«Час кровавый и горестный»

Джо Горс

Час кровавый и горестный

Рассказ

Перевел с английского А. РОЗЕНЦВЕЙГ

Чтение детективов не всегда вознаграждает читателей умудренных и взыскательных. Конечно, сюжет детективов обычно увлекателен и уж по крайней мере запутан, но вот художественные достоинства, увы, бывают, что называется, не на высоте. Однако рассказ, который мы вам предлагаем, похождения детектива XVI века, который в одиночку решил расследовать "злодейское и гнусное убийство" Кристофера Марло, английского поэта и драматурга, происшедшее 30 мая 1593 года, - похоже, выдержит критику самых придирчивых ценителей художественного слова. Пока мы не можем сказать, почему это так. Отнеситесь к рассказу как к загадке. Мы же можем подсказать вам лишь одну его странную особенность. Он, как бы это выразиться, не принадлежит целиком перу его автора Джо Горса.

Не знаю, что гнало меня - то ли дремавшее доселе честолюбие, то ли беспокойство о судьбе первенца моей фантазии, - но я покинул спокойные берега Дувра, где труппа "Слуги Адмирала" представляла "Трагическую историю доктора Фауста" Кристофера Марло, и вернулся в Лондон. В несчастливый день въехал я в город на Темзе, где чума прибирала ежедневно чуть не тысячу жизней. Карающая десница унесла уже многих моих друзей, в том числе и бедного Кита, но его потеря казалась мне невосполнимой, ибо дружба наша была больше, нежели простое притворство.

Закончив свои дела у Дика Филда, я возвратился к обеду в снятую мной комнату на Бишопсгейт неподалеку от Кросби Холла. Поднявшись к себе по сырой и мрачной лестнице, я увидел, что некая дама поджидает меня, стоя у окна. Когда она повернулась, я тотчас же понял, что это отнюдь не Агнесса-пуританка, которая вознамерилась навестить своего мужа-актера, а весьма и весьма соблазнительный образчик прекрасного пола с приятным слабеньким голоском

- Хвала богу, мне удалось разыскать тебя, прежде чем ты отправился обратно в провинцию!

Звонкий голос и незамутненная озерная синева ее глаз говорили как нельзя яснее, что она лить лет на пять моложе моих двадцати девяти. С лифом, распущенным более чем рискованно, БЕЗ перчаток и с непокрытой головой, она могла бы сойти за обыкновенную уличную девку, но никогда не наблюдал я в лице продажной женщины столько характера. Словно угадав мои мысли, она придвинулась ближе.

- Я Энн Пейдж, дочь известного вам Томаса Пейджа и до недавнего времени - девушка в услужении у мистрис Одри, жены сквайра Томаса Уолшингема, владельца поместья Скэдбери Парк в Чизлхерсте.

Все словно сговорились в тот день напоминать мне о бедном Марло, ибо сквайр Уолшингем был его покровителем еще со времен Кембриджа.

- Так вы знавали бедного Кита?

- Знала ли я его? - Она отвернулась, будто пытаясь разглядеть смуглую физиономию Марло в сумраке за распахнутыми ставнями - с бородкой, подстриженной на испанский манер, и речью, пересыпанной проклятьями, ревнивого к чести, забияку в ссоре! - Знала ли я Кита? - Внезапно она повернулась и взглянула мне в лицо. - Ты и вправду был ему другом? Во имя всех богов, мне нужен человек с душою тигра.

- Я, может быть, зелен и неопытен, сударыня, но поверьте мне: печаль не так больно жалит тех, кто, глядя ей в глаза, смеется.

- Не печаль, но гнев! О, будь я мужчиной, меч мой свершил бы месть! Ее глаза сверкнули, будто завидев больше чертовщины, чем есть в самом аду. - Да ведомо ли тебе, что в мае прошлого года, когда Том Кид был арестован, он показал под пыткой, что автором еретических писаний, найденных в его комнате, был Кит. Сообразно с показаниями Кида был издан указ об аресте; Кит в ту пору спасался от чумы в Скэдбери Парк; залог за него выплатил сквайр Уолшингем. Вскоре новые обвинения были представлены Тайному совету осведомителем Ричардом Бейнсом. Двадцать девятого мая я собственными ушами слышала за дверью библиотеки, как сквайр обрушился на Кита, что тот-де компрометирует высоких особ, которые неосмотрительно дарят его своим дружеским расположением.

Я горестно покачал головой.

- А на следующий день он умер...

- Умер! - Ее смех был исполнен презрения. - Выйдя из библиотеки, Кит поведал мне, что двое из людей сквайра Томаса - Инграм Фрайзер и Николас Скиерс - будут поджидать его в таверне по дептфордской дороге, чтобы помочь ему скрыться на время из Англии. Я молила его быть настороже, ну, да ты знаешь Кита - всегда готов искать бренной славы, хоть в пушечном жерле; потому-то он и лежит теперь под могильным камнем у церкви св. Николаса. О, как бы мне хотелось быть ему спутницей на небесах или в аду!

- Но почему вы заговорили о пушечном жерле? Ведь смерть настигла его...

- Убийство! Злодейское и гнусное убийство, совершенное под личиной дружбы и оплаченное золотом из сундуков Уолшингема! Кит был заколот в тот же вечер в таверне Элинор Булл.

Я вздрогнул: мне чудился шпион в каждой скрипящей половице; о, как опасно для мелкой сошки соваться меж сильными мира сего и их замыслами: ведь не кто иной, как дядя сквайра Уолшингема сэр Фрэнсис, в бытность свою статс-секретарем раскрыл заговор против королевы.

- Но кто может тебе свидетельствовать? Или ты видела все это своими глазами?

- Свидетельствовать, что Боб Поули, едва вернувшись из Гааги, отправился по чьему-то наущению прямехонько в таверну, где через два часа и прикончили Кита? Свидетельствовать, что сквайр Томас, после того как узнал, что я подслушала, весь разговор за дверью библиотеки, выгнал меня без рекомендации? Так что мне пришлось стать...

Она прервалась, на бледных щеках ее пылал румянец, потом она взволнованно продолжила:

- О, будь у тебя такой же повод и подсказ для страсти, как у меня! Молю тебя, отправляйся в Дептфорд и поразнюхай там всю правду. Если это убийство, то учиню я такую месть, что будет темнее ночи и страшнее судного дня.

"Вот оно как, - размышлял я между тем, - Энн признает, что она служанка Уолшингема и была уволена им безо всякого повода, а потому имеет веские причины для мести своему бывшему хозяину. Но участь и самый вид ее, да и дело, о котором она взывала ко мне, растрогали б и каменья".

Неожиданно я услышал свой собственный твердый голос:

- Завтра я отправляюсь в Дептфорд, чтобы выведать всю правду.

- Да благословит тебя бог. Завтра ночью и каждую последующую ночь я буду поджидать тебя у собора св. Павла.

Она исчезла. Опомнившись, я выбежал из дому, но на площади Топора св. Марии уже не было ни души. За Бишопсгейт золотились в последних отблесках заката шпили церкви св. Елены.

Итак, Кит Марло убит своим покровителем Томасом Уолшингемом. Нет, невозможно... Впрочем... Я решил повидать Дика Куинни и испросить его совета.

Двери домов глядели на меня красными крестами, возвещавшими чуму. Окна лавок и магазинов были наглухо заколочены. На Картер Лейн уже зажигались рожки фонарей. В подвале дома Тома Кида, где приютилась гостиница "Колокол", я надеялся застать Дика Куинни. Он был в ту пору уже главным судьей Уорвикшира, но зачастую наведывался по торговым делам в Лондон, а уж тогда его можно было сыскать только в Сити.

"Колокол" был отделан по фасаду причудливой резьбой и обильно изукрашен мифическими чудищами, то синими, то ярко-красными; над входом на железной скобе болталась вывеска ценой фунтов в тридцать: на ней был нарисован колокол и ничего больше; впрочем, хорошему вину и не нужно этикетки. Сквозь низкие окна в свинцовых рамах доносился крик трактирщика:

"Порция пива, сэр", "Две порции пива, сэр". Я спросил у трактирного слуги, полного коротышки, которому ни единый волос не мешал касаться небес сияющей лысиной, здесь ли Дик Куинни; он махнул рукой в направлении широкой дубовой лестницы:

- Он в покое Долфин Чеймбер, сударь.

Покой этот располагался на втором этаже и выходил окнами во внутренний дворик. Когда я отворил дверь, Дик, ругнувшись, одним прыжком перемахнул комнату и выхватил рапиру из ножен, висевших на спинке стула: слишком часто непрошеный гость оказывался наемным убийцей. Узнав меня, он рассмеялся.

- Иоганнес Фактотем! А я было решил, что настал мой час. Как поживаешь, дружище?

- Как безразличный сын земли.

- Что же заставило красавца актера храбро презреть чуму?

- Пусть дешевка изумляет толпу, мне же рыжеволосый Аполлон доставит чаши, полные кастальской воды, - процитировал я. - Должно быть, ты узнал старика Овидия - помнишь ли, мы зачитывались им во время оно. А что до перевода, то Кит прислал мне его прошлой весной.

- Не можешь выбросить из сердца Марло? Рано или поздно, всем нам придется заплатить дань богу.

- Что ты полагаешь о причине его смерти?

- Уверен, что чума.

За обедом я поведал ему все, что знал сам.

- Я страшусь Уолшингема, но, ей-богу, я скормил бы всем коршунам небес его труп, если б...

- Проще перечесть все песчинки, выпить океан. Боже мой, да не знай закон милости...

-...Никто б из нас не спасся? Не закон, но дружба: предательство людское жалит сильнее, чем зимний ветер.

- Чушь! В гневе Марло и сам был пылок, как огонь, и глух, как море. Ей-богу, ты окажешь ему плохую услугу, если разворошишь в земле его кости.

Он пожал плечами.

- Но, как ты сам говаривал, если принимать каждого по его заслугам, кто избежит кнута?

- Итак, за правдой в Дептфорд?

- Клянусь честью, да.

Он похлопал меня по плечу.

- Пусть завтрашний день застанет твоих призраков изможденными, а сегодня ожидает нас отличный теологикум и гудящий эль, сдобренный изрядной долей маслянистой водички из Темзы.

Когда тем же вечером я спустился к реке, у пирса св. Павла лодок не было, а на Куинхайте, сборном месте лодочников, их стояло сколько угодно, и все были готовы хоть сейчас отправиться в путь, вот только кормчих не нашлось. Я уже отправился было к причалам Рейд Найта, но тут звонкий мальчишеский голос окликнул меня:

- Эй, хозяин! Джон Тейлор, подмастерье лодочника, целиком к вашим услугам.

Передо мной предстал мальчишка едва ли лет тринадцати, с лицом открытым и честным, курчавыми каштановыми волосами и острыми глазками.

- Бежите от лихой чумы?

Я шагнул в лодку и опустился на вышитую подушку на корме:

- О нет, хожу в поденщиках у смерти. На запад - охо, - в Дептфорд, парень.

Гонимая отливной волной, наша лодка скоро приблизилась к мосту Гейтсбридж и проскользнула под его крытой аркой мимо толпившихся в беспорядке домишек, словно выпущенный из рук угорь. Когда мы миновали Тауэр, мой кормчий внезапно обратился ко мне:

- Не вы ли представляли в "Правдивой трагедии Ричарда, герцога Йоркского" в прошлом году?

- Для своих юных лет, пострел, ты неплохо знаешь сцену, - хмуро пробурчал я в ответ, хотя мне донельзя польстило, что он узнал меня, ибо кто из смертных не жаждет славы.

Далеко позади нас на колокольне собора Христа-спасителя на Сюррей Сайд пробило восемь, когда вдали, за излучиной реки, показались доки Дептфорда, где толпились корабли со всех концов света, а в портовых кабаках бушевала, дралась и пела разноязыкая матросская братия. Какой-то одноглазый моряк указал мне путь к церкви св. Николая, убогой каменной часовенке недалеко от доков, где, по словам Энн Пейдж, был похоронен Кит Марло.

Настоятель оказался приземистым седым человеком, одетым не бедно, но скромно, как и подобает духовной особе; с его носа свисали очки, а с пояса - штаны, которые были заметно широки для его иссохших ног.

- Да пребудет с тобой благословение божье, сын мой. - Его писклявый голос, наверно, тонул на воскресной проповеди в шепоте и кашле прихожан. Вот так и святой Стефан обратил доброе слово свое к язычникам, что замуровывали его в стене.

- Поговорим лучше о могилах, могильных червях и эпитафиях. Мне хотелось бы заглянуть в вашу похоронную книгу за этот год.

- Да, все мы упокоимся в земле сырой, как святой Лаврентий, которого этот отступник Валериан зажарил на медленном огне.

Возбудившись, он уже не мог остановиться: брызгал слюной, гнусил и визжал, как мертвецы на улицах Рима в дни перед тем, как пал могучий Юлий1. В конце концов он все-таки выложил передо мной толстый фолиант в кожаном переплете.

1 Кай Юлий Цезарь. - Прим пер.

- Не читай того, что не тебе предназначено: не греши взглядом глаз своих. Вспомни Люси из Сиракуз: когда один благородный дворянин похвалил красоту ее глаз, она вырвала их из глазниц и протянула ему, дабы не впасть в искус порочной гордыни.

- Лишь одно имя ищу я - имя Кристофера Марло.

- Марло? Как, этого дьявола в человеческом облике, актеришку, этого...

- Тупой святоша, Кит будет петь, когда ты взвоешь в муке! И как случилось, что ты накорябал здесь лишь это: "Первого июня 1593 года, Кристофер Марло, убиенный Фрэнсисом Арчером"? Ни слова о надгробном камне и эпитафии.

Старый клирик, растревоженный моими словами, заверещал, как сорока:

- Да, прах его покоится в бесславной урне и в память его не воздвигнута гробница.

- Но полно, у Марло были высокие покровители. Как случилось, что, будучи убитым в честном поединке, он похоронен столь недостойным образом?

- Так изволил приказать сам сквайр Уолшингем. - Всякая враждебность исчезла с его сморщенного коричневого личика, уступив место любопытству. Разве не встретил он смерть в трактирной драке? Так посчитал и Виллиам Дэнби, стряпчий королевского дома, который вникал в это дело уже после того, как Ее высочество была похоронена в Кью.

"Королевские стряпчие - люди неподкупные, - думал я. - Но, может быть, их ввели в заблуждение?"

- Проводи-ка меня на могилу Кита, да поживей.

Он привел меня на церковный двор, где под осевшим холмиком рыхлой земли, скрытым в поникших ветвях платана, осененный цветами, что росли из его глазниц, лежал Кит.

- Как святой Николай однажды милостью божьей возвратил к жизни мальчиков, изрезанных на куски и засоленных в кадушке для бекона, так и мы добываем мед из плевел и при нужде можем учиться добру даже у дьявола, такого, как твой дружок Марло. Известно, мертвые, что картинки, а черт, изображенный на картинке, страшен лишь детям, но Марло был таким сосудом дьявольским, что бог поразил его прямо за греховным занятием.

- Проклятье! - вырвалось у меня гневно. Я стер с глаз моих недостойные мужчины слезы. - Твои проповеди горчат, как мясо дикого зверя. Проповедуй впредь только с кафедры, разыгрывай дурака лишь у себя дома.

- В доме моего небесного родителя? О да, в его пределах есть множество дворцов, но ни один...

Я оставил велеречивого старикашку и отправился на поиски таверны Элинор Булл. Уолшингем мог предать Кита земле торопливо и без лишнего шума, даже если Кит умер бы от чумы, но почему в похоронной ведомости он значится погибшим от руки Фрэнсиса Арчера? И почему Энн Пейдж назвала Инграма Фрайзера его убийцей? Или в ее повести больше вымысла, чем истины? Верно, Элинор Булл поможет мне найти ответ.

На столбе у двери таверны трепыхались на ветру изорванные театральные афишки, да и сама мистрис Элинор напоминала комический персонаж, сошедший с подмостков: веселая, языкастая бабенка с круглым лицом и носом, который, судя по цвету, не раз погружался в пивную кружку.

- Доброго вам утра, сударь.

- Доброго утра, сударыня. Не соблаговолите ли выпить со мной стаканчик вина?

Она шествовала впереди меня вверх по узкой лестнице, то и дело оборачиваясь и обдавая меня облаком пивных паров в промежутках между своими ремарками.

- Ла! Сюда редко - уфф, - редко заходит кто-нибудь, кроме моряцкой братии. Уф-ф, ну и бесстыжий народ... то и дело тянет на богохульство. Она открыла дверь и игриво ткнула меня большим пальцем между ребер.

Я рассмеялся и заказал нам по пинте белого рейнского вина. Комната была недурна, с окнами, выходившими в сад, потолком мореного дуба и кушеткой у стены, на которой красовались дешевые гобелены, изображавшие Ричарда Горбуна и Кейтсби на Босуортском поле. У стены напротив пылал камин.

- Скажите-ка, хозяюшка, правда ли, что человек по имени Кристофер Марло встретил свой безвременный конец здесь, у вас в доме, несколько месяцев назад?

- А, так вы знали Марло?

Она впилась в меня хитрющими глазками.

- Хоть он и испытывал на каждом шагу долготерпение господа и английского короля своими непрестанными богохульствами, это был мужчина, за которого не одна женщина полезла бы в огонь. О, сударь, одному богу ведомо, какой это был распутник! Но никогда не смеялась я так, как в компании Кита Марло.

Я постарался придать безразличие моему голосу:

- Драка из-за девки, не так ли? И прикончил его, кажется, Фрэнсис Арчер?

- Ла! - Она всколыхнулась так, что связка ключей зазвенела на расшитом переднике.

- Вы, должно быть, наслушались этого глупого старикашку - клирика святого Николая - он уже не в состоянии и дерева-то посадить своими трясущимися руками, а не то что правильно записать незнакомое имя. Инграм Фрайзер - вот кто отправил Кита на тот свет,

- Ничто не доставило бы мне большего удовольствия, сударыня, чем выслушать эту историю от начала до конца.

- Смилуйся, боже, над ним и всеми нами, сказала б я для начала. Он умер в этой комнате, на этой самой кушетке, и, клянусь кровью Иисуса, не пойму я, что понадобилось ему в компании трех таких отъявленных проходимцев - ведь Ник Скиерс - бандит с большой дороги, а Фрайзер нечист на руку, хоть и говорит как святоша; все они жили в Скэдбери Парк и не единожды обделывали темные делишки по поручению Тайного совета. Третий из них, Боб Поули, прискакал на взмыленной лошади ближе к вечеру, а еще через два часа затеялась потасовка. Когда я вбежала сюда. Кит уже был распростерт на кушетке и стилет торчал по рукоять над его правым глазом.

- И Фрайзера не обвинили в убийстве, когда подоспела стража?

- Скоро обвинили, скоро и оправдали - другие поддержали его в том, что Кит, который валялся мертвецки пьяным на кушетке, напал на него. Фрайзер-де смотрел, как Скиерс и Поули играют в триктрак, а тут вдруг Кит набросился на него с ругательствами, выхватил у него из ножен кинжал и пытался заколоть ударом в лицо. Фрайзер вырвался, они сцепились, упали на пол, и Кит напоролся на кинжал. - Она пожала плечами. - Расследование началось первого июня, а к двадцать восьмому Фрайзер получил прощение королевы и вернулся в Скэдбери Парк на хлеба сквайра Томаса.

Я присел на кушетку. Кит был так же силен и так же умел и увертлив в драке, как и я сам. К тому же он отлично владел рапирой и кинжалом - в этом все мы, актеры, большие искусники; даже в приливе пьяного гнева создатель высокомерного Тамерлана и гордого Фауста не пропустил бы удар сзади. Свет в комнате померк, четыре неясные фигуры обозначились в сумерках: руки Кита взметнулись - ловкая подножка, вскрик - тишина - убийство.

Я посмотрел на Элинор Булл.

- И вы поверили их россказням?

- Как бы не так, просто не хочу совать палец в огонь.

Взгляд ее вперился в пустоту; кольцо на большом пальце ярко сверкнуло, когда она судорожно вцепилась в ткань гобелена. Внезапно ее искаженное гримасой лицо повернулось ко мне:

- Ла! Я скажу все, потому что таково мое мнение, и его из меня огнем не выжечь. Ведь я видела своими глазами, как руки его судорожно шарили по камзолу и как, зажав рану, он улыбался, повторяя: "Боже! Боже! Боже!" Ведь это я пощупала ему ступни - они были холодные как камень. И я уверяю тебя, что это убийство, добрый человек, убийство.

При этих словах ее я вскочил на ноги.

- Тогда я тотчас же отправляюсь в Скэдбери Парк, чтобы вырвать клок из бороды злодея и швырнуть ему в лицо!

Она упала передо мной на колени всем своим могучим телом и простерла ко мне руки.

- О, сударь, даже та сталь, что так храбро звенит у вас на боку, едва ль сгодится, чтобы поразить злодея, на которого вы замыслили поднять руку. Трое других головорезов - ла! Из таких троих не выкроить и одного настоящего мужчину. Скиерс - молодец с лица, да душой овца, как говорится; Фрайзер на язык лих, да на руку тих, а Поули дерется только на словах и редко берется за оружие. Но сквайр Томас! Вот уж истинно сказано, что можно улыбаться и с улыбкой быть подлецом!

- Я выполняю волю той, у кого есть причина для слез. Мне пора.

- Тогда возьмите с собой одну из моих лошадей и мои молитвы.

Проскакав несколько миль по пологим склонам холмов, где уютные крестьянские поселения столь живо напомнили мне о родном моем Уорвикшире, я достиг Чизлхерста. За перелеском длиной с милю виднелась дорога на Мэнор Парк, которая, плавно извиваясь меж цветущих садов, вела к обнесенному рвом замку Скэдбери Парк, размашистому каменному сооружению под черепичной крышей, построенному двести лет назад.

Через огромный центральный зал в саксонском стиле с неоштукатуренным потолком и стенами, обшитыми каштановыми досками, меня провели в библиотеку. Подбор книг указывал на интерес сквайра к искусству: "Хроники" Холиншеда, "Союз" Холла, "Жизнеописание" Плутарха и, наконец, "Аркадия" сэра Филиппа Сиднея, наиболее яркий цветок на клумбе английской поэзии. Все они были переплетены кожей и стояли корешками внутрь, открывая взгляду позолоченные обрезы и застежки из золота с замками, украшенными драгоценными камнями. На других полках, свернутые в трубку или просто наваленные друг на друга, лежали манускрипты: "Влюбленная Диана", "Менехмы". Их-то я и рассматривал, когда меланхоличный негромкий голос окликнул меня с порога.

- Кто спрашивал здесь Уолшингема с именем Марло на устах?

Он тщился быть рыцарем, Уолшингем, и, надо сказать, изрядно в этом преуспел: изысканный и одетый с иголочки, как жених в день свадьбы, в шелковый камзол, бархатные штаны и пурпурный плащ. Голос его походил на его рапиру с тройной позолотой в бархатных ножнах: сталь под шелком царедворца. На лице, удлиненном шелковистой бородкой клинышком и обрамленном завитыми в кольца волосами, проглядывали жестокие черты Тита или Цезаря: римский нос, тусклые пристальные глаза, красиво изогнутые презрительные губы. Лицо, которое одновременно было привлекательным и отталкивающим.

- Убогий лицедей, желающий знать правду о быстрой смерти Марло. - Он неторопливо подошел к столу и поднес к носу табакерку. - Твоя одежда выдает твое низкое происхождение и еще более низкое ремесло. Я немного знал Марло и покровительствовал ему в писании серьезной литературы, не пьес, конечно. Но почему ты спрашиваешь меня о его смерти? Ведь чума...

- Мне известно от Энн... от одного моего приятеля, что он умер, но не от чумы, как утверждает ваша милость, а от кинжала вашего человека Инграма Фрайзера в таверне Элинор Булл в Дептфорде.

- Так тебе все известно? И эта сплетня, она исходит от грязной девки Энн Пейдж?

- Нет, - ответил я с излишней поспешностью. - От Тома Кида из Ньюгейтской тюрьмы.

Он рассмеялся мне в лицо и позвонил в маленький серебряный колокольчик.

- Для ловкачей с острым глазом и чутким ухом, как у тебя, тюрьма легко может стать домом; язык твой слишком дерзко и неосмотрительно болтается из стороны в сторону - смотри, как бы ему не пришлось болтаться на виселице вместе с телом. Впрочем, возможно, и низкородные умеют ценить дружеское расположение.

В вошедшем человеке я сразу же узнал Николаев Скиерса по перебитому носу и толстенному брюху; проведав о цели моего прихода, он взревел, как бык, и двинулся на меня, словно от его рева я мог растаять, как жир на солнце.

- Послушай, ты, заносчивый фигляр с нюхом ищейки, Кит был милягой с сердцем из чистого золота. Да что там говорить, будь он среди нас, я первый целовал бы его сапоги; ведь я любил славного драчуна. Теперь-то он делит трапезу с червями; но вот и Фрайзер, он изложит тебе все по правде и по совести.

Инграм Фрайзер лицом и впрямь был похож на причетника церковного прихода, но вот глаза - они свидетельствовали, что он редко спит по ночам. Свернув губы трубочкой, со взором, вознесенным к небу, он при всем том напоминал добродетельного клирика ничуть не больше, чем неуклюжий болтун ловкого и остроумного актера на подмостках.

- Бедняга Марло, - медовым голосом затянул Фрайзер. - Он принял смерть так, словно долго смерть встречать учился. Вот я, наблюдающий триктрак, а вот Кит рядом на кушетке. Вдруг он вскакивает и выхватывает мой нож. - Он сделал незаметное движение, смертоносный клинок взметнулся из-под его левого плеча и, рассекая танцующие в воздухе пылинки наподобие змеиного жала, ринулся вниз. - Он ударил меня дважды в лицо, я увернулся, мы сцепились, он поскользнулся... клинок вошел ему в мозг по рукоять. Я вынул сталь, целуя рану, зиявшую на его лице под бровью. Он послал мне последнюю улыбку, в последний раз сжал мою руку слабым пожатием умирающего - и душа его устремилась к отцу небесному.

- Ну что, доволен ты, трактирный Геркулес?

- Еще один вопрос, сквайр... - Поскольку профессия моя в том и состоит, чтобы подделывать чувства, в моем голосе зазвучала та же поддельная печаль, что и в словах Фрайзера. - И затем я удалюсь.

- Нет ничего, что бы охотней тебе я предоставил.

- Почему Поули, вернувшись из Гааги, словно с пустынных берегов Богемии, поспешил тотчас же в таверну мистрис Элинор?

- Попробуй только сунуть нос в мои дела, и я в лучшем виде перережу тебе глотку! - Поули выдвинулся из полумрака, огромный, ловкий в движениях, несмотря на тучность, с темным чувственным лицом, пронзительным взглядом ястреба и носом, который был свернут на сторону, точно вынюхивал запах смерти. Могучие руки и грудь бочкой под кожаным, в жирных пятнах камзолом довершали его портрет. Презрительная улыбка вспорхнула с губ сквайра Томаса и тут же скрылась в свежеподстриженных усах, как голубка в гнезде.

- Да, он приехал прямо из Голландии, а где, как не в таверне, смыть пыль после дальней дороги?

- Но как же с показаниями осведомителя Бейнса? Попади они в руки королевских судей, пришлось бы туго и вам и кое-кому из ваших друзей по кружку Рейли. Вы узнали об этом, сквайр, за день до убийства Кита. Не этим ли вызван поспешный приезд Поули в таверну на следующий день?

Лицо сквайра стало пепельно-серым, кровь отхлынула от губ, в бесцветных глазах его загорелся злобный огонь, а голос зазвучал придушенно от переполнявшей его ярости.

- Как, оспаривать мои действия, ничтожный червь земли? Смотри, не то в земле ты можешь очутиться очень скоро. - Усилием воли он сдержал гнев. Говорят, мартышкам и актерам надо выбивать из головы мозги и скармливать их собакам под Новый год.

Я двинулся к выходу. Жестом он остановил меня.

- Спокойно, два слова перед тем, как ты уйдешь. Я сослужил Англии неплохую службу, и это известно при дворе. Остерегись! Ты сказал поначалу, что Том Кид поведал тебе подробности смерти Марло, и тут же выболтал кое-что, о чем знала одна Энн Пейдж. Видит бог, я неповинен ни в чем, и все-таки она сплетничает по моему поводу направо и налево. Пора положить этому конец. О, ты можешь назначить ей тайную встречу, но даже камни под твоей ногой выдадут мне ее местопребывание.

Да, этот могущественный царедворец как колосс навис над моим ничтожным мирком, но разве он более человек, чем я?

- Ты презираешь меня за мое происхождение, Уолшингем, но природа не выбирает свой корень. Кровь должна пролиться, если кровь была пролита, и убийства не скроешь за завесой слов.

Я почувствовал себя в безопасности не раньше, чем нас разделила стена из доброго английского дуба.

Пробило десять, когда я, презрев угрозы сквайра Томаса, появился перед входом в собор св. Павла. Я освободил в ножнах свою рапиру, ибо в церкви могут перерезать глотку с такой же легкостью, как и повсюду. И хотя в легкой фигуре, метнувшейся из-за колонны, я узнал Энн Пейдж по блеску глаз из-под грубого темного сукна капюшона, накинутого на голову, мой клинок сам собой вылетел из ножен.

- А ты точен, актер. Выкладывай, что ты разнюхал!

Забыв все страхи, мы прохаживались неспешным шагом по площади. Когда я закончил свой рассказ, она вскричала:

- Подлец, проклятый, улыбчивый подлец! Отныне мысль моя кровавой будет.

Я осторожно заметил, что, по словам сквайра Томаса, он не совершал никакого убийства.

- Тогда ты или трус, или дурак. Восемнадцатого мая Уолшингем послал Поули подыскать для Кита убежище в Голландии, где он мог бы на время укрыться от ареста. Но обвинение в возведении хулы на королевскую фамилию было слишком серьезным: Уолшингем испугался, что, если он поможет Киту, это пособничество может слишком дорого обойтись ему самому. Более того, он замыслил прикончить Кита и тем самым избежать разоблачений, неизбежных, если бы Кит предстал перед судом.

Ее голос купался в ядовитой злобе, которую сам источал наподобие раненой змеи.

- О, я пыль прибью к земле, пролив потоком кровь убийцы. Но довольно! Месть моя не должна более тебя связывать.

- Я не оставлю тебя, Энн, - произнес я, не скрывая страсти.

- Ты должен. Если б я встретила тебя раньше, чем Кита, кто знает... Ее пальцы коснулись губ моих нежным сестринским прикосновением, и печаль легла тенью на ее лицо. - Слишком поздно. Я уже чувствую дыханье ада: теперь одна живая кровь может меня напоить.

Я покачал головой и тихо сказал:

- Энн, я пойду с тобой. Я проведу тебя сквозь ночную темень к дому.

За стенами собора было холодно, и морозный воздух пощипывал кожу тысячью мелких укусов. Тяжелый туман поднимался с реки, подгоняемый жадным молодым ветром, и окутывал все вокруг. Въедливые запахи чумы набросились на нас; из удушливого дымного облака то и дело долетал стук копыт, когда мимо проезжал обоз с трупами. Он поминутно останавливался, погонщик соскакивал с телеги и железными щипцами выволакивал распростертое тело из зловонной трясины сточных канав.

В водовороте тумана на Доугейт Хилл вырисовывался дом сапожника, где в прошлом году сгинул в пучине безвременья Роб Грин. Энн прервала мои раздумья.

- Наверное, уже било полночь - луна зашла, а в это время она заходит в полночь. Наступает час ведьм и колдунов, да и в моей душе, где жаворонки могли бы петь, кричат филины. Оставь меня.

- Здесь? Сейчас? Нет, невозможно, Энн.

Мы подошли к Коулд Харбор, где преступники дерзко смеются над потугами английского закона и где смрадные трущобы лелеют все известные и неизвестные миру пороки.

- Да, здесь, сейчас, - прошептала она. - Ночь скроет меня даже от собственного взгляда. Здесь я жива лишь одной надеждой однажды заманить Уолшингема в ловушку, из которой нет спасения, и посмотреть, как пятками брыкнет он небо и как разверзнется его душа, черная, как ад.

Она повела меня вдоль узкого прохода. Невидимые крысы копошились и попискивали в темноте, и ноги скользили по зловонной грязи. Внезапно перед нами возник силуэт человека; оружие сверкнуло холодным блеском в его руке.

- Назад, сюда!

Слишком поздно. Две другие фигуры выдвинулись из темноты за нашими спинами. Блеснула обнаженная сталь, чиркнула о камень шпора. Страх за собственные грехи лишил меня способности двигаться, я не мог вытащить из ножен мое оружие. Вот так раздумье делает нас трусами. Один из них крикнул:

- Убирайся с миром, нам нужна только женщина.

Но я узнал этот голос, и гнев проснулся во мне.

- В сапогах и шпорах - Роб Поули?

Я видел, как при этом имени лицо Энн исказилось.

- Вам троим пришлось изрядно поболтаться в седлах сегодня вечером - до Скэдбери Парк путь неблизкий, а?

- Ах, ты узнал нас, актер? Тогда от наших рук умрете вы оба.

- Коль ад и сатана своему изменят слову.

Оружие мое взметнулось, как из-под камня потревоженная змея, я едва успел отбить удар Поули.

- Ну как, пузан, - вскричал я, - что ты теперь скажешь?

Стоило ему чуть отступить, и Энн Пейдж рванулась мимо меня с поднятым стилетом.

- Убийца! Из всех стервятников, что ведомы земле, ты - самый мерзкий.

Его рапира вылетела вперед и, пронзив ее насквозь, показалась из спины. Энн повалилась набок. Перед тем, как он высвободил свой клинок, я мог нанести удар, но промедлил, ибо никогда прежде не поднимал свой меч во гневе. Он поставил ногу ей на шею и рывком вытащил лезвие.

- Зайдите сбоку! - проревел он Скиерсу и Фрайзеру. - Дайте ему открыться. Живым он отсюда не уйдет.

Но молодая кровь уже бурлила во мне, а, как все актеры, я весьма неплох в искусстве фехтования. Отбив выпад Скиерса, я крикнул:

- Пока кровь Энн еще не смыта и дымится на руках твоих, убийца, на, получай! - и, сделав выпад, с такой силой пронзил его танцующую тень прямо в глотку, что высек искры из камня позади головы. И тут же рывком освободил рапиру. Кинжалом я отбил удар Фрайзера, потом закрылся, сделал выпад, парировал, опять выпад - рука моя длиннее на целый метр закаленной стали. Все это шутки... для хорошего актера... Так... Так... В сердце! Фрайзер зашатался, как пьяный, и повалился навзничь, закрывая руками проколотую грудь; а где же Поули? Огнем мне обожгло руку, и моя рапира со звоном покатилась по камням. Пальцы, толстые и липкие, как берлинская колбаса, сомкнулись на моем горле. Он попытался оттолкнуть меня, чтобы достать потом длинным жалом своего клинка.

- Как поживаешь, братец? - Он издал торжествующий рык. - Не сдох еще, честняга-дурачок?

Моя голова шла кругом, я задыхался. Еще мгновение, и его клинок... но тут я дотянулся кинжалом до его брюха.

- Что ж замолчал ты, Каин? Ставлю золотой - мертв!

Тишина. Звон капели. Кровь струится у меня между пальцев. Перед глазами кружится, кружится каруселью весь мир. Я лежу в тишине, и мимо меня проплывает туман. Голос, раздавшийся по ту сторону вечности, вернул меня из небытия.

- Актер, раны мои взывают о помощи.

Кое-как я подполз к Энн, так что запрокинутая голова ее покоилась теперь на моем плече. Голос ее был слаб, еле-еле слышен.

- Могила уже разверзается подо мной. Весь мир отдам я сейчас за могилку, могилку, маленькую, темную могилку...

Мои слезы в последний раз благословили ее лицо, на котором запечатлелся уже лик смерти; ее тело обмякло на изгибе моего локтя.

- Энн! - вскричал я. - Энн! Боже, прости нас! Боже!

- Пусть эта ночь не будет оселком печали, на котором ты станешь точить свой меч.

Ее сердце трепетало, как задыхающаяся птица, шепот касался моего уха ослабевающими дуновениями.

- Пусть не ожесточится твое сердце. Смерть для меня - радость без примеси печали.

Энн не стало. Я бережно опустил ее тело на замерзшую в ожидании землю и попытался подняться на ноги. Кровь клокотала и билась в горле; темные стены вокруг качались, уплывали, сдвигались, наползая друг на друга; свет фонаря над лестницей, ведущей к Коулд Харбор, резал глаза, ослабшие, окровавленные пальцы-скользили по ослизлым камням, внизу холодная жирная вода Темзы нашептывала литанию: "Она мертва, она мертва, она..."

Падение. И ничего после.

Боль от неловкого движения пробудила меня. Голова покоилась на подушках в лодке, и туман лизал мои щеки. На корме я разглядел знакомую фигуру.

- Откуда ты взялся, парень?

Джон Тейлор взглянул на меня с тревогой.

- Я отыскал тебя у подножия лестницы в Коулд Харбор. - Он указал на рапиру у моих ног:

- Капли крови на камнях вели меня. Сначала я наткнулся на рапиру, потом - на труп женщины, упокой, господи, ее душу. И еще двое лежали там: один, чье чрево было вспорото сверху донизу, и другой - проткнутый насквозь, как бычья туша в мясном ряду.

Погрузив руку в темные воды Темзы, я обнаружил, что моя ноющая рана всего лишь бороздка, вспоровшая плоть повыше локтя. Итак, Фрайзер удрал. Энн умерла. Мне нужно было время - время для отдыха и раздумья.

- Вот "Сокол", паренек. Посмотрю, какими яствами потчуют в этой таверне.

Я отдал мальчишке все свое серебро и зашагал вдоль узкого прохода между толстыми стенами, воздвигнутыми здесь еще до Тюдоров, к двери, ведущей в пивной зал. Взрыв света и шума встретил меня Правую руку я крепко-накрепко прижимал к телу, чтобы не было видно крови. У стойки стояла и распевала во все горло кучка весельчаков:

Кубок с вином блещет огнем,

Выпью за ту, что в сердце моем.

Кто весел - всех долговечней.

- Клянусь богом, чудная песня!

- Английская песня, - отвечал со смехом один из бражников. - Уж мы, англичане, пить первые мастера. Мы питьем заморим датчанина и шутя перепьем немца; мы еще раскачиваемся, глядь, а голландца уже рвет.

Да неужто это Уилл Слай, краснорожий весельчак-комедиант, мой знакомец еще по Дувру! Завидев меня, он распахнул объятия.

- Черт меня побери, старый стервятник. Разве до тебя не дошло, что труппа "Люди адмирала" распущена! И клянусь Вильгельмом Завоевателем, который предшествовал в свое время Ричарду III, Уилл Слай пропивается сейчас в пух и прах в "Соколе" с паршивейшими собутыльниками, которые тянут вполглотки еще более паршивый эль.

Он тут же подкрепил свои слова делом и, понизив голос, сказал, стирая пену с размашистых усов:

- Ты что-то бледен, а твоя кружка пуста. Йо-хо, трактирщик.

- К вашим услугам, сэр.

Не успел я поведать ему свою грустную историю, как рокочущий голос прервал нас:

- Актеры в углу? Знать, чье-то доброе имя скоро покроется позором. Открыто говорю вам, лучше уж после смерти получить плохую эпитафию, чем дурной отзыв от них при жизни. Но дайте и мне присоединиться к вашей беседе.

- А ты спустил еще ярда два, Том Льюси?! - захохотал Уилл Слай.

Льюси был родом из Чарлекота, что всего в нескольких милях от моего дома, - скользкий человек со строгим взглядом, стриженой бородкой и умишком воробья.

- Что ж, пускай я буду на два ярда потоньше в брюхе, Уилл Слай, зато так больше сбережешь и ни гроша не потратишь.

Как всегда, его распирало от шаблонных правил и новейших сентенций, поэтому я счел за благо немедленно вмешаться:

- Мы скоро присоединимся к тебе у стойки, уважаемый Льюси.

Когда он отошел, я продолжил, и, по мере того как я углублялся в свое повествование, лицо Уилла Слая вытягивалось. Услышав о встрече моей с Энн Пейдж у св. Павла, он воскликнул с горечью:

- Болван! Что, ежели тебя видели с Энн Пейдж! Что...

- Энн Пейдж? - раздался голос Льюси. - А я-то все думал и гадал, обратился он ко мне, - как имя той потаскушки, с которой ты прохаживался поближе к полночи у Доугейт Хилл.

Верный Слай пришел мне на помощь:

- Так ты, должно быть, видел вдвое против того, что было, Том Льюси: в тот вечер мы шли с ним кружка в кружку добрых часа четыре в этом самом месте.

- О, я не мог обмануться в ней, - сказал Льюси со смешком, - на Банксайд Стью ее глаза смело сошлись с моими и прожгли меня насквозь, как луч солнца, пройдя сквозь увеличительное стекло.

- Знать, и солнце светит на навозную кучу! - вскипел я.

- Пусть ястреб расклюет твою печенку, ничтожный лицедей, ты завизжишь у меня, как крыса.

Я весь напрягся, а он продолжал разглагольствовать нарочито громким голосом:

- Как? Сердце тигра в оболочке актера? Может, лучше котенком стать тебе и помяукать?

Уилл Слай торопливо потянул меня за рукав.

- Не входи в гнев понапрасну, парень, у него барабан вместо головы и колотушка вместо языка.

Внезапно он замолчал и взглянул на пальцы, на которых отпечаталась моя кровь.

- Они подстерегли нас в Коулд Харбор. Теперь они недвижны.

- Как, все? Мертвы? Да сколько их? О ты, исчадье ада, ты!

- Их было трое, один Фрайзер уцелел. Они мне совесть не гнетут.

Он покачал головой.

- Что так горяч сегодня? Помни, тот истинно велик, кто не встревожен малою причиной. Когда ж задета честь, вступай ты в ярый спор из-за былинки.

- Они убили ее на моих глазах! - вскричал я.

- Убили Энн? Не может быть! - Его доброе лицо сморщилось, и слезы сочувствия показались на глазах этого честного парня; он отвернулся.

- И ты почувствовал к ней нечто большее, чем жалость?

- Не знаю, но уверен, что ни она, ни Кит не могут остаться неотмщенными. Что человек, когда он занят только едой и сном, - животное, не больше.

- И все же два трупа, которые теперь питают окрестных воронов, кричат во всеуслышанье, что свершилась месть.

- А Уолшингем?

- Пусть его покарает небо, ты ж оставь его. И потом, он сказал, что не знает за собой никакой вины. Ты разве бог, чтоб упрекнуть его во лжи? Возможно, удар был нанесен из личных побуждений или иного помысла, чем безопасность Уолшингема. Уверен ли ты в том?

Мы подошли к обрыву над Темзой. В ноздри нам ударил запах прибрежной глины и сырой лозы. Туман рассеивался. Снизу доносилось скрипение старого моста и глухое ворчание прилива. Мог ли я быть уверен, что Уолшингем повинен в смерти Кита? Убийство, раз начавшись, где обретет конец? Безмятежность скользящего подо мной потока постепенно успокаивала и мои взметенные чувства. По природе своей я не кровожаден, и месть не моя профессия. Кит умер так же, как и жил, в смятении и насилии. Но, возможно, смерть его укажет мне путь, гораздо более достойный: познать человеческую природу во всей ее глубине, переплавить в испепеляющем огне творчества всю боль, всю печаль и муку человеческого духа - да! Седая прядь под безымянным могильным камнем не всегда означает неудачу, так же как жизнь, отданная по первому велению души, не всегда указывает на успех.

И, словно угадав мои мысли, Уилл Слай заговорил:

- Забудь эти часы крови и горести, дружище; та ночь длинна, которую вовеки не сменит день. Но разум мой подсказывает мне, что рано или поздно о тебе услышит наш суетный мир. Не швыряй на алтарь мести жизнь, как кабатчик швыряет кружку эля последнему пьянчуге, ибо однажды толпами будут приходить люди, чтобы склониться пред именем твоим - именем Вильяма Шекспира.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Вот и конец рассказа. Вот и главная его разгадка. Теперь вам, читатель, известно, что человек, от лица которого ведет повествование любитель-детектив XVI века, не кто иной, как Вильям Шекспир.

Впрочем, человеку, знакомому с произведениями самого Шекспира, не составило, верно, особого труда догадаться, что детектив-рассказчик и бессмертный бард - одно и то же лицо. Джо Горс буквально нашпиговал свое произведение точными на этот счет указаниями, или, как их называют, ключами. Сам Горс условно делит все ключи на два вида: конкретные факты из биографин Шекспира, названия мест и т. д. и цитаты из произведений Шекспира, дословные или в слегка измененном виде.

К примеру, само изложение смерти Марло воспроизведено точно по свидетельским показаниям, полученным на следствии, хотя события, связанные с нею, н получили своеобразную интерпретацию. Или вот еще два ключа: имя Агнессы (Энн)-"пуританки" - имя жены Шекспира, вся семья которой была, кстати, пуританской, Энн Хетуэй. В то же время Энн Пейдж - персонаж "Виндзорских проказниц". Злодей Уолшингем действительно покровительствовал Киту Марло и действительно преследовал Шекспира. Подобных ключей в рассказе сорок четыре.

Теперь о цитатах. Их зашифровано в тексте около ста: примерно четыреста строк из восемнадцати пьес и двух сонетов Шекспира. Все цитаты даны по полному собранию сочинений В. Шекспира, выпущенному издательством "Искусство" в 1957 - 1960 годах.