затребовали еще три литра спирта и закуски, которые без лишних слов им выделили. Под уважительный гул офицеров специалисты спустились по трапу на катер и отбыли в Большой Камень.

Вспоминая события того времени, я и сейчас поражаюсь тем людям, которые создавали сложнейшую технику, заполнявшую отсеки подводной лодки, - и что было чудом, так это то, что она вся работала. По-видимому, наши люди как никто другой раскрываются особенно ярко в экстремальных ситуациях, при этом труд в таких условиях приобретает новые формы коллективизма, и в первую очередь все это делается за совесть, за собственное уважение себя как классных специалистов и русских людей, а не исключительно из корыстных побуждений. Я тогда уже задумывался, что вряд ли иностранные специалисты смогли бы так легко находить выходы из нештатных ситуаций, как наши ребята. Как уже говорилось, одновременно на лодке работало до 300 человек круглосуточно и с полной отдачей сил. Видя все это, я уже не сомневался, что вот так, наверное, наши люди трудились в первые месяцы войны, ставя заводы в голой степи и не прекращая строительство, на холоде выпуская пушки, танки, самолеты.

Сейчас мирное время, но какая самоотдача! Постоянно на лодке осуществлялась сдача комиссии объектов и перевозка строителей и наладчиков на берег. Те, которые сдавали объекты поздно ночью, отдыхали на любом свободном месте, дожидаясь первых утренних катеров. Вспоминаю, что у меня в медицинском отсеке иногда спало до десяти человек. Условия были напряженные.

Как-то раз около двух часов ночи настойчивый стук в дверь амбулатории разбудил всех спящих. Я вышел. Двое рабочих с перепуганными лицами, перебивая друг друга, начали свой рассказ. Четко определялся исходивший от них запах свежепринятого алкоголя.

- Что случилось? - спросил я строго.

- Витя (их друг) случайно упал в ракетную шахту лодки, люки которой были открыты, так как последние двое суток в шахтах шли наладочные работы, а высота шахт достигала 12 метров! Мы думаем, что случилось несчастье.

Я быстро пошел за ними, прихватив медицинскую сумку, - сначала в третий отсек, потом в пятый, потом за ними по трапу поднялся на плохо освещенную ракетную палубу. Временная электрическая подвеска, на которую возлагалось освещение места работы, не светила, в лучах прожектора были видны открытые люки шахт, а внизу - чернота.

Мощным фонарем осветили зону ближайшей ракетной шахты, куда, по их мнению, упал их друг в то время, когда все они вышли покурить наверх после принятия спирта в честь сдачи комиссии своего объекта. Я светил фонариком в глубину шахты и силился определить тело рабочего - никого. - Да где же ваш друг? - спросил я.

- Не знаем, упал туда. Может, его уже вытащили другие члены бригады.

Спустились обратно в корпус лодки, я предварительно предупредил вахтенного офицера о грубейшем нарушении техники безопасности на ракетной палубе; стали искать тело рабочего. Во втором отсеке, недалеко от прохода, на матрасе лежал человек, около него суетились еще люди, стоял устойчивый запах спирта. Принесли дополнительные лампы и фонари, и я стал осматривать потерпевшего, складывалось впечатление, что все окружавшие меня, в том числе и потерпевший, пьяны.

"Ну, думаю, у рабочего живого места нет, кости сломаны, травма черепа, внутреннее кровотечение... Надо срочно докладывать командованию и эвакуировать пострадавшего". Начал осматривать, мять, щупать тело и живот. Странно, кажется, все на месте! Слышит, видит, руками и ногами дергает.

- Наверное, обманули меня, - говорю, - подшутили. Так точно он упал в шахту?

- Точно, точно! - и они начали рассказ. - Мы поднялись подышать на ракетную палубу, так как после окончания работы катер за нами прибудет около пяти часов утра. Витя шел впереди нас и вдруг исчез в темноте! Мы слышим "шмяк" да "шмяк", потом тихие стоны из шахты. Посветили фонариком - он лежит посередине "стола" шахты; конечно, мы перепугались, двоих послали искать Вас, а сами по боковым трапам ракетной шахты (их четыре) втроем спустились вниз и с большим трудом подняли Витю наверх, спустили в лодку - и вот он лежит здесь. Доктор, сделайте что-нибудь и не сообщайте командованию, а то нас всех лишат премии, тем более, что он нас пахнет спиртом...

"Невероятно! - подумал я. - Этого не может быть!" Измеряю давление, пульс - все в норме, руки, ноги, голова - целы, живот мягкий. Видны ссадины, синяки, кровоподтеки, а в остальном все прилично. На свой страх и риск наблюдаю его еще два часа. Самочувствие остается прежним, симптомов поражения головного мозга не выявляется.

Подошел катер, рабочие, подхватив Витю под руки и ноги, перенесли аккуратно его на катер, швартовая команда, конечно, обратила внимание на эту живописную группу, покидающую лодку. Я отпустил Виктора с единственным условием: его отвезут в санчасть на берегу, где с ним до конца разберутся. Пошел к себе и поспал пару часов. С первыми лучами солнца выбежал на ракетную палубу - осмотреть еще раз место несчастного случая.

Шахта была глубокая и пустая, так как ракеты еще не загружались; по ее окружности изнутри спускались четыре лестницы, а внизу, на ракетном "столе" (на него ракета садится при загрузке), на расстоянии 2-2,5 метра поднимались стыковочные штыри высотой около метра. Я спустился по одной из лестниц вниз. На дне лежала бесхозная шапка-ушанка. Поднялся обратно, снова посмотрел вниз.

"Невероятно, ... но факт! Что могло спасти его? Наверное, шагнул в темноту, зацепился за одну из лестниц, сполз аккуратно - так, что оказался между стыковочными штырями стола. Если бы падал на них с высоты, то нанизался бы, как бабочка на булавку. Пьян был, поэтому с ним все это случилось. А если бы трезвый был, как бы все вышло? Чем бы все это закончилось?" - думал я.

Через несколько дней я вновь увидел того рабочего, он прибыл в составе бригады устранять неполадки, и у меня на душе стало легче...

Везунчик

Нам очень везло, ежегодно по несколько раз мы приходили на базу под Владивосток и, как правило, в теплое время года. После камчатских холодов Приморье встречало нас ярким солнцем, буйством растительности и красок. В эти редкие недельные, а часто многонедельные заходы мы могли не только выполнить регламентные работы, но и искупаться и даже позагорать на песчаном берегу теплого залива.

Этот заход как всегда планировался коротким, был конец июля месяца. Приход столь могучего корабля на эту закрытую военно-морскую базу, состоящую из нескольких пирсов, ограниченного количества домов и множества маломерных судов, катеров и огромного спрятанного в скалах склада артвооружения всегда вызывал неподдельный интерес ее обитателей. Большинство свободных от вахт моряков с уважением рассматривали наш подводный ракетоносец стратегического назначения.

На соседнем пирсе отдавал швартовы большой противолодочный корабль, казавшийся более мелким, чем наша субмарина. На палубе уходящего корабля толпились группами моряки, рассматривая наше подводное чудовище.

Мы высыпали на пирс, бродили кучками, некоторые расположились на зеленой травке у входа на пирс, засучив брюки до колен, рукава до локтей, подставляя свои совершенно белые лица ласковому южному солнцу. Легкие радостно вдыхали свежий морской воздух, в котором чувствовалась примесь водорослей, цветов и запах трав. Темно-синее южное море ласково плескалось о пирс. Захотелось искупаться, тем более что вода, по данным старожилов, была 24-25°.

Достопримечательностью закрытой базы, несомненно, был магазин. За время походов нам изрядно надоел рацион из сухих овощей, каш, консервов, и мы решили сделать набег на местный магазин. Обилие свежих овощей, фруктов и даже полосатых арбузов, лежащих в сетке в углу магазина, превзошло наши ожидания. Мы гурьбой вломились в этот небольшой магазин, проснулся дикий голод по витаминам. Огромные мясистые красные помидоры, зеленые огурцы с пупырышками мы купили прямо с ящиками, в нагрузку взяли зеленый лук, укроп, кинзу и петрушку. Захотелось сделать роскошный салат и съесть его прямо на природе, на берегу моря.

Из почти стокилограммового улова овощей восемьдесят мы передали на лодку для личного состава, к морякам же отправили и пятнадцать арбузов. Они же, в знак уважения, отнесли ящики с овощами и зеленью для нас в укромную зеленую бухточку, где планировался пикник. Туда же были доставлены четыре эмалированных таза, стеклянная бутыль на четыре литра со сметаной, разделочные ножи, доски, посуда, три арбуза, хлеб, консервы, трехлитровая канистра с медицинским спиртом и минеральная вода "Боржоми" в количестве двадцати бутылок. Наверное, наша закупка превышала месячную выручку местного магазина, но что же мы могли поделать - какой корабль, такие и закупки. Время было обеденное, но мы предпочли осуществить прием пищи на свежем воздухе. Особенно воодушевился Саша, первый управленец, который привел нам двух своих знакомых по училищу; они принесли с собой ласты, маски, быстро собрали дрова, сухие ветки и развели костер. Вымытые в ближайшем ручье овощи нарезали аккуратно на дольки, посолили и загрузили в тазы, густо перемешав с травами и сметаной. С каким аппетитом ложками мы ели эту волшебную пищу! Наелись до того, что некоторые, утомленные, замертво лежали на песчаном берегу и даже не смогли приступить к десерту - ярко-красным сочным нарезанным кусками арбузам. Мне показалось, что в этот обед я пополнил витаминный запас на целый месяц вперед.

Стоял штиль, солнце светило ярко, кожа начала ощущать его силу, хотелось искупаться. Под опытным руководством сашиных друзей мы стали обследовать прибрежное дно. Я и раньше неоднократно плавал в Черном море и даже погружался в акваланге на глубину до двадцати метров, но то, что я увидел в данном месте, вызвало неописуемый восторг. Богатство морской флоры и фауны с множеством разноцветных рыб, медуз, морских звезд, ежей, водорослей, заросших гротов, камней и скал, покрытых трепангами и гребешками, удивляло.

Мы купались, ныряли, с помощью местных моряков искали продукты моря, которые умело маскировались под камни и галечник. Наощупь или ножом мы отрывали трепанги и гребешки от скал и дна и складывали их в сетки. Наконец, набрали их около килограмма и начали варить в морской воде в большой кастрюле, которую предусмотрительно принесли сашины друзья. Он радовался как ребенок, из огромной горы морских ежей мы набрали маленькую мисочку мелкой ярко-желтой икры. Мелко нарубленные трепанги и гребешки аппетитно булькали в кастрюле, а варить их надо было около шести часов. Мы пили спирт, запивая "Боржоми" и заедая бутербродами из белого хлеба, покрытого тонким слоем масла и икрой ежей. Такое сочетание чистого спирта с икрой ежей создавало во рту ни с чем не сравнимый аромат.

Начало темнеть. Не дождавшись необходимого срока варки, решили испробовать морских деликатесов. Морские дары по вкусу напоминали отварные грибы. Некоторые кусочки трепангов были недоваренными, но все равно пропадали в желудках вместе с остатками спирта. Вечер заканчивался, местные ребята делились опытом службы в гарнизоне (до Владивостока было около двухсот километров), особенно отмечали скуку зимой. Летом в свободное время они ходили на рыбалку, в лес, у некоторых были свои маленькие земельные участки, где они выращивали овощи и фрукты.

В общем, мы провели приятный во всех отношениях день - накупались, кожа горела от лучей солнца, наелись овощей и испробовали морских деликатесов. Прощаясь, сашины друзья обещали нам завтра привезти от знакомых рыбаков свежих крабов, что и исполнили, поменяв "горючее" на рыболовецком краболове, который стоял на рейде в километре от базы. Впервые я увидел клешни размерами с мою руку и желто-красные в пупырышках ноги крабов, достигавшие сорока-пятидесяти сантиметров в длину. Конечно, отварив их и наевших крабового мяса, мы были на седьмом небе.

Последующие три дня мы фактически не выходили из корпуса лодки, находясь по штатному расписанию по боевой тревоге, так как перегрузка боевых ракет была делом ответственным и опасным. Слава Богу, что этот этап закончился благополучно, и все, включая командование базы, вздохнули с облегчением и доложили наверх об успешном завершении процесса. Из штаба флота пришла директива о выходе на Камчатку через три дня, так что у нас появилась еще возможность ознакомиться с достопримечательностями этого края. Мы решили пополнить запасы провизии свежими овощами и, по совету местных товарищей, набрать черемши (дикий чеснок). Во главе команды сборщиков был поставлен Саша, и двадцать человек углубились в ближайшие сопки и мелкий лес. Набрав около пятнадцати мешков пахучей черемши, мы повернули назад. На обратном пути мы вышли в долину, на которой росли заросли диких красных, белых и синих пионов. Набрав огромные охапки цветов, мы вернулись на лодку.

Если черемша очень пригодилась нам в качестве добавки в пищу, то с цветами вышел казус. Оказалось, что вместе с ними мы занесли и клещей, и мне пришлось поголовно осматривать экипаж, а у двух моряков вынимать присосавшихся паразитов из самых укромных мест. Конечно, одного клеща я вынул у Саши.

Вечером командир базы пригласил наше руководство навестить его штаб, я тоже оказался в числе приглашенных. Штаб не напоминал казарму - это было обвитое плющом и диким виноградом трехэтажное здание из белого кирпича, к которому тянулись ровные дорожки, посыпанные красным песком и обсаженные розами и фруктовыми деревьями. Окружающая штаб территория больше напоминала ухоженный садовый участок с тенистыми дорожками, каменными мостиками, деревьями и кустами, сплошь обвитыми диким виноградом, ягоды которого хотя и не достигали привычного размера, но уже местами начинали, созревая, синеть.

Ужин проходил в непринужденной обстановке, старшие товарищи вспоминали друзей, службу, а я, с разрешения командира базы, решил еще лучше ознакомиться с устройством территории, выразив искреннее восхищение увиденным. Довольный командир вызвал старшину I статьи, пояснив, что именно этот матрос и является автором дизайна, и попросил его меня сопровождать. Моряк оказался выпускником Ленинградской Лесотехнической Академии, военной кафедры там не было и его призвали на год рядовым, командир базы взял его в свой штаб, и он фактически выполняет функцию "садовника" при штабе и уже осенью возвращается домой в Ленинград. Рассказывая о флоре этой зоны Приморья, он остановился на биологических растительных стимуляторах, к которым относился и китайский лимонник, росший здесь повсеместно. Мой проводник показал мне места его произрастания и предложил взять на лодку корешков, чтобы применять спиртовую настойку из них в лечебных целях, также он дал мне проверенный рецепт.

Корни китайского лимонника расстилались на небольшой глубине в виде тонких плетей. Мы быстро набрали целый мешок, который я забрал с собой на корабль.

Вечером я собрал офицеров, прочитал им лекцию о пользе этого растения, в частности, о его способности увеличивать мужскую силу, и предложил сделать лечебную настойку. Позже ко мне потянулись офицеры со своими емкостями, наполненными спиртом. В амбулатории сформировалась очередь. Я тщательно мыл корни, взвешивал их по десять грамм на аптекарских весах и опускал в емкости на 1/2 литра пинцетом, закупоривая емкости резиновой пробкой. Каждому объяснял, что настойка готовится в течение семи-восьми дней, что соответствовало времени нашего перехода на Камчатку, и после возвращения рекомендуется выпивать перед сном по 50 мл этой золотистой жидкости - и не более! Употреблять другие спиртные напитки строго запрещено.

- Если вы выполните это правило, то сами ощутите небывалый эффект, и еще меня благодарить будете! - так напутствовал я своих товарищей. Последним ко мне подошел Саша и как-то смущенно сказал:

- Володя, я, конечно, тоже сделаю настойку, но меня волнует другой вопрос. Посмотри, что за "бяка" у меня появилась, вот уже третий день! - и он, смущаясь, обнажил свой детородный орган. "Типичное расположение, на типичном месте, - подумал я, - неужели Сашка зацепил эту "плохую" болезнь?" Он божился и клялся, что уже давно, больше двух месяцев, не встречался ни с одной женщиной, но "бяка" не проходит, и он уже не знает, что ему делать. Поговорив с ним предельно серьезно и объяснив, какие у меня появились мысли при виде всего этого, я сказал:

- Пока точно не определим, что это за процесс, в море я его не допущу! И еще, - сказал я, - ты же не хочешь подвести своих товарищей!

- Володя, что же мне делать? - со слезами на глазах промолвил он. - Мне и стыдно...

- Ладно, принимаем решение, завтра с утра поедем по врачам. И моли Бога, чтобы это не подтвердилось!

Зашел в каюту командира, объяснил ситуацию, отметил щепетильность и конфиденциальность сказанного...

- До выхода еще пара дней, - промолвил капитан, - завтра поедете по врачам. Сделай все, чтобы закрыть тему - не хватало еще этих неприятностей на лодке! Потом не отмоешься, позор на всю дивизию. А остальным я скажу, что у вас с ним срочные дела. Если что не так, звони по секретной связи лично мне прямо на лодку, запоминай позывные...

Я вернулся к Саше, рассказал о беседе с командиром, предупредил, что если не разберемся в ближайшем госпитале, поедем во Владивосток на профильную кафедру.

- На дорогу нужны будут деньги, - сказал я.

- У меня есть рублей триста.

- Хорошо, у меня около двухсот, - я продолжал. - Рано утром отбываем, пойду выпишу командировочные предписания нам обоим до Владивостока. У нас с тобой только сутки!

Рано утром, не привлекая внимания товарищей, мы покинули лодку, вышли за территорию базы и на попутном транспорте добрались до гарнизонного госпиталя. Выяснив, кто является наиболее опытным специалистом в данной области, добились его приема. Дело было приватное. Осмотрев Сашу, он высказал мнение, что на сто процентов не уверен в доброкачественном характере процесса, однако имеет большие сомнения по этому вопросу, поэтому подписи в медицинской книжке ставить не будет и считает, что пациента надо госпитализировать и серьезно разбираться с этой проблемой. Я спросил:

- Кто может принять решение и есть ли где-нибудь экспрессивная диагностика?

- У нас нет, но я знаю, что во Владивостоке на кафедре есть доцент Симонова Е.С., которая с помощью электронного микроскопа определяет истинную природу заболевания. Больше на Дальнем Востоке до Хабаровска никого нет Вот так, ребята! - сказал нам врач.

Саша загрустил, настроение его упало до нуля.

- Саша, есть еще шанс, - говорю, - его надо испробовать, иначе я сейчас тебя здесь оставляю для уточнения характера заболевания, и мы уйдем домой без тебя.

Он задрожал, представляя, какие на его голову посыплются неприятности:

- Поедем, Володя, я же тебе говорил, что причины для этой болезни не знаю.

Мы дошли до центра п. Тихоокеанский, автобусы до Владивостока шли, но довольно редко и по расписанию, а езды около трех часов. - Берем такси, говорю ему, - нам надо спешить!

Поймали частника, сговорились за сто рублей и помчались во Владивосток в Медицинский институт. Прибыли туда около 16:00 часов и, конечно, никого уже не застали - доцент ушла домой. Долго унижаясь, выясняли адрес. На такси с огромным букетом цветов и двумя бутылками хорошего коньяка около 19:00 часов попали к ней домой. Открыв дверь, она очень удивилась и нам и нашим подаркам. Уяснив ситуацию, начала отказываться - дескать, приходите завтра.

- Завтра мы не можем, должны уходить в море, только сегодня - мы отблагодарим! - твердили мы.

Вышел муж врача, как оказалось, тоже военный моряк:

- Помоги им, Катя, видишь, ребята все в волнении.

- Ладно, поехали, ребята, - согласилась она, - уж очень хорошо умеете уговаривать. Было уже около девяти часов вечера.

Добрались до медицинского института, нашли ключи у вахтера, зашли в кабинет диагностики, включили уникальный люминесцентный прибор. Екатерина Сергеевна долго рассматривала Сашу, брала соскобы, смотрела с нанесенными красителями в проходящем люминесцентном свете, потом еще долго беседовала с ним, выясняя все мельчайшие подробности. Наконец, вынесла заключение:

- Я уверена, что это не заразное заболевание. Так что можете спокойно ехать и идти завтра в море!

Мы от радости подпрыгнули до потолка. Я сразу же взял быка за рога:

- Екатерина Сергеевна, оставьте, пожалуйста, свой автограф в этой прекрасной медицинской книжке!

- Да, моряки, от вас не отвяжешься, - она поставила большой штамп "здоров" и подписалась всеми своими регалиями.

Мы быстро доставили ее домой, отблагодарили и помчались в штаб флота. Мне надо было доложить командиру об исходе дела. Уговорили дежурного допустить к закрытой связи; послышался усталый голос командира: "Бажанов слушает!"

- Владимир Георгиевич! Все в порядке, в море уходим все, потерь нет, сказал я.

- Добро, но вы должны до подъема флага быть на корабле - выход перенесли на более ранее время... - и связь прервалась.

Не буду рассказывать, как мы ночью добирались обратно, это целая эпопея, но ранним пасмурным утром мы въехали на наш пирс на машине военной автоинспекции за пять минут до подъема флага. Доложились командиру, он посмотрел на Сашу, как на нашкодившего сына, и бросил сквозь зубы:

- Готовь реактор к запуску, как первый управленец отвечаешь за все!

В море мы ушли после обеда. На все вопросы сослуживцев "где же это вы были?" отвечали односложно: "Выполняли приказание командования".

До Камчатки было семь-восемь дней ходу, настроение у всех было хорошее - ведь возвращались домой. Офицеры в процессе разговоров подчеркивали, что мои рекомендации выполняются, и корешки успешно настаиваются на спирту.

Следует отметить, что походы, сопровождающиеся естественным процессом воздержания, отрицательно сказывались на физиологических параметрах моряков, и, как правило, этот процесс приходил в норму в течение двух недель. А так как окончание походов всегда сопровождалось и обильными возлияниями, то этот процесс часто затягивался, несмотря даже на молодость сослуживцев. Рекомендуя настойку из китайского лимонника, я убивал сразу двух зайцев кроме лечебного эффекта и психологической уверенности в целебности препарата, мои товарищи, исходя из рекомендаций, должны были на какое-то время значительно меньше употреблять спиртных напитков, которые, как известно из практики, в больших дозах также не стимулируют этот процесс. Я рассчитывал на явно положительный эффект.

Хорошо известно, что своевременные профилактические мероприятия - это лучший способ не болеть. Истина. Недаром перед походами мы в обязательном порядке проводим профилактические осмотры, амбулаторное лечение, в том числе и у стоматолога. Если специалисты общего профиля не вызывают у моряков отрицательных эмоций, то посещение стоматолога вызывает эмоциональный упадок, так как кроме осмотра большинству моряков требуется и лечение, поэтому они всеми правдами и неправдами, часто с помощью мелких подачек (шоколадок, воблы, спирта) добивались положительной записи в своих лечебных книжках, избегая санации полости рта, "Санация проведена, здоров, годен к длительным походам".

Мне это было известно, но объективно изменить годами сложившуюся ситуацию я не мог. На корабле был и прибор для оказания терапевтической стоматологической помощи, довольно допотопный, с ножным приводом, и его практическое применение в море вызывало у меня бурю протеста, особенно после того, когда в одном из случаев сверло намертво застряло в коронке, и потребовались огромные усилия для его извлечения.

Я всех предупредил, что если они не будут санироваться на берегу, в море их ждет расплата, которая будет заключаться в хирургическом лечении запущенных случаев. Для большего устрашения я периодически в походах натягивал в амбулатории суровую нитку с нанизанными на нее удаленными ранее зубами. При погружении лодки нитка провисала, а при уменьшении глубины вновь растягивалась, и болтающиеся на ней зубы издавали зловещий перестук. Но и эти запугивающие действия не производили на моряков должного эффекта. Из офицеров механической службы больше всего стоматологов боялся Саша, несмотря на то, что среди удаленных зубов на суровой нитке висели и его два. Через два дня после выхода, немного успокоившись после эпопеи с поездкой во Владивосток, Саша зашел ко мне, чтобы, как я подумал, продолжить рекомендованную доцентом процедуру. В этом плане картина менялась на глазах в лучшую сторону, самочувствие матроса улучшалось, и у него появилась реальная возможность быть здоровым еще до прихода домой.

- Ну что, Саша, все идет по плану, я очень рад - еще немного, и будем здоровы! - подбадривал его я.

Обработав ранку, я услышал жалобы на головные боли и просьбу дать ему анальгина. Через два часа Саша вновь зашел с аналогичной просьбой, а в беседе с соседями по кубрику я выяснил, что он на протяжении суток съел все их запасы, ночью не спал и полоскал рот ромашкой. "Опять зубы, - подумал я. - Везет же Саше в этом выходе!"

К вечеру ко мне зашел командир боевой части 5 Локтив С.В. и спросил, почему я не лечу офицеру зубы - ему, командиру, больно смотреть на его мучения. Я спокойно объяснил ситуацию и сказал, что жду не дождусь - хочу приступить к выполнению своего врачебного долга. Через пятнадцать минут офицера в сопровождении сослуживцев привели в амбулаторию. Я встретил его радушно, перевел взгляд на суровую нитку, на которой болтались два его зуба, и сказал с чувством:

- Ну что, Шура, Бог любит троицу - когда начнем?

- Прямо сейчас, - был ответ. - Сил терпеть нет, измучился.

- Ну, давай смотреть, какой на этот раз зуб будем удалять, - ответил я перед осмотром. Оказался восьмой нижний с почти разрушенной коронкой и выраженным воспалительным процессом вокруг.

Приготовил инструменты, блеск которых навел на него ужас, шприцы для проводниковой анестезии, новокаин 1% и 2%, тампоны, спирт. Был спокоен, благо, опыт удаления зубов был значительный. Одно беспокоило - знал некоторые моменты из его жизни.

Выпускник Высшего Инженерного Училища им. Ф.Э.Дзержинского, золотой медалист, его фамилия была выбита золотом на доске почета училища. На берегу нередко баловался крепкими напитками и всем доступным предпочитал чистый спирт, поэтому надежды на эффективность местной анестезии у меня не было.

Не жалея новокаина, провел анестезию, сидим друг напротив друга и ждем эффекта обезболивания 5 минут, 10 минут - без эффекта. До коронки не дотронуться.

- Саша, надо оперировать, - говорю. - Выживешь?

- Не знаю, - отвечает. - Слушай, дай мне полстакана спирта - и делай со мной что хочешь!

- Ну смотри, - наливаю ему полстакана спирта, он быстро выпивает и уже через минуту, с его слов, не чувствует ни боли, ни страха. Как ни удивительно, экстракция (удаление) зуба прошла без осложнений, Саша только слегка морщился и стонал. Наложил два шва, оставил резиновый дренаж, обильно присыпав область операции антибиотиками, и отвел Сашу в каюту спать, про себя думая: "Вот же везет человеку, за такой короткий промежуток времени столько напастей, и все ему".

Через час решил его навестить, посмотреть, как он спит и нет ли температуры. Вышел в коридор, смотрю - на перилах висит Саша и с ужасом смотрит вниз на палубу.

- Что с тобой, почему не спишь, тебе плохо?

- Нет, Володя, спать не могу, находиться в каюте не могу - страшно! Хотя ничего не болит, лишь слегка ноет ранка. После операции пришел и лег, кажется, заснул. Открываю глаза, вижу: передо мной стоит она, вся в черном...

- Брось, Саша, у нас же женщин на лодке нет, - отвечаю.

- Нет, Вова, именно она - вся в черном, капюшон на голове и коса в руках. "Ну, думаю, вот и смерть пришла". Мгновенно покрылся холодным потом, хочу кричать и звать на помощь, но не могу. А она улыбается и ко мне лезет. Свалился я на пол, благо, моя койка на первом ярусе, и выполз на свет в коридор. В голове ясно, но зубы стучат, вот уже пятнадцать минут вишу здесь обессилев.

- Что же ты не зашел ко мне? - говорю.

- Думал, ты не поверишь и будешь смеяться.

- Ты чего, Саша, брось! Я же все понимаю. Пойдем ко мне в изолятор, поспишь у меня - и все будет хорошо, - а про себя подумал: "Вот какие реакции психики выкидывает алкоголь под водой, и, видимо, это совместный эффект анестезии и алкоголя".

Проснулся он часов через десять - довольный, спокойный и почти здоровый.

- Понимаешь, Саша, тебе нельзя больше рисковать. Давай договоримся, что после прихода на базу ты пойдешь в поликлинику и полностью вылечишь все свои больные зубы, а последний удаленный я все же повешу на свою нитку - пусть это будет тебе напоминанием о случившемся. Он действительно выполнил мою просьбу, видимо, тогда здорово испугался. А пить он так и не бросил, что привело его в последующем к значительным неприятностям.

Переход заканчивался, Саша поправлялся, швы с зубной ранки я снял. Всплыли мы в отличную погоду и солнечным августовским вечером подошли к пирсу. Лето на Камчатке выдалось теплое, и даже в середине августа температура не опускалась ниже 16° тепла. Климат Камчатки особенный: в мае начинался бурный рост и цветение, лопухи достигали человеческого роста, и их листья были до 1 метра в диаметре; в сентябре почти мгновенно вся листва облетала, и быстро наступали холода.

Мои товарищи разошлись по семьям, унося с собой живительный эликсир. Продолжалась береговая служба, готовились к очередным выходам и боевому дежурству на базе. Иногда в поселке я встречал жен своих сослуживцев, которые всегда со мной тепло здоровались, за исключением жены Саши. Вернее, Таня также здоровалась, но как-то мимоходом, и у меня сложилось впечатление, что она чем-то недовольна. Но за текучкой флотских будней я не придавал этому факту большого значения.

Все открылось случайно. Как-то вечером ко мне в каюту опять забрел Саша, он был расстроен и с обидой в голосе высказал мне необоснованные претензии в том, что я ему "подсунул" некачественный кусочек корня китайского лимонника.

- Не понял, - ответил я. - Ты сам видел, что я честно и поровну отмерял всем. Ко мне, кроме тебя, претензий не предъявляли - может, ты не выдержал времени настаивания?

- Выдержал, - отвечал он.

Вдруг интересная мысль мелькнула у меня в голове:

- Саша, скажи честно, а ты соблюдал мои рекомендации по приему - дозу настойки и сроки?

Он замялся и открылся мне:

- Понимаешь, Володя, я хотел получить наилучший эффект, полагая, что чем больше принятая доза лекарства, тем лучше должен быть эффект. Мне все стало понятно. Пагубная привычка и пристрастие к алкоголю пересилили мои рекомендации. В первый же вечер, для снятия напряжения, он, предварительно рассказав жене о придуманной доктором настойке, но не рассказав о механизме ее приема, выпил всю, а наверное, и еще добавил - и ожидаемый эффект получен не был. Таня, встречая знакомых жен с экипажа и видя их довольные лица и хорошее настроение, подумала, что я специально подсунул Саше некачественный корень - и теперь мне стала понятна ее холодность при наших встречах. Я все объяснил Саше, рассказал еще много интересного из этого интимного и сложного раздела медицины. Высказал мысль, что злоупотребление алкоголем мешает ему стать отцом - фактически провел консультацию по сексопатологии, и мы, довольные друг другом, расстались.

Не знаю, какой разговор у него произошел с Татьяной, но теперь, по крайней мере, при встречах она смотрела на меня более доброжелательно. Саша же вскоре вернулся к своим пагубным привычкам, и никакими силами нам не удалось его переделать. Специалист он был превосходный, с хорошими перспективами по службе, но из-за этой страсти в жизни у него пошло все наперекосяк...

Потом он демобилизовался, уехал к себе на родину, в Крым. По слухам, работал в Киеве, а в последние годы совсем исчез с горизонта, и никто, даже близкие и родные, не знают его местонахождения.

Заслуженный отпуск

Конец апреля, теплеет на глазах, снимаем шинели, шапки, плащ-пальто и все чаще подставляем белые лица теплому приморскому весеннему солнцу. На пригорках зеленеет молодая травка, ощущается приближение настоящей весны и будущего лета. Наш корпус стоит в "зоне", все работы, связанные с перегрузкой ракет, подошли к концу; со дня на день ждем команды к возвращению к себе на базу, на родную Камчатку.

Уже около трех недель мы находимся в закрытой базе под Владивостоком, куда прибыли после длительного похода с целью устранения неисправности. Из запланированной недели в результате несогласованности и различных нестыковок этот срок растянулся почти на месяц. Экипаж устал, почти восемь месяцев мы были без смены и отдыха, и эта затянувшаяся стоянка в чужой базе оптимизма не приносила. Все мечтали уйти в отпуск летом, ведь, по правде сказать, я не помню, чтобы за последние пять лет это нам удавалось.

В экипаже нарастало напряжение, особенно возросшее после отъезда командира лодки в штаб Тихоокеанского флота за новыми указаниями. Мы бродили по закрытой базе, сидели в курилках и обсуждали возможные исходы поездки. Все сходились на одном мнении, что через десять дней будем на Камчатке, сдадим лодку второму экипажу, потом - обязательное санаторно-курортное лечение и в отпуск. Выходило, что корабль мы оставим где-то на полгода.

Перспективы были заманчивые. Большинство офицеров и мичманов начали перетаскивать часть личных вещей из временной казармы на лодку в преддверии короткого перехода на родную базу.

После ужина, около 20:00, вернувшийся из Владивостока командир собрал весь личный состав лодки. Мы сидели среди напряженной тишины и думали лишь об одном - что с нами будет завтра?

- Ну что, герои-подводники, - начал весело командир. - Отдохнули, проветрились? Вот и для нас поступила новая задача: готовиться к очередному длительному походу. Уходим отсюда через неделю, а уже после автономки вернемся в родную камчатскую базу, - продолжал он. Все замерли. Предстояло еще три месяца морских походов. - Спрашиваете, трудно ли подготовить атомный подводный крейсер к длительному походу? Отвечу: и трудно, и легко. Надо только загрузить продукты питания, пресную воду, в последний раз провести сверку работы механизмов. Все остальное на лодке есть - от разового хлопчатобумажного нижнего белья до предметов личной гигиены. Техника в порядке, все загружено и можно вперед, но важным, если не основным компонентом выполнения этой задачи должны быть люди, и желательно, чтобы они были в здравии...

В конце совещания для последнего инструктажа остались командиры боевых частей и служб.

- Товарищ командир, - спросил я, - мы около года не проходили медицинского освидетельствования, а по приказу перед длительным походом его проведение необходимо.

- Ладно, готовь приказы, подписывай у своего непосредственного медицинского руководства и организуй здесь на базе прохождение всем экипажем углубленного осмотра, но только параллельно с выполнением основной задачи с подготовкой к автономному походу.

- Есть! - ответил я и спешно пошел готовить все необходимые документы.

Следует отметить, что мои товарищи по службе действительно за это время устали. Накопились раздражительность, вспыльчивость. Стали возникать мелкие конфликты, появилось больше обращений с жалобами на изменение самочувствия, плохой сон, снижение жизненного тонуса... В основном все держались в надежде, что вот, еще немного, последний бросок, возвращение на родную базу, и все - потом лечение в санатории, отпуск. Большинство жило этой надеждой.

На следующее утро началась активная подготовка нашего похода. Подъезжали грузовики с грузами, заполнялись провизионные холодильные камеры свежими продуктами, консервами, овощами. Начали сверять документы отдельных служб и частей, все окунулись в интенсивную работу. Маховик завертелся. Реактор еще не запускали, и первыми на медицинское освидетельствование я отправил личный состав БЧ-5, в частности, первый дивизион.

Первые результаты комиссии превзошли даже самые невероятные предположения. В первый день четверо офицеров-управленцев были направлены на стационарное обследование и лечение в гарнизонный госпиталь п. Тихоокеанского, трое из них - на неврологическое отделение, один - на терапию. Кроме этого еще шесть человек срочной службы по результатам обследования также нуждались в проведении более углубленного обследования.

Мне запомнился осмотр старшего лейтенанта Кокурина С. у психоневролога - капитана мед.службы Жевандрова В. При проведении первичных исследований двигательных и сухожильных рефлексов я увидел довольно странный для меня феномен. Жевандров начал проводить перкуссию молоточком, и я увидел, как в левой половине тела Кокурина, начиная с грудной мышцы, произошел непроизвольный "лестничный" эффект судорожных сокращений мышечного аппарата вплоть до голеностопа. Увидев такую бурную реакцию, психоневролог выписал направление на госпитализацию Сережи. (Тогда еще мы не могли предположить, что почти через 25 лет судьба преподнесет ему тяжелейшее испытание - у капитана I ранга Кокурина в результате аварии на подводной лодке "Курск" погибнет единственный сын, капитан-лейтенант Кокурин С.С.)

В суматохе подготовки лодки к походу на эти факты командование то ли не обратило серьезного внимания, то ли подумало, что единичные случаи выбывания моряков по болезни не имеет принципиального значения, ведь и раньше были случаи замены одних офицеров на других в экстренных случаях.

На следующий день медицинская комиссия шла своим чередом, и к обеду еще несколько человек с различными отклонениями в здоровье были направлены на стационарное обследование и лечение. Гарнизонный госпиталь был заполнен нашими моряками, и было принято решение отвозить остальных в главный госпиталь в г. Владивосток, который располагался в 150 километрах от этой базы. Получалось, что до трети экипажа без углубленного обследования и лечения не может быть допущено к автономному плаванию. И грянул гром.

Утром четвертого дня подготовки к походу подъехал на пирс приехавший из Владивостока зеленый УАЗ, из которого вышли четверо офицеров, капитанов I ранга, и, не приглашая наше командование, спустились по трапу в лодку. Что они делали на корабле более четырех часов, никто не знал. По-видимому, они беседовали там с моряками, мичманами, офицерами. Наше руководство в это время находилось в штабе флотилии, где готовило документы к походу. Также неожиданно капитаны I ранга отбыли в штаб флота во Владивосток. Какие организационные моменты обсуждались наверху, конечно, неизвестно, но всех командиров служб и частей командир корабля срочно собрал поздно вечером.

- Ну что, доигрались? - были его первые слова. - Нас отстранили от выполнения автономного похода.

Все заволновались - была интересна истинная причина такого решения командования.

- А некому идти в море. Доктор сделал все, чтобы уложить треть экипажа по госпиталям. Комиссия штаба флота провела неожиданную проверку лодки, морально-политического состояния, в том числе и здоровья, и приняла решение, что в таком состоянии личный состав не сможет выполнять боевую задачу экипаж устал. Выбывших из строя офицеров в таком количестве заменить нереально. Командующий флотом принял решение доставить на замену нам с Камчатки наш второй экипаж. На днях они будут доставлены самолетом, примут у нас лодку и отсюда уйдут в автономное плавание, - теперь мы с волнением ждали своего "приговора".

- Не волнуйтесь, отсюда мы не уйдем в отпуск. Нас комфортабельным пароходом доставят домой, там произведут расчет. Дана команда штабу на Камчатке подготовить все документы, денежное довольствие, и чтобы через пару дней после прибытия к себе на флотилию духа нашего там уже не было - мы уходим в длительный отпуск. Таков приказ Командующего флотом.

Мы молчали и не верили в случившееся. Было известно, что наш второй экипаж под командованием капитана II ранга Берегового В. (впоследствии вице-адмирала) срочно готовился к отпуску, и лишь после него должен был на Камчатке сменить нас. Но как все повернулось!

- Ну а во всем виноват доктор со своей медициной, - продолжал командир под одобрительный гул моих сослуживцев. - Загубил длительный поход, к которому все стремились!

Я наклонил голову, выражая обиду на его слова, в душе понимая, что командир шутит, что всех устраивает получившийся вариант...

Через пару дней прилетел второй экипаж и с какой-то грустью и остервенением начал принимать у нас дела и обязанности. Теперь им предстояло идти в дальний поход, а нам возвращаться с комфортом и уходить в отпуск летом. Наши госпитализированные, прослышав о таких делах, приложили максимум усилий для возвращения в экипаж, правда, удалось это не всем. В общем, на все дела, в том числе и на сдачу корабля, мы потратили около недели, и в конце апреля не на самолете, а на круизном теплоходе "Советский Союз" (некоторые уверяли, что этот четырехпалубный лайнер, доставшийся нам по ленд-лизу после войны, "в девичестве" носил имя "Адольф Гитлер") мы должны были совершить недельное турне Владивосток - Петропавловск-Камчатский.

Почему командование флота приняло такое решение, мне так и осталось непонятным, но путешествие на таком прекрасном пассажирском пароходе для большинства моряков было первым, а может быть и последним. Внутри корабля обращало на себя внимание обилие бронзы, красного дерева, широких трапов, покрытых бордовыми ковровыми дорожками; на каждой палубе - по два больших ресторана, танцевальные залы, спортивные комплексы. Везде дорогая и добротная мебель, каюты - двухместные, с широченными постелями и хрустящим бельем. Впечатляла и идеальная чистота.

Команда лайнера состояла из 300-350 человек, а корабль при полной загрузке принимал до двух тысяч туристов. По неизвестной для нас причине этот круизный корабль был снят с международных линий и послан на местную прибрежную линию Владивосток - Сахалин - Петропавловск-Камчатский на исправление каких-то своих грехов с целью "перевоспитания". Это, конечно, несколько угнетало команду, так как для гражданских моряков материальные мотивы играли далеко не последнюю роль.

Ясно, что нам повезло. Питание у подводников бесплатное, и мы с большим удовольствием вкушали ресторанную пищу, на некоторых моряков такой сервис оказал неизгладимое впечатление на всю оставшуюся жизнь.

Первый день мы бродили по почти пустому кораблю, играли на бильярде, в кегли, карты. Посетили огромную библиотеку, любовались морскими пейзажами, почувствовали прелести службы на надводном корабле, так как в условиях подводной службы мы почти не сталкивались с "болтанками" и качкой.

Довольно поздно, насмотревшись телевизионных программ, усталые, мы легли спать в широкие, мягкие и хрустящие постели. В каюте, которая находилась на III палубе по левому борту, мы находились с командиром боевой части 2 Володей Петранкиным.

Наш экипаж наслаждался отдыхом. Большинство офицеров имели, однако, некоторый дискомфорт, связанный с безденежьем. Дело в том, что денежное довольствие мы должны были получить перед автономным походом, а так как мы в море не пошли, то командование приняло решение выдать нам деньги только на Камчатке при отбытии в отпуск. В то время я получал на руки 837 рублей, по крайней мере, с этой суммы я платил партийные взносы, и кое-какие запасы у меня были. Но эти запасы надо было распределить на весь наш переход, а с учетом огромного количества свободного времени, молодости и наличия на пароходе прекрасных баров этих запасов явно не хватало. Старшие офицеры на все наши попытки приложиться и расслабиться смотрели сквозь пальцы, да и сами они снимали накопившуюся усталость проверенным способом - тем более, что четырехразовое питание за счет государства было отменным.

На вторую ночь во время безмятежного сна послышался настойчивый громкий стук в дверь нашей каюты. - Доктор здесь? - послышался взволнованный голос.

"Странно, - подумал я, - на этом корабле есть своя довольно хорошо оснащенная медицинская служба с большим штатом медицинского персонала, хирургами, терапевтами, стоматологами. По договоренности медицинская помощь нашему личному составу проводится ими. Зачем я им понадобился?"

Володя Петранкин высказал неудовольствие, что и здесь не дают спать. Я оделся, умыл лицо и вышел в коридор. Передо мной стояла относительно пожилая женщина, хирург. Она смущенно попросила оказать помощь:

- Дело в том, что у нас неприятность: у помощника командира корабля произошел вывих левого плеча. Травму он получил при спуске по трапу. Мы уже два часа стараемся вправить, но безуспешно. Может, Вы нам поможете? Я про себя сразу подумал, что если они не могут вправить, значит, дело куда более серьезное, может, там даже перелом. Как не хотелось уронить свой авторитет подводного врача - но надо было помочь.

- Пошли, - сказал я, - посмотрим. Постараюсь, чем смогу, помочь.

Спустились по трапу на нижнюю палубу, зашли в медицинский блок, и я поразился обилию аппаратуры, оснащению хирургического кабинета, стоматологии и объему медицинского блока, с которым не шел ни в какое сравнение мой на лодке.

Еще раз оценили рентгенологический снимок больного - похоже, перелома нет. Смотрю, в кресле сидит мужчина средних лет и неловко поддерживает больную руку. Выясняю, что это у него четвертый вывих за жизнь. "Значит. Хронический! - подумал я. - Это несколько легче". Тем более, что в остальных случаях все заканчивалось благополучно.

- Начнем работать, - с уверенностью сказал я окружающим. Прокрутил в голове свои знания по этому вопросу, вспомнил практические занятия на кафедре Военно-морской хирургии нашей академии. - Сдвигаем две кушетки, продолжил я, - кладем пациента так, чтобы больная рука свисала между ними, и в нее кладем тяжелый предмет, например, вот эту гирю на 10 килограмм. Если повезет, вывих под ее тяжестью сам вправится. Я в это время буду делать внутрисуставную новокаиновую блокаду.

Прошло пятнадцать минут, блокада сделана по всем правилам, вывих не вправляется. Решил попробовать вправление по методу Джанелидзе. Зафиксировал больного - раз. Два - рука на груди. Три - кисть на правом плече. Четыре слышу характерный звук вправляемого вывиха. Все. Тугая повязка.

Слава Богу, справился, поддержал авторитет лодочного врача, зауважали коллеги по кораблю. Я, конечно, довольно правдиво подчеркнул сложность данного случая и отсутствие полной уверенности в задуманном. Дружески простились, и я пошел продолжать прерванный сон.

Рано утром опять раздался стук в дверь каюты. Петранкин сквозь сон начал возмущаться, сказал, что будет меняться каютой, так как ему не дают покоя. Я открыл дверь - передо мной стоит повар в белом колпаке и держит в руках поднос, накрытый белоснежной салфеткой.

- Ваш завтрак, доктор, - сказал он. - Поднос заберут потом, не беспокойтесь. - и с этими словами поставил поднос на столик и удалился.

Петранкин пулей вылетел из кровати, сорвал салфетку с подноса, и лицо его засияло от радости: в серебряных судочках лежали горячие и холодные закуски, на блюдечках блестела икра, дольки крабов, сливочное масло, лимон, здесь же лежал нарезанный белый хлеб. В центре подноса горделиво стояли бутылка коньяка, армянского, 3 звездочки, и запотевшая бутылка "Столичной".

- Я остаюсь, мне это нравится, - прошептал Петранкин. - Неплохо, совсем неплохо, такой завтрак мне по душе. Я буду очень рад, если тебя еще раз пригласят на консультацию, - и с этими словами быстро налил в хрустальную рюмку коньяку, грамм этак сто, и прямо с десертной ложечки закусил его икрой.

Обед и ужин нам также доставили в каюту, но уже без горячительных напитков. Состояние больного было хорошее, настроение улучшилось, а так как вся ресторанная сеть корабля находилась у него в подчинении, то становился понятным столь оригинальный способ благодарности врача-целителя.

Буквально через день мои услуги в качестве врача вновь понадобились. На этот раз вызвали в рубку корабля, где седой статный командир попросил разобраться со здоровьем старшего помощника.

Спустившись в его каюту, пройдя просторный кабинет, я увидел лежащего на тахте бледного человека с синюшными губами. Рядом с ним суетились женщина - врач - и медицинская сестра, настраивая кардиограф. Внешне больной мне не понравился, заболел остро около часа назад, по проявлениям - типичный сердечный приступ, по-видимому, инфаркт. На электрокардиограмме - типичные признаки заднего непроникающего инфаркта миокарда с переходом на межжелудочковую перегородку. Все это сопровождалось гипотонией до 90/50 мм рт ст, тахикардией до 100 ударов в минуту, потливостью, небольшой одышкой.

Пришли к решению перенести больного в интенсивную палату медицинского блока корабля, я назначил ему лечение. Вместе с терапевтом пошли к командиру, доложили обстановку, подчеркнув, что состояние больного нестабильное. - Добро, - был ответ. - Думаете, надо будет передавать на берег? До Сахалина еще двое суток хода, а хорошо было бы его дотянуть до Камчатки, ведь у него там дом, семья, родственники бы навещали... Но посмотрим, как пойдут дела. Интенсивное лечение коронаролитиками, наркотическими анальгетиками, "поляризующими" смесями, комплексами витаминов плюс постоянное мониторное наблюдение - все это поддерживало гемодинамику больного, и состояние не ухудшалось. Целые сутки я не отходил от больного. Приближался Сахалин.

Командир вновь вызвал меня, выяснил, что лечение старшему помощнику предстоит долгое, поинтересовался о наличии необходимых лекарственных препаратов, аппаратуры. Мы ответили, что все необходимое есть, но по всем канонам медицины больного надо помещать в кардиологическое отделение. Однако, есть шанс довезти его до Камчатки и там сдать в стационар.

- Ну и лечите, - последовал ответ. - Вон сколько вас - классных специалистов!

Все оказалось просто. Решение принято, продолжаем лечение на месте еще три-четыре дня. Забегая вперед, можно с удовлетворением отметить, что пациент был благополучно доставлен в Петропавловск-Камчатский и у него все закончилось благополучно.

На этом интересном переходе мы столкнулись с еще не совсем обычным случаем. Дело в том, что при заходе на Сахалин, ночью, был загружен необычный груз, о котором мы узнали на следующий день.

Наш личный состав - а это матросы и старшины - располагался на третьей палубе по левому борту ближе к носу корабля. Питались они также в одном из ресторанов, тоже отсыпались, играли в домино, в карты и смотрели бесконечное количество кинофильмов в большом зале корабля. "Вот так бы нам служить и жить!" - мечтательно повторяли они. Теперешняя их жизнь им очень нравилась.

Утром за завтраком мы увидели в зале несколько офицеров внутренних войск, старшим был майор. Переговорив, мы уяснили, что ночью на борт судна загрузили около пятисот женщин-заключенных в возрасте от 18 до 60 лет, которых перевозили на Камчатку. По ошибке, а может, по недосмотру, их поместили в кубрики на той же палубе по левому борту, что и наших матросов, только ближе к корме. На корабле, естественно, не было таких специфических условий, как в лагере, не было решеток, камер, содержание заключенных было более мягким. В коридорах несли службу внутренние войска.

И вот однажды ночью будят всех наших офицеров и мичманов и просят срочно спуститься в каюты личного состава. В коридорах между нашими коллективами стояли офицеры и прапорщики внутренних войск, чем-то очень расстроенные и что-то жарко обсуждающие с нашим командиром. В углу на ступеньках трапа спали их караульные, разносился отчетливый запах алкоголя.

Произошло непредвиденное. Наши матросы напоили караульную службу и проникли на территорию женской Зоны. Теперь встала необходимость их отловить и вернуть на места. Надо было сделать все быстро и без шума, иначе этот инцидент мог стать поводом для разбирательства руководством внутренних войск и флотского начальства.

Не буду описывать все подробности этой операции и усилия, приложенные офицерами обеих сторон, но в течение тридцати минут все матросы были вырваны из окружения одичавших женщин и собраны в большом Кубрике. Пьяная вахта внутренних войск была заменена, и восстановилась рутинная организация охраны заключенных.

Заместитель по политической части провел плотную "разъяснительную" беседу среди моряков, обрушивая всевозможные предполагаемые кары на головы провинившихся. Было принято решение усилить контроль со стороны офицерского и мичманского состава. Теперь все передвижения и развлекательные мероприятия должны были контролировать дежурные офицеры. Естественно, никому не хотелось неприятностей на свою голову, и в дальнейшем дело спустили на тормоза, замяли, так как буквально через сутки после нашего возвращения экипаж благополучно отбыл в отпуск продолжительностью более девяноста суток.

Наш переход на прекрасном лайнере закончился благополучно, и майским днем мы прибыли в Петропавловск-Камчатский. Автобусами нас перевезли на родную базу подводных лодок, и, что самое удивительное, все документы, расчеты, отпускные предписания и денежное довольствие мы получили сполна, а выдавали нам их поздно вечером и ночью.

На сборы потратили весь следующий день, так как наш отпуск начался в 00:00 часов двенадцатого мая. Офицеры и мичманы должны были поголовно лететь на материк, билетов, естественно, никто не имел, и нам предстояли еще трудности в аэропорту.

Мы сбивались группами в зависимости от направлений полетов и на всех возможных подручных средствах добирались из Рыбачего до Петропавловска-Камчатского - кто на автобусах, кто на паромах, кто на попутных машинах. Имея в памяти недавний опыт второго экипажа, каждый стремился быстро покинуть базу.

Мы с Сережей Корытным и Володей Григорьевым несколько замешкались, а когда добрались до пирса Авачинской бухты, узнали, что последний паром ушел десять минут назад. Незадача. Надо было принимать решение. Наш взгляд обратился на светящиеся окна близлежащего магазина, перед которым стояла грузовая машина.

Мы вошли, взяли бутылку шампанского и тут же распили.

- Ну , что скучаете, офицеры? - обратилась к нам плотно сбитая крашеная блондинка, директор магазина. Мы объяснили ситуацию. - Могу вам помочь, ответила она. - Надо только разгрузить продуктовую машину, и я обеспечу ваш переезд в город.

Мы с радостью согласились и в течение часа очистили морозильную камеру машины и перенесли все в кладовки. Отметили успешную операцию за счет заведения, получили в дорогу еще две бутылки и два батона вареной колбасы и, к сожалению работниц торговли, собрались покинуть гостеприимный магазин.

Я сел в кабину, а ребята разместились на пустой таре в морозильной камере. Путь был неблизкий - около сорока километров вокруг бухты. Ночи были еще холодные, но нас согревала возможность в скором времени добраться до аэропорта. В отпуск мы ехали свободные и довольные, с большими деньгами, по тем временам - около пяти тысяч рублей, что соответствовало цене "Жигулей".

Через двадцать минут нашего движения раздался громкий стук по кабине. Остановились, открыли двери. Из машины, замерзшие, вывалились Корытный и Григорьев. Батоны колбасы были каменные, бутылка шампанского была покрыта инеем.

- Все, - сказали они. - Больше нет сил находиться в камере. Давайте меняться!

Так и доехали до города, периодически останавливаясь и согреваясь. Весь путь занял около трех часов. Шофер, видя наши мучения, за небольшую мзду довез нас до аэропорта. Там мы еще около двух часов согревались в буфете, находясь в постоянном поиске "заинтересованных" людей, способных нас отправить ближайшим рейсом.

Наши "титанические" усилия увенчались успехом, и с большим трудом "благодарная" диспетчер загрузила нас на рейс Петропавловск-Камчатский Москва. Мы уже думали - хоть в Киев, лишь бы улететь с Дальнего Востока, а то испортится погода, пойдут отмены рейсов, и здесь тогда можно просидеть больше недели.

Наконец сели в самолет. Заработали винты, а контролер все ходила по рядам, выясняя, кто же оказался лишним на борту. Народ зашумел, завозмущался, а мы сидели в креслах, стараясь быть незаметными. Контролер в раздражении махнула рукой и сошла по трапу. Винты заработали на всю мощь, машина покатилась по бетонной полосе, открывая вид из иллюминаторов на Авачу, заснеженные вершины сопок, темно-синий океан, безоблачное небо, и плавно оторвалась от земли, унося нас в очередной заслуженный отпуск.

ГУЩ ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ

Родился в 1948 году в семье военного врача, полковник медицинской службы (1986 г), доктор медицинских наук (1986 г), профессор (1991 г).

После окончания Военно-медицинской академии 6 лет служил на атомных подводных лодках Краснознаменных Северного и Тихоокеанского флотов. Во время дальних походов участвовал в изучении ряда проблем обитаемости, радиационной медицины, физиологии подводного плавания на АПЛ современных проектов объектов. Материалы работы легли в основу кандидатской диссертации (1980г).

В одном из боевых походов на подводной лодке в подводном положении успешно провел операцию на сердце (по жизненным показаниям) награжден орденом "За службу в Вооруженных силах III степени (1977г).

С 1978 года проходил службу на кафедре терапии усовершенствования врачей №2 Военно-медицинской академии, в дальнейшем - возглавлял центральную поликлинику.

Внес вклад в развитие гастроэнтерологии, эндоскопии, люминесцентного анализа в прижизненной диагностике предопухолевых и опухолевых заболеваний желудочно-кишечного тракта, проктологии, онкологии. Автор более 80 научных работ. Пятеро его учеников защитили кандидатские диссертации.

После ухода в запас последовательно работал в городском гастроэнтерологическом центре, Генеральным директором клиники гинекологии и урологии "ИТУС", исполнительным директором фирмы "Т.А.К.Т." (официального дистрибьютора adidas), Генеральным директором ЗАО "АРЕНА".

Источник информации: "Профессора Военно-медицинской (медико-хирургической) академии" 1798-1998 г.г., Санкт-Петербург , "Наука", 1998 г. стр 314.