«Вооружение и военное дело кочевников Южного Урала в VI-II вв. до нашей эры»

???Book Author??? ???Book Title???

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК УФИМСКИЙ НАУЧНЫЙ ЦЕНТР ИНСТИТУТ ИСТОРИИ. ЯЗЫКА И ЛИТЕРАТУТЫ АКАДЕМИЯ НАУК РЕСПУБЛИКИ БАШКОРТОСТАН ОТДЕЛЕНИЕ ГУМАНИТАРНЫХ НАУК

В.Н. ВАСИЛЬЕВ

ВООРУЖЕНИЕ И ВОЕННОЕ ДЕЛО КОЧЕВНИКОВ ЮЖНОГО УРАЛА В VI-II ВВ. ДО НАШЕЙ ЭРЫ

ИЗДАТЕЛЬСТВО "ГИЛЕМ" УФА - 2001

ББК 63.4. В 12 УДК 902/904

Васильев В.Н. Вооружение и военное дело кочевников Южного Урала в VI-II вв. до нашей эры. Уфа: Гилем, 2001.153 с.

ISBN 5- 7501-0234-3

В монографии проведены типология и классификация предметов вооружения, уточнена их датировка. На основании 425 воинских погребений сделана попытка реконструкции военной организации номадов, воинской структуры. Исходя из общей исторической ситуации на территории Средней Азии и Ирана предложена точка зрения о прямом участии южноуральских кочевников в бурных политических событиях, которые проходили на территории Хорезма, Согда, Парфии и Бактрии.

Предназначена для студентов вузов, историков, археологов.

ISBN 5- 7501-0234-3

Табл. 13. Рис. 24. Библиограф.: 156 назв.

Ответственный редактор

канд. ист. наук А.Х. Пшеничнюк

Рецензенты:

канд. ист. наук В.В. Овсянников,

канд. ист. наук Г.Т. Обыденнова

ВВЕДЕНИЕ

Среди вопросов социальной жизни кочевников Евразии проблема вооружения и военного дела по праву занимает ведущее место. Оружие, являясь одним из основных видов исторических источников, помимо задач специфического, военного характера, очень часто привлекается для решения других важнейших аспектов исторических реконструкций - хронологических классификаций, определения уровня развития экономики, и в частности ремесла, торговых и военных связей, этнокультурных построений [Худяков, 1990. С.5-9]. Учитывая эти факторы, очевидно, следует признать, что степень вооруженности и уровень военной организации являются зеркальным отображением всей социально-экономической жизни определенного этноса от древности до эпохи средневековья.

Специфика кочевого способа производства еще более усиливала эту грань в жизни пастушеских племен. Воинственность номада была заложена в самой его сути. Превратности "бродячей" жизни, полная зависимость от природы, которая зачастую оборачивалась тяжкими последствиями джутов, заставляли кочевников пускаться в опасные грабительские, военные предприятия. В силу своих особенностей пастьба скота не требовала значительных людских ресурсов и высвобождала из трудового процесса лишние рабочие руки, которые сами тянулись к оружию. Очевидно, именно эти факторы формировали степняков как прекрасных и неутомимых воинов- наездников, слава о которых прокатилась по всей Ойкумене еще в первые десятилетия железного века.

Уже при чтении Ригведы и Авесты слышатся звон кинжалов, гудение тетивы боевых луков, пение "златоустых" стрел. Эти источники свидетельствуют, что, по крайней мере, с эпохи бронзы роль войны в общественной жизни пастушеских народов была велика.

"Колчан его - открытый гроб; все они - люди храбрые". "Держат в руках лук и копье; они жестоки и немилосердны, голос их шумит, как море, и несутся на конях, выстроены, как один человек, чтобы сразиться с тобою, дочь Сиона" [Библия, V, 16; VI, 23].

Со страхом и горечью вещает пророк Иеремия о диких скифах, обрушившихся на страны Передней Азии с Севера.

Античные письменные источники также подчеркивают воинственность и необузданность номадов. По словам Токсариса: "У нас ведутся постоянные войны, мы или сами нападаем на других, или

выдерживаем нападения, или вступаем в схватки из-за пастбищ и добычи… «[Лукиан Самосатский, Токсарис, 36],

Расселившись по 'степям Евразии, ранние кочевники - скифы, савроматы, дахи и массагеты, саки, создали чрезвычайно яркую самобытную культуру, охватывающую все сферы человеческой деятельности. Одним из непременных элементов этой сферы, в области материальной культуры, являются предметы вооружения. По уровню "милитаризации", доказательством чему служит многочисленное оружие, находимое в погребениях, кочевники эпохи раннего железного века, пожалуй, превосходят обитателей степного пояса Евразии всех других эпох. Слова С.А.Плетневой о том, что: «Для кочевника или полукочевника-всадника, входившего в феодальное ополчение, оружие и конь служили таким же средством производства, как и любое другое орудие труда. Войны и грабежи в жизни средневековых кочевников были закономерным явлением…" [Плетнева. 1967. С.156], можно с полным правом перенести и на номадов более ранней эпохи. Военный аспект в жизни кочевников порой подчинял себе даже некоторые стороны духовного мира, создавая легенды, эпические сказания, возводя оружие в предметы культа. Известно, например, о существовании у скифов культа Ареса, инкарнацией которого являлся акинак [Геродот, IV,62], аланы, по словам Аммиана Марцеллина, поклонялись мечу [Аммиан Марцеллин, 31,2,23]. По данным Климента Александрийского, меч почитали так же персы, мидийцы и савроматы [Мошкова,19896. С.210]. Не случайно оружие в числе первых украшалось звериным стилем, а некоторые типы мечей и кинжалов, по сути дела, являются сильно стилизованными изображениями военного божества, выступающего в образе хищной птицы. Более того, существует довольно убедительная точка зрения о том, что "именно воинская среда и явилась определяющей в формировании эстетических принципов скифского искусства" [Хазанов, Шкурко. 1976. С.42]. Уже в первых обобщающих трудах исследователи выявили поразительную для всех номадов Евразии общность не только оружия, но и мировоззрения, религии и искусства. Особенно такое единство наблюдается на ранних этапах сложения культур скифского типа, свидетельствующее может быть о том, что формирование некоторых категорий вооружения (бронзовых наконечников стрел, мечей и кинжалов) проходило на общей подоснове и одном центре, хотя, впрочем, на этот счет имеются и другие точки зрения.

Близость скифо-сакского оружия уже отмечалась в литературе [Акишев, 1873. С.43-58; Медведская, 1972. С.76-99]. Ранние кочевники Южного Урала не являлись исключением в этом плане и составляли органическую часть степного мира Евразии. Географическое положение региона способствовало пересечению здесь военных традиций европейских (скифы, савроматы) и азиатских (саки Казахстана и Сибири) номадов. Результатом такого взаимодействия явилось появление в арсенале степного населения исследуемого региона акинаков с почковидными и бабочковидными перекрестьями, кинжалов с когтевидными навершиями, может быть, панцирей, с одной стороны, и кинжалов с узкими крыловидными гардами и зооморфными навершиями, а также бронзовых черешковых наконечников стрел - с другой. Однако, несмотря на безусловную близость типов оружия, обусловленную единым источником происхождения, все же его не следует считать тождественным от Дуная до Монголии. Различия начали проявляться уже вскоре после того, как, заполнив свои территориальные ниши в VII-VI вв. до н.э., скифы, савроматы и кочевники сакского круга ориентировали комплекс своего вооружения, войсковую структуру и военное искусство применительно к местным условиям и конкретному противнику. Дальнейшее развитие военных традиций привело к тому, что скифы, например, первыми стали применять тактику ведения боя с привлечением тяжеловооруженной конницы, кочевники Южного Урала уже в VI-V вв. до н.э. приняли на вооружение длинные всаднические мечи и т.д. Широкомасштабные исследования "царских" курганов в последние годы позволили по-новому взглянуть не только на социально-экономические аспекты культуры номадов южноуральского региона, но и дали серьезный импульс к изучению рассматриваемой проблемы.

Несмотря на то, что кочевническое оружие всегда привлекало внимание его первооткрывателей [Нефедов, 1889. С.1-41; Аниховский.[1906. С.69-76; Кастанье. 1910; Кастанье, 1906. С.76-94; Попов, 1906. С.202-205], все же первый обобщающий оружиеведческий анализ был дан замечательным русским археологом М.И.Ростовцевым. Он весьма основательно проработал имеющиеся в его распоряжении немногочисленные материалы по различным категориям оружия и в отношении раннепрохоровских мечей пришел к интересному выводу. В частности, он полагал, что перекрестья в виде бруска, сломанного под тупым углом, являются переходной формой от "сердцевидного к прямому", что собственно отмечалось и было поддержано К.Ф.Смирновым. Не менее интересно замечание М.И.Ростовцева относительно большого сходства южноуральских кинжалов VI-V вв. до н.э. с сибирскими [Ростовцев, 1918. С.61].

В конце 20-х - начале 30-х годов вышло сразу три работы, касающиеся вооружения ранних кочевников западной части Евразии (В.Гинтерс, П.Д.Рау, Б.Н.Граков), две последние из которых имеют непосредственное отношение к рассматриваемому региону и интересующей нас проблеме.

Здесь следует, прежде всего, выделить исследование П.Д.Рау, где он разработал основы типологии бронзовых наконечников стрел, которые впоследствии с учетом замечаний были восприняты К.Ф.Смирновым. Кроме этого он предложил свою хронологическую шкалу для наконечников стрел, которая, в сущности, претерпела небольшие принципиальные изменения [Rau, 1929].

Б.Н.Граков, проводивший полевые исследования на территории Южного Урала, опираясь на полученный материал, отметил разницу между скифскими наконечниками стрел и наконечниками номадов Волго-Уральской степи, а также выявил общую закономерность их развития в морфологическом и хронологическом отношении [Граков, 1930. С.32].

Продолжая историографический обзор, нельзя не сказать о работе Н.Я.Мерперта, который определил один из типов навертим акинаков как когтевидное, полагая, что волюты являются Завитками птичьих когтей. Автор предложил и семантическое толкование такой трактовки, выделив два мотива - цепкости, силы удара и меткости. Время бытования кинжалов такого типа Н.Я.Мерперт заключил в рамки V-IV вв. до н.э. [Мерперт, 1948. С.74-79].

В 50- 70-е годы была опубликована серия специальных исследований, где вооружению и военному делу древних племен эпохи раннего железного века Евразии посвящен основательный анализ [Толстов, 1948; Сокольский, 1954; Блаватский, 1954; Мелюкова, 1964; Литвинский, Пьянков, 1966; Пугаченкова, 1966; Членова, 1967; Черненко, 1968; Бессонова, 1984]. В настоящем разделе мы не будем останавливаться на историографическом анализе перечисленных выше работ, хотя будем ссылаться на них ниже. Рассмотрим лишь те, которые имеют непосредственное отношение к исследуемому региону.

Безусловно, важнейшей вехой в изучении оружия и военного дела кочевников Волго-Уральских степей явилась монография К.Ф.Смирнова [Смирнов, 1961]. Несмотря на то, что она была написана более 30 лет назад, выводы, сделанные в ней, до сих пор остаются актуальными. Следует выделить тот момент, что труд К.Ф.Смирнова имел огромное значение не только для хронологических построений в истории племен рассматриваемого региона, но и для Евразии в целом. Автор убедительно доказал, что оружие, находимое в комплексах, является основным источником для датировки тех или иных древностей, проследил эволюцию различных категорий оружия, выяснил характер попадания некоторых типов наконечников стрел, мечей, копий в степи Южного Урала. Однако в то же время ряд его положений, с учетом накопленного материала, в настоящее время требует корректировки.

Прежде всего, это касается бронзовых наконечников стрел. Необходимо сказать, что хронология некоторых типов наконечников не может быть признана бесспорной, что уже отмечалось в литературе [Пшеничнюк, 1983. С.76-86].

Датировку колчанных наборов с ведущими сериями наконечников, по той же классификации, можно устанавливать в рамках нескольких столетий. Парадоксальными являются факты, когда в закрытых комплексах взаимовстречаются акинаки VI-V вв. до н.э. и наконечники стрел IV-III вв. до н.э. Очень трудно провести видимую грань между стрелами V и IV вв. до н.э. или IV-III вв. до н.э. Если для VI в. до н.э. эти различия еще бросаются в глаза такими чертами, как массивность и сводчатость, то с V в. до н.э. они нивелируются.

Вместе с тем К.Ф.Смирнов совершенно справедливо определил бронебойное назначение трехгранных стрел, подчеркнул общую тенденцию развития наконечников, выявил различие южноуральских и поволжских типов, а также охарактеризовал наиболее диагностирующие в хронологическом отношении экземпляры, особенно ранние.

Однако в то же время эта типология представляется нам чересчур громоздкой, а сам морфологический принцип выделения типа не всегда может быть объективным. Особенно смущает наличие большого количества типов внутри каждого отдела. Незначительные различия между наконечниками едва ли имели принципиальное "боевое" значение, и каждый новый "тип" в древности рождался путем постепенной заточки граней наконечника, с которого впоследствии как с образца изготовлялась литейная форма. Результатом такой эволюции явились поздние бронзовые наконечники с узкой, треугольной, "заточенной" головкой.

Очевидно, такого же характера замечания можно высказать и по отношению к клинковому оружию.

К.Ф.Смирнов, как последовательный сторонник автохтонной концепции развития культуры кочевников Южного Урала, стремился проследить эволюцию мечей и кинжалов от предскифского до раннескифского и скифского периодов применительно к рассматриваемому региону. Не случайно он воспользовался типологическим принципом, который приняла А.И.Мелюкова для скифских мечей и кинжалов. Однако эта типология, работающая в условиях Причерноморья и Кавказа, позволяющая зафиксировать непрерывную линию развития клинков от карасукско-киммерийского типа до ранних акинаков, как оказалось, не соответствует конкретным историческим условиям степной зоны Южного Урала. Интенсивные полевые исследования, проводившиеся на территории уральских степей, не выявили переходных от эпохи бронзы к железу типов, за исключением крайне редких случайных находок. В хронологическом отношении мечи и кинжалы типа акинаков, характерные для кочевников рассматриваемого региона, независимо от форм рукояти могут быть датированы в рамках VI-IV вв. до н.э. Более четкую датировку, специфическую для конкретного типа, за редким исключением в настоящее время определить едва ли возможно.

Однако К.Ф.Смирнов выделил типы раннепрохоровских мечей, коснулся проблемы "длинного меча", может быть слегка ее преувеличивая. Чрезвычайно ценным и заманчивым, на наш взгляд, является предположение К.Ф.Смирнова о том, что истоки формирования раннескифского меча-акинака следует искать в каком-то одном центре.

Не менее важными оказались замечания К.Ф.Смирнова относительно военного дела кочевников региона. Так, автор, считая, что "различные виды оружия в могилах савроматских воинов отражают реальный комплекс савроматского вооружения", пришел к выводу о резком увеличении числа лучников в савроматском войске с конца VI в. до н.э. Однако все же следует признать, что именно военному делу кочевников, структуре войска, военной тактике и возможным их противникам К.Ф.Смирнов уделял недостаточное внимание, несмотря на то, что он еще раз вернулся к этому вопросу в 1964 г. [Смирнов, 1964. С.212-213].

Следом за книгой К.Ф.Смирнова в 1962 г. была опубликована статья М.Г.Мошковой "О раннесарматских втульчатых стрелах", где она, в сущности, продолжает типологию К.Ф.Смирнова. Как и в предыдущем случае, датировка некоторых типов не может быть признана убедительной. Так, например, тип VIA у М.Г.Мошковой (№№ 2-4), датируемый ею IV в. до н.э., вполне соответствуют типу VIA по классификации К.Ф.Смирнова, но может быть отнесен как к VI, так и V вв. до н.э. То же самое можно сказать и о других типах (например, тип XII). Все это свидетельствует о том, что только одни стрелы не могут служить надежным репером для датировки. Однако М.Г.Мошкова вполне справедливо выделила типы, характерные для позднепрохоровского времени (например, тип XIII), определила тенденцию развития бронзовых и железных наконечников стрел и еще раз подчеркнула характер различий этого вида оружия для Волго-Донского и Приуральского вариантов прохоровской культуры [Мошкова, 1962а].

В 1963 г. вышла в свет известная работа М.Г.Мошковой, в которой был собран и обобщен весь известный к тому времени материал по кочевникам IV-II вв. до н.э. Среди категорий погребального инвентаря значительное место уделено и оружию [Мошкова, 1963]. Полагая, что цель "Свода" заключается не в глубоком изучении рассматриваемой проблемы, М.Г.Мошкова в целом дала суммарную характеристику известного ей оружия, предложив типологию прохоровских мечей и кинжалов. Определяющие признаки основных типов клинкового оружия автором выделены, на наш взгляд, совершенно справедливо, и предметом критики может быть только объединение в один тип мечей с серповидным и прямым навершиями. Создается впечатление, что последние в морфологическом плане есть нечто иное, да и бытуют они все-таки несколько раньше,

чем будет сказано ниже.

Не менее значимая роль в изучении сарматского вооружения и военного дела принадлежит А.М.Хазанову. Начиная со своего диссертационного исследования, он на протяжении ряда лет посвятил этому вопросу несколько статей, которые обобщил в известной монографии [Хазанов, 1971].

На основании широчайшего круга аналогий А.М.Хазановым был дан глубокий оружиеведческий анализ, включавший в себя проблемы его происхождения и хронологии. В качестве примера можно указать на главы III и V, где даны блестящие характеристики "скифскому" луку и защитному вооружению. Со знанием материала и привлечением всего известного корпуса письменных источников написан раздел по истории катафрактариев.

К сожалению, в хронологическом отношении книга А.М.Хазанова не смыкается с работой К.Ф.Смирнова, образуя существенный пробел в военной истории кочевых племен Южного Урала. Делая основной упор на изучении военного дела кочевников средне - и позднесарматского времени военное искусство прохоровцев осталось вне сферы исследования. Подобная ситуация носила объективный характер и была обусловлена недостаточным количеством археологического материала. Так, например, из 8 учтенных А.М.Хазановым наконечников копий прохоровского времени только два происходят с территории рассматриваемого региона (Прохоровка, Матвеевский). Подобная картина наблюдается и с другими категориями оружия, особенно защитного.

Некоторые замечания можно высказать и по отношению к главе VI, где рассматривается военное искусство сарматов.

Нельзя согласится с А.М.Хазановым в том, что у Кочевников региона в VI-II вв. до н.э. не существовало каких-либо военно-политических объединений. Исследования "царских" курганов на Южном Урале свидетельствуют, что такие объединения появились уже в "савроматское" время (могильник Сара), а в начале прохоровского достигли большого могущества (могильник Филипповка).

Совершенно необоснованно А.М.Хазанов считает проблематичным существование у кочевников региона военных вождей в VI-II вв. до н.э. Материалы перечисленных выше памятников красноречиво свидетельствуют не только о наличии военной аристократии, но и профессиональных воинов-дружинников.

Накопленный материал позволяет сделать также и корректировку периодизации военного дела номадов исследуемого региона, которое А.М.Хазанов заключил в рамки VI-II вв. до н.э. (по автору I период). Дифференцированный подход к погребальным воинским комплексам позволяет выделить как минимум три периода между указанными выше столетиями, где каждому из них присущи свои особенности в плане эволюции, как оружия, так и военного искусства.

Однако совершенно бесспорным представляется замечание А.М.Хазанова о том, что принципы военной организации сарматов соответствовали родоплеменной структуре. Не вызывает также сомнений применение кочевниками этого времени (VI-II вв. до н.э.) тактики "ударного" кулака наряду с традиционной лавой. Справедливым является высказывание А.М.Хазанова о том, что рукопашная схватка играла у сарматов большую роль, чем у скифов, и о поразительной связи иранского военного искусства Аршакидского времени с оружием и военным делом сарматов.

В целом, подводя итог исследованиям А.М.Хазанова, следует признать, что они внесли значительный вклад в разработку проблемы, однако первый интересующий нас период VI-II вв. до н.э., как уже отмечалось выше, представлен слабо и акцент сделан на военном искусстве последующих столетий, т.е. тогда, когда сарматы попали в поле зрения античных авторов. Оказавшись в районах Северного Кавказа и Причерноморья, Подунавья, они перестали иметь отношение к кочевникам Южного Урала в территориально- хронологическом плане.

Во второй половине 70-х - начале 80-х годов было опубликовано несколько книг и статей, прямо или косвенно затрагивающих интересующую нас проблему.

Прежде всего, это относится к работам, где был введен в научный оборот новый материал по клинковому оружию. В совместной статье В.С.Горбунова и Р.Б.Исмагилова были опубликованы случайные находки мечей и кинжалов из Башкирии широкого хронологического диапазона в рамках раннего железного века [Горбунов, Исмагилов, 1976]. Всего были приведены данные по 12 кинжалам савроматского времени, 13 экземплярам раннесарматского и 13 экземплярам среднесарматского времени. Примечателен тот факт, что большая их часть происходит из районов, прилегающих к г. Стерлитамаку.

Несколько позже Р.Б.Исмагилов привел сводку случайных находок кинжалов с когтевидными и зооморфными навершиями, происходящих в основном из степных и лесостепных районов Башкирии [Исмагилов, 1976; Исмагилов, Скарбовенко, 1977; Исмагилов, 1980]. В обоих случаях автором было дано не только тщательное описание публикуемых экземпляров, но и приведен детальный оружиеведческий анализ. В частности, Р.Б.Исмагилов", ‘ обратив внимание на наличие перекладины, соединяющей волюты когтевидного навершия, считает этот элемент датирующим признаком, свидетельствующим о несколько более позднем времени бытования данного типа оружия. По его мнению, кинжалы рассматриваемого типа на Южном Урале имеют западные, скифские истоки своего происхождения.

Кинжалы с зооморфными навершиями, являющиеся пока довольно редкой находкой на территории исследуемого региона, Р.Б.Исмагилов совершенно справедливо связывает с южносибирскими (татарскими) прототипами, оговариваясь, однако, что изготовлены они, были в местных оружейных мастерских.

Рассматриваемый промежуток времени был характерен не только для изучения военного дела кочевников Южного Урала, но и оседлого населения Волго-Уральского региона.

В этом отношении следует выделить монографии А.Х.Халикова и В.А.Иванова [Халиков. 1977; Иванов, 1984]. Для нашей работы они ценны, прежде всего, тем, что позволяют определить характер взаимодействия двух миров - оседлого и кочевого в военном отношении, причем это взаимодействие может быть зафиксировано как в отношении оружия, так и военного дела.

Несмотря на то, что книга А.Х.Халикова посвящена всему комплексу материальной культуры ананьинских племен, предметам вооружения уделено довольно пристальное внимание. Автор предложил несколько видоизмененную типологию мечей и кинжалов, положив в ее основу форму сечения клинка, дал оружиеведческий анализ другим категориям оружия (топорам, булавам, наконечникам копий и стрел), привлекая для этого широкий круг аналогий для всех категорий ананьинского вооружения. Предложенная автором книги хронологическая классификация на сегодняшний день остается вполне убедительной для датировки древностей финно-пермского населения Ананьинское оружие, исследованное А.Х.Халиковым, для нас важно и еще тем, что в отличие от степного населения региона оно четко документирует факт перехода от киммерийского-карасукского типа к раннескифскому. Причем следует отметить, что значительная часть ананьинского оружия найдена в закрытых комплексах. Это может свидетельствовать о том, что район Волго-Камья мог стать одним из источников проникновения в южноуральскуга степь некоторых типов оружия, в частности клинкового, тем более что имеется точка зрения о частичной скифской принадлежности населения ранней ананьинской культуры [Членова, 1988].

В опубликованной в 1984 г. книге В.А.Иванова исследован комплекс вооружения ананьинских, караабызских, пьяноборских и мазунинских воинов. Для нас имеют интерес первые два, поскольку соответствуют хронологическим рамкам нашей работы. Вызывает, однако, сожаление тот факт, что караабызский комплекс вооружения в основном изучен в широких временных рамках II в. до н.э. - II в. н.э., что, очевидно, было обусловлено несовершенством хронологии и уровнем источниковой базы.

Автором прослежена динамика развития финно-пермского вооружения в вертикальной хронологической плоскости, выявлены местные и заимствованные формы оружия, исходя из имеющегося комплекса вооружения прослежена военная структура и возможная тактика ведения боя.

Попытка В.А.Иванова представить и прогнозировать возможный результат схватки между ананьинцами и "савроматами" может быть оспорена. Ананьинский комплекс вооружения, по данным того же автора, позволял вести бой как на дальней, средней, так и ближней дистанции в отличие от кочевников. Кроме того, на стороне оседлых племен были естественные и искусственные укрытия - лесная местность и городища.

Среди последних работ, где был обобщен накопленный археологический материал, на наш взгляд, следует назвать исследования Б.Ф.Железчикова и А.Х.Пшеничнюка. Несмотря на то, что эти работы посвящены всему комплексу материальной культуры кочевников Южного Урала, значительное место в них уделено анализу предметов вооружения, их хронологии и обобщению. Так, Б.Ф.Железчиков выделил тип кинжалов с грибовидными навершиями [Железчиков. 1980. С.8], а А.Х.Пшеничнюк в своей книге посвятил одну главу с замечаниями по хронологии и периодизации культуры рассматриваемого населения на примере наконечников стрел [Пшеничнюк,1983.С.76-78] Кроме того, автором настоящего исследования было опубликовано несколько работ, где сделаны некоторые выводы о производстве и баллистике сарматских стрел, рассмотрена периодизация военного дела кочевников региона, введены в научный оборот материалы по редким или малоисследованным категориям сарматского вооружения (кинжалам и панцирям) [Васильев. 1990; Васильев, 1992; Васильев. 1993; Васильев, Пшеничнюк, 1995].

Заканчивая историографический обзор, нельзя не сказать о тех взглядах на сарматскую культуру в целом, которые сложились за последние десятилетия. Так, например, появилась и набирает все большее число сторонников, к которым мы относим и себя, точка зрения, отрицающая автохтонный характер культурогеиеза кочевого населения региона. Практическое отсутствие на Южном Урале памятников "переходного", VIII-VII вв. до н.э., времени дало основание А.Х.Пшеничнюку и Б.Ф.Железчикову предположить, что ранние этапы формирования культуры рассматриваемых номадов проходили на более южных территориях [Пшеничнюк, 1983. С.126-127; Железчиков, 1986. С.55-57]. По мнению этих исследователей, появление кочевников в степной зоне Южного Урала следует датировать второй половиной VI или рубежом. VI-V вв. до н.э. Исходную территорию миграции было бы заманчиво видеть в районах Южного Приаралья с могильниками Уйгарак и Тагискен [Железчиков, Пшеничнюк, 1994. С.6]. Не исключено, что движение этих племен было вызвано походами персидских царей в Среднюю Азию в конце VI в. до н.э. и образованием Хорезма [Таиров А.Д., Гаврилюк А.Г., 1988. С.149]. По мнению перечисленных выше авторов, в степях Южного Урала в VI-II вв. до н.э. существовала единая прохоровская культура, прошедшая в своем саморазвитии несколько этапов. К такой же точке зрения склоняются Д.А.Мачинский и М.А.Очир-Гиряева. Кроме того, они вполне убедительно доказывают, что культуру кочевников Волго-Донского междуречья и Южного Урала нельзя рассматривать как одно целое. Несмотря на родственность этих группировок, все же между ними имеются серьезные культурные отличия [Очир-Горяева, 1987; Очир-Горяева, 1989; Мачинский. 1989].

Из краткого историографического обзора нетрудно отметить наименее разработанные моменты рассматриваемой проблемы и сказать о причинах, которые требуют еще раз вернуться к вопросам вооружения и военной организации кочевников Южного Урала. Накопленный за последние десятилетия археологический материал позволяет внести существенные коррективы в изучение этой проблемы.

Прежде всего, это касается традиционных географических рамок. Исследование военных вопросов у кочевников Волго-Донского и Южноуральского регионов в качестве одного целого, как это делалось до сих пор, не может быть признано верным. Так, еще К.Ф.Смирнов писал о различной политической ориентации тех и других, что само собой подразумевает наличие разных противников и. как следствие, различных военных организаций. По его мнению, первые тяготели к скифо-меотскому миру, вторые, очевидно - к ирано-среднеазиатскому [Смирнов, 1961. С.70; Смирнов, 1964. С.З]. Именно этот фактор заставляет рассматривать вооружение и военное дело двух кочевнических группировок отдельно, очертив территорию номадов Самаро-Уральского варианта в традиционных культурно-географических границах. Такую необходимость усиливает также само географическое положение региона. Здесь пересекались воинские традиции Востока и Запада, что выражалось в появлении и формировании специфических форм оружия, сочетавших, а себе европейские, среднеазиатские и сибирские элементы.

В связи с этим географические рамки настоящей работы будут ограничены степной и отчасти лесостепной зоной Южного Урала, включая Башкирию, Челябинскую, Оренбургскую, Актюбинскую и Уральскую области Казахстана. На востоке это бассейны рек Суундук, Орь и Жарлы, на западе - правобережье реки Урал и бассейн Самары, на севере - Демско-Бельское междуречье и южные районы Челябинской области, на юге - известные нам комплексы в районах Северного Приаралья и Устюрта.

Установление хронологических рамок настоящей работы в пределах VI-II вв. до н.э. обусловлено несколькими причинами. Во-первых, возросший по сравнению с 1961 г. археологический материал заставляет еще раз обратиться к проблеме вооружения и военного дела кочевников VI-IV вв. до н.э. Особенно это касается военного дела, поскольку на основании оружия, найденного в комплексах, на наш взгляд, возможно, выявить структуру войска и возможных противников номадов этого времени. К.Ф.Смирнов, использовавший в своей работе ограниченные данные и случайные находки, в свое время не имел такой возможности.

Во- вторых, исследования последних лет заставляют отказаться от традиционного деления культуры кочевников Южного Урала на савроматскую и ранкесарматскую (прохоровскую) и считать степное население региона VI-II вв. до н.э. единым этнокультурным пластом, прошедшим в своем развитии несколько этапов.

В- третьих, как уже упоминалось, военное дело кочевников, но времени соответствующее прохоровской культуре, должно получить более глубокую оценку. В работах К.Ф.Смирнова и А.М.Хазанова ему уделено небольшое внимание, поскольку первый делал ударение на более ранний период, а второй на средне -и поздне - сарматское время. Таким образом, целый этап военной истории номадов IV-II вв. до н.э. выпал из поля зрения исследователей, хотя он, на наш взгляд, является наиболее информативным.

Памятники кочевников рассматриваемого региона VII-VI вв. до н.э. по-прежнему остаются крайне малочисленными. Подобный факт свидетельствует о незначительном количестве степного населения, появлявшегося в южноуральских степях эпизодически. Номады раннескифского времени, по всей вероятности, в VII-VI вв. до н.э. только формировали свои пастушеские маршруты, распределяя пастбищные угодья между родами и племенами. Массовое освоение степей Южного Урала начинается, как мы уже писали, лишь во второй половине или конце VI в. до н.э.

Таким образом, учитывая перечисленные выше причины и достижения предшественников в изучении этой проблемы, мы в своей работе определили два приоритетных исследовательских направления - оружиеведение и военное дело.

Первое подразумевает оружиеведческий анализ всех категорий вооружения и особенно тех, которые не получили оценки в свое время вследствие малочисленности находок. Накопленный материал позволяет внести существенные коррективы в типологию, хронологию и вопросы генезиса категорий и типов оружия на территории Южного Урала. Этот шаг даст возможность определить комплекс вооружения в различные хронологические периоды, с тем, чтобы на следующем этапе работы выйти на вопросы военного дела и его периодизации. Кроме того, в результате этой работы будет обобщен весьма значительный материал, что позволит облегчить составление свода источников по рассматриваемой проблеме. Исключением в этом плане явятся лишь наконечники стрел. Несколько десятков тысяч экземпляров этого оружия, найденного за последние десятилетия в ходе интенсивных полевых исследований, требуют специального и отдельного изучения, может быть с привлечением иных типологических и методических принципов. На прежнем уровне работа с этой категорией оружия должна вестись с целью уточнения хронологии и генезиса некоторых типов наконечников стрел, как это недавно проделала М.А.Очир-Горяева [Очир-Горяева, 1993. С.77-78].

Второе направление - исследования в области военного дела, включает в себя несколько вопросов. Во-первых, это периодизация самого военного дела, во-вторых, определение комплекса вооружения кочевников рассматриваемого региона, характерного для каждого отдельного периода, и, в-третьих, определение структуры войска на основании ассортимента оружия, найденного в комплексах, и, как следствие этого, тактики и возможных противников южноуральских номадов.

В настоящей работе будут использованы данные 425 погребений, исследованных в разные годы, вплоть до раскопок 1993 г., археологами Уфы и других городов Южного Урала. Хотелось бы выразить глубокую признательность Б.Б.Агееву, В.А.Иванову. Н.А.Мажитову, А.Х.Пшеничнюку, М.Х.Садыковой, В.К.Федорову, С.В.Богданову, O.Г. Пороховой (Оренбург). С.Г.Боталову, (Челябинск). С.Н.Заседателевой (Орск), Р.Б.Исмагилову (Алма-Ата) за возможность ознакомиться с неопубликованными материалами и использовать их в своей работе. Кроме того, мы будем оперировать архивными сведениями Института археологии АН Республики Казахстан о раскопках на территории Казахстана экспедициями под руководством М.К.Кадырбаева, Б.Ф.Железчикова, В.А.Кригера, М.Г.Мошковой и других.

В методическом отношении реконструкция военной организации кочевников VI-II вв. до н.э. будет строиться на ассортименте оружия, происходящего из комплексов. О возможности такого подхода писали К.Ф.Смирнов [Смирнов, 1961. С.6о] и А.Н.Кирпичников [Кирпичников. 1971. С.43]. Успешную попытку реконструкции военного дела финно-угров Южного Приуралья с применением такой методикой осуществил в 1984 г. В.А.Иванов [Иванов, 1984].

Случайные находки предметов вооружения нами учитываться не будут. По нашим данным, со времени публикаций В.С.Горбунова, Р.Б.Исмагилова и В.А.Скарбовенко принципиально новых типов оружия не поступало, а находки последних лет не несут информации о генезисе тех или иных типов вооружения кочевников Южного Урала.

Принимая во внимание тот факт, что пересмотр или корректировка хронологии древностей сарматской культуры есть тема отдельной работы или нескольких работ, мы в своем исследовании ограничиваемся только одним аспектом жизни кочевников Южного Урала (вооружение и военное дело) и принимаем основные хронологические принципы, разработанные нашими предшественниками.

ВООРУЖЕНИЕ КОЧЕВНИКОВ ЮЖНОГО УРАЛА В VI-II ВВ. ДО КАШЕЙ ЭРЫ

1. ЛУК, СТРЕЛЫ, ГОРИТЫ, КОЛЧАНЫ

Среди наступательного оружия лук и стрелы в арсенале ранних кочевников Южного Урала занимали первое место. По нашим данным, судя по распространению наконечников стрел в погребениях, этим оружием было снабжено в разные периоды VI-II вв. до н.э. от 80 до 90 % воинов: В том, какое значение придавалось луку у индоариев и иранцев, генетически связанных с номадами региона, хорошо иллюстрируют Ригведа и Авеста. Уже в ведические времена лук был излюбленным оружием Ариев, а звук натягиваемой тетивы, как сказано в Ригведе. звучал для воина подобно шепоту возлюбленной [Литвинский, 1972. С.85]. Лук, пояс с колчаном и тридцатью стрелами являлись непременными атрибутами авестийского "сражающегося на колеснице" [Акишев, 1981.

Изготовление боевого лука всегда было процессом долговременным и чрезвычайно трудным, поэтому его крайне редко помещали в погребение. На тысячи археологических комплексов всего Великого пояса степей имеются лишь единичные находки луков или их частей. Это свидетельствует об очень большой ценности рассматриваемого оружия, по своей значимости превышавшего, очевидно, другие категории погребального инвентаря.

По истории и эволюции лука существует достаточно обширная литература, как в нашей стране, так и за рубежом. По единодушному мнению исследователей, на вооружении ранних кочевников евразийских степей имелся сложный, рефлектирующий лук так называемого "скифского" типа. Он имел многослойную кибить, негнущиеся концы и рукоять, очень гибкие и эластичные плечи, за счет которых достигался необходимый эффект стрельбы [Хазанов, 1971. С.30-31].

Большое внимание "скифскому" луку уделяли античные авторы. Страбон, например, находил сходство этого оружия с очертаниями северного побережья Черного моря (Страбон, II,5,22). Довольно подробно описывает его и Аммиан Марцеллин, сравнивая с греческой сигмой (Аммиан Марцеллин, XXII,8,10).

Еще одной отличительной чертой "скифского" лука принято считать его небольшие размеры. По мнению специалистов, его длина колебалась в пределах 60- 80 см [Ленд. 1905; Смирнов. 1961. С.32; Мелюкова, 1964. С.15; Хазанов, 1971. С.28] Такие выводы были сделаны на основании находок скифских парадных горитов, изображений на скифской парадной посуде и единственного на территории Скифии целого экземпляра лука длиной 64,6 см, найденного в кургане 2 группы "Три брата". Однако в то же время А.II.Мелюкова полагает, что длина луков могла достигать и 1 м [Мелюкова, 1964 С. 15]. Очевидно, с этим можно согласиться, учитывая, что лук являлся сугубо индивидуальным оружием и его размеры регулировались физическими возможностями стрелка. Кроме этого, следует добавить, что луки "скифского" типа усиливались костяными и, вероятно, деревянными накладками-шинами в негнущихся частях, как это отмечено в Скифии и Забайкалье [Мелюкова, 1964. С.15; Окладников, 1950. С.219-229).

Относительно происхождения "скифского" лука, кажется, не существует принципиальных разногласий. По мнению Б.А.Литвинского, первоначальную территорию распространения сложных и сложно-составных луков следует локализовать в "сибирско-монгольских" степях [Литвинский, 1972. С.84]. Эта точка зрения выглядит убедительно, поскольку древнейший образец подобного лука обнаружен именно там и датируется еще серовским временем - III тыс. до н.э. [Окладников, 1950. С.219-229]. А.М.Хазанов, рассматривая этот вопрос, считает, что родиной "скифского" лука были евразийские степи в широком смысле [Хазанов. 1971. С.29].

В своих известных работах К.Ф.Смирнов и А.М.Хазанов, опираясь на косвенные данные (бронзовая бляшка, найденная у пос. Благословенский, и как будто рельефное изображение лука на лопасти крупного наконечника стрелы из комплекса кургана 7 у с. Сара), предположили о существовании лука "скифского" типа у кочевников рассматриваемого региона [Смирнов, 1961. С.31-32; Хазанов, 1971. С.28]. Несмотря на то, что смысл этих изображений мог быть совершенно иным и не соответствовать предложенной интерпретации, накопившийся за последние годы материал полностью подтверждает точку зрения предшественников.

Первое наиболее достоверное сведение о форме лука, бытовавшего у номадов рассматриваемого региона, мы находим на каменной стеле из Гумарово (рис.1, 1). Лук, изображенный на камне, имеет явно сигмаобразную форму с загнутым концом. Он помещен в горит с хорошо выделенным отсеком для лука. По мнению исследователя этого памятника Р.Б.Исмагилова, основное погребение Большого Гумаровского кургана, а соответственно и стела, могут быть датированы началом VII в. до н.э. [Исмагилов, 1987. С.89]. По стилистическим особенностям и набору оружия, высеченного на камне, стела относится к комплексу древностей, оставленных кочевниками раннескифского круга.

Второе надежно документированное свидетельство о форме лука дает сцена охоты на сайгаков, изображенная на двух золотых обкладках от деревянного сосуда из тайника кургана

1Филипповского могильника в Урало-Илекском междуречье [Пшеничнюк, 1989.- С.25]. На прекрасно выполненном золотом изделии изображен всадник, который держит в руках лук с наложенной на тетиву стрелой. Второй, запасной, лук находится в чехле, закрепленном за спиной (рис.1, 4). Форма лука классической М-образной формы абсолютно тождественна лукам, изображенным на золотой бляшке из Куль-Обы, с двумя стреляющими в разные стороны скифами.

Принимая соотношение длины лука и роста человека как 1:3, можно гипотетически вычислить размеры лука из Филипповки. Если учесть нормальный человеческий рост в 170- 180 см, то длина рассматриваемого оружия должна насчитывать 55- 60 см в боевом состоянии. Как уже говорилось, находки луков в погребениях чрезвычайно редки. Из опубликованных источников VI-II вв. до н.э. нам известно только три факта находок, луков в Волго-Уральском регионе. Это трехслойная, срединная часть лука из кургана 19/2 у •с. Усатово в Поволжье [135, с.16], остатки лука длиной 75- 80 см из погребения 7 кургана 7 могильника Мечет-Сай [142, с.120] и фрагменты березового лука из погребения 1 кургана 13 Ново - Кумакского могильника в Приуралье [Смирнов, 1977. С.16].

В последние годы были сделаны новые открытия. В частности, отрядом УКАЭ Челябинского ГУ было исследовано погребение VI- V вв. до н.э. в кургане 2 могильника Карсакбас в Актюбинской области [Таиров, Боталов, 1996. С.165]. Над головой погребенного были обнаружены обломки деревянного лука. К сожалению, материал не опубликован и фрагментированность находки не дает более никакой другой информации.

Очень важные данные о луке кочевников рассматриваемого региона были получены во время раскопок в 1988 г. Линевского одиночного кургана, на правом берегу р. Илек [Мещеряков, 1997. С. 47, 61]. В погребении 3 этого кургана был найден лук в горите. Автору раскопок С.В.Богданову удалось зафиксировать по оставшемуся тлену длину выступающей из горита части плеча. Судя по полевому плану (рис.1, 3), кибить, находившаяся в чехле, сохранилась достаточно хорошо. Представленная в отчете концевая часть имеет брусковидное сечение толщиной 2 см и шириной 3 см. Длина самого лука составляет примерно 65 см, и положен он был в погребение, очевидно, в боевом состоянии. Остается лишь добавить, что находка не опубликована и данные о строении лука нам неизвестны.

Приведенные выше факты со всей убедительностью свидетельствуют, что на вооружении ранних кочевников Южного Урала на - холился лук "скифского" типа или один из его дериватов. Он имел сигмаобразную форму, и надо полагать был сложным, т.е. склеивался из нескольких слоев дерева. Размеры его, как показывают источники, колебались в пределах 60- 65 см в боевом состоянии.

Кроме того, как это было верно замечено К.Ф.Смирновым, кочевники-воины пользовались луком дуговидной формы, что зафиксировано в погребении 7 кургана 7 могильника Мечет-Сай [Смирнов, 1975. С.120]. Насколько такой лук был распространен в среде номадов Южного Урала - говорить трудно. Однако все же данные иконографии и торевтики свидетельствуют о том, что луки такой формы не были популярны у кочевников Евразии в принципе и у кочевников исследуемого региона в частности. Луки дуговидной формы не могли дать той силовой нагрузки, какую имели луки "скифского" типа, обеспечивавшие коротким стрелам довольно мощные пробивные способности.

К сожалению, исследователи военного дела племен Евразии располагают весьма ограниченными данными о мощи боевых луков. Как будто более или менее достоверные сведения имеются для русских средневековых луков и луков чжурчженей [Медведев, 1966; Шавкунов, 1987;]. О дальнобойности лука "скифского" типа существуют лишь косвенные данные. Это выстрел ольвиополита Анаксагора на расстояние в 282 оргии (около 521,6 м ). Правда, в надписи не указано из какого лука стрелял Анаксагор, но Е.В.Черненко убежден, что выстрел был произведен из лука "скифского" типа [Черненко, 1981. С.139]. В литературе уже приводились данные о том, как далеко могли стрелять древние лучники. По мнению А.Ф.Медведева, прицельная дальность средневековых и восточных лучников ограничивалась расстоянием в 300 локтей (чуть более 150 м ) [Медведев, 1966. С.30-31]. В целом, очевидно, следует признать, что наиболее оптимальным расстоянием для прицельной стрельбы была дистанция в 90- 100 м, т.е. именно та, которая используется в настоящее время при проведении спортивных соревнований по стрельбе из лука. Разумеется, всегда существовали стрелки, выделяющиеся из обшей массы лучников своими феноменальными способностями, обраставшие со временем легендами (типа Робина Гуда), но это исключение из правил. Средний же стрелок из лука, с учетом постоянных упражнений, мог без особого труда попасть в человека с указанного расстояния, более того, поразить намеченную часть тела.

Без строительства точной реплики лука "скифского" типа, мы очевидно никогда не узнаем его "тактико-технических" свойств. Но если даже силовая нагрузка рассматриваемого лука была близкой современному спортивному луку ( 22. кг!, то он как показали наши опытные стрельбы короткими, снабженными наконечниками скифских типов стрелами, был поистине грозным оружием. Впрочем, о пробивных способностях таких стрел, лучше всех за себя говорят находки человеческих костей с застрявшими в них бронзовыми наконечниками.

Стрелам всегда уделялось большое внимание как в древности и в средневековье, так и в этнографической современности. Стрелы являлись персонажем эпических легенд и сказаний, зачастую принимая оживленный образ. Авеста, нежно называет стрелы "златоустыми" (Михр-Яшт. 129). От правильного построения стрелы, зависела точность, и соответственно успех военного предприятия. Не случайно создавались различного рода пособия и руководства по изготовлению стрел, как например, известный "Арабский трактат".

Стрелы, как собственно и другие предметы, изготовленные из дерева, сохраняются в погребениях кочевников региона плохо. Исследователи, занимавшиеся вопросами военного дела скифов, устанавливают длину стрел в пределах 45- 85 см [Ленц, 1905; Мелюкова, 1964. С.14-15; Черненко, 1981. С.23]. Стрелы из центрально казахстанского (тасмолинского) погребения в могильнике Карамурун I были длиной 60 см [Маргулан, Акишев, Кадырбаев, Оразбаев, 1966. С.376]. Такую же длину стрел допускает К.Ф.Смирнов для "савроматов" и А.М.Хазанов для сарматов [Смирнов, 1961. С.31; Хазанов, 1971. С.42]. В целом, с учетом "среднестатистического" лука "скифского" типа, очевидно, так оно и было, хотя проведенные нами опыты показали, что длина стрел могла достигать и больших размеров, в зависимости от типа наконечника и породы дерева [Васильев, 1990'. С.19-22].

Среди известных нам находок самыми длинными являются стрелы из погребения 7, кургана 7 могильника Мечет-Сай. Их размеры достигали 75 см [Смирнов, 1975. С.120]. Такую длину следует объяснять дуговидной формой лука в данном случае: Древки длиной 60 см зафиксированы в трех случаях. Это курган 5 могильника Новый Кумак, погребение 5 кургана 2 и погребение 11 кургана 3 могильника Мечет-Сай [Мошкова, 1962. С.208; Смирнов,. 1975. С.88- 89,100]. Во время исследований кургана 3 могильника Сара, длина древок колебалась между 60- 65 см. [Федоров, 1993].

В пяти случаях длина древок достигала 50 см. Это погребение 4 и 26 в курганах 3 и 6 могильника Мечет-Сай, погребение 2 в кургане 5 могильника Новый Кумак и погребение 1 кургана 6 могильника Переволочан [Смирнов,1975.С.97,108;Смирнов,

1977С.7;Пшеничнюк,1991.рис.34].

Самые короткие стрелы найдены также в группе Новый Кумак. Длина древок. обнаруженных в курганах 7 и 16, колеблется между 40 и 45 см [Мошкова, 1962. С.218; Смирнов, 1977. С.12].

Очень важное значение при изготовлении стрелы имела древесная порода. Здесь следует сказать, что выбор древесины зависел не только от состава местной флоры, но и, очевидно, каких-то воинских традиций. Так, Страбон пишет о еловых стрелах у массагетов (Страбон,X,7,4), Геродот о Камышевых у персов (Геродот.40.2), Плиний сообщает о тростниковых у парфян (Плиний, XVI.106). Судя по тем немногочисленным данным, имеющимся в нашем распоряжении, излюбленным материалом для изготовления стрел у кочевников Южного Урала была береза. Эта древесная порода обладала всеми необходимыми качествами для построения стрелы - высоким удельным весом, прочностью и твердостью, исключающей продольные колебания древка в момент пуска тетивы. Характерно, что этнографические кочевники региона XIX в. - казахи и башкиры - также делали стрелы из березы [Валиханов, 1961. С.465].

Имеются весьма скупые сведения об использовании номадами в качестве древок тростника (Мечет-Сай, к.2.п.5). Очевидно, камышовые или тростниковые стрелы в силу ряда причин не получили здесь широкого применения. Необходимость в них возникала только в случае крупномасштабных военных операций на западе или юге. Благодаря огромной скорости и простоте изготовления камышовые стрелы были незаменимы во время проведения массированной стрелковой атаки по скоплению пехоты или конницы [Васильев, 1990. С.21-22].

У нас нет данных о такой важнейшей части стрелы, как оперение. Однако, сославшись на этнографические параллели (казахи и башкиры), можно с уверенностью говорить, что кочевники Южного Урала также снабжали стрелы трех- или четырехсторонним оперением (оптимально трехстороннее). Как правило, для этих целей использовали маховые перья крупных птиц. Способ крепления наконечников стрел к древку у рассматриваемого населения региона вплоть до III в. до н.э. был однообразным. Втульчатая система насада была господствующей на протяжении нескольких веков, до тех пор, пока не совершился переход к железным черешковым наконечникам стрел. Крепление же бронзовых черешковых наконечников было обычным, с помощью сухожилий, хотя сами они не получили распространения. В свое время К.Ф.Смирнов высказал идею о применении "савроматами" деревянных переходников при креплении наконечника к древку [Смирнов, 1961. С.32]. Такой способ действительно зафиксирован в скифских древностях, и получил он начало еще в эпоху поздней бронзы (могильник Данлыбай) [Черненко. 1981. С.26-28; Грязнов, 1952. С.134-135]. Насколько популярна была подобная система насада у кочевников региона, неизвестно. Однако логика подсказывает, что соединять, таким образом, наконечник с деревянным древком просто бессмысленно, поскольку это ведет к более жесткой фиксации наконечника. Сама же идея существования и основная функция бронзовых наконечников с их шипами была направлена на неизвлечение их из тела. Поэтому, на наш взгляд, древние стрелки должны были стремиться к противоположному эффекту - поразить цель так, чтобы при малейшей попытке освободиться от стрелы, противник оставил бы в мягких тканях своего тела наконечник. Для этого жесткое крепление наконечника и древка было не нужно.

Использование деревянных переходников с камышовыми древками также представляется нам весьма проблематичным. При проведении нами опытов, камышовое древко, снабженное черешковым наконечником, ломалось от удара тетивы при силе натяжения лука свыше 14 кг [Васильев, 1990. С.21-22]. Все же, учитывая широкое применение тростника или камыша в качестве древок у многих народов древнего мира, нам кажется, что камыш, который мы использовали для опытов, был мало пригоден для стрельбы с черешковыми наконечниками. Может быть, виды, произрастающие в более южных широтах (Казахстан, Приаралье), прочнее камыша южноуральской лесостепи.

Еще К.Ф.Смирнов и А.М.Хазанов отмечали, что "савроматы" и сарматы окрашивали древки стрел в различные цвета - красный, белый и др. [Смирнов, 1961. С.32; Хазанов, 1971. С.42]. Для чего это делалось - говорить пока трудно. Исходя из анализа типов наконечников стрел внутри колчанного набора (например, Мечет - Сай, к.2, п.5; Переволочан, к 10, п.1), следует сказать, что пометка хвостовиков делалась не для определения функционального типа стрелы - бронебойной, легкой и т.п. Можно предположить, что раскраска хвостовой части стрелы являлась отличительным родовым или племенным признаком. Впрочем, возможно еще одно, семантическое, толкование этого момента. Так, Б.А.Литвинский, комментируя Ригведу, пишет: "Вместе с тем стрела и лук рассматривались как атрибуты и воплощения небесных существ. Стрела ассоциировалась с Агни, ребенком Неба и Земли, рождение Агни совпадает с отделением его от родителей (лука)" '[Литвинский, 1972. С.85]. Хвостовые части древок обычно окрашивались в красный цвет [Хазанов, 1971. С.42]. Красный цвет - цвет огня, цвет бога Агни, эквивалента авестийского солярного Митры, покровителя воинской касты. Может быть, рассматриваемое явление следует связать с солярным культом, занимавшим ведущее место в религии кочевников Южного Урала? Может быть символ огня. Солнца, помешенный на хвостовую часть стрелы, гарантировал воину поддержку могущественных богов, а соответственно, и точность попадания? В заключение следует сказать, что обычай раскраски стрел был характерен не только для кочевников Южного Урала. Подобные факты зафиксированы в Скифии, Средней Азии, в древностях Горного Алтая [Мелюкова, 1964. С.16; Черненко. 1981. С.24-25; Марушенко, 1959. С.115; Бентович. 1958. С.360-368; Руденко, 1953. табл. СХ1ХСХХ].

Несмотря на неудовлетворительную сохранность горитов и колчанов, мы имеем три надежных свидетельства, касающихся этой категории воинской экипировки. Наиболее раннее изображение горита фиксируется на вышеупомянутой стеле из Большого Гумаровского кургана. Футляр имеет подтрапециевидную форму с четко выделенным отсеком для лука (рис.1,1).

На костяной фигурке всадника из кургана Фплипповскоги могильника горит имеет подпрямоугольную форму со скошенным нижним концом [Пшеничнюк, 1986. рис.81-82]. Верхняя часть футляра оформлена в виде волнистой линии (рис.1. 2). Как и на скифских горитах, в данном случае на одну треть футляра проработаны очертания лука, но, в отличие от первых, на нашем не видно бокового кармашка для стрел, как собственно и самих стрел. Очевидно, горит из Филипповки имел другое оформление верхней части и закрывал стрелы по самое оперение. Костяная поделка может быть датирована началом или первой половиной IV в. до н.э.

Весьма интересные данные о конструкции горита второй половины IV в. до н.э. получены во время раскопок уже упомянутого Линевского кургана (рис.1, 3) По словам С.В.Богданова, это была 'прямоугольная деревянная конструкция из округлых в сечении деревянных плашек толщиной 2- 3 см, обтянутых кожей, прошитой по торцам горита зигзагообразным швом. Длина горита около 40 см, толщина 7- 12 см, ширина около 20 см. Горит состоял из двух частей. Передняя - отделение для стрел (кожаный короб на деревянном каркасе), задняя - кожаный мешок для лука" [Мещеряков, 1997. С.47,61].

Довольно часто в погребениях ранних кочевников Южного Урала находят остатки колчанов. В тех комплексах, где невозможно определить горит это был или колчан, ответ может дать форма расположения наконечников стрел. Для колчанов характерны плотные, узкие и компактные скопления "пачки" наконечников в несколько слоев, в то время как в горитах стрелы помещались свободнее, на более широкой полосе.

Подавляющее большинство колчанов делалось из кожи (см. приложение I). Реже для этих целей употреблялась береста и дерево. Длина футляров колебалась между 50- 60 см и по всей вероятности стрелы были полностью закрыты. Археологические данные свидетельствуют, что номады южноуральских степей пользовались колчанами двух типов. Первый тип представлял собой футляр прямоугольной формы длиной 60 и шириной 10 см. Изготовлен он был из толстой коры и дощечки [Смирнов, 1975. С.90]. Второй тип колчанов имел цилиндрическую форму (Мечет-Сай, к.8,п.5) с круглым днищем. Длина конструкции 50 см, диаметр 15 см [Смирнов, 1975. С.139].

Не менее интересный колчан был найден в погребении 2 кургана 4 могильника II Новотроицк в Оренбургской области [Мажитов. 1974]. От изделия сохранилась лишь нижняя часть, сделанная из кожи. Эта деталь колчана представляла собой четыре кармашка, в каждом из которых находилось по 15-20 наконечников стрел с остатками древок. К сожалению, такая конструкция остается непонятной. Внутри каждого кармашка присутствовали наконечники разных типов, преимущественно трехгранных. Древки, взятые на определение также из каждого отделения все оказались березовыми (определение ст.н.с. Института биологии А.Ишбердина). Следовательно, говорить о каком-то функциональном назначении каждого отсека будет неверно.

В целом складывается впечатление, что колчаны у кочевников региона были более распространены, чем гориты, что собственно отличает их от скифов. Подобный способ ношения стрел сближает рассматриваемых номадов с народами Передней Азии. Кстати, еще. К.Ф.Смирнов заметил, что колчаны "савроматов" напоминают колчаны мидийцев и персидских гвардейцев, изображенных на рельефах Персеполя и изразцах царского дворца в Сузах [Смирнов, 1961. С.34].

Как было отмечено исследователями ранее, сарматские воины носили колчаны и гориты на поясе с левой стороны [Смирнов, 1961. С.34; Хазанов, 1971. С.43]. Причем лук мог помещаться в специальном чехле - налучье, на спине, как это видно на упомянутой золотой обкладке из Филипповки. Следует сказать, что колчан или горит носился даже при правостороннем помещении меча или кинжала. Случаев правостороннего ношения колчанов значительно меньше. К.Ф.Смирнов связывал этот способ с хорезмийской традицией [Смирнов, 1961. С.35]. Думается, что влияние Хорезма на военное дело кочевников Южного Урала в данном случае преувеличено, как и само существо вопроса. За исключением регулярных армий, связанных жесткой дисциплиной и строевой подготовкой, оружие носилось так, как было удобно.

Общепринято, что колчаны и гориты крепились при 'помощи колчанных крючков. Однако до сих пор непонятен механизм фиксации футляров с крючком. На костяной фигурке из Филипповки горит, помещен как обычно слева, под бедром. Система крепления - при помощи бокового ремня, соединенного с поясом. Что соединял колчанный крючок в данном случае, неясно. Сама же форма крючков, слабая изогнутость рабочей части в большинстве случаев заставляют предположить, что существовали какие-то дополнительные приспособления для более жесткого закрепления колчанов и горитов, необходимые при верховой езде.

Колчаны и гориты, как собственно и оружие, иногда украшались различными предметами, выполненными в зверином стиле. Поскольку, на наш взгляд, это тема отдельной работы, мы ограничимся лишь наиболее яркими примерами.

Прежде всего, следует отметить колчан из Гумарово, украшенный превосходно выполненными литыми фигурками оленей [Исмагилов, 1987. С.89]. Интересно, что животные, изображенные в динамичной, летящей плоскости, помещены именно на колчан. Надо полагать, что эти олени должны были сообщить стрелам быстроту, стремительность, осенить их некой магической силой, выступить гарантом точности.

Во время раскопок Филипповского курганного могильника в трех курганах были найдены совершенно одинаковые в плане техники изготовления золотые литые и штампованные бляшки, изображающие верблюдов, оленей и, очевидно, волков [Пшеничнюк. 1989. рис. б и 14]. Причем в кургане 1 эти вещи представляют собой целые серии. К сожалению, найденные бляшки вследствие ограбления могил невозможно привязать к конкретной вещи, однако аналогии из Скифии позволяют интерпретировать их как украшения колчанов или горитов. Так, в качестве примера можно привести абсолютно тождественные в техническом и стилистическом смысле серии бляшек с изображением пантер с горитов из комплексов Опишлянки и Битовой Могилы [Черненко. 1981. С.44].

Застежки горитов с территории Южного Урала нам почти неизвестны [Смирнов, 1977. С.41]. Изредка встречаются они в древностях волжских сарматов, причем для этих целей использовались даже фаланги пальцев [Мошкова. 1963. табл.20,15 и 17]. Этот факт лишний раз свидетельствует, что гориты рассматриваемых кочевников отличались от скифских в плане оформления верхней части и были менее распространены

.

2. МЕЧИ И КИНЖАЛЫ

Изучение наступательного оружия ближнего боя мечей и кинжалов подразумевает несколько аспектов. Это, прежде всего типологическая классификация, вопросы происхождения на территории рассматриваемого региона и определение хронологических рамок бытования тех или иных типов клинкового оружия. В основе типологии мечей и кинжалов лежит морфологический принцип, который на сегодняшний день является наиболее эффективным. Возможные попытки исследователей строить типологию на основе функциональной значимости, по всей вероятности, будут обречены на неудачу, поскольку многие формы клинкового оружия, как в древности, так и в средневековье имели полифункциональный характер. Классификация оружия по принципу внутреннего строения клинка (металлографический) возможно окажется эффективной, но это перспектива далекого будущего.

На сегодняшний день существует три типологических принципа классификации рассматриваемой категории наступательного оружия. Первый, разработанный еще В.Гинтерсом и воспринятый в известных работах А.И.Мелюковой, К.Ф.Смирновым и М.Г.Мошковой, основан на форме навершия. Второй - где определяющим является форма перекрестья, был предложен Н.Л.Членовой для изучения сибирского оружия [Членова, 1967. С.14-25]. А.Х.Халиков, отдавая предпочтение типологии Н.Л.Членовой, анализируя мечи и кинжалы волжских ананьинцев, пошел по "комбинированному" пути, взяв за основу сечение клинка и форму навершия [Халиков, 1977. С.159-177]. Следует сказать, что, очевидно в своем конкретном случае А.Х.Халиков был прав, поскольку в его коллекцию входили обоюдоострые, однолезвийные и шпагообразные клинки.

При выборе принципа типологической классификации мы придерживаемся принципа Н.Л.Членовой, так как считаем, что перекрестье (гарда) как деталь меча или кинжала играла доминирующую роль, в то время как навершие имело декоративно-вспомогательное назначение.

Оружие ближнего боя, которое предполагается рассмотреть в настоящем разделе, распадается на две большие типолого-хронологические группы, отражающие развитие военного дела и эволюцию этого оружия в рамках исследуемого региона. Это, прежде всего серия мечей и кинжалов "архаического" облика (в настоящей работе типы I-III, отдела I), мечи переходного типа и классические прохоровские клинки. Кроме того, имеются экземпляры, не вошедшие в эти группы в силу своих особенностей, о чем будет сказано ниже. Мечи и кинжалы неоднократно упоминаются в ведийской литературе [Литвинский 1972… C.120]. В состав паноплии авестийского - сражающегося на колеснице", также входили меч и кинжал [Акишев, 1981. С.58]. Арийский бог военной доблести и славы Веретрагна сражается кинжалом, декорированным золотом. Последний факт особенно интересен в связи с находками парадного оружия.

Мы сознательно не включаем в раздел случайные находки карасукских кинжалов, поскольку они не соответствуют хронологическим рамкам работы. Кроме того, их очень трудно связать с клинковым оружием кочевников Южного Урала в генетическом плане.

Эволюция киммерийско-тагарского (кабардино-пятигорско-чернолесского) оружия ближнего боя, как было отмечено исследователями, внезапно прерывается в связи с появлением в евразийских степях культур "скифского" типа [Тереножкин, 1975. С 32; Халиков, 1977. С.166]. Появление скифских акинаков. не имеющих прототипов среди мечей и кинжалов предшествующего времени, является удивительным историческим феноменом, равно как и других элементов скифской триады, идеологии и религии

По поводу происхождения скифского акинака существует несколько точек зрения, ни одна из которых в настоящее время не может претендовать на безусловную истину. Пока же более реальным представляется мнение К.Ф.Смирнова, согласно которому стремительное распространение оружия рассматриваемого типа по степям Евразии следует связать с единым центром, где были выработаны общие для ираноязычных кочевников формы мечей и кинжалов [Смирнов, 1961. С.29]. Локализовать этот центр в географическом плане пока не представляется возможным, но вполне вероятно, что акинак скифского типа появился в том месте, где известные племена - арии, туры, сайрима и даха - упоминаются в Авесте.

Традиционно считается, что акинак имел бабочковидное, сердцевидное и почковидное перекрестье, хотя между двумя первыми не следует видеть, очевидно, принципиальной разницы. Появление гарды столь причудливой формы, явно менее эффективной в бою, чем прямое перекрестье, Н.Л.Членова объясняла "какой-то традицией" [Членова, 1967. С.17]. Нам представляется, что в форме перекрестья акинака можно усмотреть стилизованное изображение крылатого существа (божества), общего для кочевников скифского круга, хотя для акинаков с почковидными перекрестьями может быть следует предложить фаллическое толкование [Алексеев, 1987. С.277]. Незначительные различия в формах перекрестий (широкое бабочковидное и сердцевидное) можно объяснить двумя факторами: во-первых, плохой сохранностью металла в целом ряде случае, и, во-вторых, степенью стилизации (уровнем ковки), что не менее вероятно.

Надо полагать, именно поэтому существующая типология кинжалов "архаического" облика, разработанная еще К.Ф.Смирновым, представляется на сегодняшний день чрезвычайно дробной и громоздкой, к тому же не работающей" на хронологию. Подавляющее количество акинаков. происходящих из комплексов, довольно убедительно укладывается в рамки 1-1.5 столетий и независимо от форм наверший и перекрестий датируется концом

VI - рубежом V-IV вв. до н.э. Механическое перенесение типологии и датировки рассматриваемого оружия, характерного для Скифии и Кавказа, оказалось неудачным применительно к номадам Южного Урала. Отчасти это объясняется отсутствием надежных хронологических реперов, отчасти спецификой самой культуры ранних кочевников региона, начало которой следует датировать второй половиной или концом VI в. до н.э.

Исходя из вышесказанного, в основу классификации рассматриваемой категории наступательного оружия мы положили два принципа - хронологический и морфологический. Таким, образом, весь имеющийся в нашем распоряжении материал будет разделен на два отдела - мечи и кинжалы конца VI - начала IV вв. до н.э. и IV-II вв. до н.э. Форма перекрестья будет определяющей для выделения типа. Если форма навершия будет иметь хронологическое значение, это так же явится основанием для выделения такого оружия в отдельный тип.

Заранее стремясь избежать обвинения в очередном "типотворчестве", хотелось бы сделать оговорку. Во-первых, предлагаемая типология является достаточно условной и субъективной, и, во-вторых, ее главная задача - максимально облегчить работу с мечами и кинжалами внутри настоящего исследования.

Отдел I. Мечи и кинжалы конца VI-начала IV вв. до н.э.

Тип I. Мечи и кинжалы с почковидными перекрестьями.

Серия мечей и кинжалов типа I представлена в закрытых комплексах Южного Урала 16 экземплярами. В настоящую сводку включены образцы, имеющие более или менее установленную форму перекрестья.

1. Опубликованный в свое время и описанный К.Ф.Смирновым короткий меч длиной 55 см с брусковидным навершием из основного погребения кургана 1 могильника Любимовка, урочища Лапасина (рис.2, 1) По аналогии из Старшой могилы К.Ф.Смирнов датировал экземпляр серединой VI в. до н.э. [Смирнов, 1964. С.39].

Почти тождественный мечу из Любимовки, кинжал длиной 35,4 см происходит из могильника Нагорное на Илеке (курган 9, погребение 4). В отличие от предыдущего, рассматриваемый образец не имеет валиков на рукояти (табл.2, 2). Материал не опубликован [Курманкулов].

Кинжал длиной 30 см с брусковидным навершием найден также в могильнике Нагорное (курган 3). Кинжал известен нам только по коллекционной описи (рис.2. 3). Материал не опубликован [Курманкулов]

Довольно известный кинжал из парного погребения в кургане 3 группы Алебастрова гора (раскопки Б.Н.Гракова.1928 г.J имеет навершие в виде почти сомкнутого кольца [Хазанов, 1971. С.7] Комплекс датирован по прохоровскому кинжалу IV в. до н.э. (рис.2. 11) [Смирнов, 1961. С.18].

Очень похожий на предыдущий экземпляр с кольчатым навершием в виде двух сомкнутых волют, длиной 45,5 см происходит из погребения 1 кургана 1 могильника Сынтас (рис.2, 5). Автор публикации датировал курган концом VI-V вв. до н. э [Кадырбаев, Курманкулов, 1976. С.150].

Короткий меч с почковидным перекрестьем и широким брусковидным навершием длиной 66 см найден в коллективном погребении кургана 8 могильника Бесоба (рис.2, 6). Материал не опубликован. В предварительной статье М.К.Кадырбаев датировал комплекс не позднее V в. до н.э. [Кадырбаев, 1984. С.91]. Из северной Башкирии (лесная зона) происходит экземпляр, тождественный описываемому, найденный в д. Енактаево [Горбунов, Исмагилов, 1976. С.235].

Меч с частично обломанной рукояткой и клинком длиной 75 см был обнаружен в погребении 3 кургана 9 могильника Альмухаметово [Пшеничнюк, 1983. С.47]. Комплекс был отнесен А.Х.Пшеничнюком к культуре "савроматов" Южного Урала (рис.2, 8). Более точная датировка, очевидно, не ранее середины V в. до н.э. на основании круглодонного сосуда с примесью талька.

Акинак с почковидным перекрестьем и обломанным навершием длиной 55 см происходит из погребения 1 кургана 5 могильника Новый Кумак (рис.2, 7). Датировка К.Ф.Смирнова - V в. до н.э. [Смирнов, 1977. С.7,12].

Кинжал длиной 37 см с сильно коррозированным антенным навершием найден в кургане 5 могильника у с. Липовка (рис.2, 10). По колчанному набору экземпляр был датирован VI или началом V в. до н.э. [Смирнов, Попов, 1972. С.8].

Пожалуй, самым длинным из этой серии является меч из кургана 5 у пос. Матвеевский (рис.2, 13). Его длина составляет около 1 м. Меч имеет, очевидно, антенное навершие. К.Ф.Смирнов датировал погребение V в. до н.э. (Смирнов, 1961. С.102]

Из погребения 5 кургана 6 могильника I Новоорский происходит короткий кинжал длиной 35 см с почковидным перекрестьем и антенным или близким к когтевидному навершием (рис.2, 12). Широтная ориентировка скелета, наконечники стрел, плоскодонные горшки позволяют датировать кинжал первой половиной или серединой V в. до н.э.[3аседателева, 1981. С.12]

В коллективном погребении кургана 17 могильника II Сибай обнаружен кинжал длиной 40 см с брусковидным навершием (рис.2, 14) [Пшеничник, 1983. С.58].

13- 14. Из того же комплекса происходят два кинжала длиной 37.5 и 39 см. Судя по рисункам, сохранность их была очень плохая, но если верно передана форма, то навершие обоих было грибовидное (рис.2. 4.15). А.Х.Пшеничнюк датировал курган "савроматским" временем [Пшеничнюк, 1983. С.177]. Судя по наконечниками стрел, все три кинжала не древнее второй половины V в. до н.э.

В кургане 4 могильника II Новоорский найден кинжал длиной 36 см с почковидным перекрестьем и грибовидным навершием (рис.2, 9). Погребение на древнем горизонте, жертвенник, наконечники стрел датируют комплекс V в. до н.э. [Заседателева, 1983. С.7].

Во время исследования погребения 1 кургана 5 могильника "Четыре Мара" С.Н.Заседателевой был обнаружен короткий меч длиной 58 см с грибовидным навершием (рис.2, 16). Широтная ориентировка скелетов, наконечники стрел, а также жертвенник позволяют отнести комплекс к V в. до н.э. [Заседателева, 1986. С.16].

Перечисленные мечи, и кинжалы представляют собой компактный типологический ряд, бытовавший в довольно сжатый промежуток времени, очевидно, в пределах одного столетия. Примечательно, что это произошло при разнообразии форм наверший внутри всей группы (брусковидное, антенное, кольчатое, грибовидное). Хронологические рамки для большинства представленных экземпляров, на наш взгляд, определены предшественниками верно. Вызывает сомнение лишь отнесение меча из Любимовки к середине VI в. до н.э. Здесь же следует оговориться, что ни один из представленных А.И.Мелюковой экземпляров не может рассматриваться в качестве аналогии любимовскому. В том числе это относится и к мечу из Старшой могилы, который и послужил основанием для датировки любимовского меча. Скифский образец отличается от нашего по оформлению верхней части перекрестья. Ближе всего по форме перекрестья к мечу из Любимовки стоит экземпляр, найденный у с Сахновка, имеющий, правда, антенное навершие и датирующийся концом VI - началом V в. до н.э. [Мелюкова, 1964. С.54].В Поволжье мечи с аналогичными перекрестьями (Блюменфельд и Фриденберг) были датированы К.Ф.Смирновым концом VI - началом V вв. до н.э. [Смирнов, 1961. С.17]. Тождественный любимовскому меч из Ново-Обинки (лесостепной Алтай), на наш взгляд, совершенно справедливо был отнесен к рубежу VI-V вв. до н.э. [Иванов, 1987. С.18].

На эту же дату указывает бусина с тремя сосцевидными налепами, найденная в комплексе с рассматриваемым мечом. Бусы такого типа - довольно редкое явление и за пределами региона нам неизвестны. Судя по всему, они не древнее рубежа VI-V вв. до н.э. (могильники Новый Кумак, курганы» 0 и 26; Сынтас, курган 1; Бесоба, курган 1) [Смирнов, 1977. С.25, Мошкова, 1972. С 37; Кадырбаев, Курманкулов, 1976. С.143; Кадырбаев, Курманкулов, 1977. С.112]. Наиболее широко эти украшения представлены в комплексах развитого V в. до н.э. (могильники Альмухаметово, курганы 8 и 9; II Сибай, курган 3; II Верхне-Кардаиловка, курган 2) [Пшеничнюк, 1983. С.166,168,174; Васильев, Федоров, 1995. С.158]. Для раннепрохоровского времени такой тип бус не характерен и почти не "встречается (могильники I Пятимары, курган 9; Фклипповка, курган 23) [Смирнов, 1964. С.338; Пшеничнюк, 1990. С.12].

Таким образом, принимая во внимание учтенные факты, наиболее вероятной датой для меча из Любимовки, как и для Нагорного (курган 9, Погребение 4), представляется V в. до н.э.

В целом хронологические рамки для мечей и кинжалов типа I можно установить в пределах конца VI - конца V вв. до н.э. Кинжал из кургана 3 могильника Алебастрова гора является исключением. Ограбленность этого комплекса, впрочем, позволяет подвергнуть сомнению единовременность двух захоронений и считать одно из них более ранним. В этом случае рассматриваемый акинак должен датироваться временем, характерным для мечей и кинжалов типа I.

Решение проблемы происхождения мечей и кинжалов с почковидными перекрестьями на территории Южного Урала затруднено. Предварительно можно наметить три направления, откуда это оружие могло попасть в арсенал кочевников региона - Скифия и Кавказ, Волго-Камье (Старший Ахмыловский могильник) и Казахстан (Уйгарак и Нурманбет). Во всех этих районах мечи подобного типа встречены в более ранних комплексах.

Тип II. Мечи и кинжалы с сердцевидным перекрестьем.

В настоящий тип включены экземпляры, имеющие как сердцевидное, так и широкое бабочковидное перекрестье. Вполне вероятно, что это в сущности одно и то же. Разницу в морфологической интерпретации мы объясняем плохой сохранностью железа и известным субъективизмом исследователей при графической реконструкции плохо сохранившихся экземпляров. Таким образом, выделенный нами тип условен и в равной степени субъективен. В него вошел 21 образец рассматриваемого оружия.

1 Из могильника Нагорное (курган 8) происходит меч, по своим размерам не уступающий некоторым прохоровским экземплярам (рис.3, 1). Его длина 132 см. Меч имеет четко выраженное сердцевидное перекрестье и слабо изогнутое серповидное навершие [Курманкулов]. Датировка комплекса в рамках V в. до н.э.

2. Кинжал длиной 30 см с деформированным сердцевидным перекрестьем и не сохранившемся навершием был найден в кургане 2 могильника Карсакбас (рис.3. 2) в Иргизском районе Актюбинской области [Таиров А.Д, Боталов С.Г… 1996. С.165]. По наконечникам стрел, плосокодонному сосуду с носиком-сливом и элементам погребального обряда погребение можно датировать первой половиной V в. до н.э. Аналогичный ему материал происходит из кургана 4 могильника Бесоба [Кадырбаев. 1984. С.88].

3. Кинжал длиной 35 см с сильно коррозированным сердцевидным перекрестьем и обломанным навершием обнаружен в погребении 1 кургана 2 могильника I Ивановка. А.Х.Пшеничнюк включил комплекс в перечень памятников "савроматской" культуры (рис.3,3) [Пшеничнюк, 1983. С.88]. Судя по глиняным горшкам, имеющим аналогии в могильниках Сосновка и Бесоба, материал из Ивановки убедительно датируется V в. до н.э. [Кадырбаев, Курманкулов, 1977. С.106; Васильев, Савельев, Федоров, 1995. С.65-84].

Железный акинак длиной 42 см с сердцевидным или бабочковидным перекрестьем и массивным брусковидным навершием происходит из погребения 1 кургана 26 могильника Новый Кумак (рис.3, 4). К.Ф.Смирнов датировал погребение второй половиной V в. до н.э., что вполне согласуется с остальным инвентарем и погребальным обрядом [Смирнов, 1977. С.39].

Неплохо сохранившийся короткий меч длиной 48 см с сердцевидным или широким бабочковидным перекрестьем и грибовидным навершием найден в погребении 2 кургана 1 I Березовского могильника (рис.3, 5) [Васильев, Федоров, 1995. С.156]. По наконечникам стрел, псалиям с Г-образными окончаниями и глиняному сосуду этот экземпляр датирован в рамках V в. до н.э.

Акинак длиной 39 см с сердцевидным перекрестьем и брусковидным навершием обнаружен в погребении 2 кургана 1 могильника Сынтас (рис.3, 8) [Кадырбаев, Курманкулов, 1976. С.142]. М.К.Кадырбаев датировал комплекс концом VI-V вв. до н.э.

7- 8. Два аналогичных кинжала длиной 40 и 43,5 см найдены в кургане 4 Гумаровского могильника. У них одинаковые бабочковидные перекрестья и брусковидные навершия (рис.3, 6-7) Р.Б.Исмагилов датировал комплекс V в. до н.э. [Исмагилов, 1979J.

Экземпляр длиной 46 см с четко выраженным сердцевидным перекрестьем и сильно коррозированным антенным навершием (рис.3, 10) происходит из кургана 3 могильника Нагорное [Курманкулов]. Датировка комплекса - V в. до н. э.

Типологически близкий предыдущему кинжал длиной 31 см найден также и в кургане 8 могильника Бесоба (рис.3, 11). Датировка та же [Курманкулов].

Короткий меч длиной 40,8 см с сердцевидным перекрестьем и антенным навершием был найден в кургане 7 могильника Сара Д.Г.Захаровым. Экземпляр имеет два продольных желобка вдоль рукоятки (рис.3, 13). К.Ф.Смирнов датировал комплекс концом VI - началом V в. до н.э. [Смирнов, 1961. С.17], хотя, на наш взгляд, удревнение его в сторону VI в. до н.э. необоснованно завышено. По ведущим типам наконечников стрел, зеркалу, псалиям, погребение не древнее середины V в. до н.э.

Короткий кинжал хорошей сохранности длиной 25 см с волютообразным или антенным навершием и сердцевидным перекрестьем (рис.3, 12) обнаружен М.Г.Мошковой в погребении 2 кургана 15 Ново-Кумакркого могильника [Мошкова, 1962. С.238]. Комплекс датирован в рамках V в. до н.э.

Железный акинак длиной 36 см с сердцевидным перекрестьем и волютообразным или антенным навершием происходит из основного погребения кургана 4 могильника Три Мара (рис.4,4)

. [Смирнов, 1981. С.83]. Датировка К.Ф.Смирнова - развитый V в. до н.э.

Длинный меч с антенным навершием найден в погребении 3 кургана 23 (рис. 3, 14) Филипповского могильника [Пшеничнюк, 1990. С. 12]. У него хорошо выраженное сердцевидное перекрестье и сильно коррозированное навершие. Длина экземпляра 71 см. По элементам погребального обряда и бусине с тремя сосцевидными налепами комплекс можно датировать рубежом V-IV вв. до н.э.

Кинжал с сердцевидным перекрестьем и зооморфным (грифоноголовым) навершием длиной 36 см (рис.4, 1) найден в погребении 3 кургана 1 могильника Сынтас [Кадырбаев, Курманкулов, 1976. С.142]. О датировке этого комплекса писалось выше.

Типологически близкий предыдущему экземпляр длиной чуть более 30 см с грифоноголовым коррозированным навершием зафиксирован в кургане 3 Гумаровского могильника (рис.4, 3). Р.Б.Исмагилов датировал комплекс V в. до н.э. [Исмагилов, 1979].

Очень плохо сохранившийся акинак длиной 46 см с брусковидным навершием найден в погребении 2 кургана- 9 могильника Мечет-Сай (рис.3, 9). К.Ф.Смирнов датировал настоящий образец второй половиной V в. до н.э. [Смирнов, 1975. С.146,148; Смирнов, 1964. С.315].

При костяке 2 кургана 3 группы II Сибай обнаружен кинжал с сильно деформированным ржавчиной сердцевидным перекрестьем и прямым брусковидным навершием (рис.3, 15), длиной около 37 см [Пшеничнюк, 1983. С.53]. О датировке кургана 3 сообщалось выше.

Акинак с сильно коррозированной рукоятью длиной 41,5 см (рис.4.2) происходит из погребения 9 кургана 6 могильника Мечет - Сай. Судя по рисунку, у него было брусковидное навершие. К.Ф.Смирнов отнес комплекс к рубежу V-IV вв. до н.э. [Смирнов, 1975. С.114-115; Смирнов, 1964. С.ЗЗЗ].

Экземпляр рассматриваемого типа найден в погребении 1 кургана 7 могильника Новый-Кумак (рис.4, 5). Его клинок обломан и говорить о длине невозможно. Навершие кинжала брусковидное. М.Г.Мошкова датировала материал V в. до н.э. [Мошкова, 1962. С.224, 275].

К типу II следует отнести короткий меч длиной 49 см, найденный в районе хут. Черниговский. Этот экземпляр уже рассматривался К.Ф.Смирновым, который отнес его ко времени не позднее V в. до н.э. [Смирнов, 1964. С.39-40]. Более точную его прорисовку дал В.Ю.Зуев [Зуев, 1991. С.42-53]. Меч имеет широкое бабочковидное или сердцевидное перекрестье и грифоноголовое навершие (рис.4, 6). Связь его с сибирским оружием несомненна. Мы придерживаемся датировки К.Ф.Смирнова.

Мечи и кинжалы типа II можно считать древнейшей формой скифского клинкового оружия. Таковы, например, акинаки из погребений у Лермонтовского разъезда, городища Кармир-Блур, Тимашовки, колхоза Кызыл-Ту под Актюбинском [Тереножкин, 1975. С.291] и, наконец, кургана 17 могильника Куйлуг-Хем [Грач, 1980. С.222]. Время бытования перечисленных образцов не выходит за пределы VII в. до н.э. Актюбинский акинак, территориально соответствующий рамкам настоящей работы, является пока наиболее ранним экземпляром кинжала с сердцевидным перекрестьем, происходящим из степной зоны Южного Урала. К сожалению, в связи со случайным характером его находки, датировку описываемого образца нельзя считать твердо установленной.

О происхождении мечей и кинжалов типа II в арсенале кочевников региона можно сказать с определенностью лишь то, что такая форма оружия была привнесена в южноуральские степи извне, уже в сложившемся виде. Твердо датируемые акинаки рассматриваемого типа появляются здесь только в конце VI в. до н.э. и функционируют в течение одного столетия. Случайность находок кинжалов более раннего времени (марычевский тип) [Исмагилов, 1980.

С.85- 95] свидетельствует лишь об эпизодическом характере появления на территории рассматриваемого региона их носителей.

Гораздо интереснее в плане эволюции мечей и кинжалов выглядит материал ананьинских могильников. Здесь четко фиксируется непрерывная линия развития клинкового оружия от киммерийского до раннескифского, что позволяет включить территорию Волго - Камья в один из районов раннего появления акинака. Этот процесс протекал под сильным влиянием кавказского оружия или параллельно с ним. В этой связи можно предположить именно Волго-Камское происхождение мечей и кинжалов типа II у кочевников Южного Урала, как наиболее близкое территориально, что впрочем, не исключает и другие направления (например, Степная Скифия и Кавказ).

Тип III. Мечи и кинжалы, имеющие ярко выраженное узкое бабочковидное пли крыловидное перекрестье. Включает в себя 20 экземпляров.

Короткий кинжал длиной 26 см с массивным серповидным навершием был обнаружен в кургане 1 могильника Бесоба (рис.4, 13). Материал датирован авторами раскопок концом VI-V вв. до н.э. [Кадырбаев, Курманкулов, 1977. С. 106].

Кинжал длиной около 21 см с брусковидным навершием и валиками на рукояти (рис.4, 9) происходит из кургана 4 могильника Бесоба [Кадырбаев, 1984. С.87], Его навершие плакировано золотой фольгой. М.К.Кадырбаев датировал комплекс не позднее V в. до н.э.

Типологически близкий предыдущему экземпляр длиной около 32 см с брусковидным навершием и валиками на рукояти (рис.4, 10) найден в погребении 2 кургана 19 могильника Новый Кумак [Смирнов, 1977. С.26]. По комплексу погребального инвентаря К.Ф.Смирнов датировал материал концом VI в. до н.э.

Акинак с брусковидным навершием длиной 48 см происходит из кургана, расположенного в урочище Жалгыз-Оба на верхнем Илеке (рис.4, 12). Материал не опубликован [Курманкулов). Наиболее вероятная датировка для этого экземпляра - в рамках V в. до н.э.

В кургане 3 могильника Нагорное найден кинжал с брусковидным навершием длиной 38 см (рис.4, 11). Его узкое бабочковидное перекрестье имеет изящно изогнутые, подчеркивающие "крылатость" очертания. Датировка - V в. до н.э. Материал не опубликован [Курманкулов].

Из того же кургана происходит экземпляр длиной 40 см с брусковидным навершием (рис.4, 7). Сохранность рукояти очень плохая. Датировка та же. Материал не опубликован [Курманкулов].

Меч с узким брусковидным навершием длиной 44 см найден также в кургане 3 могильника Нагорное (рис.5, 1). Материал не опубликован [Курманкулов). Датировка та же.

Рукоять меча или кинжала с брусковидным навершием и частично сохранившимся клинком обнаружена в кургане 26 могильника Новый Кумак (рис.4, 16). К.Ф.Смирнов отнес настоящий образец к концу VI-V вв. до н.э. [Смирнов, 1977. С.38].

В кургане 4 могильника II Новоорский кроме кинжала типа I найден короткий меч (рис.5, 2) с крыловидным перекрестьем и брусковидным навершием длиной 49,6 см. Датировка - V в. до н.э. [Заседателева, 1983. С.9].

10- 11. Два кинжала длиной около 30 см с грифоноголовыми навершиями найдены в кургане 5 могильника Бесоба. У основания наверший имеются колодочки, а рукоять одного из них разделена валиками (рис.5, 7-8). Материал не опубликован [Курманкулов]. Судя по наконечникам стрел, кинжалы датируются серединой V в. до н.э.

Короткий меч длиной 58 см с антенным навершием происходит из кургана 8 могильника Бесоба (рис.5, 10). Материал не опубликован. В предварительном сообщении М.К.Кадырбаев датировал комплекс не позднее V в. до н.э. [Кадырбаев, 1984. С.91].

Сильно коррозированный акинак длиной 30 см с антенным навершием и двумя валиками вдоль рукояти обнаружен в кургане 9 того же могильника (рис.5,9). Материал не опубликован. Предварительная датировка М.К.Кадырбаева не позднее V в. до н.э. [Кадырбаев, 1984. С.90].

Типологически близок предыдущему экземпляр из погребения 1 кургана 5 могильника III Аландское (рис.4, 15). У него антенное навершие и массивное узкое бабочковидное перекрестье [Мошкова, 1972. С.61]. Длина кинжала 30 см. М.Г.Мошкова датировала комплекс VI-V вв. до н.э.

Короткий меч длиной 65 см с крыловидным перекрестьем и волютообразным навершием найден при костяке 1 кургана 4 могильника IV Тавлыкаево (рис.5, 4). Южная ориентировка костяка, наконечники стрел и самое главное - меч с тупоугольным перекрестьем, найденный при соседнем скелете, датируют экземпляр началом IV в. до н.э. [Пшеничнюк, 1983. С.67].

Акинак с антенным навершием найден в кургане 5 (костяк 2) могильника Гумарово. Его длина 43 см (рис.5, 5). Р.Б.Исмагилов отнес, погребение к V в. до н.э. [Исмагилов, 1979].

Меч с очень широким лезвием и антенным навершием длиной 63 см происходит из кургана у д. Старый Комсомол. Его перекрестье имеет также изогнутые, плавные очертания (рис.5, 3).

А.X.Пшеничнюк датировал материал "савроматским" временем [Пшеничнюк, 1983. С.62] Если быть точнее, то наш взгляд, он не древнее V в. до н.э.

В погребении 1 кургана 2 могильника III Новый Кумак обнаружен короткий меч длиной 54 см с крыловидным перекрестьем и волютообразным навершием (рис.4, 14). Экземпляр датируется V в. до н.э. [Заседателева, 1979. С.17].

При костяке 1 кургана 5 могильника Гумарово был найден короткий меч длиной около 50 см (рис.4, 8). Его навершие брусковидное. Комплекс был датирован V в. до н.э. [Исмагилов, 1979].

Последний из этой серии экземпляр найден в кургане 2 группы Алебастрова гора (раскопки Б.Н-Гракова, 1928 г.). Меч имеет длину 61 см, навершие грибовидное (рис.5, 6). К.Ф.Смирнов датировал его по инвентарю IV в. до н.э. [Смирнов, 1961. С.23].

Мечи и кинжалы с узкими бабочковидными перекрестьями, как собственно зооморфные навершия и прорезные рукояти. К.Ф.Смирнов связывал с Сибирью [Смирнов, 1961. С.30-31]. Сейчас, когда археологический материал по кочевникам Евразии увеличился в несколько раз, следует признать, что К.Ф.Смирнов был абсолютно прав. Более того, можно наметить прототипы рассматриваемой формы перекрестья. Таковыми могут быть кинжалы из Аржана [Мандельштам, 1992. С.422], Калы, Тагарского озера (курган 32) [Мартынов, 1979. С.161]. В своем классическом и сформировавшемся виде кинжалы с крыловидными перекрестьями представлены в древностях Тувы (Аймырлаг, Саглы-Бажи II) [Мандельштам, 1992. С.424; Грач, 1980. С.168-169], Минусы (Кривая, Каменка) [Членова,1992. С.434], и Алтая (Кок-Су I) [Грязнов, 1992. С.413]. Необходимо отметить, что на других территориях к востоку от Урала мечи такого типа представлены весьма слабо, да и то случайными находками. На Южный Урал, как свидетельствует материал, кинжалы с крыловидными перекрестьями проникают только не ранее рубежа VI-V вв. до н.э., а может быть и позднее. В Скифии такого оружия мало: и северопричерноморские дериваты (мечи и кинжалы с когтевидными навершиями) датируются IV-III вв. до н.э.

Тип III. Подтип А. Мечи и кинжалы с узким бабочковидным (крыловидным) перекрестьем и когтевидным навершием.

Подтип выделен на основании твердо датирующейся формы навершия, хотя формально, по форме перекрестья, мечи, и кинжалы этого типа входят в тип III.

Кинжалы подтипа А, найденные на территории Южного Урала, составляют довольно устойчивую серию. Из погребений нам известно 9 экземпляров, хотя у двух навершие не сохранилось (Ибрагимово, Филипповка, курган 6). Учитывая характерную форму перекрестья, датировку, нам представляется, что оно было именно когтевидным.

Все кинжалы рассматриваемого подтипа убедительно датируются в рамках IV в. до н.э. по сопровождающему инвентарю. Только два экземпляра из кургана 5 могильника Новый Кумак и кургана 4 могильника I Новоорский могут быть отнесены ко времени рубежа V-IV вв. до н.э. В пользу такой датировки свидетельствует такая деталь, как отсутствие перекладины между "когтями" (волютами).

Кинжалы типа IV были весьма распространены у древнего населения как степной, так и лесостепной зоны Евразии. Об их происхождении на Южном Урале и датировке существует убедительная точка зрения и нет смысла еще раз возвращаться к этому вопросу [Исмагилов, 1976].

Следует также отметить, что количество случайно найденных подобных кинжалов превосходит обнаруженные в комплексах. Нам известно 10 экземпляров с территории Южного Урала, и этот факт пока трудно объяснить.

Отдел II. Мечи и кинжалы IV-II вв. до н.э.

Тип I. Рассматриваемая группа мечей и кинжалов характеризуется перекрестьем в виде сломанного под тупым углом бруска. В нашем распоряжении имеется 23 экземпляра (табл.Н). По мнению К.Ф.Смирнова, подобный тип клинкового оружия был характерен только для раннего этапа прохаровской культуры [Смирнов, 1961.

С.25]. М.Г.Мошкова полагает, что такие мечи были распространены только в самом начале IV в. до н.э. [Мошкова М.Г., 1974. С.25]. Не рассматривая вопрос о времени начала ее формирования на Южном Урале, с предложенной датировкой следует согласиться. Время бытования мечей и кинжалов с тупоугольными перекрестьями и прямыми или чуть изогнутыми навершиями не выходит за пределы IV в. до н.э.

Необходимо сказать, что ранние сформировавшиеся экземпляры этого оружия имеют, как правило, массивные перекрестья и рукояти, длинные и широкие обоюдоострые клинки. Длина более или менее сохранившихся образцов колеблется в целом от 60 до 106 см. Мечи из случайных находок также достигают внушительных размеров. Например, меч длиной более 80 см с городища Курман-Тау или меч длиной 88 см из с. Огневское Курганской области [Смирнов, 1961. С.25].

В свое время еще М.И.Ростовцев высказал предположение, что описываемый тип мечей и кинжалов является переходной формой между мечами с сердцевидными и прямыми перекрестьями [Ростовцев, 1918. С.61]. Это положение М.П.Ростовцева нашло подтверждение в работе К.Ф.Смирнова, который уточнил, что исходной формой эволюции было узкое бабочковидное перекрестье [Смирнов, 1961.-С.24]. В оружиеведческой литературе эта точка зрения кажется никем не оспаривается.

В настоящее время имеющийся археологический материал еще с большей убедительностью иллюстрирует упомянутый эволюционный процесс. Нами выделена группа кинжалов, сочетающая в себе черты акинаков предшествующего времени и мечей типа I. Это, прежде всего еще не оформившиеся тупоугольные перекрестья, содержащие элементы "крылатости" и такой признак архаики, как

антенные и зооморфные навершия. Время бытования всех двенадцати имеющихся е нашем распоряжении синкретических' экземпляров может быть ограничено несколькими десятилетиями рубежа V-IV вв. до н.э. (табл.III).

Наиболее примечательны, на наш взгляд, находки из Липовки, Осьмушкино. Фклипповки, группы II Сибай и могильника Переволочан. Рассматриваемая серия оружия, безусловно, является переходным эвеном в процессе эволюции акинака в мечи типа I. видимо, одновременно сосуществуя какое-то время и с темп, и с другими.

Тип II. Для раннепрохоровского времени К.Ф.Смирновым был выделен тип мечей и кинжалов с дуговидными перекрестьями и прямыми пли чуть изогнутыми навершиями. В нашем распоряжении имеется 12 экземпляров, хотя некоторые из них К.Ф.Смирнов в свое время отнес к типу I (например, Любимовка, курган 1, погребения 1 и 3) [Смирнов, 1961. C.26].

По мнению К.Ф.Смирнова мечи и кинжалы типа II появляются одновременно с мечами с тупоугольными перекрестьями. Время их существования с учетом надежных хронологических реперов для IV в. до н.э. не выходит за пределы этого столетия. В эволюционном плане мечи с дуговидными перекрестьями наряду с типом I являются параллельной ветвью развития акинаков с узкими бабочковидными перекрестьями (табл.IV).

Можно считать, что наиболее поздними их экземплярами являются находки из Ново-Мурапталово и Переволочана. поскольку перекрестье этих мечей имеет уже едва заметный изгиб и приближается к прямому. Также как и мечи типа I, рассматриваемая группа оружия отличается своими размерами - длиной и шириной клинка. Кстати и случайные находки имеют внушительные размеры. В этом плане примечателен меч длиной 97 см из Усть-Караболки в Челябинской области [Мошкова, 1974. С.23].

Тип III. Мечи и кинжалы, имеющие прямое брусковидное перекрестье и прямое навершие. мы выделили в отдельный тип, поскольку эта серия оружия, на наш взгляд, является боковой и тупиковой ветвью процесса эволюционного развития раннепрохоровских мечей. В нашем распоряжении имеется 10 экземпляров (табл. V).

Рассматриваемая серия мечей и кинжалов традиционно считается оружием прохоровского типа, наряду с экземплярами с прямыми перекрестьями и серповидными навершиями. К.Ф.Смирнов датировал комплексы из Мечет-Сая рубежом IV-III вв. до н.э. [Смирнов, 1975. С.130]. Этим же временем датируются и Прохоровские курганы. Однако складывается впечатление, что образцы типа III появляются несколько раньше. Так, безусловно, к развитому IV в. до н.э., судя по элементам обряда и набору инвентаря, относится короткий и широкий меч из Переволочана. В целом же следует согласиться с К.Ф.Смирновым в том, что наибольшее распространение мечи, и кинжалы типа III получили с конца IV в. до н.э.

Рассматриваемая серия оружия какое-то время сосуществовала с мечами типов I и II. с одной стороны, и мечами классического прохоровского облика - с другой. Несмотря на сложившееся перекрестье, мечи типа III все же сохраняют архаичную форму прямого брусковидного навершия. хотя новое, серповидное, было создано еще до появления мечей этого типа (например, Бесоба. курган 1). Таким образом, являющимся связующим эволюционным звеном между мечами IV и III-II вв. до н.э. в отношении перекрестья мечи рассматриваемого типа не могли выработать серповидное навершие и стали тупиковой ветвыо развития прохоровского клинкового оружия.

Мечи и. кинжалы типа III недолго бытовали в арсенале ранних кочевников региона. Причина их непопулярности, очевидно, заключалась в неудобной форме навершия. При фехтовании, особенно в вертикальной плоскости, с коня, один из концов навершия упирался в запястье и создавал серьезное неудобство. Поиски выхода из этого положения начались еще в V в. до н.э. и продолжались в течение одного столетия, когда навершие стало серповидным, а перекрестье из тупоугольного и дуговидного стало прямым.

Тип III. Подтип А. Мечи и кинжалы с прямым перекрестьем и серповидным навершием (собственно прохоровский тип).

Это наиболее многочисленная серия наступательного оружия. В нашем распоряжении имеется 80 экземпляров (табл-VI). Почти все они тождественны, лишь иногда вместо серповидного навершия встречается рожковидное, являющееся дериватом первого, и Г-образное. На некоторых клинках хорошо фиксируются долы, а на рукоятях следы обмотки. Появление мечей и кинжалов подтипа А относится, безусловно, еще к IV в. до н.э. Так датируется кинжал из кургана 3 могильника Алебастрова гора [Смирнов, 1961. С.27]. Массовое же появление мечей и кинжалов рассматриваемого типа относится к III-II вв. до н.э. Почти все экземпляры за исключением тех, которые происходят из Прохоровки, датируются именно этим временем.

Мечи и кинжалы данного типа являются самой массовой группой прохоровского клинкового оружия. Нельзя не отметить того факта, что подавляющая их часть происходит из Башкирии и датируется III-II вв. до н.э. Это связано с тем, что к тому времени основная масса номадов уже покинула регион, а оравшаяся их часть продвинулась глубоко в лесостепь. Миграция кочевников в Демско-Бельское междуречье, вероятно, повлияла на изменение военной тактики, поскольку, расположившись на кромке леса и лесостепи, они вступили в непосредственное соприкосновение с немногочисленным населением финно-пермского круга. Археологически это подтверждается исчезновением защитного доспеха, копий, но в то же время резким увеличением удельного веса воинских комплексов с мечами и кинжалами на фоне общего количества погребений в Старых Киишках и Бишунгарово.

Тип IV. В него включены экземпляры, не составляющие устойчивые серии.

Два меча длиной 70 и около 105 см происходят из могильников Муракаево и Калмыково (курган 4, погребение 3 и курган 1, погребение 1) [Мажитов, Пшеничнюк. 1977. С.58-59; Мошкова. 1963. табл.19]. Оба экземпляра объединяет одна - навершием у них служили круглые бронзовые бляшки. Этот признак, как известно, более характерен для позднесарматского оружия (рис.15, 5,8.). Кстати, если автором раскопок кургана 4 в Муракаево Н.А.Мажитовым верно передана форма меча, то в этом случае мы имеем дело с древнейшим экземпляром и прототипом мечей позднесарматского типа на Южном Урале.

Муракаевский экземпляр вполне справедливо датирован авторами статьи IV в. до н.э. по найденным в том же комплексе мечу типа I отдела II и наконечникам стрел. Меч из Калмыково М.Г.Мошкова отнесла к группе III-II вв. до н.э., хотя А.С.Скрипкин склонен к его омоложению [Скрипкин. 1990. С.129].

Интересны два меча из могильника Старые Киишки. Первый, длиной более 80 см из погребения 3 кургана 20 уже рассматривался в литературе (рис.15, 6). М.Г.Мошкова связывает его с кельтскими мечами эпохи среднего латена [Мошкова, 1963. С.36]. На наш взгляд, описываемый экземпляр обнаруживает сходство с ксифосом - мечом греческого гоплита, распространенного не только в Греции, но встречающимся и в Причерноморье [Сокольский, 1954. С. 136]. Одна находка подобного рода известна нам и в Бактрии (Халчаян) [Пугаченкова, 1966. С.56].

Местные номады довели клинок ксифоса до несвойственных ему размеров, но характерную для их оружия, очевидно, при этом видоизменив форму рукояти. Однако такой меч не нашел понимания в кочевой среде региона, что, на наш взгляд, весьма симптоматично. Эллинский ксифос был удобен в рукопашном бою с тяжелой пехотой, а позднепрохоровские мечи, господствующие в это время, свидетельствуют о наличии другого противника.

Второй экземпляр (рис.15, 7) длиной 75 см из погребения 4 кургана 13 уже привлекал внимание исследователей своей необычной формой и лезвием, расположенным на вогнутой стороне [Садыкова, 1962 б. С.99]. А.Х.Пшеничнюк предположил, что рассматриваемый образец является продуктом развития местного финно-пермского наступательного оружия на основании аналогии ему из погребения 31 Биктимировского могильника [Пшеничнюк, 1964. С.227]. Эта точка зрения имеет право на существование, поскольку массивные железные ножи с горбатой спинкой, известные в ананьинских древностях, могут рассматриваться в качестве прототипов.

Однако, на наш взгляд, более предпочтительнее выглядит мнение А.С.Скрипкина, согласно которому рассматриваемый экземпляр является местным подражанием махайре, кавалерийскому греческому мечу, встречающемуся также в древностях Северного Причерноморья [Скрипкин, 1990. С.133; Мелюкова, 1964. С.59].

Ближайшей аналогией старокиишкинскому образцу, как уже сообщалось, является меч из Биктимирово. Весьма близкие черты имеет также меч из "сарматоидного" погребения кургана 3 могильника Хас-Кяриз в Туркмении [Марущенко, 1959. С.122]. Следует, правда, оговориться, что туркменский меч обоюдоострый и более искривленный.

На происхождение двух рассматриваемых экземпляров на Южном Урале может существовать две точки зрения. Первая традиционная - из Скифии, вторая - из стран эллинизированного Востока - Парфии, Согда и Бактрии.

Железный короткий меч длиной 48 см происходит из погребения 2 кургана 6 могильника Переволочан [Пшеничнюк, 1995. С.71]. У него линзовидный в сечении клинок, и расширяющаяся к основанию рукоять (рис.15, 12). Перекрестье и навершие отсутствуют. Неизвестно, носит ли такая форма первоначальный вид (морфологический характер) или является результатом технической недоработки. Возможно, кинжал имел специальное предназначение (вотивное). Отсутствие известных нам аналогий заставляет предположить второе. Кинжал по обряду и комплексу наконечников стрел может быть датирован не ранее IV в. до н.э.

Два кинжала (рис.15, 13-14) с брусковидным навершием, но без перекрестий (Новый Кумак, курган 33, IV Тавлыкаево, курган 1, погребение 6) могут быть отнесены к оружию синдо-меотского типа, характерному для населения Прикубанья [Мошкова, 1972. С.40; Пшеничнюк, 1983. С.66]. Правда, на наш взгляд, тезис о каком-то влиянии синдо-меотских кинжалов на южноуральские образцы надуман, поскольку нет уверенности, что мы имеем дело с первоначальной формой. Как показывает археологический материал, находки мечей и кинжалов без перекрестий явление нередкое, вследствие уязвимости именно этой детали по отношению к воздействующим факторам. Так, например, несколько кинжалов без t перекрестий найдено в Старо-Киишкинском могильнике, отличающемся удивительной стандартизацией этого оружия. В связи с этим трудно представить, что перекрестий на них не было вообще. Случайные находки сарматских мечей и кинжалов, часто употребляющиеся в хозяйстве до настоящего времени. Также свидетельствуют, что перекрестье часто слетало.

В погребениях III-II вв. до н.э. обнаружено несколько кинжалов с кольцевыми навершиями. Подобная форма наступательного оружия характерна для среднесарматского времени, хотя первые, сложившиеся экземпляры следует датировать, по мнению А.М.Хазанова. III в. до н.э. [Хазанов. 1971. С.9]. Находки их в твердо датированных комплексах заставляют думать, что кинжалы с кольцевыми навершиями из Старых Киишков (курган 14, погребение 1; курган 18, погребение 28 (рис.15. 9.11)), Бишунгарово (курган 2, погребение 1 (рис.15, 10)) и Лебедевки VII (курган 16, погребение 8) являются наиболее ранними экземплярами на Южном Урал [Садыкова, 1962. б. С.107; Пшеничнюк. 1983. С.21]. Несмотря на детальное рассмотрение вопроса об их происхождении А.М.Хазановым эта проблема еще не разрешена. Однако находки кинжалов с кольцевыми (сомкнутыми антенными навершиями) в могильниках VI-V вв. до н.э. (Сынтас и Сара), позволяют включить Южный Урал в ареал формирования мечей и кинжалов рассматриваемого типа.

Кроме перечисленных, в нашем распоряжении имеется три длинных 'меча, форма которых не может быть восстановлена, и среди них меч длиной 130 см из кургана 1 около аула Джанатан [Подгаецкий, 1937. С.33]. Два других меча длиной 85 и 90 см найдены в погребении 2 кургана 2 могильника VII Ново-Мурапталово и погребении 2 кургана 4 могильника II Новотроицк [Агеев, Рутто, 1984. С.44; Мажитов, 1974]. Все три экземпляра могут быть датированы временем не позднее IV в. до н.э.

Анализ рассмотренных типов наступательного оружия позволяет сделать некоторые выводы.

Мечи и кинжалы отдела I (типы I-III) появляются в степях Южного Урала только в конце VI - начале V вв. до н.э. в сложившемся виде. Это дает основание сделать вывод о том, что эволюция рассматриваемого оружия проходила вне исследуемого региона. Распространение мечей и кинжалов типов I-III следует связывать с освоением степной зоны Южного Урала носителями культуры кочевников с VI в. до н.э.

Мечи и кинжалы прохоровского времени распадаются на две хронологические группы - IV - рубежа IV-III вв. до н.э. и III-II вв. до н.э. Если для первой хронологической группы характерны мечи подтипа А типа III отдела I и типов I-III отдела II, то для второй только подтипа А типа III отдела II.

Любопытную картину, характеризующую развитие военного дела номадов региона, на примере клинкового оружия дают средние длины мечей. Так, например, средняя длина экземпляров I отдела колеблется между 40 и 50 см (см. табл. VII). Короткие мечи этого времени, по существу, являются колящим оружием, ориентированным на ближний бой. Синкретические образцы несколько увеличиваются в размерах, демонстрируя переход к массивным клинкам IV в. до н.э., средняя длина которых достигает 80 см. К концу IV - началу III в. до н.э. роль длинных мечей снижается, что хорошо показывает тип III. В последующее время, несмотря на то, что среди меченосцев все еще велик процент (27.5 «ус) воинов, оперирующих этим оружием с коня, все же происходит возвращение к старым размерам. Средняя длина клинка III-II вв. до н.э. равнялась 52.9 см, что свидетельствует о том, что позднепрохоровское воинство могло эффективно использовать короткий меч только в самой ближней схватке.

Как справедливо было замечено еще К.Ф.Смирновым, экземпляры типов I-XII отдела II являются местным, южноуральским изобретением, а попытки исследователей найти им конкретные прототипы в оружии предшествующего времени не стоят тех усилий, которые на это затрачиваются. Исходной формой раннепрохоровского меча в принципе могла стать любая из разновидностей акинаков с узким бабочковидным перекрестьем. В данном случае важен другой факт: мечи типа I-III почти не известны к западу от Волги, где развитие клинкового оружия продолжает местные традиции.

Появление рассматриваемых типов мечей и кинжалов стало настоящим революционным переворотом в военном деле ранних кочевников региона. Основным моментом, на который, прежде всего, следует обратить внимание, явилось увеличение тактического диапазона прохоровского меча. Широкое лезвие позволяло эффективно оперировать против хорошо защищенного противника, а длинный клинок значительно расширял радиус действия, позволяя рубить как конника, так и пехотинца.

'Южноуральские материалы также демонстрируют появление такой формы навершия, как Г-образное, которое могло развиться как от прямого, так и серповидного. Довольно высокий процент мечей и кинжалов с Г-образными навершиями заставляет думать, что первоначальная их форма была именно такой. Ссылка на плохую сохранность будет неубедительной, поскольку есть случаи, когда подобные образцы встречены в комплексе вместе с мечами с серповидными навершиями.

После оттока основной массы кочевников с территории региона, когда часть их оказалась в лесостепи, позднепрохоровские клинки, частично сохраняя значительные размеры, несколько изменили свою конфигурацию - приняв вид вытянутого треугольника, утратив параллельность и массивность лезвий. Это позволяет предположить, что мечи и кинжалы III-II вв. до н. э. меняют свою рубящую направленность, оставаясь преимущественно оружием колющего назначения.

Нельзя не вернуться к проблеме длинных мечей у кочевников рассматриваемого региона. Появившись еще в V в. до н.э… они все же остаются единичными находками, приобретая массовый характер лишь с IV в. до н.э. К.Ф.Смирнов, констатируя преимущество длинных сарматских мечей по сравнению со скифскими акинаками, несколько преувеличил их значение в процессе завоевания Скифии, тем более, как полагает С.В.Полин, последняя вовсе не была завоевана, а заселена сарматами без особого сопротивления поздних скифов [Полин, 1989. С.16]. Однако Е.В.Черненко, не совсем корректно подойдя к вопросу о соотношении длинных мечей скифов и сарматов, выразил сомнение в количественном превосходстве этой категории оружия у восточных кочевников [Черненко, 1971. С.36].

По нашим данным, из 68 информативных раннепрохоровских экземпляров, 28, т.е. 41 можно отнести к разряду длинных мечей (свыше 70 см ). Из 69-ти информативных экземпляров III - II вв. до н.э. к этой категории относится 19 образцов, т.е. 27,5 9с. Если учесть, что скифские длинные мечи составляют лишь 15 7с от общего количества, то ни о каком количественном превосходстве не может быть и речи.

3. КОПЬЯ

Копье, снабженное к тому же эпитетом "длинное" или "острое" неоднократно упоминается в Авесте (Михр-Яшт). Нередкие находки наконечников копий в погребениях эпохи бронзы свидетельствуют, что этот вид оружия был довольно широко распространен у пастушеских племен региона во II тыс. до н.э.

Среди кочевников железного века, очевидно, скифы первыми освоили приемы конного боя с привлечением полуударных-полуметательных копий, что дало возможность вести схватку на средней дистанции, как с пехотой, так и с конницей противника. Довольно широко копья были распространены и у волжских ананьинцев, где они составляют одну из массовых категорий оружия [Халиков, 1977. С.183-197].

Сопоставление скифского, меотского и финно-пермского комплекса вооружения с паноплией кочевников Южного Урала говорит о том, что копья у последних применялись значительно реже. Однако это вовсе не означает, что кочевники региона избегали боя на средней дистанции, тем более что, как свидетельствуют археологические данные, этот вид оружия встречается у них чаще, чем у савроматов и сарматов Волго-Донья. степного и лесостепного населения Сибири, Средней Азии. Памира и Алтая.

По мнению К.Ф.Смирнова, копья в арсенале ранних кочевников Южного Урала занимали третье место после лука и меча [Смирнов, 1961. С.70-71]. Их редкие находки в погребениях он объяснял реальным контингентом копейщиков в войске "савроматов", полагая, что те не выделялись в самостоятельную группу вооруженных сил.

С точки зрения А.М.Хазанова, в распоряжении которого были еще более скромные данные, освоение новых тактических приемов произошло во время развитой Прозоровской культуры [Хазанов, 1971. С.45]. Появившийся в последние годы материал вместе с уже известными источниками, как будто подтверждает это предположение и даже позволяет удревнить начало рассматриваемого процесса в военном деле приуральских номадов. На сегодняшний день мы располагаем сведениями о 26 наконечниках копий и 5 наконечниках дротиков, происходящих с территории Южного Урала, 24 из которых входят в компактную хронологическую группу конца V-IV вв. до н.э. К сожалению, часть их имеет не совсем удовлетворительную сохранность (Ибрагимовский, Ак-Булак, Прохоровка), утеряна (Черниговский) или представлена фрагментарно (обломки втулок из Филипповки и Переволочана). Несмотря на это, все они несут ценную информацию и дают общее представление о месте этого оружия в паноплии кочевников рассматриваемого региона.

В настоящее время существует несколько принципов типологической классификации наконечников копий. Почти все они одинаковы и расходятся лишь в деталях [Мелюкова, 1964. С.36; Хазанов, 1971. С.46-49; Халиков, 1977- С.183]. Основу их составляет форма пера и т.д. Хотя А.М.Хазанов все же учел такую немаловажную, деталь как размеры втулки, что послужило основанием для выделения двух типов наконечников [Хазанов, 1971. С.46-47].

Длина втулки копья играла очень важную роль. От этого зависела прочность соединения наконечника и древка, эффективность действия копьем и в какой-то степени определялось функциональное назначение этого оружия - штурмовое, метательное, ударно- метательное. Форма пера также имела большое значение в боевой функции оружия, однако, на наш взгляд, большое количество типов наконечников копий, выделяемых исследователями, едва ли оправдано. К примеру, мы не замечаем принципиальной разницы между "лавролистными" и "листовидными" головками. Не фиксируется между ними различий и в хронологическом плане, по крайней мере, применительно к степной зоне Южного Урала в особую группу наконечников по праву могут войти головки бронебойного типа - ланцетовидные (по КФ. Смирнову), остролистые (по А.Х.Халикову и А.И.Мелюковой). Надо полагать, что копья с такими наконечниками являлись по сути дела бронебойным, а, следовательно, и штурмовым оружием. Правда, как показывает археологический материал, на древки для штурмовых копий могли насаживаться и наконечники обыкновенной листовидной формы.

По известным причинам, типологии наконечников копии для южноуральских номадов VI-II вв. до н.э. не существует. В связи с этим в задачу настоящей работы входит типологическая классификация рассматриваемого оружия.

Имеющийся в нашем распоряжении материал распадается на две группы - коротковтульчатые (втулка короче пера) и длинновтульчатые (втулка длиннее или равна длине пера). Внутри каждой группы существует разделение на типы по форме пера.

Группа I. Коротковтульчатые наконечники копий

В нее вошло 8 экземпляров.

Тип I. Остролистные наконечники.

Происходит из кургана 9 могильника Бесоба [Кадырбаев, 1984. С.90]. Общая длина наконечника около 30 см, длина втулки около 9 см. На конце втулки имеется муфта-крепление для более прочного соединения с древком. Нижняя часть пера ромбическая в сечении, по перу проходит ребро жесткости (рис.16, 1).

Железный наконечник копья из кургана Темир имеет общую длину 39 см [Зданович, Хабдулина, 1986. С.50]. Длина втулки - 16 см. хотя, судя по описанию и рисунку создается впечатление, что она обломана. Авторы публикации описывают изделие как наконечник узкой ланцетовидной формы. Однако на наш взгляд, перо имеет форму острого листа, линзовидное в сечении (рис.16, 2). Копье имело вток длиной 9,5 см. По комплексу раннепрохоровского инвентаря наконечник из кургана Темир совершенно справедливо датирован IV в. до н.э.

Железный наконечник копья рассматриваемого типа найден в доисследованном кургане у пос. Березовский в Челябинской области [Хабдулина. Малютина, 1982. С.75]. Его длина составляет около 22 см, длина втулки - 5 см (рис.16, 3). По своим параметрам изделие занимает промежуточное место между головками остролистной формы и листовидной. Наибольшую типологическую близость рассматриваемое копье обнаруживает с экземпляром из кургана 8 могильника Бесоба, о котором речь будет идти ниже. Материал из кургана у пос. Березовский был датирован IV в. до н.э.

Железный наконечник копья с пером остролистной формы найден в погребении 3 кургана 7 могильника Четыре Мара [Заседателева, 1984. С.8). Его общая длина 36,5 см, длина втулки 15,5 см (рис.16, 4). Судя по комплексу вещей - бронзовые наконечники стрел и особенно меч с дуговидным перекрестьем и слегка изогнутым брусковидным навершием, материал может быть датирован началом IV в. до н.э.

Тип II. Листовидные наконечники копий.

Представлен экземпляром из кургана 8 могильника Бесоба [Курманкулов] копья длиной 29 см имеет массивное листовидное перо, линзовидное в сечении (рис.16, 5). Длина втулки около 8 см, на конце имеется муфта-крепление.

О датировке курганов 8 и 9 могильника Бесоба сообщалось выше - очевидно не позднее V в. до н.э.

. 6. В кургане 7 могильника I Новоорский обнаружен железный наконечник копья описываемого типа [Заседателева, 1981. С.12-15]. Его общая длина 40,9 см, длина втулки 18,8 см (рис.16, 6). По найденному, в комплексе мечу с когтевидным навершием, а также южной ориентировке покойника, наконечник датируется началом IV в. до н.э.

Тип III. Ланцетовидные наконечники.

7. Представлен фрагментом копья из кургана у хут. Веселый (Ак-Булак). Наконечник неоднократно упоминался в литературе [Смирнов, 1961. С.73; Хазанов, 1971. С.48]. Судя по реконструкции экземпляр, имел короткую втулку, хотя мы не рискуем давать ее точные размеры (рис.16, 7). По мнению К.Ф.Смирнова, копья такого типа были удобны для боя с тяжеловооруженным противником [Смирнов, 1961. С.73]. Наконечник датируется IV в. до н.э.

Тип IV. "Закавказский".

Термин наконечники копий "закавказского типа" был в свое время введен А.М.Хазановым [Хазанов, 1971. С.48]. Такие наконечники имеют перо с прямыми сходящими к острию гранями. Переход во втулку резкий, под тупым углом. Рассматриваемый тип копий представлен в савроматских древностях Поволжья (Озерки, Марычевка, причем К.Ф.Смирнов считает, что первый был заимствован с Кавказа, а второй имеет местное происхождение [Смирнов. 1961. С.72-73].

Коротковтульчатый наконечник с описанными признаками был найден в погребении 3 кургана 4 могильника Муракаево [Мажитов, Пшеничнюк, 1977. С.58]. Его длина около 28 см, длина втулки около 13,5 см. Сечение пера ромбическое (рис.16, 8). По комплексу раннепрохоровского инвентаря копье датировано IV в. до н.э.

Группа II. Длинновтульчатые наконечники копий

Включает в себя 11 твердо установленных экземпляров.

Тип I. Остролистные наконечники.

Наконечник плохой сохранности длиной 25 см происходит из погребения Ибрагимовского одиночного кургана (Горбунов. Иванов, 1992. С.101]. Длина втулки примерно равна длине толстолинзовидного в сечении пера (рис.16. 9). Наконечник был найден вместе с кинжалом с узким бабочковидным перекрестьем, и можно предположить имевшим когтевидное навершие. Датировка копья из Ибрагимово - IV в. до н.э.

Представлен сильно коррозированным наконечником копья из погребения 1, кургана 9 могильника Пятимары I [Смирнов. Петренко, 1964. табл.14; Смирнов, 1975. С.35]. Общая длина изделия 31,5 см, длина втулки около 16 см. Следует учесть, что втулка сохранилась не полностью (рис.16, 10). К.Ф.Смирнов считает, что копье по своей форме аналогично наконечнику из Ак-Булака, т.е. имеет ланцетовидное перо, что не заметно по рисунку. Комплекс был датирован, К.Ф.Смирновым первой половиной IV в. до н.э.

Хорошо сохранившийся наконечник копья или даже скорее пики был найден в составе паноплии тяжеловооруженного воина из кургана 10 могильника Филипповка [Пшеничнюк, 1989а. С.9]. Длина наконечника 46 см, длина втулки около 23 см (рис.17, 1). Узкое остролистное перо имеет сечение толстой линзы. Создается впечатление, что боевые грани никогда не затачивались. Форма пера интересна тем, что его максимальная ширина не превышает максимальный диаметр втулки. Втулка имела на конце муфту-крепление. Описываемый экземпляр датируется элементами погребального обряда и вещевым комплексом IV в. до н.э.

Железный наконечник копья с узким листовидным пером происходит из упомянутого кургана у пос. Березовский [Хабдулина. Малютина, 1982. С.75]. Втулка довольно внушительных размеров - длиной около 20 см, при общей длине наконечника 32 см (рис.17, 2). Сечение пера ромбическое. Изделие датируется авторами публикации IV в. до н.э.

К рассматриваемому типу копий следует отнести наконечник из погребения 4 кургана 10 могильника Переволочан [Пшеничнюк, 1995. рис.16]. Его общая длина 40 см, длина втулки 20 см (рис. 17, 3). Сечение пера ромбическое. На конце втулки имеется муфта-крепление.

Типологически рассматриваемый наконечник занимает промежуточное положение между остролистными и листовидными наконечниками и убедительно датируется по наконечникам стрел и мечу с дуговидным перекрестьем IV в. до н.э.

Тип II. Листовидные наконечники.

Отлично сохранившийся экземпляр длиной 37 см был найден в кургане 7 могильника Филипповка [Пшеничнюк, 1987. С.17]. Длина втулки около 18,5 см. На ее конце имеется муфта-крепление (рис.17, 4). Сечение пера линзовидное. Наконечник происходит из состава паноплии тяжеловооруженного воина и по другим вещам может быть датирован IV в. до н.э.

Тождественный предыдущему наконечник копья был обнаружен в погребении 1 кургана 10 могильника Переволочан [Пшеничнюк, 1995. С.83]. Общая длина наконечника 36 см, длина втулки 18 см. Сечение пера линзовидное (рис.17, 5). Следует сказать особо, что комплекс вооружения "дружинника" включал и фрагмент панциря. Датировка описанного экземпляра - IV в. до н.э.

Тождественный предыдущему наконечник происходит из погребения 2 кургана 10 могильника Переволочан [Пшеничнюк, 1995. С.88]. Общая длина изделия 42 см, длина втулки около 21 см. На ее конце имеется муфта-крепление (рис.17, 6). Сечение пера линзовидное. По сопровождающему инвентарю, погребение, где было найдено копье, датируется IV в. до н.э.

Последний экземпляр копья, рассматриваемого типа, длиной около 30 см, происходящий из могильника Кара-Оба, уже упоминался в литературе [Смирнов, 1961. С.74]. Длина его массивной втулки около 16 см. Сечение пера - толсто-ромбическое (рис.17, 7). По мнению К.Ф.Смирнова, наконечник из Кара-Обы обязан своим происхождением урало-сибирским прототипам. Датировка этого экземпляра определяется мечом с когтевидным навершием IV в. до н.э.

Тип III. Ланцетовидные наконечники.

Массивный длинновтульчатый наконечник с ланцетовидным пером, ромбический в сечении, происходит из коллективного воинского погребения кургана 7 могильника II Сибай [Пшеничнюк, 1983. С.55.175] Длина экземпляра 43 см, длина втулки 23 см (рис.17, 8). Судя по другим предметам, входящим в состав паноплии (мечи, наконечники стрел), изделие датируется раннепрохоровским временем - IV в. до н.э.

Тип IV. "Закавказский".

Наконечник копья с характерным переходом пера в массивную втулку найден в том же комплексе кургана 7 могильника II Сибай [Пшеничнюк, 1983. С.55.175]. Длина изделия 43 см, длина втулки 24 см (рис.17, 9). Сечение пера линзовидное. Наконечник датируется так же, как и в предыдущем случае, IV в. до н.э.

В представленной типологической таблице по указанным ниже причинам не нашлось места нескольким экземплярам. Особенно это касается могильного комплекса Лебедевка. Об оружии, найденном в этом комплексе, мы имели возможность судить только по дневнику раскопок.

Наконечник копья из кургана 2 могильника Прохоровка [Мошкова, 1963. табл.35]. Обломанная и не поддающая реконструкции втулка не позволяет включить изделие ни в одну из типологических групп. Наконечник имел массивное, очевидно, листовидное перо линзовидное в сечении, длиной около 17 см (рис.17, 10). Датировка комплекса - IV-III вв. до н.э.

В могильнике Лебедевка VII (курган 16, погребение 7) был найден наконечник копья длиной 40 см. Погребальный обряд - дромосная могила, южная ориентировка покойника и меч с зооморфным навершием и бабочковидным перекрестьем, позволяют отнести комплекс к концу V в. до н.э. [Мошкова. Железчиков. Кригер, 1980].

22- 23. В погребении 2 кургана 25 могильника Лебедевка VI обнаружен железный наконечник дротика длиной 15 см и наконечник копья со втоком длиной 23,5 см. По мечам с тупоугольными перекрестьями комплекс датируется началом IV в. до н.э. [Мошкова, Железчиков, Кригер, 1978].

Железный наконечник дротика происходит из погребения 3 кургана 9 могильника Лебедевка V [Железчиков. Кригер, 1977]. Найденный с ним в комплексе меч с прямым перекрестьем и прямым навершием позволяет датировать его второй половиной IV в. до н.э.

Наконечник дротика длиной 14 см найден в кургане 14 могильника Лебедевка VIII. По кинжалу с бабочковидным перекрестьем и волютообразным навершием экземпляр датируется V в. до н.э. [Мошкова, Железчиков, Кригер, 1980].

Дротик длиной 14 см происходит из погребения 2 кургана 19 могильника Лебедевка VII [Мошкова, Железчиков, Кригер, 1980]. В погребении найден так же меч с бабочковидным перекрестьем и волютообразным навершием. Датировка наконечника - конец V в. до н.э.

Железный наконечника дротика длиной 14 см (рис.17, 11) был найден в кургане 4 могильника Гумарово [Исмагилов, 1979]. По комплексу вещей курган датирован V в. до н.э.

В отличие от Скифии и Прикубанья дротики не получили распространения в среде кочевников Южного Урала. Объяснение этому кроется, видимо, в отсутствии пехотных контингентов в их войске. Незначительное количество дротиков найдено в древностях савроматов и сарматов Волго-Донья, хотя этот вид метательного оружия отмечает у них Лукиан [Лукиан. Токсарис,40].

Не установлена форма наконечника копья, найденного крестьянами в кургане у хут. Черниговского, который оказался утерянным. К.Ф.Смирнов, со свойственной ему тенденцией "удревнения" датировал наконечник VI в. до н.э. [Смирнов, 1961. С.70], хотя чуть позже он отнес комплекс из Черниговского к рубежу VI-V вв. до н. э [Смирнов, 1964. С.40].

Разрушенный и не поддающийся реконструкции наконечник копья происходит из кургана 3 у пос. Матвеевский в Актюбинской области [Смирнов, 1961. С.74]. К.Ф.Смирнов датировал материал погребения в рамках IV в. до н.э. Интересно то, что в кургане оказалась, похоронена женщина.

30- 31. Обломки втулок копий происходят из могильников Филипповка и Переволочан (соответственно к.14 и к.10, п. З и 5). Датировка комплексов -начало IV в. до н.э. [Пшеничнюк, 1989а; Пшеничнюк, 1991].

К сожалению, не всегда удается установить длину копий. Отчасти это объясняется плохой сохранностью дерева, отчасти неустойчивым обрядом помещения копий в могиле. Так, например, в Муракаево или Переволочане (курган 10 погребение 4) наконечники копий находились в районе ног погребенных и по всей вероятности были сломаны древки. В противном случае, учитывая границы могилы, длина копий едва ли превышала 1 м, что само по себе трудно представить.

Судя по исследованиям А.И.Мелюковой и Е.В.Черненко, длина скифских копий колебалась в пределах 1,75- 2,2 м [Мелюкова, 1964. С.43; Черненко, 1934. С.233]. Хотя Е.В.Черненко как будто доказал, что у скифов существовали и более длинные "штурмовые" копья- пики размером не менее 3 м. Их появление исследователь относит к IV в. до н.э. [Черненко, 1984. С.233].

Согласно материалам Блюменфельдского А 12 кургана, длина савроматских копий приблизительно равнялась человеческому росту, т.е. составляла 1,75- 1,8 м [Смирнов, 1964. С.48]. Длина копья из кургана 9 могильника Бесоба по данным М.К.Кадырбаева не превышала 1,7 м [Кадырбаев, 1984 С.90].

Если учесть размеры могильной ямы и расположение наконечников в кургане 7 могильника II Сибай, то размеры копий не многим превышали рост человека. Их максимальную длину можно установить в пределах 180- 185 см (Пшеничнюк, 1983. С.175].

Таким образом, как показывает археологический материал, длина копий кочевников исследуемого региона соответствовала длине этого оружия у их западных соседей - савромато-сарматов и скифов. Более того, благодаря раскопкам 1991 г. были сделаны важные открытия, касающиеся рассматриваемого оружия.

Так, по довольно четкому древесному тлену от древка, помещенного во входную яму погребения 1 кургана 10 могильника Переволочан, длина копья составляла более 3 м (Пшеничнюк, 1991. рис.102]. Причем следует отметить, что в этом случае на древко, предназначенное для штурма военного строя, был насажен наконечник листовидной формы.

В погребении 2 того же кургана для копья длиной так же более 3 м в северной короткой стенке была вырыта ниша [Пшеничнюк, 1991]. Штурмовое копье, как и в предыдущем случае, было снабжено наконечником листовидной формы.

Факты со всей очевидностью свидетельствуют, что в IV в. до н.э. у кочевников Южного Урала появляются серьезные противники, для борьбы с которыми на вооружение принимаются штурмовые копья и пики, судя по массивности наконечников бронебойного назначения. В этом плане нельзя согласиться с Е.В.Черненко считающим, что длина основной массы сарматских наконечников не выходит за пределы 24 см [Черненко, 1984. С.234]. По нашим данным, наконечников длиной 40 см и выше известно 7 экземпляров, 30 см - соответственно восемь. Средняя арифметическая длина наконечников копий используемых в работе, равна 32 см. Безусловно, прав К. Ф.Смирнову, полагающий, что такие копья были предназначены для нанесения сильного удара с коня [Смирнов, 1961. С.74].

Отряды копейщиков, вооруженных ударными и штурмовыми копьями и пиками, имеющими в составе паноплии, как правило, меч или кинжал, лук и стрелы, а иногда и панцирь, комплектовались преимущественно из представителей родоплеменного нобилитета и являлись профессиональными воинами-дружинниками. Манипуляции длинными копьем, которое можно было держать только двумя руками, искусство управления боевым конем в условиях отсутствия стремян, требовали постоянных упражнений и высоких профессиональных качеств, не доступных простым скотоводам.

Опираясь на археологические данные, можно с уверенностью говорить, что уже с конца V - начала IV в. до н.э. в кочевническом войске копейщики являлись самостоятельным контингентом, выполняющим конкретные тактические задачи - прорыв военного строя, расчленение групп пехоты или конницы противника и т.д. Высокую эффективность таких ударных групп заметили еще древние авторы, с горечью описывая как варварское копье "в своем стремительном натиске колет кого ни попало, одним ударом часто пронзая двоих" [Гелиодор. Эфиопика, 14, IX, 15].

4. НЕТРАДИЦИОННЫЕ ВИДЫ НАСТУПАТЕЛЬНОГО ОРУЖИЯ

К видам наступательного оружия ближнего боя, которые не были характерны для ранних кочевников региона, следует отнести топоры, булавы и клевцы. О некоторых из них уже упоминалось в специальной литературе [Смирнов. 1961. С.51; Хазанов, 1971. С.151], поэтому рассмотрим вновь поступившие материалы.

Топоры можно разделить на две категории - полифункциональные (военно-хозяйственные) и заведомо боевые. К последним следует отнести единственную известную нам железную секиру, происходящую из разрушенных курганов на восточной окраине города Орска [Савельева, Смирнов, 1972. С.106].

Секира имеет симметричную лезвийную и обушковую части изогнутых очертаний (рис.21, 1). К сожалению, по рисунку неясно, являлась ли обушковая часть боевой. Проух изделия округлый, диаметром около 3 см. Длина всей секиры 33 см. Похожие экземпляры имеются в древностях Волго-Камья, Скифии, Кавказа и Памира [Халиков, 1977. С.178; Литвинский, 1972. С.120-122; Черненко, 1984а. С.45; Петренко, 1989. С.391]. Следует сказать, что орская секира выглядит довольно крупной на фоне своих аналогов, размеры которых на 8- 10 см меньше. По мнению авторов статьи, раннекочевнические древности из Орска датируются V-IV вв. до н.э.

Археологический материал свидетельствует, что секиры не были популярны в среде номадов Южного Урала, хотя их предки, как сообщает Авеста, уже в то время знали этот вид оружия. Так, при описании колесницы Митры фигурируют "двулезвийные топоры из стали". Под названием "сагарис" известны медные секиры массагетов, хотя их находки не частое явление в археологической практике. [Геродот, I, 215; Страбон XI, 8,6]. Важную роль топоры-секиры играли в скифской мифологии (например, легенда о происхождении скифов или обычаи у них побратимства).

Вполне вероятно, что секиры были не только боевым оружием, но и заключали в себе некий магический смысл, являясь маркерами власти. Так интерпретируются их изображения и находки у ананьинцев [Халиков, 1977 С.179-181]. Близкий по содержанию смысл имели топоры у скифов и персов, судя по рельефу Персепольского дворца [Ильинская, 1961. С.29-30]. Вполне вероятно, что и орская секира принадлежала человеку высокого социального статуса и являлась атрибутом родовой или племенной власти.

Кроме известного топора из Мечет-Сая (рис.21,2), коллекция этого оружия пополнилась еще двумя экземплярами. Железный топор был найден в погребении 3 кургана 2 могильника Новоорский VI [Заседателева, 1985. С.5]. Его длина по вертикали 14,5 см, ширина рабочей части чуть более 4 см, диаметр проуха 2 см. Несмотря на то, что предмет имеет неудовлетворительную сохранность, у него довольно четко прослеживается переход обуха в "шпенек" (рис.21, 4). Судя по сопровождающему инвентарю изделие, датируется V-IV вв. до н.э.

Второй экземпляр происходит из воинского погребения 2 кургана 10 могильника Переволочан [Пшеничнюк, 1995. С.88]. Его длина по вертикали 12,5 см, диаметр проуха около 3 см. Изделие так же, как и в предыдущем случае, характеризует переход обуха в "шпенек", только более плавный (рис.21,3). Рабочая часть топора очень узкая - всего 2 см. Трудно даже сказать, какую функцию топор выполнял, рубящую или дробящую. Весь погребальный комплекс датируется в пределах IV в. до н.э.

В целом, на наш взгляд, все три топора составляют единую типологическую серию. Их объединяет, прежде всего, оформление верхней обушковой части. Тождественные экземпляры с территории Скифии нам неизвестны. Описываемая форма топоров не характерна также и для северных и южных соседей приуральских номадов. Наибольшую типологическую близость с нашими обнаруживает топор из могильника Лебедевка несколько позднего бремени [Мошкова. 1989а. С.383, табл.78].

Булавы. Только три булавы были найдены в комплексах исследуемого региона. Одна из них известна и происходит из погребения вождя в кургане 8 могильника Пятимары I [Смирнов, 1964. С.319]. Оружие довольно оригинальной формы. Булава бронзовая, втульчатая, длиной 25 см. в верхней части снабжена семью рядами "шипов", выступавших по окружности (рис.21, 5).

К.Ф.Смирнов датировал данное погребение концом VI-V вв. до н.э., предположив, что в конкретном случае булава является символом власти. Замечание, на наш взгляд не лишено оснований, учитывая характер обряда (захоронение боевых коней и вооруженных стражников).

Второй экземпляр происходит из впускного погребения кургана 1 могильника Березовка I из Северо-Восточного Оренбуржья [Васильев, Федоров, 1995.]. Железная булава имеет вид квадратного четырехгранника, со сторонами длиной 7 см. Сечение прямоугольное, высота 3 см. диаметр втулки с остатками дерева около 2 см. Погребение датируется IV в. до н.э.

Прямых аналогий березовской булаве мы не знаем, хотя по форме она близка изделию, найденному в могильнике Лебедевка VI более позднего времени [Мошкова. 1989а С.236. табл.81].

Железная "трехбойковая" булава найдена в погребении 13 кургана 4 Чкаловского могильника близ г. Оренбурга [Воронова, Порохова, 1992. С.235]. В публикации она фигурирует как предмет крестовидной формы. Ее условный диаметр около 6,5 см, диаметр втулки - около 2 см. Датировка комплекса несколько расплывчата вследствие немногочисленности вещей. Учитывая погребальных! обряд, бронзовые наконечники стрел и глиняный сосуд, это погребение можно отнести к III-II вв. до н.э. (рис.21, б).

Каменные и бронзовые булавы широко бытовали в предшествующую эпоху не только на Южном Урале, но и, по Евразии в целом. Однако по непонятным причинам кочевники скифо-сакского мира не пользовались этим оружием. Редко встречаются булавы из древностях финно-угорского (ананьинского) круга [Халиков, 1977. С.132-133].

5. ЗАЩИТНОЕ ВООРУЖЕНИЕ

Проблема возникновения тяжеловооруженной конницы у ранних кочевников евразийских степей всегда привлекал, пристальное внимание исследователей, поскольку ее разработка в дальнейшем позволила бы ответить на вопрос о времени и месте формирования катафракты - явления, в военном плане сопоставимого по своей значимости с изобретением македонской фаланги и римского легиона.

Следует отметить, что серия работ, посвященных этому вопросу не затронула степное население Южного Урала вследствие отсутствия источниковой базы. Исключение составили лишь крайне сжатые исследования К.Ф. Смирнова и A.M. Хазанова, причем первый оперировал лишь тремя находками панцирей, а второй лишь шестью [Смирнов. 1961. С.75; Хазанов. 1971. С.52]. Все они происходят с территории Поволжья, находка же доспеха из Оренбургской области рассматривалась как констатация факта.

К сожалению, мы не располагаем материальными данными о существовании защитного вооружения у населения предшествующей эпохи, хотя Авеста свидетельствует, что военный нобилитет широко использовал средства личной зашиты. У индоиранцев оружие вообще, а панцири в частности, являлись принадлежностью воинской касты. Так авестийский «сражающийся на колеснице» среди прочего вооружения имел в своем арсенале катафракту. шлем, пояс и поножи [Акишев. 1981. С.58]. Таким образом, если верить древнейшим письменным источникам, кочевники-иранцы Южного Урала должны были иметь глубокую традицию в использовании панцирей задолго до того, как они начали фиксироваться археологически.

В настоящее время мы имеем в своем распоряжении девять единиц предметов защитного вооружения с территории рассматриваемого региона, датирующихся в пределах IV и рубежа IV-III вв. до н.э. [1] Надо сказать, что восемь из них были найдены только за последние пять лет и по нашему глубокому убеждению их количество будет возрастать прямо пропорционально раскопкам "царских" курганов, в которых они были собственно и найдены.

Защитное вооружение, которым мы располагаем, состоит из четырех видов панцирей и фрагментов шита с металлическим покрытием. Поскольку рассматриваемая проблема получила недостаточное освещение в литературе, следует дать подробную характеристику имеющегося материала. Как правило, все фрагменты доспехов происходят из разграбленных погребений и представлены чешуйками и пластинками различных типов. К счастью, мы имеем целый панцирь, найденный в кургане 10 Филипповского могильника, в котором почти все типы чешуек представлены, что в дальнейшем поможет определить их место в системе бронирования.

Приведем перечень находок.

Железные чешуйчатые доспехи

1. В полуограбленном погребении кургана 10 Филипповского могильника обнаружен панцирь в непотревоженном состоянии. Он представлял собой бронированную куртку размером 90 х 40 см помешенную в могилу, а расстеленном виде (Пшеничнюк, 1989а. С.З],. Доспех, по всей вероятности, - застегивался сбоку или на спине посредством ремешков и имел нагрудник-украшение из бронзовых чешуек. К сожалению, сохранность брони оставляла желать лучшего, и поэтому не удалось проследить отдельные конструктивные моменты. Однако наличие на вертикально расположенных чешуйках косо лежащих пластин позволяет думать о том, что панцирь имел рукава или по крайне мере бронированное покрытие рукавов, которые в момент погребения были уложены на панцирь. Наш вариант графической реконструкции представлен на рис. 18.

Железный чешуйчатый панцирь происходит из кургана 3 Филипповского могильника. Северо-западная часть могилы, где он лежал, не потревожена грабителями и поэтому доспех зафиксирован in situ (Пшеничнюк. 1986. С.12). Так же, как и в предыдущем случае, броня была помещена в могилу в расстеленном виде. Размеры грудной части - 125x50 см. Она была набрана из мелких чешуи. Система бронирования, очевидно, тождественна вышеописанному панцирю из кургана 10.

Судя по вертикальному расположению чешуи на плане, к грудной части примыкала положенная под углом его поясная часть. Этот вывод напрашивается по аналогии с доспехом из кургана 10, у которого также поясная часть была набрана из крупных пластин. Можно предположить, что поясная часть пристегивалась к грудной или играла автономную роль, т.е. являлась боевым поясом. Из-за плохой сохранности железа система бронирования поясной части нам неизвестна. Ее размеры составили около 100x30 см.

Из коллективного погребения кургана 7 Филипповского могильника происходит железный чешуйчатый панцирь [Пшеничнюк, 1987. С.18]. Зафиксировано, что доспех покрывал верхнюю часть костяка VI от горла до паха. Его приблизительные размеры 100x65 см. Судя по сохранившимся фрагментам, броня была набрана из мелких чешуи. Очень плохая сохранность железа ограничивает нашу информацию о доспехе.

Последним из этой серии, является панцирь из центрального погребения кургана 10 могильника Переволочан [Пшеничнюк, 1991]. К сожалению, степень Ограбленность комплекса была настолько велика, что кроме отдельных спекшихся и поломанных фрагментов доспеха нам о нем ничего неизвестно.

Все четыре панциря были набраны из чешуек и пластин шести типов. Все они представлены в той или иной степени в составе каждого панциря. Исключение составляет лишь доспех из Переволочана. Форма и расположение отверстий чешуй, из которых он сделан, больше нигде не зафиксированы. Чешуйки и пластины, из которых были набраны все четыре панциря, подразделяются на типы по форме и системе расположения отверстий.

Тип I. Наиболее многочисленный по количеству чешуй и по размерам. Как правило, это чешуйки с прямоугольным верхним краем и закругленным нижним. Степь закругленности бывает различной, так же как и форма сечения. Для чешуек крупных размеров характерно прямое сечение, для средних и мелких - S-видное.

Вдоль верхнего края рассматриваемых изделий располагалось три отверстия и одно дополнительное сбоку в нижней части. Подобный способ бронирования предполагал жесткое крепление чешуек № кожаной основе, имея при этом свои плюсы и минусы. С одной стороны, он сковывал движение воина и создавал некоторые неудобства при манипулировании оружием, с другой - не позволял клинку или стреле проникнуть в зазоры между чешуйками при ударе сбоку. Можно добавить, что такой способ бронирования образовывал кахлест довольно большой глубины, делая панцирь фактически неуязвимым.

Размеры крупных чешуй составляют 2x4 см. средних - 2x3 см. мелких - 1.8x2.4 см. Нижний закругленный край слегка загнут внутрь (рис.19, 1-4.8.10). В системе набора крупные чешуйки располагались в два ряда и защищали торс воина в районе средней части грудной клетки. Из-за неудовлетворительной сохранности доспеха можно лишь предполагать, что чешуйки средних и мелких размеров обеспечивали защиту также верхней части груди и спины.

К типу I относятся также бронзовые чешуйки от нагрудника размером 1,1x2,2 см. Нагрудник имел жесткую фиксацию по отношению к панцирю посредством сохранившихся кожаных ремешков. Крайний ряд бронзовых чешуек располагался веерообразно. Учитывая толщину и хрупкость изделий, эта часть доспеха имела по всей вероятности декоративное значение.

Следует сказать, что рассматриваемый тип чешуй с характерным количеством и расположением отверстий был очень широко представлен и распространен в военном деле древних народов. Аналогичные изделия имеются среди сарматских древностей Волго-Донского бассейна (Тонкошуровка. Шолоховский. Сладковский) [Смирнов. 1934. С.127; Хазанов. 1971.-С.163]. 3 большом количестве встречены они и в курганах Скифии [Черненко… 196S. С.23-29]. Такие же чешуйки: найдены в "арсенале' Персеполя, что на наш взгляд, весьма симптоматично [Горелик. 1982. С.100]. 3 специальной литературе вопрос о взаимовлиянии сарматской и персидской паноплии не нашел отражения, хотя такое взаимодействие фиксируется достаточно четко.

Чешуйки типа I крупных и средних размеров зафиксированы в составе набора панцирей из курганов 3. 7 и 10 Филипповского могильника. Комбинированный доспех из кургана 9. о котором будет идти речь ниже, набран также из чешуй этого типа.

Тип II. Чешуйки рассматриваемого типа характеризуются наличием двух отверстии в верхней прямоугольной части или в центре верхней половины. Нижний край их всегда закруглен. Все они независимо от размеров имеют слабо выраженное S-видное сечение. Такая форма сечения была весьма эффективной, поскольку позволяла распределить энергию удара по соседним пластинам и

погасить ее.

Система крепления рассматриваемых чешуй предусматривала внахлест довольно большой глубины на 1 см площади панциря, но, вероятно, была не всегда рациональной при ударе снизу. С другой стороны, подобный способ бронирования увеличивал подвижность воина за счет полужесткого крепления чешуй к основе.

Самые крупные изделия типа II имеют размеры 1,5x3,2 см. В панцирном наборе из кургана 10 Филипповского могильника они занимали пять рядов, и крепились на груди и спине (рис.19, 7). Близки описанным чешуйки размером 1x2,3 см. К сожалению, не удалось восстановить, какое место они занимали в системе бронирования. Можно лишь предполагать, что они находились в верхней части панциря. Самые маленькие чешуйки рассматриваемого типа размером 1x1,5 см занимали в доспехе семь верхних рядов (рис.19, 6).

Необходимо отметить, что система панцирного набора была очень хорошо продумана. Благодаря своим размерам и способу крепления чешуйки типа II создавали надежную защиту наиболее подвижных частей тела - плеч, шеи, грудных мышц.

Аналогии образцам типа II представлены в скифских древностях Никопольщины [Черненко, 1968. С.28; Тереножкин, Ильинская, и др., 1973. С.178]. Тождественные чешуйки обнаружены так же и в Персеполя [Черненко, 1968. С.139; Горелик, 1982. С.100]. Наиболее близки нашим территориально фрагменты панциря из Кащеевки, датирующегося также IV в. до н.э. [Смирнов, 1984. С.151].

Чешуйки типа II зафиксированы в составе панцирей из курганов 3 и 10 Филипповского могильника.

Тип III. Представлен пластинами прямоугольной формы размером 2x11 см. Отверстия для пришивания располагались парами на концах и в центре. Край пластин, которым осуществлялся внахлест, был загнут внутрь. Изделия этого типа встречены только в составе панциря из кургана 10 Филипповского могильника (рис.19, 5).

В системе бронирования пластины типа III занимали самый нижний ряд и прикрывали живот. Следует сказать, что набор панциря не ограничивался пластинами этого ряда. На их нижних концах отчетливо заметны отпечатки еще одного отсутствующего в нашем случае ряда. Способ крепления не позволяет предположить иной тип пластин, чем тип III. В этом случае броня из Филипповки будет поразительно напоминать доспех, защищающий торс катафрактария на граффити из Дура-Эвропоса [Хазанов, 1971. С.164].

Аналогии пластинам типа III имеются в материалах Скифии (Дуровка группа шахты 22) [Черненко, 1968. С.24), и кажется в Шолоховском кургане [Смирнов. 1984. С.127). Причем в последнем случае наблюдается тождество и в самой системе бронирования, где пластины типа III располагались в нижней части панциря.

Тип IV. Пластины подпрямоугольной формы с закругленным нижним краем. Отверстия для пришивания располагались по три с каждого края. Сечение прямое, размеры 3x9 см. Встречены только в составе панциря из кургана 3 Филипповского могильника. Прямые аналогии этому типу нам неизвестны, хотя в материалах Скифии имеются экземпляры из группы Солохи и Дуровки, где в верхней части пластины пробито три отверстия [Черненко, 1968. С.24].

Тип У. Представлен обломком железной чешуйки, у которой закруглен только один угол. Сечение прямое, сохранившиеся размеры 3x4,2 см. В нижней части пробито два отверстия (рис.19. 12).

Чешуйки такой формы имеют аналогии в Старшой могиле [Черненко, 1968. С.24]. Очевидно близки нашей, типологически, чешуйки из Персеполя [Горелик, 1982. С. 100]. Следует сказать, что, несмотря на близость форм, фрагмент панциря из Персеполя имеет существенное различие с вышеперечисленными аналогиями, выражающееся в системе расположения отверстий. Подобный способ бронирования предполагал жесткую фиксацию к основе, поэтому правомерно предположить, что чешуйки типа V защищали части тела, не нуждающиеся в большой подвижности - живот и т.д.

Тип VI. Железные пластины подпрямоугольной формы, нижний край которых закруглен, найдены в центральном погребении кургана 10 могильника Переволочан. Сечение - слабо выпукло- вогнутое, ширина З см, длина сохранившейся части 6 см (рис.19, 11). Очевидно типологически к описанной накладке примыкает обломок, отверстия которого не фиксируются, а также еще один фрагмент (рис.19, 9,13). В целом же, судя по сохранившимся изделиям, для рассматриваемого типа характерно наличие двух отверстий по краю нижней закругленной части. Надо полагать, что отверстия были пробиты и в других частях пластин, очевидно, в верхней или по краям. К сожалению, их количество и систему расположения можно лишь предполагать.

Два последних типа, как уже говорилось, найдены только в составе обломков панциря из Переволочана.

Вопросы происхождения и ранней истории металлического чешуйчатого доспеха достаточно подробно рассматривались в литературе. Точка зрения А.М.Хазанова о том, что сарматы (здесь имеется в виду и кочевники Южного Урала) восприняли защитное вооружение у скифов, безусловно, имеет право на существование [Хазанов, 1971. С.52]. Это впрочем, не исключает и другой вариант - военное влияние персов, мидийцев и др. Очевидно не случайно типы панцирных пластин из сарматского комплекса из Верхне-Погромного. тождественны фрагментам доспеха из Дафнэ (Египет) [Хазанов, 1971. С.163; Горелик, 1982. С.100], которые, по мнению некоторых, являются следами военного присутствия персов в этом регионе. Кстати, аналогии чешуйкам из Верхне-Погромного и Дафнэ в древностях Скифии нам неизвестны.

Благодаря своим конструктивным особенностям, относительной простоте изготовления, чешуйчатые брони были господствующими в течение I тыс. до н.э. на Востоке [Хазанов, 1971. С.57]. Большой популярностью чешуйчатый доспех пользовался не только у египтян, персов, ассирийцев и др., но и у кочевников Великого пояса степей - скифов, сарматов и др.

Относительно боевой эффективности чешуйчатых броней можно судить, как это сделал М.В.Горелик, по косвенным данным. Так, например, Геродот сообщает, что в битве при Эрифрах, греки никак не могли добить Масиста, одного из командиров армии Мардония, защищенного именно чешуйчатым панцирем. Выход нашел, наконец, кто-то из эллинов, который и поразил перса в глаз через шлем [Геродот,IX,22].

Костяные панцири. Пластинчатые доспехи

Наряду с металлическими, у кочевников Южного Урала существовали и панцири с костяным покрытием. Судя по встречаемости фрагментов защитного вооружения в пределах одного могильника, костяные брони были не менее популярны, чем железные. Следует сказать, что в известной работе А.М.Хазанова данные о костяных панцирях отсутствуют, что впрочем, не помешало ему сделать предположение об их существовании у номадов региона, которое полностью подтвердилось. Костяные брони существовали и у скифов, но как будто не получили у них особого распространения.

Почти все фрагменты костяных доспехов происходят из разграбленных погребений Филипповского могильника, поэтому мы, к сожалению, ничего не знаем об их конструктивных особенностях.

Остатки костяного пластинчатого панциря были найдены почти в центральной части погребальной камеры кургана 7 Филипповского могильника [Пшеничнюк, 1987. С.18]. В расположении пластин очень трудно уловить какую-то систему, тем более говорить о форме самого доспеха.

В погребении 1 кургана 10 могильника Переволочан был обнаружен фрагмент панциря, представляющий собой узкую полоску прямоугольных костяных пластин [Пшеничнюк, 1995. С.83]. Судя по расположению отверстий, это был именно фрагмент доспеха, набирающийся при помощи таких вот полос. В целом, можно выделить девять типов пластин. Пять первых зафиксированы в кургане 7, а также кургане 9 Филипповского могильника. Другие четыре типа имеются только в кургане 10 могильника Переволочан.

Тип I. Представлен костяными пластинами прямоугольной формы размером 2.8x9 и 3x13 см. Толщина кости 4 мм, сечение прямое. Система расположения отверстий такова: три дырочки просверлены в центре - одна с одного края и пара с другого. Кроме этого, на концах просверлено еще по паре отверстий (рис.20, 1.2). Аналогии нам неизвестны. Входили в состав доспехов из курганов 7 и 9.

Тип II. Пластины прямоугольной формы, размером от 3x8 до 2.5x7 см. Сечение прямое, толщина кости 3- 4 мм. Отверстия располагались по паре на концах и две пары по сторонам в центре (рис.20, 3). Можно думать, что одной из разновидностью этого типа, является, пластана, имеющая на одном конце три отверстия (рис.20, 4). Входили в состав доспеха из кургана 7.

Аналогии пластинам типа II имеются в погребении кургана на реке Куртамыш в Курганской области [Зданович, 1964. С.87-93] и среди ананьинских древностей нижнебельского варианта этой культуры "(городище Тра-Тау) [Мажитов, 1989].

Тип III. Обнаружено несколько экземпляров. Пластины прямоугольной формы, размером в среднем 2,8x4 мм, сечение прямое. Отверстия располагались парами на концах и в центре (рис.20, 6). Входили в состав доспеха из кургана 7.

Прямые аналогии пластинам типа III на неизвестны, хотя по способу бронирования они тождественны пластинам более длинных размеров из состава эскимосского панциря, хранящегося в МАЭ [Мошинская, 1965. С.34].

Тип IV. Представлен единственной накладкой, вероятно параллелограммовидной формы. Ее предположительные размеры 2,8x10 см, сечение прямое, толщина кости 3 мм (рис.20, 9). Способ бронирования, очевидно, тождественен типу III. Аналогии пластинам такой формы нам неизвестны. Входили в состав доспеха из кургана 7.

Возможно, впрочем, предположить и другой вариант. Рассматриваемая пластина имела только один скошенный конец. В этом случав она будет аналогична пластинам из состава эскимосского панциря, крепившимся сбоку, в районе "подмышек".

Тип V. Представлен экземпляром очень плохой сохранности. Пластина имела подпрямоугольную форму. Ее предположительные размеры 4,5x12 см, сохранившиеся размеры 4,5x7 см. По сохранившемуся нижнему концу было просверлено не менее пяти отверстий, в центре фиксируется еще три (рис.20, 7). Найдена в составе доспеха из кургана 9. аналогии неизвестны.

Тип VI. Представлен пятью экземплярами прямоугольной формы. Их размеры 2.5x6,3 см, максимальная ширина 3 см. сечение прямое, толщина кости о мм. Отверстия располагались парами на концах и сбоку, в одной из половин (рис.20, 12-13). Края пластин тщательно отшлифована. Аналогии имеются в курганах Шмаковского могильника [Гснинг, 1993. С.74-92].

Тип VII. Пластины прямоугольной формы, размером 2.5x6,2 см. сечение прямое, толщина кости 4- 5 мм. Отверстия располагались парами на концах (рис.20. 10). Аналогии представлены в материалах Скифии [Мелюкова. 1964. С.172] и древностях саргатской культуры (Красногорка. Куртамыш) [Зданович, 1964. С.87-93; Матвеева. 1987. С.64-65].

Тип VIII. Имеется единственный экземпляр. Пластина прямоугольной формы, размером 2.8x6,1 см. Сечение прямое, толщина кости 5 мм. Отверстия располагались следующим образом: пара на одном конце, три на другом и одно в центре (рис.20, 11). Аналогии этому типу неизвестны.

Тип IX. Единственный экземпляр имеет прямоугольную форму, размером 2,7x6,3 см. Сечение прямое, толщина кости 5 мм. Отверстия просверлены парами на концах, пара имеется чуть ближе к краю одной половины, и одно почти в центре другой половины. Аналогии пластинам типа IX нам неизвестны (рис.20, 14). Как уже сообщалось выше, пластины типов VI-IX найдены только в составе доспеха из погребения 1 кургана 10 могильника Переволочан.

Этим, собственно говоря, и ограничиваются наши данные о костяном доспехе кочевников Южного Урала IV в. до н.э. Система расположения отверстий на панцирных пластинах только на первый взгляд кажется хаотичной. В сущности, костяные брони, имевшиеся на вооружении номадов региона, ничем не отличались от упомянутого эскимосского панциря. Они также набирались из горизонтальных полос, соединенных между собой посредством именно парных дополнительных отверстий.

В данном случае мы имеем дело с типичным пластинчатонаборным панцирем (по классификации А.М.Хазанова) [Хазанов. 1971. С.53], совершенно не нуждавшимся в кожаной или матерчатой подкладке, где пластины соединялись впритык, не образуя бокового нахлеста. Несмотря на то, что истоки происхождения и массовое распространение пластинчато-наборные брони ведут с Переднего Востока, кочевники Южного Урала восприняли их, на наш взгляд, у лесостепного населения Зауралья и Западной Сибири, где традиция их изготовления существовала издревле. Археологический материал свидетельствует, что племена-носители саргатской культуры широко использовали в своем арсенале костяной доспех [Зданович, 1964. С.87-93; Могильников, 1972 С.120.122: Корякова 19 79. С.195: Матвеева, 1987. С.64.65!. знакомство с костяными бронями состоялось в IV в. до н.э., когда часть зауральского населения влилась в состав мощного Южноуральского союза кочевых племен [Мошкова. 1974. С.29-38].

Относительно боевой эффективности костяного доспеха говорить трудно. На наш взгляд, совершенно очевидно, что такой панцирь едва ли представлял серьезную преграду стреле или копью с близкого расстояния (учитывая находки человеческих костей с застрявшими в них наконечниками), однако мог спасти жизнь от той же стрелы на дальней или средней дистанции, погасить энергию удара мечом или кинжалом.

Комбинированные (железно-костяные) доспехи. Чешуйчато- пластинчатые панцири

Мы располагаем единственным экземпляром такого доспеха, происходящего из кургана 9 Филипповского могильника. В погребении этого кургана, отнесенного к началу IV в. до н.э., на уровне древнего горизонта были обнаружены многочисленные железные чешуйки и лежащие среди них костяные пластины очень плохой сохранности [Пшеничнюк, 1989а]. Этот факт дал основание предположить о существовании единого комбинированного панциря.

Железные чешуйки представлены типом I. Они имеют размеры от 2,2x4 см до 1,8x2,4 см. В целом они тождественны чешуйкам из ранее описанных комплексов.

Сохранившиеся и поддающиеся реконструкции костяные пластины входят в тип V, а также тип I и имеют размеры 2,5x12,5 см.

Конструктивные особенности из-за ограбления и разрушения панциря остались неизвестными. Все же, опираясь на известные уже аналогии, можно предположить, что маленькие (железные) чешуйки защищали грудную часть, а костяные (большие), поясную. Вполне вероятно, что костяная (поясная) часть играла автономную роль и являлась боевым поясом.

Цельнометаллический доспех

Мы располагаем единственным экземпляром. Это известная кираса (торакс) из кургана 1 Прохоровского могильника [Ростовцев, 1918. С.5 и сл.]. К сожалению, панцирь был разбит на куски еще во время раскопок любопытными землекопами, которые надевали его на себя. В настоящее время о нем можно судить лишь по фотографиям и немногочисленным остаткам, выставленным в Оренбургском краеведческом музее. Известно, что нижняя часть торакса была усилена железной полосой, а вырезы для рук и шеи окантованы желобчатой полоской железа". В нагрудной части панцирь был выпуклый, детали мускулатуры и украшения отсутствовали. По мнению М.И.Ростовцева, две его створки (передняя и задняя) соединялись сбоку.

Прохоровская кираса была включена в известную работу Е.В.Черненко, который привел еше два аналогичных доспеха (Елизаветинская и Бубуй) [Черненко, 1968. С.50-54]. Находки кирас - явление чрезвычайно редкое, и в этой связи, очевидно, следует согласиться с Е.В.Черненков том, что, несмотря на простоту изготовления кирасы, были менее эффективными, чем чешуйчатые брони, по ряду причин. Наверное, они поэтому не получили распространения ни в Скифии, ни в Сарматии.

Импортное происхождение доспеха из Прохоровки очевидно, о чем собственно уже говорилось в литературе. Металлический торакс традиционно считается оружием греческого гоплита, поэтому наш панцирь было бы логично связать с оружейными мастерскими Северного Причерноморья или может быть самой Эллады. Впрочем, учитывая характер военных и экономико-культурных связей номадов Южного Урала, не будет чересчур смелым объяснить факт находки прохоровского доспеха военным влиянием Ирана, откуда происходит, кстати, и известная "чаша Атромитра", обнаруженная в том же комплексе.

Кочевники Южного Приуралья могли заимствовать ее путем боевых контактов с греко-македонянами, осуществлявшими к тому времени (рубеж IV-III вв. до н.э.) гегемонию над Ираном и Средней Азией. Хотя справедливости ради надо сказать, что кирасы использовались не только эллинами, но и персами еще до экспансии первых на Восток. Так, Ксенофонт, признанный знаток военного дела и способный стратег, знакомый с персидским воинством не понаслышке, упоминает торакс как обычное вооружение персидских гомотимов [Ксенофонт. Киропедия.1,II,13;II,I,9;II,III,17-19].

Щит со сплошным металлическим покрытием

Представлен несколькими обломками из центрального погребения кургана 10 могильника Переволочан [Пшеничнюк, 1991]. К сожалению, степень разрушения могилы и коррозированность металла были настолько велики, что не удалось зафиксировать длину полос, ширина же последних составила 2.5 см. Полосы были скреплены между собой парной проволочной связью. Железная проволока сплющена на оборотной стороне (рис.19, 14). А.М.Хазанов считает, что аналогичные нашим пластины из ст. Некрасовской остатками боевого пояса [Хазанов, 1971. С.61]. Хотя тождественные материалы из Скифии (курган 12 группы шахты 22) [Тереножкин, Ильинская, и др. 1973. С.174-177] и Азиатской Сарматии (Кащеевка) [Смирнов, 1984. С.151] свидетельствуют, что описываемые материалы являются ни чем иным, как фрагментами щита со сплошным полосчатым покрытием.

Происхождение этой категории защитного вооружения представляется более или менее ясным - из Скифии, через савроматов Волга-Донья в Южное Приуралье. Отсутствие находок подобного рода у соседних с кочевниками исследуемого региона племен на севере, юге и востоке не позволяет сделать иной вывод.

К сожалению, мы не располагаем данными о шлемах, которыми пользовались кочевники региона, хотя, несомненно, они существовали. За всю историю археологических исследований' в степной зоне Южного Урала не было сделано ни одной находки подобного рода. Можно вслед за А.М.Хазановым предположить, что в арсенале ранних кочевников имелись кожаные шлемы, о которых собственно сообщали письменные источники.

Очевидно, правомерно думать, что номадам рассматриваемого региона были знакомы шлемы конической формы, состоящие из костяных, а может быть и железных пластин, нашитых на кожаную или войлочную основу. На эту мысль наводят упомянутые комплексы из Шмаково и кургана на р. Куртамыш, где имеются конические пластины из кости. И все же вопрос о защитных средствах головы у рассматриваемого населения пока остается открытым.

Таким образом, можно с уверенностью констатировать, что определение стратегических интересов заставило кочевую знать в IV в. до н.э. активно искать ранее не нужные формы вооружения и заполнять "белые пятна" в своем арсенале.

Интенсивно поступающий материал очевидно в скором времени позволит еще раз вернуться к проблеме происхождения катафракты, поскольку кочевники Южного Урала имели прямое отношение к событиям, происшедшим в Парфии в середине III в. до н.э., где это явление собственно и было зафиксировано.

В свое время С.П.Толстов предложил локализовать родину катафракты в Хорезме, опираясь на тенденциозное толкование письменных источников и крайне редкие находки предметов защитного вооружения типа доспехов из Чирик-Рабата или "арсенала" Топрак-Калы [Толстов, 1948. С.214 и далее]. Однако эта точка зрения подверглась, на наш взгляд, справедливой и конструктивной критике со стороны Е.В.Черненко [Черненко,"1971. С.38].

Представляется также малоубедительной позиция Г.А.Пугаченковой, считающей, что формирование катафракты проходило на территории земледельческих областей Ирана [Пугаченкова, 1966а. С.43]. Основные элементы боевой тактики парфянских катафрактариев несли в себе четкие кочевнические традиции, а персидско-бактрийское воинство, имея уже с VI в. до тяжелый защитный доспех, вплоть до, “аршакидской туранской инъекции” в Иран, так и не смогло выработать необходимые элементы, характерные для вооружения и тактических приемов катафракты.

После известных работ Е.В.Черненко можно с уверенностью говорить, что именно скифы среди номадов Евразии первыми овладели приемами боя с привлечением тяжеловооруженной конницы [Черненко. 1968; Черненко, 1971. С.35-38]. Правда, как показал ход исторических событий, скифская панцирная конница так и не превратилась в подразделения катафрактариев в том виде, в котором мы знакомы с ней по граффити из Дура-Эвропоса, изображениям на колонне Траяна и сообщениям письменных источников. Более того, скифская тяжелая конница оказалась совершенно бессильной перед натиском фаланги, как Филиппа, так и Диафанта, в то время как процесс реформы кавалерии в Парфии в I в. до н.э. подходил к завершению.

Очевидно, следует согласиться с А.М.Хазановым в том, что основные принципы будущей парфянской катафракты формировались в среднеазиатской кочевнической среде, хотя здесь мы имеем дело с парадоксом - практически полным отсутствием находок защитного сооружения в курганах Средней Азии [Хазанов, 1971. С.76].

Вполне вероятно, что та "среднеазиатская кочевническая среда" явилась результатом миграции кочевников-прохоровцев (дахов-даев), которые привнесли в Арало-Каспийские степи уже сложившийся комплекс защитного вооружения, о котором мы писали выше. О том, что такая миграция имела место, засвидетельствовано как письменными, так и археологическими источниками. В этом случае истоки парфянской катафракты следует искать в степях Южного Урала, на месте могущественного племенного союза, оставившего свои некрополи в Урало-Илекском междуречье, восточной Башкирии и Оренбуржье.

Военные отряды кочевников Южного Урала имели в своем составе уже в IV в. до н.э. тяжелую кавалерию, вооруженную эффективными защитными средствами, мощным наступательным оружием - штурмовыми копьями, длинными мечами, луками. Разумеется, удельный вес таких подразделений на фоне общего войска не был значительным, как например у скифов. Вероятно в этом не было необходимости, так как тяжеловооруженная конница выполняла конкретную тактическую задачу ч наносила в бою решающий удар.

ВОЕННОЕ ДЕЛО КОЧЕВНИКОВ ЮЖНОГО УРАЛА В VI-II ВВ. ДО НАШЕЙ ЭРЫ

1. КОМПЛЕКС ВООРУЖЕНИЯ И СТРУКТУРА ВОЙСКА КОЧЕВНИКОВ ЮЖНОГО УРАЛА В КОНЦЕ VI - РУБЕЖЕ V-IV вв. ДО Н. Э.

(I ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ГРУППА)

В нашем распоряжении имеется 425 погребений VI-II вв. до н.э… содержащих предметы вооружения. В хронологическом плане воинские комплексы распадаются на три группы. Поскольку абсолютная датировка кочевнических древностей региона чрезвычайно затруднена, мы выделили ряд признаков, характеризующих каждую хронологическую группу.

Для группы I выделены признаки, характеризующие "савроматскую" культуру.

Погребальный обряд. Погребения на древнем горизонте, особенно в восточной части ареала, сожженные или обожженные костяки, деревянные конструкции с опорными столбами, могильные ямы простой формы, широтные ориентировки костяков.

Погребальный инвентарь. Мечи и кинжалы "скифского" типа (типы I-III), предметы, выполненные в зверином стиле, массивные бронзовые наконечники стрел соответствующих типов, конское снаряжение, включающее в себя бронзовые псалии, выполненные в зверином стиле, клювовидные распределители ремней, жертвенные столики и бусы с сосцевидными налепами. Незначительная часть комплексов с выделенными признаками встречается и в более позднее время, и в этом случае требуется специальное рассмотрение.

Исходя из вышеперечисленных признаков в первую хронологическую группу (конца VI - рубежа V-IV вв. до н. э) мы включили 141 погребение [Сальников, 1952. С.95-96; Сорокин. 1958. С.81; Мошкова, 1962. С.206.241; Смирнов. 1962. С.83-93; Смирнов. 1964. С.24-74; Мошкова, 1972. С.79-78; Смирнов. Попов, 1972. С.3-24; Смирнов, 1975; Мошкова. Кушаев, 1973. С.262-275; Кадырбаев, Курманкулов,

С.137- 56; Кадырбаев, Курманкулов, 1977. С.103-115; Смирнов,

С.3- 51; Смирнов, 1981. С.76-78,82-84; Пшеничнюк. 1983. С.8-75; Кадырбаев, 1984. С.84-93; Воронова, Порохова, 1992; Васильев. Федоров, 1995. С.154-166; Матвеева. 1972. С.259-261; Мажитов, 1974; Железчиков, 1976; Исмагилов. 1979; Исмагилов, 1980; Железчиков, Кригер, 1979; Мошкова, Железчиков. Кригер, 1980; Заседателева, 1980; Заседателева, 1982; Заседателева, 1984; Заседателева, 1986; Пшеничнюк, 1991; Агеев, 1992].

Как уже отмечалось, наиболее массовой категорией вооружения в первый период являлись лук и стрелы. 91,4 % всех воинских погребений содержат именно этот вид оружия. Выборка колчанных наборов из наиболее представительных комплексов показала, что в среднем "рабочий" колчан содержал около 40 наконечников стрел (приложение 3). Из 73 комплексов только в 14 случаях (19 %) количество их превысило 50 экземпляров, и только в 6 (8 %) - 100 экземпляров.

Как справедливо заметил К.Ф.Смирнов, лук был излюбленным оружием кочевников региона и в случае войны им пользовались все - от стариков до детей. Материал свидетельствует, что луки и стрелы носились в колчанах и налучьях, реже в горитах. Причем, судя по изображениям, налучья носились на спине, а колчаны крепились к поясу. Наконечники стрел первого периода отличаются своей массивностью и весом, что свидетельствует о больших пробивных способностях. Этот факт заставляет думать о наличии хорошо защищенного противника.

На втором месте в паноплии номадов региона этого времени стояли средства ближнего боя - мечи и кинжалы "скифского" типа - 53,9 % от общего количества воинских погребений (76 экз.). Согласно распространенной в оружиеведческой практике традиции, когда экземпляры длиной до 40 см считаются кинжалами, до 70 см - короткими мечами, а свыше 70 см - длинными, наш материал разбивается следующим образом [Мелюкова, 1964. С.47]. Из наиболее информативных 66 комплексов (см. приложение IV) 26 экземпляров (39,3 %) являются кинжалами, 35 экземпляров (53 %) - короткими мечами, и только 5 экземпляров, т.е. (7,5 %) длинными мечами. Средняя арифметическая длина клинка этого периода равна 46 см, что, очевидно, отражает реальность.

Археологический материал свидетельствует, что номады Южного Урала в конце VI-V вв. до н.э. избегали боя на средней дистанции. Этот факт пока трудно объясним. Можно лишь говорить, что на данном этапе развития в копьях не было необходимости, и эта категория оружия начала заполнять лакуну в арсенале кочевников только в конце V в. до н.э. Процесс принятия на вооружение среднедистанционных средств боя проходил под влиянием военных контактов со своими соседями, вероятно на севере.

Панцири в это время в археологическом плане не зафиксированы. Однако это не исключает возможности использования средств личной защиты изготовленных из подручных материалов - кожи и войлока, эффективность которых не раз подчеркивали как древние, так и средневековые источники. Е.В.Черненко доказал наличие таких панцирей у скифов [Черненко. 1964. С.148]. Применительно к кочевникам рассматриваемого региона такую вероятность также можно допустить.

Таким образом, в результате анализа воинских погребений нетрудно заметить, что комплекс вооружения первой хронологической группы был преимущественно ориентирован на бой с дальней дистанции. Средства ближнего боя носили вспомогательный характер. Кинжалы и короткие мечи использовались лишь в самом тесном, ближнем бою, может быть, при вынужденном спешивании, если полагать, что пехоты у них вообще не существовало. Классический пример такой схватки изображен на Солохском гребне.

Мы не располагаем данными греко-римских авторов по структуре войска кочевников Южного Урала, и в этом плане единственным источником информации являются археологические воинские комплексы. Принято считать, что оружие, положенное в могилу, отражает реальный комплекс вооружения и выступает выразителем реальной воинской структуры (Кирпичников. 1971. С.43]. Первые шаги в этом направлении были сделаны К.Ф.Смирновым и продолжены в работе В.А.Иванова относительно военной организации финно-угров Южного Приуралья [Смирнов, 1961. С.68; Иванов, 1984. С.64-33]. Опираясь на достигнутый опыт реконструкции,

Попытаемся разобраться с этим вопросом на имеющемся материале. Представленная таблица достаточно убедительно иллюстрирует воинскую структуру кочевников.

Почти 47 «7С, или почти половина боеспособного и вооруженного населения во время войны являлись лучниками. 40,4 "г в бою оперировали луком, кинжалом или коротким мечом. Только 7,8 г/с воинов имел» в своем распоряжении меч или кинжал. Учитывая специфику "дальнобойной" тактики кочевников Южного Урала этого времени, последний факт несколько непонятен. Может быть, здесь мы имеем дело с военно-иерархическим явлением, поскольку у индоариев кинжал являлся символом власти [Литвинский, Пьянков, 1966. С.68]. 4.2 % всадников в V в. до н.э. расширили свою паноплию за счет копья или дротика. В этом явлении можно усмотреть начало' процесса перехода к тактике боя на средней дистанции. Вполне вероятно, что этот случай документирует факт зарождения института дружинников или профессиональных воинов, который получил дальнейшее развитие в последующий период.

Мы уже писали о возможных противниках кочевников Южного Урала на основании сравнительного анализа комплексов вооружения племен сопредельных территорий [Васильев, 1993]. Исходя из этого, представляется наиболее вероятным, что военная организация номадов региона VI-V вв. до н.э. была направлена на разрешение внутриплеменных конфликтов, которые всегда возникали при дележе или нарушении пастбищных угодий, гидроресурсов, природных месторождений соли, и цветных металлов. Совершенно очевидно, что причиной военных столкновений были тяжкие последствия джутов.

Нападение на финно-угорские (ананьинские) племена могло быть успешным только в случае неожиданности. Весьма высокий процент ананьинского оружия ближне - и среднедистанционного боя - копий и топоров-кельтов не оставлял степнякам надежды на успех в открытом бою, учитывая к тому же фактор лесной местности и возможность обороны из-за валов и стен городищ. Однако все же не следует преуменьшать возможность проявления военной активности кочевников в северном направлении.

Лесные племена Прикамья и Нижней Белой являлись держателями значительных богатств - продовольствия, пушнины. Они же могли рассматриваться Степью как прибыльный "живой товар", который, кстати, до конца XIX в. сбывался на рынках Средней Азии и в частности Хорезма.

Согласно археологическим данным, не ранее второй половины V в. до н.э. в степи Южного Урала начинают активно проникать предметы среднеазиатского, ближневосточного и иранского импорта. Часть из них могла стать результатом торговых связей кочевников с южными соседями в районах их постоянных зимовок на Нижней Аму-Дарье, Сыр-Дарье, Устюрте. Однако другая часть - особенно ювелирная, едва ли явилась следствием торговли или обмена [Савельева, Смирнов, 1972. С.106-123]. В это же время исследователи фиксируют распространение бронзовых наконечников стрел южноуральских "сарматских" типов на поселенческих памятниках и городищах Хорезма, Маргианы и Бактрии [Воробьева, 1973. С.196-206: Толстов, 1948. С.77- 79; Толстов, 1962. С.98; Массон, 1959. С.48, табл-XXXIV, XXXVI; Ягодин, 1984. С.33-57]. Значительное их количество найдено также и в "арсенале" Персеполя. Эти факты позволяют думать, что уже со второй половины V в. до н.э. отдельные группы номадов исследуемого региона имели прямые, в том числе военные контакты, с народами, входившими в состав огромной державы Ахеменидов. Остается неясной форма этих контактов - грабеж оседлых центров либо служба в войсках персидских царей.

2. КОМПЛЕКС ВООРУЖЕНИЯ И СТРУКТУРА ВОЙСКА КОЧЕВНИКОВ ЮЖНОГО УРАЛА В IV- РУБЕЖЕ IV-III вв. ДО Н.Э. (II ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ГРУППА)

Вторая хронологическая группа, в которую вошло 176 воинских комплексов (см. приложение V) характеризуется присущими для прохоровской культуры признаками [Ростовцев, 1918. С.1-30; Подгаецкий, 1937. С.334; Сальников, 1950. С.116; Сальников, 1952. С.95- 96; Смирнов, 1964. С.57-74; Мошкова, 1961. С.115-125; Мошкова, 1962. С.206-241; Смирнов, 1962. С.83-93; Мошкова, 1963. С.5-52; Смирнов, Попов, 1972. С.3-26;. Мошкова, Кушаев, 1973. С.260-265; Смирнов, 1975; Смирнов, 1977. С.3-51; Мажитов, Пшеничнюк, 1977. С.52-56; Ягодин, 1978. С.88; Железчиков, Кригер, 1978. С.218-222; Смирнов, 1981. С.81; Пшеничнюк, 1983. С.3-75; Васильев, 1984. С.31- 36; Агеев, Рутто, 1984. С.37-45.; Ледяев, 1985. С.117-120; Смирнов, 1984а. С.10-11; Хабдулина, Малютина, 1982. С.73-79; Горбунов, Иванов, 1992. С.99-108; Васильев, Федоров, 1995; Агеев, 1993; Агеев, 1975; Железчиков, 1976; Мошкова, Железчиков, Кригер, 1978; Железчиков, Кригер, 1979; Кушаев, 1983; Кушаев, 1988; Иванов, 1985; Заседателева, 1981; Заседателева, 1984; Заседателева, 1985; Заседателева, 1986; Заседателева, 1988; Пшеничнюк, 1986; Пшеничнюк, 1987; Пшеничнюк, 1988; Пшеничнюк, 1989; Пшеничнюк, 1990; Пшеничнюк, 1991; Васильев, 1992].

Погребальный обряд. Распространение погребений этого времени в районы Южного Приуралья, а также начало освоения лесостепной зоны рассматриваемого региона. Активное применение дромосных камер со сложными деревянными полыми конструкциями, подбоев и катакомб нескольких типов, могильных ям с заплечиками, южной ориентировки костяков, меловой подсыпки.

Погребальный инвентарь. Господство мечей и кинжалов раннепрохоровских типов, заметное изменение конфигурации бронзовых наконечников стрел, широкое распространение круглодонной керамики с примесью талька, деградация звериного стиля. Следует оговориться, что часть перечисленных признаков фиксируется также в погребениях первой группы, однако там они не образуют сколько-нибудь значительного фона.

Во второй хронологический период - IV - IV-III вв. до н.э., как свидетельствует материал, 90 7с воинов (159 комплексов) имели на вооружении лук и стрелы. Таким образом, дальнобойное оружие по-прежнему занимает ведущее место в арсенале кочевников региона. И все же в этом плане происходят изменения. Из 85 наиболее представительных колчанных наборов только в 45 случаях наконечников стрел в колчане было меньше 50 (52,9 %) в 26 случаях количество их колебалось от 50 до 100 (30,5 %) и свыше 100 в 14 случаях (16,4 %). Количество стрел среднего "рабочего" колчана по сравнению с предыдущим временем заметно увеличивается (см. приложение VII).

Несмотря на то, что, в целом наблюдается тенденция к уменьшению веса и размерам наконечников, в колчанных наборах также присутствуют тяжелые "бронебойные" наконечники. Общее количество их значительно возрастает (табл. XI). На втором месте в арсенале кочевников Южного Урала по-прежнему остаются мечи и кинжалы, которые составляют 53,4 % от общего количества погребений (94 экземпляра). Однако по сравнению с предыдущим временем в этом плане происходят существенные качественные изменения. Из 68 наиболее информативных образцов клинкового оружия только 10 % являются кинжалами. Сокращается количество коротких мечей (48,5 %). Широкое распространение получают длинные мечи (41 %).Поворотным моментом в военной истории кочевых племен региона, на наш взгляд, является принятие на вооружение копий, а также железных и костяных панцирей благодаря чему, комплекс вооружения ориентируется на широкий спектр ведения боевых действий.

Для IV в. до н.э. нами учтено 24 наконечника копья, что составляет 13,6 9с от общего количества погребений. Как в количественном, так и в процентном отношении этот показатель в несколько раз выше, чем в предыдущий период. Появление доспехов (4,5 9е) всех воинских комплексов связано только с представителями аристократии. Можно думать, что в IV в. до н.э. в среде южноуральских кочевников происходит подобие военной "реформы", выразившееся в появлении тяжеловооруженной конницы, распространении копий, стандартизации мечей и кинжалов, наконечников стрел. Такую реформу можно вполне допустить, учитывая чрезвычайно усиление могущества и власти степного нобилитета, особенно в Илекской группе племен. Косвенным доказательством наличия сильной власти и соответствующего аппарата принуждения являются грандиозные по своим масштабам "царские" курганы, возведенные, очевидно, в это время по всей южноуральской степи.

В структурном отношении, военная организация номадов рассматриваемого региона представляется нам следующим образом. Лучники, как наиболее массовый контингент, комплектующийся из "беднейших слоев населения, по-прежнему составляют довольно высокий процент. В 79 комплексах (44,8 %) были найдены только стрелы. Несколько снижается по сравнению с VI-V вв. до н.э. контингент всадников, вооруженных луком и мечом - 55 комплексов (31,25 %). Однако, как свидетельствует материал, это снижение происходит за счет качественного изменения в виде увеличения удельного веса длинных мечей. Также до 7,3 9с снижается количество погребений (13), где обнаружен только меч или кинжал. Как мы писали выше, в этот период появляется тяжеловооруженная конница, действовавшая в бою как копьями и мечами, так и луком (табл. XI).

Реконструируемая структура войска, разумеется, в достаточной степени условна. Едва ли кочевники Южного Урала имели постоянную армию, собираемую с дальних и ближних кочевий, в которой имеющиеся воинские контингенты четко соответствовали предложенным процентным соотношениям. Тем более что, судя по этнографическим данным, специфика пастушеской жизни разбрасывала родственные группы, особенно в период перекочевки, на многие сотни и даже тысячи километров, что само по себе затрудняло "мобилизацию".

По всей вероятности, это были чрезвычайно мобильные отряды небольшой численности, по несколько сотен воинов, занимавшихся грабежом "на свой страх и риск". В истории имеются достаточно убедительные примеры, когда пассионарные группы номадов, состоявшие из профессиональных и полупрофессиональных бойцов, следовали за удачливым вождем, пересекая огромные степные пространства в поисках добычи. Именно в таких отрядах предполагаемая воинская структура представляется нам вполне реальной. В обычных же "бытовых" межплеменных столкновениях, когда конфликты вспыхивали стихийно, структурная картина военных объединений (ополчений), вероятно, была несколько иной.

Перемены, произошедшие в IV в. до н.э. в комплексе вооружения, изменили и тактику ведения боя. Появившееся наступательное и оборонительное оружие позволило вести эшелонированную схватку, когда всадники-лучники осыпали врага издали стрелами, потом следовал "штурм" военного строя пехоты или конницы контингентом тяжеловооруженной кавалерии и далее в бой включались воины, оперировавшие в бою луком, короткими и длинными мечами. В сущности, такая тактика "ударного кулака" была традиционной для кочевников с развитой военной организацией. Особенно впечатляюще ее элементы проявились в парфянской среде, когда эффективное взаимодействие лучников, катафрактариев и других контингентов позволило нанести решительное поражение легионам Марка Красса в битве при Каррах в 53 г. до н.э. Мы далеки от мысли отождествлять первоклассную парфянскую армию I в. до н.э. с небольшими дружинами кочевников Южного Урала IV в до н.э., однако все же между теми и другими имеются общие черты.

Активность кочевников в северном направлении почти не фиксируется за исключением родов, чьи летовки находились в зауральских районах. Здесь номады вступали в непосредственное соприкосновение с носителями гороховской и саргатской культур Последние две изучены крайне неравномерно, что затрудняет разговор об их комплексе вооружения. И все же нам кажется, что в военном плане “гороховцы" и "саргатцы" едва ли могли противостоять натиску кочевников, достигших в IV в. до н.э. вершины своего могущества. Впрочем, возможно, никакого натиска и не было. Отношения тех и других могли быть как союзническими, так и данническими. Так, М.Г.Мошкова предполагает, что именно население Зауральской лесостепи производило для номадов металлические изделия [Мошкова, 1974. С.48-49]. Наверно, мы никогда не узнаем, при каких обстоятельствах степняки получали тальковую посуду и вооружение: путем торговли и обмена, либо прямого военного давления.

Лесные районы Южного Приуралья также едва ли могли привлекать кочевников в военном отношении. Этому на наш взгляд имеется несколько причин, и одна из которых - практическое отсутствие на правом берегу Белой населения. Для IV в. до н.э. нам неизвестно ни одного ананьинского могильника и единственным реальным противником для номадов региона в этом направлении на рубеже IV-III вв. до н.э. могли стать носители керамики "гафурийского" типа. Однако их слабая численность и компактность проживания едва ли стимулировали к ним интерес со стороны Степи, тем более что "гафурийцы" вполне могли практиковать такой весьма эффективный вид сопротивления, как активную оборону.

В IV и IV-III вв. до н.э. отчетливо прослеживаются лишь два направления проявления военной активности носителей прохоровской культуры. Западное, о котором писал еще К.Ф.Смирнов, связано с воинскими комплексами у хут. Сладковского и Кащеевки, Шолоховского кургана и др. В них зафиксированы погребения тяжеловооруженных всадников, по инвентарю и обряду захоронения во многом тождественных южноуральским [Смирнов, 1984]. К.Ф.Смирнов полагает, что этот факт свидетельствует о начале проникновения прохоровцев в Волго-Донское междуречье. Однако Б.Ф.Железчиков ставит под сомнение военный характер переселения части южноуральских номадов и считает, что появление раннесарматских комплексов к западу от Волги связано с освоением новых территорий представителями степной аристократии [Железчиков. Железчикова. 1990. С.78-79]. С этим вполне можно согласиться, правда, судя по этнографическим данным, любая перемена маршрута кочевания была сопряжена с военным конфликтом из-за пастбищ с традиционно кочевавшим на них населением [Мак-Гахан. 1875. С.42].

Античные источники также косвенно фиксируют этнокультурные подвижки в районе Волги в рассматриваемый период. К.Ф.Смирнов, анализируя сообщения Стефана Византийского, Псевдо-Скилака, Теофраста и Псевдо-Скимна пришел к выводу, что эти события можно датировать концом IV - началом III в. до н.э. Однако едва ли следует преувеличивать значение и степень прохоровского давления на запад от Урала в течение IV в. до н.э. и тем более полагать, что мощная военная организация номадов Южного Урала была создана для решения банальных межплеменных конфликтов. Также представляется малоубедительной точка зрения о начале вторжения рассматриваемых племен в Скифию по ряду причин. Во-первых, скифы этого времени были еще достаточно сильны, во- вторых, все трудности такого мероприятия не оправдывали затраченных усилий. В этом случае отряды кочевников должны были переправиться через три крупных реки (Урал, Волга, Дон) и столкнуться с сопротивлением савроматов, меотов и скифов. Никаких особенных богатств и сокровищ кроме возможного захвата скота, на этом пути не было.

На наш взгляд, более предпочтительным выглядит южное направление. Богатые оазисы Средней Азии и Ирана привлекали воинственных номадов гораздо больше, чем грабеж кочевого населения Волго-Донья, тем более что археологические и исторические данные вплоть до позднего средневековья свидетельствуют именно о меридиональном направлении походов южноуральских кочевых племен. Причем начало этого процесса, видимо, датируется еще эпохой бронзы, когда срубно-андроновские племена, осуществляя свои миграции, оказывались в районах Приаралья и гораздо южнее. Комплекс вооружения, структура войска, а также общеисторическая обстановка IV и IV-III вв. до н.э. свидетельствуют за то, что кочевники рассматриваемого региона были хорошо знакомы с передовыми армиями того времени. Более того, археологические данные, прямые и косвенные, письменные источники подтверждают эту гипотезу.

Для IV в. до н.э. известно несколько комплексов раннесарматского типа, в том числе и воинских на плато Устюрт и Узбое. Это может говорить, как о прямой инфильтрации кочевников Южного Урала к границам античного мира, так и о непосредственном их участии в политических событиях на территории северо-восточных областей Персидского царства.

Вопрос об этнической идентификации ранних кочевников исследуемого региона неоднократно рассматривался в нашей литературе. Большинство специалистов, начиная с А.А.Марущенко и О.В.Обельченко связывали прохоровские комплексы Средней Азии с дахами, которые продвинулись туда с Южного Урала [Марущенко. 1959. С.116; Обельченко, 1992. С.219-229]. К.Ф.Смирнов, вслед за Ю.М.Десятчиковым и И.В.Пьянковым, в своих последних работах также отождествил номадов региона с дахами и массагетами, которые впоследствии мигрировали к югу [Смирнов, 1977. С.135; Смирнов. 1984. С.16,117].

Греко- римские авторы эпизодически сообщали об упомянутых племенах, особенно в связи с их участием в грандиозных политических событиях, развернувшихся в последней трети IV в. до н.э. Так, по сообщению Курция Руфа, тысяча дагов (дахов) упоминается в составе левого фланга персидской армии в битве при Арбелах (Гавгамелах) в 331 г. до н.э. Следует отметить, что, несмотря на общий исход сражения дахи и массагеты показали неплохие боевые качества. Они в числе первых атаковали агриан правого фланга, разграбили обоз и рассеяли конные части Менида и Ареты [Курций, XV]. На помощь воинственных номадов, среди которых упоминаются, и дай (дахи), надеялся и Бесс (Артаксеркс IV) в своей борьбе с Александром [Курций.VIII,4,6]. Необходимо сказать и об участии кочевников в движении Спитамена. В этом плане показателен разгром двухтысячного отряда Фарнуха и Менедема согдийцами и союзными "скифами" в Северной Согдиане [Арриан,1У,5,8]. Этот факт примечателен тем, что была одержана победа над отрядом регулярной и прославленной армии. Следовательно, кочевники смогли применить нужную тактику ведения боя, и умело владели оружием -луком, штурмовыми копьями и длинными мечами.

Характер боевых операций дахов на юге, а также численность их отрядов говорят о том, что здесь действовали небольшие группы наемников или просто грабителей, воспользовавшихся смутным временем. Косвенно в пользу этого свидетельствует клад золотых вещей из кургана 1 Филипповского могильника, содержащий среди других предметы классического иранского ювелирного искусства, которые на наш взгляд не могли быть результатом торговли или обмена. В этой связи, очевидно, следует рассматривать иранские чаши из Прохоровского кургана, Куганакского клада и др. Вполне вероятно, что железная кираса из кургана 1 Прохоровского могильника имеет такой же характер своего появления на Южном Урале.

Есть все основания полагать, что на рубеже IV-III вв. до н.э. или в начале III в. до н.э. дахи-даи активно действовали в северной Парфиене и Маргиане. В это время варварами была разрушена Александрия Маргианская [Плиний, VI, 18], сожжен Александрополь в Нисайе. По мнению Ф.Я.Коське, эти эллинские города погибли при непосредственном участи даев-парнов [Коське, 1962. С.124]. Кроме этого, по сообщению Страбона, Маргианский оазис по приказу Антиоха I Сотера (280-261 гг. до н.э.) был окружен системой длинных стен протяженностью 1500 стадиев [Страбон, ХI, 10,2]. Вышеперечисленные факты позволяют говорить о том, что давление номадов на северо-восточные провинции Сирийского царства не прекращалось на протяжении всей первой половины III в. до н.э.

Однако характер военных действий даев-прохоровцев в III в. до н.э. меняется. В связи с климатической ситуацией значительная часть кочевников региона была вынуждена покинуть южноуральские степи в поисках экологических "ниш". В результате своих миграций носители прохоровской культуры оказались в районах Нижнего Поволжья и Средней Азии. В последнем случае "сарматоидные" памятники представлены в юго-восточном Прикаспии (Чарышлы, Дордуль, Кара-Кала) и Согде (Хазара, Калкан-Сай) [Юсупов, 1986; Хлопин, 1975. С.51-53; Обельченко, 1992. 6-34]. Этнокультурные подвижки кочевников на окраинах античного мира прямо или косвенно зафиксированы и у ряда греко-римских авторов [Страбон, XI. VI-II, 2; Арриан, История Парфии; Курций, IV,XII,II; Юстин,ХI,1,1]. Учитывая эти факторы, можно думать, что военные операции прохоровцев в Средней Азии в III в. до н.э. были направлены на захват новых территорий, кульминацией которых явилось воцарение Аршакидской династии и образование Парфянского царства.

Фиксируется еще одно направление расселения прохоровских племен на юге. Материалы чирик-рабатской культуры обнаруживают несомненную близость, как в плане погребального обряда, так и вооружения, в том числе защитного, с кочевым населением Южного Урала. Это свидетельствует о частичной инфильтрации последних к низовьям Сыр-Дарьи. Чирик-рабатская культура в настоящее время также отождествляется с дахами (даями) [Итина, 1992. С.60-61]. Если это положение, верно, то может быть именно о них сообщал селевкидский полководец Демодам. предпринявший поход за Танаис около 300 г. до н.э. (Хенниг. 1961. С.235].

3. КОМПЛЕКС ВООРУЖЕНИЯ II СТРУКТУРА ВОЙСКА КОЧЕВНИКОВ ЮЖНОГО УРАЛА В III-II вв. ДО Н.Э.

(III ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ГРУППА)

После оттока основной массы номадов с территории региона оставшаяся их часть прочно осваивает лесостепь, кочуя преимущественно в районах Южного Приуралья. Памятников этого времени за восточными склонами Уральского хребта практически не выявлено. Более того, подавляющее количество погребальных комплексов III-II вв. до н.э. сосредоточено в Демско-Бельском междуречье. Незначительное их число рассыпано по степи, в Уральском бассейне (Мечет-Сай, Увак, Близнецы, Лебедевка, Покровка) (рис.24).

Погребения третьей группы характеризуются следующими чертами.

Погребальный обряд. Курганы этого времени являются "усыпальницами" больших семейных или родовых групп. Расположение под одной насыпью большого количества могил. Круговое расположение погребений вокруг центральной могилы. Разнобой в ориентировке покойников при преобладании южнонаправленных скелетов. Могилы подбойной и простой формы.

Вещевой материал. Полное господство мечей и кинжалов с прямыми перекрестьями и серповидными навершиями, преобладание бронзовых наконечников стрел с узкой треугольной головкой очень часто в сочетании с железными черешковыми над другими типами, наличие бронзовых зеркал с узким четко выраженным валиком и рукоятью-штырем, а также значительного количества "курильниц". Часть перечисленных признаков, особенно в плане погребального обряда может встречаться и среди погребений II группы [Садыкова, 1962. С.242-273; Садыкова, 1962а, С.88-122; Мошкова, 1963; Смирнов, 1975; Пшеничнюк, 1983..С.3-75; Агеев, Рутто, 1984. С.37-45; Воронова, Порохова, 1992. С.229-235; Веддер Дж, и др., 1993. С.28- 54; Садыкова, 1959; Мажитов, 1974; Железчиков, Кригер, 1977; Мошкова, Железчиков, Кригер, 1978; Мошкова, Железчиков, Кригер, 1980; Заседателева, 1981. С.8-9]. Как мы уже отмечали выше, изменение традиционных маршрутов кочевания было вызвано, очевидно, причинами климатического характера в III в. до н.э., что в свою очередь привело к перемещению основной части оставшихся номадов глубоко в лесостепь. До сих пор во всем регионе не выявлено таких компактных по расположению и многочисленных по количеству погребенных, памятников типа Старые Киишки и Бишунгарово. К ним можно прибавить еще несколько тождественных курганов, расположенных в Демско-Бельском междуречье (Старо - Калкашский, Аллагуватский - раскопки И.М.Акбулатова и ф.А.Сунгатова).

Глобальные этнокультурные подвижки кочевых племен не могли не вызвать определенной трансформации устоявшегося мировоззрения, погребального обряда, традиционных связей и, как следствие этого - военного дела.

По нашим данным, из 108 учтенных воинских погребений (см. приложение VI) в 88 случаях были зафиксированы наконечники стрел, что составляет 81,4 %. Таким образом, лук и стрелы по- прежнему занимают ведущее место в арсенале кочевников рассматриваемого региона. Правда, здесь происходят существенные перемены. На вооружение активно принимаются железные наконечники стрел. На наш взгляд, это может объясняться несколькими факторами. Либо начинают производиться более мощные луки, поскольку утяжеляется вес наконечника, либо население испытывает трудности с сырьем для изготовления бронзовых. Заканчивая краткий обзор ручного метательного оружия, следует сказать, что количество наконечников в колчанных наборах этого времени значительно сокращается. Это можно заметить как о бронзовых, так и о железных экземплярах, несмотря на плохую сохранность последних.

В III- II вв. до н.э. заметно увеличивается значение оружия ближнего боя. Мечи и кинжалы встречены в 81 комплексе, что составляет 75 % против более низких показателей двух предшествующих периодов. Причем в погребениях дважды зафиксировано по три клинка одновременно, и в восьми случаях, по два. Распределение этой категории вооружения по параметрам показывает, что из 69 учтенных экземпляров 32 относятся к кинжалам (46,3 %), восемнадцать являются короткими мечами (26 %) и 19 единиц длинными (27,5 %) (табл. ХП).

Подобная картина свидетельствует о том, что более половины владельцев клинкового оружия предпочитали самый ближний, очевидно спешенный бой, хотя в то же время третья часть воинов могла успешно оперировать мечом и с коня. Относительно других категорий вооружения у нас нет никаких данных. Железные и костяные панцири в этот период не выявлены, а обломок наконечника копья зафиксирован только в могильнике Покровка VIII [Веддер Дж… и др. 1993. С.121].

В структурном отношении реконструируемая военная организация поздних прохоровцев представляется нам следующим образом. Только стрелы зафиксированы в 35 комплексах, что составляет 32,4 9с от общего количества. Это означает, что контингент лучников заметно снизился до одной трети, против более высоких показателей первого и второго периодов (табл. ХШ).

В два раза по сравнению с предшествующим временем увеличилось количество погребений, где найдено только клинковое оружие. Оно зафиксировано в 20 случаях (18,5 %). Также весьма заметно увеличился контингент воинов, имевших на вооружении лук, меч или кинжал. Эти категории выявлены в 53 погребениях (49 9с).

В свое время А.М.Хазанов предположил, что длинные мечи, явно имевшие колищую функцию, использовались в бою как копья [Хазанов, 1971. С.69]. Однако нам это представляется маловероятным.

Археологический материал свидетельствует, что кочевники Южного Урала в III-II вв. до н.э. действовали в бою, как на ближней, так и на дальней дистанции. Причем, судя по резкому увеличению удельного веса кинжалов и клинкового оружия вообще, их тактика была направлена на ближний бой, как на решающую фазу сражения. Также можно предположить, что уменьшение контингента лучников, комплектовавшихся из неимущих слоев населения, говорит об отсечении этой социальной категории от военного дела и, может быть, о более высокой "профессионализации" военных отрядов, учитывая, что все же лук по-прежнему играет доминирующую роль в арсенале номадов региона.

Реконструируемая воинская структура также позволяла вести эшелонированный бой. В этом случае лучники наносили массированный стрелковый удар по противнику, после которого в схватку включались меченосцы. Воины, вооруженные кинжалами, могли действовать в спешенном порядке, добивая раненных и т.д. Военным строем кочевников Ш-И вв. до н.э. могла быть как лава, так и карусель", однако совершенно очевидно, что в рассматриваемый период тактика "ударного кулака", основу которой составлял контингент тяжеловооруженной конницы, уже не применялась. Следовательно, комплекс вооружения и тактика позднепрохоровских племен не позволяли вести успешный бой с отрядами или армиями, знающими правильный военный строй. Столкновение с тяжеловооруженной пехотой или конницей было заведомо обречено на неудачу.

География военной активности поздних прохоровцев представляется нам следующим образом.

Северное направление. В рассматриваемый период III-II вв. до н.э. значительно увеличивается население караабызской культуры, в конце этого времени появляются ранние пьяноборские памятники. По данным В.А.Иванова, военная организация племен караабызской культуры находилась на довольно высоком уровне [Иванов, 1984. С.72-73], в отличие от пьяноборцев, обитавших севернее. Комплекс вооружения и структурная организация обитателей городищ Центральной Башкирии с учетом местной специфики (возможность активной обороны из-за укрытий) не оставляли номадам шансов на успех в открытых военных столкновениях. Несмотря на то, что вооруженные конфликты могли иметь место, в целом отношения тех и других нам представляются мирными. Погребальные памятники иллюстрируют факты взаимного проникновения двух материальных культур.

Западное направление военных походов кочевников III-II вв. до н.э., по нашему мнению, являлось бесперспективным. Отсутствие перечисленных выше стимулов в рассматриваемый период дополнилось еще одним, на наш взгляд важным препятствием, для опасных военных предприятий за Волгу. Мы имеем в виду резкое увеличение численности номадов Волго-Донья, объясняемое массовой миграцией прохоровских племен из' Южного Приуралья. Судя по археологическому материалу, комплекс вооружения нижневолжских кочевников не уступал по своему ассортименту южноуральским. Первые же в случае войны могли иметь существенное численное преимущество. По данным М.Г.Мошковой, на 1974 г. [Мошкова. 1974. С.10] погребений III-II вв. до н.э. в междуречье Волги и Дона насчитывалось 305, в то время как в Приуралье - только 96. За 20 лет полевых исследований в южноуральских степях положение существенно не изменилось, в то время как в Поволжье, материалы интересующего нас периода продолжают увеличиваться.

Южное направление. Лишь косвенные данные позволяют предполагать наличие военных контактов кочевников рассматриваемого периода с южными соседями. Так, например, возведение в левобережном Хорезме сети пограничных крепостей и укрепленных поселений, явно противокочевнической направленности, свидетельствуют, что население оазисов раннекангюйского времени, могло стать объектом грабежа северных номадов. Появление "сарматоидных" комплексов позднепрохоровского облика в районе Саракамышской дельты Аму-Дарьи (Туз-Гыр) и Согда (Лявандак, Кызыл-Тепе,. Кую-Мазар) говорит о постоянном присутствии степняков на границах Хорезма и прямой их инфильтрации в бассейн Заравшана [Трудновская, 1979. С.101-110; Обельченко, 1992. С.221,227]. Многочисленные предметы среднеазиатского импорта, находимые в погребениях III-II вв. до н.э. подтверждают тезис о четко налаженных экономических связях, что само по себе не исключает и отношений военного характера.

Рассматриваемый период - время бурных политических событий на арене античных государств Средней Азии, отделенных от могильников Южного Урала всего лишь 30-45 днями "караванного" хода, событий, где по общепринятому мнению кочевники играли ведущую роль. Это время становления молодого Парфянского царства, проходившее в ожесточенных войнах с Селевкидами, время разгрома Греко-Бактрии. Мы не имеем прямых доказательств об участии номадов рассматриваемого региона в этих событиях, однако К.Ф.Смирнов гипотетически допускал такую возможность [Смирнов, 1989. С.175]. Другой исследователь среднеазиатских древностей О.В.Обельченко, опираясь на значительный археологический материал с территории Согда, прямо говорит о завоевании сарматскими племенами областей, которые контролировали эллины, и полагает, что указанные кочевники принимали непосредственное участие в крушении последнего греческого царства в Азии [Обельченко, 1992. С.227, 230].

Заключение

Набор вооружения племен VI-V вв. до н.э., как это видно из настоящей работы, носит вполне сложившийся характер. Где происходило формирование, и принятие на вооружение мечей и кинжалов, наконечников стрел - пока неизвестно. Однако отсутствие в степной полосе региона твердо установленной генетической линии развития этих категорий вооружения не позволяет сделать другие выводы. Вполне вероятно, что кочевники дахи и массагеты, заселившие степи Южного Урала в VI в. до н.э., привнесли сложившиеся формы этого оружия с собой, во время своей миграции с юга, либо восприняли их в готовом виде у "скифоидного" населения лесной зоны Волго-Камья.

В VI - рубеже V-IV вв. до н.э. отряды номадов Южного Урала ориентировались на дальний бой и пользовались акинаком как вспомогательным оружием при вынужденном спешивании или в самой тесной, близкой схватке. В рассматриваемый промежуток времени сложение военного дела кочевников региона находилось на стадии формирования. Военная организация была направлена на решение междоусобных конфликтов, неизбежных при становлении стабильных кочевых маршрутов. Не исключен также и грабеж оседлого населения на севере и юге. Как мы уже писали, такие походы могли быть успешными только в случае неожиданного нападения. Комплекс вооружения воинов этого периода еще не давал возможности вести полномасштабный бой.

Клинковое оружие и наконечники стрел IV-II вв. до н.э. являются продуктом развития ранних форм и носят местный характер. Особенно это относится к мечам и кинжалам. Заимствованными, на наш взгляд, являются наконечники копий и панцири. Говорить об их происхождении в арсенале номадов региона пока затруднительно в силу ограниченности материала. Не исключено, что первые были заимствованы с Кавказа, Скифии, может быть у оседлого населения Южного Урала, где они составляют одну из массовых категорий оружия. Появление защитного вооружения, очевидно, явилось результатом экономических связей с населением Запада - скифами, савроматами или персидско-мидийским воинством.

Период IV - рубежа IV-III вв. до н.э. - вершина развития военного дела степного населения региона. К этому времени в арсенале номадов уже имеется оружие, позволяющее вести схватку в широком тактическом и дистанционном диапазоне - лук и стрелы, копья, в том числе и "штурмовые", длинные мечи, панцири. Такой ассортимент вооружения давал возможность вести эшелонированный бой, требующий умения осуществлять сложный тактический маневр, навыков строевой подготовки и твердой дисциплины. Чрезвычайное усиление военно-жреческого нобилитета этого времени, а также массовый южный импорт свидетельствуют о южном характере направления военной активности кочевников Южного Урала. Этому утверждению не противоречат данные античных авторов и археологические факты. Северное и западное направления в силу изложенных выше причин, на наш взгляд, представляются малоперспективны.

В III- II вв. до н.э. численность степного населения региона резко сокращается. Письменные и археологические источники фиксируют факт миграции номадов в Доно-Волжское междуречье и области иранского Востока. Комплекс вооружения оставшейся на территории Южного Урала кочевников явно беднеет. Исчезают копья и панцири, сокращается количество лучников, увеличивается контингент воинов, вооруженных клинковым оружием. На основании находок прохоровских погребений в Туркмении и Согде, по-прежнему можно думать о наличии военных контактов поздних прохоровцев со своими южными соседями, хотя их масштабность по сравнению с предшествующим временем значительно снижается. Создается впечатление, что комплекс вооружения воинов III-II вв. до н.э. был ориентирован на ближний бой. В этом случае, на наш взгляд, нельзя отвергать возможность военных столкновений кочевников этого времени с населением финно-пермского круга - носителями караабызской и пьяноборской культур.

ЛИТЕРАТУРА

Аммиан Марцеллин. История.

Арриан. Поход Александра.

Библия. Книга пророка Иеремии.

Гелиодор. Эфиопика.

Геродот. История.

Диодор Сицилийский. Библиотека

Ксенофонт. Киропедия.

Курций Руф Квинт. Поход Александра.

Лукиан Самосатский. Токсарис или дружба.

Полибий. История.

Климент Александрийский. Ковры/

Страбон. География.

Агеев Б.Б., Рутто Н.Г. 1984. Новые памятники прохоровской культуры на юге Башкирии//Памятники кочевников Южного Урала. Уфа.

Акишев К.А. 1973. Саки азиатские и скифы европейские (общее и особенное в культуре) //Археологические исследования в Казахстане. Алма-Ата.

Акишев А.К. 1981. Костюм "золотого человека" и проблема катафрактария // Военное дело древних племен Сибири и Центральной Азии. Новосибирск.

Алексеев А.И. 1987. Этюд об акинаках //Клейн JI.C. Археологическая типология. JI.

Аниховский А. 1906. Раскопки кургана в пос. Красногорском// ТОУК. Вып. XVI. Оренбург.

. Бентович И.Б. 1958. Находки на горе Муг. (Собрание Государственного Эрмитажа) //МИА. № 66. М.

Бессонова С.С. 1984. О культе оружия у скифов //Вооружение скифов и сарматов. Киев.

Блаватский В.Д., 1954. Очерки военного дела в античных государствах Северного Причерноморья. М.

Вайнберг Б.И., Левина Л.М. 1992. Чирикрабатская культура в низовьях Сырдарьи //Археология СССР. Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время. М.

Валиханов Ч.Ч. 1961. Сочинения. Т.1. Алма-Ата.

Васильев В.Н. 1984. Новые данные о каменных курганах ранних кочевников //Памятники кочевников Южного Урала. Уфа.

Васильев В.Н. 1990. Стрелы сарматов Южного Урала. Вопросы баллистики и производства //Военное дело древнего и средневекового населения Северной и Центральной Азии. Новосибирск.

Васильев В.Н. 1992. Военное дело кочевников Южного Урала и "варварский" штурм Парфии в III в. до н.э. //Востоковедение в Башкортостане. История. Культура. Тезисы. Уфа.

Васильев В.Н. 1993. К вопросу о месте формирования катафракты// XII Уральское совещание. Тезисы. Екатеринбург.

Васильев В.Н., Федоров B.К. 1995. Разведочные раскопки в северовосточном Оренбуржье //Башкирский край. Вып.5. Уфа.

Васильев В.Н., Пшеничнюк А.Х. 1995. К вопросу о защитном вооружении ранних кочевников Южного Урала //Вооружение и военное дело древних племен Южного Урала. Уфа.

Васильев В.Н., Савельев Н.С… Федоров В.К. 1995. Итоги двухлетних совместных работ ИИЯЛ-БГОМ //Наследие веков. Уфа.

Веддер Дж„ Егоров В., Дэвис-Кимболл Дж., Моргунова Н., Трунаева Т., Яблонский Л. 1993. Раскопки могильников Покровка II и Покровка VIII в 1992 году // Курганы левобережного Илека. М.

Воробьева М.Г. 1973. Дингильдже. М.

Воронова С.А., Порохова О.И. 1992. Чкаловский курганный могильник //Древняя история населения Волго-Уральских степей. Оренбург.

Генинг В.Ф. 1993. Большие курганы лесостепного Притоболья (IV-II вв. до н.э. //Кочевники Урало-Казахстанских степей. Екатеринбург.

Горбунов B.C., Исмагилов Р.Б. 1976. Новые находки мечей и кинжалов савромато-сарматского времени из Башкирии //СА. № 3.

Горбунов B.C., Иванов В.А. 1992. Новые памятники ранних кочевников в Южном Приуралье //Проблемы хронологии сарматской культуры. Саратов.

Горелик М.В. 1982. Защитное вооружение персов и мидян ахеменидского времени //ВДИ. № 3.

Граков Б.Н. 1930. Техника изготовления металлических наконечников стрел у скифов и сарматов//Труды секции РАНИОН. T.V. М.

Грач А.Д. 1980. Древние кочевники в центре Азии. М.

Грязнов М.П. 1952. Памятники карасукского этапа в Центральном Казахстане //СА. Т.16.

Грязнов М.П. 1992. Алтай и приалтайская степь //Археология СССР. Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время. М.

Железчиков Б.Ф. 1980. Ранние кочевники Южного Приуралья //Автореф. дисс… канд. ист. наук. М.

Железчиков Б.Ф. 1986. Савроматы и сарматы (некоторые итоги исследования) //Древняя и средневековая история Нижнего Поволжья. Саратов.

Железчиков Б.Ф., Железчикова Е.Б. 1990. Ранние кочевники Южного Приуралья и Заволжья в VI-III вв. до н.э. //Вопросы археологии юга Восточной Европы. Элиста.

Железчиков Б.Ф., Пшеничнюк А.Х. 1994. Племена Южного Приуралья в VI-III вв. до н.э. //Проблемы истории и культуры сарматов. Волгоград.

Зданович Г.Б. 1964. Находки из кургана на р. Куртамыш //ВАУ. Вып.6. Свердловск.

Зданович Г.Б., Хабдулина М.К., 1986. Курган Темир //Ранний железный век и средневековье Урало-Иртышскго междуречья. Челябинск.

Зуев В.Ю. 1991. Курган 1888 г. у поселка Черниговского //Проблемы археологии и периодизации в археологии. JI.

Иванов В.А. 1984. Вооружение и военное дело финно-угров Южного Приуралья в эпоху раннего железа. М.

Иванов Г.Е. 1987. Вооружение племен лесостепного Алтая в раннем железном веке //Военное дело древнего населения Северной Азии. Новосибирск.

Ильинская В.А. 1961. Скифские топоры //Археология. T.XII. Киев.

Исмагилов Р.Б. 1976. Кинжалы позднесавроматского времени из Башкирии //СА. № 4.

Исмагилов Р.Б., Скарбовенко В.А. 1977. Новые находки савроматского оружия в междуречье Волги и Урала //Средневолжская археологическая экспедиция. Куйбышев.

Исмагилов Р.Б. 1980. Меч скифского типа: истоки происхождения //Скифо-сибирское культурное единство. Кемерово.

Исмагилов Р.Б. 1987. Каменная стела и золотые олени из Гумарово //Скифо-сибирский звериный стиль. Новосибирск.

Кадырбаев М.К., Курманкулов Ж.К. 1976. Захоронения воинов савроматского времени на левобережье р. Илек //Прошлое Казахстана по археологическим источникам. Алма-Ата.

Кадырбаев М.К., Курманкулов Ж.К. 1977. Материалы раскопок могильника Бесоба //Археологические исследования в Отраре. Алма-Ата.

Кадырбаев М.К. 1984. Курганные некрополи верховьев Илек //Древности Евразии в скифо-сарматское время. М.

Кастанье И.А. 1906. Отчет о раскопках двух курганов в Уральском уезде летом 1906 г. //ТОУАК. Вып.XVI.

Кастанье И.А. 1910. Древности Киргизской степи и Оренбургского края //ТОУАК. Вып. ХХП.

Кирпичников А.Н. 1971. Древнерусское оружие //САИ. Вып.Е1- 36, ч. 3 М

Коське Ф.Я. 1962… Племена северной Парфии в борьбе македонским завоеванием //ВДИ. №1.

Корякова Л.Н. 1979. Могильник саргатской культуры у с. Красно- ярка //СА. №2.

Ледяев Н.М. 1985. Савроматские погребения Ивановской дюны// История и культура сарматов Саратов.

Ленц Э.Э. 1905. Заметки о предметах вооружения из раскопок 1903 г. близ с. Журовки Киевской губ. //ИАК. Вып.14.

Литвинский Б.А., Пьянков И.В. 1966. Военное дело у народов Средней Азии в VI-V вв. до н.э. //ВДИ. №3.

Литвинский Б.А. 1972. Древние кочевники "Крыши мира". М.

Мажитов Н.А., Пшеничнюк А.Х. 1977. Курганы раннесарматской культуры в Южной и Юго-Восточной Башкирии //Исследования по археологии Южного Урала. Уфа.

Мак- Гахан., 18J5.. Военные действия на Оксусе и падение Хивы. М. Мандельштам A.M., 1992. Ранние кочевники скифского периода на территории Тувы // Археология СССР. Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время. М.

Массон В.М. 1959. Древнеземледельческая культура Маргианы. М;Л.

Маргулан А.Х., Акишев К.А, Кадырбаев М.К., Оразбаев A.M. 1966. Древняя культура Центрального Казахстана. Алма-Ата.

Мартынов А.И. 1979. Лесостепная татарская культура. Новосибирск.

Марущенко А.А. 1959. Курганные погребения сарматского времени подгорной полосы Южного Туркменистана//ТИИАЭ. АН ТССР. T.V. Ашхабад.

Матвеева Г.И. 1972. Новые савроматские памятники в Башкирии // С А. № 1.

Матвеева Н.Ц. 1987. Погребение знатного воина в Красногорском I могильнике //Военное дело древнего населения Северной Азии. Новосибирск!

Мачинский Д.А. 1989. Боспор Киммерийский и Танаис в истории Скифии и Средиземноморья VIII-VI вв. до н.э. //Кочевники европейских степей и античный мир (проблема контактов): материалы 2-го археологического семинара "Античные цивилизаций и варварский мир". Новочеркасск.

Медведев А.Ф. 1966. Ручное метательное оружие (лук, стрелы и самострел) XIII-XIV вв.//САИ. Вып. Е1- 36. М.

Медведская И.Н. 1972. Некоторые вопросы хронологии бронзовых наконечников стрел Средней Азии и Казахстана// СА. №3.

.Мещеряков Д.В. 1997. Впускные погребения сарматской культуры в курганах на р. Илек //Археологические памятники Оренбуржья. Оренбург.

Мелюкова А.И. 1964. Вооружение скифов //САИ. Вып. Д1- 4. М.

Мерперт Н.Я. 1948. Акинак с когтевидным навершием //КСИИМК. Вып.XXII.

Могильников В.А. 1972. Коконовские и саргатские курганы - памятники эпохи раннего железа в Западно-Сибирской лесостепи // Памятники Южного Приуралья и Западной Сибири сарматского времени. М.

Мошинская А.И. 1965. Археологические памятники севера Западной Сибири // САИ. Вып. ДЗ- 8. М.

Мошкова М.Г. 1961. Сарматские памятники оренбургской области// КСИА. Вып.83.

Мошкова М.Г. 1962. Ново-Кумакский курганный могильник близ г. Орска //МИА. №115.

Мошкова М.Г. 1962а. О раннесарматских втульчатых стрелах //КСЙА. Вып.89.

Мошкова М.Г. 1963. Памятники прохоровской культуры //САИ. Вып. Д1- 10 М.

Мошкова М.Г. 1972. Савроматские памятники Северо-Восточного Оренбуржья //Памятники Южного Приуралья и Западной Сибири сарматского времени. М.

. Мошкова М.Г., Кушаев Г.А., 1973. Сарматские памятники Западного Казахстана // Проблемы археологии Урала и Сибири. М.

Мошкова М.Г. 1974. Происхождение раннесарматской (прохоровской) культуры. М.

Мошкова М.Г. 1989а. Позднесарматская культура //Археология СССР. Степи европейской части СССР в скифо-сарматское время. М.

Мошкова М.Г. 19896. Хозяйство, общественные отношения, связи сарматов с окружающим миром //Археология СССР. Степи европейской части СССР в скифо-сарматское время. М.

Нефедов Ф.Д. 1889. Отчет об археологических в Южном Приуралье, произведенных летом 1887 и 1888 гг.//МАВГР. T.III. Вып. XVI.

Обельченко О.В. 1992. Культура античного Согда. М.

Окладников А.П. 1950. Неолит и бронзовый век Прибайкалья // МИА. № 8.

Очир- Горяева М.А. 1987. Погребальный обряд населения Нижнего Поволжья и Южного Приуралья VI-IV вв. до н.э. // Археологические исследования Калмыкии. Элиста.

Очир- Горяева М.А. 1989. Савроматы и сарматская культура // Скифия Боспор. Археологические материалы к конференции памяти академика М.Н.Ростовцева. Новочеркасск.

Очир- Горяева М.А. 1993. Особенности колчанных наборов кочевниников скифской эпохи Волжско-Уральских степей //Вторая Кубанская археологическая конференция: Тезисы докладов. Краснодар.

Подгаецкий Г.В. 1937. Краткий отчет о работах Орской экспедиции //СА. Т 4.

Полин С.В. 1989. Население Северопричерноморских степей в III-II вв. до н.э. (этнополитический аспект). Автореф. дисс… канд. ист. наук. Киев.

Попов А.В. 1906. Исследования последних курганов на Берлинской горе 8-11 мая 1905 Г.//ТОУАК. Вып-XVI.

Плетнева С.А. 1967. От кочевий к городам. М.

Пугаченкова Г.А. 1966. Халчаян. Ташкент.

Пугаченкова Г.А. 1966а. О панцирном вооружении парфянского и бактрийского воинства //ВДИ. № 2.

Пшеничнюк А.Х. 1964. Биктимпровский могильник //АЭБ. Уфа.

Т.2.

Пшеничнюк А.Х. 1983. Культура ранних кочевников Южного Урала. М.

Пшеничнюк А.Х. 1989. Раскопки "царского" кургана на Южном Урале. Препринт. Уфа.

Пшеничнюк А.Х. 1995. Перевролочанский могильник // Курганы кочевников Южного Урала. Уфа.

Ростовцев М.И. 1918. Курганные находки Оренбургской области раннего и позднего эллинизма //MAP. Т.37. П.

Руденко С.И. 1953. Культура населения Горного Алтая в скифское время. М. Л.

Савельева Т.В., Смирнов К.Ф. 1972. Ближневосточные древности на Южном Урале //ВДИ. №3.

Садыкова М.Х. 1962 б. Сарматский курганный могильник у дер. Старые Киишки //АЭБ. Т.1. Уфа.

Садыкова М.Х. 1962 а. Сарматские памятники Башкирии // МИА. №11-5.

Сальников К.В. 1950. Сарматские памятники в районе Магнитогорска //КСИИМК. Вып. XXXIV.

Сальников К.В. 1952. Древнейшие памятники истории Урала. Свердловск.

Синицин И.В. 1947. Археологические раскопки на территории Нижнего Поволжья. Саратов.

Скрипкин А.С. 1990. Азиатская Сарматия. Саратов.

Смирнов К.Ф. 1961. Вооружение савроматов. М.

Смирнов К.Ф. 1962. Новые сарматские памятники на Бузулуке //КСИА. Вып.84.

Смирнов К.Ф., Петренко В.Г., 1^64. Савроматы Поволжья и Южного Приуралья //САИ. Вып. Д1-9.

Смирнов К.Ф., 1964. Савроматы. М.

Смирнов К.Ф., Попов С.А. 1972. Савромато-сарматские курганы у с. Липовка Оренбургской области //Памятники Южного Пиуралья и Западной Сибири сарматского времени. М.

Смирнов К.Ф. 1975. Сарматы на Илеке. М.

Смирнов К.Ф. 1977. Орские курганы ранних кочевников //Исследования по археологии Южного Урала. Уфа.

Смирнов К.Ф. 1981. Богатые захоронения и некоторые вопросы социальной жизни кочевников Южного Приуралья скифского времени //Материалы по хозяйству и общественному строф племен Южного Урала. Уфа.

Смирнов К.Ф. 1984. Сарматы и утверждение их политического господства в Скифии. М.

Смирнов К.Ф. 1984а. Раннесарматский курган под городом Новоорском //Древности Евразии в скифо-сарматское время. М.

Смирнов К.Ф., 1989. Савроматская и раннесарматская культуры // Археология СССР. Степи европейской части СССР в скифо- сарматское время. М.

Сокольский Н.И. 1954. Боспорские мечи //МИА. № 33.

Сорокин B.C. 1958. Археологические памятники северо-западной части Актюбинской области //КСИИМК. Вып.71.

Таиров А.Д.; Боталов С.Г., 1996. Могильник Карсакбас // Вопросы археологии Западного Казахстана. Самара.

Таиров А.Д., Гаврилюк А.Г. 1988. К вопросу о формировании раннесарматской (прохоровской) культуры //Проблемы археологии Урало-Казахстанских степей. Челябинск…

Тереножкин А.И., Ильинская В.А., Черненко Е.В., Мозолевский Б.Н. 1973. Скифские курганы Никопольщины //Скифские древности. Киев.

Тереножкин А.И. 1975. Киммерийские мечи и кинжалы //Скифский мир. Киев.

Толстов С.П. 1948. Древний Хорезм. М.

Толстов С.Г1. 1962. По древним дельтам Окса и Яксарта. М.

Трудновская С.А. 1979. Ранние погребения юго-западной курганной группы могильника Туз-Гыр //Кочевники на границах Хорезма. М.

Хабдулина М.К., Малютина Т.С. 1982. Погребальный комплекс V-IV вв. до н.э. из Челябинской области //КСИА. Вып.170.

Хазанов A.M. 1971. Очерки военного дела сарматов. М.

Хазанов А.М.Шкурко А.И. 1976. Социальные и религиозные основы скифского искусства //Скифо-сибирский звериный стиль в искусстве народов Евразии. М.

Халиков А.Х. 1977. Волго-Камье в начале эпохи раннего железа. М.

Хенниг Р. 1961. Неведомые земли. Т.1. М.

Хлопин И.А. 1975. Погребения скифского времени в долине Сумбара //УСА. Вып. З.

Худяков Ю.С. 1990. Оружие как исторический источник //Военное дело древнего и средневекового населения Северной и Центральной Азии. Новосибирск.

Черненко Е.В. 1964. Шюряш панцир1 скифского часу //Археология. T.XVII. Киев.

Черненко Е.В. 1968. Скифский доспех. Киев.

Черненко Е.В. 1971. О времени и месте появления тяжелой конницы в степях Евразии //Проблемы скифской археологии. М.

Черненко Е.В. 1981. Скифские лучники. Киев.

Черненко Е.В. 1984. Длинные копья скифов /./Древности Евразии в скифо-сарматское время. М.

Черненко Е.В. 1984а. Скифо-персидская война. Киев.

Членова H.Л. 1967. Происхождение и ранняя история племен татарской культуры. М.

Членова Н.Л. 1988. О культурной принадлежности Старшего Ахмыловского могильника. Новомордовских стол, и "отделившихся" скифах //КСИА. Вып.194.

Членова Н.Л.,1992. Татарская культура // Археология СССР. Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время. М.

Шавкунов В.П. 1987. К вопросу о лук чжурчженей //Военное дело древнего населения Северной Азии. Новосибирск.

Юсупов X., 1986. Древности Узбоя. Ашхабад.

Ягодин В.Н. 1978. Сарматский курган, па Устюрте //КСИА. № 154.

Ягодин В.Н. 1984. Бронзовые наконечники стрел из Южной Бактрии //Древняя Бактрия. Вып.З. М.

Rau Р. 1929. Die Graber der fruhen Eisenzeit im Unteren Wolgagebiet. Pokrowsk.

АРХИВНЫЕ МАТЕРИАЛЫ

Агеев Б.Б… 1975. Отчет.

Агеев Б.Б., 1992. Отчет.

Агеев Б.Б., 1993. Отчет.

Железчиков Б.Ф., 1976. Отчет.

Железчиков Б.Ф., Кригер В.А., 1977. Отчет.

Железчиков Б.Ф., Кригер В.А., 1978. Отчет.

Железчиков Б.Ф., Кригер В.А., 1979. Отчет.

Заседателева С.Н., 1979. Отчет.

Заседателева С.Н., 1980.'Отчет.

Заседателева С.Н., 1981. Отчет.

Заседателева С.Н., 1982. Отчет.

Заседателева С.Н., 1983. Отчет.

Заседателева С.Н., 1984. Отчет.

Заседателева С.Н., 1985. Отчет.

Заседателева С.Н., 1986. Отчет.

Заседателева С.Н., 1988. Отчет.

Иванов В.А., 1985. Отчет.

Курманкулов Ж.К. Архив М.К.Кадырбаева.

Кушаев Г.А., 1983. Отчет.

Кушаев Г.А., 1984. Отчет.

Кушаев Г.А., 1988. Отчет.

Мажитов Н.А., 1974. Отчет.

Мажитов Н.А., 1989. Отчет.

Мошкова М.Г., Железчиков Б.Ф., Кригер В.А., 1978. Отчет.

Мошкова М.Г., Железчиков Б.Ф., Кригер В.А., 1980. Отчет.

Обыденнова Г.Т., 1993. Отчет.

Пшеничнюк А.Х., 1986. Отчет.

Пшеничнюк А.Х., 1987. Отчет.

Пшеничнюк А.Х., 1988. Отчет.

Пшеничнюк А.Х., 1989а. Отчет.

Пшеничнюк А.Х., 1990. Отчет.

Пшеничнюк А.Х., 1991а. Отчет.

Садыкова М.Х., 1960. Отчет.

Федоров В.К., 1993. Отчет.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

АЭБ - Археология и этнография Башкирии.

БГОМ - Башкирский государственный объединенный музей.

БГУ - Башкирский государственный университет.

ВАУ - Вопросы археологии Урала.

ВДИ - Вестник древней истории.

ИА РАН - Институт археологии Российской академии наук. ИА АН Республики Казахстан - Институт археологии академии наук Республики Казахстан.

ИМКУ - Институт истории материальной культуры Узбекистана. ИИЯЛ - Институт истории, языка и литературы. ИАК - Известия Археологической комиссии.

КСИИМК - Краткие сообщения Института истории материальной культуры.

КСИА - Краткие сообщения Института археологии. МАЭ УНЦ РАН - Музей археологии и этнографии Уфимского научного центра Российской академии наук. MAP - Материалы по археологии России. МИА - Материалы и Исследования по Археологии. НМРБ - Национальный музей Республики Башкортостан. СА - Советская археология САИ - Свод археологических источников.

ТИИАЭ - Труды Института истории, археологии и этнографии. ТОУАК - Труды Оренбургской ученой архивной комиссии. УКАЗ - Урало-Казахстанская археологическая экспедиция. ЧГУ - Челябинский государственный университет. УСА - Успехи среднеазиатской археологии.

[1] В процессе написания работы поступили данные о находке панцирных пластин из кургана Покровского могильника на Плеке и кирасы из Бердянского могильника на Урале (раскопки Л.Т.Яблонского и Н.Л.Моргуновой)

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

09.08.2010

Оглавление